СЕРИЯ „МОЛОДОЙ БОЛЬШЕВИК"
В. САРАБЬЯНОВ
ОСНОВНОЕ В ЕДИНОМ НАУЧНОМ
МИРОВОЗЗРЕНИИ - МЕТОДЕ
ЮНОШЕСКИЙ СЕКТОР
ИЗДАТЕЛЬСТВА „ПРОЛЕТАРИЙ"
19 2 5

«Н1| (01)	'	»	I.
Tипо-цинкография
ПРОЛЕТАРИЙ“
Харьков, Пушкинская ул. №40
Укрглавлит № 14485
Заказ № 749
Тираж 5000

ПРЕДИСЛОВИЕ.
Книжка эта написана потому, что современная учащаяся
молодежь и мыслящий молодняк вообще прорвался к вопросам
единого мировоззрения, а книг на эту тему у нас мало.
Старался быть популярным, и в главах о диалектике,
монизме и едином научном методе-мировоззрении это более
или менее удалось, но на субъективном идеализме я спо¬
ткнулся; говорить о нем, говорить о психических и физических
явлениях популярно ужасно трудно. Думаю, что если кое-что
будет не понято, все же читатель познакомится с существую¬
щими по вопросам единого мировоззрения проблемами и с тем,
как их приходится ставить. Говорить об исчерпании темы
в отношении этой книжки, конечно, не приходится, так как
эта тема очень обширна. Мне хотелось дать лишь схему
вопроса, осветить наиболее узловые пункты, в чаянии когда-
нибудь высказаться о едином мировоззрении возможно
обстоятельнее.
АВТОР.
Москва. 25 мая 1925 г.
Р. S. Автор просит, читателя поделиться с ним своими критическими
замечаниями об этой книге (чего, по его мнению, не достает в ней, где
неясно и т. д.), адресуя их на имя автора: Москва, Изд. „Пролетарий“.
Это нужно для исправления книги, если понадобится второе издание.

ГЛАВА I
Единый научный метод-мировоззрение.
Марксизм, в основе своей, это - научное мировоззрение,
научный метод. Так определяли марксизм Энгельс и Плеханов
в полном согласии с Марксом.
Иное представление о марксизме имеется в головах широкой
читательской массы, и, надо сказать, с давних уже пор. Когда
произносят слово „марксизм“, то, представляют себе учение
о прибавочной стоимости, классовой борьбе, диктатуре проле¬
тариата и коммунизме (прежде говорили о социализме).
Что таково обычное представление о марксизме, это едва-ли
может в ком-либо вызвать недоумение, едва-ли стоит перед
нами загадкой.
И действительно, марксизм никогда не был отвлеченной
теорией; марксисты были людьми дела и умели выдвигать
на первый план то, что имело в данное время и в данном
месте решающее значение. Активное учение, вернее, учение
активного класса, не может не быть живым, вечно меняющим
свои формы и ставящим, кроме одной конечной цели (про¬
грамма-максимум), все новые, каждый раз иные цели сего¬
дняшнего и ближайших дней (программа-минимум и лозунги
текущего момента).
В эпоху самодержавия большевики боролись под лозунгами
классовой борьбы с буржуазией и дворянством, сильно напирая
на „Долой самодержавие".
В годы войны мы с особенной силой организовали и агити¬
ровали под лозунгом „За гражданскую войну, против импе¬
риалистической", а в теории главным объектом изучения
был империализм.
После Октября мы выдвигали десятки лозунгов, носивших
ярко выраженный политический характер.
Благодаря тому, что мы в буржуазном обществе не участво¬
вали в хозяйстве в качестве организаторов, не занимались
5

ODDDODDDDDDOODDDDDaDDQDOODOOOODOOODOOOOOODOOOOaD
ни физикой, ни химией, ни биологией, ни механикой, так как
были заняты экономической и политической борьбой, но зато
много работали над политической экономией, историей вообще
и историей революции в частности, формами классовой борьбы,
рабочего движения и т. д., создавалось впечатление, что нас,
марксистов, совершенно не интересуют никакие области знания
и бытия, кроме социологии и общественных отношений.
А между тем, кажется, ни одна классовая организация
не связана так с широким научным методом-мировоззрением,
как революционная марксистская партия. Ни одна партия
в мире не имела и не имеет такой богатой, уходящей в глубь
веков родословной, как наша.
Это — наши имена: Демокрит, Бзкон, Ньютон, Аямарк,
Дарвин, Гельмгольц, Фурье, Оуэн, Смит, Рикардо, Дидро,
Ляметтри, Гегель, Фейербах, Чернышевский, Белинский,
имя же им легион.
Это марксизм вторгался и с каждым днем все чаще и настой¬
чивее вторгается в биологию с требованием диалектических
поправок к Дарвину; это марксисты начинают писать об искус¬
стве и они же настоятельно зовут к изучению единой картины
физического мира.
В тюрьмах нельзя вести лабораторных работ, там не станешь
ни хорошим астрономом, ни физиком, ни биологом, а будучи
на свободе, занимаясь политической борьбой и организуя
класс в союзы и партию, не имеешь времени выработаться
в хорошего естественника. Но стоило только большевикам
овладеть лабораториями, библиотеками, как они, ликвидировав
военные фронты, уже начали оседать во всех этих, казалось,
чуждых им областях знания. Мы уже имели эксперимента-
торов-марксистов в естествоведении. Мы уже завоевываем
себе симпатии среди ученых биологов, химиков, физиков и пр.
именно своей материалистической выдержанностью и даже
своей диалектичностью, которой обычно побаиваются в своей
массе ученые, хотя в практике сплошь и рядом проводят
метод диалектики.
Пролетариат — единственный класс, и субъективно, и объ¬
ективно представляющий интересы грядущего человечества,—
должен стремиться к овладению научным методом всех сфер
бытия, и в лице своей революционно-марксистской партии
6

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□оасюсюсюсюпапсю
он ато делает сознательно, в целом же стихийно, инстин¬
ктивно, классовым чутьем.
И буржуазия, и рабочий класс превосходно понимают,
как велико значение науки, но буржуазии не дано было
сознательно связать в один узел различные научные методы
и дисциплины, а пролетариат уже начинает это делать.
буржуазное общество по своей природе анархично, сти¬
хийно; оно является единством, людьми этого общества
неосознанным и образовавшимся помимо воли отдельных
людей. Зато вполне осознана специализация. Буржуазное
общество — не только классовое, но и общество сотен, тысяч,
десятков тысяч узких профессий и специальностей, ученых
каст и ученых наречий и диалектов.
Машинная техника теперь такова, что переход от одной
профессии к другой, от топора к станку не представляет
непреодолимых или просто больших трудностей. Современная
техника способствует сглаживанию противоречий между про¬
фессиями, наглядно связывая производственные процессы
в различных отделах и цехах завода в единый производ¬
ственный процесс.
Пролетариат, выросший на заводе, в силу объективных
условий становится классом, видящим во множественности
единство, а в единстве — множественность.
Он умеет различать, дифференцировать и обобщать. Он
видит и сознает непрерывность, обязательность и целесо¬
образность связи между химиком, работающим в заводской
лаборатории, между рабочим у этого станка и чернорабочим,
подметающим пол в мастерской.
Буржуазия замкнута в четырех стенах своей собственности;
буржуа живет в мире своси фабрики, своей семьи, своей карьеры^
его товарищи по классу в то же время его враги-конкуренты.
Для буржуа его общество есть лишь рамка, фон для него
самого. Его жизнь, его карьера находятся в полной зависи¬
мости от его личной собственности. Индивидуализм — вот
главное в психике и идеологии буржуа.
Пролетарий, напротив, живет в своем классе, как товарищ
другим членам последнего.
Рабочий—коммунар в психике и идеологии, поскольку он вы¬
ступает общественно, поскольку выходит за пределы своей семьи.
7

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□ООО
Техника и «экономика промышленности таковы, что участ¬
ники производственных процессов не могут уже противо-
станлять себя обществу, не могут мыслить себя индивидуумами,
независимыми от других индивидуумов.
Станки связаны с другими машинами в единую систему
машин, выпад одного звена разрушает рабочую бригаду,
остановка одного цеха сплошь и рядом ведет к остановке
всего завода, плохая вентиляция отражается вредно на всех и т. д.
Пролетариат легко усваивает марксизм именно в силу
тех объективных условий, в которых он живет.
Даже буржуазия в лице немецких идеалистов-диалектиков
подметила единство общества на целое поколение раньше
Маркса — Энгельса, а так как определенное обобщение наблю¬
даемых явлений ведет к определенным практическим выводам,
в данном случае для буржуазии определенно не подходящим,
то буржуазия быстро ликвидировала свое увлечение Гегелем
в социологии. Ведь, взгляд на европейское хозяйство, как
единство, подводил и к практике единства; буржуазия же
по своей экономике националистична и на практике должна
идти к войне, т. е. к нарушению единства.
Только для пролетариата нет противоречия между монизмом
(единством) в теории и монизмом в практике, для него борьба
за монизм в практике является даже непременным условием
продвижения человечества вперед, ибо только рабочему классу
выгодно максимальное использование производственных сил
земного шара, а такое использование возможно только при
условии уничтожения границ между отдельными странами.
Монизм в теории и монизм в практике: „Пролетарии всех
стран, объединяйтесь!“
Марксизм — единое научное мировоззрение-метод.
Но возможно ли отожествлять мировоззрение и метод,
не есть ли это различные понятия ?
На определенной ступени общественного развития, для
определенного класса мировоззрение и метод не одно и то же,
для другого класса, или для того же, но на другой ступени
развития, никакого различия между тем и другим не существует.
Человрк, созерцающий (миросозерцание, мировоззрение)
вред табака, понимающий, что курить не следовало бы,
все же курит. Мысли, слова — одни, дела — иные.

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□а
Иной естественник, с негодованием отвергдющий квали¬
фикацию себя, как материалиста, объявляющий идеализм,
как единственно правильное учение, как экспериментатор,
держит себя чистейшей воды материалистом, или историк,
отрицающий скачки в природе и обществе и пишущий работы
о революциях, — разве это не противоречие между словом
и делом, мировоззрением и методом!
История общественной мысли имеет интересные страницы,
живописующие сожительство поповского мировоззрения с мате¬
риалистическим методом и обратно — материалистического
мировоззрения и поповского метода.
Декарт, например, верил в существование бога и души,
будучи творцом „Мира“, в каковом сочинении он стоял на
материалистической позиции Коперника.
Бэкон верил в бога, но в работах своих с ним не считался,
Давая образцы материалистического метода изучения.
Пастер утверждал, что чем больше он знает, тем больше
верит в бога, при этом в своих бактериологических исследо¬
ваниях совершенно забывал о своей вере в бога.
Финансовая и промышленная буржуазия, наоборот, ни в какую
сверх-естественную силу не верит, поклоняется единым богам
золоту и знанию рыночной конъюнктуры, одновременно славо¬
словя бога, поддерживая попов и распространяя евангелие.
История знает и смычку мировоззрения с методом хотя бы ,
например, во второй половине XVIII века во Франции с ее
Материализмом, атеизмом и материалистическим методом
Устроения жизни (организация и, в конце века, революция).
Но не было еще класса и не было, следовательно, эпохи,
когда смычка между мировоззрением и методом доходила бы
До слияния того и другого в единство, в мировоззрение-
метод.
В эпоху наибольшей смычки, в XVIII веке во Франции,
разрыв между теорией и действием был налицо, поскольку
шла речь о воззрении на общество и о методе действия
в обществе:	французские философы-материалисты были
идеалистами в социологии.
Только рабочий класс в своем развитии является тем
классом, для которого, по существу говоря, нет различия
между методом и воззрением, практикой и теорией, делом

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
и словом. Теория раскрывает тайны будущего, разрывает
завесу, скрывающую от нас грядущее.
И если открывающаяся картина не только не противоречит
данному классу, но даже сулит ему лучшее будущее, этому
классу нет смысла закрывать глаза на картину грядущего,
ему есть смысл содействовать скорейшему превращению
будущего в настоящее.
Гегель на вопрос: „Что есть свобода“ ответил: „Свобода
есть познанная необходимость“.
Для всякого класса, идущего к победе, необходимость
и есть победа. Для него подчиниться необходимости и значит
идти к свободе, стать свободным.
Совсем иначе звучит гегелевская формула для отми¬
рающих классов: необходимость означает для них смерть,
подчинение необходимости равно подчинению смерти.
Единственный класс, заглядывая в будущее истории и видя
там вслед за своей победой собственную же смерть, не отша¬
тывается с ужасом от видения, а напротив — зовет это
будущее, борется за него, отдает жизнь за эту историческую
необходимость, как за освобождение всего человечества,
а с ним вместе и самого себя, от вековой экоплоатации, от
векового гнета и природы, и межлюдских отношений.
Этот класс — пролетариат.
Только для пролетариата необходимость и свобода — дей¬
ствительно тождественные понятия.
Только для него необходимость равна свободе не только
в ближайшем будущем, как это было для буржуазии, нака¬
нуне и в дни великих буржуазных революций (XVII века
в Англии, XVIII века во Франции), но и в самой отдаленной
перспективе. Именно поэтому для пролетариата научное
мировоззрение обязательно превращается в метод, то есть
в мировоззрение, находящееся в действии.
Поясним. Если мое мировоззрение материалистично, то
и живу я материалистично, иначе сказать, богу не молюсь,
зубы лечу, а не с уголька мне их спрыскивают, организую
многополье, а не призываю урожай через молебны и пр., и пр.
Если я обладаю диалектическим мировоззрением, то
я в химической лаборатории буду искать скачкообразных
процессов v в обществе стану организовывать революции и т. п.
10

Если я по мировоззрению монист, то и в действии своем
я буду сообразовываться с наличием постоянной, непрерываемой
связи одной сферы бытия с другой, школы с фабрикой,
церкви с кино, развлечений с наукой.
Теория с практикой, слово с делом, мировоззрение
с методом сливаются в единство в головах и действиях новых
щ
людей, людей последнего побеждающего и не имеющего
заместителей класса.
Марксизм есть цельное научное мировоззрение-метод.
Но можно ли говорить о едином мировоззрении-методе,когда
мир так разносторонен, многолик и когда в практике мы
имеем дело с десятками, сотнями, тысячами разнообразнейших,
различнейших мировоззрений-методов?
И действительно, разве не различны последние у врача,
слушающего пульс и дыхание больного, прощупывающего
у него селезенку и намеривающего температуру, и у руково-
дителя-пионера, обучающего малых ребят разводить костер
на открытом воздухе?
Разве не различны в крайней степени методы запряжки
лошадей и оперирования отростка слепой кишки?
И разве можно говорить о едином методе-мировоззрении
кухарки, приготовляющей уху из ершей или яичницу,
и металлиста, работающего у сверлильного станка?
Не научнее ли говорить о мировоззрениях вместо единого
мировоззрения, о методах (способах) вместо метода?
Нет. Поскольку мы говорим о множественности, как един¬
стве, о сложной простоте, постольку мы имеем в виду,
что мир вещей не есть сумма совершенно (абсолютно
различных, ни в чем не сходных вещей, а совокупность,
единство, представляющее собою множественность, в которой
любая единица, любая вещь, при всем своем отличии
от других единиц, других вещей, имеет общие с ними всеми
свойства.
Наличие того, что обще, одинаково свойственно, как мозгу
Ильича, так и куску гипса, как солнечной системе, так
и системе атома, как пролетающему на наших глазах метеору,
так и разбегающейся разноцветными огоньками ракете, —
такое наличие и есть фундамент единого мировоззрения-
метода, а также и приказ строить здание последнего.
11

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
Макс Планк в своей лекции „Единство физической кар¬
тины мира“ говорит, в сущности, именно о едином научном
мировоззрении:
„Мысль объединить все пестрое разнообразие физических
явлений в одну систему или даже, если возможно, в одну
единственную формулу, была конечной, самой высокой целью
естествознания с незапамятных времен, — с тех пор, как люди
вообще стали задумываться над явлениями природы“.
Планк выразился, может показаться, очень смело, говоря
об „одной единственной формуле“, которая выражала бы физи¬
ческую картину мира.
Однако, кто знаком с марксизмом, тот видит, что мысль
Планка, хоть и смела, но уже осуществлена в формуле
диалектического материализма, состоящей из трех слов:
монизм, диалектика, материализм.
Но, ведь, всякая формула требует мотивировки, расшиф¬
ровки и проверки ее правильности; так вокруг краткой фор¬
мулы марксизма складывается все более и более богатая
литература.
Нарисовать единство физической картины мирау это
значит передать все то, что обще всем вещам, всем про¬
цессам без исключения.
Тот же М. Планк особенность научной картины единства
мира определяет следующими словами:
„Эта особенность заключается в единстве картины,
единстве всех ее деталей 1), единстве по отношению ко всякому
месту и времени, по отношению ко всем исследователям,
всем народам и культурам
Именно так: во всех деталях, „ко всякому месту и времени...“
Правда, как бы в ответ ца это, можно повторить известное
место из „Анти-Дюринга“ Энгельса, где он говорит о диалек¬
тическом материализме, как живом учении, вечно изменяю¬
щемся вместе с научным прогрессом.
Но противоречие между положениями Планка и Энгельса
лишь кажущееся, поскольку мы вместе с Планком будем
осторожны с отдельными процессами, отсеивая в чашу един¬
ства действительно вечное, действительно всепространственное,
универсально-объективное.
Курсив в цитате мой. — Вл. С.
12

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
И мы знаем, что это за свойства всех вещей, всех про¬
цессов. Мы знаем, что в мире нет ничего, что не находилось бы
в пространстве и не жило бы, т. е. не было бы во вре¬
мени; мы отлично знаем, что все, находящееся в мире, обла¬
дает свойством действовать на нас и вызывать в нас те или
иные ощущения, представления и пр. Иначе сказать, мы
знаем, что все вещи где бы они ни находились, какую бы
форму они ни приобретали, — материальны, только матери¬
альны, т. е. временны, пространственны, ощущаемы, делимы,
непроницаемы и т. д.
Дальше. Мы знаем, что все вещи зародились, жили или
живут, умерли, перестали существовать или перестанут. Мы
знаем, что ни одна вещь никогда, ни на одно мгновение не
находилась в состоянии покоя, что все они беспрерывно
текут, изменяются и прекращают свое существование,
т- е. превращаются в какие-то иные вещи. Иначе сказать,
вещи живут диалектически.
Наконец, нам хорошо известно, что нет вещей изолиро¬
ванных одна от другой, что все вещи без исключения нахо¬
дятся в ощущаемой или неощущаемой, в непосредственной
или посредственной связи между собой, что, следовательно,
весь мир вещей есть безначальное и бесконечное единство,
универсум, как любил выражаться Иосиф Дицген.
Нам известно также, что нет вещи, которая была бы одно¬
родной, односвойственной, неделимой, что любая вещь без
исключения представляет собою совокупность вещей, единство
вещей, единство множественности, беспрерывное и во времени,
и в пространстве единство.
Коротко говоря, в нашу вечную картину мира входят три
основных элемента: материализм, диалектика, монизм.
В древнейшие времена стремление создать единую кар¬
тину мира, точнее выражаясь, картину единства физического
мира, приводило к поискам первоматерии, и, например, милет¬
ская натурфилософия вполне отчетливо подошла к единой
первоначальной сущности, господствующему началу, обра¬
зующему все вещи без исключения и находящемуся во
всех них.
Так, например, известный Фалес считал влагу перво¬
основой мира.
13

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
Известны также теории, клавшие в основу мира огонь,
воздух и т. д.
Позднее гениальный Джиордано Бруно говорил, что „все
воспринимаемые в телах различия относительно формы,
свойств, образа, цвета и всего другого, что присуще еди¬
ничным вещам или является общим для многих, суть не что
иное, как меняющееся лицо одной и той же субстанции; это
есть колеблющееся, движущееся, преходящее явление непо
движного, устойчивого и вечного бытия; в этом вечном, устой¬
чивом и неподвижном бытии в свернутом виде существуют
все формы, все образования, все части“.
И Джиордано Бруно восклицает:
„Да будет всеми живущими прославлено это бесконечное,
простейшее, проникнутое величайшим единством, высочайшее
и абсолютнейшее: причина, принцип и единое“.
Весь XIX век проходит под знаком попыток создать кар¬
тину единства мира и системы плюрализма (многоначалия,
господства нескольких начал, принципов), никогда так реши¬
тельно не отодвигаются на задний план монистическими уче¬
ниями, как в XIX веке, веке великих монистов:	идеалиста
Гегеля и материалистов Фейербаха, Маркса, Энгельса.
И если до XIX века мы наблюдаем стремление к монизму
метафизическому, стремящемуся познать протоматерию (пер-
воматерию) или протобытие (Д. Бруно), то в XIX веке это
стремление сменяется иным: найти не первое, что порождает
второе и третье..., а то, что свойственно и этому, и тому,
и другому, ибо, в сущности говоря, при бесконечности мира, пер¬
вого и последнего не существует, то, что есть свойство всякого
процесса, всякой вещи на каждой ступени ее существования.
Ганс Корнелиус в своем „Введении в философию“ высказал
опасение, что подобное стремление к обобщению уводит
к бесплодию, так как содействует закрыванию глаз на раз¬
личное в вещах и процессах:
„От тревожного хаоса явлений мышление слишком охотно
убегает на те высоты, с которых оно может обозреть всю
вселенную в одной цельной картине, не заботясь о том, что
эта безмятежная картина.куплена ценой отказа от ясности,
так как в туманной дали сплываются все соотношения между
отдельными вещами“.
14

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□а
Мы постараемся показать, что опасения Корнелиуса суть
опасения обывателя, вообще пугающегося каких бы то ни
было высот и не способного выйти за пределы своей мастер¬
ской, лавочки и богоспасаемой семьи.
Мы постараемся возможно проще доказать, что, во-первых,
картина единства мира нам необходима, что, во-вторых, она
необходима и для ориентировки среди „соотношений между
отДельными вещами“, и что, в-третьих, картина единства мира
пРеДполагает множество картин миров.
Повторим старыми словами: единство, как множественность,
и множественность, как единство.
Начнем с третьего положения.
Прежде чем говорить о свойствах, общих всем вещам
и пР°Цессам, мы должны, конечно, изучить свойства очень
большого числа вещей и процессов и найти среди них общие.
Это ясно и без доказательств.
Нет ни одной дедукции (обобщения), которая не вытекала
вЬ1 из частностей.
будучи найдены, эти обобщения становятся орудием ори¬
ентировки в лабиринте бесконечного множества вещей, при¬
чинно-следственных связей.
Возьмем известное марксистское обобщение: „Сознание
определяется бытием“.
Если оно входит в мое мировоззрение-метод, я, встречаясь
с различными идеями, теориями, программами, обязательно
буду искать ту действительность, то бытие, которое отрази¬
лось в головах людей.
Наблюдая постепенное развитие данной вещи, я, как диа¬
лектик, обязательно буду ждать скачка, а если он мне нужен,
то буду ускорять процесс количественного накопления про¬
тиворечия, за которым наступает революционный процесс.
Наконец, широкие обобщения в универсальном масштабе
являются той базой в нашем мышлении, на которой зиждется
*•
непоколебимое знание неограниченности человеческих позна¬
вательных способностей.
Зная, что все вещи, все процессы без исключения в опре¬
деленном отношении одноприродны, общесвойственны, я, по¬
знавая эти вещи, не могу утверждать в отношении других
вещей:	„Ignorabimus!“ („Не познаем!“). Но познавая
15

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□о
в вещах и процессах общее, марксист обязан познавать
и различия.
Ведь, все процессы развертываются во времени, но времен
великое множество.
И любое пространство может быть геометрически изме¬
рено, но, ведь, не даром говорят, что сколько мест в мире,
столько и геометрий.
Одна лишь в мире субстанция — материя, но как бесконечно
разнообразие форм материи!
Именно потому, что единство всегда множественность, мы
не можем ограничиваться выковкой только единого цельного
мировоззрения.
Все мы и прачка, и повар, и профессор, и велосипедист,
и резчик по металлу, и столяр, и воспитательница детей...
все мы представляем собой тела, временно пространственные,
т. е. материальные, действующие в материальной среде на
материальные тела материальными средствами. У всех у нас
в руках оружие материалистического метода.
Все мы, действуя на вещи, одновременно действуем на
остальной мир, ибо любая вещь есть составная часть целого,
ибо нет вещи, отгороженной абсолютной пустотой от других
вещей, ибо, просто говоря, связь между вещами постоянна,
беспрерывна.
И действуя, как целое, на другое тело, тоже как на целое,
мы знаем, что эти тела, эти единства состоят из частей.
Еще раз повторим: единство как множественность.
Все мы, не желая сходить с научной почвы, пользуемся
единым монистическим методом, все мы — монисты.
Наконец, все мы, без исключения, живем в противоречиях
внутренних и внешних, в своем развитии в определенных
отношениях переходим в собственную противоположность, из
здорового превращаясь в больного и обратно, от хорошего
настроения переходя к плохому, и т. д. Все мы, без исклю¬
чения, живем по Гегелю (Плеханов на „ядовитый“ вопрос
народника Михайловского: „Уж не растет ли по Гегелю овес“,
отвечал: „Конечно, и овес растет по Гегелю“), и в нас коли¬
чественно нарастают противоречия, затем бкачком вдруг
разрешаются и опять количественно нарастают, но уже новые,
противоречия.
16

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
И эта диалектика не есть свойство только нас—слесарей,
плотников, химиков, врачей, поваров, воспитательниц детей
и пр. и пр., — но и всех вещей, нас окружающих, всех без
исключения.
Итак, все процессы материальны, диалектичны и мони¬
стичны. Материализм, диалектика и монизм, — вот из чего
образуется картина единства физического мира, вот что
входит в научное мировоззрение, определяя единый научный
метод.
Но эти общие для всех вещей, для любых процессов мо¬
менты выявляют себя в самых разнообразнейших (имя им
бесконечность) формах. Каждому здравомыслящему человеку
понятно, что к каждой форме надо подходить особо, хотя
и материалистично, и диалектично, и монистично. Мы мате¬
риалисты-врачи, для нас всех обще подходить к больному,
как к только материальному чему-то. Это — единство метода.
Но к туберкулезному больному я подойду несколько иначе,
нежели к сифилитику.
Это — множественность метода или множество методов.
Признавая наличие бесконечною разнообразия методов, мы
имеем в виду наличие у них у всех общего фундамента-
метода.
Вот в каком смысле мы, марксисты, говорим о едином
научном мировоззрении-методе.
Здесь нет противоречия с признанием наличия множества
методов.
Пользуясь математическим примером, мы скажем, что здесь
моменты, общие всем методам, стоят множителем, находя¬
щимся перед скобками, внутри которых протекают во всем
своем бесконечном разнообразии признаки, отличающие один
метод от другого.
Охарактеризуем теперь основные моменты единого научного
мировоззрения-метода.
2 В. Сарабьянов.

ei \ в fillil Е)|[ЩяТ| ЁоЩЩ (Щи][Е1 11 ЕЗ 1[и!| (El Bll В] 1 bIBId
ГЛАВА II
Материализм.
В „Людвиге Фейербахе“ Энгельс пишет следующее:
„Великим основным вопросом всякой, а особенно новейшей,
философии является вопрос об отношении мышления к бытию.
Уже с того весьма отдаленного времени, когда люди, еще
не имея никакого понятия о строении своего тела и не умея
объяснить сновидений, пришли к тому заключению, что их
мышление и их ощущения причиняются не телом их, а осо¬
бой от тела душой, остающейся в теле, пока оно живет,
и покидающей его, когда оно умирает,— уже с этого времени
они должны были задумываться об отношении души к внеш¬
нему миру...
Уже в средневековой схоластике игравший большую роль
вопрос о том, как относится мышление к бытию, что чему
предшествует: дух природе или природа духу,— этот вопрос,
на зло церкви, принял более резкий вид вопроса о том, со¬
здан ли мир богом, или он существует от века? Философы
разделились на два больших лагеря, сообразно тому, как отве¬
чали они на этот вопрос. Те, которые утверждали, что дух
существовал прежде природы, и которые, следовательно, так
или иначе признавали сотворение мира,— а у философов,
например, у Гегеля, сотворение мира принимает еще более
нелепый и запутанный вид х), чем у правоверных христиан,—
составили идеалистический лагерь. Те же, которые основным
началом считали природу, примкнули к различным школам
материализма“.
Подобное деление Энгельсом философов на два лагеря
придется очень не по вкусу всяческим путаникам, которых
расплодилось теперь под разными названиями (эмпириокритики,
эмпириомонисты, эмпириосимволисты, неокантианцы, бергсо-
нианцы и пр., и пр.) великое множество.
1) Об этом будет сказано ниже.
18

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
Но в том и ценность энгельсовского деления на два лагеря,
что оно сразу ставит вопрос с предельно возможной четкостью
и ясностью.
И действительно, бой между материалистами и идеали¬
стами есть бой между религиозным и научным мировоззрением.
Объективный идеализм учит, что материальный мир есть
тот же изначальный духовный мир в иноМ только бытии,
а, например, Библия („Бытие“) прямо говорит, что мате¬
риальный мир сотворен богом.
И по Гегелю, и по библии сначала духовная сила („Чистая
Мысль“, „Бог“), а затем материальный .мир.
Субъективный идеализм вообще отрицает мир материаль¬
ных", помимо моего сознания существующих, вещей, утверждая,
что имеются лишь мои ощущения, комплексы последних,
т. е. духовные процессы.
При этом, обычно, духовными процессами наделяются
души людей, а для животных оставляется лишь инстинкт, но
никак не разум — свойство души. В библии же рассказывается,
как бог, сотворив человека, вдунул ему в ноздрю дыхание,
и стал человек душою живою; животным никакого дыхания
бог не вдувал, по крайней мере, об этот в библии ничего
не сказано.
Вплоть до XVII века церковь безраздельно господствовала
в мире науки и открывала последней свои, приказы, и только
в XVII и особенно в XVIII веке, т. е. когда начал разви¬
ваться промышленный капитализм, наука стала не только
отделяться от религии, но и противоставлять себя ей с неслы¬
ханной силой, дерзостью, а часто и дипломатичным умением.
Насколько сильно было влияние церкви на науку, видно
из того, что университеты еще в XVII веке были школами
церкви. Преподавание велось на латинском языке, священное
писание изучалось буквально до виртуозности, теология
(наука о боге, божестве, доказательствах божьего существо¬
вания) была первой „наукой“. Математика не допускалась
в стены университетов, ибо астрономия и даже геометрия
считались науками ада.
В XVI веке, когда религия вынуждена была от догмати¬
ческого утверждения своего учения перейти уже к доказатель¬
ству того или иного положения, одним из любимейших вопросов
2*
19

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
среди студенчества и одним из труднейших для профессоров-
богословотз был вопрос о бессмертии души.
Даже такие мыслители, как Декарт, тратили уйму энергии
и ухищрений на доказательство бытия бога. Такой ненавист¬
ник обобщений, как Бэкон, этот верный ученик Демокрита,
решительно выступал даже против признания атома, поскольку
под ним понимали нечто невидимое, этот самый Бэкон, тре¬
бовавший всюду доказательств путем наблюдения и экспери¬
мента, даже он начинал и заканчивал свои работы: „во имя
отца и сына и святого духа“.
Материализм XVIII в. был воинствующе атеистичным, так
как религия действительно царила в мире официальной науки,
и требовался именно натиск таких гигантов мысли, ка*
Аяметтри, Гольбах, Гельвеций, Дидро, чтобы докончить то,
что начала эпоха, т. е. произвести отрыв науки от религии.
Такие умы, как Спиноза, писали громадные трактаты,
разоблачавшие противоречия так называемых священных книг.
Общественная мысль в своем развитии переживала даже
эпэху двух истин: одна — истина естественного мира, мира
без чудес, мира, каким он должен быть при отсутствии
божьего вмешательства, истина науки, а другая — истина
религии, истина без доказательств, на-веру.
„Знаю, потому что имею доказательства“,— положение
науки.
„Верю, потому что это чепуха“ (credo, quia absurdum
est), — вот истина религии.
Когда религия уже не в силах была удерживать в борьбе
с наукой все свои позиции, а наука была еще слишком
молода, чтобы одолеть религию,— в это время вырастает ком¬
промисс, выражающийся в фор'мальном невмешательстве попов
в сферу науки, а ученых — в область религии.
Ясное дело, что подобное состояние подозрительного
(неустойчивого) равновесия долго длиться не могло, тем более,
что религия и наука уже стали орудием в руках двух схва¬
тившихся на смерть классов — буржуазии и крупного земле¬
владения (помещиков-дворян).
Кто-нибудь должен был победить. Конечно, буржуазия, как
класс, олицетворявший новые производительные силы, дви*
жение общества по пути прогресса.
о п

Значит — наука.
Но за революциями XVII и XVIII веков последовали рево¬
люции XIX в., в которых пролетариат стал вести себя слиш¬
ком угрожающе по отношению к буржуазии.
Господствующее общественное мнение, представленное
идеологией крупной буржуазии и дворянства, снова начало
приобретать гибкие свойства компромисса, и „наука“ снова
приспособляется к религии, столь нужной крупным собствен¬
никам для поддержания в эксплоатируемых массах населения
духа подчиненности, долготерпения и смирения.
Однако, поповский элемент в науке теперь выступает
не иначе, как в чужом костюме. Современная поповщина
в „науке“ без маскарадного костюма, это — невозможность,
ибо главный класс, против которого буржуазия выпускает
своих попов, поповствующих учителей и пр., — пролетариат —
в бога библейского или евангелического, останавливающего
солнце или воскресающего четырехдневный труп Лазаря, уже
не верит. С другой стороны, внутри самой буржуазии
имеются слои, специально занятые содействием развитию
производительных сил страны, т. е. наукой в точном
смысле этого слова.
Нужно ли говорить, что производительные силы чудом
не развиваются, что механика, ветеринария и пр. и пр. есть
выражение объективной необходимости процессов, а не хаотич¬
ности и произвольности, что, следовательно, они являются
превосходным доказательством отсутствия какого бы то ни
было сверхъестест.ва.
А так как ученые вовсе не обязательно защищают инте¬
ресы своего класса сознательно, так как эта защита есть
процесс, создающийся и протекающий часто помимо воли
и сознания этих ученых, то не трудно себе представить,
в какое положение попал бы тот ученый буржуазной среды,—
физик, химик или ботаник, — которого заставили бы признать
наличие божьего вмешательства в процессы разложения,
напр., радия или превращения воды в пар или овсяного
зерна в овсяный колос.
Нет, явное, ничем не прикрытое содружество науки
и религии совершенно невозможно в условиях развитого
капиталистического общества, но тайное, замаскированное,
21

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□OQDDODDBOOOOOOOtffllQ
стыдливое, — оно неминуемо, оно ~~ закон итого
объективная необходимость.
И мы имеем на самых высях научной мысли, например,
п немецкой философии, боса в маскарадном костюме Абсолюту
Идеи, Чистой Мысли и т. п.
В каких только костюмах не выступал великий бо;
капиталистических государств в течение XIX и даже XX ^
ков! Все вто не следует забывать при наблюдении и^динкое
и массовых сражений в области не только отвлеченной фило¬
софии, но даже естественных наук. Думать, что причина
спора между материализмом и идеализмом лежит в субъектив¬
ном пристрастии сторонников того и другого, было бы боль¬
шой ошибкой еще и потому, что вопросы души и тела, со¬
знания и бытия, пространственного и непространствеииого
с давних пор волновали человеческие умы своей загадоч¬
ностью и, несомненно, трудной разрешимостью.
Еще так недавно факт поднятия мною со стола стакана
ставил вопрос:	„А почему рука подняла?“, как вопрос
неразрешимый.
Что стакан поднялся, это объясняется воздействием на него
руки, но чем объясняется последнее?
Не волей ли человеческой? Не его ли сознанием?
И если это так, то что же такое: воля, сознание?
Не подчиняется ли им как чужое, так и мое собственное
тело?
Не потому ли человек царит над всем животным миром,
что он одарен разумом?
Не представляет ли собою в наших глазах самую жалкую
картину сумасшедший, лишенный ума?
Но свойством чего является этот разум?
Нет ли чего-то, существующего само по себе, но входя¬
щего в соприкосновение с телом, делающего последнее чув¬
ствующим, рассуждающим?
Не душа ли ораэумляет тело? Не ее ли свойствами
явлются разум, воля, страсти, ощущения?
Читатель по себе знает, как волнуют эти вопросы. В исто¬
рической последовательности первый основной спор между
материализмом шел о том, функцией чего является разум,
чувства, воля,— тела или души?
22

