Текст
КИЇВ
«ВЕСЕЛКА»
1995
Д.И.Эварницкий (Д.И. Яворницкий)
ЗАПОРОЖЬЕ
В ОСТАТКАХ СТАРИНЫ И
ПРЕДАНИЯХ НАРОДА
ЧАСТЬ I ЧАСТЬ II
Для старшого шкільного віку
ББК 63.3 (2Ук) 4 Я22
Праця видатного історика Д. І. Яворницького (.1855—1940) розповідає про поїздки автора по місцях колишньої Запорозької Січі. При перевиданні цієї унікальної пам’ятки, яка вперше після 1888 року виходить у світ, максимально збережено мовну специфіку та повністю подано ілюстративний матеріал.
У порядкування,
текстологічна інтерпретація, передмова кандидата філологічних наук М. М. ОЛІЙНИК-ШУБРАВСЬКОЇ
Редколегія:
О. М. Апанович, Я. П. Гоян,
М. М. Олійник-Шубравеька, Ф. П. Шевченко
Друкується за виданням:
Эварницкій Д. И. Запорожье въ остаткахъ старины и преданіяхъ народа.— С.-Петербургъ: Изданіе Л. Ф. Пантелеева, 1888.—
Часть I. Часть II.
Художнє оформлення О. В. КОВАЛЯ
_ 4803640201—093
я —11
ISBN 5-301-01024-7
Інформ. лист
© М. М. Олійник-Шубравська, упорядкування, передмова 1995
© О. В. Коваль, художнє оформлення, 1995
4
РАННЯ НАУКОВА ДІЯЛЬНІСТЬ Д. І. ЯВОРНИЦЬКОГО ТА ЙОГО ПЕРША ІСТОРИКО-НАРОДОЗНАВЧА МОНОГРАФІЯ ПРО ЗАПОРОЖЖЯ
Більше століття тому (1888 р.) далеко від України (у Петербурзі) вийшла двотомна праця молодого українського вченого Д. І. Еварницького (насправді — Явор- ницького)1 «Запорожье в остатках старины и преданиях народа»* присвячена героїчній сторінці в історії українського народу — славному Запорожжю та його воїнам — запорозьким козакам. Саме її ми й пропонуємо сьогодні читачам. Якщо врахувати, що в той час книги друкувалися мізерним тиражем, а також зважити на те, що після виходу в світ праця Яворницького ні разу не перевидавалась, то з певністю можна твердити: сьогодні читачі одержують не просто раритетне видання, а працю нову, відроджену з попелу стотрирічного забуття.
Дмитро Іванович Яворницький (1855—1940) увійшов в історію української науки і культури як видатний вчений-історик, фольклорист, етнограф, археолог, археограф, лексикограф, краєзнавець, відомий письменник, громадський діяч, людина різнобічного таланту, пристрасна, цілеспрямована, винятково працелюбна. Академік Академії наук УРСР (з 1929 року), Яворницький за своє довге життя, сповнене творчого горіння і трагізму наукової долі, написав більше двохсот праць, переважна частина яких присвячена історії запорозьких козаків, зібрав як лексикограф близько 60 тисяч слів, не зафіксованих попередніми лексикографами, записав більше трьох тисяч українських народних пісень різних жанрів1 2, розкопав як археолог більше 1000 могил. Майже все своє життя вчений провів у мандрівках — пошуках архівного, етнографічного, фольклорного, археологічного матеріалу. Любов до рідної землі, її історії, на¬
1 На переважній більшості праць Яворницького, що вийшли в дореволюційний час, написано «Еварницький». Проте вчений не вважав це написання правильним. В автобіографічній замітці 1890 р. в альбомі М. Семевського, в листах до В. Лунича від 1.IV.1892 р., до М. Ф. Сумцова від 25.ХІ.1913 р. та в праці «По следам запорожцев» (1898) він твердить, що справжнє його прізвище — Яворницький і походить воно від «явора» або «яворника». Про це детальніше див. у моїх працях: Олійник М. М., Д. І. Яворницький: (літ. портрет.) // Радянське літературознавство.— 1963.— № 6. С. 104; Шубравська М. М., Д. І. Яворницький. Життя, фольклористично-етнографічна діяльність.— К.: Наукова думка, 1972.— С. 11—13.
2 Минулого року у видавництві «Музична Україна» вийшла з друку збірка
«Українські народні пісні, наспівані Д. І. Яворницьким. Пісні та думи з архіву вченого». Упорядкування, передмова, примітки та коментарі М. М. Олійник-Шубравської. Нотний матеріал підготувала О. В. Шевчук. К., Наукова думка, 1990, 456 с.
5
роду спонукали його пішки обійти всю Україну. Великий ентузіаст і трудівник, він зібрав чимало археологічних пам’яток, записав з уст простого народу, крім пісень, багато прислів’їв, приказок, народних афоризмів (його фольклорно-етнографічний матеріал, переважно не опублікований, нараховує більше 10 тисяч одиниць). Усе це робилося з власної ініціативи, на власний кошт, незважаючи на постійну матеріальну скруту. «Мне приходилось,— писав він,— возвращаться с места своих поисков не только без денег в кармане, но и пешком и чуть ли не без платья»1.
Народився Д. I. Яворницький 7*листопада (26 жовтня за старим стилем) 1855 р. у с. Сонцівка Харківського повіту Харківської губернії (нині с. Борисівка Дергачів- ського р-ну Харківської обл.) в сім’ї бідного сільського псаломщика Івана Якимовича Яворницького (Еварницького)1 2. Початкову освіту здобув у рідному селі. Потім закінчив Харківське повітове училище. 1874 р. поступив,— очевидно, не без наполягань батька,— до Харківської духовної семінарії, але не скінчив її. Пройшовши за три роки чотири загальноосвітніх класи, юнак не побажав учитися в останніх двох богословських класах і 1877 року покинув семінарію. Його вабили світські науки, особливо історія, література, мистецтво; це й визначило дальші шляхи навчання та праці. Того ж таки 1877 р. Яворницький успішно склав екзамени на історико-філологічний факультет Харківського університету.
Час навчання Яворницького в університеті припадає на вельми сумний період в історії української культури й літератури. Наступ реакції в 70—80-х роках супроводжувався забороною української мови, переслідуванням прогресивних письменників і вчених. Виявляти відверто симпатії до української мови, літератури, історії було небезпечно, тим більш небезпечним було публічно виступати на захист рідного письменства, досліджувати й популяризувати героїчне минуле України, національну своєрідність її етнографії, фольклору тощо. Тільки мужні люди, справжні патріоти вітчизняної культури могли зважитись у тих умовах активно працювати в галузі українознавства. В Харківському університеті зокрема такими були відомі вчені-філологи Олександр Опанасович Потебня і Микола Федорович Сумцов, наукові інтереси яких охоплювали всю слов’янську філологію.
Лекції і вся науково-громадська діяльність Потебні та Сумцова справили на молодого Яворницького благотворний вплив. Юнак, що з дитинства захоплювався творчістю Гоголя, особливо його героїчною епопеєю «Тарас Бульба», виявляє жвавий інтерес до російської та української історії, літератури. Вже в студентські роки він прагне не тільки оволодіти знаннями, значно ширшими за університетські курси, а й брати безпосередню участь у науковій роботі (він був активним членом студентського гуртка по вивченню історії, побуту та звичаїв народу), збирати й вивчати фольклорні та етнографічні матеріали. Студентські канікули Яворницького часом минали в мандрівках по Харківщині й Катеринославщині.
Лекції О. О. Потебні були пройняті ідеями гуманізму, свободи думки, ідеями рівноправного розвитку кожної національної куль;гури. В рецензії на збірник пісень Я. Головацького О. Потебня відверто виступив проти великодержавного шовінізму.
1 Бібліотека СРСР ім. В. І. Леніна, відділ рукописів, ф. 178, № 8304, од. зб. 25.
2 Ранній період життя й діяльності Яворницького (на основі архівних джерел та’ записаних в час поїздки на батьківщину Яворницького спогадів старожилів) вперше висвітлено мною у статті «Д. І. Яворницький (літературний портрет)» // (Радянське літературознавство.— 1963.— № 6.— С. 103—112) та пізніше в монографії «Д. І. Яворницький. Життя, фольклористично-етнографічна діяльність».— К.: Наукова думка, 1972.— 256 с.
6
«Всяка денаціоналізація,— твердив він,— веде до послаблення енергії думки, до мерзотного запустіння, аморальності й підлості»1.
Від своїх вчителів Яворницький сприйняв і потяг до різносторонніх знань, і почасти їхню наукову методологію. З університету він вийшов з щирими демократичними переконаннями, з благородним прагненням працювати задля простого народу, вивчати його мову, культуру, історію, щоб в такий спосіб підносити й популяризувати демократичні традиції вітчизняної культури.
По закінченні університету 1881 р. Яворницького залишено позаштатним стипендіатом для підготовки до професорського звання по кафедрі російської * історії. Разом з тим Яворницький одержав тимчасове призначення в Харківську третю чоловічу гімназію як викладач історії.
Допитливий юнак весь віддається науці, старанно студіює праці з історії України. Відхиливши запропоновану йому факультетом тему із загальної історії (за що, до речі, його позбавлено стипендії), він зупиняється на дослідженні Запорозької Січі. Героїчна сторінка з історії України — легендарне Запорожжя вже давно полонило його розум і серце1 2.
Свою місію, свій заповітний ідеал уже в перший період наукової діяльності Яворницький бачив у тому, щоб повністю присвятити себе дослідженню життя й героїчної боротьби запорозьких козаків. Така ж синівська, «невгасима любов до того Запорожжя (...), що не залити її водою, не засипати її землею», як признавався він своєму другу Я. П. Новицькому, залишилась у нього на все життя. «Уже з 1883 року я працюю пером,— писав він,— і ні разу за це время не помислив о користі за свою працю: одно мною заправляло — знать правду о запорожцях' й ту правду миру об’явить»3.
Протягом 1881 —1882 років було написано працю «Возникновение и устройство Запорожского коша», робота над якою почалася ще в студентські роки. Проте ця тема вважалася тоді крамольною і попечитель Харківського округу генерал-лейтенант Максимович заявив початкуючому досліднику: «Ваши запорожцы нам не нужны. Пишите о Финляндии»4. Незважаючи на це, юнак наполіг на своєму, за що його вже 20 травня й позбавили, як уже зазначалось, стипендії. Так і почалося «ходіння по муках» — мандрівки по місцях Запорозької Січі з науковою метою.
Молодий учений хоче висвітлити історію Запорожжя за документами, за перевіреними фактами. «Нет,— говорив він про праці своїх попередників Скальковського,
1 Украинская жизнь.— 1916.— № 3.— С. 75.
2 У листі до Я. П. Новицького від 14.ХІІ.1886 р. Яворницький згадував: «Як я був отаким, як оце твій Костя, то міні покійний батько читав «Тараса БуДьбу»; ми лежали на печі, у маленькій хатинці, і німіли од восторга над запорожцями. «Ех, пишная фігура!...» А як дочитали до того міста, де Бульбу вішають, сльози, дітські сльози градом котились у мене із очей...» (Лист зберігається в Інституті мистецтвознавства, фольклору та етнографії ім. Мѵ Т. Рильського АН УРСР, ф. 4—3, од. зб. 70, дрк. 8). Цей уривок вперше опубліковано мною в журналі «Радянське літературознавство».— 1963.— № 6.— С. 104. Повністю лист надруковано в журналі «Наука і суспільство».— 1988.— № 11.— С. 49 у публікації: «50 листів Д. І. Яворницького до Я. П. Новицького». (Публікація, вступна стаття і коментарі Марії Олійник-Шубравської). Про це ж пише Яворницький і в праці «Запорожье в остатках старины и преданиях народа» (ч. II, СПб, 1888) та в передмові до I тому «Истории запорожских Козаков» (И видання, Москва, 1900).
3 3 листа Яворницького до Я. П. Новицького від 2.ХІІ.1894 р. Уривки листів Яворницького до Новицького надруковані мною в попередніх публікаціях про Яворницького. Повністю листи обнародувані у згаданій уже публікації «50 листів Д. І. Яворницького до Я. П. Новицького» (Наука і суспільство.— 1988.— № 6, 7, 8, 9, .11). В подальшому при цитуванні цих листів вказується тільки номер журналу і сторінка.
4 Професор Д. І. Яворницький.— Звезда.— 1929.— 19 трав.
7
Бантиш-Каменського, Маркевича,— печатныя сочинения не дают мне того, чего ищет моя душа! И я решил отправиться в поиски за архивным материалом, чтобы на^сновании его изобразить жизнь запорожских Козаков во всей ее полноте»1.
Вченого цікавило все: архівні документи, предмети матеріальної культури, народні перекази, археологічні знахідки, історико-географічні прикмети місцевості тощо. Зібраний ним протягом багатьох років матеріал послужив не тільки для написання низки історичних праць, зокрема фундаментальної тритомної «Истории запорожских Козаков» (1892—1897), а й для фактичного заснування багатого краєзнавчого музею в Катеринославі в 1902 році.
Свої враження від поїздок Яворницький часто викладав у публічних лекціях, на сторінках газет «Харьковские губернские ведомости», «Екатеринославские губернские ведомости», «Днепр» та журналу «Киевская старина», який тільки-но появився на світ. Тут 1883 р. була надрукована одна з перших його розвідок — історико-етно- графічний нарис «Жизнь запорожцев по рассказу современника-очевидца»1 2. Одночасно в «Харьковских губернских ведомостях» появилась його стаття «Топографический очерк Запорожья (отрывок из сочинения)», яка пізніше була надрукована також в «Киевской старине». В січні 1883 р. Яворницького обирають членом Історико- філологічного товариства при Харківському університеті (до того він відвідував засідання Товариства як слухач). Робота в Товаристві сприяла розширенню наукових інтересів Яворницького, поглибленню знань, творчих контактів. Можна сказати, що 1883 рік був якісно новим творчим злетом у біографії молодого вченого. Про це свідчить його листування з відомим фольклористом і етнографом Яковом Павловичем Но- вицьким (1847—1925), який жив тоді в Олександрівську Катеринославської губернії (тепер м. Запоріжжя), в центрі колишніх вольностей запорозьких. Листи Яворницького до Новицького3 охоплюють хронологічно (за винятком трьох) порівняно невеликий відтинок часу (1883—1888), проте дають важливий і цінний матеріал для характеристики раннього періоду життя й діяльності молодого вченого, періоду інтенсивних пошуків і складних перипетій в його долі. Разом з тим ці листи допомагають краще зрозуміти, в яких складних умовах опинилось дореволюційне українське слово і ті діячі, які виявляли активний інтерес до вітчизняної історії, фольклору, культури.
Коли саме відбулося перше знайомство Яворницького з Новицьким, точно сказати не можна. Очевидно, десь того ж 1883 року, відколи й починається листування. Безперечним є тільки те, що знайомству цьому і зближенню обох сприяла спільність наукових інтересів, любов до рідної історії — героїчного Запорожжя, частково — схожість життєвої і творчої долі. Недаремно в одному з листів до Новицького (від 25.1.1885 р.) Яворницький писав: «Ведь Вы были народным учителем, ведь Вы гонимы, ведь Вы тоже*, знакомы с нищетой». А перед цим Новицький признавався Яворниць- кому: «Не грустите, друг мой единственный, сердечный, на неудачи жизни. Ваша жизнь несколько похожа на мою, но что же делать. Прежде я возмущался, возмущался, скажу, не один год, а теперь плюнул на все, игнорирую всякими дрязгами и ставлю идеалы своих стремлений выше всего, живу ими. Делайте и Вы так»4.
На час, коли Яворницький тільки-но починав свої мандри по колишньому Запорожжю, аби дослідити його, як зазначалось, на основі архівних документів, предметів ма¬
1 Авчинников А. Г. Професор Дмитрий Иванович Эварницкий. Екатеринослав.— 1914.—С. 11.
2 Киевская старина.— 1883, т. III, ноябрь. 497—510.
4 На сьогодні їх розшукано 50.
Лист від 23 січня 1885 р. Дніпропетровський історичний музей ім. Д. І. Яворницького (далі подається скорочено — ДІМ), ВР, КП — 67636/Арх — 15627, арк. 1.
8
теріальної культури та народного відголосу про Січ, Новицький уже був відомий науковим колам своєю участю в збірнику М. Драгоманова «Малорусские народные предания и рассказы» (1876), куди він подав ряд переказів і легенд, записаних на території колишнього Запорожжя. Раніше від Яворницького він сходив як народний учитель чимало запорозьких земель, записуючи фольклор. Одначе пильна увага до рідного слова виявилася підозрілою для урядових кіл, і Новицького невдовзі оголосили небла- гонадійним (пізніше, до речі, це трапилося і з Яворницьким), через що він зазнав багато прикрощів і поневірянь. «Будем крепиться, терпеть, игнорировать,— радив Новицький Яворницькому.— Будем выносить все, чтобы выйти с бою победителями и победителями не с размотанною силою, но здоровыми, закаленными. Вот. Вам исповедь — черт знает какого только горя не видавшого, черт знает каких только нужд не испытывавшого. Да разве иначе жили удалые парни?»1
Листи Яворницького до Новицького 1883 — 1888 років дають багатющий матеріал для окремої, вельми цікавої розмови про творче єднання двох визначних українських фольклористів — Д. І. Яворницького та Я. П. Новицького, імена яких ще за їх життя критика завжди ставила поруч. Творчі контакти, братерська взаємодопомога, повне взаєморозуміння в усьому, виняткова відвертість і довір’я у стосунках, гаряча відданість спільній темі: «по слідах запорожців» — ось основні риси, що ними можна охарактеризувати їхні стосунки протягом тривалого часу. Стосунки ці, не по-чоловічому ніжні, знаходили своє відображення в листах, позначених великою відвертістю і сповнених справжньої поезії. Яворницький називає свого вірного друга не інакше як «душевним», «сердечним», «коханим» другом, «любим» і «суженим» братом, «голубчиком сивим» та ін. «...я с большим уважением отношусь и к Вашим исследованиям и той богатой теме, какую Вы избрали. Щирый Вы козак, и за это люблю Вас бесконечно»1 2,— признавався зі свого боку Новицький. Із самого початку їх знайомства Но- вицькому імпонувало те, що Яворницький досліджував національну історію, її героїв, видатних діячів запорозького козацтва. Ось як він писав Яворницькому в день його народження 25 жовтня 1884 р.: «Благословляю Вас на все добре Байдою, Сагайдачним, Залізняком, Палієм і всіма славними і святими запорожцями і гайдамаками.
Амінь»3.
Ми акцентуємо увагу на листуванні Яворницького з Новицьким не стільки тому, що у науковому, духовному житті молодого Яворницького Новицький як людина і дослідник займав особливе місце, а, головне, тому, що з цих листів, як єдиного і абсолютно правдивого документа, постає драматична історія створення праці «Запорожье в остатках старины и преданиях народа», починаючи від творчого задуму і кінчаючи забороною цензури уже надрукованого видання (1883—1888 рр.).
Із найранішого листа до Новицького (від 1 вересня 1883) видно, що уже в цей час Яворницький планував в недалекому майбутньому видати зібраний в поїздках матеріал окремою книгою під назвою «Поездки на Запорожье» (як побачимо далі, при виданні ця назва змінилась на іншу, а саме: «Запорожье в остатках старины и преданиях народа»). Надсилаючи свій план Хортиці, який було складено на основі поїздок на острів, Яворницький просив Новицького зробити зауваження4, щоб уникнути в плані зайвих помилок, і тут же повідомив про свій творчий задум видання майбутньої книги. «Незабвеннейший Яков Павловичі — писав Яворницький з Харко-
1 Лист від 2.ХІ.1884 р. — ДІМ, ВР, 76733/Арх — 15625, арк. 1—3.
2 Лист від 26 травня 1886 р.— ДІМ, ВР, КП — 76727/Арх—15619, арк. 3.
3 ДІМ, ВР, КП — 76732/Арх — 15624.
4 У Новицького вже була стаття «Остров Хортица на Днепре», ‘надрукована в «Одесском вестнике» (1876 р., № 55).
9
ва _ Моя к Вам усерднейшая просьба: будьте любезны, обязательны, поправьте мой план острова Хортицы; план этот я прилагаю при Вашей книге, к[ото]рую с благодарностью возвращаю Вам. Бога ради, не откажите мне в моей просьбе; это Вам легко сделать, потому что Хортица Вам известна так же, как собственная Ваша пазуха. Вы или сидя у себя дома можете это сделать, или же на самой Хортице, если это окажется возможным. Будьте добры! Такая точность мне необходима ввиду того, что я хочу издать вскоре свое сочинение «Поездки на Запорожье» (розрядка мол'.— О.-Ш.), при этом, конечно, нежелательно было бы наполнить его излишними ошибками»1.
Новицький не затримався з відповіддю: уже 16 вересня 1883 року він писав Явор- ницькому: «14 и 15 сентября был на о. Хортице с целью проверить и дополнить план, присланный Вами при книге. План этот я также возвращаю с некоторыми дополнениями, но прошу Вас не пускать его в ход, пока я сам не приеду в Харьков. Буду на днях»1 2. Проте статтю про острів Хортицю Яворницький надрукував аж через три роки3, а згаданий у листі твір «Поездки по Запорожью», тобто працю, яку ми зараз адресуємо читачу, ще пізніше.
Але не тільки Яворницький звертався за допомогою до Новицького. Сам Новицький дуже високо цінував зауваження Яворницького щодо своїх статей. Про це він не раз писав молодому історику: «За слово о моем предприятии писать в «Днепр» — спасибо, но только прошу Вас читать с карандашом и побольше указывать, ругать, учить. На щиру руку — я это очень люблю. Затем вот еще что. У меня явилось побуждение писать, говорю Вам искренно, из желания дать материал для людей науки. Имея в виду главным образом Вас, щирого, горячого, беспокойного, неустрашимого и всякого др. запорожца (жаль, що без оселедця), я хотел помочь Вам именно доставлением материала»4.
Однією з причин того, що реалізація задуму про видання праці затяглася аж на п’ять років, було свідоме розширення Яворницьким своїх планів поїздок по вольностях запорозьких. Учений поставив перед собою мету надзвичайно складну і трудомістку, здійснення якої вимагало багато сил, енергії, часу, коштів, а саме: обходити й обстежити самому не вибірково окремі місця вольностей запорозьких, а всі без винятку землі запорозьких козаків, реставрувати з далекого минулого всі сім Запорозьких Січей, їх топографію, флору, фауну, записати спогади та розповіді старожилів, народні пісні, перекази, легенди, обстежити пороги, балки, забори і т. д., тобто кожний клаптик колишньої запорозької землі. Саме про ці грандіозні наукові плани признається він Новицькому в травні 1884 року, просячи у нього конкретної допомоги і заохочуючи до спільної праці. «Бесценнейший Яков Павлович! — пише він.— Спешу сообщить Вам о том, что 31 мая я выезжаю в Ваши области; еду с тою целью, чтобы на месте поделать планы с запорожских сечей и снимки с замечательных островов, мест и всех Днепровых порогов. Начну от Екатеринослава. Если Вы можете, присоединяйтесь к моей компании; если же не можете, то облегчите, пожалуйста, на сколько можете,
1 Наука і суспільство.— 1988.— № 6.— С. 54, лист 1.
2 Дніпропетровський історичний музей ім. Д. I. Яворницького, фонди музею, ВР, КП — 76725/Арх— 15617, арк. 1. Листи Новицького до Яворницького ще не опубліковані. Зараз готують їх до друку кандидати історичних наук — старший науковий співробітник Дніпррпетровського історичного музею С. В. Абросимова та доцент Киїтського університету В. Ульяновський.
Див.: Эварницкий Д. И. Остров Хортица на реке Днепре. (Из поездки по запорожским урочищам).—Киевская старина, 1886, т. XIV, кн. 1,—С. 41—90 та окрема відбитка.
4 Лист від 25 листопада 1884,—ДІМ, ВР, КП — 67634/Арх — 15626, арк. 1.
10
мое предприятие. А облегчить его Вы можете, положим, заготовивши лодку и подговоривши стариков для экспедиции на остров Хортицу, расположивши в нашу пользу какого-нибудь из немцев ее. (Варвары, будь они неладны!)» І далі: «Но кроме того, мне желательно было бы, чтобы Вы разрешили еще следующее. Мне нужен землемер, такой землемер, который бы проехал со мной все Сечи: Хортицкую (розрядка моя.— О.-Ш.), Томаковскую, Никитинскую, Чортомлыц- кую, Подпиленскую (все эти в Екатер[инославской] губ.), Каменскую (в Херсонской) и Алешковскую (в Таврической); нужно также, чтобы он поделал со_ всех Сечей планы, и нужно также, чтобы он взял за все это казенных денег 75 р. сер[ебром]. Не сыщется ли такой в Вашем городе?..»1
Хорошого землеміра Яворницький на цей раз не знайшов, проте від свого плану в подальшому не відступив: праця «Запорожье в остатках старины и преданиях народа» якраз і побудована у формі розкриття історії виникнення і занепаду (чи знищення) кожної із семи названих ним Січей.
Для придбання свіжих матеріалів — археологічних, фольклорно-етнографічних, топографічних — Яворницький не шкодував ні здоров'я, ні сил, щоб на власні очі побачити й власними руками обміряти вольності запорозькі. Подорожуючи на земських конях чи волах, а здебільшого пішки, він не раз зазнавав серйозних фізичних травм: зламав ногу* сім разів ламав ліву руку, а одного разу, як згадує сам, так довго не виявляв ознак життя (був засипаний землею), що його супутники почали читати над ним псалтир. Зате такі подорожі давали молодому дослідникові винятково багатий матеріал. «Материалу набрал громадное количество, топографию юго-западного Запорожья вижу как на ладони. Много везу с собой и запорожских вещей»1 2,— хвалився він Новицькому.
З особливим захопленням Яворницький збирає і колекціонує археологічні знахідки; його колекцію визнано одною з кращих на VI археологічному з'їзді в Одесі у серпні 1884 р. На цьому ж з'їзді він прочитав два реферати, які викликали жвавий інтерес присутніх і здобули загальне схвалення. «Продолжайте, Дмитрий Иванович, начатыя Вами научныя исследования смело и энергично (только не ломайте руки, скажу потихоньку),— заохочував до роботи Новицький молодого дослідника в листі від 20 вересня 1884 року,— освещайте историю новыми фактами, и Вас благословит грядущеє поколение»3.
Глибоким було зацікавлення й літературою, мистецтвом, фольклором, етнографією. В середині 80-х років Яворницький хотів видати у Харкові літературно-фольклорну збірку українською мовою, але намір Цей не пощастило здійснити, очевидно, через важкі цензурні умови.
Навесні 1884 р., повернувшись із чергової поїздки по місцях колишньої Запорозької Січі, будучи ще стипендіатом професорського звання, Яворницький розпочав читати в Харкові серію публічних лекцій під загальною назвою «Про запорозьких козаків» (перша лекція відбулася 21 квітня)4. Біржевий зал, де проходили лекції, був завжди
1 Наука і суспільство,— 1988.— № 6.— С. 55.
2 Там же.— № 9.— С. 58.
3 ДІМ, ВР, КП — 76723/Арх — 15621, арк. 3.
4 Див.: О запорожских козаках. 1-я публичная лекция Д. И. Эварницкого.— Днепр.— 1884.— 27 апреля, № 47.— С. 1, 2.
О запорожских козаках. 2-я публичная лекция Д. И. Эварницкого.— Днепр.— 1884.— 29 апреля, № 48.— С. 1; 6 мая, № 51.— С. 1, 2.
О запорожских козаках. 3-я публичная лекция Д. И. Эварницкого.— Днепр.— 1884.-9 мая, № 52; 11 мая, № 53.
О запорожских козаках. 4-я публичная лекция Д. И. Эварницкого.— Днепр.— 1884.— 13 мая, № 54.— С. 1; 16 мая, № 55.— С. 1.
11
переповнений. Газети відзначали, що Яворницький не стільки читав, скільки імпровізував, і переважно без конспекту.
Лекції мали величезний успіх. Але вони привернули увагу преси не тільки артистичністю виконання та красою стилю. Розповіді про Запорожжя пробуджували зацікавлення минулим, вітчизняною історією і водночас наштовхували на мимовільне порівняння минулого з сучасним. «Живой водой» исторического анализа реставрировать прошедшее,— писала з приводу лекцій Яворницького газета «Днепр»,— значит получить возможность понимать настоящее и провидеть грядущее...»1 Газета також всіляко вітала активне прагнення Яворницького відшукати і зберегти для нащадків пам’ятки минулого, які ніким не оберігаються, гинуть і розкрадаються, показати минуле «зо всіма його повчальними деталями».
У своїй діяльності Яворницький багато в чому наслідував М. Костомарова, з яким особисто познайомився в січні 1885 року, за кілька місяців до смерті Костомарова, на його квартирі, коли приїхав до Петербурга на короткий час попрацювати в архівах. Костомаров справив нд Яворницького незабутнє враження. Принципово нове положення Костомарова про те, що історію треба вивчати не тільки за друкованими джерелами, а й за народними переказами, піснями, давно вже імпонувало Яворниць- кому, було йому дороговказом. «Скоро я пришел к убеждению,— писав Костомаров,— что историю нужно изучать не только по мертвым летописям, айв живом народе»1 2. Подібне скаже пізніше і Д. І. Яворницький, який щодо цього у своїй практичній діяльності піде значно далі. Народознавство його цікавило ширше й глибше. Історичні праці Яворницького незрівнянно щедріше опиралися на виявлені ним документи, предмети матеріальної культури, народні перекази, археологічні знахідки, особливості місцевості тощо.
Весь час Яворницький живе в нестатках. Матеріальна скрута стає ще більшою, ніж у студентські роки. Брак будь-яких коштів на наукові потреби, насамперед археологічні поїздки по вивченню залишків матеріальної культури Січі, без чого він не мислить дослідження Запорожжя, а пізніше також ‘на видання власних робіт, які друкувалися тоді, за незначним винятком, на кошти самих авторів, зв’язує йому руки. «Уж не знаю, как я сведу концы с концами»,— пише він в одному з листів до Новицького. «Долгов, как у собаки куцой»,— жаліється він в іншому. З VI археологічного з’їзду в Одесі вчений повертається в Харків на «даровий» квиток, бо не було грошей навіть на телеграму Новицькому.
Всебічне дослідження Запорожжя гальмувалося нестачею коштів, і це було для Яворницького трагедією. Зібраний величезний народознавчий матеріал подовгу залишався невиданим, не могли вчасно побачити світ і наукові праці, зокрема й «Поездки по Запорожью» («Запорожье в остатках старины и преданиях народа»). В цьому плані дуже характерний лист Яворницького до Новицького від 22 січня 1885 р., написаний з Москви, де дослідник певний час працював в архівах над документами про Запорожжя. Лист, пройнятий любов’ю до рідної землі, відданістю обраній науковій темі, вражає трагізмом і безвихіддю. «Щирий і коханий дружеі — писав Яворницький:
— Та нема в світі так нікому,
Так, як мені молодому!..
1 Днепр,— 1884.— №47.
2 Литературное наследие. Автобиография Н. И. Костомарова.— СПб., 1890.— С. 28.
12
Вот что могу сказать о себе в настоящее время. Грустна моя жизнь вообще, а теперь в особенности. Почему же? Разумеется не потому, что я в шестой раз сломал свою злосчастную руку, да и не потому, что в настоящее время я сижу почти без гроша, грустна она уже потому, что не укладывается в обыкновенные рамки нашей будничной русской жизни...
Чем же, спрашивается, может скрашиваться моя жизнь? Наукою, Вы скажете. Да, наукою, повторю вместе с Вами... Да, наукою... В ней моя жизнь, в ней мое сердце, в ней моя страсть, весь пыл моей юности. Запорожье, запорожцы, Днепр, пороги, степь! Сколько в этих простых малосложных словах заключается для меня обаятельного, живого, увлекательного смысла?! Если бы мог я вместить в своей груди широкую и далекую степь, если бы мог я схватить в свои объятия говорливый низовой ветер, если б мог я сладким поцелуем слиться со своим Днепром, никакого другого наслаждения не хотел бы на земле. Выше, глубже этого счастья для меня не существовало бы. Но, безумныйі Ведь это безумные мечты!.. Да, это несбыточные мечты. Что могу я сделать для своего Запорожья, когда для всякого простого замысла нужны известные средства, а ведь мои стремления уж чересчур безграничны? Что могу я сделать для моего любимого Запорожья без копейки за душой, скитаясь по широкой степи с посохом в руках, с сумкой за плечами, испытывая голод и зной и подвергаясь всяким случайностям?! Я вижу, я убедился, я додумался, что наука без средств так же бледна, как тепличное растение без яркого солнечного света. Желал бы, искренне желал бы снова воротиться'к своему ничтожеству и не растравлять своей душевной язвины, железным резцом обозначившейся на моем расслабленном теле... И точно, к чему хвататься за бревно, когда твои слабые руки не могут удержать и тонкой тростинки?! Ведь, подумайте, друже, что я располагаю всего лишь пятьюдесятью рублями в месяц и в то же время отдаюсь науке... Ведь это ведет лишь к подвигам, ведь это всегда оканчивается телесным расстройством и душевным ослаблением. И больно, и грустно, и некому слова сказать, некому, кроме Вас, мой сердечный и незабвенный друже, Яков Павлович.
Прощайте! Весь Ваш и навсегда Д. Эварницкий»1.
Старший за віком, розсудливий за характером, спокійний, збагачений життєвим досвідом, Новицький радив Яворницькому: «Что касается безденежья, то и с этим, насколько возможно, миритесь. Возьмите Вы многих ученых светил, из чего они жизнь начали, научную деятельность — не из гроша ли? Не из бульбы ли? Лучшее для Вас утешение — будущность и, быть может, очень [большая].
Вы молоды, силы есть, есть недюжинное дарование, здоровы психически. Чего же Вам?
Следовательно, вооружитесь, дорогой, терпением, а это прекраснейшее лекарство, оно спасло и подвигнуло многих на Вашем месте»1 2.
Вже на самому початку наукової та літературної діяльності молодий учений зазнає багато прикростей. Це був період, коли після горезвісних указів про заборону української мови посилились нападки на діячів української культури. «Новая вражда,— писав з приводу цього О. Пипін,— исходила из мнимо политических, а в сущности из обскурантных принципов: малорусская литература, как и местный малорусский патриотизм, были заподозрены. в политической неблагонадежности, в стремлении к сепаратизму»3.
1 Наука і суспільство.— 1988.— № 8.— С. 53.
2 ДІМ, ВР, КП — 67636/Арх — 15627, арк. 1.
3 Пыпин А. Русские сочинения Шевченко.— Вестник Европы.— 1888.— Март.— С. 249.
13
Д. І. Яворницький. Фото. 1885. Харків.
На звороті напис рукою Яворницького:
«[Я.] П. Новицькому Д. И. Эварницкий в знак дружеского расположения 18.III.85».* * з* У журналі «Наука і суспільство».— 1988.— № 11.— С. 55, де вперше опубліковано мною фотографії Я. П. Новицького та Д. І. Яворницького, у підтекстовці під фото
з вини редакції вкралася неточність. Замість «Фотографії Д. І. Яворницького та Я. П. Новицького» слід читати: «Фотографії Я. П. Новицького та Д. І. Яворницького».
Я. П. Новицький. Фото. [1885]. Харків.
У Харкові за Потебнею і Сумцовим встановлюється нагляд. В опалу потрапив і Яворницький. Восени 1884 року його відверто оголошують «ярым украинофилом и даже сепаратистом, изыскивающим все средства к тому, чтобы внедрять свои тенденции в юные сердца молодежи»1, і незабаром звільняють з університету. Згодом змушені були залишити університет і ряд викладачів. «Если бы вы знали, как я люблю свое Запорожье и его сердечных сиромах?! — писав Яворницький своєму знайомому Г. Маркевичу 4 жовтня 1884 року.— Все готов оставить, со всем готов расстаться, лишь бы только одна моя нога могла стоять на священной для меня земле. Да, это так. Но что же из этого? Неужели я сепаратист? И не думал, и не думаю быть сепаратистом. Люблю клочок земли! Люблю потому, что не нахожу нигде другого утешения, люблю потому, что там есть широкий простор для моей раздольной натуры, люблю потому, что в чистых ричковых водах своей Украины вижу печальный образ своей особы. Эх, знали бы люди, как тяжело мне жить на свете! Одно утешение — броситься в степь, углубиться в дни давнопрошедшего времени... Так разве это сепаратизм?..»1 2
Романтизація козацької героїки, певна річ, була виявом не тільки патріотичних устремлінь Яворницького, а й світоглядної позиції вченого. Саме по собі невдоволення сучасністю, прагнення відродити героїку минулого, сприяти піднесенню української культури свідчило про прогресивці тенденції в діяльності Яворницького. Та й практично зроблене ним в галузі історії, фольклористики, етнографії, археології уже з перших років становило цінний внесок у вітчизняну науку. І в той час, коли за українською культурою не визнавалося право на самостійний розвиток, саме розгорнута Явор- ницьким широка діяльність у галузі українознавства й викликала підозру в реакційних колах.
На деякий час Яворницький розгубився, в його листах переважають нотки розпачу й безвихіддя. Позбавлений права працювати в Харківському університеті і взагалі жити на Україні, він влітку 1885 року переїжджає до Петербурга. До всього цього додається ще й матеріальна скрута, розлучення з дружиною, смерть батька. Опинившись далеко від рідного краю з розбитими надіями, без гроша, без можливості займатися улюбленою справою, Яворницький тяжко переживає, іноді життя йому уявляється марним, безцільним.
Розрада й забуття приходять з працею. Незабаром по приїзді до Петербурга Яворницький працює викладачем історії та літератури в Миколаївському сирітському інституті благородних дівиць, у другому кадетському корпусі, в приватній гімназії Стого- ніної, в театральному училищі3. Одночасно відновлюється його наукова діяльність, зростає інтерес до культурного й мистецького життя столиці. Відвідування літературних вечорів, дискусій, участь у роботі Товариства допомоги бідним студентам з України заохочують до громадської діяльності. Людними були «суботки», які влаштовував Яворницький у себе на квартирі. їх відвідували поети, художники, композитори, актори, студентська молодь. Особливо щиро подружив Д. І. Яворницький з І. Ю. Рєпіним.
Дослідник і палкий популяризатор героїчного Запорожжя допомагав великому російському художникові в створенні славнозвісної картини «Запорожці пишуть листа
1 3 листа Яворницького до Г. Маркевича від 22 вересня 1884 р.— Відділ рукописів Інституту літератури ім. Т. Г. Шевченка АН УРСР, ф. 25, № 21. Див.: Радянське літературознавство.— 1963.— № 6.— С. 106.
2 Відділ рукописів Інституту літератури ім. Т. Г. Шевченка АН УРСР, XXV / 22. Див.: «Радянське літературознавство».— 1963.— № 6.— С. 106.
3 Олійник М. М. Д. І. Яворницький.— Радянське літературознавство.— 1963.— № 6.— С. 106.
16
турецькому султану». Він віддав Рєпіну колекцію запорозьких реліквій для натури (всі вони на картині відтворені), консультував його, навіть сам позував для постаті яи- саря на картині. Зворушений такою щирою допомогою, Рєпін подарував Яворницьк<?МУ олійний ескіз картини «Запорожці...» (нині зберігається в Третьяковській галереї) та дев’ять малюнків-ілюстрацій до роботи «Запорожье в остатках старины и преданиях народа» («Поездки по Запорожью»). З того часу і до останніх днів Рєпін підтримував зв’язки з Яворницьким, листувався з ним1.
З часу переїзду до Петербурга Яворницький не залишає наукових студій про Запорожжя. Протягом 1885—1887 років він написав низку статей з історії (про П. Калнишевського), літератури (передмову до поеми Т. Г. Шевченка «Гайдамаки»), мистецтва (про художника С. Васильківського) та ін. Але основне, що не переставало хвилювати його і в Петербурзі,— це видання праці «Поездки по Запорожью», роботу над якою, як уже зазначалося, він почав ще 1883 року. «...На душе у меня так важко, так тяжко, как никогда,— жаліється він Я. Новицькому.— Я боюсь даже, чтобы не сойти с ума. Тяжелое состояние. Если бы только я мог пережить его?! Здесь-я оторван от всего, что было мило моему сердцу, что приятно ласкало мой слух, успокаивало мои больные глаза. Здесь ни Сечи, ни степи, ни Днепра — все далеко, далеко от меня. Шутка ли сказать — 1500 верст. И сказать то трудно, а проехать их?
Тяжко-важко в світі жити,
А ще ж таки не хочеться рученьки зложити.
Но теперь буду работать, авось труд избавит меня от того страшного душе0ного гнета, который расслабляет мой и до того болезненный организм.— І далі прод°в_ жує: — В настоящее время меня занимает вопрос об издании моей «Поездки по Запорожью», как и в каком виде ее издать? С рисунками или без них? Напечатать ли в каком-нибудь журнале или отдельным изданием? Если отдельным изданием, Т° гДе взять средства на то? Кроме того, хотелось бы достать некоторые снимки и пДаны, например, планы с Хортицы...»1 2
Ці складні проблеми, пов’язані з виданням праці (кошти, ілюстрації, плани місцевості) не перестають його хвилювати і в наступні роки. Вітаючи, наприклад, Н<?ВИЦЬ^ кого з Новим, 1886 роком, Яворницький насамперед вислонлює надію побачити свою працю надрукованою: «Дай, Боже, нам провести этот год прежде всего с пользой дня нашего любого Запорожья. Ну, сердце мое, я вижу, что мне предстой* недюжинный труд для того, чтобы издать свою «Поездку по Запорожь ю». А издам. Только бы хоть малая помощь, нет е е!»3
Весною 1886 р. із Петербурга Яворницький знову вирушає у мандри по Місцях колишньої Запорозької Січі, аби поповнити чи уточнити уже зібрані в попередні роки матеріали (для книги «Поездки по Запорожью»). На цей раз він їде не сам, а з віД°мим художником О. Г. Сластьіоном та з фотографом X. Ф. Бондаренком, які добр^ільно зголосилися допомогти йому у виданні книги (їхали на свій кошт). На поїздку Яворницький позичив 150 карбованців. «Мій друже єдиний, мій голубе сивоусий4, МІЙ ко¬
1 Про дружні стосунки Яворницького з І. Рєпіним див. спеціальну мою статтю «Історик і митець» // Вітчизна.— 1968.— № 9.
2 Наука і суспільство.— 1988.— № 8.— С. 56.
3 Там же.— № 9.— С. 55.
4 У Новицького справді були розкішні сиві вуса.
17
ханий козаченьку, Якове Павловичу! — писав вчений про це Новицькому із Петербурга 19 квітня 1886 року.— Оце читаю твій лист, та й плачу, та й плачу! Так-то міні трудно та нудно у [...] Петербурзі, як трудно та нудно птиці-орлу у клітці, а рибі-киту на суходолі. Та хвала Господу Богові, я з осьмого маю буду прямісінько у Катеринослав, а звідтіля на Самарь, а з Самарі до твоєї хати, а там далі уже на низ аж до Бугу, степами та веселим Дніпром. Та ще й не один, а з двома щирими українцями — Сла- стьоном, академічним художником і фотографом, і Бондаренком1, того ж поведенія козаком. Люди добрі, хорошого українського роду, їдуть з апаратами на свій кошт, щоб тільки запомігти мені в моїй роботі. Дай-то, великий Боже, щоб нам довести до кінця наше святе діло. А іздати свою книгу з усіма малюнками уже найтов де — в імператорському археологічному обчестві у Петенбурсі, куди мене з місяць тому обрали членом. Це міні дуже велика честь! Радуйся, мій друже коханий! Буду у тебе, обніму тебе і наговорюсь з тобою, надивлюсь в твої ясні добрі очі, може, вмісті і чкурнем куди в степ. Маю великі думи на це літо. Зайняв півтораста карбованців, займу ж ще ж стіль- ко, а вже зроблю діло, як треба його робити, і буду я чвалати по тому степу аж до першого августу, першого ж августу сяду на машину і ген-ген через Харків, Курськ, Москву аж до Білого моря, а по Білому морю на Соловецький -острів, де хочу побачити могилу сердешного Петра Івановича ^алниша1 2, а звідтіля поверну у [...] Петербург, обложусь парсунами та бамагами та й докінчаю своє «Запорожже». А чи добре? Знаю, що це тобі мед!»3
Поїздка, яку планував Яворницький (в тому ж складі — зі Сластьоном і Бондаренком), відбулася, і це відображено в праці «Запорожье в остатках старины и преданиях народа». Відвідання Соловецького острова, де знаходиться могила останнього кошового Запорозької Січі П. І. Калнишевського, не здійснилося 1886 року, а було перенесено на 1887 рік (матеріал про Калнишевського також вміщено пізніше в праці «Запорожье в остатках старины...»). Проте експедиції 1886 року, про яку йдеться, було замало для написання «Запорожья...». Весна і літо наступного, 1887 року теж пішли на поїздку (уже в іншому складі, учасники теж безкоштовно згодились допомогти вченому). Тепер Яворницький докладає всі зусилля, щоб закінчити написання «Запорожья...» і восени приступити до видання. «Ну, и давно, друже мій, я писал тебе! — розповідає він Новицькому 5 квітня 1887 року.— Прости, братику, все некогда было. То писал сочинение,— теперь уже кончил, то возился с экзаменами, то хворал. Теперь со всеми своими недугами покончил и сегодня еду на Соловецкий остров. Путь не близкий. Повернувшись из Белого моря, ударюсь прямо в Черниговскую губернию к Василию Васильевичу Тарновскому4. Здесь меня будет ждать целая экспедиция, состоящая из самого Тарновского, его зятя Корбута (с двумя фотографами!), Хомы Забутного и доктора Галина. С этою,экспедицией я отправлюсь в Ека- теринослав, а из Екатеринослава на пороги и на все Запорожские Сечи. Будем и у тебя.
1 Бондаренко Хома Федорович — художник, жив у Петербурзі.
2 Калнишевський (Калниш) П. I. (1690—1803) — останній кошовий Запорозької Січі. Після знищення Запорожжя Калнишевського заслано на Соловки, де в темниці його тримали 25 років.
3 Наука і суспільство.— 1988.— № 9.— С. 57.
4 Тарновський В. В. (молодший, 1837—1899) —український поміщик, колекціонер, власник багатющої колекції різних речей з історії України й мистецтва, яку передав чернігівському музею. Його маєток у Качанівці відвідували видатні діячі російської та української культур.
18
Это будет с июля месяца. Цель поездки — исключительно запорожская. Возвратившись с юга и побывав на съезде в Ярославле, я имею приступить к изданию своего сочинения «Запорожье» осенью настоящего года. Оно все уже написано, но после поездки придется, конечно, еще что-нибудь добавить или видоизменить. Но это, разумеется, не так страшно, как написать весь текст из 400 листов. Поверь мне, братику, что на это дело я употребил всю осень, всю зиму и всю весну. (Розрядка моя.— М. О-Ш.). Не забудь также и того, что многие главы были уже раньше готовы у меня. Издание берет на себя Тарновский, если только можно ему верить»1.
Отже, всі свої зусилля Яворницький спрямовує на те, щоб довести до завершення свою працю «Запорожье...» («Поездки по Запорожью»), залучаючи для добровільної допомоги значне коло людей — художників (І. Ю. Рєпіна, О. Г. Сластьона, X. Ф. Бондаренка), фотографів, поміщика-колекціонера В. Тарновського, фольклориста Я. Но- вицького та ін.
Тим часом Яворницького й у Петербурзі запідозрили у політичній неблагонадій- ності, і нагляд поліції за ним тривав. 16 червня 1887 року міністр освіти Делянов надіслав попечителю Санкт-Петербурзького учбового .округу секретного листа з пропозицією позбавити Яворницького права читати лекції; вченого звільняють з роботи. «Беда, братику, случилась большая: обвинен в неблагонадежности и удален со службы,— писав він Новицькому із Петербурга 12 вересня 1887 року.— Циркуляры разосланы по всем учебным округам с воспрещением принимать меня где бы то ни было. За что, и сам не знаю; говорят, впрочем, о каком-то доносе из Харькова или из Киева. Что делать, пока ничего и не приберу. Положение под конец может быть ужасным. В случае крайности, уеду куда-нибудь в хутор. Но опять что там делать? Пока живу на паях: в трех комнатах четыре человека и усиленно работаю над своим «Запорожьем». Кажется, эту осень удастся таки напечатать. Это меня пока и держит в П [етербурге]. Вот, братику, удар так удар! [...]. И что это за бедствия валятся на мою голову? Веришь, брат, отупел я как-то от этого горя; даже не возмущаюсь, а так, махнул рукой да и шабаш. Будь что будет, а хуже того, что есть, не будет»1 2.
І в цій біді Новицький не залишив Яворницького своїми мудрими порадами: «Очень сожалею, дорогой Дмитрий Иванович,— писав він другові,— что над твоей головой стряслась такая беда, жалко тем более, что все это может отозваться на всех твоих научных работах. Но не унывай, не будь малодушным, не бросай предмета, в который ты вложил свою благородную, чистую душу. Как устроишься — пиши» [...]3.
Проте невдовзі, зваживши на настійні домагання вченого та дякуючи впливовому заступництву друзів, його знову поновлюють на роботі, і він весь віддається закінченню «Запорожья...».
Перша частина роботи була надрукована, малюнків ^“виготовлено тільки 20: не вистачало коштів на подальше друкування. «Пока напечатано 15 листов,— розповідав він Новицькому 5 листопада 1887 року,— картин сделано 20. Господь услышал грешную молитву мою: В. В. Тарновский выслал 1000 рублей на издание, 1000 я занял, 1000 предложил издатель с правом первого возвращения после распродажи книги. Итого, брат, 3000 рублей издание обходится»4. (В передмові до видання Яворницький, до речі, висловив В. В. Тарновському подяку.)
Разом із «Запорожьем» друкувалася також книга архівних документів про запорозьких козаків — «Сборник материалов для истории запорожских Козаков», де
1 Наука і суспільство.— 1988.— № 11.— С. 50.
2 Наука і суспільство.— 1988.— № 11.— С. 51.
3 Лист від 23.ІХ.1887 р.— ДІМ, ВР, КП — 76738 / Арх 15630, арк. 1.
4 Наука і суспільство.— 1988.— № 11.— С. 51.
2*
19
вміщено 118 архівних справ-документів (1748—1829 рр.), ще не обнародуваних. На видання мізерного тиражу цієї праці (350 примірників) потрібно було 300 карбованців сріблом.
Крім того, зібрано було 1000 українських народних пісень, які фольклорист мріяв видати окремою книгою (мрія ця здійснилась тільки в 1906 році, коли в Катеринославі вийшла його збірка «Малороссийские народные песни, собранные в 1878—1905 гг.»).
Надрукування II тому «Запорожья» дуже гальмувалось через складність виготовлення малюнків: у другій частині їх вміщено вдвічі більше, ніж у першій,— 44. Ось що писав Яворницький 20 січня 1888 року тому ж таки Новицькому, який з нетерпінням чекав виходу праці: «К'половине февраля печатанье моего «Запорожья» будет окончено, но зато не будут окончены рисунки,— эта штука задержит нас немало. Я и сам также, как и ты, жду не дождусь видеть свой труд оконченным, так что же ты будешь делать? Сколько было хлопот, чтобы только собрать все, что нужно было для картин, так и пересказать тебе невозможно! А сколько хлопот было, чтобы подыскать хороших граверов! Черт знает, чего только не пришлось пережить»1.
Двотомну працю Яворницького «Запорожье в остатках старины и преданиях народа» (попередні назви, як видно з листів ученого,— «Поездки на Запорожье», «Поездки по Запорожью», «Запорожье») ^публіковано в Петербурзі весною 1888 року без попередньої цензури. Коли вона поступила на розгляд С.-Петербурзького цензурного комітету, а потім — в Головне управління в справах друку, то була затримана через наявність у ній сторінок з українським текстом, а також тому, що написана «с целью подъема украинофильства». Праці загрожувало знищення. І якби не виняткові обставини, «Запорожье в остатках старины и преданиях народа» не побачило б світу.
Зупинимо увагу на цензурній історії «Запорожья...»1 2. Праця, як уже зазначалось, була надрукована 1888 року (на початку квітня) тиражем 1550 примірників (видавництво Л. Пантелеева, друкарня Н. Лебедева). 16 квітня один примірник її надійшов до С.-Петербурзького цензурного комітету на контрольний розгляд. Призначено було на І том — виконуючого обов'язки цензора Пелікана, на II том — цензора Святковського.
Ознайомившись з І томом «Запорожья...», Пелікан прийшов до такого висновку: «Книга эта, не чуждая украинофильских тенденций, обращает на себя внимание присутствием в ней многих мест на малорусском наречии. Большинство этих мест не заключает в себе погрешностей против цензуры»3. Однак цензор' звернув особливу увагу на окремі сторінки праці (13, 79, 109—ПО)4, де, на його думку, містяться факти «вельми непристойні з релігійної точки зору». Погляньмо, що це за факти.
На стор. 13 подається розповідь 108-річного діда Якова Литвинова із села Успенська (по-народному Плахтіївка) про запорожців. Підозру в Пелікана викликало саме
1 Наука і суспільство.— 1988.— № 11.— С. 52.
2 Невеликий витяг із справи С.-Петербурзького цензурного комітету про працю Яворницького «Запорожье в остатках старины и преданиях народа» в перекладі на українську мову вперше опублікував Ф. Лавров у журналі «Народна творчість та етнографія», 1957, № 4, в статті «Заборона царською цензурою друкування антирелігійного фольклору». Див. також: Українська народна поетична творчість. Том І.— К., «Радянська школа», 1958.— С. 188—189. Цензурна історія «Запорожья...» висвітлена в моїй праці «Д. І. Яворницький. Життя, фольклористично-етнографічна діяльність».— К., Наукова думка, 1972.
3 М. М. Шубравська. Д. І. Яворницький... К., Наукова думка, 1972.— С. 158—159. Цензурна справа праці Яворницького «Запорожье в остатках старины и преданиях народа» зберігається в Ленінграді, в Центральному державному історичному архіві СРСР, ф. 777, оп. 4, справа 56; ф. 776, оп. 20, справа 219.
4 У нашому виданні це сторінки 41, 88, 109.
20
те місце в народному переказі, де йдеться про силу запорожців: «А про старих запорожців, то вже й казати нічого. Вони оце було як говіють, то піп і приказує їм: «Пани- молодці, которі із вас іміють велику силу, то втягайте в себе...» А то як дохне, т о піп с приуастієм упад Є. Сила страшенна була!...»
На стор. 79 «Запорожья...», характеризуючи флору й фауну сіл по річці Самарі, де жили колись запорожці, Яворницький між іншим зазначає, що там дуже багато водиться зміїв-жовтобрюхів. За розповідями старожилів, батюшка Андрій Баришполь- ський міг приборкувати жовтобрюхів свистом. І все. Пелікан підкреслив ось які рядки, вважаючи їх непристойними: «В селе Голой Грушевке Екатеринославского уезда желтобрюх жил в церкви, под престолом, но там, говорят, был такой батюшка, который умел свистом позывать к себе желтобрюхов и укрощать их».
I трете, що викликало занепокоєння у Пелікана, це жартівлива народна пісня «Славні хлопці запорожці» (див. стор. 109—110 І тому «Запорожья...»), записана Явор- ницьким від 80-літнього діда Самійла Пруса із села Спаського: в ній запорожці скирту сіна прийняли за церкву, а цапа — за попа. Заперечення цензора викликали саме такі рядки:
Славні хлопці-запорожці
Вік звікували, церкви не видали;
Як забачили та й у полі скирту,
Отаман каже: «Ото, братці, церква».
Савул каже: «Така високая».
Славні хлопці-запорожці Вік звікували, попа не видали;
Як забачили та й у полі цапа,
Отаман каже: «Ото, братці, піп, піп!»
Савул каже: «Що я й причащався...»
Проте наведені приклади Пелікан не вважав вирішальними для заборони книги. Основною причиною було те, що «сочинение Эварницкого писано отчасти на малороссийском наречии и потому подлежит более строгому рассмотрению»1.
Цензор Святковський, на розгляд якого було дано II том «Запорожья...», поставився до праці Яворницького більш прихильно, давши, до речі, високу і влучну оцінку твору взагалі. Він підкреслив, що книга написана «прекрасно, на русском языке, художественно, возбуждает любопытство к Запорожью»1 2, а малоросійський текст, на його думку, вміщено в ній з художньою метою. Святковський правильно наголосив на широкому використанні в книзі фолькдррно-етнографічного матеріалу: «Автор влагает в уста столетних стариков, помнящих юные свои годы, легенды о былом, об обычаях, нравах, занятиях, постройках, одежде, посуде, оружии, конях и пр.»3.
Тож Святковський на підставі вражень від II тому «Запорожья...», навпаки, не знаходив достатніх аргументів, які б могли затримати вихід книги. Насторожувало тільки захоплення, з яким читається книга, оскільки це читача «заставляет невольно увлечься малороссийским миросозерцанием»4.
Обидва відзиви цензури були надіслані в Головне управління в справах друку. Член ради управління Кожухов, розглянувши їх і працю Яворницького, теж високо оцінив
1 Шубравська М. М. Д. І. Яворницький... с. 160.
2 Там же.
3 Там же.
4 Там же.
21
художні якості «Запорожья...». Він вважав, що твір Яворницького повинен вийти в світ, оскільки це «серьезный историкотэтнографический этюд, пригодный и важный для исследователя старины юга России...»1 Навіть у вказаних цензором Пеліканом місцях до I тому Кожухов не побачив «намеренное оскорбление святыни или кощунство», а розцінив їх як матеріал, що змальовує побутову сторону козаків і їх молодецтво. Проте в зв’язку з наказом від 18—ЗО травня 1876 р. про заборону видання книг українською мовою (а в «Запорожье...» значна частина сторінок написана цією мовою) Кожухов дав розпорядження припинити видання книги Яворницького аж до особливого дозволу Головного управління в справах друку.
Отже, і С.-Петербурзький цензурний комітет, і Головне управління в справах друку у вирішенні долі «Запорожья...» прийшли до спільного рішення — заборонити. Якщо зважити на те, з якими матеріальними труднощами пов’язано було його видання (друкування праці обійшлося в 4000 карбованців), то можна зрозуміти становище, в якому опинився автор, довідавшись про арешт книги і загрозу її конфіскації. У розпачі звертається він знову за допомогою (на цей раз телеграмою) до мецената В. В. Тарнов- ського, а той д<? свого племінника — В. М. Юзефовича, який був одним з членів Головного управління в справах друку і який, за словами Яворницького, виявився, на його щастя, «человеком, а не скотиною, как большинство цензорской братии, этих гасителей правды и мысли».
Таким чином, тільки завдяки кЛ'опотанню впливових знайомих, друзів, «Запорожье в остатках старины и преданиях народа» пощастило видати, навіть без купюр. Ми наголошуємо на цьому, оскільки в літературі існує протилежне твердження. Так, Ф. Лавров у статті «Заборона царською цензурою друкування антирелігійного фольклору» (1957), наводячи коротенький уривок із справи С.-Петербурзького цензурного комітету про працю Яворницького «Запорожье в остатках старины и преданиях народа», твердить, що вона вийшла в світ з цензурними вилученнями: «Через втручання цензури з названої книги випали найбільш загострені антирелігійні твори»1 2. Цю ж помилкову думку повторює дослідник і в праці «Українська народна антирелігійна сатира» (1965): «Та хоч цю книгу дозволено друкувати, однак через втручання цензури з неї випали найбільш гострі антирелігійні твори»3.
Цензурна історія з виданням першої грунтовної праці Яворницького «Запорожье в остатках старины и преданиях народа» дуже характерна для тодішнього становища українського друкованого слова в дореволюційній Росії. Адже й затримка її пояснювалась, по суті, тільки наявністю українського тексту, тобто українського фольклору (українською мовою передані також діалоги з селянами), бо народні перекази, розповіді, пісні, легенди, приказки Яворницький, як правило, подавав мовою оригіналу із збереженням всіх характерних місцевих особливостей у вимові та лексиці. А зауваження цензури про окремі сторінки І тому, в яких важко знайти навіть м’які натяки на щось антирелігійне, яскраво свідчать, з якою пильністю цензура просівала все те в народних переказах, що стосувалося релігії та її служителів. Подібна історія повторювалась у дореволюційний період з багатьма українськими фольклорними збірниками.
Двотомник було розкішно ілюстровано: 7 планів і 57 малюнків (хоч на титулі написано 55 малюнків): один малюнок «Памятник кошевого И. Д. Сирка» на початку першої частини подано без номера; два малюнки (в тій же першій частині) — «Камень
1 Шубравська М- М. Д. І. Яворницький... с. 160.
2 Лавров Ф. Заборона царською цензурою друкування антирелігійного фольклору // Народна творчість та етнографія.— 1957.— N5 4.— С. 41.
3 Лавров Ф. І. Українська народна антирелігійна сатира.— К., 1965.— С. 27.
22
Богатырь» и «Камень Монастырько» — «вміщено під однаковими номерами — XII. Цей підрахунок ілюстрацій — 64 — збігається із твердженням самого Яворницького: «Вышло два тома, почти по 20 печатных листов в каждом с 64 картинами и планами» (лист до Новицького від 24.ІѴ. 1888 року). Частину малюнків зробив Яворницькому великий російський художник І. Ю. Рєпін.
Надсилаючи працю історику В. Ю, Ключевському, Яворницький в листі писав, що «Запорожье...», власне, не стільки наукова праця, а «скореє дневник поездок любителя запорожского края...». На цьому він наголошував і в передмові. Праця пройнята ліричним авторським я (риторичні запитання, звертання до читача, роздуми з приводу того чи іншого факту, події), написана жваво, невимушено, пристрасно. «Путник, остановись: здесь священная почва!.. Да, здесь почва священна, трижды священна! Здесь что ни шаг, то намек на славное прошлое наших славных предков»1,— говорить автор про місця, де жили й боролись запорозькі козаки. Ці слова можна поставити епіграфом і до всіх наступних робіт Яворницького.
«Запорожье в остатках старины и преданиях народа» привернуло пильну увагу преси. Досить сказати, що на нього зразу ж з'явилось більше десятка рецензій у журналах, зокрема в «Историческом вестнике», «Вестнике Европы», «Северном вестнике», «Киевской старине», газетах «Южный край», «Діло», «Одесские новости», «Харьковские губернские ведомости», «Екатеринославские іубернские ведомости» та ін.
Критика по-різному зустріла «Запорожье в остатках старины и преданиях народа». Проте всі рецензенти сходились на тому, що автор здійснив велику і кропітку роботу, що в працю вкладено багато сил, енергії і любові. «Горячим, искренним чувством любви к родной старине,— писав один з рецензентів,— проникнуты все страницы этой любопытной книги, посвященной прославлению «Запорожья», и это чувство невольно подкупает читателя и заставляет его извинять автору некоторые увлечения и преувеличения, которые, в сущности, так естественны, когда мы говорим о чем-нибудь дорогом и близком нашему сердцу»1 2.
Головні зауваження рецензентів зводились до того, що Яворницький не завжди критично ставився до використаних джерел, іноді відхилявся від певної системи у викладі матеріалу, надміру захоплювався предметом дослідження. тощо. Показовими щодо цього є рецензії «Исторического вестника» і «Киевской старины».
Безперечною заслугою праці «Запорожье...», на думку «Исторического вестника», є те, що автор до дрібниць ознайомився з територією, де хоч коли-небудь жили запорожці, пішки обійшов її, «останавливаясь над каждым камешком, над каждым курганом, над каждым могильным крестом, измеряя то шагами, то аршинами каждый ров, каждый вал или бастион бывших запорожских укреплений, заглядывая в церковные ризницы, в местные музеи и коллекции частных лиц. Не довольствуясь этим, он изъездил, с опасностью для жизни, то на плотах, то на дубах и дощаниках, то на шаландах все пороги и ерики Днепра, осмотрел и исследовал все острова, все пещеры, все прибрежные урочища, связанные по воспоминаниям с историей Запорожья»3.
Рецензент не піддавав сумніву значення праці Яворницького і висловлював побажання, аби й інші місцевості знайшли собі таких гарячих, щирих і самовідданих дослідників, яким є Яворницький. Вказавши на недоліки, зазначені вище, він загалом дуже прихильно оцінив працю.
1 Запорожье в остатках старины и преданиях народа, ч. II.— С. 237.
2 Пыпин П. Запорожское гнездо.//Исторический вестник.— 1888.— Декабрь.— С. 751.
3 Исторический вестник.— 1888.— Декабрь.— С. 739.
23
Різко протилежну позицію зайняв рецензент «Киевской старины» І. Житецький. Не заперечуючи того, що праця Яворницького виконана «с необыкновенным трудолюбием и настойчивостью», що автор 'зібрав таку кількість матеріалу «для истории, археологии и топографии Запорожья, какой не собирал до него никто»1, він основне вістря рецензії спрямував на критику не тільки справжніх, а й вигаданих недоліків «Запорожья...». Ніби свідомо обійшовши попередження самого Яворницького (із передмови до праці) про те, що читач не знайде в ній «полной, систематически изложенной истории запорожских Козаков, а лишь отдельные эпизоды и краткие намеки на цельную историю», I. Житецький підійшов до оцінки «Запорожья в остатках старины и преданиях народа» саме як до суто наукового дослідження. Він висміював ліричні відступи, дорожні спостереження, народні перекази, називаючи їх «праздною болтовнею», «ненужною болтовнею», пустими «разглагольствованиями». Не можна не відзначити, що так само недоброзичливо «Киевская старина» зустріла і вельми цінну працю Яворницького «Вольности запорожских Козаков» (1890), хоча в ній, до речі, елемент белетризації, на відміну від «Запорожья...», майже відсутній.
Від такої недоброзичливості і необ'єктивності критики Яворницький тяжко страждав: появились навіть думки покинути Україну і виїхати в Сибір.
Спокійну, ділову оцінку «Запорожья...» дали такі відомі вчені, як О. Пипін та М. Сумцов, підкресливши в основному його значення у вивченні побуту запорозьких козаків1 2. Вони були одностайні в тому, що «Запорожье в остатках старины и преданиях народа» зацікавить і істориків-фахівців, і любителів рідної історії, етнографії та словесності. На думку О. Пипіна, праця Яворницького дуже своєчасна, бо якраз Запороожжя вже давно потребувало вивчення саме з побутово-етнографічного боку, в залишках старовини. Ще виросте одне покоління, каже Пипін, і вже не знайдеш і половини того, що розшукав Яворницький. Поставлене перед собою завдання — «собрать о Запорожье те данные, которые хранятся еще в народном предании, описать реальные, теперь уже археологические остатки запорожского быта, наконец, исследовать топографию тех местностей, которые были некогда гнездом Запорожья»3, Яворницький, на переконання критика, виконав добросовісно і чесно. Книга захопить читача і своїм майстерним викладом матеріалу, бо в «его легком рассказе соединены и картины южнорусской природы, и описание остатков запорожской старины, и образчики народной поэзии, и очерки современного быта на местах старых запорожских подвигов»4.
З цього погляду високо оцінив працю Яворницького кількома роками пізніше і М. Сумцов, звернувши головним чином увагу на значений «Запорожья...» для української етнографічної науки. В роботі «Современная малорусская этнография» (ч. І, К., 1893) він відзначив саме як позитивну рису праці наявність у ній багатого і оригінального фольклорного матеріалу, історичних переказів," висловлюючи побажання автору видати цей матеріал окремим збірником. М. Сумцов дав також конкретну характеристику історичним переказам, вміщеним у «Запорожье...», а також історичним пісням, які, порівняно з ними, на його думку, менш значні.
Стримано, але доброзичливо зустрів появу першої великої праці Яворницького Іван Франко.
1 Житецкий И. Д. И. Эварницкий. Запорожье в остатках старины и преданиях народа... // Киевская старина.— 1888.— Ноябрь.— «Критика».— С. 36.
2 Див.: Вестник Европы.— 1889.— Т. I.— С. 447—450.
3 Там же, с. 447.
4 Там же, с. 449—450.
24
Двотомне «Запорожье...» містить багато історичних переказів про запорозьких козаків, записаних від дідів Завгороднього, Россолоди, Хотюна, Сокура, Онищенка, Табуненка й ін. (про Семена Палія і Мазепу, про Грицька Сагайдака, про знахарство запорожців, про запорожців-характерників і т. п.); тут же подано цілу низку народних місцевих розповідей про походження назв сіл, скель, урочищ, балок, островів, порогів. Характерно, що народні перекази Яворницький часто порівнює з фактами документальними, коли останні зафіксовані в друкованих джерелах, задля встановлення їх історичної вірогідності.
У розповідну тканину «Запорожья...» вплетено, крім переказів, ряд історичних народних пісень, найкращі з яких про кошового Сірка, про знищення Запорозької Січі, про кошового Калнишевського тощо. До пісень нерідко подається й авторська інтерпретація, паспорт.
Двотомна книга Яворницького «Запорожье в остатках старины и преданиях народа», над якою вчений працював протягом восьми .років і вихід в світ якої пов’язаний з величезними матеріальними труднощами, стала на той час помітною подією, вагомим внеском в історію і етнографію України. Ця новаторська праця історико-фольк- лорно-етнографічного характеру містила багато цікавих історичних розповідей, прогресивних оцінок історичних подій і діячів Запорозької Січі (значення семи Запорозьких Січей в історії боротьби українського народу за свої права, засудження царизму у знищенні Запорожжя, змалювання походів, побуту і звичаїв запорозьких козаків), що при тодішній бідності історіографічної літератури було особливо цінним. Робота значною мірою прислужилась не тільки історикам, а й фольклористам та етнографам у вивченні життя та побуту запорозьких козаків. Написана з властивими Явор- ницькому пристрастю й поетичністю, праця пробуджувала ентузіазм у збиранні та вивченні запорозької старовини, любов до рідної землі, її славної історії. Таку ж роль видання покликане відіграти і сьогодні.
* * *
Праця Яворницького «Запорожье в остатках старины и преданиях народа» за характером мовного оформлення специфічна: 1) вона написана російською мовою професійної літератури кінця XIX століття (авторський текст); 2) разом з тим значна частина праці написана українською мовою; саме цією мовою із збереженням діалектів передані діалоги (розмови) автора з простими селянами та записані від них розповіді, перекази, легенди, пісні тощо; 3) в авторський російський текст вмонтовані написи на пам’ятках — стародруках, церковних книгах, іконах, хрестах, намогильних плитах та ін. старослов’янською чи староукраїнською мовою.
При текстологічній інтерпретації праці упорядниця дотримувалась основного принципу — максимального збереження мови оригіналу та «волі автора у передачі тексту. Саме з цією метою збережено недоторканими: 1) українські тексти (вони передані за сучасним українським правописом із збереженням специфіки усного мовлення та діалектизмів — царь, теперь, грошій, шо, ходе, дивитця тощо); 2) написи на пам’ятках старовини; 3) цитати із першоджерел та посторінкові посилання на першоджерела (вони залишені без змін як документальний матеріал); виняток становлять цитати із праць, написаних в період створення «Запорожжя...» Яворницького, а також цитати із перекладених джерел (Боплан, Ласота, Бєльський), які подаються за сучасним правописом, але із збереженням специфіки мови перекладача.
Авторський російський текст передається за сучасним російським правописом (разсказал — рассказал, мало-по-малу — мало-помалу, по истине — поистине і т. д.);
25
ѣ (ять) передається через е, тверді знаки опускаються, Ѳ (фіта) передається літерою ф (крім цитат, де вона зберігається); географічні назви та прізвища залишено без змін (назви губерній, повітів, порогів, бродів, переправ, островів, балок в мові Яворницького подаються нами з великої літери). В мові автора (російській) з цілком зрозумілих причин часом зустрічаються українізми {дерев, ножем, жолоб, чорт, эсаул — хоч в ряді випадків вжито й есаул, — мертвий, свинцу, цепами, бережись, лежачого, часовеньки, лицем), специфічне написання окремих російських слів {близь, четыреугольник, Румян- цовском тощо) — все це збережено повністю. Збережено і авторські знаки (в синтаксисі), наголоси; цитування іноземними мовами — польською, французькою, німецькою, латинською, грецькою — подаються теж без змін, так як у праці Яворницького.
Круглі дужки в тексті належать Яворницькому; в. квадратні дужки упорядницею взяті окремі літери, склади чи слова з метою уточнення або виправлення друкарських помилок чи недоглядів, допущених при друкуванні першого видання. У праці Яворницького на початку І частини, (після передмови) вміщена сторінка «Замеченный опечатки», де подано перелік помічених друкарських помилок до обох частин. І хоч у нашому виданні текст виправлено згідно з цим переліком, у кінці II частини ми вміщуємо фотокопію цієї сторінки, тому що вона збереглася не в усіх примірниках двотомника. Поскільки праця Яворницького на сьогодні є не тільки пам’яткою культури, науки, а й пам’яткою мови того часу, з метою відображення колориту епохи в авторській (російській) мові вченого збережено застарілі слова, старослов’янізми (великий, запорожскаго, оне, одне, ея, нея, Хмельницкаго тощо) і
Коли «Запорожье в остатках старины и преданиях народа» уже було підготовлено до здачі на виробництво, мені як упорядниці стало відомо про існування примірника праці, підготовленого Яворницьким до другого видання. Завідуюча меморіальним Бу- динком-музеєм Д. І. Яворницького Ангеліна Іванівна Перкова повідомила: від жителя Дніпропетровська Фоменка Анатолія Кузьмича надійшов до музею правлений самим Яворницьким друкований примірник праці (обидві частини). Я негайно виїхала до Дніпропетровська (з несмілою надією внести ці правки у підготовлене для «Веселки» видання) . Проте уже в перші хвилини, перегортаючи нашвидкоруч обидві частини праці, переконалась: правки і доповнення Яворницького вимагають спеціального вивчення і дослідження. Характер цих правок (від однієї літери — до слова, речення, вставки; від окремого слова — до цілого речення, сторінки, навіть зшитків з десятками сторінок, списаних чорним чорнилом дрібним каліграфічним почерком Яворницького) свідчать про те, що це зовсім нове видання роботи. Та й на титулі книги виведено тим же дрібним каліграфічним почерком вченого: «Издание второе, исправленное». Правками, вставками, викресленнями охоплено понад триста сторінок, тобто більше половини роботи.
Отже, ми маємо сенсаційну новину: є примірник «Запорожья в остатках старины и преданиях народа», підготовлений Яворницьким для другого видання. Невідкладне завдання видавців і дослідників — опублікувати його, щоб надати можливість науковій громадськості, читачу ознайомитись з другим варіантом славнозвісного «Запорожья».
М. М. Олійник-Шубравська
Д. И. Эварницкій.
ЗАПОРОЖЬЕ
ВЪ ОСТАТКАХЪ СТАРИНЫ
И
ПРЕДАНІЯХЪ НАРОДА.
Съ 55-ю рисзгньсаъли: xz ^-хо планами.
Часть І.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе Л. Ф. ПАНТВЛѢЕВА.
1888.
Д. И. Эварницкій.
ЗАПОРОЖЬЕ
В г ОСТАТКАХЪ СТАРИНЫ
и
ПРЕДАНІЯХЪ НАРОДА.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе Л. Ф. ПАНТЕЛЇЕВА. 1888.
Типографія Н.
А. Лебедева, Невскій иросп., д. № 8.
Памятник кошеваго И. Д. Сирка.
С фотографии рисунок А. Г. Сластёна
ПРЕДИСЛОВИЕ
Настоящий труд — результат осьмилетних поездок по бывшим владениям запорожских Козаков. Собранныя в нем сведения носят характер исторических, археологических и топографических данных о Запорожье вообще. Читатель не найдет здесь полной, систематически изложенной истории запорожских Козаков, а лишь отдельные эпизоды и краткие намеки на цельную историю; обстоятельная и фактическая история сичевых Козаков изложена в известном ученому миру труде А. А. Скальковскаго «История Новой Сечи». В настоящем же труде представлена, хотя также в неполном виде, лишь история каждой из о с ь м и Сичей: Хортицкой, Базавлуцкой, Томаковской, Никитинской, Чортомлыцкой, Каменской, Алешковской и Пидпиль- ненской или Новой, последовательно бывших центрами политической жизни запорожских Козаков. Исследование этих Сичей собственно и положено в основание выпускаемаго сочинения. Данныя археологическия, историческия и топографическия пополнены в нем в большей степени народными преданиями и в менее значительной степени песнями и архивными актами, записанными и добытыми лично автором во время продолжительных поездок его по Новороссийскому краю. Считая неудобным вводить в настоящее сочинение особенно большое количество песен и актов, автор нашел более целесообразным напечатать последние отдельными изданиями,— песни в количестве тысячи и акты в количестве семидесяти нумеров, еще никем не обнародованных. Имея, в виду не только интерес специалистов дела, но и интерес вообще читающей публики и желая сделать книгу возможно наглядною, автор счел необходимым приложить к ней пятьдесят пять картин, семь планов Сичей с обозначением на них уцелевших до нашего времени крепостей и одного общаго плана запорожских владе-
32
ний. Издание с таким количеством иллюстраций повлекло за собой немало расходов, и если оно явилось в несколько более, чем обыкновенном виде, то автор обязан этим просвещенному содействию изве- стнаго южнорусскаго собирателя древностей Василия Васильевича Тарновскаго, которому и приносит свою живейшую и искреннейшую благодарность. С этим вместе автор не может не выразить полной признательности глубокоуважаемому Илье Ефимовичу Репину, доставившему для настоящаго сочинения несколько рисунков из собственной коллекции и не отказавшему в добрых советах при выборе их для издания.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Учітеся, брати мої, учітесь, читайте, ї чужому научайтесь, й свого не цурайтесь: Бо хто матір забуває, того Бог карає,
Чужі люди цураютця, в хату не пускають.
Т. Шевченко
Кто не слыхал в детстве, в юношестве или в зрелом возрасте о запорожских козаках и их славной Сичи? Кого из русских, малороссийских, польских историков или вообще из писателей они не привлекали оригинальностью своей жизни, смелостью своих подвигов и потом печальною кончиною своей исторической жизни? А между тем происхождение их составляло, да и теперь для многих составляет загадку, ведущук) к различным умозаключениям. Откуда же пошло слово «козак» и что этим словом обозначалось? На этот вопрос мы имеем целую массу ответов, в которых, точно в лабиринте, может потеряться не только неспециалист истории, а даже и тот, кто посвятил себя изучению прошлых времен человечества. Производили слово «козак» от «косы», намекая на козацкую остроту и отвагу, косившую все на своем пути, или же указывая на то, что козаки жили на «косах» рек, добывая там для пропитания себе рыбу1. Сближали слово «козак» со словом «коза» или потому, что козаки одевались в козлиныя шкуры, или потому, что они были легки на войне как козы1 2. Объясняли слово «козак» «козерогом» — небесным зодиаком, «потому что козаки ходят с рогами, в которых Засыпан порох и, как на высоком небе поднимается козерог, так козаки, проходя поля и море, поднимаются на стены и валы бусурман и насыпают из своих рогов порох в самопалы, из которых стреляют в неприятеля»3. Производили слово «козак» от «каспиум» и «сацы» (каспиум, сацы или саги), каким именем у Плиния называлось одно из племен скифскаго народа. Отождествляли Козаков с половцами, печенегами, торками или черными клобуками4. Думали, что козаки суть те же козары, поселившиеся сперва на Днепре и оттуда распространившиеся уже по соседним с ним станям5.
1 Мнение Мышецкаго.
2 Мнение Пясецкаго и Каховскаго.
3 Мнение Галятовскаго. См. у Костомарова: Русская исторія въ жизнеопис. Спб., П, 375.
1 Мнение Миллера, Броневскаго, Самчевскаго, Карамзина и Соловьева.
5 Мнение Ригельмана и Грабянки.
34
Видели в козаках древних черкесов или косогов, вышедших будто бы из Гиркании (на Кавказе), поселившихся близь Днепра и получивших свое название или прямо от слова «косог» или же от слова «козел», так как самая Гиркания происходит от латинскаго слова «hircus», что значит козел1. Считали Козаков остатками великокняжеской дружины, уцелевшей ещё в IX или X веках в южнорусском поднепровье1 2, остатками древнеславянских общин3, сбродом всяких проходимцев4, ь сословием туземнаго южнорусскаго населения, занимавшагося то разными промыслами, то войной5.
Кому же из этих мнений надо верить предпочтительно? Некоторым совсем нельзя, некоторым только отчасти. Те, которыя основаны на чисто случайном сходстве слов («коса, коза и козак»), те представляют из себя только образцы филологических курьезов, не больше. Те, которыя допускают связь между разными кочевыми народами и козаками («козары, косоги, каспо-сацы, печенеги, половцы, торки, клобуки и козаки»), или устанавливают связь между древнеславянскими дружинами и общинами, маловероятны потому, что без всякаго историческаго основания связывают Козаков с такими народами или сословиями, которые за целыя столетия до появления Козаков повымирали, сошли со сцены или же окрасились в иной колорит. Остальныя мнения или совсем не дают представления о постепенном развитии козачества («козаки» — «сброд»), или же объясняют его появление односторонне («козаки — промышленники»).
Слово «козак» не русскаго происхождения. Пересматривая все списки наших летописей в дотатарский период, мы нигде не встречаем этого слова в обращении. Впервые это слово появляется на страницах русских летописей вместе с появлением в нашу землю татар. Кажется, что оно сперва произносилось «койсак» и приобрело некоторую известность со времени Батыя, у котораго «койсаки» производили перепись русскаго народа, с целью более или менее правильнаго собирания с него дани6. Значительно позже польские писатели знают уже целую орду татарских Козаков. Орда козацкая не признавала над собой никакой власти, кочевала там, где находила удобным, и считалась между татарами самой отважной7. В 1492 году крымский хан Менгли-Гирей уведомлял московскаго князя Ивана III, что войско, возвращавшееся из похода под Киев, встретилось с «ордынскими» козаками и было ими ограблено. В это время особенную известность приобрели азовские козаки. «Поле нечисто от азовских козак», писалось часто Ивану II 1-му. Вслед за ними становятся известными перекопские козаки (1510 г.), вместе с ними (1510 г.) белогородские
1 Мнение Татищева и Симоновскаго.
2 Мнение Тумасова и Карпова.
3 Мнение Дашкевича.
4 Мнение Соловьева и Полеваго.
* Мнение Боплана, Мартина Бельскаго, Самоила Величка и Н. И. Костомарова.
У Герберштейна упоминается о целой орде кайсацкой. Записки о Московіи. Спб. 1866, 139.
7 Кулишъ. Польская колонизація [ю]г[о]зап. Руси. «Вѣсти. Евр.», 1874, III, 16.
3*
35
(на Днестре), потом крымские. В Крыму все сословия татар делились на князей, улан и Козаков. Князья принадлежали к верхнему слою, улане — к среднему, владевшему поземельной собственностию и выходившему, в случае надобности, на войну, козаки — к низшему, не имевшему поземельной собственности, но зато постоянно воевавшему и от этого получавшему добычу. Скоро явление татарскаго коза- чества отразилось и на русской почве. Из русских Козаков летопись знает первых рязанских (1444 года), которые добровольно отправлялись на южныя окраины тогдашней России и составляли из себя род пограничной стражи. Вслед за рязанскими появляются мещерские козаки (1498 г.), потом торопецкие (1530 г.), жившие в тогдашней Смоленской области и занимавшиеся там земледелием; за торопецки- ми идут путивльские. В 1564 году в Московском государстве являются волостные и деревенские козаіщ, которые отличаются от остального населения крестьян тем, что не платят податей, живут в отъезде и занимаются продажей соли. В 1582 году являются козаки на Волге,— это вольные работники, а вслед за ними — козаки, в смысле военнаго сословия, служившие в разных местах приволжскаго края. Таким образом, перешед из татарской почвы на почву великороссийскую, слово козак раздвоилось в своем понятии: козаки-хлебопашцы, промышленники или вольные работники, и козаки-военные или, как тогда говорили, служилые люди.
В таком же двояком смысле перешло это татарское слово «козак» и в южную Русь. Здесь, прежде всего в Червонной Руси, в 1491 году, под именем Козаков разумелись крестьяне, восставшие в 1491 году за свободу своих прав, попранных крепостничеством. Вслед за этим, в 1499 году, становятся известными днепровские козаки — промышленники, занимавшиеся ловлею рыбы «на низу» и привозившие ее для продажи в Киев. В 1501 году в Литве упоминаются козаки в смысле иррегулярнаго войска. С 1503 года идет ряд Козаков — пограничников, организованных по мысли польскаго правительства, для защиты границ Польши от набегов татар, и руководимых так называемыми старостами, т. е. наместниками разных южнорусских городов. Эти козаки часто носят название по тем старостам, князьям или воеводам, у которых они находятся в подчинении. «Козаки-князь- Дмитрия, козаки-князь-Вишневецкаго» и др. Спустя семь лет являются известия и о вольных, независимых ни от кого, козаках. С конца первой половины XVI века уже можно себе составить и точное понятие о том, что такое южнорусские козаки. Из «Описания замков украин^ ных» (1545 и 1559 годов) видно, что козаки составляют совершенно отдельное сословие от шляхтичей, мещан, посполитых и хлопов. Они живут в городах или селах, занимаются разными промыслами и составляют общины для постоянной обороны против татар. Так это было в воеводствах: каневском, брацлавском, черкасском и др. Это и есть уже так называемое малороссийское, городовое или черкасское коза- чество. С течением времени, частию под влиянием постоянных войн с татарами и турками, частию вследствие давления со стороны польско-литовскаго правительства, особенно после так называемой религиозной или люблинской унии, бывшей в 1569 году, малороссий¬
36
ское козачество до того усиливается, что польское правительство находит нужным сократить его число и урегулировать. Является на польском престоле князь-политик, Стефан Баторий (1574—1587). Для ограничения числа Козаков он придумывает реестр или список. Только внесенные в этот список, числом 6000 человек, признаются легально козаками; они разделяются на полки, сотни, курени, околицы, управляются гетманом , есаулом, судьей, писарем; они получают жалованье, провизию, порох, сукно и пр. Остальная масса Козаков, числом около 34 000, должна была составить посполитых Козаков и отчислялась к крепостному сословию.
Но, как и следовало ожидать, эта мера не привела к желанным результатам: она раздражила не внесенных в реестр Козаков, произвела множество войн на территории польско-русских земель и потом заставила не признанную законом массу искать себе новых мест, ниже польской Украйны, за порогами Днепра, на Низу, где «была воля вольная, приволье раздольное». На Низу, то там то сям, группами или спорадически, сидели уже скотари, бродили рыболовы, звероловы, овчары, коневоды. Это было около 1530 года; а в начале второй половины XVI века здесь устроено было уже и временное укрепление, на знаменитом острове Хортице, знаменитым князем Димитрием Вишневецким. Сюда-то и хлынули нереестровые козаки старой Малороссии. В 1568 году с ними уже считается польское правительство, которому не нравятся эти побеги и которое приказывает беглецам возвратиться назад в воеводства и замки. Новыя места Козаков мало-помалу усваивают название Запорожья, мало-помалу в них заводятся разные порядки, устанавливаются разныя традиции. Далекое расстояние от родины, близость страшных врагов, пустынность самой местности не позволяют выходцам брать с собой ни жен, ни детей, требуют от них жизни одиночной, холостой, подвижной. На новых местах возникает столица козачества, Сича, в которой устраивается 38 куреней1 2, впоследствии времени 8 паланок, т. е. военных округов или уездов3, четыре по левую сторону Днепра, четыре — по правую, несколько тысяч зимовников4. Так просуществовало Запорожье почти 250 лет. Первым его кошевым, сколько известно из самых ранних памятников, был Богдан Микошинский, последним — Петр Кални- шевский5.
В настоящее время на месте павшаго Запорожья возникли две губернии, Екатеринославская и . значительная часть Херсонской, кроме трех ея уездов: Ананьевскаго, Тираспольскаго и Одесскаго, нахо¬
1 Это слово одни производят от собственнаго имени литовскаго князя Гедимин: Гедимин, Гедиман, Гедман, Гетман, а другие от немецкаго Hautmann — капитан.
2 От слова «курить», т. е. дымить. Когда затопят курени, то из них поднималось «курево» — дым.
3 Протовчанская, Орельская, Самарская, Калмиусская, Кодацкая, Бугогардов- ская, Ингульская, иначе Перевизская, и Прогноинская.
4 От 1736 — 1740 их было 4000.
5 О происхождении козачества см. «Исторію малорос, козачества» (лекции) В. Б. Антоновича.
37
дящихся от праваго берега реки Буга к югу и составлявших некогда земли турецкой империи. Теперь здесь много новых городов, еще больше того сел, деревень, колоний, в которых живут по преимуществу пришлые люди, не имеющие ничего общаго, кроме разве языка* да веры, с прежними обитателями, запорожскими козаками. Есть даже много и таких, у которых и язык, и вера нисколько не схожи с языком и верою запорожцев. Среди такого населения трудно искать вещественных остатков запорожской культуры, и если они находятся, то в очень незначительном количестве, только в виде намеков или отрывков на что-то цельное. Оттого всякое воспоминание о. запорожцах драгоценно для тех, кто так или иначе интересуется прошлой судьбой нашего отечества вообще и нашего юга в частности. Исследователю Запорожья приходится прежде всего заглядывать в монастыри, церкви, архивы, потом знакомиться с дедами, прибегать к раскопкам, записывать песни, предания, собирать древности, изучать местности, разбирать намогильные надписи, осматривать пещеры и т. п. Только таким путем и возможно, до известной степени, воскресить жизнь давно уже сошедших в могилу, но в памяти народной еще и теперь не умерших, запорожских Козаков.
Если перебраться из г. Кременчуга, Полтавской губернии, через Днепр, в посад Крюков, и оттуда повернуть влево, понад Днепром, то первое село, стоящее на месте запорожских владений, будет К а- м е н н о-П о т о ц к о е Херсонской губернии, Александрийскаго уезда. Село Каменно-Потоцкое расположено амфитеатром по правому каменистому берегу Днепра, на восемь верст ниже г. Кременчуга и на четыре версты выше границы Екатеринославской губернии. Таким образом, близь Каменно-Потоцкаго сходятся три губернии: Полтавская, восточным концом, всего три версты от посада Крюкова до села; Херсонская, северным углом, всего восемь верст ширины, и Екатеринославская, западным концом, не доходя четыре версты до села. Население Каменно-Потоцкаго началось уже с конца XVII века: сюда шли крестьяне и козаки из разных сел Полтавской губернии, преимущественно же из соседняго местечка Поток, отчего село получило прибавку к народному названию Каменки название Потоцкаго, в отличие от села Каменки-Красной. С 1741 года оно уже вошло в состав миргородскаго полка, Потоцкой сотни, по распоряжению императрицы Елизаветы Петровны. Первая церковь, в честь Преображения Господня, деревянная, с отдельной колокольней, заложена была в Каменно-Потоцком уже в 1752 году1 и находилась в том месте, где теперь огород кр. Носача. На цинковой доске, недавно найденной местным священником о. Петром Левицким, на месте старой церкви, вырезана следующая надпись: «Во имя отЦа и сына и святаго духа основася сія церковь въ селѣ Каменкѣ Преображенія Господня при державѣ великія Государыни нашея Императрицы Елизаветы Петровны самодержицы всероссійскія при наслѣдникѣ ея внукѣ Петра Перваго, благовѣрномъ государѣ великомъ князѣ Петрѣ Ѳеодоровичѣ и при супругѣ его благовѣрной го¬
1 В «Матеріалахъ» Г. Ф. Миллера говорится, что первая церковь существовала здесь уже между 1740 и 1745 годами. Москва, 1848 г., стр. 76.
38
сударынѣ великой княгинѣ Екатеринѣ Алексіевнѣ благословеніемъ же преосвященнѣйшаго Тимоѳея щербацкаго Архіепископа митрополита кіевскаго 1752 годѣ Июня 11 в селѣ Каменкѣ». Устроенная церковь существовала однако недолго: в 1792 году она сгорела вместе с сохранявшимися в ней документами, после чего построена была новая, также деревянная.
После падения Запорожья, до 1838 года, село Каменно-Потоцкое считалось в пределах Екатерининской губернии, а после этого отошло к Херсонской. Уже с самаго начала его существования к нему приписана была соседняя деревня Троицкое, по-народному Чикаливкз, Екатеринославской губернии, Верхне-Днепровскаго уезда, бывшее имение Я. Г. Данильченка, теперь инженер-технолога Н. В. Чернявскаго. Из вещей, сохранившихся в теперешней церкви и перешедших сюда из старой, достойно внимания лишь одно евангелие киевской печати 1733 года, с надписью по листам внизу. «Во мя (имя) отца и сина і святаго Духа амин (.) я рабъ Бжи (божій) леско плаксѣй и женою своею агрипиною отмѣнилъ Сие Евангелие за отпущение грѣховъ своихъ, До церкви Божией преображения Господня на каменку до медведовки жеби (дабы) его не отдаливъ нѣкто (никто) отъ церкви кромѣ £нова (?) божей руини (,) то повиненъ мой братъ савка взяти и отдати до иной церкви жеби отправа били божия (.) Сие дѣялося при ктиторѣ Зѣновию Дѣхтяренку федору величку яску шапошнику Герасиму роенку и всему братству року 1744 мѣсяца февраля 9 а хто би моглъ его отдѣлитии по своей хоти (хотѣнію) або продати таковій да будетъ проклятъ анаѳема і будетъ судится со мною въ судний день (.) Дано за сие Евангеліе рублей сѣмь ровно».
Против села Каменно-Потоцкаго стоит среди Днепра один остров Дурной-Кут, около версты длины, наносной песчаной формации, покрытый лозой, и за островом пять забор: Горильчанская, Каменская, Кресты у праваго берега, Черная и Ревучая. Против третьей заборы, на правом берегу Днепра, на одном из диких камней выбита буква М и около нея подобие каких-то слов, сделанных не то самой природой, не то рукой человека.
По всем селам, от Кременчуга и далеко вниз понад правым берегом Днепра, в памяти старожилов сохранилось много рассказов о путешествии императрицы Екатерины II. Это было в 1787 году, когда Екатерина, в сопровождении австрийскаго императора Иосифа II, приехавшаго в Россию под именем графа Фалькенштейна, польскаго короля Станислава Понятовскаго, принца нассаускаго Де-Линя, французскаго посланника графа Сегюра, английскаго посланника Фриц-Герберта, русскаго князя Г. А. Потемкина и многих вельмож, путешествовала по новороссийским степям в Крым. С 30 января 1787 г. императрица, прогостив в Киеве, в апреле месяце 22 числа отправилась вниз по Днепру на восьмидесяти галерах, нарочно для того приготовленных, разукрашенных амурами, флагами, снабженных музыкантами, певцами и вмещавшими в себе, кроме отборной и блестящей свиты, больше трехсот человек прислуги. Спустившись ниже Киева, императрица сделала остановку сперва в Каневе, где с ней свиделся польский король Станислав Понятовский, потом
39
30 апреля в Кременчуге. Отсюда она шла по Днепру до поместья полковника Якова Шошина, Шошиновки, на правом берегу, сопровождаемая огромною массою народа, ожидавшею от нея большой и богатой милости.
На четыре версты ниже села Каменно-Потоцкаго стоит деревня Троицкое, в народе известная под именем Чекаливки, против заборы Радуты в Днепре, а за ним на восемь верст ниже — село У с п е н с к, по-народному Плахтиивка. Село Плахтиивка стоит на речке Прогное и основано, по преданию, каким-то запорожцем Головком, жившим еще в конце XVII века и занимавшимся ткацким ремеслом, по преимуществу приготовлением плахт. В 1740 году Плахтиивка считается уже довольно значительной деревней, а в 1744 году здесь устраивается и первая церковь, во имя Успения Богоматери. Спустя восемь лет, Плахтиивка отошла в ведение желтаго гусарскаго полка, состоявшаго из сербов и румын, вышедших в Россию в царствование императрицы Елизаветы Петровны и получивших в собственность северо-западныя окраины запорожских степей. В это время село было переименовано из Плахтиивки в Зимун или Земунь и вошло в пятый шанец, пятую роту желтаго гусарскаго полка.
В 1775 году в с. Плахтиивке сгорела старая церковь и через год на месте ея устроена была новая. Спустя некоторое время после этого жители, оказавшие в чем-то неповиновение военному начальству, переселены были в Бессарабскую область, а на место их вызваны были поселенцы из соседних сел теперешней Херсонской губернии: Гришевскаго, Колонтаева, Стецовки, Вершеца и Моржановки. Тогда село вновь переименовано было из Зимуня в Успенск, по имени храма Успения Богоматери.
Из древних вещей, сохранившихся в теперешней церкви села Плахтиивки, достойны внимания лишь следующий: псалтирь киевской печати 1708 года с надписью по листам: «Сія псалтырь одана Никифоромъ Демурею Успенія богоматери 1708»; евангелие киевской печати 1733 года с надписью по листам: «Коболяцкій Протопопъ Симеіонъ Андреевъ Книръ сію святое евангеліе по указу до церкви успенской Плехтѣевской которую купилъ житель Плехтѣевскій Ѳедоръ Свистунъ за свои собственніе денги семь рублей Року 1746 мѣсяца Априля»; триодь киевской печати 1761 года: «Сія книга именуемая тріодь постная отмѣненна рабомъ божіимъ проживающимъ в шанцѣ плехтѣевскомъ Григоріемъ Наумовичемъ во отпущеніе греховъ его въ церковь святоуспенскую Плехтѣевскую за цену пять Рублевъ (.) Записалъ той успенской церкви священникъ Василій Яблу- новскій». Кроме этих трех книг, есть еще служебник киевской печати 1768 года й два запорожских пояса, сделанных из краснаго персидскаго сырцу шелковой материи, один длины семь с половиной аршин, другой — шесть аршин, с позолоченными концами с обеих сторон. По рассказам старожилов, близь Плахтиивки одно время очень долго жили турки и тут, в трех верстах от села, прямо на юг от теперешней волости, у них стояла мечеть, сделанная из камня. Она построена была на песчаном высоком горбу, около нея повыкопа-
40
ны были ямы, наполненныя гречой и просом. Теперь крестьяне «вы- лупали» ее. Возможно, что это относится к 1711 году, когда значительная часть запорожских земель, по прутскому миру России с Турцией, отошли к туркам и татарам. По рассказам тех же старожилов, близь Плахтиивки в старину росли большие леса: по балке Омель- ницкой — дубовый лес, срубленный лет пятьдесят тому назад; по Бутивскому урочищу, близь д. Троицкой, по ярам близь села Камен- но-Потоцкаго, около 500 десятин, также дубовый, по берегу Днепра, по плавням рек и, наконец, по степи владельца Я. Г. Данильченка — около 50 десятин. Теперь от них ни щепки, ни пня, ни палочки не осталось: все повырубили и поизводили.
Против села Плахтиивки, среди Днепра, протянулись, один за другим, пять больших островов: Байдак, разделяющийся на собственно Байдак и Насыпь, оба длины до шести верст, покрыты мелкими кустарниками и травой; остров Хвостиков, сто восемьдесят четыре десятины величины, был покрыт громадным осокоровым и вербовым лесом, теперь считается спорным между крестьянами Плахтиивки и Келеберды; остров Пукалый, длины около версты, расположенный близь праваго берега Днепра; остров Домашка, среди Днепра, и остров Бешка, до двух верст длины.
В селе Плахтиивке есть древний старик, Яков Литвинов, который любит в часы досуга кое-что порассказать о запорожских козаках; ему 108 лет от роду.
— Діду, скілько вам год?
— Схо вісім, серце.
— А бачили ви царицю?
— Бачив, серце; вона як їхала по Дніпру, то приставала у нас у Плахтіївці. Оце де кучка народу, то вона поверне баркасик та й каже: — «Здрастуйте, дєтушки!» — «Здравія желаем, Ваше Імператорське Величество!..» А дітям усе кидала гроші: кине жменю та й дивит- ця; то діти як почнуть хапати, а вона смієтця; міні тоді було вісім год.
— А шо ж ви об запорожцях шо-небудь знаєте?
— Знати не знаю, а чути чув, бо я не с цих міст, я захожій.
— Шо ж ви чули?
— Чув, шо то народ був вихватний; на всякі діла способний; інчі такі були, шо й грамоті не вчились, а читати так добре читали, шо і вчений так не прочита. Раз одного запорожця питають: «Як ти навчивсь грамоті?» — «А як? Спав я в хаті, стало міні душно; я пішов під стіжок та й лежу, а тут летить птичка; як клюкне мене по лобові, а кров і побігла. І став я усе знати, і книги читати... А сила як [а] у їх була? Хоч у старого, хоч і у малого! Іде раз кошовий, аж дивитця, дитина сім год загляда на дзвіницю. «Чого ти, мале, заглядаєш на дзвіницю?» — «А я туди зніс ломову пушку».— «Ти?» — «Я».— «А піди назад знеси!» Воно пішло та й знесло. От які тоді люди були! Теперь хоч десятеро коней запряжи, то не знесуть. А про старих запорожців, то вже й казати нічого. Вони оце було як говіють, то піп і приказує їм: «Пани молодці, которі із вас іміють велику силу, то втягайте в себе...» А то як дохне, то піп с причастієм упаде. Сила страшенна була!
41
— Прямо, шо страшенна! А як вони воювались?
— А от як. Стануть було отут на Орловій бальці, а протів них двадцять повків вийдуть. Так повки самі себе поріжуть, кров тектиме по черево коням, а запорожцям і бай — дуже: стоять та сміютця; один тілько васюринській козак і не смієтця: той заряде пістоль губкою та й стріля... А це все від того, шо вони знаючій народ були: на своїй землі їх ніхто не міг узяти. Так вони як куди їхати, то зараз землі під устільку накладуть, у шапки понасипають та й їдуть. «Хто чоботи скине, то й смерть; а хто шапку зніме, тому голову знімуть». Так і ідуть собі. Доїдуть у город якій, п’ють, гуляють, музики водять, танцюють, а як світ, посідають на коній та й поїхали. І всі чують, як вони й балакають, як і коні у їх хропуть, а їх не бачуть. Раз були вони у Петенбурсі, зайшли у дворець, їм стула подають, а вони посідали на землю та й сидять. Приходе до їх Катеринич1. Дивитця, шо вони сидять на землі, і давай з них сміятьця. Потім підняв руку над одним запорожцем та й цілится його вдарити. «Рубай, рубай,— каже,— коли підняв!» Так де тобі рубати: як підняв руку, так вона і зомкнулась, так і заклякла.
— Чого ж воно так, діду, шо мали вони таку силу, а їх геть зігнали звідціля?
— Не зігнали їх, а вони самі пішли кудись на райські острова, там і живуть, а перед конченієм світа у п’ять прійдуть і вп’ять своє отшукають.
Этим сведения дида Якова Литвина о запорожцах и оканчиваются. Литвин — самый старый из всех дидов в с. Плахтиевке и один из старых со всего запаса дидов, известнаго на всем бывшем Запорожье. Жаль, что он «захожій чоловік», не имеющий прямой связи с запорожцами, в противном случае, при его памяти, любознательности и долголетней жизни, он мог бы много чего, более правдиваго и точнаго, сказать о жизни запорожских Козаков, чем только что приведенный рассказ.
Ниже села Плахтиивки впадает в Днепр с правой стороны речка Мокрый Омельник, у Эриха Ласоты названный Омельником Псел- ским1 2, в котором, по словам Боплана, водилось множество раков3. Теперь это такая ничтожная реченка, «шо доброму молодцю можно, обіпершись на ратище, та й перескочить». Она начинается в Херсонской губернии, Александрийскаго уезда, из двух балок, Цветиной и Сметановской, из-под деревень Павлышской и Сметановки, течет на протяжении 45 верст, впадая в Днепр как раз около Колодовки, Верхней половины села Дериевки.
На двенадцать верст ниже Плахтиивки и на десять верст ниже
р. Омельника стоит село Дериевка, или, как оно называется у путешественника прошлаго столетия Василия Зуева, Дариевка4. Это одно из огромнейших сел, разделяющееся на собственно Дериевку,
1 Катериничем Литвин называет князя Потемкина.
2 Путевыя Записки. Одесса, 1873 г., стр. 54.
3 Описаніе Украйны. Спб., 1832 г., стр. 15.
4 Путешественныя записки. Спб., 1787 г., стр. 213.
42
Серетовку, нижнюю часть, и Колодовку, верхнюю часть села, расположенное по двум балкам Кобиной ѵг Крутояровке, по правому берегу Днепра, против местечка Келеберды, по левую сторону Днепра. Основание Дериевки относится к концу XVII века. В 1706 году здесь значится уже целое урочище, где жили старые запорожцы, занимавшиеся скотоводством, пчеловодством и рыболовством; с течением времени к ним присоединилось несколько малороссийских семей, и таким образом в 1740 году здесь образовалась слобода Дериевка с церковью Вознесения Христова на Серетовке. В качестве устроителя слободы приобрел известность в то время слободской атаман козак Данило Батура. В 1751 году, когда земли «от вершины рѣки Омельника и по оной внизъ даже до устья ея, гдѣ оная въ Днѣпръ впадаетъ», отданы были под поселение сербов, слобода Дериевка отчислена была к седьмой роте елисаветградскаго пикинернаго полка. Оттого уже в 1787 году путешественник Зуев называет ее «ротным селением»1. В настоящее время из древних вещей хранится в церкви села Дериевки только шесть церковных книг: требник и чин св. Василия, напечатанные в 1739 году, октоих, московской печати 1753 года, триодь постовая, напечатанная там же в 1757, книга апостольских деяний, киевской печати 1768 года, и книга богоявления с такою надписью: «Отъ книгъ роти седьмой Дереевской (,) Елисазет- градского пикинернаго полку церкви Вознесенія Господня 1771 года Генваря 3 дня Церковная».
