СЕВЕРО-ЗАПАДНОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ ОБРАЗОВАНИЯ
РУССКАЯ ХРИСТИАНСКАЯ ГУМАНИТАРНАЯ АКАДЕМИЯ
Издание подготовлено в рамках региональной программы
Северо-Западного отделения
Российской академии образования

Серия
«РУССКИЙ ПУТЬ»
Н. А. ЗАБОЛОЦКИЙ:
PRO ЕТ CONTRA
Лигностъ и творгество Н.А. Заболоцкого
в оценке писателей, критиков, исследователей
Антология
Издательство
Русской христианской гуманитарной академии
Санкт-Петербург
2010

Серия
«РУССКИЙ ПУТЬ»
Серия основана в 1993 г.
Редакционная коллегия серии:
Д. К. Бурлака (председатель), А.А. Грякалов,
А. А. Ермичев, Ю.В. Зобнин, К. Г. И супов (ученый секретарь),
А.А. Корольков, Р. В. Светлов
Ответственный редактор тома
Д. К. Бурлака
Составители
Т. В. Игошева, И.Е. Лощилов
Издано при финансовой поддержке
Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям
в рамках Федеральной целевой программы «Культура России»
Н. А. Заболоцкий: proet contra.— 2 изд., испр. / Вступ. статья
И.Е. Лощилова, сост., коммент. Т. В. Игошевой и И. Е. Лощилова.—
СПб.: РХГА, 2010.— 1064 с.— (Серия «РусскийПуть»).
ISBN 978-5-88812-252-5
В настоящем издании впервые собраны отклики, рецензии, реплики
и развернутые высказывания современников об одной из самых ярких
поэтических судеб в литературной истории XX века. Наряду с сужде¬
ниями советских критиков, в Антологии «Николай Заболоцкий: pro
et contra» представлены отзывы из труднодоступных эмигрантских
изданий. Специальный раздел посвящен аналитическим статьям и ис¬
следованиям, представляющим наиболее характерные и перспектив¬
ные направления изучения наследия поэта. Библиография включает
сведения об изданиях переводов Заболоцкого на иностранные языки,
монографиях и авторефератах диссертаций, новых исследованиях
и воспоминаниях современников.
Книга адресована всем интересующимся русской поэзией XX века
и может оказаться полезной для изучающих историю политической
и идеологической жизни советских десятилетий.
На фронтисписе:
Николай Заболоцкий
(Москва, 1948. Фото Никиты Заболоцкого)
ISBN 978-5-88812-252-5
9 785888 122525
© Т. В. Игошева, составление, комментарии,
2010
© И.Е. Лощилов, составление,
комментарии, вступительная статья, 2010
© Русская христианская гуманитарная
академия,2010
© «Русский Путь», название серии, 1994

ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ!
Вы держите в руках очередное издание «Русского Пути» — «Н. А. За¬
болоцкий: pro et contra». Данную Антологию можно оценить как клас¬
сическую публикацию для нашей книжной серии, хотя она обладает
и некоторыми особенностями, на которые мы постараемся обратить Ваше
внимание. Для лучшего уяснения отмеченных обстоятельств позволим се¬
бе напомнить читателю замысел и историю реализации «Русского Пути»,
более известного широкой публике по подзаголовку «pro et contra».
Изначальный замысел проекта состоял в стремлении представить
российскую культуру в системе сущностных суждений о самой себе, от¬
ражающих динамику ее развития во всей ее противоречивости. В качестве
феноменов, символизирующих духовную динамику в развитии нашей
страны, могли бы фигурировать события (войны, революции), идеи или
мифологемы (свобода, власть), социокультурные формообразования и те¬
чения (монархия, западничество). Этот тематический слой уже включен
в разработку. Однако мы начали реализацию проекта наиболее простым
и, в том смысле, в котором начало вообще образует простое в составе
целого, пошли правильным путем.
На первом этапе развития проекта «Русский Путь» в качестве симво¬
лов национального культуротворчества были избраны выдающиеся люди
России. «Русский Путь» открылся в 1994 г. антологией «Николай Бердяев:
pro et contra. Личность и творчество Н. А. Бердяева в оценке отечественных
мыслителей и исследователей». Последующие книги были посвящены твор¬
честву и судьбам видных деятелей российской истории и культуры. Состав
каждой из них формировался как сборник исследований и воспоминаний,
компактных по размеру и емких по содержанию, оценивающих жизнь
и творчество этих представителей нашей культуры со стороны других
видных ее деятелей — сторонников и продолжателей либо критиков и оп¬
понентов. Тексты антологий снабжались комментариями, помогающими

6
От издателя
современному читателю осознать исторические обстоятельства возникно¬
вения той или иной оценки, мнения.
За пятнадцать лет серия выросла и ныне представляет собой нечто
подобное дереву, корень которого составляет сам замысел духовного
осмысления культурно-исторических реалий, ствол образует история
культуры в ее тематическом единстве, а ветви суть различные аспекты
цивилизационного развития — литература и поэзия, философия и тео¬
логия, политика. В литературно-поэтической подсерии «Русского Пути»
были опубликованы антологии о А. С. Пушкине, М.Ю. Лермонтове,
Н.В. Гоголе, Ф.И. Тютчеве, Л.Н. Толстом, А. П. Чехове, М. Горьком,
В.	В. Набокове, И. Бунине, Н. Гумилеве, А. Ахматовой, А. Блоке, А. Белом,
В.	Маяковском, 3. Гиппиус. Философско-теологическая подсерия представ¬
лена С. Булгаковым, Вл. Соловьевым, П. А. Флоренским, В. В. Розановым,
а также, помимо других российских философов, западными мыслителя¬
ми в русской рецепции — Платоном, Бл. Августином, Н. Макиавелли,
Ж.-Ж. Руссо, И. Кантом, Ф. Шеллингом, Ф. Ницше. Научная и полити¬
ческая ветви проекта пока не дали столь обильных плодов: опубликованы
антологии о Павлове и Вернадском, а также книги, посвященные Петру I,
Екатерине II, К. П. Победоносцеву. Этот круг, мы надеемся, будет в бли¬
жайшее время расширен. Следует отметить и таких фигурантов «Русского
Пути», деятельность которых не поддается однозначной тематической
рубрикации. В их числе Н. Карамзин, Н. Чернышевский, Д. Андреев.
При всей несходности их деятельности указанные личности являются
субъектами именно нашей — российской — культуры.
Академии удалось привлечь к сотрудничеству в «Русском Пути»
замечательных ученых, деятельность которых получила и продолжает
получать поддержку Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ),
придавшего качественно иной импульс развитию проекта. В результате
«Русский Путь» расширяется структурно и содержательно. Итогом этого
процесса может стать «Энциклопедия самосознания русской культуры».
Антологию, посвященную Н. А. Заболоцкому, можно рассматривать
в качестве одного из шагов на пути реализации этого замысла.

И. Е. Лощилов
«ИГРА НА ГРАНЯХ ЯЗЫКА»:
НИКОЛАЙ ЗАБОЛОЦКИЙ И ЕГО КРИТИКИ
По воспоминаниям Андрея Яковлевича Сергеева, относящимся
к последним годам жизни Николая Заболоцкого, поэт «о критиках
как-то сказал с иронией: — Если бы собрать все написанное обо
мне, получилась бы интересная книга» *. До сих пор такая книга
не была собрана. Настоящее издание — первый опыт собрания
наиболее характерных суждений, высказываний, реплик об одном
из ярчайших явлений литературной жизни XX века.
Заболоцкий входил в литературу дважды, первый раз — на ис¬
ходе «культурной революции» советских 1920-х. Второй — в са¬
мый разгар «сталинской культурной политики», после восьми
лет, проведенных в тюрьмах и лагерях.
Первые критические отзывы на стихи Заболоцкого появились
в ленинградской прессе среди откликов на публичные выступления
участников Объединения реального искусства. Участник лите¬
ратурного кружка «Непокой» Д. Г. Толмачев писал об обэриутах
ещё в 1927 году, выделяя из группы «дадаистов в Ленинграде»
не названного по имени, но легко узнаваемого по обозначен¬
ным в фельетоне темам стихотворений (будущих столбцов)
Заболоцкого: «Хаотический словесный комплекс “реального
искусства” состоит из “псевдо-детских” выражений, обломочков
домашне-мещанского быта, из бедной, незначительной и вместе
с тем претенциозной обиходной речи среднего довоенного гимна¬
зиста. Этот гимназист, дожив до нашего времени, в лучшем случае
1	Воспоминания о Заболоцком.— Изд. 2-е, дополненное / Сост. Е. В. Заболоцкая,
А. В. Македонов и Н.Н. Заболоцкий.М.: Советский писатель, 1984. С. 408.

8
И.Е.ЛОЩИЛОВ
воспринимает из окружающего... футбол и Новую Баварию (темы
наиболее “актуальных” стихов)»2. В одной из направленных про¬
тив обэриутов статей намечена черта, отделяющая Заболоцкого
от остальных членов группы: «И суть не в том, не в том суть, что
у Заболоцкого есть хорошие стихи, очень понятные и весьма
ямбического происхождения, не в том дело, что у Введенского
их нет, а жуткая заумь его отзывает белибердой, что “Елизавета
Бам”3 — откровенный до цинизма сумбур, в котором никто
ни черта не понял, по общему признанию диспутантов. Главный
вопрос, который стихийно вырвался из зала: — К чему?! Зачем?!
Кому нужен этот балаган? »4
Начиная с самых первых откликов, носивших подчас курьез¬
ные для сегодняшнего слуха названия («Береги здоровье, но бере¬
гись Заболоцкого», «Ученик Пушкина или акробат из “Звезды”? »,
«Болотное и Заболоцкий» и т.п.), «литературно-политическая
критика»5 была склонна смешивать эстетические и идеологиче¬
ские претензии к поэту. В скором времени Заболоцкий превратил¬
ся в своего рода «мальчика для битья» советской критики, или,
что, вероятно, точнее выражает суть дела,— «юнгу-за борт», как
выразился Алексей Толстой о другой жертве разгрома в литера¬
туре 1930-х годов — Леониде Добычине6.
Автор анонимной редакционной преамбулы к первой публи¬
кации рассказа Л. Добычина «Портрет» с опережающей — хоть
и недоброжелательной — проницательностью писал: «...рассказ
Добычина, субъективно очень любопытный, объективно — в усло¬
виях сегодняшнего состояния литературы — знаменует собой то же
самое, что и стихи Н. Заболоцкого. “Аналитическое” восприятие
мира, разлагающее этот мир на отдельные “предметные” детали,
еще не соединенные между собой никакой органической связью,
2	Толмачев Д. Дадаисты в Ленинграде // Жизнь искусства. 1927. № 44 (1 ноя¬
бря). С. 14. См. также: НильвичЛ. Реакционное жонглерство (Об одной
вылазке литературных хулиганов) // Смена. 1930. № 81 (9 апреля). С. 5.
3	Пьеса Д. И. Хармса.
4	Лесная Л. Ытуеребо // Красная газета (Вечерний вып.). 1928. № 24 (25 ян¬
варя). С. 2.
5	Эйхенбаум Б.М. Литература: Теория, критика, полемика. Л.: Прибой,
1927. С. 279.
6	Толстой А. Н. Речь на общем собрании ленинградских писателей 5 апреля
1936 года / Публ. B.C. Бахтина // Писатель Леонид Добычин: Воспоминания.
Статьи. Письма. СПб.: АОЗТ Журнал «Звезда», 1996. С. 20.

«Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
9
это уже есть то свойство, которое таит в себе опасность типично
буржуазного мировоззренческого распада»7.
«Столбцы» — одна из самых ярких и удивительных поэтиче¬
ских книг XX века, книга со сложной судьбой. Это первая книга
поэта, его дебют в литературе. Небольшой поэтический сборник,
появившийся в год «великого перелома», стал своего рода ито¬
гом — не только всей советской литературы 1920-х годов, но и бле¬
стящей предшествующей эпохи, от самого зарождения русского
символизма. Слова Н. Я. Рыковой, сказанные вскоре после выхода
книги, оказались пророческими: «...текущий год подарил нам
замечательные “столбцы” Заболоцкого, интереснейшего поэта
с большим будущим» 8.
Книга вызвала многочисленные рецензии и отклики. И. М. Си¬
нельников вспоминал: «Я сказал: — “Ну вот, через несколько дней
выйдет ваша книга. Может быть, как Байрон, вы однажды про¬
снетесь знаменитым”. Он улыбнулся и сказал, что сейчас другие
времена и все обстоит значительно сложнее, чем при Байроне.
Но я напророчил: он действительно проснулся знаменитым»9.
Три года спустя, 10 сентября 1932 года, Заболоцкий писал дру¬
гу детства и земляку М. И. Касьянову, связь с которым на время
прерывалась: «Книжка “Столбцы” — единственная моя книжка
стихов. Она вышла в 1929 году и разошлась в несколько дней как
в Ленинграде, так и в Москве. Переизданий не было до сих пор, так
как книжка вызвала в литературе порядочный скандал и я был
причислен к лику нечестивых» 10.
Поэт знал настоящую цену себе и своей работе и достаточно
пристально следил за критическими высказываниями о своем твор¬
честве. Выход «Столбцов» вызвал восторженную реакцию в «не¬
официальных кругах»11 и целый шквал разгромных критических
статей в официальной печати. Фактически, положительно отозва¬
лись о «Столбцах» в печати лишь Н. Л. Степанов, М. А. Зенкевич,
И. Л. Фейнберг (рецензия была напечатана анонимно), и позже,
7	Стройка. 1930. № 3 [31 марта]. С. 7.
8	Рыкова Н. Михаил Светлов // На литературном посту. 1929. № 17. С. 35.
9	Воспоминания о Заболоцком. М., 1984. С. 119.
10	Заболоцкий Н.А. Собр. соч.: В 3 т. Т. 3: Переводы. Письма 1921-1958. М.:
Художественная литература, 1984. С. 313-314.
11	См. подборку высказываний Д. С. Лихачева, П. Г. Антокольского, Д. Е. Мак¬
симова, С. И. Липкина, С. А. Ермолинского и других в книге: Заболоцкий Н.Н.
Жизнь Н.А. Заболоцкого.— Изд. 2-е, дораб. СПб.: Logos, 2003. С. 157-158.

10
И.Е. ЛОЩИЛОВ
в 1937 году,— М. М. Зощенко12. Уровень и общий тон основного
массива критики рубежа 1920-1930-х годов удостоился сохранен¬
ного мемуаристом издевательского вопроса Заболоцкого: «Нашелся
какой-то критик-кретин, который обвинил меня в нимфомании.
Кстати, вы не знаете, что это такое? За это судят?» 13
Экземпляр «Столбцов» был в личной библиотеке А. М. Горько¬
го. И. А. Груздев писал 2 июня 1929 года: «Дорогой Алексей
Максимович! <...> Посылаем Вам книги нашего издательства —
“И<здательства> п<исателей>”, мы работаем главным образом
с молодыми. Некоторые из них — Бражнин14, Заболоцкий — уже
приобрели некоторую известность» 15. В 1934 году стихи Светлова,
Заболоцкого и Пастернака читал Горькому К. Г. Паустовский, чем
«неожиданно растрогал» писателя16.
Вскоре после выхода «Столбцов» сложился набор стереотипных
обвинений, связанных с именем их автора. С вариациями они
переходили из статьи в статью, из рецензии в рецензию. Прежде
всего, это обвинение в «буржуазности» (часто — в «новобуржуазно-
сти») и «правом уклоне» 17, со всем вытекающими последствиями.
12	Зенкевич М.А. Обзор стихов // Новый мир. 1929. № 6. С. 219; Степанов H.JI.
<Рец. на: Н. Заболоцкий. Столбцы. 1929 г.> // Звезда. 1929. № 3. С. 191-192;
<Б.п.> <Фейнберг И. JI.> Н. Заболоцкий.— «Столбцы». Издательство пи¬
сателей в Ленинграде // Октябрь. 1929. № 5. С. 207-208: Зощенко М.М.
О стихах Н. Заболоцкого // Зощенко М. М. 1935-1937. Рассказы. Повести.
Фельетоны. Театр. Критика. Л., 1937. С. 381-387.
13	Воспоминания о Заболоцком. М., 1984. С. 120. По всей видимости, поэт имел
в виду Павла Незнамова, автора статьи «Система девок», где, в частности,
говорилось: «В его стихах слишком много чувственной экспансии, и все
его разговоры сводятся на половое. <... > Словом, не поэт, а какой-то по¬
ловой психопат. О чем бы он ни писал, он свернет на сексуал» (Незнамов П.
Система девок // Печать и революция. 1930. № 4. С. 80).
14	Илья Яковлевич Бражнин (наст, фамилия — Пейсин; 1898-1982) — совет¬
ский писатель, журналист. В 1928 г. Издательство писателей в Ленинграде
выпустило его книгу «Прыжок».
15	Архив Алексея Максимовича Горького. М.: Наука, 1966. Т. XI. М.: Наука,
1966. С. 100. Илья Александрович Груздев (1892-1960) — литературовед,
биограф М. Горького.
16	Паустовский К.Г. Повесть о жизни // Паустовский К. Г. Собр. соч.: В 8 т.
Т. 2. М.: Художественная литература, 1967. С. 722.
17	Ортодоксальный рапповский критик Г.Е. Горбачев (1897-1942) назвал
Заболоцкого «самым правым поэтом нашего времени» (Горбачев Г. <Пре-
ния> // Творческая дискуссия в РАППе: Сборник стенограмм и материалов
III	областной конференции ЛАПП (15-18 мая 1930 г.). Л., 1930. С. 97).

«Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
11
В идеологическом контексте эпохи, восходящем к статьям и вы¬
ступлениям Сталина на партийных пленумах 1928-1930 годов,
«правые уклонисты» считались более опасными, чем «левые за¬
гибщики» (троцкисты), однако в пределе их усилия «смыкаются»
в «объективном» союзе. Для понимания логики и сущности обви¬
нений, которые «великая эпоха» выдвигала против поэта устами
литературных критиков, сегодня требуется реконструкция этого
полузабытого и, к счастью, ушедшего в прошлое языка18.
Наряду с этими, политическими по сути, «ярлыками» к Заболоц¬
кому приклеились ярлыки эстетические: близость к формалистам,
«архаика», вредное влияние на молодых советских поэтов19.
Отдельный повод для споров — признаваемые как «друзьями»
поэта, так и его врагами «предметность», «вещность», «физиоло¬
гичность». С одной стороны, это свойство поэтики Заболоцкого,
казалось бы, было созвучно эпохе, боровшейся против «туман¬
ности» и «метафизической» отвлеченности дореволюционной
литературы. С другой — напоминало о поэтике идеологически
чуждых акмеистов и вызывало подозрения в том, что предмет¬
ность эта — ложная, обманчивая.
В анонимной статье «Опасность нейтральности» говорилось:
«...любопытно, что некоторые молодые поэты учатся у Н. Заболоц¬
кого давать жизнь через нагромождение вещей. Творческий метод
Н. Заболоцкого глубоко реакционен. Вещность его — мнимая.
18	Ср. недоумение Г. А. Адамовича, выраженное в одном из ранних эмигрант¬
ских откликов: «Где опасность, где загибы: в доме ли, виляющем задом,
в коне ли с руками, в восьми ли ногах, уместившихся в животе...» (Сизиф
<Адамович Г> Отклики // Последние новости: Ежедневная газета. 1931,
16	июля. Париж. С. 4).
19	Можно встретить и указания на родство с поощряемым эпохой творчеством
поэтов «от станка»: «...в стихотворениях кружковцев, никогда не чи¬
тавших и не слыхавших даже о Заболотском (Sic! — И.Л.), очень часто
обнаруживаются черты, напоминающие манеру этого враждебного нам,
абсолютно чужого нам поэта. <...> Примитивность, детскость, наивная
конкретность произведений многих талантливых рабочих кружковцев —
все эти черты стилизуются Заболотским, эстетизируются им, служат
для него в большой мере маской, прикрытием для издевки над нашей
действительностью. У Заболотского это — нарочитая искусственность,
примитивизм, говорящий о распаде, об упадке; в творчестве начинающих
это — первоначальная ступень, непосредственность, являющаяся резуль¬
татом низкого уровня развития» (Трощенко Е. О поэтических кадрах
(В порядке обсуждения) // Молодая гвардия. 1931. № 3/4. С. 121).

12
И.Е. ЛОЩИЛОВ
Мир Заболоцкого — иллюзорный, неустойчивый, мифический.
Учеба у Н. Заболоцкого — явление чрезвычайно опасное, а такие
примеры уже имеются» 20.
Еще определенней эти обвинения выражены в рецензии В. П. Дру-
зина, где восходящий к П. Н. Филонову и «филоновской школе»
аналитизм противополагается классовому подходу: «Внешняя
предметность при отсутствии пролетарского мировоззрения
(всегда утверждающего, а не только отрицающего, ибо отри¬
цание нужно для утверждения нового) может привести к под¬
линному развеществлению действительности. Так случилось
со стихами Н. Заболоцкого, где за внешней эффектностью остро
показательных предметов все время скрывается “потусторон¬
ний” мир, откуда на вещи реальной действительности веет
разъедающим скепсисом и издевкой. У Заболоцкого одинаково
уродливы и мещане, и красноармейцы. Подлинная конкрет¬
ность пропадает» 21.
С. А. Малахов «обнаруживает» за фасадом «физиологизма»
опасный для советского поэта эстетизм, литературный трюк:
«...“здоровый” и “физиологичный” Заболоцкий весь построен
на типично-эстетском пародировании В. Хлебникова и Пушкина.
Нарочитое нарушение классического 4-стопного ямба, выдержан¬
ного, кроме этих случаев нарушений. Смещение рифмовки только
в отдельных местах. Нарочито архаическая и нарочито грубая
лексика. Характерные для Хлебникова семантические приемы,
которые здесь не место разбирать. Все это, приложенное к со¬
временной тематике, создает впечатление нарочитого словесного
гурманства, где форма явно противоречит притянутому за волосы
содержанию, а потому, как это и бывает в пародии, существует
как бы сама по себе. <...> Животы, подмышки, груди, бабы,
девки, мужик,— таков небогатый лексикон, на котором играет
20	<Б.п.> Опасность нейтральности // Резец. 1930. № 5. С. 1. В первом номере
«Резца» за 1930 г. (на 2-й странице обложки): «Обозначаются пока ещё
не сознающие себя новобуржуазными, но несомненно имеющие в своем
творчестве элементы новобуржуазности поэты (Заболоцкий), требующие
серьезнейшего внимания» (Резолюция актива Ленинградской ассоциации
пролетарских писателей от 22/ХИ — 1929 г.).
21	Друзин В. Молодые пролетарские поэты [Рец. на: Разбег: Сборник стихов
А. Гитовича, Б. Лихарева, А. Прокофьева, А. Чуркина. Изд. Прибой,
1929 г.)] // Жизнь искусства. 1929. № 47 (1367), 24 ноября, воскресенье.
С.12-13.

Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
13
Заболоцкий, применяя этот “внесоциальный физиологизм” к че-
резвычайно социальной советской действительности»22.
С публикацией поэмы «Торжество земледелия» (сначала —
в отрывках; в 1933 году — целиком) набор ярлыков пополнился
«юродством» и «кулацкой» направленностью. В материалах
дела Детского сектора Госиздата 1932 года поэма упоминается
уже в сопровождении новых, еще более опасных идеологических
«наклеек». В показаниях арестованного товарища Заболоцкого
по ОБЭРИУ, поэта А. И. Введенского от 20 декабря 1931 года мож¬
но прочесть: «Поэма “Торжество земледелия” Заболоцкого носит,
например, понятный характер, и ведущая его идея, четко и ясно
выраженная, апологетизирует деревню и кулачество»23.
В.И. Шубинский отмечает: «...любопытно, что поэма Забо¬
лоцкого именуется “кулацкой” за год до публикации ее полного
текста24. Создается впечатление, что черновики рецензий-доносов,
появившихся в 1933-1934 годах и сыгравших в жизни Заболоцко¬
го роковую роль, были приготовлены заранее»25. Незадолго до этого
в одной из рецензий, появившихся в рамках разгрома Детского
сектора, говорилось: «Заболоцкий — этот кулацкий поэт, по¬
лучивший достаточный отпор марксистско-ленинской критики,
решил спрятаться за фамилией Яков Миллер, оставаясь прежним
Заболоцким»26.
Обвинения в юродстве и гаерстве, за которыми, возможно, скры¬
вается насмешка над революцией и социализмом, сопровождали
уже появление «Столбцов», однако ко времени полной публикации
«Торжества земледелия» они «обросли» более определенным «клас¬
совым содержанием». Идеологический ярлык «юродство» перешел
22	Малахов С. Поэзия // Ежегодник литературы и искусства на 1929 год.
М.: Коммунистическая академия, 1929. С. 103-104.
23	Дело 4246-31 г. / Публ. Н. Кавина, подгот. текстов и примечания В. Са-
жина // «...Сборище друзей, оставленных судьбою»: «Чинари» в текстах,
документах и исследованиях: В 2 т. Т. 2 / Науч. ред. В. Н. Сажина.
[Б. м. = М.: Ладомир], 1998. С. 540.
24	Пролог к поэме и глава 7 (под названием «2. Торжество земледелия») были
напечатаны в журнале «Звезда» (1929. № 10. С. 54-56). Полный текст
вместе со стихотворениями «Меркнут знаки Зодиака» и «Лодейников»
(«Как бомба в небе разрывается...») см.: Звезда. 1933. № 2-3. С. 81-99.
25	Шубинский В.И. Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру. СПб.: Вита
Нова, 2008. С. 322.
26	Серебрянников А. Золотые зайчики на полях детской литературы // Смена.
1931. № 270 (15 ноября). С. 3.

14
И.Е. ЛОЩИЛОВ
Заболоцкому от крестьянских поэтов и восходит к статье Николая
Бухарина «Злые заметки» («Ирония юродствующих входит как
составная часть в совокупную идеологию новейшего национализ¬
ма» 27), и через неё — к известным словам из статей В. И. Ленина
о Льве Толстом («помещик, юродствующий во Христе» и «юроди¬
вая проповедь “непротивления злу” насилием») и о крестьянстве,
которое отнеслось к «новым формам общежития» «бессознательно,
патриархально, по-юродивому».
Настоящая травля Заболоцкого развернулась в 1933 году с по¬
явлением статьи В. Ермилова «Юродствующая поэзия и поэзия
миллионов», сыгравшей роль своего рода «Ату его!» и задавшей
тон критике: достаточно вспомнить названия статьи Е.Ф. Усие¬
вич «Под маской юродства» или поэтического пасквиля Михаила
Голодного «Поэту юродивых».
За месяц до статьи Ермилова «Литературная газета» опубликова¬
ла обзор журналов с характерным подзаголовком: «Десятки новых
значительных произведений. Беспощадность классовой правды.
Новые романы Панферова и Федина. Формалистическое фокусниче¬
ство Шкловского — Заболоцкого и “откровения” Б. Пильняка»28.
В статье С. Д. Розенталя имя Заболоцкого завершает ряд
идеологически чуждых эпохе литераторов самого разного проис¬
хождения: «Умереть успел Петербург салопниц, чиновников, ду¬
ховенства, декадентов, мистиков, интеллигентов, “взыскующих
бога” и теплого местечка под крылом российского дворянства
и буржуазии. А остатки петербургского периода литературы,
остатки старых классов и литературных школ продолжают
жить. В. Шкловский, О. Мандельштам, Вагинов, Заболоцкий»29.
Травля 1933 года стала причиной провала публикации сборника
«Стихотворения 1926-1932», сохранившегося лишь в корректуре
и опубликованного лишь в 1987 году...30
10	августа 1933 года Борис Пастернак писал 3. А. Никитиной,
секретарю «Издательства писателей в Ленинграде»: «Бедный
27	Правда. 1927. № 9 [3541]. 12 января. С. 2.
28	Оружейников Н. На полях журналов: «Октябрь», № 1-4; «Звезда», № 1-4;
«Новый мир», № 1-4 // Литературная газета. 1933. 17 июня.
29	Розенталь С. Тени старого Петербурга. («Звезда» №№ 1-7 за 1933 год) //
Правда. 1933. № 236 (5765), 30 авг. С. 4.
30	Заболоцкий Н.А. Вешних дней лаборатория: Стихотворения (1926-1937 го¬
ды) / Сост., вступ. ст., и примеч. Н. Н. Заболоцкого. М., 1987. (В молодые
годы).

«Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
15
Заболоцкий! Как его распатронили. Я читал поэму, она мне очень
понравилась. Я не нашел в ней ничего одиозного, т. е. умышленно
иронического, половина обвинений зиждется на непонимании
его примитивизма, менее даже Хлебниковского, нежели ранних
пушкинских поэм. Именно этот буколизм и взорвал нашу пере¬
довую публику»31.
В 1936 годы поэт выступил на «дискуссии о формализме»
в Ленинградском отделении союза писателей. 1 апреля 1936 го¬
да текст выступления был напечатан в газете «Литературный
Ленинград» под редакционным заголовком «Статьи “Правды”
открывают нам глаза» и с общим примечанием: «Выступления
О. Форш, Н. Заболоцкого, Б. Эйхенбаума, Н. Свирина, Н. Цир-
лина и В. Жирмунского печатаются в сокращенном виде по жи¬
вой записи». Большой фрагмент выступления представляет
собой вынужденную самокритику автора поэмы, предпринятую
по инициативе (и, возможно, частично написанную «под дик¬
товку») Н. Л. Степанова: «В 1929 г., в самом начале коллекти¬
визации, я решил написать свою большую вещь и посвятил её
тем грандиозным событиям, которые происходили вокруг меня.
Я начал писать смело, непохоже на тот средний безрадостный
тон поэтического произведения, который к этому времени
определился в нашей литературе. В это время я увлекался Хлеб¬
никовым <...>.
А критика? Помогла она автору? Членораздельно и толково объ¬
яснила она ему, в чем согрешил он перед читателем? Две неболь¬
шие цитаты в достаточной степени ответят нам на этот вопрос.
1930 год. Журнал “Печать и революция”. Статья о “Столбцах”.
Об	авторе “Столбцов” говорится так:
“Наш весельчак, наш сыпнотифозный... язык его развязыва¬
ется только около выгребных ям, а красноречие его осеняет лишь
тогда, когда он соседствует с пивной или со спальней... О чем бы
он ни писал, он свернет на сексуал. У него даже дом, “виляя за¬
дом, летит в пространство бытия”. Эти стихи не свежи. Они что-то
31	РГАЛИ. Ф. 2533. On. 1. Ед. хр. 321. Цит. по: Громова Н.А. Узел. Поэты:
дружбы и разрывы (Из литературного быта конца 20-х — 30 годов). М.:
Эллис Лак, 2006. С. 218. Согласно воспоминаниям Вяч.Вс. Иванова,
Пастернак в позднейшие годы в разговорах о Заболоцком сопоставлял
его с Хлебниковым, Полем Валери и Гёльдерлином (см.: Возвышенный
корабль: Виктор Дмитриевич Дувакин в воспоминаниях. М.: Прогресс-
Плеяда, 2009. С. 175-176).

16
И.Е. ЛОЩИЛОВ
среднее между второй молодостью и собачьей старостью. Если же
говорить о стихе, то по стилю это напоминает постелю”.
Вот другой пример:
1932 год. Журнал “Красная новь”. Тарасенков пересказыва¬
ет “Торжество Земледелия” и затем переходит ко мне, к автору
поэмы. Я изображен в статье таким образом:
“...Вот стоит он на сцене — главный механик и режиссер толь¬
ко что разыгранного фарса, маленький человечек со взглядом
инока с картины Нестерова. Он постарел, оброс бородой и завел
честную канцелярскую толстовку. Он тихонько улыбается из-под
мохнатых бровей. <...>
Кажется, ни цад одним советским поэтом критика не изде¬
валась так, как надо мной. И каковы бы ни были мои литера¬
турные грехи, все же подобные статьи и выступления не делают
чести новой критике. Автора они еще больше дезориентируют,
отталкивают от искусства. Вот и все их значение. Кому это идет
на пользу?
После “Торжества Земледелия” я написал ряд поэм и книгу сти¬
хов о природе. <...> Что такое борьба с формализмом? Это борьба
за такой тип искусства, который, будучи совершенным по своему
техническому уровню, отвечает идее широких масс, доступен им,
близок и дорог. Это тот тип работы, к которому пришел Фауст
в результате своих долгих поисков. Кто знает, многие ли из нас
в своем искусстве сами, без посторонней поддержки, достигли бы
этого конечного результата. Вероятно, это были бы немногие еди¬
ницы. Статьи “Правды” открывают нам глаза. И мы должны быть
благодарны партии за это»32.
Оценить своеобразное лукавство, заключенное в «самокритике»
Заболоцкого перед лицом «партийной критики», помогают слова
поэта о Франсуа Рабле, сохранившиеся в записях «Разговоров»
Леонида Липавского: «...К тому же я чувствую сродство с Рабле.
Он, например, хотя и был неверующим, а целовал при случае руку
папе. И я тоже, когда нужно, целую ручку некоему папе»33.
32	Цит. по: Заболоцкий Н.А. «Огонь, мерцающий в сосуде...»: Стихотворения
и поэмы. Переводы. Письма и статьи. Жизнеописание. Воспоминания
современников. Анализ творчества / Сост., жизнеописание, примечания
Н.Н. Заболоцкого. М.: Педагогика-Пресс, 1995. С. 361-364. Показательна
устная реакция О. Э. Мандельштама на речь Заболоцкого, сохранившаяся
в передаче С. Б. Рудакова (см. наст. изд. С. 231).
33	Липавский Л.С. Исследование ужаса. М.: Ad Marginem, 2005. С. 354.

г Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
17
Тем не менее знать этот пласт критических суждений о За¬
болоцком полезно — в нем, создаваемом «в тисках тридцатых
годов» (как называется одна из глав книги о Заболоцком, на¬
писанной его сыном), несмотря на политический и идеологиче¬
ский пафос разоблачительства, содержатся иной раз параллели
и суждения, впоследствии забытые более доброжелательными
критиками позднейших десятилетий, когда принятый в отноше¬
нии Заболоцкого тон сменился. Современники слышали многие
оттенки новаторского искусства поэта, которые впоследствии
оказались забытыми, как забыт отчасти и художественный язык
эпохи.
Ю. Либединский писал, например: «Заболоцкий кокетничает
со сверхчувственным. Открывается окошечко в потусторонний
мир. Эти элементы мы видим в ряде других его стихов. Есть целый
ряд моментов, сближающих Заболоцкого и Замятина. Разница
между ними та, что Замятин говорит: “Так было и будет. Вы та¬
кие же, как были. Раньше был поп, а теперь “председатель на от¬
вале”. Но я вас такими не принимаю. Я вас ненавижу такими”.
А у Заболоцкого другая форма. Он говорит, что “и вы такие же,
какими всегда были люди, но я вас такими принимаю, я вами до¬
волен, я за вас”. Но в целом ряде стихов прорывается недовольство
Заболоцкого мещанином конкретным — это его сближает с луч¬
шими из попутчиков»34.
Важно учесть также, что некоторые из критиков Заболоцкого,
высказывая весьма резкие суждения в печати, на деле высоко
ценили его поэзию. «Когда-то в 1928 году В. Друзин, будучи ре¬
дактором литературного приложения к “Ленинградской правде”,
напечатал несколько стихотворений Заболоцкого и потом один
из первых выступил со сдержанным, но вполне деловым отзывом
о книжке “Столбцы”. Позднее он изменил свою позицию на резко
отрицательную по отношению к стихам Заболоцкого. Николай
Алексеевич не мог забыть, как на одном из литературных вечеров
после того, как он выступил с чтением стихов, поднялся Друзин
и стал его поучать, как и что нужно писать. Сочтя слова Друзина
оскорбительными, Николай Алексеевич взял висевшее тут же
пальто и пошел к выходу. А Друзин, указывая пальцем на проби¬
равшегося к двери поэта, злорадно воскликнул: — И вот смотрите —
34	Либединский Ю. Сегодня попутнической литературы и задачи ЛАПП //
Звезда. 1930. № 1. С. 176-190.

18
И.Е. ЛОЩИЛОВ
Заболоцкий уходит, уходит, уходит из советской литературы!
Поэтому-то Николай Алексеевич иронически назвал Друзина “мой
наставник”. Что касается Либединского, то он относился к тем
литературным деятелям, которым поэзия Заболоцкого нравилась,
но писать об этом они по их положению не могли или не хотели.
Впрочем, на одном из московских литературных вечеров Ли¬
бединский говорил о стихах Заболоцкого вполне уважительно»35.
Вместе с тем зловещий абсурд эпохи «большого террора» проводил
черту между поэтом, и казалось бы, близкими и покровитель¬
ствовавшими ему литераторами. Так, Н. Тихонов писал об аресте
Заболоцкого В. Гольцеву в Москву, проявляя не очень достойную,
но вполне понятную осторожность — сегодня трудно судить,
в мыслях или в письменных суждениях (возможно, опасаясь
перлюстрации): «В Ленинграде новость, которая тебя поразит.
Помнишь наш разговор о Заболоцком. Так вот, Заболоцкого аре¬
стовали на днях органы НКВД. Этот факт общеизвестен. Можно
после этого верить всем сладостным стихам и одам или верить
осторожно. Что и ка^с, узнаем со временем...»36
Даже в «зубодробительных» статьях О. Бескина или А. Тара-
сенкова37 можно найти неожиданные параллели — от Лермонтова
до Вертинского — слышать которые «разучились» критики и ли¬
тературоведы 1950-1980-х. Не менее существенны и более близкие
контексты, ощущавшиеся современниками (Евгений Замятин,
Борис Пильняк, Николай Клюев); отдельный «сюжет» в этом
ряду связан с именем, значением и оценкой влияния Велимира
Хлебникова. Характерно крайне двусмысленное (хоть и оставляю¬
щее поэту надежды на «исправление») упоминание Заболоцкого
в статье Б. В. Яковлева «Поэт для эстетов (Заметки о Велимире
Хлебникове и формализме в поэзии)», обозначившей резкий разво¬
рот в отношении литературного официоза к наследию и личности
будетлянина: «Только распрощавшись с этими птицами (“птицы
Хлебникова”— И.Л.), поэт начал за последнее время выходить
на реалистическую дорогу» (Новый мир. 1948. № 5. С. 224).
35	Заболоцкий Н.Н. Жизнь Н.А. Заболоцкого.— Изд. 2-е, дораб. СПб.: Logos,
2003. С.249.
36	РГАЛИ. Ф. 2530. Оп. 2. Ед. хр. 161. Цит. по: Громова Н.А. Узел. М., 2006.
С.354-355.
37	Отношение А. К. Тарасенкова к Заболоцкому было столь же неоднозначным
и мучительным, как и к Пастернаку. См. о нем: Громова Н.А Распад. Судьба
советского критика: 40-50-е годы. М.: Эллис Лак, 2009.

«Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
19
Складывается впечатление, что на протяжении всего творче¬
ского пути Заболоцкий держал в памяти многие из страниц не¬
существующей книги, написанной критиками о его стихах. Мало
того: вызванные к жизни создателем «Столбцов» и «Торжества зем¬
леделия» плоские идеологические метафоры советских критиков
настоятельно потребовали переосмысления, а иногда и подлинно
поэтического преображения.
Летом 1933 года в «Литературной газете» появилась одна из са¬
мых подлых статей, посвященных «разоблачению» поэта Николая
Заболоцкого в качестве замаскировавшегося «классового врага».
Статья близкого к РАППу критика О. М. Бескина называлась
«О поэзии Заболоцкого, о жизни и о скворешниках», и наряду
с уже «приклеившимися» к поэту идеологическими ярлыками
(« юродство », « циркачество », « инфантилизм ») появился еще один
метафорический «ярлык», сопоставимый с метафорой критика
А. Амстердама, оскорбительно обыгравшего корневое родство
идеологемы «обывательское болото» и этимон фамилии поэта:
«Болотное и Заболоцкий» (1930).
Статья Бескина начиналась так: «Когда поэт не чувствует, не ин¬
тересуется нашей жизнью, не является активным ее участником,
а всего лишь обитателем маленькой в чисто профессиональной
скворешни, волею обстоятельств взметенной на высокий шест
где-то на задворках жизни,— тогда он неминуемо скатывается
к субъективному идеализму, формализму»38.
О поэме «Торжество земледелия» говорится далее: «Эта бредовая
идиллия объективно (хочет этого Заболоцкий или нет) противо¬
поставлена строительству социализма, бесклассового общества,
осуществляемому в обстановке напряженнейшей и многообразной
классовой борьбы. Социалистическое торжество земледелия, до¬
стигаемое через единение животных (а заодно и плодов) с людьми,
трактор в роли освободителя домашних животных от рабства — это
не просто заумная чепуха, а политически реакционная поповщина,
с которой солидаризируется на селе и кулак, а в литературе —
Клюевы и Клычковы»39.
Как мы помним, дальнейшее обострение «напряженнейшей и мно¬
гообразной классовой борьбы» стоило поэту восьми лет свободы...
38	Бескин О. О поэзии Заболоцкого, о жизни и о скворешниках // Литератур¬
ная газета. 1933. № 32 (260). 11 июля. С. 2.
39	Там же.

20
И.Е. ЛОЩИЛОВ
7	октября 1945 года в газете «Социалистическая Караганда» была
напечатана заметка эвакуированного из Ленинграда лингвиста, пре¬
подавателя Учительского института г. Караганды Казахской ССР,
Нонны Михайловны Меделец (1917-?) «“Слово о полку Игореве”:
Новая работа поэта Заболоцкого» — первая благоприятная для поэта
публикация после долгих лет работ — совсем другого рода...
Лишь в 1946 году Заболоцкому было разрешено приехать
в Москву, но долго еще поэту негде было «приклонить главу»
в столице Союза; поэтому он живет в Переделкино, на зимней
даче писателя, члена редколлегии журнала «Октябрь» Василия
Ильенкова. В этих тяжелых условиях поэт возвращается не толь¬
ко к работе над переводами, но и к оригинальному поэтическому
творчеству. Вот финальные строки бескинского литературного
доноса: «Вывихнутое, формалистическое творчество Заболоцкого
ярко демонстрирует, в какой тупик приходит поэт, не связанный
вплотную с жизнью, с нашей действительностью, не понимающий
ее процессов. Бытование в скворешнике приводит к скворцовому
сознанию, скворцовой поэзии. А скворцовый язык, как бы ни был
он забавен, есть все же только птичий язык».
Как это ни удивительно, газетная статья Бескина послужила,
вероятно, одним из источников замысла стихотворения «Уступи
мне, скворец, уголок...», а возможно, через 13 лет после публика¬
ции дала решающий импульс к созданию одного из ярких поэти¬
ческих credo Заболоцкого. Тем важнее восстановить контекст
литературной травли начала 1930-х.
Уступи мне, скворец, уголок,
Посели меня в старом скворешнике.
Отдаю тебе душу в залог
За твои голубые подснежники.
О характере «неофициальной» реакции официальных лите¬
ратурных органов позволяет судить фрагмент стенограммы за¬
седания Оргкомитета по подготовке съезда советских писателей
(из личного архива В. Я. Кирпотина): «Алексеев'. <...> Я не могу
обойти молчанием и другого... Это по поводу формализма, по поводу
Заболоцкого. Я считаю, что “Литературная газета” с Заболоцким
была чрезвычайно мягка. Мы получили 2-й и 3-й номера ленинград¬
ской “Звезды”, где напечатаны “Меркнут знаки зодиака” и поэма
о земледелии. Отдельные писатели знают наизусть “Меркнут знаки

«Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
21
зодиака”. Коммунисты задали себе вопрос: почему появляются та¬
кие вещи? Прямо штукарство, прямо открытая контрреволюция.
В чем тут дело? И мы про себя отмечали, что, очевидно, мы сейчас
настолько сильны, что можем это печатать, чтобы потом разобла¬
чать. ...Но когда я увидел, что эти вещи заучиваются наизусть,
я посчитал, что был сделан промах и что “Литературная газета”
даст по крайней мере большой выстрел. “Меркнут знаки зодиака
над просторами села”. И кончается это так: “Спит растение —
картошка. Засыпай скорей и ты”. Эта вещь чрезвычайно сильно
действует. Она активно действует, как контрреволюционная вещь,
и по этой вещи “Литературная газета” не сделала выстрела...»40
Среди материалов из архива Кирпотина можно встретить и более
острые суждения; литераторы напостовско-рапповского толка ско¬
рее «классовым чутьем», нежели рационально ощущали в поэзии
Заболоцкого чуждое и в конечном счете враждебное начало. Из сте¬
нограммы Всесоюзного совещания председателей республиканских,
краевых и областных оргкомитетов Союза советских писателей
от 15 ноября 1935 года: «Киршон: <...> Говорят так: это творче¬
ские разногласия, они советской власти не вредят... Я думаю, что
за этой формулой может скользнуть классовый враг. Когда совер¬
шенно отчетливо говорили о Заболоцком, нельзя было после этого
давать статью Бескина в “Литературной газете”. Динамов: Что бы
ты еще сказал? Киршон: Я бы сказал, что Заболоцкий — фашист.
Динамов: Там сказано — кулацкий поэт. Киршон: Я бы показал,
куда все это растет. Фадеев: В нашей стране слово “фашист” не со¬
всем приемлемо. У нас выражаются по-другому, у нас другой строй.
Киршон: Вот. Не нужно творческие разногласия загонять внутрь.
Я за целый ряд творческих установок против целого ряда людей,
отстаивающих другие принципы и другие позиции. Буду драться
самым решительным образом» 41.
Резкую черту под «разоблачениями» «недооцененного как
враг» (по словам поэта А. И. Безыменского, произнесенным
на Первом съезде советских писателей)42 поэта подводит текст,
40	Кирпотин В.Я. Ровесник железного века / Сост. Э. Пашнев, Н. Кирпотина.
М.: Захаров, 2006. С. 245.
41	Там же. С. 240-241.
42	Безыменский А. Из речи на Первом всесоюзном съезде советских писа¬
телей (1934) // Первый всесоюзный съезд советских писателей. 1934.
Стенографический отчет. М.: Гослитиздат, 1934. С. 550.

22
И.Е. ЛОЩИЛОВ
написанный о Заболоцком Николаем Лесючевским по заказу
органов НКВД43. В лице «критика» Лесючевского эпоха вы¬
несла приговор поэту, и дальнейшая «история заключения»
и восьмилетнего пребывания в лагерях из сегодняшнего дня
представляется вполне закономерной формой «критики» в кон¬
тексте тоталитарной модели литературного процесса, когда
критика становится формой буквального насилия над лите¬
ратурой — это «критика действием». Вывод «литературного
критика, кандидата Союза Советских писателей, заместителя
ответственного редактора журнала “Звезда”» прост и «не под¬
лежит обжалованию»: «“творчество” Заболоцкого является ак¬
тивной контрреволюционной борьбой против советского строя,
против советского народа, против социализма» 44.
О критике после «второго вхождения» поэта в литературу весь¬
ма точно написал Борис Филиппов в преамбуле к примечаниям
в первом американском издании сочинений Заболоцкого: «После
освобождения Заболоцкого и его возвращения в литературу, о нем
пишут преимущественно как о переводчике. Да и переводы ста¬
новятся основным его заработком, отнимающим почти все время
и все силы. Но вскоре появляются и статьи об оригинальных
стихах Заболоцкого, часто обширные. Однако всегда стыдливо
обходится пора “Столбцов” и “Торжества Земледелия”, или о ран¬
нем Заболоцком говорят вскользь, быстро перебегая от “старого”
к “новому” Заболоцкому. Так называются и многие статьи —
см. в библиографической справке. Теперь Заболоцкого упорно
43	Донос: К истории двух документов минувшей эпохи / Публикация С. С. Лес-
невского // Литературная Россия. 1989. № 10. 10 марта. С. 10-11.
44	Риторика обвинения и разоблачения стала предметом изображения в пам¬
флете «Кто он?», затерявшемся в региональной прессе эпохи «перестройки»:
«Вы, Николай Алексеевич, как и все прочие поэты, стихийный идеалист.
Более того, Вы — откровенный выразитель крестьянского миросозерца¬
ния. Солдата-прогрессора Вы именуете: “демон невоспитанных земель”,
а если и пишите, что “полуночная птица, обитательница трав, принесла
ему водицы, ветку дерева сломав”,— то это лишь мостик к столь же идеа¬
листическим поэмам “Деревья” и “Птицы”. А уж там Вы недвусмысленно
отрицаете перспективы преобразования природы на основе результатов
научного познания. Но тщетно! Творческий дух материализма ведет нас
по пути прогресса. Ваша идеология проиграла. В эпоху НТР никто Вашу
философию всерьез не примет. Руки вверх, гражданин Заболоцкий!»
(Павлов В. <Полуян П.В.> Кто он? // Всемир: Литературно-философский
бюллетень. 1991. № 1. Красноярск. С. 16).

Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
23
рассматривают как по преимуществу поэта-пейзажиста. Вл. Орлов
пишет о том, “как разительно изменился весь “ландшафт” поэзии
Заболоцкого”, и что «поэзия зрелого Заболоцкого — поэзия глу¬
бокого философского осмысления природы, всегда наделенной
“живыми чертами”, полной движении, одухотворенной присут¬
ствием человек» пытливого искателя, смелого борца. Природа для
Заболоцкого — мир, полный раскрытых и не раскрытых тайн,
вечный, неисчерпаемый источник развития и обновления жизни”,
и т.д. (Николай Заболоцкий. Вступ. ст. в книге: Н. Заболоцкий.
Стихотворения (Б-ка Сов. Поэз.), ГИХЛ, 1959, М., стр. 9, 12).
Такими общими местами переполнены статьи о Заболоцком.
Не более содержательна и статья Н. Тихонова, предваряющая
книгу Н. Заболоцкого “Избранное”, М., 1960. Но и в последние
годы ряд особо ретивых критиков не оставили поэта в покое.
“У поэта Николая Заболоцкого,— пишет, напр., некий Григория
Соловьев, излюбленное аллегорическое оружие нередко, к со¬
жалению, к сожалению, палит вхолостую...” (“Современность —
душа поэзии”, “Лит. Газ.”, 21 января 1958). Какой-то безвестный
остряк в “Крокодиле” (“Записки Ляпсуса”, “Крокодил”, 1958,
№ 1, стр. 7) издевается над нелепым, по его мнению, стихотворе¬
нием: “Я сделался нервной системой растений...”. Вообще, даже
по сравнению с концом 1930-х гг., уровень культуры советских
критиков резко снизился» 45.
Исследователь А. Россомахин указал на необходимость собирания
«и непубличных свидетельств» о восприятии поэзии Заболоцкого
современниками46. Сведения такого рода содержатся в письмах,
дневниках, воспоминаниях, стенограммах собраний. Выявление
и систематизация этого материала — дело будущего, насущная за¬
дача науки о Заболоцком. Примечательны и заслуживают внимания
45	Заболоцкий Н.А. Стихотворения / Под общ. ред. Г. П. Струве и Б. А. Фи¬
липпова. Вступ. ст. А. Раннита, Б. Филиппова и Э. Райса. New York: Inter-
Language Literary Associates, Washington, D.C., 1965. C. 315. См. также:
Бойко С.С. «Непрожеванное представление о мирозданье»: Николай
Заболоцкий в послевоенной критике // «И ты причастен был к сознанью
моему...»: Проблемы творчества Николая Заболоцкого: Материалы на¬
учной конференции к 100-летию со дня рождения Н.А. Заболоцкого. М.:
РГГУ, 2005. С. 129-141.
46	<Россомахин А.> Кузнечики Николая Заболоцкого, собранные Андреем
Россомахиным. С приложением иллюстрированной библиографии при¬
жизненных книг Заболоцкого. СПб.: Красный Матрос, 2005. С. 93.

24
И.Е. ЛОЩИЛОВ
даже косвенные свидетельства; так, один из персонажей романа
А. М. Пятигорского «Философия одного переулка» (действие про¬
исходит в 1946 году) говорит: «Заболоцкий писал стихи, которых
никто не понимает» 47.
Не вызывает сомнений, что восприятие и оценка Заболоцко¬
го не могут быть сведены к печатным откликам. Сохранились
свидетельства о том, что авторитетные знатоки и ценители поэ¬
зии оценивали его поэзию совсем не так, как это было принято
«на официальном уровне». Борис Эйхенбаум писал Заболоцкому
после прочтения «Торжества Земледелия»: «Прочитал в “Звезде”
Ваши стихи — и должен выразить Вам свой восторг. “Торжество
земледелия” — это большое, монументальное искусство. Для меня
это — как Бах, как Рубенс, как Дюрер, как Шиллер отчасти. Это
звучит, как “Песня о колоколе”. Я читаю без конца и учу наизусть.
Мне после этого стало бодрее жить. Как хотелось бы прочитать эту
вещь в неискаженном виде!»48 Юрий Тынянов подарил Заболоцкому
в 1929 году свою книгу «Архаисты и новаторы» с многозначи¬
тельной надписью: «Первому поэту наших дней». «После смерти
Тынянова в одном из писем Николай Алексеевич заметил: “Юрий
Николаевич был всегда так внимателен ко мне с первых шагов моей
литературной работы, и я был ему во многом обязан”»49.
В недавно опубликованном письме поэта, критика и библиогра¬
фа Е. Я. Архиппова к филологу и поэту Д. С. Усову от 25 ноября
1932 года, например, сообщалось: «Решительно не помню, кого
я мог назвать из современных поэтов. Возможно, что выбор мой
был сделан полемически. Помню, что я говорил о Заболоцком...
и Брауне, но о них Вера [Меркурьева.— И.Л.] и понятия не имеет.
“Столбцы” Заболоцкого я не прочь бы иметь...»50. С другой стороны,
например, поэт Вс. А. Рождественский писал тому же Архиппову
в конце марта 1929 года: «“Столбцы” — по-моему мало примеча¬
тельная книга. Сделана она по рецептам формалистов и при их
непосредственном участии. Все это — “нахлебники Хлебникова”.
47	Пятигорский А.М. Избранные труды. М.: Языки русской культуры, 1996.
С. 446.
48	Заболоцкий Н.Н. Жизнь Н.А. Заболоцкого.— Изд. 2-е, дораб. СПб., 2003.
С.	238.
49	Там же. С. 122.
50	Хранитель: Е. Я. Архиппов. Письма Д. С. Усову / Подготовка текста, примеча¬
ния, вступительная заметка Т. Нешумовой // Волга. 2009. № 9-10. С. 184.

Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
25
Автор — человек способный, но сбитый с толку. Епиходов фор¬
мального метода. Бог с ним»51.
Стихи Заболоцкого заметно выделялись на общем фоне поэтиче¬
ской печати 1930-1950-х годов; их знали, любили, о них спорили,
их перепечатывали на пишущих машинках и переписывали от руки.
Уничижительная критика оборачивалась порой собственной проти¬
воположностью; Б. А. Слуцкий вспоминал: «Заболоцкий впервые
предстал предо мною цитатой в ругательной статье о Заболоцком,
островком нонпарели в море петита, стихами, вкрапленными
во враждебную критику. <...> Цитата запоминалась, опровержения
забывались, сливались в ровный гул, хорошо оттеняемый стиха¬
ми» 52. Строки стихов Заболоцкого могли служить в качестве своео¬
бразного «пароля», по которому опознаются «свои» — по вкусам,
пристрастиям, литературным (и не только) ориентирам. Поэт Лев
Озеров вспоминал: «В Институте истории, философии и литературы
(ИФЛИ), где я учился, и в останкинском общежитии, где я жил,
Николая Заболоцкого знали. Стихи его нас, молодежь, студентов,
не оставляли равнодушными. Они вызывали споры. Одни студенты
были в восторге и с каким-то особым удовольствием читали вслух:
Меркнут знаки Зодиака
Над просторами полей.
Спит животное Собака,
Дремлет птица Воробей.
Толстозадые русалки
Улетают прямо в небо.
Руки крепкие, как палки,
Груди круглые, как репа.
Один начинал, другой подхватывал:
Меркнут знаки Зодиака
Над постройками села,
Спит животное Собака,
Дремлет рыба Камбала.
51	«Нахлебники Хлебникова» — название острополемической книги И. С. Аль-
вэка (1927), направленной против В. В. Маяковского и Н.Н. Асеева.
Благодарю Т. Ф. Нешумову за сведения об этом письме.
52	Заболоцкий Н.А. «Огонь, мерцающий в сосуде...» М., 1995. С. 753.

26
И.Е.ЛОЩИЛОВ
Третий был наготове:
Колотушка тук-тук-тук,
Спит животное Паук,
Спит Корова, Муха спит,
Над землей луна висит.
Забавляло, что луна — небесное тело — писалось у Николая
Заболоцкого с малой буквы, а Паук (животное!) — с большой. Лихо,
молодо, задиристо. Что он еще придумает, этот автор? Какое еще
коленце покажет? Какие замыслит еще выкидывать кренделя?
Другие студенты спрашивали: а серьезное ли это творчество?
А не появился ли у капитана Лебядкина (из Достоевского) двою¬
родный брат? И не эпатаж ли это, перекликающийся со временами
футуристов?
Споры не утихали.
Авторитетный в ифлийской среде (да и не только в ней!), уже
к тому времени известный своими “Страной Муравией” и “Сель¬
ской хроникой”, наш студент и товарищ Александр Твардовский
подтрунивал над нашей (в том числе — и моей) увлеченностью.
Со спокойной, можно даже сказать — тихой иронией он говорил:
“Книжное все это, не от жизни”. И осуждал нас, и охлаждал наш
пыл. У Трифоныча (как называли мы Твардовского) были свои
сторонники. Неприятие Заболоцкого было мирным, без улюлю¬
канья и свиста» 53.
Несмотря на интерес к критике, Заболоцкому до конца дней
был недоступен важный пласт рецепции его творчества, и до сего
дня мало известный на родине поэта — критика в эмиграции.
На Заболоцкого обратили там внимание достаточно рано, и дело
началось с недоразумения: парижский журнал «Сатирикон»
(1931. № 16, 18 июля. С. 9) перепечатал из «Звезды» (1929. № 2.
С. 112-114) стихотворение Заболоцкого «Цирк» под язвительным
заголовком: «Вот именно, “молодая гвардия”» с анонимной редак¬
торской преамбулой: «В одном из “толстых” советских журналов
напечатаны всерьез и не без внутреннего, надо полагать, восторга
следующие стихи». Заболоцкого приняли здесь за подлинного гра¬
53	Озеров Л.А. Труды и дни // Труды и дни Николая Заболоцкого: Материалы
литературных чтений / Сост. JI. А. Озеров. М.: Изд-во Литературного ин¬
ститута, 1994. С. 28-29.

«Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
27
фомана, и отголосок такого прочтения слышен в неоднократно вос¬
произведенном в последние годы пассаже из статьи В. Ходасевича
«Ниже нуля»: «За все время существования советской власти
нечто разительное было напечатано только один раз — я имею
в виду цикл стихов Заболоцкого, из которого отрывки приводи¬
лись в “Возрождении” Гулливером. При этом все еще не выяснено,
не были ли эти стихи сознательною насмешкою над редакцией
журнала, в котором они появились. Таким образом, самая традиция
поэзии, лежащей ниже нуля, в советской республике пресеклась,
что вполне соответствует тому уровню серости и посредственности,
который для советской словесности вообще характерен: в ней появ¬
ляются вещи средне-плохие и средне-хорошие, но — ничего вполне
замечательного и гениального, ни в каком отношении»54. В за¬
метке, специально посвященной поэзии Заболоцкого, Ходасевич
выражает недоумение: «Трудно сказать, что такое Заболоцкий.
Возможно, что он просто издевается над вершителями советских
литературных судеб. А может быть, это чистосердечный кретин,
сбитый с толку, нахватавшийся кое-каких познаний, уверовавший
в коллективизацию Видоплясов, при всем том отнюдь не лишенный
какого-то первобытного поэтического дара, как не был его лишен
и Хлебников, у которого Заболоцкий, видимо, “учился”»55.
Значительно более сложная картина вырисовывается в откликах
Юрия Терапиано и Георгия Адамовича: «Владислав Ходасевич, отме¬
тив в очередном своем фельетоне в “Возрождении” поэта, не лишен¬
ного таланта, но написавшего в общем забавную ерунду, задал совет¬
ским редакторам вопрос: как, мол, решились они напечатать такое
издевательство над колхозом? Спустя некоторое время по Парижу
прошел слух, что Заболоцкий впал в немилость и сослан на север.
Мнительный и нервный Ходасевич мучился и не мог простить себе
своей статьи, ему казалось, что Заболоцкий мог за нее поплатиться.
Не знаю, был ли этот слух правильным, но, конечно, если Заболоцкий
и был сослан, статья зарубежного “контр-революционного” критика
вряд ли могла повлиять на советскую власть»56.
54	Впервые: Возрождение — Vozrojdenie — La Renaissance: Ежедневная газета.
1936. 23 января. Приводится по: Ходасевич В.Ф. Колеблемый треножник:
Избранное.М.: Советский писатель, 1991. С. 597-603.
55	Возрождение — Vozrojdenie — La Renaissance: Ежедневная газета. Париж,
1933. № 2935. Четверг. 15 июня. С. 4.
56	Новое Русское Слово. Нью-Йорк, 1951. № 14450. Vol. XVI, воскресенье,
18	ноября. С. 4.

28
И.Е. ЛОЩИЛОВ
«...Над Н. Заболоцким очень долго смеялись и в советской
критике, и у нас здесь, в частных беседах на литературные
темы. Были у него, правда, и поклонники, утверждавшие, что
“идиотизм” его напускной, что в поэме “Торжество земледе¬
лия” рядом со смехотворными словосочетаниями попадаются
и строчки, свидетельствующие о несомненной оригинальности
и даровитости поэта, что в литературе место его приблизительно
таково же, как место знаменитого “таможенника” Руссо в жи¬
вописи... Но общее мнение настроено было к Заболоцкому резко
отрицательно» 57.
Если эмигранты первой волны остановились перед поэзией
Заболоцкого в настороженном недоумении, послевоенная эмигра¬
ция, не понаслышке знающая о советских литературных делах
и судьбах, сказала новое слово и в осмыслении опыта Заболоцкого,
да и в издании его сочинений.
Однако в СССР еще в начале 1960-х годов обращение к поэзии
Заболоцкого как к материалу для дипломного или курсового со¬
чинения было предосудительным. Филолог Евгений Арензон вспо¬
минает, как университетские власти нашли его 15-страничную
курсовую работу о философской лирике Заболоцкого, написанную
под руководством В. Д. Дувакина, «идеологически двусмыслен¬
ной» и распорядились «зачет за курсовую не ставить» 58.
В 1963 году поэт Леонид Аронзон завершил учебу в Ленинград¬
ском педагогическом институте им. А. И. Герцена защитой
дипломного сочинения на тему «Человек и природа в поэзии
Н. Заболоцкого». Работой руководил В.Н. Альфонсов, автор
революционной для своего времени главы «Заболоцкий и жи¬
вопись» в книге «Слова и краски» 59. Если в последующие годы
выбор темы, героя и сама постановка проблемы могли бы выгля¬
деть банальными, то еще через 5 лет после смерти поэта это было
не так.
57	Последние новости: Ежедневная газета. 1937. № 5872, четверг, 22 апреля.
Париж. С. 2.
58	Возвышенный корабль: Виктор Дмитриевич Дувакин в воспоминаниях.
М., 2009. С. 112.
59	Альфонсов В.Н. Слова и краски: Очерки из истории творческих связей
поэтов и художников. М.; JL: Советский писатель, 1966. С. 177-230. См.:
Лощилов И.Е. О стихотворении Леонида Аронзона «Сонет душе и тру¬
пу Н. Заболоцкого» // Leonid Aronzon: Riickkehr ins Paradies. Wiener
Slawistischer Almanach. Bd. 62. Munchen, 2008. C. 195-225.

«Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
29
Вспоминая поэта в 1958 году, Никита Николаевич Заболоцкий
пишет: «Дома Николай Алексеевич говорил, имея в виду власть
имущих: “Они дурачки, что не признают меня, им было бы вы¬
годно печатать мои стихи”. Сыну однажды сказал: “Меня уже
не будет, но ты увидишь: лет через восемь меня начнут широко
печатать...”» 60.
Заболоцкий почти не ошибся: прошло семь лет со дня его смер¬
ти, прежде чем работа поэта начала видимое самообнаружение
в литературном мире, на этот раз во всем диапазоне значения
и в объеме, близком к полноте.
В 1965 году вышли два первых серьезных издания Заболоцко¬
го: в СССР в авторитетной серии «Библиотека поэта» 61 и в США,
благодаря энтузиазму Бориса Филиппова, занявшегося собира¬
нием и систематизацией поэзии Заболоцкого сразу после «пере¬
мещения» за пределы СССР, так что к 1952 году в Америке был
подготовлен предварительный «корпус» будущего издания,
включившего в себя три большие вступительные статьи — самого
Филиппова, Эммануила Райса и Алексиса Раннита (на английском
языке)62. В университетской библиотеке города Сиракузы (штат
Нью-Йорк, США), по сообщению С. В. Шелухиной, хранится
79-страничная переплетенная машинопись, на титульном листе:
Николай Заболоцкий. Стихотворения и поэмы. Под редакцией
Бориса Филиппова и со статьей о Заболоцком Александра Ник.
Котлина. Нью-Йорк, 1952.
Начиная с этого момента Заболоцкий, его жизнь и творче¬
ство, становятся предметом серьезного изучения и описания
как в Советской (а потом и постсоветской) России, так и за её
60	Заболоцкий Н.А. «Огонь, мерцающий в сосуде...» М.: Педагогика-Пресс,
1995. С. 724.
61	Заболоцкий Н.А. Стихотворения и поэмы / Вступ. ст., подгот. текста и при¬
меч. А. М. Туркова. М.; JI.: Советский писатель. Ленинградское отделение,
1965. (Библиотека поэта. Большая серия). Эта книга долго проходила
через цензурные институции, о чем свидетельствует экземпляр коррек¬
туры с многочисленными нелепыми и иной раз с трудом поддающимися
мотивации отличиями от текста изданного в 1965 г. тома (на титульном
листе год издания указан: 1963). Экземпляр хранится ныне в собрании
А. Л. Соболева (Москва).
62	См. примеч. 45. Выход книги Заболоцкого в США спровоцировал полемику
(и неожиданный всплеск интепретационной активности) на страницах
газеты «Новое Русское Слово» (Нью-Йорк).

30
И.Е. ЛОЩИЛОВ
пределами, как на русском, так и на многих иностранных язы¬
ках. Библиография работ, посвященных поэту, на сегодняшний
день огромна63.
Еще при жизни Заболоцкого его поэзией всерьез заинтересо¬
вался итальянский славист, переводчик и поэт Анджело Мария
Рипеллино [Angelo Maria Ripellino (1923-1978)]. В 1954 году он
опубликовал в Италии семь стихотворений Заболоцкого в сво¬
их переводах. В предисловии говорилось о поэзии Заболоцкого
(p. XCIII-XCV), но, как явствует из библиографической справки,
во время подготовки этого издания Рипеллино еще не располагал
никакой информацией о нем, кроме факта перевода грузинских
поэтов (“Non siamo riusciti a trovare nessuna notizia bibliografica
su questo poeta. Ha tradotto poeti georgiani”64). Рипеллино вы¬
ступил основным инициатором участия Заболоцкого в делега¬
ции советских поэтов, посетивших Италию в октябре 1957 года.
Традиция исследования, перевода, издания и комментирования
продолжается по сей день: можно говорить об «итальянской
школе» в науке о Заболоцком (К. Скандура, М. Каратоццоло,
М. Массимо и другие).
Заболоцкому посвящены четыре обстоятельные монографии
на английском языке65. В отечественной филологической науке
сменилось несколько этапов в исследовании Заболоцкого.
Юбилейный 2003 год принес не только серию сборников и конфе¬
ренций66, но и подлинное открытие: в 2003 году в архиве Леонида
63	См. преамбулу к библиографическому разделу в настоящем издании и мате¬
риалы, размещенные в блоге «Живого Журнала» («Livejournal»), посвящен¬
ном Заболоцкому. Режим доступа: URL: http://loshch.livejournal.com/
64	Poesia russa del Novecento / Versioni, saggio introduttivo, profili bibliografici
e note a cura di A. M. Ripellino. Parma: Guanda, 1954. P. 587.
65	1) BjbrlingF. «Stolbcy» by Nikolaj Zabolockij. Stockholm: Almqvist & Wiksell,
1973; 2) Goldstein D. Nikolai Zabolotskij: Play for Mortal Stakes. Cambridge:
Cambridge University Press, 1993; 3) Pratt S. Nikolai Zabolotsky: Enigma
and Cultural Paradigm. Evanston, Illinois, 2000; 4) Cheloukhina S. The Poetic
Universe of Nikolai Zabolotsky. М.: Языки русской культуры, 2006.
66	1) «И ты причастен был к сознанью моему...»: Проблемы творчества
Николая Заболоцкого: Материалы научной конференции к 100-летию
со дня рождения Н.А. Заболоцкого.М.: РГГУ, 2005; 2) Николай Забо¬
лоцкий и его литературное окружение: Материалы юбилейной науч¬
ной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения Н.А. За¬
болоцкого. СПб: Наука, 2003; 3) «Странная» поэзия и «странная» проза:
Филологический сборник, посвященный 100-летию со дня рождения

«Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
31
Пантелеева (Алексея Ивановича Еремеева, 1908-1987), завещан¬
ном С. А. Лурье, найден и опубликован автограф незавершен¬
ной поэмы «Ночные беседы», связанной с замыслом «Торжества
земледелия»67.
Обзор и обобщение итогов научного осмысления и описания
поэзии Заболоцкого содержатся в опубликованной дважды на про¬
тяжении юбилейного года статье С. И. Кормилова68.
В начале XXI века с ещё большим, чем «в прошлом веке», пра¬
вом можно повторить вслед за Арсением Тарковским, сказавшем
о	Заболоцком сразу после похорон поэта:
Не человек, а череп века,
Его чело, язык и медь.
Заката огненное веко
Не может в небе догореть.
Сегодняшнее место Заболоцкого в культуре точно опреде¬
лено Андреем Битовым: «Баратынский стал крупнейшим поэ¬
том 19-го века в 20-м, Заболоцкий станет крупнейшим поэтом
20-го в 21-м» 69.
Составители тома выражают признательность Никите Нико¬
лаевичу Заболоцкому, а также Н. Башмаковой, С. Бирюкову,
Н.А. Заболоцкого. Новейшие исследования русской культуры. Вып. 3.
М.: Пятая страна, 2003; 4) Николай Заболоцкий. Проблемы творчества:
Материалы научно-литературных Чтений, посвященных 100-летию
Н.А. Заболоцкого (1903-2003). М.: Изд-во Литературного института
им. А. М. Горького, 2005.
67	Впервые: Заболоцкий Н.А. Ночные беседы. Публикация, подготовка текста
и вступительная заметка Самуила Лурье // Звезда. 2003. № 5. С. 58-64.
Об	истории создания см.: Заболоцкий Н.Н. К истории создания поэмы
Н.А. Заболоцкого «Торжество Земледелия» // «И ты причастен был к со¬
знанью моему...» М.: РГГУ, 2005. С. 9-26 (там же целиком воспроизводится
сохранившийся текст).
68	Кормилов С. И. Творчество Н.А. Заболоцкого в литературоведении рубе¬
жа XX-XXI вв. (К 100-летию со дня рождения поэта) // Вестник Мос¬
ковского университета. Сер. 9: Филология. 2003. № 3. С. 135-148; То же:
Николай Заболоцкий и его литературное окружение. СПб: Наука, 2003.
С.165-181.
69	Битов А. Проклятие вкуса // Вольф С. Розовощекий павлин. М.: Два Мира
Прин, 2001. С. 5.

32
И.Е. ЛОЩИЛОВ
Н. Богомолову, О. Буркову, А. Бурлешину, Д. Вайсборту, В. Вест-
стейну, Е. Витковскому, Д. Голдстейн, Н. Громовой, А. Долинину,
К. Ичин, А. Кобринскому, О. Коростелеву, М. Котовой, И. Кукую,
Е. Курганову, Д. Кшицовой, О. Лекманову, А. Маймескулов,
С.	Мучнику, Т. Нешумовой, Р. Николовой, С. Пратт, А. Рос-
сомахину, В. Сажину, К. Скандуре, Г. Суперфину, А. Такеде,
Й. Ужаревичу, Л. Флейшману, В. Хазану, С. Шелухиной, В. Шу-
бинскому, Е. Эфрос, О. Юрьеву и всем, оказавшим действенную
помощь в поисках труднодоступных текстов и библиографических
сведений.

I
ПРИЖИЗНЕННАЯ
СОВЕТСКАЯ КРИТИКА

<Без подписи>
Ученик Пушкина или акробат «Звезды»
Стихотворение «Цирк» (журнал «Звезда» за 1929 г. № 2) ле¬
нинградского поэта М. (sic! — Сост.) Заболоцкого, провозглашен¬
ного кое-кем из критиков последовательным учеником Пушкина
и Державина1, начинается так:
Цирк сияет словно щит,
Цирк на пальцах верещит,
Цирк на дудке завывает,
Душу в душу ударяет.
Дальше читателю показывают одно за другим цирковые пред¬
ставления, причем делается это путем «остранения»2:
Но вот — одежды беспокойство
Вкруг тела складками легло,
Хотя напрасно!
Членов нежное устройство
На всех впечатление произвело!
Картина изумительная. Комментарии излишни!
Потом они, смеясь опасно,
Ползут наверх единогласно
И там, обнявшись наугад,
На толстом воздухе висят.
После этого «толстого воздуха» читателю представляется:

36
<Без подписи>
Последний страшный номер:
Вышла женщина-змея,
Она усердно ползала в соломе
Ноги в кольца завия.
Дальше тем же «толстым» образом описывается настроение
публики:
Тут пошел в народе ужас.
Все свои хватают шапки
И бросаются наружу,
Имея девок полные охапки.
«Имея» стихов полные охапки и не имея ни чувства меры в сло¬
весном трюкачестве, ни представления о том, для кого и с какой
целью он пишет, Заболоцкий добивает читателя:
Один старик интеллигентный
Сказал другому, говоря...
Что «скажет говоря» редакция «Звезды» об ученике Пушкина, ко¬
торый не научился у Пушкина даже владению русским языком?

С. ДУБИЦКИЙ
Береги здоровье, но берегись Заболоцкого
В № 23-24 журнала «Радиослушатель» 1 от 21 августа с. г. по¬
мещено стихотворение Н. Заболоцкого — «Береги здоровье»,
вошедшее в программу отдела «Час советской эстрады» и предна¬
значенное для передачи станцией ВЦСПС213 ч. 22 августа.
Здоровье — вещь хорошая, нужная, и мы, конечно, всецело
за сохранение его. Однако нельзя не отметить довольно оригиналь¬
ной трактовки этого вопроса поэтом Заболоцким. Своеобразное
его стихотворение заслуживает того, чтобы быть приведенным
целиком, но мы ограничимся отдельными, наиболее характерными
выдержками из него.
Тов. Заболоцкий начинает глубокомысленным вступлением:
Видишь — воздух шевелится?
В нем, как думают студенты,
Кислородные частицы
Падают, едва заметны.
Если человек дородный
Грудь имеет словно бочку,
Значит — воздух кислородный
Вкруг него поставил точку (!).
Если даже согласиться с Заболоцким по поводу того, что «кисло¬
родные частицы падают (куда? — С.Д.), едва заметны», то не вполне
понятно, каким образом «воздух кислородный» может поставить
точку «вокруг» дородного человека. Не может ли воздух, по мнению
Заболоцкого, ставить другие знаки препинания вокруг людей?
В нем (воздухе) частицы две свалялись
Вроде войлока сухого,—
Оттого у всех вначале
Грудь бывает нездорова.

38
С. ДУБИЦКИЙ
Хотелось бы знать, какие именно «частицы две свалялись вроде
войлока сухого». В начале чего у всех «грудь бывает нездорова»?
Но все ж, до сих пор «подготовленный» читатель с грехом по¬
полам понял бы еще Заболоцкого, но вряд ли кто-либо из сотен
тысяч читателей и радиослушателей догадается, почему именно
курение табака приводит писателей в столь грустное состояние,
что способ передвижения они начинают заимствовать у раков.
В самом деле, маститый автор пишет:
Если где-нибудь писатель
Ходит с трубкою табачной,
Значит — он имеет сзади
Вид унылый и невзрачный.
Почему он ходит задом?
Отчего пропала сила?
Оттого, что трубка — с ядом,
А в груди сидит бацилла.
Все эти «поразительные научные открытия» Заболоцкий сделал,
вероятно, в процессе наблюдения над собственной своей писатель¬
ской персоной.
На этом Заболоцкий не успокаивается:
Почему иная дева
Вид имеет некрасивый —
Ходит тощая, как древо,
И глаза висят, как сливы?
Потому плоха девица
И на дерево походит,
Что полезные частицы
В нос девицы не проходят.
Предоставим «полезным частицам» проходить «в нос девицы».
Пускай. Нам не жалко. Но, в заключение, воскликнем вместе
с Заболоцким:
О, полезная природа,
Исцели страданья наши...
и избавь нас навсегда от опытов Заболоцкого!

Н. СТЕПАНОВ
Н. Заболоцкий. «Столбцы»
Писать о новом поэте, если он ни на кого не похож и нарушает
требования общепринятого вкуса, критика предпочитает с сугу¬
бой осторожностью. Следовать этой традиции не стоит: книжку
стихов Н. Заболоцкого — нужно приветствовать.
Современная поэзия переживает период лирической стаби¬
лизации, до некоторой степени напоминающей 50-е годы, ког¬
да всякая стиховая строка казалась банальностью, штампом.
Современную поэзию также давит наследие огромной поэтической
культуры XX века, поэтому стихи многих поэтов часто кажутся
литературными реминисценциями (есть даже поэты сознательно
работающие на поэтических банальностях: П. Антокольский1,
плохо — Жаров2). Скомпрометирован сейчас не только стили¬
стический арсенал, но и «поэтическое отношение» поэта к теме:
поэзия требует перестройки. Этой перестройкой, новым поэтиче¬
ским зрением и выделяются стихи Н. Заболоцкого. Перестройка
идет у него путем разрушения «поэтической позы», иронического
осмысления «поэтичности» и ведет его к сатире («Новый быт»,
«Ивановы», «Народный^цом»).
Романтической позе, литературному эстетизму (например,
Сельвинского) Заболоцкий противопоставляет профессиональный
труд, хозяйственную заботу о стихе, его певец:
...был строен и суров,
он пел, трудясь, среди домов,
средь выгребных высоких ям
трудился он могуч и прям.
(«Бродячие музыканты»)

40
Н. СТЕПАНОВ
Отказ от «поэтической позы» ведет у Заболоцкого к объектив¬
ной этичности его стихов, они очень «не лиричны».
Заболоцкий входит в поэзию как заботливый хозяин, уверенно
расставляющий вещи по местам. Слово у него прочно прикреплено
к предмету, материально. В современной поэзии даже «установка
на вещность», столь характерная для многих поэтов (Багрицкий),
олитературилась, стала поэтической бутафорией. У Заболоцкого
слово повернуто к вещи, почти физиологично. Он описывает мир,
как окружающую его домашнюю обстановку: отсюда «предмет¬
ность» тем, стихотворение напоминает жанровую живопись:
«Рынок», «Обводный канал», «Народный Дом».
«Густое пекло бытия» (Народный Дом), пафос быта и плоти ве¬
щей — делают стихи Заболоцкого полнокровными. Обязательность,
почти лубочная живописность слова — одна из основ его поэтического
метода:
В уборе из цветов и крынок
открыл ворота старый рынок.
Здесь бабы толсты словно кадки,
Их шаль — невиданной красы,
и огурцы, как великаны,
прилежно плавают в воде.
Сверкают саблями селедки,
их глазки маленькие кротки,
но вот — разрезаны ножом
—	они свиваются ужом;
и мясо властью топора
лежит как красная дыра;
и колбаса кишкой кровавой
в жаровне плавает корявой...
(«На рынке»)
Образ у Заболоцкого при всей своей «физиологичности» —
эксцентричен. Баснословность и осязательная вещность сло¬
ва — изменяет пропорции предметов, они кажутся сдвинутыми
зрительной фантасмагорией.
Эпичность стиля, его изобразительная сила соединяется с ра-
блэзианским пафосом быта и плоти:
...Часы гремят. Настала ночь.
В столовой пир горяч и пылок,
бокалу винному невмочь

Н. Заболоцкий. «Столбцы»
41
расправить огненный затылок.
Мясистых баб большая стая
сидит вокруг, пером блистая,
и лысый венчик горностая
венчает груди, ожирев
в поту столетних королев.
Они едят густые сласти,
хрипят в неутоленной страсти,
и, распуская животы,
в тарелки жмутся и цветы...
(«Свадьба»)
«Предметность» стихов Заболоцкого делает важным их смыслы,
их тематическую насыщенность. Нравоучительность его стихов —
результат смыслового наполнения и обращения к сатире:
О, мир, свернись одним кварталом,
одной разбитой мостовой,
одним проплеванным амбаром,
одной мышиною норой,
но будь к орудию готов:
целует девку — Иванов.
(«Ивановы»)
Стихи Заболоцкого по своим жанровым устремлениям арха¬
ичны: в «Столбцах» он идет или путем сатиры, или путем оды
(«Пир»). Если говорить о литературных ассоциациях, то, может
быть, прежде всего нужно вспомнить сатирическую оду Державина
с ее предметностью и бытовизмом. Дидактический пафос оды —
...О, штык, летающий повсюду,
холодный тельцем, кровяной,
о, штык, пронзающий Иуду,
коли еще — и я с тобой...
(«Пир»)
и моральная сентенция сатиры:
...так он урок живой науки
душе несчастной преподал.
(«Незрелость»)

42
Н. СТЕПАНОВ
роднят стихи Заболоцкого с XVIII веком. Чаще всего он объеди¬
няет оба пути: оды и сатиры, поэтому его вещи строятся на по¬
стоянных переходах — «срывах» в одическую патетику или
в ироническую сатиру. Но двигаясь в последних вещах главным
образом в сторону сатиры, Заболоцкий приходит к пародийно¬
му разрешению лирики, к Козьме Пруткову3 («Незрелость»,
«Купальщики»). Дело здесь не в почетных традициях, а в том
поэтическом родстве, которое появляется у такого поэта, как
Заболоцкий, в результате пересмотра устоявшегося поэтиче¬
ского инвентаря.

В.ДРУЗИН
Н. Заболоцкий. «Столбцы». Стихи
На фоне серости и беспринципности большинства стихов, за¬
полняющих журналы и газеты, стихи Заболоцкого отличаются
остротой. Заболоцкий — один из очень немногих поэтов, вырос¬
ших на достижениях Хлебникова1. По этой линии — свободная
строфика, смелость смысловых построений («И пули бегают, как
дети, с тоскою глядя на меня» 2). От акмеизма «низкой» линии
Нарбута-Зенкевича3 — внимание к деталям, к ярко выписанным
предметам («и мясо властью топора лежит как красная дыра»4).
Смысловая острота и грубая, ничего не боящаяся предмет¬
ность дают возможность выпуклого показа картин. Творческий
метод определяет тематику. Описательные стихи в книге Забо¬
лоцкого преобладают. В бытовых зарисовках, жанровых сценах
(«Обводный канал», «Народный дом», «На рынке», «Бродячие
музыканты») торжествуют детали, заново осознаются взаимоот¬
ношения обычных вещей:
Маклак штаны на воздух мечет,
Ладонью бьет, поет, как кречет:
Маклак — владыка всех штанов,
Ему подвластен ход миров,
Ему подвластно толп движенье,
Толпу томит штанов круженье5.
Гротескная манера, снижающая традиционно-высокое и превоз¬
носящая «штаны», может быть, кем-нибудь воспримется как сатира
(для этого есть основания и в подборе материала: обывательский быт,

44
В. ДРУЗИН
под которым, как известно, в наши дни лишь ленивый не издевается).
Однако голос говорит (жалобно или с пафосом протестуя) о безысход¬
ном уродстве извращенного в пропорциях мира и, напр<имер>, тема
красной казармы («Часовой») разработана Заболоцким так же, как
и тема обывательского быта. Неужели и здесь сатира?
Мир Заболоцкого («О мир, свинцовый идол мой...» 6) — это по¬
казанный острейшими современными поэтическими средствами
достаточно известный в русской поэзии «страшный мир».
Перед Заболоцким — мастером стиха стоит очень трудная за¬
дача— преодолеть своих «идолов», «истуканов» и «кукол», выйти
к более широкой и ценной тематике, приблизиться к основным
задачам молодой революционной поэзии.

<Без подписи>
Н. Заболоцкий — «Столбцы»
Другой же, видев преломленное
свое лицо в горбатом зеркале...
...хотел смеяться, но не мог...1
Действительно, стихи Заболоцкого подобны отражениям, ви¬
димым в кривом зеркале. Отличительной особенностью книжки
является отступление от нормы общелитературной речи.
Безграмотная или нелитературная речь обычно используется
в литературных произведениях лишь будучи мотивирована сказом,
когда, стало быть, дефективная речь героя или вымышленного рас¬
сказчика не отождествляется с речью писателя, отделяется от свой¬
ственной самому писателю нормальной литературной речи.
У Заболоцкого же авторская нормальная речь и литературно
дефективная речь персонажей его стихотворений не отделены друг
от друга и как бы свободно смешиваются. Так, пример:
Корыто праздничное страсти,
Густое пекло бытия!
Тут колпаки красноармейские
И с ними дамочки житейские2.
Но использование эффекта кривого зеркала, эффекта отступле¬
ния от нормы общелитературной речи этим не ограничивается.
Заболоцкий использует также эффект искажения и этих норм.
Так, Заболоцкий не только произвольно смешивает рифмованные
и не-рифмованные стихи, но и сознательно «искажает» рифму.

46
<Без подписи>
Соответственное значение имеет у Заболоцкого словарная ка¬
кофония, достигаемая смешением «низких», либо современных,
и старинных высокостильных слов, вроде:
На стогнах солнце опускалось,
Неслись извозчики гурьбой3.
Или:
Вертя винтом шел пароходик
с музыкой томной по бортам4.
Как и в последнем примере, архаическое ударение (музыка)
встречается и на странице 475, хотя на странице 57 читаем
«музыка» 6.
Но эстетический эффект от сознательного искажения лите¬
ратурной нормы (или традиции) возникает только на фоне от¬
четливого представления о самой норме, т. е. только в сознании
литературно квалифицированного читателя. Поэтому приходится
признать, что книжка стихов Заболоцкого может рассчитывать
на ограниченный сравнительно круг читателей.
Однако Заболоцкий отнюдь не представляется лишь экспе¬
риментатором, так как «дефективность» его стихотворной речи
не только сознательна, но и эстетически целесообразна, поэтиче¬
ски осмыслена,— социально же не только обусловлена, но и со¬
знательно направлена. Источником поэзии Заболоцкого надо
считать и современный городской и солдатский фольклор, в том
числе и так называемую «мещанскую» песню.
Не только черты внешнего сходства являются причиной такого
сопоставления. Не надо забывать, что городской фольклор, «шар¬
манка», сильно впечатляют, как-то удовлетворяют эстетические
потребности большой человеческой массы, вызывают искренне
глубокие переживания, так как являются в соответственной среде
единственным суррогатом искусства. Прямое выражение этого
мы находим в стихотворении «Бродячие музыканты», где вслед
за «песней Тамары» —
...и стр-растные дикие звуки
всю ночь р-раздавались там!!!
ти-лим-там-там! —

Н. Заболоцкий — «Столбцы»
47
следуют сильные стихи:
Певец был строен и суров,
он пел, трудясь, среди домов,
средь выгребных высоких ям
трудился он, могуч и прям.
Вокруг него — система кошек,
система ведер, окон, дров
висела, темный мир размножив
на царства узкие дворов.
Но что был двор? Он был трубой,
он был туннелем в те края,
где спит Тамара боевая,
где сохнет молодость моя...
С культурным уровнем, который принужден удовлетворяться
суррогатом искусства, связаны и соответственные суррогаты раз¬
влечений и веселья. Лирический секрет их понят Заболоцким, на¬
чавшим свою книгу стихотворением (о пивной) «Красная Бавария»
и заключившим ее стихотворением «Народный дом».
Автор поэтически дискредитирует эту «систему», а в стихотво¬
рении «Новый быт» выявляет опасность того же старого (мещан¬
ского) в новом; поэтому стихи Заболоцкого нужно признать объ¬
ективно полезными, хотя бы автор субъективно непосредственно
к тому и не стремился. Темы книжки Заболоцкого — инвалид
на колесиках:
На долю атому герою
осталось брюхо с головою,
да рот большой, как рукоять,
рулем веселым управлять 7.
А наряду с этим («Свадьба»):
Мясистых баб большая стая
сидит вокруг, пером блистая,
и лысый венчик горностая
венчает груди, ожирев
в поту столетних королев.
Они едят густые сласти,
хрипят в неутоленной страсти,
и, распуская животы,
в тарелки жмутся и цветы.

48
<Без подписи>
Прямые лысые мужья сидят,
как выстрел из ружья,
но крепость их воротников
до крови вырезала шеи,
а на столе — гремит вино,
и мяса жирные траншеи,
и в перспективе гордых харь,
багровых, чопорных и скучных,
как сон земли, благополучной,
парит на крылышках мораль...
...А там — молчанья грозный сон,
нагие полчища заводов,
и над становьями народов —
труда и творчества закон.
Можно было бы, пожалуй, остановиться на отдельных признаках
того, как в связи с экспрессивным искажением речи в восприятии
Заболоцкого возникает экспрессивное искажение вещей, вроде:
Она летит — моя телега,
Гремя квадратами колес8.
Однако вряд ли это было бы сейчас целесообразным, так как
едва ли можно теперь предсказать дальнейший ход работы Забо¬
лоцкого, поскольку «кривое зеркало» вряд ли сможет надолго
остаться его единственным инструментом.

Вл. ВИХЛЯНЦЕВ
Социология бессмысленки
Н. ЗАБОЛОЦКИЙ
«Столбцы»
За истекший зимний период «Столбцы», несомненно, наи¬
более своеобразное и в то же время наиболее тревожное явление
на поэтическом фронте.
Тематика Заболоцкого явно реакционна. Недаром сборник
открывается стихотворением «Красная Бавария». Пивная, ры¬
нок, свадьба, пир — вот, что в первую очередь интересует поэта.
Конечно, решающим моментом для выводов о мироощущении
автора и социальной сущности его творчества является не столь¬
ко избираемый объект, сколько точка зрения, с которой объект
изображается. Очень показательны в этом отношении как раз те
немногие стихотворения, где Заболоцкий берет тему более или
менее близкую современности. Возьмем хотя бы «Часового».
Красноармеец, стоящий на посту, «обыгран» чисто эстетски:
...стоит, как кукла, часовой,
В его глазах одервенелых
Четырехгранный вьется штык.
Тяжеловесны, как лампады,
Знамена пышные полка.
...там пролетарий на коне
Гремит, играя при луне.
...тут белый домик вырастает
С квадратной башенкой вверху,
На стенке девочка витает,
Дудит в прозрачную трубу;
Уж к ней сбегаются коровы
С улыбкой бледной на губах...

50
Вл. ВИХЛЯНЦЕВ
А часовой стоит впотьмах
В шинели конусообразной;
Над ним звезды пожарик красный... и т. д.
Стихотворение «Новый быт» похоже на издевательство. Вот как
описывается вступление представителя нового быта в жизнь:
Младенец нагладко обструган,
Сидит в купели, как султан,
Прекрасный поп поет, как бубен,
Паникадилом осиян;
Прабабка свечку выжимает...
Младенец растет,
Потом пирует до отказу
В размахе жизни трудовой,
Гляди! гляди! он выпил квасу,
Он девок трогает рукой.
И вдруг, шагая через стол,
Садится прямо в комсомол.
Вот уже за окошком «играет сваха в бубенец». И младенец рукой,
которая «ширится от стали», «невесту держит за рукав». Здесь, на¬
конец, наш герой проявляет свою приверженность к новому быту:
Приходит поп, тряся ногами,
В ладошке мощи бережет,
Благословить желает стенки,
Невесте — крестик подарить...
—	Увы! — сказал ему младенец,
—	Уйди, уйди, кудрявый поп,
Я — новой жизни ополченец,
Тебе ж один остался гроб!
Уж поп тихонько плакать хочет,
Стоит на лестнице, бормочет,
Уходит в рощу, плачет лихо;
Младенец в хохот ударял...
Можно вздохнуть облегченно: наконец мы добрались до нового бы¬
та. Но... он внезапно поворачивается к нам неожиданной стороной:
...знакомые скатились,
Завод пропел: ура! ура!

Социология бессмысленки
51
И новый быт, даруя милость,
В тарелке держит осетра.
...и, принимая красный спич,
Сидит на столике кулич,
...и вот супруги на покое
Сидят и чешут волоса.
Заболоцкий не захотел, да и органически не смог бы,— увидеть
тех сторон нашего быта, которые делают его новым. «Новый быт»
Заболоцкого, несмотря на «уйди, уйди, кудрявый поп»,— все же
квинтэссенция обывательщины, мир — огромной, чудовищной
пошлости. Везде и постоянно, с какой-то патологической настой¬
чивостью, утверждает Заболоцкий извечность, непобедимость этой
пошлости. «Весь мир обоями оклеен — пещерка малая любви».
«Столбцы» интересны своей исключительностью. В них ярко
выражено чуждое нам, но своеобразное отношение к миру, к вещи
и слову — признак подлинной поэтичности. Слова, как бы заблу¬
дившись, сталкиваются в самых неожиданных сочетаниях, звучат
и осмысливаются по-новому. «Здесь мясо властью топора лежит,
как красная дыра... И огурцы, как великаны, прилежно плавают
в воде». Собачка «грибными ножками неловко вдоль по дорожке
шелестит» *. Именно благодаря талантливости Заболоцкого книж¬
ка из смешной превращается в трагическую.
...Бежать от действительности, в наркоз, в кошмар или к при¬
митивно-первичному мировосприятию, когда смысл заперт на за¬
мок, закономерность отрицается и вещи несутся, теряя очертания,
когда «бедный конь — руками машет, то вытянется, как налим,
то снова восемь ног сверкает в его блестящем животе»2, а мышь,
«лицо» которой «похоже на треугольник из мела», «садится
у окошка с цветочком музыки в руке»3.
Это, так сказать, утонченный, нарочитый примитивизм им¬
прессиониста, не рассуждая отдающегося любым ассоциациям.
Заболоцкий импрессионист в том смысле, что старается не рас¬
суждать. Он фиксирует образы, входящие в его сознание, не за¬
ботясь о их логической оправданности.
Капитуляция разума перед сложными явлениями действитель¬
ности, восприятие мира, как безнадежного хаоса, отказ от попытки
открыть в мире закономерность — характерны для разлагающегося
буржуазного сознания. Западные ученые единодушно признают,
что наука бессильна предсказать более, чем на три месяца вперед,

52
Вл. ВИХЛЯНЦЕВ
как пойдет развитие экономическое и политическое (см. статью
Камегулова в № 1 «Лит<ературной> учебы»4). Объективная за¬
кономерность событий ведет буржуазию к гибели. Понятно, что
она не способна вскрыть, осознать эту закономерность, работаю¬
щую не в ее пользу. Остается закрыть глаза и бежать в фатализм,
в релятивизм или кидаться от дикарского физиологического при¬
митивизма к безумию. Остается объявить мир непознаваемым,
лишенным смысла и даже усомниться в существовании какой-либо
реальности, кроме своего галлюцинирующего «я». Пусть тогда
мир «свернется одним кварталом, одним проплеванным амбаром,
одной мышиною норой» 5,— в жизни не остается ничего, кроме
пива в «Красной Баварии» да «девок», которых можно «трогать
рукой». Но это скучно, низость и пошлость такой жизни давят,
от нее даже дом, «ополоумев от вытья, виляя задом, летит в про¬
странство бытия»6.
Заболоцкий является выразителем этого состояния, мироощуще¬
ния буржуазии в момент ее социального краха и духовного распада.
И оно ничего не имеет общего с реалистическим мироощущением
пролетариата, который знает, куда идет и которому не страшно
взглянуть в лицо объективной закономерности, т. к. она «работает
на него».
Нужно насторожиться. Нужно суровой критикой и бдительным
разоблачением предотвратить возможность появления подража¬
телей и учеников у Заболоцкого. Нужно неустанно разъяснять
чуждость и враждебность этого сумбурного, релятивистского ми¬
роощущения. И внимательно следить — куда идет от «Столбцов»
поезд Заболоцкого: на восток или на запад?
Последние стихи Заболоцкого не дают возможности утверждать,
что его направление — в сторону Москвы.

В. КРАСИЛЬНИКОВ
Среди стихов
<фрагмент>
<...> Своеобразие поэзии П. (sic! — Сост.) Заболоцкого в наивном
(почти детском) восприятии мира. Но огненные груши, вертящие
«бенгальскими животами» \ «жирные автомобили, схватившие
под мышки Пикадилли»2 и ряд других примеров убеждает: наи¬
вность восприятия — обдуманный прием автора. Надо признать,
что в культуре приема поэт показал себя большим художником.
Тематика стихотворений Заболоцкого замкнута ограниченным
кругом наблюдений жизни столичной улицы: он находит неожи¬
данные и выразительные образы в пивной «Красная Бавария»,
бродячей компании музыкантов, бульваров и героев бульваров,
городского рынка и т. д.
Натурализм их подкупает своей сочностью (здесь прощупыва¬
ется родство Заболоцкого с акмеизмом):
•
Сверкают саблями селедки,
Их глазки маленькие кротки,
но вот, разрезаны ножом —
они свиваются ужом;
и мясо властью топора
лежит как красная дыра3.
Цементом, связывающим разрозненные наблюдения, явля¬
ется авторский оптимизм, заставивший поэта перефразировать
пушкинские слова о «младой жизни у гробового входа»4: хотя
«вянут на покое в лиловом домике обои, стареет мама с каждым
днем... мы живем!» (стих<отворение> «Футбол»). Вот от этого

54
В. КРАСИЛЬНИКОВ
«Гопля! Мы живем!» можно подойти к вопросу о социальной при¬
роде поэта. В качестве рабочей гипотезы мне кажется достаточно
(пока) воспользоваться сопоставлением оптимизма Заболоцкого
с настроениями советской интеллигенции, психоидеология кото¬
рой складывается в годы строительства.
Полезно сделать автору следующие замечания: от склонения
почти в каждом стихотворении слова девка читателю скучно.
«Руки лежат наверх»5 (стр. 19) — не по-русски; «его вспотевшие
подмышки протяжный издавали звук»6 — неожиданный переход
зрительного образа в слуховой — не оправдан. <...>

М.ЗЕНКЕВИЧ
Обзор стихов
<фрагмент>
...«Столбцы» Заболоцкого («Изд<ательство> писателей в Ленин¬
граде») привлекают внимание необычным в нашей молодой поэзии
«лица необщим выраженьем» 1. Заболоцкий взял благодарную для
сатирика или юмориста, но трудную и неблагодарную для поэта
тему: быт. Жанровые сцены и зарисовки принимают у Заболоцкого
форму гротеска, преломляются в «горбатом зеркале»2:
Другой же, видев преломленное
свое лицо в горбатом зеркале,
стоял молодчиком оплеванным,
хотел смеяться и не мог3.
«Новый быт» у Заболоцкого только старый уродливый мещан¬
ский уклад, приспособившийся к новым условиям:
И новый быт, даруя милость,
В тарелке держит осетра...
И, принимая красный спич,
Сидит на столике кулич4.
Пьяницы «в глуши бутылочного рая», где «бокалов бешеный
конклав зажегся, как паникадило» и «красно-баварские закаты
в пивные днища улеглись»5. Блистательные франты «в ботинках
кожи голубой» фокстротирующие, «в дыму гавайского джазбанда»6.
Рыночный маклак, «владыка всех штанов», кричит и свистит уродом
и «мечет штаны под облака»7. Жених-жеребчик, «позабывший гром

56
М. ЗЕНКЕВИЧ
копыт», и «поп, свидетель всех ночей с большой гитарой на плече» 8.
Мир, зажатый плоскими домами спешащих на службу Иванов и их
разгуливающих по народному дому дам с мучительной думой:
...Куда идти?
Кому нести кровавый ротик,
Кому сказать сегодня «котик»,
У чьей постели сбросить ботик
И дернуть кнопку на груди?
Неужто некуда идти? 9
А над этим «курятником радости» 10 и болотом пошлости —
«черные замки заводов»11 большого рабочего города:
А там — молчанья грозный сон,
Нагие полчища заводов,
И над становьями народов —
Труда и творчества закон12.
Несмотря на крайнюю прозаичность своих тем, близких к те¬
мам Зощенко, Заболоцкий не впадает в стихотворную юмори¬
стику типа Саши Черного13 и держится на высоте «станковой»
лирической поэзии, продолжая линию акмеизма от «Аллилуйя»
и «Плоти» 14. Заболоцкому нужно пожелать только более широко¬
го кругозора (не одно «горбатое зеркало») и более разнообразной
и богатой формы (почти весь сборник написан четырехстопным
ямбом с тусклыми часто рифмами). <...>

^5^
А. СЕЛИВАНОВСКИЙ
Система кошек
(О поэзии Н. Заболоцкого) *
Вокруг него — система кошек,
Система ведер, окон, дров
Висела, темный мир размножив
На царства узкие дворов.
Н. Заболоцкий.
Бродячие музыканты
I
В какой странный, необычайный, смешной мир мы попали!
Здесь все сдвинуто с обычных плоскостей, здесь перепутаны все
привычные планы, здесь нарушены принципы трех измерений,
и мир конструируется по законам отражения каких-то уродливых
зеркал. Вещи потеряли свои масштабы, и мы бродим среди них
воскрешенными свифтовскими Гулливерами. Вот мы — карлики,
и вещи надвигаются на нас необъятными громадами. Вот мы —
великаны, без усилий шагающие через целые кварталы. Да, какой
странный, какой смешной мир — как в сокращенной для детей
истории Гулливера1.
Мы бродим по городу. Судя по некоторым приметам,— это
Ленинград. Наш маршрут, однако, весьма странен. Проводник
наш нарочито обходит главные артерии города — его центральные
проспекты, пульсирующую жизнь заводов, великолепные памят-
ники-музеи истории — и водит нас по отдаленным переулкам,
по неизвестным трущобам, по плотоядным рынкам, по темным
коридорам подгнивающих домов.
* От редакции. Социологический эквивалент поэзии Н. Заболоцкого вряд ли
полностью раскрывается в статье т. Селивановского. Есть моменты
в поэзии Заболоцкого, сближающие его с новобуржуазной литературой,—
во всяком случае, дальнейшее развитие этого поэта позволит, несомненно,
с большей точностью и определенностью вскрыть социальный смысл его
поэзии.

58
А СЕЛИВАНОВСКИЙ
С Обводного канала, где некий забавный маклак «штаны на воз¬
дух мечет, ладонью бьет, поет, как кречет»2, мы сворачиваем к вы¬
гребным ямам. Тут чудаковатые певцы поют песни о замке Тамары,
в то время как их «вспотевшие подмышки протяжный издавали
звук»3. Отсюда идет путь на рынок, и мы оглушены суматохой и га¬
мом, наши глаза разбегаются: здесь «бабы толсты, словно кадки»,
здесь «огурцы, как великаны, прилежно плавают в воде», здесь
«мясо властью топора лежит, как красная дыра...»4.
Наконец, мы перестаем прикидываться Гулливерами и возвраща¬
емся к обыкновенной жизни, вступаем на знакомую улицу. Не тут-то
было! «Все двери растворились, повсюду шепот пробежал: на службу
вышли Ивановы»5 (тут наш проводник настойчиво обращает наше
внимание на то, что Ивановы вышли «в своих штанах и башмаках».
Что бы, казалось, удивительного и достойного внимания в этом
обстоятельстве?). Нам по-прежнему весело, потому что перед нами
все еще — игрушечный, ненастоящий мир, повинующийся воле
проводника, мир заводной табакерки, мир детского театра.
А когда темнеет, мы пробираемся в толпе гостей на свадьбу одно¬
го из Ивановых, имеющих «свои штаны» и «свои башмаки». Для
начала мы попадаем на кухню. Чего-чего тут нет! «Тут чудеса, тут
леший бродит»9.
И на огне, как тамада,
Сидит орлом сковорода.
Как солнце черное амбаров,
Как королева грузных шахт,
Она спластала двух омаров,
На постном масле просияв7.
Приотворяем дверь в столовую. Так и есть: смешно, как во сне,
когда нам, взрослым, снится далекое детство: «Мясистых баб боль¬
шая стая сидит вокруг, пером блистая...»8 Столетние королевы
«едят густые сласти, хрипят в неутоленной страсти и, распуская
животы, в тарелки жмутся и в цветы»9.
Прямые лысые мужья
Сидят, как выстрел из ружья10.
Однако не слишком ли назойливо уродство? Не слишком ли
долог сон? Или мы переутомлены богатством впечатлений? Или
слишком душный здесь воздух? А поп —

Система кошек (О поэзии Н. Заболоцкого)
59
Раскинув бороду забралом,
Сидит, как башня, перед балом,
С большой гитарой на плече11.
Нет, не смешно нам, а странно, и не странно, а страшно. Люди
и вещи теряют свою телесную, вещную устойчивость, все клонится
набок. Поп вздрогнул, завыл, как бы подавая сигнал:
И вот окончен грозный ужин,
Последний падает бокал,
И танец истуканом кружит
Толпу в расселину зеркал...
...и по засадам,
Ополоумев от вытья,
Огромный дом* виляя задом,
Летит в пространство бытия12.
Как мы могли ошибиться?
Как мы сочли детской сказочкой уродливые фантасмагории
и больные видения Н. Заболоцкого, автора «Столбцов»?
II
Разговоры о кризисных явлениях в современной поэзии стали
почти трюизмами. Все, кому дороги судьбы лирического стиха,
ощущают огромное недомогание современного поэтического слова.
Оно обветшало, оно редко и несовершенно рождает «отзывный
звук» 13, его ассоциации поверхностны и мимолетны. Помимо об¬
щих социальных причин, которых в настоящей статье не придется
коснуться, большую роль в таком состоянии поэзии сегодняшнего
дня играет общее обветшание технологического инструментария
поэзии. За редким исключением, от Ломоносова до нашей эпохи
поэты различных направлений двигались по единому, общему
для всех технологическому руслу, лишь частично совершенствуя
и время от времени ремонтируя старинные орудия тонической
ритмики14, интонационного построения стиха, регулируемого
рифмой, и др.
В наши дни происходит напряженная реформаторская и ре¬
волюционизирующая поэтическую технологию работа в ряде
революционных поэтических направлений и школ. В то время
как лефовцы организующим принципом стиха считают рифму

60
А СЕЛИВАНОВСКИЙ
в широком смысле этого слова, организующую весь строй поэти¬
ческой речи (см., к примеру, статью Н. Асеева «Наша рифма»
в его книге «Дневник поэта» 15 и др.) и в этом направлении про¬
изводят свои экспериментаторские разведки, конструктивисты
видят организующий фактор стиха в его ритме, выдвигая взамен
старого, тонического принципа стихосложения, новый принцип
тактового стиха16 и провозглашая этим технологическую револю¬
цию в поэзии (см. статью т. Квятковского о тактометре в сборнике
«Бизнес» 17).
Значение таких технологических попыток преодоления кри¬
зисного состояния поэзии никак нельзя преуменьшить. И с этой
точки зрения большой интерес представляет всякая новая попытка
намечения исхода, хотя не всякое новаторство тут будет уместно
и плодотворно. Иное новаторство принесет пользу только уроком
своих ошибок. Таково же значение и книжки Н. Заболоцкого
«Столбцы», явившейся крупным событием закончившегося ли¬
тературного сезона.
Заболоцкий идет особой дорогой, равно далекий от генераль¬
ной линии и лефовцев, и конструктивистов. Ему чужды поиски
лефами новых основ интонационно-синтаксического построения
стиха, как и тактометрическая революция конструктивистов18. Он
консервативно-традиционен в своих законченных строфических
массивах, ему чуждо любование блестящими погремушками риф¬
мы, он не выходит за пределы канонов русских ритмов и метров.
Он подходит к своей поэтической работе с иного конца, стараясь
обновить смысловое звучание слова и порождаемых им ассоциаций.
В таком плане он — по типу и значению своей поэзии — сходен
с Велемиром Хлебниковым, не становясь в то же время учеником,
подражателем, эпигоном последнего и сохраняя свое особенное,
непохожее на других, поэтическое лицо.
Н. Заболоцкий начинает перекличку с литературными праде¬
дами и прапрадедами, пересаживает ростки современной поэзии
в XVIII век и в то же время «остраняет» свою поэтическую работу,
создавая в ней иллюзию «детскости» и лишая ее каких бы то ни бы¬
ло внешних признаков разума, сознания, осознанного тематиче¬
ского замысла. Он пытается обновить смысл поэтического слова,
разгружая последнее от нагрузки мысли. Смысл у Заболоцкого
становится безмыс ленным.
«Непосредственность» в искусстве есть один из хитрых об¬
манов искусства. Она достигается тем, что контролирующие

Система кошек (О поэзии Н. Заболоцкого)
61
рычаги сознания убираются с поля зрения воспринимающего.
Такой кажущейся непосредственностью и впечатляет нас ис¬
кусство. Но она вовсе не предполагает обязательного отрешения
от мысли, возврата к «детскости», к биологическому примити¬
ву, к первичному рефлексу. Между тем в своем существе поэзия
Заболоцкого и представляет собою иллюзию возврата к такому
рефлексу. Иллюзию, ибо, как это будет видно дальше, здесь тоже
мы сталкиваемся с хитрым обманом Заболоцкого.
Заболоцкий хочет дать поэтический примитив, какие-то пер¬
вичные ощущения нерассуждающего подсознания. Аналогичных
примеров в искусстве немало. В эпохи психологического рас¬
пада и социальной деградации отдельных классовых прослоек,
особенно в конце XIX и в начале XX века, в разнообразных
областях искусства проявлялись те же тенденции. Тяжелые
шаги истории пугали художников. Смысл общественного раз¬
вития был для них враждебно непонятен или непереносим.
И они уходили от смысла к примитиву, от осознаваемой куль¬
туры — к варварской, детской, подсознательной, первобытной
докультурности. Так поэзия Заболоцкого социально роднится
(разумеется, в условном плане аналогии) с живописью Поля
Гогена, с увлечением джазбандской музыкой, с разнообразными
дадаистами19 и ничевоками20.
Многие стихотворения Заболоцкого кажутся ребусами, на¬
столько субъективно-произвольны их образы. Характерно для от¬
меченной выше особенности его поэзии стихотворение «Движение»
(разгадка ребуса здесь дана уже в названии):
Сидит извозчик, как на троне,
Из ваты сделана броня,
И борода, как на иконе,
Лежит, монетами звеня.
А бедный конь руками машет,
То вытянется, как налим,
То снова восемь ног сверкают
В его блестящем животе.
Конь, машущий руками, вытягивающийся как налим, сверка¬
ние восьми ног в блестящем его животе — здесь восприятие дви¬
жения передано с предельной непосредственностью и точностью,
если мы станем на точку зрения тех детей, слова и выражения
которых собирает в своем архиве Корней Чуковский.

62
А СЕЛИВАНОВСКИЙ
Тем же принципом нерассуждающего восприятия руководит¬
ся Заболоцкий в синтаксической конструкции стихотворений,
состоящей из нанизывания-перечисления событий, вещей и лю¬
дей. Предметы один за другим фиксируются и приклеиваются
друг к другу как будто без всякой внутренне-закономерной
связи.
Однако не следует верить Заболоцкому на слово и прини¬
мать его «детскость» всерьез. Заболоцкий — весьма хитрый,
себе на уме, иронический поэт. И «чуковщина» входит только
одним из элементов в его экспериментаторство. Остальными
элементами поэтического слова Заболоцкого являются высо¬
кий, торжественный, одический инструмент поэзии XVIII века
и словарь современного мещанства. Такое своеобразное сочетание
в одной книжке языка и восприятия ребенка, екатерининского
вельможи и мещанина, одного из «Ивановых», служит той же
цели — обессмысливания и обезмысливания изображаемого
Заболоцким мира.
Язык вельможи и язык мещанина так близко чередуются друг
с другом, что кажутся слитными. Заболоцкий воскрешает такие
слова, как: «лампион», «сирена» (обитательницаморей), «музыка».
Комсомолец в «Новом быте» шепчет невесте: «Шутиха, скорей бы
час любви настал». Наиболее застарелые и давно отброшенные
поэтические штампы оживают в «Столбцах». Но оживление «вы¬
сокой» словесной линии происходит только для того, чтобы еще
резче оттенить линию «низкую», линию жаргона «Ивановых»,
маклаков и бесчисленных «девок».
...Через лопасти колес,
Сирены мечутся простые
В клубках оранжевых волос.
Иные дуньками одеты,
Сидеть не могут взаперти:
Ногами делая балеты,
Они идут. Куда идти,
Кому сказать сегодня «котик»,
У чьей постели бросить ботик
И дернуть кнопку на груди? 21
Чем выше, торжественнее, величественнее взлет начального,
державинского образа (сирены в клубках оранжевых волос), тем
внушительнее мещанское снижение последующих строк,— сниже¬

Система кошек (О поэзии Н. Заболоцкого)
63
ние, при котором многие произведения Заболоцкого приобретают
характер своеобразных психопатологических документов.
Редкий для наших дней пример: «Столбцы» удивительно рит¬
мически однообразны. За небольшим исключением, вся книга
написана старомодным четырехстопным ямбом, скрепленным
монотонной рифмой. И только изредка однообразный стих преры¬
вается — опять-таки в стиле психопатологического документа —
лишним количеством слогов, оживляется (как в цитированном
«Движении») неожиданным исчезновением рифмы. Такое одно¬
образие в течении стиха вовсе не является признаком бедности
изобразительных средств Заболоцкого. Отдельные строфы обна¬
руживают в нем способности к богатой инструментовке, здесь,
как и в других местах, все строго подчинено основному заданию.
Заболоцкий гаерствует, юродствует, кривляется, пародирует
Козьму Пруткова, смешивает воедино словарь Державина со сло¬
варем собирательного мещанина наших дней для того, чтобы
достичь наибольшей поэтической убедительности в каком-то
интересующем его плане.
Итак, во имя чего же юродствует Заболоцкий?
III
У поэзии Заболоцкого — неподвижный взгляд: он прикован
к одной точке, к одному углу земного шара. Этот угол именуется
мещанской косностью быта. Пивная, пьяная свадьба, отбросы
человеческого общества, самодовольство мещанина — таков зам¬
кнутый круг тематики Заболоцкого.
Его образы приобретают натуралистическую полноту (как
в приведенных выше строках из стихотворения о базаре22). Но эта
натуралистическая полновесность перерастает в абстрактную
символику, и конкретная вещь рассудочно расчленяется на ряд
своих составных элементов.
Певец был строен и суров,
Он пел, трудясь, среди домов,
Средь выгребных высоких ям
Трудился он, могуч и прям23.
Вслед за таким натуралистическим образом певца-ассенизатора
следуют строки:

64
А. СЕЛИВАНОВСКИЙ
Вокруг него — система кошек,
Система ведер, окон, дров,
Висела, темный мир размножив
На царства узкие дворов24.
Мы были вправе не доверять кажущейся непосредственности
Заболоцкого. Рассыпанные восприятия мира объединены им
в стройную систему, и эту систему «кошек, ведер, окон и дров» он
ненавидит сосредоточенно и страстно. Люди в его стихах — сгустки
мяса, уродливые пошляки, сопливые, сладострастные, одержи¬
мые слюнявой похотью,— всесветное мещанство, первобытный
звериный мрак. Все эти владельцы «штанов и башмаков» живут
от бутылки к бутылке, от постели к постели.
Пустые гладкие трамваи
Им подают свои скамейки;
Герои входят, покупают
Билетов хрупкие дощечки,
Сидят и держат их перед собой,
Не увлекаясь быстрою ездой 25.
Заболоцкий хочет сохранить по отношению к своим героям
ироническую дистанцию, он издевается над ними, как Козьма
Прутков, он впадает в косноязычие и уничтожает их афоризмами.
Но враг неуничтожим и непобедим. Он подавляет Заболоцкого.
Он наступает на него из всех расщелин. Он взрастает и в наши
дни — он в новом быте.
И вот «младенец», отвергающий попа (стих. «Новый быт»):
смотрите, какими чертами его рисует Заболоцкий:
Потом пирует до отказу
В размахе жизни трудовой.
Гляди! Гляди! он выпил квасу,
Он девок трогает рукой,
И вдруг, шагая через стол,
Садится прямо в комсомол.
Но если всюду — в новом быте, и в «Новой Баварии», и в на¬
родном доме — господствуют Ивановы, если весь «новый быт»
сводится к тому, что «супруги на покое сидят и чешут волоса», если

Система кошек (О поэзии Н. Заболоцкого)
65
после посещения народного дома «по трамваям рай шатается,— тут
каждый мальчик улыбается, а девочка наоборот»,— значит, герои
побеждают своего автора. И его ироническая усмешка тускнеет,
взамен нее мы видим уже совсем другое выражение: «детские»
стихи прорезаются тревожными нотами отчаяния. Вот тогда-то
и возникает «система кошек». Тогда-то и летит «огромный дом,
виляя задом в пространство бытия»26.
«Двор» Заболоцкого, его «система кошек» вырваны им из окру¬
жающей действительности. Для него эта «система» — замкнутый,
изолированный мир в себе, грозный в своей пошлости и ничтож¬
ности. Нет оснований думать, что частые призывы о помощи,
обращенные к заводам, звучат у Заболоцкого тоже иронически.
Но, во всяком случае, обращения эти риторично неубедительны.
Он знает, что где-то существуют «нагие полчища заводов», «тру¬
да и творчества закон»27, но непосредственно перед его глазами
«иная движется река: один — сапог несет на блюде, другой — поет
собачку-пудель, а третий, грозен и румян, в кастрюлю бьет, как
в барабан»...28 «Страшный мир» Блока обернулся у Заболоцкого
подлым миром.
Заболоцкий метафизичен; видимый им участок бытия не бо¬
лее, как темный закоулок, подчиняющийся общей законо¬
мерности. Мы можем всячески сочувствовать Заболоцкому,
задыхающемуся в окружающей его спертой атмосфере, но его
грозные призывы к вооружению против Ивановых произво¬
дят комическое впечатление именно вследствие трагизма в их
интонации, вследствие несоответствия между величием уста¬
новки и ничтожностью эффекта. Основная беда Заболоцкого —
в пустоте и бесцельности его метаний, в социально-классовой
выхолощенное его прутковской иронии. Ивановы его пугают,
обыкновенные вещи, которые человеку подвластны, вырастают
у него в причудливые, болезненные призраки, связь явлений
и ход событий ему непонятны.
Вот почему книга «Столбцы», при всех попытках ее автора
сохранить ироническую маску на своем лице, раскрывает перед
нами образ отщепленного от общественного бытия индивидуа¬
листа, все духовное бытие которого (в эпоху социалистической
революции!) поглощено без остатка темнотой, пошлостью, жи¬
вотностью, сохранившимися в нашей действительности. Увидеть
иное, вскрыть диалектические моменты самоотрицания «системы
кошек» Заболоцкий пока не в состоянии.

66
А СЕЛИВАНОВСКИЙ
Такая позиция отщепенца-индивидуалиста обусловила и все
стилевые особенности творчества Заболоцкого, которые социально
чужды делу выработки стиля пролетарской поэзии, а техноло¬
гически реакционны при всей бесспорной оригинальности их.
Косноязычие Заболоцкого очень далеко от косноязычия, воз¬
никающего на первых порах из попыток двинуть вперед линию
развития поэтического языка. Это — вынужденное косноязычие
поэта, умеющего абстрактно ненавидеть и не умеющего любить,
бороться за свою идею, идти по какому-либо пути вперед.
■055^

<Без подписи>
Звезда эстетизма
Ленинградский журнал «Звезда» 1 по-прежнему продолжает
оставаться гнездом поэтических эстетов. Из номера в номер растет
и ширится бредовый культ Заболоцкого. Вокруг нефти, тракторов,
сепаратора, истории с географией идет № 12 «Звезды» формалист¬
ско-эстетская свистопляска.
Нефть и машины — смысловая дань якобы советской современ¬
ности. География и сепаратор — идеологические маски штукарской
беспредметности и, более того, явно реакционных настроений.
Машины, конечно, сами по себе. Сепаратор — тоже. И никакой
классовой борьбы, разумеется, вокруг машин нет...
Заболоцкий описывает современную деревню так:
Тут стояли две-три хаты
Над безумным ручейком.
Идет медведь продолговатый
Как-то поздним вечерком2.
Разумеется, именно «долговатый медведь» (sic! — Сост.) кото¬
рый «идет как-то поздним вечерком», будет предметом умиления
и дискуссий ленинградских литературных снобов и покровителей
эстетизма, а вовсе не беспомощное упоминание Заболоцкого о том,
что «убыток дают трехпольные труды».
В остальном деревня наша страшно оригинальна у Заболоцкого:
Повсюду разные занятья:
Люди кучками сидят,
Эти шьют большие платья,

68
<Без подписи>
Те из трубочки дымят.
Один старик, сидя в овраге
Объясняет философию собаке3.
Дальше идет бред о машинах и о том, что:
Также тут сидел солдат
Посреди крестьянских сел,
Размышленьями богат,
Он такую речь повел:
Славься, славься, земледелье,
Равноденствие машин...4
Ишь ты, какой солдатик болезный. Прямо Иванушка-дурачок
«посреди крестьянских (какие же еще бывают?) сел». Это, по-видимо¬
му, солдат, который когда-то пел: «Славься, славься, русский царь»,
а теперь поет «Славься, славься равноденствие (?) машин»...
Но нет: этот солдатик — красноармеец. Угадайте, кто «солда¬
тик»? Заболоцкому все равно, у него «солдат», «мужик» — не ме¬
нее схема, чем «трактор», «сепаратор».
Кстати сказать, для красноармейца слово «солдат» стало оскор¬
бительным. Если это неизвестно Заболоцкому, то должно быть из¬
вестно тт. Либединскому5 и Саянову6, редактирующим «Звезду».
Дм. Левоневский7, также один из типичных эстетов новой
формации, описывает, как в Сибири нефть обнаружилась... Стихи
длинные, нечленораздельные, косноязычные, понятно в них
только то, что где-то в долине стояла... уборная, и именно из недр
уборной хлынула нефть.
Забор был дощатый, крепок, но нужник сибирский тот
Вдруг взлетел фонтаном, мешая нефть с струей нечистот.
А мы говорим, что эстетов наше строительство не интересует.
Видите, как расписывают.
Конструктивист Агапов8 на пленуме РАПП чуть ли не с гордо¬
стью говорил: «Да, у нас нет классовой ярости, зато есть кое-что
другое»... Это другое, конечно, вопросы строительства. То есть
выходит: строительство без классовой борьбы...
В хорошенькую стенку уперлись конструктивисты... Эта же
конструктивистская стенка в основе является позицией и ленин¬

Звезда эстетизма
69
градского неоэстетизма. Интересно, а что же думают марксистские
критики «Звезды».
Один из них, например Камегулов9, жалуется в № 10 на то, что
ему не дали где-то пощипать наших комсомольских поэтов за ошиб¬
ки... Ошибки эти всем известны, о них давно и много говорилось,
прежде всего в «Комс<омольской> Правде» и «На лит<ературном>
посту», они признаны всеми, в том числе и самими поэтами,
а Камегулов все еще «крови жаждет», не видя, как у него под но¬
сом, в той же «Звезде» крепнет поросль «реакционного эстетизма,
растущая»... откуда, т. Камегулов?..

Н. АЛЕКСЕЕВ
Под эстетским нажимом
В свете той борьбы, которую мы предпринимаем сейчас против
эстетствующей литературы, против формалистского перерождения
поэзии, весьма любопытно проследить поэтическую линию на¬
шего боевого журнала марксистской критики «На Литературном
Посту» *. Этот журнал, немало сделавший для пролетарского
литературного движения, проделавший за последнее время боль¬
шую работу вокруг пролетарской прозы, в области поэзии, как
выясняется, оказался далеко не на высоте.
Потрясающий разнобой критериев, паническое отступление
перед всевозможными «кризисами» в пролетпоэзии вместо попы¬
ток вскрыть причины их, эклектическое увлечение очередными
«модами» в поэзии — все это характеризует поэтическую линию
«На Литературном Посту», которую мы хотим иллюстрировать
несколькими примерами.
Когда из всех эстетских щелей хлынула волна похода на так
называемый «оптимизм», журнал фактически сдал занимаемые
позиции, отделавшись парой формальных отписок и «протестов»,
не пытаясь разобраться, откуда эта волна прет, каков ее социаль¬
ный и политический запах...
Тов. Авербах2 совершенно правильно говорит о большевиза¬
ции пролетарской литературы... В № 17 Н. Рыкова3 восхищается
достижениями поэзии. Она не забывает отметить оживления
в пролетарском секторе поэзии, она пишет о Светлове, упоминает
Саянова4 и Уткина5 («несмотря на все его художественно-идео-
логические срывы»). Но главное, что пленяет автора без всяких
оговорок об идеологических отрывах, это то, что:

Под эстетским нажимом
71
«У ленинградцев не ослабевает большое и ценное дарование
Н. Тихонова; выдвинулся Н. Браун6; текущий год подарил нам
замечательные “Столбцы” Заболоцкого, интереснейшего поэта
с большим будущим».
Позвольте, но ведь тов. Селивановский в № 15 того же «На Ли¬
тературном Посту» также без всяких примечаний редакции
говорит:
«Такая позиция отщепенца-индивидуалиста обусловила и все
стилевые особенности творчества Заболоцкого, которые социально
чужды делу выработки стиля пролетарской поэзии, а техноло¬
гически реакционны при всей бесспорной оригинальности их.
Косноязычие Заболоцкого очень далеко от косноязычия, воз¬
никающего на первых порах из попыток двинуть вперед линию
развития поэтического языка. Это — вынужденное косноязычие
поэта, умеющего абстрактно ненавидеть и не умеющего любить,
бороться за свою идею, идти по какому-либо пути вперед».
О каком же «большом будущем» Заболоцкого, этого реакцион¬
нейшего поэта, говорит Н. Рыкова, о каком даровании Н. Тихонова
твердит она в то время, когда Тихонов зашел в формалистский
тупик, когда от замечательной «Браги»7 ничего у Тихонова не оста¬
лось. Неужели уход Тихонова в беспредметность приветствует
Н.	Рыкова? Чем, позвольте узнать, «потряс основы» Н. Браун,
автор, абсолютно не дошедший до широкого читателя?
Какая же из двух приведенных без оговорок редакции точек
зрения является точкой зрения журнала?..
А. Н. Рыкова (sic! — Сост.) — не случайный гость. Многие стра¬
ницы журнала беспощадно исписаны ею с той же эклектической
упоительностью. Той же внекритической декларацией наполнены
высказывайия и Григорьева и Тихонова, и многих эстетствующих
гимназистов типа Македонова8. Эти — восторженные поклонники
конструктивистов9. Они, правда, оговариваются, извиняются иной
раз, но с энтузиазмом «теоретизируют», по строчкам обсасывают
Сельвинского. Об одной книжке «Ранний Сельвинский» 10, целе¬
сообразность издания которой и мы, и редакция «На Литературном
Посту» в своем примечании считаем сугубо сомнительной,—
Тимофеев11 закатывает подробнейшую статью на 6 страниц убо¬
ристого шрифта... Он развязно заявляет:
«Издание Сельвинским сборника его стихов (“Ранний Сельвин-
ский”. Гиз, М.; Л. 1929. Стр. 255) можно оправдать не только в силу
его непосредственной художественной ценности, но и потому, что

72
Н. АЛЕКСЕЕВ
он дает материал большого, так сказать, историческо-литератур-
ного интереса».
Самое замечательное это — то, что «марксиствующий» Тимо¬
феев и иже с ним, говоря о поэзии, о конструктивистах, например,
совсем отбрасывают «функциональный» смысл явления. Для кого
написано, на кого рассчитано — это не интересно Тимофееву.
Так ли это?
«Локальный принцип конструктивизма, которым Адуев12,
правда, иногда пользуется как-то наивно и неумеренно, все же
в отдельных характеристиках, образах, сравнениях дает положи¬
тельные результаты»,— кричит некто Кл. Вакс.
А, например, тов. Григорьев13, отрицая «теорию Зелинского»,
на 100 процентов приемлет практику так называемых молодых
конструктивистов. Он так прямо и заявляет, что «В стихах Лугов-
ского14, Агапова15, Панова16, Адуева, таких острых, бодрых, слож¬
ных и ясных, не видать чуждых современности гримас».
Так ли это?
«Луговской стал тем, что он идет не от идеологического задания
к его эмоциональному наполнению, а, наоборот, от своей здоровой,
я бы сказал, “физкультурно-эмоциональной” зарядки — к идеологи¬
ческому самосознанию»,— вопит А. Тарасенков17, выдающий за ми¬
роощущение некую «физкультурно-эмоциональнуюзарядку»...
Все подобные многочисленные высказывания создают явное
впечатление ориентации журнала на конструктивистский метод
в поэзии, видя в нем чуть ли не ведущий метод наших дней.
А мы утверждаем, что метод конструктивистов, их вычур¬
ная «сложность» часто идет от отсутствия ясности их идейных
позиций. Об этих идейных позициях тов. Авербах правильно
писал на днях в «Правде», что в редактируемом им «На Лите¬
ратурном Посту» делается ставка на конструктивистский метод
и на «констромольцев» *18.
Вот на 66 странице № 18 за этот год Анна Караваева19 об удобопо¬
нятности, о борьбе с беспредметностью и вычурностью, а на 67 стра¬
нице рецензии на альманах «ЗИФ» щеголяющий гимназической
«ученостью» А. Македонов изрекает:
«Здесь прежде всего обращает внимание два хороших стихотворе¬
ния Осипа Колычева — “Сады Тирасполя” и “Беременность”20 и ва¬
*	«Констромольцы» — это конструктивистский молодняк... Кстати, уместна ли
эта конструктивистская пародия на «комсомол»?..— Примеч.редакции.

Под эстетским нажимом
73
риант помещенного в “Новом Мире” стихотворения Багрицкого21,
имеющие общую стилевую установку. Синтаксическое нагнетание
(повторения, параллелизмы и т.п.), соединение «простецких»
явлений с высокой лексикой (“бессмертная бабья воркотня”), ги¬
перболизм и возвышающие сравнения (малек, как Левиафан), упо¬
требление, так сказать, оглушительных перечислений, конкретных
подробностей, их нагромождения, подача этой конкретности, как
процесса в ее изменении, необычайно чувственное, вещное вос¬
приятие мира создают поэтику романтической и динамизированной
плоти, то, что я назвал бы патетическим физиологизмом».
В этом бредовом абзаце Македонов прикидывается умным
и ученым мужем... Пусть прикидывается... Но некоторые наши
начинающие писатели из кружков могут же всерьез принять
Македонова и заняться «синтаксическим нагнетанием» и «воз¬
вышающими» сравнениями.
Впрочем, о социальной стороне разбираемых произведений
Македонов также не умалчивает, он говорит:
«Конечно, это не то, что с нашей точки зрения нужно, хотя это
и гораздо нужнее декламации всяких сугубо-левых рифмачей».
Ах, вот что. Ну, тогда все понятно... Рифмачество «левых» (ка¬
ких?) — долой и да здравствует «вещное восприятие мира».
Перед товарищами налитпостовцами стоит задача скорейшего
пересмотра своей поэтической «линии», очищение своих рядов
от способствующей и эстетствующей поэтической критики. Задача
консолидации всех пролетарских и левопопутнических сил нашей
поэзии.
	05*50

С. МАЛАХОВ
Поэзия
<фрагмент>
<...> Книга Н. Заболоцкого «Столбцы» вышла в 1929 г. и уже
встретила восторженную оценку на страницах «Звезды» (рецензия
Степанова в № 3). Трудно сказать, кто больше повинен: рецен¬
зент — написавши или редакция — поместивши этот отзыв, по¬
литически вредный, показывающий абсолютное неумение автора
рецензии разобраться в стихотворном материале.
Поэзия Заболоцкого, провозглашенная необычайно ориги¬
нальной, полной «здорового физиологизма» и т.п., противо¬
поставляется «эстетской позе» Сельвинского. Это называется
«попасть пальцем в небо». Сельвинский при всех его ошибках
меньше всего повинен в эстетизме (кроме ранних, конечно, стихов).
А вот «здоровый» и «физиологичный» Заболоцкий весь построен
на типично-эстетском пародировании В. Хлебникова и Пушкина.
Нарочитое нарушение классического 4-стопного ямба, выдержан¬
ного, кроме этих случаев нарушений. Смещение рифмовки только
в отдельных местах. Нарочито архаическая и нарочито грубая
лексика. Характерные для Хлебникова семантические приемы,
которые здесь не место разбирать. Все это, приложенное к со¬
временной тематике, создает впечатление нарочитого словесного
гурманства, где форма явно противоречит притянутому за волосы
содержанию, а потому, как это и бывает в пародии, существует
как бы сама по себе.
Тут девка водит на аркане
Свою пречистую собачку,
Сама вспотела вся до нитки
И грудки выехали вверх...

Поэзия
75
Его вспотевшие подмышки
Протяжный издавали звук.
И в звуке том — Тамара сняв штаньь
Лежала на кавказском ложе,
Сиял ноток раздвоенной спины,
И юноши стояли тоже.
Парит на женщине герой,
Стреляя в воздух пистолетом.
И этих девок упокой
На перекрестке вверх ногами.
Животы, подмышки, груди, бабы, девки, мужик — таков
небогатый лексикон, на котором играет Заболоцкий, применяя
этот «внесоциальный физиологизм к чрезвычайно социальной
советской действительности».

В. ДРУЗИН
Молодые пролетарские поэты
<фрагмент>
<...> Внешняя предметность при отсутствии пролетарского
мировоззрения (всегда утверждающего, а не только отрицающего,
ибо отрицание нужно для утверждения нового) может привести
к подлинному развеществлению действительности. Так случилось
со стихами Н. Заболоцкого, где за внешней эффектностью остро
показательных предметов все время скрывается «потусторонний»
мир, откуда на вещи реальной действительности веет разъедаю¬
щим скепсисом и издевкой. У Заболоцкого одинаково уродливы
и мещане, и красноармейцы. <...>
€40

Ю. ЛИБЕДИНСКИЙ
Сегодня попутнической литературы и задачи ЛАПП:
Первая часть доклада тов. Либединского
на пленуме РАПП
<фрагмент>
Товарищи, сейчас мы вступаем в реконструктивный период1.
Это ставит перед нашей организацией новые задачи. Помним ли
мы об этих задачах и сумеем ли мы перестроить нашу организацию
в связи с этими задачами?
Вся суть заключается в том, в какой степени мы сумеем найти
нужные и соответствующие новому этапу жизни пролетарской
литературы, соответствующие новому этапу жизни всего рабочего
класса, линии. <...>
Мы будем продолжать крепить связи с Фединым2, Казаковым3,
Слонимским4, Тихоновым, Форш5, всеми писателями, которые
скристаллизовались как писатели, нужные рабочему классу.
Но мы должны поднимать новые слои подрастающего писательско¬
го молодняка и создать ту атмосферу общественного сочувствия,
которая поможет начисто разделаться со всеми интеллигентскими
предрассудками, рецидивы которых неизбежны, особенно в мо¬
мент столкновения с классово чуждыми людьми.
Я, однако, предупреждаю против того, чтобы представлять рост
писательского молодняка как сплошной, обязательно идущей
по социалистическому пути. За последнее время у нас в Ленинграде
появился Заболоцкий, очень интересный и талантливый поэт.
Но констатируя его талантливость, его большой интерес, мы все-
таки с величайшей настороженностью относимся к той форме
приятия революции (а он революцию принимает), которая выра¬
жена хотя бы в его стихотворении «Новый быт».
Как будто бы здесь ни к чему не придерешься. Тов. Заболоцкий
имеет полное основание сказать: «Дорогие товарищи, вы можете

78
Ю. ЛИБЕДИНСКИЙ
обижаться или нет, но ведь вы сами писали всевозможные статьи,
которые вам казались очень умными, в газетах относительно
красных крестин и октябрин6. Я собрал это и передал на основа¬
нии ваших показаний, на основании того, что вам самим кажется
новым бытом». Он будет иметь основание так говорить, потому
что в конкретной жизни господствует часто подмена действитель¬
ного переустройства общественных отношений, переустройства
основы семьи, изменения положения женщины в отношении
мужчины, изменения положения детей, вынесенных за пределы
семьи и перенесенных в пределы детских коллективов, подмена
этого основного социалистического дела всякого рода красными
пустяками — был раньше поп, а теперь — «и председатель на от¬
вале, чете играет похвалу»7.
Делаем мы такие вещи? Делаем, но это поверхность явлений.
Были такие люди, я помню отвратительную статью Зинаиды
Чалой8 «Вопрос о красной обрядности», которая была напечата¬
на как комментарии к статье Троцкого9 о быте10, где, ухватясь
за недостатки статьи Троцкого, Зинаида Чалая размазала «кон¬
кретные» предложения по «новому быту». Она подменила основ¬
ное переустройство общества теми поверхностными пустяками,
которые у нас подчас практикуются, поверхностными сужде¬
ниями относительно нового быта, тормозящими действительное
переустройство общества. В этом отношении тов. Заболоцкий
будет иметь основание ответить на критику, которой мы его под¬
вергаем, что он берет нас такими, каковы мы есть или мы сами
о себе говорим.
И получается, что хотя поверхность переменилась, поп пропал
и вместо него председатель, но суть одна и та же — младенец вы¬
растает, женится — и все исполняется сначала.
Но, товарищи, в том-то и дело, что самая основная и трудная
задача художника состоит в уменьи отличить поверхность явления
от его действительной сущности, от его диалектического движе¬
ния. Это у Заболоцкого отсутствует. Он не видит действительной
переделки общества — пролетариатом. И в этом заключается по¬
рочность его мировоззрения. У ряда товарищей являлась мысль,
что творчество Заболоцкого — материалистическое. Но это заблуж¬
дение, Заболоцкий не материалист, а эмпирик. У него стирается
грань между «я и не я», между объективной действительностью
и субъективным явлением. Отсюда целый ряд моментов в твор¬
честве Заболоцкого, граничащих с мистикой. В этом отношении

Сегодня попутнической литературы и задачи ЛАПП
79
интересно стихотворение «Часовой». Там тоже стопроцентное
приятие поверхности явлений, вполне идентичное тому, что мы
видели в стихотворении «Новый быт».
Здесь уже не просто передается мир посредством ощущений, как
это делает художник материалист. Здесь — Заболоцкий кокетнича¬
ет со сверхчувственным. Открывается окошечко в потусторонний
мир. Эти элементы мы видим в ряде других его стихов. Есть целый
ряд моментов, сближающих Заболоцкого и Замятина11. Разница
между ними та, что Замятин говорит: «Так было и будет. Вы та¬
кие же, как были. Раньше был поп, а теперь “председатель на от¬
вале”. Но я вас такими не принимаю. Я вас ненавижу такими».
А у Заболоцкого другая форма. Он говорит, что «и вы такие же,
какими всегда были люди, но я вас такими принимаю, я вами
доволен, я за вас». Но в целом ряде стихов прорывается недоволь¬
ство Заболоцкого мещанином конкретным — это его сближает
с лучшими из попутчиков. Например, стихотворение «Ивановы»,
«Свадьба» очень хороши. В них мещанин, ограниченный сегод¬
няшним днем, кроме себя, ничего знать не хотящий,— во всей
его грозной силе.
Негодование Заболоцкого здесь — нам близко и понятно.
Но в «Ивановых» же Заболоцкий спрашивает: «Ужели там найти
мне место, где ждет меня моя невеста», т. е. неужели и для меня,
отрицающего мещанский мир, нет иного места, кроме как в этом
мире? Он прав, ставя этот вопрос, потому что метод, которым он
работает, не дает ему выхода из мещанского тупика. Он может
обежать весь мир, и его сознание вернется опять туда, откуда он
начал, потому что его сознание не обегает весь мир, объективно
существующий, а мир субъективных представлений, где все
неподвижно, потому что он не видит того единственного дела —
дела социалистической революции, которая одна дает орудие
для борьбы с мещанством. И мы должны заранее предупредить
Заболоцкого, что с таким методом он совершенно неизбежно при¬
дет к художественному краху, не может не прийти к нему, так как
он не ощущает объективного движения мира.
Товарищи, надо сказать, что когда я говорю о Заболоцком,
то вопрос касается не только Заболоцкого, это вопрос вообще о ро¬
сте нашей молодой литературы. Те проблемы, которые мы сейчас
извлекаем из творчества Заболоцкого, которые являются пробле¬
мами мировоззрения и которые только одни могут быть основой
художественного метода,— эти проблемы встают перед каждым

80
Ю. ЛИБЕДИНСКИЙ
писателем. Если основная масса литературной молодежи идет
по пути Тихонова, то имеется целый ряд писателей, у которых тоже
невольно для творчества писателя отражается чуждое классовое
восприятие, потому что восприятие «так было, так будет» — это
восприятие чуждо нам, восприятие новобуржуазное. Заболоцкий
в этом отношении не одинок, почему и стоит об этом говорить.
Я уже несколько в ином контексте упоминал о маленьких ве¬
щах Олеши12, которые при их несомненном мастерстве страдают
общим с Заболоцким пороком и не могут не завести его в творче¬
ский тупик.
Из этой общей суммы вопросов вытекают и задачи нашей работы
в ФОСПе13. Я думаю, что тов. Горбачев14 и Слепнев15, товарищи
из Исполбюро ФОСПа подробнее разовьют эти задачи, я только
вкратце коснусь их.
Наша первая задача — создать философский кружок среди пи¬
сателей. Нам нужен не общий марксистский кружок, а нам нужен
философский писательский кружок с привлечением лучших сил
марксистско-философской мысли в Ленинграде. <...>

А. ГОРЕЛОВ
Распад сознания
Нет ни одного поэта без некоторого безумия.
Демокрит1
Прочти древнегреческий философ стихотворение Заболоцкого,
он все же признал бы, что такая порция безумия в творчестве
одного поэта слишком обременительна.
В мире Заболоцкого нет причинной связи. Вещи беспорядочно
обступают его, показывают рожи, мчатся в дикой пляске. За их
псевдоматериалистической вещностью поэт нащупывает какое-то
иное бытие, неведомое, ужасающее.
Любимые его возгласы «О, мир, свинцовый идол мой...» 2,
«И всюду сумасшедший бред...»3.
Взбесившийся хаос просвечивает сквозь вещность Заболоцкого.
Предметы мира земного только таинственные иероглифы мира
потустороннего.
Если мир теряет свою закономерность, если нарушаются элемен¬
тарные законы физики, то без труда можно себе представить как...
Ополоумев от вытья,
Огромный дом, виляя задом,
Летит в пространство бытия 4.
Столь же оправдано:
Бедный конь руками машет,
То вытянется, как налим,
То снова восемь ног сверкают
В его блестящем животе5.

82
А ГОРЕЛОВ
Все оправдано, ибо мир теряет свою объективную реальность,
превращаясь в поэтический вымысел. Все в мире теряет свой смысл,
и законными становятся любые словесные конструкции.
...Покойник по улицам гордо идет,
Его постояльцы ведут под уздцы6.
...Здесь от вина неузнаваем,
Летает хохот попугаем;
Раздвинулись мосты и кручи,
Бегут любовники толпой,
Один — горяч, другой — измучен,
А третий — книзу головой...7
Такие примеры явной околесицы можно выуживать у Заболоц¬
кого без особого труда. Чрезвычайно ошибочно рассматривать
появление книжки Заболоцкого «Столбцы» как следствие «об¬
ветшания технологического «инструментария поэзии».
Товарищ Селивановский в статье «Система кошек» («На лит<ера-
турном> посту», № 15, 1929 г.)8 склонен несколько формалист¬
ски объяснить появление Заболоцкого как поэта, стремящегося
из кризиса поэзии выйти при помощи «обновления смыслового
звучания слова и порождаемых им ассоциаций». Такое объяснение
обходит вопрос о мировоззрении поэта, сводя его «стиль» к сумме
приемов.
«Безумие» Заболоцкого нужно рассматривать не как прием
изображения действительности, а как следствие распада некоего
социального сознания.
Пресловутое «косноязычие» Заболоцкого является техноло¬
гическим отражением его идейной растерянности перед лицом
нашей современности.
Нужно помнить, что мы живем в эпоху, когда стал реален ло¬
зунг ликвидации кулачества как класса.
Поэтому в свете ожесточенной классовой борьбы «бессмыслен¬
ка» Н. Заболоцкого социологически очень легко объясняется.
Поэзия его, сквозь уродливое искаженное восприятие мира, от¬
ражает трагедию осужденных историей социальных пластов.
Мироощущение Заболоцкого пессимистично, глубоко упадочно.
Стихи его несут печать социального проклятия, они уродуют все,
что попадает в Прокрустово ложе их строк.

Распад сознания
83
В каждом явлении Заболоцкий стремится обнажить его изна¬
чальную пошлость. Дремучую, окаянную, вечную. Так было, так
будет, такова его философия.
В стихотворении «Новый быт»:
...Младенец нагладко обструган,
...Младенец будто бы мужает.
Но новый быт несется вскачь —
Младенец лезет окарач.
...Уж он и смотрит свысока,
(В его глазах два оселка)
Потом пирует до отказу,
В размахе жизди трудовой,
Гляди! Гляди! Он выпил квасу,
Он девок трогает рукой
И вдруг, шагая через стол,
Садится прямо в комсомол.
Новый быт все продолжает носиться вскачь, «новой жизни
ополченец», найдя себе невесту, уже играет веселую свадьбу:
Ура! Ура! — заводы воют.
Картошкой дым под небеса,
И вот супруги на покое
Сидят и чешут волоса.
Так было, так будет! «Ура, ура заводы воют», вскачь несется
«новый быт», а кончается все той же, нестерпимо скучной и по¬
шлой обывательщиной. В мире свирепствует старая сологубовская
перед оновщина9.
Разве стихотворение «Ивановы» — это не панический вопль
перед торжествующей передоновщиной? «На службу вышли
Ивановы», они надвигаются как фантом, и в пароксизме отчая¬
ния поэт взывает:
О, мир, свернись одним кварталом,
Одной разбитой мостовой,
Одним проплеванный амбаром,
Одной мышиною норой,
Но будь к оружию готов:
Целует девку — Иванов!

84
А. ГОРЕЛОВ
Поэта обступают беснующиеся вещи, «Там шкаф глядит ца¬
рем Давидом» 10, «Тут тесто, вырвав квашен днище, как лютый
зверь в пекарне рыщет» п, «Летят, играя на цимбалах кастрюль
неведомый канкан»12, здесь «Мяса жирные траншеи» 13, и в этом
страшном колыхающемся мире равнодушно бредет какой-то кол¬
лективный, как идол бесстрастный, «Иванов».
«Иванов» — субъект истории. Единственный. Вне его только
иллюзорные вещи, несущиеся «в пространство бытия».
Больное сознание Заболоцкого представляет себе людей в ка¬
ких-то неестественных положениях, вверх ногами, вниз головой,
задом наперёд14. Здесь нельзя отделаться утверждением, что
таким образом Заболоцкий оживляет замусоленные слова и обра¬
зы. Верно, что слова, образы, метафоры у Заболоцкого начинают
звучать по-иному. Но «новшество» это детерминировано. Оно пи¬
тается распадом социальных групп. Творчество Н. Заболоцкого —
это огоньки на могилах. В процессе гниения трупа на поверхность
земли прорываются газы, вспыхивающие голубым свечением.
В этих могильных огоньках есть своя поэзия, своя красота.
Стихи Н. Заболоцкого — те же могильные огоньки, светящиеся
подлинной поэзией. Поэзией отчаяния.Н. Заболоцкий — один
из наиболее реакционных поэтов, и тем опаснее то, что он поэт
настоящий.
Идеалистическое реакционное мироощущение Заболоцкого силь¬
нее его волевых импульсов. Так, когда он в «Звезде» (№ 10 за прош-
л<ый> год) напечатал отрывок из книги всерьез названной «Тор¬
жеством земледелия» 15, то оно зазвучало лишь издевательством
над труднейшим делом изменения деревни.
Заболоцкий мигом превратил тут все и вся в сборище сумас¬
шедших вещей и унылых идиотов.
...Тут природа вея валялась
В страшно диком беспорядке:
Кой-где дерево шаталось,
Там — реки струилась прядка,
Тут — стояли две-три хаты
Над безумным ручейком.
Идет медведь продолговатый
Как-то поздно вечерком.
Так обстоит дело с природой. С людьми — еще хуже.

Распад сознания
85
Повсюду разные занятья
Один старик, сидя в овраге,
Объясняет философию собаке;
Другой...
тихо составляет
Идею точных молотилок
И коровам объясняет,
Сердцем радостен и пылок.
Итак, в этом мире юродствующих над трактором и идеей «точ¬
ных молотилок» даже осел в хлеву запел свободу, «достигнув
полного ума...»
И человек, жуя, дивился
Тому, что сам нагородил.
Всерьез ли названо это торжеством земледелия? Нет ли здесь
откровенного издевательства? Это издевательство, хохоча, вы¬
пирает почти из каждой строки.
Весь строй этой поэзии находится в кричащем противоречии
с жизненной доминантой наших дней. Поэзия безумия всесвет¬
ной передоновщины, развиваясь, может уйти только в кривые
закоулки откровенной мистики. Туда уходят «столбцы» поэта
Заболоцкого.
Это рушится старый мир. Распадаются социальные организмы.
Происходит ликвидация кулачества как класса. А если распада¬
ются экономические устои, то устои идеологические неумолимо
начнут рассыпаться.
Так исторические процессы детерминировали распад сознания
поэта Заболоцкого.
Ибо мир рушится.
Ибо шагает новый мир.

И. ПОСТУПАЛьский
Поэзия
<фрагмент>
В истекшем году удачно дебютировал Н. Заболоцкий («Столб¬
цы», издательство писателей в Ленинграде).
В своей работе он опирается на достижения таких поэтов, как
Хлебников и Нарбут (не оставлена в стороне и сатирическая линия
Саши Черного).
От Хлебникова Н. Заболоцкий берет и то, что в наши дни пред¬
ставляется не слишком ценным (пренебрежение к конструктивной
роли композиции, приводящее к ненужным длиннотам, знакомые
архаизмы и т. д.). Поэтому за иными строчками Заболоцкого мы
ощущаем не только Хлебникова, но и его же тексты (доказывать
это здесь, конечно, невозможно). Менее прозрачны тенденции
Нарбута, прекраснейшего поэта-бытовика, менее, быть может,
уже потому, что бытовые черты в стихах Заболоцкого имеют со¬
временный характер.
Однако нельзя признать Н. Заболоцкого глашатаем эпохи. Гро¬
тескное освещение действительности, сатирическая направленность
у него не совсем обоснованы, не всегда ясны (в основе все это сводится
к недружелюбию, к мещанству, а разве этого достаточно?). Однако
мы отдаем себе отчет в том, что период ученичества (а некоторые стра¬
ницы «Столбцов» написаны только учеником) принимать за чистую
монету рискованно. Такие вещи, как «Новый быт», «На рынке»,
«Ивановы», «Свадьба», «Пекарня», «Обводныйканал», «Незрелость»
и «Народный дом», свидетельствуют о «возможностях» поэта.

П. НЕЗНАМОВ
Система девок
В поэзии у нас сейчас провозглашено немало врагов-друзей.
Их, с одной стороны, принято слегка приканчивать, а с другой —
творчеству их рекомендуется подражать.
Таков Гумилев. В литературе он живет недострелянным; и в ней
сейчас бытуют не только его стихи, служащие часто молодым
поэтам подстрочником, но и его формулировки
О поэтическом призвании Гумилев писал когда-то так:
Высокое косноязычье
Тебе даровано, поэт...1
—	и был по-своему логичен. Буржуазная, формула поэта недалеко
ушла от таковой же формулы дипломата. Принципиальная не¬
внятица поэта стоила здесь последовательного недоговаривания
дипломата, больше всего боявшегося разоблачения неравноправ¬
ных тайных договоров.
Но одно дело — недоговаривать в условиях капиталистического
общества, и другое дело — косноязычить во время социалистиче¬
ской стройки.
Одно дело, когда О. Мандельштам, больше всего заботясь о «па¬
фосе дистанции», говорит: «Скучно перешептываться с соседом...
Но обменяться сигналами с Марсом — задача достойная лирики...»
(«О поэзии» — сборник статей, изд. «Академии». JL, 1928, стр. 24)2
и другое дело, если отрывается от адресата и разговаривает с пла¬
нетами рабочий поэт.
Наконец, одно дело, когда лирически «зашивается» Б. Пастер¬
нак (хотя и не последнего периода):

88
П. НЕЗНАМОВ
...Как он даст
Звезде превысить досяганье,
Когда он — Фауст, когда — фантаст...3
—	ибо тут еще имеется слишком много инерции прошлого и той
превыспренности, которую даже футуризм бил-бил и не разбил
в Пастернаке. Ведь так начинается разговор с мирами и эпохами!
Так начинаются цыгане.
И другое дело, если впадает в невменяемость сегодняшний
активист.
Комсомольский поэт Н. Дементьев4, следуя этим формулиров¬
кам, описал новый дом «Известий» так, как будто это не советский
честный небоскреб, а по меньшей мере боярская скворешня. Дом
ему представился —
...Как замок,
Где царевен двести
Кощей Бессмертный сторожит.
Т. е., попросту говоря, наш визионер принял энергичных «из-
вестьевских» работников за «царевен», да еще в плену «Кощея»
(«Кощей» — уж не редактор ли?)5, и только недостаток места,
вероятно, не позволил ему нарядить их в мониста и полусапож¬
ки. Хотя, признаться, нам очень хотелось бы увидеть ну хотя бы
т. Баранчикова в кокошнике6, выглядывающим из какого-нибудь
кучерявенького теремка.
Почему же подобное приключилось с комсомольским поэтом?
Да потому, что приходя в литературу, он «комсомольское»
оставляет, как магометанин обувь, за порогом, а настаивает
только на «поэте». Потому, наконец, что он больше всего боится
прослыть трезвым и предпочитает писать в полубреду и в такой
высокой температуре, каковая ставит его в один ряд с сыпно¬
тифозными.
Как же ему не вытряхнуться из комсомольской среды и не пере¬
стать узнавать предметы, «когда он — Фауст, когда — фантаст»!
Но вот появляется новый и, как идет молва, совершенно све¬
жий человек в поэзии. О книжке его стихов «Столбцы» А. Сели-
вановский в № 15 журнала «На литературном посту» уже успел

Система девок
89
написать (статья «Система кошек», стр. 31-35) как «о крупном
событии закончившегося литературного сезона»7.
Конечно, для всякого ясно, что — на фоне социалистического
строительства — «крупным событием» сейчас может стать толь¬
ко такое литературное событие, которое этому строительству
будет не мешать и не безразлично к нему относиться, а помогать.
Потому что, если оно будет ему мешать, то тем самым перестанет
быть не только «крупным», но и вообще «событием», так как мы
в актив и нашего «литературного сезона», естественно, можем
занести лишь вещи того поэта, который льет воду на социалисти¬
ческую мельницу.
Итак, о чем же пишет Заболоцкий? И вообще — для чего дан
язык поэту... в реконструктивный период?8
Задом наперед
От благочестивейшего и самодержавнейшего лирослужения
поэтов «литературных страниц» стихи Н. Заболоцкого («Столбцы»,
изд. писателей в Ленинграде, 1929, стр. 70, ц. 1 р. 10 к.) отлича¬
ются своим гротесковым построением. В них он снижает Фауста
до Кузьмы Пруткова и, оставаясь фантастом, тут же подмигивает
своим фантасмагориям.
С одной стороны — он ни о чем не желает говорить всерьез,
а с другой — «об выпить рюмку водки» 9 он может написать,
разговаривая с мирами. Это очень способный пародист и прин¬
ципиальный гаер, он хорошо работает на жаргонах и диалектах,
но основная его стихия — пересмешничество.
Говорят, что его литературная манера идет от Хлебникова.
Но разве мог написать Хлебников так, как пишет о цыпленке
Заболоцкий:
Он глазки детские закрыл,
наморщил разноцветный лобик
и тельце сонное сложил
в фаянсовый столовый гробик10.
Это — улучшенный Вертинский11, и никакой это не Хлебников.
Глаза Хлебникова были открыты на весь мир, мир Заболоцкого —
мещанская квартира с системой девок. За видениями Хлебникова
в последнем счете всегда стояла реальность, мир Заболоцкого — ил¬
люзорный и игрушечный. Детскость Хлебникова была свежестью

90
Я. НЕЗНАМОВ
ребенка, впервые получившего дар слова. Детскость Заболоцкого —
дурашливость во что бы то ни стало.
И, в самом деле, только принципиальным юродством можно объяс¬
нить то, что у него красноармеец воспринимается либо как чучело:
Стоит, как кукла, часовой12
—	либо как петрушка:
В телеге громкие герои
В красноармейских колпаках...13
Наш весельчак, наш сыпнотифозный, как известно, любит
заниматься «снижением», только не слишком ли у него при этом
заплетается язык?
Другие его реплики, касающиеся нового быта, в этом же роде.
Ура! ура! заводы воют...14
—	довольно юмористически пишет он о вещах, которые ему
безразличны. Во всяком случае, как дань социалистическому со¬
ревнованию эту строчку принять нельзя.
Конечно, если б он имел в виду красноармейскую аудиторию
или рабочий клуб, он бы от такого лихого «снижательства» воз¬
держался, но он пишет для литературных снобов, он, прежде уста¬
новки на актуальную аудиторию, берет установку на чудачество,
он бьет на скандал, хотя и не бьет при этом посуды,— и потому —
что ему заводы: нехай «воют»!
Эпатаж его состоит в том, чтобы говорить: ваш новый быт —
старый быт. И действительно, с той высоко-философской точки
зрения, что каждый человек родится:
Младенец нагладко соструган,
сидит в купели, как султан...15
—	потом становится юношей:
...Он девок трогает рукой
и, вдруг шагая через стол,
садится прямо в комсомол...16

Система девок
91
—	(кстати, подобно всем своим «Ивановым», он комсомольца
без девок не представляет) — потом доживает свой век,— с этой
изумительной точки зрения ничто не изменилось. И не изменится,
пока писателю дороже всего его «поза».
Поэтому «куклы» и «колпаки» Заболоцкого отнюдь не слу¬
чайны. Отойдя на расстояние и глядя на мир сквозь несколько
стекол, он увидел все наоборот. Пока «в бокале плавало окно» 17,
он превратил проституток в «сирен» 18, подругу комсомольца —
в «шутиху» 19, потом «на перекрестке вверх ногами» 20 упокоил
девок; соловьи у него — «закуковали»21, тоже и орлы — «в куку¬
шек превратились» 22. Одним словом:
Спи, форвард, задом вперед23.
Мир ему обернулся одними уродцами:
Одной разбитой мостовой,
одним проплеванным амбаром,
и	и	24
одной мышиною дырой ^ —
хотя вся предметная обстановка этого мира и не оставляет сомне¬
ний в том, что герои его живут в Советской стране.
В этой стране его занимает только:
Бедлам с цветами пополам25.
Вообще, язык его развязывается только около выгребных ям,
а красноречие его осеняет лишь тогда, когда он соседствует с пив¬
ной или со спальней. Это Вагинов26 № 2.
Если б у Гросса27 отнять его политическую установку и его клас¬
совую направленность,— у него остались бы просто уродцы. Вот
таких именно уродцев и выпиливает Заболоцкий в своих стихах,
наивно полагая, что дает социальную картину.
Так начинается пивная
Нет, никакой это не Хлебников! Последний, начиная с февраля,
придавал громадное значение революционной тематике, он доказал
это «Ладомиром», а Заболоцкий, в период борьбы за трезвые кадры,
в период борьбы с алкоголизмом, только и знает, что пьяного героя:

92
П. НЕЗНАМОВ
Ведь им бутылка, словно матушка28
В стихах «Красная Бавария» есть строки:
В глуши бутылочного рая.
В «Белой ночи»:
Здесь от вина неузнаваем
летает хохот попугаем.
В «Фокстроте»:
Внизу бокалов воркотня 29,
краснобаварские закаты
в пивные днища улеглись30.
И так без конца. Что ни герой — то с бутылкой. Разумеется,
здесь нам скажут, что автор — не чета герою и что его с героем
нельзя отождествлять. Но возражение это никчемно, поскольку
именно автором нарушены все пропорции и кроме густого винного
быта ничего не увидено. В «Свадьбе» у него:
...А на столе гремит вино.
В «Обводном канале»:
...Спят калеки,
к пустым бутылкам прислонясь.
Даже военная обстановка, когда пули «бегают, как дети», у него
вызывает исключительно «пьяные» ассоциации:
Ночь нам пива ставит бочку,
боченок тостов и речей...
(«Пир»)
И получается очень нелепо. Рабочий класс заново перестраивает
жизнь и человеческие отношения, и самая эта жизнь шагает сейчас
«от пленума к пленуму», а по Заболоцкому — она идет от бутылки

Система девок
93
к бутылке. У нас она движется от электростроя31 к электрострою,
а по Заболоцкому — от пивной к пивной.
Вот что бывает, когда человек вместо того, чтобы бороться с алко¬
голизмом (литературно) в порядке прямого выпада и прямого удара,
демонстрирует против него в порядке гротескного построения.
«Ваш новый быт,— как бы говорит он,— старый быт», и из¬
девается над этим бытом. Он смеется над ним — такой веселый
и смешливый — и не предполагает, по-видимому, что у нас найдет¬
ся немало людей, которые, в свою очередь, будут сильно смеяться
над этой смешливостью Заболоцкого.
Так начинаются постели
Кроме высоко-актуальной темы: человек в пивной — Заболоц¬
кий знает еще и другую такую же тевду: человек в постели.
Он очень озабочен тем —
Кому нести кровавый ротик,
кому сказать сегодня «котик»,
у чьей постели бросить ботик
и дернуть кнопку на груди (стр. 40)32.
Он, что называется, «девок трогает рукой»33 и хотя пытается
свалить все это на своих героев:
Целует девку Иванов (стр. 41)34
—	но нас берет большое подозренье, что к «девке» привязался
не «Иванов», а сам Заболоцкий.
В его стихах слишком много чувственной экспансии, и все его
разговоры сводятся на половое.
Бегут любовники толпой (стр. 10)35
—	и тут же:
Жених, приделанный к невесте (44)36.
Словом, не поэт, а какой-то половой психопат. О чем бы он
ни писал, он свернет на сексуал. Даже кушетка — и та у него —

94
П. НЕЗНАМОВ
«Евой обернулась, она — как девка в простыне»37, даже дом —
«виляя задом, летит в пространство бытия»38.
И то у него — «девочка лежит нагою»39, то — «нету девки пред ним
и улетает херувим» 40. Но всегда, как бы он ни галлюцинировал:
...А на Невке
не то сирены,не то девки —
но нет сирены — шли наверх (10)41
—	для всякого, в сущности, ясно, что дело не в сиренах. «Но нет
девки».
Обо всем этом не стоило бы и заикаться, если бы о такой поэзии
и о таких художественных методах, как у Заболоцкого, не говори¬
лось как о новаторских и если б в его стихах всерьез не открывали
«тревожных нот отчаяния» 42*
Нет, поскольку стихи этого прожженного стилизатора при¬
нимают всерьез, надо раз навсегда сказать, что новаторство —
не чудачество. Право на эксперимент — это вовсе не право на не¬
вменяемость, и без общественной работы стиха, без работы на деле
пролетариата не существует.
С жанровой точки зрения его стихи, может быть, и любопытны,
но только не для советского активиста.
Пришла пора посмотреть на поэтическую продукцию поли¬
тически: работает или не работает поэт на пролетарскую рево¬
люцию и если не работает — исключается. Мы за прекрасную
нетерпимость.
А с этой точки зрения стихи Заболоцкого общественно-дефек¬
тивны. Если их расшифровать, получатся жуткие выводы. И их
не покроют никакие удачи в узко литературном плане.
Тем более, что самые восприятия Заболоцкого не первичны.
В основе — все это пародия: то на Крученых43 («мужик роскош¬
ный апельсинщик»44), то на Сашу Черного45 («На службу выш¬
ли Ивановы»46), то на Вертинского, то на Бурлюка47. Эти стихи
не свежи. Они — что-то среднее между второй молодостью и со¬
бачьей старостью.
Если же говорить о стиле, то — по стилю это напоминает
постелю.

А. АМСТЕРДАМ
Болотное и Заболоцкий
ФЕЛЬЕТОН
Кафтаны снимут, впечатления
Свои изложат от души.
Заболоцкий
1.	Иванушка-дурачок
«Был-жил старик со старухой, у них было три сына: двое —
умные, третий — Иванушка-дурачок». Так начинается сказочка,
знакомая всем нам с детства.
Вот идет Иванушка, рядом с ним — его тень, и он думает: «Что
это за человек со мной рядом идет, ни на шаг не отстает? Верно,
клецок захотел». И начал он бросать на свою тень клецки; так
все до единой и повыкидал; смотрит, тень все сбоку идет: «Экая
ненасытная утроба!» — сказал дурачок с сердцем и пустил в нее
горшком,— разлетелись черепки в разные стороны.
Вот возвращается дурачок из города с покупками: «А что, ду¬
мает себе Иванушка,— ведь у лошади четыре ноги и у стола тоже
четыре ноги; так стол-то и сам добежит». Взял стол и выставил
на дорогу. Едет... а по дороге все пни обгорелые. «Эх,— думает,—
ребята-то без шапок; ведь озябнут сердечные». Взял понадевал
на них горшки да корчаги. Но вот течет река... Давай лошадь
поить, а она не пьет. «Знать без соли не хочет»,— и ну солить во¬
ду! Но Иванушка не замечает, что река течет. Виновата, значит,
лошадь. Хватил ее поленом, да прямо в голову и убил лошадь...
Так повествует сказка. Но взгляните вокруг себя — и вы уви¬
дите, как разгуливает себе Иванушка, на вас поглядывает и ду¬
мает; но о чем думает он? Да и думает ли вообще? Нет, на то он
и дурачок: руководит им не рассудок, не мысль, а чувство, мгно¬
венно возникающее и так же быстро уходящее,— основа всех его
замысловатых поступков. Руководит им «святая сила» не рас¬
суждающих подсознательных влечений, не подвергнутых никакой

96
А. АМСТЕРДАМ
разумной обработке. Он же напоит лошадь, он же и убьет. Как
господь: он накажет и он же помилует. Но господь и есть главный
Иванушка-дурачок...
Поэзия — не только психология, переживания и мысли,
но и определенное поведение. Потенциально в каждом стихе —
целая жизнь, поступки, быт. Какова поэзия, которая соответ¬
ствует поведению Иванушки, как отражен в слове смысл (или
бессмыслие) поступков сказочного дурачка?
Вот поэзия Заболоцкого: попадая в нее, начинаешь жить фан¬
тастической, нелепой жизнью нашего народного простачка. Мир
перевернут вверх ногами, вниз головой, летит наискосок вверх,
в трубу. Прощай, нормальное зрение, нормальный слух, здравый
смысл и серьезное настроение!
Пустимся вслед за автором «столбцов» по торной дорожке его
поэтических странствий. Заболоцкий гуляет, размахивая тро¬
сточкой фланера. Волшебная тросточка! Что бы ни задел он ею,
все обессмысливается, превращаясь в отвратительную картину
разложения и тлена. В выдержанном эпическом тоне повествует
он о безобразии, о хамстве мира...
Прогулка начинается на квартире поэта: тут в окно «Обвод¬
ный царствует канал» 1. Он царствует, впрочем, во всей поэзии
2.	Заболоцкий
Заболоцкого. Это символическое соседство
приводит нас потом на рынок, в Народный
дом, знакомит со всякими люмпенами
и завершается встречей с Ивановыми.
Вглядываемся в окно на квартире поэта:
«ломовики, как падишахи, идут с не¬
лепой важностью нерях» 2. Тут же толпа
«лунатиком идет, ладони выставив впе¬
ред» 3; вокруг — «черные заводов зам¬
ки», а рядом — «опять идут мустанги
на колоннадах пышных ног» 4. Это ма¬
ленькая энциклопедия Обводного удо¬
влетворяет нас вполне,— не так ли, и мы
можем продолжать прогулку. Куда же
ведет путь с Обводного? Ясно — на рынок.
Присматриваемся:

Болотное и Заболоцкий
97
Здесь бабы толсты, словно кадки,
Их шаль — невиданной красы.
И огурцы, как великаны,
Прилежно плавают в воде5.
Становится очень понятным, почему шаль такой «невиданной
красы». Ведь великанов, прилежно плавающих в воде, признать¬
ся, никто не видал никогда... После этого поле зрения занимает
пес, о котором автор повествует нам долго и нарочито замедлен¬
но. Да и в самом деле, пес удивительный. «Пасть открыта словно
дверь, и голова, как блюдо, и ноги точные идут, сгибаясь медленно
посередине». Не напоминают ли эти ноги те ноги стола, которые
Иванушка-дурачок приравнял к лошадиным: стол-то сам добежит!
Во всяком случае, ноги достаточно «точные», но автор продолжает
нас забавлять: песик-то оказывается сентиментальнейшим суще¬
ством. «Он с видом сожаления остановился наугад и слезы, точно
виноград, из глаз по воздуху летят»... Собачка, у которой такие
вкусные слезы, напоминает еще аппетитнейшее изображение то¬
го же на рисунках неких двуногих маленьких существ, которые
обычно называются детьми и творчество которых по книжке6
(Корнея Чуковского) без сомнения явилось предметом усердного
изучения для Заболоцкого.
На этом покидаем рынок, не останавливаясь на печальных
(впрочем, скорее веселых) фигурах калек, несчастных (впрочем,
скорее самодовольных) инвалидов, расставленных тут же в стро¬
гом порядке. Минуем ряд веселых мест, в том числе и Народный
дом, этот «курятник радости», «амбар веселый жития», где «девка
водит на аркане свою пречистую собачку», где тут же «колпаки
красноармейские, а с ними дамочки житейские» разгуливают
«с задумчивым ручьем»7,— минуем все это, познакомимся прямо
со старыми знакомыми автора — Ивановыми.
Мы наталкиваемся на них в трамвае; они едут на службу «в своих
штанах, в башмаках». Они покупают «билетов хрупкие дощечки»
и сидят, «не увлекаясь быстрою ездой»8. Ивановы изображают,
конечно, мещанство. Тут мир мещанства, «зажатый плоскими до¬
мами, стоит, как море перед нами».
Идут женщины, «ногами делая балеты»:
Кому нести кровавый ротик,
Кому сказать сегодня — «котик»?9

98
А. АМСТЕРДАМ
Тут автор теряет спокойный тон, его охватывает бешенство все
время скрываемой злобы:
О, мир, свинцовый идол мой,
Хлещи широкими волнами
И этих девок упокой
На перекрестке вверх ногами!10
Не удивляйтесь такому способу воздействия на враждебных
автору лиц. В другом месте он красноречиво применяет другой
метод, совершенно «обратный».
Бегут любовники толпой:
Один — горяч, другой — измучен,
А третий — книзу головой п.
В результате, конечно, как видите, получается одно и то же:
вверх тормашками. Судя по автору, мир сплошь залит мещан¬
ством. Это грознейшая опасность,— единственная, вызывающая
у автора активный отклик: мир, «будь к оружию готов, целует
девку Иванов!» 12.
Здесь метод Заболоцкого достигает предельной полноты и зао¬
стрения. Превосходны его карикатурные образы. В «Свадьбе»:
Мясистых баб густая стая
Сидит вокруг, пером блистая
Прямые лысые мужья
Сидят как выстрел из ружья!
Они едят густые сласти,
Хрипят в неутоленной страсти.
И природа втягивается в этот круг, становясь безобразно отвра¬
тительной декорацией торжествующего мещанства. В «Лете»:
Обмяты деревья. Они ожирели,
Как сальные свечи. Казалося нам
Под ними не пыльный ручей пробегает,
А тянется толстый обрывок слюны.

Болотное и Заболоцкий
99
Здесь поэт возвращается «в лоно свое». Это родник его поэзии.
Метод ее почерпнут из этого мира — распадающегося, «хрипяще¬
го» мещанства. Здесь создан закон его «поэтического поведения»;
он гласит:
Мир дезорганизован, разбит в пестрый хаос, где нет логической
связи между явлениями; она заменена индивидуальными ассо¬
циациями и «ощущениями». Сковорода — орел, стол — лошадь,
цыпленок — мертворожденный. Ритм, строфа, язык с нелепыми
архаизмами и иностранщиной образуют систему алогического
мировосприятия: все летит вверх ногами, вниз головой.
Торжествует Иванушка-дурачок!
3.	Болотное
И что же? Иванушка не медлит отозваться,— он тут как тут. Он тор¬
жествует в стихах, посвященных... печальной памяти советской дей¬
ствительности. Вот, к примеру, стихи о красноармейце-часовом:
Стоит, как кукла, часовой.
В его глазах одервенелых
Четырехгранный вьется штык13.
Скорей одервенелым можно было бы назвать язык Заболоцко¬
го: стиль его — культ нарочитого косноязычия, заикание на об¬
разах,— часовой в этом не повинен ни¬
сколько. «Тяжеловесные, как лампады,
свисают перед часовым-манекеном “пыш¬
ные” знамена полка, в серпах и молотах из¬
мятых». Часовой мечтает о «белом домике
с квадратной башенкой вверху», о некой
девочке. К этой последней «сбегаются коро¬
вы с улыбкой бледной на губах». Но вот —
откуда ни возьмись — в углу появляются
мыши, с глазами траурными по бокам. Одна
из них садится у окошка. У нее «цвето¬
чек музыки в руке»... Интересно было бы
узнать, какой цветочек и что за музыка:
каких музыкальных дел мастером сочинена
эта хитрая музыка? Это не пустое любо¬
пытство: такая пылкость полета фантазии

100
А. АМСТЕРДАМ
автора требует тщательного подхода. Не ясно ли, что такой полет
граничит с умопомешательством?
«И день в решетку пальцы тянет». И видит; «стоит, как кукла, ча¬
совой и пролетарий на коне его хранит, расправив копья»... «И день до¬
волен им вполне». А часовой — возьмем слова самого Заболоцкого:
Увидев преломленное
Свое лицо в горбатом зеркале,
Стоял молодчиком оплеванным,
Хотел смеяться, но не мог14.
Впрочем, этого у Заболоцкого нет. Это мы прибавляем из дру¬
гого стихотворения для поучения читателя,— уж такова при¬
скорбная обязанность критика.
Но иногда материал поучает лучше критика. К примеру, возь¬
мем другое стихотворение Заболоцкого под названием «Новый
быт». Это почти история жизни одного младенца. Оно же одно¬
временно и «новый быт». Вот он:
Сидит в купели, как султан.
Прекрасный поп поет, как бубен...
Однако в такой восточной обстановке он пребывает недолго.
«Новый быт несется вскачь,— младенец лезет окарачь». Успехи
его поразительны: «уж он и смотрит свысока», чем дальше, тем
лучше. «Потом пирует до отказа в размахе жизни трудовой».
Читатель,— «гляди, гляди,— он выпил квасу, он девок трогает
рукой». Но и этого мало для прыткого младенца: «и вдруг, шагая
через стол, садится прямо в комсомол». Но время идет, младенец
совсем вырос: «уж он сидит в большой квартире, невесту держит
за рукав». Пришел поп: «Увы! — сказал, ему младенец,— уйди,
уйди, кудрявый поп». Спровадив попа, он, «в хохот ударяя, с не¬
вестой шепчется: Шутиха, скорей бы час любви настал!»
Финал — красная свадьба15; «но вот знакомые скатились, завод
пропел: ура!: ура!» Вот он, настоящий пролетарский пафос:
Ура! Ура! заводы воют,
Картошкой дым под небеса.
А самый новый быт остроумно припасен на конец.

Болотное и Заболоцкий
101
И вот супруги на покое
Сидят и чешут волоса.
Должно полагать — не так легко супругам отделаться от неко¬
торых остатков старого быта, но причем красная свадьба и нелепые
крики: ура, ура!.. Вполне достаточен скромный, частый гребень,
который, как это и видно, призван спасти положение. Как не при¬
знать глубокого проникновения автора в суть вопросов подлинного
понимания советской действительности и знания тончайших деталей
предмета, о котором трактует после строк, приведенных выше.
Если же говорить начистоту, что видит Заболоцкий в «новом
быте», вообще в «новом»? Он ничего в нем не понимает, совершенно
его не чувствует. Поэтический метод, выросший на почве распада
сознания определенной социальной группы — мелкой буржуазии:
показ мира сквозь призму алогического мировосприятия, калейдо¬
скоп рыхлых деталей, нелепо нагроможденных друг на друга,— та¬
кой метод органически чужд пролетарским, даже просто советским
темам. Последние требуют ясного, четкого, рационалистического
подхода: анализ, знание лежит в основе подлинно современного
мироощущения, а не импрессионистическое переживание, как бы
соблазнительно ново, замысловато и т. п. оно ни было.
У Заболоцкого выступает болотное. Это особая черта, сходная
с органическим дефектом, называемым дальтонизмом — нераз¬
личение цветов. Человек, страдающий дальтонизмом, может
спутать красное с зеленым, зеленое с синим. Поэт, в творчестве
которого проступает болотное, легко спутает... новый быт со ста¬
рым, советское и мещанское, социализм и рынок. И это нетрудно
доказать. Стоит только заглянуть в № 10 «Звезды» за нынешний
год, где напечатано новое произведение Заболоцкого под заголов¬
ком (с моим маленьким изменением):
4.	Торжество «земледелия»
Болотное начинается:
Нехороший, но красивый —
Это кто глядит на нас?
Ни один Соломон не ответил бы на этот вопрос. Такой запутан¬
ный, но простой. И действительно оказывается просто:

102
А. АМСТЕРДАМ
То мужик неторопливый
Сквозь очки уставил глаз.
От этих начальных строк сразу охватывает ощущение, которое
бывает верно у человека, неожиданно попадающего в сумасшедший
дом. Это ощущение усиливается, когда вы видите, как
Болотное засасывает все больше... Тут новая картина поражает
вас: «журавель летает, с гиком потрясая головой; из клюва разви¬
вался свиток, где было сказано: убыток дают трехпольные труды.
Мужик гладил конец бороды».
О чем же думал мужик, гладя конец бороды? Не перехитрил ли
он тут самого Заболоцкого, не думал ли он: «поди, слови журавля
в небе»? Это, возможно, и в голову не приходило Заболоцкому
(если приходило, тем хуже), но к этому очевидно идет логика
образов его творчества: мужик его совсем не расположен любить
журавля в небе — социализм (многополку) на земле. После сего
«пролога» Заболоцкий изображает коллективное хозяйство.
Может быть, поэт и полон коллективистического пафоса, но так
Природа вся валялась
В страшно диком беспорядке:
Кой-где дерево шаталось,
Там реки струилась прядка.
изображать труд в коммуне — значит...
вместо социализма видеть рынок.
Повсюду разные занятия:
Люди кучками сидят,
Эти — шьют большие платья,
Те — из трубочки дымят.
Заболоцкий нарочито (т.е. системати¬
чески) нагромождает нелепые детали без
всякой логической последовательности:
Один старик, сидя в овраге,
Объясняет философию собаке.
И другой старик

Болотное и Заболоцкий
103
Тихо составляет
Идею точных молотилок
И коровам объясняет,
Сердцем радостен и пылок.
«Также тут сидел солдат». Это старый знакомый наш. Раньше
он был похож на куклу (часовой), а, гуляя по Народному саду, мы
могли его встретить в «красноармейском колпаке» в сопровожде¬
нии «дамочек житейских». Он сильно изменился, но все это он.
Ведь иначе произнес ли бы он такую речь во славу земледелию:
Науку точную сноповязалок,
Сечение вымени коров
Пойми, иначе будешь жалок,
Умом дородным нездоров.
Теория построения двора
Умудрила наши руки.
Славьтесь, добрые науки,
Земледелию — ура!
Это — он, ибо кто еще сможет сказать такую нелепую речь?
Кто еще с такой невинной простотой станет носить шутовской
колпак? Не Иванушка ли дурачок сидит тут и поучает крестьян
«теории построения двора». Кстати, это о каком «дворе» пропо¬
ведует он,— не о социализме ли? Тогда социализм этот сильно
отдает кулацким раем, который тоже, как известно, не побрез¬
гует «равноденствием машин». Вот так овладевает постепенно
болотное: ногу вытянешь, другая увязает.
Вот обещающая идиллическая картина:
Семейство деревянных сел
Глядело с высоты холма.
В хлеву свободу пел осел,
Достигнув полного ума.
Ну, конечно, о чем еще может
петь осел, попав в коллективное
хозяйство и достигнув полного
ума? Тут уже полное погруже¬
ние, с головой, с ушами...

104
А. АМСТЕРДАМ
6. А река течет...
Мастерство у Заболоцкого высокое. Поэт талантлив, но, кроме
того, он мертв. Ибо поэзия его уходит в прошлое. Индустриализация
выправит все отсталое в общественной жизни, все стихийное.
Трактор и электричество победят, социализм победит. Пока же...
Иванушка поит лошадь. Он высыпает соль в речку, не замечая,
что речка течет. Лошадь не пьет. Зря соль пропадает. Так и поэт.
Много хорошей поэтической соли тратит Заболоцкий на свои сти¬
хи. Крепкий вкус их и есть их мастерство. Но читатель не пьет. Он
не чувствует всей крепости настоя, для него ее нет, потому что река
течет. Река течет — меняются люди и их чувства. Мещанство гиб¬
нет, идет новая порода людей — строить социализм. А Заболоцкий
ищет и находит — всюду мещанство, все люди — «Ивановы».
Отчего?
От великого страха, от губительной немочи отпрыска тех же
мещан. Не видя реального выхода в новый мир, поэт обороня¬
ется поэзией, разоблачающей мещанство и в то время... самого
себя, ибо маска его — маска Иванушки-дурачка, нелепейшего
человека, живущего среди фантастических вещей и людей, гри¬
масничающих по образу и подобию его.
€4^

А.	СЕПИВАНОВСКИЙ
Пролетарская поэзия на переломе1
<фрагменты>
Последняя книжка Клычкова «В гостях у журавлей»2 впечат¬
ляет не тем, что Клычков дал какой-то большой поэтической силы
документ,— поэтической творческой силы в этой книжке нет,
но она — приглушенный крик ущемленной кулацкой души, че¬
ловеческий документ. Эта книжка любопытна именно как челове¬
ческий, но не как поэтический документ, позволяющий перевести
поэзию на высшую ступень. Сказанное относится и к остальной
серии наших буржуазно-кулацких поэтов.
Несколько сложнее обстоит дело с таким поэтом, как Заболоц¬
кий. Я вынужден о нем говорить, в частности, и потому, что не¬
которые пролетарские поэты, в особенности в Ленинграде, хотят
быть учениками Заболоцкого, хотят Заболоцкого приспособить
к пролетарской поэзии. Некоторые считают (я дальше буду говорить
об одной замечательной статье, которая напечатана в «Альманахе»
«Красной газеты»3), что Заболоцкий органически связан с нашей
современностью, с эпохой, потому что он якобы «полнокровен»,
потому что у него огромные запасы оптимизма и физиологическо¬
го здоровья и потому что все это является именно теми чертами
его поэзии, которые объективно сближают его с нашей эпохой,
с поэзией революционной, с поэзией пролетарской. Это грустное
заблуждение! «Вещность», «натуралистичность», «полнокровие»
Заболоцкого — только маски. Мир предстает Заболоцкому как мир
бессмысленности, как мир болезненных фантасмагорических виде¬
ний. А установка на «вещность» (то есть то, что иными принимается
за сущность поэтического мировоззрения Заболоцкого) есть лишь
попытка Заболоцкого спастись от социальной действительности,

106
А. СЕЛИВАНОВСКИЙ
от эпохи, которая ему враждебна*. А у Заболоцкого многие в ваших
рядах стали учиться. Тревожный симптом!
Учатся и у Пастернака, большого, настоящего поэта. Ставить
знак равенства между Пастернаком и Заболоцким (или между
Пастернаком и кулацкими поэтами) по их социальному эквива¬
ленту, конечно, невозможно. Кроме того, Пастернак является но¬
сителем подлинной культуры поэтического слова, и с этим нуж¬
но считаться. Но было бы неправильно, если бы мы установили
принципиальную возможность продолжения линии Пастернака,
или непосредственной переделки его поэзии применительно
к условиям- развития пролетарской поэзии. С Пастернаком
на иной исторической дистанции от нас, более близкой, чем
дистанция, отделяющая нас от Заболоцкого, происходит то же,
что и с последним. Ненадежность, зыбкость, импрессионизм
мировоззрения, типично-идеалистического, уходящего своими
корнями в буржуазную культуру, он пытается переключить
на «вещь», найти в ней прочный упор в мире. Сейчас он про¬
тягивает своей поэмой «Лейтенант Шмидт» и «1905 год» 4 руку
к современности, но настоящего рукопожатия Пастернака мы
еще не ощущаем.
Положение Пастернака трагично. Он может стать поэтом совре¬
менности, только преодолев свой идеализм. Сейчас же он насквозь
идеалистичен. Как же возможно делать Пастернака учителем
пролетарских поэтов? <...>
Вопрос о Тихонове особенно остро стоит в Ленинграде. В Ле¬
нинграде Тихонова берут на щит и называют его одним из людей,
у которых пролетарская поэзия должна в первую очередь учиться.
Это неправильно. Тихонов проделал большой путь творческой
эволюции. Когда в литературной странице «Комсомольской прав¬
ды» Тихонов ставится в один ряд с Заболоцким5, когда заявляют
о том, что Тихонов пришел в формалистский тупик и что он отошел
от нас, то это есть не что иное, как полное непонимание поэзии
Тихонова, как образец литературно-политической и литературно¬
критической безграмотности. Но он весь в исканиях, он еще сам
себя не нашел. <...>
В других группах мы наблюдаем сильное влияние формализма,
эстетское перерождение. Формалистское влияние выступает в не¬
*	О поэзии Заболоцкого я писал в статье «Система кошек» («На лит<ератур-
ном> посту» № 16 за 1929 г.).

Пролетарская поэзия на переломе
107
скольких вариантах,— в Ленинграде как попытки эпигонской «пе¬
реработки» Заболоцкого или Пастернака, в Москве как «констро-
мольское» перерождение6, и там и тут — как прикрытие идейного
убожества внешним блеском изощренной поэтической техники
(когда я писал о «Троянском коне конструктивизма», я имел в виду
творческую практику конструктивистского молодняка — таких
товарищей, как Митрейкин7, Ассанов8, Уральский9). С такими
влияниями, будут ли они проходить под знаком Сельвинского
или Заболоцкого, необходимо решительно бороться. Тут — од¬
на из главнейших опасностей нашего поэтического движения.
Тут — одна из опаснейших форм чуждого классового влияния
на пролетарский поэтический фронт.
По эстетству и формализму ударили литературная страница
«Комсомольской правды» и группа «Содружество» 10 (Жаров11,
Уткин12, Алтаузен13 и т.д.). Творческая продукция этой группы
выразилась за 1929 г. в таких поэмах, как «Милое детство» Ут¬
кина, «Сентиментальный друг» Жарова, «Безусый энтузиаст»
Алтаузена. Проанализировав эти произведения, мы установим,
что в некоторых из них много эстетства, и в то же время авторы их
в литературной странице «Комсомольской правды» начали поход
против эстетства и формализма и за пролетарскую поэзию. Они
назвали себя монопольными представителями комсомольской
поэзии и одновременно пытались выдать себя за ортодоксальных
выразителей рапповской поэтической политики. Горячее желание
бороться с эстетством и формализмом нужно, конечно, приветство¬
вать. Но сами-то товарищи — особенно Уткин — должны ли они
попасть под обстрел собственной критики или не должны? Двух
ответов тут быть не может.
При всех мелкобуржуазных шатаниях в творчестве этих това¬
рищей их линия в поэтической политике есть выражение комчван-
ства14. Они стирают грань между близкими нам попутчиками и явно
враждебными поэтами вроде Заболоцкого. Они рассматривают
конструктивистов как врагов, и их поход против конструктивист¬
ского естества смахивает на явную травлю. <...>
Чтобы закончить с причинами кризиса пролетарской поэзии,
я должен указать еще на одну причину. У РАППа не было единой
поэтической линии, и это привело к большому разнобою в поста¬
новке проблем поэзии нашими журналами. В других журналах был
явный скат к формализму в поэтической критике. В особенности
надо отметить формалистские тенденция в части ленинградской

108
А СЕЛИВАНОВСКИЙ
критики (формалистское эпигонство у Друзина и у ряда других
ленинградцев).
Вот яркий пример такой критики — статья Поступальского
в «Альманахе» «Красной газеты» 15, помещенная без каких-либо
оговорок редакции. Статья посвящена итогам поэзии за 1929 г.
Я приведу только несколько цитат. Вот образец литературно-кри¬
тического лакейства: «У Саянова уже есть отдельные вещи, властно
заступающие даже классические образцы старой поэзии». (Смех).
Это смешно, потому что глупо, и сам Саянов, вероятно, тоже смеял¬
ся. Но если еще допустить за Поступальским право на глупость,
но никак нельзя за ним признать права писать такие вещи о За¬
болоцком: «В истекшем году удачно дебютировал Заболоцкий...
Нельзя признать Заболоцкого глашатаем эпохи. Гротескное
освещение действительности, сатирическая направленность у него
не совсем обоснованы, не всегда ясны (в основе все это сво¬
дится к недружелюбию, к мещанству, а разве этого достаточно?).
Однако мы отдаем себе отчет в том, что период ученичеств а...
принимать за чистую монету рискованно».
Что это такое, товарищи? Это — реакция, прикрывающаяся
формалистским эклектизмом.

Н. АСЕЕВ
Сегодняшний день советской поэзии
<Речь на дискуссии во Всероссийском союзе
советских писателей 16 декабря 1931 года>
<фрагмент>
От Марка Тарловского *, который подчинен и связан умилением
перед пыльными лентами Каролины Павловой2:
Моя мечта, моя бессонница3
(сравни «Моя любовь, мое богатство»4 Каролины Павловой),
до полнейшей творческой прострации таких вовсе не бездар¬
ных молодых поэтов, какими являются Заболоцкий, Хармс,
Введенский, пытавшихся обосновать свой творческий метод на па¬
родированной восстановленности архаических компонентов сти¬
ха. Делали они это искренно и горячо, тем более обжигаясь, чем
больше было молодой горячности в их опытах. Они не замечали,
что все их усилия, все их попытки обречены на бесплодие именно
потому, что пародированность, которая искренне принималась
ими за новаторство, могла лишь сосуществовать архаическим
элементам стиха. Они не учли, что издевка и перекривливание
традиций возможны лишь в том случае, когда эта традиция
сильна. Их формальная оппозиция традиционному трафарету,
попытка провести ее через разлом формы привели их к обес¬
смысливанию содержания. Таким именно образом у Заболоцкого,
например, издевательство над этой традицией обернулось в из¬
девательство над действительностью; идиотизм синтаксического
штампа превратился в идиотизм содержания. Они не заметили
и не учли, что в своих попытках обернуться в пределах твор¬
ческого метода так быстро, чтобы увидеть собственную спину,

110
Н. АСЕЕВ
спину своей поэтической родословной, они утончились до того,
что из поэтов современников своей эпохи растянулись в тени,
передразнивающие какие-то чужие очертания. Эти поэты-тени
поэты-сомнамбулы, поэты-хлысты, в словесных радениях ожи¬
давшие откровения поэтического новаторства, принимавшие
за это откровение завертевшийся вокруг в головокружении мир,
также принадлежат к указанной нами группе, как уже сказано —
чересполосно объединяющей всех, принявших неправильную
установку на архаику, на реставраторство.
При этом необходимо указать, что за малыми исключениями
почти все подходящие под этот разряд поэты достигли довольно
высокого уровня владения стихом, все они, даже принимая во вни¬
мание разнообразие их культуры, достаточно осведомлены в во¬
просах поэзии, понимая под этой осведомленностью знакомство
с классиками, повышенный интерес к их методам, начитанность,
достаточную обоснованность этой своей установки.
Значит, ни это знакомство с наследием, как у Тарловского,
ни формальное новаторство в пределах поэтических традиций,
ни, наконец, упорная учеба наряду с основательной проработкой
пролетарского мировоззрения, как у Саянова5, не предохранили
различные типы этих даровитых поэтов от раннего старчества,
от рабского подпадания под влияние чуждых и омертвевших
средств воздействия в искусстве. И если В. Саянов сохранил еще
остатки первобытной стыдливости, если «стояние у ограды ста¬
ринного склепа» поэзии вызывает у него сомнение в нелепости
этой позы для пролетарского поэта, то у поэтов типа Заболоцкого,
Хармса эта сомнамбулистическая зачарованность стариной уже
лишена каких бы то ни было признаков сомнений и сожалений.
Они просто пишут стихи вроде следующих:
Маленькая рыбка,
Золотой карась,
Где твоя улыбка,
Что была вчерась? 6
И пишут их не в шутку, не из баловства, которое легче всего
предположить за этими строчками, а всерьез полагая, что ими
достигнута предельная простота и ясность неопушкинианцев,
та легкость и непритязательность, которая вскользь отмечена
Пушкиным как глуповатость поэзии.

Сегодняшний день советской поэзии
111
Мы видим, следовательно, что такого рода попытки восста¬
новить нормальные эстетические каноны Пушкинский школы
не только не приближают поэтическую практику этой группы
к проблемам соцстроительства, а, наоборот, вне зависимости
от идеологической установки, уводят их через словарь, ритм,
синтаксис, фонику, рифму далеко назад, к тем временам, когда
эти поэтические средства творчества были активны и действенны,
или же обрекают их на бесплодие, на длительный творческий
паралич.
	05S50

О.БЕСКИН
О поэзии Заболоцкого, о жизни и о скворешниках
Когда поэт не чувствует, не интересуется нашей жизнью, не яв¬
ляется активным ее участником, а всего лишь обитателем малень¬
кой и чисто профессиональной скворешни, волею обстоятельств
взметенной на высокий шест где-то на задворках жизни,— тогда он
неминуемо скатывается к субъективному идеализму, формализму.
Такой поэт может брать актуальнейшие сюжеты нашего времени,
касаться насущнейших наших тем. В этом «касании» он только
будет подобен букашке, старательно ползающей по телу гиганта.
Где только такая букашка не побывает — заползет во все впадины,
взгромоздится на все возвышения. А что толку? Не видя гиганта
в целом, во впадинах она будет дрожать от мистического «страха
бездны» 1 и на возвышениях будет отдыхать и довольно потирать
лапки, думая, что эти возвышения специально и устроены для ее
идеалистических «размышлений о божием величии»2.
Стихи и поэмы Заболоцкого, прошедшие в ленинградских
журналах «Звезда» (поэма «Торжество земледелия», «Меркнут
знаки зодиака», «Лодейников») и «Литературный современник»
(«Венчание плодами»), являются иллюстрацией тяжелейшего
вида хронической формалистической горячки.
В произведениях Заболоцкого прежде всего бросается в глаза
упорное желание представить развернутый социализм вещно
и животно физиологически. По Заболоцкому, будущее рисуется
как некий торжественно-идиллический союз очеловеченных
животных, плодов и растений с людьми. Эта совершенно серьёз¬
но подаваемая мысль обставляется пышно философическими
рассуждениями (эта пышность звучит даже в самих названиях:

О поэзии Заболоцкого, о жизни и о скворешниках
113
«Торжество земледелия», «Венчание плодами»), в поэтическом
строе которых чувствуется сильнейшее влияние Хлебникова,
предельно, правда, примитивизированного. В «Венчании плода¬
ми» Заболоцкий пускается, отправляясь от мичуринских плодов,
в идеалистические бредовые рассуждения о будущем, задаваясь
вопросом о том, какую чудесную тайну поведают плоды человеку,
когда в них «расцветут зародыши ума», когда они смогут «владеть
пером», когда «умные кусты» смогут «передвигать корнями, как
ногами». Одним словом, то блаженное время, когда
...человечество с ногами исполина
Лежит, беседуя с плодами наугад!3
Поэма «Торжество земледелия» претендует на глубинную
философичность. Построена она как драматургическая поэма —
на диалоге. Первая глава — «Беседа о душе» — разговор крестьян
о душе и выступления по этому поводу центральной фигуры, симво¬
лизирующей новую деревню — солдата; вторая — «Страдание жи¬
вотных» — о муках животных, закабаленных каторжным трудом
и чающих освобождения; третья — «Враг» — о кулаке; четвертая —
«Битва с предками» — поединок «рационалистического» сознания
солдата с духами предков, пятая — «Начало науки» — наука, при¬
званная освободить человечество, шестая и седьмая — «Младенец
мир» и «Торжество земледелия» — об обновленном мире, некоем
положительно «явлении трактора народу», о социализме.
Я нарочно раскрываю конструкцию сюжета поэмы, чтобы были
ясны точки внешнего фабульного стыка с современностью.
По существу же мы прежде всего сталкиваемся в «Торжестве»
в развернутом виде с реакционным положением, к тому же в при¬
митивно националистической окраске потенциально содержав¬
шемся уже в «Венчании»: социализм как претворение бредовой
пантеистической идиллии единения всего животного и рас¬
тительного мира с людьми. Наконец-то мир достиг подлинного
благоденствия:
Повсюду разные занятья:
Люди кучками сидят,
Эти шьют большие платья,
Те — из трубочки дымят.
Один старик, сидя в овраге,
Объясняет философию собаке,

114
О. БЕСКИН
другой объясняет коровам «идею точных молотилок». Сознательный
солдат в поте лица агитирует: «Науку точную сноповязалок, сеченье
вымени коров пойми. Иначе будешь жалок, умом дородным нездо¬
ров» и заключает заслуженной российской «славой»: «Славьтесь
добрые науки и колхозы-города!». Характерно, что вслед за этим
он подымает не что иное, как... фиал (!) с пивом.
Что же дало возможность осуществиться через торжество зем¬
леделия социализму, этому идеалу лучшей части человечества,
нашедшему у Заболоцкого, как может убедиться читатель по за¬
ключительным словам поэмы, совершенно четкое, продуманное,
выношенное претворение:
Крестьяне, сытно закусив,
Газеты длинные читают;
Тот — бреет бороду, красив,
А этот — буквы составляет.
Каким способом мир достиг такого счастья? Ну, конечно, распро¬
странением научных знаний, а главное, расширением контингента
социально-сознательных элементов путем включения в человеческую
семью животных (лошадей, коров, ослов и т. п.), в связи с освобож¬
дением их от рабства трактором. В пятой главе солдат рисует эту
картину будущего, когда в некоем лошадином институте
...Учат бабочек труду,
Ужу дают урок науки,
Как делать пряжу и слюду,
Как шить перчатки или брюки.
Здесь конь с капустой и укропом
Беседы длинные ведет.
Ну а люди? Вполне закономерно в этой социальной идиллии
люди превращаются Заболоцким в зверей и птиц —
И хоры стройные людей,
Покинув пастбище эфира,
Спускаются на стогны мира
Отведать пищу лебедей.
(Бедный Лермонтов! до какого парафраза докатились его тихо
плавающие в тумане «хоры стройные светил» 4).

О поэзии Заболоцкого, о жизни и о скворешниках
115
Читатель вправе спросить: что же, поэма Заболоцкого — это
серьезно или в шутку? Это издевательство или просто трюк? И то
и другое, и третье. Серьезно, трюк, издевательство над здравым
смыслом советского читателя. Трюк обусловлен формалистиче¬
ской сущностью Заболоцкого; издевательство, потому что в поэме
явная профанация нашей действительности; а серьезность этого
обусловлена реакционным миросозерцанием. Эта идиллическая
«философия» Заболоцкого совсем не невинна. Эта бредовая идиллия
объективно (хочет этого Заболоцкий или нет) противопоставлена
строительству социализма, бесклассового общества, осуществляемому
в обстановке напряженнейшей и многообразной классовой борьбы.
Социалистическое торжество земледелия, достигаемое через единение
животных (а заодно и плодов) с людьми, трактор в роли освободителя
домашних животных от рабства — это не просто заумная чепуха,
а политически реакционная поповщина, с которой солидаризируется
на селе и кулак, а в литературе — Клюевы5 и Клычковы6.
Читатель спросит — а глава, «Враг»? Да, эта маленькая, органи¬
чески никак с поэмой не связанная, явно формально включенная
главка, действительно, о кулаке, который призван к «ответу». В чем
сущность этого ответа, остается полнейшей тайной. «Социальное» же
раскрытие сущности кулака дано в таких, скажем, строфах: «Монеты
с головами королей храня в тяжелых сундуках, кулак был враг
среди людей, и рядом с ним гнездился страх» или «Кулак моленью
предается, пес лает, Парка сторожит». Его социальная действен¬
ность раскрыта во всей главе только двумя строками: «Ему приятно
истребленье того, что будущего знаки». А настоящее, конкретное,
реальное? Это Заболоцкого не касается: он «будетлянин»7.
Вообще социальные познания Заболоцкого просто удивительны
по своей ширине. Тракторист, обращаясь к крестьянам, говорит:
«О, крестьянин, раб мотыг, раб лопат продолговатых, был ты раб,
но не привык быть забавою богатых». Выходит, что помещик-то
был не при чем, а беда от отсталой техники (очевидно, самодо¬
влеющей) от вещей. С разных концов формалист Заболоцкий при¬
ходит все к тому же: в мире существуют не социальные людские
отношения, определяющие все остальное, а некий механический
комплекс вещей, животных, растений и людей. До чего у всех
формалистов во всех видах искусства одинаковы посылки.
Мир Заболоцкого, его разорванное сознание населены только
знаками-символами, без какого бы то ни было понимания их соци¬
альной причинно-следственной связи. Его вселенная — вселенная

116
О. БЕСКИН
форм, а не сущностей. Слова Лодейникова из стихотворения того же
названия) являются по сути дела credo автора:
Вокруг меня кричат собаки,
Растет в саду огромный мак,
Я различаю только знаки
Домов, растений и собак.
Я не имею возможности в газетной статье остановиться на ми¬
стичности Заболоцкого, вполне естественном следствии его идеа¬
листической настроенности, я прохожу мимо его любви к славян¬
ской архаике, демонстрирующей как бы нарочитый языковый
уход от духа современности. Не могу я подробно остановиться
и на специфической черте его поэтики — на примитивизме. Хочу
только отметить, что примитивизм для всяческих разновидностей
формализма является тем прикрытием, в котором они спасаются
от реальности.
Примитивность, чисто детский по своей обнаженности прием,
является в нашей действительности весьма удобной формой про¬
таскивания чужого мироощущения во всех родах искусств.
Вывихнутое, формалистическое творчество Заболоцкого яр¬
ко демонстрирует, в какой тупик приходит поэт, не связанный
вплотную с жизнью, с нашей действительностью, не понимающий
ее процессов. Бытование в скворешнике приводит к скворцовому
сознанию, скворцовой поэзии. А скворцовый язык, как бы ни был
он забавен, есть все же только птичий язык.

В.	ЕРМИЛОВ
Юродствующая поэзия и поэзия миллионов
(О «Торжестве земледелия» Н. Заболоцкого)
«Ищут классового врага вне колхозов, ищут его в виде людей
с зверской физиономией, с громадными зубами, с толстой шеей,
с обрезом в руках. Ищут кулака, каким мы его знаем из плака¬
тов. Но таких кулаков давно уже нет на поверхности. Нынешние
кулаки и подкулачники, нынешние антисоветские элементы
в деревне — это большей частью люди “тихие”, “сладенькие”,
почти “святые”... Чтобы разглядеть такого ловкого врага и не под¬
даться демагогии, нужно обладать революционной бдительностью,
нужно обладать способностью сорвать маску с врага и показать
колхозникам его действительное контрреволюционное лицо» 1
(И. Сталин).
Одною из масок, надеваемых классовым врагом, является шутов¬
ство, юродство. Утопить большое, трудное, серьезное революционное
дело в потоке юродских, как будто беззлобных, просто шутовских
слов, обессмыслить, опустить до уровня какой-то вселенской чепу¬
хи — вот объективная классовая цель этого юродства.
Представителем такого юродства в поэзии является Н. Заболоц¬
кий — поэт, претендующий на своеобразное, неповторимое, ори¬
гинальное «видение мира». Вот типичные для него «выверты»:
Тут природа вся валялась
в страшно диком беспорядке:
Кой-где дерево шаталось,
Там — реки струилась прядка.
Тут — стояли две-три хаты
Над безумным ручейком.

118
В. ЕРМИЛОВ
Идёт медведь продолговатый
Как-то поздно вечерком.
А над ним, на небе тихом,
безобразный и большой,
журавель летает с гиком,
потрясая головой.
Из клюва развевался свиток,
Где было сказано: «убыток
дают трехпольные труды».
Мужик гладил конец бороды.
Природа, которая валяется «в страшно диком беспорядке»,
«медведь продолговатый» — это все как будто не лишено забав¬
ной оригинальности. Но в целом пейзаж,— если можно назвать
это пейзажем,— даваемый Заболоцким, проникнут, как видим,
единым настроением, которое можно выразить в одной короткой
фразе: какая это, в сущности, все чепуха! Что может быть более
нелепым и смешным, чем, к примеру, хотя бы «безумный руче¬
ек»? Безумная река, безумное озеро, безумный океан — все это
можно себе представить. Но обезумевший ручеек — это просто
забавно, смешно. И одним из элементов этой всеобщей забавной
чепухи Заболоцкий делает серьезное и трудное дело борьбы за но¬
вое, социалистическое земледелие, в частности борьбу с трехпо¬
льем. В этом состоит основной прием его поэзии — низвести всё
на уровень сплошной ерунды, спрятать сущность своей поэзии
во вселенской чепухе, уравнять борьбу с трехпольем, например
с «медведем продолговатым» и с «безумным ручейком». В со¬
ответствии с этим основным приемом находятся и все другие
приемы поэзии Заболоцкого,— «инфантилизм» (детскость), на¬
рочитый примитивизм и пр. И, зная и понимая этот нехитрый
и действительно примитивный прием, видишь, как, в сущности,
неоригинально, куцо, старо это «оригинальное», «новаторское»
«видение мира» Н. Заболоцкого!
А нового в поэзии Заболоцкого столько же, сколько в любом
старом-престаром буржуазном пасквиле на социализм. Его поэма
«Торжество земледелия», напечатанная в № 2-3 ленинградского
журнала «Звезда», и является самым ординарным пасквилем
на коллективизацию сельского хозяйства. Как издавна пред¬
ставляли и представляют социализм все и всяческие буржуазные
пасквилянты? Как торжество ограниченного самодовольства

Юродствующая поэзия и поэзия миллионов
119
и животной тупости. Представителем коллективизации в этой
поэме является некий «Солдат». Он ведет идиотские разговоры
с крестьянами о «душе», он разговаривает с животными, «дости¬
гающими ума», рисуя им картину «торжества земледелия».
Коровы, мне приснился сон.
Я спал, овчиною закутан,
и вдруг открылся небосклон
с большим животным институтом,
Там жизнь была всегда здорова
И посреди большого зданья
Стояла стройная корова
В венце неполного сознанья.
Скептически настроенный конь выражает недоверие «Солдату».
Последний спорит с конем:
...Не стоят грязного окурка
твои весёлые словца.
Мой разум так же, как и твой,
горшок с опилками, не боле,
но над картиною такой
сумей быть мудрым поневоле.
...Над Лошадиным институтом
вставала стройная луна,
научный отдых дан посудам и т. д.
«Солдат» и вторящий ему «Тракторист» славословят это «тор¬
жество земледелия»:
Разрушив царство сох и борон,
Мы старый мир дотла снесём
•И букву «А» огромным хором
Впервые враз произнесём!
...О, крестьянин, раб мотыг...
Ты разрушил дом неволи,
Ныне строишь ты колхоз!..
Начинайся, новый век!
Здравствуй,
конь и человек!
И далее описывается «торжество земледелия»:

120
В. ЕРМИЛОВ
Один старик, сидя в овраге,
Объясняет философию собаке,
Другой, также царь и бог
Земледельческих орудий
У коровы щупал груди
И худые кости ног.
...в хлеву свободу пел осёл,
достигнув полного ума...
и человек, жуя, дивился,
Тому, что сам нагородил...
Но старый буржуазный «осел» уже давно «пел» все это — в дюжи¬
нах и сотнях куцых, злобно-беспомощных пасквилей на социализм.
Заболоцкий «достиг полного ума», усвоил полностью бездарную сущ¬
ность этих пасквилей и переложил их содержание в свои стихи!
Социализм, торжество социалистического земледелия как
животная идиллия человека, удивляющегося «тому, что сам на¬
городил»,— вот какую картину опять и опять малюет «новатор»
Н. Заболоцкий!
Наша критика обязана была вскрыть перед широким читате¬
лем этот смысл поэмы Заболоцкого. Между тем «Лит<ературная>
газета», поместившая статью т. О. Бескина о «Торжестве земледе¬
лия» 2, ухитрилась не заметить в этой поэме пасквиля да социализм
и «растеклась мыслью по древу»3 в рассуждениях о субъективном
идеализме, формализме и... преувеличении роли трактора!
Коллективизация сельского хозяйства, победившая в нашей
стране, есть дело десятков миллионов людей не только нашей
страны, а всего мира. Десятки миллионов трудящихся во всем
мире с жадным вниманием следят за нашей борьбой, зная, что
именно здесь решаются основные, важнейшие, коренные вопросы
человеческой истории. Люди, «замученные тяжелой неволей»4,
впервые «почувствовали жизнь в колхозе», как говорили многие
делегаты колхозного съезда. И разве, например, в словах товари¬
ща Прасковьи Андреевны Захаровой, колхозницы артели «Борец
за социализм» Московской области,— разве в этих словах нет
источника настоящей поэзии миллионов!
«Я — старуха, мне уже 64 года. Только вот на печи не лежу,
с новой колхозной жизнью я сама будто помолодела. Работаю я так:
и пашу, и сею, и сено накладываю. Работой моей пока довольны,
премировали не раз.

Юродствующая поэзия и поэзия миллионов
121
Погляжу я на наших молодых баб, и другой раз сердцу больно.
Только теперь и пришла их настоящая жизнь, а никак понять этого
не могут. Чудное это дело, был прежде над бабой каждый хозяин,
и бабьи слезы и впрямь были что вода, а теперь баба сама стала
хозяйкой. Работать бы теперь для устроения новой жизни изо всех
жил. А вот некоторые мужчины, не то что бабы, работать никак
не хотят. Только скажу — терпели, терпели, и крышка. Лодырей
держать для мебели не будем. Сама первая метлой выгоню дармоеда
из колхоза. Не позволю есть хлеб из моих старушечьих рук...
Вечером ляжешь, ино, спать — не спится. Продумаю, какая
была моя жизнь за все 60 лет, и грусть берет: даром жила, горе ви¬
дела и пользы никому не принесла. Только вот последние годочки,
как пошли колхозы, вижу в своей жизни смысл, и никак теперь
не хочу отстать от молодых, хоть молодости, ан, и нет. И больше
всего я хочу дожить, чтобы увидеть, к какой счастливой жизни
приведут колхозы наше крестьянство...»
Вот, прислушайтесь к этим словам,— какой дешевой пошло¬
стью кажутся рядом с ними «веселые словца» Н. Заболоцкого
об осле, «достигнувшем полного ума», о коровьем рае и о царстве
умиленного идиотизма!
Недавно в «Правде» было напечатано хорошее стихотворение
молодого поэта Н. Дементьева «Мать»5, «рассказ в стихах» о том,
как к начальнику большого строительства приехала из деревни
его старуха-мать, как она умерла в комнате начальника строи¬
тельства, как прожила она трудные семьдесят лет своей жизни
и как хоронили ее, «мать неимущих», с оркестром, как грянули
трубы: «Замучен тяжелой неволей»...
Мы назвали стихотворение Н. Дементьева потому, что стихи
этого рода имеют огромное значение для развития нашей молодой
социалистической лирики. У Есенина и есенинствующих была
своего рода «монополия» на художественное раскрытие таких ин¬
тимных чувств, как любовь к матери, дружба, любовь к женщине
и пр. Есенинствующие, думавшие о себе, что они — «монополи¬
сты чувств», устраивали даже целые «заговоры чувств» против
«бездушной», «бесчувственной» эпохи,— такой «заговорчувств»
описан в романе Юрия Олеши «Зависть». Но даже эти «заговор¬
щики» убеждались в том, что у новых людей, против которых они
устраивали заговоры, есть настоящие чувства — «и любовь, и неж¬
ность, и дружба», а у них, в сущности,— только «высокопарность
в низкопробность». Но наша поэзия не умела еще раскрыть эти

122
В. ЕРМИЛОВ
чувства новых людей, хотя в лучших произведениях Маяковского,
Тихонова, Багрицкого, Луговского, Асеева, Светлова, Демьяна
Бедного, Безыменского и других она подходила все ближе и бли¬
же к этой задаче. И вот сейчас все крепнет, богатеет, мужает
и умнеет наша лирика. «Мать» Дементьева, так же как и стихи
других молодых поэтов,— одно из доказательств этого роста нашей
лирики. «Maison de та pauvre те» («Дом моей бедной матери»),
«Могила неизвестного солдата» — эти образы-символы веками
создавались у буржуазии и мелкобуржуазной массы. Насколько
благороднее, осмысленнее, величественнее образ-символ могилы
«матери неимущих», который вводит сейчас в нашу жизнь наша
молодая социалистическая лирика!
Товарищ Захарова, Прасковья Андреевна,— она «мать неиму¬
щих», как сотни тысяч, миллионы других матерей, которых за¬
мучивала прежняя холопская жизнь. Она строит сейчас, вместе,
рука об руку со своими сыновьями и дочерьми, тот новый мир,
в котором мотив «Замучен тяжелой неволей» заглушается моти¬
вом «Интернационала»6.
А «некоторые мужчин^» пытаются высмеивать и этот новый
мир, и людей, его строящих. Но товарищ Захарова правильно
говорит, что она «некоторых мужчин» погонит метлой из нового
строя, как погонит метлой из поэзии всевозможное шутовство
и юродство наша растущая социалистическая лирика. Она вы¬
смеет, разоблачит, покажет подлинную цену этого юродства.
^5^

Е. УСИЕВИЧ
Под маской юродства
И пусть чеканят остряки
Остроты звоном мертвецов.
В. Хлебников. Ладомир
Николай Тихонов в опубликованной в ленинградских газе¬
тах и перепечатанной затем в номере пятом «Литературного
Современника» статье «Школа равнодушных» 1 написал о твор¬
честве Заболоцкого:
«Иные из критиков боятся как неизвестного пугала творче¬
ства Заболоцкого. Однако он имеет достаточно крепкие корни
в предшествовавшей русской поэзии, и если вы даже ограничите
себя только сравнительным чтением иных отрывков “Торжества
земледелия” и хлебниковской “Игры в аду”2 да прогуляетесь
к XVIII веку к Нахимову с его “Песней луже”3,— то увидите, что
с традицией обстоит вполне благопристойно. Что касается других
сторон стихов Заболоцкого, то — да здравствует дискуссия!» 4
Широкое освещение творчества Заболоцкого — поэта чрезвы¬
чайно талантливого, действительно, необходимо. Именно благо¬
даря его талантливости, его мастерству, «другие стороны стихов
Заболоцкого» приобретают тем большую опасность. Под мнимой
наивностью стилизованного примитивизма их направленность
тем легче скрывается от невооруженного глаза. О направленно¬
сти же последних, помещенных в номере 2-3 «Звезды» 5 стихов
Заболоцкого «Знаки Зодиака», «Лодейников» и «Торжество
земледелия»,— совершенно правильно писал в своей статье
в «Правде» т. Ермилов6, приводя указания т. Сталина на новые
формы маскировки классово-враждебных выступлений. К со¬
жалению, в этой статье недостаточно показана служебная роль
и функций стиля Заболоцкого, недостаточно вскрыты философ¬
ские и политические установки, этот стиль обуславливающие.

124
Е. УСИЕВИЧ
Попытка вскрыть эту сторону творчества Заболоцкого и является
задачей настоящей статьи.
Т. Тихонов в своей статье «Школа равнодушных» и в выступле¬
нии на поэтической дискуссии в Ленинграде совершенно правильно
указывал, что «ясны его Заболоцкого (Е. У.) предки, дяди, отцы —
это Хлебников». Формальная зависимость стихов Заболоцкого
от творчества Хлебникова настолько бросается в глаза, что неволь¬
но наводит на мысль о нарочитом подчеркивании ее, о нарочитом
выпячивании. В своих последних стихах Заболоцкий, как бы
опасаясь, что этот бросающийся в глаза факт может ускользнуть
от кого-либо из читателей, тугих на ухо или недостаточно знако¬
мых с творчеством Хлебникова, подчеркивает его, прямо указывая
на своего учителя:
Вижу я погост унылый,—
Сказал бык, сияя взором,—
там, на дне сырой могилы,
кто-то спит за косогором.
Кто он — жалкий, весь в коростах,
полусъеденный, забытый
житель бедного погоста
грязным венчиком покрытый?
Вкруг него томятся ночи,
руки бледные закинув,
вкруг него цветы бормочут
в погребальных паутинах.
Вкруг него, невидны людям,
но нетленны как дубы.
Возвышаются умные свидетели его жизни —
Доски Судьбы7.
Здесь ссылка на учителя явно демонстративна, говорится о нем
специально приподнятым тоном, как о пророке, и двумя строками
ниже прямо указано, что именно в творчестве Хлебникова при¬
нимается Заболоцким, что из него ставится во главу угла:
...и мир животный с небесами
тут примирен прекрасно-глупо.
«Прекрасно-глупо»... Вот то, что поразило Заболоцкого в твор¬
честве Хлебникова, вот та сторона, которую он — в противополож¬

Под маской юродства
125
ность Хлебникову,— сознательно развивает или, лучше сказать,
имитирует. Мы говорим имитирует, ибо сходство творчества
Заблоцкого с творчеством Хлебникова получается чисто внешнее,
отличаясь в самом своем существе.
Чтобы не говорить о корнях и истоках творчества Хлебникова,
творчества до сих пор почти совершенно неисследованного, как
ни рассматривать его направленность и его функции, какие про¬
тиворечивые мысли о нем не высказывать, бесспорно одно — это
чрезвычайная серьезность Хлебникова, полное отсутствие у не¬
го желания «обыграть» действительность, обшутить ее, сделать
забавной и занятной. Примитив Хлебникова — это не подделка
под детский язык — это стремление освободить стих от всех догм
и условностей, сковывающих свободное выражение по-настояще-
му мучивших его вопросов. Стилизованный примитив Заболоцкого
самим подбором слов, нарочито детских, стремится показать, что
все излагаемое только кажется серьезным, сложным и страшным,
что все это только игра воображения, пустая забава ума. Поясню
примером. Трехлетний мальчик говорит: «Подхожу я к пню,
а оттуда пять муравьев. Да как завоют». Это страшно? Нет, это
очень забавно. Возьмем Заболоцкого. Вот в прологе к «Торжеству
земледелия» он подходит к описанию устрашающего хаоса при¬
роды, гнетом которой в творчестве Заболоцкого подменен гнет
эксплоатации человека человеком в хаотическом и анархическом
буржуазно-капиталистическом обществе. Но и хаос природы
в подаче Заболоцкого выглядит так:
Тут природа вся валялась
в страшно диком беспорядке...
Нарочито детское построение фразы: «валялась в страшно диком
беспорядке», слова «страшно дикий» и «валялась» в применении
к природе прямо рассчитаны на то, чтобы вызвать улыбку, в то вре¬
мя как по видимости должны вызывать страх. Здесь резкое отличие
Заболоцкого от Хлебникова, отличие для самого Заболоцкого со¬
вершенно ясное. Его имитация Хлебникова носит характер тонкого
пародирования холодным и циничным созерцателем действитель¬
ности человека горячности, принимающего жизнь всерьез.
Заболоцкий как бы заслоняется от читателя, от литературной
общественности своей «учебой» у Хлебникова, в то же время не¬
заметно пародируя творчество последнего, выхолащивая из него

126
Е. УСИЕВИЧ
все те его черты, которые приближали Хлебникова к революци¬
онной действительности, давали возможность многое черпать
у него таким революционерам в литературе, как В. Маяковский,
развивая, подчеркивая и доводя до абсурда черты иррациональ¬
ности, «прекрасно-глупого».
Чему служит у Заболоцкого такого рода прием? Возьмем три
упоминавшиеся в начале статьи стихотворения. Появившиеся
за последнее время в печати статьи о Заболоцком обычно сосре¬
дотачивали внимание на последнем из них, на поэме «Торжество
земледелия». Это не совсем правильно, ибо два предыдущих
«Знаки Зодиака» и «Лодейников» — несомненно, тесно связаны
с поэмой, яснее подчеркивают философские установки послед¬
ней и отчасти помогают при внимательном чтении разоблачить
ее смысл. «Знаки Зодиака» представляют собою по-видимости
апофеоз, торжество разума, победу его, «полководца новых лет»,
над суевериями и заблуждениями «былых столетий». Но что же
победил разум, по мнению Заболоцкого, в наше время? Какие за¬
блуждения, предрассудки, пережитки он помог отбросить, от ка¬
ких пут освободиться? Все точно перечислено: русалки, ведьма,
лешачихи и покойники, колдуны, охотящиеся за мухой,— все
это побеждено разумом.
Кандидат былых столетий,
полководец новых лет —
Разум мой. Уродцы эти —
только вымысел и бред.
Только вымысел, мечтанье,
сонной мысли колыханье,
безутешное страданье —
то, чего на свете нет...
Как будто ясное провозглашение торжества разума? Но почему
оно написано в тоне грустной, тихой примиренности с неизбеж¬
ным, почему вслед за провозглашением, что все «страхи» разумом
побеждены, к разуму следует обращение:
«Разум, бедный мой воитель»? Почему «полководца новых
лет» убаюкивают, как больного ребенка:
Разум, бедный мой воитель,
ты заснул бы до утра.

Под маской юродства
127
Колотушка тук-тук-тук.
Спит животное Паук,
Спит Корова, Муха спит.—
Над землей луна висит.
Над землей большая плошка
опрокинутой воды...
Спит растение картошка.
Засыпай скорей и ты.
Почему, наконец, в число заблуждений ума, «вымысла, мечта¬
нья, сонной мысли колыханья»,— попала такая категория, как
«британцы»:
Все смешалось в общем танце
и летят во все концы
гамадриллы и британцы,
ведьмы, блохи, мертвецы.
Заподозрить такого поэта, как Заболоцкий в том, что слово
«британцы» просто первое подвернувшееся для рифмы слово
невозможно. В этом единственном слове, взятом из реального
действительного мира, бессознательно отразилось отношение
Заболоцкого к категориям, отражающим какую-то реальность
как к совершенно такой же игре воображения, измышлениям
ума, как лешие, ведьмы и стройно пляшущие кекуок покойники.
Раз взятый по отношению к ним скептически-иронический тон
невольно определяет соответствующий подбор слов и в данном
случае, и в дальнейшем. Все вместе создается умом человека
и им же разрушается. Отсюда, по-видимому, и неожиданный
грустно-иронический эпитет «бедный мой воитель» в примене¬
нии к разуму, ибо вся деятельность его сводится в конце концов
к борьбе с самим собою, с собственными измышлениями. Конечно,
читатели могли бы обвинить нас в придирчивости, если бы из¬
ложенные выше обвинения Заболоцкого в поэтической пропа¬
ганде субъективного идеализма мы не подтвердили дальнейшим
разбором. Одно единственное слово, намек, конечно, не могут
служить достаточным доказательством. Но ведь надо помнить
положение, с которого начинается настоящая статья, положение,
выдвинутое также и в статье Ц. О. партии, что последнее про¬
изведение Заболоцкого есть проявление классово-враждебных
тенденций в классической для данного этапа классовой борьбы

128
Е. УСИЕВИЧ
форме, т. е. в форме тщательнейшим образом замаскированной.
И нужен анализ и разбор именно каждого образа, каждого срав¬
нения и эпитета для того, чтобы эту тенденцию обнаружить.
К тому же мы постараемся подтвердить намечаемые нами выводы
в дальнейшем анализе.
Стихи «Меркнут знаки Зодиака» заканчиваются призывом
к разуму уснуть, успокоиться. За этим стихотворением следует
«Лодейников». В этом стихотворении противопоставлены друг
другу два мировосприятия — самого Лодейникова и некоего
Соколова, причем на чьей стороне находится автор, чье мировос¬
приятие ему ближе, можно судить хотя бы потому, что все мысли,
все чувства вложены именно в Лодейникова. «Опровержение» же
его мировосприятия Соколовым дано следующим образом:
Природа пела; лес, подняв лицо,
пел вместе с лугом. Речка чистым телом
звенела вся, как звонкое кольцо.
На луге белом
трясли кузнечики сухими лапками,
жуки стояли черными охапками —
их голоса казалися сучками.
Блестя прозрачными очками,
По лугу шел прекрасный Соколов,
играя на задумчивой гитаре.
Цветы его касались сапогов
и наклонялись. Маленькие твари
с размаху шлепались к нему на грудь,
и, бешено подпрыгивая, падали,
но Соколов ступал по падали
и равномерно продолжал свой путь8.
После чудесных, исполненных настоящей, без всяких вывер¬
тов поэзии, предельно простых — так и хочется сказать — аро¬
матных строк о поющей природе — «прекрасный Соколов» с его
гитарой, торжественно шагающий по лугу, производит весьма
пошлое впечатление. И это достигается опять тем же приемом
совершенно невозможного для взрослого человека примене¬
ния напыщенного эпитета «прекрасный» к идущему навстречу
действительно прекрасной и торжественной природе, человеку
в очках, притом бряцающему на инструменте, само название
которого вызывает ассоциации с «жестокими романсами» и их

Под маской юродства
129
исполнителями — военными писарями и чеховскими телеграфи¬
стами. Тончайшее издевательство над осознающим себя «царем
природы» человеком. Но что ж за мировосприятие олицетворяет
Лодейников, на стороне которого явно находится автор, приемом
осмешнения устранивший противопоставленный ему образ.
Лодейников, в противоположность «прекрасному Соколову»,
выражает его словами и в этих словах... «что-то слышится род¬
ное» 9. Лодейников говорит так:
...В душе моей сраженье
природы, зренья и науки.
Вокруг меня кричат собаки,
Растет в саду огромный мак,—
я различаю только знаки
домов, растений и собак.
Я тщетно вспоминаю детство,
которое судило мне в наследство
не мир живой, на тысячу ладов
поющий, прыгающий, думающий, ясный,
но мир, испорченный сознанием отцов,
искусственный, немой и безобразный,
и продолжающий день ото дня стареть...
О, если бы хоть раз на землю посмотреть
и разорвать глаза и вырвать жилы!
Здесь характер мировосприятия, в противоположность тем
случаям, когда Заболоцкий делает вид, что излагает собственные
мысли и чувства, изложен точно, ясно, без вывертов, без нарочито
детских оборотов и неоправданных нарушений ритма. Здесь автор
серьезен. Здесь не чувствуется шутовской иронии над тем, что
отражается в образах. Таким образом в скрытой замаскирован¬
ной форме и отражается собственное, настоящее мировоззрение
и мировосприятие Заболоцкого. И здесь оно почти не требует
комментариев: предметы видимого реального мира — только
знаки чего-то нами непознаваемого, неизвестного, скрытого от нас
не чем иным, как именно сознанием. Сознание мешает взглянуть
на мир и увидеть его таким, каков он есть. Здесь мы находим объ¬
яснение и эпитету «бедный мой воитель» в применении к разуму
в предыдущем стихотворении и ироническому описанию беспоряд¬
ка природы в прологе к «Торжеству земледелия». В том-то все
и дело, что в представлении Заболоцкого весь беспорядок, хаос,

130
Е. УСИЕВИЧ
навязан природе и миру сознанием человека, человека вообще,
ибо существование классов есть тоже «только вымысел, мечтанье,
сонной мысли колыханье... то, чего на свете нет». Таковы фило¬
софские установки двух стихотворений, предпосланных основной
поэме «Торжество земледелия», установки субъективного идеа¬
лизма, с которыми подходит Заболоцкий в этой поэме к целям
и стремлениям борющейся за лучшее будущее передовой части
человечества — пролетариату, его политическим и социальным
целям. И чрезвычайно характерно, что иронический тон, лишь
прорывающийся в двух первых стихотворениях, здесь приобрета¬
ет с первых строк доминирующий характер, перерастая к концу
в прямое и грубое издевательство.
Действующие лица поэмы это — мужики, быки, коровы, ослы,
духи предков и некий солдат (надо думать, красноармеец), олице¬
творяющий передовое ведущее начало деревни. Начало поэмы —
господство хаоса «беспорядка в природе», от которого страдает все
живущее. Хаос этот (о существовании общественных отношений
поэт такой обширной и подчеркиваемой эрудиции, как Заболоцкий,
словно никогда и не слышал) описывается таким нарочито детским,
таким забавно-неуклюжим стилем, чтобы создать у читателя
впечатление, что хаос игрушечный, выдуманный «бедным воите¬
лем» — человеческим разумом.
Тут природа вся валялась
в страшно диком беспорядке:
кой-где дерево шаталось,
там — реки струилась прядка.
Тут стояло две-три хаты
над безумным ручейком.
Идет медведь продолговатый
Как-то поздно вечерком...
«Страшно дикий беспорядок» в таком описании кажется про¬
сто уютным. Ребенок-человек просто капризничает, выдумывая
ужасы. И в самом деле при всем этом мужик, например, страдает
главным образом от душевного неустройства, ибо в остальном:
Белых житниц отделенья
поднимались в отдаленьи,
сквозь окошко хлеб глядел,
в загородке конь сидел.

Под маской юродства
131
Довольно ясная картина материального благоденствия. Что же
удивительного в том, что даже свиток, на котором написано, что
«убыток дают трехпольные труды», развевается в клюве летяще¬
го в тихом небе журавля. Это неожиданное окончание пролога
именно благодаря своей неожиданности и нарочитой нелепости
носит явно издевательский характер, тем более, что сам-то мужик
также весьма иронически описывается: «нехороший, но краси¬
вый, это кто глядит на нас? то мужик неторопливый сквозь очки
уставил глаз». Мужик этот занят в изображении Заболоцкого
вовсе не вопросами хлеба, трехполья или многополья, кулац¬
кой эксплоатации, да и зачем ему это, если хлеб и так глядит
из окошек величественно поднимающихся в отдалении белых
житниц. Единственный вопрос, который мучит крестьянина,
единственный вопрос, который обсуждают крестьяне, когда они,
«храбростью дыша, собираются в кружок», это вопрос о том,
существует ли и что собою представляет душа. Солдат убеждает
их, что души не существует. Спор длится долго, вызывая улыб¬
ку нарочито напыщенными и совершенно несвойственными
крестьянам оборотами, сочетанием высокоторжественных слов
с детской наивностью.
Мужик суровый словно туча
Держал кувшинчик молока,
сказал: «Природа меня мучит,
превращая в старика.
Когда, паша семейную десятину,
иду, подобен исполину,
гляжу, гляжу, а предо мной
все кто-то движется толпой».
Кувшинчик молока здесь явно ни к чему. Вся манера этого
описания является насмешкой над кем-то, кто мог бы писать
о такого рода разговоре мужиков всерьез. Может быть, над тем же
Хлебниковым. Но когда о душе разговаривает Лодейников,
то ни смешных подробностей, ни ломки ритма «под наивность»
нет. Ирония относится не к представлению о душе,— что это
основной вопрос человеческого, в том числе и крестьянского су¬
ществования,— для Заболоцкого несомненно. Ирония относится
к примитивному представлению крестьян о душе,— а не к са¬
мому представлению о душе. Это ирония человека, верящего

132
Е. УСИЕВИЧ
в усовершенствованного интеллигентского черта по отношению
к человеку, верящему в черта с рогами и копытами. Крестьяне
забавны и наивны; солдат, который утверждает в поэме материа¬
лизм в своих разговорах с крестьянами, просто глуп. На длин¬
ные наивные речи крестьян о мучающем их вопросе он отвечает
двумя туповатыми репликами, аргументируя главным образом
собственной лихостью и никого не убеждая:
Поверь, что я во многих битвах
на скакуне носился лих,
но никогда не знал молитвы,
ни страшных ужасов твоих.
И вторая реплика:
Вы знаете, я был на поле брани,
носился лих под пули пенье.
Теперь же я скажу иначе,
предмета нашего касаясь:
частицы фосфора маячат
из могилы испаряясь.
Влекомый воздуха теченьем,
столбик фосфора несется
повсюду, но за исключеньем
того случая, когда о твердое разобьется.
Видите, как это просто?
Крестьяне безмолвствуют. Ответ на мучительный вопрос о ду¬
ше, даваемый солдатом, который в данном случае выступает как
новая модификация «прекрасного Соколова», действительно
до того прост, что наводит на размышления о когда-то широко
распространенной пародии на простоту материализма нигили¬
стов: «бога нет, душа клеточка, царя не надо, отцу в морду мож¬
но дать» 10. Пародийность здесь еще подчеркнута совершенно
определенно направленной ломкой ритма. Когда-то, в блажен¬
ной памяти «Сатириконе» 11 печатался ряд пародий на альбом¬
ные стихи, высмеивающих увлечение рабочих зарождающейся
общественностью:
Незабудку голубую
Ангел с неба уронил

Под маской юродства
133
Чтобы группу сталелитейщиков местного
района дорогую
Я во веки не забыл.
Ильф и Петров, высмеивая зубрилу-критика, пишут:
Страшен, дети, техницизм,
Биология вредна,
Есть в ней скрытый мистицизм, лефовщина, феодализм,
механизм, непреодоленный ремаркизм, непреодоленный ревматизм.
А также шулятиковщина в ней видна12.
Если сравнить с двумя приведенными открыто пародийными
отрывками четверостишие из речи солдата:
Влекомый воздуха теченьем
столбик фосфора несется
повсюду, но за исключеньем
того случая, когда о твердое разобьется.
если учесть, что Заболоцкий таким образом ломает ритм всюду, где
говорит о чем-либо отражающем, по его мнению, современное миро¬
воззрение и мировосприятие, если сравнить это с безукоризненными
в смысле ритма и рифмы стихами того же Заболоцкого, когда он гово¬
рит о вещах искренне ему близких и родных, то смысл и направлен¬
ность его ломки ритма, его юродско-детских нарочито неуклюжих
оборотов и словосочетаний придется искать не в хлебниковской
литературной традиции, а в его собственной классовой позиции.
Хлебников, каковы бы ни были его социальные корни, которые
подлежат еще серьезному и тщательному исследованию, глубоко
и мучительно думал о страданиях человека под гнетом социального
строя. Он гневно протестовал против эксплоатации человека челове¬
ком. Стоит вспомнить гневные строки Хлебникова из «Ночи перед
Советами»13 и «Ладомира»14. Страшный, надрывающий душу рассказ
о женщине, кормящей грудью вместе с собственным ребенком щенка
барской собаки и заключительные строки: «чтобы с ним господа пере¬
дохнули, пора им могилу рыть», призыва в «Ладомире».
Когда сам бог на цепь похож,
Холоп богатых, где твой нож?

134
Е. УСИЕВИЧ
Вперед, колодники земли.
Вперед, добыча голодовки.
Кто трудится в пыли,
А урожай снимает ловкий.
И далее: «Это будет последняя драка раба голодного с рублем».
Конечно, здесь не может быть речи о ясном понимании Хлебнико¬
вым социального смысла происходящей революции, но здесь есть
социальный пафос, гнев человека, понявшего весь ужас эксплоа-
тации человека человеком, здесь есть указания на пролетариат,
на его партию, партию большевиков, как на тех, кто выведет
человечество из кровавого тупика эксплоататорского общества:
Теперь плясуньи особняк
В набат умов бросает кличи.
Этой хлебниковской пародии Заболоцкий не продолжает.
Он берет то полубезумное иррациональное искренне-наивное,
что было в творчестве Хлебникова. И сейчас в реконструктив¬
ный период, в момент величайшей переделки всех человече¬
ских отношений, в момент направления всех сил пролетариата
и идущих за ним трудящихся масс нашей страны, на то, чтобы
добить раздавленного и последними силами бешено и подло
сопротивляющегося врага, в момент, когда на Западе пролета¬
риат и крестьяне десятками тысяч гибнут в героической борьбе
против озверевшей и одичалой фашистской своры, в момент,
когда расколовшееся на два лагеря на эксплоататоров и экс-
плоатируемых человечество схватилось в последней смертельной
схватке,— в этот момент Заболоцкий берется за другие детские
строки Хлебникова:
Я вижу конские свободы.
И равноправия коров.
Эти детские строки он юродски развивает, подделываясь под
хлебниковскую наивность, фокуснически обращает эксплоата-
цию человека человеком в эксплоатацию человеком животных,
издеваясь над идеей социализма, за которую гибнут сейчас в ре¬
шительном бою десятки и сотни тысяч лучших представителей
человечества.

Под маской юродства
135
Обрисовав приведенными выше образами положение крестьян
и то единственное, что их, по его мнению, угнетает, Заболоцкий
непосредственно переходит к главе под названием «Страдания
животных». Мир погибает, природа разрушается, не от того, что
огромное большинство человечества низводится другой незначи¬
тельной его частью до положения машин и животных, а от того,
что, как говорит в «Торжестве земледелия» конь:
В моем черепе продолговатом,
мозг лежит как длинный студень,
в своем домике покатом
он совсем не жалкий трутень.
Люди! Вы напрасно думаете,
что я мыслить не умею,
если палкой меня дуете,
нацепив шлею на шею.
Мужик, меня ногами обхватив,
скачет страшно дерясь кнутом,
и я скачу, хоть некрасив,
хватая воздух впалым ртом.
Кругом природа погибает,
мир качается, убог...
И вот от боли раскорячен,
я слышу — воют небеса:
то зверь трепещет, предназначен
вращать систему колеса!
Вот потрясающая правда мира — страдание животных. Зверь
предназначен вращать систему колеса. С этим надо бороться,
от этого избавить мир. Кстати, для этого не нужно никаких ре¬
волюций, никакие ликвидаций кулачества как класса, никакой
борьбы и прочих большевистских «выдумок». Солдат, олицетво¬
ряющий в поэме революционное начало, разъяснив в двух словах
крестьянам, что душа — клеточка, начинает «революционную»
борьбу не с кулаком, боже упаси, хотя, как бы спохватившись,
что в наше время писать о деревне, хотя бы самым юродским
стилем и не писать о кулаке нельзя, Заболоцкий посвятил ему не¬
сколько строф под названием «Враг». Но от него, от этого кулака,
страдают главным образом злаки, которые произрастают лениво,
от него страдает земля, которую он лишает «крепкой соли», занят

136
Е. УСИЕВИЧ
он главным образом моленьями перед образами. Это не кулак,
а пародия на антирелигиозный плакат. Он не имеет никакого
соприкосновения, никакого отношения к крестьянам, о кото¬
рых в поэме шла речь. Он оторван от них так же, как журавль,
летающий в небе со свитком, гласящим, что трехпольные труды
приносят убыток. Он не человек, не живое классовое существо,
он символ, знак чего-то.
Ему приятно истребленье того,
что — будущего знаки.
И, конечно, не на него обращена «революция» солдата. Солдат,
покончив диспут с крестьянами о душе, обращает свой бунт против
духов предков. Борьба, очевидно, опять-таки идет вокруг вопроса
о душе. Но чего же требуют предки, с чем внутри себя борется сол¬
дат? Быть может, с инстинктом собственника, со второй собствен¬
нической душой крестьянина, о которой писал Ленин? Конечно же,
нет. Солдата, как и крестьян, эти вопросы не интересуют. Солдат
и предки ругают друг друга долго и основательно («сволочь, дыл¬
да, старый мерин, недоносок рыжей клячи») просто так, для того,
чтобы символизировать борьбу двух начал. Содержание их разго¬
вора почти невозможно уловить, до того он отвлечен и абстрактен.
Но и в таком виде Заболоцкий не желает оставить словесную даже
победу за революционным началом. Диалог о критике заканчива¬
ется угрозой солдата расстрелять на месте духов предков.
Эта глуповатая угроза придает характер смешной и глупой
прямолинейности олицетворяемому солдатом материализму,
с которым, как мы пытались показать, все время исподтишка
расправляется Заболоцкий. И именно этой угрозой заканчивается
вся отражаемая поэмой «борьба». Едва успел солдат произнести
это магическое заклинание, как наступает настоящее свето¬
преставление:
В это время дуб, встревожен,
раскололся. В это время
волк пронесся, огорошен,
защищая лапой темя.
Вепрь, муха, целый храмик
муравьев, большая выдра —
все летело вверх ногами,
о деревья шкуру выдрав.

Под маской юродства
137
Лишь солдат, закрытый шлемом,
застегнув свою шинель,
Возвышался, словно демон
невоспитанных земель.
И полуночная птица —
обитательница трав —
принесла ему водицы,
ветку дерева сломав.
Такой потрясающий результат от такого незначительного со¬
бытия как угроза расстрелом чему-то несуществующему, уже сам
по себе показывает, что все это шутка, что миражем оказываются
как страдания, так и избавление от них. И действительно, все это
шутовское светопреставление устраивается только для того, чтобы
призвать в человеческое общество коров и лошадей, освободив их
от гнета человека, заменив трактором. Этим устраняется един¬
ственное зло мира. Надо научить грамоте крестьян, коров и ослов,
и тогда мир заблагоденствует, наступит равноправие людей, жи¬
вотных и растений, полное умиротворение и блаженный покой.
Это глупость?
Нет, это издевательство. Издевательство в том, что крестьян,
коров и лошадей Заболоцкий предлагает вместе обучать азбуке.
Издевательство в том, что из контекста поэмы вытекает, что кре¬
стьяне будут пахать, а кони заниматься химией. Издевательство
циничное, открытое заключается наконец в самой картине этого
благоденствия.
Буржуазия в своих «ученых» художественных публицистиче¬
ских сочинениях, доказывая невозможность социализма, доказы¬
вая, что он должен был бы привести ко всеобщему идиотизму, по¬
казывает обычно, что к этому привело бы господство большинства
посредственностей, из которых это большинство состоит, полное
отсутствие каких бы то ни было противоречий, покой и застой.
Посмотрим же, какую картину рисует нам Заболоцкий в качестве
результата социализма:
Корова в формулах и лентах
пекла пирог из элементов,
В хлеву природу пел осел,
достигнув полного ума.
Повсюду разные занятья,
люди кучками сидят,—

138
Е. УСИЕВИЧ
эти — шьют большие платья,
те — из трубочки дымят.
Один старик, сидя в овраге,
объясняет философию собаке,
другой, также царь и бог
земледельческих орудий,
у коровы щупал груди
и худые кости ног.
Потом тихо составляет
идею точных молотилок
и коровам объясняет,
сердцем радостен и пылок.
Люди, занимающиеся шитьем больших платьев, тихий идиот,
объясняющий философию собаке, и другой блаженный, растолковы¬
вающий коровам идею точных молотилок, не требует почти никаких
комментариев: «Ах, вы говорите о полном довольстве для всех, вы
говорите мне, интеллигенту, самим богом предназначенному для
умственного господства, для управления “нищими духом”, о том, что
всякая кухарка должна уметь управлять государством»15, так вот вам
не угодно ли, получайте осла, достигнувшего полного ума, и собак,
изучающих философию. Это невозможно? Но ведь я, Заболоцкий,
вовсе этого всерьез и не утверждаю. Вы строите социализм, вы до¬
биваете врага, вы вышибаете нас из одной области за другой, так
оставьте мне тихое наслаждение подхихикнуть над вашей верой,
над вашей борьбой, над вашими целями. Я-то знаю, что ничего,
кроме серого царства всеобщей сытости и ограниченности вы не до¬
стигнете с вашими бреднями уничтожения эксплоатации человека
человеком, уничтожения разрыва между умственным и физическим
трудом и уничтожения различия между городом и деревней. Насчет
философских собак и воспевающих природу умных ослов, это я,
конечно, шутил, чтобы посмеяться над вашими кухарками, а вот
что у вас в лучшем случае получится на самом деле:
Крестьяне, сытно закусив,
газеты длинные читают;
тот бреет бороду, красив,
а этот — буквы составляет.
Младенцы в глиняные дудки
дудят, размазывая грязь,
и вечер, цвета незабудки,
плывет по воздуху, смеясь.

Под маской юродства
139
Этими строками заканчивается поэма «Торжество земледелия».
С первого взгляда ясно, что эта убогая идиллия, ничего общего
с размалеванными выше картинами лошадей, хлебающих щи
из ста молекул или, «вися в воздухе», смотрящих, «кто с планет
приехал»,— ничего общего, не имеет. В обществе, где даже собаки
изучают философию, а коровы понимают идеи точных молотилок,
крестьяне, которые занимаются составлением букв, азбукой, мла¬
денцы в грязи и чтение длинных газет,— противоречие слишком
разительное, чтобы быть случайным результатом неясного пред¬
ставления автора об отражаемой им в образах действительности.
Нарочитость этого перехода совершенно ясна. Это прием, прием
вполне оправданный, ибо Заболоцкий писал не социалистическую
утопию, а злобную карикатуру на социализм, пасквиль на кол¬
лективизацию сельского хозяйства, на уничтожение эксплоата-
торских отношений.
Подведем некоторые итоги. Заболоцкий в помещенных во 2-3 но¬
мере «Звезды», тщательно подобранных и тесно связанных одно
с другим стихотворениях развил враждебную пролетариату идео¬
логию, начав с поэтической пропаганды субъективного идеализма
и закончив пародией, циничным издевательством как над мате¬
риализмом как основой мировоззрения пролетариата, так и над
его политической и социальной борьбой и над осуществляемым им
строительством социализма. Он сделал это под маской юродства
и формалистических вывертов, что помешало некоторой части
критиков сразу рассмотреть яркую классовую враждебность его
произведений, что помогло этому произведению проскользнуть
через контроль соответствующих органов.
Основной прием, которым пользуется для своих целей Заболоц¬
кий, это юродская, подделывающаяся под детский язык, прими¬
тивная форма с неоправданной ломкой ритма, в тех случаях, когда
Заболоцкий говорит о мировоззрении или практике пролетариа¬
та,— прекрасные, мелодичные, ритмичные, лишенные всяких вы¬
вертов и юродства стихи в тех отучаях, когда он говорит о чуждом
мировоззрении. На всем протяжении помещенных во 2-3 номере
«Звезды» произведений можно проследить смену языка, ритма,
рифмы, общего стиля в зависимости от того, чего касается в дан¬
ный момент автор. Начиная с нелепого плакатного журавля, через
солдата, который все время выставляется в смешном и глупом
виде, подчеркиваясь в то же время как представитель материа¬
листического и революционного начала, кончая трактористом,

140
Е. УСИЕВИЧ
речи которого являются переложением какой-нибудь цветистой
передовой из сугубо провинциальной газетки, наконец, теми ме¬
стами, где Заболоцкий прославляет социализм, как бы от своего
имени — господствует юродский вывернутый язык, ломаный ритм
и нарочито банальная глагольная рифма: «касаясь-испаряясь»,
«несется-разобьется» и т. д. и т. п. И противопоставление этому —
выраженное в ясных, точных, конкретных образах безукоризнен¬
ным ритмом — чуждое, враждебное мировоззрение. На жеванные
речи тракториста, «соха», например, отвечает со страстной силой
прямо сатанинского убеждения:
У меня на белом брюхе —
под веселый хохот блох —
скачет, тыча в небо руки,
частной собственности бог.
Частной собственности мальчик
у меня на брюхе скачет,
шар земной, как будто мячик,
на его ладони зачат.
То — держава, скиптр — меч,
гнитесь люди, чтобы лечь,
ибо в днище ваших душ
он играет славы туш!
Этому торжествующему сатанинскому кличу — противопостав¬
ляются одетые в пелены ритмы и деланно наивные рифмы декла¬
мации о философствующих ослах. Функции этого приема ясны.
Заболоцкий — автор сложный, нарочито себя усложняющий
и массовому читателю малодоступный. Опасность его творчества
заключается не в действии его на широкие слои советского чита¬
теля, ибо такого рода действенностью его стихи не обладают.
Опасность творчества Заболоцкого заключается в том, что его
настоящее мастерство, с одной стороны, и формалистские вывер¬
ты, которыми он, маскируя свои враждебные тенденции, влияет
на ряд молодых вполне советских поэтов, с другой — создают ему
учеников и поклонников в таких литературных слоях, за которые
мы должны с ним драться, разоблачая его как врага, показывая,
чему служит его утонченное и изощренное мастерство, каковы

Под маской юродства
141
функции его стилизованного примитивизма, его поддельной наи¬
вности и наигранного юродства. Нужно сорвать с Заболоцкого эту
маску блаженного, оторванного от коллектива, занимающегося
«чистой поэзией» мастера, чтобы предостеречь от учебы у него
близких нам молодых, талантливых поэтов, от которых талант
Заболоцкого заслоняет классовую сущность его творчества, кото¬
рые вместе с настоящим мастерством берут у него и стороны его
стихов, служащие исключительно маскировкой этой классовой
сущности.
Наша социалистическая действительность давно шагнула через
остроты буржуазных мудрецов о социализме. Плоским пародиям
противостоят сейчас не только научный марксистский прогноз,
но живой, строящийся, растущий и крепнущий социализм.
И прямо к Заболоцкому относятся сейчас помещенные в эпиграфе
строки Хлебникова:
И пусть чеканят остряки
Остроты звоном мертвецов.

С. РОЗЕНТАЛЬ
Тени старого Петербурга
<фрагменты>
<...> Успел прорасти трамвай, обрасти колючей проволо¬
кой и окопами старый Петербург, отбиться от международной
и внутренней контрреволюции и вновь заработать на полный ход
Ленинградом, Ленинградом старых и новых заводов.
Умереть успел Петербург салопниц, чиновников, духовенства,
декадентов, мистиков, интеллигентов, «взыскующих бога» и тепло¬
го местечка под крылом российского дворянства и буржуазии.
А остатки петербургского периода литературы, остатки старых
классов и литературных школ продолжают жить. В. Шкловский,
О. Мандельштам, Вагинов, Заболоцкий.
Неважно, что одни прямо пришли из прошлого, другие, более
молодые, продолжают традиции прошлого. <...>
О Заболоцком «Правда» уже писала1. Его юродствующая поэзия
имеет определенно кулацкий характер. Корни поэзии Заболоцкого
в стихах Клюевых и Клычковых — крепких «мужичков», при¬
влеченных декадентами и мистиками в российскую словесность,
тех «людей из народа», которыми пыталась заслониться от надви¬
гающейся революции кликушествующая интеллигенция Мереж¬
ковских, Бердяевых2 и Философовых3.
Нельзя забывать и о Вагинове, труположествующем поэте.
Федин, Лавренев4, Слонимский, Тихонов, Чумандрин5, Либе¬
динский — вот те писатели, которые определяют лицо журнала.
Но до сих пор тени старой петербургской литературы толпятся
на страницах «Звезды». <...>

К. ЗЕЛИНСКИЙ
О поэзии и поэтах
<фрагмент>
Удар по классовому врагу, который через поэзию тоже хочет
подать свой «голос», должен быть дан вовремя, отчетливо и метко.
«Правда» недавно на примере кулацкой поэмы Н. Заболоцкого
«Торжество земледелия» сигнализировала ослабление бдительности
в поэтической критике и благодушие поэтических рядов1. <...>
Когда Заболоцкий под видом «поэтического смещения планов»
превращает дело коллективизации в какой-то шутовской балаган,
или когда, допустим, О. Мандельштам, вызывая «видение» старо¬
го Петербурга, с надеждой восклицает: «У меня еще есть теле¬
фонов своих номера»2, когда он вздыхает, что теперь «ни лавров
нет, ни вишен»3, когда, растравив себя поэтическими жалобами,
О. Мандельштам начинает хорохориться:
Мы умрем, как пехотинцы, но не прославим
Ни хищи, ни поденщины, ни лжи...4
клеветнически приписывая ложь советской поэзии, то во всех
таких случаях мы явственно слышим голос классового врага.
Раздавленный и разбитый классовый враг расползается теперь
по всей стране, маскируясь и залезая во все поры. И через поэзию
он тоже пытается давить на нас, обрабатывая по-своему «видения»
поэтов. Но он встретит и здесь сокрушительный отпор.

<Без подписи>
26.IX.1933.
Перед чисткой писателей-коммунистов
<фрагмент>
<...> Работа коммуниста на участке литературы протекает
в особо сложных условиях. Классовая борьба отнюдь не утихает,
как утверждают оппортунисты. Не затихает она и на литера¬
турном фронте, принимая все более тонкие и сложные формы.
Об этом красноречиво свидетельствуют хотя бы такие явления
последнего времени, как формалистические теории, ориенти¬
рующиеся на гниющий Запад (поэма Заболоцкого «Торжество
Земледелия»), идущие кое-где разговорчики о том, что писателю
не следует изучать жизни и т. д. От коммуниста, работающего
в литературе, требуется большая выдержка, твердость, больше¬
вистская бдительность, знание дела, умение конкретно руководить
беспартийными. <...>
05^

Ан. ТАРАСЕНКОВ
Похвала Заболоцкому
Один в рогах, с собачьей мордой.
Другой — с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов, чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полужуравль, полукот.
Еще страшней еще чуднее:
Вот рак верхом на пауке,
Вот череп на гусиной шее
Вертится в красной колпаке.
Вот мельница в присядку пляшет
И крыльями трещит и машет:
Лай, хохот, пенье, свист и хлоп.
Людская молвь и конский топ!
А. Пушкин. Евгений Онегин
Дрогнут сирены на краю кривой эстрады, простирая к небесам
свои эмалированные руки, от скуки закусывая бутербродом1.
Тут же расселась большая стая мясистых баб2. Над бедной зем¬
лей парит на женщине герой3 и стреляет из пистолета в воздух.
Прислонясь к пустым бутылкам, спят над Обводным каналом
бродяги4. Девка водит на аркане свою пречистую собачонку, и та
шелестит по дорожке своими грибными ногами5. Роскошный му-
жик-апельсинщик6 торгует своим добром. Обо всем этом подробно
рассказано в книге поэта Заболоцкого «Столбцы» (1929 г.).
Какой богатый, сложный и прекрасный мир! Какое разнообра¬
зие характеров, как они все типичны, и как типичны обстоятель¬
ства, в которых их дал поэт!
Но истинный художник никогда не ограничивает своего взора
людьми. Люди — дети природы. И он дает ее — мать-природу —
во всем живом многообразии мира фауны, а также и флоры. Над
нами с гиком пролетает, потрясая головой, журавель7. Как-то

146
Ан. TAPACEHKOB
поздно вечерком идет медведь продолговатый (вы заметьте:
продолговатый! Как тонко подмечена в этом эпитете физио¬
логическая конституция благородного животного, воспетого
автором «Атта Троль» 8). В страшно диком беспорядке валяется
природа9, стоят две-три хаты над безумным ручейком, и над всем
этим великолепием встает могучий образ сына земли, трудового
крестьянина. Вы спрашиваете поэта, не сразу угадав в его об¬
лике знакомую фигуру:
Нехороший, но красивый
это кто глядит на нас?
И поэт твердо и мужественно отвечает:
То мужик неторопливый
сквозь очки уставил глаз.
Правда, еще темна и некультурна наша деревня, еще спят без
улыбок младенцы, насквозь съеденные блохами, и ходит по ве¬
черам продолговатый медведь. Но деревня, которую рисует нам
поэт, уже вырвалась из старой духовной косности и идиотизма
и решает проблемы духа и тела, справедливо полагая, что после
смерти остается только порошок.
Бравый солдат, который носился когда-то, лих; под пули пенье
разоблачает идеалистические пережитки подкулачников и прочих
врагов здравого смысла.
Сознательный бык, сияя взором, разоблачает заодно с солдатом
идеалистические пережитки своих товарищей по хлеву, советуя
им читать произведения Велемира Хлебникова под названием
«Доски судьбы». И в результате
...мир животный с небесами
Так примирен прекрасно-глупо...
Как хорошо все это описано в поэме Заболоцкого «Торжество
земледелия» в журнале «Звезда» № 2-3 за текущий год10. Так
и тянет читателя на берег безумного ручейка, чтобы обнять про¬
долговатого медведя и весело поиграть с пышными собаками,
которые, по заверениям автора, валяются среди хозяйских сапогов
вышеописанной деревни.

Похвала Заболоцкому
147
Пусть здесь кое-что немного преувеличено. Пусть культур¬
ный уровень благородных сельскохозяйственных животных еще
не поднялся до понимания Хлебникова (нам кажется, что здесь
Заболоцкий несколько повинен в лакировке действительности).
Пусть — предположим как крайность — вышеупомянутый солдат
пил для утоления жажды пиво не из фиала, а об этом сообщено
в эпилоге поэмы,— а даже из простой кружки! Пусть! Все равно
нас искренне трогает и умиляет дивная картина просвещенного
человечества и благоденствия на лоне природы. Пусть маловеры
скажут, что рисуемая поэтом картина имеет налет идилличности,
пусть придирчивые риторы обвинят поэта на основании приво¬
димой строфы в излишнем умиротворении духа и неумеренных
восторгах. Ведь вот она, действительность, так сочно и выпукло
переданная поэтом:
Крестьяне, сытно закусив,
газеты длинные читают;
тот бреет бороду, красив,
а этот —.буквы составляет.
Младенцы в глиняные дудки
дудят, размазывая грязь,
а вечер, цвета незабудки,
плывет по воздуху, смеясь.
Ведь эти цари и боги земледельческих орудий, эти предсе¬
датели многополья находят время даже для того, чтобы, сидя
в овраге, объяснить собаке философию. Ведь даже осел, достиг¬
нув полного ума, воспевает (или, по точному, хотя и немного
архаичному — но не будем придирчивы — выражению поэта,
«поет») свободу*.
Но не следует думать, что Заболоцким обойдены острые углы клас¬
совой борьбы, что он лакировщик и прекраснодушный гармонист.
В третьей главе Заболоцким показан враг. Это — кулак. Он
хранит в своих тяжелых сундуках монеты с головами королей
(по-видимому, поэт намекает здесь на изображения знаменитых
королей Alexandr’oB и Nikola’eB) и кокает медленные поклоны
своим задумчивым божницам.
*	Это — цитата по первому варианту («Звезда» № 10, 1929 г.), в варианте
1933 г. слово «свобода» заменено «природой».