аааайааааппапваппппппааааопаааоосхюааппппапоапоа
Затем, когда материализм добился в згой области значи-
тельных успехов, центр тяжести дискуссии был перенесен
в другую плоскость: что такое содержание нашего сознания?
Определяется ли это содержание процессами тела или они
суть сами по себе? Гельвеций в своей большой работе „Об уме“
очень верно указывал, что „ум рассматривается или как
результат способности мыслить (и ум в этом смысле есть
лишь совокупность мыслей человека), или он понимается,
как самая способность мыслить“.
Вот по этим двум вопросам и шли ожесточеннейшие бои
вначале о самой способности мыслить и потом—о результатах
этой способности.
Наиболее крупные мыслители, т. е. наиболее последова¬
тельные, с давних пор уже брали за основу что-либо одно
(монизм): или духовное начало, или материальное.
В пользу материализма говорила человеческая повседневная
практика, которая сталкивала нас с самыми наиматериальней-
шими вещами и обнаруживала на каждом шагу зависимость
наших разума и воли от материальных процессов, протекающих
в нас самих и вне нас.
Материализм с давних пор пытался найти (определить)
форму материи, которая отвечает понятиям: чувствовать и
мыслить.
Монист-материалист не мог, конечно, удовлетвориться про¬
стым утверждением, что душа тоже материальна; он пытался
отыскать определенную форму ее.
Демокрит считал, что если все вещи суть комбинации
различных неделимых атомов, то одухотворенные вещи суть
комбинации с участием особых атомов: круглых, гладких,
очень подвижных.
Это предположение вытекало из человеческого опыта
о подвижности сознания: „С быстротою мысли“, „В одно
мгновение пробежали вереницы мыслей“ и т. п.
Очень характерно в этом отношении уподобление души
огню. Аристотель про Демокрита говорит:
„Душа и огонь кажутся тождественными, потому что из
всех элементов огонь есть самый тонкий и самый бестелесный;
кроме того, он больше всего поддается движению и более
всего способен сам двигаться. Демокрит очеиь подробно
23

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□а
исследовал оба явления и вскрыл лежащие в их основании
начала. Душа, по его мнению, есть то же, что и ум; а ум
состоит из первичных и неделимых телец (т. е. атомов), дви¬
жущихся непрестанно благодаря своей форме и строению.
В отношении формы он останавливается на атомах, имеющих
шаровидную фигуру.
Об этих круглых атомах он учит, что они более всего подда
ются движению, и поэтому он думает, что именно из них
образуется как ум, так и огонь“.
Лукреций Кар придерживается того же взгляда на душу
„То, что наш дух и душа телесны, докажут нам те же
Доводы. Иначе, как бы могли эти члены к движенью
Вынудить, тело от сна пробуждать, изменять выражень
Аиц и людьми всеми править, ворочая их как угодно.
Все это быть не могло бы, понятно, без прикоснове ^
Прикосновенье же быть не могло бы без тела. Не правд ^
Надо признать нам, что дух и душа по природе телеснь
Дальше мы видим, что тело и дух в направленьи един
Действуют и заодно ощущенья приемлют ДРУГ с ДРУгоМ
Если стрела, проникая внутрь тела, нам нервы и кости
Сильно заденет, но не угрожает опасностью жизни,
То вызывается слабость, желание томное падать;
И на земле уже, после паденья рассудок в тревоге
Склонность неясную снова подняться являет нередко.
Следует, значит, признать нам, что духа природа телесна,
Так как стрелы пораненье ему причиняет страданье.
Ныне тебе рассказать попытаюсь о том, каким телом
Нам представляется дух, из чего он и как возникает.
Прежде всего, укажу я, что дух в существе очень тонок
И из мельчайших слагается телец. Чтоб ты убедился
В истине этой, ты должен внимать, что скажу я в дальнейшем
Более быстрого нам ничего невозможно представить,
Нежели предначертанья рассудка, его начинанья.
Так что проворнее движется дух, чем все вещи другие,
Коих природу приходится нам созерцать постоянно.
I Но при такой необычной подвижности дух непременно
Должен слагаться из круглых, притом наимельчайших зачатков,
Чтобы могли они двигаться в силу малейших влиянии.
Движется быстро вода и течет от ничтожной причины,
Ибо она создана из малейших подвижнейших телец.
Меда природа, напротив, гораздо устойчивей будет,
И его влаги ленивой движенье медлительно очень,
Так как материи общий состав его сплочен теснее.
И так как, кроме того, еще тельца его составные
Менее гладки и тонки, притом недостаточно круглы.
24

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
Так, дуновение легкое ветра способно рассеять
МаковЫх зернышек кучу бульшую, до самого низу;
А, между тем, даже Кавру никак разметать не удастся
Скопище камней; а, значит, чем меньше тела по объему,
Чем они глаже фигурой своей, тем быстрей их движенье.
Наоборот, чем крупнее тела, чем в них тяжесть сильнее
И чем грубее они, тем устойчивость будет в них больше.
Установили мы, значит, отныне, что духа природа
Чрезвычайно подвижна, а вследствие этого ясно,
Что состоит он из телец мельчайших, легчайших и круглых.
Сведенья эти во всех отношениях, милый мой, будут
Очень полезны тебе и вполне здесь окажутся кстати.
Кроме того, указуется самой природою духа,
Сколь его ткань легковесна, какое ничтожное место
Занял бы он, если б мог воедино теснее сплотиться.
Именно: как только смерть человека наделит надежным покоем,
Как только дух и душа в существе своем прочь удалятся,
Ты не заметишь, чтоб тело чрез то в чем-нибудь умалилось
В смысле объема и тяжести. Смерть оставляет у тела
Все, кроме чувства живого и теплого веянья жизни.
Наша душа составляется тоже из самых мельчайших
Телец первичных и скрыта в утробе, в суставах и жилах.
А потому, когда вовсе она исчезает из тела,
Все же размеры наружные тела во всем остаются
Неизменными; не умаляется также и тяжесть.
Тем же путем, когда в Вакховой влаге весь спирт испарится,
Или же в воздухе запах ее улетучится сладкий
Или иначе ее вещество свою крепость утратит,
То по количеству меньше она не покажется взору,
А, равным образом, и не убудет нисколько по весу.
Это понятно вполне, так как множество телец мельчайших
Запах и вкус производят в материи каждого тела.
Стало быть ясно отсюда, что сущность души и рассудка
Создана вся, несомненно, из телец первичных, мельчайших,
Коих отсутствие тяжести не умаляет нисколько.
Сущность же духа, однако, простою считать не должны мы.
Из умирающих уст вылетает слегка дуновенье
Вместе с теплом, а тепло за собою влечет всегда воздух...
Вот уже три составных вещества мы открыли у духа.
Но недостаточно их для того, чтоб создать у нас чувство,
Так как из этих веществ ни одно возбудить не способно
Чувственных тех проявлений, которые ум направляют.
Вследствие этого необходимо еще тут прибавить
Нечто четвертое, что никакого названья не носит.
В мире всем нет ничего подвижнее и тоньше, чем это,
И ничего не содержит столь гладких и малых зачатков.
Это начало четвертое будит чувствительность в членах;
25

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□асюооаооосхюооо
Первым оно возбуждается вследствие мелкости телец,
А от него уж приемлют движенье тепло с дуновеньем.
Далее воздух и все остальное приходит в движенье:
Кровь обращается, внутренность вся проникается чувством,
И сообщает в дальнейшем костям всем и костному мозгу
Как впечатления сладкие, так и страдания жгучесть“.
(„О природе вещей")*
В этих стихах Лукреция в наиболее простой форме пред¬
ставлен античный материализм во всей его последовательности
и, для нашего времени, наивности.
Мы не будем, конечно, придирчивы и некритичны относи¬
тельно древних „наивностей44, потому что, в сущности говоря,
и наивности ни у Демокрита, ни у Лукреция нет ни на гран:
ведь, наивность есть просто-напросто сильное расхождение,
точнее выражаясь, сильное отставание, от хода современной
науки, в чем античных материалистов упрекнуть во всяком
случае нельзя было.
Но если отвлечься от формы, мы в учении Лукреция най¬
дем вполне последовательно проведенную материалистическую
точку зрения, поскольку даже чувства и мысли изображены
им, как движение определенных атомов.
Иногда „историки“ философии ссылаются на определение
Демокритом, Лукрецием, позднее—Бэконом душевных атомов,
как незримых, и хотят истолковать материалистов в идеали¬
стическом духе.
Но дело в том, что материалисты во все времена были ближе
к жизни в самом наглядном смысле этого слова, нежели идеа¬
листы. Они поэтому пользовались сплошь и рядом поня¬
тиями, как последние употребляются в обиходе.
Когда они говорили, что атом незрим, это не значило,
что он незрим по своей природе, что его вообще невозможно
узреть, и означало лишь одно: мы этого атома своими орга¬
нами зрения увидеть не можем. То же самое приходятся ска¬
зать и относительно невесомости душевных атомов.
Можно определенно сказать, что речь здесь идет о неве¬
сомости практической* то есть о такой весомости, сравнение
которой с весомостью других атомов приводит к определению
ее равной почти нулю.
Учение Демокрита и Лукреция в средние века было за¬
быто, так как церковь стала единственным нолем действня
26

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□о
науки и источником ее питания. Конечно, никакая церковь
не потерпит последовательного материализма, лишающего
религию идеологических подпорок.
Но когда наука вступила с религией в довольно резкое
противоречие, материализм начал опираться прежде всего
на Демокрита.
Английский материалист Бэкон высказывает ничем неза-
тушеванное восхищение Демокритом, расходясь с ним лишь
в том, в чем эпоха последнего отстала в научном отношении
от эпохи Англии конца XVI века.
Этот крупнейший материалист писал:
„Итак, пусть будет исследуемым свойством духовная
(неосязаемая) сила, заключенная в телах вещественных, ибо
все известные нам вещественные тела содержат силу, неви¬
димую и неосязаемую, которой они служат оболочкой и как-бы
одеждой ... Сила эта, заключенная в каком-либо бездушном
теле, начинает сама размножаться; она, так сказать, грызет
те из твердых веществ, которые наиболее поддаются ей...
„В очень плотных телах сила, не находя скважин, выходов,
через которые она могла бы освободиться, вынуждена обра¬
титься против твердых частиц, зацеплять их, разрывать связь
между ними“ („Новый Органон*4, кн. II, афоризм XL).
Известный проф. Челпанов в своей поистине „безумно
храброй“ книжке „Психология и марксизм*4 пытается и Маркса
(в СССР этим занимается не малое количество приспосабли¬
вающихся профессоров) приобщить к вульгарнейшей путанице
господ Челпановых, и английского материалиста Бэкона из¬
образить сторонником эклектической теории сосуществования
двух абсолютно различных субстанций: „тела“ и „души“.
Цитируя бэконовское „Всякая осязаемая вещь содержит
невидимый и неосязаемый дух“, ничего не понявший проф. Чел¬
панов пишет:	„По теории Бэкона, в материальном веще¬
стве содержится тонкий невидимый и неосязаемый эфир,
след, нематериальный, который во времена Бэкона называли
Spiritus (дух) и им объясняли одушевленность всякой
материи“.
Что это за „дух** (spiritus), тайну сию раскрыл в предъ-
идущих строках сам Бэкон, рассказывающий, что ceft spiritus
размножается, грызет, зацепляет, разрывает, а в афоризме XVI

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□а
„Нов. Орг." наделяющий споет „духа“ еще одним свойством—
большой скоростью движения:
„Каким образом объяснить, что такое небольшое количество
духовной силы п животных, особенно в таких огромных, как
кит или слон, оказалось бы достаточным для приведения
в движение и для управления такой телесной массы, если бы
не эта удивительная скорость движений животной силы
и неповоротливость сопротивляющейся ей телесной массы г
Другой английский материалист—Гоббс (XVII е.) — под
духом понимает способность восприятия и воображения.
Все это непосредственно связано с ощущением.
„Через наши чувства — говорит Гоббс1),— число которых,
соответственно нашим органам чувств, равняется пяти, мы
„замечаем“ предметы, вне нас находящиеся, а это „замечание
является нашим представлением предметов. Но мы так или
иначе замечаем также наши представления. Ибо, когда пред¬
ставление одной и той же вещи повторяется, мы сознаем,
что оно повторяется. Это значит, что мы сознаем, что мы
раньше имели уже то же представление. Но, ведь, это
равносильно представлению вещи в прошлом, а для ощу¬
щения это невозможно, ибо может быть ощущение только
настоящих вещей. Поэтому, это „замечание“ наших предста¬
влений должно быть рассматриваемо, как своего рода шестое
чувство, только внутреннее (а не внешнее, как остальные
чувства). Это шестое чувство называется воспоминанием“.
Это место из Гоббса интересно в том отношении, что в нем
английский философ даже такие свойства человека, как во*
ображение, в основе своей имеющее память, иначе как в связи
с органами чувств даже и мыслить не может.
Все духовные процессы для Гоббса суть движение, движе¬
ние и движение: вспоминает ли он что-либо, испытывает ли
чувства любви, ненависти, отвращения, решает ли математи¬
ческую задачу.
. Ляметтри в „Человек-машина“ мыслительные способности
определяет, как способности мозга, как материальные способ¬
ности, в доказательство чего приводит мотивы, своей просто¬
той и, вместе с тем, убедительностью подобные мотивам
Лукреция Кара:
*) Цитирую по Ческису — „Томас Гоббс“.
28

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
„У одного народа ум тяжелый и тупой, у другого живой,
легкий, проницательный. Откуда это, как не от пищи, или
не от семени предков или не от хаоса тех разнообразных
элементов, что плавают в необъятном воздушном океане. Если
у слабоумного, как это обыкновенно наблюдается, вполне
достаточно мозга, то причины слабоумия нужно искать п пло¬
хом составе этого органа, например, в его слишком большой
мягкости“.
Ляметтри еще не дошел до понимания законов обществен¬
ной жизни, он объясняет национальные различия физиологи¬
чески, тогда как следовало бы обратиться к причинам соци¬
ального порядка ; но и „физиологический“ материализм тоже
материализм, т. е. прямая противоположность идеализма.
,,Душа, это — выражение, за которым не скрывается ника¬
кого понятия, и которое разумный человек должен употреблять
лишь для обозначения мыслящей в нас части организма.
Я не буду дальше останавливаться на всех маленьких второ¬
степенных и каждому известных двигательных силах. Но су¬
ществует другая, более тонкая и более удивительная сила,
которая оживляет все; она источник всех наших чувств, всех
наших наслаждений и страстей и всех наших мыслей, ибо
у мозга есть свои мускулы, чтобы мыслить, как у ног своиу
чтобы ходитьх). Я говорю о том дающем импульс прин¬
ципе, который Гиппократ называет evocjiov (душа). Этот
принцип существует и имеет свое место в мозгу у начала
нервов, через которые он проявляет свое господство над всем
остальным телом. Им объясняется все, что вообще может
быть объяснено, вплоть до поразительных эффектов болезней
воображения“.
Ляметтри был „неистовым“ материалистом, и свой мате¬
риализм в большой степени выводил из данных медицины,
будучи врачом.
Ляметтри, к тому же, был учеником материалиста-Декарта
и решительным противником Декарта - идеалиста : Декарт, как
известно, считал животное машиной, т. е. ctohäj на материа¬
листической позиции, но человека наделял душой, относящейся
к машине, как нечто субстанциально иное, самостоятельное
(автономное) ; Ляметтри же, соглашаясь, что животное —
1)	Курсив наш. Вл. С.
29

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
машина, утверждал вполне последовательно, что и человек есть
машина, только несколько иная, нежели механизмы остальных
животных.
Не столь резкий, как Ляметтри, но в основных вопросах
философии вполне определенный материалист — Гольбах в „Си¬
стеме природы“ решительно отвергает особоприродность (осо¬
бую субстанциальность) души, приводя в защиту этой точки
зрения не менее простые мотивы, чем Лукреций, Бэкон или
Ляметтри : „Под старость человек весь угасает, его мышцы
и нервы коченеют, чувства притупляются и зрение слабеет,
слух ослабевает, представления расплываются, память исчезает,
воображение отмирает. Что происходит тогда с душой? Увы!
Она ослабевает одновременно с телом, вместе в ним коченеет,
подобно ему с трудом выполняет свои функции, и эта суб¬
станция, которую желали отличить от тела, подвергается
тем же превратностям, что и оно.
Несмотря на столь убедительные доказательства материаль¬
ности души, ее тождества с телом, мыслители предположили,
что хотя тело и тленно, душа не погибает, что эта часть
и
человека пользуется особым преимуществом быть бессмертной
или неподверженной разрушению и тем изменениям формы,
которым, как мы увидим, подчинены все тела природы : в со¬
ответствии с этим пришли к убеждению, что эта душа имеет
привилегию бессмертия. Ее бессмертие казалось несомненным
для тех, кто считал ее духовной: превратив ее в простое
существо, непротяженное и лишенное частей, совершенно
отличное от всего, что нам известно, они стали утверждать,
что она вовсе не подвержена законам, присущим всем су¬
ществам, в тленности которых нас постоянно убеждает опыт“.
Все материалисты в доказательство материальности души
приводят наблюдаемую нами на каждом шагу зависимость так
называемых духовных состояний от физических причин.
Гольбах, Ляметтри, Лукреций считают совершенно доста¬
точным сослаться на наличие „прикосновенья“ (выражаясь
по Лукрецию) духа и тела, чтобы отсюда сделать единственно
возможный вывод, что дух и тело не две различные субстанции.
И действительно, как может физическое явление быть при¬
чиной духовного, если их природа совершенно различна, если
между ними нет точек соприкосновенья, нечем соприкоснуться?
30

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
Даже для попа здесь ответ допустим только отрицательный:
он может признать влияние духовного на физическое, ссылаясь
на всемогущество духовного, иначе сказать, взывая к чуду;
но чтобы тленное естество влияло на „Всемогущего Бога
и всю рать духовную, Его окружающую",— это недопустимо,
это — ересь.
Однако, в жизни примеров такого „влияния" имеется без
числа. Не свежее ли моя голова, не легче ли мне читается,
если я выспался ?
Не пришел ли я в хорошее настроение, когда после несколь¬
ких дней дождливой погоды показалось солнышко на ясном
небе?
Не „в здоровом ли теле здоровый дух“ ?
Не становлюсь ли я психически иным после принятия
некоторого количества алкоголя ?
И не материальный ли опиум вызывает протекание во мне
сновидений ? А каково настроение людей из городских трущоб,
попавших в хороший солнечный день в сосновый лес ?
Мы покажем в дальнейшем, что подобные примеры фигу¬
рируют в работах эклектиков, утверждающих наличие двух
(душа и тело) субстанций и взаимодействия между ними.
Мы покажем также, что теория взаимодействия имеет
смысл только в устах мониста, но никак не эклектика, но
в таком случае взаимные действия развертываются не между
различными субстанциями, а между различными физическими,
материальными процессами.
В устах Ляметтри или Гольбаха теория взаимодействия
не ведет к абсурду, так как душа, по их мнению, есть мате¬
риальное (как и все остальные) свойство нашего тела :
органы чувств, нервы (Гоббс), мозг и т. д.
Гельвеций очень резко сводит ум к ощущениям, т. е.
к функции органов чувств: „Чтобы понять, что такое ум..,—
пишет он в своей работе „Об уме", — надо выяснить при¬
чины образования наших представлений. В нас есть две спо¬
собности или, если можно так выразиться, две пассивные
силы, существование которых всеми ясно сознано. Одна есть
способность получать различные впечатления, производимые
на нас внешними предметами: она называется физической
чувствительностью. Другая есть способность сохранять
:31

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□DOODDUUODOOOOOOO
впечатление, произведенное на нас внешними предметами: она
называется памятью; память же есть не что иное, как для¬
щееся, но ослабленное ощущение. Это — способности, в ко
торых я вижу причины образования наших мыслей, и которые
свойственны не только нам, но и животным. . ."
Кое-кто, может быть, скажет, что для XX века совсем
не убедительны доводы XVII и XVIII веков и что материалах*
Ляметтри или Гельвеция с их „мускулами мозга" является
наивной ступенью материализма. Что касается отношения
современной науки к вопросу, что мыслит?—мы категорически
утверждаем, что последний из крупнейших материалистов
до Маркса, Фейербах, не прибавил ни одного нового* слова
к учению о душе французских материалистов. Вот его слова,
повторяющие Гоббса и Гельвеция:
„Мышление, дух, разум по содержанию не говорят ничего
другого, кроме того, что говорят чувства, они лишь говорят
мне в связи то, что чувства говорят раздробленно, раз¬
дельно — в связи, которая, именно в силу этого, и есть, и на¬
зывается разумом" („Критические замечания к основам фило¬
софии"). А вот что у Фейербаха говорится на счет противо¬
поставления души и тела в полном соответствии „мускулам
мозга“ Ляметтри:	„Противопоставление духа плоти есть
не что иное, как противопоставление головы телу, туловищу»
животу. Даже в обыденной жизни мы говорим сознательно:
голова, вместо—человек, душа; тело, вместо—туловище, живот.
Умственные люди суть голово-чувствительные, головные люди;
чувственные — животно-чувственные, животные люди".
Но, скажут, и Фейербах далек от нашей эпохи.
В таком случае нам придется сослаться на работы Павлова,
для современной науки не представляющие предмета большой
дискуссии, так как основные выводы Павлова принимаются
подавляющим большинством естественников-материалистов.
И в павловских работах читатель не найдет по существу
ничего нового по сравнению с XVIII веком. XIX и XX в.в.
дали лишь новые экспериментальные доказательства тех
основных положений, которые мы находим у материалистов
предыдущих двух столетий.
Мы, пожалуй, вправе даже сказать, что в вопросах души
и тела XX век в лице тех рефлексологов, которые
32

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
абсолютно отрицают наблюдаемость психических явлений и по¬
тому отвергают (абсолютно же) субъективный метод в позна¬
вании живых существ, отошел несколько назад от XVIII
и XIX веков.
Крайним выражением последнего служит енчменизм.
Итак, материализм, говоря о душе и теле, имеет в виду не две
субстанции (под субстанцией понимается то, что ни отчего
не произошло, ничьим свойством не является, что само
по себе существует), а единственную субстанцию — материю —
и одно из ее свойств — ощущать и, в дальнейшем развитии,
мыслить. Не тело и душа, а тело, только тело с бесчисленным
количеством свойств, из некоторых одно носит название души.
На вопрос, каждая ли форма вещества (материи, тела)
обладает этим (духовным) свойством, материализм отвечает
по-разному: одни высказываются за всеобщую одушевленность,
другие — за ограниченную.
Если мы вспомним, что говорил Демокрит или его поздний
истолкователь Лукреций Кар о душе (особые круглые, глад¬
кие атомы), то нам станет ясным, что с их точки зрения
не каждая комбинация атомов и не любой из последних оду¬
шевлены, ибо, по их мнению, атомная комбинация (комплекс)
только в том случае обладает духовными свойствами, если
в данной системе атомов имеются и атомы души (круглые,
гладкие.. .)
Бэкон стоял на иной позиции:	„Все известные нам
вещественные тела содержат силу, невидимую и неосязаемую...“
Особенно на этом настаивали некоторые философы Франции
XVIII века, и из низ наиболее яркий — Дидро. Мы считаем,
что способ, доказательства последним универсальной одухо¬
творенности материи очень типичен и своими сильными,
и своими слабыми сторонами, почему и приведем отрывок
из его знаменитого „Разговора д'Алямбера с Дидро“ :
Д. Алямбер. Я признаю: трудно допустить бытие существа, которое
где-то пребывает и не соответствует ни одной из точек пространства,
которое непротяженно и пребывает в протяженном, заключено целиком
в каждой части его; которое своею сущностью отличается от материи,
связано с ней и сопровождает ее и приводит ее в движение, не
обладая само свойством движения, воздействует на материю и под¬
вержено всем ее изменениям; такое существо по природе своей про¬
тиворечиво. Но перед тем, кто отвергает его существование, встают
Ь В. Сарабьянов-	^

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□а
другие трудности:	ведь если эта чувствительность, которой вы
наделяете материю, является общим и существенным свойством ее,
то нужно предположить, что и камень чувствует.
Дндро. Почему нет?
Д'Алямбер. Трудно поверить этому.
Дндро. Да, для того, кто режет его, точит, толчет и не слышит
при этом крика.
Д‘Алямбер. Мне хотелось бы знать, какая, по вашему мнению,
разница между человеком и статуей, мрамором и телом.
Дидро. Очень незначительная. Из мрамора делается тело, из тела
мрамор.
Д'Алямбер. Но тело не то, что мрамор.
Дидро. Как и то, что вы называете живой силой, не то, что
мертвая сила.
Д‘Алямбер. Не понимаю вас.
Дидро. Объяснюсь. Перемещение тела с одного места на другое
не есть движение, а только следствие его. Движение есть как в дви¬
жущемся теле, так и в неподвижном.
Д‘Алямбер. Это—новая точка зрения.
Дидро. Тем не менее верная. Уберите препятствие с пути непод¬
вижного тела, и оно подвинется. Разрядите внезапно воздух, окружа¬
ющий ствол этого огромного дуба, и вода содержащаяся в дубе, под
влиянием внезапного расширения, разорвет его на сотни тысяч частиц.
То же скажу я о вашем теле.
Д‘Алямбер Так. Но какая связь между движением и чувствитель¬
ностью? Уж не признаете ли вы существование деятельной чувстви¬
тельности и инертной на подобие живой и мертвой силы? Как живая
сила проявляется при передвижении, а мертвая при давлении, так
деятельная чувствительность характеризуется у животного и, может
быть, у растения известными и характерными действиями, а в налич¬
ности инертной чувствительности можно удостовериться при переходе
ее в состояние деятельной.
Дидро. Великолепно. Именно так.
Д'Алямбер. Таким образом, у статуи только инертная чувстви¬
тельность, а человек, животное и, может быть, растение одарены
деятельной чувствительностью.
Дидро. Есть, несомненно, в этом разница между куском мрамора
и тканью тела, но вы хорошо понимаете, что это не едиственная
разница.
Д‘Алямбер. Конечно. Как бы человек ни походил по внешности на
статую, между их внутренними организациями не существует никакого
соотношения. Резец самого искусного скульптора не создаст ни одной
частицы хотя бы кожи. Но есть очень простой способ для превращения
мертвой силы в живую; такой опыт повторяется на наших глазах сотня
раз на дню; между тем я вовсе не знаю случая, чтобы тело перево¬
дили из состояния инертной чувствительности в состояние чувстви¬
тельности деятельной.

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
Дидро. Потому, что пы нс хотите этого видеть. Это—тоже обыч¬
ное явление.
Д‘Алямбер. Тоже обычное? Скажите, пожалуйста, что же это за
явление?
Дидро. Я вам назову его, если вам не стыдно	об	этом	спрашивать.
Это происходит всякий раз, как вы едите.
Д'Алямбер. Всякий раз, как я ем?
Дпдро. Да. Что делаете вы, когда едите?	Вы	устраняете	препят¬
ствие, мешающее проявлению в пище деятельной чувствительности.
Вы впитываете ее в себя, делаете из нее тело, одушевляете, придаете
ей чувствительность, и то, что вы проделываете с пищей, то, когда
угодно, я могу сделать и с мрамором.
Д'Алямбер Каким образом?
Дидро Каким образом? Сделаю его съедобным.
Д‘Алямбер. Сделать мрамор съедобным—это, кажется, нелегко.
Дидро. Это уж мое дело. Я беру вот эту статую, кладу ее в ступку....
Превратив кусок мрамора в мельчайший порошок, я смешиваю его
с черноземом или растительной землей, хорошо перемалываю все
вместе, поливаю, предоставляю естественному процессу год, два, сто
лет,—время для меня не важно. Когда вся эта смесь претворится
в материю, почти однородную, в чернозем—знаете ли вы, что я сделаю?
Д'Алямбер. Уверен, что не будете есть чернозем.
Дидро. Нет, но есть какая-то связь между мной и черноземом,
что-то сближающее нас, какой-то, как сказал бы химик, latus.
-Д'Алямбер. И этот latus—растение?
Дидро. Именно. Я засеваю чернозем горохом, бобами, капустой
или другими злаками. Растения питаются землей, а я питаюсь
растениями.
Д'Алямбер. Верно это или нет, но мне нравится этот переход от
мрамора к чернозему, от чернозема к растительному царству и от
последнего к царству животных, к телу.
Дидро. Следовательно, я создаю тело или душу, как говорит моя
дочь, материю деятельно чувствительную...“
На точке зрения универсальной одушевленности (панпси¬
хизма) стоял и Плеханов, говоривший, что трудно представить,
как это появляется чувствительность „вдруг“, „на подобие пи¬
столетного выстрела“. Иногда высказывается мнение, что по¬
скольку марксизм, как материализм, есть лишь особого рода
фейербахизм, который, в свою очередь, представляет собою
своего рода спинозизм, постольку для марксиста точка зрения
панпсихизма (всеобщей одушевленности) обязательна, так
как основное положение Спинозы заключается в том, что
Deus — Natura (Бог— Природа) есть вещь протяженная
и мыслящая.

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□од
Но подобное обращение к Спинозе не действительно, так
как Спиноза определенно различал просто природу от „боже¬
ственной природы“.
Под первой он понимал вещи, из которых одни могли
обладать этими свойствами, другие—этими же и еще какими-то,
третьи — иной комбинацией свойств; под божественной же
природой у него понимался безначальный и бесконечный
мир, все, Универсум, как выразился бы Иосиф Дицген.
Поскольку хотя бы одна из вещей мыслит, постольку
мыслит вся Божественная Природа.
Это — вполне последовательно, и никакой логикой этого
спинозовского положения не опровергнешь. Но от него до
панпсихизма, в духе хотя бы Дидро, очень и очень далеко.
Нам думается, что утверждать одушевленность всех вещей
с научными доказательствами в руках совершенно не мыслимо,
поскольку под одушевленностью мы понимаем что-то более или
менее конкретное, нам известное.	и
Энгельс, высказывавший предположение, что „мыслить
есть свойство белковой материи, был по существу прав и, не
говоря о форме (белковая, а не какая иная!), он обеими ногами
стоял на позиции таких французских материалистов, как
Ляметтри и Гольбах.
Вот, например, что писал по этому поводу Ляметтри в своем
„Трактате о душе“:
„Картезианцы (последователи де-Карта), уступая своему
собственному чувству, быть может, считают более обосно¬
ванной способность ощущения у всех людей, чем у других
животных, в силу того, что последние не соответствуют
в точности внешнему виду человека. Но эти философы, так
скользящие по поверхности вещей, должны были бы лучше
рассмотреть полное сходство, устанавливаемое между чело¬
веком и животным сведущими людьми: так как здесь речь
может идти только об одинаковости органов чувств (курсив
наш.— Вл. С.), которые, за небольшими исключениями, совер¬
шенно тождественны и, очевидно, указывают на одинаковое
употребление (курс. наш.— Вл, С.). Если эта параллель не была
уловлена де-Картом и его последователями, то она не укрылась
от взглядов других философов, в особенности тех, любопыт¬
ство которых было привлечено сравнительной автономией“.
36

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
В XX воке нашелся человек, который говорил: „Какое вы
имеете право утверждать, что психические процессы протекают
не в любой вещи“. То был т. Енчмен.
Вот ему в XVIII веке отвечал Ляметтри. Смысл его возра¬
жения картезианцам сводится к следующему: „Бросьте гово¬
рить вообще об ощущениях; начните изучать определенные
нам известные ощущения; и в таком случае вам придется
говорить об определенных органах чувств™.
Человек ощущает, т. е. у человека функционируют
такие-то и такие-то органы чувств; вы хотите знать, ощу¬
щают ли другие животные? так займитесь сравнительной
анатомией, т. е. поищите, нет ли и у них глаз, ушей и пр.,
и как это все организовано“.
Никакой фантастики, ни на мгновение отрыва от действи¬
тельности!
Гольбах о том же писал в „Системе Природы“ так: „ ... Нам
скажут, что природа, заключая и производя разумные суще-
ш
ства, или сама должна быть разумной, или должна управляться
разумной причиной. Мы ответим на это, что разум является
свойством, присущим всем организованным существам, т. е. та¬
ким, которые образованы из сочетаний, произведенных опре¬
деленным (курс. наш. — Вл. С.) образом, откуда вытекают
известные способы действия, обозначаемые нами особыми
наименованиями, согласно различным действиям, которые
производятся этими существами...
Мы не можем считать природу разумной, подобно иным
из тех существ, которые она включает в себе; но она может
порождать разумные существа, собирая вместе вещества, при¬
годные для образования тел, организованных таким образом,
что у них возникает способность, именуемая нами разумом,
а те способы действия, которые являются неизбежными, — след¬
ствиями этого свойства. Я повторяю: для наличия разума,
замыслов и предвидения необходимы представления; для пред¬
ставлений нужны органы и чувства, чего нельзя приписать
ни природе, ни причине, которой приписываются совершаю¬
щиеся в ней движения“.
Здесь столь же отчетливо, как и у Ляметтри, говорится
о духовных свойствах, как об определенных, непосредственно
связанных с наличием определенных органов.
37

Итак, преобладающее течение в материализме говорит
об ощущениях и психике, как об определенных свойствах
особо организованной материи.
Что же касается вопросов, могла ли и как могла возник¬
нуть вдруг чувствительность, то на первый из них отвечает
диалектика, указывающая, что не только чувствительность,
но абсолютно все (говоря о вещах и свойствах началь*
ных и конечных) возникает вдруг. Но об этом мы будем
говорить ниже.
На второй же вопрос:	„Как возникла чувствительность
наука не’ отвечает.
Здесь таится до сих пор еще неразгаданная загадка проис¬
хождения живого из мертвого, пользуясь старой терминологией.
Если бы мы знали, как появляется свойство ощуЩать>
мы могли бы из „неживого“ вещества делать „живое“ существо.
Теперь, когда материализм во всем мире продолжает
бой с идеализмом, эта позиция (ощущает и мыслит тело,
а не какая-то особая субстанция) почти не подвергается атакам
со стороны идеалистов, переставших творить и сосредото¬
чивших все свои силы на критике материализма.
Теперь идеализм предпочитает ловить материалистов на
противоречиях с основной их посылкой — материальности
души.
Но об этом—ниже.
Теперь же перед нами встает вопрос терминологии.
Если душа есть свойство материи, если в мире существует
одна лишь субстанция—материя, и если под душой подавляющее
большинство людей понимает нечто нематериальное, то не
лучше ли отказаться от слов „дух“, „душа“, а вместе с ними
и от слов „душевный“, „психический“.
Эти слова вносят путаницу благодаря тому, что научное
и обывательское их содержание совершенно отличны одно
от другого.
Внешне этот мотив отвода скомпрометированных терминов
как будто-бы безукоризнен.
Однако, попробуем разобраться в существе вопроса.
Не понимаем ли мы под материальным все то, что, прихода
в соприкосновение с чувствующими существами, вызывает
в них ощущения?
38

