Автор: Брюкнер П.
Теги: внутренняя политика цивилизация культура прогресс политика и современное политическое положение в мире организация культуры художественная литература
ISBN: 978-5-89059-132-6
Год: 2009
Текст
Pascal Bruckner
IA TYRA > ME
DE LA PENITENCE
Eeeai sur le masochisme occidental
Bernard Grasset
Paris
2006
Паскаль Брюкнер
ТИРАНИЯ ПОКАЯНИЯ
Эссе о западном мазохизме
Перевод с французского
СергеяДубина
3
Издательство Ицана Лимбаха
Санкт-Петербург
2009
УДК 323(4)+OO8
ББК 66.2(0)'6+71.4(3)
Б 89
Ouvrage publid avec le concours
du Ministdre fran^ais chardd de la culture
Centre National du Livre
Издание осуществлено при поддержке
Национального Центра Книги
г Министерства культуры Франции
Брюкнер Паскаль. Тирания покаяния: Эссе о западном
Б89 мазохизме/Пер. с фр. С. Дубина, — СПб.-. Изд-во Ивана Дим-
баха, 2009. — 256 с.
ISBN 978-5-89059-132-6
Паскаль Брюкнер, лауреат премий Медичи и Ренодо,
известен русскому читателю как романист («Боже-
ственное дитя», «Похитители красоты», «Горькая луна»).
Но Брюкнер и один из самых ярких мыслителей совре-
менной Франции.
Новая книга Паскаля Брюкнера представляет собой
яркий памфлет о самосознании Европы, ее взаимоотно-
шениях с Америкой и исламским миром. Темы, подни-
маемые автором, актуальны и для России, осмысляющей
свое положение в изменившемся мире, — в частности,
на постсоветском пространстве.
© Editions Grasset & Fasquelle, 2006
© С. Б. Дубин, перевод, 2009
© Н. А. Теплое, дизайн обложки, 2009
© Издательство Ивана Димбаха, 2009
Лорану Облену, моему самому давнему
и преданному другу, в память
о дортуаре лицея Генриха IV
и вершинеДом-дез-Экрен
Я слишком много выпил черной крови мертвых
Мишле
Мы живем в то время, когда под давлением низ-
копробных и беспощадных идеологий люди при-
выкают стыдиться всего. Стыдиться самих себя,
стыдиться быть счастливыми, любить и созидать.
<...> Тем самым нас принуждают чувствовать вину.
Тащат в светскую исповедальню, худшую из воз-
можных
Альбер Камю
Злободневные заметки:
Статьи о политике, 1948
На крупный город Северной Европы посреди зимы об-
рушилась небывалая жара: к Земле приближается асте-
роид. К ночи жители прямо в пижамах выходят на ули-
цы и, утирая струящийся по щекам пот, в ужасе смотрят
на небо — метеорит увеличивается прямо на глазах. Все
думают лишь об одном: только бы эта глыба кипящей
материи не врезалась в нашу планету. Из канав бегут
охваченные паникой полчища крыс, лопаются разду-
тые от жары шины автомобилей, плавится асфальт. Тог-
да-то и появляется закутанный в саван причудливый
персонаж с длинной белой бородой, который бьет в
гонг и взывает к обезумевшей толпе: «Вот оно, возмез-
дие! Покайтесь, ибо близок Конец всех времен!»
Вид этого дешевого пророка, изрыгающего свои
предсказания, способен вызвать у нас лишь улыбку —
тем более, что все описанное происходит на страни-
цах комикса Эрже «Загадочная звезда» из серии о при-
ключениях Тэнтэна’. Несмотря на всю смехотвор-
1 Herge. L’Etoile mysterieuse. Casterman, 1947. (За исключением
особо оговоренных случаев, все примечания принадлежат ав-
тору. Примеч. пер.)
11
ность призыва, сколько искренности в этом крике:
«Покайтесь!». Ведь именно это послание, пусть и при-
крытое заявленным гедонизмом, вколачивает в нас за-
падная философия последних лет пятидесяти, на сло-
вах обещая нам освобождение, но, по сути, стыдя,
точно наша нечистая совесть. При всей ее атеистич-
ности она пытается насадить именно это древнее по-
нятие первородного греха, влить в нас все тот же за-
старелый яд проклятия. Во всем иудео-христианском
мире нет движителя мощнее осознания греха, и чем
громче наши философы и социологи провозглаша-
ют себя агностиками, атеистами и вольнодумцами,
тем с большей силой возвращают они к жизни ту веру,
которую отвергают. Как говорил в свое время Ницше,
во имя человечности светские идеологии перехрис-
тианствовали христианство и отныне спекулируют
на его же послании.
Вся современная мысль от экзистенциализма до
деконструктивизма без устали изводит себя огульным
изобличением Запада, подчеркивая его лицемерие,
жестокость и мерзость. Лучшие умы растеряли на
этом добрую часть своего интеллекта. Мало кто избе-
жал этой духовной рутины — одни восхваляют рели-
гиозные революции и тиранические режимы, другие
восторгаются красотой терактов или поддерживают
тех или иных повстанцев под предлогом того, что они
бросают вызов нашей имперской логике. Снисходи-
тельность к чужим диктатурам, нетерпимость к на-
шим собственным демократиям. Вечное движение:
критическая мысль, изначально ниспровергающая,
оборачивается против себя самой и превращается в
новый конформизм, озаренный воспоминанием о
былом бунтарстве. Вчерашняя отвага становится се-
годня штампом. Угрызения совести уже не связаны с
конкретными историческими обстоятельствами —
12
теперь это догма, духовный товар, почти разменная
монета. Выстраивается целая система интеллектуаль-
ной торговли, и на ее поддержание назначаются но-
вые служащие, которые, подобно прошлым храните-
лям огня, выдают разрешения мыслить и говорить.
При малейшем отступлении эти чемпионы по раская-
нию подают голос, устанавливают нормы, дают свое
разрешение на публикацию или отказывают в нем. На
этой гигантской фабрике духа именно они раскры-
вают или закрывают перед вами врата. Это повторяю-
щееся самоусечение мы и назовем долгом покаяния.
И, как любая идеология, этот дискурс немедля пере-
ходит в разряд очевидного — какие еще нужны дока-
зательства, все и так ясно: речь идет лишь о повторе-
нии, подтверждении. Долг покаяния — это настоящая
военная машина, которая выполняет сразу несколь-
ко функций: подвергает цензуре, придает уверенно-
сти и элегантности.
Такой долг покаяния первым делом запрещает За-
паду, виновному на веки вечные, противостоять иным
режимам, странам и религиям — или даже осуждать
их. Прошлые преступления предписывают нам дер-
жать язык за зубами. У нас есть лишь одно право —
молчать. Покаявшимся же эта машина дарует удобство
самоустранения. Сдержанность, нейтральность — вот
наше искупление. Никакой причастности, никакой
ангажированности, за исключением одобрения тех,
кого мы некогда подавляли. Таким образом, вырисо-
вываются два Запада: хороший, Запад Старой Евро-
пы, которая хоронится в уголке и помалкивает — и
плохой, Соединенные Штаты, которые везде ввязы-
ваются и во все вмешиваются.
Разумеется, нельзя безнаказанно прививать целым
поколениям вкус к самобичеванию. В результате —
негативные последствия, подающиеся вкупе с несом-
13
ненной, но все же второстепенной выгодой. Тенден-
ция, подмеченная мной еще в 1983 году2, сейчас ши-
рится и углубляется. Впрочем, эпоха стенаний белого
человека, эфемерного раболепства бывшего угнета-
теля перед былыми угнетенными — когда «холодная
война» и тревожное ожидание мировой революции
гальванизировали континент, наполовину колонизи-
рованный Советским Союзом, — осталась в прошлом.
Старый Свет, ставший жертвой собственной победы
над коммунизмом, после падения Берлинской Стены
уже не готов к мобилизации. Эйфория триумфа сме-
нилась атмосферой отрешенности. Весь мир — Афри-
ка, Азия, Ближний Восток — стучится в дверь Европы,
пытаясь просунуть туда хотя бы ногу, покуда Старый
Свет закисает в самоуничижении. Осмыслить этот
парадокс, определить наше моральное обветшание,
предложить теоретические механизмы для противо-
действия ему — такова задача этой книги.
2 Pascal Bruckner. Le Sanglot de I'homme Ыапс> TtefSrMafUlt,
culpabUitG, haine desoi. Seuil, 1983.
I
Торговцы позором
Каждый единый из нас виновен за всех и
за вся, не только по общей мировой вине, а
единолично каждый за всех людей и за вся-
кого человека.
Достоевский
Непоправимость и удрученность
Во всем мире нас ненавидят, и мы это полностью за-
служили: в этом убеждено большинство европейцев,
по крайней мере на Западе. И действительно, начи-
ная с 1945 года наш континент постоянно терзают
муки покаяния. Перебирая в памяти былые зверства,
войны, преследование иноверцев, рабство, империа-
лизм, фашизм и коммунизм, Европа видит в соб-
ственной истории лишь длинную череду побоищ и
грабежей, результатом которых стали два мировых
конфликта — иначе говоря, восторженное самоунич-
тожение. Ни с чем не сравнимые ужасы: поставлен-
ная на поток индустрия смерти в нацистских и совет-
ских лагерях; возведение кровавых шарлатанов в ранг
идолов масс; опыт тотального зла, превращенного в
бюрократическую рутину, — вот итог нашего разви-
тия. А величайшие добродетели: труд, порядок, дис-
циплина — поставлены на службу самым страшным
целям, наука обесчещена, культура унижена в своих
притязаниях, идеализм извращен. Подобно боксе-
ру, оглушенному ударом, который он сам себе нанес,
2 Зак. 1144
17
Европа шатается под бременем тяжких злодеяний.
Нет ни одной нации, будь то на востоке или на западе
нашего континента, этого маленького азиатского
мыска, которая была бы свободна от суда совести и
историю которой не переполняли бы трупы, сторо-
жевые вышки, пытки и репрессии. Сколько утончен-
ных произведений искусства, высокой метафизики,
изящных умозаключений — и все для того, чтобы
прийти к гражданским войнам, могильным рвам, га-
зовым камерам и Гулагу. Европа самым немыслимым
образом сочетала расчетливую мысль и убийство,
методично, систематично выстраивая машину обес-
человечивания, и кульминацией этого выстраивания
стало XX столетие. На нашу цивилизацию словно на-
ведена какая-то порча, которая извращает ее суть и
выставляет на посмешище ее величие. Неизбежным
отголоском вершин мысли, музыки и искусства, всей
этой бесполезной и трагичной роскоши становятся
бездны мерзости.
В 1955 году Клод Леви-Стросс в «Печальных тро-
пиках», в связи с индейцами Амазонки, удрученно го-
ворит о «чудовищном и непостижимом бедствии, ко-
торым стало развитие западной цивилизации для
значительной и ни в чем не повинной части челове-
чества» ’. Об отвратительности явления многие путе-
шественники и ученые свидетельствуют и по сей
день. Сорок лет спустя вывод остается тем же: «Всем
нам много за что следовало бы попросить проще-
ния, — утверждает философ Жан-Марк Ферри. — <...>
Мы должны припомнить и критически осмыслить
все то насилие и унижение, которое мы применяли
к целым народам на всех континентах, дабы вос-
торжествовало наше видение человечества и циви-
1 Claude IZvi-Strauss. Tristes Tropiques. Pion, 1955, p. 375.
18
лизации»2. Похожим образом сокрушается один из
специалистов по истории Алжира: «Французы никог-
да не рассматривали виновность как составную часть
своей истории»3. Со своей стороны, Эдгар Морен в се-
рии публичных выступлений 2005 года именно в уми-
ротворенной Европе — и в ней одной — видел фер-
мент потенциального возвращения к варварству:
«Нужно осмыслить европейское варварство с тем,
чтобы превозмочь его, поскольку самое ужасное все
еще возможно. Посреди угрожающей пустыни вар-
варства мы пока что относительно защищены оази-
сом. Однако понятно и то, что в нынешних истори-
ко-социо-политических условиях можно ожидать
худшего, особенно в периоды наибольшего напряже-
ния»4.
Итак, Европа — больной, заражающий своим зло-
вонием всю планету; так должен считать каждый, кто
проживает на европейской земле. На вопрос: «кто ви-
новат?», заданный в метафизическом смысле, обще-
ственное мнение немедля ответит: мы. Запад, этот
сплав Старого и Нового Света, предстает бездушной
и бесконтрольной машиной, поставившей «человече-
ство себе на службу». Отныне он живет в эпоху «ре-
ванша крестоносцев» (sic) и всеми силами стремится
навязать всем свои безудержные страсти5. Нет такой
мерзости в Африке, Азии или на Ближнем Востоке, в
которой он не был бы повинен:
2 Jean-Marc Ferry. Lc's Puissances de ['experience. Le Cerf, 2 volumes,
1991, p. 219.
’ Benjamin Stora. LesAveux les plus durs // Patrick Weil, Stephane
Dufoix. L'Esclavage, la colonisation et apres. PUF, 2005, p. 591.
4 Edgar Morin. Culture et barbarie europeennes. Bayard, 2005, p. 92.
5 Serge Ltac\iche.L'Occidentalisation du monde. La Decouverte, 1992,
nouv. ed. 2005, pp. 26, 27.
19
Страны третьего мира стали отдушиной страстей, кото-
рые выплескиваются в ходе игры без правил между ни-
чем не сдерживаемыми соперниками. В истоках исступ-
ленной резни третьего мира, из тех, что сеют ужас в
мирных домах и укрепляют нашу веру в варварство Дру-
гого, можно усмотреть фрустрацию, порожденную За-
падом. Примеров тому несть числа: от мирной Камбод-
жи, погруженной в пучину чудовищного геноцида в
результате американского вторжения, или Ирана, ли-
шенного буржуазной революции Моссадыка из-за со-
вместной операции американо-британских сил, до по-
рожденного ближневосточным кошмаром слепого
террора похищений, угнанных самолетов и захватов
заложников6.
Истребление лежит «в самом сердце европейской
мысли» (Свен Линдквист), а ее империализм есть
«биологически обусловленный процесс, который в
соответствии с законами природы неизбежно ведет
к уничтожению низших рас»7. А поскольку Запад «мог
штамповать компьютеры лишь потому, что где-то
люди умирали от голода и нужды»8, вывод напраши-
вается сам собой: необходимо всеми силами проти-
виться его разрушительному влиянию.
6 Serge Latouche. Op. cit., p. 77.
7 Sven Lindqvist. Extermineztoutesces brutes, L'Odyssee d’unhomme
au coeur de la nuit et les origines du genocide еигорёеп. Le Serpent
a plumes, 1998 (оригинал по-шведски 1992). Цит, no: Geraldine
Faes, Stephen Smith. Noir etFranfais. Panama, 2006, pp. 324-325.
“ Serge Latouche. Op. cit., p. 120.
20
Заикающаяся идеология
Европа против самой себя: традиция антизападниче-
ства, как известно, тянется от Монтеня до Сартра, вно-
ся релятивизм и сомнение в умы, наделенные чистой
совестью и уверенные в своей правоте. Некогда тре-
бовалась изрядная смелость для того, чтобы обличать,
например, варварство конкистадоров при Лас-Каса-
се и просветительскую миссию великих держав — в
эпоху империй. Сейчас же для нападок на Европу до-
статочно просто плыть по течению. Так, в 1925 году, в
разгар войны в марокканском Рифе, где мятежные
племена под руководством Абд аль-Керима противо-
стояли испанским и французским войскам, 28-лет-
ний Луи Арагон, прямо-таки дрожа от исступления,
произносит перед студентами в Мадриде столь же
величественную, сколь и безрассудную речь:
Мы сломим любое сопротивление. И прежде всего мы
не оставим камня на камне от этой столь дорогой вам
цивилизации, в которой вы замурованы, подобно иско-
паемым в сланце.
Западный мир, ты приговорен к смерти. Мы — капи-
тулянты Европы... Пусть на ваш зов ответит Восток, вну-
шающий вам ужас. Мы заставим прорасти дремлющие
повсюду зачатки смятения и тревоги. Мы — смутители
умов.
Да здравствуют любые баррикады, и да будут прокля-
ты любые препоны нашему счастью. Евреи, вырывайтесь
из своих гетто. Пусть люди голодают — так они наконец
познают вкус хлеба и ярости. Вперед, тысячерукая Индия,
о великий легендарный Брахма. Тебе слово, Египет! Пусть
торговцы наркотиками ордой пройдут по нашим запу-
ганным странам... Мир, восстань с колен! Смотрите: эта
иссушенная земля готова для пожаров. Точно солома.
21
Смейтесь, смейтесь. Уж мы-то всегда протянем руку
врагу...9.
Восемьдесят лет спустя те же мысли высказывают-
ся сухим языком судебного протокола. Так, с удовлет-
ворением отмечая, как повсюду ширится сопротив-
ление засилью Запада, экономист и философ Серж
Латуш утверждает, что «кончина Запада не обязатель-
но станет концом света», а, напротив, «послужит рас-
цвету новых миров, новой цивилизации, новой эпо-
хи»10. За это время протест свелся к шаблонным
фразам, а пыл ниспровержения угас в холодных кан-
целяризмах.
В этом смысле невозможно отделаться от стран-
ного ощущения римейка, словно к нам опять возвра-
щаются навязшиена зубах лозунги 1960-х. Однако эта
увлеченность стирает из’памяти важный момент: по-
добно тому, как коммунистическая идея обретает все
большую привлекательность по мере стирания из
памяти воспоминаний об СССР, так и солидарность
со странами третьего мира вновь расцветает на по-
чве забвения маоизма, «красных кхмеров» или южно-
американских герильяс. Собственно, именно крахом
этих конкретных утопий и объясняется возрождение
самой доктрины, внезапно освобожденной от при-
вязки к реальности. Идеологии никогда не умирают,
они преображаются и, когда их уже считали навеки
погребенными, возвращаются в новом обличье: пора-
жение отнюдь не отрезвляет, напротив — оно пьянит.
Удрученный лик жертвы колонизации сменяется уд-
ручающим ликом вырвавшегося из-под колониально-
9 «Ля революсьон сюрреалист*, № 4; цит. по: Andre Reszler.
L'lntellectuel contre ГЕигоре. PUF, 1976, p. 81.
10 Serge Latouche. Op. cit., p. 158.
22
го ига, который вот уже четыре десятка лет отражает
череду разочарований и провалов: Великий Кормчий
и 70 миллионов его жертв, массовые истребления
Пол Пота, репрессии во Вьетнаме и исход беженцев
на плотах и лодках, диктатура Саддама Хусейна, об-
скурантистское безумие иранских мулл, кубинский
фашизм, гражданская война в Алжире, крушение раз-
нообразных «тропических социализмов», не говоря
уже о коррупции, обеднении, бесхозяйственности и
кумовстве.
Сердцем тьмы последние полвека была не коло-
ниальная эпопея, а независимая Африка, этот «кок-
тейль несчастий», как целомудренно окрестил конти-
нент Кофи Аннан в 2001 году-, жестокое царствие
Красного Негуса — Менгисту Хайле Мариама; зловещее
шутовство Иди Амина Дада, Секу Туре или Бокассы, бе-
зумие либерийцев Самуэля Доу и Чарльза Тэйлора, кро-
вавые алмазы Фодая Санко в Сьерра Леоне — изобре-
тателя увечий «короткий рукав», когда рука отсекалась
по локоть, и «длинный рукав» — по плечо; использова-
ние солдат-детей, этих убийц-мальчишек, избивае-
мых и накачиваемых наркотиками; концлагеря, груп-
повые изнасилования; нескончаемый конфликт
Эфиопии и Эритреи, гражданские войны в Чаде, Суда-
не, Сомали, Уганде, Кот-д’Ивуаре, практика канниба-
лизма в Конго, преступления против человечности в
Дарфуре и, last but not least", руандийский геноцид и
война в регионе Великих Озер, унесшая с 1988 года
около четырех миллионов жизней. Деколонизация
была гигантским процессом демократического урав-
нивания: вчерашние рабы за несколько лет без труда
сравнялись в зверствах со своими прежними хозяе-
11 Последний в списке, но не по значимости (англ.). Примеч.
пер.
23
вами. Единственные примечательные исключения в
этой мрачной процессии — Южная Африка и Ботс-
вана, мелкие и крупные азиатские драконы, а также
вышедшие на первый план Китай и Индия, две стра-
ны, приверженные капитализму: реванш похитите-
лей огня над былыми угнетателями.
Вспомним, что кричали Жаку Шираку толпы мо-
лодежи во время его поездки в Алжир — первого ви-
зита президента Франции после деколонизации.-
«визы, визы, визы». Злые языки не удержались бы: ну
вот, нас выгнали, а теперь к нам же и лезут. Это нико-
им образом не ставит под сомнение легитимность
стремления к независимости, но помогает осознать
следующую неприятную истину: Европа сняла траур
по колониям куда быстрее, нежели бывшие жертвы
колонизации перестали скорбеть об утрате Европы.
А поскольку ее, вопреки утверждениям о связи евро-
пейского процветания с разграблением Юга и не-
равным обменом, не захлестнули с головой конвуль-
сии деколонизации, остается лишь поносить на
каждом углу ее извращенность. Отныне, благодаря
средствам массовой информации, мир — это огром-
ный дом с прозрачными стенами, где каждому более-
менее известна участь соседа, — и давнишний прин-
цип «за забором трава зеленее» лишь усиливает
традиционное соперничество между народами.
А поскольку былые мечты о спасении, которое дол-
жны были принести миру пролетарские нации, на
время потеряли свою актуальность (хотя в Латин-
ской Америке и складывается антиимпериалисти-
ческий фронт под руководством президента Вене-
суэлы Уго Чавеса), «униженным и оскорбленным»
остается вернуться к риторике обвинений «большо-
го брата», тем более что глобальный натиск ислама
и смешение многочисленных иммигрантов прида-
24
ют этому дискурсу новое обоснование. Заниматель-
ный пример солидарности с третьим миром, кото-
рая пережила сам третий мир, давно исчезнувший
как самостоятельное целое. Первый вариант такой
солидарности, растаявший еще в 1980-е годы, был
своего рода идейной проекцией — он поддерживал
режимы, которые должны были представлять собой
новый революционный Эдем. Сегодняшняя версия —
полная интроспекция, оборачивающаяся против
себя самой: себя мы ненавидим куда больше, чем
любим других. Недуг, более не опирающийся ни на
какой конкретный политический проект, разъедает
западное сознание изнутри. Масштаб меняется, го-
ризонты сужаются.
Флагелланты западного мира
В 1947 году Морис Мерло-Понти, тогда еще попутчик
коммунистов, попытался понять логику московских
процессов, которые за десять лет до того дали Стали-
ну возможность уничтожить бывших соратников,
переименованных во врагов народа12. Даже будучи
невиновными в преступлениях, которые им приписы-
вались, эти безупречные и несгибаемые большевики
сознаются во всем и берут на себя вину за вымышлен-
ные злодеяния. Они оговаривают себя в предательстве
идеалов пролетариата и умирают с верой в светлое
будущее Революции. Со всеми возможными оговор-
ками, в нашем менталитете обвинительная установ-
ка сохраняется на рефлекторном уровне — достаточ-
12 Maurice Merleau-Ponty. Humanisme et terreur, introduction de
Claude Lefort. NRF, Gallimard, 1980.
25
но посмотреть, как мы без тени сомнения бичуем
себя, глядя на злоключения нашей планеты. Средне-
статистический житель или жительница Европы —
существо крайне восприимчивое, всегда готовое взва-
лить на себя вину за бедность в Африке или Азии и
сокрушаться над несчастьями остального мира: евро-
пеец считает себя в ответе за них, неизменно задава-
ясь вопросом, как бы он мог помочь Югу — вместо
того, чтобы задуматься, что бы такого Юг мог сделать
для него.
Уже к вечеру 11 сентября 2001 года значительная
часть наших сограждан, несмотря на очевидное со-
переживание жертвам катастрофы, говорила себе,
что американцы, в общем-то, сами на это напроси-
лись. Сливки европейской интеллигенции немедля
взяли тот же курс, не скупясь на риторические изыс-
ки: угонщики, сокрушившие башни Всемирного тор-
гового центра, были, дескать, лишь исполнителями
неотвратимой кары. Из-за каждого угла повыскаки-
вали доморощенные Нероны, приветствовавшие этот
двойной теракт, видя в нем исполнение высшей спра-
ведливости. Долг платежом красен, и нарушение рав-
новесия нужно было исправить чрезмерной асиммет-
рией — именно так толковал произошедшее Жан
Бодрийяр, в чьем оправдании мести слышатся чуть ли
не религиозные нотки:
Когда ситуация настолько монополизирована глобаль-
ной супердержавой, когда мы оказываемся перед лицом
чудовищной концентрации всех возможных функций
в технократической машинерии и единомыслии, какие
остаются пути, кроме террористического переноса си-
туации? Система сама создала объективные условия для
столь жестокого отпора. Собрав все козыри в своих ру-
ках, она вынудила Другого изменить правила игры <.„>
26
террор в ответ на террор. И никакой идеологии за всем
этим нет1’
Однако мадридские теракты 11 марта 2004 года
(200 погибших) доказали, что европейцы «интерио-
ризировали» эту вину: решение пришедшего к влас-
ти левого кабинета Сапатеро вывести войска из Ира-
ка (социалисты, правда, обещали сделать это задолго
до взрывов) могло создать впечатление, будто новый
кабинет отступает перед требованиями бомбистов и
что причиной бойни на вокзале Аточа была союзни-
ческая поддержка Мадридом Вашингтона во время
второй войны в Персидском заливе (при том, что тер-
рористические ячейки продолжали готовить терак-
ты и после вывода войск, на этот раз оправдываясь
утратой мусульманской Андалузии после XV века).
Вспомним, что в Мадриде миллион манифестантов
прошли по улицам без единого слова ненависти в ад-
рес арабов: они, однако, освистали тогдашнего пре-
мьера Хосе-Марию Аснара, втянувшего страну в ирак-
скую кампанию и ошибочно обвинившего в терактах
баскских сепаратистов из ЭТА. Это массовое убийство
до сих пор висит на лидере правой Народной партии,
превращенном в удобного козла отпущения, что из-
бавляет от необходимости задаваться вопросом об
истинных причинах произошедшего. В свою очередь,
взрывы бомб 7 июля 2005 года в Лондоне, унесшие *
13 «Монд», 2 ноября 2001 г. Отметим также, что в интервью фран-
цузскому журналу «ВСД» отбывающий в Париже срок терро-
рист Ильич Рамирес Санчес, известный под кличкой Карлос,
говорит о том же самом: «Постоянно поднимая планку геге-
монического насилия, Америка должна готовиться к адекват-
ному ответу». Цит. по: Carlos. L’islam revolutionnaire, propos
recueillis par Jean-Michel Vernochet. Editions du Rocher, 2003
27
около 60 жизней, также породили целый поток рито-
рики искупления. На следующий день таблоид «Пари-
зьен», не замеченный ранее в левых симпатиях, вышел
с заголовком: «’Аль-Каида’ карает Лондон» (позднее га-
зете придется извиниться за эту фразу). Мэр Лондона
Кен Ливингстон, убежденный левый, давно известный
своей враждебностью по отношению к Израилю, осу-
дил теракты, но заявил о необходимости «дать араб-
ским странам возможность решать самим», похоже,
позабыв, что террористы в большинстве своем были
британскими под данными пакистанского происхож-
дения:
Возможно, террористы-самоубийцы не нанесли бы свой
удар, если бы Запад позволил арабским странам самим
принимать решения после Первой мировой войны. Мы
же в итоге получили двадцать лет западного интервен-
ционизма в преимущественно мусульманских стра-
нах — и все из-за потребности Запада в нефти <...>. Если
бы по окончании войны мы поступили так, как обеща-
ли арабам — а именно, оставили бы им свободу выби-
рать свои собственные правительства и не вмешивались
бы в их дела, просто покупая у них топливо <...>, — всего
этого, думаю, не случилось бы '4.
Изменить направление обвинения, сделать из изу-
веченных и погибших от огня и железа мирных жи-
телей виновных поневоле — к этому приходит и анг-
лийский писатель Джон Ле Карре. Сожалея, что в
Британии, в отличие от американской практики, не
сложилось «никакой парламентской оппозиции»
(яс), он видит истоки терроризма в прошлых и ны-
нешних обидах и унижениях:
1,1 «Л/онд», 21 июля 2005.
28
Когда те или иные сообщества годами подвергались эк-
сплуатации, это рождает в них стремление к реваншу,
сколь бы психотичным и ошибочным оно ни было. До-
статочно понаблюдать за этими общинами для того,
чтобы понять, что же приводит к этому психозу, не ос-
тавляющему иного желания, кроме как «убивать, убивать,
убивать»15.
Французский социолог Фархад Хосрохавар ин-
терпретирует теракты как результат унижения всего
арабо-мусульманского мира «самим фактом создания
израильского государства и сознанием того, что ис-
лам стал религией угнетенных»16. Другой социолог,
Франсуа Бюрга, в интервью Агентству Франс-Пресс
13 июля 2005 года подтверждает эту точку зрения: без
ощущения несправедливости, переживаемого многи-
ми арабами в связи с палестино-израильским кон-
фликтом, и использования двойных стандартов в поли-
тике мирового сообщества по отношению к Израилю,
с одной стороны, и Ираку — с другой, — подобные
события никогда бы не произошли.
Без сомнения, случись завтра непоправимое —
террористы взорвут парижское метро, разрушат Эй-
фелеву башню или собор Парижской Богоматери, —
мы услышим те же рассуждения. Добрые души — что
справа, что слева — увещевали бы нас бить себя в
грудь: на нас нападают, значит, есть, за что, тогда как
на самом деле наши обидчики — это лишь отвержен-
ные, восстающие против нашего вызывающего про-
цветания, нашего образа жизни, нашей хищнической
экономики. В осуждении, которое мы выносим сами
себе, мы, не задумываясь, соглашаемся с нашими про-
15Там же.
16 <Монд<>, 21 июля 2005.
29
тивниками. После каждого взрыва мы снова и снова
теряем голову в поисках причин, путаемся в объяс-
нениях, припоминая все проблемы, которые тяготят
сегодня мир — настолько нам не терпится вложить
наши собственные рассуждения в уста воинов джи-
хада — при том, что методы их мы осуждаем. И, пыта-
ясь хоть что-то противопоставить их пугающему мол-
чанию, мы говорим вместо них, подсказывая им
реплики, точно суфлер в театре. «Кто наши враги? —
задается вопросом Доминик де Вильпен17. — Раны
мира многочисленны и разнообразны. По привычке,
из-за слабости или страха так соблазнительно сме-
шать все в упрямом ожесточении против дьявольско-
го соперника»18. Но мы не можем выбирать себе вра-
га в соответствии с нашими предпочтениями или
убеждениями: это они называют нас таковыми и на-
носят нам удары, когда им заблагорассудится, упор-
ствуя в стремлении нас погубить. Отсюда и ощуще-
ние некоей шизофреничности старой Европы: бок о
бок с Соединенными Штатами мы сражаемся с тер-
роризмом, не переставая при этом приуменьшать или
даже отрицать его значимость. Для одних он пред-
ставляет собой лишь «интеллектуальное мошенниче-
ство» (Паскаль Бонифас. «Нувель Обсерватёр», 18 де-
кабря 2005 г), призванное загнать нас под каблук
Вашингтона. Другие же, подобно испанскому пре-
мьер-министру Хосе Луису Сапатеро, предлагают до-
вести наше тяготение к эвфемизмам до предела, от-
казываясь даже называть по имени грозящую нам
опасность: «Я никогда не говорил об исламском тер-
роризме, но о терроризме международном. Нельзя
17 Член нескольких правительств Франции и премьер-министр
с мая 2005 по май 2007 г.Примеч. пер.
|н Dominique de Villepin. Le Requin et la Mouette. Pion, 2004, p. 113-
30
объединить в одном определении сотни миллионов
человек и религию, которая, как и все религии в ис-
тории человечества, не свободна от доли фанатиз-
ма»19- В упоении отрицания, наши лидеры призыва-
ют Европу обратиться против корней зла, которыми
являются «несправедливость, озлобленность и обида»
(Доминикде Вильпен). Нужно не бороться, а «пытать-
ся понять» другого, поскольку «главное — его знать»,
а «применение силы ведет в тупик» (Марио Соареш20).
Однако эти толкования страдают от одного суще-
ственного недостатка: они путают предлог и причи-
ну. Терроризм действительно прививается на суще-
ствующие патологии и косвенно влияет на них, когда
они уже не могут найти иного выхода. Однако его
решающей мотивировкой является враждебность,
которую фанатики питают к самому принципу откры-
того общества, где формально равенство признается
за всеми. Им невыносимо само наше существование.
Однако мы, в свою очередь, не можем смириться с
этой констатацией: чтобы оставаться в области ра-
зумного, пестовать веру в то, что «даже враги разума
обязаны внимать его доводам» (Поль Берман), нам
приходится находить убийцам аргументы и чуть ли
не оправдывать их действия.
Как в радикальном исламизме есть свои проповед-
ники ненависти, так и в наших демократиях существу-
ют пастыри стыда, особенно среди интеллектуальных
элит, и к их прозелитизму не стоит относиться лег-
комысленно. Послушать их, так все мы далеко не не-
винны — из-за существующего соотношения сил мы
потворствуем голоду, СПИДу, нехватке лекарств:
19 Интервью ‘Монд*, 29 июня 2004.
20 Премьер-министр Португалии в 1976-1978 и 1983-1985 ГЕ,
президент страны в 1986-1996 гг. Примеч. пер.
31
Да и потом, — говорит Жак Деррида по поводу событий
11 сентября, — обязательно ли терроризм проходит
лишь через смерть? Нельзя ли терроризировать, не уби-
вая? Опять же, убивать — это непременно «заставлять
умирать»? Не является ли «оставлять умирать», не желать
знать, что обрекаешь кого-то на смерть (сотни милли-
онов людей — от голода, СПИДа, нехватки медикамен-
тов и пр.), частью «более или менее» сознательной и
намеренной террористической стратегии? Мы неправы,
когда беззаботно говорим себе, что любой терроризм —
это действие сознательное, умышленное, организованное,
намеренное и специально рассчитанное: есть историчес-
кие и политические ситуации, в которых террор действу-
ет, если можно так сказать, сам посебе — просто так сло-
жилось, такраспределились силы, без того, чтобы кто-то —
хоть один думающий субъект, личность — осознавал бы
происходящее как террор или тем более брал за него от-
ветственность. Все ситуации социального или националь-
ного подавления, носящие структурный характер, порож-
дают террор, который никогда не бывает естественным
(и соответственно, он сознателен и институционален) и
от которого они зависят — и без того, чтобы извлекаю-
щим из него пользу приходилось совершать теракты или
слышать в свой адрес обвинения в терроризме21.
Да-да, вам не померещилось: мы все в той или иной
степени потенциальные террористы-, как месье Жур-
ден разговаривал прозой, так и мы, сами того не по-
дозревая, сеем смерть! Разумеется, после этого непри-
миримого суждения Жак Деррида in fine22 признается
в своем предпочтении демократическому строю.
21 Giov-r.na Borradori. Le concept du 11 septembre. Dialogues avec
Jacques Derrida etJurgen Habermas. Galilee, 2004, PP- 162-163.
22 В конце концов (лат.). Лримеч. пер.
32
и все же, выявив бессчетные случаи нашего неосоз-
нанного соучастия в мерзости, он доказывает, что
преступление — то, к чему на свете приобщаются луч-
ше всего. В кино, кстати, сформировалось целое тече-
ние, популяризовавшее образ благопристойных семей
и мирных городков, таящих в себе нечто страшное, сек-
ретное и зловредное. Подозрение разъедает наши са-
мые идиллические пейзажи. Там, где мы усматриваем
противопоставление фундаменталистам, следует ви-
деть знак равенства. Вместо того, чтобы банально воз-
мущаться очередным взрывом, сначала пытливо до-
просим самих себя о себе самих, без всяких табу вскроем
собственную подноготную. В глубине, хотя бы отча-
сти, не хотели ли мы сами всего этого? Под видом
сложного анализа здесь кроется типичная позиция
евангелиста: самообвинение, публичная порка. Слов-
но прилежные читатели Библии, мы заключаем, что ве-
ликое несчастье не приходит без великого проступ-
ка — и каста интеллектуалов в наших краях выступает
как орден самых истовых кающихся и наследником
старорежимного духовенства. Членов этой конгрега-
ции следует назвать их настоящим именем: чиновни-
ки первородного греха. Заходясь в исступленном
стремлении развенчать видимость, они без устали
твердят нам о нашей наивности. Вы что, верите в ради-
кальное противоречие между Соединенными Штата-
ми и «Аль-Каидой» ? Эх вы, дети малые: они заодно. Ведь
что такое, по сути, терроризм? Просто сведение счетов
между преступными государствами, и Америка — из их
числа, поскольку все они стоят друг друга,-
У нас на глазах выстраивается мощная рационализация,
инстинктивная или же сознательно преследующая свои
цели. Она состоит в обвинении и последующем нападе-
нии на т. н. «государства-изгои», которые и вправду мало
3 Зак, | ц,1
33
заботятся о соблюдении международного права. Управ-
ляется эта рационализация государствами-гегемонами,
прежде всего, Соединенными Штатами, чье преступное
поведение давно и прекрасно доказано Н. Хомским, хотя
не только им одним. Собственно, любое суверенное го-
сударство потенциально и априори в состоянии зло-
употребить своей мощью и нарушить, подобно «госу-
дарству-изгою», международное право. Преступная
составляющая есть в каждом государстве23.
л.
Жажда наказания
Бедная Европа: что сегодня, что вчера от нее исходит
зловоние падали, и ее прошлое липнет к настоящему,
подобно проказе. За что ни возьмись, оно неизменно
выявляется как симптом. Взять, к примеру, пересылоч-
ные лагеря, где ожидают своей участи иностранцы-
нелегалы или попросившие политического убежища.
Конечно, сравнивать их с нацистскими лагерями
нельзя. Однако внутри наших демократических об-
ществ они имеют некоторые отличительные черты,
которые задают всю парадигму концентрационного
лагеря, то есть, по словам Джорджо Агамбена, «про-
странства, предстающего как место, в котором отсут-
ствует право и где исключение превращается в нор-
му»24. Как после этого удивляться тому, что на нас
обрушивается пламя небесное, гнев юродивых? Как
мы вообще осмеливаемся осуждать те или иные про-
явления варварства, раздирающие человечество, ког-
да на протяжении всей нашей истории мы сами слу-
23 Jacques Derrida. Voyous. Galilee, 2003, pp. 214-215.
2,1 Enzo Traverso. Lepasse, modes d'emploi. La Fabrique, 2005, p. 84-
34
жили примером «несравненной дикости» (Мариэлла
Вилья сайте Сервельо25)? Мы расплачиваемся за позор
незапамятных времен, мы задним числом ответствен-
ны за ужасы, совершенные нашими предками и во-
обще всем человечеством. Можно лишь повторить
вслед за Давидом: «О Господь, от моих тайных прегре-
шений очисти меня и прости мне грехи других» (Пса-
лом XVIII)26. В который раз восхитимся талантом, с
каким виновность воссоздана — или заново изобре-
тена — кастой философов. Поскольку родиться евро-
пейцем значит взвалить на себя бремя грехов и уродств,
которые метят нас, точно стигматы, признать, что
белый человек сеял скорбь и разрушение повсюду, где
ступала его нога. Существовать для него — это преж-
де всего извиняться. У жестокости — белая кожа, как
уже в самом названии своей книги утверждает родив-
шаяся в Колумбии адвокат Роса Амелиа Плюмель-Ури-
бе. Белая, а не черная или красная — белый человек
генетически предрасположен к убийству, истребле-
нию, насилию, он откололся от остального человече-
ства, чтобы поработить его. Он ничего не может с
этим поделать. Цвет его кожи — не просто вопрос
пигментации, это моральный изъян, неискоренимый
25 Mariella Villasante Cervello. La Negritude: une forme de racisme
heritee de la colonisation fran^aise? Цит. no: Marc Ferro. Le Livre
noir du colonialisme, XVI-XXI siecle: de ^extermination a la
repentance. Hachette, coll. «Pluriel», 2004, p. 1018.
26 В православном каноне: «Кто усмотрит свои погрешности? От
моих тайных очисти меня и от умышленных удержи Твоего раба,
чтобы не возобладали мной» (18,13-14). П. Брюкнер цитирует
французскую версию (Quel hommepeutconnaotre toute 1’etendue
de ses prevarications? О Dieu! purifiez-moi de celles que j’ignore, et
pardonnez-moi meme celles d’autrui; по-латыни.- Delicta quis
intelligit? Ab occultis meis munda me, et ab alienis parce servo tuo),
где яснее прописана повинность за грехи чужих. Примеч. пер.
35
порок, как поясняет в предисловии к работе Урибе
профессор Луи Сала-Молен, обличающий «делячес-
кую ненасытность <...> бело-американских наций
христианства» и видящий во всей эпопее белой расы
«бесконечную спираль несказанного ужаса»27.
Ведь что есть Запад, в конечном счете? Сам лик
Сатаны, чье зловредное присутствие развращает все
вокруг, поскольку «средоточие его — повсюду, а ок-
ружность — нигде». Он сидит в голове как у «папуас-
ского воина, торговки набивной тканью в Котону или
имама в Коме», так и у спекулянта в лондонском Сити
или рабочего с конвейера «Рено»28. Тех же, кто при-
числяет себя к его последователям, «следует сторо-
ниться»29. От открывающихся горизонтов поистине
кружится голова: объяснение всех бед Западом позво-
ляет примириться с окружающей нас реальностью.
Евро-американец одновременно проклинаем и необ-
ходим: благодаря ему все становится ясным, зло об-
27 Rosa Amelia Plumelle-Uribe. La Ferocite blanche, des non-Blancs
aux non-Aryens, ces genocides occultes de 1492 a nos jours-, preface
de Louis Sala-Molins. Albin Michel, 2001, p. 9 sqq.
28 Serge Latouche. Op. cit., pp. 84-85.
29 По словам одного ученого из Квебекского университета в бе-
седе с Антуаном Робитайем, опубликованной в монреальской
газете «Девуар»: «Называтьсебя человеком Запада, признавать-
ся с некоей гордостью в принадлежности к этому сообществу
для многих почти равнозначно признанию себя преступни-
ком. Это значит быть причастным цивилизации, которая еще
не так давно действительно считала себя таковой, которая
подчинила себе целые народы и выстроила целую систему
работорговли и которая сегодня <...> процветает благодаря
вовсе не справедливой, а ростовщической торговле, и чей об-
раз жизни грозит нам природоохранным апокалипсисом».
Antoine Robitaille. «Le Choc des cultures, Peut-onse dire occidental
et fier de Petre?». «Девуар», 26 мая 2006.
36
ретает лицо, весь мир может указывать на подлеца
пальцем. Это виновность биологическая, политичес-
кая, метафизическая. И поскольку мы более не веру-
ем в царство воздаяния, поскольку Азия, Африка и
Латинская Америка перестали (на время?) считаться
заповедниками искупления, нам остается лишь до
тошноты упорствовать в своем отвращении к себе.
Исламо-левачество, или Взаимный обман
«Сегодня перед лицом той угрозы, которая нависла над
Цивилизацией, у нас остается одно средство: революци-
онный Ислам! Только мужчины и женщины, вооружен-
ные всепоглощающей верой в основополагающие цен-
ности истины, справедливости и братства, смогут вести
бой и избавить человечество от империи лжи»11'. Эти сло-
ва террориста Карлоса служат иллюстрацией одного из
самых поразительных феноменов последнего времени:
объединения леворадикальных атеистов с радикалиста-
ми религиозными. Иранский философ Дариус Шайеган
в 1982 году лучше других сумел научно обосновать сбли-
жение исторической рассудочности и вневременного от-
кровения — «идеологизацию традиции», наслоение двух
несовместимых орденов, каким его задумал шиитский
мыслитель XX в. Али Шариати, наложив марксистские
категории на цикл пророчеств Мухаммеда и способ-
ствовав, по мере своих сил, обмирщению ислама11. Ис-
ламо-левачество осмысливали английские троцкисты
из Социалистической Рабочей Партии: придя к выводу, * 11
30 Illich Ramirez Sanchez dit Carlos. L'islam revolutionnaire. Op. cit.,
p-15.
11 Daryus Shayegan. Qu'est-ce qu'une revolution religieuse? Albin
Michel, 1982; переиздание с новым предисловием, 1991-
37
что религия пророка, при всей своей реакционности,
является в наших обществах фактором ниспровергаю-
щим, а вовсе не пассивным, они проповедовали поли-
тику разумного взаимопроникновения, тактических и
временных альянсов с ней по определенным вопросам.
Надежды революционного крыла на то, что ислам вста-
нет в авангарде нового восстания во имя угнетенных, вы-
нашивались не без задних мыслей — впрочем, с обеих
сторон: троцкисты, альтермондиалисты и защитники
третьего мира пользуются исламистами как тараном
против либерального капитализма. Ненависть к законам
рынка помогает им закрывать глаза на попрание ряда
фундаментальных прав и прежде всего равенства муж-
чин и женщин. Интегристы же, рядясь под защитников
толерантности, помышляют совсем об ином и, прикры-
ваясь левыми, продвигают свои пешки под покровом
прогрессивной риторики. Надувательство, таким обра-
зом, оказывается взаимным: одни поддерживают чадру
или многоженство во имя борьбы с расизмом и неоко-
лониализмом, а другие якобы нападают на глобализа-
цию с тем, чтобы навязать свое видение веры. Два тече-
ния мысли создают временный союз против общего
врага: нетрудно предсказать, какое из них подомнет под
себя нынешнего партнера, как только будут достигнуты
поставленные цели. Непримиримые леваки, отметаю-
щие любой компромисс с буржуазным обществом и не
щадящие бранных слов в адрес «этих белых ничто-
жеств», активно сотрудничают с самыми реакционны-
ми элементами мусульманской конфессии. Впрочем,
такое упорное заигрывание ультралевых с тоталитарной
теократией лишь отчасти можно объяснить оппорту-
низмом — дело здесь скорее в настоящей общности ин-
тересов. Так и не распрощавшись с коммунизмом, они
вновь демонстрируют, что их истинная страсть — это
не свобода, а порабощение во имя «справедливости».
II
Патологии долга
Он потерял веру в Рай, но держится за куда
более крепкую надежду на вечное проклятие.
Вирджиния Вулф
Европа империй умирает, и это агония по-
истине жалкой властительницы.
Леопольд Седар Сенгор, I960
Переехавший в Ливию учитель-француз, шокирован-
ный карикатурами на пророка Мухаммеда зимой
2006 года, отмечает их губительное влияние на его
учеников и спешит поделиться своим негодованием
в письме в газету «Монд». Свое обращение он завер-
шает следующими словами: «По-прежнему являясь
властителями мира, мы, похоже, забываем о чувствах
тех, кто подобной власти лишен»1. Мы — властители
мира! Фраза эта не удивила бы, прозвучи она лет сто
или более того назад из уст какого-нибудь Дизраэли
или Жюля Ферри. Но сегодня, да еще на страницах
левой газеты — какова претензия! Вместе с тем, ниже
нам предстоит убедиться, что это стремление к гос-
подству парадоксальным образом питают все те же
неутолимые угрызения совести. *
' Robert Sole, «Монд», Courtier du mediateur, 19-20 февраля 2006.
41
Впустить врага в сердце свое
Европа, без сомнения, породила немало чудовищ —
но она в то же время дала миру и теории, позволив-
шие этих чудовищ осмыслить и уничтожить. Со вре-
мен конкистадоров до предела усовершенствовав
альянс прогресса и жестокости, союз технической
силы и агрессии, познав века кровавых сатурналий,
она тем самым стала крайне восприимчивой к безум-
ствам рода человеческого. Она приняла из рук егип-
тян и африканцев кнут рабовладельца, переправляв-
шего негров через Атлантику — но она же открыла
путь аболиционизму и прежде других наций положи-
ла рабству конец. Она совершила самое страшное —
и нашла в себе силы его искоренить. В этом доведен-
ном до абсолюта парадоксе — отличительная черта
Европы: из средневекового миропорядка родилось
Возрождение, феодализм уступил место стремлению
к демократии, а диктат Церкви — Просвещению. Ре-
лигиозные войны способствовали зарождению свет-
ской идеи, противостояние наций породило надежду
на наднациональную общность, заморские завоевания
привели к антиколониализму, а из революций XX в.