Почти смежно с селом Дериевкой стоит село Куцеволовка, иначе называется Вороновка, а по старинным документам урочище Троицкое, хутор Тройницкий, село Куцутовка, слобода Тройницкая. Первые поселенцы урочища Троицкаго были малороссияне, жившие близь Кременчуга, Кобеляк и Келеберды. Они приезжали сюда сперва временно для обработки земли и пастьбы скота, а потом мало- помалу привыкали к этой местности и стали селиться навсегда. Здесь они встретили уже готовые поселки, зимовники запорожских сидней, и таким образом положили основание слободе Вороновке. В 1756 году в слободе Вороновке возникает и церковь, во имя святителя Николая. Эта церковь куплена была готовою в селе Келеберде, где она оставалась без богослужения после построения новой, и поставлена у самаго берега Днепра. В это время Вороновка составляла уже 16 роту елисаветградскаго пикинернаго полка. В 1787 году здесь построена уже новая церковь вместо старой, обветшавшей, на другом месте, несколько выше берега Днепра, среди слободы, а старая была разобрана и употреблена для постройки колокольни при новой церкви. В настоящее время и эта вторая церковь уже обветшала и закрыта, хотя все еще стоит на прежнем месте. Архитектура ея до крайности проста: это не церковь в обыкновенном, общепринятом смысле слова, а просто амбар или сарай, продолговатый на вид, сделанный из досок с крестом на крыше; только колокольня, стоящая при ней, походит на церковное здание. Самое положение
1 Путешественныя записки, 245.
43
церкви не соответствует положению теперешних церквей: в нее ведет вход не с запада, а с юга.
Из древних вещей в церкви села Куцеволовки сохраняются: книга пятидесятницы, киевской печати 1702 года, книга триодь с надписью по листам: «Року 1711 сію книгу глаголемую триодь цвѣтную отецъ Илія купилъ зацерковние гроши за шесть таляри до храму святой троицы во градъ кереберду»; две книги минеи, киевской печати 1757 года, служебник, времен императрицы Елизаветы Петровны, с неполною надписью по листам: «Во имя отца и сына и святаго духа аминь. Сия книга глаголемая служебникъ»..; серебряная чаша и дискос, пожертвованные в церковь козаком Антоном Синявским, с надписью на нижнем ободку: «Сія чаша здискосомъ здѣлано коштомъ і стараніемъ козакомъ антономъ синявскимъ до храму покрова пресвятія богородици всело маржановку 1781 году ноября 12 дня». Наконец, что всего интереснее в этой церкви, это архивные документы, еще нигде не обнародованные и никому не известные, начинающиеся с 1756 года и состоящие из двух больших связок, каждая несколько менее четверти толщины.
Против села Куцеволовки, сверху вниз по Днепру идут: забора Тройницкая, острова Зайчий, Жарков, Великий-камень, длины около версты, забора Уступ и остров Спорный.
В том же направлении, но над правым берегом Днепра, на двенадцать верст ниже села Куцеволовки, стоит местечко Мишурин- р о г, иначе Вершино-Каменка, Мишуринорогский ретраншемент. Мишурин-рог имеет свою историю. «Як цариця бігла з гори, то означила його городом, а як знизу, то проспала; тоді замість його поставили Верхньо-Дніпровск»... Но когда и кем основано это селение — ни документы, ни летописи не говорят. По преданию, оно основано каким-то козаком Мишурою или Михайлом (Миша-ур-а) на возвышенном каменном мысе, далеко вдавшимся в правый берег Днепра. В первый раз, сколько нам известно, упоминается о Мишурином- роге у писателя половины XVI века Михалона Литвина, под именем Миссури, литовскаго замка. Из остальных писателей ни Эрих Ла- сота, ни Боплан, ни Самовидец, ни Мышецкий, ни даже Ригельман ничего не говорят о Мишурине, точно он вовсе не существует или, по крайней мере на их время, прекращал свое существование. Не словом не упоминается о Мишурине и в 1654 году, при описании городов и сел, приведенных Богданом Хмельницким в подданство России, и в 1672 году, при перечислении запорожских городов и крепостей1. Только в истории Георгия Конисскаго мы встречаем упоминание о Мишурином-роге, как старейшей крепости на Запорожье, но так как эта история, с полным основанием, считается публицистическим памфлетом, написанным только под фирмою. Георгия Конисскаго, наполненным массою невероятностей, искажений и перенесений разных событий, современных автору, в далекое прошлое, то придавать какое бы то ни было значение этому упоминанию нет
1 См. акты южной и западной России, т. X, стр. 291—306; т. XI, стр. 12—14.
44
никакого основания1. Тем не менее у запорожцев Мишурин-рог играл не последнюю роль. Уже с 1690 года к Мишурину-рогу вела от крепости Переволочной через Днепр переправа; это была первая у запорожцев переправа, начиная с верхних окраин их владений; в свое время она доставляла запорожцам 12 000 рублей ежегоднаго сбора1 2. Об ней упоминает малороссийский летописец Самоил Величко, под 1695 годом. В то время Петр I предпринял поход на турецкий город Азов; в этой войне ему должен был помогать малороссийский гетман Иван Мазепа. Мазепа должен был двинуться на турецкий город Кизикермень вместе с боярином Борисом Петровичем Шереметьевым; 17 мая он вышел из Батурина; потом, добравшись до Днепра и простояв здесь, за неимением лодок, несколько недель, переправился выше Переволочной, против Мишурина-рога3. Далее, название Мишурина-рога упоминается в следующем 1697 году, в описании реки Днегоа, представленном тем же гетманом Мазепою царю Петру4. В 1 ?09 году, близь Мишурина-рога переправлялись через Днепр Карл XII и Мазепа, после несчастнаго для них полтавскаго боя. В 1735 году, против Мишурина-рога сделан был фельдмаршалом Минихом мост для переправы русскаго войска, во время войны России с Тургщей, в 1736 году, и похода на Крым, в 1737 году.
В 1741 году, когда дозволено было указом императрицы Анны Ивановны всем беглецам малороссийскаго и великороссийскаго происхождения, скрывавшимся дотоле в Крыму, Польше и Молдавии, селиться в заднепровских степях, то вскоре после этого, в числе других слобод, возникла и слобода в Мишурине-роге, которая была приписана к полтавскому полку. Нужно думать, что именно в это время в Мишурине устроена была и та земляная крепость, которая сохранилась в прекрасном виде и по настоящее время. По крайней мере на карте инженер-полковника Де-Боксета, сделанной в 1751 году, Мишурин-рог значится уже в числе крепостей. В 1787 году русский путешественник Василий Зуев писал о Мишурине-роге, что прежде он был шанцем козацких полков, а потом сделался простым селением, однако сохранившим свое укрепление до 1787 года. Укрепление это находилось на самом верху мыса и охранялось местными жителями-козаками и, кроме того, егерской командой. В крепости стояла деревянная церковь и для проезда двое ворот; для управления же устроена была контора, где заседал смотритель5. С устройством в северо-западных степях Запорожья Ново-Сербии, Мишурин-рог отошел к елисаветградскому пикинерному полку сперва пятой, потом шестой, а потом десятой и осьмой рот. Ко всему сказанному о Мишурине-роге нужно прибавить еще то, что здесь с давних времен различались два селения: собственно Мишурин-рог, или городок, и слобода, стоявшая вне городка; в первом была цер¬
1 Исторія Русовъ. Москва, 1846 г., предисловие, стр. IV.
2 Исторія Малороссіи, Маркевича, Москва, 1847, т. II, стр. 324.
3 Лѣтопись С. Величка. Кіевъ, 1855 г., т. III, стр. 273.
4 Записки одесск. общ. исторіи и древн. Одесса, 1853 г., т. III, стр. 577.
5 Путешественныя записки. Спб., 1787 года, стр. 244.
45
ковь во имя праведных Симеона и Анны, во второй — церковь во имя Преображения Господня. Церковь Симеона и Анны возводилась четыре раза: в первые два раза в крепости (около 1739 года и в 1736 году), в третий раз (1795 года) ниже крепости, там, где теперь двор крестьянина Афанасия Задорожняго, и в четвертый раз на теперешнем ея месте. Церковь Преображения воздвигалась три раза: в 1757 году, 1794 и 187Г ду (?), на две версты ниже первой церкви Симеона и Анны.
Из древних вещей в церкви Симеона и Анны хранятся: два евангелия (Киев, 1746 г.), три книги миней (Киев, 1750 г.), книга деяний (Киев, 1752 г.) и книга пятидесятницы (Москва, 1759 г.), кроме того, восемнадцать икон стариннаго письма и на колокольне два запорожских колокола, из коих больший имеет такую надпись: «Сеи звн. отмѣнил Іванъ Чумакъ стеблѣевского нижшого куренл в город. Мишур. до х • с • пр: симеона: з. г. с. року Божия 1751». В церкви Преображения из древних вещей хранятся: книга пятидесятницы
(Москва, 1755 г.), триодь (Москва, 1760 г.) с надписью' по листам: «Сия книга церкви Преображенской слободи мишуриногорской Іериа Василию попелнѣцкого»; книга деяний с надписью: «1760 года мая 29 дня сию книгу глаголемую апостолъ купилъ житель слободи мишу- ринской козакъ григорѣй гречинъ ценою три рубли до церкви преображенія господня за отпущеніе гръховъ своихъ вѣчними часи (.) а хто бы сию книгу взялъ до инои церкви отдавши или схотѣлъ украсти, то тотъ осудится во ономъ вѣцѣ предвечнимъ судіей (.) а отдана на руки въ сохраненіи тоеяжъ церкви іерею Василию григориеву попельницкому приктитору хведору григоренку». Книга акафист великомученицы Варвары (Киев, 1766 г.), и наконец серебряная позлащенная чаша с надписью: «1779 году сей келихъ отданъ въ мъстечко мишуринъ рогъ григориемъ». Вероятно тем же Григорием Гречином, который пожертвовал и книгу апостольских деяний.
Из других достопримечательностей Мишурина-рога бросается в глаза прежде всего земляная крепость. Выбор места, где была устроена крепость, показывает большия стратегический соображения Козаков. Нужно сказать, что Днепр, пройдя десять верст от села Куцеволовки, по направлению с запада на восток, вдруг неожиданно встречает огромную гряду гранитных скал, так называемую забору Кротову, у праваго берега, с страшной силой ударяется об нее и, не будучи в состоянии одолеть, сам бросается в левую сторону к северу. Таким образом получается огромнейший мыс с праваго берега Днепра. Этот мыс на живописном малороссийском языке и назван рогом, с прибавлением к нему собственнаго имени Мишуры. На вершине этого-то рога, между теперешнею пристанью и Панти- нетовою могилою, растянулась огромная земляная крепость, одна из самых больших на всем бывшем Запорожье. По своему устройству она представляет собственно две крепости, центральную и внешнюю: центральная, как кремль или детинец, имеет вид правильнаго редюита, боковая линия котораго, от севера к югу, равняется шестидесяти шагам, поперечная, от запада к востоку, пятидесяти. Внешн[я]я крепость представляет собой открытое укрепление, состоящее из
46
трех 'фасов, с исходящими углами, с двумя воротами, с юга и востока, ко только втрое или даже вчетверо больше перваго. Оба эти укрепления охватываются с трех сторон, от запада, юга и востока, так называемой креморьерною линией с траверсами. Кроме крепости, в том же Мишурином-роге есть и другия примечательности. Таковы четыре, совершенно правильно повычерченныя в гранитных камнях дырки, в огороде крестьянина Мусия Петрюка; таково подобие копыта, сделанное в камне, лежащем у берега Днепра, против огорода того же Петрюка, и имеющее в длину две четверти, в ширину полторы четверти; таков камень близь огорода Панька Крота, у берега Днепра, на котором выбиты какия-то латинския буквы; таковы три круглыя ступки, сделанныя в гранитном камне, лежащем за огородом крестьянина Федора Будки, и таков камень против хаты солдата Тимона Белоуса, с высеченною на нем буквою М. Наконец, к таким же достопримечательностям принадлежит и тот камень, который находится выше Мишурина-рога, в урочище Буянском, на уступе, немного поодаль от берега; на нем выбит крест. «Тут жили, кажуть, яьась-то запорожці, так вони по цим скелям клали кладь, а над клад- дю робили приміти. Отам у заборі і молоток був вибитий, і ножниці, а коло хреста цілий рукав вугалля лежав. Так, бач, славлять у нас. Сорока сороці, ворона вороні; так і ми». Так объясняют крестьяне происхождение знаков на камнях. Объяснение, может быть, и правдоподобное, но к нему в виде дополнения нельзя не прибавить два вопроса: не было ли выбитое на камне копыто государственным знаком литовских князей, владевших некогда Мишуриным-рогом, и не означала ли буква М, сделанная на камне, начальную букву гетмана Мазепы, переправлявшагося здесь после поражения под Полтавой, а вслед за ним и Карла XII, когда, по словам малороссийскаго летописца, «принуждено было сундуки Мазепины съ богатствомъ и деньгами, почти три доли оныхъ, в воду сбросить?»1
По рассказам старожилов, близь Мишурина-рога да и там, где теперь значительная часть села, в старину росли огромные леса. Таковы: Долгое-провалля, Лещина, Заячий, Кислый, Должик, Михайловский, Голоднивский, Криничный, Скотоватый, Рядовой, Липовый, Россоховатый, Кужушный, Глыбокий, Белоусов, Косый, Патери- лов, Шестигривенный, Лысый, Дрыщальной и Западной; всего около двухсотпятидесяти десятин; везде преобладал дуб. Наконец, лес рос и по островам Днепра против Мишурина-рога, а кое-где и по заборам.
Острова и заборы следуют здесь в таком порядке, начиная от границы земли села Куцеволовки: Свячена, против урочища Бу янскаго, Дурна, на полторы версты ниже первой, Лихолатова, против двора Кондрата Лихолата, Пивнева, против двора Василия Пивня, Кротова, против балки Кислой, выше пристани; вместе с ними идут острова: Почекаливский, у леваго берега Днепра, Тахтаивский, у праваго берега реки, длины четверть версты, Средний, начинающийся верхним концом между двумя названными островами, и Ве¬
1 Ригельманъ. Лѣтописное повѣствованіе о Мал.-Росс. Москва, 1847, ч. III, 83.
47
ликий, длины пять верст, ниже пристани, от Каменской и Перево- лочной межи.
Верстах в двадцати в сторону от селения Мишурина-рога стоит большое село Л и х о в к а, по старым названиям, Омельницкая, расположенное по реке Сухому-Омельнику. Основание его относится к 1740 году, когда здесь поселилось несколько человек запорожской старшины и эсаулов со своими наймитами и хлопцами. Но настоящим осадчим села был местный священник Павел Писа- ревский. Он же первый и основал здесь в 1754 году церковь. С течением времени село Омельницкое приписано было к елисаветградско- му пикинерному полку, сперва к четвертой, потом к шестой, а наконец и к двенадцатой роте. В 1788 году в нем возведена была новая церковь и самое село стало именоваться Лиховкой, от переселенца из Полтавской губернии Лишевскаго, в просторечии называемаго Лихом. Из древних вещей здесь хранится: напрестольный крест, резной работы, в серебряной оправе, с надписью: «1756 года генваря 20 крестъ сей до церкви живононачальнія троици слободи омельниц- кой здѣланъ»; чаша серебряная позлащенная с надписью: «1757 года козакъ куреня корьсунекого Павелъ Ко [с] тантиновичь Сию Чашу Справиль За отпущение грѣховъ своихъ слободи омельницкой до святой Троицы»; евангелие, напечатанное в Москве, в 1781 году, с надписью с наружной стороны на медной доске: «Данила Безчастно- го». Небольшая запорожская серебряная чарочка и три запорожских пояса, из коих два обыкновенные красные, персидскаго сырцу, а третий — великолепнейшей шалевой материи с превосходными узорами. В своем роде это единственный пояс из множества, сохраняющихся по разным церквам.
Между селом Лиховкой и правым берегом Днепра стоит село Калужино, ниже Мишурина-рога. Основание его относится к концу XVI века; оно получило свое название, по преданию, от какого-то запорожца Калуги, выходца из Великороссии. Первая церковь устроена здесь в 1754 году, во имя Успения Богоматери, старанием и усердием священника Федора Иллича, иначе Ильина. Настоящая церковь — третья по счету после основания села. В ней хранится несколько древних вещей, весьма замечательных по своей давности. Таковы прежде всего чаша, дискос и звездица, серебряные позлащенные, с надписью: «Сей келихъ и дискосъ и звезду надалъ рабъ бож. лавренти ленецъ сухорски (ій): до церкви (,) обласки року: бож 1639». Эта надпись, сделанная по подножию чаши, к сожалению, не дает понять, в какое село и в какую церковь отдана была чаша; тем не менее надпись древнейшаго начертания; но по бокам чаши сделана и другая, буквами более поздняго начертания: «Сей келихъ спорядилъ рабъ божій Ѳедоръ Илиинъ попъ Успенский». Видимо чаша эта находилась в какой-то другой церкви, но перенесена в церковь Успения села Калужина, о чем и заявляет своею подписью священник Федор Илиин. Из множества чаш, хранящихся в бывших запорожских церквах, эта самая древняя. Из книг здесь замечательны следующий: книга деяний, напечатанная в Киеве, в 1742 г., с надписью: «Сию книгу глаголемую апостолъ купленную за собственние денги кцерквѣ
48
святоуспенской калужинскимъ козакомъ Василіемъ алексенкомъ (.) заручилъ крестовый намістникъ Артемій Зосимовичъ 1759 года, іюня 12 дня»; книга триодь, напечатанная там же в 1743 году, с надписью: «По указу Пресвященнѣйшого Рафаила Заборовскаго архіепископа митрополита Киевскаго, Галицкого и Малія Россіи сѣю книгу триодь іґостную купленную въ церковь Успенскую слободу Калужину заднепрянскую за церковніе денгы чтирѣ рублѣ и пяде- сять копѣекъ (.) Заручилъ Кобыляцкій протопопъ Симеонъ Андреевъ 1755 года декабря 11 дня»; евангелие, напечатанное в Киеве, в 1746 году, с надписью с лицевой стороны по отделке: «Сіе евангеліе сооружая вслободу калужіне до храму успенія б. м. року 1759 стараніемъ иерея ѳеодора иліина»; евангелие другое, и служебник, той же печати и того же года; триодь с надписью: «сія книга глаголемая цвѣтная тріодь кобеляцкой протопопіи местечка Келеберди намѣсніи ке- ребердянской слободи Калужина церкви успенія Богоматери купленная за общіе денги рублей... 1755 года октября мѣсяца 5 дня которую книгу по указу потвердилъ кобеляцкій протопопъ Симеонъ Андреевъ»; служебник московской печати 1756 года, с надписыо:«Козакъ Василіи, олексенко до храму успения богоматере слободи калужина а заручилъ крестовий намісникъ Артемій Зосимовичъ 1760 года іюня 18 дня»; служба Богоматери, напечатанная в Киеве и 1761 году, и книга ирмология, напечатанная в Чернигове, в 1769 году.
Смежно с селом Калужиным стоит село Днепр о-К а м е н к а, отделенное с западной стороны речкой Сухим Омельником. Речка Омельник, несправедливо названная Сухим, у Ласоты Омельник Ворскальский1, берет свое начало близь села Хорошева, Верхне-днеп- ровскаго уезда и идет через села Байдаковку, Лиховку, Красный- кут, Калужино и, дойдя до Днепра, впадает в озеро Каменку, против церкви села Днепро-Каменки; из Каменки вытекает в речку Кри- вец, из Кривца в озеро Долгое, из озера Долгаго идет особым протоком в Днепр. Всего течения Сухого Омельника — 65 верст. По Боплану, в ней водилось очень много раков1 2.
Когда и кем основано село Днепрово-Каменка, неизвестно; известно лишь, что в 1755 году при речке Каменке существовало большое село с деревянною церковью во имя святителя Николая. В 1791 году в нем устроена была вторая церковь, существующая и по настоящее время, выстроенная местным зодчим крестьянином Василием Лиманом, старанием прихожан и священника Моисея Зо- симовича. Из вещей, сохранившихся в теперешней церкви и перешедших в нее из старой, следует отметить запорожское кадило, увешанное бубенцами, оловяное блюдо с надписью по-татарски: «хозяинъ его (т. е. блюда) Хаджи-Али»; три чаши без надписи, четырнадцать церковно-богослужебных книг и три евангелия, из коих последнее напечатано в Москве, в 1753 году, с надписью по листам внизу: «Сие священное евангелие отмънилъ вцерковь камянскую николаевскую козакъ куреня калниболоцкого Андрей топчѣй 1756 года мая
1 Путевыя Записки. Одесса, 1873 г., стр. 54.
2 Описаніе Украйны. Спб., 1832 г., стр. 15.
49
10». Но что всего интереснее, это писанные документы, относящиеся еще ко времени царствования в России императрицы Елизаветы Петровны. Вне церкви, за оградой ея, с западной стороны стоит каменный известковый крест над могилою запорожца Мартюка, о чем свидетельствует следующая сделанная на нем надпись, уже сильно выветрившаяся от времени. «Во имя отца и сына и святаго духа аминь... козакъ мартюкъ куреня... стараниемъ раба божия димитрия унука мартюка 1748 году септембріа». Против села Днепрово-Ка- менки, в Днепре, следуют один за другим острова: Лискивский, длины около двух с половиной верст, Видмирский, такой же величины, Верхний Беловод, длины около полуторы версты, принадлежащий частию крестьянам местечка Переволочны, частью владельцу Котельникову. Против последняго острова впадает в Днепр с левой стороны р. Ворскла.
Непосредственно ниже села Днепрово-Каменки следует село Бородаевка, иначе Орлянск, против островов в Днепре Алкогу- зова, Великаго и Песчанаго. Документально известно, что село Бородаевка основано в 1707 году запорожцем Прокопом Бородаем, вышедшим из коша, переведшим сюда все свое «домовство» из-под Кобеляк и «бадавшимся» здесь скотоводством и пчеловодством. До построения церкви здесь проживал монах Дорофей, живший прежде в Чортомлыцкой Сичи, но после разорения ея Петром I удалившийся в урочище Бородаевку. Здесь он собирал к себе по воскресным и праздничным дням народ и читал ему разныя священныя книги. Первая церковь основана здесь в 1756 году. С открытием Новороссии, Бородаевка сделалась военным поселением елисаветградскаго пикинернаго полка, сперва осьмой, а потом десятой роты. Во время нападения на Новороссийский край татар, в 1768 и 1769 годах, Бородаевка спасена была командиром Яковом Диком и Григорием Буто- вичем. В 1771 году Бородаевку посетила страшная болезнь, чума, прекратившаяся по молитвам жителей святой великомученице Варваре. Вследствие этого, в 1781 году, в селе Бородаевке заложена была новая церковь, вместо старой обветшавшей, во имя пр. Покрова и великомученицы Варвары, а с 1788 года и святых архангелов. В 1787 году село Бородаевка описывается в таких словах: «Селеніе Орлянскъ или нынѣ называемая Бородаевка, стоящая на ровномъ и песчаномъ займищѣ, разстояніемъ отъ Днѣпра версты на двѣ или на три. Строеніе въ ней весьма хорошее, снаружи выбѣленное половина бѣлою, другая красною глинами, доставаемыми здѣсь по близости изъ буераковъ; сверху крыши соломою, на голландскій образецъ весьма плотно и ровно. Улица одна широкая идетъ чрезъ все селеніе; равнымъ образомъ дворы около омовъ пространные и всѣ были наполнены скирдами хлѣба. Домы сверхъ того усажены вокругъ деревами от жителей нарочно посѣянными, а у иныхъ есть и особливые огороды, въ коих молодыя деревца для разсаживанія выращиваютъ... Въ слободѣ, такъ какъ и въ другихъ государственныхъ селеніяхъ, есть церковь и смотрительская канцелярія. Около слободы много было вѣтреныхъ мельницъ, кои равнымъ образомъ по способности своей и уютности достойны примѣчанія... Походитъ она
50
(мельница) нѣкоторымъ образомъ на голландскую вѣтреную мельницу, но легче можно перевозить съ мѣста на мѣсто, и что у ея все строеніе на стосбѣ поворачивается, а не одна крыша, как у голландской»1.
В церкви села Бородаевки сохранилось в настоящее время довольно много запорожских вещей: чаш, икон и книг. Из них можно отметить следующий. Евангелие, напечатанное в Киеве, в 1746 году, с надписью: «Сию книгу глаголемую священное евангелие отмѣнилъ рабъ божій Симеонъ Латишъ козакъ Сѣчи запорожской куреня каль- ниболоцкаго вцерков покровь Богоматере вслободу бородаевку за отпущенние грѣховъ своихъ во вѣчное ктой же церкви владѣниіе 1761 года мѣсяца апрѣля 8 дня. А цена оному евангелію девятъде- сятъ рублей». Евангелие той же печати 1747 года, с надписью: «Сие евангеліе новопоселеннаго казачего полку слободи бородаевки житель афанасій шекеренко купилъ ценою за семъ рублей до храму Покрова пресвятія Богородици 1754 году декабря 21 дня». Евангелие московской печати 1766 года, с надписью: «1773 году мая 20 д составленное сие евангеліе рабомъ божіимъ козакомъ войска запорожскаго Низового куреня нижестеблиевскаго Лукяномъ Белимъ за собственнаго умершаго брата его того жъ куреня Павла Носа за ден- ги ценою за сто двадцать рублей вцерковь покрова пресвятыя богоматере въ роту осьмую Бородаевскую и ими прежде писанними козаками вручено». Евангелие той же печати 1786 года, с надписью: «Сие святое евангеліе козака куреня криловскаго илии василиева се есть вѣра отмѣныя въ церковъ трепрестолную Покрова Богоматери вслободу бородаевку о своемъ спасеніи 1789 году июня 24 дня за ное данно съто пядесять рублей». Служебник с надписью: «Сія книга глаголема служебникъ купленная... до церкви покрова богоматере въ слободу бородаевку сотникомъ нестеромъ Димитриевымъ Войновичемъ, 1758 года априля дня». Деяния апостольския с надписью: «1756 года мѣсяца нуля 20 дня я рабъ божій филипъ бутенко купилъ сию книгу глаголемую Апостоль вцерковъ покровъ пресвятия Богородицы вслободу Бородаевку ценою за два рубли и пятъдесятъ ко- пеекъ да не присвоитъ же кто либо оную себѣ будетбо наказанъ». Из утвари интересны чаша и дискос. «Сия чаша сделанная коштом войсковуго пушкаря Івана смолы вцерковъ покровскую бородаевскую старанием ерея гавріила щ» (т. е. щастливцева). «Сий дискусъ: и зда зделана коштомъ бившого войскового пушкара Івана п: Смоли слободи бородаевки у церковъ Покровъ пресвятия богоматере: за отпуще грѣховъ своихъ-станиемъ (стараніемъ) ирея гавріла щаслив- цева». Кроме всего этого, следует отметить еще икону, изображающую Господа Саваофа, писанную на полотне и прибитую над престолом предела Варвары великомученицы; тут же икону снятия со креста Спасителя, на стене против алтаря, серебрянаго ангела на серебряной привеске, икону св. великомученицы Варвары, в алтаре Покрова, и две хоругви с изображением Варвары и архангела Ми-
1 Зуевъ. Путешеств. записки. Спб., 1787 г., стр. 247.
51
хайла. Наконец, ко всему этому две большия связки дел, каждая в четверть толщины, со времен императрицы Елизаветы Петровны.
На четыре версты ниже села Бородаевки расположено село Глинское, иначе Домоткань, на речке Домоткани, против островов среди Днепра: Глинскаго, Спорнаго и Старова. Основание села Домоткани относится уже к 1696 году. В 1756 году в Домоткани устроена была уже и церковь, во имя архистратига Михаила1, а вместе с ней и земляная крепость1 2. У запорожцев Домоткань известна была как место ярмарки, куда они сгоняли для продажи скот киевским и кременчугским торговцам. В свое время она была причислена к елисаветградскому пикинерному полку, к одиннадцатой роте. В 1799 году первая церковь села Домоткани сгорела и на ея место велено было выстроить новую. Из древностей в церкви села Глинскаго только и есть: евангелие московской печати 1746 года, две иконы: св. Николая и Бога Вседержителя да две хоругви, в аршин квадрата каждая. Из всех сел от Крюкова и до Екатеринослава Глинское с его церковью — одно из самых беднейших. На четверть версты ниже села впадает в Днепр с правой стороны речка Домоткань, о которой писал Боплан, что в ней водилось множество больших раков, в девять дюймов величиною, и, кроме раков, превкусные чилики3. Близь речки Домоткани в 1594 году спутники Эриха Ласоты наткнулись на медведя, который и был ими застрелен4. Речка Домоткань берет свое начало близь села Елизавет-Семеновки, Верхне-Днепровскаго уезда, идет мимо сел Андреевки, Акимовки и впадает в Днепр под селом Глинским. Всего течения Домоткани около 35 верст.
На пять верст ниже Глинскаго стоит село Пушкаровка, получившее свое название, по преданию, от перваго основателя его, козака, служившаго в Сичи пушкарем, между речками Домотканью и Самотканью и против острова Песчанаго на Днепре. Первая церковь здесь построена в 1781 году; она простояла девяносто семь лет, а потом 11 августа 1878 года была обворована, а 24 декабря того же года подожжена. Из древностей только и есть одно евангелие, напечатанное в Москве, в 1760 году. Пушкаровка — последнее село Верхне-Днепровскаго уезда, с левой стороны, за которым уже начинается самый город Верхи е-Д непровск.
Город Верхне-Днепровск стоит на реке Самоткани, в двух верстах от впадения ея в Днепр. Речка Самоткань с окружающею ея местностью известна была уже в XVI и XVII веке разным путешественникам, проезжавшим близь нея. По-теперешнему она начинается верстах в тридцати выше города Верхне-Днепровска, близь Вольных хуторов, идет между сел Павловкой, Ивановским, Ново-Григорьев- кой, Богодаровкой, потом через самый Верхне-Днепровск и впадает в Днепр с правой стороны. Не в далеком прошлом места близь
1 Матеріалы для историко-статист, описанія. Екатерин., 1880, ч. 1, стр. 278; по Г. Миллеру, первая церковь устроена здесь между 1740 [и] 1845. Матеріалы. Москва, 1848 г., стр. 76.
2 Зуевъ. П[у]тешеств. записки. Спб., 1787 г., стр. 249.
3 Бопланъ. Описаніе Украйны. Спб., 1832, стр. 17.
4 Путевыя записки. Одесса, 1873 г., стр. 54.
52
СаіЛоткани славились своим обилием и растительностью. «Здесь находятся многия озера, столь обильныя рыбой, что она, умирая от тесноты, заражает гниением своим воздух и стоячую воду озер. Места сии называются Самокан (т. е. Самоткань). Вокруг озер я заметил малорослыя вишни в два с половиной фута вышиною, которыя в начале августа приносят довольно сладкие плоды, величиною в сливу. По полям Самокана, особенно же по лощинам, встречаются целые леса вишневых дерев, небольшие, но весьма частые, длиною иногда более полумили, а шириною от двухсот до трехсот шагов; летом вид их прелестен. Там же растет множество диких, малорослых миндальных дерев, с горькими плодами; но они не составляют лесочков подобно вишням, коих вкусные плоды не уступают садовым»1. От этого неудивительно, что эти места уже в 1680 году были избраны запорожцами для своих поселений. Запорожцы здесь жили до самаго уничтожения Сичи, после чего местность по речке Самоткани досталась князю Григорию Александровичу Потемкину, который основал здесь село своего имени Новогригорьевку. Впоследствии (1785 году) он передал это село в казенное ведомство и предназначил его для поселения отставных семейных солдат, отчего село стало именоваться государственною воинскою слободою. Два года спустя, к поселенным солдатам в Новогригорьевке присоединено было еще несколько переселенцев от реки Буга, «семейных отставных разных чинов людей». В 1793 году здесь заложена была первая церковь во имя равноапостольных Константина и Елены. После переименования Новороссийской губернии в Екатеринославскую, село Новогригорьевка переименовано было с 1813 года в уездный город Верхнє-Дне- провск. В настоящее время это едва ли не самый худший город из всех уездных городов Екатеринославской губернии. В нем одна- единственная церковь; улицы в летнее время страшно пыльны, в зимнее время страшно грязны, речка Самоткань обратилась в сухой ров, близь города — ни палки леса. Из островов, находящихся на Днепре против г. Верхне-Днепровска и ниже его, замечательны по древности: Жуков, расположенный как раз против устья р. Самоткани, к левому берегу, Рыбальский, против деревни Губиной, Мартынов, Паньков, четыре версты длины, против дома М. Н. Корбе, Москалев и Фурсин, находящийся ниже Жукова, у леваго берега Днепра, и принадлежащий графу Ностицу.
Верст на двадцать ниже Верхне-Днепровска вниз по течению Днепра стоит село Шошиновка, у запорожцев называвшееся Щуровкой. Между запорожцами селение Щуровка славилось отлично устроенными здесь рыбными ловлями и семеновской ярмаркой, перваго сентября, на которую съезжались киевские и кременчугские купцы для покупки рыбы и скота. С падением Сичи урочище Щуровка отдано было подполковнику Днепровскаго пикинернаго полка Якову Шошину, устроившему здесь и первую церковь в 1783 году, во имя Божьей Матери Казанской. В настоящее время село Шошиновка — самое беднейшее на всем правом побережье Днепра от Крюкова и до
1 Бопланъ. Описаніе Украйны. Спб., 1832 г., стр. 16.
53
Екатеринослава. В церкви его никаких древностей, кроме пяти церковно-богослужебных книг, из коих самая старая напечатана в 1757 году в Москве. Зато местоположение этого села превосходное: оно лепится по страшно высокому берегу Днепра, поросшему вековечными дубами и окаймленному с западной стороны прекрасным строевым лесом, идущим снизу вверх понад Днепром версты на четыре и принадлежащим владельцу П. А. Базилевскому. На самом верху крутого берега стоит миниатюрная церковца, Бог весть какою силою поддерживаемая на такой высоте: так и кажется, вот-вот схватится буря и унесет ее в Днепр, а она все-таки стоит себе и стоит, и тут же ниже ея, у подножия гористаго берега, приютился микроскопический домик симпатичнейшаго, бескорыстнейшаго и образованнаго священника отца Федора Свириденка. Если подняться по высокому берегу к церкви и тут стать лицом на север, то можно увидеть Днепр во всей его прелести: несется он, пышный, по песчано-желтому руслу, среди мягкой зелени лесов, отражая в своих светлых водах яркие лучи солнца... Отсюда, как с птичьяго полета, видны и забора Пристань, и острова Сидловский, Великий и Шелюговатый, и деревня Губина, и хутор Корбе.
Село Шошиновка было конечным пунктом путешествия импе- ратницы Екатерины II по Днепру. По причине весенних непостоянных ветров и ненастной погоды, доехав до имения Шошиновки, она должна была выдти на берег, сесть в раззолоченную карету и все остальное время ехать по правому берегу Днепра пролегавшим здесь трактом, сопровождая свою флотилию, двигавшуюся по Днепру. Крестьяне села Шошиновки и до сих пор рассказывают, как царица вышла на берег Днепра, какая страшная сила народа сюда собралась, какая блестящая свита генералов сопровождала ее и как ласково и кротко она разговаривала с людьми, но больше всего говорят о том, как долго восхищалась она прекрасным береговым видом Днепра.
На три версты ниже села Шошиновки стоит село Аулы1, уже Екатеринославскаго уезда, расположенное против косы Голой и забор Кобылячьей и Аульской среди Днепра. Село это до 1797 года причислено было к Романкову, а с этого года — к Шошиновке. Первая церковь в нем устроена в 1816 году, и потому из древних вещей в ней решительно нет ничего, кроме одной книги октоиха, напечатанной в Москве, в 1756 году, с надписью: «Сии дава (два) октоихи тамъже козакомъ антоном Бѣлошапкою куреня ивонѣского (т. е. ивановскаго) куплени такожъ за пять рублей и въ ручилъ ихъ до церкви успенія Богоматере (.) При томъ же козаку Лукияну Львову конеловскому (т. е. конеловскаго куреня) и при ктитору василю Костенку и ключнику Тимошу».
За Аулами непосредственно следует село Романково. Село Романково — одно из самых известнейших запорожских сел на всем правом побережье Днепра, начиная от верхних пределов Запорожья и кончая нижними. Впрочем, начало села Романкова не поднимается ранее второй половины XVII века, так как ни в XVI веке, ни в пер¬
1 Татарское слово: «аул» — что значит «деревня».
54
вой Головине XVII его еще не было. Боплан, живший на Украине от 1620 по 1637 год, упоминает лишь о Романковом кургане, на котором козаки имели обыкновение держать свои рады и собирать войско1. Между прочим на одной из рад, бывших на Романковом кургане, запорожцы, в марте месяце 1659 года, решали вопрос о построении церкви в Сичи, на речке Чортомлыке, правом притоке Днепра, ниже теперешняго местечка Никополя. Несомненно, что название села заимствовано от кургана Романково, но почему же самый курган получил это название? Письменных актов на то не имеется, и местные старожилы, каков, например, Платон Завгородний, отвечают на этот вопрос преданием: «Тут жив запорожець Роман». Собственно Романков курган не один, а целых двенадцать; они расположены правильным кругом с небольшою площадью в средине, по-теперешнему близь ветрянки крестьянина Степана Салмая. Во всем Романкове нет лучше и нет красивее места, как место, где стоят названные' курганы. Если взойти на них в ясный день и взглянуть на север и восток, то отсюда можно увидеть село Петриковку, за семнадцать верст от Романкова, и село Новый-Кодак, за двадцать верст. Немудрено, что здесь часто собирались запорожцы. Что за картина была здесь во время рады, можно только воображать себе: чистое, безоблачное небо, вольная бесконечная степь, широкий синеватого оттенка Днепр, мужественныя загорелыя лица, роскошные усы, длинные чубы, бритыя головы, красные жупаны, блестящия сабли, булавы, перначи, бунчуки, вольная речь, говор, смех — все это сливалось в одну общую, живую, полную и в своем роде единственную картину... Но все прошло! «Де це наші, наші діти? Де панують-бенкетують?.. Вернітеся!..»
Первая церковь в с’еле Романковом устроена была около 1740 года, на Романковом кургане, во имя святителя Николая. Это была подвижная церковь, сделанная на колесах и по внешнему виду походившая на «хлівйну». Вторая церковь построена в 1766 году на так называемой Заборе, нижней окраине села, к востоку от настоящей, на четверть версты от Днепра, в центре тогдашняго сельца Романкова. Она сделана была из сосноваго дерева, покрыта гонтом, низка, с одним куполом, некрашена, на вид «присадкувата, печеричкою». При ней стояла деревянная колокольня, крытая гонтом, высоты до 15 сажен, с пятью башнями, некрашеная. На каждой из четырех сторон колокольни стоял ангел на жестяном с петлями, как в дверях, пруте, с трубой, вставленной в левую руку и приложенной ко рту; на средней башне стоял апостол Андрей с крестом в правой руке и со свитком в левой, на котором было написано: «На сихъ горахъ процвѣтетъ благодать божія». При движении ветра ангелы поворачивались из стороны в сторону, а трубы их издавали звуки: «Кругом двері его гоняє, а воно й гра». Церковь эта просуществовала до 1793 года; после чего была разобрана и продана в соседнее село Ивановку, на р. Сухой-Суре, в двадцати пяти верстах от Романкова, помещику Семпировичу, где в 1855 году сгорела от пожара. А колокольня от этой церкви перекачена была на катках к настоящей церкви, где
1 Описаніе Украйны. Спб., 1832 г., стр. 17.
55
простояла до 1827 года. На месте этой церкви стоит теперь каменная капличка, в огороде крестьянина Федора Нимченка. В 1865 году эта капличка была разрыта одесским археологом Чириковым. При раскопке найден, на глубине полутора сажня, кусок дерева, по-видимому остаток от того деревяннаго креста, который поставлен был при заложении церкви. Вместе с куском дерева найдено стальное копье, длины три с половиной вершка, для вырезывания частиц просфор. Из раскопок также видно было, что церковь стояла на ничтожном фундаменте, что пол у нее был земляной, смазанный глиной.
После второй церкви устроена была в Романкове, в 1792 году, третья трех-престольная: во имя Успения посредине, во имя святителя Николая справа и во имя апостола Андрея слева.
В настоящей церкви хранится несколько вещей, перешедших в нее из древней. Таковы: евангелие московской печати 1759 года, аршин длины, двенадцать вершков ширины, больше двух пудов веса, с надписью, сделанною по листам внизу: «Сія книга глаголемая евангеліе купленна рабомъ божіимъ савкою Соломкою за покойного Макара дядка своего (.) ценою за триста шестьдесятъ рублей вцерковъ ро- манковскую свято успенскую 1779 года, ноября 9 дня за памяти священниковъ при оной церкви упомянутого года находящихся Евфи- мія Сербинова Іоанна Семенова и ктиторей Іоанна Старого и Григорія недоѣда». Крест резной в серебряной оправе, с надписью: «Сей крестъ надалъ козакъ сѣчѣ запорожской куреня шкуринского Мартинъ Сила до храму успенія пресвятія богородици всело Романковъ 1758 году». Такой же крест, с надписью: «Отмѣнилъ сей крестъ козакъ куреня сергейвсково леско чорный вцерковъ романковскую пресвятія богоматере за упокой родителей Василія агафію и стараниемъ иерея Ѳеодора щетинского 1777 года августа 10 дня». Такой же крест с надписью: «Сей крестъ отмѣнилъ Алексѣй Гнѣдий в церковъ романковскую за 55 ру.» Триодь постная, киевской печати, в царствование императора Петра III, с надписью: «Богоматере всело романково книга триодь постная куплена козакомъ куреня титаровского Ілиею Харкуномъ ценою за чтири рубли до храму Успенія 1762 года». Из книг, кроме триоди, есть еще: евангелие московской печати 1745 года, книга Симфония той же печати, 1761 года, книга Маргарит 1773 года.
Против Романкова среди Днепра протянулась Забора Косова и за ней остров Великий, как раз против церкви села, имеющий длины около двух верст. Это тот самый остров Романков, о котором упоминает еще Боплан: он служил пристанищем для рыбаков, приезжавших из Киева и других мест ватагами для ловли рыбы1.
В старину против острова Романкова с правой стороны впадало в Днепр речище Медвежье, понад которым вверх тянулся огромный лес, а навстречу шла балка Кислицына. Это место было облюбовано гайдамаками. Много «шкоды» делали людям эти гайдамаки. Как едет человек по шляху, так он вылезет из лесу, сядет на дороге, подложит ноги под колеса, да и сидит; хочешь езжай, хочешь стой; поедишь — убьет, не поедишь — плати деньги. А что жидам от них доставалось?
1 Описаніе Украйны. Спб., 1832, стр. 17.
56
Беда! «їхав жид із ярмарку,— рассказывает старик Платон Завго- родний,— та й став коло ліска напувать коній. А тут вилазе із байрака с кіюрою гайдамака. Поставив кій перед жидом та й каже: «Купи, жиде, кій!» — «А нащо він міні?» А той як підніме кійок та по плечах жида. «Купи, жиде, кій!» — «Не шуткуй, я його куплю, я бачу, шо він міні треба. Шо він у тебе стоїть?» — «П’ятдесят карбованців».— «Ну, я бачу, шо він стоїть, бери гроші». Отдав жид гроші, а кійок схоронив у віз, та й поїхав додому. Приїхав додому, коли це вискочила жидівка оглядать, шо жид привіз. Цобачила кійок та й пита: «Шо це таке?» — «Кійок!» — «А де ти його взяв?» — «Купив».— «А шо ти за нього дав?» — «П’ятдесят карбованців».— «Шо ти здурів?» — «Цить, серце, якби ти там було, то ти б і сто дало».
От Романкова и до самаго Екатеринослава тянутся одно за другим пять сел, настолько слившихся одно с другим, что их можно принять за одно сплошное громадное село. У запорожцев здесь наделаны были в разных местах ходы и лехи, в которых они хоронили свое добро и сами прятались на случай внезапных набегов со стороны неприятелей. Первое из таких сел, стоящее на семь верст ниже Романкова, есть село Камянское, названное по скалам, разбросанным против него у берега Днепра и расположенное против большого острова среди Днепра, Слюсарева. Это село издавна принадлежало к вольностям запорожских Козаков, но первая церковь, во имя Пресвятой Богородицы, устроена в нем не ранее второй половины XVIII века. В виде остатков старины в этой церкви хранятся: чаша, серебряная, позлащенная, пожертвованная в 1777 году войсковым старшиной Лукьяном Ивановичем Великим; дискос, купленный в 1795 году Степаном Качаном; напрестольный крест, резной, в серебряной оправе, и серебряная гробница, сооруженные войсковым старшиной Макаром Ногаем в 1779 году; блюдо для всенощнаго бдения и шесть церковно-богослужебных книг, из коих четыре имеют следующий интересныя надписи: «Куплена сия книга Дѣяній святыхъ апостолъ рабомъ божіимъ савою и братамы его Іоанномъ и анто- номъ Сѣчи запорожской козаками куреня бруховецкаго ценою за три рублѣ и отдалѣ (и) оную в храмъ рождества Пресвятой Богородицы находячогося вселѣ Камянкѣ в областы Сѣчы запорожской за священника отца Демияна Иванова и другого священника отца власия Нестерова и будучихъ в то время ктиторей якова Манжеловского и Василія Иванова 1757 году декабря 28 дня». «Сия книга глаголемая менея купленная козакомъ куреня кущовскаго Федором Бабкою за цену два рублѣ і пятьдесятъ копѣекъ до церкви рождества богоматере в село Камянское волностей запорожскихъ вовѣчно владѣніе даби отъ оной церкви не отлучать 1759 года іюня 12 дня августа 1». «Сія книга глаголемая октоихъ куплена козакомъ куреня ведмедовскаго Іаковомъ безрукавимъ до храму рождества пресвятія богородици которая книга священнику Демьяну Иванову вручена при свидѣтелю ктитору евстафію Кравченку (,) Михайлу Гдеменку да якиму снѣжку 1769 года марта 29». «Сія книга глаголемая аѳалогионъ куплена в богоспасаемомъ градѣ киевѣ козакомъ куреня тимошѣвскаго евстафиемъ пестомъ денежно за цѣну рублей-за 12 и 50 копеекъ волность запо-
57
рожскую всело Каменское до храму рожества богородици во вѣчное владѣніе и чтоб какъ и священниковъ такожъ и дьячковъ и испротчих людей никакой продажнивости не имѣли и не причит... во вѣчное владѣніе вцерковь отдано и записано при той же церкви ктитору максиму чорному запорожской». Все четыре книги печати киевской.
Смежно с селом Камянским находится село Тритузное, расположенное jio возвышенности праваго берега Днепра, против острова Гречанаго и заборы Речицкой, находящихся в реке. По объяснению старожилов, село получило свое название от запорожца- гниздюка Данила Семененка. «П’яникуватий був чоловік; як нап’єтця, так і кричить: «О, у мене три сини, як три тузи; я на синів, як на тузів надіюсь!» То й прозвали его Тритузом, а по нему й село Тритуз- ним». Село Тритузное принадлежало к кодацкой паланке, и первая церковь основана здесь в 1784 году, что видно из указа, хранящагося в настоящее время в церкви, подписаннаго преосвященным Иовом и заведеннаго в нумер 3909. Вторая церковь заложена в 1820 году на место сгоревшей. В настоящей церкви из древностей, кроме названнаго указа пр. Иова, есть только четыре церковно-богослужебных книги черниговской, московской и петербургской печати, из коих одна имеет такую надпись: «Сия книга глаголемая октоихъ ставшая раба божия павла писменого товариша куреня ткуринскаго умершаго року 1768 году марта в 6 день».
Непосредственно ниже села Тритузнаго стоит село Карнау- х о в к а, против острова Просереда и забор Ясеноватой и Липовой в Днепре. Она получила свое название от запорожскаго козака Семена Карнауха, жившаго здесь зимовником и приписавшагося к но- вокодацкому приходу. А прозван он был Карнаухим потому, что был безух: «чи на войне одрубали, чи на морози поотмерзали». Основание села положено в 1737 году. Спустя немного после этого времени в нем устроена была первая деревянная церковца, вроде молитвеннаго домика, по преданию крытаго камышом. В 1771 и 1772 году в село Карнауховку проникла моровая язва, и тогда жители ея, по внушению монаха Ивана Кайдаша1, устроили у себя икону святой великомученицы Варвары и перед ней просили у Бога защиты от губительной смерти. После этого, когда моровое поветрие миновало, жители Кар- науховки обратились в запорожский Кош, а через него в старокодац- кое духовное правление о дозволении им построить новую церковь, во имя избавительницы от смерти Варвары, в своем селе. Кошевой атаман, Петр Иванович Калнишевский, с войсковым старшиною обратился по этому поводу к митрополиту киевскому Гавриилу с официальной бумагой, на что митрополит ответил дозволением о построении в селе Карнауховке желаемой козаками церкви. Место для церкви освящено в 1773 году, 18 августа, и первыми священниками к ней посвящены были козак куреня Каневскаго, Василий Трофимович Удовицкий, и козак того же куреня Иеремия Леонтович. Церковь устроена была деревянная, о пяти главах, освящена через два года
1 См. об нем «Матеріалы для историко-статистическаго описанія екатеринослав. епархіи». Екатеринославъ, 1880 г., т. I, стр. 82.
58
после основания и существовала до 1858 года, когда внезапно была разрушена сильной бурей. В 1861 году устроена была третья церковь, существовавшая до 1886 года и сгоревшая от случившагося в ней пожара.
Из древних вещей, теперь хранящихся в соседнем селе Таром- ском, достойны внимания следующия. Евангелие московской печати 1771 года с надписью на странице 425 месяцеслова: «Мѣсяца марта 29 числа 1775 года сотворенная вновь въ Карнауховкѣ церковь Свято- Варваринская1 освящена священникомъ старокодацкимъ Григоріемъ Порохнею соборнѣ по благословенію Кіевскаго митрополита Гавріила перваго. Тояжъ церкви первый настоятель священникъ Василій Удовицкій. Второй настоятель священникъ Іеремія Леонтовичъ». Евангелие второе печати киевской, 1771 года, с надписью по листам: «Сію книгу священное евангеліе отмѣнилъ рабъ божій куреня канѣвскаго товарищъ Карпъ дурдука о своемъ здравіи и за отпущеніе грѣховъ и за покойнихъ родителей своихъ евстафія и маріи до храму святія великомучениця варвари в село Карноуховку 1774 году февраля 12». Евангелие третье, московской печати 1771 года, с надписью по листам: «Сию книгу евангеліе отмѣнилъ рабъ божій житель новокодацкій иоанъ Рѣзниченко о своемъ здравіи и супруги своей Екатерины и за упокой помершихъ иоана (,) Стефаниды родителей и помершихъ же сродниковъ Кодрада (Кодрата) Аккилини (,) Иосифа (,) Корнѣя и Ѳеодосія кцерквѣ святая великомученицы христовой варвари всело Карноуховку волностей запорожскихъ 1775 году сентября 20 (.) притомъ бившихъ иерею тоей же церкви Василію Удовиц- кому и ктитору ташку рибалкѣ и прихожанахъ иоану Забару и лаврѣ-
ну Соколовскому и клушнику василю По » Евангелие четвертое,
московской печати 1785 года, с надписью: «Отмѣнилъ рабъ божій быв- шой козакъ власъ Ивановъ сынъ кривой... Сія книга Евангеліе въ простомъ переплетѣ въ городѣ Полтавѣ у мѣщанина Кирилла Ивановича куплена за семь рублей къ церкви Карноуховской свято Варварин- ской состоящей въ уѣздѣ Екатеринославскомъ на коштъ тамошняго прихожанина Власа Иванова кривого. Записалъ и договорилъ оправить серебромъ показанной церкви священникъ Василій Удовицкій 1785 года іюня 23 дня». Серебряная позлащенная чаша. «Сію чашу, дискосъ звѣздицу и лжи (лжицу) отмѣнилъ рабъ божій товаришъ кур. (куреня) канѣвского романъ строцинскій за себе и за помершихъ родителей федора и меланіи въ село карноуховку до храму святія великомученицы варвари 1775 года мѣсяца октября 1 числа». Другая чаша, серебряная позлащенная: «Сѣю чашу отмѣнилъ рабъ божій стефанъ самсіка о себѣ и завпокой родітелей нестора и ефимію до храму великомучениці варварі всело карноуховку 1777 года». Серебряная позлащенная дарохранительница с надписью: «1777 года: Здѣла- на: Сия Гробница до храму в: м: варвари всело: карноуховку кузмою афанасиечемъ за покойного лукяна б: (бывшаго) воска запорозкого куреня канѣвского за священіко (ковъ) васілія и веремія». Крест напрестольный, весь серебряный с пятью камнями, больше трех четвер-
1 Вторая по времени.
59
тей высоты, с надписью: «Сей крестъ отмѣнилъ власъ кривой о своемъ здравіи а за упокой родителей иоани (а) и агрипину всело карноухов- ку до храму великомученичи варвари 1775 году октября». Крест напрестольный, резной в серебряной оправе, высоты несколько больше трех четвертей. «Сей крестъ сооружилъ рабъ божій Димитрий на брание убиениі до храму святая великомученицы варвари вслободу кореукову а стараниемъ атамана ефрема иванови (ча) каневского 1771 года мѣсяца сентеврия 19 числа». Такой же крест с надписью: «1775 года сооруженъ крестъ сей въ село Карноуховку до храму святой великомученици Варвары коштомъ козака каневскаго Якима Мякого»1.
Непосредственно ниже села Карнауховки следует село Тарам- с к о е, раскинувшееся между Днепром и высоким, почти отвесным, правым берегом его, по которому идет от юга к северу балка Козырева. Вместе с Шошиновским берегом Днепра это — превосходнейшее место на всем протяжении его от Крюкова и до самых порогов. Разница между этими двумя местами одного и того же берега та, что берег у Шошиновки хотя и высок, но не так крут, к тому же он покрыт лесом и дает мягкое впечатление, тогда как берег у Тарамскаго почти отвесен, открыт и производит впечатление громадной горы, придвинувшейся к берегу Днепра и далеко вшедшей в него. Издали вся эта гора кажется колосальнейшим мысом или по-малорусски рогом, известным у теперешних крестьян под общим названием Высокой горы. У Боплана эта гора называется Тарентским рогом. «Никогда не видал я,— пишет он,— места прекраснее для житья и удобнее для построения крепости, которая бы могла обстреливать Днепр, свободно здесь текущий, шириною не более двухсот шагов; помнится, что пуля из карабина моего долетала до противоположнаго берега, который несколько выше и называется Высокая гора (Soco gura). К удобствам Тарентскаго рога можно присоединить еще и то, что он окружен каналами, наполненными рыбой»1 2. На Днепре, против села Тарамскаго, следуют один за другим сверху вниз остров Пид- мижевный, принадлежащий частию таромцам, частию карнауховцам, ниже острова забора Кульмичивска, против двора священника, за ней заборы Недоступова, Вовча, за, Вовчей остров Погорелый, длины двести сажен, забора Рваная, Белая, залив Сомивка, с праваго берега Днепра против него «густа» Сомивська забора.
Урочище Тарамское с балкой Козыревой считалось у запорожцев одним из древнейших займищ, приписанным к заново-кодацкой паланке. В 1764 году урочище Тарамское объявлено было государственною воинскою слободою, а в 1794 году здесь освящена была первая церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы. В настоящее время эта церковь считается одною из беднейших по части древностей: кроме двух церковно-богослужебных книг, да и то конца XVIII века, в ней ничего нет достопримечательнаго.
1 Эти надписи, напечатанныя в брошюре «Селеніе Карнауховка» (Екатеринослав, 1876 года, стр. 9—11) священника Иоанна Чорнаго и неполны и неточны.
2 Описаніе Украйны. Спб., 1832 г., стр. 17.
60
За селом Таромским следует село Сухачевка, расположенное у берега Днепра, против островов Баранченкова, среди реки, и Чай- чина, к левому берегу ея. «Тут жив запорожець-чумак, Іван Сохач; багатенький був: возів по шість, по вісім у дорогу споряжав». Сохач был и первым колонизатором этого села, населивши его выходцами из-под Сорок и Кобеляк, по преимуществу родственниками и знакомыми своими. После уничтожения Сичи здесь немало оселось и собственно запорожских Козаков. После объявления слободы Половицы губернским городом Екатеринославом, часть крестьян ея, по распоряжению начальства, отведена была для жительства по околичным селениям; тогда и в селение Сухачевку прибыли новые поселенцы; они перенесли с собой упраздненную церковь из Половицы в Сухачевку казанской Божьей Матери; однако, спустя немного времени, нашли более целесообразным устроить у себя новую церковь, во имя апостола Иоанна Богослова, освящение которой состоялось 23 сентября 1795 года; впоследствии к ней прибавлена была колокольня и перенесены были иконостас, чаша и ризы из молитвеннаго дома, бывшаго в слободе Половице, до объявления ея Екатеринославом. В настоящее время нигде нет такой бедности по части древностей, как в Сухачевке: в ней есть одна-единственная книга цветная триодь, напечатанная в черниговской типографии, при архимандрите Сильвестре, в 1753 году.
Смежно с селом Сухачевкой стоит село Д и е в к а, разделяющееся на собственно Диевку и Ростыковку и расположенное по тому же правому берегу Днепра против острова Порового, иначе Спорнаго, имеющаго в длину до трех верст. «Дійовка зветця від того, що тут жив запорожець Максим Дий, по торговій часті, а Ростиківка — жив запорожець Ростика». Документально известным урочище Дия становится уже с 1755 года. Максим Дий сперва служил запорожским войсковым старшиной, потом с дозволения новокодацкаго полковника, занял себе землю около Новаго-Кодака, вызвал своих родных из-под города Конотопа и завел обширный зимовник, послуживший началом села Диевки. С течением времени в Диевку перешла и часть жителей Новаго-Кодака, когда сюда переселились обитатели города Екатеринослава 1-го. В 1798 году Диевка объявлена была государственною казенною слободою, а в 1803 году в ней устроен был временный деревянный молитвенный дом, впредь до окончания каменной церкви во имя Воздвижения честнаго креста. Из древностей в церкви села Диевки сохранились только те, которыя были перенесены сюда из Новаго-Кодака. Таковы: евангелие, один аршин высоты, три четверти аршина ширины, московской печати 1759 года; чаша серебряная позлащенная с надписью: «Сия чаша ма[к]сіма герасімовича журби і жены его анни михайловны и чадъ ихъ сооружілъ отъ своихъ трудовъ до церкви николаевской новокодицкои ради спасенія и всегдашняго помяновенія»; напрестольный крест, резной в серебряной оправе с надписью: «Сей крестъ стараніемъ и коштомъ козака куреня поповичевского Василія урского за упокой рабовъ родителей своихъ романа евдокию ивана и федора мѣстечко ново Кодакій до храму Николая 1726 году мѣсяца гевара 30»; икона Николая Чудотвор¬
61
ца в серебряной шате с надписью на ней: «Сія шата здѣлана коштомъ и стараніемъ ма[к]зима Герасимовича журби козака и жителя ново- кодацкаго 1772 года мѣсяца декабря 2 дня»; здесь же еще четыре боковыя иконы в серебряных шатах, сделанных тем же Журбою. Из книг, кроме упомянутаго евангелия, имеются еще две: минея и служебник старой печати киевской, 1750 года.
Из урочищ села Диевки замечательны: Сичова-гора, городок и балка Безпьята, за могилой Робленной. Сичова-гора названа от того, что там запорожцы «сильно вибивали ляхів; як було ореш на цій горі, то все голови валяютця». Городок находится в трех верстах от села Диевки, в хуторе Вонючках; «там колись жили татари». Может быть это относится к набегу татар между 1768 и 1769 годами. Балка Безпьята, по теперешнему Кринична, получила свое наименование от того, «то в неї плодятця було чорти безп’яті».
— А від чого ті чорти звутця безп’ятими?
— А от від чого. Це діло йде ще від сотворенія мира. Як Господь людей создавав, то создав він уперед теля; кинув його через ліску, воно й побігло. У другій раз создав він порося; кинув їго через ліску, воно теж побігло; у третій раз Бог создав дітину; став її кидати через ліску, а мате за плече: «А, Господи милостивий, не кидай, бо воно маленьке, уб’єтця».— «Ну, коли тобі шкода його, так ти будеш глядіти його до трьох год». А чорт те все бачив та й каже: «Дай я зроблю таке, шоб його людей поїло». І зробив він вовка. Дме-дме, а він ніяк не оживе. Коли ось іде Бог, чорт і давай його питати: «Шо ти таке робиш, шо тільки надмеш, киниш через ліску, а воно і побіжить».— «А кого ти зробив?» — «Вовка».— «Гм, так ти оттягни його до кручі над річку, стань у ряд з ним та й кажи: «Устань, вовче, та з’їш чорта, а сам мерщі у воду і плигай». Чорт послухавсь, узяв вовка, притяг отсюда до Дніпра, став у ряд з ним та й каже: «Устань, вовче, та з’їш чорта!» Вовк і схвативсь. Не вспів чорт і в воду плигнуть, а він його за п’яти, та так і одкусив. І стали чорти безп’яті. Отут у їх на бальці саме збіговище було; за ними уже й балку прославили Без- п’ятою».
Последнее село, на пути от посада Крюкова до города Екатеринослава, есть Н о в ы й-К о д а к, расположенный вдоль праваго берега Днепра, среди зыбучих песков, против островов Насыпного и Каменскаго, покрытых мелкою лозой и травой. Когда возник Но- вый-Кодак,— сказать с точностию нельзя, так же точно, как нельзя сказать и того, почему он получил такое название. «Там жив (ниже Екатеринослава) батька Кодак, а тут (выше Екатеринослава) син Кодак». Но это так же вероятно, как батько Чуг (откуда будто бы Чугуев) и сын Кермень-Чуг (откуда будто бы Кременчуг). Название Новаго-Кодака мы не встречаем ни в XVI веке, ни в начале ХѴІІ-го, и ни Эрих Ласота, ни Боплан, ни Ригельман, ни Самовидец, ни Величко, ни даже баснослов историк Конисский ни одним словом не упоминают об нем. Нет об нем ничего и,в актах Южной и Западной России. Один только автор «Материалов», бывший преосвященный екатеринославский, Феодосий, уверяет, что Новый-Кодак существовал вместе с приходскою церковью во имя св. Николая уже в 1650 го-
62
ду1. Из истории А. А. Скальковскаго можно понять, что еще в 1656 году Запорожье разделялось на пять паланок, в числе коих была и Ко- дацкая паланка, средоточием которой был укрепленный город Новой- Кодак1 2. До самаго конца XVIII века Новый-Кодак стоял на пути большой дороги из Батурина через Гадяч, Полтаву, Кобыляки, Пере- волочну, Сичу и до самаго Перекопа. Для этого через Днепр у Кодака устроена была переправа, доставлявшая ея содержателям огромные доходы. Это была вторая запорожская переправа через Днепр. Отсюда немудрено, что уже под конец XVII века, в особенности же в начале XVIII, близь Новаго-Кодака группируются так называемые запорожские гниздюки, т. е. семейные козаки, занимавшиеся коневодством, скотоводством, а отчасти и хлебопашеством. Быстрый рост Новаго-Кодака приостанавливается только на время от 1709 по 1734 год, когда запорожцы, после битвы под Полтавой, ушли на земли крымскаго хана. Но с возвращением их в Россию прежнее значение Новаго-Кодака также возвращается; в 1750 году он уже именуется паланочным городом; в нем имеют свое местопребывание полковник, эсаул, писарь, шафарь с помещениями для них и для паланочной канцелярии; церковь его, устроенная в честь святителя Николая, именуется уже соборною.
В 1770 году в соборной николаевской церкви нашлась было и новоявленная икона Богоматери, подобием ахтырской чудотворной, мерою в пол-аршина с тремя вершками высоты, пол-аршина с вершком ширины, на липовой склеенной доске, с потемневшими от пожара красками. Она стояла сперва в церковном притворе старой николаевской церкви Новаго-Кодака, потом перешла в ризницу, из ризницы в пономарню, а из пономарни в алтарь новой николаевской церкви, где поставлена была за престолом, в особом киоте. На ней висело более двадцати серебряных привесок. Говорили, что она творит чудеса. Тогда сам Кош сделал предписание поставить эту икону, в новом киоте, за левым клиросом, на виду всех. Но впоследствии она была взята из Новаго-Кодака преосвященным Евгением и перенесена в ризницу полтавскаго крестовоздвиженскаго монастыря; отсюда перевезена в г. Екатеринослав и из Екатеринослава отправлена в Самарский пустынно-николаевский монастырь.
Однако это обстоятельство нисколько не помешало дальнейшему благосостоянию ново-кодацкаго прихода: в 1773 году здесь было семь священников и четыре дьякона. Тогда за Новым-Кодаком считалась вся местность снизу от Ненасытецкаго ретраншемента и Стараго- Кодака и сверху от Каменского и Романкова. В 1777 году бывшее до этого времени в Старом-Кодаке так называемое Духовное Правление заменено Правлением Славянским, а впредь, до открытия самаго города Славянска, пребывание его назначено в городе Новом-Ко- даке, к которому, кроме собственной церкви, приписаны были еще и другия в селах: Карнауховке, Камянском, Старом-Кодаке, Волош-
1 Матеріалы для историко-статистич. описанія. Екатеринославъ, 1880 г., т. I, стр. 25.
2 Исторія Новой Сѣчи. Одесса, 1885 г., ч. I, стр. 31.
63
ском, Покровском, Никитине, Омиловом и два ретраншемента — Кинбурнский и Збурьевский. С 1780 года, по распоряжению князя Г. А. Потемкина, Новый-Кодак должен был сделаться предместием города Екатеринослава, перенесеннаго с реки Самары, при впадении в нее речки Кильчени, в бывшую запорожскую слободу Половицу, и временно заменить собой этот город. Спустя два года после этого, в Новом-Кодаке возникла другая церковь во имя сошествия св. Духа, сперва в качестве кладбищенской, потом в качестве приходской, а через одиннадцать лет к ней прибавлен придел во имя св. Михаила, князя черниговскаго; спустя девять лет после этого и деревянный николаевский собор велено было заменить каменным.
Памятниками усердия жителей Новаго-Кодака к церкви служат сохранившийся до настоящаго времени разныя церковныя вещи, каковы: икона святителя чудотворца Николая, в серебряной ризе с надписью: «Сей блатъ отмѣнилъ войска запорожскаго низоваго судия ніколай Тимоѳеевичъ, куреня деревяннѣвского вново-кодацкои богоматере 1772 года мая 15 д»; напрестольный крест резной в серебряной оправе с надписью: «Отмѣнилъ сей крестъ атаманъ куреня незамайвского стефанъ Чубъ вмѣстечко новии кодак до храму святителя христова Николая завпокой аѳанасия Бѣлого и завпокой родителя Иоана»; напрестольный крест сплошной серебряный с финифтью: «Сей крестъ отмѣнилъ бившаго запоржа (Запорожья) козакъ леонтій лефсинъ за упокой родителей своихъ евстафія и маріи за отпущение грѣховъ ихъ вгородъ новий кодакъ дохраму сошествѣя святаго духа»; евангелие, московской печати 1760 года, с надписью: «сія кныга священное евангеліе купленное вновуи сѣчы запорожской за денги бившого судіи запорожского войскового Грыгорія Якимова Лабуровскаго вцерковъ новокодацкую святителя христова Николая ценою засто рублей 1764 года вгенварѣ мѣсяцѣ по смерти его а по обѣщанію еще вживихъ бившого а нынѣ усопшимъ находящагося (.) а ежели какой худой случай кодаку и изгнаніе будеть то сіе евангеліе приказалъ онъ Григорій вживихъ еще будучи взимовнику своему состоящему (,) вездѣ честному іерею новокодацкому Артемію Іванову изъ церкви взять и где прійдется церковь будеть жить и служить онимъ владѣть вѣчно (.) при чемъ билъ свидѣтель изъ куреня взимовнику покойного бившій яковъ прозиваемій якубъ»; всенощное блюдо, серебряное позлащенное, съ надписью: «сие блюдо здѣлано коштомъ козака канивскаго максима комлика а стараніемъ священника стефана малишевича дохраму новокодакского святониколаевского 1773 году»; трикирий, серебряный с надписью: «Сей под- свѣщникъ здѣланъ коштомъ козака пластуновского самуила комлика а стараніемъ священника стефана малишевича до храму новоко- дацкаго свято николаевскаго»; две ризы, одна на красном бархате с кованным из серебра оплечьем, с изображением святителя Николая, другая, шитая серебром и золотом, с изображением креста на оплечье; церковный устав, московской печати 1749 года; большой часослов, московской печати 1753 года; козацкий пояс, краснаго цвета, изделия персидскаго сырцу, длины восемь аршин, ширины почти две четверти, с посеребренными концами, складывавшийся втрое.
64
Кроме этих вещей, пожертвованных запорожскими козаками, в церкви Новаго-Кодака есть еще несколько вещей, купленных другими лицами. Таковы, например: запрестольный серебряный крест высоты два аршина и три четверти, купленный в 1786 году на средства церкви завещанием протоиереев Феодора, Фомы, Иоанна Быстрицкаго и Кодрата Северскаго; крест, купленный сыном Петра Баштанником; евангелие, пожертвованное Павлом Малым; евангелие, сделанное на средства Ивана Семергеенка; служебник, пожертвованный Петром Якименком.
Уже с 1785 года Новый-Кодак стал именоваться в церковных бумагах, а с 1787 и в правительственных городом Екатеринославом. В это время его посетила императрица Екатерина II, когда ехала из Шошиновки в Половицу, во время своего путешествия по Новороссии. В трех верстах около Кодака, близь корчмы запорожца Галайды, Екатерина II встретилась с австрийским императором Иосифом II, приехавшим навстречу ей через Херсон. Это было 6 мая вечером, 1787 года1. В памяти местных старожилов это свидание императрицы с императором у корчмы Галайды ознаменовалось счастьем для последняго: высочайшею волею был освобожден от рекрутчины Галайды племянник, Лев Боровиковский, впоследствии приобревший громкое имя церковнаго живописца. Того же дня, при въезде в Новые- Кодаки, высокие путешественники были встречены князем Потемкиным и губернатором Екатеринославскаго наместничества, И. М. Синельниковым, у триумфальных ворот, разукрашенных гирляндами цветов и золотых колосьев, с надписью большими золотыми буквами: «Твоя отъ твоихъ, тебѣ приносящихъ». Потемкин и Синельников стояли на коленях и держали в руках хлеб-соль. Императрица поместилась в нарочно устроенном для нея временном деревянном дворце, построенном сперва в Царичанке, но потом перенесенном в Новый-Кодак. Императору отведена была квартира в доме священника Кодрата Северскаго. В Новом-Кодаке императрица провела весь день осьмого мая1 2, ожидая прибытия своих судов по Днепру. Для пристани судов, на берегу Днепра, устроена была башня, вроде колокольни, без крыши, с небольшим куполом, наподобие маковки, вся расписанная разными цветами; из башни вел к реке небольшой мостик. Скоро прибыли и суда. Тогда отдано было через князя Потемкина приказание спросить у местных лоцманов, могут ли царския суда пройти через пороги. Лоцманы, осмотрев суда, отвечали, что они могут пройти, но в том случае, если в них заменить рули на стерна или опочины, т. е. длинныя, наподобие лопат, весла. Императрице донесли об этом, и она дала свое согласие. После этого однако она сошла через башню на мостик к Днепру и приказала нескольким судам с приделанными стернами сделать несколько движений по реке. Приказание ея было исполнено, и плававшие суда не
1 В «Дневникѣ» Храповицкаго (Спб., 1874 г., стр. 34) сказано, что это было 7 числа утром.
2 По словам 104-летнего запорожца Н. Л. Коржа, она пробыла в Новом-Кодаке две недели, но это не согласуется с показанием «Журнала путешествія Екатерины II» (Москва, 1787 г.).
65
оставляли ничего желать лучшаго. Императрица осталась довольна распоряжением Потемкина и вместе с этим пожелала знать имя атамана лоцманов. Ей назвали. Это был житель Лоцманской-Каменки Моисей Иванович Полторацкий, при коем был и помощник, житель Старых-Кодак, Степан Кузьмич Непокрытенко. После этого, назначив день для выхода судам к порогам, императрица возвратилась во дворец и на другой день, 9-го мая, в 9 часов утра, в сопровождении всей своей свиты, сухим путем уехала в слободу Половицу, где воздвигался город, долженствовавший, по словам князя Потемкина, прославить ея имя. В то время вся Половица представляла из себя громаднейший склад разнороднаго строительнаго материала; даже предместья ея были загромождены множеством камней, извести, алебастра и кирпича с их заводами, а берега Днепра покрыты были плотами сплавнаго строеваго леса.
Кто и когда основал слободу Половицу, история не знает. На этот счет существуют лишь одни предания да ученые домыслы. Половицу производили от известнаго древней Руси народа половцев, от перваго насельника ея Половика; от полуницы, в обилии росшей здесь; от полона или плена, потому что здесь татары переправляли через Днепр пленных христиан; от полового, в смысле желтоватаго, подобнаго цвету мякины, каким будто бы отдавались берега Днепра, где стояла слобода; от половье, в смысле улова или полеванья, так.как в лесах, принадлежавших слободе, ловили зверей; от половы: «здесь жили запорожцы-хлеборобы и у них много было половы»; от поля, так как слобода стояла в поле; от половины, потому что половина слободской земли принадлежала монастырю, и наконец от речки Половицы, протекавшей через слободу и впадавшей в Днепр. Чему же верить? Всего вероятнее, кажется, будет последнее толкование: слобода Половица получила свое название от речки Половицы; но тут опять может явиться вопрос: отчего же речка Половица получила такое наименование? Ответить на этот вопрос нет возможности в виду отсутствия каких бы то ни было указаний.
Документально известно, что начало поселения Половицы относится к 1750 году. На карте Де-Боксета, составленной в 1751 году, Половица помечена уже слободой. В 1768 году ее посетил главный командир новороссийской губернии генерал Исаков. В 1768 и 1769 году она осталась нетронутой во время набега татар на Малороссию; в 1779 году она состояла в Саксаганском уезде славянской провинции. В то время слобода Половица сидела по балкам Крутенькой, впоследствии названной Бобыревой, Сухому-байраку, впоследствии Войцеховой, Кленовой и Долгой, против двух островов в Днепре: Чортова, небольшого островка, и Монастырскаго, большого острова. Местность, где сидела Половица, покрыта была лесом дубовым, кленовым, поросла камышом, травой, вдоль берега Днепра и по его островам. Между лесом тянулись огороды, на которых росла капуста, подсолнечники, табак. На горе, против берега, стояли ветрянки, крытыя камышом, а в Днепре устроены были водяныя мельницы, которыя стучали и день и ночь. Самая слобода представляла из себя кучки хаток, частью деревянных, частью земляных, то там, то сям
66
Пушки, собрания А. Н. Поля.
разбросанных: «хата от хаты геть-геть». Население ея состояло главным образом из запорожцев, поселившихся здесь еще до уничтожения Сичи, а потом и из тех, которые прежде жили на Пидпильнен- ской Сичи и принуждены были отсюда удалиться. Не мало было также здесь и выходцев из Польши. Жители занимались коневодством, скотоводством, обрабатывали землю, косили сено, разводили пчелу.
До 1779 года слобода Половица была приписана к соборной Николаевской церкви Нова го-Кодака, но в это время жители Половицы решили построить у себя собственную. Старателями по этому делу были есаулы: Лазарь Глоба, Игнат Каплун, Андрей Мандрыка, полковой хорунжий Данило Косолап, ктиторы Федор Крышка и Федор Скок и громадский писарь Василий Кияница. Мастер был приглашен из села Каменского, Данило Деревянка. Церковь уже была окончена в 1783 году, как 6 августа этого же года, неизвестно от какой причины, загорелась и вся, кроме иконостаса, сгорела. Жители Половицы вновь начали заготовлять материалы для церкви, но, прослышав, что правительство имеет намерение на месте Половицы основать город Екатеринослав, приостановились; решено было только испросить позволение о построении в слободе молитвеннаго ’ дома. Дозволение было получено в 1786 году.
Между тем слухи о переименовании Половицы в Екатеринослав действительно оправдались. Екатеринослав уже раньше этого существовал. Он был основан, по мысли азовскаго генерал-губернатора Василия Алексеевича Черткова в 1777 году, при впадении речки Киль- чени в реку Самару, в пяти верстах от теперешняго самарскаго моста лозово-севастопольской железной дороги. Здесь он просуществовал целых пятнадцать лет, но потом, вследствие неудобства местности, им занимаемой, подверженной постоянным наводнениям и оттого очень нездоровой, в 1780 году был перенесен к Новобогородицкой крепости, на четыре версты ниже, против теперешняго села Один- ковки, Новомосковскаго уезда. Но отсюда город был перенесен в слободу Половицу, а пока жители его должны были располагаться в городе Новом-Кодаке. Так и приступили к построению города Екатеринослава в запорожской слободе Половице. В то время лучшия места занимал здесь полковой есаул Лазарь Глоба: он был выходец из Новаго-Кодака; жил он в Половице на той самой горе, против которой стоит в Днепре остров Монастырский; здесь он развел большой сад, при содействии запорожцев Никиты Коржа и Игната Каплуна. Вверх против сада красовалась рожь Коржа, а вниз от сада, в монастырском проливе, стучали две водяныя мельницы Глобы. Как раз в это время в слободу Половицу прибыла императрица Екатерина II из города Новаго-Кодака.
На возвышенности праваго берега Днепра, там, где он, поворотив с востока на юг, образует довольно широкий и возвышенный полуостров, устроена была из камня, среди зелени майских цветов, царская палатка с походной полковой церковью, у которой встретил великую императрицу архиепископ екатеринославский, херсонский и таврический, Амвросий, с крестом в одной руке и с святою водою в другой. Выслушав литургию в походной церкви и приложившись ко кресту,
68
Ч. І. Рис. 2.
Запорожец со статуэтки, собрания А. Н. Поля.
69
императрица прошла к тому месту, где. предположено было воздвигнуть для города собор, спустилась по ступенькам в выкопанный для фундамента ров, и тут, поцеловав крест, поднесенный ей преосвященным, и поклонившись на все четыре стороны народу, положила первый камень в основание соборнаго храма, во имя Преображения Господня в городе Екатеринославе; после нея второй камень положил светлейший князь Г. А. Потемкин; после Потемкина третий камень положил преосвященнейший архиепископ Амвросий и после Амвросия четвертый — генерал-майор губернатор И. М. Синельников, как представитель народа в екатеринославском наместничестве.
Так совершилась закладка екатеринославскаго собора, по величине своей обширнейшаго в то время в целом мире: длиною 80 саж., шириною 221/з саж., о двенадцати престолах. С заложенным храмом в Екатеринославе по величине мог соперничать только храм апостолов Петра и Павла в Риме, и теперешняя ограда екатеринославскаго собора служит только указателем минувших великих предначертаний императрицы Екатерины II, померкнувших вместе со смертью Потемкина и перваго губернатора Екатеринослава Синельникова7 «правой руки и лучшаго друга свѣтлѣйшаго»1.
При громе пушек, грохоте ружей и при восторженных восклицаниях народа, императрица из Екатеринослава направилась сухим путем дальше, к пятому порогу на Днепре, Ненасытецкому.
Прошло сто лет после этого события, и время успело уже многое изгладить из памяти народа. Теперь иные лица, иные интересы, иные дела; от прежних деяний есть только одни намеки: городской сад Глобы, вместе с незатейливым памятником, поставленным кем-то над прахом погребеннаго есаула; дворец князя Потемкина, построенный в бывшем саду того же запорожскаго есаула, да три невзрачных памятника, поставленных разновременно в Екатеринославе в воспоминание его основательницы. Зато есть здесь такой памятник прошлых времен, о котором не может умолчать ни историк, ни археолог южнорусской истории. Это замечательное собрание древностей известнаго знатока и собирателя южнорусских древностей вообще, запорожских в частности, Александра Николаевича Поля. Ведя свой род, по женской линии, от наказнаго атамана малороссийских коза- ков, Павла Полуботка, Александр Николаевич Поль еще с ранняго возраста пристрастился к собиранию запорожских древностей и, занимаясь уже более тридцати лет этим делом, составил у себя огромнейший музей, стоющий более ста тысяч рублей серебром. Все собрание этого музея разделяется на следующие отделы: 1) древности каменнаго века; 2) древности бронзоваго века; 3) древности желез наго века; 4) древности скифския; 5) древности запорожския; 6) древности екатерининския; 7) стеклянныя изделия; 8) керамическия изделия и 9) нумизматическая коллекция. Из древностей запорожских особенно замечательны следующий. Оружия: пушки — одна бронзовая, две железныя кованныя и две чугунныя литыя; мортиры — две
1 При Екатерине II выведен был фундамент собора, который стоил казне 71102 р. и 45 с 1/4 коп.
70
медныя и одна чугунная (см. табл. 1), келепа или боевые чеканы, которыми запорожцы разбивали кольчуги, сабли, копья или ратища, пули, ядра, гранаты, бомбы, картечь, дробь, рушницы, пистолеты, ята- Таны, топоры, гайдамацкие «свячени» ножи, поделанные из кос с деревянными в виде крестов" ручками, кистени, бронзовые, медные и железные, якирьци для разбрасывания их по степи в виду движения татарской конницы, пороховницы, ногаи, ременные с железным дротом по полам и т. п. Сбруя: удила, стремена, железныя, бронзовыя и медныя, бубеньчики, пряжки, серебряныя, бронзовыя и железныя. Клейноты: перначи, булавы, трубы. Одежда: пояса, серебряные с бляхами, длины соответственно животу человека, кожаные с металлическими петлями, шерстяныя с крючками и т. п. Письменныя принадлежности: чернильницы, каламари, флакончики и один выдолбленный из дерева портфель. Посуда: ножи столовые, вилки, тарелки, ложки, чарки, кружки с рельефами, изображающими между прочим библейских патриархов — Исаака и Иосифа, бегущих в Египет — с люльками в зубах, бокалы, кубки, баклажки. Украшения: перстни, кольца, серьги, позументы, статуэтки. Из последних особенно замечательна статуэточка (см. табл. II), вылитая из меди, довольно изящной работы, изображающая, в сидячем положении по-турецки, запорожца, с чаркой в левой руке, с лицом в полуоборот, с раскрытым ртом для пения. На бритой голове статуэтки превосходно выделяется чуб, на верхней губе прекрасно оттенены густые усы, на спине, плечах и руках очень хорошо отлит кафтан с вылётами, а на поджатых ногах явственно выделяются широкие шаровары и ниже их подошвы сафьяновых сапог. Видимо, статуэтка имела назначение если не ручки кинжала, то всего вероятнее фигурки, стоявшей на столовых часах. Высота ея около четырех вершков. Далее картины, изображающие в разных видах запорожцев. Одна из таких картин представляет группу запорожцев из шести человек (см. табл. III). Из них один сидит и играет на бандуре, а другой пляшет перед ним вприсядку; за этими двумя стоят два другие и угощаются водкой, причем один держит флягу, а другой «михайлык»; обок с этими другими стоят еще два и дерутся между собой: один поднял вверх огромную деревянную люльку и ею бьет по левому уху другого, отчего из уха этого последняго течет кровь и изо рта наружу высунулся красный язык. Последний держит в левой руке скрипку, опустивши ее вниз. Другия картины изображают весьма распространенный тип козака, сидящаго под дубом, играющаго на бандуре, привязавшаго близь себя коня и разложившаго у ног своих шапку, люльку, пороховницу, чарку и пляшку с горилкою. Внизу на каждой из картин написаны стихи, частью весьма обыкновенные, частью оригинальные:
їхав козак полем та й отакувався,
Сів під зеленим дубом та й розпиризався:
«Гей, як міні душно!
Я козак Бардадим, куди гляну, степ як дим!
Гей, шкода ж міні великая молодому,
Що як доведетця в степу помирати,
71
Группа запорожцев, собрания А. Н. Поля.
То нікому козацкії кості мої поховати:
Татарин боїтця, а лях не приступе,
Хіба прийде лютий звірь та в байрак поцупе.
А я того не боюся, горілки нап’юся,
В бандуру заграю, з товарищем погуляю.
Гей, я, козак, був змолоду добряка,
Що не зоставалось в Польщі ні жида, ні ляха,
Там-то ми гуляли, ляхів оббирали».
Из других запорожских вещей, хранящихся в собрании А. Н. Поля, обращают на себя внимание золотые часы большаго размера, без верхней крышки, парижской работы, XVII века, кресты, иконы, кадильница, найденная. в запорожской могиле села Стараго-Кодака, бандуры, множество трубок, черепковых и дерерянных; из последних одна имеет спереди стих, составленный из жемчуга: «Козацька люлька — добра думка».
Из Екатеринослава идет путь влево, на Новомосковск и путь прямо, на Старый-Кодак.
ГЛАВА ВТОРАЯ
А вже літ більш двісті, як козак в неволі Понад Дніпром ходе, викликає долю:
«Гей ти, доле, вийди із води,
Визволь мене, серденько, з тяжкої біди!» — «Не вийду, козаче, не вийду, соколе!
Ой рада б я вийти, так сама в неволі,
Гей, у неволі, у ярмі,
Під великим калауром, у тюрьмі».
Народная песня
Местность при впадении реки Самары в реку Днепр, обильная водами, богатая прекрасным лесом, наполненная множеством зверей, дичи и рыбы, с давних пор заселена была разным народом. Нет никакого сомнения, что и у запорожцев в этой местности были самыя первыя поселения. Мы не можем с точностью сказать, когда именно здесь возникли впервые запорожския поселения, как не можем сказать и того, когда началось самое войско запорожское, потому что появление народностей и первые зачатки их культуры всегда опережают самую историю. Так бывает вообще, так и в частности. История запорожских Козаков знает, что в 1576 году на реке Самаре уже существовал старый город Самарь. В 1637 году в этот город Самарь хлынула большая толпа поселенцев, когда гетман Павлюк был разбит поляками и когда многие из его Козаков бросились искать себе мест для поселения около Днепра. Спустя десять-двенадцать лет после этого, при гетмане Богдане Хмельницком, старый город Самарь приобрел уже большую известность. Он стоял на шесть верст выше впадения реки Самары в реку Днепр. Местоположение этого города и близость его к татарским границам были причиною того, что на него обратило внимание московское правительство, в царствование Иоанна и Петра Алексеевичей,, в правление их сестры Софьи Алексеевны, и решило здесь устроить, в 1688 году, так называемую Новобогородиц- кую крепость. «Намѣреваючи великіе государи Іоаннъ и Петръ Алексѣевичи со сестрою своею великою государынею царевною Софьей Алексѣевною... на Кримъ чинити воєнній промыселъ, разсудили за благо первѣе на Самарѣ создати городъ для зложеня въ немь не тилки хлѣбныхъ для войска потребнихъ припасовъ але и пушекъ и иныхъ всякихъ воинскихъ припасовъ и тяжаровъ»1. Этот указ сообщен был малороссийскому гетману Ивану Степановичу Мазепе и севскому воеводе Леонтию Романовичу Неплюеву. Оба поспешили исполнить царское приказание и, явившись с козаками и ратниками весной на
1 Лѣтопись Самоила Велички. Кіевъ, 1855, стр. 60.
74
указанное место, заложили «на усцѣ рѣки Самари въ Днѣпръ впа- даючей, обаче оподаль отъ Днѣпра, городъ знаменитій и нарекли его Новобогородицкій градъ»1. «Тамъ (въ городѣ) при вшелякихъ запасахъ, людомъ московскимъ осадили военнимъ, немалимъ комонни- комъ и пѣшимъ»1 2.
Нет никакого сомнения, что возведенная Новобогородицкая крепость устроена была в старом городе Самаре. «Точію татара дѣлали покушеніе на новую крѣпость, проименовавшеюся тогда Богородицкою, нынѣ же старая Самара». «В ономъ 1691 году въ крѣпости Богородицкой, тожь и Самара, былъ великій моръ на людей»3. Несомненно также, что этот самый Новобогородицкий город есть тот же Старо-самарский ретраншемент. В стране запорожской Новобогородицкий город, или Старо-самарский ретраншемент, был первым базисом московскаго правительства против татар, а вместе с тем и против самих запорожцев. Оттого он и пришелся не по вкусу последним. Запорожцы приписали мысль о построении Новобогородицкаго города Ивану Мазепе и потребовали, через своего кошеваго атамана Ивана Гусака, его к ответу. Требование выражено было в такой резкой форме, что гетман решил было посчитаться с запорожцами оружием, но его воинственныя намерения остановлены были открывшеюся на Самаре моровою язвою, в 1691 году. Однако уже в следующем году ненавистная запорожцам Новобогородицкая крепость выжжена была внезапно набежавшими сюда татарами, не без содействия впрочем самих Козаков. Но московское правительство, понимавшее все значение Новобогородицка, не думало однако отказываться от города и снова возобновило его. Так город возрастал и расширялся, пока не настал несчастный для России 1711 год. В этому году Петр I вынужден был заключить невыгодный для себя мир в Пруте, по которому обязывался туркам срыть у себя несколько крепостей, в числе коих был и Новобогородицкий город. В это время запорожцы жили под властью турецкаго султана, а татары придвинулись до самой реки Самары и в 1733 году заняли Новобогородицкий город своими аулами. Спустя однако год, запорожцы вновь переселились в Россию и заняли свои прежния урочища. Все Запорожье теперь разделено было на восемь округов или паланок, из которых главнейшая была самарская с городом, основанным на 25 верст выше устья р. Самары. Вскоре после этого, в царствование императрицы Анны Ивановны, когда у русских начались войны с турками, от монастыря до устья Самары, в 1736 году, построено было «несколько ретраншементов и несколько редутов», а на самом устье ея «ретраншемент и несколько редутов»4. Таким образом возникла крепость Усть-Самарская5. В 1742 году, при заведении так называемой старой украинской линии крепостей,
1 Лѣтопись Самоила Велички. Кіевъ, 1855, стр. 61.
2 Лѣтопись Самовидца. Москва, 1846 г., стр. 80.
3 Ригельманъ. Лѣтопис. повѣств. о Мал. Рос. Москва, 1847 г., III, 11. См. также стр. 112.
4 Мышецкій. Исторія о козакахъ запорож. Одесса, 1852, стр. 60.
5 На левом берегу Днепра, между сел Огренью и Чаплями, прямо против средины острова Становаго, у самаго берега Днепра. Екатерин, губ. вѣд., 1887 г., № 35.
в числе восемнадцати крепостей означена и Усть-Самара. В 1751 году на карте Де-Боксета по р. Самаре снизу вверх означены крепости: Усть-Самара, Старая Самара и Песчаная Самара. В 1783 году Усть-Самара была уничтожена, а артиллерия из нея перевезена в крепость Кинбурн, к устью Днепра.
Превращение старой Самары в Новобогородицкую крепость и наплыв в нее людей московскаго звания были причиною того, что запорожские козаки и их посполитые крестьяне оставили этот город и основали близь него новый, известный на официальном языке Новоселицей, на простом языке — Самарою, Самарчиком, Самарчу- ком. «Названіе Новоселицы ясно показываетъ, что первые обитатели ея были выходцы изъ разныхъ мѣстъ Запорожья, и особенно изъ близь лежащаго города старой Самары. И точно, въ старинныхъ бумагахъ мѣстныхъ архивовъ есть прямыя и ясныя указанія на то, что когда городъ старая Самара сдѣлался главнымъ станомъ русскихъ войскъ и поступилъ какъ бы въ полное владѣніе ихъ, многіе изъ жителей старой Самары сами собою ушли изъ города и поселились между старой Самарой и Самарскимъ монастыремъ, т. е. заняли мѣстность нынѣшняго Новомосковска, образовали слободу Новоселицу»1. Бли- зось к Днепру, счастливое местоположение, соседство с древним Самарским монастырем были причиною того, что уже в 1755 году в Новоселице учреждена была почтовая станция по дороге из Полтавы в Керчь, а с 1769 года устроен пост для «бекетов и фигур»; с 1775 года Новоселица объявлена была слободой Новоселовкой, Азовской губернии, Екатеринославскаго уезда, и сделалась таким видным пунктом, что в ней нашли нужным назначить место для постояннаго пребывания полтавскаго пикинернаго полка. В это время, близь Ново- селовки, при впадении р. Кильчени1 2 в р. Самару, в трех верстах от Новобогородицкой крепости, с 1777 года, стоял уездный город Азовской губернии, Екатеринослав. В виду неудобства местности, нашли нужным перенести его в другое место, а пока именоваться не Екатеринославом, а Новомосковском. Это было между 1782 и 1786 годом. Но в 1786 году приказано было и самый Новомосковск перенести «на возвышенное место к богородицкому ретраншементу». Простояв восемь лет, Новомосковск в 1794 году перенесен был в третий раз на то место, где была военная слобода Новоселовка. Так и возник город Новомосковск, переменив три места оседлости за время своего историческаго существования3.
Со времени основания новой Самары, Новоселовки или Новомосковска, и по настоящее время в ней было только две церкви последовательно. Первая, устроенная с давних пор и существовавшая до 1773 года, была маленькая, однопрестольная, деревянная, крытая камышом. Вторая, заложенная в 1773 году, была большая, о трех престо¬
1 Ѳеодосій. Матеріалы для историко-статист, опис. Екатеринослава, 1880 г., I, 306.
2 «Кильчень» — может быть, видоизмененное персидское «Гюлынен» — «Розовый палисадник».
3 См.: Г. П. Надхина. Память о Запорожьѣ. Москва, 1877 г., 49—51. Более точныя показания см. у М. М. Владимирова: Первое столѣтіе г. Екатеринослава. Екатеринославъ, стр. 15 и 16.
76
лах, девятиглавая, высокая, но также деревянная церковь. О построении первой не сохранилось никаких подробностей, о построении второй сохранились и письменные документы, и устныя предания. Не одно сколько-нибудь важное дело не предпринималось у запорожцев без общей рады, а тем более такое выдающееся, как построение храма на целую паланку. Уже все видели, что старая троицкая церковь в Самаре приходила в ветхость и требовала замены ея новою. Сперва об этом заговорили простые козаки, а потом и значная старшина. В летний жаркий день собрались в саду ктитора Якова Андреевича Легкого паланочный сердюк, полковой старшина, полковой есаул и попод-есаулий, писарь и подписарий, самарскаго перевоза шафарь, местный протопоп, местные священники, начальник соседняго самарскаго монастыря и несколько почетных прихожан, чтобы порешить вопрос о построении новаго храма в Самаре. В холодку, под яблонями и тополями сада, раскинуты были дорогие персидские ковры, разостланы были узорные украинские келемы, растянуты были бурки, повети и коци, и тут гости разсместились, кто как попал: кто на боко- веньку, опершись на локоть, кто по-турецки, поджав под себя ноги, обутыя в сапьяньци. Подана была в чашках душистая варена, самый любимый напиток у Козаков, предлагаемый у зажиточных хозяев и всегда в торжественных случаях. Собрание решило постройку церкви утвердительно, вопрос лишь касался мастера. Паланочный сердюк, хлебнув из чашки вареной, как бы мимоходом спросил:
— А кто же нам выстроит церковь?
— Кто? Я знаю кто,— отвечал один из присутствовавших.
— А ну, скажи!
— И скажу. Был я недавно в Мерефе1, там славная церква о пяти верхах; в ясный день на ней кресты горят, точно паникадила. Христианская душа не нарадуется, «дивлячись» на нее:
— Кто же ее строил?
— И то скажу. Строил ее человек из Водолаг* 2, а прозывается он Яким Погребняк.
— Так поехать за ним!
— Нечего ездить, коли он здесь. Агу! Якиме, вражий сыну, а йди сюды!
Яким явился; это был человек высокаго роста, на масть рыжий.
— Можешь ли ты построить нам церковь?
— Можу, панове, дайте мне только силы да плоти,— дерева да кирпича.
— Ну, где тебе такому непоказному выстроить храм Божий?
— Ой, выстрою, батьки! ,Да коли на то пошло, так я вам прежде всего намалюю ее.
— А намалюй, намалюй!
Яким поднял с земли щепочку, и тут же на песку садовой дорожки начертил фасад церкви с пятью куполами.
— Да, это церковь и славная церковь,'но как же ты выстроишь ее?
^ 1 Село в 27 верстах от Харькова.
2 Село в 30 верстах от Харькова.
77
— Строить нам не первина, батьки; я еще и не такую сумею выстроить: я сделаю церковь с девятью куполами.
— Ну, козаче,— отозвался на это один из батькйв,— и я, когда был малым, то также брехал, как и ты, только меня за то кормили не раз березовой кашей.
— От же можу! Я вам и эту намалюю, коли хочете.
— А намалюй!
— Гей, отецька дочка, Бог бы тебя любил,— обратился Погребняк к прислуживавшей дивчине в красных монистах, с вызолоченным дукачем,— а принеси-ка мне дошку да крейду.
Дивчина принесла. И Погребняк начертил на доске церковь, но уже с девятью куполами нынешнего новомосковскаго собора.
Запорожцы как увидели, так и ахнули: так им понравилась написанная церковь; но тут они вдруг спохватились и заметили:
— Как же это ты говоришь? Церковь будет на девять башт?
— На девять башт, панове.
— По три башты в ряд?
— По три башты в ряд.
— И со всех четырех сторон?
— И со всех четырех сторон.
— Так это выйдет двенадцать, а не девять.
— Нет, вельможные батьки, будет только девять.
— Да считай сам: в один ряд три, в другой ряд три, в третий и четвертый по три, выходит двенадцать.
— Нет, батьки, будет девять.
Запорожцы недоумевали. Они сразу не могли понять того, что здесь каждая крайняя сторона трех башен при общем счете повторяется, оттого, имея со всех четырех сторон по три башни в каждой, церковь на деле имела только девять. Но когда это было понято, приступили к торгу, решили дело за 2000 рублей и, как следует, заключили контракт. Но из договорной цены Погребняк уступил на помин своей души 24 рубля. Таким образом, за изделку церкви, как значится в аттестате ея, заплачено 1976 рублей.
Прошло несколько времени; уже совершилась и закладка церкви; нужно было приступить и к делу. Но вдруг оказалось, что Погребняк куда-то исчез. Начали беспокоиться об его отсутствии. Ктитор Павел Федорович Кореневский, принявший на себя надзор за работами, нашел на площади работника, который очищал там разный хлам1.
— Где мастер?
— Не знаю.
— Да не куликает ли он?
— Не такой челрвек: он воды в рот не возьмет, пока служба святая не отойдет.
Ктитор не знал после этого, что и подумать о мастере.
— Ну, пришли его ко мне, когда он вернется.
На третий или четвертый день после этого, только что Кореневский хотел, по старосветскому обычаю, уснуть после обеда, как вдруг
1 Ктиторов в Самаре было два.
78
в его' хате скрипнула дверь, и вошел Погребняк. Ктитор уже собрался было его пожурить, но, взглянув на него, с удивлением остановился.
— Ну, вот она вам вся тут. Берите ее, смотрите, со всех четырех сторон по три башты в ней, а всех таки девять, а не двенадцать.
С этими словами Погребняк подал ктитору небольшую церковь. Ктитор взял ее, поставил на стол и с изумлением начал рассматривать со всех сторон. То была модель, сделанная из оситнягу.
— Вижу, вижу... Все так, как ты говорил. Где же ты был, божий человек?
Тут открылось, что зодчий изнемог было под собственною мыслью, испугался, что не будет в состоянии выстроить такую церковь, какую обещал, и бежал.
— Бежал я в наши самарские камыши и залег в них, а думка моя точно спорит со мной: то выстрою, то не выстрою. Доведу, вот, кажется, до самых верхов, смотришь, какой-нибудь сучек, либо задоринка и остановят; пройдешь и то и другое, дойдешь до крестов, кроква в крокву не приходится, одно — гнет, другое — прет, того и гляди все полетит стремглав книзу. Я совсем ослаб... Лежал я в очеретах нашего Николаевскаго самарскаго монастыря и вот, обратясь лицом к монастырю, где обретается престол святителя Николая, помолился я св. Николе. После молитвы я заснул, и спал, помню, долго: заснул чуть не в пору обеда, а проснулся, солнце было только на два дуба над землей. И верно угодник божий услышал грешную мою молитву: во сне я видел св. Николая чудотворца седым старичком, который указывал мне, как строить этот храм, да так ясно, как будто теперь вижу его перед очами. Я встал бодрый и свежий и стал, как во сне мне указано было, плести эту церковцу из оситнягу и вот сплел, как видите.
— Ну, будь тебе святая сила в помощь! Начинаешь ты, Господь с тобою, как-то необычайно, дай-то тебе Бог так и кончить1.
Таково-то существует в народе предание о построении второго храма в Самаре, теперешняго собора в Новомосковске. Заложен он, как значится в «описи имущества», хранящейся в нем, в 1773 году
архиепископом славянским Евгением или в 1775 году, 2 июня, как утверждает автор «Матеріаловъ для историко-статистическаго описанія екатеринославской епархіи»1 2, по благословению киевскаго митрополита Гавриила. Главный престол церкви посвящен св. живоначальной Тройце, боковой правый — апостолам Петру и Павлу, боковой левый — трем святителям: Василию Великому, Григорию Богослову и Иоанну Златоустому. Зодчим ея был названный выше Яким Погребняк, блюстителями «войска запорожского бригадир» Антон Головатый и «войска запорожскаго кошевой» Иван Чепига. Вся она сооружена из леса,— частью дуба, частию сосны, доставленных из
1 Весь этот превосходный рассказ заимствован нами из сочинения весьма даровитаго, но, к сожалению, безвременно угасшаго, Г. П. Надхина «Церковные памятники Запорожья», стр. 3—6. В некоторых местах мы позволили себе сокращения и незначительныя видоизменения, чтобы рассказ не казался слишком длинным.
2 Матеріалы. Екатеринославъ, 1880 г., т. I, стр. 309.
79
соседних самарских лесов,— кроме фундамента, выведеннаго из камня. Украинский зодчий обошелся без железа; и все балки храма, косяки, обшивки сколочены при помощи тиблей, т. е. вставленных посредине между бревен шипов и замков, т. е. вырезанных по концам бревен связей. Церковь окончена была уже в 1778 году; отделывались только иконостасы. В это время в г. Екатеринослав I приехал, обозревая епархию, преосвященный славянский Евгений. Обыватели Но- воселицы нашли нужным воспользоваться этим случаем. Тогда несколько старшин, два ктитора и несколько человек духовенства собрались на общую раду и решили поставить временный в главном престоле иконостас из старинной церкви и просить преосвященнаго освятить главный престол церкви, во имя св. Троицы. Преосвященный изъявил свое согласие и 13 мая 1778 года, с архимандритом Феоктистом, освятил его. В 1780 году окончены были иконостасы и в боковых приделах троицкой новоселицкой церкви и того же года, 1780 (а по «Описи имущества», 1781 г.), 30 августа, освящены местным протопопом Григорием Порохней.
Архитектура церкви проста: ни колонн, ни украшений; снаружи церковь была обшита шилевкой и окрашена белой краской, кроме куполов, окрашенных зеленой краской; внутри стены и своды ея расписаны были картинами религиознаго содержания. Иконостас возведен до сводов, с резьбой и разными фестонами, завитками и другими хитростями столярного искусства. Живопись на нем сделана в старинном византийском вкусе. Высота церкви 31 с., объем 58 с.; стоимость, вместе с иконостасом и другой отделкой, кроме колокольни, 16 785 р. и 71 к. При церкви впоследствии поставлена была отдельно колокольня с шестью колоколами, из коих самый больший весил 262 п. и 24 ф., ценою в 7220 рублей, два дома, деревянная ограда и за оградой колодезь с деревянным навесом. Колокольня, ограда, так же как и собор, окрашены были белою краскою. Снаружи, на стене, близь западной входной двери, повешено чугунное «било» с украшениями вверху, в виде двух лошадиных голов и в средине в виде
каких-то углублений или букв. В «било» ударяли деревянным молотком, созывая запорожцев на раду. Звук «била» — приятный серебристый.
Воздвигнутый в 1778 году новомосковский собор стоит и по настоящее время, несмотря на многия перемены времени и поколений. В последнее время он был стянут железными болтами и укреплен деревянными столбами. Не раз он испытывал бури и даже ураганы. Однажды под Новомосковском разразился такой ураган, который посрывал крыши с домов, повыворачивал дубы с корнями, а собор остался невредим; в нем только, по словам очевидца, паникадило вздрагивало да связи по углам скрипели.