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□о
Да, так именно определяли материю французы-материа¬
листы XVIII века, и это определение принято безоговорочно
марксистами (см. Плеханова и Ленина).
Значит материя, это—объективно наблюдаемое, т. е. то, что
может быть непосредственно наблюдаемо и мною, и тобой,
и ими.
Материя, это—пространственное, временное, объективно
существующее.
Но все ли, с чем приходится иметь дело каждому из нас,
действительно пространственное и объективно сущее, или же
есть что-то лишь субъективное и непространственное?
Если это „что-то“ существует, то, очевидно, мы его должны
отличить от физического, материального, телесного, и это
отличие должно быть выражено определенным термином.
Мы в дальнейшем покажем, что нефизическое, непростран¬
ственное, нематериальное существует, а в таком случае термин
„психическое“ получает права гражданства.
Мы лично предпочли бы иную терминологию:	вместо
„психическое“ употреблять термин „субъективные явления“,
вместо „физическое“—„объективные явления“.
Но, повторяем, это—вопрос терминов.
В чем смысл деления явлений на субъективные и объек¬
тивные?
В том, что имеем дело с явлениями, „наблюдаемыми и дру¬
гими, существующими объективно, помимо нас“, а также
и с явлениями, которые наблюдаются только мною, с явлениями
моего внутреннего мира.
Пьяному человеку мало ли что кажется, что для нас совсем
не „явление“, что нам не кажется.
И не приписывает ли влюбленный комсомолец своей возлюб¬
ленной комсомолке и такие свойства, которых мы ей не при¬
пишем, ибо их объективно не существует, ибо они лишь
в воображении, хоть и обыкновенного во всех отношениях,
но влюбленного комсомольца.
„Почему вы эту дурацкую штуку викинули?“.
— „Да мне показалось“...
Вот то основание, на котором вырастает деление явлений
на субъективные и объективные.
39

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□а
Нсо дело, следовательно, заключается в том, что объек¬
тивный мир не следует смешивать с миром ощущений, с ми¬
ром „внутренним“, как часто определяет их философия.
Для Гоббса (XVII в.), например, ощущение есть призрак,
то есть то, чего вне нас объективно не существует. „Язычок
колокольчика не имеет в себе никакого звука, а только дви¬
жение; он производит движение во внутренних частях колокола.
Таким образом, колокол тоже обладает движением, но не зву¬
ком. Колокол сообщает движение воздуху, так что воздух имеет
движение, но не звук. Воздух передает движение через ухо
и нерв мозгу. Мозг имеет только движение, но не звук .
I оббс, таким образом, констатирует, что звук не суще
ствует ни вне меня, ни во мне, т. е. он объективно вообще
не существует, но для меня он существует и, к тому же,
существует, как что-то находящееся вне меня.
Поэтому, Гоббс тотчас вслед за только что цитированными
фразами говорит:
„От мозга движение отбрасывается обратно в нерв по
направлению вовне, и там (курс. наш.— Вл. С.) оно становится
призраком (I Вл. С.), который мы называем звуком“.
Отвлечемся от ошибок XVII века, и тогда мы получим
точку зрения современной науки.
Как известно, наука начинает в определениях ощущения
(звука, цвета и прочего) освобождать себя от субъективного
и называть звуком определенного характера воздушные волны,
а цветом — определенные движения эфира.
Макс Планк в лекции о „Единстве физической картины
мира“ с большим удовлетворением отмечает, что „в физиче¬
ской акустике, оптике, учении о теплоте соответственные
ощущения прямо-таки исключены“, что „физическое опреде¬
ление тона, цвета, температуры в настоящее время нисколько
и
не связано с соответствующими чувственными восприятиями ,
что „тон и цвет определяются числом колебаний или длиной
волны; что же касается температуры, то теоретически она
определяется или посредством абсолютной температурной
шкалы... или... посредством кинетической энергии молекуляр”
ного движения; на практике определяют температуру по изме¬
нению объема термометрического вещества или же по откло¬
нению стрелки в случае термоэлемента или баллометра;
40

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
по всяком случае, когда дело касается температуры, то об
ощущении тепла теперь даже и речи нет“.
Нужно сказать, что Планк очень забавно путает понятия,
повидимому, даже и не подозревая этого. Он воображает, что
тон. цвет, температуры, это—одинаково пригодные для иллю¬
страции планковской мысли явления, между тем как тон, цвет,
это—ощущения, т. е. субъективные явления, температура же—
объективное состояние тела. И поскольку Планк говорит, что
при изучении температуры можно даже и не касаться ощу¬
щения тепла, он вместе с физикой в целом несомненно прав,
но как так цвет нисколько не связан с чувственным восприя¬
тием, это остается загадкой: ведь цвет и есть чувственное
восприятие, как и ощущение тепла и холода. Современная
физика говорит о звуке или о цвете и т. д., подменяя их
тем процессом, влияние которого на организм чувствующего
существа дало то или иное ощущение.
Это, между прочим, чрезвычайно характерное явление
нашей эпохи: так же, как физика старается обойтись без
субъективных явлений, так и психология, превращаясь край¬
ним своим флангом в рефлексологию, намеревается совершенно
покончить с изучением субъективных явлений.
Это объясняется стремлением устранить противоречие
между физическим и психическим, сознанием и бытием,
стремлением монистической науки освободиться от „дуализма“
души и тела.
И здесь мы наталкиваемся на крайне любопытное явление
формального повторения историей самой себя.
И действительно, монистический идеализм начала XIX века,
в лице и субъективиста Фихте, и объективистов Шеллинга
и Гегеля, проблему отношения субъекта (сознания) и объекта
(бытия) решали не путем нахождения между тем и другим
определенной связи, а простым уничтожением или субъекта
(Гегель), или объекта (Фихте) ; иначе сказать, немецкий идеа¬
лизм XIX века добивался лишь внешнего монизма, чисто фор¬
мального, теорией тожества (субъект то же, что и объект,
объект — тот же субъект).
Когда Фихте спрашивали, что есть бытие, объект, он го¬
ворил, что это есть субъект в определенном своем состоянии,
то есть мои представления, процесс моих представлений
41

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
Если обращались с тем же вопросом к Гегелю, он решал
его диаметрально противоположно, говоря, что все вещи, все,
что есть, не что иное, как изначальная духовная сила в своем
„инобытии“ (иное бытие).
Плеханов и писал !), что такой „монизм не решает вопроса
об отношении субъекта к объекту, мышления к бытию, а укло¬
няется от его решения, совершенно произвольно зачер¬
кивая одно из условий задачи. Фейербах, бывший сначала
восторженным учеником Гегеля, впоследствии заметил эту
слабую сторону идеалистического монизма, и тогда он стал
материалистом“.
Теперь, спустя 100 лет, ошибку идеалистического монизма
повторяют материалисты-рефлексологи. Одни говорят о прин¬
ципиальной непознаваемости субъективных состояний, другие
считают, что они познаваемы в столь ничтожном объеме и так
не точно, туманно, что практическая надобность такого
познавания сводится чуть ли не к нулю, третьи, признавая
наличие субъективных переживаний, стараются свести психику
к материальному.
В конечном счете повторяется Гегель на материалистиче¬
ский лад. Идеализм сводил материальное к духовному, рефле¬
ксологи-материалисты сводят духовное к материальному.
И тот и другие уничтожают субъекта, между тем
суть вопроса в увязке субъекта и объекта. Проф. Корнилов,
например, пишет 2):
„Марксизм в корне порывает с этим дуализмом духа
и материи, сводя духовное, психическое к материальному“.
Мы уже показали, что Плеханов считал подобное решение
вопроса не решением, а уничтожением самого вопроса.
Совершенно на той же точке зрения стоял и Ленин, со
свойственной ему отчетливостью указывавший, что ощущение
есть субъективный образ объективного мира, а следовательно
свести одно к другому совершенно немыслимо.
И действительно, как можно свести меня к моей фотогра¬
фии, или мой образ в чьей либо голове ко мне, объективно
существующему предмету?
*) Ст. „От идеализма к материализму“.
2)	Современная психология и „марксизм", Госиздат, 1924 г., а также. „Под
знаменем марксизма" № 1, 1923 г.
42

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□СП
В „Основаях философии будущего“ Фейербах пишет (§ 41):
„Мы чувствуем не только камень и дерево, не только
мясо и кости, мы ощущаем также и чувства, когда мы по¬
жимаем руку или целуем губы чувствующего существа;
с помощью слуха мы воспринимаем не только журчанье
воды и шелест листьев, но также и душевный голос любви
и мудрости, мы видим не только зеркальную поверхность
и окраску глаз, мы вглядываемся также и во взор чело¬
века. Стало быть, объектом чувств является не только
внешнее, но и внутреннее, не только плоть, но и дух,
не только вещь, но и Я.“
Мы в дальнейшем покажем, что форма, в которую облек
Фейербах свою мысль, не совсем удачна, что ощущения
не есть объект чувств, а сами являются чувствами, но по
существу вопроса великий материалист совершенно прав: он
не сводит внутреннее к внешнему, дух к телу, я к не-я, а стре¬
мится определить связь между ними, установить, вернее,
найти единство субъекта и объекта.
Мы уже сослались на Гельвеция, правильно расчленявшего
вопрос об уме (о субъекте) на два вопроса : 1) субъект, как
способность к мышлению, 2) субъект, как содержание мышления
(шире, — ощущений).
Субъект, как способность ощущать и мыслить, есть Я,
как мое тело. Мыслит не душа, не бог, не какая-либо дру¬
гая нематериальная субстанция, а само тело. Это — старое
положение материализма, начиная с Демокрита и более ранних
мыслителей.
Если бы понимать под субъектом только то, что ощущает,
что мыслит, не было бы никакой путаницы в лагере материа¬
лизма, не было бы рефлексологов и анти-рефлексологов.
Но субъект, как содержание ощущений и мыслей, субъект,
как поток представлений, ощущений,— такое понимание пси¬
хического, субъекта,—души, обычно,—сталкивась с первым по¬
ниманием этих терминов, часто вызывает путаницу, смешение
представлений.
Разберемся.
Укажем прежде всего, что все психическое материализмом
сводится к ощущению. На этой точке зрения стоял француз¬
ский материализм XVIII века, на ней же стоит и Фейербах.
43

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
В его „Критических замечаниях к основам филисофии*
мы читаем:
„Мышление, дух, разум но содержанию не говорят ничего
другого, кроме того, что говорят чувства: они лишь говорят
мне в связи то, что чувства говорят раздробленно, раздельно —
в связи, которая, именно в силу этого, и есть и называется
разумом.
Но о чем нам говорят наши чувства?
Они говорят о том, что существует объективно, помимо
ощущающих организмов, что может быть наблюдаемо не только
этим организмом, но и другими наблюдателями; но мои чув¬
ства говорят еще и о том, чего другие вместе со мной непо¬
средственно наблюдать не могут, что, следовательно, объ¬
ективно не существует, а является лишь моим (субъективным)
внутренним миром.
Иначе сказать, мои чувства говорят мне о явлениях объ¬
ективных, могущих быть наблюденными и мною и другими,
и о явлениях субъективных, другими существами не наб.людае-
мых и существующих, как реальность, лишь для меня.
Например, температура тела есть явление объективное,
и она может быть наблюдена и мною, и нами с одинаковой
точностью, например, через один и тот же термометр. Однако,
теплота или прохлада существуют лишь для меня.
Что для меня горячо, ^то для другого тепло. Тепло, хо¬
лодно, горячо и т. п. — лишь мои ощущения. Я попытался
закурить папиросу об уголек, взятый голыми руками, и полу¬
чил ощущение мучительной боли, а иной рабочий из горячего
цеха тот же уголек спокойно держит на своей ладони,
прикуривая от него.
Температура уголька та же, но реакции на нее моего орга¬
низма и организма рабочего разные. Ощущение не есть что-то
существующее помимо меня, как уголек в его определенном
состоянии, называемом температурой; ощущение есть содер¬
жание моего внутреннего мира, субъективное явление.
Красный стакан, стоящий у меня на столе, существует объ¬
ективно, объективны его объем, вес и т. п., но „красное" —
лишь для меня.
Если бы не было ощущающих существ, не было бы
и „красного", мир был бы бескрасочным, бесцветным.
44

Объективно существует стакан со своим свойством вызы¬
вать в эфире волнение, объективно существует мой организм
со зрительным аппаратом, но ощущение, как результат дей¬
ствия на этот организм „световых“ волн, объективно
не наблюдается, оно есть субъективное явление.
Звук. Ведь любой физик скажет, что мир беззвучен, что
независимо от ощущающих существ существуют той или иной
частоты воздушные волны, распространяющиеся, например,
от приведенной в движение струны, или голосовых связок,
или шкуры, натянутой на барабане, и т. п.
Но эти волны приходят в соприкосновение с организмом
ощущающего существа, и последнее слышит песнь, аккорд, звук.
„Звук несется с такой-то быстротой“,— вот часто встречаю¬
щееся выражение.
А на самом деле не звук несется, а „звуковые“ волны,
которые совершенно беззвучны, но которые, соприкасаясь
с моей барабанной перепонкой и нервной системой, и мозгом,
вызывают во мне реакцию, одно из имен которой — „звук“.
Объективно, вне меня звука нет, но его нет и во мне для дру¬
гих, во мне никто никогда не наблюдал звука, мною слышанного.
Звук — ощущение.
Только ощущение дает право говорить о психическом,
духовном, субъективном, непространственном.
Но не станем забывать, что ощущение не есть самое свой¬
ство ощущать, что ощущает наше пространственное тело,
что ощущает оно вполне пространственные тела, но самое
ощущение, как вкус, цвет, запах, ощущение теплоты, холода,
голода, любви, ненависти и пр., и пр.,—все это непростран¬
ственно, объективно не наблюдаемо, помимо меня не суще¬
ствует, составляя мой внутренний мир, мир субъекта.
Без существования мыслящих (ощущающих) организмов
деление явлений на материальные и духовные, объективные
и субъективные теряет какой бы то ни было смысл, ибо все
эти непространственные звуки, цвета, запах и т. п. суть со¬
держание именно ощущающих организмов и больше никаких.
Проблемы „субъект — объект“, „сознание — бытие“ не было
на земном шаре в течение всего его существования, исключая
короткий промежуток времени с появления ощущающих существ
и до настоящих дней.
45

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
Но стоило было появиться этим существам и стоило было
последним трансформироваться (превратиться) в существа мы*
едящие (т. е. более высокой организации), как сама практика
поставила проблему бытия (объекта) и сознания (субъекта),
ибо человек ориентировался в жизни при помощи чувств,
ощущения же могли неверно отражать мир вещей, а мысли—
в малой степени соответствовать тому, что отражено
в сознании.
Практика поставила проблему физического и психического
с исключительной силой.
Рост человека от дикаря к современному царю животных
показывает, что человек эту проблему решал все вернее,
т. е. достигал все большего соответствия между сознанием
и бытием.
Но никогда человечество на практике не ставило знака
равенства между физическим и психическим, так как не мудр¬
ствующий лукаво так называемый здравый смысл умеет от¬
личать не только синицу в руках и журавля в небе, но и замок
просто от воздушного замка, женщину, как она есть на самом
деле (объективно), от нее же, каковой она пребывает в мы¬
слях (в воображении) влюбленного. Фейербах в § 25 „Основ
философии будущего“ писал: „Осмеянный в свое время Геге¬
лем пример Канта... о различии между сотней талеров в пред¬
ставлении с сотней талеров в действительности в существен¬
ном совершенно правилен. Ибо первые существуют для меня
только в голове, другие же — в руках, те существуют
только для меня у эти также и для других:	они видимы, их
можно ощущать“.
Вот пример, с особенной ясностью определяющий смысл
деления явлений на субъективные и объективные, пример,
указывающий, что в этом делении нет никакой скрытой *муд-
рости“, а есть лишь формулирование голого факта: мысль
о талере не есть самый талер, талер как мысль, как ощуще¬
ние не одно и то же, что талер, отчеканенный на монетном
дворе и существующий в моем кошельке не только для меня
(в моем воображении), но и для других (объективно).
Кто скажет по идеалистически (по Гегелю, напр.), что
талер отчеканенный есть иное бытие талера духовного, тот
скажет недоказанную чепуху; кто встанет на точку зрения
46

OOOOOOOOOOQCXKXIUUOUUOQOiXraoaQQODDOOQOOOOOOaOODaa
субъективных идеалистов и попробует утверждать, что taAep
есть лишь моя мысль, комплекс моих ощущений, того мы
опросим: „А мозг? Он тоже комплекс ощущений? Тогда, зна¬
чит. мысль возможна без мозга. А мои глаза, уши, нос, кожа
с нервами и пр.? Все это — тоже комплекс ощущений? Тогда,
значит, ощущения возможны без органов чувств?".
Наконец, кто вздумает психическое свести к физическому,
мы снова спросим: „Значит, талер в моем воображении есть
талер действительный?".
И вот тогда наши крайние рефлексологи обнаружат, как
они путают ясно поставленный вопрос. Онн скажут, что талер
в голове они предлагают свести не к талеру металличеекому,
а к тому процессу, который происходит в голове, в теле
вообще смотрящего на талер существа.
Но дело в том и заключается, чтобы говорить не только
о процессе, объективно наблюдаемом, но н об ощущениях,
о конкретных ощущениях звука, запаха, цвета и пр. н пр.
Что талер производит в нас физические изменения, это —
истина, никем не оспариваемая. Что эти физические изменения
могут быть наблюдаемы и мною самим, и другими, т. е. что
они объективны, это — тоже неоспоримо, по крайней мере для
любого материалиста.
Но дело как-раз в том и заключается, чтобы говорить
о двух сторонах одного и того же явления, а не об одной.
Иначе сказать, необходимо установить связь не только между
талером и объективно наблюдаемой реакцией на талер, проис¬
ходящей в организме ощущающего существа; это — одна сто¬
рона вопроса. Но следует еще найти связь между тем же
талером (объективным) и субъективной на него реакцией,
т. е. талером в моей голове, в моем представлении, в моих
ощущениях.
Протяженность и мышление суть две стороны одного
и того же, — говорил Спиноза.
Что для меня, субъективно, есть акт психический, то для
других, объективно, есть акт физический, — учил Фейербах,
писавший в статье „Против дуализма тела и души, плоти
и духа" следующее:
„... В психологии нет ни нервов, ни мозговых оболочек
и мозговых извилии, ни желчи, ни желудка, ни сердца, — короче,
47

ничего, заполняющего пространство (курс. наш. — В. С.). Но это
отсутствие всякого заполнения пространства, всякого физио¬
логического материала, эта пустота имеет субъективное (курс,
здесь и дальше Фейербаха) основание. При алкании пищи и на¬
слаждении пищей я не знаю ничего о желудке, при ощущении,
как таковом, как оно служит предметом психологии, не знаю
ничего о мозге. Но заключать из этого субъективного отсут¬
ствия нервов и мозга об объективному лишенном само по себе
мозга и нервов, вообще бестелесном бытии я так же не в праве,
как не вправе был бы заключать, что я происхожу от себя
самого и не обязан своим существованием своим родителям,
на том основании, что про свое рождение я не знаю из себя
самого...
Психологическим объектом 'служу я самому себе у а фи¬
зиологическим — другому; ощущение, которое дает мне мой
желудок при голоде, или мой мозг во время мышления, служит
объектом только мне самому, но не может служить объектом
физиологу и анатому; мой мозг или желудок никогда не бывает
объектом созерцания для меня самого, а может стать таковым
только для другого... Лягушка — только для себя живое,
ощущающее, представляющее существо, субъект; а для меня
она даже как объект вивисекции, — только материальное суще¬
ство, только объекту потому что ее ощущение, как таковое,
просто не может сделаться для меня предметом. Ж.изнь, ощу¬
щение, представление воспринимаются, как таковые, только
непосредственно, необособимы, неотделимы от живущего,
ощущающего, представляющего существа, субъекта или органа.
...Я отделяю, по крайней мере, теоретически, свое тело, как
предмет своих внешних чувств, не только от других тел,
но и от себя самого; но от своего внутреннего организма,
особенно от внутреннего органа мысли, мозга, я не могу себя
отделить. Я могу, конечно, в воображении представить себе
свой мозг, как объект, и таким образом отделить себя от него,
но это будет только мысленное или скорее воображаемое,
а не реальное отделение; вед я не могу думать, не могу раз¬
личать без мозговой деятельности; мозг, от которого я себя
отделяю, — только мысленный, представляемый, а не действи¬
тельный мозг... Психологически, т. е. для меня, как предста¬
вляющего, мыслящего, представление, мышление само по себе

ввосязооопввсюсюосзооооаороооооаоооовооаоооввоовво
вовсе не мозговой акт: я ыо\ v длчать. не зная, что у меня
есть мозг: в психологии нам влетают в рог голуби в жареном
виде; в наше сознание и черство пот дают только заключения,
в не посылки, только результаты, а не процессы организма;
поэтому совершенно естественно, что я отделяю мышление
от мозгово го акта и мыслю его самостоятельным. Но из того,
*гго мышление для меня не мозговой акт, а акт, отличный
и независимый от мозга, не следует, что и само по себе оно
не мозговой акт, — нет, напротив: что для меня, или субъек¬
тивно. есть чисто духовный акт, то само по себеу или объек¬
тивно, есть материальный, чувственный акт“.
Кто хочет стоять на точке зрения современного материа¬
лизма, тот не может говорить о сведении психического
к физическому, так как субъективные явления не есть явления
объективные и так как субъективные явления представляют
собой несомненную для субъекта реальность.
И все же в известном смысле слова свести психическое
к физическому можно, но это будет не сведение в смысле
отожествления психического физическому, а лишь констатиро¬
вание соответствия одного другому.
Когда современный спинозизм, т. е. фейербахизм, в пси¬
хическом видит одну из сторон одного и того же — субъек¬
тивную сторону — он всегда предполагает наличие другой
стороны—объективной. Иначе сказать, если есть мысль, то есть
и мозг, если дана такая именно мысль, то дано и такое именно
состояние мозга, при всех прочих равных условиях-.
Наши ощущения обязательно другой своей стороной — объ¬
ективной стороной — имеют определенные для каждого ощу¬
щения состояния ощущающего организма.
Рефлексологи предпочитают иметь дело именно с этими
состояниями, объективно существующими и наблюдаемыми;
рефлексологи не хотят иметь дела с ощущениями, как либо
совершенно не подвергающимися объективному наблюдению,
либо наблюдаемыми лишь косвенно, путем самонаблюдения.
Конечно, метод самонаблюдения, т. е. субъективный метод,
нам не дает большого простора для математически точных
определений и выводов. Многие утверждают даже, что и малой
территории для точных выводов у нас с этим методом быть
не может. Однако, я не ошибусь и на 1 процент, т. е. я буду
4 В. Сарабьянов.	4Q

l1^ Прав, I ЛИ(1Я11« чт yiAlfllltf liOpOCOffl Зуб* у г/унпмь
»» **»•	- • I '»• » » 'V • тшршчяш -<*»41»эгт П*»щь И
9% «к	> TM (VR ' ЛТЬ ЧТО Я IOpoltlN0. ИСММЙ	Hf^Kl	Kf > ШИ
M«»»Tte г ги»т ||о в K1RO0 Vfp* (Nftlftf, » f|#(R
•ft	мясу TT.
H IH r Xf Mt« I lAJKWbl МЗуЧЛГЬ ( v'*bfRTlf*M|T* явлеми*
*»« m«. «fcvorpi «а объекгинкисти протекающих i иле П]У>
вдогон нет toAHoxHirtCTH наблюдать их so ecel их точноеm
И ir0if тнхт** 'i"0, з я rojrpjiaMi'^ nocTiflAf няов ва голосе
ваииг резолюции, мы понимаем, какова субъективная сторона
(мысли, переживания) объективного процесса в виде поднятия
руки; Но попробуйте по этому поднятию судить о мысля*
и <»тушениях голосующих, если вам не дана резолюция.
Ведь это поднятие может означать и за, и против, и за эту
революцию, и за другую.
Значит, это объективное движение—лишь одно из целой
совокупности движений.
Чтобы судить о субъективной стороне по объективной.
и.-.Д' * учсст ь процесс в целом, как поднятие руки с гримасой
липа, так и состояние всего моего тела с его нервной систе¬
мой и мозгом, и кровообращением.
Ясно, что задача не на все 100°/о выполнима. Ясно, что кое-чт*'
остается на долю субъективного метода, метода косвенного,
через самонаблюдение. При, этом изучение субъективных
явлений путем самонаблюдения представляется чрезвычайно
ценным для отыскания определенных объективных процессов.
Мы уже говорили выше, что субъективной стороне процесса
обязательно соответствует определенная объективная сторона
И если вы наблюдаете в моем зубе воспалительный про¬
цесс определенного характера, вы можете предположить нали¬
чие во мне ощущения боли; и наоборот, если у меня болит
(субъективная сторона процесса) зуб, то не трудно предло¬
жить наличие воспалительного процесса. Когда я смотрю на
сосновую хвою, во мне протекают определенного характера
объективно наблюдаемые процессы, одновременно с каковыми
я ощущаю „зеленое“.
Налицо обязательное соответствие между „зеленым“ и объ-
ективно-наблюдаемым во мне процессом. Субъективный метод,
таким образом, не только не оказывается бесполезным и, тем
60

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
паче, вредным, но является ценным, надежным помощником
объективного.
Правда, субъективный метод, как единственный, как отри¬
цающий объективное исследование, не может нас удовле¬
творить.
И действительно, человек, который на вопрос:	„Не	уто¬
мился ли он“, отвечает: „Нет, не утомился“, в действительности
сплошь и рядом оказывается переутомленным.
Мы, следовательно, его ощущениям и мыслям, выражен¬
ным словами и жестами, доверять можем лишь с большой
осторожностью. И наоборот, к исследованию его утомленности
по объективным процессам (попадание в определенные отвер¬
стия иглой, частота этих попаданий и пр.) мы можем отнестись
с большим доверием.
Но изучение объективных процессов не должно вытеснять
изучения субъективных на- все 100°/0, так как это последнее,
как мы выше уже сказали, дает часто Математически точный
ответ.
Мне, например, не к чему проверять по объективным про¬
цессам истинность сообщения рабочей аудитории, что она
рада хозяйственному подъему в СССР.
Я, без единого шанса ошибиться, доверюсь крестьянству
(в его массе), голосующему (т. е. высказывающему свои мы¬
сли, субъективную свою сторону) против разверстки — за налог.
При этом следует помнить, что наш организм так сложен
и применение методов изучения протекающих в нем объектив¬
ных процессов настолько ограничено, что мы вынуждены
во многих случаях довольствоваться изучением субъективных
явлений даже тогда, когда изучение объективных теоретически
обещает большую точность ответа.
Акад. Бехтерев пишет х):
„ ...До сих пор социологи, как и представители других
гуманитарных наук, оперируют с субъективными и часто
даже метафизическими понятиями. Они говорят о коллективных
чувствах, представлениях и восприятиях, о коллективной душе,
коллективном сознании, коллективной воле и т. п., тогда как
всякому ясно, что все это в действительности является лишь
обобществлением субъективного состояния своего „я“, которое
*) ,,Коллективная рефлексология“, изд. „Колос“, 1921 г.
-4*
51

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□Dono
никак не может быть переносимо на толпу или вообще на какое-
либо общество“.
Прежде всего спросим себя, можно ли свои субъективные
состояния переносить не на „толпу“, а на другое лицо,
т. е. можно ли по аналогии с самим собой судить о душевных
(субъективных) состояниях другого лица?
Мы уже раньше сказали, что можно.
Все мы, люди, в известном отношении „скроены“ одинаково,
организмы наши в известном смысле общи и, конечно, субъек
тивные процессы в этом же отношении аналогичны.
Я ем пирожное, я ощущаю „сладкое“ (субъективное явление),
так как у моих соседей органы чувств по существу одинаковы
с моими, то, конечно, и мои соседи, съедая пирожное, ощу
щают сладкое. Но можно ли аналогировать с самим собою
„толпу“?
А почему нет? — спросим мы.
Если бы аналогировал Робинзон, то получилась бы неле
пость, так как „толпа“ состоит из индивидумов, субъективные
состояния которых суть следствие общественных раздражителей,
тогда как Робинзон в своих субъективных процессах с такими
раздражителями не связан. Здесь аналогия имеет крайне узкие
пределы. Но почему не могу о „толпе“ судить по аналогии
с самим собою я, как член этой „толпы“? Разве раздражители
в отношении меня и толпы в каких то пределах не одни и те же?
Вот почему мы часто знаем, что будет делать толпа.
В царские времена рабочая „толпа“ определенным образом
реагировала на появление казаков, а смерть Аенина вызвала
общее настроение для таких „толп“, которые едины по обще¬
ственной обстановке (общность раздражителей). Это может
отрицать только тот, кто закрывает глаза на действительность,
кто боится фактов.
Тот же Бехтерев там же говорит:
„ ... Мы решительно стоим против всякого субъективизма
в оценке общественной деятельности, который является
неизбежным в том случае, когда речь идет о „единстве
сознаний“, как основе коллектива“.
Мы, конечно, не станем в „основу“ коллектива класть
„единство сознаний“, но это еще не значит, что таковое
единство у коллектива отсутствует.
52

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
Наоборот, практика общественной жизни определенно ука¬
зывает на единство сознания у пролетариата, как борца
с буржуазией, на единство сознания у верхушечного напла¬
стования рабочего класса; практика говорит, что имеется
единое научное мировоззрение, которое легко усваивается
одним классом (коллективом) и совсем не дается другому
классу. И этот факт не вызовет в нас недоумения, так как
множество общественных людей подобны друг другу, поскольку
они суть биологические особи, физиология которых изменяема
одинаковыми для этих людей общественными условиями,
например, обстановкой жизни рабочих или крупных буржуа
б данную эпоху.
Когда мы говорим о субъективных процессах общественной
личности, мы не должны противоставлять биологических
методов изучения социологическим, а должны пользоваться
одним научным методом, который в отношении общественных
явлений представляет собою обиологированную социологию
или осоциологированную биологию.
И действительно, все различие между собакой и человеком,
как объектами исследования, сводится к тому, что собака не
подвержена влиянию общественных раздражителей, а человек
подвержен, но это не значит, что физиологическому методу
исследования человека нет места.
Этот метод остается самим собой как в случае действия
на организм соли, так и сахара, так и красного знамени
{общественный раздражитель).
Иные рефлексологи склонны заниматься реакциями только
на такие раздражители, которые общи всему животному миру,
т. е. на необщественные раздражители. Они, конечно, грубо
ошибаются, воображая, что подобное исследование исчерпывает
вопрос всесторонне.
Но что реакция на любой социальный раздражитель
является обыкновенной физической, для живого организма
физиологической, это, нам думается, совершенно бесспорно.
Итак, мы пришли к такому выводу, который говорит
о психо-физическом „параллелизме“ или — более точно —
психо-физическом монизме.
Одна из школ буржуазной психологии тоже стоит на точке
зрения психо-физического параллелизма, но не в нашем
53

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
смысле слова. По мнению этой школы, психическое и физиче¬
ское протекают в организме параллельно, как функции двух
особых субстанций — души и тела.
По нашему мнению (Спиноза — Фейербах — Энгельс — Пле¬
ханов), психическое и физическое — лишь две стороны одного
процесса. Но если идет речь о параллелизме, то в отношении
психического и физического отпадает категория причинности.
И это действительно так. Плеханов очень хорошо заметил,
что между физическим и психологическим нет взаимодействия.
Ведь причинная связь имеет место во времени: вперед при¬
чина, потом следствие. Мы же говорим о параллелизме, т. е*
об одновременно протекающих объективном процессе и субъ¬
ективном состоянии.
В статье „Трусливый идеализм“ Плеханов писал:
„Часто говорят о влиянии психических состояний на физио¬
логические процессы. Об этом влиянии очень много и охотно
распространяются теперь врачи. Я думаю, что факты, наводя¬
щие на мысль об этом влиянии, часто указывают совершенно
верно. Однако, объясняются они совершенно неправильно
Люди, распространяющиеся о влиянии „психики“ на „физику ,
забывают, что всякое данное психологическое состояние есть
лишь одна сторона процесса, другую сторону которого соста¬
вляет физиологическое явление или, вернее, целая сово¬
купность явлений физиологических в собственном смысле
этого слова. И когда мы говорим, что данное психологиче¬
ское состояние известным образом повлияло на физиологи¬
ческие отправления данного организма, то надо понимать, что
указываемое нами влияние причинено было собственно теми,
тоже чисто физиологическими, явлениями, субъективную
сторону которых составляет это психологическое состояние.
Если бы это было иначе, если бы то или иное психологиче¬
ское состояние могло послужить действительной причиной
физиологических явлений, то нам пришлось бы отказаться от
закона сохранения энергии“.
Это место из Плеханова очень удачно вскрывает суть
марксистской теории психического и физического.
С одной стороны, Плеханов подчеркивает „параллелизм“,
отвергая возможность взаимодействия, а потому и причино¬
следственной связи; с другой стороны, он же разъясняет,
54

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□о
в каком смысле марксизм устанавливает причинную зависи¬
мость между бытием и сознанием.
Вопиющее противоречие этих двух плехановских положений
оказывается кажущимся; в действительности противоречия нет.
Берем ощущающий организм и ставим его под воздей¬
ствие раздражителей; раздражитель (конечно, материальный,
т. к. других быть не может) вызывает (причина) в ощущающем
организме реакцию (объективно наблюдаемую, материальную),
субъективной стороной которой является мое ощущение.
Бели отвлечься от раздражителя, если говорить о физиче¬
ском и психическом, не выходя за пределы ощущающего
организма, то причинной связи мы не найдем : объективному про¬
цессу „сопутствует“ субъективный, точнее выражаясь, объектив¬
ный процесс (для других) является субъективным (для меня).
Но объективный процесс во мне (в ощущающем орга¬
низме) вызван (причина) объективным же процессом вне меня
(раздражителем).
Значит, сначала раздражитель, затем реакция. Но реакция
субъективной стороной представляется ощущением, мыслью,
сознанием.
Значит, сначала бытие (раздражитель, яблоко), а потом
сознание (мысль о яблоке, субъективная реакция на действие
раздражителя).
Так разрешается давно поставленная проблема физического
и психического.
Все в мире существующее — только материальное. Все
свойства материи естественны, т. е. материальны. Свойство
ощущать и мыслить есть материальное свойство.
Но ощущающий организм воспринимает собственный
(внутренний) процесс, как ощущение, как „зеленое“, „теплое“,
„пахучее“, „вкусное*4, как образ, как вид. Практический
результат такого „видения“, восприятия следующий: сере¬
бряный полтинник, как мое ощущение, как „видение“ мною,
не есть серебряный полтинник, как он сам по себе.
Отсюда деление явлений на объективные и субъективные
или на физические и психические, или на бытие и сознание.
Я вижу книгу; она материальна; поступающее от нее
волнообразное движение тоже материально; процесс, проте¬
кающий во мне под действием этого волнообразного движения,
55

□ааааоааааааааппрапоаоааоай
тоже материален, но его вы наблюдаете не как вид книги, а как
определенное сочетание н изменение молекул и пр. Вид книги,
т. с. книга, какой она мне видится, как она мною ощу*
щается, не есть самая книга н не есть процесс, протекающий
во мне под действием книги.
Вспомним талер в голове и талер в руках и будем очень
осторожны относительно таких терминов, как „явление ,
„реальность14 и подобное.
Точная терминология — это те же слова с прибавлением
„объективный4*, „субъективный“, объективная реальность,
субъективная реальность и т. п.
Так! — скажет субъективный идеалист. Что субъективная
^ •*
реальность существует, что существуют цвета, запахи, звуки,
в этом я не сомневаюсь, но на чем основано ваше утвер^Д6
ние бытия материального, существующего независимо
ощущения мира? Субъективный идеалист Беркли в „Трактате
о началах человеческого знания“ писал: „... Существует пора
зительно распространенное между людьми мнение, буДто
дома, горы, реки, — одним словом, все ощущаемые предметы
имеют естественное или реальное существование, отличное
от их воспринимаемости умом. Но с какою бы уверенностью
и общим согласием ни утверждалось это начало, всякий, име¬
ющий смелость подвергнуть его исследованию, найдет, если
я не ошибаюсь, что оно заключает в себе явное противоро*
чие. Ибо что такое вышеупомянутые предметы, как не вещи,
воспринимаемые нами в ощущениях ? И что же мы восприни¬
маем, как не свои собственные идеи или ощущения ? И не
будет ли полным противоречием допустить, чточ какие-нибудь
из них или какое-либо их сочетание существует, не буДУ41^
воспринимаемым ?
„Некоторые истины столь близки и. очевидны для ума,
что стоит лишь открыть глаза, чтобы их увидеть. Такою
я считаю ту важную истину, что весь небесный хор и все
убранство земли, — одним словом, все вещи, составляющие
вселенную, не имеют существования вне духа, что их бытие
состоит в том, чтобы быть воспринимаемыми или познаваемыми,
что, следовательно, поскольку они в действительности не
восприняты мною или не существуют й уме моем или какого*
либо другого сотворенного духа, они либо вовсе не имеют
56