родилась борьба против тоталитаризма. Европа, по-
добно тюремщику, бросающему вас в застенок и сую-
щему в руки ключи от каземата, несла в мир как деспо-
тизм, так и свободу. Это она отправила солдата,
торговца и миссионера покорять и осваивать дальние
края2 — но она же изобрела антропологию, эту спо-
2 Вопреки господствовавшему годами убеждению, миссионе-
ры вовсе не были снисходительными придатками админист-
рации. Интересы метрополии далеко не всегда легко ужива-
лись с распространением веры. Этим объясняется та важная
роль, которую сыграла Церковь в процессе деколонизации —
42
собность видеть себя глазами иностранца, мыслить
себя в ином и иное — в себе: другими словами, ото-
рваться от ближнего, чтобы приблизиться к дальнему.
За Французской Республикой, если обратиться к
нашему примеру, также числится немало гнусностей.
Но именно Республика позволила нам стряхнуть эту
мерзость, когда после ужасных содроганий согласо-
вала свои действия со своими же принципами. Смер-
тельный удар колониальной авантюре нанесло двой-
ное противоречие: навязывая далеким народам наши
привычки, мы надевали на них маску универсальнос-
ти. Скармливая багет с анисовой настойкой африкан-
цам и пудинг — индусам, Европа насаждала империа-
лизм методами племенного строя. Наконец, подчиняя
целые континенты воле метрополии — которая парал-
лельно прививала им идеи нации и права на самооп-
ределение, — британцы, французы и голландцы несли
тем, кого они порабощали, орудия их собственного
освобождения. Требуя независимости, колонии по
сути лишь обратили против своих властителей прави-
ла, которые те им навязывали, и орудия освобождения,
которые те, сами того не желая, предоставили в их рас-
поряжение. Знаете ли вы, например, что рабы государ-
ства Гаити и Доминиканской Республики в конце
XVIII в. восставали во имя прав человека и граждани-
на,требуя «провозглашения нового общественного до-
говора на основе упразднения рабства, равенства по
цвету кожи и отмены колониального строя»3 — или
за исключением Португалии, где, по конкордату 7 мая 1940 г.,
католические миссии напрямую подчинялись государству. Ср.:
Marcel Merle. L’anticolonialisme // Marc Ferro. Le Libre noir du
colonialisme. Op. cit., p. 815 sqq.
3 Florence Gauthier, приводится no: Weil, Dufoix. L'Esclavage, la
colonisation et apres. Op. cit., p. 538.
43
что девять исторических лидеров Фронта Нацио-
нального Освобождения в Алжире середины 1950-х
все были выходцами из французских школ, воспитан-
ными на идеалах революции, которые и подтолкну-
ли их к восстанию против Парижа?
Следует различать колониализм — который, наряду
с фашизмом или коммунизмом, в глазах современного
человека достоин принципиального осуждения — и
колонизацию, феномен сложный и многообразный,
одновременно вредоносный и благотворный, история
которого должна стать плодом кропотливого труда уче-
ного, способного скрупулезно учитывать факты и ню-
ансы. Она, так или иначе, не помешала ни оформлению
двусторонних связей, ни сохранению взаимного уваже-
ния и дружбы через полвека после ее упразднения. Мы,
французы, оглядываясь на два тысячелетия назад, впра-
ве утверждать, что завоевание Галлии римлянами в итоге
пошло нам на пользу и что без победы Цезаря над Вер-
цингеторигом при Алезии, без привнесения греко-рим-
ской культуры на наши земли мы долго бы еще остава-
лись скопищем племен с примитивными нравами и
невразумительными верованиями. И, точно так же, кон-
трол ь арабов над Испанией до XV в. сделал возможным
расцвет выдающейся цивилизации, да и сама Оттоман-
ская империя не продержалась бы так долго, не будь она
в некоторых отношениях по-настоящему прогрессив-
ной. Однако в обоих случаях все это не помешало на-
циям восстать против чужеземного ига и стряхнуть
его'1. Колониализм уподобляет подчиненные народы *
4 Мы часто забываем, что завоевания и экспансионизм не были
прерюгативой одной лишь Европы. Все великие цивилизации-
персы, монголы, китайцы, ацтеки, инки — были колонизато-
рами. Мусульмане захватили Персию, Индию, Юго-Восточную
Азию, Судан и Египет, искореняя местные верования и выре-
44
неразумным младенцам, принижая и унижая их, тогда
как нации-оккупанты продают душу, попирают соб-
ственные принципы и проходят через развращение
самой своей сути. Сегодня мы с содроганием перечи-
тываем труды времен колониализма, оправдывающие
возвышение «низших рас высшими» (Жюль Ферри), и
находим безрассудным стремление определенной ча-
сти левых при Четвертой Республике (Ги Молле, Фран-
суа Миттеран, Робер Лакост) сохранить Алжир под кон-
тролем Франции. Мало сказать, что мы не одобряем
такие воззрения — они стали нам попросту чужды. Вот
почему попытки определенных реваншистских кругов
ислама — в частности, саудовских ваххабитов или «Бра-
тьев-мусульман» в Египте — распространить свое вли-
яние на западные общества сродни демаршу колони-
заторов, а потому должны быть решительно пресечены.
Либо ислам станет у нас религией наряду со всеми ос-
тальными — или ему предстоит наткнуться на сопро-
тивление той части свободных людей, которым через
два столетия после Французской революции невыно-
сим диктат любых фанатиков.
Соответственно, на цивилизацию, подобную евро-
пейской, способную как на самые немыслимые звер-
ства,таки на высочайшиедостижения, нельзя смотреть
лишь с точки зрения злодеяний: пусть ею и движет
настоящая «одержимость геноцидом»* 5, именно она
зая непокорных. Но об этом в официальной историографии
упоминают редко. Показателен в этом смысле — выдающий-
ся в остальном — перечень преступлений колониализма, со-
ставленный Марком Ферро, в котором ни словом не говорит-
ся ни об арабских завоеваниях, ни об Оттоманской империи.
Вот уж действительно политкорректно, ничего не скажешь!
5 Georges Bensoussan. Europe, une passion genocidaire: essai
d’histoire culturelle. P., Mille et une nuits, 2006.
45
сделала возможным осмысление конкретных пре-
ступлений как геноцида, именно она после 1945 г.
отмежевалась от своего варварства, чтобы наполнить
это слово истинным смыслом, невзирая на опасность
того, что обвинение может обернуться против нее са-
мой. Она — одновременно и совершенная машина
зла, и механизм его сдерживания. Гениальность Евро-
пы в том, что она прекрасно видит свои темные сто-
роны, слишком хорошо знает собственные недуги и
осознает хрупкость границ, отделяющих ее от соб-
ственной низости. Именно эта исключительная муд-
рость не позволяет ей призывать к крестовому похо-
ду Добра против Зла, заставляя, по словам Робера
Арона, скорее предпочесть битву предпочтительно-
го с отталкивающим. Ни один из европейских лиде-
ров не сможет сказать, подобно Джорджу Бушу после
терактов 11 сентября: «Я потрясен. Потрясен тем, что
можно так глубоко не понимать природу нашей стра-
ны <...>. Ведь я знаю, насколько мы добры». Мы же, дети
Старого Света, точно знаем одно-, мы вовсе не добры
(но способны стать добрее). Европа — это критичес-
кая мысль в действии: со времен Ворождения она раз-
вивалась в атмосфере сомнения в самих своих осно-
вах и обращала на себя взгляд неумолимого судьи.
Западный разум — это уникальная эпопея самореф-
лексии, сносящая на своем пути любых идолов и про-
рывающая оборону любых традиций и авторитетов.
Едва появившись на свет, Европа смогла восстать про-
тив самой себя и впустить врага в свое сердце, под-
вергая себя постоянному переосмыслению. Если по-
добное обвинение системы настолько вписано в нее
саму — а вся история колониализма, например, изна-
чально оспаривалась различными течениями анти-
колониализма, — значит, под нашими небесами жив
не только принцип экспансии, но и уголок терпимо-
46
сти к инакомыслию, относительности вер и убежде-
ний. На антагонизмы, разделяющие нации этого гео-
графического ареала, наслаивается основополагаю-
щий для каждой из них элемент самоотстранения.
И я не пытаюсь этим доказать, что одно лишь сомне-
ние в собственном превосходстве вознесет Европу
выше остальных. Но уже хотя бы это сомнение отли-
чает ее от других культур, которые, по крайней мере
до последнего времени, не были замечены в таком си-
стематическом пересмотре собственных убеждений.
По примеру Старого Света, ни один народ не свобо-
ден от обязанности спорить с самим собой.
Тщетность ненависти к себе
Нет ничего более западного, чем ненависть к Западу,
этой страсти проклинать и истязать себя. Однако,
изрыгая анафемы, иерархи клеветы лишь подчерки-
вают причастность тому миру, который вызывает у
них омерзение. Подозрение, тяготеющее над самыми
блестящими нашими достижениям, все время грозит
перерасти в примитивное пораженчество. Критичес-
кий разум восстает против себя самого и разъедает
собственную форму. Но вместо того, чтобы выйти из
этого испытания возвеличенным и очищенным, он в
припадке автоканнибализма пожирает, разрушает
себя с мрачным сладострастием, не щадящим ничего
на своем пути. Чрезмерная требовательность выли-
вается в ненависть, оставляя после себя лишь разва-
лины. Из отрицания догматов рождается новая дог-
ма уничтожения.
Складывается впечатление, будто у нас, евро-аме-
риканцев, нет иной обязанности, кроме извечного
47
для подтверждения другого стереотипа — хищничес-
кого, губительного Запада. Все эти шумные обличе-
ния служат лишь одной цели — скрыть глубокую рану,
нанесенную нашему самолюбию, а именно: мы более
не диктуем законы. Другим культурам это прекрасно
известно, что, впрочем, не мешает им и дальше уко-
рять нас, чтобы избежать нашего суда, при малейшем
напряжении называя нас «добрыми дядями в пробко-
вом шлеме колониста» (Владимир Путин). Если ито-
ги независимого развития экс-колоний пока не вы-
глядят безупречными, нет никакого сомнения в том,
что рано или поздно Африка, как и арабский мир,
поднимутся, что из объектов нашего сострадания они
превратятся в наших прямых конкурентов и равно-
сильных партнеров. Тогда мы будем уже не «власти-
телями мира», а былыми богачами с вытянувшимися
лицами. В этом весь парадокс протрезвевшей Евро-
пы: она не уступает в спеси Европе имперской, по-
прежнему проецируя свои критерии на остальной
мир и ребячески гордясь теми бедами, которые-де по
ее вине преследуют род человеческий. Свое послед-
нее прибежище наш комплекс превосходства нашел
в постоянном признании наших ошибок — поисти-
не, странный способ раздуть наше хлипкое тельце до
масштабов земного шара.
Немало говорилось о том, что деколонизация была
лишь обходным путем, которым южные страны пы-
тались прийти к западной модели развития. Да, пла-
нета, без сомнения, осовременилась, однако озапад-
нилась она лишь отчасти: она живет под тройным
клеймом экономики, технологии и коммуникаций,
однако печать уважения к человеку или парламент-
скому режиму стоит далеко не везде. Даже если число
демократий растет, немало и тех, кого привлекают
только наше оружие, высокие технологии и корпо-
50
рации, но кто не торопится продвигать равенство или
основополагающие свободы7, — и ненависть к Евро-
пе неизменно скрывает за собой ненависть к правам
человека и демократии. Принять Запад — значит при-
открыть дверь, за которой рыщут дерзость и хаос,
критика злоупотреблений, рядящихся в традиции, и
неравенства, укорененные в самой природе. Запад
ставит перед каждым обществом непосильные зада-
чи — освободиться от прошлого, вырваться из уют-
ного кокона рутины. Его ненавидят не за реально со-
вершенные ошибки, а за стремление их исправить,
поскольку он одним из первых попробовал сбросить
оковы собственного скотства, приглашая остальных
последовать за ним. Он разорвал круговую поруку
дикости, и этого ему простить не могут. Стоило Запа-
7 Так, можно ли назвать западной страной Турцию? Действи-
тельно, ни одно мусульманское государство не сделало так
много для формирования светского режима, не провело та-
ких реформ, не ступило на путь такого преображения и не
продемонстрировало такой тяги к Европе. Однако, заменяя
наследие Ататюрка ползучей исламизацией, продолжая избе-
гать какого-либо признания геноцида армян, этнических чи-
сток в отношении греков Малой Азии, преступлений Отто-
манской империи и притеснений курдского меньшинства,
Анкара, похоже, проводит лишь поверхностную демократи-
зацию, вызванную единственно желанием приобщиться к ев-
ропейскому процветанию. Все это уменьшает ее шансы на
вступление в Евросоюз, поскольку аргументы в ее пользу урав-
новешиваются доводами против. По правде говоря, беспокоит
здесь даже не столько двойственность Турции, сколько вялость
Европы, принимающей в ЕС без энтузиазма и отметающей с
равнодушием. Можно ли забыть, в какой атмосфере всеобще-
го безразличия прошло присоединение к Союзу бывших го-
сударств Варшавского блока? Не кривотолки в отношении по-
тенциальных кандидатов, а наша безучастность — вот что
озадачивает по-настоящему.
51
ду начать читать нравоучения Истории, как его тот-
час загнали в расставленную им же западню, швыряя
ему в лицо его собственные отходы, чтобы еще силь-
нее смутить — тем более, что таких метательных сна-
рядов он предоставил в избытке.
В этом смысле истинной движущей силой интег-
ризма является не столько придирчивое соблюдение
традиций, сколько страх перед образом жизни, ос-
нованном на личной независимости, постоянных
инновациях и на отказе от понятия непреложного
авторитета. Продвижение свободы идет нога в ногу с
прогрессом в отказе от свободы, и особенно — в эман-
сипации женщин, фундаментальном и символичном
преобразовании прошлого века. Вот откуда берутся
новые поколения воинов джихада, родившихся в Ев-
ропе, эти «голубоглазые эмиры», потерявшие почву
под ногами в своем собственном обществе и жажду-
щие строгих правил, которые успокаивают их. Нам не
страшна смерть, кричат камикадзе в попытке обозна-
чить свое превосходство над простыми людьми. Но,
значит, они просто боятся жизни, им не терпится ра-
стоптать ее, разрушить, оклеветать, с колыбели вос-
питывая кандидатов на мученичество. Как отмечают
наблюдатели, на фотографиях, сделанных за несколь-
ко часов до теракта, запечатлены спокойные, умиро-
творенные люди. Он вычистили из себя всякое сом-
нение: они знают. Собственно, в этом — парадокс
открытых обществ: они кажутся разлаженными, не-
справедливыми, их преследуют преступность, одино-
чество, наркотики — потому что они выплескивают
свое возмущение в лицо остальному миру и постоян-
но признают собственные упущения, тогда как дру-
гие репрессивные общества выглядят гармоничными
из-за подавления прессы и оппозиции. «Где не видны
конфликты, нет и свободы», — говорил Монтескье.
52
Демократии по природе своей беспокойны, идеал для
них недостижим, — а пропасть, пролегающая между
надеждами, которые они подают, и реальностью, ко-
торую они выстраивают, может лишь разочаровы-
вать. Они подхватывают клевету своих врагов и дают
им право откровенно их ненавидеть. Те же из несо-
вершенства наших режимов делают вывод об их фун-
даментальной извращенности. Однако отстаивать
следует иной принцип: выставляя на обозрение свои
увечья, мы осознаем наши проступки, тогда как ис-
тинным прегрешением является как раз игнорирова-
ние зла.
Ужасающее самодовольство лозунга «Мы цивили-
зованы» в эпоху освоения заморских территорий
слишком часто значило: «Мы выше вас». Система ко-
лониализма де-факто неизбежно вырождалась в сег-
регацию, апологию белой расы со всем тем взаимным
унижением колониста и аборигена, которое она
предполагает. Изгоняя насилие в отдаленные земли,
подальше от глаз свидетелей, завоеватель мог забыть
о правилах и законах, спускаясь обратно по спирали
прогресса, тем более что Европа в ходе этой аферы
избавлялась от собственных отбросов, горячих голов,
бессовестных авантюристов. Но это насилие должно
было обзавестись видимостью и оправданием куль-
туры, получив полную индульгенцию во имя высше-
го призвания. Быть цивилизованным сегодня — это
видеть в себе потенциального дикаря. Да, мы, евро-
пейцы — трусы и декаденты, мы патетичны в наших
устремлениях и жалки в наслаждении; но мы хотя бы
достаточно об этом знаем, чтобы попытаться испра-
вить эти огрехи. Горе же скотам, что мнят себя куль-
турными и замыкаются в адском круговороте соб-
ственной уверенности.
53
Одностороннее раскаяние
Здесь следует напомнить о традиционном в филосо-
фии различии между раскаянием и сожалением8: если
первое признает ошибку с тем, чтобы решительнее
отмежеваться от нее, вкусить благости исцеления,
второе, в силу болезненной потребности чувствовать
ее ожоги, никак не может с ней расстаться. Сожале-
ние не раскаивается в грехе, оно питается им, стре-
мится навсегда с ним срастись. Сожалеющий тем бо-
лее увязает в «вечногч покаянии» (Лютер), что он не
совершает акта раскаяния, не переворачивает стра-
ницу раз и навсегда. И если мы не в силах изменить
прошлое, мы можем облегчить то бремя, которым оно
тяготеет на памяти живущих. «Разрушить нужно долг,
а не воспоминание», — справедливо отмечает философ
Оливье Абель. Отсюда и важность публичных извине-
ний, приносимых правительством, общественным
институтом или физическим лицом нации, группе
людей или меньшинству, которые ранее ими пресле-
довались: слово здесь становится действием, превра-
щается в плодоносную речь, рождающую согласие,
намечающую возможность будущего. Нечистая со-
весть — это болезнь, чье появление всякий раз, как
того требует положение вещей, можно только при-
ветствовать. В сомнительных обстоятельствах войны,
резни, трагического просчета хуже всего как раз де-
монстрировать бесчувственность к позору, оставать-
ся нераскаявшимся. В любом случае, политика призна-
ния, особенно применительно к событиям недавним,
" См., например,- Vladimir Jankelevitch. LaMauvaise Conscience//
Vladimir Jankelevitch. Philosophie morale. Flammarion, Mille et
une pages, 1998 или: Jean Lacroix. Philosophie de la culpabilM.
PUF, 1977.
54
предпочтительнее стратегии молчания; она позволя-
ет нам сбросить старую шкуру вместо того, чтобы
простираться ниц и умерщвлять плоть страхом. На-
прасно мы иронизируем над просьбами о прощении,
все более многочисленными после того, как Вилли
Брандт в 1970 году преклонил колени перед памят-
ником жертвам Варшавского гетто. Сильный режим,
говорят нам ловкачи, не унижается подобным прото-
колом. Как раз наоборот: признать свои заблуждения,
чтобы не повторить их — вот настоящий признак ве-
личия. Слова имеют силу прояснять произошедшее и
скреплять национальное единство: разумеется, при
условии, что такое чистосердечное признание будет
сдержанным, а не завязнет в систематическом искуп-
лении, что имеет место ныне. Возьмите, к примеру,
Францию. Она искони живет в режиме отложенной
истины, медля с раскрытием секретов, которые года-
ми зреют, точно фурункул, поскольку хранителем ис-
тинного и ложного, в силу двойного имперского и ка-
толического наследия, у нас выступает государство —
абсолютный монарх9. И, как следствие, она не в со-
9 Понадобилось почти шестьдесят лет на то, чтобы Франция бук-
вально шепотом упомянула о массовых убийствах в алжирском
Сетифеб мая 1945 г. и, более официально, о резне 1947 г. на Ма-
дагаскаре. Термин «алжирская война» лишь в июне 1 S>S>9 г. — то
есть через 37 лет после ее развязывания — сменил, по инициа-
тиве Национального Собрания, выражение «операции по под-
держанию порядка в Северной Африке». Что же касается ответ-
ственности Вишистского правительства за депортацию евреев
во время Второй мировой войны, пришлось ждать полвека, то
есть до 1995 г., чтобы ее публично признал президент Респуб-
лики Жак Ширак. Билл Клинтон уже в 1998 г. извинился перед
властями Кигали за бездействие Соединенных Штатов в ходе
руандийского геноцида 1 £>94 г. Париж — одно из основных дей-
ствующих лиц этой драмы — хранит молчание и по сей день
55
стоянии отделаться от мрачного видения собствен-
ной истории, подвергая себя в последние десятиле-
тия ускоренной терапии наверстывания запоздавших
публичных признаний и национального самобиче-
вания. Закоснелость удерживания сменяется лавиной
покаяния, в котором особенно преуспел президент
Ширак, мастер похвалы «первобытным народам», ве-
ликий хулитель западного чванства. Однако замал-
чивание совершённых зверств чревато риском: оно
укореняет злопамятство, порождает чудовищные вы-
мыслы, укрепляет власть подозрения. Тайна хороша
лишь в любви, с ее скрытностью и интригами, — в
политике же она грозит катастрофой. И если мы во
Франции сгибаемся под тяжестью неоплатного дол-
га, то причиной тому как раз это уклончивое отно-
шение к истине, эти стратегии увиливания, которые
не дают нам объясниться с миром.
Волна покаяния, которая подобно эпидемии за-
хлестывает наши широты и прежде всего — центры
веры, — может быть спасительной лишь при допуще-
нии обратного: пусть другие верования и другие ре-
жимы также признают свои заблуждения! Раскаяние
не может касаться избранных, а очищение — дарова-
но в качестве моральной ренты тем, кто уверяет в соб-
ственном смирении. Слишком много стран в Афри-
ке, на Ближем Востоке, в Латинской Америке путают
самокритику с поиском удобного козла отпущения,
который призван объяснить их злоключения: дело не
в них, виноват всегда какой-нибудь гигант со сторо-
ны (Запад, глобализация, капитализм). Вместе с тем,
это разделение не свободно от расизма: отказывая
южным и заморским народам в ответственности за
происходящее с ними, мы тем самым лишаем их вся-
кой свободы и вновь погружаем их в то состояние
инфантильности, которое предшествовало колони-
56
зации. Каждая война, каждое преступление этих от-
верженных нашей планеты отчасти ложится на нашу
совесть, побуждая нас признаваться в своей вине, бес-
конечно расплачиваться за принадлежность к блоку
процветающих наций. Эта культура оправдания явля-
ется прежде всего культурой снисходительности.
Ничто не дает нам права делить человечество на пре-
ступников и невинных, поскольку невинность — удел
детей, но также идиотов и рабов. Народ, ни разу не
призванный к ответственности за свои действия, ут-
рачивает все те атрибуты, которые позволяют нам
относиться к нему как к равному. Следовательно, нуж-
но расширить круг раскаяния и открыть его всем кон-
тинентам, не ограничиваясь включением только
лишь северных стран10.
Христианство и ислам: две империалистические
религии, убежденные в обладании окончательной
истиной и готовые нести спасение народам, не спро-
сив их — мечом, костром, аутодафе. Но христианству,
измотанному четырьмя веками жестокого противо-
стояния в Европе, пришлось отступить и признать
принцип разделения Церкви и государства — кстати,
провозглашенный в Евангелии. Католической церк-
ви можно приписать немало преступлений: обвинить,
вслед за историком Дени де Ружмоном, в санкциони-
ровании первого геноцида в истории Европы — унич-
тожения альбигойцев, начатого в 1209 году Папой
111 Так, алжирцы требуют от Франции извинений как условия для
подписания договора о дружбе. Что ж, давайте во всеуслыша-
ние заявим и о «грязной войне», и о применении пыток и же-
стокости процесса колонизации в этой стране. Но следует
призвать Алжир поступить точно так же: раскрыть свои тем-
ные стороны, вынести сор из собственной избы. Пусть вос-
торжествует полная взаимность!
57
Иннокентием III во имя принципа «Убивайте всех,
Господь разберет своих»11; в изобретении практики
институциональных пыток — Инквизиции — и госу-
дарственного расизма, требования «чистоты крови»
(pureza. de sangre) королевой Кастилии и Леона Иза-
беллой-Католичкой* 12; в подготовке умов к истребле-
нию евреев своим исступленным антисемитизмом; в
оправдании — или, как минимум, допущении рабства,
несмотря на наличие теологических аргументов для его
осуждения, ради поддержания временных интересов
папства вплоть до начала XIX в.13; в слишком многочис-
ленных высказываниях в пользу невежества, безрассуд-
ства, суеверия; в убийстве, истреблении, преследовании
еретиков, ведьм, язычников и магометан во имя любви
и истинной веры. Ей также можно поставить в упрек
снисходительное отношение Ватикана к Третьему
рейху, тогда как немало католиков-немцев заплатили
жизнью за свое сопротивление режиму Гитлера. Но
христианство, по крайней мере, вступило на путь мо-
дернизации, отправной точкой которого для католи-
ков стал Второй Ватиканский Собор (1960-1962). Фор-
“ Denis de Rougemont. L'amouretl’Occident, 1938 premiere edition,
10/18,1995, p. 122, note 1.
12 Об одержимости «еврейским пятном» в Испании XV-XV1 вв.
и недоверии, которое питала Церковь к выкрестам (converses),
евреям, принявшим католицизм, см.: Georges Bensoussan.
Europe, ипеpassion genocidaire. Op. cit., p. 205 sqq.
13 Нужно было дождаться 1814 г. для того, чтобы Церковь уста-
ми Пия VII официально выступила против рабства, и 1888 г.,
когда Лев Х111 формально обосновал это осуждение в своей
булле. Тем самым, порабощение миллионов живых существ в
рамках этой бесславной торговли не могло продолжаться без
нарушения основополагающих принципов христианства
(Olivier Petre-Grenouilleau. Les Traites negrieres: essai d'histoire
globale. Gallimard, 2004, pp. 71-72).
58
сальные извинения, торжественно принесенные затем
Папой Иоанном-Павлом II еврейской общине, индей-
цам Латинской Америки, протестантам, православным
и африканцам с сенегальского острова Горе, а также
признание ошибок папства в оценке ведущих научных
открытий со времен Галилея, осуждение крестовых
походов и отказ от насильственного обращения в веру
увенчали собой этот беспрецедентный процесс. И хотя
в его истории остается немало темных пятен, Рим, как
и большинство протестантских и православных кон-
фессий, отважно приступил к их критичному перечис-
лению в попытке вернуться к духу Нового Завета.
В Риме вы найдете мечети — но есть ли церкви в Мекке,
Джидде или Эр-Рияде? Не лучше ли быть мусульмани-
ном в Дюссельдорфе или Париже, нежели христиа-
нином в Каире или Карачи? Хотелось бы, чтобы мно-
гочисленные в Европе компартии, ленинистские,
троцкистские, альтермондиалистские и экологичес-
кие группы обратили на себя столь же непреклонный
взгляд и провели такой же беспощадный самоанализ.
Однако раскаяния неизменно ждут именно от хрис-
тианства и лишь от него одного14, ведь именно оно
изобрело его во всех современных проявлениях. Ина-
че говоря, Церковь одновременно предала дух Еван-
14 Свидетельством тому — головокружительное рассуждение анг-
лийского журналиста Роберта Фиска: «Не должен ли Папа, по-
просивший прощения у евреев, просить его и у мусульман за
кровавое и катастрофическое вторжение в Ирак?» («Индепен-
дент»-, цит. по: «Вангуардиа», Барселона, 28 августа 2005.) Про-
сто в порядке напоминания: Католическая церковь не только не
вторгалась в Ирак, но и с беспримерной резкостью выступала
против второй «Войны в заливе», дойдя даже до того, что в Риме
был принят такой сомнительнвЩ персонаж, как Тарик Азиз
(вице-премьер и министр иностранных дел в правительстве
Саддама Хусейна. Примеч. пер}.
59
гелия — и передала его современникам. Ее долгая и
мучительная эпопея до боли напоминает моральное
и политическое развитие всего Запада: то же бесконеч-
ное приспособление реальности к принципам, кото-
рые беспрестанно нарушались — и постоянно утверж-
дались заново. Прогресс разума был медленным, но
неоспоримым, даже приводя к многочисленным от-
ступлениям. Пристойность и достоинство шли бок о
бок с дикостью, лучшее — с худшим. Свобода востор-
жествовала, но много позже того, как было провозгла-
шеноее господство — илишь в отдельных точках зем-
ного шара. Однако как бы ни относились к прогрессу
разочаровавшиеся в нем, всеобщее образование чело-
вечества, каким замыслил его в XVIII в. немецкий дра-
матург Лессинг, — не пустое слово. На этом пути были —
и будут еще — необходимы терпеливая работа Исто-
рии, сопротивления, с которыми придется бороться,
возврат к тирании, пробуждение сознания.
Этот процесс пересмотра еще только предстоит
пройти исламу, убежденному в своем статусе послед-
ней религии откровения, а значит, единственно вер-
ной, располагающей Писанием, переданным Богом
напрямую своему пророку. Он хочет быть не наслед-
ником предшествующих конфессий, а преемником,
объявляющим их навеки недействительными. День,
когда его верховные предстоятели признают захват-
нический и агрессивный характер своей веры, попро-
сят прощения за святые войны, которые велись от
имени Корана, за бесчестья, совершенные в отноше-
нии неверных и неверующих, отступников и женщин,
извинятся за теракты, оскверняющие имя Божие, —
такой день поистине станет днем прогресса и поспо-
собствует рассеянию законных подозрений многих
народов, висящих над этим жертвенным монотеиз-
мом. Критика ислама, далекая от всякой реакции, на-
60
против, составляет единственное прогрессивное к
нему отношение в тот момент, когда миллионы му-
сульман, реформаторов или либералов, стремятся
мирно свершать обряды своей веры, не подвергаясь
диктату со стороны доктринеров или бородачей. За-
претить варварские обычаи побития камнями, растор-
жения брака, многоженства и обрезания, пропустить
Коран сквозь призму рационального толкования, уп-
разднить сомнительные суры о евреях, христианах,
гомосексуалистах и призывы к убийству отступников
или неверных15, осмелиться воскресить движение
Просвещения, родившееся среди мусульманских элит
на Ближнем Востоке в конце XIX в., — вот та гигантская
политическая, философская и теологическая стройка,
которая открывается перед ним. И эта работа уже на-
чата многими интеллектуалами, профессорами, ара-
бо-мусульманским духовенством (во Франции это, к
примеру, Фетих Бенслам, Малек Шебель, Латифа бен
Мансур, Мохаммед Аркун, Фадела Амара, Абдельваххаб
Меддеб), порой с риском для их собственной жизни, в
особенности если это женщины, восстающие против
своего статуса (среди самых ярких примеров — аме-
риканка сирийского происхождения Вафа Султан, ка-
надка из Пакистана Иршад Манджи, бангладешская
писательница Таслима Насрин, живущая в Германии
турчанка Сейран Атес и родившаяся в Сенегале депу-
тат нидерландского парламента Аян Хирси Али). Наста-
15 Как справедливо отмечает Эрик Конан: «Христианские рели-
гии окунались в кровь и репрессии, отдаляясь от своих свя-
щенных текстов, тогда как ислам совершает все те же преступ-
ления, приближаясь к своим. Вот почему приверженцы
мирного ислама предлагают реформировать Коран, очистив
его от жестоких сур против неверных» (Eric Conan. «N’eteig-
nons pas les Lumieres» // «Экспресс*, 2.1 апреля 2006).
61
ло время сформировать масштабный фронт помощи
всем бунтарям исламского мира — умеренным, неве-
рующим, вольнодумцам, атеистам и раскольникам, как
когда-то мы поддерживали диссидентов из Восточной
Европы. Однако проблема умеренных — как раз... в их
умеренности-, они никогда не поднимаются до уровня
радикалов! Если Европа собирается выстроить в своих
границах светский ислам, она должна ободрять эти зву-
чащие вразнобой голоса, оказывая им финансовую, по-
литическую и моральную поддержку, брать их на по-
руки, приглашать к себе, защищать их. Сегодня нет
более святого дела, вопроса серьезнее и важнее для
мирного сосуществования будущих поколений. Но
наш континент с самоубийственной необдуманностью
падает на колени перед юродивыми и игнорирует сво-
бодомыслящих — или даже затыкает им рот.
Мнимая распря исламофобии ;,
В попытке предотвратить возможное порицание,
интегристы в 1970-е годы выдумали термин «исламо-
фобия», который предлагалось считать эквивалентом
ксенофобии. Этот семантический щит был впервые
использован против американской феминистки Кейт
Миллер, виновной в обращенных к иранским женщи-
нам призывах сорвать чадру, а затем, уже в 1990-х,
против англо-индийского писателя Салмана Рушди в
момент публикации его «Сатанинских стихов»16.
16 См. по этому поводу две крайне информативные книги: Caro-
line Fourest, Fiammetta Venner. Tirs croises: la laicite a I’epreuve
des integrisniesjuif, chretien et musulman. Calmann-Levy, 2003 и
Caroline Fourest. La tentation obscurantiste. Grasset, 2005-
62
Изобретение искусное, поскольку под угрозой обви-
нений в расизме оно дарует исламу статус неприкос-
новенности. Нас, воспитанных за последние полвека
в духе уважения к инаковости, приглашают не оцени-
вать иностранную религию по нашим, западным кри-
териям — да и в том, что мы называем нашими цен-
ностями, культурный релятивизм заставляет нас
видеть лишь предрассудки, верования некоего племе-
ни, именуемого Запад. Вера пророка рядится тем са-
мым в тогу отщепенца, дабы защититься от нападок.
Она, похоже, забывает о невероятном накале антикле-
рикальной борьбы во Франции и в Европе, которая
зачастую граничила с варварством: сожженные или
стертые с лица земли церкви, храмы и монастыри;
разграбленные или изуродованные объекты культа,
конфискованное церковное имущество, повешенные
или обезглавленные священники и епископы, изна-
силованные монахини. Дикость этих реакций повто-
ряла ту, которую сама Церковь веками творила по от-
ношению к народам, чьим пастырем она была. Это
была борьба между двумя крайними версиями сектант-
ства, но она освободила нас от опеки духовенства и
вынудила Рим и различные ветви протестантства к
мучительному пересмотру их стремления управлять
социальным распорядком, распоряжаться душами и
умами. Сегодня во Франции, стране антиклерикаль-
ной традиции, можно сколько угодно поднимать на
смех иудео-христианство, осмеивать Папу или Далай-
ламу, изображать Христа и апостолов во всех возмож-
ных позах, вплоть до самых бесстыдных, — но смеять-
ся над исламом никак нельзя, иначе на нас навесят
ярлык дискриминации. Почему одна-единственная
религия находится за рамками того климата иронии
и насмешки, который давно стал правилом для всех
остальных? Добавим, что иудейский или христиан-
63
ский интегризм выглядят ничуть не менее гротескно
и то, как нынешняя республиканская администрация
в США заигрывает с крайне обскурантистским и от-
менно организованным религиозным правым кры-
лом, вызывает лишь крайнюю озабоченность. Но,
мало того, что эти фундаменталисты не разбрасыва-
ют бомбы по всему свету, они остаются в предельном
меньшинстве и внутри своей собственной конфес-
сии, поскольку их сдерживают традиционалисты и
либералы.
Разговоры об исламофобии подкрепляют грубей-
шее смешение религии, конкретной системы верова-
ний и ее последователей. Получается, что, нападая на
ислам, мы клеймим мусульман — или что сомнение в
догматах христианства равнозначно личным напад-
кам на христиан. Но оспаривать послушание, отме-
тать идеи, которые кажутся нам ложными или опас-
ными, — основа интеллектуальной жизни. Существует
ли тогда расизм антикапиталистический или антили-
беральный, антисоциалистический, антимарксист-
ский? Можно ли говорить о «христианофобии»? Мы
имеем полное право, до доказательства обратного,
питать какое угодно отвращение ко всем религиям в
их совокупности и считать их лживыми, отсталыми
и отупляющими. Или нужно установить уголовное
понятие богохульства, как потребовала того органи-
зация Исламская Конференция зимой 2006 года,
предложившая ООН законопроект, который запре-
щал клевету на пророков и налагал строгие ограни-
чения на свободу слова в том, что касается символов
веры? (Сегодня в Европе из-за вмешательства цензо-
ров ислама пьеса Мольера «Фанатизм, или Пророк
Магомет», написанная в 1741 году и полная резких
нападок на лицемерие и фанатизм, может исполнять-
ся лишь под усиленной охраной полиции.)
64
Изобретение исламофобии выполняет несколько
функций: оно отрицает реальность наступления ис-
лама в Европе с тем, чтобы надежнее его узаконить,
но прежде всего — лишает слова тех мусульман, ко-
торые осмеливаются критиковать свою веру, облича-
ют интегризм и призывают к реформе семейного
кодекса ислама, равенству полов и допустимости ве-
роотступничества17. Значит, надо клеймить тех деву-
шек, которые желают снять хиджаб и без стыда идти
по улице с непокрытой головой; надо проклинать
французов, немцев или англичан — выходцев из Тур-
ции, стран Магриба или Африки, которые требуют
права на религиозное безразличие, права не верить в
Бога и не считают себя мусульманами только потому,
что их предки родились в Марокко, Алжире, Мали или
Пакистане. Пусть этих ренегатов, этих преступников
поразит праведный гнев их соратников по вере —
укажем на них пальцем, заткнем им рот, обвиним в
приверженности колониальной идеологии, чтобы, с
благословения «специалистов», должным образом
представленных прессе и властям18, преградить путь
17 Гражданин Афганистана Адбул Рахман, принявший христи-
анство после пребывания в Германии, был отвергнут своей
семьей как отступник и приговорен к смерти. В результате
широкой международной кампании афганский суд помило-
вал Рахмана, провозгласив его безумным (27 марта 2006 г.), и
постановил выслать из страны.
1В Исламофобия, по мнению, например, Оливье Руа, скрывает гос-
подствующее в общественном мнении «отвержение иммигра-
ции». Что же до скандала с карикатурами на Магомета, то он
представляет собой, ни много, ни мало, «дискриминацию» от
лица целой страны, Дании, где н аходящиеся у власти правые «от-
казываются видеть в мусульманах полноценных граждан» (я'с)
(Olivier Roy, <Эспри», март-апрель 2006, сс. 323 и 327). Ещесо вре-
мен «холодной войны» известен синдром специалиста, который
5 Зак. 1144
65
какой-либо трансформации на земле ислама19. На
наших глазах в глобальном масштабе фабрикуется
новый состав преступления свободомыслия, подоб-
но тому, который некогда применялся в Советском
Союзе для преследования «врагов народа». Речь идет
о том, чтобы выследить конкретного реформатора,
пытающегося «обмирщить» юстицию и образование,
но также заставить всех несогласных прикусить язык,
перенести проблему из интеллектуальной или теоло-
гической сферы в область уголовного права, сделав
наказуемыми любое возражение, насмешку или даже
сомнение. Короче говоря, антимусульманский расизм,
выражающийся, например, в нападении на места куль-
та, смешивается здесь с беспристрастной критикой
доктрины. Насколько дискриминация преследует тех,
буквально влюбляется в объект своего изучения и защищает его
до последнего, даже в самых проигрышных ситуациях. Он не
может смириться с тем, чтобы хоть одно пятно исказило сия-
ние его страсти. Глубина компетенции плохо скрывает некото-
рую близорукость его анализа. Вызываетудивлениетотфакт, что
тот же Руа вот уже пятнадцать лет предрекает нам «Провал по-
литического ислам а» (Olivier Roy. L’ecbec de I'lslam politique. Seuil,
1992), тогда как повсюду, от Магриба до Машрика (арабского
Востока. Примеч. пер), исламисты переживают невиданный
взлет популярности. Изгнанные с помощью оружия, они возвра-
щаются через посредничество избирательных урн. Известен, на-
пример, весьма ценимый в этом узком кругу софизм: каждая раз-
рывающаяся бомба парадоксально становится очередным
доказательством угасания исламской угрозы.
•’Что пытается сделать французскийученый Венсан Жесе, при-
водящий в своей книге (Vincent Geisser. La Nouvelle islamo-
pbobie. La Decouverte, 2003) целый список таких изгнанников,
предателей дела ислама — журналистов, имамов, политиков,
почти все из которых — уроженцы Магриба. Вот поистине
труд, достойный политкомиссара сталинской эпохи!
66
кто виноват лишь в том, что родился негром, арабом,
евреем, азиатом или белым, — настолько дискуссия
касается лишь постулатов веры, откровений, спорных
мест, неизменно открытых толкованию или переос-
мыслению, поскольку все они — продукты конкрет-
ной истории. Ислам, особенно после революции Ата-
тюрка в Турции, — семейство расколотое и к тому же
уязвленное, которое при воспоминании об утрачен-
ном величии наполняется не только печалью, но не-
навистью и озлоблением. Интегристы хотят, чтобы
эта рана как можно скорее зарубцевалась, относя ее
на счет крестоносцев, безбожников, сионистов —
реформисты же стремятся рассечь ее еще глубже,
признать ее с тем, чтобы вызвать жизненно важное
потрясение20.
То, что помпезно именуется «арабо-мусульман-
ским унижением», наверное, есть лишь не что иное, как
аллергия на разнообразие, горькое признание того,
что значительная часть мира не следует заветам про-
рока, вообще нисколько о них не заботится, а потому
20 Выступая 13 мая 2006 г. на открытии саммита за процветание
мусульманского мира на Бали, президент Индонезии Сусило
Бамбанг Юдхойоно, напомнив, что мусульмане были первы-
ми агентами мондиализации, с сожалением констатировал,
что среди наций, втой или иной степени считающих себя ис-
ламскими, «нет ни одной, которую можно было бы по како-
му-либо критерию назвать развитой. Все они запаздывают в
развитии науки, финансов и технологии <...>. Мир ассоции-
рует ислам с отсталостью. Нас это раздражает, но факт оста-
ется фактом — мы отсталы. Мы зависим от других во всем, что
касается наших жизненных потребностей. <...> В нашей рели-
гии нет ни слова о том, что мы не должны быть развитыми».
О борьбе внутри ислама и бйтвы за его эволюцию в Европе
см. чрезвычайно убедительную работу Жиля Кепеля (Gilles
Kepel.Fitna: guerreau coeur deI'islam. Gallimard, 2004).
67
должна быть наказана. Можно понять замешательство
набожного мусульманина (или же христианина) в ок-
ружении, противоречащем его представлениям о при-
стойности, — неловкость, которая охватывает его пе-
ред афишами, оскорбительными для целомудрия, или
нравами, чуждыми его предрассудкам, перед свободой
тона, поведения и обсуждения, далеких от догматов
Писания. Д ля того, кто считает себя единственным хра-
нителем Истинного, эти привычки и убеждения яв-
ляются оскорблением Бога. Но лучше загнать истину
вглубь себя и оскорблять Бога, нежели убивать людей
или насильно обращать их в веру. Можно считать за-
падный образ жизни непристойным, критиковать
его, насмехаться над ним, выворачивать его наизнан-
ку. Однако в своем нынешнем виде, сколь угодно не-
совершенном, он не подлежит пересмотру и кажется
предпочтительнее того, что’существовал ранее. Мы не
станем запирать наших женщин дома, покрывать им
головы и удлинять юбки, бросать за решетку гомосек-
суалистов, запрещать алкоголь, ограничивать свобо-
ду слова, подвергать цензуре кино, театр и литерату-
ру, кодифицировать терпимость только для того,
чтобы не задеть хрупкий душевный строй кучки свя-
тош. Никогда еще слова Вольтера «раздавим гадину»
(то есть фанатизм и суеверие) не были столь актуаль-
ны. Ислам стал неотъемлемой частью французской и
европейской идеологической сцены, а потому имеет
право на свободу вероисповедания, на соответствую-
щие молельни и уважение — но при условии, что и
он будет уважать республиканские и светские прави-
ла, что он не станет требовать экстерриториального
статуса и особых прав, освобождения от бассейна и
спортзала для школьниц, отдельного образования,
вообще каких бы то ни было уступок и привилегий.
Если ему и можно чего-то пожелать, в интересах все-
68
о общества, так это не «-фобии» или «-филии», а бла-
осклонной толерантности на рынке духовности, от-
рытом всем верованиям. Блаженны скептики и не-
ерующие, коль удается им охладить убийственный
:ыл веры! ,t
J • г
Они нас предупреждали!
История с карикатурами на Магомета в 2005-2006 гг.
выглядит одним большим ляпсусом: разгневанные тол-
пы, заполнившие улицы от Джакарты до Бейрута, напом-
нили о гигантских факельных шествиях Нюрнберга.
Были сожжены дипломатические представительства
Дании и Норвегии, подверглись нападению посольства
Франции, убиты христиане в Нигерии и Турции. Став-
шие предметом раздора рисунки с инстинктивным лу-
кавством были представлены не сатирой дурного вкуса,
а портретами невиданной точности. Манифестанты в
Лондоне, стремясь, без сомнения, продемонстрировать
свою снисходительность, потрясали транспарантами:
«Свободу — в ад!», «Готовьтесь к настоящему Холокосту»,
«Уничтожить всех, кто насмехается над исламом», «Ев-
ропа, грядет твое 11 сентября». Имам из Бангкока в ин-
тервью CNN требовал казни для художника-преступни-
ка или, на худой конец, отсечения ему греховной руки
как единственного условия возможного прощения. Ре-
лигиозный лидер в Пакистане посулил миллион долла-
ров... и автомобиль тем, кто расправится с одним из про-
винившихся рисовальщиков. Демонстранты в Джакарте
скандировали: «Аллах велик, перевешаем всех датчан». Что
это; просто речи буйных фанатиков, действующих под
влиянием эмоций или по указке со стороны? Истинный
смысл этих речей стал ясен из выступлений президента
Ирана Махмуда Ахмадинежада: там и неоднократные при-
69
зывы к уничтожению Израиля, и многочисленные заяв-
ления о вымышленном характере Холокоста, и, наконец,
обещание тотальной войны против Запада, «Глобальной
Надменности». Радикальный ислам постоянно говорит на
двух языках — жертвы, для чего в Европу и Соединенные
Штаты отправляются «уважаемые» теологи, призванные
пристыдить нас, — и палача, который стремится нагнать
на нас страх, предвещая ужасную месть и изничтожение
нечестивых, «крестоносцев». Заимствование экстремиста-
ми с Ближнего и Среднего Востока риторики национал-
социализма должно насторожить. В лицемерии исламо-
фашистов упрекнуть трудно — как нет и необходимости
отправляться в какое-нибудь заброшенное медресе на
поиски «Майн кампф»: тут все сказано открытым тек-
стом. Если нам непонятно, то, значит, мы глухи и слепы!
Ill
Обретенная
купель невинности
Не нужно винить человека, которого сразил удар.
Оскар Уайльд
Любой крестный путь когда-нибудь да приводит к
искуплению. У раздавленных виной европейцев ос-
тается последний шанс избежать полного вырожде-
ния: переложить эту вину на две страны, недостойные
нашей цивилизации — Израиль и Соединенные Шта-
ты, отречься от них с тем, чтобы искупить свои гре-
хи. Необходимо разорвать с ними все отношения, не
переставая отрицать вообще какую-либо связь, от-
крыто желать если не их полного исчезновения, то,
по крайней мере, нейтрализации, доказывать, что та-
кого понятия, как «Запад», не существует, да и не мо-
жет сколько-нибудь осмысленно существовать, так
как оно объединяет столь несхожие реальности. Тем
же, кто растерял последние бунтарские надежды и
кого более не удовлетворяют кокетливые наряды суб-
команданте Маркоса, для утоления их жажды абсолю-
та остается последний добрый дикарь: палестинец.
Вот он, великий символ Христа, угнетенный из угне-
тенных, процесс беатификации которого идет уже
лет тридцать. И то, что положение его ничуть не улуч-
шается, лишь поддерживает огонь того бунта, кото-
рый он призван символизировать. Жан Жене, воспе-
73
вавший в своих книгах красоту эсэсовцев, подонков,
убийц, «Черных пантер» и федаинов1, так ответил на
вопрос Тахара бен Желлуна: «Почему палестинцы?
Самым естественным образом я пришел не просто к
самым обездоленным, но ктем, кто в наивысшей сте-
пени воплощает собой ненависть к Западу»1 2. Все дело
в том, что в палестинцах — или, скорее, в нашем о них
мифическом представлении — сочетаются два эле-
мента, идеально способствующие такому воплоще-
нию: это бедняки, противостоящие колонистам, час-
тично пришедшим в свое время из Европы, и это
мусульмане, то есть приверженцы религии, которую
часть левых считает авангардом борьбы обездоленных.
Так в 1980-Х-2000-Х годах, когда границы революци-
онной вселенной неумолимо сжимались, этот нескон-
чаемый конфликт стал любимым коньком внезапно
осиротевшего крыла сторонников прогресса. Пора-
зительно здесь то, как предпочтение меньшинства
стало выбором большинства и получило поддержку
самых высоких сфер власти (по крайней мере, во
Франции и Западной Европе в целом), формируя в
итоге умонастроение целой эпохи.