«Достоинство архитектуры собора — в необыкновенном изяществе общих очертаний и в смелой до дерзости постановке. .Надо взглянуть на эту церковь днем, с той горы, откуда в первый раз открывается самарская долина и город Новомосковск: издали это что-то поражающее. Надо посмотреть на нее в ясный летний вечер с берега Самары, когда нельзя распознать, из какого материала она построена:
80
Новомосковский собор.
тогда представится на горе, в розовом отблеске потухающей зари, величественный монументальный девятикупольный силуэт ея, который поспорит красотой рисунка со многими знаменитыми и богатыми храмами. Особеннаго внимания заслуживает в храме соединение башен: сложенныя из сосновых и частью дубовых брусьев, в отрубе от шести до десяти вершков, почти нигде не скрепленных гвоздями, оне служат одна опорою другой на основании равновесия, угаданнаго с замечательною верностью» (см. табл. IV)1.
В настоящее время в Новомосковском соборе сохранилось несколько древних вещей, доставшихся ему частью от запорожцев, частью из церкви города Екатеринослава I. Таковы: картина, иконы, шесть евангелий, пять напрестольных крестов, две чаши, три дискоса, плащаница, две ризы, подризник, дарохранительница и антиминс. Картина изображает собой страшный суд, где представлены демоны, огни, смола, орудия пытки и вместе с ними люди, разделенные по сословиям, начиная с архиереев и кончая простыми мужиками. Она стоит в передней части храма, с правой стороны, занимая почти всю половину стены от двери до угла. Из икон всех интереснее та, которая представляет собой собор апостолов, с надписью: «Сію икону отмѣнилъ козакъ Иванъ Батуринскій1 2 Терещенко до храму святыя Трой- цы Новомосковскаго 1774 года апрѣля 18 дня». Из шести евангелий первое напечатано в 1748 году, в Москве; второе — в 1750 году, пожертвовано козаком Лаврентием Плихою; третье напечатано в той же Москве, 1759 года, и пожертвовано Иваном Сребреником: «сию кнгу святое Евангеліе отмѣнилъ своимъ коштомъ и стараніемъ рабъ Божій Іоаннъ Андреевъ сынъ Сребреникъ ко храму святыя живоначальныя Тройцы в Государственную слободу Новоселицу 1782 года мѣсяца марта 26 дня»; четвертое напечатано в том же 1759 году и пожертвовано в 1781 году козаком Иваном Прудком; пятое евангелие напечатано в 1763 году и шестое в 1773 году; оба в Москве. Из пяти крестов четыре пожертвованы общим коштом запорожскаго войска (1771, 1772, 1774 и 1775 г.), а последний принесен в дар отдельно тремя запорожскими козаками, как о том гласит следующая надпись: «Сей крестъ на далъ (нъ) до храма святого Троицы доброхотними ста- раніямі атаманомъ булахомъ(,)иоаномъ неклесою(,)Иоаномъ була- хомъ испрочими товариші ихъ въ 1782 году». Из трех чаш одна пожертвована запорожцем Иваном Чумаком и имеет надпись: «Козакъ войска запорожского куреня кане3: отмѣнилъ сей келюхъ Иванъ Чумакъ до церкви живо начальной троицы самаріицкой: 1754 году». Другая чаша принесена в дар козаком Федором Колотнечею и имеет такую подпись: «1766 году декабря 17 дня сооружилъ сию чашу до церкви самарчицкой святотроецкой рабъ божій федор Колотнеча (,) только Чтобъ Подчасъ Всякаго нещастия наслѣдственнимъ моимъ до рукъ отобрать дозволено было». Третья чаша куплена общим коштом запорожскаго войска. Из трех дискосов первый пожертвован общим кош-
1 Г. ГТ. Надхинъ. Церковные памятники Запорожья, стр. 10.
2 Т. е. Батуринскаго куреня.
3 Очевидно, Каневскаго куреня.
82
Ч. І. Рис. 5.
Играющий на бандуре гайдамака, собрания Я. П. Новицкаго.
том запорожскаго войска в 1761 году; второй дан в дар Федором Колотнечею в 1763 году, а третий куплен общим коштом запорожскаго войска в 1772 году. Из остальных вещей дарохранительница пожертвована в 1768 году общим коштом запорожскаго войска; риза — первая куплена священником Михайловым, в 1763 г., риза — вторая пожертвована общим коштом запорожскаго войска в 1764 году; подризник— «от козака Стефана Прилуки, 1758 года» и наконец антиминс привезен в церковь в 1780 году с надписью: «Освященъ Евгеніемъ архіепископомъ славянскимъ и херсонскимъ 1779 года мѣсяца февраля 14 дня, а данъ 1780 года августа 14 дня. Выдалъ смиренный Никаноръ Архіепископъ славянскій и херсонскій въ слободѣ Новоселовкѣ».
Из памятников не церковнаго характера в Новомосковске есть интересный портрет запорожца, достояние крестьянина Ивана Чуприны, унаследованное им от его предков (см. табл. V). На полотне, имеющем в длину аршин с четвертью, в ширину ровно аршин, масляными красками изображен запорожец, в сидячем положении, по- турецки, с круглою осьмиструнною бандурою в руках, в дорогих желтаго цвета с черными крапинками шатах, в широких синяго цвета шароварах, в красных сафьяновых сапогах, с короткой, дымящейся люлькой-носогрийкой в зубах, с открытой гладко выбритой головой, на которой протянута толстая чупрына из черных как смоль волос, замотанных за левое ухо, и с длинными черными усами на загорелом молодом лице. Перед запорожцем, слева, лежит круглая с барашковым сивым околышем и. с красным суконным верхом с китицей шапка; справа — небольшая, темно-зеленаго стекла фляжка и возле нея металлическая, довольно объемистая чарка. На том же фоне, но в отдалении, с левой стороны, изображен конь с седлом на спине, привязанный к ратищу, воткнутому в землю; с правой стороны поставлено огромных размеров дерево, покрывающее своими листьями и голову запорожца и всего его коня; на дерево повешаны лядунка краснаго сафьяна с буквою П и длинная кривая сабля на черном ремне. Ко всему этому внизу картины помещены стихи:
«Хоть дивись на мене, та ба не вгадаєш,
Звідкіль родом і як звуть, нечичирк не взнаєш.
Кому ж трапилось хоть раз у степу бувати,
То той може і прізвище моє угадати.
В мене мення не одно, а єсть їх до ката,—
Так зовуть, як набіжиш на якого свата:
Жид-псяюха мене з ляку за брата приймає,
Милостивим добродієм ляхва величає;
А ти як хоч називай, на все позволяю.
Аби крамарем не звав, бо за те полаю.
А якого роду я, то всяк про те знає,
Хто по світу ходе-блука та долі шукає.
У степах нас знають всі звіри і птиці,
В городах нас знають дівки і молодиці,—
Одна дівка угадала та й лбшака дарувала.
84
Я козак — душа правдива, сорочки не маю,
Коли не п’ю, так воші б’ю, а все ж не гуляю.
Я козак-запорожець, не об чім не тужу,
Як люлька є й тютюнець, то міні й байдуже.
Гей, бандура моя золотая, коли б до тебе жінка молодая! Скакала б, співала аж до того лиха,
Шр не один би чумак відцуравсь і грошій міха.
Бо я як заграю, то не один поскаче,
А пождавши трохи, то й не один заплаче.
Гай, гай як був же я молодим, яку мав я силу,
Ляхов борючи й жидів, і рука не мліла,
А теперь від лиха-горя і вош одоліла.
Здаєтця, плечі вже не ті, а ноги чужії,
Кругом мене одоліли вороги тяжкії.
Як бачу я, недобра є козацька година:
Цвіте-в’яне, наче в степу молода билина.
Хоча мені і не страшно в степу помирати,
А жаль тільки, шо нікому в степу поховати:
Жид цураїтця, а лях не приступе,
Хіба яка зла звірюка у байрак поцупе.
А може, я в городах умирати мушу,
Може, хоч там одпомянуть попи мою душу,
Бо на степу попи, ченьці ізвертали з шляху.
Протопопи, філозопи набирались жаху.
Але ж міні не годитця на лаві вмирати,
Бо ще в мене є охота і ляхів шарпати,
Бо ще в мене є що-небудь прокинуть до смерти,
Жидам, ляхам ще мушу я і носа утерти.
Хоч я трохи і злидащів, однак чують плечі,
Здаєтця, я поборовся б з ляхами і в гречі1.
Случалось же, ще й не раз, варити те пиво,
Що пив турок і татарин, що пив лях на диво.
Багато десь і теперь лежать іс похмілля Мертвих голов по степу із того весілля.
Надія в мене на мушкет, на ту сіромаху,
Що не ржавіє ніколи,— на шаблю, на сваху.
Бо хоч вона і не раз пасокою милась,
А вже ж таки і теперь як би розізлилась,
То не одна б голова на дві розвалилась.
Надія в мене і на спис, на гостре ратище,
Коли хочеш утікать, скач на него вище.
Як натяну ж лука я, брязну титевою,
То від него і хан кримський мусить утікати Та іс скрині усе добре, червіньці хапати.
Гей, ну ж, братці, запалимо у степу пожари,
Щоб кожухи поміняти на лядські жупани!
1 «Гречь» — особый способ битвы, на саблях.
85
Як ярмарок добрий буде, удачу покаже,
То не один і жид, і лях від списів поляже.
А послі, братці, повертати до Січі, до стану,
Кожухи нумо іскидати та геть їх до ката,
Аби добігти до корчми, до першого свата Та могоричу більш у Січу та грошій достати».
Этот портрет — один из ,тех многочисленных, которые ходят с разными вариациями по Старой и Новой Малороссии, с подписанными под ними стихами, иногда короткими, иногда очень длинными. Один из таких портретов попал в Одесский музей истории и древностей; копия с него напечатана в приложении к «Истории о козаках запорожских» князя Мышецкаго, изданной в Одессе в 1852 году.
На расстоянии не более четверти версты ниже Новомосковскаго собора, по направлению от востока к западу, идет река Самара к Днепру, а в двух верстах от леваго берега Самары стоит Самарский монастырь. Самара, или в «Географии южной России» 1698 года, Малая Самара, у казанских татар Сакмар, у запорожских Козаков Самарь, в «Книге большаго чертежа» Самар1 вытекает из Харьковской губернии, Изюмскаго уезда, близь села Самарских пруд, и впадает в Днепр, с левой стороны, против Самарскаго острова. Течение ея необыкновенно тихое, вода на вид зеленоватая, потому что уже с 9 мая подвергается цветению; берега реки по местам усеяны гранитными глыбами, по местам покрыты травой, камышом, лесом; причем правый ея берег почти везде возвышенный, левый — низменный. Вся длина реки не свыше 200 верст, ширина от двадцати до ста сажен, наибольшая глубина до семи сажен. Сперва Самара идет одним руслом, потом, под селом Знаменкой, она отделяет от себя вправо большой залив, который неопытные пловцы принимают за настоящую реку. Вслед за этим, не доходя Самарскаго монастыря, она разделяется на Старую Самарь и Новую Самарь, иначе Самарчик, и потом тот же час ниже монастыря за Левягиным хутором опять сходится в одно русло. От этого разделения рекй на Старую Самару и Новую Самару образуется огромный остров, почти в две с половиной тысячи десятин земли. При самом впадении в Днепр Самара вновь дает от себя залив вправо.
Название «Самара, Самарь, Самарчик, Самарчук» распространено у разных народов древняго и новаго мира, начиная от евреев в Палестине и кончая киргизами в европейской России и Сибири. У евреев под этим названием мы знаем область: вся Палестина разделялась на четыре области: Галилею, Самарию, Иудею и Перею. По сказанию житий «Сорока двух мучеников, Павла Афонскаго» и др., в Азии на реке Ефврате был город Самара, принадлежавший сарацинам; по известию русских летописей, в Сибири был остяцкий князь Самара, неудачно сражавшийся с русским покорителем этой страны, Ермаком Тимофеевичем. На горе Афоне и теперь есть утес Самара; на Волге есть город Самара, на реке Самаре же; в Крыму была речка
Книга, глаголемая Большой чертежъ. Москва, 1846 г., стр. 97.
86
Сам^рчук1. Наконец, слово «Самара» встречается и у киргизов, в смысле нарицательном. Различно переводили и переводят это слово ученые, но ближе всего, кажется, подходит перевод с киргизскаго, на котором «самара» значит круглое озеро. Искусственнее всего производство Самары от народов сарматов или савроматов: «Самарцы построили себе город Савромару, в просторечии называвшуюся Самарою, при реке того же имени»1 2.
Так это или иначе, но у запорожских Козаков река Самара после Днепра пользовалась огромною известностью. «Она весьма обильна рыбой, а окрестности ея замечательны чрезвычайным богатством в меде, воске, дичине и строевом лесе, так что едва ли какое-либо место может сравниться в этом с окрестностями Самары. Оттуда доставляем был лес для построек на Кодаке... Козакй называют ее святою рекою, может быть за счастливое богатство ея»3. То, что сказано о самарских лесах двести пятьдесят лет тому назад, почти то же можно сказать о них же в настоящее время. Несмотря на варварское обращение владельцев с самарскими лесами, они все-таки поражают человека даже и теперь и особенной высотой и особенной толщиной своих деревьев: в них есть сосны в обхвате шесть аршин, дубы в обхвате девять, вербы — десять аршин. Но что же тут было в далеком прошлом от нас? Об этом можно судить по тем гигантам дубам, которые находятся в русле Самары в окаменелом виде. Таких дубов можно видеть целую сеть, при понижении воды в реке, близ села Вольнаго, на две версты ниже дома владельца А. А. Короленка, в так называемом «пристйни», близь Думной (иначе Лысой) горы; по рассказам старожилов, здесь были «несходимые и невидимые» леса. У запорожцев тут ископана была криница, имевшая чудодейственную силу: если освятить ее в засуху, то немедленно вся окрестность Самары оросится дождем. Самарский лес состоит из деревьев самых разнообразных пород: дуба, сосны, клена, береста, ясеня, липы, березы, орешника и др., с преобладанием однако дуба. Лес тянется на протяжении около ста верст по обеим сторонам реки Самары, начиная почти от впадения ея в Днепр и кончая как раз тем местом, где она принимает в себя реку Волчью, на границе уездов Павлоградскаго и Новомосковскаго. Нечего говорить о том, какие и сколько водилось здесь птиц, зверей и гадов. Воспоминания старожилов всего брль- ше говорят о диких козах и турах, а находимые рога их подтверждают рассказы стариков. Близь села Вольнаго, в материковом слое земли, найден рог тура полторы четверти длины, около четверти ширины, по форме напоминающий тот малорусский пранык, которым колотят бабы белье на речке. Из гадов всего больше говорят о желтобрюхах. Желтобрюхи и теперь не извелись; множество их водится около так называемаго Зеленаго моста, в лесу, повыше названной Думной горы, близь села Вольнаго. Здесь они достигают поистине
1 Надхинъ. Память о Запорожьѣ. Москва, 1877 г., стр. 46 и 47.
2 «Arx Sauromaris, vulgo vocatur Samaris cum ejusmodem nominis flumine». История, обозрѣніе церкв. екатер. епар. Екатеринославъ, 1876 г., стр. 12.
3 Бопланъ. Описаніе Украйны. Спб., 1832 г., стр. 18.
87
громадных размеров: шести аршин длины и около четверти толщины: «товсті, наче оглобля». Они бросаются на человека со свистом и кусаются точно собаки: «подніме голову угору та й свистить, як чабан на вівці». При ярком солнце издали они кажутся желтыми-желтыми, точно золото, в обыкновенное же время и вблизи они кажутся серебристаго цвета: «лежить, наче срібне колесо звернене». Если наедут на желтобрюха во время оранки земли плугом, то он схватывается за ле- меш с такою силою, что его иногда и двумя парами волов потянуть нет никакой возможности. Если же его станешь тащить из норы, то скорее перервешь пополам, а не вытащишь. Рассказывают, что однажды желтобрюх впутался между ног какому-то крестьянину, шедшему по лесу, и до того сильно обвился кругом ног, что несчастнаго человека едва могли вырвать шесть здоровых мужиков из колец чудовища; бедный человек на другой же день и умер от испуга. Если разозлить желтобрюха, то он подскакивает вверх, бросается на человека, рвет на нем целые шматья одежды и вырывает куски мяса. К счастью, эти укушения, кроме весьма немногих случаев, не бывают смертельны: укушенный страдает лишь от опухоли да от страшнаго жара в ране, отчего поминутно просит пить. От разозленнаго желтобрюха можно спастись, если бежать так, чтобы солнце ударяло ему в глаза: на солнце он не видит. В селе Голой-Грушевке, Екатеринославскаго уезда, желтобрюх жил в церкви, под престолом, но там, говорят, был такой батюшка1, который умел свистом подзывать к себе желтобрюхов и укрощать их. В настоящее время крестьяне села Вольнаго занимаются их ловлею, для того, чтобы убивать и делать из их кожи пояса. Все желтобрюхи удивительно проестливы: найдет яйцо хохит- вы'— съест; найдет лягушку — съест; найдет ящерицу — съест: «усе жме, а за шпаками так по комишах і лазе».
Кроме огромных богатств, которыя доставляла запорожцам река Самара, она приобрела известность у них еще и потому, что здесь устроена была паланка1 2, что через нее вела самарская переправа и что на ней стоял знаменитый самарский пустынно-николаевский монастырь. Самарская паланка считалась у запорожцев самою богатою и самою благоустроенною; центром ея был сперва город Старая- Самара, а потом сделался город Новая-Самара. Здесь устроены были церковь, помещения для паланочнаго сердюка, т. е. полковника, вой- сковаго хорунжаго, паланочнаго шафаря и целой канцелярии. Самарская переправа была одной из многолюднейших, а следовательно и одной из доходнейших переправ на всем Запорожье. Река Самара была центром, около котораго расходились шесть больших дорог: с севера к ней тянулся Муравский шлях3, ниже Муравскаго, с правой стороны, шел Сумской шлях, ниже Сумскаго — Глуховский; с левой стороны, ниже Муравскаго, тянулся Изюмский шлях, ниже Изюмскаго — Калмиусский, а все эти шляхи пересекались шляхом,
1 Отец Андрей Барышпольский.
2 «Паланка» — с турецкаго значит крепость. У запорожцев этим словом означалась и самая крепость, и целый округ или уезд.
3 В XVIII и первой половине XIX века он назывался Чумацким и Крымским, теперь называется Большим или Битым.
88
соединявшим город Очаков с городом Азовом, шедшим понад верховьями Самары. Таким образом, близь Самары всегда, особенно весной и осенью, происходило беспрерывное движение; у города Самары устроена была переправа, за которой наблюдал шафарь, взимавший с проезжавших плату и выдававший им паспорта в Крым, Турцию или Польшу. Переправа устроена была в самом узком месте Самары, немного выше так называемаго Чернечьяго пекла в реке. Когда-то переправлялись в лодке через Самару чернецы; наскочила страшная буря, опрокинула лодку, и монахи пошли в воду. С того времени и стало называться место пониже переправы Чернечьимі пеклом.
Тотчас у переправы, от леваго берега реки, начинается дорога, ведущая в исторический Самарский пустынно-николаевский монастырь, главную святыню запорожских Козаков. Дорога идет среди прекраснаго дубоваго леса, славившагося громадностью своих деревьев, множеством зверей и птиц еще с отдаленнейших времен.
Монастырь раскинулся на огромном острове, который образуют собой реки старая Самара и новая Самара. Этот остров искони покрыт был высоким дубовым лесом или, по-козацки, товщею. Вблизи острова находилось несколько озер, наполненных множеством рыбы и раков и обилующих самою разнородною дичью. Повсюду росла высокая, густая, сочная трава, между которой шныряли целыми стаями лесные звери. В таком-то укромном, как бы нарочно созданном самим Богом, уголке приютилась скромная монашеская обитель. По отрывкам документов и по преданию, более или менее вероятному, она возникла во второй половине XVI века, при польско-литовском короле Стефане Баторие. Сначала сюда уединились два каких-то монаха — отшельника. Предаваясь молитвам и воздержанию, они дальше своего уголка никуда не выходили и никого, кроме неба да леса, диких зверей да птиц, не видали. Но, вероятно, это место манило к себе не одних отшельников, оно влекло к себе и тех, кому нужно было скрываться от преследования со стороны законной власти и кто промышлял не молитвами и подвигами, а гнусным грабежом и кровавым разбоем. Так, скоро сюда явились так называемые каменни- ки, т. е. разбойники, жившие прежде в береговых каменных пещерах Днепра, а потом удалившиеся в самарские вековечные леса. Случайно набрели они на монахов и нашли избранныя ими места весьма удобными для себя. Но монахов они не тронули, напротив того, стали приносить им пищу, воду, помогать в работах и под конец даже построили им маленькую келийку1. Свое звание и свой промысел разбойники тщательно скрывали от своих сожителей. Спустя однако некоторое время, старцы узнали страшную тайну своих благодетелей и решились бежать. Разбойники, проведавшие об этом, удержали монахов, быть может из опасения, чтобы они не предали их в руки правосудия, а быть может в виду того, чтобы их молитвами выпросить
1 Для истории Самарскаго монастыря мы располагаем тремя сочинениями: «Исто- рическ. записки» арх. Гавріила, Одесса, 1833 г., «Самарскій пустынно-никол. мон.» еп. Ѳеодосія, Екатеринославъ, 1873 г., и «Топографическое опис. Самар.-никол. мон.» в «Запис, одес. общ. исторіи и древностей», т. XII, стр. 472.
89
у Бога прощение за свои злодеяния. Старцы волею-неволею должны были оставаться с разбойниками. Но вор ворует не для прибыли, а для гибели, так и каменники: скоро их открыли запорожские разъезды. Можно себе представить недоумение запорожцев, когда они вместе с разбойниками открыли и монахов! Однако недоумение их рассеялось, и запорожцы, схватив злодеев, оставили на свободе старцев, предоставив им разныя льготы и обставив их возможными удобствами. Так, старцам дарованы были «властные грунты», т. е. лес и земля, им построена была крепостца, при крепостце погреба, склады, небольшая деревянная церковца, во имя святителя Николая, а при церквице «шпиталь» для недужих и убогих Козаков. Скоро для этой обители вызван был и настоятель, бывший иеромонах Кие- во-межигорскаго монастыря Паисий, родом волох. Он переименовал крепость в монастырь, добыл для него ставропигию, установил общия правила, ввел в богослужении иноческий устав, устроил для братии общую трапезу. Для запорожцев Самарский монастырь был самою высокою святыней на земле: «Это — рай божий, это — святая Палестина, это —истинно новый Иерусалим»,— говорили запорожцы о своем монастыре. Но возникнув так быстро и так быстро возвеличившись, Самарский монастырь много претерпел бед, оттого много изменился за время своего историческаго существования. Несколько раз он был ограбляем поляками1, русскими1 2, татарами3, несколько раз он был опустошаем саранчей и так называемой наглой смертью или чумой4; тогда кельи его оставались пустыми, церкви без богослужения, поселки без жителей. В начале XVIII века особенное бедствие монастырь испытал еще и оттого, когда, по прутскому миру России с Турцией, в 1711 году, значительная часть земель запорожских Козаков, а в том числе и земли самарских иноков, достались туркам. Тогда в нем поселились татары, которые разграбили все его достояние, обратили в пепел все его здания, вырубили и выжгли большую часть его прекраснаго дубоваго леса. Однако время бедствий, хотя и не надолго, миновало, и монастырь вновь организовался: в нем введен был афонский устав, увеличено было число братии, устроены «витальницы», т. е. странноприимческие дома и «загоны», открыты школы, лечебницы, насажены хутора и верхолазные борты, заведены рыбныя ловли по р. Самаре и по озерам Луковатом, Глушковом и Мазничном, офундовано целое село Чернечье для подданных, вотчинников и прислужников монастыря, число которых доходило тогда до тысячи пятисот шестнадцати человек обоего пола. Тогда Самарский монастырь стал иметь громадное значение для всего запорожскаго края. «Кроме того, что он исполнял все христианския требы для окружавших его поселян — крестил, хоронил их, он даже имел при Запорожье оригинальное для монастыря право венчать их. Многие запорожцы ездили сюда для говеньи издалека; некоторые, по¬
1 В 1635 году, в 1654 году.
2 В 1687 году, во время похода кн. Василия Голицына,
3 В 1654, 1736 и 1737 гг.
4 В 1690 и 1750 гг.
90
служив матери Сичи и рукою и головою, селились, чтоб быть вблизи храмов божиих, вокруг монастыря зимовниками, хуторами; таким образом монастырь делался центром поселения, которое постепенно разрасталось: у стен его завелись даже сельский ярмарки; оне составились сами собою, естественным путем, большею частью из приезжих на богомолье в дни его храмовых праздников: первая — девятаго мая, в день св. Николая, а вторая — шестого августа, на праздник Преображения Господня. Тогда стекались сюда богомольцы из Малороссии, из польской и слободской Украйны, от тихаго Дона и даже из соседних великороссийских Курской и Орловской губерний. Были сичовики, которые окончательно затворялись в Самарской обители»1, были и такие, которые удалились сюда с целью окончить здесь свое земное поприще. Таков, например, кошевой атаман, Филипп Федоров, который, «подякувавъ Сичь за панство», т. е., отказавшись от звания кошеваго, ушел в Самарский монастырь и здесь умер в 1795 году, имея от роду сто один год.
В 1775 году, после падения запорожской Сичи, Самарский монастырь остался нетронутым; тогда за ним считалось земли 18 697 десятин и 615 квадр. саж. Но спустя пять лет он лишился своей самостоятельности и приписан был к киевскому Межигорскому спасо- преображенскому монастырю. Это однако не мешало братии Самарскаго монастыря возобновить у себя свой обветшавший собор. При содействии священника Кирилла Николаевича Тарловскаго, изве- стнаго более под прозвищем «дикаго попа», собор действительно был возобновлен и сохранился в таком виде до нашего времени (см. табл. VI). Но с 1791 года бедствия для монастыря вновь начались: сперва его сделали «домом екатеринославских архиереев», затем, с 1794 года, по приказанию кн. Григория Потемкина, от него отобрали крестьян, а потом, наконец, лишили большей части его владений: из 18 697 с излишком десятин земли оставив только 1632 десятины и 1630 квадр. саж. Тогда прежнее благосостояние монастыря сменилось лишением и даже нищетой, а братии осталось самое ничтожное число. В 1865 году в монастыре быдо семнадцать иноков и десять служителей; в 1871 году их осталось всего лишь семь, и то престарелых и убогих; теперь в Самарском монастыре иноков еще меньше того; земли за монастырем считается всего лишь 341 десятина, из коих большая часть находится под дубовою пущею.
В настоящее время местоположение Самарскаго монастыря представляется в таком виде. Он стоит на очень ровной местности, окруженной с трех сторон — восточной, северной и отчасти западной — высоким дубовым лесом и с одной стороны — южной — окаймленной песчаною равниною, по которой торчат сухие пни, от некогда росших здесь дубов. Лицевая сторона монастыря открывается с запада, где он отгорожен от леса прекрасной деревянной оградкой с воротами на самой средине ея и с небольшим, также очень красивым, домиком для приезжих и захожих богомольцев. Первое, что бросается в глаза
1 Надхинъ. Церковные памятники Запор. Москва, 1в78, стр. 22 и 23.
91
о
u
s
О.
У
Самарский собор.
путешественнику, по входе во двор монастыря, это высокая каменная колокольня и за ней каменная же, хорошо выбеленная церковь,— собор монастыря, возобновленный иждивением священника Кирилла Тарловскаго.
Всех церквей в монастыре три: главная николаевская церковь, построенная в 1787 году, другая трапезная, Преображенская, построенная в 1815 году; третья, при архиерейском доме, георгиевская, построенная в 1838 году. При главной церкви стоит высокая каменная колокольня; она построена в один год с архиерейским домом, 1828-й, на место деревянной четырехъярусной колокольни, поставленной новокодацким жителем Карпом Яковенком. На новой колокольне висит большой колокол, в 169 пудов и 22 фунта, сохранившийся еще от времени запорожских Козаков и стоивший им 8320 р. и 90 коп.
В каждой из названных церквей есть свои достопримечательности. Если войти в главную николаевскую церковь и спуститься под пол ея, в усыпальницу, то тут можно увидеть четыре гроба, скрывающих в себе четырех архиереев: Афанасия Иванова (“f 1805 г., 18 августа), Платона Любарскаго (fl811, 20 октября), Иова Потемкина (fl823, 28 марта) и Онисофора Боровика (f 1828, 20 апреля). В средней части храма, перед алтарем, с правой стороны, можно видеть и главную святыню монастыря, икону Богоматери, ту самую, которая стояла прежде в городе Новом-Кодаке, потом перевезена была в полтавский Крестовоздвиженский монастырь, отсюда отправлена была в Екатеринослав и из Екатеринослава — в Самарский монастырь. На серебряной позлащенной шате ея сделана следующая достопамятная надпись: «Сія шата сдѣлана къ Богоматери въ Новую Кодацкую церковь въ цѣну сто-шестьдесятъ одинъ рубль двадцать- пять копѣекъ коштомъ его вельможности пана Кошового Атамана Петра Ивановича Калнишевскаго 1772 г. декабря 30 дня а вѣсу в ней три фунта 21 лотъ». Поименованный здесь Петр Иванович Кални- шевский был последним кошевым атаманом запорожских Козаков, умершим в 1803 году, в ссылке на^Соловецком острову. В самом алтаре собора хранится множество запорожских церковных вещей, из коих замечательнейший следующий. Большой кипарисовый крест в серебряной оправе по концам и со стеклом по средине, высоты два аршина без четверти. Он вставлен в серебряную подставку, наподобие подсвечника, по краям которой сделана следующая надпись: «Сооруженъ сей крестъ коштомъ и стараніемъ Василый Бѣлый (Василія Бѣлаго), козакъ (козакомъ) куреня рогѣвского въ монастиръ Самарскій до храму святителя Николая 1783 году мѣсяца сентября: 7 дня в нему вѣсу 8: фунтовъ». Крест, также кипарисовый, в серебряной оправе с надписью: «Сей крестъ сору жиль монах ааврама (авраамъ) запѣш- наго (запѣшный) 1768 года мѣсяца іюня 17 дня». Крест малый серебряный с надписью: «Сеи крестъ сооруженъ рабомъ божиимъ Василіемъ федоровскимъ до храма святопустинаго николаевскаго монастиря купленъ за 18 р. 1785». Чаша, серебряная позлащенная: «Надалъ захарія мартиновъ козакъ товарищъ куреня Доского (Донскаго)».
93
Чаша серебряная позлащенная, больших размеров: «Сія чаша сдѣлана коштомъ отъ козака войска запорожскаго куреня поповичев- скаго Алексѣя Бѣлиского (Бѣлицкаго), бывшого кошового въ Самарскій монастырь въ церковь святителя христова Николая кіево межигорскому прыписніи (приписной) 1771 года сентября 3 дня». Ковчег, большой серебряный, в аршин высоты, с надписью: «Сія гробница сооружена подпорутчикомъ іереміемъ Максимовичемъ малымъ въ самарскоі монастиръ въ церковь Николая чудотворца на престолъ 1780 года октября 28 дня вѣсу серебра: фунтовъ 4: и 12». Евангелие большое, московской печати 1735 года с надписью на переднем листе: «сіе Евангеліе купленное за покойного Никифора прозываемаго Рабошапка знатнаго Товариша куреня Поповичевско- го за отпущеніе грѣховъ, до монастыра святого, Успенского, Нехво- рощанского заорѣльского тщаніемъ высоце къ Богу Преподобнѣйшо- го Отца Архимандрита Гавріила Яновского. Тогожъ монастыра вышеозначеннаго начальника. Цѣною рублей 15 изполтиною, бес серебра 1740 года мѣсяца мая 6 дня. Цена въ тетратехъ три рубля ше- деся копеек (.) продано купцу Семену петрову на монастырь, на прот- час ярмонки». Евангелие малое с надписью: «1756 года Мая 2 дня надалъ сіе Евангеліе (въ) Монастиръ Пустинно-Николаевскій Самарскій войска запорожскаго Низового Знатный товарищъ козакъ куреня величковского Деміянъ Легуша во вѣчное владѣніе».
Из других вещей особенно интересны евангелие и икона с запорожскими фигурами, в церкви Преображения Господня, в трапезном флигеле. Евангелие имеет надпись внизу по листам: «Сия книга глаголеая Евангеліе сооружено атаманомъ куреня величковского Демьяномъ Легушею за покойного Петра Гогу и отдана въ монастиръ святониколаевскій Самарскій на вѣчное владѣніе въ году 1759 вмѣсяцѣ ноябрѣ дня 20, и ризъ двое зеленого златоглаву». Икона выразительнее всякой надписи передает свое содержание. На полноте*, вставленном в деревянную раму, высоты 20, ширины 15 вершков, изображен Господь Вседержитель, в высокой тиаре на голове, в пурпурной мантии на плечах, со скипетром в правой руке и с державным яблоком в левой. В последнем именно и состоит интерес иконы. Здесь представлен лес и посреди леса озеро; из озера течет речка; через речку переброшен мостик, и на всем этом ландшафте три фигуры запорожцев, из коих один стоит у моста и удит рыбу, другой стоит в камыше и целится в плавающих по реке уток, а третий сидит у казанка, повешеннаго на треножнике, и варит кашу. Около запорожцев стоит чумацкий воз, а коло речки видна одномачтовая козацкая чайка. Мысль, вложенная художником в икону, очевидна: Бог любит запорожцев и покровительствует всем их занятиям, отчего и держит в своем державном яблоке.
Наконец, в монастыре есть еще два портрета замечательных исторических деятелей запорожскаго края, находящиеся в архиерейском доме и писанные масляными красками,— это портрет так назы-
* Тут, очевидно, слід читати «полотне».— Прим, упоряд.
94
ваемаго «дикаго попа»1 и портрет полковника Афанасия Колпака. Кирилл Николаевич Тарловский, или дикий поп, был родом дворянин Черниговской губернии, но дальний предок его был поляк, носивший фамилию Тарах-Тарловскаго, переселившийся еще в 1587 году из мазовецкаго округа в Киев. Тарах-Тарловский в Киеве же получил и образование, в духовной академии; из Киева же он переехал сперва в Остер, потом из Остра в Козелец, Черниговской губернии, где, «по- луча оседлость», женился на шляхтянке Софье Ходавской. В третьем или четвертом поколении от этого брака и произошел Кирилл Николаевич Тарловский. Отец его был священником при козелецкой николаевской церкви. Как и первый из Тарловских, Кирилл Николаевич также воспитывался в Киеве, в духовной академии. По окончании курса, он сделался священником сперва при козелецком девичьем монастыре Черниговской губернии, а потом, по смерти отца, при приходской николаевской церкви. Здесь он оставался до 1744 года, когда Козелец посетила императрица Елизавета Петровна. Проездом в Киев она остановилась временно в деревянном дворце, устроенном для нея на берегу реки Остра. В этом дворце, как гласит предание, императрица, соблюдая строгую тайну, сочеталась браком с графом
А. Г. Разумовским, уроженцем села Лемешов Козелецкаго уезда. Обряд венчания совершал о. Кирилл Тарловский. Выезжая из Козельца, Елизавета Петровна взяла с собой в Петербург и Тарловскаго, здесь она назначила его духовником и учителем супруги наследника русскаго престола, Петра Федоровича, Екатерины Алексеевны, впоследствии императрицы Екатерины II. В Петербурге о. Кирилл Тарловский познакомился со многими особами высшаго круга и между прочим особенно сошелся с В. А. Чертковым, впоследствии генерал- губернатором Азовской губернии. Есть рассказ, что будто бы он был даже женат на одной из дочерей Черткова, которую видел еще в Киеве, будучи студентом. Так или иначе, но, живя в Петербурге, Кирилл Николаевич уже вскоре после смерти Елизаветы Петровны попал в опалу. При восшествии на престол императрицы Екатерины II, он держал сторону супруга ея, императора Петра III. Потом, боясь наказания, бежал из Петербурга в Киев и здесь пристроился, в качестве смотрителя, к мельницам лаврских монахов, решившись впоследствии сделаться монахом печерской лавры. Вскоре после этого, киево-печерскую обитель посетила императрица Екатерина II, перед отправлением своим в Крым. Когда государыня, сопровождаемая большой свитой своих придворных, вошла в церковь лавры, то тут один из ея вельмож случайно остановил свое внимание на одном монахе и потом вдруг неожиданно спросил его: «Ты не Тарловский?» —
1 Сведения о диком попе заимствованы нами, во-первых, из сочинения преосв. Феодосия «Самарскій монастырь», Екатеринославъ, 1873 г., стр. 57; во-вторых, из статьи г. Мацеевича: «Нѣчто о дикомъ попѣ», «Кіевская старина», 1886 г., т. XIV, стр. 821; т. XIX, 1887 г., стр. 577; в-третьих, из рассказов, доставленных нам священником с. Голубовки, Новомосковскаго у., от. Терентием Чевягою, и, в-четвертых,— из слов священника с. Выше-Тарасовки, с. Иоанна Курилина, Екатеринославскаго уезда. Но большинство из этих сведений разноречивы и носят на себе явные следы анекдотичности.
95
«Нет, вы ошибаетесь! Я монах и больше ничего!..» Однако это обстоятельство заставило Тарловскаго покинуть и печерскую обитель; в ту же ночь он бежал в дикие степи Низа, к реке Самаре и ее знаменитым лесам. Ходит он здесь, любуется местами, собирает дикие плоды, спит на голой земле, укрывается монашеской рясой. Зашел как-то в одну балку, близь теперешняго села Кочережек, Павлоградскаго уезда. Чувствуя усталость и испытывая голод после продолжительной ходьбы, монах присел в балке, развел огонь и стал варить себе кулиш. Но не успел он еще хорошенько и наладиться, как вдруг перед ним, точно из земли, выросли два всадника. Дивятся они монаху, а монах дивится им. Но монах скоро пришел в себя и поспешил пригласить проезжих присесть к казанку и разделить с ним то, что ему Бог послал на этот раз. Всадники охотно приняли предложение. Во время ужина знакомцы разговорились. Речь зашла о божественных предметах. Монах оказался приятным собеседником и большим знатоком священнаго писания. Всадники оказались запорожцами, ехавшими из степи в Сич. По окончаии ужина и после продолжительнаго разговора, запорожцы стали приглашать монаха на Сич. Монах сперва подумал, но потом сказал: «Быть по-божьему, согласен перед Богом помолиться о благополучии вашего коша». Следующим днем, чуть поднялось солнце, запорожцы, в сопровождении монаха, отправились в путь и скоро прибыли в Сич. Товарищество с восторгом приняло гостя, и скоро Кирилл Тарловский сделался настоятелем покровской сичевой церкви, и с тех пор стал известен под именем «дикаго попа», потому что открыт был запорожцами в дикой степи. Но однако «дикий поп» скоро оставил и Сичу: не поладил он с запорожцами и опять ушел в вольныя степи. Уже после падения Запорожья о «диком попе» узнал генерал-губернатор Азовской губернии В. А. Чертков и донес о нем императрице Екатерине II, прося у нея от его имени прощения. Императрица, умевшая всегда прощать своих врагов, даровала «дикому попу» звание «лейб-кампаний священника» во время наставших турецких войн и после заключения мира наградила его десятью тысячами десятин земли около теперешняго села Бузовки и восемнадцатью тысячами десятин земли около теперешняго села Воскресеновки Новомосковскаго уезда, Екатеринославской губернии; сверх того, она подарила ему еще несколько тысяч десятин в Крыму. Сделавшись помещиком, Кирилл Николаевич Тарловский оставался по-прежнему священником и с этого времени приобрел известность, как фундатор Самарскаго монастыря и колонизатор двух теперешних уездов, Павлоградскаго и Новомосковскаго. Для монастыря он жертвовал скот, живность, хлеб, продукты, делал разныя постройки, возводил новыя здания, а для края заводил хутора, деревни, села, в чем находил себе помощников в лице генерал-губернатора Черткова и собственнаго брата, вызваннаго им из Черниговской губернии с тремя сыновьями. Прежде основания всякаго села, Кирилл Николаевич обыкновенно закладывал, по собственной модели, церковь, потом строил хаты, затем собирал переселенцев, давал каждому из них пару волов, лошадь, девять ов$ц, хозяйственный инвентарь и таким образом последовательно колонизовал пустынный край. Так,
96
мало-помалу, он основал села: Малую Терновку1, Кочережки, Межи- речье, Булаховку1 2, Васильевку3, Бузовку, Пески4, Новоселку5 и Воскре- сеновку. Последнее село было местом пребывания самого основателя его. Здесь Кирилл Николаевич в день храмового праздника, 21 сентября, любил устраивать торжественные обеды; для этого он расставлял на протяжении четырех верст столы и на них накладывал разныя яства, уставлял разные напитки и приглашал к столам всякаго прохожаго й проезжаго, всего больше из ближайших сел теперешней Полтавской губернии, Орчика и Залинейной. После обеда каждому гостю давал по алтыну денег и по руну овечьей волны и отпускал домой. В Воскресеновке и в настоящее время сохраняется дом «дикаго попа», в котором живет родственник Тарловскаго, землевладелец Ф. И. Белицкий. В доме сделано четверо дверей с тою целью, чтобы удобнее было бежать на случай нападения со стороны врагов: если нападающие ворвутся в одну дверь, то хозяин дома может убежать через вторую, а если они проникнут во вторую, то он может уйти в третью и т. д. Тут же хранилось несколько вещей, принадлежавших Кириллу Николаевичу, а в самой церкви с. Воскресеновки находится по- мянник, в котором означены год смерти и место погребения его. Под конец жизни Кирилл Николаевич удалился в Самарский пустыннониколаевский монастырь и здесь оставался до самой смерти, последовавшей на 75-м году его жизни. «Священноіерей Кириллъ Тарлов- скій скончался 1784 года декабря 4 дня и погребенъ въ Самарскомъ монастырѣ въ каменной церкви»6. В настоящее время ходит в устах местных жителей рассказ, что будто бы по смерти Кирилла Николаевича, его камердинер, некто Яшный, похитил все его документы и выдал себя за Тарловскаго, от котораго якобы и произошли настоящие Тарловские. Но правдоподобнее, что настоящие Тарловские — поколение брата Кирилла Николаевича, вызваннаго им из Черниговской губернии.
На портрете Кирилл Николаевич Тарловский изображен во весь рост одетым в зеленую рясу, с правой рукой, положенной на сердце, и с левой, опущенной на евангелие, раскрытое на тексте: «Господи, возлюбивъ благолѣпіе дому твоего и мѣсто селенія славы твоея». С правой стороны портрета изображено распятие, за распятием виднеются окна церкви, а внизу помещено следующее двустишие: «Тарловскаго портретъ священника Кирилла,
Щедрота коей сей храмъ сооружила».
Такова личность знаменитаго в свое время дикаго попа, изображеннаго на портрете, находящемся в самарском архиерейском доме. Что касается изображенной также на портрете личности Афанасия Колпака, то о нем мы знаем, что он происходил из малороссийских
1 Теперь с. Юрьевка, Павлоградскаго уезда.
2 Имение владельца Сокологорскаго.
3 Имение графа Ностица, в 30 верстах от Новомосковска.
4 Тіначе Панкова.
5 Шинеев.
6 Из помянника, хранящагося при воскресенской церкви села Воскресеновки.
97
старшинных детей и владел зимовником по р. Орели, в теперешнем Новомосковском уезде. Кроме того, знаем и то, что Афанасий Колпак с 1745 года и по 1780 служил в запорожском войске, сперва простым товарищем, потом атаманом шкуринскаго куреня, а затем и полковником полтавскаго полка, причем в чине полковника он участвовал в походе 1771 года против крымцев, под командою князя Долгорукаго, за что получил награду, золотую медаль на голубой ленте для ношения на шее. Знаем наконец и то, что Афанасий Колпак в последние годы историческаго существования Сичи «вел ожесточенную борьбу с обывателями и властями изюмской провинции за неприкосновенность с этой стороны запорожских владений». Находясь во время похода продолжительное время на Кинбурнской косе, Афанасий Колпак скоро завел близь косы поселок, Колпаковку, существующую с тем же названием и поныне, с церковью, построенною в 1777 году, во имя сошествия св. Духа. А возвратясь из похода, Афанасий Колпак вскоре основал другой поселок, Афанасьевку, при р. Богатой, впадающей в Орель, Екатеринославской губернии, Ново- московскаго уезда, с деревянною церковью во имя Успения пр. Бого- родицьі. В 1775 году, после падения Сичи, Колпак получил «ранговую дачу», как полковник полтавскаго пикинернаго полка. В 1781 году, 31 декабря, Афанасий Колпак получил отставку с чином армейскаго полковника, а через шесть лет выбран был предводителем дворянства Алексапольскаго уезда, екатеринославскаго наместничества, причем за особое усердие по службе пожалован был от императрицы Екатерины II золотой табакеркой. Таковы наши сведения о личности Афанасия Колпака, но когда он родился, где провел детство, как попал в козаки, наконец, кто писал его портрет и как попал этот портрет в Самарский монастырь, об этом нам решительно ничего неизвестно. Поколение Колпака в настоящее время носит три фамилии: Магденковых, Ильяшенковых и Болюбашей. На портрете Афанасий Колпак изображен во весь рост. (См. табл. VII). Это — плечистый, коренастый мужчина с открытой, гладко остриженной, без чуба, головой, с кривой короткой саблей в левой руке и с двухколенчатой с набалдашником палкой в правой; на голубой ленте, надетой на шее, у него висит большая золотая медаль с отчетливо вылитым бюстом Екатерины II; под мышку левой руки вложена шапка с барашковым околышем, перевернутая вершком вниз. Он одет в длинный зеленаго цвета, с откидными рукавами, кафтан, опоясан широким с застежками поясом, к которому, при помощи цепочки, прикреплена сабля; обут в сафьяновые, светло-желтаго цвета, сапоги. Внизу портрета сделана надпись: «Войска запорожскаго Низового Аѳанасій Ѳеодоровичъ Колпаковъ».
В Георгиевской церкви замечательны две следующий вещи: евангелие и икона. Икона имеет краткую надпись: «Сію икону отмѣнилъ козакъ Степанъ Ченересъ», а евангелие — более пространную: «Сия книга Господа Бога и Спаса нашего Іисуса Христа данная изъ Сѣчи запорожской въ память предбудущіе лѣта боголюбивымъ всечестнымъ архимандритомъ Гавріиломъ вмонастир Нефорощанскій вцерковъ Успенія Пресвятыя Богородицы за игумена твоей же обите-
98
ли ієромонаха Гавріила Шишацкаго 1731 г. Септемврія 19». Евангелие напечатано в Москве, в 1717 году. Кроме всего этого, в Самарском монастыре от времени запорожских Козаков сохранилось еще шесть золотых медалей с разными изображениями и надписями; из последних замечательна следующая: «Войска запорожскаго полковому есаулу Евстафію Кабелану за его храбрыя и мужественныя дѣла». Вместе с медалями хранится трость какого-то запорожскаго кошеваго с драгоценными камнями, золотою головкой и тремя рельефными купидонами.
Таковы те исторические памятники, которые находятся в Самарском пустынно-николаевском монастыре, бывшей обители запорожских Козаков. В заключение всего этого рекомендуем путешественнику отправиться на колокольню, подняться на самый верх ея и осмотреть оттуда ближайшия окрестности монастыря. С высоты колокольни открывается превосходный вид на все четыре стороны, особенно же на южную: здесь, среди ровной открытой местности, мелькают лишь головки степных цветков, да в отдалении мреют крыши деревянных хат села Песчанки и хутора Махна.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Як іду я шляхом, всюди позираю, Стрінетця оселя, я її минаю; їхатимуть люде, й те міні байдуже,
Бо й з людьми стріватись я люблю не дуже. Як же що могила де забовваніє,
Зараз в мене серце так і звеселіє.
Лину я до неї, наче до родини,
Сяду, уклонюсь близько до вершини,
Степ і синє небо поглядом окину,
Бачу ж мою неню, бачу Україну І
Я. Щоголев
От Самарскаго монастыря вверх по реке Самаре тянется ряд сел, мало чем замечательных. Из них можно отметить лишь село Вольное, название котораго известно было уже в конце XVII века. Видимо, под теперешним селом Вольным скрывается та самая крепость Вольное или Сергиев городок, о котором упоминает малороссийский летописец Самоил Величко и который, по его словам, в 1690 году, весь вымер от морового поветрия1. Остатки этого городка, как кажется, уцелели в виде земляной крепости, находящейся за селом Корбовкой, смежным с Вольным, на правом берегу реки Самары, в виде обыкновеннаго редута с выступами для фланкирования рвов. В окрестностях
с. Вольнаго часто скрывался известный в свое время разбойник, «хар- цыз и характерник», Семен Гаркуша, пойманный потом в 1784 году, 17-го февраля, в г. Ромне, Полтавской губернии. К северо-западу от Вольнаго идет ряд сел уже более замечательных, чем те, которыя протянулись вдоль реки Самары. Из таких особенно интересно село Афанасьевка, основанное упомянутым выше полковником запорожскаго войска, Афанасием Федоровичем Колпаком, на речке Богатой, близь реки Орели. Начало ему положено в 178G году; тогда же заложена была в селе и деревянная церковь во имя Успения Богородицы; спустя год, дан был и план подцерковной земли, сохранившийся в церкви и до настоящаго времени с собственноручною подписью Колпака: «Геометрическій планъ Азовской губерніи, екатеринослав- скаго уѣзда, 1781 года. Мѣстность и планъ сочинялъ межевщикъ прапорщикъ федор Галичъ (;) при сем межеваніи были и подписуем- ся къ сему плану села аѳанасьевки помѣщикъ полковникъ афанасій федоровъ колпакъ руку приложилъ». Спустя еще год, окончено было и построение церкви. Из нескольких сел, которыя основал Колпак, видимо больше других он любил село Афанасьевку, так как назвал ее своим именем, жил здесь собственным домом о бок с домом теперешняго священника о. Евфимия Чайкина, на старом дворище
1 Лѣтопись С. Величка. Кіевъ, 1855 г., т. III, стр. 88.
100
владельцы Е. А. Ильяшенковой. По рассказам настоящих родственников Афанасия Федоровича, вся его семья состояла из одного сына Ивана и двух дочерей: Анисьи и Надежды; из них сын умер еще неженатым, вследствие несчастнаго падения с лошади; старшая дочь вышла замуж за помещика Магденка, от котораго имела дочь, вышедшую замуж за помещика Ильяшенка, владельца Афанасьевки; а младшая вышла замуж за помещика Болюбаша, фамилия котораго сохранилась в теперешнем селе Колпаковке, основанном тем же Афанасием Федоровичем Колпаком. Церковь, основанная в с. Афанасьевке, снесена только в 1886 году и продана в село Катериновку, Полтавской губернии, Константиноградскаго уезда. В алтаре теперешней церкви села Афанасьевки хранится несколько вещей, принадлежавших старой церкви. Вот оне: два креста, серебряных позлащенных; дарохранительница, серебряная позлащенная; дискос, чаша с надписью: «1780 году мѣсяца октября 12-го дня. Сия чаша сооружена рабомъ божиимъ василиемъ бѣлим вслободу аѳонасьевку до храму успенія, яды мою плоть и піяи мою кровь во мнѣ пребываетъ і азъ внемъ». Кроме этого, в церкви хранятся три иконы, шитыя золотом, из старой церкви: Богоматерь, архистратиг Михаил и Усекновение главы Иоанна Предтечи.
А. А. Русов, видевший старую церковь в с. Афанасьевке, года три тому назад, описывает ее в таких красках: «Церковь эта незначительных размеров, в форме креста, с небольшим крылечком, и не отличается ни архитектурою, ни богатством ризницы, кроме разве своего иконостаса, современнаго построению церкви. Иконостас пятиярусный с резьбою и позолотою: письмо на иконах для того времени очень тонкое и искусное. Некоторый из икон от времени, солнца и сырости пострадали в такой степени, что трудно определить, что на них изображено, другия отлично сохранились и свидетельствуют об искусстве живописца. В средине иконостаса, выше царских врат, утвержден большой образ Господа Вседержителя, а у престола его позади, справа, архангел Гавриил, а слева архистратиг Михаил, и оба эти начальники небесных сил изображены в виде запорожцев; Михаил явственно даже в смушевой шапке и с мечом».
«Что за дикая фантазия?» — спросит читатель. Прежде всего, можно думать, здесь проглянуло высокое сознание о себе запорожцев, что они всесветные «лыцари» на море и на суше, достойны охранять престол Господа Вседержителя; но вернее, кажется, предполагать здесь ту мысль, что запорожцы несут к престолу Господню свою заветную храбрость и отвагу и готовы сложить головы за имя Его. Если сопоставить, впрочем, стоящих здесь на страже у престола Господня запорожцев с малороссийскими козаками вообще, которые, как удалось нам прочесть в одной рукописи XVII столети[я], отгоняют от креста Спасителя распинающих его поляков и жидов, то внутренний смысл названнаго выше изображения получает новый оттенок национальная сознания своей близости к Богу и угодности Ему сравнительно с мучителями христианскаго рода, в данную пору ляхами и жидами, а также соседями бусурманами. Уцелевшия другия изображения в этом роде, а также некоторыя произведения старинной нашей пись-
іоі
менности, указывают на присущую нашим предкам особую наклонность к антропоморфизму, стремление приблизить себя к божественному, низвести оное в круг обыденных своих образов и представлений.
К западу от села Афанасьевки, на расстоянии пятидесяти верст по прямому направлению, стоит замечательное местечко, Котовка, того же Новомосковскаго уезда, имение владельца Георгия Петровича Алексеева. По преданию, оно основано каким-то запорожцем Степаном Котом, выходцем из Полтавской губернии1 2. Первая церковь в м. Котовке заложена 5-го октября 1774 года старокодацким наместником Григорием Порохней, по просьбе кошеваго атамана с войсковою старшиною и товариством, Петра Ивановича Калнишевскаго, и графа Петра Александровича Румянцова и пс^благословению киев- скаго митрополита Гавриила. В это время в Котовке было семьдесят три двора, в которых жили козаки, бывшие в Сичи, но потом вышедшие из нея, поженившиеся и осевшиеся у леваго берега Орели, против села Рижскаго, стоявшаго на полтавском берегу реки. Для них- то и построена была первая церковь. В эту церковь определен был священником бывший козак кисляковскаго куреня, Иван Андреевич Высота, восемнадцать лет проживший при войсковой запорожской школе и потом служивший дьячком при походной войсковой церкви Георгия Победоносца. «На сражениях не был,— показал он о себе сказкою,— и потому никого не убил»3. За падением Сичи церковь эта окончена на собственный счет помещика, статскаго советника и кавалера Иллариона Спиридоновича Алексеева. Вторая церковь основана в Котовке уже через семнадцать лет, так как первая уже признана была обветшавшей.
Местность, в которой находится местечко Котовка, расположена по левому берегу р. ЧЭрели4, отделяющей Екатеринославскую губернию от Полтавской. Река Орель, у древних руссов Угълъ или Уголъ, у русских гидрографов Ерель, Орелъ, Орѣлъ, у малороссийских летописцев Орель начинается в теперешней Харьковской губернии двумя речками, Верхнею Орелью и Нижнею Орелью, иначе Орелькой или Попиль- нушкой. Верхняя Орель берет начало близь села Лимана, Змиевскаго уезда; Нижняя Орель берет начало около села Верхней Береки, того же уезда, впадает в Верхнюю Орель ниже так называемой стрелки, у которой сходятся три губернии: Харьковская, Полтавская и Екатеринославская. Последнюю Нижняя Орель охватывает на протяжении 30 верст, начиная от села Ново-Петровки Павлоградскаго уезда. Всего течения реки Орели от истоков и до устья 400 верст. Она составляет собой левый приток Днепра, впадая в него выше села Песок, Новомосковскаго уезда, и как раз против начала села Бородаевки,
1 Кіевская Старина, 1887 г., т. XIX, стр. 587—588.
2 Из владельческих записей видно, что поселок Котовка в 1758 году, по купчей крепости, перешел от запорожца Кота к секунд-майору Иллариону Спиридоновичу Алексееву, участвовавшему в семилетней войне' против Пруссии и потом бывшему губернатором в Пскове, до самой смерти, последовавшей в 1798 году.
Ѳеодосій. Матеріалы для историко-стат. опис., Екатеринославъ, 1880 г., I, 346.
4 Орель одного корня со словом Урал.
102
Ч. І. Рис. 7.
Полковник А. Ф. Колпак, собрание Г. П. Алексеева.
Екатеринославскаго уезда, которое раскинулось по правому берегу Днепра. Во время существования Запорожья Орель служила границей между владениями запорожских Козаков и малороссийских1.
За время ухода отсюда запорожцев под власть турок, с 1709 по 1734 год, русское правительство построило здесь целую линию крепостей, почти от самой вершины и до устья Орели, сделавшейся в то время пограничной рекой между российскими владениями и татарскими. Эта линия крепостей возводилась в течение двух лет, от 1731 и по 1733 год, под присмотром трех полковников: киевскаго Антона Танскаго, прилуцкаго Григория Галагана и лубенскаго Петра Апостола, сына известнаго малороссийскаго гетмана Даниила Апостола. Работало 20 000 Козаков и 10 000 малороссийских крестьян. Крепости, возведенныя по реке Орели, были таковы: св. Параскевы, Орловская, св., Иоанна, Бельсовская, Козловская, св. Феодора, Ряжская, Васильковская, Лявенская и Борисоглебская. Большинство названий крепостей дано «на имя тезоименитыхъ ея величества государыни императрицы Анны, такожъ сестрицъ ея величества, государынь царевенъ, Екатерины и Параскевіи»1 2.
В настоящее время левое побережье реки Орели, выше и ниже местечка Котовки, представляет из себя обширную, совершенно открытую долину, обильно орошенную водой, покрытую у самых берегов реки прекрасным дубовым лесом, поросшую густою сочною травой и обилующую множеством дичи и зверей. В дождливое лето орельская долина кажется поистине Палестиной, текущею млеком и медом. Недаром на ней останавливали свое внимание уже путешественники XVII века. Известный французский инженер Боплан с особенною подробностью описывает орельские леса, а о самой реке говорит, что в ней водилось неимоверное количество рыб: в одну тоню ловили их здесь по 2000 штук; тут же, близь Орели, были такия озера, в которых рыба от множества задыхалась, пропадала и портила воздух3. Можно себе представить, после этого, что-то было на этой долине три-четыре тысячи лет от нашего времени! Множество леса, травы, воды, рыбы, птиц и зверей не могло не обратить на себя внимания человека, особенно в то доисторическое время, когда он еще не умел заниматься ни хлебопашеством, ни скотоводством, ни овцеводством и находился в полной зависимости от природы и ея даров. Оттого человек в отдаленнейшее от нас время избрал местом своего жительства орельскую долину. Подтверждение этому находим в тех могильных памятниках, которые спорадически и группами раскинуты по орельской долине и которые относятся, главным образом, к доисторическим временам, к так называемому каменному веку.
Местечко Котовка принадлежит владельцу Георгию Петровичу Алексееву. Г. П. Алексеев известен в науке как нумизмат, а во всем новороссийском крае — как собиратель древностей и обладатель
1 В этом убеждают нас универсал польско-литовскаго короля Стефана Батория, 1576 года, и карта инженер-полковника Де-Боксета 1740 г.
2 Лѣтопись Самовидца. Москва, 1846 г., стр. 104.
3 См. карту лесов Боплана и «Описаніе Украйны». Спб., 1832 г., стр. 16.
104
большого музея, стоющаго около сотни тысяч рублей. В его музее есть немалая часть и запорожских вещей. Вот главнейший из них: оружия: пушки, ружья, пистолеты, пули, копья, сабли, ятаганы, шашки, кинжалы, келепа, пороховницы, якирьцы, ногаи; клейноды: булава, знамя, трубы; сбруя: седла, стремена, удила, узды; одежа: пояса, пряжки, гудзыки; посуда: кружки, кубки, штофы, чарки; письменныя принадлежности: чернильницы, каламари; украшения: перстни, серьги, кольца. Сверх всего этого в собрании Г. П. Алексеева есть несколько образов, крестов, крестиков запорожских, множество трубок, больших и малых, деревянных и черепковых, и наконец пять картин: князь Потемкин, умирающий в степи и окруженный запорожцами; гайдамака, играющий на бандуре с люлькой в зубах, под ветвистым деревом; Афанасий Федорович Колпак, в двух видах — поясной, оригинал, и во весь рост, копия с самарскаго, и дикий поп, Кирилл Тарлов- ский, поясной; оригинал.
Ниже местечка Котовки, по той же реке Орели, стоит слобода Чернетчина, Новомосковскаго уезда. Эта слобода принадлежала запорожскому Нёхворощанскому Орельскому монастырю. Нехворо- щанский-Орельский монастырь основан, насколько можно судить по синодику его, около 1714 года и просуществовал до 1799 года. Первым игуменом его был Паисий Монковский. Нам неизвестны подробности ни основания монастыря, ни закрытия его. О нем не упоминает никто из малороссийских летописцев; он пропущен в расписании епархий малороссийских императрицы Екатерины IIі; о нем два слова сказано у преосвященнаго Гавриила2 и столько же у преосвященнаго Феодосия3. Причиною закрытия Нехворощанскаго монастыря была его бедность и малолюдство. Церковная сумма его, вещи и колокола перенесены в Самарский пустынно-николаевский монастырь, келии снесены и проданы, а церковь, во имя св. Успения, отдана была жителям слободы Чернетчины. Теперь на месте бывшаго монастыря холмятся одне развалины, покрытыя кустарниками да густой непролазной травой. Место дикое, унылое, наводящее тяжелую тоску.
Из остатков старины в слободе Чернетчине сохраняются требник, напечатанный в гетманство Мазепы в Киеве, напрестольный кипарисовый крест, обложенный серебром, высоты полторы четверти, с надписью: «Сей крестъ здѣланъ козакомъ куреня колниболоцкаго Степаномъ единимъ 1773 года», и синодик или помянник, принадлежавший некогда Нехворощанскому монастырю, а потом, после закрытия его, перешедший вместе с церковью в слободу Чернетчину. Он начинается 1714 годом и оканчивается 1787-м. Как документ еще нигде не напечатанный, этот синодик интересен тем, что в нем перечисляются игумены монастыря, числом десять, роды некоторых исторических малороссийских деятелей, роды некоторых известных духовных
1 РигелЬманъ, Лѣтописи. повѣствованіе. Москва, 1847 г., ч. IV, стр. 59.
2 Очеркъ повѣствованія о новорос. краѣ. Тверь, 1857 г., I, 34; II, 82.
3 Самарскій пустынно-никол. мон. Екатеринославъ, 1873. г., стр. 82.
105
лиц, панов, купцов, мещан и, что всего для нас интереснее, целыя сотни запорожских Козаков, представленных здесь по куреням.
Точное заглавие синодика таково: «Синодикъ, рекше поминаніе вселенскаго родословія, изложенъ по умышленію святыхъ 12-ти апостоловъ и богоносныхъ отецъ отъ правилъ святыхъ седмихъ соборовъ, како жити намъ въ вѣрѣ закона христіанскаго, написанный року 1714, мѣсяца марта въ 18 день, іеромонахъ ворсонофій ігуменъ М. Н,». За этим заглавием книги идет следующее двустишие:
«О смерти, смерти; неисповѣданный намъ часе,
Душамъ и тѣломъ нашимъ прекрѣпкій ужасе».
Ниже этого двустишия на синодике изображены кости человека, в виде буквы X, и над костями, в том же виде, сделана надпись: «Исче- зоша яко дымъ дній мои, кости моя яко сушило сосхошася». Под костями вставлен стих:
«Бдите и молитеся, яко не вѣете дне ни часа»;
ниже этого стиха изображена голова человека и ниже головы — новые стихи:
«Взирая, человѣче, на смертную главу, ни во что же вмѣняй красоту и славу.
Да не прелыцаешися лицомъ си тѣлеснымъ, помятуй, яко прахомъ будеши безчестнымъ,
Днесь живешь, а утріе яко цвѣтъ увянешъ,
погребенъ сый подобнымъ смертной главѣ станешъ».
«Предисловіе съ синодика сего, како въ православіи живущимъ утверждатися, и яко въ святыхъ церквахъ божіихъ поминаемыхъ бывати». За этим предисловием идут поминания царей (с Ивана Грознаго и до Елизаветы Петровны включительно), цариц, царевичей, царевен, вселенских патриархов, московских патриархов, киевских митрополитов, архиепископов, епископов, архимандритов, игуменов, игуменов св. обители сея: Герасима, Паисия, Варсонофия, Трифилия, Феодосия, Софония, Гавриила, Исаака, Петра, Демьяна; иеромонахов, иеродиаконов, монахов. Затем перечисляются особо роды игуменов монастыря Нехворощанскаго: Паисия Монковскаго, Исаака Собецкаго, Варсонофия Жученка, Игнатия Максимовича, 1769 г., Трифилия Одинца, Софония. Дальше следуют роды: архимандрита Гавриила Яновскаго, постриженца монастыря Нехворощанскаго 1743 г.; игумена Нехворощанскаго монастыря Гавриила Шишацкаго, наместника монаха Петра, начальника обители сея Лаврентия Гордин- скаго, игумена Петра Артовскаго 1765 года, наместника Василия Феодоровича.. Затем перечисляются роды девяти простых иеромонахов, род одного духовника, одного иеродиакона, девяти простых монахов, после чего уже идут роды панов.
Из панских родов здесь между многими другими записаны следующие: Григория Герцика, Михаила Коростовца, Ивана Рубана, Ивана Сагайдака, Ивана Леонтьевича Черняка, пана Данила Максимовича, полтавскаго полковника Василия Кочубея, его милости
106
гетмана Даниила Апостола (1732 года), пана полковника Афанасия Федоровича Колпака, пана Полешки, Леонтия Ивановича Синегуба, пана Ивана Росковскаго, пана Белозерскаго, пана Ревы; тут же вставлены роды архимандрита печерскаго Тимофея Щербацкаго и, что всего интереснее, послушницы Нехворощанскаго, монастыря Анастасии. Тут же, наконец, под 1759 годом, стоит пометка: «хлѣборо- бенно»1.
Перечислив роды панов, казаков, мещан, пань, монахинь, игуменов, поминание затем перечисляет роды запорожских Козаков, которым принадлежал Нехворощанский монастырь. Здесь перечисление идет уже по куреням, которых насчитывается 38. Курень пашковский («пашъковскій»); здесь названо тридцать три рода. Впереди всех стоит род Малашевичей (нужно думать, род кошеваго атамана Ивана Малашевича): Гордия, Евдокию, Алексия, Параскевию, Константина и др. Курень кущевский («кущувскій»); всех родов названо двадцать девять, на поле стоит: «сего куреня козака Андрея Красы родъ». Курень кисляковский стоит без имен, только на поле сделана приписка: «родъ Калѣника Сови». Курень ивановский; записано восемнадцать имен. Курень конеловский; записано двенадцать имен. Курень сергеевский; записано двенадцать имен; на поле сделана надпись (другими чернилами): «родъ Сидора Горидня». Курень донской; записано сорок одно имя; из них тридцать четыре другими чернилами; на поле прибавлено: «родъ Наума Левченка, родъ Якова Бѣлицкаго 1779 года». Курень крыловский; записано двадцать пять имен; на поле добавлено: «родъ Ивана Бурноса-Таранъ». Курень каневский («каневъскій»); записано двадцать три имени; на поле добавлено: «родъ Мороховця, родъ Григорія Чернявскаго». Курень батурин- ский; записано восемнадцать имен, на поле добавлено: «родъ Лукъя- на Шульги». Курень поповический; записано шестьдесят семь имен, на поле добавлено: «родъ Максима Чернаго, родъ Пилипа Лелека, родъ Павла». Курень васюринский; записано одиннадцать имен. Курень Незамайковский,— без записей. Курень ирклеевский,— четыре имени. Курень Щербиновский; записано сорок четыре имени, на поле добавлено: «родъ Григорія Кирпи, родъ Максима Задераки, родъ Федора Товстонога». Курень титаровский; записано двадцать три имени; на поле добавлено: «родъ Шара-Умира». Курень шкуринский («шку- ринъскій»); записано двадцать девять имен; на поле добавлено: «родъ козака Власовскаго, родъ Аѳанасія Ѳеодоровича Ковпака полковника Орѣльскаго 1768 года: Ѳедора, Евдокію, Іоанна, Марию, иерея Василія^ младенцу Екатерину, младенцу Дарию, Пелагію; родъ Малого 1776 года». Курень кореневский; записано двадцать одно имя; на поле добавлено: «родъ атамана Іоанна Работ о, родъ послушника Алексіє Посунка 1782 года». Курень роговский; записано одиннадцать имен, на поле добавлено: «родъ атаманъ(а) Суботи; родъ Григоріе». Курень корсунский; записано два имени; на поле добавлено: «родъ Федора Шишацкаго». Курень колнибо- лоцкий; записано два имени. Курень уманский («оуманскій»); записано
1 Полный синодик см. в Матеріалахъ для исторіи запорожскихъ Козаковъ Д. И. Эварницкаго. Спб., 1888 года.
107
семь имен, на поле добавлено: «родъ Ивана Тарана, родъ Ивана Рода- на, родъ Моисея Барлита». Курень деревянковский («деревянъков- скій»), записано пятьдесят три имени, на поле добавлено: «родъ Гар- машенка, родъ Василія Кирпи, родъ Василія Литвина, родъ Василія Хрелензучко, родъ Криси Прокопа 1777 года». Курень стебловский — нижний; записано восемь имен. Курень стебловский — высший; записано четырнадцать имен. Курень жереловский; записано три имени; на поле добавлено: «Родъ козака Івана Мѣрочника». Курень переяславский; записано пять имен. Курень полтавский; записано двадцать одно имя; на полях прибавлено: «родъ Герасима Галушки, родъ паламоря сѣчового Ивана Гаркущи, родъ Ве- личковъ». Курень мышастовский; записано семнадцать имен, на поле стоит: «родъ атамана Кирпы». Курень менский (менъскій); записано четырнадцать имен. Курень тимошевский («тимошувскій»); записано двенадцать имен. Курень величковский; записано одиннадцать имен; на поле добавлено: «родъ Петра Безрукаго». Курень левушков- ский; записано семь имен. Курень пластуновский; записано девять имен; на поле стоит: «родъ Аврама Шрама». Курень дядьковский («діадковскій»); записано десять имен; 1772 года марта 3 дня Га- лалимъ. Курень брюховецкий («бруховецкій»); записано девятнадцать имен; на поле: «Іоанниа», а на верху: «кошовый». Курень ведмедов- ский; записано восемь имен. Курень платнировский («платьниров- скій»); записано восемь имен.
Складывая все имена по куреням, получаем до 700 человек. Само собою разумеется, что синодик не имел в виду, да и не мог, перечислить всех Козаков, от перваго до последняго, но во всяком случае, показания его не лишены интереса.
Ниже местечка Котовки идут хутора Шевцовы, село Магдали- новка, деревни Королевка, Поливановка (на речке Кильчени), села Очеретоватое и Спасское. На этом пути, между селом Очеретова- тым и Спасским, на земле спасских крестьян, стоит огромнейший курган, единственный по величине, сколько нам известно, на всем юге России. Он носит название Великой могилы и имеет через вершину, по направлению от севера к югу, сто сажен, а в окружности ровно пятьсот сажен. Великая могила насыпана на поемном лугу, между двух рек, Губинихой с востока и Кильченем с запада, и с трех сторон закрыта лесом. Если смотреть на Великую могилу по направлению от востока к западу, то кажется, как будто она упирается в гору праваго берега р. Кильчени и как будто сливается с ней. Это обстоятельство служит причиною того, что многие проезжающие мимо могилы принимают ее за естественный холм. На самой вершине Великой могилы насыпана другая могила, имеющая в окружности тридцать одну сажень, а ниже Великой стоит третья могила Богомазова, в окружности триста сажен, через вершину — восемьдесят три. На вершине этой последней сделаны еще две могилы, одна у северной оконечности, другая — у южной.
В селе Спасском живет крестьянин Самойло Прус, восьмидесятилетний старик, лучший знаток своего края, знающий несколько преданий о запорожских козаках.
108
— Діду, чи давно вас Господь призвів на світ?
— Тисяча вісімсот семого году, місяця сентября, шостого числа.
— А шо ж у вас за фамилія така?
— Моя фамилія від діда пруса; він був подарований цариці. Та як вислужив їй службу, то й став проситьця до себе, а вона й каже: усе ровно, шо прус, шо рус, служи у мене.
— А як ви думаєте, діду, за ці могили: чи їх хто покопав, чи вони самі виросли?
— Та які дав Бог, які од людей узялись, а які ще од потопа: як був потоп, то деякі вода повикручувала, а як були запорожці, то інчі могили вони понасіяли. Оця могила Богомазова, так вона і зветця від того, шо у неї запорожець Богомаз захований. У цій могилі стоїть десь срібна кобила.
— Так бачу, тут запорожці жили.
— Запорожці. Це ж воно од їх і село завелось. Тут з давніх давен христіяне усе ховались від татар: як набіжить орда, то христіяне і спа- саютця тут саме від неї, ото воно і Спаське прозвалось. А тут де в Бога взялись запорожці та давай її кишкать, давай кишкать та й зігнали аж за Крим, там вона і зосталась. Ото ж тоді запорожці і церкву тут поставили, вона вистроїна так, як і самарьска, уся на тиблях, без гвіздків; там же вони, за Спаським і городок поставили, а отут около могил і жили вони: Заліпи, Ткачі, Мирони, Богомази. Старий Богомаз як умер, то єго і поховали у могилі. Ото ж і находять тут люде усячину запорожську: і залізячча, і піцтолі, і сволини, і кулі.
— Як же ті запорожці жили?
— Жили так, як вовкулаки, шо все у їх навиворот було. Ото ж недаром про їх і співають пісню:
«Славні хлопцігзапорожці Вік звікували, церкви не видали;
Як забачили та й у полі скирту,
Отаман каже: «Ото, братці, церква!»
Савул каже: «Така високая?»
Славні хлопці-запорожці Вік звікували, попа не видали;
Як забачили та й у полі цапа,
Отаман каже: «Ото, братці, піп, піп!»
Савул каже: «Що я й причащався!»
Славні хлопці-запорожці Вік звікували, дівки не видали;
Як забачили на болоті чаплю,
Отаман каже: «Ото, братці, дівка!»
Савул каже: «Що я й женихався!»
— Отак у їх і було?
— Ні ще й не так! У їх хто ранійше прійшов у Січ, то той і батько, а хто пізнійше, то той і син. Тобі, примірно, двадцять год, а до тебе кажуть: «батьку», а мені, скажем, сімдесят год, мене називають: «синь-
109
ку»*. А як прійде було якій-небудь новичок на Січ, то зараз ведуть его у курінь. «Ну, синьку, оце і вся тобі домовина!* 1 А як умреш, то ще меньш буде». Це що? Були у їх ще й не такі; чи чули ви, що таке звалось у запорожців гострою палею?
— Чути чув, а добре не знаю; а шо воно таке єсть?
— Такій стовп, з залізним шпилем на версі, шо на него сажали злодіїв. Як хто убив товариша, то зараз его на палю. Підведуть его, піднімуть по дрибині та й посадять на шпиль. І вискоче той шпиль аж на спині, між лопатками. Так і стоїть злодій на палі, аж поки не висохне у него нутро та не спаде тіло. Як вітер опахне кістняк, то він обернется кругом, заскрипить, як ті двері на ржавих петлях, та й знову зупинитця. Стовпова смерть!
Була у запорожців така поведенція: перед тим як посадити на палю, об’являли скрізь по всій окрузі, чи не знайдетця де така дівка, шоб вийшла за стовповика заміж, тоді его ослобоняли од казні, а тільки висилали геть за Січу, на зимовник. От і визвалась якась. Прийшла уся зав’язана платками. Стовпових підійшов до неї та й каже: «А розкрийся, я подивлюсь на тебе, яка ти єсть». Вона розкрилась. Глянув він, аж вона ряба, як петрівська зузуля. «Як с таким падлом вінчатьця, так лучче на палі мотатьця!» Та й пішов на палю.
— Як же ж воно було їм жити отут, чи так, як і теперь.
— Е, куди вам! Тоді які селетельні балки тут були! Оця Богомазова балка така була, шо в неї за лісом і світа божого не видко було: як піде дощ, хоч якій густий, то добіжи тілько в балку, там его і не чути: шумить тілько з обох боків, а в середину і не доходе.
— А чи довго ж вони жили тут?
— Жили, аж поки цариця Катерина Олексієвна не розігнала. Землю їх роздала панам, а людей повернула в работу: «підвертайте і робіть їми; будете робити їми аж до того царя, которий буде на вто- рій службі». Теперь царь чинами дарує, а вона землями та людями. Почули оте запорожці та й кажуть: чого ж ми тут будем жити, щоб нам кров на кров ідти, пани-брати? Лучше ж нам каптани драть та дуби затикать, та під турка тікать». Сіли та за Дунай і подались...
За селом Спасским идут деревня Куроедова, село Огрень, Чапли, у леваго берега Днепра и село Стары й-К о д а к у праваго. Кодак, Кудак, Койдак, Кадак, Кайдак, как крепость, становится известным ужё с 1635 года; основание его положено известным французским инженером Бопланом. «Ниже острова Козацкаго на пушечный выстрел,— говорит сам основатель крепости,— находится Кодак: здесь начинаются пороги... На Кодаке в июле 1635 года был заложен мною замок; но после моего отъезда, в августе месяце, некто Солиман (следует читать Сулима), предводитель мятежных Козаков, возвращаясь с моря и видя, что замок преграждает ему путь, напал на оный врасплох и изрубил двухсотный гарнизон, состоящий под начальством полков¬
* В оригіналі саме так: «синьку».— Прим, упорядниці.
1 Игра слов: «домовына» на малорусском языке собственно значит «гроб», но здесь придано значение «дома».< Вот тебе и дом!
110
ника Мориона»1. Впрочем, уже в 1638 году крепость Кодак снова возникает и опять под наблюдением того же Боплана. На этот раз для защиты крепости лично отправился в Кодак «Конецпольский с 4 000 воинов и оставался там до того времени, пока крепость не была приведена в оборонительное положение, т. е. около месяца; потом удалился из крепости с 2000 солдат»1 2. Когда крепость была окончена, то тот же коронный гетман, Конецпольский, осматривавший ее, лукаво спросил Козаков: «Каков вам кажется Кодак?» — «Что руками созидается, то руками же и разрушается» (Manu facta, manu distruo), ответил также лукаво, по-латыни, сотник г. Чигирина, Богдан Хмельницкий3. И предсказание его сбылось. Уже в 1648 году Кодак был взят козаками Богдана Хмельницкаго, объявившаго войну польскому правительству, а с 1656 года он считается за запорожскими козаками; тогда здесь учреждена была первая береговая стража из охотников, козаков-лоцманов, коим, по строгому наказу Коша, вменено было в обязанность всячески содействовать судоходству по Днепру. Для береговой стражи в Старый-Кодак отправлена была из Сичи запорожской походная церков св. архистратига Михаила и при ней иеромонах Межигорскаго монастыря»4. В 1672 году крепость Кодак, по словам описи городов в Запорожья, представлялась в таком виде: «Городъ Кодакъ. Земляной валъ стоитъ на Днѣпровскихъ верхнихъ порогахъ, подъ первымъ порогомъ урочищемъ Кодакомъ на той сторонѣ Днѣпра отъ Кіева; а строили, по указу полского Владислава короля, тотъ городъ нѣмцы5 тому лѣт съ 40 или болши; а бойницы сдѣланы изъ земли; входъ въ него съ одной стороны межъ рѣкъ, а палей и обломковъ нѣтъ. А отъ пороговъ, кругомъ его ровъ обрѣзной и во рву набитъ чеснокъ дубовой. А мѣрою де тотъ городъ Кодакъ кругомъ 900 саженъ. Пушекъ въ немъ двѣ желѣзные городовые да двѣ затинные пищали; а сколько къ тѣмъ пищалямъ ядѣръ и зеья, фитилю и запасовъ, того они не вѣдаютъ»6. Открытое местоположение, близость к Днепру, близость к проезжей дороге, остатки самаго укрепления в Кодаке обращали на себя внимание и других лиц военнаго звания: князя Голицына, Леонтьева, Бутурлина, Глебова, Самарина и даже императора Петра Перваго, посетившаго Старый-Кодак в 1699 году, во время второго похода под Азов. Крепость охранялась лоцманами, жившими отдельно от нея, в селе Старом-Кодаке, и составлявшими главное ядро населения даже в то время, когда, по повелению Петра, уничтожена была, в 1709 году, самая Сича запорожская. Только с 1739 года Старый-Кодак подновлен был выходцами из Старой-Малороссии, а с 1775 года — козаками последней Сичи. В истории запорожскаго и малороссийскаго козачества Старый- Кодак играл огромную роль, так что нет ни одной летописи, нет ни
1 Описаніе Украйны. Спб., 1832 г., стр. 19.
2 Там же, стр. 21.
3 Костомаровъ. Богданъ Хмельницкій. Спб., 1884 г., ч. 1, стр. 181.«
4 Ѳеодосій. Матеріалы истор.-статист. Екатерин. 1880 г., т. I, 71—72.
5 Боплан был родом француз.
6 Акты Южной и Зап. Росс. Спб., 1879 г., т. XI, стр. 14.
111
одной истории Малороссии или Запорожья, нет ни одного собрания актов Южной России, где бы не упоминалось о Старом-Кодаке1.
В настоящее время о прошлом Стараго-Кодака говорят только остатки земляной крепости да те немногия вещи, которыя сохраняются в церкви села. Крепость расположена у самаго берега Днепра, против Кодацкаго порога, и заключает в себе пять десятин земли; она имеет вид редута бастионнаго начертания, в котором высота валов достигает до десяти сажен. (См. табл. VIII). Теперь в бывшей крепости стоит десять крестьянских хат и кроме того большая усадьба купца Зверева, имеющаго на Днепре, у праваго берега, против самаго порога, огромную мукомольную и сукновальную мельницу. Из вещей, оставшихся в теперешней церкви села от времени запорожских Козаков, обращают на себя внимание следующий: чаша, небольшая, серебряная, с надписью, сделанной в средине: «вѣсу 90 зо (золотниковъ), Ивана Кравчины» и снаружи: «Чашу спасенія прійму имя Господне призову»; ковчег или гробница, серебряная позлащенная с надписью: «Сия гробница Семена Бардадима здѣлана до храму святителя христова Николая за отпущеніе грѣховъ своихъ: 1761 году Ноября»; копье, стальное, оканчивающееся ручкой с крестом, длины четверть аршина; мирница, сделанная из липоваго дерева с изображением положения Спасителя во гроб[е] и с надписью: «ангели мира горько плакаху»; напрестольный крест с серебряною подставкою два венца, сделанные из белой жести; два деревянных ставника, очень простой работы, в полтора аршина высоты каждый, окрашенные в голубую краску; один аналой, стянутый сверху телячьей кожей; книга октоих или осмогласник киевской печати, 1739 года, с надписью по листам: «Сия книга ожтоихъ покойного ивахна жителя кодацкого купленная ценою, за шесть рублей и врученная нимъ-же Ивахномъ еще прежде смерти его Іерею стефану андреевичу Кодищанову даби онь владѣль ею гдѣ будетъ жить при храму божию до смерти своея 1752 года мѣсяца мая 15 дня»; служебник московской печати, 1751 года; требник черниговской печати святотроицкой ильинской обители, 1754 года; трофолой или месячная минея, с надписью по листам: «Сей трофолой купленъ козаками куреня канѣвского Яковомъ лепетію да Петромъ плясо(у)номъ всело карноуховку до храму святія великому- ченици варвари 1774 года іуніа 22»; фонарь, деревянный, набитый на простую деревянную неотесанную ручку, и наконец два запорожских пояса, персидскаго сырцу, по девять аршинъ длины, по две четверти ширины каждый.
1 См. Акты Южн. и Запад. Росс., т. VI, стр. 15, 17, 18, 29, 72, 174; т. VII, стр. 103, 154, 338; т. VIII, стр. 214, 313; т. X, стр. 441, 452, 476, 484, 697; т. XI, стр. 13—14, 113, 118, 126, 169, 171, 173, 212, 213, 255, 259, 260; т. XII, стр. 47, 570, 813, 818. См. также «Kudak Dubieckiego». Варшава, 1879.
План крепости Кодака.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Б’ють пороги, місяць сходе, Як і перше сходив...
Нема Січі, пропав і той,
Хто всім верховодив!
Нема Січі; очерети У Дніпра питають:
«Де то наші діти ділись?"*
Де вони гуляють?»
Т. Шевченко
Из села Стараго-Кодака мне предстояло два пути: или правым берегом Днепра, степью, или по самой реке Днепру, через пороги. Я решился избрать второй. Мне хотелось осмотреть Днепр от города Екатеринослава и до города Александровска с целью ознакомиться с его порогами, заборами, островами и балками. «Всего удобнее вам идти на плоту, хотя это далеко небезопасный способ путешествия по Днепру», говорили мне днепровские лоцманы, и я решил идти на плоту. Плоты пускаются с верховьев Днепра с «горишними» лоцманами и идут беспрепятственно мимо Смоленска, Киева, потом на десять верст ниже города Екатеринослава останавливаются у пристани Лоцманской-Каменки, расположенной у праваго берега Днепра, и отсюда уже идут большею частью с «низовыми» лоцманами. Низовые или вольные лоцманы живут в селе Лоцманской-Каменке и за деньги нанимаются проводить суда через все пороги, почти до самаго города Александровска, что составляет более восьмидесяти верст по прямому направлению реки. По степени опытности и ловкости лоцманы делятся на три класса с атаманом во главе в каждом классе. Лоцман за свою оплошность штрафуется собственным атаманом. Но прежде чем сделаться лоцманом, каждый должен держать экзамен в присутствии выборных лоцманов и начальников. Большинство лоцманов — потомки запорожских Козаков; они вполне достойны своих предков «низовых — рыцарей». Про их подвиги рассказывают чисто чудеса. Об одном лоцмане, жившем еще при императоре Николае Павловиче, говорят, что он за свою ловкость и умение переправлять суда через днепровские пороги получил от бывшаго в то время министра путей сообщения, графа Клейнмихеля, жалованный синяго сукна кафтан с серебряными кистями и обшивками. Это был Григорий Федорович Бойко. О другом лоцмане рассказывают, что он на своем веку спас жизнь целым сотням людей, тонувшим в порогах. Это был Василий Десятка. Люди, видевшие старых лоцманов и знакомые с молодыми, отзываются о тех и других таким образом: «Старые лоцманы! То были молодцы! И по виду и по удальству то — настоящие
114
запорожцы! В нашей памяти они и до сих пор живут; имя их свято чтится и поныне в Каменке. Теперь таких уже нет. Теперь лоцманы перевелись, совсем перевелись. Чорт знает, что стало, а не лоцманы!» Так отзываются о теперешних лоцманах старые люди, а между тем меня поражали всегда и настоящие лоцманы. Что за молодцы! Словно на подбор подобраны! Как наденет этот лоцман на себя широкия шаровары синяво цвета, как опояшется широким зеленым поясом, как закртит свои роскошные, черные, как смоль, усы да как выйдет «у нёдилю, або в свято» на улицу, подопрется кулаком в бок,— что за красавец писанный! А как протянется он где-нибудь под хатой, в холодочку, около жинки и начнет «ськатьця в голови»,— что за пышная фигура, не налюбоваться!.. Но еще лучше он кажется на своей родной стихии, воде, во время переправы через пороги барок и плотов.
На плот лоцман идет за какой-нибудь сущий пустяк, сравнительно с опасностью, десять — пятнадцать рублей да полведра или ведро горилки, и деньги берет не на себя лично, а на всю лоцманскую общину. Но через пороги он пускается в путь только при самой тихой погоде, когда, что называется, ничто и не шелохнет. Тут лоцман священнодействует. Те, кому предстоит с ним идти через пороги, собираются в назначенный день на лоцманско-каменской пристани и прежде всего, по команде лоцмана, садятся по местам, «щоб усе добре сидало, а все зле тикало», а затем, по команде же лоцмана, поднимаются с мест, обнажают свои головы, молятся на восток и тогда уже «рушают» в путь.
— Скажи, добродію, страшно ли переправляться через пороги?1
— Так страшно, что всякий раз, когда я через них иду, так и хлеба не ем: два дня плыву, два дня почти и крошки во рту не бывает. Когда чарочку маленькую выпью, тогда и съем, а то и насильно не вобьешь в горло хлеба; но много пить, Боже сохрани! Страшно, панычу, очень страшно. Только вот сколько я плаваю, сколько переправляюсь через пороги, а все-таки, как видите, и до сих пор и жив и здоров. Много раз приходилось видеть мне и Кодацкий порог, и Ло- ханский; много раз приходилось хватать горячого до слез и от Дида1 2, много раз приходилось «водить старцив и по Вовнизи»3, а вот и теперь, в добрый час сказать, в лихой помолчать, кое-как двигаюсь. Вы, вероятно, в первый раз идете через пороги? Коли в первый раз, то я бы вам вот что посоветовал. Если наш плот будет разбит, чего со мной еще на всем моем веку не было и от чего, конечно, боронь нас Боже, то вы осторожно спуститесь в воду, и одной рукой старайтесь ухватиться за борт плота, а другой старайтесь защищать себя от ударов камней, и так плывите по течению реки до тех пор, пока не встретите более надежнаго спасения. Поняли?
— Как не понять? Понял!
— Но так советую вам спасаться именно в том случае, когда будет разбит только один наш плот. В противном случае прежде всего
1 Для удобства понимания предлагаю все разговоры с лоцманом в переводе с малорусскаго.
2 Дидом лоцманы называют Ненасытецкий порог.
3 Образное выражение, употребленное в смысле «куликать».
115
хватайтесь за поперечный, непременно поперечный, жорост на плоту и потом старайтесь держаться на нем лицом не за водою, а непременно против воды. Тут вот в чем опасность: если вы пойдете лицом вперед, то на вас наскочит бревно от плота, разбитаго позади, смотри, зацепит вас по голове, и тогда вы уже и готовы: сейчас же и на дно опуститесь. Если же вы пойдете спиною вперед, то будете видеть, плывет ли бревно прямо на вас или мимо вас, тут вы можете или остаться в прежнем положении, или же своротить несколько в сторону. Вот так у нас многие спасаются. Если же плот наш только наскочит на камень, тогда бросайтесь от камня в сторону. Коли умеете плавать, Спасетесь, коли не умеете, погибнете. В старину, говорят, когда разбивало плот, лоцман еще и так делал: соскочит с плота да на дно реки да там и сидит, пока проплывут все бревна, а потом уже и вылазит из-под воды. Но то, вероятно, в «дуже давню» старину было, когда лоцманы были богатыри — не мы, теперь у нас никто и не отважится так делать.
С такими предосторожностями я сел на плот и вверил себя испытанному лоцману. Лоцман не заставил долго ждать себя. Он стал на передней части плота, снял с себя шапку, перекрестился широким крестом и подал знак плотовщикам-белорусам, или, как их называют малороссияне, литвинам, чтобы они брались за стерно (руль).— «А ну, хлопцы, к стерну». Плотовщики выстроились по обе стороны Стерна, в две линий, одна против другой, и начали двигать им то в одну, то в другую сторону; плот, раскачиваясь по воде, медленно шел вниз по направлению к порогу. Чем ближе он подходил к порогу, тем сильнее раздавался шум воды в моих ушах и тем большая опасность вырастала перед моими глазами. Прошла одна минута, и мы очутились в самом пороге, носящем название Кодацкаго. Наш плот как-то особенно сильно качнуло и потом с быстротою молнии пронесло по всем четырем лавам или уступам порога... Не успели мы и очнуться, как уже были далеко ниже порога, протянувшагося на три четверти версты в ддину... Вслед за Кодацким мы прошли Сурской, потом Лохан- ский, далее Звонецкий и наконец увидели порог Ненасытецкий, самый большой и самый страшный. (См. табл. IX). Он тянется почти на протяжении полуторы версты, а плот бежит через него в одну, только в одну минуту.— Вот порог, так порог! Что перед ним Кодац- кий, Сурской, Лоханский и Звонецкий? Это всем порогам порог! Не даром лоцманы называют его Дидом, а крестьяне — Ненасытецом.
— Отчего он называется Ненасытецом?
— Оттого, что никак не насытится: все ест да ест, все лопает да лопает, а никак не наестся и не налопается. И чего только он не поглотил? Как-то шла по Днепру в Херсон берлина со стеклом и с большим колоколом, да как наскочила на камень Чекуху, что посредине Нена- сытица торчит, так люди не успели и осмотреться, как берлина уже разлетелась пополам, а стекло и колокол только загули на дно. Сейчас же все и песком покрылось. Берлину после где-то нашли и выта- щили-таки из воды, а колокол и стекло и поныне на дне реки лежат.
"— А людей много губит Ненасытец?
— Хи, и говорить нечего! Вот оборотитесь к левоКіу-то берегу
116
Днепра и посмотрите, сколько их плавает там. За неделю перед нашим выходом на Лоханском пороге было разбито двенадцать плотов: наскочила, видите-ли, такая полоса ветра, ну и пошло нанизывать плоты один за другим на скалы, да так целых двенадцать и нанизало. И сколько народа тогда погибло! Спасли только немногих, а большая часть вот и теперь плавает. А плавают они потому, что их убирать не приказано. Уже осенью их собирают в одно место и хоронят.
Я оборотился и точно увидел несколько плавающих трупов. Вот один зацепился за скалу ногами и болтается в воде; он одет в старую свиту, подпоясан красным поясом, обут в большие сапоги; голова его разбита, рот открыт, губы страшно распухли и между зубов выросла какая-то зеленая плесень. Как сейчас вижу его!.. Вот другой труп; он попал в залив, между берегом и мысом, и вертится в страшном водовороте. Он плавает вверх спиной, уже почерневшей от времени и покрытой множеством червей; руки его опущены вниз и как будто схватывают кого-то в свои страшныя объятия... И теперь без содрогания не могу вспомнить об нем... А вот женщина с ребенком на груди, крепко прижавшимся к ней,— это несчастная мать со своим малюткой!.. А вот два трупа вместе, мужчина и обвившая его за шею рукой женщина. Должно быть, муж и жена!.. Но довольно! Таких утопленников много можно видеть на Днепре, ниже его порогов, в так называемом Великом лугу, или большой плавне, начинающейся непосредственно за островом Хортицей и идущей вниз понад левым берегом реки, на протяжении около семидесяти верст. По рассказам весьма компетентнаго лица, в Великом лугу, после полой воды, собирается до сорока и даже более трупов. В определенное время эти трупы свозятся в одно место и погребаются в общей могиле...
...Уже далеко не доходя Ненасытецкаго порога слышен был страшный рев его. При одном взгляде на тот ,ад, который кипел в пороге, волосы на голове поднимались вверх. Лоцман и двадцать плотов- щиков-белорусов, еще не вступая в самый порог, начали брать разныя меры предосторожности на случай несчастья. Все посбрасывали с себя лишнюю одежинку, все поснимали с ног сапоги, стали прощаться друг с другом и потом, опустившись на колени, все стали креститься и читать вслух святыя молитвы. У некоторых навертывались слезы на глазах. Все были бледны, все как бы превратились в застывшие остовы; один только лоцман выказыбал полное спокойствие. Сбросив с ног сапоги и сняв с головы шапку, он остался босой в шароварах синяго цвета, опоясанный красным поясом, в вышитой мережками сорочке и с полуоткрытой, выдавшейся вперед грудью. Он стоял впереди всех, несколько закинув назад голову и, молча, одним движением правой руки, показывал ход работавшим у стерна плотовщикам. И плот, гонимый неимоверно быстрым движением воды, мчался прямо по направлению средины порога. Но пока он приближался только к порогу, опасности большой еще не было. Страшная минута настала собственно тогда, когда плот вошел в самый порог. Тогда роль лоцмана, и безг того великая, еще больше того выростает: все ждут от него или жизни или смерти. А он спокойно стоит впереди всех и спокойно помахивает своим сжатым кулаком то в одну, то
117
Вид Ненасытецкаго порога.
в другую сторону. Небольшой низовой ветерок широко раздувает и без того широкия шаровары его* да шевелит концами краснаго пояса, охватывающаго стройный стан лоцмана. Он не слышит, кажись, ни того страшнаго шума, которым стонет грозный порог и от котораго на самом близком расстоянии невозможно расслышать ни одного слова соседа, как бы громко ни силился он кричать. Он не видит, кажись, ни того великана-орла, который взобрался на самую вершину огромной скалы Корабля, торчащаго среди порога, и спокойно, убийственно-спокойно смотрит на несчастных пловцов, осмелившихся ринуться в самую пропасть страшнаго порога... То картина поистине достойная кисти величайшаго в мире художника!.. Но вот мы очутились у самаго страшнаго места Ненасытеца, Пекла. Раздался ужасный треск, и наш плот, как бы схваченный железными когтями целаго миллиона демонов, начал погружаться в воду... Он все ниже и ниже опускается, а вода на нем вре выше и выше прибывает... Вот она уже по косточки, потом по колени, потом и по пояс. Сердце у меня сперва страшно застучало, а потом как бы совсем замерло: казалось, что его схватил кто-то в стальные тиски и безжалостно вырывает из груди. Братцы, братцы, идем ко дну!.. Господи, прости мою козацкую душу! отпусти ей тяжкие грехи!.. Но тут плот наш, как бы толкнутый снизу целым сонмом тех же адских сил, быстро поднялся вверх, принял свое естественное положение, и скоро мы очутились далекодалеко за порогом... Я оборотился назад и увидел лишь одни пенистые пузырьки от взволнованной на пороге воды; страшный рев его показался мне тогда ревом разъяреннаго чудовища, стонавшаго при виде жертвы, вырвавшейся из его алчной пасти.
«Ах, ты, речушка быстрая, слава твоя дорогая!»— грянули хором бойкие пловцы, за минуту перед этим прощавшиеся и с целым светом, и с собственною жизнью. И песня их широко лилась вдоль по шумному Днепру, отрадно отдаваясь в сердце того, кому дорог русский человек, в ком острою болью отзываются его страдания и кто живою радостию откликается на его радость.
Способ переправы через пороги на плоту — бесспорно самый опасный. Безопаснее всего плыть через пороги на дубу,— это большая лодка на шесть, на восемь, иногда на двенадцать и больше гребцов, довольно высоко поднимающаяся над водой и по внешнему в[и]ду напоминающая запорожскую чайку. Дуб иде^ всегда в канал порога, оттого он очень редко рискует разбиться о подводныя скалы реки. Можно даже вместо дуба употреблять каюк,— это небольшая лодочка, могущая вместить в себя иногда до четырех человек, выдолбленная из цельнаго дерева с пришитыми по краям ея двумя досками, в виде бортов1. В таких каюках плавают обыкновенно рыбалки, которые всего больше стараются держаться вблизи порогов, так как здесь ловится самая дорогая на Днепре рыба, осетры и сомы. Однако для того, чтобы владеть каюком, нужна большая сноровка и еще ббль-
1 «Каюк» — видоизмененное турецкое слово «каик», что значит лодка с круглой кормой; из этого же слова образовалось и слово «чайка» — тоже в смысле лодки; это вышло так: «каи-к-чаи-к-чай-ка»;лв «чайки» вышло «шай-ка», уже в смысле посуды.
119
шая осторожность, особенно близь Ненасытеца. «Ему никогда не можно верить, потому что он все равно, что пьяница: никому шляху не свернет; больше его никто тут ни плотов, ни дубов, ни каюков не бьет: уже если он не полатает, так и некому латать; на нем всякое лето, вероятно, сотня людей зарына, да и будет таки сотня». Больше всего не любит Дид шуток, страшно не любит. «Как-то раз на спасовку, в воскресенье, после обеда, как сей час помню, вышел до праваго берега Днепра панок,— он жил тут в Николаевской экономии,— вышел, взял себе каючек, сел в него и поплыл по Днепру. Плывет и в книгу смотрит. Плыл-плыл да так и не заметил, как очутился на самой быстре Днепра. А на быстре держись, хлопче, хорошенько! Видит панок, что беда, схватился за весло, сюда-туда тем веслом мотает, но ничего не может сделать. Помчало его сердечнаго в самый порог. Недолго плыл он: наскочил каюк на камень, и панок только ча- бульк да в воду!.. Пошел на дно... А в ту пору на Ненасытеце, между камнями, рыбалки порасставляли свои снасти для ловли рыбы. Вот один сидит за скелей и не видит ничего, что делается кругом. Только смотрит, что сеть его начало как-то подбрасывать вверх. «Ну, думает, вероятно, сом!» Скорей за веревку и давай тащить сеть. Вытащил, аж гульк! А там вместо сома да пан. Гукнул рыбалка на товарищей; те прибежали; давай тогда качать пана. Качали-качали и таки откачали. Отто знай, пане, что Дид не любит шуток. Но тут для пана счастье было, что он не попал в Пекло.
— А разве попасть в Пекло страшнее, чем попасть в другое какое- нибудь место Ненасытеца?
— А еще б таки! Пекло — это самое страшное место.не только на Ненасытеце, а на всем Днепре; у нас говорят: «Попавсь у Пекло, буде тоби и холодно и тепло». Там бережись, козаче, а то как раз будешь ловить раков на дне. В Пекле не один из плотовщиков да и не один из лоцманов пробовал желтаго песку. Боже храни, наскочит полоса ветра на плот, когда он идет мимо Пекла: тут уж ему й гак1. Как-то шел через Ненасытец горишний лоцман. Тихо было, совсем тихо; когда вот где не взялась полоса ветра. Как загуло, как зашумело да как понесло тот несчастный плот да прямо в Пекло!.. Так в одну минуту на мелкие куски все и пошматовало; остались только одне дубовыя колоды; стоят о не стоймя среди Днепра, точно мачты. Но вот на них несутся задние плоты. Страх один смотреть! Разогнались, шарахнулись плоты о стоячие колоды, сбили их с мест и вместе понеслись по страшным камням порога. Люди, бывшие на плотах, не успели и придти в себя, как уже очутились в самом Пекле. Вмиг все как-то страшно попе- ремешалось между собой: там поднимается вверх колода и из-под нея выбивается человек, там плывут пятьдесят бревен вместе, а на них сидят три-четыре человека, поднимают кверху руки, молят о спасении, но напрасны их мольбы: за шумом воды их жалобыых воззваний не слышать... Погибли! все, безвозвратно погибли! Один лоцман, казалось, спасся:’он схватился за большое бревно и поплыл вниз по Днепру;
1 «Гак» с польскаго «hak, haczek» — крюк. «Тут ему и гак» — образное выражение — тут его и на крюк поймают — тут ему и погибель.
120
но в<5т против него несется страшенная колода от разбитаго плота... Бережись, несчастный пловец! Но пловец не видит своей опасности. Вот наскочила на него колода, ударила вдоль спины, и несчастный лоцман разлетелся пополам. Кипучия волны тут же и похоронили куски разбитаго тела... Вот какое то Пекло!
— И часто так бывает?
— Не так, чтобы часто, да и не так, чтобы редко. Видите ли, лоцманы почти всегда спасаются, а плотовщики почти всегда погибают: их, как мух, лущит. Сколько таких несчастных зарыто по балкам да по островам днепровским! Не было им счастья на земле, да нет счастья и в земле. Тогда они терпели от людей, а теперь от собак. Вот это захоронят какого-нибудь несчастнаго литвинка в балке, а собаки уже и тут: вынюхают, где он лежит, да и давай «бандурить». Да так и «ухе- кают» клятыя; останется один только кожух да голова. Качается несчастная Ло балке!
— Страшны, братику, твои пороги!
— Страшны, паниченьку! А в старину были еще страшней. Если бы вы посмотрели на них лет пятьдесят тому назад, да если бы вы послушали, что говорят о них наши деды, так теперешняя переправа через них пЗказалась бы вам просто шуткой.
— Верю, добродию, верю!
Скоро мы оставили Ненасытецкий порог, потом спустились через Волниговский («Внук порог»), оставили за собой Будиловский и наконец очутились около Лишняго порога. Тут я распростился с лоцманом, оставил плот и передал себя вольным лодочникам, которые давно уже следовали за мной.
— А что, хлопцы, бывали на Лишнем пороге?
— Овва! Еще б таки! Бывали и на Лишнем, бывали и на Вильном, да бывали, коли хотите, и на Гадючьем1,— ответил мне старший из лодочников, Иван Чавуненко, крестьянин с. Петровскаго, Александровскаго уезда. И нельзя было не верить ему: уже с перваго взгляда казалось, что то был человек отважный, много испытавший и много видевший на своем веку. Высокаго роста, стройный, с тонкими чертами лица, с длинными, но редкими рыжеватыми усами, с маленькими, но смелыми, выразительными глазами, этот человек казался воплощенной энергией и мужеством. Любо было посмотреть на него, когда он своею небольшою, но сильною мускулистою рукой взялся за длинное весло, выставил вперед свою высокую, полураскрытую грудь и с некоторою гордостью стал повествовать о своих приключениях на Днепре, во время частых плаваний по нем.