148
Ан. TAPACEHKOB
И разве не вызывают в читателе искреннего пафоса развернутого
соцстроительства последующие строфы, в которых поэт противо¬
поставляет кулаку, владыке батраков, нашу страну в целом:
Сквозь битвы, громы и трубы
я вижу ток большой воды —
Днепр виден мне, в бетон зашитый,
огнями залитый Кавказ,
железный конь привозит жито,
чугунный вол привозит квас.
Так характерна в истинно современном поэте эта чуткость
к интересам широких трудящихся масс! Сколько силы чувства
и незабываемого пафоса вложено им в образ паровоза, который
под видом чугунного вола привозит квас вспотевшему населению!
Квас, транспортируемый на великолепных сормовских богаты¬
рях,— вот кто, по мысли поэта, поможет ликвидации последнего
капиталистического класса!
Разве это не величественная картина?
Некоторые возражения могут пойти по той линии, что солдат
в эпилоге поэмы не имел права пить для утоления жажды пи¬
во из своего фиала. Но это возражение было бы беспочвенным.
Солдату пришлось выдержать упорную идеологическую борьбу
с духами предков, которые поймали его в лесу и начали доказы¬
вать, что женщины по характеру присущей им природы должны
заниматься деторождением.
Мы не можем удержаться, чтобы не привести отрывок из их
речей для того, чтобы была полностью уяснена вся та сила вну¬
треннего сопротивления, которую мобилизовал в себе солдат,
не желая поддаваться коварным теориям «предков»:
Объясняем: женщин брюхо,
очень сложное на взгляд,
состоит жилищем духа
девять месяцев подряд.
Там младенец в позе Будды
получает форму тела,
голова его раздута,
чтобы мысль в ней кипела,
чтобы пуповины провод,

Похвала Заболоцкому
149
крепко вставленный в пупок,
словно вытянутый хобот
не мешал развитию ног.
И когда солдат со всей диалектико-материалистической после¬
довательностью своего недюжинного ума резонно возражает им:
Предки, все это понятно,
но, однако, важно знать,
не пойдем ли мы обратно,
если будем лишь рожать?
Предки называют его недоноском рыжей клячи и приказывают
соснам бить бедного солдата прямо в печень. Но стойкий борец
на антирелигиозном, культурно-просветительном и многополь¬
ном фронте — он выдержал с помощью дружественных дубов
и мух борьбу с предками:
...солдат, закрытый шлемом,
застегнув свою шинель,
возвышался, словно демон
невоспитанных земель.
И полуночная птица —
обитательница трав,
принесла ему водицы,
ветку дерева сломав.
Здесь в подлинном герое нашего времени Заболоцкий сумел
в снятом, как говорят диалектики, виде воплотить лучшие черты
буржуазно-феодального наследства. Лермонтовский «дух изгна¬
нья» 11 и великий корсиканец12, русский богатырь и пустынник,
которому пернатые доставляли целительную влагу13,— все они
растворились в образе великого солдата.
Немощные риторы, бледные схематики, идеологически вы¬
держанные виршеписцы, учитесь у подлинного поэта создавать
образ героя нашего времени! Учитесь давать сильные характеры
людей, не боящихся смотреть в лицо идеологической и физической
опасностям и с успехом побеждать оные!
А теперь о форме. Форма Заболоцкого — это содержательная фор¬
ма, хотя, с другой стороны, она не есть само содержание, но в то же

150
Ан. TAPACEHKOB
время содержит в себе это содержание, хотя в сущности содержанием
самой формы как таковой является сама форма.
Итак, о форме Заболоцкого. У нас за последнее время раз¬
велось много поэтов, которые думают, что они создают са¬
мостоятельную форму. Вот, например, Луговской 14 пишет
философскими белыми стихами и думает, что все уже забыли
«Вольные мысли» Александра Блока15. А Пастернак — тот еще
чище: просто рифмует строки, делая вид, как будто это до него
не умели делать.
Заболоцкий поступает иначе. Он прекрасно знает, что надо так
использовать первоисточник, чтобы все видели, в чем тут дело.
Хлебников подает дружескую руку Заболоцкому через отделяю¬
щее их друг от друга десятилетие с небольшим. Можно сказать,
конечно, что учитель выбран неудачный, что Хлебников, дескать,
разлагал слово, был идеалистом, культивировал реакционную
славянщину, но все это несущественно. Подумаешь, разве нельзя
подражать Хлебникову, раз получается оригинально и смешно
и никакая идеологическая мать не грозит в окно?
Но не надо думать, что у Заболоцкого есть в запасе один Хлеб¬
ников,— Заболоцкий не чужд и Державину. Скажут, конечно, что,
мол, Державин ложно-классик, реакционер, дидактик. А к чему,
спрошу, его тогда в «Библиотеке поэтов» издают? Тоже не зря,
а в помощь молодому поколению виршетворцев.
Или опять же Бальмонт. Ведь какая музыка стиха была у чело¬
века, какой талант! А неблагодарные потомки его совсем забывать
стали. Заболоцкий не из такого рода забывчивых родственников:
он прямо и откровенно пишет в своем знаменитом стихотворении
«Меркнут знаки зодиака»:
...Уродцы эти —
только вымысел и бред.
Только вымысел, мечтанье,
сонной мысли колыханье,
безутешное страданье —
то, чего на свете нет.
Иные поэты поступают несправедливо. Вот Маяковский, на¬
пример, даже признавался, что он у Некрасова учился, а попро¬
буйте в его творчестве найти настоящие примеры учебы у Некра¬
сова — не найдете. Или Пастернак: человек клянется и божится

Похвала Заболоцкому
151
Лермонтовым, а сам Лермонтов ни за что бы себя в пастернаков-
ской лирике не узнал.
Заболоцкий прямее и откровеннее. Раз уж учиться у Хлеб¬
никова — так на совесть; раз уж решил позаимствовать у Баль¬
монта16 — всем сразу видно, что это и есть Бальмонт. А как велико
познавательное значение поэзии Заболоцкого! Ведь читая его,
получаешь удовлетворение и от Державина, и от Хлебникова,
и от Бальмонта, и от самого Заболоцкого сразу. Един, как гово¬
рят, по существу, но учетверен в лицах. Да, Заболоцкий учится
у классиков, но тем не менее Заболоцкий — новатор. Это бесспор¬
но! Какие сложные и глубоко интересные опыты проделывает он,
например, с ритмом. Например, вы читаете:
Влекомый воздуха теченьем,
столбик фосфора несется
повсюду, но за исключеньем...
Вы ждете продолжения этого великолепного четырехстопного
ямба. Но поэт неожиданно вводит совсем по-новому звучащую
строку, и строфа кончается так:
...того случая, когда о твердое разобьется17.
Что Сельвинский с его внедрением методов прозы в поэзию
перед этим изумительным и неповторимым ритмическим хо¬
дом, ставящим на новую почву всю русскую метрику! И ведь
этот пример в творчестве Заболоцкого не случаен и не единичен.
Достаточно бегло пролистать его книгу «Столбцы», вышедшую
еще в 1929 году, чтобы убедиться в этом. Как свободно, по-хозяй¬
ски обращается Заболоцкий со строфикой, с системой рифм! Вот,
например, великолепное стихотворение «Офорт»:
Покойник по улицам гордо идет,
его постояльцы ведут под уздцы;
он голосом трубным молитвы поет...—
вы ждете в четвертой строке какие-нибудь «зубцы» или «подле¬
цы» , но поэт дает совсем иное:
и руки ломает наверх.

152
Ан. TAPACEHKOB
Заболоцкий — весь под знаком новаторства. Он рвет с пустыми
классическими традициями, учась у Державина и Бальмонта,
одновременно решительно выбрасывает за борт современности
обычную традиционную пошло-смысловую обывательскую рит¬
мику и рифмовку и провозглашает свои, новые, невиданные
в русском стихе принципы.
Да, Заболоцкий огромный, подлинный и настоящий поэт-но¬
ватор. Многообразное чувствование мира в соединении с ориги¬
нальнейшей лексикой, ритмикой и прочими художественными
аксессуарами создает неповторимость его поэзии.
Заканчивая статью, мы еще раз хотим напомнить...
Впрочем... статья не кончена. Ведь мы еще, в сущности, не вы¬
яснили, какова же ведущая идея творчества Заболоцкого, куда
зовет нас поэт и за что он борется своими произведениями. Давайте
снова перечтем «Торжество земледелия», давайте снова пере¬
листаем «Столбцы», давайте повторим замечательные строки
стихотворения «Меркнут знаки Зодиака»:
Высока земли обитель,
поздно, поздно. Спать пора!
Разум, бедный мой воитель,
ты заснул бы до утра.
Что сомненья, что тревоги?
День прошел и мы с тобой
полу звери, полубоги,
засыпаем на пороге
новой жизни трудовой.
В сущности, почему именно «засыпаем» в таком неподходящем
месте и в такое неподходящее время?.. Ведь занимается не очеред¬
ная астрономическая заря, а заря новой эпохи... Стоит ли спать,
Заболоцкий?..
Разбросанная в диком беспорядке природа, безумный ручеек,
продолговатый медведь, журавель, который летает с просветитель¬
ным лозунгом в клюве, квас, перевозкой которого по преимуществу
занимается социалистический транспорт, люди, объясняющие соба¬
ке философию, осел, который, достигнув полного ума, поет в хлеву
свободу (мы упорно придерживаемся первого варианта)...
Что это? Борьба с трехпольем? Коллективизация? Социалис¬
тическое земледелие?
Да, по теме как будто так...

Похвала Заболоцкому
153
Но почему поставлены на одну доску борец за новое земледелие,
этот странный солдат с быком, который ведет в хлеву разъясни¬
тельно-воспитательную работу?
Не слишком ли «однобокая» картина получается у Заболоцко¬
го? Не искажены ли здесь некоторые «детали» реальной действи¬
тельности? Почему нам дико смешно читать о торжестве социали¬
стического земледелия? Почему крестьяне из «колхозов-городов»
выглядят такими, в сущности, мягко выражаясь, неумными субъ¬
ектами, и зачем им надо разъяснять собаке философию и дивиться
тому, что они сами «нагородили», как выражается поэт?
Почему?..
А теперь давайте кончать этот веселый маскарад. Зажжем в зале
свет. Все лампочки. Давайте сорвем маски, смоем румяна и сурьму.
Костюмерная Державина и Хлебникова забрала взятые на¬
прокат наряды; ушли актеры... Церковные служители увели
дрессированных зверей.
Вы видите: вот стоит он на сцене — главный механик и режиссер
только что разыгранного фарса, маленький человечек со взглядом
инока с картины Нестерова. Он постарел, оброс бородой и завел
честную канцелярскую толстовку. Он тихонько улыбается из-под
мохнатых бровей.
Ба, да это, кажется, старый знакомый... Разве не его мы видели
этой весной в одном из колхозов Северного Кавказа? Он вписы¬
вал трудодни в толстую, большую книгу. У одного из колхозных
лодырей и пьяниц оказалось по этим записям ровно столько же
трудодней, сколько у двух ударниц, вместе взятых, у двух крас¬
ных партизанок-пулеметчиц... Мы разоблачили его и выгнали
из колхоза.
Наша бригада перебралась на Среднюю Волгу. Он, сам того
не зная, следовал за нами. Мы обнаружили его в одной из самар¬
ских деревушек в роли хранителя колхозного инвентаря...
Почему-то все хомуты и сбруя оказались смазанными свежей
лошадиной кровью, от запаха которой прядали ушами жеребцы
и кобылы, дико раздувая ноздри, рвали упряжь и ржали, уносясь
в разные стороны.
Человечек стоит на пустой сцене и улыбается... Он переплел
указательные, безымянные и средние пальцы обеих рук и медленно
вращает друг вокруг друга большие.
Нужны ли особые аргументы для доказательств той простой
и очевидной истины, что рука именно этого человечка дергала

154
Ан. TAPACEHKOB
веревки, от движения которых прыгали куклы этого вздорно¬
го балагана? Он притворился юродивым, инфантильным ска¬
зочником и разыграл перед нами хитрый и гнусный пасквиль
на коллективизацию.
Он представил величайшую в мире борьбу людей как бессмыс¬
ленное и вздорное времяпрепровождение. Он плясал, гаерствовал,
высовывал язык, отпускал скабрезные шуточки там, где речь шла
о деле, руководимом ленинской партией, руководимом ее вождем,
стальным большевиком со стальным именем.
Зачем были нужны все эти продолговатые медведи, безумные
ручейки и ослы, достигнувшие полного ума и поющие свободу
в своем хлеву? Зачем нужна была имитация новаторства, на по¬
верку оказывающегося заплесневелой архаикой?
Давайте ответим на этот вопрос в стиле нашей действительно¬
сти, в стиле беспощадного социалистического реализма:
Поэма «Торжество земледелия» — кулацкая поэма.
Мы строим новый социалистический мир с ясным, разумным
планом в руках, вооруженные всей сокровищницей человече¬
ских — мысли, знания, техники.
Естественно, что одна из новых масок остатков последнего капи¬
талистического класса будет маской юродства, балаганного шаман¬
ства и кривляния. Кулак надевает эту маску потому, что дело его
класса окончательно скомпрометировано в глазах многомиллион¬
ных масс трудящихся, потому, что по непреложным историческим
законам гибнущий класс обращается за помощью к юродству и чер¬
товщине. Это маска последней самозащиты и последних попыток
перейти в контратаку на отдельных участках фронта.
Эта маска должна быть сорвана.
^5^

М. ВИТЕНСОН
О «правде жизни», о классовой борьбе в литературе
и задачах критики
<фрагмент>
<...> Вернемся к методу «художественной изоляции».
Данный метод имеет положительные стороны для враждебных
нам категорий: он дает возможность извращать действительность,
сохраняя видимость реализма. Но есть у этого метода и отрица¬
тельная сторона, ибо он заставляет художника замыкаться в узкий
круг фактов, и отсюда вполне закономерно, что наряду с методом
художественной изоляции буржуазная литература использует
метод широких «обобщений», другими словами — широких из¬
вращений, но чрезвычайно тонко завуалированных.
Я уверен, что солидное количество читателей, да и некото¬
рая часть профессионалов-литераторов, не сразу «раскусило»
«Торжество земледелия» Н. Заболоцкого. В поэме использованы
такие художественные средства, которые максимально затем¬
няют смысл. Идейный же диапазон поэмы неизмеримо шире
по сравнению с «Рассказами» Шкловского1 и «Путешествием»
Мандельштама2. В поэме ставится проблема переделки деревни
и даются контуры социалистического общества, разумеется,
своеобразно понимаемого Заболоцким.
Критика должна учесть, что практикуемый некоторыми пи¬
сателями (К. Вагинов, В. Шкловский, О. Мандельштам) метод
художественной изоляции изображаемых событий, причем такой
изоляции, которая состоит в отрыве части от целого, ведет к из¬
вращению действительности. Этот метод, наряду с тонко завуа¬
лированным «обобщением», является новой тактикой классового
врага в литературе. Идеологическая форма классовой борьбы это,

156
М. ВИТЕНСОН
пожалуй, наиболее сложная в этом смысле, что здесь практическая
деятельность класса, даже исторически реакционная, принимает
возвышенный характер. Отсюда большая ответственность кри¬
тики. В настоящее время, в период построения бесклассового со¬
циалистического общества, самым опасным является недооценка
классово-враждебного характера отдельных литературных высту¬
плений. Поэтому задача критики заключается в усилении своей
классовой бдительности. После речи Сталина на январском пленуме
ЦК партии3 об этом у нас писали много. Но разговоры о классовой
бдительности будут пустыми, если мы не начнем всерьез изучать
новые конкретные формы классовой борьбы в литературе.
Перед критикой стоит и другая задача: надо в каждом кон¬
кретном случае распознавать, является ли данная политическая
ошибка, или даже система ошибок, случайной, органически
неусвоенной художником, или же это, так сказать, органическое
заболевание.
«Торжество земледелия» Заболоцкого, например, обнару¬
живает, на мой взгляд, не случайную, а органически цельную,
объективно вредную художественную концепцию. В этом меня
убеждает прежде всего вся совокупность художественных образов
произведения. Заболоцкий выступает носителем буржуазной то-
варно-фетишистской идеологии. Вместо того чтобы проникнуть
в сущность явлений, представить общественные отношения
в их прозрачной форме, Заболоцкий затемняет их. В свое время
Маркс писал:
«Господство капиталиста над рабочим есть поэтому господство
вещи над человеком, мертвого труда над живым, продукта над
производителем, так как ведь на деле товары, которые становят¬
ся средством господства над рабочими (но только как средство
господства самого капитала), суть лишь результаты процесса
производства, его продукты. Это совершенно то же самое отно¬
шение в материальном производстве, в действительном процессе
общественной жизни — ибо как раз этим является процесс про¬
изводства — какое представляется в идеологической области
в религии — превращение * субъекта в объект, и наоборот» (Архив
Маркса и Энгельса, т. II (VII), стр. 38-35).
У Заболоцкого мы находим типичную иллюстрацию этого из¬
вращения субъекта (общества) в объект (животные).
*	Точнее, извращение.— Прим.ред. «Архива».

О «правде жизни», о классовой борьбе в литературе и задачах критики 157
Нам могут возразить, что ведь встречаем же мы произведения,
сыгравшие исторически прогрессивную роль, в которых обще¬
ственная действительность представала в виде фантастических
образов. Действительно, такие произведения есть. Перечислим
некоторые из них: «Сказки» Салтыкова-Щедрина, «Буревестник»
и «Песнь о соколе» Горького, «Алмазы Востока» Бессалько4. При
определении социальной функции идеологии никогда нельзя брать
изолированно идеологический факт от социально-политических
условий. В определенных конкретных условиях всякого рода ал¬
легории и символы давали возможность с наибольшей полнотой
раскрыть сущность общественных отношений, и, наоборот, в иных
условиях эти аллегории являются завуалированным средством
затемнить общественную действительность. Вспомним, что уже
«Воробей» Г. Никифорова5, идеологическую устремленность ко¬
торого нельзя сравнивать с «Торжеством земледелия», встретил,
и заслуженно, отрицательную оценку со стороны критики.
Ярким показателем буржуазного товарно-фетишистского мыш¬
ления Заболоцкого-художника служит фигура солдата в поэме.
Маркс, раскрывая конкретное выражение товарного фетишизма
в идеологии, указывал на господство культа абстрактного человека,
ибо, как пояснял Маркс, «в “буржуазном обществе” различные
формы общественных связей выступают по отношению к отдельной
личности просто как средство для частных целей...» («К критике
полит<ической> экономии», изд. 1931 г., стр. 52)*. Буржуазная
литература XIX века дает немалое число психологических робин¬
зонад. Но буржуазная идеология и литература в том числе резко
изменились в эпоху империализма. Классическая литература
промышленного капитализма дала нам целую серию абстрактных
индивидов, но не нужно забывать, что «эпоха, которая порождает
эту точку зрения — отъединенные индивиды — является как раз
эпохой наиболее развитых общественных (т. е. с этой точки зрения
всеобщих) связей» (там же).
В буржуазной литературе эпохи империализма остался культ
абстрактного человека, но этот абстрактный человек все менее
*	См. по поводу культа абстрактного человека высказывания Маркса о ре¬
лигии («Капитал», т. I, изд. 1932 г., стр. 32) «больших и малых робинзо¬
надах» («К критике полит<ической> экономии», изд. 1931 г., стр. 51).
Ср. критику абстрактного индивида в домарксовской философии («Тезисы
о Фейербахе»).

158
М. ВИТЕНСОН
и менее становится выражением общественных связей. Для под¬
тверждении этого достаточно обратиться к Метерлинку 6 и Леониду
Андрееву. У того и другого человек выступает как абстрактное,
даже бестелесное существо. Это скорее символ человека, чем
реальная личность. Человек Метерлинка и Андреева не только
оторван от непосредственных процессов классовой борьбы (это
было характерно для героев классической литературы), но он
существует вообще вне времени и пространства. Аналогичный «че¬
ловек» у Заболоцкого. «Солдат» Заболоцкого — это абстрактный
индивид в литературе эпохи загнивания капитализма и глубокого
кризиса буржуазной идеологии. Творческий метод Заболоцкого
является методом классово-враждебной романтики, романтики
реакционных социальных групп, ликвидируемых в процессе раз¬
вернутого социалистического строительства.

Р. МИЛЛЕР-БУДНИЦКАЯ
ПОТОМКИ ЛУДДИТОВ1
<фрагмент>
Такова поэма Н. Заболоцкого «Торжество земледелия», в ко¬
торой воскресают машиноборческие тенденции кулацкой поэзии
(Есенин, Клюев, Клычков) и славянофильские идеи раннего
Пильняка2.
Это — представление о революции как о стихийном народном
мужицком бунте, опрокидывающем навязанные ему извне и чуж¬
дые духу русского народа формы европейской культуры; картина
социализма как «оржаного мужицкого рая», торжества зажиточ¬
ного земледелия; отталкивание от техники как воплощения дья¬
вольских сил; доморощенная мистика, воскрешение языческого
анимизма, одухотворение природы и заселение ее сказочными
стихийными существами; романтизирование легендарной русской
допетровской старины, самых диких и темных сторон позорного
исторического прошлого старой Руси. В области художественной
формы это — громоздкая «славянщина» и «хлебниковщина»,
с одной стороны, и обращение к прошлому старой Руси, к истокам
народного творчества — с другой.
В «Голом годе»3 Пильняк дает фантастические картины револю¬
ции как воскрешения сказочной языческой старины, древнерусской
«бесовской нечисти»: «Слышишь, как революция воет, как ведьма
в метель?» Религия машины борется с этой славянской фантасти¬
кой, побеждает ее. На этом построена вся поэма Заболоцкого.
«Волчий вой» метели, завывание языческих стихийных существ,
бесовский хоровод русской сказки кружит и кривляется в поэме
Заболоцкого. Сочетание «западничества» с хлебниковщиной —
вот ключ к реакционно-мистической, мракобесной философии

160
Р. МИЛЛЕР-БУДНИЦКАЯ
Заболоцкого. И здесь, как и у Пильняка, кулацкое машинобор-
чество облекается в западнические формы «машинного фетишиз¬
ма», одухотворения машины, понимания технической революции
в земледелии как некоей новой религии (эпизод с погребением сохи,
историческая параллель с уничтожением идолов в древней Руси).
В то время как «славянофильство» Пильняка предстает в одея¬
нии символизма, господствующая мистико-славянофильская
струя в поэме Заболоцкого проявляется в форме идей Хлебникова
о языческом анимизме, в свою очередь связанных с философией
символизма. Мистико-славянофильская струя Заболоцкого ведет
через Хлебникова к философии символизма, к истокам «славяно¬
фильства» Пильняка.
Основой языческого анимизма Заболоцкого является заим¬
ствованное у Хлебникова представление о растениях и живот¬
ных как низших воплощениях мировой души в ее непрерывном
восхождении по лестнице видов. Так возникает основная идея
поэмы — представление о социализме как пантеистическом рае
одухотворенных растений и животных, слитых в одну равноправ¬
ную семью с освобожденным человечеством.
Но у Хлебникова, теснейшим образом связанного с филосо¬
фией позднего символизма, социальная утопия основывалась
на его представлении об Октябрьской революции как некоем
космическом вселенском перевороте, небывалом разливе мирово¬
го разума, поднимающем всю жизнь на земле на новую, высшую
ступень. У эпигонствующего Заболоцкого картина пантеистиче¬
ского социализма рисуется в пародийных, издевательских тонах,
подчеркивающих всю нелепость и несбыточность крестьянского
счастья при социализме.
Для поэмы Заболоцкого характерно противоречие между «за¬
паднической» тенденцией машиноборчества и славянофильством,
архаико-славянской хлебниковщиной и русским сказочным
фольклором. Хлебниковская поэтика взята Заболоцким в ее «па¬
родийно-классическом» аспекте, во всей ее пышной и громоздкой
архаике, высоком архаическом стиле, в ее близости к Державину
и Ломоносову и через головы классиков XVIII в. к допетровской
старине, в ее насыщенности древнеславянской мифологичностью.
«Хлебниковщина» у Заболоцкого выполняет ту же функцию, что
у Пильняка поэтический словарь символизма: она выражает вос¬
приятие революции как возврата в семнадцатый век, как разгула
сказочной языческой старины.

Потомки луддитов
161
В поэме Заболоцкого переплетаются две стилевые линии — эпи-
гонски-хлебниковская и фольклорная. Их контрастом достигается
ироническая интонация, необходимая автору для того, чтобы
окарикатурить колхозное строительство, исказить его огромное
социально-историческое значение.
Нарочитая стилизованная инфантильность стиля у Заболоцкого
достигается художественными средствами фольклора: это игру¬
шечный мир детской сказки, прянично-сусальный, изобилующий
нагромождением нелепостей и инфантильными пустячками, где
разговаривают между собой животные и вещи, птицы летают
с надписями в клювах, а приезжий красноармеец изображен
не то Иванушкой-дурачком, не то могучим чародеем.
Если уже в годы создания «Голого годи» и «Волков и машин»4 ма-
шиноборчество Пильняка объективно играло глубоко реакционную
роль отрицания революции и призыва к историческому регрессу,
то в наши дни поэма Заболоцкого означает возрождение кулацкой
поэзии, юродствующей, кликушествующей против технической
революции в сельском хозяйстве, глумящейся над нашим социа¬
листическим будущим. Так, эпигонствуя и сгущая мистико-славя-
нофильскую окраску своего миропонимания и стиля, Заболоцкий
в 1932 г. оказывается реакционней Пильняка 1920-1924 гг.
С обострением классовых противоречий в реконструктивный
период5 все ярче обнажается противоречивость социально-истори¬
ческой основы машиноборчества. Но основным звеном, ведущим
моментом в процессе разложения машиноборчества восстанови¬
тельного периода является утверждение социализма при помощи
машиноборческих тенденций. <...>

Н. ТИХОНОВ
На участке поэзии
<фрагмент>
Вернемся к Брюсову, проводившему параллель между эсте¬
тами его времени и нашими эстетами, которые тоже ищут тре¬
скучей красоты и разных научных слов. Когда я беру стихи
Прокофьева1, Корнилова2, Заболоцкого, когда, например, вижу
книгу Прокофьева или Корнилова впервые, неужели я буду иссле¬
довать рифму и закричу: какой ритм! Никогда в жизни и в голову
не придет. Я возьму его поэзию целиком, и если он захватил, если
дал содержание, которое я запомню хотя бы на некоторое время,
если я увижу новое понимание мира, меня окружающего, и —
я уже рад, а уже потом я полезу в мастерство, полезу в печенки,
буду спорить и ломать стулья.
Я возьму Заболоцкого. Если взять с точки зрения формальной
его «Торжество земледелия» — ясны его предки, дяди, отцы,— это
Хлебников. Это особо ново? Нет. Это было в XVIII веке, и тогда это
объяснялось по-иному; значит, Заболоцкого надо брать в плане
сегодняшнего дня. Некоторые говорят, что это стихи для детей,
потому что в них коровы и лошади говорят, и они говорят только
будто бы в детских стихотворениях. Так ли это? Заболоцкий —
это единство особых поэтических приемов. Что из него получится
дальше — мы не знаем. Можем мы на него воздействовать? Можем
и имеем на это мандат от эпохи. Но унижает ли его, что коровы
у него говорят. Нет. Все, когда читают его, говорят: «это — да, на¬
стоящий поэт».

Н. ТИХОНОВ
Поэзия большого плана
<Стенограмма доклада на Всесоюзном поэтическом совещании>
<фрагмент>
Эксперимент особого рода был проведен ленинградским поэтом
Заболоцким, написавшим поэму «Торжество земледелия».
Привлекать пародийно-эпиграммный жанр для изображе¬
ния коллективизации — это ошибка, и в первую голову ошибка
политическая.
Почему Заболоцкому показалось, что поэма удалась ему? Потому
что он мастер чрезвычайно рассудочного стиха и, аллегорически
расставив фигуры, он думал, что огромную важность придает им
соответствующий архаически-аллегорический язык, где кулак
будет посрамлен голой логикой, где будут действовать не герои,
а маски героев, где заговорят даже животные. Получилось наобо¬
рот, этот пародийный сделал всю поэму двусмысленной, и автор
ничего не мог ему противопоставить.
Оценка советской критикой и советской общественностью
этой поэмы была очень жестокая... то, что Заболоцкий человек
талантливый, спору нет. Я не буду тут ничего нового прибавлять
к критике этого поэта, но я хочу поставить вопрос: где может
Заболоцкий применить свой своеобразный талант, развивая его
в сторону, нужную современной советской поэзии?
Заболоцкому надо поставить перед собой вопрос: а что дальше?
Потому что поэту с таким богатым арсеналом выразительных
средств остается или совершить внутреннее самоубийство, уничто¬
жить этот арсенал, истощив его на произведениях, не пригодных
для нас, или$ке подумать о том, как выйти из этого положения.

Ан. ТАРАСЕНКОВ
Поэт и муха
Наша страна справедливо гордится замечательной поэзией,
созданной революцией.
Но наряду с большими поэтическими направлениями суще¬
ствуют у нас попытки обходного поэтического движения. Для того
чтобы не быть голословным, сразу надо назвать некоторые имена.
Это — А. Шевцов1 и Н. Олейников2. Ни тот, ни другой широко
не известны читателю нашей страны. А. Шевцов выпустил малень¬
кую книжку стихов в «Профиздате» (М., 1934), а Н. Олейников
напечатал всего три стихотворения («Служение науке», «Хвала
изобретателям» и «Муха») в № 10 журнала «Тридцать дней».
Между Шевцовым и Олейниковым есть довольно существенная
разница. Шевцов — молодой поэт, тесно связанный по своим те¬
мам с современностью. Наоборот, Н. Олейников с современностью
не связан ни тематически, ни каким-либо другим образом.
Однако связь Шевцова с современностью мало радующая. Мы
встречаем у него то телячье-оптимистическое балагурство, которое
любую, даже серьезную тему сводит к пустячку.
Например, борьба против мещанства и обывательщины сво¬
дится Шевцовым к третьесортной иронии над могилой бесцельно
существовавшего и столь же бесцельно умершего человека:
Ветерок летит мгновенный
И тоску таит,
Тут же
Крест,
Обыкновенный, (запятые принадлежат автору стихов)
Над могилою стоит.

Поэт и муха
165
Сама эта ирония становится бесцельной и беспредметной,
и Шевцов оказывается в положении человека, равно иронически
посмеивающегося и по поводу бабы, продающей селедки, и по по¬
воду окружающего ее и сильно отличающегося от нее пейзажа:
Понимая в мире слабо
Этих дней большой полет,
Несознательная баба
Две селедки продает.
Даже к мирозданию Шевцов склонен относиться с иронией —
у него в стихах «земля вертится на изогнутой оси», а звезда по не¬
понятным для читателя причинам приобретает кличку «дефицит¬
ной». Все это поэтическое кокетство приводит к тому, что сам,
по-видимому, не сознавая объективно издевательских интонаций
своего юмора, Шевцов тем же тоном начинает живописать и боль¬
шие социальные процессы, происходящие в нашей стране.
Это комически не соответствующее масштабам нашего временя
мировосприятие поэта, мыслящего в масштабах бульварной аллеи,
несомненно, имеет какие-то общие черты с «модным» в некоторых
кругах «советским» ироническим снобизмом. Шевцов, по всей ве¬
роятности, субъективно не ощущает себя снобом, но тем опасней
болезнь беспредметного зубоскальства и юродивой «заболотчинки»,
как плесень, расползающейся по стихотворным сборникам не одного
только Шевцова, а и некоторых других молодых поэтов.
Гораздо более целостное и любопытное явление представляют уже
упомянутые выше три стихотворения Н. Олейникова, объединенные
общим заголовком из цикла «Памяти Кузьмы Пруткова».
Возможно, что какие-либо окончательные выводы об Олейни¬
кове как поэте делать рано. И однако «Служение науке», «Хвала
изобретателям» и «Муха» — настолько яркие образцы отрицатель¬
ных тенденций в нашей поэзии, что говорить о них необходимо,
и говорить с предельной трезвостью.
Иронический смысл этих трех стихотворений не подлежит
сомнению. Автор подчеркнул это и ссылкой на небезызвестного
директора Пробирной палатки. Н. Олейников пишет, подражая
Заболоцкому:
Я вспоминаю дни, когда я свежестью превосходил коня.
И гложет тайный витамин меня.

166
Ан. TAPACEHKOB
И я молчу, сжимая руки.
Гляжу на травы не дыша3.
Если кто-либо и может поверить в то, что свою «былую» све¬
жесть поэт всерьез уподобляет свежести коня, он сразу откинет
свою серьезность, услышав, что «тайный витамин» «гложет» ав¬
тора этих стихов. Н. Олейников смеется. Гложущий его витамин
выдуман им ради своей собственной забавы, равно как и скорбное
сообщение о том, что его сердце «сгложет змея» по поводу «отлета
верной подруги-мухи», с которой он... целовался, в которую был
влюблен и от которой имел ответные чувства.
Какая же это в конце концов тема для сатиры? Ведь в нашей
стране еще не перевелись и не сгинули в небытие те явления
бюрократизма, подхалимажа, чиновничества, обывательщины,
бескультурья, частнособственнического хищничества, в которые
с такой беспредельной темпераментной яростью вонзал стрелы
своей сатиры Владимир Маяковский.
Очевидно, Олейникову дело представляется так, что все это
уже не актуально. А возможно, что его просто не интересует столь
«грязная» работа, и он для своего собственного спокойствия пред¬
почитает принципиально обыгрывать пустячки,— смешком-смеш-
ком, а все-таки выдавая их за «основы мироздания», т. е. за основы
своего собственного поэтическою фокусничанья:
Увы,— признается автор,— не та во мне уж сила,
Которая девиц, как смерть, косила,
И я не тот. Я перестал безумствовать и пламенеть,
И прежняя в меня не лезет снедь.
Давно уж не ночуют утки
В моем разрушенном желудке,
И мне не дороги теперь любовные страдания —
Меня влекут к себе основы мирозданья4.
Совершенно аналогично первому («служение науке») и второе
стихотворение Н. Олейникова («Хвала изобретателям»), в котором
он комически превозносит людей, выдумавших называть котов
и кошек человеческими именами, изобретших мундштуки для
папирос, щипчики для сахара, «соус пикан» и «построивши»
первую соску из резины.
Наши поэты написали за последнее время немало хороших
стихов о новой дружбе, о новой любви, о боевом товариществе.

Поэт и муха
167
Они отравили реально существующие в действительности про¬
цессы формирования новых чувств социалистического человека.
Этой нужной вам советской лирике Олейников как бы противо¬
поставляет свою «Муху»:
Я муху безумно любил.
Давно это было, друзья,
Когда еще молод я был.
Когда еще молод я был.
Каким безнадежным, каким унылым скепсисом веет от этих
внешне — «веселых», но по сути дала фяглярски-иронических
строчек. В игрушечном мире, созданном в трех стихах Олейникова,
становится холодно и уныло, ибо «веселье» поэта — искусственно,
оно не рождается, как у боевых советских поэтов, оптимистиче¬
ским мировоззрением и мироощущением поэта, а несет с собой все
разъедающий цинический скепсис.
Олейников, конечно, ученик и подражатель Заболоцкого.
Слишком ясна зависимость его нарочито искореженных ритмов,
его фиглярских парадоксов и претендующих на афористический
изыск эпитетов от автора поэмы «Торжество земледелия».
Боковая дорожка поэзии, идущим по которой не полагается при¬
нимать мир всерьез, а вменяется в обязанность паясничать и фигляр¬
ствовать,— кое-кем может быть воспринята как попытка «обновить»
художественные средства нашей поэзии. Однако эта «вторая» поэти¬
ческая линия враждебна духу нашего искусства. Социалистический
реализм вовсе не против смеха. Смех Маяковского, Кольцова, Ильфа
и Петрова, Бедного, Светлова и многих других — лучшее тому сви¬
детельство. На смешки же и ужимки Олейникова и ему подобных
хочется ответить словами Маяковского:
Литературная шатия,
успокойте ваши нервы,
отойдите,—
вы мешаете
мобилизациям и маневрам5.
^0-

С. МАЛАХОВ
Реакционная утопия
мелкобуржуазного романтизма
Пути, которыми приходит каждый в отдельности взятый поэт
или прозаик к социалистическому реализму,— сложны и много¬
образны. Участвуя в переделке сознания других, художник пере¬
делывает самого себя. Этот процесс захватывает не только его
мировоззрение, но и его творческий метод. Антагонистическое
противоречие метода и мировоззрения, столь характерное для
многих писателей прошлого, снимается в социалистическом
стиле. Рапповцы отожествляли творческий метод писателя с его
мировоззрением. Не менее опасно было бы их противопоставлять.
Художник проделывает свой путь к социалистическому реализ¬
му, преодолевая не только ограниченность мелкобуржуазного
сознания вообще, но также и ограниченность своего творческо¬
го метода. Один из этих процессов может отставать от другого,
но разорванными они не могут быть никогда.
На путях к социалистическому реализму советский писатель
преодолевает зачастую целый ряд неверных творческих установок:
схематизм литфронтовского типа, идеалистический рационализм
т.н. «психологического реализма», перевальский «гуманизм»
и «моцартианство» *, эмпиризм, натурализм и т.д.
Если социалистическая романтика входит органически в со¬
циалистический стиль, то меньше всего созвучен с ним романтизм
реакционный. В порядке иллюстрации этого положения я по¬
зволю себе остановиться на анализе печально известной поэмы
Н. Заболоцкого «Торжество земледелия».
Творческий метод Заболоцкого в одинаковой степени может
удовлетворить как формалиста, так и сторонника теории «не-

Реакционная утопия мелкобуржуазного романтизма
169
посредственных впечатлений» из школы Воронского2. Первый
найдет в нем излюбленное «остранение» действительности, наряду
с пародическим «отталкиванием» от приемов, «автоматизирован¬
ных» в современной поэзии. Второй — языковое косноязычие,
пародирующее не то наивность детского восприятия, не то юрод¬
ствующую «непосредственность» безумца, не то анимическое
мышление3 дикаря.
Уже первая книга Заболоцкого — «Столбцы», вышедшая
в 1929 г., обнажает эти творческие установки.
Ту же линию продолжают последние стихи Заболоцкого.
Так, в стихотворении «Знаки Зодиака» мир предстоит перед поэтом
так, как он предстоял в сознании дикаря, анимическое мышление
которого представляло себе явления природы одухотворенными
божествами, наделенными сознательной волей:
Спит животное Собака,
Дремлет рыба Камбала,
Колотушка тук-тук-тук,
Спит животное Паук.
Характерны здесь уже заглавные буквы, подымающие обозна¬
чения животных до имен собственных, что показательно именно
для конкретного мышления дикаря, чуждавшегося абстрактных
обобщений, представлявшего себе льва или медведя не как родовое
обобщение животного мира, а как конкретного Льва или Медведя,
встретившихся на его пути. Ведьмы, лешие, русалки, сирены,
колдуны, людоеды и т.п. призрачные создания примитивного
мышления населяют мир Заболоцкого наряду с представителями
животного мира: Собакой, Камбалой, Воробьем, Пауком, Мухой.
И надо всем этим, как самая древняя богиня младенческой эпохи
человечества, царит колдовская, загадочная луна.
В этом странном мире, созданном поэтом, оживают даже рас¬
тения и плоды. Рядом с одухотворенными животными, такое же
одухотворенное, как и они, «спит растение Картошка». В стихот¬
ворении «Лодейников» на глазах героя растительный мир оживает
и живет полуживотной, получеловеческой жизнью:
Одни, вытягиваясь жирною трубой
и распустив листы, других собою мяли,
и напряженные их сочлененья выделяли

170
С. МАЛАХОВ
густую слизь. Другие лезли в щель
между чужих листов. А третьи, как в постель,
ложились на соседа и тянули
его назад, чтоб выбился из сил...
В другом стихотворении — «Венчание плодами» — это оду¬
хотворение растительного мира еще более подчеркнуто. Растения
и плоды наделяются там настоящим человеческим рассудком.
Н. Заболоцкому нельзя отказать в даровании. Приведенные
выше отрывки демонстрируют чувственно-плотскую осязаемость
изображаемого им мира.
В поэме «Торжество земледелия» есть показательное в этом
отношении изображение матери с детьми:
Велика ее фигура.
Два младенца грудь сосут.
Одного под зад ладонью
держит крепко, а другой,
наполняя воздух вонью
на груди лежит дугой.
Но и в этом изображении художник развивает свой идеал жи¬
вотно-непосредственного существования человека, сливающегося
с природой.
Заболоцкий может сослаться на то, что приведенный отры¬
вок из «Торжества земледелия» представляет речь «Предков»,
с моралью которых будто бы борется автор устами своего героя —
«Солдата». Он может и по поводу процитированных выше строк
из «Знаков Зодиака» сослаться на другие места, где эти фанта¬
стические образы якобы разоблачаются как образы иллюзорные:
«Уродцы эти — только вымысел и бред». Но беда художника в том,
что именно эти будто бы отрицаемые им фантасмагории выпячены
в его поэзии на первый план, оттесняют из нее реальную действи¬
тельность. Не случайно «Знаки Зодиака» кончаются все той же
космогонической картиной мира, которой предшествует вскры¬
вающее ее смысл авторское обращение к своему «рассудку»:
Разум, бедный мой воитель,
ты заснул бы до утра.
Что сомненья, что тревоги!

Реакционная утопия мелкобуржуазного романтизма
171
День прошел, и мы с тобой —
полузвери, полубоги —
засыпаем на пороге
новой жизни трудовой.
Что это, как не признание бессилия человеческого разума, этого
«бедного воителя» с миром призраков и фантазий, как не отказ
от разума и апология звериной мудрости человека, который, только
растворившись без остатка в природе («полузверь»), становится
почти равным ей: «полубогом».
Откуда же вырастает в сознании поэта такой идеал, такое от¬
ношение к действительности, и нет ли у него в этом отношении
литературных и социальных предшественников?
Не трудно обнаружить прямую преемственность поэзии Забо¬
лоцкого от русских кубо-футуристов, Велемира Хлебникова
в особенности.
Бунт этих представителей деклассированной мелкобуржуазной
интеллигенции против капитализма и культуры господствую¬
щих классов шел по линии анархической попытки освободиться
от власти общества вообще. Это был бунт индивидуалистический.
Мучительная раздвоенность мелкобуржуазной психики диктовала
идеал человека, освобожденного от этих противоречий. Так воз¬
никла эстетика примитивизма, построенная на отказе от всякой
психологической сложности, на выбрасывании всей предше¬
ствующей культуры,— эстетика, выдвинувшая в центр внимания
утопический, иллюзорный идеал в образе андреевского «голого
человека на голой земле»4, «естественного», биологического че¬
ловека, освобожденного из-под власти общества, чуждого всяких
общественных противоречий.
Именно таков был великолепный «Человек» Владимира Мая¬
ковского5,— громадная глыба, налитая стальными мускулами,
потрясающая мир раскатами своего голоса. Именно отсюда вы¬
растает тяготение В. Хлебникова к образам первобытного мира,
к образам людей, свободных от условностей капиталистического
общества. Примитивный биологизм этого идеального для кубо-фу¬
туристов образа наиболее откровенно выразил Д. Бурлюк в своем
стихотворении «Каждый молод»:
Будем кушать камни, травы,
Сладость, горечь и отравы,

172
С. МАЛАХОВ
Будем лопать пустоту,
Глубину и высоту,
Птиц, зверей, чудовищ, рыб,
Ветер, глины, соль и зыбь.
Каждый молод, молод, молод,
В животе чертовский голод,
Все, что встретим на пути,
Может в пищу нам идти.
Мечта об «освобожденном» человеке проходит и через футури¬
стическую прозу. Приведу конец новеллы Н. Бурлюка: «Артемида
без собак»6:
«Сегодня утром за чаем читаю в Биржевой газете: “Вчера позд¬
но вечером на Колтовской набережной была задержана женщина
совершенно нагая и, по-видимому, умалишенная. Несчастная
спустилась с набережной в воду, в том месте, где труба железо¬
прокатного завода спускает пары и горячую воду. Появление
женщины было замечено, ее накрыли дворницким тулупом и от¬
правили в больницу”.
“Нет,— то была не она. Артемида без собак. ...это невозможно...
хотя...”»
Замечательно, что в футуристических рисунках того же сбор¬
ника, откуда приведен отрывок («Дохлая луна», изд. 2-е, 1914 г.),
Артемиды7 и Антеи8 разгуливают, пользуясь условностью рисунка,
уже в самом незамаскированном виде, не снабженные для при¬
личия, как в прозе, дипломатическим знаком вопроса. Не менее
характерно, однако, и то, что все эти изображения обнаженного
человеческого тела сделаны не в стиле идеализированной античной
скульптуры, а примитивными приемами первобытного искусства.
Таков рисунок мужчины, помещенный рядом с процитированной
новеллой, таков рисунок женщины (стр. 74), буквально копирую¬
щий формы так наз<ываемой> «готентотской Венеры»9, с ее ги¬
пертрофически выпяченными половыми признаками (гигантские
груди, потрясающий торс и т. п.).
Характеру этих образов в поэтике футуристов соответствовало
и так называемое «освобождение слова», попытка создания языка,
свободного «от печальной необходимости выражать логическую
связь идей», языка, «полагающего критерий своей ценности
не в плоскости взаимоотношения бытия и сознания, а в области
автономного слова» (стр. 8).

Реакционная утопия мелкобуржуазного романтизма
173
Теория самоценного «самовитого» слова10 характерна, во-пер¬
вых, той самой фетишизацией слова, которая присуща перво¬
бытному человеку, и, во-вторых, стремлением футуристического
языка к имитации примитивнейших форм языкового мышления.
Отсюда имитация скифского говора у Велемира Хлебникова,
детского говора у Елены Гуро11 и, наконец, создание «заумного
языка» у Хлебникова и Алексея Крученых12. Эта языковая тен¬
денция выражала одновременно как стремление в примитивизме
мышления освободиться от противоречий, разъедающих созна¬
ние мелкого буржуа, так и невозможность такого освобождения.
Разорванное, противоречивое сознание деклассированного мелко¬
го буржуа находит свое отражение в самой форме примитивного
мышления, в алогизме его, в разорванности его представлений
о реальном мире.
Такая разорванность восприятия характерна и для Заболоцкого.
Мир предстоит в его стихах как бы разложенным на свои составные
части, как бы отраженным в кривом зеркале, смещающем взаи¬
мосвязанность его материальных частей и процессов:
Тут природа вся валялась
В страшно диком беспорядке:
Кой-где дерево шаталось,
Там реки струилась прядка
и т.д.13
Отсюда у Заболоцкого характерные для него оксюмороны, вроде
«нехороший, но красивый»; алогизмы прилагательных — «безу¬
мный (?! — С.М.) ручеек»; выделение в изображаемом предмете
несущественных для общей картины признаков — «идет медведь
продолговатый»; нарочитый антагонизм деталей — «на небе ти¬
хом» «с гиком» летает «безобразный журавель» и т. д. и т. п.
Мир как бы предстоит перед поэтом своими отдельными ча¬
стями, воспринимаемыми с подчеркнутой чувственной непо¬
средственностью. Мы привыкли думать, что сознание (конечно,
«истинное», как говорил Ленин) помогает нам объективно понять
действительность в ее существенных связях, противоречиях и про¬
цессах. Заболоцкий, однако, доказывает обратное, обнаруживая
философские основания своего творческого метода.
В стихотворении «Лодейников» герой, явно развивающий
основную идею самого поэта, говорит:

174
С. МАЛАХОВ
В душе моей сраженье
природы, зренья и науки.
Вокруг меня кричат собаки,
растет в суду огромный мак,—
я различаю только знаки
домов, растений и собак.
Я тщетно вспоминаю детство,
которое сулило мне в наследство
не мир живой, на тысячу ладов
поющий, прыгающий, думающий, ясный,—
но мир, испорченный сознанием отцов,
искусственный, немой и безобразный
и продолжающий день ото дня стареть.
О, если бы хоть раз на землю посмотреть.
Дальше следует приведенное выше зрелище одухотворенной
природы, раскрывающееся внезапно перед глазами героя в ма¬
стерски нарисованной поэтом битве растений.
В чем же философский смысл приведенного? Разрывая анта¬
гонистически сознание на чувственное восприятие и логическое
мышление, Заболоцкий провозглашает примат первого над по¬
следним в качестве единственного средства познания объектив¬
ной действительности. Эта мысль великолепно выражена поэтом
во фразе: «О, если бы хоть раз на землю посмотреть». Чувственное
восприятие противопоставляется логическому познанию, как ис¬
тинное познание номиналистическому («Я различаю только знаки
домов», «мир, испорченный сознанием отцов, искусственный»14).
Всякое мышление объявляется порочным, номиналистическим.
Логическому мышлению противопоставляется интуитивизм.
Заболоцкий даже не замечает, что его собственный метод, раз¬
лагающий познание на чувственную и логическую стороны, сам
является номиналистическим и что его интуитивизм способен
познать действительность не глубже, чем номинализм.
Основой творческого метода Заболоцкого является стремление
освободить человека от оков логического сознания, «портящего»
мир, превращающего его в систему логических «знаков». Отсюда
и биологизм и алогизм его стихотворного языка, идущие по пути,
проложенному, как было показано выше, кубо-футуристами.
Есть, однако, существенное отличие Заболоцкого от послед¬
них,— не по методу, а скорее по его результатам. Творческий ме¬
тод футуристов был типическим выражением мелкобуржуазного

Реакционная утопия мелкобуржуазного романтизма
175
протеста против строя, созданного эксплоататорскими классами.
«Естественный» человек футуристов был выражением их мечты
освободиться от калечащих, разъедающих их сознание противо¬
речий, порождаемых буржуазно-дворянским строем. И в этом
протесте против господствующего строя была объективно-про-
грессивная сторона их творчества, несмотря на ограниченность
ее анархическим характером этого протеста.
Что же получается у Заболоцкого?
Победивший социализм создал все условия для преодоления
пережитков прошлого в сознании человека. Формирование пси¬
хики нового человека никак, однако, не основывается на разрыве
логического и чувственного в процессе познания. Сознательность
социалистического человека есть самый существенный признак
его психологии, не только не лишающий его богатства чувствен¬
ных ощущений, но прямо и неизмеримо обогащающий их.
И тот самый подход к действительности, который в условиях
буржуазно-дворянского строя имел свою прогрессивную сторону,
теряет ее в советских условиях, становится реакционным, обер¬
тывается реакционным протестом бунтующего мелкого буржуа
против побеждающего социализма.
Именно такой объективный смысл имеет нашумевшая поэма
Н. Заболоцкого «Торжество земледелия».
Заболоцкий выступает в поэме якобы с революционных пози¬
ций. Здесь и раскулачивание, и коллективизация, и прославление
машин, и картина будущего благосостояния колхозного крестьян¬
ства. Даже философская концепция мира на первый взгляд иная,
чем в предшествующих произведениях. Героем поэмы является
«Солдат», носитель сознательного начала в деревне, борющийся
с анимистическими пережитками и суевериями в ее мышлении.
Несмотря на некоторые противоречия, вызванные необходимостью
примирить со стихийностью природы сознательную силу солдата,
натурфилософия поэта остается прежней. И она полностью выра¬
жена в ответе пастуха солдату, говорящему, что «Природа ничего
не понимает, И ей довериться нельзя».
Пастух, считающий природу «обителью», «лукаво помолчав»,
отвечает:
Некоторые движения коровы
Для меня ясней, чем ваши,
Вы ж с рожденья нездоровы,
Не понимаете простова даже.

176
С. МАЛАХОВ
Что приведенная фраза не обмолвка и не выражение отрицае¬
мой автором установки, а выражение его собственной натурфи¬
лософии,— доказывает вся поэма, образы которой пронизаны
и движутся этой идеей.
И человек и животные в поэме только тогда достигают полного
расцвета, когда они подымаются до взаимного понимания друг
друга, до общего слияния с «душой природы». Большее число
глав в поэме является настоящей апологетикой животного мира,
подымаемого Заболоцким до уровня человека, животного мира,
одухотворенного и поэтизируемого.
Животные в этих главах, выступая не условными заместителя¬
ми человека, как это бывает в баснях, а, сохраняя свои животные
качества и противоположность свою человеку, становятся по со¬
знательности рядом с ним.
Такова, например, лошадь, протестующая против отношения
к ней как к рабочей скотине:
Люди, вы напрасно думаете,
Что я мыслить не умею,
Если палкой меня дуете,
Нацепив шлею на шею.
Таков бык, утверждающий, что на нем «сознанья есть печать»,
и выступающий в качестве чуть ли не Чайльд-Гарольда15, с челом,
окутанным дымкой «мировой скорби»:
...На мне печаль как бы хомут.
На дно коровьего погоста,
Как видно, скоро повезут.
О, стон гробовый!
Вопль унылый!
Правда, животные в первых главах поэмы выступают еще
в «венце неполного сознания», только грезя о своем полном пре¬
ображении, предсказанном человеком, «зарытым в новгородский
ил» 16 (явный намек на Хлебникова, подтверждающий философ¬
скую зависимость от него Заболоцкого).
Здесь можно вернуться к человеческим образам поэмы, кото¬
рые Заболоцкий апологизирует или отрицает именно в свете их
отношения к его натур-философии. Так отрицает поэт кулака

Реакционная утопия мелкобуржуазного романтизма
177
не столько за его эксплоататорскую роль по отношению к людям,
сколько за его «Враждебность» природе, к которой «кулак был
слеп, как феодал».
Земля, нуждаясь в крепкой соли,
Кричит ему: «Кулак, доколе?»
Но чем земля ни угрожай — ...
Кулак загубит урожай.
Ему приятно истребленье...
Правда, кулак в поэме вытесняется людьми, за которыми сто¬
ит Днепр, «в бетон зашитый», людьми, которые ведут за собой
в деревню «чугунного вола» и «железного коня». Но дальше мы
увидим, какую роль играют в поэме машины и за что приветствует
их поэт.
Картина четвертая — «Битва с предками» — посвящена по¬
лемике солдата с «предками», символизирующими старые силы
деревни, косность ее, суеверия, стихийность и т. д. Предки рисуют
в качестве своего жизненного идеала биологизированный до пре¬
дела образ женщины, представляющей «природы лишь сосуд»,
предназначенный для продолжения человеческого рода.
Солдат — это «дитя рассудка» — отвечает предкам своей про¬
граммой:
Ночью лежа на кровати,
Вижу голую жену.
Вот она сидит без платья,
Поднимаясь в вышину.
Вся пропахла молоком...
Предки, разве правда в этом?
Нет, клянуся молотком,
Я желаю быть одетым.
На первый взгляд кажется, что мы имеем здесь преодоление
пантеистической философии и биологизма, характерных для
поэта. Но это кажется только на первый взгляд. Желание «быть
одетым» не снимает биологизма. И великолепный «Человек»
Маяковского был «демоном» «в желтых ботинках» 17. И ранне¬
му Маяковскому было скучно в раю, где «ни тебе чая, ни тебе
к чаю газет» 18. И Артемида Николая Бурлюка опускается зимой
в реку «в том месте, где труба железопрокатного завода спускает

178
С. МАЛАХОВ
пары в воду». И молодой Маяковский, увидевший в первый раз
электричество, воскликнул, по его собственному свидетельству:
«Природа — несовершенная вещь» 19. Футуристы, как известно,
считались даже урбанистами, прославляли технику современного
города, его индустрию. Но так как их отношение к технике было
чисто потребительским, а их примитивный человек служил лишь
символическим выражением протеста против власти капитали¬
стического «хозяина» над великолепными «вещами»,— то их
«урбанизм» и примитивизм великолепно уживались вместе как
два выражения единой сущности.
Мы видим, что и «сознательное» отношение Заболоцкого
к природе не идет дальше стремления «одеть» ее, несколько ее
усовершенствовать.
Какую же роль играют в этом отношении тракторы и другие
машины в деревне, по мысли Заболоцкого?
Вспомним страдальческие образы животных из первых глав
поэмы. Им мешает прийти к «полному сознанию» человек, этот
«страшный бог», превративший их в своих рабов. И вся роль ма¬
шины в деревне, по утверждению Заболоцкого, сводится к тому,
чтобы освободить рабочий скот, эти «живые машины», от их про¬
изводительных функций.
И когда «Конь», весьма поэтически выражая свою мысль,
говорит:
В часы полуночного бденья,
В дыму осенних вечеров,
Солдат, слыхал ли ты хрипенье
Твоих замученных волов? —
Солдат отвечает, показывая на приближающийся трактор:
Смотри-ка, кто там за горою
Ползет, гремя, на смену вам?
С появлением в деревне трактора художник прямо связывает
начало перерождения освобожденных от работы животных:
И вылез трактор, громыхая,
Прорезав мордою века.
И толпы немощных животных,

Реакционная утопия мелкобуржуазного романтизма
179
Упав во прахе и пыли,
Смотрели взором первородных
На обновленный лик земли.
А тракторист, приведший трактор, обобщая основную идею
поэмы, совершенно недвусмысленно формулирует:
Начинайся, новый век.
Здравствуй, конь и человек.
Именно здесь рисует Заболоцкий свою реакционную утопию
«социалистического», с позволения сказать, общества, картину,
справедливо возмутившую как критику, так и всю советскую
общественность.
Я не говорю уже о вредительской, объективно кулацкой идее
устранить рабочий скот из производства, заменив его полностью
машиной. Это — самое меньшее зло, которое приносит поэма
Заболоцкого. Гораздо важнее тот клеветнический, издевательский
по адресу социализма смысл, который приобретает нарисованная
художником картина грядущего общества.
Заболоцкий рисует в заключительных главах поэмы, отведен¬
ных, судя по названию, описанию «Торжества земледелия»,—
торжество животных, освободившихся от власти человека.
«Корова» здесь окружена такой лирикой, какой не всякий по¬
эт способен окружить образ своей возлюбленной. Она, «стыдливо
кутаясь в сорочку» и «сжимая руки на груди», «Стояла так, на все
готова, Дабы к сознанию идти».
Животные, с помощью человека спешно заканчивая свой ликбез
и рабфак, переходят прямо к научно-исследовательской работе:
Корова в формулах и лентах
Пекла пирог из элементов,
И перед нею в банке рос
Большой химический овес.
Фантазия Заболоцкого не знает предела. Он не останавливается
в своей «утопии» даже на животных. Так же как в «Лодейникове»
и «Венчании плодами», он подтягивает к сознательной жизни
и растительный мир, рисуя будущее общество как фантастическое
собрание,где

180
С. МАЛАХОВ
Конь с капустой и укропом
Беседы длинные ведет.
Не хватает только одухотворения неорганической природы,
чтобы у мира, создаваемого Заболоцким, окончательно «зашел
ум за разум». Впрочем, и на это есть намек в строке «огонь с ме¬
таллом говорил»,— строке, теряющей в художественной системе
Заболоцкого невинную функцию простой метафоры.
Какую же роль играют в этом мире люди?
Они теряют всякое отличие от других порождений природы,
сливаясь полностью с ними:
Один старик, сидя в овраге,
Объясняет философию собаке,
другой
...тихо составляет
Идею точных молотилок
И коровам объясняет,
Сердцем радостен и пылок.
В хлеву свободу пел осел,
Достигнув полного ума,
в довершение этой потрясающей идиллии; а люди, потерявшие
всякие преимущества даже перед ним, опускаются до уровня чис-
то-животного существования и
Спускаются на стогны мира
Отведать пищи лебедей.
И это вполне естественно в системе Заболоцкого, ибо при фак¬
тической невозможности поднять животный и растительный мир
до уровня человека более реальным будет опустить последнего
до уровня первых, которые, как проговаривается в одном месте
сам автор, вовсе не так умны даже в этом «идеальном» мире «бу¬
дущего», где
Мир животный с небесами
Тут примирен прекрасно-глупо.

Реакционная утопия мелкобуржуазного романтизма
181
У Велимира Хлебникова есть характернейшая для его твор¬
ческого метода новелла, которая называется «Мир с конца» 20.
Художник рисует в ней человеческую пару, проделывающую
обратный путь своего развития от двух старичков до младенцев,
важно сосущих в люльке свой собственный палец.
При всех маскирующих рассуждениях о торжестве и расцвете
человечества Заболоцкий возвращает его к тем временам его мла¬
денчества, когда оно еще сливалось с животным миром. Не слу¬
чайно в этом плане, что одна из глав поэмы носит характерное
название «Мир — Младенец». Раскрывает этот смысл совершенно
отчетливо последняя строфа названной главы:
И новый мир, рожденный в муке,
Перед задумчивой толпой
Твердил вдали то Аз, то Буки,
Качая детской головой.
Так раскрывает сам художник, что его идеал — не мир будуще¬
го, представляющий вершину в развитии человеческих знаний,
определяющих его власть над природой, а «мир с конца» учителя
Заболоцкого — Велемира Хлебникова,— мир, где человек теряет
власть над природой, опускаясь до ее низших, неодухотворен¬
ных форм.
Жалкая перспектива! Жалкий идеал!
Выше я показал, что подобный идеал рождается в сознании
мелкобуржуазного художника, стремящегося освободиться
от мучительных противоречий своей раздвоенной психики пу¬
тем отказа от всякого сознания, путем идеализации бездумного
биологического существования. Это, однако,— субъективное
содержание творческого метода Заболоцкого. Каков же его объ¬
ективный смысл?
Тов. Сталин говорил на XVII съезде партии21: «Буржуазные
писатели охотно изображают марксистский социализм, как старую
царскую казарму, где все подчинено “принципу” уравниловки.
Но марксисты не могут быть ответственными за невежество и ту¬
пость буржуазных писателей».
Тов. Сталин подчеркивает, что «такой, с позволения сказать,
социализм» — «не социализм, а карикатура на социализм».
Что же можно сказать о карикатуре на социализм, созданной
руками советского писателя? Карикатуре, где уравниловка

182
С. МАЛАХОВ
вырастает в кошмарный образ полузвериного существования
«социалистического» человечества!
Какой буржуа и белогвардеец откажется использовать такой
блестящий случай клеветнически выдать идеал Заболоцкого
за идеал коммунистического общества, разделяемый будто бы
самими коммунистами?
Так инфантильность Заболоцкого оборачивается юродствую¬
щей мудростью классового врага, наподобие того христианско¬
го «социализма», который проповедует кулацкий провокатор
в «Брусках» Ф. Панферова22, призывая при вступлении в колхоз
складывать в общую собственность имущество, жен и детей, «как
учил Христос ».
^5^

А. И. БЕЗЫМЕНСКИЙ
Из речи на Первом всесоюзном съезде
советских писателей (1934)
В стихах типа Клюева и Клычкова, имеющих некоторых по¬
следователей, мы видим сплошное противопоставление «единой»
деревни городу, воспевание косности и рутины при охаивании
всего городского — большевистского — словом, апологию «идио¬
тизма деревенской жизни».
Гораздо более опасна маска юродства, которую надевает враг.
Этот тип творчества представляет поэзия Заболоцкого, недооце¬
ненного как враг и в докладе т. Тихонова1.
Дело вовсе не в «буксовании жанра». Под видом «инфанти¬
лизма» и нарочитого юродства Заболоцкий издевается над нами,
и жанр вполне соответствует содержанию его стихов, их мыслям,
в то время как именно «царство эмоций» замаскировано.
Стихи П. Васильева2 в большинстве своем поднимают и красочно
живописуют образы кулаков, что особенно выделяется при явном
худосочии образов людей из нашего лагеря. Неубедительная ругань
по адресу кулака больше напоминает попрек. А сами образы сим¬
патичны из-за дикой силы, которой автор их наделяет.
И Заболоцкий, и Васильев не безнадежны. Перевоспитывающая
мощь социализма беспредельна. Но не говорить совершенно
о Заболоцком и ограничиться почтительным упоминанием и вос¬
хищением талантливостью и «нутром» Васильева невозможно.
Тем более это невозможно, что влияние Заболоцкого сказывает¬
ся на творчестве Смелякова3 и даже в некоторых стихах такого
замечательного и родного нам поэта, как Прокофьев. Не потому
я обязательно говорил бы о Смелякове, что боялся бы пропустить

184
А. И. БЕЗЫМЕНСКИЙ
одно имя в списке поэтов, а потому, что Смеляков представляет
серьезное поэтическое явление, выражая то поколение, которое
не знало гнета царизма. Он подвергается не только влиянию
богемно-хулиганского образа жизни, образцы которого даст
П. Васильев и которые так мощно заклеймены в замечательной
статье Горького «О литературных забавах» («от хулиганства
до фашизма расстояние короче воробьиного носа»)4, но и вредным
творческим влияниям.

Ан. TAPACEHKOB
Графоманское косноязычие
<фрагменты>
«Высокое косноязычие тебе даруется, поэт» *,— писал поэт
эстетского направления буржуазной поэзии Николай Гумилев.
Поэт и косноязычие — синонимы для буржуазной поэзии эпохи
исторического упадка класса. Язык живой повседневно и язык
поэзии — два разных языка. Энгельс в своей работе «Положение
рабочего класса в Англии» говорил о том, что язык, на котором
говорят рабочие, бесконечно далек от языка буржуазии. Еще резче
это различие сказывается, если сравнить разговорный язык рабоче¬
го и язык буржуазной поэзии. Такой разрыв — необходимость для
искусства империализма. Он помогает одурачиванию мелкобур¬
жуазных масс, он культивирует в слое читающей интеллигенции
представление об ее «избранности» и надземности.
Наши требования к языку художественной литературы за¬
мечательно выражены в последних, широко известных статьях
Горького, напоминать и цитировать которые уже нет надобности.
Но о сравнительно узкой области литературного языка — языке
поэтическом — говорить надо еще много и подробно. <...>
Все еще в некоторых литературных кругах считается хорошим
поэтическим тоном говорить туманно и непонятно. И если «старое»
поколение буржуазных поэтов — вроде Мандельштама — умеет
этот специфический поэтический «туман» преподносить в очень
утонченных и «приятных» формах и, обращаясь к поэтическому
югу Нахтигалю (т.е. соловью), просить дать ему судьбу Пилада2
«и вырвать ненужный ему более язык» (ибо «звук сузился; слова
кипят, бунтуют» 3),— то теперь уже косноязычие стало уделом
поэтов очень третьесортных. Таков, например, Михаил Троицкий4,

186
Ан. TAPACEHKOB
выпустивший в конце 1934 года книжку «Три поэмы». О нем и будет
идти речь в настоящей заметке.
Михаил Троицкий поэт — совсем не буржуазный. Он сто¬
ит, как водится, на платформе советской власти. Первая его
поэма «Поход в Индию» должна, по замыслу автора, в отри¬
цательном свете показывать старую царскую армию и ее пол¬
ковых попов, предпринимавших попытки завоевания Индии.
Вторая — «Чертов мост» посвящена разоблачению Суворова
(тема, правда, не жгуче актуальная, но не оставляющая сомне¬
ний в политической направленности творчества Троицкого).
Третья — «Поэма о машинисте» — героике красного машиниста
в эпоху гражданской, тем не менее мы со всею настойчивостью
утверждаем, что поэмы отразили в себе один из вреднейших
буржуазных предрассудков, еще распространенных среди части
наших поэтов. <...>
Почему поп в предыдущей поэме назван «толстеющим грус-
тителем»?
Нет, все это не прямая поэтическая беспомощность, а бес¬
помощность нарочитая, являющаяся своеобразным «поэтиче¬
ским» кокетством. Что это так — убеждают прямые подражания
Троицкого Заболоцкому, поэту, юродивая манерность которого
известна. Одна из героинь Троицкого прямо так и «идет на мел¬
ких ножках», а у каменного степного идола вдруг неожиданно
обнаруживается «добродушный живот». Или еще подражания
Троицкого Заболоцкому на этот раз проявляются не в характере
«потрясательного» эпитета, а в ритме строфы, оглупленном вос¬
приятии действительности:
Люди воют, людям тоже
В этот полдень тяжело...
Они щепотки пальцев сложат,
Кладут на лоб и на живот.
Две вторые строчки строфы — «совсем из другой оперы», не¬
жели первые две. Именно так и писал Заболоцкий еще шесть лет
тому назад:
Подходит к девке именитой
мужик роскошный, апельсинщик,
он держит тазик разноцветный,
в нем апельсины аккуратные лежат5.

Графоманское косноязычие
187
Разница только в том, что Заболоцкий упражнялся в своем
юродстве с некоторой долей своего скромного (и очень преуве¬
личенного некоторыми критиками, например Е.Ф. Усиевич6)
шутовского таланта, а Троицкий то же самое проделывает скучно
и бездарно. <...>
Не стоит писать (М. Троицкий), редактировать (Н. Браун)
и издавать (Издательство писателей в Ленинграде) такие поэмы.
Лучше уж их совсем не писать! Есть ведь много других профессий.
Болтливому же косноязычию не место в советской поэзии. С ним
надо бороться. Его надо добить.

Д. МИРСКИЙ
Стихи 1934 года
<фрагмент>
СТАТЬЯ II
<...> Центральная фигура молодой ленинградской поэзии —
Александр Прокофьев. Я должен со всей определенностью сказать,
что я до сих пор недооценивал Прокофьева. Моя оценка его как
«физкультурного» поэта («Литературная газета» от 5/II 1935 г.)
была основана на игнорировании его творческого пути как целого,
вследствие чего некоторые его последние стихи были восприняты
мной в неправильной перспективе. Неправильным было и сбли¬
жение Прокофьева с течением «врагов культуры и мысли», к ко¬
торому он ни в каком смысле не близок. Прокофьев, несомненно,
один из самых талантливых поэтов того призыва, который вошел
в литературу в начале реконструктивного периода. От большинства
ленинградских поэтов он отличается большой свежестью и жиз¬
ненностью своей поэзии. Это поэт с живыми связями в деревне,
но свободный от всего специфически крестьянского.
Поэзия Прокофьева складывается в большие тематические
и стилистические циклы. Первым таким циклом, давшим ему
видное место в нашей поэзия, был цикл боевых, ярко полити¬
ческих стихов о революции и гражданской войне, включающий
такие вещи, как «Мы», «Разговор по душам», «Слово о матросе
Железнякове» и замечательные (впервые перепечатанные в сбор¬
нике «Избранное», Ленгосиздат) «Два разговора с т. Быковым».
В 1932-<19>34 гг. Прокофьев создал чрезвычайно интерес¬
ный и оригинальный цикл, составивший (в том же сборнике)
отдел «Испания». Это стихи о советской деревне, выдержанные
в своеобразном юмористическом тоне, где элементы газетной
современности вправлены в общий стиль фольклорного лубка.

Стихи 1934 года
189
Эти стихи дали повод говорить о влиянии на Прокофьева поэти¬
ческой системы Заболоцкого. Влияние это несомненно. Столь же
несомненно, что влияние это чисто формальное, и что творческая
мотивировка тех же приемов у Прокофьева совершенно иная,
чем у Заболоцкого. У Заболоцкого Прокофьев воспринял прием
противоречия между словом и предметом, противоречия, которое,
резко смещая привычное восприятие предметов и привычные сло¬
весные ассоциации, дает резко новое восприятие. У Заболоцкого
в «Столбцах» прием этот служит обнажению и обостряющему
«остранению» мира удушающего мещанства (реакционность
«Столбцов» в том, что Заболоцкий представлял это мещанство
как доминирующий факт советской действительности накануне
реконструктивного периода; «Столбцы» перекликаются в этом
смысле с «Трансвааль» Федина и «Лирическим отступлением»
Асеева). У Прокофьева тот же прием служит, с одной стороны,
освежающему, дружественно-юмористическому изображению,
в результате которого действительность предстает в тонах веселой
буффонады. Но есть у Прокофьева в этом приеме и реалистический
момент, поскольку он отражает то действительное противоречие
между формой и содержанием, которое не может не сопровождать
первых шагов социализма в деревне. Во всяком случае весь цикл
проникнут большой бодростью. Особенно характерен конец сти¬
хотворения «Василий Орлов перед смертью своей»:
И вновь тишина. И, ее распоров,
Сказал: умираю,— Василий Орлов,—
Походкой железа, огня и воды
Земля достает до моей бороды.
Смерть встала на горло холодной ногой.
Ударила в спину железной клюкой;
Уже рассыпается кровь, что крупа...
Умру — схороните меня без попа.
Чтоб сделаны были по воле моей
Могила просторней и гроб посветлей.
Чтоб гроб до могилы несли на руках,
На трех полотенцах моих, в петухах!
Чтоб стал, как карета, мой гроб именной.
Чтоб музыка шла и гремела за мной.
Я думаю, ни один поэт никогда не писал таких бравурно-бодрых
стихов о смерти.

190
Д. МИРСКИй
Появившиеся за прошлый год в журналах и газетах и еще не со¬
бранные стихи Прокофьева принадлежат по большей части к циклу
о любви. Значительная часть этого цикла довольно бесцветна для
такого поэта, как Прокофьев, и представляется мне написан¬
ной не с полным напряжением творческой энергии. Но там, где
Прокофьев снова сближается с фольклором современной деревни,
он создает замечательные вещи. Такова, например, песня «Не бо¬
юсь, что даль затмилась» («Известия», 22 октября, 1934 г.):
Ну тогда я встану с мест
И прищурю левый глаз
И скажу, что я с невестой
Целовался много раз.
Что ж, скажу невесте, жалуй
Самой горькою судьбой.
Раз четыреста, пожалуй,
Целовались мы с тобой.
Творчество Прокофьева заставляет вновь поставить вопрос
о Заболоцком и его влиянии. Пример Прокофьева показывает, что
ничего губительного в этом влиянии нет. На глубокую упадочность
«Столбцов» советский поэт оказывается невосприимчив. <...>
Некоторые стихи в «Голосе» дали повод обвинить Шевцова1 в «за-
болоччине». Это обвинение совершенно вздорно. Направленность
стихов Шевцова не имеет ничего общего с упадочной направлен¬
ностью Заболоцкого. Шевцов здоровый молодой поэт больших
советских тем. Но исходя — подобно Прокофьеву — из некоторых
приемов Заболоцкого, Шевцов делал эксперименты над возмож¬
ностью изменения поэтической окраски слов, и использованием
«низких» слов в высоком контексте. Думать, что всякое введение
«низкого слова» в «высокий» контекст означает издевательство над
предметом, могут только поэтически неграмотные люди.

Е.Ф. УСИЕВИЧ
О вкусе и капризах вкуса
<фрагменты>
1934 г. не был богат яркими поэтическими произведениями. Это
определило собой некоторую неуверенность суждений критиков
о	поэтической продукции, вышедшей за это время. <...>
<...> общая статья о советской поэзии (а чем, как не общей
статьей о поэзии, может являться обзор на год) должна была, ко¬
нечно, вызвать к себе повышенный интерес. Такой интерес и вы¬
звала печатавшаяся в двух номерах «Лит<ературной> газеты»
статья Д. Мирского «Стихи 1934 г.» *.
В той части статьи, где говорится о творчестве ленинградских
поэтов, тов. Д. Мирский, например, категорически утверждает,
что влияние Н. Заболоцкого в поэзии не представляет ничего гу¬
бительного, что вопрос о Заболоцком и его влиянии должен быть
«вновь поставлен», т.е. пересмотрен.
До сих пор вопрос этот в советской критике разрешался таким
образом, что творческий метод Заболоцкого является методом,
враждебным методу социалистического реализма, противостоя¬
щим ему. Это доказывалось в ряде так или иначе аргументирован¬
ных статей. О вредности влияния Заболоцкого на ряд молодых,
талантливых и полностью советских поэтов, произведения кото¬
рых в результате этого влияния получали органически чуждую
им окраску, тоже писали и говорили неоднократно с фактами
и аргументами в руках.
Поставить вопрос о Заболоцком и его влияниях вновь — это
значит опровергнуть мнение о его методе как о враждебном со¬
циалистическому реализму и путем разбора творчества самого
Заболоцкого и испытывающих его влияние поэтов доказать по¬
лезность или же «нейтральность» метода.

192
Е.Ф. УСИЕВИЧ
Это никому не запрещается. Очень жаль только, что Д. Мирский
не развернул свою аргументацию по этому поводу и ограничился
недоказанным и довольно парадоксальным утверждением. В устах
Д. Мирского оно звучит особенно парадоксально, полностью под¬
тверждает догадку об отсутствии у него определенного критерия
художественности и определенного литературного вкуса. Ибо Н. За¬
болоцкий, и по всему характеру своей «антимещанской» идеологии,
и по всем своим творческим установкам и приемам, принадлежит
как раз к тому течению буржуазного «новаторства», беспощадную
борьбу с которым тов. Мирский начал с первых же своих литера¬
турно-критических выступлений в Советском союзе. Он допускал
в этой борьбе даже некоторые перегибы: стреляя по Джойсу и его
направлению, он явно недооценил такого ярко революционного пи¬
сателя, как Дос-Пассос. А сейчас вдруг такой резкий крен в сторону
Заболоцкого, общая идеология и творческие установки которого
привели к созданию такой прямо враждебной пролетариату вещи,
как «Торжество земледелия»!
Ознакомиться с основаниями, которые толкнули на это Д. Мир¬
ского, было бы, конечно, крайне любопытно. Но пока он этих
оснований не привел, иначе как непоследовательностью и про¬
извольностью критических оценок объяснить его «поворот к За¬
болоцкому» невозможно. <...>

Н. СТЕПАНОВ
Новые стихи Н. Заболоцкого
«Литературный современник», № 3
I
Новые стихи Н. Заболоцкого, в первую очередь «Север» и «Го-
рийская симфония», весьма значительное событие в нашей поэзии,
далеко не избалованной за последнее время появлением стихов,
вызывающих широкое внимание. В то же время последние про¬
изведения Н. Заболоцкого представляют решительный перелом
в его творчестве, начало нового этапа, знаменующего выход поэта
на широкую дорогу современной советской тематики и реалисти¬
ческих принципов поэтического мастерства.
Путь, пройденный Н. Заболоцким от первой книжки его стихов
«Столбцы» (1929 г.) и поэмы «Торжество земледелия» (1932 г.),
вызвавшей в свое время резко отрицательные отзывы критики,
свидетельствует о большом идейном и художественном росте
поэта, о большой внутренней работе, проделанной им за эти го¬
ды. Для уяснения этого роста, для правильной перспективы при
оценке новых стихов Заболоцкого нельзя, однако, забывать и о его
старых вещах.
В «Столбцах» Н. Заболоцкий показывал отвратительный облик
мещанина, его гнусный мышиный мирок, страшное и отвратительное
лицо собственника. Однако этот мещанский мирок приобретал в гла¬
зах поэта непомерно преувеличенные размеры, терял свои реальные
очертания, превращался в отвратительную фантасмагорию:
О, мир, свернись одним кварталом,
одной разбитой мостовой,
одним проплеванным амбаром,

194
Н. СТЕПАНОВ
одной мышиною дырой,
но будь к оружию готов!
Целует девку — Иванов!1
Это восприятие действительности свидетельствовало о растерян¬
ности поэта, об испуге его перед пережитками и осколками старого
мира, которые он видел как бы под увеличительным стеклом. Даже
проклиная этот собственнический мещанский мир, Н. Заболоцкий
не в силах был отрешиться от всей растерянности перед ним, трезво
и правильно увидеть действительное соотношение сил. И хотя он
понимает, что, кроме «мышиной дыры» мещанина, есть «полчище
заводов», что над «становьями народов» установлен новый «труда
и творчества закон»2, обрекающий на окончательное уничтожение
мир собственнического свинства, однако в «Столбцах» этот новый
мир «труда и творчества» является лишь отдаленной и абстрактной
антитезой по сравнению с осязательно-натуралистически изобра¬
женным миром мещанства.
В «Торжестве земледелия» Н. Заболоцкий пытался поставить
одну из грандиознейших тем нашей эпохи — тему коллективи¬
зации деревни. Но субъективно-идеалистическое представление
действительности, ошибочность художественного метода, услов¬
ное, искаженное изображение классовой борьбы в деревне привели
к тому, что, независимо от намерений автора, поэма его звучала
как враждебный пасквиль на коллективизацию.
Н. Заболоцкий нашел в себе мужество признать ошибочность
своего прошлого пути, ошибочность своих прежних творческих
установок, в особенности явственно сказавшихся в «Торжестве
земледелия». В своей речи на дискуссии ленинградских писате¬
лей, обсуждавших статьи ЦО «Правды» о формализме, говоря
о «Торжестве земледелия», Н. Заболоцкий признал ошибочность
поэмы3, заключавшуюся, по его мнению, в соединении в ней
реалистических и утопических элементов. «Замысел поэмы был
неблагополучен в том отношении, что он соединял воедино реали¬
стические и утопические элементы. Получилось так, что утопи¬
ческий элемент нарушил в моей поэме все реальные пропорции,
благодаря чему, в частности, было до некоторой степени смазано
отображение классовой борьбы. Недооценка реалистической прав¬
ды искусства привела к идилличности, пасторальности поэмы, что
шло вразрез с действительностью». С этим искажением, идеали¬
стическим отображением действительности тесно связана была

Новые стихи Н. Заболоцкого
195
и самая поэтическая манера Н. Заболоцкого. Его «инфантилизм»,
подчеркнуто-ироническая «сниженность» образа, сочетание нату¬
ралистических и условно-гротескных деталей, алогизм смысловых
переходов и т. п. Мир предстоял перед ним как бы отраженным
в вогнутом зеркале, в карикатурной диспропорции, искажающей
реальную действительность.
Пересмотрев свои прежние позиции, Н. Заболоцкий осознал,
что единственная правильная дорога — это дорога социалисти¬
ческого реализма, правдивости и простоты искусства, делающих
его близким и нужным народу. Формалистическое эксперимента¬
торство ведет не только к идеологическим срывам, но и приводит
поэзию к творческому тупику, обедняя ее творческие возможно¬
сти. Поэтому следует всемерно приветствовать тот вывод, к кото¬
рому пришел после всех своих блужданий Н. Заболоцкий, вывод
подлинного советского художника, стремящегося к созданию
большого народного искусства: «Что такое борьба с формализмом?
Это борьба за такой тип искусства, который, будучи совершенным
по своему техническому уровню, отвечает идее широких масс,
доступен им, близок и дорог».
Эти слова Н. Заболоцкого не остались простой декларацией.
Такие стихотворения его, как «Памяти Кирова», написанное
в дни народного горя, «Север», посвященное героям нашей со¬
циалистической родины, «Горийская симфония»,— показали,
что путь, на который вступил Н. Заболоцкий, путь плодотворный,
углубляющий и обогащающий его творчество.
Творческий рост Н. Заболоцкого является убедительнейшим
примером того, насколько плодотворен для поэта выход из субъ¬
ективного мира, выход к большим темам нашей действительности,
к реалистическому, правдивому изображению ее.
2
Стихи Н. Заболоцкого, помещенные в этом номере «Лите¬
ратурного современника», относятся к разному времени и пред¬
ставляют различные стороны его творчества. Однако наибольший
интерес с точки зрения дальнейшего развития его творчества
представляют стихи последних двух-трех лет.
Стихи о природе и стихи, посвященные современности, при
всей своей родственности, при всей близости своих творческих
принципов дают представление о двух различных тенденциях

196
Н. СТЕПАНОВ
творчества Н. Заболоцкого. Но в то же время стихи о природе на¬
столько тесно, настолько органично связаны с «Севером» и «Го-
рийской симфонией», что вне их создание этих последних вещей
было бы невозможно. От стихов о природе, от того пантеистиче¬
ского приятия мира, которое с такой полнотой в них выражено,
возможен оказался для Заболоцкого переход к современной те¬
матике, к сочетанию социально насыщенных образов с глубоким
и полнокровным проникновением в природу.
Тема природы — основная тема стихов Заболоцкого после
«Столбцов». Стихи о природе волнуют глубокой лиричностью,
глубиной замысла, пластической наглядностью и силой своих
образов.
Природа прежде всего для него явилась выходом, средством
освобождения от мира, «испорченного сознанием отцов», от того
«мышиного мирка», который поэт с такой ненавистью заклеймил
в «Столбцах»:
Я тщетно вспоминаю детство,
которое сулило мне в наследство
не мир живой, на тысячу ладов
поющий, прыгающий, думающий, ясный,
но мир, испорченный сознанием отцов,
искусственный, немой и безобразный ...
(«Лодейников»)4.
Стихи о природе — это прежде всего лирические размышле¬
ния поэта, основной мыслью которых является «разъединение»
человека и природы:
И нестерпимая тоска разъединенья
пронзила сердце мне, и в этот миг
все, все услышал я — и трав вечерних пенье,
и речь воды, и камня мертвый крик.
(«Вчера, о смерти размышляя...»)
Пантеистический призыв к слиянию человека и природы,
призыв к преодолению «разъединения» с природой можно найти
и у Гете5, и у Тютчева6, и у немецких романтиков, воплощавших
в своих стихах положения идеалистической натурфилософии.
Но в восприятии природы в стихах Н. Заболоцкого хочется пре¬

Новые стихи Н. Заболоцкого
197
жде всего отметить оптимистическое утверждение бытия, их ис¬
ключительную конкретность, правдивость и лирическую теплоту.
В замечательном по своей простоте, внутренней правдивости сти¬
хотворении «Утренняя песня» Заболоцкий приходит к светлому
и радостному утверждению жизни, рождающемуся из ощущения
своей слитности с природой:
И все кругом запело, так что козлик
и тот пошел скакать вокруг забора,
и понял я в то золотое утро,
что смерти нет, и наша жизнь бессмертна.
Это утверждение бессмертия жизни отнюдь не мистично, чуждо
всякой поповщине. Ощущение своего органического единства с ма¬
териальным миром, понимание вечности материи лежит в основе
его. Природа для Заболоцкого не бессознательное проявление веч¬
ного разума, не дух, находящийся в процессе становления, какой
она являлась в идеалистической натурфилософии, а чувственно
данный, материальный мир. Однако иногда кажется, что поэт го¬
тов противопоставить какой-то внутренний, таинственный разум
природы разуму человека (см. стихотворение «Прогулка», 1929 г.).
Эта неотчетливость философической концепции Заболоцкого
свидетельствует о том, что связи его с идеалистической натур¬
философией еще не преодолены им до конца. Говоря об единстве
духа и материи, говоря о сродстве человека и природы, следует
помнить, что это положение лежит и в основе идеалистической
философии, разрешаясь в ней в признании приоритета «духовно¬
го» над материальным. Поэтому часто хочется, чтобы Заболоцкий
решительнее подчеркнул свое материалистическое восприятие
и понимание природы. Понимание природы и ее закономерностей
осуществляется лишь в процессе воздействия человека на приро¬
ду, ее изменения человеком, в свою очередь изменяющем и раз¬
вивающем разум человека, соответственно тому, как он научился
изменять природу. Это основное положение марксизма должно
определять и понимание природы поэтом.
В своей поэме «Птицы» Н. Заболоцкий уже приходит к пони¬
манию этого организующего воздействия на природу человека,
являющегося ее хозяином, а не рабом «таинственных», мистиче¬
ских сил, к утверждению которых приходила идеалистическая
философия:

198
Н. СТЕПАНОВ
Земля моя., мать моя, знаю
твой непреложный закон. Не насильник, а умный хозяин
скоро придет человек, и во имя всеобщего счастья
жизнь перестроит твою. Знаю это. С какою любовью
травы к травам прильнут! С каким щебетаньем и свистом
птицы птиц окружат! Какой неистленно прекрасной
станет Природа! И мысль, возвращенная сердцу,—
мысль человека каким торжеством загорится!
Природа не является, однако, для Заболоцкого только вечной гар¬
монией, мирной и безмятежной идиллией. В ней также идет борьба,
борьба за существование, скрытая за ее внешним «очарованием»:
Так вот она, гармония природы.
Так вот они, ночные голоса.
На безднах мук сияют наши воды,
на безднах горя высятся леса7.
Таким образом, и природа не представляет выхода из мира
борьбы, из мира, в котором сейчас идет смертельная схватка между
темными фашистскими силами капитализма и коммунизмом,
созидающим новое освобожденное человечество, построившим
на одной шестой этого мира цветущую страну социализма. Перед
Заболоцким стоял выбор: или уход в природу, наподобие «натур¬
философов», или выход к новой тематике, сочетание человека
и природы. Он пришел к последнему.
Новый человек, человек нового социалистического общества,
становится лицом к лицу с природой. Освобожденный от волчьего
закона существования в капиталистическом обществе, человек
стал ближе к природе и в то же время всю свою энергию отдает ее
преобразованию.
3
Стихи, посвященные памяти С.М. Кирова — «Север», «Го-
рийская симфония», знаменуют новый этап в творчестве Н. За¬
болоцкого. Дни народного горя о гибели лучшего из сынов народа,
дни ненависти и гнева к презренным и подлым убийцам оказали
могущественное воздействие на поэта. Он включается в тот вели¬
чайший процесс построения нового мира, который происходит

Новые стихи Н. Заболоцкого
199
вокруг него. Он видит величие и трудности борьбы за новое чело¬
вечество, за счастливую жизнь народов нашей социалистической
родины, возглавляемую величайшим гением человечества. «Север»
и «Горийская симфония» — замечательное и сконцентрированное
выражение этого нового понимания мира.
Изменение тематики, новое отношение к миру сказываются
и в той монументальной простоте, в той реалистической силе,
которые выделяют эти стихи Заболоцкого. В них и тема приро¬
ды, основная и давняя тема Заболоцкого, зазвучала по-новому.
Природа перестает казаться природой «вообще», тем далеким
от повседневной борьбы прекрасным, пантеистическим миром,
который дается в ряде стихов Заболоцкого,— она наделяется кон¬
кретными, реалистическими чертами. И в «Севере», ив «Горийской
симфонии» встает природа нашей необъятной родины в своем
величии и суровой красоте:
В воротах Азии, в объятьях лютой стужи,
где жены в шубах и в тулупах мужи,
несметные богатства затая,
лежит в сугробах родина моя.
(«Север»)
Выйдя к новой тематике, связанной с современной действитель¬
ностью, связанной с построением новой социалистической куль¬
туры, Заболоцкий придает своим стихам идейную насыщенность,
обретает твердую почву под ногами. «Север» написан о новых,
лучших людях нашей страны, о победе человека над природой:
О, люди Севера! О, вьюги Ванкарема!
О, мужеством рожденная поэма!
О, под людьми ломающийся лед!
О,	первый Ляпидевского полет!
Изменение природы человеком, торжество человеческого гения,
воли я разума, мужество и смелость наших летчиков — поистине
достойная тема для поэта, до сих пор, к сожалению, так недоста¬
точно и бледно отраженная в нашей поэзии.
Связь между природой и человеком, тема освобожденного че¬
ловечества, реалистическая и идейная насыщенность последних
стихов Заболоцкого наиболее полно выражены в его «Горийской

200
Н. СТЕПАНОВ
симфонии». В ней найден подлинный синтез, подлинный единый
ритм для передачи нашей действительности и природы. В этой
радостной, величественной симфонии сливаются голоса природы
и человека, чувствуется могучее дыхание эпоса, улавливается под¬
линный пульс нашей современности. Восторженный «гимн суще¬
ствованью» , рождающийся у поэта среди величественной природы,
является и гимном в честь «вождя народов мира» И. В. Сталина, ро¬
дина которого — Гори — становится для поэта «центром земли»:
Взойди на холм, прислушайся к дыханью
камней и трав, и, сдерживая дрожь,
из сердца вырвавшийся гимн существованью,
счастливый, ты невольно запоешь.
Освобождаясь от абстрактного противопоставления человека
и природы, Заболоцкий приходит и к пониманию той великой
битвы, которая ведется сейчас за будущее человечество, битвы,
возглавляемой «вождем народов мира»:
О, двух времен могучий поединок.
О, крепость мертвая на каменной горе,
О, спор веков и битва в Октябре.
Пронзен весь мир с подножья до вершины,
Исчез племен косноязычный быт,
И план, начертанный рукою исполина,
Перед народами открыт.
Радостное утверждение жизни сливается с гимном ее строителю
исполину, открывающему эту новую жизнь всем народам мира.
Оптимистический пантеизм Заболоцкого приобретает здесь свое
реальное и социальное наполнение, свой смысл. Образ «вождя
народов», образ великого Сталина, придает целеустремленность
этим стихам, делает их близкими и понятными писателю.
Такова поучительная эволюция Заболоцкого, эволюция, вы¬
двигающая его в ряды активных борцов за счастье нашей социа¬
листической родины. Идеологический рост поэта содействовал
и художественной зрелости и совершенству его стихов. Точный
и яркий его язык, пластичность и конкретность образа, муже¬
ственный и монументальный ритм последних стихов Заболоцкого
знаменуют преодоление прежних формалистических экспери¬
ментов, отказ от искусственной затрудненности языка, выход его

Новые стихи Н. Заболоцкого
201
на путь реалистического, монументального искусства. «Север»
и «Горийская симфония» воспринимаются как монументальные,
эпические произведения, как фрагменты эпоса о современности.
Не случайно, что гигантский образ «вождя народов» до сих пор
ярче и полнее всего отображен был в песнях, слагаемых в самых
отдаленных уголках нашей родины, и в поэзии братских наро¬
дов, и органичнее связанной с народным творчеством. Именно
здесь можно найти монументальную простоту и эпический раз¬
мах, передающие величественный образ вождя народов. С ними
и перекликается «Горийская симфония» своей монументальной
простотой, своим эпическим размахом. Здесь, несомненно, ска¬
залось знакомство Н. Заболоцкого с поэтами братской Грузии,
над переводом которых он за последнее время много работал.
Их творчество (а Заболоцкий переводил и переводит Орбелиани8,
Пшавела9, Руставели10, из современников — Симона Чиковани11
и Тициана Табидзе12) гораздо органичнее и сильнее связано с на¬
родной поэзией, чем творчество современных русских поэтов.
Новые стихи Заболоцкого подкупают своею самобытностью,
своей правдивостью, своим эпическим размахом, далеко не часто
встречающимися у наших поэтов, слишком часто спокойно-равно-
душных или аффектированно-риторичных. Литературщина,
внешняя нарядность, театрализованная поза сплошь и рядом еще
распространены в нашей поэзии, расхолаживают читателя, обре¬
кают ее на замкнутость в кругу одних и тех же тем, на ограничен¬
ность ее творческого диапазона. Подлинность, сила новых стихов
Заболоцкого не в автобиографизме их тематики, не в эффектив¬
ности словаря, не в эмоциональной приподнятости голоса. В этих
стихах вступает в свои права мысль, обобщенное и вместе с тем
глубоко внутренне пережитое отображение действительности, на¬
ходятся те простые и монументальные формы, которые открывают
Заболоцкому дорогу к созданию вещей о нашей великой эпохе.
Приход к новой тематике, к ясному осознанию современности
ознаменован и изменением творческого метода Заболоцкого. Он
отходит от формалистического подхода к слову, отказывается
от той иронической двупланности и инфантильности, которые
были в «Столбцах» и «Торжестве земледелия». Новые стихи
Заболоцкого — реалистичны. Слово в них точно соотносится
с мыслью, стих стремится к той ясной и весомой «благородной
простоте», к которой призывал поэтов в свое время Пушкин.
Те немотивированные, алогические метафоры, та иллюзорность

202
Н. СТЕПАНОВ
образов, которые встречались в прежних стихах Заболоцкого,
сменяются простым и ясным замыслом вещи, глубиной мысли,
дисциплинирующей стих, подчиняющей его словесную систему
этой смысловой магистрали. Язык стихов Заболоцкого точностью
и силой слова, выразительностью образов выделяется на фоне того
небрежного и безвкусного обращения со словом, которое, к сожа¬
лению, свидетельствует о недостаточном внимании наших поэтов
к языку своих стихов. Эстрадное, формалистическое жонглиро¬
вание словом у Кирсанова13, вялый безвкусный язык Уткиных
и Жаровых, нарочитая бессвязность Пастернака, окрошка из тех¬
нических терминов и арго у Сельвинского заставляют с особенным
вниманием отнестись к языку новых стихов Заболоцкого.
В то же время стихи Заболоцкого далеки от сглаженного, вы¬
холощенного языка, от той псевдо-«простоты», которая часто вы¬
дается за подлинную простоту, как, например, у Безыменского14.
Смелость сила языка и образа, обобщенность и смысловая емкость
каждого слова — основной «секрет» поэтического мастерства
Заболоцкого. «Горийская симфония» и «Север» позволяют гово¬
рить об обращении поэта к лучшим заветам классической поэзии,
к таким животворящим ее источникам, как народное творчество
и Пушкин. В то же время Заболоцкий далек от какой бы то ни было
стилизации и литературщины. Ясность и значительность мысли,
точная выверенность каждого слова перекликаются у него с благо¬
родной простотой пушкинского стиха. Потому-то так классически,
так уверенно, просто и весомо звучат такие стихи, как:
Как широка, как сладостна долина,
теченье рек как чисто и легко,
как цепи гор, слагаясь воедино,
преображенные, сияют далеко.
Здесь центр земли. Живой язык природы
здесь учит нас основам языка,
и своды слов стоят, как башен своды,
и мысль течет, как горная река15.
Поразительны точность и наглядная пластическая сила образа,
его насыщенность и реалистическая предметность:
Круглоголовый как биллиардный шар —
то морж появится и дышит торопливо,—
пуская вверх продолговатый пар;

Новые стихи Н. Заболоцкого
203
то, потрясая мантией косматой,
пройдет медведь как демон волосатый
в своем доисторическом меху...16
Классическая чеканка стиха, пластичность образа, точность
и смысловая весомость слова являются линией наибольшего сопро¬
тивления в поэзии. Труднее всего найти именно простой и точный
образ, наиболее адекватно передающий предмет, наиболее кон¬
кретно и полно выражающий мысль. Осязательная конкретность
и точность образа, глубокое интимно-лирическое его переживание
заключено, например, в таком полном пантеистической теплоты
и зрительной картинности образе Заболоцкого, как
И персики, как нежная заря,
мерцают из раскинутых корзинок...17
«Точность выражения» наряду с «верностью» ума и чувства,
наряду с «ясностью и стройностью», которые отстаивал Пушкин,—
возможны лишь при реалистическом отношении к слову, лишь при
бережном отношении к языку, при отказе от внешней эффектности
в нарядности стиля.
Эта пластичность образа и точность языка перекликаются
с принципами классической античной поэзии. Далеко не случай¬
но, что в своей поэме «Птицы» Заболоцкий воскрешает не только
гекзаметр, но и ту точную детализацию образа, ту словесную яс¬
ность, которыми отличается античная поэзия:
Птицы, пустынники воздуха, жители неба.
Певчие славки, дрозды, соловьи, коноплянки.
Флейточки бросьте свои, полно свистать вам да щелкать.
Также и ты, дятел, оставь деревянный органчик.
Старый ты органист, твои мне известны проказы,
как о сухие сучки барабанишь ты клювом,—
гулко дрожит инструмент, дребезжащие звуки
Арр и Эрр по окрестностям ветер разносит.
Стихи Заболоцкого сильны зоркостью поэтического зрения,
благодаря чему изображаемые им образы приобретают осязатель¬
ность и наглядность. С какой любовью, с какой удивительной
точностью рисуется им каждая деталь стихотворения, каждый
отдельный, казалось бы, второстепенный, образ:

204
Н. СТЕПАНОВ
Украсив дно большими бороздами,
ползут улитки, высунув рога.
Подводные кибиточки, повозки,
коробочки из перла и известки...18
Лишь подлинное ощущение природы, лишь пристальное вгля-
дывание в неё, наряду с выверенностью и точностью каждого слова,
могут дать столь простое и вместе с тем точное ее изображение.
Новый творческий этап Заболоцким только лишь начат. Это
начало говорит о больших возможностях, о широких перспективах
его творческого пути. Не будем замалчивать его ошибки, далеко
не все и в стихах Заболоцкого о природе может быть безоговорочно
принято, будучи связано с прежними натурфилософскими тенден¬
циями его поэзии. Но тот поворот к новой тематике, тот поворот
к реализму, который уже совершился, позволяет надеяться, что
правильно найденный путь окажется особенно плодотворным,
и советская поэзия обогатится рядом новых произведений боль¬
шого мастерства и значения.
Поэзия Заболоцкого тяготеет к эпическим формам, к большому
монументальному стилю. Можно думать, что это тяготение к эпо¬
су, фрагменты которого уже ощущаются в «Севере» и «Горийской
симфонии», приведет Заболоцкого к созданию монументальных
произведений. Широкий кругозор, большое эпическое дыхание осо¬
бенно нужны поэтам нашей социалистической родины. Подлинное
мастерство Заболоцкого, освобожденное от пут формалистической
искусственности и идейно возмужавшее, имеет все возможности
к дальнейшему росту. Глубокий интерес Заболоцкого к творчеству
Руставели, Важа Пшавела, к народной поэзии во многом должен
помочь ему в создании его новых вещей.
Мы ждем от «художника нашей великой эпохи» произведений,
достойных ее, передающих грандиозную социалистическую пере¬
стройку нашей страны. Поэзия до сих пор еще отстает от темпов
этой перестройки и не смогла еще с достаточной полнотой передать
тот могучий и радостный жизненный расцвет, который пережи¬
вает наша родина. Тем почетнее и ответственнее задача каждого
поэта, идущего по этому пути.

П. СИДОРЧУК
Амнистия старым ошибкам
За последнее время поэт Николай Заболоцкий написал несколько
стихотворений, свидетельствующих о его большом идейном и худо¬
жественном росте. Это «Север», «Горийская симфония» и др.
В прошлом Н. Заболоцкий имел тяжелые творческие срывы.
Его сборник стихов «Столбцы» (1929 г.) и поэма «Торжество
земледелия» (1932 г.) в свое время были встречены читателями
и критикой резко отрицательно. В них Заболоцкий предавал¬
ся формалистическим экспериментам, забывая о содержании,
о смысле и идейном направлении своей поэзии. «Торжество зем¬
леделия» оказалось пошлым пасквилем на социализм. Резкая
и справедливая критика, казалось, помогла Заболоцкому понять,
прочувствовать, продумать свои ошибки, начать перестройку свое¬
го творчества: свидетельство тому — последние стихи поэта.
В журнале «Литературный Современник» (№ 3) напечатаны эти
новые стихи Заболоцкого: «Начало зимы», «Север», «Горийская
симфония» 1. Но рядом с ними редакция журнала почему-то соч¬
ла возможным печатать стихи, относящиеся к 1929-1934 году,
стихи, повторяющие зады «Столбцов» и «Торжества земледе¬
лия». И вот опять «бык седые слезы точит, стоит пышный, чуть
жилой», птица опять «ради песенки старинной своим горлышком
трудится», опять —
У животных нет названия —
Кто им зваться повелел?
Равномерное страданье —
Их невидимый удел.

206
П. СИДОРЧУК
Читателю вновь предлагаются ребусы: «Вся природа улыбнулась
как высокая тюрьма» (?) и вновь делается «философский вывод» —
И смеется вся природа
Умирая каждый миг
(«Прогулка»),
К сожалению, ни поэт, ни редакция не хотят понять, что это
и есть та самая «мелкая философия на глубоких местах», над
которой так страстно издевался Маяковский2.
Эта же самая «философия» приводит Заболоцкого в странном
стихотворении «Лодейников в саду» (кстати, об этом Лодейникове,
кроме того, что он человек «с унылым носом», больше ничего не¬
известно) к злой карикатуре на природу, на общественную жизнь.
В этом стихотворении — «природа вековечная давильня», «обер¬
нувшаяся адом», в этом стихотворении какой-то Соколов «словно
бог, красоток целовал», в этом стихотворении нагроможден невооб¬
разимый сумбур, дикое сплетение самых несовместимых понятий.
Но сквозь всю эту нелепицу торчат ушки «юродивой философии»:
На безднах мук сияют наши воды,
На бездне горя высятся леса!
Трудно утверждать, какие здесь имеются в виду леса, которые
«высятся на безднах горя». Может быть, «тайный смысл» этих
строк заключается именно в их двусмысленности...
Незачем продолжать примеры. Ясно, что эти стихи ничего
общего не могут иметь с советской поэзией, что эти стихи не просто
далеки от «Горийской симфонии» того же автора, а враждебны ей
по всему своему духу.
Почему же Н. Заболоцкий, громко объявивший о своем «про¬
щании с прошлым», дает в печать свои старые, осужденные со¬
ветским читателем стихи, почему печатает их «Литературный
Современник»? Получается не «прощанье с прошлым», а амни¬
стирование прошлого на том основании, что, мол, поэт написал
несколько хороших стихов.

НЕ-ЛИТЕРАТОР
23 апреля^
<фрагмент>
<...> Недостаток чуткости и принципиальности в критике слу¬
жит удобным прикрытием для притаившихся врагов социалисти¬
ческой культуры. Здесь же находят себе почву безответственные
кретины, прикрывающие пошлость, фальшь и художественно¬
политические ошибки. Безоглядное расхваливание фальшивых
произведений, рекламная шумиха вокруг неудачных произведе¬
ний кинематографии — и тупое охаивание огромной творческой
работы художников, мужественно и настойчиво преодолевающих
старые ошибки (например, статья Сидорчука о Н. Заболоцком
в «Ленинградской правде» от 21 апреля2),— по-разному и в разных
местах еще продолжают жить традиции безыдейной, беспринцип¬
ной критики... <...>

<Без подписи>
Медвежья услуга
21 апреля в «Ленинградской Правде» была помещена статья
П. Сидорчука «Амнистия старым ошибкам» *, в которой подверга¬
лись критике несколько старых стихотворений поэта Н. Заболоц¬
кого. Эти стихи, написанные в 1929-<19>34 гг. в период серьез¬
ных творческих срывов и политических ошибок поэта, почему-то
напечатаны редакцией журнала «Литературный современник»
в № 3 за 1937 год рядом с новыми, хорошими стихами поэта («Го¬
рийская симфония», «Север»). В статье давалась положительная
оценка ряду новых стихов поэта и выражалось сожаление по поводу
того, что Н. Заболоцкий, который дал за последнее время ряд стихов,
«свидетельствующих о его большом идейном и художественном
росте», счел почему-то необходимым дать в печать «стихи, повто¬
ряющие зады “Столбцов” и “Торжестваземледелия”» («Прогулка»,
«Утренняя песня», «Лодейников в саду»).
Тем большее изумление вызывает вельможный окрик «Не-
литератора» из «Известий», который в своей статье «23 апреля»
(«Известия», № 972) походя, буквально в двух строках, характе¬
ризует статью П. Сидорчука как пример «тупого охаивания огром¬
ной творческой работы художников, мужественно и настойчиво
преодолевающих старые ошибки».
«Не-литератор», очевидно, не потрудился уяснить себе, что
в статье П. Сидорчука критиковались стихи, которые никак не мо¬
гут быть сочтены за доказательство «мужественной и настойчивой
перестройки». Он не заметил, что, воюя против «безответственных
кретинов, прикрывающих пошлость, фальшь и художественно-по¬
литические ошибки» в искусстве, сам выступает в роли защитника

Медвежья услуга
209
этой фальши, пошлости и художественно-политических ошибок
в стихах Заболоцкого. Ибо вряд ли можно, будучи добросовестным
критиком, заступаться на страницах советской газеты за такие,
например, стихи:
На безднах мук сияют наши воды,
На безднах горя высятся леса!
или
Бык седые слезы точит,
Стоит пышный, чуть живой...
или
Вся природа улыбнулась
Как высокая тюрьма...
Медвежью услугу оказывает «Не-литератор» Н. Заболоцкому,
нарочито избегая критики его плохих стихов и безудержно за¬
хваливая поэта.
^0.

Н. ИЗГОЕВ
Литературные заметки
<фрагмент>
«Известия» уже отметили недостойное выступление П. Си¬
дорчука на страницах «Ленинградской правды» 1 против поэта
Н. Заболоцкого *. Однако само это выступление и связанные с ним
события требуют детальной расшифровки.
Н. Заболоцкий за последнее время опубликовал, в частности
на страницах «Известий», стихотворения, которые отличаются глу¬
бокой, проникновенной вдумчивостью, подлинной интеллектуаль¬
ностью и высокой страстью, сочетаясь с монументальными формами
эпического стиха. «Горийская симфония», «Север», стихи о войне2
явились прекрасным доказательством и показательным примером
серьезной работы поэта над собой, над своим мироощущением.
Болезней у Заболоцкого немало. Но кто, как не он сам, лучше мно¬
гих критиков сумел и выявить эти болезни, и показать их корни?3
Заболоцкий не ограничивается декларациями: его идейно-твор¬
ческую перестройку можно изучать по стихам. Он не молчит, он
создает новые произведения, гораздо более высокие, полноценные,
совершенные, чем создавал раньше.
Почему же понадобилось П. Сидорчуку ударить поэта оглоблей
по ногам?
Дело в том, что в № 3 «Литературного современника» опубли¬
кован ряд стихотворений Заболоцкого. Поэт отобрал наиболее
характерные и приемлемые для него самого произведения, пока¬
зывающие его творческий путь. Здесь и стихи 1929 года, и стихи
1936 года. В них явственно ощущается основная тема поэта: он
*	См. статью Не-литератора «23 апреля» в «Известиях» от 23 апреля с. г.— Ред.

Литературные заметки
211
внимательно наблюдает природу и видит ее не только прекрасной
в своих внешних проявлениях, но и наполненной борьбою, живою,
полною противоречий:
и смеется вся природа,
умирая каждый миг.
В чудесном стихотворении «Утренняя песня», исполненном
ясности, глубокого душевного равновесия, жизнерадостности,
поэт рисует пробуждение утра и заключает:
И понял я в то золотое утро,
что смерти нет и наша жизнь бессмертна.
Основная тема Заболоцкого — борьба в природе, преодоление
смерти, утверждение жизни.
Лодейников склонился над листами,
и в этот миг привиделся ему
огромный червь, железными зубами
схвативший лист и прянувший во тьму.
Так вот она, гармония природы!
Так вот они, ночные голоса!
На безднах мук сияют наши воды,
на безднах горя высятся леса!
Лодейников прислушался. Над садом
шел смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
свои дела вершила без затей.
Жук ел траву, жука клевала птица,
хорек пил мозг из птичьей головы,
и страшно перекошенные лица
ночных существ смотрели из травы.
Природы вековечная давильня
соединяла смерть и бытие
в единый клуб. Но мысль была бессильна
соединить два таинства ее.
(«Лодейников в саду»).
Казалось бы, что порочного в этих стихах? Почему поэт не мо¬
жет наблюдать природу как естествоиспытатель или даже как

212
Н. ИЗГОЕВ
ребенок, впервые увидевший жука и червя. Почему поэт не имеет
права без мистического ужаса или без пастернаковской рафиниро¬
ванности и наигранной растерянности констатировать, что мысль
его бессильна соединить «два таинства» природы? П. Сидорчук,
козыряя именем Маяковского, видит в этом «мелкую философию
на глубоких местах»,— для него лично решены все проблемы че¬
ловеческого существования. Он не считает возможным утруждать
мысль над разгадкой тайн природы. Это — его личное дело, и неза¬
чем личную нелюбознательность П. Сидорчука делать достоянием
гласности и методом литературной критики. Нескромно и невы¬
годно для него. Но П. Сидорчук сам понимает несостоятельность
своих доводов и поэтому «копает» дальше. Он ищет политические
корни, «тайный смысл» в стихах Заболоцкого. И находит:
На безднах мук сияют наши воды,
на безднах горя высятся леса!
Вырвав из контекста эти две строки, П. Сидорчук пишет:
«Трудно утверждать, какие здесь имеются в виду леса, которые
“высятся на безднах горя”. Может быть, “тайный смысл” этих
строк заключается именно в их двусмысленности...»
И многозначительное многоточие, которым заключает Сидорчук
свою тираду, и самый метод, которым он хочет «поймать» Заболоц¬
кого,— свидригайловский метод,— отвратительны. Недостойно
советского журналиста так выступать, так критиковать поэта.
П. Сидорчук считает, что «Горийская симфония» — только при¬
крытие, пользуясь которым Заболоцкий, протаскивает враждеб¬
ные советской поэзии стихи. С тем же успехом можно сказать, что
П. Сидорчук, пользуясь страницами «Ленинградской правды», без
всяких ширм протаскивает никак и ничем не обоснованные анти¬
советские каламбуры, имеющие только один смысл. <...>4

<Без подписи>
По поводу «Литературных заметок»
Почувствовав беспочвенность своего кавалерийского наскока*,
«Не-л итератор» спешно обернулся Изгоевым. Во вчерашнем номе¬
ре «Известий» Н. Изгоев в «Литературных заметках» берет на себя
ТРУД раскрыть скобки Не-литератора, как известно, утверждавше¬
го, что критические замечания П. Сидорчука в «Ленинградской
Правде» о некоторых стихах Заболоцкого есть пример тупого
охаивания и беспринципности в критике.
Что и говорить, неблагодарная миссия!
Н. Изгоев утверждает, что поэт Заболоцкий «отобрал наибо¬
лее характерные и приемлемые для него самого произведения,
показывающие его творческий путь». С упорством, достойным
лучшего применения, отстаивает Изгоев это право поэта. А мы¬
то думали, что для Заболоцкого нынешнего, совершающего путь
серьезной творческой перестройки, никак не приемлемы такие
стихи, как, например, «Прогулка». Тем более, что сам поэт при¬
знавал наличие серьезных политических срывов и ошибок в своем
творчестве. Да и как не признать, если подходить к оценке своего
творческого пути критически, а не так, как подходят услужливые
адвокаты типа Изгоева?
Не пожалеем места и опубликуем стихотворение «Прогулка».
Предоставим читателю убедиться, что тов. Изгоев зовет поэта
на ложный путь.
*	См. вчерашний номер «Ленинградской Правды» — статью «Медвежья услуга»
(ответ на выступление «Не-литератора» в газете «Известия»).— Ред.

214
<Без подписи>
ПРОГУЛКА
У животных нет названья —
кто им зваться повелел?
Равномерное страданье —
их невидимый удел.
Бык, беседуя с природой,
удаляется в луга,
над прекрасными глазами
стоят белые рога.
Речка девочкой невзрачной
лежит тихо между трав,
то смеется, то рыдает,
ноги в землю закопав.
Что же плачет? Что тоскует?
Отчего она больна?
Вся природа улыбнулась,
как высокая тюрьма.
Каждый маленький цветочек
машет маленькой рукой.
Бык седые слезы точит,
стоит пышный, чуть живой.
И этакую бессмыслицу поднимает на щит Изгоев. Здесь Изгоев
узрел «глубокую, проникновенную, вдумчивую величавость,
подлинную интеллектуальность и высокую страсть». Можно ли
больше путать, чем путает Изгоев?
Не прикрыться Н. Изгоеву высокопарными и сомнительными рас¬
суждениями о том, что поэт может, видите ли, наблюдать природу,
как естествоиспытатель или даже как ребенок, впервые увидевший
жука и червя. Поэт все же, тов. Изгоев, не просто естествоиспытатель
и не ребенок, а инженер человеческих душ1. Тем более, что в отли¬
чие от переростков, резвящихся иногда на страницах «Известий»,
нормальный, здоровый ребенок, не говоря уже о честном советском
естествоиспытателе, не воспринимает природу, как «вековечную
давильню» (стихотворение «Лодейников в саду»).
Такое восприятие природы чуждо и враждебно нам, материали¬
стам, людям, верящим в силу творческого разума, покоряющим
природу, меняющим русла рек, поднимающим несметные богат¬
ства недр, преображающим весь облик земли.
Любопытно. В этой же статье, не потрудившись связать кон¬
цы с концами, Н. Изгоев гневно укоряет поэта Луговского за то,

По поводу «Литературных заметок»
215
что тот включил в однотомник свои старые заумные, фальши¬
вые стихи. Почему же то, что стыдно Луговскому, похвально
Заболоцкому? Неужели только потому, что Изгоеву нужно спасти
запутавшегося Не-литератора? А для этого, видно, все средства
хороши. Автор «Литературных заметок» не брезгает и прямым
вымыслом, приписывая П. Сидорчуку то, чего он не говорил.
«Сидорчук считает,— пишет Изгоев,— что “Горийская симфония”
только прикрытие, пользуясь которым Заболоцкий протаскивает
враждебные советской поэзии стихи». Не писал этого Сидорчук,
критикуя старые стихи Заболоцкого. Эти стихи не просто далеки
от «Горийской симфонии» того же автора, а враждебны ей по все¬
му своему духу. В этом нетрудно убедиться. «Горийская симфо¬
ния», «Север», другие стихи последнего периода свидетельствуют
об идейном и художественном росте поэта.
Как широка, как сладостна долина,
Теченье рек как чисто и легко,
Как цепи гор, слагаясь воедино,
Преображенные, сияют далеко!
Живой язык проснувшейся природы
Здесь учит нас основам языка,
И своды слов стоят, как башен своды,
И мысль течет, как горная река2.
Да, это иной, противоположный путь. И только на этом пути
поэта ждут творческие победы.
Лишь недобросовестность, развязность и привычка к пере¬
держкам в полемике могли продиктовать Изгоеву явно клеветни¬
ческое обвинение П. Сидорчука в том, что он «протаскивает никак
и ничем необоснованные антисоветские (!!!) каламбуры, имеющие
только один смысл». Эти каламбуры — плод воспаленного вооб¬
ражения ущемленного, незадачливого критика.
Товарищу Изгоеву давно пора уразуметь, что кадры, в том
числе и литературные кадры, воспитываются не огульным захва¬
ливанием и приторным славословием, и не огульным охаиванием,
а открытой и честной критикой.

Ал. ДЫМШИЦ
О двух Заболоцких
(В порядке обсуждения)
Новая книга стихов Н. Заболоцкого, его «Вторая книга» *, со-
держит всего 17 стихотворений. Они далеко неравноценны. Можно
даже сказать, что лишь меньшая их часть определяет достоинства
книги. И тем не менее «Вторая книга» Заболоцкого, именно бла¬
годаря наличию в ней четырех произведений — «Горийская сим¬
фония», «Прощание», «Север» и «Седов»,— заставляет говорить
о ней как о значительном явлении советской поэзии.
Когда читаешь эту книгу, то кажется, что ее писали два разных
поэта: «старый» и «новый» Заболоцкий.
Если проследить за датировкой стихотворений, собранных во «Вто¬
рой книге», то станет ясно, что приблизительно до 1932-<19>33 гг.
Н.	Заболоцкий находился еще под заметным влиянием тех антиреа-
листических тенденций, которые явственно сказались в его первой
книге стихов «Столбцы» (1929 г.) и в отрывках из поэмы «Торжество
земледелия». И только с 1934 г. начинается иной, принципиально
новый этап развития творчества Заболоцкого.
Заболоцкий начал свой путь поэта лет десять тому назад,
в 1926-<19>27 гг., и долгое время находился под воздействием
традиций буржуазно-декадентского искусства, глубоко враждеб¬
ного реалистическому стилю нашей поэзии. Натуралистический
гротеск, эстетско-формалистическое любование нарочито подо¬
бранными, гиперболизированными, уродливыми деталями быта
и подчеркнуто-огрубленный словарь его первой книги полностью
соответствовали тогдашнему поэтическому мировосприятию
Заболоцкого,— мировосприятию остро-индивидуалистическому,
субъективистскому, враждебному нам. «Столбцы» не случайно
были резко осуждены нашей общественностью.

О двух Заболоцких (В порядке обсуждения)
217
Уроки «Столбцов» не прошли даром для Заболоцкого. Поэма
«Торжество земледелия» — следующая его работа — не «выправи¬
ла» его пути. Нужно было полностью преодолеть идеалистические
принципы своего идейно-художественного восприятия, нужно
было полностью порвать со стилевыми традициями «Столбцов»,
а этого Заболоцкий не сделал.
Но теперь уже Заболоцкий не отказался от своей темы. Умный
и талантливый художник, он понял, что причина поражения ко¬
ренится отнюдь не в самой теме. Он стал искать новых принципов
ее разрешения. Он стал внимательно и глубоко вглядываться
в советскую действительность, стал поэтически воспринимать
величие наших дней, приблизился к народному творчеству. Он
искал упорно и долго, постепенно освобождаясь от прежних своих
воззрений, от связи прежней идеалистической «натурфилософии»,
и нашел, наконец, новые пути для своей поэзии в освоении под¬
линно народных идей и подлинно народных принципов художе¬
ственного мастерства.
Выдвигая и в поэме «Торжество земледелия», и в целом ряде
последующих стихотворений, частью вошедших в новый сборник
стихов, тему взаимоотношений человека и природы в условиях
социалистического общества, Заболоцкий долгое время был не сво¬
боден от реакционных идей идеалистической «натурфилософии»
и, в частности, был близок к тому восприятию, которое они полу¬
чили у Велемира Хлебникова в его теоретических высказываниях
и в его поэме «Ладомир».
В последовавших за «Торжеством земледелия» стихах Заболоц¬
кий стал на путь отказа от хлебниковско-идеалистического ис¬
толкования проблемы взаимоотношений человека и природы при
социализме, решительно порвал с политически реакционными
позициями своих прежних произведений, но следы влияния
идеалистической натурфилософии еще долго сказывались в его
творчестве. Они выражались не только в противопоставлении
законов в разума природы человеческим законам и разуму в та¬
ких стихотворениях, как «Лодейников в саду» («Литературный
современник» № 3 за 1937 г.; Заболоцкий правильно поступил,
не включив его в свою «Вторую книгу») или «Прогулка» (к со¬
жалению, открывающая эту книгу), но и в самом подходе поэта
к своей теме. Дело в том, что лирика природы у Заболоцкого чрез¬
мерно «философизирована». Речь идёт о том, что в ряде стихот¬
ворений, отнюдь не лучших, поэт подчиняет живое изображение

218
Ал. ДЫМШИЦ
природы абстрактной философской теме, что он исходит в своих
выводах не от жизни, а пытается навязать ей свои заранее наду¬
манные «философские законы». Именно таковы стихотворения
«Лодейников», «Лодейников в саду», «Прогулка».
И совершенно не случайно именно в этих стихотворениях,
продолжающих дурную, идеалистическую традицию раннего
творчества Заболоцкого, традицию восприятия мира через «фило¬
софские очки», заслоняющие живую жизнь людей и природы,
больше всего сказываются влияния натурализма и формализма.
Его «прекрасный Соколов» 2 с «задумчивой гитарой», который
«песни распевал» и «издевался над любою парой и, словно бог,
красоток целовал», уж слишком явственно напоминает гротеск¬
ные образы мещан из «Столбцов». Такие строки, как:
Природы вековечная давильня
соединяла смерть и бытие
в единый клуб. Но мысль была бессильна
соединить два таинства ее3,—
не только по содержанию, но и стилистически приближаются
к мотивам «Торжества земледелия».
Таким образом, стихи 1929-1933 гг. обнаруживают большую
зависимость поэта от его прошлого.
Но последние годы творчества Заболоцкого прошли под знаком
решительных перемен.
В новых стихах Заболоцкого нет более коснеющей в таинствах
«вековечной давильни»-природы, противопоставленной людям.
Есть люди и природа в прекрасном единстве, рожденном социа¬
листической эпохой; есть люди, мудро и героически, по-хозяйски
просто и мужественно переделывающие природу и подчиняющие
ее себе; есть великий обновленный мир счастья и радости, несущий
обновление природы, открывший людям все богатства и прелести
природы.
Восприятие природы неразрывно слито в этих лучших стихах
Заболоцкого с образом великой родины, ее гениального вождя, ее
замечательных героев. Высокое чувство гражданственности, по¬
литический пафос проникают новейшие стихотворения поэта.
В воротах Азии, в объятьях лютой стужи,
где жены в шубах и в тулупах мужи,

О двух Заболоцких (В порядке обсуждения)
219
несметны; богатства затая,
лежит в сугробах родина моя.
(«Север»)
И «Север» и «Седов» — стихотворения, тесно связанные един¬
ством темы и единством в ее раскрытии. Тема завоевания природы
героическими советскими летчиками находит свое прекрасное
разрешение.
И жить бы нам на свете без предела,
вгрызаясь в льды, меняя русла рек,—
отчизна воспитала нас и в тело
живую душу вдунула навек.
И мы пойдем в урочища любые,
и, если смерть застигнет у снегов,
лишь одного просил бы у судьбы я:
так умереть, как умирал Седов!
(«Седов»)
Круто изменились художественные принципы его творчества.
Ранее Заболоцкий не знал лирики, ибо лирические мотивы его
поэзии искажались манерным ироническим их «снижением».
Сейчас Заболоцкий впервые сумел лирически выразить чувства,
переживаемые нашим народом. Гневная ненависть трудящихся
к презренным убийцам лучшего из его сынов, к подлым врагам
народа, убившим С. М. Кирова, и острая печаль, вызванная его
смертью, превосходно запечатлелись в проникновенном сти¬
хотворении Заболоцкого «Прощание». Бурная радость, любовь
и гордость звучат в его стихах о севере.
Ранее Заболоцкий был типичным натуралистом, не знавшим
путей и перспектив большого эпического искусства. Сейчас он,
приблизившись к живым родникам народной поэзии, создает
произведения, близкие по духу тому величавому героическому
эпосу, который творят многонациональные народы нашей стра¬
ны, стремясь воплотить в монументальных поэтических формах
величие социалистической родины и ее вождей.
«Горийская симфония» Заболоцкого, бесспорно, займет по¬
четное место в советской поэзии. Это прекрасное стихотворение,
не подражающее внешним формам народного эпоса, а органически
близкое ему по духу, по-народному сочетает эпический монумен-
тализм образов с горячей страстностью чувств.

220
Ал.ДЫМШИЦ
Вот перед нами родина Сталина — великого, мудрейшего во¬
ждя, через образ которого открывается новый мир, где свободный
человек, гражданин своей счастливой родины, творит новую, со¬
циалистическую культуру, творчески обогащая природу и творче¬
ски обогащаясь ею, осуществляя гениальный «план, начертанный
рукою исполина»:
Как широка, как сладостна долина,
теченье рек как чисто и легко,
как цепи гор, слагаясь воедино,
преображенные сияют далеко!
Здесь центр земли. Живой язык природы
здесь учит нас основам языка,
и своды слов стоят, как башен своды,
и мысль течет, как горная река.
И мы садимся около костров,
вздымаем чашу дружеского пира,
в «Мравалжамиер» гремит в стране отцов —
заздравный гимн — вождю народов мира.
Между новыми стихами Заболоцкого и его прежней поэтической
работой огромная пропасть. Это всегда должен помнить сам поэт.
Это должны помнить и критики, ибо, утверждая обратное, они
оказывают медвежью услугу поэту. И совершенно ошибочно, напри¬
мер, Н. JI. Степанов полагает, что написанные в 1929-<19>33 гг.
Заболоцким «стихи о природе настолько тесно, настолько органич¬
но связаны с “Севером” и “Горийской симфонией”, что вне их соз¬
дание этих последних вещей было бы невозможно» (Литературный
современник, № З)4. Это мнение решительно неверно. Такие вещи,
как «Север» и «Горийская симфония», написаны вопреки тради¬
циям «Столбцов» и «Торжества земледелия», отзвуки которых
явственно давали себя знать в стихах 1929-<19>33 гг. Они на¬
писаны «другим», «новым» Заболоцким.

Ан. ТАРАСЕНКОВ
На поэтическом фронте
<фрагмент>
Недостаточно еще удачными представляются мне попытки
Заболоцкого перейти от своей прежней, нарочито инфантильной
манеры и пустяковых тем, характерных для «Столбцов»,— к боль¬
шим поэтическим темам современности и заговорить новым язы¬
ком. Холодная торжественность, искусственная старомодность,
одописность сковывает ряд талантливых вещей Заболоцкого,—
«Север», «Седов», «Горийская симфония». Все еще не может
Заболоцкий отказаться от своей странной «натурфилософии»,
от нарочитого оригинальничанья. Ему предстоит еще большой
и сложный путь поэтического перевооружения. <...>
Советская поэзия насчитывает немало побед и достижений.
Есть все основания полагать, что ее дальнейшее развитие, идущее
в общем русле движения советской культуры, советского искусства,
принесет свои богатые и полноценные плоды. Залог этого — мудрое
и неустанное сталинское руководство нашей литературы со стороны
коммунистической партии, которая, критикуя, выправляет прома¬
хи и ошибки, борясь с групповщиной, разоблачая и выкорчевывая
из литературы всевозможную агентуру врага, ведет наше искусство
за собой, включая его в великое дело борьбы за коммунизм.

Ан. ТАРАСЕНКОВ
Новые стихи Н. Заболоцкого
<фрагмент>
У поэзии Н. Заболоцкого есть преданные друзья. Ленинградский
критик Н. Степанов, например, утверждал недавно, что стихи
Заболоцкого о природе «волнуют глубокой лиричностью, глуби¬
ной замысла, пластической наглядностью и силой своих образов»!
Он находил у Заболоцкого пантеизм, сравнивая его с пантеизмом
Гете и Тютчева, отдавая предпочтение пантеизму Заболоцкого.
Степанов утверждал даже, что Заболоцкий воскрешает «ту точную
детализацию образа, ту словесную ясность, которыми отличается
античная поэзия» (см. журнал «Литературный Современник»,
№ 5, 1937 г.)1. Крайне похвальная статья о второй книге стихов
Заболоцкого была недавно — в порядке обсуждения — помещена
и на страницах «Литературной газеты» (15/XII — <19>37 г.)
за подписью А. Дымшица2. На мой взгляд, статьи Н. Степанова
и А. Дымшица — неверные статьи. С поэзией Заболоцкого дружить
трудно. Не думаю, чтобы с ней был дружен читатель.
Несколько лет тому назад я резко выступал в печати против
поэмы «Торжество земледелия» и книги стихов «Столбцы»3.
Я считаю это свое выступление правильным и не хочу возвращать¬
ся к оценке произведений Н Заболоцкого, декларативный отход
от которых объявил сам поэт. Сравнительно недавно вышла вторая
книга стихов Заболоцкого4. О ней и речь. В ней есть старые стихи,
помеченные 1929 годом. В ней есть вещи последних лет. В одном
из стихотворений 1936 года Заболоцкий пишет:
Но жизнь моя печальней во сто крат,
когда болеет разум одинокий,

Новые стихи Н. Заболоцкого
223
и вымыслы, как чудища, сидят,
поднявши морды над гнилой осокой.
И в обмороке бледная душа,
и, как улитки, движутся сомненья,
и на песках, колеблясь и дрожа,
встают, как уголь, черные растенья5.
Это, конечно, написано о самом себе, о периоде книги «Столбцы»
с ее уродливой бредовой фантастикой. Приятно сознавать, что
Заболоцкий отказался от нее,— от всех этих «продолговатых мед¬
ведей» 6, от жизни, которая летала над спящими героями в образе
страшного «корыта»7, от собачек с «грибными ножками» 8. Но что же
нашел он взамен? Вторая книга стихов отвечает на этот вопрос.
Прежде всего природа,— звери, цветы, птицы, луга, леса.
Их в книге Заболоцкого немало. Их поэт как будто любит, вос¬
певает. Очевидно, это-то и назвал Н. Степанов пантеизмом, под¬
разумевая под этим термином органическую связь между природой
и человеком. Но, к сожалению, именно органичности, естествен¬
ности, простоты в отношениях между Заболоцким и природой нет.
Его природа крайне своеобразна и причудлива.
Бык гуляет аккуратный,
чуть качая животом...9
Бык, беседуя с природой,
удаляется в луга,
над прекрасными глазами
стоят белые рога...10
Во всем этом чувствуется наигрыш, нарочитость. Чем более
вы вчитываетесь в стихи Заболоцкого, тем более неприятно вас
поражает это упорное стремление поэта придать человеческие
черты зверям, птицам, травам, деревьям:
Каждый маленький цветочек
машет маленькой рукой...11
...деревья, звери, птицы,
большие, сильные, мохнатые, живые,
сошлись в кружок и на больших гитарах,
на дудочках, на скрипках, на волынках
вдруг заиграли утреннюю песню12.

224
Ан. TAPACEHKOB
Вот Заболоцкий начинает мечтать и фантазировать и от вос¬
поминаний о прошлом, когда «землей невежественно правил
животному подобный человек»13,— переходит к картинам сказоч¬
ного будущего. И снова в этой мечтательной утопии перед нами
одухотворенные животные,—
...встает пред ними рай — страна средь облаков,
страна, среди светил висящая, где звери
с большими лицами блаженных чудаков
гуляют, учатся и молятся химере и разговаривают...14
Дальше появляется уже совсем странная для стихов советского
поэта деталь — «сквозь яблоко лицо большого бога глядит на нас
и светом обдает»15.
Заболоцкий и его друзья-критики могут, конечно, возразить,
что это «бог» — сказочный, не настоящий, что это «бог» — как
олицетворение природы. Может быть, они сошлются даже на фило¬
софию Спинозы16, в системе которого, как известно, под скорлупой
религиозной терминологии таилось революционное, материалисти¬
ческое содержание. Думается, что подобные доводы, если бы они
возникли, были бы недобросовестны. С материализмом эти стихи
Заболоцкого ничего общего не имеют, ибо взаимоотношения приро¬
ды и человека взяты в них совершенно отвлеченно, чисто эстетски.
Какой-то неприятный привкус вымученности лежит на всех этих
стихах Заболоцкого, стихах несомненно талантливых и формально
ярких, но поражающих своей ходульностью, своим внутренним
холодом, своей — нет-нет да и проскальзывающей кривогубой
иронией. Ибо трудно поверить, чтобы всерьез мог Заболоцкий, об¬
ращаясь к плодам, называть их «печками, дающими глазам моим
тепло» 17. Ибо нельзя не усомниться в серьезности поэта, когда он
дает такую характеристику ученому садоводу:
Он был Адам и первый садовод,
бананов друг и кактусов оплот18.
В этих строчках — снова интонация разговора о растениях, как
об одухотворенных существах, но интонация уже явно комическая.
Впечатление такое, будто Заболоцкий сам устал от своей игры
в отца и покровителя флоры и фауны и внезапно расхохотался над
своей псевдосерьезной ролью.

Новые стихи Н. Заболоцкого
225
Я утверждаю, что Заболоцкий обманул своих критиков, заста¬
вив их произносить научные фразы насчет гетевского пантеизма
и античной ясности. Все это у Заболоцкого не всерьез, все его стихи
о природе под покровом внешней «органичности» и «естествен¬
ности» таят скептическую усмешку литературного «эксперимен¬
татора» — и за этим экспериментаторством нет ничего кровно
дорогого поэту, нет реальных жизненных и идейных ценностей,
нет поэтической души.
Но кроме стихов о природе во второй книге Заболоцкого есть
ряд вещей, написанных на темы, связанные с современностью.
Это «Север», «Прощание», «Горийскаясимфония». В «Известиях»
в 1937 году были опубликованы и новые вещи «Война — войне»,
«Предатели», «Великая книга». Темы этих стихов отличаются
несомненной политической актуальностью,— в них Заболоцкий го¬
ворит о Великой Сталинской Конституции, о завоевании Арктики,
о трагической смерти товарища Кирова, о подготовке фашистами
новой войны. Но — странное дело — и эти стихи поражают своей
внешней отделкой, отдельными удивительно яркими образами,
но в целом и они пронизаны внутренним холодом. Их строгая
торжественность переходит в мертвую стилизацию под старин¬
ную оду. Их классичность — не от живого и взволнованного пуш¬
кинского гения, а скорее от официального Жуковского или даже
пиитических образцов XVIII века. Когда у Заболоцкого появляется
арктический медведь, «потрясая мантией косматой» 19, когда при¬
ветствует Заболоцкий «короны гор»20 Кавказа, когда бесконечное
количество раз мы наталкиваемся на торжественное одическое «о»,
когда на каждом шагу в его стихах пестрят нарочито-архаические
выражения вроде «отрочества годы», «сладостна», «лик», «без¬
гласное тело», «могилабезгласная», «переполохумов», «младен¬
чество», «очи», «рука судеб»,— начинаешь испытывать чувство
резкой отчужденности поэта от живого языка современности.
В языковом отношении Заболоцкий сейчас ведет работу в на¬
правлении, противоположном тому, в котором рос и развивался
Маяковский, росла и развивалась передовая советская поэзия.
Маяковский делал языком поэзии живой разговорный язык со¬
временности. Он был новатором, пролагателем путей. Заболоцкий
занимается реставрацией отживших языковых форм и старается
сегодняшние боевые политические темы изложить языковыми
средствами более чем столетней давности... На мой взгляд это по¬
рочно в самой своей идее.

226
Ан. TAPACEHKOB
To же нужно сказать и об интонационной структуре его стихов.
Вот, например, Заболоцкий говорит в одном стихотворении
о	фашистских поджигателях войны:
Ах! Покажите мне эту породу,
которая наперекор народу
опять весь мир пытается зажечь.
Проклятые! Пусть сами лезут в печь!21
Нет сомнения, что Заболоцкий движим здесь благородными
чувствами советского патриотизма. Но старомодная поэтическая
интонация приведенных отрывков воспринимается сегодня почти как
комическая,— настолько она неестественна, неразговорна. В своих
пафосных призывах, гневных восклицаниях, стихотворных лозунгах
Маяковский шел от живой речи революционного оратора, от воле¬
вого стиля советской газетной передовицы, партийной резолюции.
Заболоцкий же копирует интонацию обличительных стихов XVIII ве¬
ка и потому не находит правильного и убеждающего тона.
Многостопные торжественные ямбы Заболоцкого льются раз¬
меренно и торжественно. Видно, что поэт далеко отошел от произ¬
вольных и причудливых ходов своей первой книги, когда он мог
внезапно перейти посредине строфы на совершенно прозаическую
строку или вдруг — непонятно зачем — в середине стихотворения от¬
казаться от рифмы. Заболоцкий на деле порвал со своими прежними
декадентскими крайностями и формалистскими увлечениями. Само
по себе это, конечно, хорошо. Но на смену формалистским увлече¬
ниям пришла, к сожалению, лишь мертвая зыбь академизма, холод
имитации классических образцов. Заболоцкий явно делает ставку
на монументальность и величавость своего стиля, но на деле его сти¬
хам все чаще не хватает естественности и правдивости интонации.
Я не понимаю, как можно писать о героической эпопее челюскинцев
такими стихами, напоминающими оды екатерининских времен:
О люди Севера! О вьюги Ванкарема!
О мужеством рожденная поэма!
О под людьми ломающийся лед!
О первый Ляпидевского полет!22
В торжественности Заболоцкого нет страсти, нет лирической
проникновенности, многие его строки оставляют впечатление

Новые стихи Н. Заболоцкого
227
искусственного огня, который светит, но не греет. Заболоцкий —
талантливый <...> поэт. У него есть отдельные строфы, например,
в стихотворении памяти Кирова («Прощание»), согретые настоя¬
щим чувством. <...> Есть хорошие, спокойно-сосредоточенные
строки «Горийской симфонии»:
Как широка, как сладостна долина,
теченье рек как чисто и легко,
как цепи гор, слагаясь воедино,
преображенные сияют далеко.
Но тут же Заболоцкий портит это стихотворение все той же
странной доморощенной «натурфилософией». Речь идет об от¬
ветственном месте стихотворения, строфах, посвященных вождю
народов великому Сталину. Вот что пишет Заболоцкий:
Припоминая отрочества годы,
хотел понять я, как в такой глуши
образовался действием природы
первоначальный строй его души,—
как он смотрел в небес огромный купол,
как гладил буйвола, как свой твердил урок,
как в тайниках души своей баюкал
то, что еще и высказать не мог.
Мне думается, что эти строки Заболоцкого, глубоко ошибоч¬
ны,— в них формирование гениальной личности Сталина рассма¬
тривается исключительно в одном плане — под влиянием условий
первобытной кавказской природы. К сожалению, социальная
обусловленность развития личности вождя народов начисто игно¬
рируется Заболоцким, о ней он не говорит ни слова.
Заболоцкий развивает свой талант в ложном направлении.
Нарочитая манерность его стиля, который поэт стилизует то под
инфантильный «пантеизм», то под архаический стихотворный
язык XVIII века, мешает ему заговорить полным голосом, мешает
ему стать поэтом ясным, простым, подлинно-народным. Хочется ду¬
мать и надеяться, что сама жизнь переделает Заболоцкого, направив
его незаурядный талант стихотворца в нужное социалистическому
искусству русло.
	0^0

О. БАГРИЦКИЙ о Н. ЗАБОЛОЦКОМ>
<ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ИЛЬИ СЕЛЬВИНСКОГО
12 часов 1 минута 16 февраля 1934 года
...Багрицкий отличался необычайной строгостью оценок и часто
упрекал меня в излишней мягкости к таким, например, поэтам,
как Алтаузен1 или Уткин2.
Хвалил он редко. Понимал многое...
—	Какая архитектура у наших поэм? — говорил, бывало,
Эдуард, привычно выдвигая три крупных и каких-то бескостных
пальца.— Какая архитектура у наших поэм? Пишут, как выходит.
А нам нужны поэтические здания с башнями, колоннами, ман¬
сардами. Поэзия не должна быть планиметрией. Вот, например,
«Онегин»: там и четырнадцатиэтажная сонетообразная строфа,
мансарды эпиграфов, и балкончики из песен девушек, и лестницы
из номеров якобы выпущенных глав. Как? Моя поэзия? А что вы
думаете? Я пишу так же плохо, как и все.
...У нас принято ругать Заболоцкого. А это замечательный поэт.
Да-да, замечательный. Но с ним какая-то ошибка. Причислили
его к издевающимся — и точка. Я в нем не могу разобраться,
и в чем там дело, черт ногу сломит. Но в стихах я кое-что пони¬
маю. Во всяком случае, больше, чем наши критики в политике.
Так вот я вас уверяю, что у Заболоцкого никакого издевательства
нет. Это просто аберрация стиля. Вы увидите, что это когда-нибудь
разъяснится, как разъяснится и то, что многим бездарностям вы¬
годно, чтобы талантливые люди ошибались. Они на этом имена
наживают. Бред!..

<Э. Багрицкий о Н. Заболоцком>
229
<ИЗ ПИСЕМ Э. БАГРИЦКОГО
<Письмо> С. А. Обрадовичу1
<Москва. 1929, до 1 октября>2
Дорогой Сергей Александрович!
Посылаю тебе стихи Заболоцкого, которые я взял для «Аль¬
манаха» 3. Я ничего ему не гарантировал, сказав, что ты сам ему
напишешь о пригодности этих стихов для печати. Ответь ему,
если можешь, скорее. Меня порадовали, сказав, что «ТЬс»4 про¬
шло Главлит5.
Устрой, пожалуйста, расплату с литфондом.
Жму руку.
С тов. приветом
Э. Багрицкий
<Письмо> А. А. Штейнбергу6
<Москва. Конец 1930>
Дорогой Аркадий!
Вчера читал ваши стихи Нарбуту7 — они ему очень понра¬
вились. Он говорит, что вы работаете как надо. Ваши стихи он
взял для передачи Зенкевичу8 в «Новый мир». Он говорит, что
Зенкевич слушается каждого его слова. Так что радуйтесь! За зна¬
комство с ним он хвалит 3-го поэта (2-й — Заболоцкий, 3-й — вы).
Приезжайте сегодня, если можете. Буду очень рад. По получении
письма — звоните.
Э.Б.

^0-
<0. МАНДЕЛЬШТАМ о Н. ЗАБОЛОЦКОМ>
17. IV [1935] О Заболоцком молчит, а потом мрачно ругается.
27 июня [1935] «Увидел в блокноте, тобою присланном, “Осен¬
ние приметы”1 Заболоцкого. Попросил прочесть. Я прочёл чудно.
Он и Н. охали и оживлялись. В конце... он стал многословно ругать.
Ругань такая: “Обращение к читателю, как к идиоту, поучение
(“и мы должны понять”) — тоже, Тютчев нашёлся... Многословие...
Подробности... А что мы узнаем? Что корова существо на четырёх
ногах. Природа-то перечислена. Тоже, Гёте нашёлся... Это капи¬
тан Лебядкин2, а не стихи... В хвост и в гриву использован фор¬
малистический прозаический приём отстранения (я поправил:
остранения)... Всё на нездоровой основе”».
2. II. [1936] «Говорили о Заболоцком, Ходасевиче и Цветаевой,
он (и я) очень хочет их перечесть. <...> Если можешь, привези их.
А Заболоцкого, кроме “Столбцов”, и рукопись «Деревьев» 3, что
в столе».
1.	III. [1936] — «...жаль, что нового Заболоцкого не знаю ещё
наизусть. Его Осипу Эмильевичу не показывал, так как биографи¬
ческие психованья так глубоки, что переключиться он не в силах.
Жалко комкать Заболоцкого».
26. IX. «У “Осек” новое волнение... хотя финансы налажива¬
ются, он взялся делать передачу Гулливера у великанов (образы
лилипутов сделаны Н. Заболоцким!4). Там стихи: “Мы настоящие

<0. Мандельштам о Н. Заболоцком>
231
солдаты / Даты,— даты,— даты,— даты. / Мы лилипуты / Путы —
путы — путы — путы”. О. ругается злобными словами: мерзость,
пошлость, отвращение и всё такое... Я тщетно объяснял, что даты
и путы — монотоннейший припев, очень вяжущийся с детскими
песенками (передача ведь была детская)».
4	апреля [1936] «Из событий очень важных — речь Заболоцкого
(см. “Литературный Ленинград”5). По данным литературной газе¬
ты я подумал, что это примитивное у него получилось. По сути же
человек говорит о своем пути и о том, как ему мешали. На все его
объяснения, рассказанные мною О. последовала рецензия: “Врёт.
Написал памфлет на сухотку мозга, а объясняет как... Это вроде
Зощенки, который пишет памфлеты невероятной силы, а выдает
их за душеспасительное чтение”. Правда ли это? — Не знаю я,
но тону Заболоцкого поверил».

<А. АХМАТОВА о Н. ЗАБОЛОЦКОМ>
Из «Записок об Анне Ахматовой Л. К. Чуковской»1
20 мая 40.
Записала, дала мне запомнить и сожгла стихотворение:
И вот, наперекор тому,
Что смерть глядит в глаза,—
Опять по слову твоему
Я голосую за:
То, чтоб дверью стала дверь,
Замок опять замком,
Чтоб сердцем стал угрюмый зверь
В груди... А дело в том,
Что суждено нам всем узнать,
Что значит третий год не спать,
Что значит утром узнавать,
О тех, кто в ночь погиб.
(сб. «Памяти А.А.»)
Читая мне это стихотворение, А. А. произнесла эпиграф, сказав:
«В лесу голосуют деревья. Н. Заболоцкий». Сколько я ни искала впо¬
следствии у Заболоцкого эту строку — я ее не нашла... Оказывается
(на что обратил мое внимание Вяч. Вс. Иванов), А. А. вольно или
невольно проредактировала для эпиграфа строки из стихотворения
Заболоцкого «Ночной сад», из первоначального варианта:
И души лип вздымали кисти рук,
Все голосуя против преступлений.
(«Литературный современник», 1937, № 3)

<А. Ахматова о Н. Заболоцком>
233
29 февраля <19>56
<...> Затем мы сверяли с ней по памяти впечатления от стихов
московского альманаха2. В большинстве случаев мнения ее и мои
совпадали, но не во всех. Обеим нам нравятся «Журавли» Забо¬
лоцкого, но мне еще очень и «Некрасивая девочка», а ей — нет.
1	июня <19>56
<...> Вчера Анна Андреевна была у меня. Об Ольге мы не про¬
должали. Речь шла о самоубийстве Фадеева. О неприличии офи¬
циального сообщения. О том, узнаем ли мы когда-нибудь, какова
была истинная причина самоубийства? Об оставленном им письме.
Получим ли его когда-нибудь мы — современники, адресаты?1*
—	Фадеевская легенда растет,— сказала Анна Андреевна.—
А тут нужна не легенда. Срочный опрос свидетелей. Подлинные
документы. Протоколы. Настоящее следствие по свежим следам.
Знаем мы, как потом наврут в мемуарах.
Я доложила ей переделкинские слухи. (Большинство оказа¬
лись известны ей.) Секретарша, Валерия Осиповна, говорит, что
это был приступ тоски перед запоем. (Реплика Анны Андреевны:
«Это не она говорит, это ей сказали»2*.) Одни думают: убил он
себя в порыве отчаяния, внезапно — иначе зачем бы в этот день
он взял с собой на дачу сына? Другие, что он давно решил и под¬
готовил самоубийство. Шофер рассказывает: садясь в машину
после визита к Маршаку, Александр Александрович сказал:
«Вот и в этом доме я был в последний раз». (Шофер понял так:
поссорились.) Говорят, будто предсмертное письмо, адресованное
Фадеевым в Ц. К., страшное; в нем будто бы написано: «Я убиваю
себя потому, что оказался невольным участником преступлений,
сломавших хребет русской литературе». Другие, со слов Книпович,
которая жила на фадеевской даче и была там в момент катастрофы,
утверждают, что он вообще никакого письма не оставил3*. (Анна
Андреевна: «Если письма нет, значит, она сама и сожгла его. Это
настоящая леди Макбет. Способна своими руками не только уни¬
чтожить предсмертное письмо, но и отравить и зарезать челове¬
ка»4*.) Рассказывают еще, будто Софронов и прочие собирались
свалить на Фадеева весь позор космополитской — то есть анти¬
семитской — кампании; найдена будто бы его резолюция: «Пора
разъевреить Союз».
—	Я Фадеева не имею права судить,— сказала Анна Андреев¬
на.— Он пытался помочь мне освободить Леву.

234
<А. Ахматова о Н. Заболоцком>
Я сказала, что лет через 50 будет, наверное, написана трагедия
«Александр Фадеев». В пяти актах. На моих глазах вступался он
не за одного только Леву: за Оксмана, за Заболоцкого, а во время
блокады его усилиями, по просьбе Маршака, были вывезены
из Ленинграда погибавшие там наши друзья: Пантелеев, Габбе,
Любарская5*.
3 января <19>57
<...>
Я спросила о стихах Заболоцкого в «Литературной Москве»
и «Дне Поэзии». Анне Андреевне понравился «Чертополох»
и очень не понравилось «Прощание с друзьями»6*.
—	Оскорблено таинство смерти. Разве можно в такой тональ¬
ности говорить о погибших7*.
Потом:
Я только теперь узнала, за что меня терпеть не может Заболоц¬
кий. Ему, видите ли, не нравятся мои стихи! Ну и что же? Можно
не любить стихи поэта и любить его самого. Вот Николай Иванович
Харджиев, один из моих друзей ближайших, а он не любит моих
стихов. Нет, это великая пошлость: не любить.
27 января <19>57
Бешеная речь Анны Андреевны против «Старой актрисы»
Заболоцкого8*. Она вычитала в этом стихотворении нечто такое,
чего, на мой взгляд, там и в помине нет.
—	Над кем он смеется? Над старухой, у которой известь в моз¬
гу? Над болезнью? Он убежден, что женщин нельзя подпускать
к искусству — вот в чем идея! Да,, да, там написано черным по бе¬
лому, что женщин нельзя подпускать к искусству! Не спорьте!
И какие натяжки: у девяностолетней старухи — десятилетняя
племянница. Когда поэт высказывает ложную мысль — он неиз¬
бежно провирается в изображении быта.
Она не давала отвечать, она была в бешенстве. Другого слова
я не подберу.
—	Где там написано, что старухе девяносто лет? А девочке
десять? — успела я только спросить.
Ответом был гневный взгляд.
Придя домой, я перечитала «Старую актрису». Ни из чего
не следует, что старухе девяносто. Очень может быть, ей семьдесят,
а девочке тринадцать. И соль рассуждения заключена здесь вовсе

<А Ахматова о Н. Заболоцком>
235
не в женщинах, за которых так обиделась Анна Андреевна (жен¬
щин нельзя, мол, подпускать к искусству), а в том, что великий
художник не всегда бывает образцом нравственности. Женщина
ли, мужчина — а вопрос стоит старый, пушкинский: совмести¬
мы ли гений и злодейство, талант и скаредность?
Разве девочка может понять до конца,
Почему, поражая нам чувства,
Поднимает над миром такие сердца
Неразумная сила искусства!9*
Меня, признаться, в стихах Заболоцкого беспокоит нечто другое.
Он, конечно, поэт и, конечно, поэт замечательный. Самобытность
его сказалась в «Столбцах» — правда, самобытность не очень для
меня привлекательная, но это не важно10*. Потом наступил дру¬
гой период, и многие его стихи созданы в так называемой «клас¬
сической традиции». И вот тут какой-то червячок меня гложет.
«То флейта слышится, то будто фортепьяно». Поступь Державина,
голос Баратынского, интонация Тютчева — и за всеми этими чужи¬
ми голосами, где-то в самой глуби, нота Олейникова. Не самая ли
родная ему? Читаю какое-нибудь великолепнейшее стихотворение
и думаю: а может быть, это пародия? Настоящий ли это пафос или
ложный? Вспоминаю, например, сразу мне запомнившиеся его
стихи Кирову — «всерьез» они или «нарочно»?
Но видел я дальние дали,
И слышал с друзьями моими,
Как дети детей повторяли
Его незабвенное имя.
И мир исполински прекрасный
Сиял над могилой безгласной
В холодных садах Ленинграда,
Забытая в траурном марше,
Огромных дубов колоннада
Стояла, как будто на страже11*.
Эта важность огромных дубов, эта величавость стиха — она яви¬
лась откуда-то из не нашего века. А такие, например, стихи?
Могучий день пришел...12*

236
<А,. Ахматова о Н. Заболоцком>
Или:
Суровой осени печален поздний вид...
Или:
Так вот она, гармония природы,
Так вот они, ночные голоса!
Так вот о чем шумят во мраке воды,
О чем, вздыхая, шепчутся леса!
Кто это написал? Ахматова тоже работает в классической
традиции, но она видоизменяет, продолжает ее, а у Заболоцкого
классический стих — это словно слепок с мертвой руки. А иногда,
быть может, и пародия.
Когда я читаю подобные стихи Заболоцкого, мне порою вспо¬
минается Олейников, в шутку и всерьез объясняющийся в любви.
Идиоткой была бы та дама, которая приняла бы эти объяснения
за настоящие, хотя и голос, и слова, и глаза оставались вполне
серьезными. В самых своих великолепных стихах Заболоцкий
умеет быть неискренним, а то и попросту лгать. Я вела трудную
борьбу за напечатание поэмы «Творцы дорог», и выиграла ее,
и горжусь этим, но ведь в поэме — ложь13*.
Подлинная сила Заболоцкого, на мой взгляд, не в таких строках,
важных и пышных, откуда-то из торжеств XVIII века, не в таких:
Угрюмый Север хмурился ревниво,
Но с каждым днем все жарче и быстрей
Навстречу льдам Берингова пролива
Неслась струя тропических морей.
Под непрерывный грохот аммонала,
Весенними лучами озарен,
Уже летел, раскинув опахала,
Огромный, как ракета, махаон.
—	не в таких, хотя я знаю им цену и боролась за них... Подлин¬
ность Заболоцкого мне слышится как раз в «Старой актрисе»,
в «Некрасивой девочке», в маленьком «У моря», в любимейших
моих «Журавлях»14* (подлинность, сердечность при той же клас¬
сичности) и, конечно, в «Скворце», хотя тут захлебывающийся
от счастья стих безусловно отдает Пастернаком.

<А. Ахматова о Н. Заболоцком>
237
И такой на полях кавардак,
И такая ручьев околёсица,
Что попробуй, покинув чердак,
Сломя голову в рощу не броситься!
Начинай серенаду, скворец!
Сквозь литавры и бубны истории
Ты — наш первый весенний певец
Из березовой консерватории.
Открывай представленье, свистун!
Запрокинься головкою розовой,
Разрывая сияние струн
В самом горле у рощи березовой15*.
14 сентября <19>57
В столовой я имела сомнительное удовольствие познакомить¬
ся со Львом Никулиным. Он рассказывал о Париже, о Юрии
Анненкове, о Льве Любимове (который, по его словам, при немцах
издавал гестаповскую газету). Анна Андреевна весьма светски
поддерживала беседу, но вдруг, посреди неоконченной фразы,
поднялась и, не дав мне даже допить чашку, повелительно увела
обратно к себе: «Идемте договаривать!»
О чем бы это? Оказывается, о Заболоцком, о котором мы и не на¬
чинали. Обсудить его сборник16*.
—	Прочли? Ну, говорите, что вы думаете об этой книге.
Я перечислила стихи, которые мне полюбились: «Уступи мне,
скворец,уголок», «Журавли», «Чертополох», «Некрасиваядевоч¬
ка» , «Лебедь в зоопарке», «Старая актриса», «В кино», «У моря»,
«На рейде», «Гроза»,— в общем, многое.
—	Ваш список, насколько я могу припомнить, верен,— сказала
Анна Андреевна с некоторой небрежностью,— кроме «Старой ак¬
трисы» и «Некрасивой девочки». Но я спрашиваю вас не о стихах,
а о книге.
О книге я сказала, что в ней слышится то Ломоносов, то Державин,
то Олейников, то Пастернак, то Некрасов... И кое-что холодно.
—	Да ведь это страшная книга! — бурно заговорила Анна
Андреевна.— Просто страшная. В ней встречаются хорошие стихи,
это правда, но нет лица поэта, нет лирического героя, нет эпохи,
нет времени... Грузия вся насквозь переводная... Правильно гово¬
рит Маршак, что поэзия Заболоцкого выросла на обломках русской
классики... И, как хотите, Лидия Корнеевна, а строка «Животное,
полное грез» — это, в своем роде, «мое фамилие»17*.

238
<А. Ахматова о Н. Заболоцком>
5	апреля <19>58
Вчера провела вечер у Анны Андреевны. Вначале у нее Мария
Сергеевна Петровых и Юлия Моисеевна Нейман18*, потом приеха¬
ла еще и Эмма Григорьевна.
Когда я пришла, Анна Андреевна вместе с Марией Сергеевной до¬
званивались Галкину, чтобы поздравить его с еврейской Пасхой.
—	Галкин — единственный человек, который в прошлом году
догадался поздравить меня с Пасхой,— сказала она.
Потом потребовала, чтобы ей добыли телефон Слуцкого, кото¬
рый снова обруган в «Литературной газете»19*.
—	Я хочу знать, как он поживает. Он был так добр ко мне,
привез из Италии лекарство, подарил свою книгу. Внимательный,
заботливый человек.
Позвонила Слуцкому. Вернулась довольная: «Он сказал,—
у меня все в порядке».
Протянула мне его книгу20*. Надпись: «От ученика».
Я осведомилась о Суркове. Положение традиционное: обещал
позвонить, но еще не звонил. Таким образом, верстка лежит не¬
движимо, и вопрос о замене двух азиатских стихотворений двумя
«Из сожженной тетради» еще не решен.
Я принесла с собой второй номер журнала «Москва». Мне не тер¬
пелось показать Анне Андреевне «Последнюю любовь» Заболоц¬
кого и, главное, отрывок из поэмы Самойлова — единственные
до сих пор стихи о войне, кроме, быть может, «Дома у дороги»,
которые взяли меня за сердце. Стихи большого поэта.
Мария Сергеевна и Юлия Моисеевна ушли не то к Нине, не то го¬
ворить по телефону, а я прочла Анне Андреевне вслух «Последнюю
любовь». Ей не понравилось. Она прочитала сама, глазами —
не понравилось опять. Нападки ее оказались, как всегда, совер¬
шенно неожиданными и на этот раз к тому же непостижимыми
для меня.
—	Причем тут шофер? — говорила она сердито.— Почему
я должна смотреть на влюбленных глазами шофера? Ведь не смо¬
трел же Блок на «две тени, слитых в поцелуе», глазами лихача!..
Второе стихотворение гораздо лучше: чистое, поэтическое, пре¬
красное. А третье — тоже хорошее, но уже было. Это уже было21*.
Я прочитала еще раз строки из «Последней любви»:
И они, наклоняясь друг к другу,
Бесприютные дети ночей,

<А. Ахматова о Н. Заболоцком>
239
Молча шли по цветущему лугу
В электрическом блеске лучей.
Бесприютные дети ночей! Такие найти слова для влюбленных.
Нет. Ничто не помогло.
Вернулись в комнату Мария Сергеевна и Юлия Моисеевна,
приехала Эмма. Не знаю, как мы все уместились. Анна Андреевна
каждой гостье давала прочесть «Последнюю любовь» и каж¬
дой толковала про шофера. Я изо всех сил пыталась понять ее
мысль, но так и не поняла, почему поэт не имеет права взглянуть
на своих героев со стороны, чужими глазами? Здесь это даже
необходимо — взглянуть со стороны! — потому что в самый за¬
мысел стихотворения входит неведение героев об их будущем.
Но гибельность будущего ясно начертана на их лицах, на цветах
уходящего лета, и усталый старый человек, посторонний, чита¬
ет эти письмена. Здесь все дело именно в неведении и ведении,
а кто ведает — шофер ли, прохожий? не все ль равно? Сравнение
с Блоком неправомерно: потому что все блоковские стихи о мча¬
щемся лихаче — есть сами по себе стихи о гибели. Герой и сам
знает, что рысак мчит его в гибель.
Над бездонным провалом в вечность,
Задыхаясь, летит рысак.
Вот она, гибель:
И стало все равно, какие
Лобзать уста, ласкать плеча,
В какие улицы глухие
Гнать удалого лихача...
Или:
Болотистым, пустынным лугом
Летим. Одни.
Вон, точно карты, полукругом
Расходятся огни.
Гадай, дитя, по картам ночи,
Где твой маяк...
Еще смелей нам хлынет в очи
Неотвратимый мрак.

240
<А. Ахматова о Н. Заболоцком>
Ночной мрак — гибель, и герой сам это знает, а герои Заболоц¬
кого — нет. За них знает шофер.
А машина во мраке стояла
И мотор трепетал тяжело,
И шофер улыбался устало,
Опуская в кабине стекло.
Он-то знал, что кончается лето,
Что подходят ненастные дни,
Что давно уж их песенка спета,—
То, что, к счастью, не знали они.
Никакие мои доводы и цитаты не помогали. Анна Андреевна
с раздражением твердила одно: ну при чем тут шофер?
—	Да ведь этот шофер — отчасти сам автор,— сказала я наконец.—
Автор, который раздвоился и глядит на себя со стороны. <...>
<Комментарии>
В официальном сообщении от имени ЦК КПСС, появившемся 15 мая
1956 года в «Правде», самоубийство Фадеева объяснялось просто-напросто за¬
поями: «...в последние годы А. А. Фадеев страдал тяжелым прогрессирующим
недугом — алкоголизмом...» Что же касается до предсмертного письма, адресо¬
ванного Фадеевым в ЦК и объяснявшего истинные причины самоубийства,—
то самое его существование в течение 34-х. лет властями замалчивалось или
даже отрицалось. Впервые оно опубликовано 20 сентября 1990 года в газете
«Гласность»; тогда же в газете «Известия»; затем, в октябре, в «Учительской
газете» (№ 40), 10 октября 1990 года в «Литературной газете» и, наконец,
факсимильно в октябрьском номере того же года в журнале «Известия
ЦК КПСС». (Публикация в журнале сопровождается докладными записками
из КГБ и выдержками из протокола специального заседания ЦК КПСС. Таким
образом ясно, что никогда не употреблявшееся и неприличное в любом не¬
крологе сообщение об алкоголизме исходило из самых высоких инстанций.
В действительности же — и к болезни, и к самоубийству привела Фадеева та
роль, которую, по требованию ЦК, он вынужден был исполнять.)
«Не вижу возможности,— писал Фадеев в своем предсмертном пись¬
ме,— дальше жить, т.к. искусство, которому я отдал жизнь свою, загу¬
блено самоуверенно-невежественным руководством партии, и теперь уже
не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы — в числе, которое
даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли,
благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди
литературы умерли в преждевременном возрасте».

<А. Ахматова о Н. Заболоцком>
241
И далее.— «Литература — это святая святых — отдана на растерзание
бюрократам и самым отсталым элементам народа...»
Судьба Фадеева вызвала множество воспоминаний, толкований, изо¬
бражений и соображений. Назову некоторые: Валентин Берестов (ЛГ,
10 октября 1990); Владимир Дудинцев (там же); сын Фадеева, тогда один¬
надцатилетний Миша (там же); Евгений Евтушенко (там же); Иван Жуков
(«Учительская газета», 1990, № 40); Лидия Либединская. Зеленая лампа,
М., 1966; А. Бек. Новое назначение (здесь Фадеев изображен под вымыш¬
ленным именем) — «Знамя», 1988, №№ 11 и 12); Владимир Тендряков.
Охота // «Знамя», 1988, № 9.
2* Валерия Осиповна Зарахани (р. 1908) — сестра жены Фадеева, актри¬
сы МХАТа Ангелины Осиповны Степановой (р. 1905). Валерия Осиповна дол¬
гие годы работала у Александра Александровича в качестве секретаря.
3* Предсмертное письмо Фадеева, лежавшее на столе, перед тем, как
оно было изъято, видели своими глазами Вс. Вяч. Иванов и К. А. Федин,
одними из первых вошедшие в кабинет после выстрела.
4* ...отравить и зарезать человека.— о том, способна или нет Е. Ф. Кни-
пович «отравить и зарезать человека», я судить не берусь. Но о том, как ей
удалось зарезать очередной сборник стихотворений Анны Ахматовой —
см. мои «Записки», т. 3.
Евгения Федоровна Книпович (1898-1988) — как сообщает КЛЭ, автор
работ о Генрихе Гейне, Генрихе Манне, Томасе Манне, Л. Фейхтвангере,
О. Форш, Н. Тихонове, А. Фадееве, Л. Леонове, В. Ермилове, В. Кожевникове.
Охват огромен: от Генриха Гейне до Вадима Кожевникова. Однако воздей¬
ствие Е. Ф. Книпович на развитие советской литературы определяется не эти¬
ми ее статьями и книгами. Эти — напечатаны, эти — обозримы; сотни же
работ Книпович остаются до сих пор скрытыми от глаз. Основная ее деятель¬
ность — повседневный труд рецензента-референта-невидимки. В разные
годы Б. Ф. Книпович была 1) членом Комиссии по критике Союза Писателей;
2)	референтом прозы в Комитете по Государственным и Ленинским премиям;
3)	членом редсовета при издательстве «Советский писатель». На заказан¬
ные ей и поставляемые ею рефераты и рецензии опирались власть имущие:
Генеральный секретарь Союза Советских Писателей А. Фадеев; председатель
Комитета по Государственным и Ленинским премиям Н. Тихонов и директор
издательства «Советский писатель» — Н. Лесючевский.
5* Л. Пантелеев (1908-1987) — писатель; о нем см. «Записки», т. 3;
о Тамаре Григорьевне Габбе и об Александре Иосифовне Любарской см. «За¬
писки», т. 1.
6* «Литературная Москва», сб. второй, 1956.
7* Стихотворение нежное, любящее, братское. Начинается так:
В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений,
Давным-давно рассыпались вы в прах,
Как ветки облетевшие сирени.

242
<А. Ахматова о Н. Заболоцком>
Но, быть может, Анне Андреевне оскорблением «таинства смерти» по¬
казались строки:
Спокойно ль вам, товарищи мои?
Легко ли вам? И всё ли вы забыли?
Теперь вам братья — корни, муравьи,
Травинки, вздохи, столбики из пыли.
(«День поэзии», Мч 1956)
8* «Литературная Москва», сб. второй, 1956.
9* А на поверку вышло, что «Старую актрису» А. А. поняла глубже, чем
я, и что спорила я с ней напрасно. Летом 1969 г. Борис Абрамович Слуцкий,
в Переделкине, за столом у Корнея Ивановича, коснувшись в разговоре
мельком «Старой актрисы», произнес: «Николай Алексеевич полагал, что
искусство — не бабье дело».
10* Н. Заболоцкий. «Столбцы». Л., 1929.
п* «Прощание» — ББП-3, с. 71.
12* «Утренняя песня» — ББП-3, с. 65.
13* Я работала в отделе поэзии журнала «Новый мир», когда Забо¬
лоцкий, недавно вернувшийся из лагеря, предложил редакции поэму
«Творцы дорог». Благодаря поддержке К. Симонова (главный редактор)
и вопреки противодействию Кривицкого (комиссар при Симонове) поэму
удалось напечатать (см. «Новый мир», 1947, № 1). Это великолепные
стихи о севере, о героях, прокладывающих дорогу в Арктике, все очень
величественно — а о том, что герои — заключенные, что изображен раб¬
ский труд — ни слова... Замученным русским крестьянам, умирающим
на севере лагерникам, «двум несчастным русским старикам» Заболоцкий
посвятил другое стихотворение: «Где-то в поле возле Магадана», но уже
значительно позднее.
14* ББП-3, с. 142, 140, 129, 111.
15* 7 января 1957 года, когда я в своих записях перечисляла наиболее
любимые стихи Заболоцкого, мне не был еще известен ни цикл «Последняя
любовь», ни стихотворение «Где-то в поле возле Магадана», сразу сделав¬
шееся для меня одним из любимейших. Привожу начало:
Где-то в поле возле Магадана,
Посреди опасностей и бед,
В испареньях мерзлого тумана
Шли они за розвальнями вслед.
От солдат, от их луженых глоток,
От бандитов шайки воровской
Здесь спасали только околодок
Да наряды в город за мукой.
Вот они и шли в своих бушлатах —
Два несчастных русских старика,
Вспоминая о родимых хатах
И томясь о них издалека...

<А. Ахматова о Н. Заболоцком>
243
Это стихотворение, написанное в 1956 году, опубликовано было только
в 1962 («День поэзии», М., 1962, с. 298) и не целиком, а с исключением
одного четверостишия. Полностью — см. ББП-3, с. 144. «Уступи мне,
скворец, уголок» — ББП-3, с. 90.
16* Сборник Заболоцкого, о котором мы якобы «ушли договаривать»,—
Н. Заболоцкий. Стихотворения.М., 1957.
17* Строка из стихотворения «Лебедь в зоопарке».
18* Юлия Моисеевна Нейман (1907-1994) — поэтесса и переводчица.
Она познакомилась с Анной Андреевной при встрече Нового, 1955-го,
года в гостях у М. С. Петровых. Наутро Нейман читала свои стихи. В ту
пору, когда А. А. познакомилась с Нейман, Юлия Моисеевна занималась
преимущественно переводами (из Галкина, из Кугультинова, из Исаака
Борисова). А. А. не раз высказывала огорчение, что собственные стихи
Нейман почти никогда не публикуются: всего несколько стихотворений
были напечатаны в «Литературной Москве» (сб. 2, с. 296-297), и я в своем
выступлении защищала их. После смерти Анны Андреевны вышли в свет
три сборника собственных стихов Ю. Нейман: «Костер на снегу» (1974),
«Мысли в пути» (1976), «Причуды памяти» (1986). Переводы ее, новые
и прежние, в 1986 году собраны в ее книге «Горы и степи», где представ¬
лены переводы из Рильке, Саломеи Нерис, Райниса, а также калмыцких,
еврейских, узбекских, башкирских и др. поэтов. Книжка вышла в серии
«Мастера художественного перевода».
19* 2 апреля 1958 года Б. Слуцкого обругал в «Литературной газете»
А. Власенко («Жизненная правда и поэтическое мастерство»). Слова
Ахматовой «снова обруган» — относятся к статье Н. Вербицкого.
20* По-видимому, это была первая книга Б. Слуцкого «Память» (М., 1957).
21* В журнале «Москва» (1958, № 2) были опубликованы три стихотво¬
рения Н. Заболоцкого: «Последняя любовь, «Кто мне откликнется в чаще
лесной?» и «Сентябрь». Позднее стихотворение «Последняя любовь» вошло
в цикл стихотворений Н. Заболоцкого под тем же заглавием — но не в ка¬
честве открывающего цикл. См., например, некоторые публикации в жур¬
налах, в «Избранном» (1960) и, наконец,— ББП-3.

<А. ФАДЕЕВ о Н. ЗАБОЛОЦКОМ>
НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ
СОВРЕМЕННОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ДВИЖЕНИЯ
(Из доклада на Бауманском партактиве)
<...> Наша литература несет не только новое содержание,
но и новые формы. Задача состоит, однако, в том, чтобы эти формы
были понятны широким трудящимся массам. Зачастую произве¬
дение, которое клевещет на колхозное движение, или на социа¬
лизм, выступает, прикрывшись юродскими, якобы «шутливыми»
формами. Так написана, например, поэма некоего Заболоцкого
«Торжество земледелия» *. Она написана якобы в шутливых,—
на деле юродских тонах, для того, чтобы прикрыть содержащуюся
в этом произведении издевку над колхозным движением, над
строем социализма вообще. <...>
ИЗ ДОКЛАДА НА XI ПЛЕНУМЕ ПРАВЛЕНИЯ ССП СССР (1947)
<...> Среди поэтических произведений мне хочется отметить
несколько, и прежде всего цикл югославских стихов Николая
Тихонова. Эта прекрасная поэтическая книга служит делу укрепле¬
ния дружбы между славянскими народами. Далее нужно отметить
стихи Н. Заболоцкого, появившиеся в «Новом мире», посвященные
нашему строительству1, основной теме дня; стихи казахского поэта
Бекхожина «Келтемасат» и «Легенда о Сыр-Дарье»2 — в этих стихах
особенно наглядно виден переход от тем традиционного воспевания
батыров казахского народа, которые были раньше излюбленной
темой Бекхожина, к темам современности, где героями Бекхожина
становится наш современник — строитель новой жизни. <...>
*	См. статью Елены Усиевич «Под маской юродства=

<А. Фадеев о Н. Заболоцком>
245
А. А. ФАДЕЕВ — В ИЗДАТЕЛЬСТВО «СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ »
26 октября 1947 г.
В издательство «Советский Писатель»
Н. Заболоцкий. «Стихотворения»
Книга состоит из двух частей, внутренне связанных единством
творческого отношения к миру.
Первая часть объединяет стихи, уже отмеченные нашей печа¬
тью, передающие большой пафос созидания нового мира,— они
тематически связаны со строительством новой сталинской пяти¬
летки. Вторая часть может быть условно названа «философией
природы», но своим деятельным отношением к природе она, как
сказано, перекликается с первой и философски и эмоционально.
Наконец, в книгу входит поэтический перевод «Слова о полку Иго-
реве», высокое поэтическое мастерство которого общепризнано.
Рекомендую книгу к изданию.
А. Фадеев
26/Х-47 г.
А.	А. ФАДЕЕВ — А. К. ТАРАСЕНКОВУ, 5 АПРЕЛЯ 1948 г.
Тов. Тарасенкову
Дорогой Толя!
Когда-то я читал этот сборник и в целом принял его. Но теперь,
просматривая его более строгими глазами, учитывая особенно
то, что произошло в музыкальной области1, и то, что сборник
Заболоцкого буквально будут рассматривать сквозь лупу,— я на¬
хожу, что он, сборник, должен быть сильно преобразован.
1.	Всюду надо или изъять, или попросить автора переделать
места, где зверям, насекомым и пр. отводится место, равное че¬
ловеку, главным образом потому, что это уже не соответствует
реальности: в Арктике больше людей, чем моржей и медведей.
В таком виде это идти не может, это снижает то большое, что вло¬
жено в эти произведения.
2.	Из сборника абсолютно должны быть изъяты следующие сти¬
хотворения: Утро, Начало зимы, Метаморфозы, Засуха, Ночной сад,
Лесное озеро, Уступи мне, скворец, уголок, Ночь в Пасанаури.

246
<А. Фадеев о Н. Заболоцком>
Некоторые из этих стихов при другом окружении могли бы су¬
ществовать в сборнике, но в данном контексте они перекашивают
весь сборник в ненужном направлении.
Пусть Николай Алексеевич не смущается тем, что без этих
стихов сборник покажется «маленьким». Зато он будет цельным.
Надо, конечно, отбросить всякие разделы и дать подряд стихи,
а потом «Слово».
Покажи это письмо Николаю Алексеевичу и посоветуй ему
согласиться со мной. В силу болезни я не могу поговорить с ним
лично. Скажи ему также, что о квартирных делах его я помню.
С приветом А. Фадеев.
5.IV.48.

М. ЗОЩЕНКО
О стихах Н. Заболоцкого
1
О	поэзии я могу говорить главным образом как читатель,
а не как критик, потому что я не вполне знаком с лабораторией
этого дела.
Но как читатель и как литератор я могу о Заболоцком сказать,
что он, на мой взгляд, первоклассный поэт и его работы, вероятно,
окажут значительное влияние на нашу поэзию.
В его стихах есть тот своеобразный и оригинальный подход
к вещам, который при условии большого вкуса и большого
мастерства (что есть у него) создает подлинное произведение
искусства.
В прежних оценках его работ были указания на то, что стихи
его инфантильны1.
На первый взгляд эта инфантильность имеется. И, например,
строчка из его стихов «Вертя винтом, шел пароходик» 2, дей¬
ствительно, на первый взгляд может показаться инфантильной
и наивной. Но это кажущаяся инфантильность. За словесным наи¬
вным рисунком у него почти всегда проглядывает мужественный
и четкий штрих. И эта наивность остается как прием, допустимый
и уместный в искусстве.
Вспомним хотя бы рисунки Гросса3. Они кажутся инфантиль¬
ными, потому что исполнены в наивной манере детского рисунка.
Но это только усиливает их смысл. Современное искусство, до¬
стигнув больших высот, ищет выхода, ищет новых путей и поль¬
зуется новыми приемами, ранее не использованными, потому что
штампованное искусство — это не искусство.

248
М. ЗОЩЕНКО
Конечно, прием инфантильности нельзя назвать единственно
верным и непогрешимым приемом. Но он иной раз уместен, и он
помогает художнику достичь нужной силы. Он помогает создать
двойной план вещи, благодаря чему произведение становится по¬
нятным даже самому неискушенному читателю.
2
Первая же книга стихов Н. Заболоцкого «Столбцы», изданная
в 1929 г., была вполне зрелой по своему мастерству, но и вместе
с тем весьма тревожной.
Некоторые стихи там просто хороши.
Картины старой, неизмененной еще жизни удавались Забо¬
лоцкому с большой силой:
Иные — дуньками одеты,
Сидеть не могут взаперти:
Ногами делая балеты,
Они идут. Куда идти,
Кому нести кровавый ротик,
Кому сказать сегодня «котик»,
У чьей постели бросить ботик
И дернуть кнопку на груди?
Неужто некуда идти? 4
Это превосходные стихи. И такие стихи в «Столбцах» у Забо¬
лоцкого не случайны.
Однако, несмотря на это, общее впечатление от книги скорее
тягостное. Чувствуется какой-то безвыходный тупик. Нечем ды¬
шать и не на кого автору взглянуть без отвращения.
Там есть ужасные стихи:
О, мир, свернись одним кварталом,
Одной разбитой мостовой,
Одним проплеванным амбаром,
Одной мышиною норой5.
Это восклицание слишком эмоционально для того, чтобы его
рассматривать в каком-нибудь ином плане или вне душевного со¬
стояния автора. Это восклицание поражает и тревожит: как много
надо, однако, потерять, чтоб так сказать.

О стихах Н. Заболоцкого
249
После этих строчек уже не удивительно чуть не в каждом
стихотворении встречать слова: «девки», «трупы», «трупики»,
«гробы». Это режет ухо. И это неприятно читать. Это наклады¬
вает на стихи болезненный тон. Мир поэта, «зажатый плоскими
домами» 6, кажется слишком уж тягостным.
И тут скорее предмет для психоанализа, чем материал для
критика.
Но этот мир, «зажатый плоскими домами», лишь редко приго¬
ден для подлинной поэзии. Этот мир обычно ведет к декадентству,
к стилизации и к формализму. И нам это знакомо по истории
литературы начала нашего столетия.
Однако я не знаю примера, чтобы поэт, попавший в этот «мир»,
сумел бы уйти из него.
И то, что теперь Заболоцкий в своих новых стихах вышел
из этого тупика победителем, показывает его значительную силу.
И с этой победой его можно горячо и сердечно поздравить.
Некоторое пристрастие к классическим образцам не пока¬
зывает потери своего голоса. Наоборот, стихи, напечатанные
в «Известиях», «Горийская симфония» просто превосходны.
Вкус и чувство меры делают эти стихи высокими и поэтически¬
ми. Также очень хороши «Север», «Прощание» и «Утренняя
песня».
Однако в некоторых его новых работах снова поражает какая-то
мрачная философия и тот, я бы сказал, удивительно нежизнера¬
достный взгляд на смысл бытия. Человек не рождается с таким
ощущением мира. Это ощущение есть философская формула,
в основе — неправильная и болезненная.
Кажется, что поэт никак не может примириться с тем, что все
смертны, что все, рождаясь, погибают. Конечно, нелегко, так бо¬
лезненно сознавая это, приобрести более светлую формулу. Но ее
надо найти. Ум не должен останавливаться на мрачном решении.
Эта светлая формула существует. И не только как искусственное
создание ума. И этому доказательство — философия многих вели¬
ких поэтов и художников, рано или поздно приходящих к «при¬
знанию» жизни.
И тут у поэта Заболоцкого могут быть большие нелады с нашим
читателем, который слишком далек от мрачных взглядов.
Однако наличие большой и мужественной силы у поэта (напи¬
савшего «Север») непременно выведет его из круга мрачных ре¬
шений. И было бы чрезвычайно жаль, если б это не случилось.

250
М. ЗОЩЕНКО
3
Для нас, литераторов, громадную, конечно, роль в работе игра¬
ет основной материал, с которым мы имеем дело,— слово, язык
и строй речи, то есть синтаксис. И в этом отношении мне думается,
что Заболоцкий на правильном пути.
Его язык в какой-то мере разрушает прежние традиции сти¬
хотворной речи.
В этом смысле, мне думается, два наших ленинградских поэта
особенно характерны — Прокофьев и Заболоцкий.
Я, например, не хочу умалить значение Пастернака, но надо
сказать, что его путь лежит в старой традиции, и язык его, несмотря
на высокую поэтичность, несколько старомоден и слишком сложен.
У нас есть поэты, которые пишут так, как будто в нашей стране
ничего не случилось. Они продолжают ту литературу, которая
была начата до революции.
Тут кроются ошибки и большая беда, потому что прежний
строй речи диктует старые формы. А в этих старых формах весьма
трудно отражать современную жизнь. И от этого страдает и поэт,
и читатель.
Кстати скажу, что эта беда еще в большей степени тяготеет над
нашей прозой. И эта беда тут усиливается, потому что критика,
обманутая признаками «классичности», нередко превозносит та¬
кого мастера, который всего лишь плетется в хвосте искусства.
Классичность же вещи менее всего вероятна, если она похожа
на прежние, академические образцы. И эта вероятность еще в мень¬
шей степени возможна для нашего нового советского искусства.
И тут могут быть неисчислимые ошибки.
Подлинное искусство тем и велико, что оно не живет вообще без
времени и пространства. Оно не оторвано от наших дней. И его тече¬
ние — не плавное течение тихой реки,— оно кровью и сердцем связано
с жизнью народа, и его дыхание сливается с дыханием страны.
И если читатель теперь иной, чем он был до революции, если
синтаксис его речи иной, если надежды и интересы его иные,
то и искусство должно быть иным, не таким, как оно было, и не та¬
ким, как его создавали великие мастера прошлого.
В крайнем случае, это искусство должно идти по пятам за жиз¬
нью, но еще лучше, если оно будет увлекать его за собой. Оно должно
формировать то, что еще в хаосе. И в отношении языка это форми¬
рование почетная и трудная задача писателя нашего времени.

О стихах Н. Заболоцкого
251
Искусство писателя и поэта должно формировать то, что не сформи¬
ровано прежней литературой. Оно должно построить такой мир и та¬
кую речь, которые не то что были бы тождественны с жизнью, но бы¬
ли бы великолепными образцами, к каким следует стремиться.
Вот как, по-моему, следует понимать искусство социалисти¬
ческого реализма.
Конечно, это трудная задача, тем более, что тут меньше всего нуж¬
на лакировка, а нужна та поэтическая сила, которая сумела бы сде¬
лать, так сказать, «вытяжку» из того, что уже имеется в жизни.
Необычайная трудность такой задачи заставляет, видимо, пи¬
сателей слишком медлить. И лозунг «возвращение к классикам»
скорее можно произнести от отчаяния, чем от больших надежд.
Впрочем, учиться у классиков не только можно, но даже необхо¬
димо, однако слепое подражание классикам, эпигонство — не сде¬
лают чести нашему искусству.
Вот почему даже малейшее стремление уйти от старых традиций
следует приветствовать. И вот почему новая литературная форма,
новый прием и новый строй речи в любой, даже маленькой вещи
нам более полезны, нежели обширное произведение, написанное
по готовому классическому образцу.
И за правильным требованием, которое поставлено перед пи¬
сателем и поэтом: «литература должна быть народной», стоит
желание увидеть, наконец, литературу такой, которая была бы
рассчитана на читателя нашего времени, а не читателя, умершего
до революции, питающегося главным образом сугубо интеллигент¬
ской литературой — психологической и декадентской.
Я не решаюсь сказать, что стихи Заболоцкого отвечают новым
требованиям. Пожалуй (я не говорю о последних вещах, мало
знакомых мне), у них не всегда еще хватает настоящей и хорошей
простоты. Но с формальной стороны все данные к этому имеют¬
ся. Строй речи нов и свеж. Мысль ясная, четкая и поэтическая.
И в языке использованы новые элементы.
4
Я должен просить извинения у читателя за то, что, говоря о стихах
Заболоцкого, так долго остановился на вопросах искусства вообще.
Сложные задачи, поставленные перед писателем нашего времени,
заставляют человека, взявшегося за критику, уславливаться о новых
понятиях, не всем, видимо, ясных и не всеми еще решенных.

252
М. ЗОЩЕНКО
Но я отнюдь не претендую на непогрешимость моих утвержде¬
ний. Я высказываю мысли, которые были мне полезны для моих
работ. Но допускаю, что может быть иное решение вопроса, и это
решение может быть полезным для работы других писателей.
Но одно обстоятельство я не сдам без боя. Наше поэтическое
искусство должно нести новую форму и новый строй языка. И все,
что сделано по прежним упадочно-интеллигентским, дореволюци¬
онным формам, обречено на гибель. Это мое глубокое убеждение.
Язык Заболоцкого (за исключением некоторых слов) и строй
его речи современны. И в этом большая заслуга поэта.
Что касается формы и композиции его работ, то это не всегда
еще удовлетворяет.
Мне не хотелось бы ошибиться в Заболоцком. Он, по-моему, боль¬
шой поэт, и его влияние на нашу поэзию может быть сильным.
И я как читатель и как литератор ожидаю от него еще боль¬
ших достижений. И мне хочется пожелать ему удачи в его работе
и счастья в его поисках.

Н.В. ЛЕСЮЧЕВСКИЙ
О стихах Н. Заболоцкого*
1
Н. Заболоцкий вышел из группки так называемых «обэриу-
тов» — реакционной группки, откровенно проповедовавшей
безыдейность, бессмысленность в искусстве, неизменно превра¬
щавшей свои выступления в общественно-политический скандал.
(В группу входили Н. Заболоцкий, А. Введенский *, К. Вагинов2,
Д. Хармс3 и др.) Трюкачество и хулиганство «обэриутов» на три¬
буне имело только один смысл — реакционный протест против
идейности, простоты и понятности в искусстве, против утверж¬
давшихся в нашей стране норм общественного поведения.
Заболоцкого «обэриуты» объявляли «великим поэтом», кото¬
рого «оценят потомки», который займет в истории место родона¬
чальника новой поэзии.
2
В 1929 г. в «Издательстве писателей в Ленинграде» вышла
книжка стихов Заболоцкого «Столбцы». В этой книжке Заболоц¬
кий дает искаженное через кривое зеркало «изображение» совет¬
ского быта и людей. Это — страшный, уродливый быт, это — от¬
вратительные, уродливые люди. Их только и видит Заболоцкий.
Попытка представить это «изображение» как сатиру на старый
быт являлась дешевой маскировкой. Ибо Заболоцкий, как сам
он утверждал, писал о «новом быте». И он одинаково уродливо,
одинаково издевательски изображает и советских служащих,
*	«Рецензия» Н. Лесючевского была написана по заказу органов НКВД.

254
Н.В. ЛЕСЮЧЕВСКИЙ
и «дамочек», и красную казарму, и красноармейцев, и нашу мо¬
лодежь. Вот, например, «характеристика» молодежи:
Потом пирует до отказу
В размахе жизни трудовой.
Гляди! Гляди! Он выпил квасу,
Он девок трогает рукой,
И вдруг, шагая через стол,
Садится прямо в комсомол4.
Заболоцкий юродствует, кривляется, пытаясь этим прикрыть
свою истинную позицию. Но позиция эта ясна — это позиция
человека, враждебного советскому быту, советским людям, не¬
навидящего их, т.е. ненавидящего советский строй и активно
борющегося против него средствами поэзии.
3
В 1929 г. («Звезда» № 10) и в 1933 г. («Звезда» №№ 2 и 3)
были напечатаны куски из поэмы Заболоцкого «Торжество
земледелия». Это — откровенное, наглое контрреволюционное
«произведение». Это — мерзкий пасквиль на социализм, на кол¬
хозное строительство. Если принять во внимание, что первый
отрывок из «Торжества земледелия» напечатан в год великого
перелома, то особенно станет ясна субъективная, сознательная
контрреволюционность автора поэмы, его активно враждебное
выступление против социализма в один из острейших полити¬
ческих моментов.
Выписывать цитаты из «Торжества земледелия» не имеет,
в сущности, смысла, так как вся поэма, от первой до последней
строчки,— грязный пасквиль брызжущего слюной ненависти
врага. Но все же для примера приведу две цитаты.
Вот «картина» коллективизированной деревни, «картина»
«торжества земледелия»:
Повсюду разные занятья:
люди кучками сидят,
эти — шьют большие платья,
те — из трубочек дымят.
Один старик, сидя в овраге,
объясняет философию собаке;

О стихах Н. Заболоцкого
255
другой, также — царь и бог
земледельческих орудий,
у коровы щупал груди
и худые кости ног.
Потом тихо составляет
идею точных молотидок
и коровам объясняет,
сердцем радостен и пылок.
А вот «итог» достижений социализма по Заболоцкому:
в хлеву свободу пел осел,
достигнув полного ума.
Только заклятый враг социализма, бешено ненавидящий со¬
ветскую действительность, советский народ, мог написать этот
клеветнический, контрреволюционный, гнусный пасквиль.
4
В последующие годы Заболоцкий декларировал отход от своих
старых позиций, «перестройку». Не подлежит сомнению, что это
была лишь маскировка притаившегося врага. В самом деле, разве
можно было бы в 1937 г. опубликовать такие откровенно воин¬
ственно-контрреволюционные стихи, как «Торжество земледе¬
лия»? Теперь Заболоцкий пишет «иные» стихи. Он даже — публи¬
кует оды в честь вождей. Но сколько в этих «одах», по существу,
равнодушия, искусственного, мнимого «огня», т.е. лицемерия!
А основными для Заболоцкого этих лет являются «пантеисти¬
ческие» стихи, в которых под видом «естествоиспытателя», на¬
блюдающего природу, автор рисует полную ужаса, кошмарную,
гнетущую картину мира советской страны.
У животных нет названья —
Кто им зваться повелел?
Равномерное страданье —
Их невидимый удел5.
За «животными» без труда можно расшифровать людей, охва¬
ченных коллективизмом, людей социализма.

256
Н.В. ЛЕСЮЧЕВСКИЙ
Или еще более откровенные строки:
Вся природа улыбнулась,
Как высокая тюрьма.
На безднах мук сияют наши воды,
На безднах горя высятся леса!6
(Из стихов, опубликованных в 1937 г. в «Литературном со¬
временнике» и затем вышедших отдельной книжкой в Ленгос-
литиздате.)
В 1937 г. при полной, активной поддержке Горелова7 Заболоц¬
кий пытался опубликовать в «Звезде» стихотворение «Птицы»8.
Это — несомненно, аллегорическое произведение. В нем рисуется
(с мрачной физиологической детализацией) отвратительное кро¬
вавое пиршество птиц, пожирающих невинного голубка.
Таким образом, «творчество» Заболоцкого является активной
контрреволюционной борьбой против советского строя, против
советского народа, против социализма.
Литературный критик
(кандидат Союза Советских писателей),
заместитель отв. редактора журнала «Звезда»
Н. Лесючевский
3/VII 38 г.

А.	МАКАРОВ
Поворот к современности
«Новый мир» №№ 1, 2, 3 за 1947 год
Не будем останавливаться на интересной, идейно значительной
поэме А. Недогонова «Флаг над сельсоветом»1 (№ 1), уже полу¬
чившей положительную оценку в нашей печати.
Поэма «Творцы дорог» Николая Заболоцкого2 (№ 1) тоже
посвящена ответственной теме труда — строительству дороги
через тайгу и горы к океану. Но тема эта не нашла в поэме худо¬
жественно верного выражения. Тех пламенных порывов чувств
и воображения, которые составляют главную прелесть поэмы
А.	Недогонова, здесь нет и в помине. Поэма Н. Заболоцкого
лишь претендует на изображение трудового подвига советских
людей.
При всей внешней красивости и метафорическом богатстве
поэма холодна. Говоря о людях, поэт впадает в риторику. Там же,
где он изображает действие аммонала, «сверкающий во прахе,
подземный мир блистательных камней», или насекомых, он вос¬
торженно патетичен.
Поэт говорит о том, что якобы по ночам:
Когда горят над сопками Стожары
И пенье сфер проносится вдали,
Колокола и сонные гитары
Им нежно откликаются с земли,
раздается неуловимый хор цветов, слышимый только бабоч¬
кам и мухам (кстати, по ночам, насколько нам известно, мухи
имеют обыкновение засыпать), и «тварь земная музыкальной

258
А. МАКАРОВ
бурей до глубины души потрясена». В этом отрывке с непри¬
ятной наглядностью обнаруживаются недостатки поэмы: её
манерность и сугубая литературность (гетевское «пенье сфер»,
извлеченные из ветхозаветного поэтического словаря «Лилеи»,
«сонные гитары», «хор цветов»), наконец, декадентская поэти¬
зация «твари земной»:
И, засыпая в первобытных норах,
Твердит она (земная тварь. — AM.) уже который век
Созвучье тех мелодий, о которых
Так редко вспоминает человек.

М.ЛУКОНИН
Проблемы советской поэзии (итоги 1948 года)
< фрагменты >
<...> Конечно, критическая деятельность Анатолия Тарасенко-
ва за последний период ограждает его от лагеря эстетов и космо¬
политов и ничего общего с ним не имеет. Но Тарасенков сегодня
должен понять, а мы сегодня должны это сказать ему со всей
прямотой, что многое на его кривом и шатком пути переплеталось
с самым явным эстетством, многое в его критическом творчестве
и многое в практической редакторской деятельности играло
на руку врагам боевой советской поэзии. <...> Тарасенков вполне
мог бы поубавить в книге Заболоцкого «Стихотворения»1 гимны
слепым животным инстинктам, весь этот «сумрак восторга» 2,
как пишет Заболоцкий. <...> Тарасенкову надо еще и еще по¬
думать о своей деятельности. Не может существовать в нашей
среде критик с двойным мнением, с двойным счетом. Надо, чтобы
Тарасенков высказался о своих ошибках, высказался бы о дея¬
тельности критиков-космополитов и эстетов, помог бы нам яснее
разглядеть врагов нашей поэзии и сам проявил непримиримое
свое отношение к ним. <...>
<...> Я не могу умолчать тут об одном обстоятельстве, которое
относится к прошлому году. В своем докладе об итогах поэзии
1947 года Анатолий Тарасенков3 с хорошим намерением отметить
движение наших поэтов к темам послевоенного строительства не¬
заслуженно, на мой взгляд, объявил положительным явлением
стихи Н. Заболоцкого «Творцы дорог». В этих стихах как раз
есть то отношение к труду, тот подход к изображению рабочих,
который мы должны решительно отмести.

260
М. ЛУКОНИН
Читаю с начала:
Рожок поет протяжно и уныло,—
Давно знакомый утренний сигнал!
Покуда медлит сонное светило,
В свои права вступает аммонал...
...И равномерным грохотом обвала
До глубины своей потрясена,
Из тьмы лесов трущоба простонала,
И, простонав, замолкнула она.
Вот, оказывается, в результате всего приходится пожалеть
природу, на которую навалился «белый пламень под напряже-
ньем многих атмосфер». Ну, а где же сами творцы дорог? А вот,
в следующей строфе:
Так под рукой неведомых гигантов,
Которым в шутку человечий труд,
Из недр вселенной ад поднялся Дантов
И, грохнув наземь, раскололся тут.
Да ведь не «неведомых гигантов», а простых наших людей
и их человеческий, далеко не шуточный, самый настоящий труд,
облагороженный светлой мечтой,— вот что должен был увидеть
поэт. Да, не Дантов же ад, не ад и не Дантов и ничего подобного,
а просто взрывом отброшенные камни увидел поэт, а надумал,
накнижничал, сам испугался и решил напугать своих читателей.
Ну, правда, при чем тут Дантов ад? Все — о мирозданье, о чем-то
неясном, стихийном.
Автора обуревает какая-то душевная паника, и он плохо раз¬
бирается в происходящем. Тема труда советских рабочих требует
от поэзии любовного, внимательного отношения к человеку, к его
устремлениям, к его идее. «Человек — это звучит гордо»,— сказано
с пониманием величия людей труда. Заболоцкий заменил все это
каким-то неведомым «светлым умом».
Ложное, позерское отрешение от человеческого разговора, на¬
думанная многозначительность... «О, эти расколовшиеся чаши».
«Они лежат передо мной» «усилием ума». Самое настоящее пу¬
стословие, где вместо людей — толпа, вместо лиц — лики, толпы
духов и теней, «мир, сверкающий во прахе». И там, где поэт при¬

Проблемы советской поэзии (итоги 1948 года)
261
ближается хотя малейшей деталью к реальной картине труда,
выходит беспомощно, нарочито, неуклюже:
Еще прохлада дышит вековая
Над грудью их, еще курится пыль,
Но экскаватор, черный ковш вздымая,
Уж сыплет их, урча, в автомобиль.
Если бы в данной строчке не проурчал автомобиль, то в руки
этой бегущей толпы творцов дорог можно было бы вложить ка¬
менные топоры, и ничего бы не изменилось.
Я уже не говорю о том, что в поэме нет никакой цели: неизвест¬
но, что за дорога строится в таком космическом борении стихий,
ради чего, что движет людей.
Нет в этих стихах ни наших устремлений, ни нашего отноше¬
ния к труду, к человеку труда. Никому не нужно это иконописное
мастерство, рассуждения о стихиях и толпах, о мирозданьях и про¬
чей символике. Нам нужен советский человек во весь рост, умный
и гордый человек, знающий, чему он посвящает свой труд.
Я подробно остановился на поэме Заболоцкого потому, что
порочность обойдена молчанием критики, поддержана «Новым
миром», и это может повредить дальнейшей нашей работе. <...>

О. ЕРМОЛАЕВ
Потоки юбилейного пустословия
Трезвон юбилейных колоколов1 раздается не только в статье
С. Касторского2. Юбилейная проза уступает место юбилейным
стихам, хотя их появление на страницах «ученых записок» не в по¬
рядке архивной публикации, а в порядке альбомных поздравлений
более чем неожиданно. Вдохновленный, по-видимому, мнением
С. Касторского о В. Десницком как о великом учителе молодежи,
обладающим даром «научного прозрения», поэт Н. Заболоцкий
посвящает юбиляру стихотворение под названием «Садовник»3.
В.	Десницкий изображен здесь в виде садовника, вызвавшего
...к жизни тысячи людей —
Строителей невиданного века.
В многообразном шуме бытия,
В глубинах обновленного народа
Она живет — живая мысль твоя,
И ширится и зреет год от года.
—	серьезно (или издевательски?) превозносит В. Десницкого
Н. Заболоцкий.
Считая поэзию делом, по-видимому, еще менее ответственным,
чем литературоведческая проза, кафедра русской литературы
напечатала строки, где поэт расширяет значение деятельности
В.	Десницкого до масштабов не только всенародных, но даже кос¬
мических: Десницкий-садовник взрастил, по словам поэта, «сады
на плодотворных склонах мирозданья» — не больше, не меньше!
Столь же маловразумительны стихи Николая Брауна, посвя¬
щенные В. Десницкому.

В.	НАЗАРЕНКО
Оригинальность и жизнь
Справедливо говорится, что в широком многообразии нашей
поэзии должна развиваться и так называемая «пейзажная лири¬
ка»... Но простое описание деревца или речки может ли считаться
действительно поэзией, действительно «пейзажной лирикой»?
Конечно, среди бессмертных произведений поэзии есть и такие,
которые по внешности — лишь мастерское описание, ясная и точ¬
ная констатация чего-либо. Но только по внешности!
Например, знаменитое лермонтовское «Ночевала тучка золо¬
тая... »1 — что это для поверхностного взгляда? Да так, описание
небесно-горного пейзажа... Дело, однако, в том, что Лермонтов,
не выходя за рамки картин природы, вместе с тем настойчиво,
неукоснительно, образ за образом превращает пейзаж в повесть
о душевной драме, о человеческой судьбе. В этом-то и состоит
здесь поэзия, а не в самом по себе описании, не в том только, что
тучка названа золотой, а утёс — великаном.
Но некоторые поэты, к сожалению, ограничиваются лишь
одной — и меньшей — стороной дела; описанием, более или
менее тщательным, изобретательным, но никуда не ведущим,
ничего не говорящим. Как бы не замечая внутреннего смысла
образцовых пейзажных стихотворений, иной поэт словно пола¬
гает: вот классики только описывали природу — и как поэтично
получалось...
Это свойственно отнюдь не одному М. Дудину в ряде стихов его
сборника2. Вот недавно в шестой книжке «Октября» мы прочли
стихотворение Н. Заболоцкого «Дождь»:
В тумане облачных развалин
Встречая утренний рассвет,
Он был почти нематерьялен
И в формы жизни не одет.

264
В. НАЗАРЕНКО
Весенней выкормленный тучей3,
Он волновался, он кипел
И вдруг, весёлый и могучий,
Ударил в струны и запел.
И засияла вся дубрава
Молниеносным блеском слёз.
И листья каждого сустава
Зашевелились у берёз.
Натянут тысячами нитей
Меж хмурым небом и землёй,
Ворвался он в поток событий
Повиснув книзу головой.
Он падал издали, с наклоном,
В седые стойбища дубрав,
И вся земля могучим лоном
Его пила, затрепетав.
Это, конечно, не просто внешние, мало связанные с чем-либо
реальным эффекты. Здесь почти во всём — большая тонкость
и точность ощущения, наблюдения, слова. И тем огорчительнее,
что всё это, по сути, уходит впустую.
Почему впустую? Поясним это элементарным примером.
Представим себе, что известное лермонтовское стихотворение состо¬
ит только из первой половины — из описания сосны. Представим
далее, что поэт не ограничился тем, что она «на севере диком стоит
одиноко на голой вершине»; что она «снегом сыпучим одета как
ризой...» Вообразим, что поэт тончайшим, ослепительнейшим
образом развил бы описание сосны; показал бы нам и ветви,
и иглы, и шершавость коры; нарисовал бы во множестве тонких
подробностей и вершину, где стоит сосна, и самый «север дикий».
И можно утверждать, что при всём мастерстве такого описания
поэзии не было бы. Потому что поэзия заключена здесь в сопостав¬
лении сосны и пальмы; именно это сопоставление рождает в нас
душевное волнение. Потому-то так скупы, суммарны описания
у Лермонтова, что они являются не самоцелью, а служат главной
поэтической мысли стихотворения.
Вот такой главной мысли, на наш взгляд, нет в стихотворении
Н. Заболоцкого. Оно как бы ряд «заготовок» на тему о дожде.

Оригинальность и жизнь
265
Несомненно, будучи поставлена на службу определённой поэти¬
ческой мысли, почти каждая из этих «заготовок» очень бы при¬
годилась. Здесь же они оказываются нагромождением, и подчас
противоречивым. Вот дождь выступает как бы в виде некоего
барда, певца: «...весёлый и могучий, ударил в струны и запел».
Само по себе сравнение образное и в известном случае уместное.
Но через несколько строк читаем о том же дожде: «ворвался
он в поток событий, повиснув книзу головой». И это сравнение
само по себе возможное. Но беда в том, что мы уже согласились
с поэтом, что дождь — это бард, певец. И певца, «повиснувшего
книзу готовой», вообразить мы не в состоянии. Так отдельные
ощущения, вызываемые в нас строками стихотворения, гаснут,
не объединяясь вокруг главной поэтической мысли.

^5^
А. МАРЧЕНКО
Взыскательный мастер
Новые стихи Н. Заболоцкого подтверждают, что это один
из наиболее своеобразных и тонких советских лириков. Для
Заболоцкого характерно глубоко эмоциональное восприятие
мира, хороший вкус и чувство языка, умение увидеть красоту
в повседневном, стремление философски осмыслить жизнь; стихи
переполнены «счастьем бытия», привлекают яркостью образов.
Лучшее, на мой взгляд, из новых стихотворений Н. Забо¬
лоцкого — «Некрасивая девочка». Поэт не упрощает конфлик¬
та, не скрывает, что наступит день, когда его героиня «увидит
с ужасом, что посреди подруг она всего лишь бедная дурнушка!»
Высокой и подлинной человечностью проникнуты строки поэта:
Мне верить хочется, что чистый этот пламень,
Который в глубине ее горит,
Всю боль свою один переболит
И перетопит самый тяжкий камень!
Поэт не спешит уверить нас в том, что ум, душевная сила и про¬
чие добродетели — тоже красота, и посему даже некрасивая де¬
вочка — красива. Н. Заболоцкий любит человека умной и честной
любовью и поэтому говорит правду о большой несправедливости:
люди обожествляют красоту даже тогда, когда «сосуд она, в кото¬
ром пустота», и не всегда замечают «огонь, мерцающий в сосуде».
Заболоцкий сочетает классическую строгость стиха, столь соот¬
ветствующую заключенному в нем «вечному вопросу»: «Чтоесть
красота?» — реалистической конкретностью деталей, особенно

Взыскательный мастер
267
характерной для лирики XX века. И этот «сплав» придает стиху
особую прочность и достоверность. Поэт тонко преображает тра¬
диционные образы. Обычно говорят: камень за пазухой держит,
на сердце — камень, сердце — не камень. Заболоцкий же написал:
«И перетопит самый тяжкий камень»; стих вместил в себя сразу
три смысловых значения: камень — обида, камень — злоба, серд¬
це — не камень, что очень усилило образ.
Н. Заболоцкий владеет искусством поэтического символа.
В этом плане характерно стихотворение «Журавли». От берегов
Африки в родные края ведет свою стаю старый опытный во¬
жак. В пути его настигает «черное зияющее дуло». Захваченные
врасплох журавли на мгновение теряют «волю непреклонную
к борьбе», но только на мгновение — природа вновь возврашает
то, что унесла смерть,— «гордый дух, высокое стремленье». И жу¬
равлиный народ продолжает путь «в долину изобилья», а вожак
«в рубашке и металла» медленно погружается на дно «озера, про¬
зрачного насквозь»; и над ним словно светлый кровавый след,—
«золотого зарева пятно». Поэт раздвинул смысловые «стенки»
образа, и мы за гибелью птицы, ее трагедией и бессмертием видим
другую — человеческую гибель, трагедию и бессмертие.
В «Осенних пейзажах»1 явственно ощутима характерная осо¬
бенность поэзии Заболоцкого — неуловимость перехода от образа
человека к образам природа, и наоборот. «Обрываются речи влю¬
бленных* — единственный образ «осени» человеческих отношений.
В дальнейшем поэт как будто отвлекается от человека и говорит
о реальной осени: улетает последний скворец, стынет земля, а ветер,
холодный и горький, ворошит охапки ярких листьев. Это осень
природы, но Заболоцкий как бы «накладывает» на нее еще один
смысловой оттенок: листья кленов — не только листья, но и си¬
луэты «багровых сердец», а осенний ветер не только ворошит эти
листья, но и раздувает «пламя скорби» — пожар разлученных
осенью «багровых сердец». Все время происходит колебание обра¬
за: мы воспринимаем его то как осень природы, то как осень души
человеческой.
Совсем иным настроением проникнуты весенние стихи Н. За¬
болоцкого. Его весна «и свистит и бормочет», устраивает «на по¬
лях кавардак», затевает «ручьев околесицу» и т.д. Но и тут мы
ощущаем своеобразную перекличку образа лирического героя
с образом весенней земли. Сердце человека — тоже скворешня
«в самом горле у рощи березовой»2, и в нем растут песни о голубых

268
А МАРЧЕНКО
подснежниках, птичьих скороговорках, затопленных по колено
тополях — веселом буйстве весны.
Заболоцкий — романтик. В его романтике есть что-то от дет¬
ского яркого восприятия, что-то вроде умения «грезить наяву»,
которое позволяет поэту увидеть в маленьком зоопарке, задавлен¬
ном этажами столицы, сказку — дикарку-лебедь,
И вся она как изваянье
Приподнятой к небу волны3.
Звери в поэтическом мире Н. Заболоцкого «приделаны к выступам
нор», а на воду «сквозь тонкий забор» смотрят не олени, а «фигуры
оленьи». Это еле заметный оттенок значения слова, но благодаря
таким деталям Заболоцкий подчеркивает сказочную неподвижность,
силуэтность своей «грезы» в отличие от реального зоопарка.
В стихах Заболоцкого много красок, его образы смелы. Органично
для автора такое сравнение:
Одни неподвижные канны
Пылают у всех на виду,
Так, вытянув крылья, орлица
Стоит на уступе скалы,
И в клюве ее шевелится
Огонь, выступая из мглы4.
Образы у Н. Заболоцкого эмоционально приподняты и как-то
во л ну юще- тревожны:
Два крыла, как два огромных горя.
Обняли холодную волну5.
Поэзия Н. Заболоцкого, которую трудно определить одним
мотивом, одной мелодией,— яркий образец живого богатства
и многогранности подлинного большого дарования.

А. ЭЛЬЯШЕВИЧ
Поэзия и реализм
Смеляков владеет большим и трудным искусством — видеть
подлинную красоту мира, слышать его то торжественные, то зау¬
нывные, то колыбельные песни1. Конечно, лирический голос поэта
имеет свои границы. И его размеры и его диапазон не могут идти
в сравнение с голосами поэтов-гигантов, но это не мешает Смелякову
быть одним из самых тонких лириков современности.
Подлинным своеобразием отмечено творчество и другого круп¬
ного поэта — Николая Заболоцкого, прошедшего долгий и противо¬
речивый путь развития от вычурности и нарочитой пародийности
«Столбцов» до классической простоты и строгости недавно опубли¬
кованных произведений.
В стихотворении «Ходоки» Н. Заболоцкий рассказывает, как
трое крестьян из дальних сел пришли за правдой к Ленину.
Молчаливы и медлительны путники — они видели человеческое
горе без прикрас, смутный гул вокзалов, темное скопище людей —
всю разоренную, голодную Россию. С тревогой и тайной надеждой
стоят они у порога Смольного. Их радушно встречает там великий
и вместе с тем такой обыкновенный человек в потертом пиджаке,
сам замаянный до смерти работой, и рассказывает о далеком,
на первый взгляд — фантастическом будущем. И тогда начинает
таять в человеческих сердцах отчужденность и тревога:
И внезапно видно стало много
Из того, что видел только он.
И котомки сами развязались.
Серой пылью в комнате пыля,
И в руках стыдливо показались

270
А. ЭЛЬЯШЕВИЧ
Черствые ржаные кренделя.
С этим угощеньем безыскусным
К Ленину крестьяне подошли,
Ели все. И горьким был и вкусным
Скудный дар истерзанной земли.
Стихи Заболоцкого заставляют думать. В этом их отличитель¬
ная особенность. Поэт часто не договаривает до конца, ставя перед
читателем вопросы, которые тот должен решить самостоятельно.
Характерно в этом плане стихотворение «Некрасивая девочка».
Маленькая девочка с ротиком уродца смеется счастливым сме¬
хом2, но будет день, когда ей станет ясно, она одинока и некрасива.
Задумчиво смотрит на нее поэт. Ему хочется верить, что чистый пла¬
мень, который горит в душе этого ребенка, рано или поздно победит
неизбежную боль. Грация души — вот чем обладает эта девочка.
А если это так, то что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
С этим сложным вопросом Заболоцкий обращается к читателям,
взволновав их смелостью своего замысла, большой гуманисти¬
ческой темой. В лучших стихах Заболоцкого — все та же непри¬
крашенная быль, которая воспламеняет стихи его товарищей.
Однако надо отметить и черту, отличающую Заболоцкого, скажем,
от того же Смелякова. Его внимание приковано в основном не к по¬
вседневному, а к необычному, к вещам, вызывающим раздумье:
уродливый ребенок с его сложною судьбою; картины по-особому
бурной весны; а вот в центре большого города, взгромоздившего
этаж на этаж, точно приделанные к выступам нор, сидят живые
звери, а по краю пруда плавает белоснежная лебедь, похожая
на изваяние волны, приподнятой к небу.
Заболоцкий напоминает читателю об удивительности и сложности
окружающего мира, где всё просто и всё загадка, всё давно известно
и всё требует углубления в сокровенный внутренний смысл.
После продолжительной паузы поэзия опять расправляет свои
могучие крылья.
Читатель, не верь брюзжащим голосам, вещающим об ее устойчи¬
вом отставании! Возьми сам в руки поэтические сборники и книги.

Поэзия и реализм
271
Да, действительно, немало в них порою дрянных стихов и лож¬
ных антиреалистических тенденций, немало паясничания и ла¬
кировки, пустословия и барабанной дроби. От очень многого надо
еще избавляться. Но рядом с такими явлениями, подавляя их
и возвышаясь над ними, с каждым днем все уверенней возникает
поэзия смелых поисков и синтетических обобщений, то гневная,
то задушевная — близкая и нужная народу.
Надо шире пропагандировать эту поэзию, предельно использо¬
вать ее в борьбе против ремесленничества, подделок и халтуры.
Попытки рассматривать стихи как литературу второго сорта,
не имеющую адреса, обречены на неудачу.
Она нам еще пригодится, поэзия, это старое, но грозное оружие.
Мы возьмем ее с собою в коммунистическое далеко, она нам по¬
может приблизиться к его вершинам.

Дм. ЕРЕМИН
Заметки о сборнике «Литературная Москва» *
Вот перед нами стихи Заболоцкого2. Каждое из них само по себе
имеет право на существование. Однако, когда читаешь их подряд,
да еще вместе со стихами других поэтов, соседей по сборнику,
отчетливо улавливаешь специфическую тональность: тяготение
к горестному в жизни, своеобразный сердечный надрыв, желание
автора быть печальником, а не певцом своего времени. В первом
из стихотворений, «Когда вдали угаснет свет дневной»3, поэт перед
лицом космоса тоскливо думает о том, «зачем его я на исходе лет
своей мечтой туманной беспокою». В стихотворении «Чертополох»4
поэту снятся — «темница и решетка, черная, как ночь»,
И встает стена чертополоха
Между мной и радостью моей.
Разумеется, такие настроения сами по себе нельзя считать во¬
обще несвойственными или неприемлемыми для нашей поэзии.
Нет, они входят в мир наших чувств с такой же естественностью,
с какой существуют и в самой действительности. Однако преиму¬
щественное внимание именно этому кругу настроений, своеобраз¬
ный букет из них, преподнесенный читателю на страницах сбор¬
ника,— настораживает, и когда вслед за стихами Н. Заболоцкого
читаешь «Черновик» С. Кирсанова5, «Разве умирают...» и другие
стихи Я. Акима6, «Гаснет окон позолота...» К. Ваншенкина7, сти¬
хи Ю. Нейман8 и другие,— это чувство не только ее рассеивается,
но крепнет.

Б. СОЛОВЬЕВ
Смелость подлинная и мнимая
Появляются недостаточно продуманные, а то и явно ошибочные
положения и на страницах «Литературной газеты». Характерна
в этом отношении заметка А. Марченко «Взыскательный мастер»
(№ 112, 1956 г.)1, посвященная циклу стихов Н. Заболоцкого,
опубликованному в первом сборнике «Литературной Москвы».
В этой заметке дается крайне одностороннее представление о Н. За¬
болоцком, неверно ориентируется и сам поэт, в творчестве кото¬
рого подчеркивается и выделяется стремление уйти от реальной
жизни, противопоставйть ей бесплотную «грёзу». А. Марченко
так утверждает: «Заболоцкий — романтик. В его романтике
есть что-то от детского яркого восприятия, что-то вроде умения
“грезить наяву”»...— и далее критик, в порядке примера, гово¬
рит о стихотворении «Лебедь в зоопарке», в котором поэт, по его
мнению, «подчеркивает сказочную» неподвижность, силуэтность
«грезы» в отличие от реального зоопарка. Стало быть, романтику
Заболоцкого А. Марченко трактует как умение «грезить наяву»,
создавать грезу «в отличие» от реального мира, в чем и находит
достоинства и особенности его поэзии.
Такое противопоставление романтики и реальности явно не¬
состоятельно, ибо романтика, присущая нашим людям, не носит
характера бесплотной мечты или «творимой легенды», уводящей
от земной реальности и порывающей с нею2. Нет, это романтика
творцов и преобразователей, умеющих самые большие мечты
и замыслы воплощать в своей повседневной деятельности, в своей
борьбе за будущее.

274
Б. СОЛОВЬЕВ
В статье А. Марченко сказалось устарелое понимание ро¬
мантического начала, и не случайно в ней ни слова не нашлось
по адресу стихотворения Н. Заболоцкого «Ходоки», хотя именно
оно открывает разбираемый цикл и наиболее значительно в нем.
Но это стихотворение никак не укладывается в представление
о Н. Заболоцком как отвлеченном от реальной жизни романти¬
ке, который по-младенчески «грезит наяву». Но до чего же узки
рамки концепции, если в нее не могут вместиться наиболее зна¬
чительные, художественно зрелые и самобытные произведения
поэта! Крестьян-ходоков, пришедших к Ленину за решением
насущных жизненных вопросов, никак нельзя поставить под
рубрику «грез наяву»,— вот почему для них и не нашлось места
в рецензии А. Марченко...

Вл. мильков
Поэзия Заболоцкого
Почему-то у нас не принято откликаться на журнальные публи¬
кации новых стихов. Но разве стоит ждать, пока неповоротливый
издательский механизм скомпонует очередную книгу поэта, если
его стихи уже с журнальных страниц доходят до сердца читателя?
К тому же бывает и так, что несколько стихотворений, всего неболь¬
шой стихотворный цикл значит для развития поэзии много больше,
чем несколько ординарных, проходных поэтических книжек.
Наша заметка — о стихах Николая Заболоцкого, чья первая
встреча с читателем произошла еще в тридцатых годах. И прихо¬
дится сожалеть, что по причинам, от самого поэта не зависящим,
мы не слышали его голоса на протяжении ряда лет. Впервые
за последние годы голос Николая Заболоцкого в полную меру
своих сил прозвучал в первом сборнике «Литературная Москва».
Вслед за этим новые стихи поэта все чаще стали появляться
в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Юность» *. И совсем не¬
давно еще один цикл стихов поэта появился во второй книге
«Литературной Москвы»2. Теперь для многих стало очевидным,
что сегодняшний день нашей поэзии нельзя представить без
Николая Заболоцкого.
Новые стихи Н. Заболоцкого тематически неоднородны. Но всем
им, однако, присуща внутренняя цельность, выражающаяся пре¬
жде всего в поэтическом характере их создателя.
Некоторые особенности этого характера ощутимы уже в «Хо¬
доках» , которыми открывается цикл его стихов в первом сборнике
«Литературная Москва». Малейшее славословие и риторическая
пышность выражений могли бы бесповоротно опошлить идею

276
Вл. мильков
этого стихотворения. Н. Заболоцкий избежал этого. И избежал по¬
тому, что проникся подлинным духом народной любви к Ленину.
Образ вождя в стихотворении не заслоняет собой и даже нимало
не оттесняет трех ходоков, что пришли в Смольный из-за Оки
«в зипунах домашнего покроя». В героях Н. Заболоцкого узна¬
ются представители революционного народа, посланцы России,
взбудораженной бурей революции:
Русь металась в голоде и буре,
Все смешалось, сдвинутое враз.
Гул вокзалов, крик в комендатуре,
Человечье горе без прикрас.
Наделенные «мирским» доверием, трое ходоков выделяются
в этом вихревом людском скопище. Они — «не кричали бешено
и люто, не ломали строй очередей». Они идут к Ленину,— и мы
чувствуем их душевную сосредоточенность, готовность поделиться
с вождем своими думами, своим счастьем и горестями, их желание
услышать мудрые слова о жизни — настоящей и будущей.
Весь смысл стихотворения становится ясен только после того,
как прочитана и понята заключительная сцена «Ходоков»:
И котомки сами развязались,
Серой пылью в комнате пыля,
И в руках стыдливо показались
Черствые ржаные кренделя.
С этим угощеньем безыскусным
К Ленину крестьяне подошли.
Ели все. И горьким был и вкусным
Скудный дар истерзанной земли.
В этой картине — многое, и прежде всего взаимное доверие
вождя и народа, их духовная близость, родство.
Простота стиха сочетается у Н. Заболоцкого с другим ценным
качеством его поэтического характера — с углубленной фило¬
софичностью мышления. Он не увлекается внешней описатель-
ностью вещей, не гонится за броскими и эффектными деталями.
От увиденного явления поэт идет к постижению его сущности,
не впадая при этом в холодную абстрактность, всегда оставаясь
в живом мире вещей, событий, страстей. Н. Заболоцкий стремится

Поэзия Заболоцкого
277
постигнуть законы и истоки человеческого творчества («Бетховен»)
и смысл подлинной красоты («Некрасивая девочка»), он пытается
проникнуть своим взором в сумрачные пространства мироздания
(«Противостояние Марса»).
Прислушиваясь к «музыке миров», он улавливает среди хаотиче¬
ского урагана звуков песнь человеческую, а размышляя о фантасти¬
ческих деяниях марсиан, погружается в озабоченные подлинной тре¬
вогой думы о человеческих судьбах племен своей милой планеты.
«Противостояние Марса» — пожалуй, единственное «кален¬
дарное» произведение среди новых стихов Н. Заболоцкого. Оно
появилось в свет как раз в те дни, когда многие страницы печати
были посвящены этому астрономическому явлению3. Но при¬
влекли поэта вовсе не подробности этого события. Кровавый
Марс, эта «зловещая звезда», заставляет вспомнить печальные
и трагические страницы истории:
Был бой, и гром, и дождь, и слякоть,
Печаль скитаний и разлук,
И уставало сердце плакать
От нестерпимых этих мук.
И факт «противостояния» двух планет обретает в стихах осо¬
бый метафорический смысл: поэт думает о другом «противостоя¬
нии» — о «противостоянии» всех человеческих сил мира на земле
бездушному и зловещему духу войны.
Человеческий гений всесилен, говорит поэт, если он может
превозмочь могучей бетховенской мелодией нестройный ураган
вселенской симфонии:
В рогах быка опять запела лира,
Пастушьей флейтой стала кость орла.
И понял ты живую прелесть мира
И отделил добро его от зла.
И сквозь покой пространства мирового
До самых звезд прошел девятый вал...
Откройся, мысль! Стань музыкою, слово,
Ударь в сердца, чтоб мир торжествовал!4
Таков масштаб поэтических чувствований поэта. Но, при¬
коснувшись к «музыке миров», вторгнувшись своей фантазией
в мировое пространство, поэт не отлетает от земных радостей

278
Вл. МИЛЬКОВ
и тревог. Рядом со «вселенскими» мотивами звучат стихи, отме¬
ченные иным, но не менее волнующим масштабом поэтических
ощущений мира и человека. В переполненном фойе театра поэт
замечает одинокую женщину, и скоро чисто бытовые детали обста¬
новки уходят на второй план, поэтом овладевает сосредоточенное
раздумье о человеческой судьбе одинокой незнакомки.
Утомленная после работы,
Лишь за окнами стало темно,
С выраженьем тяжелой заботы
Ты пришла почему-то в кино.
Одинока, слегка седовата,
Но еще моложава на вид,
Кто же ты? И какая утрата
До сих пор твое сердце томит?
Где твой муж, твой единственный милый,
Соучастник далёкой весны,
Кто наполнил живительной силой
Бесприютное сердце жены?
Почему его нету с тобою?
Неужели погиб он в бою
Иль оторван от дома судьбою.
Пропадает в далеком краю?
Где б он ни был, но в это мгновенье
Здесь, в кино, я уверился вновь:
Бесконечно людское терпенье,
Если в сердце не гаснет любовь5.
Право же, в этих стихах во много крат больше внимания к че¬
ловеку, чем в иных пространных сочинениях. Поэт не прибегает
к подробной характеристике героини, но мы ощущаем красоту и си¬
лу ее души, она раскрыта для нас в главном, что определяет любой
человеческий характер,— в сущности ее нравственного облика.
В «Некрасивой девочке» поэт обратился к одной из «вечных»
нравственно-эстетических проблем — о сущности красоты челове¬
ческой. Поэта взволновала будущая судьба маленькой дурнушки
«с ротиком уродца», которая всем видом своим напоминает лягу¬
шонка. Пока девочка еще не может ни заметить, ни оценить этого.

Поэзия Заболоцкого
279
Но что же будет с ней, когда чистое сердце впервые содрогнется
от страшного открытия? И тут-то поэт и ставит перед читателем
вопрос о сущности красоты:
И пусть черты ее нехороши
И нечем ей прельстить воображенье,—
Младенческая грация души
Уже сквозит в любом ее движенье.
А если это так, то что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
Медлительная и размеренная «походка» стиха Н. Заболоцкого,
как бы отягощенного философскими раздумьями, простота и стро¬
гость образного мышления поэта, чуждого лженоваторскому
оригинальничанью, только подчеркивает внутреннюю его сосре¬
доточенность и глубокое душевное равновесие.
Пейзажной описательной лирикой, как известно, легче всего
бывает прикрыть литературный нейтрализм. Но мысль Н. Забо¬
лоцкого и в пейзажной лирике не уходит на покои, а глаз поэта
не превращается в холодный фотообъектив. Поэт передает ощу¬
щение вечного движения и обновленья в природе, «где буйствуют
стебли и стонут цветы», где разворачиваются «битвы деревьев
и волчьи сраженья»6. Любопытно, что даже в характеристику
явлений неживой природы у Н. Заболоцкого вплетаются «этиче¬
ские» оценки: лесное озеро — это «целомудренной влаги кусок»,
к которому, как «к источнику правды», склоняются за живот¬
ворной водой толпы животных («Лесное озеро»). В «Журавлях»
философско-этическая мысль о красоте и бессмертии подвига
составила главное содержание стихотворения. Гибель вожака
журавлиной стаи от ружейного выстрела символична:
Луч огня ударил в сердце птичье,
Быстрый пламень вспыхнул и погас,
И частица дивного величья
С высоты обрушилась на нас.
Два крыла, как два огромных горя,
Обняли холодную волну,
И рыданью горестному вторя,
Журавли рванулись в вышину.

280
Вл. МИЛЬКОВ
Там вверху, где движутся светила,
В искупленье собственного зла
Им природа снова возвратила
То, что смерть с собою унесла:
Гордый дух, высокое стремленье,
Волю непреклонную к борьбе —
То, что от былого поколенья
Переходит, молодость, к тебе.
В четырех последних строках традиционная тема негаданно
обернулась разговором о значении славного примера и традиций
старшего поколения борцов для нынешней молодежи. Правда,
поэтическая аналогия выдержана здесь в духе несколько отвлечен¬
ного иносказания. И эта заметная отвлеченность вообще в какой-то
степени свойственна поэтическому мышлению Н. Заболоцкого,
но в ней, во всяком случае, нет ничего сходного с повторением
«общих» мест. Н. Заболоцкий никогда не философствует начисто
абстрактные, безжизненные темы, его привлекают нравственные
вопросы времени, вопросы трудные, животрепещущие, требующие
глубины и смелости мысли. И это качество поэтического характера
ничего общего не имеет со скороспелым показным активизмом
иных поэтов, недавно с такой легкостью переметнувшихся от сла¬
щавого риторического аллилуйства к бойкому выгребанию напо¬
каз теневых явлений нашей жизни. На всем, что выходит теперь
из-под пера Н. Заболоцкого, лежит яркий отпечаток самобытного,
глубокого и зрелого поэтического таланта.
Бывают поэты, в натуре которых чувственное восприятие пре¬
обладает над разумом, и тогда лирическая стихия, высокая эмо¬
циональная напряженность придают определенную окраску всему
ритмико-интонационному и метафорическому строю поэтической
речи. Бывают поэты, у которых, наоборот, разум преобладает над
чувственным восприятием мира.
Про новые стихи Н. Заболоцкого можно сказать, что:
В них и ум и сердце без опаски
На одном наречье говорят7.

А. УРБАН
Стихи Заболоцкого
<Рец. на: Н. Заболоцкий. Стихотворения. М.: Гослитиздат, 1957>
Одно из стихотворений Н. Заболоцкий начинает обращением:
«Любите живопись, поэты!» 1 Для Заболоцкого живопись — идеал
выразительности, пластического воплощения поэтической мысли.
Предмет за предметом, деталь за деталью, образ за образом, словно
вырезывая по дереву, вытачивает он свои стихи:
Архитектура Осени. Расположенье в ней
Воздушного пространства, рощи, речки,
Расположение животных и людей,
Когда летят по воздуху колечки
И завитушки листьев, и особый свет,—
Вот то, что выберем среди других примет.
Жук домик между листьев приоткрыл
И рожки выставив, выглядывает,
Жук равных корешков себе нарыл
И в кучку складывает,
Потом трубит в свой маленький рожок
И вновь скрывается, как маленький божок2.
Заболоцкий любит близкий план, картина чаще всего рас¬
положена перед самым глазом — так, что видны интимнейшие
подробности природы, сам жизненный процесс, таинства которого
поэт стремится осмыслить и нарисовать:
...Трава пред ним предстала
Стеной сосудов. И любой сосуд
Светился жилками и плотью.
Трепетала вся эта плоть и вверх росла, и гуд
Шел по земле. Прищелкивая по суставам,
Пришлепывая, странно шевелясь,
Огромный лес травы вытягивался вправо,
Туда, где солнце падало, светясь3.

282
А. УРБАН
Но даже когда поэт обращается к широким, пространственным
картинам природы, им тоже словно бы не хватает перспективы,
воздуха,— и все из-за того же изощренного внимания к подроб¬
ностям мира.
Но Заболоцкого пленяет не «бормотанье сверчка и ребенка» само
по себе, не волшебство звуков и красок, не «играв шарады»,— а «пол¬
ный разума русский язык» («Читая стихи»). Драматическая борьба
философствующей мысли, стремящейся проникнуть в лабораторию
жизненных процессов, попытка не только логически поставить че¬
ловека в цепь эволюционного развития природы, но и ощутить себя
в этой цепи между настоящим и будущим, уловить и чувственно изо¬
бразить эту связь — вот на чем сосредоточен поэт. Иногда его пугает
«огромный мир противоречий», где «от добра неотделимо зло», от¬
сутствие «разумной соразмеренности начал»4, страшит противоречие
между величайшими победами разума и смертью, он пытается оду¬
шевить природу, но сам понимает, что это лишь «суеверья наши».
Не всем читателям, очевидно, будут близки и одинаково интерес¬
ны эти раздумья, а многие поэтические рисунки и выводы вызовут
внутреннее сопротивление своей пантеистической окраской. Но ре¬
цензируемый сборник наглядно демонстрирует эволюцию творчества
Заболоцкого: от этих «вечных тем», решавшихся поэтом преиму¬
щественно в 30-х годах, к новому материалу — в 40-е годы. Сами
названия стихотворений — «Храмгэс», «Урал», «Город в степи»,
«Творцы дорог» — говорят об их новом поэтическом содержании.
Заболоцкий славит победу человека над природой, завоевания науки,
строительство индустрии, чудеса воздушного путешествия, откры¬
тие «сквозь волшебный прибор Левенгука» следов доселе неведомой
жизни. Вместе с новыми темами видоизменяется и сама творческая
манера поэта: к картинности и живописности добавляется пафос,
ораторский строй речи с обилием вопросов и восклицаний, энергич¬
нее звучит ритм стиха. Но если здесь эти приемы, подсказанные са¬
мим материалом, еще не становятся органической чертой его поэзии,
то в конце 40-х и в 50-х годах они уже необходимая особенность его
творческого почерка. В эти годы основной темой его поэзии становит¬
ся человек, вся сложность нравственных отношений между людьми
(«Жена», «Некрасивая девочка», «Стараяактриса», «Неудачник»).
С этой темой сливается тема искусства (« Читая стихи », « Портрет »,
«В кино»). В самом строе стихов иногда, может быть, слишком от¬
четливо начинают звучать некрасовские интонации. Отдельные
стихи сатирически беспощадны («Неудачник», «Старая актриса»).

Стихи Заболоцкого
283
По-новому обнаруживается пластическое дарование Заболоцкого,
сосредоточивающегося на изображения человека («Есть лица, по¬
добные пышным порталам» \ «Приближался апрель к середине»6),
Заболоцкий — поэт, который не ограничивается однажды освоен¬
ными темами и поэтическими приемами, не перепевает и варьирует
их, а стремится к укреплению и расширению связей с жизнью, к от¬
крытиям, хотя в отдельных стихах последних лет нельзя не увидеть
некоторой традиционности («Жена», «Старая актриса»).
Поучительна и та взыскательность, с которой поэт отбирал
и перерабатывал стихи для сборника. Из первой книги «Столбцы»,
изданной в 1929 году, в него не включено ни одно стихотворение.
Из «Второй книги», вышедшей в 1937 году, в сборник многое
не попало, а включенные стихи очень существенно переработаны.
Менее коснулась переработка сборника «Стихотворения», выпу¬
щенного в свет в 1948 году,— она шла главным образом за счет
сокращений риторических мест.
При переработке уточнялись и добавлялись новые образы,
усиливалась смысловая значимость слова. Вот картина ночного
сада в стихотворении рецензируемого сборника:
Он целый день метался и шумел.
Был битвой дуб, а тополь потрясеньем.
Сто тысяч листьев, как сто тысячтел,
Переплетались в воздухе осеннем 7.
Здесь каждое слово свежо и полноценно. Первый вариант этого
четверостишия был бледнее, хотя по существу в нем изменена
только одна строка:
Он целый день метался и шумел.
Был битвой дуб и возмущеньем — тополь,
Сто тысяч листьев, как сто тысяч тел,
Летели вместе — низко ли, высоко ль.
В этом стихотворении изменено еще несколько строчек —
и в результате «Ночной сад» стал одним из лучших стихотворений
сборника.
В книге помещены избранные переводы из грузинских и не¬
мецких поэтов, а также широко известный стихотворный перевод
«Слова о полку Игореве».

Д. МАКСИМОВ
О старом и новом в поэзии Николая Заболоцкого
Новая книга Николая Заболоцкого («Стихотворения», Гослит¬
издат, М., 1957), включающая избранные стихи поэта разных лет,
переводы и стихотворное переложение «Слова о полку Игореве»,—
важное событие в нашей литературной жизни. Наряду с хорошо
известными произведениями в сборник вошли и стихотворения или
еще не публиковавшиеся, или рассеянные по журналам и альма¬
нахам. Интересны также те дополнения, сокращения и переделки,
которые обнаруживаются при сличении части стихотворений,
напечатанных в книге, с их ранними текстами.
Творчество Н. Заболоцкого противоречиво: оно представляет со¬
бою ряд поэтических достижений, исканий, экспериментов. В своей
яркой и умной поэзии Н. Заболоцкий, не теряя резко выраженной
индивидуальности, не только углубляет достигнутое, но и преодо¬
левает отдельные его стороны, нащупывает новые пути.
Экспериментальные устремления Заболоцкого наиболее обна¬
женно и эксцентрично выразились в его раннем сборнике «Столб¬
цы» (стихи 1926-1928 годов). Этот сборник построен на основе
очень сложных, алогичных словесных сочетаний, парадоксальных
иронических ходов, игре смыслов. Связанный с «заумной» поэти¬
кой Хлебникова, он был очень далек от столбовой дороги советской
поэзии. Расплодившееся в то время мещанство заслонило в глазах
поэта весь горизонт действительности, и она превратилась для
него в пугающий миф, в фантастическое нагромождение челове¬
коподобных стремительно несущихся окаменелостей, похожих
в чем-то на те, которые изображал русский художник экспрессио¬
нист Филонов. Поэзия «Столбцов» низводила буржуа-мещанина

О старом и новом в поэзии Николая Заболоцкого
285
до уровня мертвой, механически двигающейся модели, но не могла
противопоставить ему ни красоты, ни человечности — ничего,
кроме своего презрения.
Смысл дальнейшего развития творчества Заболоцкого — в пре¬
одолении «Столбцов», в движении к простоте и целостности ми¬
ровосприятия, к тому «живому, поющему, прыгающему, думаю¬
щему, ясному» миру, который раскрывается для него в природе,
в человеке, в духовной и материальной культуре человечества,
в истории советского народа.
Уже во «Второй книге» (1937) Н. Заболоцкий показал совер¬
шенно новое, посвежевшее, помолодевшее и подлинно лирическое
лицо своей поэзии, а в третьем сборнике (1948) закрепил эти
творческие завоевания.
В художественной перестройке творчества поэта огромное
значение приобрело его обращение к традициям классического
стиха: прежде всего к философской лирике Тютчева и к русской
оде XVIII века. Логический строй классической лирики оказывает
как бы дисциплинирующее влияние на поэзию Заболоцкого, по¬
могает поэту освободиться от нарочитой сложности и найти новое,
поэтическое зрение, просветленное ясной мыслью. С тех пор тяго¬
тение к классическим формам становится одной из характерных
примет Заболоцкого. Исходя из опыта современной поэзии, он
преобразует эти формы и даже порой ломает их, но все же остается
верным им на всех этапах своего последующего пути. От карика¬
турного мира искусственных людей и неодушевленных уродцев
в зрелой поэзии Заболоцкого уже ничего не остается: она очело¬
вечивается и начинает поворачиваться к подлинной действитель¬
ности, к героической жизни нашей страны.
Но человеческая сущность искусства, его идейная и психоло¬
гическая сторона проявляются не только в социальных, фило¬
софских или любовных темах. Мировоззрение писателя может
сказаться в изображении природы и иногда не менее ярко, чем
в его гражданских произведениях. Именно так нужно рассматри¬
вать стихи Заболоцкого о природе. Н. Заболоцкий в лирике почти
в такой же степени поэт природы, как М. Пришвин в прозе. Как
и М. Пришвин, Н. Заболоцкий умеет находить в природе не только
объективно заключенное в ней, но и то субъективное, человеческое,
что вносит в природу сознание людей и что является в ней — со¬
гласно поэтической концепции Заболоцкого — как бы естественным
ее продолжением, несущим в себе семена культуры.

286
Д. МАКСИМОВ
Природа для Заболоцкого — «очистительная сила» \ прививка,
предохраняющая его творчество от уродливого мира «Столбцов»,
от опасности «возвратных болезней». Поэт видит в природе прекрас¬
ный и гармонический мир, неисчерпаемый резервуар свежести, чи¬
стоты и жизненности («Утренняя песня», «Лесноеозеро», «Гроза»,
«Дождь»). Природа в его стихах как бы наполнена музыкальными
инструментами — трубами, дудочками, литаврами, колоколами,
гитарами — и насквозь пронизана потоками музыки. И эта гармония
отнюдь не превращается у Заболоцкого в идиллию природы. Поэт
видит природу такой, как она есть,— в диалектическом единстве
жизни и смерти, расцвета и ущерба, света и тени. Картины безмя¬
тежной природы перемежаются в его творчестве с трагическими об¬
разами ее умирания и увядания (« Лодейников», «Засуха» и едва ли
не лучшее у Заболоцкого стихотворение «Начало зимы»).
В своих стихах о природе Заболоцкому удается проникнуть в ее
интимную жизнь и по-новому осветить драгоценные для художни¬
ка подробности и оттенки этой жизни. С какой убедительностью
и «физиологической» ощутимостью он рассказывает, например,
о реке, застывшей в раскаленном от зноя воздухе, и об ее подво¬
дных тайнах:
В смертельном обмороке бедная река
Чуть шевелит засохшими устами.
Украсив дно большими бороздами,
Ползут улитки, высунув рога.
Подводные кибиточки, повозки,
Коробочки из перла и известки,
Остановитесь! В этот страшный день
Ничто не движется, пока не пала тень.
(«Засуха»)
Здесь свое, непосредственное, чуждое литературщины, вполне
органическое переживание природы.
Но природа у Заболоцкого не оторвана от человека. И дело
не только в том, что она пронизывается в его лирике человече¬
скими переживаниями и мыслями и что в ряде его философских
стихотворений (« Я не ищу гармонии в природе », « Метаморфозы »,
«Завещание»), продолжающих традиции Тютчева, ставится вопрос
о месте человека в круговороте космической жизни и об отношени¬
ях его к мирозданию — вопрос столь же важный и жизненный для
советского искусства, как и для всякого другого подлинно гумани¬

О старом и новом в поэзии Николая Заболоцкого
287
стического творчества. Существенно и принципиально то, что в не¬
которых стихах Заболоцкого тема природы сливается с темой труда
и социалистического строительства («Венчание плодами», «Город
в степи», «В тайге», «Урал », «Храмгэс», «Творцы дорог»).
Здесь История пела, как дева, вчера,
Но сегодня от грохота дрогнули горы,
Титанических взрывов взвились веера,
И взметнулись ракет голубых метеоры...
Опустись, моя муза, в глубокий туннель!
Ты — подружка гидравлики, сверстница тока.
Пред тобой в глубине иверийских земель
Зажигается новое солнце востока.
(«Храмгэс»)
Близки к этому циклу также стихотворения о победе чело¬
веческого разума и воли над природой: «Север», «Воздушное
путешествие», «На рейде». Некоторые из них приближаются
к жанру описательных поэм и од. Использование этих архаиче¬
ских жанров и приспособление их к новому поэтическому бытию
исключительно характерно для Заболоцкого. Мужественный, во¬
левой, торжественный строй его поэзии, ее высокий стиль вполне
соответствует одическим формам.
Прославляя мичуринское плодоводство, мечтая о том, чтобы
наша жизнь превратилась в «сплошной плодовый сад» («Венчание
плодами»), рассказывая о строительстве в Грузии («Храмгэс»)
и Казахстане, о статуе В. И. Ленина, возвышающейся над казахскими
степями и воодушевляющей акынов («Город в степи»), о прокладке
дорог на Дальнем Востоке («Творцы дорог»), вспоминая о подвиге
«Челюскина», Н. Заболоцкий выявляет себя как поэт, далеко не чуж¬
дый гражданским темам, живущий общей жизнью с нашей страной,
вдохновляемый ее героикой, ее пафосом. Скорбный и строгий отклик
Заболоцкого на смерть С. М. Кирова («Прощание») и его стихотворе¬
ние о ходоках, пришедших к Ленину в Смольный, дают основание
говорить о политических мотивах в его лирике еще более уверенно.
Здесь лирика поэта, давно уже завладевшая царством природы, на¬
лаживает прямые и непосредственные связи с миром человеческим,
с людьми, занятыми великим и благородным делом созидания.
И все же этих связей в творчестве Заболоцкого недостаточно.
Мироздание, природа все-таки в какой-то мере заслоняют для него

288
Д. МАКСИМОВ
жизнь социальную. Талантливый и уверенный в своем искусстве
художник, нашедший общий ритм с окружающей его современной
действительностью, не сумел еще полностью приобщиться к ней,
откликнуться на ее добро и зло в той мере, в какой она этого требует.
Отсюда — неизбежный «брюсовский» холодок, возникающий на мно¬
гих великолепных по своей художественности страницах его сборника.
Отсюда — потенциальная опасность отрешенности, изысканности,
того самого «искусства для искусства», о котором Ал. Блок в свое
время писал: «Я боюсь каких бы то ни было проявлений тенденции
“искусства для искусства”, потому что такая тенденция противоречит
самой сущности искусства, потому что, следуя ей, мы в конце концов
потеряем искусство; оно ведь рождается из вечного взаимодействия
двух музык — музыки творческой личности и музыки, которая звучит
в глубине народной души, души масс»2.
В настоящее время Н. Заболоцкий встал на путь новых творче¬
ских исканий. В его стихах, написанных за последнее время, эти
искания чувствуются довольно определенно. Он продолжает борьбу
с поэтической «изысканностью», стремится к простоте, сердеч¬
ности, к тому, чтобы его поэзия была искусством для всех.
Особенно знаменательны для Заболоцкого его стихотворные пор¬
треты людей и зарисовки бытовых ситуаций («Жена», «Приближался
апрель к середине», «Неудачник», «В кино», «Некрасивая девочка»,
«Старая актриса»). Если в тридцатые годы, создавая стихи о природе,
Н. Заболоцкий следовал за Тютчевым, то теперь он в конечном счете
опирается на некрасовскую традицию.
Идея, вызвавшая к жизни эту группу стихотворений, заслужи¬
вает горячего сочувствия и одобрения. У некоторых наших поэтов
обобщенной, а иногда и абстрактной мыслью о человеке или народе,
пафосом больших цифр подменяется интерес к «социальным еди¬
ницам», к конкретному человеку, о котором нам нужно помнить
не меньше, чем о человеке вообще, Человеке с большой буквы.
В лирической поэзии глубоко индивидуализированные челове¬
ческие образы, объединяющие черты бесчисленного количества
жизненных прототипов, создают вокруг себя ту особого качества
лирическую теплоту, рождают ту особую, перерастающую лири¬
ческое «я» «поэзию сердца», которую не может заменить лирика,
лишенная эпического начала.
К сожалению, хорошие намерения Н. Заболоцкого не полу¬
чили в его поэзии полной художественной реализации. Каждое
из перечисленных выше стихотворений Заболоцкого точно и четко

О старом и новом в поэзии Николая Заболоцкого
289
выражает мысль бесспорную и достойную всяческого сочувствия.
А между тем в этих стихотворениях недостает «живой воды»,
подлинного волнения, того, что в лучших некрасовских образцах
этого типа составляло их поэтическую суть: скрытой теплоты или
воодушевленной сатиры.
Читатель не желает изучать людей только из любопытства,
смотреть на них с точки зрения «физиологии быта». Поощряемый
поэтом, задание которого он чувствует, читатель хочет полюбить по¬
ложительных героев стихотворений, но вынужден то и дело останав¬
ливаться на полпути. Читатель остается полуравнодушным и к же¬
не литератора (жалкому созданию с «потешными» кудряшками
на «тощей головке»), и к некрасивой девочке с «кривыми зубами»,
и, пожалуй, даже к женщине из кино, зарисованной «гадательно»
и потому не вполне убедительно. Так же полуравнодушно читатель
отнесется и к отрицательным персонажам поэзии Н. Заболоцкого —
хмурому графоману («Жена») и бездушной старой актрисе («Старая
актриса»). Тот секрет поэтического проникновения,— правильно,
пожалуй, будет назвать его, по Пришвину, «родственным внима¬
нием» к объекту3,— которым с таким умением пользовался поэт
в стихах о природе, здесь, в стихах о людях, почему-то утерян.
Подогретое, но недостаточно согретое морализирование с элемен¬
тами риторики,— вот впечатление от этих стихотворений.
Но в них есть и другой недостаток — тенденция к абстрактно
психологическому, внеисторическому изображению. Например,
стихотворение «Неудачник» вполне могло быть написано в не¬
красовские времена, а в «Старой актрисе» единственной при¬
метой эпохи служит беглое упоминание об орденах и званиях,
полученных героиней.
История объясняет судьбы человека, вносит в них волнующие
нас закономерности, и, отодвигаясь от истории, уходя от объяснения
причин, искусство теряет связь с глубиной жизни, лишается какой-
то части своей горячей силы, отдается случайностям. Очевидно,
Заболоцкому следует проверить всю эту линию своего творчества и ес¬
ли не отказаться от нее, то изменить ее характер и направление.
Стремление к простоте, к классической четкости и лаконизму
проявилось и в тех произведениях Заболоцкого последнего време¬
ни, где говорится главным образом о природе и искусстве. Такие
стихотворения, как «При первом наступлении зимы», «Бетховен»,
«Гроза», «Слепой», «Уступи мне, скворец, уголок» и почему-то
не вошедшее в сборник «Прощание с друзьями», представляют

290
Д. МАКСИМОВ
собой неоспоримые удачи поэта. Читая эту группу лирических
произведений Заболоцкого, нельзя не поражаться строжайшей
дисциплине и гармонии его стиха, прочности строчек и строф,
сдержанности в употреблении поэтических находок.
И, однако, холодок отрешенной красоты, веявший в раннем
творчестве поэта, ощущается и здесь. Конечно, нет оснований воз¬
ражать против великолепных стихотворений «Портрет», «Башня
Греми» и «Бетховен». Но все-таки не слишком ли они оторваны
от истории, нейтрализованы? Бетховен, например, каким мы
привыкли его себе представлять, в самом деле «прикоснулся
к музыке миров». Но исчерпывается ли этим наше представление
о Бетховене как великом и бесконечно живом явлении культу¬
ры и истории? Не остается ли у нас, читателей стихотворения
Заболоцкого, чувства грусти о том, что поэт не показал нам, как
огненное, человеческое сердце Бетховена, наполненное борьбой,
горем и радостью своего времени, врывается в нашу сегодняшнюю
жизнь, что-то вносит в нее и что-то в ней перестраивает? Эти по-
лугрустные-полуполемические размышления нередко возникают
при чтении отдельных стихотворений Заболоцкого.
Конечно, поэт имеет внутреннее право выбирать такие явления
или такие их стороны, которые прямо не связаны с ведущими тен¬
денциями эпохи. И стихи поэта при таком подходе также могут
обладать познавательной и эстетической ценностью. Но пропорция
исторических и внеисторических тем и аспектов в искусстве, соот¬
ношение их удельного веса, стихийно и теоретически регулирующее
наши оценки,— величина переменная, индивидуальная для каждой
эпохи, предопределенная прогрессивными идеалами времени. Наша
эпоха, исключительная по своей грандиозности и власти над людьми
и искусством, имеет свою пропорцию, свои законы, и они непре¬
клонно требуют максимального приближения искусства к истории,
к современности в широком смысле слова. «Если не жить современ¬
ностью — нельзя писать»,— утверждал Ал. Блок в 1920 году.
Заболоцкий умеет очень живо и чутко откликаться на темы,
выдвинутые нашим временем. Но его путь к современности еще
далеко не пройден. Только на этом пути он сумеет изжить в своем
творчестве те недостатки, о которых было сказано выше. Н. Забо¬
лоцкий — глубокий и своеобразный поэт. Он уже много сделал,
многое преодолел, многого достиг и отнюдь не остановился в своем
творческом развитии. Хочется думать, что оно приведет его к ново¬
му, более тесному сближению с эпохой.

А.	МАКЕДОНОВ
О старом и новом в поэзии Николая Заболоцкого
В № 2 журнала «Звезда» за этот год появилась статья Д. Макси¬
мова «О старом и новом в поэзии Николая Заболоцкого» *. Статья
привлекает внимание как одна из первых попыток серьезно разо¬
браться в творчестве этого своеобразного поэта.
Д. Максимов верно отмечает, что Заболоцкий прошел противоре¬
чивый и сложный путь к современности, анализирует соотношения
«старого и нового» в его творчестве. Он справедливо подчеркивает,
что в своей первой книжке «Столбцы» (1928 г.— Sic! — Сост.)
Н. Заболоцкий был «еще очень далек от столбовой дороги совет¬
ской поэзии» и что «преодоление “Столбцов”, поворот к подлинной
действительности, к героической жизни нашей страны» составляет
содержание дальнейшего творческого развития Заболоцкого.
И действительно, творческое развитие Н. Заболоцкого являет¬
ся одним из ярчайших доказательств того, что именно движение
по пути к социалистическому реализму помогает поэту выйти
из творческого тупика, развить свой замечательный талант.
В «Столбцах» перед нами предстал уродливый мир мещанского
бытия, в котором «среди бутылочного рая» восседали трактирные
«сирены», которые «на краю кривой эстрады... простерли к небесам
эмалированные руки и ели бутерброд от скуки». Заболоцкий воспри¬
нимал этот мир как чуждый и враждебный себе и людям и вступил
в борьбу с ним, но пошлость мещанства представлялась ему гипертро¬
фированной, уродливой силой, коренящейся в каких-то темных и глу¬
боких истоках бытия, и эта сила заслоняла ему подлинный мир.
Нужно также сказать, что на творчестве Заболоцкого тех лет
крайне отрицательно сказалось влияние литературной группы
«обериутов» (Д. Хармс, А. Введенский и др.), да и вообще ленин¬
градских формалистов.

292
А МАКЕ ДОНОВ
Но уже в тридцатых годах Заболоцкий вышел на дорогу под¬
линной поэзии действительного, не отчужденного, а родного,
настоящего мира — и родились прекрасные стихи «Прощание»
(памяти С. М. Кирова), «Голубиная книга», «Метаморфозы» и др.
Так родился настоящий Заболоцкий.
Прошли годы, и в прекрасном стихотворении «Творцы до¬
рог» (1948 г.)2 зазвучала симфония красок и звуков преобразован¬
ной человеком природы и социалистического творческого труда.
Новый мир «творцов дорог» — ясный и огромный — открылся
перед поэтом, и исчезли, ушли в глухой туман уродливые призраки
бездушных «сирен» и других обитателей «Столбцов».
Строители дорог взорвали «чрево каменной горы»:
При свете солнца разлетелись страхи,
Исчезли толпы духов и теней.
И вот лежит, сверкающий во прахе,
Подземный мир блистательных камней...
Кубы и плиты, стрелы и квадраты,
Мгновенно отвердевшие грома,—
Они лежат передо мной, разъяты
Одним усильем светлого ума.
С красотой человека — борца и творца — сливается и красота
самой природы — несколько пышной, торжественной, но зримой,
слышимой, ярчайшей природы нашего Дальнего Востока.
Угрюмый Север хмурился ревниво,
Но с каждым днем все жарче и быстрей
Навстречу льдам Берингова пролива
Неслась струя тропических морей.
Под непрерывный грохот аммонала,
Весенними лучами озарен,
Уже летел, раскинув опахала,
Огромный, как ракета, махаон.
Заболоцкий понимает, что «огромный, как ракета, махаон» —
символ и деталь этого волнения — только «сиятельный и пышный
самозванец» и что «творцы дорог» стали подлинными хозяевами
и творцами этой самой красоты стихии природы:
Здесь, в первобытном капище природы,
В необозримом вареве болот,

О старом и новом в поэзии Николая Заболоцкого
293
Врубаясь в лес, проваливаясь в воды,
Срываясь с круч, мы двигались вперед.
Нас ветер бил с Амура и Амгуни,
Трубил нам лось, и волк нам выл вослед,
Но все, что здесь до нас лежало втуне,
Мы подняли и вынесли на свет.
В стране, где кедрам светят метеоры,
Где молится березам бурундук,
Мы отворили заступами горы
И на восток пробились и на юг.
Может быть, недостатком этого великолепного стихотворения
является то, что оно уж слишком пышно. Но великолепие здесь —
подлинное, а мастерство — прямо изумительное. Резкие сочетания
смыслов и словесных ладов, наипрозрачнейших деталей и инто¬
наций и возвышенных тональностей и ритмов; особое, присущее
Заболоцкому искусство давать «крупным планом» ключевые
детали и метафоры; поразительная яркость деталей, уподобле¬
ний, контрастов подчинены железной стройности и необычайной
энергии композиции и ритмов. И все это определено жизнеутверж¬
дающей, вырастающей из жизни и ясно выражающей ее правдивой
тенденцией. В этом сила и страсть Заболоцкого.
Есть иногда в этой силе и страсти что-то чрезмерно приподнятое,
декоративное (не столько в «Строителях дорог», сколько в неко¬
торых других стихах Заболоцкого). Какая-то перенапряженность
бицепсов, может быть, отчасти связанная с теми «одическими»
приемами, которые, кажется, нравятся Д. Максимову. Но главное
в этом оркестре — правильное, настоящее.
Из стихов Заболоцкого выступает образ величайшего из творцов
дорог. Это — «человек в потертом пиджаке» в задушевной беседе с хо¬
доками, с представителями народа, людьми «в зипунах домашнего
покроя» («Ходоки», 1954 г.). И вот, возвращаясь с работы, освещен¬
ные грозой, «пиром электричества и влаги», идут они по дороге:
Среди кустарников и трав,
Как древнегреческие боги,
Трезубцы в облако подняв.
Заболоцкий воспевает и глубокую внутреннюю красоту «некра¬
сивой девочки» («Некрасивая девочка», 1955 г.), если она несет
в себе «чистый пламень» человечности, и красоту подвига рядового

294
А МАКЕДОНОВ
врача («Врач», 1957)3, красоту конкретного бытия советского че¬
ловека в его повседневности и в его внутреннем свете и звучании.
Таков Заболоцкий — наш современник, Заболоцкий 50-х годов.
Д. Максимов мог бы сделать очень хорошее и полезное дело,
если бы он сумел правильно раскрыть своеобразие поисков и до¬
стижений Н. Заболоцкого, показать подлинное его новаторство,
отделить старое от нового в его творчестве. Несколько верных,
полезных наблюдений в статье имеется. Но, к сожалению, пра¬
вильные замечания смешаны в этой статье с неверными, против
которых приходится возражать. Например, Д. Максимов считает,
что Заболоцкий «видит в природе прекрасный и гармонический
мир», «очистительную силу», «прививку, предохраняющую его
творчество от уродливого мира “Столбцов”, от опасности “воз¬
вратных болезней”». Но ведь сам Заболоцкий подчеркивает:
«Я не ищу гармонии в природе». И видит он в ней не только «очи¬
стительную силу» и «совершенное творенье, для совершенных
вытканное глаз», но и «вековечную давильню», «соединяющую
смерть и бытие».
Нет, не в стихии «вековечной давильни» и «дикой свободы»,
а «в стройном творчестве творцов дорог» Заболоцкий находит
«прививку», предохраняющую от всего чуждого, мещанского.
Еще большую незрячесть проявил Д. Максимов в оценке той
новой линии развития творчества Заболоцкого, которая связана
с таким стихотворением, как «Некрасивая девочка». Д. Максимов
видит в «Некрасивой девочке» тенденцию к «абстрактно-психо¬
логическому, внеисторическому изображению». Д. Максимов
утверждает, что «тот секрет поэтического проникновения... кото¬
рым с таким умением пользовался поэт в стихах о природе, здесь,
в стихах о людях, почему-то утерян. Подогретое, но недостаточно
согретое морализирование с элементами риторики,— вот впечат¬
ление от этих стихотворений».
Эту группу стихов Заболоцкого критик справедливо связывает
со своеобразным возрождение «некрасовской» традиции. Точнее
было бы связывать ее с той стадией и стороной развития нашей
поэзии, которая связана с именами Исаковского и Твардовского.
Но Заболоцкий, перекликаясь с этой манерой Исаковского или
Твардовского, органически усваивая некоторые ее особенности,
в то же время полностью сохраняет собственную индивидуаль¬
ность. Более того — намечает новые, дальнейшие формы ее
развития.

О старом и новом в поэзии Николая Заболоцкого
295
Если уж говорить о «смене традиций» Заболоцкого, то в период
«Столбцов» он шел от Хлебникова, акмеистов, в частности Нарбута,
затем он «перешел» к Тютчеву, Баратынскому и, наконец, пришел
к Некрасову, Исаковскому, Твардовскому, ничуть, впрочем, не от¬
рекаясь от «тютчевского». Конечно, этот перечень традиций весьма
приблизителен и неполон, а главное — мало говорит о сути дела,
которая состоит в том, что Заболоцкий пришел к... Заболоцкому,
очистив себя от того, что мешало ему полностью стать самим собой.
Но тем не менее этот путь очень симптоматичен и поучителен для
подлинных путей новаторства нашей поэзии. Несомненно также,
что «Некрасивая девочка» является удачей Заболоцкого на этом
пути, и поэтому читатель так заметил и полюбил это стихотворение.
К сожалению, оценка Д. Максимова прямо противоположна.
Что же «морализаторского», что «абстрактно-психологическо-
го», что «риторического» содержится, например, в этих сердечных
и проникновенно-конкретных строчках?
Среди других играющих детей
Она напоминает лягушонка.
Заправлена в трусы худая рубашонка,
Колечки рыжеватые кудрей
Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы,
Черты лица остры и некрасивы.
Двум мальчуганам, сверстникам её,
Отцы купили по велосипеду.
Сегодня мальчики, не торопясь к обеду,
Гоняют по двору, забывши про неё,
Она ж за ними бегает по следу.
Чужая радость так же, как своя,
Томит её и вон из сердца рвётся,
И девочка ликует и смеётся,
Охваченная счастьем бытия.
Радование радостью товарища, полное отсутствие «зависти»
и «умысла худого», конечно, всегда заложены в человеке как
возможности. Но не случайно, что именно современный совет¬
ский поэт сумел найти такой предельно конкретный образ этой
возможности, ставшей уже новой жизненной нормой.
Пафос этого стихотворения перекликается с пафосом «Ходоков»,
пафосом высокой внутренней красоты реальных дел и реальных
людей нового мира — от его вождей до его детей.

296
А МАКЕ ДОНОВ
Уже после «Некрасивой девочки» появилось такое стихотво¬
рение, как «Врач», где «я» поэта выражено через лирический
рассказ о подвиге врача, пожертвовавшего своей жизнью для спа¬
сения больного4. Разве этот предельно очевидный пафос героизма
и красоты подвига рядового советского человека в его конкрет¬
ном повседневном труде — разве это не тот же пафос, «рвущейся
из сердца вон», «томящей», «чужой радости», переполняющей
«некрасивую девочку»?
В стихах типа «Некрасивой девочки», «Ходоков», «Врача»
Заболоцкий еще раз показал свою удивительную способность, «пе¬
решагнув через самого себя», шагнуть вперед — по новой дороге.
Обогащенный новым опытом советской действительности
и советской поэзии 30-40-х годов, Заболоцкий ищет пути к той
предельной проникновенной простоте и конкретности, которая
венчает развитие художественности. От суммарного и несколько
приподнятого образа творцов дорог он идет к созданию образов
конкретных советских людей в жизненно-достоверных, но глубо¬
ко поэтических ситуациях, противопоставляя их в ряде случаев
(«Жена», «В кино» и т. д.) пережиткам старого. Отсюда и новые
черты художественного метода, новый синтез напряженного,
динамического лиризма и яркой метафорической речи с пред¬
метностью, законченной картинностью события и предельной
простотой разговорной интонации. Следы «старого» в новых
стихах Заболоцкого состоят в том, что чувство «огромности»
противоречий мира все еще сопрягается у поэта с чувством како¬
го-то исконного трагизма бытия. И этот трагизм, действительно
сугубо «тютчевский», иной раз выступает у Заболоцкого как
нечто страшное, подавляющее. Отсюда, например, стихотворе¬
ние «Слепой» (1946 г.). Стихотворение это — по-своему — очень
сильное, но, конечно, одностороннее, и его скорее нужно рас¬
сматривать как прощание с прошлым, с «туманом привычек».
Между тем Д. Максимов упоминает это стихотворение в числе
главных удач Заболоцкого, в отличие от таких «неудач», как
«Некрасивая девочка»!
Критик не сумел разобраться в действительных соотношениях
«старого и нового» в поэзии Заболоцкого, хотя и был полон до¬
брых намерений и похвального желания подвести Заболоцкого
«к новому, более тесному сближению с эпохой». Но в отличие
от Д. Максимова, мы считаем, что этот путь идет не через такие
стихотворения, как «Слепой», а именно через такие, как «Ходоки»

О старом и новом в поэзии Николая Заболоцкого
297
и «Некрасивая девочка», и вместе с тем через лучшие стихи о при¬
роде и ее преображении человеком, через стихи типа «Творцов
дорог», «Возвращения с работы», «Оттепели» или недавно опу¬
бликованного в журнале «Москва» стихотворения «Сентябрь»5.
Дальнейшее развитие Заболоцкого пойдет, по-видимому, по пу¬
ти синтеза «тютчевского» и «некрасовского» начал в его поэзии
и их дальнейшего развития по линии синтеза пафоса и метода
«Творцов дорог» и «Ходоков» на основе все более конкретного
и непосредственного проникновения и воспроизведения живых
конкретных дел реальных творцов дорог, на основе ясных реали¬
стических тенденций советской поэзии.