1 Федаины (перс.), фидаины (араб.) — жертвующие собой. Так
называютучастников национально-освободительных и рево-
люционных движений, партизан в странах Ближнего и Сред-
него Востока. Этот же термин употребляется по отношению
к палестинским партизанам, действующим на контролируе-
мых Израилем арабских территориях. Примеч. пер.
2 «Монд дипломатия», июль 1974 г.
74
Ближний Восток — пуп земли?
И действительно, для наблюдателя нет ничего удиви-
тельнее того повышенного внимания, которое вот
уже многие годы уделяют этому региону масс-ме-
диа — как если бы судьба всей планеты решалась на
клочке земли между Тель-Авивом, Рамаллахом и Газой.
Осуждение Израиля — это прежде всего одержимость
Израилем. Эта медиатизация парадоксальна, посколь-
ку она не сообщает нам ничего в прямом смысле но-
вого, а лишь довольствуется укреплением стереоти-
па — противостояния колониального и расистского
государства, поздно (1948 г.) пришедшего в арабский
мир, и подавленного, обездоленного народа. Освеще-
ние в прессе второй интифады, начиная с 2000 года,
симптоматично для этого клише, в котором силы Угне-
тения противопоставляются силам Сопротивления.
Вместе с тем, постоянный поток новостей — а не про-
ходит и дня без подробного отчета о репрессиях изра-
ильской армии — сопровождается удивительным непо-
ниманием того, что действительно там происходит. Мы
стали свидетелями того, как на TV и в прочих средствах
информации информационная переизбыточностъ
порождает невежество. С каким удивлением, напри-
мер, мы услышали из уст самих палестинских лидеров
после смерти Ясира Арафата 11 ноября 2004 года, что
эскалация военного аспекта интифады стала полным
провалом: она оставила общество истощенным и ба-
лансирующим на грани гражданской войны, а также
привела к растущему давлению на христиан, вынуж-
денных или бежать, или упорствовать в своем нацио-
нализме, и разоблачила коррумпированность ФАТХа3,
3 «Движение за национальное освобождение Палестины», ха-
ризматическим лидером которого был Ясир Арафат (1929-
2004). Примеч. пер.
75
не поколебав вместе с тем настрой еврейского госу-
дарства. Неудача боевиков — и неудача журналистов,
полностью опровергнувшая их утверждения! С каким
недоумением мы узнали, что старик Арафат, которо-
му при жизни сопутствовало поразительное везение
и который ускользнул от стольких ловушек, был масте-
ром двойных стандартов — он не только символизи-
ровал собой дело палестинской нации, но и успешно
саботировал его, сорвав переговоры в Кэмп-Девиде в
2000 году! И сколько пресса ни демонизировала «мяс-
ника» Ариэля Шарона (те, кто избивал тогда во фран-
цузских лицеях молодых евреев, называли их «падалью»
или «стервятниками»4), она не смогла предсказать ни
дальнейшего вывода еврейских поселений из секто-
ра Газа, ни распада партии Ликуд, ни уменьшения эк-
спансионистских устремлений Великого Израиля. Не
то, чтобы журналисты лгали — они просто дали сво-
им убеждениям ослепить себя. Эти работавшие «в
поле» деятели увидели в реальности лишь проекцию
собственных фантазмов.
Пытаясь помочь палестинцам, мы поддерживаем
не существ из плоти и крови, а чистые идеи: на этом
берегу Средиземного моря интеллектуалы, писатели,
политики не столько расследуют конкретный пример
вражды — например, имущественный спор двух в рав-
ной мере законных собственников, как сказал однаж-
ды Амос Оз, — сколько сводят счеты с западной куль-
турой. Тут не важна реальная судьба миллионов
мужчин и женщин, подвергающихся каждодневному
унижению и живущих в запредельных условиях, как
не имеет значения и наша снисходительность к па-
4 Фамилия израильского премьера фонетически созвучна
французским словам charogne (падаль) и charognard (стервят-
ник). Примеч. пер.
76
лестинскому терроризму, — от Хамаса до Хезболлаха —
Ближний Восток стал местом всемирной борьбы за
статус парии. Еще в 1969 году Жорж Монтарон писал
в газете левых католиков «Темуаньяж кретьен»: «Иисус
Христос сейчас — с палестинцами, уже потому, что
они бедны, будьте евреи, мусульмане или христиане
<„> они — беженцы, истинные святые Палестины, на-
стоящие свидетели вовеки живого Бога»5. Нескольки-
ми днями позднее он (там же) утверждал: «Среди всех
бедняков арабского мира федаины предстают истин-
ными героями, живым образом освободителя. Подоб-
но борьбе Че Гевары в Латинской Америке, палестин-
ское сопротивление — огонь, озаряющий угнетенных
и передаваемый от ближнего к ближнему. Здесь куда
больше, чем в наших краях, сопротивление равно Ре-
волюции и наделено невиданной мессианской си-
лой»6. Что это, пережитки экзальтированного про-
шлого, лирические отголоски эпохи, которую мы
потеряли? Может быть. Но тем временем были упу-
щены многочисленные шансы на урегулирование,
ближневосточный конфликт увяз в проволочках, и
5 Georges Montaron. «Jesus Christ, un refugie palestinien» 11 «Тему-
аньяж кретьен», 18 декабря 1969. Эти христианские ноты
позднее без изменений были заимствованы некоторыми чле-
нами из окружения Ясира Арафата. Во время осады здания па-
лестинской администрации в Рамаллахе Армией обороны
Израиля в 2002 г. его советник по вопросам безопасности
Джибрил Раджуб заявил: «Кровь Арафата, как и кровь Христа,
будет вечно преследовать израильтян». Другой близкий сорат-
ник Я. Арафата утверждал: «Палестинцы ежедневно выносят
те же страдания, что и Иисус на кресте*. Прекрасный пример
риторического миметизма на потребу западной публике, ко-
торый по-своему выдает нам рею истину.
6 Georges Montaron. A. Vimeux // «Темуаньяж кретьен», 25 де-
кабря 1969.
77
сейчас ни одно другое противостояние в мире не мо-
жет соперничать с нашим увлечением этим. Вот, на-
пример, что писал Эдгар Морен в феврале 2004 года:
«Очевидно, что палестинцы — униженные и оскорб-
ленные сегодняшнего дня, и никакие идеологические
соображения не отвратят нас от сострадания к ним»7 *.
Аргументы убедительные, но почему нужно забывать
о чеченцах, тибетцах, суданском населении Дарфура
или о конголезцах, отправляя их на задворки исто-
рии, как если бы нас заботили лишь жертвы западной
страны, покрытые в этом смысле особенной славой?
Рождается подозрение, что наша восприимчивость к
Ближнему Востоку носит не столько политический,
сколько психологический характер: речь здесь идет
не об устранении источника напряжения, о прими-
рении враждующих братьев, а о перенесении на чу-
жую сцену наших собственных мифов.
«Сионизм, преступная ДНК человечества»1*
Эта мономаниакальная одержимость Ближним Восто-
ком оказывается полезной обеим сторонам: арабско-
му миру она позволяет превратить Израиль в удобный
общий знаменатель своих злоключений и разочарова-
ний (отвержение Израиля — самый мощный возбуди-
тель для мусульман, с улыбкой отмечал Хасан II9),
а части Европы — обелить себя от прошлых злодеяний
в отношении иудаизма. Выходит, осуждение Израиля —
7 Edgar Morin // «Монд», 19 февраля 2004.
"Лозунг участников демонстрации протеста в Париже 30 июля
2006 г. против войны в Ливане.
9 Король Марокко с 1961 до своей смерти в 1999 г. Примеч. пер-
18
обязательный лейтмотив, в частности, для француз-
ского МИДа — равнозначно сложению с себя вины за
вчерашние преступления против евреев, как если бы
отдаленных потомков депортированных можно было
приравнять к палачам, которые когда-то травили газом
их отцов. Сионистский-, этот эпитет давно стал сино-
нимом бесчестья в терминологии коммунистической
пропаганды. Сам Сталин использовал его, наряду с «кос-
мополитом», для оправдания масштабной антисемит-
ской кампании в конце 1940-х, конец которой поло-
жила лишь его смерть. Однако это словечко, ставшее
оскорбительным, а то и ругательным в словаре евро-
пейскихлевых, быстро прижилось в арабо-мусульман-
ском мире, позаимствовавшем без разбора весь арсе-
нал антисемитской пропаганды Европы. В каких только
преступлениях не обвиняла сионизм пресса этих
стран! В том, что он является «формой расизма и расо-
вой дискриминации», как гласила принятая 10 ноября
1975 г. резолюция Генеральной ассамблеи ООН. Что он
породил сам феномен Гйтлера и выдумал миф о Холо-
косте, превратив его затем в доходный бизнес. Вменя-
ются ему в вину и события 11 сентября 2001 г. в Нью-
Йорке («Моссад» якобы предупредил всех работавших
в башнях евреев, чтобы те не приходили в тот день на
работу!), и созданиие вируса СПИДа для уничтожения
человечества или хотя бы только черной расы... Также
сионизм обвиняли в том, что он посредством ядерно-
го взрыва вызвал цунами 2004 года и стоял у истоков
эпидемии птичьего гриппа, призванной ослабить Аф-
рику и Азию; что он тайком оплачивал публикацию ка-
рикатур на Магомета в Дании для того, чтобы, по сло-
вам аятоллы Хаменеи в феврале 2006 года, стравить
христиан и мусульман. Позорящий ярлык сиониста
навешивается отныне на каждого, кто считает нормаль-
ной саму идею еврейского государства, поскольку Из-
79
раиль виновен уже в том, что он есть. Если бы сиониз-
ма не существовало, его следовало бы придумать!
И я не пытаюсь приуменьшить масштабы трагедии
палестинского народа, отрицать беззаконный харак-
тер оккупации его земель, оставить без внимания бру-
тальность часто несоразмерного подавления интифа-
ды или бессмысленность агрессии при разрушении
жилищ мирных палестинцев или ливанцев. Но при
всем этом чрезмерное сосредоточение на одном ре-
гионе в ущерб остальным несколько обескуражива-
ет. Израильское государство далеко не безупречно,
оно изначально строилось на политике экспроприа-
ции, несколько облегчавшейся теми войнами, кото-
рые вели против него его соседи. В нем тоже есть своя
доля фанатиков и экстремистов, оно поддерживало
порочные связи с режимами апартеида в Южной Ро-
дезии и Претории, а его армия порой допускает ужа-
сающие просчеты. Однако, изображая его придатком
Империи Зла, мы извращаем сам смысл этого государ-
ства10. Действительно, как к нему ни подступись, ев-
рейское государство всегда будет оставаться зачин-
щиком раздора, подстрекателем, тормозом согласия,
10 «Поскольку Израиль допускает осечки в тот момент, когда зае-
дает и механизм американского государства, США поддержи-
вают его все более и более бесчеловечное поведение в отно-
шении палестинцев <...>. Растущая неспособность израильтян
воспринимать арабов как себе подобных давно очевидна для
людей, следящих за новостями потелевидению или в печати <...>.
Когда ты сам покинул лагерь правосудия, ничтотак неуспокаи-
вает, как наблюдение за другими, творящими зло. Вся та неспра-
ведливость, которую несете собой Израиль, вовсе не шокирует
главенствующую державу Запада» (Emmanuel Todd. Apres
I’Empire. Gallimard, 2002, pp. 138-139). Нельзя не отметить бли-
зость этих высказываний риторике на тему «зла» у Джорджа
Буша, даже если этот термин применяется к разным субъектам.
80
отдаляющим эпоху всеобщей гармонии — словом,
занозой в ноге человечества. Без него весь Земной шар
вздохнет свободнее, поскольку этот клочок земли опа-
сен для каждого. Более того, согласно опросу, прове-
денному Европейской комиссией в ноябре 2003 года,
большинство именно в Израиле видит основную угро-
зу миру на земле11. Теперь понятно, что необходимое
урегулирование палестинской проблемы, а именно:
создание в секторе Газа и на Западном берегу Иорда-
на государства с международно признанными грани-
цами — ничуть не гарантирует Израилю мира, как не
остудит оно и пыл «крестоносцев» Пророка в их вой-
не против Запада. Браться за решение этой задачи
нужно не питая иллюзий.
И ведь какие страсти вызывает это, в общем-то,
слабое по накалу противостояние, если сравнить его
с войнами в Африке, где жертвы исчисляются милли-
онами, совершенно не возмущая наши умы! Понево-
ле поверишь, что для прессы жизнь одного израиль-
тянина или палестинца стоит в тысячу или даже сотни
тысяч раз больше жизни африканца. Возможно, эту
одержимость следует объяснять развитием нашего
отношения к еврейской проблеме в Европе. От идеа-
лизации, последовавшей за разоблачением геноцида,
мы пришли к очернению. Похвала несла в себе заро-
дыш грядущей хулы; клевета по пятам следовала за
преклонением. На смену смиренному и гонимому
доброму еврею пришел надменный и агрессивный
поселенец. Мы восхищались первым — лишенным
" Главной угрозой спокойствию на планете 59% опрошенных
назвали Израиль, тогда как США — 53%. В апреле 2004 г. < Ну-
вель обсерватёр-» подтвердил это ощущение, вынеся на пер-
вую полосу совместное фото Джорджа Буша и Ариэля Шаро-
на с заголовком «Поджигатели».
6 Зак 1144
81
корней, скитающимся по свету редким свидетелем
удела человеческого, но не приемлем второго — ря-
дового гражданина страны, проливающего кровь,
чтобы отстоять свое существование. Нас раздражает,
что евреи освободились от своей вековой слабости,
сделав отважный выбор в пользу силы. Они предали
миссию, которую возложила на них История: быть
народом апатридов, который не попадется на удочку
буквального понимания нации. Рассеяние по миру
было вчера знаком их величия. Сегодня же, когда ев-
ропейцы сами отрекаются от своих отечеств, укоре-
нение евреев на земле, частично отобранной у дру-
гих, равносильно катастрофе. Иначе говоря, нас
привлекали в них не память или культура, не опреде-
ленное отношение к учению, письму и Писанию —
мы любили безликую жертву, чистую проекцию Хри-
ста. В чем их главная вийа? Не спросив нас, евреи пе-
реписали пьесу, в которую мы намеревались их за-
гнать, а значит, потеряли всякое право призывать нас
к ответу. Некогда нация париев, евреи, таким образом,
стали в общественном мнении Европы парией наций.
Как заявил лидер крестьянских профсоюзов Жозе Бове,
привычно сочетающий левацкую идеологию с лекси-
коном правых, последователей Морраса12: «Израиль —
это аванпост либеральной колонизации». Слова здесь
подобраны с предельной тщательностью, сводя воеди-
но два отвратительных явления.- колониализм и либе-
рализм. Отныне все европейские евреи раз и навсегда
провозглашены подельниками еврейского государства,
только если они от него во всеуслышание не отрек-
12 Шарль Моррас (1868-1952) — французский мыслитель и ли-
тератор, лидер реакционного движения «Аксьон Франсэз»,
придерживавшегося монархических, католицистских и анти-
парламентаристских позиций.Примеч. пер.
82
лись. Своим манихейским освещением арабо-изра-
ильского конфликта пресса сделала их жизнь невы-
носимой, и в значительной степени именно она от-
ветственна за климат тревоги, установившийся в этой
общине в последние годы. После дурбанской конфе-
ренции против расизма в Южной Африке в 2000 году,
которая открыла двери разнузданной антисемитской
ненависти, евреи диаспоры призваны провозгласить
во весь голос свое отвращение к сионизму13.
Уличить узурпатора
Сегодня настоящий еврей говорит по-арабски и но-
сит палестинский клетчатый платок, а остальные —
самозванцы, присваивающие себе чужую собствен-
ность и потерявшие «моральное звание мученика»
(Шарль Пеги). Былая жертва сама стала мучителем, и
более того — интересная деталь! — мучителем, в точ-
ности воспроизводящим черты своего давнего пала-
ча из Германии 1930-х годов. Когда еврей подавляет
или колонизирует, в наших глазах он немедленно
превращается в нациста, и полутонов здесь быть не
может. Причисление Израиля к невидимой империи
Севера и, в особенности, к янки-Вавилону делает его
тем самым точной копией Третьего Рейха. Нацисты
преследовали евреев, а затем евреи стали нациста-
13 Философ Жан-Клод Мильнер совершенно справедливо име-
нует этот феномен «евреем отрицающим»: после газовых ка-
мер он отрекается от Израиля, говорит «нет» самому еврей-
ству. «Еврей отрицающий не прольет и слезы по еврейской
жертве, чья жизнь была унесена после 8 мая 1945 г.» («Танмо-
дерн», ноябрь-декабрь 2005-январь 2006 г., сс. 12-21).
83
ми14. Как иначе объяснить внезапный расцвет срав-
нений с национал-социалистами под пером самых
блестящих умов? Вот что пишет философ Жиль Де-
лез о преступлениях сионизма: «Нам говорят, что это
не геноцид. Однако во всей этой истории с самого
начала есть немало от Орадура15. Сионистский тер-
роризм был нацелен не только на англичан, но и на
арабские деревни, обреченные на исчезновение. „Ир-
гун“16 была чрезвычайно активна в этом отношении
(Дейр-Ясин17)». Израильскую операцию в Южном
Ливане в 1978 году он же описывает так: «Мы оказы-
ваемся в ситуации, схожей с испанской гражданской
войной, когда эта страна стала лабораторией и поли-
1,1 Как писал Владимир Янкелевич: «Антисиониэм в этом смысле —
нежданная находка, на которую мы и не смели надеяться: он дает
нам разрешение и даже право быть антисемитом во имя демок-
ратии! Антисиониэм — это оправданный антисемитизм, нако-
нец-то предоставленный в общее пользование. Это дозволение
быть демократическим антисемитом. А если бы евреи сами
были нацистами? Это было бы замечательно. Больше не нужно
было бы их жалеть: они заслужили то, что с ними произошло»
(Vladimir Jankelevitch.Z.7wprescn/>ft'fefe. Seuil, 1986, рр. 19-20).
15 Орадур-сюр-Глан — поселок во Франции, уничтоженный не-
мецкими солдатами в годы Второй мировой войны в отмест-
ку за поддержку его жителями действий местных партизан.
Примеч. пер.
16 «Иргун» (сокр. от «Иргун Цвай Леуми», иврит; «военно-нацио-
нальная организация») — еврейская террористическая органи-
зация, действовавшая против арабских экстремистов и британ-
ской администрации в Палестине в 1931-1948 гг. Примеч. пер.
17 Дейр-Ясин (Дир-Ясин) — палестинская деревня близ Иеруса-
лима, захваченная в апреле 1948 г. формированиями еврей-
ских военизированных организаций, втом числе «Иргуна». Стех
пор палестинские и сочувствующие им источники постоянно
говорят о массовом терроре, учиненном евреями в отношении
жителей этой деревни. Примеч. пер.
84
гоном для еще более ужасного будущего»18. Тем, кого
удивляет подобное сходство Израиля и гитлеровского
режима, предлагается, к примеру, вспомнить о глубо-
ких родственных связях, установившихся с 1920-х гг
между сионистским движением и немецким национал-
социализмом, о воодушевленных отзывах одного из
первых австрийских членов СС Леопольда Итц фон
Мильденштейна после его визита в Палестину в
1933 году и хвалебных статьях о сионизме, которые
он опубликовал затем в газете Йозефа Геббельса «Ан-
грифф»19 Израиль не достоин никаких градаций, ни-
какой иерархии в оценках: нюансы в его отношении
запрещены, с нуля — сразу на максимум! Вывод войск
с Синайского полуострова, с юга Ливана или из сек-
тора Газа никогда не ставится ему в заслугу. Израиль,
что правда, перестал быть моральным кредитором
Запада: захват Бейрута в 1982 году, бесстрастное на-
блюдение за массовыми убийствами в лагерях бе-
женцев Сабра и Шатила, методичная колонизация
Западного берега Иордана, суровое, и порой несо-
размерно, подавление второй интифады, возведение
разделительной стены на Западном берегу, которая
занимает пахотные земли и разлучает семьи, обстрел
Ливана летом 2006 года в ответ на вылазки «Хезбол-
лаха», — все это уничтожило тот капитал симпатии, ко-
торым он пользовался вначале. Израиль, как справед-
1Н Gilles Deleuze. Deux regimes de Jous. Minuit, 2003- Цит. no: Eric
Marty. Le Meilleur des mondes. Denoel, 2006, pp. 8 et 11.
19 Rosa Amelia Plumelle-Uribe. LaFerocite blanche. Op. cit., pp. 277-
278. Эта история приводится в кн.: Tom Segev. Le Septieme
million: les Israeliens et legenocide. Liana Levi, 1993, pp. 40-41.
Этот не более чем временный альянс был призван сохранить
жизнь как можно большему числу немецких евреев путем их
переправки в Палестину.
85
ливо отмечал историк Эли Барнави, проиграл вой-
ну за имидж. Но признаем также и то, что, будучи де-
мократией, он позволил журналистам свободно ос-
вещать происходящее, в том числе и преступления
собственной армии. Напомним, самая крупная де-
монстрация против резни в Сабре и Шатиле, выну-
дившая генерала Шарона подать в отставку, прошла
в Тель-Авиве. Еще в 1963 году Эмманюэль Левинас
писал: «Что бы ни говорили нам антисемиты, Изра-
иль не стал хуже остального мира. Он просто пере-
стал быть лучшим»20.
Но все это напрасно: усилия большинства интел-
лектуалов, за примечательным исключением Мише-
ля Фуко, были, напротив, брошены на изображение
этого народа как преступного — и брошены успеш-
но, поскольку при первом же упоминании о нем на
ум приходит имя Гитлера. Израиль, наверное, един-
ственное государство мира, чье право на существо-
вание в надежных и признанных границах прихо-
дится все время утверждать заново. Поразительно
уже само это заявление, поскольку оно немедленно
наводит на обратную мысль: что право это — неслы-
ханная привилегия. Безупречные вчера, ныне евреи
превратились в чудовищ. В Европе же палестинский
вопрос привел к тому, что вновь, со спокойной ду-
шой, оказалась узаконена ненависть к евреям. Мож-
но с полным основанием повторить за Бернардом
Льюисом: «Арабы, по сути, не что иное, как палка для
очередной взбучки евреям»21. Другой пример — от-
рывки из дискуссии Эдгара Морена, Сами Наира и
Даниэль Сальнав, опубликованной в «Монд» под на-
Emmanuel Levinas. Difficile liberie. Albin Michel, 1963, p- 16.
21 Bernard Lewis. Le retour de I’islam. Gallimard, coll. «Folio histoire»,
1985 pour la traduction fran^aise, p. 250.
86
званием «Израильская язва»: «Евреи, унижавшиеся,
презиравшиеся и преследовавшиеся, унижают, пре-
зирают и преследуют палестинцев. Евреи, бывшие
жертвами беспощадного порядка, навязывают свой
беспощадный порядок палестинцам. Евреи, постра-
давшие от бесчеловечности, демонстрируют чудо-
вищную бесчеловечность <...> и избранный народ
действует, как высшая раса»22. «Вести себя как из-
бранный Богом народ не только есть доказательство
глупости и надменности, но и преступление против
человечества. У нас это называется расизмом», — пи-
шет в свою очередь норвежский философ Юстейн
Гордер, автор знаменитого романа «Мир Софии»,
который также подозревает некоторых израильтян
в том, что они задумали «с Божьей помощью окон-
чательное решение палестинского вопроса» («Аф-
тенпостен», 5 августа 2006). Как все быстро перевер-
нулось: если евреи подавляют, то непременно на
манер белокурых арийцев, в точности воспроизво-
дя зверства, некогда переносимые ими в Германии
и Польше. Уже тот простой факт, что их преследовали
и изничтожали нацисты, делает их потенциальны-
ми нацистами. Ливанская война уподобляется не-
мецкой политике Lebensraum, «жизненного про-
странства», сектор Газа или Дженин становятся
Освенцимом23, а сионизм — братом-близнецом на-
22 «Монд», 4 июня 2002.
23 На карикатуре, опубликованной в мае 2006 г. на страницах
итальянской «Либерационе», органа партии «Коммунистичес-
кое преобразование» (Rifondazione Communista), одного из
столпов левой коалиции премьер-министра Романо Проди,
изображен затянутый колючей проволокой вход в Газу, увен-
чанный надписью: «Голод освобождает» — очевидный намек
на «Труд освобождает» над воротами Освенцима.
87
цизма24. Непреклонность a posteriori к национал-со-
циализму облегчает нам низвержение еврея, не же-
лающего раскаиваться в принадлежности к Израилю.
Эта синонимия и та вредоносная сила, которую она в
себе заключает, становятся под пером интеллектуа-
лов, от которых мы вправе были ожидать большей
разборчивости, результатом прискорбного перено-
са. Отождествлять евреев и нацистов значит лишать
легитимности еврейское государство, это все равно
как придавать арабам еврейские черты, переносить
давнюю битву с бесчестьем на берега Иордана. Это
значит, в конечном итоге, заранее оправдывать воз-
можное исчезновение Израиля, этого «образования-
узурпатора».
24 Посетив весной 2002 г. осажденный тогда израильскими вой-
сками Рамаллах, лауреат Нобелевской премии по литературе
Жозе Сарамаго писал: «В Рамаллахе мне предстало человече-
ство угнетенное и униженное точно также, как в нацистских
концентрационных лагерях». В беседе с журналисткой он при-
знается: «То, что происходит сейчас с Палестиной, — преступ-
ление, которое нам под силу остановить». На возражение сво-
ей собеседницы: «Ну, а где тогда газовые камеры?» — Сарамаго
отвечает: «Дойдет очередь и до них» («Монд», 24 мая 2002). Ла-
тиноамериканский писатель Луис Сепульведа в книге под на-
званием «Грязная история», в свою очередь, утверждает: «Се-
годня, как и всегда, мы ненавидим нацистов за то, что они
творили с евреями, цыганами, гомосексуалистами и оппози-
ционерами. Сегодня, как и завтра, евреев будут ненавидеть за
то, что каста воинов под предводительством Шарона творит с
палестинцами. В Освенциме и Маутхаузене, в Сабре, Шатиле
и Газе сионизм и нацизм протягивают друг другу руку» (Luis
Sepulveda. Une sale histoire. Anne-Marie Metallic, 2005, p. 44).
88
О разумном использовании варварства
Мало культур сравнится с американской культурой в сла-
дострастии, с которым она созерцает собственные изъя-
ны и выставляет на обозрение свою низость — ее про-
стодушие здесь порой граничит с потворством. На ум
приходит известное замечание Фрейда о «варварах эпо-
хи великих вторжений, которые убивали, а затем кая-
лись — превращая тем самым покаяние в прием, дозво-
ляющий убийство»25. Демоны, запрятанные в подполье, —
вот что завораживает нас в Соединенных Штатах, этой
стране, где все напоказ. Главная цель Америки — поста-
вить дикость на службу праву, превратить зло в незаме-
нимый ингредиент добра. Европа же, напротив, с 1945 го-
да превратила насилие в табу, осадок доисторических
времен. Дошло даже до того, что звучат предложения
отменить исполнение национальных гимнов перед фут-
больными матчами, чтобы не будить в болельщиках
убийственный шовинизм. Вместе с тем, очевидно, что
футбольные поля и площадки для игры в регби заменя-
ют давние поля брани, а потасовки фанатов или даже
беспорядки на улицах после матчей предпочтительнее
сражений пехотинцев и танков. Европа может терпеть
насилие, лишь объясняя его социальным неблагополу-
чием, унижением и бедностью. Дикость подавляемая
(Старый Свет) противостоит, тем самым, дикости сдер-
живаемой (Новый Свет). Впрочем, сдерживается она в
последнем случае неважно, если вспомнить об агрессив-
ном поведении сил правопорядка, продолжающейся
сегрегации, ужасающем состоянии тюремной системы,
войне преступных группировок, широком распростра-
нении огнестрельного оружия и узаконенных пытках в
5 Предисловие к «Братьям Карамазовым» Федора Достоев-
ского (Folio Gallimard, 1973, р. 9).
89
армии. Но что восхищает в Америке, так это сочетание
насилия с порядком (и сентиментальностью), все эти
двойственные персонажи: ковбой, шериф, пионер, по-
борник справедливости, всегда стоящие на грани раз-
рыва с законом, готовы погрузиться в хаос для того, что-
бы восторжествовало право. Вплоть до того, что порядок
здесь никогда не является просто порядком, как в Евро-
пе: все время кажется, что он вот-вот сорвется в неис-
товство, его вот-вот унесет неконтролируемая ярость.
Европу постоянно преследует фантом «этих взрывов
коллективного скотства» (Стефан Цвейг), которые на
протяжении веков отмечали ее историю. Она боится их
возвращения. Ей памятна ремарка Дидро, согласно ко-
торой просвещенному народу куда легче вернуться к
варварству, нежели народу варваров единственным ша-
гом прийти к цивилизации. Но, может, чтобы избежать
срыва в бесчеловечность, следует признать его в каждом
из нас, а не отрицать? И точно так же, как Паскаль тре-
бовал от разума «поселить врага своего в себе», демо-
кратия должна, под страхом вырождения, вобрать в себя
свою противоположность, не давая ей разрушить себя,
поставить себе на службу те ценности, что противосто-
ят ее развитию: непреклонность, ярость, фанатизм, — и
пуститься в путь, усеянный опасностями, которые могут
погубить ее, но могут и укрепить. Ей необходимо считать-
ся с насилием, чтобы лучше сублимировать его, направить
его на позитивные цели. Поразительной способностью
Америки является как раз умение жить с долей структур-
ной анархии, которая для нас, европейцев, была бы смер-
тельной, — даже стабильность там кажется парадоксаль-
но рожденной из состояния постоянного кризиса. Не
хочется упрощать, но складывается впечатление, что внут-
ри двух наших демократий сталкиваются две разные меч-
ты. Одна хочет искоренить злобу одними лишь доброде-
телями диалога, терпимости, бесконечного напоминания
90
о былых ужасах. Другая стремится поставить порочную
натуру человека на службу совершенствованию обще-
ства, сохранить энергию зла, чтобы пустить ее на благо-
родные цели. Это созидательное варварство, которое
пытается превратить отталкивающие страсти в велико-
душие. Итак, духовность доброты, с одной стороны;
сдерживание, сублимация свирепости — с другой.
Непростой суд
Современная Франция, как известно, разрывается
между двумя болезненными воспоминаниями.- Виши
и Империя, но масштаб их неодинаков. Колонизация
кажется не таким тяжким бременем, как коллабора-
ционизм, по одной простой причине: поражение
1940 года и последующая оккупация затронули всю
страну, замарали и унизили всех ее граждан, несмот-
ря на отважное сопротивление меньшинства. От этой
травмы наша страна оправляется с трудом даже сей-
час, спуста полвека26. Колониальная же авантюра, на-
против, будучи зачастую жестокой и кровавой и не-
смотря на сильное лобби в парламенте Третьей
Республики, в конечном итоге коснулась лишь горст-
ки наших соотечественников. Свидетельством тому —
горечь алжирских репатриантов, которые быстро по-
чувствовали себя брошенными метрополией, потеряв-
шей интерес к заморским экспедициям. Движущей
силой французского империализма и его глашатая
26 См. по этому поводу Henry Rousso. Le syndrome de Vichy: 1944-
1987- Seuil, 1987, а также работу американского ученого Ри-
чарда Голсена (Richard J. Golsan. Vichy’s Afterlife. University Of
Nebraska Press, 2000).
91
Жюля Ферри был не избыток сил или чрезмерная ви-
тальность, но навязчивая идея упадка, потребность
стереть унижение 1870 года27, боязнь не дотянуть до
уровня великих европейских держав. Речь идет о «фе-
номене компенсации» (Рауль Жирарде), призванном
воспрепятствовать сползанию в посредственность, о
причуде одержимой манией величия элиты, а вовсе
не о желании всего национального сообщества28. За
исключением Алжира, подлинной колонии пересе-
ленцев, французы столь вяло участвовали в замор-
ской эпопее, что властям пришлось создать настоящее
пропагандистское бюро, Экономическое агентство
колоний, призванное посредством выставок и филь-
мов развивать у населения «имперскую жилку»29. Стыд
за военное поражение и за участие правительства
Петена в депортации евреев (тогда как в Дании, напри-
мер, сумевшей спасти всех.своих евреев, сам король в
знак солидарности нашил на свой лацкан желтую звез-
ду) оказывается сильнее неприятия африканских и ази-
атских завоеваний, в которых сегодня большинство
видит допотопное заблуждение. Из двух этих грехов —
колониальной авантюры и сделки с гитлеризмом —
избавиться лучше все же от последнего. Если мы суме-
ем доказать, что евреи, создав собственное государ-
ство, повторяют на слабейших соперниках то, что они
27 Речь идет о поражении Франции во Франко-прусской войне
1870-1871 гг. Примеч. пер.
28 См.: Raoul Girardet. L’Aventure coloniale en France. Pluriel, 1972,
pp. 410-41 Г См. также статью Марселя Меряя об антиколо-
ниализме В: Marc Ferro. Le livre noir du colonialisme. Op. cit., pp.
816-861, а также работу, считающуюся классической подан-
ному вопросу: Charles-Robert Ageron. France coloniale ouparti
colonial? PUF, 1978.
29 Pascal Blanchard // «Нувель обсерватёр», 3-9 ноября 2005-
92
ранее терпели от сильнейших, тогда можно будет
простить и пассивность и даже пособничество всех
нас, народов Европы, в отношении Третьего Рейха.
Израиль, таким образом, подсуден дважды: врос-
ший в Восток придаток Запада, он маскирует свои
территориальные аппетиты ширмой непоправимо-
го ущерба, геноцида, как если бы арабы должны были
расплачиваться за преступление, совершенное неког-
да в Европе. Былым упрекам крайне правых в космо-
политизме вторят сегодня выдвигаемые левыми об-
винения в нелегитимности. Ненависть к евреям
становится отныне проводником ненависти к Запа-
ду: избранный народ превращается тем самым в сим-
вол Запада после того, как на протяжении столетий
он был для него козлом отпущения. Поэтому и палес-
тино-израильский конфликт рассматривается как
«символ отрицания западным миром права арабов и
мусульман»10. Отсюда и поразительная терпимость
наших интеллектуальных, политических и журнали-
стских элит к палестинскому терроризму: покушения
и теракты камикадзе осуждаются, но сквозь зубы, а то
и оправдываются как акт отчаяния, законное воздаяние
за зверства, совершенные израильскими военными.
Для них никакая жестокость кандидатов на самоубий-
ство с их смехотворной верой в семьдесят девствен-
ниц, которые ожидают смертников в раю, не уравно-
весит подлости израильтян. Им безразлично число
жертв — и тем более настоящая культура смерти, рас-
пространенная в среде молодежи Западного берега
реки Иордан и сектора Газа. А все потому, что наша
снисходительность насквозь пропитана снисхождени-
ем: мы не задумываемся о том, не являются ли возгласы
поддержки, выкрикиваемые боевиками, схоронивши-
10 Pascal Boniface. «Нувель обсерватёр», 12 мая 2005.
93
мися в европейских и американских бастионах, са-
моубийственными прежде всего для самих палестин-
цев, не служат ли исламисты преградой всему народу
на пути к миру и достоинству, поскольку бывают «вре-
мена, когда народы хотят иметь возможность растить
своих детей вдали от кладбищ» (Жан Даниэль)31. Наше
ослепление кровавой баней, групповыми казнями,
искупительной жертвой «Хамаса» или «Исламского
джихада» (через отделяющий нас телеэкран) не про-
сто отдает порнографией, подобно ликованию Бод-
рийяра перед рушащимися башнями в Нью-Йорке.
Оно прежде всего доказывает наше презрение к са-
мому этому народу, низведенному до статуса пушеч-
ного мяса. Эстетике компромисса мы явно предпочи-
таем эстетику преступления32.
Отсюда же и молчание французских интеллиген-
тов и части левых — при воем их мелочном антифа-
шизме, возведенном в ранг республиканского мисти-
цизма, — перед волной юдофобии иммигрантского
происхождения, захлестнувшей Францию с началом
второй интифады (в контекст которой вписываются
и истязания, и последующее убийство юного Илана
Халими бандой с парижских окраин в 2006 году, смесь
похищения с целью вымогательства и расистского
преступления). Многие из них увязли в неловком от-
рицании — а то и в обличении неравнодушных в па- 11 12 * * * * *
11 Цит. по: Germaine Tillon. LesEnnemis complementaires. Editions
Tiresias, 2005; preface de Jean Daniel.
12 О том возбуждении, почти сладострастном зуде, который вы-
зывают у нашей интеллигенции живые бомбы, см. превосход-
ный анализ Пола Бермана.- Paul Berman. Les habits neufs de la
terreur. Hachette Litterature, traduction fran^aise 2004, chapitre 6;
в особенности обращение к примерам из Брейтена Брейтен-
баха и Жозе Сарамаго.
94
ранойе и даже провокации33. Симптоматично в этом
смысле, что Франция, сталкиваясь с проблемой соб-
ственной идентичности, каждый раз оборачивается
против своих граждан-евреев, даже если сегодня этот
процесс и воспринимается сквозь призму Ближнего
Востока. Отношения эти глубоко эмоциональны: на-
ция почти оказалась на грани бунта, защищая репу-
тацию обвиненного в предательстве Альфреда Дрей-
фуса. «В страну, способную на такой раскол во имя
защиты ничтожного капитана-еврея, нужно ехать
немедленно», — говорил будущему философу Эмма-
нюэлю Левинасу34 его отец накануне Второй миро-
вой войны. Но в XXI веке хранители догмы Сопротив-
ления, отслеживавшие повсюду мельчайшие следы
снисхождения к нацистской доктрине, вдруг превра-
тились в пособников тех, кто ущемляет, оскорбляет и
бьет ниже пояса сограждан-евреев. Конечно, все это
53 Пример такого мышления — книга философа Алена Бадью
(Alain Badiou. Circonstances 3, Portees du mot «Juif». Editions
Lignes, 2005). В этом произведении автор сравнивает Израиль,
как государство архаичное, с петеновской Францией, назы-
вая его «крайней формой колониальной природы, которую
обретает сакрализация имени евреев», а также государством,
которое планировало геноцид палестинцев. Для А. Бадью, вос-
крешающего традиционный антисемитизм Церкви, настоя-
щий еврей — это тот, кто выдавливает из себя еврейство и сли-
вается с массой других людей. Признать себя евреем, с его точки
зрения, значит немедленно разбудить страсть антисемитизма.
Напрашивается двойной вывод: необходимо уничтожить Из-
раиль и призвать евреев перестать быть таковыми, превратить-
ся в гоев, подобных всем нам. Истинный еврей — тот, кто стре-
мится к своему собственному исчезновению. Об этой работе
Алена Бадью см., в частности: Eric Marty, Alain Badiou. «EAvenir
d’une negation» // «Танмодерн», зима 2005-2006 г.
34 Цит. по: Alexis Lacroix. Le socialisme des imbeciles: Quand I’anti-
semitisme redevient de gauche. La Table Ronde, 2005, p. 38.
95
не сравнить с атмосферой 1930-х гг.: сейчас это про-
сто череда мелких неприятностей и подозрений, от-
равляющих евреям их повседневное существование.
Немало прозвучало и авторитетных мнений, объяс-
нявших происходящее контекстом: взять хотя бы обая-
тельного Жозе Бове, в эфире передачи Карла Зеро на
«Каналь Плюс» в 2001 году обвинившего «Моссад» в
поджоге французских синагог для провоцирования
беспорядков (позднее он извинится за высказывания,
которые могли «задеть чьи-то чувства»). Когда же по-
литолог Паскаль Бонифас в конфиденциальной за-
писке в апреле 2001 года советовал руководителям
Социалистической партии для повышения результа-
та на выборах отказаться от обработки еврейского
электората (500 000 человек во Франции) в пользу
голосов мусульман (5 000 000), он совершенно от-
крыто признал господствующую тенденцию35. Вы-
нужденные выбирать между двумя меньшинствами,
многие интеллектуалы, активно поддерживавшие
борьбу палестинцев, предпочли во имя строгого ан-
тирасизма отвернуться от евреев в пользу арабов, со-
чтя одних незаслуженными фаворитами, а других —
55 Директор Института международных и стратегических отно-
шений (IRIS) Паскаль Бонифас предостерегал руководство
социалистов и тогдашнее правительство Лионеля Жоспена от
чрезмерных произраильских симпатий, которые могли отпуг-
нуть от них избирателей-мусульман. Чуть ранее, в ходе визита
на Ближний Восток, Лионель Жоспен назвал «Хезболлах» тер-
рористическим движением. «Теорема Бонифаса» стала с тех
пор в политологии обозначением беспринципной вербовки
сторонников. Доклад П. Бонифаса приведен в приложении к
его же книге: Pascal Boniface. Est-il permis de critiquer Israel?.
Robert Laffont, 2003- Примечателен заголовок («Позволитель-
но ли критиковать Израиль»?), который можно было бы про-
изнести наоборот: позволительно ли НЕ критиковать Израиль?
96
несправедливо обделенными, забывая на фоне выгод
и потерь о том, что первые чувствуют себя одиноки-
ми и брошенными. Акты насилия против евреев — то,
что во Франции мужчины и женщины зачастую не
могут пройти по улицам города в кипе или со звез-
дой Давида, что дети евреев не могут свободно выби-
рать школу — оправдывались скрытым недоволь-
ством молодежи в пригородах — и ей было позволено
вымещать его в гомеопатических дозах на тех, кто
слабее36. Конечно, Европа не вернулась к межвоенно-
му разгулу страстей и, более того, воздвигла всевоз-
можные нравственные и правовые барьеры для того,
чтобы не допустить возвращения Нечистого Зверя.
Но она порой срывается в антисемитизм путем само-
устранения во имя похвальной заботы о равенстве и
покое. (Что, впрочем, ничуть не отменяет расизма в
отношении иммигрантов с арабского Севера Афри-
ки или чернокожих африканцев, вообще всех омер-
зительных нападений на цветных.) Как тут не вспом-
нить об истории британского военного в Палестине
в 1947 году, который при виде каждодневных стычек
между евреями и арабами никак не мог решить, ка-
кую же из двух общин он презирает больше... Как
знать, не придется ли однажды градоправителям и
мэрам всех крупных городов Старого Света выбирать
между внушительными общинами мусульман и гор-
сткой евреев в попытке избежать переноса на их зем-
ли палестино-израильского конфликта? Не хочется
36 «Гитлер бьи бы хорошим мусульманином!» — воскликнул уче-
ник одной из школ иа северо-востоке Парижа вскоре после
11 сентября, когда учитель рассказал им об уничтожении на-
цистами 6 миллионов евреев («Интернэшнл Геральд Трибь-
юн», «Ап Entrenched French Problem: Antisemitism», 24 марта
2006).
Зак. 1144
97
даже и думать, кого они решат бросить на произвол
судьбы. Когда вам противостоят крикливые меньшин-
ства, поддерживаемые сильной внешней диаспорой,
социальный мир дороже нескольких жертв.
Вдвойне проклятый
Империя Зла в глазах ее хулителей двуглава, и Вашинг-
тон с Иерусалимом живут, пестуя друг у друга одни и
те же недостатки. Волки отстаивают волков. Если мы
переносим на Израиль преступление Холокоста, то
грех колониализма перекладывается на совесть Со-
единенных Штатов, поскольку злонравная Америка
сосредоточивает в одном месте — одном народе, од-
ной системе — всю мерзость, на которую только была
способна некогда Европа. Паразит, убийца и наглец,
Новый Свет наделен всеми признаками, которые вы-
дают вину Запада: он смешивает богатство с неравен-
ством, подавляет все остальные нации и загрязняет
атмосферу. Он основан на двойном преступлении —
геноциде индейцев и торговле неграми — и процве-
тает лишь благодаря угрозам и оружию. Либерал на
словах и протекционист на деле, Новый Свет равно-
душен к международным институтам, которые под-
держивает лишь нехотя, и безоглядно привержен
культу зеленой банкноты, единственной религии
этой материалистичной страны. Что же до Америки
Джорджа Буша-младшего, то она в последние годы
являет нам поразительное зрелище великой державы,
во имя борьбы с терроризмом в Ираке и Афганиста-
не пускающейся на новую имперскую авантюру, в то
время как все европейские столицы давно оставили
ее в прошлом. Для того, чтобы Старый Свет, запятнан-
98
ный своими мирскими проступками, мог обрести за
счет старшего заокеанского брата утерянную невин-
ность, нужно надеть на американского Сатану сразу
несколько разноликих масок: он должен быть похож
на нас, чтобы воплощать веете черты, которые мы не-
навидим в себе, и отличаться ровно настолько, что-
бы дистанция все же выглядела непреодолимой. Он
должен стать уродом в семье, постыдным отпрыском,
язвой, разъедающей сердце Запада. Как и антисеми-
тизм — аллергия на «минимальную инаковость» (Вла-
димир Янкелевич), — эта ненависть обращена на не-
что сокровенное, чью нестерпимую близость мы
отвергаем. Америка может быть двойником Европы,
но лишь в том же смысле, что и самые здоровые ро-
дители способны породить анормальное потомство,
испытывая при этом тягу к детоубийству. Стоит нам
установить такую зависимость, как наш дискомфорт
более не выливается в самобичевание и переносится
на этого ниспосланного провидением третьего, сим-
вол абсолютного преступления. Раскаявшаяся мачеха,
Европа, хочет вернуть себе честное имя, символичес-
ки расправляясь с дочкой по ту сторону Атлантики, сво-
дя в ней все негативные черты ее родины. (Вот почему
антиамериканизм стал в наших краях настоящим про-
пуском в известность: английскому драматургу Гароль-
ду Пинтеру, яростному противнику Билла Клинтона и
Джорджа Буша, но также члену комитета поддержки
сербского диктатора Слободана Милошевича, он при-
нес в 2005 году Нобелевскую премию политературе, а
американскому режиссеру Майклу Муру в 2003-м —
Золотую пальмовую ветвь на Каннском кинофестива-
ле за документальный фильм «Фаренгейт 9/11» )
И какое удовлетворение для клонящейся к закату
Европы — отныне зрительницы, а не действующего
лица Истории — видеть, как самая совершенная ар-
99
мия в мире терпит поражение от кучки джихадистов
в Ираке, как сладок этот реванш над Новым Светом, в
своем самоуверенном опьянении не внимающим на-
шим предостережениям. Боязнь Америки, последняя
гражданская религия в Западной Европе, позволяет
нам-избавиться от угрызений совести, объединяясь с
некогда колонизированными нами континентами.
Франция, Германия, Испания и Италия, став полити-
ческими карликами, словно бросают в лицо обще-
ственному мнению: мы разводимся с Западом, чтобы
сблизиться с Югом, ибо наши интересы схожи.
Позвольте интеллектуалу, даже если вы склонны отно-
сить его к правому крылу, спокойно объяснить, почему
он чувствует себя глубоко солидарным со странами тре-
тьего мира <...> почему европейская культура и западный
образ жизни кажутся ему отныне разными понятиями,
почему он надеется и хочет верить, что борьба в буду-
щем сведется к простой формуле: Европа и третий мир
против Запада37.
Причудливая судьба у этого слова — «Запад», рав-
но ненавистного как крайне правым, так и ультрале-
вым, поносимого даже нацистами и взятого на во-
оружение лишь маргинальными экстремистскими
группировками. Для националистической пропаган-
ды Европы оно неизменно символизировало зло,
пришедшее с запада: от воинствующего славянофи-
ла Федора Достоевского, противопоставлявшего Свя-
тую Русь «окаянной либеральной жизни», до Томаса
Манна, отстаивавшего в «Дневнике» 1944 года немец-
кую душу перед натиском механистической цивили-
зации, распространяемой Францией и Америкой, или
37 Alain de Benoist. Europe, Tiers-Monde, тёте combat. Laffont, 1986.
100
Мартина Хайдеггера, различавшего аутентичность
германцев и обесчеловеченный мир техники, вопло-
щением которого для него служили США и СССР3**. До-
ходит до того, что каждая европейская страна может
быть Западом в глазах другой, а вся Европа перекла-
дывает само это понятие на Америку. Для левых
Western Civilization — это крах модерности, опусто-
шение планеты, попрание различий и меньшинств,
порабощение и уничтожение целых народов. Поми-
мо этого пафоса, в идее Запада заложена двойная при-
рода, философская и географическая. Если учитывать
лишь последнюю, то, вслед за американским полито-
логом Сэмюэлом Хантингтоном, нужно призвать Запад
отказаться от любого вмешательства, не выходить из
своих стен, чтобы избежать столкновения цивилиза-
ций. Если же, напротив, делать акцент только на пер-
вой, то это понятие приобретает взрывную силу и мно-
гозначность, которая переворачивает установившийся
порядок вещей, и тогда оно распространяется далеко
за пределы наших континентов, смешиваясь с просве-
щенческой идеей освобождения человечества* 39
зв «Планета в огне. Суть человека вывихнута. Рефлексия над ис-
торией мира может исходить лишь от немцев при условии,
что они найдут свою „германскость" и сумеют отстоять ее».