— Так бывал ты и на Лишнем, и на Вильном, и на Гадючьем?
— Бывал, да еще и не раз! Да что мне Вильный, как я и Дида видел? Раз как-то ночью плыл я через него в каюке, а ночь была темная- претемная, хоть в глаз коли. Разогнал я свой каюк, перекрестился да и пустился на волю Божию через порог... Так он, как стрела! Только что выскочил я до Чекухи, скели, что близь Пекла торчит, тут как торохнется мой каюк об ту скелю, так я, вероятно, аршина на два
1 Своего рода острота: Вильный порог, по местному, называется еще Гадючьим.
121
так и подскочил вверх, потом перекинулся вниз головою, да опять- таки попал в каюк, да и выплыл из порога... А то как-то шел я на плоту через Вовнигу. Уже миновали мы Коростеву забору, уже стали «наближаться» до самаго порога. Только дошли до первой лавы, тут вдруг как потянуло нас, как понесло, да прямо на скелю Грозу. Как начала ж та Гроза «типать» наш плот, так и теперь страшно вспомнить. Смотрю уже один литвинок шелеснулся в Днепр... Только вода покраснела. За ним другой; там третий... Вижу, что лихо, давай спасаться. Мигом, и сам не заметил, как и петельки порвал в сорочке, как и штаны с себя схватил; бросился скорей в воду, схватился за дуб, да и потом через порог. И таки, слава Богу, выплыл; только пришел в рыбальню голый, совсем голый, как мать на свет народила.
— Теперь вижу, что ты бывал на порогах. А попробуй еще и со мной побывать!
— Отчего же не так? Готов попробовать и с вами.
Скоро мы снарядили свою лодку, уложили в нее всю движимость, заняли на ней свои места и направились вниз по Днепру, к Лишнему порогу. Было около полудня, когда мы добрались до самого порога. В тот день с утра стояла превосходная погода, но теперь вдруг в воздухе похолодело, подул сильный ветер, и весь Днепр страшно заколыхался. В такую погоду плыть через порог совсем было опасно.
— Паничу!
— А что, Иване?
— Видите ли, какая буря поднимается?
— Вижу, а что же из этого?
— А то, коли б вы страху не набрались.
— Нисколько!
— Оно-то так, а все же осторожность не мешает: вы бы легли в лодку, то мы бы вас так и переправили через порог.
— И что это ты рассказываешь мне? Да это один срам и больше ничего. Разве ж таки можно, чтобы вы меня лежачого, точно какую- нибудь безрогую скотину, переправляли через порог? Да я, коли хочешь, то еще и вот что сделаю: выну из кармана часы да буду смотреть, скоро ли мы перебежим через порог.
— Смотрите, как лучше!
— Да уж я сам знаю, как мне лучше!
— Ну, хоть вы и знаете, а все-таки вот что я вам советую: сядьте вы таким образом, чтобы вам волна была не в лицо, а в спину; тогда хоть и через голову будет плескаться вода, а вы сидите себе смирно и ничего не бойтесь: мы уже вас вынесем. Одного только и остерегайтесь, чтоб волна не ударила вас в лицо, тогда вы можете упасть навзничь в воду и, боронь Боже, затонуть.
— Добре! Это я готов сделать.
Итак я уселся. Левой рукой взялся за борт лодки, а в правую взял раскрытые часы, чтобы видеть, сколько минут мы будем бежать через порог. Но не прошло, кажись, и секунды, как лодка наша уже очутилась в устье канала.
— Хлопцы, смотрите у меня в оба! Слышите?
— Слышим! Слышим!
122
— Господи, благослови! Дай, Боже, час добрый!
Все поснимали шапки, перекрестились и ринулись в канал. А между тем погода была поистине ужасная. Вода в пороге так высоко вздымалась, точно она готовилась вырваться из гранитных тисков реки и быстрым потоком разлиться по всем окрестностям Днепра. Чем ниже спускалась наша лодка, тем выше поднимались против нас волны. Но вот мы очутились в самой средине канала. Тут лодка наша вдруг сильно качнулась и приняла почти вертикальное положение. Признаюсь, холод пробежал по всем жилам моего тела... Но в этот момент два дюжих лодочника налегли на корму лодки, и она приняла свое естественное положение, хотя поминутно то опускалась на переднюю, то садилась на заднюю сторону. Мы готовы уже были выскочить из канала, как вдруг на нас налетел боковой ветер. Он поднял вверх огромный вал белой речной пены и с страшной силой ударился о правый бок нашей лодки. Вода хлестнула мне в лицо и наполнила собой половину лодки.— «Хлопцы, налегай на левый борт! А, ну, крепче!.. Под скелю! Держите под скелю!.. А, ну, еще!.. Ох, Господи, и откуда берется такая сила в этом ветре?..»
«Ну, слава тебе, Боже, теперь, кажется, выскочили счастливо!» — в один голос воскликнули мои спутники, как вдруг в это самое время наша лодка шарахнулась кормой о подводный камень и ту же минуту остановилась. Один момент, и она могла бы опрокинуться на бок, выбросив нас в бушующие волны Днепра. Но находчивость старшаго лодочника, Ивана Чавуненка, спасла нас от неприятной перспективы разбиться о скалы и пойти на дно Днепра. Он моментально бросился, в чем был, в воду и моментально схватился одной рукой за лодку, не позволяя ей склоняться на бок. Глубина реки оказалась здесь довольно большая, и Чавуненку пришлось все время одной рукой плавать вкруг лодки, а другой лавировать, чтобы снять ее со скалы. Дело было далеко не легкое и далеко не так простое, как показалось с перваго раза. Нужно было употребить не мало времени и ловкости, чтобы прежде всего не разрезать лодки о камень, а затем спустить ее так, чтобы она, быстро подхваченная движением воды, не перевернулась или не ринулась «в быстрю». Но Чавуненко, провозившись целую четверть часа, все-таки сделал свое дело. Лодка была снята со скалы без всяких повреждений и поставлена на новый ход. «Эх, ты зевака»,— заметил Иван Николе,— «и как это ты не заметил скели?» — «Да где же ее заметить, когда тут поднялась такая страшенная буря?» — «Ну, добре! Пусть же вот тот камень, на который ты наскочил, будет называться Зевакой».— «Ну й добре! Пусть называется Зевакою. Вот так у нас, коли хотите, часто даются названия камням».
Уже мы оставили злосчастную скелю, уже причалили к гранитному берегу реки, а над Днепром все еще волновалась разнузданная стихия... И долго сидели мы в глубине земли, под гранитной скалой, и долго слышали мы дикия завывания ветра, угрожающий плеск воды и жалобный шелест листьев дубов, стоявших у леваго берега Днепра... Но странно, прислушиваясь к рокоту волн и говору высокаго леса, я слышал в них не диссонанс, а полное гармоническое едино...
— А что, хлопцы, давно видели такую хуртовину на Днепре?
123
— Да таки давненько: такая година не всегда на нем гуляет.
— Ну теперь, братцы, можно где-нибудь и переночевать да, кстати, и оковытои1 попробывать, а то как будто что-то холодит.
— Да где же тут переночевать, как не в Чортовой хате?
— Что ж то за Чортова хата?
— Пещера такая, пониже Лантуховскаго острова, в балке Вильной.
— Вот оно что! Так ступайте до пещеры; найлучше этого и выдумать ничего нельзя.
Проплыв мимо нескольких островов, камней, забор и балок, мы наконец круто поворотили к левому берегу Днепра и вошли в устье балки Вильной. Поднявшись версты на две вверх балки, мы очутились у самой пещеры, находящейся на возвышенном берегу ея. Пещера оказалась чем-то вроде углубления, сделаннаго самой природой в скалистом берегу балки, с большим навесом, немного выдавшимся вперед. Длина ея — около четырех саж., ширина около двух саж., высота около двух аршин, отчего в пещере можно стоять только согнувшись. В общем она похожа на простую малорусскую печь с большим устьем, в виде входа в нее. Своды пещеры оказались закопченными дымом, а сплошное каменное дно оказалось засыпанным песком и золой. В этой-то пещере мы и расположились на ночлег, выгорнув предварительно из нея песок и золу. Не мягко было наше ложе, но, утомленные продолжительным плаванием по Днепру, подкрепленные, какую Бог послал, пищею и согретые «доброю оковитою», мы заснули на нем крепким и безмятежным сном, под шум высокаго леса, которым покрыта вершина балки, и под свист ветра, гулявшаго в ту ночь по вершинам деревьев.
...Оставив Дурну хату, мы спустились вновь в балку Вильную и из балки вновь вышли в Днепр. Миновав два маленьких островка и два больших камня, мы увидели девятый, последний по счету порог Вильный, с очень красивым, стоящим против него на левом берегу Днепра, маяком, в виде небольшой на пьедестале пирамидки. Вильный порог или у древних гидрографистов Вольный, Волный, у местных жителей Гадючий, находится на пять с половиной верст ниже Лишняго порога, против дома немца-колониста Корниенка, бывшаго хутора Мариенталя, с правой стороны, и падает шестью лавами: Серенькой, Похилой, Рядовой, Переймой, Волчьим-горлом и Шинкарской. В порог вступили мы при самой превосходной погоде: солнышко только что поднялось из-за горизонта и первыми своими лучам озолотило весь Днепр, дотоле окутанный прозрачными водяными парами, отделявшимися от воды. На душе было не только приятно, но даже весело. Усевшись поглубже в лодку и взявшись покрепче за ея борты, мы стремительно пустились через канал и не больше как через полминуты уже были далеко ниже его, пробежав целую треть версты.
Пройдя через узкий проход Волчье-горло, непосредственно ниже порога, миновав деревню Павло-Кичкас, иначе Миркусивку, расположенную у леваго берега Днепра, мы увидели с правой стороны реки
1 Из латинского aqua vitae, т. е. вода жизни, горилка.
124
плотину, устроенную немцами колонии Кичкас и ограждающую их от наводнения Днепра: Днепр делает здесь большую излучину от запада к востоку, отчего вода, при большом половодьи, идет не по руслу реки, а устремляется вправо, затопляя колонию Кичкас, расположенную как раз против излучины Днепра, на правом берегу. Есть полное основание думать, что именно в этом месте находилась та речка Кич- касовка, о которой упоминает еще Боплан. «Кичкасовка впадает в Днепр или Борисфен со стороны Татарии; от нея получил свое название мыс, омываемый Днепром и окруженный двумя неприступными скалами, между коими лежит низкая лощина, в две тысячи шагов, служащая единственным проходом»1.
Ниже плотины мы увидели два камня Разбойника и потом вступили в самое узкое место Днепра. Освободившись от порогов и поворотив с юго-запада на юго-восток, Днепр потом поворачивает обратно с юго-востока на юго-запад и идет между гранитными скалами, до крайности суживающими его; здесь берега его настолько приближаются один к другому, что расстояние между ними не восходит больше восьмидесяти сажен. Неудивительно поэтому, что в этом случае уже в очень отдаленное от нас время существовала через Днепр переправа, называвшаяся сперва Крарийскою (может быть, от имени «Киммериян»), а потом Кичкасскою. «Они (русскіе),— говорит греческий император Константин Багрянородный (905—959),— доходятъ до такъ-называемаго Крарійскаго перевоза, гдѣ перевозятся херсониты изъ Русій и печенѣги въ Херсонъ. Перевозъ этотъ ширины съ гипподроміонъ (т. е. 608 русскихъ футовъ), а высота берега, усматриваемая снизу, такова, что только доступна удару стрѣлы»1 2. В 1594 году Крарийская переправа становится известною под названием Кичкаса3; с тем же именем она остается и в 1620. «Здесь (у Кичкаса),— говорит Боплан,— по моему мнению, ширина Днепра самая меньшая: я видел, как поляки стреляли из лука с одного берега на другой и как стрелы их падали на сто шагов от противоположной стороны. Татары имеют там самую удобную переправу, ибо Днепр не шире 150 шагов (около 80 с.), берега его удобно приступны, окрестности открыты, и потому они не опасаются засад»4. «Въ ширинѣ 300 саженей,— говорит Лерберг,— Днѣпръ течетъ полторы версты на юго-востокъ, а потомъ, стѣсняясь еще болѣе, поворачивается вдругъ на юго-западъ. Отъ сего правый берегъ превращается въ довольно большой мысъ, называемый Кичкасъ. Здѣсь самый большой и лучшій переходъ для татаръ, поелику въ этомъ мѣстѣ проливъ не шире 150 шаговъ (около 80 с.), берега его не круты и земля открыта»5.
К, этому, совершенно справедливому, описанию Кичкаской переправы можно добавить лишь то, что против нея берега Днепра как бы раздвигаются: правый делается отлогим, а левый, по-прежнему
1 Описаніе Украйны. Спб., 1832 г., стр. 23.
2 De administrando imperio. Конст. Багр., стр. 286.
3 Эрихъ Ласота. Путев, зап. Одесса, 1873 г., стр. 29.
4 Описаніе Украйны. Спб,, 1832 г., стр. 24.
5 Лербергъ. Изслѣдованія къ объясненію древн. росс, истор. Спб., 1814 г., 277 стр.
125
возвышенный, далеко отступает от реки. При всем этом быстрота реки нисколько не уменьшается. Оттого мы, сделав два-три поворота и не успев оглянуться, очутились ниже южнаго конца колонии Кичкас (иначе Эйнлаге). Название колонии заимствовано от переправы; время возникновения ея относится к последнему десятилетию прошлаго столетия (1789 году), спустя четырнадцать лет после падения запорожской Сичи, происшедшаго в 1775 году. Боплан, обозревавший берега Днепра близь Кичкаса, обращает особенное внимание на правый берег его, к которому примыкает низкая лощина в две тысячи шагов, служащая здесь единственным проходом. «Укрепив оный, можно выстроить на мысе красивый и крепкий город, который, хотя по своему положению и будет подвержен выстредам с татарскаго берега, но зато и сам может обстреливать оный»1. Однако городу не суждено было возникнуть здесь; возникла только колония Кичкас, в которой поселились немцы-меннониты, выходцы из Данцига и Эльбин- га . У запорожцев близь Кичкаса были зимовники. Русский путешественник, Василий Зуев, бывший на Кичкасе в 1781 году, уже после падения Сичи, видел еще здесь «избушку, въ коей живетъ запорожецъ»1 2 3. В настоящее, время Кичкас — одна из обширнейших, многолюднейших и цветущих немецких колоний. Приложив к превосходному местоположению немецкое старание, колонисты сделали из Кичкаса прелестнейший во всех отношениях уголок на берегу Днепра. Колония тянется в одну линию параллельно Днепру, имея с обеих сторон широкой улицы чистенькие, светлые, высокие домики и прекрасные зеленеющие сады. Всех хозяев в Кичкасе — тридцать шесть; хозяевами у немцев-меннонитов называются собственно те, которые, кроме дворов, имеют наделы земли.
Оставив колонию Кичкас и взяв к левому берегу реки, мы увидели так называемое «попилище Сагайдака», которое находится у самаго конца урочища Сагайдачнаго. Название пепелища и урочища именами Сагайдачнаго показывает, что здесь когда-то пребывал некто Сагайдак. Но какой и в какое время? Основываясь на свидетельстве автора «Истории о козаках запорожских», князя Мышецкаго, можно думать, что урочище получило свое название от известнаго историческаго лица, Петра Конашевича-Сагайдачнаго, который пребывал в этих местах со своим войском в 1618 или 1620 году4. С тем вместе можно допустить, согласуясь с преданием, записанным Я. П. Новицким, что урочище Сагайдачное могло получить свое название и от некоего сагайдака, простого запорожца, который жил здесь уже после падения запорожской Сичи5. Свидетельством некогда живших здесь Козаков служат десять ям, остатки разной посуды и большия кучи золы, покрытыя густою степною травой. «Попилище Сагайдака» находится в балке Колодежной, которая была в старину
1 Бопланъ. Описаніе Украйны. Спб., 1832, стр. 24.
2 См. соч. Скальковскаго. Хронологич. обозрѣніе новоросс. края. Одесса, 1836, ч. І, стр. 183.
3 Путешествен. записки В. Зуева. Спб., 1787, стр. 260.
4 Исторія о козакахъ запорож. Одесса, 1852 г., ctp. 68.
5 Драгомановъ. Малорус, преданія и разсказы. Кіевъ, 1873, 415—419.
126
покрыта большим лесом. О существовании здесь леса свидетельствуют как остатки пней и некоторых деревьев в самой балке, так и тот прекрасный дубовый лес, который растет ниже «попилища», в Сагайдач- ном урочище. Сагайдачное урочище — одно из прекрасных береговых мест Днепра, ниже его порогов, которое ежедневно в летнее время привлекает к себе множество публики из близь лежащаго города Александровска.
Непосредственно за Сагайдачным урочищем мы увидели так называемую Середню скелю. Это довольно возвышенный, покрытый древесными кустарниками и далеко вдавшийся в Днепр мыс. Скеля эта интересна уже в том отношении, что с нея открывается один из самых замечательных видов на ближайшия окрестности Днепра. Но кроме того, на скеле находится драгоценный исторический памятник, кресло Сагайдака. «Местность эта от горы (с востока и юга) окружена скалами; внизу растет дубовый лес; среди .самой местности возвышаются две огромныя скалы (точнее, два мыса), из которых одна, южная, носящая название «Дурної скелі», вдалась в Днепр, а во время весенняго разлива Днепра окружена со всех сторон водою, образуя таким образом большой каменный остров1; другая, «Середня скеля», расположена в 80—100 саженях от первой, на более возвышенном месте, ближе к горе, от степи и окружена дубовым лесом. «В тридцатых годах, по словам стариков, на Середней скеле можно было видеть оригинальный камень «люльку», формой своей представляющий громаднаго размера трубку «с чабуком и протычкою»; а в 1875 году и позже на этой скале лежало замечательное по своей оригинальности каменное «лижко» или кресло, выдолбленное, как полагают, для Сагайдака; это просто грубо обработанный камень, взнесенный на возвышенность скалы, откуда есть возможность наблюдать окрестности; в нем искусно выдолблено сиденье такого размера, что свободно можно улечься человеку средняго роста; с наклонной стороны камня продолблено место спускать ноги, а вверху — место для головы. От долбления ли, или от замерзания в нем во время сильных морозов случайно попавшейся воды, камень раскололся на две части; но расколотыя половины плотно слеглись одна с другой. С обеих скал хорошо видны окрестности: остров Хортица (северный конец) и колония Кичкас, на правой стороне Днепра, а также окрестныя приднепровския степи; внизу быстро струится хрустальный Днепр. Словом, взору наблюдателя рисуется прелестный ландшафт; а шум воды, пробивающейся между ущельями пересекающих Днепр камней, оживляет эту дикую природу. На «Дурной скеле», занимающей огромное пространство местности, растут кусты ракиты, дуб и татарский клен, не говоря уже о травах и цветах, которыми бывает роскошно наряжена скеля в весенние и летние месяца»1 2.
Еще шесть лет тому назад, во время моего перваго путешествия по запорожским урочищам, я нашел кресло Сагайдака в таком самом
1 От материка «Дурна скеля» отделяется так называемым Проризом; величина острова — до трех десятин.
2 Я. П. Новицкій. Малорус, предания Драгоманова. Кіевъ, 1876 г., 421. Степь, 1886 г., 11 мая, 291.
127
виде, как оно только что описано. В настоящее же время от этого кресла остались одни только осколки. И стыдно сказать, отчего это произошло: из г, Александровска выехала пьяная компания, предводимая фельдшером Бурнашовым и псаломщиком Кирилловым, подложила под кресло порох и взорвала его на воздух. Возмутительное действие, стоящее примернаго наказания!.. Два с половиной года тому назад, летом, в конце августа, на скеле Середней произошла такого рода печальная драма. Некто К. П. П., по занятию коммерсант, по происхождению грек, женился, по слепой любви, на только что окончившей курс екатеринославской гимназии девице Е. И. Г.; мужу было сорок лет, жене едва шестнадцать. Брак, по-видимому, состоялся по расчету. В течение полугода муж издержал на прихоти жены одиннадцать тысяч и потом, не будучи в силах удовлетворять дальнейшим капризам ея, бросился со скалы Сагайдака в Днепр... Невольно скажешь: «о, времена! о, нравы!» Сагайдачный «проминяв жинку на тютюн та люльку», а П. через эту самую жинку бросается со скалы, носящей имя Сагайдачнаго. Впрочем, и то сказать,— две противоположныя натуры: закаленный запорожец и пылкий грек.
Миновав скелю Дурну, огромные камни Стоги, числом два, среди самого Днепра, мы скоро добрались до трех, еще более огромных камней, Столпов, расположенных против северо-западнаго угла большого острова Хортицы, несколько левее так называемой Головы. Самый западный из Столпов носит название Дивана и действительно представляет из себя нечто похожее - на диван,, только чудовищно больших размеров. По преданию, на этой скале отдыхала императрица Екатерина II, когда ехала от Ненасытецкаго порога вниз понад Днепром. Рассказывают, что на Диване была сделана какая-то надпись, высеченная в присутствии императрицы одним из вельмож, сопровождавших ее во время путешествия понад Днепром. Мы не знаем, чтобы императрица Екатерина II поднималась на скалу Диван; хотя близь этого места, в селе Верхней-Хортице, принадлежавшем титулярному советнику Черткову, она ночевала 22 мая, когда ехала в Херсон: Очевидно, предание почти со всякой скалой, более или менее замечательной, желает соединить имя Екатерины II. Диван интересен в том отношении, что с него открывается величественный вид на четыре стороны: Новый Днепр, Большую Хортицу, Старый Днепр и колонию Кичкас; это — положительно единственное место на всем Днепре; отсюда открывается такая богатая картина, для описания которой не достанет воображению красок, а языку слов... В этом отношении Диван — одно из прекраснейших мест на всем Днепре. Замечателен он еще и тем, что если подняться на него и крикнуть что-нибудь, то от этого крика получится отчетливое, с полной интонацией голоса, но только в более сильной степени, эхо. Крикните басом, эхо ответит басом; крикните дискантом — эхо ответит тем же; выругайтесь, и эхо выругается.
Спустившись с Дивана к Средней скале Столпов, мы увидели здесь интересное углубление, сделанное в огромном гранитном камне, находящемся несколько выше уровня днепровских вод. Углубление носит название «Запорожской миски» и действительно представ¬
128
ляет собою нечто похожее на миску. В поперечнике эта миска имеет больше трех аршин, в глубину — полтора аршина. Есть основание думать, что эта миска образовалась от того, что в углубление скалы сравнительно мягкой породы попал камень твердой породы и, вертясь вследствие водоворота, постепенно расширяя и углубляя его, сделал из него настоящую миску.
— Чого ж ця миска зветця запорожскою?
— Та того, то із неї і’ли запорожці.
— А як же вони їли із такої миски?
— Та так, мабуть, як їли у цариці в Петенбурсі... Посідали один протів одного та через миску і годуютця: цей того, а той цього.
От Столпов мы поворотили в правый рукав Днепра и тут, миновав село Вознесенку или Нешкребивку, у леваго берега Днепра, причалили у пристани Александровска, уезднаго города Екатеринославской губернии. Здесь я решил остаться на некоторое время и потому распростился со своими лодочниками.
— Бувайте, пане, здорові, як воли та корови! Бубликом хвіст завертайте та й нас не забувайте!..
ГЛАВА ПЯТАЯ
Сонце гріє, вітер віє на степу козачім.
На тім степу скрізь могили стоять та сумують; Питаютця у буйнаго: «Де наші панують?
Де панують, бенкетують, де ви забарились? Вернітеся!..»
Т. Шевченко
Город Александровой; стоит при впадении р. Большой Московки в Днепр и представляет из себя мало чего замечательнаго. Он имеет всего лишь две церкви, летом пылен, осенью и весной грязен; в нем нет ни гимназии, ни реальнаго училища, также как нет ни садов общественных, ни театров; зато есть острог, здание в архитектурном отношении превосходное. Местоположение города возвышенное, к югу несколько покатое. Коренные жители малороссы, пришлые — евреи и немцы. С восточной стороны к Александровску непосредственно примыкает немецкая колония Шенвиз, с западной — деревня Слободка и за ней село Вознесенка или Нешкребивка. Время возникновения города относится к 1771 году, ко времени царствования императрицы Екатерины II, так много заботившейся о населении Новорос- сийскаго края. В 1770 году указом Екатерины II в тех видах, «дабы как Малороссия, так Слободская губерния навсегда от варваров обеспечена была», повелено было генерал-майору Щербинину учредить «новую днепровскую» линию крепостей от Азовскаго моря до Днепра1. В том же году, десятаго мая, государственная коллегия, по распоряжению императрицы, дала знать генерал-поручику Деде- неву о построении на речках Московке и Берде так называемой новоднепровской линии с городами и о содержании в них гарнизонных батальонов. В 1771 году такая ново-днепровская линия действительно была заведена: она начиналась у Азовскаго моря крепостью Петровскою и оканчивалась на Днепре против острова Хортицы крепостью Александровскою. Кроме того, на этой же линии предполагалось возвести крепости: Никитинскую, Григорьевскую, Кирилловскую, Алексеевскую и Захарьевскую . В крепости Александровской, крайней к Днепру, велено было устроить резиденцию линейнаго обер-коменданта1 2 3. Вот время возникновения крепости Александров-
1 Памяти, книжка Екатеринослав. губерніи, 1864.
2 Записки одес. общ. ист. и древн. Одесса, 1853 г., т. II, стр. 292.
3 Памяти, книжка Екатеринослав. губерн. 1864 г.
130
ской, теперешняго города Александровска. Возведенный сразу на степень крепости, Александровск пользовался в то время большою известностью. В нем стояли батальоны артиллерийских и инженерных команд, множество разных козацких полков, жили тысячи по- сошных рабочих людей и сотни разных торговых и промышленных артелей; сверх того, через Александровскую крепость уже тогда проложен был торговый тракт из Великороссии в Малороссию и из Малороссии в Крым, это_ так называемый великий чумацкий, крымский стовповый шлях; наконец в Александровской крепости устроена была даже таможня и содержался карантин1.
Но не тем интересен г. Александровск, что некогда он был крепостью, он интересен для занимающагося историей запорожских коза- ков тем, что на одном из его кладбищ покоится прах известнаго кошевого атамана, Осипа Михайловича Гладкаго, того самаго Гладкаго, который в 1828 году, 9 мая, возвратил запорожских Козаков из пределов Турции в пределы искони им родной России.
Бросим беглый взгляд на это дело. В 1775 году, по различным политическим соображениям русскаго правительства, была «скасована» запорожская Сича, находившаяся на р. Пидпильной, в местечке Красном-куте, теперешняго Екатеринославскаго уезда. Тогда очень плохо пришлось запорожцам, но они большинством голосов решили не поднимать оружия против своего же брата «москаля», хотя вместе с тем и не даваться ему в руки: «лучче закивати пьятами»,
т. е. совсем оставить свою отчизну в России и поискать себе пристанища у турка на Дунае, нежели позволить «москалю убрати себе у шоры», рассуждали братчики—сиромахи. И точно. Многие из них скоро нашли «ворота въ великую Порту». Но как же больно и горько было «низовым лицарям» подчиняться тому самому басурманину, против котораго они считали священным долгом своим вести войну и котораго всею своею козацкою душею ненавидели! Так прошло много времени. Но дух козацкий не ослабевал, сила запорожцев не оскудевала, да й сношения с родной Украйной не прекращались: многие из молодых украинцев покидали свои родныя «осели» и удалялись на тихий Дунай к своим «бидолашным братчикам» искать у них счастья, широкой доли. Между такими бурлаками был и некто Осип Михайлович Гладкий, чистокровный украинец, родом из села Мельников, Золотоношскаго уезда, Полтавской губернии, третий сын головы1 2 Михаила Григорьевича Гладкаго3. Осип Михайлович и «одружился» уже на родине: у него была жена Федосья Андреевна Мазур, по предкам полька, но по рождению истая украинка. Но об этом не ведали низовые братчики, как не ведали они и того, что Осип Михайлович, по козацкому обычаю, прокутил все свое состояние и кроме жены покинул на произвол судьбы в деревне Краснохижин- цах, той же губернии и уезда, еще четверых детей: сына Василия, до¬
1 Ѳеодосій. Матеріалы для историко-статистическаго опис, екатер. епар. Екатеринославъ, 1880 г., т. И, стр. 247 и 251.
2 Михаил Григорьевич был 30 лет головой несменяемо.
3 Два старшие его сына назывались Афанасий и Максим.
131
черей Елену и Наталью и сына Демьяна1. Обо всем этом запорожцам не было сказано, да й нельзя было: женатых на Сичу не принимали. Прошло еще несколько времени. Случилось, что греки, народ подвластный туркам, вынужденные ужасными насилиями со стороны своих властителей, подняли против них возмущение. Надо было возмутившихся усмирить. От султана- Махмуда II пришел приказ к кошевому атаману запорожских Козаков выслать 500 добрых молодцев, которые должны были присоединиться к турецким войскам и идти против возмутившихся греков. Отряд собрали под начальством походнаго кошевого атамана Якова Мороза. В числе простых Козаков, посланных против греков, был и Осип Михайлович Гладкий.
Но греки усмирены; война окончена, и запорожцы снова в Сичи; в Сичи и Осип Михайлович Гладкий. Наступило первое генваря новаго года: «А шо, панове-молодці, треба нам на курень нового отамана вибирати!» — «Та й треба!» — «А кого ж обрать?» — «Та кого ж, як не Осипа Гладкого?» И точно, кроме него, не было более подходящаго. Всем он взял: он был храбрый, расторопный, добрый рубака, цека- вый на слово. «Нехай вин буде у нас куренным!» — говорили друзья- товарищи Осипа Гладкаго.— «Ну, й нехай!» — отвечало большинство товарищества платгиривскаго куреня. Прошло еще несколько времени; настал 1827 год, первое генваря. В этот день, по исконному обычаю запорожских Козаков, сменялась прежняя старшина и назначалась новая. Ударили в котлы; собралась рада; явилась вся старшина налицо. «А шо, панове-молодці, треба нам на січ нового кошового!!» — «Та й треба-таки!» «А кого ж мирволим вибрати?» — «Гладкого! Гладкого! Осипа Гладкого!» загудело сичевое товарищество... И так Осип Гладкий выбран кошевым атаманом всею запорожскою Сичею и назначен двух-бунжучным пашею самим султаном турецким. Но вот затевается война Турции с Россией; козаки, как подданные турецкаго султана, должны были выступить против его врага, русскаго императора. «А шо, панове-молодці, чи добра наша служба?» — «Гірка, батьку!» — «Правда ваша, молодці: гірка наша служба! I впрямь, за кого ми будем битьця і протів кого?» — «За бусурмена протів христіян!» — «І то правда. Гірка наша служба!..» — «А де ж вона лучча, батьку?» — «А де вона лучча? У москаля, чесне товариство! Ось подивітьця на нашу ж братію, чорноморців: є між ними і охвіцери, і полковники; є такі, шо й землю у себе мають і грішми побрязкують; та є у їх і такі місця, де й гроші можно пропити. А у нас? Чортзна-що! Шо у нас за земля? Голий пісок, та ще й того, гляди, не буде: он, кажуть, султан хоче, щоб нас у Єгипет перевести...» — «Що ж робити, батьку? Порадь насІ« — «Що робити? Ви тілько слухайте мене, то все горазд буде. Турок воює з москалем; москаль стоїті* у Змайлові (в Измайлове)... У нас буде сорок дві лодки; ми сядемо на ті лодки та в море, а з моря в Килійс [ь] ке гирло, а із Килійського гирла в Дунай, а за Дунаєм город Змайлов, а там ми уже і у москаля в гостях. Гаразд?» — «Гаразд, батьку!..» И вот Осип Гладкий с верны-
1 К четырем детям у Осипа Михайловича впоследствии, когда он возвратился из-за Дуная в Россию, прибавилась еще дочь Мария.
132
ми ему козаками, хотя и далеко не со всеми, в Измайлове крепости пред лицом государя императора Николая Павловича. «Прости, великий царю!» — «Бог вас прощает, отчизна прощает и я прощаю! Я знаю, что вы за люди!..» Осип Гладкий поверг у ног государя свою булаву, саблю и шапку и взамен того получил на андреевской ленте золотую медаль, чин полковника, далее командира, затем кошевого и наказного атамана вновь сформированнаго из выведенных коза- ков «запорожскаго войска», названнаго потом «дунайским козачьим полком» и вновь переименованнаго в «азовское козачье войско». Прошло после этого много времени. Наступил 1855 год. Осип Михайлович теперь уже в отставке; теперь он генерал-майор; живет в станице Ново-Спасовке, потом переезжает в купленный им за шесть тысяч руб. хутор Ново-Петропавловку, Александровскаго уезда, Екатеринославской губернии, между сел Славгородом и Покровским, на р. Солоной, в шестидесяти верстах от уезднаго города Александровска. Теперь он уже не разлучен со своей женой Федосьей Андреевной, теперь он ведет мирную жизнь помещика-хуторянина; дети его воспитываются: старший, Василий, сперва в Золотоношском уездном училище, потом в Екатеринославской губернской гимназии, которую оканчивает с серебряною медалью, имея с тем вместе уже и чин офицера; Демьян учится в Александровском царско-сельском малолетнем корпусе1; Наталья — в Полтавском институте благородных девиц; Мария и Елена — дома, под руководством самих родителей. Прошло еще несколько времени, и наступил 1866 год, роковой год для Осипа Михайловича. Летом, в июньскую жару, в день апостолов Петра и Павла, Осип Михайлович отправился в г. Екатерино- слав на ярмарку. Уже он оставил его; уже благополучно добрался до г. Александровска. Но тут внезапно почувствовал припадки страшной болезни холеры, свирепствовавшей незадолго перед этим в г. Ека- теринославе, и после продолжительных страданий, пятаго июля, и покончил свое земное существование, прожив 79 с половиной лет. За ним последовала и его жена, безотлучно находившаяся при больном муже и заразившаяся тою же болезнью, холерою; как и Осипу Михайловичу, Федосье Андреевне было точно так же 79 с половиной лет. Оба погребены на городском кладбище г. Александровска. «Генерал-маіору, бывшему кошевому атаману запорожскихъ коза- ковъ, Осипу Михайловичу Гладкому». Так гласит надпись, сделанная на небольшом песчаниковом кресте, поставленном сыном умершаго, Василием Осиповичем Гладким. Из всех детей бывшаго кошевого атамана запорожских Козаков в настоящее время осталось только двое: Василий Осипович, в отставке подполковник, и Наталья Осиповна, в замужестве Слоновская. Первый живет в деревне Екатерининской, Александровскаго уезда, Екатеринославской губернии, на речке Ганчуле, в имении своей жены Беляевой; он имеет восьмеро детей: четырех сыновей и столько же дочерей; из них старший, Петр Васильевич, по окончании курса математических наук в Харьков¬
1 Он умер бездетным, в 1862 году, в звании баталионнаго командира.
133
ском университете, оставлен был по кафедре математики и отправлен за границу, но потом, по возвращении из-за границы, поступил на службу в ^чугунно-литейный завод князя Демидова-Сан-Донато, в Нижний Тагил, Пермской губернии; следующий сын, Осип Васильевич, по окончании курса юридических наук в том же университете, поступил на земскую службу и выбран мировым судьей в один из участков Александровскаго уезда, Екатеринославской губернии; последние, Демьян и Степан, учатся: первый в Московском университете, второй — в Полтавском кадетском корпусе. Старшая дочь Настасья Васильевна, в замужестве за неслужащим дворянином, фотографом А. М. Иваницким, живущим в г. Харькове; следующая дочь, Ирина Васильевна, состоит в числе классных дам харьковскаго института благородных девиц, остальныя две дочери, Домникия и Варвара, при отце; все оне прекрасно окончили курс в харьковском институте благородных девиц1.
Вот чем интересен г. Александровск для того, кто занимается историей запорожских Козаков. В городе Александровске на этот раз я имел разыскать Якова Павловича Новицкаго, известнаго южно- русскаго этнографа. Но Новицкий в то время был на Хортице. Хортица — это его постоянная летняя дача, ^ам он берет себе под наем небольшой клочечек земли под бакчу и, забившись в курень, проводит в нем целые дни и ночи... Нечего было делать: нужно было идти пешком к Днепру, чтобы переправиться через него на Хортицу". Пройдя около получаса по хорошо утрамбованной дороге, я очутился у песчанаго берега реки, ярко заблестевшей передо мной от солнца. Поклонившись пышному и широкому Днепру, омочив свою разгоряченную голову его водой, я стал высматривать себе каючка. Как вот на мое счастье плывет вниз по течению в маленьком каючке «дидок». Я подал знак рукой диду, и он повернул к моему берегу.
— Здоровенькі були, дідуню!
— Здоровенькі були, паничу!
— А шо я вам скажу, дідуню?
— Якшо є що казати, то кажіть,— послухаю!
— Перевезіть мене, спасибі вам, на той бік Ніпра!
— Цебто на Хортицу?
— Як єсть туда!
— Я б то вас і перевіз, так каюк ненадежний.
— Чом ненадежний? а ж він не хисткій?
— Та він-то не хисткій, та шо з дірками, от шо біда!
— Це нічогісенько; ми їго зараз оснастим, та й подамось.
— Ну, як так, то й так!
1 Печатных сведений о личности О. М. Гладкаго очень мало; можна указать только на следующий: «Историческое свѣдѣніе объ азовскихъ-и дунайскихъ козакахъ», напечатанное в «Инвалидѣ» за 1847 г.; «Осипъ Михайловичъ Гладкій», напечатанное в «Русской Старинѣ», за 1881 г., II; «Задунайская Сѣчь» — в «Кіевской Старинѣ», за 1883 г.; «Полковникъ изъ Золотоноши», в «Нивѣ» за 1883 г., сочинение Кириллова. Последнее носит характер повести или романа; но оно наполнено самыми грубыми и, непростительными историческими ошибками.
134
Забив в каюке дырки, мы заняли свои места и скоро поплыли поперек Днепра по направлению от севера к югу*
— Ви, мабуть, із города, паничу?
— Із города, діду!
— Так це, мабуть, за яким-небудь ділом до німців і’дите?
— Та так: і за ділом і не за ділом, а більш усього, шоб подиви- тьця на Хортицю. А шо бувають тут такі, шо дивлятця на неї?
— Бувають! Та коли хочете, то я дня три тому назад переправляв каюком на Хортицю якось янорала. Оттаке-лезні на ньому опалети! Як переправив його на Хортицю, так він винняв із саквоюза книгу та й давай у ню читати. У книгу читає і на острів дивитця... Потім читав-читав та й каже міні: «Ех, діду, та й роботи ж тут буде нашим письмакам!..» Та й закрив книгу, потім дав міні аж цілісенького двугривенного та й подавсь на острів, а я собі подавсь на свій бік Ніпра.
Быстро шло время за разговором, и мы не успели оглянуться, как уже были у берега Хортицы. Поблагодарив дида и словами и деньгами, я направился вдоль берега Хортицы, в немецкую колонию остров- Хортицу (Insel-Chortiz). Пройдя около пяти верст через разныя балки, выбалки, извилины и заточины, я наконец добрался до дома колониста Фризена. Фризен, старик очень высокаго роста, симпатичный, ласковый, встретил меня у порога своего дома и попросил войти в сени. Я последовал за ним.
— А десь я вас та пачив?
.— А де ж ви мене бачили?
— Та ви у нас торік не пули?
— Був!
— Так, так! Тоді я вас і пачив1.
От Фризена я добрался до небольшого куреня Я. П. Новицкаго. Солнце все еще цекло сильно, и потому на баштане никого не было видно. «Пугу! пугу! козак з лугу!» — сам себе закричал я.— «Який козак?! з якого лугу?» — «А ось вилазь, то й побачиш, який».— В курене мы решили ранним утром следующаго дня отправиться в путь вверх понад левым берегом Днепра.
Уже было за полночь, когда мы оставили ортицу и, сев на лодку «Ластивку», пустились вниз по Днепру, к пристани г. Александровска. Что за ночь была в то время, и до сих пор не могу забыть! Тихо, до того тихо, что, казалось, вода в Днепре совсем остановилась, совсем застыла и как бы превратилась в хрустальную, чистую и светлую массу. «Чуден Днепр при тихой погоде!..» А между тем лодка наша, сама собой, без весел, быстро скользила по Днепру, почти с быстротою молнии уносимая его течением. Не знаешь* чем и любоваться: роскошным ли, полным и величественным Днепром, массивными ли, высокими гранитными его берегами или прозрачным, чистым небом, усеянным мириадами светлых звезд и залитым мягким светом луны... То была картина, полная прелести, величия и обаяния. Тут лишни были слова и движения восторга... Уже около получаса плыли
1 Немцы-колонисты говорят по-малорусски с акцентом немецким.
135
мы по Днепру, в немом восторге, не смея ни единым словом, ни единым звуком нарушить царственной тишины... Но вот впереди нас показался остров Розстёбин, и мы пристали к нему, желая пройтись по нем. Однако остров оказался покрытым такой высокой и густой лозой, что пробраться через него не было никакой возможности; несколько раз сваливались мы в ямы, несколько раз запутывались в кустах и под конец решили воротиться к лодке. Однако это не сразу далось нам: мы заблудились! Как тут быть? Кругом не видно ни зги, кроме мреющих в небе звезд. «Стой, хлопче! а где большая Медведица?» — «А вот она!» — «Ну, на нее же нам и держать!» Так мы выбрались к берегу, сели в лодку, скоро добрались до пристани и от пристани дошли до города.
Следующим днем мы поднялись поздно и тот же час начали собираться в путь. Недолги были наши сборы. Кусок сала, рыба, хлеб и фляшка горилки составляли весь наш продовольственный запас; чу марка, блуза, длинные сапоги, дымчатыя очки, походныя палки составляли наше убранство. От Александровска мы решили напра^ виться на северо-запад, прямо к Кичкасу, и оттуда уже подняться вверх понад левым берегом Днепра, насколько хватит у нас сил и бодрости идти пешком. Сложив свою скудную провизию в сумку и повесив сумку при помощи палочки на плечо, мы весело и шибко зашагали вперед, останавливаясь и расспрашивая по временам встречных дидов о какой-нибудь балочке, скельке или могилке, одиноко торчащей в степи. Чвалаєм себе по степи, как те козаки-сиромахи! Идем-идем, присядем на траве, повалимся на бок, полежим, отдохнем; тут кто песню пропоет, кто думу проговорит:
«Як гуляв козак-нетяга сім год ще й чотирі,
То потіряв з-під себе три коні воронії,
І як на дев'ятий год навертає,
А козак-нетяга до города, до Черкас, прибуває.
І шо на козаку-нетязі три сиром'язі:
Опончина рогозовая, поясина хмельовая,
Сап’янці — видні п'яти й пальці,
Шапка-бирка — зверху дирка,
Хутро голе, околиці Біг має;
Вона дощем покрита,
Травою пошита,
А вітром на славу козацьку підбита.
Куди віє, туди й привіває,
Молодого козака та й прохоложає».
А вот войдем мы в балку, увидим грушевое дерево; тут один из нас тотчас вДезет на дерево и начнет трусить созревшие фрукты, а другой станет под деревом и подбирает падающие плоды в сумку «про запас на голодные годы».
Так прошли мы несколько балок, выбалок, миновали несколько могил, могилок и наконец очутились у леваго берега Днепра, близь громадной скели Дзвиныци. «Верх вывела гостро, мов и справди дзви-
136
Камень Дзвиныця.
ныця!» (См. табл. X). Близь Дзвиныци мы увидели пещеру Школу и решили исследовать ее. Для этой цели мы сошли к берегу Днепра, и тут перед нашими взорами раскинулась небольшая, но в высшей степени живописная площадка, поросшая густою высокою травой, с западной стороны упирающаяся в Днепр, с северной и восточной — затененная густыми кустарниками дерев, а с южной — загроможденная огромнейшей стеной гранитных скал, покрытых мхом. Вот где дичь! Кроме деревьев, серых скал да голубого неба, ничего и никого здесь не видно. Посидев и отдохнув на зеленой площадке, подзакусив и подкрепившись доброю горилкою, мы решили после этого проникнуть во внутрь пещеры. Собственно говоря, отыскать сразу вход в пещеру довольно затруднительно. Нужно сперва найти углубленное в стену отверстие с огромнейшим навесом над ним, едва только на пол-аршина возвышающимся над землей, и потом уже в этом навесе надо искать самую пещеру. Согнувшись, что называется, в три погибели, мы влезли в отверстие стены и тот же час увидели надпись, сделанную на скале, прикрытой навесом и состоящую из букв, выведенных красной краской, очевидно, в самое позднейшее время: Е. МГ E. Т. Н. М. В. КХ Э. Г. 27/VI 81. Взобравшись в отверстие, мы заметили здесь два темные хода: один влево, другой вправо. Последний ход и вел собственно в пещеру. Самая пещера (точнее, грот) оказалась состоящею из двух коридоров, из коих один идет с севера на юг, параллельно Днепру, а другой — с востока на запад, встречно Днепру. Высота пещеры — четыре аршина. На протяжении девяти аршин она сперва идет с севера на юг, после чего под прямым углом поворачивает с востока на запад и идет на протяжении пяти аршин, оканчиваясь отверстием в берегу Днепра. Проход из перваго коридора во второй до того узок, что здесь надо особенным образом вытянуться, чтобы пролезть через него. Тут грозит большая опасность застрять между скал и остаться навсегда в пещере; опасность увеличивается еще от того, что второй коридор не имеет внизу пола и, представляя из себя зияющую расщелину, оканчивается где-то далеко внизу, в самом материке земли, на глубине нескольких сажен. Держа в зубах кусок стеариновой свечки, обмотанной в бумагу, мы осторожно стали пробираться из перваго коридора пещеры во второй и, чтобы не оборваться в расщелину, хватались руками за небольшой карниз, которым оканчивается пещера вверху, у самаго потолка. Каждую минуту можно было ожидать, что вот-вот соскользнет рука, и тогда прости-прощай все, что любо-дорого!.. Страшна была именно пропасть, зиявшая под ногами: она, чем дальше вниз, тем больше суживалась, представляя из себя нечто вроде огромнаго расщепленнаго камня, в котором можно было заклиниться, как заклиняется топор, вгоняемый в бревно. Много нужно было иметь смелости, а еще больше того — ловкости, чтобы пробраться чрез этот.второй коридор пещеры, но мы благополучно совершили свой подвиг и скоро выбрались из пещеры, чтобы продолжать дальнейший путь. В пещере Школе, если верить рассказам стариков, «несколько лет тому назад нашли кожаную сумку, наполненную копьями, позументы от какого-то форменнаго платья, большую берцовую кость человеческаго скелета, в кото¬
138
рой оказалась стрела, и, наконец, в одном ущелье скалы, у входа пещеры к Днепру,— несколько наконечников стрел»1.
Оставив пещеру Школу и миновав несколько балок, скал и островов, мы. наконец, уже к вечеру, добрались до деревни Маркусивки или Павлокичкаса. Деревня Маркусивка раскинулась по высокому взгорью вдоль леваго берега Днепра. Солнце совсем садилось за горизонт, когда мы приблизились к хате дида Дмитра Бута. Хата дида Бута обращена была крыльцом к Днепру; у крыльца стояла скамеечка, а на скамеечке сидел дид и смотрел на заходящее солнце. То было чудное, хотя и мимолетное зрелище. Солнце, прежде чем зайти за горизонт, вдруг погрузилось в Днепр, и от этого вся река сделалась ярко-багровою полосой, горевшею миллионами огней, невольно приковывавших к себе взор человека. Эта картина очаровала, видимо, и дида Бута. Он сидел против Днепра и смотрел на заходившее солнце, приложив свою левую руку ко лбу, заменявшую ему подзорную трубу. Мы подошли к диду и поздоровались.
— А угадайте, діду, чого це ми до вас прійшли?
— А кажіть чого, тоді і угадаю.
— Чи не можно у вас, дідуню, передохнути?
— А чом не можно? Можно, якшо ви добрі люде.
— Та ми люди, як люди!
— Мабуть писані з города, або такі, шо діхтирика гоните1 2.
— І те, і друге, діду: хто писарює, а хто діхтирика гоне.
— Добре, сідайте!
Ми присели на скамью, один с одного бока дида, а другой — с другого.
— От же я десь вас бачив,— заметил дид, обращаясь к моему спутнику.
— Ще б таки не бачили, коли я три годи підряд не минаю вашої хати. А згадайте!
— Те-те-те! Згадав, сердце, згадав! Та це ви Яків Павлович?.. Бач яка пам’ять у старого стала!.. Це вже, мабуть, про старовинку хочете чого-нибудь запитцть?
— Про старовинку, діду, про старовинку! Та це сперше до вас затягнули. Ну, як ви тут живете?
— Та так тілько шо маслаки3 тягаєм!
Тут едва успели мы обменяться еще двумя-тремя фразами, как по деревне показалась пыль и вместе с пылью — «череда» коров.
Скоро в ворота вошла корова и за коровой невестка дида; она низко поклонилась нам и затем исчезла. Немного спустя, за невесткой явился сын дида, потом внук. Оба подошли к нам, и тут завязался общий разговор. Но не прошло и часу, как из хаты вышла невестка и пригласила всех нас «вечерять». Мы последовали приглашению. Хата оказалась хотя и низкою, но очень опрятною, убранною цветами, вымазанною мелом. В углу ея стоял стол, застланный
1 Я. П. Новицкій. Степь. 1886 г., 16 феврал, стр. 102.
2 Дифтерит выгоняете.
3 Маслаки — кости.
139
белой скатертью, вокруг стола широкия лавки, в самом углу образа и за образами ручники с мережками. Меня усадили в самый угол, «на покуть», в средине между Яковом Павловичем, с одной стороны, и самим дидом — с другой; остальные члены семьи стояли у стола: «так звычай показує». Скоро на столе явилась горилка, а за горилкой и разная «страва», состоявшая из целых шести перемен, начиная с борща и кончая медом. Жидкую пищу ели с особенною предосторожностью: опускавший ложку в миску не иначе доносил ее до рту, как подставив под нее кусок хлеба, «щоб скатертыну не закапати»; причем во время разговора все выпускали ложки из рук и вешали их на края чашки. Оба эти приема мы быстро усвоили, к видимому удовольствию дида. Во время ужина мне хотелось свернуть на тему о запорожцах, и я стал накидать «ключечку» на дида.
— Ну й міста ж у вас, діду, чудесні!
— Шо теперь вони за чудесні? Якби ви побачили год п’ятьдесят тому назад, от коли були міста! Тут улітку було тих зайців, так видимо- невидимо: так коло хати і лазять, як коти, а зімою так і мандрують було по кризі цілими кущами, як ягнята. А вовки, то ті так на задніх лапах і стоять. Прийдуть до возу та й виють. Оце було як ночуєш на степу, то кладеш коло себе вила, сокиру і косу, шоб було чим од- битись. Того й гляди, шо ухопе або тебе, або хлопця, шо биля тебе. Як поженеш вівцю пасти, то так і держись за хвіст.... Міста дуже зві- ряні були! А качок, коріпок, перепелів — наче хмара. Як вечір, то тільки й чуєш: під-подьом! під-подьом!.. Та так усю ніч, хіба уже на світаньці трохи угамуютця. А гаду? Господи, скільки єго було тут! Міні і теперь у пам’ятку, як старому Коваленкові жовтобрюх одірвав, звиняйте, матню... Насилу вирвавсь живим покойник!,.
— Отак воно було.
— Отак і було.
— А скажіть, діду, як отой острів зветця, що понизче Вільного порога?
— Та який же вам треба: там єсть острів, єсть острівок, єсть і острівець.
— Міні треба отого, шо як вискочиш за поріг, а він і єсть.
— Е, так це Пурисів острів!
— Пурисів, кажете, острів?
— Пурисів.
— Так він і спреже звався?
— Ні не так! за запорожців його звали Дубовим островом.
— За запорожців, кажете, діду?
— Атож.
— Шо ж воно таке за запорожці?
— Вояки великі, і великі знахурі; вони з нечистим знались.
— Як так, діду?
— А так: знались та й годі!
— А жеж вони були такі, як оце й ми?
— Такі, як оце й ми!
— І горілку пили, як ми?
— І горілку пили!
140
— 'I отак, як і ми, борщ їли?
— І отак, як ми, і борщ їли!
— І в штанях, і в сорочках ходили?
— І в штанях, і в сорочках ходили, а з нечистим знались.
— Як же воно так?
— А ось як! Я вам роскажу, а ви послухайте. Воно, хай Бог простить, об них за хлібом-сілью і згадувати гріх, та вже дарма, роскажу. Вони оце зап’ють-загуляють. Поставляють коло себе два ведри; в одно ведро нальють горілки, а в друге води, та горілку п’ють, а в воду дивлютьця, горілку п’ють, а в воду дивлютьца. А ногайва, а ляхва, а кімлашня так кругом і обсіда їх, а вони горілку п’ють, а в воду дивлютця.
— Чого ж вони дивлютця?
— Постойте, докажу!.. А вони горілку п’ють, а в воду дивлютця... Потім уже який-небудь лях підкрадетця сзаді до запорожця та хап його за чуприну, а він тоді чабульк у те відро, шо з водою, та звідціля, де ми сидимо, та аж під Карцоном (Херсоном) опинитця. Так хіба ж ото вони не знались з нечистим?
— Теперь, бачу, діду, шо знались.
Я вновь было начал закидывать «ключечку» насчет запорожцев, но дид вдруг оборотился ко мне и, глядя испытующим оком, заметил:
— Ох, здаєтця міні, пане, шо ви більш мене знаєте про тих запорожців!
— І де ж міні знати більш дротів вас, діду? Вам, може, десяток с[ьо]мий пішов, а у мене ще й молоко на губах не обсохло.
— Та воно-то так. Та аже ж ви читаєте книжки?
— Читати читаю, та тільки як? По складах: «буки-азъ-ба, види- азъ-ва, глаголи-азъ-га»... От як я читаю. Та хоч би й лучче читав, так я у ті книжки, діду, не вірю і вам не совітую вірити, бо там усе брехні понаписані,— скрізь брехні, діду, окрім святого письма.
— От правду, так правду сказали! Я й сам не вірю тим книжкам, окрім святого письма.
Так доверие было восстановлено, и мы вновь начали беседовать на тему о' запорожцах. Разговор протянулся далеко за полночь, но под конец мы высказали просьбу, чтобы нам указали место для ночлега. Нам отвели «свитлицу», небольшую хатку через сени от той, в которой мы ужинали; туда, по нашей просьбе, внесли свежаго сена, разостлали его «по долівці»,— и мы, покрыв сено пледом, тот же час растянулись на нем и тот же час заснули. Проснулись мы еще до восхода солнца. Умывшись и помолясь Богу, тот же час позавтракали предложенным нам молоком и потом, поблагодарив хозяина, который отказался взять с нас какую бы то ни было плату, отправились в дальнейший путь, все в том же направлении, понад левым берегом Днепра. Теперь характер местности изменился: то шли мы по скалам, кое-где только покрытым деревьями, теперь шли сплошным лесом, начавшимся тотчас по выходе из Маркусивки. Лес упирался в самый берег реки и по нем, с юга на север, тянулась маленькая тропинка, по которой мы, один за другим, и зашагали. Весь Днепр окутан был легкими водяными парами, которые отделялись от воды, за¬
141
стилали берега реки и густо садились на высокия деревья. Влага чувствовалась даже на наших платьях и на цаших посохах. Вот увидели мы остров Голый (на старых картах, Скалистый) и прилегающую к нему с северной стороны косу. Батюшки мои, сколько же на этой косе разных птиц! сколько голосов, пения, свистов! какой тут крик, писк!.. Мне показалось, что предо мной необитаемый австралийский остров... Пройдя часа два лесом, мы выбрались затем на открытый, очень возвышенный, берег и увидели с него среди Днепра остров Большой-Дубовый или, по-теперешнему Лёвшин (иначе Мар- кусив), весь покрытый прекрасным лесом. Солнце уже поднялось высоко и начало согревать наши немного продрогшие в лесу члены. Пройдя еще несколько времени, мы наконец увидели небольшую сторожку, у берега Днепра, на земле помещика Левшина. Здесь жил лесной сторож, еврей Гершкович. Отдохнув немного на завалинке хаты, мы готовы были уже отправиться в дальнейший путь, как к удивлению своему увидели большую чугунную плиту с какою-то надписью. Плита стояла у завалинки сторожки и была загажена птичьим пометом. Я велел очистить ее, после чего прочел на ней следующий слова: «Судообходные каналы в днѣпровскихъ порогахъ сооружены по повелѣнію Государя Императора Николая I распоряженіемъ главнокомандующаго путями сообщенія и публичными зданіями генералъ-адъютанта графа Клейнмихеля. Работы начаты въ 1843 году, окончены в 185...» (угол отбит). Где стоял этот памятник, почему он попал к сторожке еврея Гершковича, мне на это не дали ответа. Хорошо у нас сохраняются исторические памятники!
Сопровождаемые множеством злейших собак, мы отправились дальше, имея с правой стороны хутор Тарана, с левой — Днепр, и скоро увидели среди Днепра Малый-Дубовый или, по-теперешнему, Пурысов остров, а за ним последний, если считать сверху, и первый, если считать снизу, порог Вильный или Гадючий. С высоты берега мы заметили в пороге маленькую мельничку, прицепленную на канатах к большому камню, и возле мельнички «вештающагося» дидка. «Как будто дид? А зиркни, хлопче, в быноклю!» — «Так и есть — дид!» — «Ну, так потягнем до порога!» Скоро спустились мы вниз с берега, остановились как раз против мельнички и начали махать палками диду, подавая знак, чтобы он приблизился к нам. Дед понял наше желание, сел в каюк и подплыл к берегу.
— Здоровенькі були, діду!
— Здоровенькі були, пани!
— А шо, діду, чи не перевезли б ви нас у поріг, до мельнички?
— Чом же не перевезти?
— От спасибі вам, так спасибі! А шо ж там у вас і рибка буде?
— І рибка буде!
— І юшка буде?
— Та й юшка буде!
— Е, як у вас і рибка і юшка буде, то у нас і от яка буде,— заметил я, показывая диду бутылку с горилкой и повертывая ею перед ним. У дида глаза заблестели от удовольствия.
— О, то! саме дідівська харч: нема ні шкоринки, ні маслачка.
142
— А знаєте, діду, яка їй була приказка у запорожців?
— Ні, не знаю.
— А як не знаєте, то я скажу. Запорожець оце поставе перед собою пляшку горілки та сам себе пита і сам собі одвіча.
— Хто ти?
— Оковита!
— Аз чого ти?
— Із жита!
— А звідкіля ти?
— Із неба!
— А куда ти?
— Куди треба.
— А білет у тебе є?
— Ні, нема!
— Так от-тут же1 тобі і тюрьма!
Такая присказка очень понравилась диду и видимо сразу расположила его к нам. Скоро мы сели в каюк и через пять минут очутились в пороге. Дид соорудил нам два стула из гранитных скал, после чего сделал маленькую кабичку, навесил над нею казаночек, налил в ка- заночек воды, разложил костер и, предоставив воде кипеть, сам занялся рыбой. «Зараз тілько й витягнув рибину із порога; ще й жива!» Мы, между тем, не теряя времени, разделись, выкупались в самом пороге Днепра, потом помолились Богу на восток и затем подсели к казанку. Пошли расспросы, рассказы. Оказалось, что дид был из с. Андреевки, что он занимается в мельнице сукновальством, что у него дома есть и баба, и сын, и внучата. Не успели мы за разговором и осмотреться, как уже рыба и сварилась. Дид принес «ночвы», вытащил в них рыбу, посолил черною не молотой солью и отставил ее в сторону; после этого снял с кабички казанок и приблизил к нам; вместе с казанком явились деревянныя некрашенныя ложки и большие куски белаго пшеничнаго хлеба. Мы поснимали шапки, перекрестились, выпили по чарке горилки, причем диду поднесли первую чарку, и принялись за уху. Дид сидел против нас на корточках и ел юшку, подставляя, по привычке, под ложку кусок хлеба, щоб «не закапати штанів». Скоро мы выпили по другой чарке, потом по третьей и уже стали черкать ложками дно казанка. Тогда дид принял от нас казанок и вместо него поставил «ночвы» с рыбой. «А шо ж, діду, риба плава!» — «Та вже так!» Выпили и по четвертой. Скоро и от рыбы остался один остов. После этого дид поднялся с места, ушел в мельницу и принес оттуда два больших арбуза. Арбузы оказались бесподобно хороши. И так наш завтрак кончен, мы поднялись с мест, помолились на восток, «подякували» дида, потом выпросили у него каюка и отправились на Малый-Дубовый остров.
Прошло около трех часов, когда мы воротились с острова к порогу, оставили здесь каюк, распростились с гостеприимным дидом и поднялись дальше вверх понад Днепром. Уже часам к трем дня мы добрались до с. Андреевки. Здесь мы передохнули часа два-три
1 В животе.
143
и потом отправились дальше, все в том же направлении, к с. Петровскому (Свистунову), Александровскаго уезда. В ногах чувствовался страшный зуд. Мы уже начинали молить Бога, чтобы нам попался какой-нибудь воз или бричка, на который мы могли бы хоть немного подъехать, но на наше сиротское счастье никакой брички не попадалось. Чем дальше мы шли, тем хуже чувствовали себя; ноги совсем уже отказывались служить нам, и мы еле-еле двигались с места. Уже часов около десяти ночи добрались до с. Петровскаго й направились к дому управляющаго имением незабвеннаго Василия Александровича Сипягина. Нам отперли на наш стук двери. «Кто тут?» — «Козаки!» — «Какие такие козаки?» — «А вот посмотрите и увидите!» — «Ах, батюшки мои! да откуда же вы? На чем вы?» — «На собственной четверке, Василий Александрович!» — «Как, от самаго Александровска? Это сорок-то верст пешком?» — «Да от самаго Александровска, сорок или пятьдесят пешком; ведь шли-то мы не по прямому пути, а по извилинам Днепра».— «Ну, козаки! вижу, что козаки!» Скоро подали нам обильный ужин, а затем сделали постели на балконе дома, выходящем к самому Днепру. Покончив с ужином, мы вышли на балкон, где и расположились на ночлег, в виду острова Дубоваго и порога Ненасытецкаго, шумевшаго в эту ночь с особенною силою. Долго мы прислушивались к Ненасытецу, прежде чем могли заснуть, и в это время заметили такое интересное явление на Днепре: зашумит сперва Ненасытец, Дид-порог, шумит-шумит, очень долго, потом стихнет; после него начинает шуметь Вовнига, Внук-порог, шумит-шумит, столько же, как и Ненасытец, потом стихнет, и тогда начинает шуметь опять Ненасытец. Так повторялось несколько раз. Долго мы наслаждались этой музыкой и наконец заснули под плеск днепровских вод и под их переливы через пороги.
Следующим днем мы едва поднялись с постелей: и руки и ноги были точно не наши. Особенно давали себя знать ноги. Но внимательный хозяин предложил нам заменить сапоги мягкими туфлями, и тогда мы почувствовали себя несравненно лучше. После завтрака мы решили поехать к Волниговскому порогу, где жили диды-рыбалки, славившиеся в селе своим уменьем рассказывать про*старину. Нам подали старинную бричку, наподобие ноева корабля, и мы медленно потянулись к Волниге. Не прошло и часа, как мы были уже у ры- бальни; тут мы увидели дида, который сидел на земле, протянувши ноги вперед, держал между колен большой горшок и поворачивал в этом горшке какую-то большую дубину.
— Помагай Біг, діду!
— Спасибі,— отвечал дид, не взглянув даже на нас.
— А шо риба є?
— Тут не до риби, коли своє діло стоїть: ви, бачу, і не журитесь, шо у мене табака не стерта.
Оказалось, что дид занят был приготовлением табаку для себя и ни о чем другом и знать не хотел. Обе пучки его рук, борода, усы, нос были в табаке: это он все пробовал, мягко ли стерся табак. Мы оставили дида в покое и вошли в землянку. Землянка оказалась полна дыму, который не позволял нам рассмотреть находившихся в ней
144
других рыбалок. Мы присели на корточки и тогда увидели, что в ней было еще пять человек дидов. В землянке устроена была печь с длинной лежанкой, по самой средине стоял столб, на котором висели сумки с разным добром дидов, и от столба вверх поднималась лестница в виде ступенек, сделанных по земле. Мы поздоровались с дидами и вступили в разговор. Сперва шло дело о рыбе, о плотах, о литвинках «як їх ловлять пороги», а потом незаметно поднялся вопрос о том, что находят в порогах после полой воды. Тут один из дидов, Демьян Муха, рассказал нам, что он лет двадцать с лишком тому назад вместе с семью человеками, своими односельчанами, вытаскивал из Волни- говскаго порога две пушки. «Це було за год до волі, у восени. Пішов я з Михайлом Вельским рибальчити у поріг. А перед тим зробилось так тепло, шо аж крига провалилась коло Вовниги; прийшли ми й давай у оддушини ворхоту пускати та кукульванити рибу. Лазили- лазили там, коли бачимо, аж на дні порога шось блещить; придивляємось, дві пушки. Пішли у село, призвали до себе ще шість чоловіка та й давай ото ми, восьмеро, тягти ті пушки. Витягли. Так одна була, як зараз помню, тринадцять пудів і дванадцять хунтів, а друга — дванадцять пудів і вісімнадцять хунтів; на їх були й мітки,— хрестики, понизже затравки, у четверть довжини; обидві пушки трьохаршинні. Признали, шо одна із бронзи, а друга із польскаго золота; а жид,— тут таки із нашої Свистунівки,— признав, шо то пушки якогось князя Святославського. Потім об тих пушках доложили нашому губернатору1, так він як ухопив їх та й помчав кудись аж у Москву».
Вышед из рыбальни и полюбовавшись величественным порогом, мы направились в степь, прямо на восток от Днепра, в сопровождении дида-рыбалки.
— А шо, діду, єсть табака?
— Єсть; а хіба ви нюхаєте?
— Атож!
— А як нюхаєте, то ізвольте-сь!1
Я подставил щепотку, и дид мерно отсыпал мне табаку на ноготь; постучав предварительно рожком о колено своей правой ноги.
— Добра табака!
— Уже ж шо добра, коли чхаєте!
Так мы идем потихоньку, не спеша, медленно подвигаясь, на палочки опираясь, и мирные разговоры ведем.
— А шо, діду, чи не знаєте ви якої-небудь козацької пісні?
— Знав колись, та теперь не зведу.
— А багато знали?
— Та до гибелі.
— А які ж ви знали?
— Та ось і ту знав, шо про козака та про долю співають.
— Які ж у неї слова?
— Та слова у неї от які:
«Уже літ більш с десять, як козак в неволі Понад Дніпром ходе, викликає долю:
1 Это был губернатор Сивере.
145
«Гей ти, доле, вийди із води,
Визволь мене, серденько, з тяжкої біди...»
— Гарна пісня! От якби заспівати!
— І заспівав би вам, паниченьку, так зовсім гласу нема.
— Ну, хай коли-небудь удруге.
Идем дальше, все также не спеша, медленно подвигаясь и на палочки опираясь.
— А як воно, діду, у старовину тут було?
— Як у старовину тут було? У старовину тут таке було, що й сказати трудно. Трави такі, що як іде товаряка у степу, так і ріг не видко; риби тієї стілько, що як уткнеш було рогелю у Ніпро, так аж ручка трещить, як назад потягнеш.
— Чого ж воно теперь того нема?
— Чого? Людей богацько наплодилось, от чого! Теперь ти вийдеш на Ніпро одним каюком, а за тобою ідуть десять; тоді на всю слободу двоє тілько рибалок і було, а теперь їм і счоту нема; так усяке над рибою і нависа; теперь і води не знать: усе рибалки. Було!.. І трави було, і діса, і звіру — всего богато було. Оце бувало устанеш нічью, підеш до Ніпра, сядеш у каюк та й хода! А ніч така, що, Господи великий, умирати не хочетця!.. Вода не шелесне, а зорі так і тіпаютця у небі. Така затишь, така затишь, шо наче б то, як там кажуть у казках, усе заколдоване. Тілько й почуєш, як шубовтне яка рибина у воді, або завиє де в бальці, серед лісу, вовк.
— Так тут і ліса були?
— Були! Вони і теперь єсть, та вже не ті. Ось тут, на Россохова- тій бальці, росла така дубина, шо теперь і близько такої нема: тут і печери були.
—1 І печери, кажете, діду, були?
— І печери були; та вони десь і теперь зостались.
— Невже? А чи не можно яку-небудь побачити?
— А чом же не можно? Потягнем до балки, то, може, і побачим.
Итак, мы направились к балке Слободской Россохе. Идем да
идем, медленно подвигаясь, на палочки опираясь, и приятные разговоры ведем. Вот и балка Россоховатая, но пещеры пока не видим. Где же она? Да вот и пещера. Чтобы точно определить местонахождение пещеры, нужно прежде всего сказать, что балка Слободская Россоха находится версты на две ниже села Свистунова, между церковною землей и крестьянским наделом и впадает в Днепр с левой стороны, по направлению от юга к северу. Затем нужно заметить, что с самой вершины, от юга, балка идет сперва одним жолобом, а потом, приблизившись к Днепру, разделяется на два рукава в виде «россохи». Почти От самой вершины и до устья балка покрыта довольно густым дубовым лесом. Не далеко от устья ея мы и наткнулись на желанную пещеру. Она идет по направлению от запада к востоку, т. е. от одного рукава балки и до другого. С запада в пещеру, видимо, вела дверь, которая прикрывалась большим дубом, от коего остался в настоящее время лишь один огромный пень. Изгибаясь, что называется, в три погибели, мы пролезли сквозь отверстие, сде-
146
ланнЪе сверху пещеры, во внутрь ея. Пещера оказалась длины более, чем двадцать аршин, высоты более, чем сажень; своды ея закопчены дымом; в средине пещеры образовался обвал, который не позволял нам на большое пространство исследовать ее. Видимо, пещера служила для кого-то жильеді. Самое расположение ея представляется в таком виде: главный ход ея идет сперва одним направлением, срединным; затем, срединное отделяет от себя боковое правое, по направлению к югу, в степь, и боковое левое, по направлению к северу, на Днепр. Очевидно, в стратегическом отношении пещера устроена как нельзя лучше. Через боковое правое отверстие пещеры, под прикрытием леса, можно было пронести в нее все необходимое для пропитания, а через боковое левое, также под прикрытием леса, можно было бежать из пещеры на Днепр и дальше вниз по реке. Само собою разумеется, что при беглом осмотре пещеры мы не могли* найти никаких данных для определения того, к какому времени она относится и какой народ в ней обитал; только внимательный осмотр и систематическая раскопка ея могут дать ответ на поставленный вопрос.
После осмотра пещеры мы возвратились в село. Здесь я решил отдохнуть два дня, а мой спутник нашел нужным возвратиться в г. Александровск. Прошло два дня, и я, совершенно оправившись, двинулся дальше, мимо Времьевки, Варваровки, Васильевки до д. Вороной, имения помещика Андрея Михайловича Миклашевскаго, Новомосковскаго уезда. Теперь я ехал на лошади, но это было уже не так удобно для научных изысканий, как идти пешком.
Бойко помчалась моя тройка с горы на плотину, усаженную по сторонам тенистыми вербами, завидя невдалеке деревню. Я подъезжал к Вороной с юго-востока и тут близь реки Вороной, по правому берегу ея, увидел ряд земляных укреплений, против которых и остановился. Пройдя по всем укреплениям, я тот же час схватил общую схему их и положил на бумагу. В общем эти укрепления состоят из двух квадратов неодинаковой величины, соединенных между собой тремя ломаными линиями, на которых сделано двое ворот и за которыми, внутри укрепления, вырыто семь ложементов. На вопрос о том, кто сооружал эти земляныя укрепления, отвечает автор «Истории о козаках запорожских», князь Мышецкий. «На оной рѣчкѣ Вороной,— пишет он,— въ томъ-же, 1736 году, былъ отъ Россіянъ построенъ ретраншементъ съ редутами»1. В этот именно 1736 год, во время войны с турками, при имп. Анне Ивановне, знаменитый русский полководец Миних понастроил очень много земляных укреплений по обоим берегам Днепра. К таким-то укреплениям, надо думать, принадлежит и виденное мной на р. Вороной.
Осмотрев укрепление, я направился уже к самому дому владельца Андрея Михайловича Миклашевскаго; здесь я встретил самый радушный прием. В д. Вороной я решил остаться возможно продолжительно, имея целью раскопать несколько курганов; тем более, что здесь я нашел себе помощницу в лице дочери Андрея Михайловича Микла-
1 Исторія о козак, запор. Одесса, 1852 г., стр. 60.
147
шевскаго, Анастасии Андреевны Карцовой, страстной любительницы археологии.
В имении А. М. Миклашевскаго всех курганов больше шестидесяти, из них самые большие: Рясная могила, в окружности 72 саж., через вершину 10 саж., с двадцатью пятью малыми курганами вокруг нея, и Яцева молила, в окружности 70 саж., через вершину 9 саж., с пятнадцатью малыми вокруг нея. Обе расположены на восток от Днепра, на расстоянии двух верст. Есть еще несколько могил ниже Рясной и Яцевой; здесь из больших одна называется Москалевой, а другая — Довгой. Из всех этих могил разрыто двадцать, причем одне вскрыты А. А. Карцовой, другия Д. Я. Самоквасовым, а третьи — лично мной. Но так как ни одна из этих могил не оказалась запорожскою могилою, то мы не считаем уместным сообщать здесь о результатах наших раскопок и отсылаем интересующихся этим делом к статьям, специально посвященным археологическим раскопкам1.
1 См. газету «Новости», 1887 г., № 36, 94 и др.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Ой Дніпре мій, Дніпре, Прихильний та щирийі Богато ти, друже, у душу мою Перелив своєї теплої, палкої, Бравої душі!
Розполохав мрії,
Зогрів мої думи,
І в серцеві хворім розбудив надії.
Из деревни Вороной я поднялся к г. Екатеринославу, откуда имел проплыть по берегам Днепра до самаго г. Александровска с специальною целью изучить острова, заборы, камни и балки, находящиеся в нем и впадающия в него. Меня особенно это занимало в виду той запутанности, которая существует на этот счет в разных атласах Днепра. Теперь уже нечего было переправляться через самые пороги: нужно было избрать путь понад правым берегом реки, перебираясь, в случае надобности, с праваго на левый и по временам останавливаясь в прибрежных селах или речных островах. Я шел на небольшой лодке с опытным и знающим лоцманом, Иваном Костырею.
Первый остров, который мы увидели в Днепре против г. Екатеринослава, был Монастырский, иначе Потемкин, Бураковский или Ря- бинин, покрытый дубовым лесом и расположенный как раз против Потемкина сада. Этот остров замечателен тем, что уже в IX в. по Р. X. служил местом жительства греческих монахов-аскетов, выходцев из Константинополя; красивое местоположение и богатая природа острова понравились монахам, и они избрали его местом своих молитвенных подвигов. Кроме того, этот остров интересен еще и тем, что его посетила, в 957 году, великая княгиня киевская Ольга; плывя в Царьград, она долго проживала на нем, ожидая здесь прекращения поднявшейся бури на Днепре и устраивая свою дружину для предотвращения нападения со стороны хищных печенегов. В 988 году на острове Монастырском останавливался и великий князь Владимир, когда плыл со своею многочисленною дружиной по Днепру в Корсунь, объявив войну грекам. В 1152 году великий князь Мстислав Изяславич, предпринявший поход против половцев и разбивший их в союзе с Черными клобуками на реке Угле (Орели) и при реке Самаре, посетил Монастырский остров и старался поддержать его от нападений иноплеменников. В 1240 году, при нашествии на южную Русь татар, Монастырский остров был разграблен и испепелен4монгольской ордой. Около 1400 года Христиане пытались вновь возобновить на Монастырском острове разрушенную святыню, но видимо не¬
149
удачно, потому что Боплан, бывший на этом острову в начале XVII ст., еще не видел здесь монастыря. «Ниже лежит Монастырский остров, крутой, высокий, окруженный скалами, возвышающимися на 25 или на 30 футов; одна только северная сторона его отложе. Поэтому остров сей не потопляется полноводием; название свое он получил от существовавшаго некогда на нем монастыря, коего и следов не осталось. Если б берега Днепра и повелевали им, то он был бы весьма удобен для житья; в длину имеет около тысячи, а в ширину от восьмидесяти до ста шагов, и наполнен ужами и другими змеями»1. Однако около 1655 года, при гетмане Богдане Михайловиче Хмельницком, на Монастырском острове уже вновь поселились монахи, а спустя пять лет ниже острова Монастырскаго, против устья р. Самары, произошла битва между татарами и знаменитым в свое время кошевым атаманом запорожскаго войска, Иваном Дмитриевичем Сирком. Татары сделали набег на Украйну, захватили множество пленных христиан, в том числе даже боярина Шереметева, и, возвращаясь назад, стали переправляться через Днепр в виду Монастырскаго острова. Кошевой настиг здесь хищников, разбил их, пленных освободил, а их добычу забрал себе. С того времени Монастырский остров стал собственностью запорожцев, а с 1700 года ему принадлежала вся та местность, где теперь стоит собор, потемкинский дворец, архиерейский дом и богоугодное заведение в г. Екатеринославе. Но спустя 47 лет, Монастырский остров вместе с означенною местностью отдан был полковником самарской паланки Кириллом Красовским в собственность Самарскому пустынно-николаевскому монастырю. Однако долго и после этого Монастырский остров привлекал к себе внимание людей благочестивых. В 1750 и 1760 годах Монастырский остров посетил известный в свое время полтавский протопоп, Евстафий Могилянский; против него, на возвышенной местности, в монастырском подворье, жил в это время благочестивый иеромонах Самарского монастыря, Памва Гамалий, со своим келейником, козаком Петром Чередниченком; сюда к знаменитому сподвижнику нередко приезжал граф Иван Симонович Гендриков, живший в то время в собственном имении, Гендриковке, Бахмутскаго уезда, Екатеринославской губернии1 2. После падения Сичи, в 1775 году, Монастырский остров достался князю А. А. Прозоровскому, а во время основания г. Екатеринослава князь Г. А. Потемкин предназначил его «для увеселения жителей и для городских доходов от рыбной ловли» и предполагал устроить на нем ботанический сад для университета; но так как этому не суждено было исполниться, то Монастырский остров, в 1797 году, поступил сперва в управление лесного ведомства, а потом с 1815 года перешел в частныя руки. От праваго берега Днепра остров этот отделен так называемой Архиерейской канавой, загроможденной, в начале Архиерейскою заборой.
Против южнаго конца Монастырскаго острова начинается вер¬
1 Бопланъ. Описаніе Украйны. Спб., 183 г., стр. 18.
2 Вся история Монастырскаго острова представлена у Феодосия. «Матеріалы для историко-статист, описанія Екатериносл. епархіи». Екатеринославъ, 1880, ч. I и II.
150
шина Шевскаго острова, имеющаго длины три четверти, ширины одну четверть версты и принадлежащаго владельцу Курилину. Ниже Монастырскаго и Шевскаго островов стоял остров Чортов1, у праваго берега Днепра, длины полторы версты, ширины одна осьмая версты, теперь совершенно смытый водой. Ниже того места, где был Чортов остров, следует Становой, Прозоровский или Воронцовский остров, против балки Широкой, предместья Екатеринослава, Мандрыковки1 2, с правой стороны, и села Огреня — с.левой стороны; он имеет в длину три с половиной, в ширину одну с осьмой версты. После падения Сичи этот остров достался во владение князю А. А. Прозоровскому; теперь он принадлежит князю И. РІ. Воронцову-Дашкову. Становой остров несравненно ниже Монастырскаго, он состоит из речного песку и покрыт лесом мягкой породы. За Становым островом следует забора Пундыкова, а за Пундыковой заборой Серебряная коса, к левому берегу Днепра, против церкви с. Огреня. Свое название она получила от множества рыбы, которая ловится близь нея: «рыба добре ловилась». За Серебряной косой следует остров Самарский, против устья р. Самары, у Боплана Конский остров, отделенный с левой стороны от материка притоком Старухой. «Он имеет в длину 3/4, а в ширину при вершине 1/4 мили; покрыт лесом, болотами и потопляется весенним полноводием. На нем живут многие рыбаки, которые ловят рыбу в Самаре и по недостатку соли пересыпают ее золою или сушат для сбережения. Самара впадает прямо против вершины Конскаго острова3 или, по-теперешнему, между Серебряной косой и Самарским островом. Предание говорит, что против Самарскаго острова, на песчаном левом берегу Днепра, происходило побоище кошевого И. Д. Сирка с татарами. «Тут трупов, черепов видимо-невидимо валялось, а кровь запеклась на четверть вершка». Ниже Конскаго острова, к правому берегу, идет балка Пихотинка, а среди Днепра, как раз против села Лоцманской-Каменки, стоит Московский остров. Ниже Московскаго острова впадает в Днепр с правой стороны балка Перевал, за которой следует остров Каменоватый, иначе Скалистый или Князев, «который есть не что иное, как скала длиною от 500 до 600, а шириною до 100 шагов, безопасная от полноводья»4; на нем в 1737 году русские построили ретраншементы и редуты. Остров Каменоватый стоит против конца села Лоцманской-Каменки и балки Сажавки, с правой стороны. За Каменоватым островом следуют камни Мокрые Трояны, Близнючки (первые), против балки Середней или Череповатой, с правой стороны, и ниже камней Близнючков остров Кодачек, известный у Боплана под именем Козацкаго острова, безлесный, покрытый скалами, не подверженный наводнениям, наполненный змеями5 и расположенный как раз против балки Серед¬
1 Второй с этим же названием: первый был выше Монастырскаго.
2 Мандрыковка получила свое название от запорожца Андрея Мандрыки, который после объявления с. Половицы Екатеринославом, в 1783 г., 30 марта, не захотел оставаться в городе и перешел на южный склон его, где основал селище Мандрыковку.
Бопланъ. Описаніе Украйны. Спб., 1832, стр. 18.
4 Там же, стр., 19.
5 Там же.
151
ней. Между островом Кодачком и правым берегом Днепра стоит порог Кодачек,— это как бы сын настоящаго порога Кодака, находящагося несколько ниже. По другую сторону острова Кодачка, против северо-западнаго угла его, торчит камень Середняк, а ниже его раскинулась забора Бажанова.
Ниже острова Кодачка следует балка Домашняя, с правой стороны, забора Шерестюкова, камень Байдужив, у леваго берега реки, забора Пундыкова, у самаго берега Днепра, с левой стороны, камни Близнючки (вторые), Сухие Трояны. Горбатый против Байдужева, Верхний или Большой Плоский. Сидлач, Близнючки (третьи), Нижний или Малый Плоский. Здесь уже начинается первый Кодацкий порог, падающий четырьмя лавами: Плоской, Остренькой, Вишняковой и Мишиной. Лодка идет, при большой воде, прямо через камни, при малой — через канал порога.
— А сколько лет строились каналы в порогах? — спросил я у своего лоцмана Ивана Костыри.
— Пятьдесят шесть,— последовал ответ.
— А сколько они стоили?
— Двадцать миллионов.
— А сколько теперь стоят?
— Двадцать копеек.
Я был поражен таким ответом, но потом, подумав немного, согласился, что Костыря был прав. Дело в том, что сооружение каналов, стоившее казне громадных денег, в сущности оказалось бесполезным: суда по ним совсем не ходят, а плоты — только в малую воду, да и то на короткий срок. Но почему же так? «Для сплавнаго судоходства во всех порогах Днепра, в самом русле реки, устроены девять открытых каналов со стенками из накидного камня, шириною в пятнадцать сажен, глубиною в четыре фута. Но для судов эти каналы оказались негодными по трем причинам: во-первых, по незначительности глубины: для судоходства нужно иметь по крайней мере шесть футов, но для этого нужно было местами углублять сплошной гранит, лежащий на дне реки; во-вторых, вследствие того, что самое пространство между порогами загромождено множеством камней, которые поднимаются далеко выше и ниже каналов и не позволяют, при малой воде в Днепре, идти судам по реке; в-третьих, по причине необыкновенной силы воды в весеннее время, которая не дает возможности направлять суда в каналы, устроенные сбоку, а не по самой средине реки. По Старо-Кодацкому каналу еще в 1843 году произведен был опыт над взводкою небольших размеров судна по каналу, прикрепленному к якорю посредством приделаннаго к судну ворота, и привел к довольно удовлетворительному результату. Но в настоящее время суда идут через Кодак только сверху вниз и тем же первобытным способом, как то было во времена древних руссов, а потом позже во времена удалых запорожцев1.
За Кодацким порогом следует забора Мудрина, камень Буц, заборы Пурысова, Любимовская, иначе Синельникова, находящаяся
1 Кронштадтскій Вѣстникъ, 1853 г.
152
Забора Волошинова.
в Днепре против дома владелицы Ю. М. Синельниковой, на левом берегу реки (см. табл. XI), Волошинова и Носулина, одна ниже другой, и по обеим сторонам забор два острова: Малый-Татарчук, к правому берегу, длины сто, ширины двадцать пять сажен, и Большой- Татарчук, к левому берегу, длины двести пятьдесят, ширины двести саж., против балки Татарки, с левой стороны. Ниже островов Малаго- Татарчука и Большого-Татарчука идут острова Носули, числом два, посреди Днепра, Демека, иначе Домайский, Доханский или Немецкий остров, длины полторы версты, ширины одна пятая версты. Об этом острове в 1772 году, 6 декабря, писано следующее: «Староко- дацкій житель Федоръ Шаповалъ намъ донесъ, что ниже Стараго Кодаку на Днѣпрѣ есть островецъ, зовущійся Демека. Въ немъ имѣющееся черное (т. е. лѣсное) дерево и родючеє (т. е. плодовое), порубляясь на дрова, такъ опустошается сильно, что когда отъ того не предохранить, то во всеконечное испустошеніе прійдить можетъ. И какъ противъ сего острова жительствуетъ онъ, Шаповалъ; то ему способно сего острова смотрѣть, дабы мимо вѣдома его никто не дерзалъ пустошить разнаго дерева чернаго и родючаго, потому оный островъ ему, Шаповалу, на содержаніе опредѣленъ впредь до нашего разсмотрѣнія, съ тѣмъ, чтобы въ немъ ни самъ онъ не рубилъ и ни другаго кого-либо опустошать какимъ то ни есть образомъ не допускалъ, дабы симъ способомъ въ прежнее состояніе привесть на общую пользу»1. Ниже острова Демеки, у леваго берега Днепра, стоит остров Яцев или Ярцев, длины полторы версты, ширины одна четверть версты, против балки Демской, с правой стороны, за ним следуют заборы Яцева и Пурысова, а за балками острова Пескова- тый, Сурской и Муравный. Остров Песковатый имеет в длину полверсты, в ширину около десятой версты, находится против колонии Ямбурга, с правой стороны. Остров Сурской имеет в длину две с половиной версты, ширины полверсты, находится против балки Яцевой, с левой стороны, и речки Мокрой-Суры, с правой, отделяющей колонию Ямбург от села Волошскаго; он покрыт дубом, берестом и осокорем и принадлежит частью немцам, частью волохам. Между северной головой острова Сурскаго и левым берегом Днепра торчит большой камень Вырь, весьма опасный для плавателей. Муравный остров имеет длины полверсты, ширины одну десятую, покрыт небольшим лесом и распложен у леваго берега Днепра. Против южнаго конца Сурскаго острова начинается Сурской порог, падающий двумя лавами, Чугунной и Бондаревой.
Ниже Сурскаго порога идут камни Селезень, к правому берегу, и против него Чаун, к левому, затем Гернець, Кулик, два островка Кулики, в ряд с каналом Лоханскаго порога, забора Кривая, остров Ло- ханский, разделенный на четыре мелких островка, балка Должик, с правой стороны, около которой раскинулось с. Волошское, близь самой реки. В с. Волошском в гранитной скале у ливады крестьянина Якима Алексеевича Заскоки есть пещера, носящая название Змиеной и имеющая в длину больше двадцати пяти аршин. Чтобы пробраться
1 Екатеринославскій юбилейный листокъ. 1887 г., 17 мая, стр. 170.
154
в эту пещеру, нужно сперва проползти сажени две животом по сырой земле, вытянув вперед руки, а потом уже подняться на ноги и идти ногами. Что было в той пещере, неизвестно. Сам Заскока рассуждает, «що мабуть у ней жыв якій-небудь скительнык».
За Куликовыми островками начинается Лоханский порог, падающий тремя лавами: Куликовскою, Плоскою и Черепашиною; затем следуют: балка Лоханская, с левой стороны, покрытая прекрасным дубовым лесом, острова Скалистый, сто сажен длины, шестьдесят три ширины, Стрельчатый или Лоханская Стрелица, громадной высоты, у самаго берега Днепра, с правой стороны, тотчас' ниже последней хаты с. Волошскаго. За Стрельчатым островом идут: камень Черепаха, заборы Стрельчья и Богатырская и два камня Богатыря, один в самом Днепре, у праваго берега его, а другой на суше, у леваго берега реки, на земле владельца А: М. Миклашевскаго. (См. табл.ХІІ). Из двух камней Богатырей — больший тот, который стоит на левом берегу; издали он похож на огромную копну сена.
— Отчего эти камни называются Богатырями?
— Старые сюди рассказывают, что это произошло вот отчего. Когда-то, в очень давнюю старину, сошлись здесь два богатыря, русский и турецкий; турецкий стал на левом берегу Днепра, а русский — на правом. Сошлись они да и кричат один другому через Днепр. Первый говорит: «Уступи мне эти места, я поселюсь здесь со своим народом», а второй говорит: «Уступи мне это место, я заселіо этот край, а ты прочь отсюда». Тогда русский богатырь и говорит: «Коли так, то давай лучше померяемся силами; кто кого пересилит, тому и земля отойдет».— «Давай», говорит турецкий богатырь. Вот взяли они поотколуповали из скал камни одинаковой тяжести, постановились на горе, понад Днепром, один с одного бока, а другой с другого, и давай шпурлять эти камни. Как бросил камень турецкий богатырь, а он и упал тут же, около праваго берега, в воде, недалеко от Стрельчьей заборы; тогда с праваго берега русский богатырь как шпурнул свой камень, так он очутился на левом боку, на сухом берегу. Тогда богатырь турецкий и кричит: «Ну, коли так, то я ^пойду дальше, а ты заселяй землю». И пошел чужой богатырь дальше, а наш поселил свой народ и на том и на этом берегу. На том камне, который на левом берегу, и до сих пор остался след, как раз в том месте, где богатырь брался руками: так и видны и руки, и пальцы, и ладони»1.
Тотчас ниже камней Богатырей, с левой стороны, впадают в Днепр балка Стрельчья, с правой — балки Майрова и Звонецкая, по средине Днепра идут камни Буц, Черные, Плоский, а ниже камней начинается порог Звонецкий с лавами: Плоской, Черной, Глухой и Кобылячьей; ниже порога снова впадают в Днепр балки Тягин- ская и Должик, с правой стороны, и за ними речка Вороная, у леваго берега, отделяющая собой уезд Новомосковский от уезда Павлоградскаго, после чего тянутся острова Шулаев, длины полверсты,
1 Это предание записано Я. П. Новицким. См. Малорусск. преданія Драгоманова, Кіевъ, 1876 г., стр. 230; но слышано и мной от лоцмана Ивана Костыри, с небольшой вариацией.
155
Камень Богатырь.
ширины одна седьмая версты; Песковатый, длины полверсты, ширины одна шестая версты; Козлов, длины полторы версты, ширины около полуверсты; Ткачев, длины три четверти версты, ширины одна шестая версты, против балки Царевой, или Тягинской, с левой стороны, за которой выдвигается забора Тягинская, или по древнему порог Тех- нинский, находящийся за пять вердт ниже Звонецкаго порога, между островами Песковатым и Козловым. Тут же, у праваго берега Днепра, бурлит страшный водоворот Смоляр, а ниже его идут камень Рако- вец, острова Дмитров или Библов, длины полверсты, ширины одна седьмая версты; Солонча, Раковы, Витки или Жидивские; балка Жу- чина, с правой стороны, камни Рваный, Зеленый, Служба1, Острень- кий-Верхний, Остренький-Нижний, наконец порог Ненасытецкий с его двенадцатью лавами: Рваною, Службою, Остренькой, Одинцовой, Рогожной, Буравленной, Булгарской или Богатырской, Долго- полой, Казенцовой, Мокрыми-Кладями, Рогатой, и близь Ненасытеца, у леваго берега Днепра, остров Майстров, иначе Жмура, а у праваго берега * камень Булгар и скеля Монастырько со страшным местом около нея Пеклом.
— Отчего эта скала называется Монастырьком?
— Этого уже вам не докажем; отчего она называется Монастырь- ком, Бог ее святой знает. Мы и родились, а она Монастырько; мы и повыростали, а она Монастырько; мы и поплыли по Днепру, а она все Монастырько да й Монастырько. Он у нас по камню, что лежит •поверх его, называется Царицыной скелей. Рассказывают старые люди, что на том камне когда-то была царица Екатерина. Как взошла на нее, так и ахнула от удивления: так-то там хорошо. Там, где стояла царица, и теперь есть ступни. Тогда, видите ли, люди были «тверди, а скели мнягкй»; оттого как стала царица на скеле, так и вошла в нее. Не тот народ был в старину, да и не те цари!.. Там теперь пять ямок, где стояла царица. Говорят, что на этой скеле царица и отдыхала и что для нея на скеле выдолбили стол, скамью и тарелки.
— Так вот какой этот Монастырько! Всмотритесь в него! Господи, какое чудовище! Природа словно нарочно придвинула его сюда, к самому страшному порогу, чтобы тем еще больше устрашить человека! (См. табл. XII). Неудивительно, что он привлек внимание и императрицы Екатерины II...
Это было после отъезда Екатерины II из Екатеринослава, во время известнаго путешествия ея по Новороссии. В это путешествие императрице угодно было взглянуть и на главный порог Днепра, Ненасытецкий, что пониже Екатеринослава на тридцать верст, и на переход через него своих галер, которыя она вручила искусным кодац- ким и каменским лоцманам, взявшим на себя смелость провести в целости царския суда чрез все страшные пороги. Галеры эти плыли от Новаго Кодака вниз по течению Днепра и перед Ненасытецом, у острова Козлова, должны были ожидать высочайшаго приезда.
Еще в 1780 году Ненасытецкий порог с прилегающими к нему
1 Камни Зеленый и Служба расположены один против другого: первый справа, второй слева.
157
Камень Монастырько.
с обеих сторон Днепра землями, на довольно значительном пространстве, отдан был императрицею в собственность генерал-майору И. М. Синельникову, где он основал села: Васильевку, с левой стороны Днепра, Николаевку и Войсковое — с правой стороны1.
Чтобы достойно встретить высокую путешественницу, И. М. Синельников на всем пространстве своего имения, по обе стороны пролегавшей через него дороги, насадил цветущия розы в окопанных треугольниках, которые долго потом оставались в целости и только лет двадцать тому назад бесследно перепаханы. Кроме того, у Днепра, против Ненасытецкаго порога, на возвышенных вершинах гранитных вековых скал, несколько сглаженных землей и покато неправильными уступами вдавшихся в порог, Синельников соорудил временный деревянный дворец с балконом1 2, с котораго открывался чарующий вид на «Старый дид», дикий, грозный, могучий, величественный и бурный порог Ненасытец... В этом месте, полном заветных исторических дум, в этом дворце, полном роскоши золотого екатерининскаго века, императрица решила отдохнуть во время своего продолжительнаго путешествия и оказать честь хлебу-соли хозяина. Обед происходил в самом дворце, а не на камне скалы Монастырька, как говорит об этом предание, а вслед за ним повторяет и г. Скаль- ковский в своем сочинении «Хронологическое обозрение новорос- сийскаго края»3, и предложен был губернатором Синельниковым, а не запорожскими козаками, как утверждает тот же г. Скальков- ский. Вот тому доказательства. Во-первых, самое положение камня, находящагося у берега реки, внизу под отвесной громадной скалой, которая еще во время запорожцев называлась, да и теперь называется Монастырьком и возле которой кипит страшная пучина волн, известная под именем Пекла, не позволяет думать, чтобы на него спускалась императрица Екатерина II. Камень этот, получивший потом громкое название Царицыной или Екатерининской скалы, лежит в таком месте, куда и в теперешнее время с трудом можно пройти; тем меньшая была возможность пройти к нему в то время, до постройки Фалеевскаго канала в Ненасытеце, когда и самую скалу Мона- стырько отделял от берега непроходимый пустырь. Во-вторых, надо принять во внимание и то обстоятельство, что императрица Екатерина II в то время страдала отеком ног и на чулочной фабрике в Екатери- нославе изготовлялись для нея шелковые чулки вдвое шире обыкновенных. После этого могла ли она больными ногами спускаться на такую скалу, как Монастырько? Наконец, в-третьих, запорожская Сича была уничтожена уже в 1775 году, за 11 лет до посещения порогов императрицею; недовольные козаки скоро после этого покинули
1 В сочинении г. Скальковскаго «Хронологическое обозрѣніе новоросс. края», во II томе, на стр. 119, в примечании, И. М. Синельников назван почему-то «бывшимъ старшиной запорожскихъ Козаковъ». Это неверно. Из фамильных бумаг И-а М-а видно, что он был родом из Воронежской губернии, откуда пришел на службу в Новороссию. Об этом см. нашу статью «Иванъ Максимовичъ Синельниковъ». «Историческій Вѣстникъ», 1887 г., май.
2 В том месте, где у настоящей владелицы калитка и выход из сада на порог.
3 Одесса, 1836 г., ч. II, стр. 19, примечание.
159
Днепр и разбрелись не только по окраинам России, но и далеко за пределы их. Какие же запорожцы могли угощать Екатерину II на Царицыной скале мыса Монастырька?
Предварительно перед проходом царских галер через Ненасытец- кий порог, для пробы, велено было пустить дуб, т. е. большую лодку с пятью человеками рыбалок из местных крестьян имения Синельникова, во главе с кормчим Беляем. Вместе с рыбалками пожелали отправиться князь Потемкин и французский посланник граф Сегюр. Но императрица решительно воспретила им подвергать себя такой опасности.
Тогда рыбалки пустились через порог одни. Они сели на дуб и смело ринулись в самый каскад страшных волн... Уже прошли они одиннадцать лав (уступов) порога, уже вступили в последнюю, двенадцатую, но тут лодка их быстро нырнула в воду, и они мгновенно исчезли в кипучих волнах. Императрица, сидевшая в это время на балконе дворца и следившая за плывшим по Днепру дубом, с испугом отворотилась от порога и, взглянув на Потемкина, с жалостью и укоризной заметила: «Они погибли!..» Князь был сам встревожен этим, но И. М. Синельников, зная своих молодцов, приблизился к государыне и спокойно указал ей на плывших ниже порога отважных рыбалок. Императрица дивилась их смелости и приказала привести их к себе. Пловцы явились, удостоились выслушать похвалу из уст государыни, получили денежную награду, из коей на долю кормчаго Беляя досталось 50 р. После этого опыта пошло судно Фалеева, а потом уже двинулась через пороги и самая флотилия, которою управляли новокодац- кие и каменские лоцманы. Стерном царской галеры управлял лоцман Моисей Иванович Полторацкий. Суда прошли сперва через четыре верхних порога и потом вступили в пятый, Ненасытецкий. Императрица смотрела на их спуск с высокаго балкона дворца, устроеннаго И. М. Синельниковым. Можно себе вообразить, что за зрелище представляли из себя плывшия через порог, одна за другой, восемьдесят царских галер! Императрица не без основания опасалась за их целость и все время, когда о не двигались по Днепру, не сводила с них глаз. Но прошел один миг, и суда уже были в совершенной безопасности... Бесстрашные и ловкие лоцманы в совершенстве выполнили свое дело. Тогда императрица призвала их к себе и одних наградила деньгами, других произвела в дворяне и пожаловала землю. Дворянское достоинство и землю получил лоцман Полторацкий1, произведенный в чин поручика вместе с тринадцатилетним сыном своим, помогавшим отцу, и за это произведенным в чин прапорщика. Остальные лоцманы получили денежныя награды.
Следующим днем, 10 мая, императрица оставила кров гостеприимная) хозяина и направилась сухим путем к г. Херсону. Любопытно в данном случае именно то, что предание связывает пребывание импе-
1 Хутор Полторацкаго уцелел и до сих пор, выше села Лоцманской-Каменки, в балке Сажавке.
160
Канал Ненасытецкаго порога.
ратрицы Екатерины II у Ненасытецкаго порога не с дворцом и не с балконом дворца Синельникова, а со скалой Монастырьком, стоящей против страшнаго порога и открывающей с себя, точно с высоты птичьяго полета, поразительнейший вид на дикий, но поистине полный пленительной прелести, Ненасытец, который и ревет и стонет, и шумит и воет и высоко вздымается над своими вековечными скалами, разбиваясь миллионами брызг белой жемчужной пены, называемой здесь речным буком... По своему положению Монастырько есть мыс, отделяющийся от праваго берега Днепра, вдающийся в нижний конец Ненасытеца и венчающийся на южной окраине своей высокой и совершенно отвесной скалой. Отделяясь от праваго берега Днепра, он служит как бы частью плотины, которая сдерживает движение воды, стремящейся через порог. Уже выше вода, попавшая между лав порога и встретившая на своем пути несокрушимыя препятствия от громадных, но пологих скал, вдруг как бы неожиданно натыкается на громадную и непомерно высокую скалу Монастырько и, ударившись с страшной силой об ея гранитную стену, бросается к левому берегу реки, а потом, встретив массу других скал, бешено вздымается вверх и затем разливается бурными валами по нижним лавам порога... От этого-то у самаго Монастырька образуется страшный водоворот, известный у лоцманов под названием Пекла, т. е. ада. «От де, братці, пекло! тут і самому чорту, на шо вже він привик к вогню, буде і жарко і тепло!..»
Но если для Ненасытеца Монастырько остается вековечной и несокрушимой преградой, зато для человека он более податлив; природа сделала Монастырько мысом, а человек обратил его в остров. Еще при Екатерине II Монастырько отделен от берега Днепра так называемым Фалеевским шлюзным каналом (см. табл. XIII), теперь, правда, уже совершенно высохшим, вследствие каменной перемычки, сделанной при входе в него, но тем не менее в весеннее время наполняющимся водой и обращающим мыс в остров1. Впрочем, нередко люди обращали свое внимание на Монастырько совсем с другою целью: на нем, года три тому назад, застрелился директор херсонской гимназии 3. И. Марков. Почти за год до смерти перед тем, как покончить с собой, 3. И. Марков, будучи еще инспектором екатерино- славской гимназии, отправился в компании посмотреть на Ненасытец. Взобравшись на Монастырько и стоя на самом возвышенном месте его, Марков, восхищенный великолетным видом, открывающимся со скалы на порог, как бы в шутку заметил: «Если мне случится умереть, то я умру именно здесь». В то время никто, конечно, не придал словам Маркова особеннаго значения. Но прошло около года и слова, сказанныя, может быть, со значением, а может быть, и без всякого значения, сбылись. 3. И. Марков приехал из Херсона к порогам, взошел на Монастырько и, ставши на северной окраине его, выстрелом из револьвера покончил с собой, каким-то чудом однако удержавшись на скале. Несчастнаго самоубийцу сняли со скалы и погребли на
1 О каналах на Днепре см. нашу статью: «Топографич. очеркъ Запорожья», Кіевъ, 1884 г., стр. 26 и 27.
162
кладбище села Николаевки, где на могиле покойнаго поставлен был деревянный крест А. В. Васильевым, живущим теперь в с. Ивановском, Таврической губернии, Мелитопольскаго уезда.
Ниже Монастырька, с правой стороны, впадает в Днепр балка Домашняя, а по самому Днепру идут камни: Крутенький, Рогозин, как раз против Пекла, камень Долгополый, Барыни, Мышатные, Бочка, Сухия-Клади, Чекуха и острова Беляевы, числом два, длины одна треть и ширины одна девятая версты каждый, названные по имени кормчаго Беляя, переплывшаго на дубу Ненасытец в виду императрицы Екатерины II; за островами Беляевыми Камень-Плоский, «самый бидовый, ходовый каминь», против д. Времьевки; заборы Кривая, Лоская, Беляева, получившая название от того же Беляя, и Воронова, балки Войсковая, ниже д. Войсковой, Клюшникова, ниже д. Варваровки и против д. Войсковой, обе с левой стороны, наконец остров Песковатый, длины верста, ширины полверсты1. Остров Песковатый замечателен тем, что на нем попадается очень много янтаря, особенно после полой воды. Кроме Песковатаго, янтарем богаты острова Беляев и Голодаев, ниже Ненасытеца. Обыкновенная величина таких кусков — полтора вершка, но попадаются и больше четырех вершков. Бывшему владельцу Ненасытецкаго порога В. И. Синельникову однажды крестьяне доставили кусок янтаря в пять вершков величины, который отправлен был им в подарок известному русскому поэту Г. Р. Державину, находившемуся с Синельниковым в родстве. Державин, получив подарок, писал Синельникову, что он сделал из присланнаго янтаря блюдце и чашку. У наследников В. И. Синельникова и теперь хранится несколько кусков янтаря, разновременно найденных близь названных островов Днепра. У А. В. Васильева, управляющаго с. Ивановскаго, имеется также несколько кусков янтаря, найденных близь Ненасытеца, против острова Голодаева. Из одного куска янтаря сделан у него стаканчик, «кубок янтарный», другие хранятся в неотделанном виде, из коих один замечателен тем, что на его поверхности видны мелкие, кругленькие отпечатки насекомых, а в средине — небольшой кусочек окаменелой древе- синки. Несколько кусков того же днепровскаго янтаря имеет у себя и управляющий села Петровскаго, Александровскаго уезда, Екатеринославской губернии, находящагося ниже Ненасытеца, В. А. Си- пягин, которые доставлены ему местными крестьянами с берегов острова Песковатаго. Но еще больший запас днепровскаго янтаря имеется у владельца м. Котовки, Новомосковскаго уезда, той же губернии, Г. И. Алексеева, известнаго собирателя южнорусских древностей. У него есть очень большие куски янтаря, разнаго достоинства и разных цветов: светло-желтаго, желтаго, темно-коричневаго и пр. По рассказам старожилов, лет пятьдесят тому назад у приднепровских крестьян было очень много янтаря, но теперь он реже попадается потому, что его успевают подбирать жиды.