существования, либо существуют в уме какого-либо вечного
духа, н что совершенно немыслимо и включает в себе все
нелепости отвлечения приписывать хоть малейшей части их
существование независимо от духа“.
Итак, существую я (субъект), как дух, как ум, как душа,
познающая ощущения.
Итак, мир есть комплекс ощущений, познанный моей
душой. Субъективный идеализм.
Это было сказано в начале XVIII века.
В конце XIX века субъективный идеализм стал очень
модным под видом эмпириокритицизма, учения Авенариуса
и Маха. Последний писал ]), что „вещь“ есть мысленный
символ для комплекса ощущений, обладающего относительной
устойчивостью, и что „не вещи (тела), а цвета, звуки, дав¬
ления, пространства, времена (то, что мы обыкновенно на¬
зываем ощущениями) суть настоящие элементы мира“.
А Богданов в XX веке в „Философии живого опыта“
говорит: „Тела с)'ть чувственные тела, и ин|ях нет, поэтому
таковы и их элементы:	дерево	на самом деле (так I Вл. С.)
обладает зеленым, коричневым, сер^ш цветом, твердостью,
запахом и т. д., независимо от,того, „ощущаем“ мы это
или нет“.
Подобное великодушное со стороны махиста Богданова
разрешение дереву существовать объясняется только тем,
что дерево по Богданову существует не только как мое ощу¬
щение, но и как ощущение других. Что другие представляют
в махистской „философии“ элементы чуда, об этом мы ска¬
жем ниже, но что богдановское дерево представляет собою
комплекс ощущений, и как неощущение не существует, это
доказано фактом утверждения, что дерево на самом деле
обладает цветом. Это верно только относительно дерева
в моей голове, которое действительно серое или зеленое ;
материалист же зеленым дерево не признает, зная, что оно
обладает лишь свойством вызывать определенного типа дви¬
жение среды, вызывающее в чувствующем организме ощу¬
щение определенного цвета.
Итак, в лице субъективного идеализма мы имеем учение*
отрицающее существование материи внешнего мира, чего бы
1) Цитировано по „Эмпир. и матер.*' Ленина.
57

то ни было, кроме моих ощущений, а по Беркли — еще и души
с творцом-соэдателем последней.
Про эту философскую систему Энгельс говорил, что сло¬
вами ее опровергнуть невозможно.
То же питал о ней и французский материалист Дидро :
„Идеалистами называют философов, которые, признавая
известным только свое существование и существование ощу¬
щений, сменяющихся внутри нас, не допускают ничего дру*
гого. Экстравагантная система, которую, на мой взгляд,
могли бы создать только слепые ! И эту систему, к стыду
человеческого ума, к стыду философии, всего труднее опро¬
вергнуть, хотя она всех абсурднее“.
Энгельс предлагал доказывать объективное бытие вещей
практикой: съедая пудинг, мы доказываем его существование,
то же мы делаем с вещью, производя ее. Однако, истина
должна быть доказуема и словами, поскольку сознание наше
соответствует бытию и поскольку бытие (практика) эту истину
подтверждает. Мы не станем опровергать субъективный идеа¬
лизм ссылкой на свидетелей: мы знаем, что логически для
последовательного субъективного идеалиста, т. е. соллипсиста !)
совершенно не убедительно свидетельство хотя бы и мил¬
лионов людей в пользу того, что я утверждаю, да и мы, мар¬
ксисты, предлагаем не верить на слово ни единицам людей,
ни миллионам, а проверять их утверждение на практике.
Мое мнение, что стол существует. Феноменалист (субъ¬
ективный идеалист) говорит, что стол мне кажется, что стол —
мое ощущение. Я ссылаюсь на других людей, которые тоже
признают объективное бытие стола. Феноменалист возра¬
жает: вам кажется, что другим людям кажется стол. И так
далее. Когда мы опровергаем такую систему, как субъ¬
ективный идеализм, бывает полезно, иногда необходимо, встать
на некоторое время на точку зрения защитников этой
системы.
Примем за исходное, что существуют лишь мои ощуще¬
ния; Других людей нет, а есть лишь комплексы моих ощу¬
щений, именуемые „людьми“. Стоит только принять это по¬
ложение, как встает убийственный для феноменалистов вопрос:
почему мои ощущения определенным образом повторяются ?
*) Соллипсист—человек, признающий существование-только самого себя.
58

Например, почему мне кажется ежедневно одна и та же чер¬
нильница. одна и та же постель, на которую (мне кажется)
мое тело ложится ночыо и встает утром, один и тот же
умывальник, одна и та же мать? Почему вот уже много
секунд и минут мне кажется висячим на стене портрет
Маркса? Почему?
Если существуют лишь ощущения и их комплексы, то
откуда указанная повторность или, как обычно говорят, зако¬
номерность в моей цепи этих ощущений ? Ответ возможен
в трех направлениях: 1) в направлении чуда, 2) в сторону
материализма и 3) в направлении объективного идеализма.
Что мне кажется ежедневно один и тот же умывальник,
это чудо. С верующими в чудеса мы не станем полемизиро¬
вать: мы обращаемся к более квалифицированному читателю.
Остаются два выхода, один из которых, это — признание
существования вещей, которые мне кажутся.
Никакого нет чуда в том, что мне видится каждый день
умывальник, если я каждодневно прихожу в соприкосновение
с ним, как с объективно существующим предметом. Нет чуда
и в том, что секунда за секундой мне видится портрет Маркса,
раз этот портрет действительно, объективно вися на стене,
приходит со мной в соприкосновение.
Поставленный вопрос материализмом решается, как мы ви¬
дим, очень просто: есть объект и есть субъект в виде ощу¬
щения, причем ощущение определяется объектом в лице
внешнего раздражителя и моего тела; мое ощущение соответ¬
ствует объективно существующей Еещи, пришедшей со мной
в соприкосновение.
Дается ответ и в третьем направлении.
Раз ощущение есть функция души, то определенная по¬
вторяемость в проявлениях души есть результат действия
на нее объективно существующей духовной силы; иначе
говоря, душа выполняет приказы бога.
Но в таком случае субъективный идеализм перестает быть
субъективным, скатываясь к идеализму объективному и тем
самым теряя последовательность.
Даже самые последовательные феноменалисты в лице
соллипсистов должны скатиться к объективному t если не хотят
апеллировать к чуду.
59

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
Беркли, например, над душой в виде общей господствую¬
щей силы ставит всемогущего, христианнейшего бога.
В XIX и XX веках не всем удобно пользоваться божьими
услугами, а потому феноменалисты современности допускают
существование других людей.
Юшкевич, например, протагоровское выражение изменил
в следующее: „Социальный человек — мера вещей“.
И вот с помощью этого социального человека современные
феноменалисты пытаются затушевать самый бессмысленный
вывод своей философии о несуществовании ничего, помимо
моих ощущений.
Петцольд всеми силами старается доказать, что дерево
существует и не как мое ощущение и что подобное суЩе
ствование ни капельки не противоречит эмпириокритицизму»
т. е. современному субъективному идеализму. В „Проблеме
мира с точки зрения позитивизма“ он пишет: „1 де... место
тому факту, что вещи, совершенно независимо от того, открыты
или закрыты у меня глаза, всегда сызнова появляются на старом
или на другом каком, независимом от моего мышления, месте,
где место тому факту, что между вещами существует вполне
последовательная и закономерная связь?“
Как мы видим, это тот самый вопрос, который был нами
выше поставлен. Его ставят наиболее мыслящие из эмпирио¬
критиков, так как только глупцы не замечают важности его.
Ответ Петцольдом дан такой:
„Вообразим себе наблюдателя А стоящим перед цветущей
яблоней и поверяющим нам результаты своих наблюдении.
Описание, даваемое им, совпадает с собственными нашими
наблюдениями. Предположим, что он отворачивается,от дерева
и, по его словам, больше не воспринимает его. Это не оказы¬
вает никакого влияния на Наше собственное восприятие этого
дерева. Дерево продолжает существовать, и оно в своем суще¬
ствовании для нас независимо от восприятия А. При этом,
мы, устранив представление о субстанции (о материи.—Вл. С.)*
уже не делаем различия между нашим „образом“ восприятия
дерева и самой воспринимаемой частью дерева:	в процессе
восприятия мы непосредственно охватываем предмет в его
воспринимаемых частях. Если мы теперь предположим» что
наблюдатель А принципиально совершенно подобен нам» что
60

DOODauaOOODDClOaDOODDaDDnnnanDDnnnDOannnOOnOOnnOD
он — также ощущающий и мыслящий человек, как и мы, что мы
находимся принципиально в том же положении по отношению
к дереву, как и он, мы тем самым признаем и независимость
существования дерева от нашего собственного восприятия:
так же. как продолжало дерево существовать, когда отвернулся
от него А, так будет оно существовать и тогда, когда отвер¬
немся от него мы сами. Отрицая или сомневаясь в этой
независимости, мы тем самым отрицаем или сомневаемся
в существовании других людей“.
Бедные феноменалисты крутятся, как березка на огне.
И не мудрено, так как отрицание субстанции, превращение
вещей в комплексы ощущении действительно ставят субъек¬
тивных идеалистов в положение людей, верующих в чудо или
хватающихся, вопреки всем правилам и формальной и диалек¬
тической логики, за со-человеков, за социальных людей,
за наблюдателей Лу Б...— имя им легион.
Подумайте, сколько неприятностей и осложнений несет
с собой признание этих наблюдателей.
Ведь, под наблюдателем А идеалист должен понимать сово¬
купность и процесс ощущений. Но в таком случае ссылка
на то, что наблюдатель А совершенно подобен нам, отпадает;
ведь, если этот наблюдатель есть всего только комплекс
ощущений, то „подобие“ выразится в тожестве, т. е. что
наблюдатель А, как комплекс ощущений, совершенно такой же,
как и каждый из нас, как комплексы ощущений. Но в таком
случае у Петцольда налицо тавтология, т. е. повторение одного
и того же по-разному. И действительно, на вопрос, почему
наблюдатель А и мы одинаково ощущаем (напр., видим дерево),
следует ответ: потому, что мы одинаково ощущаем (по Пет-
цольду: потому что наши ощущения подобны). Значит, дело
не в „подобии“ ощущений, а в том, что принципиально подобны
наши организмы.
Однако, если мы организмы противопоставляем ощущениям,
значит: организмы — не ощущения.
Как же так? Ведь эмпириокритицизм утверждает, что
ни материи, ни духа нет, а есть лишь одни ощущения? Вот
первый тупик для феноменализма.	г
Дальше, если мы сделаем исключение для человеческих
организмов, признав их независимое от моих ощущений бытие,
fii

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
то перестанут ли объективно существовать моя рука, или моя
почка, будучи отделены от моего тела? Если перестанут,
то чем это чудо объяснить? А если не перестанут, то мы,
помимо людей, должны будем признать независимое от ощу*
щений существование анатомических музеев, по крайне мере
всех этих рук, ног и подобное, предназначенных к изучению.
Дальше, как указал Плеханов, наблюдатель А имеет
значение в нашем вопросе лишь как высказывающееся
существо: он сообщает нам, что ему видится дерево такое-то
и такое-то.
Но что значит высказываться? Не значит ли это вызывать
сотрясение воздуха своими голосовыми связками, языком,
губами, зубами, движениями мышц лица и т. д.? Или, по Пет-
цольду, высказывание и его восприятие возможны без среды,
без воздуха? Если это так, то не подвергнуть ли остракизму
(изгнанию) все учебники физики или хотя бы главы в них
о звуке, свете и т. д.?
И если Петцольд откажется признать законным, достаточно
обоснованным, мотивированным такой остракизм, то тем самым
он признает объективное существование среды.
Но, ведь, объективно, помимо ощущений, не как ощу¬
щение, существующая среда есть опровержение субъективного
идеализма.
И еще один серьезный вопрос.
Дерево, — говорит Петцольд, — существует, и это доказано
тем, что когда отворачивается А, не отвернулись другие,
т. е. для кого-нибудь оно да существует в виде ощущения.
Но нельзя ли обернуть дело несколько иначе: предположим,
что вместе с А отвернулись и все другие; как тогда?
продолжает ли существовать дерево?
Эмпирибкритики отводят такую постановку вопроса, считая,
что невозможно, чтобы все ощущающие существа порвали
чувственную связь с деревом.
Однако, наш вопрос очень обоснован.
Ведь, мы можем его поставить в несколько иной форме:
предположим, что речь идет о дереве, росшем в эпоху
дочеловеческую.
— Было это дерево или не было его? — спрашиваем мы
феноменалистов.
62

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
И они вынуждены прибегать к столь жалким приемам
отстаивания правильности своего построения, что даже мало¬
подготовленный читатель чувствует зыбкость почвы под
эмпириокритическим учением:	на	сцену	выступают сначала
амеба, а потом мы сами, кинематографически переброшенные
в дочеловеческую эпоху мира.
Н еистовый эмпириокритик Вилли так и говорит: „Мир
животных — будь это ничтожнейший червяк — мы должны
просто рассматривать, как примитивных людей, раз мы берем
жизнь животных в связи с общим опытом“.
Итак, если человека нет, то есть червяк, как ощущающий
организм, а значит — имеются и ощущения.
Мир спасен.
Но вся беда этой червеобразной теории заключается в том,
что ее защитники должны превращаться в черепах, чтобы
от человека через обезьяну, птиц, рыб, червей, как можно
дольше ползти до того известного нам „живого“ организма,
имя которому амеба и который известен пока в качестве
лервейшего ощущающего организма.
Ведь, чем скорей Вилли доберется до амебы, тем скорее
придется подумывать о растениях, затем о минералах, затем
о газах и т. д., т. е. о неощущающих предметах.
Вот, говоря про этот период, мы и спрашиваем: были ли
ощущения, когда не было ощущений? х), был ли мир (комплексы
ощущений), когда не было ощущающих веществ, а значит —
и самих ощущений?
Эмпириокритик должен, конечно, признать существование
прошлого мира, но как сохранить его в виде комплекса
ощущений?
Ответ прост: мы перенесемся мысленно в эту эпоху, мы
помыслим ее, мы перенесем себя в тогдашние времена
и представим себе, какими были комплексы ощущений?
Все это хорошо. Почему и не сесть на машину времени
и не прокатиться на ней в отдаленное прошлое?
Но это доступно, при наличии такой машины, нам, мате¬
риалистам, с почтением относящимся к геологии, но перед
эмпириокритиком прежде всего встает вопрос: куда ехать?
*) Мною перефразирован Плеханов: „Было время, когда времени не
было“.
63

Станция отправления имеется: мои теперешние комплексы
ощущений. А где станция назначения? Чей это комплекс,
когда живых существ — ни людей, ни амеб — не существовало?
Мой? Но каким образом мой комплекс ощущений превра¬
тится в такой, который соответствовал бы далекому прошлому?
Не остается ли единственное: помыслить ощущающим весь
неорганический мир?
Вот в какой схоластике запутывается феноменализм,
признавший единственно реальным лишь ощущения.
Он неудержимо катится от своих ощущений к чужим,
от ощущений к телу, от тела своего к телу чужому, от оЩУ~
щающих организмов к среде, производя жалкое впечатление
одновременным отрицанием существования материального мира*
Однако, если феноменализм ошибается, отрицая существо
вание физического мира, если материя существует, то что
это за штука?
Как раз из лагеря современных субъективных идеалистов
шло к нам требование дать определение материи.
В истории философии ответ на это требование уже Да1*»
и его повторяет Ленин в своем „Материализм и эмпирио¬
критицизм“.
„Что значит дать „определение“? Это значит прежде всего
подвести данное понятие под другое, более широкое. Напри¬
мер, когда я определяю: осел есть животное, я подвожу по¬
нятие „осел“ под более широкое понятие.
Спрашивается теперь, есть ли более широкие понятия,
с которыми могла бы оперировать теория познания, чем по¬
нятия: бытие и мышление, материя и ощущение, физическое
и психическое? Нет. Это—предельно-широкие, самые широкие
понятия, дальше которых по сути дела (если не иметь в виду
всегда возможных изменений номенклатуры) не пошла до сих
пор гносеология.
Только шарлатанство или крайнее скудоумие может тре¬
бовать такого „определения“ этих двух „рядов“ предельно-
широких понятий... Плеханов во „II письме к Богданову“
так „определяет“ материю:
„Материальными предметами (телами) мы называем такие
I
предметы, которые существуют независимо от нашего созна¬
ния, и, действуя на наши чувства, вызывают в нас известные
«л

ововаеюввоовваввавовпвввоввоооооаааоаовввааоаааа
ощущения, в свою очередь, ложащиеся в основу наших пред¬
ставлений о внешнем мире, т. е. о тех же материальных пред¬
метах, а равно и об их взаимных отношениях“.
В статье о Гольбахе Плеханов цитирует этого материа¬
листа Франции XVIII века, соглашаясь с ним:
„Для нас материя есть то, что так или иначе влияет
на наши чувства“.
Можно считать за „определение“ вещи перечисления
ее свойств, но это совершенно невозможно в отношении ма¬
терии, т. е. всего, что существует и беспрерывно изменяется
б своих проявлениях.
Таким образом,требование, предъявляемое к материализму
идеалистами и эклектиками, в частности русскими махистами
в лице Богданова, Луначарского и других, теряет всякий
смысл.
Также бессмысленно другое требование: сказать, что есть
„вещь в себе“ сама по себе, т. е. независимо от ее действия
на нас.
К материализму, утверждающему объективное существо¬
вание вещей, обращаются обычно с вопросом: „Пусть суще¬
ствует мир материальных вещей, но что вам от этого, раз
вы не в силах познать „вещь в себе!“
Этот вопрос' источником своим имеет наше деление явле¬
ний на субъективные, (вещь в нас) и объективные, (вещь
в себе) а также кантовский взгляд на непознаваемость
„вещей в себе“.
Мы, как было выше сказано, отличаем талер в голове
(вещь в нас) от талера независимо от наших ощущений,
от талера в руках, в действительности (вещь в себе).
Кант тоже признает существование вещей в себе (Ding
an sich), но отрицает их познаваемость. Он говорит: „Идеа¬
лизм состоит в том утверждении, что нет никаких других
существ, кроме мыслящих; согласно этому, прочие вещи,
воспринимаемые нами, были бы только представлениями мы¬
слящих существ, представлениями, которым не соответство¬
вали бы никакие предметы вне этих существ. Напротив,
я утверждаю: вещи даны нам, как вне нас находящиеся пред¬
меты наших внешних чувств; однако, о том, каковы эти вещи
могут быть сами по себе, мы ничего не знаем; нам известны
5 В. Сарабьяиов.	65

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
только явления, т. е. те представления, которые они вызывают
в нас, действуя на наши внешние чувства. Значит, я во всяком
случае признаю, что вне нас существуют тела, т. е. вещи,
совершенно неизвестные нам сами по себе, но которые мы
знаем по представлениям, вызываемым в нас их действиями на
наши внешние чувства, и которые мы обозначаем словом
„тело“—словом, относящимся, стало быть, к явлению этого
неизвестного нам, но тем не менее существующего предмета .
Плеханов, цитируя это место „Пролегомен“ Канта, ПОД'
черкивал противоречие последнего, заключающееся в призна¬
нии двух исключающих друг друга положений: 1) вещи вы¬
зывают в нас представления и 2) эти вещи не познаваемы.
Самое требование познать вещь в себе, как она есть, не¬
зависимо от своего действия на нас, не имеет никакого смысла,
так как познавать, это значит—приходить с вещью в сопрй~
косновение, во взаимодействие. Когда говорят: познай веЩь
вне ее действия на наши чувства,— то говорят нелепость:
познай, т. е. войди с вещью во взаимодействие, не входя
с нею во взаимодействие.
Плеханов и указывал:	„Узнать данную вещь именно
и значит узнать ее свойства. А что такое свойство веЩи?
Это именно тот способ, которым она действует на нас посреД"
ственно или непосредственно. Сказать, что вещи сами по себе
для нас непознаваемы, и что мы знаем только впечатления,
ими на нас производимые, это—то же, что сказать:	если
мы отвлечемся от действия на нас вещей самих по себе,
то мы не в состоянии будем представить себе, каким образом
они могли бы на нас действовать“.
Плеханов и писал х):	„Вещи	в	себе действуют на нас;
Кант признает это. Действовать на предмет — значит иметь
некоторое отношение к нему. Стало быть, если мы знаем —
по крайней мере отчасти — действие на нас вещей, то мы
знаем — по крайней мере отчасти — и те отношения, которые
существуют между нами и ими. Но если мы знаем эти отно¬
шения, то нам известны также — через посредство наших
восприятий — и отношения, существующие между вещалш
самими tio себе. Это, конечно, не „непосредственное“ познание,
4) „Конрад Шмидт против Маркса и Энгельса“ в „Очерках по история
материализма“, изд. „Моск. Раб.‘‘ под ред. т. Рязанова.
66

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□а
ко »то все-таки познание, и если оно у нас есть, то мы
не имеем ни малейшего права утверждать, что те отношения,
которые существуют между вещами самими по себе, недо¬
ступны для нашего познания. Вещи действуют на наши
внешние чувства и вызывают в нас известные ощущения:
Кант признает это. Л ведь это значит, что вещи причиняют
нам ощущения. Но тот же самый Кант говорит, что категория
причинности — равно как и все прочие категории — не при
менима к вещам самим по себе. Тут он противоречит себе
самым очевидным образом“.
Процесс познания вещи есть процесс познания свойств вещи.
Мы можем знать вещь лишь как совокупность ее свойств
и больше никак.
Когда мы говорим, что лошадь—животное вьючное и даю¬
щее кумыс, мы этим самым перечисляем три свойства лошади:
1) животное, т. е. тело ощущающее, обладающее органами
чувств, 2) вьючное, т. е. способное носить на себе тяжести,
3) дающее кумыс.
Но способ действия на нас вещи всегда нами познается
через ощущения, „через посредство наших восприятий“.
Значит, единственным материалом познавания служат наши
ощущения? Значит, правы махисты, утверждающие, что кроме
ощущений мы ничего и знать не можем?
Нет, это совсем не так.
Познавать через посредство восприятий еще не значит
познавать только восприятия.
Когда я зашибаю себе коленку, я познаю свои ощущения
(напр., что мне „больно“), но еще то, что не есть ощущение,
а существует само по себе (напр., шишку). Я познаю „зеленое“,
но еще и причину моего ощущения, в виде действия на мой
организм волнообразных движений. Я познал „тепло“ или
„холодно“, т. е. ощущения, но я знаю еще состояние тела,
температуру его.
Правда, судить о состоянии тела я могу только через
свои восприятия, напр., о температуре по градуснику, на ко¬
торый я смотрю, о характере кушанья по запаху.
Когда махист говорит об „опыте“, как материале познава¬
тельных процессов, он имеет ß виду только элементы ощу¬
щений: „теплое", „холодное", „вкусное“, „звучное“, „пахучее“;
67

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
ни о каких состояниях тел у него не может быть и речи, так
как эти состояния в его „опыт“ не входят:	ведь, они
не ощущения.
Махист видит термометр, скалу и ртутный столбик, а тем-
пературы он не видит; он слышит „серебряные голоса“ гар¬
монии, но он не слышит металла.
Материалист же строго различает объективные явления
и субъективные, бытие и мышление, материю и ощущения.
Когда мы говорим,	что знаем	такой-то	предмет,	мы ясно
себе представляем,	что речь	идет о	„виде“	предмета,
об „образе“ его, т. е.	о „комплексе ощущений“, что предмет
прохладный, приятный, вкусный, пахнет так-то, а еще
об объективных его	свойствах,	т. е. об	объеме,	возрасте,
форме и пр.
Джон Аокк, один из вдохновителей французского материа¬
лизма XVIII века, работавший в Англии в конце XVII века,
писал 2), что „наше наблюдение, направленное то на внешние
чувственные объекты, то на внутренние действия нашей души,
воспринимаемые и рефлектируемые нами самими, доставляет
нашему разуму весь материал мышления“. Это учение Аокка
известно, как учение о первичных и вторичных качествах ве¬
щей; первичные—протяжение, фигура, движение, покой, веще¬
ственность, число; вторичные—цвета, звуки, вкусы и т. п.
Беркли, ученик Аокка и продолжатель его в идеалистиче¬
ском духе, так критикует это учение своего учителя:
„Те, которые утверждают, что фигура, движение и прочие
первоначальные и первичные качества существуют вне духа,
вне мыслящих субстанций, признают вместе с тем, что это
не относится к цветам, звукам, теплу, холоду и тому подобным
вторичным качествам, которые они считают ощущениями, су¬
ществующими лишь в духе и зависящими от различия в ве¬
личине, строении и движении малых частиц материи. Они
считают это несомненной истиной, которую могут доказать
без всякого исключения.
Если достоверно, что первичные качества неразрывно свя¬
заны с другими ощущаемыми качествами, от которых не мо¬
гут быть даже мысленно отвлечены, то отсюда ясно следует*
что они существуют лишь в духе. Но я желал бы, чтобы
-1) „Опыт о человеческом разуме“. Изд. 1898 г., перевод Савина.
68

к го-им будь сообразил и попытался, может ли он через мы¬
сленное отвлечение представить себе протяжение и движение
какого-либо тела без всяких других ощущаемых качеств.
Что касается меня, то для меня очевидно, что не в моей
вхасти образовать идею протяженного н движущегося тела
без снабжения его некоторым цветом или другим ощущаемым
качеством, о коем признано, что оно существует только в духе.
Короче, протяжение, фигура и движение, отвлеченные от всех
прочих качеств, немыслимы. Итак, они должны находиться
там же, где и прочие ощущаемые качества, т. е. в духе,
и нигде более“ *).
Это рассуждение субъективного идеалиста очень похоже
на рассуждение наивного материалиста, пытающегося доказать,
что ,,зеленому“ и „вкусному“ негде больше находиться, кроме
как в теле, где и находятся прочие качества. Однако, вся беда
этих рассуждений заключается в том, что проблема физически-
психического, т. е. объекта-субъекта, решается или без субъ¬
екта, или без объекта. Отсюда: 1) существует талер, как идея,
и больше никак; 2) существует талер, как тело, а мысль о талере?
Мы уже доказали, что субъективный идеализм обязательно
скатывается к объективизму, т. е. либо к признанию объек¬
тивно существующих вещей, либо к признанию духовной силы,
стоящей над субъектом, независимо от последнего.
Об объективном идеализме мы будем говорить ниже,
а теперь поставим перед собой следующий вопрос: если есть
объективный мир (вещи в себе) и есть ощущающее существо,
то несомненно, должны быть и реакции этого существа на
вещи в себе.
О чем говорит Беркли, утверждающий, что протяженного
без цвета он не может представить? Он говорить о „виде“
предмета, он говорит не о предмете, но о реакциях на него
ощущающего организма. Я действительно не мыслю „зеленого“
без движения, без формы, без пространства.
Но физик превосходно мыслит бесцветную волну эфира
или беззвучное колебание воздуха, не связывая их обязательно
с ощущениями. Даже больше:	современная физика считает
наличие субъективных пятен в физических определениях
большим пороком.
*) „Трактат о началах человеческого знания“.
69

Но, скажут нам, если вы произносите слово „зеленое“,
вы знаете, что зеленое действительно „зеленое“.
Но можете ли вы утверждать, что фигура действительно
такая, какой она вам видится, что „вид" формы тожествен форме?
Зададим вопрос по иному:
Ощущение ничего не отражает, ощущение и есть ощущение,
тогда, как моя мысль в целом отражает пещь; значит, о до¬
стоверности ощущения и речи не возникает, но что такое
„образ“, „вид“ в отношении отображаемого предмета? Фото¬
графический ли снимок с последнего? Или картина предмета,
нарисованная рукой художника? Или символ, условный знак,
иероглиф этого предмета? Здесь мы подходим к той области,
где наичаще встречаются вульгализаторские искажения мате¬
риализма. Отчасти этому содействует наше специальное выра¬
жение:	мысль отражает бытие. Невольно напрашивается
сравнение с зеркалом, в котором образ сильно похож на отра¬
жаемый в нем предмет. Не так ли и „вещи в себе“ отражаются
в нашем сознании?
Когда берут в качестве примера зеркало, обычно забывают,
что „вид предмета перед зеркалом и в самом зеркале потому
тождественны, что, видя предмет в зеркале, я, в сущности
говоря, вижу его вне зеркала. Ведь „вид“ предмета есть реакция
моего организма на определенного типа волны; вид же
отражения этого предмета в зеркале есть реакция
на те же волны, только отраженные от стекольной
поверхности. И в том, и в другом случае мы имеем .дело
с ощущениями, субъективными явлениями. Совсем не так
обстоит дело с проблемой бытие — сознание“. Здесь бытие —
не „вид“, не ощущение, а объект, мышление же — субъект,
ощущение.
Следовательно, ни о фотографическом снимке, ни о кар¬
тине, написанной художником, не может быть и речи. Значит —
символы? иероглифы? условные знаки? Да, условные знаки,
но такие, в выборе которых мы не вольны, которые обусло¬
влены объективно.
Мы уже раньше говорили, что мой „вид“ человека такой
именно, а не какой-угодно другой, что моя реакция на такую-то
воздушную волну обязательно „звучит“ Интернационалом,
а на другую волну — дубинушкой.
70

ociDouutJooaooaooooaDi
я
юсюосюоооооаоооцооооооо
Иначе говоря, гг означать яначнт мс капни снимать,
л ttcßcam ь соответствия.
Я изучаю линию и определяю ее. как прямую. Мое опреде¬
ление линии „прямой** соответствует наиболее краткому рас¬
стоянию между двумя точками.
Как „видится“ эта линия мне. собаке, ангелу, это — одно,
а чему соответствует это „видение"—дело другое. Всем нам
она будет казаться по разному, но все мы, при прочих рав¬
ных условиях, скорей всего от этой точки придем к другой,
идя именно по прямой линии. Познавательный процесс есть
процесс нахождения соответствия между мыслями, образами,
„видами“ и объективно существующими предметами, соответ¬
ствия теории практике.
Маркс писал: „Вопрос, присуща ли человеческому мышле¬
нию объективная истинность, есть не вопрос теории,
а вопрос практики. Практикой должен человек доказать истин¬
ность, т. е. действительность, силу и „посюсторонность“ своего
мышления. Спор о действительности или недействительности
мышления, изолированного от практики, есть чисто схоласти¬
ческий спор“. Но есть ли мышление, которое было бы изо¬
лировано от практики? Конечно, нет! Но есть такое мышление,
которое имеет с практикой очень отдаленную связь. Против
него и высказывается Маркс.
Но что означает это положение: вопрос об объективности,
истинности есть вопрос практики? Только одно: мышление
связано с практикой, мышление соответствует бытию, раздра¬
жительность быка соответствует действию на него красного
плаща.
Итак, на все существенные вопросы, поставленные нам
субъективным идеализмом и в связи с ним, мы ответили.
Теперь остановимся на объективном идеализме. Прежде всего
отметим, что эта разновидность идеализма решительно высту¬
пает против феноменализма, признавая наличие объективно
существующего мира. Так например, Гегель в „Феноменологии
Духа“ х) говорит:
„В чувственной достоверности один момент утверждается
как простое, непосредственно существующее, или как сущность,
предмет, другой — как несущественное и опосредствованное,
*) Перевод Радлова, 1913 г.
71

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□ÖD
которое в ней существует не в себе, но посредством другого,
оно есть я. знание, которое знает предмет только потому, что
он есть, и которое может быть или не быть. Но предмет
vCTb истинное и сущность; он существует независимо от
того, знают ли его или нет; он остается, если его и не знают,
но знания нет, если нет предмета“.
Под этой фразой подпишется любой материалист. В нашей
литературе часто встречается выражение: тело без души (способ¬
ность ощущать и мыслить) есть, а души без тела не бывает.
Истинны наши знания или нет? Маркс говорил, что это
вопрос практики. Гегель дает такой же ответ J).
„На вопрос: что такое „теперь“? мы ответим, например,
таким образом: теперь есть ночь. Чтобы исследовать истину
этой чувственной достоверности, достаточно простого опыта ,
Выше мы показали, как разрешают проблему физического
и психического материалисты. В том же духе ее решает и Гегель,
предостерегая смешивать явление, как субъективное, с „явле¬
нием“, как объективной данностью. Гегель под явлением
понимает субъективную реальность. В очень тяжелой, но
достаточно ясной форме это выражено в следующем месте
„Феноменологии Духа“:	„Внутреннее	или сверхчувственное
потустороннее возникло, оно происходит из явления, и явле-
вние есть его посредствующее звено, т. е. явление предста¬
вляет собою его сущность и в действительности его содержание.
Сверхчувственное есть чувственное и воспринятое
установленное так, как оно существует по истине, но истина
чувственного и воспринятого заключается в том, чтобы быть
явлением. Сверхчувственное таким образом есть явление, как
явление, Если при этом мыслится, что сверхчувственное
представляет собою чувственный мир, т. е. мир в том виде,
как он существует для непосредственной чувственной досто¬
верности и восприятия, то такое понимание ошибочно, ибо
явление есть не мир чувственного знания и воспринима-
ния, не существующий, а мир установленный, как снятый,
т. е. по истине как внутренний. Обычно говорят, что сверх¬
чувственное—не явление; но при этом под явлением понимают
не явление, а, скорее, чувственный мир, даже реальную
действительность“.
1) „Феноменология Духа“, пер. Радлова, 1913 г.
72

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
Самый термин „внутреннее" есть термин современной
марксистской литературы. Когда Энгельс или Плеханов
говорили о субъективных (психических) явлениях, они обычно
предпочитали термин „внутренний мир“ в отличие от „внеш¬
него“, как мира объективных явлений. Смысл цитированного
гегелевского места, заключается в установлении факта, что
чувственный мир, т. е. мир вещей воспринимается субъектом,
как феномен (явление, субъективная реальность).
Когда мы говорим о законах-понятиях, как об отражении
в наших головах законов в действительности, мы не даем
ничего в сравнении с Гегелем нового, ибо и Гегель утвер¬
ждал, что сам предмет заключает в себе логику, т. е. законо¬
мерность развития.
Читая исследовательские работы Гегеля, поражаешься,
как крепко он связан с живой жизнью, с действительностью,
с конкретным. И если бы не Дух, совершенно чуждый всему
гегелевскому миросозерцанию и представляющий собою
„таинственного незнакомца“ не только для нас, но и для самого
Гегеля, учение последнего вошло бы в историю общественной
мысли, как материалистическое учение, свободное от тех
противоречий, к которым неминуемо приходит любое учение,
пытающееся сочетать диалектику с „Духом“, жизнь с небытием,
i
движение с абсолютным покоем.
По Гегелю, все, что есть, является иным бытием (инобы¬
тием) изначальной мировой силы, т. е. Духа.
Мир есть процесс становления этого духа.
1) Дух, как чистая мысль; 2) Дух, как неощущающая
материя;	3) Дух, как ощущающая и мыслящая материя.
Первое положение абсолютно произвольно, недоказуемо, как
недоказуемо и бытие бога.
Фейербах и говорил, что для самого Гегеля эта абсо¬
лютная идея, вернее, ее бытие не было доказано по суще¬
ству: „Доказательство .. . является только формальным. Для
Гегеля, как мыслителя (т. е. поскольку он имеет дело с су¬
ждениями только для себя самого, а не для других.—Вл. С.),
абсолютная идея была' абсолютной достоверностью; для Ге¬
геля, как писателя (т. е. поскольку он убеждает других,
своих читателей.—Вл. С.), она была формальной недосто¬
верностью“.