Лекция о Гераклите, лето 1943 г. (Martin Heidegger. CEuvres
completes, tome 55, p. 123). Цитата, отмеченная и переведен-
ная Люком Ферри.
39 Именно в этом ключе Юрген Хабермас считает открытость ФРГ
западной культуре «самым значимым интеллектуальным свер-
шением послевоенного периода», и лишь она одна способна
удержать конституционный патриотизм немцев от сползания
в былую идеологию единства Центральной Европы. См.: Jurgen
Habermas. Devant I’Histoire. Les documents de la controverse sur la
singularite de [’extermination desjutfsparle regime nazi. Cerf, 1988;
preface de Luc Ferry, introduction de Joseph Rovan, p. 57.
101
Размежевать Старый и Новый Свет — такова, в ча-
стности, стратегия «Аль-Каиды» и иранского прези-
дента Мухмуда Ахмадинежада, которые обещают
первому снисходительность, если он будет паинькой
и отречется от второго. Сколько европейских стран
готовы поддаться этому призыву только потому, что
"основной их заслугой как раз и является сопротив-
ление Дяде Сэму? Отлучив американского родствен-
ника, мы после векового заблуждения наконец-то пе-
решли в правильный лагерь — лагерь угнетенных и
сопротивляющихся. Присоединиться к побежден-
ным, писать историю из подвала — вот наша мечта.
Как знать, мы можем воплотить ее раньше, чем пред-
полагаем...
Сливочные батончики,
капуччино и дядюшка Том
Превратить клеймо в заслугу — таким всегда был реф-
лекс угнетенного, растоптанного, раба. «Пусть на моем
лице воссияет слава плевка», — как замечательно сказал
Эме Сезер. Пролетарии, бродяги, парии, гомосексуали-
сты гордились осуждением со стороны, воспевая красо-
ту падшего, униженного, обесславленного, того, кто ви-
дит в собственной низости обещание искупления. Но не
рискуем ли мы, под предлогом гордости тем, что мы есть,
вновь превратить цвет кожи в границу, разделяющую
Добро и Зло? Меланин против лейкодермы40: всех про-
дажных, клятвопреступников тогда можно будет обзы-
вать сливочными батончиками, капуччино, дядюшками
Томами — черными снаружи, белыми внутри. Мы вновь
видим в расхождениях расовую подоплеку: если негр
40 Нарушение пигментации кожи. Примеч. пер.
102
думает не так, как его сотоварищи — значит, он «тубаб»41,
белый в душе, слуга-чревовещатель, предатель братьев
своих. Со временем он превратится в «штрейкбрехера
из желтого этнического профсоюза», верного защитни-
ка интересов сразу нескольких сообществ (Джим Сли-
пер)42. Куда же отнести метисов, мулатов, квартеронов,
октаронов, темнокожих, вообще всех тех, кто не счита-
ет себя ни черным, ни белым и чья неопределенность
бесит помешавшихся на классификациях? Сколько бы
мы ни кляли старый предрассудок мусульман и христи-
ан, связывающий черноту кожи с чернотой души, «про-
клятие Хама» сохраняет свою первородную значимость43.
Но стоит ли превращать негритюд, африканскость в
образ мышления и поведения, устанавливать глубинную
связь между Генетическим наследием индивида и его ум-
ственными и нравственными достоинствами, иначе пе-
рераспределять атрибуты подчиненности и превосход-
ства? Существуют ли белый или черный разум, вся эта
война эпидермисов? И с каких это пор биология пред-
определяет личность? Откуда вдруг всплывают посту-
латы колониальной философии и «научного» расизма
XX века? Утверждая, что у былых изгоев, у нынешней мо-
41 Африканец, живущий по-европейски. Примеч. пер.
42 Jim Sleeper. Du racisme liberal: comment lafixation sur la race
a mine le reve americain. Boston, Rowman & Littlefield
Publishers, 2002. Цит. no: Geraldine Faes, Stephen Smith.Noir
etFranfais. Op. cit., p. 385.
43 Религия использовалась для оправдания порабощения не-
гров строками из Бытия: «Ной насадил виноградник, и он
выпил вина и опьянел. Один из сыновей его, Хам, насме-
ялся над отцом, в отличие от братьев своих, Сима и Яфета.
Узнав об этом, Ной проклял Ханаана, младшего сына Хама,
заявив, что тот будет,,рабом из рабов" для братьев Хама*
(Olivier Petre-Grenouilleau.Zes Traites negrieres. Op. cit., p. 31).
103
лодежи окраин не может быть никакого антибелого или
антирасистского расизма, поскольку сами они постра-
дали от этого зла, прогрессивная мысль выдает тем са-
мым свою слепоту. Они-де — жертвы, а потому свобод-
ны от предрассудков, поражающих большую часть
населения. Однако происходит как раз обратное: расизм
растет в геометрической прогрессии как раз среди мел-
ких групп и меньшинств, табу рушатся, все объясняется
в терминах физики, идентичности, чистоты и инаково-
сти. И это расизм тем более уверенный в своей правоте,
что он переживается как законная реакция преследуе-
мых. И вотуже возрождается одержимость родословной,
вышедшие из рабства былые различия, множатся пред-
рассудки во имя антирасизма. Человечество уже не ви-
дится единством многих: торжествует представление о
родах человеческих, несовместимых друг с другом.
IV
Фанатизм
сдержанности
Старики потому так любят давать хо-
рошие советы, что уже не способны
подавать дурные примеры.
Ларошфуко
Запоздалое обращение в праведники
Мы слишком часто забываем о том, что Европа, в
отличие от Соединенных Штатов, не продукт коллек-
тивной клятвы «нам все под силу». Ее породила уста-
лость от гекатомб. Понадобилась тотальная катастро-
фа XX века для того, чтобы Старый Свет обратился к
добродетели: так возраст ведет блудниц напрямик от
распутства к ханжеству. Без двух мировых войн с их
нескончаемой чередой жестокостей не родилась бы
эта устремленность к миру, которую легко спутать со
стремлением к покою. От дикости к умудренности мы
пришли через груды трупов и преступную неумерен-
ность. Возможно, мы и поумнели, но это мудрость
пресытившихся зверей, утомленных разбоем и доволь-
ствующихся проектами меньшего размаха. (В этом
смысле можно выдвинуть следующую гипотезу: пока
на Западе подавление инстинктов было нормой, са-
мые агрессивные нации компенсировали эту сдер-
жанность колониальными или захватническими эк-
спедициями. Стоило снять все ограничения, как
возобладал дух миролюбия: страсти можно теперь
107
вымещать на ближних, никого не порабощая.) Евро-
пейская демократия напоминает курс лечения, кото-
рому следуют некогда чересчур буйные народы, ут-
ратившие вкус к баталиям: это демократия семенящая,
демократия «конструктивной сдержанности» (Пьер
Розанваллон), в отличие от той имперской полити-
ческой религии, каковой она стала в США1. В Европе
она — то, что осталось, когда от прочих мечтаний
пришлось отказаться: зона предельного разнообра-
зия, где удобно жить, реализовывать себя, по возмож-
ности духовно обогащаться в окружении шедевров
культуры. Прекрасная цель, что и говорить: такой тип
управления ограничивает человеческие потери, избе-
гает насилия и воздерживается от прозелитизма в об-
ласти прав человека. Подобное спокойствие, однако,
хорошо лишь во времена всеобщей умиротвореннос-
ти, во вселенной, наконец-то приверженной «вечному
миру» (Кант). Однако нельзя не заметить контраста
между идиллией, которую рисуют себе европейцы —
10 чем свидетельствуют следующие строки Пьера Розанвалло-
на («Л/онд», 22 февраля 2005): «Догматичный универсализм,
идущий рука об руку с восприятием демократии как полити-
ческой религии, несет в себе невыносимую надменность, ко-
торую лишь удваивает ее естественная наивность. Демокра-
тия, осмысленная как опыт, напротив, открывает дорогу
истинному универсализму — экспериментальному. Если при-
знать, что все мы — лишь ученики в школе демократии, — то
такой подход позволяет установить куда более равноправный
диалог между нациями! Демократия — это цель, к которой еще
предстоит прийти (мы пока что далеки от создания общества
равных и от совместного управления общими делами), а не
загодя дарованный нам капитал. Европа зачастую была весьма
далека от конструктивной сдержанности. Но когда она станет,
наконец, проповедником такой философии, ее голос будет ус-
лышан, и она сможет помочь Америке осознать, что же лежит в
основе ее глубинных разногласий с остальным миром».
108
право, диалог, уважение, терпимость, многополяр-
ность, — и той трагедией, которая разворачивается
вокруг, автократичная Россия, агрессивный Иран,
раздираемый на части Ближний Восток, угрожающая
Северная Корея, нестабильная Африка. Но Европа боль-
ше не верует во зло, ей ведомы лишь недоразумения,
которые можно разрешить путем согласования. Не по
душе ей и История.- это сплошной кошмар, минное
поле, из которого она с большими потерями выбралась
сначала в 1945-м и второй раз — в 1989 году, после па-
дения Стены. Она отстраняется от этого яда, замыка-
ясь в кокон нормативов, правил и процедур. И, посколь-
ку история продолжается без нашего участия, Старый
Свет оставляет заботу о ней другим, даже если потом и
приходится порой критиковать их за отсталость. Наша
ангажированность ушла в прошлое: всякий раз, как воз-
никает та или иная проблема, мы множим отсрочки,
умеряем негодование цинизмом, направляем обидчи-
ка к жертве и наоборот. Мы демонстрируем прозорли-
вость труса, клянущегося, что он ни за что не поддастся
на провокацию. Когда Америка мобилизуется и действу-
ет (порой с трагической неосмотрительностью), Евро-
па умывает руки. Боязливый колосс, страдающий от
собственной гипертрофии, чья эффективность обрат-
но пропорциональна его росту, Европа рискует превра-
титься для наций мира в Понтия Пилата.
Империя пустоты
Жан-Поль Сартр признавался как-то, что он не в со-
стоянии разговаривать с американцами, потому что
те не верят в первородный грех. Однако Северной
Америке, в особенности ее левым, хорошо знакомо
109
чувство вины, нанесенное за геноцид индейцев, раб-
ство негров и неискоренимую сегрегацию. Она, меж
тем, проделала немалый путь, поскольку Акт о граж-
данских правах Линдона Джонсона, официально по-
ложивший конец расовой дискриминации, был при-
нят лишь 2 июля 1964 года, то есть почти столетие
спустя после упразднения рабства и окончания вой-
ны Севера и Юга. Она приняла решительные меры в
школах, на предприятиях и общественном транспор-
те для смягчения последствий этой ужасной драмы,
став, в результате, примером для других наций в об-
ласти защиты прав меньшинств. Если США и не в со-
стоянии отделаться от темных пятен своей недолгой
истории, они научились с поразительной быстротой
раскаиваться в них, особенно после вьетнамской вой-
ны. Поражение, нанесенное США вьетконговцами2,
стало для империи травмой, от которой она еще не
оправилась. В итоге, благодаря расследованиям прес-
сы, немедля обличающей злоупотребления, пытки и
убийства, в стране установилась почти одновремен-
ность преступления и его разоблачения: очень проте-
стантский способ смотреть своему темному «я» в глаза.
Но, даже доходя порой до самоуничижения, Америка
сохраняет способность примирять критику с само-
утверждением. Победив нацизм вместе с русскими и
союзниками, восторжествовав над коммунизмом,
возглавив борьбу с исламизмом, она, несмотря на со-
мнительное прошлое, может гордиться своей недав-
ней историей. Возможно потому, что каждое следую-
щее поколение в стране уничтожает предыдущее, ее
отрицательные стороны никогда не уничтожают обе-
2 Поддерживавшиеся коммунистическим Ханоем южновьет-
намские партизаны, бойцы Национального фронта освобож-
дения Южного Вьетнама. Примеч. пер.
110
щания будущего, не сдерживают его размаха — тогда
как Европа посыпает голову пеплом, пресмыкаясь в
конвульсиях мазохизма. Американские граждане де-
монстрируют такую гордость своей родиной, кото-
рая по эту сторону Атлантики встречается нечасто.
Уже Алексис де Токвиль отмечал, что американцы
«чрезвычайно высокого мнения о себе» и «недалеки
от того, чтобы считать себя отдельной породой че-
ловечества». В Америке патриотизм и священное сли-
ты воедино, Европа же остается конструкцией безна-
дежно мирской. Когда первую охватывают сомнения,
они редко распространяются на идеалы Конститу-
ции, к которым, наоборот, неизменно обращаются
как к нерушимым заповедям для осуждения негодных
правителей. Таким образом, американская мечта воз-
рождается из самых страшных заблуждений, опро-
вергая все предсказания своей гибели. У Европы же,
напротив, худший враг — она сама, ее сверлящее чув-
ство вины, совестливость, доходящая до паралича. Мы
хотим, чтобы нас уважали, в то время как мы не ува-
жаем себя самих, когда в прессе, в литературе мы бес-
престанно изображаем себя в самом мрачном свете.
Правда состоит в том, что западноевропейцы не лю-
бят себя настолько, чтобы пересилить отвращение и
продемонстрировать по отношению к своей культу-
ре то же рвение, которое так поражает в Соединен-
ных Штатах. Америка — это проект будущего, Евро-
па — сожаление о прошлом.
Взгляните на нашу общую валюту. Что изображе-
но на банкнотах в 10, 20, 50, 100 евро? Арки, мосты,
двери, как если бы наш континент был лишь проход-
ным двором, залом ожидания, рукой, протянутой ос-
тальному миру. Остались в прошлом лики Сервантеса,
Шекспира, Рембрандта, да Винчи, Гёте, Данте, Паска-
ля, Вольтера — ведь все эти DWEM (Dead White Euro-
111
pean Males — «мертвые белые европейские мужчины»,
в соответствии с расхожим выражением универси-
тетского жаргона) небезупречны, по-прежнему за-
пятнаны теми предрассудками, которые смела наша
торжествующая современность. Европа, торжество
«субстанциальной пустоты» (Ульрих Бек), апофеоз
бесплотности. Ее прошлое проклято, и она обязана
любой ценой от него отречься, оставшись лишь уст-
ремлением к иному, чистой идеей, способной пре-
одолевать границы. В этой области, впрочем, крайней
сдержанности сопутствует обжорство, и некоторые,
позабыв о территориальном чувстве меры, мечтают
уже о том, как завтра Евросоюз вберет в себя Азербайд-
жан или Бразилию. Старые имперские фантазмы ока-
зались живучи. Но это чисто формальный гигантизм,
основанный лишь на абстракции и отметающий лю-
бую историческую или географическую содержа-
тельность, всякую эмоциональную память.
Умиротворение прошлого
В 2005 году сын пилота Королевских Военно-Воздуш-
ных Сил, который в феврале 1945-го бомбил Дрезден
(35 000 погибших), вместе со многими другими при-
нял участие в сборе средств на восстановление коло-
кольни и креста на главном соборе города, Фрауэнкир-
хе, тогда полностью стертом с лица земли. Церковь
Богородицы была восстановлена в первозданном виде,
как будто ничего и не случилось, война — лишь дурной
сон, а сыновья способны исправить ошибки отцов.
Прошлое обладает этой двойной особенностью, оно
разом и конечно, и не завершено. Оно постоянно из-
меняется, оставаясь, наверное, единственным времен-
ным измерением, которое нам неподвластно: «кто зна-
112
ет, каким будет вчерашний день» — такая шутливая по-
говорка бытовала в сталинскую эпоху, когда власти год
за годом переписывали историю по своему усмотре-
нию. Мы же сейчас пытаемся его зафиксировать, под-
вергнуть своего рода этической чистке. Подобно
убийце, тщательно скрывающему следы своего пре-
ступления, Европа предается гигантской ретроспек-
тивной стирке. Она лощит, полирует, прижигает, мно-
жит слепки прошлого, бальзамирует: свидетельством
тому — лакированный Освенцим в фильме «Жизнь пре-
красна» Роберто Бениньи, стерилизованный Париж
Амели Пулен. Наверное, скоро мы увидим, как комите-
ты добродетельных граждан будут осаждать ратуши с
петициями о переименовании наших улиц — с тем, что-
бы стереть имена оскандалившихся королей, князей,
министров, военных с руками по локоть в крови — а
таковы они все! Удручающее наслоение упреков и вос-
поминаний в одной плоскости порождает мираж вели-
кой уборки: так венгерский премьер-министр Орбан
предлагал в 2002 году «захлопнуть дверь за неизлечимо
больным XX столетием». Так мы a posteriori снабжаем
себя историей, за которую нам не придется краснеть.
Положительный аспект этого мышления — со-
хранность культурного достояния в Европе доведена
до совершенства, заслуживающего всяческих похвал.
Мы охраняем наши города и веси с маниакальным
пристрастием к деталям, заботясь о том, как они впи-
шутся в окружающий пейзаж (также причесанный и
аранжированный), в котором и заключена вся красо-
та Старого Света. Даже такой город, как Париж —
столь возвышенный, романтичный, еще пропитан-
ный литературным духом, обозначавший некогда
предельную концентрацию истинной силы, — пре-
следует музеефикация, делая его более похожим на
копию XIX века, нежели на мировой центр. Носталь-
гия подчиняется простой грамматике: мы подозрева-
8 Зак 1144
ИЗ
ем, что на пути к прогрессу утратили нечто важное, а
потому необходимо сохранить хотя бы некоторые
его следы. Нашим площадям и особнякам мы пытаем-
ся придать патину безвременья. Точно старики, загро-
мождающие полки газетами, письмами и безделушка-
ми, мы архивируем, копим, беспрестанно расширяем
список подлежащих охране памятников, часовен, со-
боров, замков или доходных домов.
Вместе с тем эта ностальгия не столько пытается
раздуть мерцающее пламя воспоминаний, сколько
превратить его в вечный огонь. Она делает из нас ту-
ристов по нашей собственной истории, и во дворцах
и старинных городах мы вкушаем особенное каче-
ство времени: умиротворенность Все эти монасты-
ри и крепости, свидетели былых страстей, бушевав-
шей некогда ярости, подтверждают нашу уверенность
в том, что такая дикость осталась в прошлом и исто-
рию нельзя обратить вспять. Реставрация, со всеми
оговорками, равнозначна повторению похорон, тем
тоннам бетона, которыми мы заливаем остановлен-
ный ядерный реактор. Вместо того, чтобы поддержи-
вать с прошлым живые и сложные отношения, решить-
ся-таки на прыжок в «освободительную пропасть
традиции» (Хайдеггер), мы заимствуем у него оружие
с тем, чтобы защититься от его же возможного воз-
вращения. Прошлое мы любим прирученным, конф-
ликты — разрешенными, а раны — зарубцевавшими-
ся. Это мертвое время, чье основное достоинство — в
том, что оно перестало нас беспокоить. Сегодня пе-
ред заброшенной церковью у нас сжимается сердце,
тогда как лет двести назад мы ничтоже сумняшеся
подожгли бы ее или разграбили из одной только не-
нависти к духовенству. Но нынче эти битвы оконче-
ны, и имущество церковников перешло в область
культуры. Прошлое — прекрасный нивелировщик: в
прошлом мы амнистируем и победителей, и побеж-
114
денных, палачей и их жертв — мы выше ссор. Среди
этих реликвий мы наслаждаемся меланхолией руин,
обещанием покоя и постоянства. Эти места равны
меж собой, все живописны и очаровательны, и мы
вольны выбрать ту или иную эпоху, какая разница.
Каждого ревностного европейца рано или поздно
охватывает синдром Стендаля, будь то в Риме, Вене-
ции, Праге, Вене, Афинах, Кракове или Гранаде: нас
душит это обилие шедевров. Гипертрофия ушедшего
мира, гигантские греко-римские, арабо-андалусские
и австро-венгерские мавзолеи, все эти старые камни
в их великолепии усыпляют нас, сковывают наше бу-
дущее и превращают нас самих в камень. Жизни здесь
прожиты, судьбы решены, высечены в мраморе. Эти
барочные, классические, романские роскошества не
говорят нам: дерзайте! Нет, они приказывают: уважай-
те и повторяйте! Европа как саркофаг: под стать объек-
там Христо, она кутается в громадную простыню са-
мосохранения. Тем самым ей проще заговорить своих
демонов. Поминать значит освящать, произнося мол-
чаливый обет: довольно истории с ее массовыми раз-
рушениями, отныне нас интересует только частная
жизнь, превратности потребительства и одержи-
мость счастьем. Причудливое обращение: прошлое,
по природе своей хрупкое и обреченное на мрак заб-
вения, обгоняет настоящее и будущее, превращая
живущих в посетителей кладбищ. В этом — огромное
отличие Европы от Америки: одна бесконечно воз-
вращается, другая начинает заново и, точно змея,
сбрасывающая старую кожу, каждые десять лет пере-
ворачивает новую страницу. Америка живет в посто-
янном открытии самой себя, без оглядки отдаваясь
культу возможного, религии будущего. Европа же, на-
оборот, прививает свою больную совесть собствен-
ным детям и видит свое выживание лишь в избавле-
нии от мучений человечества.
115
Мнимый виновный
При этом истинное преступление старой Европы —
не только в том, что она творила раньше, но и в том,
чего она не делает сегодня: ее бездействие на Балка-
нах в 1990-х, ее позорное выжидание в Руанде, мол-
чание во время чеченских войн, бесчувственность к
боли суданского Дарфура и в целом ее попуститель-
ство, низкопоклонство, ее «холуйство», если вспом-
нить реплику Эме Сезера, брошенную тогдашним ве-
ликим державам3. Примечательно в этом смысле то,
как она самоустраняется от текущих проблем, в том
числе и на ее собственной земле, оставляя грязную
работу большому брату-янки, даже если потом при-
ходится его беспощадно критиковать. Вообще, что бы
ни делала Америка, вмешиваясь или стоя в стороне,
она всегда не права, так уж распределены роли. На
Ближнем Востоке или еще где-нибудь Европа, как
чистая душа Гегеля, не желающая осквернять свой
внутренний мир, отказывается пачкать руки и лишь
протягивает их в страстном порыве всем людям доб-
рой воли. Когда же эти люди отвергают нашу дружбу,
мы предоставляем другим право сделать все необхо-
димое. Мы видели это в Боснии в 1995 году, в Косове
в 1999-м и поистине смехотворным образом в 2002-м,
когда для разрешения микроскопического конфлик-
та Марокко и Испании вокруг островка Перехиль не-
’ Ответом ему — фраза Жака Ширака: «Методы руководителей
арабских государств нам порой чужды. Но мне не хотелось бы
мерить иные политические режимы аршином наших тради-
ций во имя невесть какого этноцентризиэма. Кстати, должен
признаться, что многопартийная система не кажется мне
идеальным решением для развивающихся стран». Цит. по:
F.-O. Giesbert.Jflc^wes Chirac. Seuil, 1987, р. 486.
116
далеко от Танжера Брюссель обратился за посредни-
чеством к Вашингтону и Колину Пауэллу4. И то же са-
мое мы со смятением могли констатировать зимой
2006 года в ходе истории с карикатурами на Магоме-
та, когда Союз, освистанный толпами в Дамаске, Газе,
Джакарте, Тегеране и Бейруте, постыдно отмежевал-
ся от Дании и Норвегии, осудил богохульные рисун-
ки и направил Хавьера Солану5 коммивояжером по-
каяния на Ближний Восток. Если завтра Владимир
Путин наложит лапу на балтийские государства, втор-
гнется в Грузию или установит в Молдавии марионе-
точный режим, Западная Европа на одном дыхании
выкрикнет: да пожалуйста! Если кто и отреагирует, так
разве что Соединенные Штаты. И сколько бы мы ни
сожалели по этому поводу, но повсюду, где народ на-
ходится под пятой, стонет в цепях агрессора и сгиба-
ется под гнетом тирании, за помощью он поворачива-
ется к Америке, а не к Европе. Даже палестинцы — при
всем их враждебном отношении к политике Вашинг-
тона — прекрасно понимают, что шансов построить
когда-нибудь свое государство у них больше именно с
ним, а не с Парижем, Берлином или Мадридом.
Дело в том, что Старый Свет в целом предпочитает
ответственности виновность: ее не так тяжело нести,
и так легче договориться со своей нечистой совестью.
Наше ленивое отчаяние побуждает не бороться с не-
справедливостью, а сосуществовать с ней. Невзирая
на непреклонное Сверх-Я, которым мы себя без устали
венчаем, мы наслаждаемся нашей покойной немощью,
удобно устраиваясь в аду миролюбия. Изображать по-
давленность на словах значит ломать комедию, избав-
ляющую нас от необходимости отчитываться перед
4 Госсекретарь США в 2001-2005 гг. Примеч. пер.
5 Верховный представитель ЕС по внешней политике./7р1мг<?ч. пер.
117
кем-либо. Угрызения совести — это смесь доброй
воли и лицемерия: стремление дать затянуться былым
ранам, тайное намерение выйти из игры. Наступает
момент, когда моральная, метафизическая винов-
ность служит для уклонения от какой бы то ни было
реальной политической ответственности. Дол г перед
мертвыми оказывается сильнее обязанности перед
живыми. Покаяние порождает людей, которые изви-
няются за прошлые проступки с тем, чтобы изба-
виться от преступлений нынешних. Мы боязливо
отступаем в наши северные крепости, отказываемся
от распространения демократической идеи, от сдер-
живания варварства. Чувство вины закрывает Европу
от всего, что на нее непохоже, превращая ее в действую-
щее лицо внутренней драмы, из которой она не в
состоянии вырваться. «Оставьте нас в покое!» — гла-
сили отдельные транспаранты на демонстрациях
против иракской войны в 2003 году. Хорошенькое
признание: давайте сожжем все мосты с миром, если
они грозят стать для нас источником трений! Двига-
ла этими пацифистами именно боязнь заражения, а
вовсе не забота о народе Ирака.
Нет ничего более обманчивого, чем идея коллек-
тивной вины, передающейся из поколения в поколе-
ние и ложащейся на целый народ или сообщество
несмываемым пятном. Сокрушение не может стать
политической линией. Как не бывает переходящего
по наследству статуса жертвы, так не существует и за-
вещанного статуса палача: если только мы не готовы
установить уголовной ответственности за родство,
«долг памяти» не подразумевает автоматического со-
вращения или очищения внуков и правнуков. История
делится не на нации-грешницы и континенты-архан-
гелы, расы проклятые и народы неприкосновенные,
а на демократии, которые признают свои низости, и
диктатуры, их скрывающие, рядясь в лохмотья мучени-
118
ков. Нужно ли напоминать очевидное: африканцы, как
и азиаты, и французы, одни ответственны за свое раз-
витие и могут упрекать лишь самих себя за собствен-
ную отсталость, сколь бы суровой ни была система меж-
дународных отношений (и даже если разграбление
природных богатств иностранными предприятиями
продолжается при потворстве местных властей, даже
если нужно требовать отмены долга стран третьего
мира). Бывшие колонии самим фактом борьбы взяли
судьбу в свои руки; они, соответственно, в ответе за свои
действия и не могут бесконечно перекладывать их на
былые метрополии, пенять за свои ошибки «колониа-
лизму без колонистов» (Марк Ферро) — понятие это
невольно напоминает знаменитый нож без лезвия, ко-
торому не хватает ручки (Лихтенберг)6. Последние
полвека научили нас: невинных государств не бывает;
среди них нет ни одного, которое не основывалось бы
на преступлении и принуждении, включая и те, что
только появились на арене истории. Но есть государ-
ства способные это признать и взглянуть собствен-
ной дикости в глаза — и есть те, кто ищет в прошлом
гнете извинения нынешним злодействам.
Вновь обрести уважение к себе
Соответственно, одна часть света — наша — навязчи-
во пытается составить список своих прегрешений,
воздвигая себе высокомерный памятник мучителя.
С младых ногтей нас муштруют по учебникам само-
6 Максима немецкого мыслителя Георга Кристофа Лихтенбер-
га (1 742-1799) — «нож без лезвия, у которого, впрочем, нет и
рукоятки», — абсурдное обыгрывание пустоты некоторых по-
нятий. Примеч. пер.
119
осуждения. Критическая страсть, призванная освобо-
дить индивида от предрассудков, стала самым распро-
страненным предрассудком. Но стоит перешагнуть
определенный порог бдительности, и разум превра-
щается в разрушительный скептицизм. Когда сомне-
ние становится единственной верой, оно очерняет
тот порыв, с которым вера ранее обращалась к покло-
нению. Отныне нам противно защищать наши обще-
ства: лучше исчезнуть, чем выказать к ним хоть малей-
шую привязанность. Двойное заблуждение: возводя
нелюбовь к себе в руководящий принцип, мы скры-
ваем от самих себя нашу собственную природу и за-
крываемся от остальных. Бессмысленно думать, что
самообесценивание чудесным образом откроет нас
отдаленным народам, направит нас на путь доброты
и диалога. В западной ненависти к себе для другого
просто не остается места. Это чистый нарциссизм,
когда африканец, индеец, араб приглашаются в каче-
стве массовки на нескончаемое сведение счетов: вот
почему у нас на глазах угрызения совести сливаются
с расизмом, а скорбь — с самым черствым эгоизмом.
Рефлекторное самобичевание плохо скрывает нашу
бесчувственность — и даже презрение — к иным куль-
турам (которые любезны нам, лишь оставаясь тради-
ционными, подлинными — то есть архаичными). Ед-
кая насмешка быстро распространяется на остальное
человечество, делая для нас невозможной любовь к
постороннему. Как мы можем восхищаться грандиоз-
ной метафизикой суфизма, индуизма, буддизма, как
нам понять иные нации, если в приступе воинствую-
щего невежества, напоминающего вандализм, мы
первым делом попираем свои собственные? Остере-
гайтесь того, кто ценит иностранное лишь потому,
что ни в грош не ставит свое: это отвращение рано
или поздно запятнает и его пристрастия. Станем
опять друзьями себе, чтобы подружиться с другими.
120
Немного же мы готовы взять от мира, если нас так
утомляет наше собственное существование.
Итак, Европа в печали созерцает кучу нечистот,
которой она стала для самой себя, «эту долину скеле-
тов» (Гегель) — собственную историю, которую, од-
нако, толкует очень однобоко и сознательно впол-
голоса, вынося из нее лишь один аспект: худший. Эта
память, не дающая ей покоя, на самом деле чрезвычай-
но избирательна и похожа на амнезию. Европа попро-
сту забывает, что в ее прошлом были не только «реки
крови и грязи», но и прогресс права и демократии. Со
времен романтизма у нас воцарилось меланхоличес-
кое видение цивилизаций: мы грезим о падении рим-
ской, оттоманской, византийской и австро-венгерской
империй, и любое историческое образование обре-
чено для нас на возвращение к праху и руинам. Но мы
забываем об обратном,- о возрождении наций и на-
родов. Германию и, тем самым, Освенцим не раз пы-
тались представить метафорой современной Европы,
отмеченной печатью Каина, согбенной под бременем
непреодолимой мерзости. Однако что-то не видно,
чтобы Германия изводила себя вечным стыдом: оду-
мавшись самым примечательным образом (здешняя
еврейская община — третья по численности в Евро-
пе после Франции и Британии), она вернула себе ме-
сто в общем хоре наций и вновь обрела свой бла-
годушный патриотизм. В 1945 году бесстрастный
наблюдатель описал бы ее как страну проклятую, не-
восстановимую и обреченную на вырождение. Так ви-
дел ее и писатель Томас Манн, во время Второй ми-
ровой войны уехавший в США и писавший в романе
«Доктор Фаустус», начатом в 1943-м: «...наш позор
предстал теперь глазам всего мира; чужеземным ко-
миссиям везде и всюду показывают эти неправдопо-
добные зрелища (так, заокеанский генерал приказы-
вает населению Веймара продефилировать перед
121
крематорием тамошнего концлагеря), а они сообща-
ют в свои страны, что виденное ими по мерзостной
жестокости превосходит все, что может вообразить
себе человек Я говорю: наш позор. Ибо это не ипо-
хондрия говорить себе, что все немецкое — и немец-
кий дух тоже, немецкая мысль, немецкое Слово —
ввергнуто в пучину позора, справедливо взято под
сомнение, обесчещено тем, что сейчас выставлено
напоказ. <...> Каково будет принадлежать к народу,
история которого несла в себе этот гнусный самооб-
ман, к народу запутавшемуся <...>, к народу, который
будет жить отрешенно от других народов, как евреи
в гетто, ибо ярая ненависть, им пробужденная, не даст
ему выйти из своей берлоги, к народу, который не
смеет поднять глаза перед другими»7. Франклин Руз-
вельт, лично убежденный в том, что Третий Рейх плел
сети «безудержного заговора против самих основ при-
личия современной цивилизации»8, готовил, согласно
плану Г. Моргентау, полное расчленение Германии, что-
бы та после подписания капитуляции навсегда остава-
лась ослабленной и раздробленной. Все изменилось с
приходом Гарри Трумэна в апреле 1945 года и с нача-
лом «холодной войны»: превратившись в бастион со-
противления коммунизму, Германия более не демони-
зировалась и была со временем восстановлена во всех
своих правах. Кто же в итоге выиграл? И не стало ли
военное поражение 8 мая 1945 года подарком Феде-
ральной республике — освобождением, новым стар-
том, возможностью провести настоящую работу инт-
7 Т. Манн. Доктор Фаусту с. Жизнь немецкого композитора Ад-
рианаЛеверкюна,рассказанная его другом / Пер. с нем. С. Апта
и Н.Манн.М.,«Художественнаялитература», I960. П. Брюкнер
цит. по: Aleida Assmann. «De la culpabilite collective» // «Дебй»,
№ 124, март-апрель 2003, c. 175.
8 Цит. no: Aleida Assmann. Idem, p. 176.
122
роспекции и доказательством того, что народ никог-
да не остается пленником своих гнусностей и может,
искоренив их, вновь вернуться в семью людей?
Напомним один простой факт: Европа более или
менее успешно расправилась со своими демонами,
рабство было отменено, колониализм остался в про-
шлом, фашизм разгромлен и коммунизм поставлен на
колени. Какой другой континент может похвастать-
ся такими же результатами? В конечном счете, пред-
почтительное взяло верх над отвратным. Европа —
это Холокост плюс уничтожение нацизма, это Гулаг
плюс падение Берлинской Стены, империя плюс де-
колонизация, рабство и его упразднение: в каждом
таком случае насилие не только подавлялось, но и
лишалось законных оснований. Это двойной про-
гресс цивилизации и права. Речь не идет о том, что-
бы впадать в «одержимость гордостью» (Йосинори
Кобаяси) по-японски9, отстаиваемую крайне правы-
ми, которые, множа неточности, тщатся сделать ис-
торию увлекательной. Эта группировка провозглаша-
ет величие страны, несмотря на ее преступления; мы
же должны гордиться собой вопреки им, поскольку
мы их признали и отвергли. Фрейд некогда опреде-
лял меланхолию как крах самоуважения; на исчезно-
вение интереса к миру и потерю способности любить
наслаивается умножение самоупреков, которые мо-
гут доходить до «бредовой жажды наказания». Мы же
в этой мании самоумаления забываем, что свобода в
конечном итоге восторжествовала над угнетением,
вот почему в Европе живется лучше, чем на многих
Других континентах. Нация не может бесконечно
отождествлять себя со своими истязателями, преда-
телями и негодяями — или, напротив, канонизиро-
вать своих побежденных, расстрелянных, замучен-
9 Цит. по: Regine Robin. La memoire saturee. Stock, 2003, pp. 170-171.
123
ных. Ей нужно прежде всего восславить своих геро-
ев, мужчин и женщин, которые в самые трудные ми-
нуты осмеливались сопротивляться и позволили все-
му народу встать с колен и идти с высоко поднятой
головой. Именно их примера мы должны быть дос-
тойны. Вспомним о наказе Геродота: писать историю
в Греции начали для того, чтобы подвиги людей не
погрузились в забвение. Эти исключительные суще-
ства сами были неоднозначны и принимали участие
в далеко не бесспорных битвах. Велик соблазн зад-
ним числом подвергнуть их суду, чтобы легче столк-
нуть с пьедестала: демократический индивидуализм,
поглощенный страстью к равенству, и вправду не вы-
носит величия, усматривая в нем фатальный пережи-
ток аристократии. Он беспрестанно опускает людей
экстраординарных до общего уровня. Он любит по-
вторять знаменитое изречение Гегеля: «Для лакея нет
героя» — забывая, впрочем, продолжение этой цита-
ты: «...но не потому, что последний не герой, а потому
что тот — лакей»10. Такое исступленное уравнитель-
ство распространяется и на прошлое, где мы с пси-
хологией лакеев ожесточенно преследуем великих,
чтобы легче было снять с них скальп. Нашего состра-
дания достойны одни жертвы, наш пантеон состоит
лишь из раздавленных и страждущих, мы состязаем-
ся в рыданиях или жалости.
Двойной урок
История преподает нам двойной урок: народ может
исчезнуть, но он способен и возродиться; человечес-
10 Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа // Гегель Г. В. Ф. Сочинения.
Т. IV. М., 1959, с. 357. Перевод с нем. Г. Шпета. Примеч. пер.
124
кие сообщества порой выходят возвеличенными из
самых ужасных заблуждений, давая нам тем самым
прекрасные примеры воскрешения. Внутри нас, та-
ким образом, сталкиваются две философии: одна —
источник ужаса и отчаяния, вторая — отваги и стой-
кости. Первая погребает под гнетом непоправимого,
вторая из-под него освобождает, призывая снять с
мира печать рока. В уверенности есть что-то от пари
и от пророчества, это стремление отвечать за себя в
будущем, способность перешагнуть через сомнение и
страх, собрать те силы, о которых мы и не подозрева-
ли. В терминах Спинозы, это увеличение мощи, убеж-
денность в том, что мир — надежное место, в котором
я могу свободно развиваться. Обрести уверенность зна-
чит вернуть способность к действию, которая множит-
ся сама собой, тогда как робость порождает страх и
уменьшает амбиции. Единственный долг, который ос-
тается за нами по отношению к тем народам, которые
мы преследовали, помимо признания таких преследо-
ваний, — способствовать развитию там демократи-
ческих режимов или, по крайней мере, ускорять раз-
ложение деспотизма. И долг этот не в том, чтобы
стеснительно молчать, когда эти же народы, в свою
очередь, впадают в произвол и притеснение, а в том,
чтобы повсеместно предотвращать возвращение уни-
жений и побоищ. Вспомним слова Реймона Арона, ил-
люстрацией которых может послужить любой из тек-
стов великого индийского экономиста Амартии Сена:
главное препятствие развитию — не экономическая
система, сколь бы суровой она ни была, а отсутствие
свободы, чувства государственности, заботы об обще-
ственном благе. Европа должна покончить с фанатиз-
мом скромности: если она более не в силах одним ма-
хом проглотить весь мир, то следует взять от него
свою часть, остаться уникальным голосом, возвещаю-
щим справедливость и право, и обзавестись военны-
125
ми средствами для того, чтобы этот голос был услы-
шан. Усилить ответственность можно, лишь взяв ее на
себя, точно так же, как демократию питает вера в нее
саму, целеустремленно несущую и воплощающую
свои ценности. Забиваясь в угол, ограничивая себя,
она рискует истощиться. Покаяние, в конечном сче-
те, есть выбор политический — выбор отречения,
которое ничуть не предохраняет нас от ошибки. Бо-
язнь вновь поддаться былым заблуждениям делает нас
слишком снисходительными к сегодняшним низос-
тям. На смену преступлению вмешательства прихо-
дит преступление безразличия.
В знаменитом пассаже из поэмы «О природе ве-
щей» (начало второй книги) Тит Лукреций Кар срав-
нивает мудреца с человеком, сидящим над обрывом
и наблюдающим, как те, кто неосторожно пустился в
море, тонут в волнах: «...себя вне опасности чувство-
вать сладко». Но если обрыв рухнет в море? Предпо-
читая несправедливость хаосу, Старый Свет рискует
быть сметенным беспорядком, стать жертвой мудро-
сти, которая есть лишь другое имя самоустранения.
Что такое государство раскаяния?
Когда государство превращается в великого мастера ис-
купительных ритуалов (короли в прошлом пользова-
лись привилегией миловать, нынешние президенты
вольны приносить извинения), когда бессердечное чудо-
вище преисполняется состраданием, отнимая у мораль-
ных авторитетов их духовную роль, а у властей универ-
ситетских — их компетенцию в науке, — оно пытается
провести работу по примирению, эксгумировать нечис-
тое прошлое, чтобы помешать ему превратиться в будущее.
Зачастую ему это удается, а порой и настолько хорошо, что
весь смысл этого процесса оказывается полностью из-
126
вращен. По времени всестороннее раскаяние совпадает
с последним этапом в развитии государства — его упад-
ком: оно делает вид, что все ему небезразлично, берется
писать историю вместо историков и видит себя гарантом
непреложных истин. Поборник ретроспективной спра-
ведливости, оно платит по счетам давно минувших вре-
мен с тем, чтобы занести их на баланс национального со-
знания. Это многословное покаяние занимает место и
время реального действия, при водя к сумятице приказов,
к законодательной панике. Озабоченность памятью не
есть синдром тоталитарный, скорее признак бестолко-
вого возбуждения, отказ управлять по-настоящему.
После мая 1968-го мы перешли от государства рес-
публиканского, которое спускало реформы сверху, к ли-
беральному, которое обязано отвечать устремлениям
гражданского общества (Люк Ферри). Именно это об-
щество в своем реформаторском нетерпении навязыва-
ет отныне перемены — государство же низведено до
роли арбитра сторонних интересов. Казалось бы, это
должно нас радовать, ведь демократический идеал ос-
нован на мечте о сильном народе и слабом правитель-
стве. Однако теперь мы понимаем, насколько сам народ
слаб и разобщен. Государство становится самосознани-
ем общества во всех его противоречиях — оно же, в свою
очередь, видит в нем не безмятежный образ своего един-
ства, а отражение собственных метаний. И чем актив-
нее бичует себя государство, тем сильнее разжигает оно
притязания разнообразных групп лоббистов, которые
только и ждут, к кому бы обратить свои жалобы, и пыта-
ются откусить себе нужные вотчины и угодья, опираясь
на парламент. Дверь сетованиям распахнута настежь.
Уже Алексис де Токвиль отмечал, что государство заня-
ло место Провидения. Но должно ли оно заменить и со-
весть? Стать глашатаем мнений? Психоз умерщвления
плоти охватывает тогда высшие сферы власти: они ведут
отныне один-единственный календарь — траура, — и каж-
127
дый месяц, каждая неделя должны кровоточить при вос-
поминании о наших прегрешениях. Не прозвучало ли не
так давно требование установить день памяти убиенных
в 1793 году мятежников Вандеи? Зачем же останавли-
ваться на полпути: нет такой профессии, социальной ка-
тегории или региона, нет таких профессиональных, со-
циальных, географических категорий, для которых
нельзя было бы припомнить какой-нибудь ущерб им или
давно позабытую резню с целью их немедленного вне-
сения в список поминовений. Приступая к этому тера-
певтическому ритуалу, мы думаем, что предотвращаем та-
ким образом озлобленность и мстительность, тогда как
на самом деле, напротив, будим ярость тех, кто не был
упомянут, разносим эпидемию рекламаций: а как же я? Но
государство — не Церковь, оно должно отвечать за на-
стоящее и будущее, а не покаянно бить себя в грудь. Ког-
да, передавая власть Нельсону Манделе в июле 1994 года,
президент ЮАР Де Клерк принес торжественные изви-
нения за политику апартеида, он сопроводил тем самым
текущий политический процесс, положил словами ко-
нец конкретному примеру угнетения. Он исполнил ра-
боту политика, а не кающегося грешника, и слова сожа-
ления у него не разошлись с делами. Множа без конца
требования извиниться, мы рискуем опошлить их, осо-
бенно когда они углубляются все дальше в толщу веков.
Они должны оставаться исключением и быть окружены
неким подобием величия — а иначе они напоминают о
ризничем Постава Флобера, который «как это делают бо-
гомольные люди, когда торопятся, как-то боком опус-
кался на колени напротив престола»".
11 Флобер Г. Мадам Бовари. Пер. с фр. Н. Любимова. М.: «Худо-
жественная литература», 1961. Часть третья, I. Примеч. пер.
V
Вторая Голгофа
Учебник истории, написанный только для
евреев (или для афроамериканцев, греков,
женщин, пролетариев, гомосексуалистов и
пр.), никогда не будет хорошим, даже если
он и может утешить тех, кто ему верит.
ЭрикХобсбаум
История, точнее — история, с которой мы
соприкасаемся, — похожа на засоренный
клозет. Промываешь его, промываешь, — а
дерьмо все равно всплывает наверх.
Гюнтер Грасс, Траектория краба1
Необходимо признать.- через шестьдесят с лишним
лет после капитуляции Третьего рейха преподавание
истории Холокоста потерпело крах. Столько книг,
фильмов, споров — и, как итог, в начале XXI века исто-
рию геноцида евреев и цыган более нельзя преподавать
во многих французских школах! Что же произошло?
Эффект насыщения, чувство, что евреи присваивают
себе все страдания мира? Несомненно, так — более
того, многочисленные церемонии поминовения жертв
Катастрофы привели к тому, что народ Моисея ока-
зался в сомнительном положении избранника, неиз-
менно пробуждающем зависть. Прекрасный пример
симпатии, оборачивающейся против того, кому она
предназначена, превращающей его в счастливчика-
врага, которого нужно прогнать, чтобы занять его
место. Известно, что постоянные упоминания темы
Холокоста с начала 1980-х объясняются долгим мол-
чанием, каким во Франции было встречено в 1945 г.
возвращение выживших евреев, когда травмирован-
1 Пер. с нем. Б. Хлебникова// «Иностранная литература», № 10,
2002.Примеч. пер.
131
ная нация не хотела знать никого, кроме героев Со-
противления и тех, кто был депортирован исключи-
тельно за вооруженное противодействие врагу. Тогда
масштабы преступлений на расовой почве преумень-
шались, и ковровой дорожки удостаивались лишь
партизаны. Сейчас члены уравнения поменялись ме-
стами. Освенцим, задавленный собственной попу-
лярностью, стал настоящей «гражданской религией»
Запада, первопричиной нашей истории; как резюми-
ровал произошедшее венгерский писатель Имре Кер-
тес, кич окружил Холокост со всех сторон и подмял
его под себя. Событие было отделено от контекста,
вознесено над своим временем подобно какому-то
поражающему воображение светилу. Выжившие уз-
ники лагерей стали символами почти метафизиче-
ского опыта, который породил самые причудливые
толкования. Такая сакрализация пугает, поскольку
существует опасность, что евреи снова будут прине-
сены в жертву во имя культа, которому служат вре-
менным кумиром. Недаром исламские экстремисты
утверждают, что Холокост уподобляется религии, а
Андре Глюксман говорит о «смешении факта и веры»,
реального исторического события и его регламенти-
рованной ритуальной оболочки. И если кто-то осме-
ливается критиковать Моисея, Иисуса, Вишну, Маго-
мета или Будду, то почему бы не посмеяться над Дахау,
Берген-Бельзеном, Треблинкой? Тягостное смешение:
вряд ли кому-то придет в голову острить по поводу
Варфоломеевской ночи или преследования протес-
тантов при Людовике XIV, зубоскалить над палестин-
цами, убитыми в ходе интифады, над жертвами ар-
мянского или руандийского геноцида.
132
Освенцим: ложное толкование
Не будет преувеличением сказать, что Освенцим, яв-
ляясь порождением права и в то же время безумия,
лишает нас способности рассуждать здраво. Он стал
эталоном человеческого страдания, «новой Голго-
фой» (Иоанн-Павел II), как если бы Христос умер там
во второй раз. Все помещается в заданную им ретро-
спективу: мы перечитываем историю заново в свете,
беспрестанно ставим прошлое под вопрос и форму-
лируем на этой основе новые юридические определе-
ния. Катастрофа евреев стала мерилом всечеловечес-
кого несчастья, и элементы ее описания — «погром»,
«рассеяние», «геноцид» — присвоены всеми и каждым.