Ниже острова Песковатаго идут камень Копа, забора Кривая, камень Халява, забора Данилеева, камень Данилей, у праваго берега
1 В старину было два острова с этим названием.
163
Днепра; забора Песковатая, ниже южнаго конца Песковатаго острова!;] р. Осокоровка, впадающая в Днепр с левой стороны, ниже дер. Времьевки1 и отделяющая собой Александровский уезд от Павлоградскаго, далее забора Подовжня, против д. Времьевки, между о. Песко- ватым и левым берегом Днепра, на восемь верст ниже Ненасытеца, заборы Галузина, названная по имени рыбалки Галузы, у леваго берега Днепра, против севернаго конца с. Петровскаго, Плоская, балки Дубовая с боковыми Филиппенковой, Шпаковой и Губиной, по которой в старину шли р. Сухая Осокоровка, Капустянная, с боковыми Березнюватой, Широкой и Скотоватой, Пономарева, на полверсты ниже экономии с. Петровскаго, все с левой стороны; скели Ласти- вина, Скубова, заборы Скубова, Кокайка, Дядькова и наконец камень Дядько или Чортов, к правому берегу Днепра, у севернаго конца острова Дубоваго.
— Чого цей камінь зветця Дядьком, або Чортом?
— Як пройде пліт, то він Дядько, а як зачепетця, то він Чорт.
Ниже Дядька следуют камень Пугач, балка Скубова и четыре
естественных пещеры в гранитной массе праваго берега Днепра: Голубиная — первая, длины две саж., высоты одна саж., поднимающаяся почти на три саж. от уровня воды в Днепре1 2. Голубиная — вторая, Голубиная — третья и наконец Пугачева, длины один, ширины два аршина. Против этих пещер протянулся большой и длинный остров Дубовый:
Дубовый остров, в старину Дубович или Большой Дубовый, расположен против с. Петровскаго (Свистунова), Александровскаго уезда, покрыт густым высоким лесом, состоящим почти исключительно из дуба; он протянулся на четыре версты в длину, при одной версте наибольшой ширины, и заключает в себе сто двадцать десятин земли, но принадлежит двум владельцам: одна половина — Синельниковой, другая — Милорадович. Лет двадцать тому назад остров Дубовый принадлежал генералу Свистунову. Но генерал Свистунов, играя однажды в карты, проиграл остров двум своим соседям, Синельникову и Милорадовичу. С того времени и по настоящую пору островом Дубовым владеют Синельниковы и Милорадовичи.
Рядом с Дубовым островом идут заборы Петренкова, против двора кр. Нечипора Кайстра, Кляпина, против двора кр. Антона Чупрыны, Млынова, в конце села, балка Хомина, названная по имени двух могил, стоящих в вершине ея,— все с левой стороны; балки Дымськая, на полверсты ниже балки Скубовой, Кривошийна,— с правой стороны, забора Береговая, балки Голая, Слободския-Россошки, с левой, отделяющия крестьянский надел от надела церковнаго; заборы Дубовая и Червоная, с правой стороны, заборы Коростева и Свиная, с леваго берега реки; далее идут камни Щербина, Перейма, Коростий, балки Гончарка, Легкого с боковыми Глиняной, Липовой, Криничной, Лисковой и Болванкой,— с правой стороны; забора Забачева или
1 Теперь принадлежит немцу-колонисту И. И. Нефельду, купившему ее у владельца Добрынина.
2 Для меня это была роковая пещера; в ней я впервые сломал себе левую руку, которую потом еще пять раз ломал.
164
по-старинному Крячина, на средине Днепра, против южнаго конца («прыхвиста») острова Дубоваго; остров Забач, забора Рядовенька, да двести сажен ниже Дубоваго острова, камень Тарасов, камни Зори (два), острова Киселевы (два), на триста сажен ниже камня Переймы, забора Кривая, балка Диденкова, остров Диденков, имеющий в окружности 60 сажен, балка Гайбеева с боковыми Чернопа- сикой, Осиковой и Волчьим-Хвостиком,— с правой стороны перед селом Волнигами, камни Дирехтур, Зарог, острова Росчистка и Полтавка, и наконец рог Волниговский с его лавами Близнюками, Плоской, Грозной и Помыйлицей и селом Волнигами, у праваго берега Днепра. В селе Волнигах бросается в глаза отсутствие церкви. Село довольно большое, многолюдное и промышленное, но в нем нет не только церкви, нет даже часовеньки, зато есть два кабака.
Ниже порога Волниговскаго идут последовательно камни Близнючки, Плоский, против волниговских мельниц, Рваны (два), «по одній строї с Плоским, тілки нище его», балка Балчанская, против экономической рыбальни, с левой стороны, балка Сухенька, с правой, разделяющая село Волниги пополам, камни Перейма, Гроза, балка Каменоватая,— слева; камень Кббыла, забора Курчина с камнем Савраном посредине ея, камни Лоша, Млины, остров Пескова- тый, скеля Разбойники, на сухом месте леваго берега Днепра, камни Цапрыга; как раз против Разбойников, камень Крутько, забора Дегтярева, камни Гаджола, Шереметев, у самаго берега с правой стороны, Тыри (две), там же балка Башмачка, камни Буц, Польский, балка Будилка, с правой стороны, и наконец порог Будиловский с его лавами Тыриной и Сазоновой, у котораго при чистке канала всегда находят несколько кусков янтаря. Ниже Будиловскаго порога впадают в Днепр балки Трутова или Рединова с правой стороны, Будилка — с левой, на две версты ниже порога; за ними следуют камни Сазоновы, Колесники, балки Рябого, Канцерская, с правой стороны, камень Червоный, острова Червоный и Осокороватый, иначе Склуб или Рыбачий, против деревни Федоровки (Языковой) на правом берегу, камни Службы, балки Квитяна, Щербина, балка Куценька, у праваго берега, выше деревни Августиновки (Смольщи), балки Калинова, Глодовы (две), камни Черевко, Черевиня, забора Та- волжанская, у Лерберга порог Таволжанский1, и наконец остров Та- волжанский. В этом месте, по словам Эриха Ласоты, у татар была главная переправа через Днепр1 2.
Остров Таволжанский, иначе Таволжанка, по местному произношению Тивильжан, известен был ѵс этим же названием еще Эриху Ласоте, а вслед за ним и Гильому де-Боплану. «Второй островъ (Таволжанский) гораздо более, длиною около 2000, шириною около 150 шагов; он весь составлен из скалы, но не имеет столько утесов, как первый. Место это крепко от природы и хорошо для житья. Здесь растет много таволы: это — красное дерево, твердое как букс и имеющее силу гнать из лошадей урину. Из него выделывают краску для
1 «Изслѣдованія къ объясненію древн. русск. истор.» Спб., 1819, стр. 274.
2 «Путевыя записки» Эр. ласоты. Одесса, 1873 г., стр. 29.
165
волос»1. В настоящее время остров Таволжанский имеет в длину две версты, в ширину от десяти сажен до одной версты, по краям окаймлен лесом, а по средине представляет из себя прекрасную ровную площадь, по которой кое-где разбросаны огромныя гранитныя скалы, из коих самая высокая носит название Голубиной скели; с этой Голубиной скели открывается прекрасный и далекий вид на д. Авгу- стиновку (Смолыцу), находящуюся у праваго берега Днепра, против праваго берега острова Таволжанки, и на самый Днепр, вдоль по направлению от юга к северу. Видимо, название свое остров Та- волжанка получил от растения «таволги», в большом обилии произрастающаго на нем даже и в настоящее время. Таволгою (spirea) местные жители называют особый род красной, очень тонкой лозы, производящей жгучую боль, когда ею ударить себя. Кто читал козац- кия думы, тот знает, что в них таволгою всегда стегают «баши турецкие, недовирки христианские», несчастных пленников, захваченных на У крайне и прикованных к турецким галерам тяжелыми железными цепями:
«Баша турецкій, бусурманскій,
Недовірок хрестіянській По каторзі він ходе-похожає,
На слуги свої, на турки-яничари зозла гукає:
«Кажу я вам, турки-яничари, добре ви дбайте,
Із ряду до ряду захожайте,
По три пучки тернини і червоної таволги набирайте,
Бідного невольника по тричі в однім місці затипайте...»
Ниже острова Таволжанскаго, у севернаго конца его, стоит остров Орлов, длины полтораста сажен, против него впадает в Днепр балка Орлова и за балкой Орловой балки Большая Бицулина, Малая Би- цулина, Зализна, Гелеверина, потом следуют Камень Таран, балка Безкровная, с правой стороны, балка Таволжанка, с левой стороны, и против нея небольшой, но громкий остров Перун. Перун, или, как называют его местные жители, Перун и даже Пёрен, расположен параллельно острову Таволжанскому, только у самаго берега Днепра и как раз против балки Таволжанки, идущей к левому берегу Днепра и разделяющей самый остров на две половины; это разделение острова дает повод думать, что некогда он составлял одно целое с левым берегом реки и что на нем оканчивалось устье балки. Остров протянулся вдоль леваго берега Днепра, от севера к югу, причем в северной половине своей он далеко выше, чем в южной. Длина — сто пятьдесят сажен, ширина в северной окраине — семьдесят пять, в южной — тридцать сажен; высота, при среднем уровне воды в Днепре, в северной окраине — пятьдесят саж., в южной — тридцать. В общем о. Перун похож на огромное чудовище, протянувшееся по Днепру головой на север, хвостом на юг и посредине имеющее как бы перехват. (См. табл. XIV). По высоте — это единственный остров на всем Днепре. В откосе западнаго берега Перуна есть пещера, носящая назва-
1 Бопланъ. Описаніе Украйны, Спб., 1832, стр. 23.
166
Камень Перун.
ниє Змиевой, похожая, впрочем, скорее на нору, естественную, чем на то, что мы называем пещерою, и имеющая длины восемь аршин, ширины, при входе в нее, полтора аршина и высоты, также при входе, до двух аршин. Кроме пещеры на острове, в лощине, разделяющей его на две половины, есть еще погреб, стены котораго выложены гранитным камнем; длина его — пять саж., ширина — три саж. Кто сделал этот погреб и для какой цели, указаний на это мы не имеем. Может быть, можно было бы сказать что-нибудь положительное на этот счет после раскопки погреба. Но, к сожалению, едва ли это можно сделать, так как он уже раскопан какими-то искателями клада. Остров принадлежит двум владельцам: Н. П. Петренку, владельцу с. Петровскаго, и С. П. Иваненковой, владелице с. Андреевки. На вопрос, отчего остров Перун получил свое название, отвечают преданием, весьма сходным с тем, которое занесено на страницы нашей русской летописи о низвержении св. Владимиром идола бога Перуна, брошеннаго, по повелению князя, в Днепр.
«Как поплыл тот Перун по Днепру, так достиг до самаго острова Тивильжана, тут уже остановился и перекинулся в небольшой остров. Оттого там, где он лег головою, там самая большая высота на острове, а там, где он протянулся ногами, там самая меньшая высота на нем».
— А почему вот та пещера, что в Перуне, называется Змиевой?
«А потому, что в ней жил змий, страшенный змий,— такой змий, что пожирал людей. Ухватит бывало какую-нибудь людину, притащит в пещеру да там и сожрет. От этого-то змия и пещера стала называться Змиевой. Это давно было, очень давно, еще не за нашу память, да и не за память, вероятно, наших дедов и прадедов».
Расположение двух островов параллельно один другому, в виде естественных плотин, было причиною того, что в этом месте уже в очень давнее время существовала переправа через Днепр, как об этом свидетельствует Эрих Ласота. «В настоящее время тут главная переправа даже за остров Таволжанский (Towal-Zani), так как Днепр в этом месте не разветвляется и не очень широк»1. Можно думать, впрочем, весьма гадательно, что об этой самой переправе и об этом же самом острове говорит и польский писатель Мартин Бельский, называя Таволжанский остров островом Коханым. По крайней мере, название «Коханаго» ни к какому другому острову между порогами Днепра нельзя применить, кроме острова Таволжанскаго. «Между иными островами есть там один остров, который называется Коханым (Kochanie, т. е. островом любви), между порогов, на 40 миль ниже Киева, занимающий несколько миль в длину... С этого острова можно (moze zabronic) охранять два брода, Кременецкий и Кусман- ский, которыми посполитые переправляются к нам. Есть и другой остров, близь того, называемый Хорчика (Chorczyka, очевидно Хортица)»1 2.
1 Эрихъ Ласота. Путевыя записки. Одесса, 1873 г., стр. 29.
2 Zbior pisarzow polskich. Crese crzosta, tom XVIII, kronika polska. M. Bielskiego. W Warszawie, 1832 г., стр. 192. Близь Хортицы может быть Таволжанский, или Кухарев, или Большой-Дубовый или Вербовый остров, «несколько миль длины». Также трудно разгадать, какие именно разумеет Бельский броды под бродами Кременецкаго и Кусманскаго. Не есть ли Кучманский Кичкасский?
168
Ниже Таволжанскаго острова идут: камень Ревун, против о. Перуна, забора Крячина — первая, там же два камня Головковы, о. Белый, на полторы версты ниже о. Перуна, но как раз против балки Верхней-Скотоватой, к левому берегу, длины двести, ширины пятьдесят саж., балка Аврамова, о. Аврамов, иначе остров Несчетнаго, к правому берегу реки, против камней Головковых о. Сторожов, иначе Спорный, по средине реки, против д. Пихотнинскаго, балки Верхняя- Скотоватая, Нижняя-Скотоватая, с левой стороны, балки Западня, Крылова, Петерса, Лесная, Бырдина и Клобуковская, с правой стороны; остров Клобуковский, длины верста с четвертью, ширины одна десятая; у самаго берега Днепра, с правой стороны, против деревни Бырдина, забора Склянная, камень Марченко, у южнаго конца о. Кло- буковскаго, остров Бобров, иначе Рыбальский, Кучугурный или Стре- лица, к левому берегу, против Клобуковскаго, у вершины о. Кухарева; балка Круглая с левой стороны, остров Лозоватый, как бы продолжение Клобуковскаго, немного выше церкви д. Бердеевой, забора Крячина — вторая, у севернаго конца о. Кухарева, забора Самойлова, против острова Лозоватаго, камень Кузьмич, балка Лишняя, с левой стороны, и наконец о. К у х а р е в. Кухарев остров имеет в длину две версты, в ширину — полторы, покрыт прекрасным дубовым лесом, расположен против с. Андреевки, что на левом берегу, принадлежит владелице С. П. Иваненковой. Под ним считают 215 дес. и 248 сажен земли1.
За островом Кухаревым следует камень Буц, за камнем Буцем порог Лишний с его лавами Плоской и Швайчиной и, против порога Лишняго, село Игнатьевка, или Алеевка; против с. Игнатьевки1 2 камни Муравный: «стырчить, наче проскурка», Шереметев, Девятин, Чортова голова, оо. Лишний, Кленовый, Гавин,— от «гавы», т. е. вороны, длины полторы, ширины одна пятая версты, остров Лантухивский, длины две с четветью, ширины одна шестая версты, Смирный, иначе Ржаной — отрывок от Гавина; балки Лишняя, Сухенька, Вила и Чернявскаго,— все с правой стороны, Кошарна и Вильна,— с левой стороны; оо. Селевень, Стрелец, Похилый против хутора Корния Корниевича, три островка Пруссовы, ниже о. Ланту- хивскаго, у самаго берега Днепра, с правой стороны против Письма- ча, кругом все три — одна верста, камни Похилый и Корабель, наконец Вильный порог с его лавами Сиренькой, Похилой, Рядовой, Пе- реймой, Волчьим горлом и Шинкаревой. За порогом Вильным идут балки Гадючья, с правой стороны, камни Плоские, Белый Бучок, Перейма, прямо против канала порога, Крачок, Сиренький, Шинкарь, забора Крячина; островки Крячинов, Скворцов, камни — Волчье горло, забора Явленная, у древних порог Явленный, и наконец три острова Малишевские (теперь Плоские — два и Явленный), против которых с левой стороны стоит хутор Тарана, и ниже Малишевских
1 Замечание г. Бухтеева о том, что в о. Кухаревом нужно видеть о. Кашеварницу, лишено всякаго основания и обнаруживает лишь малое знакомство его с порожистою частью Днепра. См. Записки одесск. общ. истор. и древн. Одесса. 1883, III, 491.
2 Основано в 1783 году полковником Игнатием Ивановичем Гизицким.
169
большой остров Пурысов1. Есть полное основание думать, что в островах Малишевских скрывается остров, известный у Боплана под^назва- нием Кашеварницы. «На пушечный выстрел ниже сего порога (Вильнаго) лежит скалистый остров, называемый козаками Кашеварницей, как будто для выражения радости о благополучном проходе через пороги: там козаки веселятся и угощают друг друга обыкновенным своим походным кушаньем — кашею»1 2 3. Есть также полное вероятие предполагать, что в этих Малишевских островах скрывается и о. Малый-Дубовый, о котором упоминает в своих «Изслѣдованіяхъ» Лерберг, а под о. Пурысовым разумеется Болыиой-Дубовый. По словам Лерберга, самый северный из целой гряды шести островов называется Малым-Дубовым , а самый южный именуется Боль- шой-Дубовый. Ниже Пурысова тянется остров Вербовый, иначе Осокорный, известный теперь под названием Левшина, упоминаемый тем же Лербергом и означенный на плане Днепра 1780 года4. На одну версту ниже Большого-Дубоваго, у л е в а г о берега реки, лежит третий остров, Каменоватый, называемый в настоящее время Голым, с длинною песчаною отмелью у южнаго конца его. Таким образом, ниже последняго порога Вильнаго, до острова Хортицы, всех больших островов шесть: три Малишевских, один Пурысов, один Вербовый, один Каменоватый. Это совершенно совпадает с показанием Лерберга: «Суда ходятъ подлѣ самаго праваго берега и прежде всего встрѣчаютъ гряду острововъ, числомъ шесть, изъ коихъ самый сѣверный называется Малый-Дубовъ, а самый южный и большій, лежащій въ верстѣ отъ порога, Болыной-Дубовъ. Въ верстѣ за послѣднимъ лежитъ къ лѣвому берегу островъ Вербовъ, окруженный песчаною мелью»5.
При ближайшем осмотре острова Малый и Большой Дубовые оказались по окрайнам скалистые, в средине песчаные, покрытые лесом, по преимуществу шелюгой, осокорем и изредка дубом. Но множество дубовых пней свидетельствуют, что некогда здесь преобладал дуб. Оба острова разделены между собой пространством не более как в 100 сажен, причем Малый-Дубовый имеет длины одну пятую, ширины одну седьмую версты, Болыиой-Дубовый имеет длины одну версту, ширины полверсты и заключает в себе от десяти до пятнадцати десятин земли. К левому берегу Малаго-Дубоваго острова примыкают три маленьких островка Малишевских. При осмотре Малаго-Дубоваго острова оказалось, что вся почти поверхность его усеяна человеческими костьми: там валяется рука, там торчит нога, там виднеется череп, там лежит вместе с зубами нижняя челюсть. Вымерли ли здесь от голода осажденные неприятелем запорожцы, как рассказывают одни; было ли это кладбище Козаков, как говорят
1 На плане Днепра 1780 г. он назван Вурисов.
2 Описаніе Украйны. Спб., 1832, стр. 23.
3 Изслѣдов. къ объясненію древн. росс, истор. Спб., 1819, стр. 277.
4 Планъ рѣки Днѣпра съ раздѣленіемъ острововъ въ Новороссійской и Азовской губерн.— Сочиненъ февраля дня 1780 года.
* Планъ р. Днѣпра съ раздѣленіемъ острововъ въ Новороссійской и Азовской губ.— сочиненъ февраля дня 1780 г.
170
другие;' происходила ли здесь жестокая сеча русских с турками, как повествуют третьи,— это решительно неизвестно. Было бы, конечно,, слишком смело утверждать, что на этом острове происходила битва между печенежским ханом Куря и русским князем Святославом, который, сражаясь в виду порогов со своим противником, сложил здесь свою «чубатую» голову и послужил как бы прототипом также «чубатых» запорожцев, уродившихся за порогами Днепра.
Против островов Дубовых с левой стороны стоит колония Старый Кронцвейг, за ним впадает в Днепр, с левой стороны, балка Осокоровая, отделяющая от себя балку Богатыреву, покрытая прекрасным дубовым лесом и орошаемая во всю свою длину ручьем чистой и светлой воды; а ниже балки Осокоровой раскинулась деревня Павло- кичкас, называемая иначе Марку сивкой, от бывшаго владельца ея Константина Мануиловича Маркуса. Ниже Павлокичкаса, среди Днепра, торчат камни Разбойники — «воны часто плоты та барки бьють», за ними следует балка Кичкасска, иначе Гайдамацкая, с левой стороны, получившая свое прозвание от гайдамаков, которые перегоняли здесь через Днепр лошадей, отбиваемых ими у татар. По словам старожилов, против балки Кичкасски у запорожцев была переправа через Днепр. Оттого старики и до сих пор называют переправу через Днепр у Кичкасски старою, а ниже ея, против колонии Кичкас, новою. С правой стороны против Павлокичкаса стоит урочище Теляче-Тырло и Козловский камень — оба на суше; ниже Козловскаго камня, в воде, скеля Радутка, на берегу, с левой стороны скеля Хмарна, забора Черна, названная по черным камням, торчащим из-под воды, балка Широка, скеля Пугачи и балка Побережня. Название скели Хмар- ной, по одним, произошло от запорожца Хмары, а по другим — от того, что «що вона выходе кутком; там тинь, темно, мов хмара повысла, сонце Боже туды николы не достає»1. А скеля Пугачи названа от птиц пугачей, некогда водившихся на ней и своим криком оглашавших окрестности Днепра. Еще ниже Пугачей, с правой стороны, стоит урочище Крынычка, названное так потому, «шо там багато було копанок, або крыныць»1 2, камень Ступка: «на нему есть ямка, чисто тоби ступка»3, остров Крячок, от птицы крячка, и остров Вербки, от молодой вербы, растущей на нем. В соответствии с этим по правому берегу следуют: пещера Школа, камень Дзвиныця, скеля Голубы, названная от диких голубей, водившихся на ней, забора Середняя или Казаны: «як прибуде вода* то каминя и не видно; тилько круте, така быстря, мов у казанах кипыть»; скеля Попова и балка Кинська. Происхождение и название Поповой скели объясняют так. «Вскоре после проезда императрицы Екатерины II по Днепру приехал откуда-то священник, с целью осмотреть местность, посещенную царицею. Ночью, не зная дороги, он своротил с Донского шляху, подъехал к скеле и с страшной крутизны ринулся в бездну реки. Не стало
1 Степь. Я. Новицкій. Запорожье, 1886, 16 февраля, стр. 102.
2 [Там же, стр. 104].
3 Там же. стр. 104.
171
попа, осталась одна Попова скеля»1. Название же балки Киньской произошло от того, что здесь перегоняли через Днепр запорожцы да татары своих коней. «Плывуть було прудко, сучи кони, тилько пры- ськають». Ниже балки Киньской идет балка Глиняна — с левой стороны, потом камень Гудзык, прозванный может быть оттого, что когда спадет в Днепре вода, то он как будто «гудзык» высматривает из-под нея; далее камень Чупрына, получивший прозвание по сходству с чупрыною на голове; затем скеля Вовчок, Сухойван, как раз против рыбальни Ивана Харченка; Кичкасская переправа, заборы Карлова и Брунева, отмель Кручина, остров Зеленый, называемый иначе островом Стрелицей и Федоришиным, по отчеству владелицы его, Анны Федоровны («Хведорыхи») Марк, балка Федоришина, с левой стороны, урочище Сагайдачное, скеля Дурна и Середня, у ле- ваго берега Днепра, наконец три огромнейших камня Столпы и несколько меньше Столпов два камня Стоги, после чего открывается величественный остров Хортица.
1 Степь. Я. Новицкий. Запорожье, 1886, 16 февраля, стр. 103.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
«Грай, кобзарю! лий, шинкарю!» Козаки гукали.
Шинкарь знає, наливає І не схаменетця;
Кобзарь вшкварив, а козаки,
Аж Хортиця гнетця,
Метелиці та гопака Гуртом оддирають1.
Остров Хортица — самый большой и самый величественный из островов Днепра на всем его. протяжении. Первыми сведениями об этом острове мы обязаны греческому императору Константину VII Багрянородному (905—959). У Константина Багрянороднаго Хортица именуется островом св. Григория: «Прошедъ Крарійскій перевозъ1 2, они (руссы) причаливаютъ къ острову, который называется именемъ св. Григорія3. На этомъ островѣ они совершаютъ свои жертвоприношенія: тамъ стоитъ огромной величины дубъ4. Они приносятъ въ жертву живыхъ птицъ; также втыкаютъ кругомъ стрѣлы, а другіе кладутъ куски хлѣба и мяса и что у кого есть, по своему обыкновенію. Тутъ же бросаютъ жребій, убивать ли птицъ и ѣсть или оставлять въ живыхъ»5. В русских летописях имя Хортицы («Хортичъ») впервые упоминается под 1103 годом, когда великий князь Святополк Изяславич, в союзе с другими князьями, отправился походом против половцев: «И поидоша на конихъ и въ ло- дьяхъ, и придоша ниже порогъ и сташа въ протолчехъ и въ Хорти- чимъ островѣ»6. Из русских же летописей узнаем, что на острове Хортице съехались все русские князья и их пособники, когда в 1224 году отправлялись на первую битву против татар. Остров назывался тогда Варяжским. «Придоша къ рѣцѣ Днѣпру и въидоша въ море; бѣ бо людей тысящи, и воидоша въ Днѣпръ и возведоша порогы и сташа у рѣкы Хорътицѣ на броду у протолчи»7. Эрих Ласота (1594 г.) о Хортице говорит, что она лежит в полумиле от Кичкаса, прекрасна, высока и приятна, в длину имеет две мили и разделяет Днепр на две
1 Кобзарь. Т. Шевченко. Спб., 1883, стр. 69.
2 Теперешний Кичкас.
3 Мета бе то біе^Фетѵ тоюйтоѵ толоѵ тт^ѵ vfjcrov Тг| ejiiXeYopevTiv 6 ayiog Гртіуорюд хатаАадраѵоиаіѵ.
4 Ехетае татаАоѵ лаццеуёФгі 6qov.
5 De adminstr. imper., cap. IX, стр. 74—77. Издан. Бон.
6 Лѣт. по Ипат. спис. Спб., 1871, 183.
7 Там же, стр. 495—496.
173
равныя части1. Боплан (1620—1637 г.) называет Хортицу настоящим ея именем и говорит, что остров очень высок, почти со всех сторон окружен утесами; в длину имеет более двух миль, а в ширину около полумили, а в некоторых местах и меньше того1 2. Из «Исторіи» Мышецкаго узнаем, что н [и] когда Хортица не была островом, а представляла лишь мыс материка. «Сказываютъ, въ то время оный Хортиць не былъ островъ, но соединенная степь, а ужь потомъ отъ сильныхъ вешнихъ водъ, въ низкихъ мѣстахъ сильною водою прорыло и учинило Хортицкимъ островомъ»3. В книге Большого чертежа (1552—1600) Хортица именуется Хортицей4, в «Путешественныхъ запискахъ» Зуева (1781 —1782 г.) Хортицом5, в атласе Днепра
(1784 г.) — Хитрицким островом, принадлежащим к даче светлей- шаго князя Потемкина6, у Ригельмана (1785—1786 г.).— Хордец- ким7. Объяснение самаго названия острова находим у профессора Бруна. «Хортецким он (остров) мог быть потому, что Русы X века имели обыкновение приносить на нем жертвы своим богам, а подобными жертвами могли у них служить, faute de mieux, молодыя собаки, которых они легко могли назвать хортецами, т. е. именем, напоминающим финское слово hurtta, означающее волка и известнаго вида собаку, известную у эстов под названием hart, у латышей kurts, у литовцев kurtas, у поляковъ chart, т. е. под именем наших борзых собак. Что эти именно собаки высоко ценились в России еще гораздо позже, это видно из описания Герберштейном охоты, в которой сам он участвовал в присутсвии великаго князя Василия Иоанновича mit reschen Hunden die sie Kurtzen nennen. По крайней мере, можно полагать, что австрийский посланник (Герберштейн) под своим неразгаданным словом Kurtzi просто разумел хортов»8.
Таковы первыя сведения об острове Хортице. К этому нужно прибавить лишь то, что в некоторых списках сочинения Багрянороднаго, «Об управлении империи» («De administrando imperio»), Хортица именуется островом не Григория, а Георгия. Но это или простая замена слова, которая показана уже в наших летописях (Георгий, Гюрга, Гюргий, Григорий)9, или звуковое изменение, происшедшее по Известному закону перехода буквы х в г (Хорт-иц-а, Хорд-иц-а, Хорд-иц-а; Гюрди, Гюрги, Георги, Георгий). Для изучающаго историю запорожскаго козачества Хортицкий остров важен тем, что на нем была первая по времени запорожская Сича. Впрочем, нельзя при этом не сказать о тех летописцах и исследователях, которые полагают, что до того времени, пока запорожцы оселись на Хортице, они имели будто бы уже три Сичи: в Седневе, местечке, отстоявшем от Черни-
1 Путевыя записки. Одесса., 1873 г., стр. 30.
2 Опис. Украйны. Спб., 1832 г., стр. 24.
3 Мышецкій. Ист. о коз. запорож. Одесса, 1852, 24.
4 Книга, глаголемая Большой чертежъ. Москва, 1846 г., стр. 100 (1781—1782 г.).
5 Путеш. зап. Василія Зуева. Спб., 1787, стр. 261.
6 Русовъ. Рус. тракты. Кіевъ, 1876, стр. 132.
7 Лѣтоп. повѣств. о Мал. Рос. Москва, 1847, ч. I, стр. 20.
8 Путев, зап. Эр. Ласоты. Одесса, 1873 г., стр. 85.
9 Лѣт. по Ипат. спис. Спб., І 871 г., стр. І 87. 205, 208 и др.
174
гова на 30 верст, при р. Снове, впадающей в Десну; Каневе, теперь уездном городе Киевской губернии, на правом берегу Днепра, и Пере- волочне, теперь местечке Полтавской губернии, на левом берегу Днепра1. Но против такого утверждения говорит, во-первых, самая этимология слова «запорожец». Запорожцами, запорожскими4 козаками, в собственном смысле, назывались только те из днепровских Козаков, которые, оставив свою родину где-нибудь в Малороссии, Литве, Польше или за пределами их, селились, основывали себе жилища за порогами Днепра, начинающимися, ровным счетом, на восемь верст ниже бывшей у Козаков деревни Половицы, у нас губернскаго города Екатеринослава. Вот какие из днепровских Козаков назывались и потому должны называться запорожскими козаками; те же из них, которые жили выше днепровских порогов, в так называемой старой Малороссии, в теперешних губерниях Киевской, Черниговской и Полтавской, те козаки носили название черкасских (от города Черкас, Киевской губернии, бывших одно время ядром этого козачества), малороссийских, гетманских, украинских, городовых, реестровых, или семейных Козаков. А как Седнево, Канев и Перево- лочна находятся выше днепровских порогов, то и считать их запорожскими Сичами едва ли возможно. Если же пребывание запорожских Козаков в означенных местах и допускается, то это интересно скорее в том отношении, что показывает нам место возрождения запорожскаго козачества: запорожцы не выходцы
из Польши и не переселенцы из прикавказских областей, как думали некоторые из историков, а истинные сыны Малороссии, «плоть от плоти и кость от костей ея». Впрочем, пребывание запорожцев в названных местах, хотя бы то и не Сичами, могло относиться к тому моменту их историческаго бытия, когда они еще не обособлялись от мало- русских Козаков и, живя в старой Малороссии, составляли с ними одно целое. Это во-первых. Но затем, кроме этого общаго соображения, не позволяющаго назвать Седнево, Канев и Переволочну запорожскими Сичами, мы не можем именовать их так еще и потому, что не имеем никаких документальных подтверждений о пребывании в них запорожцев Сичами. Документально, и то лишь в смысле временнаго укрепления или замка, становится известною только Хортицкая Сича. Вот что говорит на этот счет летописец. «Того жъ мѣсяца (сентября 1557 года) пріѣхалъ (в Москву) ко царю и великому князю Івану Васильевичу (Грозному) всеа Русиі отъ Вишневецкаго князя Дмитрея Івановича бити челомъ Михайло Есковичъ, что (бъ) его (т. е. князя Вишневецкаго) Государь пожаловалъ, и велѣлъ себѣ служить, а отъ короля изъ Литвы отѣхалъ и на Днепрѣ на Кортицкомъ острову городъ постановилъ противъ конскихъ водъ у крымскихъ кочевищь. И царь і великиі князь послалъ къ Вишневецкому дѣтей боярскихъ Ондрѣя Щепотѣва до Нечая Ртищева, да тогожъ Михаіла
1 Мышецкій. Истор. о козак, запорож. 1852 г., Одесса, стр. 9. Ригельманъ. Ліітопис. пов. о Малой Рос. Москва, 1847, стр. 2. Бантыш-Каменский Седнево совсем исключает, полагая Сичи в Каневе, Черкасах и Переволочне. Истор. Мал. Рос. Москва, 1842 г., т. II, примечание 29.
175
с опасною грамотою и з жалованиемъ»1. Об этом же самом «городке» на Днепре говорит и посланник германскаго императора Рудольфа II, Эрих Ласота. «Четвертаго июля прошли мы мимо двух речек, названных Московками и текущих в Днепр с татарской стороны... Затем пристали к берегу ниже, близь лежащаго острова Малой Хортицы, где лет тридцать тому назад был построен замок Вишневецким, разрушенный потом турками и татарами»1 2. С свидетельством Эр. Ласоты совпадает и свидетельство Мартина Бельскаго: «Есть и другой остров близь того (Коханаго), называемый Хорчика (Chorczyka), на котором Вишневецкуй пред этим жил и татарам очень вредил (na wielkiey przeszkodzie byl), так что они не смели через него так часто к нам вторгаться; немного ниже его в Днепр впадает р. Тисменица, 44 мили от Киева»3. Вот этот-то городок или замок на Днепре, на Хортицком острове, и следует считать первою по времени запорожскою Сичею. «Онъ (т. е. островъ Хортица) высокъ,— говорит один из давних русских историков,— берега его скалисты, неподверженъ наводненію и изобилуетъ дубовымъ лѣсомъ. Имѣя всѣ удобности къ заселенію, сей прекрасный островъ оставался очень долго необитаемымъ; орды кочующихъ народовъ, которыя съ незапамятныхъ временъ бродили здѣсь по обѣимъ сторонамъ рѣки, полагали непреоборимое препятствіе всякому прочному на ономъ заведенью. Въ началѣ токмо XVI стол., сколько намъ извѣстно, занятъ онъ запорожскими козаками и сдѣлался ихъ сборным мѣстомъ для воспященія татарамъ переходить здѣсь»4. «На островѣ Хортицѣ,— говорит другой, также очень давний историк,— они (т. е. запорожские козаки) сдѣлали себѣ укрѣпленное мѣсто, по ихъ Сѣчь называемое. Но сіе мѣсто ихъ пребыванія иногда по обстоятельствамъ перемѣнялось»5. Князь Мы- шецкий считает Хортицкую Сичу также одною из древнейших, хотя не первою по времени. «Противъ оныхъ трехъ рѣк — Сухой, Великой и Нижней Хортицъ — въ рѣкѣ Днѣпрѣ имѣется великій островъ,
называемый Хортицъ, на которомъ издревле была запорожская Сѣчь»6.
«Чтобы иметь базис для наступательных действий против Крыма, а вместе с тем защиту отъ татар,— замечает в своих лекциях о козаках профессор Антонович,— Вишневецкий строил передовыя укрепления, далеко выдвигая их в степь. Первое такое укрепление временное было построено им на нижнем течении Днепра, на острове Хортице, немного ниже порогов. Устройство этого укрепления относится к четвертому десятилетию XVI века. В начале это укрепление не имело постоянных жителей, сюда вводился гарнизон, когда была необходимость, обыкновенно летом, а на зиму удалялся»7.
1 Русск. лѣтопись по Никонову списку. Спб., 1791 г., ч. VII, ст. 272 и 273.
2 Ласота отправлен был к запорожцам в 1594 году; место Сичи он полагает на острове Малой Хортице, по-теперешнему Канцерском острове; время же возникновения ея определяет, очевидно, приблизительно. Путев, зап. Одесса, 1873 г., стр. 53.
3 Zbior pisarzow polskiech. Cyesc szosta. Тот XVIII. Warszawa, 1832, 191 —193.
4 Лербергъ. Изслѣдов. къ объясн. древн. россійск. ист., стр. 278.
5 Миллеръ. Истор. сочин. о Малор. нар. Москва, 1847, стр. 2.
6 Ист. о коз. запорож. Одесса, 1852, стр. 68 и 9.
7 Исторія малор. козач. Кіевъ. Читано в 1882—83 акад. году.
176
При этом естественно спросить: кто же был названный здесь Дмитрий Вишневецкий? Дмитрий Иванович Вишневецкий происходил из волынских князей Гедиминовичей; он был человек православной веры, владел многими имениями в Кременецком повете; каковы: Подгайцы, Окимны, Кумнин, Лопушна и другия и имел у себя трех братьев: Андрея, Константина и Сигизмунда. Имя князя Вишневецкаго, в начале непопулярное, становится известным только с 1550 года, когда он назначен был польским правительством на должность черкасскаго и каневскаго старосты (губернатора). Но должность эту Вишневецкий нес лишь до 1553 года, когда, получивши отказ от короля Сигизмунда-Августа в каком-то пожаловании, по старому праву добровольнаго отъезда служилых людей от короля, ушел на службу к турецкому султану. Тогда король, обеспокоенный тем, что турки приобретут в лице Вишневецкаго отличнаго полководца, каким он действительно и был, теперь врага польскому престолу, снова привлек князя к себе, дав ему опять те же Черкасы и Канев в управление. Но владея этими городами, князь хотя и доволен был королем, но недоволен был собственным положением: душа его жаждала битв, опасностей войны. И вот он приходит к такой мысли: уничтожить крымскую орду и, если возможно, завладеть черноморским побережьем. План свой Вишневецкий старался выполнить последовательно и уже с 1556 года. В 1556 году Вишневецкий, вместе с русскими козаками дьяка Ржевскаго, запорожскими козаками атаманов Млынскаго и Михайла Есковича и своими тремя стами черкас- ско-каневскими ходил против татар и турок под Ислам-Кермень и Волам-Кермень «и тутъ кони и многую животину отгонили», затем добрался до Очакова «и у Ачакова острогъ взяли и турокъ и татаръ побили и языки поймали. А какъ пошли прочь и за ними ходили саін- чаки очаковскоі и тягинскоіи со многими людьми, и дьякъ на нихъ учинилъ въ тростнику у Днепра подсаду и побилъ ис пищалеі многихъ людеі, и самъ отшелъ здорово со всѣми людми, да какъ пришелъ подъ Исламкирменъ и тутъ пришелъ къ Исламкирмени царевичъ Калга крымскоі, а съ нимъ вѣсь Крымъ и князи и мурзы; и дьякъ сталъ противу его на острову, и бился съ нимъ ис пищалеі шесть днеі, да отогналъ ночью дьякъ у крымцовъ стада конные да на островъ къ себѣ перевезъ и по заднѣпрью по литовскоі сторонѣ вверхъ пошелъ и разшелся съ царевичемъ ис пищалеі поранилъ и побилъ людей многихъ»1. В 1557 году, в сентябре месяце, Вишневецкий присылал к Ивану Грозному Михаила Есковича с выражением желания поступить в подданство к московскому царю, на что и получил дозволение; с тем вместе Вишневецкий извещал царя об устройстве «на Днепрѣ, на Кортицкомъ острову города»1 2. В том же году, 16-го октября, Вишневецкий чрез своих послов Андрея Щепотева, Нечая, Ртищева, князя Семена Жижемскаго да Михаила Ексковича извещал царя Ивана Грознаго, «что онъ (т. е. князь Вишневецкій) холопъ Царя и великаго князя, и правду на томъ далъ, что ему ѣхати ко Го-
1 Русск. лѣтопись по Никонову списку. Спб., 1791 г., стр. 266.
2 Там же, стр. 272 и 273.
177
сударю; а потомъ воевати крымскихъ улусовъ и подъ Исламкирменъ служачи Царю и великому князю»1. Производя набеги на татарския области, князь Вишневецкий должен был наконец испытат то же самое и от татар. В 1557 году, в мае месяце, Вишневецкий писал царю, что крымский хан Девлет-Гирей с сыном и со многими крымскими людьми приходил под его город, что на Хортецком острове («Го- родецкоі островъ»), осаждал его двадцать четыре дня; но божиим милосердием и именем и счастием царя, государя и великаго князя, он, Вишневецкий, отбился от хана, побив у него даже много лучших людей, так что хан пошел от Вишневецкаго с великим соромом и настолько обессилил, что Вишневецкий отнял у крымцев многия из их кочевищ1 2. Но уже в 1558 году, в октябре месяце, хан снова подступил к городу на Хортице; причем он привел с собою многих людей турецкаго султана («турскаго царя») и волошскаго господаря. Вишневецкий, как должно думать, долго отбивался, но наконец «з Днепра съ Хортицкаго острова пошелъ потому, что корму не стало у него и козаки у него разошлися... И онъ за кормомъ не сѣлъ в городе, а пришелъ за Черкасы и Каневъ»3.
Царь понял положение Вишневецкаго, и потому велел ему, оставив Черкасы и Канев, ехать в Москву на службу. В ноябре месяце того же года Вишневецкий прибыл в Москву; здесь царь назначил ему жалованье, дал в отчину город Белев со всеми волостями и селами, «да въ иныхъ городахъ государь назначилъ князю подклетныя села и великими жалованы устроилъ»; князь же за все это клялся животворящим крестом верно служить царю на веки, и добром платить его государству4. В том же 1558 году, в декабре месяце, царь Иван Грозный отпустил Вишневецкаго на крымские улусы, «да с нимъ черкасскаго (черкесскаго) мурзу кабартинскаго канклыча Кануко- ва — въ Кабарту в Черкасы (въ землю черкесовъ), а велѣлъ имъ собірався итти всѣмъ ко князю Дмитрею на пособъ, а отпущенъ въ Черкассы на Казань да на Астрахань судномъ, изъ Черкасъ имъ итти ратью мимо Азова; да со княземъ Дмитреемъ же братъ отпустилъ... иныхъ атамановъ с козаки да сотцкихъ с стрельцы; велѣлъ ему Государь итти прямо, а послѣ велѣлъ суды подѣлати и зъ запасы итти на Днѣпръ, и велѣлъ Государь князю Дмитрею стояти на Днепре и бе- речи надъ крымскимъ царемъ сколько ему Богъ поможетъ»5.
В том же, 1558 году, месяца мая, Вишневецкий доносил уже и о самом результате предпринятаго похода. Простояв под Перекопом и не встретив ни одного врага крымца, князь пошел к Днепру, к Таван- ской переправе, «которая находится н^ полтретьятцать верстъ» ниже Ислам-тКерменя; на перевозе он простоял еще три дня, а крымцы все не являлись к нему, и это, говорили, оттого, что крымский хан был в осаде. От Таванской переправы Вишневецкий поднялся к Хортице («Ортинскій островъ») и здесь соединился с дьяком Ржевским; встре¬
1 Русск. лѣтопись по Никонову списку. Спб., 1791 г., стр. 274.
2 Там же, стр. 266.
3 Там же, стр. 292 и 293.
4 Там же, стр. 293.
5 Там же, стр. 295, 296.
178
тив его выше порогов, велел оставить все коши с запасами здесь же, на Интрском (?) острове; а-из детей боярских, которые изнурены были походом, отослал к царю, оставив у себя только небольшее число боярских детей, Козаков да стрельцов, с которыми отправился летовать в Ислам-К [ер] мень; цель князя была — захватить Перекоп и Козлец. Сам же хан крымский, извещенный о замыслах русскаго царя польским королем, снял все свои улусы с Днепра и перенесся за Перекоп. Таким образом Вишневецкий должен был проводить время в бездействии, а потому царь, отправив посла к князю с жалованьем, самому ему велел ехать в Москву, оставив на Днепре Ширяя Кобякова, дьяка Ржевскаго да Андрея Щепотева и с ними немного детей боярских да стрельцов, да с козаками Данила Чулкова и Юрия Булгакова1. Это было в 1558 году: но уже в 1561 году Вишневецкий снова оказывается на Днепре и хлопочет о том, чтобы опять передаться польскому королю. Что побудило князя к этому, неизвестно: во всяком случае, остановившись в урочище Монастырище, между островом Хортицей и городом Черкасами, Вишневецкий отправил к королю гонца с просьбою, чтобы он снова принял его к себе на службу и выслал бы, по обыкновению и прежде всего, так называемый глей- товатый, т. е. охранный, лист для свободнаго проезда из Монастыри- ща в Краков. Король охотно принял князя, и в 1563 году Вишневецкий считался уже на службе польскому престолу; расположение короля к Вишневецкому выразилось между прочим тем, что он прислал князю своего медика для излечения болезни, которою страдал князь еще в юношеские годы, отравленный каким-то ядом. Впрочем, тот же король при случае не преминул осведомиться у русскаго царя и о причине отъезда князя Вишневецкаго из Москвы. «Пришелъ онъ какъ собака и потекъ какъ собака; а мнѣ, государю, и землѣ моей убытка никакого не причинилъ», отвечал царь Иван Грозный королю Сигизмунду-Августу. В это время Вишневецкий сделался настолько дряхлым, что едва мог садиться на коня, но дух героизма в нем не угасал. Так, находясь в Кракове и подружившись там с польским магнатом Ляским, который владел молдавскою крепостью Хотиным и надеялся и всю Молдавию присоединить к Польше, Вишневецкий, под влиянием этого поляка, задался мыслью добиться молдавской короны. С этой-то целью он и отправляется, в 1564 году, в Молдавию. Но это же дело было последнею лебединою песнью князя. Дело в том, что в Молдавии в это самое время боролись два претендента за обладание престолом: господарь Яков Василид, иначе Ираклид, и боярин Том- жа, иначе Стефан IX. Томжа осаждал Васи лида в Сучавском дворце, когда явился передовой отряд Вишневецкаго и потребовал молдавской булавы для своего князя.. Томжа, по-видимому, охотно согласился на это притязание и лично пошел встречать славнаго героя. Князь не ожидал такой скорой развязки и с небольшой дружиной двинулся к Сучаве, но здесь внезапно был схвачен сторонниками хитраго Томжы и пленен. Этого мало. Пленнаго князя Томжа передал туркам, злейшим врагам его, и те решили предать его жесточайшей
1 Русск. лѣтоп. по Никонову списку. Спб., 1791 г., стр. 308—309.
179
казни: бросить живым с высокой башни на один из железных гаков (крюков), которые вделаны были в стену у морского залива, по дороге от Константинополя в Галату. Князь был брошен, зацепился ребром за крюк и в таком виде висел несколько времени, оставаясь живым, понося имя султана и охуляя его мусульманскую веру, пока не .был убит турками, не стерпевшими его злословий. Народ сохранил в своей памяти величественный образ князя и воспел его трагическую кончину в готовой уже песне о козаке Байде. Песня рассказывает, что Байда настолько был славен, что сам хан предлагал ему свою дочь в жены; но Байда настолько же был предан православной вере, что с омерзением отверг это предложение, глумясь над всем, что было священно и простому мослемину и самому хану и решился даже убить этого последняго. Жестокая казнь следовала за этим глумлением. Польский писатель Несецкий прибавляет1, что у повешеннаго князя было вынуто из груди сердце; предав его огню, турки всыпали пепел его в кружки с вином и выпили, желая от этого заразиться таким же мужеством, каким отличался во всю свою жизнь князь Вишневецкий.
«У Царьграді та на риночку Там п’є Байда мед-горілочку;
Ой п’є Байда та не день, не два,
Не одну нічку та й не годиночку;
Ой п’є Байда та й киваєтця,
На турьского царя похваляется^
Ой п’є Байда, та ще й наливає,
А турецкій царь єго підмовляє:
— Ой ти, Байдо, та славнесенькій, Будь міні лицарь та вірнесенькій, Покинь, Байдо, та пити-гуляти,
Бери дочку та йди царювати!
Бери в мене та й царівнбчку,
Будеш паном на Україночку! —
— Твоя, царю, віра проклятая,
А дочка твоя, царю, поганая.— Крикнув салтан та своїм гайдукам:
— Візьміть Байду того добре в руки, Візьміть Байду кріпко ізв’яжіте
Та на гак ребром добре почепіте.—
Ой висить Байда та й не день, не два, Не одну нічку та й не годиночку.
Ой висить Байда, про себе гадає Та й на свого цюру зорко споглядає, Та на свого цюру, цюру молодого І на свого коня, коня вороного.
— Ой ти, цюро ж мій молоденькій! Подай мені лучок, лук тугенькій,
1 Korona Polska 1728—1748, т. IV, стр. 545.
180
Подай міні, цюро, тугий лучок І стрілочок цілий пучок!
Ой бачу я, цюро, та три голубочки, Хочу я їх вбити задля царьской дочки. Де я мірю, там я вцілю,
Де ж я важу, там я вражу.—
Ой як стрілив, та й царя вцілив,
А царицю та в потилицю,
А єго доньку прямо в головоньку.
Не вмів, царю, та ти Байди бити,
За це ж тобі, царю, та й у землі пріти. Було б тобі, царю, конем під’їзжати Та було б Байди голову ізтяти,
Було б тіло Байди в землю поховати,
А його хлопця собі підмовляти».
Таким образом, Вишневецкий не удержался на Хортице, и основанный им притон или Сича, для помещения на острове Козаков, также рушился: основав Сичу в 1557 году, князь должен был оставить ее уже в 1558 году. Но прошло более шестидесяти лет, и Сича на острове Хортице снова возникает. Теперь устройство ея принадлежит гетману малороссийских и вместе кошевому атаману запорожских Козаков, Петру Конашевичу Сагайдачному. «Какъ поляки шли войною на Россію въ 1630 году1,— замечает князь Мышецкий,— тогда запорожскіе козаки были подъ Польшею, и одинъ запорожскій воинъ, прозываемый Сагайдачный, на ономъ островѣ (Хортицѣ) построилъ фортецію, а по ихъ званію окопъ»1 2.
«Въ началѣ XVI столѣтія, сколько намъ извѣстно,— пишет Лер- берг,— занятъ онъ (Хортицкій островъ) запорожскими козаками и сдѣлался ихъ сборнымъ пунктомъ... Но заселеніе это продолжалось недолго, столь же мало, какъ и бывшее въ 1630 году, въ которомъ сіи козаки заложили здѣсь крѣпость (Сичу); поелику Бо- планъ, бывшій на семъ островѣ в 1639 г., совѣтуетъ сдѣлать здѣсь заселеніе»3. «Островъ сей (Хортицкій),— пишет Устрялов в одном из примечаний к «Описанию Украйны»,— извѣстенъ у Константина Багрянороднаго подъ именемъ острова св. Григорія. Тамъ древніе руссы, переплывъ благополучно пороги и отразивъ непріятелей, приносили жертвы; тамъ въ началѣ XVI столѣтія запорожцы имѣли Сѣчь свою, оставляли ее, в 1620 году возобновили и вскорѣ вновь покинули»4.
«Хортица,— замечает наконец Григорий Спасский,— одинъ
изъ большихъ днѣпровскихъ острововъ... Первыми поселенцами здѣсь были запорожскіе козаки... Въ началѣ XVII ст. гетманъ Сагайдачный приказалъ жилища ихъ обвести землянымъ окопомъ и дере¬
1 Мышецкий впадает в небольшую погрешность: дело было в 1618 или 1620, но ни в каком случае не в 1630, так как Сагайдачный умер уже в 1622 году.
2 Исторія о козак, запорож. Одесса, 1852, стр. 68.
3 Изслѣдов. к объясн. древн. росс, истор., стр. 278—279.
4 Бопланъ. Описаніе Украйны. Спб., 1832 г,, стр. 150, прим. 97.
181
вяннымъ тыномъ или засѣкою, отъ чего, можетъ быть, получило тогда это укрѣпленіе и названіе Сѣчи, сохранившееся и при переходѣ запорожцевъ на другія мѣста, до самаго окончательнаго ихъ разсѣянія»1.
Такова история острова Хортицы. Особенное внимание обратил я на него во время своей поездки по запорожским пепелищам. Подыскав себе спутников в лице двух стариков и учителя Трофима Евфи- мовича Дешки, ближайшаго к острову села Вознесенки, я направился вниз по Днепру и прибыл прямо к северо-западному углу острова. Здесь Днепр островом Хортицей делится на два рукава: новый Днепр и старый Днепр. Новый Днепр охватывает остров с северо-востока и идет к городу Александровску, старый Днепр, иначе Речище, окаймляет остров с юго-запада и протекает понад колониями: Верхней- Хортицы, Канцеровки, Розенгард, Бурвальде и Нижней Хортицы. Мы направились по старому Днепру, или Речищу. Тотчас при входе в Речище, у леваго берега Хортицы, увидели небольшую расщелину.
— А шо то, діду, за росколюка така?
— То печеря така.
— А як зветця?
— Змійова.
— Від чого так?
— Гадюччя в ней багато плодилось.
— А давня ця печеря?
— Ще, кажуть, од запорожців.
— Шо ж лазив хто в ню?
— Авжеж! Год семьдесят тому назад у цій печері найшли жертку, довгу та товсту таку, і на жертці десятка з два хомутів, з десяток недоуздків,— усе, кажуть, запорожське; так дуже потрюхло: як візьмешся, так воно й сипетця, так усе і поопадало.
— Так запорожська печеря?
— Запорожська.
— Підвертай!
Лодка тотчас же причалила к берегу. Пещера оказалась в гранитном откосе леваго (островнаго) берега Речища; она настолько возвышалась от уровня воды, что без вспомогательных средств к ней не было никакой возможности докарабкаться. Тогда мы решили сделать так: я должен был стать обеими ногами на плечи деду и таким образом добраться до пещеры, сам же дед должен был укрепить возле берега весло и по нем долезть до пещеры. К последнему способу прибег и учитель Дешка. Скоро мы влезли, зажгли свечу, и нашим взорам представилось довольно просторное углубление, наподобие коридора. Привыкши к точности, я тотчас же прибег к измерению: пещера оказалась высоты две сажени, длины больше трех; пол каменный, но засыпанный песком, поверх котораго набросаны были колю- ки «якирьци»; в пещере было множество комаров и мошек. В самом конце ея зияла яма, из ямы же выдавались острые камни. Мы решились спуститься в яму; испытав, что в сапогах по скользким камням
1 Гр. Спасскій. Книга, глаголемая Большой Чертежъ. Москва, 1846 г., стр. 258, прим. 125.
182
далеко неудобно лазить, мы разулись и начали опускать один другого при помощи веревки в яму. Яма оказалась глубокая, к югу несколько удлиненная и засыпанная много песком; кроме птичьих гнезд да тех же колюк — «якірьців», в ней ничего не оказалось; говорят, впрочем, что в очень недавнее время пещера служила местопребыванием особенно большой змеи, но мы не увидали ея и благополучно вылезли из ямы, оставив затем и самую пещеру. Спускаясь ниже по Речищу, я поражался необыкновенною высотой и скалистостью его берегов; особенно величественный берег левый; он, как и правый, состоит из дикаго гранита, местами спускающагося к воде громадными террасами, местами выделяющаго из себя огромнейшие, очень острые, отроги, местами же представляющаго как бы сплошную отвесную стену, возвышающуюся над уровнем вод до 30 сажен. Издали берега реки кажутся черными, массивной величины, стенами, камни которой как бы давят один другого. Ничего подобнаго и во в£ю свою жизнь я не видывал. Здесь Днепр кажется таким диким, грозным, а с тем вместе величественным и обаятельным, что невольно приковывает внимание и взор человека, вселяя в него в одно время и страх к себе и какое-то священное благоговение... Но вот мы стали огибать северный угол острова, особенно выдавшийся в Днепр.
— Ну, а як цей ріг звётця?
— Свиняча голова.
— А чого він так зветця?
— Та того, шо похожий на голову свині.’
Мы миновали и Свинячью голову; спустились еще ниже. Везде берега скалисты и высоки, особенно же левый. Спустились еще ниже. Вот с правой стороны, над самым берегом реки, я увидел залив и у него небольшое жилье.
— А як цей залив зветця?
— Царьска пристань.
— Від чого вона таке званіе получила?
— А Бог її знає; із старовини так.
Старик не мог объяснить причины названия пристани Царскою. И не мудрено. Дело в том, что наименование это идет, как кажется, с довольно давняго времени: и именно, если не с 1738, то с 1790 года. В 1738 году здесь стоял царский флот,— «россійская армія и флотилія, вышедъ изъ Очакова, многое время стояла»1, а в 1790 году здесь останавливались царские плоты с разным лесом, который русское правительство присылало немцам-колонистам во время переселения их в бывшия запорожския земли.
«Настоящим именем своим эта местность (Царская пристань) обязана, конечно, тому обстоятельству, что именно там была заложена адмиралом Де-Рибасом, в 1796 году, так называемая Екате- ринославско-днепровская верфь, назначенная для содержания судов, чтобы перевозить соль из Крыма в Одессу и Овидиополь»1 2. Вот причина названия пристани Царскою. Что касается жилья, расположен-
1 Мышецкій. Истор. о коз. запорож. Одесса, 1852 г., стр. 68.
2 Врунъ. Черноморье, Одесса, 1880 г., И, 365.
183
наго возле пристани, то это небольшой поселок или хутор, принадлежавший прежде еврею Саксаганскому, а потом перешедший во владение двух немцев Риднера и Тиссена.
От Царской пристани мы спустились ниже; берега реки постепенно опускались; слева тянулся тот же остров; справа шла земля колонии Верхней Хортицы. Подвигаясь еще ниже, мы увидели, с левой стороны, на берегу Хортицы, устье Куцой балки, а с правой от материка мыс («скелю») Рогозы. Здесь мы пристали к берегу, я вышел на материк и увидел целый ряд укреплений. (См. пл. I). Укрепления состоят из рвов, некогда глубоких, но теперь наполовину засыпанных песком, с осунувшимися, но когда-то также высокими, валами, расположенными звездообразно, в виде креморьерных линий. Пройдя предварительно по всем укреплениям, мы затем прибегли к промеру их, после чего оказалось, что весь круг укреплений состоит из пятнадцати канав и равняется тремстам пятидесяти пяти саженям; причем первая канава (если стать лицом к западу и взять правую сторону укрепления) равняется сорока пяти саженям, вторая — пятнадцати, третья — девяти, четвертая — сорока, пятая — двенадцати, шестая — десяти, седьмая — двадцати, осьмая — семи, девятая — семнадцати, десятая — десяти, "'одиннадцатая — четырнадцати, двенадцатая — восьмидесяти шести, тринадцатая — пятидесяти четырем, четырнадцатая — пяти и наконец пятнадцатая — двадцати. В средине укрепления имеют множество ямок, а по углам — квадратныя редуты, в которых каждая сторона имеет шесть сажен длины и состоит из канавы с валом в одну сажень высоты, с пропуском с восточной стороны для входа. Все укрепление расположено так, что концы северной и южной линий его упираются в самую реку, пропуская чрез средину дорогу, ведущую сперва на паром через реку, а потом на остров Хортицу. При этом естественно рождается вопрос: кто лее сооружал эти укрепления? Прямого ответа на этот вопрос нет; можно думать лишь, что сооружение этих укреплений принадлежит тем лицам, с именами которых связано и устройство самой Сичи на Хортице,— это князь Д. И. Вишневецкий и гетман Петр Конашевич- Сагайдачный, который своим именем дал название целому урочищу на левом берегу Днепра, против колонии «Кичкаса», между «Серед- ней» скелей и «попилищем» Сагайдака1.
Но укрепления мы оставили и пустились опять вниз по реке, держась того же направления, с севера на запад. Скоро мы миновали устье балки Наумовой, идущей с острова к левому берегу реки; прошли место переправы (Ueberfahrt) через реку с материка на остров1 2, оставили устье балки Громушиной, идущей от острова к реке, и наконец очутились у небольшого островка Канцеровскаго. Островок находится почти у самаго берега реки, с правой стороны, и отделяется от материка небольшим проливом Вырвой; длина Днепра от северо-
1 См. также Сборн. юго-зап. отд. И. Р. Геогр. общ. Драгомановъ. Малор. пред, и разсказ., стр. 415. В старину по урочищу Сагайдачному, по рассказам старожилов, пролегал шлях Сагайдак, ветвь Муровскаго. Я. Новицкий.
2 На берегу острова устроен для перевозчика небольшой домик.
184
восточнаго угла Хортицы к острову Канцеровскому равняется двум с половиной верстам. Остров Канцеровский существует с давняго времени; он был известен уже Эриху Ласоте, только под именем острова Малой Хортицы: «Мы пристали,— говорит Ласота,— к берегу
(Днепра) ниже, близь лежащаго острова Малой Хортицы... Близь сего острова изливаются в Днепр с русской стороны три речки, которыя все называются Хортицами, и название это оне передали островам»1. По рассказам старика Осипа Шутя, Канцеровский остров был совсем маленький: «одна скеля, а на ній кріпость. Поза ним від правого берега (от материка) був тиховод і вода далеко врізувалась в балочку. В цім тиховоді була пристань, куда запорожци заводили свої байдаки; тут же іноді стояли і царьскі судна. Тут, якби став копати землю, то ще й теперь найшов би старі судна. Там затоплені і царьскі, і запорожські. Ще я зазнаю, як після великой води богато вимило іс-під піску суднів. А із самой води, оце як хто нирне, то й витягне або ружжо, або спис, або яке залізо»1 2. Чтобы составить себе представление об общем виде острова, решено было объехать сперва весь остров кругом и затем уже делать исследования на нем самом. Остров оказался разделенным на две части: низменную, покрытую лесом, на западе, и возвышенную, поросшую травой, на востоке. Всей земли под островом — двенадцать десятин и тысяча двести квадратных сажен; западный и южный края острова отлоги, а восточный и угол севернаго — возвышенны, скалисты и совершенно отвесны; средняя высота их, от уровня вод, доходит до семи сажен. Возвышенная часть острова имеет укрепления по северной, южной и западной окраинам, состоящия из глубоких канав с насыпными валами (см. табл. XV), от двух до трех сажен высоты; в общем виде укрепления имеют форму полукруга или, точнее, подковы, северная и южная стороны которой имеют по сорока сажен, а западная — пятьдесят шесть с спуском в три сажени для въезда; внутри укреплений находятся до двадцати пяти глубоких ямок, по которым растут деревья. Это так называемый редан с флангами, закрытой горжей и траверсами, направленный вверх против течения Днепра для обороны реки.
Спрашивается: кто же сооружал укрепления здесь, на Малой Хортице. Если укрепления, сделанныя на материке, возле Царской пристани, могут быть приписываемы одинаково как князю Дмитрию Ивановичу, так и гетману Петру Конашевичу Сагайдачному, то то же можно сказать и относительно укреплений на острове Канцеровском или Малой Хортице. «Мы пристали,— говорит Ласота,— к берегу ниже, близь лежащаго острова Малой Хортицы, где лет тридцать тому назад был построен замок Вишневецким, разрушенный потом турками и татарами»3. Здесь Ласота не говорит о Сагайдачном, но это потому, что Сагайдачный пребывал на острове позже Ласоты.
Но оставив и остров Канцеровский, мы спустились ниже, держась
1 По Мышецкому это: Сухая, Великая и Нижняя Хортица; в настоящее время речек этих нет, а вместо них есть только сухие овраги.
2 Из преданий, запис. Я. П. Новицким.
3 Путев, зап. Эр. Ласоты. Одесса, 1873, стр. 53.
185
>
X
План Малой Хортицы.
все того же направления, > с севера на юг. Пред нами промелькнули слева устья балок: Каракайки, Генеральской, Широкой и Корней- чихи; справа земли колоний: Канцеровки (Розенталь), Розенгард, Бурвальд и Нижней-Хортицы; среди же самой реки мы оставили небольшой Корнетов остров. Чем дальше мы подвигались к концу острова, тем больше замечалась разница в характере местности: русло реки, дотоле узкое, значительно расширяется; берега ея, до этих пор скалистые и возвышенные, становятся отлогими, потом'низменными и наконец переходят в так называемыя плавни, т. е. низменныя места, покрытыя травой и поросшия мягкой породы деревьями, как-то: осокорем, красной лозой, ивами и другими.
Совсем стемнело, когда мы выбрались к самой оконечности южной части Хортицьц Здесь мы пристали к берегу и вышли на остров. Оказалось, что южная часть острова шире северной, но зато значительно ниже ея; она обилует многими озерами, покрыта высокой болотистой травой и разными деревьями, начиная от ивняка и кончая дубом. В общем это не что иное, как очень большая плавня. Но мы снова уселись в лодку и скоро выскочили в Новый Днепр. Теперь путешествие . наше было затруднительно, так как нам нужно было плыть против течения.,
— Паничу!
— А що, діду?
— Примічайте: острів Просеред, Капральській Просеред!
Я осмотрелся и действительно увидел небольшой остров- наносный, песчаной формации, расположенный ближе к острову, нежели к материку, против устья балки Проризной, идущей с острова. Мы поднялись выше. Справа показалась Александровская пристань, слева — высокий мыс Нижняя голова.
— Діду!
— А що, паничу?
— А скажи-ка, від чого ця гора зветця Низчею головою?
— Та від чого? Отто ж була вам Висча, або Свиняча голова, від гори, а ця буде Низча голова, від низу.
Мы поднялись еще выше, миновав с левой стороны на острове устья балок: Корниевой, Липовой, Костиной, Башмачки и Шанцевой; а с правой на материке — деревню Слободку, село Вознесенку и среди реки остров Разстёбин,
— А давній цей острів?
— Ні, не зовсім давній; трохи низче цього був другий острів, так отой давній; він звався Дубовий, та теперь од нього і сліда не зосталось.
— Де ж він дівся?
— Де дівся? Вода підмила; тут це не диковинка: оце стоїть скіль- ко літ острів, коли гляди і загув за водою. На Дубовім острові був і ліс, та ліс великий, саме дуб’я, був і шинок, і млин, так усе пішло за водою. Велику силу має вода. Мабуть, год більше десяти назад тому було.
— І великий острів був?
— Та як вам сказати? Версти з дві довжини був.
187
Из плана, находящагося в Хортицком/волостном правлении, видно, что остров Дубовый имел 64 дес. земли. Вот уж где неприменимо понятие о недвижимой собственности!
От Разстёбина острова мы поднялись еще выше; скоро, вдоль ле- ваго берега Днепра, на восточной окраине острова Хортицы, мы увидели несколько домиков немцев-колонистов; они расположены в ложбине, искусственно углубленной и довольно живописной; множество ветвистых густо насаженных верб, росших у самаго берега реки, не позволяло нам ясно рассмотреть немецкие обиталища. Мы поднялись выше и скоро миновали Думну1 скелю, устья Ганновской, Малой Вербовой и Большой Вербовой балок с левой стороны на острове, Скотивскую, Великую скели и устье Блуквы балки, с правой стороны от материка. Но поднявшись еще немного вверх, мы добрались до скели Вошивой, с левой стороны от острова.
— Скажи ж, діду, з якої це речі одна скеля зветься Думною, друга Скотівською, а третя Вошивою?
— Думна від запорожця Думи і Скотівська теж від запорожця: Скотівець запорожець жив коло неї. У нього товару (рогатаго скота) була сила; як пригоне було його на водопой до Дніпра, так Дніпро аж стогне... Богатиня був той Скотівець. Та довго, кажуть, і жив він тут; уже як і запорожців порозгонили відціля, а він усе живе та живе собі. Усякого було й пріймає до себе: хто відкіль не візьмится, усе до нього: він його сперше нагодує, а потім і роботу найде. У славі великій був Скотівець; як умер, так і скелю прозвали його меннєм: Скотівська скеля. Тут же й балка Скотівська є.
— А Вошива скеля від чого прозвалась?
— Вошива теж від запорожця: тут, вибачайте, кажуть, запорожь- ска голота [н] ужу свою прудила; оце було повзлазять на скелю, поскидають сорочки та штани та як почнуть лупити воші об скелю, так аж хрустить на ввесь Дніпро. От то вона й Вошива.
Поднявшись еще выше от Вошивой скели, мы увидели, с левой стороны от острова, устья балок Молодняги, Холодной, Совутиной с мысом того же имени, скалу Пристинь с правой стороны и добрались до острова Дубоваго.
— Уже ж, діду, ви, мабуть, знаєте, від чого воно і Совута скеля получила своє прозваніє!
— Балакають, щоб то від запорожця Совути; протів скелі, у баль- ці, є богато печерь; у тих печерях він і жив. Страшний, кажуть, був Совута той: очі такі, як у сови, що вночі лучче бачуть, як удень; удень, кажуть, він і не виходив із своїх печерь,— ніччю обробляв усякі діла; так вискоче, ухопе, шо йому треба, та вп’ять у свою нору і порина, наче той звір.
Добравшись от мыса Совуты до Песчаной косы, у северо-восточна- го угла острова, откуда мы и начали свой обход вокруг него, мы затем поворотили назад и пристали к острову Дубовому. Любопытно было взглянуть на этот остров. Остров оказался небольшой; длина его едва доходит до одной версты; он наполовину каменистый, наполо¬
1 У немцев Мартынова.
188
вину песчаный; вершина его покрыта невысокими деревьями, осокорником и шелюгой. Недавно, говорят, здесь росли и дубы; до 1845 года на острове видны были остатки от некогда существовавших здесь укреплений, смытых потом сильным вешним разливом реки.
Теперь объезд острова кончен, и мы возвратились назад, пристав к берегу острова, против средины колонии, несколько выше Думной скели. Здесь я отпустил своих спутников в село Вознесенку и пешком направился к ближайшему на острове дому. То была школа, лучшее здание во всей колонии; она стоит на возвышенности, обращенная парадным крыльцом на восток, к реке, и обсажена с двух сторон, с севера и юга, высокими деревьями, к ней вела широкая и довольно высокая лестница. Поднялся по лестнице. Дверь оказалась запертой. Начал стучать. Долго простучал я, пока наконец не услышал раздавшагося в сенях скрипа от шагов чего-то, по-видимому* очень грузнаго. Шаги приближались очень медленно. Наконец ч т о-т о подошло к двери и, не отворяя ее, опросило по-немецки:
— Wer ist hier? (Кто здесь?)
— Ein Mann. (Человек).
— Was fiir ein? (Какой?)
— Ein Reisender. (Путешественник).
— Woher? (Откуда?)
— Aus Charkoff. (Из Харькова).
Тогда дверь отворилась, и на пороге показался мужчина несколько менее, чем средняго роста, довольно полный, уже пожилой, с круглым, без бороды и усов, лицом, в туфлях на ногах: передо мной стоял учитель колонии Якуб Якубович Купп. Я обратился к нему с просьбою приютить меня у себя, но немец, подумавши немного, почему-то отказал мне, советуя обратиться лучше к кому-нибудь из соседей. «Если хотите, я сведу вас к Петкау».— «Сделайте милость». Мы отправились к Петкау; но и здесь я потерпел fiasco: немец даже не отперся, несмотря на наш стук. Что делать? Идти еще к кому-нибудь или располагаться под открытым небом, на холодной и сырой земле? Я склонен был на последнее.— «Да вы зачем приехали к нам на остров?» — спросил меня Купп. Я объяснил ему цель моей поездки. Купп задумался.— «Ну, уж знаете что: я могу приютить вас у себя». Нечего и говорить, что подобный оборот дела меня обрадовал несказанно. Мы возвратились назад, дошли до школы, поднялись по деревянной лестнице, вошли в широкия сени и наконец очутились в просторной комнате Studirzimmer (кабинете) Куппа. Обстановка оказалась простая, но она" изобличала в хозяине присутствие хорошаго и даже, пожалуй, изящнаго вкуса; так, стол, стулья, диван, гардероб — все как-то приятно поражало своей новизной и лоском; везде замечалась безукоризненная чистота; пол был вымыт до удивительной белизны. Чувствуя усталость, я тотчас же, когда вошел в комнату, уселся на диван за столом. «Не хотите ли есть?»— обратился ко мне Купп.— «Да, хочу»,— ответил я без церемонии, потому что действительно хотел есть. «Сию минуту прикажу подать вам»,— торопливо проговорил хозяин. И точно: через минуту на стол подано
189
было молоко, масло и хлеб. Ужин окончился скоро и я, несмотря на свое утомление, вышел с хозяином поддеть на крыльце. Бросив взгляд вперед, по направлению к востоку/ я увидел нечто прекрасное, едва виденное мной до сих пор на всем протяжении того Днепра, который я успел проехать. Ночь была Теплая и тихая; небо все залито звездами, взошедший высоко месяц обливал всю окрестность своим мягким светом; перед нашими глазами разливался Днепр длинною, широкою полосой; он был совершенно спокоен, как бы недвижим; от праваго берега его, покрытаго сплошною стеной высоких зеленеющих деревьев, веяло освежительной прохладой; от леваго берега его, совершенно обнаженнаго, усеяннаго неимоверной величины скалами, то высоко вверх выскакивающими, то нависающими над водой или далеко выдающимися в реку, вставали какия-то длинныя, причудливо-фантастическия тени, ложившияся темными пятнами в широкой реке. Никого и ничего не видно, кроме больших лесных плотов, которые длинной полосой протягивались понад левым берегом реки, остановленные на время ночи; по плотам кое-где промелькнет темная фигура литвина, оставляющая от себя в воде облик человека вниз головою и кверху ногами; кое-где, на том же [п]лоту, вспыхнет огонь на разложенных кострах, погорит-погорит и опять затухнет. Повсюду тишина! Общее безмолвие нарушается только отрывистыми звуками речи да заунывной короткой песнью какого-нибудь парня плотовщика... Словом, то была картина широкая, величественная, полная прелести и очарования. Во всем этом было что-то такое, что влекло к себе и мою мысль и мое сердце...
Следующим днем я поднялся с восходом солнца и тот же час отправился на экскурсию. На этот раз я поставил себе задачею осмотреть северную часть острова, делящагося по самой природе на северную, среднюю и южную части. Меня сопровождал Якуб Якубович Купп. Пройдя с полверсты, половину пространства, занимаемаго всей колонией, от школы до дома колониста Давида Янцена, мы сразу выбрались на песчаную возвышенную местность, чрез которую пролегала широкая дорога. Быстро зашагали мы по дороге; очень скоро миновали балки Малую Вербовую, Большую Вербовую; прошли еще с версту и наконец увидели целый ряд полевых укреплений (Schanzen- graben). Решено было сперва пройти по всем укреплениям, чтобы составить себе общее представление о них, а потом уже прибегнуть к измерению. Труд был немалый. Дело в том, что длина всех укреплений, если растянуть их в одну прямую линию, простирается, как оказалось, более, чем до двух с половиной верст: 1455 сажен. В общем — это ряд редутов, соединенных между собой линией окопов, расположенных как раз в северо-восточном углу острова. (См. пл. 1). Самые редуты представляют из себя небольшие квадраты, в которых каждая сторона состоит из высокой земляной стены, доходящей до десяти сажен, причем одна из сторон, обыкновенно северная или западная, имеет отверстие, как видно для входа; в средине редуты, внутри, выкопаны одна, две, а иногда три и больше, ямки, быть может, имев- іпия значение землянок для помещения в них войска. Всех таких редутов в северной части острова — восемнадцать. Окопы, числом три-
190
надЦать, представляют щ себя большие рвы, с насыпными при них высокими валами, соединяющими каждый из редутов; наибольшая длина рвов — полтораста сажен, наименьшая — восемьдесят пять; maximum глубины рвов — два аршина, maximum высоты валов — полторы сажени. С юга укрепления начинаются непосредственно от Днепра и идут по направлению от востока к западу, от Вошивой скели к парому; они состоят из трех траншей, соединенных между собою стольким же числом редутов; из них первая траншея имеет длины сорок пять сажен, а вторая и третья — по сто пятнадцати. За третьим редутом линия траншей разделяется на две, причем первая идет к юго- западу, к балке Каракайке, и состоит из трех редутов, связанных тремя траншеями, одна в сто, другая в семьдесят и третья в восемьдесят сажен длины, а вторая направляется к северо-западу, к балке Громушкиной, и состоит из двух редутов с одной траншеей, в сто десять сажень длины. Но дав от себя две побочныя линии, на северо- восток и юго-запад, главная (восточная) линия дает еще и третью: прямо с юга на север; эта третья линия состоит из шести редутов, соединенных между собою пятью траншеями1, из коих три сохранились вполне, а два только отчасти; причем первая и третья траншеи имеют по сто пятидесяти сажен длины, четвертая — ровно сто, пятая восемьдесят, шестая — также сто1 2. Шестым редутом эти укрепления и оканчиваются. От северной окраины острова, по направлению с запада на восток, укреплений нет, они начинаются уже на другом, восточном конце острова, по направлению с севера на юг: здесь насыпаны четыре редута, соединенные таким же числом траншей, по полтораста сажен каждый. Восточная линия укреплений стоит особо от южной и западной, не соединяясь ни с той, ни с другой и прерываясь менее, чем на половине всей восточной окраины острова.
Такова общая схема укреплений в северо-восточном углу острова. К укреплениям же надо причислить и те многочисленныя глубокия ямы, которыя расположены частью за чертой укреплений, частью внутри и которыя служат признаками бывших здесь некогда землянок. Ямы, расположенныя за чертой укреплений, тянутся по прямой линии, с севера на юг, вдоль редутов и рвов, в два ряда и большею частью попарно, причем промежуток между каждою парою равняется двум саженям, также как и самый диаметр пространства, занимаемаго каждой из ям. Кроме ям, расположенных непосредственно возле редут и траншей, есть ямы, которыя находятся в более отдаленных местах от укреплений, у западной окраины острова; эти ямы следуют в беспорядке одна за другой, но зато оне и глубже и шире предшествующих. То же самое можно сказать и относительно ям, расположенных внутри укреплений; число их заходит за сто, но все оне расположены очень неправильно, и в одних местах нисходят до глубины сажени и более того, а в других значительно менее этого. Насколько
1 Была и шестая (по порядку вторая) редута, имевшая 150 саж., но теперь она засыпана песком.
2 Пятый и шестой редуты наполовину также засыпаны песком; прежде пятый имел 100 саж., а шестой — 150.
191
можно судить по ямам, северная часть острова населена была всего более с восточной и западной сторон и только отчасти с южной, северная же сторона не носит на себе низких следов жилья. Видно также, что землянки, если только это $ыли оне, располагались более в скрытых местах: балках, углублениях, скатах, загроможденных камнями и защищенных деревьями; заметно также, что из двух населеннейших сторон, восточной и /западной, последняя имела больше жильев, нежели первая, так как и до сих пор на западной окраине насчитывается 225 ям, кроме засыпанных песком, а на восточной — 171.
После всего этого является вопрос: кто же был виновником сооружения оставшихся теперь на острове Хортице укреплений? Можно думать, что почин сооружения названных укреплений принадлежал сперва князю Дмитрию Ивановичу Вишневецкому, как в том убеждает нас свидетельство летописца1 и слова посланника Эриха Ласоты1 2. Но, кроме Вишневецкаго, на острове Хортице делали укрепления еще Яков Шах3, затем гетман малорусских Козаков и кошевой атаман запорожских, Петр Конашевич Сагайдачный, в 1618 и 1620 году4, и русския войска, в 1738 году. «Въ 1738 году на Хортицкомъ островѣ сдѣланъ отъ Россіянъ великій ретраншементъ со многими редутами и флешами, на которомъ Россійская армія и флотилія, вышедъ изъ Очакова, долгое время стояла»5.
Кроме редутов, траншей и ям, в северной части острова есть еще четыре кладбища, по преданию оставшийся от времени пребывания здесь запорожских Козаков; одно из таких кладбищ находится у восточнаго берега острова, над балкою Велика-Молодняга; другое — в северо-западном конце острова, над крутизной Речища, третье и четвертое — с западной стороны, между Куцой балкой и переправой через то же Речище на остров.
Уже высоко поднялось солнце, когда мы оставили укрепления и направились вдоль берегов той же, северной, части. Но и берега пройдены; оставалось сделать несколько экскурсий от берегов к укреплениям, в разных направлениях; окончено и это. Оказалось, что вся северная часть острова довольно возвышенна, особенно в сравнении с южной, камениста и малолесна; деревья растут здесь то в одиночку, то кустами и большею частью состоят из диких груш, букса (Buchs- Baum), черноклена, шелюги, боярышника, барбариса, крушины и редко дуба. Есть, впрочем, целыя аллеи таких дерев, но оне растут лишь по канавам бывших укреплений. Также мало здесь и травы: только восточная половина этой части острова покрыта чабером, молочаем, царским скипетром и зеленым мхом; северная же, равно как и запад¬
1 Русск. лѣт. по Никон, списку. Спб., 1791 г., стр. 272 и 273.
2 Путев, зап. Эр. Ласоты. Одесса, 1873 г., стр. 53. См. также Карамзинъ: Истор. госуд. росс. Спб., 1819 г., стр. 252; Бантышъ-Каменскій. М., 1842, II, 113. Маркевичъ. Ист. Малороссіи. М., 1842, I, 45.
3 Яков Шах, сперва генеральный есаул, а потом, с 1582 г., гетман малорусских Козаков. Семеновъ, Истор. Малоросс. Москва, 1874, I, 71.
4 См. указания выше.
5 Мышецкій. Ист. о запорожск. козак. Одесса, 1852, стр. 68.
192
ная и Ложная, представляют из себя почти голыя песчаныя пространства, лишь по местам засакенныя красной лозой, называемой здесь шелюгой; таково, например, большое песчаное пространство за южной и западной чертами укреплений. Но зато, сравнительно с другими частями острова, северная часть представляет из себя едва ли не самое величественное место на всем Днепре, кроме разве весьма немногих мест между порогами на островах. Если стать на восточной окраине северной части острова и взглянуть вверх, вдоль реки, то картина представляется поистине обворожительная. Вот прямо, среди реки, невдалеке от берегов острова, высятся массивныя скалы «Стов- пы» и «Стоги», а за ними выдвигаются громадные выступы «Дурна» и «Середня»; еще далее, справа, виднеются верхушки зеленеющих деревьев, исполинов дубов,— то урочище Сагайдачное, а слева выплывает, в виде длинной ярко-зеленой ленты, колония Кичкас, иначе Эйнлаге. Самый Днепр имеет здесь неизъяснимую прелесть: в начале, освободившись от порогов и вырвавшись из узкаго русла у Кичка- са, он со страшною силою ударяется о гранитные острова и мысы и шумит, и бурлит, и высоко вздымается, а затем, разлившись на множество струй, начинает, мало-помалу, принимать спокойный вид, делается чистым, как хрусталь, светлым, как золото, и вместо стона и рева издает какой-то приятный мелодический звон. Но еще больше величия являет из себя Днепр, когда взойдешь на один из курганов острова и взглянешь на ближайшия окрестности. Язык немеет от восторга, душа наполняется благоговением к тому, кто сложил природу в такой прекрасный узор.
Осмотрев северную часть острова, я решил возвратиться на этот раз в колонию, тем более, что и спутник мой, Якуб Якубович Купп, давно уже подавал намеки на эту мысль. Скоро мы вышли на открытую дорогу и зашагали.
— А что, Якуб Якубович, давно ли поселились ваши колонисты на Хортице?
— О, да! Еще с 1789 года.
— То есть, это, стало быть, через четырнадцать лет после падения запорожской Сичи?
— Ну, уж этого я не знаю, знаю только 1789 год.
— И много поселилось здесь ваших колонистов?
— Восемнадцать хозяев.
— Вы говорите хозяев: почему же не дворов?
— Да потому, что у нас счет ведется не по дворам, как у русских, а по хозяевам, а хозяевами у нас называются те, которые имеют, кроме домов и дворов, еще землю; земля — самое главное, и без нея хоть имей и дом, и двор, и скот, а хозяином не будешь считаться; безземельные — вот как у нас такие называются.
— Так. Скажите же мне, пожалуйста, много ли на вашем острове в настоящее время хозяев?
— И прежде было восемнадцать, и теперь столько же.
— Как это так?
— А вот как: у нас пока жив отец, он не делит своей земли между сыновьями; в случае же его смерти, вся земля поступает старшему сы¬
193
ну, а остальные сыновья довольствуются деньгами, скотом и разным движимым имуществом, которое оставил им отец. Бывает, что и эти сыновья получают землю от отца, но такая земля приобретается самим отцом где-нибудь на стороне.
— Так вот как!
— Да, так.
— Скажите же, пожалуйста, как обширна ваша колония?
— Вся площадь нашего острова, по плану, определяется двумя тысячами пятьюстами сорока семью десятинами и тремястами двадцатью пятью саженями; а линия, которою протянулись наши поселения, равняется восьмистам семидесяти саженям; выходит почти две версты; с севернаго конца крайний дом Давида Янцена, а с южнаго — Абрама Петкау.
— А знаете ли вы, чему равняется окружность острова?
— Окружность острова равняется двадцати четырем с половиной верст,— так у нас показано на плане; видите ли, в длину каждая сторона острова имеет по десяти верст, да в ширину одна — две с половиной, а другая — две, итого: двадцать четыре с половиной версты.
Здесь разговор наш прекратился: мы дошли до самой школы. Измерение укреплений и затем разговор во время пути занял нас так, что мы совсем позабыли о пище, но теперь, когда вошли в комнату, желудок, сразу же заявил о своих правах. Хозяйка не заставила себя долго ждать, и скоро на столе показались: ветчина, молоко, сыр, хлеб, суп, жаркое и кофе. Из всего этого меня занял особенно суп. Это такой сумбур, который могут выдумать только одни немцы. Чего в этом супе не было? Молоко, мука, изюм, говядина, вода, вишни и еще что- то такое неуловимое — все это составляло немецкий суп, или, лучше сказать, снадобье, которагЬ непривычному человеку и в рот нельзя было взять. Но мой немец уплетал суп с таким аппетитом, что казалось, у него за ушами трещало.
— Что же вы не кушаете нашего супа?
— Благодарю вас; я как-то устал,— отвечал я, не желая сказать правду.
— Вам, вероятно, наш суп не нравится? Вы благородный человек.
Чтобы утешить Куппа, я занялся другими яствами, между которыми особенно вкусным показался мне кофе. Но обед окончен, и в комнату вошла хозяйка. Я начал благодарить ее; но забыв, что я нахожусь в немецкой колонии, заговорил по-русски; немка смотрела на меня спокойно и ни словом, ни движением не отвечала мне; оказалось, что она ни одного слова не знает по-русски, несмотря на то, что прожила на острове уже чуть ли не пятьдесят лет.
— Ich danke sehr, Madame (очень благодарен, мадам),—поправился я тогда.
— Ich bitte, Herr (прошу, сударь),— ответила мне хозяйка.
За обедом последовал короткий отдых, и затем мы снова отправились на рекогносцировку. Теперь мы избрали предметом своих исследований среднюю и южную части острова. Пройдя нижнюю половину колонии и поднявшись вверх, мы прежде всего наткнулись
194
на огромный дубовый пеі^ь, в окружности до трех сажен, остаток от громаднейшаго дуба, существовавшаго несколько сот лет, свидетеля падения запорожской Сичи и поселения немецкой колонии. Еще не так давно, под тенистыми ветвями дуба часто в летнее жаркое время, после полевых трудов, отдыхали немцы-колонисты. Но вот уже лет двенадцать тому назад дуб усох, оставив от себя лишь один толстый пень. Немцы так дорожили дубом, что и теперь высказывают сожаление о [б] утрате его. «Лет пять тому назад,— пишет в 1876 году Я. П. Новицкий,— на острове Хортице засох священный дуб — эта замечательная древность острова,— проживший десятки веков. Он был ветвист и колоссальной толщины, стоял в ста пятидесяти саженях от Остров-Хортицкой колонии, на юг, у самой дороги, направленной чрез остров в длину; в настоящее время сохранился только пень дуба, по которому можно судить о его громадности... Предание говорит, что вековой дуб был сборным пунктом для запорожцев, где собиралась у «святаго дуба» козацкая рада для обсуждения политических и общественных вопросов; под дубом когда-то лились и запорожския молитвы, когда-то козаки брались за оружие против неприятеля. В 1775 году, «писля троицкого свята», запорожцы в последний раз отдали честь «святому дубові», где распили несколько бочек горилки и в последний раз отплясали запорожскаго козачка; тут же лились и слезы козацкия, когда они прощались, расходясь во все концы,— «хто на Дін, хто на тихий Дунай, а хто до рідної оселі (де була жінка з дітьми) доживать віку»1.
Посетовав у дубоваго пня о невозможности возвратить прошедшее время и воскресить умерших Козаков, чтобы заставить их порассказать об их же собственной жизни, мы поднялись еще выше и здесь, взяв немного влево, наткнулись, как и в северной части острова, на целый ряд укреплений. Укрепления находятся на юге, в полуверсте от дома колониста Абрама Петкау, и тянутся поперек острова, с востока на запад, от Новаго Днепра к Старому, или Речищу, или по направлению от с. Вознесенки к колонии Розенгард. Как и на северной части острова, так и здесь укрепления (Schanzengraben) состоят из редутов, соединенных между собою траншеями; разница между теми и этими укреплениями состоит лишь в том, что здесь укрепления протянуты в одну прямую линию и; стало быть, совсем не так сложены, как Северныя (См. пл. 1). Всех редутов здесь четыре, траншей — три. Как и в северной части острова, так и здесь, редут представляет из себя правильный квадрат, каждая сторона котораго равняется десяти саженям; траншея же представляется глубоким рвом, который связывает редуты и по которому в настоящее время растут разныя деревья. Из редутов первый сохранился наилучщим образом; он имеет вход с восточной стороны и в самой средине своей вмещает яму, имеющую шесть футов глубины и заросшую густым глодом; как и редут, яма также имеет вход, с восточной стороны. Высота валов перваго редута не восходит больше двух сажен, глубина рвов — больше полуторы сажени. За первым редутом следует сперва четыреугольная
1 Я. Новицкій. Островъ Хортица на Днѣпрѣ. «Одес. Вести.», 1876, № 55, стр. 20.
195
Ч. І. Пл. І.
План Хортицкой Сичи.
яма, по величине меньше предшествующей, совсем почти осунувшаяся и разбитая, а за ямой уже начинается траншея. Траншея тянется на протяжении ста пятидесяти саж., в одних местах она совершенно разбита, в других — сохранилась хорошо, но заросла деревьями. За траншеей снова следует редут [а], такой же величины, как и первая, но только несколько ниже ея; она также имеет с востока вход и в середине своей вмещает две ямы, в полторы сажени в окружности каждая; канавы и ямы заросли деревьями. За вторым редутом следует вторая траншея, длиною в сто сажен, и больше и лучше сохранившаяся первой и гуще заросшая деревьями. За второй траншеей следует третий редут, такой же величины, как и перв[ый], но также осунувшийся, как и второй; в ней три ямы, по величине меньше предшествующих, со входом с той же стороны. С третьим редутом граничит, с северной стороны, балка Широкая (Rei Lecht). За третьей редутой тянется третья траншея; она тянется сначала на сто сажен, затем прерывается, но спустя 60 сажен снова начинается и идет на пространстве также ста сажен, причем обе половины канавы, в виде сплошной густой аллеи, заросли разными деревьями, преимущественно же грушами, берестом, чернокленом и глодом. За третьей траншеей следует четвертый и последний редут: он также прекрасно сохранился, как и перв [ый], но вмещает в себе три ямы, из коих две довольно большия и одна несколько поменьше; как ямы, так и самые рвы, редуты заросли деревьями, теми же грушами, берестом, глодом и др. Четвертым редутом укрепления в средней части острова и оканчиваются: дальше, от редуты и до берега Стараго Днепра, или Речища, укреплений никаких нет: окраины острова оканчиваются низким спуском, переходящим потом в самый берег реки.
Осмотрев средния укрепления, мы направились затем вправо, к северу, имея целью пройти балку Широкую и выбраться на засеян- ныя поля. Балка оказалась действительно широкая из всех балок на острове; в устье она покрыта прекрасным дубовым лесом, между которым растет высокая трава. Увидя небольшой холм под ветвистым дубом, я уже готов был присесть на него, чтобы несколько отдохнуть от своей усталости. Но Якуб Якубович решительно воспротивился этому.
— Вы и не думайте здесь садиться.
— Почему же так?
— Да потому, что здесь водится множество змей. Недавно показывалась здесь страшная змея; сажен до трех, говорят; она перепугала одного нашего колониста, да ведь как? Несчастный лишился было языка: две недели не говорил; возили его и к доктору, ничего не сделал; потом уже само прошло; он рассказывал, что ходил по Широкой балке и увидел там змею, да такую страшную, которая перепугала его на смерть. Как он спасся от нея, Бог его знает. Колонисты не верили ему, но вот несколько месяцев тому назад на ту же змею наткнулся охотник с двумя собаками; одна из собак бросилась было к змее, но была тот же час задушена ею; сам охотник растерялся и поспешил уйти.
Наслушавшись таких страхов от Якуба Якубовича, я также
197
постарался поскорее выбраться из балки. Мы поднялись вверх и вышли на ровное, прекрасное поле, колосившееся в ту пору высокой пшеницей. Здесь же, среди поля, нашему взору представились шестнадцать курганов, красноречиво называемых на русском юге могилами.
— Не знаете ли, Якуб Якубович,— спросил я моего спутника,— много ли на вашем острове могил?
— Всех могил на нашем острове пятьдесят семь,— отвечал он,— но только две из них особенно болыния, остальныя же и меньше и ниже этих двух; впрочем, прежде и меныиия могилы казались большими, а теперь оне как-то поосунулись; в старину на них стояли каменныя бабы, чего теперь и не увидишь — порастаскали. В прошлом году (1882) одну из больших могил раскапывал киевский ученый В. Л. Беренштам; он нашел там какия-то металлическия стрелки, горшочек, гвозди и много чего другого.
Но мы миновали и могилы; прошли рершину Ганновской балки и добрались до кладбища (Kirchhoff), где колонисты погребают своих покойников. Скоро миновали и кладбище, и так как солнце давно уже зашло, то мы решили возвратиться к дому, тем более, что и ноги наши уже начинали отказываться служить нам; для сокращения пути решили идти чрез огороды колонистов и вскоре действительно добрались до жилищ. На следующий день мне предстояло осмотреть южную часть острова. Встав по обыкновению с восходом солнца, я тот же час отправился на поиски. И на этот раз меня сопровождал Якуб Якубович. Мы избрали путь от колонии понад левым берегом Новаго Днепра к плавням. Скоро оставили мы за собою» колонию, миновали средния укрепления, балки Шанцевую, Башмачку, Костину, Корниеву, Липову и, наконец, добрались до высокаго кургана Потемкина, где и уселись. Почти от самой колонии и до балки Липовой поверхность острова представляет из себя целину, не тронутую плугом, отсюда целина сменяется ровным полем, на котором в то время росла прекрасная пшеница.
— Скажите, пожалуйста, Якуб Якубович, отчего этот курган, на котором мы сидим, называется Потемкиным?
— Да оттого, говорят, что будто, бы на этом кургане князь Потемкин хотел построить дворец; от дворца через остров он предполагал провести почтовую дорогу, а через Днепр — устроить мост. Правда ли это или нет, но возле кургана рос сад, который называли тоже Потемкиным. Старые колонисты рассказывают, что когда пришли впервые на остров их деды, то застали еще здесь какого-то стараго солдата, сторожившаго Потемкин сад; потом этот сторож здесь же и умер, а садовыя деревья повыкопаны были колонистами для их питомников.
Переданное моим спутником предание подтверждается и свидетельством русскаго путешественника В. Зуева, который говорит, что на о. Хортице «князь Григорій Александровичъ Потемкинъ особое для разведенія и украшенія прилагаетъ стараніе»1. Если это предание достоверно, то нельзя не подивиться вкусу «великолѣпнаго князя»: место, облюбованное им, во многих отношениях превосходно.
1 Пут. зап. Спб., 1787, 261.
198
Не говоря уже о том, как высоко поднимается над поверхностью острова Потемкин курган, нужно заметить еще то, что самый остров делается здесь совершенно открытым, в противоположность северной части, которая далеко не так выдается из общаго фона поверхности, так как там самый материк если не выше острова, то во всяком случае в одном с ним уровне. Кроме того, берега острова против Потемкина кургана и не так круты, и не так недоступны, и не так скалисты, обнажены и возвышенны, как в северной части острова. Сверх того, поверхность острова носит характер не каменистый и песчаный, а степной, представляющий из себя весьма удобную равнину, как для сенокоса, так и для нивы; а высота ея такова, что отсюда, как с птичьяго полета, видны не только ближайшия поселения: Вознесенка, Слободка, Александровск, Шенвиз, но и отдаленнейший крестьянский села с их храмами, школами и волостями; тому способствует относительная высота юго-восточной части острова при относительной низменности самаго материка против него.
Но мы оставили Потемкин курган, спустились к скале Нижней Голове и отсюда, пройдя немного по возвышенной части острова, очутились в плавнях. Следует сказать, что в двух верстах от мыса Нижней Головы возвышенная часть острова сразу переходит в низменную, покрытую травой, лесом и множеством больших и малых озер, что все вместе и составляет плавни. Есть основание предполагать, что плавни эти, сравнительно недавняго происхождения и что образовались оне только под защитою самаго же острова. Дело в том, что у южнаго конца острова сходятся оба рукава Днепра, разделенные выше, у севернаго конца. Но сходясь здесь, каждый из рукавов, несущий своим течением песок, ил или корни деревьев, здесь же и откладывает все это, так как в этом именно месте река, дотоле стремительная, в известной степени умеряется в своем течении. Как каждая из других частей, северная и средняя, служат для колонистов источником их пропитания, так и южная доставляет для них разный материал, необходимый для всякого домохозяина, а также служит жизненным источником. Дело в том, что южная часть острова, состоящая из обширной плавни, покрытой большим лесом из дубов, осокорей, ив, шелюги, обилует разной дичью: дикими гусями, утками, дупелями, коростелями; поросши очень высокими травами, она изрезана множеством озер: Лозоватым, Прогноем, Домахой, Карасевым, Подкручным, Головковским, Осокоровым и другими, которыя обилуют разнаго рода рыбами и раками. Таков-то характер южной части острова Хортицы. Пробродив много времени по берегам озер, заливов, находившись вдоволь по зеленым полянам и белым пескам, мы выбрались, наконец, на самую южную окраину острова и здесь на берегу, у вод, уселись. Отсюда открывался вид на Днепр — один из прекраснейших. Разделенная до этого места островом Хортицей, река отсюда снова соединяется и несет свои воды не по узкому жолобу, а по широкому размашистому руслу, усыпанному крупным песком. Течение реки здесь плавное, спокойное, а сама вода — такая чистая и прозрачная, что кажется, будто перед вами не речныя струи, а отполированный желтый янтарь.
199
— А что, Якуб Якубович, не пора ли домой?
— Я думаю, что пора.
Усталые, медленно возвращались мы домой... Не скоро мы улеглись в постели, но зато приятный глубокий сон следовал за нашим продолжительным походом... Восходящее солнце следующаго дня уже застало меня на ногах. На этот раз я решил познакомиться с старожилами острова и порасспросить их о делах давно минувших дней. Мне указали на единственнаго восьмидесятилетняго старика, Якуба Якубовича Гепнера. По моей просьбе старик явился в школу, и скоро между нами завязался разговор.
— Скажите, старик, откуда переселились ваши предки на остров Хортицу?
— Предки мои переселились на Хортицу из немецкаго города Данцига.
— А давно ли это было?
— Да, это давно-таки было: больше ста лет; мой отец был одним из первых поселенцев острова.
— Скажите же, в каком виде застал ваш отец Хортицу? Не рассказывал ли он чего-нибудь относительно тех укреплений, которыя находятся в северной части острова?
— Да, рассказывал. Он говорил, что в ту пору укрепления были так высоки, что на них и взойти нельзя было; из многих ям торчали толстыя дубовыя бревна и огромные дикие камни. Канавы были ши- рокия, а глубина такая, что упавшая туда лошадь там и околевала.
— А что застал ваш отец в нижней части острова?
— В нижней, возле озера Домахи, он видел какую-то козацкую хату. Хата, говорил, небольшая была, из тесаннаго дерева, с маленькими окнами со ставнями; внутри стоял большой дубовый стол, на средине котораго вырезано было распятие Христа, а на одном из углов просверлена дырка, в которую, видно, вставлялась свеча; кроме стола, в хате были печь и лавы; с наружной стороны, вокруг хаты, разбросаны были тряпки, валялись черепья от посуды и насыпаны были кучи золы1.
— Прекрасно. Скажите же, не застал ли ваш отец кого-нибудь из запорожских Козаков на острове?
— На острове отец не видел никаких запорожцев, а вот возле острова, где теперь Кичкас, там видел какого-то запорожца.
— Не Дворяненком ли его звали1 2.
— Кажется, что так.
— Что же, ничего не рассказывал отец ваш о Дворяненке?
— Рассказывал, как он украл у них лошадь, когда они только что приехали на остров.
— Как же это было?
— Да вот как. После продолжительного путешествия мы добра¬
1 См. о том же: Драгомановъ. Малор. пред. Кіевъ, 1876 г., стр. 425.
2 Зуев, проезжавший по Новороссийскому краю в 1781 году, говорит, между прочим, о том, что в Кичкасе находится только одна избушка, в которой живет запорожец. Путешеств. зап. Спб., 1787 г., стр. 260. Малор. предан, и разсказ. Кіевъ, 1876 г., стр. 423.
200
лись наконец, рассказывал отец, до реки Днепра против Хортицы; переправились на остров через реку и сейчас же стали отдыхать. Но не успели мы еще прийти в себя, как, смотрим, кто-то с противоположнаго берега плывет к нам в лодке. Оставив лодку у берега, он направился к нам; пришел, стал и смотрит на нас, не говоря ничего; мы тоже смотрим на него и тоже не говорим ничего; тогда мы еще по-русски не умели говорить, да и он по-немецки не мог. Он был босой, без шапки, в одной сорочке да штанах (дело было летом), на очкуре которых висел большой нож. Казалось, ему лет за 50 было; собой здоровый, плечистый... Так постоял и ушел. Мы скоро угомонились и положились спать, привязав своих лошадей к повозкам. Утром поднимаемся, сейчас же к лошадям; смотрим — одной лошади нет; искать — нигде нет. Бросились к месту, где привязана была пропавшая лошадь, лежит нож, тот самый, который мы видели накануне у приходившаго к нам человека. Поняли тогда/ куда девалась наша лошадь. Впоследствии мы узнали, что этот человек был запорожец: он жил сперва там, где теперь колония Кичкас, а потом, когда в Кичкасе стали селиться наши колонисты, перешел на противоположный берег реки (с праваго на левый), в балку; там он построил себе курень, завел пасику и так жил до самой смерти... Он часто ходил к нам, научился говорить по-нашему; как-то раз мы и спрашиваем его: «Зачем ты, козак, украл нашу лошадь, когда мы в первый раз приехали на Хортицу?» — «То моя, говорит, такая вдача, без того я не могу и жить»1.
— Хорошо. Скажите-ка теперь вот что: не находили ли вы на острове или в реке каких-нибудь остатков старины?
— Было и это: и сам находил и у других видел. Вот, положим, был я еще 17-летним юношей, когда однажды пошел купаться к Старому Днепру, в то место, что против колонии Канцеровки. Пришел на берег, смотрю, что за чудо? Стоят какия-то суда. Длинныя-длинныя и хорошо сколоченныя; похожия на теперешние дубы; считаю, оказывается семнадцать. Я платье с себя, бросаюсь в воду и давай осматривать их. Оказалось, что они больше, чем наполовину занесены песком и только верхняя часть их выдавалась из-под воды. Нужно вам сказать, что за несколько времени до этого, в Днепре было большое наводнение; вода повыносила много песку из русла реки и сама опала, тогда-то и показались суда, вероятно, очень давно затопленныя здесь.