■0^
В.	ПЕРЦОВ
«Голоса жизни»: ответ критику из «Таймс»
<фрагмент>
<...> Английский критик недоволен подбором произведений
в советской антологии1 таких поэтов, как Борис Пастернак,
Николай Заболоцкий, Леонид Мартынов. Это очень разные поэты,
и спрос с каждого особый: они друг за друга не отвечают. После
сказанного о Есенине и Антокольском нетрудно понять принцип
подхода составителей советской антологии. Главное было — уло¬
вить «непохожесть», обусловленную тем, что и эти поэты жили
и творили в условиях советского общества. Леонид Мартынов
интересно сказал о «седьмом чувстве», которое воспитывается
у людей в нашей стране:
Определить это чувство седьмое
Каждый по-своему прав.
Может быть, это простое уменье
Видеть грядущее въявь!2
Не так просто предуказать, как приходит к художнику уменье
«видеть грядущее въявь» — не всегда более познав стихотворения
оказываются и более зоркими. На мой взгляд, скажем, ранние
исторические поэмы Леонида Мартынова рождены большим
горением идеи и более оригинальны как явления искусства, при¬
чина чего, мне думается, в том, что они более локальны по месту
и времени действия в стране, где грядущее не только видится,
но и творится въявь.

«Голоса жизни»: ответ критику из «Таймс»
299
Если у критика глаза на затылке, то в искусстве он может ви¬
деть только прошлое, а не будущее. Не удивительно, что в поэзии
Николая Заболоцкого критик «Таймс» ставит выше первый его
сборник «Столбцы», в котором было немало детски-претенциоз-
ного, чем современное возмужание поэта от этапа к этапу, которое
мы постарались отразить в антологии: от «классицистического»
упоения небывалой государственностью к мотивам новой, социа¬
листической человечности, в которых слышатся и трогательные
некрасовские ноты. Жаль, что в число стихотворений Заболоцкого
не вошла «Старая актриса». Это гораздо более глубокое по мысли
стихотворение, чем «Некрасивая девочка». Вот, кстати, один
из примеров неудачного подбора стихов в антологии. Однако не эти
действительные неудачи привлекают внимание автора статьи
в «Таймс». «“Столбцы”,— пишет английский критик,— даже
не упоминаются в библиографии советской антологии». Досадная,
но случайная ли неточность? Ведь на странице 756-й тома 2-го анто¬
логии в библиографии Н. Заболоцкого сказано: «Первая книга сти¬
хов “Столбцы” вышла в Ленинграде в 1929 г.». Но стихов из этой
книги в антологии, действительно, нет. Почему? Да по тем же
причинам, почему в ней не представлены «Бурбоны из Сорбонны»3
Антокольского: ранние стихи Н. Заболоцкого несамостоятель¬
ны. Критик «Таймс» справедливо указывает на их зависимость
от Хлебникова, говоря, что Хлебников «в футуристическом движе¬
нии сыграл роль Паунда4 для Элиота5 — Маяковского... И... умер
в забвении и нищете, мало сделав до конца такого, что бы можно
было занести на его счет».
Конечно, сопоставление Хлебников — Маяковский и Паунд —
Элиот не выдерживает никакой критики. Поэзия Элиота — лидера
английских декадентов с ее центральным образом «полых людей»6,
которым нечего друг другу сказать на «бесплодной земле»7, в са¬
мой Англии вызывает сомнение как поэзия. По мнению Ричарда
Олдингтона, автора известного у нас романа «Смерть героя» 8,
Элиот и Паунд — плохие поэты. «То, что в стихах Элиота при¬
надлежит ему самому,— плохо, а то, что хорошо...— ему не при¬
надлежит»,— замечает Олдингтон. Конечно, Паунд со своими
модернистскими вывертами вполне под пару Элиоту. Но придет же
в голову ставить этого Элиота в один ряд с Маяковским!
Дело, однако, не в неудачной аналогии английского критика,
а в том, что он совершенно правильно почувствовал трагизм творче¬
ской судьбы Хлебникова, от которого поэта не спас талант. Но ведь

300
В. ПЕРЦОВ
такая же судьба ждала Заболоцкого, если бы он не выбрался из сво¬
их «Столбцов». Почему же критик «Таймс», ретроспективно пони¬
мая Хлебникова, утрачивает понимание перспектив в отношении
Заболоцкого? В чем смысл его восторгов по поводу того, что стихи
из «Столбцов», отсутствующие в советской антологии, обширно
приведены в американской?9 Разве не раскрывается в этом факте
специфический, эстетски ограниченный и, стало быть, враждебный
большому искусству нашей эпохи подход критика «Таймс» к явле¬
ниям поэзии и такой же критерий отбора стихов в американской
антологии, недаром названной «Приглушенные голоса»?

II
ПРИЖИЗНЕННАЯ КРИТИКА
В ЭМИГРАЦИИ

ГУЛЛИВЕР
Поэзия Н. Заболоцкого
Положительно, творчество Н. Заболоцкого — одно из самых
необыкновенных явлений в советской литературе. Мы знаем
Заболоцкого очень мало. Года два тому назад напечатал он сти¬
хотворение «Цирк» (перепечатанное «Сатириконом»)1. Недавно
нам попалось его «Венчание плодами», отрывки из которого мы
приводили. Теперь в ном. 2-3 «Звезды» напечатаны новые сти¬
хи того же автора. Что это: новый Хлебников? Сумасшедший?
Шутник? Симулянт? Без смеха читать его невозможно.
Меркнут знаки Зодиака
Над просторами полей.
Спит животное Собака.
Дремлет птица Воробей.
Толстозадые русалки
Улетают прямо в небо,—
Руки крепкие, как палки,—
Груди круглые как репа2.
Далее рассказывается, как «спит животное Паук, спить Корова,
Муха спит»,— и все это для того, чтобы (в первый раз за столько
лет советской поэзии!) изобразить затем фантастическую ночь,
населенную ведьмами, лешими и прочей нечистью, находящейся
в СССР под цензурным запретом, но у Заболоцкого выныривающей
самым неожиданным образом:

304
ГУЛЛИВЕР
Из-за облака сирена.
Ножку выставила вниз,
Людоед у джентльмена
Неприличное отгрыз.
Кончается это пантеистическое произведение обращением
к собственному разуму:
Спит растение Картошка.
Засыпай скорей и ты!
Читатель разводить руками и переходит ко второму стихот¬
ворению, в котором тоже с любовью рассказывается о пауках,
цветах, мотыльках. Вдруг:
По лугу шел прекрасный Соколов,
Играя на задумчивой гитаре3.
При этом прекрасный Соколов тяжелыми своими ногами давил
разную мошкару — поэтическому сердцу Заболоцкого тут пред¬
ставился образ человечества, попирающего природу. Заболоцкий
решительно стал на сторону мошкары, как в первом стихотворении
вступается он за нечисть. Вероятно, подобную «мистику» сов. цен¬
зура все-таки не пропустила бы, но, оказывается, в «идеологию»
Заболоцкого входит и коллективизация сельского хозяйства,
и социалистическое строительство в деревне. За поэму «Торжество
земледелия» ему все прощается. Приведем несколько цитат,
по которым читатель составит некоторое понятие об основных
линиях сего произведения. Прежняя, темная, косная деревня
представляется Заболоцкому в унылых чертах:
Сквозь окошко хлеб глядел,
В загородке конь сидел...
По окрестной природе «шел медведь продолговатый». Тем вре¬
менем несознательные мужики сидели на заваленках и толковали
о загробной жизни, а также о жизни природы.
Некоторые движения коровы
Для меня ясней, чем ваши,

Поэзия Н. Заболоцкого
305
говорил пастух. Кулак распространял суеверия, но солдат,
олицетворяющий разумное начало, красную армию и советскую
власть, все им объяснил, как следует. Это было, должно быть,
еще в самом начале революции, когда, в качестве наследия
проклятого царизма,
Младенцы спали без улыбок,
Блохами съедены насквозь.
Но революция наступила. Первыми ее почуяли домашние
животные. Конь обрадовался, ибо его положение до сих пор тоже
была незавидное:
Мужик, меня ногами обхватив,
Скачет, страшно дерясь кнутом,
И я скачу, хоть некрасив,
Хватая воздух впалым ртом.
Действительно, коню становится легче, ибо появляются
тракторы:
Железный конь привозить жито,
Железный конь привозить квас.
Происходит длинный и весьма бурный диалог между солдатом
и «предками», т.е. между новым и старым миром. Солдат упре¬
кает предков в том, что их наследие его замучило:
Ночью, сидя на кровати,
Вижу голую жену...
Предки, разве правда в этом?
Предки оправдываются тем, что подобные видения способствуют
деторождению:
Объясняем: женщин брюхо,
Очень сложное на взгляд,
Состоит жилищем духа
Девять месяцев подряд,
Там младенец в позе Будды
Получает форму тела,

306
ГУЛЛИВЕР
Голова его раздута,
Чтобы мысль в ней кипела,
Чтобы пуповины провод,
Крепко вставленный в пупок,
Словно вытянутый хобот,
Не мешал развитью ног.
Разрушив идеологию предков, солдат отправляется беседовать
с коровами:
Коровы, мне приснился сон.
Я спал, овчиною закутан,
И вдруг открылся небосклон
С большим животным институтом.
Богиня Сыра, Молока,
Главой касаясь потолка,
Стыдливо кутала (?) сорочку
И груди вкладывала в бочку.
Эта грядущая рационализация молочного хозяйства очаро¬
вала Корову:
И опьяненная Корова,
Сжимая руки (!) на груди (!),
Стояла так, на все готова,
Чтобы к сознанию идти.
Распропагандировав Корову, солдат отправляется к Ослу,
который прежде занимался труднейшим делом: «скитаясь по го¬
рам, глодал чугунные картошки». Завербовав и Осла в число
сторонников революции, солдат вновь идет на деревню, где кол¬
лективизация уже в полном ходу: работают на машинах, а соху
«за подмышки» волочат в канаву.
Тут-то и наступает «торжество земледелия». На земле рай, сплош¬
ная Аркадия. Животные и люди счастливы сверх всякой меры:
Повсюду разные занятья:
Люди кучками сидят,
Эти — шьют большие (?) платья,
Те — из трубочки дымят.
Один старик, сидя в овраге,
Объясняет философию собаке...

Поэзия Н. Заболоцкого
307
Крестьяне, сытно закусив,
Газеты длинные читают,
Тот бреет бороду, красив,
А этот — буквы составляет.
Трудно сказать, что^такое Заболоцкий. Возможно, что он про¬
сто издевается над вершителями советских литературных судеб.
А может быть, это чистосердечный кретин, сбитый с толку, нахва¬
тавшийся кое-каких познаний, уверовавший в коллективизацию
Видоплясов, при всем том отнюдь не лишенный какого-то перво¬
бытного поэтического дара, как не был его лишен и Хлебников,
у которого Заболоцкий, видимо, «учился»4.

г. н.
Большой поэт
Печатаемое в этом номере «Меча» (в сокращении) стихотворение
«Север» принадлежит сыну сибирского крестьянина1, советскому
поэту Н. Заболоцкому, года два тому назад подвергшемуся стро¬
жайшему остракизму и только недавно вернувшего себе милость
«сильных мира сего».
История Н. Заболоцкого такова.
По недосмотру редакции, года два (как мы уже сказали) тому
назад в журнале «Звезда» появились первые произведения Н. За¬
болоцкого — в том числе советская идиллия «Торжество земледе¬
лия», где описывался колхоз таким веселым стилем:
Из-за облака сирена
нежно ножку кажет вниз,
людоед у джентельмэна
неприличное отгрыз...
Спит животное собака
дремлет птица воробей... и т. д.2
Собственно, авторский секрет Заболоцкого заключался в том,
что он перенес на новую почву «пролетарского искусства» старый
литературный прием, широко применявшийся теми же русскими
кубо-футуристами, глава которых Маяковский, ныне офици¬
ально — устами Сталина — признан классиком и вторым после
Пушкина русским поэтом. Прием этот назывался в свое время
«эпатированием буржуа». Заболоцкий попытался «эпатировать»
пролетария. Но то, что в старом мире принималось только пожи¬

Большой поэт
309
манием плечами, то в условиях «социалистической действитель¬
ности» оказалось государственным преступлением. «Идеология»
поэта, его «творческая установка» были признаны враждебными
пролетариату и контрреволюционными. Редакция получила
нагоняй, на автора посыпались зловещие обвинения критики.
Заболоцкий, естественно, умолк; больше того — он был уничтожен,
предан анафеме. Газеты и журналы для него закрылись.
Но было уже поздно. Вредное влияние его поэзии распростра¬
нилось на молодых поэтов. Пример оказался заразительным.
«Забо л отчина», «декадентское эстетство» приняло у последова¬
телей злополучного поэта, по словам критики, характер «грубого
зубоскальства по совершенно не подходящим поводам»3. Кампания
против Заболоцкого и им соблазненных продолжалась до конца
прошлого года. В этом году вследствие каких-то закулисных, нам
неизвестных причин она прекратилась, а запретное имя Заболоцкого
начало появляться в печати — пока только в списках участников
ленинградских литературных дискуссий. И, наконец, в «Известиях»
появилось новое, уже написанное в «правоверном» стиле стихотво¬
рение, выдержки из которого мы и печатаем ниже4.
Нужно сказать, что влияние Заболоцкого на молодых поэтов
было не случайным. Во всех его прежних «полушутовствах»,
равно как и в новом стихотворении, чувствуется своеобразный
и сильный талант, пути дальнейшего развития которого в урод¬
ливых условиях советской действительности трудно предвидеть.
Действительность эта вообще не благоприятствует развитию таких
своеобразных и ярких дарований.

М. КЕМШИС
Новейшая русская поэзия
В самое последнее время Ленинград дал еще одного поэта,
Заболоцкого, книга которого «Столбцы» вызвала немало разго¬
воров и была крайне скоро раскуплена.— Никакой поэтической
классификации и даже определенной оценке этот поэт не поддает¬
ся. Он странен, во многом непонятен,— стихи его местами кажутся
набором слов. Не имеющих никакой реальной связи между собой,
только синтаксическую. Трудно определить даже его тематику:
это безусловно отклик на современность, начиная с футбольного
матча и кончая вопросами нового быта. Его лексика — почти
блатная. Его основная характеристика — живописность: набором
самых неожиданных слов, организованных в короткие, рваные,
спотыкающиеся строки, где трудно уловить логическую связь, он
вызывает яркий и красочный образ. Логическую связь надо искать
между образами, а не между словами.— Заболоцкий ни на кого
не похож, и пока еще на него никто не похож. Единственная ассо¬
циация, это — с немецкими экспрессионистами, но прозаиками,
а не поэтами.— Пока вышла одна лишь книга,— и насколько
известно, его дальше не пропускает цензура. Судить о нём в окон¬
чательной форме еще нельзя.
25-29.XI .1930.

СИЗИФ
Отклики
<фрагмент>
Цветы поэзии:
Ополоумев от вытья,
Огромный дом, виляя задом,
Летит в пространство бытия.
А бедный конь руками машет,
То вытянется, как налим,
То снова восемь ног сверкают
В его блестящем животе...1
Если эти строчки советского поэта Заболоцкого прочтет человек
заурядный, он скажет, вероятно,— «просто чепуха».
Но это отсталая обывательская оценка. Без идеологической
четкости. Без определенно-классовой установки. Человеку, про¬
свещенному марксистской благодатью, стихи Заболоцкого тоже
не нравятся. Но он в них находит не чепуху, нет, а «ярко выра¬
женное примиренчество, смазывание правой опасности и левацкие
загибы»,— как нашел их критик, скромно скрывающий свое имя
под инициалами В. Р.2
Где опасность, где загибы: в доме ли, виляющем задом, в коне ли
с руками, в восьми ли ногах, уместившихся в животе,— тайна
автора.


Г. АДАМОВИЧ
Литературные беседы:
Ант. Ладинский. «Стихи о Европе». Сборник 1937.
Н. Заболоцкий. «Новые стихи»
...Над Н. Заболоцким очень долго смеялись и в советской крити¬
ке, и у нас здесь, в частных беседах на литературные темы. Были
у него, правда, и поклонники, утверждавшие, что «идиотизм» его
напускной, что в поэме «Торжество земледелия» рядом со смехот¬
ворными словосочетаниями попадаются и строчки, свидетель¬
ствующие о несомненной оригинальности и даровитости поэта,
что в литературе место его приблизительно таково же, как место
знаменитого «таможенника» Руссо в живописи... Но общее мнение
настроено было к Заболоцкому резко отрицательно.
Сейчас автор «Торжества земледелия» изменил манеру и оста¬
вил прежнее свое наивничанье, граничащее с издевательством.
Писать он стал без всякого кокетства, порой подделываясь даже
под классиков. К сожалению, надо добавить, что «творческой пере¬
стройкой» дело не ограничилось, что вместе с метаморфозой стиля
произошли с Заболоцким и другие метаморфозы, более «печаль¬
ные»... Неслучайно он на «пушкинском пленуме» союза писателей
оказался одним из самых яростных обличителей Пастернака,
который, видите ли, «не понял, что советская поэзия подняла
паруса к социалистической простоте и народности» Ч Неслучайно
сочинил он поэму под названием «Горийская симфония». Кто
знает, что в Гори родился Сталин, поймет, что это лучший способ
«испрямления творческих уклонений».
Совпадение наводит на мысль, что чисто литературная эволю¬
ция Заболоцкого связана с его новейшим стремлением к «руково¬
дящей роли», к соперничеству с Тихоновым и другими корифеями
поэтических достижений, плюс политическая благонадежность.

Литературные беседы
313
Но догадки остаются догадками. Поставив себе правилом не судить
советских писателей из нашего здешнего «прекрасного далека»,
не будем от него отступать...
В новых стихах Заболоцкого исчезла свежесть. Нет, это больше
не «дуанье» Руссо2. Стихи тяжелы, высокопарны, торжественны...
Но как очевиден в них все-таки талант! Как эти стихи серьезны
(не по смыслу серьезны, а по самой ценности своей) рядом с аги¬
тационной дребеденью в жанре Безыменского или распростра¬
няющимся сейчас нео-песенным стилем в соответствии с красотой
и радостью жизни!
Приведу для примера «Ночной сад» из последней книжки
«Литературного Современника»:
О, сад ночной, таинственный орган,
Лес длинных труб, приют виолончелей!
О сад ночной, печальный караван
Немых дубов и неподвижных елей!
Он целый день метался и шумел.
Был битвой дуб, и возмущеньем тополь.
Сто тысяч листьев, как сто тысяч тел,
Летели вместе — низко ли, высоко ль...
Железный Август в длинных сапогах
Стоял вдали с большой тарелкой дичи.
И выстрелы гремели на лугах,
И в воздухе мелькали тельца птичьи.
И сад умолк, и месяц вышел вдруг,
Легли внизу десятки страшных теней,
И души лип вздымали кисти рук,
Все голосуя против преступлений.
О сад ночной, о бедный сад ночной,
О существа, заснувшие надолго!
О ты, возникшая над головой
Туманных звезд таинственная Волга!
Здесь не только ритм, но и эти повторяющиеся упорные вздо¬
хи «о» напоминают Тютчева. Здесь близко к нему и то проник¬
новение в природу, которого не осталось и следа у большинства
современных поэтов.

Г. АДАМОВИЧ
Литература СССР
Вышел сборник стихов Н. Заболоцкого «Вторая книга». В сбор¬
нике всего 17 стихотворений, в том числе «Горийская симфония»,—
поэма о местечке Гори, родине Сталина.
«Путь» Заболоцкого отчасти напоминает тот пут, который
теперь предложено проделать Мейерхольду. Первые его стихи,
появившиеся в журналах лет 12 тому назад, удивили многих —
и в России, и у нас в эмиграции — крайним своеобразием. В них
чувствовалось влияние Хлебникова,— но влияние, переработан¬
ное, приправленное иронией и причудливейшими архаизмами.
Советские критики единодушно оценили эти стихи как издева¬
тельство, и Заболоцкий был изгнан из печати.
В прошлом году он в ней появился снова. Но появился, «пере¬
строившись», «образумившись». Стихи его лишились прежних
особенностей и подозрительно-двусмысленой иронии. Заболоцкий
принял к сведению и исполнению указания свыше.
Надо признать, однако, что он остался умелым и талантливым
стихотворцем. Даже его «Горийская симфония» выделяется среди
малограмотной раболепной стряпни чистотой стиля и убедитель¬
ностью ритма.

Р. В. ИВАНОВ-РАЗУМНИК
Фантастическая история
В разгаре пресловутой «ежовщины», в 1938 году, в Ленинграде
была арестована группа писателей по обвинению в организации
«троцкистской ячейки» с террористическими целями. Аресто¬
ванные, как водится, под давлением неоспоримых физических
аргументов признались во всем — и были разосланы по изоля¬
торам, концлагерям и ссылкам, смотря по тяжести обвинения
и по размаху следовательского усердия. Среди осужденных был
и «подававший надежды», а отчасти и выполнивший их молодой
поэт Заболотский, попавший не то в изолятор, не то в концлагерь
(не знаю) «на десять лет без права переписки».
Вскоре после этого разразилась эпидемия — награждения
писателей орденами. Много курьезов можно было бы рассказать
об этом позорном эпизоде в истории русской литературы; доста¬
точно было просмотреть список награжденных, чтобы убедиться,
что ордена эти давались не по литературному весу награждаемых,
а по соображениям политическим, ничего общего с литературой
не имеющим. Бездарные или полу талантливые виршеплеты и бел¬
летристы получали высший из орденов — орден Ленина; многие
талантливые представители старой литературы были оттеснены
на задворки, в задние ряды, и получили только жетончик «Знак
Почета». Несомненно крупнейший из современных русских
поэтов, уже немолодой Борис Пастернак — вообще не удостоил¬
ся на этот раз никакого ордена. Кое-кто получил сравнительно
«по заслугам»,— если вообще может существовать литературная

316
Р. В. ИВАНОВ РАЗУМНИК
табель о рангах и если вообще вся эта орденоносная вакханалия
не была бы позором для литературы.
Среди получивших — сравнительно по заслугам — высо¬
кие ордена были между другими поэт Тихонов и беллетрист
Федин. Не помню сейчас, какие ордена они получили — орден
Ленина или Красного Знамени, но не в этом дело; существенно
для дальнейшего лишь то, что оба эти писателя были почтены
высокою государственною наградою. Кто бы мог предположить,
что между осужденными за троцкизм и терроризм писателями
и писателями-орденоносцами существует тесная и неразрывная
связь?
Пришел 1939 год. Ежов сошел со сцены (не то в могилу,
не то в сумасшедший дом), появились новые птицы со старыми
песнями; предполагалось, однако, что Берия, заместивший
Ежова, склонен подвергнуть пересмотру осудительные пригово¬
ры двухлетней эпохи ежовщины. Но ведь приговоров этих были
миллионы! На пересмотр всех этих дел потребовались бы годы
и годы! Можно бы ограничиться лишь одними «вопиющими слу¬
чаями»; но ведь все дела одинаково вопияли! Вот хотя бы случай
с поэтом Заболотским — случай совершенно фантастический
и тем не менее достовернейший.
К концу 1939 года или началу 1940 года стало ходить по ру¬
кам в писательских кругах Петербурга и Москвы письмо поэта
Заболотского, пребывающего в концлагере или в изоляторе, к поэту
Николаю Тихонову, пребывающему в орденоносцах. Каким-то
путем удалось Заболотскому (быть может, через одного из выхо¬
дящих, отбывших срок в изоляторе или концлагере) переслать
письмо Николаю Тихонову; письмо это в копии было и в моих
руках. Содержание его было приблизительно следующее:
В наше место заключения — писал поэт из тюрьмы поэту
на свободе — не доходят сведения из внешнего мира в виде писем
или газет; но благодаря неожиданной случайности попал к нам
обрывок того номера «Известий», в котором дан перечень пи¬
сателей, удостоенных высоких государственных наград. Среди
ряда знакомых имен я с несказанным удивлением встретил Ваше
имя, товарищ Тихонов, а также имя товарища Федина. Искренне
рад за вас обоих, что вы живы, здоровы и не только находитесь
на свободе, но даже удостоены награждения высокими орденами;
несказанное же удивление мое связано с этим обстоятельством,
с одной стороны, и с моей личной судьбой — с другой. Полтора

Фантастическая история
317
года тому назад я и ряд писателей (перечислен ряд имен) были
арестованы по обвинению в принадлежности к террористи¬
ческому троцкистскому кружку; на допросах, под давлением
убедительнейших аргументов, мы вынуждены были признать,
что действительно состояли членами такого кружка и были
завербованы в него возглавляющими кружок писателями —
Николаем Тихоновым в Ленинграде и Константином Фединым
в Москве. Теперь вам понятна и моя радость за вас — вы живы
и на свободе, и мое глубочайшее изумление: каким образом вы,
главы террористической организации, завербовавшие в число
ее членов и меня, получили высокую государственную награ¬
ду, в то время как я, рядовой член этой организации, получил
за это же не орден, а десять лет строгой изоляции? Очевидно,
что тут что-то неладно, концы не сходятся с концами, и вам,
находящемуся на свободе и награжденному государственным
отличием, надлежит постараться распутать этот фантастиче¬
ский клубок и либо самому признать свою вину и проситься
в изолятор, либо сделать все возможное, чтобы вызволить из не¬
го нас, совершенно невинно в нем сидящих... О дальнейшем
я знаю только по рассказам третьих лиц, так как после этого
ни с Тихоновым, ни с Фединым не встречался. Рассказывали,
что перепуганные насмерть орденоносцы, Тихонов и Федин, со¬
ставили коллективное письмо на имя Берия, приложили к нему
письмо Заболотского и просили о перерасследовании дела «груп¬
пы ленинградских и московских писателей-террористов», ибо
из выяснившихся обстоятельств видно, что следователь вел это
дело приемами, заслуживающими некоторого сомнения, если
не сказать осуждения... Было якобы получено обещание о пере¬
смотре дела,— но до середины 1941 года никаких перемен в этой
области не последовало: орденоносцы продолжали оставаться ор¬
деноносцами (хотя якобы возглавляли собою террористическую
организацию писателей-троцкистов), а тюремные и лагерные
сидельцы продолжали пребывать таковыми (хотя были только
мелкими сошками, якобы завербованными в преступную орга¬
низацию будущими орденоносцами).
Я нисколько не сомневаюсь, что если бы фантастика мировой
войны не свела на нет всю мелкую фантастику советского быта,
если бы теперь были мирные времена и мой рассказ дошел бы до вла¬
стителей литературных русских судеб, то могло бы последовать

318
Р. В. ИВАНОВ-РАЗУМНИК
литературное «опровержение ТАССа»: из глубины тюрьмы поэт
Заболотский написал бы, что он никогда не сидел в тюрьме, а орде¬
ноносцы Тихонов и Федин сообщили бы, что никогда не получали
никакого письма от Заболотского и что все рассказанное выше —
сплошная фантастика. Я тоже склонен считать всю эту историю
фантастической, но не потому, что ее не было, а потому, что много
фантастического совершалось в застенках НКВД. Я был свидетелем
и более фантастических случаев, которые, однако, были неоспоримой
реальностью, так что не имею оснований не верить и рассказанному
выше эпизоду.
	ечэ

Ю. ТЕРАПИАНО
О поэзии Н. Заболоцкого
Николай Заболоцкий. Стихотворения.
Изд. «Советский писатель». М., 1948
В начале тридцатых годов в одном из советских журналов поя¬
вились «Стихи о колхозе» 1Н. Заболоцкого. Стихи были «левые»,
в них чувствовалась талантливость, но все-таки они походили
на юношеское озорство, чем на произведение серьезного поэта.
...Бродят знаки зодиака
Над просторами полей
Спит животное Собака,
Дремлет птица Воробей...2
...в загородке конь сидел3,
В облаках медведь гудел...
А колхозная корова,
Скрестив руки на груди...4
—	и все в том же духе, цитирую по памяти несколько запомнив¬
шихся строк,— «Стихи о колхозе» были длинные.
Владислав Ходасевич, отметив в очередном своем фельетоне
в «Возрождении» поэта, не лишенного таланта, но написавшего в об¬
щем забавную ерунду, задал советским редакторам вопрос: как, мол,
решились они напечатать такое издевательство над колхозом?
Спустя некоторое время по Парижу прошел слух, что Забо¬
лоцкий впал в немилость и сослан на север. Мнительный и нерв¬
ный Ходасевич мучился и не мог простить себе своей статьи, ему
казалось, что Заболоцкий мог за нее поплатиться. Не знаю, был ли
этот слух правильным, но, конечно, если Заболоцкий и был сослан,
статья зарубежного «контр-революционного» критика вряд ли
могла повлиять на советскую власть.

320
Ю. ТЕРАПИАНО
Незадолго до войны, в одном из эмигрантских изданий была
перепечатана первая (и лучшая) часть большого стихотворения
Заболоцкого «Север». (В книге «Стихотворения» оно датировано
<19>36 годом).
СЕВЕР
В воротах Азии, среди лесов дремучих,
Где сосны древние стоят, купая в тучах
Свои закованные холодом верхи;
Где волка валит с ног дыханием пурги;
Где холодом охваченная птица
Летит, летит и вдруг, затрепетав,
Повиснет в воздухе, и кровь ее сгустится,
И птица падает, замерзшая, стремглав;
Где в желобах своих гробообразных,
Составленных из каменного льда,
Едва течет в глубинах рек прекрасных
От наших взоров скрытая вода;
Где самый воздух, острый и блестящий,
Дает нам счастье жизни настоящей,
Весь из кристаллов холода сложен;
Где солнца шар короной окружен;
Где люди с ледяными бородами,
Надев на голову конический треух,
Сидят в санях и длинными столбами
Пускают изо рта оледенелый дух;
Где лошади, как мамонты в оглоблях,
Бегут, урча; где дым стоит на кровлях,
Как изваяние, пугающее глаз;
Где снег, сверкая, падает на нас
И каждая снежинка на ладони
То звездочку напомнит, то кружок,
То вдруг цилиндриком блеснет на небосклоне,
То крестиком опустится у ног;
В воротах Азии, в объятиях метели,
Где сосны в шубах и в тулупах ели,—
Несметные богатства затая,
Лежит в сугробах родина моя...
Стихи эти были отмечены зарубежной критикой, и, в самом
деле, это прекрасные стихи. Трудно лучше изобразить север.
Заболоцкий — мастер образов и эпитетов, поэт широкого дыхания,

О поэзии Н. Заболоцкого
321
настоящий поэт. Из книги «Стихотворения» хотелось бы еще
выписать много цитат. Вот, например, изображение верблюда
из «Города в степи»:
И вот, ступив ногой на солончак,
Стоит верблюд, Ассаргадон пустыни,
Дитя печали, гнева и гордыни,
С тысячелетней тяжестью в очах.
Косматый лебедь каменного века,
Он плачет так, что слушать нету сил,
Как будто он, скиталец и калека,
Вкусив пространства, счастья не вкусил.
В описаниях дикой природы Кавказа, Урала, Казахстана,
Сибири, с которой вступил в борьбу человек, Заболоцкий порой
перекликается с Лермонтовым, помимо умения изображать дикую
природу, ощущается интенсивная внутренняя жизнь, которой мы
позже не встречаем в поэзии Заболоцкого. Да, очень хороша карти¬
на взрывания «чрева каменной горы» на Урале «Творцы дорог»:
При свете солнца разлетелись страхи,
Исчезли толпы духов и теней.
И вот лежит, сверкающий во прахе,
Подземный мир блистательных камней.
И все черней становится и краше
Их влажный и неправильный излом.
О, эти расколовшиеся чаши,
Обломки звезд с оторванным крылом!
Кубы и плиты, стрелы и квадраты,
Мгновенно отвердевшие грома,—
Они лежат передо мной, разъяты
Одним усильем светлого ума.
Отметим: «Гроза» (немного навеяно Б. Пастернаком), «Еще
заря не встала над селом...», «Я не ищу гармонии в природе...»,
«Завещание» — стихотворения эти на уровне большой русской
поэзии. Но, наряду с рядом находок и подлинно-прекрасных мест,
во многих других стихотворениях книги (например, в «Урале»,
в «Горийской симфонии») у Заболоцкого встречается иногда даже
поразительное для такого мастера помрачение вкуса, какая-то вну¬
тренняя слепота. Прекрасное стихотворение «Воздушное путеше¬
ствие» в двух местах испорчено детски-беспомощными строками:

322
Ю. ТЕРАПИАНО
Туманно-синий лес, прижатый к организму
Моей живой земли, гнездился между нив.
И там же (сравнение с Икаром)
Как привидение летающего грека.
Стремясь стать в уровень с веком, Заболоцкий не чувствует
неуместности технических терминов в поэзии. Можно писать
и о технике, но тогда нужно поднять ее на соответствующий уро¬
вень. Сухое же перечисление орудий порой просто невыносимо.
Поднимайте над рельсами чаши,
Чтоб гремели с утра до утра
Золотые помощники наши —
Бульдозеры, катки, грейдера.
Иногда же, наоборот, ему удается опоэтизировать технику:
Опустись, моя муза, в глубокий тоннель!
Ты — подружка гидравлики, сверстница тока.
Пред тобой в глубине иверийских земель
Зажигается новое солнце Востока.
Минуя, если можно так выразиться, обстоятельства места и вре¬
мени», т.е. строфы, порой очень ловко сделанные, посвященные
«вождям» и соответствующей идеологии (было бы бесчеловечно
упрекать в этом поэта, находящегося в Советской России); к срывам,
встречающимся у Заболоцкого, нужно прибавить небрежности:
«мужи» вместо «муки» <так! «мужики»? — Сост>, «нету» вместо
«нет», впрочем, с «мужами» согрешил и Осип Мандельштам6.
Досадно также, что много страниц в книге вместо стихотворе¬
ний занимает перевод «Слова о полку Игореве» неожиданно для
Заболоцкого деланный вялым и бледным языком.
Поэзией Заболоцкого и у нас в эмиграции восхищаются. Мне
приходилось встречать высказывания, в которых имя Заболоцкого
ставится на одном уровне с Лермонтовым, Тютчевым и Блоком.
Такое сопоставление имен — знамение времени. Вчитываясь
в «Стихотворения», начинаешь понимать, какой глубокий сдвиг
произошел в русской культуре под влиянием советской идеологии

О поэзии Н. Заболоцкого
323
и советского отношения к человеку. Яркие образы, блестящие
эпитеты, красивость той или иной картины природы или внешне¬
го действия самого человека, вне связи с его внутренним миром,
не могут создать поэзию.
Вечная тема поэтов — о любви, о жизни, о смерти,— вот
пробный камень. Дореволюционная поэзия была интраверсиро-
ванной, направленной вглубь себя и вглубь существа явлений,
тогда как поэзия послереволюционная все больше становится
внешней, экстраверсированной. Каков современный человек
у Заболоцкого? — Он — зоркий наблюдатель внешней красоты.
Прекрасно сказано:
...и персики, как нежная заря,
Мерцают из раскинутых корзинок...
Герои Заболоцкого — люди действия: Седов, строители дорог,
уральские рудокопы, воздухоплаватели и т.д. Все эти люди пол¬
ны воли творчества. Строители будущей прекрасной жизни, они
и после смерти хотели бы оставаться в этом мире растворенными
в природе («Завещание»). Мотивы «Родины», борьбы «за жизнь
и за счастье жить» очень сильны в пореволюционной поэзии.
И внешняя форма ее стремится к ярким образам, неожидан¬
ным сравнениям, к литературной удаче. Поэт, отказывающийся
от «громких слов», отрекается от внешнего человека и от внешнего
мира, утверждающий, что поэзия — это, может быть, несколько
приглушенных строк о самом важном и главном,— вряд ли станет
поклонником пореволюционной поэзии.
Помню, еще до войны, Г. Адамович передал как-то в «Последних
Новостях» свой разговор с покойным поэтом А. Штейгером6. Речь
шла о блестящих стихах советского поэта Брауна7. «Вы хотели бы
так, как Браун, писать стихи?» — «Нет, не хотел бы,— ответил
Штейгер,— и не стал бы писать так, если б даже мог так писать».
Поэтическая линия Заболоцкого и многих других современных
поэтов идет, в сущности, от французских парнасцев, от молодого
Гумилева. При чтении книги Заболоцкого мне не раз вспомина¬
лись блистательные «Слоны» и «Кондоры» Леконта-де-Лиля8,—
непревзойденные шедевры экстраверсированной, направленной
на внешнее поэзии.— Да, хорошо, очень хорошо,— и «Север»,
и «Урал», и «Строители дорог», но, если я задумаюсь о внутрен¬
нем, если я люблю, страдаю, думаю о смерти,— к чему все это?

324
Ю. ТЕРАПИАНО
Вот бреду я вдоль большой дороги
В тихом свете гаснущего дня,
Тяжело мне, замирают ноги...
Друг мой милый, видишь ли меня? (Тютчев) —
с такой подлинной поэзией Заболоцкому невозможно состязаться.
Четыре строки Блока, вспомнившиеся сейчас, просто смыва¬
ют своей лирической стихией все только что прочитанные мной
стихи Заболоцкого:
О доблестях, о подвигах, о славе
Я забывал на горестной земле,
Когда твоё лицо в простой оправе
Передо мной сияло на столе...
Заболоцкий же или не знает о внутренней жизни человека,
или не смеет знать о ней,— второе предположение кажется мне
более правильным. Как поэт, Заболоцкий, вероятно, гораздо шире
и глубже того, что он дал в «Стихотворениях». Но и в них у не¬
го изредка слышна иная нота, как, например, в стихотворении
«Я трогал листы эвкалипта...»:
Но в яростном блеске природы
Мне снились московские рощи,
Где синее небо бледнее,
Растенья скромнее и проще.
Где нежная иволга стонет
Над светлым видением луга,
Где взоры печальные клонит
Моя дорогая подруга.
И вздрогнуло сердце от боли,
И светлые слезы печали
Упали на чаши растений,
Где белые птицы кричали.
Париж

Ю. ТЕРАПИАНО
О «Стихотворениях» Н. Заболоцкого
Недавно мне пришлось говорить об одном из выпусков журна¬
ла «Новый Мир», где, среди прочих поэтических произведений,
представлявших собой скучнейшие переводы с греческого и с ар¬
мянского, по содержанию созвучные с надлежащей «линией»,
и с примитивно-наивными оригинальными стихотворениями
другого русского автора, были помещены пять стихотворений
Н. Заболоцкого, самое интересное из которых, «Портрет», я тогда
процитировал полностью.
Стихотворения Заболоцкого не раз после «возвращались ко мне»,
вспоминались,— так всегда бывает с хорошими стихами, и мне
захотелось прочесть — ни отдельные стихи в. журнале или даже
в антологии, но именно книгу, так как только книга позволяет
увидеть лицо поэта.
Не знаю, есть ли теперь у Заболоцкого другой сборник, кроме
«Стихотворений», но на книжных полках в магазине другого
я не нашел, поэтому могу говорить только об этой книге.
Поэзия Заболоцкого, в виде отдельных стихотворений, поме¬
щенных в свое время в различных советских изданиях, доходив¬
ших до эмиграции, еще до войны обратила на себя внимание.
Вл. Ходасевич, вначале раздраженный «озорством» Заболоц¬
кого и едко высмеявший его стихотворение о колхозе, где... «Спит
животное собака. Дремлет птица воробей»..., впоследствии с боль¬
шой похвалой отозвался о его стихотворении «Север» (в сборнике
оно датировано <19>36-м годом), начало которого хочется еще
раз повторить:

326
Ю. ТЕРАПИАНО
СЕВЕР
В воротах Азии, среди лесов дремучих,
Где сосны древние стоят, купая в тучах
Свои закованные холодом верхи;
Где волка валит с ног дыханием пурги;
Где холодом охваченная птица
Летит, летит и вдруг, затрепетав,
Повиснет в воздухе, и кровь ее сгустится,
И птица падает — умершая — стремглав;
Где в желобах своих гробообразных,
Составленных из каменного льда,
Едва течет в глубинах рек прекрасных
От наших взоров скрытая вода;
Где самый воздух, острый и блестящий,
Дает нам счастье жизни настоящей,
Весь из кристаллов холода сложен;
Где солнца шар короной окружен;
Где люди с ледяными бородами,
Надев на голову конический треух,
Сидят в санях и длинными столбами
Пускают изо рта оледенелый дух;
Где лошади, как мамонты в оглоблях,
Бегут, урча; где дым стоит на кровлях,
Как изваяние, пугающее глаз;
Где снег, сверкая, падает на нас
И каждая снежинка на ладони
То звездочку напомнит, то кружок,
То вдруг цилиндриком блеснет на небосклоне,
То крестиком опустится у ног...
—	эти «снежинка на ладони», образ северного солнца, воздух и т. д.
великолепны, трудно лучше изобразить север. Заболоцкий — на¬
стоящий мастер образов и эпитетов, поэт широкого дыхания, ритм
его — поднимающийся, ширящийся, как нельзя лучше совпадает
с его тематикой, в его поэзии зрительное начало, умение остро
и необще видеть, сочетается с глубоким личным переживанием.
В книге мы встречаем ряд стихотворений, в которых это равновесие
выдержано на уровне большой русской традиции. Таковы, напри¬
мер, «Гроза» (несущая на себе след влияния поэзии Пастернака),
«Еще заря не встала над селом», «Я не ищу гармонии в природе».
Природа образов Заболоц<к>ого порой как будто сближается
с манделыптамовской, времен «Второй книги» особенно, но то, что

О «Стихотворениях» Н. Заболоцкого
327
наиболее характерно для манеры Заболоцкого, это его способность
быть необычайно щедрым в своем «видении», держать, в течение
многих строф, внимание читателя на найденной им «россыпи»,
как, например, картина взрыва горы на Урале («Творцы дорог»):
...При свете солнца разлетелись страхи,
Исчезли толпы духов и теней.
И вот лежит, сверкающий во прахе,
Подземный мир блистательных камней.
И все черней становится и краше
Их влажный и неправильный излом.
О, эти расколовшиеся чаши,
Сегменты звезд с оторванным крылом!
Кубы и плиты, стрелы и квадраты,
Мгновенно отвердевшие грома,—
Они лежат передо мной, разъяты
Одним усильем светлого ума.
Вот, например, другие превосходные образы — верблюд из «Го¬
рода в степи»:
И вот, ступив ногой на солончак,
Стоит верблюд, Ассаргадон пустыни,
Дитя печали, гнева и гордыни,
С тысячелетней тяжестью в очах.
Косматый лебедь каменного века,
Он плачет так, что слушать нету сил,
Как будто он, скиталец и калека,
Вкусив пространства, счастья не вкусил.
* * *
Наряду с чисто лирическими стихотворениями, в книге За¬
болоцкого одним из главных сюжетов является борьба человека
с дикой природой и его победа над нею. На Кавказе, на Урале,
в Казахстане, в Сибири — повсюду у него перекличка с «лер¬
монтовской» темой, и Лермонтова он сам ощущает, как одного
из самых родственных ему по духу поэтов. Но как ваз в этом цикле
стихотворений Заболоцкий оказывается наиболее «экстравер-
сированным», направленным на внешнее поэтом, он тут как бы

328
Ю. ТЕРАПИАНО
забывает о том, что у Лермонтова, помимо уменья изображать
дикую природу, важен конфликт с нею человека, интенсивность
внутреннего напряжения его души, чего никак не могут заме¬
нить самые блестящие образы или изображения внешней победы
человека над природой. Поэтому, наряду с только что отмечен¬
ными удачами, вместе с рядом находок и подлинно-прекрасных
отдельных строф, именно в «цикле действия» — в «Урале»,
в «Горийской симфонии», встречается много срывов, а иногда
даже какое-то помрачение вкуса, какая-то временная слепота.
Хорошее «Воздушное путешествие» в двух местах испорчено
детски-беспомощными строчками:
Туманно-синий лес, прижатый к организму
Моей живой земли, гнездился между нив...
(курсив мой), и в том же стихотворении «режущая», как говорится,
безвкусица: сравнение с Икаром — «Как привидение летающего
грека...».
Стремясь стать в уровень с веком, Заболоцкий не чувствует
иногда неуместности технических терминов в поэзии. Конечно,
можно писать и о технике, но лишь при условии, если ее удается
поднять на соответствующий уровень, иначе же такое, например,
сухое перечисление орудий становится невыносимым:
Поднимайте над рельсами чаши,
Чтоб гремели с утра до утра
Золотые (?) помощники наши
Бульдозеры, катки, грейдера...
Справедливость требует отметить и удачи Заболоцкого — в тех
местах, где он может опоэтизировать технику, как, например,
в строфе:
«Опустись, моя муза, в глубокий тоннель!
Ты подружка гидравлики, сверстница тока.
Пред тобой в глубине иверийских земель
Зажигается новое солнце востока.
В книге, выпущенной в свет в самый разгар сталинского послевоен¬
ного «нажима», конечно, вполне естественно присутствие отдельных
строф и целых пассажей (кстати сказать, сделанных очень ловко),

О «Стихотворениях» Н. Заболоцкого
329
посвященных «вождю» и соответствующей идеологии, мимо которых
мы должны пройти мимо, никак не обвиняя Заболоцкого.
Более существенным недостатком книги «Стихотворения» являет¬
ся присутствие в ней, в ущерб месту, которое можно было бы отвести
для многих лирических стихотворений, перевода «Слова о полку
Игореве», сделанного,— неожиданно,— вялым и бледным языком.
Но, за вычетом указанных недостатков — и тех, за которые
поэт должен нести ответственность, и тех, «помимо него присут¬
ствующих», «Стихотворения» вполне поддерживают поэтическую
репутацию Заболоцкого.
Хорошо и по-своему он умеет видеть норой даже самые ма¬
ленькие вещи:
...И персики, как нежная заря,
Мерцают из раскинутых корзинок...
Герои Заболоцкого, подобно героям Гумилева, люди действия:
полярный исследователь Седов, строители дорог, рудокопы,
воздухоплаватели.
Было бы несправедливо видеть только влияние «социального за¬
каза» , чувствуется, что поэт способен искренне увлечься героизмом.
Люди Заболоцкого полны воли и творческого порыва. Даже после
смерти они хотели бы остаться в этом мире, присутствовать незримо,
растворясь в природе, как в стихотворении «Завещание».
Конечно, официальное требование оптимизма и пафоса «борьбы
за родину» и «за счастье жить» сделало подозрительным всякое прояв¬
ление энтузиазма в этом направлении. Поэтому, хотя и жаль, не будем
разбирать дальше отношения Заболоцкого к человеку и к жизни.
Среди современных молодых поэтов он уже давно «заслу¬
женный».
Его поэзия, в свою очередь, оказывает влияние, хотя общая
линия новейшей советской поэзии во многом стремится идти
другими путями.
Как для всякого участника какой-либо литературной эпохи,
для Заболоцкого настает время, когда приходится распрощаться
с прежней атмосферой.
Его поколению (и до сих пор всем, находящимся в Советской
России) отказано в самом важном для поэта — в свободе. Несбыточ¬
ной мечтой является там возможность — хотя бы приглушенным
голосом — говорить о «вечном» — о Боге, о любви, о смерти.

330
Ю. ТЕРАПИАНО
(Тысячу раз уже сожалеем мы, но как ни избиты эти слова,
все же без них обойтись нельзя.)
Настоящий Заболоцкий, конечно, и шире, и глубже того Забо¬
лоцкого, которого мы встречаем в «Стихотворениях».
Многие стихи его, как раз самые «внешние», посвященные толь¬
ко действию, загублены не им,— хочется верить. Лишь в немногих
стихотворениях, например в стихотворении «Я трогал листы эвка¬
липта» в «Стихотворениях» отчетливо слышна «вечная» нота:
Но в яростном блеске природы
Мне снились московские рощи,
Где синее небо бледнее,
Растенья скромнее и проще.
Где нежная иволга стонет
Над светлым видением луга,
Где взоры печальные клонит
Моя дорогая подруга.
И вздрогнуло сердце от боли,
И светлые слезы печали
Упали на чаши растений,
Где белые птицы кричали.
•к ж ж
В заключение выписываю целиком еще одно из стихотворе¬
ний Н. Заболоцкого, напечатанное в июньской книжке журнала
«Новый мир» — «Утро».
УТРО
Петух запевает, светает, пора!
В лесу под ногами гора серебра.
Там черных деревьев стоят батальоны,
Там елки как пики, как выстрелы — клены,
Их корни как шкворни, сучки как стропила,
Их ветры ласкают, им светят светила.
Там дятлы, качаясь на дубе сыром,
С утра вырубают своим топором
Угрюмые ноты из книги дубрав,
Короткие головы в плечи вобрав.

О «Стихотворениях» Н. Заболоцкого
331
Рожденный пустыней,
Колеблется звук,
Колеблется синий
На нитке паук.
Колеблется воздух,
Прозрачен и чист,
В сияющих звездах
Колеблется лист.
И птицы, одетые в светлые шлемы,
Сидят на воротах забытой поэмы,
И девочка в речке играет нагая
И смотрит на небо, смеясь и мигая.
Петух запевает, светает, пора!
В лесу под ногами гора серебра.
В этом стихотворении, как и в других из того же цикла, Заболоц¬
кий — по сравнению со своими стихотворениями в сборнике, точнее —
с большинством из них,— сдержан, прост и меньше всего заслуживает
упрека в увлечении внешней стороной поэзии. Какими краткими,
но зато какими точными стали его сравнения — «елки как пики»,
«как выстрелы — клены», какая замечательная экономия в расста¬
новке слов в абзаце: «Рожденный пустыней...» до конца абзаца.
Интересно, что ответил бы сам Заболоцкий на вопрос, как он
теперь относится к стихотворениям в сборнике 1948 года и какие
из них теперь считает лучшими?
В четвертом стихотворении в «Новом мире» — «Читая стихи» —
он сам, как будто в ответ на этот вопрос, говорит о поэзии:
...Нет! Поэзия ставит преграды
Нашим выдумкам, ибо она
Не для тех, кто, играя в шарады,
Надевает колпак колдуна...
«Колпак колдуна» присутствовал во многих ранних стихотво¬
рениях Заболоцкого, нужно ли понимать эти строчки так, что поэт
идет теперь к простоте, как в своем «Портрете», напечатанном
в том же номере «Нового мира»?

А. НЕЙМИРОК
О современной русской лирике
в Советском Союзе (1953-1956): Часть II. Ключи
<фрагмент>
<...> На страницах советских журналов вновь начинает по¬
являться поэт, заплативший дорогую цену за «лица необщее
выраженье» 1 своей музы. В июне 1955 г. в журнале «Октябрь»
были помещены стихи Николая Заболоцкого «Дождь». Через год
июньский выпуск «Нового мира» печатает уже пять стихотворе¬
ний 2 этого большого, еще не так давно опального поэта.
В1932 г. Заболоцкий опубликовал поэму «Торжество земледелия»,
приведшую, как рассказывают, в ярость самого лучезарного3. Сталин
усмотрел в поэме закамуфлированное издевательство над коллекти¬
визацией. «Торжество земледелия» подверглось «потоку и разгра¬
блению»4, а сам автор исчез. По заслуживающим доверия слухам,
Заболоцкий был отправлен куда-то за полярный круг, в ссылку.
«Торжество земледелия», как и другие ранние произведения
Заболоцкого, было написано в причудливо-озорном стиле, местами
напоминающем «заумный» язык несчастного Велемира Хлебникова,
хотя сходство это поверхностно: и идейно, и композиционно поэзия
Заболоцкого была неизмеримо стройнее, выдержаннее и отчетливее
словотворчества — неудавшегося футуристического гения.
Вернувшись, Заболоцкий вынужден был вступить на путь,
уготованный многим (в том числе и Анне Ахматовой, недавно ока¬
завшейся в списке награжденных за переводы армянских поэтов5):
стал пробовать себя в переводах. Результат: Россия обогатилась
еще одним одаренным переводчиком. Его оригинальное, но сильное
переложение «Слова о полку Игореве» (оставляя в стороне вопрос
о допустимости стихотворного перевода, с русского на русский же
язык, да еще произведения, звучащего совершенно изумительно
именно в своем подлинном виде) убеждает в глубине, своеобразии
и разносторонности дара Заболоцкого.

О современной русской лирике в Советском Союзе (1953-1956): Часть II. Ключи 333
Стихотворение «Портрет», помещенное в числе прочих четырех
в упомянутом выпуске «Нового мира», подводит к совсем иным исто¬
кам творчества Заболоцкого, чем «заумь» Хлебникова,— к Тютчеву,
к Баратынскому.
ПОРТРЕТ
Любите живопись, поэты!
Лишь ей единственной дано
Души изменчивой приметы
Переносить на полотно.
Ты помнишь, как из тьмы былого,
Едва закутана в атлас,
С портрета Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас?
Ее глаза, как два тумана,
Полуулыбка, полу плач,
Ее глаза, как два обмана
Покрытых мглою неудач.
Соединенье двух загадок,
Полувосторг, полуиспуг,
Безумной нежности припадок,
Предвосхищенье смертных мук.
Когда потемки наступают,
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Ее прекрасные глаза.
Не скроем: «открытие» такого стихотворения на страницах
советского журнала глубоко взволновало автора этих строк.
«Портрет» дан, как мы отметили, в обрамлении еще четырех сти¬
хотворений, художественно менее совершенных, но все же резко
отделяющихся по своему уровню от продукции стихоплета-мас-
совика, самодовольного хозяина всех этих «Звезд» и «Октябрей».
Они написаны в несколько иной тональности, чем «Портрет».
Местами мы, как будто, узнаем прежнего Заболоцкого.
...Рожденный пустыней
Колеблется звук,
Колеблется синий
На нитке паук.

334
А НЕЙ МИ РОК
Колеблется воздух,
Прозрачен и чист,
В сияющих звездах
Колеблется лист.
И птицы, одетые в светлые шлемы,
Сидят на воротах забытой поэмы,
И девочка в речке играет нагая
И смотрит на небо, смеясь и играя...
(Из стихотворения «Утро»).
А в июльском выпуске журнала «Октябрь» за 1956 год (№ 7) мы
встречаем грустную жалобу «Неудачник» (приводим в отрывках).
По дороге, пустынной обочиной,
Где лежат золотые пески,
Что ты бродишь такой озабоченный,
Умирая весь день от тоски?
Вон и старость, как ведьма глазастая,
Притаилась за ветхой ветлой.
Целый день по кустарникам шастая,
Наблюдает она за тобой.
...Осторожная мудрость направила
Жизнь твою по глухому пути
Пролетела она в одиночестве
На задворках большого села
Не дорогой ты шел, а обочиной,
Не нашел ты пути своего,
Осторожный, всю жизнь озабоченный,
Неизвестно, во имя чего!
Ермиловым6 и Назаренкам7 есть от чего прийти в негодование
и ужас. «Как? В то время, когда... и пр., и т. п., поэт-индивидуалист...
и пр., и т.п.!» <...>

Ill
ПОСМЕРТНАЯ КРИТИКА
В ЭМИГРАЦИИ

Вяч. ЗАВАЛИШИН
Николай Заболоцкий
Николай Заболоцкий — один из самых одаренных и оригиналь¬
ных поэтов русской пореволюционной литературы. Заболоцкий умер
от сердечного припадка в 1958 году. Поэт лежал в гробу как раз тог¬
да, когда Заславские1, Сурковы2, Кочетовы3, Семичастные4 травили
Пастернака, получившего Нобелевскую премию5. И в самом раннем
периоде своего творчества и в последних своих стихах Заболоцкий
тоже был объявлен «идеологически неприемлемым». Не потому ли
и «Литературная газета» — в скупом некрологе — писала больше
о Заболоцком-переводчике, в то время как Заболоцкого-поэта за¬
темняла6. Но вряд ли надо даже говорить, что переводы в творчестве
Заболоцкого играют не первостепенную роль.
Заболоцкий родился в тысяча девятьсот третьем году, умер
на пятьдесят шестом году. Оборвалась жизнь, полная творческих
удач и человеческих горестей, поэтических находок и больших
бедствий. За свою недолгую жизнь Заболоцкий совершил хождение
и по радостям эстетических открытий, и по мукам концентра¬
ционных лагерей. «Я помню Николая Алексеевича Заболоцкого
в 1927-<19>28 годах,— писал Владимир Орлов в “Литературной
газете”,— он еще донашивал красноармейскую шинель и грубые
солдатские башмаки» 7. Это было, когда Заболоцкий пришел
в литературу после демобилизации из Красной армии. Воинскую
повинность он отбывал по окончании Ленинградского педагогиче¬
ского института имени Герцена. Начал учиться на биологическом
факультете, но по совету некрасоведа Евгеньева-Максимова8
и историка литературы Десницкого9 перевелся на отделение языка
и литературы. В Ленинград Заболоцкий приехал из провинции.

338
Вяч. ЗАВАЛИШИН
Сын агронома, он, вместе с менявшим места жительства отцом,
побывал во многих городах — от Казани и Уржума до Ижевска.
«Столбцы» — первый сборник стихотворений Николая Забо¬
лоцкого был выпущен в 1929 году «Издательвтвом писателей
в Ленинграде». В сборник вошли стихи, печатавшиеся с 1927 года
в журнале «Звезда». В «Звезду» Заболоцкого привел поэт и проза¬
ик Константин Ватинов. Прочитав его стихотворение «Футбол»,
Ватинов сказал, что держит в руках золотой самородок, а не листок
из бумажного блокнота. Николай Тихонов и Михаил Зощенко
были того же мнения. А вскоре автор «Столбцов» был признан
литературоведами и критиками, так или иначе связанными с фор¬
малистами,— исследователем творчества Хлебникова Степановым,
Борисом Томашевским и Шкловским. «Столбцы» имели большой
успех. В чем же причины этого успеха? Формальный анализ перво¬
го сборника Заболоцкого говорил, что молодой поэт идет от поздне¬
го Хлебникова, от того его периода, когда «председатель Земного
Шара» преодолевал свой абстракционизм, возвращая слову ту
вещественность и предметность, которых не было в предыдущих
его стихах. Заболоцкий продолжил и углубил эту Хлебниковскую
линию преодоления «беспредметной поэзии». Возможно, что гро¬
теск Заболоцкого имеет точки соприкосновения и с малоизученным
гротеском Осипа Мандельштама. Заболоцкий и Мандельштам одно
время вращались в одних и тех же литературных кругах.
В период подавления литературы партийным контролем Забо¬
лоцкий продолжал поиски новых форм. Он был одним из очень
немногих независимых поэтов-новаторов в стане консерваторов
и рутинеров по собственному желанию и поневоле. Заболоцкий про¬
должал путешествие в поэзию будущего тогда, когда большинство
поэтов, его современников, отправлялись в длительную команди¬
ровку по болотам минувшего. В «Столбцах» Заболоцкий противо¬
поставил свежесть и новизну поэтических открытий начавшемуся
в конце двадцатых годов принудительному штампу в поэзии.
Это хорошо понял Михаил Зощенко, нашедший в себе мужество
сказать о Заболоцком: «Одно обстоятельство я не сдам без боя,
наше поэтическое искусство должно нести новую форму и новый
строй языка». Заболоцкий, по Зощенко, «первоклассный поэт»,
именно потому, что он удачно продолжает поиски новых форм
в поэзии, потому, что во времена организованного штампованно¬
го искусства он сумел сохранить свое крайне оригинальное лицо
и свой ни на кого не похожий голос.

Николай Заболоцкий
339
В «Столбцы» Заболоцкий не включил ряд стихотворений
1925-1928 гг., опубликованных в «Ленинградской правде», «Крас¬
ной вечерней газете», в молодежной газете «Смена», в «Крестьян¬
ской правде», в журналах «Красная деревня» и «Резец», в детских
и юмористических изданиях, куда студента-выпускника педин¬
ститута рекомендовал поэт Даниил Хармс. Не вошли в «Столбцы»
и эстрадные стихи Заболоцкого, в том числе приобретшие шум¬
ную известность куплеты «Это экономии режим», с неизменным
успехом исполнявшиеся и в столице, и в провинции «любимцами
публики» Громовым и Миличем10.
Но для правильного освещения раннего творчества Заболоцкого
тематику «Столбцов», я думаю, надо рассматривать вместе с те¬
матикой и этих не включенных в сборник стихов.
Любопытно, что Заболоцкий того времени сделал несколько
стихотворных подписей к журнальным карикатурам А. Топикова
и Б. Антоновского,‘мастеров бытовой и социальной сатиры11. Этих
художников с Заболоцким сближало сходное отношение к эпохе
крутого перелома, когда жизнь человека была силой загнана в ту¬
пик физического истощения и духовного одичания. У Топикова
есть карикатура, которую, может быть, Заболоцкий и перенес
в такие строки «Столбцов»:
И стонут жалобно телеги,
И плещет взорванная грязь,
И на Обводном спят калеки,
К пустым бутылкам прислонясь.
Совсем не случайно находим мы подпись молодого Заболоцкого,
вместе с подписью Зощенко, под коллективным некрологом,
посвященным трагически погибшему в 1928 году клоуну и дрес¬
сировщику Анатолию Анатольевичу Дурову, сыну знаменитого
клоуна Анатолия Леонидовича Дурова12.
Однажды Дуров младший, одетый так, что представлял собой
«живую карикатуру» на типичного маклака Питерских черных
рынков и барахолок конца двадцатых годов, вывел на арену стаю
лохматых собаченок, на головы которых были забавнейшим
образом нахлобучены потрепанные пролетарские кепки самых
различных фасонов. На бичевке Дуров держал связку воздушных
шаров, удерживающих в воздухе старые, но тщательно выутюжен¬
ные штаны. Вся свора собаченок то с неистовым лаем приступала

340
Вяч. ЗАВАЛИШИН
к охоте за штанами, когда Дуров заставлял их «взлетать» к небе¬
сам, то с «умилением» глядела на них, когда клоун приближал
штаны к собачьим мордам. Этот номер, кстати, запрещенный
за «злопыхательское издевательство над трудностями», очень
схож со стихотворением Заболоцкого из «Столбцов».
Маклак штаны на воздух мечет,
Ладонью бьет, поет, как кречет,
Маклак — владыка всех штанов,
Ему подвластен ход миров,
Ему подвластно толп движенье,
Толпу томит штанов круженье.
И вот она, забывши честь,
Стоит, не в силах глаз отвесть,
Вся прелесть и изнеможенье.
Живей маклак! Кричи уродом,
Мечи штаны под облака.
Здесь перед радостным народом
Течет свободная река.
В «Столбцах» есть ряд стихотворений, где Заболоцкий дока¬
зывает, что неизбежным спутником грядущей индустриализации
будет озверение человеческих душ. И опять вспоминается один
из номеров Дурова, где, переодетый в шкуру человекообразной
обезьяны, клоун, похожий на какого-то питекантропа, управляет
фантастическими машинами. И Дуров и Заболоцкий обладали
удивительной способностью распознавать в заурядном и обы¬
денном симптомы тех небывалых перемен, которые изменят всю
жизнь и людей, и страны. Многие строки «Столбцов» проникнуты
этим болезненно мучительным предчувствием и страхом перед
такими переменами:
...и по засадам,
Ополоумев от вытья,
Огромный дом, виляя задом,
Летел в пространство бытия.
Над ними небо было крыто
Веселой руганью двойной
И жизнь трещала, как корыто,
Летая книзу головой.

Николай Заболоцкий
341
НЭП на ущербе. Страна вступает в период коллективизации
и индустриализации. В эти времена Заболоцкий писал о трещи¬
нах и изломах всего уклада русской жизни, о человеке, который
живет и в тесноте и в обиде, о катастрофическом истощении быта,
о невиданной дистрофии условий человеческого существования.
В будущем он видит не столько заводы-гиганты и дворцы куль¬
туры, сколько покосившиеся дома, где семьи ютятся в одной
комнатушке с обветшалой мебелью, видит толпы изможденных
людей с потухшими глазами и впалыми щеками. Заболоцкий
видит, как чахнет в человеке личное и оживает пошлое, стадное,
звериное. Всю ответственность за это духовное одичание поэт воз¬
лагает на те «идеологические установки», которые, прославляя
эпоху крутого перелома, бессовестно лгут, что могут возвысить
и облагородить человека.
Народный дом — курятник радости,
Амбар волшебного житья,
Корыто праздничное гадости,
Густое пекло бытия.
В «Столбцах» Заболоцкий сводит счеты с политикой, именно
как художник и лишь для того, чтобы отомстить ей за то, что
она изгоняет из жизни человечное и прекрасное. В «Столбцах»
нет, кажется, ни одной вещи, где бы смешное не становилось
и трагическим. Особенность сатирических гротесков Заболоцкого
в том, что самые обыденные, самые простые вещи реального мира
принимают в них бредовые очертания и формы. Тут сметаются
все границы между повседневностью и тягостным сновидением:
и от этого эпоха «великого перелома» воспринимается как бы
сквозь приступ белой горячки или сквозь крик во сне.
На эту особенность «Столбцов» раньше других указал Михаил
Зощенко.
В «Столбцах», как говорил Зощенко, есть «резкий контраст
между жизнерадостностью формы и какой-то мрачной нежизнера¬
достной философией»,— «мир поэта, зажатый плоскими домами,
кажется тягостным и бредовым миром... чувствуется какой-то
безысходный тупик... нечем дышать!».
После «Столбцов» Заболоцкий выступил с поэмой «Торжество
земледелия». Полный текст этой поэмы все еще не опубликован,
и о «Торжестве земледелия» мы можем судить только по «словесным

342
Вяч. ЗАВАЛИШИН
фрескам», по напечатанным фрагментам. Среди них попадаются
и до неузнаваемости искаженные цензурой. Так, строки «Крестьяне,
скудно закусив, газеты длинные читают» (судя по выступлению
Заболоцкого в 1933 г. в Ленинградском Доме Писателей имени
Воинова) в «Звезде» уже «исправлены» так: — «Крестьяне, сытно
закусив, газеты длинные читают». Разбор поэмы Заболоцкого без
точного учета подобных переделок, естественно, затруднителен.
И тем не менее даже известный нам текст «Торжества земледелия»
производит сильное впечатление.
В этой поэме сразу захватывает мастерская гармонизация народ¬
ных песен, фольклорных мотивов. Когда ее читаешь, кажется, что
Заболоцкий виртуозно дирижирует оркестром народных инстру¬
ментов с балалайками, гуслями, баянами, гармониками, дудками
и рожками. При этом поэт то иронически переосмысляет народные
песни, частушки, плясовые наигрыши, то неожиданно сворачивает
на совершенно противоположный путь идеализации фольклора.
Умерла царица пашен,
Коробейница старух,
И растет над нею важен
Сын забвения лопух.
И растет лопух унылый
И листвой о камень бьет,
И над вещею могилой
Память вечную поет.
Известные нам фрагменты «Торжества земледелия» показы¬
вают, что Заболоцкий придал значительно больший размах тому
сатирическому гротеску, который мы уже видели в «Столбцах».
Но одновременно с этим поэт теперь приобщается и к некрасов¬
скому началу. В «Торжестве земледелия» и в «Кому на Руси
жить хорошо» одни и те же песенные просторы; Некрасов пока¬
зал панораму русской жизни, после падения крепостного права,
Заболоцкий же семьдесят лет спустя предпринял путешествие
по «Некрасовским местам», чтобы показать панораму крестьян¬
ской жизни, когда русская деревня начала хождение по адским
кругам сплошной коллективизации.
Кулак ревет на лавке сидя,
Скребет ногтями толстый бок,
И лает пес, беду предвидя,
Перед толпою многих ног.

Николай Заболоцкий
343
И слышен голос был солдата,
И скрип дверей, и через час
Одна фигура, виновата,
Уже отъехала от нас.
Изгнанник мира и скупец
Сидел и слушал бубенец,
С избою мысленно прощался,
Как пьяный на возу качался,
И ночь, строительница дня,
Уже решительно и смело,
Как ведьма с крыши полетела,
Телегу в пропасть наклоня.
Но в отличие от Клюева, Клычкова, Есенина, Николай Забо¬
лоцкий чужд идеализации старой деревни. Поэту не по душе
косность и застой мужичьей Руси, не по душе лампады суеверий
и темноты. Для него это — лишь засохшие, мертвые ветви живо¬
го дуба, у которого в народной почве крепкая и прочная система
корней. И для него — безумие, когда под самый корень рубят весь
лес. Эпоха «великого перелома» в деревне (конец двадцатых — на¬
чало тридцатых годов) и представляется поэту таким варварски-
бессмысленным уничтожением могучего векового бора. В поэме
«Торжество земледелия» эпоха колхозного строительства показана
поэтом, как эпоха великого разорения.
Изба стояла словно крепость
Внутри разрушенной природы,
Открыв крестьянину нелепость
Труда, колхоза и свободы.
При этом и здесь Заболоцкий проявляет себя только как ху¬
дожник, а не как публицист. Но если мы посмотрим на созвездия
художественных образов его поэмы глазами социолога, то увидим,
что «Торжество земледелия» связано с убеждениями той среды,
откуда вышел поэт: в своем большинстве агрономы и землеустрои¬
тели эпохи НЭПа предпочитали, конечно, постепенное изменение
основ деревенской жизни, а не революционную ломку коренных
устоев крестьянского бытия. Раскулачивание представлялось им
злом и по гуманным, и по хозяйственно-экономическим соображе¬
ниям. Эти взгляды в поэме «Торжество земледелия» нашли свое
поэтическое выражение. Этим и тематически, и формально смелым

344
Вяч. ЗАВАЛИШИН
произведением Заболоцкий еще раз подтвердил свое мастерство.
Таков первый период творчества Заболоцкого.
Во втором периоде поэт переходит от сатирического гротеска
к лирическому пейзажу. Футуристические искания тут вытесня¬
ются стремлением реставрировать стихотворные формы русского
классицизма XVIII века. На смену Хлебникову приходят Держа¬
вин и даже Сумароков.
—	«Заболоцкий поразил меня феноменальной начитанностью
и зрелостью — пусть необычных, пусть парадоксальных сужде¬
ний... Впрочем, его неожиданные открытия выдают в нем не столь¬
ко исследователя, сколько оригинального поэта»,— так отзывался
об изучении Заболоцким русского классицизма Г. А. Гуковский,
знаток русской литературы XVIII века13. По словам Гуковского,
Заболоцкий умел отделять в русском классицизме «давно от¬
мершее» от «неувядаемого». Но чем же объяснить столь стреми¬
тельный переход поэта от новаторства к архаике? Почему прорыв
в будущее так внезапно вытесняется устремлением в минувшее?
Я думаю, это объясняется тем, что Заболоцкий понял: одинокому
бунтовщику никак не совладать с господствующим в литературе
направлением — социалистическим реализмом.
Переход Заболоцкого от футуризма к классицизму представ¬
ляется мне в какой-то степени вынужденным, навязанным поэту
извне. И совсем не случайно, что этот переход последовал после
злостных выпадов официальной критики. Не противясь тому, что
поэзия его страны, начиная с тридцатых годов, была искусствен¬
но направляема в классическое русло, Заболоцкий поплыл вслед
за другими в XVIII век, чтобы не остаться на мели и сохранить себя
как поэта. Только Заболоцкий держался при этом особняком и на¬
стороже. Ведь это правда, что в русском классицизме XVIII века
Заболоцким отвергнуто как раз то, что социалистический реализм
благословил и канонизировал — высокопарность, выспренность.
Заболоцкий же ориентировался не на «давно отмершее», а на «не¬
увядаемое» . В 1937 году поэт выпускает второй сборник стихотво¬
рений — «Вторая книга». Это как бы цикл лирических пейзажей.
Это русская природа, которую видят все, но мало кто знает так, как
знал Заболоцкий. Недаром известный физиолог Ухтомский говорил,
что своеобразие поэтического дарования Заболоцкого сделало его
как-бы естествоиспытателем. Заболоцкий смотрел на прочитанное
в книгах словно как на набор резцов, с помощью которых можно са¬
мостоятельно ваять поэтические миры из собственных наблюдений

Николай Заболоцкий
345
над жизнью деревьев, трав, цветов, животных, птиц. И во втором
сборнике Заболоцкий то противопоставляет природе свой книжный
мир, то, напротив, сближает с ним природу.
Все, что было в душе, все как будто опять потерялось,
И лежал я в траве, и печалью и скукой томим,
И прекрасное тело цветка надо мной поднималось,
И кузнечик, как маленький сторож, стоял перед ним.
И тогда я открыл свою книгу в большом переплете,
Где на первой странице растения виден чертеж.
И черна и мертва, протянулась от книги к природе
То ли правда цветка, то ли в нем заключенная ложь.
И цветок с удивленьем смотрел на свое отраженье,
И как будто пытался чужую премудрость понять.
Трепетало в листах непривычное мысли движенье,
То усилие воли, которое не передать.
И кузнечик трубу свою поднял, и природа внезапно проснулась,
И запела печальная тварь славословье уму,
И подобье цветка в старой книге моей шевельнулось
Так, что сердце мое шевельнулось навстречу ему.
Есть ли соприкосновение между «Столбцами» и «Второй кни¬
гой»? Фрагменты из поэмы «Лодейников» надо рассматривать, как
мост, переброшенный от первого сборника ко второму. Работу над
« Лодейниковым» Заболоцкий начал в 1932 году и продолжал до по¬
следних дней жизни. Поэма осталась неоконченной, а из того, что на¬
писано, опубликованы лишь немногие отрывки. Но и их достаточно,
чтобы сказать, что «Лодейников» представляет собой поэтически
оправданное единство сатирического гротеска даже не с лирическим,
а я бы сказал с эсхатологическим пейзажем. Обыденные, всем при¬
мелькавшиеся поляны и ручьи, луга и села здесь, как и в «Столбцах»,
принимают фантастические, бредовые очертания и, точно охваченные
приступом белой горячки, становятся символами разрухи, запусте¬
ния, гибели. И часто смешное в поэме становится трагическим.
Судя по всему, герой поэмы Лодейников — агроном. Это какой-
то молодой Дон Кихот. Он гораздо и умнее и тоньше окружающего
его провинциального ничтожества, которое смотрит на него сверху
вниз. Несчастная любовь Лодейникова показана Заболоцким
в комическом плане.

346
Вяч. ЗАВАЛИШИН
А свет луны летел из-за карниза,
И, нарумянив серое лицо,
Наследница хозяйская Лариса
В суконной шляпке вышла на крыльцо.
Лодейников ей был неинтересен:
Хотелось ей веселья, счастья, песен,—
Он был угрюм и скучен. За рекой
Плясал девиц многообразный рой.
Там Соколов ходил с своей гитарой.
К нему, к нему! Он песни распевал,
Он издевался над любою парой
И, словно бог, красоток целовал.
Но в новом свете Лодейников предстает перед читателем, когда
болезненно переживает страдания окружающего его мира.
Лодейников прислушался — над садом
Шел смутный шорох тысячи смертей,
Природа, обернувшаяся адом,
Свои дела вершила без затей.
Так вот она, гармония природы,
Так вот они, ночные голоса,
На безднах мук сияют наши воды,
На безднах горя высятся леса.
И есть какой-то символический смысл в том, что бездны мук
и бездны горя возникают перед агрономом Лодейниковым после
того, как он — пытливым, настороженным — взглядом всматри¬
вается в русские поля и деревни.
К сожалению, у нас слишком мало данных, чтобы судить обо
всем произведении по сохранившимся фрагментам. Но и из этих
опубликованных отрывков ясно, что «Лодейников» — поэма
об оскудении полей и деревни, и в ней — в образно поэтической
форме — выражен тот же протест против варварского разрушения
деревенской России.
«Вторая книга»,— несмотря на то, что по содержанию она гораз¬
до аполитичнее «Столбцов»,— не спасла Заболоцкого от концентра¬
ционного лагеря. Поэта арестовали в <19> 37-м году и отправили
на Дальний Восток. В концлагере Заболоцкий пробыл до конца
войны и, судя по скупым сообщениям его близких, прежде, чем
ему разрешили приехать в Москву и вернуться к литературе,
он некоторое время прожил в провинции на положении изгоя.

Николай Заболоцкий
347
И в концлагере, и вскоре после освобождения Заболоцкому при¬
шлось быть и плотником, и чертежником, и счетоводом.
В 1948 году вышел из печати третий сборник стихов Николая
Заболоцкого — «Стихотворения». В нем появляется новая для
Заболоцкого тема индустриальных пейзажей. Однако как в тре¬
тьем, так и в четвертом (предсмертном) сборнике стихотворений
Заболоцкого мы находим не только «восторженное» описание
социалистического строительства, но и отзвуки прежних тем
поэта о том, что все эти технические достижения неотделимы
от человеческих страданий.
Рожок поет протяжно и уныло,—
Давно знакомый утренний сигнал!
Покуда медлит сонное светило,
В свои права вступает аммонал.
И, выдохнув короткий белый пламень,
Под напряженьем многих атмосфер,
Завыл, запел, взлетел под небо камень,
И заволокся дымом весь карьер.
Поет рожок над дальнею горою,
Восходит солнце, заливая лес,
И мы бежим нестройною толпою,
Подняв ломы, горам наперерез.
Так под напором сказочных гигантов,
Работающих тысячами рук,
Из недр вселенной ад поднялся Дантов
И, грохнув наземь, раскололся вдруг.
Рожок гудел, и сопка клокотала,
Узкоколейка пела у реки,
Подобье циклопического вала
Пересекало древний мир тайги.
Здесь, в первобытном капище природы,
В необозримом вареве болот,
Врубаясь в лес, проваливаясь в воды,
Срываясь с круч, мы двигались вперед.
Нас ветер бил с Амура и Аргуни,
Трубил нам лось, и волк нам выл вослед,
Но все, что здесь до нас лежало втуне,
Мы подняли и вынесли на свет.

348
Вяч. ЗАВАЛИШИН
В стране, где кедрам светят метеоры,
Где молится березам бурундук,
Мы отворили заступами горы
И на восток пробились и на юг.
Охотский вал ударил в наши ноги,
Морские птицы прянули из трав,
И мы стояли на краю дороги,
Сверкающие заступы подняв.
В последнем же, предсмертном сборнике стихов Николая
Заболоцкого эта же тема страдания звучит уже не приглушенно,
как в предыдущем, а во весь голос:
Когда, устав от буйного движенья,
От бесполезно тяжкого труда,
В тревожном полусне изнеможенья
Затихнет потемневшая вода,
Когда огромный мир противоречий
Насытится бесплодною игрой,—
Как бы прообраз боли человечьей
Из бездны вод встает передо мной.
И в этот час печальная природа
Лежит вокруг, вздыхая тяжело,
И не мила ей дикая свобода,
Где от добра неотделимо зло.
И снится ей блестящий вал турбины,
И мерный звук разумного труда,
И пенье труб, и зарево плотины,
И налитые током провода.
В этом сборнике Заболоцкий помещает стихотворение «Мета¬
морфозы», помеченное 1937 годом14. Оказывается, и в чекистском
застенке он писал стихи. Стихи — о смерти и о любви, которая
сильнее, крепче тюремных решёток.
Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел
Я отделил от собственного тела!
И если б только разум мой прозрел
И в землю устремил пронзительное око,
Он увидал бы там, среди могил, глубоко,

Николай Заболоцкий
349
Лежащего меня. Он показал бы мне
Меня, колеблемого на морской волне,
Меня, летящего по ветру в край незримый,—
Мой бедный прах, когда-то так любимый.
В этом сборнике лирический пейзаж по-прежнему привлекает
Заболоцкого. Может быть, даже сильнее, чем прежде, но только те¬
перь он все более схож с тютчевским. Стихи позднего Заболоцкого
о природе пронизаны подлинным трагизмом, это стихи о гибели
человеческой личности.
Принесли букет чертополоха
И на стол поставили, и вот
Предо мной пожар и суматоха
И огней багровый хоровод.
Эти звезды с острыми концами,
Эти брызги северной зари,
И гремят и стонут бубенцами,
Фонарями вспыхнув изнутри.
Это тоже образ мирозданья,
Организм, сплетенный из лучей,
Битвы неоконченной пыланье,
Полыханье поднятых мечей.
Это башни ярости и славы,
Где к копью приставлено копье,
Где пучки цветов кровавоглавых
Прямо в сердце врезаны мое.
Снилась мне высокая темница
И решетка черная, как ночь,
За решеткой — сказочная птица,
Та, которой некому помочь.
И простерся шип клинообразный
В грудь мою, и уж в последний раз
Светит мне печальный и прекрасный
Взор ее неизъяснимых глаз.
В лице рано ушедшего Заболоцкого русская поэзия потеряла
одного из выдающихся поэтов нашего времени.

^5^
Е. ГРОТ
Николай Заболоцкий
Со дня смерти этого большого русского поэта прошло пять лет.
О мертвом можно и говорить, и писать открыто, зная, что ему это
уже не может повредить.
Заболоцкий вынес в СССР много гонений, был сослан на север,
откуда вернулся больной чахоткой \ которая в конце концов свела
его в могилу. Подпольные сведения сообщили в свое время, что
главной причиной смертельной болезни были вынесенные поэтом
во время допросов пытки и избиения. Он жил там, где высокое
вдохновение карается как преступление.
Заболоцкий был поэтом большой творческой силы и огромного
таланта. Критики сравнивают его с Тютчевым и Лермонтовым
и ставят почти наравне с ними. С Лермонтовым Заболоцкого
роднит глубина и напряженность чувства, однако сдерживаемого
от бурных излияний железной и мужественной волей. Чувство
Заболоцкого вырывается наружу не криком, а только вздохом,
который, однако, не забывается читающим стихи этого замеча¬
тельного поэта. С Тютчевым Заболоцкого роднит ощущение своего
бытия, как чего-то особенно значительного, стремление поднять
себя в своем отношении ко всему окружающему миру. Однако
для Тютчева за обычными явлениями открывается первозданный
хаос, а Заболоцкий своим особенным вдохновенным слухом слы¬
шит слитую в общую симфонию музыку мира, музыку, в которой
участвуют и слова, и разум человека:
И мир превращался в огромный
Певучий источник величья,
И, песней его изумленный,
Хотел его тайну постичь я.
(Сагурамо)

Николай Заболоцкий
351
И поэт действительно живет в мире больше всего в его сознании
певучем. В нем все часть мировой симфонии, в нем звучит голос
и кузнечика и Бетховена.
Бывают минуты, когда поэт как бы воплощается в окружаю¬
щую его природу:
Я лег на поляне, украшенной дубом,
Я весь растворился в пыланье огня.
Подобно бесчисленным арфам и трубам,
Кусты расступились и скрыли меня.
Я сделался нервной системой растений,
Я стал размышлением каменных скал...2
Чутким слухом он ловит пение всего окружающего:
...И в этот миг жук в дудку задудил.
Лодейников очнулся. Над селеньем
Всходил туманный рог луны,
И постепенно превращалось в пенье
Шуршанье трав и тишины.
Природа пела. Лес, подняв лицо,
Пел вместе с лугом. Речка чистым телом
Звенела вся, как звонкое кольцо...3
Он кажется поэту органом:
О сад ночной, таинственный орган,
Лес длинных труб, приют виолончелей!
О сад ночной, печальный караван
Немых дубов и неподвижных елей!4
О музыке моря поэт говорит:
Здесь море — дирижер, а резонатор — дали,
Концерт высоких волн здесь ясен наперед.
Здесь звук, задев скалу, скользит по вертикали,
И эхо средь камней танцует и поет5.
Какое место в этом мировом оркестре занимает человеческий ум?
Не является ли он чем-то чужим, холодным, анализом своим дробя¬
щим на части ткань природы и тем убивающим ее? Не является ли

352
Е. ГРОТ
ум человека врагом мелкой живой твари, населяющей пространства
лесов и полей.
Поэт лежит в траве с своей большой раскрытой книгой, на стра¬
нице которой изображен цветок. Такой же точно живой цветок
растет рядом и как бы заглядывает в книгу. В мертвом, непод¬
вижном изображении он не видит своей живой прелести, не узнает
в изображении самого себя. А кругом вся трава кишит мелкой
живой тварью: мошками, жучками, кузнечиками. Они тоже как
будто смотрят на изображенный в книге цветок. Поэт пишет:
И прекрасное тело цветка надо мной поднималось,
И кузнечик, как маленький сторож, стоял перед ним.
И кузнечик трубу свою поднял, и природа внезапно проснулась.
И запела печальная тварь славословье уму,
И подобье цветка в старой книги моей шевельнулось
Так, что сердце мое шевельнулось навстречу ему6.
Человек и ум его тоже есть часть природы — через разум человека
«печальная тварь» одухотворяется, жизнь ее приобретает смысл.
Ум и вдохновение не есть что-то кратковременное, растворяю¬
щееся в небытии со смертью тела. Мысль живет, и голоса умерших
сливаются с голосами живущих и со всей окружающей природой,
неотъемлемую часть которой они составляют.
Надо вслушаться в симфонию, которая звучит в мире, открыть
ей самого себя, и тогда ты услышишь и увидишь живое единство
бытия.
В стихотворении «Вчера, о смерти размышляя» Заболоцкий
рассказывает:
И нестерпимая тоска разъединенья
Пронзила сердце мне, и в этот миг
Все, все услышал я — и трав вечерних пенье,
И речь воды, и камня мертвый крик.
И я, живой, скитался над полями,
Входил без страха в лес,
И мысли мертвецов прозрачными столбами
Вокруг меня вставали до небес.
И голос Пушкина был над листвою слышен,
И птицы Хлебникова пели у воды.
И встретил камень я. Был камень неподвижен,
И проступал в нем лик Сковороды.

Николай Заболоцкий
353
И все существованья, все народы
Нетленное хранили бытие,
И сам я был не детище природы,
Но мысль ее! Но зыбкий ум ее!7
И сквозь покой пространства мирового
До самых звезд прошел девятый вал...
Откройся, мысль! Стань музыкою, слово,
Ударь в сердца, чтоб мир торжествовал!
Однако поэт видит в мире не одну гармонию, в ней есть и дис¬
гармония,— в ней зло смешано с добром. Такое смешение может
создать музыку диссонансов («Я не ищу гармонии в природе»),
похожую на современность.
Он слышит движение монгольских орд (как намек на совре¬
менный мир), слышит скрип колес:
В жужжанье втулок и повозок
Врывалось ржанье лошадей,
И это тоже был набросок
Шестой симфонии чертей.
Когда бы дьяволы играли
На скрипках лиственниц и лип,
Они подобной вакханальи
Сыграть, наверно, не смогли б8.
Такова была поэтическая философия Заболоцкого, так он в раз¬
ные моменты творческого вдохновения воспринимал окружавший
его мир. В своих поэтических исканиях он прошел много этапов.
На его влияли Хлебников, Есенин, Маяковский, Блок...
Но Заболоцкий вполне нашел себя, открыл свое собственное
независимое поэтическое лицо в ясной и строгой музыке класси¬
ческой формы русского стиха.
Он — большой мастер, у него есть стихи, которые можно назвать
совершенными, но о них надо говорить в особой статье.
Советская критика (Д. Максимов) ставила в вину Заболоцкому
недостаточное вдохновение в его «гражданских стихах». Поэт,
однако, ясно указывал на то, что «как одолела Кривда, и кре¬
стьяне с тех пор живут обижены судьбой» («Голубиная книга»)9.
Не за это ли поэт претерпел жестокие гонения?

354
Е. ГРОТ
В стихотворении «Слепой» он сам себя сравнивает с слепым,
который не видит окружающей его весны и, устремив в небо не¬
зрячие глаза, поет о чем-то своем:
И боюсь я подумать, что где-то у края природы
Я — такой же слепец с опрокинутым в небо лицом.
Лишь во мраке души
Наблюдаю я вешние воды,
Собеседую с ними
Только в горестном сердце моем.
И куда ты влечешь меня,
Темная грозная муза,
По великим дорогам
Необъятной отчизны моей?
Ты сама меня выбрала,
И сама ты мне душу пронзила,
Ты сама указала мне
На великое чудо земли10.
У Заболоцкого есть стихи, в которых он намекает о скованном
состоянии родины. Так «Чертополох» изображен, как острый
клинок, впивающийся в грудь поэта, тоскующего о том, что он
не может освободить томящуюся в неволе «Сказочную птицу».
России же явно посвящено «Признание».
Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина!
Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда моя сумасшедшая.
Умер Заболоцкий в конце 1958 года.

Н. ТАТИЩЕВ
«Огонь, мерцающий в сосуде»
(О поэзии Заболоцкого)
Стихи Николая Алексеевича Заболоцкого (1903-1958) мало пе¬
чатались в России, он считался «несозвучным эпохе». Он и на самом
деле не похож ни на кого из советских поэтов. Это йе один из лов¬
ких рифмачей, во всем согласный с ленинизмом, прославляющих
«партию и правительство». Здесь мы имеем дело не с залихватским
пареньком из комсомола, жаждущим славы, гонораров и загра¬
ничных виз. В лице Заболоцкого мы, наконец, встречаем человека
глубокой культуры и честности, поэта, который, как он говорит,
«к поэзии с детства привык». Ему нелегко далось его мастерство.
Ему пришлось пройти через срывы, преодолеть соблазн «легких
рифм», не бояться — начиная с 20-х годов — почти открыто гово¬
рить о своей религиозности. К концу жизни он дошел до уровня
самых больших наших лириков XIX века.
«Благая весть», которой Ленин утешил своих подданных
и которую вольно или невольно повторяют все советские поэты,
заключается в том, что «со смертью все кончается», что небытие
не переспоришь, потому что материя — это единственная реаль¬
ность, а дух, душа и ее бессмертие — «поповские выдумки».
Смерть — это «царь ужасов», по мнению некоего Вилдада (книга
Иова, XVIII, 14). Кстати, в 30-х годах, в одном из рукописных
«Новых Апокалипсисов» указывается, что этот рационалист
Вилдад, как и еще более таинственный Вил («Пал Вил, низвергся
Нево» — Исаия, 46, 1),— не только инициалы, но и прообразы
В. И. Ленина. Иоанн Златоуст говорит про смерть иначе: «Где
твое, о смерть, жало? Где твоя, ад, победа?».
В отличие от Ленина, главная тема Заболоцкого — отрицание вла¬
сти смерти. Смерть не страшна, потому что из всех «очевидностей»

356
Н. ТАТИЩЕВ
она самая иллюзорная, и это чувствует вся природа. Самую мысль
о смерти Заболоцкий называл суеверием. Еще в 1929 г., в стихот¬
ворении «Прогулка», он говорит: «И смеется вся природа, умирая
каждый миг».
Ленин совершенно прав: атеизм это не одна из деталей ком¬
мунизма, а главная его основа. Если бы коммунизм отказался
от своей философской базы, вся его идеология сразу разрушилась
бы. И неправы европейские «прогрессисты», полагающее, что
возможно сосуществование коммунизма и какой бы то ни было
религиозности: Заболоцкий, как и все в России, знал, на что он
ополчился и чем рискует. Свободный монизм Заболоцкого еще
более неприемлем для «партии и правительства», чем религиоз¬
ность церковная, введенная в правила и каноны и контролируемая
партийными спецами.
В сборнике «День Поэзии» 1963 г. имеется очень интерес¬
ная статья Николая Чуковского о Заболоцком (стр. 274-277) Ч
Предупреждая читателей, что он сам не разделяет таких ере¬
тических взглядов, Н. Чуковский признается, что Заболоцкий
«продолжал отрицать смерть — в обычном понимании этого
слова — до самого конца. В разговорах он отрицал это “суеве¬
рие” еще определеннее и бесповоротнее, чем в стихах». Дальше:
«Мы с ним, оставаясь вдвоем, часто философствовали. В наших
рассуждениях и спорах он неизменно объявлял себя “материа¬
листом и монистом”. Под монизмом разумел он понятие, противо¬
положное “дуализму” и отзывался о дуализме с презрением.
Дуализмом он называл всякое противопоставление духовной
жизни материальной, всякое непонимание их тождества, полной
слитности».
Вчитываясь в некоторые стихи Заболоцкого, можно восстановить
еще кое-что из его философских воззрений, на что Н. Чуковский
лишь намекнул,— но и на том спасибо. Кстати, ни Н. Чуковский,
ни Вл. Орлов, написавший предисловие к стихотворениям Забо¬
лоцкого издания 1959 г.2, не упоминают о том, что поэт был сослан
в концлагерь в период «культа личности».
) Откуда узнают в советских условиях о монизме и дуализме?
Даже здесь, когда говоришь о Заболоцком, обнаруживаешь, что
иные смешивают монизм с монотеизмом. На самом деле монотеизм
(единобожие) всегда дуалистичен: Творец и творение, а монизм
(всеединство) направлен к пантеизму (ничего, кроме Бога, не су¬
ществует). По тем стихам Заболоцкого, какие дошли до нас, можно

«Огонь, мерцающий в сосуде» (О поэзии Заболоцкого)
357
предположить, что он читал Плотина и, может быть, индусов.
Добавим, что объявить себя «монистом и материалистом» в тех
условиях не так уж опасно, можно, в случае чего, пояснить, что
и Ленин был монистом: «Ничего, кроме материи, не существу¬
ет». Но у Ленина это — поклонение смерти, противоположное
учению Заболоцкого. Что же до «материализма» Заболоцкого,
надо думать, что в своих разговорах он пояснял, что противопо¬
ставляет это идеализму. У индусов можно встретить мысль, что
идеализм вреднее материализма, потому что идеалист обманы¬
вает себя всевозможными суевериями, не проходит через искус
сомнений и потому засыпает, не дождавшись полного духовного
озарения.
Эту полноту нельзя выразить словами. Слова созданы нами
не для понимания последних тайн, а ради борьбы за существование
в условиях иллюзорного разделения времени и пространства. В сти¬
хах легче намекнуть на то, что почувствовала душа. Мгновенья
иллюминации являются не часто, Плотин, например, по его био¬
графу, получил это лишь три раза за всю жизнь3. Вот как в 1936 г.
Заболоцкий представляет себя «после так называемой смерти»:
И я, живой, скитался над полями,
Входил без страха в лес,
И мысли «мертвецов» прозрачными столбами4
Вокруг меня вставали до небес.
И голос Пушкина был над листвою слышен,
И птицы Хлебникова пели у воды,
И встретил камень я. Был камень неподвижен,
И проступал в нем лик Сковороды.
Он не раз упоминает о современных поэтах, не называя их. Все
пишут ради славы, но если один из многих при этом ищет правды,
его поэзия получает смысл и не забудется. К кому он был строг,
это к тем поэтам, которые не имеют что сказать и поэтому изо¬
щряются писать заумным языком. Эти не знают правды ни в себе,
ни в других и не верят даже, что она существует.
ЧИТАЯ СТИХИ
Любопытно, забавно и тонко:
Стих, почти непохожий на стих.
Бормотанье сверчка и ребенка
В совершенстве писатель постиг.

358
Я. ТАТИЩЕВ
И в бессмыслице скомканной речи
Изощренность известная есть.
Но возможно ль мечты человечьи
В жертву этим забавам принесть?
И возможно ли русское слово
Превратить в щебетанье щегла,
Чтобы смысла живая основа
Сквозь него прозвучать не могла?
Нет! Поэзия ставит преграды
Нашим выдумкам, ибо она
Не для тех, кто, играя в шарады,
Надевает колпак колдуна.
Тот, кто жизнью живет настоящей,
Кто к поэзии с детства привык,
Вечно верует в животворящий,
Полный разума русский язык.
Вот еще, из стихотворения «Жена»:
...С утра он все пишет да пишет,
В неведаный труд погружен.
Она еле ходит, чуть дышит,
Лишь только бы здравствовал он.
А скрипнет под ней половица,
Он брови взметнет, и тотчас
Готова она провалиться
От взгляда пронзительных глаз.
Так кто же ты, гений вселенной?
Подумай: ни Гете, ни Дант
Не знали любви столь смиренной,
Столь трепетной веры в талант.
О чем ты скребешь на бумаге?
Зачем ты так вечно сердит?
Что ищешь, копаясь во мраке
Своих неудач и обид?
Последняя, главная из правд, это любовь, она же красота,
радость и бесконечная жизнь. Это также тема всей настоящей
поэзии. Ее надо найти самому, из книг ее заимствовать нельзя,
хотя ни о чем другом не говорится в тех книгах, которые стоит
читать. Если писатель открыл в себя эту последнюю, основную

«Огонь, мерцающий в сосуде» (О поэзии Заболоцкого)
359
истину, всякое слово, им написанное, наполняется содержащем,
о коем он сам не всегда догадывается. Например, он дает понять,
что такое красота и почему она спасает.
НЕКРАСИВАЯ ДЕВОЧКА
Среди других играющих детей
Она напоминает лягушонка.
Заправлена в трусы худая рубашонка,
Колечки рыжеватые кудрей
Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы,
Черты лица остры и некрасивы.
Двум мальчуганам, сверстникам её,
Отцы купили по велосипеду.
Сегодня мальчики, не торопясь к обёду,
Гоняют по двору, забывши про неё,
Она ж за ними бегает по следу.
Чужая радость так же, как своя,
Томит её и вон из сердца рвётся,
И девочка ликует и смеётся,
Охваченная счастьем бытия.
Ни тени зависти, ни умысла худого
Ещё не знает это существо.
Ей всё на свете так безмерно ново,
Так живо всё, что для иных мертво!
И не хочу я думать, наблюдая,
Что будет день, когда она, рыдая,
Увидит с ужасом, что посреди подруг
Она всего лишь бедная дурнушка!
Мне верить хочется, что сердце не игрушка,
Сломать его едва ли можно вдруг!
Мне верить хочется, что чистый этот пламень,
Который в глубине её горит,
Всю боль свою один переболит
И перетопит самый тяжкий камень!
И пусть черты её нехороши
И нечем ей прельстить воображенье,—
Младенческая грация души
Уже сквозит в любом её движенье.
А если это так, то что есть красота
И почему её обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?

360
Н. ТАТИЩЕВ
В Заболоцком своя свежая, неповторимая музыка, отсутствие на¬
думанности, глубина настоящего простодушия, т. е. мудрость. В нем
то, что есть в настоящей России,— некая тихость души, недоступная
гордецам. Но гордость и глупость есть одно и то же, если судить по вы¬
ражению лиц у обеих: совершенно одинаковые гримасы. В голосе
Заболоцкого слышна именно та доброта, которую китайцы считают
основным качеством для поэта. По-китайски доброта и «доброт¬
ность», в смысле хорошо сделанной вещи, синонимы. Все истинное
поэтично просто и правдиво, и излучает доброту. Критика не добрая
уже старается Заболоцкого отстранить, заглушить, еще раз сослать
в концлагерь забвенья, но это ей не удается: «Некрасивая Девочка»
сама прокладывает дорогу к сердцам. Из всех экзаменов на чин, граж¬
данский или военный, самым важным в древнем Китае был экзамен
поэтического творчества — кандидат должен был показать, какое
он способен написать стихотворение, хотя бы всего в четыре строки.
Лжепоэты, которые притворяются, что обладают даром любви, редко
выдерживали экзамен, обычно подделка обнаруживалась экзамена¬
торами сразу. Доброта дает все качества: отзывчивость, мудрость,
изящество стиля и многое другое. Сердце питает ум. Если добрый
человек кажется глупым, то это или не настоящая доброта, или то, что
мы принимаем за глупость, на самом деле есть скрытая мудрость.
Поэзия Заболоцкого переносит нас в классическую эпоху, в на¬
чало XIX века. Порой слышим музыку Тютчева:
...Я люблю этот сумрак восторга, эту краткую ночь вдохновенья,
Человеческий шорох травы, вещий холод на темной руке,
Эту молнию мысли и медлительное появленье
Первых дальних громов — первых слов на родном языке.
И, играя громами, в белом облаке катится слово,
И сияющий дождь на счастливые рвется цветы.
(«Гроза»).
...И в ослепительном сплетенье
Огней, пронзивших небосвод,
Гигантский лебедь, белый гений,
На рейде встал электроход.
Он в море был явленьем смысла,
Где электричество и звук,
Как равнозначащие числа,
Передо мной предстали вдруг...
(«На Рейде»).

«Огонь, мерцающий в сосуде» (О поэзии Заболоцкого)
361
Из крымских стихов: «Я трогал листы эвкалипта».
...Но в яростном блеске природы
Мне снились московские рощи,
Где синее небо бледнее,
Растенья скромнее и проще.
Где нежная иволга стонет
Над светлым видением луга...
Как у Тютчева, поэтическая иллюминация является здесь
или в молниеносности ночной грозы, или в длительности сияния
вечерней зари. Душа поэта сливается с душой природы, общая
мировая душа тогда пребывает в состояние некоей пассивной ак¬
тивности, она воспринимает различные стороны своей сущности
в полноте ясности, но без выбора, без предпочтения, как хороший
художник не выбирает облако, вспаханное поле и болото в лесу.
И душа слушает голос тишины. Осуждения, одобрения, сравне¬
ния добра и зла в такие мгновения излишни, они отпадают, как
и все лабиринты дуализма. Осталось одно целое, где противопо¬
ложности, нарушив нашу логику, соединились в единой любви.
«Я» не только не исчезло, напротив, оно безмерно расширилось,
вобрав в себя все. Осталась любовь — не личная, к чему-нибудь
определенному, не безличная, но просто любовь, молчаливая,
не нуждающаяся в объяснениях... Лермонтов называл это со¬
стояние молитвой, для Заболоцкого оно определимо скорее как
медитация, так как молитва, хотя бы не просительная, а даже
и высшая, ангельская ее степень, «славословие» все же пред¬
полагает выбор и двойственность. (Франциск Ассизский, войдя
в это состояние, мог только повторять часами: «Кто я и кто Ты? ».
Также в Исламе, например у Омара Хаяма:
Как будто был к дверям подобран ключ!
Как будто был в тумане яркий луч!
Про «Я и Ты» звучало откровенье —
Мгновенье — мрак. И в бездну канул ключ5.)
«Смерть есть окончательное погружение души в любовь»,
определил Плотин. Поэтому она не страшна, и в этом может быть
основная тема всякой большой поэзии. В стихах это бывает вы¬
ражено убедительнее, чем в прозе, потому что стихотворение, для

362
Я. ТАТИЩЕВ
Заболоцкого, есть «музыка сфер», где все убедительно без доказа¬
тельств: совершенный ритм и есть единственное доказательство.
Но пока надо жить. Время продолжается, пространство —
реально, как и следствие этих двух: разделение. Уйти из жизни
людей и природы в наджизненное созерцание гармонии идей
во всеединстве было бы нездоровым и эгоистическим идеа¬
лизмом. Вот почему, будучи увиденным сверху, из ангельско¬
го Мира, материализм может оказаться достойнее крайнего
идеализма, а пессимизм — бескомпромиссного оптимизма.
Наступление золотого века во времени, в истории весьма со¬
мнительно и не может быть предсказано никакими пророками
рая на земле, хотя бы потому, что каждое поколение и каждый
человек осуществляет свою судьбу по-своему. «Он хочет разумно
объяснить то, что делается неразумно» (т. е. вне логики),— ска¬
зал Толстой по поводу исторических предсказаний Наполеона,
а мы добавим — и Гегеля, и Маркса. Заболоцкий тоже не считал,
что история это точная наука, законы которой открыты коммуни¬
стам. Для живого человека каждый день приносит с собой новую
неожиданность и нельзя предвидеть, каким я буду через год или
каким мой народ станет в следующем поколении. Существует
одна незыблемая правда, это не диалектика, не борьба классов,
не власть экономики над всем остальным, это правда любви, и она
вне времени. Если мы забудем эту правду, мы вступим в ночь
разрушенья, холодной иронии, небытия. Об этом Заболоцкий
говорит в первом из антисталинских стихотворений 1956 г.,
«Противостояние Марса»:
Подобный огненному зверю,
Глядишь на землю ты мою,
Но я ни в чём тебе не верю
И славословий не пою.
Звезда зловещая! Во мраке
Печальных лет моей страны
Ты в небесах чертила знаки
Страданья, крови и войны.
Когда над крышами селений
Ты открывала сонный глаз,
Какая боль предположений
Всегда охватывала нас!..
Был бой и гром, и дождь и слякоть,
Печаль скитаний и разлук,

«Огонь, мерцающий в сосуде» (О поэзии Заболоцкого)
363
И уставало сердце плакать
От нестерпимых этих мук.
И над безжизненной пустыней
Подняв ресницы в поздний час,
Кровавый Марс из бездны синей
Смотрел внимательно на нас.
И тень сознательности злобной
Кривила смутные черты,
Как будто дух звероподобный
Смотрел на землю с высоты.
Тот дух, что выстроил каналы
Для неизвестных нам судов
И стекловидные вокзалы
Средь марсианских городов.
Дух, полный разума и воли,
Лишённый сердца и души,
Кто о чужой не страждет боли,
Кому все средства хороши...
Первый, кто в эмиграции обратил внимание на Заболоцкого,
был В. Ф. Ходасевич, в газете «Возрождение», летом 1936 года6.
Он отмечает его как подлинного поэта, который еще не устано¬
вился, еще ищет себя, но если ему дано будет созреть, он распра¬
вит крылья. Ходасевич приводит несколько строк Заболоцкого
из стихотворения «Ночной Сад»:
Железный август в длинных сапогах
Стоял вдали с большой тарелкой дичи.
И выстрелы гремели на лугах
И в воздухе мелькали тельца птичьи.
(В сборнике 1959 г. эти стихи, и следующие, не совсем совпадают
с цитатой Ходасевича). Из стихотворения «Лодейников», 1932 г.:
По лугу шел красавец Соколов,
Играя на задумчивой гитаре.
После Ходасевича о Заболоцком в эмиграции, кажется, не писа¬
ли, но здешние поэты знают ему цену. Э. М. Райс и В. А. Мамченко7
говорили, что в Париже собираются переиздать его. В советских
книжных магазинах сейчас его найти невозможно.

364
Н. ТАТИЩЕВ
В заключение хочется привести, без сокращений, еще два сти¬
хотворения. В них выражено два аспекта творчества Заболоцкого.
В первом — лермонтовский вопрос о человеке: «Чего он хочет?
Небо ясно, под небом места много всем, но непрестанно и напрас¬
но один враждует он. Зачем?»8 Во втором — попытка дать ответ
на этот вопрос.
Найти гармонию между материей и духом — это соответствует
тому, к чему сознательно стремились все поэты и художники
всех эпох Возрождения: Флоренция для Запада, век Пушкина
для нас. Это одухотворенная материя или, по Заболоцкому,—
«огонь в сосуде». Искусство большого класса уравновешивает две
крайности: логику, которая, не закрывая глаз на противоречия,
стремится осознать космически строй, взаимную дополняемость
добра и зла или объективно необходимое многообразие хаоса.
Другая крайность есть тоже реальность, но преображенная,
это — единство, которое пока еще только в проекте, но без коего
страждущий Мир давно бы рассыпался на атомы. Такова была
идея всех Ботичелли и Леонардо — соединение двух загадок: по-
лувосторг (перед великим единством), полуиспуг (перед войной
разделением).
ПОРТРЕТ
Любите живопись, поэты!
Лишь ей, единственной, дано
Души изменчивой приметы
Переносить на полотно.
Ты помнишь, как из тьмы былого,
Едва закутана в атлас,
С портрета Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас?
Ее глаза — как два тумана,
Полуулыбка, полу плач,
Ее глаза — как два обмана,
Покрытых мглою неудач.
Соединенье двух загадок,
Полувосторг, полуиспуг,
Безумной нежности припадок,
Предвосхищенье смертных мук.

«Огонь, мерцающий в сосуде» (О поэзии Заболоцкого)
365
Когда потемки наступают
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Ее прекрасные глаза.
(1953)
Главная опасность для оптимиста (но Заболоцкий им не был)
это — убедить самого себя, вопреки очевидности, что страдание
не реально, и на этом успокоиться. В Мире существует боль,
и человек изменил бы своему предназначению, если бы не бо¬
ролся с нею. «Существует вечный, вне времени, космический
Океан и мы уже сейчас часть его, или даже весь он». Но и такой
ответ не удовлетворителен. Чтобы узнать, что такое смерть, на¬
до научиться умирать каждый день. Но пусть поэт сам скажет
о	жизни и смерти.
ЖУРАВЛИ
Вылетев из Африки в апреле
К берегам отеческой земли,
Длинным треугольником летели,
Утопая в небе, журавли.
Вытянув серебряные крылья
Через весь широкий небосвод,
Вел вожак в долину изобилья
Свой немногочисленный народ.
Но когда под крыльями блеснуло
Озеро, прозрачное насквозь,
Черное зияющее дуло
Из кустов навстречу поднялось.
Луч огня ударил в сердце птичье,
Быстрый пламень вспыхнул и погас,
И частица дивного величья
С высоты обрушилась на нас.
Два крыла, как два огромных горя,
Обняли холодную волну,
И, рыданью горестному вторя,
Журавли рванулись в вышину.

366
Я. ТАТИЩЕВ
Только там, где движутся светила,
В искупленье собственного зла
Им природа снова возвратила
То, что смерть с собою унесла:
Гордый дух, высокое стремленье,
Волю непреклонную к борьбе —
Все, что от былого поколенья
Переходит, молодость, к тебе.
А вожак в рубашке из металла
Погружался медленно на дно,
И заря над ним образовала
Золотого зарева пятно.
* * *
Эта статья уже была написана, когда случайно; в библиотеке
при Парижском Институте Восточных Языков, в отделе рукописей,
мне попались стихи неизвестного китайского поэта IX или X века.
Этот отрывок — может быть, написанный в бурную эпоху «Пяти
Династий» (907-960 по P. X.) — совпадает с тем, что хочется здесь
высказать, говоря о Заболоцком.
* * *
Ночью, в четвертую стражу — иль, может быть, в первую стражу —
Раньше того, как проснется луна над горою и лесом,
Редко встречаешь прохожих, бредущих по пыльной дорой,
И не легко различишь в полумраке знакомые лица.
Все ж и тогда остается немного сиянья на соснах —
Отблеск исчезнувших дней иль предвестие новых? Кто знает...9

Б. ФИЛИППОВ
Путь поэта
I
Мы постоянно забываем, что не только эстетических реаль¬
ностей, но и реальностей эмпирических чуть ли не столько же,
сколько отдельных людей, что восприятие нами мира окрашива¬
ется всегда нашим настроением, что мир внешний и внутренний
для влюбленного и ревнующего, молящегося и кающегося, боль¬
ного и здорового — это совсем разные миры. Да часто, вернее,
постоянно,— мы научаемся видеть мир, его постигать именно
после того, как нам его открывает художник слова или звука,
краски или линии.
«Французский художник Монэ приехал в Лондон и написал
Вестминстерское аббатство1. Работал Монэ в обыкновенный лон¬
донский туманный день. На картине Монэ готические очертания
аббатства выступают из тумана... Когда картина была выставлена,
она произвела смятение среди лондонцев. Они были поражены,
что туман у Монэ был окрашен в багровый цвет, тогда как даже
из хрестоматий было известно, что цвет тумана серый. Дерзость
Монэ вызвала сначала возмущение. Но возмущавшиеся, выйдя
на лондонские улицы, вгляделись в туман и впервые заметили, что
он действительно багровый... После... картины все начали видеть
лондонский туман таким, каким его увидел художник»**.
Мир, в его необозримом многообразии, отнюдь не раскрыва¬
ется нам во всем его богатстве, сложности и глубине. Природа
отвечает нам только на задаваемые нами ей вопросы — не больше
и не меньше. А вопросы мы ставим разные, и на мир глядим по-
разному — даже каждый из нас по-разному глядит в разное время.
Да и кроме опыта эмпирического, научного, есть не менее важный

368
Б. ФИЛИППОВ
в нашей жизненной борьбе опыт житейский, практический,
с опытом научной эмпирии отнюдь не совпадающий. Совершенно
отличающимся от научного восприятия мира является и опыт
эстетический, и тем более опыт мистический, религиозное от¬
кровение. О какой же реальности говорим мы, когда требуем ее
от художника? Если мы требуем фотографического отображения
действительности, то она не реальность, а ложь, ибо не отражает
жизни в ее непрерывном движении и изменении, а закрепляет
какой-то один миг, притом снятый с одной только точки, произ¬
вольно избранной фотосъемщиком. Такое изображение жизни
не реализм, а гримаса жизни. Над подобным реализмом издевался
умно и едко покойный Илья Ильф: «Лису он нарисовал так, что
ясно было видно — моделью ему служила горжетка жены»2*.
Эстетически равноправно — если это качественно равноценно —
и застывшее движение Медного Всадника Фальконета — и демо¬
нически изменчивый и непрерывно-текучий его образ в «Медном
Всаднике» Пушкина: «тяжело-звонкое скаканье по потрясенной
мостовой»2. И столь же реальным — в смысле подлинного реализ¬
ма — является повторяющий живопись доисторического человека
образ движения в «Столбцах» Заболоцкого:
Сидит извозчик, как на троне,
из ваты сделана броня,
и борода, как на иконе,
лежит, монетами звеня.
А бедный конь руками машет,
то вытянется, как налим,
то снова восемь ног сверкают
в его блестящем животе.
(1927)
Тут ничто не случайно, в этом «Движении» Заболоцкого:
и статуарность извозчика, и бедные машущие руки занузданного
животного, и восемь его ног — удвоение в движении. Но молодой
Заболоцкий не научился еще магически улавливать и закреплять
словом идею — в платоновском смысле этого слова3. Он хорошо
видит здесь лошадь, но еще не дошел до видения лошадиности.
Он великолепно фиксирует движение и образ движения, но еще
не отвоплощает их в идею-образ единой сплошной и слиянно-
раздельной реальности. Уже в тех же «Столбцах» большинство
стихотворений создают свой собственный мир идей-образов. В них

Путь поэта
369
есть то подлинное внутреннее равновесие фиксации мгновенного
образа, раскрытия через этот образ бесконечной идеи, и чувства
целого, присущего только данному художнику — и только ему
эстетического воззрения на мир.
«Художник вкладывает в свое произведение помимо того, что
явно входило в его замысел, словно повинуясь инстинкту, некую
бесконечность, в полноте своего раскрытия недоступную ни для
какого конечного рассудка»3*.
И в этом, только в этом, подлинный высокий смысл искусства.
Эмпирический опыт дает нам возможность только прощупать
элементы мира, да и то скорее не прощупать, а только как-то
представить их себе. Никакой слитной картины мира наука
не дает. Притязания так называемого «научного мировоззрения»
на построение картины мира явно несостоятельны: создается
только очередная мифология, такая же бездоказательная, как
и легендарная, но отличающаяся от последней еще и бескры¬
лостью: «не поцеловала ее муза». Опыт практический, житей¬
ский — самый ограниченный и субъективный, интересный, если
он не эстетизирован, только самому переживающему его человеку.
Что может быть непереносимее демонстрации вам альбомов чужих
фотографий и подробных рассказов о посторонних для вас людях!
Конечно, если эти рассказы не превращены в некую эстетическую
реальность. Наконец, опыт мистический, являясь наиболее все¬
целым, является в то же время наиболее надмирным, да и доступ¬
ным далеко не всем. Остается опыт эстетический, эстетическая
реальность, наиболее обще и наиболее конкретно рисующая нам
картину мира и нашего в нем положения, в значительной мере
помогающая нам осознать и самих себя. «...Искусство указывает
человеку путь к самому себе. В нем, в этом искусстве, которое
может быть праздной забавой и для многих бывает только ею,
заложена и другая возможность: стать для человека самооткро-
вением абсолютного»4*.
Какова же эстетическая реальность Николая Заболоцкого —
и в чем ее неповторимое своеобразие и непререкаемая ценность?
II
Бывают эпохи, когда читать стихи становится невыносимо труд¬
но, а писать стихи решаются или графоманы — они всегда пишут,—
или «птички Божие», не утруждающие себя раздумьем: а надо ли

370
Б. ФИЛИППОВ
писать? — или подвижники нового слова. В эти эпохи нажиток
предыдущих культур давит до нестерпимости, и каждая строка,
каждая рифма, каждый поэтический образ кажутся банальными,
уже не задевающими нашего сознания. Слишком много — и зача¬
стую слишком хорошо — уже написано раньше, в девятнадцатом
столетии, до двадцатых годов нашего века,— и, кажется, уже
все испытано, все перепето, все пересказано — не осталось неис¬
хоженных стежек-дорожек для спотыкающегося от поэтического
груза прошлого Пегаски. Некоторые идут по пути выискивания
во что бы то ни стало таких образов, ритмов и рифм, которые еще
ни у кого не употреблялись — и превращают поэзию в некое подо¬
бие игры «Барыня прислала сто рублей»: «Да и нет не говорите,
красного и белого не называйте». Конечно, при этом всегда быва¬
ют недоразумения: где уж тут все знать, да и «многознание уму
не научает»4, как говорили древние мудрецы. Мудрует-мудрует
такой новатор, изыскивает неупотреблявшиеся никем изыски,—
ан, глядь, не только у какого-нибудь неведомого Востокова5 или
Кюхельбекера6, а даже у плохо читавшегося Державина обнару¬
жишь образы, скажем, Пастернака, Мандельштама или миродежца
Хлебникова. Много всякого было в нашей поэзии, и, покопавшись,
найдешь параллели некоторым приемам того же Заболоцкого
в ироикомических поэмах забытого XVIII века, в творчестве раннего
Константина Случевского7, а в позднем Заболоцком найдем и вы¬
сокий штиль од Державина и медитаций Баратынского и Тютчева.
Не в словах, образах и приемах дело. Это — только необходимое
условие творчества, но не его суть.
Но если сердце пополам
Разрежет острый Божий меч,
Вдруг оживает этот хлам,
Слагаясь в творческую речь...
...Душа поет и говорит,
И жить, и умереть готов,
И сказка вешняя горит
Над вечной мукой старых слов8.
(Федор Сологуб, 1923).
Но как редко, как бесконечно редко рассекает сердце поэта
этот всеоживляющий Божий меч! Вот и отвращается не только
рядовой, но зачастую и незаурядный читатель от стихов: кому,
уважающему себя, охота читать какого-нибудь Симонова или даже

Путь поэта
371
Всеволода Рождественского — перепевы перепетого. Штампы, ба¬
нальные перепевы, декламационные, эстрадные приемы... А есть
ведь люди способные, но не способны они к Геркулесову подвигу9:
поднять на свои плечи всю тяжесть прошлой культуры — и не рас¬
плющиться под нею, а сделать хотя бы шаг вперед.
В тридцатых годах, даже точнее, в конце двадцатых годов
этот шаг сделал дотоле неведомый поэт Николай Алексеевич
Заболоцкий.
III
Биографические данные о Заболоцком весьма ограничены.
Родился 24 апреля (7 мая н. ст.) 1903 г. в Казани, где отец служил
агрономом в Казанском земстве, в семи километрах от города.
В 1910 г. отца перевели участковым агрономом в Уржумский
уезд Вятской губернии, и семья переехала в с. Сернур этого уезда.
Здесь Заболоцкий окончил три класса начальной школы. «Здесь
отложились в моем сознании первоначальные впечатления русской
природы,— рассказывает поэт в своей автобиографии,— здесь я на¬
чал писать стихи. Семилетним ребенком я уже выбрал себе свою
будущую профессию»10. Заболоцкий вырос и воспитался в среде,
не чисто созерцательно, а хозяйственно относящейся к природе,
любовно природу преобразующей. Это, несомненно, сказалось
на будущем творце «Торжества Земледелия» и «Лодейникова».
В 1913 г. Заболоцкий поступает в Уржумское реальное училище
и заканчивает среднюю школу весной 1920 года. В те годы много
столичной интеллигенции бежало в более сытые окраинные го¬
родки, появились «столичные люди» и в захолустном Уржуме.
«Некоторые из них поощряли мои литературные опыты»,— пишет
поэт, советовали ему ехать в столицы, «в центр». Осенью 1920 г.
Заболоцкий едет в Москву, его принимают на Историко-филоло-
гический факультет 1-го Московского университета, но почему-то
устроиться в Москве поэту не удалось.
В следующем году, в августе 1921 года, поэт уже в Петрограде,
где поступает на отделение языка и литературы Педагогического
института имени Герцена. Почему поэт не перевелся из Московско¬
го университета на соответствующий факультет университета Пет¬
роградского — остается неясным. Педагогом он сделаться не хотел,
а литературное образование было неизмеримо лучше поставлено
в университете и в Институте Истории Искусств. В педагогические

372
Б. ФИЛИППОВ
институты в те годы шли преимущественно лица, для которых по¬
ступление в другие высшие учебные заведения было невозможно
по социальному происхождению или плохой успеваемости в средней
школе. Возможно, что решающим соображением было наличие сво¬
бодных мест в общежитиях ВУЗ’ов. Заболоцкий все свои студенче¬
ские годы провел в студенческом общежитии института. В 1925 го¬
ду поэт окончил институт, окончил настолько успешно, что перед
ним открывалась возможность научной деятельности, но страсть
к поэзии оказалась сильнее. В студенческие годы поэт продолжал
много писать, «подражая то Маяковскому, то Блоку, то Есенину».
К окончанию института за душой поэта «была объемистая тетрадь
плохих стихов» — и никакого другого имущества. В1926 г. поэта
призвали в армию. Воинскую повинность он отбывает в Ленинграде,
в команде краткосрочников 59 стрелкового полка двадцатой пе¬
хотной дивизии. Много работал в стенной газете полка. В 1927 г.,
сдав экзамен на командира взвода, Заболоцкий уволился в запас.
По выходе из армии поэт устроился на работу в Ленинградское
отделение Государственного издательства — в сектор детской
литературы, будущий «Детгиз», где проработал вплоть до своего
ареста в 1938 г.11 За эти годы он сотрудничал в детских журналах
«Еж», «Чиж», «Пионер», «Костер», помещал там свои рассказы
и стихи, выпустил несколько детских книг — рассказ «Красные
и синие», опубликованный еще во время пребывания поэта в ар¬
мии, в 1926 г., переложение для детей «Тиля Уленспигеля» де
Костера, «Гаргантюа и Пантагрюэля» Ф. Рабле, «Витязя в тигровой
шкуре» Шота Руставели и ряд других. Но поэт не ограничивался
и в первые годы своей писательской деятельности работой в дет¬
ской литературе. Он изредка помещал свои стихи в ленинградских
газетах и журналах. «Я помню Николая Алексеевича Заболоцкого
в 1927-1928 годах в редакции “Ленинградской Правды”,— пишет
Вл. Орлов.— Газета иногда печатала его стихи. Он еще донашивал
красноармейскую шинель и грубые солдатские башмаки. Приходил
в редакцию — юный, краснощекий, очень скромный и молчаливый,
как-то весь внутренне собранный. Он не казался старше своих лет,
но относились к нему, помнится, не как к другим “начинающим”»5*.
Начал печататься Заболоцкий и в «толстых» журналах. Первым
произведением, обратившим на себя внимание, было, впослед¬
ствии вошедшее в «Столбцы», весьма своеобычное стихотворение
«Футбол» («Звезда», 1927, кн. 12, стр. 100-101). В 1929 году вы¬
шла первая книга стихов поэта — «Столбцы». Вышла в ничтожно

Путь поэта
373
малом тираже — 1100 экземпляров, но и то очень значительная
часть тиража была изъята из продажи и уничтожена — партийная
критика приняла книгу в штыки. И поныне ни одно из стихо¬
творений этой превосходнейшей книги не включается в собрания
стихотворений Заболоцкого: их нет ни в «Стихотворениях» 1948,
1957, 1959 гг., ни в «Избранном» 1960 года. Но литераторы, сто¬
личное студенчество и высшие слои интеллигенции восприняли
эту книгу, как своего рода откровение. Через месяц ее нельзя
было купить ни за какие деньги. Книгу переписывали от руки,
буквально выучивали наизусть. У пишущего эти строки был
не только печатный, но и рукописный, и машинописный экзем¬
пляр «Столбцов». С 1929 года Заболоцкий — общепризнанный
поэт и мастер. И столь же гонимый официальной критикой, как
и другие, наиболее выдающиеся поэты тех лет: Клюев, Ахматова,
Мандельштам, М. Волошин, Пастернак. Может быть, гонимый
столь ожесточенно, что только Клюев и Ахматова могут быть
в те годы поставлены с ним рядом. Но в те годы еще можно было,
особенно при наличии какой-нибудь «заручки» в среде литера¬
турных генералов, публиковать и вещи писателей, официально
признанных «чужаками». Н.С. Тихонов, человек с превосходным
вкусом, притом уже вышедший в литературные главковерхи или,
по крайней мере, генералы, упорно печатал Заболоцкого — вплоть
до 1937 года. Правда, после опубликования в «Звезде» полностью
грандиозного трагического гротеска «Торжество Земледелия»
(в кн. 2-3 за 1933 год), да еще рядом с главой из «Лодейникова»
и «Знаками Зодиака»,— самому Тихонову пришлось туго: он был
вынужден много и раболепно извиняться, даже частично взвалить
вину опубликования на автора. Но вкус к хорошим стихам за¬
ставил Тихонова преодолеть страх — и продолжать время от вре¬
мени «протаскивать» стихи Заболоцкого в печать. В 1930 г. поэт
женился на Е. В. Клыковой. В 1932 г. у него родился сын Никита,
а в 1937 г. дочь Наталья. В 1937 году вышла «Вторая Книга» стихов
поэта. Он даже участвует в пленумах Союза советских писателей
в Минске (1935) и Тбилиси (1937). Но судьба его уже предрешена...
Ведь с самого выхода «Столбцов» на поэта напустились самые
влиятельные, самые злобные цепные псы партийной критики:
А. Селивановский, С. Малахов, В. Ермилов, Е. Усиевич, О. Бескин,
П. Незнамов, Б. Соловьев... С. Малахов в статье «Поэзия социа¬
листического реализма» писал12, что взгляд поэта на советскую
действительность в поэме «Торжество Земледелия» — «становится

374
Б. ФИЛИППОВ
реакционным, обертывается реакционным протестом бунтующего
мелкого буржуа против побеждающего социализма»... «Что же
можно сказать о карикатуре на социализм, созданной руками со¬
ветского писателя? Карикатура, где уравниловка вырастает в кош¬
марный образ полузвериного существования “социалистического”
человечества»6*. Перепечатывая свою погромную статью «Система
кошек» 13, посвященную «Столбцам», А. Селивановский снабжает
ее постскриптумом: «После длительного перерыва в 1933 году
Н. Заболоцкий опубликовал поэму “Торжество Земледелия” и ряд
стихов. За четыре года Заболоцкий не остался на прежних пози¬
циях,— он от них далеко ушел (и как далеко!) по пути злобного
гаерства и издевательства над социализмом»7*. Эти высказыва¬
ния — только выхваченные наугад образцы писаний многоголовой
своры, спущенной на поэта. Е. Усиевич14, Лелевич15 и многие дру¬
гие науськивали: «Ату его!» Наконец, сама московская «Правда»
поставила идеологически выверенный диагноз: В. Ермилов загово¬
рил о нарочитом юродстве Заболоцкого, как маске врага колхозов
и социализма, как маскировке кулака-единоличника8*. Интересна
и показательна сама судьба журнального текста «Торжества Земле¬
делия» . Вскоре после выхода 2-3 книжки «Звезды», эта книга была
изъята, текст поэмы в ее первой окончательной редакции вырезан
из книги — и заменен другим, измененным под давлением цензуры.
Только немногие экземпляры журнала с первоначальным текстом
уцелели от инквизиторской расправы. Один экземпляр с полным
текстом находится сейчас в Америке. По нему-то и восстановлен
нами в этом издании подлинный текст поэмы.
Стихи, опубликованные в 1937 г., и «Вторая Книга» поэта,
в которой эти стихи были частично собраны, подлили масла
в огонь: поэта назвали воинствующим идеалистом, усмотрели
в его творчестве элементы пантеизма и «клюевщины»,— и поэт
исчез. Судя по всему, ему пришлось отбывать срок наказания
в лагерях НКВД не менее семи лет. Хорошо осведомленный Ива-
нов-Разумник сообщает в статье «Фантастическая история» 16,
что «к концу 1939 года или началу 1940 года стало ходить по ру¬
кам в писательских кругах Петербурга и Москвы письмо поэта
Заболоцкого, пребывающего в концлагере или изоляторе, к поэту
Николаю Тихонову, пребывающему в орденоносцах. Каким-то пу¬
тем удалось Заболоцкому... переслать письмо Николаю Тихонову;
письмо это в копии было и в моих руках. Содержание его было
приблизительно следующее:

Путь поэта
375
«В наше место заключения,— писал поэт из тюрьмы поэту
на свободе,— не доходят сведения из внешнего мира в виде пи¬
сем или газет; но благодаря неожиданной случайности попал
к нам обрывок того номера “Известий”, в котором дан перечень
писателей, удостоенных высоких государственных наград. Среди
ряда знакомых имен я с несказанным удивлением встретил ваше
имя, товарищ Тихонов, а также имя товарища Федина. Искренне
рад за вас обоих, что вы живы, здоровы и не только находитесь
на свободе, но даже удостоены награждения высокими орденами;
несказанное же удивление мое связано именно с этим обстоя¬
тельством, с одной стороны, и с моей личной судьбой — с другой.
Полтора года тому назад я и ряд писателей (перечислен ряд имен)
были арестованы по обвинению в принадлежности к террористи¬
ческому кружку; на допросах, под давлением убедительнейших
аргументов, мы вынуждены были признать, что действительно
состояли членами такого кружка, и были завербованы в него
возглавляющими кружок писателями — Николаем Тихоновым
в Ленинграде и Константином Фединым в Москве. Теперь вам
понятна и моя радость за вас — вы живы и на свободе, и мое глу¬
бочайшее изумление: каким образом вы, главы террористической
организации, завербовавшие в число ее членов и меня, получили
высокую государственную награду, в то время как я, рядовой член
этой организации, получил за это же не орден, а десять лет стро¬
гой изоляции? Очевидно, что-то тут не ладно, концы не сходятся
с концами, и вам, находящемуся на свободе и награжденному
государственным отличием, надлежит постараться распутать этот
фантастический клубок, и либо самому признать свою вину и про¬
ситься в изолятор, либо сделать все возможное, чтобы вызволить
из него нас, совершенно невинно в нем сидящих»9*.
По некоторым данным, о которых рассказывает и Иванов-Ра-
зумник в той же статье, перепуганные насмерть Тихонов и Федин
написали об этом письме Лаврентию Берия17 и просили о пере¬
смотре дела Заболоцкого и других писателей, обвиненных в уча¬
стии в террористических организациях, «ибо из выяснившихся
обстоятельств видно, что следователь вел это дело приемами,
заслуживающими некоторого сомнения»...
В официальной биографии поэта10* сказано, что «с 1938 года
Н.А. Заболоцкий был на Дальнем Востоке и в Алтайском Крае.
В 1945 году — в Караганде. С мая 1946 года он переехал в Москву
и с тех пор постоянно жил в Москве».

376
Б. ФИЛИППОВ
Поэма «Творцы дорог», особенно в ее первой редакции, свиде¬
тельствует о том, что Заболоцкий начал свой «стаж» заключенного
на строительстве дорог на Дальнем Востоке. А «Город в степи»
уже говорит о Караганде. С января 1947 года поэт публикует свои
стихи в «Новом Мире» и других журналах. В 1948 и 1957 годах
выходят сборники его стихов. Но уже с середины тридцатых годов
основным заработком Заболоцкого сделались переводы, главным
образом, грузинских поэтов. За эти переводы Заболоцкий дважды
награждался почетными грамотами Грузинской ССР, а в 1958 го¬
ду, в связи с Грузинской декадой, орденом Трудового Красного
Знамени.
Зато поэтическое творчество самого поэта явно не в фаворе.
Ряд превосходных вещей поэта ожидает опубликования по 8,
10, 13, 18 лет. Так, «Лесное озеро», написанное еще в 1938 го¬
ду, опубликовано только в 1956 году; «В этой роще березовой»
(1946) — опубликовано в 1959 г.; «Утро», «Бетховен», «Уступи
мне, скворец, уголок» (все написаны в 1946 г.) — опубликованы
через 10 лет — в 1956 году; «Когда вдали угаснет свет дневной»,
«Журавли», «Читая стихи», «Лебедь в Зоопарке», «Приближался
апрель к середине» (все написаны в 1948 году) — опубликованы
только в 1956 году и т. д. И это в то время, когда такие отпетые
бездарности, как К. Симонов, Твардовский и другие, публикуют
все свои вирши буквально на другой день по их написании. Только
в последний год жизни отношение к поэту несколько улучшилось,
и его даже выпустили за границу, в качестве члена делегации
советских поэтов, возглавлявшейся А. Сурковым11*. И все-таки
вполне Заболоцкому не доверяли. Его замалчивали. И хотя один
из авторов критических статей осмелился назвать лет пять тому
назад Заболоцкого «взыскательным художником» 18, и — общее
отношение к поэту до самой его смерти оставалось в лучшем случае
настороженным: лучше не хвалить — «как бы чего не вышло»...
14 октября 1958 года поэт скоропостижно скончался пятиде¬
сяти пяти лет от роду12*.
IV
Так какова же та эстетическая реальность, тот мир, в котором
живет поэт Заболоцкий?
Это и страшный, и пленительный мир «Столбцов» — овещест¬
вленных душ и не только одушевленных, но даже персонифициро¬

Путь поэта
377
ванных вещей. Как будто поэт записывает в родословные столбцы
мироздания новых вершителей судьбы человеческой и вселенской:
отнюдь не высокопиитических ундин и дриад, Аполлонов и муз,
не рыцарей и не страстотерпцев горюшка народного; и уж отнюдь
не Прекрасных Дам символизма19 и неоклассических конквиста¬
доров20 и александрийских любовников21. Всё обмирщено и сведе¬
но с Олимпа и Парнаса: и не «блистательный Санктпетербург»22,
а замызганные уголки Ленинграда нэповского ущерба и первых
всплесков первой пятилетки. Пейзаж гоголевского «Невского
Проспекта» 23 и сенновских трущоб24 Достоевского, да только
творчески слиянный с нашими днями мирового трагического
фарса. Гротеск и система образов, отчасти и лексика Заболоцкого
эпохи «Столбцов»,— это, прежде всего, Гоголь петербургских
повестей и Достоевский «Двойника» 25, разложенные в творче¬
ской лаборатории поэта и — с добавками Константина Леонтьева
(афоризматическая хлесткость и неожиданность сопоставлений),
Константина Случевского (система опоэтизированных прозаизмов,
канцеляризмов и вульгаризмов, возведенная в некую «пляску
смерти») и, конечно, Велемира Хлебникова — восстановленные
в жизнь в обличье, странно напоминающем Раблэ и Державина,
Василия Майкова26 и Иеронима Босха27. Жизнь призрачная,
невсамделишная — и невероятная, почти плотоядная вещность
слова, образа, мелоса стиха. Не станковая живопись, а фреска,
не мелодичная полевка песни-романса, а полифония, сложней¬
шее контрапунктическое строение мыслеформы и идеи-образа.
А поэт стоит с усмешкой хозяина-агронома, хозяина-инженера —
мастера и устроителя вещей и слов, явлений и образов. Он чует
свою силу — и знает свою слабость: сила его — сила не тех, кто
«писал темно и вяло, что романтизмом мы зовем»28: из образов
Заболоцкого брызжет кровь, от его героев несет потом труда
и любви, почти звериной силой жизни:
...полузвери, полубоги,
засыпаем на пороге
и	о	OQ
новой жизни трудовой...
Но Заболоцкий — не радостный вещелюб и жизнелюб Рубенс30.
Он — Иероним Босх с его видениями бесовщины, вершащей судьбы
людей, с его чудиками и чудаками, искушениями и пытками жизни.
Мир «Двойника» и «Носа», «Портрета» и хлебниковских «Досок

378
Б. ФИЛИППОВ
Судьбы», так благоговейно упомянутых позже, в «Торжестве
Земледелия»31: само вещество распадается на заряды-электроны,
личность больше не существует почти — она распадается почти чи¬
сто физически. Человек больше не властен не только в поступках
своих, но и над телом своим. Уже нос майора Ковалева не только
отошел от него, но и отпочковался-отвоп лоти лея в самость неза¬
висимую от майора, даже служит по другому ведомству. А через
столетие в «самом умышленном городе мира»32 — Петербурге-
Ленинграде — поет бродячий музыкант во дворе-колодце33
и старательно «поправляет части» своего собственного, неваж¬
но подчиняющегося ему тела. А в него обрушивается такой же
дробно-рассыпающийся мир, мир рассеяния электронов, мир
энтропии, чуть связанный в непрочные системы мироздания
и густозаселенного двора-колодца, двора-бездны:
Вокруг него — система кошек,
система ведер, окон, дров
висела, темный мир размножив
на царства узкие дворов.
Но что был двор? Он был трубой,
он был туннелем в те края,
где спит Тамара боевая,
где сохнет молодость моя...
(1928)
Нет даже различия между живым и мертвым: мертвое властно
вторгается в жизнь — и так же, увы, банально* как живое. Об этом
много писал Достоевский, особенно в его примечательном рассказе
«Бобок». И Заболоцкий не одинок в следовании за ним: «На клад¬
бище» и «После казни в Женеве», «Камаринская»34 Случевского
и роман «Жизнь и приключения Никодима младшего» Скалдина35,
отчасти — Федор Сологуб идут по тому же пути.
И грянул на весь оглушительный зал:
— Покойник из царского дома бежал!
Покойник по улицам гордо идет...
(1927)
И жизнь, во всей ее фламандской мясной вещности, все-таки —
что-то не до конца отвоплотившееся, меон36, небытие, в особенности
в ленинградскую белую ночь, когда, «гляди, не бал, не маскарад,

Путь поэта
379
здесь ночи ходят невпопад», и влюбленные продолжают ту же из¬
вечную тягу-песню: к соединению и размножению таких же обре¬
ченных небытию:
А на Невке
не то сирены, не то девки —
но нет, сирены — шли наверх,
все в синеватом серебре,
холодноватые,— но звали
прижаться к палевым губам
и неподвижным как медали.
Но это был один обман...
...И всюду сумасшедший бред,
и белый воздух липнет к крышам,
а ночь уже на ладан дышит,
качается как на весах.
Так недоносок или ангел,
открыв молочные глаза,
качается в спиртовой банке
и просится на небеса.
Любопытно и это снижение образа сирен — не то сирен, не то де¬
вок. То же в «Красной Баварии», липкой окраинной ленинград¬
ской пивнухе, где «в глуши бутылочного рая, где пальмы высохли
давно», тоже оседлывают колени полупьяных и пьяных сире¬
ны-девки, другие сирены намалеваны на краю кривой эстрады,
а за стойкой тоже стоит сирена —
а за окном — в глуши времен
блистал на мачте лампион.
Там Невский в блеске и тоске,
в ночи переменивший кожу,
гудками сонными воспет,
над баром вывеску тревожил...
(1926)
Ну, не все ли равно — окраина или Невский, узкая щель полу¬
подвальной — в подполье, в небытие! — пивнухи — или широкий
мир, также подвластный смерти, небытию, миражу радости в той же
глуши времен? Густое, непролазное, мещанское, неизбывное, без
веры и просвета, радостное звериной тягой к теплу, уюту, еде,
подруге, существованию, но трагически обреченное и отрешенное,

380
Б. ФИЛИППОВ
греховно-бессмысленное и овеществленное «пекло бытия»37 — весь
мир, необъятный и необозримый, умещается во мне,— не больше,
по сути своей, грязной пивной или ленинградского затолканного
толпами вспотевших несчастливцев Народного Дома:
Народный Дом — курятник радости,
амбар волшебного житья,
корыто праздничное страсти,
густое пекло бытия!..
...Тут радость пальчиком водила,
она к народу шла потехою...
(1927-1928)
Но мир, возможно, еще уже, еще ограниченнее: «Весь мир обоями
оклеен — пещерка малая любви», и в нем, в этом закутке-запрятке
«как мыльные клубы, несутся впечатления». Таким же миром,
«миром в себе», является и толкучий рынок бедняков-отрепышей
и мелких владык-перекупщиков на Обводном канале в Ленинграде:
грозные и грязные нищие-полубандиты, продавцы и перекупщики,
от которых зависит существование или несуществование новых
Акакиев Акакиевичей советского всклоченного быта. Штаны или
кастрюля, кусок сала или старый пиджак — это кусок тепла и уюта,
жизни и радости — целый мир — и не только материальный:
Маклак штаны на воздух мечет,
ладонью бьет, поет как кречет:
маклак — владыка всех штанов,
ему подвластен ход миров,
ему подвластно толп движенье,
толпу томит штанов круженье,
и вот она, забывши честь,
стоит, не в силах глаз отвесть,
вся — прелесть и изнеможенье!
(1928)
Вот картина свадебного пира, когда не только молодые, но весь
конклав гостей и сватов, сватей и хватов смакует предстоящее:
Они едят густые сласти,
хрипят в неутоленной страсти
и, распуская животы,
в тарелки жмутся и цветы.

Путь поэта
381
Прямые лысые мужья
сидят как выстрел из ружья...
...И по засадам,
ополоумев от вытья,
огромный дом, виляя задом,
летит в пространство бытия.
А там — молчанья грозный сон,
нагие полчища заводов,
и над становьями народов —
труда и творчества закон.
(1928)
Люди превращаются в обез духов ленных, стандартных, совер¬
шенно однотипных — будто вышли с одного станка! — Ивановых,
живущих в одинаковых домах, с одинаковыми деревьями под
окнами. Но деревья не вольные: «они в решетках, под замком».
И Ивановы не свободны: они враз отправляются на службу «в сво¬
их штанах и башмаках». «А мир, зажатый плоскими домами»
и «бульваров теснота», такие же, как и всегда и повсюду, и те же
«сирены мечутся простые», «иные — дуньками одеты, сидеть
не могут взаперти», и куда-то устремляются, идут. На блуд?
на заработки? — «Неужто некуда идти?!» —
Он спит сегодня — грозный мир,
в домах — спокойствие и мир.
Ужели там найти мне место,
где ждет меня моя невеста,
где стулья выстроились в ряд,
где горка — словно Арарат,
повитый кружевцем бумажным,
где стол стоит и трехэтажный
в железных латах самовар
шумит домашним генералом?
О, мир, свернись одним кварталом,
одной разбитой мостовой,
одним проплеванным амбаром,
одной мышиною норой...
(1928)
И — опять образы рынка, пекарни, фокстротирующего мира-
меона, цирка-мира, где «кромешным духом все полны, но музыка
опять гремит, и все опять удивлены»:

382
Б. ФИЛИППОВ
Над ними небо было рыто
веселой руганью двойной,
и жизнь трещала, как корыто,
летая книзу головой!
Очевидно, что вселенная — это только мое сознание, дана только
во мне самом, и притом ущербном, чувствующем свою ущербность:
...и выстрелом ума казалась
нам вселенная сама!
Мир познается скорее и вернее во сне, в сновидениях, когда сла¬
бый и запаутиненный дневным дрязгом вещественности и борьбы
за жизнь ум человеческий, его разум, сознание — остается наедине
с самим собой («Фигуры сна» в «Столбцах» и знаменитое):
Меркнут знаки Зодиака
над просторами полей.
Спит животное Собака,
дремлет птица Воробей...
...Колотушка тук-тук-тук,
спит животное Паук,
спит Корова, Муха спит,
над землей луна висит...
...Все смешалось в общем танце
и летят во все концы
гамадриллы и британцы,
ведьмы, блохи, мертвецы.
Кандидат былых столетий,
полководец новых лет —
разум мой, уродцы эти —
только вымысел и бред.
Только вымысел, мечтанье,
сонной мысли колыханье,
безутешное страданье —
то, чего на свете нет...
Поэзия напряженного и многосложного содержания. Поэзия че¬
ловека, утратившего веру. Обезбоженный — и тем самым обезду-
ховленный мир. Но мир сильной поэтической индивидуальности,
острого и сатирического ума, отнюдь не расположенного к самопо-

Путь поэта
383
глощению себя в пресловутом мы коллективизма, к растворению
себя в толще стереотипных Ивановых. Но может ли не поэт — поэт
может! — а сама поэзия быть, по сути своей, атеистической? Нет,
конечно. Ибо поэт, какими бы аналитическими способностями
не обладал его ум, прежде всего — любовный созерцатель мира как
целого. И не только созерцатель, но в какой-то степени и творец.
Мы все, конечно, творим миры, свои миры, но у художника слова
этот процесс проходит наиболее ярко, непосредственно и убеж¬
денно, а тем самым и убедительно. И творит поэт и прозаик свой
мир не из общей картины сущего, спускаясь к дробности, детали,
а бесконечно возвышая, очищая, перерабатывая и отвоплощая эту
отдельную дробность как образ идеи целого:
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.
Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене...
И стих уже звучит задорен, нежен
На радость вам и мне.
(А. Ахматова. 1940)
Одухотворение мельчайшей детали сущего, персонификация ее
и рождение поэтической реальности — образа идеи сущего во всей
его божественной полноте — это, в сущности, и есть обожение
подлинным поэтом — часто совершенно бессознательно — своей
эстетической реальности,— отвоплощение ее как Божественной
Полноты. Часто слова и сознание при этом даже вредны: не вся¬
кий, глаголай «Господи, Господи», внидет в Царствие Небесное;
а уж в царствие поэтическое духовные стихи почти никогда
не входят: «Дельвиг не любил поэзии мистической. Он говаривал:
“Чем ближе к небу, тем холоднее”»13*. Самому Пушкину не дава¬
лась религиозная поэзия: сравните, напр., высокую подлинную
богооткровенную поэзию молитвы «Господи и Владыка живота
моего» с недостойным Пушкина ее пушкинским переложением
«Отцы пустынники и жены непорочны». Внедрение эстетической
стихии в область религиозного откровения ни к чему достойному
не приводит ни для искусства, ни для религии. Вопрос о религи¬
озном искусстве — большой и совершенно особый вопрос. Но во¬
прос о религиозной природе подлинного искусства — этот вопрос

384
Б. ФИЛИППОВ
крайне важен для нас. И, помимо приведенных в начале этой статьи
слов Б. Христиансена, вспоминаются Платон и Плотин, вспоми¬
нается и Дионисий Ареопагит («Псевдо-Дионисий Ареопагит»):
«В Прекрасном все объединяется, Прекрасное, как творческая
причина, является началом всего, приводит все в движение и свя¬
зывает все воедино через влечение (эрос) к своей красоте. Будучи
целепричиной всего сущего, Прекрасное является Возлюбленным
и Пределом всего (ибо все рождается для красоты), и образцом —
поскольку все определяется в зависимости от него»14*. Как пре-
рекликается это высказывание Отца Церкви-платоника с глубо¬
чайшей убежденностью Достоевского, что красота спасет мир,
и с эстетическим историософским мировоззрением К. Леонтьева!
И как психологически понятно тяготение поэзии к мифотворческо¬
му процессу15* и к осознанному или бессознательному анимизму
и пантеизму. На этот путь стал и Николай Заболоцкий, перейдя
от отчаяния богооставленности «Столбцов» к анимизму «Торжества
Земледелия» и просветвленному пантеизму «Второй Книги» и по¬
следующих стихов — в лучшей их части.
V
Но еще несколько истин, ставших уже банальными, но которые
необходимо время от времени освежать в памяти. Что же такое та
красота, о которой так много говорят? И не является ли творчество
раннего Заболоцкого скорее безобразием, каким-то хаосом диссо¬
нансов и прямых несообразностей?
Издавна принято говорить о красоте прямой, открытой, ну,
скажем, красоте картин Рафаэля, античных статуй и музыки
Россини и Верди. И о красоте не-прямой, поэтической, наме¬
кающей на что-то значительно большее, чем оно видится сразу —
о выразительности. Эта выразительность часто идет на заведомый
разрыв с красотой для всех явной, с гармонией, которую вы улав¬
ливаете без малейшей к ней подготовки, даже без усилия с вашей
стороны. Иногда эта красота ищет гармонию в дисгармонии, ищет
предельную красоту выразительности в подчеркивании уродств
или несовершенств внешнего облика. Такова красота картин
Рембрандта, драматических прозопоэм Гоголя и Достоевского,
музыки Мусоргского. И, наконец, слияние открытой красоты
и красоты-выразительности в величайшем внутреннем синтезе
Баха, Моцарта, Сервантеса, «Братьев Карамазовых», Диккенса.

Путь поэта
385
«Скрытая гармония лучше явной»,— говорил в седой древности
Гераклит16*. А умный и пронзительно-даровитый Заболоцкий,
в позднем стихотворении «Некрасивая девочка» (1955), писал:
А если так, то что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде? —
и, несомненно, видел эту красоту именно в этом «огне, мерцающем
в сосуде». Так современный русский поэт невольно переклика¬
ется с платоническими мудрецами и с религиозной концепцией
красоты-добра.
Это тоже, конечно, никак не соответствовало господствующей
идеологии — искать исцеления ущербной души, искать ее воспол¬
нения, искать освобождения в природе. В 1929-1930 гг., в годы
сплошной коллективизации, т. е., по-существу, превращения и де¬
ревни в государственную фабрику хлеба, поэта отнюдь не прельщает
индустриальный пейзаж, он не пленяется модной полевкой «гудок,
гудка, гудку, гудком, железный визг зубил», а взывает к природе
в иронической ли, в пародийно-трагической ли форме:
О, полезная природа,
исцели страданья наши!
Поэма «Торжество Земледелия» — это сложное, многоголос¬
ное произведение, в котором элементы трагического гротеска,
иронии, лироэпического анимизма и карикатурного снижения
господствующей идеологии причудливо переплетаются с огромной
темой трудового и любовного переустройства мироздания. Время
действия: синхронные поэме годы сплошной коллективизации.
Место действия: село, мироздание, мировые просторы над селом,
село-колхоз. Действующие лица: солдат-красноармеец (носитель
официальной идеологии и зачинатель колхозного преображения
мира); старый мужик (старовер и скептик); мужик, обуянный
сомнениями и поисками путей; пастух; верующий мужик; кулак
(сперва владыка, затем изгнанник); бык, конь, медведь, волк,
вепрь, муха; ночь; предки; коровы; тракторист; соха. Сама природа,
как оно и есть, отнюдь не едина: для каждого из воспринимающих
ее лиц она оборачивается разными сторонами своей души, своего

386
Б. ФИЛИППОВ
существования. Для одного — природа неодолимый противник,
но и основной предмет труда:
Природа меня мучит,
превращая в старика17*.
Для старика-крестьянина душа природы.—
дух животный
живет меж нами как бесплотный
жилец развалин дорогих.
Ныне, братцы, вся природа
как развалина какая!
Для пастуха — «вся природа есть обитель»,— и пастух, не без
остроумия, поясняет — как связано его воззрение на мир с его
пастушески-беспредельной деятельностью, тогда как у мужиков —
с их избяным и мирским бытом:
Вы, мужики, живя в миру,
любите свою избу,
я ж природы конуру
вместо дома изберу.
Наиболее яркое воплощение избяного эгоцентризма в жизни
и мировоззрении — у кулака, у которого сама
Изба стояла, словно крепость,
внутри разрушенной природы,
открыв хозяину нелепость
труда, колхоза и свободы.
Кулак не понимал, что при коммунизме он — враг и изгнан¬
ник18*, что при коммунизме — сон, мираж и его собственность, и его
эгоцентризм:
Кулак был слеп, как феодал,
избу владеньем называл,
говорил: «Это моя изба»...
...он был изгнанник средь людей,
и рядом с ним гнездился страх...

Путь поэта
387
Но, не взирая на страх,—
...мир его эгоцентричен,
был много выше облаков.
Ну, а носитель официальной, плакатной идеологии, солдат,
несмотря на весь свой материализм, а, вернее, благодаря ему,—
ничего в природе не понимает, сваливая вину непонимания на саму
природу:
природа ничего не понимает
и ей довериться нельзя.
Для него душа — фосфор (вспомните нигилистическое «Ohne
Phosphor kein Gedanke»38), а духи предков —
частицы фосфора маячат,
из могилы испаряясь...
И когда солдат бьется с духами прошлого, с предками, когда
он всё объясняет естественно-научно, духи предков резонно от¬
вечают ему:
Это вовсе неизвестно,
хотя мысль твоя понятна,
посмотри: под нами бездна,
облаков несутся пятна.
Только ты — дитя рассудка —
от рожденья нездоров,
полагаешь — это шутка
столкновения ветров.
Рассудок — это еще не разум. Он стремится плоско и просто
объяснить то, что отнюдь не просто и очень глубоко. Но для боль¬
шинства — и людей, и животных — жизнь, природа — страдание,
близкое к небытию:
Как дети хмурые страданья,
толпой теснилися воспоминанья...
...Фонарь, наполнен керосином,
качал страдальческим огнем,
таким дрожащим и старинным,
что все сливал с небытием...

388
Б. ФИЛИППОВ
Вся жизнь, вся природа — борьба на смерть, взаимопожирание,
хотя на поверхности — тишь да гладь, да Божья благодать. Много
картин борьбы, подвластности смерти, страданию в «Торжестве
Земледелия». Много в других поэмах и стихах тех же лет:
У животных нет названья —
кто им зваться повелел?
Равномерное страданье —
их невидимый удел.
Даже нет освобождения от страдания через его обозначение, очи¬
щение, наименование словом («кто им зваться повелел?»). Слово
ведь неподвластно смерти, закрепляет мгновенье, летучее для
времени, для вечности. Слово — начало свободы. А природа —
Что же плачет? Что тоскует?
Отчего она больна?
Вся природа улыбнулась,
как высокая тюрьма...
...И смеется вся природа,
умирая каждый миг.
(1929)
Вот Лодейников, ученый и мыслитель, герой одноименной
поэмы, публиковавшейся частями и ни разу еще, даже в последней
книге 1960 г., не собранной воедино. Он, Лодейников, сам
...говорит: «В душе моей сражение
природы, зренья и науки.
Вокруг меня кричат собаки,
растет в саду огромный мак,—
я различаю только знаки
домов, растений и собак.
Я тщетно вспоминаю детство,
которое сулило мне в наследство
не мир живой, на тысячу ладов
поющий, прыгающий, думающий, ясный,
но мир, испорченный сознанием отцов,
искусственный, немой и безобразный,
и продолжающий день ото дня стареть»...

Путь поэта
389
Но когда Лодейников хотел взором непосредственного видения
посмотреть на «природы совершенное творенье», растворить в ней
свою горечь и печаль, то не только не уловил гармонии природы
и гармонии в природе, но —
Лодейников прислушался: над садом
шел смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
свои дела вершила без затей.
Жук ел траву, жука клевала птица,
хорек пил мозг из птичьей головы,
и страхом перекошенные лица
ночных существ смотрели из травы.
Природы вековечная давильня
соединяла смерть и бытие
в один клубок, но мысль была бессильна
соединить два таинства ее.
И это сразу увидел он, романтик Лодейников, который
Степей очарованье,
глубокий шум лесов, мерцание светил —
все принял он в себя, и каждое созданье
в своей душе, любя, отобразил.
Лишь одного ему не доставало —
спокойствия. О, как бы он хотел
быть этой яблоней, которая стояла
одна вся белая среди туманных тел.
Но —
На безднах мук сияют наши воды,
на безднах горя высятся леса!
И значительно позже, уже в 1947 г., поэт писал:
Я не ищу гармонии в природе...
Разумной соразмерности начал
Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе
Я до сих пор, увы, не различал.
Тем менее оснований ожидать такой гармонии в отношениях
людей. Вернемся к «Торжеству Земледелия», к битвам с предками,

390
Б. ФИЛИППОВ
к противоречивым высказываниям мужиков, к зверской распра¬
ве над тем началом сельской жизни, которое олицетворял собою
кряжевой, крепкий самостоятельный крестьянин, обозванный
кулаком. Вот он молится и ждет неизбежного — высылки, разо¬
рения, ссылки, смерти:
Кулак ревет, на лавке сидя,
скребет ногтями толстый бок,
и лает пес, беду предвидя,
перед толпою многих ног.
И слышен голос был солдата,
и скрип дверей, и через час
одна фигура, виновата,
уже отъехала от нас.
Изгнанник мира и скупец
сидел и слушал бубенец,
с избою мысленно прощался,
как пьяный, на возу качался,
и ночь,— строительница дня —
уже решительно и смело,
как ведьма, с крыши полетела,
телегу в пропасть наклоня.
В какой же природе искать восполнения себя, искать освобож¬
дения, если в природе, самой по себе, нет ни гармонии, ни свободы,
ни бессмертия, ни избавления от смерти и мук? В творчески преоб¬
раженной, освобожденной от мук, от непосильного труда, от смер¬
ти природе. В этом — пафос «Торжества Земледелия», в этом —
те токи, которые как-то крепко соединяют замечательный эпос
Заболоцкого с религиозным материализмом Н. Ф. Федорова — с его
идеей преображения мира самим человечеством путем победы над
смертью, над подвластностью всего сущего закону уничтожения.
Люди должны понять, должны осознать, что если они направят все
силы своего ума, все свои творческие силы не на выдумывание но¬
вых способов порабощения, истребления себе подобных, а на борьбу
с болезнями, нищетой, смертью, то ничего парадоксального в идее
победы над смертью и болью нет. И в этом — пафос поэмы, фан¬
фарные звуки ее финала, валторны и флейты ее надмирных науч¬
ных институтов не только для людей, но и животных и растений.
Животные Заболоцкого — даже не очеловечены: одухотворение
всего сущего идет, конечно, через слово — иначе идти оно и не мо¬

Путь поэта
391
жет, но это скорее анимизм, а не антропоморфизм: бык говорит,
насколько это возможно, по-бычьи, а конь по-лошадиному. Это —
не персонажи басни, не аллегории и не символы.
VI
От творчески преображенного словом мироздания — к идее бес¬
смертия: таков творческий путь «третьего» Заболоцкого — в луч¬
ших стихах «Второй Книги», «Стихотворений» 1948 и 1957 гг.
Сам язык автора меняется: он становится классическим, вовсе
не поражающим своей своеобычностью. Во многом это уступка
обстоятельствам (значительная часть написанного после «Второй
Книги» недостойно высокого дарования поэта), но во многом
это — естественный рост души и таланта к простоте и прояснен-
ности. Поэтому то, что не связано с обстоятельствами, так сильно
и хорошо, глубоко и подлинно нужно.
Вот, в горах Кавказа, в Грузии, понимает поэт подлинную
слиянность сущего и слова:
Взойди на холм, прислушайся к дыханью
камней и трав, и, сдерживая дрожь,
из сердца вырвавшийся гимн существованью,
счастливый, ты невольно запоешь.
Как широка, как сладостна долина,
теченье рек как чисто и легко,
как цепи гор, слагаясь воедино,
преображенные, сияют далеко!
Здесь центр земли. Живой язык природы...
здесь учит нас основам языка,
и своды слов стоят, как башен своды,
и мысль течет, как горная река.
(1936)
Вот таинство рождения, таинство материнства и всему радую¬
щегося младенчества открывают в одно радостное утро поэту —
мужу и отцу:
И все кругом запело, так что козлик —
и тот пошел скакать вокруг амбара.
И понял я в то золотое утро,
что смерти нет, и наша жизнь бессмертна.
(1932)19*

392
Б. ФИЛИППОВ
Проблема бессмертия настойчиво преследует поэта. В сти¬
хотворении «Бессмертие» в той же «Второй Книге» бессмертие
дано как слияние раскрытия индивидуальной личности в про¬
цессе развития мира — и раскрытия личности целого мирозда¬
ния (чуть ли не какой-то симбиоз идеи перевоплощения с идеей
Софии-Великого Существа-Бытия!). Стихотворение в художе¬
ственном отношении неудачное, холодное, риторическое, но как
звено в раскрытии эстетической реальности Заболоцкого
чрезвычайно важное:
Как мир меняется! И как я сам меняюсь!
Лишь именем одним я называюсь,—
на самом деле то, что именуют мной,—
не я один. Нас много. Я — живой.
Чтоб кровь моя остынуть не успела,
я умирал не раз. О, сколько мертвых тел
я отделил от собственного тела!
Заболоцкий рисует затем ряд стадий на пути к духовному воз¬
растанию и высшей биологической организации и заключает:
А я всё жив! Всё чище и полней
объемлет дух мир, полный чудных тварей...
Это пока что отнюдь не личное бессмертие. Это — пантеизм,
иной раз и весьма иронически-безнадежный: в «Прощании
с друзьями» Заболоцкий обращается к тем, кто уже «прило¬
жился земле»:
Спокойно ль вам, товарищи мои?
Легко ли вам? И всё ли вы забыли?
Теперь вам братья — корни, муравьи.
Травинки, вздохи, столбики из пыли.
...Вы в той стране, где нет готовых форм,
Где всё разъято, смешано, разбито,
Где вместо неба — лишь могильный холм
И неподвижна лунная орбита.
Но иногда иронически-трагический тон сменяется тонбм оды,
поэт видит залог бессмертия в человеческом подвиге («Седов»,

Путь поэта
393
1937, «Север», 1936, во «Второй Книге»: «Но люди мужества,
друзья, не умирают»), в культурном преображении творческим
трудом земли («Венчание плодами», 1932, в той же «Второй
Книге»; «Творцы дорог», 1947, «Урал», 1947, в «Стихотворениях»
1948), в великом творческом слове-идее, наконец:
Вчера, о смерти размышляя,
ожесточилась вдруг душа моя.
Печальный день! Природа вековая
из тьмы лесов смотрела на меня.
И нестерпимая тоска разъединенья
пронзила сердце мне, и в этот миг
всё, всё услышал я — и трав вечерних пенье,
и речь воды, и камня мертвый крик.
...И все существованья, все народы
нетленное хранили бытие,
и сам я был не детище природы,
но мысль ее! Но зыбкий ум eel
(1936)
И поэт слышит в голосах природы нетленные голоса Пушкина
и Хлебникова, в неподвижном камне проступает явственно лик
Сковороды,— и вот в такой именно преображенной человеческим
творчеством и творчески преображенной словом природе и ищет
успокоения Николай Заболоцкий. Как хороши и подлинны его
звери, его бык среди позднеосеннего пейзажа:
Осенних листьев ссохлось вещество
и землю всю устлало. В отдалении
на четырех ногах большое существо
идет, мыча, в туманное селение.
Бык, бык! Ужели больше ты не царь?
(1932)
А его звери и птицы по весне, когда «вешних дней лаборатория»:
в каждом маленьком растеньице «влага солнечная пенится»,—
...А на кочках под осинами,
солнца празднуя восход,
с причитаньями старинными
водят зайцы хоровод.

394
Б. ФИЛИППОВ
Лапки к лапкам прижимаючи,
вроде маленьких ребят,
про свои обиды заячьи
монотонно говорят.
(1935)
Весна у Заболоцкого такая неизбывно весенняя, такая влеку¬
щая, такая воскрешающая! Кажется, мало поэтов, у кого весна так
стихийно врывалась бы в саму душу, так будоражила и обновляла,
оживляла все существо человеческое.
И свистит и бормочет весна.
По колено затоплены тополи.
Пробуждаются клены от сна,
Чтоб, как бабочки, листья захлопали.
И такой на полях кавардак,
И такая ручьев околесица,
Что попробуй, покинув чердак
Сломя голову в рощу не броситься!
(1946)
Поэт сам сознает, что не только создает свой мир, но и раство¬
ряется в этом своем мире:
Я сделался нервной системой растений,
Я стал размышлением каменных скал,
И опыт осенних моих наблюдений
Отдать человечеству вновь пожелал.
А для мира других людей, для ближних своих, у поэта появля¬
ются какие-то щемящие некрасовские ноты. Таковы его стихи,
посвященные отнюдь не героям, как раньше, а рядовым людям
улицы. Но это теперь не гротескные Ивановы «Столбцов», не ма¬
ски смерти на живой жизни, а те люди, красота которых неза¬
метная, внутренняя, «огонь, мерцающий в сосуде» («Некрасивая
девочка», 1955). К этой идее красоты-любви, как залогу бессмер¬
тия, поэт обращается теперь неоднократно («Неудачник», 1953;
«Жена», 1948). В почти «народническом», некрасовского напева
стихотворении «В кино» (1954) женщина, истомленная непосиль¬
ной работой и одиночеством, безнадежностью и бесприютностью,

Путь поэта
395
смотрит на экран, «где напрасно пыталось искусство к правде
жизни припутать обман». И поэт задает себе вопрос — где друг,
где муж этой женщины? —
Почему его нету с тобою?
Неужели погиб он в бою
Иль оторван от дома судьбою,
Погибает в далеком краю?
Где б он ни был, но в это мгновенье
Здесь, в кино, я уверился вновь:
Бесконечно людское терпенье,
Если в сердце не гаснет любовь.
(1954)
Красота-любовь, красота-добро, а не побрякушки эстетского лю¬
бования или театральная мишура искусства-забавы. Вот «Старая
актриса», давно орденоносная, давно «домик ее превратился в му¬
зей» , а сама она, крайняя эгоистка и удивляющая «друзей своево-
льем капризного нрава», стала брюзжащей скрягой, навеки в себя
влюбившейся. А в грязном, сыром закутке того же домика-музея
ютится племянница-девочка, живущая из милости, из куска:
И когда ее старая тетка бранит,
И считает и прячет монеты,—
О, с каким удивленьем ребенок глядит
На прекрасные эти портреты!
Разве девочка может понять до конца,
Почему, поражая нам чувства.
Поднимает над миром такие сердца
Неразумная сила искусства!
(1956)
Вопрос не поставлен плоско-утилитарно или моралистически:
поэт знает, что вопрос о происхождении и вопрос о ценности — раз¬
ные вопросы. Он сам восклицает о ней, о старой актрисе: «Какими
умами владела!» Он хорошо знает, что «тьмы низких истин нам
дороже нас возвышающий обман». Но он хорошо знает, как часто
злоупотребляют этим речением,— и не снимает в угоду эстетам
вопроса о моральной оценке искусства.
Поэт зряч. Он благословляет теперь мир сущего, видя, что нет в нем
тиши и глади и Божьей благодати. «Он знал, что покой — только при¬
зрак покоя», но это не помешало ему хвалить мир и чудо жизни.

396
Б. ФИЛИППОВ
Но поэт хорошо знает, что не все сущее благословенно, что
не все красивое ко благу, что не все чарующее — к жизни. Часто
за прекрасным и влекущим таится смерть. Часто прекрасное —
мираж, обман. Пусть это не истинно-прекрасное, но оно тоже
прекрасное. Но оно закрывает от нас подлинное.
Принесли букет чертополоха
И на стол поставили, и вот
Предо мной пожар, и суматоха,
И огней багровый хоровод...
...Это тоже образ мирозданья,
Организм, сплетенный из лучей,
Битвы неоконченной пыланье,
Полыханье поднятых мечей.
...Снилась мне высокая темница
И решетка, черная, как ночь,
За решеткой — сказочная птица.
Та, которой некому помочь.
Но и я живу, как видно, плохо,
Ибо я помочь не в силах ей,
И встает стена чертополоха
Между мной и радостью моей.
Поэт умер, находясь на распутье. Он более блестящ и своео¬
бразен в «Столбцах» и «Торжестве Земледелия», чем в жизне¬
утверждающей патетике. Но ведь легче сатирически, гротескно
осудить мир, чем его воспеть и благословить. Легче найти гар¬
монию в несовершенном, своеобразную красоту-выразитель¬
ность бывания, чем прикоснуться, а тем более воплотить красо¬
ту живой жизни и подлинного бытия. Потому больше срывов
и несовершенств в Заболоцком восхождения, чем в Заболоцком
начала— «Столбцов».
Поэт с честью вынес на себе непосильное бремя культуры. И в ка¬
ких нечеловеческих условиях, в какой обстановке! Поэт жив и будет
жить долго, очень долго. Ибо он не только «кандидат былых столе¬
тий», но и носитель большой поэтической идеи: он — «полководец
новых лет»39. И мало кто подходил к эстетической реальности, как
хозяин-преобразователь, как подошел к ней Заболоцкий. Сквозь
кровавую сумятицу сегодняшней неразберихи, сквозь муки и нау¬
ки, сквозь банальность достижений и банальность поисков новизны
ради новизны он шел к миру, переустроенному творчеством добра-

Путь поэта
397
красоты, к земле одухотворенного и обоженного завтра. И не его
вина, что жизнь его оборвалась на половине пути. Но он взывал
к ней, к матери-сырой земле, к Матери всего сущего:
...Земля моя, мать моя, знаю
твой непреложный закон. Не насильник, но умный хозяин
ныне пришел человек и во имя всеобщего счастья
жизнь он устроит свою. Знаю это. С какой любовью
травы к травам прильнут! С каким щебетаньем и свистом
птицы птиц окружат! Какой неистленно-прекрасной
станет природа! И мысль, возвращенная сердцу,
мысль человека каким торжеством загорится!
(1958)
<Примечания>
1* К. Паустовский. Золотая роза. Собр. соч. в 6 тт. ГИХЛ, М., т. 2,
1957,	стр. 685-686.
2* И. Ильф. Записная книжка. «Красная Новь», 1939, кн. 5-6, стр. 51.
3* Ф. М. И. Шеллинг. Система трансцендентального идеализма. Соцэк-
гиз, Ленинград, 1936, стр. 383.
4* Б. Христиансен. Философия искусства. Изд. «Шиповник», СПб.,
1911, стр. 157.
5* Вл. Орлов. Николай Заболоцкий. Вступ. статья в кн.: Николай
Заболоцкий. Стихотворения. (Серия «Библиотека Советской Поэзии»),
ГИХЛ, Москва, 1959, стр. 5-6.
6* Борьба за стиль. Сборник статей. Гос. Академия Искусствознания.
Ин-т Литературоведения. ГИХЛ, Ленинград, 1934, стр. 119-133.
7* А. Сел ивановский. «Поэты и поэзия». «Совет. Литература», М.,
1933, стр. 215.
8* В. Ермилов. Юродствующая поэзия и поэзия миллионов. О «Торжестве
Земледелия». «Правда», № 199, 21 июля 1933, стр. 4.
9* Р. Иванов-Разумник. Писательские судьбы. Изд. «Литфонда», Н. И.,
1951, стр. 45.
10* В книге: Н. Заболоцкий. Избранное. ГИХЛ, Москва, 1960, стр. 235.
п* См., напр., статью: В. Инбер. Если поэты всего мира... «Литер.
Газета», № 153 (3809), 24 дек. 1957. Судя по всем статьям и заметкам,
Заболоцкий ни с какими речами в Италии не выступал.
12* Некролог и объявл. в «Литерат. газете», № 124 (3935), 16 октября
1958.

398
Б. ФИЛИППОВ
13* А. Пушкин. Исторические анекдоты. Поли. собр. соч., изд. Акад.
Наук СССР, М.-Л., 1949, Т. 8, стр. 108.
14* Псевдо-Дионисий Ареопагит. О Божественных Именах. Буэнос-
Айрес, 1957. Стр. 51-52.
15* См.: А. Ф. Лосев. Античная мифология в ее историческом разви¬
тии.М., 1957.
16* Материалисты древней Греции. Собрание текстов. Акад. Наук СССР,
М., 1955, стр. 45.
17* Все цитаты из «Торжества Земледелия» — кроме особо оговорен¬
ных — из тех экземпляров книги 2-3 «Звезды» за 1933 г. (стр. 82-99),
которые как-то успели проскочить — до окончательного цензурного ис¬
кажения поэмы в остальном тираже той же книги журнала.
18* Глава «Изгнанник», посвященная кулаку, подверглась самому
зверскому сокращению и переименована во «Врага» почти во всем тираже
этого № «Звезды».
19* «Утренняя песня» — «Вторая Книга». В «Стих. 1957» эти строки
изменены: «И понял я в то золотое утро. Что счастье человечества — бес¬
смертно» (!!!).

Б. ФИЛИППОВ
СПреамбула к разделу
«Варианты, разночтения, примечания»
из книги Заболоцкий Н.А. Стихотворения. New York, 1965>
Появление «Столбцов» Заболоцкого было большим литератур¬
ным событием. В большой рецензии на эту книгу («Звезда», 1929,
№ 3, стр. 190-191) Н. Степанов приветствовал появление нового
поэта, «ни на кого непохожего»: «Современная поэзия переживает
период лирической стабилизации, до некоторой степени напо¬
минающей 50-е годы, когда всякая стиховая строка казалась ба¬
нальностью, штампом. Современную поэзию также давит наследие
огромной поэтической культуры XX века, поэтому стихи многих
поэтов часто кажутся литературными реминисценциями (есть да¬
же поэты, сознательно работающие на поэтических банальностях:
П. Антокольский, плохо — Жаров). Скомпрометирован сейчас
не только стилистический арсенал, но и “поэтическое отношение”
поэта к теме: поэзия требует перестройки. Этой перестройкой,
новым поэтическим зрением и выделяются стихи Н. Заболоцкого.
Перестройка идет у него путем разрушения “поэтической позы”,
иронического осмысления “поэтичности” и ведет его к сатире
(“Новый быт”, “Ивановы”, “Народный Дом”)».
Романтической позе, литературному эстетизму (напр., Сельвин-
ского) Заболоцкий противопоставляет профессиональный труд,
хозяйственную заботу о стихе, его певец «...был строен и суров...
трудился он, могуч и прям...» («Бродячие музыканты»). Отказ
от «поэтической позы» ведет у Заболоцкого к объективной этич¬
ности его стихов, они очень «не лиричны». Заболоцкий входит
в поэзию, как заботливый хозяин, уверенно расставляющий вещи
по местам. Слово у него прочно прикреплено к предмету, мате¬
риально. В современной поэзии даже «установка на вещность»...

400
Б. ФИЛИППОВ
о литературы л ась, стала поэтической бутафорией. У Заболоцкого
слово повернуто к вещам, почти физиологично. Он описыва¬
ет мир, как окружающего его домашнюю обстановку: отсюда
«предметность» тем, стихотворение напоминает жанровую жи¬
вопись... «Густое пекло бытия...» («Народный Дом»), пафос быта
и плоти вещей — делают стихи Заболоцкого полнокровными...»
Далее Н. JI. Степанов говорит о раблезианстве Заболоцкого, о свя¬
зях его поэзии с русской поэзией XVIII века.
Эту органическую связь Заболоцкого «Столбцов» с русской
поэзией, особенно поэзией XVIII века, подчеркивает и Николай
Тихонов в своей «Школе равнодушных»: «Иные из критиков
боятся как неизвестного пугала творчества Заболоцкого. Однако
он имеет достаточно крепкие корни в предшествовавшей русской
поэзии, и если вы даже ограничите себя только сравнительным
чтением иных отрывков “Торжества Земледелия” и хлебниковской
“Игры в аду”, да прогуляетесь по XVIII веку, к Нахимову с его
“Песней лужи” — то увидите, что с традицией обстоит вполне бла¬
гопристойно. Что касается других сторон стихов Заболоцкого, то —
да здравствует традиция!» («Лит. Совр.», 1933, № 5, стр. 118).
Один из поэтов, близких к кругу Заболоцкого, укрывшийся
псевдонимом А. Котлин1, вспоминал о том впечатлении, какое
произвела первая книга Заболоцкого на читателей: «В 1929 году
в Ленинграде появилась тоненькая книжка стихов...— “Столбцы”.
Тематика стихов была самая безобидная: футбол, купанье, гуля¬
нье в Народном Доме, толкучка на Обводном, ночной ресторан —
и все в таком роде. Но стихи были удивительные — и не похожи
ни на что. В самом деле, первое чувство при их чтении было удив¬
ление. А стоит не забывать, что Гете — умнейший человек мира —
называл удивление высшим из человеческих чувств. Формально
это был разрыв со всеми традициями русской поэзии XX века
или даже бунт против них. Как бы насмехаясь над читателем,
поэт сталкивал самые нелепые эпитеты, самые экзотические об¬
разы перемешивались с самыми простонародными, рифмовка
зачастую была умышленно примитивной, или поэт вдруг нарочно
забывал рифмовать свои строчки. Казалось, это были какие-то
рисунки на стенах пещеры неандертальцев — мамонты с девятью
головами, большие и маленькие лошади, изображенные друг над
другом — вперемежку, вверх и вниз головой, и тому подобное.
Язык Заболоцкого, оставаясь хорошим русским языком, весьма
своеобразно преломлял в себе уличный язык Ленинграда, язык

Преамбула к разделу «Варианты, разночтения, примечания»	401
толпы, язык черни. Немало людей занялись поисками источников,
вспоивших подобную поэзию. Несомненно, их не следовало искать
в XX веке, они таились в XIX — или даже раньше. И, конечно,
кое-что нашлось — русская поэзия настолько богата, что в ней есть
всё, нужно только искать. Нашлась “Душенька” Богдановича, не¬
которые мало известные стихи Лермонтова, нашелся Случевский.
Но совсем не в формальном бунте против символистов и акмеистов
состояло главное значение Заболоцкого. Гораздо важнее было
другое. И это другое было вот что: эпоха нашла себя, появился
мастер большой карикатуры. Совсем не заботясь о внешнем прав¬
доподобии, поэт рисовал своих чудовищных уродцев, и они оказа¬
лись реальнее самой действительности. До Заболоцкого так писал
в России только один человек — и его знают все. Это был Гоголь.
Дело не в том или другом соотношении их даровитости — дело в их
душевном сродстве. И тот и другой видели реальный мир в совер¬
шенно чудовищных формах и образах. И это вовсе не* был некий
фантастический мир,— это был обыденный мир, окружающий
каждого из нас. А у Заболоцкого это был, несомненно, советский
мир: унылая пошлость, торжествующая обывательщина, глупая
распущенность, примитивные радости, какая-то удивительная
и удручающая нелепость советской повседневности. Но этот мир
свиных рыл оставался человеческим миром, он одухотворялся
неудовлетворенностью, глубокой внутренней тоской, неосознан¬
ным стремлением куда-то вдаль или вверх. Эта мечта о чём-то
лучшем появилась совсем неожиданно — в виде двух-трех штрихов
природы: неба, реки; музыкального мотива или еще чего-нибудь
мелкого и случайного. “Столбцы” Заболоцкого были не только
удивительны, они были страшны... И такие стихи были грозной
силой, гораздо более грозной, чем думал, пожалуй, их автор, не¬
взрачный человек, работавший где-то в детском издательстве. Они
не только отняли у некоторых читателей ночной отдых, но они
неудержимо распространялись дальше и дальше. Через год или
два о Заболоцком знали уже все, кому дорога и интересна русская
поэзия. Во многих вновь издаваемых стихах можно было найти
влияние Заболоцкого. И если какой-нибудь комсомольский поэт
писал, что биллиардные шары сшибаются “как столкновения
планет”, то это было опасно, т.к. кругозор комсомольского поэта
расширялся. После стакана водки он мог, пожалуй, перейти к...
более неожиданным и опасным сопоставлениям и обобщениям.
Влияние Заболоцкого на все течение русской поэзии уже сейчас

402
Б. ФИЛИППОВ
настолько сильно, что каждый автор вынужден считаться с ним,
он может или принимать его, или отталкиваться от него, но прой¬
ти мимо Заболоцкого уже невозможно». (Цитируем по рукописи:
искаженный текст статьи опубликован в гамбургском сборнике
«Начало», 1947, № 1.)
Даже последний хранитель акмеистических традиций — Ми¬
хаил Зенкевич — приветствовал «Столбцы», говоря, что они «при¬
влекают внимание необычным в нашей молодой поэзии «лица
необщим выраженьем»	Несмотря на крайнюю прозаичность
тем, близких к темам Зощенко, Заболоцкий не впадает в стихот¬
ворную юмористику типа Саши Черного и держится на высоте
«станковой» лирической поэзии, продолжая линию акмеизма
от «Аллилуйи», и «Плоти»...» («Обзор стихов». «Н<овый> Мир»,
1929,	№6, стр. 219).
И, конечно, «Столбцы» были встречены в штыки предста¬
вителями официальной критики — критики «пролетарской»,
«социал-реалистической». Так, в своей статье «Система кошек»
А. Селивановский писал: «В какой странный, необычный, смешной
мир мы попали! Здесь все сдвинуто с обычных плоскостей, здесь
перепутаны все первичные планы, здесь нарушены принципы
трех измерений, и мир конструируется по законам отражения
каких-то уродливых зеркал. ...Мы бродим по городу. Судя по не¬
которым приметам,— это Ленинград. Наш маршрут, однако,
весьма странен. Проводник наш нарочито обходит главные арте¬
рии города — его центральные проспекты, пульсирующую жизнь
заводов, великолепные памятники-музеи истории — и водит нас
по отдаленным переулкам, по неизвестным трущобам, по плото¬
ядным рынкам, по темным коридорам подгнивающих домов...»
А.	Селивановский, подобно современным советским гидам, никак
не может допустить, чтобы литература показывала переулки и за¬
коулки: нет, литература «социалистического реализма» должна
показывать только «главные артерии», «центральные проспекты»
советской жизни! Далее, Селивановский, указывая на сходство
поэзии «Столбцов» с поэзией В. Хлебникова (но отнюдь не «уче¬
ничество» у последнего), говорит, что Заболоцкий хочет создать
в своем творчестве «иллюзию “детскости”» и лишить свою поэзию
«каких бы то ни было внешних признаков разума, сознания, осо¬
знанного тематического замысла. Он пытается обновить смысл
поэтического слова, разгружая последнее от нагрузки мысли.
Смысл у Заболоцкого становится бессмысленным. ...Здесь мы...

Преамбула к разделу «Варианты, разночтения, примечания»	403
сталкиваемся с хитрым обманом Заболоцкого. ...Не следует
верить Заболоцкому на слово и принимать его “детскость” все¬
рьез. Заболоцкий — весьма хитрый, себе на уме, иронический
поэт. И “чуковщина” выходит только одним из элементов в его
экспериментаторство. Остальными элементами поэтического
слова Заболоцкого являются высокий, торжественный, одаи-
ческий инструмент поэзии XVIII века и словарь современного
мещанства. Такое своеобразное сочетание в одной книжке языка
и восприятия ребенка, екатерининского вельможи и мещанина,
одного из “Ивановых”, служит той же цели — обессмысливания
и обезмысливания изображаемого Заболоцким мира. ...Итак,
во имя чего юродствует Заболоцкий? ...Здесь гаерство становится
уже издевательством над социалистической действительностью.
Всюду — в “Новом быте” и в “Новой Баварии”, и в “Народном
Доме” — господствуют “Ивановы”, и весь “новый быт” сводится
к тому, что “супруги на покое сидят и чешут волоса”... Заболоцкий
метафизичен; видимый им участок бытия не более как темный
закоулок, подчиняющийся общей закономерности. Его грозные
призывы к вооружению против “Ивановых” производят комиче¬
ское впечатление именно вследствие трагизма в их интонации,
вследствие несоответствия между величием установки и ничтож¬
ностью эффекта. Основная беда Заболоцкого — в пустоте и бес¬
цельности его метаний, в социально-классовой выхолощенности
его прутковской иронии, в его противопоставленности подлинной
действительности социализма. ...Такая позиция отщепенца-ин-
дивидуалиста обусловила и все стилевые особенности творчества
Заболоцкого, которые социально чужды делу выработки стиля
пролетарской поэзии, а технологически реакционны при всей
бесспорной оригинальности их. И гаерство его — вынужденное
гаерство человека, который делает веселую мину при плохой игре.
Какая уж тут для Заболоцкого хорошая игра, если повсеместно
поджидает [его] социализм!» («На Литературном Посту», 1929,
№ 15, стр. 31-35).
Еще более откровенен П. Незнамов, озаглавивший свою статью
о Заболоцком — в противовес А. Селивановскому: «Система де¬
вок» . Он пишет, ставя все точки над i: «В поэзии у нас сейчас про¬
возглашено не мало врагов-друзей. Их, с одной стороны, принято
слегка приканчивать, а с другой — творчеству их рекомендуется
подражать. Таков Гумилев. В литературе он живет недостре-
лянным; и в ней сейчас бытуют не только его стихи, служащие

404
Б. ФИЛИППОВ
часто молодым поэтам подстрочником, но и его формулировки.
О поэтическом призвании Гумилев писал когда-то так: “Высокое
косноязычье Тебе даруется, поэт...” — и был по-своему логичен.
Буржуазная формула поэта недалеко ушла от таковой форму¬
лы дипломата. Принципиальная невнятица поэта стоила здесь
последовательного недоговаривания дипломата, больше всего
боявшегося разоблачения неравноправных договоров. Но одно
дело — недоговаривать в условиях капиталистического обще¬
ства, и другое дело — косноязычить во время социалистической
стройки. Одно дело, когда О. Мандельштам, больше всего заботясь
о “пафосе дистанции”, говорит: “Скучно перешептываться с со¬
седом... Но обменяться сигналами с Марсом — задача, достойная
лирики...” (“О поэзии”, Д., 1928, стр. 24), и другое дело, если
отрывается от адреса и разговаривает с планетами рабочий поэт.
Наконец, одно дело, когда лирически “зашивается” Б. Пастернак
(хотя и не последнего периода)... И другое дело, если впадает
в невменяемость сегодняшний активист...». Утверждая дальше,
что «Столбцы» Заболоцкого вредны, Незнамов продолжает:
«От благочестивейшего и самодержавнейшего лирослужения
поэтов “литературных страниц” стихи Заболоцкого [“Столбцы”]
отличаются своим гротесковым построением. В них он снижает
Фауста до Кузьмы Пруткова и, оставаясь фантастом, тут же под¬
мигивает своим фантасмагориям. С одной стороны — он ни о чем
не желает говорить всерьез, а с другой — «об выпить рюмку водки»
он может написать, разговаривая с мирами. Это очень способный
пародист и принципиальный гаер, он хорошо работает на жарго¬
нах и диалектах, но основная его стихия — пересмешничество.
Говорят, его литературная манера идет от Хлебникова. Но разве
мог написать Хлебников так, как пишет о цыпленке Заболоцкий:
“он глазки детские закрыл...” — Это — улучшенный Вертинский
и никакой это не Хлебников. Глаза Хлебникова были открыты
на весь мир, мир Заболоцкого — мещанская квартира с систе¬
мой девок. ...Мир Заболоцкого — иллюзорный и игрушечный...
“Ура! ура! заводы воют...” — довольно юмористически пишет он
о вещах, которые ему безразличны. ...Эпатаж его состоит в том,
чтобы говорить: ваш новый быт — старый быт. ...Пришла пора
посмотреть на поэтическую продукцию политически: работает
или не работает поэт на пролетарскую революцию, и если не ра¬
ботает — исключается. Мы за прекрасную нетерпимость. А с этой
точки зрения стихи Заболоцкого — общественно дефективны.

Преамбула к разделу «Варианты, разночтения, примечания»	405
Если их расшифровать, получатся жуткие выводы. И их не по¬
кроют никакие удачи в узко-литературном плане. Тем более, что
самые восприятия Заболоцкого не первичны. В основе — все это
пародия... Эти стихи не свежи. Они — что-то среднее между вто¬
рой молодостью и собачьей старостью»... («Печать и Революция»,
1930,	№ 4, стр. 77-80).
Еще большую бурю негодования вызвала поэма «Торжество
Земледелия» (см. примечания к этой поэме), а также стихи, опу¬
бликованные вместе с этой самой крупной поэмой Заболоцкого.
Напрасно Н. С. Тихонов в «Слове о поэзии» старается защитить мо¬
лодого поэта от нападок: «Если взять Заболоцкого с точки зрения
формальной,— его “Торжество Земледелия” — ясны его предки,
дяди, отцы — это Хлебникбв. Это особенно ново? Нет. Это было
в XVIII веке и тогда это объяснялось по-иному, значит, Заболоц¬
кого надо брать в плане сегодняшнего дня. Некоторые говорят, что
это стихи для детей, потому что в них коровы и лошади говорят,
а говорят они будто бы только в детских стихотворениях. Так ли
это? Заболоцкий — это единство особых поэтических приемов,
что из него получится дальше — мы не знаем. Можем мы на него
воздействовать? Можем и имеем на это мандат от эпохи. Но уни¬
жает ли его, что у него коровы говорят? Нет. Все, когда читают
Заболоцкого, говорят: “это настоящий поэт”». («Лит<ературный>
Совр<еменник>», 1933, № 5, стр. 127).
Вступился за поэта и талантливый и умный Н. Л. Степанов —
в статье «В защиту изобретательства» («Зв.», 1929, № 6, стр. 191),
еще когда были написаны только часть поэмы и пролог. Но вот
в самом руководящем органе печати — в «Правде» — появляется
статья блюстителя чистоты риз советской идеологически вы¬
держанной литературы — В. Ермилова. Статья названа доноси¬
те льски, максимально подло: «Юродствующая поэзия и поэзия
миллионов» (в номере от 21 июля 1933). Как все, написанное
Ермиловым, статья безнадежно тупа и глуповата, цитировать ее
не стоит: это — прописные истины марксизма-ленинизма, ни¬
сколько не подновленные даже в части словесного «оформления».
И вслед за статьей Ермилова — начинается травля поэта.
Е. Усиевич, в статье «Под маской юродства» (впервые опу¬
бликована в «Литературном Критике», 1933, № 4, стр. 78-91),
пишет, расшаркиваясь перед Ермиловым: «О последних... сти¬
хах Заболоцкого “Знаки Зодиака”, “Лодейников” и “Торжество
Земледелия” совершенно правильно писал в своей статье в “Правде”

406
Б. ФИЛИППОВ
т. Ермилов, приводя указания т. Сталина на новые формы маски¬
ровки классово враждебных выступлений. К сожалению, в этой
статье недостаточно показана служебная роль стиля Заболоцкого,
недостаточно вскрыты философские и политические установки,
этот стиль обусловливающие. ...“Все смешалось в общем танце
и летят во все концы гамадрилы и британцы...”» Заподозрить та¬
кого поэта, как Заболоцкий, в том, что слово «британцы» просто
первое подвернувшееся для рифмы слово — невозможно. В этом
единственном слове, взятом из реального, действительного мира,
может быть, и бессознательно, отразилось отношение Заболоцкого
к категориям, отражающим какую-то реальность, как к совер¬
шенно такой же игре воображения, измышления ума, как ле¬
шие, ведьмы и стройно пляшущие кек-уок покойники. Взятый
по отношению ко всему скептически-иронический тон невольно
определяет соответствующий подбор слов и в данном случае,
и в дальнейшем. Все вместе создается умом человека и им же раз¬
рушается. Отсюда, по-видимому, и неожиданный грустно-ирони¬
ческий эпитет «бедный мой воитель» в применении к разуму, ибо
вся деятельность его сводится, в конце концов, к борьбе с самим
собою, с собственными измышлениями. Конечно, читатели мог¬
ли бы обвинить нас в придирчивости, если бы изложенные выше
обвинения Заболоцкого в пропаганде субъективного идеализма
мы не подтвердили дальнейшим разбором...» Дальше Усиевич
переходит к «Лодейникову», в котором видит «тончайшее из¬
девательство над осознающим себя “царем природы” человеком.
...Но что же за мировосприятие олицетворяет Лодейников, на сто¬
роне которого явно находится автор...? ...Здесь оно почти не тре¬
бует комментариев: предметы видимого реального мира — только
знаки чего-то нами непознаваемого, неизвестного, скрытого от нас
не чем иным, как именно сознанием. Сознание мешает взглянуть
на мир и увидеть его таким, каков он есть.
...В представлении Заболоцкого весь беспорядок, хаос навязан
природе и миру сознанием человека, человека вообще, ибо вся
действительность — “только вымысел, мечтанье, сонной мысли
колыханье... То, чего на свете нет”. Таковы философские уста¬
новки двух стихотворений, предпосланных поэме “Торжество
Земледелия”, установки субъективного идеализма, с которым
в поэме Заболоцкий подходит к пролетариату, к его полити¬
ческим и социальным целям. И чрезвычайно характерно, что
иронический тон, лишь прорывающийся в двух первых стихот¬

Преамбула к разделу «Варианты, разночтения, примечания»	407
ворениях, в “Торжестве Земледелия” приобретает с первых строк
доминирующий характер, перерастая к концу в прямое и грубое
издевательство. ...Крестьяне забавны и наивны; солдат, который
утверждает в поэме в своих разговорах с крестьянами материа¬
лизм,— просто глуп.
...Пародийность здесь еще подчеркнута определенно направлен¬
ной ломкой ритма... Вот потрясающая правда мира — страдания
животных. ...С этим надо бороться, от этого избавить мир. Кстати,
для этого не надо никаких революций, никаких ликвидаций ку¬
лачества как класса, никакой борьбы и прочих большевистских
“выдумок”... Как бы спохватившись, что в наше время писать
о деревне, хотя бы самым юродским стилем, и не писать при этом
о кулаке нельзя, Заболоцкий посвятил ему в своей поэме несколь¬
ко строф под названием “Враг”. Но от него, от этого изображенного
Заболоцким кулака, страдают главным образом злаки, которые
произрастают лениво, от него страдает земля, которую он лишает
“крепкой соли”, а сам он занят главным образом моленьями перед
образами. Это не кулак, а пародия на антирелигиозный плакат.
Он не имеет никакого отношения к крестьянам, о которых в поэме
шла речь. ...Солдат и предки ругают друг друга долго и основа¬
тельно... просто так, чтобы символизировать борьбу двух начал.
...Но и в таком виде Заболоцкий не желает оставить даже чисто
словесную победу за революционным началом. Диалог заканчи¬
вается угрозой солдата расстрелять на месте духов предков. Эта
глуповатая угроза придает характер смешной и глупой прямоли¬
нейности олицетворяемому солдатом материализму, с которым...
все время исподтишка расправляется Заболоцкий. ...Надо научить
грамоте крестьян, коров и ослов, и тогда мир заблагодействует,
наступит равноправие людей, животных и растений, полное
умиротворение и блаженный покой. Это глупость? Нет, это из¬
девательство. ...Издевательство в том, что, по Заболоцкому, кре¬
стьяне будут пахать, а коми заниматься химией. Издевательство
циничное, открытое заключается наконец в самой картине этого
благоденствия. Буржуазные идеологи... доказывая невозмож¬
ность социализма, доказывая, что он должен был бы привести
ко всеобщему идиотизму, показывают обычно, что он привел бы
к господству посредственностей, из которых состоит большинство,
к полному отсутствию каких бы то ни было противоречий, покою
и застою. Посмотрим же, какую картину рисует нам Заболоцкий
в качестве результата победы социализма... Люди, занимающиеся

408
Б. ФИЛИППОВ
шитьем больших платьев, тихий идиот, объясняющий философию
собаке, и другой, блаженный, растолковывающий коровам идею
точных молотилок,— это не требует почти никаких комментариев:
“Ах, вы говорите о полном довольстве для всех, вы говорите мне,
интеллигенту, самим Богом предназначенному для умственного
господства, для, управления “нищими духом”, о том, что всякая
кухарка должна уметь управлять государством? Так вот вам,
не угодно ли, получайте осла, достигнувшего полного ума, и собак,
изучающих философию. Это невозможно? Но ведь я, Заболоцкий,
вовсе этого всерьез и не утверждаю. Вы строите социализм, вы
добиваете врага, вы вышибаете нас из одной области за другой,
так оставьте мне тихое наслаждение подхихикнуть над вашей
верой, над вашей борьбой, над вашими целями. Я-то знаю, что
ничего, кроме серого царства всеобщей сытости и ограниченности,
вы не достигнете...44 ...Подведем некоторые итоги. Заболоцкий...
развил враждебную пролетариату идеологию, начав с поэтиче¬
ской пропаганды субъективного идеализма и закончив пароди¬
ей, циничным издевательством над материализмом как основой
мировоззрения пролетариата, над политической и социальной
борьбой пролетариата и над осуществляемым им строительством
социализма. Он сделал это под маской юродства и формалисти¬
ческих вывертов, что помешало некоторой части критиков сразу
рассмотреть яркую классовую враждебность его произведений,
что помогло этому произведению проскользнуть через контроль
соответствующих органов. ...Нужно сорвать с Заболоцкого ма¬
ску блаженного, оторванного от коллектива, занимающегося
“чистой поэзией” мастера, чтобы предостеречь от учебы у него
близких нам молодых, талантливых поэтов, от которых талант
Заболоцкого заслоняет классовую сущность его творчества...»
(цитируем по книге: Е. Усиевич. Писатели и действительность.
ГИХЛ, М., стр. 241-260). В другой своей статье («Критика “ме¬
тодами искусства”», та же книга, стр. 71-72). Усиевич называет
Заболоцкого «ярко враждебным нашей советской действитель¬
ности поэтом».
Более замаскированно, но не менее решительно называет
Заболоцкого врагом коммунизма и советской действительности
С. Малахов в статье «Реакционная утопия мелкобуржуазного
романтизма»: «Если социалистическая романтика входит органи¬
чески в социалистический стиль, то меньше всего созвучен с ним
романтизм реакционный. В порядке иллюстрации этого положе¬

Преамбула к разделу «Варианты, разночтения, примечания»	409
ния я позволю себе остановиться на анализе печально известной
поэмы Н. Заболоцкого “Торжество Земледелия”. Творческий
метод Заболоцкого в одинаковой степени может удовлетворить
как формалиста, так и сторонника теории “непосредственных
впечатлений” из школы Воронского. Первый найдет в нем излю¬
бленное “остранение” действительности наряду с пародическим
“отталкиванием” от приемов, “автоматизированных” в совре¬
менной поэзии. Второй — языковое косноязычие, пародирую¬
щее не то наивность детского восприятия, не то юродствующую
“непосредственность” безумца, не то анимистическое мышление
дикаря. Уже первая книга Заболоцкого — “Столбцы”... обнажает
эти творческие установки. ...Ту же линию продолжают последние
стихи Заболоцкого. Так, в стихотворении “Знаки Зодиака” мир
предстоит перед поэтом так, как он предстоял в сознании дикаря,
анимистическое мышление которого представляло себе явления
природы одухотворенными божествами, наделенными сознатель¬
ной волей... В этом странном мире, созданном поэтом, оживают
даже растения и плоды... В стихотворении “Лодейников” на глазах
героя растительный мир оживает и живет полу животной, полу-
человеческой жизнью. ...В другом стихотворении — “Венчание
плодами” — это одухотворение растительного мира еще более
подчеркнуто. Растения и плоды наделяются там настоящим
человеческим рассудком. ...В поэме “Торжество Земледелия”
есть показательное... изображение матери с детьми... Но в этом
изображении художник развивает свой идеал животно-непосред-
ственного существования человека, сливающегося с природой.
...Беда художника в том, что именно... будто бы отрицаемые им
фантасмогории выпячены в его поэзии на первый план, оттесняют
из нее реальную действительность. Не случайно “Знаки Зодиака”
кончаются все той же космогонической картиной мира, которой
предшествует вскрывающее ее смысл авторское обращение к свое¬
му “рассудку”: “Разум, бедный мой воитель, ты заснул бы до утра.
...День прошел, и мы с тобой — полузвери, полубоги...” ...Что это,
как не признание бессилия человеческого разума, этого «бедного
воителя» с миром призраков и фантазий, как не отказ от разума
и апология звериной мудрости человека, который, только раство¬
рившись без остатка в природе (“полузверь”), становится почти
равным ей: “полубогом”. ...Не трудно обнаружить прямую пре¬
емственность поэзии Заболоцкого от русских кубо-футуристов,
Велемира Хлебникова в особенности. Бунт этих представителей

410
Б. ФИЛИППОВ
деклассированной мелкобуржуазной интеллигенции против ка¬
питализма и культуры господствующих классов шел по линии
анархической попытки освободиться от власти общества вообще.
Это был бунт индивидуалистический. ...Разорванное, противоре¬
чивое сознание деклассированного мелкого буржуа находит свое
отражение в самой форме примитивного мышления, в алогизме
его, в разорванности его представлений о реальном мире. Такая
разорванность восприятия характерна и для Заболоцкого. Мир
предстоит в его стихах как бы разложенным на свои составные
части, как бы отраженным в кривом зеркале, смещающем взаи¬
мосвязанность его материальных частей и процессов: “Тут природа
вся валялась в страшно диком беспорядке”. Отсюда у Заболоцкого
характерные для него оксюмороны, вроде “нехороший, но кра¬
сивый”; алогизмы прилагательных — “безумный (?!) ручеек”;
выделение в изображаемом предмете несущественных для общей
картины признаков — “идет медведь продолговатый”; нарочи¬
тый антогонизм деталей — “на небе тихом” “с гиком” летает
“безобразный журавель” и т. д. и т. п.» Далее С. Малахов говорит
о противоположности мировоззрения Заболоцкого философским
взглядам Ленина. «В чем же философский смысл приведенного?
Разрывая антагонистически сознание на чувственное восприя¬
тие и логическое мышление, Заболоцкий провозглашает примат
первого над последним в качестве единственного средства позна¬
ния объективной действительности. ...Чувственное восприятие
противостав л яется логическому познанию, как истинное познание
номиналистическому (“Я различаю только знаки домов”, “Мир,
испорченный сознанием отцов, искусственный”). Всякое мышле¬
ние объявляется порочным, номиналистическим. Логическому
мышлению противоставляется интуитивизм. Заболоцкий даже
не замечает, что его собственный метод, разлагающий познание
на чувственную и логическую стороны, сам является номинали¬
стическим, и что его интуитивизм способен познать действитель¬
ность не глубже, чем номинализм. Основой творческого метода
Заболоцкого является стремление освободить человека от оков
логического сознания, “портящего” мир, превращающего его
в систему логических “знаков”. Отсюда и биологизм и алогизм его
стихотворного языка, идущие по пути, проложенному... кубофуту-
ристами. Есть, однако, существенное отличие Заболоцкого от по¬
следних,— не по методу, а скорее по его результатам. Творческий
метод футуристов был типическим выражением мелкобуржуазного

Преамбула к разделу «Варианты, разночтения, примечания»	411
протеста против строя, созданного эксплоататорскими классами.
“Естественный” человек футуристов был выражением их мечты
освободиться от калечащих, разъедающих их сознание противо¬
речий, порождаемых буржуазно-дворянским строем. ...Что же
получается у Заболоцкого? Победивший социализм создал все
условия для преодоления пережитков прошлого в сознании че¬
ловека. Формирование психики нового человека никак, однако,
не основывается на разрыве логического и чувственного в процессе
познания. Сознательность социалистического человека есть самый
существенный признак его психологии, не только не лишающий
его богатства чувственных ощущений, но прямо и неизмеримо
обогащающий их. И тот самый подход к действительности, ко¬
торый в условиях буржуазно-дворянского строя имел свою про¬
грессивную сторону, теряет ее в советских условиях, становится
реакционным, обертывается реакционным протестом бунтующего
мелкого буржуа против побеждающего социализма. Именно такой
объективный смысл имеет нашумевшая поэма Н. Заболоцкого
“Торжество Земледелия”». Говоря затем, что Заболоцкий «вы¬
ступает в поэме якобы с революционных позиций», сделав героем
«солдата», «носителя сознательного начала в деревне», воспев
и раскулачивание, и коллективизацию, и механизацию, и будущее
благосостояние колхозного крестьянства, С. Малахов указывает
на то, что «натурфилософия поэта остается прежней»: «И человек
и животное в поэме только тогда достигают полного расцвета,
когда они поднимаются до взаимного понимания друг друга,
до общего слияния с “душой природы”... Животные... выступая
не условными заместителями человека, как это бывает в баснях,
а сохраняя свои животные качества и противоположность свою
человеку, становятся по сознательности рядом с ним.
...Так отрицает поэт кулака не столько за его эксплуататорскую
роль по отношению к людям, сколько за его “враждебность” при¬
роде, к которой “кулак был слеп, как феодал”...». Даже любовное
отношение поэта к животным рассматривается критиком как
контрреволюция: «Именно здесь рисует Заболоцкий свою реак¬
ционную утопию “социалистического”, с позволения сказать,
общества, картину, справедливо возмутившую как критику, так
и всю советскую общественность. Я не говорю уже о вредитель¬
ской, объективно кулацкой идее устранить рабочий скот из про¬
изводства, заменив его полностью машиной. Это — самое меньшее
зло, которое приносит поэма Заболоцкого. Гораздо важнее тот

412
Б. ФИЛИППОВ
клеветнический, издевательский по адресу социализма смысл,
который приобретает нарисованная художником картина гря¬
дущего общества. Заболоцкий рисует в заключительных главах
поэмы... торжество животных, освободившихся от власти челове¬
ка... Не хватает только одухотворения неорганической природы,
чтобы у мира, создаваемого Заболоцким, окончательно зашел
“ум за разум”. Впрочем, и на это есть намек в строке “огонь с ме¬
таллом говорил”... Какую же роль играют в этом мире люди? Они
теряют всякое отличие от других порождений природы, сливаясь
полностью с ними... При всех маскирующих рассуждениях о тор¬
жестве и расцвете человечества, Заболоцкий возвращает его к тем
временам его младенчества, когда оно еще сливалось с животным
миром. Не случайно в этом плане, что одна из глав поэмы носит
характерное название “Мир-Младенец”... Так раскрывает сам
художник, что его идеал — не мир будущего, представляющий
вершину в развитии человеческих знаний, определяющих его
власть над природой, а “мир с конца” учителя Заболоцкого —
Велемира Хлебникова,— мир, где человек теряет власть над при¬
родой, опускаясь до ее низших, неодухотворенных форм. Жалкая
перспектива! Жалкий идеал! ...Это, однако,— субъективное содер¬
жание творческого метода Заболоцкого. Каков же его объективный
смысл? Тов. Сталин говорил на XVII съезде партии: “Буржуазные
писатели охотно изображают марксистский социализм, как ста¬
рую царскую казарму, где все подчинено “принципу” уравнилов¬
ки. Но марксисты не могут быть ответственными за невежество
и тупость буржуазных писателей”. Тов. Сталин подчеркивает,
что “такой, с позволения сказать, социализм” — “не социализм,
а карикатура на социализм”. Что же можно сказать о карикатуре
на социализм, созданной руками советского писателя? Карикатуре,
где уравниловка вырастает в кошмарный образ полузвериного
существования “социалистического” человечества! Какой буржуа
и белогвардеец откажется использовать такой блестящий случай
клеветнически выдать идеал Заболоцкого за идеал коммунисти¬
ческого общества, разделяемый будто бы самими коммунистами?
Так инфантильность Заболоцкого оборачивается юродствующей
мудростью классового врага наподобие того христианского “социа¬
лизма”, который проповедует кулацкий провокатор в “Брусках”
Ф. Панферова, призывая при вступлении в колхоз складывать в об¬
щую собственность имущество, жен и детей, “как учил Христос”».
(Из статьи С. Малахова «Поэзия социалистического реализма»

Преамбула к разделу «Варианты, разночтения, примечания»	413
в книге «Борьба за стиль. Сборник статей». Гос. Академия искус¬
ствознания, Институт литературоведения. ГИХЛ, Ленинградское
отделение, 1934, стр. 119-133).
Мы сознательно остановились на откликах на «Торжество
Земледелия» и одновременно появившиеся стихи, сознатель¬
но дали такие обширные выписки из двух наименее глупых,
но достаточно доносительских статей. Нужно было показать ту
атмосферу травли, которая создалась вокруг поэта — и привела
через несколько лет к его заключению в лагеря НКВД. Поэт при¬
нужден был «каяться». В своей «оправдательной» статье «Статьи
“Правды” открывают нам глаза» («Литературный Ленинград»,
1936, № 16), статье, в которой Заболоцкий «каялся» не только
в писании «Торжества Земледелия», но и других своих произве¬
дений, он писал: «Что такое борьба с формализмом? Это борьба
за такой тип искусства, который, будучи современным по своему
техническому уровню, отвечает идее широких масс, доступен
им, близок и дорог». А еще раньше, в своей речи на дискуссии
ленинградских писателей, Заболоцкий говорил: «Замысел поэмы
был неблагополучен в том отношении, что он соединял воедино
реалистические и утопические элементы. Получилось так, что
утопический элемент нарушил в моей поэме все реальные про¬
порции, благодаря чему, в частности, было до некоторой степени
смазано отображение классовой борьбы. Недооценка реалистиче¬
ской правды искусства привела к идилличности, пасторальности
поэмы, что шло вразрез с действительностью» (Цитируем по статье
Н. Степанова «Новые стихи Н. Заболоцкого», «Лит<ературный>
Совр<еменник>», 1937, № 3, стр. 211).
Но не только советская официальная критика травила по¬
эта. Заболоцкого не понимала и не принимала и критика тог¬
дашнего русского зарубежья, по крайней мере наиболее влия¬
тельная. Так, в парижском «Возрождении» Гулливер, то есть
В.Ф. Ходасевич, писал о нем («Поэзия Н. Заболоцкого»): «Что
это: новый Хлебников? Сумасшедший? Шутник? Симулянт? Без
смеха читать его невозможно: “Меркнут знаки Зодиака над про¬
сторами полей...” Далее рассказывается, как “спит животное Паук,
спит Корова, Муха спит” — и все это для того, чтобы (в первый
раз за столько лет советской поэзии!) изобразить затем фантасти¬
ческую ночь, населенную ведьмами, лешими и прочей нечистью,
находящейся в СССР под цензурным запретом, но у Заболоцкого
выныривающей самым неожиданным образом... Кончается это

414
Б. ФИЛИППОВ
пантеистическое произведение обращением к собственному разуму:
“Спит растение Картошка, засыпай скорей и ты!” Читатель разво¬
дит руками и переходит ко второму стихотворению, в котором то¬
же с любовью рассказывается о пауках, цветах, мотыльках. Вдруг:
“По лугу шел прекрасный Соколов, играя на задумчивой гитаре”.
При этом прекрасный Соколов тяжелыми своими ногами давил
разную мошкару — поэтическому сердцу Заболоцкого тут пред¬
ставился образ человечества, попирающего природу. Заболоцкий
решительно стал на сторону мошкары, как в первом стихотво¬
рении вступается он за нечисть. Вероятно, подобную “мистику”
сов<етская> цензура все-таки не пропустила бы, но, оказывается,
в “идеологию” Заболоцкого входит и коллективизация сельского
хозяйства, и социалистическое строительство в деревне. За поэму
“Торжества Земледелия” ему все прощается...» Далее следуют
цитаты и комментарии, показывающие, что В.Ф. Ходасевич
часто просто совпадает с советскими критиками-доносителями,
часто понимает в поэме значительно меньше, чем Малахов или
Усиевич... Характерно и окончание заметки: «Трудно сказать,
что такое Заболоцкий. Возможно, что он просто издевается над
вершителями советских литературных судеб. А может быть, это
чистосердечный кретин, сбитый с толку, нахватавшийся кое-каких
познаний, уверовавший в коллективизацию Видоплясов, при всем
том отнюдь не лишенный какого-то первобытного поэтического
дара, как не был его лишен и Хлебников, у которого Заболоцкий,
видимо, “учился”».
Откликов того времени на творчество Заболоцкого в зарубеж¬
ной русской печати немного. Были среди них и положительные.
Так, Г. Н<иколаев> свою заметку о Заболоцком в газете «Меч»
(от 17 мая 1936) называет «Большой поэт» — и говорит, что
«во всех его прежних “полушутовских”, равно как и в новом сти¬
хотворении, чувствуется своеобразный и сильный талант».
После появления «Торжества Земледелия» и всеобщей травли
поэта Заболоцкий замолкает, его нигде не печатают до того — от¬
части — покаянного стихотворения, которое он написал на смерть
Кирова. Но и это стихотворение не понравилось властям предержа¬
щим: убийство и смерть Кирова описывались у Заболоцкого как об¬
щечеловеческая трагедия, как смерть как таковая, а не как смерть
героя, полубога нового коммунистического Олимпа. И только
в 1937 году появляется в журнале «Литературный Современник»
целый большой цикл стихов Заболоцкого, с некоторыми измене¬

Преамбула к разделу «Варианты, разночтения, примечания»	415
ниями изданный затем отдельной маленькой книжкой: «Вторая
Книга», ГИХЛ, Ленинград, 1937. Чтобы напечатать эти стихи,
понадобилось весьма дипломатическое выступление — в том же
третьем номере «Литературного Современника» — Н. Л. Степано¬
ва: «Новые стихи Н. Заболоцкого» (стр. 210-218). В статье этой,
приводя покаянные высказывания самого поэта, Н. Степанов
пишет, что Заболоцкий уже не тот, что он отказался от двусмыс¬
ленного гротеска, каким страдали его «Столбцы» и «Торжество
Земледелия»: «Пересмотрев свои прежние позиции, Н. Заболоц¬
кий осознал, что единственно правильная дорога — это дорога
социалистического реализма, правдивости и простоты искусства,
делающих его близким и нужным народу... Пантеистический
призыв к слиянию человека и природы, призыв к преодолению
“разъединения” с природой можно найти и у Гете, и у Тютчева,
и у немецких романтиков, воплощавших в своих стихах положе¬
ния идеалистической натурфилософии. Но в восприятии природы
в стихах Н. Заболоцкого хочется прежде всего отметить оптими¬
стическое утверждение бытия, их исключительную конкретность,
правдивость и лирическую теплоту. В замечательном по своей
простоте и внутренней правдивости стихотворении “Утренняя пес¬
ня” Заболоцкий приходит к светлому и радостному утверждению
жизни, рождающемуся из ощущения своей слитности с природой:
“И все кругом запело... И понял я в то золотое утро, что смерти нет,
и наша жизнь бессмертна”. Это утверждение бессмертия бытия
отнюдь не мистично, чуждо всякой поповщине. Ощущение своего
органического единства с материальным миром, понимание вечно¬
сти лежит в основе его. Природа для Заболоцкого не бессознатель¬
ное проявление вечного разума, не дух, находящийся в процессе
становления, какой она являлась в идеалистической натурфило¬
софии, а чувственно-данный, материальный мир. Однако иногда
кажется, что поэт готов противопоставить какой-то внутренний
таинственный разум природы разуму человека (см. стихотворение
“Прогулка”, 1929 г.). Эта неотчетливость философской концепции
Заболоцкого свидетельствует о том, что связи его с идеалистиче¬
ской натурфилософией еще не преодолены им до конца. Говоря
об единстве духа и материи, говоря о сродстве человека и природы,
следует помнить, что это положение лежит и в основе идеалисти¬
ческой философии, разрешаясь в ней в признании приоритета
“духовного” над материальным. Поэтому часто хочется, чтобы
Заболоцкий решительнее подчеркнул свое материалистическое

416
Б. ФИЛИППОВ
восприятие и понимание природы». И Н. JI. Степанов всячески
старается доказать, что процесс «материалистического» и по¬
литического «роста» Заболоцкого уже завершается, что об этом
свидетельствует «Прощание», посвященное Кирову, «Горийская
симфония», посвященная Сталину... Только с таким послесловием
увидели свет в журнале и отдельной небольшой книжкой стихи
Заболоцкого.
Но было уже поздно. За рубежом СССР опубликовано письмо
одного видного советского литератора, который прямо утверждает,
что тем лицом, которое непосредственно является виновником
ареста Заболоцкого и его заключения в лагеря НКВД, был дирек¬
тор издательства «Советский писатель» Н. В. Лесючевский. После
исключения из Союза советских писателей Я. Эльсберга, писатели
надеялись, что будут исключены из Союза и заклеймены другие
доносители и предатели, клеветники, но только немногие были
подвергнуты этому наказанию2.
По распоряжению свыше все другие дела о «предателях и клеве¬
тниках» были прекращены: «Остался на своем посту Н.В. Ле¬
сючевский, директор издательства “Советский Писатель”, рас¬
пределяющий и деньги и бумагу, отпускаемые всем московским
и ленинградским писателям на житье-бытье. На основании ложных
доносов Лесючевского в 1937 году были расстреляны поэты Борис
Корнилов (об этом есть заявление в Союз писателей и в Главную
прокуратуру Ольги Берггольц, тогдашней жены Корнилова) и Бе¬
недикт Лившиц, осуждена на многолетнее тюремное заключе¬
ние писательница Е.М. Тагер... По клеветническому заявлению
в Ленинградское отделение НКВД был осужден на 8 лет лагерей
Николай Заболоцкий, преждевременно скончавшийся в 1958 г.
от туберкулеза, нажитого им от истязаний на допросах и издева¬
тельств и голода в лагерях...» («Доносчики и предатели среди со¬
ветских писателей» — «СоциалистическийВестник», 1963, № 5/6,
стр. 75; также “Encounter”, London, July 1963).
В лагерях Заболоцкому пришлось быть строителем дорог (см. по¬
эму «Творцы дорог»), строить дома, заводы. Поэт Борис Слуцкий,
в случайной рецензии на чью-то книгу стихов — «Огниво высека¬
ет огонь»,— вспоминает: «Помню, с какой печальной гордостью
Н. А. Заболоцкий показывал мне чей-то строящийся в Тарусе дом
и говорил: “А ведь я все строительные профессии знаю — и земле¬
копом был, и каменщиком, и плотником. Даже прорабом был”»
(«Лит<ературная> Газ<ета>», 5 октября 1961).

Преамбула к разделу «Варианты, разночтения, примечания»	417
После освобождения Заболоцкого и его возвращения в литера¬
туру о нем пишут преимущественно как о переводчике. Да и пере¬
воды становятся основным его заработком, отнимающим почти
все время и все силы. Но вскоре появляются и статьи об ориги¬
нальных стихах Заболоцкого, часто обширные. Однако всегда
стыдливо обходится пора «Столбцов» и «Торжества Земледелия»,
или о раннем Заболоцком говорят вскользь, быстро перебегая
от «старого» к «новому» Заболоцкому. Так называются и многие
статьи — см. в библиографической справке. Теперь Заболоцкого
упорно рассматривают как по преимуществу поэта-пейзажиста.
Вл. Орлов пишет о том, «как разительно изменился весь “ланд¬
шафт” поэзии Заболоцкого», и что «поэзия зрелого Заболоцкого —
поэзия глубокого философского осмысления природы, всегда
наделенной “живыми чертами”, полной движения, одухотво¬
ренной присутствием человека» — пытливого искателя, смелого
борца. Природа для Заболоцкого — «мир, полный раскрытых
и не раскрытых тайн, вечный, неисчерпаемый источник разви¬
тия и обновления жизни», и т.д. (Николай Заболоцкий. Вступ.
ст. в книге: Н. Заболоцкий. Стихотворения (Б-ка Сов<етской>
Поэз<ии>), ГИХЛ, 1959, М., стр. 9,12). Такими общими местами
переполнены статьи о Заболоцком. Не более содержательна и статья
Н. Тихонова, предваряющая книгу Н. Заболоцкого «Избранное»,
М., 1960. Но и в последние годы ряд особо ретивых критиков
не оставили поэта в покое. «У поэта Николая Заболоцкого,— пи¬
шет, напр., некий Григория Соловьев, излюбленное аллегорическое
оружие нередко, к сожалению, к сожалению, палит вхолостую...»
(«Современность — душа поэзии», «Лит<ературная> Газ<ета>»,
21 января 1958). Какой-то безвестный остряк в «Крокодиле»
(«Записки Ляпсуса», «Крокодил», 1958, № 1, стр. 7) издевается
над нелепым, по его мнению, стихотворением «Я сделался нерв¬
ной системой растений...». Вообще, даже по сравнению с концом
1930-х гг. уровень культуры советских критиков резко снизился.
Приведем на выборку несколько цитат.
«Подлинным своеобразием отмечено творчество... крупного
поэта — Николая Заболоцкого, прошедшего долгий и противо¬
речивый путь развития от вычурности и нарочитой пародийности
“Столбцов” до классической простоты и строгости недавно опубли¬
кованных произведений. ...Стихи Заболоцкого заставляют думать.
В этом их отличительная особенность. Поэт часто не договаривает
до конца, ставя перед читателем вопросы, которые тот должен

418
Б. ФИЛИППОВ
решить самостоятельно. Характерно в этом плане стихотворение
“Некрасивая девочка”. “...Что есть красота?.. Сосуд она, в котором
пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?” С этим сложным вопро¬
сом Заболоцкий обращается к читателям, взволновав их смелостью
своего замысла, большой гуманистической темой. ...Заболоцкий на¬
поминает читателю об удивительности и сложности окружающего
мира, где все просто и все загадка, все давно известно и все требует
углубления в сокровенный внутренний смысл» (А. Эльяшевич.
Поэзия и реализм. «Зв<езда>», 1956, № 8, стр. 169).
«...Николай Заболоцкий писал странные, мрачные стихи о лю¬
дях, по-животному ограниченных, и о животных, по-человечески
страдающих. Нет спора, тогда он был очень далек от оптимизма.
Но уже в 1932 году он старался дать оценку собственным пред¬
ставлениям о природе, подчеркивал их противоречивость, раз¬
двоенность. Его герой Лодейников сокрушался: “В душе моей
сраженье природы, зрения и науки...” — ...Сраженье это кончилось
торжеством ясной человеческой мысли над бестолковым и унылым
хаосом. И это расширило кругозор поэта; уже не “знаки”, плоские
и условные, видел он вокруг себя, “а мир живой, на тысячу ладов
поющий, прыгающий, думающий, ясный”... Изменилось и самое
существо образов, по-иному истолковывал поэт окружающий его
мир. Природа по-прежнему приковывала его внимание, но те¬
перь, не находя в недрах скал и в пустом небе гармонии, он ищет
ее в человеческом, преобразующем деянии. ...Человеческое видит
Заболоцкий не только в технической мощи, но и во внесении нрав¬
ственного начала, в способности добро противопоставлять аду. Он
настойчиво подчеркивает эту мысль и в стихотворении “Бетховен”.
...Да, социальное, человеческое добро торжествует в строфах, посвя¬
щенных подвигу челюскинцев, или строителей дорог, или ходоков,
что пришли в Смольный к Ленину... Оттого-то и мог Заболоцкий
по праву и от души в разговоре с профессором Рипеллино произнести
“магическое” слово “оптимизм”	Рипеллино иронизировал по по¬
воду восклицания поэта Николая Заболоцкого “Я оптимист!” таким
образом: “Что могли означать эти слова? Тот, кто знает последнего
Заболоцкого, знает его как поэта сложной архитектоники, поэта
богатой тональности, выражающего печаль и радость, выражающего
человека во всей его сложности”»... (И. Гринберг. Спор об оптимизме
и пессимизме. «Зн<амя>», 1958, № 10, стр. 206-207, 205).
И, наконец, последняя выдержка из советской критической
литературы о Заболоцком — из статьи Д. Максимова «О старом

Преамбула к разделу «Варианты, разночтения, примечания»	419
и новом в поэзии Николая Заболоцкого»: «...Экспериментальные
устремления Заболоцкого наиболее обнаженно и эксцентрично
выразились в его раннем сборнике “Столбцы”... Этот сборник по¬
строен на основе очень сложных, алогичных словесных сочетаний,
парадоксальных иронических ходов, игре смыслов. Связанный
с “заумной” поэтикой Хлебникова, он был очень далек от стол¬
бовой дороги советской поэзии. ...Смысл дальнейшего развития
творчества Заболоцкого — в преодолении “Столбцов”, в движении
к простоте и целостности мировосприятия, к тому “живому, пою¬
щему, прыгающему, думающему, ясному” миру, который раскры¬
вается для него в природе, в человеке, в духовной и материальной
культуре человека, в истории советского народа. Уже во “Второй
Книге” (1937) Н. Заболоцкий показал совершенно новое, посве¬
жевшее, помолодевшее и подлинно лирическое лицо своей поэзии,
а в третьем сборнике (1948) закрепил эти творческие завоевания.
...Природа для Заболоцкого — “очистительная сила”, прививка,
предохраняющая его творчество от уродливого мира “Столбцов”,
от опасности “возвратных болезней”». Далее Д. Максимов ука¬
зывает на то, что поэт стремится установить связи с советской
действительностью, с советским строительством («Храмгэс»,
«Творцы дорог», «Город в степи», «Прощание» —памяти Кирова,
«Ходоки» и пр.). «И все-таки этих связей в творчестве Заболоцкого
недостаточно. Мироздание, природа все-таки в какой-то мере
заслоняют для него жизнь социальную. Талантливый и уве¬
ренный в своем искусстве художник, нашедший общий ритм
с окружающей его современной действительностью, не сумел еще
полностью приобщиться к ней, откликнуться на ее добро и зло
в той мере, в какой она этого требует. Отсюда — неизбежный
“брюсовский” холодок, возникающий на многих великолепных
по своей художественности страницах его сборника. Отсюда — по¬
тенциальная опасность отрешенности, изысканности, того самого
“искусства для искусства”... В настоящее время Заболоцкий встал
на путь новых творческих исканий... Особенно знаменательны
для Заболоцкого его стихотворные портреты людей и зарисовки
бытовых ситуаций (“Жена”, “Приближался апрель в середине”,
“Неудачник”, “В кино”, “Некрасивая девочка”, “Старая актриса”).
Если в тридцатые годы, создавая стихи о природе, Н. Заболоцкий
следовал за Тютчевым, то теперь он в конечном счете опирается
на некрасовскую традицию. ...К сожалению, хорошие намерения
Н. Заболоцкого не получили в его поэзии полной художественной

420
Б. ФИЛИППОВ
реализации. Каждое из перечисленных выше стихотворений
Заболоцкого точно и четко выражает мысль бесспорную и достой¬
ную всяческого сочувствия. А между тем в этих стихотворениях
недостает “живой воды”, подлинного волнения, того, что в лучших
некрасовских образцах этого типа составляло их поэтическую
суть: скрытой теплоты или воодушевленной сатиры. ...Очевидно,
Заболоцкому следует проверить всю эту линию своего творчества
и если не отказаться от нее, то изменить ее характер и направле¬
ние» («Зв<езда>», 1958, № 2, стр. 230-232).
Мы выбрали наиболее содержательные (и часто бесспорные
даже) места из ряда статей, посвященных позднему Заболоцкому.
Но даже один из лучших его знатоков, вдумчивый и культурный
Н. JI. Степанов, пишет теперь о нем как о пейзажисте и анимали¬
сте, хотя и глубоко чувствующем свой предмет: «Тема природы —
основная в поэзии Н. А. Заболоцкого, который на протяжении
всего своего творческого пути обращался к природе, ища в ней
разгадку существования. ...Мир животных, растений, насекомых
для поэта не мертвая, а живая природа, которая раскрывается
перед человеком в своей многообразной сущности»... (Н. Степанов.
Десять неопубликованных стихотворений. «Тарусские Страницы»,
Калуга, 1961, стр. 308-309.)
За рубежом довольно часто писал о Заболоцком — или касался
его в своих статьях — Вл. Марков. Он пишет о «Столбцах», что
«когда читаешь эту книгу впервые, то, после некоторого шока,
ощущаешь неиспытанный доселе вид восхищения. Это нечто совсем
необычное, хотя и полно вещей тебе известных и понятных: это одно
из поэтических открытий мира, который вокруг нас, но которого
мы не замечаем. ...Заболоцкий дает панораму советского города,
иногда языком среднего горожанина. Поэтические средства экс¬
центричны и почти пародийны, преобладают краски лубочной
живописи, стих подчас звучит намеренной подделкой под стих
графомана. Временами, читая Заболоцкого, вспоминаешь живопись
француза Анри Руссо. В стиле неожиданно открываешь гротесково
задуманную смесь Пушкина, Державина, Зощенко и Хлебникова:
мир зощенковского мещанина подается через иронию искаженных
строк и ритмов Пушкина, с державинской сочностью и хлебников¬
скими неожиданными ракурсами и ритмическими перебоями. Эта
книга — первая в русской поэзии сатира на “массового человека”.
В ней также есть наконец найденная связь поэзии с реальностью,
естественная для нашего века». «Вторую Книгу» и следующие

Преамбула к разделу «Варианты, разночтения, примечания»	421
за нею Вл. Марков расценивает ниже «Столбцов» («Приглушенные
голоса», изд. им. Чехова, Н-Й., 1952, стр. 28-29). «Последним
крупным русским футуристом был Заболоцкий, который был
также последним настоящим поэтом послереволюционной России.
Он преклонялся перед Хлебниковым и в своих лучших вещах
тщательно имитировал последнего, используя самую ценную
часть хлебниковского творчества — его поэмы. Однако поэзия
Заболоцкого далеко не подражательна, потому что у него был свой
особенный этос. Он был мастером гротеска, смещения плоскостей,
сатиры и пародии. Его также можно считать последним русским
сюрреалистом (историю этого течения в России следует начинать
с Гоголя). Сломленный тюрьмой и ссылкой, он стал писать кра¬
сивые акмеистические стихи и заниматься переводами. Здесь
кстати заметить, что советских поэтов можно разделить на тех,
кто говорит: мир должен быть таким (Маяковский, Тихонов, от¬
части Есенин) и на тех, кто утверждает: мир такой (Мандельштам,
Пастернак, Заболоцкий). Последним в России труднее, чем первым,
и их судьба часто трагичнее» (В. Марков. Мысли о русском футу¬
ризме. «Н<овый> Журн<ал>», № 38, 1954, стр. 178).
Изучение творчества Заболоцкого только начинается. И не все
еще нам известно, и не все еще нам доступно. Не собраны еще
и все произведения поэта. Поэтому приведенные выше выдерж¬
ки — только‘часть сырого материала для будущей монографии
о творчестве Заболоцкого и о литературе о нем.
0^

Э. РАЙС
Поэзия Николая Заболоцкого
В 1917 году Заболоцкому было только 14 лет, гимназию он
окончил в 1920 году. Следовательно, его личность и поэтическая
выучка сложились уже при советской власти. Он — самый зна¬
чительный из поэтов, выступивших в печати после революции.
По крайней мере из тех, образчики творчества которых до нас
дошли.
Важно не забывать, что Заболоцкий был учеником Хлебникова,
влияние которого на почти всю поэзию последующих поколе¬
ний — одна из важных, не написанных страниц истории русской
литературы. Мало кто помнит, например, что Хлебников пер¬
вый обратил внимание К. Чуковского на словотворчество детей
и на перспективы детской литературы. И что, следовательно, мы
ему обязаны основной идеей одной из лучших русских книг за все
существование СССР: «От двух до пяти» Чуковского. Такого рода
заслуги советская власть обычно приписывает самой себе.
Заболоцкий сам неоднократно подчеркивал и свое преклонение
перед Хлебниковым, и даже свою зависимость — особенно в ран¬
ний период своего творчества — от музы великого будетлянина.
Одно время слишком частое упоминание имени Хлебникова было
в СССР небезопасно — поэта легко могли обвинить в формализме.
Тем не менее в поэме «Творчество Земледелия» Заболоцкий прямо
высказал свое преклонение перед автором «Досок судьбы»:
И сотни, сотни лет пройдут
И внуки наши будут хилы,

Поэзия Николая Заболоцкого
423
Но и они покой найдут
На берегах такой могилы.
Вторично Заболоцкий упомянул Хлебникова рядом с такими
титанами, как Пушкин и Сковорода, несколькими годами позже,
после непрошенного вторжения партии в его жизнь, ускорившего
его преждевременную кончину:
И голос Пушкина был над листвою слышен.
И птицы Хлебникова пели у воды,
И встретил камень я. Был камень неподвижен.
И проступал в нем лик Сковороды.
Первая манера Заболоцкого нашла выражение в «Столбцах»,
в «Торжестве Земледелия» и в немногих стихотворениях конца
20-х и начала 30-х годов, в «Столбцы» не вошедших. Она важна
хотя бы уж потому, что в ней Заболоцкий впервые в мировой
литературе проложил для поэзии новые пути, которыми, по сей
день, следуют многие наиболее передовые деятели мировой
поэзии.
Эпигоны 60-х — 80-х годов прошлого века вконец износили
эпитеты, найденные романтиками. Для классиков проблема само¬
стоятельной художественной ценности эпитета еще не возникла;
у них прилагательное играло служебную роль дополнительного
разъяснения предмета. Эпитеты романтиков — «голубое небо»,
«зеленая трава» и т.п.— вводили краску в поэтический обиход.
Красочность Державина или Бельмана1 не характерна для класси¬
цизма в целом. Для его колыбели — Франции — Россия и Швеция
были периферией; в классицизме же западно-европейских стран
краска почти полностью отсутствует. Затем романтики стремились
усилить действие предмета, не прибегая к повторению. Для этого
они пользовались такими эпитетами, как «страстная любовь»,
«печальный» или «тяжкий» вздох и др.
Во второй половине XIX века этого рода эпитеты полностью вы¬
цвели и стали бесполезно загромождающей текст бессмыслицей.
Символизм, поскольку он был реакцией против просвещенческой
рутины и разросшейся на ее почве псевдолитературы, поднял во¬
прос об оживлении эпитета,— и это, конечно, вызвало яростное
сопротивление косной среды, ревностно оберегающей свой покой
и свои привычки.

424
Э. РАЙС
Но и обновленные символизмом эпитеты, стремившиеся к точно¬
сти и к подлинности восприятия, быстро износились. Повышенная
чувствительность не избалованного историей человека XX столетия
стала требовать все более острых и смелых эпитетов, все более от¬
даленных от обычного представления о предмете, для обновления
картины быстро меняющейся действительности.
Казалось, что предел смелости был достигнут сюрреалистами,
которые стали прибегать к абсурду: «четырехугольный голубь»,
«седовласыйревольвер», «стеклянныешаги», «известковыетома¬
ты» и т. п. В поисках новых эпитетов они выработали своего рода
«игры», вроде пресловутого «очаровательного трупа» (le cadavre
exquis), описание которых читатель найдет в книжке Жоржа
Хюнье — Petite anthologie du surrealisme (Париж, 1938). Иногда
они делали не лишенные интереса находки: «слоны заразитель¬
ны», «поласкать дерево» и т.д.
Такое сближение полностью разнородных понятий, заведомо
не имеющих и не могущих иметь между собою ничего обще¬
го, освежают нашу восприимчивость нарушением привычных
представлений.
Заболоцкий пошел еще дальше, чем сюрреалисты. Он первый стал
сближать понятия не только чуждые, но и враждебные одно другому,
столкновение которых вызывает не только удивление, но и смех:
«жирные автомобили», «бряцание цилиндров», «граненые» и даже
«чиновные» деревья, вершина которых «тлеет... пустыми кольцами
бренча», «сирены... простерли к небесам эмалированные руки и ели
бутерброд со скуки», «бенгальский живот», «расстегнутая дверь»,
«младенец нагладко обструган» и многие др.
Высвобождаемая таким образом духовная энергия гораздо
могущественнее, чем у сюрреалистов, и восприятие обновляется
резче и полнее, расширяясь почти до бесконечности: «научных
замечаю лошадей», «маклак — владыка всех штанов, ему под¬
властен ход миров». Пошлость усиливается иронией: «членов
нежное устройство на всех впечатление произвело», «два тонень¬
кие мужика серьезно гнутся у шеста... потом... обнявшись наугад,
на толстом воздухе стоят».
В других местах эффект достигается смешением утрированной
торжественности с абсурдом:
Покойник по улицам гордо идет,
Его постояльцы ведут под уздцы;

Поэзия Николая Заболоцкого
425
Он голосом трубным молитву поет
И руки ломает наверх...—
достигая порою подлинной грандиозности: «И мир двоится предо
мною на два огромных сапога». Порою у Заболоцкого встречается
отзвук гоголевского карикатурного кошмара:
Так недоносок или ангел,
Открыв молочные глаза,
Качается в спиртовой банке
И просится на небеса.
Не менее сильное действие достигается умышленно полным
отказом от всякой неожиданности: «На службу вышли Ивановы
в своих штанах и башмаках», «и ноги точные идут, сгибаясь мед¬
ленно посередине», и даже: «в нем апельсины аккуратные лежат,
как будто циркулем очерченные круги».
Подобно таможеннику Анри Руссо, одному из гениальнейших
живописцев Франции, Заболоцкий достигает парадоксальной
необычности нелепым подчеркиванием обыденщины: «вокруг
пивные стали в ряд, ломовики в пивных сидят», или же как в об¬
разе коровы в «Торжестве Земледелия».
Снижение возвышенного к пошлости производит у Заболоцкого
не менее сильное впечатление, чем высокопарное провозглашение
тривиального: «Девочка — пресветлый ангел, виясь плясала вальс-
казак», «И огурцы, как великаны, прилежно плавают в воде».
Большой яркости Заболоцкий достигает в использовании лите¬
ратурных реминисценций, например, пародируя Державина:
На стогнах солнце опускалось,
Неслись извозчики гурьбой,
Как бы фигуры пошехонцев
На волокнистых лошадях...
Или же рассказ пушкинского цыгана об Овидии: «как будто кости
берегут его распахнутое тело», а также и «Руслана и Людмилу»:
...свалились в кучу беки,
Опухшие от сквозняка,
И вот — через моря и реки,

426
Э. РАЙС
Просторы, площади, снега.
Расправив пышные доспехи
И накренясь в меридиан,—
Слетает шар...
Лишь после Второй мировой войны, когда сюрреализм был ис¬
черпан и стал входить в обиход, ведущие поэты передовых стран
Запада стали прибегать к гротеску и к пародии.
Такие значительные поэты, как Томас Элиот или Джон Бет-
жимен (Betjeman) в англосаксонском мире, Ремон Кено или
Жан Тардье во Франции, Петер Ган или Вольфдитрих Шнурре
в Германии, Нильс Ферлин в Швеции или Галчинский в Польше,
охотно пользуются юмором для оживления и обновления поэти¬
ческого языка. Насколько велики открываемые юмором возмож¬
ности, видно хотя бы в неистощимой способности творить новые
миры Анри Мишо, пожалуй, наиболее влиятельного из поэтов,
ныне здравствующих на Западе.
Среди поэтов русского изгнания замечательных результатов
в этой области достиг Георгий Иванов в цикле «Rayon de rayonne»,
иначе и не менее интересно, чем Заболоцкий, используя ресурсы
комизма. В своих последних стихах Ирина Одоевцева тоже присту¬
пила к разработке этих возможностей с большим своеобразием.
Только все это делается лет на 20-30 позже, чем у Заболоцкого.
Здесь, как и в беспредметной живописи (Кандинский, Кульбин,
Малевич), Россия (и литовцы в лице Чурляниса), опередила Запад
на несколько десятилетий.
Если партийное руководство, хотя и не без злобных выпадов
официальной критики, еще кое-как стерпело «Столбцы», появле¬
ние «Торжества Земледелия» стало главной причиной заключения
Заболоцкого в концентрационный лагерь. Особенно тяжкая ответ¬
ственность выпадает на долю известного своей смехотворной без¬
дарностью Безыменского, публично заявившего с трибуны первого
съезда писателей СССР: «Поэзия Заболоцкого, недооцененного как
враг...» (подчеркнуто нами)2. Эти последние слова показывают, пре¬
жде всего, зависть высокопоставленного ничтожества к истинно
талантливому поэту.
Можно, конечно, и согласиться с присяжными церберами пар¬
тийной «критики», что в «Торжестве Земледелия» Заболоцкий
ядовито высмеял насильственную коллективизацию, но злобод¬
невной сатирой, думается нам, не исчерпывается смысл этого за¬

Поэзия Николая Заболоцкого
427
мечательного, многопланового произведения. Автор сумел поднять
современную ему действительность до философского обобщения.
Возможно, что и до сих пор мы еще не раскрыли всех заложенных
в нем мыслей. Тут имеются указания на подлинное миросозерца¬
ние поэта, во всей его сложности и глубине.
В первую очередь, поэма — картина столкновения двух миро-
созерцаний: официального, проводимого солдатом, малограмотно
повторяющим партийную политпремудрость, и авторского, вы¬
ражаемого, не без продиктованных элементарной осторожностью
недомолвок, всеми остальными действующими лицами поэмы,
людьми, животными и даже духами.
Начинается «Торжество Земледелия» с «беседы о душе».
Недоверчивые крестьяне уклончиво отвечают на пошлые выходки
солдата, который, по своим же собственным словам, «никогда
не знал молитвы». Пастух признает существование души, а ста¬
рик даже утверждает, что он ее видел. Отвечая, солдат угрожает:
«ты, старик, возьми назад свои слова». Для него душа только:
«частицы фосфора маячат, из могилы испаряясь». И он закан¬
чивает: «Видите, как все это просто?»
Но слушатели умнее солдата, и для них «все это» не так «про¬
сто» — «крестьяне сумрачно замолкли, подбородки стали круче».
Животные тоже обсуждают вопрос о душе. Вместо крестьян
солдату отвечают бесплотные духи предков. В начале он держится
с ними самоуверенно:
Предки, как же? Ваша глупость
Невозможна. Хуже смерти!
Ваша правда обернулась
В косных неучей усердье.
Но в конце разговора у него остается любимый аргумент «род¬
ной» компартии: «Прочь! Молчать! Довольно! Или расстреляю
всех на месте!» Поэма заканчивается апофеозом науки. Автор
проводит границу между карикатурным наукообразием партии
и прозрениями в некое таинственное царство будущего, чем-
то близкое хлебниковскому «Ладомиру»: «Один старик, сидя
в овраге, объясняет философию собаке». Это — намек на братство
всех живых существ, глубоко укорененное в сознании русского
народа. Даже пошляк и насильник-солдат преображается. Его
мысли об осле:

428
Э. РАЙС
Рассудка слабое растенье
В его животной голове
Сияло, как произведенье,
По виду близкое к траве...—
странно близки к символам эзотерических учений.
Зато в изображении официальной псевдонаучной нелепицы
автор доходит до издевательства:
Корова в формулах и лентах
Пекла пирог из элементов,
И перед нею в банке рос
Большой химический овес...
После «Торжества Земледелия» Заболоцкий был вынужден отка¬
заться от созданного им гиперболического гротеска. Власть подрубила
под корень его дальнейшее творческое развитие, ему грозило соцреа-
листическое вырождение, для преодоления которого не нашлось сил
почти ни у кого из подсоветских поэтов. Но у Заболоцкого силы эти на¬
шлись. Снижение, и притом значительное,— как и у Пастернака — не¬
сомненно произошло. До конца своих дней ничего равного по силе и но¬
визне первым своим произведениям Заболоцкий уже не написал.
Тем не менее, после выхода из лагерей его поэзия осталась
чрезвычайно значительной, особенно рядом с производством
придворных подхалимов вроде Прокофьева или Суркова, а также
и изуродованной соцреализмом молодежи.
Впервые его новая манера проявилась во «Второй Книге» сти¬
хов (1937), в стиле которой еще сохранились остатки его прежней
манеры, старательно очищенные от малейшего намека на иронию.
Он пользуется разговорным языком и тривиальностью только для
контраста с высокопарностью. Так, например, затасканнейшее
«Осенние листья устлали землю» оживает в соприкосновении с на¬
рочито неуместным применением научного оборота речи: «осенних
листьев ссохлось вещество и землю всю устлало». В том же роде:
«Мчится ветер к нам, рубаху дерева сгибая пополам». Таким об¬
разом, в пейзажной лирике поэт достигает своеобразной рельеф¬
ности. Вот как он изображает озеро:
В венце из кувшинок, в уборе осок,
В сухом ожерелье растительных дудок

Поэзия Николая Заболоцкого
429
Лежал целомудренной влаги кусок,
Убежище рыб и пристанище уток.
Но и эти остатки былого великолепия почти исчезают после
возвращения из лагерей. Все-таки поэту удалось в некоторой
мере обновиться. Ущемленный в творческой свободе, он углу¬
бился в себя, в свои коллективно-исторические корни и сумел,
в традиции русской пейзажной и гуманистической литерату¬
ры XIX века, стать достойным продолжателем Тютчева, Гоголя
и Достоевского.
«Перековка» в угодном начальству направлении не состоя¬
лась. Произошло глубинное перерождение творческого облика
поэта — метаморфоза, чуть ли не единственная в истории мировой
литературы. Новый Заболоцкий — красочный, обостренно чуткий
к русской природе и к человеческому страданию, внешне имеет
мало общего с прежним.
Репрессии изменили только манеру его письма, а не внутреннее
содержание. Он стал осторожнее в изложении своих мыслей. Его
вера в бессмертие выросла и окрепла, хотя он не решался говорить
о ней открыто. В издании 1937 г. «Утренняя песня» кончается
строчками: «И понял я в то золотое утро, что смерти нет и наша
жизнь бессмертна». А после пребывания в лагерях он вторую
из этих строк переделал: «Что счастье человечества бессмертно».
Слабость второго варианта очевидна. Ясно, что автор вынужден
был согласиться на него под давлением начальства.
Но все же намеки на бессмертие встречаются у него и в других
местах: «Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел я отделил от соб¬
ственного тела». И еще: «Безмолвный мрак могил — томление
пустое. Я жизнь мою прожил, я не видал покоя: покоя в мире нет.
Повсюду жизнь и я». И еще:
В который ты раз мне твердишь, потаскуха,
Что здесь, на пороге всеобщего тленья,
Не место бессмертным иллюзиям духа,
Что жизнь продолжается только мгновенье!
Вот так я тебе и поверил!..
Поэма «Лодейников» осталась незаконченной. Во всяком случае,
до нас она дошла только в отрывках. Ее герой — alter ego автора:
«В душе моей сраженье природы, зренья и науки». Его глаз — глаз

430
Э. РАЙС
одухотворенного и облагороженного близостью высших ценностей
естествоиспытателя:
И то был бой травы, растений молчаливый бой.
Одни, вытягиваясь жирною трубой
И распустив листы, других собою мяли,
И напряженные их сочлененья выделяли
Густую слизь. Другие лезли в щель
Между чужих листов. А третьи, как в постель,
Ложились на соседа и тянули
Его назад, чтоб выбился из сил...
За последние десять лет жизни Заболоцкого замечается неко¬
торый переход от письма к пению.
Державин — «пел». Для Пушкина и Лермонтова поэзия бы¬
ла, в первую очередь, «звуками». Но по мере отхода в прошлое
псевдоклассических муз и лир поэты свыкаются с процессом пи¬
сания не только в прямом, но и в переносном смысле слова. Ведь
Державин-то пел уже с пером в руках. Но оно было для него только
печальной необходимостью. Современный же поэт говорит и пишет
с нарочитой подчеркнутостью. В противовес поэтам «говорящим»
(Маяковский) появилась культура поэтической каллиграфии (Хлеб¬
ников, Слуцкий). Процесс писания содействует спокойному вына¬
шиванию поэтического плода, его органическому росту из бумажных
пеленок; он открывает также больший простор сознательному ремес¬
лу. Футуризм и был здоровой реакцией писательства на чрезмерное
увлечение символистов верленовской напевностью.
Почти вся наличная существующая поэзия состоит из слия¬
ния или из борьбы этих двух начал: звука и образа. Как ученик
футуриста Хлебникова Заболоцкий начал с письма, уделяя звуку
сравнительно мало внимания.
Но со временем рост звука укрепился у него в ущерб зрительной
убедительности образа, красочность стала тускнеть. Например,
при описании полета журавлей, «вытянув серебряные крылья
через весь широкий небосвод», обилие «р», конечно, усиливает
также и зрительную силу этих строк, но в общем изобразительные
средства Заболоцкого теряют свою прежнюю яркость и новизну,
мало чем отличаясь от добросовестной поэтической работы како¬
го-нибудь Николая Брауна или Виссариона Саянова: «Лиловые
тени берез», «ночь брильянтовой чашей горит» или «Перепонки
красных лапок ставят утки на песок ».

Поэзия Николая Заболоцкого
431
Правда, музыкальное начало внесло в поэзию Заболоцкого не¬
кую, прежде не бывшую, словесную магию, которая, возможно,
явила бы нам еще одно новое лицо его поэзии, не успевшее вы¬
рисоваться из-за его преждевременной кончины. Но кое-какие ее
зародыши уже есть в его поздних стихотворениях:
Сквозь летние сумерки парка
По краю искусственных вод
Красавица дева, дикарка —
Высокая лебедь плывет.
Плывет белоснежное диво.
Животное, полное грез...
Появилась у него также магия античной мифологии: «И стон
Персефоны, и пенье сирен, и звон боевого весла»... все это не из об¬
ласти зрительных средств изображения. Это — средства, взятые
из какого-то другого регистра, по-иному, хотя и не менее могуще¬
ственного, чем зрение.
Как и Хлебников, в последние годы жизни Заболоцкий все
больше приближался к специфически русскому классицизму ли¬
рического восприятия родной природы. Эта линия, от Державина
и Пушкина, через Тютчева, Тургенева и Фета, даже через Чай¬
ковского и Левитана, идет к Паустовскому и к пейзажистам
послевоенного советского поколения (Островой, Яшин, Дудин,
Шубин и др.) и даже к лучшим представителям «четвертого» по¬
коления — к Цыбину или к Сосноре.
В очарованье русского пейзажа
Есть подлинная радость, но она
Открыта не для каждого, и даже
Не каждому художнику видна.
Кроме того, после войны, и особенно после смерти Сталина,
к созерцанию природы прибавилось созерцание того, что я бы
назвал «человеческим пейзажем». Это — новый жанр, впервые
в русской поэзии созданный Заболоцким.
Влияние Некрасова на появление этих стихов кажется нам со¬
мнительным. Достаточно простого стилистического анализа для
того, чтобы убедиться, что у этих двух поэтов нет ничего обще¬
го. К тому же Некрасов нисколько не интересовался человеком,

432
Э. РАЙС
сложностью и противоречивостью его бытия и судьбы. Для него
человек — примерная, легко заменимая политическая единица,
получаемый путем обобщения многих особей «тип». В человеке
Некрасов искал исключительно то общее, что получается именно
после отстранения всех неповторимо-личных черт его характера,
его единственности, Некрасову ненужной. Каждая его бытовая
картина — частный случай для иллюстрации того или иного тео¬
ретического положения, дедуктивно приглашающий читателя
сделать желаемые для автора политические выводы.
Все же остальное в человеке, т. е. как раз человеческая лич¬
ность, Некрасова не интересовало. Например, в «Маше» глав¬
ное — доказать, что честным трудом невозможно хорошо за¬
рабатывать на государственной службе; в «Огороднике» — что
не под стать крестьянскому парню водить любовь с помещичьей
дочкой; в «Секрете» — что нечестно заработанные деньги впрок
не идут. «Филантроп» говорит о неспособности вельможи понять
горе «маленького человека» и т. д., и т. д., и т. д. Все это — с гео¬
метрической правильностью вычерченные теоремы, приводящие
к определенному заключению. Все они — «с нравоучением», как
басни Крылова, хотя и прикрытые стыдливо фиговым листком
толстого намека.
Некрасов любил не человека, а свои политические пристрастия.
Ничего подобного у Заболоцкого нет. Политическая сухая
черствость Некрасова ему не свойственна. В его человеческих
пейзажах мастерство достигло предельной простоты и закончен¬
ности, не всегда отличающих творчество, мало свойственных
Некрасову, нередко фельетонно неряшливому. Жалость к че¬
ловеку, главным образом к падшему и к неудачнику, отвергну¬
тому жизнью, скорее напоминает Достоевского. Каждое из этих
стихотворений сгущает в немногих строках повесть о судьбе
человеческой, единственной в своем роде. Вот преданная жена
графомана, не замечающего ее жертвы:
О чем ты скребешь на бумаге?
Зачем ты так вечно сердит?
Что ищешь, копаясь во мраке
Своих неудач и обид?
Вот физически хрупкий поэт: «юноша с седою головой... щурит
он глаза свои косые...» Вот неудачник, бродящий на окраине села:

Поэзия Николая Заболоцкого
433
Поистратил ты разум недюжинный
Для каких-то бессмысленных дел.
Образ той, что сияла жемчужиной,
Потускнел, побледнел, отлетел...
В толпе играющих детей взгляд поэта остановился на некраси¬
вой девочке, которая «напоминает лягушонка»:
И не хочу я думать, наблюдая,
Что будет день, когда она, рыдая,
Увидит с ужасом, что посреди подруг
Она всего лишь бедная дурнушка.
Лицо человека для Заболоцкого — целый мир, прекрасный
или отвратительный:
Есть лица — подобия жалких лачуг,
Где варится печень и мокнет сычуг.
Иные холодные, мертвые лица
Закрыты решетками, словно темница.
Другие — как башни, в которых давно
Никто не живет и не смотрит в окно.
Незначительная на первый взгляд, но характерная подробность
открывает порою жуткие бездны обыденщины. Так, в упомянутом
стихотворении о жене графомана,— вся безысходность этой семьи
выражена в двух строках: «В зеленую рюмку микстуру ему налива¬
ет жена». Иной раз скупое пейзажное обрамление изображаемого
лица говорит больше о нем и об его судьбе, чем пространнейшие
объяснения: «Здесь под сенью дряхлеющих ветел, из которых
любая — калека».
Но наиболее обездолены — мертвые. Им посвящено «Прощание
с друзьями». Изображение их посмертной обители — одна из вер¬
шин поздней манеры Заболоцкого. В ней соединяется невесомая
прозрачность его зрелости со смелостью его ранних стихов:
Там на ином, невнятном языке
Поет синклит беззвучных насекомых,
Там с маленьким фонариком в руке
Жук-человек приветствует знакомых...

434
Э. РАЙС
В страшном поединке поэта с партией победил поэт. Его чу¬
десное перерождение — залог неистощимых жизненных сил
русского народа. Под их напором травой заростут твердыни
неистовствующей власти и, заржавев, распадутся, чтобы послу¬
жить питанием будущей здоровой и свободной России. В этом
исторический смысл горькой судьбы и замечательного творчества
Николая Заболоцкого.
Париж, 20-27 ноября 1963 г.

Ю. БОЛЬШУХИН
Николай Заболоцкий, каков он есть
Произошло немаловажное событие: здесь, за рубежом, вышло
собрание стихотворений Николая Заболоцкого, поэта совсем осо¬
бенного, чьи творческие труды не останутся без влияния на рус¬
скую литературу и ее возвращение в ряд великих *.
Толстую, в 368 страниц, с изящной простотой и вкусом оформ¬
ленную книгу (кому принадлежит превосходный рисунок обложки
и выбор сорта картона для нее, к сожалению, не указано) впустило
издательство Интэр-Лэнгвич Литерари Ассосиэтс в Вашингтоне.
Большое общекультурное дело делает это издательство — и делает
основательно, на высоком литературном и научном уровне, в чем
велика заслуга Г. П. Струве и Б. А. Филиппова.
Под их общей редакцией вышла и эта книга стихотворения
Н. Заболоцкого, которым предпосланы три вступительные статьи:
Алексиса Раннита на английском, Бориса Филиппова и Эммануила
Райса — на русском языке. Кроме того, здесь помещена автобио¬
графия поэта и четыре ценных приложения. Первое из них со¬
держит первоначальную редакцию второй и третьей глав поэмы
«Лодейников»; второе — воспоминания о Заболоцком (Николая
Степанова и Николая Чуковского); в третьем находятся: библио¬
графия, разночтения и примечания, а в четвертом стихотворения
Н. Заболоцкого для детей и добавление к библиографии. В книге
есть и фотографии поэта.
Подготовка текстов, свод вариантов и библиография выполнены
Б. А. Филипповым. Легко сказать: «Выполнены»! Это огромная
кропотливая работа, равно требующая муравьиного усердия, со¬
лидной эрудиции и великой любви. Слышно, в Советском Союзе

436
Ю. БОЛЫПУХИН
выходит (а может быть, уже вышел) Заболоцкий, и возможно,
хорошо издан — полно и умело, с привлечением обширного лите¬
ратурного материала. Там это не редкость. Но, сдается мне, даже
если советские редакторы и воздержались от набившего оскомину
идеологического причесывания поэта, то все равно полной прав¬
ды в том издании не может быть, потому что нет полной свободы
суждений.
А в «зарубежном» Заболоцком то и другое налицо, хотя авторы
вступительных статей и не проявляют особого академического
хлада и сугубой объективности, пишут то, что думают и чувствуют,
и не всякий равнодушно согласится с иными их утверждениями.
Мне, например, не совсем по душе оценка Э. Райсом Солдата
в «Торжестве Земледелия» как пошляка и болвана, орудующего
только аргументами компартии вроде «расстреляю всех на месте».
Излишне, думается, делать упор на «поединке поэта с партией»
и метать молнии не только в Безыменского, но и в Суркова, об¬
зывая этого крупного поэта придворным подхалимом. К чему
эта прямолинейная «политизация»? А кроме того, удивительно,
откуда взялось у чуткого и тонкого знатока поэзии, Райса, непо¬
нимание самой стихии, самой поэтической сущности Некрасова,
его изумительных красок, его воздуха, его интонационного бо¬
гатства. По Райсу выходит, что у Некрасова, пожалуй, кроме
примитивного обличительства ничего и нетути...
Но и спорность хороша и нужна в этой интереснейшей книге.
Поэт в ней — живой, сложный и в некотором смысле таинствен¬
ный, а не книжный призрак, смирно стоящий на надлежащей
полке. Английская статья А. Раннита вводит нерусского читателя
в мир русского искусства нашего столетия и дает представление
о течениях русской поэзии и ее месте в общеевропейской. Статья
сжатая, изобилующая именами и терминами, причем термин
«экспрессионизм», под который Раннит подводит очень многое
и различное, представляется очень условным, что автор статьи
и сам, кажется, признает. Статья снабжена примечаниями.
Наиболее обстоятельна статья Бориса Филиппова, отыски¬
вающая и устанавливающая эстетическую реальность Николая
Заболоцкого. Жаль, невозможно изложить здесь содержание этой
статьи, очень волнующей и полной смелых мыслей. Приведу
только одну: «...есть ведь люди способные, но не способны они
к Геркулесову подвигу: поднять на свои плечи всю тяжесть про¬
шлой культуры — и не расплющиться под нею, а сделать хотя бы

Николай Заболоцкий, каков он есть
437
шаг вперед... В тридцатых годах, даже точнее, в конце двадцатых
годов этот шаг сделал дотоле неведомый поэт Николай Алексеевич
Заболоцкий».
Для многих, очень многих читателей стихов Заболоцкий еще
долго останется неведомым, хотя они его и прочтут. В противо¬
положность Пастернаку Заболоцкий выражает свои поэтические
чувствования, мысли и представления не цепью ассоциаций,
не сбивчивым пифическим бормотанием, не сверкающим потоком
пленительной лирики — не теми средствами, которые понуждают
самого поэта отложить до утра поиски смысла: «перечту и пойму».
Строй стихов Заболоцкого ясен, синтаксис прост. Внешне это очень
простые стихи, казалось бы, доступные пониманию всякого. Это
как картина Иеронима Босха или современного нам Сальвадора
Дали: все предметы выписаны реалистически явственно, но они
причудливы — и соотношение между ними причудливо, и зна¬
чение темно.
Можно ли объяснить стихи Заболоцкого? Можно, только —
нужно ли объяснять и, главное — истолковывать всякие стихи?
В книге, лежащей передо мною, о Заболоцком и его поэзии го¬
ворится много, но нет в ней, так сказать, в переносном смысле,
прозаического подстрочника, рекомендуемого в обязательном
порядке, и в этой черте проступает некая приближенность к тому
(страстно желаемому каждым писателем) идеальному редактору,
который решительно все понимает...
У Заболоцкого первых периодов окружающий поэта мир изо¬
бражен с беспощадной точностью и вместе — совершенно фанта¬
стически. Поэт применял особенные приемы, дающие изображению
небывалую остроту — до содрогания. Приемы эти — абсурдность,
пародийность, несоответствие определяющих слов, нарочитая
неуклюжесть стиха, обыгрывание шаблонов.
В искусстве так: все позволено делать на любой манер, но —
с умыслом. В мире все обо всем давно уже сказано, но — по разно¬
му. Если ты скажешь даже очень мило и приятно, но так же, как
когда-то сказали другие, ты — только подражатель, стилизатор,
эпигон. Скажи по своему, особенно, так, как никто до тебя не го¬
ворил, тогда ты — поэт. Разница может состоять в слабом оттенке,
в легком отклонении, но этот оттенок, это отклонение — твои соб¬
ственные. Это и есть новаторство, без которого искусство не живет.
Имею в виду вовсе не какие-то «выверты» и то, что нынче называют
выпендриванием, т.е. пустым (потому что несамостоятельным)

438
Ю. БОЛЫПУХИН
кичением новизной. На Заболоцкого сразу обрушились с ругатель¬
ными укорами в трюкачестве, а никакого трюкачества не было,
была властная смелость.
и куковали соловьи
верхом на веточке.
2
(«Лето»)
Соловьи не кукуют, это известно всем, и на веточке они сидят
вовсе не верхом. Что же из этого следует?
пехотный пастух, заседая в овражке,
чертил диаграмму луны,
и грызлись собаки за свой перекресток,
кому на часах постоять...
(то же стихотворение)
Почему пастух — пехотный, что ему делать в овражке ночью?
Пастухи не чертят диаграмм луны, а собаки как будто не стоят на ча¬
сах. Что из этого? А прочтя стихотворение целиком, становишься
вплотную охвачен этим душным, закупоренным окаянным летом!
Вокруг него — система кошек
(«Бродячие музыканты»)
Досталось же за эту систему Заболоцкому от неглупого, но враж¬
дебного напостовского критика А. Се л ивановского, так озагла¬
вившего свою разносную статью «Система кошек». «...Не следует
верить Заболоцкому на слово и принимать его “детскость” всерьез.
Заболоцкий — весьма хитрый, себе на уме, иронический поэт».
Селивановский «пришил» Заболоцкому издевательство над со¬
циалистической действительностью. Издевательства не было,
но горечь, несомненно, была. Мир «Ивановых» —
на службу вышли Ивановы
в своих штанах и башмаках —
страшен и омерзителен поэту, но он не издевается, он только
изображает этот мир — правдиво. И необыкновенно талантли¬
во. Талант, конечно, не заслуга, заслуга — гений. Заболоцкий

Николай Заболоцкий, каков он есть
439
гениален, это значит, что он не щадит сил, чтобы заставить свой
талант работать с наибольшей нагрузкой и наибольшей эконо¬
мией средств. Какое колдовство в этих двух строчках, отчего так
явственно, будто ночной ландшафт молнией, озарено ничтожество
этих человечков? Фамилию Иванов носят и замечательные люди,
на службу надобно ходить, и, разумеется, в штанах и башмаках.
Но тут действует таинственная сила обобщения, остраннения —
и эти Ивановы вырастают в некую пирамиду пошлости.
В поэме «Торжество Земледелия» также усмотрели много
крамолы, монументальную карикатуру на коллективизацию
сельского хозяйства, но усмотрели потому, что гонялись за контр¬
революционными ведьмами, да и в самом, приписываемом Забо¬
лоцкому «формализме» (идиотский, но политически выверен¬
ный термин) чуяли врага. Правды в этом немного, Заболоцкий,
как бы он ни относился к коммунистам, подымал в «Торжестве
Земледелия» глубинные философские темы, а не занимался анти¬
коммунистическими агитками. У Заболоцкого всюду смешано
низкое с высоким, говорок с огненными глаголами, он в формаль¬
ном отношении создавал принципиально новое искусство. И вот
этого последнего, как ни печально, не оценил уже не напостовец,
а В. Ф. Ходасевич. То есть так-таки решительно ничего не понял
и написал Бог знает что (стр. 312-313), заподозрил в Заболоцком
«чистосердечного кретина». Бывает...
Надобно признать, что видя в Заболоцком врага, коммунисти¬
ческая критика в ранге его как поэта отнюдь не заблуждалась.
«Торжество Земледелия» — вещь грандиозная, под стать (от¬
ставим жеманную скромность) гетевскому «Фаусту».
Правнук крестьянина, внук николаевского солдата, сын агро¬
нома Николай Алексеевич Заболоцкий был человеком крепкой
души и несокрушимой правды. Правда эта и привела его в конце
тридцатых годов в концентрак, где пробыл он до мая 1946 г. Умер
14 октября 1956 года пяти десятипяти летним.
Не все стихи Заболоцкого формально новаторские, есть много
написанных в классической форме. Иным они менее нравятся,
некоторые считают их ниже стихов первых периодов — вынужден¬
ной уступкой большевикам. Это совершенно неверно. Казенным
псалмопевцем Заболоцкий не стал, и классические стихи его также
великолепны, как и другие. Новаторство в них — внутреннее. Это
такой поэт, так владеющий магическим языком русской поэзии
(подобно своему великому учителю Велимиру Хлебникову), что

440
Ю. БОЛЫПУХИН
и «Прощание», посвященное памяти Кирова, и «Горийская сим¬
фония» (о Сталине) звучат великолепною бронзой. Воспеваемые
личности, конкретные Киров и Сталин в этих стихах отсутствуют:
это величественные образы героев вообще.
Сталин, щадивший Пастернака (может быть, за перевод «Змее-
еда», а может быть, и поддавшийся чарам пастернаковской поэзии),
не пощадил Заболоцкого, возможно, догадавшись об истинной
сути «Симфонии».
Нет, конечно, каторга Заболоцкого не сломила. Сложную просто¬
ту формально-революционного приема сменила сложная простота
приема классического — культура стиха этого мастера необозримо
огромна. В последний год жизни (в Тарусе) он писал так:
Два мира есть у человека:
Один, который нас творил,
Другой, который мы от века
Творим по мере наших сил3.
Заболоцкий прозревал больше того — ощущал неистребимость
бытия, жизни, он пребывал как бы в глубинах сущего, где жив
и Григорий Сковорода, и Державин, и Хлебников, и сгубленные
злою силой товарищи
В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений4.