DOODOOODDOC ДОС ■	■	*	умтрпппрдппппппппаававо
Вот почему Гегель го споим методом (Гегель-диалвктик),
это одно, а Гегель со своей философской системой
совсем другое. В одном случае он действует, в другом—спе¬
кулирует. Метод свой он доказывает и показывает, систему
декретирует и рекламирует.
Но н реклама, и декрет оборачиваются в действии иным
лицом. нежели хотелось бы Гегелю.
Ведь недаром Гегеля толкуют, как и Спинозу: у Спи¬
нозы Бог равен Природе, у Гегеля Абсолютное равно
Т рудовому процессу.
В этом — противоречие объективного идеализма, поскольку
последний диалектичен, т. е. на место акта творения ставит
творческий процесс. Фейербах и указывал на это противоре¬
чие. Он писал в „Предварительных тезисах к реформе фило¬
софии“:	„Абсолютный дух, по Гегелю, раскрывается или
осуществляется в искусстве, в религии, в философии. В пере¬
воде с философского языка на немецкий это значит — ДУХ
искусства, дух религии, дух философии и есть абсолютный
дух. Но искусство и религию нельзя обособить от человече¬
ского ощущения, от фантазии и созерцания; философию
нельзя обособить от мышления, короче — абсолютный
дух нельзя обособить от субъективного духа или
существа человека, не возвращаясь при этом вспять,
к старой теологической точке зрения ; нельзя обособить, не
вызывая отображения абсолютного духа, как некоего дру*ого
духа, отличного от человеческого существа, т. е. вне нас
существующего призрака нас самих“.
Имея в виду невозможность доказать несуществование
произвольно надуманного „нечто“, мы вправе обратиться
к объективным идеалистам с требованием доказать сущ©"
ствование этого „нечто“, раз оно ими декретируется, утвер¬
ждается.
Постановка вопроса та же, что и в споре с верующими
людьми. Не мы должны доказать небытие бога, а они —
его бытне.
Итак, ни объективный, ни субъективный идеализм не есть
мировоззрения, идущие в ногу с наукой и научной логикой.
Сама жизнь, каждодневная практика, особенно в эпохи
торжества идущих к власти молодых классов, утверждают
74

правоту, истинность материализма. В облагтн социологии »та
истинность превращается и теории» исторического материа¬
лизма, как того же диалектического материализма в прило¬
жении к обществу.
В машу задачу не входит говорить специально об истори¬
ческом материализме. но вообще о материалистическом по¬
нимании истории мы скажем, чтобы связать философское уче¬
ние материализма с общественной практикой через обще¬
стве иную теорию.
Материализмом в социологии является не только марксизм,
но и ряд других, далеких от марксизма, учений.
Например, Бокль, объясняющий различия в общественных
укладах разных стран различием географических условий,—
вполне определенно выраженный материалист.
Историки, в основу общественной жизни ставящие
классовую борьбу,—тоже материалисты.
Марксисты от них обоих, как и от других материалисти¬
ческих течений, отличаются своей^базис-надстроенной теорией,
считающей, что в основе всех отношений людей к природе
и друг к Другу лежат отношения в производственном процессе.
Часто под материалистическим пониманием истории подраз¬
умевают именно эту теорию, чем, конечно, очень сильно сужи¬
вают понятие материализма в социологии.
Когда мы определяли понятие „материя“, мы говорили,
что материя, это — все, что, приходя в соприкосновение
с ощущающим существом, вызывает в нем ту или иную
субъективную реакцию.
Совершенно то же следует понимать и под общественным
бытием (материей, телом): все отношения людей друг к другу
н к природе суть материальные отношения, так как они воспри¬
нимаются (могут быть восприняты) нашими органами чувств.
Не только производственный процесс, но и классовая
борьба, и судебные, и нравственные, и семейные, и военные,
и спортивные отношения, и отношения на почве искусства,
религии и пр., и пр.
Все отношения, которые чувственно воспринимаемы, суть
материальные отношения.
Но какой тогда смысл в известной фразе Маркса: обще¬
ственное сознание определяется общественным бытием?
75

ООГООВОООООПСТХЫО^^
Чтобы ответить на этот вопрос, следует вспомнить Спи¬
ноза Фейербах Плехановское решение проблемы физнче-
ско-психического, объекта-субъекта, согласно которого бы¬
тие, отраженное в каком-нибудь ощущающем и мыслящем
организме, и есть сознание, объект вне меня, помимо меня,
для других, как и для меня, есть объект, но объект, как бы
перенесшийся в меня и как бы существующий, но только для
меня, а не для других, есть субъект: яблоко и мысль о яблоке,
образ яблока, вид яблока, яблоко, как призрак (по Гоббсу).
Совершенно также решается проблема бытия (объекта,
материального, физического) и сознания (субъекта, духовного,
психического) и в отношении общества, т. е. в социологии.
Маркс в „Критике полит, экономии“ писал:
„Как нельзя судить об отдельном человеке по тому, что
он о себе думает, точно так же нельзя судить о революционной
эпохе по ее сознанию“.
Дело заключается, следовательно, в том, что есть человек
и эпоха, как бытие, т. е. объективно, и есть человек и эпоха,
как сознание, т. е. субъективно.
Эпоха (талер в руках), существующая объективно, мате¬
риальная эпоха, эпоха, как бытие, не есть эпоха (талер в го*
лове), существующая субъективно, психическая эпоха, эпоха как
объективное небытие. Одно дело — СССР сам по себе, другое
дело — СССР в головах меньшевика, Макдональда, большевика.
Значит, под общественным бытием (телом, материей) мы
должны понимать все объективно сущее, а под общественным
сознанием — отражение и переработку в голове общества
этого сущего.
Что же такое тогда идеология ? Разве марксизм не отно¬
сит искусства, религии, этики к идеологиям, к общественному
сознанию ?
Да, относит, поскольку искусство, религия, этика, право
представляют собою отражение чего-то существующего само
по себе, объективно.
Мы уже говорили выше, что проблема физического-психи-
ческого бессмысленна без субъекта, без ощущающего зеркала.
Поскольку мы задаем вопрос, идеология ли книга, картина,
танец и т, п., отвлекаясь от субъекта или от объекта, мы
задаем нелепый вопрос.
76

OgQODDDDOLTOOCmoaUC
юоооооооосюоовавва
Он должен ставиться только я отношении* и больше
никак.
Является ли книга о классовой борьбе духовным?
Если мы ее рассматриваем самое по себе, а не в связи
с объективно существующей классовой борьбой, отраженной
в теории классовой борьбы, о которой идет речь в этой книге,
то последняя—только материя, только физическое, только ве¬
щество. тело. Если для нас эта материальная книга есть лишь
материальное (других средств никаких нет) средство расска¬
зать о том, какой автору „видится“ (кажется) объективная
классовая борьба, то эта книга будет субъективным явлением,
вернее, таким явлением будет то, что скрывается в ней,
фигурально выражаясь, внутренний мир книги (автора).
Психическое и физическое суть две стороны одного про¬
цесса при наличии ощущающего существа.
Во мне протекает физический процесс (я говорю, жести¬
кулирую, определенным образом двигаюсь), субъективной
психической стороной которого являются мои ощущения,
мысли.
Книга, это — значки, бумага и прочее, как бы мимика,
жестикуляция, речь автора, а другой стороной всего этого
материального являются мысли автора, т. е. классовая борьба
в голове автора, классовая борьба, не как объективное явле¬
ние, а как субъективное, не материальная действительная
борьба, а борьба психическая, воображаемая, представляемая,
мыслимая.
Стоит только книгу оторвать от субъекта, и никакой
идеологии здесь не будет ни на сантим.
Значит, стоит только дать ее ребенку, умеющему читать,
но недостаточно развитому, чтобы он понял, о чем идет
речь, -— и книга потеряет свой внутренний мир, она окажется
бессмысленным набором звуков, красок, линий и пр.
Для меня же эта книга есть отображенная в голове автора
классовая борьба, т. е. психическое субъективное явление.
Идеология, это — внутренний мир общества. Обществен¬
ный человек, общество не может о нем рассказать иначе, как
физическими средствами, принятием резолюций через подня¬
тие рук, их прочтением и т. п. Все эти общественные
рефлексы суть определенные движения и, рассматриваемые
77

безотносительно к субъективной стороне явлений, являются
только бытием, только объектом.
Но, ведь, в этих физических явлениях вскрывается внутрен¬
ний мир голосующей аудитории, голосующего за или против
Млкдональда английского общества, вскрывается, как именно
мыслит общество о самом себе, один класс о других и т. п.
Картина есть объективное явление, но она еще и субъекти¬
вное, т. е. идеология.
Я могу застыть перед красотой Волги после заката солнца,
застыть перед бытием.
Меня может не меньше захватить картина Левитана „Над
вечным покоем“, захватить сочетанием красок, формой и пр.
В этот момент картина для меня само бытие.
Но стоит мне встать в иное отношение к картине, как
последняя превратится в идеологию, в духовное, хотя она
и нарисована материальным художником, материальными
кистями и красками на материальном полотне.
Идеологией, духовным, психическим она станет в том
случае, если она выражает внутренний мир художника, если
она нам рассказывает об уголке Волги („Над вечным покоем
Левитана) не объективном, не материальном, а субъективном,
психическом, каким он (уголок Волги) в голове у художника
(Левитана).
Что же тогда общественные психика и идеология?
Бытие в головах общественных людей.
Для якута, попавшего в театр, театральное зрелище есть
само бытие, оно для якута ничего не отражает, якут, может
быть, даже вмешается в театральное действие, принимая его
за действительную жизнь.
А для нас с вами пьеса есть бытие, отразившееся в голове
автора и артистов. Мы, смотря на игру, рассуждаем, что
автор удачно или неудачно изобразил жизнь, что артист
пересолил в игре, шаржировал или был правдив.
Но тогда не превращается ли все в идеологию?
Да, все существующее, без малейшего исключения, при
наличии субъекта, может стать идеологией. Психическое
и физическое есть две стороны одного явления, если имеются
мыслящие существа.
Возьмем танец. Когда он бытие и когда сознание?
78

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
В зависимости от отношения.
Если танец что-либо отражает, если матросский танец
Мордкина есть средство рассказать, каким ему „видится“
танец матросов, то здесь бытие будет танец матросов, а идео¬
логией, психическим — матросский танец Мордкина.
Но вот Мордкинский танец превратился в бытие благодаря
иному отношению:	ученик балетной школы, увлекшись
Мордкиным, рассказывает, как последний танцует. Здесь
духовным будет танец ученика, так как через танец ученик
сообщает, каким „видится“ ему танцующий Мордкин.
1)	Сапожники шьют сапоги, 2) я читаю лекции об этой
пошивке сапог, 3) он рассказывает о моей лекции, 4) вы делитесь
впечатлениями от этого рассказа. Здесь даны 4 ступени.
Если взять первую и вторую ступени, то вторая будет субъ¬
ективным явлением, ибо моя лекция говорит о моем предста¬
влении конкретной пошивки сапог (пошивки сапог в моей
голове, а не объективной).
Если взять вторую и третью ступени, то вторая есть бытие,
объективное, отражаемое в голове моего слушателя, а третья
ступень — духовное, то есть моя лекция в голове (а не объ¬
ективно) моего слушателя.
Взяв отношение третьей и четвертой ступеней, мы найдем,
что третья ступень — бытие, четвертая — сознание.
Вне отношения нет решения вопроса, ибо самая проблема
„Объект-субъект“ представлена отношением объекта к субъекту
и обратно. Иначе говоря, если нечему отражаться в чей-либо
голове, то нет и физического; если не в чем отражаться,
то нет психического.
В предисловии к IV изданию своих „Очерков по ист.
мат.“ я писал, что производственный процесс превращается в ду¬
ховное, если он переносится в голову ощущающего существа.
Этот процесс в бытии не то, что трудовой процесс в моем во¬
ображении, т. е. каким он мне представляется, кажется, видится.
Всякий согласится, что мой рассказ или моя статья об
этом процессе относится к духовным явлениям, хотя рассказ
сделан материальными голосовыми связками, лицом, губами,
языком, жестами. Но, рассказывая о данном трудовом про¬
цессе, я могу перенести центр тяжести на жестикуляцию и по¬
вторять движения, наблюдаемые мною в этом трудовом процессе.
79

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
Суть дела не изменится, если я прибегну к несколько иным
или даже к совершенно иным способам рассказать о своих
впечатлениях, представлениях, т. е. о своем внутреннем мире.
И если в моих руках оказались и кожа, и шило с иглой
и нитками, и если мой внутренний мир правдиво отражает
внешние процессы, я могу в процессе рассказывания сшить
самую действительную пару сапог.
Этот трудовой — вполне материальный процесс, как средство
передать мои представления о чьем-то трудовом процессе,
иначе сказать, передать чей-то процесс, каким он находится
в моей голове (психический, субъективный процесс), должен
быть определен, как психическое явление.
Для нас „Интернационал“ обычно идеология, ритмиро-
ванное и гармонизированное отражение победных или напра¬
вленных к победам наших действий, а дети поют этот рево-
люционный гимн, не ища за ним ничего, что не выражалось бы
в чувственных свойствах (ритм, рифма, мелодия....).
При таком разрешении вопроса о физическом и психи¬
ческом и при строгом отношении к делу, идеология, психика,
одним словом, сознание не являются составной частью здания
с его базисом и надстройками, так как объективно идеологий
нет, идеологии суть отраженное и переработанное в головах
бытие.
Мы объективно имеем бытие, анатомирование которого
показывает, что производственные процессы служат базисом,
а остальные отношения (процессы) бытия суть надстройки.
Но куда же девать психику, идеологию?
Туда же, куда следует девать мой образ в зеркале:
Конечно, не в надстройку меня самого.
Есть бытие, общественное тело, общественная материя
и есть его отражение в голове общества, причем отражается
все бытие: и его базис, и его надстройка.
Формула „Сознание определяется бытием“ в применении
к обществу означает, что: 1) сознание протекает в бытии, ибо
мыслящее общество несомненное бытие, 2) прежде, чем
появляется отражение, должно существовать отражаемое (бытие),
3) отражение обязательно соответствует отражаемому и состоя¬
нию отражающего организма.

0\wm\ 1™л 3 tan |и|Щр] j Essl |и [iil
ГЛАВА Ш
Диалектика.
Материалистическая диалектика есть марксистская логика,
то есть наука об общих законах движения. Именно потому,
что она говорит об общих законах, т. е. свойственных всем
процессам, она и входит в общее единое научное мировоз¬
зрение-метод. Общие законы движения, отраженные и пере¬
работанные общественной головой, становятся общими зако¬
нами мышления о движении.
Здесь нам приходится иметь дело с двумя водораздель¬
ными течениями: матафизикой и диалектикой, формальной
логикой и диалектической.
Прежде чем подойти к существу вопроса, мы дадим общее
представление о том и другом, воспользовавшись „Анти-
Дюрингом“ Энгельса.
„Разложение природы на ее составные элементы, распре¬
деление различных явлений и элементов природы по опреде¬
ленным классам, исследование внутреннего строения органи¬
ческих тел в их многообразных анатомических формах —
явились основой тех гигантских успехов, которые принесли
нам последние 4 столетия в области познания природы. Но
все это оставило нам привычку рассматривать вещи и явления
природы обособленно, вне великой, общей их связи; не в их
движении, но в покое; не как по существу изменяющиеся, но
как неизменные, не живыми, а мертвыми. А будучи перене¬
сена Бэконом и Локком из естествознанйя в философию, эта
точка зрения породила специфическую ограниченность послед¬
них столетий, метафизический образ мышления. Для метафи¬
зика вещи и их отражения в сознании, понятия, суть обосо¬
бленные, прочные, неподвижные, раз навсегда данные объ¬
екты исследования, долженствующие быть рассматриваемыми
один после другого и один без другого. Он мыслит исклю¬
чительно непосредственными противоположениями: да — да>
6 В. Сарабьянов-	p'f

нет — нет, а что сверх того, то от лукавого. Для него вещь
либо существует, либо не существует; для него вещь не
может быть сама собой и в то же время иной. Положительное
и отрицательное абсолютно исключают друг друга; причина
и следствие находятся в столь же прочном противоречии
друг к другу“.
Здесь дана характеристика метафизики.
Сделана она так, что само собой напрашивается опреде¬
ление диалектики путем превращения метафизики в ее прямую
противоположность.
Дальше Энгельс характеризует и диалектику.
„В повседневной жизни мы знаем и можем с определен¬
ностью сказать, живо ли данное животное или нет; однако,
при более точном исследовании мы находим, что это, подчас,
крайне запутанный вопрос, как это хорошо известно юристам,
которые напрасно бились, чтобы открыть ту рациональную
границу, за которой умерщвление ребенка в утробе матери
является убийством; равным образом, невозможно твердо уста¬
новить момент смерти, поскольку физиология доказывает, что
смерть не есть мгновенный акт, а очень длительный процесс.
Точно так же. каждое органическое существо в каждый момент
и то же, и не то же: в каждый момент оно перерабатывает
введённые извне вещества и выделяет другие; в каждый момент
умирают одни клетки его тела и образуются новые; по истечении
более или менее долгого времени, вещество этого тела совер¬
шенно обновляется, замещается другими материальными ато¬
мами так, что органическое существо постоянно представляет
собой то же самое и в то же время нечто иное. При более точном
наблюдении мы находим также, что оба полюса известного
противоположения, положительный и отрицательный, неотделимы
один от другого и противоположны друг другу, и что, несмотря
на свою противоположность, они проникают друг друга; точно
так же, что причина и следствие суть представления, которые,
как таковые, имеют значение только в применении к отдель¬
ному случаю, но что, как только мы этот отдельный случа!
станем рассматривать в его общей связи с мировым цельэд
эти представления совпадают, растворяются в картине миро¬
вого взаимодействия, где причины и следствия постоянно
меняются местами так, что то, что теперь и здесь является
82

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□о
следствием, в другом месте и в другое время окажется причиной
и наоборот.
Все эти процессы и методы мышления не вмещаются
в рамки метафизического мышления. Для диалектики же,
которая, по принципу, рассматривает вещи и их отражения
в понятиях в их взаимной связи, в сцеплении, в движении,
возникновении и уничтожении, для нее явления, подобные
вышеупомянутым, представляют как раз довод в пользу ее
метода. Природа служит пробным камнем для диалектики,
и мы должны быть благодарны естествознанию за то, что оно
для такой пробы доставило богатый, с каждым днем все воз¬
растающий материал и, таким образом, доказало, что в природе,
в конечном счете, все совершается диалектически, а не мета¬
физически“.
Это противоположение диалектики метафизике, пожалуй,
наилучшее из всех, поскольку мы имеем в виду краткие,
далеко не полные формулировки. И это противоположение
проводит яркую грань между метафизикой и диалектикой,
как разными логиками: одна говорит: „да-да, нет-нет , другая
отвечает: „когда да-да, а когда и да-нет“. Формальная логика
знает три основных закона мышления:
1) Я и есть Я. А-А; это — закон тождества;
2) Я не есть Не - Я, А не есть Не - А, А не есть, напри¬
мер, Б; это — закон противоречия;
3) А или есть Б, или не есть Б, А не может быть и Б, и
Не - Б; это — закон исключенного третьего.
Когда меня спрашивают, что это, то ответ может быть,
по формальной логике, только один: или А, или Не - А, да
или нет, да-да или нет-нет, вполне четко, категорически, реши¬
тельно. Но это и есть метафизика: для метафизика, говорит
Энгельс, „вещь не может быть сама собой и в то же время
иной“, для метафизика „вещь либо существует, либо
не существует“.
Это поставлено в обвинение формальной логике. Диалек¬
тика же указывает, что все течет и изменяется, что все беспре¬
рывно изменяется, движение не приостанавливается ни на
мгновение.
Но если любой процесс есть процесс сплошной, безостано¬
вочный, тогда вообще формальная логика не применима, тогда
*>*	83

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
вообще немыслимо пользование формулой:	да-да	и	нет*нет.
И действительно, как Я может быть равно Я, когда Я
все время изменяется и становится чем-то иным, т. е. Не - Я?
Если бы процессы представляли собою смену точек покоя
и линий движения, тогда вещь оставалась бы самой собою,
находясь в точке покоя, а в процессе движения была бы
сплошным, беспрерывно изменяющимся чем-то. Однако, точка
покоя — миф, немыслимость, ее нет. Рассмотрим в этом отно¬
шении мир в целом и отдельную вещь. Предположим, что
весь мир, Универсум, Космос, застыл, впал в состояние покоя,
то есть абсолютной неподвижности; спрашивается, почему этот
абсолютно покойный Универсум выйдет из этого состояния?
В нем самом нет движения, нет, значит, сил, которые бы
вывели его из состояния покоя, а вне Универсума нет ничего,
так как он — все. Остается единственный выход: бог, приво
дящий в движение мертвую, инертную, безжизненную, непо¬
движную материю.
Аргументировать богом наука давно отказалась. Но пред-
положим, что в вечно движущемся Универсуме одни вещи
находятся в покое, а другие — движутся. При каком условии
такое предположение имеет смысл? Только при одном: если мы
признаем, что вещи не находятся в связи одна с другой, что
вещь от вещи отгорожена пустотой; в таком случае возможно,
что при движении одних вещей другие будут покойны. Но опять
вопрос: а почему они выйдут из состояния покоя? Либо бог,
либо другие вещи выведут их из такого состояния. Но что
это значит? Это означает хаос движений: пока эту вещь, нахо¬
дящуюся в состоянии покоя, ни одна другая не задевает, обходит
ее, а вот случилось, что пустотная оболочка прорвана, и вещь
двинута.
Уже одна необходимость признать существование пустоты,
„ничто“, заставляет нас отказаться от теории развития через
ряд точек (пространственных, а не математических) покоя
и кривых движения. Движение беспрерывно, и прав тот, кто
утверждает, что данный предмет и находится в данной точке,
и не находится, что одну и ту же реку нельзя переплыть
не только дважды, но и единажды, так как река меняется
с каждым взмахом руки плывущего, с каждой миллиардной
частью этого взмаха, беспрерывно.
84

Ответить на вопрос по формуле „да-да или нет-нет'*, это
значит определить предмет, сказать, что он такой-то. Однако,
если предмет все время меняется, то н определение невоз¬
можно, потому что этот такой-то предмет уже не такой.
Следовательно, правила формальной логики совершенно
не применимы в жизни?
Значит, закон тождества противоречит действительности,
рзз .4 не равно А, а есть „одновременно“ и А, и Не-А, значит,
теряет характер истинности и закон противоречия, так как
вместо А не есть Б, или Ву или Г и т. д. оказывается, что
А есть или БУ или В, или Г и т. д., значит, и закон исклю¬
ченного третьего, гласящий, что А или есть Б, или не есть Бу
терпит поражение, так как А может быть и Бу и Не-Б?
Мы действительно это и утверждаем, т. е. что законы формаль¬
ной логики, как законы безусловные, абсолютные, универсальные,
т. е. рассчитанные на все области жизни знания,— что эти законы
опровергаются практикой, повседневностью, наглядностью.
Но не ясно ли, что вывод, к которому мы только что
пришли, определенно противоречит той же нашей практике,
в которой мы на каждом шагу даем категорические ответы:
„да-да“, „нет-нет“.
Организовать кампанию за повышение производительности
труда или нет? Да-да, организовать, непременно организовать.
Нужно борьба с разгильдяйством? Конечно, нужна: „да-да“.
Ясно, что формальная логика, согласно которой 2X2 обя¬
зательно 4, А=А, А не есть Б, А есть или Б, или Не-Бу что
эта логика нами должна быть принята, в противном случае
вся история человечества, поступавшего по формуле „да или нет“,
представится, как история нелепостей, ошибок. И мы, диалек¬
тики-марксисты, не отвергаем формальной логики, мы лишь
отводим ей определенное место.
Но где же это место, если оно должно быть обязательно
местом покоя, а покоя нет, движение — беспрерывно?
Вся суть вопроса и заключается в том, чтобы найти это
место покоя в беспрерывном потоке движения.
Задача, как будто, не разрешимая, противоречивая; однако,
вся жизнь есть сплошное противоречие.
Разве не противоречие отразилось в одном из стихо¬
творений поэта Шелли: „Ты чудный сон, ты Красота, ты Ужас“,
85

а разве не сама действительность отражена этим стихом,
повторяющим известную поговорку:	„нет худа без добра“,
т. е. худо есть худо и в то же время добро, А—А—Не-А.
Разве не противоречие, когда мы. борясь с капитализмом,
поощряем капитализм, способствуя кустарничеству, проводя
арендную фабричную кампанию и т. д.
И разве не вопиющее противоречие, что 2 и 2, в таблице
умножения дающие 4, в жизни, в действии дают и больше,
и меньше? И действительно, я, поднимающий 2 пуда, с ним,
поднимающим столько же, поднимем больше четырех пудов;
те же я и он, поставленные к тяжести неудобно, поднимем
меньше четырех пудов.
Разве не противоречие, что тот самый рост организма, ко¬
торый выражается в накоплении здоровья, является процессом
приближения к смерти, к разложению? Капитализм растет,
крепнет, благодаря росту производительных сил, но этот же
рост ведет капитализм к гибели. Разве это не противоречие?
И разве не противоречие, когда на „простой“ вопрос:
хорошо ли, что идет дождь, мы отвечаем и пожиманием плеч,
и утвердительно, и отрицательно! Гегель и говорил, что жизнь
есть противоречие, что движение противоречиво, что противо¬
речие ведет вперед.
Противоречия нами наблюдаются и во времени, и в про¬
странстве. Например, Я есть Я и уже Не-Я, так как вче¬
рашнее Я не есть Я позавчерашнее, Я, взятый во времени,
есть Я сплошного, беспрерывного изменения. Но Я противо¬
речие не только во времени, но и в пространстве, ибо Я=- ТЫ у
так как и Я, и Ты люди, и одновременно Я не есть Ты, так
как при всем своем сходстве мы и различны.
Можно говорить о противоречиях внешних и внутренних.
Все вещи находятся друг с другом в связи, /значит, в из¬
вестном смысле, в противоречии; каждая вещь живет на счет
других вещей, ее движение возможно лишь путем вытеснения,
давления, толчков на другие вещи. Изменяющаяся среда ве¬
дет к изменению находящегося в ней предмета. Среда в своем
изменении противоречит еще неизменившемуся предмету. Про¬
изводительные силы ведут в своем развитии к изменению всех
сторон общественного бытия, иначе говоря, надстройки противо¬
речат базису, производственные отношения — производительным
86

силам, один класс противоречит другому. Это — внешние
противоречия. Но если мы создадим для какой-либо вещи,
нагляднее всего, для живого организма, неизменяющугося
среду, то найдем, что этот организм все равно будет изме¬
няться. Этот процесс превращения одного в другое будет ко¬
рениться, обусловливаться, иметь своей причиной внутренние
противоречия. Дайте одинаковое питание, воздух, одежду, по¬
мещение и пр. человеку, и он будет расти, седеть, отмирать
к помрет.
Когда марксизм говорит о жизни, он говорит о противоречии
всегда, везде, во всем.
История человечества есть история борьбы классов, го¬
ворится в „Коммунистическом Манифесте“, Плеханов в „Исто¬
рии русской общественной мысли“ дополняет: „история борьбы
и сотрудничества классов“. Плеханов не сделал бы этого
дополнения до войны, так как только шовинистический угар
мог затушевать, завуалировать известный факт, что в самом
сотрудничестве классов налицо классовые противоречия и что
не борьба служит сотрудничеству, а наоборот — сотрудниче¬
ство борьбе.
Но какой формулой, противоположной формулам формальной
логики, можно выразить противоречие для большей наглядности?
Повидимому, формулой закона тождества навыворот, то есть:
А = Не - А, что Гегелем определено, как закон превращения
в противоположность.
Мы знаем, например, что стебель не есть зерно, но что
зерно превратилось в стебель, то есть А (зерно) стало 1~1с - А
(не зерно, стебель). Нам известно, что капиталистическое
общество превращается в свою противоположность, т. е. в oö-
щество коммунистическое. Ребенок родившиися есть противо¬
положность ребенку утробному.
Гегелевский пример:	„теперь“, как ночь, превращается
в свою прямую противоположность, в „теперь“, как день. Все
отличие диалектики от метафизики заключается, если угодно,
именно в этом „превращении в противоположность“. Мета¬
физики тоже говорили, что все течет и все изменяется,
но этот поток был как бы потоком в кольце, в котором исходный
пункт, являясь конечным пунктом, служит исходным же не для
нового процесса, а для старого, но повторяющегося.
87

Так, все люди совершают один и тот же кругооборот,
по существу повторяя друг друга на протяжении всего пе¬
риода, пока существуют люди. Линия развития метафизики
есть замкнутый круг, линия диалектики—спираль. Метафизик
говорит, что все течет, все изменяется, оставаясь самим собой,
т. е. лошадь изменяется, становится худее или толще, сильнее
или слабее, стареет, но она всегда останется лошадью. Видов
столько, сколько их господь бог создал,— такова точка
зрения Линнея, она же и метафизическая.
Диалектик говорит: все течет, все изменяется, все превра¬
щается в свою противоположность. Почка не только изме¬
няется, оставаясь почкой, но и превращается в Не-почку,
в листик. Кто не признает превращений, как обязательного
звена в процессах, тот метафизик.
Можно стоять на позиции теории катастроф, утверждая,
что мир развивается скачками (катастрофами) от состояния
как бы покоя (неизменчивости) к другому состоянию как бы
покоя; можно стоять на прямо противоположной точке зрения,
например, на дарвинистской, отрицая скачки (катастрофы),
как моменты (краткие периоды времени) превращения; —
\
в обоих случаях налицо метафизика, то есть признание, что
все существующее существует от века, от сотворения мира
от такой-то катастрофы.
Плеханов про дарвинизм пишет следующее х): „Как ни це¬
лительна была реакция против старых метафизическик теорий
естествознания, она, в свою очередь, вызывала в головах до¬
стойную сожаления путаницу. Обнаружилась Тенденция изо¬
бражать новые теории в смысле старого выражения-—natura
non facit saltus—природа не делает скачков,— и впали в дру¬
гую крайность: стали обращать внимание только на процесс
постепенного количественного изменения данного явления; его
переход в другое явление оставался совершенно непонятным.
Старая метафизика была поставлена на голову".
Мы прдошли к вопросу о скачках, потому что это и есть
вопрос об изменениях путем превращений...
Если эта вещь превращается в иную вещь, А в Не-А,
например, в Б, то очевидно, что где-то должно кончаться
А и начинаться Б, очевидно, что где-то эволюционный,
*) „Очерки по истории материализма“, статья „Маркс“.
ЯН

OOaDUOaODDODDOODDDDDDDOnnnaaaDDDDaDannDDünanOnaD
постепенный процесс А кончается и начинается новый процесс,
очевидно, что между концом процесса А и началом процесса
Б лежит какой-то иной процесс, процесс становления Б, когда
Б еще нет. но Б становится и скоро станет.
Вот этот промежуточный процесс в теории диалектики
носит название скачка, перерыва данного постепенного развития.
Отрицать скачки, отрицать превращения, трансформации
А б Б, значит признать, что Б существовало всегда, тоже
и .4. и что их превращения одного в другое невозможно,
иначе сказать, встать на метафизическую точку зрения,
занять позицию попов на счет сотворения мира,
Гегель в „Логике“ (т. I) писал: „Нет прыжков в природе;
и обычное представление, чтобы понять возникновение или
исчезновение, предполагает... объяснять его постепенным
появлением или исчезновением“, а между тем „вода при
охлаждении твердеет не постепенно, становясь сперва каше¬
образной и лишь понемногу превращаясь в лед, но сразу;
уже охладившись до точки замерзания, она остается жидко¬
стью, если только сохраняет спокойное состояние, и тогда
достаточно малейшего толчка, чтобы она вдруг сделалась
твердой“. „В основе признания постепенности возникновения
лежит представление, что все возникающее уже существует
в чувственном виде или вообще в действительности, но еще
неощутимо вследствие своих малых размеров, равно как и то,
что при постепенном исчезновении небытие или наступающее
инобытие также существует, но незаметно“.
Дарвинизм, например, сам того не сознавая, стоит именно
на точке зрения постоянного существования и видов, и разно¬
видностей. „Как и прежде, — пишет Плеханов про дарвинизм,—
явления оставались отделенными друг от друга непроходимой
пропастью“.
Центральное место в дарвинизме занимает естественный
отбор, согласно которого из множества особей разнообразных
форм, окрасок и пр., и пр. выживают лишь немногие^ как бы
пропущенные через сито. Это — старая теория атомистов,
полагавших (Демокрит, Лукреций Кар, французские материа¬
листы), что мир полон бесконечного количества атомных
комбинаций, и что отдельно существовали глаза, руки, ноги,
печенки, глаза с легкими, сердце с большим пальцем, а мизинец
89

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
с почкой и т. д., и т. д., но наиболее соответствующей
всей среде оказалась особая комбинация — человек, которая
и сохранилась.
Дарвинизм, объясняя изменения отбором, даже не ставит
вопроса, откуда взялись, как взялись, почему появились все
эти бесконечные разнообразные особи и та (уже „отобранная“)
среда, к которой мы оказываемся приспособленными или не¬
приспособленными.
Дарвинизм всех последовательно мыслящих людей вплот¬
ную подводит к древнему пониманию мира, как хаоса, путем
отбора превращающегося в стройность, закономерность.
Гегель на целое поколение раньше как бы предвосхитил
метафизику дарвинизма, создав диалектическую теорию эво¬
люционно-революционного развития, т. е. синтезирующую
теорию катастроф с теорией постепенного развития.
Гегель говорит, что А развивается сначала постепенно,
что в А противоречия назревают и оно, А, становится коли¬
чественно иным, например, все большим А; затем назревшее
противоречие разрешается, А перестает существовать, но нет
еще и Бу а есть ни А, ни Б, процесс становления, процесс
скачка, мутации, катастрофы, революции.
За этим процесом наступает Бу которое в свою очередь
будет изменяться постепенно, единица за единицей, шаг
за шагом.
На языке Гегеля это означает: количество перешло в ка¬
чество. Я хочу пить, я пью и хочу пить все меньше.
Количественно изменяется определенное качество: „Хочу
пить“. Наступает момент, когда я стал новый качеством:
„Не хочу пить". Постепенно стать „Не хочу пить“ я не мог,
но прежде, чем сразу, вдруг стать нежелающим пить, я дол¬
жен был постепенно сокращаться в желании пить. Количе¬
ственное изменение „Хочу пить“ может привести к ничтожному
желанию пить, но нужен скачок, перерыв эволюции „Хочу
пить“, чтобы появилось „Не хочу пить“. Шаг за шагом,
затем скачок и снова шаг за шагом. Постепенность — скачок —
постепенность. Эволюция — революция — эволюция (новая,
другая). „Количество переходит в качество“ означает переход
одного качества в другое качество через количественные
накопления первого качества и наступивший затем скачок.
90

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□а
У Гегеля имеется и обратная формула: качество перехо¬
дит в количество. Уточняя, получаем: количество, изменяясь
качественно, становится иным количеством. Например, для
крепостника-помещика битый крестьянин стоит двух таких же
небитых. Почему? Да потому, что этого одного били и улуч¬
шали его качество, как раба.
Все эти переходы встречаются нам на каждом шагу,
только слепой может их не увидеть.
И диалектика включает их в свою единую картину мира,
делает из них один из элементов единого метода. Итак, диа¬
лектика есть представление об общих законах развития, выра¬
жающееся в следующем:	процесс развития беспрерывен
и ведет к превращению одной ^вещи в другую, в ее противо¬
положность, одного качества в другое; это превращение про¬
исходит скачкообразно, в кратчайший промежуток времени,
вдруг, сразу, но скачок всегда бывает подготовлен постепенным
назреванием противоречия; процесс количественного накопле¬
ния есть процесс назревания противоречия, а процесс скачка
есть процесс разрешения противоречия. Под противополож¬
ностью надо понимать новое качество, а под новым качеством
противоположность. Был ли скачок? на этот вопрос ответ
возможен только путем отыскания двух качеств: на грани
между ними находится скачок.
За революцией обязательно наступает прямая противо¬
положность того, что было до революции. W февральская
революция только потому революция, что за ней последовали
отношения, прямо противоположные дофевральским.
Отсюда вытекает ответ на самый первый вопрос о праве
пользоваться формулами „да-да и „да-нет . Пока идет речь
о качестве предмета, мы пользуемся правилами формальной
логики, а если о количестве, то пользоваться приходится
формулой логики противоречия:	„да-нет“, „нет-да“. Иначе
сказать, если нас спрашивают о бытии данного предмета или
его свойства (есть ли Венера? да. — Пример Плеханова), мы
отвечаем: да-да, нет-нет, если же речь идет о степени разви¬
тия этого предмета или его свойства, мы ответим „да-нет“,
„нет-да“. И действительно, определить качество, значит опре¬
делить наличие свойств, двух же ответов о том, есть ли что-
либо или его нет, быть не может, здесь действуют правила
91