Но это привело к досадному искажению смысла: Хо-
локост завораживает не как апогей зла, а как сокро-
вище, которое мы надеемся выгодно использовать.
Мы не столько привлекаем внимание общества к это-
му пределу человеческого падения, сколько подпиты-
ваем порочную метафизику жертвы2. Освенцим стал
чудовищным объектом вожделения. Отсюда исступ-
ленное стремление попасть в этот закрытый клуб, вы-
толкав за порог тех, кто уже в нем оказался. Отсюда и
конвергенция всех страданий в этом одном страдании,
становящемся в полном смысле слова желанным ужа-
сом, — каждый жаждет провозгласить себя его наслед-
ником, приобщиться к этой несравненной судьбе: же-
лание занять столь ценное место становится порой
2 Отсылаю к собственному анализу этого феномена: Pascal
Bruckner. La Tentation de I'innocence. Grasset, 1995, вторая часть.
О соперничестве за статус жертвы см. также проницательное
эссе Шмуэля Тригано (Shmuel Trigano. Les Frontieres d'Ausch-
witz : les ravages du devoir de memoire. Biblio essais. Livre de Poche,
2005).
133
настоящим наваждением, что подтверждается обили-
ем самозванцев или же просто душевнобольных, вы-
дающих себя за узников нацистских лагерей3.
Последствия безумной борьбы за право называть-
ся жертвой чудовищны: для иных лагерная полосатая
роба стала сверкающей мантией. Что это, опошление
геноцида? Куда там, нечто прямо противоположное.
Все просто зачарованы этим абсолютным злом и жи-
вут в его жуткой тени: в этом смысле ревизионист —
не тот, кто не верит в реальность Холокоста, а тот, кто
не верит в право евреев (или, в других случаях, кам-
боджийцев, армян, боснийцев, тутси) быть жертвой
и хотел бы наделить этим правом другие, более «дос-
тойные» группы: палестинцев, сербов, хуту и т. д. Это
замещение убитых, но не самого события. У жертвы
хотят отнять ее моральное превосходство, трагичес-
кий блеск, в котором, как нам кажется, она купается —
отнять с тем, чтобы окунуться в него самим. Страда-
ние дарует права, более того, оно — единственный ис-
точник права, вот чему мы научились за последние
сто лет. В христианстве оно обеспечивало искупление
грехов, сегодня оно стало предпосылкой для восста-
новительной работы, которая сводится к трем пунк-
там: расширение сферы нетерпимого (преступления,
некогда считавшиеся допустимыми, ныне осуждают-
ся), отмена срока давности для преступников и сак-
ральность жертвы. В наше время, когда принято шум-
но демонстрировать гедонизм, бал по-прежнему
правит скорбь. Кто ею овладеет, тот и получает власть.
Как, например, швейцарец Биньямин Вилкомирски, гений
фальсификации, превративший мошенничество в дело всей
жизни, или испанец Энрико Марко, который годами потче-
вал своей историей школьников и телезрителей, пока не был
разоблачен профессиональным историком в 2005 г.
134
Величайшее преимущество несчастья над счастьем —
в том, что оно наделяет судьбой. Только несчастье от-
личает нас, вводит в новый высший свет отверженных.
Неслыханный умственный расчет: нужно выпячивать
собственные беды и по возможности замалчивать
невзгоды остальных, чтобы тебя признали самым до-
стойным.
С этой точки зрения на Холокост можно смотреть
двояко: как на разновидность негативной теологии,
которая делает евреев субъектом отрицательного из-
бранничества, избранничества-проклятья, и как на
нарицательное обозначение массового уничтожения
людей. Геноцид евреев не был первым в своем роде, вся
история человечества в некотором смысле — история
преступлений против человечности. После Нюрнбер-
га на любое истребление народов — индейцев, австра-
лийских аборигенов, армян — стали смотреть иначе:
именно мерзость гитлеризма сделала нетерпимым ко-
лониальный гнет. Нюрнбергский процесс был не
просто формой правосудия, которое вершили побе-
дители, но, как заметил еще в 1946 г. Карл Ясперс, и
созидательной работой, заложившей основы новой
законности. Никогда раньше историческое событие
не открывало столь широких возможностей для ин-
терпретации, вплоть до того, что к нему могли апел-
лировать силы, прямо враждебные друг другу. Но одно
дело заявлять: несчастье евреев указало путь к осмыс-
лению нашего собственного бедствия, и совсем дру-
гое — утверждать, что из-за него никто не видит на-
ших страданий, а потому его следует отодвинуть в
сторону. Известно, что долгое время во Франции, как
и в рядах Демократической партии США, чернокожие
и евреи были солидарны, поскольку и те и другие чув-
ствовали себя отверженными. Антильский писатель
и психиатр Франц Фанон любил повторять слова сво-
135
его преподавателя философии: «Если кто-то поносит
евреев — будьте начеку: говорят и о вас». Антисемит
автоматически становился негрофобом. Но в силу
разной судьбы еврейской и негритянской общин это
прекрасное единство распалось и по эту, и по ту сто-
рону Атлантики: еврей уже не «собрат по несчастью»
(Франц Фанон), а тот, чья трагедия затмевает мою, ме-
шает мне быть членом этого братства. Складывается
впечатление, что другие народы, оспаривая у евреев
привилегию быть уничтожаемыми, восклицают: «Ос-
венцим — это наша судьба!». По словам проповедника-
интегриста Тарика Рамадана, советника британского
премьер-министра Тони Блэра, нынешних мусульман
можно сравнить с евреями 1930-х годов. А если так,
то критиковать ислам сегодня значит облачаться в
одежды палача-гитлеровца4. Память каждого народа
кровоточит, побуждая его оспаривать у других лавры
наибольшей уязвленности. Кто не сражается сейчас
за то, чтобы навесить именно на себя ярлык из ярлы-
ков, на котором начертано: «Геноцид» с большой бук-
вы, и который по-прежнему сохраняет всю свою
смысловую радиоактивность! Какое правительство,
какое государство не пытается присвоить себе это
отличие, чтобы войти в узкий круг избранных?
4 В Англии сэр Икбал Сакрани, генеральный секретарь Британ-
ского совета мусульман, предлагает заменить День памяти
Холокоста (посвященный Катастрофе) «днем жертв геноци-
да»: «Урок Холокоста — „это не должно повториться" — имеет
смысл, лишь если мы придадим ему более общее значение. Не
следуетпрактиковать дискриминационный подход к человечес-
кой жизни. Мусульмане чувствуют себя задетыми и отвержен-
ными потому, что их жизни ценятся ниже, чем жизни убитых
во время Холокоста». К жертвам «арабо-мусульманского гено-
цида» он причисляет палестинцев и иракцев — но не курдов,
которых травил химическим газовым оружием Саддам Хусейн.
136
Гитлеризировать историю
Вы, возможно, этого не знаете, но Гйтлер опередил
себя в истории человечества на много веков. Третий
рейх не был режимом, пришедшим к власти пу-
тем избрания в 1933 году и павшим под сокрушитель-
ными ударами Красной Армии и союзников в мае
1945-го на развалинах Берлина — в каком-то смысле
он был матрицей всей истории Европы или, если вы-
разиться иначе, ее истинным лицом. Именно таким
образом все больше историков требуют от имени
негров, арабов и индейцев переосмыслить правовую
ответственность прошлого. «Существует динамичес-
кая взаимосвязь между истреблением коренного на-
селения Америки, искоренением чернокожих и поли-
тикой уничтожения, которая проводилась нацистами
в Европе в первой половине XX века», — пишет Роса
Амелиа Плюмель-Урибе5. Уже в 1955 году Эме Сезэр
предупреждал «стольутонченного и гуманного, столь
набожного буржуа XX века» о том, что он «носит в себе
Гйтлера, о существовании которого и не подозрева-
ет, что Гйтлер движет им, Гитлер — его демон, кото-
рого он порицает лишь из-за собственной нелогич-
ности, и в глубине души своей он не может простить
Гйтлеру не преступление как таковое, преступление
против человека, а унижение человека белого, рас-
пространение на Европу приемов колониализма, ко-
торые доселе применялись лишь к алжирским арабам,
индийским кули и неграм в Африке»6. Это же пытает-
ся объяснить нам и Клод Рибб, член Национальной
консультационной комиссии по правам человека,
5 Rosa Amelia Plumelle-Uribe. Op. cit., p. 23.
6 Aime Cesaire. Discours surlecolonialisme. Presence africaine, reed,
2004, pp. 13-14.
137
сопоставляя фюрера и Наполеона, который, по его
мнению, виновен не только в восстановлении раб-
ства, но и в подготовке «промышленного истребле-
ния народов» и установлении «расового права, пред-
вещавшего „нюрнбергские законы"»:
За сто сорок лет до Холокоста диктатор, в надежде стать
властелином мира, не колеблясь, попирает своим сапо-
гом часть человечества. Я говорю не о Гйтлере, а о том,
кто послужил ему моделью, — о Бонапарте. Как бесчин-
ства этого деспота-женоненавистника, гомофоба, раси-
ста, фашиста и антиреспубликанца, который в равной
степени ненавидел французов из метрополии и корси-
канцев, могли до сих пор оставаться неведомыми ши-
рокой публике? Почему определенная часть француз-
ского народа в XXI веке пытается выставить этого палача
«черных» национальным героем?7
И, наконец, еще один историк, Оливье Ле Кур Гран-
мезон, разъясняет нам в книге с красноречивым на-
званием «Колонизировать, истреблять»8, что методы
подчинения Алжира — убийства заключенных и мир-
ного населения, облавы, разрушения посевов и дере-
7 Claude Ribbe. Le Crime de Napoleon. Editions Prive, 2005; ЦИТ. no:
Richard Senghor. Le surgissement d’une question noire en France //
«Эспри», январь 2006 г. В таком подходе поражает ретроспектив-
ная иллюзия, семантический анахронизм, описание человека
XIX столетия в терминах зла нынешнего: «эскадроны смерти»,
сотрировочные лагеря, и пр. Как Бонапарт вообще мог быть
фашистом, если ни термина, ни самого этого феномена в его
время еще попросту не существовало? Об этом см. подробнее в:
Yves Benot. La Demence coloniale sous Napoleon. La Decouverte,
1992; а также в: Thierry Lentz. Bonaparte, les Antilles et 1’esclavage
colonial // «Коммантер», №113, весна 2006, с. 127 и след.
" Olivier Le Cour Grandmaison. Coloniser, exterminer: sur la guerre
et I’Etat colonial. Fayard, 2005
138
вень — служили лабораторией для разработки концеп-
ций «ничтожной расы» и «жизненного пространства»,
которые позже ждало известное нам всем примене-
ние. Он откопал составленные в 1846 году записки
Эжена Бодишона, доктора медицинских наук и яро-
го сторонника уничтожения низших рас — прежде
всего, арабов — во имя прогресса, и объяснил на их
примере, что именно в сладостной неге колоний, за-
долго до истребления евреев в Европе, был разработан
осмысленный проект геноцида, если воспользоваться
тем неологизмом, который в 1944 году предложил
польский юрист Рафаэль Лемкин9 Смотрите, как ме-
няется парадигма: колонизируемое население Кохин-
хины, Западной Африки и Алжира, чья жизнь дикто-
валась непомерно жестокими положениями Кодекса
о правовом статусе туземцев, предвосхищает статус
евреев при Петене10 *. Короче говоря, истоки тотальной
войны нужно искать не в «стальных грозах» (Эрнст
Юнгер), пронесшихся по Европе в 1914-1918 гг., и тем
более не в целенаправленном уничтожении, которым
фюрер грозил Советскому Союзу с июня 1941 года:
она уходит корнями напрямую в горы Кабилии, от-
данные в XIX веке на растерзание французской сол-
датне, убивавшей, опустошавшей, истреблявшей и
сносившей головы с хладнокровием, от которого
пробирает дрожь11. Уголовное право, разработанное
метрополией для «аборигенов» в Алжире, подвергав-
шихся немыслимым штрафам и режиму коллектив-
ной ответственности, было ничем иным, как правом
тоталитарного террора в нацистской Германии: «Будь
то в рейхе или бывшем Регентстве Алжира, расовые
группы, рассматривавшиеся в случае арабов как во-
9Op.cit., р. 123.
'"Idem, р. 339.
"Idem, р. 338.
139
площение постоянной угрозы общественному поряд-
ку или как „естественные враги" режима, когда речь
шла о евреях, осуждались, невзирая на их мнения и
поведение. И наказание, которое их ожидало, обус-
ловливалось не тем, что они действительно соверши-
ли, а исключительно статусом виновных, который
преследовал их с рождения»12. Оливье Ле Кур Гранме-
зон, внешне проделывая беспристрастную работу
исследователя, ставит себе единственную целы путем
обратного предсказания прицепить вагончик завое-
вания Алжира к локомотиву Холокоста, дословно
транспонируя его лексикон, атмосферу и дух; дока-
зать, что в обоих случаях речь идет о преднамерен-
ной дикости. Например, выкуривание мятежных пле-
мен войсками Бюжо или Сент-Арно он представляет
не как непродуманные действия, а как санкциониро-
ванные администрацией убийства, предвестники
хладнокровной техники истребления, использовав-
шейся позднее в ходе Второй мировой войны13. Все
то, что с предельной жестокостью начиналось в коло-
ниях, затем откатывается в метрополии, где устанав-
ливаются режимы «железной руки». И когда, описывая
парижские волнения в июне 1848 года, подавленные
вернувшимися из Алжира частями с той же свирепо-
стью, что и в североафриканских селах, автор прово-
дит аналогию между колониальными войнами и со-
циальными конфликтами, он поддается соблазну
превратить классовую борьбу и рабочее движение в
колониальную авантюру: низшие слои населения ос-
мысляются тогда как расы или квази-расы, в свою оче-
редь подлежащие уничтожению14. Маркс наверняка
переворачивается в гробу: получается, что эксплуата-
12 Idem, р. 217.
13 Idem, р. 141.
14 Idem, р. 282.
140
ция человека человеком была лишь истреблением
человека человеком! Рождение капитализма, исход
миллионов оголодавших из деревень, их массовое
пришествие в ад заводов и мануфактур, дети, работав-
шие в забоях с пяти лет, повышенная смертность, ан-
тисанитария, алкоголизм, нищета — можно без тру-
да вообразить, что способен написать жаждущий
сенсации и не слишком дотошный историк, набра-
сывая масштабную фреску рабочего движения как
предвестника национал-социализма; владельцы
предприятий станут у него тогда гауляйтерами, бри-
гадиры — надзирателями и т. д. И не сомневайтесь, все
это еще впереди! Оливье Ле Кур Гранмезон впадает
здесь в грех обратной интенции: да, можно увидеть в
эпопее европейского империализма элементы, позд-
нее проявляющиеся в тоталитарных режимах XX века,
как это сделала Ханна Арендт, но иное дело — урав-
нять эти столь разноприродные феномены, прочесть
прошлое как тщательную, логичную и неотвратимую
подготовку гитлеровской и сталинской катастроф15.
Поступать так значит забывать, что два эти режима
не были всего лишь обобщением диктатур прошло-
го — напротив, они стали результатами разрыва со
всем, что знала история до тех пор. Это было полнос-
15 Некий психиатр, также взывая к авторитету Ханны Арендт, уже
воспользовался сравнением с нацизмом для описания завода
и офиса как подобия концентрационных лагерей, средоточий
«зла», где менеджеры играют роли коллаборационистов, а ря-
довые служащие — евреев нового времени! (См.: Christophe
Dejours. Souffrances еп France: la banalisation de Г injustice sociale.
Seuil, 1998.) В 1968 году студенты называли себя «работника-
ми умственного труда». И вот они уже видят свое будущие шат-
ким, как рабочие под угрозой увольнения, переход от статуса
работника к статусу жертвы просто означает конец рабочей
культуры и триумф фигуры депортированного в обществен-
ном воображении. Это сдвиг концептуальный.
141
тью оригинальное изобретение в строгом смысле
этого слова.
Европа, прежде чем перешагнуть свои границы и
подчинить своей ярости и своему вожделению Аме-
рику, Азию и Африку, сначала стала палачом самой
себя. Неужели мы забыли, что война на нашем конти-
ненте, при всей ее продуманности и юридической
кодифицированности, редко когда сводилась к кур-
туазности, к упражнению в рыцарстве, что рутиной
боев были опустошение и бойня, коллективная резня,
города, стертые с лица земли, преданное огню и мечу
оголодавшее население, включая женщин и детей, по-
всеместное разрушение, ужас, запустение, изощрен-
ность пыток? Или у нас вылетел из головы зловещий
карнавал истязаний при королевском режиме, крова-
вая мизансцена телесных наказаний, участь каторжни-
ков и гребцов на галерах? Справедливо ли, соответ-
ственно, отождествлять завоевание Алжира с подобием
«тревожного прецедента» Освенцима16—тем более что
16 Le Cour Grandmaison. Op. cit., p. 171. См. по этому поводу полез-
ную статью Пьера Видаль-Наке и Жильбера Менье (Pierre Vidal-
Naquet, Gilbert Meynier. Comment faire 1’histoire des crimes
coloniaux? 11 «Эспри», декабрь 2005, с. 16): «В той или иной сте-
пени соединить колониальную систему с предвосхищением Тре-
тьего рейха, а то и с „тревожным прецедентом" Освенцима —
затея нечистоплотная, ничуть не меньшая фальсификация, чем
отождествление колониального гнета с крематориями Освен-
цима и нацизмом, озвученное 6 мая 2005 г. в Сетифе министром
по делам бывших моджахедов, официальным представителем
президента Бутефлики. В Алжире не было ни сознательно заду-
манной идоведенной до конца программы истребления, <...> ни
выстроенного проекта геноцида. Статус евреев в Вишистской
республике был, в гораздо большей мере, чем Кодекс правового
положения туземцев, связан с одержимостью биологической
чистотой: он был внутренним французским феноменом, отлич-
ным от повседневной дискриминации третьих сторон, практи-
ковавшейся вне материковой Франции».
142
другие могут усмотреть подобный прецедент скорее в
поведении конкистадоров в Мексике и Перу, в «афро-
американской лаборатории» (Жорж Бенсусан), в пре-
ступном захвате Конго королем Бельгии Леополь-
дом II, истреблении племени герреро в Намибии
генералом фон Трота в 1904 году? Или тогда любая
бойня в истории, от альбигойцев до вандейцев, опус-
тошение Рейнского Пфальца Людовиком XIV или
Тридцатилетняя война в Богемии — все они по-свое-
му предвещали волну насилия вермахта и чинимых
им зверств, захлестнувшую Европу и СССР: что за га-
лерея кривых зеркал! Легко увидеть, какую выгоду
способна извлечь из таких утверждений власть, жаж-
дущая самооправдания. Так, президент Алжира Бутеф-
лика, воспользовавшись годовщиной подавления вос-
стания в Сетифе 8 мая 1945 года, которое унесло
тысячи жизней, обвинил Париж в геноциде в ходе вой-
ны за независимость Алжира, упомянув о «печах, схо-
жих с крематориями нацистов», где якобы были сожже-
ны сотни феллахов. Этими словами он подписывает
Парижу своего рода безлимитное кредитное письмо, за-
ставляя одним взмахом руки исчезнуть те жестокос-
ти, которыми сами алжирцы сопровождали борьбу за
независимость — сначала в отношении Алжирского
национального движения (АНД) Мессали Хаджа, со-
перника Фронта национального освобождения17, за-
17 В журнале «Геродот» за 1-й квартал 2006 г., №120, профессор
университета Париж VIII Бернар Алидьер напоминает о «за-
бытой» в материковой Франции памяти алжирской войны —
резне, физическом уничтожении противников, сведении сче-
тов между иммигрировавшими на материк сторонниками
ФИО и АНД в этнических кварталах Парижа, на остановках
автобусов, в кафе и на заводах. Все эти акты насилия с 1955-го
по 1962 годы во многом способствовали формированию во
Франции стереотипа араба с ножом или бомбой за пазухой.
Бенжамен Стора, говоря о столкновениях между соперничав-
143
тем против военных французской армии и алжирс-
ких французов. Тем самым как не бывало ни корруп-
ции и государственной диктатуры, установленных
ФНО с 1962 года, ни подавления освободительного
движения кабилов и гражданской войны, которая ве-
лась с 1991-го против Исламского фронта спасения и
Вооруженной исламской группы — и число жертв ко-
торой доходит до 100 000 (хотя, признаем, эта борьба
избавила нас от установления исламистской респуб-
лики в часе лёта от Марселя). Он указует обличающим
перстом на Францию, говоря о «геноциде алжирской
национальной идентичности» (sic), с тем, чтобы не
ставить свой режим и свою родину перед необходи-
мостью посмотреть в глаза собственной совести и, в
частности, не задаваться вопросом о поразившей его
страну эпидемии насилия (включая повсеместное ис-
пользование пыток алжирскими силами безопасно-
сти). Ссылаться под любым предлогом на преступле-
ние против человечности значит говорить другим:
«Не судите меня!» — значит укрываться в самой не-
приступной крепости, в убежище проклятого всей
земли. Как правило, сварливость бывших колоний по
отношению к экс-метрополиям зависит от двух фак-
торов: от большей или меньшей тяжести оккупации и
от силы или слабости национального самосознания.
Сравните то относительное спокойствие, с которым
смотрят на Францию в Марокко, со злопамятностью,
которая все еще бытует среди официальных лиц Алжи-
ра. В этой стране и колонизация, и война за независи-
мость отличались особой жестокостью — однако важ-
нее то, что через сорок с лишним лет после соглашений
в Эвиане Алжир остается нацией с неустойчивой ин-
шими фракциями алжирских националистов, которые оста-
вили после себя тысячи жертв, упоминает о «заполненном
кровью рве, разделившем среду иммигрантов».
144
дивидуальностью, тогда как алауитская монархия га-
рантирует единство марокканского королевства.
В Алжире ферментом этого отсутствующего нацио-
нального единства остается антиголлизм, противо-
стояние политической идеологии былой метрополии.
Идентичность может быть либо коллективным про-
ектом, либо отказом и, соответственно, негативом, об-
ращенным против демонизируемой третьей стороны.
Но как раз демонизация и мешает преодолеть былой
травматизм и приступить к работе саморефлексии.
И, точно так же, отождествлять с геноцидом трех-
стороннюю торговлю18, забывать, что работорговцы
как прилежные утилитаристы были совершенно не
заинтересованы в том, чтобы их рабочая сила выми-
рала в пути, а потому переправляли ее через океан в
наилучших возможных условиях19, — это вновь обра-
щать себе на пользу самое страшное обвинение: по-
лучается, что нацизм ведет свою историю с того дня,
когда белый человек — португалец, испанец, голлан-
дец — впервые ступил на берега Африки или Амери-
ки, сея на своем пути смерть, хаос и разрушение. Ка-
жется, будто Третий рейх буквально проглотил один
за другим все те столетия, что предшествовали его
появлению на свет, становясь ключом к насилию и
жестокости, творившимся за сотни лет до этого. Но
нельзя так искажать историю, манипулировать ею в
угоду тому или иному меньшинству. Все деспоты и
тираны Европы несводимы к Гитлеру, а сам он — не
зарегистрированная торговая марка. Нет никакой
нужды в «нацификации» рабства — оно омерзитель-
но и само по себе. Варварство нельзя осмыслять во
|н Обмен европейских товаров в Африке на рабов, продажа по-
следних на Антильских островах и экспорт в Европу ан-
тильских товаров. Примеч. пер.
19 Ср.: Olivier Petre-Grenouilleau. Op. cit., p. 12.
Ю Зак 1144
145
множественном числе, как нельзя провозглашать все
массовые преступления примерами геноцида или
уравнивать случаи геноцида между собой, ведь даже
в ужасном есть своя градация и свое разнообразие.
И, отказывая торговле рабами или колониализму в па-
раллели с отравлением газом евреев и цыган с 1940
по 1945 годы, мы не пытаемся преуменьшить их зна-
чимость. Они просто представляют собой иное лицо
Зла — поскольку в этой области пределов человечес-
кому воображению, кажется, нет. Обратное утверж-
дение есть старое, как мир, требование первородства:
мы были раньше, мы — настоящие евреи20. В иерар-
хии мартиролога мы ставим себя на верхнюю сту-
пеньку. И те же люди, что оспоривают уникальность
и исключительность Холокоста, отдают ему должное,
20 Для историка Росы Амелии Плюмель-Урибе Холокост по
сути — лишь недоразумение в среде белых, которые по окон-
чании Второй мировой войны поспешили помириться друг с
другом за счет народов Африки и Латинской Америки, чтобы
поддержать, к примеру, апартеид в Южной Африке или Изра-
иле: «Я утверждаю, что существуют действия, преступный ха-
рактер которых напрямую зависит от личности жертв, по-
скольку они считаются преступными, будучи совершены в
Европе против европейцев, но если они происходят где-то
еще и жертвы их не имеют никакого отношения к Европе, так
они тотчас переходят в иной разряд и становятся худо-бедно
приемлемыми» (Op. cit., с. 291). Обвиняя европейцев в подраз-
делении жертв на хороших (евреев) и плохих — негров, ин-
дейцев, палестинцев, — она высказывает сожаление в том, что
три столетия евро-американского варварства по отношению
к остальному миру имеют меньший вес, чем двенадцать лет
зверств, творимых в Европе нацистами. Эту тенденцию она
приписывает «зачастую подавляющему влиянию, которое ока-
зывает превосходство белых на наше сознание» (ibid., с. 304).
Такое заключение звучит по меньшей мере странно из уст ав-
тора, претендующего на звание борца с порочными послед-
ствиями расизма!
146
всячески пытаясь поставить свою трагедию в один ряд
с трагедией Катастрофы. В данном случае они доволь-
ствуются тем, что выдумывают новую историю СВЯТО-
СТИ: единственной фигурой парии в наши дни они
видят Спартака, история которого отсчитывается от
нацио-нал-социализма. Голгофа угнетенного с нача-
ла всех времен, если он из себя хоть что-то представ-
ляет, должна разворачиваться под сенью свастики.
Двойная ностальгия по колониализму
23 февраля 2005 года французский парламент в
стремлении продемонстрировать солидарность на-
ции с алжирскими репатриантами (проживавшими
в колонии французами и воевавшими там солдатами)
принял законопроект, признававший «позитивное
влияние наших соотечественников, живших в Алжи-
ре в период французского присутствия». Как гласила
статья 4 текста, «в школьных программах, в частно-
сти, должна быть отражена позитивная роль замор-
ского присутствия Франции, в особенности в Север-
ной Африке, и отведено видное место истории и
самопожертвованию бойцов нашей армии — выход-
цев из этих территорий, — которое принадлежит им
по праву». Этот проект, проведенный через парла-
мент, судя по всему, в силу лишь фракционных инте-
ресов и вопреки мнению оппозиции21, представляет
собой двойную ошибку: он утверждает, как в свое вре-
мя практиковалось в СССР, официальную историю,
написанную от лица государства, и спускает сверху
21 Об обстоятельствах разработки и принятия этого закона см.,
например: Claude Liauzu, Gilles Manceron. La Colonisation, le loi
etl'histoire. Syllepse, 2005, p. 23 sqq.
147
(пусть и под давлением заинтересованных групп вли-
яния) историю поучительную, противоречащую реаль-
ности, поскольку ни один народ, колонизированный
Парижем, не пожелал продления нашего покрови-
тельства. Эта катастрофическая статья, ответом на
которую стали волна негодования на Антильских ос-
тровах и в Алжире, а также воззвания историков в за-
щиту научной свободы и против законов о правах
памяти22, была исключена из окончательного текста
при его подписании годом позже президентом Жа-
ком Шираком. Она, однако, вписывается в контекст
идеологического ревизионизма, когда повсюду речь
только и идет о том, как бы разрушить «табу» колони-
ализма, осмыслить «колониальный разлом», который
призван, например, объяснить социальную неста-
бильность и маргинализацию детей иммигрантов.
«Колониальный разлом»23: этот столь удачно размы-
тый термин, идеологическая «примочка» из лексико-
на шираковской эпохи, позволяет объяснить практи-
чески все, что угодно, черпая силу из своей мнимой
бесхитростности. Хотим ли мы сказать тем самым,
что Франция отмечена клеймом новейшей истории?
Это прописная истина. Или что к иммигрантам из
наших бывших колоний плохо относятся и отводят
им самую неблагодарную работу? Что работодатели
и правительство хотели бы завозить их целыми са-
молетами, когда нужны рабочие руки, и выдворять из
страны при первых признаках безработицы? Все это
22 «Либерасъон», 13 декабря 2005. Историки сами разделились
во мнении относительно необходимости сохранения или от-
мены законов о памяти, начиная с закона Гессо (1992), квали-
фицирующего как преступление отрицание Холокоста.
23 См.: Pascal Blanchard, Nicolas Bancel, Sandrine Lemaire. La
Fracture coloniale: la societe frangaise au prisme de I'heritage
colonial. La Decouverte, 2005.
148
верно, но так обстоит дело почти во всех европейских
государствах, включая те, которые не знали никакого
колониального прошлого. И что, этих мигрантов ждет
худшая судьба, чем тамилов, китайцев, пакистанцев,
филиппинцев, а то и выходцев из балтийских стран
или Польши, всех тех национальностей, которых мы
никогда себе не подчиняли24? К ним относятся хуже,
чем к румынским цыганам, хлипкие лачуги которых
регулярно сносит преследующая их полиция? Может,
дело скорее в неприязни Франции ко всем инозем-
цам, на пути которых она ставит мощь своей протек-
ционистской системы?
На самом деле, суд над колониализмом возобнов-
лен не потому, что он был забыт в школе или задвинут
на задворки образования25, а потому, что он вносит
24 В статье газеты «Монд» от 17 февраля 2006 г. отмечалось, что
польским дипломатам в Париже приходится подрабатывать
бэбиситтерством и что французский рынок труда наглухо за-
крыт перед молодежью из Восточной Европы. Колониальное
отношение — или мальтузианский протекционизм в защиту
наших собственных трудящихся?
25 Исследование, проведенное газетой «Либерасьон» (17 октяб-
ря 2005), показало, что из шести учебников истории три без
прикрас описывали жестокое подавление демонстраций в
Париже 17 октября 1961 года, когда сотни алжирцев были
утоплены в Сене или забиты насмерть французскими поли-
цейскими. Другая выборка, на этот раз в «Нувель обсерватёр»
(8-14 декабря 2005), в которую вошли четыре учебника, ис-
пользуемых в коллежах и лицеях, свидетельствовала о том, что
эпоха колоний и рабовладения подробно описывается исто-
риками, которые рисуют поистине мрачную картину европей-
ского владычества. Третий анализ по этой теме, осуществлен-
ный Филиппом Бернаром и Катрин Ролло в газете «Монд» (25
и 26 декабря 2005), позволил его авторам прийти к схожему
заключению: «Колонизация не просто упомянута в школьных
программах — она занимает видное место в книгах и, соот-
ветственно, на занятиях. Тексты лекций и иллюстрации дале-
149
ясность в мысли тех, кто ностальгирует по демарка-
ционным линиям прошлого. Есть люди, которые без-
утешно оплакивают окончание «холодной войны», —
так и отдельные наши интеллектуалы не в силах при-
мириться с независимостью территорий, некогда
находившихся под французским управлением. Для
части левых, все хуже понимающих, что же происхо-
дит в мире, антиколониализм служит заменой марк-
сизму. А поскольку понятие нации охватывает все
изъяны западного господства (из-за своего экспанси-
онизма оно впадает в грех империализма, будучи же
замкнутым в своих границах — в грех шовинизма и
расизма), нужно сотворить со всеми возможными
прикрасами образ Франции, ксенофобской в силу
самой своей французскости, то есть изуродованной
клеймом преступного прошлого. Бедствующее положе-
ние магрибинцев и чернокожих объясняется тогда
«живучестью колониальных схем и их продолжаю-
щимся применением к отдельным категориям населе-
ния, будь то реальным или сконструированным, в ос-
новном выходцев из бывшей Империи»26. «Наши отцы
ки от упрощенного представления колониальных завоева-
ний и их последствий в терминах „хорошо — плохо"; они
предлагают многослойное изложение проблемы, где реалии
скорее ставятся под вопрос, нежели безапелляционно утвер-
ждаются» (цит. по: Faes et Smith. Op. cit., pp. 332-333). От учеб-
ников мы вправе требовать не уроков морали, а отражения
ситуации научного поиска в конкретный момент времени.
В свою очередь, Валери Эслангон-Морен высказывает оза-
боченность тем, что колониальная история зачастую пода-
ется в виде таблицы позитива и негатива, коснея в стереотипах
(см.: Valerie Esclangon-Morin. Quelle histoire de la colonisa-
tion enseigner? / / Claude Liauzu, Gilles Manceron. Op. cit., p. 99
s<7<y.).
26 Cm.: Pascal Blanchard, Nicolas Bancel, Sandrine Lemaire. Op. cit.,
pp. 24-25.
150
идеды были обращены в рабство» — гласит, в свою оче-
редь, «Призыв аборигенов», опубликованный несколь-
кими общественными группами зимой 2005 года и
поддержанный рядом деятелей левого крыла, близких
к исламистским кругам. В нем также говорится: «Мы,
дочери и сыны иммигрантов, <...> ведем борьбу про-
тив угнетения и дискриминации со стороны постко-
лониальной Республики. <...> Необходимо покончить
с институциями, низводящими население бывших
колоний до уровня недочеловеков». Послушать эти
новые Вульгаты, так социальные проблемы носят
прежде всего этнический характер (нельзя не отме-
тить сходство с риторикой Национального фронта),
а наши пригороды — ни много ни мало новые доми-
нионы, жители которых, обреченные на молчание,
остаются узниками системы институционального
расизма27. Париж, таким образом, железной рукой
правит окраинами, эксплуатируя их богатства и про-
водя там политику жестоких поборов! Находятся и те,
кто изображает «трудные» предместья аналогом ок-
купированных палестинских территорий, сектора
Газа или Западного берега вблизи от Лиона, Тулузы
или Парижа — и вот французы уже становятся коло-
нистами в собственной стране, а значит, нужно экс-
проприировать у них Францию! Вместо того чтобы
признать, что французская система как таковая не
поощряет инициативу и усилие, что положение им-
мигрантов делают невыносимым высокий уровень
безработицы (достигающий среди молодежи 40%),
27 «В сегодняшней Франции обитатели „неблагополучных квар-
талов" лишены слова в политическом плане и удерживаются
в сильнейшей экономической зависимости и социальном и
культурном подчинении целой системой институционализа-
ции расизма и колониальных взаимоотношений» (Didier
Lapeyronnie Ц La Fracture coloniale, op. cit., p. 120).
151
отсутствие профессиональной квалификации и об-
щественной солидарности, повсеместное присут-
ствие банд, которые диктуют законы в пригородах и
строят их население по линейке, мы придумываем им
какую-то сказочную генеалогию, смотря на лионский
Менгетг или парижский Курнёв сквозь призму алжир-
ского Ореса или вьетнамского Тонкина. Перед нами —
своего рода пространственно-временное столкнове-
ние, наслоение континентов и эпох, где все перемеши-
вается-. 93-й округ и южноафриканские гетто, Клиши и
Газа, Бобиньи и работорговля. Каждый, в зависимос-
ти от своих наклонностей, может жить в виртуальной
стране рабства и колониализма — понятий, размы-
тых до предела, — и во времянках, куда заходят лишь
для того, чтобы выплеснуть свое негодование и отвра-
щение28. Но ситуация в пригородах вызвана отвер-
женностью, территориальным разделением, а не
присущим империи подчинением в коммерческих
целях. Колонисты крепко держали страну, а не остав-
ляли ее, превращая в «потерянную территорию рес-
публики». Когда государство бросает на произвол
судьбы часть своих подданных — безработных, не-
легалов, бедняков, люмпенпролетариата, людей, жи-
вущих на пособия, — оно их не колонизирует, оно
28 Так, когда ивуарийский певец Альфа Блонди объясняет по по-
воду закона об избранной иммиграции, принятого парламен-
том 18 мая 2006 г.: «Это понятие избранной иммиграции, этот
миграционный апартеид возвращают нас к временам рабов,
когда торговцы отбирали тех, кто обладал большей силой и
лучшими зубами для того, чтобы отправить их на Запад» (ин-
тервью Агентству Франс-Пресс, 14 мая 2006) — он смешивает
по меньшей мере три периода-, настоящее, время апартеида в
Южной Африке и эпоху работорговли. В пылу обличений он
попросту забывает, что рабство было насильственным, женщи-
ны и Мужчины продавались против своей воли, тогда как ныне
никто не заставляет африканцев эмигрировать во Францию.
152
ими пренебрегает29 И как за последние полвека нам
прожужжали все уши «сопротивленцы» (те, кто ро-
дился после 1945 года и в попытке смыть позор кол-
лаборационизма до сих пор воюет с «фашизмом»),
точно так же на арену сейчас возвращается поколе-
ние борцов за права третьего мира, которые ведут ос-
вободительные войны через пятьдесят лет после
объявления независимости колоний и лихорадочно
проповедуют свой антиколониальный катехизис,
обещая освободить 93-й округ! Они напоминают за-
терявшихся японских солдат, разбросанных по тихо-
океанским островкам и до конца XX века не знавших,
что Вторая мировая война уже закончилась. Это насто-
ящее призвание — быть героем по окончании боев: вы
приобретаете лоск вольного стрелка, не подвергаясь
ни малейшему риску. Но историк не позволит идеоло-
гии, сколь угодно благородной, диктовать ему основы
ремесла, не принижая при этом профессиональную
дисциплину до уровня простой пропаганды.
Нам так не хочется признать одну простую исти-
ну: деколонизация — факт свершившийся! Даже если
результат ее далек от совершенства, Франция пере-
вернула для себя эту страницу. И если она хочет за-
быть о том периоде или пытается о нем не вспоми-
нать, то лишь потому, что амнезия в этом вопросе
29 Обвиняя левых в виктимизации детей иммигрантов, Беатрис
Жиблен подчеркивает, что, наряду с туземцами, существуют
также неимущие {фр. indigenes — indigenes.Примеч. пер) Рес-
публики, исконно французский пролетариат, например, в
шахтерских поселках бывшего угольного бассейна в депар-
таменте Север-Па-де-Кале или некоторых зонах аграрного
хозяйствования — целый слой населения, слишком задавлен-
ного нищетой для того, чтобы напомнить о своем существо-
вании политикам или поджигать собственные города. См.:
Beatrice Giblin. Fracture sociale ou fracture nationale // «Геродот»,
№ 120, 2006, c. 77 и далее.
153
равна отстранению. Действительно, кому хочется ду-
мать о «Франсафрике», ее скандалах, подпольных се-
тях наемников и тайных сделках, вдохновленных де
Голлем, Жискаром, Миттераном, Шираком? Она пред-
ставляла собой прежде всего отношение «взаимной
коррупции» (Ашиль Мбембе), когда Париж и ряд аф-
риканских правителей услужливо терли друг другу
спину; и сегодня она постепенно заканчивается, пе-
чальным свидетельством чему — ивуарийская тряси-
на. Как мы не видим, что истинная опасность в наши
дни — не экспансия, а откровенное забвение? Эконо-
мист Поль Берок вынес этой тенденции беспощадный
приговор; «Западу не нужен третий мир, и для третье-
го мира это — плохая новость»30. Словом, наряду с не-
завидной участью эксплуатируемого существует и еще
менее счастливая судьба более не подлежащего экс-
плуатации, заброшенного. Многочисленным обездо-
ленным странам Юга угрожает не вторжение капита-
листического спрута, а нечто противоположное —
отсутствие интереса инвесторов, крупных корпора-
ций, исключение из круга международных обменов.
Нет ничего хуже одностороннего выхода, разрыва
наработанных веками связей. Франции для выстраи-
вания осмысленных отношений с Африкой вместо
30 Paul Bairoch. Mytbes etparadoxes de I’histoire economique. La
Decouverte, 1994; цит. no.- Daniel Cohen.La Mondialisation etses
ennemis. Grasset, 2004, p. 11. Расхожему представлению о том,
что Запад якобы обогатился за счет разграбления третьего
мира, Даниэль Коэн противопоставляет два факта: колониаль-
ные державы традиционно уступали неколониальным по тем-
пам экономического роста, и развитие северных стран не
было обусловлено ввозившимся из беднейших государств
сырьем хотя бы потому, что они сами его давно производили
(Idem., рр. 61 -62). См. по этому вопросу классическую работу;
Jacques Marseille. Empire colonial etcapitalismefranfais.Histoire
d’un divorce. 1984. Reedition Albin Michel, 2005.
154
сжигания мостов следовало бы завещать этот остав-
ленный заповедник Европе, поскольку только она
соразмерна этому континенту.
Слово «колониализм», соответственно, раздвигает-
ся, как телескоп: оно обозначает не конкретный про-
цесс, а все то, что мы отвергаем — идеалы республики,
французскую модель, светскость, засилье междуна-
родных корпораций, мало ли что еще. Да, горстка
репатриантов у нас действительно чувствует себя
осиротевшей без французского Алжира, но немало
интеллектуалов разделяют их тоску; правда, оплаки-
вают они революционный романтизм и политичес-
кий порыв того времени. Для этих леваков в одеждах
Фомы Неверующего, одновременно нытиков и со-
страдальцев, иммиграция представляется не шансом
для уезжающих и для стран, которые их принимают,
а банальной реституцией: Франция (Голландия, Анг-
лия, Испания) расплачивается с Африкой за свои дол-
ги, принимая ее сынов. Европа кругом им должна:
жилье, здравоохранение, образование, хорошие зар-
платы, немедленное внимание и в особенности ува-
жение к их идентичности. Еще даже не ступив на нашу
землю, эти правообладатели уже требуют возмещения
причитающегося. «В любом случае, настоящая побе-
да — это когда Франция примет тебя, даже если ты не
играешь в футбол», — как гласит странная агитка Ка-
толического комитета против голода и в поддержку
развития: на фото изображен мальчуган, жонглирую-
щий мячом в африканской деревне в момент Чем-
пионата мира 2006 года31. Поневоле задаешься воп-
росом, не вписывается ли такое благостное и слегка
патерналистское представление об иммигранте в ко-
лониальное видение мира наизнанку, согласно кото-
рому метрополия — вечная должница своих былых
31 «Монд», 11 июля 2006.
155
владений32. (И, если отвергать избранную иммиграцию,
значит, она должна быть претерпеваемой, принятой
как неизбежность, воля Провидения;такая похвала по-
пустительству и фатализм в виде прогрессивного ло-
зунга поистине примечательны в устах руководителей
социалистов.) Но перерезать пуповину — значит пере-
стать рассуждать в терминах долга или зависимости,
предпочитая партнерство связи аффективной или зло-
памятной, что не исключает ни солидарности, ни от-
ветственности. Возможно, здесь нужна обоюдная рево-
люция в умах — как в Париже, так и в африканских
столицах — и по своему накалу она не уступит перво-
му перевороту в отношениях. Что же касается эпите-
тов «деколонизированный» или «постколониальный»,
то они ошибочно обозначают подчинительную связь
со старой системой — разрыв они путают с последстви-
ем, отделение — с преемственностью. Нужна изрядная
уверенность в себе, Чтобы заявить, как это сделал Пред-
седатель КНР, принимая в 1985 году Маргарет Тэтчер:
«Британская оккупация пробудила Китай от его веко-
вого сна»; или выделить, как индийский премьер-ми-
нистр Манмохан Сингх 8 июля 2005 года, в момент на-
граждения степенью почетного доктора Оксфордского
университета, позитивные аспекты британского вла-
дычества, для борьбы с которым, собственно, и была со-
здана современная Индия, но «благотворное влияние»
которого он не может не признать. Прошлое не забы-
52 По поводу того, что иммиграционная политика не вытекает
из колониального прошлого, а восходит к иным источникам
культурной легитимации, см. вывод американского исследо-
вателя Эрика Блейча, которым он заключает свой анализ ин-
теграции иммигрантов во Франции и Великобритании: «От-
ношение к иммигрантам, прибывающим из бывших колоний,
ничем не отличается от приема остальных иностранцев, с
теми же правами и теми же злоупотреблениями» (Erik Bleich.
Des colonies i la metropole //Weil, Dufoix. Op. cit., p. 437 sqq).
156
то, оно спокойно поставлено на свое место, переваре-
но33. Эти две великие нации — подспорьем для кото-
рых служит, конечно же, численность их населения, их
мощь и высокий уровень их элит — просто-напросто
стали хозяевами своей судьбы.
Ибо враг родился нам!34
Ханна Арендт говорит в одной из своих работ об «ужа-
сающей дистанции, отделяющей нас от наших начал»,
особенно в демократиях, всегда склонных к ослаблению
принципов, развращению идеалов. Снадобье для проти-
водействия подобной деградации не менее ужасно: не-
обходимо отыскать себе настоящего врага, который в
равной степени будет наводить на нас страх и прида-
вать силы, напоминая, что мы можем потерять все, что
имеем, и жизнь не сводится к покою личного развития.
«О люди, ставшие мне братьями, ведь теперь у меня есть
такой враг!» — говорил Поль Элюар. Сочетая фанатизм с
технологией, враг сегодняшний — исламский терро-
ризм — наносит удары произвольно, в городах, людных
местах, с безразличием стихийного бедствия. Это наказа-
ние без требований и названных виновных, без иного
стремления, кроме жажды убивать и разрушать. Этот
террор, присутствующий повсюду и не видный нигде,
может парализовать волю, затянуть в политику капиту-
ляции. Но он может и обострить наше осознание чужо-
33 Это точно подметил Жан-Люк Расин (Jean-Luc Racine.
L’Inde emergente ou la sortie des temps postcoloniaux // «Геро-
дот», цит. сон., с. 28 и далее). Для него Индия вошла в «пост-
пост-колониальную фазу» — признак истинной нацио-
нальной зрелости.
м «Ибо Младенец родился нам — Сын дан нам... Князь мира»
(Ис 9,6). Примеч. пер.
157
го несчастья, помочь нам отличить то, что относится к
военным и полицейским операциям, от обусловленного
войной идей. Определенное крыло ислама радикализи-
руется, но не потому, что отдаляется от нас — наоборот,
оно приближается к Западу: в этом противостоянии нет
никакого столкновения цивилизаций, но, напротив, их
ожесточенное слияние. Самые отъявленные экстремис-
ты-бородачи, как всем известно, заканчивают престиж-
ные университеты и принадлежат к обеспеченным семь-
ям. Это патология подражательности, а не инаковости.
Поиск чистой веры может быть, как провидел Фрид-
рих Ницше, обратной стороной скептицизма или отчая-
ния. Ислам в его фундаменталистской разновидности об-
ладает одной основной добродетелью — он вынуждает нас
заново оценить то, что мы считали незыблемым: светс-
кость, равенство мужчин и женщин, демократический ре-
жим, свободу слова, терпимость. Он обязывает нас, особен-
но во Франции, пересмотреть самый факт религии, понять
феномен веры, поскольку для нас, европейцев, святое —
это десакрализация. Мы словно возвращаемся к великим
спорам эпохи Просвещения. Все, что казалось само собой
разумеющимся, должно быть переосмыслено из-за возра-
жений верующих, теологов, имамов, полных решимости
не уступить ни пяди нашим толерантным обществам. Но
не стоитзагодя отметать такое оспаривание нашей уверен-
ности. Даже если не вызывает никакого сомнения то, что
исламский радикализм будет рано или поздно побежден —
но ценой каких страданий, скольких сотен тысяч жертв? —
необходимо принять этого рожденного нам врага, помо-
гающего хранить бдительность, оставаться настороже.
Здесь подходит изречение Фукидида: «Ваша враждебность
нам менее вредна, чем дружба». Соперник сгавитнас в про-
тиворечивое положение: мы хотим одолеть его, но хотим
и сохранить, чтобы не растерять энергию, которую он в
нас вселяет. Он одновременно отвратителен и желанен.
VI
Прислушайся
моему страданию
Быть черным тяжело. Вам не дово-
дилось быть черным? Мне довелось:
раньше, когда я был бедным.
Ларри Холмс, экс-чемпионмира
по боксу в тяжелом весе'
То, что некоторые наши сограждане, чернокожие или
магрибинцы, хотят перестроить свои отношения с
Французской Республикой, поскольку чувствуют себя
в ней нежеланными или политически незащищенны-
ми, лишь доказывает доброкачественность республи-
канских институтов. То, что они хотят «быть полно-
правными французами, а не полностью бесправными
чужаками», обличают дискриминацию по внешнему
виду или фамилии, утверждая, что «цвет кожи — наша
беда», как выразился в одной телепередаче рабочий-
марокканец, — совершенно справедливо и законно.