Б. НАРЦИССОВ
По этим счетам платить не надо
<фрагмент>
...Возвращаясь к статье Ю. Болынухина, хочется упомянуть еще
один счет, по которому следовало бы перестать платить: именно
перестать поддерживать мысль о гениальном вкладе в русскую
поэзию, сделанном Велемиром Хлебниковым. Ю. Болыпухин
предлагает прочесть Хлебникова и «убедиться в прозрачной про¬
стоте его стихов». Именно это и следовало бы сделать — прочи¬
тать материал, собранный в пятитомнике Госиздата, например.
Размер газетной статьи, тем более посвященной совсем другой
теме, не позволяет сделать подробных выписок. Для удобства
читателя отметим, что стихотворного материала в этом пятитом¬
нике сравнительно немного. И весьма характерно то, что и из этого
материала составители антологий берут обыкновенно пресловутых
«Смехачей», «Бобеоби пелись брови...» да еще отрывки поэм с со¬
держанием маловразумительным. Плохие же вирши вроде
«Мое собро» укажет нав,
В недавнем юноше узнав,
Кто жертвой стал кровавых жит,
Кто на земле ничком лежит...
—	до сведения читателя не доводятся, равно как и афоризмы
«Щи ищи». Там же находятся рассуждения об уравнениях пла¬
нетарных орбит, «твердо стоящих на ноге 3», математическое
определение самого автора как «корня квадратного из минус
человека», беспомощные филологические рассуждения о ба-
бре (тигре) и бобре и вполне явный бред мании величия. Все

442
Б. НАРЦИССОВ
в целом — запись медицинского случая болезни сознания, за¬
темненного эпилептическим поражением. Ключ к этой графома¬
нии — в некрологе, написанном Маяковским и приводимом в при¬
мечаниях Оксфордского сборника русской поэзии (стр. 299) *, где
упоминается о возвращении Хлебникова совершенно больным
«в вагоне для эпилептиков». Заумь Хлебникова — не искусство,
т.е. сознательная работа мастера, а непосредственная пассив¬
ная запись состояний поврежденного сознания — случай очень
печальный, но никак не желательный для сознательного подра¬
жания и дальнейшего культивирования. Поэты, перечисляемые
Ю. Большухиным: Маяковский, Асеев, Тихонов, Багрицкий,
Заболоцкий, как «вышедшие из Хлебникова», может быть,
в самом начале и поддавались соблазну пассивной заумности,
т.е. автоматическому письму, записи ассоциаций, но быстро
освобождались от этого соблазна. Поддерживать миф о Хлеб¬
никове — не в интересах именно той духовности, о которой за¬
ботится Ю. Болыпухин.
	0^0
*	The Oxford Book of Russian Verse. 2 nd Edition, by Clarendon Press, Oxford,
1948.

Дм.ЗАРЕЧНЯК
Заболоцкий, современность и христианство
Прочитав статью Юрия Болынухина о Николае Заболоцком
(воскресенье 19 сентября), хочу подчеркнуть в ней два места,
которые, на мой взгляд, более или менее определяют суть этой
статьи. Первое место — это цитируемые слова Бориса Филиппова:
«...есть ведь люди способные, но не способны они к Геркулесову
подвигу: поднять на свои плечи всю тяжесть прошлой культу¬
ры — и не расплющиться под нею, а сделать хотя бы шаг впе¬
ред...» (подчеркнуто автором). Второе место немножко дальше,
здесь Ю. Болыпухин пишет от себя: «Если ты скажешь даже
очень мило и приятно, но так же, как когда-то сказали другие,
ты — только подражатель, стилизатор, эпигон. Скажи по своему,
особенно, так, как никто до тебя не говорил, тогда ты — поэт.
Разница может состоять в слабом оттенке, в легком отклонении,
но этот оттенок, это отклонение — твои собственные. Это и есть
новаторство, без которого искусство не живет» (подчеркнуто
мной). Как пример такого новаторства приводятся две строчки
из стихотворения Заболоцкого:
И куковали соловьи
Верхом на веточкег.
Подчеркнутые мною взгляды Филиппова и автора статьи осо¬
бенно бросились в глаза из-за того, что они очень похожи общим
тоном на большую часть современной американской (и, как мне
кажется, западноевропейской) теории о литературе, с которой
я не могу согласиться.

444
Дм. ЗАРЕЧНЯК
Для наилучшего представления тех взглядов, которых придер¬
живаюсь, хочу привести одно эссе немало известного английского
писателя, К. С. Луиса, скончавшегося лишь два года тому назад2.
В Америке Луис стал известен своим произведением «Письма
Скрутейна»3 (до сих пор пользующимся большой популярностью),
благодаря которому портрет Луиса попал на обложку американ¬
ского журнала «Тайм» (кажется, в 1946 году), что считается не¬
малым достижением.
Эссе, о котором пишу, имеет немного необыкновенное назва¬
ние — «Христианство и литература» — но нехристианину и даже
неверующему смущаться не нужно,— в этом эссе очень много
интересного для всякого, независимо от его убеждений, кто ин¬
тересуется литературой.
Мысль Луиса, которая нас прямо касается, начинается со сле¬
дующего: «...когда я думал об этой теме (христианство и литерату¬
ра)... я сделал, как мне казалось, открытие. Нелегко его выразить
словами. Но я могу по крайней мере сказать следующее: меня
обеспокоил тот контраст, который я нашел между всеми теми
идеями, которые входят в современную критику литературы,
и некоторыми идеями, которые повторяются в Новом Завете».
Должен сказать, что это не то, что логическое противоречие двух
ясно определенных мыслей. Это что-то менее ясное. Оно более
похоже на противоположность духа, диссонанс тонов, несовме¬
стимость темпераментов.
«Какие же слова главным образом составляют лексикон со¬
временной критики (разумеется, английской)? Творчество, и на¬
против — подражание; спонтанность, и напротив — условность;
свобода, и наоборот — правила. Великие писатели это те, которые
новаторы, пионеры, искатели; плохие писатели это те, которые при¬
надлежат разным школам и подражают примеру других. Или же
великие писатели это те, кто “разрывают цепи” и “срывают оковы”.
У них своя личность, они “такие, как они есть”... у нас определен¬
но создается общее впечатление, что нестоящий труд происходит
от подражания и следования примеру, а выдающийся труд проис¬
ходит из некоторых центров могучей энергии — очевидно, самое се¬
бя создающей,— которых мы называем гениальными людьми».
«Разумеется, в Новом Завете о литературе ничего не сказано...
но то, что сказано в нем о других вещах, вполне достаточно для
определения того духа, который, по-моему, несовместим с духом
современной критики». А этот дух состоит именно в следующем:

Заболоцкий, современность и христианство
445
В Новом Завете всюду говорится о том, что нужно подражать
хорошему примеру. Апостол Павел говорит, чтобы мы подра¬
жали ему, так же как он подражает Христу; Иисус наказывает
своим апостолам любить других людей так же, как Он любит их
(апостолов). Думаю, что всякий человек, знающий Новый Завет,
немедленно согласится, что дух христианства пропитан послуша¬
нием, подчинением, признанием высшего авторитета. Луис пишет
дальше: «В Новом Завете сказано, что для того, чтобы научиться,
как правильно жить, нужно научиться искусству подражания;
можем ли мы, верующие в это, поверить, что литературе, которая
должна быть основана на жизни, нужно стремиться к “творчеству”,
“оригинальности” и “спонтанности”». «Оригинальность» в Новом
Завете, несомненно, принадлежит только Богу; даже в Пресвятой
Троице она как будто бы принадлежит только Богу Отцу. Долг
и счастье всякого другого существа состоят в подражании Богу и от¬
ражении Его. Тот язык, которым пользуются те люди, которые на¬
зывают святого «нравственным гением» или «духовным гением»,
предполагая, что в его целомудрии и духовности есть творчество
и оригинальность, совершенно несовместим с духом Священного
Писания... иными словами, как подчеркивает св. Августин, гор¬
дость не только является причиной падения, но сама по себе есть
падение — отклонение внимания твари от лучшего — Бога —
к худшему — самой себе.
«Применяя этот принцип к литературе, в самом его широком
понятии, нужно было бы поставить основой всей литературной
критики следующий афоризм: писатель никогда не должен был бы
считать себя создателем красоты или мудрости, раньше не суще¬
ствующих, а только человеком, который выражает своим собствен¬
ным искусством какую-то долю вечной Красоты и Мудрости. Наша
критика в самом основном совпадала бы с одними существующими
теориями о поэзии и отрицала бы другие. Она бы имела сходство
с древней или гомеровской теорией, в которой поэт является лишь
подчиненным Музы. Наша теория имела бы сходства с Платоновой
доктриной о трансцедентальной Форме, которая часто отража¬
ется на земле; и она имела бы более отдаленное сходство с ари¬
стотелевской теорией о миймесис * и с Августиновой доктриной
о подражании Природе** и древним мудрецам. Она бы отрицала
*	Луис это слово пишет греческими буквами.
** Луис это слово пишет с прописной буквы.

446
Дм. ЗАРЕЧНЯК
теорию о гениальности, если смотреть на эту теорию так, как
на нее большинство наверно смотрит; но главным образом она бы
отрицала ту мысль, которая говорит, что литература должна быть
выражением личности.
«Но здесь сделать одно примечание. Я только что говорил
о древнем мнении, согласно которому поэт является лишь “при¬
слугой” какого-нибудь бога — Аполлона или Музы; но вспомним
в высшей степени парадоксальные слова Гомерова Фемеуса,
в которых он объявляет свое право на звание поэта... “Я сам себя
научил, какой-то бог вдохновил меня разнообразными песнями”.
Это похоже на явное противоречие. Как он мог сам себя научить,
если бог научил его всему тому, что он знает? Можем предпо¬
ложить, что это так потому, что вдохновение бога происходило
внутри человека, а не извне, и, следовательно, можно считать,
что оно принадлежит самому поэту, а не получено посредственно,
как, например, от других поэтов. И это как будто делает неясным
то различие, которое я стараюсь сделать между христианским
подражанием и той “оригинальностью”, которую современные
критики восхваляют. Фемеус ясно утверждает свою оригиналь¬
ность в том смысле, что он не является учеником другого поэта,
и в то же самое время сознает свою полную зависимость от сверх-
естественного учителя. Не допускает ли это “оригинальность”
и “творчество” в том самом смысле, в каком о них говорят?»
«Если бы вы сказали “в том смысле, в каком о них нужно бы¬
ло бы говорить”, то я бы согласился: но в данном случае, думаю,
что различие остается действительным, хотя становится более
утонченным, чем нам казалось с первого взгляда. И христианин
и неверующий, оба могут быть оригинальными в том смысле, что
они не следуют примерам поэтов, которые писали до них, а поль¬
зуются средствами, которые характерны для них самих, только
со следующей разницей. Неверующий может считать свой темпе¬
рамент и опыт, такие как они есть, достойными распространения
только потому, что они существуют как факты, или, еще хуже,
потому что они его собственные. Для христианина свои темпера¬
мент и опыт как существующие факты, и только лишь принад¬
лежащие ему, не имеют абсолютно никакой ценности и важности:
если он будет до них дотрагиваться, то это только из-за того, что
они являются средой, через которую... он увидел что-то имеющее
всеобщую ценность. Мы можем представить себе двух мужчин,
сидящих в разных частях церкви или театра. Оба, когда выйдут,

Заболоцкий, современность и христианство
447
смогут рассказать о своих впечатлениях, и оба смогут говорить
в первом лице. Но один из них интересуется своим местом только
потому что оно было его — “Мне было очень неудобно” он скажет.
“Вы бы не поверили, какой сквозняк шел из той двери в углу.
И какие люди! Мне пришлось довольно резко говорить с женщи¬
ной, которая передо мной сидела”. Другой нам скажет, что он
видел со своего места, говоря об этом потому, что это то, что он
знает, и потому, что с каждого места можно что-нибудь увидеть
с наилучшей точки зрения. “Знаете,— начнет он, карниз на этих
колоннах продолжается и позади. И похоже на то, что узор позади
наиболее старый из них”. Так выражаются отношения экспрессио¬
ниста и христианина к личности и собственному темпераменту.
Христианин может быть и будет писать от своего лица, но это
только из-за того, что он является средой, через которую он вос¬
принимает ценные и действительно стоящие мысли. Но он к этому
не будет иметь особенного предпочтения. Он будет так делать,
если это то, что он умеет делать лучше всего: но если он обладает
талантами, благодаря которым он может писать в установленном
стиле и касаться впечатлений, которые разделяются всем чело¬
веческим родом, и одновременно создавать стоящий труд, то он
будет это делать с такой же радостью. Думаю, что он даже пред¬
почтет так писать. Если он должен выражать только “по-своему”
то, что он воспринимает, он считает это доказательством не силы,
а слабости. И всегда, о каждой идее, о каждом методе будет он
спрашивать: не “мое ли это?99, а “хорошо ли это сделано?99 (под¬
черкнуто мной)».
Вот в этом последнем и все дело — вся суть того, что я хочу
сказать. Трудно не согласиться с тем, что большая часть современ¬
ных поэтов считает, что все то, что их собственное — независимо
от того, имеет ли оно всеобщую ценность или нет,— достойно
художественного выражения. К этой группе людей не могу не при¬
числить и Заболоцкого, если можно судить о нем по тем строкам,
которые приводятся в статье. Хотя автор и говорит, что авторство
Заболоцкого не просто «неталантливое и несамостоятельное киче-
ние новизной» и, что «прочтя стихотворение целиком, становишь¬
ся вплотную охвачен этим душным, закупоренным, окаянным
летом!», но все-таки какое это окаянное лето видно из того, что
«куковали соловьи верхом на веточке» и из того, что «пехотный
пастух, заседая в овражке, чертил диаграмму луны, и грызлись
собаки за свой перекресток — кому на часах постоять»?

448
Дм. ЗАРЕЧНЯК
В заключение хочу сказать два слова о «новаторстве». У со¬
временных поэтов оно выражается отсутствием прописных букв
в начале предложений, отсутствием промежутков между словами,
присутствием несвязных мыслей, непонятных выражений, не¬
совместимых сопоставлений (вроде «кукующих соловьев») и так
далее. На мой взгляд, такое новаторство не может иметь ценности.
Почему? Потому что слово (и устное, и письменное) — это глав¬
ным образом среда, через которую передаются мысли (под словом
«мысль» подразумеваю и «образ»). Мы словом пользуемся наи¬
лучшим образом тогда, когда оно лучше всего передает мысль.
Иными словами, самый лучший пример употребления слов это тот,
при котором читатель совершенно забывает об их существовании.
Настолько он увлечен той картиной, которая перед ним создается,
что он совершенно забывает, что на странице какие-то маленькие,
черные буквы. Но когда вводится современное новаторство, то это
становится почти невозможным. Из-за необыкновенности формы
читатель принужден обращать на нее внимание, и, следовательно,
меньше внимания на мысль, которую эта форма содержит.
Так что давайте будем двигаться вперед. Только давайте при
этом движении искать подлинную ценность, а не то, что «мое
собственное». Давайте вводить новаторство. Только давайте при
этом введении искать такое новаторство, благодаря которому нам
откроется жизнь в более ярких красках, а не такое, благодаря
которому вообще станет невозможным вникнуть в тот смысл, для
передачи которого слово существует.

Е. ГРОТ
О кукующих соловьях, о христианстве и литературе
(По поводу статьи Дмитрия Заречняка)
Орел пожаловал кукушку в соловьи.
Басня Крылова1
Когда попадается читателю статья, вызывающая размыш¬
ления, иногда желание ответить или возразить автору,— это
значит, что статья достигла цели. Она «задела за живое», обе¬
спокоила кого-то, потребовала продолжения. Такие статьи надо
приветствовать.
Автор статьи «Заболоцкий, современность и христианство»
изменит свое мнение о поэте Заболоцком, если прочитает другие
стихи этого действительно замечательного поэта. По двум или трем
строчкам, вырванным наугад, невозможно создать правильное
мнение о творческой личности писателя в целом. Иногда обстоя¬
тельства заставляют говорить «иносказаниями», которые могут
все же выразить необходимую мысль. Таково было положение
Заболоцкого в СССР. За многое, сказанное им, Заболоцкий по¬
страдал и расплатился годами ссылки, но все же кое-что, «затем¬
ненное» им, можно понять, зная некоторые другие литературные
факты.
Передо мною нет поэмы, из которой взяты строки «куковали
соловьи верхом на веточке... пехотный пастух, заседая в овражке,
чертил диаграмму луны, и грызлись собаки за свой перекресток —
кому на часах постоять». Однако это возможно понять так:
«Бездарные кавалеристы, объявленные властью гениями, из¬
рекали свои бездарные мнения. Пехотный командующий, сидя
в безопасности, чертил диаграмму боя, хотя совершенно ничего
не знал о местности, на которой собирался дать сражение. Разные
вожди (или страны?) грызлись из-за первенства как собаки».

450
Е. ГРОТ
Заболоцкий, однако, велик не своими иносказаниями, а пре¬
красными стихами, из которых многие написаны в классической
форме. Например:
ОДИНОКИЙ ДУБ
Дурная почва: слишком узловат
И этот дуб, и нет великолепья
В его ветвях. Какие-то отрепья
Торчат на нем и глухо шелестят.
Но скрученные намертво суставы
Он так развил, что, кажется, ударь —
И запоет он колоколом славы,
И из ствола закапает янтарь.
Вглядись в него: он важен и спокоен
Среди своих безжизненных равнин.
Кто говорит, что в поле он не воин?
Он воин в поле, даже и один.
Здесь Заболоцкий, конечно, изображает поэта, у которого
«скручена намертво» творческая свобода. Но он — воин в поле,
даже и один.
Переходя к вопросу об отношении литературы к христианству,
мы должны оговориться, что слишком пространные рассужде¬
ния заведут нас в такие дебри схоластики, из которых будет
трудно выбраться. Поэтому постараемся быть по возможности
краткими.
Луис, как указывает Д. Заречняк, говорит: «дух Нового Завета»
пропитан послушанием, подчинением и подражанием (Богу или
Христу?). В этих условиях христианское творчество может быть
только подражательным.
Но христианство пропитано не духом послушания, а духом
борьбы, при этом борьбы, не знающей страха, но не признающей
насилия. Это потому, что насилие родит в ответ насилие: «Вси бо
приемшии нож, ножем погибнут»2.
Как подражать Христу по-настоящему? Это Он говорил открыто
народу: «Горе вам книжники и фарисеи, лицемеры, что обходите
море и сушу, дабы обратить хотя бы одного; и когда это случится,
делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас. Горе вам книжники

О кукующих соловьях, о христианстве и литературе
451
и фарисеи, лицемеры, что затворяете царство небесное челове¬
кам, ибо сами не входите, и хотящих войти не допускаете... Горе
вам вожди слепые» и так далее3. Есть ли это все дух послушания
и покорности? И кто в наше время решится так по-настоящему
«подражать Христу»?
Как можно «подражать Богу»? Согласно нашей религии, Бог —
творческое начало, а человек создан «по образу и подобию Божию»
и одарен свободной волей. Значит, Бог вложил в человека творчество
свободное и посылает ему дар вдохновения, которое есть доныне
великая и неразгаданная тайна.
Христос нарушал законы субботы, прощал блудниц, был
другом мытарей. Он, согласно религии, послал своим ученикам
Святого Духа, который говорит их устами. Поэт не «прислуга»
чего-то высшего, но инструмент. Это два различных понятия.
Рояль это — инструмент, которым владеет тот, кто на нем играет.
Но звук рояля создает сам рояль, хотя играет на нем пианист.
На разных инструментах та же мелодия звучит по-разному.
А пианист сам, творчески передавая вдохновение композитора,
зависит от композитора. Откуда же вдохновение композитора?
Мы не знаем! Но каждый вносит в мелодию свое, как и каждый
слушающий дополняет услышанное, преломляя его через призму
своей личности. И все это вместе — искусство. В этом процессе
нет рабов и подражателей», каждый творит свою часть и является
участником целого.
Не все писатели и поэты, конечно, бывают настоящими твор¬
цами. В СССР литературу и поэзию называют просто «ремеслом»,
которому можно научиться. Есть писатели ремесленники, есть
и поэты ремесленники. Но человек, в котором горит настоящий,
а не поддельный огонь вдохновения, умеет отделить золото от шла¬
ка. И лучшим хранителем искусства оказывается время.
Были критики вроде Фаддея Булгарина (к которому и отно¬
сится басня о кукушке, пожалованной в соловьи), объявлявшие
Пушкина чуть ли не ничтожеством. Но Пушкин жив и будет жить,
а память о Булгарине останется памятью печальной.
Бывают поэты, о которых сказал Владимир Соловьев:
Восторг души расчетливым обманом
И речью рабскою живой язык богов,
Святыню муз шумящим балаганом
Он заменил, и обманул глупцов4.

452
Е. ГРОТ
Но время опровергает «суд глупцов».
Надо еще сказать несколько слов о «новаторстве». Новаторство
является не как выдумка, но как нечто естественное, принадле¬
жащее служителю искусства.
Новая форма, новая мысль могут показаться странными, но для
того, кому они принадлежат — они вполне естественное, это его
личное, часть его самого. Так в природе является откуда-то новый
вид растения или цветка. Среди цветов, от природы не одаренных
ароматом, откуда-то появляется один, распространяющий тон¬
кое благоухание. Садоводы всегда ищут такие экземпляры, они
встречаются, хотя и редко.
Также среди людей является порою талант, одаренный от при¬
роды тем, чего природа не дала другим. Еще реже является гений.
Почему? Откуда? Мы не знаем. Отсюда не следует, что пишущий
не должен работать над собой. Редкостное растение погибнет, если
оно останется без пищи и воды. И даже простой цветок в хороших
условиях будет цвести пышным цветом и радовать садовников.
Может ли откуда-то исходить на человека «вдохновение зла»?
Возможно, что да. Ведь все в мире есть борьба добра и зла, и в твор¬
честве некоторых служителей искусства может, вероятно, быть
вкраплено злое влияние.
Но ведь человек все время проходит через соблазны. Если бы
не было в мире зла, не было бы в нем и сознательного добра. Цель же
жизни, быть может, и есть сознательное торжество добра.

Е. ГРОТ
Памяти поэта Н. Заболоцкого
Русская художественная литература всегда была выражением
общественной жизни, течения и направления русской мысли. В те пе¬
риоды, когда русский человек не чувствовал себя по-настоящему
свободным, когда проявление его желаний и стремлений бывало
ему «строго воспрещено» — художественная литература оставалась
для него единственной возможностью высказывать свои чаяния, во¬
плотить в образы свои сокровенные мысли. Именно поэтому периоды
реакции всегда бывают связаны с гонением на русских писателей.
Явление это — не новое. То, что происходит в Советском Союзе сейчас,
происходило, например, во времена Николая I. Но тогда некоторым
писателям бывало возможно, хоть на время, хоть с большим трудом,
вырваться за границу. Теперь это — труднее. Теперь за писателями
следят еще строже, от них требуют службы, не свободной мысли,
а рабского прислужничества даже не правительству, а правящей
политической партии. Тюрьма и ссылка — не новость для русского
писателя. Сейчас, когда гонения на писателей и поэтов опять уси¬
лились, когда их творчество подвергают нелепой критике, когда
из свободных людей хотят сделать новых Булгариных, хочется
вспомнить о гонениях, которые обрушились в свое время на голову
Николая Заболоцкого, со дня смерти которого прошло уже 10 лет.
Почему его так преследовали собратья-писатели? За что он был сослан
на каторгу, на далекий север? Не за то ли, что не мог примириться
с казенным материализмом и страдал от разлада разума и чувства?
Или просто за то, что не умел прислуживаться к власть имущим?
Как знать?! Но, кажется, ни один поэт в СССР не терпел от кри¬
тиков таких незаслуженных оскорблений. И все-таки он был
влюблен в жизнь, в ее нескончаемую музыкальную симфонию:

454
Е. ГРОТ
И мир превращался в огромный
Певучий источник величья,
И, песней его изумленный,
Хотел его тайну постичь я *.
За смелость самостоятельного мышления его ненавидели по¬
корные рабы.
Сам Заболоцкий сказал как-то:
—	Кажется, ни над одним советским поэтом критика не из¬
девалась так, как надо мной.
Он приводил в одной из своих статей мнения «критиков» о его
стихах, полных философских исканий, стремления примирить
природу и человеческую мысль, разрешить вопрос о смерти и воз¬
можности бессмертия.
Его называли «сыпнотифозным весельчаком» (о «Столбцах») —
«кулаком и вредителем», хитроумно пробравшимся в литературу
с целью политической диверсии (о «Торжестве земледелия»).
Поэтесса Ольга Берггольц описывала в 1936 году вечер Н. Забо¬
лоцкого в «Доме писателей» и отметила полное и непонятное для
нее «равнодушие к судьбе одного из самых интересных и талантли¬
вых советских поэтов». А читались в тот вечер удивительные, чу¬
десные стихи Заболоцкого — «Ночной сад», «Засуха», «Север»...
О солнце, раскаленное чрез меру,
Угасни, смилуйся над бедною землей!
Лишь вечером, как только за дубравы
Опустится багровый солнца круг,
Заплакав жалобно, придут в сознанье травы,
Вздохнут дубы, подняв остатки рук.
Но жизнь моя печальней во сто крат,
Когда болеет разум одинокий
И вымыслы, как чудища, сидят,
Поднявши морды над гнилой осокой,
И в обмороке смутная душа2.
Бессмертная красота стихотворения «Север» не вызвала ответа
у бесчувственной критики. Как назвать такую критику?
В воротах Азии, среди лесов дремучих,
Где сосны древние стоят, купая в тучах

Памяти поэта Н. Заболоцкого
455
Свои закованные холодом верхи;
Где волка валит с ног дыханием пурги;
Где холодом охваченная птица
Летит, летит и вдруг, затрепетав,
Повиснет в воздухе, и кровь ее сгустится,
И птица падает, замерзшая, стремглав;
Где в желобах своих гробообразных,
Составленных из каменного льда,
Едва течет в глубинах рек прекрасных
От наших взоров скрытая вода.
Несметные богатства затая,
Лежит в сугробах родина моя3.
Красоту севера Заболоцкий узнал на опыте, когда был сослан
в тайгу неизвестно за что. Аресты, допросы и ссылка рано свели
поэта в могилу.
Он писал К. Циолковскому:
«Если атомы, составляющие мое тело, разбредутся по вселен¬
ной, вступят в другие, более совершенные организации, то ведь
данная-то ассоциация их уже больше не возобновится и, следова¬
тельно, я уже не возникну снова... Личное бессмертие возможно
только в одной организации. Не бессмертны ни человек, ни атом,
ни электрон. Бессмертна и все более блаженна лишь материя...
Вот мне и кажется, что Вы говорите о блаженстве не нас самих,
а о блаженстве нашего материала в других, более совершенных
организациях будущего... Мы же не можем отрешиться от взгляда
на себя как на нечто единое и неделимое. Ведь одно дело — знать,
а другое — чувствовать»4.
Как ни старался Заболоцкий примириться с мыслью, что чело¬
век — только материя, примириться до конца с этим он не мог. Разум
говорил ему одно, а чувство бунтовало против разума. Друг его,
Чуковский, вспоминает о Заболоцком:
«Мысль о неизбежности смерти — своей и близких — была
для него слишком ужасна. Ему необходима была защита от этой
мысли, он не хотел смириться, он был из несмиряющихся»5.
Вряд ли Заболоцкий смирился даже тогда, когда почувствовал
человека хозяином природы, учителем ее, исправляющим ее не¬
достатки, ведущим ее к определенной, лучшей деятельности.
Таково прекрасное стихотворение «Творцы дорог», написанное
поэтом по своему личному опыту, в ссылке на дальнем севере:

456
Е. ГРОТ
Нас ветер бил с Амура и Амгуни,
Трубил нам лось, и волк нам выл вослед,
Но все, что здесь до нас лежало втуне,
Мы подняли и вынесли на свет.
В стране, где кедрам светят метеоры,
Где молится березам бурундук,
Мы отворили заступами горы
И на восток пробились и на юг.
Охотский вал ударил в наши ноги,
Морские птицы прянули из трав,
И мы стояли на краю дороги,
Сверкающие заступы подняв.
И это прекраснейшее стихотворение было разгромлено совет¬
ской критикой в 1949 году. В стихотворении есть строки:
«И мы бежим нестройною толпою, подняв лома громам напере¬
рез» — после взрыва части горы динамитом, во время проведения
дороги. Это выражение — «нестройною толпою» — бежать на ра¬
боте к месту взорванных каменных скал было объявлено «отрица¬
нием коллектива». То, что каменные породы оказались «разъяты
одним усильем светлого ума», признано «неуместным», светлый
ум мог иметь — очевидно — только Сталин.
Поэт Луконин высказал в полном смысле идиотское замеча¬
ние — осуждение стихотворения за то, что в нем точно не сказано
и «неизвестно», «что за дорога строится»6. Поэт А. Тарасенков был
недоволен отсутствием в стихотворении «локально-экономических
примет» и советовал Заболоцкому взять пример с Матусовского,
издавшего книжку о шахтерах Донбасса7.
Заболоцкий умирал, по-видимому, все же непримиренным с идеей
о смерти как о полном уничтожении. Он любил жизнь и все-таки
надеялся:
Я открою все ворота
Этих облачных высот,
Заходящим оком кто-то
Луч зеленый мне метнет.
Луч, подобный изумруду,
Золотого счастья ключ —
Я его еще добуду,
Мой зеленый слабый луч8.
Заболоцкий умер в 1958 году. Почти десять лет назад.

м.слоним
О Заболоцком
Несколько времени тому назад русский кружок при Женевском
университете устроил публичную беседу о творчестве Заболоцкого
и пригласил меня принять в ней участие. В связи с этим я перечел
стихи этого замечательного поэта.
На его долю выпала нелегкая жизнь. Предки его были кре¬
стьянами, отец — агрономом; родился Николай Алексеевич
в 1903 году в Казани, детство провел в деревне Вятской губер¬
нии, среди лесов и полей, учился в городке Уржуме, родине
Кирова, 17 лет уехал в Москву, потом поселился в Ленинграде,
окончил там педагогический вуз и стал писать и печататься. Он
сложился как поэт в первые годы революции, и его учителями
были Хлебников и кубоф^туристы, Маяковский и Пастернак.
Его первый сборник «Столбцы» вышел в 1929 году в количестве
тысячи ста экземпляров, но значительная часть тиража была
изъята из продажи и уничтожена, партийные критики сочли
ее вредной клеветой на социализм1. Я знаю, какое впечатление
произвели в тридцатые годы на эмигрантскую литературную
молодежь несколько экземпляров «Столбцов», просочившихся
и за границу. Мы не увидали в «Столбцах» никакого политиче¬
ского умысла, а пришли в восторг от фантастики, поэтической
смелости и оригинальности. Их тема перекликалась с рассказами
Зощенко и пьесами Маяковского — «Баней» и «Клопом», пото¬
му что Заболоцкий изображал нэповских спекулянтов и обжор,
бесстыдных баб и пошлых мещан — но его гротеск носил совсем
особый характер, близкий кошмарным видениям Босха. Вот на¬
чало его «Белой ночи»:

458
М. СЛОН ИМ
Гляди: не бал, не маскарад,
здесь ночи ходят невпопад,
здесь, от вина неузнаваем,
летает хохот попугаем;
раздвинулись мосты и кручи,
бегут любовники толпой,
один — горяч, другой — измучен,
а третий — книзу головой...
Любовь стенает под листами,
она меняется местами,
то подойдет, то отойдет...
А музы любят круглый год.
Новый быт он сравнивает с равномерно растущим младенцем:
Гляди! гляди! он выпил квасу,
он девок трогает рукой
и вдруг, шагая через стол,
садится прямо в комсомол.
Его описание и пейзажи — как будто фламандской школы. Так,
«На рынке» сразу дает ощущение грубой плоти:
Здесь бабы толсты, словно кадки,
их шаль — невиданной красы,
и огурцы, как великаны,
прилежно плавают в воде.
Сверкают саблями селедки,
их глазки маленькие кротки,
но вот — разрезаны ножом —
они свиваются ужом;
и мясо властью топора
лежит, как красная дыра;
и колбаса кишкой кровавой
в жаровне плавает корявой...
В том же духе его «Свадьба» и «Пир»; но совершенно очевидно, что
это не живописующая, описательная поэзия, а пародия, некий музей
карикатурных фигур, видение мира уродцев и страшной нежити:
Часы гремят. Настала ночь.
В столовой пир горяч и пылок

О Заболоцком
459
бокалу винному невмочь
расправить огненный затылок.
Мясистых баб большая стая
сидит вокруг, пером блистая,
и лысый венчик горностая
венчает груди, ожирев
в поту столетних королев.
Они едят густые сласти,
хрипят в неутоленной страсти,
и, распуская животы,
в тарелки жмутся и цветы.
Прямые лысые мужья
сидят как выстрел из ружья,
но крепость их воротников
до крови вырезала шеи.
А на столе — гремит вино,
и мяса жирные траншеи,
и в перспективе гордых харь,
багровых, чопорных и скучных
как сон земли благополучной,
парит на крылышках мораль.
И по засадам,
ополоумев от вытья,
огромный дом, виляя задом,
летит в пространство бытия2.
Исключительной силы достигают у Заболоцкого картины Обвод¬
ного канала, на берегу которого спят калеки, «к пустым бутылкам
прислонясь», и Народного дома, этого курятника радости, где
у «именитых девок» — «руки длинные как палки, груди крепкие
как репа», и где для каждого в угаре «бутылка словно матушка»3.
Я привел много цитат из «Столбцов», так как в течение 35 лет
они были под запретом и не могли дойти до советского читателя,
и тольк в 1965 были напечатаны в малотиражном собрании стихот¬
ворений Заболоцкого, доступном лишь специалистам и немногим
любителям.
«Столбцы» — не только документ эпохи, но и исключительно
блестящий образец русского экспрессионизма, то есть направ¬
ления, подчеркивающего не музыкальность, напевность слова,
а его выразительность, ударность. Экспрессионисты строили
свои поэмы на остранении образа, его необычность должна была
поразить читателя и разбудить его воображение. Отсюда новизна

460
М. СЛОН ИМ
и причудливость метафор Заболоцкого. У него «в железных латах
самовар шумит домашним генералом», конь «режет острыми но¬
гами оглобель ровную тюрьму», в другом месте «и лошадь в клет¬
ке из оглобель»4, а советская пирушка передана в двух строках
«а ночь нам пива ставит бочку, бочонок тостов и речей»5. В этом
смешении юмора и пародийной гримасы, в этих резких сопо¬
ставлениях, во всем призрачном хороводе одушевленных вещей
и овеществленных людей таится острая вражда к безобразию
гнусной действительности.
После «Столбцов» Заболоцкий некоторое время продолжал их
темы и их ритмы, с упором на четырехстопный ямб, и сам опреде¬
лял свои стихи — «слова вылетали в мир, становясь предметами».
Но затем он перешел к поискам новых форм. Уже в начале тридца¬
тых годов в его творчестве обозначился поворот от экспрессионизма
к упрощению поэтической фактуры и от условности гротеска к те¬
ме природы и лирического размышления. Несколько особняком
стоят его лучшие стихотворения 1936 года, возвращающие нас
к медному громогласию и величавой поступи Державина, из них
наибольшее впечатление произвел на современников «Север» с его
великолепным началом...
Где сосны древние стоят, купая в тучах
Свои закованные холодом верхи,
Где волка валит с ног дыханием пурги...
А вот — концовка первого раздела поэмы:
В воротах Азии, в объятиях метели,
Где сосны в шубах и в тулупах ели,—
Несметные богатства затая,
Лежит в сугробах родина моя.
Большинство описаний природы у Заболоцкого проникнуты
пантеизмом особого не тютчевского толка, хотя многие критики
и в Советском Союзе, и за рубежом сравнивали его — по моему
мнению ошибочно — именно с Тютчевым. Заболоцкий не ощущает
бездны, не говорит о хаосе, у него преобладает анимизм, одухот¬
ворение всех созданий природы, он оживляет камни и растения,
с ним беседуют птицы и животные, мир кажется ему поющим
органом, морем неумирающих звуков. И в прекрасной поэме

О Заболоцком
461
«Метаморфозы» он раскрывает свое заветное понимание бытия.
«Природа смеется, умирая каждый миг, все меняется; но неиз¬
менен круговорот вселенной, и человек подчинен ему: я умирал
не раз, о сколько мертвых тел я отделил от собственного тела». Вот
строки, выражающие самую сущность философии Заболоцкого:
Что было раньше птицей,
Теперь лежит написанной страницей;
Мысль некогда была простым цветком,
Поэма шествовала медленным быком;
А то, что было мною, то, быть может,
Опять растет и мир растений множит.
Так Заболоцкий, далекий от церковной религии, приходит
к собственному определению бессмертия.
Но эти глубокие и мастерски написанные стихотворения не дали
Заболоцкому признания и не избавили его от преследований. Над
ним разразилась буря из-за его сатирической поэмы «Торжество
земледелия», написанной раньше в период «Столбцов» и напеча¬
танной в 1933 году в журнале «Звезда». Партийные критики об¬
рушились на нее, увидав в ее народно-пародийном стиле юродство,
маскировку классовой враждебности, клевету на колхозы и прочие
политические грехи. Книжка «Звезды» была задержана, полный
текст из нее вырезан и заменен другим, процензурированным. Поэт
был взят на подозрение. В 1938 его арестовали, подвергли допросам
с истязаниями; первоначальный, приговор — десять лет строгой
изоляции — был затем смягчен благодаря двум обстоятельствам.
В руки Заболоцкому случайно попал обрывок прошлогодней газеты
с отчетом о приеме у Сталина, на котором он присутствовал в числе
других писателей. Он показал его следователю, и в перепуганном
чиновнике произошла благодетельная перемена. Кроме того,
Заболоцкому удалось переправить письмо Николаю Тихонову,
высоко ценившему его творчество. Тихонов и Фадеев только что
получили ордена, и их повсюду прославляли,— а Заболоцкий сооб¬
щал, что его и других арестованных писателей обвинили в участии
в террористической организации, в которую их якобы завербовали.
И признания они вынуждены были дать под давлением «убеди¬
тельных аргументов», как выражался Заболоцкий, то есть пыток.
Тихонов и Фадеев пришли в ужас, обратились к Берии, и тогда
изолятор был заменен лагерем, а срок понижен до восьми лет.

462
М. СЛОН ИМ
Заболоцкий провел их, прокладывая дороги в батальонах заклю¬
ченных на Дальнем Востоке и Караганде. Между 1938 и 1946 го¬
дами — провал, никаких стихов этого периода не имеется или
не сохранилось. После 1946 года есть глухие, косвенные намеки:
двое стариков умирают где-то в поле возле Магадана,— «не наго¬
нит больше их охрана, не настигнет лагерный конвой, лишь одни
созвездья Магадана засверкают, став над головой». В варианте
этого же стихотворения: «звёзды — символы свободы — не смо¬
трели больше на людей»6.
Выйдя из лагеря в 1946 году, Заболоцкий поселился в Москве,
начал печататься и зарабатывать на жизнь переводами — по преиму¬
ществу грузинских поэтов — и поэмами для детей. Большим успехом
пользовался в эти годы его рифмованный перевод «Слова о полку
Игореве». Он много болел — последствия допросов и лагерей —
и в 1958 умер в Тарусе7. Незадолго до смерти награжден орденом
Трудового Красного Знамени за переводы. С 1960 года начали из¬
даваться сборники его стихов — обычно десятитысячным тиражом,
последний — вышел пять лет тому назад. Среди стихотворений
1946-1958 преобладают философски углубленные признания и ли¬
рика, отчасти любовная, о последней запоздалой любви, отчасти не¬
сколько мистического толка и высокого поэтического напряжения,
а наряду с ними — блестящая поэма «Рубрук в Монголии» о поездке
монаха 13-го века для обращения монголов в католичество. Но не¬
смотря на необычный уровень этих достижений, мне кажется, что
арест и ссылка надломили Заболоцкого, что-то в нем надорвалось,
и расцвет его исключительного дара был насильственно остановлен.
Впрочем, и того,,что он успел создать, достаточно, чтобы поставить
его в ряд с самыми выдающимися поэтами революционной эпохи.

Б. ФИЛИППОВ
От издания к изданию.
Заметки о советской литературе
Конечно, любой автор, в любой стране, от издания к изданию
пересматривает, иногда даже очень сильно перерабатывает свое
произведение. Но в Советском Союзе, увы, эти изменения вы¬
званы не желанием автора сделать свою вещь более совершенной
в художественном отношении, но вынужденной самоцензурой:
ведь новый уклон генеральной линии партии ставит перед авто¬
ром требования, иногда прямо противоположные требованиям
вчерашнего дня. Да и столько ли самоцензура... Ведь даже такой
правоверный и высокопоставленный сановник советской лите¬
ратуры, как Александр Фадеев, жаловался на то, что цензура
и редакционный аппарат, вовсе не считаясь с автором, вносят
в каждое новое издание одного и того же произведения все новые
и новые исправления и изменения.
А. Фадеев это испытал — и еще как! — на самом себе. В 1943 го¬
ду по предложению ЦК Комсомола, предоставившего писателю все
материалы о подпольной организации в тылу у немцев «Молодая
Гвардия», Фадеев начал работу над одноименным романом. Роман
«Молодая гвардия» публикуется в журнале «Знамя» в 1945 году.
Но уже 3 декабря 1947 года на роман набросилась газета «Правда».
«Из романа сейчас выпало,— писала “Правда”,— самое главное,
что характеризует жизнь, рост, работу комсомола,— это руково¬
дящая воспитательная роль партии, партийной организации».
И газета писала, что в результате неверного подхода писателя к те¬
ме создалось ошибочное представление о деятельности «Молодой
гвардии» как одинокой, оторванной от партии, предоставленной
своим собственным силам группе. И Фадеев коренным образом

464
Б. ФИЛИППОВ
переработал роман. И если имена и фамилии молодогвардейцев
в этом произведении подлинные, если их биографии тоже более
или менее соответствуют действительности, то имена партийных
руководителей (кроме, пожалуй, Лютикова и Баракова) и их био¬
графии плод авторской фантазии. А какова эта фантазия — свиде¬
тельствуют хотя бы такие шедевры: коммунистов-подполыциков
и шахтеров немцы живьем закопали в землю. Когда их закапы¬
вали, то они запели «Интернационал». И еще долго «медленные
волны “Интернационала” неслись из-под земли к темному... небу».
И еще: когда немцы раскрыли подпольную организацию, они бук¬
вально до смерти запытали в застенках пойманных коммунистов
и молодогвардейцев. Затем их, полуживых, бросили в глубочай¬
ший шурф угольной шахты, и, «опасаясь, что не все погибнут
в шурфе, куда одновременно сбросили несколько десятков тел,
немцы спустили на них две вагонетки. Но стон из шахты слышен
был еще на протяжении нескольких суток». Не думаю, что по¬
добные чудеса принадлежат самому Фадееву: он хотя и не ахти
какой, но писатель — и едва ли мог заставить глубоко зарытых
заживо петь с набитым землей ртом «Интернационал» и умирать
в течение нескольких суток запытанных и брошенных с огромной
высоты, в лепешку разбившихся людей...
А вот другой, поныне пишущий, баловень советской литерату¬
ры — Константин Симонов. В его повести «Дни и ночи» (1943-1944)
еще в издании 1953 года главный герой — капитан Сабуров —
встречается в госпитале с немолодым лейтенантом с ампутирован¬
ной ногой, который жаловался на то, как «тяжело потерять все
на свете. Больше всех потерять,— столько, сколько никто не по¬
терял». Оказывается, не ранения, не потерянная нога, не гибель
на оккупированной немцами территории жены и дочери лейтенанта,
не унижения родины так терзают лейтенанта: он «всю сознательную
жизнь занимался новой и новейшей историей Германии». А те¬
перь вот, сказал пожилой лейтенант,— «я не могу заниматься их
историей, не могу после того, что я видел, и всего, что потерял»...
(Конст. Симонов. Сочинения, т. 3, ГИХЛ, М., 1953, стр. 138-139).
Но вот в той же повести в издании 1967 г. (Собр. соч. в 6 тт., т. 2,
ГИХЛ, М., 1967, стр. 124-125) вся сцена с лейтенантом выброшена:
ведь Германия Ульбрихта — верный сателлит СССР, да и с Западной
Германией начинались уже заигрывания...
И еще: Сабуров и фельдшерица Аня любят друг друга. Она
исхлопотала перевод — на время поправки — раненого Сабурова

От издания к изданию. Заметки о советской литературе
465
из госпиталя в избу, в которой жила вместе со своей матерью.
Капитан лежит на постели, «и она потянулась к нему так, чтобы
он мог послушать, как стучит ее сердце... А когда пришло осталь¬
ное, она прошептала ему на ухо такие же прямые единственные
слова...». Но — ведь капитан Сабуров еще не женился на Ане,
и — во имя коммунистического литературного пуританства —
в издании 1967 года это вполне естественное, да еще во фронтовой
обстановке, «остальное» не состоялось. Зато начальство и со¬
служивцы капитана еще в большей степени, чем в предыдущих
изданиях, торопят Сабурова: «когда же свадьба»...
В 1965 году, наконец, частично реабилитировали прежде весь¬
ма и весьма опальный, в сущности, запрещенный первый сборник
Николая Заболоцкого — «Столбцы» (1929). Часть стихов этого сбор¬
ника вошла в книгу: Н. А. Заболоцкий. Стихи и поэмы («Библиотека
Поэта», болып. серия), M.-JL, 1965. Но в таком случае это — само¬
цензура, чтобы стихи эти могли быть напечатаны. Вот, например,
окончание стихотворения «Красная Бавария», вдобавок переимено¬
ванного: в новом издании оно называется «Вечерний бар» (нельзя же
глумиться над ленинградским заводом и одноименными пивными,
да еще и «красными»!): в издании 1929:
Там Невский в блеске и тоске,
в ночи переменивший кожу,
гудками сонными воспет,
над баром вывеску тревожил;
и под свистками Германдады,
через туман, толпу, бензин,
над башней рвался шар крылатый
и имя «Зингер» возносил.
Но «Германдада» — милиция и ГПУ — не осталась в издании
1965 года, да и кожу советская улица — и советские люди —
не могут менять:
Там Невский в блеске и тоске,
В ночи переменивший краски,
От сказки был на волоске,
Ветрами вея без опаски.
И как бы яростью объятый,
Через туман, тоску, бензин,
Над башней рвался шар крылатый
И имя «Зингер» возносил.

466
Б. ФИЛИППОВ
Ясно, не могут бояться советские граждане какой-то там «гер-
мандады!: они «от сказки на волоске», «ветрами веют без опаски».
А вот частник — представитель империалистического «Зингера»
в Ленинграде НЭГРа, чувствует, понятно, свою гибель — ив яро¬
сти... И при этом забыто нацело, что ведь в бывшем доме Зангера
на Невском — уже тогда было Государственное издательство...
О том, как искажен в новом издании «Новый быт» — и говорить
нечего. Конечно, пропущены все строки, где младенец-комсомол
«в размахе жизни трудовой... девок трогает рукой» и шепчет не¬
весте в нетерпении «скорей бы час любви настал». Но даже такие
простенькие фразки, как «Ура! ура! — заводы воют», тревожат
советскую цензуру: как могут выть советские заводы! И в издании
1965 года: «Ура! Ура! — поют заводы...»
Да, трудно, тяжко быть советским прозаиком и поэтом!
^5^

^5^
Э. РАЙС
О поэзии Николая Заболоцкого
Есть стихи, что, родясь, ожидают
Своего отдаленного срока...
Леонид Мартынов
Партия расправляется с неугодными ей писателями в России
не только мерами физического воздействия, но и полным замалчи¬
ванием или систематической клеветой. Если же российские книги
подобных авторов всё-таки выходят за рубежом и различными
путями становятся доступными в СССР, только тогда, в виде ис¬
ключения, вынуждается советское правительство к изданию этих
книг и у себя.
Только тогда мы, при всей скаредности партийной цензуры, полу¬
чаем кое-что из неопубликованных рукописей таких писателей.
Подобным действием партия старается показать превосход¬
ство своих изданий над зарубежными, используя недоступность
советских архивов для исследователей, а также отсутствие в за¬
рубежных библиотеках ряда редких русских издании, в частности
периодики.
Все-таки нечасто случается советским издательствам достигать
научно-технического совершенства, исключительной добросо¬
вестности и тщательности изданий русских классиков XX века,
какие мы наблюдаем в книгах, вышедших под редакцией Г. Струве
и Б. Филиппова, которые, несмотря на неизбежную неполноту за¬
рубежных книгохранилищ, остаются образцовыми не только для
советской, но и для международной науки.
Так было, например, с «Сочинениями» Б. Пастернака, изданными
в трех томах вышеназванными специалистами в 1961 году в изд-ве
The University of Michigan Press, Ann Arbor1*. Советский же одно¬
томник в большой серии «Библиотеки поэта»1 не включает ни одного
сколько-нибудь значительного текста, интересного хотя бы с точки

468
Э. РАЙС
зрения документальной, которого бы не было в этом зарубежном
издании.
Еще хуже дело обстоит в СССР с Мандельштамом. Тома, издан¬
ные Г. Струве и Б. Филипповым, включают на 230 стихотворений
больше, чем сборник советской «Библиотеки поэта»2.
Несмотря на превосходные, дельные примечания Н. Харджие-
ва, видно, что разрешение на это издание было дано с предельной
неохотой, лишь из необходимости, под давлением мирового обще¬
ственного мнения.
В1965 г. Струве и Филиппов выпустили «Стихотворения» Николая
Заболоцкого в Inter-Language Literary Associates в Вашингтоне.
В этом издании они привели не только все тексты Заболоцкого,
существовавшие до его ареста, которые только им удалось раздо¬
быть за рубежом, но даже его поэму «Торжество Земледелия»,
по существу, тонкую сатиру на колхозную барщину, в первой
редакции появившуюся в журнале «Звезда» №№ 2 и 3 за 1933 г.
Вот что пишет по этому поводу Б. Филиппов в примечаниях
к поэме:
«...После опубликования этой поэмы полностью, сразу же по¬
сле выхода журнала, весь тираж, кроме весьма незначительного
количества экземпляров, которые экспедиция успела разослать
в первые же часы после получения тиража из печати, был снова
пересмотрен цензурой, поэма полностью вырезана из журнала
и заменена измененной ее редакцией (в части главки “Изгнанник”,
сильно сокращенной и переименованной: “Враг”)». Лишь слу¬
чайные экземпляры этого номера «Звезды» уцелели в прежнем
виде, в частности, экземпляр американского посольства, нахо¬
дящийся сейчас в Библиотеке Конгресса в Вашингтоне. По этому
экземпляру — за исключением нескольких строчек в последней
главке поэмы — мы и публикуем в нашем издании «Торжество
Земледелия» (Изд. Струве — Филиппова, стр. 328).
После такого конфуза власть имущим в России не оставалось
ничего другого, как опубликовать все ранние стихи первой манеры
Заболоцкого с «исправлениями» покойного автора, сделанными
им незадолго до смерти в слабой надежде хоть частично спасти
таким образом плоды первого десятилетия своей творческой
деятельности.
Это и было сделано в том же самом 1965 г. в сборнике, оза¬
главленном «Стихотворения и поэмы», со вступительной статьей
А. М. Туркова в большой серии «Библиотеки поэта». Выход книги

О поэзии Николая Заболоцкого
469
несколько раз откладывался, и долго не было уверенности в том,
что она действительно выйдет из печати.
Изначальная манера Н. Заболоцкого так и осталась непревзойден¬
ной и по своеобразию, и по безотносительной художественной цен¬
ности. В сборнике «Избранное» 1960 г., снабженном предисловием
Н. Тихонова, она еще полностью отсутствует; тогда как в 1965 г.,
хотя и в сильно ущербленном виде, ей отведен особый отдел, вклю¬
чающий сорок шесть стихотворений. К тому же в этом собрании
имеются тридцать два стихотворения, не считая переводов, которые
отсутствуют в издании Струве и Филиппова. Из них — двадцать де¬
вять печатаются по не изданным до сих пор рукописям. Но «исправле¬
ния» (т. е. искажения), на которые автор вынужден был согласиться,
сильно снижают художественную ценность сборника «Библиотеки
поэта». Улучшения крайне редки и незначительны. Так, например,
в стихотворении «Свадьба» (1926 г.) первая редакция, приведенная
в издании Струве — Филиппова (стр. 41), гласит:
И вот — окончен грозный ужин,
последний падает бокал,
и танец истуканом кружит
толпу в расселину зеркал...
В данном случае новая редакция определенно удачнее:
И под железный гром гитары
Подняв последний свой бокал,
Несутся бешеные пары
В нагие пропасти зеркал...
(«Стих<отворейия> и поэмы», стр. 208).
Возможно также, что в стихотворении «Новый быт» (1927 г.)
строки «Варенье, ложечкой носимо, успело сделаться свежо»
(стр. 34 в изд. Струве — Филиппова) менее удачны, чем замечание
о варенье в позднейшей переделке: «Шипит и падает в боржом»
(«Стих<отворения> и поэмы», стр. 202).
Но почти все остальные новые изменения делают первоначаль¬
ный текст намного более пресным и тем самым более приемлемым
для партийной цензуры. Например, в стихотворении «Белая
ночь» (1926 г., стр. 25 в изд<ании> Струве — Филиппова) стояло
резкое и необычное «и куковали соловьи», которое было насмешкой

470
Э. РАЙС
над соловьями. Теперь же строка звучит так: «И тосковали соловьи»
(«Стих<отворения> и поэмы», стр. 194) — то есть ничего не значащее
общее место.
В стихотворении «Футбол» вместо многоплановых строк
как будто кости берегут
его распахнутое тело
(Струве — Филиппов, стр. 26).
теперь стоит, вполне «приличное», но незначительное:
Недаром согнуто в дугу
Его стремительное тело
(«Стих<отворения> и поэмы», стр. 196).
В стихотворении «Часовой» (1927 г.) вместо
Тяжеловесны, как лампады,
знамёна пышные полка
в серпах и молотах измятых
пред ним свисают с потолка
(Струве — Филиппов, стр. 32).
поставлено ничего не значащее, официально-торжественное:
Тяжеловесны и крылаты
Знамёна пышные полка,
Как золотые водопады,
Пред ним свисают с потолка
(«Стих<отворения> и поэмы», стр. 200).
Можно было бы привести много других примеров, но ограни¬
чимся этими.
Кроме того, стихотворения «Свадьба» (Струве — Филиппов, стр. 41,
«Стих<отворения> и поэмы», стр. 206), «Пекарня» (Струве — Фи¬
липпов, стр. 46, «Стих<отворения> и поэмы», стр. 209) и особенно
«Народный дом» (Струве — Филиппов, стр. 53, «Стих<отворения>
и поэмы», стр. 219) подвергнуты сильным сокращениям.
Нет в этом издании также стихов, печатавшихся в журналах
и газетах «Костер», «Пионер», «Чудак», «Радиолюбитель» (заисклю-

О поэзии Николая Заболоцкого
471
чением одного), «Ленинградская правда» (за исключением двух),
о существовании которых редакторы зарубежного издания знали,
но которые не оказалось возможным разыскать за границей. Нет
в книге и восхваляющей Сталина, но художественно интересной «Го-
рийской симфонии», напечатанной у Струве и Филиппова (стр. 91).
В советском сборнике 1965 г. отсутствуют также «Природа
черная, как кузница» (Струве — Филиппов, стр. 84) и триптих
«Преображение степей» (там же, стр. 140)3.
Во вступительной статье А. М. Туркова приводится выдержка
из воспоминаний Б. Слуцкого, в которой о последних месяцах
жизни Заболоцкого говорится:
«Однажды он сказал мне, что находится в состоянии особого
подъема, когда всё начатое завершается и когда новые большие
замыслы обступают со всех сторон. В немногие месяцы были на¬
писаны многие десятки стихотворений» (курсив наш.— Э.Р.).
Спрашивается: где они? Или если, скажем, допустить, что
автор не успел все эти стихотворения окончательно отделать,
то... где же хоть сколько-нибудь вразумительный отбор этого
последнего этапа творчества поэта? В основном книга 1965 г. со¬
ставлена из подготовленных автором к печати беловых сборников
«Стихотворения 1932-1958» и «Столбцы и поэмы 1926-1933»,
причем тоже неизвестно, вошел ли в последнюю книгу весь ото¬
бранный поэтом материал. В конце сборника имеется небольшой
отдел: «Стихотворения, не вошедшие в основное собрание» — всего
шестнадцать, из которых только двенадцать раньше не были опу¬
бликованы и только шесть датированы последним годом жизни
поэта. Как видим, весьма далеко до «многих десятков стихотво¬
рений», о которых свидетельствует Слуцкий...
Неужели и на этот раз драгоценнейшая — неизданная — часть
наследия поэта останется на хранейии в архивах в одном экземпля¬
ре, подверженная превратностям судьбы и капризам партийной
цензуры? Долг мировой общественности, а в первую очередь нас,
русских, пользующихся за рубежом благами свободы, настоятельно
требовать немедленного и полного опубликования всего неизданно¬
го поэтического творчества Заболоцкого. Это касается также и его
прозы, которая, судя по весьма немногим дошедшим до нас крохам,
тоже содержит много в высшей степени замечательного.
Такое отношение к поэту со стороны власти понятно. Не только
новизна его слова и смелость его образов нарушают каноны соц-
реалистического «законодательства», но и его духовный облик

472
Э. РАЙС
не укладывается в рамки безличного стандарта пресловутого
«советского человека», умеющего только слушаться начальства,
но отнюдь не способного к свободному творчеству.
Опубликованная часть литературного наследства Заболоцкого,
уже достигшая всероссийской и мировой славы, включает произве¬
дения, никак не совместимые с куцым партийным миросозерцанием.
Мелкие мошенничества — не в счёт. Так, например, упоминание
о бессмертии — «Что смерти нет, и наша жизнь бессмертна»,—
устраненное из последней строки «Утренней песни» (в изд<ании>
Струве — Филиппова, стр. 75), сохранилось в «Метаморфозах»
(«Стих<отворения> и поэмы», стр. 82-88), в «Завещании» (там же,
стр. 109), в стихотворении «Читайте, деревья, стихи Гезиода...»
(там же, стр. 91-92), или хотя бы в «Торжестве Земледелия», особенно
в главах 1-й, «Беседа о душе» (там же, стр. 259-262), и 4-й, «Битва
с предками» (там же, стр. 268-271). Но и связной картины миросо¬
зерцания Заболоцкого до сих пор еще не существует, хотя каждая
новая публикация неизданного ее незаметно пополняет и уточняет.
В этом смысле особенно интересны письма Заболоцкого к К. Э. Ци¬
олковскому, опубликованные А. Павловским в журнале «Русская
литература» № 3 за 1964 г. и приведенные в изд. Струве — Филиппо¬
ва (стр. 329-335). Они с необычайной яркостью и определенностью
твердят об особой важности проблемы бессмертия для Заболоцкого,
сочетавшейся у него со стремлением к оживлению мертвой природы
и к очеловечению всех живых существ:
«Настанет время, когда человек — эксплуататор природы —
превратится в человека — организатора природы» (стр. 328).
Подобные идеи были чрезвычайно близки и учителю Заболоц¬
кого — Велемиру Хлебникову в его произведениях «Ладомир»
(в книге «Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта, малая се¬
рия», 1960, стр. 285-302) и «Доски судьбы» (в «Собрании сочи¬
нений», Wilhelm Fink Verlag, Miinchen 1972, т. 3. «Несобранные
произведения». Стр. 467-521).
Согласно мысли этих людей, блага свободы, культуры, высокой
духовности должны стать достоянием не только человека, но и всех
остальных живых существ. Как писал Хлебников: «И будет липа
посылать своих послов в совет верховный» («Ладомир», указ. из¬
дание, стр. 287).
Мысли эти не были случайны. Достигнув в течение первых двух
десятилетий XX века редкого в истории человечества культурного
ренессанса, к 1917 году русский народ был внутренне подготовлен

О поэзии Николая Заболоцкого
473
к творческому претворению космоса под руководством свободного
человека. По-видимому, это и есть вселенская миссия России.
В октябре 1917 года ленинский переворот нанес этим перспективам
сокрушительный удар. Эти перспективы были так грандиозны,
что даже ныне, более полувека спустя, после их временного кру¬
шения, нам даже трудно вообразить их конкретное выполнение.
И вот тем не менее выясняется, что ими жили великие умы России
даже в самые тяжкие годы под советского безвременья. Будущее
все-таки за ними и за их носителями.
Некоторые из опубликованных в советском издании 1965 г.
текстов Заболоцкого, независимо от степени их художественной
удачи, дополнительно подтверждают, расширяют и иллюстрируют
безбрежный полет его мысли. Под видом сновидения он передает
явно сверхчувственный опыт:
Однажды я покинул этот свет
И очутился в местности безгласной...
(«Сон», «Стих<отворения> и поэмы», стр. 126).
Опыт, перекликающийся с потусторонней страной из «Проща¬
ния с друзьями» (там же):
...где нет готовых форм,
Где всё разъято, смешано, разбито,
Где вместо неба — лишь могильный холм
И неподвижна лунная орбита.
Так и в стихотворении «Сон»:
Там по пространству двигались ко мне
Сплетения каких-то матерьялов,
Мосты в необозримой вышине
Висели над ущельями провалов...
(Там же, стр. 127).
В стихотворении «В жилищах наших» люди превращаются
в деревья:
Мы стали тоньше. Головы растут,
И небо приближается навстречу.
Затвердевают мягкие тела,

474
Э. РАЙС
Блаженно дервенеют вены,
И ног проросших больше не поднять,
Не опустить раскинутые руки...
(Там же, стр. 228).
Любопытно, что эти строки, помеченные 1926 годом, совпадают
по времени с первыми стихотворениями «Столбцов», полными
жёлчной карикатурности. Значит, поэт, бичуя иронией грубость
и пошлость советского «нового быта», был одновременно устрем¬
лен к духовному претворению космоса. Идея бессмертия, к кото¬
рой он постоянно возвращается в тяжкой борьбе с сомнениями,
сквозит и в «Искушении» (1929 г.):
Была дева — стали щи.
Смех, не смейся, подожди!
Солнце встанет, глина треснет,
Мигом девица воскреснет.
Из берцовой из кости
Будет деревце расти,
Будет деревце шуметь,
Про девицу песни петь,
Про девицу песни петь,
Сладким голосом звенеть...
(Там же, стр. 232-233).
С давних пор русская поэзия неохотно ограничивалась одной
только красотой. Ей всегда хотелось большего, чем брюсовское
«сочетание слов». Для русских поэтов красота была, конечно,
основой и главным орудием действия, но не сущностью и не целью.
Ошибка шестидесятников состояла в том, что они этой основой
пренебрегали по невежеству, а вместе с нею погибла и строящаяся
на ней сущность. Цели же своей они всё равно не достигли.
Поэзия воспрянула у символистов потому, что они вернули ей
красоту и тем самым создали возможность воплощения в слово
нового грандиозного содержания и расширения пределов созна¬
ния человека.
После 1917 года поэзия снова зачахла из-за принудительно¬
го подчинения художественного творчества целям партийной
политики.
Для того, чтобы поэзия была в состоянии выйти за свои преде¬
лы, превзойти самоё себя, стать больше, чем поэзией, ей следует

О поэзии Николая Заболоцкого
475
перестать отказываться от своей природы, не насиловать ее, ей
следует дойти до последних пределов своих естественных, т. е. ху¬
дожественных возможностей. Поэзия угнетенная, стесненная,
ограниченная — бессильна не только как поэзия, но и как средство
для достижения других целей. Она — калека.
Теургическое действо, о котором мечтали символисты,— вполне
реальная возможность, но для достижения этого необходимы ис¬
ключительные духовные силы. Символистам мистерия не удалась,
не вследствие якобы разноприродности метафизики и поэзии,
а потому, что они не до конца осознали (хотя смутно об этом дога¬
дывались), что путь к подлинной мистерии идет не через теоретиче¬
скую абстракцию, а через реальность всамделишного жизненного
переживания.
Теоретическую возможность так называемой «белой» поэзии,
т.е. достигающей морально положительных, жизнетворческих
целей, доказывают священные книги человечества — от Бхагавад-
Гиты и нашей Библии до китайского И-Кинга и Пополо-Вух
древнеамериканских майя. Во всех этих книгах неисчерпаемая
глубина содержания и даже возможности сверхъестественного
действия совпадают с максимально доступной человеческому
восприятию поэзией.
Хотя и в менее сгущенном состоянии, чем в безымянных свя¬
щенных книгах, «белая» поэзия встречается и в более позднее вре¬
мя. В первую очередь у персидского мистика Джелал эд-дина Руми,
который был одновременно и одним из величайших в мире поэтов;
у некоторых каббалистов средневековой Испании или итальянско¬
го барокко; у английских «метафизиков» XVII века (в их числе —
Джон Донн, о котором И. Бродский написал лучшую из своих
поэм)4 и у их немецкого современника Иоганнеса Шеффлера
(Ангелуса Силезиуса). Немало светлого имеется в коротких гноми¬
ческих рифмованных афоризмах и в других стихах, написанных
Гёте в глубокой старости (особенно в «Spriiche in Reimen», в «West-
ostlicher Divan» и даже в созданных в самые последние годы его
жизни — «Weltseele», «Selige Sehnsucht», «Die Metamorphose
der Pflazen», «Eins und Alles», «Urworte Orphisch» и некоторых
других); в загадочно-глубокомысленных шуточных стихотворе¬
ниях А. К. Толстого, Владимира Соловьева и Христиана Морген-
штерна («Galgenlieder»2*, которого, например, имеют репутацию
забавных стишков для развлечения). Но от глубины их метафи¬
зических прозрений порою кружится голова. Особенно сильны

476
Э. РАЙС
«белые» мотивы в лучших поздних поэмах Уитмена: «То think
of time» или «Whispers of heavenly death» и др. В них он говорит
о бессмертии с такой непререкаемой убедительностью, что невоз¬
можно сомневаться в наличии у него конкретного личного опыта
касательно сверхчувственных переживаний.
В новой русской поэзии эти мотивы особенно сильны у Вя¬
чеслава Иванова, Андрея Белого, М. Волошина, В. Дряхлова
и у Д. Кленовского5. Немало неожиданного можно найти в этой
области и у советских поэтов, как, например, А. Яшина и даже
у столь близкого к соцреализму С. Наровчатова.
Футуристы пошли несколько иными путями, чем символисты,
и, пожалуй, к еще более грандиозным целям. Поэты Хлебников
и Заболоцкий и ученый Циолковский, например, набросали схемы
развития человека в мире вплоть до отдаленнейшего, теряюще¬
гося в бесконечности будущего. У Хлебникова «Доски судьбы»,
«Зангези» или так и оставшийся «торсом» изумительный «Влом
вселенной» замечательны не только как художественные про¬
изведения, но и как отрывочные наброски грандиозных планов
устроения и претворения вселенной по высоким законам добра
и гармонии. О том же пишется и в «Философии общего дела»
Н.	Федорова и в не собранных еще в книгу брошюрах, схемах
и отрывках Циолковского.
У Заболоцкого в этом отношении особенно показательна «Школа
жуков», где говорится о возвышении животного и растительного
миров до уровня человека и о приобщении их к его жизни:
Час, когда в ножке листа обозначился мускул,
В теле картошки зачаток, мозгов появился
И кукурузы глазок открылся на кончике стебля...
(Струве — Филиппов, стр. 335,
«Стих<отворения> и поэмы», стр. 252).
Люди перекладывают свой мозг «в черепные коробки ослов,
чтоб сияло животных разумное царство» (там же, стр. 253); таким
образом, еще раз утверждается реальность перевоплощений:
Так, путешествуя
Из одного тела в другое,
Вырастает таинственный разум
(«Стих<отворения> и поэмы», там же).

О поэзии Николая Заболоцкого
477
Поэма «Безумный волк» рассказывает, не без аллегорического
намека на Хлебникова и Циолковского, о смелости волка, меч¬
тавшего очеловечить животный мир. Медведь и другие звери,
во имя косности и здравого смысла, объявили его сумасшедшим.
Но всё-таки после его смерти, когда его предсказания сбылись
и появились волки-студенты, инженеры, врачи и музыканты, имя
его с уважением поминает всё звериное царство: «А мы, подняв
науки меч, идем от мира зло отсечь» (там же, стр. 290).
И тут же — подлинный духовный опыт самого поэта («Как расти
из самого себя») и возвращение к идее бессмертия:
Тому, кто видел, как сияют звезды,
Тому, кто мог с растеньем говорить,
Кто понял страшное соединенье мысли —
Смерть не страшна и не страшна земля
(Там же, стр. 285).
Только из духовных корней может произрасти прочное созна¬
ние величия человека:
Ничтожный зверь, червяк в звериной шкуре,
Лесной босяк в дурацком колпаке,
Я — царь земли! Я — гладиатор духа!
Я — Гарпагон, подъятый в небеса
(Там же, стр. 286).
А достижения, приписанные автором волкам-инженерам,
воистину достойны быть отмеченными как указание путей для
творческой мысли в далеком будущем:
Мы, особенным образом складывая перекладины,
Составляем мостик на другой берег земного счастья.
Мы делаем электрических мужиков,
Которые будут печь пироги.
Лошади внутреннего сгорания
Нас повезут через мостик страдания...
(Там же, стр. 289).
И будущее — за очеловеченной жизнью всей вселенной, которой
предстоит невообразимое в нынешней сумятице совершенство:

478
Э. РАЙС
Ведь в каждом дереве сидит могучий Бах,
И в каждом камне Ганнибал таится
(«Лодейников», гл. 4, там же, стр. 69).
Зная несовершенство нынешней природы, поэт видит, что
В природе сокровенной,
Такой суровой, злой, несовершенной,
Такой роскошной и такой скупой,—
Есть сила чудная...
(«Осень», гл. 2, там же, стр. 310).
Но всех этих чудесных превращений он ожидает от одной
только жизни. Столь любезная сердцу материалистов машина,
наоборот, ему «внушает страх и беспокойство» (там же). Как он
писал Циолковскому:
«Чем совершеннее организация, тем лучше чувствует себя
каждая составляющая ее часть. Чем совершеннее атом — тем
лучше электрону, чем совершеннее человек — тем лучше атому,
чем совершеннее человеческое общество — тем лучше человеку.
Личное бессмертие возможно только в одной организации. Не бес¬
смертны ни человек, ни атом, ни электрон. Бессмертна и всё более
блаженна лишь материя — тот таинственный материал, который
мы никак не можем уловить в его окончательном и простейшем
виде» (изд<ание> Струве — Филиппова, стр. 330).
Неважно, что в пору написания этого письма (1932 г.) бессмертие
«таинственного материала», о котором тут идет речь, отнюдь не обе¬
спечивало бессмертия личного. До самой своей смерти Заболоцкий
не переставал биться над разрешением этой загадки и мучиться ею.
Он не довольствовался комфортабельным легковерием по этому кар¬
динальному вопросу человеческого бытия; в его душе постоянно шла
напряженная борьба. И мысль его давно уже самостоятельно достигла
выводов, к которым всегда в конце концов ощупью пробиваются
самые глубокие умы человечества. Заболоцкий сознает микрокос-
мичность «я», нацеленного на творческое претворение мира:
Да, человек есть башня птиц,
Зверей вместилище лохматых,
В его лице — миллионы лиц
Четвероногих и крылатых.
И много в нем живет зверей,

О поэзии Николая Заболоцкого
479
И много рыб со дна морей,
Но все они в лучах сознанья
Большого мозга строят зданье.
Сквозь рты, желудки, пищеводы,
Через кишечную тюрьму
Лежит центральный путь природы
К благословенному уму...
(«Деревья», 1933.
«Стих<отворения> и поэмы», стр. 298).
Некоторые из текстов, опубликованных в советском сборнике,
интересны и в художественном отношении, указывая на обогащение
внутреннего пейзажа автора. Близость гоголевской стихии была
заметна уже в «Столбцах» и даже в более поздних «человеческих
пейзажах». Но нигде она не проявилась настолько ярко, как в стихот¬
ворении «Попршцин», так и не разысканном Струве и Филипповым.
Поэтому нам неизвестно, был ли его текст подвергнут смягчающей
остроту позднейшей правке, как большинство стихов той же эпохи:
Хлещи в департаментах ветер,
Взметай по проспекту снега,
Вали под сугробы карету
Сиятельного седока...
Он вытянул руки, несется,
Ревет в ледяную трубу,
За ним снеговые уродцы,
Свернувшись, по крышам бегут...
Туда, где в последней отваге
Встречая слепой ураган,—
Качается в белой рубахе
И с мертвым лицом
Фердинанд
(1928 г., там же, стр. 305).
Весьма своеобразно и стихотворение «На даче», как читатель,
верно, почувствует, чем-то несхожее с большинством стихотворений
периода «Столбцов»:
А в далекой даче дети
Пели, бегая в крокете,
И ликуя, и шутя,
Легким шариком вертя.

480
Э. РАЙС
И цыганка молодая,
Встав над ними, как божок,
Предлагала, завывая,
Ассирийский пирожок
(1929 г., там же, стр. 222).
Как и в «Поприщине», к темам и приемам «Столбцов» тут
присоединяется мучительная нотка отчаяния, трагизма и при¬
чудливой полубезумной новизны, совершенно необычной для
советской поэзии.
С точки зрения эволюции политических настроений в СССР
любопытна критика модернизма во вступительной статье А. Тур¬
кова. Он упрекает модернизм не в теоретической несостоятельно¬
сти и не в недостатке художественных достоинств (единственные
серьезные и приемлемые из возможных упреков), а в «игнорирова¬
нии критерия доступности искусства вообще», в «затрудненности
восприятия» («Николай Заболоцкий», там же, стр. 16 и 17).
Такая критика указывает на полную собственную несостоятель¬
ность официальной партийной эстетики:
1.	Выходит, что партия расценивает искусство не по его ка¬
чествам, а по его успеху, ставя себя, таким образом, в ряды тех,
кого Пушкин заклеймил словами:
О люди, жалкий род, достойный слез и смеха!
Жрецы минутного, поклонники успеха!
2.	Если остановка за недоступностью, за «затрудненностью»,
то желающий может на худой конец и «потрудиться». Недаром
классическое образование и раньше и теперь (увы, не в СССР) в по¬
те лица своего учило переводить Эсхила и Платона или хотя бы
Горация. А ведь без этого любые разглагольствования о «культу¬
ре» — не больше чем безответственное словоблудие. Даже Маркс
читал греческих классиков в подлиннике.
А если достаточно сделать усилие для успешного восприятия
данного произведения, то упрек в «затрудненности» сам собой от¬
падает. Искусство творческое и искусство облегчения восприятия
(иначе говоря, педагогика) — вещи столь же разные, как каша
и ложка: отсутствие ложки не означает несъедобности каши. Чаще
всего остановка за ленью — лень пойти взять ложку и научиться
ею пользоваться.

О поэзии Николая Заболоцкого
481
Выходит, следовательно, что, например, Кукольник, Фаддей
Булгарин или Надсон — лучше Пушкина или Анненского, потому
что — а это ведь бесспорно — первые пользовались большим успе¬
хом у современников. С такой эстетикой можно только поздравить
советскую критику.
Поскольку статья А. Туркова сама по себе совсем неплохая и да¬
ет довольно верную, а местами и меткую характеристику поэзии
Заболоцкого, то нам понятно, что вышеозначенная «критика»
не выражает его собственных взглядов на модернизм, а навязана
ему «сверху». Возможно даже, что теоретическое осуждение мо¬
дернизма было одним из условий выхода этой отрадной и полезной,
хотя и бессовестно урезанной книжки.
В качестве иллюстрации к своей «критике» А. Турков приводит
стихи одного из обэриутов (ОБЭРИУ3* — литературная группировка,
к которой Заболоцкий принадлежал в молодости) А. Введенского4*,
настолько интересные, что их стоит привести полностью:
верьте верьте
ватошной смерти
верьте папским парусам
дни и ночи
холод пастбищ
голос шашек
птичий срам
ходит в гости тьма коленей
летний штык тягучий ад
гром гляди каспийский пашет
хоры резвые
посмешищ
небо грозное кидает
взоры птичьи на Кронштадт
(Там же, стр. 15-16).
Побольше бы таких стихов! Тем не менее до сих пор и речи нет
о том, чтобы издать в СССР сочинения Введенского6 и других
обэриутов; да и не одних только обэриутов, потому что талантов
в русской литературе — непочатый край, несмотря на гнет пра¬
вительства и партии.
За истекшее десятилетие имя Заболоцкого достигло мировой
известности. Его переводят на языки всех культурных народов,
его произведения изучаются в университетах, где они пользуются

482
Э. РАЙС
особенной любовью учащейся молодежи. Дольше его замалчивать
(как, например, Мандельштама) становится просто неудобным.
Такого интереса пока что не заслужил ни один из литераторов,
выдвигаемых партией,— ни Кочетов, ни Софронов, ни даже «сам»
Шолохов, с некоторых пор больше интересующий специалистов
по уголовному праву, чем по русской литературе.
Отшумели и сенсационные свитеры Евтушенко.
С этим власти приходится считаться, и этим мы объясняем
выход еще одного сборника Заболоцкого в 1972 году «Избранные
произведения в 2-х томах», М., «Художественная литерату¬
ра», со вступительной статьей культурнейшего литературоведа
Н. JI. Степанова.
Это издание — количественно наиболее полное изо всех бывших
до сих пор. Оно включает восемнадцать стихотворений и целый
ряд прозаических текстов, не вошедших в сборник «Библиотеки
поэта». Из них тринадцать остались неизвестными также Струве
и Филиппову.
Особенно надо отметить длинную поэму «Птицы» (т. 2, стр. 64-69),
написанную гекзаметром (первая ее редакция вышла в журнале
«Москва» № 8,1968 г.). До сих пор мы знали из нее только отрывок
в восемь строчек, приведенный Н. Степановым в статье «Новые
стихи Н. Заболоцкого» («Литературный современник» № 3, 1937,
стр. 213) и воспроизведенный Б. Филипповым в его однотомнике
на стр. 93, с примечанием на стр. 321.
Есть много шансов на то, что опубликованный вариант испор¬
чен и ослаблен в сравнении с предыдущими, как это было сделано
и со «Столбцами». Сбивчивый тон примечания на стр. 295 косвенно
подтверждает это:
«Впервые публиковался текст (в журнале “Москва”.— Э.Р.)
из архива Н. JI. Степанова. Этот текст следует отнести ко време¬
ни, близкому к созданию поэмы. В нем автографическая правка
Н. Заболоцкого <...> вычеркнуты некоторые строки; исправлена
последняя строфа.
Публикуется в наст. сб. рукопись из архива поэта более позднего
времени. В ее тексте автором учтены все исправления рукописи
из архива Н. JI. Степанова, но <...> заключительная строфа остав¬
лена в первом варианте».
Поскольку варианты не приведены7, зная обыкновение партии
бесцеремонно вмешиваться в редактирование литературных про¬
изведений, мы имеем все основания сомневаться в достоверности

О поэзии Николая Заболоцкого
483
приведенного текста, хотя и в нем есть немало мыслей, никак
не совместимых с официальным мировоззрением:
Даже в потемках науки
что-то мне и сейчас говорит о могучем составе
мира, где все перемены направлены мудро
только к тому, чтобы старые, дряхлые формы
в новые отлиты были, лучшего вида сосуды
(Там же, стр. 67).
Или просто свежих, красочных мест:
Ну, шагайте, дети мои. За большим вечереющим лесом
село светлое солнце. Лучи из-за края земного
чуть долетают до облак. Верхушки вечерних деревьев
в красном сиянье стоят. Облаков золотые фигуры,
тихо колеблясь и форму свою изменяя,
медленно движутся в воздухе. Вон голова исполина,
вон воздушная лошадь. За нею три облака, слившись,
Лаокоона приняли форму. А там, возле леса,
движется облачный всадник, и ветер ему отделяет
голову с правой рукой и на запад тихонько относит...
(Там же, стр. 68).
Чрезвычайно интересно также стихотворение «Детство Луто-
ни», впервые напечатанное в альманахе «День поэзии» (Москва,
1969), полное словесной магии:
В чудном граде Ленинграде
На возвышенной игле
Светлый вертится кораблик
И сверкает при луне.
Под корабликом железным
Люди в дудочки поют,
Убиенного Захарку
В домик с башнями ведут! *
(Там же, т. 2, стр. 38).
Отметим также посвященное Даниилу Хармсу «Восстание»,
в котором заметна связь между групповой манерой обэриутов
и личными особенностями поэзии Заболоцкого:

484
Э. РАЙС
Цари проехали по крыше,
Цари катали катыши,
То издалёка, то поближе,
И вот у самой подлой мыши
Поперло матом из души...
Цари запрятывались в кадку,
Грызут песок, едят помадку,
То выпивают сладкий квас,
То замыкают на ночь глаз,—
Совсем заснули. Ночь кружится
Между корон, между папах;
И вот к царю идет царица...
(Там же, т. 2, стр. 18-19).
Не лишено вероятности сатирическое намерение автора каса¬
тельно одной из политических «святынь» советского строя:
И вдоль чугунного забора
Застекленевшая «Аврора»
Играет жерлами наверх,
И вдруг завыла...
(Там же, стр. 20).
Среди прозаических отрывков особенно интересны «Картины
Дальнего Востока» (там же, стр. 224-227). Они могут сойти за сти¬
хотворения в прозе, как и некоторые письма Хлебникова из Персии
и с Кавказа, куда он отправился в экспедицию под руководством
Н. JI. Степанова, который в дальнейшем так много сделал для
сохранения и издания его творчества8. Как и эти письма Хлебни¬
кова, вышеупомянутый отрывок Заболоцкого был первоначально
наброском неотправленного письма. Поэтому тон его, при всей свой
красочности, отличается предметной деловитостью:
«И тайга — это вовсе не величественный лес огромных де¬
ревьев. Горько разочаруешься ты с первого взгляда, встретив
здесь, главным образом, малорослые, довольно тонкие в обхвате
хвойные породы, которые беспорядочными зарослями тянутся
в бесконечные дали, то поднимаясь на сопки, то спускаясь вниз.
Есть тут, конечно, и величественные, красноватые лиственницы,
и дубы, и бархат, но не они представляют общий фон, но именно
эта неказистая, переплетенная глухая тайга, и страшная и при¬
влекательная в одно и то же время».

О поэзии Николая Заболоцкого
485
Или же картина зимы:
«По ночам черное-черное небо, усеянное блистательным скопи¬
щем ярких звезд, висит над белоснежным миром. Лютый мороз.
Над поселком, где печи топятся круглые сутки, стоит многостволь¬
ная, почти неподвижная колоннада дымов. Почти неподвижен
и колоссально высок каждый из этих белых столбов, и только где-то
высоко-высоко вверху складывается он пластом, подпирая черное
небо. Совсем-совсем низко, упираясь хвостом в горизонт, блистает
Большая Медведица. И сидит на столбе, над бараками, уставившись
оком в сугробы, неподвижная полярная сова, стерегущая крыс,
которые водятся тут, у жилья, в превеликом множестве».
Понятно, о каких бараках идет тут речь, хотя, конечно, советская
печать никогда ни одним словом не обмолвилась о по крайней мере
десятилетнем пребывании поэта в концентрационных лагерях9.
Впрочем, в примечаниях к тому же самому тому (стр. 297), где
говорится о нечеловеческих условиях, в которых поэт вынужден
был работать над своим гениальным переводом «Слова о полку
Игореве», мы читаем такие его признания:
«...Но я сомневаюсь, что у меня хватит сил довести ее (работу над
рукописью перевода.— Э.Р.) до конца, если обстоятельства жизни
моей не изменятся к лучшему. Можно ли урывками и по ночам, после
утомительного дневного труда, сделать это большое дело? Не грех ли
только последние остатки своих сил тратить на этот перевод, которому
можно было бы и целую жизнь посвятить, и все свои интересы под¬
чинить? А я даже стола не имею, где я мог бы разложить свои бумаги,
и даже лампочки у меня нет, которая могла бы гореть всю ночь».
Да и что это всё за «поселки около Караганды», которыми
обозначены письма поэта? И как это он в них попал? И почему
именно туда?
Обо всем этом советская печать хранит полное молчание5*. Тем
не менее, думаю, что приведенных отрывков достаточно для того,
чтобы понять, в чем дело, всякому честному человеку.
Факт неопровержим: Заболоцкий погиб преждевременно по¬
тому, что надорвался от непосильного труда над своим переводом
«Слова» — лучшего в русской литературе, создававшегося в не¬
человеческих условиях «бараков» в таинственных «поселках
около Караганды». Оттуда и взялась неизлечимая болезнь сердца,
которая свела его в могилу.
Но и это издание далеко неполно, как, впрочем, следует из его
заглавия.

486
Э. РАЙС
В заключение, в перспективе почти двух десятилетий после
смерти поэта, можно сказать, что кульминационным пунктом его
творчества все-таки остается середина тридцатых годов.
Стихи, написанные в эту эпоху, стоят на полпути между гипер¬
болами «Столбцов» и во многом обезличенной стандартизацией
его последней манеры.
В конце тридцатых годов поэт не мог не видеть приближения
гибели. Судорожные колебания между усилием продолжать свою
поэтическую деятельность и попытками хоть как-нибудь пола¬
дить с придирчивой властью, чередование подлинных шедевров,
как «Осень», «Лодейников», «Лесное озеро», «Засуха» и многое
другое с «сочинениями», явно направленными на умиротворе¬
ние гонителей, как литературно несуществующее «Прощание.
Памяти С. М. Кирова»; искажение в угоду партии некоторых
своих ярчайших удач, как, например, «Венчание плодами».
Всё это указывает на смятение, тоже, конечно, способствовав¬
шее снижению творчества поэта. Возьмем, например, последнее
из названных стихотворений в первой редакции, напечатанной
в журнале «Литературный современник» № 1, (1933 г., стр. 71-72)
и воспроизведенное Б. Филипповым без изменений:
Тут крепость яблоков, там башня из малины.
Тут войско тыкв, тяжелых, как снаряд,
И человечество с ногами исполина
Лежит, беседуя с плодами наугад
(Стр. 78).
В издании «Библиотеки поэта» строки эти выпущены, и, по-ви¬
димому, только стараниями редакторов остались в примечаниях.
Но в эту пору Заболоцкому удавалось многое, еще более яркое,
неповторимое, свойственное только ему одному. Например, в сти¬
хотворении «Засуха» читаем:
В смертельном обмороке бедная река
Чуть шевелит засохшими устами.
Украсив дно большими бороздами,
Ползут улитки, высунув рога.
Подводные кибиточки, повозки,
Коробочки из перла и известки,
Остановитесь...
(«Стих<отворения> и поэмы», стр. 74).

О поэзии Николая Заболоцкого
487
Или — из «Лодейникова»:
И то был бой травы, растений молчаливый бой!
Одни, вытягиваясь жирною трубой
И распустив листы, других собою мяли,
И напряженные их сочлененья выделяли
Густую слизь. Другие лезли в щель
Между чужих листов. А третьи, как в постель,
Ложились на соседа и тянули
Его назад, чтоб выбился из сил
(Изд<ание> Струве — Филиппова, стр. 233-234).
Для того чтобы так видеть мир, нужен изощренный глаз боль¬
шого мастера.
Заболоцкому так и не удалось до самой смерти оправиться от уда¬
ров, нанесенных ему властью за непрощаемую вину — высококаче¬
ственное поэтическое творчество — на благо русской Литературы.
<Примечания>
г* Четвертый том этого Собрания сочинений Б. Пастернака (издания
Мичиганского университета) содержит роман «Доктор Живаго» (1-е изд.
1958).— Ред.
2* См. перевод Ольги Анстей одного из стихотворений этого цикла,
«Виселица», в «Гранях» № 100.— Ред.
3* См. «Грани» № 81,1971 г., стр. 45.— Ред.
4* См. там же: А. Введенский «Ёлка у Ивановых», стр. 84 — Ред.
Небольшой (119 стр.) сборник избранных произведений Александра Вве¬
денского вышел в Мюнхене в 1974 г.— Э.Р.
5* Интересующихся биографией Н. Заболоцкого отсылаем к воспомина¬
ниям его сына — Никиты Заболоцкого, которые опубликованы в журнале
«Вопросылитературы» №5за197бг.— Ред.

<В. НАБОКОВ о Н. ЗАБОЛОЦКОМ>
A.	Аппель: Нравятся ли Вам какие-либо писатели, целиком
принадлежащие советскому периоду?
B.	Набоков: Было несколько писателей, обнаруживших, что если
они станут придерживаться определенных сюжетов и персонажей,
то сумеют вывернуться — в политическом смысле. Иными словами,
им не будут указывать, что следует писать и чем должен заканчи¬
ваться роман. Ильф и Петров, два необычайно одаренных писателя,
решили, что если взять в герои проходимца авантюрной складки,
то, что бы они не написали о его похождениях, критиковать их с по¬
литической точки зрения все равно будет невозможно, поскольку
законченного прохвоста, или сумасшедшего, или правонарушителя,
вообще любого человека, стоящего вне советского общества,— иначе
говоря, героя плутовского романа — нельзя обвинять в том, что он
плохой коммунист или коммунист недостаточно хороший. В итоге
Ильф с Петровым, Зощенко и Олеша ухитрились опубликовать
несколько безупречных по качеству литературных произведений,
пользуясь этим принципом, дававшим им полную независимость,
поскольку их персонажи, сюжеты и темы не подлежали политиче¬
ской трактовке. До начала тридцатых им это сходило с рук. У поэтов
была схожая система. Они полагали, на первых порах правильно,
что не выходя за пределы своего сада — чистой поэзии, лирических
подражаний, скажем, цыганским песням, чем занимался Илья
Сельвинский, и они останутся в безопасности. Заболоцкий отыскал
третий способ письма, его лирический герой — законченный кретин,
что-то лепечущий во сне, ломающий слова, играющий с ними, как
полубезумец. Все это были удивительно одаренные люди, однако
режим в конце концов добрался и до них, и они исчезли, один
за другим, в безымянных лагерях.

<И. БРОДСКИЙ о Н. ЗАБОЛОЦКОМ>
(Из книги: Соломон Волков.
Диалоги с Иосифом Бродским)
<фрагменты>
Соломон Волков: Представим себе русского любителя поэзии,
который стихов Одена никогда не видел...1 Для того, чтобы фи¬
гура Одена стала такому читателю понятнее и ближе, я хотел бы,
чтобы вы провели параллель между Оденом и близкими к нему
русскими поэтами.
Иосиф Бродский: Это довольно трудно: любая параллель при¬
близительна...
С. В.: Условимся, что такая параллель будет не целью, а сред¬
ством, инструментом.
И. Б.: Если только как инструмент... Тогда я назвал бы Алексея
Константиновича Толстого и позднего Заболоцкого.
С. В.: Вот неожиданное сближение! А ведь и вправду, Алексей
Константинович Толстой был в числе родоначальников русского
абсурдизма!
И. Б.: Да, совершенно верно. Замечательный был господин.
Но я напоминаю, что эта параллель — исключительно стилисти¬
ческая, просто намек на какие-то стилистические особенности.
С. В.: Почему, говоря об Одене, вы вспоминаете именно позднего
Заболоцкого?
И. Б.: Я думаю, что поздний Заболоцкий куда более значителен,
чем ранний.
С. В.: Я не ожидал такой оценки...
И. Б.: Тем не менее... Вообще Заболоцкий — фигура недооце¬
ненная. Это гениальный поэт. И, конечно, сборник «Столбцы»,
поэма «Торжество земледелия» — это прекрасно, это интересно.

490
<И. БРОДСКИЙ о Н. Заболоцком>
Но если говорить всерьез, это интересно как этап в развитии
поэзии. Этап, а не результат. Этот этап невероятно важен, осо¬
бенно для пишущих. Когда вы такое прочитываете, то понимаете,
как надо работать дальше.
На самом деле творчество поэта глупо разделять на этапы,
потому что всякое творчество — процесс линейный. Поэтому
говорить, что ранний Заболоцкий замечателен, а поздний ровно
наоборот — это чушь. Когда я читаю «Торжество земледелия» или
«Ладейникова», я понимаю: дальше мне надо бы сделать то или
это. Но прежде всего следует посмотреть, что же сделал дальше сам
Заболоцкий! И когда я увидел, что сделал поздний Заболоцкий,
это потрясло меня куда сильнее, чем «Столбцы».
С.В.: Чем же вас потрясла «Некрасивая девочка»?
И.Б.: Почему же именно «Некрасивая девочка»? Вот по¬
слушайте:
В этой роще березовой,
Вдалеке от страданий и бед,
Где колеблется розовый
Немигающий утренний свет:
Вот музыка! Вот дикция! Или другое стихотворение, такого
хрестоматийного пошиба — «В очарованье русского пейзажа...»
Или более раннее стихотворение:
Железный Август в длинных сапогах
Стоял вдали с большой тарелкой дичи.
И выстрелы гремели на лугах,
И в воздухе мелькали тельца птичьи...2
Посмотрите, как замечательно прорисован задний план! Это
дюреровская техника. Я думаю, самые потрясающие русские сти¬
хи о лагерях, о лагерном опыте принадлежат перу Заболоцкого.
А именно «Где-то в поле, возле Магадана...».
С. В.: Да, это очень трогательные стихи.
И. Б.: Трогательные — не то слово. Там есть строчка, которая
побивает все, что можно себе в связи с этой темой представить.
Это очень простая фраза: «Вот они и шли в своих бушлатах —
два несчастных русских старика». Это потрясающие слова. Это
та простота, о которой говорил Борис Пастернак и на которую

<И. БРОДСКИЙ о Н. Заболоцком>
491
он — за исключением четырех стихотворений из романа и двух
из «Когда разгуляется» — был все-таки неспособен. И посмотрите,
как в этом стихотворении Заболоцкого использован опыт тех же
«Столбцов», их сюрреалистической поэтики:
Вкруг людей посвистывала вьюга,
Заметая мерзлые пеньки.
И на них, не глядя друг на друга,
Замерзая, сели старики.
Не глядя друг на друга! Это то, к чему весь модернизм стремит¬
ся, да никогда не добивается.
С. В.: Но поздний Заболоцкий, в отличие от раннего, был спосо¬
бен написать — и опубликовать — стихотворение возмутительно
слабое. Я подбираю для себя маленькую антологию «Русские
стихи о Венеции». И, я думаю, в этой подборке стихи Заболоцкого
о Венеции3 — самые скверные. Их можно было бы в «Правде» на¬
печатать: Венеция во власти американских туристов, контрасты бо¬
гатства и нищеты. Какая-то стихотворная политинформация...
И. Б.: Это понятно. Мне лично кажется, что плохие стихи
Заболоцкого — это признак его подлинности. Хуже, когда все
замечательно. Кстати, я таких случаев и не знаю. Быть может,
один Пастернак.
С. В.: Почему Анна Андреевна так уничтожающе отзывалась
о поздних стихах Заболоцкого?
И. Б.: Это не так. Ахматова говорила: «Заболоцкий меня не лю¬
бит, но тем не менее...» И так далее.
С. В.: Ахматова подозревала в Заболоцком закоренелого анти¬
феминиста и, как выяснилось, была права. Заболоцкий, по вос¬
поминаниям, высказывался в таком духе: «Бабе в искусстве
делать нечего».
И. Б.: Всем этим цитатам — грош цена. Когда человеку не дано
полностью высказываться при жизни, то мы, потомки, неизбежно
пользуемся какими-то обрывками, из которых конструировать
ничего не следует. Заболоцкий сегодня мог сказать одно, после¬
завтра — другое. Судьба засовывала Заболоцкого в какой-то образ,
в какую-то рамку. А он был больше этой рамки. <...>
С. В.: Если я не ошибаюсь, Блок был первым великим русским
поэтом, родившимся в Петербурге. Для нас Пушкин так тесно
связан с Петербургом, что мы забываем: родился-то он в Москве.

492
<И. БРОДСКИЙ о Н. Заболоцком>
И Достоевский родился в Москве. Это учиться они приехали
в Петербург. Или вот другой пример, уже из советской эпохи.
Для меня поэты группы ОБЭРИУ — настоящие петербуржцы.
И действительно, Хармс и Введенский родились в Петербурге.
Но Заболоцкий, к примеру, родился под Казанью, а вырос в Вятке
и Уржуме. Олейников — вообще казак, откуда-то с Кубани. А сти¬
хи они оба писали в высшей степени петербургские.
И. Б.: Вы знаете, Соломон, а у меня подобного ощущения от всей
этой группы нет. И даже от Заболоцкого, которого я очень люблю.
Хотя Заболоцкий и писал замечательные стихи об Обводном канале,
об этой знаменитой пивной — «Красная Бавария». Это совершенно
другая стезя, не петербургская. Не будем сейчас говорить обо всей
петербургской культуре, потому что это нечто необъятное, хотя,
конечно, можно было бы засесть и вычислить: кто к ней принадле¬
жит, а кто — нет. Но если говорить только об изящной словесности
в Петербурге, то ей свойственен совершенно определенный тон.
Кажется, это Мандельштам сказал об «эллинистической бледности»
Пушкина, да? Существует такое понятие — гений или дух места,
genius loci. Кстати, потому мы и говорим о гении места, что место-то
само уже другое, оно изменилось. Но тем не менее, если говорить
о genius loci Петербурга, то он действительно сообщает литературе
этого города некоторую «бледность лица».
С. В.: Я понимаю, «бледность» не в смысле цвета лица, а как
understatement. Мандельштам, мне помнится, говорил о «бледных
молодых побегах нашей жизни»...
И. Б.: Если уж говорить о бледности петербургского лица в плане
метафорическом, то оно представляется мне незагорелым и, если
можно так сказать, изголодавшимся — по культуре, свету...
С.В.: Это как в стихах у Слуцкого: «Его кормили. Но корми¬
ли — плохо»4. Тоже, кстати, о поэте написано!

IV
ЭПИГРАММЫ

Братья ГОНКУРИНЫ
Современные поэты
(В биографиях и образцах)
ПРЕДИСЛОВИЕ
Денно и нощно слыша миллионоголосый гул во всевозможных
вариациях на тему «Искусство в жизни», сиречь — «культлитера-
туру в массы», мы, побуждаемые тревожным знамением времени
и органным ревом необоримой критики, решили прийти на помощь
как массам, так и литераторам.
Но принимая во внимание многократно проголосованный
лозунг «режима экономии» и неимоверное распространение бро¬
шюр и статей, объемом до двенадцати печатных листов, вопящих
о кризисе бумаги, а также памятуя слова славного предка нашего
К. Пруткова о том, что «не всё то золото, что блестит» и что «ис¬
тинный поэт познается по строке, единственной из писаний его,
мы и решили дать как биографии, так и образцы творчества со¬
временных поэтов в наиболее укомплектованном виде; тебе пред¬
стоит судить, о, читатель, сколь изящно и точно выполнили мы
труд, возложенный на нас временем.
Суди, но помни, что «поощрение столь же необходимо гению,
сколь канифоль смычку виртуоза».
Братья Гонкурины
<...>
Н. ЗАБОЛОЦКИЙ
Здесь форвард спит
без головы.
О, птичка божья, где твой стыд?
И что к твоей прибавить чести...
<...>

496
Эпиграммы
С. ШВЕЦОВ
На Заболоцкого («Столбцы»)
Под шум приветственных речей,
Родился — и весьма некстати —
В семье поэтов-циркачей
Посредственный шпагоглотатель...
ПУШКИНИСТ
Маленькие фельетоны.
Пушкин о... С. Заболоцком1
В порыве сердца своего
Поёшь, бог ведает, кого.
м. ПУСТЫНИН
На Н. Заболоцкого
Караул! Не в беде ли я?
Забиваю на деле я
«Торжество земледелия»
Торжеством стиходелия.
^5^

V
ПАРОДИИ,
ПОСВЯЩЕНИЯ

^5^
Мих. ГОЛОДНЫЙ
Поэту юродивых
Поэт юродивых,
Вы долго молчали.
Дурманила головы
Книга «Столбцы».
Из комнаты смеха
Кричали, мычали
Рождённые бредом
Ослы и скопцы.
В железо оковано
Старое слово,
Концы без начала,
Отбиты узлы.
В кривых зеркалах
Вы нашли его снова,
Купили и продали
Из-под полы.
Я видел:
Уже молодые с рассудком
Теряли рассудок
Над вашей строкой.
Я понял:
Увертки и выверты шутки
Прикрыли природу её и покрой.
Близорукие критики
Из гимназисток.
И явно юродствующие. И тайком.

500
Пародии, посвящения
Смотрите, как вас
Обработала чисто
Пичужка-воробчик
Чужим голоском.
Передо мной
«Торжество земледелья».
Поэма без формы,
Где всё — кутерьма.
Сидит на полях
Неживое веселье,
Виденье кретина
Во мраке ума.
Солдат-отпускник
Превращён в идиота,
В животном довольстве
Не видно труда.
В пространстве без цели
Вертится работа,
В ручье, обезумев,
Скучает вода.
Соха с бороной
Опрокинуты криво,
Корова беседует тихо
С конём.
Кривое сознанье
В кривом объективе
Поэта поставило
Рядом с ослом.
Забавные басни,
Знакомые песни,
Без устали битые
Нашей рукой.
Признайтесь,
Не страшен ли голос последний
При жизни решившийся
За упокой?
Поэт юродивых,
Душенку на бочку!

Пародии, посвящения
501
Смотрите, ребята,
Вот мир его — весь:
Смесь ужасов тёмных
Под красным листочком,
Смятеньиц, желаньиц
Червивая смесь.
А рядом дороги
Удачи и счастья,
Сияющий полдень
Без тени обид,
Идеи, как знамя,
Как зарево, страсти,—
Юродство в рогоже
В сторонке стоит.
С дороги ушедшие
На повороте!
Забывшие слёзы —
Не верят слезам!
Приподняты руки:
Кто с нами?
Кто против?
Рукам есть работа
Раздолье — глазам.
Трещат, расширяясь
Грудные клетки
Над картами мира
Возносятся лбы.
Железная поступь
Второй пятилетки
Над рубежами
Как рокот трубы.
Кончается царство юродивых!
Я вижу, как жизнь
Под уздцы ведут.
И я говорю вам, поэт счастливых:
—	Шапки долой —
Торжествует труд!..

502
Пародии, посвящения
А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ
Лубок
На берегу игривой Невки —
Она вилась то вверх, то вниз —
Сидели мраморные девки,
Явив невинности каприз.
Они вставали, вновь сидели,
Пока совсем не обалдели.
А в глубине картонных вод
Плыл вверх ногами пароход.
А там различные девчонки
Плясали танец фокс и трот,
Надев кратчайшие юбчонки,
А может быть, наоборот.
Мужчины тоже все плясали
И гребнем лысины чесали.
Вот Макс и Мориц, шалуны,
Как знамя подняли штаны.
Выходит капитан Лебядкин —
Весьма классический поэт,—
Читает девкам по тетрадке
Стихов прелестнейший куплет.
Девчонки в хохот ударяли.
Увы, увы — они не знали
Свои ужасные концы:
К ним приближалися столбцы.
Не то пехотный, не то флотский,
Пришел мужчина Заболоцкий
И, на Обводный сев канал,
Стихами девок доконал.

Пародии, посвящения
503
АРГО
Ум за разум
Меркнут знаки Зодиака
Над просторами полей,
Спит животное Собака,
Дремлет птица Воробей
(Н. Заболоцкий, журнал
«Звезда». № 2—3,1933)
Уме недозрелый, плод
недолгой науки,
Покойся, не понуждай
к перу мои руки!
Кантемир
Ночь.
Спешит к покою всяка тварь.
Меркнет знаков Зодиака
Полноценный инвентарь.
Рак налег на Водолея
И храпит себе во-всю.
Козерог, впросонках блея,
Жмется к Зверю-Карасю!
Спит Земля и силы копит,
Чтобы были у нее.
Спит различное млекопит-
ающееся Зверье!
Шум и гомон никнет, никнет.
Ночь торжественно плывет.
Лошадь спит. Корова дрыхнет,
Дремлет птица Антрекот.

504
Пародии, посвящения
Колотушка тук-тук-тук.
Много в мире разных штук.
Я устал.
Желаю спать.
Раз-два-три-четыре-пять.
Я смотрю бессонным глазом
И пытаю мысль свою:
«Что с тобой, мой бедный разум?
Я тебя не узнаю!
Ты случайно или сдуру
Перепутал сон и явь!..
Смерь себе температуру
Иль клистир себе поставь!»
Но не слушает рассудок,
В мыслях преет Ерунда —
Не прочистивши Желудок,
Не заснете никогда...
Колотушка тук-тук-тук.
Много разных штук, штук, штук.
Всюду сонь и глушь и тишь...
Разум, что же ты не спишь?
Спит Земля и силы копит,
Чтобы были у нее.
Спит различное млекопит-
ающееся Зверье.
Спят Гиены в диком Поле.
Спят Шакалы у Воды.
Спит Звезда,
и даже боле:
Спит
Редакция
«Звезды».

Пародии, посвящения
505
Эстер ПАПЕРНАЯ
Николай Заболоцкий
НА ТЕМУ «У ПОПА БЫЛА СОБАКА...»
С брюхом, выстеленным ватой,
Сам плешив, но длинновлас,
С бородой продолговатой,
Кто на нас прищурил глаз?
То духовная особа —
Поп, являющий собой
Спеси, алчности и злобы
Тонкосмешанный настой.
Кто бежит за ним трусцою,
Жаркий вывалив язык,
С вислоухой головою,
Шерстяною, как башлык?
То животное — собака
По прозванью Кабыздох.
Был попом любим, однако —
Впал в немилость и заглох.
Он за то попал в опалу,
Что имел отменный вкус
И в чулане съел немалый
Сочный, тучный мяса кус.
Холмик есть в саду Нескучном,
А на нем зелёный мох.
Там зарыт собственноручно
Тем попом благополучно
Убиенный Кабыздох.
1930 г.

506
Пародии, посвящения
Ал. ФЛИТ
Во саду ли, в огороде
Гудят на пестиках торжественные пчёлы,
изыдят прочь медлительные смолы,
спадая ниц на травяной покров.
Колокола под выями коров
звучат, как благовест молочного
избытка.
Рога уставя в мир, ползёт в века
улитка,
вращая вкруг себя волшебные зрачки.
Стоят окрест могучие цветки,
пыльцой легко внедряясь в обонянье.
Объемлет дерева большой луны
блистанье.
И вот торжественный открылся огород.
О, плодоовощи, известных нам пород!
О моркови язык! О бледный цвет картошки!
Виясь над миром, повисают мошки,
во взмахе крыш приветствуют зарю,
и медленно протягивают ножки,
попав ко мне в отверстую ноздрю.
Чело моё светло, и прояснился разум,—
Об’емля огород шарообразным глазом,
Я зрю усатые и скорбные уста
На сумрачном лице заблудшего кота,
Залегшего в траве. Как древний храбрый воин,
он восхищения воистину достоин:
застыл, хвостом торжественно бия,
чтоб пасть несчастием на выю воробья.
Так вечное миров коловращенье
Меня приводит в лёгкое смущенье...

Пародии, посвящения
507
<Без подписи>
Из «Записок Ляпсуса»
Как-то не писалось Н. Заболоцкому. Меня кликнул. Чем бы,
говорит, вдохновиться?
—	А не попробовать ли,— советую,— перевоплотиться в злак
какой-нибудь, а не то в минерал. Например, этак:
Я сделался нервной системой растений,
Я стал размышлением каменных скал
И опыт осенних своих наблюдений
Отдать человечеству вновь пожелал.
Загорелся поэт моей идеей. Но тут же и духом упал. А какие такие,
собственно, можно отдать человечеству наблюдения с точки зрения
нервной системы растений? Тут и я в тупик стал. Предлагаю то одно,
то другое; то «дуб бушевал, как Рембрандт в Эрмитаже», то «клен,
как Мурильо, на крыльях парил». А поэт вполне резонно возражает,
что ни Рембрандт, ни Мурильо нервной системе растений никак не до¬
ступны. Маялись, маялись, уж на что я фантазер, так и не смогли
в травку перевоплотиться, камешками себя вообразить.
Эх, думаю, только зря время провели! Но оказывается, не зря.
Гляжу недавно, ан в 12-й книжке «Нового мира» все эти наши
напрасные попытки напечатаны. Видно, по рассеянности занес
их поэт в редакцию.

508
Пародии, посвящения
Б. КЕЖУН
Поэт и скворец
Уступи мне, скворец, уголок.
Посели меня в старом скворечнике.
Н. Заболоцкий
В саду весной была беседа эта —
Поэт просил Скворца пустить его в свой дом...
«А как ты пишешь, друг?» — Скворец спросил Поэта,
И тот ответил: «По системе МОМ!»
«А что такое МОМ? — Манящий Образ Милый?
Мир — Облако Морей? Мыс Океана Мал?
Май Очень Молодит? Меня Отмоет Мыло?
Мой Отчим Молодец? Мои Оладьи Мял?..»
«Нет, ты не угадал! — Поэт сказал на это. —
Мысль, Образ, Музыка — вот в чём секрет поэта!..»
И заявил Скворец: «Ну что же, МОМ так МОМ,
Но ты пиши стихи и сердцем и умом!»

Пародии, посвящения
509
С. МАЛАХОВ
Чудесный мир: здесь ведьма в среду
С русалкой пляшет кекуок;
У джентльмена людоеды
Здесь съели с луком часть порток.
Здесь дети, лежа вперемежку,
Гремят горохом невпопад,
И старший пачкает тележку,
Как рейу выставляя зад...
Здесь стыд свой потеряв, девица
Трясет ногой,— себе не мил
Н. Заболоцкий здесь дивится,
Тому, что сам нагородил.
"к "к "к
К чему сомнение? Я сам определил
Быть Груше с Яблоком умнее нас, верзил!
Нас, «фруктов» липовых и гадов сих ползучих,—
Заменят фрукты те, и будет много лучше.
Тогда для овощей построят Овкублит *,—
И Бушма1 с Брюквою к буфету застеблит.
И лучше глупых нас плоды оттиснут книгу,
Посадят Комитет в особняке пустом:
*	В параллель с Ленкублитом — Лениградской комиссией по улучшению
быта литераторов.

510
Пародии, посвящения
На месте Соболева2 сядет за столом
Там Фига хитрая, нам выставляя фигу,
И будет умный Хрен, смущая Лопухи,
Писать ловчей, чем я, хреновые стихи!..
О маленькие солнышки, о свечки,
С мольбою руки к вам протянут человечки,
И Дыня тучная к моленью снизойдет:
Прокофьева с собой в постель положит...
Какое счастие! — уже я чую тоже,
Как сладостный Чеснок меня целует в рот!

VI
СОВРЕМЕННЫЕ
ИССЛЕДОВАТЕЛИ
О Н. ЗАБОЛОЦКОМ

Никита ЗАБОЛОЦКИЙ
Мир Заболоцкого
В 1925 году Н.А. Заболоцкий закончил Ленинградский педа¬
гогический институт им. А. И. Герцена и целиком посвятил свою
жизнь поэзии. Несмотря на то, что в студенческие годы он много
писал и мучительно искал собственную поэтическую интонацию,
стихи его в то время были еще несовершенны, и он понимал это.
Только начиная с 1926 года его настойчивые поиски увенчались
успехом. Наибольшим достижением того года были два стихотво¬
рения на городскую тему — «Белая ночь» и «Красная Бавария»
(«Вечерний бар») — и два стихотворения о взаимоотношениях
человека и природы — «Лицо коня» и «Деревья» («В жилищах
наших...»). Первые из них открывают ряд гротескных, живопис¬
ных, необычных по своей поэтике произведений, которые были
характерны для творчества Заболоцкого в 1926-1928 годах и вош¬
ли в опубликованную в 1929 году книгу «Столбцы». «Лицо коня»
и «Деревья» («В жилищах наших...») знаменуют собой другое,
натурфилософское направление творчества поэта, с 1929 года
ставшее для него определяющим.
В 1929 и начале 30-х годов Н. А. Заболоцкий особенно активно
развивает свои натурфилософские идеи, которые становились осно¬
вой его поэзии. К тому времени он освоил мировоззрение К. Э. Ци¬
олковского, В. И. Вернадского, идеи Велимира Хлебникова; он
читает сочинения Платона, Сковороды, Тимирязева, Дарвина,
Энгельса, английского астронома Д. Джинса и, по всей вероят¬
ности, других естествоиспытателей и философов. В результате
в 30-х годах у Заболоцкого складывается свое особое представле¬
ние о мироздании, которое приближенно можно сформулировать
следующим образом.

514
Никита ЗАБОЛОЦКИЙ
Все мироздание представлялось Заболоцкому некой пока еще не¬
совершенной, но единой структурой или даже организмом. Каждый
объект такой структуры содержит признаки всех других объектов,
то есть в конечном счете — всего сущего. Поэтому, переходя из фор¬
мы в форму в процессе метаморфоз, объект узнает и реализует самого
себя предсуществующего в новой для него форме.
В настоящее время в развивающемся организме природы про¬
исходит эгоистическая борьба за выживание и совершенствование
одних ее элементов в ущерб другим элементам. Поэтому для при¬
роды характерна двойственность — в ней одновременно можно
обнаружить черты, как писал Заболоцкий, «вековечной давильни»
и предначертания гармонического организма будущего. Добро
и зло в ней причудливо переплетаются.
Инструментом развития и совершенствования природы явля¬
ется разум, рассеянный во всей природе и сконцентрированный
в человеке. Человек — неотъемлемая часть природы, в своем за¬
родыше он присутствует во всех существах и объектах. Поэтому
порой в них может проявляться и его сознание. Человек — во всем
мире, и весь мир — в человеке.
Развитой человеческий разум призван разделять изначаль¬
но переплетенные в мире добро и зло, но сам по себе он может
служить любой из этих категорий. Только оплодотворенный
нравственным началом, он выбирает добро как средство и цель
своей деятельности. Зло бездушного, безнравственного человека
может проявляться как болезнь природы. Причина такой болезни
в том, что люди пытаются отделить себя от организма природы
и эгоистически действовать во вред этому организму, а в конечном
счете — во вред себе же. Когда безнравственный человек анало¬
гичным образом использует свой разум в пределах человеческого
общества, он совершает социальное зло.
Источником нравственного начала, оплодотворяющего и исце¬
ляющего больной разум, является душа природы. Благодаря своей
душе природа понимает, что она несовершенна, страдает от этого,
но и знает способ исцеления — следование по пути, ведущему
к установлению добра и гармонии во всей системе бытия. В стихах
Заболоцкого душа природы обнаруживает себя в разнообразных
объектах — озере, реке, деревьях, птицах, человеке... Законы
нравственности, хотя бы в малой степени, заключает в себе каж¬
дая былинка, являясь поэтому невосполнимо ценной для мировой
системы и соответственно для человека.

Мир Заболоцкого
515
В некоторых стихотворениях поэт указывает на возможность
наивысшего проявления мудрости природы: душа природы, сли¬
ваясь с совершенным разумом, заряжает все сущее стремлением
к самосовершенствованию и тем самым компенсирует творящееся
на земле зло. Человеку еще предстоит*понять эту таинственную
силу, часто олицетворяемую звездным небом.
Человек — носитель разума, как и вся природа, несовершенен.
Это проявляется в том двойственном положении, которое он за¬
нимает по отношению ко всему мирозданию. С одной стороны,
он наставник и организатор природы, воспитатель несовершен¬
ного разума ее звеньев. С другой стороны, его собственный разум
неустойчив и сам вынужден учиться у природы, познавая скры¬
тые в ней законы и усваивая принципы высокой нравственности.
Живая человеческая душа может высохнуть, лишившись контакта
с неиссякаемой душой природы, и тогда человеческий разум на¬
чинает творить зло или, лучше сказать, множить природное зло.
Вот почему так трагичен разрыв разума и души, человека и при¬
роды — разрушение того, что полноценно лишь как целое.
В соответствии с изложенной концепцией Заболоцкого в его
стихах любой объект природы может заключать в себе черты че¬
ловека и отражать нравственные проблемы человеческого обще¬
ства. А. Македонов писал об этом следующим образом: «В лирике
Заболоцкого сопоставляемые ряды человеческих переживаний
и явлений — процессов природы — не только отражаются друг
в друге, но (эти отражения.— Н. 3.) получают и самостоятельное
объективное бытие, движение, каждое из отражений поэтому ста¬
новится как бы двукратным, даже многократным» (Македонов А.
Николай Заболоцкий. Жизнь. Творчество. Метаморфозы. JL,
1987. С. 198). Тут-то и открываются большие возможности для
поэтического иносказания, но это мнимое иносказание, ибо все
происходит на самом деле — в едином реальном мире. Таким об¬
разом, поэзия обогащается совершенно новым методом, который,
не являясь отождествлением, становится более чем олицетворением
или аллегорией. В основе этого метода — общность нравственных
законов природы для всех ее объектов — будь то человек, животное
или растение. Соответственно все существа могут совершать и злые
и добрые деяния. Человек творит зло, если он лишен нравственной
опоры, животные и растения — если они находятся в сфере дикой
природы, где «от добра неотделимо зло», можно сказать, бессозна¬
тельно. В этом случае на помощь дикой природе должен прийти

516
Никита ЗАБОЛОЦКИЙ
человек, его сознание, разум. Но, отражая свойства человека,
каждый объект природы может творить зло «по-человечески»,
эгоистически — опираясь на зачатки разума и потеряв связь с ду¬
шой природы. И тот же объект, будучи «одушевленным», способен
к добру, к сопереживанию, к содействию.
Изложенные представления по-разному проявляются в поэзии
Заболоцкого. В одних случаях они почти открыто декларируются
и не требуют от читателя особого проникновения в глубь стиха. Эти
строки, подобно вехам, дают подсказку в размышлениях читателя
и над теми стихами, которые, казалось бы, далеки от натурфи¬
лософского жанра. У Заболоцкого мы находим и социально-го¬
родскую тему, и исторические мотивы, и пейзажно-живописные
зарисовки, и тему искусства, и любовную лирику. И все они
объединены иногда почти незаметным при поверхностном чтении
общим мировоззренческим подтекстом.
А одним из первых стихотворений, которые можно толковать,
исходя из выше изложенных тезисов, является стихотворение
1928-го года «Пекарня». Город представляется в нем как неестествен¬
ное образование, подавляющее живые проявления природы. Вечер
в городе умирает, «как лампочка в стеклянной банке», и далее:
Зари причудливые ранки
дымились, упадая ниц;
на крышах чашки черепиц
встречали их подобьем лиц,
слегка оскаленных от злости.
И среди этого оскаленного злобного города мечется некое без¬
удержно-стихийное, по-филоновски звериное начало, которое
символизируется бродящим тестом. Кажется, ничто не в силах
остановить его «победный ход». Но нет! Покорителями этого напора
враждебной стихии выступают хлебопеки, которые своим разумом,
волей и трудом призваны организовать его первобытную дикость.
И вот в результате метаморфозы, свершившейся в печи, тесто ста¬
новится младенцем-хлебом — символом зарождающегося нового,
совершенного мира («младенец-хлеб приподнял руки и слово стройно
произнес»). Так впервые выразилась мысль поэта о роли разумного
человека в укрощении и организации стихийного начала бытия.
Вот, к примеру, строки-вехи, уже позднее открыто выражаю¬
щие мировоззрение поэта:

Мир Заболоцкого
517
Если бы воля моя уподобилась воле Природы,
если бы слово мое уподобилось вещему слову,
если бы все, что я вижу — животные, птицы, деревья,
камни, реки, озера,— вполне однородным составом
чудного тела мне представлялись — тогда, без сомненья,
был бы я лучшим творцом, и разум бы мой не метался,
шествуя верным путем. Даже в потемках науки
что-то мне и сейчас говорит о могучем составе
мира, где все перемены направлены мудро
только к тому, чтобы старые, дряхлые формы
в новые отлиты были, лучшего вида сосуды.
(Поэма «Птицы», 1933)
Теперь обратим внимание на строки стихотворения «Черто¬
полох», которое открывает цикл «Последняя любовь». Букет
чертополоха для поэта
Это тоже образ мирозданья,
Организм, сплетенный из лучей,
Битвы неоконченной пыланье,
Полыханье поднятых мечей.
Как видим, здесь просвечивают и космическая, и батальная
темы, а речь-то идет о цветах чертополоха, которые, однако,
входят в состав «чудного тела» природы и, соответственно, спо¬
собны в стихотворении к самым фантастическим проявлениям
и метаморфозам. Но если вдуматься, то слово «фантастическим»
здесь совсем неуместно, ибо речь идет о цветке как вполне реаль¬
ном элементе «могучего состава мира». Поистине, как написал
Заболоцкий на полях черновика: «Под поверхностью каждого
слова шевелится бездонная тьма». Заглянуть в эту бесконечную
глубину или, как сказано в стихотворении «Ночное гулянье»,—
«В целомудренную бездну стиха», нам помогают такие про¬
изведения, как поэмы «Торжество Земледелия» и «Деревья»,
стихотворения «Лодейников», «Вчера о смерти размышляя»,
«Метаморфозы», «Я не ищу гармонии в природе», «Сквозь вол¬
шебный прибор Левенгука», «Вечер на Оке», а по существу — все
творчество Заболоцкого.
Для более подробного разбора возьмем стихотворение «Ночной
сад» в его первой авторской редакции. Приводим её полный текст
в первой авторской редакции.

518
Никита ЗАБОЛОЦКИЙ
О, сад ночной, таинственный орган,
лес длинных труб, приют виолончелей!
О, сад ночной, печальный караван
Немых дубов и неподвижных елей!
Он целый день метался и шумел.
Был битвой дуб и возмущеньем — тополь.
Сто тысяч листьев, как сто тысяч тел,
летели вместе — низко ли, высоко ль.
Железный Август в длинных сапогах
стоял вдали с большой тарелкой дичи.
И выстрелы гремели на лугах,
и в воздухе мелькали тельца птичьи.
И сад умолк, и месяц вышел вдруг,
легли внизу десятки страшных теней,
и души лип вздымали кисти рук,
все голосуя против преступлений.
О, сад ночной, о бедный сад ночной,
о существа, заснувшие надолго!
О, ты, возникшая над самой головой
туманных звезд таинственная Волга!
Параллельно мы будем обращаться и к другим стихотворениям,
которые при совместном их анализе взаимно проясняют скрытый
в них смысл и приоткрывают окно в тот поэтический мир, в котором
жил поэт. «Ночной сад» был написан летом 1936 года на Украине.
Тема печали, тревоги, смятения естественно вытекала из того ду¬
шевного состояния, в котором в то время находился поэт. Тогда
он только начинал приходить в себя после лавины разгромных
критических статей и политических обвинений 1933-1934 годов,
после едва не поглотившей его очередной волны репрессий, ин¬
спирированных убийством Кирова. Заметим, что потом он скажет
о том времени: «Оглушенный, я замолчал». За весь 1935 год он на¬
писал всего два стихотворения — «Начало зимы» и «Весна в лесу».
И только в 1936 году его творческая активность заметно повысилась.
В числе написанных тогда стихотворений было и это, не случайно
получившее название «Ночной сад». В самом названии заключен
определенный смысл. В поэтической системе Заболоцкого сад может
обозначать человеческое общество или шире — организованное

Мир Заболоцкого
519
сообщество живых существ. В этом ночном саду растут не плодовые
деревья, не декоративные растения, по определению подчиненные
своему садовнику, а вольные дикие деревья — дубы, ели, липы, топо¬
ля. Они могли бы расти в лесу, но они — в саду, они уже сообщество,
в них как бы присутствует разум. В стихотворении «Венчание пло¬
дами» Заболоцкий обращается к взращенным людьми совершенным
плодам деревьев, которым известна тайна всеобщего благополучия:
«Чтоб наша жизнь была сплошной плодовый сад,—/скажите мне,—
какой чудесный клад / несете вы поведать человеку?» В строках
поэмы «Деревья» (1933), исключенных автором при правке текста
в 1948 году, говорилось о будущем благоустроенном мире, в котором
человек «всю землю превратит в один огромный сад, / где зверь,
и птица, и растение / находят мирное свое соединение». Но в нашем
случае сад — ночной, то есть он во тьме, в беде. В первых строках
стихотворения сад уподобляется собранию музыкальных инструмен¬
тов, как потом выясняется, умолкнувших, но, значит, способных
звучать. Орган, трубы, виолончель — все это знаки музыки, а музыка
и пение природы в стихах Заболоцкого — одно из проявлений души
природы, символы гармонии и нравственного начала. Так, в стихо¬
творении «Осень» («В овчинной мантии...») читаем:
Не дрогнет лес. И в страшной тишине,
как только ветер пролетает,
ночное дерево к луне
большие руки поднимает
и начинает петь. Качаясь и дрожа,
оно поет, и вся его душа
как будто хочет вырваться из древесины.
(1932)
Тут тоже «ночной» лес, деревья которого в «страшной тиши¬
не» начинают петь, то есть проявляют свою душу, которая хочет
вырваться из древесины в общий мир. Подобную картину мы на¬
ходим в «Творцах дорог»:
Когда горят над сопками Стожары
И пенье сфер проносится вдали,
Колокола и сонные гитары
Им нежно откликаются с земли.
Есть хор цветов, не уловимый ухом,
Концерт тюльпанов и квартет лилей.

520
Никита ЗАБОЛОЦКИЙ
Быть может, только бабочкам и мухам
Он слышен ночью посреди полей.
И тварь земная музыкальной бурей
До глубины души потрясена.
И засыпая в первобытных норах,
Твердит она уже который век
Созвучья тех мелодий, о которых
Так редко вспоминает человек.
(1946-1947)
Здесь, опять же ночью, небесная музыка сливается с музыкой
цветов, и эти созвучья одушевляют «тварь земную», но, увы, так
редко доходят до иссыхающей души человека.
Вечернее преображение природы, днем скрывавшей свою ду¬
шу от «неочарованных» людей, явлено в стихотворении «Вечер
на Оке»:
Горит весь мир, прозрачен и духовен,
Теперь-то он поистине хорош,
И ты, ликуя, множество диковин
В его живых чертах распознаешь.
(1957)
Итак, ночной сад обладает душой, или он знак вселенской
души и, следовательно, способен вершить добро. В стихотворе¬
нии «Ночной сад» выстраивается определенная смысловая по¬
следовательность: сад — общество — душа — добро. Но в первой
строфе сад предстает печальным караваном немых дубов и непод¬
вижных елей. Он молчит. Эта картина вполне соответствовала
состоянию сознательного общества в советской стране. Как писал
Заболоцкий в «Старой сказке» (1952), «И встречаем мы здесь мол¬
чаливо / Неизбежную участь свою». Но ведь еще недавно, днем, сад
был совсем иным; он метался, шумел, дуб был битвой, а тополь —
возмущеньем: «Сто тысяч листьев, как сто тысяч тел, / летели вме¬
сте... », то есть листья были подобны людским телам, подчиненным
единому порыву. Объединение, возмущение, битва — вот чем был
сад днем. И в этом мятеже деревьев дуб был первым.
Дуб в поэзии Заболоцкого занимает особое место, он близок
к автору или даже олицетворяет автора. Так, в «Завещании» поэт
поручает свою душу именно дубу:

Мир Заболоцкого
521
Многовековый дуб мою живую душу
Корнями обовьет, печален и суров.
В его больших листах я дам приют уму,
Я с помощью ветвей свои взлелею мысли...
(1947)
А в стихотворении «Одинокий дуб» Заболоцкий говорит о своей
литературной судьбе, сложившейся на «дурной почве», среди «без¬
жизненных равнин». Себя или своего современника, одинокого
борца в искусстве, Заболоцкий видит в образе дуба-воина:
Вглядись в него: он важен и спокоен
Среди своих безжизненных равнин,
Кто говорит, что в поле он*не воин?
Он воин в поле, даже и один.
(1957)
Так что онемевший дуб-битва в «Ночном саду» — не поэт ли это,
которого заставили или пытались заставить замолчать? Вспомним
слова Заболоцкого о своем состоянии после событий 1933 года:
«Оглушенный, я замолчал».
Обратимся к третьей строфе стихотворения. В ней говорится о при¬
чине возмущения сада. Сада — души природы, сада — души народа.
Обычно в примечании к этой строфе дается лаконичное пояснение:
«С августа разрешалась охота». Действительно, где-то на лугах, ви¬
димо вблизи сада, гремят выстрелы — идет отстрел птиц, трупиками
которых наполняется тарелка некоего «Железного Августа в длинных
сапогах» — не то языческого божества, не то хозяина охотников. Вот
он пришел, встал со своей тарелкой, и началась охота.
Таким образом, зло в стихотворении исходит от людей в угоду эго¬
истическим потребностям этого Августа. На его бездушие указывает
определение «железный». Правда, слово «железный» отсылает нас
и к ружью, обычному оружию охотников. Существенно, что Август
в стихотворении пишется с заглавной буквы. Значит, это не просто
месяц, с которого начинается охота, а некий важный символ или
персона. Уж не римский ли это император Божественный Октавиан
Август, в честь которого назван месяц? Правда, тот Август не носил
длинные сапоги, но зато его статус и политическая карьера были
сходны с таковыми другого, современного Заболоцкому обожест¬
вленного властителя, который длинные сапоги, как известно, носил.

522
Никита ЗАБОЛОЦКИЙ
Кроме того, определение «железный» может обозначать не только
бездушный, но и читаться как синоним слова «стальной». И тут нам
вспоминается фраза из статьи критика Тарасенкова, в которой гово¬
рилось, что Заболоцкий в своем творчестве издевался над делом, ру¬
ководимым «стальным большевиком со стальным именем», то есть
Сталиным (Тарасенков А. Похвала Заболоцкому // «Красная новь».
1933. № 9. С. 181.). Можно вспомнить еще и канонизированного
коммунистами руководителя первого репрессивного органа ВЧК —
Дзержинского, известного под кличкой «Железный Феликс». Опять
в стихотворении выстраивается определенный смысловой ряд,
на этот раз противостоящий саду: железный Август — стальной
большевик — Железный Феликс — бездушие — зло.
Примечательно, что в стихотворении железный Август «стоял
вдали», то есть был как бы нравственно отдален от мира живых
душ, от деревьев садагТочно так же в стихотворении Заболоцкого
«Казбек» (1957), уже явно посвященном культу правителя, сим¬
волом этого правителя является недоступная горная вершина,
«обломок кристалла». Вот строки из этого стихотворения, в опреде¬
ленной степени комментирующие «Ночной сад»:
У ног ледяного Казбека
Справляя людские дела,
Живая душа человека
Страдала, дышала, жила.
А он, в отдаленье от пашен,
В надмирной своей вышине,
Был только бессмысленно страшен
И людям опасен вдвойне.
Как видим, жертвой этого опасного и страшного владыки
(подразумевается, конечно, Сталин) была живая душа челове¬
ка. Кем же были жертвы железного Августа в «Ночном саду»?
Ими были вольные птицы, которые становились мертвой дичью
и наполняли большую тарелку ненасытного хозяина. В птицах,
как и в деревьях, Заболоцкий особенно любил выявлять чело¬
веческие качества и степень их нравственного развития. В сти¬
хотворении «Осень» («Осенние приметы», 1932) он писал:
Вращая круглым глазом из-под век,
летит внизу большая птица.

Мир Заболоцкого
523
В ее движеньи чувствуется человек.
По крайней мере, он таится
в своем зародыше меж двух широких крыл.
В стихотворениях «В этой роще березовой», «Уступи мне, скво¬
рец, уголок», «Ласточка» — птицы, эти «малые дети вселенной»,
изображены как существа, родственные душе поэта. Так, птица
иволга, олицетворяющая Музу поэта, сопровождает его всю жизнь,
замолкая лишь в годину тяжелых испытаний. И тогда поэт обра¬
щается к ней, онемевшей, подобно ночному саду:
Где ж ты, иволга, леса отшельница?
Что ты смолкла, мой друг?
И дальше:
Молчаливая странница,
Ты меня провожаешь на бой,
И смертельное облако тянется
Над твоей головой.
(«В этой роще березовой», 1946)
Так вот что заставило возмущаться, шуметь и метаться одушев¬
ленный сад — варварское убийство птиц-людей, птиц-душ в угоду
бездушному, оторвавшемуся не только от природы, но и от сообще¬
ства людей тирану. Деревья, птицы и незримо присутствующий
в стихотворении автор объединяются единой душой природы,
общим неприятием зла.
Необходимо, однако, заметить, что хотя душа в обличье умолк¬
шего сада была более характерна для того времени, чем борющая¬
ся душа, порывы сопротивления все-таки возникали. Дуб бывал
и битвой, и воином. Вспомним, например, Мандельштама, который
открыто написал о нашем «замолкшем саде»:
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны...
(Ноябрь, 1933)
А Заболоцкий тоже однажды в начале 1938 года, незадолго
до ареста, написал крамольное стихотворение о репрессиях,

524
Никита ЗАБОЛОЦКИЙ
но тут же зашифровал его в другом, невинном стихотворении
о природе, а оригинал сжег. Как будто не удержался — пошумел,
как дерево листвой в бурю, и замолк. Стихотворение-шифровка
было забрано при обыске во время ареста поэта. Двумя годами
позже сожгла свое крамольное стихотворение и Анна Ахматова,
предварительно дав заучить его JI. К. Чуковской. Эпиграфом к не¬
му были перефразированные строки из «Ночного сада»: «В лесу
голосуют деревья. Н. Заболоцкий» (Чуковская Лидия. Записки
об Анне Ахматовой. М., 1997. Т. 1. С. 121). Видимо, Ахматова
поняла и оценила подспудный смысл «Ночного сада».
Иосиф Бродский, который высоко ставил поэзию Заболоцкого,
процитировав третью строку «Ночного сада» (о железном Авгус¬
те), воскликнул: «Посмотрите, как замечательно прорисован
задний план! Это дюреровская техника. Я думаю, самые потря¬
сающие русские стихи о лагерях, о лагерном опыте, принадлежат
перу Заболоцкого. А именно, “Где-то в поле возле Магадана...”»
(Соломон Волков. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 1998.
С.	154). Думается, такой ход мысли поэта, как бы соединившего
стихотворения «Ночной сад» и «Где-то в поле возле Магадана...»,
не случаен. Если во втором из них он оценил лагерный опыт,
то в первом он безошибочно ощутил предлагерный опыт жизни
30-х годов.
Активную борьбу со злом провозглашает Заболоцкий в стихот¬
ворении «Засуха», написанном почти одновременно с «Ночным
садом». Оба эти произведения пронизаны общими настроениями
и мыслями. В «Засухе» зло исходит от «раскаленного чрез меру»
солнца. (Заметим, что солнце — один из образов, обычных при вос¬
хвалении Сталина.) В стихотворении вместе с пораженной засухой
природой страдает и автор. В природе: «В смертельном обмороке
бедная река», у автора: «в обмороке бедная душа». Река — душа.
Значит, в данной ситуации река — знак многоликой души при¬
роды. Да и по смыслу: река, влага — антипод засухи, то есть зла.
И вот какой способ борьбы со злом видит поэт:
И чтобы снова исцелился разум,
И дождь и вихрь пускай ударят разом!
Не бойтесь бурь! Пускай ударит в грудь
Природы очистительная сила!
(1936)

Мир Заболоцкого
525
И в «Ночном саду» деревья пытались преподать урок борьбы
с тиранией. Но у железного Августа были ружья и стрелки-не¬
видимки,— в результате восторжествовало зло. Сад умолк, на¬
полнился страшными тенями, населяющие его существа надолго
заснули. Сад заставили замолчать, но души деревьев не могли
смириться со злом: «...и души лип вздымали кисти рук, / все го¬
лосуя против преступлений». Однако этот молчаливый протест
душ был недостаточен. Истинный путь к спасению автор ищет
в чем-то ином, более масштабном.
В последней строфе стихотворения поэт риторически обраща¬
ется к «бедному саду ночному» и тут же переводит взгляд к звезд¬
ному небу, к туманным звездам, как будто там видит путь к бла¬
гополучному разрешению борьбы добра со злом. Пересекающая
небо «таинственная Волга» — не только полоска Млечного Пути,
но и некий космический путь туда, где поэту видится неизбежное
и окончательное торжество законов нравственности.
Вспомним, что стихотворение начинается с уподобления сада
таинственному органу и кончается словами «таинственная Волга».
Слово «таинственный» соединяет обладающий душой сад-орган
и высший источник одушевленности. Такое же значение звездное
небо имеет и в ряде других стихотворений Заболоцкого.
В «Лесном озере» к олицетворению души природы — озеру
заключенный поэт пробрался «Сквозь битвы деревьев и волчьи
сраженья» и, пораженный, с благоговением замер перед цело¬
мудрием и торжественной важностью этой очищающей святой
купели, перед этим источником покоя и правды. А вокруг,
символически отделенная сухими кустами от озера, царствует
вековечная давильня природы. И там, «во мраке лесном», «Где
хищная тварями правит природа», буйствующие растения
и звери сливаются в сознании Заболоцкого с уничтожающими
друг друга людьми, с подручными железного Августа. В лаге¬
рях ГУЛАГа Заболоцкий встречал таких людей предостаточно.
И тем ценнее становилась для него тогда «живая человеческая
душа» и породившая ее душа природы, так убедительно пока¬
занная под знаком лесного озера. В одном из писем из лагеря
жене он писал, что «живая человеческая душа теперь осталась
единственно ценной», и этой ценностью он дорожил до конца
жизни, чем далее, тем сильней.
Следующие строки указывают на связь озера-души со звездным
небом:

526
Никита ЗАБОЛОЦКИЙ
Бездонная чаша прозрачной воды
Сияла и мыслила мыслью отдельной.
Так око больного в тоске беспредельной
При первом сиянье вечерней звезды,
Уже не сочувствуя телу больному,
Горит, устремленное к небу ночному.
(1938)
Страдающее озеро проявляет свой внечеловеческий разум
и становится глазом больной (хищной, эгоистичной) природы, тем
оком, которое устремляется к ночному небу, к сияющей вечерней
звезде и находит там исцеление. Этот взгляд соединяет пришедшие
к озеру «толпы животных и диких зверей», а также автора с неким
таинством и тем самым одухотворяет их и дает им надежду.
В стихотворении «Где-то в поле возле Магадана» жертвами зла
становятся два заключенных старика-крестьянина. Когда-то (в сти¬
хотворении «Ходоки») они искали правды в кремлевском кабинете
Ленина, но сама история страны показала несостоятельность этой
правды — оторвала их от родимых хат и бросила в колымский лагерь.
Зло природы обернулось для них непосильными мучениями, исходя¬
щими от бездушных людей — «От солдат, от их луженых глоток, /
От бандитов шайки воровской...» (образ луженой глотки в одном
ряду с образом Железного Августа). Только смерть, названная «слад¬
кой дремотой», освободила их от страданий. Примечательно, что это
освобождение исходит не от человека, а от жестокого колымского
мороза — вне-человеческой природной силы, скорей доброй, чем
злой, по отношению к заключенным старикам. Кончается стихот¬
ворение строчками, полными горького оптимизма:
Обняла их сладкая дремота,
В дальний край, рыдая, повела.
Не нагонит больше их охрана,
Не настигнет лагерный конвой,
Лишь одни созвездья Магадана
Засверкают, став над головой.
(1956)
В этих засверкавших над головой созвездьях, противопоставлен¬
ных охране и лагерному конвою, опять-таки заключена какая-то на¬
дежда, возможность подлинной свободы, высшей справедливости.

Мир Заболоцкого
527
Подобным образом кончается стихотворение «Журавли». Его
сюжет сходен с сюжетом «Ночного сада»: когда косяк журавлей
(у Заболоцкого они названы «немногочисленным народом») был
уже у цели своего перелета, у «Озера, прозрачного насквозь»,
«Черное зияющее дуло / Из кустов навстречу поднялось» и сразило
вожака птиц. Журавли не стали ждать, когда их всех перестреляют,
и «рванулись в вышину» — видимо, знали путь к спасению:
Только там, где движутся светила,
В искупленье собственного зла
Им природа снова возвратила
То, что смерть с собою унесла.
(1948)
Возвращаясь к «Ночному саду», следует отметить, что Заболоц¬
кий главным образом в 1948 году переработал это стихотворение,
стремясь затушевать не очень глубоко спрятанный в нем социальный
смысл. В результате в последней авторской редакции тополь стал
не «возмущеньем», а «потрясеньем», листья деревьев не «летели вме¬
сте» , а «переплетались», ночные тени стали не страшные, а просто
длинные, голосование душ лип против преступлений исчезло — уже
не души, а «толпы лип» стали скрывать птиц под купами растений,
последняя строка о туманных звездах тоже потеряла прежнюю
многозначительность. Еще следует сказать, что в последнем при¬
жизненном сборнике «железный Август» был напечатан с маленькой
буквы. Однако через год, готовя свое итоговое собрание произведе¬
ний, автор снова подтвердил заглавную букву Августа*.
Итак, из всего вышесказанного ясно, что, по Заболоцкому,
природа двойственна, она порождает зло, но она же знает путь
исцеления от зла. Железному Августу, «солнцу, раскаленному
чрез меру», лагерному конвою, «Черному зияющему дулу», то есть
хищной, лишенной души природе (включающей и человека), про¬
тивопоставляется стремление всего сущего обрести душу и через
нее приобщиться к некой высшей, вездесущей, организующей
*	Об анализе «Ночного сада» Н.А. Заболоцкого см.: Заболоцкий Н.Н. «Природы
очистительная сила» (Социально-этические элементы натурфилософской
поэзии Заболоцкого) // Вопросы литературы. 1999. № 4. С. 17-36; Эт-
киндЕ.Г. Николай Заболоцкий в 1937 году: «Ночной сад» // Literarische
Avantgarde. Festschrift fur Rudolf Neuhauser. Horst-Jurgen Gerigk [Hrsg.]
Heidelberg: Verlag Mattes, 2001. S. 49-55.

528
Никита ЗАБОЛОЦКИЙ
силе, имеющей, возможно, космическую природу и для поэта
таинственной. Знаком этой силы чаще всего является звездное
небо или гармоническая музыка, небесный орган. По отношению
к земным тварям знаковые образы духовной силы расположены
вверху и каким-то образом могут сообщаться с обладателями
душ и влиять на них. Недаром Ю. Лотман писал, что в творчестве
Заболоцкого «культура, сознание — все виды одухотворенности
сопричастны “верху”, а звериное, нетворческое начало составляет
“низ” мироздания» (Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста.
Структура стиха. JL, 1972. С. 260). Действительно, как мы видели,
у Заболоцкого лесное озеро или орган ночного сада сопричастны
звездному небу, от которого исходит небесная музыкальная гармо¬
ния. Вспомним, например, уже цитированные строки из «Творцов
дорог» о пенье сфер или вот эти — из «Отдыхающих крестьян»:
А на вершине Зодиака,
Где слышен музыки орган,
Двенадцать люстр плывут из мрака,
Составив круглый караван.
(1933)
Поэт утверждает, что поющий таинственный орган действует по¬
стоянно. В стихотворении «Метаморфозы» об этом говорится: «Мир
во всей его живой архитектуре —/... орган поющий, море труб,
клавир, / благоустроенный и в радости и в буре». В1948 году слово
«благоустроенный» было заменено на «не умирающий», ибо мир,
в котором добро переплетено со злом и где зло зачастую торжеству¬
ет, нельзя назвать благоустроенным. Процесс его благоустройства
только начался. Причем этот процесс равно затрагивает отдельные
объекты и их совокупность, ибо благодаря метаморфозам поддер¬
живается живая цельность мироздания — живая архитектура
не умирает и вечно остается открытой для совершенствования:
Как все меняется! Что было раньше птицей,
Теперь лежит написанной страницей;
Мысль некогда была простым цветком;
Поэма шествовала медленным быком;
А то, что было мною, то, быть может,
Опять растет и мир растений множит.
(1937)

Мир Заболоцкого
529
К сожалению, пока что этот живой мир далек от совершен¬
ства. Поэтому свое программное стихотворение Заболоцкий на¬
чинает словами: «Я не ищу гармонии в природе», полемизируя
с Тютчевым, который воспевал «Созвучье полное в природе»:
Певучесть есть в морских волнах,
Гармония в стихийных спорах,
И стройный мусикийский шорох
Струится в зыбких камышах.
Но и Тютчев признает: «Душа не то поет, что море, / И ропщет
мыслящий тростник». Это, по Заболоцкому, уже обозначает не¬
совершенство гармонии, в данном случае гармонии сообщества
человеческой души, моря и мыслящего тростника.
Отсутствие совершенной гармонии в мире и, в частности, в че¬
ловеческом обществе стало темой стихотворения «Противостояние
Марса». В нарушение закономерности, подмеченной Ю. Лотма-
ном, зло приписывается здесь «зловещей звезде», на которой
обитает некий «звероподобный дух» —
Дух, полный разума и воли,
Лишенный сердца и души,
Кто о чужой не страждет боли,
Кому все средства хороши.
(1956)
Эта «зловещая» звезда противопоставлена Земле — плане¬
те «злосчастной», но населенной разумными людьми, которые
все-таки «не утеряли / Души естественной своей», и где поэтому
«золотые волны света / Плывут сквозь сумрак бытия». Несмотря
ни на что, поэт верил, что и во всем космосе побеждает в конечном
счете добро. Он писал:
Не странно ли, что в мировом просторе,
В живой семье, созвездий и планет
Любовь уравновешивает горе
И тьму всегда превозмогает свет?
(1948)
Заболоцкому хотелось уже сегодня увидеть, как человек укре¬
пляет нравственную основу своего разума, как он познает скрытые

530
Никита ЗАБОЛОЦКИЙ
в природе законы развития и использует их в своей деятельности.
Реальные люди — с живой, развивающейся душой, заботами и стра¬
даниями, с многообразным созидательным трудом — могли стать
героями стихотворений Заболоцкого именно в качестве творцов
новой, совершенной природы. Вспомним «Север», «Венчание пло¬
дами» , «Творцы дорог», «Город в степи»... Однако поэта не могла
удовлетворить та реальность, которая окружала его. Современный
человек не сумел еще организовать совершенное общество и стать
подлинным преобразователем, а не губителем природы. И тем
не менее Заболоцкий верил в человеческие возможности и утверж¬
дал, что человеческий гений в момент его наивысшего душевного
напряжения может обрести силу, достаточную для прикосновения
к музыке миров, к могучему источнику добра и справедливости.
Не случайно в стихотворении «Бетховен» человеком, способным
побеждать мировое зло, изображен гений-композитор, создатель
музыкальной гармонии. Если в знаковой системе Заболоцкого
музыка — душа, то, естественно, композитор — творец души.
В обращенных к этому творцу строках читаем:
И яростным охвачен вдохновеньем,
В оркестрах гроз-и трепете громов,
Поднялся ты по облачным ступеням
И прикоснулся к музыке миров.
Дубравой труб и озером мелодий
Ты превозмог нестройный ураган,
И крикнул ты в лицо самой природе,
Свой львиный лик просунув сквозь орган.
И пред лицом пространства мирового
Такую мысль вложил ты в этот крик,
Что слово с воплем вырвалось из слова
И стало музыкой, венчая львиный лик.
(1946)
Прикоснувшись к музыке миров, человек вбирает в себя душу
природы — «Дубраву труб и озеро мелодий». Вспомним: ночной
сад — «Лес длинных труб, приют виолончелей», а лесное озеро —
«устремленное к небу ночному» и, надо думать, тоже сообщающееся
с музыкой миров. Все это уже знакомые нам знаки души. Именно
этим средством человек-гений превозмогает «нестройный ураган»,

Мир Заболоцкого
531
то есть природный хаос, и уже вместо или вместе с небесным ор¬
ганом сообщается со всей природой, наполняя ее душу и отделяя
добро от зла. Этот поистине космический процесс очищения мира
начинается с превращения мощной человеческой мысли в крик-
слово и через слово — в музыку, другими словами — с объединения
мысли и души природы посредством действенного слова.
Последние строки стихотворения относятся непосредственно
к творчеству поэта:
Откройся, мысль! Стань музыкою, слово,
Ударь в сердца, чтоб мир торжествовал!
В первом варианте эти строки были несколько иными:
Разбейся, мысль! Стань музыкою, слово,
Ударь в сердца, чтоб мир единым стал!
Здесь первые слова, по существу уничтожающие мысль, слиш¬
ком противоречили представлению Заболоцкого об основополагаю¬
щем значении познания, мысли как в преобразовании природы,
так и в стихотворчестве. В последней из трех цитируемых строф
«Бетховена» утверждается формула: Мысль — преобразование
слова великим творцом — Музыка (Душа). В дальнейшем при¬
менительно к поэтическому творчеству поэт изменил эту форму¬
лу: Мысль — Образ — Музыка. Под заключительным элементом
триады — Музыкой он, видимо, подразумевал не только мелодич¬
ность стиха, но и его одухотворенность, подчинение нравственным
законам.
Но все-таки не случайно в стихотворении вначале написалось
«Разбейся, мысль!» — Заболоцкий жертвовал даже мыслью ради
торжества Музыки, долженствующей ударить в сердца, читай —
преобразить их (сравним с фразой из «Засухи»: «Пускай ударит
в грудь / природы очистительная сила!»). Последние строки
«Бетховена» в окончательном варианте можно трактовать как
провозглашение союза Мысли и Души во имя превращения двой¬
ственного, разобщенного мира в единый — очищенный от зла. Это
и есть торжествующий мир.
И. Роднянская обратила внимание автора статьи на созвучие
стихотворения Заболоцкого «Бетховен» и стихотворения Мандель¬
штама «Silentium» («Молчание»), завершающегося строфой:

532
Никита ЗАБОЛОЦКИЙ
Останься пеной, Афродита,
И, слово, в музыку вернись,
И, сердце, сердца устыдись,
С первоосновой жизни слито!
Но нельзя не отметить и существенную разницу этих стихот¬
ворений. Мандельштам ищет чистоту слова в «первоначальной
немоте» («она и музыка и слово»). У Заболоцкого фраза «Стань
музыкою, слово...» означает приобретение словом музыкальной
гармонии, нравственной чистоты, но не исчезновение слова в му¬
зыке, не «немоту». Это не возвращение в прошлое, но мечта о со¬
вершенстве слова будущего гения.
Как мы видим, Заболоцкий считал мысль первым звеном
в едином процессе создания стихотворения. Но рождению мыс¬
ли предшествовало и сопутствовало эмоциональное восприятие
окружающего мира. Картины природы были для поэта не только
объектом изучения, но и источником целомудрия и красоты, кото¬
рые наполняли и облагораживали душу. Вот как об этом сказано
в одном из последних стихотворений Заболоцкого «На закате»:
Два мира есть у человека:
Один, который нас творил,
Другой, который мы от века
Творим по мере наших сил.
Творящий нас мир пробуждает в душе поэта восторг вдохно¬
вения и мобилизует его разум. В письмах Заболоцкого из заклю¬
чения мы читаем: «Она (природа.— Н.З.) на меня производит
такое впечатление, что иной раз я весь перерождаюсь, оставаясь
с ней наедине. Эта могучая и мудрая сила таким животворным
потоком льется в душу, что сам я в эти минуты делаюсь другим
человеком» (Письмо к Н. JI. Степанову от 29 марта 1944 г.). И еще:
«Когда после работы выходишь из этих прокуренных комнат
и когда сладкий воздух весны пахнёт в лицо,— так захочется
жить, работать, писать, общаться с культурными людьми. И уж
ничего не страшно — у ног природы и счастье, и покой, и мысль»
(Письмо к Е. В. Заболоцкой от 30 марта 1944 г.).
Другой мир, который душой и разумом вдохновенно создает по¬
эт, может быть не только результатом осмысливания окружающей
природы в сфере представлений поэта, но и непосредственным

Мир Заболоцкого
533
отражением в стихотворении этой прекрасной «могучей и му¬
дрой силы». Соотношение мысли и живописания — существен¬
ная сторона таинства творчества. В таких стихотворениях, как
«Метаморфозы» и «Я воспитан природой суровой», преобладает
одна из этих составляющих — в первом из них мысль, во вто¬
ром — живописание природы. Но в большинстве стихотворений
Заболоцкого о природе мысль, преобразованная в художествен¬
ные образы, и переживание, навеянное прелестью мира, тесно
переплетаются. И не сразу, не с первого чтения удается извлечь
заключенный в стихах внутренний смысл.
Следует отметить, что многие произведения Заболоцкого, на¬
писанные в определенных исторических условиях, в основном под
впечатлением от созерцания русской природы, носят тем не менее
общий, глобальный характер. Они существуют словно вне времени
и охватывают мир в целом. И причина тому опять-таки во всеобъ¬
емлющем характере натурфилософских и этических представле¬
ний поэта. Но читатель вправе извлечь из этой безграничности
то содержание, которое волнует его в его конкретном бытии. Сам
Заболоцкий, обращаясь к своему читателю, говорил:
«— То, что ты привык видеть ежедневно, то, по чему ты сколь¬
зишь равнодушным и привычным взором,— на самом деле не обы¬
денно, не буднично, но полно неизъяснимой прелести, большого
внутреннего содержания, и в этом смысле — таинственно. Вот
я снимаю пленку с твоих глаз: смотри на мир, работай в нем и ра¬
дуйся, что ты — человек!»

A.M. РИПЕЛЛИНО
Дневник с Заболоцким
14 октября 1960 г.
Я перечитал поздние стихотворения Заболоцкого. Сегодня ровно
два года, как он умер, в Москве1. Очарованным металлическим
звучанием этих стихов, снова погружаюсь в их суровые, трезвые,
кристально чистые пейзажи. И хотя он часто воспевает бесконечное
и противоречивое разнообразие мира, переменчивость, обманчи¬
вость природы, всё в его лирике твердеет, стремясь к неизменности
формы, к некоему величественному равновесию. Если вибрирующее
письмо Пастернака лихорадочно принимает участие во временах
года и погоде, вплоть до того, что отождествляется с дождем, с от¬
тепелями, то лирика Заболоцкого созерцает то, что происходит
в природе на расстоянии, с сосредоточенной надменностью.
Сын агронома, Николай Заболоцкий (родившийся в Казани 7 мая
1903 года) тяготеет, особенно в стихотворениях последних лет, к опи¬
санию полей и лесов, к пейзажности. И вот снова, перелистывая эти
страницы, открываю для себя Гурзуф и Мисхор, Оку в прозрачный
вечер, пестрый осенний Гомборский лес, невозмутимый и мрачный
Казбек, Тифлисские ночи, источник Сагурамо и сады Пасанаури
и много других грузинских (его любимой Грузии) «открыток».
На страницах позднего Заболоцкого контрасты, визгливые дис¬
сонансы жизни и мира смягчаются в невозмутимой выдержанности.
Предметы и образы жаждут порядка, симметрии, архитектурных
пропорций. Вселенная возвышается гармонической конструкцией,
полотном созвучий. Не случайно в них столько отсылок к музыке:
«органы скал», «оркестры рек», «концерт тюльпанов», «квартет
лилей», «трубы весны», «концерт кузнечиков», «оркестры бурь»2,

Дневник с Заболоцким
535
«березовая консерватория»3, или, наоборот, «дубравой труб и озе¬
ром мелодий»4, кусты превращаются в подобие «бесчисленных
арф и труб»5, ночной сад — в «таинственный орган, лес длинных
труб, приют виолончелей», мир — в «орган поющий, море труб,
клавир»6. Музыка и природа отождествляются, творение у него —
источник песни. Даже деревья играют на своих инструментах:
А в небе, седые от пыли,
Стояли камфарные лавры
И в бледные трубы трубили,
И в медные били литавры7.
Чистейшей космической музыкальности соответствуют у Забо¬
лоцкого всепоглощающая вера в классические идеалы искусства,
стыдливый культ безупречной красоты, стойкое, еле завуалированное
быстротечной тоской, приятие происходящего. Ах, как трогательны
его безоблачное доверие и его вера в неизменный порядок природы,
в вечность всегда похожих на себя ценностей Вселенной в то время,
когда Вселенная резко и быстро меняется. Кажется, его спокойное
чувство достоинства, утешающая твердость его письма ниспадают
из других эпох. Втянутые в искусство, тонущее «dans le creux noir
du neant»8 мы чувствуем себя неловко в этом органическом мире,
крепком, компактном, без браков и трещин, в этом прозрачном ми¬
ре, который не пугается тленности. Мы недоумеваем, оказавшись
в замкнутом кварцевыми стенами этих строф пространстве.
Заболоцкий верил в успокоительную силу поэзии, как русские
поэты начала XIX века, как Боратынский, за которым он мог по¬
вторить, что «болящий дух врачует песнопенье», что «Гармонии
таинственная власть / Тяжелое искупит заблужденье / И укротит
бунтующую страсть»9. Поэтому, наверно, его суровые думы перекли¬
каются со штампами XIX века. По логической ясности, по масштаб¬
ности линий, по сентенциозной и разумной структуре последние
стихотворения Заболоцкого можно соотнести с философскими ду¬
мами Боратынского. Его стихи веют старинной торжественностью,
даже тогда, когда речь идет о современных автору событиях и ли¬
цах, о научных открытиях, о мыслях поэта, замкнутых в жестких
четверостишиях как в стеклянных коробах или ларцах.
Он использует архаические конструкции, старые прилагательные
в современном контексте, олицетворяет абстрактные понятия, шли¬
фует и полирует благозвучие предложений — как зеркало. Честно

536
А. М. РИПЕЛЛИНО
говоря, некоторые его образы, унаследованные из поэтического арсе¬
нала XIX века, некоторые его поучения и императивы, его старческие
морализирования и некоторые его выражения, вроде «Вечно светит
лишь сердце поэта / В целомудренной бездне стиха»10, кажущиеся
вырванными из творчества Боратынского, сегодня раздражают.
И то же самое можно сказать о некоторых мифологических оборотах
и картинах (среди которых стоит упомянуть известную, где лебедь
стоит на фоне московского зоопарка)11, имеющих ледяную сдержан¬
ность готовых, неизменных предметов, некий блеск, который делают
их годными орудиями для самых банальных хрестоматий.
Но зато в то время, когда все стремится к автоматизации и бес¬
форменности, поздние стихотворения Заболоцкого привлекают
своими точными очертаниями, световой гаммой и сжатостью слов,
которые поэт взвешивает как старый аптекарь, да еще и дорической
симметрией метафор и поэтических механизмов. Самые обыден¬
ные вещи, цветы или деревья приобретают у него торжественный
вид, как будто одетые в тоги. Закаты, времена года, отражения,
пение петухов, перелеты журавлей, ливни служат Заболоцкому
поводами для метафизических размышлений, всегда звучащих
как утешительные афоризмы, для густых четверостиший, где мер¬
цает натриевым пламенем изумительная (хоть и внеконтекстная)
традиция философской лирики Боратынского.
17 октября
Но как эти произведения отличались от текстов раннего Забо¬
лоцкого! Его первый сборник, «Столбцы», вышедший в 1929 г.,
числится среди самых ярких и чудаческих русских поэтических
книг этого века12.
Ленинград времени НЭПа это Ленинград переулков, рынков,
кабаков, пивнушек, хижин, каналов, домищ, дымных кухонь,
дворов. Заболоцкий описывает гротескными тонами плесенные
и вшивые комнаты, пахнущие мочой и гноем, мрачные фигуры
скряг и обывателей. Его стихи передают — через навязчивую
детализацию и оригинальность, близкую к дадаистскому бес¬
смыслию,— тривиальную атмосферу нэповской России, мутный
бидермайер советских мещан.
Из страниц «Столбцов» высовываются бродячие музыканты-
чудаки, ломовики, старьевщики, проститутки, сомнительные
и упитанные попы, попрошайки-калеки с культями и костылями
(похожи на нищих Брейгеля старшего), но в основном — мещане,

Дневник с Заболоцким
537
компании обывателей, бригады неуклюжих, похожих друг на дру¬
га Ивановых13. Почти у всех его персонажей — гитара в руке (для
Заболоцкого символизирующая филистерство, так же как герани,
клопы и канарейки для Маяковского): его герои ходят по кабакам,
вечно прихлебывают из графинов и бутылок.
В этом сборнике автор говорит о «бокалов воркотне», «бутылоч¬
ном рае», «бешеном конклаве» бокалов14. Заболоцкий накапывает
в своих стихах горы грязных бокалов, длинные бутылочные тео¬
рии. Пивнушки, особенно «Красная Бавария» на Невском, пред¬
ставляют собой Эдем нэпманов. (Кабаки, которые у Блока были
отражениями некоего душераздирающего метафизического театра,
почти что этапы хождения по мукам, превращаются у Заболоцкого
в убежища для заурядных вонючих жуликов. За цыганками
из кабаков Блока, пылающими во время венгерских танцев, тут
следуют сонные «сирены» «в клубках оранжевых волос», ленивые
бабы, которые убивают время, пожирая бутерброды15.)
В сценках, расположенных рядом, как в комиксах, в сценках,
содержащих порой «клоунские» находки, Заболоцкий описывает
механическое существование стереотипных нэповских мещан. Он
следует за ними в трамвае, на свадьбах, во время любовных раз¬
говоров, в кабаках, на кухне, когда они наедаются или танцуют
фокстрот. Таким образом, он составляет, как Маяковский в своих
сатирических стихах, острый и пёстрый обзор нравов лавочни¬
ков, скрывавших свою вкрадчивую подлость за красноватыми
этикетками и околомарксистскими словечками. Дабы показать
гиперболическую широту амплитуды нэпмановской подлости, он
прибегает к многочисленным фокусам: нагромождает в стихах
анфилады всякой вкуснятины и еды, совмещает в тошнотворной
смеси (применяя дорогое имажинистам «сливание сфер») сценки
из кутежей и поводы для религиозных пародий (parodia sacra),
вставляет в мещанский контекст бросающиеся в глаза термины
из религиозного словесного арсенала (тиара, конклав, канделябр,
Геенна, херувим, церковный собор). Но самое главное, он при¬
сваивает своим героям жреческий тон, ставит их на постамент, как
неких вульгарных Тутанхамонов. И эти пьяные питекантропы,
эти напыщенные фаты, эти карнавальные попы, снятые в строгой
позе, приобретают тяжелую суровость фетишей.
Суровость — лейтмотив, непрекращающаяся мелодия этого
сборника; суровость эта, подчеркнутая наиболее распространен¬
ным в этих стихах метром — 4-стопным ямбом — и нарочито

538
AM. РИПЕЛЛИНО
монотонными рифмами, слегка давит. Герои становятся в ряд,
как изображения на саркофаге, ведут себя надменно, с коми¬
ческой прозопопеей16. Ребенок «сидит в купели, как султан»,
извозчики движутся, «как падишахи», «с нелепой важностью
нерях», поп «раскинув бороду забралом, / сидит, как башня,
перед балом / с большой гитарой на плече», хлебопеки «как будто
идолы в тиарах / летят, играя на цимбалах / кастрюль неведомый
канкан» 17. А извозчик —
Сидит извозчик, как на троне,
Из ваты сделана броня,
И борода, как на иконе,
Лежит, монетами звеня18.
И вот чванливые гости, приглашенные на свадьбу, напоминаю¬
щую «красную свадьбу» Маяковского (из комедии «Клоп»):
Мясистых баб большая стая
Сидит вокруг, пером блистая,
И лысый венчик горностая
Венчает груди, ожирев
В поту столетних королев.
Они едят густые сласти,
Хрипят в неутоленной страсти
И распуская животы
В тарелки жмутся и цветы.
Прямые лысые мужья
Сидят, как выстрел из ружья,
Едва вытягивая шеи
Сквозь мяса жирные траншеи.
И пробиваясь сквозь хрусталь
Многообразно однозвучный,
Как сон земли благополучной,
Парит на крылышках мораль19.
Все, что составляет поле зрения Заболоцкого, мигом становится
нахмуренным и строгим. Что может быть торжественнее его пред¬
метов? Оборудование Заболоцкого происходит из богатейшего ас¬
сортимента кубофутуристического «magasin aux accessoires»20. Его
предметы, как и предметы Хлебникова и Маяковского, рельефны,
они обладают осязаемой конкретностью. Именно осязаемость поэти¬

Дневник с Заболоцким
539
ческих предметов делает его стихи такими густыми и плотными.
На страницах раннего Заболоцкого толпятся кучи домашних ин¬
струментов, кучи тривиальных и плесенных предметов с барахолки:
штаны, бокалы, буфет, кофейная мельница, кран, шкаф, сковорода,
самовар, кастрюли... Они описаны столь тщательно, что всплывает
их бурлескная сторона, они надменно расширяются, вредя полноте
общей картины, подвигая её оптическую ось и меняя пропорции.
Вырванные из обычного для них контескта, они приобретают черты
зловещих талисманов, вербальных ready-made21.
Если у Хлебникова и Маяковского предметы угрожали людям,
волновались в бессмысленном беспорядке, у Заболоцкого они
мечутся, не волнуясь, замерзают с хитрой онемелостью, с привле¬
кательной благородной неподвижностью. Если думать о том, что
сковорода сидит на огне «орлом», «как солнце черное амбаров»,
«как королева грузных шахт», то будет ясно, как каждый предмет
в этой поэзии оборачивается массивной эмблемой, нахмуренным
иероглифом22. Вещи возвышены до архетипов филистерской
вульгарности: бокалы, это — архетипы бокалов, штаны — об¬
разцы штанов. Если ко всему этому еще прибавить фронтальное
расположение фигур, чаще всего сидячих и изображенных на из¬
вестном расстоянии, как будто кегли в симметрическом ряду
на фотографии непрофессионала, да еще некий экзотический дух,
которым веет от этих картинок, и картографическую тонкость
(свойственную рисункам детей), коей изображено пространство,
тогда мы заметим, насколько письмо Заболоцкого близко искусству
«peintres du Dimanche», Руссо, Бомбуа или Пиросманишвили23.
Вместо запутанных тропических лесов тут — грязные каналы
с бетонными насыпями и пивнушки, украшенные увядшими
пальмами, вместо «fetes foraines» 24 — пошлые танцы и фили¬
стерские свадьбы.
Между прочим, такой бессознательный инфантилизм исходит
из творчества Хлебникова. Сколько Хлебникова прошло в сти¬
хах раннего Заболоцкого! Не только инфантильная трактовка
фонов и фигур, но и наивные переговоры предметов, тщательная
детальность, внезапно и беспричинно прерывающаяся, наклад¬
ная перспектива (то есть тяготение к тому, чтобы накладывать
один на другой разные семантические куски какой-то мозаики),
и наконец-то непрекращающиеся реминисценции из русской
поэзии XIX века. Ведь Заболоцкий, через Хлебникова, восходит
к поэтическому опыту XVIII века. Напыщенная конкретность

540
А. М. РИПЕЛЛИНО
метафор, красноречивая суровость, любовь к гиперболам и пе¬
рифразам, академический (иронически переосмысленный) пафос
сближают его письмо к одическому стилю XVIII века, к словесным
стратегиям В. Петрова, Хераскова, Державина25.
Он называет проституток времени НЭПа «сиренами» и под¬
совывает в речь своих обывательских героев термины из лек¬
сики XVIII века, как например «ополченец» или «шутиха».
Вместо мифологической терминологии, столь характерной для
од, поэт вставляет звонкие слова вроде «Бавария», «Арарат»,
«Пиккадилли». Симптоматично, что название сборника можно по¬
нимать и как «свиток из подклеенных листков», а не только лишь
как «полосу текста»26. Когда он сравнивает весы с Магелланами,
шапки с тиарами, самовар с «трехэтажным» домашним генералом
«в железных латах», шкаф с царем Давидом, буфет с Араратом,
когда называет Ленинградский народный дом «курятник ра¬
дости, / Амбар волшебного житья, / Корыто праздничное стра¬
сти, / Густое пекло бытия!», ты чувствуешь, как трюки и находки
поэтов XVIII века оживают и бурлескно переосмысляются27. Все
время думаешь о Державине, когда читаешь его сочные описания
еды, фламандской картиной изображающие рынок. Например:
Здесь бабы толсты, словно кадки,
Их шаль невиданной красы,
И огурцы, как великаны,
Прилежно плавают в воде.
Сверкают саблями селедки,
Их глазки маленькие кротки,
Но вот, разрезаны ножом,
Они свиваются ужом.
И мясо, властью топора,
Лежит, как красная дыра,
И колбаса кишкой кровавой
В жаровне плавает корявой 28,
или еще такую обрисовку рыбной лавки в стихотворении того же
времени (не включенном в «Столбцы»):
Тут тело розовой севрюги,
Прекраснейшей из всех севрюг,
Висело, вытянувши руки,
Хвостом прицеплено на крюк.

Дневник с Заболоцким
541
Под ней кета пылала мясом,
Угри, подобные колбасам,
В копченой пышности и лени
Дымились, подогнув колени,
И среди них, как желтый клык,
Сиял на блюде царь-балык29.
Но и пафосное чудачество некоторых его героев уносит тебя
обратно в XVIII век: мечущий штаны «на воздух» мошенник-ма¬
клак, носящий ботинок на тарелке человечек, поющий «хвалу
Иуде» чудак, и тот, другой — «грозен и румян, / в кастрюлю бьет,
как в барабан»30; всё это, проявления мира наизнанку, кажется
вышедшим из какого-то аллегорического маскарада XVIII века,
из смешных кортежей великанов и карликов, которые устраи¬
вал Петр Первый31. Итак, в этом гибридном и ошеломляющем
месиве, в этом странном, гротескном замесе, лексика XVIII века
смешивается с тривиальным языком нэповского обывателя, экс¬
центрические кубофутуристические метафоры пропитываются
суровостью XVIII века. Архаическое звучание стихов «Столбцов»
не анахронизм, а ироническое переосмысление современных поэти¬
ческих канонов, развитие процесса, начатого Хлебниковым, первым
введшим в футуризм жанры русской литературы XVIII века.
19 октября
Когда в 1948 г., после долгого молчания, Заболоцкому удалось
опубликовать сборник «Стихотворения» 32, многие думали, что
дебютировал новый поэт: очень мало кто помнил его ранние вещи
(в 1938 он был выслан на Дальний Восток и впоследствии на Алтай,
и смог вернуться в Москву только в мае 1946 г.).
И всё же после «Столбцов» вышло много стихотворений, поэма
«Торжество Земледелия» и — в 1937 г.— второй поэтический
сборник, носящий простое название «Вторая книга»33.
Среди несобранных в сборниках произведений мы сталкиваем¬
ся с двумя, относящимися к самым ярким из его стихотворений:
«Цирк» (1928) и «Меркнут знаки Зодиака» (1929)34. В первом
из них Заболоцкий изображает с детской скрупулезностью цир¬
ковой спектакль, чередуя описания упражнений с описаниями
настроения публики, и завершает тщательную анфиладу наивных
сценок выступлением женщины-змеи, которая, обмотавшись
вокруг своей оси, теряет собственное тело, пугая ужаснувших

542
AM. РИПЕЛЛИНО
зрителей и обращая их в бегство. Во втором стихотворении по¬
эт вызывает гротескное подобие магического лимба, совмещая
фольклорность и бредовость изображения.
В поэме «Торжество Земледелия» (опубликованной в журнале
«Звезда», № 2-3, 1933 г.)35 речь, обогащенная бурлескной инто¬
нацией, идет о колхозах и коллективизации. В этом произведении
фигурируют характерные для оды XVIII века приемы, на что наме¬
кает и название. Поэма состоит из отдельных картинок и суровых
диалогических фрагментов. Волосатые мужики рассуждают о душе
и загробном существовании, говорящие животные с горечью раз¬
мышляют о своей несчастной участи и об отношениях с людьми
(бык тут упоминает произведение Хлебникова и созерцает вну¬
тренним взором могилу поэта), хмурый кулак таскает за собой
наполненный старинными монетами сундук (перед этим человеком
природа «обленивается» и злак грустит), солдат-хвастун спорит
со своими предками мрачной ночью. Потом этот самый солдат
рассказывает недоверчивым и уставшим животным сон: будто он
увидел наступление счастливого для животных времени, создание
«большого животного института», где, свободные от людского ига,
они найдут приют и изобилие. И вдруг сон оборачивается реально¬
стью, подвигается трактор, «прорезав мордою века». Кончился век
лопат и борон, крестьяне и животные роднятся. Сидящий за рулем
трактора спорит в торжественных стихах с плугом-эгоистом, на¬
прасно пытающимся выжить и пережить прогресс. Наконец-то
хоронят плуг, и поэма завершается аллегорическим торжественным
концом, в духе лирики XVIII века.
С этими мужиками-троглодитами и животными-философами рус¬
ская деревня, рисующаяся в сценках поэмы, кажется пропитанной
неким доисторическим духом. Заболоцкий особенно любит грубых,
почти первобытных персонажей. В «Столбцах» выступают обезья¬
ньи мещане, тут — растрепанные крестьяне, в более позднем сти¬
хотворении — таинственный снежный Полифем36. «Стандартный»
герой Заболоцкого, «полуживотное-получеловек» (как, между
прочим, и герои многих футуристов), живет на грани мифической
дикости и «зари разума». Много страниц Заболоцкого зиждятся
как раз на конфликте холодных логических схем и вкрадчивых
теней фантазии, которые для него совпадают с чем-то первобыт¬
ным, необтесанным. В этом отношении характерно стихотворение
«Меркнут знаки Зодиака», в котором у поэта разнуздываются,
принимая участие в омрачающих разум кознях,

Дневник с Заболоцким
543
Гамадрилы и британцы,
Ведьмы, блохи, мертвецы.
В «Торжестве Земледелия» описания очерчены хитрой не¬
винностью, присущей наивным художникам, но некоторые
висящие в воздухе фигуры, косящиеся избы напоминают ско¬
рее Шагала. Ведь в «Столбцах» тоже на каждом шагу встре¬
чаются свисающие или даже повернутые верхом вниз люди
и предметы, именно как в картинах Шагала. В «Белой ночи»,
например, «Бегут любовники толпой, / Один горяч, другой из¬
мучен, / А третий книзу головой», в «Фокстроте» франт «парит
по воздуху <...> / В дыму гавайского джаз-банда», в «Свадьбе»
«огромный дом, виляя задом, / Летит в пространство бытия»,
в «Цирке» «...жизнь трещала, как корыто, / Летая книзу голо¬
вой». В «Торжестве Земледелия» вещи и картины тоже непод¬
вижны, неизменны, монументальны, как будто кинетическая
субстанция кубофутуризма застила в бредовой неподвижности
старого альбома. Сразу понятно, что источник этой поэзии —
кубофутуризм. Эпизод, повествующий о встрече мужика и па¬
стуха с душой, исходит из драмы «Владимир Маяковский».
Идея о прогрессе, как о способе возвращения к золотому веку,
как и представление об идиллическом равенстве людей и жи¬
вотных, взяты из Хлебникова, который в поэме «Ладомир»,
воображая будущее революции как наступление цветущей
Аркадии, предвещал:
Я вижу конские свободы
И равноправие коров.
Если смотреть глубже, в отдельных фрагментах «Торжества
Земледелия» можно проследить наследие языческих идиллий
и бурлескных пассажей Хлебникова: наивное описание «Зооло¬
гического института», например, напоминает сказочность таких
произведений, как «Шаман и Венера», «Лесная тоска», «Вила
и леший». Исходя из этого, несложно понять, почему эта поэма,
вместе с её чудаческими вйдениями, переселяющими острую
проблематику колхозов в первобытное царство, в графоманский
Эдем, вызвала целый ряд бурных, разгромных критических от¬
кликов и злобных насмешек, которые подтолкнули Заболоцкого
к резкому изменению своей поэтической системы.

544
А. М. РИПЕЛЛИНО
22 октября
Осанистая величественность, часто ассоциировавшаяся с вуль¬
гарностью нэпманов или с первобытной грубостью и становив¬
шаяся при бурлескном употреблении элементом стилистического
перелома, эволюционирует в холодный академизм умеренных
стихотворений последних лет.
Обыватели-чудища как раз ненавидели смех в связи с их врож¬
денной жреческой спесью, но в тех стихотворениях, где гротескность
не служит противовесом, торжественность внушает скуку и звучит
неловко. Если верить в то, что поэзия должна быть, кроме прочего,
свидетельством о некотором, переменном, как облака, поиске, неза¬
вершенной и опасной попыткой, а не «скрижалями завета», то самые
последние произведения Заболоцкого, замкнутые в твердой оболоч¬
ке, в броне удушливой суровости, покажутся чуждыми, далекими,
как недостижимая красота. Любопытно, что сам поэт, переписав
«Столбцы» на старости лет, испортил пышные находки молодости
умеренностью взрослого ума. В 1957 году Заболоцкий подарил мне
один экземпляр сборника, с поправками, внесенными среди печа¬
танных строк и множеством удалённых фрагментов, отмеченных
красным карандашом и безжалостно исключающих некоторые
из самых репрезентативных стихов. Но учитывать такие изменения
нельзя (Пастернак тоже на склоне жизни хотел переписать старые
стихи, переделать словесные жемчужины «Сестры моей жизни»!).
Перлы второй фазы поэтической деятельности Заболоцкого —
именно там, где всплывают бурлескный тон «Столбцов», урок
Хлебникова, опыт наивных художников. Ещё можно встретить
метафоры, напоминающие сценки, характерные для ранних сти¬
хов: ледоколы сравниваются с «бронтозаврами каменного века»
и с «плавучими вместилищами чудес»; верблюд — «Ассаргадон
пустыни», «а ночь, как царица на троне из туч», «полюс-ве¬
ликан, / Увенчанный тиарой ледяною», в садах возвышаются
«огромных яблоков живые Вавилоны» 37. Можно заметить следы
юношеской бурлескности в стихотворении, где изображен снежный
человек, «в горные упрятан катакомбы», в тени тысячелетнего
Будды, который «ворожит над собственным пупом», или в тех
стихах, где описывается южный город Гурзуф, с ехидным юмором,
сближающим его с воспетой Мандельштамом Феодосией.
Тяготение к неопримитивизму еще отражается в его картинах
растений, насекомых, крошечных животных (муравьев, улиток,
бабочек, жуков или кузнечиков), нарисованных с микроскопи¬

Дневник с Заболоцким
545
ческой точностью, или в лубочном раю, изображенном в торже¬
ственных стихах о прививках Мичурина38.
А Хлебников? Он-то упомянут в коротком стихотворении
1937 года:
И голос Пушкина был над листвою слышен,
И птицы Хлебникова пели у воды39.
Кроме того, когда Заболоцкий пишет, что:
...в каждом дереве сидит могучий Бах
И в каждом камне Ганнибал таится
или:
Читайте, деревья, стихи Гезиода,
Дивись Оссиановым гимнам, рябина!40
или:
Что дуб бушевал, как Рембрандт в Эрмитаже,
А клён, как Мурильо, на крыльях парил41.
Понятно, откуда модель подобных ассоциаций и сравнений:
из стихотворений Хлебникова, где изобилуют названия, особенно
в одном, открывающимся следующими стихами:
Усадьба ночью, чингисхань!
Шумите, синие березы.
Заря ночная, заратустрь!
А небо синее, моцарть!
И, сумрак облака, будь Гойя!
Ты ночью, облако, роопсь!42
25 октября
Итак, торжественность — признак, характеризующий творче¬
ство Заболоцкого целиком. Сам он обладал торжественной внеш¬
ностью, с приглаженными волосами и в круглых очках, с видом
скрупулезного, старого склада, аптекаря. Читал свои стихи с ле¬
дяной, взвешенной интонацией.
«Самое главное,— сказал он мне однажды в Москве,— суровая
простота. Не надо отдаваться техническим хитростям. Я создал

546
А М. РИПЕЛЛИНО
для себя формулу, которой остаюсь верным, формулу, суммирую¬
щуюся в аббревиатуре МОМ: “мысль”, “образ”, “музыка”»43.
Осенним вечером мы с Евтушенко пошли к нему в его малень¬
кую квартирку, набитую старьем и многолетней, собранной в кучу
мебелью (ужасный шкафчик с ангелочками имперского стиля,
массивный шкаф с зеленым глобусом на верхней части, картина,
изображающая желтоватый хутор на берегу моря). Сидя за сто¬
лом, весело уставленным курицей, сыром, оливками, брусникой,
перебиваемые тостами (тосты-караулы, словесные крутящиеся
вертушки — пестрая лента, фейерверки тостов), мы разговари¬
вали о Хлебникове.
«В начале,— говорил он мне,— Хлебников сильно повлиял
на мой стиль, но со временем я понял, что он слишком неровен
и непоследователен. Стихи должны иметь точную архитектони¬
ческую структуру. Между прочим, Борис Пастернак, который
тоже в ранней лирике был путаным и хаотичным, в последних
своих стихотворениях ищет архитектонической гармонии. Наше
время — не время для набросков и фрагментов: нужно писать
стихи, совершенные как микрокосмы».
И штопором, изображающим согнутого кота (похожего на ко¬
та Макара у поэта JI. Мартынова), открывал бутылки любимого
грузинского вина «Телиани». Когда я ему сказал, что поздняя его
лирика порой пропитана тоской, он, возмутившись, возразил, что
он не меланхолик, а, увы, «оптимист».
«Николай Алексеевич,— сказал я ему,— оптимизм это — пус¬
тое слово, устаревший шаблон»44.
«Во всяком случае, мое искусство,— возражал,— утверждение
жизни».
Подавленным, как и многие другие, простыми лозунгами,
тормозившими советскую культуру на протяжение долгих лет, он
бросался на собственную тоску, как Святой Георгий на дракона.
Я ставлю его книги обратно на полку и вспоминаю туманный
восход, когда мы вышли из его квартирки. Тысячи маленьких
огоньков мерцали вдали. Под слабым дождем фонари казались бе¬
лыми, как веер из обтрёпанных перьев. Мы еле стояли на ногах.

В. АЛЬФОНСОВ
Заболоцкий и живопись
Еще недавно стихи Заболоцкого оценивались осторожно. Время
решало свои неотложные задачи, а он, казалось, стоял особняком,
развивая отвлеченно-раздумчивую тему: человек и природа, че¬
ловек и мир.
Философская лирика всегда вырастала из ощущения времени.
Но она стремилась и подняться над временем, преодолеть его,
стать всеобъемлющей концепцией бытия. Мир и собеседующая
с ним личность как бы уравнивались в правах и застывали в веч¬
ном единстве или — чаще — в романтическом противостоянии.
Говоря «философская лирика», мы сразу вспоминаем Гете или
Тютчева и «по привычке» определяем круг проблем: о месте
человека в мироздании и природе, о конечности человеческого
бытия и бесконечности жизни во вселенной, о путях и границах
познания и т. п. В поэзии советской эпохи Заболоцкий, наверное,
чаще других обращался к этим «вечным» темам.
Только ясно и другое — что двадцатый век заметно изменил
положение. Век грандиозных социальных революций и мировых
войн, век небывалых успехов науки и труда принес определен¬
ное недоверие к отвлеченному философствованию над миром.
Время не только питает философскую мысль наших дней, давая
ей толчок и материал,— оно само, конкретное время, становится
одной из главных тем философской поэзии. Понятия «космос»,
«мироздание», «вечность» вытесняются в поэзии другими, более
реальными и грубыми — «время», «век», «эпоха», и в понимании
этих последних человеческая мысль выражается с не меньшей
сложностью и полнотой, касаясь и самых общих — в философском

548
В. АЛЬФОНСОВ
смысле — вопросов бытия. В современном искусстве (не только
в поэзии) еще продолжается процесс деромантизации. И не для
всех он — гладкий путь к «слиянию с действительностью»: в иных
случаях мир как бы продолжает противостоять художнику, ибо
его реальные загадки оказались не проще метафизических загадок
абстрактного космоса.
Без живого, заинтересованного взгляда на действительность
нет большой поэзии. И если посмотреть на Заболоцкого с этой
точки зрения, то обнаружится, что он, с его «вечными» темами,
тоже живейший наш современник. Он по-своему тоже знает
то недоверие к отвлеченному философствованию над миром,
которое составляет одну из важных тенденций нашего времени.
И дело даже не в том, что холодноватая логика многих стихов
Заболоцкого (особенно 40-х годов), как и его связь с современной
наукой, дает порой иное, даже обратное толкование некоторым
традиционным темам. Сам герой Заболоцкого, не переставая
быть в заявке человеком вообще, раскрывается как выразитель
очень современных методов и путей познания. К самой загадке
всемирного бытия поэт часто идет не от самосознания яркого
человеческого «я» («тютчевский» принцип), а от картины ми¬
ра, нарисованной аналитическим, безличным, в известной мере
собственно научным знанием. «Я, как древний Коперник, раз¬
рушил Пифагорово пенье светил...» «Разрушил» — для того,
конечно, чтобы снова воссоздать. Но, повинуясь этой своей почти
что «непоэтической» пытливости, призывая на помощь чуть ли
не научный эксперимент, Заболоцкий походя открыл в едином
мире бесчисленное количество «малых миров», неожиданных
соответствий, столкновений и связей. Открыл для поэзии микро¬
мир — так говорят иногда по этому поводу. Заболоцкого, кстати,
не покидало подозрение, что в деле поэтического познания мира
все это, возможно, сизифов труд: поэтическая правда о жизни
различима скорее в «лепете и музыке крыл»,— и от мира разъято¬
го, от природы, исследованной умом и подчиненной трудом, он
нередко уходил в простое и радостное удивление перед величи¬
ем мироздания и чудом нетронутой природы. Но духу анализа
противостоять не мог.
Совсем недавно спорили «физики» и «лирики». Это серьезный
спор — если видеть в нем не полемику частных вкусов, а начало
большого разговора о путях современного познания и судьбах
искусства. Заболоцкий высказался в этом споре, не дождавшись

Заболоцкий и живопись
549
его обострения, высказался своим творчеством. Ибо пафос его
поэзии — в поисках нового синтеза высокой духовности и прак¬
тических устремлений разума и труда.
Но, конечно, не голая идея примирения между искусством и на¬
укой составляет весь смысл творчества Заболоцкого. Философская
мысль поэта, даже самая простая,— это уже психологический
сюжет, черта лирического героя, усилие духа. Путь Заболоцкого —
путь драматического «вживания» в мир, и даже за уверенностью
его логических формул видно сложное борение, а то и смута чувств.
Он мыслитель, философ, но прежде всего он поэт. И не зря его
стихи, не чуждые холодноватой всеобъясняющей логике, в то же
время стремятся к музыке, самому иррациональному из искусств,
или смыкаются с живописью, которая для любой «метафизики»
находит язык чувственных форм.
Живописи в развитии Заболоцкого принадлежит не очень видная,
но важная роль. Его любимые художники — очень разные: край¬
ний «левый» Филонов — и классики мировой живописи Брейгель
и Боттичелли, примитивист Анри Руссо — и портретист XVIII века
Рокотов. Были и другие симпатии (Гойя, Ренуар, Сезанн, Пикассо,
Шагал, Матисс), но те, что названы выше,— больше чем симпатии:
они (по-разному и в разное время) были близки Заболоцкому своими
мыслями о мире и человеке и даже методом художественного по¬
знания. В соотношении с ними яснее становится сама суть поэзии
Заболоцкого, драматизм его философского развития.
1
Заболоцкий любил живопись П. Филонова, художника
1910-1930-х годов. Любил за те мысли, которые навевает эта
странная живопись,— мысли, во многом близкие самому поэту,
особенно в ранний период. Критик Н. Степанов, близко знавший
Заболоцкого, очень похоже определил внутреннюю сущность этой
связи: «Заболоцкий высоко ценил картины Филонова, на которых
люди, животные и растения как бы прорастают на полотне в со¬
вместном цветении, переплетаясь своими телами, вырисованными
с анатомической обнаженностью».
В восприятии Заболоцкого это совместное прорастание сближа¬
лось с мотивами поэзии Хлебникова и научными фантазиями Циол¬
ковского о космическом бытии человека. В Хлебникове Заболоц¬
кого поражало утверждение почти немыслимой, фантастической

550
В. АЛЬФОНСОВ
связи человека со всем живым, даже шире — со всем сущим.
Речь идет не только об инфантильной утопии, нарисованной
в «Ладомире» («Я вижу конские свободы и равноправие коров...»).
Заболоцкий выделял у Хлебникова, как и у Циолковского, идею
изменения самой человеческой природы, идею обретения бессмер¬
тия — через свободное рассредоточение человека во вселенной,
через ощущение себя «государством атомов». В одном из писем
к Циолковскому, где обсуждался этот вопрос, Заболоцкий при¬
вел стихотворение Хлебникова. «Я и Россия» (письма опублико¬
ваны в журнале «Русская литература», 1964, № 3; публикация
А.	Павловского).
В связи с этим вспоминаются «Метаморфозы» самого Забо¬
лоцкого:
Чтоб кровь моя остынуть не успела,
Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел
Я отделил от собственного тела!
И если б только разум мой прозрел
И в землю устремил пронзительное око
Он увидал бы там, среди могил, глубоко
Лежащего меня. Он показал бы мне
Меня, колеблемого на морской волне,
Меня, летящего по ветру в край незримый,—
Мой бедный прах, когда-то так любимый.
И дальше:
Как все меняется! Что было раньше птицей,
Теперь лежит написанной страницей;
Мысль некогда была простым цветком;
Поэма шествовала медленным быком;
А то, что было мною, то, быть может,
Опять растет и мир растений множит.
Но, конечно, связь Заболоцкого с Филоновым — не просто
в абстрактном звучании этой идеи о вечных перевоплощениях,
«Метаморфозы», написанные в 1937 году,— это заявка на ту
поэзию четких философских формул, которая особенно характерна
для Заболоцкого 40-х годов и в которой уже мало «филоновского».
Но «Метаморфозы» и логический итог — итог трудных исканий,
когда сама мысль о единстве мира была загадкой, когда она только

Заболоцкий и живопись
551
прорастала из смуты пугающих, «странных» ощущений, в драма¬
тическом «сражении природы, зренья и науки». Филонов как бы
давал лишь первоначальную завязь, смутную и загадочную,— в от¬
личие от Хлебникова, у которого связь всего живого постигалась
в свободном и раскованном чувстве, а тем более Циолковского,
устремленного к представлению о будущей жизни человека в «ор¬
ганизме» вселенной. И у раннего Заболоцкого, и у Филонова натур¬
философские представления о человеке чрезвычайно усложнены
чувством социальным, даже больше — они выходят из глубины
социально-психологических мотивов, звучавших почти что безна¬
дежно. Заболоцкий начал свой путь в поэзии с показа страшной,
животной силы мещанства. Филонов (гораздо раньше — еще
до революции) изображав «перерождение человека» в современ¬
ном городе — в виде кошмарных безликих сгустков, многоруких
и многоногих. Ранний Хлебников (в поэме «Журавль») тоже писал
о «восстании» враждебных человеку вещей — раньше, чем этой
темы коснулся Маяковский. Но Хлебникову с самого начала,
было свойственно и другое — безотчетное удивление перед при¬
родой и сказочной национальной стихией, с самого начала он нес
в себе и гармонию, черты странного, инфантильного, но органиче¬
ского и полного жизнеутверждения, Заболоцкий, видя сходство
Хлебникова с Филоновым, чувствовал и разницу между ними.
Можно сказать, что Хлебников был для него идеалом, ибо выражал
всю полноту взаимодействия жизни и искусства; Филонов был уже
и близок Заболоцкому драматизмом поиска: оба они, и Филонов,
и Заболоцкий, имели гармонию в виду как цель заданную, даже
умозрительную. И если связь с Хлебниковым очевидна в мотивах
поэзии Заболоцкого, то сходство с Филоновым сложнее, оно в са¬
мом методе и направлении исканий.
Филонов усвоил уроки новейших западных художников, со все¬
ми крайностями живописного профессионализма,— создавал
искусство «непонятное», рассчитанное на предельную остроту
чувственного восприятия. Но формальный эксперимент Филонова
таит в себе свойства, которые распирают замкнутый круг «живо¬
писных» задач. Филонов не только по-своему общественно акти¬
вен — он художник явно метафизических устремлений.
Сокрушительное новаторство в живописи начала века имело
период видимого равнодушия к жизненным проблемам. Даже Пи¬
кассо, человек горячего общественного темперамента, знал как ху¬
дожник пору относительного покоя (в общественном и философском

552
В. АЛЬФОНСОВ
смысле) — во времена «чистого» кубизма и неоклассицизма.
Теперь-то мы понимаем, что это была тоже «философия», пусть
и неосознанная: заменяя «психологию» чувственной выразитель¬
ностью формы, «вещества», художники — по-разному в разных
случаях — отражали свойственное времени недоверие к отвле¬
ченной духовности. В основе своей это искусство аналитическое,
хотя звучало оно по-разному: одни выражали в нем крайнюю
растерянность перед натиском «безбожного» века, другие (те же
кубисты, например) были убеждены, что создают искусство уве¬
ренное и позитивное.
Филонов, как видно, не очень доверял французскому «вещиз¬
му», ему ближе немецкая, экспрессионистская линия. Явления,
вещи у него не потеряли эмоционального знака, а мир целиком про¬
должал мыслиться как метафизическая сущность. Сам он называл
свой метод аналитическим, и принцип «сделанности» детали был
для него непреложным. «Упорно и точно рисуй каждый атом»,—
требовал он от последователей и учеников. Но в разложенном,
а то и дробном мире картин Филонова есть намек на желаемый
синтез, во всяком случае — усилие, направленное к нему, Филонов
коснулся тайны пластических «уподоблений», открывал стран¬
ное сходство живого и неживого — человека, животных, вещей.
Что-то врубелевское есть в его фантазии. Но разница между ним
и Врубелем очень велика.
Мысль о таинственном единстве мира выражена у Врубеля
очень лично. Она живет в остром психологическом сюжете (что
вовсе не обязательно предполагает сюжет повествовательный).
К тому же Врубель часто берет традиционный романтический
образ, уже «знакомый» зрителю, а потому поддающийся срав¬
нительно ясному прочтению.
У Филонова нет такого открытого, романтического противо¬
стояния. А без него мотив «уподоблений» зазвучал как обезличка
человека в мире. Эта идея действительно близка художнику. Сам
экспрессионизм Филонова какой-то «неличный»: скорее сторон¬
няя концепция жизни вообще, чем крик живой души. Филонов
по-своему фигура трагическая. Он хотел гармонии с миром, искал
ее, но холодная аналитическая мысль диктовала ему такие задачи,
которые, возможно, не по плечу живописи. Он стремился к про¬
стоте, к грубым, даже примитивным ощущениям — и открывал
в них связь с очень сложными вещами. Известно, что Филонов
мог писать картину от угла, постепенно расширяя композицию

Заболоцкий и живопись
553
и словно воссоздавая процесс странного перевоплощения явлений.
Он был убежден, что картина «должна расти и развиваться так же
закономерно и органически, атом за атомом, как совершается
рост в природе». Но чем подробнее и анатомически обнаженнее
выписывались детали, тем отвлеченнее становилось умозри¬
тельное целое. Мир все-таки раскололся на маленькие миры,
и вместе с ним раскололась мысль. В заявке она всеобъемлющая,
а на деле упирается в «странность» каждого явления. Остается
ощущение упрямой, почти фанатической попытки — выразить
некое метафизическое единство через крайний анализ. И, словно
не в силах совладать с притягательной силой каждого реального
ощущения, поздний Филонов все чаще стремился передать «про¬
цесс роста и развития» в «чистом» виде — писал метафизические
абстракции.
Внешняя целостность в картинах Филонова есть, ее осуществля¬
ет «живопись» — методическая «сделанность», от одной клетки
к другой. Эта рассудочная трезвость метода служит как бы под¬
меной обобщающей мысли, создает иллюзию уверенности. Но под
ровной гладью «мастерства» продолжает жить непримиренный
хаос чувственных, даже физиологических ощущений. Недаром
о «Пире королей» — одной из самых известных тогда картин
Филонова — Хлебников говорил, что это «пир трупов, пир мести».
Единство все-таки не далось Филонову.
Подобное усилие мысли, не верящей чувственным ощуще¬
ниям, но располагающей только ими, хорошо знакомо раннему
Заболоцкому. В первой книге поэта, в «Столбцах» (1929), мысль
почти тонет в трясине животности, осознаваемой как всесилие
мещанства. Все духовное, «опускаясь вниз», оборачивается не¬
пробиваемо косной «материей» быта:
Росли томаты из прохлады,
и вот — опущенные вниз —
краснобаварские закаты
в пивные днища улеглись,
а за окном — в глуши времен
блистал на мачте лампион.
Уже здесь есть сходство с Филоновым — не только в мотиве,
но в методе. Поэту, собственно, нечего противопоставить этому
насквозь физическому миру, свернувшемуся «одной мышиною

554
В. АЛЬФОНСОВ
норой», где даже слезы —«точно виноград, из глаз по воздуху
летят». И мысль его издевательски приравнивает движение ме¬
щанских толп к ходу миров, наделяет ненавистную плотскостъ
подчеркнутым величием и стилизованными «чувствами»:
Маклак штаны на воздух мечет,
ладонью бьет, поет, как кречет:
маклак — владыка всех штанов,
ему подвластен ход миров,
ему подвластно толп движенье,
толпу томит штанов круженье,
и вот — она, забывши честь,
стоит, не в силах глаз отвесть,
вся — прелесть и изнеможенье!
Иначе говоря, мысль поэта почти всецело утверждает себя как
метод, как разоблачающее «мастерство». По сути дела, в гротеск¬
ной иронии «Столбцов» есть и большая доза самоиронии, почти
признание трагического тупика. Но в ней же — завязь новых, еще
не решенных проблем.
Натурфилософская устремленность — основа поэзии Забо¬
лоцкого — сказывается уже в «Столбцах» (не случайно в конце
жизни, готовя проект переиздания книги, Заболоцкий расширил
ее за счет стихотворений с натурфилософским содержанием).
Стихи последующих лет заметно освободили философскую мысль
поэта от той резкой тенденциозности в отборе материала, которая
в «Столбцах» продиктована страхом перед мещанством.
Вопрос о границах человеческого познания (разумности при¬
роды вообще) остро переживается в «Лодейникове», «Знаках
Зодиака» и других стихотворениях конца 20-х — начала 30-х го¬
дов. В чем здесь конфликт? Традиционная общая мысль, свой¬
ственная старой, по мнению Заболоцкого, науке, убеждала поэта,
что мир гармоничен и целесообразен, но конкретное чувственное
познание («зрение»), сосредоточившись на отдельных явлениях,
открывало в мире непримиримую борьбу, «смутный шорох тысячи
смертей» — и смеялось над мыслью:
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.

Заболоцкий и живопись
555
Природы вековечная давильня
Соединяла смерть и бытие
В один клубок, но мысль была бессильна
Соединить два таинства ее.
(«Лодейников»)
Поэма «Торжество земледелия» неотделима от этого цикла, ибо
философский настрой ее — в том же стремлении понять градации
разума, свойственного человеку, животным и природе. Колхозный
сюжет поэмы, независимо от замысла Заболоцкого, оказался здесь
притянутым: поэт по сути дела заставляет коллективизацию ре¬
шать не социально-экономические, а натурфилософские вопросы.
Рисуя утопическое братство людей и животных, он словно ищет
кратчайшего пути из того «сражения природы, зренья и науки»,
которое мутило душу его героя Лодейникова и его самого. А на де¬
ле — находится в самом пекле этого сражения.
На рубеже 20-х и 30-х годов Заболоцкий открещивался от «му¬
зыкального», беспредметно-лирического познания. Он не искал
себе места там, «где битва нот с безмолвием пространства», он
стремился наполнить «пустынные смыслы» — и уходил в глубь
каждого явления, находя в нем загадку, может быть, равную
загадке вселенной. Мир как очерченная мыслью покойная
сфера, где все расставлено в иерархическом порядке, не звучит
для него: это «мир, испорченный сознанием отцов, искусствен¬
ный, немой и безобразный». Для него мир — «на тысячу ладов
ноющий, прыгающий, думающий, ясный» — бесконечная цепь
контрастов, подобий и перевоплощений. И пусть «прекрасные
твари» (например, «Змеи», 1929) часто вызывали недоумен¬
ный, мучащий вопрос: «Для чего они? Откуда? Оправдать ли их
умом?» Поэт — в поисках разумного смысла бытия — продолжал
упорно вторгаться в эти малые «миры», рискуя утратить по¬
нимание целого, даже утрачивая его и сетуя на своего «бедного
воителя» — разум.
Все это и заставляет вспомнить Филонова и других «аналити¬
ков» метафизического толка. Явление расчленяется, чувственные
ощущения, даваемые им, наделяются странным «смыслом»,
но конечная связь явлений тонет в тумане бесчисленных упо¬
доблений. Взять хотя бы «Движение» в «Столбцах». Это очень
«филоновские» стихи. И не только потому, что вспоминаются
отдельные вещи художника, например — его «Ломовые», где

556
В. АЛЬФОНСОВ
страдальческие лица лошадей уподоблены лицам извозчиков
и чуть ли не «разумнее» их (для такого сравнения больше по¬
дойдет другое раннее стихотворение Заболоцкого, так и назван¬
ное — «Лицо коня»). Связь глубже. Понятие «движение», вы¬
несенное в заглавие стихотворения, остается абстракцией, поэт
и не пытается определить его общий смысл («пустынный смысл»,
сказал бы он) — он дает сумму зрительных впечатлений, для
которых цепкая мысль сразу находит на стороне, среди других
предметов, нечто странно похожее:
А бедный конь руками машет,
то вытянется, как налим,
то снова восемь ног сверкают
в его блестящем животе.
Подчеркнутая инфантильность стихотворения — не просто
внешний иронический прием. По-своему она даже уместна. Явления
как бы познаются заново — с первичных ощущений, с детских «по¬
чему?». Этих «почему?», этих явлений-загадок много в тогдашних
стихах Заболоцкого, будь это «толстое тело коровы, поставленное
на четыре окончанья»,— или особенно любимый им бык, «тот
самый бык, в котором заключено безмолвие миров, соединенных
с нами крепкой связью».
Как ни странно это может прозвучать, где-то в загадках,
почти хаосе уподоблений зарождалось очень важное качество
поэзии Заболоцкого — ее связь с современным научным позна¬
нием. Научных открытий в буквальном смысле слова искать
в стихах, конечно, нечего. Это «только» поэзия — очень зоркая
и очень смутная одновременно. Но с известной натяжкой можно
сказать, что она по-своему (пусть даже чуть пародийно) отра¬
зила усилие мысли в аналитическом познании природы — в той
стадии его, когда простые, привычные вещи вдруг оказались
«мирами». (Вспомним у позднего Заболоцкого: «Сквозь волшеб¬
ный прибор Левенгука на поверхности капли воды обнаружила
наша наука удивительной жизни следы. Государство смертей
и рождений...»)
Стремясь понять предмет, Заболоцкий не просто «рассекает его
на части», не просто вскрывает «формальное строенье» — чуть ли
не в каждой «части» он выискивает побочный, но законченный
смысл, инобытие:

Заболоцкий и живопись
557
Дом деревянная постройка,
Составленная, как кладбище деревьев.
Сложенная, как шалаш из трупов,
Словно беседка из мертвецов,—
Кому он из смертных понятен,
Кому из живущих доступен,
Если забудем человека,
Кто строил его и рубил?
(«Искусство», 1930)
Эти стихи превосходно иллюстрируют метод Заболоцкого, только
далеко не всегда побочные «ощущения-смыслы» сгущались у него
в таком светлом фокусе, как здесь;— часто они оставались в разброде
или («по-филоновски») складывались в умозрительную концепцию.
Да и здесь мотив разумного человеческого труда, труда-познания —
это заявка на будущее Заболоцкого, разведка пути. Человек остается
носителем многих знаний, но — не знания сути своей:
Он и планетою правит,
Он и леса вырубает,
Он и корову зарежет,
А вымолвить слова не может.
Слитность с миром дает ему искусство, сильное своей наивной
естественностью, «подчиненной дыханию».
Ранний Заболоцкий часто взывал к такому искусству, изнемогая
мыслью над таинствами бытия. Только в его собственной поэзии
такой наивности мало. Ему было уже не уйти от требовательной
мысли (как ни принижал он ее порой), не уйти от стремления
логически понять и оправдать, а не только чувствовать человека
и природу.
Когда перечитываешь «Столбцы», «Торжество земледелия»
и «Лодейникова», вспоминается не один Филонов. Безотноси¬
тельно к проблематичным прямым связям, вспоминаются Анри
Руссо, Марк Шагал и немецкие экспрессионисты («сумрачный
германский гений» вообще близок Заболоцкому, как и Фило¬
нову). И глубже — вплоть до Иеронима Босха с его шабашем
полулюдей-полузверей.
Близкие поэта не могут вспомнить, знал ли он Анри Руссо, когда
писал «Столбцы». Может быть, даже и не знал. Точно известно,

558
В. АЛЬФОНСОВ
что он любил Руссо в последние годы — и удивлялся сходству его
картин со своими ранними стихами. Он оставил проект переизда¬
ния «Столбцов» в обложке из репродукций с картин Руссо «Аллея
в лесу Сен-Клу» и «Игроки в мяч». Сама проблема — Заболоцкий
и Анри Руссо — бесспорно существует, но, разумеется, сближение
их здесь не выводится из поздних оценок поэта.
С Филоновым связь была прямая: молодой Заболоцкий был
близок с «филоновцами», и группа «обэриутов», в которую он
входил, высоко почитала Филонова. С Руссо такой связи не было,
и сравнить их можно по признаку довольно общему, хотя и важ¬
ному,— по тенденции к «примитиву», которая стала намеренной
особенностью метода и манеры». Но Заболоцкий «Столбцов»
и «Торжества земледелия» уже далек от того первозданного
и в основе здорового примитивизма, классиком которого считается
Анри Руссо. Ему ближе инфантильность (как прием — защитный
или сатирический) с последующими наслоениями экспрессионизма
и метафизики. В живописи это есть у того же Филонова и Шагала,
в поэзии (в стихийном и более естественном выражении, но тоже
с «метафизикой») — у Хлебникова.
Что касается позднего отношения Заболоцкого к Руссо, то
здесь возможны два предположения. И как ни разнятся они
между собой — возможны они оба вместе. Похоже, что Забо¬
лоцкий взглянул на Руссо просто, без приписывания ему слож¬
ной философии,— недаром он в последние годы высоко оценил
Пиросманишвили, грузинского художника-самородка, чей
примитивизм уже совсем не прием, а действительная наивность
в соединении с ярким природным талантом. Но возможно и дру¬
гое — что Заболоцкий преувеличил ироничность Руссо, приблизив
ее к сатире «Столбцов». Подобная трактовка встречается часто.
И. Сельвинский в 30-е годы написал стихотворение о Руссо, в ко¬
тором высказал предположение, что Руссо — бунтарь и сатирик,
разоблачитель буржуазно-мещанской пошлости. Только вряд ли
это решительно так.
Руссо, конечно, смеется и даже издевается, но эта издевка —
свойство стиля, общей манеры, а не оценка изображаемого в каж¬
дом конкретном случае. Между тем в «Столбцах» внешне смешное
становится страшным, за ним — горечь и смятение поэта. «Игроки
в мяч» Руссо, которых Заболоцкий представлял себе на обложке
«Столбцов», вызывают прежде всего улыбку. Смеются усатые
физиономии играющих, смешны их нескладные позы и полосатые

Заболоцкий и живопись
559
костюмы — штанишки до колен. Детское занятие солидных лю¬
дей — и забавная «детскость» манеры художника. В «Столбцах»
есть сходное по теме стихотворение — «Футбол». Здесь тоже на¬
гнетаются элементы «комического», только от них становится
не по себе:
А шар вертится между стен,
дымится, пучится, хохочет,
глазок сожмет — спокойной ночи!
глазок откроет — добрый день!
и форварда замучить хочет.
После этих гротескных «странностей» остальное логично
в своей страшноватой идее:
Открылся госпиталь.
Увы!
Здесь форвард спит
без головы.
И в конце — безнадежная авторская усмешка:
Спи, бедный форвард! Мы живем!
Победа вещи над человеком, потеря духовности — в «Футболе»
очевидна идея, общая для большинства «Столбцов». А сама фан¬
тасмагория образов (подмигивающий мяч, форвард без головы)
напоминает скорее картины Шагала, хотя в последних тоже нет
столь ощутимого социального элемента.
Таким образом, мотивы Анри Руссо и раннего Заболоцкого да¬
леко не совпадают — в силу социально-психологической остроты
«Столбцов». О прямом влиянии Руссо на стихи Заболоцкого гово¬
рить не приходится. Но сходное есть безусловно — в самой «дет¬
скости» как принципе и приеме, и интерес позднего Заболоцкого
к Руссо понятен: он увидел «чистые» истоки примитивизма, потом
замутненные экспрессионизмом.
Инфантильность имеет у Заболоцкого не только сатирический,
но и натурфилософский смысл. Поэта пугало мещанство, но пугали
и другие, порою микроскопические, «миры», открытые им в при¬
роде. Есть даже сходство между жизнью мещан, изображенной
в «Столбцах», и той «давильней» существ в природе, которая

560
В. АЛЬФОНСОВ
ужаснула Лодейникова, героя одноименной поэмы. Гармония
вселенского бытия, понять которую тщился разум, оборачивалась
хаосом — преувеличенной «шагаловщиной»:
Вепрь, муха, целый храмик
муравьев, большая выдра —
все летело вверх ногами,
о деревья шкуру выдрав.
(«Торжество земледелия»)
Простейшие, детские вопросы грозили оказаться навеки не¬
разрешимыми, и наоборот: «вечные» проблемы искали детского
разрешения — не столько в логике, сколько в нарочито наивном
чувстве. В «Торжестве земледелия» утверждается «прекрасная
глупость» мечты об идиллии между человеком и разумными
животными. Это — от Хлебникова, но сама идея не была уже
достоянием только Хлебникова. «Очеловеченные» животные
Филонова, музицирующие и летающие коровы Шагала тоже
имеют двойников в поэме: идея доведена здесь до пародийной
инфантильности. Она имеет драматический подтекст, и даже
больше — в ней скрыта самоирония поэта.
Хлебников присутствует в поэме и окружен почитанием разум¬
ных животных:
Вижу я погост унылый,—
сказал бык, сияя взором,—
там, на дне сырой могилы,
кто-то спит за косогором.
Кто он — жалкий, весь в коростах,
полу съеденный, забытый,
житель бедного погоста,
грязным венчиком покрытый?
Вкруг него толпятся ночи,
руки бледные закинув,
вкруг него цветы бормочут
в погребальных паутинах.
Вкруг него, невидны людям,
но нетленны, как дубы,
возвышаются умные свидетели его жизни
Доски Судьбы.
И все читают стройными глазами
домыслы странного трупа,

Заболоцкий и живопись
561
и мир животный с небесами
здесь примирен прекрасно-глупо,
И сотни, сотни лет пройдут,
и внуки наши будут хилы,
но и они покой найдут
на берегах такой могилы...
Но стихи о Хлебникове в то же время — почти признание ис¬
ключительности и неповторимости его примера:
Так человек, отпав от века,
зарытый в новгородский ил,
прекрасный образ человека
в душе природы заронил.
Именно «отпасть от века» и не мог Заболоцкий. В любимую,
опоэтизированную утопию вторгается даже сатирическая струя.
Идиллическая картина начинает двоиться. Она выражение меч¬
ты о будущем — но неожиданно в ней проскальзывают и мотивы
«Столбцов»: то же самое единство человека и животных дается
с иронией, почти с насмешкой:
Разрушив царство сох и борон,
мы старый мир дотла снесем,
и букву «А» огромным хором
впервые враз произнесем!
Всецело поверить в хлебниковскую утопию Заболоцкий уже
не мог: он мыслил очень конкретно и разумно. Ощущение зага¬
дочного единства всего живого требовало у него другого, не па¬
радоксального, а рационалистически-ясного осознания. Но оно
решительно утвердило свою власть над музой Заболоцкого — даже
когда оборачивалось хаосом.
Утробный период натурфилософии Заболоцкого был некрасив.
Как сказано в «Торжестве земледелия» —
Там младенец в позе Будды
получает форму тела,
голова его раздута,
чтобы мысль в ней кипела...

562
В. АЛЬФОНСОВ
Но в «раздутых», гротескных образах ранних стихов уже на¬
щупывался выход — утверждение разумной власти человека над
природой, уже предчувствовался будущий призыв:
Читайте, деревья, стихи Гезиода...
Все это, разумеется, не снимает вопроса о противоречивости
раннего Заболоцкого. Единство знания и ощущения давалось ему
далеко не просто. Ему еще предстояло выйти на простор, охватить
целый мир, а значит, отстраниться от самозамкнутых малых
«миров», каждый из которых уверял, что он и есть модель миро¬
здания. Не забыть про них (это было уже не во власти поэта), но по¬
смотреть со стороны и даже свысока. Одна из особенностей, даже
странностей пути Заболоцкого состоит в том, что его герой обретает
уверенность тогда, когда он освобождается от индивидуального
«я» (сильного у Лодейникова, а в социально-психологическом
смысле — и у героя «Столбцов»), когда он становится носителем
всечеловеческого сознания (разума, труда), то есть героем до какой-
то степени отвлеченным. Другими словами — когда поэт заметно
добреет к «сознанию отцов», не потерявшему себя в бесконечной
цепи «миров» и уподоблений. От Филонова к Брейгелю — так
можно в грубом виде представить этот процесс, если иметь в виду
художественные симпатии и связи Заболоцкого.
2
«Избранное» Заболоцкого 1960 года, не включившее ранние
стихи, открывается «Утренней песней» (1932). Здесь выбрана
как раз «высокая точка зрения» как метод и даже буквально —
как местоположение поэта в пейзаже: «И мы стояли тоже у окна.
<...> А там, внизу, деревья, звери, птицы...» Мир не стал менее
подробным, он по-прежнему очень густо заселен, но величавый,
«космический» разворот картины, подчеркнутый и торжествен¬
ностью слога («Могучий день пришел...»), просто и естественно
объем лет разные проявления жизни. Расширение пространства
как бы открыло простор для мысли, и она уже не спотыкается
на загадке каждого явления.
«Утренняя песня» — одно из программных стихотворений
Заболоцкого. Другое, тоже программное,— «Все, что было в ду¬
ше...» (1936). Его, пожалуй, с таким же правом можно поста¬

Заболоцкий и живопись
563
вить эпиграфом к целому периоду творчества Заболоцкого, его
«среднему», самому известному периоду — до начала 50-х годов.
В «Утренней песне» обозначена новая позиция человека в мире,
а «Все, что было в душе...» утверждает новые возможности само¬
го познания. Прежнее сражение «зренья и науки», ощущения
и мысли стремится к исходу — к слиянию борющихся сторон,
к их гармонии, в которой, правда, звучит нота внешнего компро¬
мисса. В стихотворении дано своеобразное примирение живого
цветка и его сухого научного чертежа (в ботанической книге), их
взаимное стремление друг к другу.
И цветок с удивленьем смотрел на свое отраженье
И как будто пытался чужую премудрость понять.
Трепетало в листах непривычное мысли движенье,
То усилие воли, которое не передать.
И кузнечик трубу свою поднял, и природа внезапно проснулась,
И запела печальная тварь славословье уму.
И подобье цветка в старой книге моей шевельнулось
Так, что сердце мое шевельнулось навстречу ему.
«Венчание плодами» (1932), «Север» (1936), «Седов» (1937) —
Заболоцкий начинает свое «славословье уму», развивая тему
покорения природы. По внешним приметам героя, «учителя»
и преобразователя природы, эти стихи можно сблизить со стихами
других советских поэтов 30-х годов (Э. Багрицкого, Н. Тихонова,
В.	Луговского). Однако у Заболоцкого тема поставлена шире. В ней
выделен не столько конкретно-исторический и социальный смысл,
сколько смысл философский. Тема труда для Заболоцкого — это
прежде всего тема познания (познания мира и самопознания
человека), его герой, будь он даже историческое лицо (Мичурин
в «Венчании плодами»),— герой в известном отношении условный,
не отдельный человек, а представитель человечества на новом этапе
его взаимоотношений с природой.
Обилие конкретных, чувственных знаний было чуть ли не про¬
клятием для раннего Заболоцкого: знания никак не складывались
в гармоническое целое. Теперь он перестает нести их только как
бремя — шире взглянув на мир, он ощутил в них и свою силу.
Это был сложный, противоречивый и очень трудный процесс.
Остановлюсь подробнее на одном из его моментов.

564
В. АЛЬФОНСОВ
Уже говорилось о том, что подменой уверенного знания могла
служить у Заболоцкого уверенность стиховой «постройки», оголен¬
ная четкость приема. Создавая стихи о природе, он мог не искать
в ней «готовый» эмоциональный мотив, а, как многие современные
живописцы, откровенно конструировать пейзаж:
Архитектура осени. Расположенье в ней
Воздушного пространства, рощи, речки.
Расположение животных и людей,
Когда летят по воздуху колечки
И завитушки листьев, особый свет,—
Вот то, что выберем среди других примет.
(«Осень», 1932)
Эта выборочностъ примет и рассудочное расположение их в пей¬
заже — четкое и застылое, с воздушным пространством, но без
воздуха, без полутеней, это стремление осветить пейзаж «Особым
светом», который «природа выбирает не сама», может вызвать
в памяти картины новых французских художников, например
Дерена. Но, освоившись в пейзаже Заболоцкого, мы замечаем,
что эта логическая ясность «архитектуры» — только часть замыс¬
ла. Поэт уже знает, что «определенье лета неточно, если указать
на одно формальное строенье» («Искусство», 1930). Его осенние
рощи, которые «стоят на воздухе, как чистые дома», заселены
теми же «странными» уподоблениями: птицами, в чьих движе¬
ньях «чувствуетсячеловек», жуками — «маленькими божками»
микроскопических миров. И уже не Дерен — вспоминается что-то
другое, отдаленно похожее. Может быть — «Охотники на снегу»
Питера Брейгеля это копошение фигурок в четко обозначенном
просторе пейзажа. Тем более что в других картинах Брейгеля
(по настроению далеко не таких гармоничных, как «Охотники»)
человек подчас откровенно теряется среди природы: вспомним
трагикомическое «Падение Икара», где высокий герой, дрыгая
ногами, тонет в море настолько бесславно и незаметно, что его
не сразу и разглядишь в картине. Такое чувство хорошо знакомо
раннему Заболоцкому.
С Брейгелем, нидерландским художником середины XVI века,
у Заболоцкого свои отношения. Трудно сказать, когда он впервые
узнал его (в последние годы он приобретал альбомы с репродукция¬
ми картин Брейгеля и мечтал иметь копию одной из его картин).

Заболоцкий и живопись
565
Важно другое — сходство, которое не объяснить прямым влия¬
нием, которое открывается даже неожиданно — и тянет за собой
мысль о том, что в чем-то здесь сходятся сами, столь отдаленные
друг от друга, эпохи.
Странно на первый взгляд: что может быть общего между
эпохой Брейгеля — эпохой кризиса Ренессанса — и нашим вре¬
менем? Между тем историки современного искусства натыкают¬
ся на такую проблему: искусство Брейгеля по сути дела заново
открыто XX веком.
Высокое, гармоническое (но и статичное) представление о че¬
ловеке, выраженное итальянским Возрождением, поколебалось
в эпоху Брейгеля под грузом конкретных, аналитических знаний.
Мир воспринимается сложнее: бытие человека оказалось завися¬
щим от многих связей и причин, не предполагавшихся раньше
(в широком смысле — «гамлетовский» дух эпохи). Новый взгляд
на человека был подготовлен уже в недрах Возрождения. Рядом
с Рафаэлем, классическим выразителем ренессансной гармонии,
творил Леонардо — и уже чувствовал это новое. Есть здесь своя
закономерность: Леонардо был не только художник, но и ученый,
и это не просто еще один пример универсальности людей в ту эпоху
(в науке работали многие художники и до Леонардо) — наука нало¬
жила ясный отпечаток на творческий метод Леонардо, ученый в нем
дополнял художника — и спорил с художником. Леонардо сурово,
аналитической мыслью испытывал гармонию; он тоже утверждает
человека, утверждает гармонию — но уже зная несвободу человека.
Это несвобода внутренняя, в самой человеческой природе, исследо¬
ванной острым зрением психолога и анатома (вспомним зарисовки
человеческих уродств у Леонардо — и вспомним, что на другом
конце Европы, на родине Брейгеля, эти уродства, далеко не физиче¬
ские только, уже поразили другого художника — Иеронима Босха).
Далее, это несвобода внешняя, зависимость человека от трагических
противоречий в обществе. Великий гуманист на службе у деспоти¬
ческих правителей, в пучине дворцовых интриг и кровопролитных
столкновений — сама жизненная судьба Леонардо иллюстрирует
кризис идеалов Ренессанса. А тем более — судьба Брейгеля, в кото¬
рой все это немного спустя сказалось гораздо острее и уже без попы¬
ток сохранить прежнюю статичную гармонию. Умаление человека
вытекает у Брейгеля из мысли о мимолетности человеческого бытия
в бесконечном, равнодушном к человеку мироздании (само это
ощущение — поразительно новое по сравнению с Ренессансом),—

566
В. АЛЬФОНСОВ
но, кроме того, оно находило подкрепление в трагедии его родины,
еще неспособной свалить испанскую тиранию. И то и другое —
и мысль о равнодушном мироздании, и исторический опыт — было
новым знанием, которое шло в конечном счете вглубь, набирая силу
в самом разочаровании и неверии. Этот новый взгляд на человека
и мир определяет цельность всего творчества Брейгеля, от ранних
пейзажей до «Слепых».
Искусствовед Р. Климов в очень хорошей статье о Брейгеле
(«Питер Брейгель». Государственное издательство изобразитель¬
ного искусства, М., 1959) пишет: «Брейгель далек от того, чтобы
изображать природу в ее частных проявлениях. Безупречное
по наблюдательности воссоздание ее элементов он всегда подчи¬
няет определенной цели — выражению в картине бесконечной
протяженности, всеобъемлющей космической грандиозности
мира. В творчестве Брейгеля искусство как бы переменило своего
субъекта — вместо человека им стал мир, природа, человек же
уменьшился до микроскопических размеров, затерялся среди
великих просторов Земли. Здесь сказалась характерная черта
мировосприятия эпохи — кризис былой веры в человека, а вместе
с тем беспредельное расширение кругозора, постижение не только
человека, но и мира. Если прежде художники природу толковали
как дополнение к человеку, как его окружение, то теперь человек
превращается в одну из частей общего природного целого».
«Постижение мира», небывалое расширение аналитических
знаний хорошо почувствованы Заболоцким в нашей эпохе. Роман¬
тическое представление о человеке, которое как бы дает, в плане
условного сравнения, параллель к ренессансному представлению,
разрушалось уже под натиском прошлого «железного» века. А в на¬
шем веке «бремя» знаний возросло бесконечно. Это и научные
и социально-исторические знания, они заново раскрыли много¬
стороннюю обусловленность человека, лишили его романтической
свободы в мире. Дело, разумеется, не в социально-политических
аналогиях — речь идет главным образом о направлении натурфи¬
лософской мысли, о поисках объяснения человека в многообразии
внешних причин, когда сама человеческая природа как бы встает
в ряд этих внешних причин, настолько она просмотрена в объек¬
тивных свойствах, так сказать, «со стороны».
Восприятие мира как «величественной и загадочной панора¬
мы, поглотившей в себе людей» (слова Р. Климова о Брейгеле)
хорошо было знакомо автору «Лодейникова». Но можно пойти

Заболоцкий и живопись
567
и глубже — к сатире «Столбцов» и трагическому унижению че¬
ловеческого разума в «Знаках Зодиака». Здесь кое-что тоже дает
повод для сопоставления с Брейгелем. Брейгель писал не только
величественные просторы — он изображал человеческий мура¬
вейник, и если, скажем, в «Детских играх» и «Фламандских
пословицах» отношение к людям добродушно-ироническое, если
гротескные черты в «Битве Карнавала и Поста» не нарушают ат¬
мосферы грубого праздника, то в «Триумфе смерти» и особенно
в «Безумной Грете» художник дал полный выход своему траги¬
ческому презрению. Человек мал в масштабах вселенной, перед
лицом смерти,— но страшнее и горше то, что он мал, ничтожен
сам по себе, в своем эгоизме и неразумности.
В мировой живописной классике не много произведений,
равных «Безумной Грете» по обнаженному выражению ужа¬
са. Разнообразные и равно омерзительные твари (они пришли
к Брейгелю от Босха) торжествуют в воде, на суше, в воздухе.
Людям не справиться с ними, тем более что даже здесь, в обста¬
новке ада, люди ненасытимо жадны: они устремились к гиганту,
восседающему в центре картины, принимают за золото его ис¬
пражнения и наполняют свои мешки. А зловещим тварям нет
конца: раскалываются, рождая их, фантастические яйца, стран¬
но похожие на гигантские глаза; развалины старой крепости
являют жуткую физиономию, и в крепостных воротах — пасти
этого чудовища — те же торжествующие твари. Грета хочет
сразиться с дьяволом, но где он? — дьявол многолик, он смотрит
из развалин, он в каждой из этих тварей — и он в самих людях.
И безумная Грета как бы олицетворяет собой смятенный разум
художника. Поистине разум здесь — «бедный воитель», говоря
словами Заболоцкого.
Все смешалось в общем танце,
и летят во все концы
гамадриллы и британцы,
ведьмы, блохи, мертвецы.
(«Меркнут знаки Зодиака...»)
Нет смысла, конечно, проводить здесь слишком прямое сравне¬
ние, тем более что о реальной связи говорить пока не приходится.
И дело даже не в том, что сатира «Столбцов», например, по своему
социальному адресу гораздо конкретнее, в отличие от довольно

568
В. АЛЬФОНСОВ
общего обличения человеческих пороков в картинах Брейгеля.
Важнее как раз другая разница, в силу которой конкретнее
и прямее оказывается язык Брейгеля. В «Столбцах», «Знаках
Зодиака», «Лице коня» — везде, где человек умаляется перед
лицом природы или в собственной мещанской животности, мысль
Заболоцкого имеет много побочных метафизических «смыслов»,
дробится в усложненном «мастерстве», и здесь он опять-таки бли¬
же к тем же Филонову и Шагалу. Язык Брейгеля тяготеет к алле¬
гории, и фантастическое уравнивание людей, предметов и тварей
в той же «Безумной Грете» имеет сатирический и назидательный
смысл. У Заболоцкого это уравнивание дается не только сатири¬
чески, но и совсем всерьез, а потому резче в своей «странности»
(«Ведь в каждом дереве сидит могучий Бах, и в каждом камне
Ганнибал таится»). Нельзя сказать, что Брейгеля это не коснулось
совсем. Он в своих картинах тоже очень странно перемешивает
людей и вещи. Само по себе чувство, расценивающее человека
лишь как часть природы, хорошо ему знакомо, но выражение его
у Брейгеля может показаться наивным с точки зрения изощренной
метафизики раннего Заболоцкого. Филонов (явно неравнодуш¬
ный к босховско-брейгелевской традиции) попытался выразить
универсальный «процесс роста и развития» — но в нем заметно
утрачена брейгелевская человечность. Одну и ту же картину
Шагала можно воспринять как выражение смятения, рожденного
шаткостью мира, и как радостный фольклорный мотив. Брейгель
неизмеримо шире и мощнее, чем Филонов или Шагал. И стано¬
вится понятно, почему он стал так близок зрелому Заболоцкому.
В нем есть то, к чему можно найти параллель в «Столбцах», но еще
больше того, к чему шел Заболоцкий в своем философском и худо¬
жественном развитии. И простота Брейгеля, неотделимая от его
цельности, таит в себе такую сложность мыслей и чувств, перед
которой пасует усложненность современных художников.
В «Безумной Грете» Брейгель приблизил к себе Грету, дав ее
крупным планом среди копошащихся тварей и людей. Он нару¬
шил естественные пропорции и добился чрезвычайной резкости
в выражении идеи. Он как бы отождествил себя с Гретой, сделал
ее выразительницей своего чувства, заставил зрителя смотреть
на все ее глазами. Подобное приближение к герою есть и в других
произведениях Брейгеля: в «Слепых» — вершине брейгелевского
трагизма, а также в «Крестьянском танце» и «Крестьянском празд¬
нике» , где преобладает другое чувство — уверенности и даже мощи

Заболоцкий и живопись
569
народного быта. Однако в большинстве своих картин художник
предпочитает другую точку зрения — сверху, и это открывает
перед ним бескрайние просторы, а сам он как бы уходит «за кули¬
сы», приглушает свою индивидуальную характерность. И тогда
отношение «художника к миру», осознание места человека в нем
обретают новый и сложный смысл.
Ясно, что именно такая композиция дает неограниченные воз¬
можности для умаления человека, затерявшегося, как букашка,
в мироздании. Но понять только это — значит многое не понять.
Тот же Р. Климов, хорошо написавший о кризисе у Брейгеля ре¬
нессансной веры в человека, подметил здесь и другую, в известном
смысле противоположную тенденцию. «Созерцающий мир сверху,
извне, живописец как бы остается с ним один на один. Он вырван
из него — и мир во всем своем величии и человек во всей своей не¬
значительности открыты его взору. Здесь имеет место на первый
взгляд странное, а по-своему очень закономерное явление — вся
та значительность, которой был наделен человек в произведениях
мастеров Возрождения, оказалась перенесенной на зрителя —
одинокого и молчаливого созерцателя Вселенной».
Можно продолжить эту мысль, приняв это новое тождество —
не художника и героя, а художника и зрителя. Многие картины
Брейгеля нельзя сразу охватить в целом, настолько характерны
и замкнуты в себе отдельные фигуры и группы людей, отдельные
части пейзажа. Но постепенно, идя от одного к другому и по ходу
дела удивляясь зоркости художника, зритель постигает целое,
и это целое оказывается — мысль, пытливая мысль, обращенная
к сути бытия. Центр картины — не в самой картине, он там, где
находится художник, словно приглашающий зрителя вместе по¬
думать о мироздании. В картинах Брейгеля важен этот незримый
герой — сам художник, и, в отличие от маленьких, забавных или
ничтожных людей на полотне, он — очень значительное лицо.
И пейзаж перестал быть только пейзажем. Брейгель внушает очень
серьезное отношение к природе, началу всех начал. Потерян ли
в ней человек? И да и нет. Он только часть мира, лишь мгновение
в нем — и он же, говоря словами современного поэта, «владеет всем
мирозданьем в горестном мозгу»; он, частица природы, вознесен
над нею силой своего познания.
Это чувство нераздельности и неслиянности человека с при¬
родой Заболоцкий выразил в стихах, поистине «брейгелевских»
по своему размаху:

570
В. АЛЬФОНСОВ
И нестерпимая тоска разъединенья
Пронзила сердце мне, и в этот миг
Все, все услышал я — и трав вечерних пенье,
И речь воды, и камня мертвый крик.
(«Вчера о смерти размышляя...», 1936)
И неважно, что поэт здесь «слышит», а не «видит»: мы уже
знаем, как неожиданно остро и «по-брейгелевски» подробно умел
видеть Заболоцкий. Его взгляд идет от предмета к предмету, от яв¬
ления к явлению, останавливается на каждом, находя в нем что-то
поразительное и странное, уподобляющее это явление другому.
Но сознание поэта узнает себя в отстранении от этих малых «ми¬
ров»; переживая конфликт, «нестерпимую тоску разъединенья»,
оно устанавливает дистанцию для охвата целого.
И сам я был не детище природы,
Но мысль ее! Но зыбкий ум ее!
Можно представить, как непросто давалось Заболоцкому от¬
странение от гипнотической власти отдельных явлений-загадок,
как непросто обретал он свою «высокую точку зрения», широкий
взгляд на мир. Даже если говорить исключительно о его художе¬
ственных привязанностях и оставить в стороне другие (гораздо
более важные) факторы его развития, то и здесь обнаружатся свои
сложности: «брейгелевское» отрицало Филонова, но в известном
смысле и сохраняло его.
Брейгель хорошо понимал то органическое «переплетение»
человека и природы, которое у Филонова выражено в смешанных
«букетах» людей, животных и растений. Знал он и драматизм
обобщающей мысли, как бы спотыкающейся на «странности»
отдельных явлений. Но здесь важно отметить существенную раз¬
ницу между Брейгелем и Филоновым.
Тождество художника и зрителя, о котором шла речь в при¬
менении к Брейгелю,— это принцип и Филонова. Во всяком слу¬
чае, это тождество предполагается как условие для восприятия
картины зрителем. Только требования к зрителю здесь чрезвы¬
чайно повысились. Чтобы быть соучастником в том психологи¬
ческом действии, которое разворачивается между художником
и действительностью, зритель должен овладеть усложненным
«мастерством», по сути дела, преодолеть трудный барьер живо¬

Заболоцкий и живопись
571
писного профессионализма. Центр тяжести переносится здесь
на сам процесс постижения картины, а реальный результат (то, что
зритель возьмет в свое представление о жизни) как бы отступает
на второй план. Он, этот результат, не игнорируется, конечно,
но (как бы это сказать?) он может быть выражен резко отлично
от того удовольствия или неудовольствия, которое дает созерцание
картины. Произведения Филонова оставляют после себя «стран¬
ные» ощущения, с сюрреалистическим оттенком, или — голую
логическую концепцию. В связи с этим возникает неожиданный
вывод: Брейгель с его повествовательностью, сюжетами, даже
аллегорией — больше живописец, чем Филонов. В нем меньше
логики, навязываемой зрителю.
Второй момент, в развитие первого, касается самого чувства,
выраженного в картине. Чувство Филонова замутнено побочны¬
ми метафизическими «смыслами», но, по сути дела, однотонно.
В отличие от него, чувство Брейгеля широко и подвижно. Оно
внутренне конфликтно, в нем проступают противоположные тен¬
денции, и это создает психологический сюжет, пробуждающий
самосознание зрителя — человека в мире. Здесь есть простор для
естественных (и индивидуальных) человеческих эмоций.
К подобному разговору с миром, сложному, но без навязчивой
тягостной думы, шел Заболоцкий. Можно сказать, что к Брейге¬
лю его путь приблизился на перевале. Отмечу еще раз, что речь
здесь идет не о каком-то преимущественном влиянии Брейгеля
на Заболоцкого,— речь идет об объективном сходстве, опреде¬
ляемом многими причинами. Главная из них — сама жизнь,
колоссальное по размаху познание природы, побуждающее к ре¬
шительному утверждению мощи человеческого ума. Современник
небывалого наступления на природу, Заболоцкий сначала почув¬
ствовал, как «усложнилась» природа, разъятая аналитическим
умом,— а потом поверил в человечность этого наступления, раз¬
личил его широкие общественные горизонты. При этом он не от¬
казался от знаний, приобретенных в пору «Столбцов» и «Торжества
земледелия». Он не перестал быть поэтом натурфилософской
темы. Его герой, властелин природы, в то же время — ее дитя,
ее часть, мгновение. И если говорить о традициях, то не меньшее
место, чем Брейгель, занимает здесь поэзия: Брейгель встречается
с Тютчевым и Державиным, и глубже — с автором «Слова о полку
Игореве», который видел и чувствовал природу так же подробно
и всеобъемлюще.

572
В. АЛЬФОНСОВ
Критики подметили, что для стихов Заболоцкого о природе
характерен сложный, двуединый образ, в котором слиты при¬
знаки физического и духовного бытия. Мало сказать, что природа
у Заболоцкого дышит, радуется, страдает, думает (выражает мыс¬
ли и чувства поэта, как часто говорят в таких случаях) — одно¬
временно она дана в подробности конкретных, физических черт.
«В смертельном обмороке, бедная река чуть шевелит засохшими
устами»,— читаем в стихотворении «Засуха». И, воспринимая
«страдание» реки (перед глазами — образ больного человека),
видим в то же время чуть заметное движение волн, слышим почти
неуловимый шелест в неподвижном мареве зноя. Такой образ —
не совсем метафора: метафора подменяет один признак другим,
а Заболоцкому важны оба, причем именно вместе. «Травы падают
в обморок»,— пишет он в «Грозе», и это, в момент высшего на¬
пряжения грозовой симфонии, звучит почти патетически. Здесь
и потрясение, и восторг. Но метафоричность фразы, ее эмоцио¬
нальный, «духовный» настрой — опять-таки здесь не всё: травы
действительно падают, стелются по земле под ветром, и поэту
важно для полноты картины сохранить этот признак в его зримом,
физическом содержании.
Природа у Заболоцкого не то что «одухотворена» в целях ху¬
дожественной выразительности — духовность присуща ей: чело¬
век, «наблюдая земные предметы», узнает себя, свой прообраз,
свое начало. Параллелизм в изображении природы и человека
у Заболоцкого как бы разлит по всему стихотворению, проступа¬
ет в последовательной серии образов. А иногда, не отказываясь
от такого «двуединого» образа, Заболоцкий использует и при¬
вычный композиционный прием — делит стихотворение на две
части (природа — человек), как это часто бывало у Тютчева. Это
легко заметить в таких шедеврах его лирики 30-х годов, как
«Начало зимы», «Засуха», «Лесное озеро». Иными словами —
человек теперь решительно выделяется из сплошной, плоской
шкалы «строения природы», где ему грозила участь стать лишь
ступенькой бесконечного процесса, и занимает свое место в центре
мира. В психологическом сюжете яснее проступает нравственный
элемент. Всего этого не сделал Филонов, й его живопись застыла
в серьезном, но невознагражденном усилии.
В определенном смысле можно сказать, что Заболоцкий здесь
хочет «уйти» от Брейгеля и от Тютчева. В его герое резко высту¬
пают черты властелина природы, а сама природа — мать и вме¬

Заболоцкий и живопись
573
стилище человека — порою превращается из учителя в ученика,
неразумного, жаждущего человеческой власти.
От моря до моря, от края до края
Мы учим и пестуем младшего брата,
И бабочки, в солнечном свете играя,
Садятся на лысое темя Сократа.
(«Читайте, деревья, стихи Гезиода», 1946)
Однако значит ли это, что мысль Заболоцкого обрела послед¬
нюю, преодолевшую все преграды уверенность? Конечно, нет. Ведь
и Тютчев в свое время «уходил», и уходил как раз от того, к чему
теперь стремился Заболоцкий,— от конечного рационалистиче¬
ского объяснения человека. «Не человек, а череп века»,— сказал
о Заболоцком поэт А. Тарковский. В стихах Заболоцкого совме¬
щаются разные тенденции современного знания, и — в силу самой
жажды поэта найти конечную истину — они утрируются, как бы
стремятся стать логической формулой. А такая формула далеко
не всегда означает преодоление всех сомнений. И слияние в струк¬
туре образа примет духовного и физического бытия тоже не есть еще
полная гармония мысли и чувства в мироощущении поэта. Полную,
непроизвольную слитность с миром, которую ищет наша поэзия
с пушкинских времен, вряд ли найдешь в стихах Заболоцкого. Его
чувство обострено и сложно, его мысль — даже в чеканно-четких
утверждениях — самим нажимом своим выдает тревожную работу
духа. И не случайно в последние годы поэт отошел от конечных
формул, к которым часто стремились его стихи 40-х годов.
Впрочем, дело даже не в последующем развитии. И в стихах
Заболоцкого «среднего» периода реальные состояния индивиду¬
ального «я» не так-то просто сливаются с обобщенной и уверенной
трактовкой всечеловеческого бытия.
Вспомним еще раз «Метаморфозы» (1937) или близкое к ним
«Завещание» (1947). По общей идее вечных перевоплощений
эти стихотворения не так уж далеко отстоят от ранних стихов
Заболоцкого. Разница не в самой идее, разница в ее направлении,
в синтезирующей работе мысли. Если раньше человек как бы
терялся среди других природных явлений, то теперь он логиче¬
ски выводится из космического бытия природы, и мысль поэта,
прослеживая этапы его многовекового «рождения», по-своему
повторяет естественный ход развития жизни.

574
В. АЛЬФОНСОВ
Не я родился в мир, когда из колыбели
Глаза мои впервые в мир глядели,—
Я на земле моей впервые мыслить стал,
Когда почуял жизни безжизненный кристалл,
Когда впервые капля дождевая
Упала на него, в лучах изнемогая.
(«Завещание»)
Природа, еще до человека, уже несла в себе человека, и в этом
смысле он «вечен» в прошлой своей истории. Подобным же об¬
разом поэт направляет свою мысль вперед, утверждая бессмер¬
тие человека, уходящего после смерти в «необозримый мир»
метаморфоз. Но энергия мысли здесь очевидно гаснет. Ведь речь
идет о человеке вообще (даже о человечестве, о жизни вообще).
Индивидуальное же сознание, сознание отдельного человека,
с удовольствием принимая всечеловеческую «предысторию», го¬
раздо меньше удовлетворяется перспективой будущих «посторон¬
них» превращений. У Циолковского, а отчасти и у Хлебникова
(во всяком случае, в трактовке Заболоцкого) бессмертие чело¬
века — «государства атомов» — мыслится достаточно реально,
потеря индивидуального «я» для них вроде бы и не проблема.
Но Заболоцкий в письме к Циолковскому покаялся, что он
не может забыть свою «консервативную» индивидуальную
целостность. В своем сознании он скорее все-таки остается один
на один с трагической загадкой — «лицом к лицу пред про-
пастию темной», как писал Тютчев. Можно даже сказать, что
индивидуальное «я» поэта естественнее сливалось с безличными
метаморфозами в ранних стихах: там метаморфозы являли хаос,
и мятущееся «я» по-своему «гармонировало» с этим хаосом.
Теперь глазам поэта открылась логически ясная, почти научная
картина — картина единства и вечности материального мира.
Он увидел в ней развитие, даже иллюзию личного бессмертия.
Но — только иллюзию. И Заболоцкий не был бы настоящим
поэтом, если бы сам не противопоставил своей благородной,
но отвлеченной мысли живую человеческую боль. В гениальном
«Начале зимы» природа тоже в единстве с человеком. Замерзание
реки дает ощущение угасающего сознания, смерти. Это не алле¬
гория и не символ — стихи остаются, по сути дела, пейзажны¬
ми, картина, нарисованная в них, поражает своей физической
достоверностью.

Заболоцкий и живопись
575
Заковывая холодом природу,
Зима идет и руки тянет в воду.
Река дрожит и, чуя смертный час,
Уже открыть не может томных глаз,
И все ее беспомощное тело
Вдруг страшно вытянулось и оцепенело
И, еле двигая свинцовою волной,
Теперь лежит и бьется головой.
Однако сравнение, лежащее в основе образа, нарастает по мере
накопления деталей — и наконец становится явным, обнажая
трагическое раздумье о человеческой судьбе.
И если знаешь ты,
Как смотрят люди в день своей кончины,
Ты взгляд реки поймешь.
Так «дорисовываются» «Метаморфозы», так общая мысль
о бессмертии (уверенная именно потому, что она общая) вступает
во взаимодействие, даже в столкновение с живым и трагическим
чувством. И не случайно в 40-х годах, в самую пафосную пору твор¬
чества Заболоцкого, рядом с «Завещанием» написан «Слепой»:
И боюсь я подумать,
Что где-то у края природы
Я такой же слепец
С опрокинутым в небо лицом.
Лишь во мраке души
Наблюдаю я вешние воды,
Собеседую с ними
Только в горестном сердце моем.
«Слепого» вполне можно воспринять как параллель к стихам
Тютчева о призрачности человеческого знания и самого существо¬
вания. Но «Слепой» дает повод вспомнить опять-таки и Брейгеля.
Конечно, не потому только, что стихотворение Заболоцкого по теме
напоминает знаменитых брейгелевских «Слепых», Здесь можно
снова назвать и «Падение Икара» (там «у края природы» гибнет
тоже «слепой», самонадеянный герой), и многие другие картины.
И дело даже не в конкретных сопоставлениях. Такие стихи, как
«Слепой» или «Начало зимы», в соединении с «Метаморфозами»

576
В. АЛЬФОНСОВ
и «Завещанием» дают противоречивый комплекс знаний и чувств,
похожий на тот, который в свое время был выражен Брейгелем.
С одной стороны — жизнь природы увидена и понята человеком
в ее самостоятельности и вечном изменении, и само это знание
подымает человека, дает ему возможность взглянуть на себя извне
как на часть вселенского организма. С другой стороны — «ропщет
и бунтует» маленькая песчинка, живое человеческое «я», лишь
мгновение перед лицом равнодушной природы.
Пой же, старый слепец!
Ночь подходит. Ночные светила,
Повторяя тебя,
Равнодушно сияют вдали.
И само отношение к природе в стихах Заболоцкого 30-40-х го¬
дов тоже противоречиво, двойственно.
Герой Заболоцкого часто изменяет своему «сыновьему» чувству
природы, подступает к ней с дерзкими требованиями покорителя
и преобразователя. Природа в таких случаях осознается как «ди¬
кая свобода», в ней неразделимы добро и зло.
Я не ищу гармонии в природе.
Разумной соразмерности начал
Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе
Я до сих пор, увы, не различал.
(«Я не ищу гармонии в природе...», 1947)
Заболоцкий сам поставил это стихотворение в начале сборника
избранных произведений. Оно наиболее ясно и прямо выражает
одну из ведущих тенденций его творчества 30-40-х годов. Но бы¬
ла и другая тенденция, в известном смысле противоположная.
Именно в природе вечной и нетронутой, в природе «первобытной»
находит поэт источник спокойной силы и гармонии. Об этом —
стихотворение «Ночь в Пасанаури» (тот же 1947 год) и многие
другие стихи. И даже в стихах о покорении природы больше поэзии
не в картинах строек, а в описании первобытного хаоса («Урал»),
или хора цветов («Творцы дорог»), или верблюда, «Ассаргадона
пустыни» («Город в степи»).
Разумеется, стихи Заболоцкого не просто отражали споры по¬
корителей природы и ее созерцателей, споры, столь характерные

Заболоцкий и живопись
577
для эпохи бурного строительства. Заболоцкий брал глубоко. Он
ясно понимал силу и благо разносторонних знаний, но он остро
чувствовал и тот конфликт, который рожден их беспредельным
развитием. Они слишком реальны и увлекательны, чтобы не под¬
чиняться им, они дают возможность без конца «дорисовывать»
картину мира, манят разгадкой все новых тайн вселенной. Но в бы¬
тии человека, в его чувстве мира и самого себя есть и такие тайны,
которые неподвластны прямому анализу, которые выражаются
скорее поэтически — и вечно тревожат своей неразгаданностью.
И перед ними конкретные аналитические знания могут оказаться
обманчивой подменой самопознания.
В 30-40-х годах Заболоцкий создал поэзию четких мыслей —
и сложных, а то и смутных чувств. Расширение взгляда на мир
и человека потребовало новых средств, отличных от гротескной
изобразительности «Столбцов» и «Торжества земледелия». В ран¬
них стихах поэт полагался на рацио-живопись: живописный образ,
деформированный средствами аналитического «мастерства», вы¬
ражал саму мысль поэта, острую и смутную одновременно. Но уже
к середине 30-х годов такая конкретная (через «технологию») связь
с живописью слабеет. Мысль поэта, научившаяся выражать себя
логически ясно, ищет в стихах другой опоры — музыки, той самой
музыки, от которой отворачивался автор «Столбцов». Стихи теперь
строятся по принципу: мысль — образ — музыка. Живописный
образ не исчез из них, но его уже можно назвать просто изобра¬
зительным, настолько ослабела в нем прежняя специфическая
«сделанность». В стихах конца 30-40-х годов такой образ — го¬
раздо более простой и эмоционально открытый — часто, наоборот,
смягчает категоричность прямого, логического высказывания,
рискующего превратиться в холодную формулу. Он — мостик,
соединяющее звено между мыслью и тем общим эмоциональным
движением, которое выражено в «музыке» стихотворения. Это,
конечно, тоже «прием», хотя и не столь обнаженный. Он заме¬
тен, например, в известном стихотворении «Гроза». Вспомним
его концовку — образ «светлоокой девы», что встает «из темной
воды». Это новое «рождение Венеры» призвано облечь в формы
нетленной красоты ту идею рождения «Слова», разума, которой
проникнуто стихотворение и которая (в других стихах) могла быть
высказана рассудочно, декларативно.
Живопись как бы уходит «в глубь» стиха, поэт уже не стре¬
мится запечатлеть в ней конечный результат своего знания, он

578
В. АЛЬФОНСОВ
охотнее использует ее как одно из многих средств. Но и в поздних
стихах живописный образ сохранил главное — свою внутреннюю
«подвижность», причастность к философскому поиску. Стихи
Заболоцкого о природе, написанные в 30-40-е годы, не сравнить
с живописными пейзажами, в которых можно найти многое — ли¬
рическое настроение, живость и гармонию тонов,— но в которых
не будет философской мысли, «раздвигающей» пейзаж. Рядом
со стихотворением «Я не ищу гармонии в природе...» не найдет
себе места ходовой «индустриальный пейзаж», изображающий
современную гидростанцию среди статичного, сто лет до этого
писанного вида. Природа у Заболоцкого, принимая новое, как
человек, меняется сама. Он искал синтеза ее естественных форм
и той «разумности», которая внесена в нее человеком. И привлекал
поэта не только эстетический результат такого единства (его по¬
нимает, например, художник Г. Нисский) — Заболоцкому всегда
был важен и драматический процесс его становления:
Так, засыпая на своей кровати,
Безумная, но любящая мать
Таит в себе высокий мир дитяти,
Чтоб вместе с сыном солнце увидать.
Заболоцкий создавал искусство большой духовной сосредоточен¬
ности. Он не то что отверг Филонова — он ушел от него, сохранив
благодарность за первые уроки. Почти буддийская отрешенность
Филонова от непосредственной жизни породила умозрительность
его концепций, а фетишизация аналитической «сделанности»
вставала преградой между ним и зрителем!.. Заболоцкий, сам
не чуждый умозрительности и метафизической усложненности,
вырвался на простор, «к Брейгелю» (а значит, и к людям), но он
не забыл про загадки, заданные Филоновым: они слишком близко
касались его собственных дум о пределах человеческого познания
и разумности самой природы.
Заболоцкий не был записным знатоком живописи и вряд ли
разбирался во всех сложностях ее современной истории. Но в своем
отношении к ней он проделал путь, во многом похожий на путь
ряда известных современных художников.
Существует мнение, что новое искусство как никогда обнажило
свои методы и приемы, открыло доступ в свою лабораторию, в сам
творческий процесс. Мнение очень серьезное, оно по-своему каса¬

Заболоцкий и живопись
579
ется аналитической природы нового искусства и не лишено осно¬
ваний. Не надо стоять за спиной Пикассо или того же Филонова,
чтобы увидеть нарочитую «сделанность» многих их картин. И это
относится не только к живописцам. Оставим в покое черновики
Леонова — и без них видно, как он «выдумывал» композицию
и символику своих романов.
Однако с этой тенденцией в современном искусстве спорит
другая, и в живописи она проявляется особенно остро. Пикассо
(не классический ли пример «обнажения приемов»?) говорил, что
мечтает создать такую картину, в которой не будет видно, как она
сделана, которая будет излучать только чувство. Жорж Руо, на¬
чиная писать «под витраж», возможно, искал новых технических
приемов. Но перед его лучшими вещами, дышащими трагическим
напряжением и трудной думой, не хочется говорить о том, что они
похожи на витражи. Морис Вламинк поначалу был типичным
фовистом и постиг острую гармонию открытых цветов — без на¬
строений, «приписанных» природе. Но прославился он в конце
концов пейзажами, которые, вовсе не проигрывая в «мастерстве»,
заговорили голосом открытой эмоциональности,— его мы слы¬
шим прежде, чем видим «сделанность». Все это может пояснить
движение Заболоцкого «от Филонова к Брейгелю», во всяком
случае — создает для него активный фон. Тоска по духовному
синтетическому искусству пронизывает новую живопись. Перед
нею — опасность крайнего профессионализма: мастер грозится
вытеснить человека.
В конечном счете главное не в том, обнажены или не обнажены
приемы. Важно, о чем думает человек, уходя от картины,— о жиз¬
ни или о приемах.
Иногда говорят, что новое искусство важно именно обнажением
приемов, безотносительно или почти безотносительно к жизнен¬
ному направлению мысли. В этом видят его связь с современным
познанием и наукой. Искусство-де отказалось от неправомерных
претензий выражать «непостижимое» и занялось шлифовкой
эмоциональных способностей человека. Такие суждения заведомо
зачеркивают идеальную сущность искусства. В лучшем случае
в глубине их — убеждение в том, что «проклятые вопросы» чело¬
веческого бытия решает (или обязательно решит) наука. Только
так ли это?
Кому, как не Заболоцкому, судить о связях искусства с наукой?
Однако именно он не отводил искусству роль подмастерья — пусть

580
В. АЛЬФОНСОВ
даже в мастерской научного разума. И в живописи — равно как
классической, так и современной— он выделял то, что будит эти
самые «проклятые вопросы», что таит в себе внутреннее духов¬
ное действие. Каждый этап пути Заболоцкого — казалось бы,
завершенное в себе знание, и поэт мог быть очень решительным
в утверждении этого знания. Но весь путь его в целом — постоян¬
ные, так до конца и не утоленные поиски. Стремясь преодолеть
«нестерпимую тоску разъединенья», он подчас умозрительными
средствами, с отказом от «я», очень просто «вставлял» человека
в «строение природы». Можно сказать, что он подменял самопозна¬
ние познанием мира внешнего, с линейкой и циркулем подступал
к самой вечности,— и в этом его глубочайшая связь с «физиками»,
с эпохой небывалого расцвета аналитических наук. Но самопо¬
знание человека, самопознание духа — так же бесконечно, как
познание физического мира. Их нельзя разделить, но нельзя
и просто свести первое ко второму. И Заболоцкий с удивлением
и трепетом останавливался перед чудом творения, перед вечным
таинством бытия.
Кстати, последний период творчества Заболоцкого и его новые
художественные симпатии позволяют сказать об этом несколько
подробнее.
3
В начале 50-х годов поэзия Заболоцкого снова на переломе.
Стихи о природе утрачивают характер всеобъемлющей натурфи¬
лософской концепции, проникаются созерцательностью — вот
теперь поэт создает «пейзажи настроений». Одновременно появи¬
лась тяга к конкретным нравственно-психологическим сюжетам
(«Неудачник», «Вкино», «Некрасивая девочка», «Стараяактри¬
са» и т. п.). На склоне лет написаны стихи о любви («Последняя
любовь»), написаны впервые: когда-то, в «Лодейникове», был
лишь намечен любовный мотив.
Многие стихи последних лет несут печать усталости и угасания
таланта. Но чувство, которое придает этому периоду определенную
цельность,— новое и по-своему значительное. Внимательное, до¬
брое отношение к отдельному человеку, его частной судьбе вводит
поэзию Заболоцкого в русло того гуманизма, который в современ¬
ной литературе утверждается как любовь к «ближнему» — через
«быт», а не через космическое всечеловеческое бытие. Стремление

Заболоцкий и живопись
581
к философским обобщениям сказалось и здесь: «Некрасивую
девочку» или «Последнюю любовь» мало прочитать как индиви¬
дуальный сюжет — это раздумье о жизни, ее сложности и драма¬
тизме, но теперь поэта больше интересует реальный жизненный
путь человека, с его началом и концом.
Сказалось все это и на отношениях Заболоцкого с живопи¬
сью, сказалось тоже по-новому. Живопись не вернулась в его
стихи — в том смысле, в каком она входила в них на рубеже
20-х и 30-х годов. Отдельно от поэзии Заболоцкий по-прежнему
близок ей, и многое, почувствованное раньше приблизительно,
теперь прояснилось. Прочно вошел в его сознание Брейгель, Анри
Руссо прикрепился к «Столбцам», Филонов жив в благодарных
воспоминаниях. Поэт приглядывается к Пикассо, Матиссу, Ре¬
нуару... Но в стихи «пускается» очень немногое.— только то, что
соответствует новым, психологическим, исканиям. И связь возник¬
ла другая — откровенно «литературная», по мотиву. Заболоцкий
будто впервые обратил внимание на живописную «физиогноми-
стику» и даже выделил портрет:
Любите живопись, поэты!
Лишь ей, единственной, дано
Души изменчивой приметы
Переносить на полотно.
Так писал он в стихотворении «Портрет» (1953). Оно внушено
портретом, который был приобретен самим Заболоцким и может
предположительно быть приписан Рокотову.
Ты помнишь, как из тьмы былого,
Едва закутана в атлас,
С портрета Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас?
Впрочем, по-видимому, здесь отразилось впечатление от многих
произведений Рокотова — их полюбил Заболоцкий (отмечу, кстати,
и достоверный портрет А. П. Струйской, написанный в 70-х го¬
дах XVIII века и относящийся к лучшим созданиям художника).
Исследователи отмечают, что с начала 70-х годов складываются
черты характерно «рокотовского» портрета. «Воплощенная в его
портретных произведениях увлекательность жизненных явлений

582
В. АЛЬФОНСОВ
сочетается с некоторой неопределенностью образа. Рокотов не за¬
давался целью выявить во всей полноте характер изображаемых
им людей, но умел передавать трепетность их душевной жизни»
(А. Н. Савинов). Эта особенность, углублявшаяся с годами, создала
особую, «с загадкой», одухотворенностьрокотовскихизображений.
Она и привлекла поэта.
Ее глаза — как два тумана,
Полуулыбка, полуплач,
Ее глаза — как два обмана,
Покрытых мглою неудач.
Соединенье двух загадок,
Пол у восторг, полу испуг,
Безумной нежности припадок,
Предвосхищенье смертных мук.
Акценты проставлены поэтически-субъективно, но нельзя
сказать, чтобы вовсе произвольно. Портреты Рокотова действи¬
тельно могут разбудить фантазию, желание домыслить или сочи¬
нить жизнь модели. В них есть движение, часто оно таится где-то
между слабой улыбкой губ и серьезностью взора. Лирическая
зыбкость характеристики — как бы толчок для повторения образа
другими средствами, которые могут быть далеки от собственно
живописного восприятия. Критика не случайно отметила блоков¬
ский настрой этого стихотворения Заболоцкого: здесь сказалось
«зрительское» прочтение живописного образа, примерно так
фантазировал Блок перед картинами фра Беато или мадоннами
Джованни Беллини, давая им новую, музыкально-поэтическую
жизнь. «По-блоковски» — в туманных и контрастных намеках —
дано само настроение («полуулыбка, полу-плач») и субъективно¬
лирическая концовка: «Со дна души моей мерцают ее прекрасные
глаза».
Но главное,конечно, не в Блоке (чувствуется здесь и Пастернак)
и даже не в Рокотове. Рокотов, можно сказать, попал в тон тому на¬
строению, которое часто в эти годы владело поэтом. «Полуулыбкой,
полу плачем» отмечена «Последняя любовь» с ее «тютчевской»
темой «блаженства и безнадежности», а если присмотреться —
и «Некрасивая девочка», и «В кино», и некоторые другие сти¬
хотворения. Даже в гармоническом восприятии природы сквозит
порой эта грустная нотка, придающая хрупкость самой красоте.
Например — в концовке стихотворения «Сентябрь» (1957):

Заболоцкий и живопись
583
Вот теперь, живописец, выхватывай
Кисть за кистью и на полотне
Золотой, как огонь, и гранатовой
Нарисуй эту девушку мне.
Нарисуй, словно деревце, зыбкую
Молодую царевну в венце,
С беспокойно скользящей улыбкою
На заплаканном юном лице.
И становится понятно, почему из поездки в Италию, неза¬
долго до смерти, поэт вернулся потрясенный искусством Сандро
Боттичелли. Кто еще мог так, как Боттичелли, слить в одном
образе радость и трагизм, показать красоту меланхолии и хруп¬
кость красоты? И, оставаясь живописцем, проникнуть в другую
сферу — мелодии, музыкального ритма,— в ту сферу, что стала
так близка Заболоцкому.
Можно, конечно, лишь предположительно гддать, помнил ли
поэт о Боттичелли, когда писал «Сентябрь» или «Летний вечер»
(1957). Да это и неважно. Возможно, искусство Боттичелли просто
не успело сказаться в поэзии Заболоцкого. Возможно, он и не соби¬
рался откликаться на него прямо. Боттичелли стал «своим» но на¬
строению, досказал то, что чудилось поэту в портретах Рокотова.
И образ в «Сентябре», даже без намека на прямую связь, как-то
созвучен образам Боттичелли — задумчиво-печальной Венере,
а еще больше — Весне: лицо Весны (из одноименной знаменитой
картины), кажется, встает за последним двустишием «Сентябрь».
А в «Летнем вечере» заключительный образ развивает мотив
полусонной томности, чуть сентиментальной и пряной, и это то¬
же по-своему созвучно Боттичелли, его несмелой и утонченной
чувственности.
Характерна сама композиция этих стихотворений. Образ де¬
вушки выплывает из пейзажа, рожден им,— так родилась Венера,
и в концовке стихотворения «Стирка белья» (тоже 1957 год) прямо
названо это имя (Афродита), хотя все стихотворение — о другом.
Нет нужды грубо связывать все эти стихи с «Рождением Венеры»
Боттичелли (этот мотив был у Заболоцкого и раньше), но интересно
отметить в них новые эмоциональные оттенки. В «Грозе», где уже
было такое «рождение», образ отмечен классической («эллин¬
ской») четкостью и высокостью стиля («светлоокая дева», «дивный

584
В. АЛЬФОНСОВ
блеск наготы») и сам стих стремится к гекзаметру. В «Сентябре»
и «Летнем вечере» образ мягче, «живописнее», и в эмоциональ¬
ной неясности своей — интимнее. Концовка «Летнего вечера»
вообще разыграна как жанровая лирическая сценка. Стремясь
слить пластику и музыку, Заболоцкий будто приближается к хо¬
реографическому образу. Это тоже было раньше (чувствуется уже
в «Начале зимы»), но Боттичелли в этом отношении мог явиться
для поэта истинным откровением.
Думается, впрочем, что Боттичелли привлек Заболоцкого
не только лиризмом, соединением пластики и музыкального рит¬
ма. У Боттичелли есть свои «странности», и некоторые из них —
давно были знакомы Заболоцкому.
В изощренном искусстве Боттичелли есть тенденция к прими¬
тиву, она уравновешиваем его рафинированную истонченность,
не давая ей стать просто сладостью. Сад из «Весны», грубовато уни¬
занный плодами, или «по-детски» написанное море из «Рождения
Венеры» могли бы найти себе законное место в картинах Анри
Руссо. Но дело не только в упрощенности пейзажных видов, кото¬
рая взаимодействует с капризными ритмами в трактовке фигур.
«Примитивизм» Боттичелли сказался и в общем построении неко¬
торых его картин, давая повод для разных толкований и попыток
метафизически их расшифровать. В композиции «Весны», где поч¬
ти каждая фигура — сама грация и завершенность, есть какая-то
странная неуклюжесть (критики заметили, что фигуры или группы
фигур здесь «не замечают» друг друга — прием декоративных
панно, а не тематической картины). Когда ангелы парят в небе,
это традиционно и привычно, но когда они (как в «Рождестве»)
усаживаются на крыше или вступают в инфантильное братание
с людьми, то здесь чудятся элементы будущей «шагаловщины».
(«Рождество» Заболоцкий мог видеть в репродукции, сама кар¬
тина находится в Лондоне.) Прибавить к этому кричащую экс¬
прессивность некоторых поздних вещей художника — и можно
представить себе чувство Заболоцкого, увидевшего, как в сложных
гармониях Боттичелли по-своему «узаконено» то, что привлекало
его у современных художников. Круг в известной мере замыкается.
Боттичелли открыл Заболоцкому новую красоту, но оставил место
для старых загадок.
Так обстояло дело и в творчестве самого Заболоцкого. Обратив¬
шись к решению нравственных и психологических проблем (чему
соответствует в общих чертах его новое отношение к живописи),

Заболоцкий и живопись
585
Заболоцкий не обрел полной ясности и завершенности знания.
«Изменчивая душа» отдельного человека, как раньше космическое
бытие человека вообще, приоткрыла ему свои тайны и загадала
новые трудные загадки.
ж ж ж
Проделав большой путь, утвердив себя как гуманистическое по¬
знание природы и человека, поэзия Заболоцкого до конца сохранила
черты драматического «вживания» в мир. Он не создал «новой»
философской системы. По-видимому, это и не дело поэта. Просто
он всегда был связан с жизнью, не пугался коренных, пусть даже
неразрешимых для него проблем. И это привлекает к его стихам пыт¬
ливого читателя, бегущего сытости мысли и покоя в душе: познание,
творчество, мысль для Заболоцкого — всегда усилие и тревога.
Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!
Это сказано в 1958 году, уже совсем перед смертью, и обращено,
по сути дела, к тем, кто пришел поэту на смену. Сам Заболоцкий
всегда был верен этому высокому принципу, и потому стихи его
прочтут не только наши современники.