формальной логики. Определить же количество, которое бес¬
прерывно меняется, просто невозможно, так как все бесконечно
делимо и	нет предельной величины, которой	бы можно	было
измерять,	как нет и	момента покоя: сейчас	и 1 ч. 30	минут
и уже не	1 ч. 30 м..	а больше; сейчас 1 ч.	30 м., а	также
1 ч. 30 м. 1 сек., а	также 1 ч. 30 м. 1 сек.	2 терции.	И так
далее.
Душа диалектики, как мы видели, в переходе в противо¬
положность, в прямую противоположность, в иное качество.
Послеоктябрьская Советская Россия есть прямая противопо¬
ложность дооктябрьской, иное качество, так же, как и стебель
другое качество, чем зерно, а человек — прямая противо¬
положность обезьяне. Но попробуем наблюдать эти противо¬
положности. Не найдем ли мы, что прямые противоположности
оказываются прямыми сходствами?
И действительно, разве те историки, которые доказывают,
что в 1917 г. февральские события не были революцией,
а что таковой были только события октябрьские, — разве они
не имеют никаких серьезных оснований утверждать это?
Например, разве после февраля не продолжалась, как и до
февраля, война, и разве земля не оставалась в руках поме¬
щиков, и разве не шли в тюрьмы революционеры-крестьяне
и не подавлялись вспышки пролетарского революционного
движения? Значит, послефевральская и дофевральская Россия
была одним качеством, а не разными.
С другой стороны, ясно, что обе России в то же время
и разные качества, хотя бы уже потому, что после февраля
работают Советы, которых не было до февраля, и нет монархии,
которая была до февраля. На вопрос, новое ли качество
послефевральская Россия, мы ответим, следовательно, что
она и новое, и старое качество.
Стебель и зерно не одно и то же, оба они — разные каче¬
ства; стебель есть противоположность зерну, но в то же время
и стебель, и зерно схожи друг с другом хотя бы уж потому,
что оба они включают в себе, помимо различных веществ,
общие для них в виде, хотя бы, углеводов и воды. Стебель
и зерно суть разные качества и одновременно одинаковые.
Не удивительно ли схожи человек и обезьяна? Сравни¬
тельная анатомия говорит о колоссальном их сходстве, в то же
02

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□О
время подчеркивая, что человек не есть обезьяна, что чело¬
век — прямая противоположность обезьяне.
Наконец, родившийся ребенок разве не имеет пары рук,
ног, ушей, глаз, одной головы, одного сердца, как и утробный
ребенок? Разве оба они не одно качество? Но разве утробный
ребенок имеет самостоятельное, независимое от материнского,
кровообращение, разве он принимает ртом пищу, разве он
дышит, кричит?.. Ясно, что и на вопрос, новое ли качества
родившийся ребенок, мы должны ответить: и да, и нет.
В области естествознания эта „неопределенность“, эта
„двусмысленность“, эта „противоречивость“ привела даже
к любопытному выводу, что вида (тоже качество) не суще¬
ствует, что вид — условность, что грани между видами нет,
что вид, это—„совершенно произвольный, придуманный ради
удобства“ термин.
И такой взгляд вполне гармонировал эволюционизму,
т. е. той точке зрения, согласно которой природа скачков
не делает: ведь, если в природе скачков нет, то нет и границ*
отделяющих человека от обезьяны, нет, следовательно,
и видов. Дарвинизм лишь условно делит мир растений и жи¬
вотных на виды. Противники дарвинизма, напротив, считают,
что „вид есть замкнутая в известных пределах времени и про¬
странства единица“ (де-Фриз) и что „виды резко разграничены
одни от «другого“ (Берг).
В какой мере, однако, произвольны те признаки, на осно¬
вании которых происходит классификация видов,— об этом
можно судить хотя бы по следующей справке из „Малой
биологической энциклопедии“х) о термине „вид“:
..Вид — основная единица в современной ботанической
и зоологической систематике. По определению Линнея,
вид-—„совокупность особей, похожих одна на другую так,
как дети одних родителей“. К характеристике вида относится
также способность давать плодовитое потомство, тогда как
животные и растения разных видов не скрещиваются между
собой вовсе или дают потомство не плодовитое. Декандолль
дает следующее определение вида: „вид есть собрание всех
особей, сходных между собою более, чем с какими-либо дру¬
гими организмами, способных при взаимном оплодотворении
*) Под редакцией проф. П. Ю. Шмидта, изд Френкель, 1924.
93

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
производить плодовитое потомство и разможающихся путем
смены поколений, так что, судя по аналогии, можно допу¬
стить их первоначальное происхождение от одной особи
или от одной пары особей“. Более детальное рассмотрение
видов показывает, однако, что многие виды не представляют
собою конечных подразделений, а сами распадаются на мень¬
шие группы, связанные между собою переходами,— такие
группы называются подвидами. В настоящее время некоторые
систематики предлагают считать две близкие формы двумя
разными видами лишь в том случае, если две данные формы,
при налички совокупности устойчивых и наследственных мор¬
фологических1) и биологических2) особенностей, в то же
время не могут быть соединены на основании существования
между ними переходных форм. Если такие переходные формы,
связующие их, имеются, то их должно рассматривать, как
подвиды одного общего вида“.
Эта справка из биологической энциклопедии очень харак¬
терна: она показывает, как произвольно выбирают естествен¬
ники из мира явлений такие, которые бы можно было считать
как бы мерой вида, критерием видовой классификации. Любо¬
пытно также, как естественники при определении понятия
„вид“ исходят из признаков зачисленных уже в вид живот¬
ных (или растений), т. е. топчутся в порочном кругу.
Следя за современной литературой о „виде“, не трудно
убедиться, что в этом вопросе естествоведение не сдвинулось
с места в течение нескольких десятков лет и что оно начи¬
нает искать ответа уже не в сыром материале, уже не в экспе¬
рименте, а в абстракции, столь близкой философии и даже
социологии, но находящейся в большом пренебрежении в есте¬
ствознании, не сумевшем синтезировать абстрактный метод
с конкретным исследованием, дедукцию с индукцией.
И любопытна, например, попытка идеалиста-естественника
Берга опереться в решении естественно-научных вопросов
на завоевания фцлософии.
В частности, Берг дает до известной степени приемлемое
определение вида, сознательно или нет (это несущественно)
*) Морфология изучает внешние формы и внутреннее строение
животных.
2)	Биология — наука о жизни вообще, о явлениях и законах жизни.
94

заимствованное из определения Лейбницем монады: то, что
отличается чем-нибудь новым. Мы и в других своих работах
говорили и теперь повторим, что спор о виде неразрешим
одним только экспериментом. Можно даже безошибочно утвер¬
ждать, что экспериментального материала накопилось такое
огромное количество, что требуется вся мощь абстракции,
чтобы добраться до берега, не дав себя захлеснуть стихиям
волнзпощегося океана фактов, фактов, фактов.
Иначе сказать, нам надо от „видов“, „родов“, „семейств“,
..отрядов“ и „классов“ перейти к „качеству“. Из предыду¬
щих примеров уже видно было, что понятие „противополож¬
ность“, „качество“ весьма растяжимо, почему, например,
в определении „вида“ и был проявлен столь исключительный
произвол. В марксистской литературе определения „каче¬
ство“ не существует, но зато эта категория весьма широко
использована при изучении различных сторон бытия, так что
косвенно можно составить определение понятия „качество .
Гегель, посвятивший „качеству“ большую часть своей объек¬
тивной логики, не дал определения, которое могло бы нас
удовлетворить, хотя у того же Гегеля и имеется много мате¬
риала, на основании которого это определение можно начать
строить.
И Гегель, и Маркс с Энгельсом, и Плеханов широко
использовали категорию „качества“, как метода, т. е. оружие
изучения, но мало уделили внимания самому оружию. Это
относится не только к таким категориям, как качество и коли¬
чество, но и к диалектике в целом.
Ведь в марксистской литературе даже нет специальной
работы, посвященной бы диалектике.
Одно из лучших определений „качества“ дано, пожалуй,
Плехановым в его предисловии к „Людвигу Фейербаху“
Энгельса:
„Движение материи лежит в основе всех явлений природы.
Движение есть противоречие. О нем необходимо судить
диалектически... по формуле „да — нет и нет — да“. Поэтому
мы должны признать, что, пока речь идет у нас об этой
основе всех явлений, мы находимся в области „логики про¬
тиворечия“. Но молекулы движущейся материи, соединяясь
одни с другими, образуют известные сочетания, — вещи,
9S

предметы. Такие сочетания отличаются большей или меньшей
прочностью, существуют более или менее продолжительное
время, а затем исчезают, заменяясь другими: вечно одно дви¬
жение материи, да сама она, неразрушимая субстанция.
Но раз возникло, в результате вечного движения, известное
временное сочетание материи и пока не исчезло оно в резуль¬
тате того же движения, — вопрос об его существовании необ¬
ходимо решается в положительном смысле. Поэтому, если нам
укажут на планету Венера и спросят, существует ли эта
планета, то мы, не колеблясь, ответим: да.
„А если нас спросят, существуют ли ведьмы, то мы
столь же решительно ответим: нет. Что же это значит? Это
значит, что когда речь идет об отдельных предметах,
то в суждении о них мы обязаны руководствоваться „основ¬
ными законами“ мышления. В этой области царствует...
„формула“: да—да и нет—нет“.
Плеханов под качеством понимает „сочетания“, „отличаю¬
щиеся большей или меньшей прочностью“. По Гегелю каче¬
ство, это—определенность.
Плеханов и Гегель по существу вопроса сходятся-
У т. Деборина „качество“ отожествляется с „состоянием“,
которое должно истолковываться по-плехановски, т. е. как
более или менее устойчивое сочетание. Мы назвали форму¬
лировку Плеханова наиболее удачной, и это действительно
так, поскольку вопрос еще только начинает ставиться с боль¬
шей или меньшей точностью. Если же мы попытаемся вопрос
охватить глубже, то сейчас же найдем, что плехановское по¬
строение не решает вопроса, а лишь подводит к его решению.
Прежде всего мы должны спросить, что такое „устойчивое
сочетание“ молекул, что такое „вещь“, и может ли быть что-
нибудь, как „не-вещь“, как „неустойчивое сочетание“?
Молекулы образуют вещи. А разве сама молекула не вещь,
не устойчивое сочетание? Разве понятия „хаос“ и „порядок“
не есть наши отношения к миру? Если бы мыслящих существ
не стало, разве был бы хаос или целесообразность? Разве
не осталась бы лишь одна единственная категория „необхо¬
димости“, „причинности“? Конечно, так. Стакан, яблоко, чело¬
век, это — вещи, устойчивые сочетания. А расколотый ста¬
кан, а сгнившее яблоко, а умерший человек, — разве это
96

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
не устойчивые сочетания, не вещи? И разве все, что только
существует, начиная с атома и кончая какой-нибудь туманной
массой, которой предстоит стать твердым шаром, наподобие
земли, — разве все это не вещи, не устойчивые сочетания?
Когда мы говорим об „устойчивости“, мы имеем в виду опре¬
деленную, ограниченную устойчивость.
Вот чернильное перо. Устойчивое оно сочетание или нет?
Ясно, что, будучи новым, оно устойчивое сочетание и в каче¬
стве средства писания, и как орудие игры „в перышки“.
Но вот оно стало негодным для писания, оно иное качество,
а для игры „в перышки“ оно годится и теперь, оно — старое
качество. Иначе говоря, вопрос, будучи поставлен в смысле
отношения, решается правильно. Относительная точка зрения
единственно правильная при определении качеств. Как все
в мире, и качество тоже отношение. Найти качество, значит—
определить вещь. Но что такое вещь, как не совокупность
свойств. Познать вещь равносильно познанию свойств вещи.
Это было неоспоримо для XVill века в лице великих мате¬
риалистов Франции. Вещь от другой вещи может быть отличена
только качественно и количественно.
Говоря только об определннных свойствах человека, мы
имеем два качества, если у одного из двух людей какое-либо
или какие-либо из определенных свойств отсутствует (ют);
но мы, имея в наличии все определенные свойства, квалифи¬
цируем обоих людей, как разные количества, если свойства
у них выявлены в разных степенях.
Математически количественное отношение можно выразить
так:
х	ab с
 , ,	-ту- ит.	п.;
2х 2а *)Ьс
качественное же отношение будет:
х	abe	аЬс
-у	—j—r	и	т* п-
у	au	abcd
Иначе сказать, качество есть отношение одной вещи
к другой (в пространстве) и вещи к самой себе (во времени),
а так как вещь нами познается только в виде совокупности
свойств, то наше определение качества будет выражено, как
отношение одной совокупности свойств к другой.
7 В. Сарабьянов.	97

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□DO
Плехановское устойчивое сочетание именно потому и на*
звано Плехановым устойчивым, что в нем более или менее
прочно, более или менее надолго сочетаны определенные
свойства: иначе толковать плехановское „сочетание“ невозможно.
Когда мы берем вещь в ее развитии, то находим, что в ней
комбинация определенных свойств в течение некоторого вре¬
мени остается неизменной в том смысле, что в течение всего
этого периода имеются одни и те же свойства в одном и том же
сочетании. Однако, эти свойства становятся большими или
меньшими, при чем одни могут увеличиваться, другие — умень¬
шаться. Это сочетание определенных свойств и есть качество,
которое, как качество, неизменно, но как количество бес¬
прерывно изменяется.
Качество аЬс. количественно изменяясь в 2аЬ Не, в 1/оа Не
и т. д., остается самим собой1), пока не появится новое какое-
либо свойство — ahed, или не выпадет старое какое-нибудь свой¬
ство — ас. В этих случаях качество первое перешло в качество
второе. Будет ли это выпадение или появление одного свой¬
ства, трех, десяти или тысячи, это — безразлично: во всех
этих случаях налицо новое качество. Так, чернильница иное
качество, нежели перо, а новое перо — другое качество, чем
старое, так как новое перо не обладает свойством старого
царапать бумагу.
Первый пример касается вещей в пространстве (черниль¬
ница и перо), второй — вещей во времени (новое перо в своем
развитии трансформируется в старое). Ставя вопрос так, мы
должны назвать революцией не только Октябрьские события,
но и февральские, и не только февральские, а даже закон
о восьмичасовом рабочем дне: ведь, до этого закона общество
не обладало свойством работать 8 часов, имея иное свойство —
10-часовой рабочий день, а после закона последнее свойство
отпало, а первое (8 часов рабочего дня) появилось. Скачок
всегда лежит между тем, что было и чего не стало, между
тем, чего не было и что стало.
Лейбниц говорил, что его монады, наполняющие весь мир
(своеобразные нв, идеалистический лад атомы), потому и мо¬
*) Не будем смешивать свойства с элементом и с качеством. Количе¬
ственное изменение тех же элементов приводит к новому качеству, так как
создает новые свойства.
98

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□о
нады (fc переводе на русский язык—„единственные в своем роде“,
„уникумы“), что каждая из них чем-нибудь да отличается
от других.
Мы укажем ниже, что, ставя здесь точку, на этом пункте
успокаиваясь, мы ровно ничего не достигаем в практическом
отношении, а пока подчеркнем, что я, обладающий сейчас
всеми определенными свойствами, что и 5 минут тому назад,
остаюсь тем же качеством, но в течение следующей четверти
минуты я утолил свою жажду, и одно из старых свойств
„хочу пить“ выпало,— я стал новым качеством. Значит, на грани
между состояниями „хочу	пить“ и „не хочу	пить“,	как	двумя
качествами, лежит скачок,	революция, катастрофа,	трансфор¬
мация, перерыв эволюции	старого качества.
Но тогда, ведь, скачок,	революция будет	и на грани	„хочу
,не хочу
и „не хочу курить", „хочу
,я с отростком слепой кишки'
читать
и
и „я после операции
курить
читать“
„я, играющий в шахматы“ и „я, ставший играть в городки“?
Да, конечно, будет, ибо в отношении Я одно из я отли¬
чается от другого наличием или отсутствием одного, десяти,
тысячи (не в числе суть дела) свойств. Но в таком случае
получается любопытное положение: я одновременно и старое
качество, и нахожусь в скачке, и уже новое качество.
Лань/	ман^рилс^
с^ачоц: начитался
ил* ПРОСТО Бросид
ЧИТАТЬ
с^лчоК:
ИАИГРЛЛС/

OOOOOPOOOOOQDOOQOOOOOOOOOOQOOQOOOODOOOUOPODDDOPQ
Ниччц.г- г II A4 ком в ОТНОШЕНИИ питья, и *мус старое каче¬
ство Я ОТИОШРПИЯ ЯурФИМЯ, чтения иг рм я тлхмлты, н » МОМРНГ
скачка а отношен ни чтгмия я сга^юр качество в отношении
к игре в и»** маты и м*>пое в оти< mir ими к курению.
Ф-в ДОЛЬСКАЯ	АО\Н>ЦИИ	PC Г»» Д< Л( ТНИг Р ЛЬИ рвЯОЛЮЦМЯ.
глт %а* февральские события лежали на грани бытия монархии
я ирАнш* рр; я то же lippvi дофевральская и нослефеираль»
скак России в от йог не нйи целого ряда других свойств были
VIной и той же Россией.
Так чем жр являются февральские днк? Революцией
и*и н- -революцией? Очевидно, и да и нет, и революцией
и не-революцией. Но как же тогда жить, если на вопросы
с ледуют безответные ответы, ибо для дела какой же это
ответ: и да, и нет! Это, лишь, пожимание плечами! Но в том-то
и дело, что иного ответа, как безответного, на вопрос, поста¬
вленный неконкретно, не относительно, и быть не может.
Истина всегда конкретна, — вот основной лозунг, основное
положение диалектики, но об этом ниже. Теперь же укажем,
что только что изложенное понимание „качества“ подводит
нас к следующему положению: мир бесконечен, каждая вещь
находится в отношении к бесконечному количеству вещей
и сама беспрерывно изменяется, то утрачивая, то приобретая
разные свойства; теоретически допустимо даже положение,
что любая вещь, в силу ее бесконечной раэносвойственности,
ешемгновенно „скачет“ и ежемгновенно находится и в старых,
и в новых постепенных процессах. Значит, на вопрос, разви¬
ваюсь ли я в данный момент эволюционно, приближаясь
к моменту перерыва постепенности, или я уже в процессе
революции, становления, или я даже стал уже новым каче¬
ством,— на этот вопрос можно ответить только по логике
противоречия: да — нет и нет — да.
Выход из этого положения только один: в синтезе (в соче¬
тании) теории с практикой, созерцания с деятельностью,
объективизма с субъективизмом.
Выход в признании, что абсолютность — относительна,
относительность же — абсолютна.
Маркс в тезисах о Фейербахе писал, что „главный недо¬
статок всего предшествовавшего материализма до фейерба-
ховского включительно заключается в том, что предмет,
100

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□а
действительность, чувственность рассматривается только
в форме объекта или в форме созерцания, а не как челове¬
ческая чувственная деятельность, не в форме практики,
не субъективно“.
Этот тезис Маркса по сию еще пору рассматривается
не с надлежащей стороны.
Так, очень распространен среди марксистов взгляд, что
Маркс напрасно бросил такое обвинение Фейербаху и Бэкону,
изучавшим мир с целью его изменять. Дело совсем не в том,
„деятельны“ ли Бэкон с Фейербахом. Маркс не был ни сле¬
пым ни глухим, чтобы не обратить внимания на бьющую
через край активность, например, в бэконовском учении.
Как можно было пройти мимо такого афоризма Бэкона
(III, „Новый Органон“):	„что было основанием, следствием
или причиной в теории, то становится правилом, целью или
средством в практике“?
Это ли не активность!
Или такой афоризм из второй книги „Нового Органона :
„I. Создать новое свойство в данном теле, или же про¬
известь новые свойства, и ввести их в него — вот результат
и цель человеческого могущества“.
Такой активности, конечно, много и у Фейербаха. Но не
в этом дело, а в том, чтобы мир изучать не только объективно,
но и субъективно. Быть последовательным объективистом,
отклоняя субъективизм в познании на все 100° /<>, означает
невозможность, ибо еще Козьме Пруткову было известно,
что нельзя объять необъятное. Быть объективистом, совер¬
шенно отклоняющим субъективизм, значит изучать вещь
во всех ее связах, во всех ее опосредствованиях, выражаясь
по-ленински.
Любая вещь, любой процесс, как мы говорили выше, есть
бесконечная разнообразность.
Ленин учил, что это разнообразие должно быть познано,
но оговаривал, что в виду невозможности изучить предмет во всех
связях, надо это делать в отношени наиболее существенных.
Однако, то, что существенно в этом отношении, не суще¬
ственно в другом. Объективизм, это — безразличие, это — от¬
сутствие оценки, это — утверждение, что все важно, что нет
более важного или менее важного.
101

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□DDDDDDDDODDDD
Академик Вернадский в своей речи в Пражском универ¬
ситете о „химическом составе живого существа в связи
с химией земной коры“ сказал:
„Ведь огромное количество этих (из которых состоит
организм.—Вл. С.) элементов входит в состав организма
в ничтожных долях и, казалось, эти мелкие дроби процента,
десяти-н стотысячные его доли, можно было оставить в сто¬
роне, что они не должны влиять на живой организм. Но теперь
наша мысль находится в другой области впечатлений и идей.
Каждый химический элемент для нас теперь есть особого
строения атом, и его свойства, проявляющиеся в химических
соединениях, связаны с поверхностными свойствами атома.
Мы проникаем теперь так глубоко в строение атома, как ни¬
когда не проникала обычная химия соединений — молекуляр¬
ная химия. Присутствие или отсутствие, большое или малое
количество атомов разного строения в любом природном теле,
в том числе и в организме, — не может не быть важным,
если только это явление повторяющееся, не случайное.
„Именно этим резким отличием атомов разных химических
элементов друг от друга, которые мы можем точно изучать,
наше современное атомистическое мировоззрение глубоко отли¬
чается от былых атомистических схем мира — философских,
религиозных или научных. Но мы не только изменили наше
представление об элементах, мы поняли огромное значение
ничтожных с нашей точки зрения количеств в Космосе.
Создался цикл наук—как радиохимия,— работающих в обла¬
сти ничтожных количеств, изучающих их огромные эффекты.
Мы научились отрешаться от антропоцентрического, не реаль¬
ного представления о большом и малом в природе“.
Вот этот взгляд ак. Вернадского, безупречный, казалось бы,
во всех отношениях, свойствен не только современным тече¬
ниям в естествознании, но и материалистам XVII и XVIII вв.,
даже в известной степени Фейербаху и даже пользуется
симпатиями какой-то части, теоретиков-марксистов.
Считается долгом научной чести высказаться против антро¬
поцентрического отношения к миру. А между тем, именно
к этому, если угодно, антропоцентризму, к субъективизму
звал Маркс в цитированном выше тезисе о Фейербахе. Ясно,
что нельзя игнорировать малые величины, ясно, что в мире
102

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
все — объективно необходимо. Но не все одинаково важно,
так как важность вытекает из отношения: что важно для
меня, то не важно для другого, и что важно в этом деле,
то совсем не важно — в другом деле.
Быть активным, действовать, это значит — выбирать,
ибо объять необъятное невозможно и приходится что-то не
включать в свои объятия, чтобы включить другое что-то.
Мир мы изучаем, чтобы его изменять, изменять его в опре¬
деленном направлении, важном для нас: для государства, для
класса, для партии, для меня лично, одним словом, для субъекта.
Не совсем был неправ Протагор, говоривший, что чело¬
век — мера вещей. Да, в известном смысле он действительно
мера вещей.
Во всякой случае, решение вопроса о качестве вне
„антропоцентрической“ постановки его невозможно. Мы уже
указывали раньше, что две вещи, отличные одна от дру¬
гой каким угодно большим или малым свойством, будут
двумя разными вещами, т. е. двумя качествами, совершенно
в духе абсолютного объективиста ак. Вернадского.
Но столь же ясно, что тогда на свете столько видов (ка¬
честв), сколько вещей (больших, огромных, малых, мельчай¬
ших...), ибо нет капли, сходной с другой каплей всеми своими
свойствами. Значит, определение качеств в духе обсолютного
объективизма практически никчемно, бесполезно.
Только субъективизм, „антропоцентризм“, выросший на
базе об'ективной картины мира, превращает теорию в тео¬
ретическую практику или в практическую теорию. Так, мы
берем февральские дни, изученные объективно, и когда нас
спрашивают, революция ли они или нет, мы рассматриваем
до- и послефевральскую Россию не во всех связях, не во всех
опосредствованиях, а лишь в определенных. Мы говорим :
нас (субъективизм), людей данной партии (антропоцентризм),
интересует, кто стоял у власти:	рабочие или буржуа.
Февральские дни в этом отношении (нас интересующем, но
объективном, а не высосанном из пальца) являются днями
не скачка, а постепенного развития старого качества: буржуазия
верхом на пролетариате.
Октябрьские дни суть скачкообразный процесс, процесс
становления нового качества: пролетариат верхом на буржуазии.
-»О.?

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
Однако, эти дни — не революция, если смотреть на до- и по¬
слеоктябрьскую Россию в определенном отношении: есть
в ней классы или нет их, есть в ней государство или нет его.
И до, и после Октября имеются и классы и государство.
Родившийся ребенок является прямой противоположностью
ребенку утробному только в определенных отношениях, в отно¬
шении к определенным свойствам, а не вообще.
Ребенок есть совокупность бесконечных свойств, а потому
его рассматривать надо в отношении определенных свойств
и определенной совокупности их.
Нас, предположим, интересуют свойства самостоятельного
кровообращения, дыхания, особого вида питания. В отно
шении к этим свойствам утробный ребенок одно качество,
родившийся другое. Но в отношении других свойств
пара глаз, рук, ног и пр., — оба ребенка одно качество.
Истина всегда конкретна. Качество — всегда в определенном
отношении. В каком Именно, это — дело факта.
Я могу подбирать людей для переноса легких вещей.
В этом случае я ограничусь учетом очень малого числа свойств,
и их наличие в людях даст мне право отнести к одному
качеству всех, кто годен для переноски легких вещей.
Но вот при отборе летчиков, я должен буду учитывать
и хладнокровие, и смекалку, и состояние глаза, сердца, лег¬
ких и многое другое.
Где-то, кажется, т. Троцкий рассказывает, как он приказал
отвести в тыл какую-то часть армии, так как на вопрос, хо¬
рошо ли она сагитирована, последовал отрицательный ответ,
хотя в остальных отношениях было совсем хорошо: и одеты,
и обуты, и накормлены, и т. п.
Перед т. Троцким стояла цель (субъективное)—победить;
объективная обстановка была такой, что побеждающая армия,
это — совокупность таких то-свойств, в том числе и опреде¬
ленного идеологического; остальные свойства для т. Троцкого
были неважны, так как не играли роли в определении факта
победы или поражения, т. е. субъективной цели (а цель
всегда субъективна, для кого-нибудь).
Тов. Троцкий вправе был игнорировать бесчисленное
множество свойств данной армии, раз не, они определяют
победность последней. В иной обстановке армия, чтобы
104

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□а
победить, должна обладать иными свойствами. Тогда бы
т. Троцкий расспрашивал по иному и дал бы, возможно, иное
распоряжение.
Истина всегда конкретна.
Некоторая часть марксистов, как, например, т. Аксельрод,
считают, что качество — субъективная категория. Они, конечно,
не правы, считая, что мир можно свести только к количеству.
Подобное сведение страдает большой схоластичностью, ибо
как можно мыслить количество без качества.
Яблоко всегда вкусное, кислое, сочное, менее вкусное,
менее кислое и сочное; яблоко обязательно сколько-нибудь да
весит и т. д. В свою очередь, нет 2-х, 3-х, 10-ти, а есть 2, 3,
10 чего-нибудь, например, яблок.
Качество есть объективное состояние. Субъективна же
остановка нашего глаза на тех или иных сторонах этого со¬
стояния, так как охватить своим взором все стороны изучае¬
мого явления мы не в силах.
Я буду изучать эту комнату для фотографических целей,
смотреть на нее глазами фотографа, т. е. брать ее в отно¬
шении освещения, окраски и т. п. Другого эта комната инте¬
ресует, как аудитория. Третьего — как склад для старых вещей.
Каждого интересует комната по-своему. В этом — субъекти¬
визм. Но рассматривая вещь субъективно, в отношении
определенных целей (чтобы изменять ее, заставить служить
нам), мы не должны эту вещь брать в несуществующих
отношениях, фантазировать.
Субъективизм в марксизме с исключительной силой под¬
черкнул вслед за Марксом Ленин. У Плеханова он стуше¬
вывается, Плеханов уклонялся в сторону того самого объек¬
тивизма, против которого выступил со своим первым тезисом
Маркс. Ленин, напротив, с полной определенностью выдвинул
именно субъективизм на объективной базе.
Вот отрывок из его речи против тт. Троцкого и Бухарина
по вопросу о профсоюзах (т. XVIH, ч. 1):
„На дискуссии 30 декабря Бухарин рассуждает так:
„Т. Зиновьев говорил, что профсоюзы — школа коммунизма,
а Троцкий говорил, что это — административно-технический
аппарат управления производством. Я не вижу никаких логи¬
ческих оснований, которые бы доказывали, что верно не пер¬
105

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
вое и не второе; верны оба эти положения и соединение
этих обоих положений“.
„Та же мысль в 6-м тезисе т. Бухарина и его „группы“
или „фракции“... „с одной стороны, они (профсоюзы) — школа
коммунизма... с другой стороны, они — и притом в возра¬
стающей степени — составная часть хозяйственного аппарата
и аппарата государственной власти вообще...“
„Вот тут-то и заключается основная теоретическая ошибка
т. Бухарина, подмен диалектики марксизма эклектизмом... Т. Бу¬
харин говорит о „логических“ основаниях. Все его рассужде¬
ние показывает, что он — может быть, бессознательно стоит
о
здесь на точке зрения логики формальной или схоластической,
а не логики диалектической или марксистской. Чтобы пояс¬
нить это, начну с простейшего примера, взятого самим
т. Бухариным. На дискуссии 30 декабря он говорил:
«Тт., на многих из вас споры, которые здесь происходят,
производят впечатление, примерно, такого характера: приходят
два человека и спрашивают друг у друга, что такое ста¬
кан, который стоит на кафедре. Один говорит:	это стеклян¬
ный цилиндр и да будет предан анафеме всякий, кто говорит,
что это не так. Второй говорит: стакан, это — инструмент
для питья, и да будет предан анафеме тот, кто говорит, что
это не так“.
,;Этим примером Бухарин хотел, как видит читатель, попу¬
лярно объяснить мне вред односторонности. Я принимаю это
пояснение с благодарностью и, чтобы доказать делом мою
благодарность, я отвечаю популярным объяснением того, что
такое эклектизм в отличие от диалектики.
„Стакан есть, бесспорно, и стеклянной цилиндр, и инстру“
мент для питья. Но стакан имеет не только эти два свойства, или
качества, или стороны, а бесконечное (курс, везде мой. — В. С.
количество других свойств, сторон, взаимоотношений и „опо-
средствований“ со. всем остальным миром. Стакан есть тяжелый
предмет, который может быть инструментом для бросания.
Стакан может служить как пресс-папье, как помещений для
V
пойманной бабочки, стакан может иметь ценность, как предмет
с художественной резьбой или рисунком, совершенно незави¬
симо от того, годен ли он для питья, сделан ли он из стекла,
/шляется ли форма его цилиндрической или не совсем,
1^6

(^□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□ооасюсюсюоаосюоасэсюааоо
и так далее, и тому подобное. Далее. Если мне (субъекти¬
визм!— В. С ) нужен стакан сейчас, как инструмент для питья,
’нп мне совершенно не важно знать, вполне ли цилиндриче¬
ская его форма и действительно ли он сделан из стекля,
чо зато важно, чтобы в дне не было трещины, чтобы нельзя
было поранить губы, употребляя этот стакан, и т. д. Если же
мне нужен стакан не для питья, а для такого употребления,
для которого годен всякий стеклянный цилиндр, тогда для
меня годится и стакан с трещиной в дне или даже вовсе
без дна и т. д.“
Как. следовательно, подходит Ленин к вопросу?
Он подходит к нему относительно; он разрешает его так*
что берет изучаемый предмет, изучаемое явление не только
в отношении к другим предметам, но и к определенному
субъекту („мне нужен“). Он, как диалектик-марксист, сам
изучает явление в возможно больших связях и других
к этому зовет, но когда вопрос встал актуально, когда надо
действовать, то здесь Ленан берет явление в определенных
связях, в определенных опосредствованиях.
Изучай во всех связях,— одно положение Ленина; изучай
в определенных связях,— другое его положение; и нет между
ними никакого противоречия, а полная согласованность.
Через относительные истины человечество приближается к абсо¬
лютным, т. е., иначе говоря, поколение за поколением,
столетие за столетием человечество познает предмет во все
большем количестве связей и опосредствований, и на этой базе
мы, активные субъекты, в данное время и в данном месте,
имеем возможность, уже зная предмет во многих связях,
во многих отношениях, изучать его конкретно, т. е. в опреде¬
ленных, для нас важных, нас интересующих связях, отношениях.
Синтез объективизма и субъективизма!
Возращаясь к постановке вопроса о профсоюзах т. Буха¬
риным, Ленин говорит:
„Почему это рассуждение Бухарина есть мертвый и бес¬
содержательный эклектизм? Потому, что у Бухарина нет
и тени попытки самостоятельно, с свое% тонки зрения х)
(субъективный момент! — Вл. С. ), проанализировать как всю
историю этого спора (марксизм, т. е. диалектическая логика
1) Курсив в цитате мой. — Вл. С.
107

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
требует этого безусловно), так и весь подход к вопросу, всю
постановку... вопроса в данное время, при данных конкректных
обстоятельствах“.
В этой части ленинской речи нами подчеркнуты слова:
„самостоятельно, со своей точки зрения“, а в другом месте
он говорит о позиции с точки зрения партии (конкретный
субъект). Именно „самостоятельно“, так как стакан на исследо¬
вателя надвигается всеми своими свойствами, связями, опосред-
ствованиями; не порывая со стаканом связи (объективный
момент), нужно проявить и самостоятельность, заставить себя
изучать стакан в определенных, для тебя важных связях,
со своей (я, семья, партия, класс, общество, человечество,
все это субъекты) точки зрения.
Так именно ставил вопросы Ленин, в полном согласии
с первым тезисом Маркса к Фейербаху.
Субъективизм на базе объективизма,— вот что отличает
нас от хотя бы народников XIX века, мечтавших о надуманном,
об объективно невозможном. В этом отношении, конечно,
и англичане XVII века и французы XVIII в. страдали отсут¬
ствием активизма, т. е. субъективизма в постановке вопросов
и в их изучении. Мы не должны бояться субъективизма, а, наобо¬
рот, скажем вполне решительно, четко, что теория соче¬
тается с практикой, как сочетание объективизма с субъекти¬
визмом. Разве теоретически не верно, что мое чиханье отра¬
зилось на Марсе? Кто сможет это отрицать? Но в нашей
практике это „отражение“ можно приравнять нулю. Всякая
вещь, отличающаяся от другой каким угодно свойством,
есть особое качество; это — теоретически несомненно, но
какое нам дело, при выборе лектора, брюнет или блондин,
спортсмен или противник движений этот товарищ. Здесь мы,
устанавливая качественность вещи, абстрагируемся от целого
ряда сбойств, от тех именно, которые в нашей практике
не имеют заметного значения. В этом именно смысл цитиро¬
ванного нами марксова тезиса: мы — люди дела; мы изучаем
мир, чтобы его изменять; изменения эти нас интересуют не
ради изменений самих по себе, а ради улучшения собствен¬
ного бытия; будем изменять объект в интересах нас самих,
т. е. субъектов. Без субъективизма совершенно немыслима
классификация, определение вида в естествознании. Когда
108