Осмотрев хорошо свою находку, я побежал сообщить о том своему отцу. Но что же отец мог сделать с судами? Посмотрел, повыдернул несколько бревен из них, тем дело и кончилось. Скоро вода снова начала прибывать и опять покрыла суда. Это давно было; а то в 1845 году, после большого наводнения, я опять видел судно,— это уже стояло в Новом Днепре, ниже Совутиной скели, передняя часть судна выходила на берег острова, а задняя затоплена была в воде; судно было нагружено пулями да ядрами. Долго оно не покрывалось водой, и я часто
1 Предание это, между прочим, записано и Я. П. Новицким; оно напечатано в Малор. пред, и разсказ. Драгоманова. Кіевъ, 1876 г., 423; мы держались этой редакции.
201
лазил в него, набирал пуль и ядер, но потом подошла вода и затопила. Такой же величины я нашел судно в Старом Днепре, против устья балки Куцой; на это судно я наткнулся случайно; купался и начал нырять. Судно сидело очень глубоко в воде; я начал осматривать его и на самом дне нащупал пушку. Это меня заняло, и я несколько раз принимался осматривать: точно — судно и на дне его небольшая пушка. Ну, что ж? Ни лодки нельзя было вытащить, ни пушки... А лет десять тому назад в том же Старом Днепре видел судно один мальчик, сын нашего колониста. Тот нашел в нем саблю и взял ее. Не знаю уже, куда он после ее девал, но я видел эту саблю; она не так велика, кривая, отделана серебром и много поржавлена. Много находили вещей в Днепре, а на самой Хортице еще больше. Как-то я нашел на балке Большой—Вербовой кривой кинжал, длинное ружье и стальную кольчугу; все было покрыто ржавчиной, так что я едва отчистил их. Однажды я нашел на балке Куцой несколько монет; одна из них была так тяжела, как шесть серебряных рублей вместе, другия — точно рыбья луска, а третьи — такия же, как теперь пятачки, но только разнятся тем, что у них не одинаковая толщина по бокам: один бок толще, а другой тоньше; на всех монетах были каки я-то изображения и надписи, на одних по-русски, как сейчас помню, «Царь Борисъ», а на других и не по-русски и не по-немецки, вылиты были львы, по три на каждой штуке. Случалось находить и другого рода монеты с одним лицем человека, или же с цельным человеком, сидящем на коне. Всячину находил. Однажды нашел три больших острых ножа, пять глиняных, с высокими горлышками, кувшинов, семь с толстыми венцами горшков. А то выкопал как-то несколько штук картечи и целый склад свинцу; свинец, бывало, так и валяется поверх песка, точно черепья; охотникам не надо было покупать; выжди только, пока пройдет дождь или поднимется ветер, тогда и собирай, сколько хочешь. Да чего только за свой век я не находил на острове? Не- большия, трехгранныя металлическия стрелки, железныя, серебряныя и стальныя бляхи, медныя и бронзовыя пуговицы, большия и малыя пряжки, удила, кольца, ножницы, ядра, бомбы, пули. Однажды нашел тридцать шесть пуль вместе; все оне были надеты на длинную палку, шестью рядами, причем каждый ряд заключал в себе шесть пуль. Нужно думать, что это делалось для удобства; чтобы не забивать в пушку отдельно каждую пулю, несколько их нанизывали на палку и уже самую палку вкладывали в пушку. В балке Широкой случилось мне найти удивительный замок, таких я никогда после не видел; он отпирался без ключа; для этого надо было составить известное слово из букв, вырезанных на кружочках кругом всего замка; кружочки вертелись в разныя стороны, й таким образом составлялись разныя слова: как только подберешь условное слово, так замок сам собой и отопрется. На острове Канцеровке (Малой Хортице) я как-то наткнулся на человеческую кость; стал копать; прокопав с пол-аршина земли, вижу — широкая яма, а в ней семь человеческих скелетов; на груди каждаго скелета лежит по нескольку медных, пустых в средине, небольших пуговиц; видно было, что покойники одеты были в какие-то суконные кафтаны, сукно было тонкое,
202
пожелтевшее; все скелеты сохранились очень хорошо, особенно черепа; на одном лишь черепе я заметил дырку, образовавшуюся не от гниения, а, кажется, от удара в голову человека чем-то острым, от чего, быть может, он и умер.
Да, много-таки мне пришлось за свою жизнь и видеть и слышать. Лет двадцать пять тому назад, в саду нашего колониста Якова Вибе, найдены были две пушки: одна медная, а другая железная; оне сложены были крест-накрест в земле на глубине не более полутора аршина.' А то как-то нашли целый склад оружий,— это на острове против колонии Кичкас, теперь этого острова нет; он смыт водой, а прежде мы пасли на нем лошадей и видели выкопанные рвы и траншеи, один из этих рвов шел прямо по направлению к скеле Воротам. Находил оружие и на Столпах,— там тоже были укрепления, но они засыпаны песком. Прежде на Хортице можно было всякой всячины найти, а теперь колонисты научились подбирать всякую мелочь да продавать евреям, которые каждогодно навещают для этой цели наш остров. Медных и чугунных вещей, особенно пуль, много пошло на завод1, где их плавят и выливают из них разныя вещи. Ядра и бомбы подбирают русския бабы: оне идут им для разных домашних надобностей. Теперь многое подобрано людьми, а многое повынесено водой. Видите ли, в старые годы Днепр был уже, чем теперь, и шел ближе к Вознесенке, чем х острову; оттого наша Хортица была шире; но с течением времени Днепр стал бросать свой левый берег, от Вознесенки, и подаваться направо, ближе к острову, стал размывать окраины его, выносить из них разныя вещи... В старину, бывало, как пойдешь по разным балкам на острове, то чего только и не увидишь. Там торчит большая кость от ноги человека, там белеют зубы вместе с широкими челюстями, там повывернулись из песка ребра, проросшия высокой травой и от времени сделавшиеся желтыми как воск. Задумаешь, бывало, выкопать ямку, чтобы что-нибудь сварить или спечь, наткнешься на гвоздь или кусок железа; хочешь сорвать себе цветок, наклонишься, смотришь — череп человеческий, прогнивший, с дырками, сквозь которыя выросла трава; нужно тебе спрятаться от кого-нибудь в пещере, бежишь туда и натыкаешься на большой медный казан, или черепковую чашку, или еще что-нибудь в этом же роде... Много было чего, да поздно хватились все это собирать.
— Да, это точно. Но скажите, не опасно ли было вашему отцу жить впервые на Хортице?
— Как не опасно? Даже больше того: раз как-то едва не убили его. Тогда, видите, бродили везде лугари,— это разбойники так назывались. Однажды летом отец куда-то уехал с острова; мы, дети, были в плавнях, а мать одна оставалась в колонии. Сидит себе и чем- то занимается. Вдруг входят к ней три человека и просят, чтобы она продала им молока. Мать согласилась, спустилась в погреб и вынесла им молока, сколько они просили. Тогда один подходит к ней и начинает торговаться, а другой подбирается сзади и бъет ее безменом
1 Фабрика земледельческих оружий Леппа, в семи верстах от острова Хортицы, в колонии Хортице-Верхней, Екатериносл. уезда.
203
по голове. Она как сноп валится на землю. Разбойники забирают деньги, оружие, лошадей, разныя мелкия вещи и уходят. Но не успели они еще и отойти от дома, как является отец и с ним два соседа колониста. Они бросаются на разбойников; произошла свалка, во время которой один из разбойников вышиб отцу зуб. Но тут к разбойникам подошли еще два человека, и порешили исход битвы: отец и два соседа были перевязаны, а разбойники, взяв много нашего добра, ушли благополучно1.
Вот те данныя о Хортице, которыя добыты нами на месте, уже на второй день по приезде на остров. Но я оставался на нем еще несколько дней, пока совершенно не освоился с его местностью и жителями; в свободное для колонистов время я ходил по их домам и осматривал там разныя находки их. Из таких находок меня заняли; между прочим, бомба и три ядра, находящияся у старосты острова, Гильдебрандта; бомба в объеме имеет аршин с четырьмя вершками, а каждое из ядер — по десяти дюймов; все они набиты на пали частокола, которым отгорожен у Гильдебрандта полисадник вокруг дома от двора. Подобныя ядра, числом два, мне пришлось видеть также у колониста Ивана Классена, которыя он уступил мне и из которых одно еще и теперь заряжено.
Закончу свое исследование о Хортице словами Я. П. Новицкаго: «В настоящее время о. Хортица, это неприступное козацкое «кишло», принял совершенно другой вид: курени1 2 заросли бурьяном, а в иных попадаются деревья, простоявшия десятки лет; через них проходят стада овец и табуны породистых немецких коней; на полях острова (в средней и южной частях) красуются нивы, дающия чуть не ежегодно обильный урожай; там же зеленеют бакчи, на которых родятся вкусные арбузы и дынН; на восточном берегу острова красуется немецкая колония, утопающая летом в зеленеющих садиках, где благоденствуют немцы; на Днепре, округлившем остров, вместо козацких «чаек», плавают десятки небольших рыбачьих лодок, из которых рыбаки забрасывают свои сети; тут же проплывают и крупныя суда: баржи, берлины, пароходы; а весною, во время разлива, и в июне, весь Днепр покрывают плоты»3.
Было совсем за полдень, когда я, смоченный сильным дождем, после третьяго осмотра укреплений, возвратился в школу к Якубу Якубовичу Куппу. В этот день, вечером, я решил оставить Хортицу, чтобы продолжать свой путь далее вниз, ко второй Базавлуцкой Сичи. Собравшись и уложив свои вещи, я пригласил к себе хозяина, чтобы поблагодарить и расплатиться с ним.
— А сколько я вам должен, Якуб Якубович?
Этот обыкновенный вопрос заставил задуматься моего немца;
1 Почти весь этот разговор записан по-немецки, автор предлагает его в русском переводе.
2 Я. П. Новицкий называет ямы куренями, но были ли то курени в козацком смысле, это еще очень сомнительно, как сомнительно и то, чтобы первое поселение коза- ков на Хортице могло называться, в строгом смысле, Сичею,— «городок» — вот его название.
3 Я. Новицкій. Островъ Хортица. «Одес. Вѣсти.», 1876 г., № 55.
204
видимо, он боролся сам с собой: с одной стороны, ему не хотелось обнажать своей, быть может, не совсем бескорыстной души, а с другой — его практический соображения никак не допускали мысли, чтобы всякая услуга, хотя бы то и не особенно важная, оставалась без награды.
— Ну, что ж, Якуб Якубович, сколько же я вам должен?
— Один рубль.
— Так мало?
— Довольно и этого.
Признаюсь, я был удивлен этому. Однако, вынув рубль, подал его хозяину. После этого мне понадобилась сумка, чтобы уложить некоторый из своих находок. Я обратился с пробьбой к Якубу Якубовичу. Мне подали.
— А сколько сумка стоит, Якуб Якубович?
— Ну, это тоже в счет рубля.
Но и находки уложены; мы распростились. Уже давно поджидал меня лодочник, чтобы с о. Хортицы переправить в с. Вознесенку. Солнце было уже на закате, когда я ступил на материк. Теперь мне предстояло проехать село Вознесенку, деревню Слободку и г. Алек- сандровск, чтобы отсюда сесть на пароход и пуститься вниз. Я решил пройти все это пространство пешком, отослав свои вещи вперед к одному из обывателей города Александровска1. Вознесенка (Не- шкребивка) оказалась большим, многолюдным, но совсем не древним селом. Она тянется на пространстве от 2—3 верст, вдоль леваго берега Днепра, по каменисто-песчаному- взгорью. Местность ея если не пленительна, то во всяком случае живописна: одна сторона села, набережная, окаймлена длинною рощею из деревьев мягкой породы, которая местами сменяется в зеленыя долины; а другая, противоположная первой, граничит со степью, обращенной в плодоносную ниву, усеянную по местам высокими курганами. За селом, на западе, открывается вид на Днепр с его особенно каменистыми здесь берегами. В Вознесенке есть церковь, волость и школа, учителю которой, Трофиму Евфимовичу Дешке, я так много был обязан в деле своих разысканий на острове Хортице.
Из Вознесенки я направился в деревню Слободку, непосредственно за Вознесенкой, и отсюда уже добрался до г. Александровска. Здесь, прежде всего, я наткнулся на целый ряд укреплений, расположенных с западной стороны города. В длину укрепления занимают не более одной версты, в ширину — несколько менее того и представляют из себя очень высокие валы с глубокими вокруг них рвами, расположенными звездообразно и сохранившимися превосходно и в настоящее время; через самую средину укреплений пролегает ровная, но узкая дорога, по обеим сторонам которой, кое-где, ютятся небольшие крестьянские домики. Спрашивается: кому же принадлежит сооружение этих укреплений. По всем соображениям, они насыпаны не дальше как в царствование императрицы Екатерины II, во
1 Это — секретарь мирового съезда, Н. И. Федоровский, один из питомцев Харьковскаго университета, человек во многом очень обязательный.
205
время одной из войн русских с турками и, стало быть, дело русских солдат, а не запорожских Козаков, как некоторые думают. В царствование императора Николая, во время севастопольской войны, укрепления были возобновлены и потому так прекрасно сохранились в настоящее время. От укреплений я направился через город прямо к пристани.
Было около двенадцати часов, когда я оставил Александрова и очутился у пароходной пристани. Пробило ровно час, когда я вошел в каюту. В дверях меня встретил слуга.
— Какой пароход?
— Князь Барятинский.
— Когда отходит?
— Завтра в одиннадцать часов дня.
Я спустился в каюту и осмотрелся кругом. Каюта представляла из себя средней величины невысокую комнату; посредине комнаты — длинный стол с изящными вокруг него стульями; на одной из стен, прямо против входной двери, большая карта Днепра и его притоков; у дверей, с одной стороны, небольшой стол, а с другой шкаф для сервиза и посуды; вокруг всей каюты мягкие клеенчатые диваны, весьма легко обращаемые в кровати; пол каюты устлан цветной клеенкой; чистота везде безукоризненная. Вообще говоря, каюта была так обставлена, что в ней чувствовалось в одно время и легко, и удобно. Пароход стоял на воде и как-то тихо-тихо покачивался. Так как в каюте, кроме меня, не было йи души, то я тот же час все приспособил по своему вкусу. Загасил лампу, открыл все окна и, расположившись на длинном и широком диване, совершенно отдался течению своих мыслей... Настроенное в течение нескольких дней на один тон, мое воображение так живо работало, что я чувствовал в себе сильный жар и потому должен был несколько раз, через окно, черпать рукой холодную днепровскую воду и ею освежать свою разгоряченную голову. Но я не в силах был побороть всех воспоминаний, томивших мою душу в тот момент, и вышел из тесной каюты на открытую палубу. Стояла тихая, светлая украинская ночь. Предо мною, только в некотором отдалении, вырисовывался протянувшийся среди Днепра, наполовину охваченный каймой зеленаго леса, наполовину очерченный глыбами гранита, воспетый поэтами, прославленный историками и измеренный собственными ногами, величественный остров Хортица. Вокруг острова, насколько хватал глаз вверх и вниз, широко разливался великий Днепр. «Богатырь-река, река-Словутушка, речка — Горынич-змей» и, как бы утомленный вековечною борьбою с громадными утесами, тихо катил в безграничную даль свои могучи я воды.
«Эх, ты, Днепр ты мой широкий,
Днепр широкий и глубокий,
Ты куда, родной, плывешь?»
Сама луна, мягкая, серебристая, подобно волшебной красавице, полной неги и томности, как бы внимала Днепру: как светловолосая
206
русалка или белоснежная лебедка, она тихо плескалась в прохладных струях реки, как бы дрожа переливалась из одной струи в другую и своим чарующим светом серебрила и легкую, чуть заметную, зыбь днепровских вод, и высокий, раскинувшийся на острове зеленый лес, полный величия, прелести и обаяния. А из лесу, навстречу пышному Днепру и красавице луне, неслись бесконечныя, едва уловимыя трели соловья, звонко раздававшияся по реке и гармонично сливавшияся с легким плеском ея волн... Великий Боже, как здесь хорошо!.. В воздухе чувствовалась та мягкость, та нега, которая ни на минуту не дает успокоиться нашим нервам и которая помимо воли настраивает наше воображение на высокий, идеальный тон. Моим думам, моим мечтам, казалось, не будет конца: в моем воображении толпами роились дивные, дорогие, хотя и давно забытые образы, а мой взор всецело прикован был к острову, так богатому своим прошлым. Мысль стремилась раздвинуть таинственную завесу, набросанную веками на это поэтическое и величественное место, и только суровая неумолимая действительность охлаждала меня и рассеевала мои мечты... Да, здесь была первая колыбель некогда славной низовой вольницы, рыцарей веры Христовой, врагов ислама и иезуитскаго верогонения, колыбель сермяжных носителей идей света и правды, свободы и равенства, простоты и братства. В форме грубой и дикой, условленной и самым делом, и тогдашнею степенью культуры, стремились они к осуществлению своих идеалов на земле; но не суждено было им путем естественнаго, путем самостоятельнаго развития перейти к более мягким и лучшим формам гражданственности и общежития, и, как бы в виде горькой иронии судьбы, пришлый немец, чуждый всякой связи с их великими прошлыми подвигами, флегматично бороздит землю, упитанную их кровью, засеянную их благородными костьми и пересыпанную остатками их бранных доспехов, воспитывая традиционный свой картофель и, быть может, мечтая втихомолку о своем Vaterland’e, как «избранный народ Божий» о своем Иерусалиме.
«Стугонить Дніпро по скелям, Б’єтця об пороги;
Все питає: «Де ж ви, діти?
Де мої небоги?»
Стугонить Дніпро з порогів, Лине до Хортиці,
Каже: «Байдо, де ж твій город, Стяг і гаківниці?
Де та Січа, що як море Силою кипіла;
Тая воля, що в роздоллі Пеклом клекотіла?»
Розвалилися редути,
І рови густою Од низів і до вершини Вскрилися травою.
В гранях Січі спить нерушно
207
Кам’яна планина;
Землю, славою покриту,
Топче товарина.
На козачім вжитку німці Хат набудували,
Грунт пошарпали, побили,
Ралом заорали.
Воля, ретязом повита,
В плавнях спочиває;
Слава, кров’ю перелита,
По світу літає...
А Дніпро біжить до моря,
Все пита Хортиці:
«Де ж та Січа? Де ж той Байда, Стяг і гаківниці?..»1
Из стихотвор. Я. И. Щоголева. Харьков. 1883 г., декабря 12.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Ой гук, мате, гук, де козаки п’ють,
І веселая та доріженька, куди вони йдуть. Та куди вони йдуть, то луги гудуть,
Та поперед себе-вражих ляхів облавою пруть. А отаман йде, як голуб гуде,
Та під явором зелененьким головку кладе.
Народная песня
Оставив Хортицу, я направился сухим путем к устью реки Базав- лука, прямо через бывшее у запорожцев «Дикое поле». В настоящее время эти «дикия поля» местами обращены в пашни, местами же представляют из себя целину, т. е. нетронутую плугом землю, дающую в благоприятное время лета большую траву. Как много заманчиваго в этих целинных, непочатых степях даже и в настоящее время, особенно в раннюю майскую пору! Что-то влечет, что-то неотразимо тянет к ним. При виде этих степей невольно вспоминается незабвенное имя великаго Гоголя, художественный гений котораго так часто и так неудержимо реял над поэтической Украйной с ея поэтическими обитателями и богатой, полной прелести природой. «Чорт вас возьми, степи, как вы хороши!..» При виде этих же степей само собою вспоминается и имя в свое время знаменитаго и прославленнаго южнорусскаго бродячаго философа, Григория Саввича Сковороды, который всяким земным почестям, широкой славе и семейному счастью предпочел вечное скитальничество по необъятной степной равнине, с посохом в руке, с сумой за плечами, • поучая встречный народ человеческой мудрости и отводя его от печали дивной игрой на «сопильци».
«А мнѣ одна только въ свѣтѣ дума,
А мнѣ одно только не йдетъ съ ума,
Какъ бы умерети мнѣ не безъ ума».
При виде этих же степей невольно вспоминаются и имена знаменитых героев, славных рыцарей, запорожских Козаков, уродившихся за грозными порогами, взлелеянных на бескрайных степях, выросших на широком лоне пышнаго Днепра.
«Дніпре-брате, чим ти славен?
Чим ти славен, чим ти равен?
Чим ти ясен, чим ти красен?
209
Чи своєю довжиньою, чи своєю глибиньою,
Чи своєю бистриньою, чи своєю ширин [о] ю?
Чи крутими берегами, а чи жовтими песками?
А чи темними лісами, чи зеленими лугами?»
«Ой я славен козаками, молодими бурлаками»...
И нельзя не заглядеться на эту степь, нельзя не полюбить ее. Вот вечер. Солнце, так страшно палившее в продолжение целаго дня, начинает садиться за горизонт; прощаясь с обитателями земли, оно как бы желает под конец задобрить их. Вот оно разбросало свои золотистые лучи по всему небосклону и поражает человека чудными извивами их: тут рассыпались красные-красные, с золотистыми верхушками, снопы созревшей ржи; там протянулись длинныя-длинныя, совершенно пожелтевшия и как бы скрученныя кем или повитыя, связки сухой травы; там обрисовалась колоссальная фигура какого-то горящаго животнаго с косматой шерстью, огромнейшей головой и открытой пастью; а вот лучи заходящаго солнца вылились в неподвижныя, с курчавыми головами и как бы бронзированными листьями деревья. В воздухе повеяло освежающей прохладой. Повсюду началось движение. Где-то невдалеке залаяла собака; где-то в глубине балки послышался рев коровы; а вот, у самой дороги, свистнул, поднявшись на задния лапки, суслик, за ним раздались тысячи голосов, миллионы жужжаний разных насекомых, которые мало-помалу своим свистом и пением начали оглашать широкия окрестности степи. Чувствуется так легко; язык невольно развязывается.
— А скажи, человіче, чія оце була земля іс-по-кон-віків?
— Оця земля?
— Атож!
— Вона була запорожська.
— Шо ж воно за запорожці такі?
— Лицарі такі, от що!
— Ну, а не чув же ти, добродію, як жили ті запорожці?
— Як жили? Жили кошами.
— А шо ж воно за кош такій?
— Кош — це невеличкій курінець, або повіточка на колесах. Бачьте, запорожці занімались скотарством: то ото як випасуть на однім місці траву, тоді зо всім своїм скарбом перевозятця на друге місто, а з другого — на третє, а з третього — на четверте і далі. От для того вони й робили куріні на колесах, себто коші.
— От як!
— Так!
— А хто ж тобі казав про тих запорожців?
— Та хто? Батько, а батькові дід,— він ще зайшов запорожців,— то було і розказує батькові, а батько уже нам одповічав, як ми були малими.
—. Ну!
— Та й ну! Він і одповіча, шо то за народ був. То, каже, знаюки, страшенні знаюки були, і великі мисливці. «Оттуди, кажуть було, не їдьмо, бо там велика потуга нам буде, а оттуди їдьмо, бо там візь-
210
мемо». На війні їх неяке оружжа не бере, окрім срібної кулі, а в погоні так їх і не пізнаєш, чи воно люде, чи воно що друге: оце пробіжать з версту та й перельютца у річку, а непріятель дума, шо то справжня річка; потім, як пробіжить погоня, вони уп’ять пороблютця козаками, а річка так і зостанетця річкою; тоді один сяде на одному березі річки, а другий на другому, поснімають с себе чоботи і сидять кашу ва- рють, а третій кине дрюк у річку, на дрюк роскоте повсть, сяде на неї, у кобзину грає, горілку п’є і, пливе. Вони на все способні були: могли і в річки переливатись, могли так зробити, шо й річка висохне: тільки дойде до неї, а вона й висохне. А як вийдуть на війну, то їх б’ють кулями, а вони собі й байдуже: пазухи поразставляють та й со- бирають туди кулі. «Та ну бий!»— кричить кошовий хлопцеві, а сам і без пістоля і без рушниці стоїть. «Підіжди, батьку, наберу куль та тоді і постріляю».
— Так от які вони були!
— Отакі вони й були. Вони, кажуть, зроду не женились, як ченьці, а як піймають було яку бабу у степу, так поки з нею будуть смакувати, поки не задушуть.
— Ото ченьці!.. А скажи, де ж вони поділись?
— Загнано.
— І далеко загнано?
— Туди, де чортам роги правлють...
Разговор прекратился, потому что мы скоро увидели реку Базав- лук. Река Базавлук или Базалук, Бузовлук, Безовлук, Бузулук, по-татарски «Бузлук» — «ледник», начинается в Верхне-Днепровском уезде, Екатеринославской губернии, идет степью, сперва близь Днепра, в 25 верстах от порогов, потом удаляется от востока к западу, затем опять поворачивает от запада к востоку и наконец впадает в реку Скарбную, идущую из реки Пидпильной, у деревни Кута, Херсонскаго уезда, ниже села Грушевки, в двадцати верстах выше Днепра, в ста сорока верстах выше города Херсона. Во время запорожцев она служила границей между паланками Кодацкой и Ингульской.
Очутившись близь устья реки, я увидел здесь Перевизкие хутора и на короткое время остановился с целью разыскания здесь древностей. Результатом моих поисков был сволок с превосходной резьбой, хранящийся в хате крестьянина Онуфрия Петровича Метельченка. Лучше этой резьбы я ни раньше, ни после нигде не видал. Сволок имеет длины семь аршин, сделан из осокоря и раскрашен разными красками; во всю длину его сделана следующая надпись: «Благословеніемъ отца ізволениемъ сына и дѣйствиемъ святаго духа амин создася домъ сей товариша куреня щербиновского трофима кіяни 1747 априля 12 дня». В хату вела широкая дверь вверху, в виде полукруга, с изображением на самой средине ея, со внутренней стороны, головы запорожца.
Ниже Перевизких хуторов, близь устья реки Базавлука, я увидел два замечательных места в истории запорожских Козаков: старое запорожское кладбище и вторую по времени запорожскую Сичу, Ба- завлуцкую. Кладбище находится у леваго берега реки Базавлука, на две версты выше устья его, против гряды Калнышихи, но не пред¬
10*
211
ставляет из себя ничего особенно интереснаго, так как все бывшие на нем кресты, кроме двух, частью разбиты на мелкие куски, частью совсем унесены. Из оставшихся двух крестов, на одном можно было только прочесть «козакъ куреня конеловскаго 1758 де. 4», а на другом «Калнѣшъ козакъ куреня кущовского преставися року 1749 мця окто. 5». Последняя надпись любопытна тем, что объясняет название гряды Калнышихи: здесь жил какой-то козак Калныш; но еще любопытнее она тем, что означенная фамилия козака Калныша напоминает фамилию кошеваго Калнишевскаго, в козацком просторечии также Калныша; и тот и другой носят одну и ту же фамилию, и тот и другой записаны были в один, кущовский, курень. Не были ли это родственники? Жаль, что на кресте не сохранилось отчество умершаго козака Калныша.
Блидь Калнышихи, на четыре версты выше устья реки Базавлука, стоит большой остров, не носящий никакого названия в настоящее время. Он заключает в себе до пятидесяти десятин, охватывается двумя лиманами: Бейкушем, с севера, и Журавливским, с юга, и рекой Базавлуком, с востока, с трех сторон, кроме западной, окаймляется лесом и никогда не покрывается водой, не исключая даже 45 и 77 годов. Видимо, это и есть тот остров, который посетил в 1594 году посланник германскаго императора Рудольфа II, Эрих Ласота, и на котором в то время была у запорожцев Сича, вторая по времени. «Девятаго мая прибыли мы до острова Базавлука, при рукаве Днепра, у Чортомлыка, или, как они выражаются, при Чортомлыцком Днеприще1, около двух миль. Здесь находилась тогда Сич Козаков, которые послали нам на встречу нескольких из главных лиц своего товарищества (Gesellschaft) и приветствовали наше прибытие большим выстрелом из орудий. Потом они проводили нас в коло, которому мы просили передать, что нам было весьма приятно застать тамошнее рыцарское товарищество в полном здравии. Но так как за несколько дней перед тем, т. е. 30 мая, начальник Богдан Микошин- ский отправился к морю с 50 галерами и 1300 человек, то мы желали отложить передачу своего поручения до возвращения начальника и его сподвижников, пока все войско не будет на месте»1 2.
Для нас место Сичи, описанное Эрихом Ласотой, представляется совершенно ясно. Ласота едет по Днепру, из Днепра по Чортомлыц- кому Днеприщу, из Чортомлыцкаго Днеприща по речке Пидпильной, из речки Пидпильной по речке Сандалке, из речки Сандалки по Верхней Лапке3, из Верхней Лапки в Базавлук реку, где уже высаживается на острове Базавлуке. Это нисколько не противоречит тому, что у Ла- соты Базавлук остров стоит при Чортомлыцком Днеприще. Дело в том, что теперешния речки, Чортомлыцкое Днеприще, Пидпильня, Сандалка и Верхняя Лапка, составляют в сущности одну и ту же речку, но с разными названиями, которую можно принять от начала и до
1 Чортомлыцкое Днеприще начинается на 11 /2 версты ниже Чортомлыцкой Сичи, пятой по времени.
2 Путевыя записки Эриха Ласоты. Одесса, 1873 г., стр. 30.
3 Сандалка впадает в Базавлук под Кутом тремя Лапками: Верхней, Средней и Нижней; по-турецки «сандалка» значит доска, дощаник, лодка.
212
конца за Чортомлыцкое Днеприще. Такое явление повторяется весьма нередко и с другими притоками Днепра. Это же нисколько не противоречит и расстоянию, показанному Ласотой: у Ласоты оно определяется двумя милями, теперь оно составляет не больше 14 верст, если ехать, как ехал Ласота, по названным речкам к острову Базавлу- ку. Таким образом, взяв во внимание эти два обстоятельства, можно без всякой натяжки сказать, что Базавлуцкая Сича была не в теперешней деревне Капуливке и не в теперешнем селе Покровском, а близь настоящаго села Грушевки, на четыре версты выше устья реки Базавлука, на острове Базавлуке, между лиманами Бейкушем и Журавливским. Как бы подтверждением этого служат и до сих пор уцелевшие на острове признаки ям, числом 21, расположенных совершенно правильно, в одну линию, одна возле другой, у восточной окраины острова.
Но когда же и кем основана была эта Сича на острове Базавлуке? На эти вопросы мы не имеем ответов, так как об ней нет нигде указаний, кроме указаний Ласоты, и не будь его дневника, мы бы и не знали о существовании Базавлуцкой Сичи. Нельзя не сказать, однако, что выбор Сичи на Базавлуке показывает большия стратегическия соображения со стороны запорожцев* Остров Базавлук удален от Днепра на 22 версты по прямому направлению, и с южной стороны, т. е. со стороны татарской границы, защищен передовым островом Девичьим, стоящим на 8 верст ниже Базавлуцкаго, очень низким, каждую весну заливаемым водой, но зато покрытым таким густым лесом и такой высокой травой, чакалом, вымелгой и осокой, среди котораго ни проехать, ни пробраться не было никаких средств и никакой возможности; даже в настоящее время этот остров, во многих местах, решительно недоступен для человека. Ниже острова Деви- чьяго, до самаго Днепра, на пространстве десяти верст, идут густыя плавни, покрытыя большим лесом, заросшия высокой травой и изре- занныя вдоль и поперек множеством рек, речек, лиманов и озер. С восточной стороны остров Базавлук защищен самой рекой и высоким берегом ея, так называемым Красным-Кутом1, с северной — лиманом Бейкушем, с западной — высоким, хотя и пологим кряжем, идущим вдоль реки Бызавлука. (См. пл. II).
С чем же связана была цель поездки Эриха Ласоты к запорожским козакам на Базавлуцкую Сичу? Она связана с идеей изгнания турок из Европы. Идея об изгнании турок из Европы особенно занимала европейских политиков XVI в.: Испания, Италия и Германия стали составлять союз против турок, к которому они нашли нужным привлечь Польшу, Молдавию и даже Россию. К этому стремятся последовательно Филипп II, испанский король, Григорий XIII, папа римский, Максимильян II и Рудольф II, германские императоры. Каждый из них старался непременно вовлечь в это дело Россию. Решено даже было обещать московскому царю Крымский полуостров, а потом и самую столицу турок, Константинополь. Но так как всех этих союзников показалось мало, то нашли нужным привлечь к заду-
1 Красным он называется от обнаженной красной глины.
213
манному делу еще запорожских Козаков, всегдашних врагов турок. Особенно энергично хлопотали об этом Рудольф II и Григорий XIII. С той и с другой стороны отправлены были к запорожцам посланники: от императора Рудольфа II,— Эрих Ласота, а от папы Григория XIII — патер дон Александро Комулео. «Александре Комулео был послан папою Григорием XIII к христианским народам Турции с апостольскими целями и при этом посещении, длившемся три года, близко узнал число христиан, как латинских, так и греческих, находящихся в некоторых областях и царствах турецкой земли; узнал дух этих народов, видел те страны и военные проходы для войск и усмотрел, насколько легко и каким способом можно выгнать турок из Европы, о чем со всею откровенностью и доносит кардиналу Са- Джиорджио Романо»1.
Побывав в Трансильвании, Галиции, Молдавии и Польше и везде заручившись согласием идти против турок, патер Комулео решил наконец отправиться и к запорожским козакам. «Козаки находятся у Большого моря (т. е. у Чернаго моря), говорит Комулео, ожидая случая войти в устья Дуная. Число этих Козаков не доходит и до 2000 человек. Думают, что они отправились туда по просьбе Его Цесарскаго Величества; другие козаки находятся на татарской границе. Для личных переговоров с последними я поеду в Каменицу и куда понадобится» (27 апреля 1594 года). Переговоры Комулео с козаками продолжались около полутора месяца, с самаго конца апреля и до половины июня. В то времяжозаки стояли в пяти днях пути от Каме- ницы, в числе около 2500 человек, вместе с кошевым («начальником») Богданом Микощинским. Последний письменно уверял папскаго посланника, что он готов со своими козаками послужить папе против турок. Заручившись этим письмом, Комулео стал настаивать, чтобы молдавский господарь соединился с козаками против общаго врага. Но князь, давший раньше полное согласие во всем следовать папскому нунцию, теперь отвечал уклончиво: частью из боязни турок, с которыми ему нужно было ладить, чтобы остаться молдавским господарем, частью ж из боязни самих Козаков, которые могли обратить оружие против него же самого.
Между тем, пока происходили эти совещания, Комулео с молдавским князем и с запорожскими козаками, в самой Сичи ждал кошевого атамана другой посланник, Эрих Ласота. Он застал здесь Козаков без начальника, которые жили в отдельных кошах1 2, сделанных из хвороста и покрытых для защиты от дождя лошадиными кожами. Ласота пробыл на Базавлуцкой Сичи с 9 мая по 2-е июля. Ближайшая цель его посольства состояла в том, чтобы привлечь запорожских Козаков к союзу с германским императором и заставить их держать в страхе татар и турок, готовившихся идти походом против Австрии. «Низовые или запорожские козаки,— пишет Ласота,—
1 «Донесенія патера дона А. Комулео, благочиннаго св. Іеронима римскаго, о турецкихъ дѣлахъ». Эти донесения, писанныя на итальянском языке, доставлены нам профессор. Харьковскаго ун. M. С. Дриновым.
2 По-татарски «кхошъ» — корзина, кибитка, шалаш; вообще всякое помещение, легко переносимое.
214
План Базавлуцкой Сцчи.
обитавшие на островах реки Борисфена, названной по-польски Днепр, предлагали свои услуги его императорскому величеству через одного из их среды, Станислава Хлопицкаго, вызываясь по случаю больших приготовлений татар к походу и по случаю их намерения переправиться через Борисфен при устье сей реки в Черное море, препятствовать этому переходу их и всячески вредить им. Вследствие этого, император решил послать им в дар знамя и сумму денег1" и пожелал вручить мне передачу им этих даров, с назначением мне в товарищи Якова Генкеля, хорошо знакомаго с местностями»1 2. План предполагаемых военных действий состоял в том, чтобы помешать татарам, уже переправившимся через Днепр, вторгнуться в Венгрию и напасть на императорския владения, и таким образом отделить их от турецкаго войска.
Прибыв в Сичу, Ласота должен был здесь ждать возвращения кошевого с похода в течение сорока дней. Наконец кошевой возвратился с добычей и с пленными, между которыми был один из придворных самого хана, Беляк. От Беляка Ласота узнал, что хан выступил в поход с 80 000 человек и имел двинуться прямо в Венгрию. После этого Ласота изложил свое поручение в козацком коле, и козаки по поводу его предложения разделились на две партии — партию начальствующих и партию черни. Чернь, после долгих споров, изъявила сперва свое согласие на вступление в службу под императорския знамена, и в знак этого стала бросать вверх свои шапки. Она выражала полную готовность сражаться с турками за германскаго императора и не отказывалась даже двинуться в Валахию, а оттуда, переправившись через Дунай, вторгнуться в самую Турцию. Однако дальность пути, недостаток в лошадях, недостаток в провизии, вероломство валахов и их господаря, неопределенность условий самого Ла- соты заставили запорожцев вновь рассуждать и спорить по поводу предложения, объявленнаго им немецким посланником. Конечным результатом этих совещаний и споров было то, что запорожцы решили вместе с Ласотой отправить к императору двух своих посланцев, Сашка Федоровича^ да Ничипора, да еще двух членов товарищества, чтобы условиться с ним насчет их службы и содержания; в то же вре- мя запорожцы нашли нужным послать послов и к московскому царю, как защитнику христиан, с просьбою, чтобы он прислал им помощь против турок, всегдашних врагов русских людей. С той и другой стороны дана была грамота, заканчившаяся словами: «Datum въ Ба- завлукѣ, при Чортомлыцкомъ рукавѣ Днѣпра. 3 іюля 1594 года». Этим наши сведения о Базавлуцкой Сичи и оканчиваются.
О дальнейших результатах договоров Ласоты с запорожскими козаками находим в донесении патера Комулео от 14 октября 1592 года. Много стоило хлопот патеру Комулео устранить недоверие молдавскаго господаря к запорожским козакам, но он под конец успел-таки свести их. «Я устроил, что помянутые козаки подошли к молдавским границам, что они и сделали, став лагерем вблцзи мол-
1 8000 червонцев.
2 Путевыя записки. Одесса, 1873 г., стр. 9.
216
давскаго войска. Молдавский князь, частью вследствие убеждения и настояний, которыя я ему делал, для чего ездил нарочно два раза в Молдавию, частью же из страха турок и из боязни сймих татар, о которых узнал, что турки хотели с помощью их отнять у него княжество. В силу всего этого он собрал войско до 21 000 человек, вооружил его хорошо артиллерией и вышел к проходу, которым татары обыкновенно проходили через Молдавию и Венгрию, решившись смело противиться и не пропустить их. Когда я потом узнал, что князь молдавский отказался соединиться с козаками, то послал убедить их не оставаться дальше здесь понапрасну, а идти разорять какие-нибудь ближайшие турецкие города, обещая при этом, что молдавский князь не будет им препятствовать в этом. Я тайно предложил кое-какие подарки начальнику Козаков, обещая ему больше со временем. Последний и ушел с помянутыми козаками. Этот раз я послал ему сто флоринов, какие со мной были, и обещал соединить его с днепровскими козаками для хорошей добычи. Начальник Козаков не захотел ожидать и пошел под город Килию, где и остановился»1.
В настоящее время на две версты ниже острова Базавлука, понад устьем праваго берега реки Базавлука, раскинулось большое село Грушевка, Херсонской губернии и уезда. История этого села, в кратких словах, такова. Во время существования запорожской Сичи по обе стороны устья реки Базавлука стояли к[о]зацкие зимовники, носившие название Грушевских; «тут страшенна сила була грушья,— такого грушья, шо за ним і землі не видко було». После падения Сичи, земли Грушевских зимовников, так же, как и земли трех бывших Си- чей, на острове Базавлуке, на реке Чортомлыке и на реке Пидпильне, с их окрестностями, в количестве ста тысяч десятин, были пожалованы императрицей Екатериной II генерал-прокурору, князю Александру Алексеевичу Вяземскому. Пожалованныя земли оставались во владении Вяземскаго до 1802 года, после чего оне были куплены у вдовы Вяземскаго двумя братьями, Николаем и Людвигом, баронами Штиглицами. От Штиглица, также по купчей, оне перешли в 1861 году к великому князю Михаилу Николаевичу. Первоначальный элемент населения Грушевки состоял частью из гетманских коза- ков, частью из разных бродячих людей, частью же из запорожцев, оставшихся здесь после разрушения Сичи, на что указывают сохранившийся в селе и по настоящее время запорожския фамилии: Глоба, Головатый, Довбыш, Кулик и др., несомненно запорожскаго происхождения. Первый владелец села, князь Вяземский, пытался старое запорожское название «Грушевки» заменить названием «Елен- ское», в честь своей жены, Елены Никитичны; однако новое название не привелось, и когда владельцем Еленскаго стал барон Штиглиц, село вновь стало именоваться Грушевкой. Первая церковь построена здесь только в 1791 году. .
От запорожцев в селе Грушевке сохранилось немного памятников. В церкви хранятся: евангелие киевской печати, 1773 года, небольшая оловянная чаша, весьма распространеннаго типа запорожских
1 Там же, письмо восьмое. «Донесенія патера дона А. Комулео».
217
чаш, и шелковый тонкой работы пояс, с белыми поперечными полосками по розовому полю и с широкой канвой по концам, длины пять аршин без четверти, -ширины без вершка три четверти. Это — единственный в своем роде из множества поясов, сохранившихся от разных времен и в разных церквах. Кроме вещей, сохраняющихся в церкви села Грушевки, есть еще вещи, которыя находятся вне ея на руках частных лиц. Таковы три иконы, принадлежащия крестьянке Богуновой и доставшиеся ей, по рассказам столетних стариков села Покровскаго, из сичевой покровской церкви. На всех них изображен Спаситель. На первой он представлен стоящим в блюде и источающим на него свою кровь; на другой он представлен стоящим по колени в блюде; на третьей он изображен молящимся в Гефсиманском саду. Кроме этого в Грушевке есть еще три намогильных креста, под которыми скрываются умершие запорожцы. Один стоит в так называемом Кутике на старом кладбище, другой — во дворе крестьянина Фомы Ханенка, а третий — во дворе экономической больницы: «Зде опочиває рабъ божій демьянъ мукосѣй козакъ куреня титаровского преставися року 1732 года марта 8 дня». «Зде погребенъ славнаго войска запорожскаго корнѣвскій (,) курѣнного войсковаго товарища Григорія Никитовича братъ (,) рабъ божій савостианъ 1748 года 9 августа». «Здѣ опочиваетъ рабъ божій Семенъ бѣлій козакъ вѣска запорожскаго куреня коренѣвъского преставися року 1768 мца генва- ря». Наконец, близь села Грушевки, в реке Базавлуке, против бывшей Базавлуцкой Сичи, найдена была прекрасная сабля, европейской работы, с деревянной ручкой, обтянутой ящурой и с надписью, сделанною золотыми буквами по лезвию с обеих сторон, в подражание восточной (иммитация).
В десяти верстах от села Грушевки стоит село Шолохов о, Екатеринославскаго уезда, некогда входившее также в состав вольностей запорожских Козаков. Памятником этого служат оставшиеся в церкви села книга-октоих и крест над могилою какого-то запорожца Кирилла. Октоих напечатан в Киеве, как видно из его заглавнаго листка: «За щастливаго Владѣнія Его Царскаго Пресвѣтлаго Величества (,) обоихъ сторонъ Днепра Войскъ запорозскихъ Гетмана, Благороднаго Іоанна Стефановича Мазепы. В лѣто отъ созданія міра 7250. Отъ воплощенія Бога Слова 1699»1. Крест стоит в огороде крестьянки Марьи Петровны Деркачевой и имеет такую надпись: «Зде опочиваетъ рабъ бжій кірило козакъ куреня ведмедовского преставіся Року 1749 мця ноября дн 25». Прямо на юг от Шолохова, в степи, тянется балка Каменка, часть которой принадлежит имению великаго князя Михаила Николаевича, часть отходит имению владельца Стены. В весеннее время и в дождливое лето по скатам этой балки образуется большой водопад. По рассказам старожилов, у запорожцев здесь устроены были водяныя мельницы, доказательством чего служат оставшийся, совершенно правильно выверченныя в скалах дырки для столбов, на которых стояла мельница.
Против села Шолохова, в углу, образуемом впадением речки Соло-
1 Копия с этих слов доставлена нам обязательным А. П. Биянтовским.
218
ной в реку Базавлук, на земле владельца С. И. Гиржева, Херсонской губернии и уезда, стоят два креста с надписями: «Зде почиваетъ раб бжи сава сухи (сухій) курѣнои (куренной) пашкѣвскій разбойниками удавленъ и погребенъ нестор (несторомъ) куликомъ 1753 року». «1759 року зде поребенъ (погребенъ) рабъ бж андрей головко ника1 славнаго войска запорозского низ (низового): това (товарищъ): пашковск»1 2.
1 Может быть Андрей Никифорович.
2 Скопировано тем же г. Биянтовским.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Ой сів пугач на могилі, гей, як пугу та й пугу! Ой повертайтесь, запорожці, до Великого-луґу! Ой які ж швидче повернутись мали, то ті в Лузі
зимували;
А де які гаючись не дбали, то ті в степу загибали.
Народная песня
Из села Грушевки я вновь возвратился в город Александровск и отсюда направился к колонии Шенвиз, находящейся тот час ниже города; в Шенвизе живут немцы-колонисты, народ очень трудолюбивый, очень честный и очень зажиточный. Колония расположена в два правильных ряда, протянувшихся по обеим сторонам широкой дороги, идущей к железнодорожной станции «Александровск». Проехав Шенвиз, я увидел небольшую речку Кушугум1, выходящую из реки Мокрой-Московки и впадающую в реку Конку под селом Скельками, после пятидесяти верст протяжения; Кушугум — речка извилистая, идущая плесами, летом пересыхающая, но зато несущая свои воды по широкому и живописному лугу, который представляет собой огромнейший треугольник, вершиной упирающийся в Шенвиз. Это так называемый Великий-луг, место заветное и священное для всякаго запорожца. «Сичь — мате, а Великій-луг — батько» — поговорка, сделавшаяся девизом для всякаго козака-сиромахи, для всякаго бездомнаго проходимца, вечнаго скитальца, не знавшаго в своем лоне козацком «ни неньки старенькой, ни сестры жалибненькои, ни подруженьки вирненькои»,— эта' поговорка сложилась у запорожцев в виду Великаго-луга. Что же такое этот Великий-луг? Великий- луг есть не что иное, как обширная, очень живописная, поемная или заливная плавня, на которой растет высокий лес, главным образом дуб, берест, осокорь, верба, протекает множество рек, лиманов, на котором разбросаны сотни озер, заросших высоким камышом и густой непролазной травой. В старину Великий-луг покрыт был девственным непроходимым лесом, дикими непролазными пущами, огромнейшим камышом и высоким оситнягом; в его недрах и дряговинах кишело множество зверей: оленей, сайгаков, коз, диких кабанов, каборги, волков, лисиц, байбаков, разбегавшихся отсюда в окрестныя степи и плавни; в его реках и озерах водилось изумительное множество раков и рыб: густырей, библички, краснопирки и др. Остатки леса сохранились в Великом-лугу и теперь, дикия козы водятся в нем и поныне, травы достигают в нем изумительной высоты и в настоящее время, а озера привлекают своей рыбой всего больше весной. Из озер самые замечательный: Лахново, Заклятое, Брязкуче, Плоское, Кривое, Ца-
1 Кушугум по-татарски «кузгун» — ворон.
220
рйград, Глубокое, Розсоховатое, Песковатое, Желобок, Копилово, Ямоватое, Ореховое, Хмарное, Кобыльчино, Козиево, Море-озеро, Широкое, Долгенькое, Грузское, Клиноватое, Попово, Котово и мн. др.
Великий-луг, начавшись непосредственно у южнаго конца колонии Шенвиз, идет понад левым берегом Днепра, до места впадения реки Конки в Днепр, ниже села Ивановскаго, Таврической губернии, Мелитопольскаго уезда, между островом Варавиным и урочищем Палиив- щиной, что составляет семьдесят верст длины при двадцати пяти верстах наибольшей ширины1. По рассказам дидов, Великий-луг долго и после падения Сичи был приютом для запорожцев; здесь скрывались «сиромахи» от преследования русских властей. В самом густом месте Великаго-луга устроена была пасика; в этой пасике жил какой-то сичовик; он выходил из своего убежища только на четвертый год, являлся в ближайшую деревню, обменивал мед на хлеб и снова возвращался в свое убежище. С ним страшно было встречаться, потому что из себя он был «высокий-превысокий дидорака», с длинною- предлинною, до самых колен, бородой и с страшными-престрашными, точно у зверя, когтями; ходил он совершенно нагой, говорил только односложными звуками. В настоящее время значительная часть Великаго-луга составляет собственность графа А. Е. Канкрина1 2. На всем пространстве его, от Шенвиза до Ивановскаго, раскинулось шесть больших поселений, более или менее замечательных своими местами в истории запорожских Козаков: Николевка, Балабино-Пет- ровское, Большая-Катериновка, Кушугумовка, Малая-Катериновка и Красный-Кут. Николаевка,— теперь небольшая деревня, за которой растет прекрасный дубовый лес Круглик, похожий издали как бы на корону,— интересна в том отношении, что здесь у запорожцев были конские заводы, в которых они выращивали прекрасной породы лошадей. Село Балабино-Петровское, довольно большое и малолюдное, принадлежащее графу Канкрину, у запорожцев еще не существовавшее, замечательно тем, что здесь у них стояла небольшая ча- совенька, в которой отправлял временно богослужение монах Самарскаго монастыря, и устроены были хлебные склады для всего войскового товарищества. Сёла Большая-Катериновка, Кушугумовка расположены по живописнейшему возвышенному кряжу, в виду Великаго-луга и реки Днепра, близь котораго находится до 200 озер, со множеством раков, рыбы и птиц. Здесь у запорожцев были главные и лучшие притоны для ловли рыбы, кроме тех, которые устроены были у порогов и которые славились далеко за пределами Запорожья.
На всем этом пространстве, от Александровска и ниже его, мы миновали несколько забор, островов и урочищ, более или менее известных у запорожцев. Первая забора, которую мы увидели, спустившись ниже Александровска, была Великая, находящаяся у праваго берега Днепра, против колонии Нижней-Хортицы. Ниже Великой Заборы стоит остров Старик, к левому берегу Днепра, имеющий две с половиной версты длины и одну ширины. За островом Стариком сле¬
1 Наибольшая ширина против с. Беленькаго, Екатеринославскаго уезда.
2 Когда-то эт[о] была собственность графов Строгановых.
221
дуют забора Разумовская, остров Насыпной, принадлежащий графу Канкрину, забора Терловская и остров Каневской или Канивцов. Последний имеет в длину одну версту и принадлежит удельному ведомству. Против острова Разумовскаго, заборы Терловской и острова Каневского, у праваго берега Днепра, стоит большое село Разумов- ское. Свое название село получило от перваго владельца и насадителя его, графа Кирилла Григорьевича Разумовскаго, получившаго здесь вскоре после падения Запорожья 35 275 десятин земли.
На полверсты ниже Каневского острова идет забора Домаха, потом остров Крутоярский, против урочища Крутого-Яру, меньше версты в длину, принадлежит П. М. Миклашевскому. За Крутоярским островом начинается, по правому берегу Днепра, знаменитая в истории запорожских Козаков Лысая гора, известная с этим же названием еще Эриху Ласоте, в 1594 году1. Она тянется несколькими валунами на протяжении полуторы версты, имея наибольшей высоты до пятидесяти сажен и будучи удалена от берега к северу почти на полверсты. На самой средине Лысой горы, в небольшом углублении, среди белаго зыбучаго песку, на высоте пятнадцати сажен от уровня воды в Днепре, стоит небольшая криница чистой холодной воды, затененная высокими и развесистыми осокорями. Она носит название Андреевской криницы, в честь апостола Андрея, который будто бы, по преданию, обедал здесь и после обеда отдыхал, когда плыл по Днепру в Киев. Криница замечательна еще и тем, что в ней в самую холодную зиму никогда не замерзает вода.
Ниже Лысой горы начинается урочище Наливач, с правой стороны Днепра, между крутым берегом и самой рекой. Здесь растет прекрасный дубовый лес, принадлежащий владельцу П. М. Миклашевскому. Против урочища Наливача, среди Днепра, торчит забора Про- середовская и близь нея возвышается прекрасный остров Просеред, иначе Баранйв, на три версты ниже Крутоярскаго, имеющий до четырех верст кругом, покрытый отличным лесом, среди котораго скрываются три живописнейших озера, обилующих рыбою и множеством дичи. До сих пор оба берега Днепра были покрыты лесом, причем правый берег представлял из себя возвышенную гряду, а левый — низменную плавню. Но ниже урочища Наливача правый берег начинает постепенно понижаться и постепенно обнажаться. Это обстоятельство имеет чрезвычайную важность для топографии Днепра: с каждой весной он меняет свое русло, последовательно подвигаясь от юга к северу, образуя всякий раз после полой воды в своем русле множество новых, песчаной формации, островов и смывая множество старых, такой же формации. От этого у моряков Днепр получил прозвание «капризной реки; с каждой весной в нем нужно искать новаго фарватера». От этого же и народ сложил о Днепре такого рода песню:
«Жалувався лиман морю, шо Дніпр узяв свою волю:
Старі гирла засипає, а новії проробляє...»
1 Путевыя записки. Одесса, 1873 года, стр. 52.
222
«Теперь Дніпро усе грає: то туда тече, то сюда, а в старину він шов одним жолобом».
Ниже урочища Наливача, у праваго берега Днепра, раскинулось огромное, многолюдное и богатейшее село Беленькое, принадлежащее владельцу П. М. Миклашевскому. От г. Александровска оно отстоит на 25, от м. Никополя — на 75 верст. Название «Беленькое» известно было еще в XVI веке известному германскому посланнику Эриху Ласоте1. Оно получило свое наименование от речки Беленькой, идущей в весеннее время по балке этого же имени из Днепра в степь через средину села по низменности. История села Беленькаго начинается со времени падения Запорожья. После уничтожения Сичи земля по р. Беленькой отошла в казну. Но с 1780 г. она поступила в собственность графа, генерал-поручика Михаила Федоровича Каменскаго, а потом екатеринославскаго губернатора Михаила Павловича Миклашевскаго, как это видно из следующих документов: ч
«Азовской губернской канцеляріи предложеніе. По прошенію господіна генералъ порутчіка и кавалера Міхайлы Каменскаго предлагаю азовской губернской канцеляріи протівъ отведенной ему въ новороссійской губерніи подпоселеніе землі подлъ Днъпра ніже Хор- тіцкаго острова у устья крутаго яру и въ азовской губерніи подъ поселеніе жъ изъ лежащаго на берегу Днепра велікаго луга три тысячи десятинъ землі и дать на владѣніе оной планъ и указъ. Князь Потемкинъ. Апреля 14 дня 1780 года». На это предложение последовал указ 1783 года, 4 мая, за подписью императрицы Екатерины II.
«По справке въ азовской губернской канцеляріи зъ дѣломъ оказалось, что прошлаго 1780 июля 28 дня его свѣтлость господинъ генералъ аншефъ трехъ губерній генералъ губернаторъ всѣхъ россійскихъ и разныхъ орденовъ кавалеръ князь Григорій Александровичъ Потѣмкинъ съ присланнымъ в сию канцелярію предложеніемъ повелѣть изволилъ вамъ противъ отведенной въ новороссійской губерніи подпоселеніе подлѣ Днѣпра ниже Хортицкаго острова устья крутаго яру и на речке Белинькой земли, отвести вамъ въ азовской губерніи подпоселеніе-жъ»... Вслед за этим, в 1784 году, 29 апреля, пот следовал другой указ. «Отмежовано формально вамъ земли, состоящей Екатеринославскаго уѣзда подъ деревнею Белинкою... включая при томъ и всѣ значащіеся въ томъ указѣ острова на Днѣпрѣ противъ оной дачи находящіеся, первого части канивцова, второй кру- тоярскій, третей просередъ, четвертый рибачей, пятый пушинской, разрѣзанной водою на три части. Земли жъ явилось удобной 11 тысяч, неудобной 2 тысячи 934 дес. 2200 кв. саж., а всего 13 934 дес. и 2200 кв. саж.». Соседями Каменскаго названы графиня Александра Васильевна Браницкая, владелица с. Выше-Тарасовки, и граф Кирилл Григорьевич Разумовский, владелец Кирилловки и Разумовки. Кроме этого, сыну Каменскаго, гвардии прапорщику, отведена дача на р. Солоной, подле имения генерал-майора Петерсона. Означен¬
1 Путев, зап., стр. 30.
223
ное имение оставалось у графа Каменскаго до 1802 года. В 1802 году, 16 генваря, он продал его, в количестве 13 тысяч, 934 десятин с саженями, сверх 5324 десятин с саженями так называемой пустопаши Богуша в Павлоградском уезде, тайному советнику новороссийскому гражданскому губернатору, Михаилу Павловичу Миклашевскому за 25 тысяч рублей ассигнации. В это же время, 1802 года, 12 мая тоже М. П. Миклашевский купил у графини Екатерины Васильевны Литто «в новороссийском уезде при р. Днепре по течению ея с правой стороны село Любимовку, в коей считалось удобной 12 тысяч и неудобной 381 десятина, по смежности деревень Разумовой и Кирилловой, и земли, принадлежащий меноннитам и колонистам, за все 20 тысяч рублей. Девятаго сентября того же года М. П. Миклашевский купил села Разумово и Кириллово, 35 тысяч, -275 десятин, за 20 тысяч рублей, у графа Кирилла Григорьевича Разумовскаго. Наконец, в 1803 году, 24 сентября, М. П. Миклашевский купил у графа Льва Кирилловича Разумовскаго село Камыши, Полтавской губернии, Гадячскаго повета «крестьянъ, мух^еска пола 495 душъ съ ихъ женами и обоего пола дѣтми, съ. пашенною и непашенною землею, съ лесы, съ ссиными покосы, съ протчими угодьи, съ крестьянскимъ строеніемъ, со всѣми крестьянскими пожитками, со скотомъ, съ усадебными мѣстами за 49,500 р.»1. Большая часть купленных крестьян переведена была в с. Беленькое, где они и составили ядро населения.
Усадьба теперешняго владельца с. Беленькаго стоит у самаго берега Днепра и с каждой весной подвергается большим опустошениям: разливающийся в весеннее время Днепр постепенно отрезывает от нея землю и уносит за водой; уже пятьсот десятин земли оторвано Днепром и унесено вниз по течению. Там, где был сад и дом владельца, где стояла церковь, там теперь средина Днепра. Это разрушительное действие стихии заставляет владельца почти с каждым годом подвигаться все далее к северу от Днепра.
Ниже села Беленькаго идут в Днепре острова, сперва Маринчин или Солдатский остров, в окружности триста сажен, образовавшийся всего лет 15 или 20 тому назад; еще недавно к этому острову можно было свободно ходить с берега Днепра; вдова солдата Марина, живущая у самаго конца села, часто ходила на этот остров собирать дрова, оттого и остров прозвали Маринчин или Солдатский. Ниже Ма- ринчина острова следует остров Никоновский, в окружности всего 100 сажен, ежегодно смываемый водой и находящийся против заборы Никоновской, деревни Новой-Слободки, наче Порт-Мишеля, и речки Музурмана, впадающей в Днепр с левой стороны. Ниже Никоновскаго острова торчит из-под воды забора Пеньковская, а за Пеньковского заборой раскинулся остров Великий, иначе Табунцов или Рыбачий, кругом около трех верст, покрытый прекрасным лесом; за Великим островом следует Пушинный остров, разделенный водой на три части: верхний — Хвостов, средний — Пушинный, ниж-
1 Этими документами мы обязаны Михаилу Ильичу Миклашевскому, обязательно предложившему нам их для рассмотрения.
224
ний Заломный1. Здесь кончаются владения М. П. Миклашевскаго И начинаются владения А. П. Струкова. Пограничною линией служит балка Червонная, с правой стороны Днепра, имеющая до трех верст длины, покрытая дубовым и грушевым лесом. Ниже балки Червонной, по правому берегу Днепра, начинаются так называемые заломы,— это нечто вроде обвалов, находящихся среди гор и покрытых лесом. Место очень грандиозное, очень живописное и очень удобное для тех, кто желал бы скрыться в нем от кого-нибудь. Здесь есть такия расщелины, весьма искусно задрапированныя самой природой, в которыя легко проваливается не только мелкий скот, но даже и крупный, коровы и лошади. «Лет девять тому назад,— рассказывал мне один старик с. Беленькаго,— ходила между заломами лошадь моего соседа; все видели, что она там ходила, но потом вдруг, неизвестно куда, пропала. Искали долго, но так и не нашли, сочли, что цыгане украли. Прошло года три; как-то мой хлопчик выгнал телят пасть на заломы. Ходили они, ходили, вдруг один теленок неизвестно куда исчез. Прибегает мальчик домой и плачет: «Тату, теля пропало». Побежал я искать. Ходил-ходил по заломам, нет. Потом как-то забрался в кусты, слышу, что-то стонет. Туда, смотрю, между кустами какая-то расщелина. Заглядываю я в ту расщелину, а там огромная пустота, вхожу в пустоту и вижу своего телка и тут же остов лошади, пропавшей три года тому назад. Много хлопот стоило потом вытащить беднаго теленка из этой пещеры». Кроме таких ям, на заломах есть еще одно замечательное место, носящее название Гульбища; это — высокий, но узкий отрог горы, идущий от севера к югу и отделенный с обеих сторон огромными обвалами, закрытыми лесом. На нем будто бы стоял когда-то большой каменный стол, а около стола — каменныя лавки. Народное предание гласит, что это было самое облюбованное место у запорожцев. Сюда они собирались «гулят ь»; для этой цели будто бы они устроили в одном из обвалов, что с правой стороны Гульбища, винный погреб для склада в нем бочек водки, вина и меда, запиравшийся огромною железною дверью; а на самой вершине Гульбища поставили каменный стол с такими же лавками вокруг. Тут они пили, ели, прохлаждались и с огромной высоты горнаго отрога любовались широким и далеким Днепром да густым непроглядным лесом излюбленнаго «Батька- луга». Что запорожцы здесь действительно бывали, это видно из намогильнаго креста, который некогда стоял на самом возвышенном месте заломов, а теперь неизвестно кем разбит и сброшен вниз, к бе- реіу Днепра. «К.о.з.к.ъ т.и.т.а.р.о.в.с.к.о.г.о к.у.р.е.н.я».
Против заломов, у праваго берега Днепра, стоит маленький островок Насыпной, на две версты ниже балки Червонной, а ниже Насыпного стоит остров Обрезной, до полуверсты в окружности, покрытый лесом, образовавшийся всего лет тридцать тому назад «до воли». За островом Обрезным следует остров Струков, отделенный от Днепра прорезом и насыпанный также всего лет тридцать тому назад. К западному концу острова Струкова примыкает длинная песчаная
1 Что видно из Указа Екатерины II, 1788 г., 20 генваря.
225
и обнаженная коса, идущая понад правым берегом Днепра до самой экономии господской. В конце косы, у праваго берега реки, поднимается забора Тарасовская, а ниже ея, среди сада, красуется усадьба владельца А. П. Струкова и за ней тянется село Выше-Тарасовка.
Свое название село получило от речки Тараса, начинающейся ниже господской купальни и потом идущей через сад владельца до соединения ея с рекой Бугаем, на протяжении около двадцати пяти верст, под селом Голой-Грушевкой. Верст на семь в сторону от Выше- Тарасовки есть другая Тарасовка, в отличие от первой называемая Ниже-Тарасовка. Началом теперешняго села Выше-Тарасовки послужил зимовник какого-то запорожскаго старшины Тараса, поселившагося здесь около 1740 года. После уничтожения Сичи владения Тараса и его наследников отошли в казну. В 1783 году, «при раздѣлѣ земель и потомъ утвержденіи ихъ по имянному Ея Императорскаго Величества указу», деревня Тарасовка досталась вместе с деревней Долгой, Новомосковскаго уезда, при р. Днепре, статс-даме графине Александре Васильевне Браницкой1. В это время в Тарасовку пришло несколько поселенцев из Старой Малороссии, Польши и Молдавии. В 1795 году, 14 декабря, графиня Браницкая продала свое имение1 2 за 15 000 р. третьяго Чугуевскаго козачьяго регулярнаго полка полковнику Дмитрию Егоровичу Леслию. В 1802 году, 7 ноября, генерал-майор Дмитрий Егорович Леслий продал село Выше- Тарасовку и деревню Долгую «по прежнему разграниченію въ Новомосковскомъ, теперь въ павлоградскомъ уѣздѣ», в количестве 21 614 десятин удобной и неудобной, в обоих селениях, с 350 мужескаго и 297 женскаго пола людьми, за 35 000 р. госпоже коллежской советнице Ольге Константиновне Струковой. По смежности села Выше- Тарасовки и д. Долгой находились «земли господъ помѣщиковъ графовъ Каменскаго и Разумовскаго, кои нынѣ достались во владѣніе по купчей крѣпости тайному совѣтнику Миклашевскому, титулярной совѣтницы Дмитріевой, подполковника Клейна, поручика Панкратьева, маіора Станковича, титулярнаго совѣтника Иваненка, полковницы Писемской, и казенными обывателями селенія Балки»3.
Против нижней половины села Выше-Тарасовки, на Днепре, стоят два острова, Великий и Тарасовский. Великий остров начинается тотчас за косой, примыкающей к острову Струкову; он имеет в длину до трех верст, расположен у леваго берега реки, покрыт прекрасным лесом и насыпан в очень давнее время, еще за запорожских Козаков. Остров Тарасовский отделен от острова Великаго прорезом, стоит у леваго берега Днепра, имеет в окружности около полуверсты и образовался всего лет тридцать тому назад. Против восточнаго конца этого острова насыпана песчаная коса, а против вершины Севернаго выходит из Днепра речка Ненажора, впадающая в реку Бугай. Ниже острова Тарасовскаго стоит остров Клейновский, полверсты длины, а близь него впадает в Днепр река Бугай. Бугай, начав¬
1 Из купчей крепости за № 1056 по приходной и за № 121 по записной.
2 Число десятин земли не показано.
3 Из купчей по крепостной книге за № 174. Этими сведениями мы обязаны Ананию Петровичу Струкову, владельцу с. В.-Тарасовки.
226
шись у острова Томаковки или Городища, под селом Чернышовкой, бежит сперва по степи, потрм по плавням и пониже д. Яковлевой, иначе Мыса-Доброй-Надежды, впадает в Днепр. Против острова Клейновскаго и реки Бугая, на правом берегу Днепра, стоит хутор Многопольный, имение наследников Клейна. Здесь, при устье балки, впадающей в Днепр, стоят три намогильных песчаниковых креста с надписями, из коих только на одном можно прочесть слова: «зде погребенъ рабъ божій Сергѣй козакъ нижнестеблѣвского куреня умре въ 1751 году ноебря». За Бугаем следует остров Цикавин или Сикавин, существующий с давних пор, отделенный от материка протоком Стариком и названный по имени какого-то запорожца Цикавого. Далее следуют: остров Крючек, названный по фамилии рыбалки Крючка, остров Насыпной, принадлежащий владельцу И. М. Яковлеву и потому иначе называемый Яковлевским, гряда Кислицына, с правой стороны, и остров Гийный — с левой. С востока и юга остров Гий- ный отделяется от материка рекою Рябком, которая далее на юг от реки. Днепра переходит в речку Большую-Перебоину, а у южнаго конца острова — в реку Днеприще. В длину остров Гийный имеет больше двух верст, в ширину — одну версту; он покрыт прекрасным лесом, и при малой воде образует из себя три острова, что дает повод многим принимать один остров за три; на нем стоят две хаты для лесников. Если случится наводнение, что всего чаще бывает около' 9 мая, тогда лесные сторожа перебираются со своим имуществом в ближайшее село Ивановское, Таврической губернии, Мелитопольскаго уезда, расположенное в шести верстах от острова Гийнаго к югу. Там они живут недели две-три, пока спадет вода, и потом снова возвращаются на остров. Составляя собственность казенных крестьян села Томаковки, остров Гийный называется на планах Днепра Тома- ковским, но этим именем у запорожцев назывался другой остров, находящийся на восемь верст в стороне от Гийнаго, под селом Чернышовкой. По рассказам старожилов, на острове Гийном лет сорок тому назад жили два запорожца, Самарский и Половицкий. После падения Сичи, при размежевании запорожских земель, они хотели убить генеральнаго межевщика, но были пойманы и наказаны: первому вырвали ноздри, второго публично высекли и сослали в Сибирь на каторжныя работы. Выбыв срок в Сибири, они возвратились на родину, поселились на острове Гийном и жили здесь до 40-х годов текущаго столетия. После смерти погребены на запорожском кладбище, в селе Голой-Грушевке.
Ниже Острова Гийнаго следуют: небольшой остров Шелковой, иначе Обрезной или Спорный1 и еще меньше Шелковаго остров Вы- рвач1 2, против села Голой-Грушевки, потом забора Рябкова, с левой стороны, и за ней два острова, Круглик и Варавин. Остров Круглик с севера отделяется р. Темрюком, с востока р. іСонкой, с юга р. Рябком, а с запада р. Днепром. Увеличиваясь с каждой весной в длину и уменьшаясь в ширину, он в настоящее время сделался скорее похожим на полуостров, чем на остров. Вся длина его — до двух верст.
1 Из-за него спорили владелицы Шелковая и Синельникова.
2 Оторван от праваго берега в 1877 году.
227
Остров Варавин с востока охватывается рекой Рябком, с запада рекой Конкой, с севера рекой Днепром. Варавин, как и Гийный остров, затопляется только в большое половодье; он также покрыт большим лесом и также принадлежит крестьянам села Томаковки, которые имеют на нем свою лесную сторожку.
Тотчас ниже острова Варавина впадает в Днепр река Конка или Конския-воды, известная у татар под именем «Йилкы-су», что значит «кобылья вода». Конка берет свое начало в Екатеринославской губернии, Александровскаго уезда; она вытекает Сухой-Конкой, на десять верст выше села Конских-Раздор, и Токмачкой, на пятнадцать верст выше села Семеновки; потом идет по направлению к Днепру на протяжении 180 верст и впервые впадает в Днепр на восемь верст ниже села Ивановскаго, между западной оконечностью острова Варавина и восточной урочища Палиивщины. Против устья р. Конки надо искать Великаго острова, о котором упоминает еще Боплан. Мы, кажется, не ошибемся, если скажем, что этим именем у Боплана назывались три теперешние острова — Гийный, Круглик и Варавин, некогда составлявшие один сплошной большой остров. По крайней мере в этом нас убеждает самое расположение острова, представленное у Боплана. «Великий остров, длиною около двух миль, впрочем, мало замечательный, потому что ровная его поверхность потопляется весенним полноводием, за исключением одной средины острова, которая имеет около 1500 до 2000 шагов в поперечнике. Против него с татарской стороны впадают в Днепр Конския-воды, река быстрая, которая, прорыв для себя постель по татарскому берегу, вдоль Днепра, то удаляется от него, то сливается с ним, и наконец совершенно соединяется в двух милях от Тавана. Ложе ея отделено от Дйепров- скаго песчаными отмелями1.
Река Конка — один из полноводнейших, богатейших , и живописнейших притоков Днепра; особенно это можно сказать о нижней половине ея, которою она приближается к Днепру и потом впадает в него. Здесь Конка настолько глубока, что по ней совершенно свободно могут ходить пароходы; здесь же она покрыта таким прекрасным лесом и травой, что местами ея берега делаются совершенно непроходимы; тут же в ней ловится такое множество раков, как ни в каком другом притоке Днепра; в какой-нибудь час и даже меньше того, два человека вытаскивают их целыми мешками; тут их хоть лопатой греби. В тихую лунную ночь Конка представляется поистине краса- вицей-рекой. Она течет по такому извилистому руслу, что местами кажется не рекой, а глухим закрытым озером; плывешь-плывешь по ней и вдруг кажется, как будто дальше плыть некуда; но сделайте два-три взмаха веслами, и перед вами длинная-предлинная панорама, да какая панорама! Чистейшая, точно зеркало, вода, зеленый, точно изумруд, лес и прозрачное чистое небо, какое можно видеть только в одной Италии. Царственная тишина нарушается только криками пугачей: «Пу-у-гу!»— закричит один. «Пу-у-у-гу!»— ответит ему
другой. И так живо один этот крик переносит нас ко временам
1 Описаніе Украйны. Спб., 1832, стр. 25.
228
минувших дней запорожскаго козачества!.. А попробуйте крикнуть среди этой ночной тишины какое-нибудь слово, и вам ответят на одно ваше слово семь: «ха-ха!» — «Xa-xa-xa-xa-xa-xa-xaL»— разольется эхо вниз по реке, и чем дальше, тем все меньше и меньше, тем все тише и тише, но тем все мягче и мягче, тем все нежнее и нежнее.
Ниже устья реки Конки начинается урочище Палиивщина; здесь кончается Великий-луг; тут природа как бы делает последнее усилие: лес, которым закрыто устье Конки, и без того высокий, здесь достигает еще большей высоты, а за ним уже, по левому берегу, начинаются песчаныя и высокия кучугуры. Зато правый берег начинает постепенно одеваться и, наконец, переходит в живописную плавню. Против урочища Палиивщины, у леваго берега Днепра, выделяется забора Палиивская, оканчивающаяся у самаго берега камнем Палия, на котором выбиты подобия двух ступней человека. «Тут Семен Палій лежав та стріляв качок, так от-то від нього і сліди на скелі. А жив він у цьому самому лісу, від того і ліс прозвався Паліївщиною». Как раз против конца Палиивщины, у праваго берега Днепра, возвышается остров Тимчихин или Бабычев, названный по имени владелицы и образовавшийся всего лет восемьдесят тому назад. Против этого острова, на север от Днепра, стоит село Голая-Грушевка.
Уже в начале XVII века здесь ютилось несколько зимовников запорожских, где сидели старые диды по садам и пасикам, собирая плоды, мед и воск для своих личных нужд и для потребностей церковных. «Тут таких груш було, таких було, шо одна груша наголо». От этого урочище и Голо-Грушевскою прозвалось. «Запорожцы,— по выражению одной рукописи,— часто грѣли здѣсь животы свои, въ полную душевную усладу; польскіе коммисары, въ періодъ литовско-польскаго владычества въ этом краю, имѣли здѣсь свою маетность; въ началѣ 1776 года за Грушевку происходилъ домашній, жаркій споръ между князьями Вяземскимъ и Прозоровскимъ и графами Чернышовымъ и Толстымъ, только участіемъ Потемкина рѣшенный въ пользу послѣдняго. Получивъ такимъ образомъ въ ранговую дачу урочище Грушевку съ значительнымъ количествомъ удобной земли, генералъ-маіоръ Ѳедоръ Матвѣевичъ Толстой поручилъ довѣренному своему, полковому есаулу Степану Ѳедоровичу Бабичеву, осадить здѣсь слободу»1.
Так возникла помещичья слобода Голо-Грушевка с основанною в ней в 1785 году церковью во имя Архангела Михаила, по преданию на месте запорожскаго молитвеннаго дома. От этого молитвеннаго дома долго сохранялся потом весьма оригинальный иконостас, сделанный из холста с расписанными по нем изображениями разных святых; холст этот при помощи железных колец, приделанных к нему сверху, надевался на гвозди, вбитые в стены церкви близь алтаря и, отделяя таким образом среднюю часть храма от передней, заменял собою иконостас. К крайнему сожалению, этот иконостас лет шесть тому назад сожжен, за ветхостью, священником Носаковым. Из вещей, оставшихся в церкви после запорожцев, остался лишь один
1 Ѳеодосій. Матеріалы для истор.-стат. опис. Екатерин., 1880 г., т. I, стр. 104.
229
небольшой образок ангела, серебряный' позлащенный, находящийся в передней части храма, с левой стороны. (См. табл. XVI). Ангел висит на металлических цепочках перед иконой Распятия Спасителя; сверху к нему приделаны руки с трубочкой в каждой для свечей, а снизу привешано небольшое металлическое сердце, на коем с лицевой стороны сделана надпись: «сей привѣсъ отмѣнилъ козакъ: б:шаго (бывшаго) запорожа пота-пъ Бѣлій вслободу голую грушовку да истоваришомъ же с-воимъ Ниван.о:мъ (Иваномъ) Загубико- лесомъ»; с обратной стороны вырезаны слова: «Д-о храму святаго велкаго а:рхистратига Михаила 1788 года мѣсяца августа 13 дня». Близь церквй, на так называемом Pore-Калиты, осталось запорожское кладбище, на котором уцелело только три каменных креста, из коих под одним покоится прах двух братьев, Дамиана и Василия Караси- рова, под другим прах Григория Карасира и Корнея Ломаки, людей не запорожскаго звания, и под третьим прах двух неизвестных запорожцев: «10 декабря дня погребени оба вкупѣ поповичевскаго ку- риня N С К...» У Калитина-рога сохранились от запорожцев же остатки укрепления. Это укрепление представляет из себя неправильный редут, упирающийся в реку Бугай и оканчивающийся у реки Речища; в нем считают до ста десятин земли, а длину всего вала по прямому направлению определяют в десять верст. Въезд в крепость сделан с северной стороны. Верстах в четырех от этого укрепления, по направлению к западу, есть еще одно замечательное место, носящее название Сиркйвки, от времени запорожских Козаков. Оно расположено у реки Речища, за экономическим кладбищем владельца Го- ло-Грушевки, Д. П. Шишкина, и заключает в себе до сорока десятин земли. В весеннее время это урочище надолго затопляется водой, почему всегда остается свободным от посева и служит постоянным местом для пасики еще с прадедовских времен. Как самое название урочища — «Сиркивка»,— так и то обстоятельство, что это урочище издавна служит местом пасики, дают повод думать, что именно на этом месте и в этой самой Грушевке окончил свое земное существование знаменитый в истории запорожских Козаков кошевой атаман Иван Дмитриевич Сирко. «Того-жъ лѣта (1680 г.),— пишет о нем летописец Самоил Величко,— Иванъ Сѣрко, славній атаманъ кошо- вій, въ Груш овцѣ пасицѣ своей, чрезъ нѣколикое время поболѣвши, представился отъ жизни сея»1.
Против села Голо-Грушевка следуют заборы Подовская, Чернышова, обе с правой стороны, острова Подовские, числом два, против которых в Днепр вторично впадает р. Конка, затем идет остров Красный, отделенный от праваго берега Болыиим-Днеприщем и находящийся против села Водянаго, расположеннаго по левому берегу, и села Чернышовки, расположеннаго по правому берегу Днепра1 2, длины две с половиной, ширины полторы версты; ниже Краснаго острова выделяется коса Просеред, за ней следует речка Малое Днеп- рище, остров Проризной, иначе Чернышовский, и река Конка, выхо-
1 Лѣтопись С. Велички, Кіевъ, 1855, т. II, 497.
2 Чернышовка удалена от берега Днепра на 8 верст к северу.
230
Ч. 1. Рис. 16.
Ангел из церкви с. Грушевки. Рисунок М. Е. Репина.
дящая из Днепра. Ниже реки Конки, по левому берегу Днепра, вновь начинаются плавни, а вместе с плавнями и небольшой лес, идущий до так называемаго Затона, что пониже местечка Никополя. Ниже Конки стоит остров Круглый, у леваго берега Днепра, песчаный, безлесный, покрытый лишь ничтожными кустарниками; потом остров Нечаев, у праваго берега Днепра, против села Нечаева, далее начинается Новопавловский лиман, впадающий в Днепр с правой стороны, имеющий ширины, до трех верст, в летнее, время довольно мелкий, в весеннее время довольно глубокий и совершенно удобный для пароходства. У верховьев этого лимана стоит село Чёрнышовка или Красногригорьевка, Екатеринославскаго уезда, и возле села остров Томаковка, иначе Городище, где была у запорожцев третья по времени Сича, Томаковская.
Возникновение Томаковской Сичи можно относить к двум моментам: или к тому времени, когда впервые основана была и Хор- тицкая Сича, или же ко времени после основания Базавлуцкой Сичи. В первом мнении утверждает нас автор «Истории Малой России», когда говорит о князе Д. И. Вишневецком, укрепившем не один только. остров Хортицу, но и остров Томаковку1. Второе предположение является на том основании, что если бы Томаковская Сича была основана после Хортицкой, то о ней не преминул бы сказать Ласота; проезжая мимо о. Томаковки, он и словом не заикнулся о том, была ли здесь Сича или нет, между тем как о Хортице он подробно рассказывает, кто и когда здесь сделал укрепление. Но когда же именно возникла Томаковская Сича? На этот вопрос утвердительно ответить мы не можем. Правда, Н. И. Костомаров1 2 говорит, что Томаковская Сича возникла в 1568 году; но на чем он основывает свое утверждение? На таком историческом документе, который решительно ничего не говорит о Томаковской Сичи. Вот этот документ буква в букву: «Подъданымъ нашимъ козакомъ тымъ, которые зъ замковъ и местъ нашихъ Украйныхъ, безъ росказаня и ведомости на тое господарское и старостъ наших Украйныхъ, зъехавши, на низу на Днепре, въ полю и на иныхъ входахъ перемешки- вают: маемъ тою ведомость, ижъ вы на местцахъ помененныхъ, у входахъ разныхъ свовольно живучи, подданнымъ цара турецкаго, чабаномъ и татаромъ цара Перекопскаго, на улусы и кочовища ихъ нахо- дючи, великие шкоды и лупезства имъ чините, а тымъ границы панствъ нашихъ отъ непріятеля въ небезпечество приводите»3. Какое же здесь указание на Томаковскую Сичу? В акте говорится только о том, что запорожкие козаки «перемешкивают» на Днепрё, на низу и на полях; но Днепр велик, а низ и поле еще больше того; на Днепре, кроме Томаковскаго острова, есть еще множество других островов. Таким образом, акт, приведенный Н. И. Костомаровым, ничего не говорит нам о Томаковской Сичи, и год ея основания остается совершенно неизвестным. О самом острове Томаковке впервые упоминает, не назы¬
1 Бантышъ-Каменскій. Истор. Мал. Рос. Москва, 1842 г., I, 113; то же повторяет и Маркевич в своей «Исторіи Малороссіи», Москва, 1842 г., I, 46.
2 «Южная Русь и козачество». «Отеч. Зап.» 1870 г., т. CLXXXVIII, ст. I, 39.
3 Архив Юго-Западн. Руси. Кіевъ, 1863 г., т. I, ч. III, стр. 4. Акт помечен 1568 годом, 20 ноября.
232
вая, впрочем, его по имени, Эрих Ласота. «Мы миновали три речки, именуемыя Томаковками, которыя текут в Днепр с русской стороны и впадают в него в том месте, где находится значительный остров N»1. Упоминает об острове Томаковке и Боплан. «Остров Томаков- ка,— говорит он,— высокий и почти круглый, имеет вид полушара, поперечник его не более 1/3 мили, весь покрыт лесом; с вершины его можно видеть Днепр от самой Хортицы до Тавани1 2. Я мог получить сведение,— продолжает Боплан,— об одних берегах сего прекрасного острова, который лежит ближе к русскому, нежели к татарскому берегу»3. Так же глухо говорит о Томаковской Сичи и польский писатель, Мартин Бельский. «Есть и третий такой (остров на Днепре), который называется Томаковка, на котором большею частью низовые козаки мешкают (nizowi kozacy micszkiwaia), так как это было для них самое лучшее укрепление. Против него (острова) впадают в Днепр две реки: Тысмен и Фесын, которыя вытекают из Чернаго леса»4. Более определенно о Томаковской Сичи говорит только князь Мы- шецкий. «Рѣка Томаковка разстояніемъ отъ Грушевки 10 верстъ. На оной Томаковкѣ въ древніе годы имѣлась запорожская Сѣчь, гдѣ и нынѣ тута знатное городище»5. Из Бантыш-Каменскаго о Томаковке известно, что одно время на этом острове помещено было несколько сот Козаков лубенскаго полка и несколько сот стрельцов с полковником Елчаниновым. Дело было в 1697 году, во время войны русских с татарами и турками. Оставаясь в продолжение некотораго времени на острове, козаки и стрельцы должны были затем идти отсюда в Тавань на помощь к осажденным там русским6. Из Костомарова о Томаковке мы узнаем, что на этот остров бежал из тюрьмы села Бужина Богдан Хмельницкий с сыном Тимофеем, и что здесь произошло свидание Богдана Хмельницкаго, гетмана малороссийских Козаков, с Иваном Хмелецким, послом короннаго гетмана Польши Потоцкаго; посол убеждал гетмана не поднимать войны против поляков, оставить все свои мятежные замыслы и возвратиться из Сичи на родину: «Уверяю вас честным словом,— говорил Хмелец- кий Хмельницкому,— что и волос не спадет с вашей головы»7. Впрочем, что касается самых Козаков, бывших на острове Томаковке, то они приняли Хмельницкаго далеко не так дружелюбно, как можно было бы ожидать. Это зависело от следующих обстоятельств: «Несколько лет ранее бегства Хмельницкаго на Запорожье, на Украйне атаманом Федором Линчаем был поднят довольно серьезный бунт лро- тив Барабаша и других старшин реестроваго войска, как против сторонников польских панов и грабителей своих соотечественников. Несколько сот Козаков под начальством Федора Линчая подняли мятеж и требовали его (Барабаша) свержения с начальства. Приятель полковника ^Барабаша, Богдан Хмельницкий, как реестровый сотник,
1 Путев, записки. Эр. Ласоты. Одесса, 1873 г., стр., 52 и 83.
2 Решительная неправда.
3 Описаніе Украйны. Спб., 1832 г., стр., 25.
4 «Kronika Polska» Маг. Bielskiego. W Warszawie. 1832 г., стр. 193.
5 Мышецкій. Исторія о коз. запорож. Одесса, 1852 г., стр. 69.
6 Исторія Малой Россіи. Москва, 1842 г., стр. 25.
7 Богданъ Хмельницкій. Спб., 1884 г., т. I, стр. 251 и 256.
233
по долгу службы, очевидно, должен был принять участие в потушений мятежа. Реестровые восторжествовали, а Федор Линчай со своими сторонниками, которые получили прозвание «линчаївців», принужден был спасаться бегством на Запорожье, где он и поселился на острове Буцке (Томаковке). Теперь, когда линчаивцы увидели на своем острове Хмельницкаго, их прежняго противника, то хотя по долгу козацкаго гостеприимства и дали ему убежище, однако относились к нему с подозрением... Это недоверие заставило Хмельницкаго удалиться с острова Буцка (Томаковки) на Никитин-Рог»1.
Городище, остров Буцкий, остров Днепровский, Томаковка — все это разныя названия для одного и того же острова. По-татарски Томаковка звучит «тумак», что значит шапка; и точно, остров Томаковка кажется действительно похожим на шапку. В старину, по рассказам старожилов, он был покрыт огромным лесом, особенно по окраинам, а на самой средине его «гойдався высокій-превысокій дуб». Под тем дубом будто бы закопана была большая казна. В то время речки, что обтекают остров, были и глубже и быстрее: теперь оне позанесены илом да позамулены. В настоящее же время у местных жителей он иначе и не называется, как Городище. Местоположение острова таково: с юга остров охватывается речкою Речищем, которая взялась из праваго притока Днепра Бугая, под селом Голой- Грушевкой, и течет на протяжении десяти верст. (См. пл. III).
С правым берегом Речища соприкасается казенная плавня, с левым — плавня крестьян Чернышовки. Если провести прямую линию от острова к Днепру, иначе, от севера к югу, то эта линия определится не менее семью верстами. Плавня, покрытая густою травой — «ку- котйной», толсїЬіми вербами, осокорями, шелковицей, лозой, в весеннее время сплошь покрывается водой, представляя из себя как бы продолжение праваго берега Днепра. Там, где остров охватывается Речищем, берег его отвесный, обрывистый и голый; состоит из красной глины и ежегодно обваливается в воду; здесь наибольшая высота острова — семь сажен. Речище касается острова частью с юго-запада и частью с юга; с востока же к острову подходит уже другая речка, Ревунча, шириною до четырех сажен. Ревунча начинается также у южнаго берега острова, несколько ниже оконечности восточнаго рва крепости, находящейся на острове и, сделавши полуоборот, поднимается вверх по направлению к северу. Здесь берег острова постепенно понижается и переходит совсем в отлогий, покрытый справа степной травой, слева кукотиной. Еще восточнее берег острова совсем понижается и вместе с этим окаймляется целой аллеей диких груш. Пройдя с версту понад островом, Ревунча отдаляется от него и идет вправо, почему между речкой и островом образуется плавня, владение крестьян с. Чернышовки. Здесь же, среди плавни, образуется небольшое озеро Соломчино. Сделавши вновь поворот к острову, Ревунча впадает в речку Ревун, которая выделяется из речки Речища и охватывает остров с востока, изливаясь в направлении от юга к северу. Против самой средины острова, с той же восточной стороны, Ревун разделяется на два рукава: главная ветвь, с тем же именем
1 Буцинскій. О Богданѣ Хмельницкомъ. Харьковъ, 1882 г., стр. 38.
234
План Томаковской Сичи.
Ревуна, идет далее на север, понад самым островом, другая направляется вправо плавнями и принимает здесь новое название Быстрика или Ревунца; этот Быстрик или Ревунец принимает в себя реку То- маковку, которая, взявшись далеко севернее острова, в степи, пробегает чрез владения крестьян с. Томаковки, помещицы Миклашевской, помещиков Курносова, Бендюкова, крестьян с. Николаевки, помещицы Тимчихиной, владельца-еврея Кравцова и, наконец, под Матней, выселком с. Чернышовки, расположенном против северной окраины острова, впадает в Быстрик, у самаго двора крестьянина Ивана Николаевича Пшеничнаго. Весь восточный берег острова отлог, совершенно обнажен и только в самом конце, к северо-востоку, покрыт редко растущими грушами; почти на самой средине восточный берег имеет небольшой загиб наподобие небольшого вырезка. Почва здесь черноземная, кроме северо-восточной окраины острова, где обнаруживаются известковые камни. Тут же у северо-восточнаго угла, против выселка Матни, главная ветвь Ревуна вновь соединяется с Быстри- ком, который отделился было от Ревуна и пошел навстречу Томаковки, и отсюда обе речки идут вместе, охватывая остров с севера.
Весь северный берег отлог, покрыт травой и по местам окаймлен грушами. Западная сторона острова охватывается тем же Ревуном, который, соединяясь здесь с Речищем, почти против половины острова, идет сперва в Гнилую и отсюда уже прямо в Лиман, изливающий свои воды в Днепр, на протяжении семи верст, у села Новопавловки, против Лысой горы. Западный берег, как и северный, отлог, покрыт травой, грушами, вербой; по местам здесь торчат пни от росших некогда тополей, терновников и вишняков. Юго-западная часть острова представляет из себя богатыя залежи известняка, разрабатываемаго здесь местными крестьянами. Вся поверхность острова представляется совершенно голой, даже пустынной; только окраины его, да и то далеко не все, окаймлены редкой канвой диких грушевых деревьев. В окружности весь остров имеет шесть верст, а вся площадь его равняется 350 десятинам. Следы пребывания запорожских козакой на острове Городище сохранились и по настоящее время, в виде небольшого укрепления, расположеннаго у южной окраины его, самаго примитивнаго устройства, в виде правильнаго редута. Редут этот состоит собствено из трех траншей: траншеи боковой — восточной, траншеи поперечной — северной и траншеи боковой — западной, вместо поперечной южной траншеи служит берег самаго острова. Восточная боковая траншея имеет длины 49 сажен, на юге она оканчивается глубоким обрывом, длиною в 9 сажен, который образовался из той же канавы, размытой водою. На всем протяжении восточной боковой траншеи протянулись грушевыя деревья. Западная боковая траншея имеет длины 25 сажен и также оканчивается у южной окраины острова глубоким оврагом, который начинается собственно уже на четвертой сажени траншеи, по направлению от севера к югу. Северная поперечная траншея имеет 95 сажен со входом на сорок шестой сажне, считая по направлению от востока к западу. Длина входа — три сажени; в настоящее время в нем растут две роскошныя груши, которыя служат препятствием для въезда в крепость; такия же гру¬
236
ши, но в виде правильной аллеи, протянулись и по всей северной поперечной траншее. Наибольшая высота каждой из траншей — три с половиною сажени. Центр крепости взволнован небольшими холмиками да ямами; последний сделаны кладоискателями. Кроме того, в северо-восточном углу крепости есть еще пять небольших могил, под которыми погребены мать, брат и трое детей крестьянина Ф. С. За- броды, жившаго на острове- в качестве сторожа казенных плавен более 25-ти лет. Близь крепости находят запорожские рыболовные крючки, железные гвозди, разную посуду, металлическую и черепковую, мелкия серебряныя монеты, пули, чугунныя и оловянныя.
От запорожскаго укрепления надо отличать тот небольшой квадрат, который находится в юго-западной окраине острова и который сделан сторожем Забродою; это был питомник для разведения молодых деревьев; из него же отделялся и ток для стогов сена...
Кроме укрепления, от запорожцев на Городище сохранилось еще кладбище, находящееся близь восточной окраины острова, за большим курганом, стоящим почти в центре Городища. Еще не так давно, в 1872 году, один из местных любителей старины, протоиерей Карелин, видел на острове Городище кладбище с надгробными песчаниковыми крестами, на которых сделаны были надписи, гласивши я о том, что под крестами покоятся умершие запорожцы1. Кладбище это существует и теперь, но только на нем не уцелело ни одного креста: все они разобраны крестьянами для собственных построек.
На южной оконечности острова, почти против самой средины его, указывают еще на лех, т. е. погреб, выкопанный будто бы также запорожцами. По словам рассказчиков, лех имел более трех сажен длины и выходил к самому Речищу. В настоящее время он находится в средине обвала, занимающаго целую квадратную десятину земли и образовавшагося от действия весенних вод, которыя, просасываясь в глубину земли, делали в ней рвы и обваливали ея. Пролезть в этот лех нет никакой возможности за множеством змей, которыя здесь водятся. Особенно много их здесь весной: одне висят над пещерой, другия выглядывают с боков, а третьи ползают по дну ея. «Тут цієї погані, так і не пройдеш,— рассказывает старик Федор Заброда,— з гадюкою і їси, з гадюкою і спиш. Оце ляже чабанець, чи там другій хто, спати на острові, а вона, стервяка, уже й підібралась під него; звернетця у клубок, підлізе під чоловіка та й спить; самій, бач, проклятій, холодно; у старовину так вони кишма кишіли на острові. Як настане було пора косити траву, то сперш усього косарі берутця за кілля та вибивають гадюк, а потім уже косять».
По преданию, на южной части острова Томаковки стояла у запорожцев деревянная церковь, неизвестно когда построенная и неизвестно когда снесенная водой в реку Речище.
В заключение очерка о Томаковской Сичи нельзя не сказать о тех неточностях, которыя допущены при описании ея г-м Буцинским в его сочинении «О Богдане Хмельницком»1 2. Описывая остров Томаковку, автор говорит, во-первых, что остров находится выше Микитина
1 «Записки одесскаго общ. истор. и дре[в]н. Т. VIII, стр. 448.
2 Буцинскій. О Богданѣ Хмельницкомъ. Харьковъ, 1882 г., стр. 38.
237
Рога (иначе Никополя) на 25 верст;— это неверно; не на 25 верст, а на 18. Далее автор говорит, что Томаковка — самый замечательный из всех днепровских островов по своей величине и недоступности; — и это неверно. Самый замечательный из всех днепровских островов по своей величине и недоступности есть остров Хортицкий; он имеет 24Ѵ2 версты в окружности, а вся площадь его равняется 2547 десятинам и 325 саженям, тогда как Томаковка в окружности имеет шесть верст, а вся площадь ея равняется тремстам пятидесяти десятинам земли. Кроме того, и самые берега острова Томаковки менее возвышенны, нежели берега острова Хортицы; Томаковка доступна со всех сторон, кроме южной, где высота ея восходит до 7 сажен; тогда как Хортица недоступна с трех сторон, особенно же с западной, где высота ея по местам восходит до 30 саж. и даже более. Затем, автор «О Богдане Хмельницком» говорит, что Томаковка расположена в том месте Днепра, где он несколькими (?) протоками соединяется с рекою Базавлуком,— это уже сущая нелепица: река Базавлук находится более, чем на 50 верст ниже Томаковки; она впадает в Днепр у д. Кута, выселка с. Грушевки, Херсонскаго уезда, и служит здесь раздельною линией между Екатеринославским и Херсонским уездами. О Базавлуке при Томаковке не может быть и речи; здесь сливаются, как мы видели, другия речки: с юга — Речище, с востока — Ревун и Ревунча, с северо-востока —Ревунец или Быстрик, с севера — вновь Ревун, с запада — Гнилая и, наконец, Лиман, начинающийся ниже с. Чернышовки, идущий понад д. Нечаевкой, имеющий семь верст длины и впадающий в Днепр с правой стороны, под с. Ново-Павлов- кой, у Лысой горы. Кроме того, к острову Томаковке, прямо с севера, бежит речка Томаковка, которая, соединяясь с Ревуном, дает свое название и самому острову. Далее, автор говорит, что возле о. Томаковки есть несколько мелких островов — и это неверно: кроме самой Томаковки, здесь нет никаких островов; есть лишь сплошная, от острова до самаго Днепра, плавня, имеющая ширины до 7 верст и покрытая непролазной лозой, высоким камышом, толстыми вербами, осокорями и шелковицей. Заключая свое описание острова Томаковки, автор сочинения «О Богдане Хмельницком» наконец замечает: «О величине этого острова можно себе составить понятие по донесению одного польскаго начальника от 2 апреля 1648 года: «Хмельницкий сидит на острове Буцке, называемом Днепровским, от берега, на котором мы стоим, две мили, а с той стороны, от Крыму, едва можно достать выстрелом из доброй пушки»1. Здесь автор «О Богдане Хмельницком» совсем не понял замечания поляка; приведенныя слова говорят не о величине острова, а о том, что он от праваго берега Днепра, на котором расположились поляки («на котором мы стоим»), стоит на две мили, а от леваго («от Крыму») так далеко, что едва можно достать его из доброй пушки. Вот что хотел сказать поляк. И точно, остров Томаковка стоит не среди самаго Днепра, а в его низменности, удаленной от праваго берега реки на восемь верст вправо.
1 Слова эти взяты из письма пана Потоцкаго к королю Владиславу IV, напечатаннаго в «Пам. кіевск. ком.», т. I, отд. III, 18.
Д. її. Эварницкій.
ЗАПОРОЖЬЕ
ВЪ ОСТАТКАХЪ СТАРИНЫ
И
ПРЕДАНІЯХЪ НАРОДА.
СЪ ЄЄ-ZQ pZSC3rXZ2CSL*£2£ 2S 7-20 ZZJCSL2ZSt2^2Z.
Часть II.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе Л. Ф. ПАНТЕЛЕЕВА.
1888.
Д. И. Эварницкій.
ЗАПОРОЖЬЕ
ВЪ ОСТАТКАХЪ СТАРИНЫ
И
ПРЕДАНІЯХЪ НАРОДА.
55'Ю рхтсзшьса,і*т: и 'У-ю пл&камк.
Часть II.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе Л. Ф. ПАНТЕЛЕЕВА.
1888.
Типографія Н. А. Лебедева, Невскій просп., д. Л» 8.
Ч. II. Рис.
Портрет сташестнадцатилетняго старика И. И. Россолоды.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Заворожи мені, волхве, Друже сивоусий!
Ти вже серце запечатав, А я — ще боюся...
Боюся ще погорілу Хату руйнувати,
Боюся ще, мій голубе, Серце поховати... Бандуристе, орле сизий! Добре тобі, брате!
Маєш крили, маєш силу,
Є — коли літати.
Т. Шевченко
В селе Чернышовке живет глубокий старик, Иван Игнатович Рос- солода, единственный представитель павшаго Запорожья, сын запорожскаго козака Недоступа. По собственным расчетам Ивана Игнатовича,* ему около 116 лет, но он еще двигается и по хате и по двору, смотрит за маленькими детьми; «доглядає» телят. Иван Игнатович прекрасно сохранил воспоминание о жизни запорожских Козаков
вообще и о жизни своего отца в частности. «Мій батько жили отут саме, де й я живу, а женились тоді, як уже розорили Січу; як женились, то їм було шестьдесят год; прижили вони сім синів, — дочки ні одної не було; я був підстаршим сином у батька, і теперь усі мої брати поумирали, тілько я один і зостався».
«Батько дуже довго жили, а як умирали, то прохали поховати їх на старому кладовищі \ шоб тут люде не топтались по їх кісткам: вони знали, шо тут буде велике селище. Господь привів і міні богато на цьому світі бачити. І де я не виходив оціми ногами? Ходив і в Харьків, ходив і в Богодухів, і в Ахтирку, і в Красний- Кут, а в Києві був аж тричі, та все пішком».
— А не страшно вам, дідусю, умирати?
— Ні, панечку, не страшно, ничого не страшно. Я уже давно благаю Бога: Господи, дай смерть, та тілько с покаянієм; на цім світі іжити, тілько гріха набиратьця».
По рассказам Ивана Игнатовича, он родился в Никополе, но детство и юность провел вместе с отцом на месте бывшаго запорожскаго зимовника, где и теперь сидит хатою. Женился он в Полтавской губернии, и это сложилось таким образом. Отправился он по какой-то надобности в Полтавскую губернию и там в одном хуторе увидал «панночку», «закохався» в нее да и женился. «Дворянка була, капітаньска дочка, і землю мала (имела) собі; тілько на одну ногу кривенька була, а людина добренна, розумна. Велике мені спасения від тиєї женитьби було: тоді скрізь сарана тут літала; повиїдала 11 Теперь оно называется старым.
244
хліб, листя на деревах, траву. Настав голод великий, ні в кого хліба нема. Так я було поїду до родичів своєї жінки, наберу у їх гречки, хліба, приїду до дому та й живу». Вообще о первой своей жене Иван Игнатович отзывается с глубоким уважением и любовью. Но, к великому огорчению его, любимая им жена очень рано умерла (спустя шесть лет после брака), оставив ему дочь Ирину. «Теперь моїй Орині год вісімдесят буде, якшо жива,— вона десь помандрувала у Чорноморію. Чув, шо у неї і діти були, і шо у тих дітей діти; — то вже правнуки, та і од правнуков єсть покоління,— це вже праправнуки». Овдовев после перваго брака, Иван Игнатович, спустя четыре года, женился вторично уже на простой крестьянке, от которой имел двух дочерей и четырех сыновей: Якова, Самойла, Петра, Ивана, из коих старшему 53 года, а младшему 30 лет. Он прекрасно помнит еще царицу Екатерину.
«Як я родивсь, то тоді була ще цариця: я довольно знаю, як вона бігла сюди,— тоді тут усе милі (каменные столбы) ставили».
Иван Игнатович ведет жизнь поистине отшельницкую: уже больше пятнадцати лет не пьет водки и не ест скоромной пищи. «Тільки мені й скорому (т. е. скороми), шо пампушки з медом, олія та молоко, а інколи хлібця мнякенького пожуєш — от тобі і все». С виду Россолода довольно высокаго роста, худощав, держится немного сутуловато, носит узкую, средней величины, бороду, на голове длинные, густые волосы, едва только посеребренные сединой. (См. табл. I). На мое удивление, как это Россолода, прожив столько лет, почти не поседел, он ответил: «У мене порідня така, та . ще й то сказать вам, паничу: то пустий волос, шо сідий». Старик чрезвычайно богомолен: каждый воскресный и праздничный день он пешком ходит в церковь, что составляет в оба конца около десяти верст; летом живет отдельно от семьи в «келье», построенной в саду над рекой, на месте отцовскаго зимовника. Своим аскетическим образом жизни и глубокою религиозностью он внушает к себе необыкновенное уважение всем своим односелянам. Он говорит мало, потому что страшно устает, но зато весьма охотно и до крайности симпатично; по временам из его старческих глаз капают горячия слезы... И слова столетняго старца звучат, как глас какого-нибудь ясновидца, как слова ветхаго деньми патриарха.
Перенося с покорностью многия тягости настоящей жизни, старик Россолода жалуется лишь на бессонницу да слабость сил. Бессонница сильно одолевает его.
«Оце ляжеш спати, так не заснеш ні за що, а так лежиш, та й годі; і не знаєш, чи воно день, чи воно ніч, тілько шо заплющиш очі». Немало страданий причиняет старику и то обстоятельство, что ему почти невозможно лежать: «кістки болять, тілько й лежиш, що на спині, а на боках так совсім не можно: оце на ладижках такі струпи поналежав, шо й доторкнутьця не можно. А ще гірш мені уставати: Боже, як важко! Та й очі плохі стали, увечері бачу, так як скрізь сито».