И. П. СМИРНОВ
Зачеркнутое стихотворение
Подготовленный Заболоцким незадолго до смерти свод по¬
эм и стихотворений включал в себя далеко не все произведения
поэта — особенно сурово были отобраны ранние работы. Вероятно,
это объясняется не только чрезмерной требовательностью к се¬
бе, о которой вспоминают многие мемуаристы. На склоне лет
Заболоцкий судил раннее творчество, пользуясь обновленной
шкалой ценностей: вместе с реорганизацией принципов поэтики
изменилось и отношение к стихам 20-х годов. Был ли это удел
одного Заболоцкого? Нет. Многие художники, обращаясь к своему
поэтическому прошлому, каждый на свой лад пытались перекроить
его по художественным меркам позднего творчества.
Между тем читатель оказывается в этом отношении куда более
терпимым, чем поэты. Он способен понять и язык Пушкина, и язык
Блока; нередко он вступает в общение с такими писателями, ко¬
торые не перекликались между собой или даже враждовали. Вот
почему за читателем остается право последнего слова о поэте, даже
если это слово расходится с волей художника.
Тот перелом в творчестве Заболоцкого, который заставил
его по-новому взглянуть на произведения периода «Столбцов»
и «Торжества земледелия», произошел в середине 30-х годов.
Но это вовсе не означает, что ранняя поэзия Заболоцкого представ¬
ляет собой некую строго сбалансированную систему, в которой нет
никаких признаков движения и изменений. Одно из подтвержде¬
ний этой динамичности художественных установок поэта — судьба
стихотворения «Закон простоты», которое написано не позднее
1928 года.

Зачеркнутое стихотворение
587
Это стихотворение, находящееся теперь в Рукописном отделе
ИРЛИ (Пушкинский дом) АН СССР, было передано Заболоцким
вместе с автографом «Нищих на рынке» в Кабинет современной
литературы Отдела словесных искусств Государственного инсти¬
тута истории искусств, где, как видно из отчета, напечатанного
в сборнике «Поэтика» (Вып. IV. Л., 1928) было собрано около
пятидесяти автографов писателей 20-х годов.
Можно только гадать, почему Заболоцкий не был удовлетво¬
рен этим стихотворением. Ведь не случайно этот текст очутился
среди бумаг, переданных в Государственный институт истории
искусств,— факт, который косвенным образом свидетельствует
о том, что Заболоцкий считал «Закон простоты» показательным для
своей художественной манеры. Как бы то ни было, стихотворение
так и осталось ненапечатанным. Но оно может оказаться интерес¬
ным для читателей наших дней, и прежде всего потому, что в нем
пересеклись важные мотивы лирики молодого Заболоцкого.
Чтобы лучше понять «Закон простоты», нужно помнить, что
литературные принципы Заболоцкого 20-х годов расходились
с традицией романтической лирики: более того, противоречили
этой традиции. Искусство Заболоцкого было освобождено от ро¬
мантического противопоставления поэт — толпа. Вместо этого
утверждалась слитность двух начал — поэтического и обыденного.
В поле художественного зрения Заболоцкого попадали мельчай¬
шие детали быта, многие из которых отнюдь не были отмечены
печатью «поэтичности». В ранних стихах Заболоцкого крайне
ощутим интерес к осязаемой фактуре изображаемого, к формам,
цвету и материалам предметной действительности, к точному
и детальному рисунку жеста.
В восприятии Заболоцкого мир значений, созданный прошлым,
мешает увидеть мир реальностей. Словесный знак искажает
очертания эмпирической действительности. Изобразительность
стихов Заболоцкого тесно соотнесена с этим идейным кругом его
поэзии. Перед художником вставала задача обновить поэтическое
зрение. Именно цели обновить мировидение и подчинен стихот¬
ворный эксперимент «Закона простоты», в котором сгущены
смелые и остро изобразительные «звериные метафоры». Но бы¬
ло бы ошибкой думать, что «Закон простоты» — лишь результат
рабочего опыта. «Акула с глазками невесты», сова, у которой
«пыльны перья, точно книги»,— эти метафоры строятся таким
образом, что в них объединяются реалии из мира природы и мира

588
ИМ. СМИРНОВ
человека. Здесь скрыто утверждается излюбленная поэтом идея
разумности природы.
Для Заболоцкого была характерной мысль о том, что Культура
находится перед Природой, что мир животных и растений дол¬
жен быть защищен, если воспользоваться словом самого поэта,
от «эксплуатации»...
Как и во многих других юношеских стихотворениях, Заболоц¬
кий подчеркивает в «Законе простоты» структурную соотнесен¬
ность всех звеньев действительности. Отсюда проведенный через
все стихотворение принцип немотивированного метафорического
сопоставления явлений из различных рядов. Все может быть
уподоблено всему. Случайное оборачивается своей противопо¬
ложностью, оказывается воплощением общего детерминизма.
Установив связи «Закона простоты» с контекстом ранней
поэзии Заболоцкого, можно высказать предположение о том, по¬
чему будущий автор «Торжества земледелия» отказался от мысли
печатать стихотворение. Возможно, это произошло как раз по той
причине, что в «Законе простоты» нашли отражение те основные
темы, которые будут развиты в стихах из циклов «Столбцы»
и «Деревья». Но это отражение было черновым, предваритель¬
ным. Ни одна из тем еще не получила детальной разработки. Тем
интереснее проследить, как они начали складываться.
Вот это стихотворение.
ЗАКОН ПРОСТОТЫ
Глядит, уныло увядая,
как дудка, лампа молодая.
Наморщив ноги, кошка лезет,
скребутся кости на железе,
ковер растерзан пополам.
Кричит из башенки баран,
хотя пора кричать грифону.
Коза кричит с акулой вместе.
Акула — с глазками невесты
в фате из Вислы на Дону.
Пора кричать теперь тритону.
Тритон молчит — поет сова,
как шар слепая голова
и пыльны перья, точно книги,
на лапах пальцы, как вериги,
кричит, бог ведая о чем,

Зачеркнутое стихотворение
589
из клюва струйка бьет ключом,
как будто Мойка калачом,
как будто лайка над ручьем,
свое увидев отраженье,
вся прелесть и изнеможенье,
как проволока все движенья
ее унылого лица,
и нос лиловый без конца,
венец на темени простой
и кожа липкая коростой.
Таков закон — всегда простой,
как жизнь, идёт легко и просто.

И. РОДНЯНСКАЯ
«Столбцы» Николая Заболоцкого
в художественной ситуации двадцатых годов
Очевидно, что за первые тридцать лет нашего века в европейском
мире (включая Россию — предреволюционную и советскую) совер¬
шилось нечто удивительное и имеющее отношение к переломным
событиям истории: произошел гигантский выброс художественной
энергии. (Говоря о «выбросе», извержении, я имею в виду под¬
земный, глубинный источник этого явления, и притом намеренно
избегаю слова «взлет», предполагающего духовную оценку.)
Звезда «нового искусства» взошла тогда, когда капитал клас¬
сической эстетики — от эллинской античности с ее «мимесисом»
до символизма с его платоническими корнями — был, казалось,
совершенно промотан (впервые за две с половиною тысячи лет!).
Возможно ли искусство в отсутствии Красоты,— точнее, веры
в Красоту как тайную и последнюю основу мира? И если воз¬
можно, то каким оно окажется и куда устремится? Заболоцкий
двадцатых — начала тридцатых годов, несомненно, внутри «но¬
вого искусства», в заключительной уже фазе первой его массиро¬
ванной атаки на классическое миропонимание. Этот провинциал
в армейской шинели одним вольным артистическим движением
объял чуть ли не весь тогдашний художественный авангард с его
затеями. В «Столбцах» **, дебюте двадцатипятилетнего поэта,
можно найти (говоря языком самих «Столбцов») и «сумасшед¬
ший бред» сюрреализма, и утробный «вой» предметов, беззвучно
рвущихся с экспрессионистских полотен, и, конечно же, наро¬
читую наивность городского и сельского неопримитива. Но вот
что еще важно. В творческом мире Заболоцкого, в объемном
просторе его дара европейская культурная история постави¬

«Столбцы» НиколаяЗаболоцкого в художественной ситуации двадцатых годов 591
ла, так сказать, «чистый опыт» над путями своего движения.
Заболоцкий — художник психически и этически полноценный,
социально и душевно — независимый, по интересам — надгруп-
повой. Начав писать «Столбцы» во второй половине двадцатых
годов, он кое-что важное наследовал у Хлебникова, перед кото¬
рым преклонялся, но, в отличие от Хлебникова, представителя
более ранней фазы,— он уже не вещун, а литератор, надевший
броню житейского благообразия, знающий границу между ком¬
панейским прожектерством и профессиональными занятиями2*.
Маленькая книжка молодого поэта — стадиально зрелое явление,
замыкающее целую культурную волну, свободное от «штюрмер-
ских» перехлестов, способное выдержать груз вопроса о будущем:
«Куда ж нам плыть?..»
Выходу в свет «Столбцов» предшествовал литературный мани¬
фест ОБЭРИУ3* — Объединения реального искусства,— подпи¬
санный и в решающих разделах написанный самим Заболоцким.
Этот манифест — несколько запоздалая шутка (даже самое слово
«ОБЭРИУ» — не аббревиатура, а шутливо-пародийная ее ими¬
тация) и вместе с тем бессильный жест самозащиты от раппов-
ско-ахрровского нажима. Кое-где в нем стилизованы, вклеены
кусочками, как на коллаже, стандартные призывы левых школ
вчерашнего дня: «ОБЭРИУ ныне выступает как новый отряд ле¬
вого революционного искусства...»; «его художественные принци¬
пы... подрывают старое искусство до самых корней»; «наша воля
к творчеству... перехлестывает все виды искусства и врывается
в жизнь, охватывая ее со всех сторон». Но нечто сказано здесь если
и не совсем всерьез, то по существу: перед нами как бы автопортрет
любой из левых художественных групп, элементарный типовой
слепок с их побуждений и методики.
У обэриутов, как сообщается,— «метод конкретного материа¬
листического ощущения вещи и явления»; «мир, замусоленный
языками множества глупцов, запутанный в тину «переживаний»
и «эмоций»,— ныне возрождается во всей чистоте своих конкрет¬
ных мужественных форм»; «конкретный предмет, очищенный
от литературной и обиходной шелухи, делается достоянием искус¬
ства». «Подойдите поближе и потрогайте его пальцами. Посмотрите
на предмет голыми глазами и вы увидите его впервые очищенным
от ветхой литературной позолоты». И наконец, автохарактеристи¬
ка Заболоцкого: «...поэт голых конкретных фигур, придвинутых
вплотную к глазам зрителя. Слушать и читать его следует больше

592
И. РОДНЯНСКАЯ
глазами и пальцами, нежели ушами. Предмет... сколачивается
и уплотняется до отказа, как бы готовый встретить щупающую
руку зрителя».
Здесь проницательно схвачены черты, определяющие новизну
«нового искусства»; Заболоцкий ощущает их как собственное,
опытно подтвержденное открытие, но они же с авангардным
пафосом прокламированы в сочинении Ортеги-и-Гассета, появив¬
шемся в далекой Испании за три года до обэриутской афиши,—
в «Дегуманизации искусства»4*.
Вот эти черты.
Во-первых, то, что Ортега называет «нетрансцендентностью»
«нового искусства», а Заболоцкий — его конкретной материа¬
листичностью. Сгустки материи — единственное, что служит
натуральным поводом художественного вдохновения. Увидеть
за этими уплотненными фрагментами феноменального мира
некий организующий смысл, разглядеть сквозь эти шершавые
массивы воздушность идеальных форм — значит внести в ис¬
кусство метафизическую иллюзию, значит вернуться к неопла¬
тоническому пониманию красоты и вслед за символистами об¬
ременить искусство служением запредельному и сакральному.
Чисто отрицательная работа «нового-художника» заключается
в освобождении предданной ему материи от малейших призна¬
ков и символов духоносности, будь то даже правильность формы
или облегченность фактуры. Второе связано с первым — то, что
Ортега называет «дегуманизацией», а Заболоцкий — очищением
от «тины переживаний и эмоций». Это сведение человека к его
вещности и внешности: он — предмет в ряду других предметов,
его внутреннее нарушило бы единосущность вещественного
мира, внесло бы подозрительный дуализм; поэтому внутрен¬
нее, душевное усердно изгоняется как из творческого акта, так
и из художественной тематики. Человек становится куклой,
мертвой натурой, элементом всесветного натюрморта. Наконец,
третье: рабочий «метод» вместо традиции, эпохального канона
или стиля. Манифестирующий Заболоцкий предлагает «ощущать
мир рабочим движением руки», «очищать предмет от мусора
стародавних истлевших культур». Эти поиски свежести и непред¬
взятости представляют собой любопытный самообман. Парадокс
в том, что намеренный отрыв от «истлевших культур», ревизия
бессознательных предпосылок большого культурного стиля ведет
как раз к утрате творческой непосредственности: вместо ожи¬

«Столбцы» Николая Заболоцкого в художественной ситуации двадцатых годов 593
даемого контакта с предметом «вплотную» и «голыми глазами»
начинаются кустарные поиски методологической отмычки, по¬
могающей как-то за него приняться.
Здесь уместно небольшое отступление, касающееся позна¬
вательного потенциала этих авангардистских методологий.
Думается, аналитичность «нового искусства» сильно преувеличе¬
на. В десятых годах о Пикассо писали Н. А. Бердяев и С. Н. Бул¬
гаков — с долей мистического ужаса. Первый видел в кубизме
Пикассо безжалостное аналитическое распластование плоти мира,
ее дематериализацию и оккультный выход «за» нее, к четвертому
измерению5*. Второй — в статье со знаменательным названием
«Труп красоты»6* — изображает живописца Ставрогиным с ки¬
стью в руке: демоническая насмешка над вечной женственностью,
безысходная тоска над ее поруганным трупом. Отклику русских
философов на кубизм нельзя отказать в проницательности,
но все-таки творческие намерения Пикассо ими излишне спи-
ритуализированы. Когда последний с ухваткой истого «нового
художника» превращает своих «Трех женщин» (одно из поло¬
тен щукинского собрания, перед которыми названные авторы
в свое время испытывали астральное головокружение) в хитро
обтесанные и расчлененные окаменелости, он не проделывает
аналитической работы в точном смысле, не проникает ни в сущ¬
ностную глубь материи, ни в потаенные возможности, укрытые
в собственных формах натуры. И уж конечно, не засматривается
в трагические «бездны». Нет, он обрабатывает натуру, властно,
своевольно и именно с поверхности, для удобства этих опера¬
ций предварительно умертвив ее взором Медузы. Если угодно,
он действует обратно тому, что описано в истории Пигмалиона
и Галатеи: живое обращает в недвижимую скульптурную группу,
а потом как бы резцом подчеркивает в ней угловатость, огранен-
ность и слоистость новообразовавшегося камня. Это имитация
анализа, вскрытия, это псевдогносеологизм, точно так же как
корнесловие В. Хлебникова — квазиэтимология, нажим извне
на словоформы, а не постижение исторических тайн языка.
Вместе с тем такая методика несет с собой, конечно, определен¬
ный миропознавательный тезис: о косности, инертности, неду-
хоносности всякой материи, в том числе и живой. Эстетическая
эмоция, излучаемая таким полотном, держится на остроумии;
не имея корня в «мировой гармонии», она вся «сработана», орга¬
низована волей мастера7*. Если здесь и присутствует демонизм,

594
И. РОДНЯНСКАЯ
то особого пошиба — по не принадлежащему нам выражению,
«демонический вкус к неживому»; тяга к движущемуся муляжу,
заводному истукану.
Не стоит слишком доверять и свидетельской роли «нового ис¬
кусства» — в его дисгармонической эстетике видеть прямое от¬
ражение бурной и катастрофической социальной жизни нашего
века. Ведь столь же верно будет и обратное: сами социальные кри¬
зисы сначала вызревают в сфере широких культурно-жизненных
принципов, включая и эстетическое мировоззрение, а уж потом
обнаруживают себя непосредственно...
Поэтику «Столбцов» Заболоцкого обычно выводят из социаль¬
ных условий нэпа, видя в ней инструмент трагической сатиры
на «мещанство». Эта точка зрения, ныне привычная, развива¬
лась когда-то и мной8*. Но накопившееся за минувшие годы
знание о философском пути поэта позволяет, не отвергая такой
интерпретации, скорректировать и дополнить ее. Конечно, когда
молодой Заболоцкий с романтической скоропалительностью вы¬
плескивает неприязнь к «обывателю» и взывает к миру: «...будь
к оружию готов: целует девку — Иванов!» (I, 357),— он тем самым
находит и конкретную привязку своего грубо-материального
космоса к житейской действительности. Однако эта привязка
не непременна; мир «Столбцов», родившийся из тяжбы автора
с нэповским «Новым бытом», утверждает себя и поверх этой
тяжбы9*. Спустя год по выходе «Столбцов» Заболоцкий написал
на пробу для антимещанского комедийно-сатирического фильма
стихотворение «Самовар»:
Император белых чашек,
Чайников архимандрит,
Твой глубокий ропот тяжек
Тем, кто миру зло дарит.
Я же — дева неповинна,
Как нетронутый цветок.
Льется в чашку длинный-длинный,
Тонкий, стройный кипяток.
И вся комната-малютка
Расцветает вдалеке,
Словно цветик-незабудка
На высоком стебельке.

«Столбцы» НиколаяЗаболоцкого в художественной ситуации двадцатых годов 595
Заболоцкий к тому времени уже начал меняться, и, несмотря
на четкое «обличительное» задание, картина мещанского уюта
решена здесь как идиллический примитив с нарастающим к концу
колоритом легкости и «стройности» 10*. Так что способ изображе¬
ния «мещанства»— скорее лишь производное от философской
космологии Заболоцкого.
Чтобы показать, как и в чем отрицается «Столбцами» клас¬
сический канон Красоты, поучительно сопоставить эти дикие
и смелые стихи с блоковским циклом «Город». Это будет срав¬
нение исходных эстетических установок — «при прочих равных
условиях».
Очевидно, мы имеем дело с двумя яркими явлениями искус¬
ства. Оба поэта, отделенные друг от друга в момент создания своих
циклов четвертью века,— ровесники; оба молоды и дерзки. У них
перед глазами один и тот же город — Петербург-Ленинград — с его
урбанистическими чарами, волнующейся толпой, ночной жизнью,
сомнительными соблазнами, неустойчивостью, контрастами,
выморочным и призрачным богатством. И даже грандиозные
события, заполнившие эту четверть века (1904-1929), в данном
случае вносят в натуру не так уж много новизны, поскольку
у Заболоцкого речь ведь идет о нэповской «реставрации» быта.
Оба поэта, наконец, относятся к убого-нарядному зрелищу город¬
ской жизни с одним и тем же смешанным чувством отвращения
и восхищения, так что человеческие, психические позиции их
тоже близки. Различаются же их последние — философские,
эстетические — основания, что и ведет к двум совершенно раз¬
ным художественным результатам, к образцовым проявлениям
классического и неклассического, «нового» искусства.
Красота в каком-то смысле принадлежит к разряду «вещей не¬
видимых». Чин, порядок, иерархичность в миростроении, живая
соподчиненность частей целому, этим частям предшествующему
и их превышающему,— неочевидны, необнаружимы «голыми
глазами» (несмотря на все наглядные красоты живой и неживой
природы), скрыты «под грубою корою вещества», под неизбежными
процессами разложения и распада — одним словом, требуют веры
в то, что они не мнимость. В символизме такая вера сохранялась.
Городские стихи 1904 года являли собой, в глазах самого Блока, уже
измену «заветам символизма», во всяком случае — «соловьевскому»
импульсу, действовавшему в содружестве младших символистов.
Но то была «измена» религиозная, этическая, а не эстетическая

596
И. РОДНЯНСКАЯ
(хотя, как увидим, в этих блоковских стихах есть уже черты экс¬
прессионистского перелома). В «Городе» Блок ищет своего рода
«демоническую» эстетику, с тем чтобы это демоническое начало
предстало вдохновляющей и устрояющей силой. Благодаря такой
посылке (как бы ни оценивать ее «при свете совести») ему удается
сохранить стройные, классические очертания «злого мира».
Для примера выбираю стихотворения «Петр», «В кабаках,
в переулках, в извивах», «Невидимка» и «Город в красные пре¬
делы» п*. В каждом из них соблюдено строгое иерархическое
единство композиции. Все подчиняется невидимому дирижеру,
люциферическому деятелю, возвышающемуся вне и над миром
явлений и сообщающему картине зловещий, но внятный, не¬
абсурдный смысл. Из некоего запредельного центра динамика
распространяется во все углы городской панорамы, ничто не вы¬
бивается прочь из заколдованного круга, никто не своевольничает.
Чего здесь нет, так это необъяснимого, нелепого самодвижения
разрозненных частей — основы всяческого уродства. В стихотворе¬
нии «Петр»12* (самый простой случай) «веселый царь» (с чертами
антихриста), ставленник и первосвященник Люцифера, взмахом
«зловонного» факела-кадила дает знак к началу ночной оргии.
И — зажигаются фонари, спускается мгла, вспыхивает в крови,
прикидывается красотой, музыкой страсти — похоть: «Бегите
все на зов! на зов! / На перекрестки улиц лунных! / Весь город
полон голосов / Мужских — крикливых, женских — струнных!»
В стихотворении «В кабаках, в переулках, в извивах» городская
толпа образует царственное шествие, подсвеченное излучением
демонического светоносца. Злого духа здесь представляют «старик
у стены», к кому поэт обращается с вопросами: «Ты украсил их
тонкие пальцы / Жемчугами несметной цены?» и пр.,— и карлик
вверху, на облачном уступе, чей язык — кровавая полоска заката.
И хотя так и не дано прямого ответа, откуда взялась эта «музыка
блеска», эта краса, фосфоресцирующая в ночи, ясно, что кто-то,
некто наслал все это, зажег, задумал, изваял с пластической и звуч¬
ной законченностью. В «Невидимке» снова мифическое существо,
дух блуда, из болотистого, топкого отдаления околдовывает город
своим голосом и зовом. Опять звучат вопросы: «Кто небо запачкал
в крови? Кто вывесил красный фонарик?» — и на них отвечено
появлением в финале жены на багряном звере (апокалиптиче¬
ской блудницы). Существенна здесь та мера безобразного и бес¬
порядочного, дальше которой Блок ни за что не пойдет, избегая

«Столбцы» Николая Заболоцкого в художественной ситуации двадцатых годов 59 7
стилистического «скрежета», диссонанса. Невидимка «воет,
как брошенный пес, / Мяучит, как сладкая кошка»,— но тут же
возникает поправка, нейтрализующая слишком неосторожную
брутальность: «Пучки вечереющих роз / Бросает блудницам
в окошко» (инфернальная красота по-своему столь же интенсивна
и возвышенна, как: «И за церковную ограду / Бросаю белые цве¬
ты» 13*). Другое экспрессивное снижение: «На красной полоске
зари / Беззвучный качается хохот». «Воет» и «качается»— два
ключевых глагола и в мире «Столбцов», шатком и кренящемся,
как скопище самозаведенных волчков. Но чтобы выразить всю
нелепость, всю необъяснимость никем не инспирируемого кру¬
жения и соударения взбесившихся предметов, Заболоцкому на¬
до зайти куда дальше, чем все-таки корректное и традиционное
сравнение демона с воющим псом; в сопоставимой ситуации у него
«Лампа взвоет, как сурок» (I, 354). И оттого, что не только лампа,
но и сурок выть не может, несостоявшимся сравнением засвиде¬
тельствованы крайние дезорганизация и беспорядок в этом аде
без ада, аде без демонов.
В последнем из упомянутых блоковских стихотворений вер¬
ховный центр поэтической картины, ее творящий, организующий
источник не так очевиден, не в такой мере мифологизирован
и олицетворен, как в трех предыдущих примерах. Тем показатель¬
ней, что и тут движение распространяется сверху вниз, из центра
к периферии, от причины к следствию, то есть с соблюдением все
тех же иерархических градаций: «Город в красные пределы /
Мертвый лик свой обратил. / Серо-каменное тело / Кровью солн¬
ца окатил». Город (у которого, кстати, есть не только «тело», что
мог бы сказать и Заболоцкий, но и «лик») как ноумен и целое
выше и первичнее своих частных проявлений. Оттого именно,
что он облил себя «кровью солнца», все воспламеняется жаждой
разгула и пускается в пляс:
Стены фабрик, стекла окон,
Красно-рыжее пальто,
Развивающийся локон —
Все закатом залито.
Блещут искристые гривы
Золотых, как жар, коней,
Мчатся бешеные дива
Жадных облачных грудей.

598
И. РОДНЯНСКАЯ
Красный дворик плещет ведра
С пьяно-алою водой,
Пляшут огненные бедра
Проститутки площадной.
В финале, в коде оргия обретает поднимающийся над земной
плоскостью голос: «И на башне колокольной / В гулкий пляс и мед¬
ный зык / Кажет колокол раздольный / Окровавленный язык».
Совершенно очевидно, что в символическом сюжете стихотворения
есть деятели первого порядка: город, закат и колокол — и деятели
второго порядка, от них зависимые. В этой почти «заболоцкой»
пьесе многое уже на грани шокирующего антиэстетизма и неживой
предметности. «Огненные бедра» пляшут отдельно от человеческой
фигуры, словно отрезанные и гальванизированные. (Замечу, что
в поэтике «Столбцов» члены тела существуют независимо от тела
как высшего единства: «...ноги точные идут, сгибаясь медленно
посередине»(1, 352) — как бы помимо намерений собаки, которая
их переставляет.) Далее, у Блока еще сглаженное и не выходящее
за грань специально поэтического слога: «Мчатся бешеные ди¬
ва... » — отделено всего одним шагом от заболоцкой неприличности:
«Толстозадые русалки / Улетают прямо в небо. / Руки, крепкие,
как палки. / Груди круглые, как репа» (1, 86). Но поскольку
все же сохраняется космическое «чиноначалие», некая подчинен¬
ность частного, материального и случайного общему, духовному
и первопричинному, впечатление классической проясненности
и согласованности остается и от этого стихотворения.
Для сопоставления приведу с небольшими сокращениями одну
из заглавных в «Столбцах» вещей. Заболоцкий, находившийся
на крайнем правом фланге «левого искусства», открыл для себя
вот что: дабы дезавуировать мировой чин, не надо ни зауми (коей
он был, несмотря на почитание Хлебникова, ярый противник),
ни даже фантасмагорических снов. Достаточно отменить некие
неявные правила композиции и языковой логики. Итак, «Белая
ночь» (I, 342-343):
Гляди: не бал, не маскарад,
здесь ночи ходят невпопад,
здесь, от вина неузнаваем,
летает хохот попугаем;
раздвинулись мосты и кручи,
бегут любовники толпой,

«Столбцы» Николая Заболоцкого в художественной ситуации двадцат их годов 599
один — горяч, другой — измучен,
а третий — книзу головой...
Любовь стенает под листами,
она меняется местами,
то подойдет, то отойдет...
А музы любят круглый год.
Качались кольца на деревьях,
спадали с факелов отрепья
густого дыма. А на Невке
не то сирены, не то девки —
но нет, сирены — шли наверх,
все в синеватом серебре,
холодноватые — но звали
прижаться к палевым губам
и неподвижным, как медали.
Но это был один обман.
Я шел подальше. Ночь легла
вдоль по траве, как мел бела:
торчком кусты над нею встали
в ножнах из разноцветной стали,
и куковали соловьи
верхом на веточке. Казалось,
они испытывали жалость,
как неспособные к любви.
Вертя винтом, шел пароходик
с музыкой томной по бортам,
к нему навстречу лодки ходят,
гребцы не смыслят ни черта:
он их толкнет — они бежать,
бегут-бегут, потом опять
идут — задорные — навстречу.
Он им кричит: я искалечу!
Они уверены, что нет...
И всюду сумасшедший бред,
и белый воздух липнет к крышам,
а ночь уже на ладан дышит,
качается, как на весах.
Так недоносок или ангел,
открыв молочные глаза,
качается в спиртовой банке
и просится на небеса.

600
И. РОДНЯНСКАЯ
Здесь прежде всего поражает, в сравнении с Блоком, мно¬
жественность центров движения, не имеющих у себя за спиной
никакой единящей и направляющей руки, никакого смыслового
корня в мире идеальном. В стихотворении проходит однообраз¬
ный парад субъектов и предикатов: метафорическое и реальное,
конкретное и абстрактное, родовое и видовое, предмет и понятие
равноправно располагаются в одном и том же ряду материально¬
го движения, нисколько не возвышаясь друг над другом. «Бегут
любовники толпой» и «Любовь меняется местами» — два совер¬
шенно отдельных, разнозначных и механических перемещения
в пространстве: любовь не правит любовниками (как подобало бы
аллегорической фигуре), а сама встраивается в их пробежку. Музы,
Невка, барабан, ракеты, деревья, сирены-девки, ночь, кусты, со¬
ловьи, Елагин, моторчик и лодки (у которых, как и у муз-статуй
Летнего сада, в отличие от статуарных, застылых ночных девиц,
есть даже что-то вроде психологии; вспомним «вкус к неживо¬
му»!) — всяк выплясывает по-своему и не спросясь: подходит
и отходит, вертится, качается, кукует, привстает на корточки,
толкается, кричит. «Сумасшедший бред» — не в фантастическом
сращении образов, а в необъяснимости и несогласованности пано¬
рамы, в невозможности вопроса: что за всем этим стоит? кто здесь
распоряжается? зачем это происходит? Финальный, будто бы
обобщающий образ белой ночи («Так недоносок или ангел...»)
подводит происходящему лишь мнимый итог: хотя бы потому,
что это образ последнего ничтожества, небытия — заспиртован¬
ный эмбрион, позаброшенная жертва мировой круговерти. Если
вспомнить, как Блок все в том же 1904 году вопрошал миропра-
вительницу-ночь, плывущую «в бледно-фосфорном сиянье»: «Кто
Ты, Женственное Имя / В нимбе красного огня?» 14*,— контраст
получится почти комический. И, боюсь, будет понят не в пользу
Блока, ибо дискредитирующие образы в наше время кажутся
более честными, что ли, чем возвышающие,— в этом их подвох,
их недоброе лукавство. Дискредитирующее снижение — гло¬
бальная, типовая черта «нового искусства». Если прежде, пишет
в вышеупомянутом эссе X. Ортега, начиная с глубокой древности,
метафорический «образ использовался с декоративной целью,
с тем, чтобы разукрасить, расшить золотом любимую вещь»,
то в новом поэтическом творчестве «отмечается странное пре¬
обладание очернительных образов, которые вместо того, чтобы
облагораживать и возвышать, снижают и высмеивают бедную

«Столбцы» Николая Заболоцкого в художественной ситуации двадцатых годов 601
реальность... Лирическое оружие обращается против естественных
вещей, ранит и убивает их»15*.
Вот еще особенности поэтики «Столбцов», связанные с наме¬
рением лишить «бедную реальность» ее духовного измерения.
Во-первых, отсутствие в поэтической речи Заболоцкого логико¬
обобщающих констатаций. Блок может начать стихотворение
вводным повествовательным жестом, неким сообщением, за ко¬
торое ответственны сознающий ум и логика автора: «Веселье
в ночном кабаке. Над городом синяя дымка». Заболоцкий по¬
старается этого избежать. В манифесте обэриутов он писал, что
в поэзии «столкновение словесных смыслов выражает... предмет
с точностью механики» (I, 523). И впрямь: «Она летит — моя
телега, гремя квадратами колес» (I, 354). Если б колеса были
не круглыми, а квадратными или хотя бы многоугольными,
они, задевая за мостовую, издавали бы страшный грохот. Гром
и стук от упомянутой в стихе телеги, действительно, усилены
словом «квадрат» с безотказной точностью механики и в обход
соглядатая-человека с его логико-повествовательной инициа¬
тивой. Во всяком случае, логическое и отвлеченное изгоняется
из этого стиля в той мере, в какой изгоняется над предметное,
принадлежащее мыслящему духу. Очень важно для Заболоцкого
также введение логико-грамматических неправильностей, кото¬
рые, так сказать, смешивают карты в топографии бытия. («Тут
природа вся валялась в страшно диком беспорядке», (I, 117),—
скажет он несколько позже в поэме «Торжество земледелия»).
От античности с ее Единым классическая эстетика унаследовала
диалектику происхождения частей из целого, множественности
из первоединства. Незыблемость этих соотношений — как бы
остов космической благоустроенности, без которого красота не¬
возможна. Заболоцкий не случайно смещает объемы понятий,
заставляя общее нести службу частного и наоборот, смещает
также идею численности: «Вертятся двери на цепочках, спадает
с лестницы народ. Трещит картонною сорочкой...»; «Здесь бабы
толсты, словно кадки. Их шаль невиданной красы»; «И легких
галстуков извилина на грудь картонную пришпилена» (I, 340,
352, 360). Единичное оказывается на месте множества и бьет
на переднем плане в глаза, заслоняя всю картину.
Это, между прочим, прием, абсолютно противоположный
так называемой обратной перспективе, известной более всего
по иконописи. Там — установление невидимой, сущностной

602
И. РОДНЯНСКАЯ
иерархии взамен видимой. Здесь же — выпячивание случай¬
ного, выхваченного из неопределенного множества таких же
заурядных предметов. Нередко слышим, что «новое искусство»
с его антинатуралистическим, антиренессансным пафосом об¬
ращается к опыту архаики и средневековой культуры. Однако
ранние культурные эпохи имели каждая свою строгую и проч¬
ную космологию, запечатанную в их канонах. Они не знали
и не насаждали чисто отрицательных методов — хаотизации,
нивелировки, разупорядочения. Даже «мир наизнанку» в средне¬
вековом «празднике шутов», или «дураков»,— это способ острее
осознать (от противного — которое длится лишь краткий миг)
устойчивость лицевой стороны мира. У раннего же Заболоцкого
излюбленное «вверх ногами» и «книзу головой» означает недо¬
верие к способности безнадзорных предметов, членов, туловищ
самоорганизоваться и занять устойчивую строевую позицию.
Наконец не последний штрих: лексическая пестрота «Столбцов»,
смещение в них языковых слоев. Это хорошо продуманный раз¬
нобой: «Ив том бутылочном раю сирены дрогли на краю кривой
эстрады... Они простерли к небесам эмалированные руки и ели бу¬
терброд от скуки» (открывающее книжку стихотворение «Красная
Бавария» — I, 340). Частое в литературе 20-х годов явление,
такой разнобой может иметь неодинаковые истоки. Заболоцкий
умел писать и по-зощенковски. Среди городских сцен у него есть
одна под названием «Цирк» (в «Столбцы» не вошедшая, но напи¬
санная тогда же), где проступает свойственная Зощенко речевая
маска — «столкновение разработанной книжно-литературной
речи с вульгарной речью современности» 16*. И когда такой по¬
вествователь, простодушно надергавший перышек-словечек
из «стародавней истлевшей культуры», восклицает о цирковой
танцовщице: «Прелестный образ и почти что нагишом!» (I, 74),—
то стилистическая нелепость этой реплики, ее внутренняя разного¬
лосица социально характеристичны. Но в «Столбцах» хаотичность
слога — другого рода. Здесь слово со всеми его стилистическими
метками не персонифицированно — это голос самих неживых
вещей в их материальном самодвижении. Последнее же в прин¬
ципе бесстильно, «голо»; у него нет «Автора», который своей
духовной волей придал бы ему общий колорит, потому-то оно до¬
пускает неограниченную множественность лексических стилей
(равно как и центров движения, что мы уже видели). Лексические
пласты как бы сдернуты со своего социально-культурного, психо¬

«Столбцы» Николая Заболоцкого в художественной ситуации двадцатых годов 603
характерологического, миросозерцательного фундамента и, ни¬
кому не принадлежа, сталкиваются между собой с вопиющей
немотивированностью. Приходит на ум дежурная уже в лите¬
ратуре о Заболоцком параллель: неустоявшийся слог русской
поэзии XVIII века — высокой и комической. Но, конечно, между
недостроенным зданием и зданием разрушенным (или разобран¬
ным) сходство очень приблизительное, хотя издали стройку можно
принять за руины или наоборот.
В общем, атмосфера «Столбцов» — атмосфера посюсторонней
фантасмагории, трезвой жути. «Нетрансцендентность» искусства
оборачивается его крайней фантастичностью; расколдованность
мира от идеализирующих и гуманизирующих «иллюзий» ока¬
зывается его вящей заколдованностью, непроницаемостью для
мысли (ибо хаос, как известно, помыслить нельзя). Злым духам
как будто больше нет веры (равно как и добрым), а протрезвев¬
ший мир меж тем помрачается и сходит с ума,— и даже куда-то
испаряется, несмотря на всячески удостоверенную массивность.
Если воспользоваться как рабочей метафорой демонологической
притчей Вяч. Иванова17*, то в городских стихах Блока властвует
и сияет прельстительный Люцифер, придающий злым началам
жизни обманчивую красоту (негативное призрачное отражение
красоты истинной и доброй), а в «Столбцах» наступает черед
демону развала и разрухи Ариману, преемнику Люцифера,
не имеющему собственного лица и действующему инкогнито,
исподтишка, словно все кривится, качается и заваливается
само собою.
«Столбцы» — уже не поэзия в привычном смысле слова. В сло¬
варе Даля читаем: «Столбец, столпец — старинное: свиток; когда
не сшивали бумаги тетрадью, а подклеивали снизу лист к листу,
то каждый отдельный свиток звали столбцом» 18*.
Выбирая имя сборнику, Заболоцкий, конечно, учитывал это
значение. Строка прибавляется к строке, сцена зацепляется
за сцену, гуськом, чередой, в линейном порядке; множество фор¬
мируется простейшим путем накапливания, приращения; худо¬
жественная постройка отражает элементарное, незамысловатое
строение бытия, где нет места чему бы то ни было пирамидально¬
му, многоярусному.
Чувствуется, что Заболоцкий бьется здесь над мучительной
для него загадкой. Он по совести не знает, откуда бы возникнуть
единой композиции из броунова движения зерен вещества.

604
И. РОДНЯНСКАЯ
И вносит словесные знаки собирательности, спаянности словно бы
сплеча, с вызовом и чуть ли не насмешкой: «бокалов бешеный
конклав (I, 341), «конских морд собор» (I, 363) или знаменитая
«система кошек» из «Бродячих музыкантов» (I, 366), кото¬
рая ужаснула современную «Столбцам» критику. «Система»,
«царство», «собор» — эти собирательные понятия прилагаются
к минимально организованным скоплениям, подавляющим, так
сказать, количественно и насильно вымогающим титулы строя,
космоса, священного синклита. И напротив, то, в чем можно
было бы предположить согласованность, энергично обращается
в свалку: «кучи звездного огня» (I, 92) — созвездия; деревенский
танец — «многоногий пляшет ком» (I, 113). Смерть до конца вы¬
являет коренную неупорядоченность расползающейся ткани мира:
«Была дева — стали щи» (I, 84)19* — предельный образ энтропии.
В стихах Заболоцкого много всяких «скопищ», «стойбищ», «ко¬
чевий», «толп», «стай», поначалу знаменующих торжество ко¬
личества, материальный перевес безвидного множества; и можно
проследить, как эту грубую силу постепенно начинает побеждать
идея организма, органа, хора, кристалла...
Для художественной философии «Столбцов» важен именно со¬
ставной образ целого («Младенец кашку составляет / Из манных
зерен голубых...» — (I, 66) — предпосылкаантиорганическая. Она
чем-то сродни живописным «формулам» П. Филонова, которому
Заболоцкий горячо сочувствовал. Современный исследователь
В. Альфонсов описывает одну из картин Филонова — «Перерождение
человека»: к «...многорукому, многоногому сгустку безвольно тя¬
нутся, чтобы слиться с ним, фигуры людей»20*. Это и есть формула
единства, какую находим у молодого Заболоцкого: «...многоногий
пляшет ком». Целое не разрастается из малого зерна собственной
идеи, а сбивается в кучу неведомо кем и как.
Однако «Столбцы» — явление большой поэтической силы,
иначе о них не стоило бы говорить. В них есть мрачное велико¬
лепие жизни, неподдельная, хоть и смещенная патетика. Тут
хочется упомянуть еще одну работу Филонова — впечатляющее
полотно «Пир королей», близкое миру «Столбцов» (хотя оно пи¬
салось в 1910-е годы). У очень больших художников (каким был
или, точнее, мог бы быть Филонов), просто благодаря их дару,
запросу и замаху, искусство в условиях общей десакрализации
жизни жаждет вернуться к своему изначальному служению,
жаждет славить, величать, преклоняться. Уйдя из-под опеки

«Столбцы» НиколаяЗаболоцкогов художественной ситуации двадцатых годов 605
классической эстетики и попав в плен иного образа мироздания,
оно встречается на своем пути с единодержавием и вампиризмом
материи и падает перед ней на колени. Происходит то, что мож¬
но бы назвать «перемещением сакрального» или почестями, воз¬
даваемыми не по адресу. Культовые жесты могут быть до предела
серьезны, но совершитель ритуала, величающий недостойное
и возносящий низовое, сам не до конца уверен в своей искрен¬
ности и послушании. В его благоговейные славословия врывается
та интонация, с какой незабываемый булгаковский кот Бегемот
восклицал при виде разряженных призраков на балу у Сатаны:
«Я восхищен!» Люди, расположившиеся за трапезой на кар¬
тине Филонова, названы королями. Возможно, это указание
на их тайный сан, на то, что, вкушая, они исполняют какой-то
обряд21*. Они — в ритуальных позах, с молитвенно сложенны¬
ми ладонями. В пространстве картины царит тяжесть, словно
превосходящая в несколько раз земное притяжение, и облик
людей искажен чудовищными перегрузками. А взоры скрещены
на блюде с рыбой, написанной с каким-то особым материаль¬
ным блеском. В этих персонажах нет ничего от комических или
зловещих чревоугодников с нравоучительных полотен старых
мастеров или, напротив, от трагических жертв голода и нищеты
в изображении политически активных экспрессионистов. Не они
уродливы — уродливо искривлены силовые линии мира, лишив¬
шегося подъемной силы, воздушной тяги, небесного купола. Эти
«короли» — не грешники и не «трупы» (вопреки впечатлению
Хлебникова: «пир трупов, пир мести» 22*), но можно утверждать,
что они — пленники. «Сомненья нету: замкнут мир» (I, 63),—
сказано об этом у Заболоцкого. Или еще из «Столбцов»: «О мир,
свинцовый идол мой!» (I, 356).
«Столбцы» тоже изобилуют культовыми образами, величаль¬
ными формулами, чей смысл сложней и глубже простой иронии,
поверхностного пересмешничества и кощунства. В этих местах
ломкий, юродски сбивающийся с шагу ямб (преобладающий
размер «Столбцов») обретает позабытую одическую звучность
и красоту. Чтобы не копить примеры по строчкам23*, процитирую
«Пекарню»:
Тут тесто, вырвав квашен днище,
как лютый зверь в пекарне рыщет:
ползет, клубится, глотку давит,
огромным рылом стенку трет;

606
И. РОДНЯНСКАЯ
стена трещит: она не вправе
остановить победный ход.
Уж воют вздернутые бревна,
но вот — через туман и дождь,
подняв фонарь шестиугольный,
ударил в сковороду вождь,—
и хлебопеки сквозь туман,
как будто идолы в тиарах,
летят, играя на цимбалах
кастрюль неведомый канкан.
Как изукрашенные стяги,
лопаты ходят тяжело,
и теста ровные корчаги
плывут в квадратное жерло...
(I, 362)
Эта хвала по сомнительному адресу, это смещение святыни мо¬
гут принимать более оптимистические, раблезианские тона,— как
в той же «Пекарне» рождение «младенца-хлеба» или как в велико¬
лепной «Рыбной лавке» обращение к «царю-балыку»: «О самодер¬
жец пышный брюха, / Кишечный бог и властелин, / Руководитель
тайный духа / И помыслов архитриклин!» (I, 55). Но славословие
может вбирать и тона надрывные. Из стихотворения «Пир»:
О штык, летающий повсюду,
Холодный тельцем, кровяной...
Где раньше бог клубился чадный
и мир шумел — ему свеча;
где стаи ангелов печатных
летели в небе, волоча
пустые крылья шалопаев,—
там ты несешься, искупая
пустые вымыслы вещей —
ты,— светозарный, как Кащей!
(I, 355)
Последняя строка превосходно иллюстрирует понятие амби¬
валентности: «светозарный, как Кащей». (Юный Заболоцкий
в частном письме с восхищением цитировал Мандельштама: «Есть
ценностей незыблемая скала» — III, 303. Амбивалентность — это

«Столбцы» НиколаяЗаболоцкого в художественной ситуации двадцатых годов 607
шаткая, зыбящаяся шкала ценностей.) Отношение Заболоцкого
к «свинцовому идолу» — именно двусмысленное. Он словно
пленник, идущий за колесницей триумфатора и славословящий
его из-за безысходности положения, из-за отсутствия выбора.
Ведь иногда кумир, наделенный космической мощью, угрожает
гибелью. Так, в стихотворении «Футбол» смертоносен полет мяча:
«И вот — через моря и реки, просторы, площади, снега,— рас¬
правив пышные доспехи и накренясь в меридиан, слетает шар»
(I, 343-344),— словно стратегическая ракета, как приходит
на ум сегодня!
Непростая, колеблющаяся интонация величания, словесная
и ритмическая полновесность, с ней сопряженная, душевный
сбой, за ней стоящий — вот то, без чего «Столбцы» остались бы
блестящим образчиком экспериментального искусства. Вместе
с этой интонацией в «Столбцах» ставится предел мнимому само¬
державию вещей и в тупиковую методику врывается нечто че¬
ловеческое, глубочайшим образом человеческое: смутная тоска
из-за того, что благородный пафос преклонения растрачивается
неподобающим образом24*. Об этой жажде «преклониться» (и о ее
извращениях) писал, как помним, Достоевский. И не исключено,
что следующие строки (о гулянье в клубе):
Народный Дом — курятник радости,
амбар волшебного житья,
корыто праздничное страсти,
густое пекло бытия!
(1,370)-
являются парафазой реплики «подпольного» героя: «Вот видите
ли: если вместо дворца будет курятник и пойдет дождь, я, мо¬
жет быть, и влезу в курятник, чтобы не замочиться, но все-таки
курятника не приму за дворец из благодарности, что он меня
от дождя сохранил. ...Ну, перемените, прельстите меня другим,
дайте мне другой идеал. А покамест я уж не приму курятника
за дворец»25*.
Так или иначе, в «Столбцах» уже совершен прорыв сквозь ча¬
стокол «нового искусства» — и совершен (сколь ни условно такое
разделение) не художником, а человеком. Там, где «художник»
пока еще принимает правила игры, навязанные антидуховной
эстетикой, и даже находит в этом удовольствие — от свободы рук,

608
И. РОДНЯНСКАЯ
«человек» неожиданно заявляет, что он куда как «восхищен»,
но ему почему-то все же нестерпимо тошно. Или, говоря началь¬
ными строками поэмы «Лодейников»:
Как бомба в небе разрывается
и сотрясает атмосферу,—
так в человеке начинается
тоска, нарушив жизни меру.
(I, 617)26*
Тоска эта в Заболоцком сначала была тоской по полноценному
гнозису, недоумением перед загадкой смерти. Он чувствовал, что
материя и стоящий перед нею «бедный воитель» — человеческий
разум, не имея духовного соединительного звена, обречены
на взаимонепроницаемость и взаимные терзания, на «нестер¬
пимую тоску разъединенья» (I, 181). И эту связь, придающую
вселенной «стройность» и обеспечивающую соответствие между
природой и сознанием, он искал в космологии Циолковского
и Хлебникова, в эволюционных теориях. Иные ответы утешали
его, иные оставляли при подавленных сомнениях. В «Лесном
озере», написанном в 1939 году в местах отдаленных, его поэтиче¬
ская мысль классически воссоединяет Истину, Добро и Красоту,
обнаруживая их в сущностной глубине мировой жизни. Был бы
поучителен рассказ о том, как Заболоцкий возвращается к тра¬
диционной метафизике света, просветляющего и оживляющего
материю, к образам огня, близким античному, да и русскому,
символизму (в «Чертополохе»: «Это тоже образ мирозданья, /
Организм, сплетенный из лучей, / Битвы неоконченной пыла-
нье, / Полыханье поднятых мечей» (I, 281); как символом оду¬
хотворенной плоти оказывается для него «огонь, мерцающий
в сосуде» (I, 273), «туманные, легкие светы» (I, 283), исходящие
от человеческих лиц, тайная Красота, которая становится явной.
Но эта история «метаморфоз» поэта должна остаться за рамками,
заданными темой.
А к характеристике «Столбцов» не мешает добавить своего рода
мораль. «Новое искусство» ведет в тупик,— взятое в самодоста¬
точности своих рекомендаций, методов и представлений о мире.
Но с тех пор, как оно пришло в культуру, на прежнее стремление
к гармонии легла тень проблематичности и красота стала нуж¬
даться в оправданиях. «Новое искусство» как бы предложило

«Столбцы» Николая Заболоцкого в художественной ситуации двадцатых годов 609
альтернативу и лишило художника старой уверенности, что он —
жрец «единого прекрасного», посреди всех мировых ужасов, так
или иначе свидетельствующий об идеале. «Единое прекрасное»
в наступившую эпоху не может само вытащить себя за волосы,
не может собственной эстетической силой вернуть свою репутацию
абсолюта. И всякий раз, когда художник, начинавший в границах
«нового искусства», покидает его территорию (непременно воз¬
вращаясь к классическим понятиям),— это не «авангард» находит
в себе источник плодотворного саморазвития,— нет, это сквозь
него прорывается человек, при условии значительности своего
сердечного и умственного мира, и уводит за собой художника.
1980
Примечания
** Заболоцкий Н. Столбцы. JL, 1929. В дальнейшем тексты Заболоцкого
будут цитироваться по изданию: Заболоцкий Н. Собр. соч. М., 1983-1984.
Т. 1-3. Римской цифрой обозначается том, арабскими — страницы.
2* Такова была черта времени: искусство снова возвращалось на кру¬
ги своя. Друзья Заболоцкого, А. Введенский и Д. Хармс, еще чудили,
Заболоцкий же шел в ногу с ритмами культурной волны, так что сочлены
по группе обэриутов даже были в обиде на «отступника» (см. воспоминания
И. Бахтерева в кн.: Воспоминания о Заболоцком. М., 1977. С. 55-85).
3* Афиши Дома печати. 1928. № 2. С. 11-13 (см. также: 1, 521-524).
4* См.: Ортега-и-Гассет X. Дегуманизация искусства // Судьба искусства
и культуры в западноевропейской мысли XX в. М.: ИНИОН, 1980. Вып. 2.
С.111-158.
5* Бердяев Н. Кризис искусства. М., 1918.
6* Булгаков С. Н. Тихие думы. М., 1918. С. 32-52.
7* Классическая эстетика знает категорию безобразного, но в ее противо¬
положности категории прекрасного; без этой подразумеваемой антитезы
изображение безобразного потеряло бы в ней смысл. Эстетика «нового ис¬
кусства» в предельных случаях знать не хочет о различении безобразного
и прекрасного. Или, вернее, всякая натура для нее безобразна, поскольку
косна, привлекательна только инструментальная воля художника, его
находчивость и изобретательность. Возникает как бы новый эстетический
феномен «заманчиво-уродливого», при контакте с которым ошеломление
служит суррогатом наслаждения.
8* Роднянская И. Поэзия Н. Заболоцкого // Вопросы литературы. 1959.
№1.С. 121-137.

610
И. РОДНЯНСКАЯ
9* В этом вопросе сошлюсь и на мнение Д. Е. Максимова, встречавшего¬
ся с поэтом в 20-е годы и впоследствии пристально вглядывавшегося в мир
«Столбцов», который сразу поразил его «какой-то новой опредмеченной,
играющей волей и остротой»: «Было очевидно, что стихи эти породила встре¬
ча с какими-то страшилищами косного, бездуховного мира, обступившими
поэта на полусимволической Конной улице и многих ей подобных, а может
быть, и более того — явившимися в его сознании как выражение косных
мировых сил в их универсальной космической сути» (Максимов Д. Николай
Заболоцкий. Об одной давней встрече // Звезда. 1984. № 4. С. 185, 187).
10* Скоро Заболоцкий, уже значительно отойдя от городских «Столб¬
цов», скажет:
Природа в стройном сарафане,
Главою в солнце упершись,
Весь день играет на органе.
Мы называем это: жизнь...
(«Поэмадождя», 1931-1, 99)
п* Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1980. Т. 2. С. 141,149. 159, 170.
12* В 1909 году Иннокентий Анненский писал именно об этом стихот¬
ворении как об удивительном образце новейшего течения в лирике —
неожиданном, завораживающем, смущающем (см.: Анненский И. Книга
отражений.М., 1979. С. 339-340).
13* Из стихотворения «Я, отрок, зажигаю свечи» (Блок А. А. Собр.
соч. М.; Л., I960. Т. 1. С. 204).
14* Блок А. А. Собр. соч. М., I960. Т. 2. С. 149.
15* Ортега-и-Гассет X. Указ. соч. С. 136.
16* ЧудаковаМ.О. Поэтика Михаила Зощенко. М., 1979. С. 67.
17* См. статьи «Лик и личины России» (раздел «Пролегомены о демо¬
нах») и «Легион и соборность» в его кн.: Родное и вселенское.М., 1918.
С.35-46, 125-136.
18* Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1980.
Т. 4. С. 327.
19* Примеры заимствованы из «смешанных столбцов», писавшихся
вслед за «городскими».
20* Альфонсов В. Слова и краски. Очерки по истории творческих связей
поэтов и художников. М.; Л., 1966. С. 129.— В обэриутском манифесте
Заболоцкий с горечью писал: «Нам непонятно, почему Школа Филонова
вытеснена из Академии...» (1, 521).
21* Ср. у Блока таинственную сакрализацию городской толпы: «Это
были цари — не скитальцы» (стихотворение «В кабаках, в переулках,
в извивах»).
22* Цит. по кн.: Альфонсов В. Указ. соч. С. 186.
23* Вот, наугад: «Тяжеловесны, как лампады, знамена пышные полка»
(I, 349); «Сидит извозчик, как на троне» (I, 352); «Младенец, нагладко об¬

«Столбцы» Николая Заболоцкого в художественной ситуации двадцатых годов 611
струган, сидит в купели, как султан» (I, 350); «Бокалов бешеный конклав
зажегся, как паникадило» (I, 341); «...и визг молитвенной гитары, и шапки
полны, как тиары, блестящей медью...» (I, 353-354).
24* В предсмертной поэме «Рубрук в Монголии», где к Заболоцкому
неожиданно вернулась прежняя молодая энергия и где заново, уже на со¬
вершенно ином, историко-культурном, материале пересматривается фило¬
софская контроверза «Столбцов», поэт снова задается вопросом о том, как
быть на очной ставке с подавляющей силой, которая рядится в доспехи
вселенской мощи и претендует на помпезное единодержавие. И вопрос снова
остается без уверенного ответа. Но самая его постановка сопровождается
трезвой и ясной усмешкой, не свойственной «Столбцам».
25* Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. JI., 1973. Т. 5. С. 120.
26* Из первой редакции поэмы (1932).

С. СЕМЕНОВА
Человек, природа, бессмертие
в поэзии Николая Заболоцкого
Осенью 1957 года, готовясь к первой (и последней) зарубежной
поездке, Николай Заболоцкий пишет небольшой, в полторы стра¬
ницы текст: «Мысль — Образ — Музыка». Время и судьба, столь
мало баловавшие поэта, казалось, выносили его к финалу жизни
на некоторый гребень внешнего успеха. Признанным мастером
русского стиха ехал он на широкую поэтическую встречу в Италию,
где предстояло ему сказать и свое слово о поэзии. Как краткая
строчка математической формулы нередко венчает длительный
эксперимент, раздумья и озарения ученого, так и нечто похожее
происходит в этих заметках Заболоцкого, где весь его поэтиче¬
ский опыт словно выделяет ясный кристалл вывода, вобравший
в себя свет творческого самосознания. «Сердце поэзии — в ее
содержательности», а бьется оно в такт особому мироощущению
и мировоззрению ее носителя. В художественной ткани существу¬
ет глубинный, так сказать, атомный ее уровень, где созидаются
первоэлементы произведения, его построительные кирпичики.
И это не отдельные слова, по мысли поэта, а скрепленные сугубо
индивидуальной печатью сочетания слов как сочетания смыслов.
«Атомы новых смыслов складываются в гигантские молекулы, ко¬
торые, в свою очередь, лепят художественный образ. Сочетаниями
слов управляет поэтическая мысль». Значение этих первичных
смысловых сочетаний для поэтического творения столь же опреде-
ляюще, как для биологической особи значение гена и семени, со¬
держащих в себе как бы идеальное ее предсуществование. «Атомы
новых смыслов» — своего рода завязь целого, живые зародыши,
из которых вырастает каждый раз неповторимый художествен¬

Человек, природа, бессмертие в поэзии Николая Заболоцкого
613
ный организм. В них лежит первая, стяженная «мысль» о целом,
но от нее до самого целого путь нелегок. Потребен огромный труд
образного и музыкального развития «идеи», осуществляющийся
всем существом поэта «одновременно: разумом, сердцем, душою,
мускулами». «Мысль — Образ — Музыка — вот идеальная трой¬
ственность, к которой стремится поэт»,— заключает автор.
Почти ошарашивающее впечатление острой оригинальности
вызвали произведения Заболоцкого сразу же, как они появились
в печати, начиная со «Столбцов» (1929). И, пожалуй, во многом
определялось оно эффектом воздействия странно-необычного,
дразнящего мыслительного «гена» поэта, тех «атомов новых
смыслов», что проступали сквозь все образные решения, музы¬
кальные оркестровки его новаторских вещей. Произошло событие
чрезвычайной редкости: в литературу вошел не просто хороший
поэт, но поэт с действительно новым видением мира, и прежде
всего отношений человека и природы.
В поэзии преобладающим было отношение к природе как к на¬
чалу гармонии, красоты, вечного обновления, на лоне которой
человек искал успокоение от терзаний своей жизни. Значительно
реже, начиная с романтиков, появляется противостояние человека,
преходящего, чувствующего трагизм своей бренности, и равно¬
душной красоты вечной природы; врываются ноты обиженностиг
гордого, стоического вызова ей. С одной стороны, никогда не ис¬
сякает пейзажная лирика разной глубины, где природа предстает
взору поэта то в своей созерцательной данности, то как отражение
его душевных состояний. С другой — всякого рода философские
вопрошания смысла природы, человека в ней, вершиной которых
осталось тютчевское: «Откуда, как разлад возник?»
Что художественного прогресса в литературе нет, это уже не требу¬
ет доказательства. Но что в ней идет непрекращающееся углубление
в суть вещей, сопряженное с таким же процессом в других областях
человеческого знания и практической деятельности, это показывает
сама история искусства. Поэзия Заболоцкого стала следующим «мо¬
ментом» развития и философского углубления темы природы. Он
по существу первым в поэзии прямо и осознанно взглянул на природу
не только как на единственно окружающий нас мир, прекрасно-гар¬
моничный, дневной, или хаотический, ночной, как часто у Тютчева,
мир, являющийся нашему созерцанию и проникновению, а как
на совершенно определенный способ и принцип существования,
основанный на взаимном пожирании, вытеснении и борьбе.

614
С. СЕМЕНОВА
Это был уровень понимания, возможный при принципиально
новом, активном осознании эволюции, когда человек признается
ответственным за ее дальнейший ход. Такое понимание включало
в себя необычайно расширившееся нравственное чувство, которое
уже не ограничивает себя миром людей, себе подобных, получая
натурфилософский, космический смысл.
Заболоцкий начинает с того, что с поразительной, почти маниа¬
кальной настойчивостью не устает обнажать «людоедства страш¬
ные черты», проступающие на всей природе. Маниакальность
в таком случае не патологический симптом, а показатель одер¬
жимости чувством и идеей. Впечатление от все новых и новых
картин «вековечной давильни» природы у него всегда тщательно
«идейно» задано: вызвать чувство неприятия, вплоть до омерзения,
нравственного шока.
Мышь бежала возле пашен,
Птица падала на мышь.
Трупик, вмиг обезображен,
Убираем был в камыш.
В камышах сидела птиДа,
Мышку пальцами рвала,
Изо рта ее водица
Струйкой на землю текла.
Философские герои Заболоцкого Бомбеев и Лодейников отправ¬
ным моментом своей мысли, уводящей их к сверкающей мечте
всеобщего преображения мира, делают беспощадное разоблачение
закона, на котором стоит вся природа. Они глубоко задумываются
над тем фактом, что все, что мы знаем и наблюдаем вокруг, от себе
подобных до жучка и былинки, включено в единый природный
ряд, рожденный и подчиняющийся закону смерти, т.е. началу
и неизбежному падению, концу. Природный способ существова¬
ния — последовательность, осуществляемая через вытеснение
последующим предыдущего, через гибель старого для кратковре¬
менного торжества нового и последующего его вытеснения. Всякая
индивидуальная жизнь построена на костях других, уже живших
и живущих, и в свою очередь идет на кости. Заболоцкий таким
острым фокусом настраивает наш взгляд, обычно расслабленный
прекраснодушным гипнозом красоты и «гармонии природы», что
ему предстает такая картина («Лодейников»):

Человек, природа, бессмертие в поэзии Николая Заболоцкого
615
Лодейников прислушался. Над садом
Шел смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
Свои дела вершила без затей.
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.
В поэме «Деревья» Бомбеев держит целую речь о «первородном
грехе» всеобщего пожирания, царящем в мире*: корова «убивает»,
пожирает траву, а мы убиваем, едим корову,— и не только ее:
В желудке нашем исчезают звери,
Животные, растения, цветы.
Так человек становится последней инстанцией пожирания,
поистине «наивеличайшим убийцей на земле», по слову немец¬
кого философа Гердера. Пища, ее приготовление, поглощение
ее — «кровавое искусство жить» — становится чуть ли не основ¬
ным поэтическим предметом раннего Заболоцкого. Уж поисти¬
не, такого еще в поэзии не бывало! Причем это не фламандская
роскошная снедь, оправданная гедонистически-эстетической ее
подачей. Пища у Заболоцкого всегда представлена буквально как
трупы, препарированные убитые и мертвые животные. Почти
шокирующая необычность «Столбцов», первого стихотворного
сборника Заболоцкого, во многом задавалась этой какой-то фан¬
тасмагорической точкой зрения — увидеть страдание и убийство
там, где тысячелетняя привычка лишь предчувствует вкусную
еду («На лестницах»):
*	Подобное видение изнанки «прелестей» природного порядка бытия бы¬
ло свойственно многим из поэтов, называвших себя в конце 20-х годов
обериутами («Объединение реального искусства», куда входили, кроме
Заболоцкого, Д. Хармс, Н. Олейников, А. Введенский, К. Ватинов), .но у них
оно получало не столь серьезное, как у автора «Лодейникова», а скорее шу¬
тейно-гротесковое выражение. Достаточно вспомнить такие стихотворения
Олейникова, как «Муха», «Таракан», «Карась». Вот характерные примеры:
«Жареная рыбка, / Маленький карась, / Где ж твоя улыбка, / Что была
вчерась?» или «Страшно жить на этом свете: В нем отсутствует уют — Ветер
воет на рассвете, / Волки зайчиков грызут...»

616
С. СЕМЕНОВА
Там примус выстроен, как дыба,
На нем, от ужаса треща,
Чахоточная воет рыба
В зеленых масляных прыщах.
Там трупы вымытых животных
Лежат на противнях холодных
И чугуны, купели слез,
Венчают зла апофеоз.
Поэта часто преследует гротескный образ распятой плоти
животных. Даже у рыбы — предсмертная тоска и вытянутые
в мучении руки («Рыбная лавка»). Даже «Картофелины мечутся
в кастрюльке, / Головками младенческими шевеля» («Обед»).
В «Столбцах», по общему справедливому признанию, Забо¬
лоцкий рисует гротески нэпмановского, мещанского быта, тор¬
жество грубой материи, отвратительной, самодовольной плоти.
И тут его сравнивают с Маяковским, не устававшим в те же годы
разоблачать «мурло мещанина» в окружении единственно для
него значащего мира удобных и вкусных вещей.
Но при этом внимательные исследователи не могли не почув¬
ствовать «какой-то недоговоренной до конца мрачной мысли»
(А. Турков), имеющей значительно более общее, философское
значение для поэта. М. Зощенко, к примеру, писал, что в сти¬
хах Заболоцкого 20-30-х годов «поражает какая-то мрачная
философия и... удивительно нежизнерадостный взгляд на смысл
бытия... Кажется, что поэт никак не может примириться с тем,
что все смертны, что все, рождаясь, погибают». Эта «мрачная
мысль», «мрачная философия» касаются самого порядка вещей
в мире.
В поэмах «Торжество земледелия», «Безумный волк», «Лодей¬
ников», «Деревья» уже указывается созидательный выход из та¬
кого порядка, убедительный оптимизм которого не может быть
поколеблен скептицизмом в отношении конкретных утопических
мечтаний автора. В «Столбцах», как и в стихотворениях начала
30-х годов, собранных позднее самим поэтом в «Смешанные
столбцы», Заболоцкий останавливается на том чувстве отчаяния,
которое порождает «сама себя жрущая вселенная» (А. Платонов)
у человека, когда он всем существом проникается этой истиной
на уровне первого, непосредственного, «лирического» ее пере¬
живания. Поэт пока наблюдает и изображает, и на этом этапе

Человек, природа, бессмертие в поэзии Николая Заболоцкого
617
природная истина в силу своего всеобщего характера кажется
безысходной. Какой вопль о всеобщем пожирании, гибели, смерти
несется с этих страниц, вопль, который чаще всего оборачивается
каким-то балагурством отчаяния, веселеньким абсурдом, вполне
соответствующим дурной бесконечности природного «безобра¬
зия»! Вот стихотворение «Искушение» (1929) о мертвей деве,
разлагающейся в могиле.
И течет, течет бедняжка
В виде маленьких кишок.
Где была ее рубашка,
Там остался порошок.
Изо всех отверстий тела,
Червяки глядят несмело,
Вроде маленьких малют
Жидкость розовую пьют.
Была дева — стали щи.
Дальше дева прорастет деревцем, а деревце зазвенит ветвями
бесконечную песенку вроде «У попа была собака».
Все создания природы, бесчисленные ее твари, за «серийно¬
стью» которых поэт умеет разглядеть неповторимую особенность
любой из них («Каждый маленький цветочек / Машет маленькой
рукой»), одаряются смутным ощущением какой-то маеты, даже
страдания существования в неуловимых тисках природного зако¬
на, в ее «высокой тюрьме». Образ природы как тюрьмы, из которой
словно нет исхода, не раз возникает у Заболоцкого:
И природа, вмиг наскучив,
Как тюрьма, стоит над ним.
Нелегкая задача —
Разбить синонимы — природа и тюрьма.
Именно эту сверхтрудную задачу ставят герои его философских
поэм.
Заболоцкий не случайно так упорно останавливается на обра¬
зах природы-тюрьмы, страдания всей твари в тисках природного
закона. Ведь главный, можно сказать, роковой вопрос, который
неизбежно возникает по отношению к человеку, дерзающему ра¬
дикально преобразовывать положение вещей в мире, диктовать

618
С. СЕМЕНОВА
ему свой закон — имеем ли мы право? Как человек может отме¬
нять столь налаженно-отрегулированный природный порядок
бытия, пусть даже — на особенно чувствительный взгляд —
в природных жерновах стонут, перемалываясь, человеческие
личности, но разве можем мы быть такими эгоистами, ведь
целое, изобилие бытия, все эти козявочки, жучки, травки — всё
живет, радуется, сияет, бессознательно и безропотно уступая
место все новым и новым собратьям, идущим вслед. Вот тут-то
Заболоцкий, усматривая в природе «страхом перекошенные
лица», «вековечную давильню», как раз и пытается подтвер¬
дить знаменательные слова древних о твари, что тоже «стенает
и мучается доселе». Естествоиспытатели еще в XIX веке начали
доказывать восходящий характер природной эволюции, неуклон¬
но идущую в ней «цефализацию» (возникновение и усложнение
сознания, мозга); ученые и философы на их обобщениях стали
утверждать человека как разум природы, призванный, исходя
из глубочайшего нравственного чувства, определить дальней¬
шее ее развитие. Именно принятие этих идей, развивавшихся
в трудах Н. Ф. Федорова, К. Э. Циолковского, В. И. Вернадского,
A. JI. Чижевского, явилось для Заболоцкого фундаментом дер¬
зания на отмену стихийно-природного типа существования.
Если человек — вся эта природа, в разум приходящая, ее фокус,
в котором присутствует тот же «жучок», но себя сознающий,
то тогда человек действительно имеет право, ибо оказывается,
что это как бы сам «жучок» так решил.
«Торжество земледелия» — идейный итог ранней натурфило¬
софской лирики Заболоцкого. «Человек бесклассового общества,
который хищническую эксплуатацию заменил всеобщим творче¬
ским трудом и плановостью, не может в будущем не распространить
этого принципа на свои отношения с порабощенной природой.
Настанет время, когда человек — эксплуататор природы превра¬
тится в человека — организатора природы» — так поэт позднее
объяснял замысел своего произведения. То, что время действия
приурочено к коллективизации, которая разворачивалась, когда
писалась поэма, не случайно. Социальное переустройство рас¬
сматривалось Заболоцким (да и многими пролетарскими поэтами
20-х годов) как начало того радикального преображения всего,
мира, которое здесь изображено.
«Пролог» к поэме открывается зрелищем «страшно дикого»
природного «беспорядка». Расхристанная, «беспризорная» при¬

Человек, природа, бессмертие в поэзии Николая Заболоцкого	619
рода, конечно, не реалистическое ее изображение, а тот «идейный»
ее лик, который соответствует представлению о глубинном зако¬
не слепоты, хаоса, смерти, царящей в ней. Так представленная
наличная, природная данность — своеобразный философский
аргумент поэта, приводящий к дальнейшим выводам о необходи¬
мости нового в ней порядка. Природа как будто сама стремится
к нему, и человек — как ее сознание — выражает это стремление
и осуществляет его. Этому взгляду на природу Заболоцкий остался
верен на протяжении всего своего творчества, изменилась лишь
художественная форма выражения. В ранний период она — рез¬
че, эксцентричнее, в поздний — спокойнее, классически уравно¬
вешеннее, но мысль та же. Достаточно вспомнить программное
стихотворение «Я не ищу гармонии в природе...» (1947), которым
открывался составленный самим Заболоцким после долгого вы¬
нужденного перерыва сборник его стихов.
И в этот час печальная природа
Лежит вокруг, вздыхая тяжело,
И не мила ей дикая свобода,
Где от добра неотделимо зло.
И снится ей блестящий вал турбины,
И мерный звук разумного труда,
И пенье труб, и зарево плотины,
И налитые током провода.
И уж вовсе поражает то планетарно-преобразовательное ды¬
хание, которое веет от «Творцов дорог», созданных в тот же год,
но отразивших время более раннее, тяжелейший период жизни
поэта в заключении на Дальнем Востоке. Чтобы в подобных
условиях принудительного труда увидеть в нем «творческое на¬
чало» (как отметил это в своих воспоминаниях его сын Никита
Заболоцкий), надо было обладать необычайной стойкости ви¬
дением задач человека по отношению к «томящемуся праздно
мирозданью». В стихотворении «Начало стройки» («Новый мир»,
1972, №12) работа заключенного в тайге на лесозаготовках вы¬
секает невероятные чувства и, казалось бы, совсем неуместный
пафос:
В какое-то короткое мгновенье
Я наполняюсь тем избытком сил,
Той благодатной жаждою творенья,
Что поднимает мертвых из могил...

620
С. СЕМЕНОВА
А уместно ли было еще первую главу поэмы «Торжество земле¬
делия», посвященной, по заявлению самого Заболоцкого, «гран¬
диозному переустройству природы», называть «Беседой о душе»
и начинать раздумьями о смерти? Да, здесь есть своя глубинная
логика: ведь главное, что неприемлемо для человека в природе,
точнее, в ее способе существования,— это смерть. И первое, что
изрекает по поводу обсуждаемого предмета «мужик суровый,
точно туча»: «Природа меня мучит, / Превращая в старика».
А тут уж недалека и такая участь:
А тело, съедено червями,
В черном домике лежит.
Остается утешение, что, может, хоть душа остается после
смерти, витает в мире и «пресветлой ручкой / Машет нам из¬
далека». Но его решительно, как глупое суеверие, развеивает
Солдат, один из участников разговора. Развеивает, может, и на¬
ивно, но в полном соответствии с глубоким убеждением самого
Заболоцкого, для которого всегда было «невозможным бессмыс¬
ленное и противоестественное представление о какой-то противо¬
положности между духом и материей, человеком и природой,
душой и телом».
Итак, смерть царит над человеком безраздельно. И не толь¬
ко над человеком. В следующей главе — «Страдания живот¬
ных» — Заболоцкий с новой изобразительной силой развивает
свои излюбленные идеи. Опять картины всеобщего пожирания,
убийства, вольного и невольного, как нормы жизни. Тут гово¬
рят животные, в которых начинает просыпаться разум. Точнее,
говорит человек с высоты новой нравственности, рожденной
сознательно-активным пониманием эволюции. Как когда-то
произошел решительный переворот в оценке культурных до¬
стижений общества, когда на них взглянули глазом человека
не привилегированного, образованного, а забитого, «рабского»
класса, так и тут реальность мира предстает иной замученным,
«натуральным» жертвам человеческой эксплуатации. Слово
предоставлено быку:
На мне печаль как бы хомут.
На дно коровьего погоста,
Как видно, скоро повезут.
О, стон гробовый! Вопль унылый!

Человек, природа, бессмертие в поэзии Николая Заболоцкого
621
Продолжает конь:
Мужик, меня ногами обхватив,
Скачет, страшно дерясь кнутом <...>
Кругом природа погибает,
Мир качается, убог,
Цветы, плача, умирают,
Сметены ударом ног...
Животные, в тоске и отчаянье от своей судьбы («Молю, от¬
кройте, откройте, друзья, ужели все люди над нами князья?»)
вспоминают о человеке, в мечтаньях которого «мир животных
с небесами... примирен прекрасно-глупо». Конечно же, речь
ведется о Велимире Хлебникове, чье «Я вижу конские свободы
и равноправие коров» сильно воздействовало на философско-
творческое воображение автора «Торжества земледелия». Для
Заболоцкого не могло быть образцом существо, пусть сверх-
разумное и сверхмогучее, но лишенное чувства и прежде всего
нравственного чувства как к себе подобным, живым и умершим,
так и к окружающей растительной и животной природе. Именно
через его произведения наиболее отчетливо в поэтическое со¬
знание нашего века проникла идея ответственности человека,
вершины эволюционных усилий природы, за своих «меньших
братьев» по бытию.
Нельзя тут же не вспомнить Павла Филонова, художника ред¬
кого своеобразия; из его полотен на нас глядят почти человеческие
лица животных и еще полузвериные, искаженные мукой роста —
людские. Обычно, говоря о связах ранней поэзии Заболоцкого
с творческим миром Филонова, выделяют больше формальные
моменты (аналитическое, часто гротесковое разъятие натуры,
фантасмагорическая атмосфера), но главным было другое: бли¬
зость философской установки, поиски в активно-эволюционном
направлении. Утверждая «изучение человека» в многообразии
его свойств «основой своего искусства», художник писал в статье
«Идеология аналитического искусства и принцип сделанности»:
«...я стараюсь подметить признаки его интеллектуальной и био¬
логической эволюции и понять решающие факторы, законы
и взаимоотношения этой эволюции».
«Битва с предками», одна из глав «Торжества земледелия»,—
это неизбежный спор с покорным согласием на данные природой

622
С. СЕМЕНОВА
рамки, с философией природного кругооборота, которую пред¬
ставляют «предки». Сторону преодоления природного закона,
творческого дерзания держит Солдат:
Предки, все это понятно,
Но, однако, важно знать,
Не пойдем ли мы обратно,
Если будем лишь рожать?
И вот наступает «Начало науки», заключительная апофеоза
поэмы, поданная как сон Солдата, как осуществившаяся мечта.
Человек преобразует природу, «подтягивает» до себя отставших
по лестнице эволюции своих младших братьев, устанавливает
новый закон бытия, закон истинного родства, связующий все
существа земли. Этот закон высится на новой натуральной основе
жизни, из которой изгоняется принцип взаимного пожирания
и вытеснения. И на этом особенно настаивает поэт в своих ли¬
кующих сценках «нового питания». Какой контраст с бывшим
удручающим «кровавым искусством жить»!
А под горой машинный храм
Выделывал кислородные лепешки,
Там кони, химии друзья,
Хлебали щи из ста молекул,
Иные, в воздухе вися,
Смотрели, кто с небес приехал.
Корова в формулах и лентах
Пекла пирог из элементов,
И перед нею в банке рос
Большой химический овес.
Подобные, казалось бы сугубо юмористические, фантазии
на самом деле таили серьезную мысль. Чтобы ее понять, вспомним
идею автотрофности, с которой выступил наш знаменитый биогео¬
химик В. И. Вернадский. Правда, прямо он ее выдвинул несколько
позднее, в самом конце 30-х годов, но в ее духе высказывался и зна¬
чительно ранее. Так, первая публикация статьи «Автотрофность
человечества» (на французском языке) относится еще к 1925 году.
Надо отметить, что Заболоцкий с большим интересом относился
к научному и философскому творчеству Вернадского и внимательно
следил за его работами. Достижение автотрофности ученый пони¬

Человек, природа, бессмертие в поэзии Николая Заболоцкого
623
мал как одну из важнейших задач будущей активной эволюции
человечества. В чем же суть этой идеи?
Сейчас человек, как и прочие природные твари,— существо
гетеротрофное, т.е. прямо зависящее в своем существовании
от других живых существ или продуктов их жизнедеятельности.
Только растения, не считая еще некоторых почвенных бактерий,
существа автотрофные («самопитающиеся»), они при помощи
солнечного света сами строят свой организм на основе неживого,
косного вещества окружающей среды (газы, водные растворы, соли
и т. д.). Вернадский считает, что ныне установившаяся связь чело¬
века с целым биосферы через питание другой жизнью вовсе не есть
некий «глубокий природный процесс, неизменный и необходимый
для жизни». Человеческий разум, активно перестраивающий мир
вокруг, может регулировать и собственную природу, направляя
ее развитие в том направлении, которое ему диктует его глубокое
нравственное чувство. Кстати, и естественная необходимость
понуждает человека искать новые источники питания, взамен
природных, приходящих ко все большему истощению. Ученый
имеет в виду «непосредственный синтез пищи, без посредничества
организованных существ», умение поддерживать и воссоздавать
свой организм, как растение, из самых элементарных, неоргани¬
ческих веществ, используя при этом лучистую энергию космоса.
«Последствия такого явления в механизме биосферы были бы
огромны. Это означало бы, что единое целое — жизнь — вновь
разделилось бы, появилось бы третье, независимое ее ответвление»
(«Автотрофность человечества»). Для ученого речь идет не просто
о промышленном синтезе пищи, идея автотрофности простирается
значительно дальше, имея в виду творчески-трудовое обретение та¬
кого принципиально нового способа обмена веществ с окружающей
средой, который в пределе не должен иметь конца. Уже в расте¬
нии, писал Вернадский в «Очерках геохимии», солнечная энергия
«перешла в такую форму, которая создает организм, обладающий
потенциальным бессмертием, не уменьшающим, а увеличивающим
действенную энергию исходного солнечного луча». В автотрофном
человеке, вышедшем из закона всеобщего пожирания, активно
осуществляющем творческое самосозидание, эта потенциальная
возможность должна перейти в действительное бессмертие.
У Заболоцкого автотрофность распространяется на весь живот¬
ный мир. Эта замечательная идея-мечта, с которой поэт сталкивал¬
ся и в философском творчестве К. Э. Циолковского (у последнего

624
С. СЕМЕНОВА
мы встречаем образ будущего человека, «животного космоса»,
прямо ассимилирующего в своем «питании» солнечные лучи
и элементарные вещества среды), в «Торжестве земледелия» обо¬
рачивается детски-задорной, весело-торжествующей поэзией.
Мир как будто рождается заново. «Младенец-мир» — гласит
одна из заключительных глав поэмы. Мир, начинающий науку
новой жизни с самого начала, с буквы А.
Мы старый мир дотла снесем
И букву А огромным хором
Впервые враз произнесем!
В более поздних стихах излюбленной формой выражения той же
мысли становится у Заболоцкого образ природы-ученицы, которую
мудрый и строгий учитель-человек засаживает за учебу.
Природа черная, как кузница,
Отныне людям будь союзница,
Тебя мы вылечим в больнице,
Посадим в школе за букварь,
Чтоб говорить умели птицы
И знали волки календарь.
Чтобы в лесу, саду и школе,
Уж по своей, не нашей воле
На нас работала сама*.
То же через десять лет:
От моря до моря, от края до края
Мы учим и пестуем младшего брата.
(«Читайте, деревья, стихи Гезиода»)
В «Торжестве земледелия» мир не просто перестраивается, а ради¬
кально преображается, начинается настоящая «онтологическая» ре¬
волюция, призванная установить «новое небо» и «новую землю».
Мы же новый мир устроим
С новым солнцем и травой.
*	Стихотворение, прочитанное Заболоцким на дискуссии о формализме.—
«Литературный Ленинград», 1 апреля 1936 г.

Человек, природа, бессмертие в поэзии Николая Заболоцкого	625
Это, конечно, высшая цель, предел дерзаний, и к ней ведет
не один этап. Это утверждается в поэме «Безумный волк» (1931),
непосредственно примыкающей к «Торжеству земледелия».
Природа, явленная в восходящих формах жизни вплоть до ее
вершины — человеческого сознания,— основной предмет, за¬
нимающий ум и воображение Заболоцкого. Это природное вос¬
хождение выстраивалось для него в иерархию возрастающей
ценности. Небытие, куда возвращается индивидуальная жизнь
после смерти, где уничтожается организация и форма — область
распада и хаоса,— вообще лежит вне ценностного определения.
Только жизнь имеет настоящий смысл.
Нет в мире ничего прекрасней бытия,
Безмолвный мрак могил — томление пустое.
(«Завещание»)
Причем эта восходящая лестница природных существ свиде¬
тельствует о порыве к совершенствованию, пронизывающем саму
природу.
Волк в философской поэме Заболоцкого концентрированно¬
символически воплощает это стремление. Отталкиваясь от своих
лесных собратьев, для которых круг существования задан одним
повелительным «Я жрать хочу, кусать желаю!» — Волк специ¬
альным станком выворачивает себе шею, совершив, как когда-то
человек, основополагающий акт самосозидания, рывок от гори¬
зонтали земли, животной похоти в вертикаль, к небу, познанию
и труду. Он демонстрирует весь пройденный человечеством ряд
культурного развития: постигает законы природы, занимается
наукой и литературой. Но его высокое безумие в том, что он дерзает
на, казалось бы, невозможное: проникнуть в сам творящий стан
природы, повторить когда-то осуществленные ею эволюционные
метаморфозы, например, превратить растение в животное. Его
манит идеал совершенной красоты и гармонии, символически
означенный «волшебной звездой Чигирь». Открыть путь к ней мо¬
жет победа над путами природных законов, земным притяжением.
Но одним даже самым напряженно-экстатическим усилием воли
взлететь к свободе и бессмертию нельзя. «Великий Летатель Книзу
Головой» погибает, но его подвиг ведет за собой других.
И вот много лет спустя отмечается годовщина его смерти. Волки
встали на путь цивилизации, идут по нему твердо и осмотрительно,

626
С. СЕМЕНОВА
опираясь на очевидные научные истины, трезвую практику. Волки-
инженеры, доктора, музыканты — все участвуют в строительстве
новой жизни, составляя «мостик на другой берег земного счастья».
Но они отвергают как нелепость крайние мечты Безумного Волка.
Подумай сам, возможно ли растенье
В животное мечтою обратить,
Возможно ль полететь земли произведенью
И тем себе бессмертие купить?
На эти сомнения Волка-студента отвечает Председатель, выра¬
зитель авторской идеи. Во-первых, указывает он, их прекрасный
островок научно-технической победы стоит на природной основе,
которая осталась не преображенной. Мир по-прежнему лежит во зле
пожирания и смерти:
Глядите, звери, в этот лес,—
Медведь в лесу кобылу ест <...>
Глядите, звери, в этот дол,—
Едомый зверем, плачет вол,
А мы, построив свой квартал,
Волшебный пишем интеграл.
Во-вторых, достигнутая ими новая ступень развития, их наука
и искусство тоже совершенно нелепы на глаз и суждение старого
животного мира, какого-нибудь Медведя, «конского громилы, ко¬
ровьего Ассурбанипала». Развитию и совершенствованию пределы
не поставлены, и самые «безумные» мечтатели, если ими движут
благородные и высокие стремления,— «великие гладиаторы мысли»
будущих времен.
Века идут, года уходят,
Но всё живущее — не сон:
Оно живет и превосходит
Вчерашней истины закон. <...>
Лежи смирно в своей могиле,
Великий Летатель Книзу Головой.
Мы, волки, несем твое вечное дело
Туда, на звезды, вперед!
«Туда, на звезды, вперед!» — звал другой реально существо¬
вавший мечтатель, Циолковский. Заболоцкий признавался, что

Человеку природа, бессмертие в поэзии Николая Заболоцкого
627
на него самое большое влияние оказали Энгельс в своей «Диа¬
лектике природы» и Циолковский, с философскими произве¬
дениями которого он познакомился в самом начале 30-х годов.
Прежде всего его поразила близость многих идей Циолковского
к его собственным заветным мыслям, развиваемым в «Торжестве
земледелия», «Безумном волке», «Школе жуков» и других.
Они вступают в переписку. Заболоцкий полностью принимает
у Циолковского его «мысли о будущем Земли, человечества,
животных и растений». Но при этом в представлениях Циол¬
ковского была одна сторона, которая вызвала внутреннее не¬
приятие и сопротивление Заболоцкого. Речь как раз идет о смерти
и бессмертии.
Для Циолковского смерти фактически не существует. Он
представлял Вселенную единым материальным телом, букваль¬
но кишащим жизнью, причем в самых разнообразных и услож¬
няющихся формах; по ней бесконечно путешествуют атомы,
покинувшие распавшиеся смертные тела, атомы, которые для
Циолковского и есть неразрушимые «первобытные граждане»,
«примитивные Я». Настоящая блаженная жизнь для них начи¬
нается в мозгу совершеннейших, бессмертных существ космоса,
притом, что огромнейшие промежутки «небытия», нахождения
в низшем материальном виде, как будто и вовсе не существуют.
Гарантией достижения бессмертного блаженства для мозговых
атомов становится уничтожение в масштабах Земли и космоса не¬
совершенных форм жизни, подверженных страданию, в которые
эти атомы могли бы попасть. (Для Циолковского это приложение
теории «разумного эгоизма» к своей «научной этике».) Сильное
влияние на Циолковского как мыслителя, оказанное Писаревым
и в известной степени Чернышевским, неожиданно и причудливо
проявилось в этической стороне его космической утопии, в кото¬
рую также вплелись наивно трансформированные буддийские
мотивы переселения душ (на атомном уровне) и отталкивания
от низких форм телесного воплощения.
Такой атомный трансформизм, нечувствительность к проблеме
личности Заболоцкому было принять трудно. Он резонно отвечает
Циолковскому: «Мне неясно, почему моя жизнь возникает после
моей смерти. Если атомы, составляющие мое тело, разбредутся
по вселенной, вступят в другие, более совершенные организации,
то ведь данная-то ассоциация их уже больше не возобновится
и, следовательно, я уже не возникну снова...

628
С. СЕМЕНОВА
Наконец, и самый атом не есть неделимая частица... Атом при
известных условиях разрушается точно так же, как разрушаюсь
(умираю) я... Личное бессмертие возможно только в одной органи¬
зации. Не бессмертны ни человек, ни атом, ни электрон... Вы, оче¬
видно, очень ясно и твердо чувствуете себя государством атомов.
Мы же, Ваши корреспонденты, не можем отрешиться от взгляда
на себя как на нечто единое и неделимое. Ведь одно дело — знать,
а другое — чувствовать» (из письма от 18 января 1932 года).
Вот тут и* завязался тот драматический конфликт между чув¬
ством и знанием, который прошел через зрелую философскую ли¬
рику Заболоцкого, конфликт между «консервативным чувством»
неприятия смерти и передовым, как ему казалось на примере
Циолковского, знанием, утверждавшим неизбежность разброда
«единого и неделимого» целого человеческой личности в бес¬
конечные вещественные комбинации мира. Это был трудный
и трагический, личный конфликт. Он точно передан в воспоми¬
наниях Николая Чуковского*: как тщетно пытался Заболоцкий
примириться с участью стать материалом бесчисленных природ¬
ных метаморфоз.
В поэзии Заболоцкого с редкой силой была выражена нестерпи¬
мая боль умирания. Эта боль настолько велика, что ею наделяется
сама природа.
Река дрожит и, чуя смертный час,
Уже открыть не может томных глаз,
И все ее беспомощное тело
Вдруг страшно вытянулось и оцепенело
И, еле двигая свинцовою волной,
Теперь лежит и бьется головой.
(« Начало зимы »)
Мучительные сцены смерти в природе (вот еще из «Засухи»,
1936: «В смертельном обмороке бедная река / Чуть шевелит за¬
сохшими устами»), в которых особенно полно разворачивается
свойственное поэту олицетворение природных явлений, конечно,
истинное свое значение раскрывают для человека, выявляют его
чувство, интенсивность его переживания.
«Нестерпимая тоска разъединения», вносимая смертью в жизнь,
рождает в Заболоцком порывы горького душевного протеста.
*	Чуковский Николай. Встречи с Заболоцким // «Нева», № 9,1965, с. 186-190.

Человек, природа, бессмертие в поэзии Николая Заболоцкого
629
Вчера, о смерти размышляя,
Ожесточилась вдруг душа моя.
Печальный день! Природа вековая
Из тьмы лесов смотрела на меня.
Моменты особенно обнаженного контакта с миром дают поэту
ощущение, переходящее во внутреннее убеждение, что мертвые,
великие и малые, все ушедшие поколения — здесь, они присут¬
ствуют в мире.
И все существованья, все народы
Нетленное хранили бытие,
И сам я был не детищем природы,
Но мысль ее! Но зыбкий ум ее!
Здесь выражен другой взгляд, чем традиционно пантеистиче¬
ская философия вечного кругооборота веществ и существ в приро¬
де, бесконечного трансформизма мира, в которой сам Заболоцкий
пытался успокоиться в «Метаморфозах» и «Завещании». Пытался,
но так и не сумел. Отправиться в «необозримый мир туманных
превращений» противилась его душа. Это противоречило и самому
духу его убеждения в необходимости сознательного управления
природной эволюцией. Ведь тем самым стушевывалась главная
задача — вырвать жало смерти у природы. И, как будто стряхнув
сладостный усыпляющий гипноз пантеистического примирения,
он гневно восклицает:
Опять ты, природа, меня обманула,
Опять провела меня за нос, как сводня! <...>
В который ты раз мне твердишь, потаскуха,
Что здесь на пороге всеобщего тленья
Не место бессмертным иллюзиям духа,
Что жизнь продолжается только мгновенье!
Вот так я тебе и поверил!
Человек, венец мира, его преобразователь, не может при¬
нять тот факт, что его «жизнь продолжается только мгновенье».
Недаром исследователь творчества Заболоцкого А. Македонов
утверждает: «В дальнейшем Заболоцкий приходит к своеобразной
концепции материалистического понимания личного бессмертия,
зародыши которой имелись уже в мыслях о некой материальности
самих “мыслей” в “Торжестве Земледелия”. В этой концепции

630
С. СЕМЕНОВА
Заболоцкий принимает представления Циолковского о бессмертии
как прогрессивной рекомбинации человека — государства атомов.
Но возобновляющееся государство атомов для Заболоцкого есть
и реальная возможность сохранения данного “государства” как
единого неделимого, как этой личности, умирающей и возрож¬
дающейся и совершенствующейся» *.
Этот пробивающийся у Заболоцкого пафос личного бессмертия пи¬
тается основным его убеждением, которому он никогда не изменял:
Недаром, совершенствуясь от века,
Разумная природа в свой черед
Сама себя руками человека
Из векового праха создает.
(1948)

*	Македонов А. Николай Заболоцкий. Жизнь. Творчество. Метаморфозы.
Л., 1968, с. 213-214.

О. СЕДАКОВА
О Заболоцком
Николая Николаевича Заболоцкого обыкновенно не вспоми¬
нают в одном ряду с Мандельштамом, Пастернаком, Цветаевой,
Ахматовой, даже с ближайшим ему из «олимпийцев» Хлебнико¬
вым. Его не включают в созвездие новой русской поэзии, при¬
влекшее за последние десятилетия внимание всего мира, почти
как «русский роман» век назад.
Быть может, дело в том, что поэтический мир Заболоцкого
не приобрел какой-то последней, чеканной завершенности, и его
имя не стало знаком, достаточным для того, чтобы вызвать в уме
целую художественную вселенную:
И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме.
И как одним касанием делает это с мирами Шуберта и Моцарта
Мандельштам. Или у самого Заболоцкого:
И птицы Хлебникова пели у воды.
Можем ли мы с такими же последствиями упомянуть имя
Заболоцкого?
Погибший в 1970 году и до сих пор не прочтенный поэт Леонид
Аронзон сделал попытку уловить Заболоцкого, «каким его сделала
вечность», прежде всего противопоставив его дар «легкому дару»:
Есть легкий дар, как будто бы второй
счастливый раз он повторяет опыт.-.
Но мне, увы, отпущен дар другой —
и отчеканив в конце его обобщенный образ:

632
О. СЕДАКОВА
где, озвучив дыханием свирели
своих кларнетов, барабанов, труб,
все музицируют: растения и звери,
корнями душ разваливая труп!
(«Сонет душе и трупу Н. Заболоцкого»)
Это одно из возможных завершений — но, пожалуй, оно каса¬
ется только раннего Заболоцкого. Эксцентричный и жуткий мир
«Столбцов и поэм» — и зеркальный ему, рассудительный мир
поздних стихов не совпадают с тем, что можно было бы назвать
«миром Заболоцкого», и не он стал символом двух этих литера¬
турных эпох. Макабрический абсурд последней вспышки русского
авангарда окончательнее выражен у А. Введенского, Д. Хармса,
К. Вагинова. Что до социалистического классицизма 50-х годов,
ему не нужна была обобщающая его творческая личность, потому
что этот стиль по самому своему замыслу неиндивидуален. Кто
сказал: «Не позволяй душе лениться», «Быть знаменитым некра¬
сиво», «А все хорошее, друзья, дается нам недешево»? Кажется,
кто-то один... Шум двух времен перекрывает голос Заболоцкого
в начале и в конце.
А между тем Заболоцкий начинал какую-то новую речь, ему
открылась своя музыка. Его струне резонирует в душе что-то,
не затронутое другими:
Спой мне, иволга, песню пустынную,
Песню жизни моей.
Есть особая доверительность и честность в его слове; начерно
можно сказать так: это музыка тихо и целомудренно переживаемой
беды. Осторожно открываемая потаенность. Если настроить зрение
на Заболоцкого и потом посмотреть этими глазами на других поэтов,
многие прекрасные образы и строки удивят своей дерзостью: почему
автор так уверен в том, что говорит, будто его словами движет не¬
что превышающее его, нечто надчеловеческое и неопровержимое?
Заболоцкому не дано забыть о человеческой беспомощности.
И боюсь я подумать,
Что где-то у края природы
Я такой же слепец
С опрокинутым в небо лицом.

О Заболоцком
633
Лишь во мраке души:
Наблюдаю я вешние воды,
Собеседую с ними
Только в горестном сердце моем.
Наверное, Вяч. Иванов назвал бы его, как он назвал Некрасова,
«истинным поэтом, но поэтом, лишенным благодати». В самом
деле, их сближает не одно сознание собственной поэтической не-
избранности; только Некрасов обладал подобной Заболоцкому
чуткостью к боли и сострадательностью. Но у Некрасова стра¬
дание — стихия человеческой, и даже уже российской жизни;
Заболоцкий в этом освещении видит весь космос, полный неуслы¬
шанных, безымянных существ, «малюток вселенной», безропот¬
но переносящих и свое умирание, и свою жизнь, и краткость ее
и длительность с непроясняемым смыслом:
О сад ночной, о, бедный сад ночной,
О, существа, заснувшие надолго!
О, вспыхнувший над самой головой
Мгновенный пламень звездного осколка!
Философию природы Заболоцкого принято связывать с тради¬
цией Тютчева и Баратынского. Но в этом сопоставлении упущено
что-то важное. Классическая русская лирика прошлого века, дитя
христианской цивилизации, безусловно разграничивала челове¬
ческий и природный мир. Через эту границу можно было пере¬
кидывать мосты уподоблений, аллегорий, вчувствования; можно
было предпочесть природное человеческому, как у Батюшкова:
Я ближнего люблю, но ты, природа-мать,
Для сердца ты всего дороже.
Но неразличение этих двух миров выглядело бы там странным
дикарством. Прекрасно различал их и возвышенный пантеизм,
с которым обычно соотносят мирочувствие нашего Тютчева или
Гельдерлина. Границей оставалась субъектность, действующая
исключительно в человеческом мире: за его пределами действо¬
вали «силы», «сущности», вещи другого порядка. Заболоцкий
в природе — в реках, животных, частицах — не видит ничего
кроме существ.

634
О. СЕДАКОВА
Я, как древний Коперник, разрушил
Пифагорово пенье светил
И в основе его обнаружил
Только лепет и музыку крыл.
Интуиция, противоположная манделыптамовской:
Быть может, прежде губ уже родился шепот...
В отношении просвещенного пантеизма Заболоцкий — атеист.
Может быть, его Муза приняла в наследство славянские поверья,
темные для XIX века: не «мифологическую систему» славян,
а обыденный опыт крестьянского общения с миром (следы его мы
найдем в быличках, в духовных стихах вроде «Голубиной книги»).
Кстати, в славянских поверьях необыкновенно значима-тема
смерти и умерших— «дедов», «душ», «родителей»,— продолжаю¬
щих существование в воде и тучах, в растениях, птицах, бытовой
утвари — одна из настойчивых тем размышлений Заболоцкого.
Городецкий, Клюев, ранний Есенин воспользовались образами
славянского язычества как своего рода экзотикой. Заболоцкий
не играет этой стихией, он едва ли отличает ее от собственного
опыта проникновения в «скользящий мир сознания» природы.
Но чем бы ни был вызван этот дар Заболоцкого, особый дар
эмпатии в отношении к нечеловеческому в мире — языческим
наследием или собственным незабытым опытом детства,— поэти¬
ческие плоды его удивительны. Страдание замерзающей реки,
переданное в «Начале зимы», вероятно, уникально в европейской
поэзии. Беседы Заболоцкого с природой («Читайте, деревья, сти¬
хи Гезиода») могут напомнить разговоры Франциска Ассизского
с братом волком и сестрами птицами или, из русских преданий,
стихи о святом Егории, проповедующем зверям новую веру.
Но за сочувствием, которое связывает у Заболоцкого человека
и природу, стоит общее сиротство и печаль, согревающая и осве¬
щающая одинокий мир и «песню пустынную»:
И животворный свет страданья
Над ними медленно горел.
Судьба Заболоцкого, при всех очевидных несходствах; на¬
поминает другого русского поэта, тоже незавершенного и как

О Заболоцком
635
будто не досказавшего своего — из скромности? из недостатка
«легкого дара»? — Иннокентия Анненского. Зная искренность
Заболоцкого-поэта, мы не можем принять за общее место конец
его «Завещания»:
И сладко мне стремиться из потемок,
Чтоб, взяв меня в ладонь, ты, дальний мой потомок,
Доделал то, что я не довершил.
В мире поэзии никто не может доделать дело другого, но при новом
свете прежний голос может зазвучать с другой отчетливостью.
Спой мне, иволга, песню пустынную,
Песню жизни моей.
€40-

А. КОБРИНСКИЙ
Н. Заболоцкий и М. Зенкевич:
Обэриутское и акмеистическое мироощущение
Проблема «Заболоцкий и Зенкевич»представляет собою на самом
деле часть более широкого вопроса, связанного с необходимостью
более тщательного изучения типологической общности двух литера¬
турных направлений, ставивших перед собою весьма сходные задачи.
Главное их сходство заключается в том, что обэриуты и акмеисты
провозглашали антиромантическую вообще и антисимволистскую
в частности эстетическую платформу. Однако, говоря об акмеизме,
нельзя не заметить, что по отношению к этому литературному на¬
правлению обэриуты не представляли единого целого, у них не было
более или менее единой позиции, как это, скажем, сформировалось
по отношению к символизму или футуризму — поэтому на сегод¬
няшний день наиболее релевантным оказывается подход, при ко¬
тором рассмотрению подвергается не столько проблема «ОБЭРИУ
и акмеизм», сколько «обэриуты и акмеисты».
В этом плане выбор фигуры Н. Заболоцкого представляется до¬
статочно репрезентативным. Он был единственным из обэриутов,
кто смог выпустить свою книгу стихов («Столбцы», 1929), причем
книгу действительно обэриутскую. С другой стороны, литератур¬
ная позиция Заболоцкого, стоявшего на правом фланге объедине¬
ния, помогала ему преодолевать групповые рамки и ограничения,
давая возможность опираться на несколько более широкий пласт
современной литературы, а не только на крайне левые направле¬
ния, как это было, к примеру, у Хармса и Введенского.
Что мы знаем об отношениях Заболоцкого с акмеистами?
К Мандельштаму он относился почти благоговейно. Еще в пись¬
ме от 11 ноября 1921 года к своему другу и земляку М. И. Касьянову

Н. Заболоцкий и М. Зенкевич: Обэриутпское и акмеистическое мироощущение 637
он пишет: «Здесь Мандельштам пишет замечательные стихи.
Послушай-ка...» — и далее приводится стихотворение «Возьми
на радость из моих ладоней...» * Вышедшие «Столбцы❖Мандель¬
штам оценил отрицательно, что, впрочем, не изменило восторжен¬
ное отношение к нему Заболоцкого. Как вспоминал Б. Слуцкий,
«даже в конце жизни Заболоцкий чтил Мандельштама и с доброй
улыбкой рассказывал, как тот разделывал под орех его стихи» **.
С Гумилевым пересечься Заболоцкому не удалось, он был расстре¬
лян как раз в 1921 году, когда восемнадцатилетний юноша приехал
в Петроград из Уржума. Что же касается Ахматовой, то по ее соб¬
ственному свидетельству, она всегда ценила стихи Заболоцкого,
однако его отношение к ее поэзии было весьма сложным ***.
Примером непосредственного и содержательного отклика акме¬
иста на обэриутскую поэзию Заболоцкого стал обзор М. Зенкевича
в № 6 Нового мира за 1929 год, в котором среди нескольких вышед¬
ших книг молодых поэтов рецензируются и «Столбцы». Причем
отзыв был чрезвычайно благожелательный. Отметив, что сборник
«привлекает внимание необычным в нашей молодой поэзии “лица
необщим выраженьем”», Зенкевич выдал Заболоцкому небыва¬
лый аванс, который не может не привлечь внимания: «Несмотря
на крайнюю прозаичность своих тем, близких к темам Зощенко,
Заболоцкий не впадает в стихотворную юмористику типа Саши
Черного и держится на высоте “станковой” лирической поэзии,
*	Заболоцкий Н. Собрание сочинений. М., 1984. Т. 3. С. 301.
** См.: Заболоцкий Н. Огонь, мерцающий в сосуде. М., 1995. С. 78.
*** Об отношении Ахматовой к обэриутам нам известно, главным образом,
по мемуарам Л. К. Чуковской, а также по воспоминаниям И. Бахтерева.
Последние носят наиболее целостный характер. По ним, в частности, видно,
что Ахматова, подозревая негативное отношение обэриутов к своей поэзии,
сама ценила их творчество и их талант, не принимая, разумеется, для себя
их эстетической позиции. Впрочем, как замечает М. Мейлах, «Ахматова,
конечно, ошибалась, когда в одном из писем <1966 г.> (см.: Памяти Ах¬
матовой. Париж, 1984. С. 36) писала о враждебности к ней обэриутов, такое
к ней отношение со свойственной ему односторонней прямолинейностью
сохранял... один Заболоцкий» (Введенский. I. С. 35-36). Там же Мейлах
цитирует сообщенные ему Е.В. Сафоновой сведения, что «после выхода
в 1940 г. сборника Ахматовой ‘‘Из шести книг” Введенский заново от¬
крыл для себя этого поэта и в одном из своих последних приездов в Москву
с увлечением читал этот сборник у нее на Плющихе. Он проницательно
заметил, что включенное в эту книгу стихотворение “И упало каменное
слово...”, составляющее часть “Реквиема”, куда оно входит под названием
“Приговор”,— отнюдь не любовное» (I. С. 35).

638
А. КОБРИНСКИЙ
продолжая линию акмеизма от “Аллилуйя” и “Плоти”...» * Эта
рецензия приобретает особенную важность еще и потому, что
перед нами — практически единственный отзыв поэта-акмеиста
на обэриутский сборник — на фоне отсутствия какого-либо по¬
добного материала.
В двадцатые — тридцатые годы прошло несколько дискуссий
об акмеизме и неоакмеизме, критики «зачисляли»в акмеисты
самых разных поэтов, к акмеизму не имевших ни малейшего
отношения **. Однако в данном случае речь идет о признании про¬
должения традиции не критиком со стороны, а одним из знаме¬
нитой «шестерки». Отсылка к В. Нарбуту тоже знаменательна:
Зенкевич, разумеется, не мог ссылаться на самого себя, а известно,
что вместе с Нарбутом он составлял как бы внутреннюю группу
среди акмеистов. «Мы ведь как братья по крови литературной, мы
такие,— писал Нарбут своему другу.— Знаешь, я уверен, что акме¬
истов только два — я да ты. <...> Это будет наш блок — “Зенкевич
и Нарбут”». И в другом письме ему же: «А мы — и не акмеисты,
пожалуй, а натуралисты-реалисты» ***. Таким образом, Зенкевич
как бы авторизует принадлежность Заболоцкого не просто к ак¬
меизму, а к самому близкому для него типу этого направления.
Общность антиромантического подхода Заболоцкого и Зенкеви¬
ча заключается в том, что они оба работают с романтическими
моделями, используя их как изначальный материал (характерный
признак авангарда). При этом оба поэта стремятся к преодолению
инерции восприятия (ср. известную мысль В. Шкловского о том,
что контакт реципиента с текстом самоценен и должен быть мак¬
симально продлен). «Свое»при этом вводится в чужую модель
в качестве обнажаемого приема, эту модель диверсифицирующего.
И у Заболоцкого, и у Зенкевича объектом диверсификации высту¬
пают прежде всего традиционные романтические темы (любовь,
вдохновение, героизм), тип романтического героя, а также сен-
*	Зенкевич М. Обзор стихов // Новый мир. № 6. 1929. С. 219.
** См. об этом: Лекманов О. Книга об акмеизме. М., 1998. С. 142-143. Невозможно
не согласиться с положением автора о том, что советские поэты, которых
критики так или иначе причисляли к акмеистам (И. Сельвинский, М. Свет¬
лов, Н. Тихонов, В. Луговской, А. Сурков и мн. др.), «были вполне далеки
и от филологического пафоса, и от стремления к равновесию между “земным”
и “метафизическим” и уж тем более от тех принципов семантической поэтики,
которые объединяли Гумилева, Мандельштама и Ахматову» (С. 142-143).
*** Письма В. Нарбута М. Зенкевичу // Арион. № 3. 1995. С. 47.

Н. Заболоцкий и М. Зенкевич: Обэриутское и акмеистическое мироощущение 639
тименталистское понимание природы как носительницы высших
ценностей. При этом на первый план выступает общеавангардное
стремление к выражению одного ряда через другой, параллель¬
ный, в данном случае,— это ряды духовный и материальный
(см., например, подмену любовной страсти к женщине страстью
к еде или принципиальную физиологизацию духовных процес¬
сов). Ярче, конечно, это выглядит у Заболоцкого. Например,
в «Свадьбе»изображенные яства и напитки очеловечены, а люди,
их поедающие, наоборот, напоминают кушанья (этот принцип
изображения поддерживается также и на языковом уровне,
ср.: Мясистых баб большая стая — это говорится о гостях).
Любопытно, что бабы — как у Зенкевича, так и у Заболоцкого
превращаются в неких инфернальных служительниц:
Здесь бабы толсты, словно кадки <...>
и мясо властью топора
лежит, как красная дыра;
и колбаса кишкой кровавой
в жаровне плавает корявой.
(Н. Заболоцкий. «На рынке» — ВДЛ. С. 32)
Ср.:
Помои красные меж челюстей разжатых
Спустивши, вывалят из живота мешок,
И бабы бережно в корытах и ушатах
Стирают, как белье, пахучий ком кишок.
(М. Зенкевич. Свиней колют — СЭ С. 96)
Страсть к женщине подменена в «Рыбной лавке» страстью к еде
(в стихотворении постоянная игра на полисемии), причем мости¬
ком, связывающим столь разнородные объекты любви, становится
физиологическая основа процесса. Ее экспликация — мощный
деромантизирующий фактор; вот строки, посвященные балыку:
О, самодержец пышный брюха,
кишечный бог и властелин,
руководитель тайный духа,
и помыслов архитриклин,
*	Зенкевич М. Сказочная эра. М., 1994. Далее — СЭ с обозначением страниц.

640
А. КОБРИНСКИЙ
хочу тебя! Отдайся мне!
Дай жрать тебя до самой глотки!
Мой рот трепещет, весь в огне,
кишки дрожат как готтентотки,
желудок в страсти напряжен,
голодный сок струями точит —
то вытянется как дракон,
то вновь сожмется что есть мочи,
слюна, клубясь, во рту бормочет,
и сжаты челюсти вдвойне.
Хочу тебя! Отдайся мне!
(ВДЛ. С. 45)
Обращает на себя внимание вполне однозначно новаторская
маркированность для XX века такого обращения, как: «Хочу
тебя! Отдайся мне!». Уже прозвучало «Мария — дай!» в «Облаке
в штанах»Маяковского и не менее знаменитое: «Я больше не рев¬
ную, / Но я тебя хочу» О. Мандельштама.
Функциональное сходство процессов поглощения пищи и омерт¬
вения (умирания) ярче всего продемонстрировано в поэзии Н. Олей¬
никова, и мы не будем на этом останавливаться. Но тенденция
эта прослеживается и у Зенкевича, правда, в несколько обратном
ключе, ср.:
И в полдень, в знак наставших перемирий,
Трубят рога, и теплые тела
Сползаются у длинного стола
До бойни вновь оживлены на пире.
(«Валгалла» — СЭ. С. 67)
У Зенкевича при этом физиологизации (а следовательно, и ма¬
териальной акцентуализации) подвергаются даже те части чело¬
веческого тела и органы, которые традиционно воспринимались
почти исключительно символически (мозг, сердце и т. п.). Так, це¬
лый ряд стихотворений в «Дикой порфире» и позже построены
на придании организму человека или животного своеобразной
«прозрачности»: срываются поверхностные покровы, и наруша¬
ется привычная инерция восприятия. Постоянная балансировка
между материальным и духовным началом в природе приводит
к тому, что включаются ранее не задействованные рецепторы (а это
один из важнейших акмеистических приемов), и мозг становится

Н. Заболоцкий и М. Зенкевич: Обэриутское и акмеистическое мироощущение 641
«жирным», «жидким», он обретает вес (мозга жирный груз), мир
Зенкевича окрашивается в красный цвет — цвет вытекающей
крови. Форма заменяется материалом:
И чудится, что в золотом эфире
И нас, как мясо, вешают Весы...
(«Мясные ряды» — СЭ. С. 57)
Этот прием, связанный опять же с игрой на омонимии, был
воплощен Заболоцким в стихотворении «На рынке»:
А вкруг — весы как магелланы,
отрепья масла, жир любви,
уроды словно истуканы
в густой расчетливой крови,—
(ВДЛ. С. 33)
а также в уже упоминавшейся «Рыбной лавке»:
Весы читают «Отче наш»,
две гирьки, мирно встав на блюдце,
определяют жизни ход...
(ВДЛ. С. 46)
Превращение тела в мясо — одна из инвариантных тем Зен¬
кевича, также определяющая его антиромантическую тональ¬
ность при соположении таких извечных тем, как любовь и смерть.
В стихотворениях «Бык на бойне» и «Дробы с могучего наскока...»
показана любовь животных, которая оказывается сильнее страха
смерти и заставляет их соединяться «над трепыхающимся трупом»
или за полчаса до гибели. Абсолютное преобладание физиоло-
гизма, упомянутого «темного прозренья» неразумной природы
позволяет Зенкевичу избежать романтизации (ср. романтическую
реализацию той же темы в стихотворении Багрицкого «Весна,
ветеринар и я»).
Метафора студня для описания наиболее «возвышенных» органов
человеческого тела заимствована Зенкевичем, по-видимому, у Ан¬
ненского, в стихотворении последнего «Черная весна»упоминается
«студень глаз». В цитировавшемся сонете Зенкевича «Валгал-
ла»встречаем: «И стынет мозг, как студень в красном жире»

642
А. КОБРИНСКИЙ
(пример «обратной пародии» встречаем у Абрама Эфроса, в вы¬
шедших в 1922 году «Эротических сонетах» он «возвращает»пафос;
в 6 сонете в сильной позиции коды: «И стынет мозг в истоме без
названья»). Вообще, диалог, иногда полемический, Зенкевича
с Анненским был длинным, можно назвать интересный пример,
когда в стихотворении «Сумрак аметистов»одна из важнейших
тем Анненского инверсируется в сниженный пласт: аметисты
росинок, гибнущие без следа в траве превращаются у Зенкевича
в «аметисты тленья»; прием, очевидно, также заимствованный
из «Черной весны», антиромантический поворот которой должен
был Зенкевичу, безусловно, импонировать.
Говоря о мотиве, связанном с человеческим мозгом, нельзя
пройти мимо сквозного для обоих поэтов мотива черепа-чаши,
восходящего к глубокой древности. У Зенкевича она возникает
впервые в стихотворении «Под мясной багряницей...»:
Но вижу не женскую стебельковую, а мужскую
Обнаженную для косыря гильотинного шею.
На копье позвоночника она носитель
Чаши, вспененной мозгом до края.
(СЭ. С. 92)
Далее образ развивается в стихотворении «Тягостны бескрас-
ные дни...» и соединяется с мотивом жертвенности:
Черепную чашу пригубь,
Женщина, как некогда печенег.
Ничего, что крышка не спилена,
Что нет золотой оправы. Ничего.
Для тебя налита каждая извилина
Жертвенного мозга моего.
(СЭ. С. 105)
Это стихотворение не было опубликовано в свое время, но тем
поразительнее совпадение развития образа. В поэме Заболоцкого
«Школа жуков» изображены:
Из алебастра сделанные люди,
у которых отпилены черепные крышки,
мозг исчез, а между стеклянных глазниц
натекла дождевая вода <...>.

Н. Заболоцкий и М. Зенкевич: Обэриутпское и акмеистическое мироощущение 643
Сто наблюдателей жизни животных
согласились отдать свои мозги
и переложить их в черепные коробки ослов,
чтобы сияло животных разумное царство.
Вот добровольная расплата человечества
со своими рабами!
Лучшая жертва,
которую видели звезды!
(ВДЛ. С. 93)
Соотношение «человек — природа» у обоих поэтов предполагает
существование в их поэтическом универсуме двух типов разума —
«светлого» и «темного», первый из которых связан с авторефлекси¬
ей и органичен только для человеческого сознания, а второй присущ
лишь органической природе и животным. Для Заболоцкого оба
типа разума обладают известной неполнотой, и лишь их соединение
может привести к мировой гармонии. У него природа — хаос без
человеческого разума. В стихотворении «Лодейников в саду» мы
встречаем знаменитые строки о круговороте смертей в природе:
...Над садом
шел смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
свои дела вершила без затей.
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
ночных существ смотрели из травы.
(ВДЛ. С. 137)
Герою остается грустно иронизировать над романтическими
штампами:
Так вот она, гармония природы!
Так вот они, ночные голоса!
(Там же)
Но и человек неполон без природы, таким образом, лишь в их
соединении может наступить гармония, и именно путь к ней
рисует Заболоцкий в «Школе жуков». Метафора превращает¬
ся в реальность, а образ черепа-чаши впоследствии перейдет

644
А. КОБРИНСКИЙ
в «Неизвестного солдата» О. Мандельштама с примерно теми же
коннотациями.
У Зенкевича примат «темного», «низшего» разума над «свет¬
лым», «высшим»очевиден, и он, по мысли автора, служит свое¬
образным постоянным резервуаром положительного знания,
из которого человеку нужно постоянно черпать (ср. в его стихо¬
творении «Человек»). Особо надо выделить мотив генетической
памяти, существующий в каждом человеке (ср.: «И я с душой мя¬
тущейся — лишь слепок / Давно прошедших, сумрачных теней»
или: «Не порывай со мной, как мать, кровавых уз...»). Тема эта,
нашедшая затем свое воплощение в «Костре»и «Огненном столпе»
Н. Гумилева, отразилась и у Заболоцкого:
Чтоб кровь моя остынуть не успела,
Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел
Я отделил от собственного тела!
(« Метаморфозы »)

Л. АННИНСКИЙ
Николай Заболоцкий:
«Я сам изнемогал от счастья бытия...»
С трудом вырвавшись из карагандинской ссылки, Заболоцкий
приехал в Москву в январе 1946 года. В сентябре московским ли¬
тераторам было предписано явиться на общее собрание и одобрить
Постановление ЦК партии «О журналах “Звезда” и “Ленинград”»:
единогласно проголосовать за исключение из Союза писателей
Ахматовой и Зощенко. Для Заболоцкого такое голосование обе¬
щало не просто нравственный кошмар, но прямое личное пре¬
дательство: семь лет назад именно Зощенко, отчаянно рискуя,
пытался протестовать против ареста Заболоцкого.
Заболоцкий заявил, что на собрание не явится. Его друзья
пришли в ужас. Даже писатели «незапятнанные», имевшие сме¬
лость сказаться больными, всерьез рисковали; что же говорить
о недавнем ссыльном, с которого еще не снята ни судимость по по¬
литической статье, ни клеймо антисоветчика! То, что Заболоцкого
восстановили в Союзе писателей (Тихонов тоже крепко рисковал,
вытаскивая его из литературного небытия), и то, что в журнале
«Октябрь» приняли перевод «Слова о полку Игореве» (приняли,
но еще не опубликовали),— всё это отнюдь не означало москов¬
ской прописки и гражданской реабилитации. В случае чего
Заболоцкому грозило возбуждение дела, новый срок, лагерь,
общие работы и — неминуемая гибель.
Он полулегально жил в Переделкине, хозяева дач — писате¬
ли — по очереди давали ему приют. Они-то и уговорили его поехать
в Москву на проклятое собрание. Можно сказать, уломали.
Он отправился на станцию. Часа через два изумленные до¬
мочадцы увидели, что он возвращается. Пошатываясь и лучась

646
Л.АННИНСКИЙ
улыбкой, он прямо-таки изнемогал от счастья бытия. Оказалось,
что ни на какое собрание он не поехал, а два часа просидел в при¬
станционном буфете.
Все были в панике и ждали возмездия, но отсутствие Заболоцко¬
го на коллективном клеймении грешников последствий не возыме¬
ло. Это было чудо. Но потрясающе даже не это, а то, как он провел
те два часа. Он обсуждал с местными жителями свою излюбленную
тему: общий строй мироздания!
Именно эту склонность имели в виду мемуаристы, когда отме¬
чали в характере Заболоцкого «давнюю прочную связь с сельской
скромной интеллигенцией».
Отсчитаем в прошлое треть века и представим себе атмосфе¬
ру, в которой формировался этот характер. Его отец, потомок
древних ушкуйников, первым в роду получил образование: стал
агрономом. Рубеж XX века — время земств, врачей и учителей,
время народных училищ и показательных ферм,— время, когда
культура, воспламененная народниками, добралась до провинци¬
альных углов, вроде Уржума, что в полутораста верстах от Вятки,
и «до нашего села», в шестидесяти верстах от Уржума.
Итак, вот сцена, которую может наблюдать будущий великий
поэт. Агроном агитирует мужиков за новую жизнь, демонстри¬
рует им новейшие сельхозорудия, продуктивные сорта растений
и породы скота, научные способы хозяйствования, а мужики,
почесывая затылки, кряхтят и соображают, как бы им не дать¬
ся грамотею в обман. Впоследствии Заболоцкий определил,
что его отец «по воспитанию, нраву и характеру работы стоял
на пол пути между крестьянством и интеллигенцией». Так не¬
спроста же и сам поэт любил возвращаться в эту точку. Что
должен был вынести из вышеописанного межпутья малолеток,
который, помимо разговоров с отцом о разумности природного
миростроения, листал книги по агрономии и биологии, читал
литературное приложение к журналу «Нива», а также русских
классиков — их ему усердно подкладывала мать, учительница
и восторженная «народница». Решающим же было влияние
отца, у которого стройность мировоззрения сочеталась с домо¬
строевским стилем в быту.
И вот результаты. Во-первых, непоколебимое убеждение, что
в слове, и именно в поэтическом слове, можно удержать общий
строй бытия: приблизиться к его разгадке. Это убеждение с семи¬
летнего возраста — на всю жизнь. Во-вторых, изначальная вера

Николай Заболоцкий: «Я сам изнемогал от счастья бытия...»
647
в то, что бытие мира выстроено по единой логике, и мы, люди,—
такие же частицы этого мирового целого, как самые маленькие
букашечки. И, в-третьих (думаю, тут главное): очевидному бес¬
порядку бытия, где все боятся обмана и потому чувствуют себя
обманутыми,— этому хаосу может успешно противостоять лишь
последовательный упрямый порядок: немецкая неукоснительная
пунктуальность.
Проницательный Евгений Шварц, общавшийся с Заболоцким
в его предарестные годы, записал в дневнике: «Сын агронома...
Вырос в огромной... и бедной семье, уж в такой русской среде, что
не придумаешь гуще. Поэтому во всей его методичности и в любви
к Гете чувствуется... очень русский спор с домашним беспорядком
и распущенностью. И чудачество...»
Дойдем и до чудачества. Но отметим русскую среду. Именно —
центр среды, серединное место «на полпути» между интеллиген¬
цией и народом. Исаковский и Прокофьев приходят «с края»
и выносят тему нищей отверженности и, соответственно, яростного
бунта, а Заболоцкий из этой среды выносит другое. И слышит
другое, ищет другое. Не музыку труб. Не вьюжную, метельную,
ветровую взвинченность. Не бешеный темп жизни Но мысль ее!
Но зыбкий ум ее!
Его внешность и стиль поведения ошарашивающе расходятся
с представлениями о Поэте. Кругленький, румяный, рассуди¬
тельный. Рядом с воински-точеным Тихоновым, с артистично¬
заводным Антокольским, с романтично-лохматым Багрицким,
романтично-крутобровым Луговским, романтично-атлетичным
Сельвинским — аккуратист Заболоцкий кажется отличником-
гимназистом, методичным научным работником, чистюлей-док-
тором. Да еще эти круглые очки. Да еще эта полосатая пижама,
приросшая к нему на всех фотографиях после того, как он съездил
в Дом творчества. Увидевший его итальянец не поверил глазам:
знаменитый русский поэт похож на... бухгалтера.
Заболоцкий обиды не показал и весело ответил, что итальянец
(между прочим, тоже поэт, да еще и профессор) похож на па¬
рикмахера.
Заметим эту способность Заболоцкого отшучиваться — она
часто выручала его на очных ставках с эпохой. Эпоха ему доста¬
лась — нешуточная.
1917 год обозначил себя в уржумской глубинке грандиозной
первомайской манифестацией. Очевидцы «не могли поверить, что

648
Л.АННИНСКИЙ
в Уржуме живет столько народу». Надо думать, что участвовали
в торжествах и школяры, до той поры тратившие энергию в тради¬
ционных побоищах («реалисты» против «городских»). Белобрысый
тихоня, как правило, побоищ избегал, однако эпоха ворвалась
в его жизнь не со школьного, а с семейного крыльца: на отцов¬
ской ферме взбунтовались работники, которых угнетала «строгая
требовательность агронома»: мужики явились в дом Заболоцких
с революционным обыском; искали оружие, но больше — жратву.
Ничего особенного не нашли, но бдительность проявили.
Вот тут-то впервые и сказывается тот самый иронический
склад ума, который всю жизнь будет помогать Заболоцкому пря¬
тать сокровенное,— та самая усмешка, которую иногда ловили
собеседники в углах рта «позднего римлянина». Вряд ли четыр¬
надцатилетний школяр воспользовался завоеванным правом
членов Союза учащихся посещать заседания педсовета. Однако он
включился в «литературно-вокальные вечера», которыми педаго¬
ги попытались занять бросившую учиться молодежь. На вечерах
пелись классические гимны свободе, читались вольнолюбивые
стихи Пушкина и Лермонтова. Заболоцкий внес в эту симфонию
ноту усмешки, издевки, веселой игры. До нас дошли случайно за¬
павшие в память мемуаристов обрывки потешных текстов, мало
что говорящие о том, что делалось в душе их автора; то, что эти
тексты утрачены, закономерно: Заболоцкий никогда не публи¬
ковал шутливые стихи, какие писал «к случаю» и «в порядке
игры» всю жизнь, он их не только не хранил, но безоговорочно
уничтожал.
Что же до серьезного контакта с победившей Советской вла¬
стью, то летом 1918 года во время каникул Заболоцкий поступил
секретарем в один из сельсоветов близ Уржума и крутился между
набегами местных бандитов и карательными рейдами латышских
красных стрелков, которые зверствовали не хуже бандитов. В сле¬
дующее лето подступил Колчак; шестнадцати летний канцелярист
(служивший уже в одной из советских контор Уржума) эвакуи¬
ровал дела (шел рядом с телегой, на которой были свалены тюки
бумаг и сидела плачущая машинистка), и тут он подумал, что если
власть возьмут белые, то он станет работать и у белых, и даже,
может быть, послужит в их армии.
Послужить пришлось и в армии, но — в Красной. Разумеется,
дальнейший ход истории заставил Заболоцкого упрятать «белые»
мысли на дно души; много лет спустя он поведал о них жене, жена

Николай Заболоцкий: «Я сам изнемогал от счастья бытия...»
649
еще годы спустя рассказала сыну, сын со временем обнародовал
в своей книге. Но если бы о тех мыслях 1919 года узнали в 1938 го¬
ду ленинградские следователи, выбивавшие у Заболоцкого пока¬
зания об антисоветском заговоре, не сносить бы ему головы.
А ведь есть своя правда в том мимолетном вторжении белых
мыслей в красную реальность. Заболоцкому было всё равно, под
какой властью жить: под красной звездой, под полосатым трико¬
лором или под двуглавой птицей. В поэтической вселенной, кото¬
рую он в своем воображении вынашивал, все цвета соединялись
в бесконечно обновлявшемся единстве, и какие-нибудь звезды,
морские или небесные, были так же нетленны, как поминавшие¬
ся отцом-агрономом пташки и букашки, а если по каким-нибудь
таинственным законам у иной птахи вырастали две головы — и та¬
кое существо должно было найти себе место в едином, стройном,
целостном, разумном природном мироздании.
В сущности, это материалистическое (гилозоистское, сказали бы
философы, а естествоиспытатели сказали бы: натуралистское) ми¬
роощущение вытекало из той просвещенской, научной картины
мира, каковую унаследовали и марксисты. Недаром же всю жизнь
Заболоцкий штудировал Энгельса. А также Гете, Сковороду и дру¬
гих мудрецов соответствующего толка. С Циолковским вступил
в переписку, Хлебникову присягал.
На другом конце опьяненной советской литературы такую же
глобальную мистерию духа проектировал Андрей Платонов —
с такими же трагическими результатами и последствиями. Это
был общий язык эпохи. Только вот уровни расходились.
«Они дурачки, что не признают меня, им выгодно было бы
печатать мои стихи»,— с горечью заметил Заболоцкий в конце
жизни, держа в руках тощенький, с диким скрипом вышедший,
обкарнанный сборничек своих стихов (четвертый за всю жизнь).
Он прав. В конечном счете эпоха, дострадавшаяся до глобальных
итогов, включила его в число своих гениев. (Она ведь и Гумилева
включила; только сначала расстреляла; масштаб драмы почувство¬
вали исполнители приговора: «и чего с контрой связался, шел бы
к нам, нам такие нужны»...) Избежавший расстрела Заболоцкий
получил возможность осознать свое глобальное, конечное, всемир¬
ное родство с породившим его веком. Драма, так сказать, общая.
А роли... Когда в роли умников оказываются «дурачки», умники
догадываются выступить в роли дурачков.
Имя они себе придумывают вполне клоунское: обернуты.

650
Л.АННИНСКИЙ
Что общего у него с этими фокусниками, возводящими заумь
в принцип? Один выезжает на сцену, крутя педали трехколесного
велосипеда, другой декламирует со шкафа, третий имитирует обмо¬
рок, и его уносят со сцены санитары. А эти размалеванные щеки —
косметические цитаты из футуристов двадцатилетней давности!
Заболоцкий в очках счетовода плохо вписывается в этот бо¬
гемный цирк. Он и по внутренней творческой установке — белая
ворона среди них. Вернее, он нормальная черно-серая ворона
среди вызывающе белых. В ходе внутренних дискуссий он все
время говорит об этом и Хармсу, и Введенскому, и Вагинову.
Метафора не самоцель, она лишь прием, помогающий обнажить
реальность. Звукопись не самоцель, пусть этим занимаются «се-
верянины и бальмонты». Выдумывание новых слов не самоцель,
ничего путного все равно не выдумаешь, будь ты хоть двадцати
двух пядей во лбу. Никакой «новой школы» не надо, никакого
очередного «изма». А что надо?
Конкретность. Определенность. Вещественность. Чтобы чита¬
тель натыкался на слова, как на предметы, ощупывая их руками.
Чтобы он разбивал себе голову о слова, разогнавшись меж словами
в темном вакууме. Детски-наивное восприятие? Да, так! Так, как
называл предметы Адам, видя их впервые. Так, как живет зверь
по естественным законам, как тянется вверх растение согласно
закону, заложенному в него Разумом вселенной. Надо обнажить
этот Разум, стряхнув с него все, что нанесла прежняя поэзия.
Оголить суть. Пустить слово в строку голым, и пусть оно заново
набирает значения. И все это заново упорядочить. Каждую тему —
в свой столбец.
«Столбцы» — первая, оглушительно скандальная книга За¬
болоцкого — вошла в историю советской поэзии как апология
гомерического абсурда. Само название в мрачном контексте даль¬
нейшей судьбы автора овеялось чем-то потусторонним, мистиче¬
ским. Столбики из пыли, из фосфора... На самом деле изначально
совсем другое закладывает в это слово автор, одержимый мыслью
о переорганизации бытийного пространства. Столбцы — пункты
отчета, графы ведомости, свидетельства дисциплины и порядка.
Первоэлемент поэзии — «аккуратная колонка строк». Столбец
о футболе, столбец о свадьбе, столбец об игре в снежки.
Ничего богемного или заумного тут нет и в заводе.
В заводе нет. А в итоге есть. Сочиняет же Заболоцкий манифест
обериутов! И отнюдь не изымает себя из их разукрашенной ватаги.

Николай Заболоцкий: «Я сам изнемогал от счастья бытия...»
651
И по мере того, как осыпаются перья, он среди них оказывается
едва ли не главной фигурой. А когда по ходу десятилетий очерчива¬
ется его гениальность, ею как бы и оправдывается само существова¬
ние такой ватаги в обжигающе-леденящей атмосфере Ленинграда
эпохи Великого Перелома. Так зачем ему их безумства?
А помогают сдуть с поэтического слова туманы, нанесенные
символистами, изжить клекот акмеистов, забыть бормотание футу¬
ристов. Сдвинуть поэзию с насиженного места. Вещественный мир
в «Столбцах» демонстративно сдвинут, и степень сдвинутости —
такая же интуитивно угаданная реальность, как и «прямая, как
выстрел», логика «голого слова» — голография наивного зрения.
Это никакой не бал-маскарад, это повседневная жизнь, узна¬
ваемая точечно. Вот пекарня, вот рыбная лавка, вот умопомрачи¬
тельная закусь на свадьбе (мечта наголодавшегося студента). Вот
коты, путешествующие с крыш в комнаты и обратно (ностальгия
по провинциальному уюту детства). Вот попы, бессмысленно ка¬
дящие тут и там (свой атеистический пафос Заболоцкий объяснил
в 1926 году таким «практическим» соображением: естественно¬
научное мировоззрение недоступно для насмешки, тогда как
верующего оскорбить очень легко).
При таком объяснении невольно ищешь усмешку, спрятанную
в углах рта... Не хочет он оскорбить! Просто пускает фигуру по¬
па в общую карусель бытия. Как пускает туда красноармейца,
пролетария, «комсомол» и даже бюст Ильича как достоверный,
наощупь реальный предмет нового быта.
Когда цензура требует Ильича убрать, на его место всаживается
«кулич». «Комсомол» остается — как нечто, во что сходу садится
крепнущий младенец.
Никакого специального апокалипсиса нет. Ни пепла, ни серы.
Свинцовый отблеск — вскользь. Куда больше — меди. Медные
копья надгробий, медные монеты нищих, медные листья деревьев,
медные бляхи извозчиков, медные крестики младенцев, медные
трубы музыкантов... Кислый вкус меди чувствуется — если искать
во всем этом логику. Но находишь — отсутствие логики. Зияющее
отсутствие логики. Сдавленный вопль о логике.
Высока земли обитель.
Поздно, поздно. Спать пора!
Разум, бедный мой воитель,
Ты заснул бы до утра.

652
Л.АННИНСКИЙ
Если задавать логичные вопросы, то набредешь на пушкинское:
«Зачем крутится ветр в овраге?..» У Заболоцкого вопрос о цели
и смысле бытия отдает изначальной безнадегой: «Хочу у моря
я спросить: для чего оно кипит? Пук травы зачем висит, между
волн его сокрыт?» Иначе говоря: зачем все «вверх ногами»? Зачем
все «наоборот»? Зачем жизнь «летает книзу головой»?
Встречный вопрос: зачем всё это отливать в строки? Ответ:
Если где-нибудь писатель
Ходит с трубкою табачной —
Значит, он имеет сзади
Вид унылый и невзрачный.
Сквозь мнимую заумь пробивается здравый смысл, тем более
сильный поэтически, что он покалечен. По Ленинграду идет слух
о замечательном поэте. За «Столбцами» охотятся, переписыва¬
ют от руки. Исаковский, казалось бы, невообразимо далекий
от таких столбцов, отдает им должное. Багрицкий читает их
Антокольскому. Антокольский, взяв с собой жену, артистку Зою
Бажанову, идет к Заболоцкому знакомиться и слушать стихи.
Тут девка водит на аркане
Свою пречистую собачку,
Сама вспотела вся до нитки
И грудки выехали вверх.
А та собачка пречестная.
Весенним соком налитая,
Грибными ножками неловко
Вдоль по дорожке шелестит.
Начитанная Зоя Бажанова восклицает:
Да это же капитан Лебядкин!
Заболоцкий прячет усмешку в углы рта:
— Я тоже думал об этом. Но то, что я пишу,— не пародия, это
моё зрение.
Что ему вспоминается при этом? «Бесы» Достоевского? А может
быть, Блок, который заметил, впервые прочитав «поэзы» и «хаба¬
неры» Северянина, что это капитан Лебядкин, то есть истинный
поэт, не нашедший темы. Предвидя недоуменные вопросы, Блок
тогда уточнил: «Стихи капитана Лебядкина очень хорошие».
Может, так оно и есть?

Николай Заболоцкий: «Я сам изнемогал от счастья бытия...»
653
Краса красот сломала член
И интересней вдвое стала,
И вдвое сделался влюблен
Влюбленный уж немало.
За время, пока «Бесы» читались поколениями людей, въе¬
хавших в революцию, капитан Лебядкин сделался эталоном бес¬
смысленной графомании. Меж тем она не бессмысленна. Берем
два звена в цепи причинности и стыкуем, а всю цепь опускаем
в немоту. Заболоцкий делает это так:
Легкий ток из чаши А
Тихо льется в чашу Бе,
Вяжет дева кружева,
Пляшут звезды на трубе.
Можно, конечно, восстановить всю систему связей между девой,
вяжущей кружева, и звездами, сияющими над трубой. В совет¬
ские времена это означало бы — подвести подо все марксистский
базис. А можно, по древней русской традиции, ткнуть про звезды
девке напрямую. Царю — про Богородицу. Минуя всякую поли¬
тическую корректность. В старые времена этим профессионально
занимались юродивые. Заболоцкий сталкивает столбцы бытия,
разнесенные по далеким графам.
О мир, свернись одним кварталом,
Одной разбитой мостовой,
Одним проплеванным амбаром,
Одной мышиною норой.
Но будь к оружию готов:
Целует девку — Иванов!
В Год Великого Перелома такие тексты следовало прописы¬
вать по всей программе. Критики и прописывают Заболоцкому:
социологию бессмыслицы, трагизм абсурда, гиперболическую
беспощадность, распад сознания, троцкистскую контрабанду,
половую психопатию, отщепенство.
Заболоцкий коллекционирует отзывы и со смехом зачитыва¬
ет друзьям. Интересно, ведет ли он статистику? А она говорит
об изрядном чутье критиков: чуть не каждый второй дает автору

654
Л.АННИНСКИЙ
«Столбцов» определение, которое вряд ли стоит опровергать:
юродство.
Юродство — наивная святость, прямо сталкивающая причину
с дальним следствием и очерчивающая таким образом абсурд вы¬
падающих звеньев. В 1929 году над этими приговорами можно
смеяться. Но, как замечает лучший биограф Заболоцкого (его сын),
«они догадываются, что скоро будет не до смеха». Не так скоро.
Еще почти целое десятилетие свободы отмеряет Заболоцкому
судьба: 30-е годы. Попрощавшись с обериутами, он начинает про¬
рабатывать картину мироздания, восстанавливая пропущенные
звенья. Исходный и финальный пункты обозначены столбцами:
в исходе — мировой беспорядок, в финале — мировой порядок.
Горит, как смерч, великая наука.
Волк ест пирог и пишет интеграл.
Волк гвозди бьет, и мир дрожит от стука,
И уж закончен техники квартал.
Интересно, закладывает ли Заболоцкий в эту метафору убий¬
ственный для власти вывернутый, волчий смысл? Или, как и Анд¬
рей Платонов в «Высоком напряжении», бредит вместе со своими
героями, мечтающими электрифицировать вселенную?
Итак, скажи, почтенный председатель,
В наш трезвый мир зачем бросаешь ты,
Как ренегат, отступник и предатель,
Безумного нелепые мечты?
В редкие моменты сознание проецируется на общественную
ситуацию и дает странные формулы: «Европа сознания в пожаре
восстания... Боевые слоны подсознания вылезают и топчутся...»
Вряд ли стоит искать здесь параллели с манделыптамовской
«Европой Цезарей» — Заболоцкий находится внутри своего сомнам¬
булического мира и выходит из него в мир людей вовсе не с целью
переделывать политическую карту. Он дерзает переосмыслить все
вещество существования (я опять-таки употребляю платоновский
термин, хотя переклички с автором «Чевенгура», кажется, у ис¬
следователей Заболоцкого не в ходу).
Итак, в перестройку втянуто всё сущее. Инфузории хохочут, пое¬
дая кожу лихача. Червяк седлает сорванный череп. Кулак собирается

Николай Заболоцкий: «Я сам изнемогал от счастья бытия...»
655
уничтожить урожай. «Днепр виден мне, в бетон зашитый, огнями
залитый Кавказ, железный конь привозит жито, чугунный вол при¬
возит квас». Борясь с кулаком, мы «сносим старый мир», мы «строим
колхоз», то есть «новый мир... с новым солнцем и травой».
Поэмы «Безумный волк» и «Деревья» остаются в письмен¬
ном столе. Поэма «Торжество земледелия» появляется в печати
в 1933 году как апофеоз колхозного строительства.
Однако появляется и «Лодейников», в пронзительных строфах
которого восстановленная во всех звеньях цепь бытия оказывается
весьма далека от стройно-осознанной всеобщей гармонии:
Лодейников прислушался. Над садом
Шел смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
Свои дела вершила без затей.
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.
Природы вековечная давильня
Соединяла смерть и бытие
в один клубок.
Но мысль была бессильна
Соединить два таинства ее.
Мысль критиков, получающих такие тексты, должна теперь
соединить картину всеобщей давильни с картинами торжества
земледелия. Истина обнажается: гибель предстает в строфах,
по лирической мощи достойных войти в сокровищницу мировой
поэзии, а наступление гармонии — в строфах, словно исторгнутых
из сознания всё того же капитана Лебядкина:
Теория освобождения труда
Умудрила наши руки.
Славьтесь, добрые науки
И колхозы-города!
И еще разница: в «Столбцах» на этом языке говорил никому не ве¬
домый вятский уроженец, только что окончивший Ленинградский
пединститут, а в «Торжестве земледелия» — поэт, на котором после
«Столбцов» горит клеймо подозрительного юродивого.

656
Л.АННИНСКИЙ
Понимает ли Заболоцкий, что ему грозит? Трезвым краем свое¬
го рассудка Заболоцкий просчитывает резервные пути на случай
запрета публикаций. Это — переводы. Перевод «Слова о полку
Игореве» с древнерусского на современный русский. Переводы
грузин.
Перевод «Слова...» будет со временем признан не просто нова¬
торским, но лучшим в кругу переложений великого памятника:
именно перевод «Слова...» вытащит Заболоцкого на этот литера¬
турный свет из литературного небытия в 1946 году.
Переводы из грузинских поэтов, начатые в 1935 году, навсегда
впишут имя Заболоцкого в русско-грузинские хрестоматии, и в са¬
мом конце жизни он даже получит за них от Советской власти
небольшой орден. Но прежде следователи 1938 года напаяют ему
за них «связь с националистически настроенными писателями
Грузии»...
Следователи выбивают из него показания пять дней, затем он
получает пять лет. Его спасает врожденная аккуратность: когда
в очередную шарашку требуются чертежники, он осваивает и эту
специальность. Но до того — полный набор ужасов: ночные атаки
уголовников и общие работы: лесоповал по пояс в болотной жиже,
баржа с зеками, утопленная при переправе через Амур, скальные
работы в карьере...
В духоподъемно-героической поэме «Творцы дорог» Заболоц¬
кий позднее зашифрует: «Здесь, в первобытном капище природы,
в необозримом вареве болот, врубаясь в лес, проваливаясь в воды,
срываясь с круч, мы двигались вперед». Но настоящее первобыт¬
ное капище — первые пять дней после ареста (с 19 по 23 марта
1938 года): допросный конвейер без сна, лампа в глаза, вопросы,
чередующиеся с ударами, обморок, ледяной душ, опять вопросы,
удары, опять обморок, опять ледяной душ и вопросы...
Тело как-то выдержало, применившись к условиям, а вот со¬
знание уперлось: подследственный односложно отрицал свою
антисоветскую деятельность. Итог: сознание сломалось, но не со¬
гнулось: восемнадцать дней после допросов психиатры приводили
душу в норму. После чего Заболоцкого отправили на этап.
Ему клеили две вещи: контрреволюционный заговор и созна¬
тельную антисоветчину в стихах. По версии чекистов, заговор
должен был возглавить Николай Тихонов, показания на которого
и выбивались из арестованных. Но Тихонов, по остроумному заме¬
чанию Каверина, выступая в Большом театре на юбилейном засе¬

Николай Заболоцкий: «Я сам изнемогал от счастья бытия...»
657
дании в честь Пушкина, сумел так ловко соединить «гениальность
Пушкина с гениальностью Сталина», что сделался сталинским
любимцем, в связи с чем дело о тихоновском заговоре пришлось
срочно отменить.
Осталось второе обвинение: что стихи — антисоветские.
Приглашенный на роль эксперта критик Лесючевский это под¬
твердил.
Срок Заболоцкий получил за стихи. Самые продвинутые ла¬
герные начальники знали, кто у них в строю. Молва сохранила
следующий диалог культурного начальника лагеря с культурным
начальником конвоя:
Ну, как там у тебя Заболоцкий? Стихи не пишет?
Заключенный Заболоцкий замечаний по работе и в быту не име¬
ет. (Усмешка). Говорит, что стихов больше писать не будет. Встреч¬
ная усмешка: — Ну, то-то.
Есть тяжкая правда в этом диалоге бесов, и Заболоцкий от¬
дает себе в этом отчет: именно и только стихи принесли ему
несчастье. Уже освободившись и с головой уйдя в переводы, он
боится возвращения к собственной поэзии: как бы не навлечь
новую беду.
Он все-таки к поэзии возвращается. Но теперь она другая.
Собственно, ориентиры те же. Вверху светила, внизу «живот¬
ные, полные грез». Но между ними теперь — не зияние абсурда.
Теперь в этой бездне — человек. «С опрокинутым в небо лицом».
И с тем необъяснимым ощущением счастья, которое немыслимо
без боли и слез. Мистическое ощущение запредельности, когда
сознание побеждает муку бытия и при этом отдается во власть
муки. Такое ощущение гибельного счастья доступно только
гениям.
В послелагерном десятилетнем наследии Заболоцкого, почти
целиком вошедшем в золотой фонд русской лирики, я возьму
только один шедевр — из цикла «Последняя любовь». Это проре¬
завший сознание рядом с «букетом чертополоха» и «полумертвым
цветком» — шестнадцатистрочный «Можжевеловый куст».
Но прежде надо представить себе то, о чем не сказано в этом
стихотворении.
После долгого бездомья Заболоцкий получает жилье в новом
писательском квартале. Знакомится и сходится с соседями. Среди
них — Василий Гроссман. Начинается интеллектуальное общение*
в котором участвуют жены. Скоро обнаруживается и трещина,

658
Л.АННИНСКИЙ
причем чисто идейная. Гроссман, язвительный и напористый,
не видит разницы между сталинским и гитлеровским режимами.
Заболоцкого это шокирует...
Я увидел во сне можжевеловый куст,
Я услышал вдали металлический хруст,
Аметистовых ягод услышал я звон
И во сне, в тишине мне понравился он.
...Нет, все-таки поразительно: Гроссман, в ту пору еще не каз¬
ненный за «Жизнь и судьбу», еще всерьез рассчитывающий по¬
лучить Сталинскую премию, безжалостно клеймит Советскую
власть, а Заболоцкий, которого эта Советская власть размазала
по стене,— противится!..
Я почуял сквозь сон легкий запах смолы.
Отогнув невысокие эти стволы,
Я заметил во мраке древесных ветвей
Чуть живое подобье улыбки твоей.
...Улыбка — жены. Той, которая разделила с ним многолетний
ужас репрессий, слала в лагерь посылки, растила детей и ездила
к нему в ссылку. Эта верная спутница обнаруживает вдруг страст¬
ный интерес к полемическому темпераменту Гроссмана. Беседуя,
они гуляют вдвоем! Заболоцкий требует прекратить такие про¬
гулки. Она отвечает, что в них нет ничего эротического, это чисто
дружеское общение, и было бы оскорбительно его прервать. Он
указывает ей на дверь...
Можжевеловый куст, можжевеловый куст
Остывающий лепет изменчивых уст,
Легкий лепет, едва отдающий смолой,
Проколовший меня смертоносной иглой!
...С патефонной иглы, не кончаясь, стекает «Болеро» Равеля.
Заболоцкий остается в одиночестве, не расставаясь с портретом
изгнанной жены. Не в эту ли пору разглядел Давид Самойлов в его
лице черты Каренина?
Они не выдерживают оба, и жена возвращается — за считанные
дни до его гибели. Счастье это? Горе? Лодейников не мог соединить

Николай Заболоцкий: «Я сам изнемогал от счастья бытия...»
659
мыслью два эти таинства жизни. Автор «Лодейникова», прошед¬
ший огни, воды и медные трубы, чувствует, как обе эти бездны
намертво соединены в замысле мироздания...
В золотых небесах за окошком моим
Облака проплывают одно за другим,
Облетевший мой садик безжизнен и пуст...
Да простит тебя бог, можжевеловый куст!
«Он говорил,— рассказывала потом Екатерина Васильевна,—
что ему надо два года жизни, чтобы написать трилогию из поэм
“Смерть Сократа”, “Поклонение волхвов”, “Сталин”. Меня удивила
тема третьей поэмы. Николай Алексеевич стал мне объяснять, что
Сталин сложная фигура на стыке двух эпох. Разделаться со старой
этикой, моралью, культурой было ему нелегко, так как он сам из нее
вырос. Он учился в духовной семинарии, и это в нем осталось. Его
воспитала Грузия, где правители были лицемерны, коварны, часто
кровожадны. Николай Алексеевич говорил, что Хрущеву легче
расправиться со старой культурой, потому что в нем ее нет...»
Трилогии Заболоцкий не написал. Последнее его крупное про¬
изведение — поэма «Рубрук в Монголии» — как раз попытка свя¬
зать кровавые концы истории через осознание старой культуры.
Поэма — о том, как из Франции в Каракорум через Русь поехал
монах-проповедник. Что он узнал?
«Наполнив грузную утробу и сбросив тяжесть портупей, смотрел
здесь волком на Европу генералиссимус степей. Его бесчисленные
орды сновали, выдвинув полки, и были к западу простерты, как
пятерня его руки».
Через полвека долетают искры предчувствий Заболоцкого
до нашего времени:
«Куда уж было тут латынцу, будь он и тонкий дипломат, псал¬
мы втолковывать ордынцу и бить в кимвалы наугад! Как прото¬
тип башибузука, любой монгольский мальчуган всю казуистику
Рубрука смеясь, засовывал в карман...»
Ордынец в полном сознании вселенской мощи Востока растол¬
ковывает посланцу Запада бесперспективность его миссии:
«Вы рады бить друг друга в морды, кресты имея на груди. А ты
взгляни на наши орды, на наших братьев погляди! У нас, монголов,
дисциплина, убил — и сам иди под меч. Выходит, ваша писанина
не та, чтоб выгоду извлечь».

660
Л.АННИНСКИЙ
Можно только вообразить, что вышло бы из-под пера Заболоц¬
кого, дай ему судьба те два года, о которых он сказал возвратив¬
шейся к нему жене.
Две недели дала судьба.
Упав, он прошептал подбежавшей жене за несколько секунд
до смерти:
Я теряю сознание...
Сознание — самое дорогое, что у него было.
* * *
Николай Тихонов в статье, написанной вскоре после смерти
Заболоцкого, подвел итог: «Он несомненно принадлежит к тем
поэтам, которых сформировала и утвердила революция».

А.	ГЕРАСИМОВА
Подымите мне веки,
или Трансформация визуального ряда
у Н. Заболоцкого
Как видно по известным фотопортретам, Николай Заболоцкий
был близорук. Очки — существенная деталь его канонического
облика. «Его лицо <...> выглядело самым обыкновенным. <...>
Очки, которые он носил, казалось, окончательно исключали воз¬
можность увидеть в нем поэта, каким он представлялся по старой
традиции (Пушкин, Лермонтов, Блок в очках — ведь это невоз¬
можно!)»,— вспоминал Д. Максимов*. Надо заметить, что очки
носил Тютчев, с которым часто и в общем обоснованно сравнивают
развернувшегося в 30-е годы «натурфилософского» Заболоцкого,
но здесь углубляться в это сравнение, пожалуй, не стоит. Взявшись
проследить трансформацию образности, связанной со зрением
и видением, на протяжении его творческого пути, мы постепенно
убеждаемся, что названная оптическая патология играет здесь
едва ли не определяющую роль.
Неоднократно отмечалось, что Заболоцкий, вначале как обэри-
ут, а затем все более отдаляясь от стартовых условий, продолжил
традицию «нового зрения», унаследованную, в частности, от рус¬
ских футуристов. При внимательном взгляде обнаруживается, что
дело тут не столько в визуальности, которая есть качество объек¬
та, сколько в оптике — качестве субъекта зрения. Смотрение
и видение, процесс и результат — не одно и то же; кажется, это
не требует особых доказательств. Может быть, зрение и есть от¬
ношение между смотрением и видением.
*	Воспоминания о Н. Заболоцком. М.: Сов<етский> писатель, 1984. С. f24.

662
А. ГЕРАСИМОВА
Во все периоды мотив глаза и зрения оказывается одним из ве¬
дущих. Глаголы зрения (смотреть, видеть, глядеть, наблюдать,
зреть и т.п.) встречаются не менее 115 раз. (Источник текстов:
Н. Заболоцкий. Собрание сочинений в трех томах. Т. 1. М., 1983.
Поскольку подсчет производился вручную, здесь и далее цифры
могут быть не совсем точными.) Интересно было бы выполнить
более частные подсчеты и выяснить частотность каждого из сино¬
нимов, с присущими ему оттенками смысла, в отдельности, причем
в разные периоды. Возможно, этим придется заняться в будущем,
пока же несколько замечаний насчет характерных особенностей
этого смотрения и этого видения.
Кто бы ни выступал субъектом зрения, этот акт нередко связан
с усилием, с преодолением некоей преграды. Он может осущест¬
вляться сквозь пелену, туман или темноту: «И вижу я сквозь
темноту ночную» («Голубиная книга», 1937); «Я посмотрел в окно,
и сквозь прозрачный дым...» («Воздушное путешествие, 1947);
«И солнце, как огромный нетопырь, / Сквозь желтый пар та¬
инственно глядело» («Урал», 1947); «Сквозь туманную дымку
вуали / Пробиваются брызги огня» («Тбилисские ночи», 1948);
«Сквозь сумерки глядел» («Голубое платье», 1957). (Даты ука¬
зываются, чтобы было ясно, для какого периода характернее
данный смысловой оттенок.) Может — сквозь вспомогательный
аппарат, от кулака до телескопа: «в подзорный моргая кулак»
(«Дуэль», 1926); «То мужик неторопливый / Сквозь очки уставил
глаз» («Торжествоземледелия», 1929-1930); «Сквозьволшебный
прибор Левенгука» (1948). Отдельный мотив — смотрение в окно:
иероглиф, в обэриутской системе иероглифов обозначающий,
широко говоря, связь между внутренним и внешним мирами, при¬
чем субъект и объект могут меняться местами: с одной стороны,
«Глядит в окно курчавый царь» («Баллада Жуковского», 1927),
«Из больших окошек башен / Люди длинные глядят» («Подводный
город», 1930), с другой же: «и в окна конских морд толпа / глядит,
мотаясь у столба» («Обводный канал», 1928), «И все растенья
припадают / К стеклу, похожему на клей, / И с удивленьем на¬
блюдают / Могилу разума людей» («Время», 1933). Ситуация смо¬
трения сквозь возникает около 10 раз, образ окна — не менее 20,
причем нахождение субъекта снаружи и изнутри распределяется
примерно поровну.
Превращение поэта из объекта в субъект зрения — еще одна
особенность, намекающая на слабые оптические данные субъекта:

Подымите мне веки, или Трансформация визуального ряда у Н. Заболоцкого 663
нередко не человек смотрит на существ, светила или предметы,
а они на него, как бы заглядывая в наше окно снаружи, при¬
чем не просто наделяются способностью глядеть (наиболее
частый в этой ситуации глагол), а еще и норовят заглянуть
прямо в глаза или в лицо: «глядят столы» («Пошли на вечер
все друзья...», 1927); «Собачья ночь в глаза глядела» («Поход»,
1927);	«и пули бегают как дети, / с тоскою глядя на меня» («Пир»,
1928);	«Огромные внимательные птицы / Смотрели с елки пря¬
мо на меня», «...Речки страшный лик / Вдруг глянул на меня
и в сердце мне проник» («Начало зимы», 1935); «...Природа
вековая / Из тьмы лесов смотрела на меня» («Вчера, о смер¬
ти размышляя», 1936); «...совы сидят /Ив лицо они смотрят
тебе» («В тайге», 1947); «Природа смотрит как бы с неохо¬
той / На нас, неочарованных людей» («Вечер на Оке», 1957);
«Все тяжко-животное, злобно-живое / Встает и глядит человеку
в глаза» («Лесная сторожка», 1957); «И только рощи в поздний
час / Глядят торжественно на нас» («Подмосковные рощи», 1958).
В стихотворении «Неудачник» (1958) именно в терминах смотре¬
ния на лирическое «я» решаются образы злой старости и милой
жизни: «Вон и старость, как ведьма глазастая, <...> / Наблюдает
она за тобой»; «Милый взор <жизни> истом ленно-вниматель¬
ный / Залил светом всю душу твою».
Третий существенный момент, связанный с глаголами зре¬
ния,— императивность, вообще свойственная ригористической
музе Заболоцкого. Особенно заметно это в период «Столбцов»
и в поздний период: «Гляди, не бал, не маскарад» («Белая ночь»,
1926); «гляди! гляди! он выпил квасу» («Новый быт», 1927);
«Смеется чиж: гляди! гляди!» («Фокстрот», 1928); «Посмотри,
как весною в Мисхоре...» («Весна в Мисхоре», 1953); «Вглядись
в него: он важен и спокоен» («Одинокий дуб», 1957); «Но взгля¬
ни: сквозь отверстие облака, / Как сквозь арку из каменных
плит, / В это царство тумана и морока / Первый луч, пробиваясь,
летит» («Сентябрь», 1957; этот фрагмент может служить также
примером к рассмотренной выше теме смотрения сквозь ик теме
светила-глаза, о которой будет сказано ниже). При этом призывы
«поглядеть» и увидеть контрастируют с откровенно деформирован¬
ными (по сравнению с фотографией) описаниями существ и пред¬
метов. Хрестоматийные примеры: «Движение» (1927): «А бедный
конь руками машет, / то вытянется, как налим, / то снова восемь
ног сверкают / в его блестящем животе», или изображение пса:

664
А. ГЕРАСИМОВА
«и пасть открыта словно дверь, / и голова — как блюдо, / и ноги
точные идут, / сгибаясь медленно посередине» («На рынке»,
1927). Так что императив получает добавочный смысл: погляди
и увидь по-моему. Слова «вид», «виден» находим около 15 раз.
В стихотворении «Восстание» (1926), где события описаны весьма
вольно, поэт даже пускается в каламбуры («Все это ставлю вам
на вид... / Принц Вид, албанский губернатор, / И пляской Витта
одержим...»), что вообще ему не свойственно и подчеркивает,
возможно, иронически-остраненное отношение к процессу и ре¬
зультату зрения.
«Любите живопись, поэты!» («Портрет», 1953),— призывал
в зрелые годы поэт, в юности сам не без успехов занимавшийся
живописью и графикой. В принадлежащих ему немногочисленных
и, как уже сказано, в большей или меньшей степени деформиро¬
ванных словесных описаниях существ, будь то человек, червяк,
верблюд, «цыпленок, синий от мытья», «Лебедь в зоопарке» или
«собачка с маленькой бородкой», глаза — важнейшая и часто
единственная подробность. «Сверкают саблями селедки, / Их глаз¬
ки маленькие кротки» («На рынке», 1927); «...мышиные про¬
су нулися лица / с глазами траурными по бокам» («Часовой»,
1927); «и червь земли, большой и лупоглазый» («Осень», 1932);
«Маленькие глазки слонов / Наполнены смехом и радостью»
(«Битва слонов», 1933, и там же: «Поэзия начинает пригляды¬
ваться»); «И дивные два аметиста / Мерцают в глазницах у ней»
(«Лебедь в зоопарке», 1948). То же самое — в автобиографической
прозе «Ранние годы»: Миша Иванов — «с прекрасными темными
глазами», у Ени Барановой — «красивые серые глаза, которые
своей чистой округлостью заставляли вспоминать о ее фами¬
лии», Митька Окунев — с «наглыми глазищами». Настойчивое
и порой подробное описание глаз как единственной заслуживаю¬
щей внимания приметы приводит на память то место из романа
В. Набокова «Камера обскура», где внутреннему взору Кречмара,
уже ослепшего, представляются Магда и Горн, оба «со страшными
лучистыми глазами навыкате» *. (О теме слепоты и слепого будет
особо сказано ниже.)
Вообще глаз (реже око, зеница, зрак и т.п., включая эпи¬
теты типа «лупоглазый, «большеглазый», «глазастый») упо¬
минается в просмотренных текстах Заболоцкого около 105 раз;
*	Набоков В. В. Романы. Рассказы. Эссе. СПб.: Энтар. 1993. С. 130.

Подымите мне веки, или Трансформация визуального ряда у Н. Заболоцкого 665
взор, взгляд — 13 раз. Подчеркнуто фиксируются моменты за¬
крывания и открывания глаз. Закрывание глаз — показатель
порванной связи с миром, сна и смерти. «Готов я лечь в вели¬
кую могилу, / Закрыть глаза и сделаться землей» («Безумный
волк», 1931). У людей, превратившихся в деревья, «Глаза за¬
крылись, времена отпали, / И солнце ласково коснулось головы»
(«В жилищах наших», 1926). Открывание же — не просто про¬
буждение или возвращение к жизни, но предмет специальных
усилий, связанных с открытием мира, метафизическим про¬
зрением: «Отверзлись вещие зеницы». «Встань, гордец, бумаг
водитель, / Развяжи свои глаза» («Disciplinaclericalis», 1920-е);
‘«Откройте младенцам глаза, / Развяжите уши» («Школа Жуков»,
1931); «Бык ты, бык, ночной мыслитель, / Отвори глаза слепые»
(<«Пастухи»>, 1930-е). Прозреть может и человек, и животное,
и растение: «И кукурузы глазок / Открылся на кончике стебля»
(«Школа Жуков»), «Возникновенье глаза я на кончике земли»
(«Деревья», 1933). Императив тут двух направлений: во-первых,
призыв открыть глаза (т.е. посмотреть и увидеть по-новому),
направленный вовне, во-вторых и в-главных — просьба отво¬
рить глаза ему, поэту: «Птицы, откройте глаза мне!» («Птицы»,
1933), чтобы увидеть невидимое: «И если б только разум мой
прозрел /Ив землю устремил пронзительное око, / Он увидал бы
там, среди могил, глубоко / Лежащего меня...» («Метаморфозы»,
1937). «Подымите мне веки!» — вот основной пафос общения
поэта с природой, вообще с миром, и пик этого пафоса приходит¬
ся, как следует из текстов, на расцвет его «натурфилософии» —
начало 30-х годов.
В этот же период более всего активизируется ситуация смо¬
трения на небо (в целом около 15 раз) — т. е. смотрения медита¬
тивного, подчеркнуто нефункционального, бесполезного; в ка¬
честве же функционального, с целью, скажем, «предсказания
погоды» (в одноименном стихотворении 1929 г.) оно предстает
объектом иронического остранения («мудрый» здесь «кулаком
по небу водит, / к кулаку приставив зрак. <...> / мудрый видит
огонечки / сквозь отверстье кулака <...> / наблюдает каждый
знак» и т.д.). Примеров довольно много, вот лишь некоторые:
«И все, кто были в башенке, сошлись / Взглянуть на небо, полное
сиянья»; «И мальчик <...> / Смотрел на небо, где сияло солнце»
(«Утренняя песня», 1932); «Так око больного в тоске беспредель¬
ной <...>/ Горит, устремленное к небу ночному» («Лесное озеро»,

666
А. ГЕРАСИМОВА
1938); «И девочка в речке играет нагая / И смотрит на небо, смеясь
и мигая» («Утро», 1946); «Увидавшие небо стада» («Гроза», 1946);
«Пролежал бы всю ночь до утра я, / Запрокинув лицо в небосвод»
(«Я воспитан природой суровой...», 1953).
Смотрение на небо — центральная тема поэмы «Безумный
волк» (1931), герой которой, вопреки косной природе, вывер¬
тывает себе шею в безумном стремлении видеть небо и в конце
концов погибает как «Великий Летатель Книзу Головой». «Если
ты меня встретишь / Лежащим на спине / И поднимающим
кверху лапы, / Значит, луч моего зрения / Направлен прямо в не¬
беса» ,— говорит он и сокрушается, что тела животных устроены
так, что «невозможно нашим мордам / Глядеть, откуда льется
свет». Готовясь к последнему подвигу, волк восклицает: «Тому,
кто видел, как сияют звезды, <...> / Смерть не страшна <...> / Иди
ко мне, моя большая сила! <...> / Гляди в меня!». «Глядите, зве¬
ри, в этот лес <...> / Глядите, звери, в этот дол <...> / Глядите,
звери, в этот мир»,— призывает в финале, уподобляясь поэту,
Председатель, перед которым проплывают «...Странные виде¬
нья, / Безумный вымысел души». «Ничего не видя впереди,
ни на что не надеясь, / Ты прошел по земле, как великий гладиа¬
тор мысли»,— прославляет он Безумного Волка. Так способность
видеть небо и светила приравнивается к способности видеть не¬
видимое, п р о-видеть.
Смотрение на светила, взаимоотношения светила и глаза:
кто на кого смотрит, вплоть до взаимного уподобления — еще
одна важная тема, от новаторского «Не месяц — длинное бельмо»
(«Фигуры сна», 1928) до подчеркнуто традиционного: «И в гла¬
зах твоих звездных загорается счастье» («Песня дождя», 1953).
Здесь наиболее явно слышится мотив связи между земным и не¬
бесным, причем носителями небесного выступают, собственно
говоря, материальные небесные тела, но осмысляется их
взаимодействие с землей не вполне материалистически. Речь
идет в основном о поздних стихах. «Только звезды, символы
свободы, / Не смотрели больше на людей» («Где-то в поле возле
Магадана», 1956); «И глянет ей в око / Ночная звезда» («Клялась
ты — до гроба...», 1957); «Заходящим оком кто-то / Луч зеленый
мне метнет» («Зеленый луч», 1958). Особо следует отметить сти¬
хотворения о противостоянии Марса с его роковым воздействием
на судьбы Земли. Поэт прямо говорит о взаимосвязи земных со¬
бытий с небесными светилами: «Лишь струну заденешь — и тот¬

Подымите мне веки, или Трансформация визуального ряда у Н. Заболоцкого 667
час / Кто-то сверху, радостный и юный, / Поглядит внимательно
на нас»; далее в этом стихотворении: «Красный Марс очами
дико светит» («Медленно Земля поворотилась...», 1957). Эта
тема развернута в «Противостоянии Марса» (1956): «Подобный
огненному зверю, / Глядишь на землю ты мою <...> / Звезда
зловещая! <...> / Когда над крышами селений / Ты открывала
сонный глаз, / Какая боль предположений / Всегда охватывала
нас! <...> / И над безжизненной пустыней / Подняв ресницы
в поздний час, / Кровавый Марс из бездны синей / Смотрел вни¬
мательно на нас». Грозно выглядят ночные светила и в особой
главке поэмы «Рубрук в Монголии» (1958) «Рубрук наблюдает
небесные светила»: «И вот уж видится Рубруку: / Свисают с неба
сотни рук, / Грозят, светясь на всю округу: / «Смотри, Рубрук!
Смотри, Рубрук!». Любопытным образом призыв к смотрению
выступает здесь в переносном значении, как угроза.
В связи со всем сказанным чрезвычайно важным лично для
поэта и для понимания его стихов становится мотив слепоты,
встречающийся около 25 раз (в том числе слова «незрячий», «про¬
зрел», «ослеп», «ослепительный»). Характерны такие эпитеты,
как «невидимый», «невидный», «незримый», «необозримый»,
«непроглядный», «невиданный», часто связанные со зрелища¬
ми, доступными лишь внутреннему взору. Уже в «Столбцах»
при сопоставлении разных стихотворений цикла вкладыва¬
ется сквозной образ солдата-младенца (или недоноска-анге-
ла) с белыми глазами (бельмами? отсвечивающими очками?),
идентифицируемый с лирическим «я» («Белая ночь», «Пир»).
У часового в одноименном стихотворении (1927) глаза «одерве-
нелые». В «Черкешенке» (1926) строки: «И я стою — от света
белый, / я в море черное гляжу» также намекают на слепоту.
Продолжающая эту тему фигура Солдата из «Торжества земледе¬
лия» позволяет говорить о сущностной связи между про-зрением
и про-вйдением у Заболоцкого. Слово «видеть» в значении «ви¬
деть внутренним взором», в том числе «чудиться», «казаться»,
«сниться», встречается у него около 20 раз. «И если б человек
увидел / Лицо волшебное коня» («Лицо коня», 1926) — то есть
если увидел бы с к в о з ь косное, п р о - з р е л. «Вижу я погост
унылый,— / Молвил бык, сияя взором.— / Там на дне сырой
могилы / Кто-то спит за косогором. <...> / Вкруг него, невидны
людям, / Но нетленны, как дубы, / Возвышаются умные свидете¬
ли его жизни — / Доски Судьбы»,— так описывает провидец-Бык

668
А. ГЕРАСИМОВА
могилу провидца-Хлебникова в «Торжестве земледелия» (инте¬
ресно, есть ли общность между сиянием глаз Быка и белизной
глаз младенца-солдата). Это видение глазами души (ср. описание
души в начале поэмы: «Своими нежными глазами / Все глядит
она, глядит»); в финале «Свет дня был виден на селе» — видение
света здесь, очевидно, надо понимать в высшем смысле. В сти¬
хотворении «Приближался апрель к середине» (1948) прозрение
посещает человека, читающего книгу: «Пробежав за страницей
страницу, / Он вздымал удивленное око <...> / В этот миг перед
ним открывалось / То, что было незримо доселе».
Это может быть прозрение прошлого (так, например, по¬
вторяющееся слово «вижу» в стихотворении «На даче» 1929 г.
относится к картинам, предшествовавшим рождению автора),
но чаще — будущего. «Сквозь битвы, громы и труды / Я вижу
ток большой воды, / Днепр виден мне, в бетон зашитый, / Огнями
залитый Кавказ» («Торжество земледелия»). Отметим, что про¬
рочество «кричит» здесь не Солдат, не кто-то из мужиков или
животных, а ночь, которая, «крылами шевеля, / Как ведьма,
бегает по крыше». В другом месте поэмы, пока все спали, «Одна
учительница тихо / Смотрела в глубь седых полей» — и что же
она видела? — «Где ночь плясала, как шутиха, / Где плавал за¬
пах тополей». Почти теми же словами в более позднем «Городе
в степи» (1947) описывается статуя канонизированного прозор¬
ливца: «И Ленин смотрит в глубь седых степей» и далее «Глядит
в необозримые просторы» (причем между двумя торжественны¬
ми изображениями вклинивается описание верблюда, заметнее
всего в котором, конечно, глаза: «С тысячелетней тяжестью
в очах», «Он медленно ворочает глазами»). Фигуры, скажем
так, социального прозрения находим и в других стихотворе¬
ниях 1947 года, который был для поэта «временем душевного
подъема, усиления творческой активности, светлых надежд
на предстоящее устройство жизни и налаживание литературных
дел» * по возвращении из ссылки. «Мне чудятся над толпами
людей / Грядущих зданий мраморные своды <...> / Я вижу
бесконечные фронтоны» («Начало стройки»). Прозревая да¬
лекое прошлое («К прошедшим навсегда тысячелетьям / Был
*	Никита Заболоцкий. После возвращения. Из биографии Н.А. Заболоцко¬
го // Труды и дни Николая Заболоцкого. Материалы литературных чтений.
М., 1994. С. 14.

Подымите мне веки, или Трансформация визуального ряда у Н. Заболоцкого 669
взор ее духовный устремлен»), учительница из стихотворения
«Урал» (уж не та ли самая, что смотрела «в глубь седых полей»?)
предлагает детям (между прочим, «большеглазым») сложную
временную конструкцию — взгляд из прошлого в будущее, уже
ставшее настоящим: «Когда бы из могил восстал наш бедный
предок / И посмотрел вокруг, чтоб целая страна / Вдруг сделалась
ему со всех сторон видна <...> / Пред ним бы жизнь невиданная
встала, / Наполненная пением машин. / Он увидал бы мощные
громады / Магнитных скал, сползающих с высот, / Он увидал бы
полный сил народ» и т. д.,— так что в результате, «Не отрывая
от Ларисы глаз, / Весь класс молчал, как бы завороженный».
Столкновение прошлого с будущим в ситуации провидения на¬
поминает «Торжество земледелия», но тут уже не найдется места
скользящей интонации остранения. И в другом стихотворении,
«Ходоки» (1953), несмотря на сходство ситуации (речи Солдата
перед мужиками в «Торжестве земледелия»), разговор с кремлев¬
ским мечтателем открывает глаза простым крестьянам: «И вне¬
запно видно стало много / Из того, что видел только он».
В стихотворении «На закате» (1958) «Душа в невидимом блуж¬
дала <...> / Незрячим взором провожала / Природу внешнюю
она». Общение с невидимым, внутренним миром может, таким
образом, быть сопряжено с известной незрячестью, слепотой
к миру внешнему. Трагическое звучание обретает тема слепоты
в стихотворении «Слепой» (1946). «С опрокинутым в небо лицом»
сидит у ворот слепой старик, а вокруг, что называется, младая
жизнь играет и равнодушная природа сияет, «Поднимается к не¬
бу / Ослепительный день» — уж не он ли ослепил беднягу, кото¬
рый, быть может, чересчур много смотрел на небо? «Научился ты
жить / В глубине векового тумана, / Научился смотреть / В ве¬
ковое лицо темноты...». Но главное здесь — самоотождествле-
ние поэта с этим несчастным: «И боюсь я подумать, / Что где-то
у края природы / Я такой же слепец / С опрокинутым в небо ли¬
цом», и дальше: «О, с каким я трудом / Наблюдаю земные пред¬
меты, / Весь в тумане привычек, / Невнимательный, суетный,
злой!» Несмотря на явное стремление автора перевести проблему
«трудного зрения» в метафизический план, все же хочется, зная
контекст, хотя бы отчасти прочесть их в плане физическом: это все
то же смотрение с усилием, с трудом, сквозь туман, преодолевая
собственную природу. «Пой же, старый слепец! / Ночь подходит.
Ночные светила, / Повторяя тебя, / Равнодушно сияют вдали»,—

670
А. ГЕРАСИМОВА
концовка, прямо отсылая к концовке пушкинского «Брожу ли
я вдоль улиц шумных...», развивает тему взаимосвязи между
человеком (человеческим глазом) и светилами: слепец не видит
светил, и они не смотрят на него (как в стихотворении «Где-то
в поле возле Магадана»).
В принципе традиционное, самоотождествление поэта со слеп¬
цом недаром вызвало в свое время гнев Фадеева, причем не офи¬
циальный, а вполне человеческий гнев, личного и общественного
в нем было поровну, как, собственно, и у тех, кто некогда громил
обэриутов за то, что они «закрывают глаза» на советскую дей¬
ствительность. После стихотворения «Слепой» Фадеев заплакал.
Но потом пришел в себя и стал совершенно другим человеком
<...> «Почему у вас такие пессимистические стихи,— бушевал
Фадеев,— у нас Победа, новая жизнь, вы должны воспевать
строительство социализма, а не сравнивать себя со слепым
старцем!» *.
Любопытно отметить, что молодой Заболоцкий и сам отдал
дань критике поэтической «слепоты». Речь идет о его откры¬
том письме «Мои возражения А. И. Введенскому, авторитету
бессмыслицы» (1926): «Стихи не стоят на земле, на той, на ко¬
торой живем мы. Стихи не повествуют о жизни, происходящей
вне пределов нашего наблюдения и опыта <...>. Летят друг
за другом переливающиеся камни и слышатся странные зву¬
ки — из пустоты; это отражение несуществующих миров. Так
сидит слепой мастер и вытачивает свое фантастическое искус¬
ство. Мы очаровались и застыли,— земля уходит из-под ног
и трубит издали. А назавтра мы проснемся на тех же самых
земных постелях и скажем себе: — А старик-то был неправ» **.
(Любопытно, в свете предыдущего текста, что поэт — «слепой
мастер», которому в то время было чуть больше двадцати, на¬
зван здесь «стариком».) Обратившись к другим теоретическим
сочинениям Заболоцкого, лаконичным и немногочисленным
(и потому особенно значимым), мы практически везде обнаружим
в основе представление о зрении, о смотрении и видении. «Поэт,
прежде всего,— созерцатель,— говорится в самом раннем из них,
“О сущности символизма”.— Созерцание как некое активное
*	Константинова Е. Поэт Заболоцкий и критики из НКВД. (Беседа с Н. Н. За¬
болоцким) // Сегодня. 1995. 3 марта. С. 9.
** Логос. Фил.-лит. журнал. М., 1993, N 4. С. 27.

Подымите мне веки, или Трансформация визуального ряда у Н. Заболоцкого 671
общение субъекта с окружающим его миром всегда ставит ряд
вопросов о сущности всякого явления. <...> Объекты, входящие
в состав так называемого внешнего мира, рассматриваются как
комплексы чувств» (Обратим внимание на трогательную и смелую
оговорку: «так называемого внешнего мира»). «В поэзии
реалист является простым наблюдателем, символист — всегда
мыслителем. Наблюдая уличную жизнь, реалист видит отдель¬
ные фигуры и переживает их в видимой очевидной простоте <...>
Символист, переживая очевидную простоту действия, мысленно
и творчески проникает в его скрытый смысл, скрытую отвлечен¬
ность». «Душа символиста — всегда в стремлении к таинствен¬
ному миру объектов, в отрицании ценности непосредственно
воспринимаемого, в ненависти к “фотографированию быта”.
Она видит жизнь всегда через призму искусства». И далее — ци¬
таты из Бодлера и Эдгара По, поразительные цитаты: внезапно
становится очевидным процесс становления всей «зрительной»
образности у Заболоцкого, где теоретические воззрения на при¬
роду творчества накрепко сплелись с личными оптическими
затруднениями. Бодлер (в переводе Тхоржевского):
Лучшая песня в оттенках всегда,
В ней сквозь туманность и тонкости много,—
и Эдгар По (в переводе Бальмонта):
Но путник, проходящий по этим дивным странам,
Не может и не смеет открыто видеть их,
Их таинства навеки окутаны туманом,
Они полу сокрыты от слабых глаз людских.
Так хочет их Владыка, навеки возбранивший
Приоткрывать ресницы и поднимать чело,
И каждый дух печальный, в пределы их вступивший,
Их может только видеть сквозь дымное стекло.
Прямое отношение к нашей теме имеет, как выясняется, и такой
широко известный ныне текст, как программная статья «Поэзия
обэриутов» (1928), которую принято считать написанной в основном
Заболоцким и рассматривать, за неимением лучшего, в качестве
обэриутского манифеста. Эта последняя в истории русского авангар¬
да декларация «нового зрения» гласит, в частности: «Конкретный

672
А. ГЕРАСИМОВА
предмет, очищенный от литературной и обиходной шелухи, делает¬
ся достоянием искусства. <...> Вы как будто начинаете возражать,
что это не тот предмет, который вы видите в жизни? Подойдите
поближе и потрогайте его пальцами. Посмотрите на предмет го¬
лыми глазами, и вы увидите его впервые очищенным от ветхой
литературной позолоты». Образы смотрения и видения присут¬
ствуют и в характеристиках отдельных участников Объединения:
у Введенского — «видимость бессмыслицы»; «Нужно быть по¬
больше любопытным и не полениться рассмотреть столкновение
словесных смыслов». Вагиновская «фантасмагория мира проходит
перед глазами как бы облеченная в туман и дрожание. Однако
через этот туман вы чувствуете близость предмета и его тепло¬
ту». Наконец, Заболоцкий — «поэт голых конкретных фигур,
придвинутых вплотную к глазам зрителя. Слушать и читать его
следует более глазами и пальцами, нежели ушами. Предмет <...>
уплотняется до отказа, как бы готовый встретить ощупывающую
руку зрителя». Похоже, что не только поэт, но и гипотетический
читатель близорук — отсюда, возможно, происходит «фирмен¬
ный» эпитет Заболоцкого большой, точнее, антиэпитет, так как
он описывает не качество объекта, а его оптическое восприятие
субъектом, и возникает благодаря придвинутости вплотную к бли¬
зоруким глазам. А может быть, оба они, и поэт, и его читатель,
слепы, как та «бабка с пленкой вместо глаз» из стихотворения
«На рынке», у которой «книжка в дырочках волшебных / (для
пальцев милая сестра)», вот уж точно готовая «встретить ощупы¬
вающую руку» читателя?
Еще несколько фрагментов из теоретических текстов Забо¬
лоцкого более поздних лет. «Переводчик <...> подобно жуку,
ползает по тексту и рассматривает каждое слово в огромную лупу»
(«Заметки переводчика», 1954); «поэт обязан снимать с вещей
и явлений их привычные обыденные маски <...> Тот, кто видит
вещи и явления в их живом образе, найдет живые необыденные
сочетания слов» («Мысль — образ — музыка», 1957); «Истинный
художник снимает с вещей и явлений пленку повседневности
и говорит своему читателю: — То, что ты привык видеть еже¬
дневно, то, по чему ты скользишь равнодушным и привычным
взором,— на самом деле <...> таинственно. Вот я снимаю пленку
с твоих глаз» («Почему я не пессимист», 1957). Все тот же пафос
трудного зрения, зрения-цели, зрения-смысла, а не косной при¬
вычки, что и во всем творчестве поэта, в частности в программном

Подымите мне веки, или Трансформация визуального ряда у Н. Заболоцкого 673
стихотворении «Завещание» (1947): «И сладко мне стремиться
из потемок».
Таким образом, как видим, тема зрения и прозрения, в тесной
связи и борьбе с незначительным физическим недостатком — бли¬
зорукостью, актуальна не только для художественной практики
Заболоцкого, но и для его теоретических взглядов на искусство.
В завершение уместно, как кажется, привести характеристику,
данную ему JI. Липавским в «Разговорах» (1933-1934):
«Его поэзия — усилие слепого человека, открывающего глаза.
В этом его тема и величие. Когда же он делает вид, что глаза уже
открыты, получается плохо» (5, 33).

В. ШУБИНСКИЙ
Вымысел и бред
(Николай Заболоцкий и его великое заклинание)
1
...Может быть, именно из-за великолепной безличности своих
стихов он так рельефен и представим в быту: по крайней мере,
легче представить, как он двигался, говорил, молчал, чем то же —
в случае Мандельштама, Ахматовой, Пастернака, Кузмина. Его
жизненное поведение даже отчасти не было произведением ис¬
кусства — если не считать искусством тщательное и напряженное
приведение себя к так называемой бытовой норме. Можно лишь
предположить, какие патологические бездны стягивал стальной
душевный скафандр «Карлуши Миллера», русского-немца —
но это была не литературная, а защитная житейская маска,
ни от чего, впрочем, не защищавшая. Если что-то и защищало
его — то это плебейская хитреца, гибкость и покладистость, го¬
товность лишний раз козырнуть участковому, по возвращении
из Италии написать антиимпериалистические стишки, поставить
на видное место на книжной полке собрания сочинений «осно¬
воположников» (чтобы домработница-стукачка доложила куда
надо...). Но при этом за всю жизнь, кажется — ни одной подписи
под чем-то совсем уж мерзостным и унизительным (а Василий
Гроссман, чья «жизнь и судьба» драматично скрестилась с судь¬
бой Заболоцкого в пятидесятые, чья вольнолюбивая болтовня так
раздражала пуганого поэта — он-то покорно подписал в начале
1953, вместе с другими «советскими культурными деятелями
еврейской национальности», известное обращение...), ни одной
руки, поднятой на погромном собрании. И почти невероятная

Вымысел и бред (Николай Заболоцкий и его великое заклинание)
675
стойкость на допросах в 1938, спасшая, видимо, жизнь и ему само¬
му, и многим другим. Плебей и рыцарь. Человек сильных чувств
и сильных страстей («Дай войти в эти веки тяжелые, в эти темные
брови восточные, в эти руки твои полуголые...»), не умеющий
и не желающий выражать их в жизни — ни страстей, ни чувств.
Эгоцентрик и человек долга.
2
Был в России в XX веке один почти не замеченный (из-за крат¬
ковременности и эфемерности существования) социокультурный
тип — человек раннесоветский. Не «раныпийчеловек», немного
потертый интеллектуал Серебряного века, допевающий свою
козлиную песнь среди тупых пролетариев. Не «совок» в привыч¬
ном понимании — не знающий никакой альтернативы обществу,
в котором он вырос. Не то и не другое. Раннесоветская культура
очевидна в своих артефактах: Бабель, «Двенадцать стульев»,
Зощенко, театр Мейерхольда, селедки Штернберга, женщины
Дейнеки, первая симфония Шостаковича... А вот стоящий за всем
этим (сформированный всем этим?) человеческий тип мало пред¬
ставим. Его нельзя привязать к определенным годам рождения —
скажем, приписать принадлежность к этому типу всех, встре¬
тивших Февраль и Октябрь подростками. Не сходится: Даниил
Хармс — едва ли раннесоветский человек. Даниил Андреев —
точно нет. А вот Николай Олейников, родившийся, казалось
бы, в 1898, успевший поучаствовать в Гражданской войне — он,
пожалуй, соответствует основным параметрам. Кто еще? Лидия
Гинзбург. Варлаам Шаламов... (Ну а Платонов? — это индивиду¬
альная мутация раннесоветского человека, безумная внутривидо¬
вая вариация, вроде двухметрового огурца. Каковым, собственно,
и приличествует быть гению.) На самом деле таких людей было
довольно много. Если каждый человек нашего поколения вспомнит
своих дедушку и бабушку — примерно в четверти, если не в трети
случаев попадание будет точным. Приметы: конструктивный,
инструментальный подход к культуре, жесткий и полностью
свободный от сентиментальности взгляд на мир и человека, при
этом — способность увлекаться самыми глобальными миропреоб-
разовательными идеями... Что еще? Естественный демократизм,
известная широта и терпимость в том, что касается бытового по¬
ведения, но очень часто — нетерпимость идейная. Заболоцкому

676
В. ШУБИНСКИЙ
почти все перечисленные черты присущи. Собственно, все, кроме
бытовой терпимости.
Между 1945 и 1953 годом с этими людьми что-то случилось.
Почти со всеми. Изменились их фотографии: появилась не¬
здоровая полнота (наскоро отъелись после нескольких лет се¬
рьезного голода), а главное — взгляд стал у всех одинаковым,
каким-то испуганно-сытым. Некоторые к зрелым шестидеся¬
тым заново научились смотреть по-другому, по-разному; другие
так и остались с испуганно-сытым взглядом, с блеклым жиром
под кожей до смерти. Заболоцкий до шестидесятых не дожил.
Здесь, кстати, разгадка того, что случилось с его поэзией. Не лагерь
его сломал. Сейчас уже очевидно, что самые высокие и пронзитель¬
но-безмятежные стихи «второго Заболоцкого» — «Лесное озеро»
и «Соловей», написаны, вопреки фиктивным датам, не в 1938 или
1939 году (хотя, может быть, и задуманы на этапе...), а в 1944 в ал¬
тайской ссылке, по выходе на поселение. Да и все, созданное
в 1946 в Москве — «Гроза», «Бетховен», «В этой роще березовой»,
«Читайте, деревья, стихи Гесиода» — стихи того же поэта: не ав¬
тора «Столбцов», конечно (тот давно уже почивал в воздушной
могиле), но творца «Лодейникова», «Осени» и «Птиц». То, что
произошло, произошло потом — с ним и с другими. И не в страхе
как таковом дело. В тридцать седьмом было, конечно, страшнее,
чем, к примеру, в сорок девятом. В сорок девятом было безнадеж¬
нее. Особенно — раннесоветским людям, которые не могли, как
последние могикане «старого мира», надменно дистанцировать¬
ся от окружающего. Общество, дошедшее до крайних пределов
свирепой провинциальности, было их обществом, их родиной.
Заболоцкий, конечно, очень уязвим в своей стихотворческой
эволюции. То ли дело Пастернак, чье опрощение и отступление
было благородным на взгляд, происходящим как бы под влиянием
только внутренних импульсов, без жертв изяществом и высотой
слога, без «Ходоков у Ленина» (у Пастернака даже обращение
к ленинской-сталинской теме выглядит вольным капризом ма¬
эстро — «Высокая болезнь», «Художник»...), а главное — без
сентиментальных виршей вроде пресловутой «Некрасивой девоч¬
ки». Только не надо забывать, что у Заболоцкого не было в юно¬
сти дружбы со Скрябиным и изучения философии в Марбурге,
а Пастернака в зрелости — восьми лет «далеко от Москвы». И по¬
том у Пастернака-прозаика есть своя «некрасивая девочка», под
названием «Доктор Живаго».

Вымысел и бред (Николай Заболоцкий и его великое заклинание)
677
Кстати, чтобы совсем уж с ней, с этой девочкой, покончить,
многие ли помнят, в каком году это стихотворение написано?
В 1955. В том же году в Америке появился один знаменитый роман
про красивую девочку.
3
Заболоцкий — писатель-разночинец, и это очень важно. Его
судьба хорошо читается через судьбы русских служилых лите¬
ратурных разночинцев XVIII века. Пастернак, Ахматова, даже
Мандельштам рядом с ним — дворяне; собственно, модернизм
как раз и даровал любому художнику аристократическое само¬
сознание. Пастернак и Мандельштам писали с дилетантской
дерзостью, как будто у них были имения в подмосковной, хотя
у Пастернака была только переделкинская дача и гора пере¬
водческой халтуры, а у Мандельштама вообще ничего не было.
Хармс и Введенский, конечно, «дворянами» не были, но у обоих,
кажется, было ощущение (у Введенского естественное, у Хармса
скорее воспитанное в себе) жизни в загробном мире, на одном
из кругов ада, где о литературном успехе речи идти не может —
только об удовлетворении голода, естественной философии,
сексе, игре.
Заболоцкий же нуждался в обществе и государстве, и его
отношения с последним не могли быть вольным служением
независимого землевладельца. Организатору мира, учителю,
обозначителю смыслов, ему нужны были указка, авторитет,
трибуна, чин... и штык (так гениально им воспетый), и даже,
может быть, шпицрутен. Ему бы, как его любимому Гете, быть
первым министром в карликовом королевстве, хотя, конеч¬
но, страшно вообразить себе, что бы он там наадминистровал.
«Конские свободы и равноправие коров». Между тем масштаб
тут был именно гетеанский, и это видно хотя бы по тому, как
перестраивал он свою поэтику, увидев, что в наличном виде
она государству и обществу не нужна. После великого первого
Заболоцкого — чуть менее богатый и оригинальный, но все же
замечательный второй; после второго — третий: безнадежно
ослабленный и раздавленный, а все же в своем роде, при из¬
вестном отборе хороший поэт — и отдельный от двух первых.
Человек, в котором хватило творческого материала на трех
разных поэтов... Как проявилась бы эта широта возможностей

678
В. ШУБИНСКИЙ
в условиях более благоприятных? В какую сторону пошло бы его
развитие? Может быть, на эти возможности, о которых мы уже
никогда не узнаем, намекает великое «Прощание с друзьями»
и еще два-три случайно вырвавшихся поздних стихотворения,
где уже нет ни гротеска, ни одического напора, а есть жуткая
отчетливость нечеловеческого мира, где — «корни, муравьи,
травинки, вздохи, столбики из пыли».
Понять многое о его неосуществившейся судьбе можно по тому,
как он переписал задним числом свои ранние стихи. Считается,
что он только ухудшил их, но не все так просто. Иногда поздний
вариант заметно слабее раннего («Ивановы», где исчезло пре¬
красное — «...кому сказать сегодня “котик”»; правда, сочная
зощенковская строчка — «...ногами делая балеты» заменена
не худшей, а то и лучшей: «...поигрывая в кастаньеты»; это —
преднамеренная или нет — компенсация исчезнувшей в другом
стихотворении Германдады; «Гишпанский Ленинград», пере¬
фразируя поэта более поздней эпохи). Иногда не слабее. Одно сти¬
хотворение — «На рынке» — заметно улучшилось. Но дело даже
не в качестве (в конце концов, это дело вкуса), а во внутренней
логике. Не случайно неточные рифмы сплошь заменены точными.
Ранний Заболоцкий — поэт увесистых и смешных слов-вещей-
форм, но их очертания расплывчаты, они являют свои границы
лишь в соприкосновении и неполном слиянии. В 1958 он попы¬
тался придать им четкость. Получилась несколько другая книга:
не про город — бурное море жующей и совокупляющейся плоти,
на который одна управа — священный штык, пронзающий Иуду.
Скорее, ностальгический (из провинциальных среднесоветских
лет!), хотя не свободный от иронии, графический абрис нэповского
«гишпанского» Ленинграда, где ходят, поигрывая в кастаньеты,
волшебные сирены, где белая ночь похожа не на баратынского
недоноска, а на княжну Тараканову. Которую вот-вот съедят
крысы. Картинка, конечно, покрасивее, чем в ранней редакции,
но не скажу чтоб менее страшная.
«Меркнут знаки Зодиака» — может быть, самое знаменитое
стихотворение Заболоцкого — изменено им не в 1958 году, а на чет¬
верть века раньше, для публикации в «Звезде». Поэтика, в кото¬
рой рождалось стихотворение, еще не стала чужда Заболоцкому
в момент его переделки. Это важно.
Первоначально же строки, начиная с 39-й, читались так:

Вымысел и бред (Николай Заболоцкий и его великое заклинание)
679
Кандидат былых столетий,
полководец новых дней,
Разум мой! Уродцы эти
непонятны для людей.
В тесном торжище природы,
в нищете, в грязи, в пыли
что ж ты бьешься, царь свободы,
беспокойный сын земли?
Казалось бы, все ясно: цензурно непроходимые строчки, полные
неподобающего смятения, содержащие агностицистское сомнение
в несуществовании иррациональных сущностей, заменены более
благополучными. Так же мрачная развязка «Леноры» снимает¬
ся у доброго русского поэта: «...не знай сих страшных снов, ты,
моя Светлана». И, как в случае Жуковского, подмену прощаешь
за красоту стиха. Потому что как бы уместны ни были после парада
«гамадрилов и британцев» процитированные выше строки — как
сравнить их с музыкой окончательного варианта:
...сонной мысли колыханье,
безутешное страданье —
то, чего на свете нет.
Только тут все немного хитрее. Потому что в этих шести строках,
заменивших восемь, есть прямая и явная цитата. Ну конечно:
Парки бабье лепетанье,
Спящей ночи трепетанье,
Жизни мышья беготня...
«Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы». И вдруг во всем
грозно-лубочном заклинании прочитываешь парафраз чуть ли не со¬
седнего текста в пушкинском собрании — «Бесов». «Духи разны»,
которые у Пушкина однозвучно выли в поле, сто лет спустя при¬
обрели несколько игрушечные, но разнообразные тела. Впрочем,
это уже не духи, а нечто настолько загадочное, что даже радостное
сообщение, что их на свете нет, как-то не успокаивает. На этом свете
нет, а где есть?
...Я понять тебя хочу,
Смысла я в тебе ищу.

680
В. ШУБИНСКИЙ
Это в первой редакции «разум мой» искал смысла. Во второй он
и не пытается его искать. Заболоцкий просто заклинает «уродцев» —
нет вас на свете, нет... Только вымысел и бред... Заклинает, сам себе
не веря. Так уж и нет на свете «безутешного страданья»?
И еще одна замена, менее заметная. Вместо «...новой жизни тру¬
довой» — «...новой жизни молодой». Это тоже важно: в 1929 речь
шла о труде осмысления мира. В 1933 на этот труд надежды у поэта
уже меньше. Надежда — на «жизнь молодую», которая сама
преодолеет нашествие уродливых «фигур сна» и защитит от них
всех, всех — животное собаку, растение картошку, постройки
села, животное паук, меня, вас.
На что же, в самом деле, еще надеяться?

М. КАРАТОЦЦОЛО
Семиотика ноля
в «Столбцах» Николая Заболоцкого
Изучение творчества Николая Заболоцкого значительно углу¬
билось за последние годы, что привело к новым выводам и ин¬
терпретациям его поэтики, особенно в связи с первым сборником
стихотворений — «Столбцами». Идя по стопам этих новых семиоти¬
ческих интерпретаций, мы хотели бы остановиться на одной осо¬
бенности, которую внимательный читатель не может не заметить —
последовательное использование поэтом значений, связанных
с образом поля. В «Столбцах» этот образ непрерывно появляется
в разных формах и на разных уровнях.
В связи с этим позволим себе обратиться к книге Б. Ротмана
«Семиотика ноля». Начав с исторического и математического
воссоздания понятия ноля и связав с ним философское значение
понятия небытия, Ротман приходит к выводу, что образ ноля
является основой нескольких важных семиотических систем,
которые пользовались этой сущностью, чтобы достигнуть внутрен¬
него равновесия, свойственного логике, и, таким образом, были
использованы человеком случайно или с мистическими целями.
В данном случае мы ограничимся описанием роли ноля в трех
из этих семиотических систем и, показывая действенность этой ме¬
тодики, приложим семиотику ноля (в обычном виде круга и сферы)
к стихотворениям из сборника «Столбцы». Три семиотические систе¬
мы, о которых идет речь,— числовая арабская система, диаграмма
Древа жизни в еврейской Каббале и система таротной символики.
Число ноль родилось тысячу триста лет назад в Индии как
основной элемент числовой системы. Индийская числовая система
со временем дошла до арабов, которые, как известно, передали ее

682
М. КАРАТОЦЦОЛО
европейцам, но это не был простой переход. Дело в том, что только
в XIV в., благодаря распространению арабской математики и страст¬
ному желанию всех, кто в это время уже пользовался индийской
системой для бухгалтерского учета1*, она окончательно утверди¬
лась и заменила римские числа. Но каковы основные различия
между этими двумя числовыми системами — индийской/арабской
и римской? Римская числовая система основывается на следующих
правилах: а) каждой цифре внутри номера соответствует точное
количество; Ь) повторение единств выражается прямо иконически,
т. е. множество выражается повторением знака, соответствующего
единству. Чтобы написать 2, надо повторить два раза знак номера
один (например, II). Это правило отменяет необходимость знака,
устанавливающего отсутствие количества, т.е. ноля: чтобы на¬
писать римской системой номер 302, нужны только три сотых
единства и два других единства, которые можно прямо поставить
рядом (CCCII). Индийская же система имеет определенный числовой
знак — ноль, устанавливающий отсутствие каких-либо десятых
степеней. В индийской системе функция ноля внутри номера — от¬
мена отсутствия любой из других девяти цифр (1, 2... 9), которые бы
установили определенное количество десятой степени. Например,
в номере 302 ноль отмечает отсутствие полных десятков.
Никакой из римских числовых знаков не имеет функции уста¬
новления отсутствия, и нет никакого номера, определяющего
нулевое количество. Это объясняется религиозным принципом:
Римская Церковь не принимала индийскую числовую систему,
потому что она содержала числовой знак, устанавливающий не¬
бытие — понятие, враждебное христианскому миру, как и убеж¬
дение, что Христос, вместе с миром, смог создать какое-либо
несуществующее существо2*. Роль ноля в индийской числовой
системе подобна роли Короны (Кетер) в системе Древа жизни
в еврейской Каббале.
Интерпретация еврейской мистической традиции основывается
на Каббале — философии, которая стала развиваться в Палестине
в III в. н. э. и получила окончательную систематизацию в Испании
в XIII в. Только в Каббале понятие небытия нашло полное вопло¬
щение и освободилось ото всех отрицательных оценок, приданных
ему Римской Церквью и греческими философами. Каббала —
совокупность мистических учений, основанных на изучении
Священных Писаний, и имеет цель передать во времени эзоте¬
рическое откровение, переданное Моисею Богом при вручении

Семиотика ноля в «Столбцах» Николая Заболоцкого
683
Скрижалей Завета на горе Синай. Это откровение, т. е. скрытое
имя Бога и способ присоединения к нему, передалось бы только
«мягкому и скромному мужчине, среднего возраста, никогда
не охваченчого волнением, сдержанного, свободного от каких-
либо чувств реванша» 3*. Традиция передавалась от посвящен¬
ного к посвященному до того, когда каббалистическое учение
не систематизировалось и сделалось более доступным в Испании
в XIII в. благодаря гранадскому раввину Моисею де Леону. Его
Книга Божественного Великолепия (Зохар) считается самым из¬
вестным произведением в области еврейской Каббалы и первым
текстом, где серьезно ставится вопрос о присутствии и отсутствии
Бога, как и вопрос о существовании небытия.
Согласно каббалистической доктрине, объясненной в книге
Зохар, мир разделен на относительное и абсолютное, или же
на мир человеческий и мир божественный. Человек, со своей огра¬
ниченностью, не может достигнуть абсолюта, но существует некая
субстанция, связывающая эти два мира — Древо Жизни. Чтобы
сотворить мир, Бог использовал Сефироты — десять атрибутов,
которые его идентифицируют и объединяют, т. е. первые десять
слов, произнесенных Богом при сотворении мира4*. Древо Жизни
есть не что иное, как союз десяти Сефиротов с двадцатью двумя
(как буквы в иврите) узлами, образующими диаграмму (или под¬
свечник), восходя по которой человек может достичь Бога, и Бог
может говорить с человеком. Путь к Богу — это восхождение всех
добродетелей через сефиротические связи, составляющие Древо,
пока не будет достигнута самая высокая — Венец, который явля¬
ется точкой перехода от жизни к внеземному миру.
В индийской числовой системе и в мистической системе Каб¬
балы содержится десять элементов (цифр и сефиротов), упо¬
рядоченных по точным значениям (количества и человеческих
качеств). Движение сквозь эти элементы или их соединение
производит определенные изменения внутри соответствующих
семиотических систем: при соединении цифр 2 и 3 имеется рост
количества, после прохода сквозь первые девять Сефиротов верую¬
щий попадает на порог внеземного мира. Цифра 2 и второй Сефи-
рот (Мудрость) — знаки, имеющие внутри соответственных кодек¬
сов простую функцию — установления присутствия. Наоборот,
ноль и десятый Сефирот (Кетер) имеют двойную функцию — они,
как и другие девять, простые знаки, обозначены определенным
номером и сефиротом среди всех других, но это и метазнаки,

684
М. КАРАТОЦЦОЛО
т. е. знаки над знаками. Ноль маркирует отсутствие всех других
математических знаков, которые могли бы быть вместо его,
и именно поэтому указывает на начало количества (кардинальный
ноль) и порядка (порядковый ноль). После него субъект, который
ведет счет, должен будет указывать знаком на считаемые предме¬
ты5*. Кетер также имеет двойную функцию — знак, указывающий
на один из десяти элементов Древа Жизни, но и метазнак небы¬
тия, пустоты, каббалистического Эйн. Кетер указывает не только
на отсутствие других Сефирот, но и на выход из мира внеземного
и начало прямого пути к Богу.
Нетрудно теперь заметить тесное сходство с графической и се¬
миотической точки зрения между нулем и Кетпером6*, но с этими
двумя семиотическими системами, исходя из принципа семиотики
ноля, мы хотим связать таротную систему. Даже если она не имеет
никакой исторической прямой связи с Каббалой7*, основывается
на тех же самых правилах, которые дают существу нуля (в этом
случае — карта Дурака) двойную функцию. Таро — иконы, изобра¬
женные на колоде из семидесяти восьми карт. Их происхождение
неясно, а иконография типично средневековая; известно, что та-
ротные карты долгие годы служили средством гадания у цыган.
Колода Таро состоит из 78 карт, разделенных на 56 Малых Арканов
и двадцать два Великих Аркана. Малые Арканы, соответствующие
обычным картам сегодняшней игральной колоды, разделяются
на четыре масти, каждая из которых состоит из 14 карт. 22 Великих
Аркана представлены образами, обозначающими определенные на¬
чальные пути, и символизируют «высокую Степень, находящуюся
над анонимной массой»8*, т.е. самое высокое место, до которого
может дойти человек, начинающий определенный путь.
Среди Великих Арканов тринадцатый лишен имени, поэтому
символизирует Смерть. Наоборот, есть карта, Дурак, которая ли¬
шена номера и внутри колоды обозначается нулем или номером 22.
Дурак не имеет ни ума, ни морали, ни возможности значить в какой-
нибудь мистической системе, но, «даже если он никем не является,
может превратиться, как и ноль, во все ценности и во все номера»9*.
Образ Дурака неизбежно связан с пустотой, с неопределенным ва¬
куумом, где он может принять любой вид: «Некоторые авторы при¬
дают этой таротной фигуре номер ноль, другие номер 21. Двадцать
одна карта изображает полный круг, поэтому может обозначать
двадцать два, если не возвращение к нулю, как у человека, который
считает. Ноль, или 22, Дурак, по символике номеров, обозначает

Семиотика ноля в «Столбцах» Николая Заболоцкого
685
предел слова, пространство за вершиной, пустоту, преодоленное
присутствие, которое становится отсутствием, последнее знание,
которое становится незнанием, культуру, т. е. то, что остается, когда
все забывается, как говорится. <...> Так делает Дурак, нулевая или
двадцать вторая фигура, он идет прямо, с солнечной очевидностью,
по целинным землям знания, за человеческим городом»10*.
Согласно нашему анализу принципов семиотики ноля, образ
Дурака можно увидеть в двойной функции — как обычный знак
среди других 21 Великих Арканов и метазнак, устанавливающий
присутствие или отсутствие других. Это объясняет и вход Дурака
в виде Джокера в колоду Малых Арканов с функцией замены
любой карты колоды11*.
Мы убеждены в том, что подход Б. Ротмана к интерпретации
анализированных выше систем через существо ноля может найти
серьезную основу и в области литературы. Если провести наш ана¬
лиз на сборнике текстов, то мы должны быть уверены в том, что все
элементы этой системы не только независимы, но и сообщаются
между собой. Считая «Столбцы» системой, состоящей из двадцати
двух элементов, т. е. стихотворений, среди которых осуществля¬
ется коммуникация смысла, мы можем полно оправдать данную
попытку. Начнем с одного небезынтересного наблюдения: узлов
Древа Жизни — 22, как и таротных карт, как и стихотворений
в сборнике «Столбцы».
Семиотика ноля находит, с нашей точки зрения, интересное
применение к «Столбцам» Заболоцкого. Поэт, который глубоко
знал еврейскую Каббалу и интересовался эзотерическими учения¬
ми 12*, интерпретирует изображенный в стихах мир через образы,
связанные с круглым божественным видом, с мифологическими об¬
разцами совершенства. Но кроме этого, поэтика Заболоцкого несо¬
мненно связана с философией Н. Ф. Федорова и В. С. Соловьева13*.
Основываясь на убеждении Федорова, что мертвые могли бы
вернуться к жизни, заселяя и перенаселяя планету, поэт скло¬
нен сочетать такой высший божественный акт, как воскресение,
с таким материальным элементом, как тело. Эта склонность
проявляется у Заболоцкого прежде всего через вырождение мифа
и через присутствие образа сферы. От Соловьева, и в особенности
от изучения Соловьевым еврейской Каббалы, Заболоцкий перенял
высшую философскую оценку человеческого тела. Вечные поиски
Души Мира были для философа самым важным средством союза
между Богом и человеком, потому что София была для Соловьева

686
М. КАРАТОЦЦОЛО
явлением связи между мистическим элементом и относительным,
воплощенным в человеке. Заболоцкий заимствует эту философию
и воплощает ее в «Столбцах» через оппозицию дух!плоть и раз¬
витие определенной риторики тела.
Поэт предлагает через круглые и сферичные образы, располо¬
женные — более или менее скрыто — по всем стихотворениям
сборника, ключ к интерпретации своего творчества и мира, пред¬
ставленного в нем. Физические и психические недостатки и пато¬
логии, несомненное умственное отставание лиц (пьяниц, калек,
бродяг), которые заполняют город Ленинград в «Столбцах», явля¬
ются символами несовершенства, характеризующего человека, со¬
временного поэту, человека НЭПа, т. е. человека осязаемого мира.
Этот человек вместо того, чтобы снова воплотить вид и действия
классического мифа, реализуется пошлой конкретизацией мифа
в современном мире, т. е. городском ленинградском бедламе.
Таким образом, представляется два слоя: низкий — материаль¬
ный слой «испорченных» жителей в ленинградском микрокосмосе
и верхний — божественный слой платонических идеалов, богов
и священных образцов, к которым эти лица должны тянуться,
чтобы освободиться от угнетения, приговаривающего их к веч¬
ному проклятию.
В своих работах о Заболоцком Ю. М. Лотман14* уже отмечал,
что в творчестве поэта встречается прием непрерывного чередо¬
вания понятий и слов, которые физически и идеально относятся
к верхнему слою и к соответственному нижнему. Продолжая путь,
предложенный Лотманом, мы склонны считать, что Заболоцкий
развивает эту риторику и через другую антиномию, не только
верхний/нижний, ной полный/неполный, круглый/обрезанный,
сферический/безобразный.
Проявление сферического или круглого образа в стихотворениях
Заболоцкого обнаруживается на любом уровне — лингвистиче¬
ском, тематическом, метафорическом, семиотическом и стано¬
вится эмблемой по принципу семиотики ноля как совершенства,
маркирующего присутствие божественной, платонической идеи,
так и убогости человека, исключенного из мира избранных и бро¬
шенного в ленинградский ад. Ноль обнаруживается образами
геометрически (иконически) наиболее ему подобными, т.е. кру¬
гом и сферой, и выполняет в «Столбцах» ту функцию знака и ме¬
тазнака, которая ему свойственна в семиотических системах,
иллюстрированных нами.

Семиотика ноля в «Столбцах» Николая Заболоцкого
687
Образ сферы в «Столбцах» Заболоцкого появляется, как уже
отмечалось, на многих уровнях. Интересно заметить, как эта ри¬
торика проявляется лингвистически в текстах стихотворений, где
синтаксические структуры часто намекают на этот образ. Образ
круга и сферы, выраженный лингвистически, дает возможность
размышления над приемами и риторическими фигурами, которые
передают понятие округлости, замкнутости или циклической
речи. Приведем несколько примеров из «Столбцов», где обнаружи-
ется присутствие и эффект этой риторики. Двумя из фигур, часто
встречающихся в «Столбцах» и которым можно приписать это
понятие замкнутости, являются анафора (повторение одного и то¬
го же слова в начале последующего стиха) и хиазм (расположение
совпадающих слов в обратном порядке двух последующих фраз):
<...>
танцует в ухе перепонка
танцует в горле виноград
<...>
Спи, форвард, задом наперед!
Спи, бедный форвард!15*
<...>
Спи, бедный форвард!
Мы живем.
(«Футбол», с. 14-15)
Внизу — бокалов воркотня,
внизу — ни ночи нет ни дня,
<...>
внизу — на выступе оркестра
(«Фокстрот», с. 46)
Нам кажется, что методика круглого повтора четко проявляется
сложными анафорами на всех уровнях, особенно в стихотворении
«Обводный канал»:
<...>
и в окна конских морд толпа
глядит, мотаясь у столба,
<...>
и в окна конских морд собор
глядит, поставленный в убор.

688
М. КАРАТОЦЦОЛО
<...>
Маклак штаны на воздух мечет,
ладонью бьет, поет как кречет:
маклак — владыка всех штанов,
ему подвластен ход миров,
ему подвластно толп движенье,
<...>
толпа в плену, толпа в неволе,
толпа лунатиком идет,
<...>
(«Обводный канал», с. 53-54)
Еще сложнее «игры» Заболоцкого с синтаксической фигу¬
рой хиазма, которая встречается во всех текстах стихотворений
Столбцов:
Вставали горы старины,
война вставала. <...>
(«Море», с. 19)
<...>
поет гитара во весь дух.
Гитара медная поет,
<...>
облуплен нос и плоски лица
подержанные. <...>
(«Народный дом», с. 65-66)
Часто, чтобы описать толпу или скопление народа, Заболоцкий
делает в «Столбцах» небольшие наброски двух или трех ее персона¬
жей, перечисляя и как бы нумеруя их. Этот прием хорошо передает
идею круга, потому что примеры, описанные в этих нумерациях,
«крутятся» вокруг одной центральной темы стихотворения (пьян¬
ство, безумие, сексуальная неудовлетворенность и т. д.), от которой
их всех отделяет одно и то же расстояние, т.е. они все ощущают
похожий дискомфорт, как влюбленные в «Белой ночи» во время
бешеного поиска чего-то:
<...>
бегут любовники толпой,
один — горяч, другой — измучен,
а третий — книзу головой...
(«Белая ночь», с. 10)

Семиотика ноля в «Столбцах» Николая Заболоцкого
689
Но перед сомкнутым народом
иная движется река:
один — сапог несет на блюде,
другой — поет собачку пудель,
а третий, грозен и румян,
в кастрюлю бьет как в барабан.
(«Обводный канал», с. 54)
<...>
один — язык себе откусит,
другой кричит: я — иисусик,
молитесь мне — я на кресте,
под мышкой гвозды и везде...
(«Красная Баваря», с. 8)
Еще чаще, чтобы подчеркнуть смысл круглого, Заболоцкий
использует предлоги и наречия вокруг, вкруг и кругом, а также
глаголы, которые описывают круглую или полукруглую траек¬
торию: вертегПъ, кружиться, качаться, свернуться. Образ ноля
реализуется столько же явно как на тематическом уровне, так
и на лингвистическом. Следует подчеркнуть важность темы для
Заболоцкого в поэзии. В открытом письме от 10 сентября 1926 г.,
посланном Введенскому, Заболоцкий подчеркивал значимость
и необходимость темы в стихотворении: «Этот элемент естественно
отпал в Вашем творчестве — при наличии уже указанного. Стихи
не стоят на земле, на той, на которой живем мы. Стихи не пове¬
ствуют о жизни, происходящей вне пределов нашего наблюдения
и опыта,— у них нет композиционных стержней. Летят друг
за другом переливающиеся камни, и слышатся странные звуки —
из пустоты; это отражение несуществующих миров» 16*.
Все стихотворения из сборника «Столбцы» относяться к теме го¬
рода и взаимоотношения человека и города, но есть и более скрытые
темы, которые основываются на философии природы Заболоцкого.
Природа, при своем бунте против «человека эксплуататора»17*, мо¬
жет укорениться и в городе, и аннулировать привилегии, которыми
человек пользуется в городской среде. Природа действует с целью
восстановления равенства между человеком и другими природными
элементами, которые сам человек изгнал из города, когда заметил,
что они бесполезны для его материального наслаждения. С этой точки
зрения городской человек является результатом процесса регрессии
своего достоинства и своего ума. Эти черты обычного человека

690
М. КАРАТОЦЦОЛО
сосредоточиваются в лирическом герое «Столбцов», который не яв¬
ляется конкретным лицом, а совокупностью отрицательных качеств,
показанных через «отражение чудовищных зеркал» 18* на трудно
узнаваемые архетипические образы. Таким образом, больному,
«испорченному» человеку всегда соответствует в виде сферического
явления мотив здоровья, силы. В «Столбцах» возникает и развивается
важная философская оппозиция: пошлая городская жизнь противо¬
стоит идеалу и мечте о невинном, чистом мире19*.
Следы присутствия этого мира — многочисленные предметы,
не только сферические, но и овальные (овал считается гармониза¬
цией образа круга20*), расположенные Заболоцким в «Столбцах».
Встречаются не только такие естественные элементы, как яйцо,
помидор, апельсин, орех, кокосовый орех, но и бытовые вещи, такие
как пояс, монета, кольцо, колесо, жлч, кастрюля, венец. С пред¬
ставлением божественного присутствия связывается появление
городского человека и всех его отрицательных черт. Часто в этой
перспективе подчеркивается недостаточность или отсутствие
возможности, физический недостаток, болезнь, телесное ис¬
тощение. Феномен обезвоживания, например, отнимает у чело¬
века энергию, причиняет гниение и передается в стихотворениях
частым использованием глагола сохнуть.
Важная функция деформации реальности выполняется сценами,
где отмечается сенсорная недостаточность, которая может быть
следствием врожденного уродства и болезни или помехи вообще
(туман, шум). Тема алкоголя, упоминание в стихотворениях разных
алкогольных напитков, выполняет функцию дестабилизации
реальности. Вот почему герои «Столбцов» показаны «вечно приль¬
нувшими к графинам и бутылкам»21*. Вследствие употребления
алкоголя многие из них доходят до мании величия или необузданных
психозов, что демонстрирует проблему пьянства не только среди мар¬
гинальной части общества, но также среди буржуазии и военных.
Показав, что Заболоцкий пользуется изысканными текстуаль¬
ными стратегиями, чтобы передать читателю присутствие образа
ноля, постараемся определить смысл, который поэт придает этому
образу. В основе философской цели его поэтики лежит педагогиче¬
ское намерение показать зло, чернящее общество и препятствую¬
щее благосостоянию русского человека. Это намерение связывается
с мотивом несовершенства самого человека. Понятие ноля, наме¬
кающее на платонический миф совершенства, обнаруживается
в стихах и подчеркивает оппозицию между идеальным миром

Семиотика ноля в «Столбцах» Николая Заболоцкого
691
советского человека, основывающимся на догмах революционной
идеологии, и отсталым положением современного нэповского
человека, от которого сам поэт не раз официально отказывался.
Глубинный смысл его стихов лежит в надежде привести человека
к тем идеалам, которые принадлежат мифам прошлого, но пред¬
лагаются в виде «фрагментов» ноля и в современности, показывая
пошлость и грубость человеческого поведения.
Однако ноль, будучи изменяемым существом в его системе
отсчета, может проявиться и иначе. Эта переменчивость прямо
выражается таротной символикой, которая выполняет функцию
предупреждения читателя о подрыве реальности, потрясенном
зрелище, рядящемся чудным ночным событием.
Если действительно обратить наше внимание на систему Таро,
заметим важность двух карт: нулевая карта Дурака, которая под
любой личностью неожиданно появляется возмущающим суще¬
ством и вызывает переполох на улицах города, и двенадцатая карта
Повешенного, чья важность подчеркивается в сюжете романа «Голем»
австрийского писателя Майринка22*. В этом романе, который поэт
высоко ценил, Повешенный появляется с целью перевертывания
стабильных структур реальности23*. Нам кажется очевидным, что
улики, намекающие на присутствие образов Дурака и Повешенного
(бренчание бубенчиков, монеты, падающие из карманов Повешен¬
ного, слова, указывающие на случайное обстоятельство, перевер¬
нутые образы), предвещают события, которые в стихотворениях
подрывают порядок реальности. Эти события указывают на рас¬
стояние между метафизическим явлением, перемещающим карты
реальности, и физическими чертами испорченного человека:
Здесь ночи ходят невпопад,
<...>
И всюду сумасшедший бред.
(«Белая ночь», с. 10, 12)
Он с видом сожаленья
остановился наугад
и слезы, точно виноград,
из глаз по воздуху летят.
(«Нарынке», с. 33)
Спи, форвард, задом наперед\
(«футбол», с. 14)

692
М. КАРАТОЦЦОЛО
<...>
верхушка тлеет, как свеча,
пустыми кольцами бренча;
<...>
(«Черкешенка», с. 22)
Сидит извозчик как на троне,
из ваты сделана броня, и борода,
как на иконе, лежит, монетами звеня.
(«Движение», с. 32)
О, мир, свинцовый идол мой, хлещи широкими волнами
и этих девок упокой на перекрестке вверх ногами!
(«Ивановы», с. 40)
Поэтому присутствие Дурака и Повешенного в «Столбцах» ка¬
жется непрямым и выполняет функцию поразить, перемешивая
реальность и фантазию, планы и решения человека, структуры,
на которых основывается его мелкая жизнь. Все это конкретизиру¬
ется в развитии ночного чуда. Ночью происходят паранормальные
феномены в «Белой ночи», бунт хлеба в «Пекарне», сатанический
бал кухонных приспособлений в «Свадьбе». Всю эту нить ссылок
в «Столбцах» ведет семиотика ноля. Постараемся подвести итоги
и привести некоторые выводы нашего анализа:
—	в поэтике Заболоцкого действует определенное семиотиче¬
ское единство, выражающееся в стихах «Столбцов» непрямым,
сокрытым образом. Это единство придает всем стихотворениям
сборника определенное значение и оставляет по всем текстам
скрытые следы своего присутствия;
—	данное единство можно определить историческим и семиоти¬
ческим существом ноля. По принципам семиотики ноля, которые
придают ему двойную функцию знака и метазнака, развиваются
правила как индийской числовой системы, каббалистического Древа
Жизни, колоды таротных карт, так и сборника «Столбцы»;
—	в «Столбцах» семиотика ноля проявляется его присутствем
на разных уровнях организации текста. Ноль в стихах обнару¬
живается в первую очередь отсылками к арехетипическим и гео¬
метрическим значениям образа круга;
—	в этой перспективе Заболоцкому удается представить чи¬
тателю смысловую антиномию несовершенный/совершенный,
уродливый/круглый, частичный/полный и, как уже отмечалось

Семиотика ноля в «Столбцах» Николая Заболоцкого
693
Ю. М. Лотманом, верхний/нижний. Эта антиномия является клю¬
чом к интерпретации не только сборника «Столбцы», но и к поэти¬
ке и философии автора;
—	поэтика Заболоцкого остновывается на убеждении, что со¬
временному человеку не удается присоединиться к божественным
идеалам, которые он непрерывно ищет в своем земном мире. Он
не может найти Бога (который перед читателем является в виде
образа сферы) из-за пошлости своей мелкой жизни;
—	над жалким положением человека, над его уродливостью,
смеется Дурак. Явление таротной фигуры Дурака — в виде наме¬
ков — всегда предупреждает о чудесных событиях, которыми при¬
рода пользуется, чтобы перевертывать стабильные структуры жизни
человека, потому что человек, по философии Заболоцкого, не достоин
превилигированного места среди других природных явлений.
В заключение подчеркнем, что исследования о поэзии Заболоцко¬
го не должны быть оторваны от семиотики ноля. Заболоцкий, глубо¬
ко знавший и интересовавшийся принципами еврейской Каббалы,
нумерологии и других эзотерических учений, усвоил правила се¬
миотики ноля и спроецировал их на свои стихи. «Столбцы», как мы
постарались продемонстрировать, полны этих влияний и предлагают
внимательному читателю новые сложные пути интерпретации.
Примечания
** См.: Rotman В. Lasemioticadello zero, Spirali, Milano, 1988. C. 21-22.
2* Там же. С. 18.
3* Bowker J. Religioni del mondo, Fabio ratti Editoria, Milano, 1997. C. 124.
4* Pilo G. e Fusco S. II simbolismo kabbalistico del Golem, iz Meyrink G.,
II Golem, Newton, Roma, 1994. C. 11.
5* Rotman B. La semiotica dello zero, Spirali. C. 28-29.
6* Там же. С. 115.
7* Gatto Trocchi C. Viaggio nella magia: la cultura esoterica nelVItalia
di oggi, Laterza. Bari, 1993. C. 181-189.
8* Chevalier J. & Gheerbrandt A. Dizionario dei simboli, Rizzoli, Milano,
1986. C.446.
9* Там же. С. 79.
10* “Certains auteurs donnent a cette lame de tarot le numero zero, d’autres,
le numero vingt-deux. Vingt et un formant un cycle complet, que veut done
dire vingt-deux si ce n’est le retour a zero, semblable a celui d’un compteur.

694
М. КАРАТОЦЦОЛО
Zero ou vingt-deux, le mat, selon la symbolique des nombres, veut dire la li-
mite de la parole, l’au-dela de la somme qui n’est autre que le vide, la pre¬
sence depassee qui devient absence, le savoir ultime qui devient ignorance,
disponibilite: la culture, ce qui reste lorsque tout est oublie, dit-on. <...> Ainsi
en va-t-il du Mat, lame zero ou vingt-deux, il marche de l’avant, avec une
evidence solaire, sur les terres vierges de la connaissance, au-dele de la cite
des hommes” (Chevalier J. & Gheerbrandt A. Dictionnaire des symboles,
R. Laffont / Jupiter, Paris,1969. P. 619).
n* Cm.: Celia M. G. I tarocchi, Fabbri editori, Milano, 1996. C. 19; Лощи¬
лов И. Феномен Николая Заболоцкого, Institut for Russian and European
Studies, Helsinki, 1997. C. 78.
12* См.: Ямпольский М. Беспамятство как исток (Читая Хармса),
Новое литературное обозрение, М., 1998. С. 333; Лощилов И. Феномен
Николая Заболоцкого. С. 40.
13* Каратоццоло М. Риторика тела в сборнике Николая Заболоцкого
Столбцы // Текст восприятие, информация, интерпретация. Сб. докладов
Первой международной конфернции Российского Нового Университета
(Москва, 27-28 мая 2002 г.), РосНОУ Москва. 2002. С. 216.
14* Имеется в виду статья Ю. М. Лотмана «Прохожий» Н.А. Заболоцкого.
СмЛотман Ю.М. Анализ поэтического текста: Структура стиха.
Л.: Просвещение, 1972.
15* Далее цит. по: Заболоцкий, Н. Столбцы, Госиздат, РСФСР, Ленин¬
град, 1929.
16* Заболоцкий Н. Огонь мерцающий в сосуде, Терра, М., 1994. С. 183.
17* Там же. С. 149.
18* Ripellino А. М. Poesia russa del Novecento, Milano,1960. С. 86.
19^ (Masing-Delic Masing-Delic I. Some Themes and Motifs in N. Zaboloc
kij’s “Stolbcy” iz Scando-Slavica, Tomus 20.1974. C. 25.
20* См.: Лощилов И. Феномен Николая Заболоцкого. С. 119.
21* Ripellino AM. 1968 Diario con Zabolockij iz La letteratura come itinera-
rio del meraviglioso, Einaudi, Torino, 1968. C. 256.
22* О влиянии этого романа на поэтику Хармса и Заболоцкого см. Лощи¬
лов И. Феномен Николая Заболоцкого. С. 57.
23* Pilo G. е Fusco S. II simbolismo kabbalistico del Golem, iz Meyrink G.,
II Golem, Newton, Roma, 1994. C. 31.

П. ВАЙЛЬ
Эссе из книги «Стихи про меня»
ПОЖАРНАЯ ТРЕВОГА
Николай Заболоцкий 1903-1958
СВАДЬБА
Сквозь окна хлещет длинный луч,
Могучий дом стоит во мраке.
Огонь раскинулся, горюч,
Сверкая в каменной рубахе.
Из кухни пышет дивным жаром.
Как золотые битюги,
Сегодня зреют там недаром
Ковриги, бабы, пироги.
Там кулебяка из кокетства
Сияет сердцем бытия.
Над нею проклинает детство
Цыпленок, синий от мытья.
Он глазки детские закрыл,
Наморщил разноцветный лобик
И тельце сонное сложил
В фаянсовый столовый гробик.
Над ним не поп ревел обедню,
Махая по ветру крестом,
Ему кукушка не певала
Коварной песенки своей:
Он был закован в звон капусты,
Он был томатами одет,
Над ним, как крестик, опускался
На тонкой ножке сельдерей.
Так он почил в расцвете дней,
Ничтожный карлик средь людей.

696
П. ВАЙЛЬ
Часы гремят. Настала ночь.
В столовой пир горяч и пылок.
Графину винному невмочь
Расправить огненный затылок.
Мясистых баб большая стая
Сидит вокруг, пером блистая,
И лысый венчик горностая
Венчает груди, ожирев
В поту столетних королев.
Они едят густые сласти,
Хрипят в неутоленной страсти
И распуская животы,
В тарелки жмутся и цветы.
Прямые лысые мужья
Сидят, как выстрел из ружья,
Едва вытягивая шеи
Сквозь мяса жирные траншеи.
И пробиваясь сквозь хрусталь
Многообразно однозвучный,
Как сон земли благополучной,
Парит на крылышках мораль.
О пташка божья, где твой стыд?
И что к твоей прибавит чести
Жених, приделанный к невесте
И позабывший звон копыт?
Его лицо передвижное
Еще хранит следы венца,
Кольцо на пальце золотое
Сверкает с видом удальца,
И поп, свидетель всех ночей,
Раскинув бороду забралом,
Сидит, как башня, перед балом
С большой гитарой на плече.
Так бей, гитара! Шире круг!
Ревут бокалы пудовые.
И вздрогнул поп, завыл и вдруг
Ударил в струны золотые.
И под железный гром гитары
Подняв последний свой бокал,
Несутся бешеные пары
В нагие пропасти зеркал.

Эссе из книги «Стихи про меня»
697
И вслед за ними по засадам,
Ополоумев от вытья,
Огромный дом, виляя задом,
Летит в пространство бытия.
А там — молчанья грозный сон,
Седые полчища заводов,
И над становьями народов —
Труда и творчества закон.
(1928)
Таню Маторину я не видел года четыре, так что удивился, когда
получил приглашение на ее свадьбу — церемонное, на разлино¬
ванной открытке круглым детским почерком. Танька считалась
первой красавицей нашей школы, выступала на всех вечерах с ре¬
пертуаром Эдиты Пьехи, собиралась то ли во ВГИК, то ли в ГИТИС.
Мы учились в параллельных классах, сталкивались нечасто, как
раз на школьных танцах — но всегда весело и волнующе. Был,
правда, еще выпускной вечер, когда все плыло в портвейне, и мы
с ней очутились почему-то в раздевалке, застряв там на полчаса,
а потом завуч Людмила Ивановна, тоже сильно навеселе, грозила
мне пальцем и кричала: «Ты мне скажи, почему у Маториной при-
сосы на шее?» Танька хохотала, а я отвечал: «Засосы, Людмила
Ивановна, по-русски называется — засосы». Ни в какие ВГИКи
Татьяну не взяли, что-то она пыталась делать на Рижской киносту¬
дии, года через два позвонила и позвала в какой-то клуб на спек¬
такль «Мещанская свадьба» по Брехту, где играла главную роль.
Через час топота и воплей я, согнувшись, по стеночке, выбрался
из зала. С тех пор мы не виделись.
Еще страннее, чем само приглашение, было указание места —
Закюсала, Заячий остров. Сейчас там стоит телецентр с башней,
а в те времена этот остров посреди Даугавы был поразительным де¬
ревенским анклавом в центре города. Плоский трехкилометровый
кусок суши шириной метров в двести-триста с сельскими домиками,
почти избами, которые на большой рижской земле сохранялись раз¬
ве только в дальних уголках Московского форштадта. Большинство
рижан, всю жизнь проживя в городе, никогда не бывали на Заячьем,
да и незачем. Остров, он и в городе остров. За семнадцать лет в Нью-
Йорке я всего однажды оказался на Рузвельт-Айленде, хотя он
между Манхэттеном и Квинсом посреди Ист-Ривер: специально
поехал стереть белое пятно. Всего однажды до Танькиной свадьбы

698
П. ВАЙЛЬ
был и на Зайчике: приятели туда ходили ловить рыбу, я этим не увле¬
кался, но варить уху умел и любил.
Приехал на полчаса раньше, чем предписывалось в открытке,
и с букетом и гэдээровским кофейным сервизом пошел прогулять¬
ся. Стоял август, за косыми дощатыми заборами гнулись от белого
налива яблони, у ворот ходили куры, по пыльным неасфальтиро-
ванным улицам изредка проезжал колесный трактор, из окон с рез¬
ными наличниками высовывались головы в платках. Непохоже,
что рядом, за речкой,— готика, брусчатка, дома стиля модерн.
Непонятно, что делает на Зайчике центровая светская Татьяна.
Она оказалась так же хороша, только пополнела. Белое платье
скроили умело, но приглядевшись, я понял, что пополнела она
специфически. Что-то, даже очень многое, объяснялось: потому
что ни жених, шофёр с киностудии, ни его родители, аборигены
Закюсала, ни свадебные гости не имели ничего общего с прежней
Танькой. То-то ее мать, доцент из Политехнического, не присут¬
ствовала. Знаком мне тут был только ее брат, очкарик в рекордных
прыщах. Прыщи не уменьшились со времен Брехта, брат протянул
мне мягкую руку и сказал: «Как сам себя чувствуешь, старик?
Всё антик-плезир?»
Позже я догадался, что меня позвали как представителя образо¬
ванного сословия для укрепления статуса невесты: все остальные
Татьянины знакомые, бывшие возмущенными свидетелями ее
падения и мезальянса, отпали. Меня, надолго выпавшего из жизни
по случаю армейской службы, никакое знание не обременяло.
На столах обильно разложились изделия сельской кулина¬
рии — пироги, кулебяки, жирные мяса, горы цыплят. С огоро¬
дов Зайчика — картошка, помидоры, капуста, пучки сельдерея.
В графинах — закрашенная черным бальзамом водка. Понесли
подарки. Под общий громовой хохот — детскую коляску. Танька
сильно покраснела и быстро взглянула на меня и еще — на высо¬
кого парня с рыжей бородкой в переливчатом галстуке, моряка
дальнего плавания, как мне его только что представили. От родите¬
лей — румынский мебельный гарнитур, его так и вносили предмет
за предметом. Места много: свадьбу устроили в гигантском ангаре
местной пожарной части.
Обе алые машины отогнали на лужайку за зданием, там же
сложили лестницы, рукава, тог поры, лопаты, тремя высоченными
стопками составили ярко-красные вёдра. Будучи сам уже полго¬
да пожарным Рижского электромашино-строительного завода,

Эссе из книги «Стихи про меня»
699
я со знанием дела обследовал инвентарь, заглянул в каптерку, где
на лавке беспорядочным ворохом лежали куртки, штаны, каски,
пояса с огромными тусклыми бляхами. Убедился, что в случае
какого-либо возгорания на Зайчике весь остров беспрепятственно
сгорит дотла, и пошел знакомиться с коллегами. Караул в составе
семи пожарных нес свое суточное дежурство за отдельным столом.
Торжественность момента здесь ощущалась слабее, что естествен¬
но: я-то понимал, что в точно такой же деятельности проходила
каждая смена, только обычно закуски меньше.
Подношение подарков продолжалось. Вазы чешского хрусталя,
стриженые ковры, кастрюли. Моряк, выждав паузу, вынул из-под
стола красную кофемолку. Все бросились смотреть, из кучи-малы
слышались сдавленные крики: «Умеют же, как умеют!», «Вот
одну на кухне поставить — и ничего не надо!», «Постой, она ж
не на двести двадцать!», «А трансформатор, а трансформатор,
у меня дома есть, сейчас принесу».
Бледный молодой человек, не глядя на жениха, протянул
Татьяне журнальную репродукцию в самодельной багетной рам¬
ке — какая-то вода, мостик, цветы. «Тань, это твоя любимая, пом¬
нишь?» Жених нахмурился, невеста зарозовела. Брат снял очки,
вгляделся и веско произнес: «Клод Моне. Импрессионизм».
Появился поп. Диковинность нарастала. Оказывается, утром
Татьяна со своим шофером венчались в церкви Александра Нев¬
ского на Ленина. Поп попел немного и сел с родителями. Пир
был пущен.
После мяса и овощей стол густо покрыли сласти. К этому вре¬
мени обстановка сделалась непринужденной. Караул устал, а по¬
скольку на дежурстве, то все семеро привычно и умело заснули,
кто где сидел. Моряк открыто перемигивался с невестой, а поймав
мой взгляд, отнес его к галстуку и с достоинством сказал: «Ага,
“Тревира”. Других не ношу».
В открытые ворота ангара было видно, как у пожарной ма¬
шины надрывно блюет бледный даритель импрессионизма. Брат
заводил со мной интеллигентный разговор: «Как дела в мире
животных, старик? Ну и что мы думаем о Маркесе? Имею в ви¬
ду, разумеется, Габриэля Гарсию». Моряк взял гитару, заложил
спичкой две струны, оставив четыре под аккорд, вынул изо рта
трубку и запел: «У Геркулесовых столбов лежит моя дорога...»
Танька смотрела на него во все красивые глаза, приоткрыв краси¬
вый рот. Жениха в дальнем углу инструктировали по мебельной

700
П. ВАЙЛЬ
сборке. На караульный стол водрузили радиолу «Дзинтарс»,
врубили на полную мощность забытое и сиплое, пожарная охрана
не шелохнулась. Начались танцы.
Средний возраст свадебной публики приближался к пенсионно¬
му: понятно, что пригласили островной истеблишмент, к которому
принадлежала семья жениха. Распуская пояса на вздувшихся
животах, вихрем закружились потные королевы Зайчика и их
лысые мужья в черных костюмах. Сквозь бешено несущиеся пары
протолкался, подняв бокал, отец жениха, завопил «Моя Марусечка,
попляшем мы с тобой!» и с видом удальца ударился вприсядку,
не выпуская бокала. Его Марусечка неожиданно проворно пустилась
в пляс, сложив руки под тяжелыми грудями. Бобина докрутилась
до конца, большая стая мясистых баб приземлилась на лавке вдоль
стены и, вытягивая шеи, запела — «Черные глаза», «Счастье мое»,
«Лунную рапсодию». Ополоумев от вытья, я побрел наружу.
Ранний августовский вечер был дивно хорош. Перемещение
во времени и пространстве происходило ощутимо. Подняв голову,
можно было разглядеть на левом берегу Даугавы серые полчища
заводов, на правом — шпили Домского собора и церкви Екаба,
но если не поднимать и смотреть перед собой — средняя полоса,
какой-то Валдай, другая эпоха. Удивление и водка с бальзамом
соединились, меня повело, руки ухватились за что-то, это что-то
пошатнулось тоже, и вдруг все страшно, раскатами, загремело.
Я зажмурился, а когда открыл глаза, увидел картину, за которую
дорого бы дал Моне: на широкой зеленой лужайке валялись де¬
сятки алых пожарных ведер.
В каптерке кто-то громко ойкнул, я распахнул дверь. Спиной
ко мне стоял моряк с закинутой через плечо переливчатой «Тре-
вирой», а перед ним — Танька Маторина. Фата сбита набок,
но длинное подвенечное платье в порядке, только над головой
невесты с красного пожарного багра свисали колготки.
Увидев, как на шум рухнувших ведер из ангара выбежали гости
и жених, я пошел прочь. Сзади доносилось о Марфуше, которая
замуж хочет. На завалинках досиживали вечерок местные жители,
под ногами вяло бродили собаки, избы готовились к погружению
в благополучный сон, и поскольку все остальное поэт описал со¬
вершенно точно, наверное, где-то на крылышках парила мораль.
€^0

€4^
В.Н. КОРНИЛОВ
Неужто некуда идти?..
(Заболоцкий)
Эта строка из «Столбцов» («Ивановы», 1928) перекликается
не только с пушкинской строкой:
Куда ж нам плыть?..—
(«Осень», 1833)
но в не меньшей мере и со словами спившегося чиновника Map-
мел адова: «Ибо бывает такое время, когда непременно надо хоть
куда-нибудь пойти!» («Преступление и наказание», 1866).
В последнее время истоки поэзии Заболоцкого находят в сти¬
хах персонажа Достоевского — капитана Лебядкина, при этом
ссылаются на воспоминания современников, свидетельствующих,
что Заболоцкий серьезно относился к стихам Игнатия Лебядкина
ничуть не обижался, когда ему напоминали о сходстве их.
Что ж, скорее всего так и было, тем более что в «Столбцах»
очень много внешне лебядкинского. Например:
Самовар, владыка брюха,
Драгоценный комнат поп!
В твоей грудке вижу ухо,
В твоей ножке вижу лоб.
(«Самовар», 1930)
Впрочем, в них нетрудно обнаружить следы и предтечи Ле¬
бядкина — Козьмы Пруткова, правда, не столь явные. Досто¬
евский пародировал Козьму Пруткова, но пародия оказалась ярче

702
В.Н. КОРНИЛОВ
оригинала, поскольку стих братьев Жемчужниковых и даже их
родственника и соавтора Алексея Константиновича Толстого
настолько уступал стиху Достоевского, насколько Козьма Прутков
как персонаж уступал Игнатию Лебядкину. Кстати, Владислав
Ходасевич считал: «Поэзия Лебядкина есть искажение поэзии,
но лишь в том смысле и в той же мере, как он сам есть трагическое
искажение человеческого образа. Несоответствие формы и содер¬
жания в поэзии Лебядкина по существу трагично, хотя по внеш¬
ности пародийно. Однако эта пародия построена на принципе,
обратном принципу Козьмы Пруткова, которого Достоевский
знал и ценил. Комизм Козьмы Пруткова основан на том, что у не¬
го низкое и нелепое содержание облечено в высокую поэтическую
форму. Трагикомизм Лебядкина — в том, что у него высокое со¬
держание невольно облекается в низкую форму» («Поэзия Игната
Лебядкина», 1931).
И все-таки козьмопрутковское нет-нет, да и аукнется
в «Столбцах»:
«При звезде большого чина,
Я отнюдь еще не стар...
Катерина! Катерина!»
«Вот, несу вам самовар».
(Козьма Прутков, «Катерина»)
Но, разумеется, лебядкинское куда слышней:
Ретроградка иль жорж-зандка,
Все равно теперь ликуй!
Ты с приданым, гувернантка,
Плюй на все и торжествуй!
или:
Семейный ангел жил в семье,
Отец с чинами в царской службе,
Имел детей... Но рифму я на «е»
Сыскать не мог, что не мешает нашей дружбе,—
это из «Картузова», наброска к будущему Лебядкину. И наконец:
И порхает звезда на коне
В хороводе других амазонок;

Неужто некуда идти?.. (Заболоцкий)
703
Улыбается с лошади мне
Аристократический ребенок...
Однако при действительно немалом внешнем сходстве «Столб¬
цов» с лебядкинскими опусами, например:
Хочу у моря я спросить,
Для чего оно кипит?
Пук травы зачем висит,
Между волн его сокрыт?
(«Вопросы к морю» 1930),—
по сути между ними мало общего. У Заболоцкого самая настоящая,
хотя и скрытая от посторонних глаз, лирика. Впрочем, иногда
она, как глубоководная рыба, не выдерживая давления эпохи,
самоубийственно всплывает на поверхность. Это прекрасно видно
по стихотворению «Ивановы» (1928):
Но вот все двери растворились,
Повсюду шепот побежал:
На службу вышли Ивановы
В своих штанах и башмаках.
Пустые гладкие трамваи
Им подают свои скамейки.
Герои входят, покупают
Билетов хрупкие дощечки,
Сидят и держат их перед собой,
Не увлекаясь быстрою ездой.
Пока еще стих действительно напоминает лебядкинский:
О, как мила она,
Елизавета Тушина,
Когда с родственником на дамском седле
летает,
А локон ее с ветрами играет,
Или когда с матерью в церкви падает ниц,
И зрится румянец благоговейных лиц!
Тогда брачных и законных наслаждений
желаю
И вслед ей вместе с матерью слезу
посылаю.

704
В.Н. КОРНИЛОВ
Но дальше, правда не сразу, все меняется:
А там, где каменные стены,
И рев гудков, и шум колес,
Стоят волшебные сирены
В клубках оранжевых волос.
Дальше следуют строки, восхитившие Михаила Зощенко.
В одной из зощенковских книг («Рассказы, повести, фельето¬
ны, театр, критика», 1937) помещена рецензия «О стихах За¬
болоцкого», помеченная тем же 1937 годом, то есть незадолго
до ареста Заболоцкого. В ней Зощенко писал:
«О поэзии я могу говорить главным образом как читатель,
а не как критик, потому что я не вполне знаком с лабораторией
этого дела.
Но как читатель и как литератор я могу о Заболоцком сказать,
что он, на мой взгляд, первоклассный поэт и его работы, вероятно,
окажут значительное влияние на нашу поэзию.
В его стихах есть тот своеобразный и оригинальный подход к ве¬
щам, который при условии большого вкуса и большого мастерства
(что есть у него) создает подлинное произведение искусства».
И дальше:
«Картины старой, неизменной еще жизни удались Заболоцкому
с большой силой:
Иные, дуньками одеты,
Сидеть не могут взаперти.
Прищелкивая в кастаньеты,
Они идут. Куда идти,
Кому нести кровавый ротик,
Кому сказать сегодня “котик”,
У чьей постели бросить ботик
И дернуть кнопку на груди?
Неужто некуда идти?
Это превосходные стихи. И такие стихи в “Столбцах” у Забо¬
лоцкого не случайны».
Мне кажется, что здесь уже не Лебядкин, тут что-то свое, заболоц-
кое, хотя поэт пока говорит не о себе, и его душа еще не вырвалась
из глубин подполья.

Неужто некуда идти?.. (Заболоцкий)
705
О мир, свинцовый идол мой,
Хлещи широкими волнами
И этих девок упокой
На перекрестке вверх ногами!
Он спит сегодня, грозный мир:
В домах спокойствие и мир.
Ужели там найти мне место,
Где ждет меня моя невеста,
Где стулья выстроились в ряд
Где горка — словно Арарат —
Имеет вид отменно важный,
Где стол стоит и трехэтажный
В железных латах самовар
Шумит домашним генералом?
Но уже сдерживать себя нет сил, и у поэта вырываются строки, ис¬
пугавшие даже самого автора. «Аристократки», «Бани», впоследствии
названного в ждановском докладе пасквилянтом и хулиганом.
В той же рецензии, подняв Заболоцкого в небеса поэзии, даже вы¬
ше самого первого поэта тогдашней России («Я, например, не хочу
умалить значение Пастернака, но надо сказать, что его путь лежит
в старой традиции, и его язык, несмотря на высокую поэтичность, не¬
сколько старомоден. У нас есть поэты, которые пишут так, как будто
в нашей стране ничего не случилось. Они продолжают ту литературу,
которая была начата до революции»),— Зощенко неожиданно гово¬
рит о «Столбцах» страшные и опасные по тому времени слова:
«Однако, несмотря на это, общее впечатление от книги скорее
тягостное. Чувствуется какой-то безвыходный тупик. Нечем ды¬
шать и не на кого автору взглянуть без отвращения.
Там есть ужасные стихи:
О мир, свернись одним кварталом,
Одной разбитой мостовой,
Одним заплеванным амбаром,
Одной мышиною норой.
Это восклицание слишком эмоционально для того, чтобы его
рассматривать в каком-нибудь ином плане или вне душевного со¬
стояния автора. Это восклицание поражает и тревожит: как много
надо, однако, потерять, чтобы так сказать».

706
В.Н. КОРНИЛОВ
Правда, после приведенного в зощенковской рецензии четверости¬
шья — оно в «Столбцах» заканчивалось не точкой, а запятой — шли
еще две, закольцовывавшие стихотворение, возвращавшие его к свое¬
му началу и потому несколько ослаблявшие мощь надрыва строки:
Но будь к оружию готов:
Целует девку — Иванов! —
но все равно — самое главное и отнюдь не лебядкинское вырвалось
из души двадцатипяти летнего поэта и высказалось в стихе. Это
была самая настоящая лирика. Для того чтобы стать лириком,
всегда много надо потерять...
Сорок лет назад я временно исполнял обязанности заведующего
отделом поэзии журнала «Октябрь», и мне удалось напечатать
лишь три стихотворения Заболоцкого — «В кино», «Неудачник»
(№ 7, 1956) и «Приближался апрель к середине...» (№ 12, 1956).
По редакционным делам я несколько раз бывал у него в небольшой
квартире на Хорошевском шоссе.
Это было непростое в личном плане для Заболоцкого время, так
сказать, герценовское кружение сердца. О нем поэт написал в сво¬
ем великолепном цикле «Последняя любовь», который мне так
и не удалось пробить: журнальное начальство стояло насмерть.
В цикле был прекрасный, совершенно новый для Заболоцко¬
го — а ему уже было пятьдесят четыре года! — необычайно моло¬
дой, страстный стих «Признание», ставший впоследствии — что
редкость для настоящего стиха — знаменитым романсом:
Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина!
Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда моя сумасшедшая.
Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами и стихотвореньями
Обожгу тебя, горькую, милую.

Неужто некуда идти?.. (Заболоцкий)
707
Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжелые,
В эти черные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.
Что прибавится — не убавится,
Что не сбудется — позабудется...
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или это мне только чудится?
Это замечательный стих и по силе чувства, и по лирической
обнаженности, и как должна быть счастлива та женщина, ко¬
торой он посвящен. Позднее я ее часто видел — она жила по со¬
седству — и, встречая ее, я всякий раз удивлялся ее несходству
с этим стихом... Что ж, поэты видят своих любимых изнутри,
и возможно, именно поэтому мы их героинь не узнаем в их сти¬
хах. Впрочем, не нам судить о такой схожести или несхожести...
Например, вполне, на мой взгляд, земная Ольга Ивинская ничуть
не напоминала героиню поздней любовной лирики Пастернака,
и, защищая ее от нападок, он писал в «Людях и положениях»:
«Бедный Пушкин! — Ему следовало бы жениться на Щеголеве
(известный пушкинист) и позднейшем пушкиноведении, и все
было бы в порядке. Он дожил бы до наших дней, присочинил бы
несколько продолжений к “Онегину” и написал бы пять “Полтав”
вместо одной. А мне всегда казалось, что я перестал бы понимать
Пушкина, если бы он нуждался в нашем понимании больше, чем
в Наталии Николаевне».
Помню, едва я пробежал глазами «Признание», у меня вы¬
рвалось:
—	Ведь это как Тютчев...— но я тут же, застеснявшись, осек¬
ся, вдруг вспомнив, что и цикл назван по-тютчевски «Последняя
любовь». Заболоцкий ничего не сказал. Он вообще говорил мало,
очень вежливо, очень сдержанно, и всегда по делу. Немудрено,
что, несмотря на стихи, я не подумал о кружении сердца.
В одно из моих посещений, когда, огорченный, я возвратил
ему непошедшие стихи, он, возможно, чтобы меня утешить, спро¬
сил, читал ли я его «Столбцы», и услышав, что не читал, неожи¬
данно предложил мне просмотреть при нем рукопись. (Почему
не сборник — не знаю: то ли сборника у него тогда не было — ото¬
брали при обыске, то ли он что-то в «Столбцах» менял.) Дойдя

708
В.Н. КОРНИЛОВ
до строк: Кому нести кровавый ротик, / Кому сказать сегодня
«котик», / У чьей постели бросить ботик / И дернуть кнопку
на груди! — я воскликнул:
—	А эти знаю: читал их в книге Зощенко! Он очень в ней вас
хвалил...
Зощенко еще был жив, но при его имени ни один мускул на ли¬
це Заболоцкого не дрогнул, и отношение обожаемого мною поэта
к не менее обожаемому прозаику навсегда осталось для меня
загадкой.
Возможно, на допросах следователи не однажды напоминали
Заболоцкому о зощенковской статье, и ему вряд ли хотелось о ней
говорить. Однако если поэта объявили членом вымышленной тер¬
рористической организации, возглавляемой Николаем Тихоновым,
то много ли значила рецензия в сравнении с таким обвинением?
Долгое время я не понимал, как мог Заболоцкий, последо¬
ватель Хлебникова, почитатель капитана Лебядкина, автор
«Столбцов», «Деревьев», «Торжестваземледелия», прийти к клас¬
сическому, даже несколько архаичному стиху, сближающему
его с Баратынским и Тютчевым. Забывая, что поэт — явление
естественное, беспримесное, со своей органической сущностью
и пророческой задачей, я больше думал о том, что он живет
у времени в плену. Я даже написал в одной статье (которой нынче
стыжусь), что в Ленинграде 30-х годов запросто могли заставить
писать не только классическим ямбом, но даже гекзаметром; что
пастернаковское Нельзя не впасть к концу, как в ересь, / В не¬
слыханную простоту в случае с Заболоцким было ускорено; что
восстал из пепла совсем другой Заболоцкий, поэт замечательный,
но с перегоревшей душой...
Прежде всего, поэта заставить писать нельзя — непременно
получится нечто вымученное, безжизненное, как в случае с огонь-
ковскими стихами Ахматовой (см. главу «Слова, слова, слова...»).
И вовсе Заболоцкий не был поэтом с перегоревшей душой. С пере¬
горевшей душой не напишешь Зацелована, околдована, / С вет¬
ром в поле когда-то обвенчана... С перегоревшей душой просто
перестают писать.
А Заболоцкий писал все лучше и лучше. И если он ушел от Хлеб¬
никова к Тютчеву или даже к Баратынскому, так на то была его
воля, а еще вернее, внутренняя поэтическая сила повернула его
в ту сторону. Но, скорее всего, он просто шел своей дорогой, никуда
не сворачивая. Ведь, петляя, не напишешь такие стихи, как:

Неужто некуда идти?.. (Заболоцкий)
709
Где-то в поле возле Магадана,
Посреди опасностей и бед,
В испареньях мерзлого тумана
Шли они за розвальнями вслед.
От солдат, от их луженых глоток,
От бандитов шайки воровской
Здесь спасали только околодок
(санитарная часть, больница)
Да наряды в город за мукой.
Вот и шли они в своих бушлатах —
Два несчастных русских старика,
Вспоминая о родимых хатах
И томясь о них издалека.
Вся душа у них перегорела
Вдалеке от близких и родных,
И усталость, сгорбившая тело,
В эту ночь снедала души их.
Жизнь над ними в образах природы
Чередою двигалась своей.
Только звезды, символы свободы,
Не смотрели больше на людей.
Дивная мистерия вселенной
Шла в театре северных светил,
Но огонь ее проникновенный
До людей уже не доходил.
Вкруг людей посвистывала вьюга,
Заметая мерзлые пеньки.
И на них, не глядя друг на друга,
Замерзая, сели старики.
Кони стали, кончилась работа,
Смертные доделались дела...
Обняла их сладкая дремота,
В дальний край, рыдая, повела.
Не нагонит больше их охрана,
Не настигнет лагерный конвой,
Лишь одни созвездья Магадана
Засверкают, став над головой.
(1956)
Душа перегорела у умирающих стариков, а не у Заболоцкого.
Ведь он чем становился старше, тем писал все лучше и лучше
и умер не на спаде, а на взлете стиха и чувства.

710
В.Н. КОРНИЛОВ
«Где-то в поле возле Магадана...» и «Столбцы» различимы лишь
внешне, а по сути это стихи-близнецы, и отчаяние, всплывшее
в «Ивановых»:
О мир, свернись одним кварталом,
Одной разбитой мостовой,
Одним заплеванным амбаром,
Одной мышиною норой...
—	Заболоцким не было избыто. А если язык и форма его стиха
после многих бед, потрясений и даже пыток изменились, так ведь
в подлунном лшре не меняется только неживое. И восклицание
Заболоцкого:
Неужто некуда идти?..—
на самом деле повторяло вечный пушкинский вопрос:
Куда ж нам плыть?..
€40

И.Е. ЛОЩИЛОВ
Из статьи «Николай Заболоцкий: три сюжета»
НА ВЫСОКОЙ ГОРЕ У ТАГИЛА
В обоих Сводах 1948 г.— мартовском и ноябрьском — был
раздел «Родина», состав которого в основном совпадал с соста¬
вом раздела «Страна моя» — первоначальной редакции книги
1948 г. В мартовском, изготовленном на основе Свода 1936 г.,
наряду с опубликованным в ранней редакции еще в 1933 г.**
входило стихотворение «На Высокой горе у Тагила», до сего дня
не опубликованное — по причинам скорее случайным чем прин¬
ципиальным. Вошло оно и в ноябрьский Свод наряду с стихотво¬
рениями «Начало стройки», «Пир в колхозе “Шрома”» и «Степь
зовет» — не самыми удачными, но давно известными читателям
и исследователям произведениями, вышедшими из-под пера
поэта в трудный период вторичного вхождения в литературный
процесс2*. Нам известно всего два печатных упоминания об этом
творении мастера3*.
Вопрос о формах и функциях финала художественного текста
дает нам повод ввести в исследовательский обиход это стихотво¬
рение, оставленное поэтом за пределами узаконенного Литера¬
турным Завещанием корпуса4*.
НА ВЫСОКОЙ ГОРЕ У ТАГИЛА
На Высокой горе у Тагила
На железной горе Благодать
Ты недаром огни засветила,
Вдохновенная Родина-мать.