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
относят к виду те особи, которые, обладая определенными
свойствами, передают их по наследству, то делают это потому,
что для нас чрезвычайно важно, передаются ли данные
свойства по наследству, т. е. можно ли в данном направлении
улучшать, например, скот. Но разве не правы, в другом отно¬
шении, с другой точки зрения, те, кто станет классифициро¬
вать рогатый скот по весу, по удойности, по свойствам молока,
кожи и шерсти? И разве нельзя классифицировать тот же скот
с иной субъективной точки зрения, например, художника, по
масти, изгибу рогов, стройности корпуса. Правда, тогда полу¬
чится масса классификаций. Но это уже налицо, ибо художник
по-своему классифицирует мир вещей и процессов, а ското¬
вод— по-своему.
Аюбой учраспред подтвердит вам факт множества класси¬
фикаций, согласно которым тов. Иксов, стоящий в этом отно¬
шении на первом месте, в другом отношении оказывается
на последнем и т. д. Дарвинизм, как мы указывали раньше,
стоит на той точке зрения, что вида в действительности
нет, что вид —чисто условная категория. Он прав, но только
на половину. Вид—объективно-субъективная категория. Субъект
классифицирует по признакам, по ’ свойствам, существую¬
щим объективно. Вид не условной пропастью, не условным
скачкообразным процессом отделен от других видов, а дей¬
ствительными. Те же дарвинисты говорят, что пропасти
между одним видом и другим не существует, что от одного
вида к другому путь лежит через непрерывный процесс...
Мы, конечно, не станем отрицать непрерывности процесса,
но дело не в этом, а в характере непрерывности. Одно дело
такое непрерывное развитие:... а, 2а, За, 4а... Другое дело
такое: а, 2а, За, б, 26, 36. Одним словом, всякий процесс
обязательно не только количественный, но и качественный.
Дарвинизм отрицает пропасть между двумя видами; но почему
это — вид № 1, а то — вид № 2? Только , потому, что это вид
обладает иными свойствами, чем тот.
Но, если при наличии у- № 1 и у № 2 одинаковых свойств
абвг, имеются еще и разные, напр., № 1—абвгд, № 2 —
абвгж, то не ясно ли, что был момент, когда свойство д
или ж стало, было время, когда ни д ни ж, или д или ж
не было.
109

Мет сомнений, что между абпг п пбтд лежит так называе¬
мая пропасть, по Гегелю, процесс становления, революция,
скачок, за которым последовало абтд.
Но почему так неохотно дарвинисты — даже марксисты —
отказываются от положения natura non facil salfeu-“?
Нам думается, потому, что дарвинизм исторически засту¬
пил место кювьетизма, постепенность эволюции стала победи¬
телем катастрофичности развития. Кювье учил, что виды
не меняются постепенно, что новые виды появляются в резуль¬
тате колоссальных катастроф, совершающихся через огромные
промежутки времени (в 4, 5, 7 тысяч лет). Дарвинизм опро¬
вергнул это ненаучное представление о развитии видов. Дар¬
винизм вслед за Аямарком с богатейшим материалом в руках
доказал, что виды не неизменны, а наоборот,— что все течет,
все изменяется. В этом его колоссальная историческая заслуга.
Но вся беда заключается в том, что, борясь с одной край¬
ностью, дарвинизм стал сам крайностью, т. е. палка была
перегнута в другую сторону. Диалектика есть примирение
этих противоположностей:
1. Метафизика Кювье: природа меняется только скачками.
2. Метафизика Дарвина: природа меняется без скачков.
3. Диалектика Гегеля, Маркса: природа меняется и коли¬
чественно (постепенно) и качественно (скачками).
И теперь, к сожалению, эти скачки изображаются так
ненаучно, так вульгарно, очень по кювьетистки, что немуд¬
рено, когда иные марксисты-естественники говорят о скачках
не без сердечной тревоги и не без оговорок, часто затумани¬
вающих простой вопрос.
Например, т. Тимирязев (сын) говорит о „резких“ и не¬
резких скачках („Под знаменем марксизма“ № 4 — 5, 1923 г.).
Но что значит резкий и не резкий вообще? В чем мерило
резкости? Скачок, это — перерыв старой постепенности.
Можно, конечно, умереть с резкими движениями, а можно
скончаться и тихо. Но не такую резкость имел в виду т. Тими¬
рязев. Ему, очевидно, хотелось сказать, что зебра в лошадь
эволюционирует не так, что вот была зебра, а вот стала
вдруг лошадь. Конечно, между зеброй и лошадью лежит мно¬
жество переходных звеньев. Но если мы принимаем вышеизло¬
женное определение понятия „качество“, ^о мы отлично
110

oaaaonoaDoaoaaDOODaDDDDDaaDDDaDaooaoooDCDooaooaa
примирим, кпладос»! бы, непримиримые взгляды дарвинизма,
выражающиеся в признании непрерывности перехода от одного
вида к другому, со взглядами, включающими скачок в цепь
развития, как обязательное звено. И действительно. Зебра
развивается. В ней появляются время от времени новые свой¬
ства и отпадают старые. Каждое отпадение и каждое появле¬
ние есть скачок. Но если к 1001 свойству прибавилось еще
одно, то наш глаз, часто, не сумеет отличить зебру с 1001
свойством от зебры с 1002 свойствами. То же и со 2-м, 3-м,
10-м и т. д. добавочными свойствами. Так, незаметно для
глаза, совершится превращение того, что мы называем зеброй,
в то, что называется лошадью. Действительно, налицо
как бы постепенный переход, но только на глаз, а в дей¬
ствительности здесь будет ряд скачков, ряд прекращений
одних свойств, ряд появлений других свойств.
Природа все время развивается рождениями, жизнями
и смертями; рождение и смерть, это — скачки, а „жизнь" —
эволюция. Дарвинисты любят указывать, что сам Дарвии
привел множество примеров со скачками, и что дарвинизм,
следовательно, не отрицает наличия скачков.
Но в том-то и беда, что дарвинистские скачки очень
похожи на зверей в цирке: вообще всех этих львов и мед¬
ведей в нашей, например, цивилизованной „природе“ нет, но
в виде исключения пожалуйте, мол, в зоологический сад или
в зверинец.
Это и есть кювьетистское, Майвартское представление
скачка, катастрофы, даже катастрофищи. Берут в руки чуть
ли ни дуговой электрофонарь и начинают искать скачок,
как булавку в стоге сена, тогда как мы этими скачками, как
и эволюционным изменением, живем: я эволюционно сокра¬
щаюсь в хотении есть, съедая кусок хлеба за куском, но я
скакнул, раз „я сыт по горло“, я скакнул к новому качеству,
к „не хочу есть“.
Скачок,— не только Октябрьская революция, но и декрет
о замене продразверстки продналогом, и появление живой
(извините за выражение) церкви, и отречение Тихона от контр¬
революционной деятельности, и первая книжка, положившая
начало комсомольскому издательству, и первый седой волос
в моей голове („не седел“, „стал седеть“). Дарвин собрал
111

□□DDDDDDODODOaODDaDDaaDOOaDOODDODDDOODDDDDODOdOa
целую коллекцию скачков, и не зиял, что с ними делать.
В конце концов, они превратились в музейную коллекцию,
в пример, как природа иногда шутит.
Современные марксисты-дарвинисты перестали скачки тол¬
ковать, как шутки природы, но зато их превратили в событие
наподобие дням рождения:	бывать	— они бывают и даже
обязательно бывают, но только раз в год. Торжественные скачки.
Тезоименитные события! Почитайте хотя бы очень интерес¬
ную и очень полезную книгу т. А. Сухова „Идеи революции
и эволюции в естествознании“. Там автор собрал действи¬
тельно недурную коллекцию скачков, но совершенно не дал
понятия, что за штука—скачки.
Суховские скачки, действительно, слоны, которых водят
по улицам: здесь и солнечные пятна, и вулканические извер
жения, и гигантские пожары“, „расплавившие почти целиком
обширные площади лунной поверхности“, и „золотистая звезда
4,5 величины“, вспыхнувшая в 1876 году в Лебеде, и гейзеры.
Целый калейдоскоп скачков. Небывалое явление! Редчай¬
шие события! Скачки в похожденческой кино-ленте.
Такое понимание „скачков“ в корне неправильно. Иное
дело, отличать скачок в отношении одного свойства или мно¬
жества. Здесь смысл имеется, так как несомненно, что любой
скачок в таком, например, организме, как мой, обязательно
ведет к скачкам в отношении и других свойств. Например,
если мы скакнули от неумения читать к умению, то, в извест¬
ных условиях, мы скакнем уже и к политграмоте, и к без-
религиозности, и к РКП. Если я скакнул ц. отношении фурункула
(вскочил фурункул), то я скачу в скором времени и к высокой
температуре, и к пониженной работоспособности и т. д.
Это — дело факта, превращается ли вещь в новое качество
одним, двумя или сто двумя свойствами. Когда же мы имеем
в виду определение „территории“, „объема“ скачка, мы обя¬
зательно должны иметь в виду одно» два или сто два свой¬
ства; в таком случае и „величина“ скачка изменится.
Если мы определяем время скачка,* „становления“ Совет¬
ской власти в центрально-промышленном районе, то оно
выразится в том числе дней, в котором не было ни корейской,
ни Советской власти, или была власть Временного Правитель¬
ства для одной части населения (в московском Кремле)^
112

OOOOOOPOOOOOODDDOOODQOOOOOOOOODODOOOOODOOOOOOOOQ
л Советскаядля другой (вокруг Кремля), т. е. от поднятия
восстания до повсеместного свержения власти кадетов мень¬
шевиков. Если нас наша страна интересует, как совокупность
ряда свойств, а не только политической власти, то скачок
начнется тогда, когда скакнуло первое свойство, а закончится
со скачком последнего свойства.
Под скачком обычно понимается кратковременный процесс
(«вдруг“, „сразу“). Ясно, что кратковременность—понятие
весьма растяжимое: для какого-нибудь химического превра¬
щения и секунда может оказаться целой вечностью, а переход
власти к Советам в Москве совершился в несколько дней:
скачок же перехода Европы к режиму диктатуры пролетариата
уже начался Октябрьской революцией и закончится револю¬
цией в последней европейской стране. Процесс скачка может
измеряться миллионными частями секунды и целыми веками,
в зависимости от того, как длительны первое качество
и следующее за первым.
Обычно под скачком понимается разрыв связей, нарушение
равновесия, и это верно, но только в определенном отношении:
так, например, Октябрьская революция была разрывом связей
сотруднических между буржуазией и пролетариатом, которые
налицо и до Октября (буржуазия верхом на пролетариате)
и после Октября (пролетариат верхом на буржуазии). Однако,
разрыв таких-то связей не есть разрыв связей вообще.
Мир — единство — связь — всегда, обязательно. В дни рево¬
люции бывают непривычные, редко повторяющиеся связи,
например, связь рабочих и буржуа через кусочек свинца,
посылаемый из глотки пулемета, связь вагоновожатого с трам¬
ваем, как баррикадой, а телеграфиста с проволокой, как
уличным заграждением. Говоря о скачках, как о процессах
нарушенного равновесия, нужно помнить, что речь может
идти об определенных равновесиях, об определенных связях,
которые рвутся.
Истина всегда конкретна. В этой относительности и кроется
возможность пользоваться правилами формальной логики.
Давши определение „качества“, мы можем определить и свое
отношение к „да — да, нет — нет“ и „да — неу, нет — да“,
т. в. к формальной логике и к логике противоречий, синтез
которых и есть диалектика, как научная логика.
8 В. Сарабьянов.	ll”

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□а
Всякий процесс можно и должно рассматривать и как
количественный, и как качественный. Графически это можно
представить так:
Верхняя линия есть линия сплошного, беспрерывного раз¬
вития, количественного изменения мира, вещи, а нижняя линия
ступенеобразна: с высоты а я не постепенно поднимаюсь
на высоту б, затем вит. д., а сразу.
Человечество, проходя долгий путь от первобытного ком¬
мунизма к диктатуре пролетариата, а затем к грядущему
коммунизму, ни на одно мгновение не попадало в положение
абсолютного покоя; оно находилось в беспрестанном движении.
Но дело в том, что в нем определенные свойства заменялись
другими.
Если мы назовем общество с такими-то свойствами перво¬
бытно коммунистическим, а общество с другой комбинацией
свойств и с иными какими-то свойствами — домашним замкну¬
тым, затем городским ремесленным, капиталистическим, дик-
татуро-пролетарским, то мы легко найдем, что данная (кон¬
кретная) совокупность свойств существует боле или менее
продолжительное время, что, например, капитализм в Англии
есть теперь (в 1924 г.), был в 1923 г., а также и в 1873 году.
Если нас линия развития интересует только качественно, то
вправе ли мы утверждать, что общество не изменялось
в течение такого-то периода времени? Конечно, вправе, если
возьмем точное отношение. Например, если под капитализмом
мы (субъективный момент) понимаем совокупность следующих
свойств (объективный момент):	высоко	развитые	орудия
114

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
и средства труда в руках частных собственников, у пролета¬
риата всюду отбирается прибавочная стоимость, власть в руках
буржуазии,— то не ясно ли, что, хотя Германия в эти годы
и беспрерывно „текла и изменялась“, она, как капиталисти¬
ческая Г ермания, осталась той же, т. е. капиталистической.
Нас в данный момент не интересует количественная сторона
дела, т. е. сильнее или слабее стал германский капитализм;
нас интересует: капитализм в Германии? все еще капитализм?
диктатуры пролетариата нет? все по старому? Изменяюсь ли я?
Конечно, изменяюсь. Но и вчера, и сегодня, и, надеюсь, завтра
я человек, понимая под человеком определенную совокуп¬
ность определенных свойств, а не обезьяна, не бесплотный,
волею бога, дух.
Когда мы говорим о качественном движении, о переходе
с одной ступени на другую, мы пользуемся правилами фор¬
мальной логики: „да—да“, кет—нет. Ведь сказать „да—да, я стою
на этой ступеньке, а не на другой“, это и значит взять предмет,
как качество; а брать предмет, как качество, означает конста¬
тирование бытия или небытия данных свойств, данной ком¬
бинации свойств. Всякий понимает, что на вопрос, „есть“ или
„нет“ можно ответить или „да“, или „нет“, или совсем не от¬
ветить, если не знаешь, если не изучил, если, по современному
состоянию техники познавания, пока и нельзя изучить.
Человек я или не человек? Да—да, ты человек, ибо под
человеком мы в своей практике понимаем двуногое существо,
обладающее свойствами двигаться, ощущать, мыслить, иметь
прямой позвоночник и т. д. Можно ли пожать плечами на
вопрос: человек я или нет? Конечно, нельзя, ибо предмет
либо существует, либо не существует, свойство есть или его
нет. Здесь безраздельно господствует формальная логика.
Но стоит только с качественного рассмотрения перейти
на количественное, и вы немедленно оказываетесь в сотруд¬
ничестве с логикой противоречия. Есть ли во мне вес? Да—да,
есть. А сколько я вешу? Четыре пуда и 20 фунтов и уже
не 4 п. 20 ф., ибо мой вес безостановочно меняется, ибо
я с малейшим движением отдаю часть себя природе и с лег¬
чайшим вздохом беру в себя часть природы. Есть ли у меня
вес? Да—да, ибо вес есть степень сопротивления притяжению
массы, а я всегда нахожусь в отношении к массе, даже
115

г межпланетном пространстве, где этой притягивающей меня
массой явятся нагон, ядро, ракета, мое межпланетное приста¬
нище, а между этой массой и мной всегда будет что-то,
алержнвающее мой ход к массе.
Здесь ответ ясен: есть, да—да!
Венера либо есть, либо ее нет. Двусмысленности здесь
не место, двусмысленность здесь не может быть мотивирована.
Итак, линия количественного развития есть линия абсо¬
лютного, беспрерывного движения, и в этом отношении отно¬
сительность абсолютна. Линия же качественного развития
есть линия, образованная из плоскостей покоя, из качественных
плоскостей, а в качество мы вносим условный, субъективный
момент. В этом отношении покой относителен, абсолютность
относительна.
В свое время известный эмпириомонист Богданов спорил
с Лениным, стоящим на энгельсовской точке зрения признания
абсолютных истин. Богданов говорил, что вообще абсолютных
истин не существует. Пример был взят у Энгельса: абсо¬
лютная ли истина, что Наполеон умер 5 мая 1821 г.? Богданов
пишет (см. „Вера и наука“ в сб. „Падение великого фети¬
шизма“, изд. 1910 г.): „Всякая истина слагается из понятии.
В энгельсовском примере три главных понятия: одно относится
к определенной личности — „Наполеон“, другое — к опреде¬
ленному физиологическому процессу—смерти, и третье —
к исторической дате. Спрашивается, насколько можно при¬
знавать абсолютными и вечными эти понятия,— ибо ясно, что
если они преходящи и относительны, то их соединением никак
нельзя получить идеи абсолютной и вечной. Итак, что заклю¬
чается в понятии „Наполеон“? Представление о жизненном
единстве определенного лица в различные периоды его суще¬
ствования. „Наполеон“— это „тот самый“' человек, который
родился на Корсике в 1769 г., был артиллерийским поручиком,
генералом республики, первым консулом, императором Фран¬
ции, одержал такие-то победы, потерпел такие-то поражения,
жил пленником на] острове св. Елены и т. д., и т. д. В со¬
временном мышлении человеческое имя неразрывно свазано
с индивидуалистической иллюзией единства „я“, иллюзией,
которая совершенно разоблачена физиологией и психологией.
Принимается, что * умер тот же человек, та же „личность“,
116

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
то же самое „я”, которое фигурировало в таких-то предыду¬
щих событиях, связанных с именем „Наполеона“. А между тем
это „я“ физиологически и психологически несколько раз
обновляется в жизни организма, и только непрерывная посте¬
пенность его изменений позволяет удерживаться привычной
иллюзии. Физиологически „тело" умирающего Наполеона
до последней молекулы было уже иное, чем „тело“ Наполеона,
который командовал при Аустерлице; психически вся сумма
впечатлений и ощущений, из которых слагалось „я“ последних
лет его жизни, была совершенно иная1 чем та, из которой
слагалось „я“ молодого генерала-республиканца. И потому
в той мысли, которую современный человек выражает словами
„Наполеон умер 5 мая 1821 года“, уже есть несомненное
заблуждение: в подлежащем мыслится великий социально-
культурный деятель, а сказуемое относится к жалкой развалине,
исторически ничтожной.
Теперь, понятие „смерти“. Оно тоже вовсе не так абсо¬
лютно, как это кажется людям, не знающим механизма уми¬
рания. В современной медицине принято считать моментом
смерти прекращение сердцебиения и дыхания; но уже есть
основания сомневаться, чтобы такой критерий навсегда удер¬
жался. Если сердце уже остановилось и дыхания нет, то
человек „умер“; но если в то же время глубокого разрушения
клеток не произошло, то может оказаться достаточным меха¬
нически вызвать функцию бездействующих органов, чтобы
весь жизненный процесс возобновился. Но в таком случае,
какая же это „смерть“?...
Перехожу к третьему понятию — исторической дате. Здесь
уже все условно: и самая эра, и способ исчисления времени.
То событие, от которого ведется счет лет, почти наверное
было не в точности тогда, когда предполагается, если
вообще оно было когда-нибудь. Дата „5 мая 1821 г.“ взята
по грегорианскому календарю, а по юлианскому это было —
„23 апреля“. Мы умышленно привели Богданова в „подлин¬
нике“, а не изложили его своими словами, так как Богданов
чрезвычайно типичен, как отвергатель „вечных, абсолютных
истин“.
Попробуем разобраться, насколько глубокомысленны бог-
дановские доводы против вечных истин. Начнем с даты.
117

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□о
Действительно ли, когда Наполеон умер, было 5 мая? Мы отве¬
чаем, что действительно, если считать по грегорианскому
исчислению. Может быть, Богданов предпочтет юлианское?
В таком случае, мы спросим: действительно ли Наполеон
умер 23 апреля? Ответ ясен: да, действительно 23 апреля
Наполеон умер. Нечего и говорить, что мы с Богдановым
договоримся использовать исчисление „христианское“, условно
примирившись с датой рождества христова.
Богданов путает вечность, абсолютность с безусловностью,
а между тем эта путаница недопустима. Я вас спрашиваю,
дом это или не дом, а вы мне отвечаете, что и дом, и
дом, так как по немецки „haus“. Умно это или не умно
Ведь и речь наша условна. Мы вносим в понятие „каче
ство“ субъективный, т. е. условный элемент. Мы услови¬
лись пользоваться этим именно исчислением: условившись,
спрашиваем о дне смерти Наполеона; при чем здесь ДрУ
гое исчисление? и не вечная ли истина будет высказана
словами: „5 мая умер Наполеон“? Но что понимать ПОД
U
смертью? Ведь это — чистая условность. Знаем, уважаемый
Богданов. Раньше вас еще Энгельс указывал, как бесплоД«0
бьются юристы над вопросом, где начинается плод-человеН»
И все же Энгельс говорил о смерти Наполеона, не прибегая
к таинственным кавычкам, так как он отлично понимал услов¬
ность, субъективность в определении момента смерти.
Богданов верно указывает, что медицина под „смертью
понимает прекращение сердцебиения и дыхания. Сказать:
„умер“ равносильно сказать: „У него прекратилось дыхание
и сердцебиение“. Так вот, верно или неверно, вечная или
не вечная истина, что по грегорианскому исчислению у Напо¬
леона приостановилось дыхание и сердцебиение 5 мая 1821 г.?
Верно, — значит, Наполеон умер 5 мая 1821 г. Позвольте, — ска¬
жет Богданов, ведь Наполеону может быть удалось бы меха¬
нически вернуть и дыхание, и сердцебиение. Но ведь ему
все же не вернули и не пытались вернуть. А если бы
вернули, то Энгельс не стал бы хоронить Наполеона
5 мая 1821 г.
Последний довод Богданова: умирающий Наполеон — совер¬
шенно иная штука, чем Наполеон при Аустерлице, что имя;
есть иллюзия единства „я“ и т. д. А давайте разберемся^
118

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
действительно ли Богданов теперешний совершенно иная
штука в сравнении с Богдановым 20 лет тому назад.
Молекулы все новые, это — верно, однако эти новые моле¬
кулы попрежнему отстаивают эмпириомонизм и попрежнему
извращают марксизм. В учебнике Богданова по политэконо¬
мии я читал, что каждый общественный строй продолжался
по многу десятков лет, и даже некоторые по многу сотен
лет. Не заменены ли молекулы капиталистического тела
средины XIX века новыми молекулами к двадцатым го-
faM XX В.? и все же капитализм там, капитализм здесь.
Наполеон менялся,— это несомненно; но он и не менялся,
^'“Ди ого рассматривать в целом ряде отношений. Имя
есть иллюзия единства „я11— учит Богданов, а между тем
единство	не есть иллюзия. Например, 25-летний
Домовладедец Иванов может остаться владельцем того же
Д°ма и в 60 лет, хотя все молекулы уже иные. Дело не
Б одних молекулах, но и во внешних связях. Имя относится
и одним молекулам, не только к их внутренним связям, но
и к внешним увязкам. Когда говорят: „Ротшильд“, имеют
Б виду увязку тела, обладающего определенным профилем,
высотой и пр., с железными дорогами, акционерными обще¬
ствами, банками. Да и само тело не так уж совершенно
меняется, и мы легко узнаем человека через 10, 15 лет,
нв говоря уже о меньших сроках.
Но не только в этом неправ Богданов. Главная его
ошибка — в метафизичности: он смотрит на Наполеона, как
Hä множество сменяющих одни другого индивидов. А между
тем, Наполеон — процесс, в определенных отношениях еди¬
ный, непрерываемый процесс. Антоновское яблоко и есть анто-
новское, а не тафранное, и не анисовое, хотя у двух рядом
лежащих антоновских яблок молекулы у каждого свои, а не
общие, молекулы в известном отношении разные, а не оди¬
наковые. Про дуб столетний и десятилетний вы скажете, что
это — дуб, а не сосна, а ведь ни одной старой молекулы
не осталось.
Дело, выходит, не в молекулах, а в их связях с самими
собою и с внешним миром, которые непосредственно изме¬
няются. Так вот, условившись, что под Наполеоном мы пони¬
маем такой-то процесс, а под смертью — прекращение дыхания
119

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
и сердцебиения, условившись также пользоваться грегориан-
ским исчислением,— ответим ли мы категорически на вопрос,
\ мер ли Наполеон 5 мая 1821 г.? Нам, вместе с Лениным,
думается, что только сумасшедшим позволительно сомневаться
б абсолютности и в вечности этой истины. Но эта абсолют¬
ность, как видно из всего сказанного, вполне относительна,
причем из всех отношений, ввиду невозможности их охватить
целиком, мы (субъективный момент) отбираем определенные,
нас интересующие, для нас важные.
Как велико в диалектике значение относительности, об этом
можно судить и по нашему решению давнего спора о свободе
и несвободе воли, о свободе и необходимости. Как известно,
о
марксисты решительно выступают против фатализма, т. е. той
точки зрения, что все идет своим предустановленным чередом,
что все предопределено, что от нашей воли ничего не зависит.
А, ведь, если мы вспомним, что марксисты это — диалектики
материалисты, т. е. что они признают безоговорочное дей¬
ствие закона причинности всюду и всегда, то не покажется ли
нам, что учение каузальности обязательно ведет к фатализму?
Поступаю ли я хоть в чем-нибудь свободно? Нет, ни в чем,
никогда; всякий мой поступок обусловлен и является след¬
ствием причины.
Мой поступок необходим, даже когда он мне кажется сде¬
ланным свободно. Бессмысленно искать свободу, которая бы
была независима от необходимости, ибо в мире все, что
случается, не могло не случиться, должно было случиться.
Но одно дело — знать причины, осознать необходимость
действий, быть свободным в выборе того, что необходи¬
мостью предоставлено; другое дело — не знать причин и тем
самым быть их слепым слугой, рабом. Но в каком случае
можно говорить о свободе выбора, если все предопределено
совокупностью условий и причин? Только в одном, если мы.
исходя из собственных нужд, из целей, нам поставленных,
одним словом, субъективно абстрагируемся от тех или иных
причин и условий.
Например, нас почему-либо интересуют только социального
порядка причины. Социальный порядок таков, что никто меня
не принуждает покупать сыр вместо масла. Я свободен
(от социальных сил) в выборе покупки.
1 9П

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
Это не значит, что я свободен вообще (не конкретно), так
как каждому известно, что на выбор оказало влияние состояние
моего организма. Но я от физиологических моментов абстра¬
гировался, и потому определил свой выбор, как свободный.
Истина всегда конкретна. Свобода возможна только конкретная,
т* е. в отношении тех или иных причин. Отвлекаемся же
мы от некоторых из них вследствие их третьестепенности
Для нас, в нашей практике, субъективно. Перейдем теперь
к П0слеДнему интересному вопросу диалектики.
Кроме этих положений диалектики:
1) качество превращается в другое качество, нечто стано¬
вится своей противоположностью, А - не - А;
2) качество есть наличие определенных свойств в опреде¬
ленной совокупности, ^4-^4;
3) качество, как совокупность свойств, представляет собой
противоречия, как внутренние, так и внешние;
4) эти противоречия назревают количественно, постепенно,
эволюционно, не выходя за пределы качества, а затем насту¬
пает перерыв, прекращение, смерть этого противоречия, его
разрешение, за смертью или, вернее, вместе с смертью,
наступает процесс становления нового качества, процесс
революции, мутации, катастрофы, по внешнему признаку
кавардака, и затем устанавливается новое качество с новыми
противоречиями; эволюция — революция — эволюция; качество
переходит в количество; количество переходит в качество;
имеется еще одно, довольно ясно подчеркиваемое Гегелем,
положение диалектики — триада. О ней много спорят, ее
или утверждают, или отрицают, или замалчивают.
Дело в том, что у Гегеля, в сущности говоря, не одна
триада, а две.
Одна из них не встречает возражений со стороны диалек¬
тиков, так как она выражает в иной лишь форме факт
превращения в противоположность, т. е. переход одного
качества в другое.
Эта вариация триады носит такой вид:
1) положение;
2) отрицание положения;
3) отрицание отрицания положения.
121

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
Иначе говоря, если мы берем вещь в ее качественном
развитии, то получаем цепь, каждое отдельное звено которой
есть особое качество, причем, беря любое звено, мы находим,
что оно не есть (в определенном отношении) ни предыдущее,
ни последующее, т. е. стебель не есть зерно, стебель
есть не — зерно, отрицание зерна, но стебель и не колос,
а отрицаемое колосом.
Значит:
1) зерно—положение;
2) стебель,—отрицание зерна, отрицание положения;
3) стебель с зернами (колос), отрицание стебля, отрицание
отрицания положения.
Эта триада есть простое утверждение сракта, что „сегодня
не есть ни „вчера“, ни „завтра“, „Б“ не есть ни „А , ни „Б ,
т. е. что все течет, изменяется, превращается.
Это не значит, что вещь в своем развитии проходит 10лько
3 ступени; ведь, ясно, что от зерна до колоса бесчисленное
количество ступеней.
Взяты же 3 ступени (триада), как схема прошлого, сего¬
дняшнего и будущего.
Не так просто второе толкование гегелевской триады.
Как известно, Гегель первую ступень называв тезисом, вторую
ступень — антитезисом, третью — синтезисом. Что вторая сту¬
пень есть антитеза, то есть в определенном отношении
противоположность первой, ее отрицание, — это вытекает
из предыдущих положений диалектики.
Но есть ли третья ступень синтез, т. е. сочетание первой
и второй, смычка тезы и антитезы?
В примере с зерном действительно антитеза-стебель, не есть
теза-зерно, а третья ступень — в самом деле синтез, смычка,
сочетание стебля с зернами.
По Гегелю — ибо все течет, все изменяется — третья ступень
не есть механическая увязка зерна, каким оно было в первой
ступени, со стеблем, каким он был во второй ступени; нет,
и зерно, и стебель появляются в синтезе на высшей ступени,
в ином виде; например, стебель без зерен (антитеза) был еще
сырым, неспелым, а стебель с зернами созрел; зерен на третьей
ступени много, а на первой было одно зерно, да и качественно
эти зерна несколько иные.
122

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□ООП
Синтез образуется, следовательно, так: одни свойства
(видоизмененные) — от тезы, другие от антитезы.
1. Теза. Первобытный коммунизм. Слабая техника.
2. Антитеза. Частнособственническое общество. Развитая
техника.
3. Синтез. Коммунизм на базе развитой техники.
Из первой ступени — коммунизм, из второй — развитая
техника, ко этот коммунизм уже иной, как и техника — более
развитая, чем на второй ступени.
Еще пример:
1. Теза. Капиталистическое общество с частной инициа¬
тивой, конкуренцией, рынком, стихией.
2. Антитеза. Военный коммунизм с главкизмом, отрицанием
частной инициативы, с монополией НКПрода, с планом.
3. Синтез. НЭП, конкуренция, рынок, частная инициатива,
планирование, децентрализация управления и централизация
планирования.
Таких примеров можно привести великое множество. Вот
про эту триаду часто говорят, что вещь развивается и четырьмя
ступенями и больше. И сам Гегель и Плеханов отмечали
случаи четырехступенности. Но объясняется это лишь тем,
что как для творца современной диалектики (Гегеля), так и для
его великого ученика (Плеханова) неясным представлялось
„качество“. Если же принять „качество“ в том толковании,
какое мы ему дали выше, то ясно, что речь идет только
о триаде, только о трех ступенях, из которых на первой
имеются какие-то из интересующих нас свойства, на второй—
еще какие-то, которых не было на первой ступени, и на
третьей — сочетание их.
Если нам важно классифицировать общество по признаку
бытия или небытия собственности на средства производства,
то не ясно ли, что мы разделим общество только на 3 ступени,
так как собственность рождается, живет и умирает, а значит
было время, когда не было собственности (теза), есть время,
когда собственность налицо, живет (антитеза) и будет время,
которое последует за смертью собственности, т. е время небытия
последней. Триада. Есть — нет — есть. Или: нет — есть — нет.
Принимая триаду в первом смысле слова, мы едва ли имеем
очень серьезные основания к принятию ее в том смысле, что
123

третья ступень включает в себя какие-то свойства первой
ступени, выпавшие на второй ступени. Почему обязательно
это воскресение из мертвых? Или эти свойства лишь видимо
отсутствовали, находясь в скрытом состоянии?
Во всяком случае, сам Гегель, очень любивший отмечать
факты развития по триаде „№ 2“, никогда, — на что и указы¬
вает Плеханов, — не прибегал к ней, как к доводу, т. е. не пре¬
вращал ее в закон развития. Известно, напр., что по Менделю
при скрещивании двух форм, близких одна другой, но и раз¬
личных по каким-то свойствам, может получиться поколение
либо „помесьное“, либо в отца, либо в мать, а при скрещи¬
вании следующего поколения в отца может привести к мате¬
ринским формам, а в следующем поколении — снова к отцов¬
ским формам. Однако, если от двух черных бастардов (помесей),
происшедших от помеси черного с белым, мы получаем белое
поколение, т. е. у этих двух черных бастардов совершенно
отсутствовало свойство „белое“, которое вновь появилось лишь
в третьей ступени, то, ведь, рецидив „беЛого“ не обязателен
и, по закону Менделя, могло поколение появиться и „черное“,
и „черно-белое“. Но во всяком случае эта форма триады
должна быть изучена, так как оправдание ей встречается
слишком часто во всех областях бытия.
Мы полагаем, что второй вид триады с синтезом свойств
первой и второй ступени есть не плохое теоретическое выра¬
жение повторности явлений, на которой стоит вся наука.
Закономерность в материалистическом смысле слова и есть
повторность. Но не в форме ли триады мы можем выразить
повторность? И действительно, сказать, что событие повтори¬
лось, это значит сказать, что между ним и тем, которое сходно
с теперешним, лежит промежуточное состояние, отрицающее
первую ступень. Первая ступень — эволюционное развитие;
вторая ступень — революция; третья ступень (история повто¬
ряется) включает в себя свойство первой ступени — эволю¬
ционное развитие, но обогащенное в процессе развития второй
ступени.
Против такого толкования триады № 2 едва ли можно
что-либо возразить.
Таковы основные моменты диалектики, как метода, имею¬
щего пока особенно широкое применение в социологии. Это
Ю.1

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
применение ничем не отличается от применения в естество¬
знании. Мы видим, что всякое общество развивается противо¬
речиями, что эти противоречия — и внешние, и внутренние.
Классовые, национальные, религиозные и пр. противоречия
видимы и невооруженным глазом. В коммунистическом обще¬
стве не станет этих противоречий, но это не значит, что
последние будут сведены к одному противоречию людей
природе. Нет вещи, которая была бы внутренне непротиворе¬
чива, проста, односвойственна. И в коммунистическом обществе
будут противоречия и между базисом и надстройками,
и меж ду надстройками и внутри базиса, между расстановкой
людей и состоянием производительных сил.
Мы находим, что противоречия общества превращаются
в иные, качество становится новым качеством, причем первое
противоречие постепенно назревает, а затем оно разре¬
шается, уступая место новому противоречию. Так назре¬
вало противоречие между капитализмом и феодализмом во
Франции до 1789 г.; в 1789 г. оно разрешилось, революция
была промежутком времени между моментами смерти пер¬
вого (внутрифеодального) противоречия и рождения второго
(внутрибуржуазного).
Так назревают классовые противоречия, разрешаясь в раз¬
ного рода законах, уступках, победах, недоразумениях. Не
бывает стачки, революции, не подготовленных постепенным
накоплением противоречий, ведущих к революции. Не бывает
превращения одного общественного качества в другое без
революции, понимая под революцией не обязательно барри¬
кады с кровопролитием, но всякое становление в короткий
(относительно) промежуток времени нового качества.
Все течет, все изменяется, все превращается.
Был феодализм, не стало феодализма, стал капитализм,
не становится капитализма, становится коммунизм, не станет
коммунизма.
Вечный поток — вечная смена.
„Все одинаково, все неодинаково; все полезно и все вредно,
все говорит и все немо, все разумно и все неразумно“, —
как сказал диалектик Гете.