Было воскресенье, когда я явился к Ивану Игнатовичу Россолоде. Погода стояла на дворе чудесная. Прошед из двора в сад, я увидел здесь небольшую хатку, в виде куреня, и приблизился к ней; оказа¬
,245
лось, что это летнее пребывание Россолоды, известное на его языке под именем «келии». Поздоровавшись и перекинувшись двумя-тремя словами о погоде, я тот же час приступил к расспросам о житье-бытье запорожцев. Россолода, будучи предупрежден о приходе к нему «запорожскаго пана» — так звали меня в селе, охотно отвечал мне на все мои вопросы. Весь рассказ его записан мной буквально, в несколько приемов.
— Гай, гай, дідусю, які ж ви похилі!
— А як же ж мені, паничу, не бути похилому, як мене Господь держить на цім світі уже більш ста год!
— Це ж, мабуть, Господь і держить вас задля того, шоб знати мені од вас те, шо треба.
— А шо ж вам треба?
— Та треба мені розпитати вас дещо про запорожців; шо воно за народ такій був, як вони жили і де вони поділись, шоб по їх жисті і споминати їх.
— Себто, бач, правди у їх допитатьця?
— Так, так, любий дідуню, правди допитатьця у їх. А чи не чули про них чого-небудь?
— Як не чув, як мій батько та були 1 із тих самих запорожців.
— Он як!
— Так іменно! Сперш вони були у помішниках, коли, чули, при отаману Перебійнису.
— Як не чути? Чув.
— Да, так ото вони були у помішниках у пана отамана, бачили ту Січу, може там скілько раз, ходили і на війну з козаками, а потім вийшли із Січі та й сіли отут саме, де й я сижу; тут вони і бурдюжок собі поставили, тут і одружились, а одружились уже старенькими,— так, мабуть, год шестьдесят їм було. Найлюбійшим сином був у їх я. Оце було як загуляють, як зап’ють, то зараз і кричать: «Ех, Ясько, будеш у мене запорожець!» Вони й водили мене по-запорожськи: обриють голову, то так і ходиш, як та салотовка.
— Чим же вони брили?
— Бритвою! Гостра така була, шо наче вони гладять, а не бриють.
— Так ви, діду, із настоящих запорожців?
— Із настоящих запорожців, та діє й сам трохи запорожець, бо як крестили мене, то батько ще й пороху підсипали у купіль, щоб загартувати, бачите, із самого малку,— уже така поведенція була у тих козаків.
— Ну, скажіть же, любий дідуню, звідкіля ті запорожці набирались?
— Звідкіля набирались? Відовсюди. Той звідтіля пріїде, той звідтіля прійде, з десятка до двадцятка, а з двадцятка до тридцятка — та так ціла сила і набиралась. У Січ пріймали усякого, тілько мення переставляли: де хто з-під пана утече, пріймуть; де хто од батька та од матері біжить, пріймуть; де якій жінку покине, пріймуть; так аби до Січі докотив, то й живе там, не вигонють. Зараз єму чуприну
1 Малороссы об отце, даже и заглазно, говорят во множественном числе.
246
заведуть і готов, зараз і зодягнуть. Оце прийде, бувало, до запорожців чоловік босий, голий, а вони єго уберуть як пана. Та воно й дива нема: у їх сукон тих, одежі, так яких хочеш сортів і скілько завгодно можно було достати. Отак вони і набирались. А інколи так і дітей хапали по городах: приманють гостинчиком та й похопають. А вже на Січі воля вольна: не захочеш жити, іди собі хоч зараз. Прийшов якось на Січу. городивик, а у запорожців саме піст був, треба до церкви ходити. Став і він ходити; увесь піст ходе та й ходе. «А шо, батьку, уже мені обридло ходити!» — «А як обридло, то бери грошій та й йди». Дали єму три пуди мідняків, він і подавсь.
— А кому ж вони дань платили?
— Аж нікому! Вони самі собою жили,— так, козаки, лицарі та й годі.
— І багато ж їх, скажіть, було?
— Точно доказати,вам не докажу,— Бог їх знає, а так як подумаю собі, то наче тисяч двадцять і було, або й більш. Його сила тяженна була,— того запорожця! Кажуть, будьто їх було сорок-сороків, та це вже тоді, як вони виходили відціля. Треба було народу великого, як при- вилля велике було.
— А привилля таки справді велике було?
— Привілля так уже так, шо привілля! Теперь такого ні близько, ні далеко нема. Та шо теперь? Теперь так, шо волен та недоволен, а тоді так, шо і волен і доволен. Недаром же кажуть, як жили ми за цариці, їли паляниці, а як стали за царя, так не стало й сухаря. Теперь як сказати, шо воно тоді було, так і не повірять. Тоді цвіти усякі цвіли, тоді трави великі росли. Ось тут, де теперь у нас церква, так така була тирса, як оцей ціпок, шо у мене в руці, як глянеш, так наче жито стоїть; а комиш, як той ліс,— іздалека так і біліє, так і вилискуєт- ця. А шо вже пирій, ковила, мурава, орошок, кураї, бурунчуки, то як увійдиш у них, так тілько небо та землю і видко,— діти, було, гублятця в траві. Оце підніметця угору, виросте, та вп’ять і впаде на землю, та так і лежить, як та хвиля на морі, а поверх неї уже й друга росте. Як запалиш було її, так вона неділі три або й чотирі горить. Підеш косить, косою не одверниш, поженеш пасти коней, то і не побачиш їх, загониш волів, тільки роги мріють. Чи випаде сніг, чи настане зіма, байдужйсінько: хоч якій буде сніг, а трави не закриє. Пустиш собі чи коня, чи товаряку, чи овець, так вони так пустопаш і пасутця, тілько коло отари і ходили чабаньці; а як загониш їх у траву, так вони поміж нею наче комашня мріют,— тільки увечері і вздриш; тоді вже коло їх роботи,— вибирати тирсу, шо поналазе у вовну!.. А шо вже поміж тією травою та разних ягід, то й казати нічого. Оце як вийдеш було у степ та як розгорниш траву, то полуницю так і бери руками. Оцієї погані, шо теперь поразве- лась, ховрашків та гусениці, тоді і не чути було. От які тоді трави були!
А бжолй тієї? А меду? Мед і по пасіках, мед і по зимовниках, мед і по бурдюгах так і стоїть було у липовниках: скілько хочеш, стілько і бери': більш усього від диких пчіл. Дика пчола скрізь було сидить: і на комишах, і на вербах; де буркун, у буркуні, де трава, у траві. За нею і проходу не було: то було вирубають дупла, де вона сидить. А ліса того? Бузинина, свидина, вербина, дубья, грушья! Груш було
247
як напада з гілля, так хоч бери граблі та горни валки: так і лежать на соньці, пока не попечутця. Садки такі були, наче сукном покриті,— так патока з них і тече. А товщиня ліса яка була? Верби так іжи-Богу десять аршин у обхват... Земля свіжійша була, ніхто її так не вимогав, як теперь, сніги лежали великі, і воду пускали велику, то і дерево росло добре. А звіру, а птиці? Вовки, лисиці, барсуки, дикі кози, чокалки \ виднихи — так один за одним і біжать, так і пластають по степу. Вовків така сила була, шо їх кійками бцли, а з їх кож чоботи носили та кожанки робили. А їжака того, їжака?.. І казати нічого! Були ще й дикі свині1 2, такі гладкі та здорові; вони більш усього по плавнях шниряли. Оце як побачиш у плавні яку свиню, то скорійш кидайсь на дерево, а то хрю! хрю! чмак! чмак! та до тебе, так рилом і пре; виставе морду вперед та й слуха, чи не йде хто; як забаче чоловіка, зараз до нього, товкиць рилом! З ніг звале, тоді й давай рвати. Були й дикі коні; вони цілими табунами ходили; косяка три-четирі так і ходять... А шо уже птиці було, так, Боже великій! Качок, лебедів, дрохов, хохитви, диких гусей, диких голубів, лелек, журавлів, титарваків, куріп’ят,— так хо- хо-хо!.. Та все які плодющі! Одна куріпка виведе було штук двадцять п’ять куріп’ят за місяць, а журавлі як понаплодять дітей, то ходють та тілько крюкають. Стрепетів сильцями ловили, дрохов волоком тягли, титарваков, як настане ожеледиця, дрюками били. І шо то за сила тієї птиці була? Як підніметця з землі, сонце застеле, а як сяде на дерево, то й гілля не видко: самий ком’ях висе; а як спуститця на землю, то вона, наче долівка, так і зачорніє. А лебеді як заведутця битьця проміж себе, то піднімуть такій крик, шо батько було виско- чуть із бурдюга та давай на їх стрілять, шоб порозгонить, а вони підні- мутця вгору та тілько порось-порось-порось!.. Нема теперь і тиі сили риби, шо тоді була. Оця риба, шо теперь, так і за рибу не спиталась. Тоді все чічуга, пістрюга, коропи та осетри за все одвічали. У одну тоню її витягали стілько, шо на весь курінь ставало. Та все тоді не так було. Тоді і зіми теплійш були, ніж теперь,— це вже кацапи своїми лаптями понаносили до нас холода, а тоді єго не дуже чути було. Від того тоді і сіна ніхто не запасав, хіба тілько як думали йти у поход, то для тих коней, шо під верхом ходили. Тоді і урожаї луччі були,— хоч і сіяли трошки, а родило богато: як чотирі мішка посіє, так триста кіп нажне, треба було вісім женьців, шоб зняти те все до Покрови. Батю мій, і де вЬно те все поділось? І очам своїм не вірю! Ось тут, де теперь наша Чернишівка, тут ні однісенької хати не було,* одно тільки батькове привілля, а теперь де той і народ набрався і коли він те все повиводив. Теперь і вода переміряна, і земля перерізана, а шо вже до ліса, то і казати нічого: шо на сани, шо на полудрабки, шо на олійниці, то на те, то на се, та так усе і повирубували. Де пряменьке, гарне та міцненьке деревце, то єго зараз же й зведуть. А тут як пішла ще по лісу товаряка, то і пеньків не зосталось, а шо ціле було, то позасихало, то попропадало. Та й сама скотина ходе як нежива... Як повирубували
1 «Той же вовк, тілько злійшій над вовка».
2 «Звірь — схожій на лисицю, тілько живе в воді. На ньому така кожа, наче іскри сиплютця, а як погладиш, то він так і виліс [к] уєтця». Очевидно, речь идет о речной выдре.
248
лк;а, пішла на села мошка; за нею теперь і світа божого- не видко, а бідній скотині так і отдиха нема: так і ходе уся облита кров’ю. Теперь дайте ви отій свині, шо ходе, шматок хліба, то вона й здохне од нього. А чого? Не привикла їсти!.. Та все теперь перевелось: гадюк не стало, повиорали, а в болотах і жаб не чути, повиздихали, та й болота теперь чи єсть.
— Так от як воно було! Ну, а як же запорожці разпоряжались тією землею?
— Так разпоряжались, шо вона у їх була вольна, обтова; так, де хто оббере собі місто, де кому охота припаде, там і сіда, де хто живе, там і владіє: ти живеш тут, так тут і владій, а ти живеш там, так там і владій. І Боже мій, і батечку мій, один од другого оре на двадцять верст! Так і жили запорожці. Оце викопа собі землянку, заведе яку-небудь худобину та й кочує. Тілько такій зветця уже не лицарем, і не товаришем, а сиднем, або гніздюком. Так таки й звутця: сидні та й сидні, гніздюки та й гніздюки. Вони були жонаті, діток мали собі, а жили так собі по п’ять, по десять чоловік, розводили худобу, занімались охотою: той підстереже козу, той уб’є кабана, та нанесуть махану того, шо ціла біда. До них приходють уже деякі із Січі та й харчуютця. Гніздюки і пасіки розводили, і мед готували. Худоба — ото саме їх і богатство, а з Січі вони вже паю ніякого не брали. Січовики — то вже особа статья. Вони жили так, шо їх і не вгадаєш: сегодня тут, у Січі, а завтра Бог знає де: по степах, по балках та по вибалках; зберутця у ватаги та й чимчикують, куди треба. Ці вже на війні розживались. Розбивали разні городи, лядські та турецкі, і забирали там, шо тілько можно було забрати.
Більш усього воювали турка та шматували татарву,— сусідське діло: татари жили на тім боці (левом) Дніпра, а запорожці на цім (правом) , так від того частенько приходилось їм битьця проміж собою. А сварка більш усього із-за коней була: то козаки перегонять до себе косяк татарських коней, то татари переправлять до себе косяк козацьких коней. Як татари украдють у козаків коней, то й слід метлами заметуть, шоб не видко було, як шукати, а як козаки украдють коней у татар, то сядуть на той слід та й... шоб бачила паскудна татарва, хто у неї коней побрав. А с турками так усе за віру бились. Батько було частенько розказують про ті баталії козаків с турками. Оце, кажуть, як ускочють запорожці у якій-небудь турецькій город, то перш усього норовлять, шоб запалити єго з трьох сторон. Запалють з трьох кіньців, а на четвертий постановлятця та й ждуть, поки бігтимуть турки: як тільки біжить якій-небудь, то зараз же й кладуть єго на місті. Отак обке- решують сперше турок, потім переб’ють туркень, а тоді вже берутця за турчат. Як ускочив запорожець у турецьку хату, то зараз дивитця у піч, чи нема там горячих паляниць, і скільки б їх там не було, то він усі понастромля на ратище, повитяга із печі та в міх. Після того уже шука дітей. Як найшов, зараз одсува лаву од стіни, заводе їх за лаву, присуне її знову, так шоб вона прійшлась якраз протів горла дітей, та так усіх одразу і подуше, шоб не росло погане кодло на погибель христіян. Не любили запорожці турок, дуже не любили, від того так лютували і над їх дітьми.
249
Оттак же не любили вони і ляхов. 3 ляхами бились більш за землю. Тут вони уже не своєю силою воювали. Оце як ідуть у Польшу, якій там город чи слободу брати, то зараз попе [ре] ряжуютця, візьмуть с собою барабан та трубу, прийдуть до кузень, позабирають молоти, та й їдуть тоді. Приїдуть у город, пустятця скрізь по вулицях, підійдуть під вікна та й слухають, шо то ляхи проміж себе балакають. А тут молоді ляшки сидять на стулах та вихваляютця перед панянками, хто скілько козаков поб’є: «Я, каже, шість чоловік один тієї погані переб’ю»... А старі сидять на стулах та в карти грають: «Моя сто б’є!» — «А моя двісті!» — «А моя триста!» — «А моя чотириста козаків поб’є!»... А тут запорожці як ударють у барабан та як брязнуть у оболонь, так вони, як ті горобці, так і кинутця, хто куди піймав. Отоді вже їм лоск: бо де уже козаки нападуть кого, то нікого не помилують, бо їх ніхто не зборе. Наскочуть на якого пана, то сперше всього допра- шують, де у нього гроші. Як попадетця боязькій пан, то тут же одразу і скаже, де у нього і гроші і добро всяке. А як попадетця тугій пан, то запорожці уже прибирають разні способи, шоб розв’язати єму язика. «Ану, хлопці, надіньте єму червону шапку на голову!» То єму й надінуть... «Ану, хлопці, обуйте єго в червоні чоботи!» То хлопці і обують єго; як пить дадуть, і облуплють голову і підшкварять огнем п’ятки! Тоді і тугій скаже, де й гроші, де й шо друге. І чого тілько вони тим ляхам не виробляли? І кожі на головах ножами облуплювали, і гу-на сверлами вивірчували, і голою ср-кою на горячі сковороди сажали, і огненними піддисками підошви підпікали, і жигалом очі висмалювали. Одного ляшка як лідпикли під ср-ку, так він поки і вмер, то все окарач ходив. І боялись же їх ляхи! Оце як іти на войну протів запорожців, то вони перше усього гадають, де то ті запорожці кочують. Та це кинуть-розкинуть на картах, або на чому другому, та й кажуть: «Ще далеко прокляті харцизяки від. нас; десь на своїй землі п’ють та музики водять». А де там у чорта вони п’ють! Вони уже коло самого носа ляхви. Понасипали у чоботи запорожської землі, позабирали в руки по кущу терну, посідали на коней та й їдуть по лядському шляху, а ляхам сдаєтця, шо вони десь ще на своїй землі. Тоді вже як підберутця до самісеньких ляхів, та як крикнуть всі одразу, як засвистять у суремки, так бідні ляшки ті от одного страху подохнуть... І поїдуть геть собі запорожці, а їм усе сдаєтця, шо ті суремки грають. Та вже сьомого году ляхва довідаєтця, шо то одні суремки свистять, а запорожцев уже, Бог зна, коли нема.
Великі вояки були! Батько було як почнуть розказувати про ту удаль запорожців та про баталії їх с турками, або татарами та ляхами, так аж страшно слухати. А оце літом, увечері, як почнуть було прудитьця коло кабиці та як спустять с себе сорочку, так аж моторошно дивитьця на них: усе тіло, наче те решето, пошматовано та побито кулями, а на плечах та на ногах мнякоть так і теліпаєтця. Страшенні вояки були! А тілько у себе, на Січі, нікого не трогали, хіба одних жидів. Жидам інколи таки плохо приходилось од запорожців. Як почують, шо де прошкодили, то вже бережись, а то як де нагрюкають якого, то тут йому й капець! У запорожців така й балачка була: «а нумо, пани-молодці, кукіль з пшениці вибирати!» Сміха було, як розказують
250
батько про тих жидов. Іде якось запорожець зімою по степу, а єму назустріч жид.
— Здоров, жиде!
— Здоров, пане!
— Чи ти чув, як кує зозуля?
— Чув, та мало!
— Ну, хоч і мало, а все ж таки я хочу послухати, як вона кує. Полізай ось на це дерево та й куй.
От жид зліз на дерево та й кричить: «Ку-ку! Ку-ку!», а запорожець бац єго із пістоля: «Яка ж таки зозуля кує зімою!..»
Сидить раз запорожець під дубом, п’є горілку, а по шляху іде кудись у базарь жид.
— Стой, жиде! А як ти молишся?
— Та так, як і ви.
— А як ти христишся?
— Та так, як і ви.
— А перехрестись!
Жид перехрестився.
— Ах ти, псяюхо! Так ти ще й глумишся над моєю вірою! Ну, ось виси ж ти отут, на дереві!
Зараз єго за ноги та й повісив.
— Як нагодйтця хто, то той тебе одчепе, а як не нагодитця, то тут тобі й хата!
— Невже ж, діду, запорожці усе воювали та воювали і не було їм ні спокоя, ні спочина?
— Ні, був їм і спокой і спочин. Вони оце б’ють-б’ють ляхів або турків, а потім як приїдуть із войни на Січу та повикочують на вигін бочок десять або й більш горілки та як загуляють, так неділі дві, або й три, і світа божого не бачуть. І де, як, шо у них і явитця усе? Тут у їх і воловина, і телятина, і гусятина, а вже горілки, меду, пива — так і счету не було, бо все дешево, не так, як теперь. Танцюють, музики водять, у карти грають, пісні співають; а потім того давай куфи вивертати, посуд бити. Одним словом, таке виробляють, шо куди вам! Розкіш їм велика була: одно знають — воюють та підгулюють. А деякі полягають коло куренів та попихують із люльок, та балакають, та радятця, звідкіля знову заходити на татар та ляхів; а деякі посідають на коней та випережають один одного; а деякі понастановляють високих стовпів, понамазують штани медом, шоб цубко було держатись, та лізуть на верх, перегоняють один другого.
— Так вони, кажете, і люльки курили?
— Де вже запорожці та не будуть люльок курити? Це саме перше діло у їх. А же ж ви чули про того запорожського отамана, шо, розказують, як принесли єму паску на велик-день, а він замість того, шоб розгівлятьця, і каже: «нехай, козаки, паска постоє, а ми сперше люльки поцупим»,— то ж воно саме у запорожців і було. Люлька у їх — сама перша подруга. Запорожець як сів на коня, як запалив люльку, так верстов шість або й більше емале та й з рота її не випуска. У їх на ечот люльок ще й от шо водилось: окрім того, шо кожний козак'мав собі люльку, а то ще і в кожному курені була люлька,—
251
Обчиська трубка.
«обчиською» звалась,— велика така, повицяцькована бляхами, повса- жена намистами та повибита дорогими каміннями 1 (см. табл. II). У їх були і особі майстри, шо люльки робили. Після люльки найбільш усього вони любили музику. Оце було як соберутця та як уріжуть, так і самі танцують, і земля танцює, і ліс, і вода танцює. Уже протів їх ніхто в світі не витанцює. Увесь день музики будуть грати, і весь день запорожці будуть танцювати. А як перестане музика, то вони й самі танцюють. Оце візьмуть два чоловіка в руки ослон, один за один край, а другій за другій край, постановлятця друг протів друга та так і танцюють. Шо за втішний народ був!
— Прямо шо втішний! На чем же вони грали?
— На всякій усячині: на ваганах, на ріллях , на басах, на цимбалах, на сопілках, на свистунах, на скрибках, на кобзах, на козах,— на чім попало, на тім і грають.
— Шо ж вона за кобза така?
— Кобза — це така штука, шо вона скидаєтця на вагани, тілько вона круглійша і пузатійша, з кружечком посередині, з вузенькою ручкою, з дірочками на ручці і с срібними струнами. Довжини буде аршина півтора. Я добре пам’ятаю її, бо скілько раз держав у руках (см. табл. III).
— А шо ж воно за коза така?
— Це така кожа, з ніжками та з пищалками, зодрана с кози: надме її, положе під мишку, пищалки у рот уставе, рукою придавлює та й грає.
— Так ото їм тільки й роботи було, шо война, люльки та музика?
— Ні, вони занімались і другими ділами.
— А якими ж?
— Та всякими. Вони й самі коров доїли, самі і сир виробляли,
самі й масло били; між ними було усякого сословія: шевці,
кравці, ковалі, гончари, столяри; були й такі майстри, що робили вози, гарбички,— тоді цих німецких бричок не було, а були невеличкі вози, аби тілько хліба привезти або сіна наложити; ці вози робились з двома війями,— одно спереді, а друге ззаді, шоб швидче можно було запрягати коней, коли пробіжить чутка, шо йдуть татари (см. табл. IV). Були між ними і такі, шо колодєзі копали, льохи мурували, каюки робили,— каюк у кожного запорожця був, на такій же манір, як і теперь; були такі, шо табуни стерегли, товару 5 гляділи, коло отар ходили,— ці вже і особе званіє мали: чабани; а то були і такі, що сади садили, огородину розводили: капусту, кавуни, дині, огірки, табак; були лікарі, що рани залічували, од гадюк відшептували; такі, шо по пасікам сиділи, хліб у степу обробляли, були й такі, шо начальству прислужували,— хлопцями, або молодиками звались. Усяких було і всякого занятія. 1 2 31 Одну из таких трубок мне удалось найти в с. Покровском, Екатеринославскаго уезда, где была последняя по времени запорожская Сича. Трубка эта имеет больше четверти длины и около четверти толщины, только без всяких украшений.
2 На лирах.
3 Товаром или товарякою называют малороссы рогатый скот.
253
— Розкажіть же теперь міні, дідуню, які були у запорожців кріпості.
— Кріпості? Січа — ото у їх і кріпость: коло неї були окопи, вали, а всередині дзвіниця, куди ставлялись пушки; були у їх кріпості і в паланках,— по-нашому уїзд, по-їхньому паланка, або суд. Оце і всі кріпості, а більш і не чув, шоб вони у їх були. Вони так жили, шо нікого не боялись.
— А як же у тій Січі було?
— У Січі куріні у їх були; такі хати; як п’ятдесят хат, то й курінь. Ці куріні ставлялись один до другого причілками, а робились на стовпах та на сволоках, без димарів. Від того, як затоплють було грубу в куріні, то дим іде прямо через оселю,— так і курить, так і курить,— за тим-то єго і куренем прозвали. Серед сіней куреня ставляли кабицю, над кабицею клали залізну перекладину, на залізну перекладину вішали залізні крючки, а на крючки надівали казани та так і варили страву. Оце запалють кабицю, понавішають над нею казанів, а самі полягають животами вниз округ кабиці та люльки смалють та балакають дещо про ляхів, татар та турок. А тут же, серед куренів, стояла у їх церква, дерев’яна, у один ярус, крита гонтом, а коло церкви дзвіниця, у два яруси, теж дерев’яна. У церкві були у їх дорогі євангелії,— так добре обробляні у золото, шо аж горять було, ікони, корогви, хрести, каністас, увесь мідний, а зверху визоло- ченний, а царські врата із чистого серебра. Коло церкви була школа, де вчились молодики читати та співати на крилосах; а понизче школи стояв будинок кошового, а там, коло будинка, писарьска. От як воно було в Січі.
— А чи так же воно було коло Січі?
— Ні, там уже інак. Коло Січі, по степах, скрізь кущами „стояли бурдюги, себто по-нашому землянки \ чоловік на п’ять, на десять, а іноді й більш. У такому бурдюзі і мій батько жили. Бурдюги робились просто. Викопа запорожець ямку, поставе в ямку ліску, нагорне округ неї землі, обставе кураєм, обліпе кізяком, обмаже глиною, виведе мечеть, шоб хліб пекти, зробе кабицю, шоб страву варити, та й живе собі, як наче пан якій у хоромі. А шоб бачить, що воно дієтця у степу, зробе собі у бурдюзі маненьке, кругленьке, наче тарілочка, віконичко, вставе в нього скло, скверненьке таке, зелене, рябе та с каміньцями, с кругленькою ряминою із чотирьох трісочек, та й дивитця через нього із бурдюга. Як і в куріні, так і в бурдюзі, димаря не полагалось; у бурдюзі і груби не було, а була мечеть, схожа на піч, тілько низенька, зроблена з дикого каміня. Як запалиш було цю мечеть, то з неї полим’я так і паше, а каміння як розгорятця, так як огонь зроблятця. С такою мечеттю холода нічого було боятись... Де в яких бурдюгах і вбранство було: по стінам висіло оружжа, на покуті стояли розмальовані під золотом образа, попід стінами прироблені були лавки, ослінчики, щоб було де сісти; а которий бурдюг, то ще й килимами вислан. Такі бурдюги скрізь розкидані' були 11 Татарское слово «бурдюк», что значит «вывороченная целиком шкура животнаго, просмоленная и употребляемая как сосуд для жидкости».
254
Ч. И. Рис. 3.
Запорожская кобза. Рисунок И. Е. Репина.
по запорожським паланкам проміж зимовників. Вони откриті були для всякого і ніколи не замикались, бо там так було, шо чужого ніхто нічого не зачепе. Як іде або йде куди-небудь хозяїн бурдюга, то тац і зоставля його, а на стіл ще й страву кладе. Хто хоч, гой і заходь. Оце чвала там де-небудь якій чолов’яга по степу, і захотілось йому їсти. Баче, стоїть бурдюг; зараз завернув до нього, найшов там казан, пшоно, сало, або рибу, викрисав вогню, розвів багаття, зварив собі обід, сів і з’їв, напився води, ліг і спочива після обіда. Запрета ні в чом не було. Як прійде хозяїн, то він ще й рад гостеві, він його привіта, наче батька, бо тілько йому і родини на широкому степу, що захожій чоловік. А як захожій не вспіє побачиться с хозяїном бурдюга, то, наївшись і віддохнувши, робе маленькій хрестик із дерева, ставе його серед бурдюга та йде собі з Богом, куди треба.
Це шоб знав хозяїн, шо був захожій чоловік. От як воно було у запорожців. Не дуже красовиті були їх оселі, а зате дуже привітні. Теперь увійдеш у хату, так вона красить вуглами, а не красить пирогами, а тоді вона красила не вуглами, а пирогами. Окрім бурдюгів та куренів, були у запорожців ще й зимовники; це вже таке, наче постоялий двір: хата, а коло неї кругом повітки (см. табл. V). До зимовника було як дійде хто, то сперше всього кричить: «пугу-пугу!» А йому одві- чають: «козак з лугу!» Тоді вже й пускають. А як увійшов у сіни, то ратище клади на тяжі ', а в хату не носи.
— Добре, любий дідуню, добре. А чи не знаєте, яку ж пищу потребляли запорожці?
— Всяку пищу потребляли: м’ясне, овощу, рибу; всячину їли, голодом себе не морили. Та й нічого було морить, коли скрізь і звірья, і птиці, і риби скілько хоч. Звірей ловили капканами, птиць били із ружей, а рибу ловили ятерями, неводом та вс,е і потребляли; одним словом, їли запорожці ласо, бо вони самі собі й варили, самі собі й пекли. Одного тілько й мало було у їх, печеного хліба; замісто хліба од- вічала тетеря; як шо таке, зараз за тетерю. Тетерею називалось кісто із житної муки, розведене молоком або водою з медом; його оце як замішають^ то воно бува ріденьке-ріденьке, потім кисне, після чого уже робитця густим; тоді воно й готово. Як схотів який запорожець їсти, то зараз бере казан, віша його на кабицю, налива в казан води, в воду кида тетерю, до тетері підбався пшона, а до пшона риби або раків, та тоді й варе. Зваривши, їс^ь і горілкою запива, а якшо єсть наливка, наливкою. Горілка у їх заь^єгда була; вони привозили її із городів, а наливку робили самі, у себе ла Січі; в Січі вони робили і пиво, на своїх броварнях, і мед, і ситу, і варану із озюму або інжирю з горілкою, впареною на огні, робили вони і на той із комлицкої трави або із папороті та й пили з овечим молоком.
— Все це добре, а із чого ж їли запорожці?
— їли більш із корит, бо мисок не любили: блощицями, кажуть, воняють. Череп’яного та скляного посуда теж дуже не любили. Та як їм і с тим черепком та склом і возитьця? Ще переб’єш! Посуд у їх робивсь більше із міді або із чавуна; казани, кострюлькй — це їх 11 То же, что и «кабиця».
256
Запорожский лагерь и возы.
було, а горшки, глеки та кухлики,— це вже або турецьке, або городян- ське. У череп'яному посуді запорожці більш усього свою здобич ховали; візьме горщик, накриє його сковородою або якою залізячкою та й за- копа у землю. Окромя казанів та кострюль, були у їх і коряки, тілько вони робились із дерева, більш усього із вербини, а вистругувались так чисто, шо аж вилискуютця було на соньці,— це ті корячки, шо звались у запорожців «михайликами». Були у їх і ложки, дерев’яні і такі, як теперь у панів; були баклажки (см. табл. VI), штопи, графини, чарки, тілько те все не їх заводу. Самі вони жили дуже просто. Якось лучивсь до їх охвицер від цариці, так вони наварили страви, насипали її у корито та й давай його угощати Одним словом, по-про- стецьки.
— Розкажіть же теперь мені, дідусь, як зодягались запорожці.
— Зодягались запорожці добре, ходили і браво і чепурно. Вони, бачите, голови брили: обриє та ще й милом намаже, щоб добре, бач, волосся росло; одну тілько чуприну 1 2 кидали на голові, довгу таку, з аршин, мабуть, довжини, та черну та кучиряву. Заправе її, замота за ліве вухо разів два, або й три, та й повісе, так вона й висе аж до самого плеча, та так і живе за вухом... Якби піймав за ню, то було б за що подержати!.. А інчій візьме та перев'яже свою чуприну стрічкою, закруте її на лобові та так і спить, а ранком як устане та як розпусте її, то вона наче хвіст у вівці зробитця. То все на вихвалку! Дівчата коси кохають, а запорожці чуприни. А як уже дуже довга виросте, тоді замота її сперше за ліве вухо, а потім проведе поза затилком, перекине на праве та так і ходе.
Бороди теж брили, тільки одні вуса зоставляли, і кохали їх довгі- предовгі. Оце як нахвабрить їх, як начернить та як розчеше гре- бёшиком, так хоть він і старий буде, а вийде такій козарлюга, шо тілько хить-хить! Довгенні вуса кохали! Інчій візьме їх обома руками, підніме вгору та позаклада аж за вуха, а вони ще й нище вух звисають. Отакі-то вони вусарі були! Положим, де в яких і маленькі вуса були: так, як у якого волос росте, а тілько шо вуса вони дуже любили.
Оце він як чуприну замотав, вуса розчесав, тоді вже зодягаєтця у свою одежу. Одежа у їх була на дроту 3 та на бавовні, на шовкових шнурках та на гудзиках, із тонкого сукна та все разних цвітів: той надіне голубе, той — зелене, той — червоне,— хто якого забажа; тілько сорочки були своєї рукодії, бо бамаги 4 тоді ще не знали. На голову надівали високу шапку, гостру, с смушевою околицею, у четверть ширини, с суконним або червоним, або зеленим дном 5, у півтори четверті довжини, на бавовні, с золотою перепискою, с срібною китицею на самому вершечку і с гапличком до неї, пристібувати, щоб не моталась. Околиця на шапці іноді служила козакові заміст[ь] кисе-
1 Речь идет о генерале П. А. Текели, котораго запорожцы угощали из корыт после разорения им Сичи. «Хоч с корыта, та досыта».
2,Чупрына от слова «чуб», а слово «чуб», с персидскаго «чоб» — гроздь, кисть, пучек.
3 «У середині дріт поставлений: скільки хочеш б [и] й, то не проб’єш».
4 Бумажная ткань.
5 Вершком; красный вершок у некоторых называется «солодким дном».
258
Запорожский зимовник.
та або кишені:, туда він, як коли, кладе було табак, кресало, люльку, ріжок з табаком; особливо люльку: як виняв* із рота, так і застромив її за околицю. Шапки робились більш по куреням; якій курінь, така і шапка, такий і цвіт на неї. Перед тим як накладати шапку, козак отділе от чуприни пучечок волосся і напусте його на перед лоба, потім замотує саму чуприну за вухо і тоді вже наклада на голову й шапку. Як наложив шапку, тоді він уже і козак. Це — саме перше і саме главне одіяніє козака. Потім уже надяга каптан, довжини до колін, червоний, з гудзиками, на шовкових шнурках, з двома зборами назаді та з двома крючками на боках, для пістолів. Застебне той каптан гудзиками, підв’яже поясом і готов. А пояси робились або шалеви, або шовкові турської та перської рукодії, широкі та довгі. Не такі, шо теперь наші парубки носять, шо там замотують їх по середині живота та зв’язують спереді вузлом, а такі, як ото черниці роблять попам; довжини — аршин з десять або й більш, а ширини четверті півтори або й зовсім дві. Края у їх робились позолочені або посеребрят, а на самих кіньчиках прив’язувались шовкові шнурочки. От, як треба козакові підперезатьця, то він прив’яже пояс шнурком до гвіздка та й качаєтця кругом, та так і намота на себе увесь пояс. Потім шнурки зав’яже або позаді себе, на спині, або на боку, а позолочені края зоставе спереді, на животу, та так і ходе, як той лицарь.
Пояси були разних цвітів: зелені, червоні, голубі, коричневі. Окрім таких довгих поясів, носили запорожці і коротенькі, зроблені з кожі або з волоса. Ці вже були такої довжини, шоб тілько обхопить живіт. На них сзаді навішувались китиці, а спереду гаплички, пряжечки, реміньчики для пістолів, для люльки, кінжалів та шаблі. Шаблі носились низько: як іде козак, то вона за ним так і волочетця.
От як надів запорожець червоний каптан, підпиризавсь поясом, почіпив на себе кінжал, повісив пістолі, шаблю, тоді вже він надіва черкеску, або жупан. Це уже простора та довга одежа, до самих кісточек, с широкими рукавами, так наче підризник у попа, або оте плаття, шо надівають- на себе по городах архирейські півчі. Черкеска уже була другого цвіта, ніж каптан: як.каптан червоний, то черкеска або голуба, або синя. Вона була теж на зборах та на шнурках, уся золотом гаптована, з разними полосками, повимальованими та позакарлю- ченими, с позументами, гапличками, гудзичками, по тонкому дроту і с широкими-преширокими рукавами з проріхом, або, як там кажуть, з роздерами, чи з роспорами 1. Роспори ці робились якраз у тому місці, де згинаєтця рука по локтю, четверті півтори удовж; вниз за роспорами іде вже шитий рукав, а нище його заковраші, чи, по-нашому б, завороти, зроблені з голубого бархату. У такі рукава просовували руку або прямо через заковраші, ті, що на коньцях рукавів, або через роспори, ті, що по середині рукавів. Як рука просунута прямо чрез заковраші, тоді рукав черкески пристегувавсь гапличком, коло самої кисті, до рукава каптана, від чого й виходило, шо коло кисті рукав черкески був узенькій, а вище, до локтя, широкій та ще й з роспором. А як же
1 Иначе с вылётами.
260
VC
О
s
ft,
sr
Запорожские баклажки, собрания Я. П. Новицкаго и И. Е. Репина.
рука просунута через роспори, тоді виходило, шо на кожній руці козака надіто було наче три рукава: два лежать, а один ззаді метляєтця. Ті, що ззаді метлялись, можно було заложити за спину і вмісті зв’язати там. Від чого і виходило, шо як іде запорожець верхи, з зав’язаними рукавами, то здаєтця, шо сзаді його прироблені крила. По тім-то крилам і пізнають було здалі запорожця. Поверх черкески інколи надівалась ще керея,— це вже одіяніє зовсім довге, по самі п’яти, зроблене або з кожі, або з вовни, без рукавів, схоже на плащ. От яка одежа! Така одежа, шо він однієї сорочки не продасть за сто рублів; як іде було по вулиці, так наче звіздяний, або квітками уквічаний.
До ції вже одежі, широкої та просторої, пристали і широкі та просторі штани, із сукна, із нанки, із кожі, на обоє боки з карманами: і тут карман, і тут карман, і обидва обложені зверху золотими позументами. Цвітів усяких, а найбільш синєго. Матні в штанях робились такі, шо аж до землі доторкались: так, як будьто шось таке волочетця. Як іде козак, так й слід за собою мете. До штанів пригонялись довгі очкури, шовкові або шерстяні, з золотими китицями на обох коньцях. Холоші штанів носились поверх голянищ,— не так, як теперь, шо закладують їх за чоботи, а поверх чобіт; вони прив’язувались до голянищ срібними підв’язками або шовковими шнурками з золотими або срібними китицями по краях. Та й самі підв’язки прив’язувались так, шо їх, окромя китиць, і не видно було. Як іде запорожець, то тільки й побачиш, шо із-під його штанів китиці тиліпаютця.
Під штани вже набувались чоботи, сап’янові,— жовті, зелені, червоні, з золотими або срібними підковками, з узенькими нісочками. Од чобіт тільки й побачиш,— шо ніски або закаблуки: отак, бачите, запорожці напускали на них штани. Здалека здаєтця, наче то баба в спідниці стоїть, а як іде козак, то наче парус роспускає. А шириня така, шо в інчі штани можно штук тридцять кавунів вложити; як дванадцять аршин матерії, то такі штани звутся рясні, а як п’ятнадцять, то зватимутця з достатку.
Теперь ви бачите, яка була одежа у запорожців, тілько це не повсег- дашня, а праздникова; дома вони, у будень та ще й на роботі, не дуже роскішно обряжались. Бувало так, шо обриє запорожець собі голову, заправе оселедець за вухо, зав’яжетця ганчіркою, натягне на себе опончину, надіне із свинячої шкури патиночкй та й ходе. А інчій піймає козу, обдере її, облупе кожу, вичисте, одінетця, обує такі постоли, шо кожа у вершок товщини, а у дві четверті довжини, та й чвала собі. А інчій так іще краще: або вирядитця у такі постоли, шо в них можно Дніпро переплисти, або на одну ногу натягне постол, а на другу сапьян та ще й співа:
«Одна нога у постолі, а друга в сап’яні,
Подивися, Ганно, як[и]й постіл гарний.
Чи сей, чи сей? чи сей, чи сей?»
А то ще лучче: зовсім голий; тоді й виходе, як там кажуть, увесь Хвесь:
«Куди схоче, туди й скаче, Ніхто за ним не заплаче...»
262
Ч. II. Рис. 7.
Ружье, кинжал и сабля. Рисунок И. Е. Репина.
Удень чоловік, а вночі звірюка.
— Теперь хотілось би міні знати, діду, яке воно було оружіе у запорожців.
— Оружіе у їх було добре, дуже добре, усе вбране в золото та в срібро, на оружіе та на коня вони все богатство своє покладали. То й не козак, як у нього погане оружіе. Були у їх і пушки, тілько мало: нащо їм пушки, як у їх добрі кулаки були? Були у їх і шаблі, і пістолі, і келе- пи, і списи (см. табл. VII). Шаблі були у запорожців прості, не дуже закривлені і не дуже довгі: як п’ять четвертей, то й добре,, а тілько шо вони гострі такі були як огонь: як рубне кого, то так надвоє і роско- ле: одна половина голови сюди, а друга туди. Пістолі робились коротенькі, так, мабуть, четверті дві, не більш, тілько дула у їх просторі. Вони заряжались кулями, або олив’яними, або чавунними, з гороб’яче яйце завбільшки, носились на -поясі, по два на кожному боці. Келёпи (см. табл. ѴШ) робились із сталі, шоб лучше було розбивати панцирі,— ті, шо носили лядські войска, та бити по голові піших ворогів: келепом усюди к як улуче, то вже не будеш жити; отож і співають в піснях:
«А козак козацький звичай знає:
Келепом по ребрам торкає».
Списи (см. табл. VIII) робились довгі, аршин п’ять, на легеньких древках, покрашених червоною та черною краскою, так як ото красять стовпи, шо на шляхах стоять та версты показують; а на інчих древках робився ще й перепел 1 2 залізний, це вже для того, шоб як проткнеш чи там татарина, чи турка наскрізь списом, так шоб він згаряча не пройшов по спису аж до самих рук та не схопився б знову битьця; бо іншому і живіт роспориш списом, а у нього і кров не бризне, він і не чує, та вп’ять лізе битьця. Деякі списи робились на обидва боки: залізка і на цей край і на той; і на цей край кладе, і на той; так як пробіжить, то й вулиця. Списи служили запорожцям і замість мостів на болотах: як доїдуть де-небудь до топкого міста, то зараз кладуть один за одним два ряда списів,— у кожному ряду спис і вдовш і впоперек,— та по ним і переходять: першій пройдуть і розберуть, останавлюютця на другому і мостють із першого третій. Та так і перебираютця. Окромя пушок, шабель, пістолів, келепів, списів були у їх і рушниці, і кінжали (см. табл. VII), і ножі, і якірьці, такі, шоб роскидати під ноги татарським коням; воно з тремя ріжками: як його не положеш, то все один ріжок стирчить угору (см. табл. VIII). Усього треба було. Це все, окрім пушки, і у мене було; була й одежа, була й збруя, так я три рази на своїм віку горів, оттого у мене всякого добра богато попропадало, а то були коло мене і такі людці, шо моє добро пораскрадали. Із всього того мені найдорогша була шабля, стальна, з золотою ручкою і с китицями, уся закривляна і гостра — гостра, наче бритва, а пихви до неї усі уложені були дорогими каміннями. Була й збруя: вудел.а, сідла, стремена, бляхи,— таке, як надінеш було на коня, так воно так і сяє на соньці.
1 Рассказчик показывает при этом или на голову или на бок.
2 «Перепел» — перепонка.
264
— Які ж до такої збруї були у запорожців коні?
— Коні у них були такі, шо вже!.. Одно слово, як змії... Було як понаїдуть до корчми, то все вихваляютця іми та визивають один другого, хто лучче сяде на коня, шоб не перевісити на ньому сідла. Отут коло мого батька жив запорожець Смик; страшенний козарлюга був! Він такій був, шо чоловік дванадцять захищав, а вони його й не візьмуть. Так цей Смик поставе було одну ногу у стремено, а другу на землю, та однією рукою візьметця за гриву, а другою обіпретця на спис, та так, як муха, і вскоче на коня, а кінь як укопаний стоїть. А другій був такій запорожець, Явір, як нап’єтця було, шо й на коня не взлізе, тоді й кричить: «Повзи!» То він передні ноги протягне вперед, а задні назад та й повзе. Як почує, шо козак уже [н]а спині, тоді підніметця та й гайда. А як сяде запорожець на коня, то орудує ногами: куди хоче, туди й поверне.
— А де ж вони таких коней купували? N
— Покупка у їх дешева була: у татар займали. Украсти у татарина — це саме перше діло у запорожців. С татарами вони, як коли, то і дружать, умісті і люльки курють, а як видивлятця. де у їх шо лежить, то вже стягнуть. А найбільш коней крали. Оце підкрадутця
Ч. II. Рис. 8.
Копья, келепа и якирьци, собрания Г. П. Алексеева.
потихеньку до табора, де сидять татари, та й дивлются, чи всі вони там, а ті й не бачуть нічого: «гала-гала! гала-гала!..» Тоді запорожці потихеньку одлізуть от табора та до коней; штук п’ятьдесят або шестьдесят займуть, мерщій повскакують на них та й повтікають. Татари за ними: «Чуга-чуга! чуга-чуга!» — кричать, гонятця та із пістолів лущать. Так де тобі? Запорожцям те й байдуже. Вони тілько сидять та по-татарськи прикрикують: «Чоп-чоп! ану, чоп-чоп!» Доско- чуть до Дніпра, перепливуть річку і сідел не замочуть. Попереду всіх летить ватажок, а за ним уже другі: хто за хвіст коневі почепитця, хто за гриву та так і пливуть. Перепливуть, зараз до корчми, по одній коняці за три полтини штуку продадуть, гуляй, панове-молодці! Були у їх і татарські коні, були у їх і свої коні, були і куповані.
— А було за віщо їм купувати?
— Ще б таки? У їх гроші по всякій час водились. Ходили у їх і золоті, і срібні, і мідні гроші; тілько бамажок не було. Були у їх і карбованьці, і полтинники, і копійки,— руські гроші; були у їх і паричкй, і левки,— турецькі гроші; були злоті, таляри,— лядські, їм треба було разних грошей заводити: сегодня запорожець торгуєтця з москалем,— треба московські гроші; завтра торгуєтця с турком,— треба турецькі гроші; а там торгуєтця з ляхом,— треба лядські гроші. Лядські гроші були більш золоті, турецькі більш срібні, тоненькі такі, наче риб’я луска, а руські — самий мідняк. За грошами у запорожців жалю не було. Оце було під’їде до коваля, виставе ногу та й кричить: «На, куй чобіт». Той підкує, а він йому пригорш грошій кине та й поїде. Він увесь у грошах ходив. Як треба було стріляти, то він стріляє кулями, а як не стане куль, стріляє гремями, а потім шагами, а потім мідними,— заряде та й дує. Вони як покидали Січу, то несли с собою і всю свою казну; потім кой-які позакопували її у землю по разним npngMeTaM !, а кой-які поскладали у бочонки та поспускали їх на залізних цепах у річки.
— Так от як воно було!
— Будь би то так!
— Скажіть же мені теперь, дідусь, яке начальство було у запорожців?
— Начальство разне було: у первих 1 2 ходив у їх кошовий, то його і хвамилія була, то його і величество; він їми усіма §олдував; вони під його полою і жили. Потім ходили у їх: осаули, писарь, отамани, себто куренні. Оце вам і начальство. Та й те сказати вам: запорожці сами собі були пани, самі собі царі, самі собі і крестяне. Із себе ж вони і всю старшину свою вибирали. Як вибирають кошового, то він довго усе одказує, а вони все вмовляють: «Будь таки нашим начальником, будь таки нашим батьком». Постановлють перед ним усі клей- ноди,— бунчук, булаву, пернач, литаври, печать,— та все просять (см. табл. IX). Довго обирають, а як уже виберуть, так такого,
1 У малороссов, в произношении немногих слов, есть буква g, которую мы изображаем латинским начертанием.
2 В смысле «первым из всех», а не «во-первых».
266
о\
и
S
а.
У
Запорожские войсковые клейноды.
шо тілько держись. Куди захоче, туди й поведе: не боїтця ні вогню, ні кулі. «Бий мене, каже, прямо в груди, а я оцю саму кулю тобі й назад кину». Як виберуть кошового, вже слухають його, як діти батька, аби тілько він був добрий вояка; на те ж йому на голову і шлен нади- вають, як вибирають. Він був самий старшій над усіма; на війні веде войська, а дома суде усіх злодіїв. Оце як хто кого обиде, то сперше суде його судья, а потім разбор ділу дає кошовий. От не помирятця там які-небудь два козаки; були вони уже у суды; теперь ідуть до кошового. Розкажуть йому усе діло, від началу і до кіньця, і потім просять, шоб він дав їм росправу. Кошовий вислуха і наперед усього лаштує- тьця помирити противників. «Попрощайтесь, каже, козаки, бо гріх тяжьбу заводити». Козаки, як вони люди богобоязькі та слух’яні, зараз же і втихомирятця: куплять горілки, вип’ють і розійдутця. А як вони неугомонні і неслух’яйні люде, то тоді кошовий уже їх суде: прикаже обідчику чи там грошами заплатити, чи велить його наказати як-небудь. А наказували більш усього розками: одсічуть лозою та й годі. Це у їх найчастійш, а бувало й так, шо палками по п’ятах, або кійками по підошвах били, із пістолів розстрелювали: вихопить піцтоль, бацне у груди, от йому й капут,— це за ізміну. За ізміну ж і путали: одрубають праву руку та ліву ногу, а потім ліву руку та праву ногу А за дівчат до стовпа прив’язували. Стовп у їх ставляли на шляху і три кійки коло нього клали, хто йде, то бери кійок та опахни три рази прив’язаного та й їдь, а не вдариш, тебе битимуть. А злодіїв вішали на шибеницю. Приставлють туди драбину, піднімуть чоловіка, накинуть йому на шію верьовку, а потім драбину пріймуть, і шабаш. Поки ногами меле, поки душу отдасть.
Кошового слухають не тілько ті, шо в Січі, а й ті, шо по зимовниках та по бурдюгах вештаютця. Оце як война, то вже кошовий скрізь розсила листи поміж козаками,— де хто є, шоб ішов воювати. Забіжить розсильний од кошового і в бурдюг: «Отак і так, каже, ідіть чи там на раду, чи там на війну, такій-то і такій город брати». То вже і ідуть: ніхто не сміє одказатьця. Начальство своє запорожці держали і слухались його, доки нравилось: як не понравилось, вибирають других.
— Ну, а скажіть теперь, діду, чи здорові були із себе запорожці?
— Ростом в [о] ни були народ середній, а тілько шо кріпкій, дебелий, хвабрий, з виду мордастий, наче пообточуваний. Не знали вони ні «соб», ні «цабе», від того і здорові були. Тоді така поведенція була, шо парубки год до двадцяти ходили без штанів і роботою не дуже-то утруждали себе. Від того вони і здорові і довговічні були. Теперь народ слабий та порожній, здоров’я нема і недовговічний: як дев’яносто год прожив, так не баче і стежки під собою, а тоді у сто літ тілько в силу вбрався. Довго жили та й весело. На войну було йдуть з радістью та с смішками, а з войни вертаютця з музик [а] ми та с піснями. Оце як провоювали, так і пісню зложили, не так як теперь: воювали ж з турком, а шо ж хоч одну пісню зложили? Ні одної. А тоді чи поб’ють 11 Обыкновенно этот способ казни назывался четвертованием.
268
турка,'чи пошарпають ляха, зараз же і пісню зложать на той случай. А шо вже хвабрі були, так і казати нічого: на війні кулі аж свистять, а їм і гадки немає. У Польщу було як ускоче, у якій город, чи слободу, та як розжене коня, то так браму і винисе! А як цілим строєм іде, так аж земля гуде.
— А чи правда тому, шо між запорожцями були якісь-то характерники, такі, шо їх ні куля не брала, не шабля не рубала?
— Ні, цьому не вірьте: це тілько одна балачка; вони жили по-бо- жески, не знали вони ніяких чар; од них і поганого слова не почуєш; «скурвий сину»,— ото у їх найбільша лайка. Жили вони наче ченьці: жінок не трогали, а все воювались та молились Богу, і молились добре: знали і «Отче-нашу» і «Вірую». Більш усього молились, як на війну йшли. Вони службу церковну любили; вони й постили і говіли, під велик-день і паски святили, під хрещеніє кутю варили і взвар робили. Деякі під старость у монастирь йшли; а як пріїдуть було які з них по ділах чи в Москву, чи в Петенбурх, чи в Кієв, то перш усього йдуть по церквам Богу молитьця, до мощей прикладуватьця та подаяніе духовним давати. До церкви вони велике усердіе імили. Раз якось обрали вони собі кошового Грицька Лантуха К А він дуже богобоязкій був чоловік: усе їздив на прощу по городах. Приїхав якось у Київ, пішов по церквах, зайшов і в главну, печерську церкву. Ди- витця, аж там каністас такій бідний-бідний та обідраний. Подививсь він та й каже старшому архимандритові: «А шо ти думаєш, отче архимандрите? Зроблю я вам новий каністас».— «О, це велике діло, та чи можеш тілько ти вистачити усього, шо потрібно на той каністас?» — «Можу, каже; як не сам, то всім запорожським кошом». Та й підрядивсь аж на двадцять тисяч. От якій каністас! Пріїзжа на Січу, збира усе товариство та й каже: «Оттак і так, оттак і так... А шо, братці, збудуємо новий каністас до святої печерської церкви, шоб божі угодники і об нас Бога благали».— «А шо ж? Збудуємо, збудуємо, пане-отамане!» От зараз зібрали двадцять тисяч карбованців і віддали кошовому. Кошовий зложив їх докупи, угорнув у папер та й послав якимсь козаком аж у самий Кіїв. Пріїхав той козак у Кіїв, прийшов до главної печерської церкви та й пита у ченьців: «А де тут у вас найстаршій архимандрит живе?» Йому показали. Підійшов він до того архимандрита, так у чому був: у червоній куртці та в широких штанях,— підійшов до того архимандрита, узяв обома руками благословеніе, та потім і витяга із кишені папер. Архимандрит дивитця на нього. Витяг й подає. Нема на тому паперу ні підписа, ні печаті. Архимандрит узяв у руки та й пита: «Шо це таке?» — «Та це батько кошовий прислав вам двадцять тисяч карбованців на построеніе каністаса у главній печерській церкві».— «Еге, та яка ж у вас на Січі і простота! Така велика сума та й незапечатувана та ще й без підписа».— «Та нам, отче, і писати ніколи. Та й нащо? Між нашим товариством крадіжки не бува».— «Добрі у вас звичаї! Це й нам треба у вас перені- мати... Ну, скажи ж велике спасибі пану кошовому та передай йому оці дві ікони на благословеніе». 11 Историческое лицо.
269
— А чи були ж у самих запорожців духовні?
— А як же? У їх були і попи, і дьякони, і паламарі, тілько усе із ченців. А може були такі, як і вони: так понабігали. Вони держали їх і в Січі і по зимовниках, де були церковці, хіба у глухому степу, де ні церкви, ні людей, то там же і духовенства не було. Та вони й самі такі були грамотії, шо і в церквах на ^рилосах могли правити.
— Так от як вони жили! А де ж вони хоронили своїх покойни- ків?
— Як умирав козак у Січі, то там було особе кладовище, там і хоронили його, а як умирав на зимовнику, то його хоронили або серед степу, або на берегу річки, або де в бальці, чи вибальці: де жив, там і хоронили. А хоронили при всім козацькім убранстві: у каптані, черкесці, у сап’янах, у шапці, ще й при оружії. Гроби робили із соснини, із дубини, із вербини; у гроб ставляли іноді і пляшку з горілкою, а іноді ще череп’яну люльку. Оце вмер козак. «А нумо, товариші, поставимо йому пляшку горілки у голови, бо покійник любив її!» Та й поставлють. То з розкоші!.. Зверху насипали високу могилу, а поверх могили ставили кам’яний хрест, зроблений самим покійником ще за живота. Ото ж і співають пісню:
«Що взяв козак за жіночку
Високую могилочку, зеленую долиночку».
— Так от як воно діялось!
— Так іменно і діялось.
— Теперь уже наче все ми перебалакали; скажіть, дідуню, де вони ділись, ті запорожці?
— Де ділись запорожці? Зійшли геть!
— А чого ж вони зійшли геть?
— Не помирились, бачте, с царицею Катериною, так вона й прогнала їх відціля... Бачьте так, шо покозакували-покозакували собі та й подались геть. Деякі пішли під турка, а деякі позаставались і тут; тоді і мій батько отут саме сіли. Перед тим як вигонить запорожців, так тут проїхав Потьомка; він видививсь усю справу запорожців та й зігнав бідолах звідціля. А після нього уже бігла тут сама цариця, оглядала усе степи,—ось тут, на бальці Кам’яньці, понизче Чернишевої, а повиз- че Новопавловки, і милі ставили, де вона пробігала. Мені тоді було так, шо год шестьнадцять... Ей, гірко прійшлось бідній сиромі! Тоді ото й пісню зложили до зруйнування Січі, шо, каже:
«Ой пішли, пішли славні запорожці А не пішки, дубами;
А як оглянутця до славної Січі,
То вмиютця слезами...»
— І куди Ж вони пішли?
— Далеко і на далекі землі: аж на Дунай, під турка. Довго вони там жили, аж поки не обрали собі за кошового Осипа Гладкого; так той уже перевів їх знову сюди. Коли чули, єсть Чорноморські козаки, так то запорожського званія. Те, та не те!
270
На этом я и покончил свою беседу с Иваном Игнатовичем Рос- солодой. В заключение я выразил желание осмотреть место бывшего бурдюга отца Россолоды, и старик с готовностью показал мне. Место бурдюга находится в огороде меньшого сына Ивана Игнатовича, Ивана; оно имеет восемь аршин длины и четыре ширины; около него росла верба, посаженная еще отцом Ивана Игнатовича, но недавно срубленная сыном последняго. «Уже я його пополаяв за ту вербину. Воно був поставлен коло бурдюга стовп вербовий, та той стовп при- нявся, і виросла із нього вербина, а він (син) візьми та й зрубай її». У Ивана Игнатовича от отца оставался еще «вимшанык», т. е. погреб для зимовки пчел, но он уже давно завалился; теперь от него осталась лишь одна яма, находящаяся в огороде другого сына Ивана Игнатовича, Самойла.
Близь двора Ивана Игнатовича Россолоды, в огороде крестьянина Прокопа Шила, есть интересное место, достойное внимания археологов: среди совершенно ровной поверхности земли образовалась впадина, в виде правильнаго четыреугольника, в котором каждая из продольных сторон имеет по 20 аршин, а каждая из поперечных — по шести аршин. «Як ореш оце місто, то земля наче бухкотить; а весною у оцю росколюку.усе крига сунетця, а вода аж реве, і не видко, куди вона виходе звідтіля., Якось ми взяли коляку, сажень п’ять довжини, та й давай її забивати у росколюку, так вона уся увійшла, а дна і не достала. Шо воно таке єсть, не можемо розібрать; тут якось найшли горщик з якимсь нарядом: пряжечками, гапличками, реміньчиками; тут же найшли і стрілку якусь, ніж стальний, посудину скляну. Чи не льох це запорожській?»
На расстоянии около двух верст от острова Томаковки стоит деревня Марьевка, принадлежащая владелице Е. М. Очеретьковой. Возле Марьевки, в балке Отченашковой, обращает на себя внимание песчаниковый намогильный крест, высоты с небольшим полтора аршина. На нем сделана надпись, к сожалению попорченная дробью: крест служил мишенью для выстрелов каких-то неучей, родственников владелицы. Из попорченной подписи с трудом можно было разобрать только слова: «Миръ — рабъ божій козакъ... Павло Горисько... мѣсяца ноября года»...
На расстоянии около пяти верст от села Чернышовки, в балке Каменке, стоят два намогильных запорожских креста с надписями. Из них первый совсем вошел в землю, а другой еще стоит над землей, в огороде крестьянки Просяничниковой, и имеет с восточной стороны надпись: «Зде опочіваетъ рабъ божій висилій колядумишній шкурин- скій преставися 1756 году мѣсяца апрѣля 2 дня». Мимо балки Каменки из-под острова Томаковки идет Речище с двумя притоками: с правой — Тарасом и Прогноем, и с одним притоком с левой стороны, Днеприщем, т. е. местом, где проходил старый Днепр, вправо от теперешняго Днепра. Ниже этих трех притоков идет другой, с правой стороны, Старое-Речище,— рукав теперешняго Речища, отделенный от перваго Плавенным островом; ниже второго Речища начинается лиман, который идет из устья балки Каменки и соединяется с Речищем у Лысой горы,, под селом Новопавловкой, предместьем Никополя. Все
271
это пространство, от села Чернышовки и до села Новопавловки, водою определяется в семь верст. Здесь обращает на себя внимание как самая Лысая гора, так и то кладбище, которое находится непосредственно у горы. Название «Лысая гора» встречается еще у известнаго Эриха Ласоты, в 1594 году 1. По своей обнаженности эта гора действительно может назваться Лысой, но по почве ее можно было бы назвать Красной, потому что она вся состоит из красной глины. Высота ея — около двенадцати саж.; в сущности — это не больше, как мыс, омываемый с одной стороны Днепром, а с другой. Лиманом, мыс совершенно отвесный, ежегодно обрушивающийся в Днепр. С самой вершины Лысой горы открывается великолепный и далекий вид, по направлению к северу и востоку, и на весь остров Томаковку с его курганами и известняковыми копями и на весь песчаный, открытый левый берег Днепра. С южной стороны к самой Лысой горе примыкает запорожское кладбище, а тотчас за кладбищем начинается село Новопавловка. Длина всего кладбища — 22 саж., ширина — 16 саж.; в самой средине его возвышается небольшой курганчик. По рассказам старожилов, еще в недавнее время на кладбище стояло очень много каменных крестов с надписями, но теперь уцелел лишь один такой крест. Он имеет полтора аршина высоты и одну четверть толщины. С восточной стороны на нем сделано обычное распятие, а с западной вырезаны слова: «1729 Року мѣсяци іюля 10: зде опочиваетъ рабъ божиі василй гайдукъ товарищъ куреня левуш- ковского»:
1 Путевыя записки, Одесса, 1873 г., стр. 52.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Закряче ворон, степом летючи, Заплаче зозуля, лугом скачуче, Закрюкають кречети сизі, Зажахаютця орли хижі Та все, та все по своїх братах,
По буйних товаришах козаках.
Народная песня
Теперь мне предстояло осмотреть местечко Никополь, где была следующая после Томаковской Сичи Микитинская или Микулин- ская Сича. Никополь, или по старинному Микитин-рог, Микитий перевоз, Микитина застава, Микйтино, есть местечко Екатеринославской губернии и уезда, вторая пристань на реке Днепре ниже порогов. Никополь расположен на правом, очень возвышенном берегу Днепра; местоположение его — одно из самых красивых на всем протяжении реки от г. Александровска и до г. Херсона. Уже не доезжая до Никополя, путешественник видит прекрасную, к£к бы висящую в воздухе пятиглавую церковь с ея высокой каменной колокольней, по обеим сторонам которой и живописно, и симметрично обрисовываются небольшие с зелеными или черными крышами домики, обсаженные тополями, акациями и темно-зелеными развесистыми шелковицами. Все это вместе придает местечку такой вид, будто оно купается в зелени садов. Самый Днепр у Никополя разделяется на два рукава: левый, собственно Днепр, который идет прямо, и правый, так называемая речка Орлова, которая, обогнув остров Орлов, идет направо к Никополю. По последней рейсируют и пароходы, так как она по своей глубине и еще больше того по ширине (до 250 саж.) может поспорить даже с самым Днепром.
Относительно наименования мыса или рога Микитиным существует такое, довольно вероятное, объяснение. «Некто Микита, предприимчивый малоросс, пленясь рассказами своих собратий, бывавших в походах против крымских татар, о привольях Днепра, изобилующаго рыбой и разного рода зверями — от оленя и дикой лошади до пугливаго зайца, плодившихся на обширных островах его, а может быть и сам участвовавший в походах против басурман, с которыми издревле Украйна вела войны,— этот Микита поселился на мысе у Днепра, который и получил название его имени — Микитин-риг. Предместье Никополя и теперь носит название Микитине» !. 11 Записки одесскаго общества исторіи и древностей. Одесса, IX, стр. 523.
273
Когда же именно и кем основана на Микитином-роге Запорожская Сича? По сказанию Дзевовича, Микитинская Сича основана на Микитином-роге во время возобновления крепости Кодака, т. е. 1638 году, некиим козаком Федором Линчаем. Но почему запорожцы оставили свою Сичу на Томаковке и перенеслись на Микитин-рог — об этом ни Дзевович и никто другой не дает нам указаний. Однако пребывание запорожских Козаков Сичею на Микитином-роге несомненно. На это мы имеем положительныя свидетельства, и весьма достоверных писателей, исключая, впрочем, Боплана и Эриха Ласоты, из коих первый совсем не упоминает о Микитине, а другой ограничивается весьма кратким сообщением о нем. «Мы дошли до Никитина- рога на левой русской стороне и немного выше, до небольшого острова, где переночевали» 1. Но если у Боплана мы ничего не находим о Микитине, а у Ласоты лишь краткое известие о нем, то зато другие писатели' делают пребывание запорожских Козаков на Микитином-роге несомненным. Так, Мышецкий, представляя порядок запорожских Сичей, между другими, говорит и о Микитинской, «которое урочище состоитъ на правой рукѣ берегу, противъ Каменнаго затону ... При оной рѣкѣ (Пидпильной или Орловой) имѣется урочище Микитино, гдѣ въ древніе годы бывали запорожскія Сѣчи. При ономъ урочищѣ имѣется ретранжементъ, построенный отъ россіянъ въ прежнюю турецкую войну, гдѣ, при ономъ урочищѣ, оставленъ былъ обозъ, въ командѣ гетманскаго сына Поповича» 1 2 3. То же свидетельство подтверждает и Ригельман в своем «Летописном повествовании о Малой России» 4; это же принимает и Бантыш-Каменский 5, а вслед за ним и Маркевич 6 7. Сича Микитинская освящена пребыванием бывшаго одно время на ней Богдана Хмельницкаго. Это было уже в начале исторической деятельности знаменитаго гетмана. Хмельницкий содержался в тюрьме в с. Бужине, Чигиринскаго повета, Киевской губернии и, по предписанию короннаго гетмана Потоцкаго, должен был подвергнуться смертной казни, как человек, заведомо стоявший во главе народнаго возмущения против польскаго правительства. Но в то время, когда в Бужино пришло такое грозное предписание, казнить уже некого было. Хмельницкий с сыном своим Тимофеем убежал на Запорожскую Сичь 1. Запорожская Сича была тогда на Микитинском-роге; Хмельницкий прибыл туда 11 декабря 1647 г.» 8. Он собрал в Сичи раду и на раде сказал трогательную речь, которая глубоко запала запорожцам в сердца и которая подвинула их на высокий подвиг освобождения
1 Пут. зап. Эр. Ласоты. Одесса, 1873, стр. 51. Ласота ехал на этот раз вверх Против течения Днепра.
2 Теперь сл. Малая Знаменка или Каменка, Таврической губ. Мелитопольскаго уезда, в двух верстах ниже Никополя.
3 Исторія о каз. запорож. Одесса, 1852 г., стр. 10 и 69.
\ Москва, 1847 г. Часть I, стр. 2.
0 Исторія Малоросс., Москва, 1842 г., т. II, прим. 10.
6 Исторія Малоросс., 1842 г.
7 Хмедьницкий сперва поместился на о. Томаковке, или Буцке, теперешнем Городище, а потом, неприязненно встреченный здесь «линчаивцами», удалился на Ми- китинскую Сичу.
8 Костомаровъ. Богд. Хмельницкій. Спб. 1870, т. I, стр. 78.
274
Украины от польскаго ига. «Вера наша святая поругана... Над просьбами нашими сейм поглумляется... Нет ничего, чего бы не решился с нами сделать дворянин... Войска польския... ходят по селам и часто целыя местечки истребляют до тла, как будто замыслили истребить род наш!.. Отдали нас в рабство проклятому роду жидовскому. Смотрите на меня, писаря войскового запорожскаго, стараго козака... меня гонят, преследуют только потому, что так хочется тиранам... К вам уношу душу и тело; укройте меня; стараго товарища; защищайте самих себя: и вам то же угрожает!» 1 Таким образом на Микитинской Сичи Богдан Хмельницкий нашел себе пристанище, услышал первый отклик на защиту всей Украйны, здесь он увидел искреннее желание со стороны «добрых лыцарей» сражаться за унижение предковской веры, и за осквернение православных храмов*; здесь же Хмельницкий, выбранный на общей козацкой раде гетманом всего запорожскаго и малорусскаго войска, сам того не сознавая, положил начало осуществившемуся впоследствии слитию- в одно политическое тело Малороссии и Великороссии.
Но Сича Микитинская, также как Хортицкая, Базавлуцкая и То- маковская, существовала недолго, по крайней мере не долее 1652 года, так как с этого времени начинает свою историческую роль следующая за Микитинскою Сичею, Сича Чортомлыцкая. В 1669 году, в договоре поляков с русскими (в Андрусове), Микитино именуется уже не Сичею, а перевозом; а с 1734 года оно делается уже селом, где, кроме коренных жителей, имеют свое местопребывание и должностныя
от Сичи лица: шафарь и подшафарий, писарь и подписарий — лица, которыя отбирают деньги у проезжих за переправу через Днепр, доставляют их в общую войсковую скарбницу и ведут о том приходо- расходныя книги. Кроме того, здесь же была таможня, содержались караульные козаки, пограничный комиссар от московскаго правительства для разбора спорных вопросов между запорожскими козаками, с одной стороны, и татарами — с другой. Сверх того, в Мики- тине жил толмач, иначе переводчик, знавший, кроме русскаго языка, языки турецкий и татарский и снабжавший всех ехавших в Крым и далее за границу билетами на турецком или татарском языке. Впрочем, какова бы ни была роль Микитина, но оно, как село, было в то время и далеко нелюдно и далеко небогато: в нем жило всего лишь до 40 хат семейных жителей и до 150 должностных Козаков, а все богатство его выражалось 300 зимовников, принадлежавших ему. В таком виде и оставалось Микитино до 1775 года, того рокового в истории Запорожья года, когда козаки, потеряв политическое бытие, частию ушли к туркам, частью же остались на родине и наполнили собою разныя села семейных запорожцев, живших по отдаленным от Сичи зимовникам. Тогда-то и Микитино возросло в численности своих жителей. В 1764 году оно вошло в состав сел учрежденной тогда Новороссийской губернии; 1782 году, по воле князя Григория Потемкина, в то время новороссийская губернатора, Микитино было пере-
1 Марковинъ. Очеркъ исторіи зап. казач. Спб., 1878 г., стр. 52.
См. также рассуждение о запорожцах Г. Миллера, Москва, 1848 г., стр. 51.
12*
275
именовано из местечка в уездный город Никополь (Nikopolis — город победы), но спустя год Никополь из уезднаго города снова переименован в местечко, каким остался он и по настоящее время. Теперь это торговое, промышленное и довольно людное местечко (за 12 тысяч жителей), имеющее пять больших школ, почту, телеграфную станцию, аптеку, две церкви и до сотни лавок. Оно разделяется на концы: Микитинку, Довголевку, Лапинку и собственно Никополь или среднюю часть. Из церквей главная — Покровская, деревянная, построенная в 1796 году с такою же колокольней, приделанной к церкви в 1806 году, и кладбищенская, каменная, построенная в 1858 г, с каменною колокольней, построенной в 1865 году. Первая церковь, деревянная, построена была в Никополе еще в 1734 году запорожскими козаками. Однако эта первая церковь была уничтожена пожаром. Тогда запорожцы соорудили новую церковь во имя Покрова пр. Богородицы, также деревянную с одною банею (куполом), по примеру крыжо- вой (католической), с иконостасом, «увязаннымъ на полотнѣ». Когда это было — неизвестно, но в 1777 г. эта церковь считается уже обветшавшей и в ней «хотя сего 1777 года, генваря 23 дня, по опредѣленію Словенской консисторіи, преосвященнымъ Евгеніемъ, архіепископомъ Словенскимъ подтвержденному, и опредѣленъ былъ священникъ Петръ Рассевскій,... но нынѣ означенная Никитская Свято-Покровская церковь остается безъ священниковъ, праздною» \ Вследствие отсутствия положительных данных, нельзя ничего сказать о том, была ли на Ми- китине еще при существовании там Сичи постоянная церковь или нет. Предание, впрочем, разрешает этот вопрос в смысле положительном.
В настоящее время в Никополе от бывшей запорожской Сичи не осталось и следа. Не более как пятьдесят лет тому назад, у теперешняго Никополя, вместо настоящей речки Орловой, была речка Пидпильна. «Днепр,— свидетельствует г. Карелин,— год от году размывая берега Пидпильной вливающимися в нее струями, при весеннем полноводии, занял наконец весь луг и образовал речку, называемую ныне Орловой» 1 2. Но этого мало. Места, где была самая Сича знаменитаго Микитина-рога, совсем не существует: оно смыто весенним полново- дием и унесено днепровскою водой. Бывшая во время запорожцев у Никитина небольшая речка Пидпильна теперь превратилась в широкую реку Орлову.
«Во время Запорожья между Пидпильной и Днепром красовался луг; по лугу рассеяны были запорожския могилы, стояла часовенка, где теплилась неугасаемая лампада. Тут росла дикая, развесистая, высокая груша, на этой груше свил себе гнездо большой орел, отчего это место назвали Орлово. Днепр в один из больших своих разливов слился с Пидпильной, и образовалась река Орлова, сделавшаяся потом большим притоком Днепра; по ней-то в настоящее время и идет пароход. И потекла, вобравши в себя прежнюю Пидпильную речку и луг, река Орлова по запорожским могилам, и целые гробы запорож¬
1 Матеріалы для историко-статистич. опис. Екатер. Епар. Екат. 1880 г., т. 1, стр. 64. См. также Записки одесскаго общества исторіи и древн. Одесса, 1867 г., т. VI, стр. 532.
2 Карелинъ. Записки одесск. общ. ист. и древн., т. VI, с 524.
276
ские нередко она вымывает из могил и уносит водою вдаль. Толкуя это по-своему, местные потомки запорожцев, для которых дела дедов обратились в благоговейное воспоминание и облеклись в живое сказание, говорят: почуяли в земле наши лицари-богатыри, что в туреч [ч] ини народу христианскому горе-горькое, бида-бидовая, что бусурманин режет их за Дунаем, в Анатолии, и плывут они к ним на помощь, на выручку, стать им в великой пригоде, плывут и мертвые небй живые, в. Днипро-Словуту, до свого козацького батька; плывут в своем наряде боевом знакомой дорогой, к бывшему Кизикерменю, старому Очакову, замыкавшему путь в Черное море, которое наши козаки отпирали своими саблями, плывут они, как плыли когда-то они на выручку христиан в самое .гнездо бусурман, когда на своих бойких чайках громили татарские и турецкие города, чинили расправу Кафе, торговавшей человеческим невольничеством, прогуливались по полуденным берегам Черноморья, на Босфоре, на Дунае, запаливали люльки Синопом, Трапезонтом, прожигали крылья Белому-горбдУ, давали нюхати пороху Царю-городу!!»1
Место бывшей Микитинской Сичи можно восстановить только по рассказам стариков. Сича и при нем кладбище находилась ровно на 350 саж. ниже теперешней пристани, у праваго берега Днепра, против того места, где теперь стоят в нем мельницы, иначе говоря, против двора крестьянина Василия Ходарина, живущаго почти у самого берега реки. На месте запорожской церкви стояла, еще не так давно, деревянная часовенка, высоты в четыре саж. и кругом в одну сажень. Ниже часовенки шла через Днепр переправа, старая козацкая переправа, известная у запорожцев под именем Микитинской. В этом месте из Днепра просачивается небольшой проливец, Пидпильна. Возле церкви было кладбище, занимавшее в длину до 70 и в ширину — до 100 саж., помещавшееся, по теперешнему, против двора крестьянина Федора Рыбакова. Но все это, от напора весенней воды в 1846 году, пошло вдоль по течению Днепра. Берег, ежегодно обрушивающийся в воду, обнажает целыя кучи козацких костей, валяющихся в небрежении по песку; тут же часто торчат полусгнившие дубовые гробы, скрывающие в себе одни жалкие остовы некогда доблестных и неустрашимых коза- ков-рыцарей; между скелетами часто попадаются медные крестики, иконки, пуговицы, кольца, а иногда и штофы, наполненные «оковитою», без которой запорожец не мог обойтись, очевидно, и на том свете.
Со времени пребывания запорожских Козаков в Никополе сохранились земляныя укрепления, в виде валов и рвов, находящихся близь кладбищенской церкви, верст на пять от Днепра, по направлению к юго-западу. Они начинаются с южной стороны, у двора крестьянина Никиты Петренка, идут понад дворами крестьян Павла Сидоренка, затем Семена Гребенника, Федора Вязового и Григория Дорошенка; от двора Григория Дорошенка до ветренок, с западной стороны,, укрепления имеют пропуск для въезда и потом вновь начинаются от ветренки крестьянина Дмитрия Хрипуна, затем поворачивают к восто¬
1 Надхинъ. Память о Запорожьѣ. Москва, 1877 г., стр. 65.
277
ку и идут в огород караима Мардохая Бабаджана, далее через загон Ивана Бабушкина, чрез огород Прокофия Демуры, через двор Федора Безриднаго и отсюда уже совсем теряются. В общем, эти укрепления имеют вид правильнаго круга и обнимают собою очень большое пространство земли, по измерению г. Карелина, 750 саж. длины и 500 саж. ширины, захватывая собою всю базарную площадь Никополя и довольно большое число крестьянских дворов. Трудно сказать с точностью, к какому времени относится данное укрепление; но если думать вместе с г. Карелиным, то оно насыпано жолнерами польскаго гетмана Потоцкаго, для наблюдения за действиями Козаков, во время пребывания на Микитинской Сичи Богдана Хмельницкаго j. Впрочем, нам кажется маловероятным такое предположение. И в самом деле, странно было бы допустить, чтобы запорожцы, жившие в Микитиной Сичи, позволили полякам насыпать крепость всего лишь на расстоянии каких-нибудь пяти верст от самой столицы козацкаго кишл£. И это тем невероятнее, что сам автор «Истории о козаках запорожских», кн. Мышецкий, прямо свидетельствует, что существующие у Микитинской Сичи «ретранже- менты», насыпаны «<?тъ россіянъ въ прежніе годы, какъ хаживали на Крымъ воевать» 1 2.
Из других вещественных памятников, оставшихся в Никополе от запорожских Козаков, обращает на себя внимание главным образом рубленный дом, 18 аріиин длины, 8 аршин ширины и 3 высоты, принадлежавший некогда двум запорожским старшинам и теперь составляющий собственность Ксении Панченковой. Дом сохранился в таком же виде, как был при запорожцах, кроме квадратных окон, которыми заменены круглыя окна («як тарилочкй») да небольшой пристройки, приделанной к задней части его. Он разделяется большими сенями на две половины: светлую и черную, из коих каждая, в свою очередь, разделяется на две: светлая имеет кимнату с кафляной печкой и опочивальню, отделенную от кимнаты лимпачовою стеною,— обе с выходом в сени; черная половина разделена также на два помещения: кухню и кладовую, отгороженныя одна от другой глухою стеной и также имеющия выход в сени. Принадлежность дома запорожским старшинам засвидетельствована следующею надписью, сделанною на его сволоке: «создася домъ сей рабомъ божіимъ онфріемъ (т. е. Онуфріемъ) Назаровичемъ куреннымъ васюрйнскимъ да курѣн- нымъ переяславскимъ гавриломъ ігнатовичемъ 1751 года июля 12 дня». На самой средине надпись эта разделена высеченным изображением креста с обычными при нем деталями: копьем, тростью и пр. Сволок имеет 19 арш. длины, сделан из сосны (см. табл. X).
В. Никополе был и другой такой же дом, с подобным же сволоком; он принадлежал жене купца, Шмагайловой; но в настоящее время продан еврею Тиссену; Тиссен часть дома обратил в кухню, часть сжег. А сволок вделал в северную часть стены кухни. Этот сволок имеет длины восемь аршин и толщины четыре вершка; на нем, как и на
1 Записки одесскаго общ. ис.тор. и древн. Одесса, 1867, т. IX, стр. 525.
2 Исторія о каз. зап. Одесса, 1852, стр.-10.
278
Сволок и лутка запорожскаго куреня. Рисунок И. Е. Репина.
первом, сделана была надпись в таком роде: «Изволеніемъ Бога Отца іскупителя Іисусъ Христа и совершеніемъ Святаго Духа Амынь, созданъ домъ сей стараніемъ Максима Калниболоцкого: 1746 году іюня».
Оба домика собственно построены были не в Никополе, а в с. Покровском, месте последней запорожской Сичи, а отсюда уж, после купли, перевезены в Никополь.
Кроме домов, есть еще в Никополе запорожский курень, во дворе купчихи Анны Степановны Гончаровой. Он весь рублен из дерева, имеет 10 аршин длины и 5 арш. с четвертью ширины; для входа в него сделано двое дверей с резными лутками, окрашенными в красную и зеленую краску. На одной из луток вырезана следующая надпись: «1763 года июня 6 д. построинъ курѣнь пол» (см. табл. X). К сожалению, верхняя часть лутки отрублена, а с ней уничтожен и конец надписи.
Из других древностей запорожских, находящихся в частных руках, интересна большая глиняная амфора, принадлежащая домовладельцу Михаилу Егорьевичу Мержанову. Амфора найдена в Днепре крестьянином Григорием Маньковским; она имеет в окружности 11 четвертей, высоты 5 четвертей, весит четыре пуда и с наружной стороны украшена осьмнадцатью венцами. Толщина стенок амфоры — около трех мужских пальцев. Видимо, она служила у запорожцев вместо закрома или сосуда для жидкостей К Но кроме этого в Никополе, от времени запорожскаго козачества, сохранились и другие вещественные памятники, сделавшиеся исключительно достоянием соборной церкви. Такова, например, пушка, находящаяся в церковной ограде, с правой стороны, положенная на двух песчаниковых камнях1 2. Она отлита из меди, длины пять четвертей, ширины четыре четверти (ручная), со шпилем с глухой стороны в полторы четверти и с горлом до четверти величины. На ней сделана надпись: Са4 R°2o и штемпель в виде круга с крестиком посередине: ®Это одна из тех пушек, которыя найдены крестьянином Никополя Михаилом Козачком в плавне, принадлежащей помещице Нечаевой, среди Днепра, в 1872 году, на третий день Троицы. Пушки, видимо, работы польской, но были в употреблении у запорожцев. Из трех найденных Козачком пушек одна куплена известным археологом А. Н. Полем в Екатеринославе, другая приобретена в Одессу для музея истории и древностей известным ученым, теперь уже покойником, Н. Н. Мурзакевичем. Кроме пушки, в ограде стоит'еще железный крест с церкви, построенный на Никитине в 1747 году. Церковь эта была перенесена в с. Шолохово, Херсонскаго уезда, а место, где она стояла, смыто водой. В самой церкви хранится также несколько памятников запорожскаго козачества. В средней части храма, в углу стены, отделяющей переднюю часть-от средней,
1 Приобретена В. В. Тарновским, владельцем с. Качановки, Черниговской губ., Борзенскаго уезда.
2 Приобретена В. В. Тарновским. См. назад [ч. I], стр. 57, табл. 1. (Тут помилка: таблиця знаходиться між 54 і 55 с.— Прим, упорядниці.)
280
Ч. И. Рис. 11.
Икона Богоматери в Никополе.
на левой стороне, помещена икона, обращающая на себя внимание уже одною своею отделкою. Она вложена в большой киот и представляет из себя круглую серебряную доску, со вставленными на ней, в виде креста, белыми, зелеными и красными камнями, с вырезанным по краям сиянием и с девятью изображениями ликов: Духа святаго, четырех апостолов, Марии Магдалины, Богоматери, Иоанна Богослова и светлаго ангела, стоящаго у подножия гроба. Главный интерес иконы — в деревянном кипарисовом кресте, вделанном в самую средину ея: он заключает в себя драгоценнейшую святыню,— кусочек животворящаго древа, на котором был распят Спаситель, величиною в один дюйм, о чем свидетельствует следующая краткая, но весьма выразительная надпись, сделанная на доске, ниже креста: «У семъ крестѣ животворящее древо». Ниже этой надписи сделана другая: «Сія Таблица До храму Покрова пресвятой Богороди- ци сооружена коштом всего Войска Запорозского А стараніемъ Ктитора Павла за Атамана кошового Павла козлицкого 1747 году м-ца Октоврия 2 дня. вѣсу во всѣй 3 ф„ 76 зол. 5.7». В киот икона вделана в 1851 году. В этой же, средней или второй части храма, помещены четыре хоругви, также оставшияся от времени запорожских Козаков. Из них одна сделана из двойного бархата, с одной стороны краснаго, а с другой зеленаго; на одной стороне бархата изображен Покров, а на другой воскресение Спасителя. Хоругвь имеет вид квадрата по Iі/2 четвертей с каждой стороны. Другая хоругвь сделана из простого холста, с изображением с одной стороны архангела Михаила, а с другой — Богоматери и ниже их — плачущих Адама и Евы. Форма хоругви — квадрат пяти четвертей с каждой стороны. Третья хоругвь также из холста, имеет изображение Богоматери и Спасителя, стоящих на солнце, и Георгия Победоносца, стоящаго на змее. Четвертая хоругвь такая же, как и третья, но только без рисунков, которые стерты временем.
В этой же части церкви помещены две иконы, одна Николая, другая Варвары, оставшияся от запорожцев. «Сія икона сооружен- на бывшаго войска запорожскаго куреня титаровскаго козакомъ антоном Супою въ святопокровскую Никопольскую церковь 1803 года февраля». «Написана сія икона отъ трудовъ Михаила Решетника (,) уплачена Григоріемъ Шерстюкомъ 1807 года».
В третьей части церкви за боковыми дверьми, с одной стороны на западной стене, с другой — ца восточной, одна против другой, вблизи иконостаса, помещены две иконы, уцелевшия также от времени запорожских Козаков. Одна из них представляет Спасителя, другая — Богоматерь с младенцем Иисусом на руках (см. табл. XI); обе в киотах за стеклом; обе имеют в высоту 71 /2 четвертей, а в ширину — 5, но одна из них весит 13 фунтов и 15 золотников, а другая 8 фунтов и 48 золоти., медныя, ризы серебряныя. В запорожской церкви оне были местными, стояли на хорах, где устроен был другой престол во имя чудотворца Николая. Лики реставрированы в 1866 году, но в тех же самых очертаниях.
282
Ч. II. Рис. 12.
Напрестольный крест в Никополе.
В самом алтаре также хранится несколько вещей, оставшихся от запорожцев. Так, на престоле есть небольшой кипарисовый крест (см. табл. XII), отделанный в серебро и имеющий следующую надпись: «Сей крестъ зъ мощами святыхъ, отецъ печерскихъ Лаврентія и Силуана Кущовского куреня войска запорожского козака Ловрѣна Горба». Кроме креста: евангелие, плащаница,
две священническия ризы, аналой, икона Покрова Богоматери, две серебряныя кружки, портреты запорожцев Шиянов, золотая медаль, данная запорожскому полковнику Коленку, шелковый пояс и небольшой железный молоток.
Евангелие замечательно как по отделке и красоте, так и по весу и величине. Снаружи оно обложено малиновым бархатом, который окован решетчатым серебром. С лицевой стороны на евангелии изображены пять различных ликов, с оборотной — лик Покрова Богоматери. В вышину евангелие имеет аршин с вершком, в ширину — три четверти, а весом без трех фунтов два пуда. Напечатано в Москве, в 1759 году, в феврале месяце, отделано в 1766 году, как это видно из самой надписи, сделанной на доске евангелия, в самом низу, с внутренней стороны: «Во всемъ Евангеліи сребра вѣсомъ 28 фунтъ и два золотника. Резанскій мастеръ анофрей немолотовъ». Листы большие, александрийские, печать крупная. С оборотной стороны к евангелию приделано было четыре подножки, из коих одной уже не существует. По своей тяжеловесности евангелие употребляется только два раза в год: на праздник Христова Воскресения и в день Покрова пресвятой Богородицы; но во всем Никополе есть только один старик, который в состоянии носить его вокруг церкви в означенные праздники, во время крестных ходов.
Плащаница сделана из двух бархатов: краснаго по краям и чернаго — посредине; на черном бархате вышито тело Спасителя из кованнаго серебра, вокруг котораго вышит тропарь: «Благообразный Іосифъ съ древа снемъ пречистое Тѣло Твое» и проч., а у самых ног Спасителя вышиты слова: «сія плащаница раба г божія Іоана горкуши, куреня тимошѣвскаго 1756 года». Длина плащаницы— 111 /2 четвертей, ширина Ьх/2 четвертей; ценится в 1200 руб. (См. табл. XIII).
Из двух риз одна сделана из сплошной золотой парчи, кроме оплечья, кованнаго из серебра, а другая из красной парчи, кроме оплечья, сделаннаго из зеленаго бархата с шитьем из золота и серебра. Подкладка в той и другой холщевая, синяго цвета. На одной ризе вышит Покров Богородицы, на другой — Благовещение. Первая ценится^в 1000 р. и есть приобретение Коша Чортомлыцка- го, а вторая цен'ится в 700 р. и приобретена Кошем на Пидпильной. Обе употребляются только в большие праздники. К ризам имеются два епитрахиля. (См. табл. XIV и XV).
Аналой приобретен запорожцами за время от 1709 года по 1734 г., когда казаки принуждены были, вслед за изменою гетмана Ивана Степановича Мазепы и кошевого Константина Гордеевича Головка, оставить свои родныя места и удалиться во владения турок. Лишившись всего на родине, запорожцы лишились и духовенства, которое присылалось им из киевскаго Межигорскаго монастыря. Но чтобы
284
Ч. II. Рис. 13.
Запорожская плащаница в Никополе.
иметь возможность удовлетворять своим религиозным потребностям в новом отечестве, запорожцы обратились к цареградскому патриарху с просьбою о высылке им священников. Патриарх не только удовлетворил просьбе запорожцев, но, для уверения в полном К ним расположении, послал даже несколько подарков, в виде разных церковных вещей, между коими был и аналой. Этот-то аналой и хранится теперь в Никополе, в соборной церкви. (См. табл. XVI). Он сделан из дерева, называемаго по-арабски «абонос», и сверху обложен черепахой, слоновой костью и перламутром. Форма его несколько отличная от тех, какия даются им теперь: взяты четыре выгнутыя, наподобие полозьев, трости, посредине скреплены посредством небольшого валка, а на самом верху схвачены толстою буйволовою кожей. Таким образом выходит, что верхние концы полозьев, обращенные наперед, оканчиваются внизу, на обратной стороне, и наоборот: верхние концы полозьев, обращенные назад, оканчиваются внизу, на передней стороне. Проще сказать: каждая пара полозьев представляет из себя римскую цифру X, скрепленную по самой средине небольшим валком, но с концами, расходящимися в противныя стороны. Верхние концы каждой из тростей поднимаются несколько выше кожи и оканчиваются змеиными головками, согнутыми внутрь, из коих две сохранились, а две затеряны. Высота 8 четвертей. Работа аналоя во всех отношениях прекрасная: особенно хорошим кажется он при солнечном блеске. Говорят, что точно такой же работы и точно такого же материала имеются в Константинополе, в патриаршей церкви, седалище и амвон, оставшиеся еще от времени Иоанна Златоуста и дороги особенно тем, что на них произносил свои боговдохновенныя и величественныя речи этот знаменитый оратор, неподражаемый духовный вития.
Икона Покрова Богоматери поражает не столько кистью, сколько оригинальностью. Па липовой доске, в три четверти длины и в две ширины, изображены Богоматерь, Николай чудотворец и Михаил архистратиг, а ниже' их представлены в полном вооружении, в сапогах, широких шароварах, в кунтушах, подпоясанных зелеными поясами, с открытыми, гладко выбритыми головами, запорожцы. Они представлены в виде полукруга над краями иконы, со знаменами в самой средине и со всей казацкой арматурой; внизу иконы, от козака, стоящаго на переднем плане с правой стороны, протянута вверх, в виде узкой ленточки, почти к самому уху Богоматери, надпись: «Молимся, по- крый насъ честнымъ твоимъ покровомъ избави отъ всякаго зла». Надпись эту надо читать с конца, от правой руки к левой, совершенно так, как пишут и читают евреи. Несколько выше этой надписи сделана другая: «Избавлю и покрыю люди моя». (См. табл. XVII). По преданию, эта икона изображает кошевого П. И. Калнишевскаго с товариществом, молящагося об отвращении грозившаго Сичи бедствия со стороны Москвы.
Кружки — обе серебряныя с позолотой; обе имеют крышки наверху и рукояти сбоку; на обеих также поделаны различныя рельефныя изображения. (См. табл. XVIII). Причем одна из кружек, с крестиком на крышке, имеет высоты три фута и весит один фунт 42 золот-
286
ника, как это видно из надписи, сделанной снаружи ея, в дне. С наружной стороны на этой кружке поделаны резныя изображения птиц, мотыльков, жуков: вместимость ея равняется четырем стаканам.
По объяснению столетняго старика Михаила Решетняка, жителя Никополя, эта кружка принадлежала кошевому атаману,Ивану Дмитриевичу Сирку, который добыл ее от крымскаго хана и употреблял вместо чарки, никогда не расставаясь с ней. После смерти Сирка, кружка эта поступила в сичевую церковь и хранилась в ней как большая драгоценность. В настоящее время она употребляется как сосуд для кропления мирян святою водой. Другая кружка, меньшая в сравнении с первой, высоты два фута, весом один фунт и двадцать четыре золотника, без крестика на верху, имеет с наружной стороны, по бокам и на крышке сверху, в виде медальонов, шесть саксонских монет; на каждой монете отлиты изображения трех лиц и выбиты года: на первой — 1592 год, на второй — 1593 год и на третьей — 1595 год, затем на остальных трех — 1596, 1597 и 1598 годы; сверх того на монете, которая вделана на крышке сосуда, выбит 1600 год. Вокруг монет вырезаны латинскими буквами следующие четыре имени: «CHRISTIAN, IOHAN, GEORG ET AUGUSTUS». С внутренней стороны, в углублениях, соответствующих выпуклостям снаружи, вырезан герб и вокруг него слова: «FRAT:ET DUCES SAXON». Кроме того, с той же внутренней стороны, на крышке вырезаны три буквы «А.С.М.». Вместимость кружки равняется одному стакану. Как и первая, она в настоящее время употребляется также для кропления мирян святою водой. Тот же крестьянин Михаил Решетняк объяснял, что эта вторая кружка захвачена запорожцами у какого-то немца, жившаго около г. Канева, Киевской губернии. По совершенно справедливому соображению г. Карелина, это может относиться к 1746 году, когда запорожцы посланы были в Польшу для поимки гайдамак; отправленные против гайдамак, запорожцы на пути пограбили деревню саксонскаго генерал-майора Вейсенбаха, близь Канева и Богуслава, и в числе добычи захватили данную кружку '. В этом по крайней мере убеждает, кроме рассказа старика, и самая надпись «Duces Saxon»...
Портреты запорожцев Шиянов. (См. табл. XIX и XX). Братья Шияны, Яков и Иван, до 1775 года были запорожскими козаками, а с этого времени сделались простыми жителями Никополя, выполнявшими однако должность церковных ктиторов, последовательно один за другим. Как ктиторы церкви, они известны своею благотворительностью и усердием к храму Божию. Так, в 1782 году они поставили в церкви новый иконостас; в 1783 году устроили горнее седалище, жертвенник и рукомойник, как значится это из следующей надписи, помещенной в алтаре, на восточной стене, прямо против престола: «1783 года сентемврія 28 дня сіе £ррне сѣдалище, жертвенникъ и рукомойка сооружены как слѣсарного так и жевописнымъ искусствомъ 11 Записки одесскаго общ. истор. и древн., Одесса, 1867, т. VI, стр. 535—538.
287
«Запорожская риза в Никополе.
собственными трудами здѣшни (хъ) ктиторей Іакова и ивана цііяновъ въ честь церквѣ себѣ-же во спасеніе обновлено 1856 года». В 1790 году те же Шияны пожертвовали для церкви купленный на собственный счет колокол, в 45 пудов и 18 фунтов. За все это потомство отблагодарило их благоговейною памятью: с них сняты были портреты несколько менее, чем в рост, и повешены в самой церкви на иконостасе, один с правой, другой с левой стороны; к портретам сделаны были надписи: «сей партретъ снято с ктитора Якова Шыяна и поставленъ здѣсь при том мѣсте гдѣ труды его всему обществу на иконостасѣ видни. 1784 года генваря 9 дня». В надписи под другим портретом говорится а том же, но только вместо Якова названо имя Ивана: «сей партретъ снято съ ктитора Івана Шыяна»...
ІІІияны до самой смерти ходили в запорожских костюмах, брили себе головы и бороды, оставляя только длинные чубы да усы; в таком виде они и снятій. В таком же виде их портреты были повешены на иконостасе в церкви.
По этому поводу случилась, говорят, такая забавная история. Проезжал по епархии какой-то местный архиерей. Заехал он и в Никополь. Вошел в соборную церковь, приблизился к иконостасу, чтобы приложиться к иконам, как вдруг Видит вместо ликов святых на двух иконах изображенныя лица запорожцев.
'— Православные, кому вы молитесь?
— Богу, ваше преосвященство!
— Кому вы молитесь? спрашиваю.
— Богу, ваше преосвященство!
— Не Богу, а запорожцам! Что это? Идолопоклонство? Убрать немедленно!..
И портреты тот же час были убраны. Спустя немного после этого* они были взяты известным археологом Н. Н. Мурзакевичем для одесскаго музея истории и древностей, где хранятся и поныне. В Никополе же остались копии с портретов, сделанный на простой бумаге в красках, в длину по две с половиной, в ширину по полуторы четверти, в простых рамах за стеклом, повешенныя в алтаре. Снимок с подлинника с одного из портретов, Ивана Шияна, напечатан в виде приложения к «Истории запорожских Козаков» кн. Мышецкаго '. А снимки с обоих портретов напечатаны в «Записк[ах] одесскаго общества истории и древностей», в виде приложения к статье г. Карелина «Местечко Никополь» 1 2.
Золотая медаль дана полковнику Коленку за время войны русских с турками при императрице Екатерине ІІ-ой. Коленко командовал целым отрядом запорожских Козаков, тогда вновь собранных по воле князя Г. А. Потемкина, при взятии в 1788 году крепости Очакова. «Войска запорожскаго полковнику Коленкѣ за отлично храбрые про- тиву непріятеля поступки». Надпись сделана с обратной стороны, с лицевой весьма отчетливо представлен бюст Екатерины ІІ-ой. Медаль поступила в церковь после смерти Коленки, в 1791 году.
1 Издана в Одессе, в 1852 г.
2 См. т. VI. Одесса, 1867 г.
289
Ч. II. Рис. 15.
Запорожская риза в Никополе.
Шелковый зеленый пояс, с позументами на краях, длины пять с половиною аршин, ширины семь вершков, с меткой на одном из концов.
Небольшой железный молоток с выбитым на нем 1751 годом. Наконец, между бумагами архива церковнаго хран[и]тся такого рода весьма интересная расписка: «Сей Служебникъ, для непремѣннаго по немъ священнослуженія въ церкви Покрова Пресвятыя Богородицы, въ Сѣчи запорожской имѣющейся, посылаемъ. 1740 году. Ноем- вріа 5 дня. Смиренный Рафаилъ Архіепископъ Кіевскій». Расписка писана церковнославянскими буквами с подлинною подписью Рафаила. (См. табл. XXI).
Но кроме названных вещей, в церкви Никополя имелись еще и следующий другия: 1) два больших напрестольных подсвечника («лихтаря»); 2) крест с мощами; 3) четыре серебряных лампады с серебряными же дощечками, хранившийся на хорах; 4) двадцать разных икон на медных дощечках («бляшках»), отделаннкя серебром; 5) пятьдесят серебряных позлащенных разнаго рода («сорта») корон; . 6) четыре серебряных вызолоченных креста,, между коими три с серебряными цепочками («ланцюжками»); 7) два кипарисовых, отделанных в серебро, креста; 8) два серебряных, вызолоченных дуката; 9) два куска червонцев в лому; 10) один кусок золота; 11) один слиток серебра 24 фунт.; 12) тринадцать ниток мелкаго и три нитки крупнаго жемчуга с красными кораллами, на местной иконе Богоматери; 13) пятнадцать, с двумя большими и двумя малыми червонцами ниток, мелкаго жемчуга и шесть ниток с красными монистами крупнаго, на меньшей иконе Богоматери; 14) десять ниток жемчуга, с шестью пуговицами; 15) пятьдесят ниток краснаго мониста из крупных и мелких кораллов с двумя червонцами и куском янтаря; 16) сто пятьдесят три разнаго калибра червонцев на четырех цепочках («ланцюжках»), в числе коих десять больших; 17) сто двадцать книг разнаго наименования, богослужебных, нравственных и исторических; 18) двадцать восемь фелоней из парчи разных цветов и достоинств; 19) двенадцать подризников; 20) двадцать восемь пар поручей; 21) двенадцать епитрахилей; 22) семьдесят семь стихарей; 23) девять поясов; 24) пятьдесят семь платков шелковых и на белом полотне гаптованных золотом, серебром и шелком; 25) одиннадцать напрестольных облачений; 26) шесть пар воздухов; 27) три аналойчатых покрова; 28) два куска парчи; 29) два куска штофа; 30) два куска гарнитура; 31) двадцать восемь штук медной посуды, от котлов до мисок; 32) тридцать штук оловянной^посуды.
Таково то богатство, которое хранилось в церкви Никополя. К крайнему нашему сожалению, мы должны сказать, что большая часть всех этих драгоценностей совершенно исчезла из церкви, осталась лишь самая ничтожная доля их. Но нужно радоваться и тому, что хотя эта оставшаяся часть драгоценностей сохраняется в целости, чему мы обязаны местному отцу протоиерею Иоанну Карелину, который завел подробную опись всех оставшихся вещей и даже обнародовал эту опись в одном из томов «Записок одесскаго общества истории и древностей» \ 11 Зап. одес. общ. истор. и древн. Одесса, 1867, VI, стр. 535—538.
291
Ч. П. Рис. 16.
Запорожский аналой в Никополе.
После всего этого естественно спросить: откуда же и каким путем все это богатство очутилось в церкви Никополя? Богатство это перешло в Никополь из церкви св. Покрова последней запорожской Сичи, теперешняго села Покровскаго, Екатеринославскаго уезда. Дело в том, что когда генерал Петр Текели уничтожил, по распоряжению русскаго правительства, запорожскую Сичу, то вслед за этим то же правительство озаботилось на развалинах Сичи устроить город. Город был устроен и назван Покровском; для удовлетворения религиозных потребностей народа туда отправлено было и духовенство. Но скоро положение духовенства в Покровском оказалось во всех отношениях безотрадным: оно совсем принуждено было оставить свою парафию в Покровске, потому что, вследствие бегства народа, не могло приискать себе никаких способов к существованию. И вот уже в 1780 году протоиерей Григорий Кремянский и вслед за ним священник Петр Терпило просятся у митрополита Евгения о переводе их в провинциальный город Никополь, мотивируя свою просьбу тем, что «за расходомъ изъ Покровска людей в разныя слободы, двумъ священникамъ въ городѣ Покровскѣ жить было нечѣмъ» *. Просьба была уважена, и священники из г. Покровска переведены были в г. Никополь. Тут-то Кремянский,. переходя из Покровска в Никополь, с разрешения новороссийская губернатора, Николая Даниловича Языкова, и перевез часть имущества сичевой церкви Покровска в соборную церковь Никополя. Это было в 1783 году; тогда же составлена была и подробная опись церковным вещам и книгам, забранным в Покровске. Таково прошлое Микитина и Никополя.
Из древних дидов в Никополе когда-то обращал на себя внимание лишь один Степан Яцковский или, по-уличному, Дужка. Но в настоящее время этот старик сдедался таким дряхлым, что уже сам не может застегнуть и очкура в своих штанах. Ему за девяносто лет; это небольшая сморщенная сухая фигурка, с потухшими глазами, с желтоватыми и мягкими, как лен, на голове волосами, с маленькой чуть заметной заострившейся книзу бородкой. Он говорит тихо, постоянно переводя дух и все ниже и ниже поникая головой. Так и кажется, что вот-вот он свалится с ног и рассыплется, как глиняная кукла. Медленно поднимет он вверх голову, медленно окинет присутствующих своими мутными глазами и медленно наклонится к столу... «Ой, як мини важко!..»
Трудно было что-нибудь узнать о запорожцах от такого дряхлаго старика, каким оказался Степан Яцковский. На вопрос, не знает ли он чего-нибудь о жизни запорожских Козаков, старик отвечал: «Як хочете узнати об них шо-небудь, то підіть до Орини Данилен- ковой: у неї є' запорожській натрет і під тим патретом зроблений підпис. Отой підпис і покаже вам усе». У Орины Даниленковой действительно оказался портрет, он изображает запорожскаго гайда- маку-характёрника: характерник сидит на земле и играет на бандуре; возле него, по обыкновению, стоит конь, привязанный к воткнутому в землю копью, сбоку лежит опорожненная от горилки фляжка, тут 11 Ѳеодосій. Матеріалы для историко-статист, опис. Екат. еп. Екат. 1880, I, 65.
293
ч. II. Рис. 17.
Икона Покрова с молящимися запорожцами.