712
И.Е. ЛОЩИ ЛОВ
Там на страже стоят поколенья,
Те, которые из года в год
Поднимают огромные звенья
Пятилетнего плана работ.
И над каждой крестьянскою хатой
Поднимается множество тайн:
Свищет в поле железный оратай —
Паровоз, экскаватор, комбайн.
И взлетает за сопкою сопка,
И встает за мартеном мартен,
И стальная бушует похлёбка
Под железное пенье сирен.
Мы из этого варева выльем
Колоссальные конусы дул,
Чтоб над нашим стоял изобильем
Громоносный стволов караул.
Есть железо двоякого вида,
И не хочет родная земля,
Чтобы плакала дева Обида,
Осеняя крылами поля.
(1948)
Тексты такого рода поэт недаром завещал считать «случайными
или неудачными»: задача их не столько художественная, сколько
риторическая. Эта риторика — «двоякого вида»: с одной стороны,
поэт демонстрирует владение патетической («возвышающей»)
«техникой» официальной пропаганды послевоенных лет, давно от¬
казавшейся от более изощренных методов (в 1930-е гг. Заболоцкий
при решении сходных задач в большей степени ориентировался
на XVIII столетие, на «воскрешение» оды и ирои-комической поэмы).
С другой — это свидетельство «благонадежности» автора, адресован¬
ное литературным начальникам и критикам: они должны убедиться,
что «перековка» прошла успешно. В этом смысле «стихи-парово¬
зы» — тексты-оберёги, функция их защитно-охранительная (исходя
из того, что часть этих текстов своевременно не дошла до печати,—
иногда почти в собственно-магическом смысле этого слова)5*.
Прежде, чем сосредоточить внимание на финале — выдвинем
несколько соображений общего характера.

Из статьи «Николай Заболоцкий: три сюжета»
713
Речь идет о вполне конкретном советском предприятии —
об Уральском вагоностроительном заводе6*. В годы войны сюда
были эвакуированы 11 предприятий западной части СССР, и завод
был переоборудован для производства танков (знаменитых Т-34)
и другой военной техники. В послевоенное время завод снова воз¬
вращается на «мирные рельсы» и сосредотачивается на производстве
вагонов, однако развивалось на заводе также и танковое производство.
«На Высокой горе у Тагила» написано в связи с восстановлением
вагонного производства на Уралвагонзаводе, подобно тому, как сти¬
хотворение «Степь зовет» («Преображение степей») было создано
по поводу широко развернувшейся в стране кампании по посадке
лесозащитных полос для защиты от засухи в степной и лесостепной
зонах. Отсюда и неизбежное упоминание «пятилетнего плана работ» —
речь идет о 4-й, «восстановительной» пятилетке (1946-1950).
Общность «метода» роднит это стихотворение с «Преображением
степей» и опущенным в окончательной редакции «вставной»
(и ритмически инородный) фрагментом стихотворения «Творцы
дорог» («Далеко от родимого края...»), состоявшим из 8-и четверо¬
стиший и присутствовавшим в тексте первых публикаций7*: все
они написаны трехстопным анапестом и обладают определенной
общностью поэтики, ориентирующиеся на «социальный заказ».
На языке эпохи тексты такого рода в писательской среде назы¬
вались «паровозиками» — стихи, «с помощью которых можно
было бы проталкивать в книжку или журнальную подборку свои
лучшие стихотворения» 8*. В некоторых случаях Заболоцкому
удавалось при создании «паровозика» решать и собственно худо¬
жественные задачи — особенно ощутимо это в «Творцах дорог»,
ставших первой публикацией поэта после возвращения из заклю¬
чения. Будучи в известной степени «паровозом», «Творцы дорог»
являются составной частью давнего замысла поэмы о персонаже,
носящем фамилию Лодейников9*. «На Высокой горе у Тагила» —
еще более далекая периферия «лойдейниковского» замысла;
связан он и с другим фрагментом ненаписанной поэмы, с стихот¬
ворением «Урал» (1947)10*. Героиня этого стихотворения, Лариса
(Лара)п* — в прошлом предмет любви Лодейникова,— становится
учительницей и рассказывает школьникам и о геологическом
прошлом Урала, и о его героическом настоящем12*.
Насколько позволяют судить материалы, связанные с замыслом
поэмы, её «основной сюжет» связан с обретением героем (Лодейни-
ковым) своей сущности в новом качестве — скорее «атомарном»,

714
И.Е. ЛОЩИ ЛОВ
чем «человеческом». Парадокс состоит в том, что вместе с этим
обретением сам герой — исчезает в качестве «героя», «развопло-
щается», утрачивает имя, уникальную судьбу и лицо. Он раство¬
ряется в массе безымянных, подобно строителям пирамид Египта,
«творцов дорог»...
Какие именно обстоятельства, разговоры или знакомства об¬
ратили внимание Заболоцкого в 1947-1948 гг. именно к «ураль¬
скому» ареалу — остается неизвестным13*. Не без лукавства писал
он Симону Чиковани 29 декабря 1947 г.: «...начал писать поэму;
собираюсь ехать в Магнитогорск, чтобы пожить там и набраться
уму-разуму»14*. Можно предположить, что стихотворение связано
с этим замыслом: горы Благодать и Высокая на Среднем Урале и гора
Магнитная на Южном — единый комплекс поставщиков высоко¬
качественных железных руд для страны. Поездка не состоялась:
Отсоветовал Степанов и от поездки в Магнитогорск: с паспортом
и положением Заболоцкого неосторожно было появляться в инду¬
стриальном центре, да еще посещать заводы, знакомиться с рабочи¬
ми. В случае надобности в руках госбезопасности все это могло стать
удобным предлогом для обвинения в шпионаже15*.
Примитивная рифма роднит стихотворение с поэтикой массовой
советской песни (ср., например, слова песни к кинофильму «Дети
капитана Гранта» В. И. Лебедева-Кумача, 1936 г.: «Спой нам ветер
про дикие горы / Про глубокие тайны морей, / Про птичьи разговоры
про синие просторы, / Про смелых и больших людей»), в то время
как трехстопный анапест напоминает и о стихотворении запретного
в СССР Н. С. Гумилева «Капитаны» («На полярных морях и на юж¬
ных... », 1910), что для читателя, сведущего в поэзии Серебряного ве¬
ка, звучит как «культурный пароль» (апелляция к тематике «конки¬
сты» — завоевания) и сообщает стихотворению оттенок эстетической
и идеологической «контрабанды». Еще более отчетливая отсылка
к Гумилеву слышна в «Преображении степей» через пародийную
аллюзию к стихотворению А. С. Пушкина «Клеветникам России»
(1831), отсылающему к «имперским» мотивам в поэзии XVIII в.:
От Каспийских пустынь до Урала,
Растянувшись на тысячу верст,
Встанет здесь наподобие вала
Наш могучий зеленый форпост16*

Из статьи «Николай Заболоцкий: три сюжета»
715
Интересно, что в эмиграции Юрий Терапиано отметил родство
поэтики «Творцов дорог» с Гумилевым17*, но не смог оценить
тонкой и опасной игры поэта, который вкрапляет в поэтическую
речь «шибболеты» — слова, звучащие отлично от общепринятой
в языке советской эпохи орфоэпической нормы, слова, по манере
произнесения которых определяются «свои» (условно говоря,
«старые специалисты»), в отличие от «чужих»: бульдозеры, геолог,
а не бульдозеры, геолог18*.
Первая половина публикуемого стихотворения кончается строч¬
кой, параллельной (ритмически и лексически) той, что обратила
на себя внимание Терапиано: «Бульдозеры, катки, грейдера» —
«Паровоз, экскаватор, комбайн» 19*.
Стихотворение мог бы написать, кажется, любой советский
«оборонный поэт», поэт-пропагандист: для этого не нужно быть
Заболоцким. Лишь к финалу текст начинает набирать некоторые
«дактилоскопические» признаки, позволяющие узнать вели¬
кого поэта. Уже в предпоследнем катрене есть достойный пера
Заболоцкого стих, содержащий слово из характерного для поэти¬
ки раннего периода геометрического лексикона: «Колоссальные
конусы дул».
«Железо двоякого вида» — также весьма изощренный ход
поэтической мысли для воплощения простой мысли о «переков¬
ке мечей на орала». Оно дает основания вспомнить общий для
русского авангарда и нашедший воплощение в раннем творчестве
Заболоцкого алхимический сюжет о трансмутации металлов.
Тогда Уральский вагоностроительный завод (в обиходе — Вагонка)
предстает гигантским алхимическим сосудом, преображающим
«неблагородную» материю (руду) в орудие изменения мира, своего
рода «пещерой всех метаморфоз» («Пекарня», 1928). Этот подтекст
способен мотивировать и сочетание множество тайн, и лексикон
«кухонной» метафоры (похлебка и варево).
Неожиданно для «паровоза» появление в финале девы Обиды,
«вписывающее» задачи текущей пятилетки в историческую
и мифопоэтическую перспективу. Существенна здесь не только
отсылка к памятнику древнерусской словесности, работа над
переложением которого была прервана арестом, а завершение этой
работы знаменовало возвращение имени Заболоцкого на страницы
советской печати20*.
Как и в лучших творениях поэта, здесь соотнесены между
собой и отмечены своеобразной «сакрализацией» начало, конец

716
И.Е. ЛОЩИ ЛОВ
и середина текста (приходящаяся в нашем случае на пробел между
3-м и 4-м четверостишиями)21*. Такая структура восходит к ми¬
фологическим алфавитным текстам22*; она складывалась еще
в «Столбцах», где каждое из 22-х стихотворений приблизительно
соответствовало букве, а вся книга задумывалась как некий ал¬
фавит мира2г*.
Такой финал сколь неожидан для пропагандистского стихотво¬
рения, столь и закономерен для Заболоцкого: в финалах его лучших
произведений нередки случаи пространственного или ценностного
«возвышения» Имени; «режиссура» такого возвышения всякий раз
оригинальна и требует изобретательности — независимо от статуса
носителя Имени, или даже в противоречии с ним. Ср.:
над башней рвался шар крылатый
и имя «Зингер» возносил24*.
Мало того: это может быть не антропоним, но слово принадле¬
жащее к другой разновидности имен собственных или замаски¬
рованная цитата, выступающая как эквивалент Имени автора
или источника25*. В публикуемом стихотворении имена города
(Тагил)26* и особенно горы (Благодать)27* вместе с персонифика¬
цией Родина-мать перекликаются с именем девы Обиды, делая
финал (а вместе с ним начало и середину текста) потенциально
мифогенными. (На этом фоне мифологически-двусмысленно на¬
чинает звучать и стих «Под железное пенье сирен».) В последней
строке первой половины стихотворения сконцентрированы на¬
звания орудий «миропреобразования» («Паровоз, экскаватор,
комбайн...»), вторая половина снова открывается патетическим
«жестом подъема»: «И взлетает за сопкою сопка...»
Отмеченная Ю. М. Лотманом «высокая моделирующая роль
оппозиции верх / низ в поэзии Заболоцкого» 28* реализована
здесь в простом до схематизма распределении вертикальных
и горизонтальных параметров. Противопоставление вертика¬
ли и горизонтали фундаментально для художественного мира
Заболоцкого и восходит — через сочинения К. Э. Циолковского —
к концепции пространства Н. Ф. Федорова, изложенной в работах
«Горизонтальное положение и вертикальное,— смерть и жизнь»,
«Вертикальное положение, или Пасха» и др29*. Последовательно
выстраиваемую вертикаль поэт дважды «упирает» в горизон¬
тальное измерение бескрайних полей Родины, так что вслед

Из статьи «Николай Заболоцкий: три сюжета»
717
за «падением» снова следует «восстание / возвышение»: во второй
раз — в соответствии с простыми законами соцреалистической
поэтики — за пределами текста, в жизни.
Укажем на еще одну особенность финалов у Заболоцкого, вос¬
ходящую ко времени создания «Столбцов», к их революционной
поэтике30*. Само название знаменитого сборника разрушает
инерцию восприятия лирического стихотворения, подчеркивая
его графическую форму: не стихотворения, в всего лишь («всего-
навсего») столбцы. Текст, давший имя сборнику, в первой редак¬
ции назывался «Столбец о черкешенке»31*, и Н. Н. Заболоцкий
отмечает, что в первую очередь такое название прочитывается как
«аккуратная колонка строк, посвященных черкешенке»32*.
«Визуально-графический» подход к разрушению стереоти¬
пов восприятия поэзии восходит к занятиям поэта в мастерской
П. Н. Филонова33*. Применяя к поэтической работе филоновские
принципы и методы «аналитического искусства», Заболоцкий
в те годы после завершения работы над стихотворением перепи¬
сывал его каллиграфическим почерком, цветной тушью34*. При
таком «остранении»35*, характерном для эстетической ситуации
советских двадцатых с их радикальным пафосом разрушения
романтических «иллюзий» и мифов прошлого, финал стихотво¬
рения — это, собственно, его низ, основание и опора, фундамент.
Столбец как бы растет из собственной последней строчки, воз¬
вышается над ней36*. У молодого Заболоцкого осознано и «взято
под контроль» обычно хаотическое взаимодействие «внутреннего
мира» стихотворения (после работ М. М. Бахтина принято связы¬
вать его с понятием хронотопа) и материальной (графической)
формы его существования; между ними устанавливаются не только
смысловые, но и миметические отношения.
В финале «Черкешенки» (в самом низу столбца): «...и мир дво¬
ится предо мною / на два огромных сапога...» Становится значимым
употребление в этой позиции слов, отмеченных приуроченностью
к низу / горизонтали или к верху / вертикали. Последний вариант
обеспечивает возможность возвращения к началу (к верхушке колон¬
ки строк, напечатанных «в столбик»)как «ротации», переворачива¬
ния, обращения вокруг некоего «центра О» («Начало осени», 1928):
неоднократно писалось об особой роли словосочетаний книзу головой
и вверх ногами в художественном мире «Столбцов».
Последнее слово «На Высокой горе у Тагила» — поля: горизонталь
бескрайних крестьянских полей становится площадкой и опорой,

718
И.Е. ЛОЩИ ЛОВ
на которой устанавливается индустриальная вертикаль нового
(грядущего) мира. Именно их невольная «память» обеспечивает воз¬
можность «оборачивания» на историческое прошлое этой земли (дева
Обида). Само же стихотворение — как вертикально ориентирован¬
ное графическое «пятно» на листе бумаги37* — творится в качестве
некоего «проекта» будущего состояния мира, почти что в смысле
и значении, близких философии общего дела Н. Ф. Федорова.
ТЕКСТ ГИМНА СССР
В одной из публикаций, предшествовавших выходу книги
Н. Н. Заболоцкого, был эпизод, не вошедший ни в одно из суще¬
ствующих изданий. Речь идет о событиях 1958 г.— последнего
года жизни поэта:
27 августа в числе 62 писателей, вызванных из разных республик,
Заболоцкий был на заседании в ЦК КПСС, где обсуждался вопрос
о Государственном гимне. Дело это длилось довольно давно, с 1956 го¬
да. Николай Алексеевич принял участие в закрытом конкурсе на но¬
вые слова гимна и неожиданно занял одно из первых мест. Теперь
вопрос состоял в том, какие из отобранных текстов окончательно
рекомендовать композиторам. Как известно, работа над гимном вскоре
заглохла, музыка осталась прежней и долгое время исполнялась без
слов. Но тогда Николай Алексеевич с интересом участвовал в этой
лотерее, надеясь остаться в выигрыше38*.
Среди бумаг поэта не сохранилось никаких материалов, свя¬
занных с участием в этом конкурсе39*.
Никита Николаевич Заболоцкий по нашей просьбе дополнил
картину воспоминаниями о том, что к участию в конкурсе поэта
подвигла просьба Симона Чиковани, приславшего подстрочник
своего варианта для перевода. В процессе работы у Заболоцкого
появился своеобразный «задор»: он говорил близким, что вполне
мог бы написать такой текст, и выйдет не хуже, чем у других, при¬
знанных властями, поэтов, а в случае успеха победа в конкурсе
на сочинение текста Государственного гимна может обеспечить по¬
бедителю некоторые «кредиты» идеологической благонадежности
и помочь в продвижении к печати других, «настоящих» стихов40*.
По условиям конкурса в тексте непременно должны быть упомяну¬
ты Ленин, партия, дружба братских республик... Однако довольно
скоро поэт потерял интерес к этой «лотерее», убедившись, что по¬

Из статьи «Николай Заболоцкий: три сюжета»
719
беда неизбежно достанется кому-нибудь из поэтов с «партийным
стажем» и без идеологических или иных «пятен» в прошлом.
Комиссия по подготовке нового Государственного гимна была
образована 7 декабря 1955 г. Начало сюжета приходится, таким
образом, на период между смертью вождя и началом «оттепели».
Возглавил Комиссию Дмитрий Трофимович Шепилов (1905-1996),
имя которого после 1957 г. вошло во фразеологический обиход
(«...и примкнувший к ним Шепилов»). В первом туре конкурса
участвовало 67 поэтов, представивших 84 текста в запечатанных
конвертах под девизами. Во второй тур прошло 11 вариантов, при¬
надлежавших Н.А. Заболоцкому, М. В. Исаковскому, Б.Н. Куше-
леву, С. В. Михалкову (два текста), С. Г. Островому, П. М. Панченко,
Н. И. Рыленкову, М. Ф. Рыльскому, В. М. Саянову и С. И. Чиковани.
Удивительно, но факт: текст, посланный Заболоцким, не толь¬
ко прошел во второй тур, но и был напечатан в составе брошюры,
изданной без указания тиража для «внутреннего» пользования
членов Комиссии41*. С содержанием брошюры нам удалось по¬
знакомиться в Российском государственном архиве социально-
политической истории, в личных фондах высокопоставленных
лиц советского государства: В. М. Молотова и А. И. Микояна.
(Очевидно, сохранились и другие экземпляры.)
Текст Заболоцкого — самый краткий из напечатанных: 8 строк
(варианты других участников состоят из 4-5 четверостиший):
Радуйся, наша Отчизна,
Славная наша страна!
Светлая даль коммунизма
Стала народу видна.
Ленинской партии — слава!
К новым победам вперед!
Да здравствует Советская держава!
Да здравствует советский народ!42*
Что можно сказать об этом тексте? Заболоцкий в нем практиче¬
ски не опознаваем. «Монументальность» его «ложна» и несомненно
пародийна, но из самого текста эта пародийность невыводима:
чтобы ощутить ее, необходим ряд контекстов — биографических,
исторических, политических, идеологических.
Стиховой объем, соответствующий размеру октавы, позволяет
мысленно сопоставить этот текст с гениальным «Движением» (1927).

720
И.Е. ЛОЩИЛОВ
Сопоставление выявит антиномию ложноклассической «статуар-
ности» Гимна и подлинно революционной поэтической стихии
«Столбцов» с их «якобинским, троцкистским, бешено-антибур-
жуазным пафосом»43*.
Как и в случае стихотворения «На Высокой горе у Тагила»,
Заболоцкому потребовался трехеложник. На этот раз — дактиль.
Он последовательно выдержан в первых 6-и стихах, степень «кли-
шированности» которых вызывает в памяти конъюнктурные
(до откровенной халтурности) детские хореи А. И. Введенского:
Крикнем Сталину «ура»,
Ворошилову «ура»!
Красной армии «ура»!
Храбрым летчика «ура»!44*
Однако в предпоследнем стихе размер неожиданно меняется:
это уже более громоздкий 5-стопный ямб с пиррихиями в четных
стопах. На предшествующем фоне непомерным темпоритмическим
замедлением (своего рода анти-«Движение») звучит финальная
строка-лозунг, словно бы предназначенная для патетического
возглашения во время демонстраций трудящихся. Она не попа¬
дает в резонанс ни с одним из предыдущих размеров45*. Ясно, что
ритмические неожиданности двух финальных строк намеренны
и должны были быть — по замыслу поэта — компенсированы
работой композитора46*.
Мастерская ритмическая режиссура поэта, написавшего в свое
время «Торжество Земледелия», делает звучание финального
апофеоза не столько торжественно-патетическим, сколько зло¬
вещим: в минуты «душевного растворения» Заболоцкий в конце
1950-х гг. говорил: «Я только поэт, и только о поэзии могу судить.
Я не знаю, может быть, социализм и в самом деле полезен для
техники. Искусству он несет смерть»47*.
Примечания
** Венчание плодами («Плоды Мичурина и кактусы Бербанка...») //
Литературный современник. 1933. № 1. С. 71-72.
2* Начало стройки // Новый мир. 1972. № 12. С. 181. Пир в колхозе
«Шрома» // Год XXXI: Альманах. Вып. 1. М.: Советский писатель, 1948.

Из статьи «Николай Заболоцкий: три сюжета»
721
С. 402-404. Стихотворение «Степь зовет» было опубликовано под другим
названием: Преображение степей // Дружба народов. 1949. № 4. С. 13.
3* Царькова Т.С. Метрический репертуар Н. А. Заболоцкого // Иссле¬
дования по теории стиха. JL: Наука, 1978. С. 151. Заболоцкий Н.А. Полное
собраний стихотворений и поэм. СПб., 2002. С. 676. В обоих случаях назва¬
ние стихотворения приводится не совсем точно: «На высокой горе у Тагила».
Верно: «На Высокой горе у Тагила». Высокая здесь — не эпитет, а ороним:
название железорудной горы на Среднем Урале, высота — 385 м., 7,6 км.
от Нижнего Тагила.
4* Выражаю признательность Никите Николаевичу Заболоцкому, дав¬
шему согласие на публикацию стихотворения.
5* Ср. высказывания Заболоцкого летом 1947 г., запечатленные ме¬
муаристом: «Природа обязательно находит защитную форму для любо¬
го живого ростка,— говорил он.— Заметьте — живого! Характер наш
формируется до пяти лет, в этом я убежден, а потом, смотря по жизни,
вырабатывается и защитная форма. Понимаете? Было бы что защищать,
и тогда сочетается приспособляемость и рядом — удивительно упорное
самосохранение. У каждого по-своему, но для нашего брата обязательное.
Вы не согласны? — Я согласен.— Однако приспособляемость эта,— за¬
смеялся он,— должна находиться в строгих рамках, иначе все полетит
к чертям!» (Ермолинский С.А. Из записок разных лет: Михаил Булгаков.
Николай Заболоцкий. М.: Искусство, 1990. С. 246-247).
6* Об истории завода см.: Кузьмина Г.М., Костромин В.И. Гордость моя —
Вагонка. Свердловск: Средне-Уральское книжное издательство, 1986.
7* Новый мир. 1947. № 1. С. 101-104. На основе текста этой главки
по просьбе композитора Николая Ивановича Пейко (1916-1995) Заболоцкий
в 1951 году написал текст для кантаты «Строители грядущего», впервые
исполненной в 1959 году (см.: Пейко Н.И. Строители грядущего: Кантата.
М.: Советский композитор, 1968).
8* Заболоцкий Н.Н. Указ. соч. С. 429. Отметим, что слово «паровоз»
присутствует в тексте стихотворения. Как справедливо указывает В. И. Шу-
бинский, «Слово “паровоз”, не нуждавшееся в комментариях для чело¬
века советской эпохи, малопонятно современному молодому читателю.
“Паровозиками” назывались стихи или рассказы на идеологически правиль¬
ные темы, которые печатались вместе с “настоящими” произведениями»
(Шубинский В.И. Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру. СПб.: Вита
Нова, 2008. С. 414).
9* «Ядерными образованиями» «лодейниковского» корпуса являют¬
ся стихи 1932-1936 гг., в которых фигурирует персонаж по фамилии
Лодейников, и окончательная редакция 1947 г., включившая в себя, наряду
с вновь написанным текстом, несколько строк из стихотворения «Осень»
1932 г. («В овчинной мантии, в короне из собаки...»). «Второй слой» об¬
разован тремя стихотворениями 1947-1948 гг., где «герой» уже не на¬
зывается по имени: «Творцы дорог», «Урал» и «Город в степи». Наконец,

722
И.Е. ЛОЩИЛОВ
на периферии — стихотворения с значительно упрощенной, схематической
на грани «ходульности» поэтикой, тематически связанные с потребностя¬
ми пропаганды и идеологической конъюнктуры: «Преображение степей»
(«Степь зовет») и — «На высокой горе у Тагила». См. об этом: Лощилов И.Е.
«Иероглифика» Николая Заболоцкого (К реконструкции замысла поэмы
о Лодейникове // Лингвистика и поэтика в начале третьего тысячелетия:
Материалы международной научной конференции (Институт русского
языка им. В. В. Виноградова РАН, Москва, 24-28 мая 2007 г.) М.: ИРЯ
им. В. В. Виноградова РАН, 2007. С. 160-168.
10* Первая публикация: Заболоцкий Н. Стихотворения. М.: Советский
писатель, 1948. С. 37-40.
и* Следует обратить внимание на анаграмму с элементами палиндро-
мии («переворачивания»), связывающую антропоним и топоним (Лариса
и Урал): «Ах, Лара, Лара, глупенькая Лара...» и «Урал, седой Урал!»
12* См.: Степанян Е.В. Символика Урала у Н. Заболоцкого и Б. Пастер¬
нака // Русская Галерея. 2001. № 2.
13* Конструкторский отдел Уралвагонзавода в военные годы был эвакуи¬
рован на Алтай, и можно предположить, что между поэтом, работавшим
в конструкторских бюро, и кем-то из эвакуированных уральских инже¬
неров установились дружеские отношения и контакты, не прервавшиеся
после возвращения. Однако достоверной информации о круге общения
Заболоцкого в 1938-1946 гг. недостаточно для аргументированных гипотез.
Трудно сказать — имеет ли отношение к стихотворению Заболоцкого факт
посещения Вагонки А. Т. Твардовским (14 апреля 1948 г.)? С нижнета¬
гильским заводом была связана драматическая история жизни его брата,
Ивана Трифоновича Твардовского (1914-2003). В 1949 г. в Свердловске
выходил сборник, среди авторов которого — давняя знакомая Заболоцкого
Б. А. Дижур (Орлиное племя: Литературно-художественный сборник.
Свердлгиз, 1949). См г. Дижур Б. А. Мой друг — Коля Заболоцкий // Урал.
1995. №12. С. 235-240.
14* Заболоцкий Н.А. Собрание сочинений: В 3-х т. Т. 1. М.: Художест¬
венная литература, 1983. С. 617.
15* Заболоцкий Н.Н. Указ. соч. С. 459-460. По сходным причинам
не стал предлагать Заболоцкий к печати и стихотворение «Начало строй¬
ки» (Там же. С. 433) — из осторожности, усилившейся после критических
откликов о «Творцах дорог».
16* Дружба народов. 1949. № 4. С. 13. Направленная против автора
«Столбцов» статья П. В. Незнамова (наст, фамилия — Лежанкин) (1889-1941)
«Система девок», которую поэт в 1932 г. назвал «совершенно похабной»
(Заболоцкий Н.А. Собрание сочинений: В 3-х т. Т. 3. М., 1984. С. 313), на¬
чиналась так: «В поэзии у нас сейчас провозглашено не мало врагов-друзей.
Их, с одной стороны, принято слегка приканчивать, а с другой — творче¬
ству их рекомендуется подражать. Таков Гумилев. В литературе он живет

Из статьи «Николай Заболоцкий: три сюжета»
723
недострелянным...» (Незнамов П. Система девок // Печать и революция.
1930. №4. С. 77).
17* Терапиано Ю. О поэзии Н. Заболоцкого [Рец. на: Николай Заболоц¬
кий. Стихотворения. Изд. «Советский писатель». М., 1948] // Новое русское
слово. 1951. Vol. XVI, воскресенье, 18 ноября. № 14450. С. 4.
18* Прием, отмеченный еще в 1938 г. в пародии А. М. Флита (1892-1954)
«Во саду ли, в огороде» (Литературная газета. 1938. № 9 (716). Вт., 15 февра¬
ля. С. 6), где инерция 5-стопного ямба сообщает слову комически-архаичное
ударение («О моркови язык!»).
19* Возможный источник — строка из стихотворения Н.С. Гумилева
«Родос» (1912): «Там был рыцарский орден: соборы, / Цитадель, бастионы,
мосты».
20* Октябрь. 1946. № 10/11. С. 84-100.
21* См. о мифологических основаниях такого композиционного «кар¬
каса»: Степанов Ю.С., Проскурин С.Г. Константы мировой культуры.
Алфавиты и алфавитные тексты в периоды двоеверия. М.: Наука, 1993.
С.75-88.
22* «Алфавит есть одновременно код и текст, излагающий этот код.
В первом качестве (как код) алфавит принадлежит парадигматике, во вто¬
ром (как текст) — представляет собой некоторую синтагматику» (Степа¬
нов Ю.С., Проскурин С.Г. Указ. соч. С. 40).
23* Ср. название философского диалога высоко ценимого Заболоцким
Г. С. Сковороды «Разговор, называемый Алфавит, или Букварь мира» (Ско¬
ворода Г.С. Сочинения: В 2-х томах. Т. 1. М.: Наука, 1973. С. 412-464).
24* Заболоцкий Н.А Собрание сочинений: В 3-х т. Т. 1. М., 1983. С. 33.
25* Финал последнего из столбцов в редакции 1929 г.— «Народный дом»
(1927-1928) — с разной степенью «опознаваемости» указывает на имена
В.	Ф. Ходасевича и Н. С. Гумилева:
а девочка наоборот —
закрыв глаза, открыла рот
и ручку выбросила теплую
на приподнявшийся живот.
Трамвай, шатаясь, чуть идет...
Ср. «Заблудившийся трамвай» Гумилева (1919 <?>) и финал стихотво¬
рения Ходасевича «Ни жить, ни петь почти не стоит...» (1922):
Так, провождая жизни скуку,
Любовно женщина кладет
Свою взволнованную руку
На грузно пухнущий живот
(В.Ф. Ходасевич)
Финал стихотворения, названного именем героя-полярника (1937)
(«Лишь одного просил бы у судьбы я: / Так умереть, как умирал Седов»),

724
И.Е. ЛОЩИЛОВ
в определенном смысле эквивалентен возглашению имени В. В. Маяковского
(и Т. И. Нетте):
встретить я хочу
мой смертный час
так,
как встретил смерть
товарищ Нетте.
(В. В. Маяковский)
См. об этом: Корниенко Н.В. «И любовь, и песни до конца». Лирика
Заболоцкого и песенные контексты советской литературы // Николай
Заболоцкий. Проблемы творчества: Материалы научно-литературных
Чтений, посвященных 100-летию Н.А. Заболоцкого (1903-2003). М.: Изд-
во Литературного института им. А. М. Горького, 2005. С. 130.
В композиционном центре стихотворения о Седове (стихи 33-34) с же¬
лезной необходимостью вмонтировано имя собственное (ойконим) рядом
с пространственным «возвышением»: «И есть на дальнем Севере моги¬
ла... / Вдали от мира высится она».
Знаменитый дидактический финал «Некрасивой девочки» (цитируемый,
как правило, совершенно «всерьез»), благодаря отсылке к одной из надсо-
новских «Дурнушек» (1883) основательно забытой читателем к середине
1950-х гг., является своего рода пародийно-одическим восклицанием, чем-
то вроде «О Надсон!» (См. об этом: Лощилов И.Е. «Некрасивая девочка»
Н.А. Заболоцкого: функция лексической цитаты // Русский язык в школе.
2008. №3. С. 46-51.)
«Опространствование» имени у Заболоцкого сообщает ему, наряду
с голосом, лицом и судьбой, особый онтологический статус, независимый
от факта физической смерти его носителя:
И мысли мертвецов прозрачными столбами
Вокруг меня вставали до небес.
И голос Пушкина был над листвою слышен,
И птицы Хлебникова пели у воды.
И встретил камень я. Был камень неподвижен,
И проступал в нем лик Сковороды.
(Н.А. Заболоцкий)
26* Во внутренней форме ойконима Тагил содержится и другая его часть,
не проявленная материально: Тагил несомненно Нижний. Амплитуда
вертикальных параметров задана, таким образом, уже в первом стихе:
«На Высокой горе у [Нижнего] Тагила...». Ср. интерпретацию «семан¬
тической пружины», возникающей из взаимодействия материализо¬
ванного и непроявленного в стихе «средь выгребных высоких ям...»
(столбец «Бродячие музыканты» [1928]): Лощилов И.Е. «Чудный го¬
род Ленинград» Николая Заболоцкого // Studia Slavica Finlandensia.
TomusXIII: «Петербургский текст» в русской литературе. Helsinki, 1996.
С.154-168.

Из статьи «Николай Заболоцкий: три сюжета»
725
27* Ранний, лишь частично дошедший до нас рукописный сборник
Заболоцкого, предшествовавший композиционному решению «Столбцов»,
также назывался «мифогенным» оронимом: «Арарат» (1928).
28* Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста: Структура стиха: Пособие
для студентов. JL: Просвещение, 1972. С. 256.
29* См.: Федоров Н.Ф. Собрание сочинений: В 4-х томах. М.: Прогресс,
1995-1999.
30* Б. М. Сарнов приводит сохранившийся в памяти С. Я. Маршака экс¬
промт Н.М. Олейникова, сложенный вскоре после выхода «Столбцов»:
Бойся, Заболоцкий,
шума и похвал.
Уж на что был Троцкий,
а и тот прорал.
(Б. М. Сарнов)
31* Так в рукописном сборнике «Арарат»; в издании «Столбцов» 1929 г.—
«Черкешенка» (С. 22-23).
32* Заболоцкий Н.Н. Жизнь Н. А. Заболоцкого / Изд. 2-е, дораб. СПб.:
Logos, 2003. С. 156.
33* «Заболоцкий недурно рисовал, его учителем, кратковременным,
правда, был сам Филонов» (Харджиев Н.И. Из последних записей // Eura-
siatica: Quaderni del Dipartimento di Studi Eurasiatici Universita degli
Studi Ca’Foscari di Venezia. 66. Studi e scritti in memoria di Marzio Marza-
duri a cura di Giovanni Pagani-Cesa e Ol’ga Obuchova. Padova: CLEUP,
2002. P. 49).
34* Из дошедших до нас материалов такова рукопись стихотворения
«Disciplina clericallis» и сохранившаяся часть «Арарата». См. об этом:
Лощилов И.Е. О стихотворении Н. Заболоцкого «Disciplina clericallis» //
Sub Rosa. In Honorem Lenae Szilard. Koszonto konyv Lena Szilard tiszteletere.
Сборник в честь Лены Силард. Budapest 2005. S. 423-432.
35* Ср. «остраняющее» название сборника стихотворений К. К. Вагинова
«Опыты соединения слов посредством ритма» (1931).
36* Еще в ранней статье «О сущности символизма» (рубеж 1921 и 1922 гг.)
Заболоцкий цитировал сонет Шарля Бодлера «Соответствия» в переводе
Эллиса (Л. Л. Кобылинского):
Природа — строгий храм, где строй живых колонн
Порой чуть внятный звук украдкою уронит,
Лесами символов бредет, в их чаще тонет <...>
37* Ср. рассуждения Иосифа Бродского из «Нобелевской лекции»: «Человек
принимается за сочинение стихотворения по разным соображениям: чтобы
завоевать сердце возлюбленной, чтоб выразить свое отношение к окружающей
его реальности, будь то пейзаж или государство. <...> Он прибегает к этой
форме — к стихотворению — по соображениям скорее всего бессознательно¬

726
И.Е. ЛОЩИЛОВ
миметическим: черный вертикальный сгусток слов посреди белого листа
бумаги, видимо, напоминает человеку о его собственном положении в мире,
о	пропорции пространства к его телу» (Бродский И.А. Поклониться тени:
Эссе. СПб.: Азбука, 2000. С. 311).
38* Заболоцкий Н.Н. Московское десятилетие: Главы биографии Н.А. За¬
болоцкого // Московский вестник. 1991. №1. С. 310.
39* Пользуясь случаем, выражаю признательность В. И. Зеленкову
(Минск), привлекшему наше внимание к этому сюжету и обратившему
внимание на то, что в докладе М. А. Суслова на майском Пленуме ЦК
КПСС 1977 г. имя Н.А. Заболоцкого упоминается среди имен поэтов,
привлеченных к работе над текстом нового Гимна страны в преддверии
ее 60-летия. Поиски «не-спиритческого» объяснения этого упомина¬
ния привели к разысканиям вокруг давнего, 1955 г., конкурса. См.:
Кривошеев В. На пыльных тропинках далеких планет останутся гимна
следы: О чем не написали «Известия» в 1977 году // Известия. 2008.
№ 132/2765. Вт., 22 июля. С. 12. Зеленков В. По следам гимна // Известия.
2008. № 157/27682. Вт., 26 августа. С. 12. (Здесь же приводятся сведе¬
ния о судьбе варианта, предложенного композитором Г. В. Свиридовым
и А. Т. Твардовским, имя которого уже упоминалось в связи с вторым
из сюжетов. См. примеч. 34.)
40* В 1930-е гг. Заболоцкий думает об «иератическом» (от греч. hiera-
tikos — культовый, священный, жреческий) искусстве, об авангардист¬
ском по сути эксперименте по созданию нового канона «торжественного»
искусства, стоящего на службе у власти и государства, в чем-то подобного
русскому искусству XVIII столетия: «Н.А. говорил: Поэзия есть явление
иератическое» (Липавский Л.С. Исследование ужаса. М.: Ad Marginem,
2005.	С. 313).
41* Тексты Гимна Советского Союза (десять вариантов). Москва, 1956.
42* РГАСПИ. Ф. 82 (Фонд Молотова). Оп. 2. Д. 279. JI. 191. То же:
РГАСПИ. Ф. 84 (Фонд Микояна). Оп. 3. Ед. хр. 28. JI. 7. Последним в бро¬
шюре напечатан текст Симона Чиковани без указания имени переводчика.
Однако сомнений в том, что перевод был сделан Заболоцким, нет:
Земля советская, родимая,
Ты наша плоть и кровь,
Ты наша вера нерушимая,
Бессмертная любовь.
Указан путь рукою Ленина —
И нет пути верней.
Могучей партией взлелеяна
Свобода наших дней.
Мы поклялись за жизнь свободную
Сражаться до конца,
Великой дружбой всенародною
Объединив сердца.

Из статьи «Николай Заболоцкий: три сюжета»
727
Украсим землю вечно юную
На празднике труда
Войдет цветущею коммуною
В грядущие года
(Ф. 82. Оп. 2. Д. 279. JI. 197.
То же: Ф. 84. Оп. 3. Ед. хр. 28. JI. 13).
43* Шубинский В.И. Золотой век. М.: Наука, 2007. С. 86. (Серия «Рус¬
ский Гулливер»).
44* Цит. по: Зубова Л.В. Стихи Александра Введенского для детей //
Поэт Александр Введенский: Сборник материалов. Конференция «Алек¬
сандр Введенский в кругу мирового авангарда». Белград — Москва: Гилея,
2006.	С.212.
45* Строки, разрушающие инерцию размера, встречаются, например,
в поэме «Торжество Земледелия», и там они напоминают о полиметриче-
ских опытах В. Хлебникова.
46* В Записке Д. Т. Шепилова, предназначенной для членов Комиссии,
от 6.11.1956 г., уже говорилось: «Было бы целесообразно рекомендовать
композиторам для создания музыки нового Гимна три текста — поэтов Иса¬
ковского М. В., Михалкова С. В. и Рыльского М. Ф., имея в виду, что в процессе
работы над музыкой тексты Гимна могут быть улучшены в соответствии
с требованиями композитора» (РГАСПИ. Ф. 84. Оп. 3. Ед. хр. 28. JI. 1). На эк¬
земпляре Записки, принадлежавшем Микояну, сверху наискось карандашом
записаны фамилии под номерами: 1. Михалков 2. Панченко 3. Кушелев.
47* Роскина Н.А, Четыре главы: Из литературных воспоминаний. Paris:
Ymca-Press, 1980. С. 77.

6^
Г. В. ФИЛИППОВ
Стихотворение Н. Заболоцкого «Змеи»:
пространственно-временные аспекты
В раздел столбцов и поэм своего итогового собрания сочине¬
ний Н. Заболоцкий включил стихотворение «Змеи», помеченное
1929 годом.
(1)	Лес качается, прохладен,
(2)	Тут же разные цветы,
(3)	И тела блестящих гадин
(4)	Меж камнями завиты.
(5)	Солнце, жаркое, простое,
(6)	Льет на них свое тепло.
(7)	Меж камней тела устроя,
(8)	Змеи гладки, как стекло.
(9)	Прошумит над ними птица
(10)	Или жук провоет смело,
(11)	Змеи спят, запрятав лица
(12)	В складки жареного тела.
(13)	И загадочны, и бедны,
(14)	Спят они, открывши рот,
(15)	А вверху едва заметно
(16)	Время в воздухе плывет.
(17)	Год проходит, два проходит,
(18)	Три проходит: Наконец
(19)	Человек тела находит —
(20)	Сна тяжелый образец.
(21)	Для чего они? Откуда?
(22)	Оправдать ли их умом?
(23)	Но прекрасных тварей груда

Стихотворение Н. Заболоцкого «Змеи»: пространственно-временные аспекты 729
(24)	Спит, разбросана кругом.
(25)	И уйдет мудрец, задумчив,
(26)	И живет, как нелюдим.
(27)	И природа, вмиг наскучив.
(28)	Как тюрьма, стоит над ним.
Загадочно — пожалуй, именно это чувство прежде всего вы¬
зывается стихотворением. Недоумение читателя словно пред-
рассчитано нагнетением загадок: «тут же разные цветы» (где
это — «тут же»?); солнце — «жаркое», да, но почему «простое»!
Отчего рифмой выделено, что жук провоет не иначе как «смело»?
И совсем уж изумит своей косноязычностью фраза «меж камней
тела у строя, змеи гладки, как стекло».
Нарушено элементарное грамматическое правило: деепри¬
частный оборот должен относиться к глаголу, а здесь относится
к краткому прилагательному «гладки».
Причем стихотворение поистине перенасыщено краткими при¬
лагательными и причастиями. Их 7 в 28 строках («прохладен»,
«завиты», «гладки», «загадочны», «бедны», «разбросана», «за¬
думчив»). И без сравнительной статистики очевидно, что плотность
их необычна для русской поэзии, и возникает предположение, что
это элемент особой поэтической системы, что данная грамматиче¬
ская форма обретает образную значимость. Ведь можно сказать
«качается прохладный лес». Нет, у Заболоцкого «лес качается
прохладен», у него подчеркнута та предикативность, которую не¬
сет выделенная форма.
Более того, «меж камней тела устроя», змеи гладки; «открыв¬
ши рот» и «запрятав лица», они спят; природа, «вмиг наскучив»,
стоит. Функционально приравненными оказываются слова «спят»,
«стоит» — и «гладки», а тем самым состояние и признак, т. е. яв¬
ления временного порядка и атрибутивного. Тем самым свойство
несет в себе действие, а движение предстает формой застывшей.
Характерна строка «сна тяжелый образец». Сон, как загадка
времени, его подлинности, его приложимости к предмету, к мате¬
риальной, вещественной природе — вот центральный образ-тайна,
над постижением коего бьется поэт («тяжелый» здесь и в смысле
«предметный», «ощутимый», и в смысле «тяжкий», «мучитель¬
ный» для человека).
Время оказывается для Заболоцкого не столько лирической те¬
мой, сколько проблемой. Проблемой не исторического плана, как

730
Г. В. ФИЛИППОВ
у Маяковского («это время гудит телеграфной струной»), не пси¬
хологического, как у Блока (к примеру, его разделение времени
на «хронологическое» и «музыкальное»), а сугубо натурфилософско¬
го. Ее-то он и стремится решить художественными средствами.
В двадцатых годах нашего века это было весьма распростра¬
нено. Так, Александр Туфанов, возглавлявший Левый фланг
Ленинградского отделения ВСП, где, кстати, начинали литера¬
турную деятельность будущие обэриуты, друзья Заболоцкого
Д. Хармс и А. Введенский, провозглашал время «качественным
множеством», призывал к достижению «расширенного восприятия
времени и пространства» и указывал как на соратника на Альберта
Эйнштейна*.
А еще ранее В. Хлебников подмечал, что теперь, при отказе
от лирической субъективности, «чувство времени исчезает, и оно
походит на поле впереди и поле сзади, становится своего рода
пространством» **.
Художественным эквивалентом времени является композиция
произведениями знаменательно, что Заболоцкий компонует стихи
не по временному принципу, а по пространственно-живописному,
располагая моменты не один после другого, а один возле другого.
И загадочны, и бедны,
Спят они, открывши рот,
И вверху едва заметно
Время в воздухе плывет.
Время как бы отделено от других предметов, становится частью
общей картины: оно плывет «вверху», как облака (далее — раз¬
витие скрытой ассоциации: «Год проходит, два проходит, три
проходит»). И тем не менее (логический парадокс) оно застыло
в предметах, потому что каждая деталь объективного мира живет
своей, самостоятельной, скрытой от человеческого разума жизнью
(оттого-то и предикативность качеств).
Соответственно, отказываясь от причинно-следственного прин¬
ципа (вопрос типа «Для чего они? Откуда?», по мысли автора,
*	Александр Туфанов. Оспины заумного мироощущения. В его кн.: Ушкуй¬
ники (фрагменты поэмы). Л., Изд. автора, 1927, стр. 6.
** Велимир Хлебников. Собрание произведений, т. 5. Л., Изд. писателей
Ленинграде, 1933, стр. 324.

Стихотворение Н. Заболоцкого «Змеи»: пространственно-временные аспекты 731
бессилен, ибо он исходит от человека, а не от природы, и закрепил
разрыв между ними), поэт прибегает к назывному (как писал в свое
время А. Се л ивановский, к «нанизываниям-перечислениям» *,
должному вызнать четкие пластические представления.
Стихотворение можно расчленить на изобразительно-смысловые
единицы. Для примера рассмотрим первые четыре строки.
Сначала «Лес качается, прохладен». Затем «Тут же разные
цветы». «Тут же» (теперь нам становится ясно) означает не в ле¬
су или около леса, а просто в одной плоскости, как на полотне:
может быть, в центре, возможно, сбоку, поскольку детали-то
равнозначны.
Две следующие — «И тела блестящих гадин меж камнями за¬
виты» — независимы от предыдущих, а тоже соотносятся с чем-то
большим как равноправный элемент.
Дальнейшие четверостишия состоят из двух таких единиц каж¬
дое. Солнце, льющее свое тепло — на тела змей, устроившиеся меж
камнями. Шумящая птица, воющий жук — и те же змеи, прячущие
свои загадочные лица. Наконец, время, само время в строках 15-18
опять-таки являет собой изобразительно-смысловую единицу.
Но тем не менее это детали одной поэтической картины. Заметь¬
те: стихотворение состоит из четких четверостиший, но ни одно
из них не выделено графически. Очевидно, строфический, музы¬
кально-смысловой принцип поэту, усиленно избегающему личност¬
ного начала, чужд. Известно, что такие стихи Заболоцкий называл
столбцами, и этот термин мы воспринимаем уже как в жанровом
смысле, так и в композиционном. В данном случае перед нами
один крупный кадр, вобравший разные изобразительные детали.
Его композиционный центр — середина восемнадцатой строки, где
имеет место единственная долгая внутристрочная пауза.
Прямой переход от зримых образов к ритмике может показаться
странным. Но ведь ритмический сдвиг как раз наглядно отража¬
ет то же переключение представлений — с природы, доведенной
до умозрительных категорий (от змей — к времени) на человека
(и здесь обратный процесс: от отвлеченных раздумий «Для чего
они? Откуда?» — к змеям в их телесной красе). Завершающие
строки (25-28) смыкают два эти плана, рисуя обобщенный образ
природы как тюрьмы для человеческого рассудка.
*	А. Селивановский. Система кошек.— На литературном посту, 1329, № 15,
стр. 33.

732
Г. В. ФИЛИППОВ
Заболоцкий был назван однажды поэтом вертикального по¬
строения, для которого особенно важна оппозиция «верх — низ» *.
Вроде бы и в «Змеях» это заметно. Время плывет «вверху», птица
шумит «сверху», природа в финальном двустишии, подобно тюрь¬
ме, стоит почему-то «над» человеком.
Но если присмотреться внимательнее, то обнаружим, что
не меньшее значение имеет и горизонталь: тела змей завиты;
«меж» камнями, цветы «тут же», груда тварей спит, разбросана
«кругом». Почему же не избрать тогда оппозицию «между — кру¬
гом»? Скорее, оба направления — вертикальное и горизонталь¬
ное — равнозначны, поскольку модель мира у Заболоцкого про¬
странственна: это сфера, отождествленная с временем, и потому
природа стоит над человеком, но она же и окружает его.
Естественно, что в этом просторе образы приобретают специфи¬
чески знаковый характер. Вроде бы предметы плотно прилегают
друг к другу (лес, цветы, солнце, жук, птицы — все «состыкова¬
но»), они отчетливы в своей конкретности (не случайно обэриуты
писали, что Заболоцкого следует читать «более глазами и пальца¬
ми, нежели ушами» **), но в целом природа условна, просвечена
общей идеей. Это природа вообще, как и человек, пытающийся
разгадать ее тайны.
Первоначально кажется, что это не человек даже, а только
мысль человеческая («мудрец»). Но в отрешенности от бытового,
в отшельничестве, праведничестве героя Заболоцкого («И уйдет
мудрец, задумчив, и живет, как нелюдим») прозревается важная
этическая программа. Собственно, она уже подетально утверждена
в образной системе. Лес прохладен, цветы разные, солнце жаркое,
простое, змеи не только загадочны, но и бедны, животные твари
прекрасны. Иными словами, мир сложен, но чист. И взгляд уму¬
дренного человека подобен взору ребенка, впервые открывающего
красоту мира. Нет ничего личного, корыстного, эгоцентричного.
Есть драматизм пытливой мысли и свежесть восприятия.
В стихотворении явственно проступает единение двух полярных
планов: произвольность — и заданность, свободная перечислитель-
ность — и твердость общей конструкции, предметность — и услов¬
ность, драматизм — и отрешенность.
*	Ю. М. Лотман. Структура художественного текста. М., «Искусство», 1970,
стр. 269-277.
** Афиши Дома печати, 1928, № 2, стр. 12.

Стихотворение Н. Заболоцкого «Змеи»: пространственно-временные аспекты 733
Это и понятно: силясь познать и художественно воплотить
«неэвклидову геометрию» нового мира, вскрыть органические
закономерности сложного временного процесса, Заболоцкий был
вынужден исходить их двух разобщенных источников познания
одновременно: чувственного восприятия и строгого рассудка.
В результате ему удалось выработать оригинальные принципы
композиции, создать своеобразный жанр, отражающие новую
пространственно-временную систему.
Это же определило и известную ограниченность художественного
метода столбцов и поэм 1926-1938 годов: личностный, эмоцио¬
нальный мир человека не мог найти в нем свободного раскрытия.
Вхождение в эту сферу произошло у Заболоцкого позднее, в со¬
роковые годы.

А.	ЮНГГРЕН
Обличья смерти: к интерпретации стихотворения
Н.	Заболоцкого «Офорт»
В 23-м томе «Scando-Slavica» помещена статья Ф. Бьёрлинг (Fi¬
ona Bjorling) “«Ofort» by Nikolaj Zabolockij. The Poem and the Title”.
Ф. Бьёрлинг рассматривает текст стихотворения как зашифрован¬
ное описание ситуации похорон. Такая интерпретация оставляет
вне поля зрения автора два других смысловых ряда, к которым,
с моей точки зрения, апеллирует «Офорт»: это апокалиптические
образы и образы города. Стихотворение связывает воедино эти три
смысловые ряда, что означает, что тот или иной фрагмент текста
соотносим одновременно с двумя, а то и с тремя ассоциативными
плоскостями. Эта семантическая коллизия лежит в основе поэтики
«столкновения словесных рядов» *, стремящейся через нарушение
норм лексической и стилистической сочетаемости к созданию теку¬
чих, нефокусированных образов. Поскольку возможные корреляты
с похоронами подробно прокомментированы в статье Ф. Бьёрлинг,
остается внести дополнения, касающиеся апокалиптической и пе¬
тербургско-ленинградской тем.
ОФОРТ**
[1]	И грянул на весь оглушительный зал:
[2]	— Покойник из царского дома бежал!
[3]	Покойник по улицам гордо идет,
*	Декларация ОБЭРИУ. Цит. по: R. R. Milner-Gulland, «Left Art’ in Leningrad:
the OBERIU Declaration», Oxford Slavonic Papers, N, S., 3, 1970, стр. 70.
** Текст стихотворения приводится по: Заболоцкий Н. А. Стихотворения.
Под общ. ред. Г. П. Струве и Б. А. Филиппова, Washington, D. С.-New York
1965, стр. 29.

Обличья смерти: к интерпретации стихотворения Н. Заболоцкого «Офорт» 735
[4]	его постояльцы ведут под уздцы;
[5]	он голосом трубным молитву поет
[6]	и руки ломает наверх.
[7]	Он — в медных очках, перепончатых рамах,
[8]	переполнен до горла подземной водой,
[9]	над ним деревянные птицы со стуком
[10]	смыкают на створках крыла.
[11]	А кругом — громобой, цилиндров бряцанье
[12]	и курчавое небо, а тут —
[13]	городская коробка с расстегнутой дверью
[14]	и за стеклышком — розмарин.
(Янв. 1927)
Первые две строки формулируют в виде неожиданного со¬
общения-возгласа то, что можно условно назвать сюжетом сти¬
хотворения, хотя сюжет при этом не тождественен содержанию,
т. к. «бегство покойника» — только отправная точка несобытий¬
ного смыслового развертывания текста.
Уже начало стихотворения имплицитно задает тему Петер¬
бурга-Ленинграда: «оглушительный зал» ассоциируется со сти¬
лем петровской архитектуры, «царский дом» также указывает
на то, что место действия — столица. Словосочетание «из цар¬
ского дома» не вполне отчетливо по значению: «царский дом»
нельзя считать естественным субститутом слова «дворец», хотя
синтаксически «из царского дома» легче было бы понять как
обстоятельство места к «бежал». Чтение, при котором «из цар¬
ского дома» понималось бы как тождественное «царского рода»,
синтаксически не вполне удовлетворительно. Для интерпретации
стихотворения, однако, важно лишь отметить, что покойник —
высокого происхождения.
Сама тема «бегства покойника» ощущается как петербург¬
ская и представляет собой версию петербургского мифа, вос¬
ходящего к культу заложных покойников*. Мотив вторже¬
ния покойника, т. е. смерти в жизнь людей, представленный
в «Шинели» Гоголя, оказывается актуальным в период, близ¬
кий к созданию «Офорта»: слух об исчезновении останков
Гоголя из могилы, о котором свидетельствуют воспоминания
*	Д. К. Зеленин, Очерки русской мифологии 1: Умершие неестественной
смертью и русалки, Петербург 1914.

736
А. ЮНГГРЕН
Д. Д. Шостаковича*, продолжает линию анекдотов об оживаю¬
щих мертвецах. Любопытно также, что сходный сюжетный
фрагмент содержится в «Восковой персоне» Ю. Тынянова,
вышедшей в 1931 г.: придворные принимают восковую фигуру
Петра I за ожившего царя.
В 3-6 строках описывается шествие смерти по городу. Конта¬
минация апокалиптических и похоронных образов создает эф¬
фект торжественно-гротескного макабра. Тематически эта часть
стихотворения может быть соотнесена одновременно с двумя
источниками: это, с одной стороны, «Конь блед» В. Брюсова,
в котором разрабатывается апокалиптическая тема, с другой
стороны — комический «Церемониал погребения тела в бозе
усопшего поручика и кавалера Фаддея Кузьмича П...» Козьмы
Пруткова:
[БРЮСОВ:]
Улица была — как буря. Толпы проходили,
Словно их преследовал неотвратимый Рок.
Мчались омнибусы, кэбы и автомобили,
Был неисчерпаем яростный людской поток.
[...]
И внезапно — в эту бурю, в этот адский шёпот,
В этот, воплотившийся в земные формы бред,
Ворвался, вонзился чуждый, несозвучный топот,
Заглушая гулы, говор, грохоты карет.
Показался с поворота всадник огнеликий,
Конь летел стремительно и стал с огнем в глазах.
В воздухе еще дрожали — отголоски, крики,
Но мгновенье было — трепет, взоры были — страх!
Был у всадника в руках развитый длинный свиток,
Огненные буквы возвещали имя: Смерть...**
*	“[...] there was an incidence in the late thirties that made me ready to believe
that the dead fled their coffins. For some reason or other they dug up Gogol’s
grave, and Gogol wasn’t in his coffin. The lid was thrown back and the coffin
was empty. A great corpse had run off”. Testimony: The Memoirs of Dmit¬
ri Shostakovich, as related to and edited by Solomon Volkov, London 1979,
стр. 16.
** Валерий Брюсов, Стихотворения и поэмы, Ленинград 1961 (Библиотека
поэта, б. с., 2. изд.), стр. 283-<28>4.

Обличья смерти: к интерпретации стихотворения Н. Заболоцкого «Офорт» 73 7
[ПРУТКОВ:]
1.
Впереди идут два горниста,
Играют отчетисто и чисто.
2.
Идет прапорщик Густав Бауэр,
На шляпе и фалдах несет трауер.
По обычаю искони заведенному,
Идет майор, пеший по-конному.
[-]*
При очевидной конфронтации поэтик, «Офорт» связан со сти¬
хотворением В. Брюсова отношением сюжетной преемственно¬
сти. С «Церемониалом погребения» сходство обнаруживается
в более мелких сегментах текста, так что в этом случае можно
говорить, видимо, о прямой цитации. Так, комическое смешение
«пешего» и «конного», т. е. человека и лошади в 3-м двустишии,
соотносимо с семантическим сбоем «Покойник... идет, / его
[...] ведут под узцы». Для поэтики обэриутов характерно рас¬
членение фрагмента действительности или сложного понятия
на составные части, иерархически не упорядоченные и взаимоо-
тождествляемые**. В противоположность Ф. Бьёрлинг, которая
считает, что речь здесь идет о катафалке, я предполагаю, что
исходным был образ апокалиптического всадника. В первом
предложении покойник «идет», т.е. актуализирован первый
компонент понятия — «человек», во втором его «ведут под
уздцы», как лошадь. Оба взаимоисключающие предиката ощу¬
щаются как равноправные, анафорическое «его» в то же время
требует сохранения тождественности референта, что порожда¬
ет трансформирующийся, текучий образ «человека-лошади».
*	Козьма Прутков, Сочинения, Москва 1960, стр. 97-<9>8.
** Ср. у А. Введенского:
Похож ли ветер на цветки,
на маргаритки и тюльпаны? [...]
Похож ли ветер на скамью?
(«Сутки»)
Alexandr Vvedenskij, Izbrannoe, hrsg. u. eingeleit. von Wolfgang Kasack,
Miinchen, 1974, стр. 38.

738
А. ЮНГГРЕН
(Ср. изображение всадника на одной из акварелей П. Филонова,
датируемой 1912-1918 гг. *)
Жители города, сопровождающие всадника-покойника в тор¬
жественном шествии и ведущие под уздцы его лошадь, названы
«постояльцами». Такой лексический сдвиг, выделяющий значение
«кратковременного местоприбывания» отсылает к представлению
о том, что человек — гость на земле. Ср. такую же «циничную»
метафору у Д. Бур люка:
Мы — в этом мире постояльцы [курсив. — А.Ю.] —
раздельно номера заняв,
покуда смерть на наши пяльцы
не вышьет черепа устав.
Мы мире сем скоро пришельцы [курсив.—А.Ю.]
и каждый тянется — устав,
свое беречь для жизни тельце,
дней — календарь перелистав**.
Замена «читать молитву» (как в «читать молитву над усоп¬
шим») на «петь молитву» подчеркивает торжественность шествия.
(Ср. также в 3-й строке «гордо идет» и намек на царственное про¬
исхождение покойника в 1-2 строках.) Одновременно апокалипти¬
ческий «трубный глас» заменен на «трубный голос», и тем самым
несколько стилистически снижен, представлен в «человеческом
масштабе».
Следующее в 7-10 строках описание фигуры покойника строит¬
ся как совмещение погребальных и городских образов. «Медные оч¬
ки» , как отмечает Ф. Бьёрлинг, отсылают к обычаю класть на глаза
усопшего монеты. С другой стороны, скрытый, невыраженный
в словосочетании «медные очки» признак «стеклянности» лежит
в основе тропа «очки» — «перепончатые рамы», т. е. очки — окон¬
ные рамы с переплетами. Условно-метафорический характер пере¬
носа в тексте стихотворения затемнен, почти полностью снят. Из-за
отсутствия сравнительного союза и благодаря синтаксическому
параллелизму связь между «очками» и «перепончатыми рамами»
перерастает из уподобления в отождествление. Соответственно
*	Jan Kriz, Pavel Nikolajevic Filonov, Praha 1966.
** Anfange des russischen Futurismus, hrsg. von Dmitrij Tschizewskij, Wiesba¬
den 1963 (= Heidelberger slavische Texte 7), стр. 36.

Обличья смерти: к интерпретации стихотворения Н. Заболоцкого «Офорт» 739
субъект утрачивает однозначность, центральная фигура делается
амбивалентной: но «мертвец-город». Двойственность образа под¬
держивается следующей строкой, т. к. «переполнен до горла под¬
земной водой» можно понять как аллюзию на болота, на которых
построен Петербург. Фигура покойника — апокалиптического
всадника 3-6 строк переосмысляется в 7-10 за счет неявного
отождествления покойника и города, т.е. сфера смерти как бы
расширяется, происходит ее иррадиация, завершающаяся в'об¬
разе «деревянных птиц»: живое превращается в механическое,
в предмет. (См. аналогично выше в тексте: очки покойника вместо
глаз живого человека.) «Деревянные птицы» — еще одна замаски¬
рованная метафора, находящаяся на грани с отождествлением:
оконные рамы на створках открываются и закрываются, как
крылья птиц.
В заключительной части стихотворения образная двойствен¬
ность устраняется: тема города выступает однозначно и экс¬
плицитно. Четверостишие построено как два последовательных
противопоставления («А кругом [...] а тут [...]»)• И_12 строки
рисуют радостный, оптимистический по видимости городской
пейзаж, контрастирующий с мрачно-гротескными образами
3-10 строк. «Громовой и цилиндров бряцанье» (т.е. грохот за¬
водов и бряцанье цилиндрических частей машин) и голубое небо
с курчавыми облаками представляет собой нечто вроде эмблемы
индустриального города, «индустриальной идиллии». Это типич¬
ный мотив плакатов 20-х годов, перед пятилеткой индустриа¬
лизации, начавшейся в 1928 г. Псевдомажорная тональность
11-12 строк отрицается и преодолевается вторым противопо¬
ставлением, возвращающим тему смерти как будничной памяти
об	усопшем. Таким образом, в тексте осуществляется переход
от темы вторжения смерти в город к утверждению ее имманент¬
ного присутствия в повседневной жизни.
Переосмысление темы смерти совмещено с заменой Петербурга
на Ленинград: действие стихотворения начинается в «оглуши¬
тельном зале» и завершается в «городской коробке», т. е. обычном
ленинградском доме. Связанная с Петербургом фигура покойника
отсутствует в финале стихотворения, уступая место псевдоопти-
мистическим образам «нового быта», который, в свою очередь,
оказывается иным воплощением смерти. Традиционно относя¬
щийся к погребальному обряду розмарин приобретает в тексте
стихотворения дополнительные коннотации вследствие того, что

740
А. ЮНГГРЕН
по своей внутренней форме это слово соотнесено с «розой» или
«розаном» вызывая тем самым представление о цветке, растущем
в горшке на подоконнике *.
Если «громобой», «цилиндров бряцанье» и «курчавые облака» —
эмблемы нового индустриального общества, то цветок за окном вы¬
ступает как знак маленького домашнего мира, быта. Двойственная
мотивированность розмарина делает этот образ завершающим,
синтезирующим тему смерти и современного города.
В заключение будут изложены некоторые дополнительные
наблюдения, касающиеся метрической организации «Офорта».
Особенность структурной организации стихотворения заклю¬
чается в том, что от начала к концу происходит разложение
метрической системы, заданной первыми двумя строками, т.е.
текст движется от стихотворного к прозаическому. 1-2 строки
максимально спаяны между собой: они изометричны (амфибра¬
хий), изосиллабичны (одиннадцатисложник) и представляют
собой монорим («зал» — «бежал»). Дальнейшему смысловому
членинию текста — 3-6, 7-10, 11-14 строки — соответствует
деление на такты, по которым происходит накопление негатив¬
ных признаков. На первом такте 6-я строка вносит отклонение от
принципа изосиллабизма (8 слогов против 11-ти в 1-5 строках)
и рифмованности, разрушая ожидание перекрестной рифмы
(«идет» — «поет», «под уздцы» — «наверх»). Признаки-де¬
структоры, возникшие в 6-й строке, переходят в следующее
четверостишие в качестве структурного принципа: 7-10 строки
уже не содержат рифм, 10-я строка также укорочена (8 слогов
против 12-ти в 7-9 строках). На этом такте выделяется еще один
*	Ср. подобную этимологизацию «розмарина» в «Елизавете Бам»:
ИВАН ИВАНОВИЧ:
А в этом домике, который деревянный,
Который называется избушка,
В котором огонек блестит и шевелится,
Кто в этом домике живет?
ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ
Никто в нем не живет
И дверь не растворяет,
В нем только мыши трут ладонями муку,
В нем только лампа светит розмарином [курсив.—А. ДО.],
И целый день пустынником сидит на печке таракан.
Daniil Charms, Elizaveta Bam, Stockholm 1972 (=Slaviska institutionen,
Stockholms universitet, Meddelanden 8), стр. 12.

Обличья смерти: к интерпретации стихотворения Н. Заболоцкого «Офорт» 741
негативный признак: 8-я строка, написанная анапестом, на фо¬
не амфибрахиев вносит отклонение от принципа изометризма.
В последнем четверостишии выделенные признаки-деструкторы
аккумулируются и усиливаются: 11-14 строки — нерифмованы
и неизосиллабичны, причем количественный разброс слогов уве¬
личивается по сравнению с предыдущими двумя четверостишия¬
ми: это 12, 9,13, 8 слогов против 11, 11,11 и 8 в 3-6 строках и 12,
12, 12и8в7-10. Четверостишие написано анапестом со сбоями
в 3-й стопе 11-й строки и 2-й стопе 14-й в противоположность
выбранному изначально амфибрахию.

И.ВАСИЛЬЕВ
«И грянул на весь оглушительный зал...»
(О стихотворении Н. Заболоцкого «Офорт»)
Ориентация Н. Заболоцкого на живописно-пластическое
видение и изображение общеизвестна1*. «Поэт, прежде всего,—
созерцатель»,— провозглашал Заболоцкий уже в студенческой
статье «О сущности символизма» 2*. С наибольшей очевид¬
ностью тяга к изобразительной вещественности проявилась
в ранний обэриутский период. Многие стихи первой книги
Заболоцкого «Столбцы» представляют собой живописные за¬
рисовки, жанровые сценки, сопровождающиеся колоритным
воспроизведением деталей предметного мира. Однако это не бы¬
ло бытописательством, копированием действительности: на¬
туралистический антураж прорастал фантастикой, реальное
соединялось с ирреальным. Возникали стихотворные картины,
подобные кубофутуристическим и сюрреалистическим полот¬
нам. Наиболее показательны в этом отношении стихи «Футбол»
(1926), «Движение» и «Офорт» (1927). Рассмотрим подробнее
последнее стихотворение. Вот его текст:
И грянул на весь оглушительный зал:
«Покойник из царского дома бежал!»
Покойник по улицам гордо идет,
Его постояльцы ведут под уздцы,
Он голосом трубным молитву поет
И руки вздымает наверх.
Он в медных очках, перепончатых рамах,
Переполнен до горла подземной водой.

«И грянул на весь оглушительный зал...»
743
Над ним деревянные птицы со стуком
Смыкают на створках крыла.
А кругом громобой, цилиндров бряцанье
И курчавое небо, а тут —
Городская коробка с расстегнутой дверью
И за стеклышком — розмарин (38).
Две начальные строки выполняют роль вступления, подобного
прологу прозаического произведения. В них содержатся общие
сведения о предшествующих событиях: побеге из царского дома.
Они даются в форме изолированной от своего контекста цитаты-
микросцены. Бросаются в глаза две странности: эпитет «оглуши¬
тельный» ошибочно приписан не известию, а залу, в котором его
озвучил чей-то голос («грянул»), а главное — бежавший оказался
покойником.
В последующих строках говорится о гордом шествии «покойни¬
ка» , скорее всего плененного и теперь насильственно возвращае¬
мого на место, несмотря на все его мольбы и воздетые к облакам
руки. Эти детали буквализируют фантастическое допущение о спо¬
собности умершего вести себя подобно живому человеку. Вместе
с тем заявленная степень неопределенности текста не снижается:
по-прежнему ничего не известно о беглеце, обстоятельствах, свя¬
зывающих его с «царским домом», сопровождающих его людях,
почему-то названных «постояльцами». Выражение «вести под
уздцы» может быть отнесено к человеку лишь в переносном смыс¬
ле. Но здесь отсутствуют не только графические, но и смысловые
кавычки, что опять-таки опредмечивает словесное представле¬
ние (если главное действующее лицо — покойник, почему бы
ему не быть вдобавок еще и конем?3*). Контекстуальный объем
ассоциаций обусловлен восприятием «узды» как «пут», симво¬
лизирующих несвободу. У А. Н. Афанасьева читаем: «Подобно
тому, как дикое животное, опутанное веревкою, становилось
собственностью человека, так и побежденный, связанный не¬
приятель делался рабом»4*.
Крупный план героя дает его портрет, в котором наряду с бытовы¬
ми приметами («он — в медных очках») присутствуют инфернальные
и потусторонние черты: в эпитете «перепончатые» дремлют конно¬
тации, связанные с дьявольским миром вампиров (летающими упы¬
рями, оборотнями), фраза «переполнен до горла подземной водой»
активизирует загробные ассоциации, подчеркивает хтоническую

744
И. ВАСИЛЬЕВ
природу персонажа, чей монструозный облик дополняют хлопаю¬
щие деревянными крыльями неживые искусственные птицы. Это
трудно представимый аномальный объект-гибрид с взаимоисклю¬
чающими свойствами.
Оставшиеся строки рисуют фон — грозовое небо («громобой»,
«цилиндров бряцанье») с кучевыми облаками и городской пейзаж
(дом с открытой дверью и цветком за окном).
Изображение во многом держится на контрасте бытового (в чем-
то напоминающего теплые и сказочные картины М. Шагала)
и фантастического (очеловеченный конь — излюбленный атрибут
композиций П. Филонова, нередко грозно-мрачноватых и за¬
гадочных5*). Визуальное начало явно доминирует в стилистике
«Офорта», как и положено в такого рода поэтических творени¬
ях, ориентирующихся на живопись, воспроизводящих картину
(в данном случае — гравюру) словесными средствами. Здесь важно
зримое, вещное — то есть изображение, а не выражение, показ,
а не лирическое самораскрытие автора.
Персонажа мы застаем в ситуации «мертвый среди живых»,
однако он не неподвижный мертвец, а наделенный энергией по¬
койник, который ведет себя и поступает как живые люди, и это
не вызывает никаких недоумений у окружающих и самого поэта.
Происходит снятие противоположности между жизнью и смертью.
Преодоление границ возможного мифологизирует изображаемую
реальность. Картина представляет собой видение, существующее
лишь в воображении, вымышленное и чудесное, «то, чего на свете
нет», как писал Заболоцкий в другом стихотворении («Меркнут
знаки Зодиака»).
Все это роднит стихотворение с живописно-зрелищной мета¬
форикой сна, а также галлюцинаторно-визионерской составляю¬
щей бреда6*. И сон, и бред обладают внутренней, субъективно
мотивируемой убедительностью. Они создают собственную авто¬
номную знаковую реальность в рамках того языка, «с помощью
которого внутренние переживания, чувства и мысли приоб¬
ретают форму явственно осязаемых событий внешнего мира.
Это язык, логика которого отлична от той, по чьим законам мы
живем в дневное время; логика, в которой главенствующими
категориями являются не время и пространство, а интенсивность
и ассоциативность» 7*.
Именно на интенсификации деталей изображенного мира
и сложной ассоциативности и строит Заболоцкий свое произ¬

«И грянул на весь оглушительный зал...»
745
ведение. Разберем наиболее важные ассоциативно-смысловые
мотивы.
Выражение «вести под уздцы», как уже отмечалось, вызывает
прямые ассоциации с конем. Конь — необходимая принадлеж¬
ность крестьянского подворья. Заболоцкого, однако, привле¬
кала не практическая значимость, а красота животного, его
потенциальная одухотворенность, скрытая за бессловесностью.
В стихотворении «Лицо коня» (1926) есть такое поэтическое
описание коня:
И конь стоит, как рыцарь на часах,
Играет ветер в легких волосах,
Глаза горят, как два огромных мира,
И грива стелется, как царская порфира (77).
Романтическое уподобление рыцарю, сравнение роскошной
гривы с высокой атрибутикой («царская порфира»), черты та¬
инственности и вдохновенного величия в горящих глазах — все
поддерживает и развивает в образе черты необычайного (не слу¬
чайно конь назван «волшебным»)8*. В стихотворении «Офорт» эта
необычность соединяется с барочной гротесковостью, демонизмом
и архетипической символикой. Здесь оживает и заново осмыслива¬
ется архаичная семантика коня, связанная с солярными мифами
(лошадь символизировала движение небесных светил, солнца —
то есть была причастна к «верхнему миру», небу) и моральной про¬
блематикой (соотнесенность с миром разрушения, необузданной
стихии, воды и подземной жизни). Прислушаемся к составителю
словаря символов Н. Жюльен: «Лошадь — сложный и многогран¬
ный символ. Это и солнечный символ жизни, и хтонический образ,
символизирующий смерть во многих сюжетах (мифологические
кони-людоеды Диомеда, поедающие чужеземцев, рыжая лошадь
Апокалипсиса и др.)»9*.
Небесное громыхание, грозовые раскаты уподоблялись ржанию
коня, его бегу: «Громовой гул представляется, по одним народным
загадкам, ржанием небесных кобыл, по другим — “стукотит, гур-
готит — сто коней бежит”»,— отмечал исследователь народных
древностей А. Коринфский10*.
У Заболоцкого в соответствии с культурной традицией ше¬
ствие центральной фигуры сопровождается «громобоем» и густы¬
ми облаками — атрибутами грозы. Загадочно только выглядит

746
И. ВАСИЛЬЕВ
словосочетание «цилиндров бряцанье». Его можно воспринимать
как конкретизацию грозовых звуков. Визуальная же сторона
вызывает в памяти «трубчатые» композиции Ф. Леже, стремя¬
щегося передать дух механистической эпохи через изображение
лязгающего железа, разобщенных конусообразных объемов, ди¬
намичных металлических конструкций («Цветные цилиндры»,
1914; «Механические элементы», 1924 и др.). Похожие детали
встречаются и у К. Малевича с его схематично-обобщенными
фигурами людей в негнущихся «жестяных» одеждах.
Слово «цилиндр», помимо всего прочего, обозначает головной
убор. В соединении со словом «курчавый» оно невольно вызывает
ассоциации с обликом Пушкина. Их поддерживают переклички
с «Медным всадником» (где есть образ коня) даже на уровне, ка¬
залось бы, совершенно случайных метонимических совпадений:
герой «Офорта» в медных очках.
А может, здесь не обошлось без есенинского цилиндра, в кото¬
ром, по мнению поэта, «удобней, грусть свою уменьшив, / Золото
овса давать кобыле»?11* В поэме «Черный человек» (1925), дра¬
матичной и мрачной по тональности, цилиндр — знаменательная
примета мефистофелеподобного двойника лирического героя.
В ней есть упоминания о птицах и стуке копыт.
Встречается и прилагательное «деревянный» (правда, харак¬
теризующее не птиц, как у Заболоцкого, а ансамбль всадников
и коней):
Где-то плачет
Ночная зловещая птица,
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук12*.
Но вернемся к главной фигуре «Офорта». Совмещающий при¬
знаки живого и мертвого, земного и небесного, вообще — всего
антиномичного, «покойник» — житель иного царства, попавший
в чужие для него условия. В его походке отмечено триумфатор-
ское самодовольство («гордо идет»), и в то же время он страдает,
ибо, вопреки свободолюбивым порывам, стеснен, лишен свободы.
Уповая на спасение, персонаж жалобно вздымает заломленные
руки, но вызывает не столько сочувствие, сколько опасения. Его
голос — трубный апокалипсический глас. Он в прозаических
очках, но это мистические окна, так как вместо стекол в них —

«И грянул на весь оглушительный зал...»
747
непрозрачные перепонки, сквозь которые сложно что-либо раз¬
глядеть. Перепонки вызывают ассоциации с пленками и бельмами
невидящих глаз, то есть перед нами слепец, чей взор направлен
скорее внутрь себя, нежели на внешний мир. Правда, с другой
стороны, отсутствие зрения, как правило, компенсируется обо¬
стрением прочих органов чувств, а также интуиции, что способно
поднять ценностный статус персонажа. Перед нами сложный
образ плененного отчаяния и вызова, непокорства, угрозы и упо¬
вания на свободу, выведенный в облике «зрячего слепого», вну¬
треннее зрение которого открыто ясновидению. Отсюда намеки
на его пророческий дар (он трубит, как архангел, этот посланник
Апокалипсиса). Быть может, слепой певец и был придворным про¬
рицателем, да взбунтовался и бежал? Так или иначе, «покойник»,
бежав из своего места пребывания, нарушил установления, и его
пленение и последующее возвращение восстанавливает должный
порядок.
Куда устремлялся беглец? Мы застаем его в пространстве горо¬
да, но не знаем, то ли это место, куда он устремился, растревожив
побегом «оглушительный зал» — некое общество, очевидно, пред¬
ставительное собрание, «высший свет». Не знаем мы и того, где
находится зал: в самом «царском доме» или где-то еще.
Урбанистическая составляющая изображения представлена ко¬
робкой-домом. В сочетании с наличествующим покойником образ
этот может быть прочитан и как вместилище смерти (дом = гроб).
Дверь «городской коробки» приоткрыта, вызывая ощущение
сдвинутой крышки гроба. Цитируя пушкинское «И всех нас гроб,
зевая, ждет...», исследователь JI. В. Карасев, совсем в другой связи,
но знаменательно совпадая с нашим случаем, замечает: «Подобно
ящику фокусника, образ распахнул створки и показал свои по¬
тайные стеклышки и веревочки. “Зевающий гроб” — пустой гроб.
Что есть пустота? Это то, что может быть или, вернее, должно быть
заполнено. Чем? Телом» 13*.
Слово «расстегнутая» формирует прежде всего телесные
коннотации, обозначающие освобождение частей тела, их до¬
ступность и возможный выход наружу. «Расстегнутая дверь» же
символизирует снятие границы между внешним и внутренним,
словно приглашая зайти в дом, за окном которого (ласково обо¬
значенного словом «стеклышко») уютно виднеется комнатное
растение. И это ощутимо теснит пустоту коробки-гроба, одомаш¬
нивает жилье. Мортальная семантика цветов, сопровождающих

748
Я. ВАСИЛЬЕВ
похороны, отступает на второй план. В результате мрачная нота
нейтрализуется. В стихотворении вообще много движения, гром¬
ких звуков, шума. Все это оживляет изображение, лишает его
мертвенности и застылости.
Сюжетно-композиционную структуру целого динамизирует
не только мотив шествия сквозь город, но и интонационно-рит¬
мическая организация текста. Посмотрим на метрическую схему
стихотворения:
1	п—п/п—п/п—п/п—
2	П—П/П—П/П—П/П—
3	п—п/п—п/п—п/п—
4	П—п/п—п/п—п/п—
5	п—П/П—п/п—П/П—
6	п—п/п—п/п—
7	п—П/П—п/п—п/п—п
8	ПП—/ПП—/ПП—/ПП—
9	п—П/П—П/П—п/п—п
ю п—п/п—п/п—
11	пп—/пп—/п—п/п—п
12	пп—/пп—/пп-
13	пп—/пп—/пп—/пп—/п
14	пп—/ппп/п—
Текст состоит из четырех строф (строк всего — 14). Первая, экс¬
позиционная, строфа включает в себя лишь 2 строки. Их противо¬
поставленность основному корпусу стихотворения обозначается
графически (пробелом) и наличием рифмы (остальное, за исклю¬
чением одного случая, написано белым стихом). Последующие
три катрена, будучи каждый — как мы увидим — тематическим
единством, синтаксически замкнуты границами предложения
и заканчиваются точкой (средний симметрично распадается
на два предложения). Четверостишия характеризуются, с одной
стороны, слогово-стопным варьированием, с другой — регуляр¬
ным укорачиванием последней строки стиховой группы, а также
комбинированием размера.
Слом ритма намечается в середине стихотворения: первое четве¬
ростишие, метрически идентичное экспозиционному двустишию
(амфибрахий с мужскими клаузулами, образующимися за счет
неполноты четвертой стопы) сменяется строками, восстанавли¬
вающими недостающий слог. При этом наблюдается неожиданное

«И грянул на весь оглушительный зал...»
749
применение в 8-й строке (второй в третьей строфе) анапестического
размера и введение женско-мужских перекрестных окончаний,
сохраняющихся до конца стихотворения.
Вторая строфа (первое четверостишие) подхватывает ритми¬
ческую инерцию экспозиции потому, возможно, что развивает
сюжетный мотив побега, показывая его результат. Этой же
связью, вероятно, объясняется эхо рифмы, в дальнейшем ис¬
чезнувшей.
В третьей строфе (второй катрен), в которой появились рит¬
мические изменения, предпринимается статичное описание цен¬
тральной фигуры. Камера авторского внимания снимает крупный
план персонажа и пристально рассматривает его. Вторая строка
здесь (8-я в общекомпозиционном членении, срединная), вы¬
бившаяся из амфибрахического лада, изображает «содержимое»
персонажа, то есть происходит заглядывание вовнутрь, проник¬
новение за пределы внешнего, тогда как оставшиеся строки стро¬
фы опять-таки демонстрируют наружный антураж (деревянных
птиц, находящихся скорее всего в непосредственной близости
от персонажа).
В четвертой строфе дается общий вид, панорамный обзор окру¬
жающего с выделением верха («курчавое небо») и ближнего плана
(возможно, нижнего поля картины: указательное местоимение
в выражении «а тут» имеет значение пространственной локали¬
зации в пределах некоторой досягаемости). Здесь господствует
разностопный анапест (длина строки колеблется от 8 до 13 сло¬
гов), который, как мы отметили, знаменует отход от изображения
внешнего облика и поведения персонажа. Амфибрахий оставляет
о себе небольшое напоминание в первой строке — две стопы, в ре¬
зультате чего эта строка выглядит своеобразным анапесто-амфи-
брахическим кентавром, наглядно отображающим двойственную
метрическую природу произведения.
Примечания
1	См., например: Альфонсов В. Слова и краски. Очерки из истории твор¬
ческих связей поэтов и художников. М.; JI., 1966.
2	Заболоцкий Н. Собр. соч.: В 3-х т. Т. 1. М., 1983. С. 515. В дальнейшем
стр. указываются в тексте.

750
И. ВАСИЛЬЕВ
3	Заметим, что в слове «покойник» присутствуют почти все звуко-бук-
венные составляющие слова «конь», включая мягкий звук «н’», поэтому
не исключено, что «покойник» породил «коня». Но нельзя забывать и о рас¬
пространенности сравнения человека с конем у Заболоцкого. Уподобление
коня человеку, в результате чего возникает образный гибрид, присутству¬
ет, например, в стихотворении «Движение». Ср.: «А бедный конь руками
машет» (352).
4	Афанасьев А.Н. Народ-художник. М., 1986. С. 197.
5	К Филонову восходит, возможно, и такая деталь, как заломленные
руки. Исследователь авангарда Е. Бобринская отмечает: «Из всех русских
авангардистов в 10-е годы, пожалуй, только Филонов проявлял интерес
к изображенному жесту. Жестикуляция персонажей на его картинах —
изломанные и парадоксальные сплетения пальцев, неожиданные ракурсы
и повороты рук и тел, напоминающие иногда изысканную восточную
пластику, могло бы стать предметом отдельного исследования. Язык
рук героев его картин явно доминирует над жестом самого письма...»
(Бобринская Екатерина. Жест в поэтике раннего русского авангар¬
да // Хармсиздат представляет: Авангардное поведение. Сб. материалов.
СПб., 1998. С. 55.
6	Кстати, еще одно уподобление человека коню, на этот раз мотивиро¬
ванное измененным состоянием психики воспринимающего (горячечным
бредом), встречается у Заболоцкого в стихотворении «Болезнь» (1928):
Тут лошадь веки приоткрыла,
Квадратный выставила зуб.
Она грызет пустые склянки,
Склонившись, Библию читает,
Танцует, мочится в лоханки
И голосом жены больного утешает (37).
7	Фромм Эрих. Забытый язык: смысл слов, сказок и мифов // Тайны
сознания и бессознательного. Минск, 1998. С. 367.
8	Образ коня навеян, возможно, не только живописью Филонова,
но и творчеством Хлебникова (см. стихотворение «Смерть коня», поэму
«Ладомир», рассказ «Малиновая шапка»). Д. Петровский в своих вос¬
поминаниях писал: «Рыцарская, дерзкая голова коня постоянно мере¬
щилась Хлебникову, как символ, как герб нашего равнинного человека»
(Петровкий Д. Воспоминания о Велимире Хлебникове // ЛЕФ.1923. № 1.
С.	157). Важность коня в системе хлебниковской образности отмечают
и специалисты.
См.: Боровой Л. Путь слова. М., I960.С. 401; Григорьев В.П. Будетлянин.
М., 2000. С. 179-181. В книге В. П. Григорьева есть упоминание о таких
неологистических конструктах Хлебникова, как «конелюд» и «конебесы»
(181, 260). В поэме «Жуть лесная» (1914) Хлебников, осмысляя свой портрет
работы Филонова, использовал образ «конского лица»:

«И грянул на весь оглушительный зал...»
751
Я со стены письма Филонова
Смотрю, как конь усталый до конца.
И много муки в письме у оного
В глазах у конского лица
(Хлебников Велимир. Неизданные произведения. М., 1940. С. 334).
9	Жюльен Надя. Словарь символов. Челябинск, 1999. С. 223. Выделено
автором.— И. В.
10	Коринфский А. Народная Русь. М., 1901. С. 569.
11	Есенин Сергей. Собр. соч.: В 3 т. Т. 1. М., 1970.С. 150.
12	Есенин Сергей. Собр. соч.: В 3 т. Т. 2. М., 1970. С. 290.
13	Карасев Л.В. Философия смеха. М., 1996. С. 192.

В.	В. БРОВАР
«А бедный конь руками машет...»
Николай Алексеевич Заболоцкий (1903-1958) входил в Объе¬
динение реального искусства (ОБЭРИУ), существовавшее в Ленин¬
граде с 1927 до начала 1930 года. Членами литературной секции
ОБЭРИУ были К. К. Вагинов, А. И. Введенский, Д. И. Хармс,
И.В. Бахтерев, Ю. Д. Владимиров, Б. М. Левин и др., опублико¬
вавшие свой манифест в «Афишах Дома Печати» (1928. № 2),
в котором провозглашали себя «творцами не только нового поэти¬
ческого языка, но и создателями нового ощущения жизни и ее
предметов». «Достоянием искусства», по их мнению, становится
«конкретный предмет, очищенный от литературной и обиходной
шелухи», и в поэзии «с точностью механики» его передает «стол¬
кновение словесных смыслов».
Стихотворение Н. Заболоцкого «Движение», строка из кото¬
рого вынесена нами в заголовок статьи, было написано 6 декабря
1927 года и вошло в сборник «Столбцы» (1929), привлекший
сразу большое внимание к его автору своей оригинальностью,
необычностью поэтических образов. «Столбцы» с их специфиче¬
ской поэтикой оказались важным событием литературной жизни
20-х годов, они неразрывно связаны с художественно-эстетиче¬
скими представлениями той эпохи.
Н. Заболоцкий в «столбцах» предстает прежде всего как поэт
города — Петрограда-Ленинграда 20-х годов. Действие происходит
в той части города, где жил поэт — в районе не официальном,
не торжественном. Обратимся к стихотворению «Движение» —
цели предстоящего разговора:

«А бедный конь руками машет...»
753
Сидит извозчик как на троне,
из ваты сделана броня,
и борода, как на иконе,
лежит, монетами звеня.
А бедный конь руками машет,
то вытянется, как налим,
то снова восемь ног сверкают
в его блестящем животе.
После внимательного прочтения стихотворения видно, что оно
посвящено не уличной сцене, в которой участвуют извозчик и его
лошадь, а самому движению как процессу (в противоположность
статичности). Установка на изображение «чистого» движения
обусловлена необычным, нетрадиционным видением мира. Эта
непосредственность восприятия объясняется способностью поэта
смотреть «на предмет голыми глазами». И следует очень осто¬
рожно относиться к упрощенному пониманию ранней поэзии
Заболоцкого, будто бы рассчитанной на детское восприятие или
похожей на пародию. Необходимо помнить слова самого поэта:
«...то, что я пишу, не пародия, это мое зрение» (Воспоминания
о Н. Заболоцком. Изд. 2. М., 1984. С. 199). Подтверждением ска¬
занному и является его «Движение», в котором все изобразитель¬
ные средства подчинены главной задаче — передать мир таким,
каким его видит поэт. А посему: простота стихов Заболоцкого
лишь кажущаяся, на самом деле поэт сковывает себя жесткими
рамками, отбрасывая вторичное, то, что привнесено в сознание
человека опытом, автор «передает свои впечатления от вещей,
не заботясь о том, как “надо” их видеть и как “полагается” об этом
говорить» (ТурковА. Николай Заболоцкий. М., 1966. С. 23).
У Заболоцкого в ранней поэзии соотношение «предмет — сло¬
весный образ» динамично, подвижно, взаимообратимо; по его
собственному выражению, стихи создаются так: «...И дневные
впечатленья / В свою книжечку писать» («Вопросы к морю»).
Возможен также и обратный процесс, когда уже написанное
может вновь стать материальным: «Но я, однообразный чело¬
век, / Взял в рот длинную сияющую дудку, / Дул, и, подчинен¬
ные дыханию, / Слова вылетали в мир, становясь предметами»
(«Искусство»).
Основной композиционный прием «Движения» — контраст:
первая и вторая части противопоставлены друг другу па призна¬
ку «неподвижность (статичность) — движение (динамичность)».

754
В. В. БРОВАР
Эта антитеза определяет и некоторые другие стихотворения Забо¬
лоцкого. Например, в «Футболе» («Ликует форвард на бегу. /
Теперь ему какое дело! / Недаром согнуто в дугу / Его стремитель¬
ное тело. / Как плащ, летит его душа, / Ключица стукается звон-
ко/О перехват его плаща. / Танцует в ухе перепонка, / Танцует
в горле виноград, / И шар перелетает ряд») пробивается «дина¬
мическая предметность, насыщенная дыханием реальной жиз¬
ни <...>» (Македонов А. Николай Заболоцкий. Жизнь. Творчество.
Метаморфозы. Л., 1968. С. 78), а неподвижность, окаменелость
реализуются в стихотворении «Часовой» («На карауле ночь густе¬
ет. / Стоит, как башня, часовой. / В его глазах одервенелых <...>
А часовой стоит впотьмах»).
Для наиболее экспрессивного изображения движения автору
необходимо сначала показать покой, неподвижность как фон
движения (первые четыре строки стихотворения). Изображение
покоя дается как бы анфас, это прямая проекция, и сравнение
«как на иконе» не случайно: святых на иконах в профиль не изо¬
бражали; зритель-читатель смотрит снизу вверх — извозчик прямо
перед ним, он пршюднят, толст, объемен («из ваты сделана бро¬
ня»). Взгляд снизу позволяет увидеть голову извозчика на фоне его
огромной фигуры, его длинную, широкую бороду, как будто пере¬
ходящую в конскую гриву, в которую, как правило, вплетались
монеты, бляхи (отсюда перенос: «...борода... монетами звеня»).
Во второй части после союза ‘а’ следует резкий переход от стату-
арности изображаемого к динамичности, намечающийся в конце
первого предложения: «...монетами звеня» (звенеть при покое
они, естественно, не могут, следовательно, неподвижность извоз¬
чика в первой части стихотворения относительна по сравнению
со стремительно несущимся конем). Меняется и точка отсчета.
Если в первом предложении вид спереди (анфас), то во втором —
вид сбоку (профиль). Все стихотворение — это два «кадра» (первое
и второе предложения). Во втором «кадре» движение передается
предельно экономно, с сознательными лакунами, выделяются
только наиболее значащие элементы, при этом представлены две
фазы: «то вытянется, как налим» — зафиксирован момент, когда
задние и передние ноги животного вытянуты — и некая фантас¬
магория — удваивающееся количество ног. Цель автора здесь —
с помощью контраста наиболее выразительно показать движение:
конь вытянут в линию, он застыл на мгновение — сверканье ног;
ср. выражение «пятки сверкают» («конь — линия» — единичность

«А бедный конь руками машет...»
755
и удвоенное количество сверкающих ног — множественность).
К сказанному следует прибавить, что в стихе «то вытянется, как
налим» лишь два ударения (минимум), на втором и последнем
слогах, поэтому мы невольно скандируем строку, подчеркивая тем
самым замедленность движения. Динамичность здесь нарушается
покоем, и создается впечатление, что конь как бы долго парит над
землей (статуарность внутри движения).
Композиция «Движения» также подчинена основной задаче —
демонстрации динамики. Стихотворение состоит из восьми строк,
это единый текст, включающий две фразы, равные в стиховом
измерении (по четыре строки). Эти фразы, несомненно, противо¬
стоят друг другу по целому ряду признаков, касающихся как со¬
держания, так и его отражения.
Это произведение Заболоцкого представляет несомненный
интерес с точки зрения метрики. Сам поэт «долго считал, что оба
четверостишия — рифмованные» (Воспоминания о Н. Заболоцком.
С. 406). В отношении первого четверостишия это утверждение
сомнений не вызывает (троне — иконе, броня — звеня — точ¬
ная перекрестная рифма). Характерно, что понятие рифмы для
Заболоцкого гораздо шире: у него есть структуры, большие, чем
рифма (ср.: троне — броня — иконе — звеня), после которых про¬
стая рифма может показаться читателю недостаточной, то есть
первые четыре строки — сверхрифма.
В других случаях автор «Движения» умело компенсирует бедную
рифму иными средствами. Что же заставило его долгов время «за¬
блуждаться»? Ответ на этот вопрос, по всей вероятности, в вокали¬
ческой структуре второго предложения, где выделяются следующие
ударные гласные: е — о — а — а/ы — и/о — о — о — а/о — а — е.
Нетрудно заметить определенную вокалическую организацию
этого фрагмента. Три стиха из четырех — это ряды в строгом по¬
рядке повторяющихся гласных о — а, с различными модификация¬
ми, где усиливается то первый элемент (о — о — о — а), то второй
(о — а — а). Выпадают из этой последовательности лишь звуки ‘е\
расположенные симметрично в начале и в конце четверостишия
и своеобразно оформляющие его. Аналогичный прием звуковой
аранжировки используется и в первой части стихотворения.
Резко выделяется в звуковом отношении стих «то вытянется,
как налим». Контраст «узких» гласных переднего ряда верхнего
подъема ‘ы\ ‘и’ (как варианты одной фонемы) и доминирующего
звукового комплекса «широких» гласных ‘о’, ‘а’ непереднего ряда

756
В. В. БРОВАР
не-верхнего подъема оправдывается семантически тем, что данная
строка является сравнением, и поэтому здесь логично звуковое
противопоставление. Возможно, вторжение чуждой звуковой
темы спровоцировано ударным гласным метафоры (налим) — ‘и’,
ассоциирующимся с чем-то длинным, скользким, узким (как
и гласный ‘и’).
Не случаен именно в этой строке и пиррихий на втором и тре¬
тьем слогах, усиливающий это обособление. Высказывание Забо¬
лоцкого о рифмованности второй части стихотворения имеет
основания в самом тексте, где в первых и третьих стихах ударные
звуки ‘а’ (машет — сверкают), свидетельствующие о неполной
(не точной) рифме — ассонансе (ср. также конечные согласные V).
Для организации звуковой структуры используются и слоговые
созвучия: «руками машет» в первой строке и «снова восемь ног»
в третьей; второй и четвертый стихи имеют одинаковое количество
слогов и перекликаются: «налим» и «блестящим животе», при
этом повторяющийся союз «то — то» является дополнительным
средством организации четверостишия в единое целое.
Представления о динамике реализуются и на звуковом уровне.
Показательно, yiTO опорный комплекс как первой (и — о — о/а —
е — а/а — о/и — е — а), так и второй (см. выше) части стихотво¬
рения составляет пара звуков о — я. По-видимому, сочетания
‘тр’ («троне»), ‘бр’ («броня», «борода») отражают прерывистость,
перебои; отдельные же согласные передают свист — ‘с’ («сидит»,
«сделана», «снова восемь», «сверкают», «блестящем»), напоми¬
нают о мелькании — ‘л’ («сделана», «лежит», «налим»).
Можно заметить, что Заболоцкий по-своему представляет
«значение» звуков: основные предикаты покоя («сидит», «ле¬
жит») содержат гласные переднего ряда, а предикаты движения
(«машет», «сверкают») — заднего (хотя, казалось бы, динамичнее,
острее именно гласные переднего ряда — здесь же все как бы вы¬
вернуто наизнанку).
На грамматическом уровне оппозиция «неподвижность —
движение» представлена противостоянием статических глаголов
(«сидит», «сделана», «лежит»), подкрепляемых сравнениями,
словно пригвождающими к месту («как на троне», «как на иконе»),
первой части и динамических глаголов второй части («машет»,
«вытянется», «сверкают»). Глаголы, обозначающие состояние
(«сидит», «лежит»), переданы одной формой — 3 л. ед.ч. наст. вр.
Значение интенсивности, процессуальности и повторяемости

«А бедный конь руками машет...»
757
действий второго четверостишия передают союз «то — то» и на¬
речие «снова».
Все существительные первой части, выражающей полный покой,
употребляются в форме ед. числа (кроме «монетами»): «извозчик»,
«трон», «вата», «броня», «борода», «икона». Далее начинается дви¬
жение — слышен «звон», этому сопутствует и появление мн. числа
(«монетами звеня»). Отметим параллели: покой — единичность,
движение — множественность. Во второй части точка отсчета ме¬
няется: движение совершается уже относительно «коня-налима»
(ед. число), «руками» (мн. число) и «живота» (ед. число), «ногами»
(мн. число). Но остается неизменным сложное противопоставление:
статичность и единичность — динамичность и множественность.
Или другими словами: единичность здесь есть знак неподвижности,
множественность — знак движения.
Идея динамики, описания движения резкими штрихами в черно¬
белой гамме определяет также и поэтику «Движения», в частности,
нарочитую «нелиричность», которая усиливается и синтаксисом
стихотворения. Неэкспрессивные конструкции с правильным по¬
рядком слов «существительное — глагол» («конь» машет, «восемь
ног» сверкают, «борода» лежит) были бы более уместны в прозе,
нежели в поэзии. Отсутствие или невыразительность эпитетов
(бедный конь, блестящий живот) также не способствует поэтизации
образа, который создается самим словом или сочетанием слов («из
ваты сделана броня... борода... монетами звеня... конь руками ма¬
шет... »), выраженных конкретными существительными (частями
тела: «руки», «ноги», «живот», «борода» или предметами: «трон»,
«икона», «броня», «монеты»).
В целом это стихотворение служит прекрасным образцом
подчинения всей системы поэтических средств главной цели —
иллюстрации идеи динамики. Сам текст имитирует движение:
ритмом, рифмой, звуками, образами, синтаксическими конструк¬
циями, и Н. Заболоцкому удается создать словесный памятник
движению в соответствии с принципами поэтической декларации
ОБЭРИУтов.

Н. ШРОМ
Чужое слово в антиавторском дискурсе:
Пушкин и Заболоцкий
Наметившаяся в литературно-критической практике последних
лет тенденция к «оправданию субъекта» (М. Фуко) и, в частности,
к выявлению субъекта творчества в принципиально деперсонали¬
зированных дискурсах, а тем самым к преодолению коммуникатив¬
ной несостоятельности литературы идет по пути синтезирования
структуралистских концепций текста с классическими теориями
«образа автора» (В. В. Виноградов, М. И. Стеблин-Каменский,
Д. С. Лихачев и др.) и новыми идеями, оформляющимися как
«поэтика творца» (Топоров 1993; Фигут 1996). Речь идет об авто¬
ре как компоненте знаковой структуры текста, когда «авторство
вплетено в сеть текста» (Фрайзе 1996, 30), об изоморфности автора
и текста («Наряду с ситуацией, признаваемой етественной, но обыч¬
но понимаемой как единственно возможная (“автор пишет-творит
текст”), нужно допустить законность и оправданность и иного
взгляда — “текст творит автора”, и в этом смысле текст может по¬
ниматься как творец-автор» — Топоров 199 В, 428).
В 1928 году Николай Заболоцкий написал поэму «Падение
Петровой». По свидетельству современников поэта предтекстом,
благодаря которому сформировался замысел, а затем и текст это¬
го произведения, является поэма А. С. Пушкина «Граф Нулин»:
«Другая, принесенная мною книга, очень заинтересовавшая его
(Заболоцкого — Н.Ш.) — “Неизданный Пушкин” (собрание Отто-
Онегина). Он обратил внимание на варианты “Графа Нулина”, где
немало примеров переосмысления и остранения привычных вещей.
Вскоре он написал поэму “Падение Петровой”, где я узнавал при¬
менение тех же приемов» (ВоЗ 1984, 111).
Попробуем показать, что интерес Заболоцкого к Пушкину уже
в это время не был ограничен лишь формально-техническими

Чужое слово в антиавторском дискурсе: Пушкин и Заболоцкий
759
изысканиями (хотя и сам по себе этот аспект чрезвычайно важен),
но был вызван апробируемой в литературной практике молодого
поэта «поэтикой текста-творца».
В основе сюжета о падении Петровой лежит достаточно банальная
ситуация — героиня (Петрова) признается герою (Киприну) в любви
и тот отвергает ее, обвиняя при этом в грехопадении (ср. с названием
поэмы — «Падение Петровой»). Мономифологический сюжет гре¬
хопадения был особенно привлекателен для раннего Заболоцкого,
которому, как и всем обэриутам, «не нравилось, что он смертен»
(А. Введенский), и который, как и все обэриуты, видел сверхцель
своей художественной практики в поиске пути, ведущего к бес¬
смертию. Заболоцкий, вслед за Н. Бердяевым *, а в большей степени
за О. Вейнингером, усматривал первопричину человеческой смерт¬
ности в греховной любви Адама и Евы, а точнее, что для Заболоцкого
принципиально, в грехопадении Адама, соблазненного Евой**.
Фигуры Адама и Евы появляются в самом первом стихотворении
поэта — в «Discipline clericalis» (май-июнь 1926 года). Располагая
своих перволюдей «в бедрах... в листочке», Заболоцкий связывает
с ними чувственное, плотское начало, что и приводит к смерти:
Где рука твоя, Смерть, покажи!
Пойте, пойте, хвалите, валитесь в объятья,
Целовайтесь.
Человеки ходят с брюхом.
А потом, немного треснув,
В ящик бархатный ползет.
(Заболоцкий 1983, 378)
Любовь и смерть оказываются неразделимыми у Заболоцкого
и в «Столбцах», где дважды сюжет «смерть мужчины от любви»
дан как «текст в тексте», и в обоих случаях чужим текстом явля¬
ется жестокий романс.
*	См. у Н. Бердяева: «Дифференциация мужского и женского есть последствие
космического падения Адама (...) Глубже всех постиг это Платон в своем “Пи¬
ре” (...): Пол прикрепляет человека к тому тленному порядку природы, в ко¬
тором царит бесконечная смена рождения и смерти» (Бердяев 1989, 61-63).
** «У Вейнингера (его работу “Пол и характер”, о которой пишет Н. Бердяев,
хорошо знали обэриуты — см.: Хармс 1991, 69) в болезненно искаженном ви¬
де отражается учение великих мистиков об андрогине, о женщине и любви...
Он видит в женщине результат падения человека» (Бердяев 1989, 67).

760
Н. ШРОМ
В стихотворении «Красная Бавария» Заболоцкий цитиру¬
ет популярнейший в конце 1920-х годов романс Падревского-
Прозоровского «Шелковый шнурок». Поэт сохраняет сюжетно¬
повествовательную основу романса — героиня, роковая женщина,
рассказывает, как ее возлюбленный был найден «ранним утром
в кабачке» повесившимся на «шелковом шнурке»,— но при этом
Заболоцкий устраняет мотив садистской ревности мужчины
к женщине и ее истязания. Сравним:
в романсе:
Милый мой строен я высок,
Милый мой ласков и жесток,
Больно хлещет
Шелковый шнурок.
в стихотворении Заболоцкого:
Она поет, поет о милом:
как милого она любила,
как ласков к телу и жесток
Впивался шелковый шнурок.
(Заболоцкий 1983, 32)
«Жестокость милого» у Заболоцкого трансформируется в «же¬
стокость шнурка», т. е., по сути, в жестокость женщины, от ко¬
торой избавляется измученный мужчииа — «как, из разбитого
виска, / измученную грудь обрызгав, / он вдруг упал» (Заболоцкий
1983, 341; ср. в «Падении Петровой»: «Наконец с тоской проро¬
ка / он вскричал, от муки бледен» — Заболоцкий 1983, 396).
В «Бродячих музыкантах» мотив гибельной любви также раз¬
рабатывается на основе чужого текста — стихотворения М. Ю. Лер¬
монтова «Тамара», ставшего популярной песней и попавшего в лубок
уже в XIX веке (Лубок 1939,176). При этом Заболоцкий не репроду¬
цирует хорошо известный и подразумеваемый сюжет о неизбежной
смерти мужчины после ночи любви с царицей Тамарой и тем самым
оставляет его без изменения. Но поэт существенно изменяет образ
самой Тамары — он его опошляет (ср. у Заболоцкого — «Тамара,
сняв штаны, / лежала на / кавказском ложе» (Заболоцкий 1983,
366); и у Лермонтова — «На мягкой пуховой постели, / В парчу
и жемчуг убрана / Ждала она гостя...» (Лермонтов 1988, 218).

Чужое слово в антиавторском дискурсе: Пушкин и Заболоцкий
761
В то время как у Лермонтова Тамара соединяет в себе демони¬
ческое начало с небесным («...Царица Тамара жила: / Прекрасна,
как ангел небесный, / Как демон, коварна и зла» — Лермонтов
1988,218), Заболоцкий, не сомневаясь, снижает любовь до страсти:
у Лермонтова — «И странные дикие звуки / Всю ночь раздавалися
там» (Лермонтов 1988, 218); у Заболоцкого — «И страстные дикие
звуки / всю ночь раздавалися там!!!» (Заболоцкий 1983, 366)*,
до «пошлой любви» по Платону («Эрот Афродиты пошлой поистине
пошл <...>; это как раз та любовь, которой любят люди ничтожные.,
они любят своих любимых больше ради их тела <...> идет эта лю¬
бовь от богини, которая <...> по своему происхождению причастна
и к женскому и к мужскому началу» (Платон 1970,107) **.
Итак, в «Столбцах» Заболоцкий отсылает читателя ко всем
хорошо известным сюжетам о «гибели мужчины от любви», тем
самым подчеркивая их «мифологичность», так что взаимоотноше¬
ния героя и героини из «Красной Баварии» и Тамары с юношами
из «Бродячих музыкантов» становятся вариантами инвариантной
любви Адама и Евы. С другой стороны, Заболоцкий существенно
трансформирует эти сюжеты (а тем самым и библейскую историю
грехопадения), делая акцент на активном женском начале, не¬
сущем гибель всему мужскому***.
*	Изменение, внесенное в текст Заболоцким, тем показательнее, что практика
бытования этого лермонтовского стихотворения в качестве народной песни
показала, что текст Лермонтова практически не изменялся, поскольку
песня была популярной в так называемой интеллигентской среде, т. е. там,
где оригинал был известен.
** Платон противопоставляет Афродите пошлой, дочери Дионы и Зевса,
Афродиту небесную, «что без матери (т. е. без женского начала.— Н.Ш.),
дочь Урана» (Платон 1970,106).
*** Кстати, показателен сам выбор цитируемых Заболоцким жестоких ро¬
мансов — «Шелкового шнурка» и «Тамары» — действительно, хорошо
известных в 1920-е годы, но, во-первых, не только эти романсы были
популярны в быту в это время, а во-вторых, воспроизведенная в них си¬
туация («смерть мужчины») менее типична для романсной сюжетики, чем
обратная — «смерть женщины». Элементарный подсчет, произведенный
нами на основе сборника «Современная баллада и жестокий романс» (СПб.,
1996), показал, что в романсах и балладах об убийстве (самоубийстве)
мотив «смерть женщины» представлен ровно в два раза чаще, чем мотив
«смерть мужчины» — соответственно 18 и 9 песен в разделе «Убийство»,
32 и 17 — в разделе «Самоубийство», 16 и 8 — в разделе «Смерть от тоски».
Тем не менее женщина — активное начало и в любви, и в смерти, а точнее,
в любви-смерти у всех обэриутов.

762
Н. ШРОМ
Мифологическая символика используется Заболоцким и в «Па¬
дении Петровой» — как только герой узнает, что его избранница,
которую он любил «возвышенной любовью» (Заболоцкий 1983,396),
рассчитывает на «телесную близость» (Заболоцкий 1983, 394),
то сразу же называет героиню «бездушной змеей» (Заболоцкий
1983, 396). Интересно, что образ «женщины-змеи» Заболоцкий ис¬
пользует в 1928 году еще раз — в стихотворении «Цирк» «последний
страшный номер» — это «женщина-змея» (Заболоцкий 1983, 76).
Любопытно, у что циркового номера с таким названием в репертуаре
никогда не было. Номер, в котором артист или артистка демонстри¬
руют гибкость своего тела, называется «Каучук» (вариативными
названиями были «Гуттаперчевый мальчик», «Человек без костей»,
«Женщина-резина» (Цирк 1979,161). Персонаж «женщина-змея»
мог быть заимствован Заболоцким из уличных шествий. Это так
называемая «Тараска» — огромная женщина-змея, чья аллего¬
рическая фигура обозначала первородную греховность женщины
еще в церковных процессиях XVI-XVIII веков в Испании. Трудно
сказать, была ли введена эта фигура в современные Заболоцкому
шествия, но важен сам факт рекомендации известного организатора
советских празднеств Ореста Цехновицера это сделать (Цехновицер
1927,111). Символика «Тараски» не случайна, если учесть этимо¬
логию имени Ева — «от арамейского Хевъя и финикийского хвт —
“змея” (возможно, “змееподобная богиня”)» (Мифы 1994, 419),
что позволяет предположить допустимую у Заболоцкого конта¬
минацию образов «змеи», обольстившей женщину, и самой жен¬
щины, обольстившей мужчину. Для поэта, считавшего женщину
не посредником, а источником «вековечного зла», «соединившим
смерть и бытие в один клубок» (Заболоцкий 1983,169), подобное
совмещение было очень привлекательным.
Однако для поэтического решения такой сложной задачи
только библейского контекста было явно не достаточно. Именно
поэтому в поэме «Падение Петровой» Заболоцкий прибегает
к технике цитатных напластований и превращает свой текст
в гиперцитату (Ямпольский 1993, 68). За Петровой стоит целая
плеяда литературных героинь, которых можно отнести к обще¬
му типу «активной женщины». Это Татьяна Ларина («Евгений
Онегин» А. С. Пушкина) — Наталья Павловна («Граф Нулин»
А. С. Пушкина) — Аглая («Идиот» Ф. М. Достоевского) — Рената
(«Огненный ангел» В. Брюсова). Пушкинский «след» в поэме
Заболоцкого самый ощутимый.

Чужое слово в антиавторском дискурсе: Пушкин и Заболоцкий
763
Петрова проецируется на пушкинскую «нежную мечтательни¬
цу» (Пушкин 1949, 59) — «Красотка нежная Петрова» (Заболоц¬
кий 1983, 393); «Петрова вся зарделась нежно» (Заболоцкий
1983, 395); «как мечту свою баюкал, / как имя нежное шептал, /
Петрову звал во мраке ночи!» (Заболоцкий 1983, 396), она, как
и героиня Пушкина, увлечена чтением и отождествляет себя с ро¬
мантическими героинями. Сравним:
у Пушкина:
Воображаясь героиней
Своих излюбленных творцов,
Клариссой, Юлией, Дельфиной
Татьяна в тишине лесов
Одна с опасной книжкой бродит.
(Пушкин 1949-1, 59)
у Заболоцкого:
Когда одна в ночной тиши...
бессонной грезою томима,
тихонько книжечку читаешь,
себя героиней воображаешь.
(Заболоцкий 1983, 395)
Однако существенным в Петровой является не ее внешнее —
событийное — сходство с Татьяной (для Заболоцкого это было бы
крахом его антифеминистической концепции), существенным
является ее речевой образ, представляющий собой набор ритмико¬
синтаксических клише типа «движенья женские души» и «любови
тайные стремленья».
В исследовании М. JI. Гаспарова «Ритмико-синтаксическая
формульность в русском 4-стопном ямбе» убедительно показано,
что подобные ритмико-синтаксические конструкции (4-я рит¬
мическая форма 4-стопного ямба и трехсловный стих с двумя
определительными связями) Гаспаров 1986, 190-191) — это
знак формульного стиля пушкинской поры: «В поэтике пуш¬
кинского 4-стопного ямба это настолько заметное явление, что
именно на нем прежде всего и подробнее всего останавливается
О. М. Брик, демонстрируя “заштампованность 4-стопного ямба
пушкинской традиции”». Кстати, М. JI. Гаспаров поддерживает

764
Н. ШРОМ
вывод, сделанный в свое время О.М. Бриком: «4-ударный ямб
в настоящее время (к 1927 году.— Н.Ш.) — <...> уже готовый
штамп, в который едва ли можно внести какое-либо разнообразие.
Этим объясняется, почему поэты, пишущие в настоящее время
4-ударным ямбом, непременно и синтаксически, и семантически
(выделено нами.— Н.Ш.) впадают в подражание поэтам пушкин¬
ской и послепушкинской поры» (Гаспаров 1986,195). Подражание
Заболоцкого Пушкину сравним:
у Пушкина в отповеди Онегина Татьяне:
Души доверчивой признанья,
Любви невинной излиянья;
(Пушкин 1949-1, 80)
у Заболоцкого Петрова — Киприну:
Вам недоступны треволненья,
движенья женские души,
Любови тайные стремленья.
(Заболоцкий 1983, 396)
— с осознанным расчетом на неоригинальность (добавим, что
4-я ритмическая форма 4-стопного ямба безусловно преобла¬
дает в «Столбцах», где только два стихотворения — «Офорт»
и «Купальщики» — написаны не 4-стопным ямбом) говорит об экс¬
плуатации Заболоцким авторитета Пушкина. В ситуации «кризиса
авторства», то есть — по определению М. М. Бахтина — в той осо¬
бой ситуации творчества, в которой творец лишен авторитетной
позиции, своего «алиби» (Бахтин 1994, 250-255), Пушкин и был
подставлен вместо собственной — пустой — авторской позиции.
С другой стороны, ориентация автора «Падения Петровой»
не просто на пушкинское слово, но на его поэтический штамп,
свидетельствует о выхолащивании Заболоцким сложного, много¬
мерного характера пушкинской героини до стереотипа, до готовой
формулы с тем, чтобы утрировать его до одного мотива — сексуаль¬
ного преследования мужчины. Этим объясняется и тот факт, что
конкретно-предметная разработка этого мотива осуществляется
Заболоцким не на основе «серьезного» «Евгения Онегина», а на ма¬
териале «иронического», «пародийного» «ГрафаНулина».

Чужое слово в антиавторском дискурсе: Пушкин и Заболоцкий
765
К явно по-пушкински «переосмысленным» и «остраненным
вещам» в поэме «Падение Петровой» можно отнести руки герои¬
ни — они, как это свойственно Заболоцкому, остранены от осталь¬
ной фигуры —
Она руками делала движенья,
Сгибая их во всех частях...
(Заболоцкий 1983, 393)
Но более значимым является символическое значение «рук» —
это символ любви-страсти —
...как будто страсти приближенье
Предчувствовала при гостях.
(Заболоцкий 1983, 393)
и еще:
Петрова... гостю руки протянула
И шепчет: «...бери меня скорей со стула!»
(Заболоцкий 1983, 396)
Этот символический * смыслобраз «рук» получает за счет под¬
черкнутой репрезентации пушкинского текста: «руки» Петро¬
вой — это цитата «рук» Натальи Павловны, их роли в создании
весьма пикантной ситуации —
Проказница — прости ей боже! —
Тихонько графу руку жмет...
Он помнит: точно, точно так,
Она ему рукой небрежной
Пожала руку...
(Пушкин, 1949-2, 242, 244)
Вновь, как и в случае с Татьяной, Заболоцкий унифицирует
пушкинский смысл и тем самым «сужает» его, но именно благо¬
даря этому смысл его собственного текста становится предельно
отчетливым.
*	«Умножение репрезентаций отрывает персонажей от заземленной реаль¬
ности, распыляя ее в отражениях и символах» (Ямпольский 1993, 76).

766
Н. ШРОМ
В «Графе Нулине» есть еще один существенный для Заболоц¬
кого образ-мотив — «одураченный герой».
У Пушкина — «Он (граф Нулин.— Н.Ш.) дурак, / Он должен
был остаться с нею» (Пушкин 1949-2, 244); «Он (муж.— Н.Ш.)
говорил, что граф дурак» (Пушкин 1949-2, 248).
У Заболоцкого Киприн говорит о себе — «Пошел отсюдова,
дурак, пошел!» (Заболоцкий 1983, 396). Однако дурак Киприн
по сравнению с дураком графом имеет дополнительную коннота¬
цию. Киприн не просто попал в глупую (дурацкую) ситуацию, он
еще и без-умен:
Я — безумец дорогой...
Безумец! Что я здесь нашел?
(Заболоцкий 1983, 396)
Безумство героя Заболоцкого имеет природу ложных иллю¬
зий по поводу женского идеала — «Ты была для меня идеал»
и «Образ неземной мадонны / в твоем лице я почитал» (Заболоц¬
кий 1983, 396).
«Мадонна-идеальная женщина» и влюбленный в нее до без¬
умства рыцарь-мужчина (обратим внимание на принципиально
значимую инверсию в реплике Киприна — «Рыцарь должен
быть мужчина!» (Заболоцкий 1983, 394)) — это сюжет пушкин¬
ского «Жил на свете рыцарь бедный», который введен в текст
Заболоцкого опосредованно — через роман Достоевского «Идиот».
Знаком присутствия в поэме Заболоцкого цитат из Достоевского
является имя Аглая, которое, если учитывать склонность герои¬
ни Заболоцкого к литературным фантазиям и саму конструкцию
фразы «Я — твоя Аглая» (Заболоцкий 1983, 396), нельзя рассма¬
тривать как личное имя Петровой. Характер взаимоотношений
Аглаи Епанчиной и князя Мышкина, проецируясь на Петрову
и Киприна, существенно расширяет смысловое поле героя (образ
инициативной Аглаи лишь мультиплицирует ряд «активных
женщин»). Следует учесть, что «положительно-прекрасный»
Мышкин — это первый герой Достоевского, в образе которого
автор воплотил принцип братской любви. Сравним:
У Достоевского: «В одно солнечное утро я взял перо и написал
к ней письмо; почему к ней — не знаю. Иногда ведь хочется друга
подле;... — Влюблен ты, что ли? — Н-нет. Я... я как сестре писал;
я и подписался братом» (Достоевский 1973, 264);

Чужое слово в антиавторском дискурсе: Пушкин и Заболоцкий
767
У Заболоцкого: «Не хвастаясь пред вами, заявляю — / всех
женщин за сестер я почитаю» (Заболоцкий 1983, 395).
Важно и то, что Достоевский противопоставлял любовь Мыш¬
кина мрачной любви-страсти Рогожина, ведущей к смерти.
Мышкин (и Киприн) — одновременно «бедный рыцарь» и по Пуш¬
кину — «Поэту хотелось, кажется, совокупить в один чрезвычайный
образ все огромное понятие средневековой рыцарской платонической
любви какого-нибудь чистого и высокого рыцаря: разумеется, все
это идеал. В “рыцаре же бедном” это чувство дошло уже до послед¬
ней степени, до аскетизма» (Достоевский 1973, 207); и «по Аглае»,
которая в своей интерпретации пушкинского стихотворения по сути
дискредитировала этот «идеал» («Этому “бедному рыцарю” уже все
равно стало: кто бы ни была и что бы ни сделала его дама... если б
она потом хоть воровкой была, то он все-таки должен был ей верить
и за ее чистую красоту копья ломать»), а тем самым и «бедного ры¬
царя», выставив его «дураком» — «Все-то тебя как дурака считают»
(Достоевский 1973, 266).
Для максимально исчерпывающего прочтения образов Киприна
и Петровой необходимо введение еще одного источника, может
быть, наименее явного среди уже указанных. Это роман В. Брюсо¬
ва «Огненный Ангел». Оценка, данная Заболоцким этому произ¬
ведению в контексте имени Андрея Белого («Единственная вещь
Белого, которую можно читать, это “Огненный ангел”. Да и то,
она не его, а Брюсова» — Липавский 1993, 41), благодаря своей
парадоксальности содержит намек на то, что Заболоцкий «про¬
чел» и оценил Белого именно в «Огненном ангеле», и это не уди¬
вительно, если иметь в виду, что Андрей Белый был прототипом
графа Генриха, а Нина Петровская — Ренаты. Позволю высказать
смелое предположение, что в фамилии героини Заболоцкого —
Петрова — звучит «НинаПетровская».
Именно Рената без сомнения толкает влюбленного в нее муж¬
чину к убийству, именно она — женщина — с легкостью сопря¬
гает любовь и смерть («Этот вечер, когда во имя любви от меня
потребовали убийства, когда во имя страсти от меня потребовали
мук, остался самым страшным... Рената уже звала меня с без¬
жалостной настойчивостью; —...Я хочу, чтобы ты убил его...»
(Брюсов 1993, 608). Имплицитный мотив «убийства влюбленного
мужчины» в поэме Заболоцкого опосредован не только возможным
соотнесением Петровой и Ренаты-Петровской, но и сравнением

768
Н. ШРОМ
героини Заболоцкого со Светланой («белолица, как Светлана» —
Заболоцкий 1983, 393), в котором не столько проецирована
героиня баллады Жуковского и ее сон о смерти возлюбленного,
сколько пушкинская Татьяна, которую автор также сравнивает
со Светланой — накануне ее сна, предвестившего гибель Ленского
(Пушкин 1949-1, 103).
Однако самым существенным для Заболоцкого в образе Ренаты
было то, что она смертоносна не столько для тела (все мужчины
в романе остаются живы), сколько для души, которую она — зем¬
ная женщина — «отнимает у неба» (Брюсов 1993, 664) и в своей
неудавшейся попытке склонить к плотской любви ангела Мадиэля:
«...Рената высказала ему свои страстные пожелания... Он твердо
воспретил Ренате даже думать о плотском, напоминая ей о без¬
мерном блаженстве праведных душ в раю, куда не может вступить
никто, предавшийся плотским соблазнам» (Брюсов 1993, 565),
и в своей осуществившейся страсти к «рыцарю», «светлому»,
«ангелоподобному» графу Генриху.
Излюбленная Заболоцким коллизия «женщина соблазняет
и губит мужчину» в паре «Рената — Генрих» разрешается — она
приобретает характер столкновения земного женского начала
с неземным мужским, что означает абсолютную ответственность
женщины за грехопадение. Кстати, о земной сущности Петровой
говорят и яркие, природные краски ее лица: «Петрова входит розо¬
вая вся» (Заболоцкий 1983, 393) и «Петрова вся зарделась нежно»
(Заболоцкий 1983, 395), которые отсылают к здоровому румянцу
Натальи Павловны: «Лица румянец деревенский — / Здоровье кра¬
ше всех румян» (Пушкин 1949-2, 244); и несоответствие Петровой
«образу неземной мадонны» (Заболоцкий 1983, 396).
Поэма Заболоцкого «Падение Петровой» — это мифотекст
о грехопадении, но таковым он становится лишь благодаря тому,
что это текст-гиперцитата, в котором собственный смысл, а следо¬
вательно, и собственный авторский голос, рождается в полилоге
чужих текстов, в хоре чужих голосов, где явно солирует голос
Пушкина. Использование авторитета Пушкина в условиях острого
дефицита личностного начала было одним из способов выражения
внутритекстовой авторской позиции и попыткой избежать «ком¬
муникативного провала».
В текстах-гиперцитатах автор-творец в полной мере проявля¬
ется как: функциональный принцип, осуществляющий процесс
ограничения, исключения и выбора (по М. Фуко), что наглядно

Чужое слово в антиавторском дискурсе: Пушкин и Заболоцкий
769
продемонстрировано Заболоцким в отборе цитируемых текстов
(жестоких романсов) при разработке мотива гибельной любви-
страсти и, особенно, при создании инвариантных типов «активной
женщины» и «мужчины-мученика» в поэме «Падение Петровой».
Образы Петровой и Киприна начинают функционировать как архе¬
типы, то есть схемы образов, что «заставляет» читателя наполнять
их «своим-чужим» содержанием. Механизм подобного бытования
текстов в тексте приводит к тому, что смысловое поле текста-гипер¬
цитаты сужается до одного мотива: в данном случае — до мотива
сексуального преследования женщиной мужчины, а авторская
позиция становится предельно конкретной; но, с другой стороны,
«удвоение», «утроение» и т.д. смыслов приводит к расширению
образа до символа: здесь — символа природной агрессивности
женского начала, из которого рождается центральный в художе¬
ственной системе Заболоцкого образ «природы-тюрьмы».
Кроме того, гиперцитатность была принципиально необходима
Заболоцкому при разработке жанра «поэмы о любви», жанра, ко¬
торый, с одной стороны, предполагал наличие лирической эмоции,
но, с другой, если учесть общеобэриутскую тенденцию к отказу
от «тины переживаний и эмоций», исключал у Заболоцкого эмо¬
циональность как таковую. Выходом из эстетически тупиковой
для поэта ситуации стала «гиперэстетичность», то есть ориентация
на чужие слово, образ, ритмико-синтаксическую фразу.
Литература
Бахтин 1994 — Бахтин М. М. Работы 1920-х годов. Киев, 1994.
Бердяев 1989 — Бердяев НА Эрос и личность. Философия пола и люб¬
ви. М., 1989.
Брюсов 1993 — Брюсов В.Я. Огненный ангел. СПб., 1993.
ВоЗ — Воспоминания о Заболоцком. М., 1984.
Гаспаров 1986 — Гаспаров М. Л. Ритмико-синтаксическая формуль-
ность в русском 4-стопном ямбе // Проблемы структурной лингвистики.
1983. М., 1984.
Достоевский 1973 — Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений:
В 30 т. Л., 1973. Т. 8.
Заболоцкий 1983 — Заболоцкий Н.А. Собрание сочинений: В 3 т.
М., 1983. Т. 1.
Лермонтов 1988 — Лермонтов М. Ю. Сочинения: В 2 т. М., 1988. Т. 1.

770
Н. ШРОМ
Липавский 1993 — Липавский Л. Разговоры. Исследование ужа¬
са // Логос. 1993. № 4.
Лубок 1939 — Лубок. М., 1939. Ч. 1.
Мифы 1994 — Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. М., 1994. Т. 1.
Платон 1970 — Платон. Пир // Платон. Сочинения: В 3 т. М., 1970. Т. 2.
Пушкин 1949-1 — Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т.
М.; Л., 1949. Т. 5.
Пушкин 1949-2 — Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т.
М.; Л., 1949. Т. 4.
Топоров 1993 — Топоров В. Н. Об «эктропическом» пространстве
поэзии (поэт и текст в их единстве) / От мифа к литературе. М., 1993.
Топоров 1995 — Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследо¬
вания в области мифопоэтического. М., 1995.
Фигут 1996 — Фигут Р. Автор и драматический текст // Автор и текст.
СПб., 1996.
Фрайзе 1996 — Фрайзе М. После изгнания автора: Литературоведение
в тупике // Автор и текст. СПб., 1996.
Хармс 1991 — Хармс Д. Горло бредит бритвою // Глагол. 1991. № 4.
Цехновицер 1927 — ЦехновицерО. Демонстрация и карнавал. М.,
1927.
Цирк 1979 — Цирк. Маленькая энциклопедия. М., 1979.
Ямпольский 1993 — Ямпольский М. Б. Память Тиресия. Интертек¬
стуальность и кинематограф. М., 1993.

И. ШАЙТАНОВ
«Лодейников»: ассоциативный план сюжета
На языке науки, претендующей на терминологическую совре¬
менность, название статьи должно было бы звучать: «Интертекст
поэмы “Лодейников”».
Я избегаю «интертекстуальности» не потому, что модность
обессмысливает. Как раз наоборот, потому что не согласен с иде¬
ей, породившей этот термин. Выбирая между ассоциативной
памятью и интертекстуальной безличностью, я предпочитаю
первое, ибо не доверяю общению текстов поверх головы автора
(смерть которого по крайней мере преувеличена). Я также по¬
лагаю, что любое сходство текстов требует обоснования: какова
степень сознательности сближения, в какой мере оно выглядит
возможным, исходя из культурного опыта автора, и, наконец,
каким образом ассоциативная перспектива повышает горизонт
мысли в произведении.
В случае с «Лодейниковым» это горизонт романтической на¬
турфилософии, которая, как я намерен продемонстрировать,
в своих основных именах и произведениях учтена Николаем
Заболоцким. Этот ассоциативный план поэмы не был пока что
реконструирован.
В окончательной редакции (была ли она завершением всего
замысла, мы не знаем), поделенной на четыре пронумерованные
главки, «Лодейников» был включен в сборник «Стихотворения»
Q957) с датировкой под текстом: 1932-1947.
Первоначальный текст с указанной датой — 1932 вошел в со¬
став «Второй книги» (1937). До этого фрагмент из него печатал¬
ся в журнале «Звезда» (1933, № 2-3). Стихотворение 1932 года

772
И. ШАЙТАНОВ
представляет собой раннюю редакцию первых двух главок окон-
чательного текста.
В 1934 году было начато (завершено в 1936-м) стихотворение
«Лодейников в саду» (набросок третьей главки) и опубликовано
в журнале «Литературный современник» (1937, № 3). Из состава
«Второй книги» это стихотворение было выброшено «уже после
появления сигнального экземпляра» **.
В позднейших изданиях Н. Заболоцкого «Лодейников» всегда
печатается в разделе стихотворений, что, на мой взгляд, не вполне
верно, хотя как будто и соответствует авторской воле. В первой
редакции «Лодейников» — безусловно стихотворение (или да¬
же два разных стихотворения). В окончательном виде — поэма,
в которую перерастает текст по мере развертывания и появления
новых сюжетообразующих мотивов, придающих объем, связность
мысли и значительно меняющих ее.
В первой редакции мысль была продиктована местом дей¬
ствия: «...места глухой природы...». Концептуальный эпитет —
глухой был повторен дважды в первой редакции и снят в окон¬
чательном тексте. Этот эпитет может быть истолкован двояко:
как глухота природы или как глухота к природе, неумение ее
слышать. Сошлюсь в подтверждение на классическую работу
А.Н. Веселовского «Из истории эпитета»: «Развитием эпитета-
метафоры объясняются те случаи, когда <...> действие, совершаю¬
щееся при известном объекте, в пределах одного представления,
либо его сопровождающее, переносится на него, как действие, ему
свойственное, при большем или меньшем развитии олицетворе¬
ния. Глухое окно, blindes Fenster — это окно, в которое не видят,
из которого не слышно...»2*
Протекавшая первоначально в глухих местах жизнь героя была
ими стиснута, обессмыслена:
и он лежал в природе словно в кадке,—
совсем один, рассудку вопреки.
Таковы заключительные строки стихотворения 1932 года.
«Совсем один» и «рассудку вопреки» — это именно то, что будет
принято к опровержению в дальнейшей работе над текстом.
Окончательный вариант начинается не метафорой взрыва и обеща¬
нием тоски, а восхождением, совершающимся «в краю чудес, в краю
живых растений», от «несовершенной мудрости» к прозрению:

«Лодейников»: ассоциативный план сюжета
773
Настанет час, и утро роковое
Твои мечты, сверкая, ослепит.
Вступление занимает всего восемь строк и в общей нумерации
четырех частей поэмы обозначено цифрой «1».
Вторая часть открывается явлением героя:
Лодейников, закрыв лицо руками,
Лежал в саду. Уж вечер наступал.
Внизу, постукивая тонкими звонками,
Шел скот домой и тихо лопотал
Невнятные свои воспоминанья...
Их прерывает явление нового персонажа: «жук летел»,— и тог¬
да «Лодейников открыл лицо и поглядел...».
Прежде чем говорить о картине, увиденной Лодейниковым,
оценим поэтическую ситуацию — знакома ли она? Если перефра¬
зировать Мандельштама («Дайте Тютчеву стрекозу»), кому следует
отдать жука? Не будет преувеличением сказать, что жук залетел
в самую колыбель русской поэзии: перевод элегии Грея «Сельское
кладбище», выполненный В. Жуковским (1802), Владимир Со¬
ловьев назовет «родиной русской поэзии». Невозможно допустить,
чтобы Заболоцкий, книгочей и упорный читатель стихов с самого
детства, не знал, не помнил этого текста3*.
Для всей Европы элегия Грея начинает диалог уединенного чело¬
века с природой, постигаемой (если употребить эпитет Заболоцкого)
в «местах глухой природы». Полное название у Грея — «Элегия,
написанная на сельском кладбище» (1751). Она начинается кар¬
тиной вечереющего дня:
Уже бледнеет день, скрываясь за горою;
Шумящие стада толпятся над рекой...
И во второй строфе элегии, нарушая ее тишину:
Лишь изредка, жужжа, вечерний жук мелькает,
Лишь слышится вдали рогов унылый звон.
В «Лодейникове» можно счесть сознательным жанровым жестом
замену в самом начале четырехстопного ямба (редакция 1932 года)

774
И. ШАЙТАНОВ
пятистопным. Это один из элегических размеров: «Только с 1810-х го¬
дов он входит в употребление стараниями Жуковского (образцом
для которого служила английская и немецкая поэзия), Вяземского,
Пушкина и их современников»4*. Во второй половине XIX столетия
пятистопный ямб «все прочнее овладевает элегическим (и через не¬
го — романсным) жанром»5*.
У Заболоцкого к тому же (как бы в память об античном элеги¬
ческом дистихе, состоявшем из строки пентаметра и гекзаметра)
метрический рисунок однажды перебивается шестистопной строкой:
«...Внизу, постукивая тонкими звонками...». Это место в начале вто¬
рой главы, таким образом, оказалось акцентированным. Оно памятно
и у Жуковского — переводческой двусмысленностью: «...слышится
вдали рогов унылый звон». Имеются в виду пастушеские или коро¬
вьи рога? Но если коровьи, то почему они «уныло звенят»?
В оригинале: “And drowsy tinklings lull the distant folds...” (сон¬
ное позвякивание убаюкивает отдаленные загоны). Жуковский
счел нужным пояснить в авторском комментарии, о каких звуча¬
щих рогах у него идет речь: «В Англии привязывают колоколь¬
чики к рогам баранов и коров».
Заболоцкий как будто сознательно дал эту строку в полном со¬
ответствии с оригиналом, точнее, чем у Жуковского, исправляя
его двусмысленность. «Тонкие звонки», то есть маленькие коло¬
кольчики, подобные тем, что вешали в Англии на рога, а не более
громкие, не те, что вешали на шею животным. Не здесь ли началось
соревнование с Жуковским-переводчиком, которое Заболоцкий
продолжит уже после войны, работая (по просьбе М. В. Юдиной)
над текстами романсов Шуберта?6*
Лодейников, как и поэт у Грея, выходит для встречи с ночной
природой, отмечает в ней те же самые звуки вечереющего дня...
У Грея герой повернут лицом к сельскому кладбищу. Лодейни¬
ков — к самой природе. Он лежит лицом в траву, открывает глаза
и видит:
Трава пред ним предстала;
Стеной сосудов. И любой сосуд
Светился жилками и плотью. Трепетала
Вся эта плоть <...>
И то был бой травы, растений молчаливый бой.
Несколько позже (в третьей части) эта мысль — о бое растений
будет с ужасом договорена: «Природы вековечная давильня...»

«Лодейников»: ассоциативный план сюжета
775
Но первоначально до этого умозаключения Лодейников не до¬
шел. Не успел. Был прерван в своем размышлении вторым явле¬
нием жука:
И в этот миг жук в дудку задудил.
Лодейников очнулся.
Очнулся, чтобы услышать звучание природы, восхититься и —
заплакать от вторжения в эту гармонию человека:
По лугу шел красавец Соколов,
Играя на задумчивой гитаре.
Цветы его касались сапогов
И наклонялись. Маленькие твари
С размаху шлепались ему на грудь
И, бешено подпрыгивая, падали,
Но Соколов ступал по падали
И равномерно продолжал свой путь.
Этим вторжением завершалась редакция стихотворения «Ло¬
дейников» 1932 года (в окончательном тексте — это лишь за¬
вершение второй из четырех частей). Оба ранних стихотворения
во «Второй книге» должна была сопровождать сноска (снятая
в сигнальном экземпляре): «Стихи “Лодейников” и “Лодейников
в саду” — отдельные фрагменты к будущему циклу стихов об этом
герое» 7*.
Едва ли Заболоцкий собирался покинуть своего героя в со¬
стоянии горестного разочарования. Может быть, намеком на иное
разрешение можно считать и саму фамилию — Лодейников.
Нет ли в ней отзвука латинского «laudo» — восхваляю (где
по французскому образцу две гласные передаются звуком ‘о’)?
Тогда вполне в натурфилософском духе, соответствующем окон¬
чательному разрешению поэмы, фамилия ее героя читалась бы
как «возносящий хвалу». Впрочем, это лишь очень вольная
догадка8*.
Если в самом начале поэмы жук прервал течение мысли и отвлек
от мрачного умозаключения, то появление Соколова в окончатель¬
ной редакции делает это умозаключение неизбежным. Лодейников
вновь обращает взор к миру ночной природы, чтобы различить
в нем жизнь и печальную участь того же жука, разделившего,
впрочем, общую судьбу:

776
И. ШАЙТАНОВ
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.
Ситуация с героем, бросившимся лицом в траву, чтобы сна¬
чала восхититься природой, а потом ужаснуться ей, имеет
классический аналог. Тот же (что в случае с Греем) близкий За¬
болоцкому XVIII век, самые истоки «открытия природы» и на¬
турфилософского восторга, которое сменяется романтической
трагедией отчуждения: «...я лежу в высокой траве у быстрого
ручья и, прильнув к земле, вижу тысячи всевозможных были¬
нок и чувствую, как близок моему сердцу крошечный мирок,
что снует между стебельками, эти неисчислимые, непостижи¬
мые разновидности червяков и мошек, и чувствую близость
Всемогущего...» (пер.Н. Касаткиной).
Таково весеннее впечатление (10 мая). А вот — предосеннее
(18 августа), ознаменованное резкой сменой тона и мысли: «...бы¬
вало, я слышал птичий гомон, оживлявший лес, и миллионные
рои мошек весело плясали в красном луче заходящего солнца,
и последний яркий блик выманивал из травы гудящего жука...».
Именно так — на последний солнечный блик вылетел жук
и в «Лодейникове». Но продолжим, акцентируя в пространном
прозаическом тексте черты сходства. Некоторое время следует по¬
вествование о прошлом восторге («бывало...»). А теперь: «Передо
мной словно поднялась завеса, и зрелище бесконечной жизни
превратилось для меня в бездну могилы <...> Нет мгновения,
которое не пожирало бы твоих близких, нет мгновения, когда бы
ты не был, пусть против воли, разрушителем! Безобиднейшая
прогулка стоит жизни тысячам жалких червячков; один шаг со¬
крушает постройки, кропотливо возведенные муравьями, и топчет
в прах целый мирок». Эти слова юного Вертера уже прямо пред¬
сказывают прогулку красавца Соколова «по падали».
Важность Гете для Заболоцкого известна. «В молодости он
в подлиннике читал “Фауста” Гете»9*. В раннем письме к другу
М. И. Касьянову (07.11.1921) Заболоцкий признается: «...боже¬
ственный Гёте матовым куполом скрывает от меня небо, и я не ви¬
жу через него Бога. И бьюсь. Так живет и болит моя душа» 10*.
Тому, что «“фаустовским духом” <...> глубоко затронуты поэмы
Заболоцкого 20-30-х годов», сохранилось немало подтвержде¬

«Лодейников»: ассоциативный план сюжета
777
ний п*. Однако никогда не обращали внимания на вертеровский
дух: А именно он пронизывает поэму «Лодейников».
В суждениях о Заболоцком обычно противопоставляют «ран¬
него» и «позднего». Одни предпочитают то, как Заболоцкий гро¬
тескно и абсурдно (на грани абсурда, в отличие от его тогдашних
друзей обэриутов, работавших за гранью) выстроил внеприродный
и вненравственный мир «Столбцов». И почти сразу же парал¬
лельно и контрастно к нему заявил о «торжестве земледелия»
с его «несовершенной мудростью», патриархальной простотой
и «этикой космоса» (по Циолковскому).
Другие предпочитают «позднего» Заболоцкого с его нрав¬
ственной строгостью, стройностью, ясностью (не назидательно¬
стью ли? — возразят любители «раннего»).
Но есть еще один как-то пропущенный Заболоцкий — «сре¬
динный», Заболоцкий перехода, не уходящий в «места глухой
природы», а заставляющий прислушаться к ним человека из «Ба¬
варии», с Обводного канала, прислушаться, чтобы услышать
самого себя. Этот Заболоцкий и начинается, и полнее всего себя
высказывает в «Лодейникове», даже хронологически занимающем
срединное место в творчестве: 1932-1947. Здесь рождение лирики
у Заболоцкого, хотя первоначально — под маской пародии.
У Гете в «Страданиях юного Вертера» перемены в природе,
в прочтении и истолковании ее, сопровождают историю несчастной
любви героя, разбившейся о бюргерское счастье. Заболоцкий вводит
в окончательную редакцию любовный мотив, выдержанный так¬
же в мещанском жанре. В переводе на язык поэзии — это романс.
Гитара Соколова — ружье, которое «выстрелило» и поразило бедную
Ларису. Она мелькнула в тексте стихотворения «Лодейников в саду»,
но тогда под другим именем: «наследница хозяйская Людмила».
Не было ли это имя выбрано на волне переводческого состязания
с Жуковским, ведь в русской поэзии оно навсегда связано с его бал¬
ладой? Но и «бедная Лариса» звучит в тексте «Лодейникова» как
прощальный кивок в сторону осьмнадцатого столетия, вскользь
напоминая о бедной Лизе и уводя совсем в иные времена:
Как изменилась бедная Лариса!
Все, чем прекрасна молодость была...
Сквозь вязь элегических сожалений о погубленной молодости
пробивается какая-то мелодия, совсем не сентиментальная и вовсе

778
И. ШАЙТАНОВ
не архаическая. С навязчивостью затверженной музыкальной фра-
зы первые три строки воспроизводят один и тот же ритмический
рисунок с пропуском метрического ударения на первой и четвертой
стопе. Когда на фоне этого повтора возникает рифма Лариса — ка¬
приза12*, узнавание становится почти неизбежным: «Все хорошо,
прекрасная маркиза...»
Переложение французского шансонного текста было сделано
Александром Безыменским в 1936 году. Тогда вся страна (очень
ко времени) запела: «Все хорошо, все хорошо...» Нужно ска-
зать, что у Заболоцкого был и личный повод отозваться на текст
Безыменского: именно ему принадлежало единственное раз¬
вернутое мнение о Заболоцком, прозвучавшее на Первом съезде
писателей: «...опасна маска юродства, которую надевает враг <...>
Заболоцкий издевается над нами, и жанр вполне соответствует со¬
держанию его стихов, их мыслям, в то время как именно “царство
эмоций” замаскировано»13*.
Так что «царство эмоций», возбужденных Безыменским, не мог¬
ло не привлечь Заболоцкого. Оттолкнувшись от этого расхожего —
у всех на слуху — мелодического строя, он аранжировал любовный
мотив в своей поэме как попурри из Утесова, Вертинского и мещан¬
ского романса. Такого рода ироническое пение под гитару было в ду¬
хе Заболоцкого. В 20-30-е годы он нередко исполнял пародийные
куплеты, аккомпанируя себе:
Как изменилась бедная Лариса!
Все, чем прекрасна молодость была,
Она по воле странного каприза
Случайному знакомцу отдала.
Еще в душе холодной Соколова
Не высох след ее последних слез,—
Осенний вихрь ворвался в мир былого,
Разбил его, развеял и унес.
Ах, Лара, Лара, глупенькая Лара,
Кто мог тебе, краса моя, помочь?
Сквозь жизнь твою прошла его гитара
И этот голос, медленный, как ночь.
Все это попурри сшито тонкими переходами интонации и зву¬
ка: от шансонетки к романсу. Вначале — неуместная в сочетании
с элегической темой беспечность. Затем — изменение ритмического
рисунка: ударение переносится на первую стопу) «СлуЧАЙному

«Лодейников»: ассоциативный план сюжета
779
знакомцу...»,— за которым вместо легкости — замедление с драма¬
тическим повышением голоса на внутренних рифмах. Слышится
характерный для Вертинского (и не для него одного) надрывный
звук: слУчайнОМУ знакОМЦУ, хОЛОднОй сОкОЛОва, СЛЕД по-
СЛЕДних СЛЕз.
После этого уже открыто пародийный возврат к легкости
на грани куплета: «Ах, Лара, Лара, глупенькая Лара...» И завер¬
шение столь же пародийное, но в отношении жестокого романса:
«Сквозь жизнь твою прошла его гитара / И этот голос, медленный,
как ночь». Этот музыкальный номер стал необходимой сюжетной
скрепой для всей поэмы, позволившей собрать материал, прежде
распадавшийся на два, в сущности, отдельных стихотворения. Он
стал также мотивировкой для метаморфозы природного мотива,
вначале исполненного восторга, затем — ужаса.
Первоначально ужас и восторг были разведены по двум раз¬
ным стихотворениям. Картина всеобщей давильни открывалась
в тексте «Лодейникова в саду», после того как герой отужинал.
«Дымящийся горшок с едою», поставленный на садовый столик
работницей, стал прелюдией к картине всеобщего уничтожения:
«Жук ел траву...»
Борьба за существование — быт природы. Смерть — ее повсед¬
невность. По мере погружения в глухую природу, охваченный
глухотой к природной жизни, герой предается ужасу. Есть ли
из него выход? В качестве первого варианта мелькает — любовь,
возвышающее, отличающее человека, поскольку духовное,
начало.
Однако оно здесь снижено (унижено) бытом, опошлено роман¬
сом. Традиционный психологический параллелизм, символизи¬
рующий нерасторжимость души и природы, звучит пародийно:
«Дубы в ту ночь так сладко шелестели, / Цвела сирень, черемуха
цвела...» А в финале, естественно, слезы: «И только выпь кричала
за рекою / Вплоть до зари и плакала навзрыд».
Царство романсовых эмоций не дает желаемого избавления
от ужаса жизни. Не поднимает над нею. Гротескный быт «Столб¬
цов» («Свадьба», «Фокстрот») вторгся гитарным перебором в мир
природного бытия. В первом варианте «Лодейникова» при одном
лишь появлении Соколова природная гармония рушилась. Теперь
бытовая тема развернута куда подробнее, драматизирована и озву¬
чена, но и сама подточена пародийностью. Иронический заряд
сильнее бьет не по природе, а по быту. Бытовая современность

780
И. ШАЙТАНОВ
теряет свою сокрушительную силу. Быт больше не поглощает
героя, не грозит ему отчуждением от природного бытия.
Организуя бытовой мотив по законам любовного треугольника,
Заболоцкий организует весь сюжет по закону треугольника кон¬
цептуального: в противостоянии природы, быта и человеческого
разума. Сюжет обретает объем. Стихотворение вырастает в поэму.
Натурфилософия, горестно прерванная бытовым аккордом (пер¬
вая редакция), теперь торжествует, но не в своем романтическом
варианте.
Подобно Вертеру (его первая попытка — убежать от себя и от сво¬
ей разбитой жизни), отбывает и Лодейников. Вертер бежал от не¬
счастной любви в надежде спастись разумной деятельностью.
Не нашел ее и погиб. Отъезд Лодейникова вначале также не обна¬
деживает, поскольку продолжает музыкальную инерцию пред¬
шествующей части:
Из глубины безмолвного вагона,
Весь сгорбившись, как немощный старик,
В последний раз печально и влюбленно
Лодейников взглянул на милый лик.
Тут музыка резко обрывается: «И поезд тронулся». Отступает
бытовое, природное же обретает спасительную силу:
Но голоса растений
Неслись вослед, качаясь и дрожа,
И сквозь тяжелый мрак миротворенья
Рвалась вперед бессмертная душа
Растительного мира.
Возобновляется натурфилософия. Хотя в стихотворении, одно¬
временном не началу, а завершению «Лодейникова» в 1947 году,
Заболоцкий как будто бы со всей категоричностью предупре¬
ждал: «Я не ищу гармонии в природе...»,— он ее искал. Просто
он не признавал гармонии в отсутствие человека, вступая в спор
с тютчевским манифестом «Певучесть есть в морских волнах...»,
где «невозмутимый строй во всем», но в разладе с этим всеобщим
строем «ропщет мыслящий тростник».
Имя Тютчева завершает поэтическую философию природы,
традиция которой развернута в «Лодейникове» почти с самого

«Лодейников»: ассоциативный план сюжета
781
момента ее возникновения. Грей и Гете вызывают в памяти имя
Жуковского14*, мелькнул Карамзин... Заболоцкий выстраивает
этот ряд, чтобы сделать важную поправку к сентиментально-роман¬
тической концепции природы, чреватой для человека трагедией
отчуждения (важным примером для него в этом будет поздний
Гете, автор не «Вертера», а «Фауста»).
Для заключительного выяснения отношений Заболоцкий со¬
знательно вступает в тютчевское пространство: подхватывает
тютчевское слово «стройный» («стройный мусикийский шорох»),
определяющее гармонию природы:
И в голоса нестройные природы
Уже вплетался первый стройный звук...
Природная гармония, по Заболоцкому, держит музыкальный
строй не в отсутствие человека, а обретает этот строй только с при¬
ходом дирижера. У Заболоцкого: человек — «новый дирижер», он
же — «великий чародей». Частью этой — человеческой — силы
выступает и ею спасается Лодейников.
Нужно сказать, что, судя по одному из вариантов, спасение
в деятельности обретает не только Лодейников, но и Лариса.
Заболоцкий попытался включить стихотворение «Лодейников
в саду» в сборник «Стихотворения» 1948 года. Однако оно вновь
(как и из «Второй книги») было выброшено. Вместо него появился
текст «Урал», напечатанный с подзаголовком «Отрывок из поэ¬
мы». Из какой поэмы? Это подсказывает имя героини — Лариса,
неожиданно явившейся перед классом жаждущих знаний детей
в качестве учительницы:
Не отрывая от Ларисы глаз,
Весь класс молчал, как бы завороженный.
Лариса чувствовала: огонек, зажженный
Ее словами, будет вечно жить
В сердцах детей. И совершилось чудо:
Воспоминаний тягостная груда
Вдруг перестала сердце ей томить.
Истории бедной Лизы / Ларисы и юного Вертера / Лодейникова
переписаны со счастливым концом. Знаковые судьбы для чув¬
ствительной души, обращенной к природе. Теперь иная природа
и иная судьба.

782
И. ШАЙТАНОВ
Если первая редакция «Лодейникова» завершалась тем, что че¬
ловек был заключен «в природе, словно в кадке, / — совсем один,
рассудку вопреки», то в окончательной редакции поэмы человек тор¬
жествует в природе (но не над природой!), «как мудрый исполин»:
Органам скал давал он вид забоев.
Оркестрам рек — железный бег турбин.
Такого рода индустриальный пейзаж как будто бы вписывает¬
ся в обычную для 20-х — начала 30-х годов конструктивистскую
утопию. Однако с одним серьезным отличием: конструктивистская
утопия была равнодушна, а нередко исполнена ненависти к сти¬
хийной природе. У Заболоцкого иначе. Он соглашается с необходи¬
мостью рационалистической, научной поправки к романтической
натурфилософии, которая иначе так и не изживет трагедии разлада,
одиночества. Но и к конструктивистской утопии Заболоцкий делает
принципиальную поправку — натурфилософскую, настаивая в фи¬
нале-апофеозе на красоте и ценности живой природы:
Суровой осени печален поздний вид,
Но посреди ночного небосвода
Она горит, твоя звезда, природа,
И вместе с ней душа моя горит.
Заболоцкий завершает свою поэму картиной природы, которая
одухотворена присутствием в ней человека. Контраст очевиден,
поскольку последнее четверостишие «Лодейникова» варьирует
первое четверостишие его последней части:
Суровой осени печален поздний вид,
Уныло спят безмолвные растенья,
Над крышами забытого селенья
Заря небес болезненно горит.
Болезненный свет сменяется в финале восходом звезды, звезды
природы, от света которой зажигается душа.
Такова личная натурфилософия Заболоцкого. Как и его по¬
этическая интонация, она продолжилась в русской поэзии. Про¬
должилась с поправками так же, как и он поступал в отношении
своих предшественников. В годы, когда индустриальное вмеша¬

«Лодейников»: ассоциативный план сюжета
783
тельство в жизнь природы вместо обещанной конструктивистской
утопии обернулось экологической катастрофой, Заболоцкого
острее воспринимали как последнего великого поэта, умевше¬
го вписать человека в пейзаж, распахивая его во всю полноту
пространства.
Разве не звучит вариацией финала в «Лодейникове» программ¬
ный текст Николая Рубцова:
Звезда полей горит, не угасая,
Для всех тревожных жителей земли,
Своим лучом приветливым касаясь
Всех городов, поднявшихся вдали.
Но только здесь, во мгле заледенелой,
Она восходит ярче и полней,
И счастлив я, пока на свете белом
Горит, горит звезда моих полей...
Тот же образ ночной звезды, «звезды полей» у Рубцова, тот же
город, который в поэме Заболоцкого должен излечить недуг при¬
роды. Только у Рубцова природа не нуждается в излечении, город
отодвигается вдаль, а природа, такой, как она есть, воплощает
необходимую душе гармонию. Разные природе видятся сны:
у Заболоцкого — «и снится ей блестящий вал турбины» («Я не ищу
гармонии в природе...»); у Рубцова — «ей снится дальний скрип
телег» («Природа»).
Это о том, что было разным. Если говорить о том, в чем мог прий¬
ти на помощь опыт Заболоцкого, то нужно вспомнить: он перенес
тайну бытия в «места глухой природы». Эти места оказались даже
ближе и понятнее некоторым поэтам 60-х годов (А. Прасолову,
Н.	Рубцову), чем самому Заболоцкому. У них этот эпитет (или
сходные с ним, см. у Прасолова: «Я услышал, корявое дерево пе¬
ло...») утратил двойственную, предостерегающую окраску:
...Когда, смеясь, на дворике глухом
Встречают солнце взрослые и дети,—
Воспрянув духом, выбегу на холм
И все увижу в самом лучшем свете.
Деревья, избы, лошадь на мосту,
Цветущий луг — везде о них тоскую.
И, разлюбив вот эту красоту,
Я не создам, наверное, другую...
Н. Рубцов «Утро» (1965)

784
И. ШАЙТАНОВ
А первая строчка этого стихотворения Рубцова о просыпающем-
ся селе, о пробуждающихся «глухих местах природы»: «Когда за¬
ря, светясь по сосняку...» — кажется эхом другого стихотворения
Заболоцкого: «Еще заря не встала над селом...».
Цельность простой жизни восстанавливается в правах, а вме¬
сте с ней возрождается торжественная наивность примитива.
Заболоцкий ценил его «несовершенную мудрость», веря, одна¬
ко, что в пределах природного бытия «вал турбины» вытеснит
тележное колесо.
Если вспомнить образ из романа Е. Замятина «Мы», Заболоц¬
кий не замыкает мир утопии «зеленой стеной», запретной и непро¬
ницаемой, не отделяет утопию от живой природы. Стены нет. Мир
во всем объеме ожидает прихода человека и радостно откликается
на его деятельное присутствие. Деятельное, но не разрушительное.
Заболоцкому это казалось осуществимым.
Примечания
Заболоцкий Н. Жизнь Н.А. Заболоцкого. М.: Согласие, 1998. С. 252.
2* Веселовский А. Н. Историческая поэтика / Ред., вступит, стат. и при¬
меч. В. М. Жирмунского. JI.: Художественная литература, 1940. С. 76.
3* Так, биограф и сын поэта.— Н.Н. Заболоцкий свидетельствует, что
среди читаемых в 20-е годы авторов был другой англичанин XVIII столетия —
Александр Поуп, некогда чрезвычайно важный и влиятельный, но к этому
времени известный очень немногим: Заболоцкий Н. Цит. соч. С. 112.
4* Гаспаров М. JI. Современный русский стих. Метрика и ритмика.
М.: Наука, 1974. С. 57.
5* Там же. С. 58.
6* См.: Заболоцкий Н. Цит. соч. С. 381.
7* Заболоцкий И. Примечания / Заболоцкий Н.А. Полн. собр. стихотво¬
рений и поэм / Сост., подготовка текста, хронологическая канва и примеч.
Н.	Заболоцкого. СПб.: Академический проект, 2002. С. 697.
8* Более обычно полагать, что герой поэмы поименован в честь тогдаш¬
него друга Заболоцкого — поэта Николая Олейникова. Еще один, не био¬
графический, а концептуальный вариант был предложен А. А. Белым при
обсуждении моего доклада по этой статье на конференции в РГГУ (24 апреля
2003 года), посвященной столетию со дня рождения Н.А. Заболоцкого. Он
обратил внимание на мифологическую важность понятия «ладья, лодка»,
на которой пересекается грань земного и потустороннего мира. В подтверж¬
дение этой версии у Даля можно найти слово «ладейник» — служитель,
матрос, воин с ладьи.

«Лодейников»: ассоциативный план сюжета
785
9* Заболоцкий Н. Цит. соч. С. 26.
10* Заболоцкий Н. А. «Огонь мерцающий в сосуде...»: Стихотворения
и поэмы. Переводы. Письма и статьи. Жизнеописание. Воспоминания
современников. Анализ творчества / Сост. и примеч. Н. Заболоцкого.
М.: Педагогика-Пресс, 1995. С. 46.
п* Ростовцева И. Мир Заболоцкого. М.: Изд. Московского университета,
1999. С.31.
12* В. П. Скобелев при обсуждении моего доклада на конференции
в РГГУ указал на возможность дополнительной мотивировки при вы¬
боре имени Лариса: в 1937 году на экраны вышел фильм Я. Протазанова
«Бесприданница». Он пользовался огромной популярностью как одна
из первых звуковых лент. Н. Алисова в роли Ларисы запомнилась многим
исполняющей романс под гитару.
13* Первый всесоюзный съезд советских писателей. 1934. Стенографичес¬
кий отчет. М.: Советский писатель, 1990. С. 550. По поводу этого выступления
Дм. Кедрин написал эпиграмму (см:: Заболоцкий Н. Цит. соч. С. 225).
У поэтов жребий странен,
Слабый сильного теснит:
Заболоцкий безымянен,
Безыменский — именит!
14* Вспомним шутливую пушкинскую записку, оставленную Жуков¬
скому, которого Пушкин не застал дома:
Штабс-капитану, Гете, Грею,
Томсону, Шиллеру привет!
Им поклониться честь имею,
Но сердцем истинно жалею,
Что никогда их дома нет.

Е. ФАРЫНО
«Метаморфозы» Заболоцкого
(Опыт реконструкции поэтического языка)
0.0. Предлагаемая статья является составной частью более
обширной работы, которая посвящена вопросам теории и типо¬
логии языков русской поэтической культуры нашего столетия —
поэтому она не стремится к полному описанию поэтики избранного
автора (в данном случае — Заболоцкого). Ее задача значительно
уже: реконструировать основы и наметить некоторые важнейшие
черты его поэтического языка.
0.1. Под понятием поэтический язык здесь понимается опреде¬
ленный набор разрешений и запретов, в пределах которого осу¬
ществляются конкретные поэтические высказывания (тексты).
А под набором разрешений и запретов — совокупность следствий,
вытекающих из определенного отношения к миру (концепция
мира) и определенного отношения к слову1*.
0.2. Предполагается, что выведение основ и некоторых прин¬
ципиальных свойств конкретного поэтического языка вполне
возможно и в случае реального единичного текста. Поэтому
с данной целью разбирается ниже лишь одно стихотворение
Заболоцкого — «Метаморфозы». Этот выбор оправдан еще и тем,
что как раз в «Метаморфозах» позволительно усматривать своео¬
бразный «литературный и идеологический манифест» поэта.

«Метаморфозы» Заболоцкого
787
1.0.	МЕТАМОРФОЗЫ
1.	Как мир меняется! И как я сам меняюсь!
2.	Лишь именем одним я называюсь,—
3.	На самом деле то, что именуют мной,—
4.	Не я один. Нас много. Я — живой.
5.	Чтоб кровь моя остынуть не успела,
6.	Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел
7.	Я отделил от собственного тела!
8.	И если б только разум мой прозрел
9.	И в землю устремил пронзительное око,
10.	Он увидал бы там, среди могил, глубоко
11.	Лежащего меня. Он показал бы мне
12.	Меня, колеблемого на морской волне,
13.	Меня, летящего по ветру в край незримый,
14.	Мой бедный прах, когда-то так любимый.
15.	А я все жив! Все чаще и полней
16.	Объемлет дух скопленье чудных тварей.
17.	Жива природа. Жив среди камней
18.	И злак живой и мертвый мой гербарий.
19.	Звено в звено и форма в форму. Мир
20.	Во всей его живой архитектуре —
21.	Орган поющий, море труб, клавир,
22.	Не умирающий ни в радости, ни в буре.
23.	Как все меняется! Что было раньше птицей,
24.	Теперь лежит написанной страницей;
25.	Мысль некогда была простым цветком,
26.	Поэма шествовала медленным быком;
27.	А то, что было мною, то, быть может,
28.	Опять растет и мир растений множит.
29.	Вот так, с трудом пытаясь развивать
30.	Как бы клубок какой-то сложной пряжи,
31.	Вдруг и увидишь то, что должно называть
32.	Бессмертием. О, суеверья наши!
(1937)2*
1.1.0.	Семантика начального стиха текста основана на тради¬
ционном противопоставлении «мир <-► я». Однако же, благодаря
сходному синтаксическому и интонационному построению обеих

788
Е. ФАРЫНО
частей стиха и повторению в них предиката меняться, это противо¬
поставление снимается и превращается в пару эквивалентных
элементов:
мир — я
изменчив — изменчив
постоянно — постоянно («— наст. вр. глагола)
интенсивно — интенсивно («— Как...! И как...!)
1.2.0.	Следующие же стихи (2-4) вводят более сложную систе¬
му оппозиций и эквивалентов:
1.2.1.	По отношению к первому стиху возникает оппозиция
меняться <-> называться
мир и я <-> имя «я»
«всё» <-> «нечто одно» («— лишь именем одним)
изменчивое <-* постоянное
1.2.2.	А внутри второго и третьего стихов — оппозиция
я <-> «некто они» (<— те, кто именуют)
Ее смысл заключается в следующем: «я» известно «истинное
положение вещей» (<— на самом деле); «им» же присуща «ложная
точка зрения», поскольку «они» отождествляют единичность
имени с единичностью называемого объекта.
Согласно «я» <-> Согласно «им»
имя неадекватно объекту <-> имя адекватно объекту
объект есть множество <-> объект есть явление единичное
объект есть явление изменчивое <-> объект есть явление постоянное,
неизменное
критерий истинности — это внесловесная действительность / слово
ложно <-> критерий истинности — это действительность, названная
словом / слово равно самой действительности
1.2.3.	В отличие от предыдущих стихов, четвертый вводит
систему эквивалентов

«Метаморфозы» Заболоцкого
789
изменчивость — множество — причастие к живому,
а отсюда вытекает и отрицаемая система эквивалентов:
неизменность — единичность — отсутствие жизни.
Поэтому, возвращаясь к первому стиху, нетрудно предположить,
что для «я» и сам мир является чем-то живым, поскольку «миру»
присущ там именно признак «изменчивости» (см. 1.1.0.).
1.2.4.	Как видно, изменчивость является основной категори¬
ей «положительной программы» «я» и обозначает возможность
множественного числа одного объекта. Причем множественное
число объекта понимается здесь не как «множество тождествен¬
ных экземпляров», а как «множество разных, нетождественных
вариантов объекта». На это указывают следующие элементы
текста. В предложении Не я один местоимение «я» попадает
в ударную позицию метрической схемы (± ударный слог, _ — без¬
ударный слог):
Как мир меняется... _ ± _ ±
Лишь именем одним... _ ±	±
На самом деле то... _± _± _±
Не я один. Нас много... _ ± _ ± _ ± _
и, благодаря этому, получает смысл конструкции «Не только я,
но и...». Употребление местоимения «нас» в предложении Нас
много вместо более логичного (в случае множества тождественных
экземпляров) «Меня много» говорит о том, что речь идет о мно¬
жестве разных объектов, будущих вариантами «я». В результате
«я» рассматриваемых четырех стихов распадается на некоторый
инвариантный центр и целую серию вариантов. В данном случае
«я» присуща парадигматическая структура.
1.2.5.	Теперь, учитывая наличие глагола меняться (Как мир
меняется! И как я сам меняюсь!) и предполагаемую им временную
ось, структуру «я» можно записать следующим образом

790
Е. ФАРЫНО
Такой же вид получит и структура мира:
м= м, -► м, -> м,
*1	n	tn+l
1.2.6.	В этом свете оппозиция «я —> “некто они”» (см. 1.2.2.)
получает новый смысл как оппозиция «универсальная точка
зрения, объемлющая всю диахронию мира <-► вариантная точка
зрения, объемлющая лишь частный синхронный срез мира», где
первая — истинна, а вторая — ложна.
1.3.0.	В следующих стихах (5-7) появляется элемент «смерти».
Однако привычное, бытовое противопоставление «жизнь <-► смерть»
здесь разрушается и строится совершенно другая система:
смерть — продление жизни, а не «прекращение жизни»
умирать — отделять от себя тела
умирать — изменять себя, свое тело; смерть не однократна, а мно¬
гократна
1.3.1.	Смерть как « прекращение жизни » возможна здесь лишь
в виде остывания крови, которое позволительно толковать как
«прекращение движения крови» или даже «прекращение всяко¬
го движения, изменения» будущего эквивалентом «причастия
к жизни» (см. 1.2.З.). Тем более что умирание здесь явно целена¬
правленно — его цель поддержать горячую кровь, «кроведвижение»
(<— Чтоб кровь остынуть не успела, я умирал не раз).
1.3.2.	Кроме того, данные стихи вводят и усложненную структуру
самого «я»: «я» — это и серия вариантов, и некоторый инвариант.
Варианты являют собой физическое, биологическое воплощение
«я»; на этом уровне «я» является парадигмой меняющихся тел,
инвариант же составляют «причастие к жизни, изменчивости»
и некая конструкция нематериального плана. Уточнить сущность
данного плана эти стихи пока не позволяют (см. 1.2.5.-1.2.6.).
1.4.0.	Очередные стихи (8-14) пополняют систематику текста
новыми понятиями — это «разум» и «пространство».
1.4.1.	Смысл «разума» раскрывается здесь в противопостав¬
лении его некоторому «универсальному, объективному знанию»
об истинном положении вещей. Это следует из конструкции пред¬

«Метаморфозы» Заболоцкого
791
ложения Если б только разум мой прозрел... он увидал бы, согласно
которой «я» получает раздвоенную структуру: с одной стороны,
«я» обладает необходимым «бъективным знанием», с другой же —
«разуму “я”» оно недоступно. Контекст предшествующих стихов
позволяет установить, что «разум» понимается здесь лишь как
свойство единичного варианта «я», т. е. реализующееся в пределах
конкретного синхронного среза (см. 1.2.6.). А это означает, что
«разуму» свойственна позиция характеризующая «их» (см. 1.2.2.)
и что «я» — не абсолютная антитеза опровергаемой точки зрения:
противопоставление «я <-► они» справедливо лишь как противо¬
поставление «инвариант <-► вариант».
1.4.2.	Смысл универсальной точки зрения выясняется в усло¬
вии, при котором разум мог бы увидать «истинное положение
вещей». Данным условием является пронзительное око, прозре¬
ние, позволяющее перешагнуть пределы вариантного мира, его
синхронного среза. Причем видение при помощи ока разума здесь
демонстративно противопоставляется эмпирическому видению
(при помощи глаза). Это получает свое выражение и на уровне
стилистического оформления стихов (<— прозрел; устремил пронзи¬
тельное око), и на уровне лексических значений (<— прозреть зна¬
чит не только «начать видеть», но и «видеть, понимая, сущность»;
пронзительно же значит «проникая вглубь, в суть»), и на уровне
организации пространства (<— устремить око в землю, т. е. в том
направлении, где, согласно здравому смыслу, проходит граница
визуальной картины мира, где «увидеть ничего нельзя»).
Таким образом, универсальная точка зрения раздвигает пределы
вариантного, эмпирического мира и противопоставляет себя точке
зрения здравого смысла доверяющего слову, зрению и разуму3*.
1.4.3.	Не менее интересна здесь и пространственная картина
мира. Пространственные характеристики мир получает «по ту
сторону варианта» — там, среди могил, глубоко, в земле.
И опять, в отличие от обычного представления о пространственной
структуре мира, миру в земле, среди могил свойственны признаки
низа	<—	морская волна
верха	«—	ветер
неограниченности <—	край незримый
движения	«—	колеблемого, летящего меня

792
Е. ФАРЫНО
Как видно, и граница пространства (<— земля как «низ») и гра¬
ница жизни (<— среди могил как «смерть») для универсальной
точки зрения не являются пределом мира; это — мнимые границы,
свойственные лишь вариантам3*.
1.4.4.	Однако «по эту сторону» черты происходит «умирание»,
«по ту же сторону» — совершается жизнь. Указанная особенность
предлагаемой структуры мира и объясняет, почему в предыдущих
стихах (5-7, см. также 1.3.0.-1.3.2.) смерть толкуется как сред¬
ство продления либо сохранения жизни. Но и жизнь проявляется
здесь в двух разных видах:
по эту сторону	<->	по ту сторону
временная	<->	универсальная
преходящая	<->	непреходящая
вариантная	<->	инвариантная
предельная (ее предел — смерть) <->	беспредельная
Это различие выражено в тексте также при помощи категории
времени употребленных глаголов:
Прошедшее время «-» Настоящее время (он увидал бы там)
Я умирал не раз	меня лежащего
О, сколько тел... <-> меня колеблемого
я отделил	меня летящего
С точки зрения варианта существует прошлое, смерть, уход
из жизни; с универсальной же точки зрения нет прошлого, нет
смерти и нет ухода из жизни — весь мир во всей его парадигма¬
тике существует в настоящем, одновременно, как единый поток
жизни. Примечательна в этом смысле обозримость всей парадиг¬
мы предшествующих вариантов «я» (см. выше правую колонку).
Примечательно и другое — обозрению подлежит план выражения
предшествующих вариантов (<-► мой бедный прах), а инвариант,
по-видимому, планом выражения не обладает.
1.5.0.	Следующие стихи (15-22) начинаются с противопостав¬
ления стиху 14 — А я всё жив! как противопоставления инварианта
(«я», который постоянно жив) вариантам («я», который является
прахом), и как план содержания плану выражения.

«Метаморфозы» Заболоцкого
793
1.5.1.	Смысл инварианта раскрывается в очередном (16) стихе.
Это некий дух, единящий скопленье чудных тварей. Кроме того, здесь
возникают новые элементы структуры — понятия полноты и частоты
(<— всё чаще и полней), т. е. нарастания интенсивности проникновения
инварианта в отдельные варианты (<— скопленье тварей).
1.5.2.	Стих 17, благодаря повторению предиката жива, ставит
знак эквиваленции между я и природой:
я... жив — жива природа,
а следующие стихи эту систему уточняют:
жив — жив
злак живой (= растительный мир) — мой гербарий мертвый
(= все предыдущие тела «я»)
и этим самым снимают окончательно оппозицию «я <-> мир», «я <->
природа», «я-варианты <-► я-инвариант».
1.5.3.	В контексте предыдущих стихов стих 19 — Звено в зве¬
но и форма в форму — лишь следствие снятия этих оппозиций:
«я» становится частным вариантом природы, мира, а частные ва¬
рианты мира и природы сопричастны инвариантной структуре «я».
«Мир» и «я» неотделимы друг от друга, а не пара эквивалентных
элементов (см. 1.1.0.).
1.5.4.	Последние стихи строфы (20-22) приравнивают строение
мира к непрекращающейся (<— не умирающий) музыкальной фразе
(<— орган поющий). Мир получает вид непрерывного потока живых форм,
объединенных в единый текст на самом универсальном уровне (<— дух,
ст. 16; орган поющий, море труб, клавир, ст. 21; архитектура, ст. 20),
на котором план выражения отождествляется с планом содержания
и теряет свой материальный облик (носитель плана содержания).
1.6.0.	В стихах 23-28 возобновляется тема изменчивости.
Но на этот раз в несколько ином смысле.
1.6.1.	С одной стороны, по отношению к стиху 1 прежние
мир и я получают здесь вид местоимения всё, а это значит, что

794
Е. ФАРЫНО
потенциальное разграничение на мир и я здесь снято оконча¬
тельно (см. 1.1.0., а также 1.5.2).
1.6.2.	С другой — речь идет не о всякой «изменчивости», а об из¬
менчивости определенного типа: птица, цветок, медленный бык
превратились в написанную страницу, в мысль, в поэму, т. е. в бы¬
тие без плана выражения, в сферу интеллекта и искусства.
1.6.3.	Строение стихов 25-26 указывает на факт, что мысль
и поэма имели некогда совершенно другой план выражения —
цветка и быка. А это означает, что они как раз (мысль и поэма)
и являются инвариантной формой мира и что в свою очередь вво¬
дит в мировой поток элемент направленности, устремленности.
Дух, музыкальная фраза и наконец интеллектуальная энергия
становятся окончательным звеном изменчивости мира.
1.6.4.	Оппозиция «я <—> мир» окончательно снимается и на уров¬
не вариантов, так как здесь птица, цветок, бык и то, что было
мною поставлены в одном ряду. Снимается она и на уровне инва¬
рианта, замыкая круг превращений:
то, что было мною —► мир растений множит/цветок —> мысль.
Однако следует подчеркнуть, что в данном случае речь идет
о плане выражения «я»: то, что было «я» — это ранее отброшенные
тела этого «я», его другие инобытия.
1.7.0.	В заключительных стихах (29-32) весь круг превраще¬
ний получает свое имя — Бессмертие. Причем и в данном случае
вводится оппозиция:
истинное Бессмертие <-> мнимое Бессмертие.
Первое предполагает изменяемость и включает в себя смерть
вариантов, второе же — лишь бесконечность жизни варианта.
А кроме того, истинное бессмертие — постоянная черта варианта.
Это следует из специфики конструкции «увидишь то, что», кото¬
рая употреблена в тексте не только при упоминании бессмертия,
но и по отношению к отдельным вариантам (<— Что было раньше
птицей, теперь лежит... ст. 23-24; А то, что было мною, то,

«Метаморфозы» Заболоцкого
795
быть может, Опять растет..., ст. 27-28) и по отношению ко всей
серии вариантов «я» (<— На самом деле то, что именуют мной,—
Не я один. Нас много. ст. 3-4).
1.7.1. Заключительный возглас стихотворения — О, суеверъя
наши! — вводит оценку говорящего («я», носителя текста) по от-
ношению к бытовому представлению о бессмертии и этим самым
возвращает читателя к началу текста и к его полемическому
плану (см. 1.2.2.). А кроме того — устанавливает определенную
связь с предыдущими восклицаниями текста: Как мир меняется!
И как я сам меняюсь! Как всё меняется! О, сколько мертвых тел
я отделил от собственного тела! А я всё жив! — и утверждает
следующую систему эквивалентов:
изменчивость — парадигматика — жизнь — бессмертие.
2.0.	Как уже говорилось, язык, на котором передано рассмо¬
тренное сообщение, должны определять отношение к миру (кон¬
цепция мира) и отношение к слову (словесной коммуникации) —
см. 0.1. В данном случае установить их несложно, поскольку
именно мир и язык и составляют основной предмет высказывания
носителя текста «Метаморфоз».
2.1.	Мир понимается здесь следующим образом:
2.1.1.	Мир изменчив. Он — открытая динамическая структура.
2.1.2.	Мир — парадигма, которая реализуется в виде непре¬
рывного потока вариантов.
2.1.3.	Отдельные варианты не отменяют и не исключают друг
друга. Мир — это вся парадигматика целиком и одновременно.
2.1.4.	Противоположностью данной концепции мира является пред¬
ставление, отождествляющее отдельный вариант со всем миром.
2.2.	Слово (словесная коммуникация) понимается здесь как не¬
что неадекватное самому миру. Для словесной коммуникации мир
сводится к пределам одного варианта (см. 2.1.4.). Поэтому слово
(и словесная коммуникация) здесь принципиально недопустимо.

796
Е. ФАРЫНО
2.3.	Предположив, что изложенное отношение к миру и к слову
и есть искомая основа поэтического языка Заболоцкого, можно
попытаться в дальнейшем установить некоторые важнейшие
черты тех его высказываний (текстов), в которых лирическому
«я» свойственна именно эта позиция.
3.0.	Само собой разумеется, что такое понимание мира (см. 2.1.1.—
2.1.4.) допускает три разных типа построения текста:
а.	Возможны такие тексты, в которых мир построен исклю¬
чительно по принципам позитивной программы (отрицаемая же
программа остается вне текста)4*.
б.	Возможны тексты, в которых мир построен исключительно
по принципам отвергаемой программы (вне текста остается его
позитивная программа)5*.
в.	Возможны тексты, в которых мир построен с двух точек
зрения одновременно (обе программы реализуются в пределах
одного текста)6*.
3.1.0.	В первом типе текстов (см. 3.0.а.) мир должен строится
следующим образом.
3.1.1.	В отличие от обычного представления о пространственной
структуре мира, здесь пространство — не вместилище отстоящих
друг от друга отдельных готовых объектов (предметов), а некая
потенция-среда, способная порождать такие предметы7*.
а.	Вполне естественно, что это пространство должно нахо¬
диться в каком-то «запредельном» измерении, «по ту сторону»
предметного уровня мира. В реальных текстах Заболоцкого оно
локализовано либо высоко вверху:
Жилец земли <...>
Однажды я покинул этот свет
И очутился в местности безгласной.
<...>
Там по пространству двигались ко мне
Сплетения каких-то матерьялов,
Мосты в необозримой вышине
Висели над ущельями провалов.
Я хорошо запомнил внешний вид

«Метаморфозы» Заболоцкого
797
Всех этих тел, плывущих из пространства:
Сплетенье форм и выпуклости плит
И дикость первобытного убранства.
Там тонкостей не видно и следа,
Искусство форм там явно не в почете
<...>
Мы с мальчиком на озеро пошли.
Он удочку куда-то вниз закинул
И нечто, долетевшее с земли,
Не торопясь, рукою отодвинул,
либо глубоко внизу, под землей:
Вы в той стране, где нет готовых форм,
Где все разъято, смешано, разбито,
Где вместо неба — лишь могильный холм.
И неподвижна лунная орбита (1952; 126).
Пусть душа, словно озеро, плещет
У порога подземных ворот
И багровые листья трепещут
Не касаясь поверхности вод (1952; 124),
либо за пределами «этой жизни» (без указания направления):
Когда на склоне лет иссякнет жизнь моя
И, погасив свечу, опять отправлюсь я
В необозримый мир туманных превращений (1947; 109),
либо под поверхностью реального объекта, на других уровнях
его субстанциальной организации. Здесь примером могут быть
«Осень» (1932; 62-63)8* и «Сквозь волшебный прибор Левенгука»
(1948; 118). Последний текст интересен еще и тем, что в нем снима¬
ется разница между макрокосмом и микрокосмом — «позитивный
мир» не только беспределен, но и «безразмерен»:
<...> для бездн, где летят метеоры,
Ни большого, ни малого нет,
И равно беспредельны просторы
Для микробов, людей и планет. <...>
И в углу невысокой вселенной,
Под стеклом кабинетной трубы <...>
<...> я звездное чую дыханье,

798
Е. ФАРЫНО
Слышу речь органических масс
И стремительный шум созиданья,
Столь знакомый любому из нас (1948; 118).
В результате в реальных текстах поэта все пространственные
характеристики мира становятся синонимичны:
низ — верх
глубоко — высоко
далеко — низ/верх
большой — малый,
а это возможно потому, что данный мир находится на ином уровне ор¬
ганизации мироздания, чем мир, данный эмпирически (вариантный).
Последний в этой модели занимает место «аномалии», огибаемой
со всех сторон «истинным миром». В связи с тем, что изложенная про¬
странственная модель отображает позитивную программу носителя
текстов, она может в конкретных поэтических сообщениях стать по¬
ложительной оценочной системой (моральной, этической и т. п.)9*.
б.	Как уже говорилось, этот мир не знает предела и размера.
Однако же у него есть и своя граница, за которой он уже нетожде¬
ствен самому себе. Это та черта, где осуществляется переход в ва¬
риант, в конкретные формы, т. е. останавливается процесс перево¬
площений, «метаморфоз». Данное свойство этого мира указывает
и на наличие границ во временном и динамическом планах.
3.1.2.	« Позитивный » мир Заболоцкого не может быть ограничен
во времени — временная рамка обнаруживает себя лишь на той
черте, где порождается конкретный вариант (см. 3.1.1.), т. е., фи¬
гурально говоря, там, где происходит «воскрешение из ушедших
на ту сторону»:
Когда на склоне лет иссякнет жизнь моя
И, погасив свечу, опять отправлюсь я
В необозримый мир туманных превращений
<...>
Я не умру, мой друг. Дыханием цветов
Себя я в этом мире обнаружу.
<...>
Над головой твоей, далекий правнук мой,
Я в небе пролечу, как медленная птица (1947; 109).

«Метаморфозы» Заболоцкого
799
Поэтому «мир по ту сторону» всегда должен быть синонимом
бессмертия, жизни и всегда обозрим весь, как единый непрерыв¬
ный поток:
Жизнь потоком светящейся пыли
Всё текла бы, текла сквозь листы,
И туманные звёзды светили,
Заливая лучами кусты (1953; 130).
В приведенном примере любопытно то, что жизнь и звезды —
синонимы (ср.: Жизнь текла бы потоком пыли — туманные
звезды; Жизнь потоком светящейся пыли — звезды светили;
жизнь потоком текла бы — звезды заливая лучами, светили),
хотя и расположены они на разных уровнях мироздания (кос¬
мос <— звезды: низший уровень огранизации мира <— жизнь текла
сквозь листы).
В другом примере (см. ниже) источником земной, вариантной
жизни является как раз «запредельное»:
В тумане облачных развалин,
Встречая утренний рассвет,
Он был почти нематериален
И в формы жизни не одет.
Зародыш, выкормленный тучей,
Он волновался, он кипел
<...>
И вся земля могучим лоном
Его пила, затрепетав (1953; 131)10*.
Смерть, как предел жизни, в этой системе исключается. Здесь
она получает лишь положительный смысл — как переход черты
от временного в сферу вечного времени, бессмертия, вечного по¬
тока жизни.
3.1.3.	И еще одна неотъемлемая черта «позитивного мира» —
это его динамика. В реальных текстах поэта данному миру всегда
присуще движение, но движение, связанное с «превращениями»,
«метаморфозами». Поэтому конец превращений — всегда граница
«позитивного мира». Однако, с другой стороны, наличие такой
черты и необходимость: свою положительную, созидательную

800
Е. ФАРЫНО
функцию это движение обнаруживает в момент пересечения
указанной границы — в вариантный мир оно всегда приносит
жизнь (см. хотя бы последний пример в 3.1.2.). В большинстве
стихов Заболоцкого этому движению противостоит «механи¬
ческое» земное — вариантное — движение11* либо отсутствие
всякого движения.
3.1.4.	В отличие от обычного представления об объекте как
об одной завершенной и замкнутой на себе структуре, здесь любой
материальный объект должен являть собой целую связку разных
(с эмпирической точки зрения — нетождественных) структур.
Это свойство объекта может осуществляться путем следующих
операций.
а.	Объект лишается своей естественной пространственной
границы, его материальный план выражения становится «про¬
зрачным»:
В этот миг перед ним открывалось
То, что было незримо доселе (148: 115)
<...> Трава пред ним предстала
Стеной сосудов. И любой сосуд
Светился жилками и плотью (1932-1947; 67).
б.	Совмещение разных предметов в одних и тех же простран¬
ственных границах:
О, слушай, слушай хлопанье рубах!
Ведь в каждом дереве сидит могучий Бах,
И в каждом камне Ганнибал таится (1932, 1947; 67)...
О, сад ночной, таинственный орган,
Лес длинных труб, приют виолончелей!
<...>
О, сад ночной, о, бедный сад ночной,
О, существа, заснувшие надолго (1936; 75-76)!
В строенье воздуха — присутствие алмаза.
<...>
Летит внизу большая птица.
В ее движенье чувствуется человек.
По крайней мере он таится
В своем зародыше меж двух широких крыл (1932; 62).

«Метаморфозы» Заболоцкого
801
в.	Отождествление разных предметов как одного:
Я не умру мой друг. Дыханием цветов
Себя я в этом мире обнаружу.
<...>
Над головой твоей, далекий правнук мой,
Я в небе пролечу, как медленная птица,
Я вспыхну над тобой, как бледная зарница,
Как летний дождь прольюсь, сверкая над травой.
<...>
Не я родился в мир, когда из колыбели
Глаза мои впервые в мир глядели,—
Я на земле моей впервые мыслить стал,
Когда почуял жизнь безжизненный кристалл,
Когда впервые капля дождевая
Упала на него, в лучах изнемогая (1947; 109).
г.	Совмещение отдельных свойств принадлежащих разным
предметам, заведомо несовместимых и невозможных:
А бедный конь руками машет,
То вытянется, как налим,
То снова восемь ног сверкают
В его блестящем животе (1927; 202-203).
д.	Объект не имеет еще никакой формы, он всего лишь — воз¬
можность предмета:
В тумане облачных развалин
Встречая утренний рассвет,
Он был почти нематериален
И в формы жизни не одет (1953; 131).
Там по пространству двигались ко мне
Сплетения каких-то матерьялов
<...>
Там тонкостей не видно и следа,
Искусство форм там явно не в почете (1953; 127).
Вы в той стране, где нет готовых форм,
Где все разъято, смешано, разбито (1952; 126).
3.2.0.	Во втором типе текстов (см. 3.0.б.) мир строится по отри¬
цаемой программе, поэтому должен получить следующий вид.

802
Е. ФАРЫНО
3.2.1.	Сохраняются все привычные пространственные харак¬
теристики.
а.	Пространство понимается как вместилище готовых кон¬
кретных предметов:
Осенних рощ большие помещения
Стоят на воздухе, как чистые дома.
В них ястребы живут, вороны в них ночуют,
И облака вверху, как призраки, кочуют.
<...>
Бык скрылся за углом,
И солнечная масса
Туманным шаром над землей висит
И край земли, мерцая, кровенит.
<...>
Архитектура Осени. Расположенье в ней
Воздушного пространства, рощи, речки,
Расположение животных и людей,
<...>
Жук домик между листьев приоткрыл
И, рожки выставив, выглядывает,
<...>
Потом трубит в свой маленький рожок
И вновь скрывается, как маленький божок (1932; 62-3).
б.	Привычные дифференциальные признаки пространства
остаются неизменными:
низ	<->	верх
внутри	«-*	снаружи
большой	<->	малый
начало	<->	конец
и т.д. (см. предыдущий пример12*).
в.	Этому пространству присущ признак ограниченности,
который в большинстве реальных текстов Заболоцкого получает
вид замкнутых пространств:
Уныло спят безмолвные растенья.
Над крышами пустынного селенья
Заря небес болезненно горит.

«Метаморфозы» Заболоцкого
803
Закрылись двери маленьких избушек,
Сад опустел, безжизненны поля,
Вокруг деревьев мерзлая земля (1932-1947; 69).
3.2.2.	Этому миру присущи и строгие временные границы. Они
получают либо вид абсолютного отграничения (в виде пределов:
начало <-► конец, где продвижение к концу — всегда приближение
к смерти как завершения жизни вообще):
Заковывая холодом природу,
Зима идет и руки тянет в воду.
Река дрожит и, чуя смертный час,
Уже открыть не может томных глаз,
И все ее беспомощное тело
Вдруг страшно вытянулось и оцепенело
И, еле двигая свинцовою волной,
Теперь лежит и бьется головой (1935; 72);
либо вид внутренних временных разграничений типа времена
года, дни и ночи и т. п.:
Могучий день пришел. Деревья встали прямо,
Вздохнули листья. В деревянных жилах
Вода закапала. <...> (1932; 65)
О, сад ночной, таинственный орган,
Лес длинных труб, приют виолончелей! <...>
Он целый день метался и шумел.
Был битвой дуб, и тополь — потрясеньем. <...>
О, сад ночной, о, бедный сад ночной,
О, существа, заснувшие надолго! (1936; 75-76)
Попутно необходимо подчеркнуть, что в отрицаемой модели
мира негативный смысл получают лишь крайние, абсолютные
границы (как пространственные, так и временные). Внутренние же
разграничения могут создавать дополнительную, факультативную
систему, распределяющуюся по полюсам «положительное <-► от-
рицательное». Например:
положительный полюс «-> отрицательный полюс упорядоченное
пространство <-> беспорядок, хаос
внутреннее пространство <-> внешнее (анти) пространство
причастие к жизни <-> отсутствие жизни

804
Е. ФАРЫНО
В частности, в «Осени» первому соответствует строгая архитек¬
тоника пространств, характеризующая осень как время наличия
жизни (тут характерны, между прочим, часто повторяемые мотивы
помещения, дома, домика, «хозяйственности»), второму же —
очередной период, времени, приближающаяся зима (ей присущи
«хаос», серость, мглистость, холод, отвердевание). Ср. пример
в 3.2.1. а. и следующий отрывок из этого же стихотворения:
Но вот приходит ветер. Всё, что было чистым,
Пространственным, светящимся, сухим,—
Всё стало серым, неприятным, мглистым,
Неразличимым. Ветер гонит дым,
Вращает воздух, листья валит ворохом
И верх земли взрывает порохом.
И вся природа начинает леденеть13*.
Временная оценочная система в «Осени» совпадает с простран¬
ственной, но она может выступать и в чистом виде (см. цитаты,
приведенные в начале 3.2.2., где, в частности, день синоним жизни,
а ночь — прекращения жизни).
3.2.3.	Очередной существенный признак рассматриваемой
модели мира — это движение. В абсолютном плане мобильность
вариантного мира должна быть чисто механической (как преодо-
левание расстояния):
Сидит извозчик, как на троне,
Из ваты сделана броня,
И борода, как на иконе,
Лежит, монетами звеня. (1927; 202)
Вопреки названию (текст озаглавлен — «Движение») и во¬
преки тому, что «извозчик перемещается» в пространстве, мо¬
делируемый объект (извозчик) остается крайне неподвижным,
что достигается путем глаголов, исключающих всякое движение
(<— сидит, лежит); сравнений с конвенциональными позами,
также исключающими движение и предполагающими «утяжеле¬
ние, изолированность» объекта (<— как на троне; как на иконе),
в условности которых подчеркивается их «искусственность»,
благодаря наличию добавочного определения из ваты сделана

«Метаморфозы» Заболоцкого
805
броня; введения тяжести и металла (борода... лежит, монетами
звеня)14*.
Внутри же она (как и временная и пространственная системы)
может создавать частную, автономную систему, противопостав¬
ляющую наличие некоторого движения как признак причастности
к жизни отсутствию всякого движения как признаку отсутствия
(замирания) жизни. Например:
И я ушел. И ночь уже спустилась.
Крутился ветер, падая в трубу.
И речка, вероятно, еле билась,.
Затвердевая в каменном гробу. (1935; 73)15*
В воротах Азии <...>
Где холодом охваченная птица
Летит, летит и вдруг, затрепетав,
Повиснет в воздухе, и кровь ее сгустится,
И птица падает, замерзшая, стремглав
<...> где дым стоит на кровлях,
Как изваяние, пугающее глаз (1936; 77-78),
В смертельном обмороке бедная река
Чуть шевелит засохшими устами.
<...> В этот страшный день
Ничто не движется, пока не пала тень.
<...>
И чтобы снова исцелился разум,
И гром и вихрь пускай ударят разом!
Ловите молнию в большие фонари,
Руками черпайте кристальный свет зари (1936; 74-75).
3.2.4.	Само собой разумеется, что земной, вариантный мир,
входящий в общую модель мира лишь как частный случай,
не только не может получить положительной оценки (статуса
положительной программы носителя текстов), но и не может мо¬
делироваться безо всякой оценочной системы. Поэтому, несмотря
на его внутреннюю поляризацию по признаку добро — зло, в этих
текстах необходимы дополнительные сигналы указывающие
либо на наличие универсального (приемлемого) мира, либо же
на отрицательный смысл частных оппозиций «добро <-► зло» как
на отсутствие гармонии (реально получающих выражение в виде
указаний на противоречивость, неразумность, дикость и т.п.).
Например:

806
Е. ФАРЫНО
Когда огромный мир противоречий
Насытится бесплодною игрой,—
Как бы праобраз боли человечьей
Из бездны вод встает передо мной.
И в этот час печальная природа
Лежит вокруг, вздыхая тяжело,
И не мила ей дикая свобода,
Где от добра неотделимо зло (1947; 61).
Стояли яблони, как будто изваянья,
Возникшие из мрака древних лет.
<...>
И всё чудесное^ и милое растенье
Напоминало каждому из нас
Природы совершенное творенье,
Для совершенных вытканное глаз.
Лодейников склонился над листами,
И в этот миг привиделся ему
Огромный червь, железными зубами
Схвативший лист и прянувший во тьму.
Так вот она, гармония природы,
Так вот они, ночные голоса!
Так вот о чем шумят во мраке воды,
О чем, вздыхая, шепчутся леса!
Лодейников прислушался. Над садом
Шел смутный шорох тысячи смертей,
Природа, обернувшаяся адом,
Свои дела вершила без затей.
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.
Природы вековечная давильня
Соединила смерть и бытие
В один клубок, но мысль была бессильна,
Соединить два таинства ее (1932-1947; 68).
3.3.0.	В третьем типе текстов (см. 3.0.) мир строится по прин¬
ципам обеих моделей одновременно. Во многих реальных текстах
Заболоцкого это выражено в виде непосредственного сопоставле¬
ния избранных свойств обеих форм мира. Так в стихотворении
«Движение» используется оппозиция механического передвижения

«Метаморфозы» Заболоцкого
807
и созидательного перевоплощения. Первая строфа этого текста
проанализирована в 3.2.3., во второй же изображаемый объект
(конь) подлежит не перемещению в пространстве (хотя таковое
и предполагается), а мобильности внутри своей парадигмы; как
структура он не может быть заключен в стабильные рамки (икона
в первом случае), ибо является потоком (либо возможностью вообще)
разных (всяких) структур:
Сидит извозчик, как на троне,
Из ваты сделана броня,
И борода, как на иконе,
Лежит, монетами звеня.
А бедный конь руками машет,
То вытянется, как налим,
То снова восемь ног сверкают
В его блестящем животе (1927; 202-203).
Кроме того, данный текст примечателен подбором глаголов
во второй строфе (машет, вытянется, сверкают), указывающих
на ненаправленность, «аморфность» движений, сконцентриро¬
ванных на себе (ср. 3.1.4. г-д.), а это явный признак принадлеж¬
ности к универсальной модели мира; конструкцией «То..., то...»
и употреблением слова снова, которые указывают на непрерыв¬
ность изменений, а этим самым и бесконечную мобильность16*.
А в стихотворении «Поэт»:
Черен бор за этим старым домом,
Перед домом — поле да овсы.
В нежном небе серебристым комом
Облако невиданной красы.
По бокам туманно-лиловато,
Посредине грозно и светло,—
Медленно плывущее куда-то
Раненого лебедя крыло.
А внизу на стареньком балконе —
Юноша с седою головой,
Как портрет в старинном медальоне
Из цветов ромашки полевой.
Щурит он глаза свои косые,
Подмосковным солнышком согрет,—
Выкованный грозами России
Собеседник сердца и поэт.

808
Е. ФАРЫНО
А леса, как ночь, стоят за домом,
А овсы, как бешеные, прут...
То, что было раньше незнакомым,
Близким сердцу делается тут (1953; 131).
доминирует оппозиция беспредельного, неограниченного, неоформ¬
ленного (<— поле да овсы; серебристым комом облако, плывущее
куда-то; овсы, как бешеные, прут) и замкнутого, отграниченного,
канонически оформленного (<— «а балконе; /сак: портрет в ста¬
ринном медальоне).
Более сложно организованы те тексты, где обе точки зрения
совмещены, где оппозиция «инвариант вариант» снимается,
или же такие тексты, в которых вводится полемика с бытовым
представлением о мире. Классическими примерами такого по¬
строения текстов могут считаться «Метаморфозы», «Завещание»,
«Осень», которые уже неоднократно цитировались с целью про¬
иллюстрировать ту или иную черту возможностей исследуемого
поэтического языка.
3.4.0.	Отрицательное отношение к слову (словесной комму¬
никации — см. 2.2) ставит перед говорящим специфические
художественные задачи. Они возникают по той элементарной
причине, что поэтический текст — всегда текст словесный и что
поэт имеет дело с уже готовым сформированным средством обще¬
ния. Одно из возможных решений этого парадокса — переход
на язык самого мира. Понимание мира как языка (или готового
текста) не чуждо конкретным сообщениям Заболоцкого. А вот
несколько примеров:
Преданье говорит, что Змей определил
Быть яблоку сокровищницей знаний.
<...>
Чтоб наша жизнь была сплошной плодовый сад,—
Скажите мне, какой чудесный клад
Несете вы поведать человеку?
Я заключил бы вас с свою библиотеку,
Я прочитал бы вас и вычислил закон,
Хранимый вами <...> (1932; 64-65).
Всё, всё услышал я — и трав вечерних пенье,
И речь воды, и камня мертвый крик (1936; 77).

«Метаморфозы» Заболоцкого
809
Я люблю этот сумрак восторга, эту краткую ночь вдохновенья,
Человеческий шорох травы, вещий холод на темной руке,
Эту молнию мысли и медлительное появленье
Первых дальних громов — первых слов на родном языке.
<...>
И, играя громами, в белом облаке катится слово,
И сияющий дождь на счастливые рвется цветы (1946; 88).
Живой язык проснувшейся природы
Здесь учит нас основам языка,
И своды слов стоят, как башен своды,
И мысль течет, как горная река.
Однако переход на язык мира, минуя «естественный язык» (слово),
возможен единственно в случае отождествления слова и внесловесно-
го объекта. Изложенная модель мира (см. 2.1.1.-2.1.4 и все пункты
3.1.) этот подход исключает, особенно по причине отмеченной в 3.1.4.
Дело в том, что тождественность слова и предмета предполагает неиз¬
менность предмета, хотя по модели единичный, неизменный предмет
невозможен. Данный подход допустим лишь на уровне земного, ва¬
риантного мира (см. все пункты 3.2), поскольку как раз в этом случае
данная модель допускает наличие единичного, неизменного предмета.
В этом факте, в частности, кроется одна из главных причин, почему
в читательском восприятии тексты, моделирующие вариантный мир,
кажутся более подлинной и талантливой поэзией, чем тексты того же
автора, но моделирующие мир на универсальном уровне.
В свою очередь, универсальное моделирование требует не отказа
от словесной коммуникации вообще, а отказа от обиходного пред¬
ставления о реляции «слово — предмет», и предполагает переход
на метаязык. Во многих реальных текстах Заболоцкого этот переход
последовательно осуществляется, и часто метаязык сосуществует
с языком самого мира, что ведет к непривычному двуязычию его
текстов.
Примечания
1* Более подробное изложение концепции поэтического языка см. в следу¬
ющих моих работах: Некоторые вопросы теории поэтического языка (Язык
как моделирующая система — Поэтический язык Цветаевой). [В коллектив¬
ном томе:] Semiotyka i struktura tekstu. Studiaposwiqcone VII Miqdzynarodowe-
mu Kongresowi Slawistow, Warszawa 1973. Praca zbiorowa pod redakcj^. Marii

810
Е. ФАРЫНО
Renaty Mayenowej. Wroclaw — Warszawa — Krakow — Gdansk 1973, s. 131-170;
в коллективном томе; О jqzykupoetyckim. “Pami^tnik Literacki”, 1972, z. 2,
s. 117-144; Prdba rekonstrukcji podstaw fezyka poetyckiego. Na przykladzie
wiersza Eugeniusza Winokurowa. “Teksty” 1972, nr 4, s. 113-128.
2* Николай А. Заболоцкий, Стихотворения и поэмы. Москва — Ле¬
нинград 1965, стр. 82-83. Первоначальное заглавие текста — «Бессмертие».
В дальнейшем все ссылки на это издание указаны непосредственно в тек¬
сте в скобках после цитат, где даются даты цитируемых стихов, а после
дат — страницы.
3* По всей вероятности, под оком разума понимается здесь некое феноме¬
нальное видение, сходное со средневековым acies mentis, которое прозревает
после отключения зрительного (и всякого другого) восприятия предметного,
вещественного мира. Ср.: Н. Graef, Siedmiobarwna tqcza. Warszawa 1966;
F.C. Happold, Mysticism. A Study andAntology. London 1963.
4* В действительности в чистом виде такие тексты встречаются у Забо¬
лоцкого крайне редко. х
5* По сравнению с первым типом эти тексты значительно чаще у Забо¬
лоцкого, однако в них всегда включена дополнительная оценочная система
(см. 3.2.4).
6* Это наиболее распространенный вид текстов у Заболоцкого, особенно
та их разновидность, где семантическая структура строится на оппозициях
свойств по-разному моделируемых миров.
7* Во многом она похожа на «языковую потенцию», что в случае Заболоцко¬
го должно быть предметом особого исследования. Ср., в частности, следующее
высказывание Виттгенштейна: « Wyobrazmy sobie obraz przedstawiaj^cy bokse-
ra w okreslonej postawie zawodniczej. Obrazu tego mozna uzyc, by zakomunikowac
komus, jak ma stac, jak ma si§ trzymac; albo jak siq trzymac nie powinien; albo
jak pewien okreslony czlowiek tam a tam stal; albo itd. ltd. Obraz ten mozna by
(mowi^c chemicznie) nazwac rodnikiem zdania». Ludwig Wittegenstein, Docieka-
nia filozoficzne. Przelozyl B. Wolniewicz. Warszawa 1972, s. 21.
8* Подробный анализ стихотворения «Осень» см.: Jerzy Faryno, Wstqp
do semantycznej interpretacji tekstu literackiego. Wydawnictwa Uniwersytetu
Warszawskiego, Warszawa 1972, s. 120-132.
9* Ср. пространственную модель Заболоцкого, выведенную в: Юрий М. Лот-
ман, Структура художественного текста. Москва 1970, стр. 271-277,
хотя в ней Автор не учитывает разницы пространственных построений
инварианта и варианта.
10* В частности, этим объясняется пристрастие Заболоцкого к «атмо¬
сферическим» явлениям — дождям, грозам, бурям, молниям,— а также
к «астрономическим» — сияниям, звездным лучам, кометам, звездным
осколкам и т.п.
п* Ср. интерпретацию «движения» у Заболоцкого в книге: Юрий М. Лот-
ман, Структура художественного текста. Москва 1970, стр. 272.

«Метаморфозы» Заболоцкого
811
12* См. 3.2.2. и 3.2.4.
13* См. примечание 8, а также анализ связи между внутренним и внеш¬
ним пространствами в стихотворении «Лишь ветер подует в дубраве...»
в: Михаил Лотман, Александр Нахимовский, Об одном стихотворении
Заболоцкого. [В книге:] Русская филология. 3 сборник научных студенче¬
ских работ. Тарту 1971, стр. 62-75.
14* «Металл» вообще в творчестве Заболоцкого получает смысл анти¬
тезиса органической жизни и жизни вообще. В связи с этим он часто носит
и оценочный характер. Ср., например, на первый взгляд произвольное
включение металла в текст «Журавлей»:
А вожак в рубашке из металла
Погружался медленно на дно,
И заря над ним образовала
Золотого зарева пятно (1948; 111),
где металл не только «тяжесть», «смерть», но и антитезис пятна зари, т. е.
«неоформленного», «вечно живого», «запредельного». См. примечание 8.
15* Движения, приписанные здесь ветру и ночи, носят совершенно иной
характер — они вводят в моделируемый мир «хаос» и «ночь» как носителей
смерти, не-жизни (см. 3.2.2.).
16* К сожалению, во многих работах о Заболоцком стихотворение «Дви¬
жение» считается чистым экспериментом периода ОБЭРИУ и связывается
с «детским образом видения», тогда как на самом деле — это произведе¬
ние у Заболоцкого является одним из самых «спонтанных» и целиком
организовано по законам его зрелой поэтики. Ср., например, коммента¬
рий к этому стихотворению во вступительной статье А. Туркова в томе:
Николай А. Заболоцкий, Стихотворения и поэмы. Москва — Ленинград
1965,стр. 21-22.

€4^
Е. ЭТКИНД
Н. Заболоцкий. «Прощание с друзьями»
Это стихотворение, написанное в 1952 году и принадлежащее
к шедеврам поэзии Заболоцкого, было опубликовано лишь четыре
года спустя, в сборнике «День поэзии» 1956 года:
ПРОЩАНИЕ С ДРУЗЬЯМИ
В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений,
Давным-давно рассыпались вы в прах,
Как ветки облетевшие сирени.
Вы в той стране, где нет готовых форм,
Где всё разъято, смешано, разбито,
Где вместо неба — лишь могильный холм
И неподвижна лунная орбита.
Там на ином, невнятном языке
Поет синклит беззвучных насекомых,
Там с маленьким фонариком в руке
Жук-человек приветствует знакомых.
Спокойно ль вам, товарищи мои?
Легко ли вам? И всё ли вы забыли?
Теперь вам братья — корни, муравьи,
Травинки, вздохи, столбики из пыли.
Теперь вам сестры — цветики гвоздик,
Соски сирени, щепочки, цыплята...

Н. Заболоцкий. «Прощание с друзьями»
813
И уж не в силах вспомнить ваш язык
Там наверху оставленного брата.
Ему еще не место в тех краях,
Где вы исчезли, легкие, как тени,
В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений *.
По истокам жанра «Прощание с друзьями» близко к дружескому
посланию, однако оно адресовано тем, с кем вместе поэт начинал
в 1920-х годах свой путь, но кто в 1956 году был уже мертв. В основе
стихотворения трагический парадокс: в нем сочетаются элегия,
реквием и разговорно-естественный монолог, содержащий к то¬
му же вопросы, которые задаются как бы в надежде получить ответ
(«Спокойно ль азам, товарищи мои?..»). Торжественность реквиема
звучит в строфах пятистопного ямба с чередованием перекрестно
рифмующих окончаний (по формуле м — ж — м — ж); синтаксиче¬
ское движение совпадает с движением строк и строф: предложение,
распадаясь в большинстве случаев на две части, охватывает всю
строфу и оканчивается вместе с ней. Однако женское окончание
четных стихов лишает строфу звуковой завершенности (такая ка¬
талектика характерна для неторопливо-раздумчивых философских
стихотворений Заболоцкого— «Засуха», «Ночной сад», «Еще заря
не встала над селом», «Когда вдали угаснет свет дневной», «Сон»).
Возможно, что интонация «Прощания...» восходит к пушкинскому
«19 октября» (1825), которое тоже — послание к друзьям и тоже
содержит горестные размышления о смерти и одиночестве:
Пируйте же, пока еще мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему...
Кому ж из нас под старость день Лицея
Торжествовать придется одному? **
*	Н. А. Заболоцкий. Стихотворения и поэмы. Изд. «Советский писатель»,
М.— Л., 1964, стр. 125-126. (Библиотека поэта. Малая серия). В дальней¬
шем страницы этого издания указываются в тексте.
** А. С. Пушкин, Полн. собр. соч., т. II, Изд. АН СССР, М.-Л.Д947, стр. 428.

814
Е. ЭТКИНД
В «19 октября» сложная восьмистишная строфа пятистоп¬
ного ямба, обладающая законченностью: и первая, и вторая ее
половины завершаются мужской рифмой. Женские окончания
в четверостишиях Заболоцкого придают им медлительность.
Впрочем, медлительность создается и другими средствами —
ритмом, синтаксисом, обилием эпитетов. В строфе I, например,
скорбно-торжественная медлительность образуется и тем, что
подлежащему «вы» предшествуют развернутые определения,
и эпитетами, и местоимением «своих»:
В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений,
Давным-давно рассыпались вы в прах,
Как ветки облетевшие сирени.
Курсивом нами выделены замедляющие слова. В последующих
строфах замедлению служат, кроме уже названных приемов, на¬
гнетение синонимов (разъято, смешано, разбито), анафорических
конструкций (где — где — где, там — там, теперь — теперь).
Траурно-медленному ритму, как было сказано, противоречат
интимность разговорной интонации, перечисления подчеркнуто
материальных бытовых предметов и особенно парадоксальная
миниатюрность «загробногомира».
О царстве мертвых писали многие авторы. Веря в подлинность
«того света», древние и средневековые поэты воссоздавали его
в соответствии со своими и своих современников религиозны¬
ми представлениями; такова преисподняя в вавилонском эпосе
о Гильгамеше, Аид в «Одиссее» Гомера, ад, чистилище и рай
в Дантовой «Божественной Комедии», среди поэтов нового
времени было немало далеких от веры в реальность потусторон¬
него — для них «загробный мир» оказывался особым художе¬
ственным пространством, перевоплощением действительности,
формой образной материализации лирического переживания;
такова у Маяковского заключительная часть поэмы «Про это»,
озаглавленная «Прошение на имя...», таково и у Заболоцкого
«Прощание с друзьями». Однако отсутствие религиозно-ми¬
фологической основы, которая некогда объединяла поэта с его
слушателями или читателями, не лишает произведение худо¬
жественной достоверности и даже не ослабляет ее. Творчество
поэта — всегда создание целостного художественного мира,

Н. Заболоцкий. «Прощание с друзьями»
815
управляемого своими внутренними законами. Этому миру свой¬
ственно особое образное воплощение реальности; в его пределах
господствует своя иерархия жизненных и эстетических ценно¬
стей, пространственные и временные отношения, понимание
причинности и природы, соотношение природы и человека, вещи
и ее названия, мысли и слова, чувства и мысли, нередко даже
контуров и цвета, даже цвета и освещенности. Закономерности
индивидуально-художественного мира постоянно обнаружи¬
ваются в изображении эмпирической реальности; они сказы¬
ваются в не меньшей, а может быть, и большей степени, когда
предметом воссоздания является пространство воображаемое,
например царство мертвых. Будучи сколком с действительности,
оно, это пространство, подчинено образным законам авторского
мира. В то же время оно и противоположно миру реальному, как
смерть противоположна жизни.
Загробный мир стихотворения «Прощание с друзьями» —
страна, но страна, «где нет готовых форм, / Где все разъято,
смешано, разбито». Отсутствие «готовых форм» для Заболоцкого
существенно в наивысшей степени: он и ставит этот признак
на первое место. Мир Заболоцкого — предельно оформленный,
пластически определенный, материальный. В его поэзии, на¬
чиная со «Столбцов» и ранних поэм (1926-1933), все сгущается
до максимальной вещественности. Например, жидкая субстан¬
ция кажется поэту недостаточно материальной,— он уплотняет
ее до твердого тела; об озере говорится: «...целомудренной влаги
кусок» («Лесное озеро», 1938); небо (а заодно и молния) тоже
приобретает свойства твердости: «Удары молнии сквозь сле¬
зы / Ломали небо на куски» («Возвращение с работы», 1954).
Отвлеченное понятие времени, утрачивая свою бесплотность, сгу¬
щается до предметности: «Вскрикнут кони, разломится время...»
(«Тбилисские ночи», 1948). «Душа», если и противоположна «те¬
лу», то отнюдь не своей нематериальностью; Заболоцкий может
сказать о душе так: «Покуда / Не вытряхнут душу из этого тела...»
(«Читайте, деревья, стихи Гезиода», 1946), давая этой метафо¬
рой понять, что душа содержится в теле, как твердое в твердом;
или: «Многовековый дуб мою живую душу / Корнями обовьет,
печален и суров» («Завещание», 1947) — здесь душа метафори¬
чески уподоблена камню; или: «Пусть душа, словно озеро, пле¬
щет / У порога подземных ворот» («Старая сказка», 1952); что ж,
если влага озера превращается в твердый «кусок», то бесплотная

816
Е. ЭТКИНД
душа «плещет», становясь озером,— пропорция сохранена. В об¬
разной системе Заболоцкого все сколько-нибудь неопределенное
получает отчетливость: вещь оформленное живого существа,
поэтому последнее часто приобретает вещественность; однако
живое существо оформленнее понятия отвлеченного, духовного,
поэтому о жизни можно сказать, что «она, закончив все рабо¬
ты, / Поздней гостьей села у стола»; но в том же стихотворении
«Воспоминание» (1952) о далеком северном крае говорится: «Там
в ответ не шепчется береза, / Корневищем вправленная в лед. /
Там над нею в обруче мороза / Месяц окровавленный плывет»;
«жизнь» стала конкретным персонажем, «гостьей», а «береза»
и «мороз» — предметами. Таково же и метафорическое преобра¬
жение «души» в стихотворении, призывающем к неустанной твор¬
ческой активности: «Не позволяй душе лениться! / Чтоб в ступе
воду не толочь, / Душа обязана трудиться / И день и ночь, и день
и ночь! / Гони ее от дома к дому, / Тащи с этапа на этап, / По пу¬
стырю, по бурелому, / Через сугроб, через ухаб!..» (1958). Для
Заболоцкого важно слово «лицо», но и его он неизменно опред¬
мечивает — даже в страстном «Признании» (1957): «Отвори мне
лицо полуночное, / Дай войти в эти очи тяжелые, / В эти черные
брови восточные, / В эти руки твои полуголые». Или в другом
стихотворении того же цикла «Последняя любовь»: «Как откры¬
вается заржавленная дверь, / С трудом, с усилием,— забыв о том,
что было, / Она, моя нежданная, теперь / Свое лицо навстречу мне
открыла» («Встреча», 1957).
Так всегда и повсюду — эта особенность образного мира За¬
болоцкого стабильна на протяжении всех тридцати лет твор¬
чества. С нею связаны и другие черты его поэтики. Например,
Заболоцкий не скажет «много листьев», или «множество», или
как-нибудь столь же неопределенно; он скажет: «Сто тысяч ли¬
стьев, как сто тысяч тел, / Переплетались в воздухе осеннем»,
и в том же стихотворении: «Легли внизу десятки длинных те¬
ней, / И толпы лип вздымали кисти рук...» («Ночной сад», 1936).
Он не ограничится сообщением о том, что лестница высокая
или, может быть, бесконечная,— он непременно скажет точно:
«По выступам ста треугольных камней / Под самое небо я лезу»
(«Башня Греми», 1950). Рассказывая об Италии, он дважды по¬
вторит не слишком достоверную, но образно убедительную цифру:
«Четыреста красавцев гондольеров / Вошли в свои четыреста
гондол» («Случай на Большом канале», 1958). Конкретное число

Н. Заболоцкий. «Прощание с друзьями»
817
отличается от обобщенного «множество» так же, как существи¬
тельное, обозначающее твердое тело, от отвлеченного понятия.
С той же особенностью связана замкнутость пространства в поэти¬
ческом мире Заболоцкого — оно не только конечно, но и со всех
сторон ограничено, как дом. Даже вселенная не беспредельна,
о ней говорится: «Ив темном чертоге вселенной, / Над сонною
этой листвой / Встает тот нежданно мгновенный, / Пронзающий
душу покой» («Прохожий», 1948); или — еще определеннее:
«В который раз томит меня мечта, / Что где-то там, в другом
углу вселенной, / Такой же сад, и та же темнота...» («Когда
вдали угаснет свет дневной», 1948) — здесь вселенная сужена
до комнаты; в другом случае комната-лаборатория может быть
названа вселенной, но структура образа та же: «Ив углу невысо¬
кой вселенной, / Под стеклом кабинетной трубы...» — т. е. микро¬
скопа («Сквозь волшебный прибор Левенгука», 1948). Природа
постоянно отождествляется со зданием — чертогами, храмом:
«В твоей ли, пичужка ничтожная, власти / Безмолвствовать
в этом сияющем храме?» («Соловей», 1939); поэтому так ча¬
сто у Заболоцкого слово «архитектура»: «...мир / Во всей его
живой архитектуре — / Орган поющий, море труб, клавир...»
(«Метаморфозы», 1937), или: «АрхитектураОсени. Расположенье
в ней / Воздушного пространства, рощи, речки, / Расположение
животных и людей...» («Осень», 1932), и в начале того же стихот¬
ворения: «Осенних рощ большие помещенья / Стоят на воздухе,
как чистые дома». Даже дождь превращается в своеобразный дом:
«Шумит над миром и дымится / Сырая хижина дождя. /Ия стою
в переплетенье / Прохладных вытянутых тел...» («Под дож¬
дем», 1955). Даже леса, парки и сады предстают колонными
залами или фасадами классических зданий. «В холодных садах
Ленинграда, / Забытая в траурном марше, / Огромных дубов
колоннада / Стояла, как будто на страже» («Прощание [Памяти
С. М. Кирова]», 1934). Даже время года превращается в помеще¬
ние — Заболоцкий может сказать: «Зима. Огромная, просторная
зима. / Деревьев громкий треск звучит, как канонада. / Глубокий
мрак ночей выводит терема / Сверкающих снегов над выступами
сада» («Урал», 1947).
Вот почему так существенно, что антимир — страна, «где нет
готовых форм»; в системе Заболоцкого это первое и главное, что
противопоставляет его миру живых, миру стройно организован¬
ной материи: здесь — гармония, там — хаос, там «все разъято,

818
Е. ЭТКИНД
смешано, разбито». «Потусторонний мир» — отрицательный:
в нем «нет готовых форм», его характеризуют негативные слова:
неподвижна, невнятном, беззвучных, не в силах — это в прямом
смысле слова «антимир». К тому же он в отличие от «чертогов»
реальности не имеет своей архитектуры: он расположен не то под
сводом могильного холма, не то над ним («Травинки, вздохи,
столбики из пыли»). У предшественников Заболоцкого бывало на¬
оборот: именно Аид у греков, преисподняя у христиан отличались
замкнутостью от мира земного. Отсюда и перечисления разнород¬
ных фактов, не слагающихся в единство, принадлежащих разным
областям действительности: «...корни, муравьи, / Травинки,
вздохи, столбики из пыли», «...цветики гвоздик, / Соски сирени,
щепочки, цыплята...». Небытие для Заболоцкого — это бытие,
раздробленное на отдельные несоединимые элементы, разъятое
и перемешанное, это материя, утратившая структуру и превра¬
тившаяся в хаотическую по видимости смесь. Вообще же иерар¬
хия ценностей в поэзии Заболоцкого такова: на нижней ступе¬
ни, за гранью бытия,— хаос; над ним — по-своему, пусть даже
неразумно и неполноценно, но все же организованная природа
и выше всего — целесообразная, творящая высшую гармонию
человеческая мысль. В прямой форме это высказано в декла¬
ративном стихотворении 1947 года, начинающемся строфой:
«Я не ищу гармонии в природе! / Разумной соразмерности на¬
чал / Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе / Я до сих пор, увы,
не замечал». Здесь ночь названа слепой, вода устала «от буйного
движенья. / От бесполезно тяжкого труда», здесь «огромный мир
противоречий» насыщается «бесплодною игрой», здесь самой
природе не мила ее «дикая свобода, / Где от добра неотделимо
зло», и ей самой снится «блестящий вал турбины, / И мерный
звук разумного труда, / И пенье труб, и зарево плотины, / И на¬
литые током провода». Эта иерархия — тоже постоянная идея
Заболоцкого, начало которой можно отметить уже в гротеске
«Меркнут знаки Зодиака» (1929), где комическому кошмару,
карикатурной фантасмагории ночной природы («Ведьма, сев
на треугольник, / Превращается в дымок. / С лешачихами по¬
койник / Стройно пляшет кекуок») противостоит высокий и дея¬
тельный разум («Кандидат былых столетий, / Полководец новых
лет, / Разум мой! Уродцы эти — / Только вымысел и бред»).
В одном из предсмертных стихотворений Заболоцкого есть стро¬
фа, содержащая обобщение его мысли: «Два мира есть у чело¬

Н. Заболоцкий. «Прощание с друзьями»
819
века: / Один, который нас творил, / Другой, который мы от ве¬
ка / Творим по мере наших сил» («На закате», 1958). Второй для
Заболоцкого выше первого. Поэзия относится ко второму — это
мир, творимый человеком.
Хаос небытия преодолевается художественным космосом сти¬
хотворения о нем. Даже у Заболоцкого, изощренного мастера
поэтической формы, редко встретишь такую тщательность компо¬
зиционной организации, такую симметрию мельчайших деталей,
такую продуманность поэтической структуры, как в «Прощании
с друзьями». Кажется, что он и в самом деле сознательно старался
противопоставить «стране, где нет готовых форм, / Где все разъято,
смешано, разбито», законченную «готовую форму» — форму высоко¬
го поэтического совершенства. Законченность достигается не толь¬
ко внешним приемом — редким у Заболоцкого полным повтором
строк, открывающих и завершающих стихотворение: «В широких
шляпах, длинных пиджаках, / С тетрадями своих стихотворений»
(в первой строфе эти определения к местоимению «вы» сопровожда¬
ются глаголом «рассыпались», а в последней, шестой, им предше¬
ствует глагол «исчезли»). Стихотворение распадается на две части
по три строфы; обе начинаются с обращения к ушедшим — первое
обращение утвердительное, второе вопросительное («Спокойно ль
вам, товарищи мои?»). Строфы I и VI посвящены воспоминанию,
а значит, их «действие» происходит в реальном мире. Строфы со II
по V ведут нас в мир мертвых. Из этих четырех внутренних строф
две говорят о загробном пространстве, две — о потустороннем вре¬
мени. Строфа II содержит анафору где — где — где (стихи 1, 2 и 3),
строфа III — синонимичную предыдущей анафору: там — там
(строки 1 и 3); это — характеристика пространства. Строфы IV и V
объединены анафорой теперь — теперь, а также формулой «Теперь
вам братья» (следует перечисление) — «Теперь вам сестры» (следует
перечисление). Заключительные два стиха строфы V переклика¬
ются с начальными двумя стихами строфы III:
III
Там на ином, невнятном языке
Поет синклит беззвучных насекомых...
V
И уж не в силах вспомнить ваш язык
Там наверху оставленного брата.

820
Е. ЭТКИНД
Совпадают завершающее стих слово «язык» и начинающее
следующий стих слово «там». Значение первого слова сохраня¬
ется — это «невнятный» живому, «иной» язык другого мира;
значение второго слова меняется: в строфе III оно значило «там —
внизу», т. е. было произнесено от живого — мертвым; в строфе V
оно сопровождается уточняющим «наверху» и, значит, произ¬
носится от мертвых — живому. Еще одно слово — «оставленно¬
го брата» — сцепляет строфу V с IV, где сказано: «Теперь вам
братья...». Наконец, строфа VI носит действительно итоговый,
характер, сцепляясь отдельными элементами с четырьмя четве¬
ростишиями: слова «Ему еще не место...» связывают ее со стро¬
фой V («И уж не в силах вспомнить...»: мертвые уже не помнят
живого, живой еще не вправе соединиться с мертвыми), слова
«...в тех краях» — со строфой II («Вы в той стране...»: — это сино¬
нимический повтор), слово «легкие» — со строфой IV («Легко ли
вам?» — там в духовном смысле, здесь — в физическом), слова
«В широких шляпах...» и т. д.— со строфой I. Многочисленные
подхваты и повторы усиливают ощущение завершенности, да¬
же закругленности композиции, создают полную замкнутость
формы.
Этому единству целого противостоит не только отмеченная
выше видимая хаотичность перечислений отдельных, не связан¬
ных друг с другом элементов материи, потерявшей структуру,
но и словосочетания, создающие центральные образы каждой
строфы. В строфе I это подробно перечисленные признаки живых
людей, упирающиеся в глагол, который констатирует небытие:
«рассыпались вы в прах», и обращение к ним как к живым, от¬
мененное тем же глаголом. В строфе II это загадочное и потому
особенно страшное сочетание: «Где вместо неба — лишь могильный
холм / И неподвижна лунная орбита». «Могильный холм» — это
взгляд снаружи или изнутри? Вероятно, изнутри, потому что —
«вместо неба»; но тогда там — другая «лунная орбита», только
неподвижная? В строфе III — парадоксальное соединение: «Поет
синклит беззвучных насекомых»,— в том мире другие законы,
там вообще беззвучно; но, кроме того, еще сталкиваются слова
различных стилистических пластов: «синклит... насекомых».
Столь же поразительно по неожиданности сочетание «жук-че¬
ловек». О строфах IV и V, содержащих перечисления, уже гово¬
рилось. Отметим еще только многочисленные слова с уменьши¬
тельными суффиксами, превращающими страшный мир небытия

Н. Заболоцкий. «Прощание с друзьями»
821
в миниатюрный, чуть ли не трогательно-комический: с маленьким
фонариком, травинки, столбики, цветики, щепочки... Это стол¬
кновение страшного и смешного создает еще одно из противоречий
стихотворения.
Впрочем, не менее выразительным противоречием является
то, что в мире небытия все до предела материально: даже неве¬
щественные, казалось бы, вздохи стоят в одном ряду со словами
травинки и столбики из пыли. Это связано со всей концепцией
Заболоцкого, о которой говорилось выше. В стихотворении
«Сон» (1953, опубл. 1965) эта безнадежная материальность
даже небытия выражена в прямой форме: герой «покинул этот
свет / И очутился в местности безгласной» — «Там по простран¬
ству двигались ко мне / Сплетения каких-то матерьялов.:.».
Там он лишается «воли и страстей», не испытывает никаких
порывов или душевных движений. «Со мной бродил какой-то
мальчуган, / Болтал со мной о массе пустяковин. / И даже он,
похожий на туман, / Был больше матерьялен, чем духовен». Вот
что такое для Заболоцкого смерть: торжество материи над духом,
но материи неорганизованной, ибо в организованности ее — про¬
явление родственного человеческому сознанию начала. Этой
идее посвящено написанное пятью годами раньше «Завещание»
(1947), первые две строфы которого гласят:
Когда на склоне лет иссякнет жизнь моя
И, погасив свечу, опять отправлюсь я
В необозримый мир туманных превращений,
Когда мильоны новых поколений
Наполнят этот мир сверканием чудес
И довершат строение природы,—
Пускай мой бедный прах покроют эти воды,
Пусть приютит меня зеленый этот лес.
Я не умру, мой друг. Дыханием цветов
Себя я в этом мире обнаружу.
Многовековый дуб мою живую душу
Корнями обовьет, печален и суров.
В его больших листах я дам приют уму,
Я с помощью ветвей свои взлелею мысли,
Чтоб над тобой они из тьмы лесов повисли
И ты причастен был к сознанью моему.
(109)

822
Е. ЭТКИНД
Здесь главное, что противостоит безнадежности «Сна»,— сло¬
ва о том, что новые поколения «довершат строение природы»,
т.е. усовершенствуют организованность материи. Заболоцкий,
развивая стих Пушкина («Нет, весь я не умру. / Душа в заветной
лире...»), высказывает веру в бессмертие мысли — залог этого
бессмертия в том, чтобы потомок «причастен был к сознанью
моему». Поэтому так мажорно звучат строки «Завещания»:
Нет в мире ничего прекрасней бытия.
Безмолвный мрак могил — томление пустое.
(109)
Есть, однако, скрытый оптимизм и в трагическом «Прощании
с друзьями», стихотворении, весьма далеком от декларативности
«Завещания». Он обнаруживается и в совершенстве поэтической
формы — высшем создании духа, творящего из хаоса гармонию,—
однако не только в нем. Детали стихотворения многоплановы, они
ведут в глубь лирики Заболоцкого и раскрываются лишь тому, кто
знаком с нею в полном объеме.
Это прежде всего строки: «Там на ином, невнятном языке / Поет
синклит беззвучных насекомых». Чтобы до конца осознать их
значительность, надобно помнить, какой смысл имеет в поэти¬
ческом мире Заболоцкого музыка. Музыка — высшее прояв¬
ление гармонии, красоты, совершенства. Природа безобразна
там, где она дисгармонична, и прекрасна там, где музыкальна.
Метафоры Заболоцкого чаще всего связывают природу с музы¬
кой. О саде он может сказать: «О, сад ночной, таинственный
орган, / Лес длинных труб, приют виолончелей!» («Ночной сад»,
1936). О ночной природе, как ее видит печальный мыслитель
Лодейников: «Природа пела. / Лес, подняв лицо, / Пел вместе
с лугом. / Речка чистым телом / Звенела вся, как звонкое коль¬
цо...» («Лодейников», 1934). Однако наиболее гармоничная и со¬
вершенная музыка — это творение ума и рук человека. Тот же
Лодейников видит огни огромного города — и тотчас появляется
музыкальная метафора:
Разрозненного мира элементы
Теперь слились в один согласный хор,
Как будто, пробуя лесные инструменты,
Вступал в природу новый дирижер.

Н. Заболоцкий. «Прощание с друзьями»
823
Органам скал давал он вид забоев,
Оркестрам рек — железный бег турбин
И, хищника отвадив от разбоев,
Торжествовал, как мудрый исполин.
И в голоса нестройные природы
Уже вплетался первый стройный звук...
(70)
Итак, в художественном мире Заболоцкого музыка различна.
Она может быть и стихийной, рождающейся в природе, и плодом
гениального творчества (ср. стихотворение 1946 года «Бетховен»:
«Дубравой труб и озером мелодий / Ты превозмог нестройный ура¬
ган...»). Она может быть внятной человеку, но и неслышной для
него; внятная музыка может сливаться с неуловимой для слуха,
и тогда достигается наиболее полное единство мысли и чувства,
человека ж природы:
Когда горят над сопками Стожары
И пенье сфер проносится вдали,
Колокола и сонные гитары
Им нежно откликаются с земли.
Есть хор цветов, неуловимый ухом,
Концерт тюльпанов и квартет лилей.
Быть может, только бабочкам и мухам
Он слышен ночью посреди полей.
В такую ночь, соперница лазурей,
Вся сопка дышит, звуками полна,
И тварь земная музыкальной бурей
До глубины души потрясена.
И засыпая в первобытных хорах,
Твердит она уже который век
Созвучье тех мелодий, о которых
Так редко вспоминает человек.
(«Творцы дорог», 1947, 107-108)
Неслышная музыка, выражающая гармонию бытия, пронизыва¬
ет мир Заболоцкого, как ультрафиолетовые лучи солнца, которые
не видны глазом, но воспринимаются всем организмом, как радио¬
волны, которые не слышны без специального аппарата, но проходят
сквозь человека. Неуловимый хор насекомых в антимире не на¬
рушает общих закономерностей индивидуально-художественного

824
Е. ЭТКИНД
мира Заболоцкого. Небытие имеет свою, пусть беззвучную музыку,
как и свою поэзию: поэзию полного слияния с элементарной, по¬
терявшей организованную структуру материей.
Смерть у Заболоцкого — это распад на малые и мельчайшие
составные части («Давным-давно рассыпались вы в прах»);
отсюда миниатюрность образов в его загробном мире и столь
обильные здесь уменьшительные формы. Впрочем, они для
поэзии Заболоцкого и вообще характерны: в «Прощании с дру¬
зьями» они появились не впервые. Так, в раннем стихотворении
«Птицы» (1933) шла речь об этих, с точки зрения простодуш¬
но-сентиментального обывателя, прелестных маленьких соз¬
даниях, которые, однако, безжалостно свирепы по отношению
к тем, кого они сильнее: «В камышах сидела птица, / Мышку
пальцами рвала, / Изо рта ее водица / Струйкой на землю тек¬
ла». Мышка, водица, струйка — это про мышь относительно
птицы и про птицу относительно человека (на картине Пикассо
«Кошка» милое домашнее животное изображено кровожадным
чудовищем — в восприятии птички, которую оно держит в окро¬
вавленной пасти). Никаких уменьшительных нет и не может
быть в «Лодейникове», где живые существа уравнены между
собой,— все они хищники, среди которых более сильные ис¬
требляют более слабых:
...Над садом
Шел смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
Свои дела вершила без затей.
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.
Природы вековечная давильня
Соединяла смерть и бытие
В один клубок, но мысль была бессильна
Соединить два таинства ее.
Уже здесь, в неразумной природе — смертоносный хаос, проти¬
востоящий мысли. Уменьшительные формы появляются там, где
страдают беззащитно-слабые,— например, в «Засухе» (1936): «Как
страшен ты, костлявый мир цветов, / Сожженных венчиков, рас¬
колотых листов, / Обезображенных, обугленных головок, / Где

Н. Заболоцкий. «Прощание с друзьями»
825
бродит стадо божиих коровок!» В них чувствуется покровитель¬
ственная сила человека, вооруженного разумом и назначенного
быть господином над миром:
Мы, люди,— хозяева этого мира,
Его мудрецы, и его педагоги,
Затем и поет Оссианова лира
Над чащею леса, у края берлоги.
От моря до моря, от края до края
Мы учим и пестуем младшего брата,
И бабочки, в солнечном свете играя,
Садятся на лысое темя Сократа.
(«Читайте, деревья, стихи Гезиода», 1946, 92)
«Младший брат» — это и бабочка (недаром она так ласко¬
во-уменьшительно называется), и кузнечик — один из любимых
«персонажей» в лирике Заболоцкого. Ср.: «И прекрасное тело
цветка надо мной поднималось, / И кузнечик, как маленький
сторож, стоял перед ним» («Всё, что было в душе», 1936); или:
«Кузнечик, маленький работник мирозданья, / Все трудится,
поет, не требуя вниманья,— / Один, на непонятном языке...»
(«Голубиная книга», 1937); или: «Как маленький Гамлет, ры¬
дает кузнечик...» («Читайте, деревья, стихи Гезиода»). В поэме
«Творцы дорог» вслед за огромным махаоном «неслась толпа
созданьиц, / Подвесив тельца меж лазурных крыл. / Кузнечики,
согретые лучами, / Отщелкивали в воздухе часы...»
Таким образом, можно сказать, что уменьшительные формы
«Прощания с друзьями» как бы процитированы из многих пред¬
шествующих стихотворений Заболоцкого — они обладают более
глубоким смыслом, чем казалось первоначально, они отражают
отношения человека и его «младших братьев».
Еще одна цитата подобного рода — сочетание «жук-человек».
Жук, как и кузнечик, частый персонаж Заболоцкого. В раннем
стихотворении «Школа жуков» (1931) создана особая мифология,
согласно которой жуки некогда заведовали земным простран¬
ством, а кузнечики отмеряли время:
Время кузнечика и пространство жука
Вот младенчество мира.
(253)

826
Е. ЭТКИНД
В прологе поэмы «Деревья» (1933) герой ее, Бомбеев, вступает
в такой разговор:
Бомбеев
А вы, укромные, как шишечки и нити,
Кто вы, которые под кустиком сидите?
Голоса
—	Мы глазки Жуковы.
—	Я гусеницын нос.
—	Я возникающий из семени овес.
—	Я дудочка души, оформленной слегка.
—	Мы не облекшиеся телом потроха.
—	Я то, что будет органом дыханья.
—	Я сон грибка.
—	Я овечки колыханье.
—	Возникновенье глаза я на кончике земли.
—	А мы нули.
—	Все вместе мы — чудесное рожденье,
откуда ты ведешь свое происхожденье.
Бомбеев
Покуда мне природа спину давит,
Покуда мне она свои загадки ставит,
Я разыщу, судьбе наперекор,
Своих отцов, и братьев, и сестер!
Эти слова — братья и сестры — появятся через двадцать лет
в «Прощании с друзьями»; в поэме «Деревья» первое место сре¬
ди них занимает жук. Позднее он удержит свои позиции в мире
природы. В стихотворении «Осень» (1932) жук, сопровождаемый
повторенным эпитетом маленький и уменьшительными формами,
окажется едва ли не в центре природы:
Жук домик между листьев приоткрыл
И, рожки выставив, выглядывает,
Жук разных корешков себе нарыл,
И в кучку складывает,
Потом трубит в свой маленький рожок
И вновь скрывается, как маленький божок.

Я. Заболоцкий. «Прощание с друзьями»
827
Понятно, почему именно жук, который в поэтической мифо¬
логии Заболоцкого изначально заведовал пространством и был
непосредственным предшественником человека, а потом стал его
«младшим братом»,— почему именно жук «с маленьким фонари¬
ком в руке» встречает «знакомых» на пороге загробного мира.
Кстати, о слове «знакомые». Бытовое, домашнее, оно резко
контрастирует с печальной торжественностью реквиема, сближа¬
ясь в тексте с намеренно прозаическим описанием старомодной
одежды ушедших — «В широких шляпах, длинных пиджаках...».
«Знакомые» возвращает читателя к лексике Хлебникова, охот¬
но использовавшего стилистическую экспрессию этого слова
(ср.: «Ночь в окопе», 1920: «Как гости, как старинные знако¬
мые, / Входили копья в крикнувшее тело», или «Праздник тру¬
да», где говорится о красногвардейцах, воюющих «за свободу
знакомых»). Гротескный «жук-человек», который как госте¬
приимный обыватель на пороге своего «дома» с безмятежностью
сослуживца или пенсионера «приветствует знакомых»,— этот
жук оказывается центральной фигурой трагической, сниженной
мифологии Заболоцкого, хозяином его кошмарно-миниатюрного
Тартара.
Свою историю имеет и слово-образ «столбик» — оно тоже состав¬
ляет часть поэтического мира Заболоцкого. «Столбик» восходит
к наиболее хлебниковскому произведению Заболоцкого, к поэме
«Торжество земледелия» (1929-1930), первая глава которой назы¬
вается «Беседа о душе»,— здесь мужики обсуждают вопрос, фор¬
мулированный одним из крестьян: «Живет ли мертвецов душа?»,
или, как сказано в самом начале главы: «Крестьяне, храбростью
дыша, / Собираются в кружок, / Обсуждают, где душа? / Или толь¬
ко порошок / Остается после смерти? / Или только газ вонючий?..»
Пастух рассказывает о «красавице-душе», которую он однажды ви¬
дел и которая «пресветлой ручкой / Машет нам издалека. / Вся она
как будто тучка, / Платье вроде как река. / Своими нежными гла¬
зами / Все глядит она, глядит, / А тело, съедено червями, / В чер¬
ном домике лежит». Старик, посасывающий трубку, сообщает, что
встречал ее: «Она, как столбичек, плыла / С могилки прямо на ме¬
ня / И, верно, на тот свет звала, / Тонкой ручкою маня. / Только
я вбежал на двор, / Она на столбик налетела / И сгинула. Такое
дело!». В разговор вступает еще один собеседник, солдат, даю¬
щий самое простое и даже естественнонаучное объяснение души:
«Частицы фосфора маячат, / Из могилы испаряясь. / Влекомый

828
Е. ЭТКИНД
воздуха теченьем, / Столбик фосфора несется / Повсюду, но за ис¬
ключеньем / Того случая, когда о твердое разобьется. / Видите,
как все это просто!».
Вот каковы истоки «столбиков из пыли» — это и четверть
века спустя для Заболоцкого не только просто, но очень страш¬
но: впрочем, на вопрос крестьянина из «Торжества земледелия»
Заболоцкий ответил не одним «Прощанием с друзьями», но и всей
своей философской лирикой. «Прощание с друзьями» — горестное,
трагическое и гротескное стихотворение последовательно мыс¬
лящего материалиста о безнадежной необратимости физической
смерти и в то же время, взятое в контексте всего творчества поэта,
прославление могущества творящей мысли человека.

С. КЕКОВА
Анализ стихотворения Н. Заболоцкого
«Лесное озеро»
Стихотворение «Лесное озеро» — подлинный шедевр, жемчужи¬
на лирики Н. Заболоцкого*. Написано стихотворение в 1938 году.
Экспозиция стихотворения дает нам возможность увидеть мир
природы, в которой царствует закон взаимного уничтожения,
войны всех со всеми.
Сквозь битвы деревьев и волчьи сраженья,
Где пьют насекомые сок из растенья,
Где буйствуют стебли и стонут цветы,
Где хищная тварями правит природа,
Пробрался к тебе я и замер у входа,
Раздвинув руками сухие кусты.
Этот лик природы, явленный человеку, представляет собой
вариацию тех представлений, которые были характерны для ран¬
него творчества Заболоцкого. Вспомним хотя бы строки из поэмы
« Лодейников »:
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ глядели из травы.
*	Стихотворение цитируется далее по: Заболоцкий Н. А. Собрание сочинений
в 3 т. Т. 1. М.: Художественная литература, 1983. С. 192

830
С. КЕКОВА
Интересно, что в анализируемом нами отрывке «буйство стеб¬
лей», и «стон цветов», и «битвы деревьев», и «волчьи сраженья»
как бы заслоняют кажущуюся вполне невинной строчку о том,
как «пьют насекомые сок из растенья». Но эта строка «невин¬
на» только на первый взгляд. Образы еды и питья у раннего
Заболоцкого всегда однозначно связаны со смертью, и цитата
из поэмы «Лодейников» показывает нам, что взаимная цепь
пожирания отравляет видимую красоту и гармонию природы,
в которой зло и добро неотделимы друг от друга.
Но вот оказывается, что в этой самой косной и страшной при¬
роде выделяется некий особый участок, живущий по законам,
отличным от законов «хищной природы». Это — лесное озеро.
Интересно проследить все метаморфозы этого образа, которые
мы встречаем в стихотворении. Итак, в самом его начале озеро —
«хрустальная чаша во мраке лесном». Далее образ озера транс¬
формируется, и перед нами — целомудренная невеста «в венце
из кувшинок, в уборе осок? в сухом ожерелье растительных ду¬
док». Интересно, что рядом с озером изменяются и сами законы
жизни «хищной природы»:
Но странно, как тихо и важно кругом!
Откуда в трущобах такое величье?
Зачем не беснуется полчище птичье,
Но спит, убаюкано сладостным сном?
Дальнейшая трансформация образа лесного озера идет по двум
смысловым направлениям. Во-первых, «хрустальная чаша» пре¬
вращается в купель, по краям которой, как свечи, стоят сосны,
«смыкаясь рядами от края до края».
Во-вторых, перед читателем последовательно разворачивается
сравнение озера с оком больного человека:
Так око больного в тоске беспредельной
При первом сиянье вечерней звезды,
Уже не сочувствуя телу больному,
Горит, устремленное к небу ночному.
(I, 199)
Если вдуматься в это сравнение, то первое, на что мы обращаем
внимание,— это скрытое отождествление больного тела человека

Анализ стихотворения Н. Заболоцкого «Лесное озеро»
831
с «больным телом» природы, и только око, несущее в себе духовное
начало, предчувствует иную жизнь, жизнь, соединенную не с зем¬
лей, а с небом. Это око и есть озеро. Следовательно, закон жизни
«лесного озера» иной, чем закон жизни окружающей его «больной»
природы, и этот закон — духовен по своей природе, которая жаждет
исцеления. Последняя строфа стихотворения («И толпы животных
и диких зверей, / Просунув сквозь елки рогатые лица, / К источни¬
ку правды, к купели своей / Склонялись воды животворной напить¬
ся») дает нам надежду на то, что зло, лежащее в глубине природы,
может быть преодолено и исцелено. Потрясающая по своей силе
и метафорической дерзости строка о животных, которые, «просу¬
нув сквозь елки рогатые лица», склоняются к животворной воде,
тоже показывает нам, что между озером и остальной природой —
некая метафизическая преграда, которую нужно преодолеть. Эта
преграда существует потому, что два пространства — пространство
природы, коснеющей во зле, и пространство озера, соединяющего
в себе Истину, Добро и Красоту, так отличаются друг от друга,
что их разделяет частокол елок. Сквозь него нужно прорваться,
преодолеть эту преграду.
Интересно, что в стихотворении «Бетховен» мы встречаемся
с похожей смысловой формулой. Прорыв к «мировому простран¬
ству» так описан Заболоцким:
Дубравой труб и озером мелодий
Ты превозмог нестройный ураган,
И крикнул ты в лицо самой природе,
Свой львиный лик, просунув сквозь орган.
Характерна для этого стихотворения и лексика света, которая
пронизывает все пространство этого текста. «Хрустальная чаша»
только «блеснула» в начале этого стихотворения, а потом озеро
«в тихом вечернем огне» «лежит в глубине, неподвижно сияя»,
«бездонная чаша прозрачной воды / сияла и мыслила мыслью
отдельной».
Этот без преувеличения неукротимый поток света льется
на читателя из самых разных стихов позднего Заболоцкого.
В стихотворении «Соловей» природа уподобляется «сияющему
Храму», «сияющий дождь на счастливые рвется цветы» в сти¬
хотворении «Гроза», «блистает лунным серебром / замерзший
мир деревьев и растений» в стихотворении «Еще заря не встала

832
С. КЕКОВА
над селом», «колеблется розовый, немигающий утренний свет»
в стихотворении «В этой роще березовой». Эти примеры можно
продолжать и продолжать. Произошло возвращение Заболоцкого
к традиционной метафизике света, который преображает, про¬
светляет, оживляет материю. Поэтическая мысль Заболоцкого
в стихотворении «Лесное озеро» близка богословскому понима¬
нию Крещения. Крещение — новое рождение человека, рождение
духовное. Природа, которая припадет к озеру, как к купели, тоже
должна родиться заново.
^550-

^5^
А. волохонский
Рассуждения о поэме Николая Заболоцкого
«Рубрук в Монголии»
Некая студентка захотела однажды изучить поэзию Заболоц¬
кого. Пришла она к своей профессорше и говорит:
— Так и так.
А та ей отвечает:
Ах, такой неинтересный поэт... Вот о нём я и хочу здесь погово¬
рить, а точнее даже не о нём, а о его последней поэме, о который
доныне если и было что сказано, то очень не много.
В 1957 году вышла книга «Путешествия в восточные страны
Плано Карпини и Рубрука», в которой содержатся старые переводы
отчетор этих лиц об их поездках к монгольским ханам в тринадца¬
том веке. Заболоцкий, конечно, книгу прочитал и сочинил поэму.
Он ведь и сам бывал где-то неподалеку, так что можно понять. Его
поэма носит название «Рубрук в Монголии». Здесь присутствует
некий парадокс: латинизированное имя и одновременно варварская
волость. Странно. Если вглядываться, таких видимых противоречий
и противопоставлений в поэме бесчисленное множество. Однако
своего именования они в литературоведении еще не получили,
а потому знатоки проходят мимо них. Что ж, начнем.
НАЧАЛО ПУТЕШЕСТВИЯ
Мне вспоминается доныне,
Как с небольшой командой слуг,
Блуждая в северной пустыне,
Въезжал в Монголию Рубрук.
Вот самое первое и весьма интересное выражение: «...вспоми¬
нается доныне». Прошлое как будто объединено с настоящим.

834
А. ВОЛОХОНСКИЙ
Так же как и «команда слуг», где сочетаются высокое и низкое
общественные положения. А «блуждая» — «въезжал»? В одном
случае действие неопределенного направления, в другом — совер¬
шенно точно говорится, что «въезжал». Подобные противоречивые
сочетания будут повторяться на протяжении всей поэмы.
Во втором четверостишии обращают на себя внимание ниже¬
следующие образы:
Слепил мороз твои ресницы,
Сковала бороду метель.
Ведь если слепленные морозом ресницы действительно мешают
видеть, то в скованной метелью бороде никаких препятствий для
дальнейшей поездки не содержится. Однако сама метель метёт,
она в этом отношении напоминает бороду. Тем не менее «скова¬
ла». И сама оказалась скованной, застыла в бороде, не продолжая
движения, так сказать, «сковала борода метель».
Затем говорится: «По непроложенным путям». Что это за «путь»,
который «не проложен»?
Несколько далее следует:
А он сквозь Русь спешил упрямо,
Через пожарища и тьму,
И перед ним вставала драма
Народа, чуждого ему.
Слово «пожарище» означает место, где ранее был пожар. Там всё
выгорело. И в этом смысле Рубрук «спешил упрямо» (!) через тьму
и пустоту выгоревших мест. Это первое видимое значение стиха.
Однако слово может намекать также на большой пылающий костёр,
на огромный пожар, на «пожарище», который в этом случае будет
противоположен следующей за ним «тьме». В каком же смысле упо¬
требляет это выражение Заболоцкий? — В обоих. Поэтому и сам об¬
раз двоится, как бы утолщается, становится всё более осязаемым.
Здесь же нужно еще обратить внимание на «драму», которая
«вставала». Он «спешил» — она «вставала». Снова незаметное
с первого взгляда
В те дни по милости Батыев,
Ладони выев до костей,
Еще дымился древний Киев
У ног непрошенных гостей.

Рассуждения о поэме Николая Заболоцкого «Рубрук в Монголии»
835
Начинаются текстологические проблемы. Известно, что Забо¬
лоцкий, отсидевши в лагере, был чрезвычайно осторожен в вы¬
ражениях и уступчив по отношению к назойливым редакторам.
Мне кажется, что в оригинальном тексте Киев дымился не «у ног»,
а «в руках». Тогда оправдываются, упомянутые чуть ранее, выеден¬
ные до костей «ладони». К тому же Киев, дымящийся «в руках
непрошенных гостей», представляет собой еще один внутренне
противоречивый, самому себе противоположный и распадающийся
образ, наподобие уже указанных: гости без приглашения пришли
в Киев, а он у них в руках дымится.
В дальнейшем я буду без особых оговорок указывать на похожие
события, когда текст представляется изменённым то ли при пред¬
варительной собственной цензуре, то ли под давлением извне.
Не стало больше песен дивных,
Лежал в гробнице Ярослав,
И замолчали девы в гривнах,
Последний танец отплясав.
Как известно, гривна это надеваемое на шею, на гриву, кольцо.
Однако текст бывает, как в старом издании 1965 года, снабжен
следующим примечанием: «Гривны — мелкие монеты, из ко¬
торых иногда делались монисты». Стало быть, гривны пред¬
ставлены тут вроде гривенников, которые, кажется, и на самом
деле изготовлялись из гривен, а «девы в гривнах» имеют наде¬
тыми звенящие монисты из этих самых гривенников. Со всем
тем «девы в гривнах» могут обозначать и дев, находящихся
внутри — гривен или гривенников,— в которых они сначала
танцуют и поют, а потом, завершив «последний танец», умол¬
кают: «замолчали — отплясав», или даже дев, ценою в гривну
или в гривенник.
А он, минуя все берлоги,
Уже скакал через Итиль
Туда, где Гоги и Магоги
Стада упрятали в ковыль.
Здесь явное изменение первоначального текста. Слово «ко¬
выль» представляет недостаточную рифму к названию Волги —
«Итиль». Есть слово «утиль», то есть хлам, вторичное сырьё,

836
А. ВОЛОХОНСКИЙ
которое, наверное стояло в первоначальном варианте, а теперь
лишь подразумевается по причине точнейшей рифмы. Остаётся
только догадаться, кого «упрятали в утиль» Гоги и Магоги. Может
быть, детей? Сбор утиля и металлолома в те годы мог быть детским
занятием. Я имею в виду середину прошлого века.
Да, кстати, «все берлоги», по-видимому, находились тоже в са¬
мой реке Итиль, коль скоро Рубрук переправлялся, их «минуя»,
когда через эту Итиль «скакал». Непонятно только, как он мог
скакать через такую широкую реку?
ДОРОГА ЧИНГИСХАНА
Он гнал коня от яма к яму,
И жизнь от яма к яму шла
И раскрывала панораму
Земель, обугленных дотла.
Здесь явная опечатка или сознательное искажение. Ям это по¬
чтовая станция. Если коня он гнал «от яма к яму», до следующей
почтовой станции, то «жизнь» шла не «от яма к яму», а «от ямы
к яме». Во втором стихе «яма» принимает вид женского рода
от «яма» в первой строке. Можно только предполагать, кому такое
изменение понадобилось. Скорее всего, это просто опечатка, за ко¬
торой последовала невнимательность корректора. Хотя, с другой
стороны, казённому оптимизму как-то не соответствует ход жизни
«от ямы к яме», однако речь ведь идёт не о наших временах, так
что кто его знает...
А выражение «обугленных дотла» требует особого внимания.
Говорят: «сгоревшие дотла», а вот «обугленные» — отчетливое
новшество.
В глуши восточных территорий,
Где ветер бил в лицо и грудь,
Как первобытный крематорий,
Ещё пылал Чингисов путь.
Дикая «глушь» неприметно противопоставляется цивилизо¬
ванным «территориям», и это подчеркивается действием ветра:
«бил в лицо и грудь». А как это: «бил»? Кажется, что дул. Но нет,
стоит «бил». В конце поэмы мы ещё раз встретимся с этими

Рассуждения о поэме Николая Заболоцкого «Рубрук в Монголии»
837
сочетаниями. А здесь образ раздваивается, появляется «перво¬
бытный крематорий», внутренне противоречивое выражение:
слово «первобытный» по внешности несопоставимо с «крема¬
торием», но так как за ними следует пылающий «Чингисов
путь», всё приходит на вид в обыденную рацею. И тут обращаешь
внимание на до идиотичности точную рифмовку: грудь — путь
и территорий — крематорий. Со одной стороны «лицо и грудь»,
в которые бьёт ветер, а с другой — такие, казалось бы, инфан¬
тильные рифмы. Странно.
Далее необходимо обратить внимание на нижеследующее
двустрочие:
Еще раскачивали ели
Останки вывешенных тел.
Мёртвые «тела», трупы повешенных на елях,— это уже остан¬
ки. Однако употребляемые Заболоцким выражения таковы, что
в этих «останках» слышатся ещё и «остатки вывешенных тел»,
и картина приобретает на заднем смысловом плане комичную
чудовищность.
Рубрук слезал с коня и часто
Рассматривал издалека,
Как, скрючив пальцы, из-под наста
Торчала мёртвая рука.
«Рассматривал издалека» это что-то новенькое, особенно если
«часто». И если занятное такое предстаёт зрелище: «мёртвая рука»
торчит, скрючивая пальцы.
Попарно связанные лыком,
Под караулом, там и тут
До сей поры в смятенье диком
Они в Монголию бредут.
Тут, конечно, отразились собственные впечатления поэта
о заключении его в лагерь. Мы знаем, что этот лагерь находился
еще дальше к востоку, за Монголией, где-то на Амуре. Но чем
объяснить, что бредут эти люди в «смятенье диком»? Не тем ли,
что взяты под караул они были внезапно и беспочвенно, как и сам
Заболоцкий? А выражение «связанные лыком» напоминает слова

838
А ВОЛОХОНСКИЙ
не лыком шит, относимые к лицам хитрым и опытным. Тех же,
кто не таков, легко привести в дикое смятенье. Однако есть
в русском языке ещё одно выражение с лыком: лыка не вяжет,
и употребляется оно по отношению к ничего уже не соображаю¬
щим пропойцам. А в тексте так и стоит: «Попарно связанные
лыком». Так что можно поразбираться, кого же, собственно,
подразумевал поэт.
ДВИЖУЩИЕСЯ ПОВОЗКИ МОНГОЛОВ
Оставим в стороне описание «наброска шестой симфонии чер¬
тей», исполняемого монгольским экспедитором на бычьей шкуре
при помощи бича, каковой набросок, словно «ржанье лошадей»,
врывается «в жужжанье втулок и повозок». Рассмотрим лучше
следующий чуть далее портрет этого самого монгола:
Сегодня возчик, завтра воин,
А послезавтра божий дух,
Монгол и вправду был достоин
И жить, и пить, и есть за двух.
В начале тут идет ироническая параллель догмату о триедин¬
стве: возчик, воин и божий дух. А чуть далее следует уразуметь
явное ослабление художественного рисунка по цензурным сооб¬
ражениям. В оригинале стояло, скорее всего: «И жить, и жрать,
и срать за двух». С последним глаголом аллитерирует начало
следующей строфы:
Сражаться, драться и жениться
На двух, на трёх, на четырёх —
Всю жизнь и воин и возница,
А не лентяй и пустобрёх.
Троичность монгола преобразуется как бы в двоичность (жить,
жрать и т.п. за двух), затем размножается до учетверённости
(жениться... на четырёх) и, наконец, возвращается в прежнюю
двойственность: «и воин и возница», подкреплённую противопо¬
ставлением: «А не лентяй и пустобрёх».
Последующие иронические восхваления поэтому выглядят
вполне естественно:

Рассуждения о поэме Николая Заболоцкого «Рубрук в Монголии»
839
Глядишь — и Русь пощады просит,
Глядишь — и Венгрия горит,
Китай шелка ему подносит,
Париж баллады говорит.
Это монголу — «Париж баллады говорит».
И даже вымершие гунны
Из погребенья своего,
Как закатившиеся луны,
С испугом смотрят на него!
Испуг вымерших гуннов особенно примечателен.
В дополнение к вышеизложенному могу указать, что выраже¬
ние «божий дух», написанное с маленькой буквы и в неинверси¬
рованном порядке, то есть не как Дух Божий, тоже звучит весьма
двусмысленно, состоя в связи с тройственными способностями —
«жить, жрать и срать» — этого самого монгола. Впрочем, о его
божественных свойствах говорится ещё несколько ранее:
И сам он в позе эксцентричной
Сидел в повозке, словно бог.
Боги, даже языческие, в повозках сидят редко, разве вот бог
солнца Гелиос, да и он стоит, а не сидит, или великая вселенская
мать Рея-Кибела, которая, впрочем, тоже стоит. А что здесь может
значить «в позе эксцентричной»?
Но богом был он в высшем смысле,
В том смысле, видимо, в каком
Скрипач свои выводит мысли
Смычком, попав на ипподром...
МОНГОЛЬСКИЕ ЖЕНЩИНЫ
Начинается эта глава замечательной фразой:
Здесь у повозок выли волки...
То есть живая природа соприкасалась с повозками самым не¬
посредственным образом. Дальше читаем:

840
А. ВОЛОХОНСКИЙ
И у бесчисленных станиц
Пасли скуластые монголки
Своих могучих кобылиц.
Станицы — бесчисленные, монголки — скуластые, кобыли¬
цы — могучие. При этом монголки скачут «на бешеных кобы¬
лах.» , а монголы, очевидно, на жеребцах. Всё распределено весьма
стройно и систематически.
Они из пыли, словно пули,
Летели в стойбище своё
И, став ли боком, на скаку ли,
Метали дротик и копьё.
Здесь, как видим, положение меняется. Описываемая траекто¬
рия полёта пули отчетливо противостоит здравому смыслу.
Далее рассуждение ведётся уже о других женских обычаях:
Они в простой таскали сумке
Поклажу дамскую свою.
Но средь бесформенных иголок
Здесь можно было отыскать
Искусства древнего осколок
Такой, что моднице под стать.
Прежде всего, «бесформенные иголки». Что это такое? Как они
вообще могут существовать — бесформенные иголки? Но даль¬
ше — пожалуй, не хуже:
Литые серьги из Дамаска,
Запястья хеттских мастеров,
И то, чем красилась кавказка,
И то, чем славился Ростов.
Откуда могли взяться «запястья хеттских мастеров»? Хетты
жили в Передней Азии веков за двадцать до появления монго¬
лов. Другое дело — Дамаск. Этот город существует и сейчас.
Но отливали ли там в Средние века «литые серьги»? И почему
серьги — литые? Кто знает. Затем — кавказка. Что это значит:

Рассуждения о поэме Николая Заболоцкого «Рубрук в Монголии»
841
«то, чем красилась кавказка»? В каком смысле «красилась»?
Красила себе части лица или гордилась украшениями? И то
и другое. А само слово «кавказка» означает женщину с Кавказа.
Подобный мужчина должен называться кавказец, и в этом нет
ничего необычного, но слово кавказка всё же какое-то стран¬
ное. И наконец, «то, чем славился Ростов». А славился Ростов,
конечно, не серьгами и не браслетами (у Заболоцкого — «за¬
пястьями», что означает, кроме прочего, часть руки хеттского
мастера, когда-то изготовившего браслет), но отмычками. Так
вот, в сумке у кокетливой монгольской женщины мог пребывать
набор отмычек. С этим предметом мы ещё столкнёмся.
ЧЕМ ЖИЛ КАРАКОРУМ
С начала этой главы Николай Алексеевич Заболоцкий недвус¬
мысленно даёт понять одну из важных политических целей своей
поэмы. Это изображение Сталина:
В те дни состав народов мира
Был перепутан и измят,
И был ему за командира
Незримый миру азиат.
В следующем четверостишии вновь обнаруживаются черты
глумления:
От Танаида до Итили
Коман, хазар и печенег
Таких могил нагородили,
Каких не видел человек.
Танаид это река Дон, Итиль — Волга. Расстояние между ни¬
ми не так уж велико. А как звучит! «От Танаида до Итили...»
Замечательно выражение «могил нагородили». Дело в том, что
могилы кочевников, например казахов, которых считают потом¬
ками команов, то есть половцев, часто расположены на небольших
огороженных участках. Рядом бывает укреплён флажок на длин¬
ном пруте. Такие могилы Заболоцкому, конечно же, приходилось
видеть.