ГЛАВА IV
Монизм.
Быть материалистом (или идеалистом) уже равносильно
бытию монистом. И действительно, если материалист утверждает,
что существует только материальное, т. е. находящееся so
времени и пространстве, обладающее свойством делимости,
непроницаемости, способностью вызывать в ощущающем орга¬
низме множество различных „реакций“, — этим самым материа¬
лист полагает одноприродность вещей, их единство. Мы уже
раньше говорили, что признание единства вещей отнюдь не ведет
к отрицанию множественности, так как единство выражается
в общности свойств, а множественность — в их отличиях,
как бы возвышающихся над общими свойствами. Это единство
мира выражается не только в общности, но и в генетической
связности, связности происхождения.
Для мониста, последовательно мыслящего, все общее
в пространстве, т. е. у сосуществующих вещей и процессов
(растения, животные, — в частности, обезьяны, люди), есть об¬
щее всех звеньев единой цепи развития, т. е. во времени растение
развилось в животное, обезьяна в человека. Естествоведение
утверждает, что в природном с^оем состоянии плод, например,
человека повторяет месяц за месяцем, в своем развитии
историю вида „человек“: здесь и простейшее одноклеточное,
I
здесь и жаберный организм, здесь и четвероногое, наконец,
человек, подобный современному человеку. На этом основании
делаются предположения, что предком, например, лошади
является зебра, так как у утробных лошадей и даже у только что
родившихся (не у всех), как правило, бывают полосы, как
и у зебры. Геккель в „Мировых загадках“ в подтверждение
истинности монистической картины мира ссылался на то, что
„миллионы небесных тел, наполняющих мировое пространство,
состоят из тех же веществ, чтр и наши солнце и земля,
что они находятся в различных стадиях развития“. И это
126

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
доказательство единства мира достигает своей цели, устанавли¬
вая одноприродность миров, наблюдаемых нами в виде хотя бы
Млечного пути и нашего собственного мира.
В том же духе и следующий мотив Геккеля (там же),—что че¬
ловек родственен другим позвоночным,—доказывается наличием
у плода жаберных щелей, позднее исчезающих, и последующим
состоянием плода. „После того даже, как .в голове станут
заметны пять мозговых пузырьков по бокам — зачатки глаз
и ушей, после того как в области туловища выступят зачатки
двух пар конечностей в виде круглых приплюснутых почек,
рыбообразный человеческий зародыш так сильно похож на
зародыш других позвоночных, что нет никакой возможности
провести между ними различие“.
У позвоночных и человека масса общих черт: у всех
имеется твердый внутренний скелет, состоящий из позвоноч¬
ного столба и черепа, у всех имеется центральная нервная
система, у всех кровь обращается по двум главным путям,
у всех пищеварительный аппарат разделяется на горловую
трубочку, один из органовдыхания и на кишечник с печенью,
переваривающий пищу.
Ботаник Шлейден признал в клетке общий элементарный
орган растений и доказал, что все разнообразные ткани ра¬
стительного организма состоят из клеток.
Это служит доказательством единства растительного мира.
Другой ученый — Шва ни — доказал единство растительного
мира, установив тожество строения и роста животных и ра¬
стений. Родство всех процессов органического мира доказано,
и остается перекинуть мост от органического к неорганиче¬
скому, что уже делает, и довольно успешно, геохимия, изучаю¬
щая историю химических элементов в земной коре. Ака¬
демик Вернадский в уже цитированной нами речи о „хими¬
ческом составе живого вещества“ довольно убедительно
доказывает, что „связь состава организмов с химией земной
коры и то огромное первенствующее значение, которое
имеет живое вещество в механизме земной коры, указывает
нам, что „разгадка жизни не может быть получена только
путем изучения живого организма“, что „для ее разрешения
надо обратиться и к его первоисточнику — к земной коре“.
127

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□а
Верно и такое замечание Вернадского:
„А то, что состав земной коры определяется не геологи¬
ческими причинами, а свойствами атомов, ясно указывает, что
в явлениях жизни сказываются свойства не только одной
нашей земли“.
Указания Вернадского чрезвычайно ценны в качестве
доказательств единства мира, так как Вернадский дает новое
и очень важное по вопросу происхождения „живого“ от „мер¬
твого“, почему мы и продолжим ссылки на этого большого
ученого, хотя в области философии определенного идеалиста-
телеолога:
„Химический состав организмов колеблется едва ли менее,
чем состав минералов, по крайней мере господствующих.
Мы обычно этого не сознаем, так как биология до сих пор
проникнута отголосками старых натур-философских пред¬
ставлений о едином общем субстрате (сущности — Вл. С.)
жизни—протоплазме, общей и животным, и растениям. Очень
долго внимание биологов не направлялось в сторону разли¬
чения отдельных животных и растительных видов по их
химическому составу“.
Что же мы находим, переходя к изучению химического
состава животных и растений? Мы находим, что этот состав
подобен составу почвы, на которой они произрастают.
Вернадский дает большую таблицу, в которой перечислены
живые вещества, богатые кремнием, аллюминием, железом,
кальцием, магнием, калием, натрием, хлором и т. д., и т. д.
Этот факт, однако, Вернадский объясняет, нам думается,
не совсем верно:
„Эти скопления не случайны. Мы знаем, что такая соби¬
рательная функция организмов резко выражается в геологи¬
ческой истории земли, в скоплении различных горных пород
и минералов: известняков, полировальных сланцев, кремней,
углей, торфов, нефтей, бурых железняков, медных руд и т. д.
Элементы, которые скапливаются таким путем организмами,
извлекаются ими, концентрируются из окружающей среды.
Это ярко сказывается, если мы сравним организмы морские
(или вообще водные). Мы увидим, что для целого ряда
химических элементов они играют роль концентраторов.
128

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□О
Так,
мы имеем:
Ж ивые вещества	Вода	морская
Si п/10—1 до 11/10-%	л/10-%
Л в п/10-1 до п/10 1	п/10—1	до п/10—5
Ff; п/10-1 до п/10—3	п/10—4
п/10—1 до п/10—1 и выше	п/10—2
К п/10—1 до л/10 2	п/10-2
V п/10-Г{ до п/10—1	п/10-4
По Вернадскому выходит, что живые вещества потому богаты
теми иди другими элементами, что организмы впитывают в себя
из окружающей среды те элементы, которыми среда богата.
Но был ли бы данный организм самим собою, если бы
он не впитал в себя эти элементы? По Вернадскому, орга¬
низм существует прежде, чем он стал богат данным элемен¬
том. Вернее же дело решается так: определенная химическая
комбинация, в которой процент, например, железа выше двадцати
(железо-бактерии), может существовать лишь в случае
впитывания в себя из окружающей среды железа.
Отсюда вопрос: а каково принципиальное различие между
средой и живым организмом, между морской водой и насе¬
ляющими последнюю живыми веществами? Не есть ли эти ве¬
щества та же морская вода в ее развитии, в ее трансформации?
Вернадский дальше пишет:
„Прежде всего из изложенного ясно, что химический эле¬
ментарный состав организмов теснейшим образом связан с хи¬
мическим составом земной коры; организмы приноравливаются
к нему, исполняют в истории земной коры определенные функ¬
ции. Их состав, как их геологические функции не случайны“.
И здесь наш ученый отметил лишь второй исторический
момент: момент приспособления уже имеющихся организмов.
А нельзя ли самое появление последних объяснить, как транс¬
формацию земной коры? И не станет ли тогда серьезной
научной гипотезой, что природа создала человека „из глины“,
т. е. что как животный мир коренится в _■ растительном,
так растительный — в почве, включая сюда, конечно, и воду.
Данные геохимии близко подводят к этому.
Но тогда последнее убежище противников монизма —
пропасть, отделяющая живое от мертвого — оказывается
отвоеванным у плюралистов (противоположность монистам;
9 В. Сарабьяяов.
129

многоначалие мира). Подрывают идею абсолютной противопо¬
ложности, — вернее, независимости живого и мертпого, — также
и опыты французского ученого Стефана Ледюка (см. хоро¬
шую брошюру т. Посев „От неживого к живому“). Пере¬
числив главные особенности живых клеток, т. Боссв пишет,
что „все эти свойства и особенности живых клеток и их ско¬
плений Ледюк и его сотоварищи по „синтетической биоло¬
гии“ сумели воспроизвести в искусственной лабораторной об¬
становке, работая с веществами, ничего общего не имеющими
с каким-либо „живым белком“, и что „наиболее удачные
результаты у Ледюка получались с солями“.
Рассказав об опытах, произведенных Ледюком, Боссэ
заключает:
„Все эти опыты Ледюка показывают, что не только живот¬
ные и растения, тела которых образованы из органических
веществ, могут питаться, расти, размножаться и образовывать
те или другие типичные формы“.
По словам того же автора, „мексиканский ученый Геррера
недавно (в 1922 г.) опубликовал подобные же опыты. Он полу¬
чил самые разнообразные подражания животным и расти¬
тельным клеткам и тканям, помещая на кусок картона, смо¬
ченный спиртом, капли смеси из порошка ликоподия в жидком
стекле густоты сиропа“.
Несомненно, наука все ближе подходит к концу древней
задачи-загадки происхождения живого.
Когда человек сумеет делать из неживого живое, тогда монизм
станет единственной в научном мире теорией; тогда плюра¬
лизму не за что будет цепляться в своей борьбе с монизмом.
Нам думается, что уже первые шаги геохимии и пер¬
вые опыты Ледюка подводят очень солидную базу под
монистические гипотезы проблемы живого-мертвого.
Итак, монизм вытекает из действительности, выражающейся
в общности свойств сосуществующих вещей и процессов,
а также в происхождении вещей одна от другой, в генетической
связи всего в мире.
Плюрализм утверждает прямо противоположное. Вот, напри¬
мер, один из виднейших и современнейших плюралистов,
Уильям-Джемс. В своем очерке „О некоторых гегелизмах“
этот американский философ пишет следующее:
130

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□а
..... Стоит нам только обратиться к материальным каче¬
ствам бытия, чтобы увидеть, что тут единство нарушается
на каждом шагу: мы тотчас же наталкиваемся на страшную
обособленность. Мир качеств — это мир почти совершенно не
связанных inter so (между собой) вещей. Каждая из них говорит
только: я есмь то, что я есмь, и говорит это только относительно
себя с абсолютной монотонностью. Те единства, которым все эти
качества причастны, по выражению Платона, — я, простран¬
ство, время, — для большинства из них являются единственным
принципом связи... Неужели все единство в мире сводится
к тому факту, что мир существует в пространстве и времени
и причастен им?... Почему же мир не может быть некоторым
подобием республиканского банкета, где все качества бытия
признают свою взаимную неприкосновенность, но помещаются
за общим столом—пространством и временем?“
В другой его работе, более поздней („Вселенная с плю¬
ралистической точки зрения“) плюрализм развит более
обстоятельно, в том же направлении.
Вот наиболее выпуклые положения Джемса.
„Возможно, что в конце концов этот мир есть целостная
вселенная; но, с другой стороны, возможно также, что вселенная
не закруглена и не замкнута, а только нанизана“.
„Слово „или“ выражает подлинную действительность.
Таким образом, пока я говорю, я могу глядеть или перед
собой, или направо, или налево“...
„Монизм... утверждает, что если вы проникнете в действи¬
тельность, как таковую, в действительность действительности,
вы увидите, что там каждая вещь связана со всеми другими
вещами, в единой, обширной, мгновенно совокупной полноте,
что ничто там не может... быть в чем-либо ином“.
t „Монизм не признает существования „иных случаев“
в действительности, т. е. монизм утверждает необходимость
того, что было, и невозможность существования вместо того,
что было, чего бы то ни было иного („иных случаев“).
По плюрализму же „каждая частица действительности,
активно вступая в одно из... отношений, тем самым не вовле¬
кается одновременно во все остальные отношения“.
По монизму „всякая вещь... увлекает за собой всю все¬
ленную и ничего не оставляет в стороне“, по плюрализму же

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
связь вещи с другими вещами хоть и существует, но не
обязательно непосредственная и деятельная, а и потенци¬
альная или косвенная:	„это та форма связи, которую
я называю формой нанизанности, непрерывности, смежности
или сцепления“.
Мы привели Джемса в цитатах потому, что, пожалуй,
мы не встретили ни одного плюралиста нашего времени, так
сравнительно верно	схватившего монизм и	так ясно
противопоставившего последнему плюрализм, пытаясь не сойти
с научной позиции.
Ведь в свое время плюрализм был простым отрицанием
науки, т. е. отрицанием наличия определенных повторяемо¬
стей, носящих название:	„закономерность“.	В	свое	время
плюрализм был своего рода „наплювизмом“ в отношении
теории, утверждая, что все возможно, так как мир есть хаос
вещей самостоятельных, друг от друга не зависимых, что пред¬
видение невозможно:	то земля вокруг солнца	вертится,
то солнце вокруг земли.
Против такого плюрализма не трудно было выступить
с верным расчетом на победу. Не выручал даже известный
пример плюралистов, направленный против „закономерности“
жизни: они говорили, что монисты подбирают одни факты,,
из которых легко составить картину „закономерности“ (маль¬
чики и девочки рождаются почти в равных количествах),
но сознательно отбрасывают другие факты, опровергающие
данный „закон“ (во	время войны мальчиков	рождается
значительно больше девочек).
Ответить на это совсем не трудно: ведь, преимущественная
рождаемость мальчиков во время войны есть также „законо¬
мерность“, так как это есть факт, регулярно повторяющийся
каждую войну.
Мы наблюдаем разные повторяемости:	сложного цикла,,
сравнительно простого цикла, промежуточных циклов. Так,
например, смотря на большую стрелку часов, я наблюдаю,
как она ежеминутно перескакивает с одного минутного
деления на циферблате на другое, как она ежечасно про¬
бегает в 5 минут расстояние от I до II, как она каждую
половину суток пробегает весь круг 12 раз и т. д. Это все —
разные циклы повторяемости. Но можно сказать, что каждые
132

12 часов стрелка делает 12 кругов, двенадцать раз проходя
от I до II и перескакивая с одного минутного деления
на другое. Это тоже единый цикл повторяемости, но только
сложный.
Чтобы сделать это более ясным, дадим такой пример:
я могу набросать картину „закономерной" жизни комсомольца,
указав, что он делает из года в год, каков распорядок
его жизни из сезона в сезон, из месяца в месяц, изо дня
в день, из часа в час (от 12 до 1 прием в ячейке); ясно,
что все эти повторяемости, взятые в раздельности, предста¬
влены в совокупности в картине самого широкого масштаба:
из года в год. Иначе сказать, одни события повторяются
ежедневно (я ем, я сплю...), другие — гораздо реже (катаюсь
на коньках каждую зиму, купаюсь каждое лето), праздную
день рождения еще реже (один раз в год) и т. д. Джемс
вместе с современным плюрализмом выдвигает свое учение
именно во имя объяснения закономерностей, но его попытки
обязательно кончаются крахом, так как, по существу говоря,
плюрализм, как принцип многих начал, никогда не сможет
дать единой картины мира, т. е. картины „закономерности".
Ведь, ясно, что человек родит человека, это — закон, объ¬
ективная необходимость, так как двух или больше возмож¬
ностей здесь не дано: человек не может родить щенка.
„Закономерность" и есть повторямость одного и того же.
Если бы на место „а" пришло бы абсолютно свободное
от него „биу здесь был бы хаос, невозможность предвидения:
почему „6“, а не „г", если в жизни много независимых друг
от друга начал?
; Возьмем основные положения современного плюрализма.
„Мир качеств — это мир почти совершенно не связанных
между собой вещей".
Мы в главе о диалектике уже показали, что качество
не есть абсолютная противоположность других качеств. На¬
зовет ли Джемс утробного и внеутробного человека разными
качествами? Если да, то сможет ли Джемс настаивать, что
оба эти качества „почти совершенно не связаны между со¬
бою?" И не есть ли разные качества стебель и зерно, а разве
не связаны они друг с другом так, что не будь зерен, не
стало бы стебля, и не будь последнего, не стало бы зерна?
133

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□О
Не связаны ли в нашем обществе социалистические начала
(госпромышленность) с капиталистическими (госкапитализм)?
А это ли не разные качества!
Но в чем общность всех вещей? „Неужели все единство
в мире сводится к тому факту, что мир существует в про¬
странстве и времени?“ Нет, конечно, не в одном простран¬
стве и времени суть дела. Мы уже говорили выше, что все
вещи не только находятся во времени и пространстве, но еще
имеют свойство вызывать в нас различные чувственные ре¬
акции; значит, всем вещам свойственно так двигать среду, что
от действия этих движений на чувствующий организм создаются
различные субъективные реакции (вижу, слышу, обоняю
и проч.). Это первое. Второе же заключается в том, что все бес¬
конечное разнообразие связей дано в развитии, и потому надо
брать вещи, находящиеся в определенной генетической (по
происхождению) связи одна с другой. Например, почва и расте¬
ния, растения и животные; животные беспозвоночные и животные
позвоночные й т. д. Это будет деловая, практическая поста¬
новка вопроса. В жизни мы имеем дело не непосредственно
со всей вселенной, а с вещами, — начальными и конечными.
Практически, — из красного тюльпана я — садовод — делаю
темно-красный, очень темно-красный и т. д., наконец, черный
тюльпан. Красный тюльпан, казалось бы, не связан с черным
(подите-ка сделайте из красного сразу черный), но стоит
только посмотреть на черный тюльпан в его развитии, и сразу
перед нами встает деятельная (а не потенциальная, как пола¬
гает Джемс) связь красного и черного тюльпанов.
Где связь нашего рабочего движения в 1917 г. с движе¬
нием девяностых годов XIX в.? Возьмите историю рабочего
движения, и вы не сумеете представить Октябрьской револю¬
ции вне связи с девяностыми годами. Плюралисты вообще
не умеют смотреть на вещи, как на процессы. Джемс утвер¬
ждает, например, что когда он говорит, то смотрит или
влево, или вправо. Но в том-то и дело, что его речь — про¬
цесс, и во время этого процесса Джемс смотрит и влево,
и вправо. Все — в связи, и человек в связи с почвой, если
растение есть трансформировавшаяся почва, животное — видо¬
измененное растение, человек — превратившаяся обезьяна или
трансформировавшийся их общий предок.
134

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
Но находиться всему в связи со всем можно только в мире
сплошном, а не в мире смежности, нанизанности.
Если только в мире есть пустота, отделяющая одну вещь
от другой, то значит—нет между вещами связи, а есть лишь
смежность, соседство. На точке зрения смежности стоит Джемс
с его формулой ,.или-или“, ту же смежность защищает Дидро
(Франция, XVIII в.) вместе с другими материалистами-мета-
физиками, иного взгляда не может быть ни у кого, кто при¬
нимает атомистическую картину мира, будет ли то учение
о неделимых атомах, или о бесконечной делимости последних.
Если только мы будем смотреть на мир глазами атомисти¬
ческой теории, мы неминуемо должны будем признать наличие
кроме материи еще и пустоты, в которой атомы пребывают
в смежности. Атомистическая картина мира, это — картина
зернистого мира, искроподобного мира, где икринка к ик¬
ринке, зерно к зерну, зерно рядом (смежно) с зерном лежит,
летает, носится. Демокрит учил, что ничего не существует,
кроме атомов и пустого пространства, и он был последовате¬
лен, ибо, если мир есть совокупность атомов, а атом — инди¬
вид (не-секомое), то должны же атомы в чем-то носиться, пла¬
вать, сталкиваться* — должно же быть что-то между атомами...
Либо это -—другая материя, а тогда, значит, есть не атом¬
ная материя, что отрицалось атомистами; либо это не мате¬
рия, а что-то не-материальное, духовное, но материалисты
учили, что все, что есть, материально; тогда значит, то, в чем
носятся атомы, есть „ничто“, пустота.
Но может ли наука мыслить „ничто“? До сих пор эта пу¬
стота лишь декретировалась, гипотезировалась (гипотеза —
предположение), но никакой активной роли в науке не играла.
Постепенно стали просачиваться отрицающие пустоту
взгляды, и, например, „бесконечно разжиженное желе“ Гек¬
келя х) есть не что иное, как попытка представить себе мир
не с атомистической точки зрения, не зернисто, а как нечто
сплошное. Если вы примете атомистическую картину мира, вы
должны принять и демокритизм в отношении истории мира,
т. е. что вещи суть случайные образования атомов, ибо
объективно необходимых связей при наличии пустоты просто
не может быть.
1) Геккель полагает, что эфир подобен такому желе.
135

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□а
Продумаем следующий момент. Есть атомы в пустоте. Если
пустота есть ничто, то откуда возьмется связь между ато¬
мами, пока они не сцепились друг с другом? Если
в мире нет пустоты, если мир — сплошная материя, то связь
между одной вещью и другой существует через среду (нечто,
а не ничто, не пустота), и эта связь объективно необходима, раз
дана эта среда, а не какая-либо иная, и эти вещи, а не другие.
Стоит же только встать на точку зрения Демокрита, его
последователя Лукреция Кара, французских материалистов,
стоит признать не непрерывность (кроме материи нет
ни пустоты, ни не-материи), а смежность, и тогда прав плюралист
Джемс в своем утверждении, что „каждая частица действи¬
тельности, активно вступая в одно из... отношений, тем са¬
мым не вовлекается одновременно во все остальные отноше¬
ния“. Конечно, верно: если один атом и сцепившийся с ним
другой атом окружены пустотой, то откуда взяться иным от¬
ношениям, т. е. отношениям . этого атома к другим атомам,
находящимся по ту сторону пустоты? Но к совсем иному вы¬
воду мы должны придти, если отведем пустоту, как совер¬
шенно произвольную гипотезу, абсолютно недоказуемую. Тогда,
как излагает Джемс монистическую точку зрения, „всякая
вещь... увлекает за собой, всю вселенную и ничего не оста¬
вляет в стороне“. Значительная часть наших естественни¬
ков безоговорочно стоит на атомистической точке зрения,
даже не подозревая, повидимому, что она неразрывно связана
с признанием пустоты. Правда, на атомизме стоят и такие
могучие течения, как дарвинизм, £но это нисколько не озна¬
чает абсолютной правильности современного демокритизма.
В своей практике мы, общественные животные, имеем дело
с атомами, еще так недавно даже неделимыми, как мы имеем
дело и с прямой линией и с точкой, хотя любая „прямая“
линия при ближайшем рассмотрении оказывается кривой, а лю¬
бая точка — точкой, занимающей пространство. Французские
материалисты и их последователи в XIX в. отлично понимали,
что в атом приходится лишь „верить“ („Быть может, г. Берн¬
штейн воображает, что „Фридрих Энгельс не знал, что мы
только верим в атом!?“ — восклицает Плеханов в статье
„Бернштейн и материализм“), что хоть аршин и не прямая
линия, но в практике функции прямой выполняет недурно.
136

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□а
Но одно дело утверждать практически, что мое чиханье
не отразилось на луне (практически это отражение может
быть сведено к нулю), другое дело - это же утверждать тео¬
ретически: ведь, известно, что мое чиханье отразится и на
Марсе, что вещь увлекает всю вселенную, как удачно изобра¬
зил Джемс монистическую точку зрения в этом вопросе.
Для плюралистов, как и для метафизиков (тех же фран¬
цузских атомистов), если они будут мыслить последова¬
тельно, „закономерности", объективной необходимости в мире
нет места.
Для них все в мире — случайность. Случайно образова¬
лась комбинация атомов — нога, случайно — глаза, случайно —
человек^ случайно — „Одиссея" Гомера.
По Дарвину, весь этот мир случайных образований про¬
сеивается через сито отбора, и остаются люди, коровы, цветы,
солнца и пр., как отсеянный материал.
Отбор предполагает наличие того, из чего отбирают.
Но как получить все эти элементы мира?
Какова история их развития? Для атомизма самый во¬
прос этот нелеп:
Нет истории, а есть случайный акт сцепления атомов.
Самая идея отбора, если она положена в основу мировоззре¬
ния, исключает вопрос о происхождении отбираемого, класси¬
фицируемого, сортируемого.
Иная постановка вопроса у лямаркистов, которые выдви¬
гают момент приспособляемости, т. е. объективно необходи¬
мой изменяемости, вызываемой связью (не случайной, а обя¬
зательной) приспособляющегося со средой. Этот вопрос
поставлен современным спором механолямаркистов и лесгафи-
анцев с дарвинистами, и он развернется как вопрос торжества
монизма или плюрализма.
Материалистов-атомистов мы часто называем монистами,
и это верно, поскольку идет речь о простейшей постановке
вопроса: одна, две или множество субстанций в мире? Мате¬
риалисты, отвечая: одна материя, дают монистический ответ.
Но вопрос надо ставить глубже. Признания наличия вещей,
которые не зависимы одна от другой, которые в жизни своей
могут не соприкасаться с другими вещами,— есть, в сущности
говоря, отрицание единой объективно-необходимой повторности

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□о
явлений, т. е. „закономерности“ и признание в мире всего,
как случайного, чего могло и не быть.
Марксизм тоже пользуется категорией „случайность“, но
с марксистской точки зрения случайное событие есть тоже
объективно необходимое событие, которого не могло не быть;
если же мы все же называем такое событие случайным, то
лишь потому, что, в силу его редкой повторности, причина
его нам неизвестна. Итак, монизм есть взгляд на мир, как на
сплошное единство, где все в непрерывной связи.
Таков объективный вывод из наблюдений над миром вещей.
Однако, практически, субъективно мы отрицаем во многих
случаях наличие связи.
Какова связь между мной, пишущим эти строки, и слоном,
трубящим сейчас в джунглях Центральной Африки?
Практически мы этой связи не найдем, но только потому,
что мы ее и искать не будем, так как она нас не интересует
(субъективный момент), или же в силу недостаточной точности
и совершенства инструментов и экспериментов, имеющихся
в нашем распоряжении. Мы можем заставить колыхаться
очень тонкую струну, но звука не услышим, так как наш слу¬
ховой аппарат, не доразвился до воспринимания столь тонких
звуков. Мы не видим ни в какой телескоп какую-то звезду,
которая все же существует,— не видим только благодаря
несовершенству наших глаз, вооруженных телескопом.
Но это не значит, что звезда не действует на нас, а мы —
на нее. В практике мы ко многому относимся безразлично, не
считаемся с этим многим, как с не играющим в нашей жизни
никакой роли.
На самом же деле нет ничего, что не играло бы той иди
иной роли в чем бы то ни было, но практически эта роль
выражается в столь ничтожных дробях процента, что мы
приравниваем ее к нулю.
Монизм в социологии выражается в признании постоянной,
непрерывной связи всех общественных функций друг с другом.
В конце прошлого века в России пользовалась большой
популярностью теория „факторов“ (она же теория „взаимодей¬
ствия“). Согласно этой теории, законы развития религии неза¬
висимы от законов развития права, или нравственности,
или науки.
138

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□DD
Иначе говоря, общественное развитие есть развитие
множества „факторов“, которые независимы друг от друга.
Монистическое понимание истории есть такой взгляд на
общество, который видит в этиках, религиях, трудовых про¬
цессах. правах, классовых отношениях и пр., и пр. функции
общества, т. е. то же единое общество в различных его
проявлениях.
Следовательно, нет этики, как чего-то самостоятельного,
а есть люди, так-то думающие о „должном“; нет трудовых
процессов, а есть люди, занимающиеся производством. Из¬
образим это же на примере отдельного человека: я — трудя¬
щийся, я — пишущий, я — дерущийся на баррикадах, я — богу
молящийся; это все — трудовой процесс, идеология, борь¬
ба и т. д.; но это же все — я, единое я, а не куча лоскутков
в корзине. Все, что делается в школе, отражается в произ¬
водстве, в этике, эстетике и пр. Все, что изменяется на
фабрике, ведет к переменам в школе, в суде, в церкви,
в редакции газеты . . .
Появление „живой церкви“ не пройдет безрезультатно ни
для партии, ни для профсоюза, ни для Комсомола.
Рост или захирение Комсомола наложит свою печать на
развитие и партии, и профсоюзов, и деревенской культуры,
и профессорских голов. Все одно с другим связано, и от нас
зависит правильно учесть выдающиеся, важные для нас, для
нашего класса, для нашей партии, для нашего общества связи
и опосредствования. Принимая монистическое решение вопроса
о связях, мы, однако, не отрицаем, что связи порываются, что
равновесие нарушается.
Не противоречит ли это первому нашему утверждению,
что всякая вещь в движении своем увлекает всю вселенную,
т. е. что связь всегда, всюду, всего со всем? Нет, не проти¬
воречит. Истина всегда конкретна. Когда мы говорим о свя¬
зях, мы должны иметь в виду определенные связи. Вообще
связи не порываются ни на мгновение, но определенные связи
отпадают, возникают иные связи. Все не только течет, не
только изменяется, но превращается, трансформируется. Надо
брать вещь в отношении определенных связей, а не связей
вообще. Марксизм признает пользование правилами формаль¬
ной логики, но только при четкой, конкретной постановке
139

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
вопроса, т. е. когда вещь рассматривается в определенном
отношении.
Наша абсолютность относительна, но относительность
абсолютна. Как велика роль относительных постановок вопроса,
об этом говорит все вышесказанное.
Берем ли мы вопрос о материальном и духовном, мы
его решаем только в отношении, ибо одно и то же, взятое
в отношении объекта, есть материальное, в отношении субъ¬
екта — духовное.
Вне отношения „субъект-объект11 самая постановка про¬
блемы „душии, „психического" теряет всякий смысл.
Берете ли вы старый спор между сторонниками логики
формальной и логики противоречия, разрешаете вы его только
относительной постановкой вопроса: ставя вопрос в отношении
количества, вы прибегаете к правилам логики противоречия,
ставя его в отношении качества, вы пользуетесь формулами
Аристотеля : да-да и нет-нет.
Диалектика, это—прежде всего, рассмотрение вещей, в их
связяХу в их, следовательно у отношениях. Вся марксистская
политическая экономия есть изучение отношений, все эти
ценности, прибавочные стоимости, ренты суть межлюдские,
общественные отношения.
Определение качества дано только в отношении. Гегель это
превосходно выразил следующими словами *):
„Что определенность есть отрицание, положенное утверди¬
тельно, выражается Спинозою: Omnis determinatio est neqatio
(всякое определение есть отрицание)".
Это значит, что определение равно отрицанию этими свой¬
ствами каких-то других. Когда я говорю: „человек",—этим самым
я определяю: „не обезьяна", ибо здесь нет таких-то (отно¬
шение) обезьяньих свойств, которые приведены к отрицанию
заступившими их место человеческими свойствами.
Когда я ставлю проблему монизма, как синтеза единства
и множественности, я определяю и единство и множе¬
ственность в отношении: мои атомы, как множественность,
образуют единство: мое я; но „я", взятое в отношении лектор¬
ской комиссии, является вместе с „ты", „он", „они“ множе¬
ственностью, составившими единство: лекторскую комиссию,
*) «Логика“, часть I, книга I.
140

□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□□
которая, в свою очередь, лишь одна из многих комиссий,
образующих вместе с разными органами данное учреждение,
напр., единство „ВУЗ“. И так далее.
В связи с идеалистическими уклонами Эйнштейна появилось
среди материалистов течение, пытающееся ограничить прин¬
цип относительности.
Диалектик этого делать не в праве. Все течет, все изме¬
няется, и лишь субъективно, лишь относительно мы дости¬
гаем абсолютности.
Энгельс сказал: наша абсолютность относительна. Конечно,
эти отношения, как бы отбираемые нами, имеются в действи¬
тельности, объективно.
Но в том-то и суть вопроса: идеалистическая относитель¬
ность или насквозь чудесна, божественна, „чистомысленна или
абсолютно субъективна; материалистическая же относитель
ность есть относительность активных субъектов, обеими
ногами стоящих на почве объективной действительности.
Заключение.
Мы не хотели ничего навязать нашим молодым читателям.
Нам хотелось поставить вопросы, показать возможное их
решение, заинтересовать молодые головы.
Мы полагаем, что уже это поколение людей, стоящих на
грани второго и третьего десятков лет, даст огромный толчок
теории и скорей всего превратится в учителя отмирающего
поколения, которое много действует теорией и мало делает
теорию (смена еще плохо идет). Поэтому мы считаем главной
задачей ставить вопросы на базе уже завоеванного, достигну¬
того. Много будет дискуссий, много недоразумений, много
ошибок.
Эка важность! Волков бояться — в лес не= ходить!

СОДЕРЖАНИЕ.
Стр.
Предисловие 	 3
Глава I. Единый научный метод-мировоззрение	 	5
II.	Материализм	 18
III.	Диалектика	 81
„	IV.	Монизм 	   126
Заключение	 .	.	141

II ~ ■ 1   - ■ ■ - ■ —    - iil M. — 1 — ~ rüj&a Л
Ezau	—	■	■■	—	-■
ВЫШЛА ИЗ ПЕЧАТИ
И ПОСТУПИЛА В ПРОДАЖУ
„БИБЛИОТЕЧКА РАБОЧЕГО“
под общей редакцией проф. Б. И. Горева
18 книг 2 р. 58 к.
L
А. Панов. Земля и небо. Стр. 68. Цена 15 к.
Г. Босса. Человек завод. Стр. 51. Цена 15 к.
„ Как творится жизнь. Стр. 54. Цена 15 к.
„	Тело—хозяин души. Стр. 56. Цена 15 к.
М. Баскин. Что такое философия. Стр. 52. Цена 12 к.
С. Волжанин. Что такое историч. материализм. Стр. 60. Цена 15 к.
С. Волжанин. Чему учит политэкономия. Стр. 60. Цена 15.
А. Макс. Сущность империализма. Стр. 55. Цена 12 коп.
A. Ельницкий. От первобытного человека до капитализма. Сгр. 86.
Цена 15 коп.
B. Рожицын. Как буржуазия добилась власти в Западной Европе.
Стр. 61. Цена 15 коп.
А. А. Рабочее движение на Западе. Стр. 55. Цена 12 коп.
А. Ельницкий-. Династия Романовых и сс ро.\ь в истории России.
Стр. 79. Цена 15 коп.
X. Цинцадзе. Революционные движения в России от Разина до
наших дней. Стр. 75. Цена 15 к.
X. Цинадзе. Государственное и экономическое строительство Совет¬
ского Союза. Стр. 71. Цена 15 к.
Б. Горев. Маркс и Ленин. Стр. 55. Цена 12 к.
М. Девидов. Главнейшие государства мира. Стр 70 Цена 15 к.
Б. Гиммельфарб. Великие писатели Запада. Стр. 83. Цена 15 к.
И. Кубиков. Великие писатели России. Стр. 84. Цена 15 к.
Библиотечка высылается наложенным платежом
по получении 25°/о задатка.
ПЕРЕСЫЛКА ЗА СЧЕТ ИЗДАТЕЛЬСТВА.
= КннгонцатЕмкяе организация подтают на общи ошваяш. —
Библиотечку можно приобретать во всех
отделениях Издательства .Пролетарий*.
VI
\TE3L

РУБ
4
I
СКЛАД ИЗДАНИИ:
Харьков, ул. Свободной Академии 5. Тел. 10—07.
Москва, Кузнецкий мост, д. 5/15, пом. 15, подъезд 6.
Телефоны: 3-01-99 и 3-17-55.