Франция — и в этом ее величие и ограниченность —
исходит из абстрактной идеи гражданина и праву на
отличие предпочитает право на сходство; но она
слишком часто забывает о том, что постулируемое
сходство должно распространяться и на тех, кто от
нас отличается — на мужчин и женщин иного цвета
кожи, иного вероисповедания, из иных широт, ко-
торые имеют все основания для того, чтобы быть
1 Цит. по: Alain Erhenberg. Le Culte de la performance. Calmann-
Levy.iQSU’p. 24.
"Зак .1144 161
включенными в этот заветный круг схожести. В своем
«Человеке-невидимке» (1952) американский писатель
Ральф Эллисон аллегорически изобразил черноко-
жих граждан Соединенных Штатов прозрачными:
цвет кожи делает их взаимозаменяемыми, лишенны-
ми индивидуальности. И точно так же многие пред-
ставители меньшинств во Франции часто чувству-
ют, что они социально аннигилированы, незаметны
как раз в силу чересчур акцентированного присут-
ствия, скрыты своей выделенностью, обречены веч-
но оставаться «недо-индивидами» (Эвелин Керстен-
берг).
Виктимизация как карьера
Важно выяснить, во имя чего мобилизуются эти эт-
нические общины: хотят ли они лишь восстановить
попранное равноправие или считают, что нанесен-
ное им оскорбление слишком глубоко и по этому
счету обидчики уже никогда не смогут расплатить-
ся? То, что дети и внуки былых изгоев, заново откры-
вая собственное прошлое, требуют отвести ему оп-
ределенное место в публичном пространстве, то, что
они узнают сами и рассказывают другим историю
алжирцев, сенегальцев, марокканцев, павших за
Францию и использовавшихся как пушечное мясо в
европейских войнах (см. кинофильм Рашида Буша-
реда «Туземцы»), — часть законного и закономерно-
го процесса переоценки ими собственной значимо-
сти. Довершить этот процесс должно символическое
признание со стороны высших сфер власти: затуше-
вывать арабо-африканскую составляющую своей
идентичности было бы для Франции серьезной
162
ошибкой2. Но есть и другая опасность: превратить
историческое бедствие в некое святилище, в басти-
он, а при необходимости еще и огородить его толсты-
ми стенами специального закона. «Наследники» —
раньше так говорили, как правило, о детях из хоро-
ших семей, получивших солидное состояние и до-
стойное образование. Сегодня это слово отсылает к
передаче иной патрицианской ценности — страда-
ния, возводящего нас в ранг особой знати, который в
истории прежде не бывало. Все мы теперь стали на-
следниками, теснящимися перед одним и тем же су-
дебным барьером и жаждущими увековечить прису-
щее нам отличие или изъян. Мы уже не созидаем свою
сегодняшнюю жизнь, а лишь твердим о том, как нас
обидели вчера. Мыслить себя как жертву — значит
воскрешать старую религиозную категорию прокля-
тия. Можно ли в этом случае избежать превращения
в профессионального лоббиста, стремящегося отво-
евать у конкурентов свой сектор на рынке страдания
и оставить венец мученика за своей и только за своей
группой? Как есть мнимые евреи, точно так же нахо-
дятся и мнимые рабы и жертвы колонизации, жажду-
щие облачиться в тогу легенды об историческом про-
клятии, пробиться поближе к лучам ее прожшсгоров.
Так воспроизводится великое братство растоптанных
и выброшенных на обочину, которому все прочие про-
тивопоставляются как угнетатели и палачи. Виктими-
зация становится неким подобием стихийной позитив-
ной дискриминации, способом заполучить поблажку,
когда все юридические и политические средства ис-
215 августа 2004 г. в Тулоне, во время празднования 60-й годов-
щины высадки союзников в Провансе, Жак Ширак воздал дол-
жное вкладу выходцев из Африки и стран Магриба в освобож-
дение Франции.
163
черпаны. Провозгласить себя жертвой значит выста-
вить свою кандидатуру там, где наделяют статусом
единственного и неповторимого. Возможно, мень-
шинство обязательно должно пройти этот этап на
пути самовосстановления, возвращения своего досто-
инства. Однако виктимизация — обоюдоострое ору-
жие. Чувство принадлежности к группе нельзя стро-
ить на театрализованном несчастье, основанием для
этого чувства должен служить общий коллективный
опыт и растущая ответственность в общественной,
медийной и профессиональной сфере. Виктимиза-
ция, вопреки опасениям защитников республикан-
ской модели, не порождает реальной общности — она
лишь фабрикует внутренне разрозненные конгломе-
раты жалобщиков, связывая их мнимым единством.
Такое наделение «побежденных» или же тех, кто себя
таковыми ощущает, особым престижем — весьма со-
мнительное предприятие. Ошибочно думать, что,
внушая школьникам чувство вины (по принципу
«твои предки поработили моих»), мы сделаем для них
более привлекательным представление о разнообра-
зии рода человеческого — и что они не разглядят бе-
лых ниток, которыми шита эта конструкция3. Пред-
ставьте только, что наши дети — светловолосые,
брюнеты, кудрявые и т. д., — знакомясь друг с другом
в коридоре на переменке, называют себя «потомка-
ми рабов, эксплуататоров, жертв колониализма, бан-
дитов, простолюдинов, нищих»! Зачем делать нынеш-
’ Именно так, похоже, считает Сандрин Лемер, отводящая шко-
ле роль успокоительного средства. По ее мнению, совершен-
ствуя преподавание истории, можно «снизить напряженность
в осношениях между некоторыми сообществами» (La Fracture
coloniale, op. cit., p. 94). Рассуждать подобным образом значит
не различать образование и сострадание.
164
них мальчишек и девчонок современниками преступ-
лений, совершенных триста лет тому назад давно за-
бытыми и никому не известными жителями Нанта,
Бордо и Ля Рошели, когда они и так нетерпимы к са-
мому духу рабства? В то время, как Европа похорони-
ла, наконец, свои вековые раздоры и примирила за-
клятых врагов, работорговля и империализм не хотят
уходить в прошлое, — иначе говоря, мы никак не мо-
жем ототдвинуть их на должное расстояние и по-пре-
жнему оживляем своей яростью и гневом эти ходячие
трупы, повторяя как назойливый припев знаменитую
фразу Фолкнера: «Прошлое никогда не умирает, оно
даже не проходит никогда».
Тем самым мы развязываем гражданскую войну
непримиримых воспоминаний, делаем невозмож-
ным установление хоть какой-то общей хронологии,
ибо всегда найдутся группы, которым их верования
или же их страдания не позволяют такую хронологию
признать4. Но в отсутствие объединяющего нацио-
нального или наднационального нарратива, способ-
ного сплотить различные составляющие общества и
“• Как объяснялось в докладе Жан-Пьера Обена из Генеральной
инспекции национального образования, представленном
премьер-министру Франсуа Фийону в феврале 2005 г. (неточ-
ность автора — во-первых, доклад Ж.-П. Обена был представ-
лен в июне 2004 г.; во-вторых, Ф. Фийон тогда был министром
образования в правительстве Жан-Пьера Раффарена, он стал
премьером лишь в мае 2007 г. Примеч. пер}, учителям трудно
преподавать философию Просвещения («Руссо противоречит
моим религиозным убеждениям»), разбирать мольеровского
♦Тартюфа», читать повествующий о неверной жене роман
«Госпожа Бовари», отстаивать идею светского государства, рас-
сказывать о строительстве соборов, объяснять план византий-
ской церкви, говорить о существовании у арабов доислам-
ских религий, описывать преследования евреев и т. п.
165
поддерживать в них какое-то общее движение, стра-
на превращается в скопище кланов — негров, арабов,
цыган, магрибинцев, антильцев, корсиканцев, басков,
гомосексуалистов и пр., которые связаны разве что
своими взаимными претензиями и взывают к госу-
дарству лишь как к третейскому судье. Национальная
идентичность перестает совпадать с гражданством,
более того — делает его невозможным. Вероятно,
французская и английская модель иммиграции обна-
ружили свою несостоятельность. Но прежде всего, как
мы могли убедиться, дело в том, что в Европе дискре-
дитирована идея нации как таковой, и это лишает
смысла само понятие интеграции. Она сводится в
настоящий момент к двум взаимодополняющим мо-
делям: либеральной, превращающей иммиграцию в
аналог трудового контракта, который может быть
возобновлен или расторгнут в соответствии с зако-
ном спроса и предложения; и модели, основанной на
христианском гостеприимстве, на солидарности с
людьми из третьего мира — следуя ей, мы должны
принимать всех, кто к нам приезжает, ничего не тре-
буя взамен, в самодовлеющем акте приобщения к их
судьбе. Коль скоро больше нет патриотов и коренных
жителей, то нет и иностранцев, существуют только
обеспеченные индивиды, вечно находящиеся в дол-
гу перед своими менее удачливыми ближними. Лишь
государство-провидение, выплачивающее пособия,
напоминает нам о том, что мы принадлежим к одному
пространству и управляемся одной администрацией.
От новых граждан не требуют ни символической при-
верженности какому бы то ни было духовному прин-
ципу, порожденномууникальной историей конкрет-
ной страны, ни добровольного присоединения к
особому национальному сообществу, включая согла-
сие изучить его язык и узнать начатки его культуры.
166
Между тем недостаточно просто легализовать сотни
тысяч иммигрантов и обеспечить им подобающие ус-
ловия жизни и труда. Нужно еще, если они и впрямь
хотят у нас остаться, сделать их настоящими европей-
цами — французами, испанцами, итальянцами, а это
подразумевает наличие уверенного в себе и своих
ценностях политического общества (к примеру, орга-
низующего торжественную церемонию приема ново-
прибывших). Великие нации осуждают (и часто с пол-
ным правом) за их неумение принять иммигрантов.
При этом забывают, что существует еще и деспотизм
меньшинств, противящихся ассимиляции, если она не
сопровождается статусом экстерриториальности5.
Но есть и более серьезная проблема: под предло-
гом уважения к религиозным или культурным разли-
чиям (основополагающее кредо мультикультурализ-
ма), мы запираем индивида в его этническом или
расовом самоопределении, вновь заталкивая в ту ло-
вушку, откуда намеревались его извлечь. Так «черно-
5 Согласно опросу института ICM, опубликованному 19 февра-
ля 2006 г. в газете «Санди Телеграф», 40% проживающих в Ве-
ликобритании мусульман хотят, чтобы их судили по законам
шариата. Они считают, что еврейская община обладает слиш-
ком большим влиянием на внешнюю политику, выступают
против войны с терроризмом и признаются, что чувствуют
себя неуютно в британском обществе. Каждый пятый опро-
шенный заявил, что с пониманием относится к причинам,
побудившим мусульманских камикадзе осуществить взрывы
в Лондоне 7 июля 2005 г., даже если 96% из них и осуждают
сами эти теракты. Другой, еще более тревожный опрос, по-
явившийся в начале июля 2006 г. в газете «Таймс»: около 13%
британских мусульман считают тех, кто совершил лондон-
ские теракты, мучениками-7% опрошенных считают оправ-
данными в определенных обстоятельствах нападения терро-
ристов-самоубийц на мирное население Великобритании.
167
кожие» или «арабы» навеки остаются пленниками
своей истории, которых доброхоты-прогрессисты
заново помещают в контекст былого доминирования,
подчиняют духу этнической местечковости. Как и в
эпоху колониализма, они оказываются в застенке сво-
ей кожи, своего происхождения. Следуя какой-то из-
вращенной диалектике, мы усугубляем те предрассуд-
ки, которые стремились искоренить: мы перестаем
видеть в другом такого же человека, как мы, и, считая
его вечно угнетенным, чьи былые бедствия интере-
суют нас больше, чем нынешние заслуги, ставим его
ниже себя. (Кстати, вся проблема «парадов гордости»
геев, би- и транссексуалов, бретонцев, чернокожих и
т. д., организуемых в основном группами, которые
носят клеймо отверженных, заключается в том, что эти
марши подразумевают нечто прямо противоположное
провозглашаемым целям, а именно: можно испыты-
вать стыд за то, что ты такой, какой есть. Весьма пока-
зательно, что подобная «гордость», порожденная по-
литикой утверждения своей идентичности, стала
лозунгом всех и каждого. А ведь гордиться следует не
тем, кто ты есть, поскольку это от тебя не зависит, а тем,
что ты делаешь.) Для нас, европейцев, афроамерика-
нец — это прежде всего гражданин США со всеми вы-
текающими из этого статуса культурными, лингвис-
тическими и экономическими следствиями6. При
6 Мешая горечь с приторностью, газета «Нью-Йорк Таймс» 27 де-
кабря 2005 г. рассказывала о группе афроамериканцев, кото-
рые по приглашению правительства Ганы отправились на ро-
дину предков искать свои корни и были потрясены тем, что
местные называют их «белыми». Материальная независимость
и высокая покупательская способность «отбеливают» их в гла-
зах жителей Ганы. Более того, местные жители завидуют при-
ехавшим, живущим в США, и пытаются эмигрировать сами, не
понимая, зачем другие стремятся вернуться в Африку.
168
этом в повседневной жизни я имею дело не с «еврея-
ми*, «черными* и «арабами» (все это категории абст-
рактные), а с конкретными людьми, которые могут
мне нравиться или нет, с которыми меня связывает
то или иное чувство близости, но чьи корни, бледная
или смуглая кожа, религиозные убеждения играют в
моем суждении о них лишь вторичную роль. Инди-
вид существует как таковой только в том случае, ког-
да его уникальность оказывается сильнее националь-
ности, цвета кожи и принадлежности к той или иной
группе.
Возвышение расового над социальным, этничес-
кого над политическим, миноритарного над нормой,
памяти над историей — совпало во времени с расцве-
том Судебного Процесса, этой всеобъемлющей дра-
мы современности, в которой участвуют три прота-
гониста: истцы, Судья и Защитник. Если раньше все
решали классические силовые факторы и их соотно-
шение, прямая схватка ради достижения определен-
ной цели, то теперь — тяжба, исход которой зависит
от риторической ловкости сторон и от того, на ка-
кую чашу весов ляжет общественное мнение. Суд стал
истиной в последней инстанции для любой борьбы,
не исключая и классовой, отныне подпадающей под
его юрисдикцию. Он привлекает под свои знамена
даже государство, он стал единственным общим зна-
менателем для разделенного мира. В США юристы
выявляют возможные связи корпораций с рабовла-
дельцами; во Франции объектом преследования по
подозрению в причастности к нацистской машине
уничтожения становится железнодорожная компа-
ния SNCE Завтра на скамье подсудимых окажутся вла-
дельцы кораблей, на которых перевозили рабов. Ре-
лигиозные войны вспыхнут снова, православные,
католики и протестанты вновь двинутся друг на дру-
169
га; мы будем копаться в прошлом, без конца находя в
нем новые поводы для утоления нашей страсти к су-
тяжничеству. А поскольку всякая обида восходит к
чьей-то вине, нам будут нужны платежеспособные
козлы отпущения, такие, чтобы налог на их прегре-
шения мог быть исчислен в звонкой монете. Начинаю-
щийся век станет эрой повсеместного крючкотвор-
ства: требования репараций и реституций будут
множиться в геометрической прогрессии; если по-
требуется, мы опустошим все музеи мира, чтобы каж-
дая картина, скульптура или барельеф вернулись к их
первоначальным владельцам; во всех сферах нашей
жизни исчезнет понятие срока давности. На времен-
ной оси не останется стопоров. И как знать, не потре-
бует ли однажды рабочий класс от капитализма ком-
пенсации ущерба и выплаты процентов за два века
беззастенчивой эксплуатации? Как только мы доби-
ваемся статуса правообладателей, мы становимся и
потерпевшей стороной. По рождению каждый из нас
наследует некую совокупность претензий к миру,
которую обязан реализовать с наибольшей выгодой
для себя. Вся история у нас в долгу, и мы требуем его
немедленного погашения. Сегодня мы сочетаем ро-
мантизм страдания, порождающий новое привилеги-
рованное сословие, с абсолютной неспособностью
терпеть болы идеалом было бы получить титул парии,
но так, чтобы с нас и волос не упал. Любая мелкая не-
приятность воспринимается нами как оскорбление,
которое должно быть незамедлительно заглажено.
Выступая в качестве жертвы, мы наделяем себя двой-
ными полномочиями: обвинять и настаивать на воз-
мещении убытков, стыдить и попрошайничать. Каж-
дый из нас может отыскать среди своих предков хотя
бы одного повешенного, пролетария, раба, репресси-
рованного и т. п., так что, если нужно, мы дойдем и до
170
Средних веков, чтобы потребовать восстановления
справедливости. Политическая борьба в ее классичес-
ком виде формировала закаленных мужчин и жен-
щин, гордящихся завоеванными правами; сутяжниче-
ство, сменившее ее сегодня, порождает лишь вечно
недовольных нытиков. Не уверен, что это — прогресс.
Защищать меньшинства
или освобождать индивида
Вся двойственность мультикультурализма вызвана
тем, что из лучших побуждений он делает мужчин,
женщин и детей пленниками образа жизни и тради-
ций, от которых они чаще всего хотели бы освобо-
диться. Политика идентичности утверждает отличие
ровно тогда, когда мы пытаемся упрочить равенство,
и во имя борьбы с расизмом повторяет предубежде-
ния, связанные с расой или этносом. Защита минори-
тарных прав гарантирует каждому принадлежащему к
этим меньшинствам индивиду право отмежеваться от
них без ущерба для себя, из безразличия или забве-
ния клановой или семейной солидарности, и выбрать
себе собственную судьбу, а не повторять путь, проло-
женный для него предками. Это право существовать
как частная личность, стать кем-то другим — тем, кто
не сводим к корням, а, напротив, намерен придать
жизни смысл по своему усмотрению. Эмансипация
по-республикански: что это значит? Социальное про-
движение и отказ от биологического или культурно-
го детерминизма; решимость вывести негров и ара-
бов со второстепенных позиций и низкосортных
должностей, на которые они слишком часто загнаны,
разрушить стереотипы, обрекающие их на роли вы-
171
шибалы, чернорабочего, легкоатлета (и вообще
спортсмена), и сделать их, при необходимости целе-
направленно исправляя неравенство, видимое в об-
щественном пространстве, присутствующими на
всех ступенях социальной лестницы: на предприяти-
ях, в СМИ, медицине, мире политики — словом, пре-
вратить их в граждан в полном смысле слова (когда у
нас появятся свои Колин Пауэлл или Кондолиза Райс,
дошедшие до самых высоких постов?). Преимущество
европейского гражданства как раз и состоит в таком
сопряжении частного со всеобщим, обеспечении
индивидуального развития одновременно в 25 стра-
нах7, связанных едиными законодательными рамка-
ми. Мы можем отныне множить определения самих
себя, а не исключать одно в пользу другого (быть, к
примеру, одновременно парижанином, французом и
европейцем). Мы живем в эпоху родины не угнетаю-
щей, а радушной: дарованный каждому шанс жить,
учиться в Лондоне, Амстердаме, Барселоне, Болонье,
Кракове, Праге или Будапеште представляет собой
невиданное расширение духовного поля, по сравне-
нию с которым исключительная привязанность к
миноритарной идентичности выглядит патетичным
самоограничением.
Вместе с тем, меньшинства, в силу нанесенного им
некогда урона, наделены отныне прерогативой, ра-
нее отводившейся лишь буржуазии: безраздельно
предпочитать самих себя, отдаваясь сладострастию
чистой совести. Они с шумом выставляют напоказ
свою личность, гордятся своим положением, заходят-
ся в самовосхвалении, не признавая за собой никаких
недостатков и не подвергая себя никаким сомнениям,
7 Текст писался до присоединения к ЕС Румынии и Болгарии,
что довело число его членов до 27. Примеч. пер.
172
и порой ускользают даже от распространяющихся на
всех законов (так, в Соединенных Штатах гомосексу-
алисты, будь то мужчины или женщины, за крайне
редким исключением никогда не обвиняются в сек-
суальном домогательстве: свободное выражение их
либидо всегда безобидно). На меньшинства мы пере-
несли привилегии, в которых было отказано даже гос-
подствующим классам и целым нациям. Собственно
говоря, меньшинство — этническое, религиозное,
сексуальное или региональное — это именно крошеч-
ная нация, вновь облеченная ангельской невинностью,
отмытая от первородного греха и со стороны которой
самый разнузданный шовинизм есть лишь выраже-
ние законного самолюбия. Под предлогом поддержа-
ния идеи разнообразия мы устанавливаем одновре-
менно разделение людей и их неравенство, так как
некоторые самим фактом своего существования об-
ретают право на преимущества, запрещенные всем ос-
тальным. Интересы маргинальности разве что не блю-
дет особая полиция, по суровости не уступающая
обычной, а микронационализм по крайности может
соперничать с массовым шовинизмом. Шантаж эт-
нической, расовой и религиозной солидарностью,
обличение отщепенцев как «черножопых» или лизо-
блюдов-«макак»н должны призвать возможных сомне-
вающихся из среды самих меньшинств к порядку, пре-
сечь их устремление к свободе. Примечательно, что
всякий раз, когда та или иная западная страна пыта- *
" Во Франции антисемитская чернокожая группировка «Племя
К», возводящая свое существование к фараонам и провозгла-
шающая расовое превосходство африканцев над остальным
миром, обличает, обращаясь в основном к антирасистской
организации «SOS: Расизм!», «всех макак иудео-африканской
дружбы».
173
лась кодифицировать права меньшинств, именно их
члены (как правило, женщины) таким попыткам про-
тивились! Так, великодушные намерения канадских
властей судить мусульман по законам шариата были
восприняты как регрессия, как новое заточение9. Та-
кое мистическое преклонение перед отличием, кото-
рое развивается сегодня параллельно с культом ува-
жения (а этимология этого слова означает «смотреть
на отдалении»10), может вызывать лишь самое край-
нее недоверие. Оно гласит, что другой — это не иной
я, близкий мне чужак: нет, он лучится далеким и не-
возмутимым величием, он не запятнан современно-
стью. Наверное, по сути мультикультурализм есть не
что иное, как узаконенный апартеид, окрашенный
умиленными интонациями богачей, объясняющих
беднякам, что не в деньгах счастье; мы словно говорим
меньшинствам: нам нести бремя свободы, обретения
себя, равенства мужчин и женщин, а вы наслаждайтесь
9 Штат Онтарио в Канаде планировал передать религиозным
судам право выносить решения по вопросам наследования и
семьи. Канадка иранского происхождения возглавила движе-
ние протеста с целью помешать такому навязыванию шариа-
та и позволить всем гражданам страны без различия пола и
вероисповедания остаться в рамках общего законодательства.
Ютта Лимбах, бывшая судья Конституционного суда Герма-
нии, член Социал-демократической партии, предложила со-
здать миноритарный статут в Конституции страны, позволяв-
ший, к примеру, девочкам-мусульманкам не посещать уроки
физкультуры. Основными противниками этой меры стали две
женщины, немки турецкого происхождения Неджла Келек и
Сейран Атес, которые обратили внимание на возможные зло-
употребления таким статутом: насильственный брак, легали-
зация подчиненного положения женщины и пр.
10 Скорее «смотреть назад, оглядываться» — лат. respicere./7/ш-
меч. пер.
174
традицией, браками по принуждению, чадрой, мно-
гоженством, обрезанием. Члены этих крошечных
конгрегаций становятся музейными экспонатами,
обитателями заповедников, которых мы тщимся ог-
радить от «несчастий» прогресса и цивилизации. Вла-
сти ряда городов Италии раздумывают над отведени-
ем отдельных пляжей для мусульманок, чтобы те
могли купаться, не опасаясь нескромных взглядов
мужчин. Мы словно возвращаемся в южные штаты
США во времена сегрегации. Иными словами, бой
нужно вести на двух фронтах: защищать меньшин-
ства от дискриминации, которая реально им угрожа-
ет (например, развивать преподавание региональных
языков и культур, соотносить школьный календарь с
религиозными праздниками), и одновременно ог-
раждать частных лиц от возможного давления общи-
ны, к которой они принадлежат по рождению.
Виктимизация — это не только эфемерный баль-
зам на раны, но и дополнительное унижение, вторая
степень порабощения, накладывающаяся на первую.
Никакие доводы не разубедят группу или индивида,
уверенных в том, что их преследуют, ущемляют в са-
мых сокровенных интересах. Но не нужно хотя бы
поддерживать эту их убежденность риторикой состра-
дания, снабжать этих инвалидов жизни аргументами
долорисгов11, лишь укрепляющими их смятение. Так,
во Франции, например, в апреле 2004 года был создан
Государственный секретариат по вопросам жертв, при-
званный заниматься «памятью жертв прошлого, жерт-
вами дня сегодняшнего, но также жертвами потенци-
альными» — что, признаем, открывает перед ним весьма
широкое поле деятельности. 30 декабря того же года *
'1 Доктрина в католицизме, приписывающая страданию мораль-
ную, эстетическую и интеллектуальную ценность. Примеч. пер.
175
был учрежден Высший орган борьбы против дискри-
минации и в защиту равенства — он защищает всех
тех, кто пострадал из-за «своего происхождения, пола,
внешнего вида и имени, сексуальной ориентации,
увечья, возраста, религиозной принадлежности и сво-
его мнения». Понятна опасность такого начинания:
оно создает течение, формирует клиентуру обездо-
ленных, которые себя таковыми не считали, но кото-
рых теперь побуждают к тому принятые распоряже-
ния. Мы не залечиваем раны, а открываем новые.
«Я был несчастен, сам того не подозревая, но правитель-
ство меня в этом убедило». И не появится ли однажды
между Матиньонским и Елисейским дворцами12 Мини-
стерство сердечных огорчений? Тем самым обще-
ственная власть отвращается от своих традиционных
функций и сводится к роли психолога, сиделки, уте-
шительницы страждущих13. Любопытно, кстати, что
в наших палестинах в этой коллективной кампании
стенаний никак не участвует община выходцев из
бывшего Индокитая, решительно отказывающихся
принимать позу жалобщика: многие из них, действи-
тельно, бежали во Францию от коммунистических
режимов, но, может быть, дело в том, что лаосцы,
камбоджийцы, вьетнамцы рассчитывают лишь на
свои силы и не впадают в окружающее их упадочни-
чество.
Когда некий рэппер в попытке обратить внимание
на «несправедливость, метящую сынов проклятых»,
поет: «Франция — шлюха, отымей ее до беспамятства,
как шалаву, так с ней и надо обходиться, чувак» (Ме-
12 Резиденции правительства и президента Франции, соответ-
ственно. Примеч. пер.
См. по этому поводу: Michel Richard.LaRepublique compassion-
nelle. Grasset, 2006.
176
сье Р), или еще одна группа («Министерство горечи»)
восклицает: «Как клево жить во Франции, жаль толь-
ко, что мамаша ничего не рассказала тебе об этой гре-
баной стране, где круглые сутки и недели напролет я
только и жду, как бы полоснуть из автомата по этим
рожам из мела — рожам из мела, что мешают мне вы-
ражать себя», и когда группа «Лунатик» провозглаша-
ет: «Когда я вижу Францию с раскинутыми ногами, то
засаживаю ей без вазелина. <...> Мне снится, как я пус-
каю пулю из „Глока" легавому в башку», — они, может
статься, просто разрабатывают прибыльную коммер-
ческую жилу, но французское гражданство от этого
более привлекательным не видится. Глубина отвраще-
ния и размах ущерба таковы, что они делают невоз-
можной какую-либо причастность. Соблазнение ос-
корблением — кривая дорожка: принижение объекта,
от которого ты ждешь любви, в данном случае —
Франции, которую они осыпают бранью, порой мо-
жет сработать на натурах, склонных к мазохизму. Но
людей нормальных оскорбления обычно подталки-
вают к бегству, отвержению. Попытаюсь объяснить
это в два приема: тем, кому не по душе черные, арабы,
индусы, азиаты, евреи, гомосексуалисты, свободные
женщины, кто не выносит разнообразия лиц и обра-
зов жизни и кому нестерпимы плавильные котлы на-
ших метрополий, — не место во Франции. Они не дол-
жны ходить по нашим улицам, ездить в общественном
транспорте, посещать рестораны и кафе. Они не долж-
ны жить также и в Нью-Йорке, Лондоне, Амстердаме,
Мадриде, Риме. Если воспользоваться знаменитым
выражением Льва Троцкого, они ошиблись столетием.
Хватит уже одноцветной, преимущественно белой Ев-
ропы. Однако тот, кто считает Францию нацией с гнус-
ной историей и отталкивающими идеалами, видит в
ней лишь предприятие сектора услуг, по отношению
>2 Зак. 1144
177
к которому могут быть одни права и никаких обязан-
ностей, обрекает себя на мучительные терзания, на
настоящее психологическое распятие, если только он
не уедет отсюда подальше в поисках более милости-
вого неба. Вся эта французская молодежь с далекими
иммигрантскими корнями, которая ненавидит Фран-
цию, но которой некуда больше податься — так, на
стадионах они освистывают «Марсельезу» и размахи-
вают алжирскими флагами, но почему-то и не дума-
ют возвращаться в Алжир, — напоминает мне шаткий
союз двух партнеров, которые ненавидят друг друга,
но, будучи не в силах уйти, вынуждены сосущество-
вать во взаимной антипатии. Можно лишь призвать
этих молодых людей взять себя в руки, примириться
с самими собой и преобразовать свою ненависть в
политическое действие, в коллективное улучшение.
Невозможно долго жить в стране, которую презира-
ешь, — так скоро начнешь презирать самого себя.
< •
Вопросы о рабстве
Не поразительно ли, что нации, первыми упразднившие
рабство после того, как они сняли с него все возможные
сливки, оказываются единственными, кому обращены
обвинения и требования репараций? Иными словами,
преступление приписывается лишь тем, кто в нем пока-
ялся — Европе и США, которые, кстати, потеряли в вой-
не Севера и Юга миллион своих граждан, павших как раз
во имя освобождения рабов, — и кто, собственно, и ос-
мыслил торговлю живыми существами как варварство.
Закон Тобира от 21 мая 2002 года, упорно называющий
лишь западную работорговлю преступлением против
человечности, является еще одним примером однобо-
кого прочтения этого феномена. Почему Запад вообще
178
осуждается (и почему осуждается он один), когда Вос-
ток и Африка, никогда не высказавшие публичного рас-
каяния, освобождены от всякого упрека? Да потому, что
Запад богат и восприимчив к моральным аргументам:
именно во имя этих аргументов он, сначала в Англии в
1807 году, затем в Дании и Франции, внял доводам або-
лиционистов, называвших позором низведение целой ка-
тегории людей до уровня движимого имущества, «одушев-
ленных орудий труда» (Аристотель). (Напомним, первым
арабо-мусульманским государством, отменившим исполь-
зование рабов, был Тунис в 1846 году, однако это решение
не было приведено в исполнение до начала французского
присутствия в 1881-м. Оттоманская империя последова-
ла за ним в конце XIX века. В Йемене и Саудовской Ара-
вии торговля людьми была объявлена вне закона лишь в
1962 году, а в Мавритании — в 1980-м.) По-прежнему табу-
ированным остается признание того, что существовали
три разных работорговли: восточная, начавшаяся в VII в.
(по имеющимся оценкам, 17 миллионов невольников), аф-
риканская, где использование рабов на месте сочеталось с
экспортом в Европу и Америку (14 млн чел.), и атланти-
ческая, которая в гораздо более короткий промежуток вре-
мени привела к депортации 11 млн мужчин, женщин и де-
тей. Историку, решившемуся заикнуться об этом, грозит
процесс по обвинению в ревизионизме. И, наконец, имен-
но Запад — и он один — разработал саму идею аболицио-
низма, распространив ее затем в Африке и на Востоке.
Мы ждем, чтобы арабо-мусульманский мир публич-
но признал свою вину в «охоте на чернокожих» и задал-
ся вопросом о собственном расизме (в арабском слово
«абид», раб, с VIII века практически стало синонимом
негра)14. В 2000 году президент Бенина (бывшей Даго-
14 Catherine Coquery Vidrovitch. Le postulat de la superiority
blanche // Marc Ferro. Livre noir. Op. cit., p. 867.
179
меи) прилюдно извинился за участие жителей Западной
Африки в торговле людьми. Известна взаимная непри-
язнь народов Карибских островов и Африки, которых
первые считают причастными к обращению их в раб-
ство, о чем свидетельствуют многочисленные выраже-
ния разговорного языка. Совершенно закономерным,
соответственно, представляется учреждение дня памя-
ти рабства, поскольку эта гнусная история замарала все
человечество. Но этот день также должен стать днем
ликования, поскольку он знаменует собой коллективное
освобождение человечества от одного из его самых тяж-
ких грехов. Нужно также лучше объяснять школьникам
все обстоятельства этой «постыдной торговли», и такое
объяснение должно, как минимум, восстановить этот
феномен во всей его многослойности. Можно сколько
угодно нести околесицу о «войне, объявленной черно-
мумиру»сионистскими властями (какзаявилДьедонне15
на конференции в Алжире 16 февраля 2005 г.), тогда как
первая же статья Черного кодекса16 недвусмысленно
запрещала евреям, «открытым врагам имени Христо-
ва»17, участвовать в работорговле и требовала их изгна-
ния с тех островов, на которых они обосновались. Мож-
но также слепо держаться фактов в области, подрыв
15 Дьедонне Мбала-Мбала (р. 1966), французский актер и
юморист, известный своими резкими высказываниями на
темы внутренней политики, расовой и социальной исто-
рии Франции, нередко приводившими к судебным разби-
рательствам. Примеч. пер.
16 «Свод эдиктов, деклараций и постановлений касательно
черных рабов в Африке», принятый в 1685 г. при Людови-
ке XIV и применявшийся затем во французских колониях
на Антильских островах, Реюньоне и в ГЬиане. Примеч. пер.
17 Louis Sala-Molins. Le Code Noir ou le Caluaire de Canaan, op.
cit., p. 92-93 и комментарий автора к этой первой статье.
180
доверия к которой со стороны исторического сообще-
ства признают сами ученые. Но куда лучше будет при-
звать к ответу всех авторов этого преступления, от Ин-
дии до Америки, и открыто объявить, в чем их обвиняют,
объяснив все ответвления этого обвинения. Вы хотите
почтить память депортированных, невинно замучен-
ных? Продолжайте борьбу аболиционистов, сражайтесь
за освобождение от цепей 12-20 миллионов человек, ко-
торые и по сей день остаются рабами подневольного
труда и пленниками контрабанды. Поразительно, сколь
немногословны великие умы нашего времени по этому
столь жгучему вопросу!
Долг памяти: в чем он состоит?
Мы слишком часто забываем, что выражение «долг
памяти» придумал Примо Леви, который тем самым
призывал выживших узников лагерей рассказать о
своем опыте, чтобы побороть недоверие их совре-
менников18. Этот призыв с течением времени стал
настоящим культом, побуждающим каждого свято
хранить память о былых катастрофах. Почтение к
павшим обернулось моралью бдительности: наша
совесть должна все время быть настороже, готовой в
каждый момент помешать возвращению к ужасам
прошлого. Но это знание бесполезно: долг памяти не
сделал нас мудрее в отношении сегодняшнего зла, он
не предотвратил ни Кампучии, ни Руанды, ни Боснии,
ни Чечни, ни Дарфура. Напротив, порой он приводит
"* Как напоминает об этом Анри Руссо в книге своих бесед с
Филиппом Пети (Henry Rousso. Ад bantise du passe. Textuel, 1 998,
P-43).
181
к парадоксальному очерствлению: если преступление
не повторяет в точности Холокост 1942-1945 гг., мы
капризно поджимаем губы и отмахиваемся-, ну, разве
это — геноцид? То, что должно ужасать, на деле ни-
чуть не трогает. Доказательство от обратного: чтобы
растормошить нас, говоря об ужасах рабства или ко-
лонизации, историки вынуждены, множа искажения,
описывать их, прибегая к лексикону Холокоста. Мо-
билизовать нас может лишь вчерашний страх, он же
дает нам право отметать все, что на него не похоже.
Однако результатом воспоминаний о былых пре-
следованиях становится прежде всего раскрытие ста-
рых ран, предъявление Западу все новых и новых ис-
ков. В данном случае то, что мы называем «долгом
памяти», чаще всего оказывается навязыванием офици-
альной истории, где все роли распределены заранее, а
съежившееся знание, смахивающее на пропаганду, па-
рализует научный поиск и блокирует расследование.
Время империализма тем самым замораживается в
вечности злопамятства. Словно в греческой трагедии,
вина отцов без конца переходит на сыновей, распла-
та за грех неисчерпаема, а столетия складываются в
длинную повесть репрессий и кровавых бедствий.
Одни апеллируют к долгу памяти лишь затем, чтобы
разбудить долг покаяния у других. Превозносятся не
столько педагогические добродетели познания,
сколько карательные ценности обвинения.Лнпшпод
памяти — не забвение, а история. Свежая память —
это верность самому себе, она диктует отождествле-
ние с некоей группой, тогда как история, наука кри-
тическая, принадлежит к разряду истины для всех
(Пьер Нора). Она предостерегает от греха анахрониз-
ма, помещает события в цепочку преемственности,
запрещает нам судить минувшие века с трибуны суда
современности. Память запугивает, осуждает, облича-
182
ет; история десакрализует, объясняет, присматрива-
ется. Одна разделяет, другая примиряет. История рас-
ширяет контекст, дарует нам многогранное осознание
прошлого, делает нас современниками самых дальних
наших предков. Она воздерживается от поспешных
суждений, разрушает иллюзию субъективности припо-
минания, ускользает от «тирании официальных хро-
ник» (Клод Льозю). Есть что-то притягательное в идее
«Тысячи и одной ночи», согласно которой истории
хранят нас от смерти: пока Шахерезада говорит, ее
казнь откладывается. Пока мы можем изложить наш
мир в словах, в том числе и самые страшные наши зло-
ключения, мы живы.
Память, возведенную в ранг инструмента полити-
ки, постоянно подстерегает злопамятство. Примером
тому — бывшая Югославия, где сербские национали-
сты взывали к былым гекатомбам для оправдания сво-
их зверств; поднимая мертвых и замученных из их
могил, бросая их в лицо живым, они восклицали: вы
не вправе сохранять самообладание, просите проще-
ния! Перед лицом такой логики оказываешься или
мерзавцем, или святым. Зачитывая бесконечный спи-
сок боен, выселений, убийств, в которых якобы были
повинны наши отцы, мы открываем бездонные кла-
довые мести и нетерпимости, заставляя современни-
ков расплачиваться за преступления их предков. Вы-
капывать все труты подряд значит извлекать на
поверхность всё новые проявления ненависти, следо-
вать принципу «око за око, зуб за зуб» столетия спус-
тя. Свидетельством тому — эта диатриба профессора
политической философии, требующего репарций за
практику рабства:
Необходимо исправить все то, что в данном конкретном
преступлении можно юридически взвесить, измерить,
183
исчислить. <...> Исчислимы часы и дни, месяцы и годы,
десятилетия и века рабства. В империи неволи точно так
же поддается исчислению разрыв между средней про-
должительностью жизни колонистов-рабовладельцев, с
одной стороны, и рабов — с другой. Нам под силу взве-
сить объем работы, исполнявшейся рабом, измерить
долю экономического чуда в сахарной промышленно-
сти и ряде других. Сколько тогда будет стоить рабочий
день? Сколько миллионов рабов <...>? Сколько украден-
ных лет? Сколько миллионов дней получится, если сло-
жить жизни всех рабов — до того, как они умирали от
изнурения, под ударами плети или от самых изощрен-
ных наказаний <...>? Все эти данные исчислимы. Это не-
обходимо — историкам и экономистам достаточно про-
сто ввести их в свои компьютеры. Те выдадут цифры. Их
предельная чудовищность ужаснет нас. Но их невообра-
зимая недостаточность не станет от того менее отвра-
тительной <...>. Главное — не отступать. Главное, чтобы
этим занялось право. И чтобы оно привело к сораз-
мерному возмещению, хотя оно не сотрет всей подло-
сти этого утилитаристского геноцида, чьи нынешние
потомки и будущие жертвы сохранят в неприкосновен-
ности право <...> распорядиться памятью о нем по сво-
ему усмотрению или по возможности <...>. На кого дол-
жно лечь такое возмещение? На страны христианского
мира, которым воздастся за то, что они узаконили эту
торговлю, это медленное истребление, подобное гено-
циду'9.
Сравним теперь, что писал Франц Фанон в 195 2 году,
когда деколонизация была еще далека от завершения:
19 Louis Sala-Molins.Ze Code Noir ou le Calvaire de Canaan. PUF, r6ed.
2005, pp.XI-XII.
184
От оков будут свободны лишь те негры и белые, что не
дадут запереть себя в воплощенной Башне Прошлого.
<...> Я — человек и могу заново прожить все прошлое че-
ловечества. Я не в ответе за восстание на Гаити <...> и не
хочу воспевать прошлое в ущерб моему настоящему и
будущему. <...> Неужели мне нечем больше заняться на
этой земле, кроме как мстить за негров XVII века? <...>
Я, человек со смуглой кожей, не вправе желать белым
укоренения чувства вины за прошлое моей расы. У меня
нет ни права, ни обязанности требовать репараций за
моих закабаленных предков. Не существует никакой
особой миссии негра, как не может быть и бремени бе-
лого человека. Неужели я потребую у нынешних белых
ответа за эксплуататоров XVII века? <...> Я — не раб того
рабства, что обесчеловечило моих отцов2".
Память может использоваться как минимум двояко:
есть память нарциссического умерщвления плоти, ко-
торую не утолит никакое возмещение, ибо она само-
достаточна и сводит на нет любое высшее моральное
устремление, и память мобилизующая, которая вдох-
новляет нас, делая более восприимчивыми к неспра-
ведливости. В первом случае верх одерживает память,
вооруженная до зубов, ищущая объекты своей мести,
разжигающая распри и готовящая репрессии. Во вто-
ром — память поддерживает пламя негодования и раз-
жигает нашу нетерпимость к творящемуся бесчестью.
Однако история состоит как из воспоминаний, так
и из коллективного забвения: это прощение кровавых
Долгов, которые наделали между собой сообщества
людей. Если нам придется ввязываться в ссоры наших
предшественников, если все народы будут обречены
20FranzFanon.Peauxnoires,masquesblancs.Seuil, 1972,pp. I83et
186.
185
без конца пережевывать взаимные упреки, миру не
выбраться из крови и огня. Вот почему таким глубо-
ким кажется наблюдение Эрнеста Ренана: «Тот, кому
предстоит творить историю, должен забыть о ней».
Необходимо отказаться от идеи расплаты по пунктам
за все былые раны: за растоптанных, замученных и
униженных уже не отомстить, и никакая финансовая
компенсация не вернет их к жизни21. Наш долг перед
ними — истина истории, а не питаемая потомками
неутолимая жажда наказания. Нельзя бесконечно
стричь купоны с одного и то же несчастья; смена не-
скольких поколений должна положить конец време-
ни преследований, а истечение биологического сро-
ка мести — стать началом работы ученого. Наступает
момент, когда нужно дать мертвым похоронить сво-
их мертвецов и унести свои распри и сетования с со-
бой. Холить и лелеять разрыв в ущерб общим устрем-
лениям — затея опасная. Лишь забвение отводит
место живым и новоприбывшим, тем, кто намерен
стереть прошлые обязательства и стряхнуть бремя
былой горечи. Оно одно дает грядущим поколениям
силу начинать заново.
Лучшей победой над вчерашними палачами, истя-
зателями и работорговцами станет возможное отны-
не сосуществование народов и этносов, ранее в силу
предрассудков обреченных на взаимную неприязнь,
вступление недавних угнетенных в ранг равных и их
приверженность общим испытаниям. В каждой из
наших наций миллионы людей должны научиться
жить вместе, каждый со своей историей. Их предки
21 Известно, какие жаркие споры пробудила в Израиле тема не-
мецких репараций: лишнее доказательство тому, что деньги,
сколько бы их ни было, не в состоянии погасить долга. См. по
этому поводу: Tom Segev. Le Septieme Million, op. cit.
186
вырезали друг друга по причинам, которые сегодня
кажутся им непонятными или отталкивающими. Они
могут и дальше смотреть на соседа с недоверием, жить
бок о бок в плену у мрачных страстей — а могут пре-
возмочь дух мстительности во имя стремления к мир-
ному сожительству, которое не раз проявлялось в ис-
ключительные моменты истории. «Что прекрасно во
французском футболе, — так это то, что люди честву-
ют наших игроков, не задаваясь вопросом, черные
они или нет, просто потому, что они — французы»
(Лилиан Тюрам). Идеалом, в итоге, было бы безразли-
чие к цвету, расе, идентичности — так, чтобы мы виде-
ли лишь таланты, имена собственные и индивидуаль-
ные силы, исключительных существ, а не индивидов,
зажатых в жесткие категории. Нам до этого еще дале-
ко, как далеко и Бразилии или США, двум другим мно-
гонациональным государствам. Но они указывают путь.
Необходимо работать над расширением человеческой
семьи, а не над освящением былых несчастий, неизмен-
но принижающим тех, кто его требует. Одной доброй
воли для достижения этой цели мало. Нужна политика
дружбы, благосклонной симпатии; нужно чудо.
Портрет проклятого земли нашей
в виде консьюмеристского бунтаря
Городские окраины Западной Европы обычно связыва-
ют с двумя основными дискурсами: трудящихся классов
и деколонизации. Мы хотели бы видеть в них альянс ра-
бочего восстания и антиимпериалистического бунта. Но
участники волнений во французских пригородах в но-
ябре 2005, при всей их обездоленности, прежде всего
были детьми телевидения и супермаркетов. Чего они
требовали? По словам одного из них, «бабла и телок»: не
187
пролетарской революции, ие искоренения бедности, а
банальной кальки с коммерческой мечты. Родившись
французами, они хотят стать ими по-настоящему, но
чувствуют, что на этом пути перед ними встает невиди-
мое стекло, и видят, как за ним их соотечественники
процветают, работают и развлекаются, и не думая при-
глашать их на это пиршество. Цвет кожи, но прежде все-
го их социальное происхождение и место проживания
представляют собой непреодолимый барьер. Они сло-
няются без образования и работы, бегают от полиции,
хотят всего и сразу, как каждый из нас в нашем индиви-
дуалистическом обществе: им нечего терять, ими не дви-
жет никакое стремление, лишь желание исторгать свою
ненависть к силам правопорядка, жечь детские сады, су-
пермаркеты, школы, библиотеки, центры соцстрахова-
ния в самоубийственном порыве, призванном еще боль-
ше отдалить их о,т остальной нации. Банды подростков
соперничают друг с другом в разрушении, они любуют-
ся фотографиями своих подвигов на мобильниках и меч-
тают попасть в вечерний выпуск новостей. Их бунт — это
форма негативной интеграции, ритуал инициации, в ко-
тором противостояние CRS22 заменяет невозможную для
них юношескую непокорность отцу — отсутствующему
или никогда ими не виденному. Франция унизила их ро-
дителей, теперь она игнорирует и их, а потому эту нена-
висть можно рассматривать как крик обманутой любви,
способ заявить: мы — здесь, мы существуем.
Однако в этом крике слышится и неподдельная нена-
висть к рабочей культуре: эти безбородые бунтари, кото-
рым порой нет и 15 лет, нападают на водителей автобу-
сов, поездов метро и электричек, систематически уродуют
22 CRS — силы быстрого реагирования французской поли-
ции; спецподразделение для борьбы с массовыми беспо-
рядками и террором. Ред.
188
детские площадки и остановки общественного транспор-
та, терроризируют простых людей, живущих с ними ря-
дом в пригородных высотках, обращая в пепел их един-
ственное орудие труда — автомобиль. Поджигая машины,
они не просто метят в символ самой мифологии францу-
зов — они довершают изоляцию, окончательно замуро-
вывая жильцов в их многоэтажках, выражая решительный
отказ от подвижности как таковой. (Однако, постранной
скромности, хулиганы редко когда отправляются жечь
машины в роскошные кварталы: видимо, они окончатель-
но смирились со своим исключением.) Как напоминал
коллектив «Стоп насилию!», созданный по инициативе
Социалистической партии в 1998 году: «Быдло — смерть
окраин»; главари банд правят там, как в своих вотчинах,
проворачивая темныеделишки и выстраивая подпольную
криминальную экономику (годовой объем которой оце-
нивался одним студенческим журналом в 90 млрд евро).