842
А. ВОЛОХОНСКИЙ
Далее, опуская этнографические и иные картины, возвраща¬
емся к политической теме:
Наполнив грузную утробу
И сбросив тяжесть портупей,
Смотрел здесь волком на Европу
Генералиссимус степей.
Отметим «грузную утробу», как еще один знак глумления,
и «тяжесть портупей», как удачное противополагающее до¬
полнение. Утробу он наполняет, а портупеи скидывает, причём
оба эти предмета обладают качеством тяжести: утроба грузная,
портупеи тяжёлые. Воинское звание генералиссимуса в коммен¬
тариях не нуждается.
Его бесчисленные орды
Сновали, выдвинув полки,
И были к западу простёрты,
Как пятерня его руки.
«Орды» здесь выглядят как дивизии, которые выдвигают впе¬
рёд «полки», но при этом «снуют». Что же касается до простёртой
к западу пятерни, то у Чингисхана она была протянута скорее
к востоку, в Китай, а вот у Сталина уж точно к западу.
Весь мир дышал его гортанью,
И власти подлинный секрет
Он получил по предсказанью
На восемнадцать долгих лет.
На словах «весь мир дышал его гортанью» можно особенно
не задерживаться, отметив лишь великолепие этого опять-таки
странного образа.
Вернувшись по тексту немного вспять, к описанию Каракорума,
можно указать на трудолюбивого «крылатого трубача»:
Где перед каменной палатой
Был вылит дуб из серебра
И наверху трубач крылатый
Трубил, работая с утра!

Рассуждения о поэме Николая Заболоцкого «Рубрук в Монголии»
843
Из описания в книге «Путешествия в восточные страны Плано
Карпини и Рубрука» узнаём, что под «крылатым трубачом» Забо¬
лоцкий подразумевает ангела, составлявшего часть устройства,
в которое входил и предшествующий дуб. Отметим, что этот «дуб
из серебра» был вылит «перед каменной палатой». Обратим так¬
же внимание на довольно, на наш взгляд, нелепое сооружение
из четырёх тигров, изрыгающих, заметьте, «в бассейн кобылье
молоко». Говорится, что они делали это — вопреки природе —
«буйно и легко».
КАК ТРУДНО БЫЛО РАЗГОВАРИВАТЬ С МОНГОЛАМИ
Ещё не клеились беседы,
И с переводчиком пока
Сопровождала их обеды
Игра на гранях языка.
Надо, стало быть, полагать, что за обедами Рубрук обменивался
с этим переводчиком какими-то особо тонкими намёками. Это,
собственно, должно означать выражение «игра на гранях языка».
Хотя ведь эта игра шла на обедах. Может быть, дело обстояло не¬
много иначе?
Трепать язык умеет всякий,
Но надо так трепать язык,
Чтоб щи не путать с кулебякой
И с запятыми закавык.
То есть язык здесь не тот, о котором говорилось выше, не тот,
на котором говорят, но которым говорят. В этом смысл выраже¬
ния «трепать язык». Однако смысл стиха тем не исчерпывается:
оказывается, «надо так трепать язык», чтобы не путать щи с ку¬
лебякой. Язык вдруг приобретает физическую плотность и стано¬
вится сам чем-то вроде одного из съедобных блюд. Но Заболоцкий
на этом не останавливается:
Однако этот переводчик,
Определившись толмачом,
По сути дела был наводчик
С железной фомкой и ключом.

844
А ВОЛОХОНСКИЙ
Оказывается, наш «толмач» — а кстати, переводчик ведь это
и есть толмач — на самом деле наводчик, то есть вор по профессии.
Но почему он «с фомкой и ключом»? Ведь реальный наводчик эти
предметы иметь как будто не обязан. Да и фомка не нужна, если
есть ключ, равно и ключ, когда есть фомка. Вспомним, однако,
«чем славился Ростов» в главе «Монгольские женщины», при¬
помним обнаруженный тогда набор отмычек:
Своей коллекцией отмычек
Он колдовал и вкривь и вкось
И в силу действия привычек
Плёл то, что под руку пришлось.
Вот вам и «игра на гранях языка».
Прищурив умные гляделки,
Сидели воины в тени,
И, явно не в своей тарелке,
Рубрука слушали они.
Обычно «гляделки» не щурят, а таращат. При этом они не могут
быть слишком «умными». Ну и, конечно, пребывать за обедом
«не в своей тарелке» любому неловко.
Несколько далее обращает на себя внимание местный мальчик:
Как прототип башибузука
Любой монгольский мальчуган
Всю казуистику Рубрука,
Смеясь, засовывал в карман.
Греческий термин — «прототип», прообраз, и тюркский голо¬
ворез — «башибузук» соединяются и производят «монгольского
мальчугана». Любопытно, что доводы Рубрука отзываются, как
это было принято в советское время, «казуистикой».
Он до последней капли мозга
Был практик, он просил еды...
Заметим, что раньше, до Заболоцкого, употреблялось стандарт¬
ное выражение «капля крови», а не «капля мозга».

Рассуждения о поэме Николая Заболоцкого «Рубрук в Монголии»
845
...Хотя, по сути дела, розга
Ему б не сделала беды.
Что правда, то правда. Только вот розга должна была бы сделать
своё дело по сути дела.
РУБРУК НАБЛЮДАЕТ НЕБЕСНЫЕ СВЕТИЛА
Светила сообщают Рубруку богословские истины, относящиеся
к его поручению и намерению, например такую:
Твой бог пригоден здесь постольку,
Поскольку может он помочь
Схватить венгерку или польку
И в глушь Сибири уволочь.
Отметим, что «венгерка и полька» это, кроме всего прочего, на¬
звания популярных танцев.
Идут небесные Бараны,
Плывут астральные Ковши,
Мелькают реки, горы, страны,
Дворцы, кибитки, шалаши,
Ревёт медведь в своей берлоге,
Кричит стервятница-лиса,
Приходят боги,гибнут боги,
Но вечно светят небеса!
Укажем ещё на ревущего в своей берлоге медведя. Обычно ре¬
альный медведь в берлоге спит, а вовсе не ревёт. Но наша поэма,
разумеется, не учебник зоологии. Далее, стервятник это название
хищной птицы. Почему же Заболоцкий называет лису стервятни¬
ком женского рода, «стервятницей»? Слово стерва имеет перво¬
начальное значение падаль. А лисицы упомянуты поэтом в начале
сочинения именно как промышляющие падалью:
И только волки да лисицы
На диком празднестве своём
Весь день бродили по столице
И тяжелели с каждым днем.
(Глава «Начало путешествия»)

846
А. ВОЛОХОНСКИЙ
Вот поэтому лиса — «стервятница».
Удивительны первые строки нашей главы:
С началом зимнего сезона
В гигантский вытянувшись рост,
Предстал Рубруку с небосклона
Амфитеатр восточных звёзд.
Амфитеатр — полукруглое сооружение — предстаёт, вытянув-
шись во весь свой «гигантский рост». При этом он состоит из «вос¬
точных звёзд», как будто они существенно отличаются от тех, что
на западе, на той же широте.
Заболоцкий продолжает:
В садах Прованса и Луары
Едва ли видели когда,
Какие звёздные отары
Вращает в небе Кол-звезда.
Кол-звезда это наша Полярная. Сама она неподвижна. Вокруг
неё вращаются все прочие звезды северной части небесной сферы,
причём для объективного наблюдателя картина везде одинакова.
Однако в поэме всё не так:
Она горит на всю округу,
Как скотоводом вбитый кол,
И водит медленно по кругу
Созвездий пёстрый ореол.
То есть ореол созвездий — сам по себе уже круг — усилиями
Кол-звезды медленно несётся по кругу. Вот отсюда и проистекали
Рубруку небесные откровения.
КАК РУБРУК ПРОСТИЛСЯ С МОНГОЛИЕЙ
Писать о другом сочинителе очень трудно и скучно. Поэт при¬
думывал, а ты что-то бормочешь по поводу его вымыслов. Чем он
талантливее, тем писать труднее. Тем не менее я решил порас¬
суждать о поэме Заболоцкого, ибо обратил внимание на какую-то
странную глухоту по отношению именно к его этим стихам, к поэме

Рассуждения о поэме Николая Заболоцкого «Рубрук в Монголии»
847
«Рубрук в Монголии». Хотя они изданы миллионным тиражом,
но по настоящему обоснованные оценки встретишь едва ли. У меня
впечатление, что его стихи потому ускользают от уразумения, что
в них нет привычного для нашего интеллигента образа стиха, того
самого, который изображает стих или который стих и есть. А раз
так, какое может быть понимание. Приходится разжёвывать.
Впервые я познакомился с этой поэмой году в 1959-м. Она тогда
была ещё не издана и ходила по рукам в списках. Однако лишь пару
лет назад я вдруг понял, что употребляемое в этой главе выраже¬
ние: «Живали муллы тут и ламы» можно прочитать и с одним «л»
в слове «муллы», то есть как «мулы» и «ламы», два вида копытных.
И более того. Слово «живали» легко заменяется на «жевали», что
весьма уместно в отношении этих четвероногих.
Срывалось дело минорита,
И вскоре выяснил Рубрук,
Что мало толку от визита,
Коль дело валится из рук.
Очевидны трудности выяснения этого сложного обстоятельства.
На все аргументы хан отвечает Рубруку:
...Ведь вы, Писанье получив,
Не обошлись без зуботычин
И не сплотились в коллектив.
Вы рады бить друг друга в морды,
Кресты имея на груди...
Мы встретились снова с «лицом и грудью» из главы «Дорога
Чингисхана». Здесь, однако, бьют только «в морды», а грудь освяще¬
на крестом у обоих противников. «Выходит» — продолжает хан —
...ваша писанина
Не та, чтоб выгоду извлечь!
Христианское Священное Писание, упоминаемое в одном
из предшествующих четверостиший, обозвано здесь «писаниной»,
в рифму с «дисциплиной». А сказано так потому, что выяснена
его полная неэффективность: на груди кресты, а морды бьют. Ведь

848
А. ВОЛОХОНСКИЙ
в начале «лицо и грудь» совокупно противостояли бьющему в них
ветру, а здесь они сами ополчаются друг против друга. Крест про¬
тив морды. Следует решение:.
Тут дали страннику кумысу
И, по законам этих мест,
Безотлагательную визу
Сфабриковали на отъезд.
Примерно за год до того, как поэма была написана, Заболоц¬
кому самому сфабриковали визу для поездки в Италию. Так что
с этим процессом он был хорошо знаком, я имею в виду процесс
фабрикации виз в тоталитарных государствах. Где же и когда
происходит действие? В 13-м веке или в 20-м? В Монголии или
в Москве? — И здесь и там.
Тут даже диспуты бывали,
со сдержанным удивлением отмечает поэт,—
И хан, присутствуя на них,
Любил смотреть, как те канальи
Кумыс хлестали за двоих.
Вот это настоящая картина местных нравов. Особенно метко на¬
званы участники дискуссии: «канальи». Пишут, будто Заболоцкий
однажды заметил, что об эффективности социализма в отношении
организации экономики он сказать ничего не может, но касательно
поэзии убеждён, что влияние у него скверное. «Канальи» служат
к этим словам иллюстрацией. Они свидетельствуют о том, что дур¬
ное влияние этого общественного строя, по мнению Заболоцкого,
поэзией не ограничивалось.
Монаха здесь, по крайней мере,
Могли позвать на арбитраж,
Но музыкант ему у двери
Уже играл прощальный марш.
На арбитраж монаха могли позвать в двух смыслах: пригла¬
сить как арбитра в дискуссии между канальями и (в нынешнем

Рассуждения о поэме Николая Заболоцкого «Рубрук в Монголии»
849
значении) призвать для некоего туманного «арбитража», юриди¬
ческого действия, относящегося к его присутствию в Монголии.
Как и в других случаях, следует учитывать оба эти значения.
Он в ящик бил четырехструнный,
Он пел и вглядывался в даль,
Где серп прорезывался лунный,
Литой, как выгнутая сталь.
Обратите внимание на этот серп — «литой, как выгнутая
сталь». Оба качества в реальном смысле вовсе друг из друга не вы¬
текают. И конечно, струнный музыкальный инструмент, назы¬
ваемый «ящиком», употребляется здесь как ударный.
Таковы мои незамысловатые наблюдения. Они не претендуют
ни на полноту, ни на особенную глубину. Цель моя была лишь
дать понять читателю, критику и педагогу, что поэма «Рубрук
в Монголии» заслуживает внимания и тщательного изучения.
Читать же эту статью я посоветовал бы имея рядом текст поэмы.
^5^

Т. В. ИГОШЕВА
«Жерло, простершееся в ад...»,
или Адская музыка в поэтическом цикле
Н. Заболоцкого «Рубрук в Монголии»
Известно, что основным источником для создания «Рубрука
в Монголии» Н. А. Заболоцкому послужило описание путешествия
в Монголию 1253-1255 гг. монаха-минорита Гильома де Рубрука,
названное им «Путешествие в восточные страны». Однако кроме
него Заболоцкий обращался и к «Истории монгалов» Плано Карпи-
ни (1245-1247), и, видимо, в каком-то варианте к «Естественной
истории» Плиния Старшего, имя которого упомянуто в поэме и от¬
комментировано поэтом в примечаниях к рукописи поэмы.
Очевидно также, что интерес Заболоцкого во второй половине
1950-х гг. к древним монголам был рожден и автобиографическими
воспоминаниями о драматических годах заключения и ссылки
самого поэта. Светлана Шелухина по этому поводу замечает:
«...близость между автором и Рубруком рождена географической
близостью. Они оба посетили (каждый в свое время): и обширную
Сибирь, и Дальний Восток, и степи Монголии соответственно.
Поскольку заключенный ГУЛАГА, Заболоцкий путешествовал
на Дальний Восток и затем, в Казахстан — он проделал почти
тот же самый маршрут, что и французский монах, который путеше¬
ствовал семью столетиями ранее. Оба рейса происходили в наиболее
драматические периоды истории человечества» *. И все же, на наш
взгляд, задача Заболоцкого-поэта была более широкой, нежели
*	Шелухина С. В. A self-portrait on the dome of the universe: on N. Zabo-
lotskij’s later poetry // «Странная» поэзия и «странная» проза. Вып. 3.
Филологический сборник, посвященный 100-летию со дня рождения
Н. А. Заболоцкого. М., 2003. С. 167.

«Жерло, простершееся в ад...»
851
задача географического отождествления древней Монголии с про¬
сторами Сибири и Дальнего Востока, в середине XX в. входившими
в состав уже не монгольского, но сталинского государства.
Замысел, степень социально-исторического и философского обоб¬
щения в поэме свидетельствуют о присутствии в ней собственно худо¬
жественной концепции, нашедшей свой отпечаток в структуре текста.
В этой связи попытаемся всмотреться в текст «Рубрука в Монголии»
более пристально. Смысл названия «Рубрук в Монголии» можно
расшифровать как «европеец в Азии» или «европеец на Востоке».
Эта ситуация, богатая по своим внутренним художественным воз¬
можностям, является привлекательной прежде всего с позиции
изображения контрастов, которые достаточно ярко представлены
в поэме. Так, в главе «Начало путешествия» читаем:
Небось в покоях Людовика
Теперь и пышно и тепло,
А тут лишь ветер воет дико
С татарской саблей наголо.
Очевидно, что покои Людовика IX становятся здесь знаком
европейской культуры и цивилизации, «ветер с татарской саблей
наголо» — знаком незнакомого, чуждого и, более того,— смер¬
тельно враждебного для европейца мира. И все же прием контра¬
ста не является преимущественной целью для автора «Рубрука
в Монголии». Контраст для него — лишь средство для воплощения
более сложной идеи.
И реальное, и поэмное путешествие Рубрука должно было закон¬
читься в столице Монгольского государства — городе Каракоруме.
Однако прежде чем попасть туда, нужно было проделать трудный
и опасный путь. Именно об этом Рубрука совсем по сказочному
предупреждают птицы и ель в главе «Начало путешествия»:
«Вернись, Рубрук!» — кричали птицы.
«Очнись, Рубрук! — скрипела ель.—
Слепил мороз твои ресницы,
Сковала бороду метель.
Тебе ль, монах, идти к монголам
По гребням голым, по степям,
По разоренным этим селам,
По непроложенным путям?

852
Т. В. ИГОШЕВА
Эта попытка предуведомить монаха не случайна. Поскольку
дорога, в которую все же отправляется Рубрук, чревата многими
опасностями. И даже больше, чем опасностями. Это не просто
авантюрное путешествие в неведомые земли, это бала дорога в ад.
«Чингисов путь», который распахивается перед Рубруком по мере
продвижения по нему, оборачивался жутковатым путешествием
по своеобразным «кругам ада»:
В глуши восточных территорий,
Где ветер бил в лицо и грудь,
Как первобытный крематорий,
Еще пылал Чингисов путь.
Еще дымились цитадели
Из бревен рубленных капелл,
Еще раскачивали ели
останки вывешенных тел.
Еще на выжженных полянах,
Вблизи низинных родников
Виднелись груды трупов странных
Из-под сугробов и снегов.
Рубрук слезал с коня и часто
Рассматривал издалека,
Как, скрючив пальцы, из-под наста
Торчала мертвая рука.
Исследователи «Рубрука в Монголии» неоднократно указывали,
что Заболоцкий совмещает в своем тексте XIII и XX вв. Но самым
интересным и неразгаданным до сих пор остается вопрос, как он
это делает. Ведь, по существу, в поэме несколько исторических
пластов, на что указывает прежде всего ее лексический состав.
Скажем, «крематорий» —понятие, принадлежащее фашистской
Германии периода имперских войн, «генералиссимус» — реалия,
рожденная уже советской имперской идеей. А, скажем, ям —
знаком читателю как факт российской дорожной жизни. Тем
не менее все они уживаются в составе «средневекового» сюжета.
Более того, называя монгольского хана «генералиссимусом сте¬
пей», Заболоцкий не просто модернизирует средневековье. Нет.
Для него это — способ переключить смысловые регистры. Текст

«Жерло, простершееся в ад...»
853
в такие моменты приобретает историческую перспективу и глу¬
бину. Таким образом, оставаясь средневековым монахом, Рубрук
Заболоцкого погружается не только вглубь восточных территорий,
но и в бездну истории, простертую не назад, а вперед.
Возвращаясь к Рубруку, отправившемуся в Монголию как
в ад, нужно сказать, что подобное представление Заболоцкого
о европейце, впервые попавшем в Азию, в историческом смысле
оказывается предельно точным. Путешествие в средневековую
Монголию действительно мыслилось как предприятие, сопря¬
женное с громадным риском, прежде всего потому, что в это время
европейцы впервые для себя открывают азиатский мир, ранее
абсолютно неведомый им. Причем происходит это в ситуации экс¬
тремальной, когда азиатский мир в начале XIII в. заявляет о себе
как о реальном претенденте на мировое господство. Разорение
Руси, осада Киева, вторжение в Польшу и Венгрию были воспри¬
няты Европой как реальная угроза сложившемуся миропорядку
цивилизованного европейского мира.
С ужасом наблюдая за монгольским нашествием, средневековая
Европа воспринимала его апокалипсически. В середине XIII в.
были широко распространены, например, такие стихи:
Когда минует год тысяча двести,
Пятидесятый после рождества Девы благой,
Будет Антихрист рожден, преисполненный демонической силой*.
Об апокалипсических приметах современной ему истории
писал, например, Матфей Парижский в «Великой хронике»:
«...в тот год (имеется ввиду 1240 год.— Т.И.) люд сатанинский
проклятый, а именно бесчисленные полчища тартар, внезапно
появился из местности своей, окруженный горами; и пробив¬
шись сквозь монолитность неподвижных камней, выйдя на¬
подобие демонов, освобожденных из Тартара (почему названы
тартарами, будто «[выходцы] из Тартара»), словно саранча,
кишели они, покрывая поверхность земли» **. В другом месте
он же назвал татар «восставшими демонами» *** и «спутниками
*	Матузова В. И. Английские средневековые источники IX-XIII вв. Тексты.
Перевод. Комментарий. М., 1979. С. 157.
** Матфей Парижский. Великая хроника // Там же. С. 137.
*** Там же. С. 146.

854
Т. В. ИГОШЕВА
дьявола» *. Людовик IX также называл татар «выходцами
из Тартара» (ада). Матфей Парижский же изображал монголов
на конях, чьи хвосты увенчаны змеиными головами. Так могло
представляться только войско Антихриста. Таким образом, для
Европы монголы представали глубоко чуждым миром с нече¬
ловеческим и, более того — дьявольским лицом.
И если вторжение монголов на европейскую территорию
средневековым сознанием было маркировано образом разверз¬
шегося ада и вырвавшимся оттуда Антихристовым войском,
то Заболоцкий, изображая путешествие монаха-минорита к мон¬
голам, использует инверсию. Путь Рубрука становится путем
Чингисхана, но пройденным в обратном порядке: из Европы
через Русь в Каракорум, т. е. оборачивается нисхождением в ад.
Об этом свидетельствует и чрезвычайно важный в структуре
поэмы образ Гогов и Магогов, который появляется уже в первой
главе «Рубрука» — «Начало путешествия»:
Тут ни тропинки, ни дороги,
Ни городов, ни деревень,
Одни лишь Гоги да Магоги
В овчинных шапках набекрень!
В примечаниях самого Заболоцкого, которыми он сопроводил
рукопись «Рубрука в Монголии», находим весьма скупой ком¬
ментарий: «Гоги и Магоги — мифические народы, населяющие
северные страны» (I, 630). Но для того, чтобы понять значение этого
образа в поэтической концепции «хождения Рубрука в ад», здесь
необходимо вспомнить, что образ этого мифического народа был
устойчиво связан с апокалипсическим завершением исторических
времен. Образ Гогов и Магогов появляется в книге пророка Иезекиля
(гл. 38-39) («Гог из земли Магог, великий князь Мешеха и Фувала»,
который, придя с Севера со своими чудовищными ордами, принесет
смерть и разрушение на землю Израиля») и Откровении св. Иоанна
(гл. 20), в которой читаем: «И увидел я Ангела, сходящего с неба,
который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей. Он
взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и ско¬
вал его на тысячу лет <...> Когда же окончится тысяча лет, сатана
будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы,
*	Там же. С. 160.

«Жерло, простершееся в ад...»
855
находящиеся на четырех углах земли, Гога и Магога, и собирать
их на брань; число их как песок морской».
В римской и средневековой географии Гог и Магог отождест¬
влялся с северными варварами-скифами. Устойчиво восприни¬
мался как неправедный, нечистый народ, с которым пришлось
столкнуться Александру Македонскому (этот сюжет отражен
в романе об Александре) и который заточил народ Гог и Магог
в Каспийских горах за специально воздвигнутыми Железными
воротами (г. Дербент). То есть средневековая традиция помещала
Гога и Магога в Азию. А их пришествие в день Страшного суда,
как казалось, должно принести гибель миру.
Итак, горные проходы Кавказа, закрывавшие путь степным
народам, превращаются в христианских мифах в Железные во¬
рота Александра. Именно преграда Александра является одной
из средневековых универсалий, отражающей представления
об ограниченности освоенного человеческой культурой простран¬
ства. Каспийские горы становятся легендарными горами, сдержи¬
вающими силы хаоса. И как только речь заходит о запертом на¬
роде, средневековый автор с легкостью отождествляет его с Гогом
и Магогом, народом, угрожающим разрушением Европы.
Так, средневековый мыслитель XIII в. англичанин Роджер
Бэкон в «Великом сочинении» писал: «И эти места с лежащими
между ними горами называются воротами Александра, за ко¬
торыми он заточил северные народы, чтобы они не обрушились
на южные земли, разоряя их» *. В период нашествия монгол
средневековые европейцы с Гогом и Магогом стали отождест¬
влять татаро-монгол, напавших на европейские государства из-за
кавказских гор. Так, например, в «Послании некоего венгерско¬
го епископа парижскому епископу», относящемуся к апрелю
1242 г., читаем: «Я отвечаю Вам о тартареях, что они пришли
к самой границе Венгрии за пять дневных переходов и подошли
к реке <...> через которую перебраться не смогли. <...> из них двое
были схвачены и отправлены к государю королю Венгрии, и были
они у меня под стражей; и от них я знал новости, которые вверяю
Вам. Я спросил, где лежит земля их, и они сказали, что лежит
она за какими-то горами и расположена близ реки, что зовется
Эгог; и полагаю я, что народ этот — Гог и Магог. Я спросил о вере;
и чтобы не распространяться, скажу, что они ни во что не верят;
*	Бэкон Роджер. Великое сочинение // Там же. С. 214.

856
Т. В. ИГОШЕВА
и они начали говорить, что они отправились на завоевание мира» *.
С подобным же отождествлением сталкиваемся и в «Истории
монгалов» Плано Карпини.
Заболоцкий прямо отождествляет Гогов и Магогов с монгола-
ми в «овчинных шапках набекрень». Однако вместо мифических
Каспийских гор, сдерживающих силы хаоса, олицетворенного в об¬
разе народа Гог и Магог, таким сдерживающим элементом в структуре
поэмы Заболоцкого становится Русь. В подобном представлении явно
ощутима традиция не столько средневековых европейцев, сколько
концепция Пушкина, размышлявшего по этому поводу: «России
определено было высокое предназначение... Ее необозримые равнины
поглотили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю
Европы; варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную
Русь, и возвратились на степи своего востока. Образующееся просве¬
щение было спасено растерзанной и издыхающей Россией...» Именно
Россия, Русь смогла сделать то, чего не сумели сделать мифические
Каспийские горы: остановить нашествие монголов на Европу.
Об особом месте образа Руси в «Рубруке» свидетельствует и сле¬
дующий факт. Исторический Рубрук разоренной Руси не видел.
Не видел просто-напросто потому, что его маршрут пролегал гораз¬
до южнее границ Киевской Руси. И, начав путешествие из г. Судак,
Рубрук сразу же попал на территорию улуса Джучи, т. е. Золотой
орды, минуя Русские княжества. Однако разоренный Киев видел
другой европеец. Свидетельство об этом оставил не Рубрук, а Пла¬
но Карпини, который писал в «Истории Монгалов»: «...они пошли
против Руссии и произвели великое избиение в земле Руссии, раз¬
рушили города и крепости и убили людей, осадили Киев, который
был столицей Руссии, и после долгой осады они взяли его и убили
жителей города; отсюда, когда мы ехали через их землю, мы на¬
ходили бесчисленные головы и кости мертвых людей, лежавшие
на поле; ибо этот город был весьма большой и очень многолюдный,
а теперь он сведен почти ни на что: едва существует там двести
домов, а людей тех держат они в самом тяжелом рабстве» **. За¬
болоцкий, не придерживающийся исторических фактов, достигает
в данном случае более важной для него художественной достовер¬
*	Бэкон Роджер. Великое сочинение // Там же. С. 214.
** Плано Карпини. История монгалов. Рубрук де Гильом. Путешествие в вос¬
точные страны / Редакция, вступ. ст. и примеч. Н. П. Шастиной. М., 1957.
С. 46-47.

«Жерло, простершееся в ад...»
857
ности. Перепоручая своему Рубруку впечатление, принадлежащее
Плано Карпини, Заболоцкий подчеркивает: именно эта разоренная
Русь создала заслон Европе.
Итак, Рубрук Заболоцкого видит разоренную и разграбленную
Русь. Но Русь для европейца Рубрука — это только чужое горе,
увиденное почти равнодушными глазами:
А он сквозь Русь спешил упрямо,
Через пожарища и тьму,
И перед ним вставала драма
Народа чуждого ему.
Цель миссии Рубрука собственная, никак не соотносимая
с драматической судьбой Руси: он должен установить контакт
с монгольскими ханами, по возможности обратить их в христиан-
скую веру и не допустить нашествия на Европу. И в этой попытке
Европы договориться с Азией места для Руси нет. С ней никто
не считается. Защитников у Руси нет.
Не стало больше песен дивных,
Лежал в гробнице Ярослав,
И замолчали девы в гривнах,
Последний танец отплясав.
Русь в силу своего рабски ничтожного положения не может даже
претендовать на участие в этом диалоге двух цивилизаций. В миро¬
вом раскладе политических сил ее никто не учитывает: ни Европа,
ни Азия. Для монгольских ханов Русь — только данница. Для
Рубрука это только та территория, которую нужно преодолеть,
чтобы попасть к монголам. Зрелище разоренной Руси, «перво¬
бытного крематория» для него — лишь «драма, народа чуждого
ему». Это — один из кругов ада, Тартара, в который решительно
углубляется Рубрук. Кульминацией рубруковского нисхождения
в ад становится глава «Движущиеся повозки монголов». До сих
пор Рубрук видел только гибельные последствия монгольского
нашествия, теперь он сталкивается с монголами лицом к лицу.
И важно, что это происходит в ситуации не военной, а мирной
и даже обыденной для кочевого образа жизни. Но от этого впечат¬
ление Рубрука не становится менее оглушительным. Вот каким
видит передвижение степной орды Рубрук:

858
Т. В. И ГОШ ЕВА
Навстречу гостю, в зной и в холод,
Громадой движущихся тел
Многоколесный ехал город
И всеми втулками скрипел.
Когда бы дьяволы играли
На скрипках лиственниц и лип,
Они подобной вакханальи
Сыграть, наверно, не смогли б.
В жужжанье втулок и повозок
Врывалось ржанье лошадей,
И это тоже был набросок
Шестой симфонии чертей.
Орда — неважный композитор,
Но из ордынских партитур
Монгольский выбрал экспедитор
C-dur на скрипках бычьих шкур.
Смычком ему был бич отличный,
Виолончелью бычий бок,
И сам он в позе эксцентричной
Сидел в повозке, словно бог.
Что именно видит и слышит Рубрук? Он сталкивается здесь,
как ему кажется, с «вакханальей», с «громадой движущихся
тел». Для характеристики монгольской орды он использует по¬
нятия, соотносимые с образом ада: «дьяволы», «черти». Но под
этой дикой какофонией кочевого быта и бытия Рубрук стремится
уловить очертания, которые он мог бы соотнести с архетипами
европейской культуры. Описывая передвижение монгольских по¬
возок, на которых водружены неразборные юрты, он сравнивает их
с многоколесным городом. И город для Рубрука — артефакт именно
европейской культуры. Исторический Рубрук записал: «...один
двор богатого Моала будет иметь вид как бы большого города». Для
европейца в подобном сравнении заключена вся реальная разница
между двумя типами культуры: западной и восточной, кочевой
и оседлой. И более того, эта поражающая воображение европейцев
картина движущихся на колесах по степи юрт демонстрировала
им мобильный характер кочевой культуры, открытой к мировой

«Жерло, простершееся в ад...»
859
экспансии. Многоколесный город монголов в любой момент готов
к захвату европейских городов, городов бесколесных.
Звуковому ряду, сопровождающему монгольское кочевье,
Рубрук также стремится отыскать место в типологическом
ряду европейской музыки. Он пытается соотнести его с идеей
симфонической полифонии. Но вместо гармонического звуча¬
ния, привычного уху европейца, он слышит многоголосие, мало
соотносимое с европейской музыкальной эстетикой. Поэтому
то, что он слышит, для него — «набросок шестой симфонии
чертей». В данном случае образ шестой симфонии, скорее всего,
не соотносится ни с одной из известных в европейской музыке
реальных «шестых симфоний» и, видимо, оказывается необхо¬
димой Заболоцкому исключительно в нумерологическом смысле.
Известно, что цифра шесть является символическим выражением
глубинных инфернальных, «адских» смыслов. В звучании «на¬
броска шестой симфонии» главной оказывается характеристика
принадлежности иному, нижнему миру.
Здесь было бы любопытно провести параллель с Блоком, кото¬
рый, определяя «дух музыки» как «дикий хор, нестройный вопль
для цивилизованного слуха», писал: «Она — разрушительна для
тех завоеваний цивилизации, которые казались незыблемыми; она
противоположна привычным для нас мелодиям об “истине, добре
и красоте”. Она прямо враждебна тому, что внедрено в нас воспи¬
танием и образованием гуманной Европы прошлого столетия».
Нечто подобное блоковскому «духу музыки» («нестройного воп¬
ля для цивилизованного слуха») слышит Рубрук в монгольском
движении по степи, которое в какой-то момент становится равным
движению самой истории. И подлинное звучание истории вовсе
не похоже на стройную архитектонику европейской симфонии.
Тональность звучания «кочевого государства» монголов опреде¬
ляется в поэме как до-мажор (C-dur). Музыковеды отмечают, что
в европейской музыке c-dur является маловыразительной, «нулевой
по своей семантике тональностью». Но в контексте мотивов импер¬
ской экспансии именно эта тональность выбрана «монгольским
экспедитором» в качестве музыкального аналога воинственному
и героическому монгольскому духу. По замечанию большинства
комментаторов «Рубрука в Монголии», образ монгольского наше¬
ствия в музыкальном смысле наиболее всего соотносим с известным
лейтмотивом «нашествия» из «Седьмой симфонии» Д. Шостако¬
вича, написанной в тональности именно до-мажор.

860
Т. В. И ГОШ ЕВА
Важным оказывается и то, что азиатский «дух музыки» невоз¬
можно воспроизвести при помощи европейского инструментария:
Когда бы дьяволы играли
На скрипках лиственниц и лип,
Они подобной вакханальи
Сыграть, наверно, не смогли б.
У европейцев скрипки сделаны из «лиственниц и лип», а у мон¬
гол — из «бычьих шкур»; виолончель здесь — «бычий бок»,
а смычком становится «бич отличный». Таким образом, с одной
стороны,— «вакханалья», а с другой — в хаосе слышимой и види¬
мой «вакханальи» Рубрук стремится уловить черты организован¬
ной культуры. И самое удивительное, что Рубрук, отправляющий¬
ся в Монголию как в ад, в конце концов открывает в ней не хаос,
а высокоорганизованный социальный мир, хотя и принципиально
иной, нежели европейский. До начала путешествия европеец
Рубрук ощущал себя и свой мир в качестве центра мироздания,
которому был противопоставлен хаос географической периферии
(в полной мере к ней относилась и Монголия). Но реальное зна¬
комство с социальными формами монгольской жизни открывают
Рубруку другую картину. В тексте Заболоцкого это открытие вы¬
глядит таким образом:
Европа сжалась до предела
И превратилась в островок,
Лежащий где-то возле тела
Лесов, пожарищ и берлог.
Европа предстает здесь в качестве единого тела христианских
государств, некогда объединенных в составе Священной Римской
империи. Но даже в таком виде Европа оказывается островком, при¬
лепившемся к грандиозному по своему размаху телу совершенно
другой империи — монгольской. Европейцы, впервые увидевшие
Монголию, открыли, что центром мира оказывается вовсе не Рим,
или покои Людовика, а «незримый миру азиат». В скобках нуж¬
но заметить, что позже в истории эту функцию станет выпол¬
нять Россия. Об этом пишет, приводя мнение европейца XIX в.,
Н.Я. Данилевский: «Взгляните на карту,— говорил мне один
иностранец,— разве мы можем не чувствовать, что Россия давит

«Жерло, простершееся в ад...»
861
на нас своею массой, как нависшая туча, как какой-то грозный
кошмар?» *
Но несмотря на весь ужас, который Рубруку внушает необъят¬
ная Монголия, она же вызывает у него и безмерное восхищение:
Но, невзирая на молебен
В крови купающихся птиц,
Как был досель великолепен
Тот край, не знающий границ!
Это восхищение великолепием необъятной монгольской империи
принадлежит не только Рубруку, но и самому автору (это подтвержде¬
но его автобиографической прозой «Картина Дальнего Востока»).
Восхищенный необъятными просторами «восточных терри¬
торий» Рубрук, внимательно всматривающийся во внешние про¬
явления чужого образа жизни, угадывает проявление не только
разрушительную, но жизнеорганизующую идею монголов, во¬
площаемую ими в идею имперского характера. «Чингисхан был
носителем большой и положительной идеи, и в деятельности его
стремление к созиданию и организации преобладало над стрем¬
лением к разрушению» **.
И этот имперский миф в поэтическом цикле Заболоцкого, действи¬
тельно, прочитывается не только как древнемонгольский, но и совре¬
менный самому автору имперский миф сталинского государства.
	05550
*	Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 23.
** Трубецкой Н. Наследие Чингисхана. М., 2000. С. 237.

С. В. ПОЛЯКОВА
«Комедия на Рождество Христово»
Димитрия Ростовского —
источник «Пастухов» Н. А. Заболоцкого
Н.	Степанов, обнаруживший в архиве Н. А. Заболоцкого стихо¬
творение «Пастухи», в вводной заметке к своей публикации этой
вещи пишет: «Тема поклонения волхвов (ошибочно пастухи на¬
званы Н. Степановым волхвами.— С.П.) связана с иконописными
и живописными изображениями этого сюжета у старых мастеров,
которые восхищали Заболоцкого наивной чистотой и искренно¬
стью» *. Однако ни живописные изображения этого новозаветного
эпизода, ни евангельский текст, несомненно отлично известный
Заболоцкому, не играли решающей роли, так как стихотворение
прямо не может быть возведено ни к визуальным впечатлениям,
ни к каноническим или внеканоническим легендам о младенче¬
стве Христа.
Как я попытаюсь показать, пьеса «Пастухи» восходит к «Коме¬
дии на Рождество Христово» Димитрия Ростовского**. В этом нет
ничего неожиданного: Заболоцкий хорошо знал и любил древне¬
русскую литературу. Свидетельством этого интереса является его
перевод «Слова о полку Игореве» и большая статья «К вопросу
о	ритмической структуре “Слова о полку Игореве”».
Предваряю дальнейшее изложение текстом пьесы.
*	День Поэзии. М., 1968, с. 165. Затем стихотворение вошло в кн.: Н. А. Забо¬
лоцкий. Избр. произв., т. II. М., 1972, с. 70 — и было предположительно
датировано 1932 г.
** Ссылки на «Комедию» даются по последнему ее изданию в кн.: Русская дра¬
матургия последней четверти XVII и начала XVIII в. М., 1972, с. 220-272.

«Комедия на Рождество Христово» Димитрия Ростовского...	863
<ПАСТУХИ>
(Отрывок)
Пастухи
—	Возникновение этих фигурок
В чистом пространстве небосклона
Для меня более чем странно.
—	Струи фонтана
Менее прозрачны, чем их крылья.
—	Обратите внимание на изобилие
Пальмовых веток, которые они держат в своих ручках.
Некоторые из них в туфельках, другие в онучках.
Смотрите, как сверкают у них перышки.
Некоторые — толстяки, другие — заморышки.
Горлышки
Этих созданий трепещут от пения.
—	Терпение!
Через минуту мы узнаем кой-какие новости.
—	В нашей волости
Была икона с подобными изображениями.
А я видал у бати книгу,
Где мужичок такой пернатый
Из пальцев сделанную фигу
Казал рукой продолговатой.
Дурашка! Он благословлял народы.
И эти тоже ангелочки
Благословляют, сняв порточки,
Земли возвышенные точки.
Послушайте, они дудят в серебряные дудочки.
Только что они были там, а теперь туточки.
Пение
Из глубин, где полдень ярок,
Где прозрачный воздух жарок,
Мы, подобье малых деток,
Принесли земле подарок.
Мы — подобье малых деток,
Смотрит месяц между веток,
Звёзды робкие проснулись,
В небесах пошевельнулись.

864
С. В. ПОЛЯКОВА
Бык
Смутно в очах,
Мир на плечах.
В землю гляжу,
Тяжко хожу.
Пение
Бык ты, бык, ночной мыслитель,
Отвори глаза слепые,
Дай в твое проникнуть сердце,
Прочитать страданий книгу!
Дай в твое проникнуть сердце,
Дай твою подумать думу,
Дай твою земную силу
Силой неба опоясать!
Пастухи
—	Кажется, эти летающие дурни разговаривают
с коровами?
Уже небеса делаются багровыми.
Скоро вечер. Не будем на них обращать внимания.
Эй, создания!
У Димитрия Ростовского эпизод, озаглавленный «Пастырие»,—
составная часть действа, посвященного Рождеству (поклонение
Христу пастухов и магов, избиение вифлеемских младенцев
и смерть Ирода). Трое пастухов — Борис, Афоня и Аврам, рас¬
положившись ужинать, неожиданно слышат на небесах ангельское
пение; по своей простоте они принимают ангелов сначала за птиц,
а потом за «малых ребяток». Эпизод начинается предуведомитель-
ной ремаркой: «Запоют ангели, а они забудутся, кусы во ротах».
Затем Афоня говорит:
Я вже слышу и вижду, ей, птички высоко.
На это следует реплика Аврама:
Брат! Кажется, робятка стоят невелички?

«Комедия на Рождество Христово» Димитрия Ростовского...	865
и ответ Афони:
Судари! И хто это видал ребята с крылами?
Птицы то залетели межи облаками:
Етак хорошенко робята не пели.
Успокоившись на этом, пастухи после ужина собираются во¬
ротиться к стаду, и Борис обращается к «птицам»:
Летете ж здоровенки, а мы поседемо;
Маленко покушавши, к овечкам идемо.
Далее следует благовестив к ним ангела (архангела), призы¬
вающего пастухов поклониться новорожденному спасителю мира,
и наивный вопрос Бориса:
Осударь! Надобно ли што в поклон понести,
Штоб не велел, як наш князь, у шею вон вести?
Оказывается, что подносить дары не надо, и пастухи ограничи¬
ваются тем, что перед дорогой немного «прибираются»:
Што же так итти худо? Ходем, украсемся,
В чулки, лапти новые, подиом, приберемся.
Заболоцкий свою пьесу обрывает уже на этом эпизоде, но тем
не менее в ней ощущается близость к той части «Комедии», которая
озаглавлена «Пастырие» *. Первое, что бросается в глаза,— общность
формы: обе вещи написаны в жанре драмы, диалогические партии
чередуются в них с хорами. Тема трактована Заболоцким в духе
«Комедии», т. е. новозаветная история решительно русифицирована.
Если у Димитрия Ростовского действуют русские мужики Афоня,
Борис и Аврам и показан типично русский их обиход (они едят кала¬
чи, обуты в лапти, заходят «на кружало»), то у Заболоцкого явление
ангелов пастухам тоже происходит в русской деревне (упомянута
*	Совпадение названий («Пастухи» и «Пастырие») — случайность: пьеса
Заболоцкого названа не автором ее, а редакцией «Дня Поэзии», где впервые
была опубликована. В бумагах Заболоцкого она сохранилась как отрывок
без заглавия.

866
С. В. ПОЛЯКОВА
волость) и русифицированы даже ангелы, которые появляются
на небе в онучках. Подобного рода анахронизмы узаконены в этой
части рождественского действа и являются непременной особенно¬
стью южнорусского вертепа и польской школьной драмы*. Этим
удовлетворительно объясняются и слова пастухов Заболоцкого
об «иконе с подобными изображениями» и книге, где «мужичок
пернатый» «казал» фигу «рукой продолговатой». Не исключено,
однако (на это любезно обратил мое внимание А. М. Панченко), что
здесь перед нами не столько традиционные анахронизмы, сколько
след концепции вечного возвращения, эволюционных циклов, пред¬
ложенной К. Э. Циолковским, с идеями которого Заболоцкий как
раз в это время познакомился **. Но этот вопрос выходит за рамки
нашей темы.
Сходно с «Комедией» трактованы и характеры действующих лиц:
крайняя простота Афони, Бориса и Аврама находит соответствие
в образах наивных пастухов Заболоцкого. Общей оказывается и тен¬
денция как можно более снизить и опростить предание: ангелы —
в онучках, пастухи именуют их заморышками, иронически называют
созданиями, дурнями, которые разговаривают с коровами; ангелы,
«сняв порточки», «благословляют... / Земли возвышенные точки».
Это снижение проявляется и в широком использовании типичных
для народного языка денумитивов — ручки, туфельки, онучки,
заморышки, горлышки, порточки, мужичок, в словах «батя», «ту-
точки». Совпадает и еще одна специфическая подробность, которая
едва ли может быть следствием простого совпадения,— в «Комедии»
ангелов принимают за «робят невеличек», у Заболоцкого они сами
себя называют «подобьем малых деток». Эта деталь явственно
указывает на то, что Заболоцкий внимательно читал «Комедию»
в издании Н. С. Тихонравова и что появление «Пастухов» в какой-то
мере обязано творчеству замечательного и недостаточно оцененного
русского писателя Димитрия Ростовского.

*	П. О. Морозов. История русского театра до половины XVIII столетия. СПб.,
1889, с. 90.
** Н.А. Заболоцкий. Избр. произв., т. II, Письма к Циолковскому, с. 235-239.

А. К. ЖОЛКОВСКИЙ
Загадки «Знаков зодиака» *
Вот <...> последние стихи <...> За них меня по¬
хваливают <...> Первые два куска читать монотонно,
как бы в полусне. Следующие два кусочка — о Разуме —
с чувством, с подъемом, чуть-чуть риторично. А по¬
следний кусочек — опять монотонно-монотонно — тут
успокоение, примирение, убаюкивание, засыпанье
больного человека**.
Н.А. Заболоцкий
Стихотворение Заболоцкого «Меркнут знаки Зодиака»
(1929/1933***; далее сокр.— МЗЗ) — одно из его знаменитейших,
несомненный «хит».
Меркнут знаки Зодиака
Над просторами полей.
Спит животное Собака,
Дремлет птица Воробей.
*	За замечания и советы я признателен М. А. Аркадьеву, А.Ю. Балакину,
М. В. Безродному, Н.А. Богомолову, В. В. Головину, Л.Г. Пановой, Леа
Пильд, Ф. Б. Успенскому, Н.Ю. Чалисовой и В. И. Шубинскому. Особый
долг благодарности — И. Е. Лощилову за подсказки, щедрые консультации
по Заболоцкому и возможность знакомиться с его материалами к изданию
«Столбцов», готовящемуся в серии «Литературные памятники» (подгот.
Н.Н. Заболоцкого, И.Е. Лощилова; отв. ред. Н.В. Корниенко).
** И письма к Е. В. Клыковой от 9.10.1929 (Заболоцкий 2003: 172-173).
*** Здесь и далее первая дата указывает год создания произведения, а цифра
после косой черты — год первой публикации; разбираемое стихотворение
впервые было напечатано в журнале «Звезда» (1933. № 2-3. С. 78-79).

868
А.К. Жолковский
Толстозадые русалки
Улетают прямо в небо,
Руки крепкие, как палки,
Груди круглые, как репа.
Ведьма, сев на треугольник,
Превращается в дымок.
С лешачихами покойник
Стройно пляшет кекуок.
Вслед за ними бледным хором
Ловят Муху колдуны,
И стоит над косогором
Неподвижный лик луны.
Меркнут знаки Зодиака
Над постройками села,
Спит животное Собака,
Дремлет рыба Камбала,
Колотушка тук-тук-тук,
Спит животное Паук,
Спит Корова, Муха спит,
Над землей луна висит.
Над землей большая плошка
Опрокинутой воды.
Леший вытащил бревешко
Из мохнатой бороды.
Из-за облака сирена
Ножку выставила вниз,
Людоед у джентльмена
Неприличное отгрыз.
Всё смешалось в общем танце,
И летят во сне концы
Гамадрилы и британцы,
Ведьмы, блохи, мертвецы.
Кандидат былых столетий,
Полководец новых лет,
Разум мой! Уродцы эти —
Только вымысел и бред.
Только вымысел, мечтанье,
Сонной мысли колыханье,
Безутешное страданье,—
То, чего на свете нет.

Загадки «Знаков зодиака»
869
Высока земли обитель.
Поздно, поздно. Спать пора!
Разум, бедный мой воитель,
Ты заснул бы до утра.
Что сомненья? Что тревоги?
День прошел, и мы с тобой —
Полу звери, полубоги —
Засыпаем на пороге
Новой жизни молодой.
Колотушка тук-тук-тук,
Спит животное Паук,
Спит Корова, Муха спит,
Над землей луна висит.
Над землей большая плошка
Опрокинутой воды.
Спит растение Картошка.
Засыпай скорей и ты! *МЗЗ часто упоминается в литературе,
но до сих пор не получило основательного монографического опи¬
сания ** и по-прежнему сохраняет ореол магической загадочности.
Не претендуя на окончательную разгадку тайны, я попытаюсь
всмотреться в некоторые из его сигнатурных черт; боюсь, впрочем,
что это лишь повысит его многозначность.
I
1.	Начну с первой, поистине колдовской строки. Что такое
знаки Зодиака, понятно: это созвездия, которым в астрологиче¬
ской традиции приписывается влияние на судьбы людей, откуда
их релевантность для лирического сюжета. Но почему и в каком
смысле они меркнут, то есть перестают сверкать и вообще быть
видны на небе? Ведь тому бесовскому шабашу, который следует
далее, естественно разворачиваться в самое темное, ночное, то есть
*	Текст приводится по изданию: Заболоцкий 2002: 110-111; рукописные
варианты (там же: 617-618) не рассматриваются.
** См., впрочем, ценные соображения в: Каверин 1984:191; Македонов 1987:
133-134; Игошева 1999: 43-80 (Гл. 2, «Натурфилософская лирика и поэмы
конца 20-х — 30-х годов»); Шубинский 2004; см. также оставшуюся мне
пока недоступной работу: Пчелинцева 1993. О раннем успехе МЗЗ — «вос¬
торге» студентов ИФЛИ — см.: Озеров 1984: 298.

870
А. К. Жолковский
символически знаменательное полночное время, когда звезды
не меркнут, а напротив, светят максимально ярко, если, разуме-
ется, не закрываются тучами.
Но не срабатывает и предположение, что дело происходит перед
рассветом, когда звезды действительно гаснут,— поскольку луна
при этом светит вовсю:
И стоит над косогором
Неподвижный лик луны <...>
Над землей луна висит.
Над землей большая плошка
Опрокинутой воды*.
Действия нечистой силы явно приурочены к полнолунию
и полуночи — так же, как в эпизоде с балом у Сатаны в «Мастере
и Маргарите», где проговаривается ключевой принцип подобных
судьбоносных событий: «Праздничную полночь приятно немного
и задержать».
Итак, перед нами несомненное противоречие, вполне, впро¬
чем, уместное в мифопоэтических текстах: звезды меркнут
в полночь. Нагнетается как бы двойной мрак: темно и оттого,
что ночь, и оттого что не светят, а становятся темными, излу¬
чающими «мрак», звезды! (Но, в то же время, не отбрасыва¬
ется и версия их предрассветного угасания.) Сознательно ли
Заболоцкий задумал такой эффект или произвел его в неком
«затмении разума»,— соответствующем центральной теме МЗЗ
и всей «меркнущей/мерцающей» подсветке ночного бдения-пред-
сонья,— не важно.
Типологически имеет место применение — если не обна¬
жение — известного художественного приема (сформулиро¬
ванного Гёте в его беседе с Эккерманом 18.4.1827 г. **): никак
*	Самый образ «опрокинутой плошки» может восходить к опрокинутым
на мир чаше/фиалу неба из соответственно «Облаков» и « «Услышанной
молитвы» Бенедиктова — в сочетании с пролитым ветреной Гебой громо¬
кипящим кубком Тютчева.
** «Возьмите <...> “Макбета”. Когда лэди хочет подвигнуть своего супруга
к действиям, она говорит: “Я выкормила детей” и т. д. Правда это или нет,
не важно; но лэди это говорит и должна это сказать, чтобы усилить этим
впечатление своей речи. Однако в дальнейшем Макдуф <...> восклицает
<...>: “У [Макбета] нет детей”. Эти слова Макдуфа противоречат, таким

Загадки «Знаков зодиака»
871
не мотивируемого совмещения двух взаимоисключающих удар¬
ных моментов. Или, на языке обэриутского манифеста: «кто
сказал, что “житейская” логика обязательна для искусства?»
(Манифесты 2000: 477).
Как же обеспечивается эта двойная тьма? Можно предположить
воздействие на звезды неких зловещих сил — в духе «Ночи перед
Рождеством» любимого обэриутами Гоголя. Ср.:
...и вместе с дымом поднялась ведьма верхом на метле <...> так вы¬
соко, что одним только черным пятнышком мелькала вверху. Но где
ни показывалось пятнышко, там звезды, одна за другою, пропадали
на небе <...>
...чорт крался потихоньку к месяцу <...> Подбежавши, вдруг
схватил он обеими руками месяц <...> наконец поспешно спрятал
в карман <...> как только чорт спрятал в карман свой месяц, вдруг
по всему миру сделалось <...> темно <...> Ведьма, увидевши себя
вдруг в темноте, вскрикнула. Тут чорт, подъехавши мелким бесом,
подхватил ее под руку и пустился нашептывать на ухо то самое,
что обыкновенно нашептывают всему женскому роду (Гоголь 1940:
201-204; здесь и далее в цитатах курсив мой.—А.Ж.).
Правда, тут гасятся не только звезды, а еще и луна, но пере¬
клички значительны: связь ведьмы с дымом (ср.: «Ведьма, сев
на треугольник, / Превращается в дымок») и последующие шуры-
муры между чертом и ведьмой (ср. шабаш лешачих и др. в МЗЗ).
Однако фабульной мотивировкой меркнущих созвездий этот
предположительный подтекст не становится.
Еще одна возможная подспудная мотивировка индуцируется
(в контексте мощного лунного сияния) известным с древности
мотивом затмевания звезд луной. Ср., строки 46-48 оды Гора¬
ция «К Клио» (I, 12):
...micat inter omnis
Iulium sidus velut inter omnis
luna minores;
образом, словам лэди; но Шекспир об этом нисколько не беспокоится <...>
[Е]го единственной задачей было дать самое яркое и действенное в данный
момент» (Эккерман 1934: 705-706). С книгой Эккермана Заболоцкий был
хорошо знаком: «Мне Николай Алексеевич дал прочесть суворинское из¬
дание “Разговоров Гёте с Эккерманом”. Мы много и часто говорили об этой
великой книге» (Синельников 1984: 112).

872
А. К. Жолковский
...и средь них сверкает
Юлиев звезда, как в кругу созвездий
Царственный месяц
(пер. Н. С. Гинцбурга),
восходящие к лунному фрагменту Сапфо:
aaxepet; |iev apxpi mXav Gctlavav
а\|/ атпжриятокп (paewov еТбос;
оплота пХг\воюа ц&Хюта
Xajinnei yav (s7n 7caiaav) —
Близ луны прекрасной тускнеют звезды,
Покрывалом лик лучезарный кроют,
Чтоб она одна на всей земле светила
Полною славой
(пер. Вяч. И. Иванова);
Звезды близ прекрасной луны тотчас же
Весь теряют яркий свой блеск, едва лишь
Над землей она, серебром сияя,
Полная, встанет
(пер. В. В. Вересаева).
Ср. у Пушкина:
У ночи много звезд прелестных,
Красавиц много на Москве.
Но ярче всех подруг небесных
Луна в воздушной синеве.
Но та <...>
Как величавая луна,
Средь жен и дев блестит одна
(Пушкин V, 1978: 140; «Евгений Онегин», Гл. 4, LII;
подразумевается, что звезды все-таки тоже видны) *.
*	Ср. еще: строки в главе «О том, как Зигфрид впервые увидел Кримхильду»
(«Песнь о Нибелунгах», V, 283): «Что месяц ясный в небе средь звездочек
ночных, / Что ярко так сияет нам из-за туч седых, / Была она в сравненьи
с толпой пригожих дам...»(пер. М. И. Кудряшова; в более красочном переводе
Ю. Б. Корнеева сходство с МЗЗ сильнее: «Как меркнут звезды ночью в сия¬
нии луны,— / Когда она на землю взирает с вышины, / Так дева затмевала

Загадки «Знаков зодиака»
873
Впрочем, в мотиве «затмевания» роль яркого светила чаще от¬
водится солнцу,— как в «Вакхической песне» Пушкина (1825):
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума...
(Пушкин II, 1977: 240).
К соотношению МЗЗ с подобной топикой мы еще вернемся.
В любом случае, существенно, что затмеваются/меркнут не про¬
сто звезды — источники света, а знаки Зодиака, то есть как бы
страницы Книги Судеб, поддающиеся истолкованию. То, что в пер¬
вой же строке МЗЗ они меркнут, сразу задает тему «поражения
разума», пусть представленного астрологией. Парадоксальный
зачин — предвестие того разнообразного абсурда, которым про¬
низан последующий текст.
2.	Но вернемся к образу «двойной тьмы». Занимаясь десяток
лет спустя стихотворным переводом «Слова о полку Игореве» *,
толпу своих подруг»). В оригинале сказано: vor den sternen stat, букв, «стоит
перед звездами», в академическом немецком переводе Браскерта (Helmut
Brackert): die Sterne iiberstrahlt (которая затмевает звезды), в рифмованном
переводе Карла Зимрока (Karl Simrock: vor den Sternen schwebt (парит/
витает впереди звезд); заключительные строки сонета Ронсара «Ты всем
взяла: лицом и прямотою стана...» (из «Второй книги любви»; сонет VIII
в сб. «Continuation des Amours», 1555): «...Но пред тобой, Мари, твоя
бледнеет Анна. / Да, ей, красавице, до старшей далеко. / Я знаю, каждого
сразит она легко,— / Девичьим обликом она подруг затмила. / В ней все
прелестно, все, но только входишь ты, / Бледнеет блеск ее цветущей красо¬
ты, / Так меркнут при луне соседние светила» (пер. В. В. Левика; перевод
выполнен в 1940-е годы и словом «меркнут» может быть обязан МЗЗ, но сам
мотив затмевания — правда, не двойного! — есть в оригинале: « Je sais bien
qu’apres vous elle a le premier prix / De ce bourg, en beaute, et qu’on serait
epris / D’elle facilement, si vous etiez absente. / Mais quand vous approchez,
lors sa beaute s’enfuit, / Ou morne elle devient par la votre presente, / Comme
les astres font quand la Lune reluit»).
*	Первый вариант перевода был сделан им еще до ареста, в 1938 г., публи¬
кация же состоялась по возвращении в Москву, в 1946 г. Разумеется,
естественно предположить и раннее, школьное знакомство Заболоцкого
со «Словом».

874
А. К. Жолковский
Заболоцкий столкнулся с аналогичной семантической пробле¬
мой. В «Слове» есть место, где речь идет о меркнущей ночи, заре
и знаменующем смену ночи днем поведении птиц. Как можно
видеть из текста оригинала и его переводов (предшествовавших
и отчасти современных работе Заболоцкого), налицо серьез¬
ный разброс в осмыслении лексики фрагмента и описываемой
ситуации.
Оригинал:
Длъго ночь мрькнетъ. Заря свътъ запала, мъгла поля покрыла,
щекотъ славии успе, говоръ галичь убудися (Слово 1967: 46).
Неизвестный автор XVIII в.:
Ночь мраком покрывается, зари-светлой не видать еще; мглою поля
устилаются, соловьиный свист умолкает и галки щебетать перестали
(1790-е гг. Там же: 99-100).
В.В. Капнист:
Поздно. Ночь меркнет. Свет зари темнел, мгла покрывает поля. Песнь
соловья уснула; говор галок умалился (1809-1813. Там же: 110).
В.А. Жуковский:
Ночь меркнет,
Свет-заря запала,
Мгла поля покрыла,
Щекот соловьиный заснул,
Галичий говор затих
(1817-1819. Там же: 123).
А.Н. Майков:
Ночь редеет. Бел рассвет проглянул,
По степи туман пронесся сизый;
Позамолкнул щекот соловьиный,
Галчий говор по кустам проснулся
(1870-1893. Там же: 151).

Загадки «Знаков зодиака»
875
К. Д. Бальмонт:
Меркнет ночь, заря запала, сумрак-мгла поля покрыла,
Дремлет посвист соловьиный, говор галочий забредил
(1929-1930. Там же: 168).
С.В. Шервинский:
Долго ночь не светлеет, зари не видать,
Пал туман на поля,
Щекот смолк соловьев,
Говор галок проснулся
(1934-1967. Там же: 181).
JI.А. Дмитриев, Д. С. Лихачев и О.В. Творогов:
Долго ночь меркнет. Заря свет зажгла, туман поля покрыл, щекот
соловьиный затих, галичий говор пробудился
(1950? Там же: 58).
Н.А. Заболоцкий:
Долго длится ночь. Но засветился
Утренними зорями восток.
Уж туман над полем заклубился,
Говор галок в роще пробудился,
Соловьиный щекот приумолк
(1938-1946. Там же: 269).
Разночтения касаются даже поведения птиц: древнерусское
убуди(ся) большинством переводчиков трактуется как «про¬
снулся», но тремя самыми ранними — как «затих», и в любом
случае возникает перекличка с МЗЗ, где одни существа спят или
дремлют (ср., кстати, сам глагол дремлет в бальмонтовской вер¬
сии), а другие летают, танцуют и т. п. Особенно интересен веер
истолкований оборота ночь мрькнет. Одни переводчики (ано¬
ним, Шервинский, Заболоцкий) проясняют его смысл в сторону
«тьмы», другие (Майков) — в сторону света («Ночь редеет.»),
многие же (Капнист, Жуковский, Бальмонт, Дмитриев и др.)
прибегают к услужливому, но двусмысленному (ложному?)

876
А. К. Жолковский
другу переводчика — русскому этимологическому эквиваленту
меркнет. По поводу смысла этого ключевого слова комментато¬
ры пишут:
В древнерусских текстах глагол меркнути употребляется обычно
в значении «темнеть», «угасать» <...> «слъньце мьръкнет» <...> но нель¬
зя ли предположить, что он мог значить также «блекнуть», «терять свой
цвет»? Ведь под утро бледнеет чернота ночи, гаснут звезды <...> Тогда
перед нами картина наступающего утра: «долгая ночь светлеет <...> за¬
ря свет зажгла» <...> Большинство исследователей, однако, видит здесь
описание вечера <...>: «продолжительное время ночь делается темной»
<...> Спорным остается и значение слов «Заря свЪтъ запала»...
(Там же: 483-484).
В МЗЗ Заболоцкий воспроизводит — не исключено, что под не¬
посредственным влиянием авторитетного памятника и наличного
корпуса его переводов,— ту же мерцающую амбивалентность.
3.	Так или иначе, 1-я строка МЗЗ звучит завораживающе.
Не последнюю роль в этом играет изощренная звуковая техника.
Тут и звуковые повторы: три К (в том числе дважды в соседстве
с Н: мерКНут зНаКи), два 3, два А, два И; и искусное членение
стиха: две первые стопы — это двусложные хореические слова,
а третье, являющееся собственным именем, по длине равно
их сумме (тАта — тАта — тататАта), причем вторые два
слова, в свою очередь, объединены четким фонетическим сход¬
ством [ЗнАКИ ЗАдИАКА]. В целом создается ощущение плавного
перетекания от начала к многозначительному концу.
Конструкция не просто выразительна — она придает стиху
ауру непреклонной и самоочевидной истинности, несмотря его
смысловую противоречивость. Такой эффект часто объясняется
укорененностью текста в поэтической традиции — опорой на впол¬
не определенный, но ускользающий от опознания классический
прообраз.
После долгого вслушивания в строку, я, мне кажется, нащупал
искомый подтекст — начальную строку, тоже повторяющую¬
ся, пушкинской «Прозерпины» (1924), тоже «ночной» и тоже
написанной 4-стопным хореем: «Плещут волны Флегетона...»
В ней тоже два хореических слова сменяются третьим, метри¬
чески равным их сумме собственным именем греческого проис¬
хождения. Сходство простирается в область грамматики и по¬

Загадки «Знаков зодиака»
877
рядка слов: глагол 3 л. мн. ч. несов. вида наст. вр.— подлежащее
в им. пад. мн.ч.— несогласованное определение в род. п. ед.ч.
Наконец, подобен и звуковой рисунок: у Заболоцкого ударные
гласные Е-А-А, у Пушкина Е-О-О, что поддержано повтора¬
ми Е, Л, Н, Т и губных П, В, Ф (и сочетаниями последних с Л:
ПЛ-В-Л-ФЛ)*.
II
Заговорив о подтекстах, мы затронули большую тему, ибо МЗЗ
в высшей степени интертекстуально. Налицо опора на целые ги¬
пограммы — Вальпургиеву ночь, жанр колыбельной, семантику
4-стопного хорея,— мост к которым перебрасывается множеством
конкретных словесных и стиховых перекличек.
1.	Так, версификационное эхо 1-й строки «Прозерпины» под¬
креплено фундаментальным тематическим сходством: пассаж
Разум мой! Уродцы эти —
Только вымысел и бред.
Только вымысел, мечтанье,
Сонной мысли колыханье,
Безутешное страданье,—
То, чего на свете нет,
—	читается как развертывание заключительных строк: «Дверь,
откуда вылетает / Сновидений ложный рой». Есть в «Прозерпине»
и прообраз настойчивого повтора номинативных конструкций
с рифмами на -анъе:
Там бессмертье, там забвенъе,
Там утехам нет конца.
Прозерпина в упоенье,
Без порфиры и венца,
Повинуется желаньям,
*	Ср. центонное соположение этих строк Пушкина и Заболоцкого в: Безрод¬
ный 2003:124. Свидетельство внимания Заболоцкого к «Прозерпине» — его
шуточное подражание: «Грозный Тартар бурей стонет, / Тени легкие ле¬
тят, / Дубы черные скрипят, / Радость светлую хоронят. / Где-то там горит
заря, / Ароматы ветер носит. / Верю — радость в сердце бросит / Золотые
якоря» (нач. 1920-х гг., см.: Касьянов 1984: 40).

878
А. К. Жолковский
Предает его лобзаньям
Сокровенные красы... *
(Пушкин II, 1977: 162)
Но отсылка не ограничивается одним точечным адресом, во¬
влекая целую сеть поэтических ассоциаций и тем самым создавая
для себя более широкий парадигматический фон. Как уже от¬
мечалось, за этим местом МЗЗ стоят также пушкинские строки:
«Парки бабье лепетанье, / Спящей ночи трепетанье, / Жизни мы¬
шья беготня...» — из «Стихов, сочиненных во время бессонницы»
(Шубинский 2004).
К Пушкину дело, по-видимому, тоже не сводится, поскольку
колыханье Заболоцкого может восходить и к программно номи¬
нативному стихотворению Фета «Шепот, робкое дыханье...», с ко¬
торым МЗЗ роднят многие другие аспекты (хорей, темы ночного
света, сна и др.), ср.:
Серебро и колыханье
Сонного ручья,
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца <...>
И заря, заря!..
В результате формируется интертекстуальный кластер, вклю¬
чающий такие структурные и семантические черты, как нанизы¬
вание номинативных конструкций, рифмы на -анье/-енье, ночной
пейзаж, романтическая аура, любовные свидания, атмосфера сно¬
видения, нереальности и т. д., и МЗЗ получает возможность реля-
тивизирующей отсылки ко всей этой поэтической топике XIX в.
2.	Продолжая обзор интертекстуальных координат МЗЗ, оста¬
новимся на целой группе «ночных, зловещих, бесовских и иных
экзотических» стихов Пушкина, написанных тем же 4-стопным
хореем**. Ср.:
*	«Прозерпиной» мог быть навеян и стих: «Вслед за ними бледным хором...»;
ср. у Пушкина: «Кони бледного Плутона...», и, четырьмя строками далее:
«Прозерпина вслед за ним...»
** Некоторые из этих подтекстов отмечены в: Шубинский 2004 (без связи с орео¬
лами 4-ст. хорея); об «экзотическом» ореоле Х4жм см.: Гаспаров 1999. Кстати,
таким размером написаны некоторые места полиметрического «Фауста» Гёте,
в частности следующий пассаж (близко к началу «Вальпургиевой ночи»):

Загадки «Знаков зодиака»
879
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя <...>
Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна? <...>
Или дремлешь под жужжаньем
Своего веретена?
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей <...>
(Пушкин II, 1977: 258; «Зимний вечер», 1825;
отметим обращение с вопросами на ты,
ср.: «Разум, бедный мой воитель, /
Ты заснул бы до утра. /
Что сомненья? Что тревоги?»).
Сквозь волнистые туманы
Пробирается луна,
На печальные поляны
Льет печально свет она <...>
Дремля смолкнул мой ямщик
(Пушкин II, 1977: 309; «Зимняя дорога», 1826;
ср.: «На печальные поляны...»
и «Над просторами полей...»).
«Тятя! тятя! наши сети
Притащили мертвеца».
«Врите, врите, бесенята,— <...>
Долго мертвый меж волнами
Плыл качаясь, как живой; <...>
—	Что же? голый перед ним:
С бороды вода струится <...>
Страшно мысли в нем мешались,
Трясся ночь он напролет
(Пушкин III, 1977: 70; «Утопленник», 1928).
«Путь лежит по плоскогорью, / Нас встречает неизвестность. / Это край фан¬
тасмагорий, / Очарованная местность <...> / Чудеса! Деревья бора / Скачут
в чехарде средь луга / Через головы друг друга.<...> / Может, все, что есть
в природе, / Закружившись в хороводе, / Мчится, пролетая мимо, / Мы же
сами недвижимы?» (пер. Б. Л. Пастернака, 1953-1955). Перевод верен раз¬
меру подлинника: «In die Traum- und Zaubersphdre / Sind wir, scheint es,
eingegangen...» и т. д.

880
А. К. Жолковский
Мчатся, сшиблись в общем крике.
Посмотрите! каковы?..
Делибаш уже на пике
А казак без головы
(Пушкин III, 1977: 133; «Делибаш», 1929;
ср.: «Все смешалось в общем танце...»
и «Людоед у джентльмена / Неприличное отгрыз...»).
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Еду, еду в чистом поле <...>
Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин! <...>
«В поле бес нас водит, видно...» <...>
«Что там в поле!» —
«Кто их знает? пень иль волк?»
Вижу: духи собралися
Средь белеющих равнин.
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разни <...>
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают? <...>
Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне
(ПушкинIII, 1977: 167-168; «Бесы», 1830).
Мне не спится, нет огня;
Всюду мрак и сон докучный <...>
Что тревожишь ты меня2
Что ты значишь, скучный шепот? <...>
От меня чего ты хочешь? <...>
Я понять тебя хочу,
Смысла я в тебе ищу...
(Пушкин III, 1977: 186; «Стихи, сочиненные...», 1830).
К этим 4-стопным хореям примыкают хореи с чередованием
четырех- и трехстопных строк, причем не только фетовского типа
(ср. выше о «Шепот, робкое дыханье...»), но и лермонтовского,
восходящие к его «Казачьей колыбельной песне» (о ней ниже).

Загадки «Знаков зодиака»
881
Разумеется, источники ведьмовщины МЗЗ можно найти и вне
4-стопного хорея — в частности у Пушкина; ср.:
Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей <...>
Там лес и дол видений полны <...>
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несет богатыря...
(Пушкин IV, 1977: 8; «Руслан и Людмила»,
Песнь первая; характерен и сам перечислительный тон).
И что же видит?., за столом
Сидят чудовища кругом:
Один в рогах с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полужуравлъ и полукот <...>
Вот рак верхом на пауке,
Вот череп на гусиной шее...
(Пушкин V, 1978: 92;
«Евгений Онегин», Гл. 5, XVI-XVII).
3.	Но в МЗЗ романтические ужасы даны в сниженном, по-
обэриутски — а то и по-зощенковски — нарочито оглупленном
и потому как бы обезвреженном модусе.
Так, строчки «Людоед у джентльмена / Неприличное отгрыз...»
напоминают размышления пьяницы в «Землетрясении» Зощенко
(опубликованном в журнале «Ревизор» в сентябре 1929 г., то есть
во время работы Заболоцкого над МЗЗ): «...спасибо, думает, во дворе
прилег, а ну-те на улице: мотор может меня раздавить, или собака
может чего-нибудь такое отгрызть» (Зощенко 2008b: 586)*.
*	Еще один характерный зощенковизм, строка другой — поет собачку-пуделъ,
есть в «Обводном канале» (1928/1929; опущенная в авторском машино¬
писном своде 1952 г., она с тех пор печатается лишь как ранний вариант;
см.: Заболоцкий 2002: 611); ср. у Зощенко: «А в кухне ихняя собачонка,
системы пудель, набрасывается на потребителя и рвёт ноги» (Зощенко
2008а: 452; «Честный гражданин [Письмо в милицию]», 1923).

882
А. К. Жолковский
Деромантизированные толстозадые русалки приводят на па¬
мять «Русалку» А. Аверченко (1911) — правда, стройную, но от¬
талкивающе пропахшую рыбой. А в общем танце средней части
МЗЗ слышны интонации украинской народной песенки «Баба
сеяла горох...» (тоже в Х4, но с иной системой окончаний):
...Баба стала на носок,
А потом на пятку.
Станцевала гопачок,
А потом вприсядку <...>
Танцювала риба з раком,
А петрушка з пастернаком,
А цибуля з часником *,
А дЬвчина з козаком.
Ми танцюем та стваем,
Гоп-гоп, гоп-гоп,
А тепер вЬдпочиваем — ГОП!
На «инфантильность» — одновременно фантастичность, глупо-
ватость и нестрашность — ночных видений работают также умень¬
шительные формы слов (дымок, колотушка, плошка, бревешко,
ножка, уродцы), мелкость некоторых персонажей (Муха, блохи),
несуразность сочетаний (лешачих с кекуоком, гамадрилов с бри¬
танцами, людоеда с джентльменом, стройно с пляшет и т.п.),
клоунские репризы (про отгрыз **) и ощущающаяся за всем этим
атмосфера поэзии для детей, в частности знаменитых к концу
20-х годов стихов Чуковского. Ср. в особенности фрагменты, на¬
писанные (целиком или частично) 4-стопными хореями:
Муха, Муха-Цокотуха,
Позолоченное брюхо! <...>
Приходили к Мухе блошки <...>
Вдруг какой-то старичок
Паучок
Нашу
Муху в уголок
Поволок —
*	Не этими ли огородными мотивами подсказано растение Картошка?\.
** Возможно, имеется в виду судьба капитана Кука, тело (или части тела)
которого, согласно распространенному представлению, съели островитяне;
но подано это в игривом, облегченном ключе.

Загадки «Знаков зодиака»
883
Хочет бедную убить,
Цокотуху погубить <...>
Вдруг откуда-то летит
Маленький Комарик <...>
Подлетает к Пауку,
Саблю вынимает
И ему на всём скаку
Голову срубает! <...>
Музыканты прибежали,
В барабаны застучали.
Бом! бом! бомI бом!
Пляшет Муха с Комаром.
А за нею Клоп, Клоп
Сапогами топ, топ!
Козявочки с червяками,
Букашечки с мотыльками.
А жуки рогатые,
Мужики богатые,
Шапочками машут,
С бабочками пляшут <...>
Будет, будет мошкара
Веселиться до утра
(Русская И, 1997:95-9;
«Муха-Цокотуха», 1923).
Солнце по небу гуляло
И за тучу забежало.
Глянул заинька в окно,
Стало заиньке темно.
А сороки-белобоки
Поскакали по полям,
Закричали журавлям:
«Горе! Горе! Крокодил
Солнце в небе проглотил!»
Наступила темнота <...>
Плачет серый воробей:
«Выйди, солнышко, скорей!..»
(«Краденое солнце», 1926/1933).

884
А. К. Жолковский
Сходства МЗЗ с этими текстами бросаются в глаза. Особо от¬
мечу написание в «Мухе-Цокотухе» названий животных как имен
собственных, начатое уже в «Крокодиле» (1917), где фигурируют
Крокодил, Бегемот, Носорог, Шакал, Гиппопотам, Слон, Кит
и Горилла (а в «Краденом солнце» — Крокодил и Медведь).
Стилистика этих текстов Чуковского,— а с ними и МЗЗ — вос¬
ходит, среди прочего, к жанру детской считалки *. Ср. авторскую
считалку:
Раз, два, три, четыре, пять,
Вышел зайчик погулять;
Вдруг охотник выбегает,
Прямо в зайчика стреляет...
Пиф-паф! ой, ой, ой!
Умирает зайчик мой!
(Русская I, 1997: 161; Ф. Б. Миллер,
«Раз, два, три, четыре, пять...», 1851/1880),
а также фольклорные:
Вышел месяц из тумана,
Вынул ножик из кармана.
Буду резать, буду бить,
Все равно тебе водить.
Ехал Грека через реку.
Видит Грека в реке рак.
Сунул в реку руку Грека.
Рак за руку Грека — цап.
Тише, мыши,
Кот на крыше!
А котята еще выше,
Кот пошел за молоком,
А котята кувырком,
Кот пришел без молока,
А котята: «Ха, ха, ха».
Подключению «детской» поэтики к серьезным поэтическим
задачам Заболоцкий и другие обэриуты учились у Хлебникова,
*	О нем. см.: Виноградов 1930; Троицкая и Петухова 2001.

Загадки «Знаков зодиака»
885
чья пьеса «Боги» построена как «исполински разросшаяся счи¬
талка, большая форма считалочного жанра» (Гаспаров 1997: 208;
там же см. об интересе Хлебникова к детской зауми и считалкам,
с которыми его познакомил Чуковский). В МЗЗ считалка играет
не столь центральную роль, но образует отчетливый ритмический
и образный фон, на который игриво проецируется серьезная про¬
блематика стихотворения.
Не стоит забывать, что «низкий» дискурсивный слой, включая
скабрезности, характерен и для гётевского «Фауста», в частности
для вальпургиевых сцен; ср.:
Голос:
Старуха Баубо в стороне
Летит на матушке-свинье! <...>
Красавица:
Всегда вам яблочки нужны:
В раю вы ими прельщены.
Я рада, что в моем саду
Я тоже яблочки найду!
Мефистофель (танцуя со старухою):
Встревожен был я диким сном:
Я видел дерево с дуплом,
В дупле и сыро и темно,
Но мне понравилось оно.
Старуха:
Копыта рыцарь, я для вас
Готова всем служить сейчас:
Дупло охотно я отдам,
Когда оно не страшно вам
(пер. Н.А. Холодковского, 1878).
В целом разброс интертекстуальных адресов МЗЗ способствует
эффекту не только иронического снижения, но и беглого, зато
как бы всестороннего, охвата действительности.
4.	Этот «универсализм» питается также интермедиальной
подоплекой МЗЗ. Среди прочего, стихотворение ориентировано
на лубок (ср. образ толстозадых русалок, у которых «Руки креп¬
кие, как палки, / Груди круглые, как репа»); на врубелевского

886
А. К. Жолковский
«Пана» (1899) (ср. «Над землей большая плошка / Опрокинутой
воды. / Леший вытащил бревешко / Из мохнатой бороды»);
на «Безумную Грету» Брейгеля (Альфонсов 1966: 204-207),—
все это в соответствии с общеавангардным принципом синтеза
искусств. (Любовь Заболоцкого к Брейгелю, Доре, Анри Руссо,
Шагалу, Филонову известна.)
Еще один интермедиальный мотив — упоминание о кекуоке.
. В 1897-1900 гг. [кекуоки] захлестнули нотно-издательский ры¬
нок <...> Олицетворением стиля раннего регтайма, практически
неотделимого от кекуока, является «Кукольный кекуок» Дебюсси
[1908] из «Детского уголка» <...> [Дебюсси назвал свое произведение
не «Кукольный кекуок», как у нас переводят, а «Кекуок Голливога»
( «Golliwog*s Cakewalk» ). Голливог — название гротесковой черной
куклы мужского пола <...> и персонаж [ей] в спектаклях черных мене¬
стрелей. Кстати, на обложке первого издания «Детского уголка» изо¬
бражена менестрельная маска*. Громадная сила воздействия кекуока
была очевидно связана с тем, что он оказался носителем общественной
психологии Запада, отвергнувшей «викторианство» <...>.
Не только в музыке, но и непосредственно в хореографии кеку¬
ок наметил новые пути. Он дал жизнь ряду танцев, вытеснивших
из культурного обихода <...> популярные танцы недавнего прошлого.
Эти новейшие танцы — гриззли-бэр (Grizzly Bear), банни-хаг (Bunny
Hug), тексас томми (Texas Tommy), тарки-трот (Turkey Trot) и др. от¬
личались особенной двухдольностъю, неотделимой от кекуока, и его
характерным эффектом «качания». Их эволюция завершилась всем
известными тустепом (two step) и фокстротом (foxtrot) [Названия
почти всех этих танцев связываются с движениями животных (или
птиц). Так «гриззли-бэр» означает «бурый медведь», «банни-хаг» —
«заячье объятие», «тарки-трот» — «индюшачий шаг». В русле этой
традиции и возникло название «фокс-трот», что значит «лисий шаг»
(Конен 1984)**.
Многочисленные параллели к МЗЗ очевидны: детскость, ку-
кольность, антивикторианство, плясовое начало, качание, жи¬
вотные мотивы.
*	А задним числом МЗЗ повлияло на пьесу Дебюсси, название которой теперь
иногда переводят как «Кекуок для уродца»! (см. хронологический сайт
whq.ru, под 1908 г.)
** Глава «Регтайм и его истоки», режим доступа в Сети: http://www.guitar-
club. ru/history / J azz_hist/Regtime2. htm

Загадки «Знаков зодиака»
887
В русской литературе кекуок появляется не позднее 1906 г.—
в «Гамбринусе» Куприна. Пионером его поэтической апроприа¬
ции, но сначала только в шуточном ключе и в домашнем кругу,
был, по-видимому, Анненский с его «Кэк-уоком на цимбалах»
(1904/1923), синкопически разностопным, но открывающим¬
ся строками Х4 («Молоточков лапки цепки. / Да гвоздочков
шапки крепки...»). Андрей Белый, сам страстный танцор, ввел
безумный кэк-уок в свой «Пир» (1905, 1923, 1929; строфа с кэк-
уоком появилась в тексте 1923 г.)*. По меньшей мере трижды
фигурирует кэк-уок в сборнике Петра Потемкина «Герань» (1912)
(в стихотворениях «Мщение», «Тапер» и «Елка»).
С точки зрения МЗЗ существенен выход текстов Анненского
и Белого в двадцатые годы, к концу которых относится появление
в Ленинграде джаза. На фоне «Столбцов» (1929) ночные пляски
в МЗЗ, в частности кекуок, читаются как продолжение соответствую¬
щих смысловых и словесных тем первого сборника. Это образы:
пивной, дикого карнавала, цирка, барабанов, бала, танцев (в част¬
ности, танца-козерога в «Нарынке»), плясок, кастаньет, фокстрота**,
гитар, цимбал (!), ревущих труб, оркестра, бродячих музыкантов,
струн, рефрена «Тилим-там-там» (ср. «Колотушка тук-тук-тук»),
песен и т.п. «Музыкально-хореографическим» перекличкам вторят
настойчивые мотивы «качания» (эта лексема — родственная как ке¬
куоку, так и колыбельной — одна из самых частотных в «Столбцах»),
«полета/парения», «сирен/девок»***, «дыма», «зари», «усыпления»,
«покойника», толстых/мясистых баб («Нарынке», «Свадьба»), гру¬
дей/грудок, ног/ножек, и др.
*	См.: URL: http://community.livejournal.com/retro_ladies/190520.html,
с иллюстрациями и документальными клипами.
** «Фокстрот» (1928/1929) отражает внимание Заболоцкого к теме джаза,
пионером которого в советской культуре был В. Я. Парнах (1891-1951; вы¬
сказывалось мнение, что его фигура намеком дана в стихотворении); не ис¬
ключен отклик на печально известную статью Горького «О музыке толстых»,
напечатанную 18.04.1928 г. в «Правде» (из материалов И.Е. Лощилова).
*** Ср. поразительно близкое соответствие мотиву «девок-сирен» в трактате
Н.Ф. Федорова «Горизонтальное положение и вертикальное,— смерть
и жизнь»: «Чело — это орган религии, человеческое небо, орган воспоми¬
нания, разума, это музей, жертвенник, алтарь предкам, тогда как задняя
часть головы, затылок, есть орган половых страстей, заставляющий забы¬
вать прошедшее, это храм не муз, а сирен» (Федоров 1999: 255; см.: Мороз
2007: 270; из материалов И.Е. Лощилова)

888
А. К. Жолковский
Продолжение органичное, но и преображенное, поскольку в МЗЗ
эти мотивы транспонируются — под знаком классических реми¬
нисценций и в рамках колыбельного формата — из изобразительно¬
разоблачительного плана в сублимированно-медитативный *.
III
Обратимся к еще одной достопримечательности МЗЗ — обо¬
ротам животное Собакаг птица Воробей, рыба Камбала, жи¬
вотное Паук. Они стали настолько классическими, что охотно
тиражируются поэтами более поздних поколений, в частности
Д. А. Приговым, ср.:
И даже эта птица козодой
Что доит коз на утренней заре
Не знает, почему так на заре
Так смертельно, смертельно пахнет резедой
И даже эта птица воробей
Что бьет воров на утренней заре
Не знает, отчего так на заре
Так опасность чувствуется слабей
И даже эта травка зверобой
Что бьет зверей на утренней заре
Не знает, отчего так на заре
Так нету больше силы властвовать собой
(«И даже эта птица козодой...»; 1978?)**.
*	Так, в МЗЗ сирена прочитывается — по соседству с русалками, ведьмой,
лешим и колдунами — прежде всего, в фольклорно-мифологическом
коде, то есть как сказочная полуптица- (или полурыба-) полуженщи-
на, и лишь задним числом, в контексте «Столбцов»,— как иронически
возвышенное обозначение девок. С этими последними сирену из МЗЗ
роднит выставление ножки (частой в «Столбцах»), тогда как у крылатых
древнегреческих сирен (и их русского извода — птицы Сирин) ножки
имели вид птичьих лап (Грейвз II, 1983: 361). «Сирена русалочьего
типа [mermaid type, т.е. с рыбьим хвостом] — образ пост-античный»
(Там же: 249).
** Ср. также строчки «Шостакович наш Максим / Убежал в страну Герма¬
нию...», обыгрывающие патриотический топос популярной военной
песни М. Блантера на слова М. Исаковского «Под звездами балкански¬
ми». Приговскому остранению формулировок типа «Впереди — страна

Загадки «Знаков зодиака»
889
1.	В чем особенность аппозитивных конструкций (Сущест¬
вительное + Приложение) типа «страна Германия», «город Мос¬
ква», «птица воробей»? Ответ напрашивается: в их тавтоло-
гичности (всем ясно, что «собака» — «животное», так что это
категориальное слово можно без потерь опустить; относительно
«козодоя» ясность есть не у всех), а тем самым и некоторой глу-
поватости, которая была излюбленной мишенью и одновременно
орудием обэриутского юмора*. Однако тональность МЗЗ — не па¬
родия, стихотворение вроде бы серьезно. Что же в нем делают эти
тавтологии?
То, что наименования животных написаны с заглавных букв,
то есть как бы превращены в имена собственные, понятно. Это
ставит их вровень с подразумеваемыми знаками Зодиака ** —
Овном, Львом, Раком, Скорпионом, Рыбой, Тельцом, Козерогом —
Болгария, / Позади —река Дунай <...> / Хороша страна Болгария, / А Рос¬
сия лучше всех!» (натурализованных географическим сюжетом песни, реф-
ренной позицией и связью с исходной конструкцией «Болгария — хорошая
страна!») могла способствовать опора на аппозитивные обороты из МЗЗ.
*	Ср. у Н. М. Олейникова, возможно, под влиянием МЗЗ: «Ветер воет на рас¬
свете, / Волки зайчика грызут <...> / Плачет маленький теленок <...> / Под
кинжалом мясника, / Рыба бедная спросонок / Лезет в сети рыбака. / Лев
рычит во мраке ночи, / Кошка стонет на трубе, / Жук-буржуй и жук-рабо¬
чий / Гибнут в классовой борьбе» («Надклассовое послание [Влюбленному
в Шурочку]»; 1932/1988). Строки о рыбе, конечно, восходят к пушкинским:
«Во сне он парус развивает <... > / И рыба сонная впадает / В тяжелый не¬
вод старика...» («Вадим»). Ср. также собачку-пудель из ранней редакции
«Обводного канала».
** Зодиакальные созвездия, зодиак, зодиакальный круг (от др.-греч. £со5шко<;,
«звериный, животный») — 12 созвездий, расположенных вдоль солнеч¬
ной эклиптики. Каждый знак относится к одному из четырёх треуголь¬
ников, соответствующих четырем стихиям: Огонь (Овен, Лев, Стрелец),
Вода (Рак, Скорпион, Рыбы), Земля (Телец, Дева, Козерог), Воздух
(Близнецы, Весы, Водолей). Таким образом, зодиакальные коннотации
не исключены в строках: «Ведьма, сев на треугольник, / Превращается
в дымок...»; впрочем, за схематическим сведением метлы к треугольнику
могут слышаться и обертоны соответствующего музыкального инстру¬
мента (с опорой на «Мщение» Петра Потемкина: «Жили два клоуна,
Тобби и Том <...> Том выдувал кэк-уок на метле...»).Зодиакальный
мотив проходит и в «Отдыхающих крестьянах» (1933/1965), разно¬
образно перекликающихся с МЗЗ: «А на вершинах Зодиака, / Где слышен
музыки орган, / Двенадцать люстр плывут из мрака...» О футуристи¬
ческой и обэриутской трактовках «небесной» темы см.: Панова 2009:
420, 440-445.

890
А. К. Жолковский
и в то же время опирается на традицию детских стишков. Но за-
чем введены избыточные категориальные слова «животное»,
«птица», «рыба»? Прежде всего, наверно, чтобы отличить эти
земные существа от небесных, и в то же время — с иронической
отсылкой к введенной символистами моде писать излюблен-
ные философские и эстетические сущности с прописных букв:
Красота, Судьба, Смерть... Непосредственным адресатом могли
послужить «Морозные узоры» Бальмонта (1895)*, с которыми
МЗЗ перекликается также и размером (Х4жм) и мрачной ночной
тематикой. Ср.:
Бьют часы. Бегут мгновенья.
Вечер вспыхнул и погас <...>
Луч Луны кладет узоры
На морозное стекло <...>
Нет отрады, нет привета
Вне Земли и на Земле <...>
Мир молчит, а сердце внемлет,
Мчатся годы и века,
Не заснет и не задремлет
Неустанная тоска.
В Небесах плывут Светила
Безутешной чередой <...>
И бесцельной Красотою
Вспыхнул светоч Бытия <...>
Кто-то плачет, кто-то стонет
Полумертвый, но живой...
(Бальмонт 1994: 118).
Однако дело не только в этом. Подобные аппозитивные слово¬
сочетания несут на себе печать особого, несколько наивного —
«общеобразовательного» — дискурса, применяемого в упражне¬
ниях по языку, букварях, справочниках, загадках, кроссвордах,
викторинах, типа:
Что такое яблоко? Яблоко — это фрукт, который...
Назовите фрукт, цветок и животное. Фрукт — яблоко, цветок —
роза, животное — собака.
*	По-видимому, связь с этим стихотворением подразумевается в: Тарасенков
1933: 179.

Загадки «Знаков зодиака»
891
Арбуз — это не фрукт, а ягода.
По вертикали: домашнее животное, б букв, и т. п. *
При употреблении в аппозитивной форме (как в МЗЗ) тавто-
логичность обнажается, и обороты вроде «животное собака»
звучат нарочито тривиально. Но в контексте стихотворения
в целом и, главное, кульминационного разговора с бедным раз¬
умом, нуждающимся в усыплении, они как раз и представляют
некий элементарный, «детский», уровень разумности,— в силу
своей элементарности одновременно и надежный, заслуживаю¬
щий подражания («Спит животное Собака — / Засыпай скорей
и ты!»), и чересчур примитивный, вызывающий снисходитель¬
ное недоверие («Разум, бедный мой воитель, / Ты заснул бы
до утра»).
2.	Образ «разума», как и образ меркнущих созвездий, подан
в двояком свете. Он возникает после парада частей тела (задов
русалок, их рук и грудей, бороды лешего, ножки сирены и, нако¬
нец, неприличного органа джентльмена) и по контрасту с ними.
С одной стороны, это воинствующий разум эпохи Просвещения
(былых столетий)** и вообще Нового времени и Революции
(«Полководец новых лет»), включая Октябрьскую (в тексте
слышны отзвуки «Интернационала», ср.: «Кипит наш разум
возмущённый /Ив смертный бой вести готов <...> / Мы наш
*	По замечанию В. В. Емельянова (устно), самой архаической (и, возможно,
известной Заболоцкому) формой такой «букварной» категоризации по¬
нятий были применявшиеся в клинописном и иероглифическом письме
(в частности, шумерском, хеттском и египетском) детерминативы.
Детерминативы — это идеограммы, способствовавшие однозначному
пониманию текста, но не произносившиеся при чтении; среди них были
обозначавшие «рыбу», «птицу», «дерево», «человека» и др. Подобной
базовой категоризации понятий уже на общеязыковом уровне родственно
деление имен существительных на морфологические классы в языках
банту, в частности суахили, где особыми префиксами различаются клас¬
сы людей, деревьев, вещей, действий и т. п.; в европейских языках этому
аналогична менее разветвленная и семантически определенная категория
рода, с ее часто избыточными показателями-артиклями.
** Ироническим кивком в сторону поэзии XVIII в. могут быть слова «...мы с то¬
бой — / Полузвери, полубоги...»; ср. державинское «Я царь — я раб —
я червь — я Бог!» («Бог»; свидетельство современника: «Державина
декламировал с большим подъемом. Особенно оду “Бог”»; Синельни¬
ков 1984: 112).

892
А. К. Жолковский
мы новый мир построим»... *). С другой стороны, он бедный,
не универсальный, а лично мой, и не более, чем кандидат,—
в смысле то ли достойного, но скромного, ученого звания «кан¬
дидат прав», то ли, еще скромнее, лишь кандидата на титул
Разума с большой буквы. Определение воитель довершает эту
двусмысленную аттестацию: в устарелом книжно-поэтическом
значении оно значит «воин», а в современном (уже во время на¬
писания МЗЗ, см. Ушаков 1935: 346), разговорно-шутливом —
«забияка, драчун».
Влиятельный литературный прецедент совмещения мотивов
«бедности, беспомощности» и «помрачения рассудка» являют
«Записки сумасшедшего» Гоголя, особенно их финал:
Нет, я больше не имею сил терпеть <...> Они льют мне на голову
холодную воду! <...>Чего хотят они от меня, бедного? Что могу дать
я им? <... Г>олова горит моя, и все кружится предо мною <...> Вон небо
клубится передо мною; звездочка сверкает вдали; лес несется с тем¬
ными деревьями и месяцем; <...> Матушка, спаси твоего бедного сына!
урони слезинку на его больную головушку\ <...> ...прижми ко груди
своей бедного сиротку! <...> ...пожалей о своем больном дитятке!..
(Гоголь 1938:214)**-
Несколько иной поворот той же темы — в «Жил на свете рыцарь
бедный...» (1829) Пушкина (опять-таки в 4-стопном хорее):
*	«Интернационал» (слова Э. Потье, 1871, пер. А. Я. Коца, 1902, 1931) был
в 1918-1944 гг. государственным гимном Советского государства, а за¬
тем — гимном коммунистической партии. Отзвуки «Интернационала»
еще более отчетливы в «Торжестве земледелия» (1929-1930/1933):
«[Солдат:] Мы здесь для вас построим кровы / С большими чашками
муки. / Разрушив царство сох и борон, / Мы старый мир дотла сне¬
сем <...> [Тр акторист:]Мы же новый мир устроим / С новым солнцем
и травой». О подтекстах из «Интернационала» у Заболоцкого см.: Кор¬
ниенко 2005: 124. Проблематизация «новой жизни» во весь голос звучит
в «Новом быте» (1927/1929), где, кстати, есть строка «Картошкой дым
под небеса...» О судьбах жанра колыбельной в советской культуре см.:
Богданов 2007.
** О настоятельном интересе Заболоцкого к «Запискам сумасшедшего» сви¬
детельствует стихотворение «Поприщин» (1928), сплавляющее воедино
образы заглавного героя, Гоголя и испанского короля и перекликающееся
с МЗЗ по демонологической линии, в частности — строкой «За ним снеговые
уродцы...» О «Поприщине» см.: Лощилов 2010.

Загадки «Знаков зодиака»
893
Жил на свете рыцарь бедный <...>
С виду сумрачный и бледный,
Духом смелый и прямой.
Он имел одно виденье,
Непостижное уму <...>
Странный был он человек.
Проводил он целы ночи
Перед ликом Пресвятой <...>
Дух лукавый подоспел,
Душу рыцаря сбирался
Бес тащить уж в свой предел...
(Пушкин III, 1977: 113-114).
Что касается ночного разговора лирического «я» с собствен-
ным разумом (или душой), то этот мотив имеет почтенную родос¬
ловную*, в русской поэзии связанную, прежде всего, с именем
Тютчева, поэта, особенно близкого Заболоцкому. Ср. находящие
отзвук в МЗЗ характерные мотивы меркнущего света, ночи, дня,
внутреннего разлада, верха/низа, страха, сна, тревожного вопро-
шания и т. п. в самых хрестоматийных стихах Тютчева:
Мы едем — поздно — меркнет день,
И сосен, по дороге, тени
Уже в одну слилися тень <...>
Ночь хмурая, как зверь стоокий,
Глядит из каждого куста!
(Тютчев 1966: 38;
«Песок сыпучий по колени...», 1830).
На мир таинственный духов <...>
Покров наброшен златотканный
Высокой волею богов.
День — сей блистательный покров,
День, земнородных оживленье,
Души болящей исцеленье,
Друг человеков и богов!
Но меркнет день — настала ночь <...>
*	Ср. пушкинские «Стихи, сочиненные во время бессонницы». Из зарубежной
поэзии в первую очередь следует назвать «Разговор между душой и телом»
поэта английской метафизической школы Эндрью Марвелла (1521-1546).

894
А К. Жолковский
И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами —
Вот отчего нам ночь страшна!
(Там же: 98; «День и ночь», не позднее нач. 1839).
Не рассуждай, не хлопочи!..
Безумство ищет, глупость судит;
Дневные раны сном лечи,
А завтра быть чему, то будет.
Живя, умей все пережить:
Печаль, и радость, и тревогу.
Чего желать2 О чем тужить?
День пережит — и слава богу!
(Там же: 126; «Не рассуждай, не хлопочи!..», 1850).
О вещая душа моя!
О,	сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия...
Так, ты — жилица двух миров,
Твой день — болезненный и страстный,
Твой сон — пророчески-неясный,
Как откровение духов
(Там же: 163; «О вещая душа моя!..», 1855).
Откуда, как разлад возник?
И отчего же в общем хоре
Душа не то поет, что море
И ропщет мыслящий тростник?
(Там же: 199; «Певучесть есть в морских волнах...», 1865;
Ср.: «Душа не то поет, что море...»
и «То, чего на свете нет...»).
Примечательна амбивалентность Тютчева по поводу как ночи, так
и дня: страшна, прежде всего, ночная бездна, а день сулит оживленье
и исцеление души, но, с другой стороны, болезненным и страстным
предстает и день, который хорош не сам по себе, а тем, что он может
быть пережит, а его раны рекомендуется лечить сном! Ср. в МЗЗ:
Высока земли обитель.
Поздно, поздно. Спать пора! <...>
Что сомненья? Что тревоги?

Загадки «Знаков зодиака»
895
День прошел, и мы с тобой —
Полузвери, полубоги —
Засыпаем на пороге
Новой жизни молодой *.
Кстати, подобную двойственную мудрость Заболоцкий и Тютчев
могли почерпнуть и у гораздо более «дневного» автора, но тоже
озабоченного проблемой неадекватности разума:
Ну вот и день прошел, и с ним
Все призраки, весь чад и дым
Надежд, которые мне душу наполняли
(Грибоедов 1988: 109; «Горе от ума», IV, 3).
IV
1.	Каким же образом разнообразные составляющие МЗЗ — карти¬
на ночного неба, животный антураж, «детское» сознание, бесовский
шабаш, тревожное состояние духа, кризис разума, целительность
сна, вопросительно-повелительный дискурс на «ты», реминисцен¬
ции из медитативной лирики, 4-стопный хорей — собираются
воедино? Удобным и едва ли не единственно возможным форматом
для этого кластера оказывается жанр колыбельной. При всей своей
естественности, это художественное решение глубоко оригинально
и в ряде случаев способствует неожиданной трактовке материала.
Некоторые совмещения вполне органичны — как бы сами собой
разумеются. Колыбельная предполагает обращение баюкающего
взрослого к засыпающему ребенку; включает обращение к нему
на «ты» с вопросами, почему он не спит, и пожеланиями заснуть;
приноравливаясь к психологии ребенка, подчеркнуто снижает интел¬
лектуальный уровень дискурса; строится на параллелизме с засыпа¬
нием ночной природы, в том числе животных, призванным — путем,
так сказать, симпатической магии — погрузить в сон и ребенка;
пытается развеять его страхи по поводу злых сил, обещая защиту
*	Здесь слышится и нелюбимый Заболоцким Мандельштам, чье стихотворение
о смене веков, выдержанное, как и МЗЗ, в зверином коде, использовало
сходную формулу, тоже восходящую к «на пороге как бы двойного бытия»
Тютчева; ср.: «На пороге новых дней...» плюс слово жизнь в следующей
строке — «Тварь, покуда жизнь хватает...» («Век», 1922).

896
А.К. Жолковский
от них и радостное пробуждение наутро; а из стихотворных размеров
предпочитает 4-стопный хорей (иногда 3-стопный или смешанный
3-и 4-стопный), диктующийся метрикой лейтмотивных оборотов
(баю-баюшки-баю9 спи, младенецспать пора... и подобных).
Русская колыбельная существует в двух существенно различ¬
ных, хотя и родственных, ипостасях — фольклорной и литера¬
турной, проанализированных в фундаментальной монографии
В.	В. Головина (2000).
Стимулом исполнения фольклорной колыбельной является ситуа¬
ционная оппозиция «не сон — сон», в преодолении которой реализует¬
ся основная функция жанра <...> определяющая поле остальных <...>:
охранительной, прогностической, эпистемологической. В [такой]
литературной колыбельной, где адресатом является образ ребенка,
оппозиция «сон — не сон» может быть как <...> основой лирической
коллизии, так и <...> своего рода метафорой жанра. В литературных
колыбельных с другим образом-адресатом основная коллизия опреде¬
ляется производной оппозицией: «неуспокоенность — успокоенность»
(тревога — покой), разрешение которой <...> связано с состоянием сна
исключительно метафорически (Головин 2000: 293).
Литературную колыбельную отличают: доминирующая в ней
эстетическая функция и установки на письменную адресацию к чи¬
тателю, на структурную самодостаточность и на особый авторский
мир. Отличному набору функций соответствуют и различия в наборе
мотивов: традиционные мотивы переосмысляются и появляются
новые, заимствуемые из других фольклорных и литературных
жанров. Так, в фольклорной колыбельной мотив «пугания» и соот¬
ветствующий типовой персонаж-«вредитель» имеют ограниченное
хождение; особого драматизма не допускается, круг вредителей не¬
велик (это в основном Бука, волк, волчок, кот, собака и нек. др.). Для
литературных же колыбельных характерно мощное развитие мотива
пугания с опорой на другие жанры (волшебную сказку, литературную
балладу; Головин 2000: 311), а также использование традиционных
вредителей в качестве успокоителей*. Головин подробно останавли¬
*	Так, ветер — нетипичным для фольклорной колыбельной образом — игра¬
ет роль успокоителя в «Колыбельной песне» А. Майкова (1860/1861):
«Спи, дитя моё, усни! / Сладкий сон к себе мани: / В няньки я к тебе
взяла / Ветер, солнце и орла. / Улетел орёл домой; / Солнце скрылось под
водой; / Ветер, после трёх ночей, / Мчится к матери своей. / Ветра спраши¬

Загадки «Знаков зодиака»
897
вается на ряде жанрообразующих текстов, начиная с «Колыбельной
песенки которую поет Анюта, качая свою куклу» А. С. Шишкова
(1773), и выявляет важнейшие инновации, внесенные последующими
авторами (Лермонтовым, Майковым, Фетом, Сологубом, Брюсовым,
Ахматовой, Бродским и др.). МЗЗ в книге не рассматривается, и я по-
зволю себе высказать три группы соображений о его месте стихотво¬
рения в общей картине колыбельного жанра.
2.	Что касается животных персонажей, то Заболоцкий про¬
являет большую свободу не только в их именовании (о чем речь
уже шла), но и в их подборе.
Так, собака, в МЗЗ фигурирующая под знаком усыпительной
функции (мотива «все спят и ты спи»), в фольклорной колыбель¬
ной «относится к негативным образам <...> и как все “чужие”
животные проходит по устойчивым формулам колыбельной не¬
чисти» (Головин 2000: 245).
Рыба тоже традиционно «может выступать <...> в виде образа
пугания: “Уж ты на воду падешь — / Тебя рыбка заклюет”» или
«добыч [и] в мотиве благополучного будущего: “Будешь бегать и хо¬
дить, / Будешь рыбоцку ловить”» и лишь иногда в усыпительной
роли, но не по формуле «все спят...» (как в МЗЗ): «Баю-баю-баю-
бай / Рыбка-семга приплывай» (мотив кормления-взросления)
(Головин 2000: 269).
Появляющаяся в МЗЗ в рамках формулы «все спят — и ты спи»
Муха («Спит Корова, Муха спит...»), встречается в фольклорных
колыбельных редко, причем в роли не успокоителя, а вредите¬
ля — варианта Буки (Головин 2000: 270). Редок и воробей, также
относимый к разряду вредителей (Головин 2000: 269).
Тем более вызывающе выглядит введение таких успокоителей,
как животное Корова, Паук и растение Картошка (венчающее
серию), знаменуя обэриутское своеволие автора*.
Но фауна стихотворения определяется игрой не только с колы¬
бельно-анималистским репертуаром, но и с зодиакальным. При
этом Заболоцкий начинает с тех имен, которые имеют прямые
вает мать: / “Где изволил пропадать? / Али звёзды воевал? / Али волны всё
гонял?” / “Не гонял я волн морских, / Звёзд не трогал золотых; / Я дитя
оберегал, / Колыбелочку качал!”» (см. о ней: Головин 2000: 385 сл.).
*	Ср., впрочем, взгляд заглавного героя «Безумного волка» (1931/1965)
на родство животного и растительного мира: «Если растенье посадить в бан¬
ку / И в трубочку железную подуть — / Животным воздухом наполнится
растенье, / Появятся на нем головка, ручки, ножки...» и т.д.

898
А. К. Жолковский
зодиакальные соответствия, иногда несколько снижая их, потом
они у него начинают путаться, переплетаясь с существами, лишь
отчасти напоминающими о настоящих созвездиях, а там процесс
гипостазирующей номинации переходит и на объекты, которые
тезками созвездий никогда не являлись. Пес (попавший в стихи
Гумилева и Хлебникова, а здесь представленный бытовой Собакой)
и Рыбы (конкретизированные в виде Камбалы) — это древние,
знаменитые и прекрасно видимые на территории России созвездия.
Созвездие Муха тоже существует, но в России его можно увидеть
только в атласе звездного неба*. Паук близок Мухе и одновременно
годится в бытовые заместители Скорпиона. Прозаическая Корова
возникает по аналогии с небесным Тельцом (или Овном), и лишь
под конец появляется ни в зодиакальные, ни в колыбельные во¬
рота не лезущая Картошка **.
3.	В усилении мотива «пугания», как и во многом другом,
Заболоцкий следует традиции литературной колыбельной, в част¬
ности «Колыбельной песне» Брюсова (1902), где «мир ночи <...>
насыщается драматизмом» (Головин 2000: 300).
Спи, мой мальчик!
Птицы спят;
Накормили львицы львят <...>
Дремлют рыбы под водой;
Почивает сом седой.
Только волки, только совы
По ночам гулять готовы,
Рыщут, ищут, где украсть,
Разевают клюв и пасть.
*	Эту карту Заболоцкий любил рассматривать, ср. его замечание: «[П]осмотрите
на <...> распределение шаровых скоплений звезд в плоскости Млечного Пути.
Не правда ли, эти точки слагаются в человеческую фигуру? И солнце не в цен¬
тре ее, а на половом органе, земля точно семя вселенной Млечного Пути»
(Липавская 1984: 54). Ср., кстати, «отгрызание неприличного» в МЗЗ.
** Следует сказать, что созвездия Паука и Камбалы в некотором смысле
существуют. В 1754 г. английский натуралист Джон Хилл опубликовал
работу «Urania: or, a Compleat View of the Heavens; Containing the Ancient
and Modern Astronomy in form of a Dictionary, etc.», где предложил свой
собственный — по-видимому, шуточный, так сказать, обэриутский — спи¬
сок 13 новых созвездий, среди которых были только что названные, а так¬
же созвездия Слизняка, Дождевого Червя, Пиявки и Жабы. Разумеется,
предстоит выяснить, был ли с этим списком знаком Заболоцкий в 1929 г.
или перед нами случай поразительного совпадения через века.

Загадки «Знаков зодиака»
899
Ты не бойся, здесь кроватка,
Спи, мой мальчик, мирно, сладко.
Спи, как рыбы, птицы, львы,
i£a/c жучки в кустах трав <...>;
Вой волков и крики сов,
//е тревожьте детских снов!
Многочисленные параллели в МЗЗ очевидны и комментариев
не требуют.
Особой зловещести пугание достигает в «Жуткой колыбельной»
Сологуба (1913):
Не болтай о том, что знаешь,
Темных тайн не выдавай.
Если в ссоре угрожаешь,
Я пошлю тебя бай-бай.
Милый мальчик, успокою
Болтовню твою
И уста тебе закрою.
Баюшки-баю.
Чем и как живет воровка,
Знает мальчик,— ну так что ж!
У воровки есть веревка,
У	друзей воровки — нож.
Мы, воровки, не тиранки:
Крови не пролью,
В тряпки вымакаю ранки.
Баюшки-баю.
Между мальчиками ссора
Жуткой кончится игрой.
Покричи, дитя, и скоро
Глазки зоркие закрой.
Если хочешь быть нескромным,
Ангелам в раю
Расскажи о тайнах темных.
Баюшки-баю.
Освещу ковер я свечкой.
Посмотри, как он хорош.
В нем завернутый, за печкой,
Милый мальчик, ты уснешь.

900
А К. Жолковский
Ты во сне сыграешь в прятки,
Я ж тебе спою,
Все твои собрав тетрадки:
—	Баюшки-баю!
Нет игры без перепуга.
Чтоб мне ночью не дрожать,
Ляжет добрая подруга
Здесь у печки на кровать,
Невзначай ногою тронет
Колыбель твою,—
Милый мальчик не застонет.
Баюшки-баю.
Из окошка галерейки
Виден зев пещеры той,
Над которою еврейки
Скоро все поднимут вой.
Что нам, мальчик, до евреек!
Я тебе спою
Слаще певчих канареек:
—	Баюшки-баю!
Убаюкан тихой песней,
Крепко, мальчик, ты заснешь.
Сказка старая воскреснет,
Вновь на правду встанет ложь,
И поверят люди сказке,
Примут ложь мою.
Спи же, спи, закрывши глазки,
Баюшки-баю.
(Сологуб VIII, 2004: 97-99).
Сологубовская колыбельная «внешне использует композици¬
онный прием традиционного жанра: после каждого очередного
“пугания” обязательно возникает “успокоительный” маркер-реф¬
рен, но семантика этого успокоения как раз и создает ощущение
жути», а «последняя строфа <...> окончательно проясняет непре¬
рывно рождающиеся при чтении стихотворения догадки: а кто же
убаюкивает младенца? Декларируемая победа лжи над правдой
не оставляет сомнений: “поет” колыбельную кто-то из царства
тьмы и лжи» (Головин 2000: 315-316).

Загадки «Знаков зодиака»
901
Кощунственная травестия коммуникативного формата колы-
бельной, как бы передающая самый жанр во власть не успокои¬
теля, а вредителя*, была опробована К. Случевским во втором
стихотворении цикла «Мефистофель» (написанном, в отличие
от других частей, 4-стопным хореем):
Мефистофель шел, гуляя,
По кладбищу, вдоль могил... <...>
Мусор, хворост, тьма опенок,
Гниль какого-то ручья...
Видит: брошенный ребенок
В свертке грязного тряпья.
Жив! он взял ребенка в руки,
Под терновником присел
И, подделавшись под звуки
Детской песенки, запел:
«Ты расти и добр, и честен <...>
Не воруй, не убивай! <...>
Нынче время наступило,
Новой мудрости пора <...>
Для меня добро бесценно!
Нет добра, так нет борьбы!» <...>
<...> Покончив с пеньем,
Он ребенка положил
*	Эта ролевая подмена имеет мощную прагматическую мотивировку,
поскольку колыбельным жанром была прозрачно замаскирована по¬
литическая сатира на организаторов дела Бейлиса. Интересно, что
у Сологуба есть еще одно «ночное>> стихотворение, построенное на ори¬
гинальном сдвиге лирического субъекта — своего рода анти-колы¬
бельная, написанная размером Х4/2жм от лица собаки: «Высока луна
Господня. / Тяжко мне. / Истомилась я сегодня / В тишине. / Ни одна
вокруг не лает / Из подруг. / Скучно, страшно замирает / Все во¬
круг. <...> / Под холодною луною / Я одна. / Нет, не вмочь мне,— я за¬
вою / У окна. / Высока луна Господня, / Высока. / Грусть томит меня
сегодня / И тоска. / Просыпайтесь, нарушайте Тишину. / Сестры, се¬
стры! войте, лайте / На луну!» (Сологуб VII, 2003: 145-146; «Высока
луна Господня...», 1905).

902
А. К. Жолковский
И своим благословеньем
В свертке тряпок осенил!
(Случевский 1962: 134-135;
«На прогулке», 1881)*.
Это стихотворение, очевидным образом развивающее мотивы
гетевского «Фауста»,** опирается и на русскую колыбельную
традицию — и
перекликается со стихотворным циклом «Смерть» (1875-1877)
Арсения Голенищева-Кутузова <...>. У Случевского <...> Мефи¬
стофель в конце пения уподоблен смерти <...> обрекая [его] на верную
гибель <...> мотив перевоплощения важ [ен] и для Голенищева-
Кутузова. Смерть в [его] цикле <...> например, изображена в облике
рыцаря. Случевский, заставляя Мефистофеля выступить в роли
смерти, намекает на тот же мотив перевоплощения <...У> Кутузова
<...> смерть освобождает от страданий. <...> У Случевского колы¬
бельная Мефистофеля пародийна и <...> отсылает к известной не¬
красовской пародии на Лермонтова — «Колыбельной песне» (1846)
(Пильд 2006)***.
*	Переклички с «На прогулке» Случевского есть в «Искушении» и «Прогулке»
Заболоцкого, тематически, метрически и хронологически примыкаю¬
щих у МЗЗ, причем в раннем варианте «Искушения» есть модифици¬
рованная цитата из «Расстегни свои застежки и завязки развяжи....»
Сологуба (1908) — строка «Расстегни свои булавки...».
** И, по-видимому, оперы Гуно (Пильд 2006).
*** Четырехчастная «Смерть» Голенищева-Кутузова легла в основу вокально¬
фортепианного цикла «Песни и пляски смерти» М. П. Мусоргского (1877),
который открывается «Колыбельной», а завершается «Торжеством
смерти», получившим также название «Полководец». Процитирую
некоторые места из последнего интересные с точки зрения МЗЗ: «День
целый бой не умолкает,— / В дыму затмился солнца свет <...> / И пала
ночь на поле брани <...> / Явилась смерть\ И в тишине <...> / Как пол¬
ководец, место битвы / Кругом объехала она; <...>/ “Кончена битва —
я всех победила! / Все предо мной вы склонились, бойцы. / Жизнь вас
поссорила — я помирила. // Дружно вставайте на смотр, мертвецы!
<...> / Сладко от жизни в земле отдыхать <...> / Я не забуду, и вечно
над вами / Пир буду править в полуночный час! / Пляской тяжелою
землю сырую / Я притопчу...”» и т.д. Тема пляски смерти проходит
в 3-й песне цикла «Трепаке»: «Глядь — так и есть! В темноте мужи¬
ка / Смерть обнимает, ласкает, / С пьяненьким пляшет вдвоем трепа¬
ка, / На ухо песнь напевает. / Любо с подругою белой плясать\ / Любо
лихой ее песне внимать!» Цикл Мусоргского широко исполнялся,

Загадки «Знаков зодиака»
90S
Собственно, установка на нагнетание негативной образности
восходит к самой «Казачьей колыбельной песне» Лермонтова
(1838/1840), с ее образами смертельной угрозы, защиты от нее
и вырастания в воина:
Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю.
Тихо смотрит месяц ясный
В колыбель твою <...>
По камням струится Терек,
Плещет мутный вал;
Злой чечен ползет на берег,
Точит свой кинжал.
Но отец твой старый воин,
Закален в бою <...>
Сам узнаешь, будет время,
Бранное житье;
Смело вденешь ногу в стремя
И возьмешь ружье <...>
Богатырь ты будешь с виду
И казак душой <...>
Стану я тоской томиться <...>
По ночам гадать <...>
Спи ж, пока забот не знаешь,
Баюшки-баю <...>
Да готовясь в бой опасный,
Помни мать свою...
(Лермонтов 1979: 404-405).
Источник этой мотивики, отсутствующей в фольклорной ко¬
лыбельной, обнаруживается в балладной традиции, в частности
в балладе-колыбельной В. Скотта («Lullaby of an Infant Chief»,
1815; Головин: 398 сл.). Некрасовская пародия ознаменовала
переход к открыто иронической травестии жанра.
в частности, Шаляпиным. Переклички с ним в МЗЗ вероятны, включая
слово полководец. Релевантен, наверно, и сам образ Мусоргского как
автора циклов, с одной стороны, «Детская» (1868-1872), а с другой —
«Ночь на Лысой горе» (1867). У Заболоцкого в первоначальном варианте
«Осени» («В овчинной мантии, в короне из собаки...»; 1932/1965) была
строчка «И в каждом камне Мусоргский таится...» (в 1933 г. Мусоргского
заменил Ганнибал — кстати, полководец).

904
А. К. Жолковский
МЗЗ опирается на эту негативизирующую линию, а конкрет¬
ный материал для пугания черпает из образов волшебных сказок,
Вальпургиевой ночи и бесовского ореола 4-стопного хорея, под¬
вергая весь этот комплекс мотивов по-модернистски свободному
варьированию. Перекличка со Случевским — и через него с дья¬
вольской аурой «Фауста» — дополнительно подкрепляет валь-
пургиевские коннотации МЗЗ, а отзвук его слов «Нынче время
наступило, / Новой мудрости пора...» и непосредственно слышится
в строчках: «Кандидат былых столетий, / Полководец новых лет
<...> Засыпаем на пороге / Новой жизни молодой...» и по соседству
с «Поздно, поздно. Спать пора!»
4. В числе важнейших прецедентных для МЗЗ текстов следует
назвать «Колыбельную песню сердцу» Фета (1843), относящуюся
к поджанру «колыбельных самому себе» (Головин: 348).
Сердце — ты малютка!
Угомон возьми...
Хоть на миг рассудка
Голосу вонми.
Рад принять душою
Всю болезнь твою!
Спи, господь с тобою,
Баюшки-баю!
Не касайся к ране —
Станет подживать;
Не тоскуй по няне,
Что ушла гулять;
Это только шутка —
Няню жди свою.
Засыпай, малютка,
Баюшки-баю!
А не то другая
Нянюшка придет,
Сядет, молодая,
Песни запоет:
«Посмотри, родное,
На красу мою,
Да усни в покое...
Баюшки-баю!»

Загадки «Знаков зодиака»
905
Что ж ты повернулось?
Прежней няни жаль?
Знать, опять проснулась
Старая печаль?
Знать, пуста скамейка,
Даром, что пою?
Что ж она, злодейка?
Баюшки-баю!
Подожди, вот к лету
Станешь подрастать,—
Колыбельку эту
Надо променять.
Я кровать большую
Дам тебе свою
И свечу задую.
Баюшки-баю!
И долга кроватка,
И без няни в ней
Спится сладко-сладко
До скончанья дней.
Перестанешь биться —
И навек в раю,—
Здесь «сердце» является как бы младенческой, подлежа¬
щей «убаюкиванию-успокоению» ипостасью лирического «я»,
и весь текст строится на искусном переплетении нескольких
лирических планов — детского, любовного, медитативно-фи¬
лософского:
Уникальность <...> стихотворения Фета обусловлена <...> синте¬
зом двух жанровых полей: традиционной колыбельной и любовной
лирики <...Это> позволяет субъекту лирического переживания <...>
особым образом объективировать свое сердце, дистанцироваться
от него. На фоне романтической традиции объективации сердца
(ср. напр., со строками К. Батюшкова: «О память сердца! Ты силь¬
ней / Рассудка памяти печальной») опыт Фета выглядит весьма
эффектно, так как жанр колыбельной вследствие своей специфиче¬
ской ритуальности и закрытости наделяет образ сердца-«малютки»
экзистенциальностью особой силы.
(Головин 2000: 350).

906
А. К. Жолковский
МЗЗ явно написано в этой традиции колыбельной самому себе *.
Но если у Фета в роли мудрой, взрослой, ответственной инстанции
выступает «рассудок» («Хоть на миг рассудка / Голосу вонми...»),
то у Заболоцкого он подставлен на место беспомощного и потому
нуждающегося в убаюкивании «малютки»! ** Именно ему предлага¬
ется успокоиться и заснуть: «Разум, бедный мой воитель, / Ты за¬
снул бы до утра <...>/ Спит растение Картошка. / Засыпай ско¬
рей и ты!» Тем самым Заболоцкий — по стопам Случевского
и Сологуба — передоверяет свой авторитетный лирический голос
некой иррациональной инстанции. Эффект усилен тем, что, хотя
приметы колыбельного жанра задаются в МЗЗ с самого начала
(4-стопным хореем, серией повторов, усыпительными, но и страш¬
ными ночными картинами, подсказывающими — но не гаранти¬
рующими — последующее развертывание по формуле «все спят,
спи и ты»), однако прямая адресация на ты (к убаюкиваемо¬
му) и ключевые маркеры («...спать пора <...> / Засыпай скорей
и ты!») появляются лишь в ходе диалога с «бедным разумом».
Этот массированный структурный удар по разуму представляет
собой, пожалуй, самую оригинальную находку МЗЗ, смелую,
но опирающуюся на свойства жанра и его эволюцию. Гротескно
обращая классическую пушкинскую формулу —
*	Передаточным звеном мог быть опять-таки Сологуб — ср. его «Просыпаюсь
рано...» (1896/1899-1900; первое название: «Колыбельная. Самому себе»):
«Просыпаюсь рано. / Чуть забрезжил свет, / Темно от тумана, / Встать
мне или нет? / Нет, вернусь упрямо / В колыбель мою, / Спой мне, спой
мне, мама: / “Баюшки-баю!” <...> / Сердце истомилось. / Как отрадно
спать! / Горькое забылось, / Я — дитя опять, / Собираю что-то / В голубом
краю, / И поет мне кто-то: / “Баюшки-баю!”» (Сологуб VII, 2007: 23-24).
Поразительное сходство с МЗЗ по ряду линий обнаруживает и предсмертное
стихотворение Сологуба (впервые опубликованное много позже заграни¬
цей, так что знакомство с ним Заболоцкого к 1929 г.— вопрос открытый):
«Подыши ещё немного / Тяжким воздухом земным, / Бедный, слабый воин
Бога, / Странно зыблемый, как дым. / Что Творцу твои страданья? / Кратче
мига — сотни лет. Вот — одно воспоминанье, / Вот — и памяти уж нет.
Но как прежде — ярки зори, / И как прежде — ясен свет, / “Плещет море
на просторе”, / Лишь тебя на свете нет. / Бедный, слабый воин Бога, / Весь
истаявший, как дым, / Подыши ещё немного / Тяжким воздухом земным»
(«Подыши ещё немного...»; 1927/1951). Помимо выделенных в тексте слов,
обратим внимание на размер (Х4мж) и императивную рамку («Подыши...»,
«Подыши...») этой «колыбельной наоборот».
** Ср. инквизиторский вопрос: «Почему “полководца новых лет” убаюкивают,
как больного ребенка?» в статье Е.Ф. Усиевич (1933: 80-81).

Загадки «Знаков зодиака»
907
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
(Пушкин II, 1977: 240)
— а, вернее — симметричную ей гойевскую («Е1 sueno de la razon
produce monstruos»; 1797), Заболоцкий, в сущности, констати¬
рует, что единственной возможной реакцией на шабаш чудовищ
является усыпление разума.
•к * *
Как я попытался показать, интертекстуальная клавиатура МЗЗ
представляет собой виртуозный коллаж пестрого множества дис¬
курсов: фольклорных и литературных, живописных и джазовых,
поэтических и прозаических, классических и гротескных, романти¬
ческих и декадентских, традиционных и современных, «высоких»
и «низких». Может быть, именно благодаря этому стихотворение
было обречено на мгновенный и непреходящий успех.
Литература
Альфонсов 1966 — Альфонсов В.Н. Заболоцкий и живопись // Аль¬
фонсов В. Н. Слова и краски: Очерки из истории творческих связей поэтов
и художников. М.; Л.: Советский писатель, 1966. С. 177-230.
Бальмонт 1994 — Бальмонт К. Д. Собрание сочинений: В 2 т. Т. 1.
М.: Можайск, 1994.
Безродный 2003 — Безродный М.В. Пиши пропало. СПб.: Чистый
лист, 2003.
Богданов 2007 — Богданов К.А. Право на сон и условные рефлексы:
колыбельные песни в советской культуре (1930-1950-е годы) // Новое
литературное обозрение. 2007. № 86. С. 7-46.
Виноградов 1930 — Виноградов Г.С. Русский детский фольклор. Кн. 1.
Иркутск: Власть труда, 1930.

908
А. К. Жолковский
Воспоминания 1984 — Воспоминания о Заболоцком. Изд. 2-е, допол¬
ненное / Сост. Е. В. Заболоцкая, А. В. Македонов и Н. Н. Заболоцкий. М.:
Советский писатель, 1984.
Гаспаров 1997 — Гаспаров М. Л. Считалка богов (О пьесе В. Хлебни¬
кова «Боги») // Гаспаров М. JI. Избранные труды. Т. 2. М.: Языки русской
культуры, 1997. С. 197-211.
Гаспаров 1999 — Гаспаров М.Л. 1999. «На воздушном океане...»
(4-ст. хорей с окончаниями Ж, М: размер-удачник) // Гаспаров М. JL
Метр и смысл. Об одном из механизмов культурной памяти. М.: РГГУ,
1999. С.192-216.
Гоголь 1938 — Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений: В 14 т. Т. 3:
Повести / Ред. В. JI. Комарович. М.; JI.: Изд-во АН СССР, 1938.
Гоголь 1940 — Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений: В 14 т. Т. 1:
Ганц Кюхельгартен. Вечера на хуторе близ Диканьки / Ред. М. К. Клеман.
М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1940.
Головин 2000 — Головин В. Русская колыбельная песня в фольклоре
и литературе. Abo (Finland): Abo Akademi UP, 2000.
Грейвз I—II, 1983 — Graves, Robert. The Greek myths. 2 vis. New York:
Penguin, 1983.
Грибоедов 1988 — Грибоедов A.C. Горе от ума / Изд. подгот. Н. К. Пик-
санов. М.: Наука, 1988 (Литературные памятники).
Заболоцкий 2002 — Заболоцкий Н.А. Полное собрание стихотворений
и поэм / Сост., подгот. текста, хронологич. канва и примеч. Н.Н. Забо¬
лоцкого. СПб.: Академический проект, 2002 (Новая библиотека поэта).
Заболоцкий 2003 — Заболоцкий Н.Н. Жизнь Н.А. Заболоцкого / Изд.
2-е, дораб. СПб.: Logos, 2003.
Зощенко 2008а — Зощенко М.М. Собрание сочинений. Разнотык:
Рассказы и фельетоны (1914-1924) / Сост. и примеч. И. Н. Сухих. М.:
Время, 2008.
Зощенко 2008b — Зощенко М.М. Собрание сочинений. Нервные лю¬
ди: Рассказы и фельетоны (1925-1930) / Сост. и примеч. И.Н. Сухих.
М.: Время, 2008.
Игошева 1999 — Игошева Т. В. Проблемы творческой эволюции Н.А. За¬
болоцкого: Учебное пособие. Новгород: НовГУ им. Ярослава Мудрого,
1999.
Каверин 1984 — Каверин В. А. Счастье таланта // Воспоминания
о	Заболоцком / Изд. 2-е, доп. Сост. Е.В. Заболоцкая, А. В. Македонов
и Н.Н. Заболоцкий. М.: Советский писатель, 1984. С. 179-192.
Касьянов 1984 — Касьянов М. И. О юности поэта // Воспоминания
о	Заболоцком / Изд. 2-е, доп. М.: Советский писатель, 1984. С. 31-42.
Конен 1984 — Конен В.Д. Рождение джаза. М.: Советский компози¬
тор, 1984.

Загадки «Знаков зодиака»
909
Корниенко 2005 — Корниенко Н.В. «И любовь, и песни до кон¬
ца» // Николай Заболоцкий. Проблемы творчества: Материалы науч¬
но-литературных Чтений, посвященных 100-летию Н.А. Заболоцкого
(1903-2003). М.: Изд-во Литературного института им. А. М. Горького,
2005. С.113-133.
Лермонтов 1979 — Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений: В 4 т.
Т. 1: Стихотворения, 1828-1841.Л.: Наука. Ленинградское отделение,
1979.
Липавская 1984 — Липавская Т.А. Встречи с Николаем Алексеевичем
и его друзьями // Воспоминания о Заболоцком / Изд. 2-е, доп. М.: Советский
писатель, 1984. С. 47-56.
Лощилов 2010 — Лощилов И.Е. О стихотворении Николая Заболоцкого
«Поприщин» // Текст и тексты: Межвуз. сб. науч. тр. / Ред. Т. И. Печер¬
ская. Новосибирск: НГПУ, 2010. С. 139-156.
Македонов 1987 — Македонов А.В. Николай Заболоцкий: Жизнь,
творчество, метаморфозы. Л.: Советский писатель. Ленинградское от¬
деление, 1987.
Манифесты 2000 — Литературные манифесты от символистов до на¬
ших дней / Сост. С. Б. Джимбинов. М.: Согласие, 2000.
Мороз 2007 — Мороз О.Н. Генезис поэтики Николая Заболоцкого:
Монография. Краснодар: Мир печати, 2007.
Озеров 1984 — Озеров Л.А. Вначале было «Слово» // Воспоминания
о	Заболоцком / Изд. 2-е, доп. М.: Советский писатель, 1984. С. 297-320.
Панова 2009 — Панова Л. «Лапа» Хармса, или абсурд в квадрате.
Статья 2 // Авангард и идеология. Русские примеры / Ред.-сост. К. Ичин.
Белград: Филол. ф-т. С. 413-451.
Пильд 2006 — Пилъд Л. 2006.0 литературных подтекстах поэтическо¬
го цикла К. Случевского «Мефистофель» // Toronto Slavic Quarterly 15
(Winter 2006). [Режим доступа:] http://www.utoronto.ca/tsq/15/pildl5.
shtml
Пушкин I-X, 1977-1979 — Пушкин А.С. Полное собрание сочинений:
В 10 т. Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1977-1979.
Пчелинцева 1993 — Пчелинцева К.Ф. Специфика употребления имен
собственных у Н. Заболоцкого (Стихотворение «Меркнут знаки Зодиа¬
ка») // Ономастика на уроке русского языка как иностранного: Сб. науч.
трудов. Волгоград, 1993. С. 85-90.
Русская I—II, 1997 — Русская поэзия детям: В 2 т. / Вступ. ст., сост., под-
гот. текста, биогр. справки и примеч. Е.О. Путиловой. СПб.: Академичес¬
кий проект, 1997.
Синельников 1984 — Синельников И.М. Молодой Заболоцкий // Вос¬
поминания о Заболоцком / Изд. 2-е, доп. М.: Советский писатель, 1984.
С.31-42.

910
А. К. Жолковский
Слово 1967 — Слово о полку Игореве / Вступ. ст. Д. С. Лихачева.
Сост. и подгот. Л. А. Дмитриева и Д. С. Лихачева. Прим. О. В. Творогова
и Л. А. Дмитриева. Л.: Советский писатель, 1967 (Библиотека поэта.
Большая серия).
Сологуб I—VIII, 2000-2004 — Сологуб Ф.К. Собрание сочинений: В 6 т.
(Т. 7-8 доп.). М.: НПК «Интелвак», 2000-2004.
Случевский 1962 — Случевский К.К. Стихотворения и поэмы / Подгот.
текста, вступит, ст. и прим. А. В. Федорова. М.; Л.: Советский писатель,
1962 (Библиотека поэта. Большая серия).
Тарасенков 1933 — ТарасенковА.К. Похвала Заболоцкому // Красная
новь. 1933. № 9. С. 177-181.
Троицкая, Петухова 2001 — Троицкая Т.С., Петухова О.Е. Современные
считалки // [Режим доступа:] http://www.ruthenia.ru/folklore/troizkaya2.
htm
Тютчев 1966 — Тютчев Ф.И. Лирика: В 2 т. Т. 1. М.: Наука, 1966
(Литературные памятники).
Усиевич 1933 — Усиевич Е.Ф. Под маской юродства // Литературный
критик. 1933. № 4. С. 78-91.
Ушаков 1935 — Толковый словарь русского языка / Ред. Д. Н. Ушаков.
Т. 1. М.: ОГИЗ, 1935.
Федоров 1999 — Федоров Н.Ф. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 2. М.:
Прогресс, 1999.
Шубинский 2004 — Шубинский В. И. Вымысел и бред (Николай Забо¬
лоцкий и его великое заклинание) // Новая камера хранения: Временник
стихотв. отд. «Камеры хранения» за 2002-2004 г. СПб.: Изд-во Сергея
Ходова, 2004. С. 99-105.
Эккерман 1934 — Эккерман И. Разговоры с Гёте в последние годы его
жизни / Пер. и примеч. Е.Т. Рудневой. М.: Academia, 1934.

КОММЕНТАРИИ
I
ПРИЖИЗНЕННАЯ СОВЕТСКАЯ КРИТИКА
<Без подписи>
Ученик Пушкина или акробат из «Звезды»
Печатается по тексту первой публикации: Комсомольская правда.
1929.	№248. 26 октября. С. 3. В марте на страницах газеты появился
отклик читателя В. Разрубаева из Ульяновского округа: «Мы, чело¬
век пять, коллективно выписываем два экземпляра “Комсомольской
правды”. Коллективно читаем и особенно интересуемся литературной
страницей. Сегодня получили № 24<8>. Читаем. Вот в критической
статье выдержки из какого-то поэта Заболоцкого. Он пишет о каком-
то “толстом воздухе”, “Одежды беспокойство вкруг тела складками
легло”. Какое коверканье слов! “Ноги в кольца завия”. Какие нелепые
выражения: “Имея девок полные охапки”. О чем он пишет, для чего
и для кого? Кому нужен такой хлам? » (Поэтические кадры и борьба
с халтурой: Письма читателей // Комсомольская правда, 1930, 23 марта,
№67(1455). С. 3).
1	Одним из первых стихотворения из «Столбцов» с сатирической одой
Державина сравнивал Н. Степанов в своей рецензии на «Столбцы» Н. За¬
болоцкого (см. наст. изд. С. 41).
2	Остранение — понятие, предложенное В. Б. Шкловским в статье
«Искусство как прием» (1917), под которым понимался художествен¬
ный прием, выводящий образ вещи или явления из автоматического
восприятия.

912
Комментарии
С. Дубицкий
Береги здоровье, но берегись Заболоцкого
Печатается по тексту первой публикации: Литературная газета.
1930. 24 сентября.
Дубицкий С.— сведения об авторе отсутствуют.
1	«Радиослушатель» — массовый журнал, выходивший в 1928-1930 гг.
В 1930 г. реорганизован в журнал «Говорит Москва».
2	ВЦСПС — Всесоюзный центральный совет профессиональных союзов.
Н. Степанов
Н. Заболоцкий. «Столбцы».
1929 г. Издательство писателей в Ленинграде
Печатается по тексту первой публикации: Звезда. 1929. № 3.
С.191-192.
Степанов Николай Леонидович (1902-1972) — литературовед, критик,
друг Заболоцкого, автор воспоминаний о Заболоцком. К нему обращено
стихотворение Н. Заболоцкого «Облетают последние маки...» (1952).
1	Антокольский Павел Григорьевич (1896-1978) — поэт, переводчик.
2	Жаров Александр Алексеевич (1904-1984) — поэт. В 1920-е гг. входил
в группу поэтов-комсомольцев «Молодая гвардия».
3	Козьма Прутков — коллективный псевдоним, под которым в жур¬
налах «Современник», «Искра» и др. выступали в 1850-1860-е гг. поэты
А.	К. Толстой и братья Жемчужниковы (Алексей, Владимир и Александр
Михайловичи).
В. Друзин
Н. Заболоцкий. «Столбцы». Стихи
Издательство писателей в Ленинграде
Печатается по тексту первой публикации: Красная газета. 1929.
№ 86 (2114). 6 апреля, суббота, [вечерний выпуск]. С. 4.
Друзин Валерий Павлович (1903-1980) — рапповский критик, литерату¬
ровед, профессор. Литературную деятельность начал в 1922 г. заместителем
редактора «Литературной газеты».
1	Хлебников Велимир (наст, имя — Виктор Владимирович) (1885-1922) —
поэт, теоретик футуризма. Оказал значительное влияние на формирование
мировоззрения, философии и поэтики Н.А. Заболоцкого.

Комментарии
913
2	Из стихотворения Н. Заболоцкого «Пир» (1928), входившего в состав
«Столбцов» 1929 г.
3	...линии Нарбута-Зенкевича...— Имеется в виду наиболее «приземлен¬
ный» вариант поэтики и эстетики акмеизма (в отличие от линии Гумилева,
Ахматовой и Мандельштама). Владимир Иванович Нарбут (1888-1938) —
поэт-акмеист, входил в «Цех поэтов». Был инициатором и возглавлял (с вы¬
нужденными перерывами) Государственное акционерное кооперативное
издательство «Земля и фабрика» («ЗИФ»). Михаил Александрович Зенкевич
(1886-1973) — поэт-акмеист, прозаик, переводчик.
4	Из стихотворения «На рынке» (1927).
5	Из стихотворения «Обводный канал» (1928).
6	Из стихотворения «Ивановы» (1928).
<Без подписи>
Н. Заболоцкий.— «Столбцы».
Печатается по тексту первой публикации: Октябрь. 1929. № 5.
С.207-208.
Автором рецензии, по сведениям, имеющимся у членов семьи Заболоц¬
кого, является Илья Львович Фейнберг (1905-1979) — критик, литерату¬
ровед, впоследствии известный пушкинист.
В наиболее полной библиографии прижизненных откликов на «Столб¬
цы» и в некоторых других источниках авторство рецензии ошибочно при¬
писано Л.И. Тимофееву (Заболоцкий Николай Алексеевич [сост. Л.С. Ше¬
пелева] // Русские советские писатели. Поэты: Библиографический указатель.
Т. 9. М.: Книга, 1986. С. 243). Недоразумение объясняется тем, что в пятом
номере «Октября» рубрика «Библиотека» открывалась библиографическим об¬
зором Л. Тимофеева «Украинские писатели в русских переводах» (С. 199-201),
за которым следовала (С. 202-208) серия неподписанных рецензий на книги:
Тальников Д. Гул времени («Федерация»), Каверин В. Скандалист, или Вечера
на Васильевском острове («Прибой»), Яровой Н. Инженер Долматов (ЗИФ)
и Заболоцкий Н. Столбцы (Изд-во писателей в Ленинграде).
1	Из стихотворения «Народный дом» (1927-1928).
2	Из стихотворения «Народный дом».
3	Из стихотворения «Бродячие музыканты» (1928).
4	Из стихотворения «Белая ночь» (1926).
5	В издании «Столбцов» 1929 г. на с. 47 расположено окончание стихот¬
ворения «Фокстрот». Автором статьи имеется в виду строка «Его музыкой
не буди».
6	В издании «Столбцов» 1929 г. на с. 57 расположено окончание стихот¬
ворения «Бродячие музыканты». Имеется в виду строка «Средь музыки
и грохота».

914
Комментарии
7	Из стихотворения «На рынке» (1927).
8	Из стихотворения «Пир» (1928), входившего в состав «Столбцов»
1929 г.
Вл. Вихлянцев
Социология бессмыслинки
Печатается по тексту первой публикации: Сибирские огни. 1930.
№ 5. С.143-144.
Вихлянцев Владимир Андреевич (1907-1984) — поэт, критик.
1	Из стихотворения «На рынке».
2	Из стихотворения «Движение» (1927).
3	Из стихотворения «Часовой» (1927).
4	...(см. статью Камегулова в № 1 «Лит. учебы» ).— Камегулов Ана¬
толий Дмитриевич (1900-1937) — советский критик. В 1927 году вступил
в Ленинградскую ассоциацию пролетарских писателей (ЛАПП). Был одним
из руководителей ленинградской группы «Литературный фронт», одним
из ответственных сотрудников журнала «Литературная учеба». Имеется
в виду статья: Камегулов А. О завтрашнем дне // Литературная учеба.
1930.	№ 1. С. 13-20. В статье цитировалась работа немецкого экономиста
Христиана Эккерта «Перспективы капитализма» (Буржуазные ученые
о	закате капитализма: Сб. статей / Пер. с нем. М.; Л.: Госиздат, 1929.
С. 30-52 [Экономическая библиотека]): «...при самом тщательном изуче¬
нии конъюнктуры более или менее уверенно заглядывать в будущее можно
на срок не более трех месяцев... в отношении ожидаемой судьбы капита¬
лизма и линий его грядущего развития необходимо в прогнозах соблюдать
особую осторожность. Мы не в состоянии с какой бы то ни
было уверенностью заглядывать в будущее ни на три,
ни на тридцать лет вперед» (С. 14).
5	Неточная цитата из стихотворения «Ивановы» (1928).
6	Неточная цитата из стихотворения «Свадьба» (1928).
В.	Красильников
Среди стихов
<фрагмент>
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Литератур¬
ная газета. 1929. № 8. 10 июня.
В.	Гофман откликнулся на эту рецензию: «А сколько их — малоосве¬
домленных рецензентов, путающих фамилии и даты, беспомощных

Комментарии
915
в критике “идеологической” и “формальной” и тем не менее поучаю¬
щих авторов даже русскому языку, (как поучал недавно наш знакомый
В.	Красильников поэта Заболоцкого в “Лит. газете”)» (Гофман В. Сигнал
бедствия // Звезда. 1929. № 10. С. 195).
Красильников Виктор Александрович (1900-1963) — литературный
критик. Печатался с 1925 г. Входил в состав литературной группы «Куз¬
ница». Его работам был присущ не столько исследовательский, сколько
журнально-фельетонный характер.
1	Из стихотворения «Белая ночь» (1926).
2	Из стихотворения «Красная Бавария» (1926).
3	Из стихотворения «На рынке» (1927).
4	Из стихотворения А. С. Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных...»
(1829).
5	В стихотворении «Офорт» (1927) эта строка выглядит несколько иначе:
«и руки ломает наверх».
6	Из стихотворения «Бродячие музыканты» (1928).
М. Зенкевич
Обзор стихов
<фрагмент>
Печатается с сокращением по тексту первой публикации: Новый
мир. 1929. № 6. С.216-219.
Зенкевич Михаил Александрович (1891-1973) — поэт-акмеист, литера¬
тор, переводчик. См. статью А. А. Кобринского в наст. изд. (С. 636-644).
1	Строка из стихотворения Е. А. Баратынского «Не ослеплен я музою
моею...» (1833).
2	Из стихотворения Н. Заболоцкого «Народный дом» (1927-1928).
3	Из стихотворения «Народный дом».
4	Из стихотворения «Новый быт» (1927).
5	Из стихотворения «Красная Бавария» (1926).
6	Из стихотворения «Фокстрот» (1928).
7	Из стихотворения «На рынке» (1927).
8	Из стихотворения «Свадьба» (1928).
9	Из стихотворения «Ивановы» (1928).
10	Из стихотворения «Народный дом».
11	Неточная цитата из стихотворения «Обводный канал» (1928): «А вкруг —
черны заводов замки».
12	Из стихотворения «Свадьба».

916
Комментарии
13	Саша Черный — псевдоним Гликберга Александра Михайловича
(1880-1932), поэта-сатирика, прозаика, издателя.
14	«Алилуйя» (1912), «Плоть» (1920) — поэтические сборники В. И. Нар-
бута.
А.	Селивановский
Система кошек
(О поэзии Н. Заболоцкого)
Печатается по тексту первой публикации: На литературном посту.
1929. №15. С. 31-35.
Селивановский Алексей Павлович (1900-1937) — критик, один из ру¬
ководителей РАПП, автор книг «Очерки по истории русской советской
поэзии» (1936), «В литературных боях» (1936).
1	...как в сокращенной для детей истории Гулливера.— В 1936-1937 гг.
Заболоцкий обращается к переделке Дж. Свифта для детей. Одновременно
с О. Э. Мандельштамом работал над радиопередачей о Гулливере. Эта работа
не сохранилась. В 1937 г. вышла книжка: Свифт Д. Гулливер у велика¬
нов / Обработал для детей Н. Заболоцкий. Рис. Ж. Гранвиля. М.; JL: Детская
литература, 1937.
2	Из стихотворения «Обводный канал» (1928).
3	Из стихотворения «Бродячие музыканты» (1928).
4	Из стихотворения «На рынке» (1927).
5	Из стихотворения «Ивановы» (1928).
6	Из вступления к поэме А. С. Пушкина «Руслан и Людмила» (1817-1820).
7	Из стихотворения «Свадьба» (1928).
8	Из стихотворения «Свадьба».
9	Из стихотворения «Свадьба».
10	Из стихотворения «Свадьба».
11	Из стихотворения «Свадьба».
12	Из стихотворения «Свадьба».
13	Выражение из стихотворения А. В. Кольцова «Элегия» (1830).
14	Тоническая ритмика — ритмика так называемого чисто тонического
стиха, т.е. стиха, организованного определенным количеством ударных
слов в стихе, причем количество слогов от ударения до ударения остается
произвольным.
15	См.: Асеев Н. Наша рифма // Асеев Н. Дневник поэта. Л.: Прибой,
1929.	С.69-131.
16	Тактовый стих (тактовик) — метризованный интонационно-тактовый
стих, выдержанный в духе тактометрической системы. «Тактометр —
универсальная, синтетическая система, позволяющая поэту-композитору

Комментарии
917
придать стиховой речи любой ритмический облик, в соответствии с темой,
семантикой и композицией задуманной вещи. Размер сообщает стиху един¬
ство, а ритм — разнообразие» (Квятковский А. Тактометр: Опыт теории
стиха музыкального счета. Этюд о фонемах: К статье «Тактометр» // Бизнес:
Сборник литературного центра конструктивистов / Под редакцией К. Зе¬
линского, И. Сельвинского.М.: ОГИЗ. 1929. С 197-257). См.: Квят¬
ковский А.П. Ритмология. М.: Инапресс, Дмитрий Буланин, 2008. См. так¬
же словарную статью «Тактовик»: Квятковский А. Поэтический словарь.
М., 1966. С. 299.
17	...см. статью т. Квятковского о тактометре...— Имеется в виду
указанная выше публикация 1929 года. Александр Павлович Квятковский
(1888-1968) — литературовед, теоретик стиха, поэт, участник движения
конструктивистов. В своей работе «Тактометр» (1929) он подверг основа¬
тельной критике современное ему стихосложение и стиховедение.
18	...тактометрическаяреволюция конструктивистов.— Речь идет
0	своеобразной «стиховедческой революции», которую совершили кон¬
структивисты в 1920-е гг. Теоретиком тактометра являлся Александр
Павлович Квятковский. В своей работе «Тактометр» (1929) он подверг
основательной критике современное ему стихосложение и стиховедение.
«Метрика русского тонического стиха вырождается. Ее возможности почти
до конца исчерпаны и использованы поэтами»,— так начал Квятковский
свою работу о «тактометрической революции конструктивистов». См. так¬
же: Бирюков С.Е. О музыкально-поэтических теориях // Семиоткка
и авангард: Антология / Под общ. ред. Ю. С. Степанова. М.: Академический
проект, 2006. С. 574-601; Бирюков С.Е. Формообразующие стратегии
авангардного искусства в русской культуре XX века. Дис. ... д-ра куль¬
турологии. М., 2006.
19	Дадаисты — последователи дадаизма (от фр. dada — детский ле¬
пет) — модернистского художественного течения конца 1910-х — начала
1920-х гг., ставшего квинтэссенцией принципа разрушения образности.
Основоположником дадаизма считается Тристан Тцара (1896-1963), со¬
бравший вокруг себя в Цюрихе интернациональную группу анархически
настроенных поэтов и художников. О дадаистах в Ленинграде 1920-х годов
см.: Толмачев Д. Дадаисты в Ленинграде // Жизнь искусства. 1927. № 44.
1	ноября. С.14.
20	Ничевоки — члены московской группы «ничевоков», существовавшей
около двух лет в 1920 и 1921 гг. Была российским отголоском европейской
группировки дадаистов. См.: Никитаев А. Т. Ничевоки: материалы к исто¬
рии и библиографии // De visu. 1992. № 0. С. 59-64.
21	Из стихотворения «Ивановы» (1928).
22	Имеется в виду стихотворение «На рынке».
23	Из стихотворения «Бродячие музыканты».
24	Из стихотворения «Бродячие музыканты».

918
Комментарии
25	Из стихотворения «Ивановы».
26	Из стихотворения «Свадьба».
27	Из стихотворения «Свадьба».
28	Из стихотворения «Обводный канал».
<Без подписи>
Звезда эстетизма
Печатается по тексту первой публикации: Комсомольская правда.
1929.	№ 276. 30 ноября.
1	«Звезда» — советский ежемесячный литературно-художественный
и общественно-политический журнал. Издается в Ленинграде с 1924 г.
по настоящее время.
2	Из поэмы «Торжество земледелия».
3	Из поэмы «Торжество земледелия».
4	Из поэмы «Торжество земледелия».
5	Либединский Юрий Николаевич (1898-1959) — писатель, автор по¬
вестей «Комиссары» (1925), «Поворот» (1927) и др., редактор журнала
«Звезда». Входил в литературную группировку «Октябрь», был одним
из руководителей РАППа.
6	Саянов Виссарион Михайлович (1903-1959) — поэт, прозаик, автор
поэтических сборников «Фартовые года» (1926), «Комсомольские стихи»
(1928), «Современники» (1929), редактор журнала «Звезда».
7	Левоневский Дмитрий Анатольевич (1907-1988) — поэт, прозаик,
критик, очеркист.
8	Агапов Борис Николаевич (1899-1973) — поэт, совместно с К. Зелин¬
ским, В. Инбер и И. Сельвинским — участник «Литературного центра
конструктивистов» (ЛКЦ).
9	Камегулов — Об А. Д. Камегулове см. коммент. 4 к статье В. Вихлянцева
(Наст. изд. С. 914). Имеется в виду следующая статья: Камегулов А. О задачах
советской писательской общественности // Звезда. 1929. № 10. С. 172-177.
Н. Алексеев
Под эстетским нажимом
Печатается по тексту первой публикации: Комсомольская правда.
1929.	№ 282. 7 декабря.
Алексеев Никандр Алексеевич (1891-1963) — поэт, писатель, литера¬
турный критик. В 1930-е гг. — один из руководителей Западно-Сибирского
отделения пролетарско-колхозных писателей.

Комментарии
919
1	«На Литературном Посту» — журнал, издававшийся в Москве
в 1926-1932 гг. До 1931 г.— орган РАПП, с 1931 г.— массовый литера¬
турно-критический журнал для рабочих литкружков. Его предшествен¬
ник — журнал «На посту» (1923-1925). В основание программы журнала
была положена идея «пролетарской культуры» А. Богданова.
2	Авербах Леопольд Леонидович (1902-1938) — литературный критик,
генеральный секретарь РАПП с 1928 по 1932 г.
3	Рыкова Надежда Януарьевна (1901-1996) — литературовед, пере¬
водчик. В 1925 г. окончила факультет языкознания и материальной куль¬
туры Ленинградского университета. В 1930-е гг. работала библиографом
и библиотекарем в научных библиотеках Ленинграда, затем редактором
в Гослитиздате.
4	Саянов — см. коммент. 6 к статье «Звезда эстетизма».
5	Уткин Иосиф Павлович (1903-1944) — комсомольский поэт, автор
популярной поэмы «Повесть о рыжем Мотэле» (1925).
6	Браун Николай Леопольдович (1902-1975) — советский поэт, пере¬
водчик. Учился вместе с Заболоцким в Ленинградском Педагогическом
институте им. А. И. Герцена. Участник рукописного студенческого журнала
«Мысль» (1921). Печататься начал в 1923 г. Работал в редакциях журналов
«Звезда» и «Литературный современник». В 1920-е гг.— участник литера¬
турной группы «Мастерская слова», объединения «Содружество».
7	«Брага» (1922) — поэтический сборник Н. Тихонова.
8	Македонов Адриан Владимирович (1909-1994) — критик, литерату¬
ровед. В начале 1930-х гг. выступал с рапповских позиций. В неопубли¬
кованной рецензии «Арсенал чужака» на книгу В. И. Эрлиха «Арсенал»
(М.; Л.: ГИХЛ, 1931), посланной из Смоленска в редакцию журнала
«На литературном посту», называл Заболоцкого «певцом разочарованных
спекулянтов, ненавидящим враждебную ему советскую действитель¬
ность» (РГАЛИ. Ф. 1698, on. 1. Ед. хр. 406; обнаружено А. А. Кобрин-
ским). В 1937 г. был репрессирован, жил на Крайнем Севере, где приобрел
специальность геолога (с 1965 г.— доктор геолого-минералогических
наук). С середины 1950-х вернулся в критику. Автор дважды издавав¬
шейся книги «Николай Заболоцкий: Жизнь. Творчество. Метаморфозы»
(Л., 1968, 1987).
9	Конструктивисты — участники и последователи литературного дви¬
жения «Конструктивизм». Конструктивизм как литературная группа возни¬
кает в Москве весной 1922 г. В 1924 г. оформляется в «Литературный центр
конструктивистов» (ЛКЦ). В группу первоначально входят А. Н. Чичерин,
К. Л. Зелинский и И. Л. Сельвинский. Термин «конструктивизм» впер¬
вые официально был применен в 1922 г. в книге А. М. Гана, которая так
и называлась — «Конструктивизм».
10	«Ранний Сельвинский» — книга стихов И. Сельвинского 1929 г.

920
Комментарии
11	См.: Тимофеев JI. Рецензия на сб. «Ранний Сельвинский» // На ли¬
тературном посту. 1929. № 5.
12	Адуев Николай Альфредович (1895-1950) — поэт, входил в литера¬
турное объединение конструктивистов.
13	По-видимому, имеется в виду статья: Григорьев [М.С.]. Понятия ма¬
териала и приема в теории литературы // Звезда. 1926. № 2. С. 229-242.
14	Луговской Владимир Александрович (1901-1957) — поэт.
15	Агапов — см. коммент. 8 к статье «Звезда эстетизма».
16	Панов Николай Николаевич (псевд.: Дир Туманный) (1903-1973) —
поэт, прозаик, входил в объединение конструктивистов.
17	Тарасенков Анатолий Кузьмич (1909-1956) — критик, литера¬
туровед.
18	«Констромольцы» — так называли молодых поэтов — учеников
И. Сельвинского (Н. Ассанова, К. Митрейкина и др.).
19	Караваева Анна Александровна (1893-1979) — писательница.
20	Колычев Осип Яковлевич (1904-1973) — поэт, переводчик. Упоминае¬
мые стихотворения были опубликованы в альманахах «Земля и фабрика»:
«Сады Тирасполя» (Кн. 4. М., 1929), «Беременность» (Кн. 5. М., 1929).
21	Багрицкий (наст, фамилия —Дзюбин) Эдуард Георгиевич (1895-1934) —
поэт. В 4-й кн. альманаха «ЗиФ» (М., 1929) было напечатано его стихотворение
«Cyprinus carpio».
С.	Малахов
Поэзия
<фрагмент>
Печатается в сокращении по тексту публикации: Малахов С. Поэ¬
зия // Ежегодник литературы и искусства на 1929 год.М.: Комму¬
нистическая академия, 1929. С. 103-104.
Малахов Сергей Арсеньевич (1902-1973) — поэт, критик, член правле¬
ния МАПП и сотрудник журнала «На посту».
В.	Друзин
Молодые пролетарские поэты
<фрагмент>
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Жизнь искус¬
ства. 1929. № 47 (1367). 24 ноября, воскресенье. С. 12-13. То же: Молодая
поэзия: Сб. статей. JL: Издательство «Красная газета», 1930 (Литературная
студия «Резец»). С. 109,112. Об авторе см. наст. изд. С. 912.

Комментарии
921
Ю. Либединский
Сегодня попутнической литературы и задачи ЛАПП:
Первая часть доклада тов. Либединского на пленуме РАПП
<фрагмент>
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Звезда.
1930.	№1. с. 176-190.
Либединский Юрий Николаевич (1898-1959) — пролетарский писатель,
критик. С конца 1922 г. активно участвовал в пролетарском литературном
движении. Один из основателей группы «Октябрь», основной сотрудник
журнала «На посту». С 1923 по 1932 год занимал ряд руководящих по¬
стов в ВАПП и РАПП, член редакции журнала «На литературном посту»
со дня его основания.
1	Реконструктивный период в основном приходится на двадцатые
годы, обычно обозначаемого датами 1921-1929 гг. «Реконструктивный»
в данном случае обозначает процесс конструирования, созидания новой
культурной системы на развалинах старой. Реконструктивный период
в рамках марксистско-ленинского взгляда на историю противопоставлялся
«восстановительному» периоду.
2	Федин Константин Александрович (1892-1977) — писатель.
3	...Казаковым...— Судя по контексту, автор имеет в виду Козакова
Михаила Эммануиловича (1897-1954) — близкого к «серапионовым бра¬
тьям» писателя и драматурга.
4	Слонимский Михаил Леонидович (1897-1972) — писатель.
5	Форш Ольга Дмитриевна (1873-1961) — писательница, автор исто¬
рических романов.
6	«Октябрины» — крестины детей (как религиозный по своему ха¬
рактеру обряд) после революции был отменен и оказался под запретом.
Взамен него вводился внерелигиозный обряд наречения ребенка —
«октябрины».
7	Неточная цитата из стихотворения «Новый быт»: «И председатель
на отвале, / Чете играя похвалу...»
8	Чалая (наст, фамилия —Антонова) Зинаида Акимовна (1899-1971) —
писательница. Имеется в виду статья: Чалая 3. Революционные обряды
(по поводу статьи т. Троцкого) // Правда. 1923. № 173. Пятница, 3 августа.
С. 1. Это одна из многочисленных публикаций в рамках дискуссии о «новом
быте», развернувшейся после публикации статей JI. Д. Троцкого в газете
«Правда» (№ 151-156), которые легли в основу книги: Троцкий JI. Д.
Вопросы быта: эпох «культурничества» и ее задачи. М.: Госиздат, [1923].
9	Троцкий (наст, фамилия — Бронштейн) Лев Давидович (1879-1940) —
политический деятель.

922
Комментарии
10	В статье 3. Чалой нет указаний на какую-либо определенную пу¬
бликацию из целого цикла статей Троцкого на тему «нового быта». Какая
именно статья имеется в виду, можно догадываться только по содержанию.
Но, скорее всего, статья Чалой — это отклик (запоздалый) на следующую
публикацию Троцкого: Троцкий JI. Д. Семейность и обрядность // Правда.
1923. № 156. Суббота, 14 июня. С. 1. Ив меньшей степени на другую пу¬
бликацию: Троцкий JI. Д. От старой семьи к новой // Правда. 1923. № 155.
Пятница, 13 июня.
11	Замятин Евгений Иванович (1884-1937) — писатель.
12	Олеша Юрий Карлович (1899-1960) — писатель-прозаик, поэт, дра¬
матург, сатирик.
13	ФОСП — Федерация объединения советских писателей. Была
учреждена в 1927 году тремя крупнейшими литературными организа¬
циями того времени (Всероссийской ассоциацией пролетарских писа¬
телей, Всероссийским союзом писателей и Всероссийским обществом
крестьянских писателей).
14	Горбачев Георгий Ефимович (1897-1942) — критик, автор книги «Со¬
временная русская литература» (JI., 1928).
15	Слепнев Николай Васильевич (1902-1940) — литератор. В 1930-е гг.—
зав. отделом прозы при издательстве «Советский писатель».
А. Горелов
Распад сознания
Печатается по тексту первой публикации: Стройка. 1930. № 1. С. 16.
Горелов Анатолий Ефимович (1904-1992) — критик, литературовед,
секретарь Союза писателей Ленинграда. 16 декабря 1936 г. выступал в Доме
писателя на вечере Заболоцкого: «А. Горелов в своем вступительном слове
кратко охарактеризовал творческий путь Заболоцкого.— Восемь лет тому
назад Заболоцкий выступил с книгой стихов “Столбцы”. Книга эта была вос¬
принята как яркое литературно-политическое выступление. Книга вышла
в то время, когда партия победно отбивала атаки троцкистов и зиновьевцев
на генеральную линию, развертывая социалистическое наступление по все¬
му фронту. Сложность обстановки вызывала испуг и некоторую растерян¬
ность в определенных кругах интеллигенции. В “Столбцах” в чрезвычайно
своеобразной форме нашло свое отражение это состояние растерянности,
до некоторой степени паники, перед возникшими трудностями. Заболоцкий
увидел ненавистное рыло мещанина, рыло отвратительное, тупое, оно за¬
слонило от него все окружающее. <...> В разгар решительнейших, героиче¬
ских боев за коллективизацию сельского хозяйства, в 1932 г., Заболоцкий
выступил в печати с поэмой “Торжество земледелия”. Хотел этого поэт или

Комментарии
923
нет, но поэма справедливо была воспринята советской критикой и совет¬
ским читателем как враждебная клевета на социалистическую действи¬
тельность. <...> Критика справедливо и резко обрушилась на “Торжество
земледелия”. <...> Первое новое стихотворение Заболоцкого появилось
в печати в дни народного горя и траура. Это было стихотворение о смерти
Кирова. Здесь любимая тема поэта, тема, привязывающая его к подлинной
жизни, тема природы была осмыслена заново и, главное, очеловечена...
Стихотворение Заболоцкого о челюскинцах свидетельствовало о дальнейшем
идейном и поэтическом росте Заболоцкого. Это в особенности относится
к последнему из опубликованных им стихотворении “Горийская симфо¬
ния”, одному из лучших стихотворений о вожде мирового пролетариата
товарище Сталине. Мы пришли сюда,— подчеркнул тов. Горелов, заключая
свое вступительное слово,— не на парадный вечер, а для того, чтобы дать
трезвую оценку творческому пути Заболоцкого, большого и подлинного со¬
ветского поэта, совершившего трудный путь к своим сегодняшним стихам,
радующим каждого, кто любит советскую поэзию и особенно тех, кто в про¬
шлом наиболее резко критиковал Заболоцкого» (Берггольц О. Новый путь
(На вечере Н. Заболоцкого в Доме Писателя) // Литературный Ленинград.
1936.	№ 59. 23 декабря).
1	Демокрит из Абдер (460-370 гг. до н.э.) — философ-атомист. Ср.:
«Демокрит даже отрицал, что кто-нибудь может быть великим поэтом,
если ему не свойственно состояние исступления (furor)» (Цицерон. О ди-
винации. I, 80); «Демокрит отрицает, что можно быть великим поэтом
без некоторой [доли] безумия» (Цицерон. О прорицании. I, 37).
2	Из стихотворения «Ивановы» (1928).
3	Из стихотворения «Белая ночь» (1926).
4	Заключительные строки из стихотворения «Свадьба» (1928).
5	Не совсем точная цитата из стихотворения «Движение» (1927).
6	Из стихотворения «Офорт» (1927).
7	Из стихотворения «Белая ночь» (1926).
8	См. наст. изд. С. 57-66.
9	...сологубовская передоновщина.— Отсылка к образу Ардальона Бори¬
совича Передонова, гимназического учителя словесности,— героя романа
«Мелкий бес» (1902) Ф.К. Сологуба.
10	Из стихотворения «Фигуры сна» (1928).
11	Из стихотворения «Пекарня» (1928).
12	Из стихотворения «Пекарня».
13	Из стихотворения «Свадьба» (1928).
14	Выражения «вверх ногами» и «книзу головой» встречаются в стихо¬
творениях «Ивановы», «Белая ночь», «Футбол».
15	В этом номере за 1929 г. опубликованы Пролог и Глава 7 из поэмы
«Торжество земледелия».

924
Комментарии
И. Поступальский
Поэзия
<фрагмент>
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Альманах.
1930.	№ 1. JL: Красная газета. С. 99.
Поступальский Игорь Стефанович (1907-1989) — писатель, перевод¬
чик, историк литературы, библиограф.
П. Незнамов
Система девок
Печатается по тексту первой публикации: Печать и революция.
1930.	№4. С. 77-80.
Незнамов Петр Васильевич (наст, фамилия — Лежанкин) (1889-1941) —
поэт, входил в состав группы «Творчество» (Дальний Восток), «лефовец
младшего призыва».
1	Из стихотворения Н.С. Гумилева «Восьмистишие» («Ни шороха
полночных далей...») (1915), вошедшего в состав книги «Колчан» (1916).
2	Имеется в виду статья О.Э. Мандельштама «О собеседнике» (1913),
входившая в состав его книги «О поэзии» («Academia», JI., 1928).
3	Из стихотворения Б. JI. Пастернака «Так начинают. Года в два...»
(1921) из книги «Темы и вариации. 1916-1922» (1923).
4	Дементьев Николай Иванович (1907-1935) — поэт, в 1920-е гг.
примыкал к литературной группе «Перевал». Автор книги стихов «Шоссе
энтузиастов» (1930), поэмы «Мать» (1933). В 1935 г. покончил с собой.
Имеется в виду стихотворение «Ты этим вечером пройдись...», написан¬
ное под влиянием поэтики Заболоцкого (в частности, столбца «Красная
Бавария»). Текст публиковался в 1929 г. дважды: Дементьев Н. Ты этим
вечером пройдись... // Литературно-художественный сборник «Красной па¬
норамы». 1929. Июнь. Л.: Красная газета. С. 33\ Дементьев Н. Сверстник:
Фрагменты поэмы // Новый мир. 1929. № 8/9. С. 142-143.
5	Обязанности редактора «Известий» в 1928-1934 гг. исполнял Грон¬
ский Иван Михайлович (Федулов, 1894-1985).
6	Баранчиков Петр Григорьевич (?-?) — критик газеты «Известия».
7	На литературном посту. 1929. № 15 (см. наст. изд. С. 57-66).
8	...реконструктивный период? — См. коммент. к статье Ю. Лебедин¬
ского «Сегодня попутнической литературы и задачи ЛАПП».
9	... «об выпить рюмку водки»...— реминисценция из рассказа И. Э. Ба¬
беля «Как это делалось в Одессе» (1923): «Об чем думает такой папаша?

Комментарии
925
Он думает об выпить хорошую стопку водки, об дать кому-нибудь по морде,
об	своих конях и ничего больше».
10	Из стихотворения «Свадьба» (1928).
11	Вертинский Александр Николаевич (1889-1957) — эстрадный артист,
киноактер, композитор, поэт и певец.
12	Из стихотворения «Часовой» (1927).
13	Из стихотворения «Пир» (1928), входившего в состав «Столбцов»
1929 г.
14	Из стихотворения «Новый быт» (1927).
15	Из стихотворения «Новый быт».
16	Из стихотворения «Новый быт».
17	Из стихотворения «Красная Бавария» (1926).
18	Образ сирен возникает в стихотворениях «Красная Бавария», «Белая
ночь», «Ивановы», «Бродячие музыканты».
19	Из стихотворения «Новый быт».
20	Из стихотворения «Ивановы».
21	Из стихотворения «Белая ночь».
22	В стихотворении «Бродячие музыканты»: «Орлы в кукушек пре¬
вращались».
23	Из стихотворения «Футбол» (1926).
24	Из стихотворения «Ивановы».
25	Из стихотворения «Красная Бавария».
26	Вагинов Константин Константинович (1899-1934) — русский
писатель и поэт.
27	Грос (Grosz) Жорж (наст, фамилия — Георг Эренсфрид, Eherenfried
(1893-1959)) — немецкий график и живописец. Организатор «Красной
группы» художников (1924).С 1928г. член Ассоциации революционных
художников Германии в Берлине. Некоторое время примыкал к дадаизму
и экспрессионизму. Широкую известность получили графические ци¬
клы Гроса «Лицо господствующего класса» (1921), «Се человек» (1922),
«Расплата следует!» (1922-1923), «Новое лицо господствующего клас¬
са» (1930), острогротескная манера которых навеяна наивным уличным
рисунком.
28	Из стихотворения «Народный дом».
29	Из стихотворения «Фокстрот».
30	Из стихотворения «Красная Бавария».
31	Электрострой — управление электротехнических сооружений,
созданное в 1918 г. в ходе реализации плана ГОЭРЛО. Его главной зада¬
чей были руководство и координация всех строительных работ в области
энергетики.
32	Из стихотворения «Ивановы».

926
Комментарии
33	Из стихотворения «Новый быт».
34	Из стихотворения «Ивановы».
35	Из стихотворения «Белая ночь».
36	Из стихотворения «Свадьба».
37	Из стихотворения «Фигуры сна» (1928).
38	Из стихотворения «Свадьба».
39	Из стихотворения «Незрелость» (1928).
40	Из стихотворения «Фокстрот».
41	Из стихотворения «Белая ночь».
42	Цитата из статьи А. Селивановского «Система кошек» (см. наст. изд.
С. 65).
43	Крученых Алексеи Елисеевич (1886-1968) — поэт, создатель поэти¬
ческого «заумного языка».
44	Из стихотворения «Народный дом».
45	Из стихотворения «Ивановы».
46	Бурлюк Давид Давидович (1882-1967) — поэт, художник, один
из основоположников русского футуризма.
А. Амстердам
Болотное и Заболоцкий
Печатается по тексту первой публикации: Резец. 1930. № 4. С. 12-4
(с рис. А. Спесивцева).
Амстердам Абрам Вульфович (1907-1990) — критик, литературовед.
Эпиграф — из столбца «Народный дом» (1927-1928).
Спесивцев Анатолий Дмитриевич (1907-1990) — художник.
1	Из стихотворения «Обводный канал» (1928).
2	Из стихотворения «Обводный канал».
3	Неточная цитата из стихотворения «Обводный канал».
4	Из стихотворения «Обводный канал».
5	Из стихотворения «На рынке» (1927).
6	Имеется в виду книга Корнея Ивановича Чуковского (1882-1969)
«Маленькие дети: Детский язык. Экикики. Лепые нелепицы» (Л.: Красная
газета, 1928), впоследствии многократно переиздававшаяся с дополнениями
под названием «От двух до пяти».
7	Фрагменты стихотворения «Народный дом» (1927-1928).
8	Фрагменты стихотворения «Ивановы» (1928).
9	Из стихотворения «Ивановы».
10	Из стихотворения «Ивановы».
11	Из стихотворения «Белая ночь» (1926).

Комментарии
927
12	Из стихотворения «Ивановы».
13	Из стихотворения «Часовой» (1927).
14	Из стихотворения «Народный дом».
15	Красная свадьба — комсомольская, пролетарская свадьба, без рели¬
гиозных и народных обрядов.
А.	Селивановский
Пролетарская поэзия на переломе
<фрагменты>
Печатается по тексту первой публикации: На литературном посту. 1930.
№ 5-6. С. 6-7,10,13,17. Об А. П. Сел ивановском см. наст. изд. С. 916.
1	Из редакционной преамбулы: «Выправленная стенограмма доклада
т. Селивановского, поставленного в порядке обсуждения на I областной
конференции МАПП».
2	Клычков (наст, фамилия — Лешенков) Сергей Антонович (1889-1940) —
поэт, прозаик. Упоминается его книга стихов «В гостях у журавлей»
(М., 1930).
3	См.: Поступалъский И. Поэзия // Альманах. 1930. № 1. JL: Красная
газета. С. 94-100 (см. наст. изд. С. 86).
4	...поэмой «Лейтенант Шмидт» и «1905 год»...— Имеются в виду
поэмы Б. JI. Пастернака «Лейтенант Шмидт» (1927) и «Девятьсот пятый
год» (1926).
5	Когда в литературной странице «Комсомольской правды» Тихонов
ставится в один ряд с Заболоцким...— отсылка к статье Н. Алексеева
«Под эстетским нажимом» (см. наст. изд. С. 70).
6	См. коммент. 18 к статье Н. Алексеева «Под эстетским нажимом».
7	Митрейкин Константин Никитич (1905-1934) — поэт. Участник
авангардной поэтической группы «Стержень», которая в свою очередь
была филиалом группы «Перевал». Митрейкин считал себя учеником
литературной группы конструктивистов. Это его имя упоминает в своем
вступлении «Во весь голос» В. В. Маяковский: «...кудреватые Митрейки,
мудреватые Кудрейки...». Ирония по отношению к К.Н. Митрейкину
и А. А. Кудрейко — молодым в то время поэтам, вызвана, вероятно, тем,
что они тяготели к литературной группировке конструктивистов, которую
Маяковский неоднократно критиковал за эстетство и «техницизм».
8	Ассанов (Асанов) Николай Александрович (1906-1974) — писатель,
поэт.
9	Борис Уральский — поэт, автор нескольких книжек для детей, вы¬
пускавшихся в начале 1930-х гг.
10	Группа «Содружество» существовала в конце 1920-х — начале
1930-х гг. в Ленинграде (см.: Шошин В.А. Литературное объединение

928
Комментарии
«Содружество» // Из истории литературных объединений Петрограда-
Ленинграда 1920-1930-х годов: Исследования и материалы. Кн. 2. СПб.:
Наука, 2002. С. 281-326). Однако, судя по упоминанию имен И. Уткина,
А. Жарова и Дж. Алтаузена, речь идет о другом, недолговечном, объеди¬
нении комсомольских поэтов.
11	Уткин Иосиф Павлович (1903-1944) — поэт, журналист, автор
поэмы «Милое детство» (Уткин И. Милое детство. Поэма, изд., «Молодая
гвардия», М., 1933).
12	Жаров Александр Алексеевич (1904-1984) — поэт, автор поэмы
«Сентиментальный друг» (Жаров А. Сентиментальный друг. Поэма. М.;
Л.: Госиздательство, 1-я образцовая типография в Мск., 1930).
13	Алтаузен Джек Моисеевич (1907-1942) — поэт, автор поэмы «Безусый
энтузиаст» (Алтаузен Д. Безусый энтузиаст. Лирическая поэма. М.:
Московский рабочий, 1929).
14	...комчванстваю — Слово «комчванство» появилось в 1918 г. и было
широко распространено в 1920-е гг. Оно означает фанаберию, хамство,
комиссарство, бравирование своим простонародным происхождением
людей из социальных низов, попавших в состав руководящих органов
Советской республики.
15	См.: Поступальский И. Поэзия // Альманах. 1930. № 1. Л.: Красная
газета. С. 94-100.
Н. Асеев
Сегодняшний день советской поэзии
<Речь на дискуссии Всероссийском союзе советских писателей
16 декабря 1931 г.>
<фрагмент>
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Красная
новь. 1932. № 2. С. 164.
Асеев Николай Николаевич (1889-1963) — поэт, переводчик, до рево¬
люции — участник футуристического движения (группа «Центрифуга»);
впоследствии — «лефовец».
1	Тарловский Марк Ариевич (1902-1952) — поэт, переводчик.
2	Павлова Каролина Карловна (Каролина Павлова-Яниш; урождённая
Яниш; (1807-1893)) — поэтесса.
3	...Моя мечта, моя бессонница...— строка из стихотворения М. Тарлов-
ского «Москва» («Столица-идолопоклонница...») (1928).
4	...Моя любовь, мое богатство...— неточная цитата из стихотворения
Каролины Павловой «Ты, уцелевший в сердце нищем...» (1854). Правильно:
«Моя напасть! Моё богатство! / Моё святое ремесло!»

Комментарии
929
5	Саянов Виссарион Михайлович (1903-1959) — поэт, литературный
критик.
6	Что была вчерась? — неточно цитируется стихотворение близкого
к обэриутам Н. М. Олейникова «Карась» (1927).
О. Бескин
О	поэзии Заболоцкого, о жизни и о скворешниках
Печатается по тексту первой публикации: Литературная газета. 1933.
№ 32 (260). 11 июля.
Бескин Осип Мартынович (1892-1969) — издательский работник,
журналист, критик, искусствовед, ответственный секретарь редакции
«Литературной энциклопедии».
1	...«страха бездны»...— образ-символ «бездны» был широко распро¬
странен в среде русских символистов.
2	... «размышления о божием величии».— Отсылка к оде М. В. Ломоносова
«Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого север¬
ного сияния» (1743).
3	Из стихотворения «Венчание плодами» в первоначальной редакции
(1932).
4	Из поэмы М. Ю. Лермонтова «Демон».
5	Клюев Николай Алексеевич (1884-1937) — новокрестьянский поэт.
6	Клычков (наст, фамилия — Лешенков) Сергей Антонович (1889-1937,
по др. данным 1940) — поэт, прозаик, переводчик.
7	Будетлянин — термин В. Хлебникова, который обладал значением
«люди будущего». Термин является аналогом слову «футурист».
В.	Ермилов
Юродствующая поэзия и поэзия миллионов
(О «Торжестве земледелия» Н. Заболоцкого)
Печатается по тексту первой публикации: Правда. 1933. 21 июля.
Ермилов Владимир Владимирович (1904-1965) — советский критик,
литературовед.
Член КПСС с 1927. С 1928 г. один из руководителей РАППа.
1	См.: Сталин И.В. О работе в деревне: Речь на объединенном пленуме
ЦК и ЦКК ВКП (б) 11 января 1933 г. // Сталин И. В. Сочинения. Т. 13.
М., 1951. С. 229.
2	Бескин О. О поэзии Заболоцкого, о жизни и о скворешниках // Ли¬
тературная газета. 1933. № 32 (260). 11 июля. С. 2 (см. наст. изд. С. 112-116).

930
Комментарии
3	Отсылка к тексту «Слова о полку Игореве».
4	...«замученные тяжелой неволей»...— строка из знаменитого траурного
марша русского революционного движения «Замучен тяжелой неволей» (1876)
на слова Г. Мачтета. Мачтет Григорий Александрович (1852-1901) — пи¬
сатель, революционер-народник.
5	О Н.И. Дементьеве см. примеч. 4 к статье П. В. Незнамова «Система
девок» (наст. изд. С. 924). Стихотворение «Мать: Рассказ в стихах» было
напечатано в газете «Правда» 27 июня 1933 г. (№ 175 [5701]. С. 4).
6	Интернационал — международный пролетарский гимн. Текст —
Эжена Потье, музыка — Пьера Дегейтера.
Е.Усиевич
Под маской юродства
Печатается по тексту первой публикации: Литературный критик.
1933.	№ 4. С. 78-91. Статья «Под маской юродства» также публико¬
валась в: Усиевич Е.Ф. Три статьи. М: Изд. и тип. Жур.-газ. объеди¬
нения, 1934 (Библиотека «Огонёк» № 8 [779]). С. 25-48. О советской
литературе. [Сборник.] М.: Советская литература, 11 тип. и шк. ФЗУ
Мособлполиграфа, 1934 (Библиотека журнала «Литературный критик»).
С.278-293.
Усиевич Елена Феликсовна (1893-1968) — критик, с 1915 — член
ВКП (б). Была в эмиграции, возвратилась в Россию в 1917 году с группой
большевиков, возглавляемой Лениным. Принимала участие в гражданской
войне. Впервые выступила в печати в 1928 г. Активный сотрудник жур¬
налов «Литературный критик», «Литературное обозрение» и др. В архиве
редакции журнала «Литературный критик» сохранился также неопубли¬
кованная рецензия «О новых стихах Н. Заболоцкого» (конец 1930-х гг.),
принадлежащая перу писателя и критика Михаила Исааковича Рудермана
(1905-1984) (РГАЛИ. Ф. 614. On. 1. Ед. хр. 280).
1	См.: Тихонов Н. Школа равнодушных // Вечерняя красная газета.
1933.	28 января; Литературный Современник. 1933. № 5. В названии
статьи Н. Тихонова — отсылка к названию романа Ж. Жироду «Школа
равнодушных ».
2	«Игра в аду» — произведение В. Хлебникова в соавторстве с А. Кру¬
ченых, написанное в 1912 г.
3	Нахимов Аким Николаевич (1782-1814) — харьковский поэт, автор
стихотворения «Песнь луже» (1810), для которого характерны смелость
лексики, ее грубость и нарочитая «простонародность».
4	См.: Тихонов Н. Школа равнодушных // Литературный Современник.
1933.	№5. С. 118.

Комментарии
931
5	Звезда. 1933. № 2-3.
6	См.: Ермилов В. Юродствующая поэзия и поэзия миллионов (О «Тор¬
жестве земледелия» Н. Заболоцкого) // Правда. 1933. 21 июля (см. наст,
изд. С. 117-122).
7	Строки из поэмы «Торжество земледелия» цитируются по изданию:
Заболоцкий Н. Торжество земледелия // Звезда. 1933. № 2-3. В этом но¬
мере поэма «Торжество земледелия» впервые опубликована полностью.
До этого, в 1929 г., Заболоцкий опубликовал из поэмы «Пролог» и главу 7
(см.: Звезда. 1929. № 10).
8	Здесь и далее автор статьи цитирует «Лодейникова» (первая ред.),
опубликованного в журнале «Звезда». 1933. № 2-3.
9	Из стихотворения А. С. Пушкина «Зимняя дорога» (1826).
10	Парафраз из романа Л. Андреева «Сашка Жегулев» (1911).
11	«Сатирикон» — еженедельный сатирический журнал. Издавался
в Петербурге в 1908-1914 гг.
12	Цитата из фельетона И. Ильфа и Е. Петрова «Отдайте ему курсив»
(1932).
13	«Ночь перед Советами» — поэма В. Хлебникова 1921 г.
14	«Ладомир» — поэма В. Хлебникова 1920 г.
15	...всякая кухарка должна уметь управлять государством...— па¬
рафраз из работы В. И. Ленина «Удержат ли большевики государственную
власть?» (1917) («Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка
не способны сейчас же вступить в управление государством. Но мы... требуем
немедленного разрыва с тем предрассудком, будто управлять государством...
в состоянии только богатые или взятые из богатых семей чиновники.
Мы требуем, чтобы обучение делу государственного управления велось
сознательными рабочими и солдатами... чтобы... к обучению этому начали
привлекать всех трудящихся, всю бедноту»).
С.	Розенталь
Тени старого Петербурга
<фрагменты>
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Правда.
1933.	№ 236 (5765). 30 авг. С. 4.
Розенталь Семен Дмитриевич (1889 —?) — критик.
1	Имеется в виду статья В. Ермилова «Юродствующая поэзия и поэзия
миллионов (О «Торжестве земледелия» Н. Заболоцкого)» (Правда. 1933.
21	июля) (см. наст. изд. С. 117-122).
2	Бердяев Николай Александрович (1874-1948) — русский философ.

932
Комментарии
3	Философов Дмитрий Владимирович (1872-1940) — публицист, кри¬
тик, религиозно-общественный и политический деятель.
4	Лавренев Борис Андреевич (1891-1959) — писатель.
5	Чумандрин Михаил Федорович (1905-1940) — писатель.
К. Зелинский
О	поэзии и поэтах
<фрагмент>
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Лите¬
ратурный Ленинград. 1933. 5 сентября. С. 2.
Зелинский Корнелий Люцианович (1896-1970) — критик, литерату¬
ровед. Один из организаторов и теоретиков литературной группы кон¬
структивистов. Позже, в рецензии на сборник «День поэзии» (М., 1956),
куда вошло единственное стихотворение Заболоцкого (с. 13), Зелинский
писал: «Трагическое стихотворение Н. Заболоцкого “Прощание с друзьями”
поражает глубиной вложенного в него чувства и собирает морщины на лбу,
как далекий удар похоронного колокола. Но почему только такой нотой
представлен этот своеобразно талантливый поэт <...>?» (Зелинский К. Поэзия
и чувство современности: По поводу сб. «День поэзии» // Литературная
газета. 1957. № 2 (3658), 5 января. С. 1-3).
1	См.: Розенталь С. Тени старого Петербурга // Правда. 1933. № 236
(5765). 30 авг. С. 4 (см. наст. изд. 142).
2	Неточная цитата из стихотворения О. Э. Мандельштама «Ленинград»
(1930).
3	Из стихотворения О. Э. Мандельштама «Полночь в Москве. Роскошно
буддийское лето» (1931).
4	Из стихотворения Мандельштама «Полночь в Москве. Роскошно
буддийское лето».
<Без подписи>
26.IX.1933.
Перед чисткой писателей-коммунистов
<фрагмент>
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Литератур¬
ный Ленинград. 1933. № 9, 26 сентября. С. 1.
В неподписанной заметке через номер газеты говорилось: «Журналы
“Звезда” и “Литературный современник” за год напечатали только два
малоценных очерка, да явно враждебную поэму “Торжество земледе¬
лия” Заболоцкого (“Звезда”)» [От редакции] 14/XI // Литературный
Ленинград. 1933. № 11, 14 ноября. С. 1).

Комментарии
933
Ан. Тарасенков
Похвала Заболоцкому
Печатается по тексту первой публикации: Красная новь. 1933. № 9.
С. 177-181.
Тарасенков Анатолий Кузьмич (1909-1956) — литературный критик,
литературовед, библиограф, библиофил. См. о нем: Громова Н.А. Распад:
Судьба советского критика: 40-50-е годы. М.: Эллис Лак, 2009. Название
статьи содержит намек на книгу Эразма Роттердамского «Похвала глу¬
пости» (1508). Эпиграф — из романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин»
(Гл. V; XVI). В Научно-исследовательском отделе редких книг РГБ (Музей
книги) хранится экземпляр «Столбцов» 1929 г. из личной библиотеки
Тарасенкова. На обороте задней обложки карандашом выписаны выходные
данные журнальных публикаций поэмы «Торжество земледелия», а также
стихотворений «Меркнут знаки Зодиака» и «Лодейников»
1	Из стихотворения «Красная Бавария» (1926).
2	Из стихотворения «Свадьба» (1928).
3	Неточная цитата из стихотворения «Фокстрот» (1928): «...парит
на воздухе герой...»
4	Из стихотворения «Обводный канал» (1928).
5	Из стихотворения «Народный дом» (1927-1928).
6	Из стихотворения «Народный дом».
7	Здесь и далее автор статьи обращается к поэме «Торжество зем¬
леделия».
8	...воспетого автором «Атта Тролъ» ).— Имеется в виду Генрих Гей¬
не — автор поэмы «Атта Троль» (1843).
9	Здесь и далее автор статьи цитирует и отсылает к поэме Заболоцкого
«Торжество земледелия».
10	За 1933 год.
11	Лермонтовский «дух изгнанья»...— Имеется в виду образ Демона
в одноименной поэме М. Ю. Лермонтова.
12	...великий корсиканец...— Имеется в виду Наполеон Бонапарт
(1769-1821).
13	...пустынник, которому пернатые доставляли целительную влагу...—
Возможно, имеется в виду эпизод с пророком Илией: «И вороны приносили
ему поутру, и хлеб и мясо повечеру, а из потока он пил» (3 Цар 17, 6).
14	Луговской Владимир Александрович (1901-1957) — поэт. Имеются в ви¬
ду написанные белым стихом и публиковавшиеся в 1932-1933 гг. небольшие
поэмы Луговского «Красные чашки», «Комиссар», «Мельник», «Сапоги»,
«Акрополь», вошедшие в его книгу «Жизнь. Книга 1» (М.: Советская лите¬
ратура, 1933).

934
Комментарии
15	Цикл «Вольные мысли» (1907), вошедший в состав второго тома
лирики А. А. Блока, написан белым стихом.
16	Бальмонт Константин Дмитриевич (1867-1942) — поэт-символист.
17	Из поэмы «Торжество Земледелия» (1929-1930).
М. Витенсон
О	«Правде жизни», о классовой борьбе в литературе
и задачах критики
<фрагмент>
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Звезда.
1934. №2. С. 166-172.
Витенсон Моисей Соломонович (1909-1942) — критик, литературовед.
1	Вероятно, имеется в виду издание: Шкловский В.Б. Свет в лесу.
Тифлис, 1934.
2	Имеется в виду «Путешествие в Армению» (1931-1932); опубл. в жур¬
нале «Звезда». 1933. № 5. С. 103-125.
3	Имеется в виду речь Сталина «О работе в деревне», произнесенная
на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП (б) 11 января 1933 г.
4	Бессалько Павел Карпович (1887-1920) — пролетарский писатель.
«Алмазы Востока» (1919) — книга обработанных восточных легенд.
5	Никифоров Георгий Константинович (1884-1939) — пролетарский
писатель. «Воробей» (1928) — сатирическая сказка, где в аллегорической
форме высмеиваются приспособленцы, бюрократы-«аппаратчики», мещане,
интеллигенты-индивидуалисты и т. д.
6	Метерлинк Морис (1862-1949) — бельгийский писатель, драматург,
один из крупнейших представителей символизма в Европе.
Р. Миллер-Будницкая
Потомки луддитов
<фрагмент>
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Звезда.
1934.	№ 4. С. 177-193, 191-192.
Миллер-Будницкая Рашель Зиновьевна (1906-1967) — критик, переводчик.
1	Луддиты (англ. Luddites) — группа английских рабочих, в на¬
чале XIX в. протестовавших против изменений, которые повлекли
промышленный переворот. Зачастую протест выражался в разрушении
машин.

Комментарии
935
2	Пильняк (наст, фамилия — Вогау) Борис Андреевич (1894-1938) —
писатель.
3	«Голый год» — Роман Б. Пильняка (1921).
4	«Машины и волки» — роман Б. Пильняка (1925).
5	...реконструктивный период...— См. коммент. к статье Ю. Лебедин¬
ского «Сегодня попутнической литературы и задачи ЛАПП».
Н. Тихонов
На участке поэзии
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Резец:
Журнал пролетарской литературы. 1933. № 7-8 С. 42-45. С. 45.
Тихонов Николай Семенович (1896-1976) — советский поэт, прозаик.
Содействовал публикациям произведений Заболоцкого в журнале «Звезда».
В номере от 24 мая в неподписанном материале о совещании говорилось:
«Касаясь творчества Заболоцкого, т. Тихонов говорил о возможности двух
выходов для него: творческого “внутреннего самоубийства” или радикального
его переключения. Тихонов приветствует в частности приход Заболоцкого
в детскую поэзию и его работу в настоящее время над переводом “Гаргантюа”»
(<Без подписи> На всесоюзном поэтическом совещании // Литературная
газета. 1934. № 65 (381). 24 мая. С. 2).
1	Прокофьев Александр Андреевич (1900-1971) — советский поэт.
2	Корнилов Борис Петрович (1907-1938) — советский поэт и обществен¬
ный деятель-комсомолец, автор стихов знаменитой «Песни о встречном».
Н. Тихонов
Поэзия большого плана
<Стенограмма доклада на Всесоюзном поэтическом совещании>
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Литератур¬
ная газета. 1934. № 68 (384). 30 мая. С. 2.
Ан. Тарасенков
Поэт и муха
Печатается по тексту первой публикации: Литературная газета.
1934.	10 декабря.
1	Шевцов Александр Михайлович (1906-1985) — поэт. Имеется в виду
издание: Шевцов А. Голос. Стихи. М.: Профиздат, 1934.

936
Комментарии
2	Олейников Николай Макарович (1898-1937) — поэт.
3	Из стихотворения Н. Олейникова «Служение науке» (1932).
4	Из стихотворения Н. Олейникова «Служение науке».
5	Из стихотворения В. В. Маяковского «Письмо к любимой Молчанова,
брошенной им, как о том сообщается в № 219 “Комсомольской правды”
в стихе по имени “Свидание”».
С.	Малахов
Реакционная утопия мелкобуржуазного романтизма
Печатается по тексту публикации: Малахов С. Поэзия социалисти¬
ческого реализма // Борьба за стиль: Сборник статей. Государственная
Академия Искусствознания. Институт Литературоведения. Ленинград:
ОГИЗ; ГИХЛ, 1934. С. 116-177. [Глава «Реакционная утопия мелкобур¬
жуазного романтизма». С. 119-133.]. О Малахове см. наст. изд. С. 920.
1	«Моцартианство» — под этим понятием критики-«перевальцы» по¬
нимали творческие принципы искренности и интуитивизма, которые они
выдвигали в противовес рационализму ЛЕФа и конструктивистов.
2	Воронский Александр Константинович (1884-1937) — деятель
революционного движения в России, литературный критик, писатель.
В 1921-1927 гг. — главный редактор журнала «Красная новь». Глава ли¬
тературной группы «Перевал», возникшей в 1923 г. при журнале «Красная
новь». Воронский считал, что художник в своем творчестве не должен при¬
бегать к рассудочным, «историческим» категориям, а целиком отдаться
силе непосредственных впечатлений, ибо только в этом случае мир пред¬
станет перед ним в «контрастной и самобытной» сущности.
3	Анимическое мышление (анимизм) — по Э. Тайлору — первоначальная
форма религиозности; характерная для первобытных народов вера в то, что
все явления внешнего мира имеют собственную душу.
4	Слова Саввы («Голая земля, и на ней голый человек, голый, как мать
родила») из пьесы Л. Андреева «Савва» (1906).
5	Имеется в виду поэма В. В. Маяковского «Человек» (1917).
6	Имеется в виду мифологический рассказ Н. Д. Бурлюка «Артемида без
собак» (1913). (Дохлая луна / Изд 2-е, доп. М., 1914. С. 91-92)
7	Артемида (греч. миф.) — девственная богиня-охотница и богиня
плодородия.
8	Антей (греч. миф.) — ливийский великан. Сын Посейдона и богини
земли Геи, непобедимый борец, убивавший всех побежденных, получавший
силу от соприкосновения с Матерью-Землей.
9	«Готтентотская Венера» — прозвище готтентотки Саартие Бартман
(Saartjie Baartman; 1789-1815). В 1810 г. европейские моряки увезли ее

Комментарии
937
с юга Африки (из Кейптауна), чтобы показывать ее в английских и фран¬
цузских цирках как «Готтентотскую Венеру». Она отличалась необычной
фигурой и анатомическим строением (у нее была стеатопигия — гипертро¬
фированные ягодицы). После смерти с ее тела была снята полная гипсовая
копия. Кроме того, французские врачи сохранили ее мозг, скелет и не¬
которые другие части тела, которые до 1974 г. экспонировались в Музее
естественной истории Франции.
10	«Самовитое слово» — принцип В. Хлебникова, провозглашенный
по отношению к слову, обладающему самостоятельной, автономной фор¬
мой, которая и является его истинным содержанием. Пафос Хлебникова
заключался в высвобождении этого содержания из плена традиционных
культурных напластований.
11	Гуро (наст, фамилия — Нотенберг) Елена (Элеонора) Генриховна
(1877-1913) — поэтесса и художница.
12	Крученых — см. коммент. к статье П. Незнамова «Система девок».
13	Из поэмы Н. Заболоцкого «Торжество земледелия».
14	Из первой редакции «Лодейникова» (1932).
15	Чайльд-Гарольд — герой поэмы английского поэта Джорджа Гордона
Байрона (1788-1824) «Паломничество Чайльд-Гарольд а» (1812-1818).
16	Хлебников умер 28 июня 1922 г. в деревне Санталово Новгородской
губернии Крестецкого уезда, похоронен на погосте в д. Ручьи.
17	В поэме В. В. Маяковского «Человек» (1917) возникает образ «нового
Демона» «в американском пиджаке и блеске желтых ботинок».
18	Из поэмы В.В. Маяковского «Человек».
19	Неточная цитата из автобиографии В. В. Маяковского «Я сам» (фраг¬
мент «Необычайное», 1922 <1928>).
20	«Мир с конца» — имеется в виду драма В. Хлебникова в соавторстве
с А. Крученых «Мирсконца» (1912), в которой время движется в обратном
направлении от смерти — к рождению.
21	XVII съезд партии — так называемый «съезд победителей», прошел в на¬
чале 1934 г. Сталин делал на нем Отчетный доклад о работе ЦК ВКП (б).
22	«Бруски» — Роман Ф. И. Панферова (1928).
А. И. Безыменский
Из речи на Первом всесоюзном съезде советских писателей
(1934)
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Первый
всесоюзный съезд советских писателей. 1934. Стенографический отчет.
М.: Гослитиздат, 1934. С. 550.
Безыменский Александр Ильич (1898-1973) — советский поэт.

938
Комментарии
1	Имеется в виду доклад Н. Тихонова, прочитанный на Всесоюзном поэ¬
тическом совещании. См.: Тихонов Н. Поэзия большого плана [Стенограмма
доклада на Всесоюзном поэтическом совещании] // Литературная газета.
1934.	30 мая. (См. наст. изд. С. 163).
2	Васильев Павел Николаевич (1910-1937) — поэт, очеркист. Репрес¬
сирован.
3	Смеляков Ярослав Васильевич (1912-1972) — советский поэт.
4	Статья М. Горького «О литературных забавах» одновременно пе¬
чаталась в газетах «Правда» (1934. № 162. 14 июня; 1935. № 18 и 23,
18	и 24 января), «Известия ЦИК СССР и ВЦИК» (1934. № 137. 14 июня;
1935.	№ 16 и 20, 18 и 24 января) и «Литературная газета» (1934. № 75.
14	июня; 1935. № 4 и 5, 18 и 24 января); первый раздел — также в газете
«Литературный Ленинград» (1934. № 27. 14 июня).
Ан. Тарасенков
Графоманское косноязычие
<фрагменты>
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Знамя.
1935.	№1. С. 192-197.
1	Из стихотворения Н.С. Гумилева «Восьмистишие» («Ни шороха
полночных далей...») (1915), вошедшего в состав книги «Колчан» (1916).
2	Пилад (Pylades; мифол.) — сын сестры Агамемнона, друг Ореста.
В трагедии Еврипида «Ифигения в Тавриде» Пилад готов пожертвовать
своей жизнью ради спасения Ореста. Имя Пилада в сочетании с именем
Ореста стало символом верной и преданной дружбы.
3	Неточная цитата из стихотворения О. Э. Мандельштама «К немецкой
речи».
4	Троицкий Михаил Васильевич (1904-1941) — поэт.
5	Из стихотворения «Народный дом» (1927-1928).
6	Усиевич Е. Под маской юродства // Литературный критик. 1933. № 4.
С. 78-91. См. наст. изд. С. 123
Д. Мирский
Стихи 1934 года
<фрагмент>
Печатается по тексту первой публикации: Мирский Д. Стихи 1934 го¬
да: Статья II // Литературная газета. 1935. № 23 (514). Ср. 24 апреля.
С. 2-3.

Комментарии
939
Святополк-Мирский Дмитрий Петрович (англ. D.S. Mirsky, после
возвращения в СССР — Д. Мирский; 1890-1939) — литературовед, ли¬
тературный критик, публицист, деятель и идеолог «евразийства», писал
по-русски и по-английски. Погиб в заключении (ОЛП «Инвалидный»,
СВИТЛ, близ Магадана).
1	Шевцов Александр Михайлович (1906-1985) — поэт. Имеется в виду
издание: Шевцов А. Голос. Стихи. М.: Профиздат, 1934. О сходстве Шевцова
(и Олейникова) с Заболоцким говорится также в издании: Тарасенков Ан.
Поэт и муха // Литературная газета. 1934. 10 декабря.
Е. Ф. Усиевич
О вкусе и капризах вкуса
<фрагменты>
Печатается по тексту первой публикации: Усиевич Е.Ф. О вкусе и ка¬
призах вкуса // Литературный критик. 1935. № 5. С. 123-132.
1	См.: Мирский Д. Стихи 1934 года: Статья II // Литературная газета.
1935.	№ 23 (514). Ср. 24 апреля. С. 2-3 (см. в наст, издании. С 2-3).
Н. Степанов
Новые стихи Н. Заболоцкого.
«Литературный современник», № 3
Печатается по тексту первой публикации: Литературный современ¬
ник. 1937. № 3. С. 210-218.
Статья предваряла публикацию большой подборки стихотворе¬
ний Заболоцкого, которая спровоцировала полемику между газетой
«Ленинградская правда» и «Известиями». См. наст. изд. С. 205-215.
Несмотря на то что покровительствовавший поэту Н. И. Бухарин был
снят с поста главного редактора «Известий» в августе 1936 г., газета
встала на защиту Заболоцкого от грубых политических обвинений,
содержавшихся в статьях П. Сидорчука.
1	Из стихотворения «Ивановы» (1928).
2	Из стихотворения «Свадьба» (1928).
3	Это выступление на собрании ленинградских писателей было впослед¬
ствии опубликовано в «Литературном Ленинграде» под заглавием «Статьи
“Правды”» открывают нам глаза» (1 апреля 1936 г.).
4	Приведено в редакции 1932 г.
5	Гёте Иоганн Вольфганг фон (1749-1832) — немецкий поэт, мысли¬
тель и естествоиспытатель.

940
Комментарии
6	Тютчев Фёдор Иванович (1803-1873) — поэт.
7	Из стихотворения «Лодейников в саду» 1934 <декабрь. 1936, март>.
8	Орбелиани Григорий (1804-1883) — грузинский поэт.
9	Важа Пшавела (наст, имя и фамилия — Лука Разикашвили)
(1861-1915) — грузинский поэт.
10	Руставели Шота — знаменитый грузинский поэт XII в., автор поэмы
«Витязь в тигровой шкуре», переводчиком которой является Заболоцкий.
п. Чиковани Симон Иванович (1902/1903-1966) — грузинский поэт.
12	Табидзе Тициан Юстинович (1895-1937) — грузинский поэт.
13	Кирсанов Семен Исаакович (1906-1972) — русский поэт. Харак¬
теристики поэтов из статьи Н. Л. Степанова текстуально близки к оценкам
современников из статьи Заболоцкого «Язык Пушкина и советская поэзия
(Заметки писателя)»: «Алогическая, темная речь Пастернака; мужествен¬
ная, комковатая речь Тихонова; развязная, на редкость многословная,
путанная, лишенная вкуса и малейшего поэтического такта речь Сельвин-
ского; подтанцовывающая и жонглирующая речь Кирсанова; утомительная,
серая речь Безыменского; ладожский говор Прокофьева, соединяющего
“фольклорные” обороты с литературными; пошловато-сентиментальный
язык Уткина и десятки других голосов и подголосков (в том числе и авто¬
ра этой статьи с его ошибками),— какая перед нами на редкость пестрая
картина!» (Известия. 1937. 25 января. С. 6).
14	Безыменский (Безымянский) Александр Ильич (1898-1973) — поэт,
активный деятель МАПП.
15	Из стихотворения «Горийская симфония».
16	Из стихотворения «Сквер».
17	Из стихотворения «Горийская симфония».
18	Из стихотворения «Засуха» (1932).
П. Сидорчук
Амнистия старым ошибкам
Печатается по тексту первой публикации: Ленинградская правда.
1937. № 91 (5677). 21 апреля. С. 4.
Сведений об авторе нет.
1	Подборка включала стихотворения «Прогулка», «Утренняя песня»,
«Лодейников в саду», «Начало зимы», «Север», «Вчера, о смерти размыш¬
ляя», «Засуха», «Ночной сад», «Все, что было в душе...», все как будто
опять потерялось...» и «Горийская симфония» (Литературный современник.
1937. №3. С. 115-124).
2	Отсылка к стихотворению В. В. Маяковского «Мелкая философия
на глубоких местах» (1925).

Комментарии
941
Не-литератор
23 апреля
<фрагмент>
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Известия.
1937. № 97 (6259). 23 апреля. С. 3.
Не-литератор <Изгоев Наум Давидович> — литератор группы «Ок¬
тябрь»; журналист, прозаик.
1	Статья была посвящена пятилетней годовщине постановления ВКП (б)
«О перестройке литературно-художественных организаций», вышедшего
23	апреля 1932 г.
2	См.: Сидорчук П. Амнистия старым ошибкам // Ленинградская правда.
1937. № 91 (5677). 21 апреля. С. 4. См. наст. изд. С. 205-206.
<Без подписи>
Медвежья услуга
Печатается по тексту первой публикации: Ленинградская правда.
1937. № 95 (5681). 26 апреля 1937. С. 4.
1	См.: Сидорчук П. Амнистия старым ошибкам // Ленинградская правда.
1937.	№ 91 (5677). 21 апреля. С. 4.
2	См.: Не-литератор <Изгоев Н> // Известия. 1937. № 97 (6259).
23	апреля. С. 3. См. наст. изд. С. 205-206
Н. Изгоев
Литературные заметки
<фрагмент>
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Известия.
№ 99 (6261). 26 апреля 1937. С. 4.
1	См.: Сидорчук П. Амнистия старым ошибкам // Ленинградская правда.
1937.	№ 91 (5677). 21 апреля. С. 4. См. наст. изд. С. 205-206
2	Имеется в виду стихотворение Заболоцкого «Война — войне», напе¬
чатанное в «Известиях» 23 февраля 1937 г. (С. 2).
3	Имеется в виду содержавшее самокритику выступление Заболоцкого
на дискуссии о формализме, опубликованное 1 апреля 1936 г. в газе¬
те «Литературный Ленинград» под редакторским названием «Статьи
“Правды” открывают нам глаза».
4	Оставшаяся часть статьи посвящена резкой критике книги В. А. Лу-
говского «Однотомник» (М.: Художественная литература, 1935).

942
Комментарии
<Без подписи>
По поводу «Литературных заметок»
Печатается по тексту первой публикации: Ленинградская правда.
1937. № 96 (5682). 27 апреля. С. 4.
1	Часто приписывавшееся Сталину определение писателя, восходящее
к новелле Ю.К. Олеши «Человеческий материал» (1928).
2	Третья строфа стихотворения «Горийская симфония» (1936).
Ал. Дымшиц
О двух Заболоцких
(В порядке обсуждения)
Печатается по тексту первой публикации: Литературная газета.
1937.	15 декабря.
Дымшиц (наст, фамилия —Дымов) Александр Львович (1910-1975) —
критик, литературовед.
1	«Вторая книга» Н. А. Заболоцкого вышла в свет в 1937 г.
2	... «прекрасный Соколов»...— образ из «Лодейникова».
3	Из «Лодейникова».
4	Степанов Н. Новые стихи Н. Заболоцкого // Литературный современ¬
ник. 1937. № 3. С. 210-218. См. наст. изд. С. 193-204
Ан.Тарасенков
На поэтическом фронте
<фрагмент>
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Знамя.
1938.	№1. С. 252-267.
Ан. Тарасенков
Новые стихи Н. Заболоцкого
<фрагмент>
Печатается по тексту первой публикации: Литературная газета.
1938.	26 февраля.
1	См. наст. изд. С. 193-204.
2	См. наст. изд. С. 216-220.

Комментарии
943
3	Имеется в виду статья «Похвала Заболоцкому» (1933). См. наст. изд.
С.145-154.
4	Имеется в виду издание: Заболоцкий Н. Вторая книга. М., 1937.
5	Не совсем точная цитата из стихотворения «Засуха» (1936).
6	Из поэмы «Торжество земледелия».
7	Из стихотворения «Цирк» (1928).
8	Из стихотворения «Народный дом» (1928).
9	Из стихотворения «Отдых» (1930).
10	Из стихотворения «Прогулка» (1929).
11	Из стихотворения «Прогулка».
12	Из стихотворения «Утренняя песня» (1932).
13	Из стихотворения «Венчание плодами» (1932).
14	Из стихотворения «Венчание плодами».
15	Из стихотворения «Венчание плодами».
16	Спиноза Бенедикт (1632-1677) — нидерландский философ.
17	Из стихотворения «Венчание плодами».
18	Из стихотворения «Венчание плодами».
19	Из стихотворения «Север» (1936).
20	Из стихотворения «Горийская симфония» (1936).
21	Из стихотворения «Предатели».
22	Из стихотворения «Север».
О. Багрицкий О Н. Заболоцком>
Печатается в сокращении по первой публикации: Селъвинский И.
12	часов 1 минута 16 февраля 1934 года // Эдуард Багрицкий: Альманах.
Под ред. Влад. Нарбута. М.: Советский писатель, 1936. С. 381-382.
Багрицкий (наст, фамилия Дзюбин) Эдуард Георгиевич {1895-1934) — поэт.
Селъвинский Илья (Карл) Львович (1899-1968) — писатель, поэт и дра¬
матург, теоретик и практик конструктивизма.
1	Алтаузен Джек (Яков) Моисеевич (1907-1942) — русский поэт.
Член группы «Перевал». Сотрудник «Красной нови», «Молодой гвардии»,
«Звезды» и других журналов.
2	Уткин — См. примеч. к статье Н. Алексеева «Под эстетским на¬
жимом».
<Из писем Э. Багрицкого>
Багрицкий Э. Письма. Публикация Е. А. Динерштейна // Литературное
наследство. Т. 74: Из творческого наследия советских писателей. М., 1965.

944
Комментарии
С. 435-466. С. 453, 456-457. См. также: Коваленков А. А. Хорошие, разные:
Литературные портреты. М.: Советский писатель, 1962. С. 18. [2-е изд.]
М.: Московский рабочий, 1966. С. 19
1	Обрадович Сергей Александрович (1892-1956) — пролетарский поэт.
Член московского Пролеткульта, секретарь и член правления ВАПП, член
редакции журнала «Кузница».
2	Оригинал: ЦГАЛИ. Ф. 1874. On. 1. Ед. хр. 244.
3	О каких стихах идет речь — не установлено. В альманахе «Земля
и Фабрика» стихи Заболоцкого не публиковались.
4	«ТЬс» (правильно: «ТВС») — название поэмы Э. Багрицкого (1929).
5	Главлит — главное управление по делам литературы и издательств,
орган Наркомпроса, создан декретом СНК от 6 июня 1922 г. На него были
возложены функции советской цензуры.
6	Штейнберг Аркадий Акимович (1907-1984)— поэт, художник,
переводчик.
7	О В. И. Нарбуте см. наст. изд. С. 913.
8	Зенкевич — см. коммент. к статье М. Зенкевича «Обзор стихов».
<0. Мандельштам о Н. Заболоцком>
Печатается по тексту публикации: О. Э. Мандельштам в письмах
С. Б. Рудакова к жене (1935-1936) // Ежегодник рукописного отдела
Пушкинского дома на 1993 год: Материалы об О.Э. Мандельштаме.
СПб., 1997. С. 32-185.
Мандельштам Осип Эмильевич (1891-1938) — поэт; представитель
акмеизма.
1	«Осенние приметы» — стихотворение Заболоцкого, опубликованное
в «Известиях» (18 ноября 1934 г.); в позднейших изданиях название этого
стихотворения «Осень».
2	Капитан Лебядкин — персонаж романа Ф. М. Достоевского «Бесы»
(1872). С капитаном Лебядкиным Заболоцкого сравнивала также Зоя
Бажанова — жена П. Г. Антокольского. По другим свидетельствам,
это сравнение принадлежит самому П. Г. Антокольскому. В. Каверин
вспоминает, как Заболоцкий и Антокольский встретились у него дома
и «как Антокольский, выслушав его стихи, сказал, что они похожи
на стихи капитана Лебядкина. Заболоцкий не обиделся. Подумав, он
сказал, что ценит Лебядкина выше многих современных поэтов» (Вос¬
поминания о Заболоцком / Сост. Е. В. Заболоцкая и А. В. Македонов.
М., 1977. С. 110).
3	«Деревья» — поэма Заболоцкого 1933 г.

Комментарии
945
4	...образы лилипутов сделаны Н. Заболоцким!).— Об этой работе Забо¬
лоцкого ничего неизвестно. В 1937 г. вышла книжка: Свифт Д. Гулливер
у великанов. Обработал для детей Н. Заболоцкий. Рис. Ж. Гранвиля. М.;
JL: Детская литература, 1937 (Серия «Школьная библиотека»).
5	Имеется в виду речь Заболоцкого «Статьи «Правды» открывают нам
глаза» (Литературный Ленинград. 1936. 1 апреля).
<А. Ахматова о Николае Заболоцком>
Из «Записок об Анне Ахматовой» Л. К. Чуковской
Печатается по тексту публикации: Лидия Чуковская. Записки об Ах¬
матовой: В 3 т. М., 1997.
Ахматова (наст, фамилия — Горенко) Анна Андреевна (1889-1966) —
поэтесса.
1	Чуковская Лидия Корнеевна (1907-1996) — поэтесса, прозаик, критик.
2	...московского альманаха.— Речь идет об альманахе «Литературная
Москва» (М., 1956).
А. Фадеев
О Николае Заболоцком
Некоторые вопросы современного литературного движения
(Из доклада на Бауманском партактиве)
Печатается по тексту публикации: Фадеев А. Некоторые вопросы
современного литературного движения (Из доклада на Бауманском пар¬
тактиве) // Литературный критик: Ежемесячный журнал литературной
теории, критики и истории литературы. М.: Советская литература. 1933.
Книга 4 (сентябрь). С. 7.
Из доклада на XI пленуме Правления ССП СССР (1947)
Печатается по тексту публикации: <ФадеевА.А> Советская литерату¬
ра после Постановления ЦК ВКП (б) от 14 августа 1946 года о журналах
«Звезда» и «Ленинград»: Доклад генерального секретаря ССП СССР
тов. А. Фадеева [Советская литература на подъеме] // Литературная
газета. № 26 (2341). 29 июня 1947. С. 1.
1	...стихи Н. Заболоцкого, появившиеся в «Новом мире», посвященные
нашему строительству...— Имеется в виду стихотворение «Творцы дорог»,
опубликованное в № 1 журнала «Новый мир» за 1947 г. с подзаголовком
«Поэма». В позднейших публикациях этот подзаголовок был снят.

946
Комментарии
2	Бекхожин Калижан Нургожаулы (1913-1990) — поэт, народный
писатель Казахстана.
А. А. Фадеев — в издательство «Советский Писатель»,
26	октября 1947 г.
Печатается по тексту публикации: Заболоцкий Н.Н. Жизнь
Н.А. Заболоцкого. / Изд. 2-е, дораб. СПб.: Logos, 2003. С. 463-465,
473-474.
А. А. Фадеев — А. К. Тарасенкову,
5	апреля 1948 г.
Печатается по тексту публикации: Заболоцкий Н.Н. Жизнь Н.А. За¬
болоцкого. / Изд. 2-е, дораб. СПб.: Logos, 2003. С. 473-474.
1	Речь идет о Постановлении Политбюро ЦК ВКП (б) «Об опере “Великая
дружба” В. Мурадели», опубликованном 11 февраля 1948 г. в газете
«Правда».
Михаил Зощенко
О стихах Н. Заболоцкого
Печатается по тексту публикации: Зощенко М. М. 1935-1937.
Рассказы. Повести. Фельетоны. Театр. Критика. JL, 1937. С. 381-387.
Зощенко Михаил Михайлович (1894-1958) — писатель, участник ли¬
тературной группы «Серапионовы братья». Статья была написана по ини¬
циативе А. И. Гитовича, обратившегося к писателю в рамках подготовки
к вечеру Заболоцкого, состоявшемуся 16 декабря 1936 года в большом зале
Дома писателей.
1	См.: Тарасенков Ан. 1) Похвала Заболоцкому (см. наст. изд. С. 145-154);
2) На поэтическом фронте (см. наст. изд. С. 221); 3) Новые стихи Заболоцкого
(см. наст. изд. С. 222-227); Степанов Н. Новые стихи Н. Заболоцкого
(см. наст. изд. С. 193-204); Миллер-Будницкая Р. Потомки луддитов (см. наст,
изд. С. 159-161); Малахов С. Реакционная утопия мелкобуржуазного ро¬
мантизма (см. наст. изд. С. 168-182).
2	Из первой редакции стихотворения Заболоцкого «Белая ночь» (1926).
3	Гросс (Грос).— См. коммент. к статье П. Незнамова «Система
девок».
4	Из стихотворения «Ивановы» (1928).
5	Заключительные строки из стихотворения «Ивановы».
6	...«зажатый плоскими домами»...— из первоначальной редакции
стихотворения «Ивановы» (ранняя редакция — «Размышления на ули¬

Комментарии
947
це»): «А мир, зажатый плоскими домами, / стоит, как море, перед на¬
ми...» (Заболоцкий Н. Столбцы. JL: Издательство писателей в Ленинграде,
1929. С. 39).
Н. В. Лесючевский
О стихах Н. Заболоцкого
Печатается по тексту публикации: Литературная Россия. 1989.
№10. С. 10.
Лесючевский Николай Васильевич (1908-1978) — издательский
деятель, литературный критик, публицист. В 1930-е гг.— «литератур¬
ный констультант» НКВД. В 1951-1957 гг.— первый зам. председателя
правления издательства «Советский писатель», в 1958-1964 гг.— пред¬
седатель правления, с 1964 г.— директор издательства «Советский
писатель». Имел прямое отношение к аресту не только Заболоцкого,
но и Б. Корнилова. См.: Донос: К истории двух документов минувшей
эпохи. Публ. С. С. Лесневского // Литературная Россия. 1989. № 10.
10	марта. С. 10-11.
1	Введенский Александр Иванович (1904-1941) — поэт, член группы
ОБЭРИу.
2	Вагинов — см. коммент. к статье П. Незнамова «Система девок».
3	Хармс (наст, фамилия — Ювачев) Даниил Иванович (1905-1942) —
поэт, член группы ОБЭРИу.
4	Из стихотворения Заболоцкого «Новый быт» (1927).
6	Из стихотворения «Прогулка» (1929).
6	Из стихотворения «Прогулка».
7	Горелов — См. коммент. к статье А. Горелова «Распад сознания».
8	«Птицы» — поэма Заболоцкого; 1933 г., остававшаяся неопубли¬
кованной до 1972 г. Два фрагмента были напечатаны в 1937 г. в статье
Н. Л. Степанова «Новые стихи Заболоцкого» («Литературный современ¬
ник». 1937. № 3. С. 210-218).
А.	Макаров
Поворот к современности.
«Новый мир» №№ 1, 2, 3 за 1947 год
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Литератур¬
ная газета. 1947. № 21 (2336). Суббота, 24 мая. С. 2.
Макаров Александр Николаевич (1912-1967) — литературный критик.

948
Комментарии
1	«Флаг над сельсоветом» — поэма Алексея Ивановича Недогонова
(1914-1948) вышла в свет в 1947 г. (Новый мир. 1947. № 1) и была удо¬
стоена Сталинской премии.
2	Стихотворение «Творцы дорог» (<194б>-1947) было опубликовано
в журнале «Новый мир» (1947. № 1).
М. Луконин
Проблемы советской поэзии (итоги 1948 года)
<фрагменты>
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Звезда.
1949. № 3 (март). С. 181-199. С. 184, 188-189.
Луконин Михаил Кузьмич (1918-1976) — поэт.
1	Речь идет о третьей книге Н.А. Заболоцкого «Стихотворения» (М.: Со¬
ветский писатель, 1948).
2	Из стихотворения «Гроза» (1946).
3	В своем докладе об итогах поэзии 1947 года Анатолий Тарасенков...—
См.: <Без подписи> Русская поэзия 1947 года (В ССП СССР) // Литературная
газета. 1948. 4 февраля. См. также: Тарасенков А. Заметки о поэзии // Новый
мир. 1948. № 4. С. 200-201.
О. Ермолаев
Потоки юбилейного пустословия
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Литератур¬
ная газета. 1949. Среда, 14 сентября. № 74 (2561). С. 3.
Ермолаев О.— сведения об авторе отсутствуют.
1	Речь идет о семидесятилетием юбилее Василия Алексеевича Дес-
ницкого (1878-1958) — профессора, декана филологического факуль¬
тета Ленинградского государственного педагогического института
им. А. И. Герцена.
2	Касторский С.В. <Вступительная статья.> В. А. Десницкий как уче¬
ный и педагог // Ученые записки Ленинградского государственного педа¬
гогического института им. А. И. Герцена. Т. 67. Кафедра русской литерату¬
ры / Отв. ред. С. В. Касторский. Л., 1948. С. 7-13. Стихотворение Н. Брауна
«Слова», посвященное юбиляру, было напечатано в том же выпуске (С. 15).
В сборнике приняли участие Б. Эйхенбаум, Г. Гуковский, А. Скафтымов.
Касторский Сергей Васильевич (1898-1962) — литературовед, сотрудник
Пушкинского дома.

Комментарии
949
3	Стихотворение «Садовник», посвященное В. А. Десницкому, было
опубликовано в издании: Ученые записки Ленинградского государствен¬
ного педагогического института им. А. И. Герцена. Т. 67. Кафедра русской
литературы / Отв. ред. С. В. Касторский. Л., 1948. С. 14.
В.	Назаренко
Оригинальность и жизнь
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Новый мир.
1955. № 9. С. 246-266. С. 258-259.
Назаренко Вадим Афанасьевич (1914-1986) — литературный критик.
1	Имеется в виду стихотворение М. Ю. Лермонтова (1814-1841) «Утес»
(1841).
2	Большая часть статьи В. Назаренко посвящена критике сборника
«Стихотворения, поэмы» Михаила Александровича Дудина (1916-1993)
(М.: Советский писатель, 1954).
3	Окончательный вид («Зародыш, выкормленный тучей») эта строка
приобрела в правке к Своду 1952 г., однако в первой публикации (Октябрь.
1955.	№ 6. С. 123) было: «Весенней выкормленный тучей».
А. Марченко
Взыскательный мастер
Печатается по тексту первой публикации: Литературная газета. 1956.
№ 112 (3613). Четверг 20 сентября. С. 3.
Марченко Алла Максимовна (р. 1932) — критик, литературовед, ав¬
тор монографии о творчестве С. А. Есенина. Статья представляет собой
отклик на публикацию подборки стихотворений Заболоцкого («Ходоки»,
«Уступи мне, скворец, уголок...», «Некрасивая девочка», «Осенние пей¬
зажи», «Журавли», «Лебедь в зоопарке»), опубликованный в издании:
Литературная Москва: Литературно-художественный сборник московских
писателей. [1] М.: ГИХЛ, 1956. С. 442-448.
1	«Осенние пейзажи» — поэтический цикл Н.А. Заболоцкого, состоя¬
щий из трех стихотворений («Под дождем», «Утро», «Канны»), опублико¬
ванный в литературно-художественном сборнике московских писателей
«Литературная Москва» (М., 1956. Вып. 1). В окончательной редакции
второе стихотворение получило название «Осеннее утро», третье — «Послед¬
ние канны».

950
Комментарии
2	...«и свистит и бормочет»... «на полях кавардак»... «ручьев околеси¬
ца»... «в самом горле у рощи березовой»...— из стихотворения «Уступи мне,
скворец, уголок...» (1948).
3	Из стихотворения «Лебедь в зоопарке» (1948).
4	Из стихотворения «Канны» («Последние канны»), вошедшего в цикл
«Последняя осень».
5	Из стихотворения «Журавли» (1948).
А. Эльяшевич
Поэзия и реализм
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Звезда.
1956.	№8. С. 168.
Эльяшевич Аркадий Павлович (1921-2004) — критик.
Статья представляет собой отклик на публикацию подборки стихотворе¬
ний Заболоцкого в первом из сборников «Литературная Москва» (см. ком-
мент. к статье А. Марченко).
1	Смеляков Ярослав Васильевич (1913-1972) — поэт.
2	В первой публикации строка «И девочка ликует и смеется» читалась:
«Дурнушка маленькая с ротиком уродца» (С. 445).
Дм. Еремин
Заметки о сборнике «Литературная Москва»
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Литератур¬
ная газета. 1957. № 28 (3684). 5 марта. С. 2-3.
Еремин Дмитрий Иванович (1904-1993) — писатель, поэт, критик.
1	«Литературная Москва» — литературно-художественный сборник
(М., 1956). Главный редактор — Э. Казакевич, при участи М. Алигер
и В. Каверина. Стал попыткой консолидации литературных сил, противо¬
стоявших тоталитарной системе. Подвергся резкой критике, был приоста¬
новлен на 2-м выпуске.
2	Речь идет о подборке стихотворений Заболоцкого («Когда вдали
угаснет свет земной...», «Чертополох», «Старая актриса», «При первом
наступлении зимы...») в издании: Литературная Москва: Литературно¬
художественный сборник московских писателей. [2] М.: ГИХЛ, 1956.
С.415-417.
3	«Когда вдали угаснет свет дневной» — стихотворение Заболоцкого
1948 г.

Комментарии
951
4	«Чертополох» — стихотворение Заболоцкого 1956 г.
5	«Черновик» — стихотворение С. И. Кирсанова (1906-1972).
6	«Разве умирают...» — стихотворение Я. JI. Акима (р. 1923).
7	«Гаснет окон позолота...» — стихотворение К. Я. Ваншенкина
(р. 1925).
8	Нейман Юлия Моисеевна (псевдоним — Ю. Новикова, также литера¬
турное имя Ю. Нейман) (1907-1994) — поэт-переводчик.
Б. Соловьев
Смелость подлинная и мнимая
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Литератур¬
ная газета. 1957. № 57 (3713). 14 мая. С. 2-4.
Соловьев Борис Иванович (1895-1976) — литературовед.
1	См. наст. изд. С. 266-268.
2	Отсылка к роману-трилогии Ф. К. Сологуба «Творимая легенда» (перво¬
начально — «Навьичары»; 1907-1912).
Вл. Мильков
Поэзия Заболоцкого
Печатается по тексту первой публикации: Нева. 1957. № 2.
С. 198-201.
Мильков Владимир Ильич (1924-1997) — литературный критик, пре¬
подаватель Литинститута, член Союза писателей.
1	... новые стихи поэта все чаще стали появляться в журналах «Новый
мир», «Октябрь», «Юность».— В журнале «Новый мир» за 1956 г. в № 6 бы¬
ли опубликованы стихотворения: «О красоте человеческих лиц», «Портрет»,
«Утро», «Лесное озеро»; в № 10 — «Противостояние Марса». В журнале
«Октябрь» за 1956 г. в № 7 были опубликованы: «В кино», «Неудачник»;
в № 12 — «Приближался апрель к середине...». В журнале «Юность»
за 1956 г. в № 10 — стихотворение «Поэт».
2	...во второй книге «Литературной Москвы».— Имеется в виду из¬
дание: Литературная Москва. Литературно-художественный сборник
московских писателей. Вып. 2. М., 1956. Здесь были опубликованы сти¬
хотворения: «Старая актриса», «Чертополох», «При первом наступлении
зимы...», «Когда вдали угаснет свет дневной...».
3	«Противостояние Марса» — стихотворение Заболоцкого, опублико¬
ванное в № 10 журнала «Новый мир» за 1956 год. Великое противостояние

952
Комментарии
Марса — время наиболее тесного сближения Земли и Марса, одно из них
и наблюдалось 10 сентября 1956 г.
4	Из стихотворения «Бетховен» (1946).
5	Из стихотворения «В кино» (1956).
6	Из стихотворения «Лесное озеро» (1938).
7	Из стихотворения «Ходоки» (1954).
А.	Урбан
Стихи Заболоцкого
<Рец. на: Н. Заболоцкий. Стихотворения. М.: Гослитиздат, 1957>
Печатается по тексту первой публикации: Нева. 1958. № 1. С. 197.
Урбан Адольф Адольфович (1937-1989) — советский критик, лите¬
ратуровед.
1	Из стихотворения «Портрет» (1953).
2	Из стихотворения «Осень» (1932).
3	Из «Лодейникова» (1932-1947).
4	Так в журнале. Верно: «Разумной соразмерности начал» («Я не ищу
гармонии в природе...», 1947).
5	Из стихотворения «О красоте человеческих лиц» (1955).
6	Из одноименного стихотворения «Приближался апрель к середине»
(1948).
7	Из стихотворения «Ночной сад» (1936).
Д. Максимов
О старом и новом в поэзии Николая Заболоцкого
Печатается по тексту первой публикации: Звезда. 1958. № 2.
С.230-232.
Максимов Дмитрий Евгеньевич (1904-1987) — советский литера¬
туровед, исследователь творчества А. Блока и В. Брюсова, автор вос¬
поминаний о Заболоцком (Максимов Д. Заболоцкий (Об одной давней
встрече) // Воспоминания о Заболоцком. Изд. 2-е, дополненное / Сост.
Е.В. Заболоцкая, А.В. Македонов и Н.Н. Заболоцкий.М.: Советский пи¬
сатель, 1984. С. 121-135).
Заболоцкий писал о своем отношении к этой статье читателю А. К. Кру-
тецому б марта 1958 г. См.: Заболоцкий Н.А. Собр. соч.: В 3 т. Т. 3., М.,
1984. С.378.

Комментарии
953
1	Из стихотворения Заболоцкого «Засуха» (1936).
2	Цитата из дневника А. Блока (запись от 1 апреля 1919 г.).
3	...по Пришвину «родственным вниманием» к объекту...— Имеется
в виду одно из ключевых художественных понятий М. М. Пришвина — «си¬
ла родственного внимания», которое постоянно встречается в творческом
наследии писателя.
А. Македонов
О старом и новом в поэзии Николая Заболоцкого
Печатается по тексту первой публикации: Литература и жизнь. 1958.
№ 37. 2 июля. С. 2.
1	См. наст. изд. С. 284-290.
2	Ошибочная датировка. Первая редакция стихотворения «Творцы до¬
рог» с подзаголовком «Поэма» была опубликована в издании: Новый мир.
1947. № 1. С. 101-104. Окончательная: Заболоцкий Н. Стихотворения. М.:
Советский писатель, 1948. С. 31-36.
3	Речь идет о стихотворении «Смерть врача» (1957). В первой публика¬
ции носило стихотворение название «Врач» (День поэзии. 1957. С. 44).
4	Сюжет стихотворения восходит к заметке «Подвиг сельского врача»
из газеты «Правда» (1957. 8 марта. № 67 [4097]. С. 6) о героической гибели
армянского медика Николая Насибяна.
5	Стихотворение было опубликовано в издании: Москва. 1958. № 2. С. 84.
В.	Перцов
«Голоса жизни»: Ответ критику из «Таймс»
<фрагмент>
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Литератур¬
ная газета. 1958. Вторник, 9 сентября. № 108 (3919). С. 3-4. С. 4.
Перцов Виктор Осипович (1898-1980) — критик, биограф В. В. Мая¬
ковского, литературовед. Входил в состав литературной группы ЛЕФ
и «Новый ЛЕФ».
Статья представляет собой отклик с позиций советского литературно¬
критического официоза на неподписанную статью «Soviet poetry» (Times
Literary Supplement (TLS). 1958. №. 2935. Friday. May 30. P. 289-291).
Уже после смерти Заболоцкого автор опубликовал отклик в другой ре¬
дакции (также без библиографической справки, однако с указанием дня
публикации): Перцов В. О громких и «приглушенных» голосах советской
поэзии // Культура и жизнь. 1958. № 11. С. 45-46.

954
Комментарии
1	Речь идет об издании: Антология русской советской поэзии: В 2-х то¬
мах. 1917-1957. М.: ГИХЛ, 1957. Творчество Заболоцкого было представ¬
лено здесь стихотворениями «Седов», «Уступи мне, скворец, уголок...»,
«Город в степи», «Журавли», «Лебедь в зоопарке», «На рейде», «Я воспитан
природой суровой...», «Ходоки» и «Некрасивая девочка» (Т. 2. С. 52-62),
а также краткой биобиблиографической справкой, в которой, однако, упо¬
миналась книга «Столбцы» (Т. 2. С. 756).
2	Из стихотворения Мартынова Леонида Николаевича (1905-1980)
«Седьмое чувство» (1952).
3	Сочинение с таким названием принадлежит не Павлу Григорьевичу Ан¬
токольскому (1896-1978), а Сергею Александровичу Васильеву (1911-1975).
Оно было создано в рамках кампании по борьбе с космополитами и является
пародией на поэзию Антокольского (преимущественно раннего периода, ори¬
ентированного на стиль парнасцев и символистов). Публикации: Васильев
С. А. Взирая на ли Да: Сатирические стихи / Рис. Бор. Ефимова. М.: ГИХЛ,
1954. С. 11-13; Антология русской советской поэзии: В 2 т. Т. 2 М. ГИХЛ,
1957.	С. 207. Финал пародии следующий:
Здесь пахло аглицким, немецким и французским.
Здесь кто хотел блудил и ночевал.
Здесь только мало пахло духом русским,
Поскольку Поль де Антоколь не пожелал.
Заболоцкий болезненно воспринял публичное чтение С. А. Васильевым
своей антисемитской поэмы «Кому на Руси жить хорошо (От Авербуха
до Эренбурга)» на одном из писательских собраний (Дижур Б.А. Мой друг —
Коля Заболоцкий // Урал. 1995. № 12. С. 240).
4	Паунд Эзра Лумис (1885-1972) — американский поэт, один из осно¬
воположников англоязычной модернистской литературы, ее издатель
и редактор. Основатель поэтического направления «имажинизм». В 1915 г.
он выпустил книгу «Des Imagistes», которая являлась антологией поэзии
и теории имажизма.
5	Элиот Томас Стернз (1888-1965) — англоязычный поэт XX в., драма¬
тург, литературный критик, представитель модернизма в поэзии, лауреат
Нобелевской премии по литературе (1948).
6	... «полых людей»...— Имеется в виду поэма Элиота «Полые люди» (1922),
в которой выражена мысль о бесплодности современного общества.
7	...«бесплодной земле»...— Имеется в виду поэма Элиота «Бесплодная
земля» (1922).
8	Олдингтон Ричард (наст, имя и фамилия — Эдвард Годфри Олдингтон)
(1892-1962) — английский писатель, критик. Один из центральных пред¬
ставителей имажинизма. Автор антимилитаристского романа «Смерть
героя» (1929).
9	Имеется в виду издание: Приглушенные голоса. Поэзия за железным за¬
навесом / Сост. и пред. В.Ф. Маркова. New-York: Изд. им. Чехова, 1952.

Комментарии
955
II
ПРИЖИЗНЕННАЯ КРИТИКА В ЭМИГРАЦИИ
Гулливер
Поэзия Н. Заболоцкого
Печатается по тексту первой публикации: Возрождение — Voz-
rojdenie — La Renaissance: Ежедневная газета. 1933. № 2935. Четверг,
15	июня. Париж. С. 4.
Псевдонимом «Гулливер» подписывал корреспонденции в рубриках
«Книги и люди» и «Литературная летопись» в газете «Возрождение»
Владислав Фелицианович Ходасевич (1886-1939), позже — совместно
с женой, поэтом и прозаиком Ниной Николаевной Берберовой (1901-1993).
Об	обстоятельствах, сопутствующих созданию статьи, см. в статье Ю. Те¬
рапиано «О поэзии Н. Заболоцкого» (1954), включенной в настоящую
антологию (С. 319-324).
1	Парижский журнал «Сатирикон» (1931. № 16, 18 июля. С. 9) пере¬
печатал из «Звезды» (1929. № 2. С. 112-114) стихотворение Заболоцкого
«Цирк» под заголовком: «Вот именно, “молодая гвардия”» с анонимной
редакторской преамбулой: «В одном из “толстых” советских журналов
напечатаны всерьез и не без внутреннего, надо полагать, восторга следую¬
щие стихи».
2	Из стихотворения «Меркнут знаки зодиака».
3	Из «Лодейникова» цитируются по редакции 1932 г.; в окончатель¬
ной — «По лугу шел красавец Соколов...».
4	В статье «Ниже нуля» (1936), посвященной графоманской поэзии,
Ходасевич вновь вспомнил о Заболоцком: «За все время существова¬
ния советской власти нечто разительное было напечатано только один
раз — я имею в виду цикл стихов Заболоцкого, из которого отрывки
приводились в “Возрождении” Гулливером. При этом все еще не вы¬
яснено, не были ли эти стихи сознательною насмешкою над редакцией
журнала, в котором они появились. Таким образом, самая традиция
поэзии, лежащей ниже нуля, в советской республике пресеклась, что
вполне соответствует тому уровню серости и посредственности, кото¬
рый для советской словесности вообще характерен: в ней появляются
вещи средне-плохие и средне-хорошие, но — ничего вполне замечатель¬
ного и гениального, ни в каком отношении» (Впервые: Возрождение —
Vozrojdenie — La Renaissance: Ежедневная газета. 1936. 23 января.
Приводится по: Ходасевич В.Ф. Колеблемый треножник: Избранное. М.:
Сов. пис., 1991. С. 597).

956
Комментарии
Г.Н.
Большой поэт
Печатается по тексту первой публикации: Меч: Еженедельная газета.
1936.	№ 20 (104). Воскресенье, 17 мая. Варшава. С. 5.
Г.Н. (и Г. Николаев) — скрипты, которыми подписывал свои корре¬
спонденции в варшавской газете «Меч» Гомолицкий Лев Николаевич
(1908-1988) — поэт, прозаик, переводчик, литературовед, литературный
критик, художник-график, впоследствии перешедший на польский язык
(Leon Gomolicki). В 1938 г. в «Мече» было перепечатано из подборки в журнале
«Литературный современник» (1937. № 3) стихотворение «Вчера, о смерти
размышляя», рядом со статьей Л. Н. Гомолицкого, где есть следующие строки:
«Невозможно поверить ни наивно-материалистической философии стихов
Заболоцкого, ни, например, гротескной мрачности их героя Лодейникова.
<...> Чего только стоят эти гротескные эпитеты Заболоцкого: прозрачные
очки, медведь продолговатый, пышный бык и проч. У Заболоцкого есть со¬
всем серьезные стихи, писанные как бы “про себя” (по термину Розанова),
но и они двоятся неизбежно на общем фоне его стиля, как двоятся офици¬
альные оды северу (“Седов”, “Северу”) и Сталину (“Горийская симфония”).
Впрочем, и здесь у него либо зависимость (от Пастернака, напр., в “Ночном
саду”) либо реминисценции (“Вчера, о смерти размышляя...”). Книга его,
как кажется, и все лучшие книги нашей современности — представляет
собою поле борьбы таланта с непреодолимым окаменением застывающих
традиций» (Гомолицкий Л. Средства современности // Меч. 1938. № 33 [219].
21	августа. С. 6). Имя Заболоцкого упоминается в большой статье о Пастернаке
(Гомолицкий Л. Вакансия поэта // Меч. 1937. № 43 [179]. 7 ноября. С. 6).
1	...сыну сибирского крестьянина...— ошибка автора статьи: отец За¬
болоцкого, Алексей Агафонович Заболотский, сын отставного унтер-офицера
(впоследствии лесного объездчика) служил агрономом в Казанской и Вят¬
ской губерниях, а предки поэта происходили из крестьян деревни Красная
Гора Уржумского уезда Вятской губернии. Как отметил В. Хазан в докладе
«Фас или профиль? (О некоторых проблемах взаимо- (про/непроницаемо¬
сти) метропольной и эмигрантской литературы» (Дом-Музей Цветаевой,
15	февраля 2005 г.), «эмигранты сплошь и рядом находились в плену кри¬
вотолков: например, на Западе долгое время считалось, что Н. Заболоцкий
погиб во время репрессий 30-х годов» (в печати). В. Берберова писала
о	Заболоцком в рецензии на книгу стихов Юрия Одарченко «Денек» (1949)
как о погибшем «около 1936 года в ссылке (при исключительно трагических
обстоятельствах)...» (Берберова Н. «Денек» Юрия Одарченко // Русская
мысль. 1949. № 156. 22 июля. С. 5).
2	Неточная цитата из стихотворения «Меркнут знаки Зодиака», напе¬
чатанного в том же номере журнала «Звезда» (1933. № 2-3. С. 78-79), что
и «Торжество земледелия» (С. 81-99).

Комментарии
957
3	Подразумевается ставшее «общим местом» советской критики сужде¬
ние о вредном влиянии Заболоцкого на молодых поэтов, в первую очередь
А.	Гитовича, а также Н. Дементьева, JI. Анка и других.
4	Стихотворение «Север» было напечатано в газете «Известия» 11 фев¬
раля 1936 г. в редакции, сильно отличающейся от окончательной (см.: За¬
болоцкий Н.А. Полное собраний стихотворений и поэм. Новая библиотека
поэта. СПб: Академический проект, 2002. С. 198-200, 638-639). В «Мече»
воспроизводится по этой публикации фрагмент от слов «Где в желобах сво¬
их гробообразных...» до «цветов тончайшие пройдут соединенья / и вновь
погаснут около трубы».
М. Кемшис
Новейшая русская поэзия
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Darbai ir
dienos. Literaturos skyriaus zurnalas. Humanitariniij. Mokslij. Fakulteto
leidinys. Kaunas, 1931. [Т.] II. P. 221-247.— Acta et commentationes
ordine philologorum V. M. Universitatis.
М. Кемшис — вероятно, псевдоним Михаила Флоровича Подшибякина
(Михаил Баневич, он же Миколас Банявичюс, 1883-1963) — педагога,
критика, историка литературы.
Сизиф
Отклики
<фрагмент>
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Последние
новости: Ежедневная газета. 1931. 16 июля. Париж. С. 4.
Адамович Георгий Викторович (1892-1972) — поэт, прозаик, литера¬
турный критик. С 1924 года в эмиграции (Франция). Сизиф — псевдоним,
под которым с 10 ноября 1924 г. Адамович публиковал в парижских газетах
«Звено» и «Последние Новости» подзаголовком «Отклики» «извлечения
из советских газет и журналов с язвительными комментариями» (всего
133 публикации) (Адамович Г.В. Собрание сочинений: Литературные беседы.
Книга 2: «Звено» 1926-1928. / Вступ. ст., сост., примеч. О. А. Коростелева.
СПб: Алетейя, 1998. С. 479.) Уже через три года Адамович писал в обзоре
«Стихи»: «Заболоцкий... с таким искусством притворяется кретином и с та¬
кой очаровательной непринужденностью сочиняет стихи от лица зощен-
ковского наивно-незадачливого героя, что, наверное, должен быть умнее
и острее всех своих “перестроившихся” собратьев...» (Последние новости,
1934,	8 февраля. Париж. Приводится по: Долинин А. А. Истинная жизнь

958
Комментарии
писателя Сирина: Работы о Набокове. Санкт-Петербург: Академический
проект, 2004. С. 273, 277).
1	Контаминация цитат из столбцов «Свадьба» и «Движение».
2	Источник установить не удалось.
Г. Адамович
Литературные беседы:
Ант. Ладинский. «Стихи о Европе». Сборник 1937.
Н. Заболоцкий. Новые стихи.
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Последние
новости: Ежедневная газета. 1937. № 5872. Четверг 22 апреля. Па¬
риж. С. 2.
1	Наиболее «яростными обличителями Пастернака» на Пушкинском
пленуме выступили Джек Алтаузен (Алтаузен Д. Не отставать от жиз¬
ни // Литературная газета. 5 марта 1937. № 12 [648]. С. 5-6) и Владимир
Луговской (Луговской В. Современный поэт — политический боец // Ли¬
тературная газета. 10 марта 1937. № 13 [649]. С. 9). Заболоцкого не было сре¬
ди выступавших на пленуме, однако полемическое упоминание Пастернака
содержится в статье «Язык Пушкина и советская поэзия» (Известия. 1937.
25	января. С. 6). Более развернутая реплика, которую, вероятно, имеет
в виду Адамович, содержалась в речи Заболоцкого на собрании ленинград¬
ских писателей (Общее собрание ленинградских писателей: Четвёртый
день // Литературная газета. 1937. 26 марта. № 16 [652]. С. 2).
2	Руссо Анри Жюльен Феликс (1844-1910) — французский живописец-
самоучка. Служил в парижской таможне, отсюда его прозвище «дуанье»
(Le Douanier) — таможенник.
Г. Адамович
Литература СССР
Печатается в сокращении по тексту публикации: Последние новости:
Ежедневная газета. 1937. № 6123. Четверг 30 декабря. Париж. С. 3,
с подписью «Г. А.».
Р. В. Иванов-Разумник
Фантастическая история
Впервые: Новое слово. 1943. № 33 (519). 25 апреля. Печатается
по тексту публикации: Иванов Р. В. (Иванов-Разумник). Писательские

Комментарии
959
судьбы. Тюрьмы и ссылки / Сост., вступ. ст. В. Г. Белоуса. М.: Но¬
вое литературное обозрение, 2000. (Серия «Россия в мемуарах»).
С.75-78.
Иванов-Разумник Разумник Васильевич (наст, имя — Иванов Разум¬
ник Васильевич) (1878-1946) — литературовед, литературный критик,
социолог.
Ю. Терапиано
О поэзии Н. Заболоцкого
Николай Заболоцкий. Стихотворения.
Изд. «Советский писатель». М., 1948
Печатается по тексту первой публикации: Новое Русское Слово. 1951.
№ 14450. Vol. XVI. Воскресенье, 18 ноября. Нью-Йорк. С. 4.
Терапиано Юрий Константинович (1892-1980) — поэт, прозаик, ли¬
тературный критик. С начала 1920-х гг. в эмиграции (Константинополь,
Париж).
1	Имеется в виду поэма Заболоцкого «Торжество земледелия».
2	Неточная цитата из стихотворения «Меркнут знаки Зодиака» (1929).
3	Строка из Пролога к поэме «Торжество земледелия».
4	В гл. 5 поэмы есть строки: «И опьяненная корова, / Сжимая руки на
груди...».
5	См. наст. изд. С. 303-307.
6	Вероятно, имеется в виду стихотворение О. Э. Мандельштама «За то,
что я руки твои не сумел удержать...» (1920), где неоднократно встречается
выражение «ахейскиемужи».
7	Штейгер Анатолий Сергеевич (1907-1944) — поэт. С конца 1910-х
в эмиграции (Турция, Чехия, Франция, Швейцария).
8	Браун Н.Л.— см. коммент. к статье Алексеев Н. «Под эстетским на¬
жимом» (Раздел I).
9	Лиль Леконт, Шарль де (1818-1894), французский поэт, основатель
«Парнасской школы», оказавшей влияние на эстетику акмеизма, в част¬
ности, на Николая Гумилева.
Ю. Терапиано
О	«Стихотворениях» Н. Заболоцкого
Печатается по тексту первой публикации: Русская мысль. 1956.
13	октября. № 964. Париж.

960
Комментарии
А. Неймирок
О современной русской лирике
в Советском Союзе (1953-1956): Часть II. Ключи
<фрагмент>
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Грани. 1956.
№ 31. Июль-сентябрь. С. 131-134.
Неймирок Александр Николаевич (1911-1973) — поэт, журналист, один
из основателей журналов «Посев» и «Грани», работал на радиостанции
«Свобода».
1	Из стихотворения Евгения Абрамовича Баратынского (1800-1844)
«Муза» (1929).
2	...пять стихотворений...— Имеются в виду стихотворения «Утро»,
«Лесное озеро», «Портрет», «Читаястихи», «О красоте человеческих лиц»,
опубликованные в журнале «Новый мир» (1956. № 6. С. 133-135).
3	Неточность: поэма впервые была целиком опубликована в журнале
«Звезда» (1933. № 2-3. С. 81-99). «Пролог» и Глава 7 (под названием
«2. Торжество земледелия»): «Звезда» (1929. № 10. С. 54-56).
4	«Поток и разграбление» — вид наказания в русском феодальном пра¬
ве. По «Русской правде» назначался за разбой, конокрадство и поджог.
Содержание «Потока и разграбления» менялось: первоначально это была
высылка преступника и конфискация имущества, позднее преступник об¬
ращался в рабство, а имущество его подвергалось разграблению.
5	Почетная грамота Армении была присуждена А. А. Ахматовой 7 июля
Д.956 г.
6	Ермилов В.В.— см. коммент. в наст. изд. С. 883.
7	Назаренко Вадим Афанасьевич (1914-1986) — критик, автор статьи
«Оригинальность и жизнь» (см. наст. изд. С. 263-265; 949).
Ill
ПОСМЕРТНАЯ КРИТИКА В ЭМИГРАЦИИ
Вяч. Завалишин
Николай Заболоцкий
Печатается по тексту первой публикации: Новый журнал. 1959.
Кн. 58. Нью-Йорк. С. 122-134. Сноска к названию статьи: «Глава из го¬
товящейся к печати книги “Поздние советские писатели”. Печатается
с некоторыми сокращениями».

Комментарии
961
Завалишин Вячеслав Клавдиевич (1915-1995) — журналист, публи¬
цист, основатель и владелец «Издательства Завалишина». В статье «После
Бунина» (Новое Русское Слово. 1954. Vol. XLI. 25 апреля. Нью-Йорк.
С.	8) писал о возможном влиянии на поэтику Заболоцкого раннего эссе
В.	В. Набокова, изданного в годы, когда еще не окончательно установился
«железный занавес» (Сирин Вл. Руперт Брук // Грани: Литературный аль¬
манах / Под ред. А. Черного. Берлин: Грани. 1922. Кн. 1. С. 211-231).
1	Заславский Давид Иосифович (1880-1965) — журналист, партийный
деятель, выразитель официальной линии партии при Н. С. Хрущеве, возгла¬
вивший кампанию по травле Б. Пастернака после присуждения последнему
Нобелевской премии.
2	Сурков Алексей Александрович (1899-1983) — поэт, секретарь Союза
писателей СССР (с 1949; в 1953-1959 — первый секретарь).
3	Кочетов Всеволод Анисимович (1912-1973) — писатель, последова¬
тельный противник «оттепельных» тенденций»; автор романов «Журбины»
(1952), «Братья Ершовы» (1958), «Секретарь обкома» (1961), «Чего же ты
хочешь?» (1969); главный редактор журнала «Октябрь» (1961-1973).
4	Семичастный Владимир Ефимович (1924-2001) — в 1958-1959 гг.
Первый Секретарь ЦК ВЛКСМ, в 1961-1967 гг. председатель КГБ при
СМ СССР. Произнес знаменитую фразу «Даже свинья не гадит, там где ест,
не то что Пастернак».
5	Неточность: Николай Заболоцкий скончался 14 октября, а травля
Пастернака, связанная с присуждением Нобелевской премии, началась
в конце 20-х чисел октября 1958 г.
6	Некролог с подписями Секретариата СП СССР, Оргкомитета СП РСФСР
и Президиума правления Московского отделения СП РСФСР был напечатан
на 4-й стр. «Литературной газеты» (№ 124 (3935)) в четверг, 16 октября
1958 г. Сокращенная версия некрологического блока была опубликована
в газете «Литература и жизнь» (№ 82, среда, 15 октября 1958. С. 4).
7	Орлов Вл. Путь поэта: Заметки о творчестве Н. Заболоцкого //
Литературная газета. 1958. № 151. 20 декабря. Заметки легли в основу
вступительной статьи «Николай Заболоцкий (1903-1958)» в издании:
Заболоцкий Н.А. Стихотворения. М.: ГИХЛ, 1959 (Серия «Библиотека со¬
ветской поэзии»). С. 5-19.
8	Евгеньев-Максимов (Максимов) Владислав Евгеньевич (1883-1955) —
литературовед, преподаватель Ленинградского государственного уни¬
верситета.
9	Десницкий Василий Алексеевич (псевдонимы — В. Строев, В. Голо¬
винский; 1878-1958) — литературовед, педагог, декан филологического
факультета ЛГПУ им. А. И. Герцена, где учился поэт в 1920-е гг. и адресат
стихотворения «Садовник» (1947).

962
Комментарии
10	Громов Аркадий Михайлович (Гробер Аркадий Моисеевич; 1896-1973)
и Милич Владимир Самойлович (1885-1965) — куплетисты, сатирики, со¬
ставившие знаменитый дуэт, выступавший 1917 по 1961 г. О сотрудничестве
Заболоцкого с дуэтом Громова и Милича ничего не известно.
11	Антоновский Борис Иванович (1892-1934) — художник-карика¬
турист и мультипликатор, печатался в журналах «Новый Сатирикон»,
«Крокодил», «Бегемот», «Ёж», «Чиж», автор серийных карикатур о по¬
хождениях персонажей «Макара Свирепого» (прототип — поэт Николай
Олейников) и «Евлампия Карпыча Надькина» (известно, что Александр Вве¬
денский говорил, что хотел бы на него походить). Иллюстрировал детское
стихотворение Заболоцкого «Чехарда» («МишаСвечкин, Стас Овечкин...»)
(Ёж, 1933, № 10, с. 28), рассказы «Остров кочарудов» (Чиж. 1931. № 1.
С. 15-16; № 2. С. 15-16; № 3. С. 15-16) и «Приключения Васи Птичкина»
(Чиж. 1931. № 6. С. 15-16).
Топиков А. (Евгений [Евтихий] Иванович Праведников ; 1890-1940) —
художник-карикатурист, начинал печататься в журнале Ларисы Рейснер
«Рудин». Сотрудничал в «Крокодиле». О каких именно стихотворных под¬
писях идет речь — неизвестно.
12	Дуров Анатолий Анатольевич (1894-1928) — знаменитый клоун-
эксцентрик и дрессировщик. Погиб под Ижевском от случайного выстрела
во время охоты 19 ноября 1928 г. Упоминаемый некролог обнаружить
не удалось.
13	Гуковский Григорий Александрович (1902-1950) — литературовед,
историк русской поэзии XVIII и начала XIX в. Руководил группой по изуче¬
нию русской литературы XVIII в. при Пушкинском доме (Институт русской
литературы АН СССР в Ленинграде). Погиб в заключении.
14	Неточность: Заболоцкий был арестован 19 марта 1938 г. и с годами
заключения совпадают даты создания стихотворений «Лесное озеро»
и «Соловей», а также работы над поэтическим переложением «Слова
о	полку Игореве».
Е. Грот
Николай Заболоцкий
Печатается по тексту первой публикации: Новое Русское Слово.
1963. 22 декабря.
Фон Грот Елена Петровна (урожденная — Баранова) (1891-1968) —
поэтесса, критик, драматург. С 1916 г. жила в США (Сан-Франциско), по¬
следние 15 лет жизни — постоянный автор газеты «Новое Русское Слово».
1	Ошибочное утверждение: Заболоцкий не был болен чахоткой.
2	Из стихотворения «Гомборский лес» (1957).

Комментарии
963
3	Из стихотворения «Лодейников» (1932-1947).
4	Из стихотворения «Ночной сад» (1936).
5	Из стихотворения «Над морем» (1956).
6	Из стихотворения «Все, что было в душе» (1936).
7	В газете — неверный порядок слов (опечатка): «Но ум ее зыбкий!».
Последнее четверостишие — из стихотворения «Бетховен» (1946), а не из «Вче¬
ра, о смерти размышляя» (1936).
8	Второе из приводимых Е. Грот четверостиший в тексте цикла
«Рубрук в Монголии» (1958), чаще называемого «поэмой», предшествует
первому.
9	В газете — опечатка: Голубая книга.
10	Из стихотворения «Слепой» (1946). Графика в цитате отличается
от авторской; приводится по газетной публикации.
Н. Татищев
«Огонь, мерцающий в сосуде»
(О поэзии Заболоцкого)
Печатается по тексту первой публикации: Возрождение — La Renais¬
sance: Ежемесячный литературно-политический журнал. 1964. № 156.
Paris. С. 52-62.
Татищев Николай Дмитриевич (1902-1980) — прозаик, поэт, литера¬
турный критик и биограф.
1	Чуковский Н. К. О Николае Заболоцком (Отрывки из книги воспомина¬
ний) // День поэзии / Гл. ред. М. Луконин; сост. В. Туркин. М.: Советский
писатель, 1963. С. 274-277.
2	Орлов В. Николай Заболоцкий (1903-1958) // Заболоцкий Н.А.
Стихотворения. М.: Гослитиздат, 1959. (Серия «Библиотека советской
поэзии»), С. 5-19.
3	Плотин (204/205-270) — древнегреческий философ-платоник, один
из основателей неоплатонизма. О трех мгновениях единения с Богом известно
из единственного биографического источника — книги «Жизнь Плотина»,
написанной его учеником Порфирием.
4	Кавычки, отсутствие пробелов между четверостишиями, как и неко¬
торые другие графические особенности, а также ошибки, встречающиеся
при цитировании в статье Н. Татищева, в основном сохранены.
5	Омар Хайям Гиясаддин Абу-лъ-Фатх ибн Ибрахим (около 1048 — по¬
сле 1122), персидский и таджикский поэт, математик и философ. Рубаи
Омара Хайяма автор приводит в переводе Ивана Ивановича Тхоржевского
(1878-1951).

964
Комментарии
6	Имеется в виду статья «Ниже нуля» (см. в наст. изд. коммент. 4
к статье Гулливера «Поэзия Заболоцкого» С. 908-909).
7	По всей вероятности, речь идет об устных высказываниях. Об Э. М. Рай¬
се см. в наст. изд. С. 921.
Виктор Андреевич Мамченко (1901-1982) — поэт. В начале 1920-х гг.
эмигрировал через Тунис во Францию.
8	Из стихотворного послания М.Ю. Лермонтова к В. А. Лопухиной
«Валерик» (1840).
9	Источник цитаты (стилизации или перевода?) установить не удалось.
Б. Филиппов
Путь поэта
Печатается по тексту первой публикации: Заболоцкий Н.А. Стихо¬
творения / Под общ. ред. Г. П. Струве и Б. А. Филиппова. Вступ. ст.
А. Раннита, Б. Филиппова, и Э. Райса. New York: Inter-Language Literary
Associates, Washington, D.C., 1965. C. XXVII-LVIII.
Борис Филиппов (наст, имя — Борис Андреевич Филистинский;
1905-1991) — прозаик, поэт, историк литературы, эссеист, публицист,
редактор, библиограф. Другие псевдонимы: Филипп Борисов, Фабий Зверев,
Андрей Козин, Сергей Петров, Георгий Петров, Л. Теннер и др. Востоковед,
племянник академика-монголоведа С. А. Козина. Во время Великой
Отечественной войны был в оккупированном Новгороде, потом в Риге, отку¬
да перебрался на Запад, жил в Германии в лагерях для перемещенных лиц,
или «ди-пи» (DP Camps — Displaced Persons Camps). В 1950 г. уехал в США,
где работал на радиостанции «Голос Америки», преподавал русскую ли¬
тературу в университете в Вашингтоне. Вместе с писателем и историком
литературы Глебом Петровичем Струве (1898-1985) осуществил издание
собрания сочинений О. Мандельштама (Нью-Йорк, 1955), сочинений
Б. Пастернака в трех томах (Анн Арбор, 1961), четырехтомного собрания
сочинений Н. Гумилева (Вашингтон, 1962-968); «Реквиема» А. Ахматовой
(Мюнхен, 1963; Нью-Йорк, 1969; Мюнхен, 1974), трехтомного собрания
сочинений О. Мандельштама (Вашингтон, 1964-1969), собрания сочинений
А. Ахматовой в трех томах (Вашингтон-Париж, 1965-1983). Инициатор
издания однотомника Заболоцкого в США (см. об этом в вступ. статье к наст,
изд. С. 29). Ранняя редакция вступительной статьи была напечатана еще
при жизни Заболоцкого: Петров Г. Кандидат былых столетий, полководец
новых лет. Поэзия Николая Заболоцкого // Мосты. 1958. № 1. Miinchen.
С.	193-222. В рецензии на этот номер «Мостов» Ю. Болыиухин (см. о нем
в наст. изд. С. 921) писал: «Едва перешагнув порог катастрофы, Блок тут же
и погиб, не в силах вынести увиденное. А Заболоцкий вырос в этой эпохе,

Комментарии
965
глубоко вдыхал ее отравленный воздух, и хотя тоже сгинул физически,
но не от ужаса. Его смерть похожа на смерть ученого-экспериментатора
или летчика-испытателя» (Болъшухин Ю. Люди, мысли, дела // Новое
Русское Слово. 1959. Vol. XLIX. № 16.747, вс., 25 января. С. 8).
1	Имеется в виду картина Клода Моне (1840-1926) «Темза ниже Вест¬
минстера» (1871).
2	Имеется в виду памятник Петру Первому французского скульпто¬
ра Этьена Мориса Фалъконе (1716-1791), сооруженный в Петербурге
в 1782 г.
3	По Платону, идеи или «эйдосы» вещей скрываются в «едином», ко¬
торое выше всякого бытия, ощущения и мышления. Именно идеи (а не ма¬
терия) обладают подлинным существованием.
4	...«многознание уму не научает»...— слова Гераклита Эфесского
(ок. 520 до н. э.— ок. 460 до н. э.).
5	Востоков Александр Христофорович (1781-1864) — лингвист,
филолог, поэт, переводчик. Писал во многом экспериментальные стихи.
Он обращался к античным формам и размерам, доказывал их уместность
и необходимость, комментируя собственные тексты.
6	Кюхельбекер Вильгельм Карлович (1797-1846) — поэт, прозаик.
7	Случевский Константин Константинович (1837-1904) — поэт,
прозаик.
8	Строки из стихотворения Федора Кузьмича Сологуба (1863-1927)
«Ах, этот вечный изумруд...».
9	Имеется в виду одиннадцатый подвиг Геракла (Геркулеса), добывшего
золотые яблоки Гесперид. Пока Атлант ходил за яблоками в сад Гесперид,
Геракл держал на своих плечах небо.
10	Из автобиографического очерка «Ранние годы» (1955).
11	Н. Заболоцкий работал в Детском отделе Ленинградского отделения
Государственного издательства с конца 1927 г. до июня 1932 г. С 1930-го был
редактором и заведующим отделом приложений журнала «Еж».
12	См. наст. изд. С. 175.
13	См. наст. изд. С. 57-66.
14	См. наст. изд. С. 123-141; 191-192.
15	Лелевич Г. (Могилевский Л.; наст, имя и фамилия — Калмансон
Лабори Гилелевич; 1901-1945) — советский поэт и литературный критик,
один из идеологов «напостовства» (см.: Лелевич Г. На литературном посту.
Статьи и заметки. Тверь: Октябрь, 1924). Репрессирован. Высказывания
о	Заболоцком, подписанные именем Г. Лелевича, неизвестны.
16	См. наст. изд. С. 315-318.
17	Берия Лаврентий Павлович (1899-1953) — государственный и по¬
литический деятель. В 1938-1945 гг. возглавлял НКВД.

966
Комментарии
18	Фраза из стихотворения А. С. Пушкина «Поэту» («Поэт! Не дорожи
любовию народной...» (1830). Вероятно, имеется в виду статья А. Марченко
«Взыскательный мастер» (Литературная газета. 1956. № 112 (3613), четверг
20 сентября. С. 3). См. наст. изд. С. 266-288).
19	...Прекрасных Дам символизма...— «Стихи о Прекрасной Даме»
(1904) — название первой поэтической книги А. А. Блока.
20	...неоклассических конквистадоров...— отсылка к первой книге Н. С. Гу¬
милева «Путь конквистадоров» (1905).
21	...александрийских любовников.— По-видимому, отсылка к поэтиче¬
скому циклу М. А. Кузмина «Александрийские песни» (1906).
22	Отсылка к названию сборника стихотворений Николая Яковлевича
Агнивцева (1888-1932) «Блистательный Санкт-Петербург» (1921).
23	Имеются в виду повести Н.В. Гоголя «Нос» (1836) и «Невский про¬
спект» (1835).
24	...сенновских трущоб Достоевского...— отсылка к топониму Сенной
площади и ее окрестностей в Санкт-Петербурге, недалеко от которых
проживал Ф. М. Достоевский, запечатлевший данные места вв своих
произведениях.
25	Имеется в виду повесть Ф. М. Достоевского «Двойник» (1846).
26	Майков Василий Иванович (1728-1778) — поэт, драматург.
27	Иероним Босх (Иерониму с Антонис зон ванАкен) (1460-1516) — ни¬
дерландский живописец, причудливо соединивший в своих картинах черты
средневековой фантастики, фольклора, философской притчи и сатиры.
28	Цитата из шестой главы «Евгения Онегина» (1826) А. С. Пушкина.
29	Строки из стихотворения Н.А. Заболоцкого «Меркнут знаки
Зодиака...».
30	Рубенс Петер Пауль (1577-1640) — фламандский художник.
31	«Доски судьбы» — итоговое сочинение Велимира Хлебникова, в кото¬
ром поэт обосновывает новое понимание процессов, происходящих в при¬
роде и в истории. Упоминается в главе 2 («Страдания животных») поэмы
«Торжество земледелия» (Звезда. 1933. № 2-3. С. 85-87).
32	...«самом умышленном городе мира»...— неточная цитата из «Записок
из подполья» (1864) Ф. М. Достоевского.
33	В стихотворении Заболоцкого «Бродячие музыканты» (1928).
34	«На кладбище», «После казни в Женеве», «Камаринская» — стихот¬
ворения К. К. Случевского.
35	Скалдин Алексей Дмитриевич (1889-1943) — писатель, поэт, близкий
к символизму. Был знаком с обэриутами и упоминается в стихотворении
Д.И. Хармса «Короткая молния пролетела над кучей снега...» (1931).
Название авантюрно-мистического романа Скалдина, напечатанного
в 1917 г. (Пг.: Фелана), приводится автором статьи по памяти; верно:
«Странствия и приключения Никодима старшего».

Комментарии
967
36	Меон (от греч. me on — не сущее, «еще не») — термин, восходящий
к диалогу Платона «Тимей» и употребляемый в неоплатонической традиции
для обозначения «абсолютного не-сущестовования».
37	Из стихотворения Заболоцкого «Народный дом».
38	«Нет мысли без фосфора» (нем.) — популярная в России 1860-х фраза
немецкого физиолога и биохимика Якоба Молешотта (1822-1899); стала
своеобразным символом нигилизма и вульгарного материализма.
39	Из стихотворения «Меркнут знаки Зодиака...».
Б. Филиппов
<Преамбула к разделу «Варианты, разночтения, примечания»
из книги: Заболоцкий Н.А. Стихотворения. New York, 1965>
Печатается по тексту первой публикации: Заболоцкий Н.А. Сти¬
хотворения. New York: Inter-Language Literary Associates, Washington,
D.C., 1965. C. 301-318.
1	А. Котлин — псевдоним Александра Николаевича Егунова (1905-1980),
родного брата близкого к обэриутам филолога-эллиниста, поэта, прозаика
и переводчика Андрея Николаевича Егунова (А. Николева; 1895-1968).
А. Н. Егунов — геофизик, моряк, выпустил книгу о жизни торгового
судна (Егунов А. Верхний мостик. JL: Издательство писателей в Ленин¬
граде [1933]). D заключении с 1936 по 1956 г. Стихи и рассказ публи¬
ковались в издании: Советская потаённая муза: Из стихов советских
поэтов, написанных не для печати. / Под ред. Б. Филиппова. Мюн¬
хен: Baschkirzev Verlag, 1961; Котлин А. Тёмные гарпии // Ковчег:
Литературный журнал. / Под редакцией А. Крона и Н. Бокова. 1978. № 2.
Париж. С. 3-10. Неопубликованный биографический очерк о нем см.:
РГАЛИ. Ф. 1348. Оп. 7. Ед. хр. 23. Л. 28-29. Вариант статьи о Заболоцком
был напечатан в редчайшем «ди-пийском» издании, обнаружить кото¬
рое составителям не удалось. (Начало: Литературно-художественный
и научно-популярный сборник: № 1. Фишбек: Изд. Культпросветотдела
лагеря Фишбек, Британская зона: ротатор, изд., 1947). О выходе сбор¬
ника сообщалось на рекламных станицах в издании: Посев. 1947. № 9.
С.	70. На титульном листе машинописи из университетской библиотеки
г. Сиракузы (США, 1952) фигурирует «статья о Заболоцком Александра
Ник. Котлина», однако, по сообщению С. В. Шелухиной, текста статьи
машинопись не содержит (см. наст. изд. С. 29).
2	Элъсберг Яков Ефимович (1901-1976) — советский литературовед,
в 1920-е гг. активный участник журнала «На литературном посту». Ср. за¬
пись К. И. Чуковского: «1 марта 1962 г. Эльсберга исключили-таки из Союза
за то, что он своими доносами погубил Бабеля, Левидова и хотел погубить
Макашина» (Чуковский К. Дневник 1930-1969. М., 1995. С. 306).

968
Комментарии
Э. Райс
Поэзия Николая Заболоцкого
Печатается по тексту первой публикации: Заболоцкий Н.А. Сти¬
хотворения. New York: Inter-Language Literary Associates, Washington,
D.C., 1965. C. LIX-LXX.
Райс Эммануил Матусович (1909-1981) — литературный критик,
поэт. Издал книгу «Под голубыми небесами. Из дневников, 1938-1941 гг.»
(1967).
1	Бельман Карл Микаэлъ (1740-1795) — шведский поэт, компо¬
зитор.
2	Первый всесоюзный съезд советских писателей. 1934. Стенографи¬
ческий отчет. М.: Гослитиздат, 1934. С. 550.
Ю. Большухин
Николай Заболоцкий, каков он есть
Печатается по тексту первой публикации: Новое Русское Слово. 1965.
№ 19186. 19 сентября. С. 3.
Большухин Юрий Яковлевич (наст, фамилия — Кандиев) (1903-1984) —
прозаик, публицист. Автор книги «Размышления Ильи Кожуркина».
(Мюнхен: Книжное дело А. Нейманис, 1972).
1	Речь идет о книге: Заболоцкий Н.А. Стихотворения. New York: Inter-
Language Literary Associates, Washington, D.C., 1965.
2	Ошибка автора статьи: приведенные строки — из стихотворения
«Белая ночь» (1926). Следующая цитата — действительно из стихотворе¬
ния «Лето» (1927).
3	Из стихотворения «На закате» (1958).
4	Из стихотворения «Прощание с друзьями» (1952).
Б. Нарциссов
По этим счетам платить не надо
Печатается в сокращении по тексту первой публикации: Новое
Русское Слово. 1965. № 19202, 5 октября.
Нарциссов Борис Анатольевич (1906-1982) — поэт, переводчик. Жил
в Эстонии, Германии, Австралии, США.

Комментарии
969
Дм. Заречняк
Заболоцкий, современность и христианство
Печатается по тексту первой публикации: Новое Русское Слово.
1965.	№ 19242. 14 ноября.
Заречняк Димитрий Михайлович (р. 1944) — переводчик, политиче¬
ский деятель (США).
1	Из стихотворения «Белая ночь» (1926).
2	В современном написании — Клайв Стейплз Льюис (1898-1963) —
английский религиозный писатель.
3	В русском переводе название сборника назидательных посланий «дя¬
дюшки Баламута» — «Письма Баламута» (1941).
Е. Грот
О кукующих соловьях, о христианстве и литературе
(По поводу статьи Дмитрия Заречняка)
Печатается по тексту первой публикации: Новое Русское Слово.
1965.	№ 19285. 26 декабря.
1	Эпиграф из басни И. А. Крылова «Кукушка и орел» (1829).
2	Слова Христа из Евангелия от Матфея (26: 52).
3	Евангелие от Матфея (23: 13-15).
4	Начало стихотворения B.C. Соловьева «Восторг души расчетливым
обманом...» (1885).
Е. Грот
Памяти поэта Н. Заболоцкого
Печатается по тексту первой публикации: Новое Русское Слово.
1968. 5 мая.
1	Из стихотворения «Сагурамо» (1947).
2	Из стихотворения «Засуха» (1936).
3	Из стихотворения «Север» (1936).
4	Письмо от 18 января 1932 г. приводится с купюрами по первой пу¬
бликации: Павловский А. Из переписки Н.А. Заболоцкого с К. Э. Циолков¬
ским // Русская литература. 1964. № 3. С. 219-226.
5	Приводится автором статьи по изданию: Чуковский Н. О Николае
Заболоцком: (Отрывки из воспоминаний) // День поэзии. М.: Сов. пис.,
1963. С.274-277.

970
Комментарии
6	См.: Луконин М. Проблемы советской поэзии (Итоги 1948 года)
[Доклад на собрании поэтической секции Союза советских писателей
а Москве] // Звезда. 1949. № 3 (март). С. 181-199.
7	Речь идет о выступлении А. К. Тарасенкова в Союзе Советских Пи¬
сателей, изложение которого было опубликовано: <Без подписи> Русская
поэзия 1947 года // Литературная газета. 1948., 4 февраля. См. также:
Тарасенков А. Заметки о поэзии // Новый мир. 1948. № 4. С. 200-201.
Матусовский Михаил Львович (1915-1990) — автор сборника «Стихов
о	Донбассе» (Новый мир. 1947. № 10. С. 47) и книги «Стихи» (М., 1946) с раз¬
делами: «Моя родословная», из книги «Фронт», «К югу от озера Ильмень»,
«На Втором на Белорусском», «Дальние дороги».
8	Из стихотворения «Зеленый луч» (1958).
М. Слоним
О Заболоцком
Печатается по тексту первой публикации: Новое Русское Слово.
1970.	27 сентября.
Слоним Марк Львович (1894-1976) — литературовед, критик, пуб¬
лицист.
1	Ошибочные сведения. В книге, посвященной «индексу запрещен¬
ных книг» в СССР, говорится: «Две книги поэта, вышедшие до ареста —
“Столбцы” (1929) и “Вторая книга” (1937) в списки Главлита не входили.
Тем не менее в них фигурирует сборник “Ленин и Сталин в стихах и песнях.
Сост. А. Чачиков. М.: Жургазобъединение, 1937. 94 с.” (Алф. список —
1948), причина изъятия которого указана в постановлении Главлита 1940 г.:
“В сборнике участвуют Я. Виртанен (см.) и Н. Заболоцкий, произведения
которых изымаются по приказам местных органов” (ГАРФ. Ф. 9425. Оп. 2.
Д. 19. Л. 122)» (БлюмА.В. Запрещенные книги русских писателей и литера¬
туроведов. 1917-1991. Индекс советской цензуры с комментариями. СПб:
Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусств,
2003. С. 83-84).
2	Из стихотворения «Свадьба» (1928).
3	Контаминация цитат из стихотворений «Народный дом» (1927-1928)
и «Меркнут знаки Зодиака» (1929).
4	Из стихотворений «Ивановы» (1928), «Пир» (1928), «Лицо коня» (1926).
5	Из стихотворения «Пир» (1928).
6	Стихотворение «Где-то в поле возле Магадана» было опубликовано
в газете «Литература и жизнь» (1962, 16 декабря) и альманахе «День
поэзии» (М.: Советский писатель, 1962. С. 298) без строк «Жизнь над ними
в образах природы / Чередою двигалась своей. / Только звёзды, символы
свободы, / Не смотрели больше на людей». Полный текст впервые опубли¬

Комментарии
971
кован в издании: Заболоцкий Н.А. Стихотворения и поэмы. М.; JL: Сов.
пис., 1965 (Библиотека поэта. Большая серия). С. 144-145.
7	Ошибка автора статьи: Заболоцкий умер 14 октября 1958 г. в Москве.
Б. Филиппов
От издания к изданию.
Заметки о советской литературе
Печатается по тексту первой публикации: Русская мысль. 1971.
№ 2830. 18 февраля.
Э. Райс
О поэзии Николая Заболоцкого
Печатается по тексту первой публикации: Грани: Журнал литерату¬
ры, искусства, науки и общественно-политической мысли. 1976. № 102.
Frankfurt-am-Main: Possev-Verlag. С. 121-146.
1	Пастернак Б.П. Стихотворения и поэмы. / Вступ. ст. А. Д. Синявского.
М.; JL: Советский писатель (Библиотека поэта. Большая серия), 1965.
2	Мандельштам О.Э. Стихотворения. / Вступ. ст. A. JI. Дымшица,
примечания Н. И. Харджиева. JL: Советский писатель (Библиотека поэта.
Большая серия), 1973.
3	Стихотворение «Преображение степей», написанное в связи с развер¬
нувшейся по стране кампанией по посадке лесозащитных полос в степенной
и лесостепной зонах (Дружба народов: Альманах художественной литера¬
туры. 1949. № 4. М.: Советский писатель. С. 13), переиздавалось в другой
редакции под названием «Степь зовёт» (см.: Заболоцкий Н.А. Полное со¬
браний стихотворений и поэм. СПб., 2002. С. 403-404).
4	Имеется в виду стихотворения И. А. Бродского «Большая элегия
Джону Донну» (1963).
5	Дряхлое Валериан Федорович (1898-1981) — поэт, в эмиграции с на¬
чала 1920-х гг., печатался в «Числах», «Журнале Содружества», коллек¬
тивных сборниках; сб. «Проблески» (Париж, 1972).
Дмитрий Иосифович Кленовский (Крачковский; 1893-1976) — поэт,
автор 11 поэтических книг.
6	Единственное отечественное издание Введенского: Введенский А.И.
Полное собрание произведений: В 2-х т. / Сост. и подгот. текста М. Б. Мей-
лаха и В. И. Эрля; вступ. ст. и примеч. М. Б. Мейлаха. М.: Гилея, 1993.
7	Другая редакция поэмы 1933 г. (без существенных отклонений) приводит¬
ся ныне в издании: Заболоцкий Н.А. Полное собраний стихотворений и поэм.
Новая библиотека поэта. СПб: Академический проект, 2002. С. 383-398.

972
Комментарии
8	Недостоверная информация: Степанов Николай Леонидович (1902-1972)
не был лично знаком с Хлебниковым.
9	Заболоцкий пробыл в местах заключения восемь лет (1938-1946).
<В. Набоков о Н. Заболоцком>
Печатается по изданию: Набоков В.В. Интервью Альфреду Аппелю,
сентябрь 1966 г. / Пер. с англ. С. Ильина // Набоков В. В. Собр. соч.
американского периода: В 5 т. Т. 3. СПб.: Симпозиум, 1999. С. 589-621;
616-617. Впервые (на английском языке) интервью было напечатано
в издании: Wisconsin Studies in Contemporary Literature. Vol. 8. № 2.
P. 127-152. Spring, 1967.
Набоков Владимир Владимирович (псевдоним — В. Сирин; 1899-1977) —
писатель русской эмиграции. После II Мировой войны писал преимуще¬
ственно на английском языке.
Альфред Аппель (Alfred Appel; 1934-2009) — специалист по творчеству
Набокова, в 1954 г. слушал его лекции по мировой литературе в Корнель-
ском университете. Беседы, положенные в основу текста интервью, про¬
исходили в сентябре 1966 г. в Монтрё (Швейцария).
<И. Бродский о Н. Заболоцком>
(Из книги: Соломон Волков.
Диалоги с Иосифом Бродским)
Печатается по изданию: Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским /
Вступ. ст. Я. Гордина. М.: Издательство Независимая Газета, 1998.
С.153-156;210;252.
Бродский Иосиф Александрович (1940-1996) — поэт, прозаик, драма¬
тург, переводчик. Покинул СССР в 1974 г. Лауреат Нобелевской премии
по литературе (1986).
Волков Соломон Моисеевич (р. 1944) — музыкальный журналист,
писатель. В эмиграции с 1976 г. В основу книги «Диалоги с Иосифом
Бродским» положены записи бесед с поэтом 1978-1995 гг. Бродский упо¬
минает Заболоцкого также и в «Послесловии к “Котловану” А. Платонова»
(1973): «Но главным его (А. П. Платонова.— Сост.) орудием была инверсия;
он писал на языке совершенно инверсионном; точнее - между понятиями
язык и инверсия Платонов поставил знак равенства - версия стала играть
все более и более служебную роль. В этом смысле единственным реальным
соседом Платонова по языку я бы назвал Николая Заболоцкого периода
“Столбцов”» (Андрей Платонов: Мир творчества. М.: Современный писа¬
тель, 1994. С. 155).

Комментарии
973
1	который стихов Одена никогда не видел...— Речь идет об одном из люби¬
мых поэтов Бродского Уистене Хью Одене (Wystan Hugh Auden; 1907-1973),
классике англо-американской литературы, поэте, драматурге, критике.
2	И в воздухе мелькали тельца птичьи...— Из стихотворения Заболоц¬
кого «Ночной сад» (1936).
3	стихи Заболоцкого о Венеции — Речь идет о стихотворениях «Вене¬
ция» и «Случай на Большом Канале» (1957).
4	«Его кормили. Но кормили — плохо» — Строка из стихотворения
Б. А. Слуцкого «М.В. Кульчицкий».
IV
ЭПИГРАММЫ
Братья Гонкурины
Современные поэты
(В биографиях и образцах)
Печатается по тексту первой публикации: На литературном посту.
1929. № 11-12 (июнь). С. 119.
Братья Гонкурины — настоящее имя автора установить не удалось.
С. Швецов
На Заболоцкого («Столбцы»)
Печатается по тексту первой публикации: Молодая гвардия. 1929.
№ 22 (ноябрь). С. 41.
Швецов Сергей Александрович (1903-1969) — писатель-сатирик. Автор
пародии на Заболоцкого (имя поэта, однако, не упоминалось): Швецов С.
На «философскую» лирику: Посвящается молодым поэтам // Комсомольская
правда. 1936, 27 июля (понедельник), № 172 (3458). С. 3
Пушкинист
Маленькие фельетоны.
Пушкин о... С. Заболоцком (sic)
Печатается по тексту первой публикации: Литературная газета. 1936.
31 декабря, четверг. № 73 (636). С. 5.
Настоящее имя автора установить не удалось.

974
Комментарии
1	...о... С. Заболоцком.— Так в оригинале; инициал поэта в газетной
публикации указан неверно.
М. Пустынин
На Н. Заболоцкого
Печатается по тексту первой публикации: Комсомольская правда.
1937. 10 марта, среда. № 56 (3644). С. 3.
Пустынин (наст, фамилия—Розенблат) Михаил Яковлевич (1884-1966) —
писатель, до революции — сотрудник сатирических журналов, автор фелье¬
тонов, басен, эпиграмм.
V
ПАРОДИИ, ПОСВЯЩЕНИЯ
Мих. Голодный
Поэту юродивых
Печатается по тексту первой публикации: Красная Новь. 1933.
Кн. 9 (Сентябрь). С. 85-86. (В этом же номере была напечатана статья
А.К. Тарасенкова «Похвала Заболоцкому». См. наст. изд. С. 145-154.)
Михаил Голодный (Михаил Семенович Эпштейн; 1903-1949) — со¬
ветский поэт.
А.	Архангельский
Лубок
Печатается по тексту первой публикации: Литературная газета.
1929. 9 ноября. Также: Архангельский А. Поэтические пародии. М.,
1934. С.21-22.
Архангельский Александр Григорьевич (1889-1938) — поэт-сатирик,
пародист.
Арго
Ум за разум
Печатается по тексту первой публикации: Крокодил. 1933. № 21.
С. 7. Также: Арго <А> Литература и окрестности. М., 1933. С. 68-70.

Комментарии
975
Арго (наст, фамилия — Голъденберг) Абрам Маркович (1897-1987) — поэт,
переводчик, пародист.
Э. Паперная
Николай Заболоцкий
Печатается по тексту первой публикации: «Парнас дыбом» //Аврора.
1971.	№9. С. 78.
Паперная Эстер Соломоновна (1901-1987) — детский поэт, переводчик.
Ал. Флит
Во саду ли, в огороде...
Печатается по тексту первой публикации: Литературная газета. 1938.
15	февраля, вторник. № 9 (716). С. 6.
Флит Александр Матвеевич (1892-1954) — поэт-сатирик, пародист.
<Без подписи>
Из «Записок Ляпсуса»
Печатается по тексту первой публикации: Крокодил. 1958. № 1. С. 7.
Настоящее имя автора установить не удалось.
Бронислав Кежун
Поэт и скворец
Печатается по тексту первой публикации: Кежун Б.А. Весёлая азбука
(От «А» до «Я»): Литературные пародии. М., Молодая гвардия, I960.
С.41-42.
Кежун Бронислав Адольфович (1914-1984) — поэт, переводчик, сатирик.
С. Малахов
Чудесный мир: здесь ведьма в среду...
Печатается по изданию: Федоров B.C. Натурфилософские аспекты
поэзии Н.А. Заболоцкого // Николай Заболоцкий и его литературное

976
Комментарии
окружение: Материалы юбилейной научной конференции, посвящен¬
ной 100-летию со дня рождения Н.А. Заболоцкого. СПб.: Наука. 2003.
С.93-99. С.95.
0	С. А. Малахове см. наст. изд. С. 920. См. также: Доклад С. А. Малахова
«Пролетарские поэты Ленинграда» на поэтическом совещании Ленинград¬
ской ассоциации пролетарских писателей (10 апреля 1932 г.) / Публ. В. С. Фе¬
дорова // Из истории литературных объединений Петрограда-Ленинграда
1920-1930-х годов: Исследования и материалы. Кн. 2. СПб.: Наука, 2006.
С. 117-152; Из книги воспоминаний С. А. Малахова «Живые современники»
(1960-е гг.) / Публ. B.C. Федорова // Там же. С. 190-228.
С. Малахов
К чему сомнение? Я сам определил...
Печатается по изданию: Из книги воспоминаний С. А. Малахова «Живые
современники» (1960-е гг.) / Публикация B.C. Федорова // Из истории
литературных объединений Петрограда - Ленинграда 1920-1930-х годов:
Исследования и материалы. Кн. 2. СПб.: Наука, 2006. С. 200.
1	Бушма — брюква (диалект.).
2	Соболев Леонид Сергеевич (1898-1971) — писатель-маринист, оргсе-
кретарь Ленинградско-Балтийского отделения ЛОКАФ (Литературного
отделения Красной Армии и Флота) и секретарь журнала «Залп». Автор
повести «Зелёный луч» (1954), возможно, отразившейся в одноименном
стихотворении Н. Заболоцкого.
VI
СОВРЕМЕННЫЕ ИССЛЕДОВАТЕЛИ О Н. ЗАБОЛОЦКОМ
Н.Н. Заболоцкий
Мир Заболоцкого
Печатается по изданию: Заболоцкий Н.Н. Мир Заболоцкого // Забо¬
лоцкий Н.А. Стихотворения. М.: Прогресс-Плеяда, 2004. С. 5-34.
Заболоцкий Никита Николаевич (р. 1932) — сын поэта. Окончил Тими¬
рязевскую сельскохозяйственную академию. Кандидат биологических на¬
ук (1959). Работал научным сотрудником в московских НИИ и более 20 лет
преподавал биохимию в Центральном институте усовершенствования

Комментарии
977
врачей. Публиковать воспоминания об отце начал в 1976 г. Автор книг:
The Life of Zabolotsky / Ed. by R. R. Milner-Gulland, tr. by R. R. Milner-Gulland
and C. G. Bearne. Cardiff: University of Wales Press, 1994; Жизнь Н.А. Забо¬
лоцкого (М.: Согласие, 1998 [Изд. 2-е, дораб. СПб.: Logos, 2003]); «Огонь,
мерцающий в сосуде...» (М., 1995). Составитель сб. стихов, переводов, ста¬
тей, писем Н.А. Заболоцкого и воспоминаний о нем (Заболоцкий Н.А. «Огонь,
мерцающий в сосуде...». М.: Педагогика-Пресс, 1995). Живет в Москве.
А.	М. Рипеллино
Дневник с Заболоцким
Angelo Maria Ripellino. Diario con Zabolockij // Angelo Maria Ripellino.
La letteratura come itinerario nel meraviglioso, Torino, Giulio Einaudi
Editore, 1968 — S. 251-266. Печатается по тексту первой публикации
на русском языке: Рипеллино А. М. Дневник с Заболоцким / Пер. с итал.
М. Маурицио; примеч. И. Лощилова // Италия в русской литерату¬
ре / Под ред. Н.Е. Меднис. Новосибирск: НГПУ, 2007. С. 178-203.
Рипеллино Анджело Мария (1923-1978) - итальянский славист, пере¬
водчик и поэт. Еще в 1954 г. опубликовал в Италии семь стихотворений
Заболоцкого в своих переводах (Poesia russa del Novecento / Versioni,
saggio introduttivo, profili bibliografici e note a cura di A. M. Ripellino.
Parma: Guanda, 1954. P. 449-458). Был основным инициатором участия
Заболоцкого в поездке делегации советских писателей в Италию. Встречался
с Заболоцким дважды: «Более, чем с другими итальянцами, он сошёлся
с Рипеллино. Позднее тот писал, что Заболоцкий похож на бухгалтера
или фармацевта. Николаю Алексеевичу это не понравилось, и он сказал
Слуцкому: “Сам-то он похож на парикмахера”. Но говорилось это без¬
злобно, в присущем Заболоцкому шутливо-ироническом тоне. Вскоре
в Москве он дружески принимал у себя и угощал телиани приехавшего
в Россию Рипеллино. Встреча прошла интересно, весело и душевно.
Среди других тем затронули и проблему взаимного перевода поэзии Рос¬
сии и Италии. Всего Заболоцкий успел перевести три стихотворения
Рипеллино и четыре — Умберто Сабы. А уже в 1962 году в Италии был из¬
дан том его стихотворений в переводе Витторио Страды, примерно в то же
время 18 стихотворений перевел Рипеллино» (Заболоцкий Н.Н. Жизнь
Н.А. Заболоцкого. СПб., 2003. С. 570-571). В составе 4-го блока иллю¬
страций в этой книге воспроизводится фотография, сделанная дочерью
поэта Натальей Николаевной Заболоцкой, во время московского вечера,
проведенного Рипеллино в гостях у Заболоцкого в 1958 г. См. переведенные
Заболоцким стихотворения Рипеллино («Нет, я не говорил, что одинок я
в мире...», «Февраль», «Воскресенье») в издании: Заболоцкий Н.А. Полное
собраний стихотворений и поэм. СПб.: Академический проект, 2002.

978
Комментарии
С. 529-530; 733; Заболоцкий Н.А. Поэтические переводы: В 3 т. Т. 3. М.:
Терра-Книжный клуб, 2004. С. 255-256; 363-364. О дальнейшем переходе
Рипеллино в статус persona non grata в странах социалистического лагеря
(после публикаций о чехословацких событиях 1968 г.) см. вступительную
заметку Евгения Солоновича к изданию: Рипеллино А. М. «Я играю, пото¬
му что не хочу умирать» / Пер. с итал. и предисл. Е. Солоновича // Новый
Мир. 1998. № 12. С. 157-162.
1	Николай Алексеевич Заболоцкий скончался около 10 утра 14 октя¬
бря 1958 г. от сердечного приступа, в ванной комнате своей московской
квартиры на углу улицы Беговой и Хорошевского шоссе. Похоронен
на Новодевичьем кладбище. См. официальные извещения и некрологи
в «Литературной газете» (№ 124 [3935]. Четверг, 16 октября 1958 г. С. 4)
и в газете «Литература и жизнь» (№ 82. Среда, 15 октября 1958. С. 4).
2	Словосочетания из поэмы «Творцы дорог», первого из опубликован¬
ных после возвращения на свободу оригинальных поэтических сочинений
Заболоцкого (1947).
3	Из стихотворения «Уступи мне, скворец, уголок» (1946).
4	Из стихотворения «Бетховен» (1946).
5	Из стихотворения «Гомборский лес» (1957).
6	Строки из стихотворений «Ночной сад» и «Метаморфозы» (оба — 1937).
7	Финальные строки стихотворения «Я трогал листы эвкалипта» (1947).
8	«В чёрных провалах небытия» (фр.).
9	Из стихотворения Е. А Баратынского (Боратынского) «Болящий дух
врачует песнопенье...» (1834).
10	Финальные строки стихотворения «Ночное гулянье» (1953).
11	Имеется в виду стихотворение «Лебедь в парке» (1948).
12	Заболоцкий Н.А. Столбцы. Л.: Издательство писателей в Ленинграде,
1929. В первозданном виде это издание воспроизводилось, насколько нам
известно, всего пять раз (дважды — в США, в том числе — репринт). Именно
благодаря «Столбцам» Заболоцкий оказался, по остроумному выражению
Бориса Слуцкого, «наименее неизвестным» в Италии из состава делегации со¬
ветских писателей и поэтов (Заболоцкий Н.Н. Жизнь Н.А. Заболоцкого. СПб.,
2003.	С. 570). Главой делегации был Алексей Сурков; кроме Заболоцкого,
в поездке участвовали Микола Бажан, Вера Инбер, Михаил Исаковский,
Леонид Мартынов, Александр Прокофьев, Борис Слуцкий, Сергей Смирнов,
Александр Твардовский, специалист по итальянской литературе и «идео¬
логический работник» Г.С. Брейтбурд. Об обстоятельствах поездки см.:
Заболоцкий Н.Н. Жизнь Н.А. Заболоцкого. СПб., 2003. С. 565-574.
13	В первую очередь, речь идет о столбце «Ивановы» (1928, в ранней ре¬
дакции из рукописного сборника «Арарат» — «Размышления на улице»).
14	Словосочетания из столбцов «Фокстрот» (1928) и «Вечерний бар»
(1926, в редакции 1929 — «Красная Бавария»). Рипеллино цитирует

Комментарии
979
текст «Столбцов» иногда по печатному тексту 1929 г., иногда — по руко¬
писной правке ещё не напечатанных ко времени написания эссе (I960 г.)
позднейших редакций, ставших доступными лишь после выхода издания:
Заболоцкий Н.А. Стихотворения и поэмы / Вступ. ст., подгот. текста и при¬
меч. А. М. Туркова. (Библиотека поэта. Большая серия). М.; JL: Советский
писатель, 1965. Причины разночтений проясняет фрагмент из книги сына
поэта Никиты Николаевича Заболоцкого: «Возглавить делегацию должен
был председатель Союза писателей СССР А. А. Сурков. В процессе отбора
делегатов и подготовки к поездке он беседовал с Николаем Алексеевичем
и после утверждения его в составе делегации предложил ему взять с собой
в Италию книжку “Столбцы”. Он сказал, что ранние стихи хорошо бы под¬
редактировать, и тогда их можно будет напечатать. <...> Можно полагать,
что при разговоре с Заболоцким Сурков имел в виду публикацию книги
не только в России, но и в Италии. Поэтому Заболоцкий подготовил и взял
в поездку проект книги, включающей “Столбцы” 1929 года с рукописной
правкой и 49 стихотворений, выбранных из книги 1957 года, а также
шесть стихотворений 1928-1929 гг. Интересно, что из “Столбцов” не были
исключены забракованные автором в 1948 году “Пир” и “Фигуры сна”,
а также забракованные “Море”, “Черкешенка”, “Лето” во взятом экзем¬
пляре книги были поправлены, потом обозначены знаком вопроса, и все-
таки перечеркнуты. В Италии эту книгу Заболоцкий передал профессору
и поэту Рипеллино, видимо, для перевода, но в представленном виде она
переведена не была и теперь хранится в библиотеке Римского университе¬
та» (Заболоцкий Н.Н. Жизнь Н.А. Заболоцкого. СПб., 2003. С. 565-566).
В распоряжении Рипеллино, таким образом, была до сих пор не изданная
отдельно, уникальная редакция 1957 г., предпоследняя перед узаконен¬
ным в литературном Завещании Заболоцкого Сводом 1958 г. См. также:
Скандура К. Систематизация авторских редакций и вариантов сборника
Заболоцкого «Столбцы» // Николай Заболоцкий. Проблемы творчества:
Материалы научно-литературных чтений. М.: Издательство литературного
института им. А. М. Горького, 2005. С. 139-157.
15	Подробнее о параллелях между «Городскими столбцами» и урбани¬
стическими стихами А. А. Блока см.: Роднянская И. «Столбцы» Николая
Заболоцкого в художественной ситуации двадцатых годов // Роднянская И.
Художник в поисках истины. М.: Современник, 1989. С. 343-364.
16	Прозопопея (олицетворение, персонификация) — разновидность мета¬
форы, перенесение свойств одушевленных предметов на неодушевленные.
17	Цитируются столбцы «Новый быт» (1927), «Обводный канал» и «Пе¬
карня» (оба — 1928).
18	Первые четыре строки самого короткого из столбцов — «Движение»
(1927).
19	Фрагмент столбца «Свадьба» (1928), написанного по поводу «мещан¬
ского» бракосочетания приятеля поэта К. Н. Боголюбова.
20	«Магазин аксессуаров» (фр.).

980
Комментарии
21	Ready-made — термин из области визуальных искусств. Он означает
какую-нибудь вещь, к искусству отношения не имеющую, которую ху¬
дожник вносит в экспозиционное пространство и, во-первых, объявляет
её художественным произведением, во-вторых, объявляет себя автором
этого произведения» (Байтов Н. Readymade как литературная страте¬
гия // Поэтика искания, или Поиск поэтики: Материалы международной
конференции-фестиваля «Поэтический язык рубежа XX-XXI веков и со¬
временные литературные стратегии (Москва, 16-19 марта 2003 года). М.:
Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН, 2004. С. 209).
22	«Свадьба» (1928) цитируется по ранней редакции из «Столбцов»
1929 г.
23	«Peintres du Dimanche» (фр.) — художник-дилетант, художник лю¬
битель. Далее упоминаются имена двух знаменитых французских — Анри
Руссо (1844-1910) и Камиля Бомбуа (1883-1970) — и одного грузинского —
Николая Аслановича (Нико) Пиросманишвили (Пиросмани; 1862-1918) —
представителей эстетики примитивизма («наивной живописи»).
24	«Ярмарки» (фр.).
25	См. об этом: Смирнов И.П. Заболоцкий и Державин // XVIII век.
Сб. 8. Державин и Карамзин в литературном движении XVIII — нача¬
ла XIX веков. JL: Наука, 1969. С. 145-161., Игошева Т.В. К проблеме
державинской традиции в «Столбцах» Н.А. Заболоцкого // Державинский
сборник. Новгород, 1995. С. 55-62. В сноске 20 И. П. Смирнов ссылается
на другую, более раннюю, публикацию А. М. Рипеллино о Заболоцком (ещё
при жизни поэта): «Итальянский переводчик “Столбцов” А. Рипеллино
остроумно заметил: “Порой персонажи приобретают аллегорическое
значение... и кажется, что на каждого из них наклеен ярлык и каждый
является символом своих недостатков, словно участники маскарада
“Торжествующая Минерва”, который был проведен в Москве в 1763 году
в честь Екатерины: маскарада, который изображал “мир наизнанку”
(Ripellino А.М. Poesia Russa del Novecento. 1954, pag. XCIV)».
26	Ср. английские версии перевода названия книги «Столбцы»: «Co¬
lumns» и «Scrolls».
27	Отсылки к текстам столбцов «На рынке» (1927), «Фигуры сна» (1928),
«Ивановы» (1928), «Народный дом» (1927-1928).
28	Фрагмент столбца «На рынке» (1927).
29	Фрагмент столбца «Рыбная лавка» (1928), вошедшего в итоговую
редакцию «Городских столбцов» по Своду 1958 г.
30	Отсылки к поздней редакции столбца «Обводный канал» (1928).
По всей видимости, цитаты приводятся по правке к экземпляру «Столбцов»,
взятому Заболоцким в итальянскую поездку.
31	Важное и до сих пор не получившее достойного развития в научной
литературе о Заболоцком наблюдение, восходящее, вероятно, к неизвестным
нам высказываниям из личных бесед русского и итальянского поэтов. В ар¬

Комментарии
981
хиве Заболоцкого сохранился листок, написанный рукой Даниила Хармса:
«Два человека ведут быка с приделанными на груди рогами * на нем седящий
человек имеет на грудях оконницу, и держит <м>одель вертящегося дома,
перед ними 12 человек в шутовском платье с дудками и гремушками». Текст
выписан из книги «Торжествующая Минерва, общенародное зрелище, пред¬
ставленное большим маскарадом в Москве 1763 г.» (М., 1763), описывающей
маскарад, устроенный актером Ф. Г. Волковым по случаю коронацион¬
ных торжеств императрицы Екатерины II (или из публикации в издании:
Пыляев М.И. Эпоха рыцарских каруселей и аллегорических маскарадов
в России // Пыляев М. И. Старое житье: Очерки и рассказы о бывших в отшед-
шее время обрядах, обычаях и порядках в устройстве домашней и обществен¬
ной жизни. СПб., 1897. С. 137-166; 137-166). У позднего Заболоцкого имя
Мома (Момуса), бога злословия, смеха, обманщиков и фокусников из греко¬
римского пантеона, в результате буквенных манипуляций трансформировалось
в «классическую» формулу искусства поэзии: Мысль — Образ — <Мелодия>
Музыка (МОМ). Об этой формуле вспоминает в финале эссе Рипеллино.
32	Заболоцкий Н.А. Стихотворения. М.: Советский писатель, 1948.
33	Заболоцкий Н.А. Вторая книга. JL: Гослитиздат, 1937.
34	Столбец «Цирк» впервые был напечатан в журнале «Звезда» (1929. № 2.
С. 112-114); «Меркнут знаки Зодиака» — «Звезда» (1933. № 10. С. 78-79).
35	Впервые «Пролог» поэмы и глава 7 (под названием «2. Торжество зем¬
леделия») были опубликованы в журнале «Звезда» (1929. № 10. С. 54-56).
Полный текст вместе со стихотворениями «Меркнут знаки Зодиака»
и «Лодейников» («Как бомба в небе разрывается...») в журнале «Звезда»
(1933. №2-3. С. 81-99).
36	Имеется в виду стихотворение «Снежный человек» (1957).
37	Строки и словосочетания из стихотворений «Север» (1936), «Седов»
(1937), «Венчание плодами» (1932 [1948]), «Город в степи» (1947), «Гурзуф
ночью» (1956).
38	Речь идет о стихотворении «Венчание плодами» (1932 [1948]).
39	Неточность: стихотворение «Вчера, о смерти размышляя...» написано
в 1936, а не в1937 г.
40	Начало стихотворения «Читайте, деревья, стихи Гезиода» (1946).
41	Из стихотворения «Гомборский лес» (1957).
42	Начало стихотворения Велимира Хлебникова «Усадьба ночью, чингис-
хань!» (1915). См. о нём: FlakerA. Разгадка Ропса // UCLA Slavic studies. New
ser.; Vol. 1: Культура русского модернизма. Reading in russian modernism:
*	«Мом, видя человека, смеялся, для чего боги не сделали ему на грудях окна,
сквозь которое бы в ево сердце смотреть было можно,— быку смеялся, для
чего боги не поставили ему на грудех рогов, и тем лишили его большой
силы, а над домом смеялся, для чего не можно ево, если у него худой сосед
поворотить в другую сторону».

982
Комментарии
Статьи, эссе и публикации / Под ред. Р. Вроона, Дж. Мальмстада. М.: Наука,
1993. С.97-101.
43	По-русски в оригинале. См. две заметки, подготовленные Заболоцким
специально перед поездкой в Италию в качестве основы для предстоящих
выступлений: «Мысль — Образ — Музыка» и «[Почему я не пессимист]»
(Заболоцкий Н.А. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1. М., 1983. С. 590-593;
645-646). Ср.: «Он искренне считал себя оптимистом и зачитал свою де¬
кларацию, которая приведена в начале книги, но итальянские писатели
восприняли его позицию как дань советской официальной пропаганде
и заподозрили его в однобокости и неискренности. Об этом писал потом
Анджело-Мария Рипеллино, в целом, однако, высоко оценивший и поэзию,
и личность Заболоцкого. Итальянским поэтам трудно было понять, что его
оптимизм надсоциален, не имеет ничего общего с официальным, деланным
оптимизмом, базируется на его собственных натурфилософских представ¬
лениях. В социальном же плане он не был оптимистом и в те годы, уже
не всегда сдерживая свои скрытые мысли, говорил, бывало, о жандармской
сущности сталинского социализма. Н. А. Роскина вспоминала, что “в минуту
душевного растворения” он сказал ей однажды: “Я только поэт и только
о поэзии могу судить. Не знаю, может быть, социализм полезен для развития
техники — искусству он несёт смерть”. Понятно, что в кругу официальных
лиц и тем более в Италии он подобных высказываний себе не позволял»
(Заболоцкий Н.Н. Жизнь Н.А. Заболоцкого. СПб., 2003. С. 570).
44	Ср. в воспоминаниях близко знавшей поэта в последний период жизни
Натальи Роскиной: «Кстати, о его поездке в Италию. В журнале “Октябрь”
(1959, март) напечатана статья В. Перцова “Да, мы оптимисты!..” Вспоминая
встречу советских и итальянских поэтов в Риме в октябре 1957 года, Перцов
цитирует выступление Анджелло Рипеллино, профессора русской лите¬
ратуры в Римском университете. Рипеллино имел трехчасовой разговор
с Заболоцким, который в конце этого разговора воскликнул: “Я оптимист!”
“Он,— сказал Рипеллино,— поэт, принадлежащий лучшей русской тради¬
ции, и вот в беседе со мной, иностранцем, Заболоцкий озабочен тем, чтобы
произнести магическое слово “оптимизм”, которое мы уже слышать не мо¬
жем...” Все характерно в этом эпизоде — и вынужденность Заболоцкого
говорить подобные слова, и готовность его вынужденности подчиниться;
характерна и полярная противоположность этих слов его истинной натуре.
Вот какой он был оптимист. Заговорили о возможной войне — с какой-то
страшной реальностью он стал представлять мне ее масштаб, а о себе сказал:
“У меня тут есть погребок (он указал на нижние ящики большого павлов¬
ского буфета), я буду пить не переставая”. Я сказала: “Неужели у мужчины
во время войны другого дела не найдется? И потом, что же будет со мной?”
Он ответил: “Ты молодая, может, еще и удерешь”. Никого он не обнадеживал,
ни себя, ни близких, никакой пощады не ждал ни от истории, ни от своей
судьбы» (Роскина Н. Николай Заболоцкий // Роскина Н. Четыре главы:
Нелитературных воспоминаний. YMCA-PRESS, Paris, 1980. С. 78-79).

Комментарии
983
В.	Н. Альфонсов
Заболоцкий и живопись
Печатается по тексту первой публикации: Альфонсов В.Н. Слова и крас¬
ки: Очерки из истории творческих связей поэтов и художников. M.-JI.,
1966.	С. 177-230. [То же: Изд. 2-е, доп. СПб., 2006. С. 191-250].
Альфонсов Владимир Николаевич (псевд. Владимиров А.; р. 1931) —
писатель, литературовед, профессор РГПУ им. А. И. Герцена. Автор книг
«Слова и краски» (1966), «Нам слово нужно для жизни: В поэтическом
мире Маяковского», «Лирика Б. Пастернака» (Л., 1990). Живет в Санкт-
Петербурге.
И. П. Смирнов
Зачеркнутое стихотворение
Печатается по изданию: Смирнов И.П. Зачеркнутое стихотворе¬
ние // Нева. 1973. № 5. С. 198-199.
Смирнов Игорь Павлович (р. 1941) — литературовед, семиолог, фило¬
соф. С 1963 по 1979 г. работал в Пушкинском доме, с 1982 г.— профессор
университета в г. Констанц (Германия). Живет в Мюнхене.
И. Роднянская
«Столбцы» Николая Заболоцкого
в художественной ситуации двадцатых годов
Печатается по изданию: Роднянская И. Художник в поисках истины.
М.: Современник, 1989 С. 343-364.
Роднянская Ирина Бенционовна (р. 1935) — критик, литературовед,
заведующая отделом крики журнала «Новый мир», автор книг «Художник
в поисках истины» (1989). «Литературное семилетие» (1994), статей о со¬
временной литературе, русской классике, русской философии. Живет
в Москве.
С. Семенова
Человек, природа, бессмертие в поэзии Николая Заболоцкого
Печатается по изданию: Семенова С. Преодоление трагедии: «Вечные
вопросы» в литературе. М.: Советский писатель, 1989. С. 299-317.

984
Комментарии
Семенова Светлана Григорьевна (р. 1941) — литературовед, фило¬
соф. Родилась в Чите, окончила романо-германское отделение фило¬
логического факультета МГУ и аспирантуру Литературного института
им. А. М. Горького. Доктор филологических наук, главный научный со¬
трудник ИМЛИ РАН, Член СП СССР (1986). Основатель и президент обще¬
ства Николая Федорова (с 1994 г.), открыла в его честь музей-читальню
в библиотеке № 219 Юго-Западного округа Москвы. Автор многочисленных
статей по русской и западной литературе и философии, книг «Валентин
Распутин» (1987), «Преодоление трагедии. Вечные вопросы в литера¬
туре» (1989), «Николай Федоров. Творчество жизни» (1990), «Тайны
Царствия Небесного» (1994), «Русская поэзия и проза 1920-1930-х годов.
Поэтика — Видение мира — Философия» (2001). Готовит Полное собр.
соч. Н. Федорова. Живет в Москве.
О. Седакова
О Заболоцком
Печатается по изданию: Круг чтения: Литературный альманах.
Вып. 5. 1995. М.: Фортуна-Лимитед, «Мир культуры», 1995. С. 83-84.
Седакова Ольга Александровна (р. 1949) — литературовед, эссеист,
переводчик, поэтесса.
Преподает на кафедре теории и истории мировой культуры философ¬
ского факультета МГУ, старший научный сотрудник Института истории
и теории мировой культуры МГУ. Участвовала в международных конфе¬
ренциях в России и за рубежом, выступала с лекциями в университетах
Европы и США.
А.	Кобринский
Н. Заболоцкий и М. Зенкевич:
Обэриутское и акмеистическое мироощущение
Печатается в сокращении по изданию: Кобринский А. Поэтика
«Обэриу» в контексте русского литературного авангарда: В 2 т. Т. 2.
М., 2000. С. 90-97.
Кобринский Александр Аркадьевич (р. 1967) — литературовед, доктор
филологических наук, профессор РГПУ им. А. И. Герцена, исследователь
русской поэзии периода 1920-1930-х гг. (творчество Даниила Хармса
и других обэриутов).

Комментарии
985
Лев Аннинский
Николай Заболоцкий: «Я сам изнемогал от счастья бытия...»
Печатается по изданию: Аннинский Л.А. Красный век. М.: Молодая
гвардия, 2004. С. 362-378.
Аннинский Лев Александрович (р. 1934) — критик, литературовед,
эссеист. Живет в Москве.
A.	Герасимова
Подымите мне веки,
или Трансформация визуального ряда у Н. Заболоцкого
Печатается по тексту интернет-публикации: Герасимова А. Г. Поды¬
мите мне веки, или Трансформация визуального ряда у Н. Заболоцкого
(Режим доступа в Сети: http://www.umka.ru/liter/950425.html). См. так¬
же: Gerasimova A. Podignite mi vjedje, ili transformacija vizualnog niza
u Nikolaja Zabolockog // Vizualnost. Filozofski fakultet u Zagrebu. Naklada
Slap, Zagreb, 2003. S. 271-284.
Герасимова Анна Георгиевна (p. 1961) — литературовед, переводчик,
поэтесса; исследователь творчества обэриутов. Живет в Москве.
B.	Шубинский
Вымысел и бред
Печатается по изданию: Новая камера хранения: Временник стихот¬
ворного отдела «Камеры хранения» за 2002-2004 годы. СПб: Издательство
Сергея Ходова. С. 99-105.
Шубинский Валерий Игоревич (р. 1965) — литературовед, поэт, лите¬
ратурный критик. Живет в Санкт-Петербурге.
М. Каратоццоло
Семиотика ноля в «Столбцах» Николая Заболоцкого
Печатается по изданию: Каратоццоло М. Семиотика ноля в «Столб¬
цах» Николая Заболоцкого // «Странная» поэзия и «странная» проза:
Филологический сборник, посвященный 100-летию со дня рождения
Н.А. Заболоцкого. Новейшие исследования русской культуры. Вып. 3.
М.: Пятая страна, 2003. С. 58-69.

986
Комментарии
Каратоццоло Марко (р. 1975) — итальянский славист, русист, пере¬
водчик; профессор русской литературы государственного университета
г. Бари (Италия).
Петр Вайль
Эссе из книги «Стихи про меня»
Печатается по изданию: Вайль П. Стихи про меня. М.: Колибри,
2006. С.251-262.
Вайль Петр Львович (1949-2009) — критик, литературовед, жур¬
налист, в соавторстве с А. А. Генисом написал книги: «Родная речь»,
«60-е. Мир советского человека», «Гений места», автор статей о А. Битове,
М. Булгакове, Э. Лимонове, В. Попове, А. Сент-Экзюпери, А. Терце, интер¬
вью с кинорежиссером А. Германом. Был сотрудником «Радио свобода»,
с 1995 г. жил в Праге.
В.Н. Корнилов
Неужто некуда идти?..
(Заболоцкий)
Печатается по изданию: Корнилов В.Н. Покуда над стихами пла¬
чут...: Книга о русской лирике. М., 1997. С. 322-331. В другой ред.:
Корнилов В.Н. Неужто некуда идти?..: Между Зощенко и Заболоц¬
ким // Литературная газета. 1997. № 20. С. 12.
Корнилов Владимир Николаевич (1928-2002) — поэт, прозаик, критик
и эссеист.
И.Е. Лощилов
Из статьи
«Николай Заболоцкий: три сюжета»
Впервые (в другой редакции): Лощилов И.Е. Николай Заболоц¬
кий: три сюжета // Поэтика финала. Межвузовский сборник науч¬
ных трудов / Под ред. Т. И. Печерской. Новосибирск: Изд-во НГПУ.
С.104-126.
Лощилов Игорь Евгеньевич (р. 1965) — литературовед, кандидат фило¬
логических наук. Живет в Новосибирске.

Комментарии
987
Г. В. Филиппов
Стихотворение Н. Заболоцкого «Змеи»:
пространственно-временные аспекты
Печатается по изданию: Лирическое стихотворение: Анализы и раз¬
боры: Учебное пособие / Отв. ред. Ю.Н. Чумаков. Л., 1974. С. 94-98.
Филиппов Герман Васильевич (р. 1939) — литературовед, автор перво¬
го диссертационного исследования о Заболоцком: Филиппов Г.В. Поэзия
Н. Заболоцкого (Этапы художественного развития). Автореф. дисс.... канд.
фил. наук. Л.: Ленингр. гос. пед. институт им. А. И. Герцена. 1968.
A.	Юнггрен
Обличья смерти:
к интерпретации стихотворения Н. Заболоцкого «Офорт»
Печатается по изданию: Scando-Slavica. Т. 27. K0benhavn, 1981.
Р. 171-177.
Юнггрен Анна (Ljunggren, Anna) — шведский славист, профессор
Стокгольмского университета, специалист по творчеству Б. Пастернака,
А.	Ахматовой, Е. Гуро.
И. Васильев
«И грянул на весь оглушительный зал...»
(О стихотворении Н. Заболоцкого «Офорт»)
Печатается по изданию: Филологический класс. Екатеринбург. 2000.
№8. С. 38-41.
Васильев Игорь Евгеньевич (р. 1947) — литературовед, доктор филологи¬
ческих наук, профессор кафедры русской литературы XX в. филологическо¬
го факультета Уральского государственного университета им. А. М. Горького,
исследователь истории русской авангардистской поэзии начала XX в.,
автор монографии «Русский поэтический авангард XX века» (Екатерин¬
бург, 1999). Живет в Екатеринбурге.
B.	В. Бровар
«А бедный конь руками машет...»
Печатается по изданию: Русская речь. 1991. № 2. С. 27-32.
Бровар В. В.— сведения об авторе отсутствуют.

988
Комментарии
Н. Шром
Чужое слово в антиавторском дискурсе:
Пушкин и Заболоцкий
Печатается по изданию: Пушкинский сборник: К 200-летию со дня
рождения А. С. Пушкина. Вильнюс, 1999. С. 128-138.
Шром Наталья Ивановна — доктор филологии, преподаватель Лат¬
вийского университета.
И. Шайтанов
«Лодейников»: ассоциативный план сюжета
Печатается по изданию: Вопросы литературы. 2003 (ноябрь-декабрь).
№6. С. 168-181.
Шайтанов Игорь Олегович (р. 1947) — критик, литературовед, доктор
филологических наук. Исследователь по вопросам истории английской
литературы, русской литературы XIX и XX веков.
Е. Фарыно
«Метаморфозы» Заболоцкого
(Опыт реконструкции поэтического языка)
Печатается по изданию: Studia Rossica Posnaniensia. Zeszyt 4. Zeszyt
poswi^cony VII Mi^dzynarodowemu Kongresowi slawistow w Warzsawie
(21-27 VIII 1973). Redaktorzy naukowi: Zbigniew Baranski, Leszek
Ossowski. Poznan: UAM. 1973. S. 93-114.
Ежи Фарыно (Jerzy Faryno; p. 1941) — польский русист, семиотик;
профессор Института славистики Польской академии наук. Живет
в Варшаве. О стихотворениях Заболоцкого «Искусство» и «Движение»
см. также: Фарыно Е. Введение в литературоведение. Wst?p do literaturo-
znawstwa / Wydanie II poszerzone i zmienione. Warszawa: Panstwowe Wydaw-
nictwo Naukowe, 1991. S. 73-75; 92; 216 [To же: СПб.: РГПУ им. А. И. Гер¬
цена, 2004. С. 78-79; 96-97; 221].
Е. Г. Эткинд
Заболоцкий. «Прощание с друзьями»
Печатается по изданию: Поэтический строй русской лирики. Л.,
1973. С.298-310.

Комментарии
989
Эткинд Ефим Григорьевич (1918-1999) — литературовед, лингвист,
переводчик. Окончил Ленинградский университет. Воевал сначала на Ка¬
рельском фронте, потом на III Украинском. После войны преподавал
в I Институте иностранных языков г. Ленинграда. В 1949 г. был обвинен
в космополитизме и уволен из Института. Вынужден был уехать в г. Тулу,
где проработал два года в Тульском педагогическом институте. Вернулся
в Ленинград и работал в Институте им. Герцена до тех пор, пока не оказался
в поле зрения КГБ в связи со знакомством и дружбой с А. И. Солженицы¬
ным. Автор многочисленных работ в области поэтики, компаративистики,
романских, немецкой и русской литератур. Список работ Е. Г. Эткинда,
посвященных Заболоцкому, см. в библиографическом разделе (наст изд.
С. 1035-1036).
С.	Кекова
Анализ стихотворения Н. Заболоцкого «Лесное озеро»
Печатается по изданию: Кекова С.В., Измайлов P.P. Сохранившие
традицию: Н. Заболоцкий, А. Тарковский, И. Бродский: Учебное пособие.
(По страницам литературной классики). Саратов: Лицей, 2003. С. 51-54.
Кекова Светлана Васильевна (р. 1951) — литературовед, лингвист,
поэт, первый лауреат Большой премии «Москва-транзит» (2001). Живет
в Саратове.
А. Волохонский
Рассуждения о поэме Николая Заболоцкого «Рубрук в Монголии»
Печатается по изданию: Митин журнал. 2003. № 61. СПб: Kolonna
Publications. С. 437-452.
Волохонский Анри (Генри Иршевич) (р. 1936) — поэт, эссеист, пере¬
водчик. С 1973 года в эмиграции в Израиле, затем в Германии. Сотрудник
отдела новостей на Радио «Свобода» в 1980-1990-е гг.
Т. В. Игошева
«Жерло, простершееся в ад...»,
или Адская музыка в поэтическом цикле Н. Заболоцкого
«Рубрук в Монголии»
Печатается по изданию: Николай Заболоцкий. Проблемы творчества.
Материалы научно-литературных чтений, посвященных 100-летию
Н.А. Заболоцкого. М., 2005. С. 192-201.

990
Комментарии
Игошева Татьяна Васильевна (р. 1965) — литературовед, доктор фило¬
логических наук, профессор кафедры русской литературы Новгородского
государственного университета им. Ярослава Мудрого.
С.	В. Полякова
«Комедия на Рождество Христово» Димитрия Ростовского —
источник «Пастухов» Н. Заболоцкого
Печатается по изданию: Труды Отдела древнерусской литерату¬
ры. Т. 33. Древнерусские литературные памятники. JL: Наука, 1979.
С.385-387.
Полякова Софья Викторовна (1914-1994) — литературовед, автор
книги «Олейников и об Олейникове и другие работы по русской литера¬
туре» (М., 1997).
А. К. Жолковский
Загадки «Знаков Зодиака»
Жолковский Александр Константинович (р. 1937) — российский
и американский филолог, мемуарист. Представитель московско-тартуской
семиотической школы, впоследствии — постструктурализма и «декон¬
струкции»; профессор Университета Южной Калифорнии (Лос-Анджелес).
Первая публикация (в другой редакции): Звезда. 2010. № 10. С. 219-230.
Текст статьи предоставлен для настоящего издания автором.

БИБЛИОГРАФИЯ
Наиболее полная библиография Заболоцкого содержится в 9 томе
библиографического указателя «Русские советские писатели. Поэты»
(сост. Л.С. Шепелева. С. 192-256), выпущенного в 1986 г. В ней, однако,
по цензурным причинам не нашли отражения зарубежные издания; лишь
частично этот пробел восполняется благодаря главе «Что и как о нем пи¬
сали, как изучали» во 2 издании монографии А. В. Македонова «Николай
Заболоцкий: Жизнь, творчество, метаморфозы» (JL, 1987. С. 340-365).
В настоящей «Библиографии» мы постарались отразить преимущественно
публикации после 1986 г. и зарубежные как научного, так и мемуарного
характера. Не все издания оказались доступными составителям de visu,
поэтому в некоторых случаях библиографические описания неполны.
Литература о Заболоцком постоянно пополняется, поэтому настоящая
«Библиография» не может претендовать на полноту охвата.
ОСНОВНЫЕ ИЗДАНИЯ
Заболоцкий Н. Столбцы. Л.: Издательство писателей в Ленинграде. Гос.
тип. им. Евг. Соколовой, 1929. 69 [3] стр., (18х 14). 1200 экз. Цена: 1 руб.
70 коп. Обложка: М. Кирнарский. [Reprint: Заболоцкий Н.А. Столбцы.
Ленинград, 1929; Ann Arbor, 1980].
Заболоцкий Н.А Вторая книга. Стихи. Л.: Гослитиздат. Тип. «Ленин¬
градская правда», 1937. 45 [2] с. (17х 13). 5300 экз. Цена: 1 руб. 60 коп.
Переплет и титул: С. М. Пожарский.
Заболоцкий Н.А. Стихотворения. М.: Советский писатель. Тип. № 3
Управления издательств и полиграфии Исполкома Ленгорсовета. 92 с.
19	см. 7000 экз. Цена 4 руб.
Заболоцкий НА. Стихотворения. М.: Гослитиздат, 1957. 199 с., портр.
17	см. 25 000 экз. Цена 4 руб. 30 коп.

992
Библиография
Заболоцкий Н.А Стихотворения / Под общ., ред. Г. П. Струве и Б. А. Фи¬
липпова. Вступ. ст. А. Раннита, Б. Филиппова, и Э. Райса. New York:
Inter-Language Literary Associates, Washington, D. C., 1965. 368 c.
Заболоцкий Н.А. Стихотворения и поэмы / Вступ. ст., подгот. текста
и примеч. А. М. Туркова. М.; JL: Советский писатель. Ленинградское
отделение, 1965. 503 с. (Библиотека поэта. Большая серия).
Заболоцкий Н.А. Избранные произведения: В 2 т. / Вступ. ст. Н. Л. Сте¬
панова, примеч. Е.В. Заболоцкой. М.: Художественная литература, 1972.
[Т. 1: Столбцы и поэмы. Стихотворения. 400 с.; Т. 2: Стихотворения
разных лет. Из переводов. Проза. 320 с.].
Заболоцкий Н.А. Стихотворения и поэмы / Послесл. Н.Н. Заболоцкого.
М.: Современник, 1981. 376 с., с илл. (Библиотека поэзии «Россия»).
Заболоцкий Н.А. Собрание сочинений: В 3 т. / Сост. Е. В. Заболоцкой,
Н. Н. Заболоцкого, предисл. Н. Л. Степанова, примеч. Е. В. Заболоцкой,
Л. Шубина. М.: Художественная литература, 1983-1984. [Т. 1: Столбцы
и поэмы 1926-1933. Стихотворения 1932-1958. Стихотворения разных
лет. Проза. 1983. 655 с.; Т. 2: Переводы. 1984. 463 с.; Т. 3: Переводы.
Письма 1921-1958. 1984. 415 с.].
Заболоцкий Н.А. Стихотворения / Вступ. ст. И. Ростовцева. Художник
Ю.И. Батов. М.: Советская Россия, 1985. 302 с., илл. (Поэтическая
Россия).
Заболоцкий Н.А. Стихотворения и поэмы / Сост., вступ. ст. и примеч.
И. Л. Волгина. М.: Правда, 1985. 511 с.
Заболоцкий Н.А. Стихотворения. Поэмы. Пермь: Книжное издатель¬
ство, 1986. 357 [8] с., илл.
Заболоцкий Н.А. Стихотворения и поэмы / Сост., предисл. и ком¬
мент. Л. Быкова. Свердловск: Средне-Уральское книжное издательство,
1986. 446 [1] с., илл.
Заболоцкий НА. Вешних дней лаборатория: Стихотворения (1926-1937 го¬
ды) / Сост., вступ. ст., и примеч. Н.Н. Заболоцкого. М., 1987. 175 с. (В мо¬
лодые годы).
Заболоцкий Н.А. Столбцы и поэмы; Стихотворения / Сост. и вступ.
статья Н. Н. Заболоцкого. М.: Художественная литература, 1989. 352 с.
(Классики и современники. Поэтическая библиотека).
Заболоцкий Н.А Стихотворения. Поэмы / Сост., предисл. В.В. Кожинова.
Тула: Приокское книжное издательство, 1989. 366 с., илл. (Отчий край).
Заболоцкий Н.А. Столбцы. Стихотворения. Поэмы / Сост., вступ.
ст. и примеч. Г. В. Филиппова. Художник Е. А. Галеркина. Л.: Лениздат,
1990. 365 с., илл.
Заболоцкий Н.А. Избранные сочинения / Сост., вступ. ст. и при¬
меч. Н.Н. Заболоцкого. М.: Художественная литература, 1991. 430 с.
v Библиотека классики).

Библиография
993
Заболоцкий Н.А. История моего заключения / Предисл. JI. Озерова.
М.: Журнал «Огонёк», 1991. 45 с. (Библиотека «Огонёк», № 18).
Заболоцкий Н.А. // Ванна Архимеда: Сборник. Сост. и предисл.
A.	А. Александрова. JL: Художественная литература, 1991. С. 131-168;
455-485.
Заболоцкий Н.А. Столбцы: Столбцы. Стихотворения. Поэмы. Сост., пре¬
дисл. и примеч. А. А. Пурина. СПб.: Северо-Запад, 1993. 511 с. (1000 лет
русской литературы: Библиотека русской классической литературы).
Заболоцкий Н.А. «Огонь, мерцающий в сосуде...»: Стихотворения
и поэмы. Переводы. Письма и статьи. Жизнеописание. Воспоминания
современников. Анализ творчества / Сост., жизнеописание, примеч.
Н. Н. Заболоцкого. М.: Педагогика-Пресс, 1995. 945 с.
Заболоцкий Н.А Столбцы и поэмы. Стихотворения. М.: Русская книга,
1996. 298 с. (Поэтическая Россия).
Заболоцкий Н.А. Меркнут знаки Зодиака. М.: Эксмо-Пресс, 1998.
478 с., портр.
Заболоцкий Н.А. Звезды, розы, квадрат<ы>. Искусство (Два сти¬
хотворения) / Ручной набор, высокая печать и аппликации работы
B.	Шлюндина. [Кинешма], 1998. 10 с.
Заболоцкий Н.А. Ивановы / Художник В. Шлюндин. Кинешма, 1998.
Юс.
Заболоцкий Н.А. Кузнечик / Художник В. Шлюндин. Кинешма,
1999.8 с.
Заболоцкий Н.А. Полное собраний стихотворений и поэм / Сост.,
подгот. текста, хронологич. канва и примеч. Н.Н. Заболоцкого; вступ.
статья Е. Степанян. СПб: Академический проект, 2002. 768 с. (Новая
библиотека поэта).
Заболоцкий НА. Стихотворения / Сост., предисл. и коммент. Н. Н. За¬
болоцкого. М.: Прогресс-Плеяда, 2004. 352 с.
Заболоцкий Н.А. Не позволяй душе лениться. М.: Эксмо-Пресс, 2004.
384 с. (Золотая серия поэзии).
Заболоцкий Н.А. Поэтические переводы: В 3 т. / Сост. Н. Н. Заболоц¬
кого [Т. 1: Грузинская классическая поэзия. 448 с.; Т. 2: Грузинская
классическая поэзия. 464 с.; Т. 3: Славянский эпос. Грузинская народная
поэзия. Грузинская поэзия XX века. Европейская поэзия. Восточная
поэзия. 384 с.] М.: Терра-Книжный клуб, 2004.
Заболоцкий Н.А. Стихотворения / Сост., предисл. и примеч. Н. Н. За¬
болоцкого. М.: Эксмо, 2005. 480 с. (Всемирная библиотека поэзии).
Заболоцкий НА. Лирика. М.: ACT МОСКВА: Транзиткнига, 2006. 428 с.
Заболоцкий Н.А. Я воспитан природой суровой / Состав и автор¬
ский текст Н.Н. Заболоцкого. М.: Эксмо, 2008. 560 с. (Поэзия. Стихи
и судьбы).

994
Библиография
Заболоцкий Н.А. Стихотворения. Поэмы. М.: Эксмо, 2008. 800 с.
(Библиотека Всемирной Литературы).
Заболоцкий Н.А. Стихи о любви / Сост., предисл. Н. Н. Заболоцкого.
М.: Эксмо, 2008. 192 с. (Стихи о любви).
ОСНОВНЫЕ ИЗДАНИЯ
В ПЕРЕВОДАХ НА ИНОСТРАННЫЕ ЯЗЫКИ
И тал.:
Nikolaj Zabolotskij. Colonne di piombo / Tradizione di Vittorio Strada.
Roma: Editori Riuniti, 1962.
Nikolaj Zabolotskij e la raccolta “Stolbcy” / A cura di Marco Caratozzolo.
Tradizione di Marco Caratozzolo, Massimo Maurizio, Milly Berone, Giulietta
Greppi // eSamizdat: Rivista di culture dei paesi slavi. 2007 (V) 1-2.
Pp. 113-130. URL: http://www.esamizdat.it/rivista/2007/l-2/pdf/
temi_trad_zabolockij_eS_2007_( V)_ 1 - 2. pdf
Англ.:
[Nikolai Zabolotsky]. Scrolls. Selected Poems by Nikolai Zabolotsky /
Translated from the Russian by Daniel Weissbort. London: Jonathan Cape
Ltd, Thirty Bedford Square, 1971.
Nikolay Zabolotsky. Selected poems: translated from the Russian / Edited
by Daniel Weissbort. Manchester: Carcanet, 1999.
Appendix II: A Select Anthology of Zabolotsky’s Poetry in Transla¬
tion // Nikita Zabolotsky. The Life of Zabolotsky / Edited by R. R. Milner-
Gulland. Translated by R.R. Milner-Gulland and C.G. Bearne. Cardiff:
University of Wales Press, 1994. P. 343-363.
[Nikolai Zabolotsky]. Tr. by Eugene Ostashevsky // OBERIU: An Antho¬
logy of Russian Absurdism / Ed. Eugene Ostashevsky. Evanston, Illinois:
Northwestern University Press, 2006. P. 154-184.
Nikolai Zabolotsky. Selected poems translated by Dmitry Yampolsky.
Johnson City: Lazywood Drive, 2007.
Salt Crystals on an Axe: Twentieth-Century Russian Poetry in Congruent
Translation. A Bilingual Mini-Anthology / Compiled and edited by S. Much-
nick. Translated by A. Shafarenko. Godalming, 2009. P. 72-76.
Нем.:
Nikolai Sabolozki. Gesicht im buckligen Spiegel. Berlin: Verlag Volk
und Welt, 1979.
Nikolaj Zabolockij. Architektur des Herbstes. Gedichte / Russisch-
deutsch, ubertragen von Christine Fischer. Jena: Friedrich-Schiller-Uni-
versitat, 1996 (Schriften und literarische Texte, Bd. 1).

Библиография
995
Полъск.:
Mikola] Zabolocki. Poezje wybrane / Wyboru dokonal, wst^pem i poslowi-
em opatrzyl Ziemowit Fedecki. Warszawa: Ludowa Spoldzielnia Wydawnicza,
1978.
Mikola] Zabolocki. Poezje / Wybral i slowem wst^pym opatrzyl Ziemowit
Fedecki. Warszawa: Panstwowy Instytut Wydawniczy, 1976.
Болгарск.:
Николай Заболоцки. Избрани стихотворения. София: Народна кул-
тура, 1964.
Николай Заболоцки. Избрани стихотворения и поеми / Подбор и пре-
вод от руски Божидар Божилов. София: Народна култура, 1979.
Николай Заболоцки. Есенни пейзажи. София: ИК «Христо Ботев»,
1994 (Руска муза).
Сербскохорватск.:
Николаj Заболоцки. Бездани огледала: Песме и поеме / Избор, превод
и предговор Миодраг СибиновиЬ. Београд: Култура, 1968.
Словенск.:
Nikola j Zabolocki j. Lirika / Izbral, prevedel in spremno besedo napisal Tone
Pavcek. Ljubljana: Zalozba Mladinska knjiga, 1997 (Zbirka Lirika; 90).
Чешек.:
Nikolaj Zabolocki]. Proc se bat boure? / Prelozil Juri Sotola a Juri v. Svo-
boda. Praha: Statni Nakladatelstvi Krasne Literatury, Hudby a Umemi,
1959.
Nikolaj Zabolockij. Zapasy v travach / Prel. Josef Peterka [Miroslav
Cervenka]. Praha: Cesky spisovatel, 1978 (Klub Pratel Poezie 78).
Венгерск.:
N у ikolaj Zabolockij. Eji kert / Ford. Fodor Andras et al. Budapest: Europa
Konyvkiado, 1959.
XopeamcK.:
NikolajAlekseevic Zabolockij. Izabrani stupci i pjesme / Preveo i pogovor na-
pisao Fikret Cacan. Zagreb: Naklada Breza, 2005 (Biblioteka Kamen, knj. 4).
JIumoecK.:
Nikolajus Zabolockis. Poezija. Vilnius: Vaga, 1964 (Rusii Tarybune
Poezija IV).

996
Библиография
Франц.:
Zabolotski Nikolai. Le poeme de la pluie / Traduit du russe par Christian
Mouze. Paris: Rouleau Libre, 1993, 205x250 mm, en feuilles, couverture
a rabats, ё^ь (№ 71) Tirage: 26 exemplaires тащиёэ de A a Z avec des gra-
vures originales de Monique Josse геЬаиээёез.
Zabolotski Nikolai. Etoiles, roses & саггёэ / Traduit par Christian Mouze.
Marseille: Editions du Rouleau Libre, 1998, 254x322 mm, agrai^, non paghte,
couv. en carton. Texte bilingue russe frangais. (№ 72). Edition originale tiree
a 40 ex. sig^s par 1’artiste. 3 gravures originales sur bois de Jean-Marc
Scanreigh.
Финск.:
Neuvostolyriikkaa 4 / Toim. Natalia Baschrnakoff, Pekka Pesonen
ja Raija Rymin; suom. Natalia Baschrnakoff et al. Helsinki: Tammi, 1986.
S. 57-71.
КНИГИ,
ЦЕЛИКОМ ПОСВЯЩЕННЫЕ Н.А. ЗАБОЛОЦКОМУ
Бушков Р. А. В государстве ромашек: Сернурские страницы жизни
и творчества Н.А. Заболоцкого. Йоршкар-Ола: Марийский государствен¬
ный университет, 2003. 140 с.
Воспоминания о Заболоцком / Сост. Е. В. Заболоцкая и А. В. Маке¬
донов. М.: Советский писатель, 1977. 350 с.
Воспоминания о Заболоцком / Изд. 2-е, дополненное. Сост. Е. В. Забо¬
лоцкая, А.В. Македонов и Н.Н. Заболоцкий. М.: Советский писатель,
1984.464 с.
Гуселъникова М.В., Калинин М.Г. Державин и Заболоцкий. Самара:
Изд-во «Самарский университет», 2008. 298с.
Дьяконов Л.В. Вятские годы Н.А. Заболоцкого / Сост. В. В. Плас¬
тинин. Киров, 1979. 9 с.
Дьяконов Л. В. Вятские годы Николая Заболоцкого / Редактор-соста¬
витель Н.И. Перминова. Киров, 2003. 64 с.
Заболоцкий Н.Н. Жизнь Н.А. Заболоцкого. М.: Согласие, 1998.
590 с.
Заболоцкий Н.Н. Жизнь Н.А. Заболоцкого / Изд. 2-е, дораб. СПб.:
Logos, 2003. 664 с.
Золотарева К. А. Между Хаосом и Космосом: Книга стихов Н. А. Забо¬
лоцкого «Столбцы»: Монография. Воронеж: Издательско-полиграфи¬
ческий центр Воронежского государственного университета, 2008.
176 с.

Библиография
997
«И ты причастен был к сознанью моему...»: Проблемы творчества Ни¬
колая Заболоцкого: Материалы научной конференции к 100-летию со дня
рождения Н.А. Заболоцкого. М.: РГГУ, 2005.142 с. (ИТПБкСМ)*.
Игошева Т.В. Проблемы творческой эволюции Н.А. Заболоцкого:
Учебное пособие. Новгород, 1999,120 с.
Кекова С. В. Мироощущение Николая Заболоцкого: опыт реконструк¬
ции и интерпретации. Саратов: Изд-во СГСЭУ, 2007. 160 с.
Лощилов И.Е. Феномен Николая Заболоцкого. Helsinki: Institute
for Russian and East European Studies, 1997. 311c.
Македонов А. В. Николай Заболоцкий: Жизнь. Творчество. Метамор¬
фозы. JI.: Советский писатель. Ленинградское отделение, 1968. 362 с.
Македонов А. В. Николай Заболоцкий: Жизнь, творчество, метамор¬
фозы. Л.: Советский писатель. Ленинградское отделение, 1987. 368 с.
Н.А. Заболоцкий (1903-1958): Посвящается 90-летию со дня рожде¬
ния поэта / Сост. Г. И. Мартьянова. Йошкар-Ола: Национальный музей
республики Марий Эл им. Т. Евсеева, Сернурский историко-литератур¬
ный музей, 1993. 11с., илл.
Мороз О.Н. Генезис поэтики Николая Заболоцкого: Монография.
Краснодар: Мир печати, 2007. 532 с.
Николай Заболоцкий и его литературное окружение: Материалы юби¬
лейной научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения
Н.А. Заболоцкого. СПб: Наука, 2003. 182 с. (НЗиЕЛО).
Николай Заболоцкий. Проблемы творчества: Материалы научно¬
литературных Чтений, посвященных 100-летию Н.А. Заболоцкого
(1903-2003). М.: Изд-во Литературного института им. А. М. Горького,
2005.	336 с. (НЗПТ).
Лирика Н.А. Заболоцкого в школе (6-8 класс): Методические реко¬
мендации. Псковский областной институт повышения квалификации
работников образования / Сост. И. В. Полковникова, А.Г. Разумовская.
Псков: Изд-во Псковского областного института усовершенствования
учителей, 1995. 31 с.
<Россомахин А.> Кузнечики Николая Заболоцкого, собранные Андре¬
ем Россомахиным. С приложением иллюстрированной библиографии
прижизненных книг Заболоцкого. СПб.: Красный Матрос, 2005. 128 с.
Ростовцева И.И. Николай Заболоцкий: Литературный портрет. М.:
Советская Россия, 1976. 120 с. (Писатели Советской России).
Ростовцева И.И. Николай Заболоцкий: Опыт художественного по¬
знания. М.: Современник, 1984. 304 с. (Литературные портреты).
*	В скобках указываются принятые в дальнейшем сокращения для отсылки
к материалам, напечатанным в сборниках, посвященных Заболоцкому.

998
Библиография
Ростовцева И.И, Мир Заболоцкого. В помощь преподавателям, стар¬
шеклассникам и абитуриентам. М.: Изд. МГУ, 1999. 104 с. (Перечитывая
классику).
Ростовцева И.И. Мир Заболоцкого. В помощь преподавателям, стар¬
шеклассникам и абитуриентам. 2-е изд. М.: Изд. МГУ, изд. «Высшая
школа», 2003. 104 с. (Перечитывая классику).
Руссова С.Н. Николай Заболоцкий и Арсений Тарковский: Опыт со¬
поставления. Киев: Издательский дом Дмитрия Бураго, 1999. 118 с.
«Странная» поэзия и «странная» проза: Филологический сборник, посвя¬
щенный 100-летию со дня рождения Н. А. Заболоцкого. Новейшие исследо¬
вания русской культуры. Вып. 3. М.: Пятая страна, 2003. 365 с. (СПиСП).
Тимофеева А. М. Лингвоцветовые картины мира в поэзии Н. Забо¬
лоцкого и Р. Фроста. Тобольск: Тобольский индустриальный институт,
2006.	202 с., табл., схем.
Труды и дни Николая Заболоцкого: Материалы литературных чте¬
ний / Сост. Л. А. Озеров. М.: Изд-во Литературного института, 1994.
114 с. (ТиДНЗ).
Турков А. М. Николай Заболоцкий. М.: Художественная литература,
1966.	143 с.
Турков А. М. Николай Заболоцкий: Жизнь и творчество. Пособие для
учителя. М.: Просвещение, 1981. 143 с.
Шошин В.А. Николай Заболоцкий и Грузия. СПб.: Наука, Институт
русской литературы (Пушкинский дом), 2004. 218 с.
BjdrlingF. «Stolbcy» by Nikolaj Zabolockij. Stockholm: Almqvist & Wik-
sell, 1973. 112 p.
Cheloukhina S. The Poetic Universe of Nikolai Zabolotsky. М.: Языки
русской культуры, 2006. 245 p.
Goldstein D. Nikolai Zabolotskij: Play for Mortal Stakes. Cambridge:
Cambridge University Press, 1993. 308 p.
Zabolotsky N. The Life of Zabolotsky / Ed. by R. R. Milner-Gulland,
tr. by R. R. Milner-Gulland and C. G. Bearne. Cardiff: University of Wales
Press, 1994.
Pratt S. Nikolai Zabolotsky: Enigma and Cultural Paradigm. Evanston,
Illinois, 2000.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ И СПРАВОЧНЫЕ ИЗДАНИЯ
Литература о Заболоцком // Заболоцкий Н.А. Стихотворения / Сост.
Б. Филиппов. New York: Inter-Language Literary Associates, Washington,
D.C., 1965. C. 287-299.

Библиография
999
Н. А. Заболоцкий. Жизнь и творчество (Библиография в помощь учи¬
телю) / Сост. Т.С. Антошина (библиотека УрГПУ) // Филологический
класс. 2003. № 10. Екатеринбург. С. 110-111.
Н.А. Заболоцкий и Вятка: Биобиблиографический указатель литера¬
туры на русском языке / Сост. Т. Н. Корякина. Киров, 2003.
Заболоцкий Николай Алексеевич / Сост. Л.С. Шепелева // Русские
советские писатели. Поэты: Библиографический указатель. Т. 9.: А. Жа¬
ров — В. Инбер. М.: Книга, 1986. С. 192-256.
Филиппов Г. В. Библиография литературы о Заболоцком // Советская
поэзия 20-х годов. Уч. зап. Ленинградского гос. пед. института им. А. И. Гер¬
цена. Т. 419. Л., 1971. С. 181-202.
Lehman G. Bibliographie zur «Vereinigung Realer Kunst» (OBERIU)
in ihrem kunslerisch-avantgardistischen Kontext // Wiener Slawistischer
Almanach. Bd. 44. Wien, 1999. S. 185-252.
АВТОРЕФЕРАТЫ ДИССЕРТАЦИЙ
Воробьева Т.А. Лексико-семантическая организация поэтического
текста: На материале творчества Н.А. Заболоцкого. Череповец, 1997.
(К. ф. н.).
Денисова Е.А. Философско-эстетические искания в поэзии Н. Забо¬
лоцкого (К вопросу о художественной преемственности). М., 1980.
(К. ф. н.).
Дейнега Л.Н. Проблема лирического характера в современной совет¬
ской поэзии: К вопросу о творческой индивидуальности А. Прокофьева,
Н. Заболоцкого, М. Светлова, Е. Исаева. М., 1970. (К.ф. н.).
Домащенко А.В. Проблема изобразительности художественного сло¬
ва: (На материале лирики Ф. И. Тютчева и Н.А. Заболоцкого). М., 1986.
(К. ф. н.).
Золотарева К. А. Хаос и космос в книге стихов Н.А. Заболоцкого
«Столбцы». Воронеж, 2007. (К.ф.н.).
Игошева Т.В. Эволюция поэтического метода в творчестве Н. А. Забо¬
лоцкого. СПб., 1994. (К.ф.н.).
Кекова С.В. Поэтический язык раннего Заболоцкого: (Опыт рекон¬
струкции). Саратов, 1987. (К.ф.н.).
Кекова С. В. Метаморфозы христианского кода в поэзии Н. Заболоц¬
кого и А. Тарковского. Саратов, 2009. (Д. ф. н.).
КвинтрадзеЦ.Н.Н. А. Заболоцкий — переводчик грузинской поэзии
(На материале грузинской классики). Тбилиси, 197. (К. ф. н.).
Кибешева Е.И. Раннее творчество Н. Заболоцкого и символизм. М.,
2007.	(К.ф.н.).

1000
Библиография
Кретоеа JI.H. Элементы идиолектной семантики в ранней лирике
Н.А. Заболоцкого (На материале глагольной лексики). Барнаул, 2003.
(К.ф. н.).
Мороз О.Н. Генезис поэтики Николая Заболоцкого. Ставрополь, 2007.
(Д.ф.н.).
Остренкова М.А. Сравнение в поэзии Н. Заболоцкого: структура,
семантика, функционирование. Ярославль, 2003. (К.ф.н.).
Подгорнова С. С. Стиль лирики Н.А. Заболоцкого. М., 2000. (К.ф.н.).
Путуридзе Г.В. Н.А. Заболоцкий и грузинская поэзия. JI., 1970.
(К.ф. н.).
Пчелинцева К.Ф. Фольклорные и мифоритуальные традиции в «Город¬
ских столбцах» Н.А. Заболоцкого. Волгоград, 1996. (К.ф.н.).
Романцова Т.Д. Поэмы Н.А. Заболоцкого. Эволюция жанра. JL, 1989.
(К.ф.н.).
Руссова С.В. Философская поэзия Н. А. Заболоцкого и А. А. Тарков¬
ского (К проблеме традиции и новаторства). М., 1990. (К.ф. н.).
Савченко Т. Т. О формах выражения авторского сознания в стихотвор¬
ном произведении (на материале раннего творчества Н. А. Заболоцкого).
Донецк, 1974. (К.ф.н.).
Смирнов В.П. Философская лирика в русской советской поэзии 50-х —
60-х годов (Заболоцкий, Твардовский, Мартынов). М., 1989. (К.ф.н.).
Смирнов И. П. Художественная преемственность и индивидуальность
поэта: (Н. Асеев, Н. Заболоцкий, В. Луговской). Л., 1966. (К.ф.н.).
Тимофеева А. М. Сопоставительное исследование лингвоцветовых
картин мира: На материале идиолектов Н. Заболоцкого и Р. Фроста.
Тюмень, 2003. (К.ф.н.).
Тогошвили Н.Г. Метафоры и сравнения в русских переводах поэмы
Ш. Руставели «Витязь в тигровой шкуре»: (На материале переводов Ш. Нуцу-
бидзе, Н. Заболоцкого, П. Петренко и К. Бальмонта). М., 1989. (К.ф.н.).
Токарева JI.A. Формирование способов художественного обобщения
в творческой эволюции Н.А. Заболоцкого. М., 1981 (К.ф. н).
Тукшангулова Е.В. Художественные концепты ‘жизнь’ и ‘смерть’
как репрезентанты словообраза ‘природа’ в идиостиле Н. А. Заболоцкого.
Ижевск, 2007. (К.ф.н.).
Филиппов Г.В. Поэзия Н. Заболоцкого (Этапы художественного раз¬
вития). Л., 1968. (К.ф.н.).
Цыб Е.А. Художественная речь в словарях разных типов (На матери¬
але поэзии В. Хлебникова и Н. Заболоцкого). М., 1995. (К. ф. н.).
Cheloukhina S. Visionary or campaigner: Nikolai Zabolotsky’s philosophical
poetry from the twenties to the fifties (Russia). Toronto, 2000 (Ph. D.).

Библиография
1001
Demes G.H. Classical structures and themes in Nikolaj Zabolockij’s
Triumph of Agriculture. Pittsburgh, 1984 (Ph. D.).
Gallagher D. P. The Surrealist Mode in Twentieth-Century Russian Lite¬
rature. Dissertation Abstracts International. Ann Arbor, 1976 (Ph. D.).
Goldstein D. In Pursuit of Harmony: The Long Poems of Nikolaj Zaboloc-
kij. Dissertation Abstracts International. Ann Arbor, 1983 (Ph. D.).
Peters J.F. A study of the early poetry of Nikolaj Zabolockij. Washington,
1974 (Ph.D.).
Sukhanov M. Poetry in Early Twentieth-Century Russia: Paralleles
and Affinities with the Eighteenth Century. Dissertation Abstracts Inter¬
national. Ann Arbor, 1995 (Ph. D.).
СТАТЬИ И ИССЛЕДОВАНИЯ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ
Абелюк Е.С., Поливанов К.М. Николай Алексеевич Заболоцкий // Абе-
люк Е. С., Поливанов К. М. История русской литературы XX века: Книга
для просвещенных учителей и учеников: В 2 кн. Кн. 2: После революций.
М., 2009. С. 115-129.
Авдеева А.Ф. Некрасовские традиции в изображении человека в лирике
Н.А. Заболоцкого 1940-1950-х годов // Русская литература XX века:
образ, язык, мысль. М., 1995. С. 87-95.
Александров В.Ю. Мифопоэтические мотивы в ранней лирике Н. А. За¬
болоцкого (анализ одного стихотворения) // Литература и фольклорная
традиция: Тезисы докладов научной конференции 15-17 сентября 1993 г.
Волгоград, 1993. С. 77-79.
Алешка Т.В. «Все, что было в душе...» // НЗПТ. С. 263-267.
Альфонсов В.Н. Заболоцкий и живопись // Альфонсов В. Н. Слова
и краски: Очерки из истории творческих связей поэтов и художников.
М.; Л., 1966. С. 177-230.
Альфонсов В.Н. Заболоцкий и живопись // Альфонсов В. Н. Слова
и краски: Очерки из истории творческих связей поэтов и художников.
Изд. 2-е, доп. СПб., 2006. С. 191-250.
Анкета Вестника РХД: К юбилею Заболоцкого [И. Роднянская, О. Се¬
дакова, Б. Любимов, Н. Струве] // Вестник РХД. 2004-1. № 187. Париж —
Нью-Йорк — Москва. С. 236-241.
Антонов А. К. «Торжество земледелия» Н. Заболоцкого как альтер¬
натива «крестьянской поэзии» // НЗПТ. С. 178-184.
Аронсон Г. [Рец. на: Завалишин Вяч. Николай Заболоцкий // Новый
Журнал. Кн. 58] // Новое Русское Слово. 1960. 21 февраля.
Базилевский А. Б. Заболоцкий — Херберт: Общность независимых
миров // Studia Polonica: К 70-летию Виктора Александровича Хорева.
М., 2002. С. 338-345.

1002
Библиография
Банчу ков Р. Грани жизни и творчества Николая Заболоцкого //
Вестник. № 17 (224), 17 августа 1999. URL: http://www.vestnik.com/
issues /1999/0817/win/banch. htm
Баранова-Гонченко Л.Г. «...Только старые люди и дети» // НЗПТ.
С.43-46.
Бек Т. А. Николай Заболоцкий: далее везде // Знамя. 2003. № 11.
С.194-204.
Бек ТА. Николай Заболоцкий: далее везде // НЗПТ. С. 27-42.
Белый А.А. Поиск «нового зрения»: Скрытый спор Заболоцкого с Пуш¬
киным // ИТПБкСМ. С. 43-67.
Беляева Н.В. Экология природы и души. Материалы к изучению
творчества Н. Заболоцкого в VI классе // Русская словесность. 1997.
№ 2. С.64-69.
Беляева Н.В. Изучение лирики. «Молодость» И. Бунина. «Гроза» Н. За¬
болоцкого. XI класс // Литература в школе. 1998. № 6. С. 122-126.
Беляков С. Гностик из Уржума: По поводу натурфилософских взглядов
Н.А. Заболоцкого // Дергач евские чтения — 2000: Русская литература:
национальное развитие и региональные особенности. Ч. 2. Екатеринбург,
2001.	С. 39-42.
Бирюков С.Е. Поэзия русского авангарда. М.: Изд-во Р. Элинина, 2001
[О Заболоцком: с. 134-136].
Бойко С.С., Зайцев В.А. «Пока в России Пушкин длится»: Булат
Окуджава и поэты-современники // Вестник Московского ун-та. Сер. 9:
Филология. 1999. № 6. С. 7-18.
Бойко С.С. Пародическое цитирование в «Безумном волке» Н. Забо¬
лоцкого // Вопросы литературы. 2005. № 1. С. 124-134.
Бойко С.С. «Непрожеванное представление о мирозданье»: Николай
Заболоцкий в послевоенной критике // ИТПБкСМ. С. 129-141.
Болъшухин Ю.Я. Люди, мысли, дела // Новое Русское Слово. 1959.
Vol. XLIX. № 16.747, вс., 25 января. С. 8.
Болъшухин Ю.Я. Загадка пошлости // Новое Русское Слово. 29 де¬
кабря 1959. С. 2-3.
Бровар В.В. «А бедный конь руками машет...» // Русская речь. 1991.
№2. С. 27-32.
Букс Н. Эшафот в хрустальном дворце: О русских романах Владимира
Набокова. М.:, 1998 [В главе «Эротика литературных аллюзий в романе
“Дар”» (с. 184-200) — о реминисценциях из ранних стихов Заболоцкого
в прозе Набокова].
Булдакова В.Л. Еж, Чиж, Жулик и поэт родом из Вятки // Герценка:
Вятские записки. Выпуск 4. Киров, 2003. С. 98-100.

Библиография
1003
Бутова А.В.Н. Заболоцкий и Н. Федоров: разум «божественный»
или «одинокий»? // Изменяющаяся Россия в литературном дискурсе.
М.; Магнитогорск, 2007. С. 96-98.
Бушков Р.А. Казанские годы Николая Заболоцкого // Державин
и культура Казанского края. Казань, 2008. С. 42-53.
Быков Л. «Повсюду жизнь и я...» // Заболоцкий Н.А. Стихотворения
и поэмы. Свердловск, 1986. С. 11-18.
Вайскопф М.Я. Две заметки о Заболоцком // Хармс-Авангард:
Материалы международной научной конференции «Даниил Хармс:
Авангард в действии и в отмирании. К 100-летию со дня рождения
поэта». Белград. С. 425-434.
Васильев И.Е. Поэтический стиль Н. Заболоцкого в зеркале литератур¬
ной критики конца 20-х — начала 30-х годов // Художественный опыт
советской литературы: творческие связи, жанрово-стилевое своеобразие.
Свердловск, 1988. С. 52-62.
Васильев И.Е. Литературное окружение раннего Заболоцкого: (Сти¬
левые аспекты взаимодействия и взаимовлияний) // Художественный
опыт советской литературы: стилевые и жанровые процессы. Свердловск,
1990. С.39-51.
Васильев И.Е. Взаимодействие метода, стиля и жанра в творчестве
обэриутов. Проблемы взаимодействия метода, стиля и жанра в советской
литературе. Свердловск, 1990. С. 52-60.
Васильев И.Е. Концепция человека и формы художественной услов¬
ности в творчестве раннего Н. Заболоцкого //О жанре и стиле советской
литературы. Калинин, 1990. С. 131-140.
Васильев И.Е. Обэриуты. Теоретическая платформа и творческая
практика. Свердловск, 1991.
Васильев И.Е. Стиль раннего Заболоцкого // XX век. Литература. Стиль.
Стилевые закономерности русской литературы XX века (1900-1930).
Вып. 1. Екатеринбург, 1994. С. 103-111.
Васильев И.Е. «И грянул на весь оглушительный зал... «(О стихот¬
ворении Н. Заболоцкого «Офорт») // Филологический класс. Екате¬
ринбург. 2000, № 8. С. 38-41.
Васильев И.Е. Русский поэтический авангард XX века. Екатеринбург,
2000 [Глава 5: ОБЭРИУ: особенности поэтического дискурса, 139-179,
о Заболоцком: с. 151-161].
Васильев И.Е. «Высокий мир дитяти...» (Тема детства в творчестве
Н.А. Заболоцкого) // Филологический класс. 2003. № 10. Екатеринбург.
С. 52-56.
Васильев И.Е. Архетип младенца и его семантические корреляты
в творчестве раннего Заболоцкого // ИТПБкСМ. С. 68-76.

1004
Библиография
Васин К. К. Русский поэт марийского края // Заболоцкий Н. А. Сти¬
хотворения и поэмы. Йошкар-Ола, 1985. С. 137-141.
Ващенко Г. Муза в арестантском бушлате // Дальний Восток. 1996.
№2. С. 181-188.
Вершинина Л.Н. Об особенностях употребления глаголов звучания
в ранней лирике Заболоцкого // Молодая филология. Вып. 1. Ново¬
сибирск, 1996. С.138-142.
Вершинина Л.Н. Глаголы в составе творительного сравнения в ранней
лирике Заболоцкого // Молодая филология. Вып. 2. Новосибирск, 1998.
С.189-193.
Винонен Р. Переводческие уроки Заболоцкого // ТиДНЗ. С. 76-82.
Волгин И. «Чтоб кровь моя остынуть не успела...» // Заболоцкий Н. А.
Стихотворения и поэмы. М., 1985. С. 5-24.
Волохонский А.Г. Рассуждение о поэме Николая Заболоцкого «Рубрук
в Монголии» // Митин журнал. 2003. № 61, СПб. С. 437-452.
Воробьева Т.А. Семантический центр «жизнь» в позднем творчестве
Н. Заболоцкого // Тезисы научной конференции. Череповец, 1996.
С. 76-81.
Воробьева Т.А. Лексико-семантическая организация «Осенних пей¬
зажей» Н.А. Заболоцкого // Материалы конференции молодых учёных
(17-19 апреля 1996). Череповец, 1996.
Воробьева ТА. Отражение целостного фрагмента поэтической картины
мира в лексической структуре лирического цикла (на материале цикла
Н.А. Заболоцкого «Последняя любовь») // Проблемы концептуализации
действительности и моделирования языковой картины мира. Вып. 3.
Архангельск, 2007. С. 262-267.
Воронцов В. «Целый мир ликованья и горя»: Перечитывая Николая
Заболоцкого // Литературная газета. 2008. № 21. С. 7.
Вязмитинова Л. «Не слишком тонок был резец...»: Попытка анализа
творческого пути Н. Заболоцкого // Литература: Приложение к газете
«Первое сентября». 1996, № 32. С. 3-4.
ГалиеваА.М. Изображение Востока в цикле стихотворений Н. А. Забо¬
лоцкого «Рубрук в Монголии» // Русская и сопоставительная фило-
логия’2007. Казань, 2007. С. 46-50.
ГалицкаяАА. Концепт ‘жизнь’ в поэтической картине мира Н.А. Заболоц¬
кого // Научные труды молодых ученых-филологов. М., 2007. С. 245-249.
Ганиев С. Переводы классиков восточной поэзии // ТиДНЗ. С. 98-93.
Гарданова Л.Н. Топос ‘сад’ в поздней лирике Я. Ивашкевича («Италь¬
янский песенник») и Н. Заболоцкого («Стихотворения») // Художествен¬
ный текст и текст в массовых коммуникациях / 2. Ч. 2. Смоленск, 2005.
С.115-121.

Библиография
1005
Гашева Н.В., Рыбьякова О. А. Заболоцкий и Филонов: (К проблеме
типологических схождений в творчестве) // Типология литературно¬
го процесса и творческая индивидуальность писателя. Пермь, 1993.
С. 47-57.
Гельфонд М.М. «Нестерпимая тоска разъединенья...» Об одном образе
Боратынского в лирике Заболоцкого // Вестник Нижегородского ун-та
им. Н.И. Лобачевского. (Сер. Филология). Вып. 1. Нижний Новгород,
2004.	С.45-49.
Герасимова А. Г. Младенец кашку составляет: (Иронический инфан¬
тилизм раннего Заболоцкого) // «Scribantur haec...»: Проблема автора
и авторства в истории культуры: Материалы научной конференции
(Москва, 12-15 мая 1993 г.). М., 1993. С. 75-78.
Герасимова А. Г. Подымите мне веки, или Трансформация визуального
рядау Н. Заболоцкого // URL: http://www.umka.ru/liter/950425.html
Герасимова А.Г. Заболоцкий и Рабле // URL: http://www.umka.ru/
liter/950417.html
Гик А. Семантика мифологемы ‘душа’ в ранних стихах Н. Заболоц¬
кого // Семантика русского языка в диахронии. Калининград, 1996.
С. 68-77.
Головкин Н. Облака // Русская мысль. La репэёе russe. 2003. № 4466.
Париж. С. 9.
Григоренко В.А. Два портрета (Стихотворение Н. Заболоцкого и пор¬
трет А. П. Струйской кисти Рокотова) // Русский язык в школе. 1992.
№ 3/4. С. 3-6.
Громан Г. В русле большой традиции // Новый мир. 1985. № 9.
С. 210-225.
Гу лова И .А. Поэтика и время // Русский язык в школе. 2003. № 3.
С. 54-58 [Анализ стихотв. Н.А. Заболоцкого «Ночное гулянье»].
Гусев В. Заболоцкий и Тютчев // ТиДНЗ. С. 66-69.
Гусев В. Заболоцкий и Тютчев: Этюд // Тютчев сегодня: Материалы
IV Тютчевских чтений. М., 1995. С. 117-120.
Даниленко В. П. Художественная картина мира Николая Заболоцкого //
Даниленко В. П. Основы духовной культуры в картинах мира. Иркутск,
1999. URL: http://www.islu.ru/danilenko/articles/zabolotskkart.htm
Демидчик И. В. Лексические средства выражения пространственных
отношений в «Городских столбцах» Н. Заболоцкого // Семантика и праг¬
матика языковых единиц. Душанбе, 1990. С. 89-96.
Денисова Е.А. Художественная преемственность и формирование
творческой индивидуальности Н. Заболоцкого. Комсомольск-на-Амуре,
1989 (Рук. деп. в ИНИОН АН СССР 37726 от 22.04.89).
Джимбинов С.Б. Ранний и поздний Заболоцкий // НЗПТ. С. 57-59.

1006
Библиография
Дзядко Т.В. «Но это описать нельзя»: функция реминисценций в ран¬
них стихах Н.А. Заболоцкого // Русская филология 15: Сб. научных
работ молодых филологов. Тарту, 2004. С. 115-121.
Дижур Б.А. Мой друг — Коля Заболоцкий // Урал. 1995. № 12.
С.235-240.
Дозорец Ж.Ж. «Можжевеловый куст» Н.А. Заболоцкого: (Опыт ком¬
плексного анализа) // Филологические науки. 1979. № 6. С. 51-58.
Долинский В А. Заболоцкий и метафизика сознания // НЗПТ. С. 90-101.
Донос: К истории двух документов минувшей эпохи / Публикация
С. С. Лесневского // Литературная Россия. 1989. № 10, 10 марта. С. 10-11.
Душина Л.Н. Тема бессмертия в лирике Н. Заболоцкого // Труды
Педагогического ин-та Саратовского гос. ун-та. Вып. 4. Саратов, 2006.
С. 173-181.
Дьяконов Л.В. Вятские годы Николая Заболоцкого // Встречи. Горь¬
кий, 1986. С.177-186.
Дьячкова Е.В. «Желаю знать величину вселенной» // НЗПТ. С. 158-166.
Eecmpamoea Т. А., Смулановская Р.Л. Организация семантической
структуры поэтического текста // Языковые значения (На материале
русского языка). Череповец, 1992. С. 32-37.
Ерёмина О.А. Николай Заболоцкий. Цикл «Последняя любовь»: опыт
восприятия // Литература. № 19. 2005. С. 10-14.
Ерёмина О.А. Развитие темы человека и природы в поэзии Заболоц¬
кого // Русский язык и литература для школьников. 2006. № 2. С. 2-9.
Ерёмина О.А. Сравнительный анализ стихотворений Н.А. Заболоцкого
«Завещание» и А. А. Ахматовой «Но я предупреждаю вас...» // Русский
язык и литература для школьников. 2006. № 3. С. 2-9.
Ермоленко Г.Н. Поэмы Н. Заболоцкого 1920-1930-х годов и древне¬
римская философская поэзия // СПиСП. С. 129-137.
Ермолинский С.А. Николай Заболоцкий (Сагурамо) // Ермолин¬
ский С. А. Из записок разных лет: Михаил Булгаков. Николай Заболоц¬
кий. М., 1990. С.233-255.
Ершов Г. Двойной портрет натурфилософа: Хармс, Заболоцкий //
Рисунки Хармса. СПб, 2006. С. 308-318.
Есин С.Н. О Заболоцком // НЗПТ. С. 6-8.
<Заболоцкий Н.А> «Пушкин никогда не подражал языку народному»
(Н. Заболоцкий о народности поэзии) / Вступ. заметка и публикация
Р. Романовой // Вопросы литературы. 1984. № 5. С. 278-282.
<Заболоцкий Н.А.> Письма Н.А. Заболоцкого 1938-1944 годов // Зна¬
мя. 1989. № 1. С. 96-127.
Заболоцкий Н.А. Ночные беседы / Публикация, подготовка текста
и вступительная заметка Самуила Лурье // Звезда. 2003. № 5. С. 58-64.

Библиография
1007
<Заболоцкий Н.А> «Чудо нашего соединения» (Арест и освобождение
Н.А. Заболоцкого в воспоминаниях и письмах) / Публ. Н. Н. Заболоцкого,
примеч. И.Е. Лощиловаи Н. Н. Заболоцкого // СПиСП. С. 3-49.
Заболоцкий Н.А. Приключения барона Мюнхгаузена: Сценарий
к детскому игровому фильму / Публ. Н. Н. Заболоцкого, подгот. текста
И.Е. Лощилова, предисл. И.Е. Лощилова и П. А. Багрова // Кино¬
ведческие записки: Историко-теоретический журнал. № 84. М., 2007.
С.228-254.
Заболоцкая Н.Н. Воспоминания об отце // Вопросы литературы.
2003.	№6. С. 265-272.
Заболоцкая Н.Н. В Тарусе; На Беговой // НЗПТ. С. 316-322.
Заболоцкий Н.Н. К творческой биографии Н. Заболоцкого // Вопросы
литературы. 1979. № 11. С. 220-237.
Заболоцкий Н.Н. О замысле Н.А. Заболоцкого перевести немецкий
эпос // Поэзия. Вып. 46. М., 1986. С. 104-108.
Заболоцкий Н.Н. Об отце // Даугава. 1988. № 3. С. 105-116.
Заболоцкий Н.Н. Страничка биографии Н. Заболоцкого // Поэзия.
Вып. 49. М., 1988. С. 138-140.
Заболоцкий Н.Н. История неизвестного перевода «Слова о полку
Игореве» // Прометей. Т. 16. М., 1990. С. 361-365.
Заболоцкий H.H.Yi.A. Заболоцкий после создания «Столбцов»: Конец
20-х — начало 30-х годов // Театр. 1991. № 11. С. 153-160.
Заболоцкий Н.Н. Московское десятилетие: Главы биографии Н.А. За¬
болоцкого // Московский вестник. 1991. № 1. С. 253-313.
Заболоцкий Н.Н. Заболоцкий пишет «Столбцы»: Глава из биографии
поэта // Аврора. 1992. № 3. С. 80-91; № 4-6. С. 186-208.
Заболоцкий Н.Н. После возвращения // ТиДНЗ.С. 4-26.
Заболоцкий Н.Н. Дело Н. А. Заболоцкого // Воля: Журнал узников то¬
талитарных систем / Гл. ред С. С. Виленский. 1995. № 4-5. М. С. 25-86
Заболоцкий Н.Н. «Природы очистительная сила» (Социально-эти¬
ческие элементы натурфилософской поэзии Заболоцкого) // Вопросы
литературы. 1999. № 4. С. 17-36.
<Заболоцкий Н.Н.> Zabolotskij N. Понятие «душа природы» в поэзии
Заболоцкого // VIICCEES World Congress. Abstracts. Tampere, 2000.
С. 474.
Заболоцкий Н.Н. К истории создания поэмы Н. А. Заболоцкого «Тор¬
жество Земледелия» // ИТПБкСМ. С. 9-26.
Заболоцкий Н.Н. Понятие «душа природы» в поэзии Заболоцкого //
НЗПТ. С. 9-16.
Зайцев В.А. «Образ мирозданья». Поэзия Н. Заболоцкого // Русская
словесность. 1997. № 2. С. 38-46.

1008
Библиография
Замшев М. К столетию Николая Заболоцкого // Московский литера¬
тор. 2003. № 10 [О чтениях «Художественный мир Николая Заболоцкого»
в Литературном институте им. А. М. Горького.].
Запевалов В.Н. «История моего заключения» Н. Заболоцкого в лите¬
ратурном контексте 1970-1990-х годов // НЗиЕЛО. С. 32-39.
Звонарева Л.У. Отпали времена... // Книжное обозрение. 2000. № 8.
С. 8. [Рец. на: Ростовцева И.И. Мир Заболоцкого. В помощь... М.: Изд.
МГУ 1999.]
Злобина Т. Весна в лесу [Читаем стихи] // Русский язык в школе.
2003.	№ 3. [Обложка. С. 4].
Золотарева К.А. Два варианта перевода «Слова о полку Игореве»
Н.А. Заболоцкого // Материалы по русско-славянскому языкознанию:
Вып. 25. Воронеж, 2000. С. 218-222.
Золотарева К.А. Модификации петербургского текста в поэтическом
мире «Столбцов» Н. Заболоцкого // Сборник студенческих работ фило¬
логического факультета ВГУ. Вып. 3. Воронеж, 2001. С. 92-100.
Золотарева К.А. Антропоцентрический мир Н. Заболоцкого в «Столб¬
цах» // Русская филология 14: Сб. научных работ молодых филологов.
Тарту, 2003. С.132-138.
Золотарева К.А «Кристаллическая техника»: Н. Заболоцкий и П. Фи¬
лонов // Русская филология 15: Сб. научных работ молодых филологов.
Тарту, 2004. С.122-127.
Золотарева К.А. Человек в поэтическом мире «Столбцов» Н. Заболоц¬
кого // Русская литература и философия: постижение человека. Липецк,
2004.	С.117-123.
Золотарева К.А. «И мир двоится предо мною...»: Инвариантные образы
в «Столбцах» Н. Заболоцкого // Вестник Воронежского гос. ун-та. (Серия
«Гуманитарные науки»). № 2. Ч. 2. Воронеж, 2006. С. 319-325.
Золотоносов М. Как проходит мирская слава // Московские новости.
№17. 7 мая 2003.
Иванов Ю.П. «Одиссея фантастических переживаний» (Тюремно-ла¬
герная тема в творчестве Н.А. Заболоцкого) // НЗиЕЛО. С. 20-31.
Ивановский И.М. Шапочный разбор. Мастера и ученики (Из книги
«Почтовая лошадь») // Зарубежные записки. 2006. №2 8. URL: http://
magazines.russ.ru/zz/2006/8/iil2.html
Иванюшина И.Ю. Людогусь из породы Безумных волков // Литера¬
турно-художественный авангард в социокультурном пространстве россий¬
ской провинции: история и современность. Саратов, 2008. С. 132-150.
Игошева Т.В. К проблеме классических традиций в натурфилософской
лирике Н. Заболоцкого (Баратынский — Заболоцкий) // Тезисы докладов
науч. конф. преподавателей НГПИ по итогам научно-исследовательской
работы за 1990 г. Ч. 2, Новгород, 1991. С. 81-83.

Библиография
1009
Игошева Т.В. Идея истории в лирике Н. А. Заболоцкого 1950-х годов
(на примере стихотворения «Болеро») // Художественный текст и куль¬
тура: Тезисы докладов на Всероссийской научной конф. Владимир, 1993.
С. 79-81.
Игошева Т.В. К проблеме державинской традиции в «Столбцах»
Н.А. Заболоцкого // Державинский сборник. Новгород, 1995. С. 55-62.
Игошева Т. В. Н.А. Заболоцкий и символизм: к изучению вопроса // Рус¬
ская литературная критика серебряного века. Новгород, 1996. С. 26-30.
Игошева Т. В. К проблеме формирования историософских идей в по¬
эзии Н.А. Заболоцкого 1940-1950-х годов // Вестник Новгородского
гос. Ун-та им. Ярослава Мудрого. Сер. Гуманитарные науки. 1996. № 4.
Новгород. С. 73-78.
Игошева Т.В. К проблеме поэтического метода «Смешанных столб¬
цов» Н.А. Заболоцкого // Вестник удмуртского университета. Ижевск,
1999. С.189-199.
Игошева Т.В. О ритуально-мифологическом аспекте стихотворения
Н.А. Заболоцкого «Искушение» // Русская литература XX века: ито¬
ги и перспективы. Материалы международной научной конференции
24-25 ноября 2000 г. М., 2000. С. 195-198.
Игошева Т.В. «Но вечно светят небеса...»: Имперская тема в поэтическом
цикле Н.А. Заболоцкого «Рубрук в Монголии» // НЗиЕЛО. С. 65-74.
Игошева Т.В. Восток и запад в поэме Н. Заболоцкого «Рубрук в Монго¬
лии» // URL: http://urbietorbi.narod.ru/phil.htm
Игошева Т.В. «Жерло, простершееся в ад...», или «Адская музыка»
в поэтическом цикле Н. Заболоцкого «Рубрук в Монголии» // НЗПТ.
С.192-201.
Ильин Д. Художественное значит нравственное // Москва. 1985.
№ 12. С.195-196.
Йоост ван Баак. Заболоцкий и мир // СПиСП. С. 50-57.
Кабанова А. П. «Душа обязана трудиться...»: К 100-летию со дня рож¬
дения Н.А. Заболоцкого // Дельфис. Delphis. 2003. № 3. М. С. 28-31.
Казарина Т.В. Поэтика «Столбцов» Николая Заболоцкого: вступление
авангарда в эпоху самокритики // Вестник Самарского государственного
университета. (Гуманитарная серия). Самара. 2004. № 3 (33). С. 114-132.
Казарина Т.В. Мир вещей в «Столбцах» Н. Заболоцкого // Каза¬
рина Т. В. Три эпохи русского литературного авангарда. Самара: Самар¬
ский ун-т, 2004. С. 291-311.
Казначеев С. М. Литературно-критические элементы в поэзии Николая
Заболоцкого // НЗПТ. С. 231-235.
Калашникова Р.Б. Обернуты и В. Хлебников (звуковая организация
стиха) // Проблемы детской литературы. Петрозаводск, 1984. С. 90-98.

1010
Библиография
Каплан И. Два стихотворения Заболоцкого // Литература: Прило¬
жение к газете «Первое сентября». 2000. № 3. С. 14.
Карабутенко И.И. Заболоцкий и живопись // НЗПТ. С. 236-244.
Каратоццоло М. «Белая ночь» Н.А. Заболоцкого: К эстетике от¬
рицания // Материалы XXXIII всероссийской научно-методической
конференции преподавателей и аспирантов. Секция новейшей русской
литературы. Вып. 11. СПб., 2001. С. 51-58.
Каратоццоло М. Риторика тела в сборнике Николая Заболоцкого
«Столбцы» // Текст: восприятие, информация, интерпретация. М.,
2002.	С.215-224.
Каратоццоло М. Семиотика ноля в Столбцах Николая Заболоц¬
кого // СПиСП. С. 58-69.
Каратоццоло М. Некоторые замечания по форме и семантике суще¬
ствительного в «Столбцах» // НЗПТ. С. 268-275.
Карпов Н. За руку с культурой: Прогулки с Заболоцким // Казань.
1998. №4. С. 118-119.
Карсалова Е. В. Н.А. Заболоцкий. «Ходоки» // Карсалова Е. В. «Стихи
живые сами говорят...» М., 1990. С. 49-55.
Кашицына Н. Анализ стихотворения Н.А. Заболоцкого «Лебедь
в зоопарке» // Литература: Приложение к газете «Первое сентября».
2002.	№ 10. С. 6-7.
Кац Ю. «Читайте, деревья, стихи Гезиода» (Заболоцкий и геология):
отрывок из книги «Поэзия и ноогенетика» // URL: http://www.geocities.
com/SoHo/Hall/7820/ktz/
Кацис Л.Ф. [Рец. на: Pratt S. Nikolai Zabolotsky: Enigma and Cultural
Paradigm. Evanston, 2000] // Новое литературное обозрение. 2002. № 56.
М. С.405-409.
Кедровский А.Е. А. А. Фет в творческом восприятии Н. Заболоцко¬
го // Фет А. А. Традиции и проблемы изучения. Курск, 1985. С. 77-91.
Кекова С.В. Смысловые метатезы в художественном мире «Столбцов»
Николая Заболоцкого // Проблемы истории, культуры, литературы, со¬
циально-экономической мысли. Саратов, 1986. С. 152-160.
Кекова С. В. К специфике функционирования слова в поэтическом
языке: На материале раннего творчества Н. Заболоцкого // Функцио¬
нирование языковых единиц. Саратов, 1986. С. 84-92.
Кекова С. В. Поэтический язык раннего Заболоцкого: Реконструкция
системы категорий мироощущения // Функционирование языка в разных
видах речи. Саратов, 1986. С. 93-99.
Кекова С. В. Категория смерти в поэтическом языке раннего Заболоц¬
кого // Научно-теоретическое обеспечение профессиональной подготовки
студентов педвуза. Саратов, 1990. С. 16-17.

Библиография
1011
Кекова С.В. Художественный предмет в творчестве обэриутов // Ин¬
терпретация художественных отношений текста. Саратов, 1998.
С.18-26.
Кекова С.В. Николай Алексеевич Заболоцкий. 1903-1958. 1. Поэти¬
ческий мир Н. Заболоцкого. 2. Анализ стихотворения Н. Заболоцкого
«Лесное озеро» // Кекова С. В., Измайлов Р. Р. Сохранившие традицию:
Н. Заболоцкий, А. Тарковский, И. Бродский: Учебное пособие (По стра¬
ницам литературной классики). Саратов, 2003. С. 3-54.
Кекова С.В. От «битвы смыслов» к «живой основе смысла»: Философия
творчества Н. Заболоцкого // Философские проблемы художественного
творчества. Саратов, 2005. С. 45-50.
Кекова С.В. Христианский «след» в поэзии Н. Заболоцкого // Пра¬
вославие в контексте истории и культуры. Саратов, 2005. С. 123-128.
Кекова С. В. Особенности строения макрообразов в поэзии раннего
Заболоцкого. Макрообраз «ребенок» // Швденний apxiB. Фиюлопчш нау¬
ки: Зб1рник наукових праць. Випуск XXXVIII. Херсон, 2007. С. 52-62.
Кекова С.В. «Рыбная лавка» и «Пир» Н. Заболоцкого: опыт «метафи¬
зического» анализа // Вопросы структурной, функциональной и когни¬
тивной лингвистики: теория и практика. Саратов, 2007. С. 148-154.
Кекова С.В. Стихотворения Н. Заболоцкого «Фигуры сна» и «Бродя¬
чие музыканты»: опыт «метафизического» анализа // Иностранные
языки в контексте межкультурной коммуникации. Саратов, 2008.
С. 87-93.
Кекова С.В. «Перевернутый мир» Николая Заболоцкого: духовно-эсте-
тический аспект // Литературно-художественный авангард в социокуль¬
турном пространстве российской провинции: история и современность.
Саратов, 2008. С. 121-131.
Кекова С.В. Стихотворение Н. Заболоцкого «Искушение»: опыт про¬
чтения // Интерпретация семантических отношений текста. Саратов,
2008.	С.39-66.
Кекова С.В. Образ неба в финалах «Столбцов» Николая Заболоцко¬
го // Поэтика финала. Новосибирск, 2009. С. 99-104.
Кибешева Е.И. Образы звучащего мира в структуре книги Н. А. Забо¬
лоцкого «Городские столбцы» // Актуальные проблемы современной
филологии. Литературоведение. Киров:, 2003. С 97-102.
Кибешева Е.И. Голос как семиотический компонент природно-ан¬
тропологического комплекса в лирике Н.А. Заболоцкого // Вестник
культурологии: Сб. науч. материалов студентов и аспирантов. Вып. 1.
Киров, 2003. С. 40-44.
Кибешева Е.И. «Звуковой портрет» города в лирике Н.А. Заболоцкого
и А. Белого: интертекстуальные аспекты // Интертекст в художественном
и публицистическом дискурсе. Магнитогорск, 2003. С. 239-245.

1012
Библиография
Кибешева Е.И. Символизм как текст культуры в восприятии Н. Заболоц¬
кого // На рубежах эпох: стиль жизни и парадигмы культуры. Вып. 1. М.,
2004.	С.165-171.
Кибешева Е.И. Роль музыки в жанровой концепции цикла Н. Заболо¬
цкого «Городские столбцы» // VII Ручьевские чтения. Литературный
процесс в зеркале рубежного сознания: философский, лингвистиче¬
ский, эстетический, культурологический аспекты. Магнитогорск, 2004.
С.465-469.
Кибешева Е.И. К проблеме поэтической рефлексии мотива «пляски
смерти» в раннем творчестве Н. Заболоцкого // Пространство культуры
в парадигме междисциплинарных исследований. Вып. 4. М., Киров,
2005.	С. 43-52.
Кибешева Е.И. Проблема лирического сознания в цикле Н. Заболоц¬
кого «Городские столбцы» // На рубежах эпох: стиль жизни и парадигмы
культуры. Вып. 2. М., 2005. С. 159-164.
Кибешева Е.И. Ранний Н. Заболоцкий: между символизмом и аван¬
гардом // Вестник культурологии: Сб. науч. материалов студентов
и аспирантов. Вып. 3. Киров, 2005. С. 3-8.
Кибешева Е.И. «Библейский текст» ранней лирики Н. Заболоцкого
в контексте синтеза литературных направлений первой трети XX ве¬
ка // Электронный вестник ЦППК ФЛ СПбГУ. 2006. № 3. URL: http://
evcppk.ru/index3.php; http://www.evcppk.ru/files/pdf/64.pdf
Кибешева Е.И. Урбанистические мотивы цикла Н. Заболоцкого «Го¬
родские столбцы» в контексте поэтики символизма // Вестник Ставро¬
польского государственного университета. Т. 47. Ставрополь: Изд-во
СГУ, 2006. С. 28-32.
Кибешева Е.И. Авторское сознание в пространстве художественной
модели мира цикла Н. Заболоцкого «Городские столбцы» // Вестник
Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова. 2006.
Т. 12. Кострома, 2007. С. 162-166.
Кибешева Е.И. Ранний Н. Заболоцкий в контексте «пограничной эсте¬
тики» первой трети XX в. // На рубеже эпох: стиль жизни и парадигмы
культуры. Вып. 3. М., 2007. С. 185-191.
Киевский И.М. Шестистопный ямб у Н. Заболоцкого // В1стник
Кшвского университету. (Сер1я филолог). 1972. № 14. С. 39-43.
Кириллова Т.С., Родионова Т. В. Семантическая структура и стили¬
стическое значение слова в поэтическом контексте Н. А. Заболоцкого //
Структурно-семантический и стилистический анализ единиц речи. Тула,
1988.	С. 266-271 (Рук. деп. в ИНИОН АН СССР 35366 от 26.08.88).
КобринскийА.А. Заболоцкий и М. Зенкевич: обэриутское и акмеи¬
стическое мироощущение // Эйхенбаумовские чтения: Тезисы докладов
международной научной конференции. Воронеж, 1996. С. 19-21.

Библиография
1013
Кобринский А.А. Заболоцкий и М. Зенкевич: обэриутское и акмеисти¬
ческое мироощущение // Кобринский А. А. Поэтика ОБЭРИУ в контексте
русского литературного авангарда: В 2 ч. Ч. 2. М., 2000. С. 90-97.
Кобринский А. А. ОБЭРИУ: история и поэтика // Русская литература
XX века: школы, направления, методы творческой работы. СПб., 2002.
С.185-220.
Ковалева Д. «Звезды», «розы» и «квадраты» в поэзии Н. Заболоцкого //
НЗПТ. С. 276-279.
Кожинов В. В. Русская поэзия середины XX века как откровение
о «конце Нового времени» // Русская литература. 1994. № 4. С. 57-66.
Кондахсазова Д. О переводе Н. Заболоцким поэмы Ш. Руставели
«Витязь в тигровой шкуре» // Мастерство перевода. Сб. 13. М., 1990.
С.* 397-402.
Колкер Ю.И. Заболоцкий: Жизнь и судьба: К столетию со дня рождения
поэта (1903-1958) // URL: http://www.litwomen.ru/print.html?id=412
и http://уuri-kolker.narod.ru/articles/zabolotsky-1.htm
Колкер Ю.И. Поэзию он любил больше своей славы: К 100-летию со дня
рождения Николая Заболоцкого // Русская Германия / Русский Берлин
[РБ]. 2003. № 18/358, 5-7 мая. С. 22. URL: http://www.rg-rb.de/2003/18/
zabolotsky. shtml
Колкер Ю.И. Два Заболоцких (Читано в лондонском Пушкинском
клубе 1 февраля 1994; печатается к 100-летию поэта) // Крещатик.
2003. № 3 (21). С. 285-309. URL: http://www.kreschatik.net/issues/21/
kontext/kolker.htm
Колкер Ю.И. Николай Алексеевич Заболоцкий. «Образ мирозда¬
нья». Творчество и жизнь Н.А. Заболоцкого. К 100-летию со дня рожде¬
ния // URL: http://www.pseudology.org/people/Zabolotsky_NA.htm
Коновалова А. «Реальное искусство» Н. Заболоцкого и эстетика обэ¬
риутов // Вельские просторы. 2004. № 12. URL: http://www.hrono.info/
text /2004/kono 12_04. html
Коптева Г.Г. К мотиву лица в поэтике Н. Заболоцкого // Русская
литература XIX-XX: поэтика мотива и аспекты литературного анализа.
Новосибирск, 2004. С. 295-304.
Коптева Г. Г. Значение этического элемента в мировоззрении и твор¬
честве Н. Заболоцкого — поэта-переводчика // Иностранные языки в на¬
учном и учебно-методическом аспектах. Новосибирск, 2005. С. 43-56.
Коптева Г. Г. Эпос и лирика в поэзии Н. Заболоцкого // Сибирские
огни. 2006. № 6.
Коптева Г. Г. Четвертое измерение: Время в поэзии Николая Заболоц¬
кого // Сибирские огни. 2007. № 10. С. 161-170.
Коптева Г.Г. Возвращение в будущее // Наука в Сибири. 2007.
№35. С. 9.

1014
Библиография
Кормилов С. И. Творчество Н.А. Заболоцкого в литературоведении
рубежа XX-XXI вв. (К 100-летию со дня рождения поэта) // Вестник
Московского университета. (Сер. 9: Филология). 2003. № 3. С. 135-148.
Кормилов С. И. Творчество Н. Заболоцкого в литературоведении рубе¬
жа XX-XXI веков // НЗиЕЛО. С. 165-181.
Корниенко Н.В. «И любовь, и песни до конца». Лирика Заболоцкого
и песенные контексты советской литературы // НЗПТ. С. 113-133.
Корниенко Н.В. Образы Утрени в художественном мире Николая
Заболоцкого // Филологические этюды: Сборник научных статей памяти
Юрия Алексеевича Пупынина. Новосибирск: Издательство НГПУ, 2006.
С. 145-67.
Корнилов В.Н. Неужто некуда идти?..: Между Зощенко и Заболоц¬
ким // Литературная газета. 1997. № 20. С. 12.
Корнилов В.Н. Неужто некуда идти?.. (Заболоцкий) // Корнилов В. Н.
Покуда над стихами плачут...: Книга о русской лирике. М., 1997.
С. 322-331.
, Коровина В. Я. Н.А. Заболоцкий. «Ходоки» // Методическое руко¬
водство к учебнику-хрестоматии «Родная литература» для 7 класса. М.,
1990.	С.197-205.
Коршунова Н. «И сам я был не детище природы, но мысль её!»: Кон¬
спект интегрирующего урока по стихам Н. Заболоцкого в 6-м классе //
Литература: Приложение к газете «Первое сентября». 1997. № 23. С. 1.
Костюк В. К вопросу об истоках: Елена Гуро и обэриуты // Александр
Введенский и русский авангард. СПб., 2004. С. 101-109.
Котова М.А М. Зощенко и Н. Заболоцкий: История одного инскрип-
та // Кириллица, или Небо в алмазах: Сборник к 40-летию Кирилла
Рогова. URL: http://www.ruthenia.ru/document/539843.html
Котова М.А. К истории одной дружбы: Н. Заболоцкий, М. Зощенко,
Ю. Олеша // Текстологический временник. Русская литература XX века:
Вопросы текстологии и источниковедения. М., 2009. С. 645-649.
Красильникова Е.В. О некоторых линиях эволюции поэтического
языка Н.А. Заболоцкого // Проблемы структурной лингвистики. 1983.
М., 1986. С. 163-181.
Красильникова Е.В. Об устойчивом и изменчивом в языке поэзии
Н.А. Заболоцкого // Язык русской поэзии XX века: Сборник научных
трудов. М., 1989. С. 223-237.
Красильникова Е.В. Эволюция идиостиля // Очерки истории языка
русской поэзии XX в. Принципы описания идиостиля. Звуковая орга¬
низация стиха. М., 1990.
Красильникова Е.В. Школа. Педагог. Дети (К изучению словаря
поэзии Н.А. Заболоцкого) // Язык: системы и подсистемы. М., 1990.
С. 195-207.

Библиография
1015
Красильникова Е.В. Птицы. Образные связи в поэзии Н. Заболоц¬
кого // Поэтика и стилистка, 1988-1990. М., 1991. С. 165-172.
Красильникова Е.В. Имена лица в поэтическом языке Н.А. Забо¬
лоцкого // Явления вариативности в языке. Кемерово, 1994.
Красильникова Е.В. Николай Заболоцкий («Столбцы») // Очерки
истории языка русской поэзии XX века: Опыты описания идиостилей.
М., 1995. С. 449-480.
Красильникова Е.В. «Скоро проснутся деревья» // Язык как творче¬
ство: К 70-летию В. П. Григорьева. М., 1996. С. 190-193.
Красильникова Е.В. О словообразовательных моделях производных
в «Столбцах» Н.А. Заболоцкого // Явление вариативности в языке.
Кемерово, 1997. С.204-219.
Красильникова Е.В. Наречия в «Столбцах» // Филология. Владимир,
1998. С.119-126.
Красильникова Е.В. Движение (Н. Заболоцкий) // Жизнь языка:
Сб. статей к 80-летию М. В. Панова. М., 2001. С. 337-341.
Красильникова Е.В. О композиционной организации стиха: Н. А. Забо¬
лоцкий, «Столбцы» // Традиционное и новое в русской грамматике: Сб. ста¬
тей памяти Веры Арсеньевны Белошапковой. М., 2001. С. 322-327.
Красильникова Е.В. К столетию Н.А. Заболоцкого // Герценка:
Вятские записки. Вып. 4. Киров, 2003. С. 77-78.
Красильникова Е.В. Строки без рифм в рифмованных стихотворе¬
ниях (Н.А. Заболоцкий, Столбцы 1929) // Поэтика. Стиховедение.
Лингвистика. М., 2003. С. 365-377.
Красильникова Е.В. Мир природы в поэзии Н.А. Заболоцкого //
ИТПБкСМ. С. 107-111.
Красильникова Е.В. Душа и тело. Мир поэзии Н.А. Заболоцкого //
НЗПТ. С. 280-289.
Красильникова Е.В. О типах композиции стихотворений Н. Заболоцко¬
го // Русский язык и его функционирование. Глазов, 2005.
Красильникова Е.В. Человек в мире Заболоцкого // Художественный
текст как динамическая система. М., 2006. С. 363-368.
Красильникова Е.В.К. Заболоцкий: «...стань музыкою, слово» //
Актуальные проблемы лексикологии и словообразования. Вып. 10. Ново¬
сибирск, 2007. С.220-228.
Красильникова Е.В. Человек — части тела — в «Столбцах» 1929 г.
Н.А. Заболоцкого // Лингвистика и поэтика в начале третьего тысяче¬
летия. М., 2007. С. 169-171.
Кретова JI.H. Множественность истолкований как художественный
прием в творчестве Н. Заболоцкого // Проблемы интерпретации в лин¬
гвистике и литературоведении. Новосибирск, 2002. С. 49-50.

1016
Библиография
Кретова Л.Н. Типология мотиваций и ее роль в интерпретации ху¬
дожественного текста // Современная русистика. Новосибирск, 2002.
С. 32-37.
Кретова Л.Н. Фрагмент зооморфной модели мира в стихотворе¬
нии Н. Заболоцкого «Змеи»: Временной и пространственный аспек¬
ты // Русская словесность. 2007. № 3. С. 29-34.
Крылова Н.В. Гендерный модус лирики Н. Заболоцкого // НЗиЕЛО.
С.83-92.
Кувшинов Ф.В. К источнику сюжета стихотворения Д. И. Хармса «Мы
письма пишем в ночь друг другу...» // Столетие Даниила Хармса. СПб.,
2005.	С. 107-112.
Кушлина О.Б. [Рец. на: Лощилов И.Е. Феномен Николая Заболоцкого.
Helsinki, 1997] // Новое литературное обозрение. 1998. № 29. С. 389-391.
Кубрик А. Листающий осень: Заболоцкий // Алфавит. 1998. № 1. URL:
http: //poetry, liter. net/kubrik2- 5. html
Куняев С. С. Победивший косноязычие мира // Наш современник.
2003.	№ 5. С. 282-288.
Куняев С.С. Победивший косноязычие мира // НЗПТ. С. 47-56.
Кушнер А. С. Заболоцкий и Пастернак // Новый мир. 2003. № 9.
С. 174-181.
Латынина А. Поднявшиеся из ада: Некоторые мысли по поводу «невы¬
мышленной прозы» // Литературная газета. 1988. № 28, 13 июля. С. 4.
Лебедев Е. Дарование есть поручение // Дружба народов. 1986. № 9.
С.263-265.
Левченко С.Я. Роль музыкальной ассоциативности в формировании
стиля Н. Заболоцкого // Индивидуальность авторского стиля в контексте
развития литературных форм. Алма-Ата, 1986. С. 50-57.
Лейдерман Н.Л. Лики простоты (Об эволюции эстетических принципов
Н. Заболоцкого) // Филологический класс. 2003. № 10. Екатеринбург.
С.48-52.
Лекманов О.А. «Стихи о неизвестном солдате»: Повод // Стих, язык,
поэзия: Памяти Михаила Леоновича Гаспарова. М., 2006. С. 305-308.
Лесин Е. Средствами поэзии [Рец. на: Заболоцкий Н.Н. Жизнь Н.А. За¬
болоцкого. М., 1998] // Книжное обозрение. 1998. № 33. С. 11.
Либединская Л. Б. Воспоминания о встречах с Николаем Заболоц¬
ким // НЗПТ. С. 301-304.
Лопачева М. К. О нравственно-философском подтексте одного из моти¬
вов раннего Заболоцкого // Национальный гений и пути русской культу¬
ры: Пушкин, Платонов, Набоков в ходе XX века. Омск, 2000. С. 32-39.
Лосев В.В. Об антропоморфизме А. Платонова и Н. Заболоцкого //
Развитие традиций и формирование жанров в советской литературе. М.,
1991.	С. 35-42.

Библиография
1017
Лотман М., Нахимовский А. Об одном стихотворении Н.А. Заболоц¬
кого [Анализ перевода стихотворения Г. Абашидзе «Лишь ветер подует
в дубраве...»] // Русская филология 3: Сб. научных студенческих работ.
Тарту, 1971. С.62-75.
Лотман Ю.М. «Прохожий» Н. Заболоцкого // Лотман Ю. М. Анализ
поэтического текста: Структура стиха. Л., 1972. С. 256-270.
Лощилов И.Е. О принципах работы Н. Заболоцкого с хлебниковской
поэтической традицией // Поэтический мир Велимира Хлебникова.
Вып. 2, Астрахань, 1992. С. 111-119.
Лощилов И.Е. Цитирование фольклорных текстов в поэзии Николая
Заболоцкого // Литература и фольклорная традиция. Волгоград, 1993.
С. 79-81.
<Лощилов И.Е> Loscilov I. «Чудный город Ленинград» Николая
Заболоцкого // «Петербургский текст» в русской литературе. Studia
Slavica Finlandensia. Tomus XIII. Helsinki, 1996. С. 154-168.
Лощилов И.Е. Три фрагмента о Николае Заболоцком // Модернизм
и постмодернизм в русской литературе и культуре. Slavica Helsingensia 16.
Studia Russica Helsingensia et Tartuensia V. Helsinki, 1996. C. 249-264.
Лощилов И.Е. Елена Гуро и Николай Заболоцкий: к постановке про¬
блемы // Школа органического искусства в русском модернизме. Studia
Slavica Finlandensia. Tomus XVI/2. Helsinki, 1999. C. 148-164.
Лощилов И.Е. О работе Н. Заболоцкого в кино // СПиСП. С. 124-128.
Лощилов И.Е. «Царица мух» Николая Заболоцкого: буква, имя
и текст // СПиСП. С. 86-104.
Лощилов И.Е. Николай Заболоцкий в советском кинематографе //
Герценка: Вятские записки. Вып. 4. Киров, 2003. С. 95-98.
Лощилов И.Е. «Увидавшие небо стада»: О классическом и некласси¬
ческом источниках стихотворения Н. Заболоцкого «Гроза» // Вестник
ТГПУ. (Серия Гуманитарные науки (Филология)). 2003. Вып. 1 (33).
Томск, 2003. С.40-43.
Лощилов И.Е. «Я открою все ворота этих облачных высот...» (О сти¬
хотворении Н. Заболоцкого «Зеленый луч») // Филологический класс.
2003.	№ 10. Екатеринбург. С. 57-62.
Лощилов И.Е. Стихотворение Н.А. Заболоцкого «Зеленый луч» и его ис¬
точники // Герценка: Вятские записки. Вып. 4. Киров, 2003. С. 87-95.
Лощилов И.Е. О стихотворении Н. Заболоцкого «Disciplina clerical¬
lis» // Sub Rosa. In Honorem Ьёпае Szilard. Budapest, 2005. S. 423-432.
Лощилов И.Е. «Соединив безумие с умом...»: О некоторых аспектах
поэтического мира Николая Заболоцкого // Семиотика безумия: Сб. ста¬
тей. М.; Париж, 2005. С. 143-171.
Лощилов И.Е. Заметки к теме «Заболоцкий и Федоров» // Зборник
Матице српске за славистику. Bpoj 68. Нови Сад, 2005. С. 132-151.

1018
Библиография
Лощилов И.Е. О некоторых неочевидных источниках поэтического
мира Николая Заболоцкого: два сюжета // Культура и текст: Сборник
научных трудов международной конференции. Том 1. Барнаул, 2005.
С. 67-75.
Лощилов И.Е. Из заметок к теме «Даниил Хармс и Николай Заболоц¬
кий» (О стихотворении Д. И. Хармса «Молодец-испечец») // Столетие
Даниила Хармса. СПб., 2005. С. 113-125.
Лощилов И.Е. Инстанция Буквы в поэтической практике русского
авангарда (Заболоцкий и другие) // Семиотка и Авангард: Антология.
М., 2006. С. 952-996.
Лощилов И.Е. Заболоцкий Николай Алексеевич // О. Э. Мандель¬
штам, его предшественники и современники: Сб. материалов к Мандель-
штамовской энциклопедии. Записки Манделыптамовского общества.
Вып 11. М., 2007. С. 71-74.
Лощилов И.Е. «Иероглифика» Николая Заболоцкого (К реконструк¬
ции замысла поэмы о Лодейникове) // Лингвистика и поэтика в начале
третьего тысячелетия. М., 2007. С. 160-168.
Лощилов И.Е. «...Зато в телесных качествах — нехватка»: О поэтике
«соматического эллипсиса» в книге Николая Заболоцкого «Столбцы» //
Дискурсы телесности и эротизма в литературе и культуре. Эпоха модер¬
низма. М., 2008. С. 300-336.
Лощилов И.Е. «Некрасивая девочка» Н.А. Заболоцкого: функция
лексической цитаты // Русский язык в школе. 2008. № 3. С. 46-51.
Лощилов И.Е. Поэмы Николая Заболоцкого: комментарий к утрачен¬
ному // Текст — комментарий — интерпретация. Новосибирск, 2008.
С.144-159.
Лощилов И.Е. К истории становления корпуса поэтической книги
Н. Заболоцкого «Столбцы» // Текстологический временник. Русская
литература XX века: Вопросы текстологии и источниковедения. М.,
2009.	С.244-255.
Лощилов И.Е. XX Плоскость сверхповести Велимира Хлебникова «Зан-
гези» («Горе и смех») и её «развитие» у поэтов ОБЭРИУ (1927-1929) //
Велимир Хлебников, будетлянский поэт. Velimir Xlebnikov, poete
futurien. Modernites russes 8. Lyon, 2009. C. 407-435.
Лощилов И.Е. О стихотворении Леонида Аронзона «Сонет душе и тру¬
пу Н. Заболоцкого» // Leonid Aronzon: Ruckkehr ins Paradies. Wiener
Slawistischer Almanach. Bd. 62. Munchen, 2008. C. 195-225.
Лощилов И.Е. Поэзия Николая Заболоцкого: наука и паранаука // Язык
как медиатор между знанием и искусством: Проблемы междисциплинар¬
ных исследований художественного текста. М., 2009. С. 181-192.
Лощилов И.Е. Николай Заболоцкий: три сюжета // Поэтика финала.
Новосибирск, 2009. С. 104-126.

Библиография
1019
Лощилов И.Е. Гоголевские строки Николая Заболоцкого: заметки
к теме // Slavic Almanac: The South African Journal for Slavic, Central
and Eastern European Studies. 2009. Vol. 15. №> 2. Pretoria. P. 94-110.
Лощилов И.Е. Неизвестные страницы истории поэтической книги
Николая Заболоцкого «Столбцы» // Филологические аспекты книгоиз¬
дания. Новосибирск, 2010. С. 52-70.
Лощилов И.Е. О стихотворении Николая Заболоцкого «Поприщин» //
Текст и тексты: Межвуз. сб. науч. тр. Новосибирск, 2010. С. 139-156
Лошманова К. «Детское видение» в поэтике Н. Заболоцкого и А. Пла¬
тонова // НЗПТ. С. 207-218.
Лубянская Г.И. Классические традиции в лирике Н. Заболоцкого.
Тула, 1985. Рук. деп. в ИНИОН АН СССР 24310 от 27. 02. 86.
Лунин Е. Великая душа // Ленинградская панорама. 1989, № 5.
С.36-38.
Лунин Е. «Не дайте погибнуть поэту!» // Ленинградская панорама.
1989.	№ 8. С. 28-29.
[Лунин Е.] Николай Заболоцкий: «Я нашел в себе силу остаться в жи¬
вых». Публ. и коммент. Е. Лунина II Аврора. 1990. № 8. С. 125-133.
ЛушниковА.Н.А. Заболоцкий в Алтайлага // Диалог. Барнаул, 1989.
№ 2. С. 40-43.
Мадер Р. Д. Философская поэзия Н.А. Заболоцкого // Мадер Р. Д.
Уроки-беседы по современной советской поэзии в старших классах. М.,
1986. С.44-51.
Макарова И.Л. Стихотворение Н.А. Заболоцкого «Лесное озеро» //
Целостный анализ литературного произведения. Свердловск, 1989.
С.77-86.
Макарова И.Л. Диалектика природы в поэзии Н. Заболоцкого // Ма¬
карова И. Л. Очерки истории русской литературы XX века. СПб., 1995.
Макеева М.Л. «Откройся, мысль! Стань музыкою слово...»: Поэзия
Н. Заболоцкого на уроках в XII классе // Вечерняя средняя школа. 1992.
№ 2/3. С.30-33.
Малкина В.Я. Лирический сюжет стихотворения Н. А. Заболоцкого
«Это было давно» // Вестник РГГУ. (Сер. «Литературоведение. Фолькло¬
ристика»). 2008. N° 9. С. 75-82.
Мальчукова Т. Г. Античная культура в поэзии Н.А. Заболоцкого //
Научные доклады высшей школы: Филологические науки. М., 1987.
№12. С. 9-14.
Мальчукова Т.Г. Природа и культура в поэзии Николая Заболоцкого //
Север. 1987, № 2. С. 106-112.
Мальчукова Т.Г. Античные традиции в русской поэзии: Учеб. пособие
по спецкурсу. Петрозаводск, 1990.

1020
Библиография
Маргулис Н. «Наше слово — это сила и оружие»: Литературная про¬
паганда в «испанском конфликте» // Культура и власть в условиях комму¬
никационной революции XXвека. М., 2002. С. 158-176 [О стихотворении
Н. Заболоцкого «Война — войне»].
Марков В. Ф. Стихи русских прозаиков // Воздушные пути. Вып. 1.
Нью-Йорк, 1960. С. 135-178 [Параллель с поэмой Н.В. Гоголя «Ганц
Кюхельгартен» — с. 145].
Мароши В. В. Имя автора: Историко-типологические аспекты экс¬
прессивности. Новосибирск, 2000 [глава «Имя и петербургский миф:
Заболоцкий»: с. 313-322].
Мароши В. В. К финалу «Рубрука в Монголии» Н.А. Заболоцкого //
Поэтика финала. Новосибирск, 2009. С. 126-132.
Мартынов В.И. О Хлебникове, Заболоцком и Хармсе // Марты¬
нов В. И. Пестрые прутья Иакова: Частный взгляд на картину всеобщего
праздника жизни. М., 2008. С. 58-66.
Марченко А. М. «В похвалу трудам его и ранам...» // Распятые: Писатели
жертвы политических репрессий / Авт.-сост. 3. Л. Дичаров. Вып. 2: Могилы
без крестов. СПб., 1994. С. 35-41.
Махнева М.А. Коллекция материалов о Н. А. Заболоцком в собрании
Кировского областного краеведческого музея // НЗПТ. С. 311-315.
Машевский А.Г. О дадаизме «Столбцов» Заболоцкого // НЗиЕЛО.
С.133-142.
Медкие Н.Е. Венеция в русской литературе. Новосибирск, 1999 [о «ве¬
нецианских» стихотворениях Заболоцкого: с. 92; 106; 159; 173; 373].
Мейлах М.Б. «Я испытывал слово на огне и на стуже...» // Поэты груп¬
пы «ОБЭРИУ» / Биогр. справки, сост., подгот. текста и примеч. М. Б. Мей-
лаха, Т. Л. Никольской, А. Н. Олейникова, В. И. Эрля. СПб., 1994. С. 5-58.
(Новая библиотека поэта) [О Заболоцком: с. 33-35; 44-45; 611-613].
Миклашевская ЛКатерли Н. Чему свидетели мы были... СПб., 2007.
(Женские судьбы. XX век). С. 201-202.
Микушевич В. «Только лепет и музыка крыл» // ТиДНЗ. С. 101-113.
Минералова И. Г. Традиции серебряного века как стилеобразующие
в творчестве Н.А. Заболоцкого // НЗПТ. С. 252-262.
МирошкинА. Столбцы и Аркан [Рец. на: СПиСП] // Книжное обо¬
зрение. 2005. № 45 (1951). 3 ноября. С. 19.
Михайлов А. И. Н. Заболоцкий и Н. Клюев // НЗиЕЛО. С. 112-124.
Михайлов А. И. Конференция, посвященная 100-летию Н.А. Забо¬
лоцкого // Русская литература: Историко-литературный журнал. 2004.
№ 1. СПб. С. 254-264.
Могильницкий В.М. Милостью Божьей, упорством своим... // Нива:
Казахский литературно-художественный и общественно-политический
ежемесячный журнал. 2008. № 9. Астана. С. 158-167.

Библиография
1021
Мороз О.Н. «Как расти из самого себя» (Ум и безумие в натурфило¬
софской поэзии Николая Заболоцкого рубежа 20-30-х гг.) // Русская
литература и русская цивилизация: в поисках эстетической цельности.
Краснодар, 2000. С. 103-115.
Мороз О.Н. «Мы не выдумали смех...» (Анализ «лебядкинской тради¬
ции» в творчестве раннего Н. Заболоцкого) // Достоевский и современ¬
ность. Армавир, 2001. С. 67-84.
Мороз О.Н. Творчество раннего Н. Заболоцкого в контексте кожинов-
ской категории «поэзия массы» // Наследие В. В. Кожинова и актуальные
проблемы критики, литературоведения, истории, философии. В 2-х ч.
Ч.	1.— Армавир, 2003.— С. 34-46.
Мороз О.Н. Наступившее будущее: особенности видения Н. Заболоц¬
кого культурно-исторических перспектив развития России // Пушкин¬
ские чтения 3. Краснодар, 2003. С. 73-84.
Мороз О.Н. Между Сциллой и Харибдой. Поэтика раннего Николая
Заболоцкого как урок и поучение // Кубань. 2003. № 1-2. С. 163-175.
Мороз О.Н. Онтологические категории поэзии Николая Заболоцкого
40-50-х годов (Заметки на полях концепции Вадима Кожинова «Русская
поэзия середины XX века как откровение о «конце Нового времени») //
Наследие В. В. Кожинова и актуальные проблемы критики, литературо¬
ведения, истории, философии. Армавир, 2004. С. 114-133.
Мороз О.Н. Публицистические аспекты общегрупповых принципов
аналитики поэтического высказывания поэтов круга ОБЭРИУ (Опыт рекон¬
струкции теоретических установок художественного дискурса Н. Заболоцкого
1920-х г.) // На стыке исторических эпох (Литературно-публицистический
процесс конца XIX — начала XXI веков). Краснодар, 2004. С. 152-166.
Мороз О.Н. Поэт русского космизма // Кубань. 2004. № 1-3. С. 185-198.
Мороз О.Н. Заболоцкий и его концепция воспитания души // Этика
и социология текста: Сб. статей научно-методического семинара «Textus».
Вып. 10. СПб., Ставрополь, 2004. С. 209-213.
Мороз О.Н. Таинство евхаристии в религиозной публицистике Н. Федо¬
рова и поэзии Н. Заболоцкого // Русская философия и Православие в кон¬
тексте мировой культуры. Краснодар, 2005. С. 279-286.
Мороз О.Н. Художественные подтексты стихотворения Н. Заболоцкого
«Искушение» // Культурная жизнь юга России. 2005. № 3. С. 47-51.
Мороз О.Н. Элементы эстетики живописного кубизма в стихотворении
Н. Заболоцкого «Движение» // Культурная жизнь юга России. 2005.
№ 4. С. 70-72.
Мороз О.Н. Реализация основных положений «теории слов» Л. Липав-
ского в творчестве Н. Заболоцкого рубежа 1920-30-х годов // Диалектика
рационального и эмоционального в искусстве слова. Волгоград, 2005.
С.301-306.

1022
Библиография
Мороз О.Н.В. В. Кожинов и традиции классицизма в творчестве Н. За¬
болоцкого конца 1920 — начала 1930-х годов // Наследие В. В. Кожинова
и актуальные проблемы критики, литературоведения, истории, филосо¬
фии в изменяющейся России. В 2 ч. Ч. 1. Армавир, 2005. С. 145-167.
Мороз О.Н.Н. Заболоцкий и роман Ф. Достоевского «Бесы»: про¬
блема смеха // Экономика. Право. Печать. Вестник КСЭИ. 2005. № 4-6
(26-28). С. 306-312.
Мороз О.Н. Мифология музыкальных инструментов как элемент ху¬
дожественной модели мира в поэзии Н. Заболоцкого конца 1920 — начала
1930-х годов // Классические и неклассические модели мира в отечествен¬
ной и зарубежной литературах. Волгоград, 2006. С. 222-228.
Мороз О.Н. Философский подтекст идеи Христа в поэзии Н. А. Забо¬
лоцкого конца 1920 — начала 1930-х годов // Проблемы духовностц
в русской литературе и публицистике XVIII-XXI веков. Ставрополь,
2006. С.158-167.
Мороз О.Н. Геоистория в поэтическом цикле Н. Заболоцкого «Рубрук
в Монголии» // Восток — Запад: пространство русской литературы
и фольклора. Волгоград, 2006. С. 159-168.
Мороз О.Н. Поэтический цикл Н. Заболоцкого «Рубрук в Монголии»
в контексте идей русского евразийства // Наследие В. В. Кожинова и ак¬
туальные проблемы критики, литературоведения, истории, философии
в изменяющейся России. В 2 ч. Ч. 2. Армавир, 2006. С. 9-16.
Мороз О.Н. История и политика в поэтическом цикле Н. А. Заболоц¬
кого «Рубрук в Монголии» // Экономика. Право. Печать. Вестник КСЭИ.
2006.	№ 1-3 (29-31). С. 136-150.
Мороз О.Н. Творчество Ю. П. Кузнецова в контексте натурфило¬
софской традиции поэзии Н.А. Заболоцкого // Первые литературные
Кузнецовские чтения. Краснодар, 2006. С. 55-61.
Мороз О.Н. Поэзия Н.А. Заболоцкого и учение П. Н. Филонова об «ана¬
литической живописи» // Новый Карфаген. 2006. № 5. С. 64-83.
Мороз О.Н. Философские основы языка поэзии Н.А. Заболоцкого
1920-1930-х годов // Притяжение России. Национальная идея и твор¬
ческая индивидуальность в системе литературно-журнальной мысли.
Краснодар, 2006. С. 228-244.
Мороз О.Н. «Слова вылетали в мир, становясь предметами...». Специфика
предметности слова в творчестве Н.А. Заболоцкого начала 1930-х го¬
дов // Притяжение России. Краснодар, 2006. С. 211-219.
Мороз О.Н. Мотив безумия в поэзии Н. Заболоцкого 20-30-х го¬
дов // Научная мысль Кавказа. 2006. № 6 (90). С. 257-264.
Мороз О.Н. «Сказка» и «воспоминание» в поэтическом цикле Н. Забо¬
лоцкого «Рубрук в Монголии» // Культурная жизнь юга России. 2006.
№4. С. 60-61.

Библиография
1023
Мороз О.Н. Принципы музыкальной композиции в поэзии Н. А. За¬
болоцкого // Экологический вестник научных центров черноморского
экономического сотрудничества. Экология языка как прагматическая
сущность. 2006. № 3. С. 166-168.
Мороз О.Н. Структура целевого намерения в стихах Н. А. Заболоцкого
о Лодейникове: дидактика обстоятельств и дидактика текста // Дидак¬
тика художественного текста. Вып. 2. Краснодар, 2007. С. 108-124.
Мороз О.Н. Тоталитарное искусство в тоталитарном социуме: битвы
вокруг эстетики // Медийные облики тоталитаризма: уроки XX века.
Краснодар, 2007. С. 40-46.
Мороз О.Н. Особенности экспликации философского дискурса в ранней
поэзии Н. Заболоцкого // Русская словесность в контексте современных
интеграционных процессов. Волгоград, 2007. С. 63-68.
Мороз О.Н. Философские предпосылки темы смерти в поэзии Н. А. За¬
болоцкого // Человек в современных философских концепциях. В 4 т.
Т. 3. Волгоград, 2007. С. 75-79.
Мороз О.Н. Ямб как перекресток традиций: к вопросу о стихотворном
метре книги Н.А. Заболоцкого «Столбцы» // Актуальные проблемы
изучения литературы на перекрестке эпох. Форма и содержание: кате¬
гориальный синтез. Белгород, 2007. С. 250-257.
Мороз О.Н. «Локальная» поэтика раннего творчества Н. А. Заболоц¬
кого и «классическое» наследие М. В. Ломоносова // IV Сургучевские
чтения: локальная литература и мировой литературный процесс. Ставро¬
поль, 2007. С.333-340.
Мороз О.Н. Политический подтекст поэтического цикла Н.А. Заболоц¬
кого «Рубрук в Монголии» // Русская словесность в поисках националь¬
ной идеи. Волгоград, 2007. С. 157-161.
Мороз О.Н. Особенности реализации в поэзии Н. Заболоцкого интер¬
текстуальных отношений с произведениями Ломоносова и Державина //
Литература в диалоге культур 5. Ростов-на-Дону, 2007. С. 158-160.
Мороз О.Н. «Смех, не смейся, подожди...». Поэзия штабс-капитана
Лебядкина и «Столбцы» Н.А. Заболоцкого // Художественные иска¬
ния в русской литературе XX века. О поэзии Н.А. Заболоцкого и прозе
А. П. Платонова. Краснодар, 2007. С. 6-51.
Мороз О.Н. «Поэзия есть мысль, устроенная в теле...». Особенности
использования поэтического наследия М. В. Ломоносова в творчестве
Н. Заболоцкого 1920 — начала 1930-х годов // Художественные иска¬
ния в русской литературе XX века. О поэзии Н.А. Заболоцкого и прозе
А.	П. Платонова. Краснодар, 2007. С. 52-117.
Мороз О.Н. «Слова, которые не умирают...». Творчество Н. Заболоцкого
1920 — начала 1930-х годов в контексте «теории слов» Л. Липавского //
Художественные искания в русской литературе XX века. О поэзии Н. А. За¬
болоцкого и прозе А. П. Платонова. Краснодар, 2007. С. 117-155.

1024
Библиография
Мороз О.Н. «Там тот же бой и стужа та же...». Поэтический цикл Н. А. За¬
болоцкого «Рубрук в Монголии» и идеи русского евразийства // Художествен¬
ные искания в русской литературе XX века. Краснодар, 2007. С. 156-218.
Мороз О.Н. «Слово и полку Игореве» и «Рубрук в Монголии» Н. Забо¬
лоцкого в свете языковой стратегии // Русский язык в полиэтнической
среде: проблемы и перспективы. Элиста, 2007. С. 108-110.
Мороз О.Н. Учение П.Н. Филонова об аналитической живописи
и концепция «пролетарской культуры» Н. Заболоцкого в «Декларации
ОБЭРИУ» в контексте перехода от элитарного искусства к массово¬
му // Декаданс в Европе и России. Волгоград, 2007. С. 172-180.
Мороз О.Н. Историко-культурный подтекст метрической схемы книги
Н.А. Заболоцкого «Столбцы» // Экономика. Право. Печать. Вестник
КСЭИ. 2007. № 1-3 (32-34). С. 104-102.
Мороз О.Н. «Язык политической поэзии» и стихи Н.А. Заболоцкого
в газете «Известия» (1934-1937) // Известия РГПУ им. А. И. Герцена.
2008. №31. С. 42-51.
Мороз О. Н. Идеи русского евразийства в поэзии Н. Заболоцкого //
Русский язык за рубежом. 2008. № 2 (207). С. 75-83.
Мороз О.Н. Образ «книги природы» в поэзии Н.А. Заболоцкого 1920-
1930-х годов // Пространство mass-media: Ретроспекция и перспектива.
Краснодар, 2008. С. 40-56.
Мороз О.Н. Натурфилософская традиция в русской поэзии XX ве¬
ка: Н.А. Заболоцкий и Ю.П. Кузнецов // Творчество В.В. Кожинова
в контексте научной мысли рубежа XX-XXI веков. Армавир, 2008.
С.79-89.
Мороз О.Н. «Реалистическое искусство» ОБЭРИУ и учение В. В. Кан¬
динского о форме // Научные труды факультета журналистики Кубан¬
ского государственного университета. Краснодар, 2008. С. 141-150.
Мороз О.Н. Принципы аналитического искусства П. Н. Филонова
в поэзии Н. А. Заболоцкого // Рациональное и эмоциональное в литера¬
туре и фольклоре. В 2 ч. Ч. 2. Волгоград, 2008. С. 30-38.
Мороз О.Н. Публицистическая концепция Н. А. Заболоцкого «Язык
политической поэзии» // Актуальные проблемы социальных комму¬
никаций и связей с общественностью. В 2 ч. Ч. 2. Краснодар, 2008.
С. 353-361.
Мороз О.Н. Произведения Н.А. Заболоцкого на страницах газеты
«Известия» // Актуальные проблемы социальных коммуникаций и связей
с общественностью. В 2 ч. Ч. 2. Краснодар, 2008. С. 361-370.
Мороз О.Н. Жанровое определение поэтического цикла Н.А. Забо¬
лоцкого «Рубрук в Монголии» как проблема миросозерцания поэта //
Изменяющаяся Россия — изменяющаяся литература: Художественный
опыт XX — начала XXI веков. Вып. 2. Саратов, 2008. С. 214-218.

Библиография
1025
Мраморное О.Б. Творчество, сердце, музыка, песня... (О цикле стихотво¬
рений Н.А. Заболоцкого 1946 года) // Русская речь. 2003. № 3. С. 23-28.
Муромский В.П. «Я — живой»: поэт и время // НЗиЕЛО. С. 5-10.
Мусатов В. В. История русской литературы первой половины XX века
(советский период). М., 2001 [о Заболоцком: с. 180-191].
Мхитарян К. М. Поэтическая традиция и формирование творческого
метода раннего Н. Заболоцкого // Вестник Ереванского ун-та.: Обществ,
науки. 1987. № 2. С. 181-187.
Мхитарян К.М.Н. Заболоцкий. «Все, что было в душе...» // Декабрь¬
ские литературные чтения. Ереван, 1989. Вып. 2. С. 15-21.
Нагумакова Э.Ф., Галиева А.М. «Метаморфозы» Н. Заболоцкого
и Р. Файзуллина: сопоставительный аспект // Языкознание и литературо¬
ведение в синхронии и диахронии. Вып. 1. Тамбов, 2006. С. 350-352.
Нагуманова Э.Ф. Поэтическая «натурфилософия» Н. Заболоцкого
и Р. Файзуллина: сопоставительный аспект // Русская и сопоставитель¬
ная филология. Казань, 2006. С. 331-337.
Неймирок А. Умер поэт Н.А. Заболоцкий // Посев. 1958. № 44 (651),
2 ноября. Frankfurt-am-Main.
Некрасов Вс.Н. Сапгир // Великий Генрих: Сапгир о Сапгире. М.,
2003.	С. 233-256 [О Заболоцком: с. 245-246)].
НемзерА. Мученик сокровенного: Сто лет назад родился Николай
Заболоцкий // URL: http://www.ruthenia.ru/nemzer/zabolockij.html
Николаева Т.К. Леонид Дьяконов: «О Заболоцком я знаю больше
всех!» // Герценка: Вятские записки. Вып. 4. Киров, 2003. С. 80-87.
Никольская Т. J1. Из воспоминаний об Андрее Николаевиче Егунове //
Никольская Т. Л. Авангард и окрестности. СПб., 2002. С. 261-268.
Огрызко В. Вокруг Магадана // Мир Севера. 2007. № 1. М., 2007.
С. 22-31.
Новиков В. И. Поэтика восхищения [Рец. на: Руссова С.Н. Николай
Заболоцкий и Арсений Тарковский: Опыт сопоставления. Киев, 1999] //
Знамя. 2000. № 6. С. 234-235.
Озеров Л.А. Труды и дни Николая Заболоцкого // Огонек. 1988. № 38,
17 сент. С. 23-25.
Озеров Л.А.У Заболоцкий Н.Н. Наветы в форме предисловия // Лите¬
ратурная газета. 1994. № 23, 8 июня. С. 4.
Озеров Л.А. Труды и дни // ТиДНЗ. С. 27-65.
Озеров Л.А. В начале было «Слово» // Озеров Л.А. Дверь в мастерскую.
Париж — М.; Нью-Йорк, 1996. С. 163-206.
Орлицкий Ю.Б. Свободный стих в творчестве Николая Заболоцкого //
ИТПБкСМ. С. 112-120.
Осетров Е.И. Голоса поэтов: Этюды о русской лирике. М., 1990.

1026
Библиография
Остренкова М.А. Оппозиция жизнь/смерть и способы ее реализации
в стихотворении Н. Заболоцкого «Свадьба» // Язык русской литературы
XX века. Ярославль, 2001. С. 122-127.
Остренкова М.А. Сопоставительный семантический анализ фразеологи¬
ческих сочетаний как инвариантов образных сравнений и производных ав¬
торских тропов (на материале поэтических текстов Н. Заболоцкого) // Тезисы
IX конференции молодых учёных. Ч. И. Ярославль, 2001. С. 219-221.
Остренкова М.А. Бессоюзные сравнения в поэзии Н. Заболоцкого:
структурно-семантический аспект // Человек в информационном обще¬
стве. Воронеж, 2003.
Остренкова М.А. Слова лексико-тематической группы ‘природа’
в тезаурусе поэтического языка Н. Заболоцкого (Наблюдения над лекси¬
ческим наполнением субъектной части сравнения) // Культура. Литера¬
тура. Язык. Ч. 2. Ярославль, 2006. С. 77-80.
Павлов В. <Полуян П.В.> Кто он? // Всемир: Литературно-фило¬
софский бюллетень, 1991. № 1. Красноярск. С. 14-16.
Павловский А.И. Н. Заболоцкий и Ф. Тютчев // НЗиЕЛО. С. 100-106.
Панфилов А.М. Заболоцкий против Заболоцкого // НЗПТ. С. 74-78.
Парамонов Б. Буква «Живот» (Молодой Заболоцкий) // Грани. 1979.
№ 111-112, Frankfurt am Main. С. 330-350.
Парфенова Р. Две «Грозы»: Сопоставление стихотворений «Гроза»
Н.А. Заболоцкого и «Весенняя гроза» Ф. И. Тютчева на уроке литерату¬
ры в 11-м классе // Проблемы изучения художественного произведения
в школе и вузе. Оренбург, 2001. С. 61-75. URL: http://archive. 1 September,
ru/lit/2001/14/lit 14_05. htm
Пастухова JI.H. «Не позволяй душе лениться...»: Урок по лирике
Н.А. Заболоцкого в X классе // Литература в школе. 1993. № 6. С. 61-67.
Перемышлев Е.В. В «двойном освещении» // ТиДНЗ. С. 70-75.
Перемышлев Е.В. Заболоцкий: От «Лодейникова» до «Прощания с дру¬
зьями»: Инетрпретация одного метатекста // Литература: Приложение
к газете «Первое сентября». 2004. № 42 (561), 8-15 ноября.
Перемышлев Е.В.Н. Заболоцкий: От «Лодейникова» до «Прощания
с друзьями» // НЗПТ. С. 185-191.
Петров М.Г. Социальная утопия Заболоцкого // НЗПТ. С. 79-89.
Петров Г. [<Филиппов Б.А.] Кандидат былых столетий, полководец
новых лет. Поэзия Николая Заболоцкого // Мосты. 1958. №> 1. Munchen.
С.193-222.
Петров Г. [Филиппов Б.А.] Ленинградский Петербург // Грани. 1953.
№ 18. Frankfurt-am-Main. С. 47-48.
Платт К.М.Ф. Н.А. Заболоцкий на страницах «Известий»: К био¬
графии поэта 1934-1937 годов // Новое литературное обозрение. 2000.
№44. С. 91-107.

Библиография
1027
Подгорнова Д.В. Особенности художественного образа в ранних сти¬
хотворениях Н. Заболоцкого // Материалы научной студенческой кон¬
ференции. Новокузнецк, 1998.
Подгорнова Д.В. Некоторые особенности структуры ранних стихотво¬
рений Н. Заболоцкого // Материалы научной конференции, посвященной
памяти P. JI. Яворского. Новокузнецк, 2000.
Подгорнова Д.В. Динамика стиля Николая Заболоцкого // Вестник
Литературного ин-та им. А. М. Горького. 2002. № 1. М. С. 29-36.
Полякова С.В. «Комедия на Рождество Христово» Димитрия Ростов¬
ского — источник «Пастухов» Н. Заболоцкого // Труды Отдела древне¬
русской литературы. Т. 33. Древнерусские литературные памятники.
Л., 1979. С. 385-387.
Полян А. Л. Стихи о спорте Мандельштама и «Футбол» Заболоцко¬
го: совпадение или подражание? // Литература: Приложение к газете
«Первое сентября». 2004. № 46 (565). 8-15 декабря.
Попов Ю.Г. Их помнит Сарыарка. Алма-Ата, 1989.
Попов Ю.Г. Заболоцкий в Караганде // Простор. 1984. № 4. Алма-
Ата. С.202-204.
Пурин А.А. Метаморфозы гармонии: Заболоцкий // Волга. 1994.
№3-4. С. 142-151.
Пурин А. А. Метаморфозы гармонии: Заболоцкий // Пурин А. А.
Воспоминания о Евтерпе. СПб., 1996. С. 189-204.
Пчелинцева К. Ф. Отражение народно-мифологического мироощуще¬
ния в «Столбцах» Н. Заболоцкого. Волгоград, 1989 (Рук. деп. в ИНИОН
АН СССР 39836 от 23.10.89).
Пчелинцева К.Ф. Народно-мифологические истоки творчества Н. За¬
болоцкого // Литература и фольклор. Проблемы взаимодействия.
Волгоград, 1992. С. 95-103.
Пчелинцева К.Ф. Персонажи «Столбцов» Н. Заболоцкого в их связи
с обрядом инициации // Литература и фольклорная традиция. Волгоград,
1993. С.81-83.
Пчелинцева К.Ф. Специфика употребления имен собственных у Н. За¬
болоцкого (Стихотворение «Меркнут знаки Зодиака») // Ономастика
на уроке русского языка как иностранного: Сб. науч. трудов. Волгоград,
1993. С.85-90.
Пчелинцева К.Ф. Семантика столпа и круга в «Городских столбцах»
Н.	Заболоцкого // Языковая личность и семантика: Тез. докл. науч. конф.
28-30 сентября 1994. Волгоград, 1994. С. 97-98.
Пчелинцева К.Ф. Хронотоп ритуального действия в пространствен¬
но-временных образах «Городских столбцов» Николая Заболоцкого //
Филологический поиск. Вып. 2, Волгоград, 1996. С. 33-38.

1028
Библиография
Пчелинцева К.Ф. Тема еды и обряд жертвоприношения в ранней лири¬
ке Николая Заболоцкого // Кирилло-Мефодиевские традиции на Нижней
Волге. Волгоград. Вып. 4., 1999. С. 47-50.
Пчелинцева К.Ф. Об одном стихотворении Н. Заболоцкого // Фи¬
лологические науки. 2001. № 1. С. 111-113.
Пчелинцева К.Ф. Неомифологические персонажи «Городских столб¬
цов» Николая Заболоцкого в контексте мифа и ритуала // Дергачевские
чтения — 2000: Русская литература: национальное развитие и региональ¬
ные особенности. Ч. 2. Екатеринбург, 2001. С. 277-282.
Пьяных М.Ф. Трагическое в метаморфозах Николая Заболоцкого //
НЗиЕЛО. С. 50-55.
Райс Э.М. Новые издания О. Мандельштама и Н. Заболоцкого // Гра¬
ни. 1966. № 60. Frankfurt am Main. С. 224-230.
Райс Э.М. О поэзии Николая Заболоцкого // Грани. 1976. № 102.
Frankfurt am Main. С. 121-146.
Раскина Е.Ю. Влияние художественной системы акмеизма на поэзию
Н.А. Заболоцкого // НЗиЕЛО. С. 107-111.
Ратгауз Г.И. Лютая зима. Памяти Николая Заболоцкого // ИТПБкСМ.
С. 142.
Редькин В.А. Миф и история в поэмах Н. Заболоцкого // НЗиЕЛО.
С.56-64.
Рейн Е.Б. Под Сфинксами // НЗПТ. С. 297-300.
Реет Е. Литературные журналы в новом году // Литературная газета.
1929. 29 января.
Рипеллино А. М. Дневник с Заболоцким / Пер. с итал. М. Маурицио,
примеч. И. Лощилова // Италия в русской литературе. Новосибирск,
2007.	С.178-203.
Роднянская И.Б. «Столбцы» Николая Заболоцкого в художественной
ситуации 1920-х годов // Россия. Франция. М., 1988. С. 238-266.
Роднянская И.Б. «Сердечная озадаченность» // Россия/Russia. Vol. 7.
Torino, 1991. P. 181-203.
Роднянская И.Б. «Столбцы» Николая Заболоцкого в художествен¬
ной ситуации двадцатых годов; Post Scriptum: Заболоцкий — отроче¬
ству // Роднянская И. Б. Художник в поисках истины. М.: Современник,
1989. С.343-373.
Роднянская И.Б. Единый текст [Рец. на: Заболоцкий Н.А. «Огонь, мер¬
цающий в сосуде...» М., 1995.] // Новый мир. 1996. № 6. С. 221-227.
Роднянская И.Б. Свободно блуждающее слово: (К философии и поэтике
семантического сдвига) // Литературоведение как литература: сборник
статей в честь С. Г. Бочарова. М., 2004. С. 183-196.
Роскина Н.А. Николай Заболоцкий // Роскина Н.А. Четыре главы:
Из литературных воспоминаний. Paris, 1980. С. 61-98.

Библиография
1029
Роскина Н.А. <Глоцер В.> «Мне всегда страшно хотелось поговорить
с Зощенко...» // Новое книжное обозрение. 1996. № 11-12. С. 55-56.
Ростовцева И.И. Дети мыслей // Поэзия. Вып. 44. М., 1986. С. 103-110.
Ростовцева И.И. «Слова — как светляки с большими фонарями...»:
(Н. Заболоцкий) // Ростовцева И. И. Между словом и молчанием. М.,
1989.	С.50-107.
Ростовцева И. И. Природа в поэзии Пастернака и Заболоцкого //
Пастернаковские чтения. Вып. 2, М., 1998. С. 288-304.
Ростовцева И.И. Муза и собеседница: Природа в поэзии Пастернака
и Заболоцкого // Вопросы литературы. 2002. № 1. С. 123-138.
Ростовцева И.И. Заболоцкий в Традиции // ИТПБкСМ. С. 77-91.
Ростовцева И.И. Заболоцкий в Традиции // НЗПТ. С. 17-26.
Русская поэзия детям: В 2-х томах. Т. 2. / Вступ. статья, сост., под¬
гот. текстов и примеч. Е.О. Путиловой. СПб, 1997 [Н.А. Заболоцкий:
с. 557-567, коммент.: с. 722-723].
Руссова С.Н. «Антиэстетизм» Заболоцкого // Поэзия русского и укра¬
инского авангарда: История, поэтика, традиции (1910-1990 гг.). Херсон,
1991. С. 56-64.
Руссова С.Н. [III. Нонконформистские типы автора: «изгой» и «трик¬
стер»:] 3. 3. Тип автора-«трикстера» (В. Набоков, Н. Заболоцкий, В. Высоц¬
кий) // Руссова С.Н. Автор и лирический текст. М., 2005. С. 220-249.
Рябкова О.В. Н. Заболоцкий: поэтическая игра с реальностью // Дер-
гачевские чтения — 2004. Русская литература: национальное развитие
и региональные особенности. Екатеринбург, 2006. С. 300-304.
Сажин В.Н. [Рец. На: Заболоцкий Н.А. Полное собраний стихотворе¬
ний и поэм. СПб., 2002.] // Новая русская книга: Критическое обозрение.
2002. №2 (13). С. 15-17.
«...Сборище друзей, оставленных судьбою»: Чинари в текстах, доку¬
ментах и исследованиях: В 2-х томах. М., 1998 [2-е изд.: 2000].
Салтыкова Л. Урок в 6-м классе по стихотворению Н. Заболоцкого
«Журавли» // Литература: Приложение к газете «Первое сентября».
2004.	16-22 июня. С. 9-11.
Сарнов Б. М. Восставший из пепла: Поэтическая судьба Николая За¬
болоцкого // Октябрь. 1987. № 2. С. 188-202.
Сарнов Б.М. Восставший из пепла // Сарнов Б. М. Бремя таланта.
Портреты и памфлеты. М., 1987. С. 176-256.
Сарнов Б. М. Восставший из пепла: Путь Николая Заболоцкого // Сар¬
нов Б. М. Бесконечный лабиринт. М., 2005.
Семенов В. Б. Заболоцкий Николай Алексеевич // Русские писатели
20 века. Биографический словарь / Гл. ред. и сост. П. А. Николаев. М.,
2000. С.273-275.

1030
Библиография
Семенова С.Г. «Благодатная жажда творенья...»: Натурфилософская
поэзия Н. Заболоцкого // Литературная учеба. 1989. № 4. С. 106-112.
Семенова С.Г. Человек, природа, бессмертие в поэзии Николая За¬
болоцкого // Семенова С. Г. Преодоление трагедии. М., 1989. С. 299-317.
Семенова С.Г. «Мы же новый мир устроим с новым солнцем и тра¬
вой...» // Семенова С. Русская поэзия и проза 1920-1930-х годов. Поэтика —
Видение мира — Философия. М., 2001. С. 212-247.
Семибратов В. К. Новгородцы или гагары? Предки Н. А. Заболоцкого
в Уржумкой округе // Герценка: Вятские записки. Вып. 4. Киров, 2003.
С.78-80.
Семибратов В. К. Новгородцы или гагары? Предки Н.А. Заболоцкого
в Уржумской округе // НЗиЕЛО. С. 11-14.
Сергеев А.Я. Omnibus: Альбом для марок. Портреты. О Бродском. Рас¬
сказики. М., 1997 [воспоминания о встречах с Заболоцким: с. 310-312].
Силантьев А.Н. Пролегомены к теории дискурса в поэтике Н.А. Забо¬
лоцкого // Язык и коммуникация: Деятельность человека и построение
лингвистических ценностей. Сочи, 1996. С. 43-44.
Силантьев А. Н. О некоторых концепциях значения и жеста в тек¬
сте // Организация и самоорганизация текста. Альманах «Textus».
Вып. 1. СПб., Ставрополь, 1996. С. 122-137.
Силантьев А. Н. О синтаксисе метатекста Н.А. Заболоцкого // Фи¬
лологические науки: Тезисы докладов. Ставрополь, 1997. С. 100-102.
Силантьев А. Н. Ипостаси слова в метаязыке поэтики Н.А. Заболоц¬
кого // Вестник Ставропольского государственного педагогического
университета. Социально-гуманитарные науки. Вып. 10. Ставрополь,
1997.	С. 88-95.
Силантьев АН. Приёмы семантики дейксиса в «Столбцах» Н.А. Забо¬
лоцкого // Текст как объект многоаспектного исследования. Альманах
«Textus». Вып. 3. Ч. 2. СПб., Ставрополь, 1998. С. 96-106.
Силантьев А. Н. Жестовый компонент семантики текстов Н.А. Забо¬
лоцкого // Текст: Узоры ковра: Научно-методический семинар «Textus».
Вып. 4. Ч. 2. СПб., Ставрополь, 1999. С. 13-25.
Силантьев А.Н. Эпохи творческого мифа Н.А. Заболоцкого: (К поста¬
новке проблемы) // «Textus». Вып. 11. Ч. 1. Ставрополь, 2005. С. 52-56.
Силантьев А Н. Дискурс духовности ОБЭРИУ // Язык. Текст. Дис¬
курс. Вып. 4. Ставрополь — Пятигорск, 2006. С. 129-135.
Силютина С А. «Я — человек, часть мира...»: Литературно-философ¬
ский спор по творчеству Н.А. Заболоцкого // Читаем, учимся, играем:
Сб. сценариев для библиотек. 2003. № 1. С. 56-58.
Синельников М.И. Там, где сочиняют сны // Знамя. 2002. № 7. С. 151-177
[главка «Тарковский и другие о Заболоцком»: с. 159-166].

Библиография
1031
Сироткин Н.С. Поглощение и извержение (Еда, женщины, деньги,
музыка и смерть) // СПиСП. С. 70-85.
Скандура К. Систематизация авторских редакций и вариантов сбор¬
ника Заболоцкого «Столбцы» // НЗПТ. С. 139-157.
Скандура К. Красноармейская, 23, квартира 39 / Пер с итал. О. Б. Ле¬
бедевой, примеч. И. Е. Лощилова // Авангард и идеология: русские при¬
меры. Белград, 2009. С. 584-596.
Сквозников В. Путь Николая Заболоцкого // Вопросы литературы.
1986. №6. С. 210-215.
Скоропанова И. С. Раздумья о судьбе человеческой цивилизации в по¬
эме Н. Заболоцкого «Рубрук в Монголии» // ИТПБкСМ. С. 121-128.
Скоропанова И.С. Загадки поэмы «Птицы» Н.А. Заболоцкого // НЗПТ.
С.102-112.
Слободнюк C.JI. «Сны разума» в творчестве Н. Заболоцкого // НЗиЕЛО.
С.75-82.
Слуцкий Б.А. О себе и о других // Вопросы литературы. 1989. № 10.
С. 171-211.
Смирнов В.П. «Пел петух...»: Бунин и Заболоцкий // Литература:
Приложение к газете «Первое сентября». 2004. № 42 (561), 8-15 ноября.
Смирнов В.П. «Пел петух...» (О стихотворениях «Петух на церков¬
ном кресте» И. А. Бунина и «Петухи поют» Н.А. Заболоцкого // НЗПТ.
С. 202-206.
Смоленцев А. И. Художественный мир Заболоцкого в контексте Биб¬
лии // НЗПТ. С. 60-73.
Соколова JI.B. Н. Заболоцкий и С. Есенин: идея гармонии и пути ее
художественной реализации // НЗиЕЛО. С. 125-132.
Соколовская Н. Заболоцкий и Важа Пшавела // Мастерство перевода.
Сб. 13. М., 1990. С. 390-392.
Солонович Е.М. Итальянский эпизод // ТиДНЗ. С. 94-100.
Солонович Е.М. Заболоцкий и Италия // НЗПТ. С. 305-310.
Сотникова Т.В. «Странные образы дум» Николая Заболоцкого //
Литературное обозрение. 1994. № 9-10. С. 68-72.
Сотникова Т. В. Религиозные мотивы и образы в поэзии Николая
Заболоцкого // ТиДНЗ. С. 83-88.
СтавицкийА.В. Лирика как специфическое высказывание // Язык.
Миф. Этнокультура. Кемерово, 2003. С. 241-249 [Анализ стихотворения
Н.А. Заболоцкого «Возвращение с работы»].
Старшинов Н. В Голицыне, в былые годы (Улыбка Заболоцкого) //
Юность. 1988. № 12. С. 88-90.
Степанова К. П. Лубочный стих раннего Заболоцкого // Творческая
индивидуальность писателя и фольклор. Элиста, 1985. С. 64-77.

1032
Библиография
Степанова К. П. Концепция музыки в творчестве Н. Заболоцко¬
го // Художественная традиция в историко-литературном процессе. JL,
1988. С.82-92.
Степанова К. П. Слово и музыка как до-логические фигуры мира:
(«Столбцы» и поэмы Н. Заболоцкого) // Культура и текст. СПб., 2001.
С.212-218.
Степанян Е.В. Художник своей жизни: Заметки о лирике Николая
Заболоцкого // Литературное обозрение. 1988. № 5. С. 27-31.
Степанян Е.В. Об изобразительности в поэзии: (Н. Заболоцкий,
Д. Самойлов, А. Вознесенский) // Взаимодействие искусств. Советское
изобразительное искусство в контексте современной художественной
культуры. М., 1989. С. 142-170.
Степанян Е.В. Мы поставим на улице сто изваяний: (Н. Заболоцкий
и П. Филонов) // Творчество. 1989. № 12. С. 1-3.
Степанян Е.В. Символика Урала у Н. Заболоцкого и Б. Пастерна¬
ка // Русская Галерея. 2001. № 2.
Степанян Е.В. Метаморфозы зрения // Заболоцкий Н.А. Полное со¬
браний стихотворений и поэм. СПб., 2002. С. 5-30.
Степанян Е.В. Заболоцкий: форма, перспектива, свет // ИТПБкСМ.
С.92-106.
Стояновский М.Ю. Николай Заболоцкий и образный мир русского
символизма // НЗПТ. С. 171-177.
Строкина А.Н. Заболоцкий и Е. Замятин: отношение человека и при¬
роды // НЗПТ. С. 219-223.
Сырнева С.А. Еще один мальчик из Уржума // НЗПТ. С. 167-170.
Тартак И. Две новых антологии // Новое Русское Слово. 1953.
13 сентября.
Твардовская В.А. Твардовский глазами М. Синельникова // Знамя.
2002.	№ 11. С. 210-218 [Отклик на: Синельников М.И. Там, где сочи¬
няют сны].
Тимофеев Н. «Вечно светит лишь сердце поэта...» // Подъем. 1986.
№6. С. 139-140.
Турков А. М. «С этапа на этап...»: О творчестве Н. Заболоцкого //
Литература в школе. 2002. № 4. С. 17-20.
Ужаревич Й. Мир над миром: Проблема «двоемирия» в лирике Ни¬
колая Заболоцкого // Russian Literature LVI. North-Holland, 2004.
Pp. 297-311.
Фаустов А.А. След В. А. Жуковского в творчестве А. И. Введенского:
несколько наблюдений // Жуковский и время: Сб. статей. Томск, 2007.
С. 193-202.
Федоров В. Национальная картина мира и «натурфилософия» поэ-
та-мыслителя. «Смерть и бытие» в философской лирике Н. Заболоц¬

Библиография
1033
кого // Литература XI-XXI вв.: Национально-художественное мышление
и картина мира. Ч. 1. Ульяновск, 2006. С. 39-46.
Федоров B.C. Натурфилософские аспекты поэзии Н. Заболоцкого //
НЗиЕЛО. С. 93-99.
Федякин С. Р. Второе рождение поэта: К 100-летию Николая Заболоц¬
кого // Литературная газета. 2003. № 18. С. 8.
Федякин С.Р. «Геометрия» художественного пространства Николая
Заболоцкого // НЗПТ. С. 290-296.
Филиппов Б. Две антологии // Новый Журнал. 1952. № 31. С. 325-326.
Филиппов Г.В. О «Лодейникове» Н. Заболоцкого: (К проблеме эво¬
люции творческих принципов) // Советская литература: Проблемы
мастерства. Л., 1968. С. 167-181.
Филиппов Г.В. Стихотворение Н. Заболоцкого «Змеи»: Пространствен¬
но-временные аспекты // Лирическое стихотворение: Анализы и раз¬
боры. Л., 1974. С. 94-98.
<Филиппов Г.В.> Filippov G. Николай Заболоцкий и Велимир Хлеб¬
ников: Поэтика: Родство и различия // Akta Litteraria Akademiae Scienta-
rium Hungaricae. 1987. № 29: 1-2. Budapest. C. 139-151.
Филиппов Г.В. Жизнь и судьба Николая Заболоцкого // Заболоц¬
кий Н.А. Столбцы. Стихотворения. Поэмы.Л., 1990. С. 5-16.
Филиппов Г.В. Заболоцкий Николай Алексеевич // Русские писа¬
тели. XX век. Биобиблиографический словарь. В 2 ч. Ч. 1. М., 1998.
С.496-500.
Филиппов Г.В. Николай Заболоцкий — поэт Петрограда // НЗиЕЛО.
С.15-19.
Фоняков И.О. Так начинался поэт // Знамя. 1988. № 1. С. 231-233.
Фоняков И.О. Николая Заболоцкий и поэзия российской «глубин¬
ки» // НЗиЕЛО. С. 143-147.
Фостер Л. К вопросу о сюрреализме в русской литературе // Literature
and Folklore. American Contributions to the Seventh International Congress
of Slavists. Warshawa. 1973. V. II. S. 212-220.
Харджиев Н.И. Из последних записей / Публ. М. Мейлаха // Eura-
siatica: Quaderni del Dipartimento di Studi Eurasiatici Universita degli Studi
Ca’ Foscari di Venezia. 66. Studi e scritti in memoria di Marzio Marzaduri.
Padova, 2002. P. 49-62.
Хемлин М. Заболоцкий и украинская поэзия // Мастерство перевода.
Сб. 13. М., 1990. С. 403-406.
Храмцова Р. Читаем Заболоцкого в 6-м классе // Литература: При¬
ложение к газете «Первое сентября». 2002, № 6 (февр.). С. 13.
Царъкова Т.С. Метрический репертуар Н.А. Заболоцкого // Иссле¬
дования по теории стиха. Л., 1978. С. 126-151.

1034
Библиография
Циммерлинг А. Логика парадокса и элементы абсурдистской эстети¬
ки // Абсурд и вокруг: Сб. статей. М. С. 287-304 [К теме «Мандельштам
и Заболоцкий» (с. 296-300) и сопоставление ранней и поздней редакций
столбца «Бродячие музыканты» (с. 300-302)].
Цинъко С.П. Н.А. Заболоцкий в Алтайлаге в с. Михайловском // Михай¬
ловский район: очерки истории и культуры. Барнаул. 1999. С. 205-212.
Цинъко С. П. 60 лет со времени перевода поэта Н. А. Заболоцкого в Ал-
тайлаг в с. Михайловское // Страницы истории Алтая. 2003: Календарь
памятных дат. Барнаул, 2003. С. 141-145.
Цинъко С. П. Заболоцкий на Алтае // Голос труда. Барнаул, 2003.
24 дек.
Цыб Е.А. Материалы к словарю образных сравнений поэзии Н. Забо¬
лоцкого и В. Хлебникова. М., 1992 (Рук. деп. в ИНИОН РАН № 46830
от 21.07.92).
ЧагинА.Н. Заболоцкий и Б. Поплавский // НЗПТ. С. 224-230.
Чебанюк Т.А., Сейфи Т.Б. Максимова И.А. Человек в мире художе¬
ственной культуры: Учебное пособие. Комсомольск-на-Амуре, 1994.
Чеботарева Н. Пульс времени // Литература: Приложение к газете
«Первое сентября». 2004. 16-22 июня. С. 19-21.
Черейко Л.О.,Долинский В.А. Имя «Судьба» как объект концептуаль¬
ного и ассоциативного анализа // Вестник Московского Университета.
(Сер. 9: Филология). 1996, № 6. С. 20-41.
Чуковский Н.К. Николай Заболоцкий // Чуковский Н. К. Литера¬
турные воспоминания. М., 1989. С. 280-317 [по оглавл.— 278-315].
Шайтанов И.О. «Лодейников»: ассоциативный план // Вопросы
литературы. 2003. № 6. С. 168-181.
Шайтанов И.О. [Рец. на: СПиСП] // Вопросы литературы. 2004.
№2. С. 363-365.
Шайтанов И.О. «Лодейников»: ассоциативный план // ИТПБкСМ.
С.27-42.
Шаталов А. Предмет влюбленных междометий: Ю. Юркун и М. Куз-
мин: к истории литературных отношений // URL: http://www.gay.ru/art/
literat/library/shat kuz.htm [Заболоцкий и Кузмин: сноска 58].
Шатунова В.М. В ладони природы: Заболоцкий в Казани // Казань.
1998.	№4. С. 115-117.
Шварц Е.Л. Живу беспокойно...: Из дневников. Л.: Советский пи¬
сатель. Ленинградское отделение, 1990. С. 365-368; 507-517; 520;
526-528;634.
Шилова К.А. Мотив метаморфоз в творчестве М. Пришвина и Н. Забо¬
лоцкого // Известия Воронежского пед. ин-та. Т. 243. Воронеж, 1986.
С.110-121.

Библиография
1035
Шошин В.А. Николай Заболоцкий и Грузия // НЗиЕЛО. С. 40-49.
Шром Н.И. «Природа» у С. Есенина и Н. Заболоцкого // Zinatn.
raksti = Науч.тр. Latv. univ. Sejums 550. Riga, 1990. С. 91-104.
Шром Н.И. «Столбцы» Н. Заболоцкого в историко-литературном кон¬
тексте 1920-х годов // Методология и методика историко-литературного
исследования. Рига, 1990. С. 127-130.
Шром Н.И. «...Возможно ли русское слово превратить в щебетанье щег¬
ла» (К проблеме адресата стихотворения Н.А. Заболоцкого «Читая сти¬
хи») // Русская литература в историко-культурном контексте. Philologia:
Рижский филологический сборник. Вып. 1. Рига, 1994. С. 120-122.
Шром Н.И. К вопросу о генезисе русского постмодернизма («Столбцы»
Н.А. Заболоцкого) // Литература. 1998. № 38 (2). Вып. 1. С. 77-87.
Шром Н.И. Чужое слово в антиавторском дискурсе: Пушкин и Забо¬
лоцкий // Пушкинский сборник: К 200-летию со дня рождения А. С. Пуш¬
кина. Вильнюс, 1999. С. 128-138.
Шром Н.И. Стратегии взаимодействия автор — читатель в художе¬
ственной коммуникации. Феномен авторской маски // Риторика в со¬
временном обществе и образовании. М., 2003, С. 255-260 [О феномене
«авторской маски» в сборнике Н. Заболоцкого «Столбцы»].
Шубинский В.И. «Прекрасная махровая глупость» (Лидия Гинзбург,
обэриуты и Бенедиктов) // Новое литературное обозрение. 2001. № 49.
С.406-411.
Шубинский В. И. Вымысел и бред (Николай Заболоцкий и его великое
заклинание) // Временник стихотворного отдела за 2002-2004 годы.
Новая камера хранения. Вып. 1. СПб., 2004. С. 99-105.
Шубинский В.И. Карлуша Миллер // Октябрь. 2005. № 6. С. 179-187.
Щербина И. «Свидетели южного лета»: О стихотворении Н. Заболоц¬
кого «Я трогал листы эвкалипта» // Литература: Приложение к газете
«Первое сентября». 2001. № 14 (апр.). С. 12.
Эткинд Е.Г. Заболоцкий. «Прощание с друзьями» // Поэтический
строй русской лирики. Л., 1973. С. 298-310.
[Эткинд Е.Г.] Etkind Е. Словесная аналогия музыкально-симфо¬
ническому циклу. Поэма Н. Заболоцкого «Город в степи» // Эткинд Е. Г.
Материя стиха. Paris, 1978. С. 479-490.
Эткинд Е.Г. В поисках человека. Путь Николая Заболоцкого от не¬
офутуризма к «поэзии души» // Chlebnikov. 1885-1985. Munchen, 1986.
Pp. 213-268.
Эткинд Е.Г. Заболоцкий и Хлебников // Velimir Chlebnikov (1885-1922).
Myth & Reality: Amsterdam Symposium on the Centenary of Velimir Chleb¬
nikov. Amsterdam, 1986. P. 543-572.
Эткинд Е.Г. Два «Движения» — две эстетики // Литературная учеба.
1990.	№6. С. 155-157.

1036
Библиография
Эткинд Е.Г. Два «Движения» — две эстетики // Культура русского
модернизма: Статьи, эссе и публикации. UCLA slavic studies. New ser.
Vol. 1. М., 1993. С. 92-96.
Эткинд Е.Г. В поисках человека: Путь Николая Заболоцкого от не¬
офутуризма к «поэзии души» // Эткинд Е. Г. Там, внутри. О русской
поэзии XX века. Очерки. СПб., 1996. С. 485-529.
Эткинд Е.Г. Заболоцкий и Хлебников // Эткинд Е.Г. Там, внутри.
О русской поэзии XX века: Очерки. СПб., 1996. С. 530-542.
Эткинд Е.Г. Словесная аналогия музыкально-симфоническому циклу.
Поэма Н. Заболоцкого «Город в степи» // Эткинд Е. Г. Материя стиха.
СПб., 1998. С. 479-491.
Эткинд Е.Г. Хлебников и Заболоцкий // Мир Велимира Хлебникова:
Статьи. Исследования (1911-1998). М., 2000. С. 405-427.
Эткинд Е.Г. Николай Заболоцкий в 1937 году: «Ночной сад» // Lite-
rarische Avantgarde. Festschrift fur Rudolf Neuhauser. Heidelberg, 2001.
S. 49-55.
<Юнггрен A> LjunggrenA. Обличья смерти: к интерпретации стихот¬
ворения Н. Заболоцкого «Офорт» // Scando-Slavica. Т. 27. Kopenhagen,
1981. Р. 171-177.
Яблоков Е.А. «Безумный волк» Н. Заболоцкого и «волчьи» мотивы
в литературе 1920-х годов // СПиСП. С. 275-288.
Яблоков Е.А. В поисках души («Юбилейные» стихи Н. Заболоцкого
начала 1950-х годов // СПиСП. С. 156-166.
Яблоков Е.А. «Тут каждый мальчик улыбается, а девочка наоборот...»
(«Мальчики» и «девочки» в поэзии раннего Н. Заболоцкого) // Мальчики
и девочки: реалии социализации. Сб. статей. Екатеринбург, 2004.
С.315-322.
ЯнушкевичА.С. «Записки сумасшедшего» Н.В. Гоголя в контексте
русской литературы 1920-1930-х годов // Поэтика русской литературы:
К 70-летию проф. Ю. В. Манна: Сб. статей. М., 2001. С. 193-212 (О сти¬
хотворении «Поприщин» — с. 207).
Электронные издания:
Козлов А. Памяти Николая Заболоцкого (2000) // Козлов А. Генезис
(Альбом на 2-х CD), 2002.
Заболоцкий Н.А. «Рубрук в Монголии»: Читает Анри Волохонский.
Антология современной русской поэзии: Новая поэзия в контексте
новой музыки. Том 11 (CD). Рук. проекта: А. Бабушкин. Ред.-сост.:
А.	Ровнер и В. Андреева. Музыкальный редактор: А. Ровнер. [Поэмы
«Рубрук в Монголии» и «Безумный волк»; «Противостояние Марса»,
«Прощание с друзьями». Музыка: Бела Барток. Четвертый струнный

Библиография
1037
квартет, части 1 (Allegro), 5 (Allegro molto). Ансамбль струнного квар¬
тета студентов и аспирантов Джульярдской школы г. Нью-Йорка.]. М.,
Пермь, 2004.
НА ДРУГИХ ЯЗЫКАХ
[ Латиница: ]
BjdrlingF. «Ofort» by Nikolaj Zabolockij. The Poem and the Title // Scan-
do-Slavica. T. 23. Copenhagen, 1977. P. 7-16 (англ.).
Brudermiiller S. Die Leningrader Literaturengruppe «Oberiu»: Poetik
und Lyrik. Nikolaj Zabolockijs «Stolbcy» // Probleme der Russischen
Gegenwartssprache und Literature in Forschung und Lehre. Hamburg,
1986. S. 183-195 (нем.).
Brudermuller S. Oberiutischer Poetik und lyrische Praxis Nikolaj Za¬
bolockijs Zyhlus «Stolbcy» // Russische Avangarde 1917-1934. Bonn,
1991 (нем.).
Cheloukhina S. Visionary or Campaigner: Nikolai Zabolotsky’s Philo¬
sophical Poetry from the Twenties to the Fifties. Unpublished Ph. D. Disser¬
tation, University of Toronto, 2000 (англ.).
Cheloukhina S. Nikolai Zabolotsky’s Last Poema «Rubruk v Mongolii» //
VIICCEES World Congress. Tampere, Finland, 29 July — 3 August 2000.
Abstracts. Tampere, 2000. P. 82 (англ.).
[Cheloukhina S.] Шелухина С.В. A Self-Portrait on the Dome of the Univer¬
se (On Nikolai Zabolotskijs Later Poetry) // СПиСП. С. 167-182 (англ.).
Cheloukhina S. Vladimir Narbut: An «Old Chronicle» Survived // The New
Zealand Slavonic Journal. 2005. Vol. 39. P. 80-106 [98-101].
Gerasimova A. Podignite mi vjedje, ili transformacija vizualnog
niza u Nikolaja Zabolockog // Vizualnost. Zagreb, 2003. S. 271-284
(хорватск.).
Gifford H. Nikolay Zabolotsky // Times Literary Supplement. 9 October
1981. P. 1164 (англ.).
Goldstein D. Zabolockij and Ciolkovskij: Visions of a Brave New World //
Russian Literature. 1983, 13: 1. Amsterdam. P. 65-80 (англ.).
Goldstein D. Zabolotskii and Filonov: The Science of Composition // Slavic
Review. Vol. 48. № 4 (Winter, 1989). P. 578-591 (англ.).
Goldstein D. «Moscow in Fences»: Viktor Sosnora at the Gate // The Rus¬
sian Review: An American Quarterly devoted to Russia Past and Present.
April 1992. Vol. 51. № 2. P. 230-237 (англ.).
Goldstein D. Biodynamics and the Dynamics of Zabolotskian Thought //
СПиСП. C. 124-128 (англ.).
Goldstein D. A Gogol for the 20th Century // Russian Life. March 2003.
Vol. 46. P. 24-25 (англ.).

1038
Библиография
Gondowicz J. Zabolocki — fantastyka jako los // Studia Litteraria
Polono-Slavica. T. 2: Literackie swiadectwa znievolenia. Warszawa, 1996.
S.	257-271 (полъск.).
Faryno, J. Wst^p do semantycznej interpretacji tekstu literackiego.
Warszawa, 1972, 120-132 (полъск.).
FlakerA. Knjizevnost i slikarstvo: Filonov, Hljebnikov, Zabolocki // Fla-
ker A. Poetika osporavanja. Avangarda i knjizevna ljevica. Skolska knjiga.
Zagreb, 1982. S. 280-293 (хорватск.).
FlakerA. Zabolocki: igra kao tragicna burleska // FlakerA. Ruska
avangarda, Zagreb: Sveucilisna naklada Liber, Globus, 1984. S. 339-346
(хорватск.).
FlakerA. О metamorfozama // Flaker A. Nomadi ljepote. Intermedijalne
studije, Zagreb, 1988. S. 106-114 (хорватск.).
Ierardi V. L’Ordine nel Disordine: Costruzione di un’utopia // Annali.
Sezione Slava. Napoli, 1979. P. 225-243 (итал.).
Jekutsch U. Zur Konzeption des Stidens bei Nikolaj Zabolockij // Zeit-
schrift fur Slawistik. 2003. Bd. 48. H. 2. Berlin. S. 165-187 (нем.).
Jekutsch U. Die Stadt als «Volkshaus»: Das Petrograd-Leningrad der zwan-
ziger Jahre mit den Augen Nikolaj Zabolockijs // Zeitschrift fur Slawistik.
2006.	Bd. 51. H. 2. Berlin. S. 196-211 (нем.).
Jurjew О. Sapperlot, Sabolozki (Jurjews Klassiker) // Der Tagesspiegel.
2008.	Nr. 20004, 24 Aug. Berlin. S. 26 (нем.).
Karlinsky S. Surrealism in Twentieth-Century Russian Poetry: Churilin,
Zabolotskii, Poplavskii // Slavic Review. 1967. Vol. 26, Dec. P. 605-617
(англ.).
KondratowA. Czterostopowy jamb N. Zabolockego i niekotore zagadnienia
statystyki wiersza // Poetyka i Matematyka. Warszawa, 1965. S. 97-111
(полъск.).
Makowiecka K. Groteska i swi^tos // Rocz. Humanistyczne. 1995. T. 43.
Z. 7. Lublin. S. 213-266 (полъск.).
Markov V. Zabolockij // Lexikon der Weltliteratur im 20. Jahrhundert.
Bd. 2. Herder. Freiburg-Basel-Wien, 1961. S. 1301 (нем.).
Masing-Delic I. Some Themes and Motifs in N. Zabolockij’s «Stolbcy» //
Scando-Slavica. 1974. T. 20. Copenhagen, 1974. P. 13-25 (англ.).
Masing-Delic I. Zabolockij’s Occult Poem «Carica Much» // Svanevit.
Dansk Tidsskrift for Slavistic. 1977. Argang 3. Nr. 2. P. 21-38 (англ.).
Masing-Delic I. Zabolotsky’s «The Triumph of Agriculture»: Satire
or Utopia? // Russian Review. 1983. № 42. P. 360-376 (англ.).
Masing-Delic I. «The Chickens Also Want to Live»: A Motif in Zaboloc-
kij’s «Columns» // Slavic and East European Journal. 1987. № 3. P. 356-365
(англ.).

Библиография
1039
Masing-Delic /.Abolishing Death: A Salvation Myth of Russian Twen¬
tieth-Century Literature. Stanford, 1992. P. 243-287 [Chapter 10: Nikolaj
Zabolotskij] (англ.).
Millner-Gulland R.R. The Work of Zabolotsky // Britain-USSR. 1968-1969.
№ 28 (Winter). P. 6-7 (англ.).
Millner-Gulland R.R. Left Art in Leningrad; the OBERIU Declara¬
tion // Oxford Slavonic Papers. 1970. № 3. Oxford. Pp. 65-75 (англ.).
Millner-Gulland R.R. Zabolotsky: Philosopher-Poet // Soviet Studies.
1971. № 22. P. 595-608 (англ.).
Millner-Gulland R.R. Zabolotsky and «The Birds» // London Magazine.
1971. 10:12 (англ.).
Millner-Gulland R.R. Zabolotsky and the Reader: Problems of Appro¬
ach // Russian Literature Triquaterly. 1974. № 8. P. 385-392 (англ.).
Millner-Gulland R.R. Grandsons of Kozma Prutkov: Reflections on Za:
bolotsky, Oleynikov and Their Circle // Russian and Slavic Literature. Ohio,
1976. P. 313-327 (англ.).
[Millner-Gulland R.R.] Collective Analysis of Zabolotsky — Poem «Vremya»
(Introducted by R. Milner-Gulland) // University of Sheffield. 6th-7th Apr.
1976 (англ.).
Millner-Gulland R.R. Nikolay Zabolotsky // Times Literary Supplement.
11 September 1981. P. 1037 (англ.).
Millner-Gulland R.R. Commentary on: Zabolotsky N.A. The Story of My Im¬
prisonment / Trans, by R. R. Milner-Gulland // Times Literary Supplement.
9 October 1981. P. 1171 (англ.).
Millner-Gulland R.R. Zabolotsky’s Vremia // Jornal of the Neo Formalist
Circe. Reel. 1981. V. 6, № 1. P. 86-98 (англ.).
Millner-Gulland R.R. Zabolotsky’s Vremia // Essays in Poetics. 1981.
Vol. 1. P. 86-95 (англ.).
Modern Russian Poetry / Ed. Olga Andreyev Carlisle and Rose Styron.
New York, 1972 (англ.).
Muchnic H. Three Inner Emigres: Anna Akmatova, Osip Mandelshtam,
Nicolai Zabolotsky // Russian Review. 1967. Vol. 26. 1. P. 12-25 (англ.).
Nikolic М., Bogdanovic N. Zabolockij // Moderna Ruska Poezija. Beograd,
1961. S. 247-248 (сербскохорватск.).
Platt K.N. A. Zabolotskij and the Stalinist Sublime // СПиСП. С. 105-123
(англ.).
Poets on Street Corners: Portraits of Fifteen Russian Poets / Comp. Olga
Andreyev Carlisle. New York, 1968 [repr. New York, 1970] (англ.).
Poliak S. Grand bal czyli konsekwencje tradycji: Benediktow, Zabolocki,
Tuwim // Poezja. 1976, № 3: 2. Warszawa. S. 68-78.

1040
Библиография
Pratt S. «Antithesis and Completion»: Zabolockij Responds to Tiutcevs //
Wavzc and East European Journal, 2 (1983). Pp. 211-227 (англ.).
Pratt S. [Book Reviews:] E. V. Zabolotskaia and A. V. Makedonov, eds.,
Vospominaniia о Zabolotskom // Slavic Review. 1984. Vol. 43, No. 4 (Winter).
P. 69-70 (англ.).
Pratt S. A Vegetable Gospel and Some Notes on Zabolotskii and Tot
svet // Christianity and the Culture of the Eastern Slavs. Berkeley, 1995.
P. 223-243 (англ.).
Pratt S. [Book Reviews:] Darra Goldstein. Nikolai Zabolotsky. Play
for Mortal Stakes // The Russian Review. 1995. Vol. 54. No. 3 (July).
P. 460-461 (англ.).
Prq,tt S. [Book Reviews:] Nikita Zabolotsky. The Life of Zabolotsky.
Cardiff, 1994 // Slavic and East European Journal. 1996. Spring. P. 185-187
(англ.).
Pratt S. A Mad Wolf, Faust, and a Holy Fool: Zabolotsky’s «Bezum-
nyi volk» in Context //VI ICCEES World Congress. Abstracts. Tampere,
2000. P. 343 (англ.).
Pratt S. «The Stuffed Shirt Unstuffed: Zabolotsky’s «Early Years, Real
Life, and the Complexity of Soviet Culture // The Russian Memoir: History
and Literature. Evanston, 2003 (англ.).
Pratt S. Strange bedfellows in an old moment of romantic orthodox
meditation; Vjazemskij, Tjutcev, and Zabolockij // Russian Literature.
2003.	LIII. Amsterdam. P. 77-103 (англ.).
Pratt S. A Mad Wolf, Faust, Jesus Christ and a Holy Fool (Zabolotskij’s
«Bezumnyj volk», Salvation, and Transfiguration) // СПиСП. С. 138-155
(англ.).
Pratt S. Tjutcev’s Poetic Admonitions — With Some Help from Puskin
and Zabolockij // Russian Literature. 2003. LIV. Amsterdam. P. 525-537
(англ.).
Rannit A. Zabolockii — a visionary et a crossroad of expressionism
and classicism: Some reflectione on parallels in poetry and art // Забо¬
лоцкий Н.А. Стихотворения. New York, 1965. С. V-XXV (англ.).
Ripellino A.M. Diario con Zabolockij // Ripellino A. M. La letteratura
come itinerario nel meraviglioso. Torino, 1968. P. 251-266 (итал.).
Roberts G. The last Soviet avant-garde: OBERIU — fact, fiction, meta¬
fiction. Cambridge, 1997 (англ.).
Sandomirsky V. Nikolai Alekseevich Zabolotsky, 1903-1958 // Russian
Review. 1960. Vol. 19. No. 3 (Jul.). P. 267-274 [Zabolotsky N. Two Poems /
Translated from the Russian by Vera Sandomirsky — pp. 275-276] (англ.).
Scandura C. Materiali per un’edizione critica delle liriche di Zabolockij:
le varianti di ‘Stolbcy’ // Ricerche Slavistiche. Licosa — Le Lettre Editore.
Vol. XXIX-XXXI, 1982-1984. P. 247-267 (итал.).

Библиография
1041
Scandura С. Krasnoarmejskaja 23, apartamento 39 // eSamizdat: Rivista
di culture dei paesi slavi. 2007. (V) 1-2. Pp. 130-133. URL: http://www.
esamizdat.it/rivista/2007/l-2/pdf/temi_trad_zabolockij_eS_2007_ (V)_l-2.
pdf (итал.).
Simonek S. Zu einigen Parallelen im Werk won Daniil Charms, Nikolaj
Zabolockij und Henri Michaux // Wiener Slavisticher Jahrbuch. Bd. 41.
Wien, 1995. S. 163-174 (нем.).
Schafer I. Natursicht als Prisma des Weltverstandnisses: Versuch
zum Thema ‘Nikolaj Zaboiockij und Andrej Voznesenskij’ // Wissen-
schaftliche Zeitschrift der Fredrich-Schiller-Universitat. Gesellschafts-und
Sprachwissenschaftliche Reihe 29. Jena, 1980. S. 85-91 (нем.).
Uzarevic J. Nikolaj Zabolockij i njegov svemir (Kad se u daljini ugasi
svjetlost danja: interpretacija) // Knjizevna Smotra: Casopis za svjetsku
knjizevnost. Godijbte XXXV. Broj 128-129 (2-3). Zagreb, 2003. S. 59-63
(хорватск.).
Uzarevic J. Sviet nad svietom: Problem “dvaju svjetova” u lirici Nikolaj a
Zabolockoga // Oko knjizevnosti: Osamdeset godina Aleksandra Flakera.
Zagreb, 1994. S. 137-152 (хорватск.).
WachtelM. [Resensio: Goldstein D. Nikolai Zabolotskij: Play for Mortal
Stakes. Cambridge University Press, 1993] // Canad. Amer. Slavic studies = Rev.
Canad. d’etudes slaves. Irvine (Cal.) 1997. Vol. 31. № 1. P. 101-102 (англ.).
Wiles P. On Physical Immortality. Materialism and Transcedence // Sur¬
vey. 1965. № 56. P. 125-143; Survey. 1965. № 57. P. 142-161 (англ.).
[ZabolotskijNikita] “Kolja e andata al mare”: Dialogo con Nikita Zabolotskij.
A cura di Marco Caratozzolo // eSamizdat: Rivista di culture dei paesi slavi.
2007.	(V) 1-2. Pp. 181-184. URL: http://www.esamizdat.it/rivista/2007/l-2/
pdf/temi_dial_caratozzolo_eS_2007_ (V)_l-2.pdf (итал.).
[Кириллица: ]
Кшвсъкий М. М. Заболоцький — перекладач украшсыи поезп //
Радянське л1тературознавство. 1972. № 16 (12). С. 80-83 (укр.).
Николиf) М. Од наивног сликарства до сатиричног позоришта (Сцен-
ска поезда Hикoлaja Заболоцког) // Кн>ижевност. 1971. Кн>ига LII.
Година XXVI. № 6. Београд. С. 537-555 (сербск.).
Панкратов1ч Т.В. Стыл1стычная канвергенцыя ас1метрычных моу-
ных знакау як экспрэс1уны фактар (На прикладзе паэычнага ciHTaKcicy
М.А. Забалоцкага // Весн. Беларус. Дзяржаунагаун-та iM. У.I. Ленша.
(Сер. 4. Филалойя. Журналктыка. Педагогжа. Пс1холог1я). 1998. № 1.
Мшск. С. 42-46 (белорусск.).
CmojHut) М. Српске народне баладе у преводу Ане Ахматове и Hикoлaja
Заболоцког // Научни састанак слависта у Вукове дане: Реферати и саоп-
штна. 1974. № 4 (41). Београд. С. 541-548 (сербск.).

1042
Библиография
ИНФОРМАЦИЯ О НАУЧНЫХ ВСТРЕЧАХ,
ПОСВЯЩЕННЫХ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВУ
НИКОЛАЯ ЗАБОЛОЦКОГО (1998-2003)
I.	50 Years of Ambivalence: Zabolotsky Studies Finally Come of Age.
Панель в рамках работы международной конференции «30th National
Convention of the American Association for the Advancement of Slavic
Studies (AAASS)», г. Бока Ратон, Флорида, США, 24-27 сентября
1998 года.
Организатор и председатель —Дарра Голдстейн (Виллиамстаун, США).
1.	Заболоцкий Никита Николаевич (М.). Социальные элементы на¬
турфилософской поэзии Заболоцкого.
2.	Пратт Сара (Лос-Анжелес). Nikolai Zabolotsky: Enigma and Cul¬
tural Paradigm.
3.	Лощилов Игорь Евгеньевич (Новосибирск). Миф Николая Забо¬
лоцкого.
II.	Николай Заболоцкий: «Игра на гранях языка». Панель в рамках
работы VI Всемирного Конгресса ICCEES (VIICCEES World Congress)
Тампере, Финляндия, 29 июля — 3 августа 2000 года.
Организатор — Игорь Лощилов (Новосибирск), дискуссанты: Дарра
Голдстейн (США), Кевин Платт (США).
1.	Заболоцкий Никита Николаевич (М.). Понятие «душа природы»
в поэзии Заболоцкого.
2.	Пратт Сара (Лос-Анжелес). A Mad Wolf, Faust, and a Holy Fool:
Zabolotsky’s «Bezumnyi volk» in Context.
3.	Шелухина Светлана (Торонто). Nikolai Zabolotsky’s Last Poema
«Rubruk v Mongolii».
4.	Вейсборт Дэниел (Лондон). [О работе над переводом поэмы За¬
болоцкого «Торжество Земледелия»; Иосиф Бродский о Николае Забо¬
лоцком.]
III.	Научная конференция «Николай Заболоцкий и его литературное
окружение: К 100-летию со дня рождения поэта». Санкт-Петербург,
Российская Академия Наук, Институт Русской литературы (Пушкинский
Дом), 9-10 апреля 2003 года.
Вступительное слово — Скатов Николай Николаевич (СПб.).
1.	Заболоцкий Никита Николаевич (М.). Воспоминания об отце.
2.	Семибратов Владимир Константинович (Киров). Первые русские
в Уржумской округе: к родословной Н.А. Заболоцкого.

Библиография
1043
3.	Филиппов Герман Васильевич (СПб.). Николай Заболоцкий —
поэт Петрограда.
4.	Иванов Юрий Петрович (Брянск). Лагерная тема в творчестве
Н. Заболоцкого.
5.	Запевалов Владимир Николаевич (СПб.). «История моего заклю¬
чения» Н. Заболоцкого в литературном контексте 1970-1990-х годов.
6.	Шошин Владислав Андреевич (СПб.). Николай Заболоцкий
и Грузия.
7.	Игошева Татьяна Васильевна (Великий Новгород). Восток и Запад
в поэме Н. Заболоцкого «Рубрук в Монголии».
8.	Кормилов Сергей Иванович (М.). Творчество Н. Заболоцкого
в литературоведении рубежа XX-XXI веков.
9.	Пьяных Михаил Федорович (СПб.). Трагическое в метаморфозах
Николая Заболоцкого.
10.	Слободнюк Сергей Леонович (Магнитогорск). «Сны разума» в твор¬
честве Н. Заболоцкого.
11.	Путенихина Ирина Анатольевна (Магнитогорск). «Страшный
мир» Н. Заболоцкого.
12.	Крылова Наталья Владимировна (Петрозаводск). Гендерный
модус лирики Н. Заболоцкого.
13.	Редькин Валерий Александрович (Тверь). Миф и история в поэмах
Н.	Заболоцкого.
14.	Федоров Владимир Сергеевич (СПб.). Натурфилософские аспекты
поэзии Н. Заболоцкого.
15.	Есаулов Иван Андреевич (М.). Творчество Н. Заболоцкого в кон¬
тексте постсимволизма.
16.	Павловский Алексей Ильич (СПб.). Н. Заболоцкий и Ф. Тютчев.
17.	Соколова Лариса Васильевна (Сыктывкар). Н. Заболоцкий и С. Есе¬
нин: идея гармонии и пути ее художественной реализации.
18.	Раскина Елена Юрьевна (Киев). Н. Заболоцкий и акмеизм.
19.	Михайлов Александр Иванович (СПб.). Н. Заболоцкий и Н. Клюев.
20.	Кушнер Александр Семенович (СПб.). Н. Заболоцкий и Б. Пас¬
тернак.
21.	Машевский Алексей Геннадьевич (СПб.). Н. Заболоцкий
и дадаизм.
22.	Подкольский Вячеслав Викторович (СПб.). Даниил Хармс и Гри¬
горий Сковорода.
23.	Валиева Юлия Мелисовна (СПб.). Гностические мотивы в пьесе
А.	Введенского «Куприянов и Наташа».
24.	Прокофьев Владимир Александрович (СПб.). Н. Заболоцкий
и новая русская поэзия.

1044
Библиография
IV.	Международная научная конференция «Николай Заболоцкий.
1903-1958». Российский государственный гуманитарный университет,
Историко-филологический факультет, Кафедра истории русской лите¬
ратуры, 24 апреля 2003 года.
1.	Белая Галина Андреевна (РГГУ). Вступительное слово.
2.	Заболоцкий Никита Николаевич (М.). Неизвестная рукопись
Заболоцкого.
3.	Либединская Лидия Борисовна (М.). Воспоминания.
4.	Синельников Михаил Исаакович (М.). Размышления о раннем
и позднем Заболоцком.
5.	Орлицкий Юрий Борисович (М.). Свободный стих в творчестве
Николая Заболоцкого.
6.	Красильникова Елена Васильевна (М.). Строки без рифм в риф¬
мованных стихах Заболоцкого (Н. Заболоцкий, «Столбцы», 1929).
7.	Шайтанов Игорь Олегович (М.). «Ладейников»: ассоциативный
план сюжета.
8.	Руссова Светлана Николаевна (Берлин). Н. Заболоцкий —
«играющий автор».
9.	Ростовцева Ирина Ивановна (М.). Заболоцкий в традиции.
10.	Белый Александр Андреевич (М.). Заболоцкий и Пушкин.
11.	Степанян Елена Владимировна (М.). Николай Заболоцкий: дар
видения.
12.	Васильев Игорь Евгеньевич (Екатеринбург). Архетип младенца
в творчестве раннего Заболоцкого.
13.	Каратоццоло Марко (Бергамо, Италия). Некоторые замечания
по форме и семантике существительного в «Столбцах».
14.	Игошева Татьяна Васильевна (Новгород). «Жерло, простершее¬
ся в ад...», или «Адская музыка» в поэтическом цикле Н. Заболоцкого
« Рубрук в Монголии ».
15.	Скоропанова Ирина Степановна (Минск). Тайный пласт поэмы
Н.	Заболоцкого «Рубрук в Монголии».
16.	Бойко Светлана Сергеевна (М.). Реминисценции в поэме Н. За¬
болоцкого «Безумный волк» и ее судьба в литературе.
17.	Ратгауз Грейнем Израилевич (М.). Позднее стихотворение Забо¬
лоцкого «Противостояние Марса» (1956) и наследие русской оды в твор¬
честве Н.А. Заболоцкого.
V.	Научно-литературные Чтения «Художественный мир Николая За¬
болоцкого: К столетию со дня рождения Н.А. Заболоцкого (1903-2003)».
Литературный Институт имени А. М. Горького, Москва, 15-16 мая
2003 года.

Библиография
1045
1.	Есин Сергей Николаевич (М.). Вступительное слово.
2.	Заболоцкий Никита Николаевич (М.). Слово о поэте.
3.	Корниенко Наталья Васильевна (М.). Песни радости 1930-х годов
и лирика Николая Заболоцкого.
4.	Бек Татьяна Александровна (М.). Отзвуки и отсветы Заболоцкого
в современной поэзии.
5.	Скандура Клаудия (Рим). Систематизация авторских редакций
и вариантов сборника Заболоцкого «Столбцы».
6.	Солонович Евгений Михайлович (М.). Н.А. Заболоцкий в Италии.
7.	Степанян Елена Владимировна (М.). Архитектоника «живого»
у Николая Заболоцкого.
8.	Заболоцкий Никита Николаевич (М.). Неизвестная рукопись
Н.А. Заболоцкого.
9.	Куняев Сергей Станиславович (М.). «Победивший косноязычие
мира».
10.	Панфилов Александр Михайлович (М.). К вопросу о периодизации
творчества Н.А. Заболоцкого.
11.	Ростовцева Инна Ивановна (М.). Николай Заболоцкий в традиции
и стратегии обновления русской поэзии в XXI веке.
12.	Минералова Ирина Георгиевна (М.). Образное воплощение Духа
и Души в лирике Заболоцкого.
13.	Либединская Лидия Борисовна (М.). Воспоминания о встречах
с Николаем Заболоцким.
14.	Гусев Владимир Иванович (М.). Заболоцкий и Тютчев.
15.	Баранова-Гонченко Лариса Георгиевна (М.). «...Только старые лю¬
ди и дети» — евангельский мотив в поэзии позднего Н.А. Заболоцкого.
16.	Джимбинов Станислав Бемович (М.). «Ранний» и «поздний»
Заболоцкий.
17.	Рейн Евгений Борисович (М.). Ранний Заболоцкий в кругу моло¬
дых поэтов Ленинграда (50-е годы).
18.	Сырнева Светлана Анатольевна (Киров). О двух стихотворениях
Н.А. Заболоцкого, имеющих непосредственное отношение к городу его
детства — Уржуму.
19.	Махнева Маргарита Аркадьевна (Киров). Коллекция материалов
о	Н.А. Заболоцком в собрании Кировского краеведческого музея.
20.	Казначеев Сергей Михайлович (М.). Элементы литературной
критики в поэзии Николая Заболоцкого.
21.	Петров Михаил Григорьевич (Тверь). Заболоцкий и Вернад¬
ский.
22.	Перемышлев Евгений Викторович (М.). От «Ивиковых журавлей»
до «Прощания с друзьями»: (Интерпретация метатекста).

1046
Библиография
23.	Смоленцев Алексей Иванович (Киров). Художественный мир
Николая Заболоцкого в контексте художественного мира Библии.
24.	Игошева Татьяна Васильевна (Великий Новгород). «Жерло, про¬
стершееся в ад», или Адская музыка в поэтическом цикле Заболоцкого
«Рубрук в Монголии».
25.	Долинский Владимир Аркадьевич (Москва). Заболоцкий и мета¬
физика сознания.
26.	Семенова Светлана Григорьевна (М.). Николай Заболоцкий и обэ¬
риуты: философско-литературные схождения и расхождения.
27.	Лощилов Игорь Евгеньевич (Новосибирск). Николай Заболоцкий
и Леонид Добычин: некоторые параллели.
28.	Красильникова Елена Васильевна (М.). «Душа» и «тело». Мир
поэзии Н.А. Заболоцкого.
29.	Чагин Алексей Иванович (М.). Николай Заболоцкий и Борис
Цоплавский.
30.	Карабутенко Иван Иванович (М.). Николай Заболоцкий и изо¬
бразительное искусство.
31.	Антонов Алексей Константинович (М.). «Торжество земледелия»
как альтернатива крестьянской поэзии.
32.	Стояновский Михаил Юрьевич (М.). Николай Заболоцкий и об¬
разный мир русского символизма'.
33.	Алешка Татьяна Вячеславовна (Минск). «Все, что было в душе...»
(словообраз «Душа» в лирике Заболоцкого).
34.	Смирнов Владимир Павлович (М.). «И запел петух...» (Бунин
и Заболоцкий).
35.	Ковалева Диана Александровна (М.). «Звезды, розы и квадраты»
в поэзии Николая Заболоцкого.
36.	Мосиенко Ксения Петровна (М.). Заболоцкий и Платонов: общ¬
ность художественных исканий.
37.	Федякин Сергей Романович (М.). Поздний Заболоцкий: некоторые
наблюдения.
38.	Дегтярева Вергилия Станиславовна (М.). Стилистический анализ
стихотворения «Голубиная книга».
39.	Дьячкова Екатерина Васильевна (М.). Художественный мир
поэмы «Безумный волк».

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
Августин Бл. 445
Авербах Л. Л. 70,72
Аверченко А. Т. 882
Агапов Б. Н. 68,72
Адамович Г. В. 27, 323
Адуев (Рабинович) Н.А. 72
Аким Я. Л. 272
Алексеев Н.А. 20
Алтаузен Дж. М. 107, 228
АльвэкИ.С. 24
Альфонсов В. Н. 28, 604
Амстердам А. В. 19
Ангелу с Силезиус (см. Шеффлер)
475
Андреев Д. Л. 675
Андреев Л. Н. 158
Анненков Ю.П. 237, 887
Анненский И. Ф. 481, 610, 635,
641-642
Анстей (Штейнберг) О. Н. 487
Антокольский П. Г. 39, 298, 399,
647, 652
Антоновский Б. И. 339
Арензон Е. Р. 28
АронзонЛ.Л. 28,631
АрхипповЕ.Я. 24
Асеев Н. Н. 60, 122, 189, 442
Ассанов (Асанов) Н. А. 107
Ассизский Ф. 361, 634
Афанасьев А. Н. 743
Ахматова А. А. 236,241,243,332,
373, 383, 491, 524, 631, 637-638,
645, 674, 677, 708, 897
Бабель И. Э. 675
Багрицкий (Дзюбин) Э.Г. 40, 73,
122,442,563,641,647, 652
БажановаЗ.К. 652
Байрон Дж. Г. 9
Бальмонт К. Д. 150-152,875,890
Баранова Е. 664
Баранчиков П. Г. 88
Баратынский (Боратынский) Е.А.
235, 295, 333, 370, 535-537, 633,
708
Батюшков К. Н. 633
Бах И. С. 384,568
БахтеревИ.В. 637,752
Бахтин М. М. 717, 764
БашмаковаН.В. 31
Беато фра А. (Гвидо ди Пьетро)
582
Безыменский А. И. 21, 122, 202,
313,426,436, 778
Бейлис М. М. 901
БекхожинХ.Н. 244
Беллини Дж. 582
Бельман К. М. 423

1048
Указатель имен
Белый А. (Бугаев Б.Н.) 476, 767,
887
Бенедиктов В. Г. 870
Берггольц О. Ф. 416,454
Бердяев Н.А. 142, 593, 759
Берестов В. Д. 241
Берия Л. П. 316-317,375,461
Бескин О. М. 18-21, 120, 373
Бессалько П. К. 157
Бетжимен Дж. 426
Бетховен Л. ванн 290, 351
Бирюков С. Е. 31
Битов А. Г. 31
БлантерМ.И. 888
Блок А. А. 65,150,288,290,322,324,
353,372,491, 537, 582,595-596,
598, 600-601,652,661,730
Бобринская Е. А. 750
Богданович И. Ф. 401
Бодлер Ш. 671
Болыпухин Ю. Я. 441, 442, 443
Бомбуа К. 539
Боратынский Е. А. (см. Баратын¬
ский Е.А.)
Борисов И. Б. 243
Босх И. 377, 437, 457, 557, 565, 567
Боттичелли С. 549, 583, 584
Бражнин (Пейсин) И. Я. 10
БраскертХ. 873
Браун Н. Л. 71,187,262,323,430
Брейгель-старший П. 536, 549, 562,
564-572, 575-576,578-579,581,
886
Брик О. М. 763-764
Бродский И. А. 475, 524, 725, 897
Брюсов В. Я. 162, 736, 737, 762,
767,	897-898
Булгаков С. Н. 593
Булгарин Ф. В. 451, 481
Бурлюк Д.Д. 94,171-172,177-178,
738
БьёрлингФ. 734,737-738
Бэкон Р. 855
ВагиновК.К. 14, 142, 155, 253,
338,615, 632, 650, 752
Вакс Кл. 72
Ваншенкин К. Я. 272
Васильев П. Н. 183,184
Введенский А. И. 8, 13, 253, 291,
487,492,	609, 615, 632, 636-637,
650, 670, 672, 677, 689, 720, 730,
737,752, 759
ВейнингерО. 759
Вербицкий Н.А. 243
Верди Дж. 384
Вересаев В. В. 872
Вернадский В. И. 513,618,622-623
Вертинский А. Н. 18, 89, 94, 404,
778-779
Веселовский А. Н. 772
Виноградов В. В. 758
Виттгенштейн Л. 810
Владимиров Ю. Д. 752
Вламинк М. 579
Власенко А. Н. 243
Волков С. М. 524
Волошин М. А. 373,476
Воронский А. К. 169, 409
ВостоковА. X. 370
Врубель М. А. 552
Вяземский П. А. 774
ГаббеТ.Г. 234,241
Галкин С. 3. 238,243
Галчинский К. И. 426
Ган П. 426
Гаспаров М. Л. 763
Гегель Г. В. Ф. 362
Гейне Г. 241
Гераклит 385
Гердер И. Г. 615
Гёльдерлин И. X. Ф. 633
Гёте И. В. фон 196, 222, 400, 415,
475, 547,647, 649, 677, 777, 781,
870,878
Гинзбург Л. Я. 675

Указатель имен
1049
ГинцбургН.С. 872
Гоголь Н.В. 384,401,421,429,735
Голенищев-Кутузов А. А. 902
Головин В. В. 896
Гораций К.Ф. 480, 871
Городецкий С. М. 634
Грей Т. 781
Григорьев В. П. 750
Григорьев М. С. 71-72
Гринберг И. JI. 418
Громов (Гробер) А. М. 339
Гросс (Эренсфрид) Ж. 91, 247
Гроссман В. С. 657-658, 674
Горбачев Г. Е. 80
Гоген П. 61
Гойя Ф. 549
Голодный (Эпштейн) М. С. 14
Гольцев В. В. 18
Гомер 814
Горелов А. Е. 256
Горький А. М. 10,157,184
Груздев И. А. 10
Гуковский Г. А. 344
Гумилев Н. С. 87, 185, 323, 329,
403-404,637-638, 644, 649,
714-715, 723,898
Гуро Е. Г. 173
Дали С. 437
Данилевский Н. Я. 860
Дарвин Ч. 513
Дебюсси К. 886
ДейнекаА.А. 675
Дементьев Н. И. 88, 121-122
Демьян Бедный (Придворов Е. Д.)
122
Дерен А. 564
ДержавинГ.Р. 35,41,150-153,160,
235, 237, 344, 370, 377, 420, 423,
425,430-431,440, 460, 540, 571
Десницкий В. А. 262, 337
Джинс Дж. 513
Джойс Дж. 192
ДижурБ.А. 722
Диккенс Ч. 384
Димитрий Ростовский, св. 862,
864-865
ДинамовС.С. 21
Дмитриев Л.А. 875
Добычин JI. И. 8
Донн Дж. 475
Доре Г. 886
Достоевский Ф. М. 377-378, 384,
429,432, 492, 607, 652, 701-702,
762, 766-767
ДрузинВ. П. 12,17-18,108
ДряхловВ.Ф. 476
ДувакинВ.Д. 28
ДудинМ.А. 263,431
Дудинцев В. Д. 241
Дуров А. А. 339-340
Дуров A. JI. 339
Дымшиц (Дымов) A. JI. 222
Евгеньев-Максимов (Максимов) В. Е.
337
Евтушенко Е.А. 241, 482, 546
Ежов Н. И. 316
Емельянов В. В. 891
Ермилов В. В. 14,123,373,405
Есенин С. А. 159,298,343,353,
372,421,634
Жаров А. А. 39, 107, 202, 399
Жирмунский В. М. 15
Жуков И. И. 241
Жуковский В. А. 679, 773-774, 777,
781, 785, 874
ЖюльенН. 745
Заболоцкая (Клыкова) Е.В. 532
Заболоцкий Н. Н. 619, 717-718, 784
Замятин Е. И. 17-18, 79, 784
ЗаречнякД.М. 450
Заславский Д. И. 337
Захарова П. А. 120, 122, 339

1050
Указатель имен
Зенкевич М.А. 9, 229,402,637-642,
644
Зимрок К. (Simrock К.) 873
Златоуст Иоанн, св. 355
Зощенко М. М. 10, 231, 338-339,
341, 402, 420, 488, 616, 637, 645,
675, 704-705,708,881
Иванов Вяч. Вс. 232, 241, 603, 633
Иванов Вяч. И. 476,872
Иванов Г. В. 426
Иванов М. 664
Иванов-Разумник Р. В. 374-375
Ивинская О. В. 707
Изгоев Н. Д. 213-215
Ильенков В. П. 20
Ильф (Файзильберг) И. А. 133,167,
368,488
Иоанн Богослов 854
Исаковский М. В. 294-295,647,
719, 727, 888
Каверин В. А. 656
Казаков (Козаков) М. Э. 77
Камегулов А. Д. 52, 69
Кандинский В. В. 426
Кантемир Д. К. 503
Капнист В. В. 874-875
Караваева А. А. 72
Карамзины.М. 781
Карасев JI. В. 747
Каратоццоло М. 30
Карпини П. И. 856-857
Касаткина Н. Г. 776
Касторский С. В. 262
Касьянов М. И. 9, 636, 776
Квятковский А. П. 60
Кедрин Д. Б. 785
КеноР. 426
Киров С. М. 198, 219, 225, 227, 287,
292,414,416,419,440,457
КирпотинВ.Я. 20-21
Кирсанов С. И. 202,272
Киршон В. М. 21
Кленовский (Крачковский) Д. И.
476
Климов Р. Б. 566, 569
Клыкова (Заболоцкая) Е. В. 373
Клычков С. А. 105, 115, 159, 183,
343
Клюев Н.А. 18,115,159,183,343,
373,634
Книпович Е.Ф. 241
Кожевников В. М. 241
Козьма Прутков 42, 63, 89, 404,
495,701-702, 736
Колчак А. В. 648
Колычев О. Я. 72
Кольцов М. И. 167
Коринфский А. А. 745
Кормилов С. И. 31
Корнеев Ю. Б. 872
Корнилов Б. П. 162,416
Костер Ш. де 372
Котлин (Егунов) А. Н. 29, 400
Кочетов В. А. 337, 482
Кривицкий А. Ю. 242
Крученых А. Е. 94,173
Крылов И. А. 432,449
Кугультинов Д. Н. 243
Кудряшов М. И. 872
КузминМ.А. 674
Кукольник Н. В. 481
Кульбин Н. И. 426
Куприн А. И. 887
КушелевБ. Н. 719
Кюхельбекер В. К. 370
Лавренев Б. А. 142
ЛевикВ.В. 873
Левитан И. И. 431
Левоневский Д. А. 68
Леконт де Лиль 323
Лелевич Г. (Кальмансон Л. Г.) 374
Ленин В.И. 14, 136, 173, 269, 276,
287, 355, 357, 410, 418, 526, 718

Указатель имен
1051
Леонардо да Винчи 565
Леонов Л. М. 241,579
Леонтьев К. Н. 377, 384
Лермонтов М. Ю. 18, 114, 151,
321-322, 327-328, 350, 361,
430, 648, 661, 760-761, 897,
902-903
Лесючевский Н.В. 21,241,416,657
Либединская Л. Б. 241
Либединский Ю.Н. 17, 18, 68, 142
Лившиц Б. К. 416
Липавский Л. С. 17,673
Лихачев Д. С. 758,875
Лебедев-Кумач В. И. 714
Левин Б. М. 752
Леже Ф. 746
Ломоносов М. В. 237
Лотман Ю.М. 528-529, 686, 693,
716
Луговской В. А. 72, 122, 150, 214,
563,638,647
Луис К. С. 444,450
Луконин М. К. 456
Лурье С. А. 31
Любарская А. И. 234,241
Любимов Л. Д. 237
Людовик IX 851, 854
Майков А. Н. 874,896-897
Майков В. И. 377
Майринк Г. 691
Македонов А. В. 71, 72, 73, 515, 629
Максимов Д. Е. 291, 293-296, 353,
418,419,610,661
Малахове. А. 12,373,408,410-412
Малевич К. С. 426,746
МамченкоВ.А. 363
Мандельштам О. Э. 14,87,142,155,
185, 338, 370, 373, 404,421, 468,
482,492,	523, 544, 631, 637-638,
640,644, 674, 677, 773, 895
Манн Г. 241
Манн Т. 241
Марвелл Э. 893
Марков В. Ф. 420,421
Маркс К. 156-157,362,480
Мартынов Л. Н. 298,546
Марченко А. М. 273-274
Маршак С. Я. 233-234,237
Матисс А. 549,581
Матусовский М. Л. 456
Маяковский В. В. 122, 126, 150,
166-167,171,177, 206, 212, 299,
308, 353, 372, 421, 430,442, 457,
537-539, 616, 640, 724, 730, 814
Мейлах М. Б. 637
Мейерхольд В. Э. 314,675
Мережковский Д. С. 142
Меркурьева В. 24
Метерлинк М. 158
Микоян А. И. 719,727
МиличВ. С. 339
Миллер Я. (Заболоцкий Н.А.) 13
Мирский (Святополк-Мирский) Д. П.
191-192
Митрейкин К. Н. 107
Михалков С. В. 719,727
Мичурин И. В. 545, 563
Мишо А. 426
Моисе деЛеон 683
Молотов В. М. 719
МонэК. 367
Моргенштерн X. 475
Моцарт В. А. 384,631
Мурильо Б. Э. 507
Мусоргский М. П. 384, 902-903
Набоков В. В. 664
НадсонС.Я. 481
Наполеон Б. 362
Нарбут В. И. 43, 86, 229, 638
Наровчатов С. С. 476
Нахимов А. Н. 123
Недогонов А. И. 257
Незнамов (Лежанкин) П. В. 373
Нейман Ю.М. 238,243,272

1052
Указатель имен
Некрасов Н.А. 150, 237, 295, 342,
431-432,436,633
Нерис С. 243
Нестеров М. В. 153
Нетте Т. И. 724
Никитина 3. А. 14
Никифоров Г. 157
Николаев Г. (Гомолицкий Л.Н.) 414
Николай I 453
Никулин (Ольконицкий) Л. В. 237
Нисский Г. Г. 578
Обрадович С. А. 229
Одоевцева И. В. 426
Озеров Л. А. 25
Оксман Ю. Г. 234
Окунев М. 664
Олдингтон Р. 299
Олейников Н. М. 164-167,236-237,
492, 615, 640, 675, 784
ОлешаЮ.К. 80,122,488
Орбелиани Г. 3. 201
Орлов Вл. 22, 337, 356, 372
Ортега-и-Гассет X. 592,600
Островой С. Г. 431, 719
Павел ап. 445
Павлова (Яниш) К. К. 109
Павловский А. И. 472,550
Падревский К. Н. 760
Панов Н. Н. (Туманный Д.) 72
Пантелеев Л. (Еремеев А. И.) 31,
241,234
Панферов Ф. И. 14,182,412
Панченко А. М. 866
Панченко П. М. 719
Парнах В. Я. 887
Пастернак Б. Л. 10, 14, 87-88,
106-107,150,202, 236-237,250,
298, 315, 321, 326, 337, 370, 373,
404, 421, 428, 437, 440,457, 467,
487, 490, 534, 544, 546, 582, 631,
674, 676-677, 705, 879
Паунд Э. 299
Паустовский К. Г. 10, 431
Петр I 541
Петров В. П. 540
Петров (Катаев) Е. П. 133,167,
488
Петровых М. С. 238, 243
Пикассо П. 549, 551, 579, 581,
593
Пильняк (Вогау) Б. А. 14, 18,
159-161
Пиросманишвили Н. А. 539,558
Писарев Д. И. 627
Платон 384, 480, 513,761
Платонов (Климентов) А. П. 616,
649,654,675
Плиний-старший 850
Плотин 357, 361, 384
ПоЭ. 671
Потемкин П. П. 887
Прасолов А. Т. 783
ПриговД.А. 888
Пришвин М. М. 285
Прозоровский Б. А. 760
Прокофьев А. А. 162,183,188-189,
190,250, 428, 647
Протазанов Я. А. 785
Псевдо-Дионисий Ареопагит 384
Пушкин А. С. 12,35-36,74,201-203,
308, 364, 368, 383, 393, 420, 423,
430,	481,492, 648, 657, 661,679,
707, 714, 746, 758, 762-764, 766,
768,	774, 785,872-873, 877-878,
881-892
Пшавела В. (Разикашвили Л. П.)
201,204
Пятигорский А. М. 23
Рабле Ф. 17,372,377
Райнис (Плиекшанс) Я. 243
Райс Э.М. 29,363,435-436
Раннит А. (Долгошев А. К.) 29,
435-436

Указатель имен
1053
Рафаэль С. 384, 565
Рембрандт Р. ван 384, 507
Ренуар О. 549,581
Рильке Р. М. 243
Рипеллино А. М. 30,418
Рождественский Вс. А. 24,371
Розенталь С. Д. 14
Рокотов Ф. С. 549,581-582
Ронсар П. де 873
Россини Дж. А. 384
Россомахин А. А. 23
Ротман Б. 681, 685
Рубенс П. П. 377
РубцовН. М. 783-784
Руо Ж. 579
Руссо А. 420,425,539, 549, 557-559,
581,584,886
Руссо Ж.-Ж. 313
Руставели Ш. 201, 204, 372
РыковаН.Я. 9,70-71
РыленковН.И. 719
РыльскийМ.Ф. 719,727
Савинов А. Н. 582
Салтыков-Щедрин М. Е. 157
Самойлов (Кауфман) Д. С. 659
Сапфо 872
Сафонова Е.В. 637
Саша Черный (Гликберг А. М.) 56,
86, 94, 402
Саянов В. М. 68,70,108,110,430,
719
Светлов (Шейнкман) М. А. 10,122,
167,638
Свиридов Г. В. 726
Свирин Н. Г. 15
Сезанн П. 549
Селивановский А. П. 57, 71, 88,
373-374,402,403,438,731
Селъвинский И. JI. 39, 71, 74, 151,
202,399,488,558,638,647
Семичастный В. Е. 337
Сервантес М. 384
Сергеев А. Я. 7
Сидорчук П. 207-208,210, 212-213,
215
Симонов К. М. 242, 370, 376, 464
Синельников И. М. 9
СкалдинА.Д. 378
Скандура К. 30
Сковорода Г.С. 423,440,513,649
Скотт В. 903
Слепнев Н. В. 80
Слонимский М. JI. 142
Слуцкий Б. А. 25,238,242-243,
430,492,637
Случевский К. К. 370,377-378,
401,471, 901-902, 904, 906
СмеляковЯ.В. 183-184,269-270
Соловьев Б. И. 373
Соловьев В. С. 451,475,685,773
Соловьев Г.Н. 23
Сологуб Ф. К. 378, 897, 899, 906
СоснораВ.А. 431
СофроновА. В. 482
Спиноза Б. 224
Сталин И. В. 117, 156, 181, 200,
220, 227, 308, 312, 314, 406,
412, 416, 431, 440, 456, 461,
471, 522
Стеблин-Каменский М. И. 758
Степанов Н.Л. 9, 15, 74, 220,
222-223,400,413,415-416,420,
435,482, 484, 532, 549, 862
Степанова А. О. 241,338,405
Струве Г. П. 435,467-472,476,
478-479,482, 487
Струйская А. П. 581
Сумароков А. П. 344
Сурков А. А. 238, 337, 376, 428,
638
Суслов М. А. 726
Табидзе Т. Ю. 201
Тарасенков А. К. 16, 18, 72, 259,
456,522

1054
Указатель имен
ТардьеЖ. 426
Тарковский Ар. А. 31,573
Тарловский М. А. 109,110
Твардовский А. Т. 26,295,376,722,
726
ТвороговО.В. 875
Тендряков В. Ф. 241
Терапиано Ю. К. 27,715
Тимирязев К. А. 513
Тимофеев JI. И. 71-72
ТихоновН. С. 18, 23, 71, 77, 80,
106,122-124,142,183, 241, 312,
316-318,338,373-375,400,405,
421, 442, 461, 469, 563, 638,647,
656,660,708
Тихонравов Н. С. 866
Толмачев Д. Г. 7
Толстой А. К. 8, 475, 489, 702
Толстой Л.Н. 14,362
Томашевский Б. В. 338
Топиков (Праведников) Е. И. 339
Троцкий (Бронштейн) Л. Д. 78
Троицкий М. В. 185-187
Турков А. М. 468,480-481,616,
811
Тургенев И. С. 431
ТуфановА. В. 730
Тынянов Ю.Н. 24,736
Тютчев Ф. И. 196,222,235,285-286,
295, 313, 322, 324, 333, 350,
360-361, 370, 415, 419, 429,
431,	460, 529, 547, 571-574,
633, 707-708, 773, 780, 870,
893-895
УитменУ. 476
Уральский Б. 107
Усиевич Е.Ф. 14,187,244, 373-374,
405-406,408, 414, 906
Усов Д. С. 24
Утесов (Вайсбейн) Л. О. 778
Уткин И. П. 70,107, 202, 228
Ухтомский А. А. 344
ФадеевА.А. 21,233,240-241,461,
463,670
Федин К. А. 14, 77, 142, 189, 241,
316-318,375
Федоров Н.Ф. 390,476,618,685,
716,718, 887
ФейнбергИ.Л. 9
Фейхтвангер Л. 241
Ферлин Н. 426
Фет А. А. 431,878,897,904-906
Филиппов (Филистинский) Б. А.
22,29,435-436, 443, 467-472,
476,478-479,482, 486, 487
Филонов П. Н. 12,549,550-553,
555, 55,7-558, 562, 568, 570, 572,
578-579, 581, 604, 621, 717, 738,
744, 750, 886
Философов Д. С. 142
Форш О. Д. 17,77,241
ФукоМ. 758,768
Харджиев Н. И. 468
Хармс (Ювачев) Д. И. 110,253,291,
483, 492,609, 615, 632,636, 650,
677,730, 752
Хаям О. 361
Херасков М. М. 540
Хлебников В. В. 12, 15, 18, 24,
27, 43, 60, 74, 86, 89, 91, 113,
124-126,133-134,141,146-147,
150-151,153,160-162,171,173,
176,181, 217, 284, 299-300, 303,
307, 314, 332, 333, 338, 344, 353,
370, 377, 393, 402, 404, 405,
409,412-414, 419,420-423,
430-431, 439-442, 457,472,
476-477, 484, 513, 538-539,
541-543,545-546, 549-551, 553,
558, 560-561, 574, 591, 593, 598,
608,621,631,649, 668, 708, 730,
827,884-885, 898
Ходасевич В.Ф. 27, 230, 319, 325,
363,413,439, 702,723

Указатель имен
1055
Холодковский Н. А. 885
Христиансен Б. 384
Хрущев Н. С. 659
ХюньеЖ. 424
Цехновицер О. В. 762
Цветаева М. И. 230,631
Циолковский К. Э. 455,472,476,
477, 513, 550, 551, 574,618, 623,
626-628,630,649,716, 777, 866
Цирлин (Цырлин) JI. В. 15
ЦыбинВ.Д. 431
Чайковский П. И. 431
Чалая (Антонова) 3. А. 78
Чернышевский Н. Г. 627
Чижевский A. JL 618
Чиковани С. И. 201,714,718-719
Чуковский К. И. 61, 97, 242,
884-885
Чуковская JL К. 524, 637
Чуковский Н. К. 356,422, 435, 628,
885
Чумандрин М. Ф. 142, 421
Чурлянис М. К. 426
Шагал М.З. 543, 549, 557-560, 568,
886
Шаламов В. Т. 675
Шаляпин Ф. И. 903
Шварц E.JI. 647
Шевцов А. М. 164-165,190
Щеголев П. Е. 707
Шекспир В. 871
Шелухина С. В. 29
Шепилов Д. Т. 719,727
Шервинский С. В. 875
Шеффлер И. (см .Ангелу с Силезиус)
475
ШишковА. С. 897
Шкловский В. Б. 14,142, 155, 338,
638
Шнурре В. 426
Шолохов М. А. 482
Шостакович Д. Д. 675, 736, 859
Штейгер А. С. 323
Штейнберг А. А. 229
Шуберт Ф. П. 631,774
Шубин Л.А. 431
Шубинский В. И. 13
Эйнштейн А. 730
Эйхенбаум Б. М. 15, 24
Эккерман И. П. 870-871
ЭлиотТ. С. 299,426
ЭльсбергЯ.Е. 416
Эльяшевич А. П. 418
Энгельс Ф. 185, 513, 649
Эсхил 480
ЭфросА. М. 642
Юдина М. В. 774
Яшин (Попов) А. Я. 431, 476

СОДЕРЖАНИЕ
От издателя		5
И.Е. Лощилов
«Игра на гранях языка»:
Николай Заболоцкий и его критики		7
I
ПРИЖИЗНЕННАЯ СОВЕТСКАЯ КРИТИКА
<Без подписи>
Ученик Пушкина или акробат «Звезды» 	 35
С. Дубицкий
Береги здоровье, но берегись Заболоцкого	 37
Н. Степанов
Н. Заболоцкий. «Столбцы»	 39
В.	Друзин
Н. Заболоцкий. «Столбцы». Стихи	 43
<Без подписи>
Н. Заболоцкий — «Столбцы»	 45
Вл. Вихлянцев
Социология бессмысленки	 49
В.	Красильников
Среди стихов <фрагмент>	 53
М. Зенкевич
Обзор стихов <фрагмент> 	 55
А.	Селивановский
Система кошек (О поэзии Н. Заболоцкого)	 57
<Без подписи>
Звезда эстетизма	 67
Н. Алексеев
Под эстетским нажимом	 70

Содержание
1057
С.	Малахов
Поэзия <фрагмент>		74
В.	Друзин
Молодые пролетарские поэты <фрагмент>		76
Ю. Либединский
Сегодня попутнической литературы и задачи ЛАПП:
Первая часть доклада тов. Либединского на пленуме РАПП
<фрагмент>		77
А. Горелов
Распад сознания		81
И. Поступальский
Поэзия <фрагмент>		86
П. Незнамов
Система девок		87
А. Амстердам
Болотное и Заболоцкий		95
A.	Селивановский
Пролетарская поэзия на переломе <фрагмент>	 105
Н. Асеев
Сегодняшний день советской поэзии <фрагмент>	 109
О. Бескин
О поэзии Заболоцкого, о жизни и о скворешниках	 112
B.	Ермилов
Юродствующая поэзия и поэзия миллионов
(О «Торжестве земледелия» Н. Заболоцкого)	 117
Е. Усиевич
Под маской юродства	 123
C.	Розенталь
Тени старого Петербурга <фрагменты>	 142
К. Зелинский
О поэзии и поэтах <фрагмент>	 143
<Без подписи>
26.IX. 1933. Перед чисткой писателей- коммунистов
<фрагмент>	 144
Ан. Тарасенков
Похвала Заболоцкому	 145
М. Витенсон
О «правде жизни», о классовой борьбе в литературе
и задачах критики <фрагмент>	 155
Р. Миллер-Будницкая
Потомки луддитов <фрагмент>	 159
Н. Тихонов
На участке поэзии <фрагмент>	 162

1058
Содержание
Н. Тихонов
Поэзия большого плана <Стенограмма доклада
на Всесоюзном поэтическом совещании>
<фрагмент>	 163
Ан. Тарасенков
Поэт и муха	 164
С.	Малахов
Реакционная утопия мелкобуржуазного романтизма	 168
А.	И. Безыменский
Из речи на Первом всесоюзном съезде
советских писателей (1934)	 183
Ан. Тарасенков
Графоманское косноязычие <фрагменты>	 185
Д. Мирский
Стихи 1934 года <фрагмент>	 188
Е.Ф. Усиевич
О вкусе и капризах вкуса <фрагменты>	 191
Н. Степанов
Новые стихи Н. Заболоцкого	 193
П. Сидорчук
Амнистия старым ошибкам	 205
Н е-литератор
23 апреля <фрагмент>	 207
<Без подписи>
Медвежья услуга	 208
Н. Изгоев
Литературные заметки <фрагмент>	 210
<Без подписи>
По поводу «Литературных заметок»	 213
Ал. Дымшиц
О двух Заболоцких (В порядке обсуждения)	 216
Ан. Тарасенков
На поэтическом фронте <фрагмент>	 221
Ан. Тарасенков
Новые стихи Н. Заболоцкого <фрагмент>	 222
<Э. Багрицкий о Н. Заболоцком>	 228
<0. Мандельштам о Н. Заболоцком>	 230
<А. Ахматова о Н. Заболоцком>	 232
<А. Фадеев о Н. Заболоцком>	 244
М. Зощенко
О стихах Н. Заболоцкого	 247

Содержание
1059
Н.В. Лесючевский
О стихах Н. Заболоцкого	 253
A.	Макаров
Поворот к современности	 257
М. Луконин
Проблемы советской поэзии (итоги 1948 года)
<фрагменты>	 259
О. Ермолаев
Потоки юбилейного пустословия	 262
B.	Назаренко
Оригинальность и жизнь	 263
А. Марченко
Взыскательный мастер	 266
А. Элъяшевич
Поэзия и реализм	 269
Дм. Еремин
Заметки о сборнике «Литературная Москва»	 272
Б. Соловьев
Смелость подлинная и мнимая	 273
Вл. Мильков
Поэзия Заболоцкого	 275
А. Урбан
Стихи Заболоцкого	 281
Д. Максимов
О старом и новом в поэзии Николая Заболоцкого	 284
A.	Македонов
О старом и новом в поэзии Николая Заболоцкого	 291
B.	Перцов
«Голоса жизни»: ответ критику из «Таймс»
<фрагмент>	 298
II
ПРИЖИЗНЕННАЯ КРИТИКА В ЭМИГРАЦИИ
Гулливер
Поэзия Н. Заболоцкого	 303
Г.Н.
Большой поэт	 308
М. Кемшис
Новейшая русская поэзия	 310
Сизиф
Отклики <фрагмент>	 311

1060
Содержание
Г. Адамович
Литературные беседы:
Ант. Ладинский, «Стихи о Европе». Сборник 1937.
Н. Заболоцкий. «Новые стихи»	 312
Г. Адамович
Литература СССР	 314
Р. В. Иванов-Разумник
Фантастическая история	 315
Ю. Терапиано
О поэзии Н. Заболоцкого	 319
Ю. Терапиано
О «стихотворениях» Н. Заболоцкого	 3>25
А.	Неймирок
О современной русской лирике в Советском Союзе (1953-1956):
Часть И. Ключи <фрагмент>	 332
III
ПОСМЕРТНАЯ КРИТИКА В ЭМИГРАЦИИ
Вяч. Завалишин
Николай Заболоцкий	 337
Е. Грот
Николай Заболоцкий	 350
Н. Татищев
«Огонь, мерцающий в сосуде» (О поэзии Заболоцкого)	 355
Б. Филиппов
Путь поэта	 367
Б. Филиппов
<Преамбула к разделу «Варианты, разночтения, примечания»
из книги Заболоцкий Н.А. Стихотворения. New York, 1965> . . . 399
Э.	Райс
Поэзия Николая Заболоцкого	 422
Ю. Болъшухин
Николай Заболоцкий, каков он есть	 435
Б. Нарциссов
По этим счетам платить не надо <фрагмент>	 441
Д. Заречняк
Заболоцкий, современность и христианство	 443
Е. Грот
О кукующих соловьях, о христианстве и литературе
(По поводу статьи Дмитрия Заречняка)	 449
Е. Грот
Памяти поэта Н. Заболоцкого	 453

Содержание
1061
М. Слоним
О Заболоцком	 457
Б. Филиппов
От издания к изданию. Заметки о советской литературе	 463
Э.	Райс
О поэзии Николая Заболоцкого	 467
<В. Набоков о Н. Заболоцком>	 488
<И. Бродский о Н. Заболоцком>
<фрагменты>	 489
IV
ЭПИГРАММЫ
Братья Гонкурины
Современные поэты (В биографиях и образцах)	 495
С.	Швецов
На Заболоцкого («Столбцы»)	 496
Пушкинист
Маленькие фельетоны.
Пушкин о... С. Заболоцком	 496
М. Пустынин
На Н. Заболоцкого	 496
V
ПАРОДИИ, ПОСВЯЩЕНИЯ
Мих. Голодный
Поэту юродивых	 499
А.	Архангельский
Лубок	 502
Арго
Ум за разум	 503
Эстер Паперная
Николай Заболоцкий	 505
Ал. Флит
Во саду ли, в огороде	 506
<Без подписи>
Из «Записок Ляпсуса»	 507
Б. Кежун
Поэт и скворец	 508
С.	Малахов
Чудесный мир: здесь ведьма в среду	 509
К чему сомнение? Я сам определил	 509

1062
Содержание
VI
СОВРЕМЕННЫЕ ИССЛЕДОВАТЕЛИ О Н. ЗАБОЛОЦКОМ
Н. Заболоцкий
Мир Заболоцкого	 513
A.	М. Рипеллино
Дневник с Заболоцким	 534
B.	Альфонсов
Заболоцкий и живопись		 547
И. П. Смирнов
Зачеркнутое стихотворение	 586
И. Роднянская
«Столбцы» Николая Заболоцкого
в художественной ситуации двадцатых годов *	 590
C.	Семенова
Человек, природа, бессмертие в поэзии Николая Заболоцкого.... 612
О. Седакова
О Заболоцком	 631
А. Кобринский
Н. Заболоцкий и М. Зенкевич:
Обериутское и акмеистическое мироощущение	 636
Л. Аннинский
Николай Заболоцкий: «Я сам изнемогал от счастья бытия...».... 645
A.	Герасимова
Подымите мне веки,
или Трансформация визуального ряда у Н. Заболоцкого	 661
B.	Шубинский
Вымысел и бред
(Николай Заболоцкий и его великое заклинание)	 674
М. Каратоццоло
Семиотика ноля в «Столбцах» Николая Заболоцкого	 681
П. Вайль
Эссе из книги «Стихи про меня»	 695
В.Н. Корнилов
Неужто некуда идти?.. (Заболоцкий)	 701
И.Е. Лощилов
Из статьи «Николай Заболоцкий: три сюжета»	 711
Г. В. Филиппов
Стихотворение Н. Заболоцкого «Змеи»:
пространственно-временные аспекты	 728
А.	Юнггрен
Обличья смерти:
к интерпретации стихотворения Н. Заболоцкого «Офорт»	 734

Содержание
1063
И. Васильев
«И грянул на весь оглушительный зал...»		742
B.	В. Бровар
«А бедный конь руками машет...»		752
Н. Шром
Чужое слово в антиавторском дискурсе:
Пушкин и Заболоцкий		758
И. Шайтанов
«Лодейников»: ассоциативный план сюжета			771
Е. Фарыно
«Метаморфозы» Заболоцкого		786
Е. Эткинд
Н. Заболоцкий. «Прощание с друзьями»		812
C.	Кекова
Анализ стихотворения Н. Заболоцкого «Лесное озеро»		829
А. Волохонский
Рассуждения о поэме Николая Заболоцкого
«Рубрук в Монголии»		833
Т. В. Игошева
«Жерло, простершееся в ад...»,
или Адская музыка в поэтическом цикле Н. Заболоцкого
«Рубрук в Монголии»		850
С.	В. Полякова
«Комедия на Рождество Христово» Димитрия Ростовского —
источник «Пастухов» Н.А. Заболоцкого		862
А. К. Жолковский
Загадки «Знаков зодиака»		867
Комментарии		911
Библиография		991
Указатель имен	 1047

Учебное издание
Н. А. ЗАБОЛОЦКИЙ: PRO ЕТ CONTRA
Издание второе, исправленное
Составители:
доктор филологических наук
Татьяна Васильевна Игошева,
кандидат филологических наук
Игорь Евгеньевич Лощилов
Заведующий редакцией В.Н. Подгорбунеких
Корректор С. А. Авдеев
Верстка Т. О. Прокофьевой
Подписано в печать 13.09.2010. Формат 60x90 Vie
Бум. офсетная. Гарнитура Школьная. Печать офсетная.
Уел. печ. л. 66,50. Тираж 1000 экз.
Зак. № 347
191023, Санкт-Петербург, наб. р. Фонтанки, 15,
Издательство Русской христианской гуманитарной академии.
Тел.: (812) 310-97-91; факс: (812) 571-30-75;
e-mail: editor@rchgi.spb.ru.
URL: http://www.rhga.spb.ru