Их благородный пыл выглядит сомнительно, когда, на-
двинув капюшоны на горящие глаза, подобно членам
новой инквизиции, они поджигают автобусы и трамваи,
грабят и избивают школьников или вышедших на демон-
страцию студентов, травят самых слабых — женщин или
стариков, — стреляют отнюдь не холостыми патронами в
пожарных и полицейских, не выказывая ни малейших уг-
рызений совести, прикрываясь мнимой бесплотностью
чистого бунта. Для самых отвязных из них убийство — не
более, чем игра, а смерть, своя или чужая — досадная осеч-
ка. Если бы во Франции существовала фашистская партия,
то молодчиков для своих боевых отрядов она вербовала
бы среди этих «черных-белых-арабов»’1. Неудивитель- *
23 Black-blanc-beur (фр.) — расхожий термин, обозначающий
расовую составляющую’Франции и фонетически обыгры-
вающий цвета национального флага (bleu-blanc-rouge, си-
ний-белый-красный). Примеч. пер.
189
но, что насилие, которое сеет вокруг такое «отродье»24,
как называют себя члены этих банд, завораживает пред-
ставителей прессы, шоу-бизнеса и многих левых интел-
лектуалов. Именно жестокость люмпенов — «отребья,
состоящего из испорченных представителей всех клас-
сов общества», как определял ихФ. Энгельс еще в 1870 го-
ду, контролирующих иммигрантское население и без-
застенчиво помыкающих им, — и их связи с уголовным
миром так прельщают социологов, актеров, режиссеров
и журналистов. Самое время повторить слова Ханны
Арендт по поводу подъема нацизма: «Высшее общество
влюбляется в свои отбросы». Эти окраины — не чуже-
родный нарост на теле Республики, а увеличительное
стекло, отражающее страсти всего французского обще-
ства; это резерв талантов и энергий, но также и потен-
циального варварства: расизма, антисемитизма, мачиз-
ма, гомофобии — отстойник худших инстинктов плебса.
Одни лишь деньги, без сочетания непреклонности и ве-
ликодушия, не помогут нам выйти из этоготупика. Нуж-
но обуздать самых закоренелых дикарей, выказать брат-
ское отношение к остальным, вырвать их из замкнутого
круга неудач и насилия — иначе большинство так и ос-
танется потерянным поколением, без конца бросаемым
из тюрем в объятья откровенных мафиози или ислами-
стов, и обратно.
24 Caillera — слово на жаргоне «верлан», переставляющем на-
чало и конец слова, производное от racaille — подонки, от-
бросы общества (фр.). Примеч. пер.
VII
Депрессия в раю.
Франция — симптом
и карикатура Европы
Когда у народа больше нет ни силы, ни
воли удерживаться в сфере политики, это
не означает конца политики в нашем мире.
Это лишь конец слабого народа.
Карл Шмитт
Никакая сила не в состоянии разрушить
дух народа извне или изнутри — он уми-
рает, только когда сам народ лишен жиз-
ни, когда он уже мертв.
Гегель. Разум в истории.
Введение в философию
всемирной истории
Есть страна, воплощающая в себе все болезни Евро-
пы, сгущая их до предела и добавляя к ним другие,
только ей присущие, — это Франция. Непросто в
наши дни быть французом, наследником славного
прошлого, взлеты и падения которого по контрасту
подчеркивают нашу нынешнюю серость. Франция, до
1989 года занимавшая завидное место «третьего пути»
между Советским Союзом и Соединенными Штата-
ми, после падения Берлинской Стены оказалась на
Западе главной проигравшей. Объединение Герма-
нии с ее восьмьюдесятью миллионами жителей и ее
богатствами разбудило в нас комплекс неполноцен-
ности, последовательно подпитывавшийся тремя
войнами, из которых две с половиной закончились
поражением, поскольку конфликт 1914-1918 гг., при-
знаем, изрядно обескровил нашу страну. Французская
идея цивилизации, сохраняя свою актуальность в об-
ласти моды и роскоши, отступает под натиском жиз-
ненной силы англо-саксонской и испанской моделей,
предлагающих иной общественный договор, иное
отношение к государству и миру. Французы, считав-
шиеся благодаря генералу де Голлю мастерами в ис-
13 Зак. 1 ид
193
кусстве переоценки своих возможностей (автору воз-
звания 18 июня 1940 года1 удалось убедить нас в том,
что мы были единственным великим народом Сопро-
тивления), безжалостно поставлены перед лицом соб-
ственного упадка, и зрелище это им явно не по душе.
Вселенская жертва?
Из того, что она более не является первой, Франция
делает вывод о собственном ничтожестве, увлеченно
предаваясь последние лет десять самоочернению и
самоистязанию избалованного дитяти. Некогда про-
возглашавшая свой язык естественным средством
выражения рода человеческого, сегодня она умеет
лишь стенать, мусолить пережитое, зализывать раны
и без конца перечислять свои невзгоды. С угрюмым
ликованием она упорствует в признании собствен-
ной ничтожности, как если бы «Франция» рифмова-
лась с «прострацией». Настораживают даже не столько
вопли ненависти, испускаемые в адрес Республики от-
дельными рэпперами, — этим эмоциям нужно давать
выход, пусть даже и в музыке, — сколько отвращение,
которое Франция питает к себе самой и которое при-
дает этим анафемам оттенок истинности. Сами себя
мы не любим больше, чем не выносят нас они. Стра-
на, столь неуверенная в своих силах, не в состоянии
воодушевить молодежь, будь она коренной или состоя-
щей из иммигрантов. Край молочных рек и кисель-
ных берегов с шестьюдесятью тремя миллионами
населения, Франция сочетает привилегированное
положение самого популярного в мире туристичес-
1 Речь идет о Шарле де Голле. Примеч. пер.
194
кого направления с титулом одного из главных по-
требителей психотропных препаратов и транквили-
заторов. Кажется, будто эта земля, служившая некогда
маяком для остального мира, вдруг осознала: она бо-
лее не диктует правила игры. Она словно упустила что-
то по пути и состарилась, так и не сумев обновиться.
Если выразиться без прикрас, жизнь обходит ее сторо-
ной. Центр тяжести сместился. Франция, ранее зады-
хавшаяся в слишком тесных границах, сейчас страда-
ет от карликовости в чересчур просторном мире.
Кто виноват? Конечно же, другие. Все, что не ла-
дится на нашем заднем дворе, вызвано злокозненно-
стью иностранных держав, происками Брюсселя,
мондиализацией, исламом, американским империа-
лизмом, мало ли чем еще. Достается и отверженным —
былые адвокаты третьего мира, некогда оплакивав-
шие тяжкую долю Индии и Китая, сейчас не находят
достаточно резких слов, чтобы заклеймить этих экс-
проклятых земли нашей: чертовы бедняки, они осме-
лились выбраться из своей нищеты и мало того, что
соперничают с нами, так еще и скупают на корню
наши предприятия! Чем меньше наш вес на арене
международной политики, тем больше заграница
видится источником беспокойства: именно она грозит
нам всеми напастями, переводом предприятий в дру-
гие страны, эпидемиями, мафией. Долой внешний мир!
Отныне главным миражом доя наших интеллектуалов
и политиков становится мания заговора: сей волшеб-
ный ярлык мы вешаем на всех, кто желает падения
Франции. Такое диффузное чувство страха воплоща-
ется в одном слове, обозначающем нечто непристой-
ное, наподобие фашизма и педофилии: либерализм.
Эта плешь, эта паршивая овца повинна во всех наших
злоключениях. Но никому неведомо, что подразуме-
вает этот термин: доктрину ограничения полномо-
195
чий государства, защиту прав индивида или апологию
рынка и свободной конкуренции? Если во Франции
и существует единая философия, базовый жаргон, то
это именно отвращение, питаемое всеми лагерями
без исключения вплоть до главы государства, к либе-
ральной теории, блистательно представленной у
нас — от Монтескье до Реймона Арона. И отвращение
это двоякое: в наследии Революции мы предпочита-
ем свободе эгалитаризм, во многом сродный с деспо-
тизмом и равняющий всех по наименьшему знамена-
телю, и приветствуем лишь крайности. Во имя этого
императива у нас торжествуют «зависть, ревность,
бессильная ненависть» (Стендаль). Как результат, в
социальной политике ультралевые требуют скорее
наказания благополучия, нежели улучшения общей
доли. Покараем богачей — ну, а бедняки извлекут из
этого символическое удовлетворение. Подобная ал-
лергия на либерализм обращается затем против Со-
единенных Штатов. Вот наши символические враги,
даже если две наши нации никогда друг с другом не
воевали2. Мы закабалены тем отвращением, которое
мы к ним питаем. Откуда берется это отношение, со-
тканное из соперничества двух схожих величин?
Дело в том, что на протяжении двух последних веков
и Франция, и Америка видят себя эдакими странами-
мессиями, призванными распространять по миру
ценности цивилизации. Быть французом значит в той
или иной степени чувствовать себя облеченным осо-
бой миссией. «Франция, — говорил Шарль Пеги, — не
2 Опрос, проведенный в апреле 2003 г., показал, что французы
с небольшим перевесом высказывались за победу Саддама Ху-
сейна над войсками американо-британской коалиции. Со сво-
ей стороны, лихорадочная дипломатия Парижа в эти месяцы
зашла гораздо дальше провозглашения кредо пацифизма, са-
мого по себе вполне оправданного.
196
просто старшая дочь Церкви; неким особым параллель-
ным призванием она наделена и в области светского,
бесспорно служа миру чем-то вроде покровительни-
цы и свидетеля (а зачастую и жертвы) свободы». Поль
Валери позднее с иронией уточнял: «Чисто француз-
ская особенность — верить в нашу всеобщность», и
фраза эта перекликается со знаменитым выражени-
ем Монтескье: «Я — человек по преимуществу и фран-
цуз лишь по случайности».
Эти планетарные амбиции, меж тем, всегда сдер-
живались изоляционистским рефлексом, национа-
лизмом зажатости. Как уже отмечалось, в ЗО-е годы
XX в., на апогее колониальной эпопеи, привержен-
ность населения идее Империи, несмотря на весь ус-
пех Всемирной выставки 1931 года, была более чем
умеренной, и общественное мнение оставалось невос-
приимчивым к правительственной пропаганде. Замор-
ские территории сохраняли свой интерес лишь для
государства или элит, в основном левого толка; здесь
вряд ли можно говорить о массовом граждан-ском во-
одушевлении3. В эту авантюру нас втянула «колониаль-
ная партия», одна худо-бедно представлявшая, какие же
свершения готовила она для Республики4: французы
были сомневающимися, а то и попросту равнодушны-
ми империалистами. Да и сейчас они забыли о том, что
их родина едва не продала душу дьяволу в котле «гряз-
ной войны» в Алжире, и по-настоящему помнят лишь о
войнах мировых. Немного отыщется народов, способ-
3 Ср.: Raoul Girardet. Op. cit., pp. 197-199. Даже Марк Ферро кон-
статирует, что «общественное мнение лишь с огромным за-
позданием проявило мало-мальскую заинтересованность в
достоинствах колониальной империи» (Marc Ferro. Le Livre
noir du colonialisme. Op. cit., p. 855).
4 Charles-Robert Ageron. France coloniale ouparti colonial? Op. cit.,
pp. 297-298.
197
ных вынести испытание сразу трех вторжений мень-
ше, чем за столетие (1870, 1914-1918, 1940-1944): не
обошлось без потерь ни в одной семье, не остался в сто-
роне ни один великий ум. Вся наша литература, от Мо-
пассана до Клода Симона, свидетельствует об этом по-
зоре. Тогда как Англия, в силу особенностей своего
местоположения, не знала морального разложения ок-
купации с XI века, Франция до сих пор не оправилась
от этого эпизода своей истории и по-прежнему видит
себя в зеркале поражения и коллаборационизма.
Соответственно, убеждать, как историк Бенжамен
Стора, что наша страна все еще одержима колониаль-
ной ностальгией и не готова примириться с незави-
симостью колоний Магриба, значит заблуждаться
относительно глубинной природы Республики, жи-
вущей сегодня патриотизмом моллюска, втягивающе-
гося в раковину (что доказал в мае 2005 года провал
референдума по Европейской конституции). Быстро-
та, с которой метрополия сняла в 1960-х годах траур
по Империи, позабыв по ходу дела о сотнях тысяч
своих солдат и обосновавшихся в колониях францу-
зов, и обратилась к эпопее единой Европы, доказыва-
ет, что колониальные устремления, по сути, были не
так уж дороги французам, как принято считать5. Да,
остается тоска по утраченному величию, ностальги-
ческая бравада, но это величие абстрактное, за кото-
рое мы не готовы платить. Фантазм, которым изводит
себя Франция в начале XXI столетия, — не экспансия,
а отделение. Ее по ошибке все еще описывают как дер-
жаву, мечтающую о господстве: но в лучшем случае это
страна, не нашедшая своей судьбы и пытающаяся вы-
жить. Память о былой славе сопровождается реши-
5 Историк Антуан Рейбо даже упомянул в данном случае о трау-
ре без труда, об «археологии забвения» (Antoine Raybaud //
«Дедалъ*, весна 1 £>97; «Постколониализм», с. 87 и далее).
198
тельным отказом от ментальности, которой эта слава
вдохновлялась. С каким удивлением мы наблюдали за
зачинщиками окраинных бунтов осенью 2005 года,
оборонявшими свои микрорайоны от вторжения
полиции и иных госслужб, — ведь Франция точно так
же баррикадируется своими границами от внешнего
мира: сходство осажденных, в обоих случаях запертых
в своих галльских деревеньках! Или возьмем пробле-
му иммиграции: позиция Республики, одновременно
репрессивная и вседозволяющая, грозит поражени-
ем на всех фронтах. Ее визовая политика, ограничи-
тельная и придирчивая, отпугивает лучшие умы Аф-
рики и Азии, достающиеся в итоге американским и
британским университетам. Франция же получает
наименее одаренных, неблагодарных и готовых лишь
к сервильному труду, и даже против них она ведет бес-
славную бюрократическую и полицейскую войну.
Двойная непоследовательность, подчеркивающая как
нашу недальновидность, так и мелочность. Франция,
и в этом сегодня ее трагедия, отдаляется от Европы и
мира, подобно старику, чувствующему приближение
смерти. Если завтра жители Антильских и Коморских
островов, Реюньона, Гвианы, Новой Каледонии, а то,
глядишь, и Корсики потребуют подавляющим боль-
шинством законной по сути независимости, ни один
из нас не выйдет на улицы, чтобы воспротивиться
этому разводу. Лучше умыть руки, выбрать вечный
покой, нежели переоформить более справедливые и
ответственные отношения с нашими заморскими
территориями и департаментами.
Возможно, это малодушие объясняется блажен-
ством нашего существования — ведь, признаем, не-
много найдется стран, где искусство жизни и культу-
ра удовольствий развиты так, как во Франции. Уютно
чувствуя себя на своей малой родине, французы, по
крайней мере до 80-х годов XX столетия, как прави-
199
ло, очень неохотно эмигрировали и не выносили пе-
ремещений даже внутри страны, блаженствуя в сво-
ем родном регионе, провинции, деревне. Возделывать
свой огород или шагать по планете, пусть даже ценой
карательных экспедиций, — такая дилемма мучила
нас на протяжении столетий. Сегодня наша вынужден-
ная замкнутость диктуется сокращением как нашей
территории, так и нашего влияния. Справедливо го-
ворят, что лучше всего живется в странах, клонящих-
ся к закату, когда слабеющая жизненная сила народа
лишь умножает прелесть его традиций. Со времен
Франсуа Миттерана — и в этом, наверное, великое на-
следие наших социалистов — Франция посвятила
себя всестороннему развитию индустрии отдыха:
«Парижский пляж», «Праздник музыки», «Белые ночи»
и т. п.; целый набор современных версий былого «хле-
ба и зрелищ». Для утоления снедающей нас страсти к
развлечению мы доходим даже до того, что импорти-
руем праздники из-за рубежа, взять хотя бы Хеллоуин
или гей-парад. Всем памятно, как глава Лиги Комму-
нистической Революции троцкист Оливье Безансно
на полном серьезе предложил в 2003 году основать
партию забастовщиков: превосходная идея, так наши
дети смогут стать стачечниками, еще не начав рабо-
тать. Франция могла бы даже запатентовать институ-
ты повышения квалификации в проведении манифе-
стаций и забастовок: останется лишь наоткрывать их
филиалов по всему миру, ведь мы с блеском умеем
превращать недовольство в развлечение. Наша ком-
петентность в этой области поистине не знает себе
равных. Подобный статус торговца досугом, обуслов-
ленный нашим всегдашним мастерством в области
высокой моды, парфюмерии и кулинарии, гаранти-
рует нам надежное будущее. Культ отпусков, возведен-
ный у нас в ранг национальной религии, помимо со-
вершенно законного желания отдохнуть, возможно,
200
выдает стремление уйти в бессрочный отпуск от со-
временности, поддерживая с миром связь лишь через
пуповину увеселений. Даже если Франция падет еще
ниже, чем сегодня, она всегда сможет оставаться тем,
что и сейчас отчасти выражает ее суть: великолепным
музеем, туристическим парком несравненной красо-
ты для обеспеченных дачников, алчущих кружевных
пейзажей, наманикюренных лугов и раскрашенных
средневековых деревушек. Но как смириться с такой
судьбой после того, как мы веками видели себя учи-
телями рода человеческого?
Шагреневая кожа
Все больше отождествляя себя со вселенским, Фран-
ция позабыла, что она в этой вселенной не одна, что
существуют иные общества, не следующие нашим за-
конам, не знающие о наших нравах и вообще едва
осведомленные о нашем существовании. Достаточно
пересечь границу, чтобы увидеть, как наш престиж
неуклонно отступает, и всё большие куски от его пи-
рога откусывает англо-саксонский, но также индий-
ский, китайский, бразильский, арабский и латино-
американский динамизм. Так как Франция живет лишь
словом, она упивается своим величием в тот самый
момент, когда оно неумолимо сжимается. Чем боль-
ше она напоминает захолустье, тем глубже тонет в
патетичной горячности, хаотичном воодушевлении,
выхолощенных формулах: ни дать, ни взять — напы-
щенная пустышка. Министерство слова, даже в рос-
кошном здании, не заменит действий. Мы все чаще
слышим о нашем влиянии — особенно после того, как
оно пошло на убыль. Невзрачная страна, еще мнящая
себя великой державой, Франция напоминает разо-
201
ренные семьи аристократов, которые едят на сереб-
ре и требуют к себе прислугу. Но крыша имения дав-
но прохудилась, стены едва держатся, тарелки пусты,
а под окнами пылает пламя жакерий.
Если попытаться кратко описать поразивший Фран-
цию недуг, я бы сказал, что он заключен в уникаль-
ном сочетании высокомерия и ненависти к себе. Бес-
примерное чванство, вызванное воспоминаниями о
золотом XVII веке и Революции, мы сочетаем с недо-
верием к себе, которое характерно для наций, сбав-
ляющих обороты. Перед нами — поистине худший
пример: французам недостает той гордости самими
собой, которая бросается в глаза в США, Индии и Ки-
тае и без которой невозможны никакие великие свер-
шения (Америка верит в то, что говорит, и не стесня-
ется говорить то, во что верит, тогда как мы остаемся
народом зубоскалов, вечными пленниками интерпре-
таций и намеков); недостает нам и любознательнос-
ти к другим, страсти учиться у чужака — неизменных
признаков настоящего ума и рассудительности.
С подобным умонастроением мы обрекаем себя на
поражение сразу на двух фронтах: самодовольство не
дает нам обогащаться опытом других, а сомнение па-
рализует волю. Когда страна готовится в 2005 году
отметить вместе с англичанами поражение при Тра-
фальгаре — и даже отправляет на церемонию свой
самый мощный авианосец, — но так и не осмелива-
ется отпраздновать победу при Аустерлице, ее граж-
дане могут лишь предаваться болезненному прослав-
лению фиаско, поклоняться культу гигантского
провала, представляемого как воображаемый триумф.
Если Америка усматривает в неудаче нормальную
модальность перемены, очередной этап в построе-
нии себя, Франция видит в ней лишь неопровержи-
мый вердикт. Любое банкротство или увольнение
переживаются здесь как приговор судьбы, настолько
202
в нас укоренена убежденность в том, что мы никогда
не найдем новую работу и что любая осечка — это
гильотина, отсекающая нам путь к будущему. Вот по-
чему от 65 до 75% молодых людей, опрошенных со-
циологами, стремятся стать госслужащими6, так вели-
ка у них боязнь нестабильности.
В этом контексте наше фрондерство по отноше-
нию к Соединенным Штатам вызвано скорее сход-
ством поведения, нежели реальными расхождениями
во мнениях. (Вот почему наш остервенелый анти-
американизм никогда не мешал сотрудничеству по
ключевым вопросам, пусть и ценой некоего раздвое-
ния личности.) Франция любит и ненавидит Амери-
ку, любит ее ненавидеть, потому, что она слишком на
нее похожа и в уменьшенном масштабе делит с ней
большинство недостатков: то же фатовство, та же пре-
тензия на звание «незаменимой нации» (Жан-Пьер
Шевенеман и Мадлен Олбрайт), тот же замешанный на
цинизме морализм, но без тех средств обеспечения
собственной мощи и той энергии, которыми распо-
лагает ее заатлантическая кузина. По отношению к
ней Франция все еще сохраняет рефлексы уязвлен-
ного империалиста. Американцам удается то, что у
нас никак не выходит, и мы вынуждены, задыхаясь,
догонять их. Мы все еще повторяем их ошибки, когда
они уже пошли по иному пути. И чем больше мы за-
имствуем некоторые их методы в области организа-
ции труда или права, тем активнее мы отрицаем эту
пагубную зависимость. Пока мы не в состоянии про-
тивопоставить им что-либо, кроме насмешек или на-
ставлений, мы не сумеем построить лучшую модель
социальной справедливости, экономической эффек-
6 Сотрудники госпредприятий во Франции защищены столь
сильными социальными гарантиями, что уволить их практи-
чески невозможно. Примеч. пер.
203
тивности или расового общежития. Сколь унизитель-
но должно быть для наших несгибаемых республикан-
цев наблюдать за тем, как на предприятиях, в школах
и на телеканалах негласно утверждаются отдельные
принципы позитивной дискриминации или каку нас
набирает силу вдохновленное Мартином Лютером
Кингом черное самосознание и движение в защиту
гражданских прав. Нужно ли признать, что и в этом
вопросе, как во многих других, американские дядюш-
ки нас опередили? Конечно, Новый Свет не может слу-
жить никому моделью, поскольку он в своем роде уни-
кален. Однако для определения нашего состояния ума
симптоматично, что все споры (против биржевого ка-
питализма, привилегированного положения общин,
сегрегации и пр.) ведутся у нас, основываясь исключи-
тельно на американском примере. Франции нет дела
ни до Севера, ни до Юга, ни до Востока: она неотрывно
смотрит только на Запад, на своего заокеанского сосе-
да, единственный объект ее ревности и вожделения.
Надоедливый лилипут, разевающий рот на всю
планету, признающий свои ошибки каждый раз со все
большим запозданием (ср. сомнительный эпизод с
Руандой), Франция готова принять Европу лишь при
условии, что Европа станет французской. Но когда та
отворачивается, выбирает себе иных учителей, Фран-
ция ворчит и негодует, точно поп против расшумев-
шейся паствы. Это неистовство, меж тем, не обходит-
ся без определенной наивности: мы еще помним, как
в 19б0-х-1970-х годах на кампусах Соединенных Шта-
тов стремительно распространялась «French Theory»7
7 Общее название, под которым в США в 1960-е-1970-е гг. ста-
ли известны работы философов-постмодернистов и мысли-
телей, оказавших на них непосредственное влияние. Чаще все-
го с «French Theory» ассоциируются имена Мишеля Фуко, Жака
Дерриды и Жиля Делеза. Примеч. пер.
204
и как кафедры философии, литературы и социологии
захлестывал, к радости или к горю, дискурс деконст-
рукции, клеймивший «фалло-логоцентризм». И вот, на
протяжении последних пятнадцати лет, происходит
обратное: привычным для нее движением маятника
Америка возвращает нам доктрины, некогда родивши-
еся в Европе, но сегодня слепо принимаемые нами на
веру, поскольку приходят они к нам с лейблом «Made
in USA». Испытывая на себе то конец истории, то ко-
нец трудовой деятельности, не забывая о столкнове-
нии цивилизаций, Франция становится неудачной ла-
бораторией для североамериканских химерических
идей, которые элиты самих США остерегаются пре-
творять в жизнь. Самые непримиримые противники
имперской Республики обладают примечательной
способностью повторять ее ошибки и оставлять без
внимания достижения.
Реакционеры: кто они?
В наших краях консерватизм отличается тем, что го-
ворит он неизменно языком революции, поскольку
ультралевые играют роль «Сверх-Я» Республики — и
применимо это ко всем, вплоть до самого президен-
та (Жак Ширак одно время был увлечен налогом То-
бина8, способствовал принятию в 2005 году акциза на
авиабилеты для солидарности со странами третьего
мира и сравнил как-то разрушительные последствия
либерализма и коммунизма!). Именно перед ними мы
" Придуманный в 1972 г. лауреатом Нобелевской премии по эко-
номике Джеймсом Тебиным налог на международные валют-
ные операции, призванный сделать спекуляцию невыгодной.
Примеч. пер.
205
все обязаны держать отчет, и именно они препятству-
ют развитию у нас действенной социал-демократии
по образцу английских лейбористов или по сканди-
навской модели: любое действие, любая законода-
тельная инициатива должны соотноситься с этим
идеологическим аршином, заменившим у нас Цер-
ковь и моральный авторитет. Все служки преклоня-
ются перед леваками и плетут милые идеологические
кружева вокруг их основных тем: ваши речи не выдер-
живают никакой критики, если они не вдохновлены
осуждением рыночных принципов! Это политическое
семейство, давно лишенное былой спаянности, по-
прежнему формирует единый код для повсеместно-
го использования и диктует законы нового проле-
тарского шика (хотя его уже мало что связывает с
рабочим классом). У нас на глазах замшелые ветера-
ны Мая 1968 года, едва волочащие ноги придворные,
оставив за плечами невообразимые сделки с совестью
и оправившись от чудовищной низости, вдруг вновь
оказываются ко двору и берутся за старое, антикапи-
тализм своей молодости: радикализм климактериков.
Средний класс весь оказывается во власти «буржуаз-
но-богемного большевизма». Какого художника, акте-
ра или журналиста ни возьми — все мнят себя ниспро-
вергателями, особенно если такое ниспровержение
щедро оплачено. У социалистов нет ни одного лидера,
который не мечтал бы по окончании очередного съез-
да выбросить вверх сжатый кулак и затянуть «Интер-
национал». Раньше бунтарями были люди из просто-
народья, стремившиеся эпатировать буржуа; сегодня,
напротив, буржуа пытаются эпатировать простолюди-
нов. Все наши апологеты безынициативности, кото-
рые пекутся только о «сохранении завоеванных пози-
ций», вынуждены заимствовать дискурс социальной
мобильности, вплоть до того, что левачество становит-
ся старческим заболеванием социализма. Этот новый
206
пассеизм, прикрытый дискурсом санкюлотов, пона-
чалу сбивает с толку, так как к отраслевым требова-
ниям примешиваются революционные лозунги. Од-
нако он прежде всего демонстрирует ту же боязнь
развития и изменения мира. Отныне в партии поряд-
ка отыщется столько же анархистов, сколько консер-
ваторов в партии прогресса. (Реакционерами во
Франции именуют тех интеллектуалов, кто продол-
жает верить урокам Просвещения, напоминает левым
об их обязанностях и не считает, что его долг перед
остальными исчерпывается парой выпадов против
ледяной вселенной экономического расчета.) Два
этих консерватизма — левый и правый — за показ-
ным фасадом противостояния давно объединились
у нас в попытке затормозить любые масштабные пре-
образования. Вот она, современная Франция: сер-
вильная и бунтующая, непокорная и заискивающая,
обращающаяся по каждому поводу к правительству,
превратившемуся в санитара, матерь скорбящую,
призванную врачевать наши раны, в арбитра благо-
творительности, обязанного защищать нас от неиз-
вестности. В результате Революции 1789 года, кото-
рая, упразднив промежуточные инстанции, оставила
индивида наедине с государством, сейчас нет ни од-
ной категории граждан, которая не зависела бы от
него, одновременно кляня его на чем свет стоит; нет
такого лобби, которое не просило бы его о заступни-
честве, вместе с тем не имея сил разорвать с властями
подросковые отношения бунта-подчинения. Однако
сегодня одна и та же аллергия на статус-кво заставля-
ет французов из самых разных лагерей требовать пе-
ремен.
И даже ультралевые, все еще мечтающие о реван-
ше и поддерживающие любую диктатуру, стоит ей
провозгласить себя антиимпериалистической и ан-
тиамериканской, отныне представляют собой лишь
207
профсоюз укорителей. Достаточно вспомнить хотя
бы о целой волне протеста, которую в июне 2005 года
вызвало предложение тогдашнего премьера Жан-
Пьера Раффарена сделать выходной Духов день ра-
бочим, пустив доходы от этой меры на улучшение
условий жизни пожилых людей. Предложение неук-
люжее, но это неважно. Тотчас же все французы как
один восстали с возгласом: «Руки прочь от моих вы-
ходных!», перифразировав озвученное группой «SOS:
Расизм!» знаменитое «Руки прочь от моего друга!». Но
в данном случае речь не идет ни о какой заботе об
инаковости, об угнетенном: лишь бальзаковский
вопль лавочников, вцепившихся в свои скряжничес-
кие привилегии. Мелочность под маской неповино-
вения. Таков французский новояз: эгоизм заимствует
лексику филантропии; лозунг «каждый за себя» чудес-
ным образом превращается в альтруизм. Декларируе-
мый смысл должен выглядеть изнанкой того, что
есть на самом деле. Если французы призывают к вос-
станию, в этом призыве следует читать восхваление
установленного порядка и неприятие перемен. А по-
скольку с 194 5 года левые обладают бесспорным куль-
турным влиянием на всю страну, налагая запреты и
навязывая свой образ мыслей, любой, кто хочет вы-
сказать нечто иное, должен принести присягу их цен-
ностям. Назовите себя левым, и вам воздастся. Про-
возгласите правым — и вы останетесь на бобах.
Доходит до того, что, по странному стечению обсто-
ятельств, только левые могут решиться на важные ре-
формы, пользуясь терпимостью, в которой другому
лагерю решительно отказано. Задумаемся над этим
удивительным парадоксом: Франция вписывается в
мировой капитализм, лишь отрицая его посредством
целой бури проклятий, которые было бы ошибкой
понимать буквально. Чем больше она противится сво-
бодному предпринимательству, поносит «тявкающую
208
и плотоядную свору» патронов (Рескин), тем либе-
ральнее она становится. Социалисты с их неизмен-
ным дискурсом непримиримости провели, между
тем, самую масштабную приватизацию во француз-
ской экономике. Языковая уловка, риторические по-
кровы нужны нам для того, чтобы принять неизбеж-
ное — откровенность нас ужасает.
Одержимая утраченным величием, Франция судит
себя, соотносясь лишь с идеалом, который сформиро-
вала сама, а не с окружающей действительностью. Она
предпочитает противостоять скорее утопии одиноче-
ства, нежели государствам и народам у своих границ.
Она хотела бы, при всей противоречивости этих уст-
ремлений, вершить историю, не вмешиваясь в нее, об-
ладать двойным статусом бесстрастного наблюдателя
и нравоучителя. Соответственно, ее политики (возьми-
те де Голля в 1958 году или Миттерана в 1981-м) на-
чинают с того, что лгут своим гражданам, то есть, ус-
покаивают их, говорят им то, что те хотят слышать,
даже если затем приходится сменить курс: этот вели-
кий народ любит басни и нетерпим к простой и не-
прикрытой истине. День, когда он сможет наконец ее
принять, станет днем истинных перемен.
Триумф страха
Франции по большей части знакомы только призы-
вы к осторожности, к предохранению, осмотритель-
ности. Целое крыло интеллигенции соперничает в
отказе от прогресса, неприятии современности, пани-
керских предостережениях. Сетования стали общим
знаменателем наших элит. В отличие от североамери-
канцев, постоянно пытающихся освоить неизменно
ускользающие от них земли будущего, мы словно ут-
14 Зак. 1144
209
ратили всякую веру во власть времени, которое преж-
де всего повинно в разрушении завоеванных пози-
ций. Каждая инновация — трансгенные продукты,
стволовые клетки, нанотехнологии — воспринимает-
ся с подозрением, словно она отмечена печатью дья-
вола. Как показали демонстрации против пенсион-
ной реформы в 2003 году или контракта первого
найма в 2006-м, в авангарде партии страха отныне
идет молодежь, студенты: целое поколение хотело бы
начать свою жизнь с обеспеченного рабочего места
и пенсии! Французы боятся мира, боятся других и
больше всего боятся собственного страха. Этот страх
они лишь нагнетают, пытаясь исключить всякий риск,
тогда как еще Кондильяк напоминал, что риск — это
«возможность оказаться добычей зла в надежде, если
мы от него ускользнем, обрести благо». Это дрожь
беспричинная и несоразмерная, если взглянуть на
реальную угрозу; она порождена чувством бессилия,
неспособностью совладать со все более сложно уст-
роенной вселенной. Мы заражены настоящей аллер-
гией на несчастья, которая лишь удваивает нашу сла-
бость. Страх обычно охватывает, когда ужасная
возможность превосходит по размерам событие как
таковое и кажется более правдоподобной, чем дей-
ствительность. «Страх бессмыслен, — говорил Кант, —
он боится даже тех, от кого ждет помощи». Этакий
спонтанный пессимизм: несчастье возможное немед-
ленно осмысливается как неизбежное и, соответ-
ственно, почти свершившееся. Отныне нас возмуща-
ет слишком жаркое лето и чересчур холодная зима:
небо должно обеспечивать умеренную погоду, а не то
мы подадим в суд! В сентябре 2005 года мы злорад-
ствовали над некомпетентностью американцев перед
лицом урагана «Катрина», но несколько лишних гра-
дусов в августе 2003-го были пережиты у нас, как Апо-
калипсис, и унесли жизни 15 000 стариков. «Битва с
210
жарой» — гласил заголовок сентябрьской газеты, как
если бы солнечный удар был аналогом Вердена или
Сталинграда. После декабрьской бури 1999 года, ког-
да зеленые насаждения пострадали по всей стране,
самые куцые сады и скверы в наших городах, где толь-
ко и отыщется что одинокая скамейка, кусок газона и
чахнущий ствол, закрываются теперь при появлении
первых же снежинок или предупреждении о метели.
Дети уже не могут пойти поиграть в снежки: с зако-
ном не поспоришь. Гражданина нужно защищать
даже против его воли! Однако стремиться к устране-
нию сложностей любой ценой значит желать себе
покоя рантье от колыбели до гроба. Что бы мы дела-
ли, если бы, подобно странам Юго-Восточной Азии,
нас каждый год захлестывали муссоны — или тайфу-
ны и циклоны, как в Центральной Америке? И наобо-
рот, когда власти предпринимают обоснованные
меры по защите от эпидемии, мы немедля восклица-
ем, что они сеют панику, грозя убытками той или
иной профессии9. Граждан Франции раздирают про-
тиворечивые желания: государство обязано защи-
щать их, оставаясь невидимым; быть рукой, всегда
готовой подхватить, но не ограничивая их свободы.
Заботьтесь обо мне, только оставьте меня в покое!
Метаморфоза или упадок?
Любую новую партию отличает преклонение перед
темой упадка — банальной инверсией прогрессизма,
прельщающей одновременно экспертов и моралис-
9 Имеются в виду эпидемии «коровьего бешенства» и «птичьего
гриппа», приведшие к временным запретам на торговлю мясом
и, соответственно, убыткам для животноводов. Примеч. пер.
211
тов. По сути дела, она придает свободной деятельно-
сти человека величавые оттенки неизбежности. Лю-
бой, кто лишь заигрывает с этой идеей, ощущает себя
высшим разумом, постигшим скрытый смысл Исто-
рии. Объявляя об упадке империи — желательно с
опорой на солидную статистику, — вы немедля обре-
таете статус пророка. Для той же страны или культу-
ры, к которой это объявление относится, оно не обя-
зательно окрашено в черные тона: падать всё же лучше,
чем влачить жалкое существование; значит, подня-
лись мы достаточно высоко. И грохот от нашего па-
дения должен быть слышен по всему свету. В угасании
есть свой шарм, в особенности если тление это не-
спешно, а меланхолия смешивается в нем с избран-
ностью. Только великие династии уходят величаво,
исчезая в великолепии закатного солнца; смерть про-
столюдинов лишена всякого изящества. Да и заметил
ли хоть кто-то, что они вообще существовали? Значит,
и Франция не может испустить дух, подобно всяким
прочим нациям, ей нужно обставить свое умирание
соответствующими постановочными эффектами,
предупредить мир о своей агонии с пафосом, в кото-
ром еще слышится претенциозность. На свои похо-
роны она созывает всю планету. Кончина должна
быть величественной и достойной прошлого. Одна-
ко на смертном одре она возлежит уже так давно, что
многие находят в умирающей завидную живучесть.
Крушение нации редко приобретает обличье падения
Рима или краха коммунизма. Демократии обладают
немыслимыми запасами жизненной силы уже по той
простой причине, что они многолики и неизменно
опровергают предсказания социологов, демографов
и антропологов. Наши режимы по определению об-
нажают лишь недостатки, скрывая от поверхностно-
го наблюдателя достоинства: их легко уязвить, но куда
сложнее увидеть в них те силы, что предвещают об-
212
новление. Ничто не говорит нам, является ли текущий
кризис симптомом вырождения или началом преоб-
разования, которое мы пока еще не способны разгля-
деть. Мы, например, вправе говорить о настоящем
французском чуде: сгибаясь под невообразимыми
долгами, страдая от структурно неискоренимой без-
работицы, обладая ослабленным профсоюзным дви-
жением, щедрой, но переживающей кризис бюджет-
ной сферой, одновременно раздутым и немощным
госаппаратом, дезавуировавшими себя политически-
ми элитами, разваливающейся на части системой
образования, страдая от бегства умов и дипломов, эта
страна должна была давно пойти ко дну. Но, даже тре-
ща по швам, она по-прежнему крепко стоит на ногах:
она провела ряд важнейших преобразований, обла-
дает превосходной системой социальной защиты,
высокоразвитой медициной и одними из самых ди-
намичных предприятий мира — и даже позволяет
себе роскошь самого высокого темпа роста населе-
ния в Западной Европе. Особенность живой нации —
оступаться, порой даже падать в грязь, но выходить
из этих испытаний возвеличенной. Французскую
идентичность не отстоять все новыми ограничения-
ми; напротив, нужно открывать ее максимально ши-
роким контактам, предпочитая отвагу топтанию на
месте. Идентичность — это не ограда, а точка отсче-
та, позволяющая продолжить прошлое, изменить его
направление. Ее все время нужно перестраивать, и
народ из-за страха похоронить себя в собственном
мавзолее должен уметь порвать с традициями и, по-
пирая их, черпать из них новые ресурсы. Франция,
если она не хочет стать всеобщим посмешищем, мо-
жет лишь все больше открываться, вливаться в жизнь
со все большей силой. Соперничество с США и с но-
выми развивающимися странами должно быть сти-
мулом, а никак не оскорблением; вызовом, а не пора-
213
жением. Будучи симптомом, Франция могла бы стать
местом, где Европа медленно излечивается от своих
патологий, местом, где она придумывает себе новую
судьбу. «Там, где зреет опасность, растет и спаситель-
ная сила» (Гельдерлин). В конечном счете, худшим из
заговоров, который нас подстерегает, было бы безраз-
личие — когда в других мы не пробуждаем ни заинте-
ресованности, ни гнева, способного оправдать их
злонамеренность. Выбора у нас нет: нужно либо ри-
нуться в эту схватку, либо погибнуть.
Европа без границ
Все беды Европы — или, по крайней мере, большая их
часть — происходят не от обилия границ, а от их отсут-
ствия, в особенности в ее центре и на востоке, где зем-
ли из-под немецкого владычества переходили в поль-
ское, русское, украинское, австро-венгерское и обратно;
население без конца перемещалось, названия менялись,
правительства перетекали одно в другое. Защитить мел-
кие государства от алчности более крупных, гаранти-
ровать неприкосновенность их границ — таково было
первое устремление современной Европы. Но грани-
ца — не просто разделительная линия, это кровоточив-
шая в прошлом рана. Некоторые из них затягиваются,
другие вскрываются где-то рядом. Прочертить грани-
цу значит закопать топор войны: былой враг становит-
ся союзником, чужак — соседом. Острые края стачива-
ются, опасности приручаются. Во всякой границе
заключена утопия ее упразднения: многие усматрива-
ют в нынешней Европе обещание открытости осталь-
ному миру, «новое осмысление цивилизации» (Эдгар
Морен), и было бы ретроградством отождествлять его
с Римом, Афинами или Иерусалимом. «Мы не объеди-
няем государства, мы собираем вместе людей», — гово-
214
рил Жан Монне с чисто французской склонностью к аб-
страгированию.
Однако Сеута и Мелилья в Марокко, Лампедуза близ
Сицилии и испанские Канары, конечный пункт для всех
африканских иммигрантов, напоминают нам о том, что
Европа — это не весь мир, и даже не новая ООН: она за-
крывает двери перед теми, кто в них стучит. Конечно, она
постоянно считала свои пределы подвижными. Она раз-
мыла чувство нации и пока что не привела ему на смену
чувство федеральной или наднациональной принад-
лежности, ограничила суверенитет государств, не пере-
дав его никакой высшей инстанции. Тело Европы, в ко-
нечном итоге, — тело раздробленное, разъятое, части
которого складываются друге другом в простой коллаж.
Европа не уничтожила нации: это нации истощили себя
в конфликтах столь страшных, что им пришлось пост-
роить Европу для того, чтобы выжить. Лишенные пре-
тензий на обладание конечной истиной, они уже не по-
нимают, кто они, и расширение ЕС подчеркивает это
парадоксальное чувство неустойчивости, эту неуверен-
ность, порожденную чрезмерной открытостью. От на-
циональной замкнутости мы пришли к агорафобии. Ев-
ропа становится жертвой собственного успеха: все
рвутся в нее, как раз когда она сомневается в своей мис-
сии. У старой жеманницы еще хватает достоинств, что-
бы быть объектом столь настойчивых ухаживаний.
«Единственная граница, которую прокладывает Евро-
пейский Союз, — это граница демократии и прав чело-
века» (Преамбула к Лейкенской декларации 2001 года).
Но если руководствоваться такими критериями, грани-
цы Союза должны были перешагнуть Индия, Южная
Африка, Гана, Сенегал, Канада, Австралия, Новая Зелан-
дия, Япония, Южная Корея, Соединенные Штаты, доб-
рая часть Латинской Америки... Мечта о космополити-
ческом порядке, который, привечая одного ближнего за
другим, вберет в себя всю планету.
215
Но Старый Свет, боязливый и прожорливый, риску-
ет, подобно Риму, умереть от ожирения: эта эктоплазма
раздувается пропорционально своей непрочности. По-
литическую отрешенность он смешивает с детской верой
в возможность без проблем охватить все новые милли-
оны граждан. Однако граница — это не просто прегра-
да или препятствие, но и условие демократической
практики; она устанавливает долговременные связи
между теми, кто за ней находится, придавая им чувство
целостности мира. Она одновременно разделяет и объе-
диняет, это в равной степени закрывающаяся дверь и
связующий мостик: она остается открытой тому, отчего
она нас ограждает. Истинный прогресс — как в мысли,
так и в политике — отодвигать барьеры, а не рушить их.
Для того чтобы открыться внешнему, нужно обладать
собственным домом, и очень хорошо, что нации в сво-
ем существовании разделены. Европе нужны границы,
внутри которых' она может собраться с силами, чтобы
воссиять затем за своими пределами. Сегодня ей следу-
ет набраться смелости и сказать, что она уже перепол-
нена, отказаться от головокружения безграничности:
территориальное кусочничанье, империализм капил-
лярности грозят ей неминуемой гибелью. Она может
способствовать региональным объединениям в Магри-
бе, на Ближнем Востоке, в африканских регионах к югу
от Сахары, в Латинской Америке, Центральной Азии, но
не брать их на себя. Установление границы — акт не
враждебности, а добрососедства. Для общности нужна
отдаленность, и от чрезмерного сближения плывет пе-
ред глазами. Игнорируя географию, мы обрекаем себя
на исчезновение. Иными словами, истории без геогра-
фии не бывает.
VIII
Сомнение и вера.
Конфликт Европы и США
Yankees, go home... but take me with you1.
Всякий раз, когда ум не видит просвета
и я теряю веру в Европу, единственное,
1 что возвращает мне какую-то надежду,
это мысль об Америке.
Паль Валери, 1931
Удачливый бизнесмен, молодой миллионер с амери-
канского Запада, Кристофер Ньюман приезжает во
Францию, куда, точно Христофора Колумба наобо-
рот, его ведет любопытство к Старому Свету и его обы-
чаям. Одновременно неловкий и преданный, он до
беспамятства влюбляется в юную парижскую аристо-
кратку: его буквально завораживают ее руки. Он бес-
хитростно ухаживает за ней, открыто говорит, какое
состояние обеспечит ей брак с ним и не скрывает ни
своих намерений, ни склада своей души. «Я искренне
верю, что за мной не числится никаких тайных гре-
хов или сомнительных привычек. Я добр, в действи-
тельности добр. Я положу к вашим ногам все, что муж-
чина может дать женщине»1 2. Его предложение руки и
сердца принято, и он спокойно ждет назначенного
дня, веря в силу данного слова. Это чистосердечие
окажется для него губительным: надеждам Ньюмана
суждено будет рухнуть в редкой по своей мрачности
1 Янки, отправляйтесь восвояси... только прихватите меня с со-
бой (англ).
2/енри Джеймс. Американец (1877).
219
развязке, а общение со лживыми и двуличными людь-
ми подвергнет его благородство непростым испыта-
ниям.
Быть или иметь
Открытость и наигранность, искренность и двуличие,
ребячество и дряхлость, простота и изысканность —
все эти клише, противопоставляющие Америку и Ев-
ропу, уже не выдерживают никакой критики; клише —
это кусочек истины, продолжающий свое существо-
вание даже после того, как сама истина перестала
быть таковой. Мы вправе спросить себя: не является
ли сейчас, в начале XXI века, это столь радикальное
противостояние двух половин западного мира ско-
рее конфликтом сомнения и веры, разочарования и
надежды? И главный вопрос: почему Америка, несмот-
ря на все свои преступления, избегает чувства вины,
которое давно уже стало правилом для нас, и возрож-
дается, точно Феникс, после всех своих ошибок? Ей
незнакомы те «чудовищные оргии ненависти» (Кло-
дель), которыми размечена европейская история, ей
не довелось пережить ни Вердена, ни Освенцима, ее
не оккупировали, не унижали и не опустошали на
протяжении столетий, и, несмотря на Хиросиму, она
сохранила нетронутыми свои определяющие осно-
вы. Религиозную порой до ханжества Америку про-
тивопоставляют неверующей Европе, которая будто
существует в чистом пространстве имманентности.
Но вера в Америке — прежде всего вера в Америку, уве-
ренность в том, что она строит новый Иерусалим, что
она избрана Небом для спасения мира. По ту сторону
Атлантики религия изначально была многоликой, там
220
насчитываются сотни конгрегаций, чье существова-
ние сопровождало развитие демократии, иными сло-
вами, ничего общего с той духовной монополией,
которой Рим подчинил часть Старого Света. Совре-
менная Европа выстраивалась вопреки Церкви, а
США — вместе с церквями. Американский бог эклек-
тичен, он состоит из всех тех народностей, что сла-
гают Республику, это — сущность благосклонная, не-
безразличная к процветанию и благосостоянию
своих верующих.
Старый и Новый Свет воплощают каждый две раз-
ные концепции Просвещения: скептицизм и искус-
ство жить, с одной стороны, и оптимизм и рели-
гиозность — с другой. Европа сочетает идеализм в
международной политике с пессимистичным отно-
шением к переменам, Америка соединяет трагичес-
кое видение человечества («ось зла») и уверенность в
возможности его усовершенствования. Иренизм3
здесь, идеализм там. Первая позиция все время гро-
зит сорваться в социальную инертность, вторая — в
авантюризм. С одной стороны, благородное стрем-
ление превратить волка в ягненка, с другой — соблазн
свести всю сложность отношений к политике «Big
Stick», большой дубины. Европа, по горло сытая ло-
жью, бойнями и депортациями, не желает расставать-
ся с утопией такой доброкачественной инфекции, ко-
торая обратила бы наших соперников в партнеров:
если быть добрым к ним, они станут покладистыми с
нами. Америка, напротив, — это держава, способная
прямо указать на врага, даже порой преувеличивая его
опасность. Впрочем, эти пресловутые линии разло-
ма разграничивают, прежде всего, общественное мне-
•’ Стремление к установлению миролюбивых отношений меж-
ду различными религиями. Примеч. пер.
221
ние по обе стороны Атлантики. Когда Соединенные
Штаты переживают серьезный кризис, как с Вьетна-
мом или сегодня в Ираке, они разрешают его в про-
цессе коллективного катарсиса, высмеивая свои ошиб-
ки и изгоняя своих демонов. Но им неведомы волны
самоуничижения, которые в Европе поражают все об-
щество и надолго задают в нем тон. Там нечистая со-
весть огораживается, загоняется в точно определенные
лагеря, обычно слева от Демократической партии, и
если республиканцы превозносят величие страны и
обещают расправиться с ее хулителями, демократы
предлагают изменить социальную политику. (Но поче-
му вдруг забота о перераспределении благ несовмес-
тима с вниманием к величию, почему не может быть
левых интервенционистов и патриотов?) Все смехо-
творные ужимки политкорректности, весь словесный
гонгоризм отстаивающих свою идентичность групп,
который выхолостил науку, но так и не улучшил реаль-
ного положения меньшинств, никак не затронули ни
сути национального самосознания, ни тем более вер-
хушки государства. Словом, Европадает основания для
веры лишь в сомнение, а Америка — основания сомне-
ваться, но внутри веры столь всеобъемлющей, что она
вбирает эти сомнения в себя и перерабатывает их.
Очарование и удача Европы — в том, что она никог-
да не была окончательно привержена капитализму,
хотя бы отчасти ускользая от оскорбительной грубос-
ти денег и логики расчета, от вульгарного всевластия
прибыли, и в том, что она все еще пестрит странны-
ми обычаями, старомодными цивилизациями, при-
мерами былой солидарности, складывающимися в
чарующий калейдоскоп. Если повторить удачную
фразу Генри Джеймса, она не сглаживает выступаю-
щих углов. Но ирония Европы — в том, что, будучи
бастионом социализма и марксизма, она определяет
222
себя лишь в социальных и рыночных терминах. Ее
политики — это прежде всего коммивояжеры, и пер-
спектива плодоносных контрактов делает их порази-
тельно молчаливыми в области основополагающих
прав (чего стоят их реверансы перед автократом Пу-
тиным в обмен на глоток нефти и газа). Истинный
духовный отец Старого Света — скорее не Иммануил
Кант или Жан Монне, а теоретик Богатства Наций
Адам Смит, которым двигала революционная в его
время убежденность в том, что материальное изоби-
лие остается самым эффективным способом сдержи-
вать человеческие страсти и облагораживать мир.
Умиротворяющий обходной маневр, превращающий
варвара в торговца или — что то же самое, в бунтаря
против товарного господства. (Нашими альтермон-
диалистами и антиутилитаристами безраздельно за-
владела этика меркантилизма, они одержимы ею и не
в силах с нею расстаться. Их антикапитализм — это
симптом приверженности рынку, на который они
переносят всю свою энергию, весь свой бунтарский
дух. Они напоминают тех атеистов, что хулят Бога с
тем, чтобы легче было его воскресить.) Как сдержать
улыбку, когда американский социолог с ученым ви-
дом объясняет нам, что «новая европейская мечта сво-
дится отныне уже не к увеличению богатства, а к воз-
вышению духа человеческого» (Джереми Рифкин)?
Европа тем самым предстает родиной бытия, тогда
как Америку и Азию предлагается считать землей
хищного и беспредельного накопительства! Скорее
уж Западная Европа потеряла то, что США сумели со-
хранить: непрочное равновесие между вкусом к обо-
гащению и идеалом свободы, частным интересом и
общественными ценностями. Предельно агрессив-
ный капитализм и самое ненасытное корыстолюбие
Северная Америка сочетает с духовными и полити-
223
ческими противовесами, и прежде всего с патриотиз-
мом, о котором мы напрочь позабыли. Моральное
ослабление Старого Света, по крайней мере в Запад-
ной Европе, обусловлено смесью угрызений совести
и успокоенности, когда одно подкрепляет другое, а
поза виноватого упрочивает засилье неприкрытого
потребительства. Мы разучились поддерживать на-
пряжение между иметь и быть, тогда как Америка,
несмотря на все описания ее как «ада с кондиционе-
рами» (Генри Миллер), худо-бедно остается родиной
мистики, «духовного принципа», как определял на-
цию Опост Ренан. Она все еще развивается в поле сак-
рального, мы же пребываем в профанной вселенной
покупательной способности, уровня жизни, мелочно-
го частного благополучия (и все это — на фоне роскош-
ного алиби великой культуры). Европа — это вечное
вопрошание о своей идентичности, своих границах,
призвании; она оказалась в центре загадки, ключа к
которой никак не может подобрать. Если Америка
утверждается, Европа теряется в догадках. Одна го-
ворит: я хочу; вторая мямлит: кто я? Европа стала ско-
пищем всех утопий современности: ее вынуждают
принять новые правила игры — к примеру, способ-
ствовать освобождению мира от давления Запада
(Реймон Паниккар), вернуться к бедности как истоку
культурной жизни (Джордж Стайнер), поощрять воз-
вышение рода человеческого (Джереми Рифкин), про-
возгласить примат духовности (Джанни Ваттимо),
стать заложником мира, положить конец несправед-
ливости, устранить пропасть между Севером и Югом,
и т. д. Но эта риторика великих замыслов, эта поэтика
неясности в итоге ограничивается лишь тем, что Ев-
ропа жертвует утверждением самой себя как субъекта
политики. Мы выбираем невозможное, немыслимое и
чудесное, поскольку давно утратили чувство реально-
224
сти. Поистине восхитительный аутизм эпохи, замы-
кающейся в собственной раковине!
Подстрекатели истории
В феврале 2005 года госсекретарь администрации
Джорджа Буша-младшего Кондолиза Райс прибыла в
Париж с визитом, призванным освятить потепление
между Белым домом и Елисейским дворцом после
иракского кризиса. Выступая в Институте политичес-
ких исследований, в легендарном квартале экзистен-
циалистов Сен-Жермен-де-Пре, она говорила о мис-
сии демократий, состоящей в распространении
свободы и борьбе с тиранией.- «Мы знаем, что долж-
ны противостоять миру такому, как он есть, но мы не
обязаны мириться с тем, какой он есть». Изумленная
французская пресса обвинила ее в ненужной экзаль-
тации и даже экстремизме. Странная амнезия: этими
простыми словами Райс лишь напомнила французам
посыл Революции 1789 года, который сами они дав-
но забыли. В этом смысле Америка, сколько бы мы ее
ни демонизировали, одна до сих пор защищает со-
кровище демократии, которое мы отвергли или ума-
лили. Мы сердимся на нее за то, что она выросла на
фоне этого нашего самоумаления, но главное — за то,
что она утверждает, пусть порой грубо и цинично, те
ценности, о которых мы и не заикаемся, так как боль-
ше в них не верим. Мы любим Америку за то, что сле-
довало бы отвергать (ее насилие и неумеренность),
но ненавидим за то, что следовало бы любить, ибо она
напоминает нам о нашей миссии и остается родиной
агрессивной демократии. В худшие свои мгновения
Европа любой ценой ищет мира, пусть даже худого,
15 Зак. 1144
225
как говорил св. Фома Аквинский — мира, узаконива-
ющего несправедливость, произвол, террор, мира от-
вратительного, чреватого пагубными последствиями.
Она провозглашает свободу для всех, но довольству-
ется единоличным владычеством. Европа наделена
историей, тогда как Америка, все еще движимая эс-
хатологической устремленностью в будущее, сама
есть история. В этом смысле она остается последней
на Западе политической нацией, она одна способна
«принимать решения в исключительной ситуации»
(Карл Шмитт), возвыситься над своими сиюминутны-
ми интересами ради защиты своего представления о
свободе. Америка обычно начинает с совершения
ошибок, порой преступных, но затем их исправляет.
Европа же не допускает оплошностей, потому что не
пытается ничего предпринять. Ее осторожность —
это уже не то искусство вести себя в смутные перио-
ды истории, которое отстаивали древние, а оконча-
тельный отказ от любого политического действия.
Америку ненавидят, потому что с ней надо считаться.
Европа же выглядит предпочтительнее, поскольку не
представляет ни угрозы, ни обещания. Отвращение
является в данном случае косвенным свидетельством
уважения, тогда как расположение почти равнознач-
но презрению.
Для Старого Света, который все еще полагает, что
живет в пост-историческую, пост-национальную эпо-
ху\ главное преступление Соединенных Штатов и, в
4 Для Джереми Рифкина, который этому только рад, — патрио-
тическое воодушевление американцев и не думает ослабевать,
тогда как в Европе оно неуклонно идет на убыль, наряду со
спадом национальной гордости. При этом в американской
гордыне автор усматривает тревожный архаизм: «Во време-
на, когда приверженность нации теряет свою роль в опреде-
226
меньшей степени, Израиля состоит в том, что они —
подстрекатели истории в двойном смысле этого сло-
ва (как говорят о подстрекателях беспорядков), все
еще барахтающиеся в той кровавой драме, из кото-
рой мы выбрались с огромным трудом. «Да они и
ныне там!» — восклицаем мы при виде морских пе-
хотинцев, увязших в иракском месиве, или новобран-
цев Армии обороны Израиля, ворочающих танками
в толпе палестинских детей. По их вине былая вере-
ница убийств и мести вновь рискует протянуться у нас
перед глазами. Их воинственный раж грозит поста-
вить нас под удар; и, кстати, не является ли исламизм
делом рук американцев — Франкенштейном, вырвав-
шимся из рук его/юздателей-янки? От них повсюду
одни только беды. Старые нации, испещренные шра-
мами и еще не оправившиеся от вчерашних буйств,
поучают молодую американскую сверхдержаву и умо-
ляют ее не терять самообладания, отказаться от вой-
ны и экспансионизма. Если мы — мудрость мира, она —
его безрассудство. Как объяснял 23 марта 2003 года
тогдашний министр иностранных дел Доминик де
Вильпен по поводу Ирака: «Европа и Франция обла-
дают определенным преимуществом перед остальны-
ми странами. За плечами у нас — многочисленные
войны, испытания и варварство, и мы извлекли из них
уроки». Но для того, чтобы влияние Европы распрост-
ранялось на ее ближнее зарубежье, нужно, чтобы этот
регион был сначала умиротворен, чтобы режимы от-
казались от улаживания споров при помощи оружия
лении индивидуальной и коллективной идентичности, наша
страстная привязанность к расхожей модели государства-нации
решительно относит нас к л агерю традиционной геополитики,
а отнюдь не ставит в авангарде нового глобального сознания»
CJeremy Rifkin.LeReve europeen. Fayard, 2005, p. 36-37).
227
и приняли демократическую мягкость в обращении.
Особенность Европы — в том, что она вбирает в себя
мир целыми нациями, тогда как Америка интегрирует
общины: латиноамериканцев, китайцев, гаитянцев, ко-
рейцев и пр. Здесь и там — одно и то же стремление
нейтрализовать зло и насилие посредством договоров,
ограничений, обещаний. Но для того, чтобы обраще-
ние этой «враждебной инаковости» (Жан-Луи Бурланг)
состоялось, нужно, чтобы некая сила сдерживания мог-
ла бы приструнить диктаторов, негодяев, вояк, жажду-
щих свести старые счеты. Необходим настоящий ше-
риф, а не опереточные армии. В том, что, несмотря на
враждебность Москвы, стал возможным целый ряд де-
мократических революций — на Украине или в Грузии,
— заслуга военной мощи НАТО в Европе. Без этой удар-
ной силы способность Союза к благодетельному рас-
ширению, вовлечению соседей в круг процветания и
справедливости оставалась бы весьма ограниченной.
Вечный мир, которого так жаждет Европа, уходит кор-
нями не в Старый Свет, а в Америку5.
5 Именно этим, наверное, одновременно раздражает и зачаровы-
вает Европу Израиль. Государство-первопроходец, обреченное
своими соседями на смерть сразу же после рождения, воспри-
нимаемое как святотатственная опухоль на земле ислама, оно
служит Европе, издавна находящейся в плену у неуверенности и
размягченности, одновременно моделью и контрапунктом. Эти
«казаки, изъясняющиеся на иврите» (как отзывался М. Бегин о
солдатах А. Шарона), лишенные угрызений совести, но никак не
ее самой, и вдыхающие новую жизнь в миф об отцах-основате-
лях, напоминают нам о том, что общество сильно лишь на заре
своего существования, когда у него еще есть воля настаивать на
своем, при необходимости — силой. Израильтяне, уверенные в
том, что Европа в случае серьезной опасности принесет их в
жертву на алтарь спокойствия, знают, что могут рассчитывать
только на самих себя. Одобряем мы это или нет, но в них нельзя
не видеть вечно живой призыв к сопротивлению.
228
Архаизм солдата
Итак, война нам более не по душе, и мы предоставля-
ем другим заботу вести ее, даже если потом прихо-
дится без остановки критиковать их за перегибы в
ратных подвигах. По отношению к своему американ-
скому кузену Европа страдает комплексом должника.
Ей, по крайней мере на Западе, прекрасно известно,
что в 1917-м и особенно в 1944 годах без помощи
союзников она была бы просто-напросто стерта с
карты мира — в первом случае или надолго колони-
зирована советскими войсками — во втором. Благо-
родство порой принимает обличье оскорбления:
план Маршалла и Североатлантический договор отяг-
чили этот долг, и вот Америка уже повинна даже в тех
благих деяниях, которыми она нас осыпала. «У меня
нет врагов, — говорил Жюль Ренар, — ведь я никому
не оказывал услуг». Граждане Старого Света убежде-
ны, что сказали последнее слово, перестав убивать
друг друга, возведя лозунг «нет войне» в ранг неопро-
вержимой догмы. Однако этот великолепный и столь
поучительный результат не учитывает одну деталь: Ев-
ропа, пока лишенная действенных политических и
военных рычагов, по-прежнему, как мы видели, зави-
сит от своего старшего брата-янки во всем, что каса-
ется ее обороны. Странная непоследовательность: мы,
не переставая, честим его, однако не делаем ничего,
чтобы освободиться от его покровительства. Чем
больше мы его поносим, тем милее нам эта зависи-
мость: так ребенок бунтует против родителей, не ду-
мая покидать их крова. Откуда это примирение с не-
мощью, почему к ногам нашего худшего союзника мы
слагаем всю нашу способность к действию? Дело в
том, что солдат для нас — фигура архаичная, которую
мы готовы терпеть, лишь отлив ее в олове или брон-
229
зе. На пьедестале наших ценностей его сместил врач,
медбрат, спасатель, дипломат с более скромными ус-
тремлениями и менее резкими жестами. Что это —
атавизм стоящих перед ультиматумом демократий:
предпочитать благополучие свободе, замыкаться в
«мелких жизненных удобствах» (Токвиль)? Быть мо-
жет, но если мы еще верим в существование насилия
и опасаемся бесчинства наших собственных подон-
ков и вторжения варваров извне — поэтому-то поли-
цейский, шпион, тайный агент поль-зуются неким
престижем, которого мы лишаем военных, — отказ от
вооруженного конфликта напрямую связан с разви-
тием индивидуализма и упадком национализма. Чело-
век современный не хочет потерять контроль над сво-
ей собственной смертью в коллективном пожаре, с
которым не в силах совдадать правительства и шта-
бы. Умереть за родину или за идею — иными словами,
за принцип, выходящий за границы моего личного су-
ществования, — стало немыслимым. Старый клич не-
мецких пацифистов времен «холодной войны» — «уж
лучше быть красными, чем мертвыми» (который вто-
рит заявлению Жана Жионо, сделанному в 1937 году:
«Я скорее готов стать живым немцем, чем мертвым
французом»6) — является отныне самым широко рас-
пространенным убеждением. Но было бы ошибочно
описывать эту позицию исключительно в терминах
трусости. Действительно, война приводит к отрешен-
ности от несчастья: мы не властны над ним и над его
последствиями. Поскольку, в отличие от американцев,
мы не отождествляем себя физически с конкретной
родиной, то и мириться мы готовы лишь с теми огра-
6 Цит. по: Richard]. Go\stxn. French Writers and the Politics of Comp-
licity. Baltimore, John Hopkins University Press, 2006, p. 83.
230
ничениями, которые накладываем на себя сами. Но
даже в США нынешняя администрация, похоже, забы-
ла об уроках Вьетнама и переоценила готовность сво-
их граждан сражаться с «осью зла»: народ — приверже-
нец либерализма, изобилия и идеи личного развития —
неспособен надолго превратиться в коллективного
солдата и наблюдать, как его дети гибнут сотнями, не
отказываясь при этом от своих основополагающих
свобод и не задаваясь вопросом о целесообразности
подобных начинаний. Гедонистическое и индивиду-
алистское общество, одержимое личным успехом,
даже под угрозой беспощадной агрессии органичес-
ки не приемлет жертвы, сколь бы воинственной ни
была риторика, в которую эти устремления облече-
ны. США, упразднив призыв в армию и переведя ее на
профессиональную основу, еще способны пережи-
вать мгновения великой солидарности и длительные
патриотические порывы, но не созданы для того, что-
бы управлять земным шаром, так как посылом Амери-
ки, как и Европы, остается любовь к жизни и самореа-
лизация. Сегодня каждый из нас сам распоряжается
своим исчезновением: если пришло время уходить,
уход должен быть сознательным и не похож на гибель
крысы в грязи траншей и хаосе поля боя. Наши при-
чины жить исключают всякий повод умирать за не-
что большее, чем мы сами или те, кто нам дорог. Нам
претит мысль «отдать наше тело в распоряжение
авантюры смерти» (П. Контамин) иначе, как в спорте
или в сознательно избранных чрезвычайных ситуаци-
ях. Но даже те люди, что готовы сносить нечеловечес-
кие муки в горах или пересечь океан в утлой скорлуп-
ке, отказываются рисковать собой во имя выживания
более широкой группы, причастность к которой они
ощущают очень смутно. Современная жертва — это
231
игра между миром и мной, из которой всякая общ-
ность полностью исключена (или сохранена лишь
минимально в виде семьи). Для того, чтобы стать тер-
пимым, страдание должно быть свободно принятым,
а не претерпеваемым. Мы и американцы вовсе не так
уж непохожи — мы не существа с разных планет. Но —
и это еще одна непоследовательность, — за исключе-
нием нескольких стран вроде Франции и Англии, еще
обладающих армиями, которые заслуживают этого
названия, мы предпочитаем предоставить заботу о
глобальной обороне Соединенным Штатам. Возмож-
но, Европа заблуждается, считая, что мир достижим
посредством диалога и доброй воли (доказательством
тому — иранская угроза). Уникальный пример —
Швейцария, чьи горы напичканы ядерными убежи-
щами, чье население поголовно вооружено, и где каж-
дый гражданин обязан регулярно проходить боевую
подготовку, — но эта страна как раз не входит в Союз,
открыто провозглашая нейтралитет. Европа должна
как минимум координировать свои стратегические
возможности, создать полюс военной силы, который
мог бы дополнить несовершенство оборонной сис-
темы США, с каждым днем все более вопиющее. Убе-
дить наших сограждан в необходимости сильной ар-
мии, готовой к развертыванию в любой точке мира,
было бы настоящим культурным переворотом7. Если
7 В октябре 2001 г. Франции для участия в афганской операции
пришлось зафрахтовать российские самолеты. Половину пар-
ка ее вертолетов нельзя было поднять в воздух из-за отсутствия
запчастей и неудовлетворительного техосмотра. В Европе, как
обнаружил американский журналист Томас Фридман, наблю-
дается острая нехватка транспортных самолетов дальнего
радиуса действия. В НАТО их насчитывается лишь четыре, все
британские и находящиеся в распоряжении у «Боинга», так что
232
хочешь, чтобы к тебе прислушивались, нужно, чтобы
тебя боялись. А чтобы тебя боялись, нужно быть спо-
собным нанести потенциальному агрессору непоп-
равимый ущерб.
Бахвалящийся колосс
И, наоборот, готовность решать проблемы только
военной силой, в ущерб политической рефлексии,
все эти игры мускулами и фанфаронство оказывают-
ся недостаточными. Соединенные Штаты в прошлом
дорого заплатили за свою мечту о набожной просто-
те и культе нации-мессии, за непоколебимую убеж-
денность в статусе родины прекрасного и доброго, за
наивную веру в то, что, если доволен Дядюшка Сэм,
счастлива должна быть и вся планета. При взгляде на
американцев, сынов земли в своем роде исключитель-
Альянс вынужден просить «Антоновых» у России и Украины.
Но что, если война разразится под Рождество, когда большая
часть этих «Анов» расхватаны фабриками по производству
игрушек или развозят бытовую электронику по всему свету? Если
собрать вместе армии всех его стран, Союз в теории способен
поставить под ружье два миллиона солдат. Но лишь 5% европей-
ских войск обладают логистикой, необходимой для операций
на внешнем театре боевых действий — против 70% в США. Евро-
пейские военнослужащие, во многих странах являющиеся чле-
нами профсоюза, пригодны лишь для поддержания мира, но
никак не д ля активных боевых операций. И напомним, наконец,
что оборонный бюджет Соединенных Штатов составил в 2005 г.
400 млрд долларов, в два раза больше, чем во всей Европе за тот
же период (см.: Thomas L Friedmann. «Europe should sell arms to
itself, first» // «Интернэшнл Геральд Трибьюн», 7 марта 2005).
233
ной и поистине избранной, рожденных под боже-
ственным покровительством, порой кажется, что они
пытаются уклониться от обязанностей, наложенных
на простых смертных. Демонстрируемое ими сегод-
ня сомнительное стремление подняться над общими
законами или отказ ратифицировать те или иные
договоры; их склонность диктовать другим правила,
которые они сами попирают; их спорный крестовый
поход против Международного уголовного суда спра-
ведливости или против ООН, которую они в случае
необходимости обхаживают только для того, чтобы
решительнее потом отвергнуть; правовые скандалы
в Абу-Грейбе или Гуантанамо, грязная практика пы-
ток в армии и спецслужбах, произвол телефонных про-
слушиваний во имя защиты национальной безопасно-
сти; наконец, тщеславие «незаменимой нации, которой
не нужен никакой противовес, поскольку она уравно-
вешивает сама себя» (Мадлен Олбрайт), — порой на-
поминают марксистские режимы прошлого, которые
отметали буржуазную законность во имя «высшей про-
летарской справедливости». Подстерегающая их опас-
ность — это не только экономическая алчность, но и
демократический мессианизм, эманацией которого
отчасти является доктрина Буша-младшего.
Безумная мечта, стоявшая за второй Войной в за-
ливе, — перекроить волей одной администрации об-
лик всего Ближнего Востока, — разбилась о гранит
реальности. Она, однако, показала, что неоконсерва-
торы как главные вдохновители конфликта остают-
ся большевиками, переметнувшимися к правым, но
унаследовавшими от былой родни — троцкистов —
тот же прометеевский волюнтаризм и беспечность в
отношении фактов. Их видению мира, культу созида-
тельного хаоса и жажде нести демократию на остри-
234
ях штыков не занимать ни величия, ни энергичнос-
ти. Впервые муха идеологии, этой вечно европейской
болезни, крепко укусила часть влиятельных в Вашинг-
тоне элит, которые вознамерились подчинить мир
логике идеи. Однако вся эта политическая инжене-
рия, как водится, споткнулась о сложность дел мир-
ских. «Неоконсерватор, — говорил Билл Кристол, —
это левак, всеми силами отбивающийся от реальнос-
ти». Судя по всему, нападение это не было опасным,
поскольку именно принцип реальности пострадал в
данном случае сильнее всего. Демократия не имеет
права брать на вооружение методы деспотизма, как
не может она и сводиться к простой предвыборной
игре: это — историческая эпопея, нуждающаяся в
медленном, порой вековом вызревании, в постепен-
ном овладении принципами равенства и свободы;
это терпимость к мирному противостоянию мне-
ний, новая форма, порывающая с прошлым, но в ко-
торой прошлое продолжает играть важную роль.
И демократизация мусульманских стран, если ей суж-
дено состояться, должна отталкиваться от ислама, а
не отталкивать его.
Нынешняя американская администрация самым
тревожным образом отметает издавна отличавший
Америку сплав эмпиризма, здравого смысла и энту-
зиазма. Ошибка ее в том, что она перестала быть аме-
риканской или что является таковой лишь отчасти и
тянет эту великую страну к чуждому ее традициям
экстремизму. К счастью, пока что огосударствленная
ложь и постоянно рыщущий неподалеку абсолютизм
фракции, склонной к нарушению конституционных
принципов, сдерживаются институциональными ме-
ханизмами. И это запрещает нам ставить на амери-
канской республике крест: теневая власть, система
235
контроля и сдерживания — Сенат, Конгресс, Верхов-
ный Суд, СМИ — неизменно возвращают Белый дом
на путь истинный, хотя полностью исключить воз-
можные заносы, конечно, нельзя. Культура мобилиза-
ции и страха издавна служила излюбленным инстру-
ментом диктаторов; демократии могут прибегать к
ней лишь в гомеопатических дозах, иначе им грозит
самоуничтожение. В начинаниях такого рода слиш-
ком велика опасность принять логику врага, чтобы
половчее его ударить; велик риск впасть в законо-
творческий или милитаристский раж, установить
глобальную слежку за гражданами под предлогом
того, что так их легче защитить; замедлить возведе-
ние великолепного здания, заложенного еще отцами-
основателями, или расшатать его основы — словом,
разрушить парламентский режим с тем, чтобы проще
было его спасти. У ряда представителей ультраконсер-
вативного крыла американских правых давно чешут-
ся руки вернуть на сцену некую новую разновидность
маккартизма, однако это стало бы самой крупной по-
бедой бен Ладена над родиной Линкольна. Отстаивать
цивилизацию варварскими средствами значит посе-
лить варварство в самом сердце цивилизации без на-
дежды когда-либо суметь их различить. «Сражаясь с
чудовищем, следи за тем, как бы не стать чудовищем
самому» (Фридрих Ницше).
Стерев Карфаген с лица земли в конце Пуничес-
кой войны, римский полководец Сципион Эмилиан
Африканский в момент озарения провидел схожую
судьбу самого Рима: империю раздавит ее собствен-
ный триумф, и то же течение, что вознесло ее на вер-
шину, может затем низвергнуть в пропасть. Как учит
нас Полибий, великого человека отличает именно эта
способность осознать потенциальное тождество по-
236
беды и разрушения. Головокружение от легких успе-
хов — дурной советчик, если оно крепит в государ-
стве или нации уверенность в их непобедимости.
Вопреки тому, что полагает влиятельное в Белом доме
неоимпериалистическое лобби, Америке, которой
далеко до неуязвимости, не под силу быть империей,
пусть даже и благожелательной. На самом деле, бес-
покойство внушают не столько американские лиде-
ры, сколько половинчатость их действий, ощущение,
что этот жандарм, своим непостоянством напоминаю-
щий проблесковый маячок, этот «и. о. шерифа»
(Р. Хаас) не соответствует масштабу той миссии, ко-
торую он на себя возложил. Армия, официальной док-
триной которой остается принцип «нулевой смерт-
ности» (даже если в Ираке от него мало что осталось)
и которую еще преследуют фантомы вьетнамского
фиаско, не готова к долгосрочным военным мисси-
ям, в особенности если для общественного мнения
они лишены всякого смысла. Пентагон, активно дей-
ствующий сразу на нескольких театрах военных дей-
ствий и столкнувшийся с нехваткой персонала, уже
находится на пределе возможностей. По окончании
«холодной войны» иллюзия всемогущества вскружи-
ла голову определенным консервативным кругам, пу-
тающим понятия сверхдержавы и сверхсилы. Но
пройдет всего десять-двадцать лет, и американскому
господству грозит неминуемый кризис, особенно
если учесть стремительное развитие азиатских гиган-
тов. Опьяненная своей силой, Америка забыла о том,
что «худшим врагом успеха является сам успех» (Дэ-
вид Лэндис), и не понимает, что она одна не в состоя-
нии нести бремя нового мирового порядка. Да, она
напоминает империю своими размерами, но у аме-
риканского народа нет империалистической заквас-
237
ки. Он по природе своей скорее изоляционист: при-
мером тому многочисленные сенаторы или конгрес-
смены, похваляющиеся тем, что у них даже нет заг-
ранпаспорта, потому что они никогда не выезжают
за пределы своей страны. Отсюда и контраст между
державой, стремящейся играть глобальную роль, и
народом, исполненным недоверия к окружающему
миру. Резкий стиль команды, находящейся ныне у вла-
сти в Вашингтоне и в течение первого мандата Буша-
младшегоухитрившейся испортить отношения с бли-
жайшими соседями Америки, Мексикой и Канадой; их
указы, от которых веет Средневековьем, их склон-
ность обращаться с союзниками, как с расшаливши-
мися мальчуганами, которых надобно поставить в
угол, чтобы лучше слушались — все это не изменит
нынешнего положения. Джордж Буш, этот внушаю-
щий антипатию посланник свободы, мешающий бес-
печность и бахвальство, добился невозможного — его
страна стала еще более ненавистной в глазах осталь-
ного мира. Если США не хотят вновь ударить в грязь
лицом, пора бы им уже вырваться из своей блиста-
тельной самодостаточности. Америка куда более уяз-
вима, чем ей кажется, а Европа не так слаба, как она
считает. Одной следует обрести умеренность, вто-
рой — гордость. Ситуацию, когда сожаление разъеда-
ет самое хрупкое целое, а самое сильное — снедает
гордыня, можно назвать лишь историческим несчас-
тьем. Вот почему первый без устали обосновывает
свою немощь, тогда как второй бесстыдно выставляет
напоказ свое превосходство. Но еще большее несчас-
тье — то, что они разобщены и добавляют каждый к
своим недостаткам ошибку этой разобщенности.
238
Примирение
Существует по меньшей мере четыре типа примирения,
которые, впрочем, могут наслаиваться друг на друга:
примирение, обусловленное истощением конфлик-
тующих сторон, намеренным забвением, амнистией и
публичным обсуждением. В первом случае оружие про-
сто слагается без какого-либо исследования истоков
этой резни, во втором стороны связывает пакт молча-
ния, в третьем провозглашается упразднение прошло-
го, которое в случае необходимости, как в Алжире, со-
провождается запретом даже упоминать о нем под
страхом уголовного наказания «любого, кто решится
обратить национальную трагедию себе на пользу»; и,
наконец, в последнем палачи и их жертвы переходят к
диалогу. Этот диалог, в свою очередь, делится на не-
сколько разновидностей: виновные отдаются на рас-
терзание народному гневу, и народ примиряется за счет
отмщения своим мучителям; или же последние вновь
интегрируются в национальное сообщество — этого
добилась Южная Африка при помощи Комиссии по
истине и примирению, решения которой затем вошли
в судебную практику. Обещав прощение преступникам
от режима апартеида в обмен на истину о произошед-
шем, Претория сумела отстоять принцип правосудия
исправляющего, а не наказывающего. И поскольку
«даже самый закоренелый расист способен изменить-
ся» (Десмонд Туту), эта разновидность примирения
стремится вернуть преступнику его достоинство как
личности, а не отдать его на милость толпы. Тем самым
удалось избежать как подводного камня мести, порож-
дающей встречную месть, так и публичного унижения
целого сегмента национального сообщества. Необхо-
димо было взаимными жестами сблизить жертв и па-
239
лачей, разделенных пропастью непримиримой нена-
висти.
Результат, однако, остается недолговечным, так как
«истина не была выстрадана, она была сфабрикована.
Будучи снисходительным, можно сказать, что она была
выторгована. Эта истина спасла Южную Африку от про-
пасти революции, но, точно привидение, она долго еще
будет преследовать непрочное будущее этой страны»8.
Но этот результат учит нас и тому, что есть стратегии
примирения, способные наметить контуры возможно-
го искупления. Марокко с его смутным царствием Ха-
сана II, Испания и до сих пор не затянувшиеся увечья
франкизма, колониальные зверства Англии в Ирлан-
дии, Камбоджа и ужас правления Пол Пота, Аргентина
и кровавая диктатура генералов, Корея и долгие годы
сомнительного японского владычества (1914-1945)
или «холодной войны»;'наконец, варварство коммуниз-
ма в России — список стран, пытающихся снять все воп-
росы по отношению к своему прошлому, беспрестан-
но растет. Однако существует и извинение мнимое —
или столь развязное, что оно равнозначно новому ос-
корблению: премьер-министр Японии Дзюньитиро Ко-
идзуми попросил прощения у корейцев и китайцев за
жестокости, совершенные войсками его страны в 1937-
1945 годах, что не помешало ему отдать долг памяти
японским военным преступникам в специально возве-
денном для этого храме. Бывают и извинения несооб-
разные: так, администрация Буша извинилась за издева-
тельства над американцами японского происхождения
в годы Второй мировой войны, что само по себе пре-
" Ebrahim Moosa; цит. по: Bogumil Jewsiewicki. «Afrique du Sud:
de la verite de memoire a la reconciliation» // <Деба», № 122,
ноябрь-декабрь 2002, с. 65.
240
красно, но ни словом не заикнулась об индейцах или
неграх, познавших трагическую судьбу совсем иного
масштаба. Даже у молодых южных наций — я думаю
здесь об Африке — шкафы ломятся от спрятанных в них
скелетов, и очередные кровавые эпизоды их прошлого
выходят на поверхность, точно занозы. Народы теря-
ют невинность, как только они начинают выражать себя
в политике — вот чему научила нас новейшая история.
Повсюду идет масштабная работа по заглаживанию
былой вины: идет ли речь об австралийских аборигенах,
индейцах Северной Америки, чилийском племени мапу-
че, инуитах с Крайнего Севера или пигмеях в Конго — нет
народа, который не требовал бы пролить свет на пере-
несенные им оскорбления. Человечество, отдающее все
силы суду над собственной зловредностью, вряд ли ког-
да-либо выберется из-под этой лавины запросов. Пре-
ступления неизменно превзойдут любые возможности
прощения по силе, а воспоминания — по численности:
умершиетакиоста нутся неотмщен ны ми,страдания —
неискупленными, ранам не суждено будет затянуться.
Исцеление не гарантировано никому, а терапевтичес-
кие ритуалы не всегда действенны. Неизбывного трау-
ра и проклятых трагедий всегда будет слишком много.
Лишь записанная, рассказанная история в состоянии
даровать этим миллионам мертвых погребение, кото-
рого они достойны. Очевидно одно: мы — в самом на-
чале этого пути, и наполненных страданием слов и ду-
шераздирающих напоминаний будет все больше и
больше, ибо единственное недопустимое насилие —
это скрытность, молчание. Человечество приступило к
двойному процессу публичной исповеди и нескончае-
мого самоанализа (в чем можно усмотреть знак гло-
бального торжества христианства и фрейдизма). Если
есть урок, который Европа может дать миру, то заклю-
16 Зак. 1144
241
чается он в том, как населяющие ее братья-враги, изну-
ренные боями, помирились, стоя на самом краю про-
пасти, и положили конец неутолимой вражде, доказав,
что и самое горькое наследие можно оставить в про-
шлом.
Заключение
Отравленный дар
Концом Европы станет принцип:
«Меня это не касается».
Густав Малер
Иезуит Луи Бурдалу, знаменитый проповедник при
дворе Людовика XIV, вслед за Св. Бернаром Клервос-
ским различал четыре типа совести: чистую покой-
ную (рай), чистую мятущуюся (чистилище), нечистую
мятущуюся (ад) и нечистую покойную (отчаяние). Как
несложно убедиться, современная Европа принадле-
жит к последней категории. И действительно, редко
где еще увидишь, как элиты целого континента с та-
ким энтузиазмом присягают на верность виновнос-
ти — вплоть до того, что даже берут на себя чужие
проступки, устремляются разбирать завалы невесть
каких далеких катастроф и беспрестанно восклица-
ют: угрызения совести, как меня мучают угрызения
совести! не найдется ли у кого лишнего преступления?
Виновность нас полностью устраивает: она служит
нам алиби в нашем отречении. Она выражает в итоге
вполне мирное сосуществование ужаса и покоя, от-
ступничества и хорошего пищеварения. Омерзитель-
ное рубище преступника, отбывающего пожизнен-
ный срок, служит нам идеальным прикрытием: так
проще держаться в отдалении от мира. В донимаю-
щем нас зуде самобичевания есть нечто легкомыслен-
245
ное, и эти вериги мы надеваем добровольно. Тем вре-
менем судилище против Европы идет своим чередом,
и она сама подбрасывает в его пламя новые обвинения.
Горделиво выставляя напоказ свое покаяние, она тре-
бует себе вселенской и апостолической монополии на
варварство. Ее истинное желание — не завоевание
мира, а разрыв с ним; она только и думает, как бы пе-
реждать бурю. Ей так хотелось бы свернуться в коко-
не раскаяния, проводя свои дни в унылом раздолье су-
пермаркетов, высокого уровня жизни и гедонизма.
Соответственно, нужно изменить взгляд, который
мы обращаем сами на себя, провести полную пере-
оценку ценностей. Прежде всего, необходимо восста-
новить трансатлантические связи. Да, мы не можем
обойтись без Соединенных Штатов, но и они не в со-
стоянии прожить без нас. У них есть та экспансив-
ность, энергия, которых нам недостает. Отбросив вза-
имные подозрения, мы просто обязаны упрочить
наши отношения, вместе взвалить на плечи общее
бремя. Демократии должны вооружаться, и чем мас-
штабнее, тем лучше, чтобы не дать армиям тираний
разбить себя наголову. Они, по сути, являются храни-
телями безмерно хрупкого и недолговечного сокро-
вища: прав человека, уважения к принципам. Европе,
если она хочет сохранить за собой хоть какое-то вли-
яние, предстоит бок о бок со своим великим соседом
возвести новое здание, невиданное по своей амбици-
озности и политической форме, фундаментом которо-
му послужит согласие населяющих ее народов посту-
питься своим суверенитетом. Что же до сторонников
великого раскола, требующих расторжения всех от-
ношений и видящих в Атлантическом океане некое
метафизическое озеро, разделяющее две непримири-
мые философии, то им нужно заявить, что это сопер-
246
ничество должно превратиться во взаимно полезное
соревнование, ведь каждый из двух блоков может
многому поучиться у другого в области отваги и ос-
мотрительности: умерить американский пыл евро-
пейской взвешенностью, подстегнуть европейскую
рассудительность американской динамикой. И речь
не идет о том, чтобы выбирать между Старым и Новым
Светом: лишь такое их диалектическое противостоя-
ние по-настоящему увлекательно, оно одно способно
привести к плодотворным контрастам. Необходимо
сблизить две эти рассорившиеся половины Запада,
поскольку, за исключением Японии и Индии, они ос-
таются единственными в мире гарантами демократи-
ческих режимов. И кого интересует семантическая
ссора вокруг слова «Запад» — один он или их много,
сохранить ли нам его или отвергнуть, — главное, что-
бы оставался этот подрывной принцип, приводящий
к кризису традиций и произвола, продвигающий сво-
боду, запрещающий каждой нации замыкаться в своих
границах (вот почему «западные ценности» поносят-
ся сегодня фанатиками всех мастей, от мусульман-
ских фундаменталистов до польских интегристов1).
Примирить Европу с историей, а Соединенные Шта-
ты — с миром — такова наша задача в начале XXI века.
Необходимо напомнить первой, что битвы не выиг-
рываются одними лишь компромиссами и увещева-
ниями, а вторым — что они не одни на планете, и
1 Автор, скорее всего, имеет в виду консервативное, религиоз-
ное, популистское и антиевропейское крыло в политической
жизни современной Польши, ярким примером которого мо-
жет считаться партия «Право и справедливость» Леха и Ярос-
лава Качиньских, соответственно нынешнего президента и
бывшего премьер-министра страны. Примеч. пер.
247
сколь бы они не считали себя облеченными некоей
провиденческой миссией, это не избавляет от необ-
ходимости искать одобрения других, слушать и
убеждать, что стремление нести народам счастье, не
спросив их самих, заканчивается катастрофой, и что
нельзя вести войну с террором бездумно — так мы
подливаем масла в тот огонь, который пытаемся по-
тушить. Если завтра Америке придет конец, Европа об-
рушится, как карточный домик, вернется к рефлексам
времен Мюнхена, останется лишь роскошным сана-
торием, отданным на растерзание хищникам. Но если
Европе будет суждено распасться, то никто не даст и
гроша за Америку, обреченную застыть в сумеречном
национализме и оруэлловском изоляционизме. Друг
для друга они — словно кислородная подушка. Да и,
признаем, объединяя усилия в той или иной конкрет-
ной области, они поистине сворачивают горы.
Чему мы обязаны хранить верность: черным стра-
ницам нашей истории или тем урокам, которые мы
сумели из них извлечь? Бесконечным вереницам
убийств — или усилиям, приложенным для того, что-
бы вырваться из рабства и беззакония? В том столк-
новении самых разных наследий, которые определя-
ют нашу суть, лучше выделять победу, нежели траур,
поскольку такой триумф — это траур плюс его пре-
одоление, это страдания пережитые и укрощенные,
коллективное усилие, бросающее вызов беде. Но наша
избирательная сверхпамять выделяет только несчас-
тья, а не славу. Почему мы запоминаем лишь мрачные
часы, но не тот просвет, что идет им на смену? Даже
если придется вновь карабкаться по генеалогическо-
му древу, найдем себе отцов, которыми стоит гордить-
ся, вместо тех, что вызывают сожаление. Поднимем
на щит героев, а не подонков, праведников, а не пре-
248
дателей; сохраним верность лучшему в нас самих.
Долгу памяти противопоставим долг нашей славы.
Перед лицом бедствий вспомним о перенесенных
испытаниях, будем стойкими, когда все вокруг осы-
пается, когда стеной громоздятся низости и преда-
тельства: «Сердце, терпи! Ты другое еще погрустнее
стерпело» (Одиссей)2. Континенту, столько раз про-
шедшему по краю пропасти и не сорвавшемуся в нее,
вынырнувшему из Апокалипсиса Второй мировой, не
приходится краснеть за себя. Нужно обратить вспять
наше отношение к прошлому, видеть в нем источник
не сожаления, но уверенности. Европа, пример ус-
пешного освобождения от варварства, гармонично-
го союза могущества и совести, не может быть столь
желанной для других и одновременно столь нестер-
пимой для себя самой.
У нее нет иного выхода, кроме как углубить те де-
мократические ценности, у истоков которых она же
и стояла. Ей нужно не географическое расширение,
абсурдное растяжение до крайних пределов, а укреп-
ление души, концентрация сил. Европа остается од-
ним из немногих на нашей планете мест, где нечто
невиданное происходит совершенно незаметно для
его жителей, настолько чудо кажется им само собой
разумеющимся. Отметая и проклятья, и апологию,
скажем открыто: мы счастливы тем, что живем на
этом континенте и ни на каком другом. Европа, мо-
ральный компас планеты, забыла об опьянении но-
выми завоеваниями и научилась чувствовать хруп-
кость дел человеческих. Ей нужно вернуть себе былые
способности строителя цивилизации, но не для того,
чтобы вместе с ними вспомнить вкус крови и резни,
2 Гомер. Одиссея, 20, 18. Перевод В. Вересаева. Примеч. пер.
249
л прежде всего для духовного развития. Можно лишь
надеяться на то, что дух покаяния не задушит в ней
дух сопротивления, что она будет дорожить свободой
как самым ценным достоянием, обучая ей детей со
школьной скамьи. Также можно надеяться, что она
станет дорожить и красотой разлада, избавится от
нездоровой аллергии на конфликт, найдет в себе
силы прямо называть своих врагов, сочетая строгость
в отношении режимов с великодушием к народам.
Словом, надеяться на то, что она вернется к взрывно-
му богатству своих идей, к жизненной силе своих ос-
новополагающих принципов.
Мы же, разумеется, продолжим говорить двойным
языком верности и разрыва, колеблясь между безжа-
лостным прокурором и снисходительным адвокатом.
В этом — наша ментальная гигиена: мы вынуждены
быть и ножом, и раной, ранящим лезвием и исцеляю-
щей рукой. Первейший долг демократии — не мусо-
лить вчерашнее зло, а без устали обличать сегодняш-
ние преступления и упущения. Такая позиция требует
взаимности и подчинения всех единым правилам.
Необходимо покончить с шантажом виновностью,
перестать приносить себя в жертву нашим гонителям.
Политика дружбы не может основываться на надува-
тельстве: нам — позор, вам — милость. Признав наши
ошибки, когда таковые есть, мы должны обратить об-
винение против обвинителей, подвергнуть их в свой
черед непрерывному огню критики. Хватит путать
необходимую самооценку с нравоучительным мазо-
хизмом. Наступает момент, когда сожаление стано-
вится второй ошибкой, удваивающей первую, а не
стирающей ее. Давайте прививать остальным тот яд,
который долго разъедал нас: стыд. Пусть нечистая
совесть хоть немного помучит Тегеран, Эр-Рияд, Ка-
250
рачи, Москву, Пекин, Гавану, Каракас, Алжир, Дамаск,
Рангун, Хараре, Хартум, если ограничиться лишь оче-
видными примерами, — это пойдет на пользу их пра-
вительствам и в особенности их народам. Самый
большой дар, который Европа может преподнести
миру, — передать ему дух анализа, порожденный ею
и уберегший ее от стольких опасностей. Это дар от-
равленный, но незаменимый для выживания челове-
чества.
Данный текст продолжает размышления, нача-
тые в книге «Рыдание белого человека» (Seuil, 1983).
Прежде всего, однако, он развивает положения ста-
тьи, опубликованной в мае 2003 г. в «Ревю дэ дёМонд»
под заголовком «Европа и Америка, усталость и эн-
тузиазм», перепечатанной затем в журналах «Дис-
сент» и «Саут Сентрал Ревью» (США) и «Летраслиб-
рес» (Мексика).
Содержание
J
Вступление.................................... 9
J. Торговцы позором
Непоправимость и удрученность............ 17
Заикающаяся идеология..................... 21
Флагелланты западного мира 25
Жажда наказания ( 34
П. Патологии долга
Впустить врага в сердце свое 42
Тщетность ненависти к себе 47
Одностороннее раскаяние................... 54
Мнимая распря исламофобии 62
Ш. Обретенная купель невинности
Ближний Восток — пуп земли? 75
«Сионизм, преступная ДНК человечества».... 78
Уличить узурпатора 83
Непростой суд............................. 91
Вдвойне проклятый 98
252
IV. Фанатизм сдержанности
Запоздалое обращение в праведники....... 107
Империя пустоты 109
Умиротворение прошлого............... 112
Мнимый виновный...................... 116
Вновь обрести уважение к себе 119
Двойной урок......................... 124
V. Вторая Голгофа
Освенцим: ложное толкование 133
Гйтлеризировать историю 137
Двойная ностальгия по колониализму 147
VI. Прислушайся к моему страданию
Виктимизация как карьера.. 162
Защищать меньшинства
или освобождать индивида 171
Долг памяти: в чем он состоит? 181
VII. Депрессия в раю.
Франция — симптом н карикатура Европы
Вселенская жертва? 194
Шагреневая кожа 201
Реакционеры: кто они? 205
Триумф страха.... 209
Метаморфоза или упадок? 211
УШ. Сомнение и пера.
Конфликт Европы и США
Быть или иметь 220
Подстрекатели истории 225
Архаизм солдата 229
Бахвалящийся колосс 233
Заключение. Отравленный дар. 243
253
Перечень врезок
Исламо-левачество, или Взаимный обман 37
Они нас предупреждали!......................... 69
О разумном использовании варварства 89
Сливочные батончики,
капуччино и дядюшка Том....................... 102
Что такое государство раскаяния? 126
Ибо враг родился нам! 157
Вопросы о рабстве............................. 178
Портрет проклятого земли нашей
в виде консьюмеристского бунтаря.............. 187
Европа без границ 214
Примирение.................................... 239
По всем вопросам, связанным с приобретением книг
Издательства Ивана Лимбаха, обращайтесь По адресу:
www.bookkiosk.ru
и к нашим торговым партнерам:
ООО «ИКТФ „Книжный клуб 36.6“»
тел.: (495) 926-45-44, Москва
www.club366.ru
e-mail: club366@aha.ru
Оптовая торговля «ИП Фигурнова М. В.»
моб. тел.: (926) 223-30-50, Москва
Торговый Дом «Гуманитарная Академия»
тел.: (812) 430-70-74, Санкт-Петербург
ООО «Университетская книга-СПб»
тел.: (812) 317-89-72, Санкт-Петербург