же валяется снятая с головы шапка, а за спиной стоит высокое ветвистое дерево,^ из-за котораго высматривают пять ляхов, держащих в своих руках по рушнице и готовых выстрелить в гайдамаку. Но гайдамака не простой человек, он знаюка, характерник, его и пуля не берет, «хиба тильки срибна». От того-то он и сидит так невозмутимо... Картина рисована тушью и в самом низу имеет надпись: «Козак Мамай».
Из Никополя мне предстояло ехать прямо на запад, к месту бывшей, пятой по счету, запорожской Сичи, Чортомлыцкой, По^ пути я завернул в деревню Лапинку, чтобы видеть здесь крестьянина Мокия Лося, потомка одного из запорожских Козаков, у котораго хранилось, как об этом сообщили мне раньше, запорожское платье. Мокия Лося я сыскал скоро, но только не скоро сошелся с ним по вопросу об уступке мне запорожскаго платья. И то сказать^ запорожское платье в настоящее време считается такою редкостью,, за которую можно было бы дать огромныя деньги, чтобы только посмотреть на него. По крайней мере, что касается лично меня, то я шесть лет ездил по Запорожью, шесть лет упорно искал случая увидеть запорожское
платье и только у Мокия Лося впервые увидел его, но и то все-таки не сполна. Мокий Лось сохранил два каптана и пояс запорожский. (См. табл. XXII и XXIII). Оба каптана одинаковаго покроя, й разница между ними только в величине: один сделан для козака высокаго роста, другой — для козака средняго роста. Оба сшиты из краснаго сукна бураковаго цвета, на клетчатой персидскаго изделия подкладке, оба очень просторны в плечах и очень узки в перехватах, оба застегиваются на груди при помощи шелковых петлей и шелковых же гудзыков. Рукава в каптанах, вообще довольно узкие, к концу еще более сужаются; в самом конце, с нижней стороны, против ладоней, каждый из рукавов имеет разрез в четверть длины, оттого- то эти концы легко отворачиваются назад (называются «закавра- ши»); они обложены темно-голубым бархатом и застегиваются в разрезах стальными гапличками. С каждаго бока кафтана между швов вделано по одному карману. Покрой кафтанов до некоторой степени напоминает кафтаны, которые теперь в употреблении у черноморских Козаков. Из двух кафтанов больший сохранился лучше, меньший хуже: он весь почти изъеден молью. Это те каптаны, которые носились запорожцами под так называемой черкесской или под кунтушем, длиннаго и широкаго платья с откидными рукавами или вылетами. Кроме двух каптанов, у того же Лося я нашел и запорож- 'ский пояс, вытканный из шелковаго сырца, ширины две с половиною четверти, длины одиннадцать аршин, темно-бураковаго цвета с позолоченными концами, в три четверти каждый, и с шелковыми плетеными снурками, длины в аршин, прикрепленными к каждому из концов пояса. Из других запорожских вещей, найденных мной в деревне Лапинке, достойны внимания запорожская сабля и запорожский графин. (См. табл. XXIV). Сабля в длину имеет два аршина, она немного искривлена, лезвие ея вкладывается в деревянныя ножны, обтянутыя кожей, ручка лезвия оканчивается головой птицы, сделанной из простого некрашеннаго дерева. Специалисты по части рос¬
295
сийских вооружений утверждают, что эта сабля имеет большое сходство с теми саблями, которыми турки сражались в последнюю русскотурецкую войну (1878 г.). Однако на лезвии сабли стоит клеймо русской Императрицы Екатерины II. Запорожский графин, найденный в той же Лапинке, сохранился также от времен Козаков. Он сделан из тонкаго зеленаго стекла с ручкой и с мережками в виде правильных кругов с наружной стороны. Вместимость его — шесть стаканов.
Кружка кошеваго Ивана Сирка. Тіш. Эд. Гоппе
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Сумно сонце з неба світе, степ безкрайный тонне в мглі... Мате-Січа, поклонитись я прийшов твоїй землі!
І молюсь тобі, як святу: покажи, тепер міні Свій гассан, свій кош, крамниці,
Церкву і башти, й куріні...
...Чую, стих могильний галас, вітер віє округи,
І хлюпощутцй по пісках Чортомлика береги.
Я. Щоголев
За Микитинскою Сичею следовала Чортомлыцкая или так назы-‘ ваемая Старая Сича. По-видимому, об этой самой Сиче распространяется словоохотливый, но не всегда точный и правдивый Бойлан (1620—1637). «Несколько ниже р. Чортомлыка, почти на средине Днепра, находится довольно большой остров с древними развалинами, окруженный со всех сторон более, нежели 10000 (?) островов, которые разбросаны неправильно... Сии-то многочисленные острова служат притоном для Козаков, которые называют их войсковою скарбницею, т. е. казной» *. Князь Мышецкий, перечисляя все запорожския Сичи, во второй главе своего сочинения «История о козаках запорожских», говорит: «Старая Сѣчь, которая состоитъ близъ Днѣпра, на рѣчкѣ Чортомлыкѣ. Оная Сѣча начатіе свое имѣетъ, какъ еще запорожцы за поляками жили» 1 2.
Чортомлыцкая Сича устроена была в 1652 году, как в этом убеждает нас следующий акт: «Городъ Сѣча, земляной валъ, стоитъ в устьяхъ у Чортомлыка и Прогною надъ рѣкою Скарбною; въ вышину тотъ валъ шесть саженъ; съ поля отъ Сумской стороны и отъ Базовлука, въ валу устроены пали и бойницы, и съ другой стороны отъ устья Чортомлыка и отъ рѣки Скарбной до валу, сдѣланы коши деревянные и насыпаны землею. А въ томъ городѣ башня съ поля, мѣрою кругомъ 20 саженъ, а въ немъ окна для пушечной стрѣльбы. Да для ходу по воду сдѣлано на Чортомлыкъ и на Скарбную восемь фортокъ («пролазовъ»), и надъ тѣми фортками бойница, а шириною де тѣ фортки только одному человѣку пройти съ водою. А мѣрою тотъ городокъ Сѣча съ поля отъ рѣчки Прогною до рѣчки Чортомлыка сто жъ саженъ, да съ правой стороны рѣчка Прогной, а съ лѣвой стороны рѣчка Чортомлыкъ, и впали тѣ рѣчки въ рѣчку Скарбную, которая течетъ позади города, подлѣ самой ровъ. А мѣрою де весь Сѣча городъ будетъ кругомъ
1 Описаніе Украйны, Спб., 1832, стр. 26.
2 Исторія о козакахъ запорожскихъ. Одесса, 1852 г., стр. 10. То же самое говорит и Гр. Миллер в «Рассужденіи о запорожцахъ». Москва, 1847, стр. 63.
298
Ч. 11. Рис. 19.
Запорожец Иван Шинн. Рисунок И. Е. Репина.
съ 900 саженъ. А строили этотъ городъ Сѣчу кошевой атаманъ Лутай съ козаками тому 20 лѣт» 1.
Вот год основания Чортомлыцкой Сичи. Видимо, эту же самую Сичу посетили в 1682 г., 21 марта, и московские посланцы, дьяк Никита Моисеевич Зотов и стольник Василий Михайлович Тяпкин, когда отправлялись в Крым для заключения бахчисарайскаго мира с турками и татарами. «Марта въ 21 день пришли мы къ Запорожью, не дошедъ до Сѣчи верстъ съ десять, на Базавлукъ рѣку. Тутъ насъ запорожскіе козаки приняли съ радостію и перевезли насъ въ липах на свою сторону... Мы пошли зъ Базавлукъ рѣки къ Сѣчѣ и, не дошедъ верстъ за пять, ночевали на степи, милостію божіею отъ всякаго непріятеля безопасно; съ нами-жъ на томъ мѣстѣ ночевалъ запорожскій войсковый есаулъ съ козаками, въ небольшомъ числѣ людей, который насъ по приказу кошоваго атамана Ивана Стягайла встрѣтилъ и принялъ на Базавлукѣ рѣкѣ. Марта, въ 22-й день, предъ обѣдомъ, пришли мы в Сѣчю, и стали подъ городомъ, въ лугахъ и, обослався съ кошевымъ атаманомъ, поѣхали въ городъ Сѣчю» 1 2.
Говоря о возникновении и устройстве запорожской Сичи у р. Чор- томлыка, мы не можем не сказать и того, что здесь, на этой Чортомлыцкой Сичи, была впервые устроена у запорожцев и войсковая церковь. Много раз случалось нам проезжать по бывшим владениям запорожских Козаков, много раз нам приходилось видеть столицу этих низовых рыцарей, Сичу, и много раз нам приходилось убеждаться, что сичовики, в выборе места для построения своего кишла, руководились не только стратегическими соображениями, но и художественным чувством и не менее того чувством религиозным. Стоит только бегло взглянуть на каждую из осьми Сичей и на различныя вещи домашняго и церковнаго обихода, уцелевшия до нашего времени от запорожцев, чтобы убедиться в этом. Выискав какой-нибудь величественный остров среди Днепра, или высмотрев какой-нибудь возвышенный рог на берегу его, устроив на нем сперва внешний, а потом из внешняго отделив внутренний кош, запорожцы затем выбирали в последнем самое красивое и самое открытое место и на нем прежде всего строили церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы, а потом уже возводили будинок для кошеваго атамана и домик для войсковой канцелярии. «Пусть красуется храм Божий в небесной высоте и пусть святыя молитвы с открытаго места несутся об нас прямо до престола Господа Бога». Церковь всегда и при самых тяжких положениях составляла главнейшую заботу сичевых Козаков.
Но является вопрос: когда же именно и на какой из осьми Сичей устроена была у запорожцев первая церковь? С полным основанием можно сказать, что первая постоянная церковь основана была у запорожцев именно на Сичи Чортомлыцкой, близь р. Базавлу- ка. «В марте месяце 1659 года, на Романновом кургане,— говорит автор «Историческаго обзора церквей екатеринославскай епархии»,—
1 Акт помечен 1672 годом; вычитая отсюда 20 лет (1672—20), получим 1652 год, год возникновения Сичи. Акты южн. и запади. Россіи, т. ХД, стр. 12, № 5.
2 Статейный списокъ. Записки одес. общ. исторіи и древн., т. II, отдел. II, стр. 646.
300
Запорожец Яков Шиян. Рисунок И. Е. Репина.
была общая рада всего бывшаго в Запорожье на лицо козацкаго вой- сковаго товарищества; на сей раде между прочим решено было устроить церковь в Сечи, на Чортомлыке, как на месте, уединенном, далеком от татар, поляков и русских, и потому весьма безопасном. Усердие Козаков к построению церкви было искреннее и живое; при работах присутствовали и ими заведывали два спасшиеся от татар иеромонаха Самарскаго монастыря, вследствие чего работы шли успешно и в сентябре окончены; церковь освещена была в честь Покрова пресвятой Богородицы и накануне храмоваго праздника открыта богослужением» \ «Марта въ 22-й день,— пишут в своем «Статейном списке» дьяк Никита Зотов и стольник Василий Тяпкин,— марта въ 22-й день, предъ обѣдомъ, пришли мы въ Сѣчу и стали подъ городомъ, въ лугахъ и, обослався съ кошевымъ атаманомъ, поѣхали въ городъ Сѣчю, къ церкви Божіи помолитца... А пришедъ въ церковь Покрова Пресвятыя Богородицы, помолились, и за государское многолѣтнее здравіе было соборное пѣніе» 1 2. Для нас приведенныя слова имеют значение слов первостепенной важности, так как они, во-первых, основаны на показаниях архивных актов и на свидетельстве очевидцев, а во-вторых, совершенно совпадают с показанием одной весьма интересной гравюры, хранящейся в Петербурге в императорской публичной библиотеке, в отделении портретов Петра Перваго, работы Леонтия Щирскаго. Она изображена на холсте, длины 12-ть четвертей, ширины 772, и имеет в самом верху такую надпись: «Богословскій и философскій тезисъ (,) поднесенный кіевскою духовною академіей царямъ Іоанну и Петру Алексѣевичамъ 1691 года». Она вся исписана ликами, разделяющимися на шесть рядов и помещенными один ниже другого, от самаго верха и до самаго низа. В первом ряду представлена Богоматерь; во втором — святой князь Владимир и ниже его — двуглавый орел, а по бокам Богоматери и Владимира — 12 фигур разных святых и, кроме них, фигуры Спасителя и Бога Отца; в третьем ряду представлен вид г. Жиева; в четвертом — изображены: с левой стороны будинок, где сидят запорожцы с поляками (а может быть и турками или татарами: гравюра сильно попорчена) на раде, по средине — группа Козаков, размеряющих копьями землю, а с правой стороны — запорожская Сича с клубами дыма над ней. Сича обнесена высоким валом, на котором стоят три пушки на колесах, за валом виднеются шесть куреней, а среди куреней возвышается маленькая, трехглавая деревянная церковца. Ниже Сичи идет ряд фигур: византийских императоров Аркадия и Гонория, Василия и Константина, и русских царей Иоанна и Петра. Мысль, вложенная художником в гравюру, очевидна: он представил главные моменты из истории Киевской Руси, в связи с историей запорожскаго коза- чества, и изобразил современное ему царское двоевластие в России, подкрепив последнее примером Византийской империи.
Таковы данныя, касающиеся Чортомлыцкой Сичи. Здесь у места спросить: почему же запорожцы оставили свою Сичу на Мики-
1 Екатеринославъ, 1876 г., стр. 35.
2 Записки одесскаго общ. истор. и древн., т. II, отд. II, стр. 646.
302
ч. и. Рис. 21. Расписка архиерея Рафаила.
тином-роге и перенесли ее на речку Чортомлык? Ответ на этот вопрос заключается в сравнительном удобстве одной местности с другой. Дело состоит в том, что местность Микитина-рога, как довольно возвышенная и с трех сторон совершенно открытая, представляла большия неудобства в стратегическом отношении. Это^то неудобство и могло быть причиною того, что козаки оставили свою Сичу на Микитином- роге и перенеслись пониже, за речку Чортомлык, где в этом отношении представлялось большое удобство. «А непріятельскаго приходу къ нему (укрѣплению на Чортомлыцкой Сичи) лѣтом чаять съ одну сторону полемъ, отъ крымской стороны, от рѣки Безовлука, а съ трехъ сторонъ, за рѣками, нѣкоторыми мѣры промыслу никакова учинить подъ нимъ нельзя. А въ зимнее время на тѣх рѣках ледъ запорожцы кругомъ окалываютъ безпрестанно и въ осадное время Сѣчю городъ шти тысячамъ человѣкомъ одержать мочно, а что людей и всякихъ запасовъ и пушекъ будетъ больше, то и непріятелю будетъ страшно. А многолюдныхъ турковъ и татаръ до Сѣчи перенять не мочно, потому что прилегла степь, и въ степи ихъ не удержать» 1.
Устроенная в 1652 году Чортомлыцкая Сича на этот раз существовала до 1709 года, пока не была разрушена русским царем Петром І. В настоящее время на месте прежней Сичи находится деревня Капуливка, как ее называют крестьяне, или Капыловка, как она пишется на официальных бумагах, Екатеринославской губернии и уезда. Она приписана к селу Покровскому и от Никополя отстоит ровно на
1 Акты, относящіеся къ исторіи Южн. и Западн. Росс., XI, № 5, стр. 14.
303
20 верст. Из Никополя в Капуливку ведет ровный, широкий шлях, начинающийся тотчас же за Никополем й оканчивающийся почти у самой деревни. Это превосходная гладкая и совершенно открытая дорога, с правой стороны окаймленная цепью курганов, а с левой охваченная широкой рекой, за которой тянется, по топким плавням, густой и высокий лес. Все это придает особенно своеобразный характер местности, на которой, кроме всего этого, выделяется линия курганов, идущая понад правой стороной шляха, в самом строгом порядке: один курган отстоит от другого на расстоянии четверти версты и притом так, что сперва большой курган, потом малый, затем опять большой и за ним снова малый и т. д. И когда шлях делает загиб справа налево, то и курганы делают такой же загиб. Таким образом эта цепь курганов приводит как раз к самому месту бывшей Чортомлыцкой Сичи. Но кроме этих указателей, на шляху есть еще так называемыя мили, т. е. каменные четырехгранные столбы, свидетели проезда здесь императрицы Екатерины II.
Вдоль этого шляха тянутся: слобода Неплюева, с левой стороны, хутор Чортомлык, у одноименной с ним речки; слобода Новомихайлов- ка, несколько вдали от дороги, и наконец деревня Капуливка, расположенная в береговой низменности речки Чортомлыка, сидящая в небольшом «заулочке». На полторы версты выше д. Капуловки, на возвышенном, открытом выгойе, как раз против хаты крестьянина Ивана Коваля, стоит огромное земляное укрепление, так называемый сомкнутый редут с траверсами внутри. Южная линия этого редута имеет 1250 саж., северная — 780 с., восточная — 380, западная — 700 саж. Время сооружения этого укрепления всего легче отнести к 1709 году, когда против запорожцев посланы были Петром I российский войска для разорения их Сичи; войска эти должны были долгое время простоять у Сичи, и тогда, вероятно, сооружены были означенныя земляныя укрепления. К югу от укрепления, у самой деревни, бросаются в глаза два небольших холмика, в огородах крестьянина
Семена Кваши, на первом из коих стоит высокий песчаниковый крест, с высеченною на нем надписью: «Здѣ опочиваетъ рабъ божии Семенъ таранъ козакъ куреня шнуринского преставися року 1742 мця дека 3 чис.»; на четверть версты ниже, в огороде крестьянина Коваля, стоит другой крест. С восточной стороны на нем сделаны начальныя буквы: Ис, Хр, Ні + КА, К + П, Т + Р, М + Л, Р + Б, с западной вырезана надпись: «Зде представіся рабъ божі федоръ товстонѣгъ: куреня Щербиновскаго козакъ погребенъ року 1770: нояба 4 дня».
На треть версты ниже двора крестьянина Ивана Коваля стоит двор крестьянина Николая Алексеевича Мазая, в огороде котораго находится третий запорожский памятник: намогильный камень над прахом знаменитаго в истории запорожскаго козачества кошеваго атамана, Ивана Дмитриевича Сирка; это уже не крест, а род узкой плиты, книзу более утолщенной и широкой, кверху несколько утонченной и как бы отрубленной. Он высечен из песчаникового камня и поставлен на небольшой, в виде пьедестала, также песчаниковый саркофаг. Этот памятник имеет высоты два аршина без полутора вершка, ширины снизу пять четвертей, сверху две четверти, толщины — одну чет-
304
верть. Он взнесен на невысокий холм, обсаженный с трех сторон шестью шелковицами и с одной, восточной стороны, тремя серебристыми тополями. На самом верху имеет два небольших углубления, по всем соображениям, для бывшаго некогда на нем креста; на восточной стороне памятника высечено обычное распятие Христа с обычными же при нем буквами I. Н. Ц. И; ИС. ХС, НИ, КА, К, П, Т, Р, М, Р. Б; а на западной стороне, в самом верху, высечен четырехконечный крест и ниже креста помещена следующая надпись: ».
«Р Б ЛХІІ МАЖ Д ПРЄСТЛЯИСІ-Я РЯБЬ БО ИОЯНК ѲЪРЬКО ДМИТ- РОВИ ЯТЯЛІЯНЬ КОШОВИЙ ВООКЯ МП0Р03- 0К0Г0 ЗЛ его... Ц II В ФЄШД0РЯ ЯЛеЗ’БВИЧЯ ПЯ/ИІ-ЛТ ПРЯВеДНЯГО СО ПОХВЯЯЯіИИ*
(См. табл. XXV). То есть: «Року божого 1680 мая 4 преставися рабь бо(жій) іоань сѣрько дмйтрови(чъ) атамань кошовий воска запороз- кого за его... (Здесь в памятнике выбит кусок камня) ц. п. в. (царскаго пресвѣтлаго велйчества) феодора Алексѣвича(.) память праведнаго со похвалами». Менее, чем скромная могила скрывает в себе более, чем великаго полководца. Кошевой атаман Иван Дмитриевич Сир- ко — колоссальнейшая и вместе с тем типичнейшая личность славнаго запорожскаго козачества. У современников он был предметом общаго удивления, а у людей последующаго поколения он служил примером самаго ревностнаго и самаго живого подражания. По преданию, Сирко родился в с. Мерефе, теперешней Харьковской губернии и уезда. Выступив сперва в должности кальницкаго 1 2 полковника, Сирко потом, с 1663 г., был избран кошевым атаманом и занимал этот высокий у запорожцев пост в течение осьми лет, чего до него из века веков не было, так как запорожцы выбирали всю старшину свою только на один год, а в случае надобности и меньше, чем на год. Мужественный, храбрый, удивительно отважный, замечательно предприимчивый, в высшей степени подвижный; Сирко вечно воевал если не с турками, то с татарами, если не с татарами, то с поляками, а если не с поляками, то с русскими. И враги страшно боялись его. На татар, например, он наводил такой страх, что они от него, точно зайцы от гончей собаки, бежали без оглядки. «Собака! чистая собака! Сирко! настоящий Сирко!» — говорили об нем сами ко- заки-запорожцы. «Шайтан! урус шайтан — чорт! русский чорт!» — кричали в испуге крымские и белгородские татары, завидя Сирка и стараясь скрыться от него в ущелья, кустарники и непроходимые
1 Г. Скальковский, вместо слов «Память праведнаго со похвалами», прочел: «Памятникъ отъ всего поспольства». См. Исторія Новой Сѣчи, Одесса, 1885 г., ч. III, стр. 262. Ничего подобнаго нет на памятнике. См. также нашу статью «Архивные матеріалы для исторіи Запорожья», Кіевская стар., 1886, іюль, стр. 531. Здесь редакция произвольно сделала некоторый изменения.
2 Село Кальник, Киевской губ., Липовецкаго у., на берегу р. Соба.
305
Запорожское платье. Рисунок И. Е. Репина.
леса; * а туркам он так уелся, что сам султан издал указ молиться в мечетях о погибели Сирка. Словом, это был такой человек, который при достаточном числе войска мог сделаться Тамерланом или Чингиз-ханом, т. е. великим завоевателем. Но отличаясь таким редким бесстрашием, Сирко считал всякое сражение игрушкой и шел на войну с малым количеством Козаков; повоевавши же врага, он отказывался от всякой добычи, гнушаясь корыстолюбием, и никогда не преследовал слабаго врага, так как был великодушен. Оттого всю свою добычу он раздавал козакам; оттого же к нему обращались на суд даже сами враги его: «Как Сирко рассудит, так тому и быть!» Враги находили защиту у Сирка даже и в том случае, когда у других и соотечественники не могли найти правды. Однажды запорожцы пограбили татарский аул и угнали из него скот. Тогда в стан Сирка пришла татарка и стала жаловаться ему на то, что у нея нечем кормить детей, потому что козаки увели ея корову. Сирко велел немедленно возвратить весь скот аулу, а в том числе и корову татарки; мало того, он приказал даже, чтобы аул, когда не станет молока у коровы татарки, кормил бы сам ея детей; кроме того, Сирко подарил несколько штук материи для детей татарки и мирно отпустил ее в аул.
Отличаясь редким мужеством и примерным великодушием, Сирко, как истинный малоросс, да еще запорожец, вместе с этим отличался и необыкновенною склонностью к юмору, а нередко и большою глубокомысленностью. «Когда бы и чертъ, пане гетмане, помогалъ людямъ въ крайней ихъ нуждѣ, то брезговати тѣм не годится; бо кажуть люде: нужда и закон зминяе. А когда мы, живя съ татарами по- соседски, помогаемъ одинъ другому, то сіе умному ни мало неудивительно, а то намъ тилько дивно, що ты, пане гетмане, багато коло насъ хархируешъ, мовъ твій покійникъ батюшка на хавтурахъ съ парахвія- нами у Зинькови, чего мы и вамъ упрійме желаемъ» В этом же ответе Сирка сказалась характерная черта и всего Запорожья: оно было гульливо, как морская волна, свободно, как степной ветер, непостоянно, как капризная красавица.
«Иван Сирко — человек знаменитый в истории Малороссии. В продолжение двадцати лет слишком, от смерти Богдана Хмельницького до его кончины, мы беспрестанно встречаем его в звании кошеваго атамана, хотя он носил это звание непостоянно, напротив, несколько раз его заменяли другая избранныя лица; даже он не раз не ладил с запорожцами и уходил от них с досадою, но потом мирился и снова был избираем в кошевые атаманы. Мы не сделаем ошибки, сказавши, что этот человек был истинный тип запорожца, что он своею личностью как бы выражал все свое запорожское общество. Его светлый и темныя стороны были характерными чертами запорожской общины. Любил напиться, как и все запорожцы, и в пьяном виде показывал особенный задор, какого бы не показал в трезвом; действовал по минутному увлечению и потому часто, одумавшись, поступал совершенно противно тому, как обещал прежде. Он был храбр и. отважен на войне, а каждый запорожец по своему призванию должен был отличаться
1 Г. Конискій. Исторія Русовъ, Москва, 1846, стр. 174.
13*
307
Ч. II. Рис. 23.
Запорожское платье. Рисунок И. Е. Репина.
этими качествами, и потому Сирко был истинным образцом для сичевиков: оттого-то его так и уважали, и почему-нибудь не поладивши с ним, все-таки снова к .нему обращались и добровольно поступали под его начальство. Всю жизнь свою он был заклятым врагом бусурман, особенно крымцев; много раз водил запорожцев на Крым, жег улусы, истреблял без милосердия и старых и малых и наводил на татар такой страх, что татарки-матери его именем пугали своих детей. Наводить страх на бусурман было идеальное призвание запорожца. На то и славная Сича существовала на свете, чтобы бороться с мусульманами. Всегда, когда воевал Сирко с татарами, выручал он из неволи христиан, которых было тогда у татар много: и это был также нравственный долг запорожца. Не отличался Сирко постоянством, как и вся Сича запорожская им никогда не отличалась: мы видим Сирка усердным слугою то царя московскаго, то короля польскаго, то он был другом и сторонником Дорошенка, выручал его из беды, то поддерживал Дорошенковых соперников, Суховиенка и Ханенка, а потом, когда этих соперников не стало, опять сблизился с Дорошенком. Такое непостоянство всегда было в характере запорожцев. Политический идеал Сирка был исключительно запорожский: у каждаго запорожца в душе таилась мысль, что славное Запорожье должно распоряжаться судьбою Украины» К Оттого Сирко, хотя был и кошевым атаманом, но вместе с этим стремился сделаться и малороссийским гетманом. Одно время, после падения Многогрешнаго, он едва не достиг своей цели, но его оклеветали сторонники Ивана Самойловича: Сирка схватили, отправили в Москву, из Москвы в Сибирь, но потом, однако, по просьбе запорожских Козаков и польскаго короля, воротили назад в Чортомлыцкую Сичу.
История сохранила нам известие о подвигах Сирка, даже на самом закате его жизни. В 1679 году, против запорожцев, державших тогда сторону Москвы, выступили татары в союзе с янычарами. Пользуясь ночным временем, они бросились было на Сичу; но Сирко, узнав вовремя о нападении врагов, бросился против них, отбил все приступы и потом двинулся даже в Крым с пятнадцатью тысячами запорожцев, разорил множество татарских аулов и, захватив в плен четыре тысячи татар, благополучно возвратился в Сичу. Вслед за этим отправил письмо крымскому хану, в котором, как нигде лучше, обрисовалась его страшная отвага и неодолимое мужество. «Для одержанія побѣды надъ нами, постыднымъ образомъ вторглись вы ночью въ наши жилища и понесли пораженіе. Богъ-сердцевѣдецъ помогъ намъ лучше гостить въ панствѣ крымскомъ, нежели вашимъ ордамъ около кучки сичевой. Если же пребываніе наше немного обезпокоило васъ, то это оттого, что козаки, происходя не отъ одной матери, имѣют также различные нравы и обычаи: иной стрѣлялъ вправо, другой влѣво, третій просто,— только всѣ попадали въ цѣль. Но когда и засимъ дерзнете вы тревожить нашъ кошъ, вѣдайте, что не однѣ границы, а вся отчизна ваша восчувствуетъ силу оружія, на самый даже Стамбулъ ужасъ наводившаго. Теперь поспѣшите выкупить вашихъ плѣнныхъ; въ противномъ 11 Костомаровъ. Самозванецъ Симеонъ. История. Вѣстникъ, 1880, январь, 2—3.
309
Запорожский графин.
случаѣ, черезъ полтора мѣсяца отправимъ мы ихъ къ доброму и богатому его царскому величеству, который навѣрно вознаградитъ насъ изъ казны своей за такую важную присылку» 1.
По всему этому кошевой атаман Иван Дмитриевич сделался настолько известным в свое время, что на нем каждый малороссийский летописец и каждый малороссийский историк считает долгом так или иначе остановиться 1 2. В актах южной и западной России, начиная с пятаго тома и кончая двенадцатым, то есть в течение лишь одного года (1675—1676), можно встретить имя Сирка чуть ли не на каждой странице. Кроме того, в разных малороссийских архивах (в Москве, Киеве, Харькове и Одессе) находится огромное количество дел, относящихся до личности Сирка. Так, в одном архиве министерства иностранных дел хранится более трехсот актов, касающихся личности Сирка.
Подвиги Сирка еще большее впечатление произвели на современников, что выразилось прежде всего в создании разных песен об нем:
«Ой як крикне старый орел, шо під хмари в’єтця, Гей, загуло Запорожжа та до Сірка тнетця.
Ой не вітер в полі грає, не орел літає,
Ото ж Сірко с товариством на Січі гуляє.
Старий Сірко перед стягом раду оглядає,
Козр іёнків привітає, стиха промовляє:
«Гей, молодці-запорожці, татарва лякає!
Не дрімайте, товарищі, бо в руки злапає; Збирайтеся докупоньки та сідлайте коні,
Тії коні воронії, що ждуть на припоні!..»
Загуділо Запорожжа, як те Чорне море,— Понеслися козаченьки облавою в поле.
Ой як свисне старий Сірко на конику сивім,
То спинились запорожці, як соничко сіло.
Ой як крикне старий орел, на шпиль-гору сівши, Засмутились запорожці, коней погубивши.
«Ой батьку наш, отамане, шо маєм робити?
Без коней ми, наче орли, шо в степу підбиті?»
Ой як крикне наш отаман та й до козаченьків: «Не журітьця, запорожці, друзі молоденькі!
Ой, годі ж вам турбуватись, годі, пани-брати!
А беріте в руки списи, рушайте гармати!
То ж не вітер в полі грає, не орел вітає,
Ото ж Сірко с товариством по степу літає» 3.
1 Подлинник письма у Ригельмана. Лѣтоп. повѣствованіе. Москва,- 1847, II, 1Г8— 170.
2 Таковы: Самовидец, Величко, Рйгельман, Гр. Грабянка; историки: Симоновский, Гр. Миллер, Бантыш-Каменский, Маркевич и др.
3 Из песен, записанных мной в с. Покровском, Екатеринославскаго уезда. Песня, видимо, не народнаго склада.
311
Ч. II. Рис. 25.
Памятник И. Д. Сирка.
Те же подвиги Сирка были затем причиною и того, что об нем, уже тотчас после его смерти, стали ходить разныя легенды. Так историк Мышецкий передает, что запорожцы, после смерти Сирка, пять лет возили в гробу тело своего атамана, чтобы тем устрашать врагов и обращать их в бегство, так как все козаки твердо верили, что с Сирком не страшно было идти на войну и тогда, когда он уже стал мертвым
Сирко умер в 1680 году, 1 августа, в собственной пасике, в Гру- шевке. Вот как об этом рассказывает малороссийский летописец Са- моил Величко. «Того-же лета (1680 г.), перваго августа, представился отъ жизни сей, черезъ нѣкоторое время послѣ болѣзни, въ Грушевкѣ 1 2, въ своей пасикѣ, славный кошевой атаманъ, Иванъ Сирко. Препровожденный водою до запорожской Сичи, онъ погребенъ честно всѣмъ войскомъ низовымъ запорожскимъ в полѣ, за Сичею, противъ московскаго окопа, гдѣ погребалось и другое запорожское товариство. Погребенъ онъ знаменито, 2 августа, со многою арматною и мушкетною стрѣльбою и съ великою отъ всего низоваго войска жалостію, какъ и слѣдуетъ справному и счастливому вождю, который съ молодыхъ лѣтъ и до старости своей, пробавляясь военными промыслами, не только удачно воевалъ Крымъ и попалилъ въ немъ нѣкоторые города, и не только громилъ въ дикихъ поляхъ, по разнымъ мѣстамъ, татарскіе загоны 3 и отбивалъ христіанскихъ плѣнниковъ; но и, выплывши въ Черное море лодками, въ разныхъ мѣстахъ немалыя шкоды и разоренія чинилъ бусурманамъ; а по самому морю громилъ корабли и [гадриш] 4, плывшіе изъ Константинополя въ Крымъ, Азовъ и другія мѣста, и съ великою добычею счастливо съ запорожскимъ войскомъ до своего коша возвращался; его все войско очень любило и за отца своего почитало. Похоронивши же его, какъ выше сказали, съ жалостію, знатную высыпали надъ нимъ могилу и на ней каменный крестъ поставили съ надлежащимъ именемъ и съ подписомъ его дѣяній» 5.
Много лет прошло с тех пор, как умер Сирко, а на У крайне его и до сих пор не забыли. Говорят, что Сирко явился на свет божий совсем иначе, как являются обыкновенные люди. «От як він тілько родився, то баба взяла його на руки та піднесла до стола, а на столі стояли пироги з потрібкою. Сірко ухопив періг руками та й з’їв. Родився, бачете, з зубами та й і ввесь вік їв ворогів...» Говорят, что Сирку и сам чорт был не брат. Шел как-то он понад речкою, у которой стояла тогда Сича. Идет, аж гульк! в речке плещется чорт. Сирко выхватил из-за пояса пистоль и, не моргнув глазом, положил беса на месте. Оттого- то и речка стала называться Чортомлыком: «в ней чорт только
1 Исторія о козакахъ запорожскихъ. Одесса. 1852 г., стр. И.
2 Нам кажется, что это4— Голая-Грушевка, село Екатеринославскаго уезда; по крайней мере, там и теперь у владельца Шишкина есть целое урочище, Сиркивка, где у него от предков существует пасика.
3 В подлиннике стоит- «чамбули», что с турецкаго языка («чапул») значит «загон», разбойницкий и быстрый «наезд».
4 По-турецки «гадрига», судно по три паруса по три тента.
5 Лѣтопись С. Величка. Кіевъ, 1851 г., т. II, стр. 497—498.
313
млыкнул 1 вверх ногами, когда луснул его Сирко»». Говорят, что равнаго Сирку не было, да не будет в целом свете, и ему сам Господь открыл это. Оттого, умирая, он дал завещание не хоронить выше себя никого. «Хто ляже наровні зо мною, то ще брат, хто ж перед мене, той проклят». Говорят также, что Сирко даже и не умер, а где-то бродит по свету, незримо воюя с врагами.
«Ви думаєте, паничку,— рассказывает старуха Зиновия Ивановна Нелипа, теща крестьянина Николая Алексеевича Мазая, в огороде котораго стоит памятник Сирка,— ви думаєте, шо в цій могилі лежить Сірко? Ні, тут його одна тілько рука, а він сам ходе десь по світу і воює з ворогами... Як став, бачте, Сірко умирати, то й каже запорожцям: «Хто тілько оцю мою праву руку буде носити, то буде він ворогів і день і ніч кришити». От небі о то і вмер він. Запорожці одріз [а] ли у нього руку, засушили її, сім год возили с собою на війну. Та все города брали. Оце яка немира, то вони зараз виставлять її вгору та й кричать: «Стойте, молодці, душа і рука Сірка з нами!» Так ті вороги, як зачують Сірка, та так як скажені і порозбігаютця... Так отут та сама рука і похована, а сам Сірко і досі гуляє десь по світу: його, чуєте, і земля не бере, бо він такій страшенний вояка, шо й земля не сдерже. Нам він, хай над ним земля пером, щастить; за те я його і в граматку записала, щоб пан-отець поминав у церкві».
Сравнивая вышеприведенную надпись на памятнике Сирка с свидетельством летописца Величка, мы находим небольшую разницу в показании времени смерти Сирка. Намогильная надпись гласит, что Сирко скончался 1680 г., 4 мая, между тем как Величко утверждает, что Сирко умер 1680 года, 1 августа. Чему верить предпочтительно? Как ни странно, но нам кажется, что в данном случае больше веры можно дать Величку. Дело в том, что показание Величка совершенно совпадает с показанием преемника Сирка, кошеваго атамана Ивана Стягайла, заключающемся в письме его к полковнику Василию Перхурову, «о смерти кошеваго атамана Ивана Сѣрка, перваго августа воспослѣдовавшей» 1 2. Что же касается показаний памятника, то в данном случае остается предположить, что это совсем не тот памятник, который поставлен был Сирку тотчас после его смерти и о котором упомянул Самоил Величко; нужно думать, что первый памятник был разрушен русскими войсками в то время, когда они осаждали Чортомлыцкую Сичу, под начальством полковников Яковлева и Галагана. В то время много было разрушено вещественных памятников запорожских, а в том числе мог быть разрушен и памятник Сирка. Последующее поколение, восстановляя памятник, могло ошибиться в числе и месяце смерти Сирка, не имея перед собою подлинника.
1 На самом деле слово «Чортомлык» сложено из двух слов, русского «чорт» и татарскаго окончания «млык», которое приставляется для образования отвлеченных понятий, преимущественно имен существительных от имен прилагательных, как, напр., «бай» — богатый, «байлык» — богатство.
2 Письмо это открыто мной в Москве, в архиве иностранных дел, под 1680 годом, августа 9, за № 20, в связке № 55.
314
В деревне Капуливке ходит рассказ о седле Сирка, выкопанном в земле крестьянином Прусенком. Крестьянин Прусенко копал землю близь плетня, чобы подвести под него подпору. Выкопал он яму не более, как в колено, вдруг видит, как будто что-то блеснуло. Стал копать дальше, видит — лошадиныя кости; к костям, на них седло с блестящими «гайками». Стал он выбирать эти «гайки». Выбирал-выбирал и целый подситок набросал. «Что оно такое? Блестит, точно золото, но золото ли на самом деле? Дай пойду в Никополь к жиду Оське; он ведь должен знать, что оно такое, золото ли или медь». Собрал Прусенко все гайки в женский рукав,— полнехонький рукав! — и пошел к жиду. Пришел. «Здоров!» — «Здоров! А шо скажеш?» — «Та подивись, Оська, что я викопав». Оська посмотрел, повертел в руках, попробовал зубами, полизал языком и спрашивает: «А багато ти найшов цих штучек?» — «Та цілий рукав!» — «Добре. Ти мені їх зостав, а я понесу до Іцки, так той нам і розгадає, шо воно таке єсть, чи золото, чи, може, мідь. А ти, чоловіче, посидь тут у корчмі, за стойкою, шоб як хто прійде, отпустити йому горілки».— «Чом же не так?...» Жид ушел, а Прусенко остался за стойкой. Как забрался за стойку, тут ему и мат пришел: выпил сперва чарку, а на ту чарку другую, а на ту другую третью — и потом пошел писать... Да так це;.ъіх три дня. Хватился уже на четвертый день, а Оськи нет. Прождал еще два дня, а его все нет. Бросился тогда Прусенко к Ицке. «А шо, був у тебе Оська?» — «Ні, зроду він у мене не бував, та я його й знати добре не знаю...» Так Оська и исчез. Уже спустя много времени после этого кто-то рассказывал, что видел Оську в Одессе. Тогда только Прусенко догадался, какого он зевка дал. Из всех «гаек» у него только осталось две, которыя он /дал поиграть детишкам. Понес он эти гайки к управляющему экономией в село Покровское. «Да эго, братец, чистейшее золото, да еще какое золото! Хочешь получить за эти две штучки пару самых лучших волов в экономии и к ним две кованных брички?» — «Та вже ж давайте, бо як не дасте, то й ці жид якійсь видуре». Этот рассказ подтвержден официальным показанием станового пристава, Н. П. Корнилова.
Кроме могилы кошеваго Сирка, в Капуливке есть две могилы козака Симеона и Данила Борисенка,— обе в току крестьянина Марка Мирошниченка, по уличному Богатаго. На каждой из могил стоит каменный крест с надписью: «Зде опочываетъ: рабъ божі сімеонъ ко... товарышъ куреня васюрінского преставися- року 1728 года». «Зде опочіваетъ рабъ бж данило Борисенко* к; стебліевскаго вышаго умре року 1709 мѣсяца марта 4». Кроме того, за током под плетнем у Марка Мирошниченка лежит еще так называемая гробница, т. е. подставка под крест с надписью: «Оть рождества христова 172 г.: мѣсяца июля 16». Молва гласит, что хозяин двора под вторым крестом нашел клад, почему из беднаго человека сделался сразу богачем и воротилой всей деревни.
С западной стороны, близь самой деревни, находится так называемое старое запорожское кладбище, на котором стоит четыре каменных креста с надписями. «Року 1728 мѣсяца ноября дня 4 помяни господи душу усбшагося от адама даже и до сего дне. Зде опочиваетъ
315
рабъ божій даниилъ конеловского куреня козакъ». «Зде престався рабъ божіи лукіанъ товаришъ куреня медведевского року 1729 мѣсяца сен- теврія дня 17». «Зде опочиваетъ рабъ божіи сидоръ знатный товарищъ куреня кисляковского преставися за атамана евстаѲія шкури, а року 1729 июня дня 20 Н. М. К.» «Помяни господи душу раба своего ефрема носѣвского куреня васюринскаго а преставися року 1728 мѣ декамврия дня в 17».
Со стараго кладбища открывается великолепнейшая перспектива на место самой Сичи, точно утопающей среди роскошной зелени и точно плавающей среди множества рек. Но чтобы близко рассмотреть Сичу, надо спуститься вниз с высокаго кладбища и пройти улицею до реки Пидпильной. Тут прежде всего бросается в глаза довольно возвышенный, но отлогий, песчаный спуск, усеянный множеством мелких речных ракушек и усаженный толстыми ветвистыми вербами и осокорами; а ниже спуска, через реку, открываются необозримыя сплошные плавни, местами затопленныя водой, местами покрытыя водой, но в том и другом случае поросши я густым лесом, из деревьев мягкой породы: осокорей, шелковицы, вербы, ивы, шелюги. С востока на запад лес тянется необозримо длинною полосой, с севера на юг он простирается на протяжении пятнадцати верст, до самаго Днепра. Здесь-то, в виду вековечнаго леса, опоясанный множеством рек и речек, стоит небольшой, но довольно возвышенный и живописный островок, кругом окаймленный молодыми деревьями и сверху поросший высоким густым бурьяном. Местоположение острова, при всей его поразительной красоте, кажется, однако, каким-то пустынным, наводящим уныние на душу человека; от него веет чем-то далеким- далеким, чем-то давно-давно и безвозвратно минувшим.
— Да не это ли Сича?
— Это она и есть!..
В настоящее время эта Сича стоит пустырем; на ней, кроме небольшой экономической хаты да немногих крестьянских огородников, нет никаких и признаков жилья. Один вольный низовой ветерок свободно гуляет по ней. Тишина, точно на дне глубокой могилы... А между тем когда-то здесь кипела жизнь, и какая жизнь? Жизнь во всем просторе, во всем широком разгуле: тут и бандуры звенели, тут и песни разливались, тут же и лихие танцоры кружились таким вихрем, от котораго пыль поднималась столбом, воздух стонал стоном, земля звенела звоном... А теперь? гробовое молчание, теперь мертвая тишина, такая тишина, точно в заколдованном темною силою царстве. Теперь... что теперь? Лишь одни слабые намеки на то, что когда-то жило здесь полною, открытою, никем и ничем не стесняемою жизнью.
Вот, с левой стороны, к реке Пидпильной бежит река Чортомлык, а по правому берегу Чортомлыка видны остатки запорожскаго кладбища. По всем признакам, во время пребывания здесь запорожцев, оно было довольно обширно, но теперь большая часть его находится под деревней, а меньшая вся изрыта кладоискателями. Жажда золота и мертвым не дает покоя!.. К тому же и сам Чортомлык не щадит своей святыни: ежегодно разливаясь, он подмывает свой
316
ю
(N
tf
правый берег и выносит из него целые гробы с козацкими костьми. Оттого на берегу реки или на самом дне ея, во всякое время года, в особенности же весной и осенью, можно видеть целыя кучи валяющихся черепов и костей. А если взять в руки лопату и отвалить несколько кусков земли от праваго берега Чортомлыка, то тут можно видеть и целые человеческие остовы, и куски разнаго платья, и длинные козацкие чубы, и оловянныя пули, и целые куски свинцу, и большие круги дроту, и даже козацкое оружие. Грустно смотреть на эти немые остатки некогда кипевшей здесь живым ключем человеческой жизни! Грустно в особенности потому, что и самые остатки эти попираются ногами проходящих людей и нередко смешиваются с костьми и мясом дохлых лошадей, коров, собак и кошек... И невольно вырывается в такой момент святой стих «лирного» поэта:
«Подивись на кладовище, де лежать мої сини:
їх могили розмиває повідь [кож]ної весни!
Всім до тих могил байдуже, і нема тії руки,
Щоб як свято поховала черепи і кістняки» '.
Самый остров, на котором была славная и грозная Сича Чорто- млыцкая, представляется в настоящее время в таком виде. (См. табл. XXVI). Весь он состоит из песку, разделен на две неровныя половины: возвышенную на западе и низменную на востоке. Первая заключает в себе всего лишь 1050 квадр. сажен, а вторая — две десятины и 1200 квадр. сажен. Но собственно только возвышенную часть и можно назвать островом, так как она никогда не затопляется водой. Весь северный берег острова возвышенный, поднимающийся до четырех сажен над уровнем вод; южный — отлогий, постепенно понижающийся и под конец покрытый деревьями; западный также возвьь шенный, но менее чем восточный, зато он крут, обрывист и в юго-западном углу покрыт лесом; восточный несколько выше западнаго, но не так крут и обрывист, зато он весь охвачен густыми и высокими деревьями. На этой возвышенной половине острова от запорожцев сохранились в настоящее время два рва с валами и пять ям, из коих три ямы находятся в северо-восточном углу острова, перед рвами, а две на западной стороне его, за рвами. Рвы расположены один возле другого, на расстоянии около сажени, и тянутся сперва с северо-востока на юго-запад, на протяжении четырнадцати сажен, потом, под прямым углом, поворачивают на юго-восток и тянутся на протяжении пятнадцати сажен, высоты имеют до четырех, глубины до трех сажен.
Что касается низменной части острова, то это есть собственно то, что в Малороссии называют левадой; возвышаясь над уровнем речных вод едва несколькими футами, Она уже в небольшую воду затопляется; на ней растут великолепныя высокия и ветвистыя деревья, а между деревьев разбросаны громадныя гранитныя глыбы. Вокруг всего острова, и возвышенной и низменной его части, сходятся восемь речек: с севера Пидпильня; с восто[к]а Гнилая, 11 Щоголевъ. Ворскло. Харьковъ. 1883 г., стр. 152.
318
План Чортомлыцкой Сичи.
в старых картах Прогнойѵи Скарбная *; с юга Павлюк 1 2, приток Днепра, и прориз Бейкус, впадающий одним концом в Павлюк, другим — в Скарбную; с запада тот же Павлюк и та же Пидпильня. Кроме того, Скарбная принимает в себя рр. Лапинку 3 и Скажену, идущия к ней по направлению от северо-востока к юг [о]-западу, а Пидпильня — речку Чортомлык, бегущую к ней прямо с севера и дающую название самой Сичи 4. Уже из одного этого перечня речек видно, насколько описанная местность была удобна для построения на ней Сичи: со стороны крымской Сича была защищена широкими и непроходимыми плавнями и множеством водных протоков, со стороны польской — широкой болотистой речкой Чортомлыком, а еще ниже Чортомлыка — ветвистой и глубокой рекой Базавлуком, удаленной от Сичи верст на восемнадцать к западу.
Но спрашивается, таков ли был вид Чортомлыцкой Сичи во времена самих запорожцев? Далеко не таков. В настоящее время она представляется в виде небольшого, совершенно круглаго острова; но во времена пребывания здесь запорожских Козаков это не был остров, а только мыс или рог, наподобие мыса или рога Микитина. В этом убеждают нас, во-первых, приведенный выше «Указъ кошевыхъ о запорожскихъ городахъ» 5, во-вторых, «Планъ всей мѣстности по Днѣпру отъ г. Никополя до Борислава» 6 7; в-третьих, «Планъ старой Чортомлыцкой Сичи Козаковъ», снятый в 1738 году ' с целью укрепить эту местность для возвращавшихся тогда из изгнания запорожских Козаков и, наконец, рассказы и уверения стариков: Михаила Решетника, жителя местечка Никополя, и Одарки Белой, жительницы деревни Капуливки, проживших около ста лет и много видевших на своем веку. «Чув я, як козакував у Новій Січі (последней по времени) от Фтомініча та от Білицькаго (кошевые атаманы), шо того острова (Чортомлыцкаго) не було, а запорожці зробили рів і пропустили воду з Чортомлика, щоб не датьця москалям (русским войскам). Був тоді наказний отаман Богуш Яким, гарний козак, на місто кошового Кості Гордієнка шо з Мазепою змінив русскому царю (Петру 1-му); він одкопавсьот берега, зробив на шпилі кріпость, поставив гармати і велів принести туди увесь козацькій скарб» 8. От этого-то из рога и образовался остров. Однако Богуш не удержался в своем укреплении, и козаки, долго защищаясь, под конец должны
1 Скарбная идет из Днепра; имеет в длину 7 верст, в ширину от 6 до 4 саж.; она обязана своим названием тому, что в ней запорожцы прятали свой скарб.
2 Речка Павлюк названа от куреннаго атамана Павлюка, сподвижника Ивана Сирка; Павлюк в этой речке потопил отряд татар. Она имеет длины 4 версты, ширины от 80—30 саж.
3 Лапинка выходит из Днепра, под Никополем; длины имеет 13 верст, ширина до 10 саж.; впадает в лиман.
4 Чортомлык вытекает из балки Соленой или Чортомлыцкой, под Никополем, тянется на 100 верст и впадает в Лапинку.
5 Акты, относящиеся к южн. и зап. Рос., т. XI, стр. 12.
6 Шмидтъ. Зап. одес. общ. истор. и древн., т. IV, стр. 468, табл. X.
7 Там же, таблица XII.
8 Решетняк имел около 30 лет при уничтожении последней Сичи. Записки одесск. общ истор. и древ., т. IX, 441.
320
Казан, пороховницы и чернильницы.
были забрать свое имущество и удалиться вниз по Днепру, к туркам. Тогда их Сича, по распоряжению царя Петра, посланными им полковниками Яковлевым и Галаганом, была срыта до основания. Но с тех пор р. Чортомлык стала нести свои воды не в Скарбную, а в выкопанный Якимом Богушем ров и, постепенно размывая его, превратила его в широкую реку, соединившуюся с р. Пидпильней. (См. пл. IV). Изменение местности так скоро произошло, что уже на карте 1745 года, напечатанной по-французски и хранящейся в румянцевской библиотеке в Москве, Чортомлыцкая Сича представлена в виде острова, омываемаго с южной стороны Павлюком, а с северной — Пидпильной в соединении с р. Чортомлыком 1. В таком же виде Чортомлыцкая Сича представлена и на карте 1798 года, хранящейся в эконопии великаго князя Михаила Николаевича,' в с. Грушевке, Херсонскаго уезда, которому в настоящее время принадлежат все места бывших Сичей Базавлуцкой, Чортомлыцкой и Пидпильненской.
Вот все, что можно сказать о внешнем виде Чортомлыцкой Сичи в ее прошлом и настоящем. Не довольствуясь, однако, одним осмотром с внешней стороны Чортомлыцкой Сичи, я решил на возвышенной части острова произвести небольшую раскопку, имея целью, главным образом, отыскать место бывшей здесь запорожской церкви. Для раскопки взята была одна из ям средней величины, в юго-восточном углу Сичи, показавшаяся мне местом фундамента какого-то здания. Яма по виду была круглая, в окружности имела 10 саж., в глубину до 2 аршин. По очистке от травы и по снятии всего одной четверти аршина земли, в ней найден был сперва слой рыбьей шелухи, покрывавший все пространство ямы, кроме самаго центра ея, на четверть толщины; ниже слоя рыбьей шелухи шел слой древесной золы, покрывавший также все пространство ямы, но на глубину полуторы четверти аршина; ниже слоя древесной золы следовал слой костей от разных животных и птиц; ниже слоя костей — слой битой посуды, прекрасно обожженной и сделанной из превосходной глины. После последующих пяти слоев обнаружился материк, который оказался крупным желтым песком, и тут, на глубине двух с половиной аршин от поверхности ямы, найден большой деревянный сундук, сбитый железными скобками, но от времени .совсем развалившийся. Внутри сундука лежало несколько штук гвоздей, две черепковыя хорошенькия трубки, одна краснаго, другая чернаго цвета, кусок железной подковы, кусок поддоски, кусок железнаго шкворня, суконная подпруга с железной пряжкой на ней, множество стекла, множество черепков от битой посуды, оловянная пуля для пистолета, небольшой надточенный брусок, медный перстень с печатью, свистун, имеющий подобие коня, черепковые грузки для рыбных снастей, костяная, в виде рога, с узорами, натруска, чернильница, деревянная резная пороховница, чугунной казан. Последний вместимостью полтора ведра, имеет два ушка с боков и три ножки снизу, служащих ему вместо подставки. (См. табл. XXVII). По всему этому видно, что вскрытая яма служила местом войсковой скарбницы, ку¬
1 Reciieil de toutes les cartes Publiees par FAcademie de Petersbourg a Paris, 1745.
322
да козаки клали разное свое добро, как теперь простой народ кладет его в каморки или пуньки.
Две остальныя ямы были несколько больше первой: одна в окружности 15 сажен; другая — 12 сажен. Обе оне оставлены мной нетронутыми, разрыты только валы. При раскопке валов взято было направление от севера к югу и разрыто небольшое пространство, всего лишь в полторы сажени длины. Легкость, с которой происходила разработка вала, показала, что он насыпан сравнительно в недавнее время, лет сто, полтораста тому назад. При раскопке вала в нем найдены остатки толстых и у самаго конца обугленных палей, расставленных вдоль всего вала и служащих указателем, очевидно, foro, как некогда укреплена была Сича: окопанная высоким валом и осторченная высеченными в лесу дубами, она представляла из себя первобытнаго вида крепость и была в истинном смысле слова Сича.
Покончив с раскопками на Сичи и собрав несколько древних вещей, хранившихся у крестьян *, я решил осмотреть, в несколько приемов, ближайшие места к Чортомлыцкой Сичи, в сопровождении опытных лесничих; сев в лодку, мы направились сперва к правому берегу речки Чортомлыка, на полверсты выше Чортомлыцкаго острова, и тут увидели пять окопов от бывших запорожких куреней. Судя по этим окопам куреней, можно думать, что на острове помещались только главныя постройки Сичи: церковь, будинок для кошеваго атамана, домик для войсковаго скарба, да здание для войсковой канцелярии, а самые курени Козаков расположены были на теперешнем правом берегу речки Чортомлыка, причем причолки их выходили на берег реки, а боковые стены — на юг и север.
От Чортомлыка мы направились вверх по Павлюку к реке Днепру. Проплыв несколько Павлюком, который страшно быстро мчит свои воды да Пидпильну, мы тот же час выскочили в Чортомлыцкое Дне- прище. Промчавшись еще несколько по Чортомлыцкому Днеприщу, мы очутились наконец и у самаго Днепра. Все это время мы плыли между плавен, сплошь покрытых густым и очень высоким лесом. От острова до Днепра считается всего лишь три версты: полторы версты от Сичи до Чортомлыцкаго Днеприща и полторы версты от Чортомлыцкаго Днеприща до самаго Днепра.
— Скажи мені, добродію,— обратился я к одному из своих лодочников, Прокопу Табуненку,— скілько воно оця Січа займала землі за козаків?
— За козаків вона займала землі більш, ніж теперь. Це її після козаків кругом обваляло: відціля вода ріже і відтіля, то вона і йде у воду. За козаків вона була, гляди, коли не тисячу сажень кругом. Тоді не так воно було. Тоді і річки, шо теперь коло Січі, совсім не так шли: вони всі вершались до Січі. Оця річка, то йде від Капулівки, Прогній (Гнилая), падала перш у Лапинку, а сама Лапинка умісті с Прогноєм падала у Скарбну; а Скарбна уже йшла поза Січею, сажень 11 На Чортомлыцкой Сичи, между прочим, находятся каменные молотки неолетиче- скаго периода и фибулы бронзоваго века.
323
на вісімдесят нижче, а потім сходилась с Павлюком, сам же Павлюк виливався у Підпільню. От як воно було. Як бачте, зовсім не так, ніж теперь: теперь і Прогній, і Лапинка, і Скарбна біжать перед самою Січею і падають у Підпільню, а не в Павлюк, бо теперь він уже сам собою іде. Тоді оця річка, шо ми називаємо її Підпільнею, не доходила до Січі: тут протів Січі була невеличка канавка, а через ту канавку лежала дощечка, а по тій дощечці переходили, кому треба було, на саму Січу. Як ми були малими, то нам діди розказували, шо б то по тій дощечці переходили люди на Січу до церкви, бо там, кажуть, стояла гарна церква, на камені змурована.
— Так от як воно було! Хто ж то оце все попереміняв?
— Самі ж запорожці! Відбивались вони від цариці та й зробили тут, від суші, проріз, а в проріз направили воду із річок; тоді вже вода пішла сюди перед Січею, а прежнє своє русло, поза Січею, зоставила. Через нього-то і лежала дощечка, щоб переходити людям із слободи на Січу.
— Нащо ж то було людям переходити із слободи на Січу?
— Ловити рибу. Там, поза Січею, була, коли хочете знати, глибока яма," дуже глибока, а в тій ямі плодилась невидима сила риби. Так за тією рибою і ходили люди на Січу. Окрім того, ходили люди і за звіром; за Січею там же великі плавні, по тих плавнях звір усякий водивсь, такій звір, шо вже не припізняйся було, хлопче, з вівцями, а. то не одної не зостанетця. Народу мало було та й слобідка мала було, може хат десять на всю Капулівку, а звіру, мабуть, удесятеро більш, ніж людей та хат.
— А води тоді більш було, ніж теперь?
— Ні, цього не скажу: води, наче, тоді меньш було; Підпільня була як тичієчка; от хіба Чортомлик? Цей глибокий був та й ширше, ніж теперь.
— А ліса добрі були?
— Ліса прямо несходимі і невидимі. От тілько округ самої Січі, там ліса не було.
— Як не було? А теперь же якій великій росте!
— Е, не так давно він повиріс!
— А як?
— С тих пір, як умер Грицько Горбатий.
— Хто ж воно єсть той Грицько Горбатий?
— Це наш таки капулівський чоловік. Богатиня був такий, шо страх один! Та й не даром: йому чорти гроші возили. їжи Богу, кажуть, шо возили. Мій батько самі бачили тих чортів. Оце, кажуть, устанеш було ранком та й йдеш повз річки на плавні за кіньми, а вони (чорти) уже й ідуть; два запряжені у тачку, а третій, падлющій-препадлю- щій, горбатий, увесь обідраний, с підбитим оком, сидить на передку та паня тими двома. А ці бідолахи аж у три погибелі згинаютця та везуть; худкі такі, що аж ребра у їх повилазили. А батько оце порівняютця з ними та й кажуть: «Здоров!» — «Здоров!» Не кажуть уже там: «помагай Біг», бо того чорти не люблять, а тілько «здоров», та й годі. «А кому везете золото?» — «Та тому клятому сину, Грицьку Горбатому! Неяк не настачим...» — «Ну, везіть, везіть, якшо не наста-
324
чите...» То вони й попруть прямо у двір до Горбатого. А Грицько Горбатий вийде до них, поліче золото, висипе його у скриню, тоді вже зове чортів у хату обідати. А люди того й не бачуть. Та оце наварють Грицьку казанйще борщу, відер десять, або й більш, та й дивлютця, як то він те все поїсть. А їм і гадки нема, шо коло Грицька три чорти. Тілько шо нальють борщу у казан, а його уже й не стало: «Хап! хап! хап!» Так усе і похопають. «А шо, нахрекались борщу?» — «Нахре- кались!» — «Ну, теперь знову за работу!..» Та так вони, бідолахи, робили ому, може, год двадцять, коли не більш, а потім уже якось і питають: «Доки ж ми тобі возитимим, Грицьку, те золото?» — «Аж поки не обсадите усю Січу молоднягами та поки не засипете землею оту яму, що за Січею. Чули?» — «Чули!..» У ту ж ніч як принялись чорти, як принялись, та так усю Січу і обсадили молоднягом: де осокорами, де вербою, а де шовковицею. А від ями, шо була за Січею, і сліда не зоставили: усю землею завалили. От с тих пор Січа і обросла лісом; с тих же пор і вода їй нічого не поробе, а то десь давно б уже рознесло.
— Ну, а скажіть мені, чи була таки тут церква у запорожців?
— Кажуть, шо була; самй-то ми, по правді сказать, не бачили, а от кого не спитаємо із старих людей, то всяке каже, шо була.
— А де ж вона ділась?
— Та балачка є, шо б то її звела цариця Катерина.
Понаравилась, бачте, цариці Катерині запорожська земля. От вона
й задумала звести з неї запорожців. Задумала та й прибігла сюди аж із самісенькаго Петенбурху та й стала отут саме, де стоїть у нас млин 1 на горі. Стала і давай зазивати до себе запорожців, небй б то в гості. От вони й зібрались. А проміждо ними був один такий, що дешо знав собі,— так знаюкою він і звався у них. Він і непоказний із себе був: такій невеличкій, хромий та ще й підсліпуватий. Шлявсь десь по степах та лазив десь по плавнях, а далі й почув, шо козаки збираютця до цариці. Кой-як дошкандибав до Січі та зараз на майдан; дивитця, аж там рада; він і собі до ради. «А куди це ви, панове- молодці, зібрались?»— «До цариці в гості!»— «Ось послухайте мене, панове, та не ходіте ви до тих клятих москілів». —«А чому так?»— «А тому, шо превелике буде вам лихо від них».— «Шо за лихо? Та нема того на всім світі лиха, шоб ми його боялись! Підьмо, братці, шо з ним базікати?» От і пішли. Приходють прямо до цариці, отдають їй чолом, чи я[к] там треба, а вона зараз і пита їх: «А чи всі ви, дітки, прі- йшли?» — «Усі, мамо!» — «І нікого на Січі не зоставили?» — «І нікого, мамо, на Січі не зоставили, окрім хіба тих, шо хромі, або сліпі, або убогі».— «Ну, помолітьця ж теперь Богу та попрощайтесь із своєю Січею, бо більш вам її не бачити. Не с тим я прійшла до вас, щоб ша- [н] увати, а щоб руйнувати». Як тілько вимовила цариця оці самі слова, зараз же кинулись до запорожців москалі, позакували їх у кайдани, поодбирали од них худобу та й поразсилали кудись світ за очима. Як ось почули уже ті, шо позаставались на Січі. Давай мерщі збирати своє збіжжа, та сідати на каюки та тікати під турка. Вискочили уже
1 На севере от места бывшей Сичи.
325
геть-геть за Січу та й схаменулись. «Ех, панове-молодці, усе ми гаразд зробили, усе ми добре вдіяли, та тілько одно погано учинили, шо церкву свою покинули. Ну, шо ж, теперь казати?.. Хай криє її Божа мате!..» А тим часом москалі уже перев’язали запорожців, уже й кинулись до Січі, та тілько трохи опізнились. До неї, а там нікогісенько нема, стоїть одна церковця. «Ну, шо ж, кажуть, нам і церква здастця!..» Та до неї, а вона від них; до неї, а вона від них; до неї, а вона від них... Потім отак ходила-ходила та й пішла скрізь землю перед самісенькими очима москалів. Уся, як єсть, з дзвіницею і с крестом, так і пірнула. Одна яма од неї тілько й зосталась... Наші батьки ще бачили хоч ту яму, а ми вже й ями не бачили: вода підмила. Це вже,.мабуть, за наші тяжкії гріхи.
Рассказанное предание относится к 1709 году и должно быть связано с личностью не Екатерины II, а Петра I. Петр I, мстя запорожцам и их кошеваму атаману Константину Гордеевичу Головку, за измену в пользу шведскаго короля, Карла XII, послал к Чортомлыцкой Сц- чи большой отряд московских войск, под начальством полковников Яковлева и Галагана, и велел разрыть её до основания или, как говорят малороссы, «у пень», а поляки — «дощенту». Приказание было исполнено в точности: разрушены были не только курени, но даже могильные памятники. Тогда же уничтожена была и сичевая церковь. А так как она построена была из дерева, что подтверждает й гравюра Щирскаго 1791 года, хранящаяся в императорской публичной библиотеке в
С.-Петербурге, то от нея, разумеется, и не сохранилось никаких остатков до нашего времени.
— А хто ж воно, скажіть мені, оцю Січу розорив?
— Оцю Січ разорив якійся Галаган; він знався з чортами, і як ще був він далеко од Січі, то якійсь-то хлопчик просив кошового атамана, шоб цей позволив застрілити Галагана у ліве око,— інакше нельзя було вбити; а кошовий і каже: «Не слідує проливати христіянську кров». А як побачив, шо Галаган уже близько, тоді й сам став просити хлопця, шоб він убив Галагана. Тілько тоді вже було пізно. Галаган був великій характерник і зробив так, шо казалось, будьто у нього не одна голова, а богато. Тоді й хлопчик уже не міг розлічити, де у нього настояща голова. «Теперь бий сам,— каже він кошовому,— а я не можу знати, куди стріляти, бо у нього бач скіль- ко голов...» Так той Галаган і розорив Січу. А як розорили Січу, то більша половина козаків утекла в турецьку землю, посідавши на лодки, а тим, щ[о] побрали, москалі позрубували голови; більш усього досталось сидням за те, що вони не хотіли покоритьця '.
О Галагане сохранились предания и в других местах, но почему-то всегда в шутливом тоне:
Ти казав, пане Галагане,
Шо в нас війська немає;'
А як вийде на таракана,
Так як мак процвітає. 11 Записано от учителя д. Капуливки А. П. Биянтовскаго.
326
От' Сичи я воротился в деревню к дидам Дмитру Сукуру и Семену Оникиенку. Помню, было около пяти часов вечера, когда я, прошед большую часть деревни, явился к дидам. Я взошел прямо на ток Сукура и тут под высокой повиткой, возле большого чумацкаго воза, увидел маститаго дида, сидевшаго лицом прямо против солнца, которое стояло как раз в упор повитки и, казалось, готово было спалить огнем все убогое строение старика. А между тем дид спокойно сидел на своем ложе и спокойно держал на руках маленькаго ребенка, подняв кверху голову и как бы нарочно вперив свой взор в раскаленное солнце. Я подошел ближе, поздоровался и тут только увидел, что дид был слеп. Вот почему он и не отворачивал своего лица от солнца. Это был Сукур. Дид Оникиенко был зрящий; он сидел против Сукура, подмостив под себя скамеечку, на которой отбивают крестьяне свои косы, и что-то убедительно доказывал своему собеседнику.
— Ей, ветхі ж діди!
— Не то шо, пане, ветхі, а слабі. Шо за ветхі, як мені сімдесят шість, а оцему дідові, шо протів мене, вісімдесят вісім? Шо це така за ветхість? Старі люде далеко більш нас жили, а такі похилі, як оце ми, не були.
— А чого воно так, діди?
— Чого так? Того, шо, бачите, не так важко жити було на світі.
— Це правда, діди, свята правда!
— А від чого воно, діди, тоді легше було жити, ніж теперь?
— Від того, шо тоді простійші порядки були, ніж теперь.
— Як же простійші? Та ж волость, та ж Капулівка, ті ж люди!
— Люди, та не ті!
— А які ж?
— Козаки, от які! Коли ви чували.
— Чувати-то чув, а знати не знаю.
— Де ж вам знати, як ви живете по городах та учитесь жити по книжках. Козаками вони звались від того, шо у їх начальник був ко- зарь,— таке прозваніе, а прозваніе своє він получив за те, шо кохавсь козами: у нього ціла тисяча кіз була.
— Он воно від чого! От ти тут і додумайсь!
— Додумаїшся, аж поки тобі не скажуть.
— Як же цей народ, козаки,— народився?
— Як? Із дітворй! Тут як розказувати, так ціла сторія. Вони із маленьких дітей; їх усього було дванадцять чоловік. Якій од батька утече, якій од пана, якій не схоче пасти овечат, то покине своє кубло та й біжить світ за очима. Той украв у батька рушник, той — одежу, той ікону,— у батька вона була так собі негодяща: відро, може, накривав, або — що, а вони її підмалювали, підкропили водицею... іде! Ото зібрались, посідали, хто на булиголову, хто на лозинку, поначіпляли на їх личка, мотузочки, реміньчики, та й ну їздити. Поки їздили, поки не прокрались. Якось поскладали ті лозинки у купці: які по рівчакам, а які по куріньцям, понакривали їх ланцем та й кажуть: «Ну, хлопці, глядіть же, шоб у нас воровства не було!» Трошки згодом якесь хлоп'я і прокралось. Давай тоді шукати вора, шо чужу лозинку вкрав. Побігли по повіткам, найшли і присудили його висікти розками. Висікли та
327
тим і суд установили. Треба тоді старшину обрати; обрали і старшину: постановили кошового, писаря, осавулу. Уже намножилось їх багато, давай обряжати військо, обрядили: «Ну, як же його назвати?» — «Назвать його запорожським!» Назвали. Ото й пішло: запорожці та й запорожці. Теперь треба і коній заводити, худобу добувати. Завели й коній, роздобули й худоби. Живуть собі і живуть. Коли це обновилась у їх ікона; дивлютця, аж під нею і підпис: «Вам, запорожці, вам, славне низове війско, ця молитва написана. Як будете цю молитву знати, як будете її добре пам’ятати, то не преже світа, ні до коньця віка не буде вас ніякій огонь брати. Заведіть, запорожці, у себе сорок тисяч чоловіка, держіть суди, вибирайте старших, тоді ви будете славні однині і довіку». Ото вони й послухали. Зробили собі Січу. Сперше була вона у Стеблові, потім під Росью 1; прожили вони там мало-багато, набралось їх уже чимало; тоді подались вони під Косий яр, у Йванівку, що коло Кременьчука. А там, під Косим яром, проживав собі чоловічек, сказать би гайдамака, Корж; у нього була своя шайка, така, що він її розсилав по разним шляхам. Так запорожці візьми та й кинься до того Коржа; прийшли і просятця сісти коло Івановки. «Ну шо ж? Коли хочьте, то й сідайте». Сіли вони; жили-жили, не понаравилось і тут. «Ну як так, то справлю вас, хлопці, туди, куди знаю,— аж у Софієвку 1 2, до турків. Там на Дніпрі єсть острів, так там і живіть». Подались вони і до Софієвки: роздивились на той острів, понаравився; давай там поманеньку Січу отакувати. Зробили нову Січу та й живуть. Коли це набіга на їх лях, а потом турок. Бились-бились вони, ніяк не здоліють ляха, давай тоді прохати на поміч до себе Коржа. Корж скоро прибув із своєю ватагою до запорожців. Напали вони умісті на ляха, вибили його і загнали далеко аж за Случ. «Оце знай, ляше, поки твоє, а поки наше». Оце розбили звідціля ляха, тоді звідтіля заняли турка; як нагнали його та аж до Дніпра, та так увесь Дніпро трупом і загатили; самі перейшли пр трупу на той бік Дніпра, тричі насищали землю турецкою кровію, а салтана прогнали аж до Крима, тут і Пер^кіп зробили. От с тих пір турки і стали жити в Таврической губернії, а запорожці стали владіти Дніпром аж до Берислава і жити у двох губерніях: Катеринославскої і Хер- соньскої, аж поки цариця не скасувала їх Січі.
— А за віщо ж цариця скасувала їх?
— Не так цариця, як той Потьомка, Грицько Нечоса. Приходить, бачите, якось до цариці Потьомка та й каже: «Шо ти єсть за цариця, як ти не знаєш своїх людей».— «Яких таких людей?» — «А он тих людей, шо ні податей не платять, ні в якому состоянії не состоять».— «Де ж ті люди жйвуть?» — «Отам-то і там!» — «А як же вони прозиваютця?» — «Прозиваютця запорожцями». Запно стало цариці від цього. Давай їх до себе зазивати та у війско повертати, а того і не розшушукала, шо вони війско і єсть. Повбирались запорожці, понадівали на себе саме найдорогше плаття, яке у їх було, а зверх понапинали саме найскверній- ше, яке тілько найшли у себе, та й поїхали. Приїхали і прямо у дворець.
1 Киевской губернии.
2 Херсонской губернии и уезда, близь с. Меловаго.
328
Дивліотця на них пани, а вони такі собі чудакуваті: чудно зодягняні, чудно й балакають: тільки й балачки у їх, шо «еге, атож, та ні». Погляд зовсім не людській. Боже храни, які страшенні! Як с ким балака, то й не глядить йому в вічі, а як же гляне, шо наче варом обдасть. У всіх голови бриті, вуса аж на жупан звисають. «Давай,— каже цариця,— я з них посміюсь». Ото зараз вийшла до них, а за нею й свита. Рясна та довга: усе хреліни та янорали. «Здравствуйте, запорожники!» — «Здравствуй, наша вельможная мате!» — «Звідкіля ви, дітки?» — «Із Низу, мамо». — «А де ж той Низ?»— «Та там, де кіньчаєтця верх!» — «Далеченько!..» Баче цариця, шо хлопці не промах, загадала тоді, шоб зварили їм обід. Зварили їм обід, понаставляли усякой усячини, а вони дивлютця на ту всячину та й кажуть: «Ні, мамо, ми такої страви не їмо».— «А яку ж ви їсте?» — «У нас усе тетеря, сита та риба».— «Ну, варіть їм тетерю та рибу, ситіть ситу»: наварили їм тетері, наготовили риби, розситили сити: «Ну, сідайте обідати!» Помолились вони Богу, посідали за стіл, коли дивлятця, за столом нема ложок: «Шо ж це воно таке? Дайте ж нам хоч одну ложку на всіх! Хіба у вас їдять жменями?» Принесли їм ложки, коли вони до тих ложок, а воно ложки не ложки, по півтора аршина кожна. Сказать би кії? Так ні, не кії, а здаєт- ця ложки. Одному тілько отаманові і положена ложка, як ложка, тілько і та якась чудна: не з дерева, а вся з срібра зроблена. «Ну шо ж? Будем їсти?» Випили по чарці горілки, узялись за ложки; коли це'отаман чи взяв, чи не взяв страви ложкою тією, як уже й кричить: «Тьфу, цур тобі з твоєю ложкою! Усі губи попік! І як ті пани у біса їдять цими ложками? А ну, хлопче, подай мені мій корячок, там десь у кишені лежить!» Угамув[а]вся отаман, їсть. «Еге, панове,— забалакали тоді вже козаки,— як же цими ложками їсти? Держальця у їх таки чималенькі?» — «Та як? Давай годувати один другого через стіл».— «І то правда! Давай!» Та так сидять та один другому через стіл і подають: ти сидиш протів мене, мені й подаєш, а я сидю протів тебе, тобі й подаю. їдять вони собі та й їдять, а цариця там десь у проходку ходе по кімнатам. Ходила-ходила, а далі й каже; «Піду ж я подивлюсь через двері, як то вони їдять». Пішла. А вони їдять собі та й їдять. От один їв-їв, а далі й каже: «Шо це воно, панове, за ложки такі?» — «Та це ж ті, що мате дітей годує та приговарює: «агу, маненькі!..» Тут один зовсім було улопався, так другий його підправив... Здивувалась тоді цариця і одійшла собі геть. Зостались одні тілько генерали та князі; сміютця вони с тих запорожців. «І де цей дурний народ нарождаєтця?» — пита один генерал у другого, чи там по-німецькому, чи там по-хранцузскому. «А де? У Хохландії?» — одвіт дає другий. А запорожці все те добре розуміють, бо вони хоч з виду і такі собі були, а на разні язики уміли балакати. «О-е-ей, скілько панів!» Забалакав один.— «Та все розумні та великі!» — підхопив другой, «І де вони родятця, пане-брате?» — спитав третій.— «Та де? У Петенбурсі та в Москві!» — одвітив четвертий. «А де вмирають?» — пита_ п’ятий.— «У Камчатці та в Сібірі!» — гукнув шостий. Повтікали тоді й генерали; зостались запорожці одні. Ото попили, поїли, повставали із-за стола, помолились Богу, подякували царицю; тоді як поскидали с себе кожанки, то так усі хороми царьскі і засяяли від їх одежі. Тут
329
якійсь як ударе в бандуру, як понеслись же танцювати запорожці, так аж хрелини усі повискакували та дивлятся. Потім посідали на коней та й гайда на Січу. «Ну, шо,— пита Нечоса царицю,— чудний народ?» — «Чудний!» — «Треба його скасувати!» — «Та й треба!» Ото зараз заслав він верхового у Січ. «Вислать мені стілько- то людей,— пише кошовому,— я узнаю, яка у вас єсть нужда, чим усе війско содержитця і скілько того війска».— «Ну шо ж? Вислать!» Вислали одного чоловічка. Приїхав він у Петенбурх, зараз до Нечоси. Увійшов до нього, привітав та й каже: «Ось тобі, батьку, цидулка від пана кошового!» — «Яка така цидулка?» — «А так, цидулка та й годі!» — «С ким ти прийшов?» — «А так, не с ким, сам с собою!» — «А до кого прийшов?» «Та до Грицька Нечоси!» — «Шо ти за дурак такій? Хіба там на Січі умнійшого не було, шо мені такого дурня отрядили?» — «Та були, батьку, так умнійших відіслали до умних, а мене до тебе».— «Геть звідціля!» — крикнув Потьомка і вигнав його од себе... Тоді зібрав війско і пішов воювати запорожців. Прийшов; сам остановився у Мамай-Сурьці, а війско у Красний-Кут отправив: він тоді Красним-Кутом звався, а це вже теперь Покровським та Грушівкою дражнитця. Приїхав, давай скрізь копать вали, заставлять пушки, ловити запорожців та повертати у москалів. А вони собі сидять та й байдуже. Оце випале Нечоса із пушки, а вони позбирають запас, понакладають його на вози та йому назад і везуть. «На, кажуть, більш буде». Або нахапають у жмені бомб, розмахають-розмахають та назад і пошпурляють: «На, кажуть, батьку, та не збавляй запасу». А він усе пале та пале. Тоді вони зібрали всю свою худобу та за Дунай і подались, зосталось у Січі тілько два чоловіка: кошовий та писарь. Так і тих не взяв. Уже чого він їм не робив? А далі давай землю коло їх копати. Копав-копав, нічого не зробе: шо викопа яму, а вона за ніч і завалитця. Догадавсь потім Потьомка, та піздно: «Ану, каже, оцю землю та в річку!» Згорнули ту землю у річку, коли до Січі, а вона пуста. Давай тоді збирати старих та немочних. Зібрав, показнив та й пішов назад. Уже після того схаменувсь та давай писати до них; аж трьома нападами писав, усе підмовляв, шоб вернулись назад, давав їм і степи, і луги, і чотирі лимани, шоб ловили рибу та справляли жупани; так ні, кошовий одвітив йому так: «Ой спасибі, каже, тобі, Грицьку, та за твою ласку, шо ми їли на Велик-день та гречану паску...» Бач, добре вже він залив їм за шкуру сала.
— Так отакі вони були?
— Отакі вони і були! Хоч і сила не дуже велика, а боялись їх дуже.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
А в темному лузі явір зелененькій, Під явором коник вороненькій,
На конику козак молоденькій; Спинився ж він та й став меркувати, Взяв бандуру, почав вигравати.
Ой голосно ж бандурочка грає, Струна струні стиха промовляє:
— Ой де ж тії козаки іуляють?
А де ж вони слави добувають?..
Народная песня
Из деревни Капуливки я вновь возвратился в местечко Никополь, где сел на пароход «Поспешный» и направился далее вниз по Днепру к следующей за Чортомлыцкою Сичею, Сиче Каменской. На этом пути мы миновали множество речек, островов, забор и урочищ, более или менее замечательных в истории запорожских Козаков. Первое, что бросилось нам в глаза, по выходе из Никополя, это правый приток Днепра, Лапинка, идущая с востока на запад, по направлению к реке Чортомльгку, затем остров Осетровский и забора этого же имени, остров Деев, расположенный параллельно Осетровскому, и против Деева острова река Конка, выходящая из Днепра и тут же, против заборы Осетровской или села Малой Знаменки на таврическом берегу вновь впадающая в него. У запорожцев здесь была переправа через Днепр, называемая Каменно-затонскою, от каменистаго берега и русла Днепра, затоненнаго или загроможденнаго дикими камнями. Об ней упоминает еще Эрих Ласота в своих записках ‘. Против Каменнаго затона, на левом берегу Днепра, как раз у устья реки Конки, русскими построена была в 1696 году Каменно-затонская крепость, а в 1736 году ими возведен был здесь Каменно-затонский редут. В настоящее время Каменный затон известен у лоцманов под именем Каменской заборы, достойной внимания в том отношении, что она составляет последнюю забору на всем протяжении Днепра от севера к югу. На десять верст ниже Каменнаго затона, с левой стороны, впадает в Днепр речка Бело- зерка. Она берет начало в Таврической губернии, Мелитопольскаго уезда, течет на протяжении около 200 верст и впадает в Днепр посредством Белозерскаго лимана, между селами Малой и Большой Знаменок. На этой реке между XIII и XIV веком построен был генуэзцами город Белозерка. Потом, когда генуэзцы ушли в Италию, на месте 11 Путев, зап. Одесса, 1873 г., 51. А. А. Русов видит в Каменно-затонской переправе Никитинскую («Русскіе тракты», стр. 123), но стоит только обратиться к Ласоте (стр. 51), чтобы убедиться, что Каменно-затонская переправа и Микитинский перевоз не одно и то же.
331
Белозерки поселилась владетельница, прозванная Белозерскою. Эта владетельница оставалась в своем городе до нашествия татарскаго хана Мамая. Перепуганная нашествием Мамая, владетельница Белозерская сошла вниз по Днепру, на правую сторону его и здесь поселилась на реке, дав ей название новой Белозерки. Пришедший Мамай разорил покинутый город, и только в 1736 году здесь построен был русскими ретраншемент с редутами 1 2. Ниже р. Белозерки среди Днепра протянулась коса Сироштанка, а за ней два больших острова, Британ и Сулима, иначе Спорный, следующие один за другим и расположенные против сел Неплюева, с правой стороны, и Большой Знаменки — с левой. Остров Британ имеет в длину около четырех верст, в ширину около двух, покрыт травой и небольшим лесом, принадлежит крестьянам местечка Никополя, хотя удален от них более чем на пятнадцать верст. На нем сохранились следы каких-то старинных укреплений. Сулима-остров имеет в длину около двух верст, в ширину около полуторы версты, покрыт травой и небольшим лесом, отделен от острова Британа протоком, Гришкиным рукавом. Гришкин рукав, в начале небольшой проток, с 1859 года сделался большой рекой, после весенняго разлива, по которой в настоящее время ходят даже пароходы. Остров Сулима был предметом долгаго спора между жителями сёла Большой Знаменки и местечка Никополя; несколько раз он переходил от одних владельцев к другим, но под конец однако закреплен за жителями Никополя.
За островом Сулимой впадает в Днепр река Павлюк, тот самый Павлюк, который бежит к Чортомлыцкой Сичи; ниже устья Павлюка протянулся понад правым берегом Днепра остров Холодный, покрытый превосходным лесом, имеющий более версты длины и около полуверсты ширины. По рассказам старожилов, остров Холодный образовался лет сорок — пятьдесят тому назад и сперва был голым островом, а потом покрылся небольшим лесом, с течением времени разросшимся до высокаго и большого. Против Холоднаго острова, прямо на север, протянулся остров Андрушкин, охваченный с восточной стороны речкою Павлюком, с западной — речкою Чортомлыцким Днеприщем, с южной — заливом Днепра, Днеприщем, отделяющим Андрушкин остров от Холоднаго. Своим очертанием Андрушкин остров напоминает фигуру треугольника, вершиной на север, там, где сходятся речки Павлюк и Чертомлыцкое Днеприще, основанием — против острова Холоднаго. Видимо, остров Андрушкин некогда составлял одно целое с островом Холодным. В окружности остров Андрушкин имеет до восьми верст; оттого многие принимают его не за остров, а за плавню. Свое название он получил от какого-то арендатора Андрушки. Оба острова, Холодный и Андрушкин, принадлежат экономии великаго князя Михаила Николаевича. Против Ан- друшкина острова тянутся, один за другим, острова Шиюватый и Середовый, а за ними, с правой стороны, идут: урочище Раков уступ, остров Козацкий среди Днепра, длины полверсты, ширины
1 Теперь имение Г. Л. Скодовскаго.
2 Мышецкій. Исторія о козакахъ запорожск., Одесса, 1852, стр. 62.
332
четверть версты, покрытый травой и лесом, урочище Васюринское, остров Липский, длины несколько менее версты, ширины около четверти версты, и речка Мамай-Сурка, впадающая в Днепр с левой стороны. Речка Мамай-Сурка имеет течения всего лишь десять верст и названа по имени хана Мамая, который построил здесь город своего имени, на десять верст ниже покореннаго им города Белозерки 1. Ниже речки Мамай-Сурки следует уступ Грузское, а за ним остров Хмельницкий, немного выше села Карай-Дубина, расположеннаго по левому берегу Днепра. Остров Хмельницкий имеет около полуторы версты длины и около версты ширины; с восточной стороны он охватывается уступом Грузским, с южной — речкой Конкой, которая подходит к нему в виде полудуги, и с западной — притоком Хмельницким. Ниже острова Хмельницкаго следует остров Конский, остров совершенно круглый, имеющий в окружности до шести или даже восьми верст, покрытый лесом, омываемый с западной стороны рекой Конкой и расположенный как раз против села Карай-Дубина, Таврической губернии, Мелитопольскаго уезда. Лет двадцать тому назад этот остров считался за крестьянами местечка Никополя, теперь он считается собственностью казны. Ниже Конскаго острова тянется остров Пограничный, также круглый остров, покрытый лесом, имеющий в окружности около четырех верст, названный так потому, что западный конец этого острова служит раздельной чертой между селениями Карай-Дубиным и Ушкалкой. Ниже острова Пограничнаго, с левой стороны Днепра, стоит село Ушкалка, а против, среди Днепра, раскинулся остров Верхний Ушкальский, длины около одной версты, ширины около полуверсты, покрытый лесом, принадлежащий крестьянам села Ушкалка. Смежно с селом Ушкалкой стоит деревня Бабино, а ниже ея, среди Днепра, протянулись острова Домашин, Пшеничный, отделенные между собой речкой Домахой и от леваго берега рекой Конкой, затем Верхний и Нижний острова, оба песчаные, безлесные, принадлежащие крестьянам деревни Бабиной. За Нижним островом следует остров Просеред, в Кривом колене, против озера Федорова и речки Басанки, впадающей в Днепр, с левой стороны; за Просередом островом — остров Песчаный, небольшой, обнаженный, недавняго происхождения. Здесь Днепр делает несколько заломов чрезвычайно крутых и неправильных, вследствие чего пароход в этом, месте Днепра то идет вперед, то возвращается назад, то опять идет вперед. Так, ниже Песчанаго острова он поворачивает назад под прямым углом с юга прямо на север в широкий рукав и идет сперва мимо острова Скалозуба, находящагося в Днепре, против деревни Отмети, с правой стороны, потом мимо небольшого островка От- метскаго и, наконец, пристает к пристани Малых-Гирл, против маленькаго островка Гирловскаго. В этом же месте, против Днепра, с правой стороны, впадает в речку Скарбную река Базавлук. Ниже пристани Малых-Гирл, против деревни Фирсовки, изливается так назы¬
1 Мышецкій. Исторія о козакахъ запорожскихъ. Одесса, 1852, стр. 62.
333
ваемый лиман Великих-вод, против котораго впадает в Днепр с левой стороны река Скарбная, идущая из реки Пидпильной, находящейся пониже Чортомлыцкой Сичи. У Малых-Гирл пароход поворачивает с севера на юг и вновь идет мимо острова Отметскаго, деревни Отмети, острова Скалозуба и отсюда уже в настоящий Днепр. Тут, с правой стороны, в Днепр падает балка Золотая или Лютая, на картах прошлаго столетия — Дурная долина, ниже которой начинается деревня Золотая, потом деревня Леонтьевская. Против деревни Леонтьевской стоит в Днепре остров Леонтьевский, ниже котораго впадают в Днепр, с левой стороны, речки Ревун й Татарка, а ниже р. Татарки слева и деревни Бажановки справа протянулся остров Лысый, длины две версты, ширины около версты, а за островом Лысым раскинулся громадный остров Колоброд, омываемый Днепром и его притоком Колобродом, находящийся против деревни Михайловки и имеющий около 15 верст длины. Ниже острова Колоброда впадают в Днепр реки Царская и Конка, с левой стороны, против которых стоит в Днепре остров Царский. Остров Царский расположен как раз против церкви села Малой Лепетихи и имеет всего лишь сто сажен длины. Ниже Царскаго острова следуют три небольших островка Лепетихиных, расположенных один подле другого на таком ничтожном расстоянии, что между ними образуется как бы Фермопильское ущелье. За тремя Лепетихиными островками следует остров Просеред и за ним пристань села Болыиой-Лепетихи. В этом месте в прежнее время впадала в Днепр с левой стороны речка Лопатиха, от которой, вероятно, и образовалось искаженное название села Лепетихи. Как раз против средины села Большой-Лепетихи стоят в Днепре два небольших островка, расположенных один ниже другого, с названием Песчаных, а ниже Песчаных островков, у устья р. Конки, идущей к селу Северным- Каирам, следуют два Каирских острова и за ними островок Рахманов, длины около 200 сажен, против речек Носоковки и Кущовки, с правой стороны. Здесь, по описанию Боплана, находились в Днепре два большие острова, Каир и Носовка. «Остров Каир, совершенно плоский, имеет в длину от пяти до шести миль; одна часть его покрыта камышем, а другая ветлою. Главный рукав Днепра течет к русской стороне, а потому восточный берег острова гораздо шире, но зато западный не потопляется разлитием Днепра» К Через остров Носоков- ку у татар существовала так называемая малая переправа; она считалась неудобною, потому что в этом месте Днепр имел три четверти мили ширины, наполнен островами, зарос камышем и разделялся на множество рукавов, по которым татар подстерегали запорожцы и убивали. «Безлесный остров Носоковка, длиною около двух миль, потопляется весенним разливом. Через него и через остров Каир- Космак, имеющий в длину не более полумили, лежит татарская переправа. Между Носоковкою и русским берегом протекает рукав Днепра, называемый Космаком. Там скрываются козаки при выходе в Чер- 11 Описание Украйны. Спб., 1832, стр. 27.
334
ное Море, из опасения, чтобы не открыла их турецкая стража, которая всегда находится близь Исламова городка, на рукаве Таване» 1.
По старым картам 1 2, остров Каир расположен был параллельно острову Ноёоковки, причем выходило так, что Каир находился у леваго берега Днепра, а Носоковка у праваго. Последний по сравнению с первым представлен на картах, по крайней мере, вчетверо меньшим.
Ниже островов Каира и Носоковки, по правому берегу реки Днепра, раскинулось село Кочкаровка3. На семь верст от села Кочкаровки прямо по направлению от севера к югу стоит село Меловое, некогда принадлежавшее помещику Николаю Ивановичу Вертильяку. Село Меловое возникло на месте разрушенного города Меловаго; в нем, по преданию, стояла запорожская церковь, построенная из камыша и обмазанная глиной. В теперешней церкви села Меловаго от времен запорожских Козаков хранятся оловянная дарохранительница и двадцать две церковно-богослужебныя книги, перешедшия из запорожской церкви. Дарохранительница (см. табл. XXVIII) имеет вид креста, с буквами вверху — I: Ц : Н : I: и по сторонам — ІС, ХС. При помощи шарнира, приделаннаго внизу, верхняя доска дарохранительницы открывается сверху вниз и обнаруживает четыре отделения с перегородками внутри: одно, самое большое, посредине, куда ставился флакончик с вином, два по бокам и одно внизу, под большим,— эти три назначались для частиц просфоры. Дарохранительница носилась монахом (запорожцам служили монахи) на шее, при помощи снурка, вде- вавшагося в ушки, приделанныя вверху ея. Из книг достойны внимания следующия: евангелие (Киев, 1712 года), двенадцать четь-миней (Москва, 1724 г.), последование вечерни (Киев, 1746 г.), служебник (Чернигов, 1747 г.), цветная триодь (Москва, 1750 г.), общая минея (Москва, 1752 г.), ирмологион (Москва, 1758 г.), постная триодь (Киев, 1761 г.), часослов (Киев, 1764 г.), чин малой вечерни (Киев, 1768 г.).
На две с половиной версты ниже села Меловаго стоит земляное укрепление на правом берегу Днепра, против села Горностаевки, расположеннаго на левом берегу его. По внешнему виду это так называемое открытое укрепление, состоящее из трех фасов с исходящими углами и такой же формы в горже укрепления редюит. Направление главной линии с севера на юг. Северная линия укрепления представляет из себя балку 150 саж. длины и 5 саж. наибольшей глубины; южная — 40 саж. длины и 10 саж. наибольшей глубины; западная — 60 саж. длины и два аршина наибольшей глубины. Восточная сторона укрепления упирается прямо в Днепр.
Тотчас ниже укрепления стоит хутор Консуловка или Разоровка. Здесь была шестая по счету запорожская Сича, Каменская. «На оной
1 Описание Украйны. Спб, 1832, стр. 28.
2 Карта: «Typus Generalis Ukrainae sive palatinum podoliae, nioviensis et brazlaviensis terras nova delineatione exhibens». Хранится в С.-Петербурге в частном собрании Павла Яковлевича Дашкова.
3 С татарскаго «кочкар», что значит «баран».
335
Запорожская дарохранительница.
рѣкѣ Каменкѣ 1 имѣлась запорожская Сѣча, выше Кизикерменя (Берислава) въ 30 верстахъ, на правой сторонѣ Днепра» 1 2. «А карауламъ быть по самой границѣ, зачавъ по той сторонѣ рѣки Днѣпра, гдѣ нынѣ войсковой перевозъ да въ Усть-Каменке, гдѣ прежде сѣчь была, а оттуда до гарду» 3. Каменская Сича устроена запорожцами в бытность их под протекцией Крыма, «на поляхъ татарскихъ, кочевьяхъ агарянскихъ», с 1710 года и по 1734 год. Причиной удаления запорожских Козаков из родных мест в места иноплеменников и даже заклятых врагов их был переход их от Петра I к Карлу XII в 1709 году перед полтавской битвой. По словам летописца, это произошло так. «Въ 1709 году король Карл XII шелъ съ своею арміей въ Россію и когда пришелъ къ малороссійскимъ границамъ, тогда кошевой 4 со своими запорожскими козаками, по согласію съ малороссійскимъ гетманомъ Мазепою, измѣнилъ россійскому престолу и присоединился къ шведской арміи и пошелъ войной на Россію. Но когда русскіе разбили на голову подъ городомъ Полтавою шведское войско и поплѣнили тамъ людей, то названный запорожскій кошевой Константинъ Гор- діенковъ съ малою дружиною и шведскимъ королемъ бѣжалъ въ турецкую^ область, въ провинцію Бендеры. А русскіе, послѣ той побѣды, послали войско разорять Сѣчу, за измѣну запорожцевъ; войска, пришедъ, атаковали запорожскихъ Козаковъ, и хотя козаки очень жестоко оборонялись отъ нихъ, но Сѣчи своей не могли отстоять; многихъ изъ нихъ русскіе порубили, многихъ въ плѣнъ взяли, за ихъ себѣ измѣну, многихъ вѣшали на плотахъ и пускали внизъ по Днѣпру, всю имѣвшуюся у нихъ артиллерію, болѣе ста пушекъ, взяли съ собой и отвезли въ Россію, а самую запорожскую Сѣчу до основанія разорили. Оставшіеся же изъ запорожцевъ нѣсколько тысячъ человѣкъ спасли себѣ жизнь бѣгствомъ; бѣжавъ, они отдались въ подданство крымскому хану, отъ котораго получили себѣ бунчукъ, булаву и прочее, и поселились при рѣкѣ Каменкѣ, гдѣ русскіе вновь, пришедши съ войскомъ, выгнали ихъ изъ названнаго мѣста Каменки; тогда они, удалившись, поселились при урочищѣ Алешкахъ, у рѣки Днѣпра, на крымской сторонѣ... А какъ запорожскіе козаки, подъ командою крымскаго хана, ходили на черкесовъ («въ черкесы») 5, числомъ въ нѣсколько тысячъ, то запорожскіе же козаки, тѣ, которые живутъ при рѣкѣ Самарѣ, собравшись большою силою, пошли вооруженною рукой на запорожскую Сѣчу, къ урочищу Алешкамъ, и всю ее разбили и разгромили, людей множество перерубили и перевешали; все это они дѣлали за то, что запорожцы держали ихъ у себя какъ подданныхъ и многія имъ насилія и обиды наносили. И когда кошевой возвратился съ запорожскими козаками изъ похода на черкесовъ й увидѣлъ разореніе своей Сѣчѣ, то собралъ всѣх запорожцевъ и переселился изъ
1 По балке Каменке течет речка Каменка.
2 Мышецкій. Исторія о козакахъ запорожск. Одесса, 1852 г., с. 71.
3 Из актов собственнаго собрания: указ имп. Елизаветы Петровны 1754 г., 27 сентября. См. «Матеріалы для исторіи зап. казаковъ». Спб., 1888 г.
* Константин Гордеевич Головко.
5 По характерному выражению Ригельмана, «во множественномъ числѣ».
337
помянутаго урочища Алешекъ в старую Сѣчу Каменку, о которой выше въ нѣсколькихъ пунктахъ упомянуто» !.
Итак, после Чортомлыцкой Сичи запорожцы сидели сперва Сичами Каменской, потом Алешковской и потом снова Каменской. Так, по крайней мере, свидетельствует князь Мышецкий. Тот же Мы- шецкий дает повод думать, что запорожцы держались в Каменке до самаго того момента, когда, оставив крымско-турецкия владения, вновь перешли в пределы России, что совершилось в 1734 году, в царстование императрицы Анны Ивановны 1 2. С этим свидетельством автора «Истории о козаках запорожских» вполне совпадает свидетельство и автора «Записок о запорожских обычаях», протоиерея Григория Кремянскаго, современника последней запорожской Сичи на р. Пидпильной. «По разореніи Петромъ I Старой Сѣчи (на р. Чорто- млыкѣ),— пишет Кремянский в 1836 году, октября 17,— запорожцы оставшіеся бѣжали на лодкахъ подъ турка, гдѣ турокъ принялъ и водворилъ ихъ въ Олешкахъ. А потомъ просились запорожцы у императрицы Анны Іоанновны о принятіи ихъ опять подъ Россійскую державу, коимъ и позволено. То запорожцы поселились выше Кизи- керменя (теперь город Бериславль, Херсонской губернии) в О мило в о м ъ и, поживши тамъ, какъ говорятъ, семь лѣт, переселились въ Красный кутъ, что нынѣ село Покровское, гдѣ, устроя Сѣчь свою, жили до послѣдняго ихъ разоренія великою императрицею Екатериною II»3. На карте «La Picola Tartaria colla Grima. Venezia, 1798. Presso Antonio Zatta» Каменская Сича названа St. Sicza, т. e. Старая Сича и поставлена против Каир мечети 4 5. С таким же названием Каменская Сича занесена и на карту «Recueil de toutes les cartes pubiiees par PAcademie de Petersbourg. A. Paris, 1745» °. То же название «Старой Сѣчи» Каменская Сича сохраняет на карте Де-Боксета 1751 года 6.
Упомянутое урочище Омилово есть не что иное, как балка Меловая с названным выше селом Меловым, находящимся на четыре версты выше балки Каменки и некогда принадлежавшим помещику Н. И. Вер- тильяку, а теперь составляющим собственность владельца М. Ф. Огаркова. Таким образом свидетельство кн. Мышецкаго о пребывании запорожских Козаков Сичею в Каменке до 1734 года совершенно совпадает со свидетельством протоиерея Кремянскаго, несмотря на то, что этот последний вместо Каменки называет Омилово, но Каменка и Омилово — смежныя места, в ту пору, да и теперь часто не различаемыя одно от другого. Эти показания достойны гораздо большаго доверия с нашей стороны, нежели свидетельства Ригельмана, уве¬
1 Мышецкій. Исторія о козакахь запорожск., Одесса, 1852 г., стр. 18—20. То же см. у Ригельмана. Летописное повѣствованіе о Мал. Рос., Москва, 1847 г., ч. III, стр. 96. Приведенныя слова кн. Мышецкаго переданы с заменой устарелых слов современными.
2 Исторія о козак, зап., 23—27. Ригельман по этому вопросу колеблется: в одном
месте он говорит, что запорожцы имели свою Сичу в Алешках беспрепятственно до
1733 года, а в другом держится указания Мышецкаго: III, стр. 96 и 139.
5 Записки одес. общ. ист. и древн., т. VI, стр. 645.
’ В собрании П. Я. Дашкова, в С.-Петербурге.
^ В собрании гравюр и карт в Румянцовском музее, в Москве.
0 В собственном собрании.
338
рения г. Скальковскаго 1 и повторения г. Марковина 1 2. «Сочинитель запорожской исторіи, г. Скалькозскій,— говорит по этому поводу Н. И. Вертильяк,— полагаетъ, что Каменская Сѣчь была только одинъ годъ; не раздѣлять его мнѣніе я имѣю много причинъ. Значительное пространство кладбища (запорожскаго) не могло никакъ составиться въ одинъ годъ; большое количество надгробны [х]ъ надписей, указывающихъ годы смерти до 1736 года многихъ кошевыхъ, войсковыхъ писарей и войсковыхъ судей, не было дѣломъ случайности 3; наконецъ, многія изустныя преданія и эти записки (князя Мышецкаго) утверждаютъ меня въ моемъ мнѣніи. Сила русскаго оружія, послѣ полтавской битвы, заставила трепетать измѣнниковъ-запорожцевъ и вынудила ихъ переселиться на крымскую сторону, въ Алешки; но несчастный прутскій миръ, по которому вся страна между Днѣпромъ и Бугомъ была уступлена туркамъ, служитъ достаточнымъ ручательствомъ безопасности вторичнаго водворенія запорожцевъ въ Каменкѣ; это мѣсто они предпочитали и потому, что оно охраняло ихъ, по своей мѣстности, отъ внезапныхъ набѣговъ татаръ, которымъ они всегда не довѣряли»4. Таковы историческия данныя о прошлом Каменской Сичи. Теперь на месте ея, как сказано, стоит усадьба Консуловка или Разоровка, владельца М. Ф. Огаркова. Насколько помнит сам владелец, Консуловка сперва принадлежала помещику Байдаку, затем консулу Разоровичу, потом владельцу Константинову, далее помещику Эсауло- ву и, наконец, с 1858 года самому М. Ф. Огаркову. От второго владельца, консула Разоровича, хутор и теперь называется Консуловкой или Разоровкой. Он стоит у устья балки Каменки. В старину по балке Каменке протекала довольно большая речка того же имени, которая бралась из Малаго-Ингульца в степи и шла на протяжении ста верст, впадая в Днепр с правой стороны, по-теперешнему на полтораста верст ниже экономическаго двора владельца, иначе против с. Больших или Нижних Каир, расположенных по левому берегу Днепра. В настоящее время эта речка Каменка имеет не больше шести верст длины в обыкновенное время года, в жаркое же лето и того меньше. По левому берегу ея расположена усадьба Михаила Федоровича Огаркова, а по правому, через реку, усадьба Ивана Прокофьевича Блажкова, вместе с хутором, состоящим из восьми дворов.
При осмотре балка оказалась в высшей степени дикою, но зато и в высшей степени живописною. Русло ея относительно берегов очень низкое, самые же берега усеяны громадными гранитными глыбами, между которыми растет разной породы лес, плющевыя деревья и дикий виноград. От этого по берегам балки да и в самом русле ея можно видеть такие причудливыя беседки, таки я густыя, непролазныя чащи, каких не выдумать и самой разнообразной фантазии человека. Местность поистине замечательная. Недаром она так восхищала путешественников! «Здѣсь въ этомъ тихомъ уголкѣ, между
1 Исторія Новой Сѣчи. Одесса, 1846, т. II, стр. 40—45.
2 Очеркъ исторіи запорож. козачества. Спб., 1878, стр. 68.
3 Н. И. Вертильяк писал в 1852 году; но почти то же самое можно сказать и теперь.
4 Мышецкій. Истор. о козак, зап., Одесса, 1852, стр. 22, прим. 35.
3J9
14*
этими угрюмыми скалами,— говорит Афанасьев-Чужбинский,— любитель природы просидѣлъ бы нѣсколько часовъ, предавшись безпеч- ным думамъ и, можетъ быть, надолго сохранилъ бы въ памяти оригинальный дикій пейзажъ изъ странствій по низовью днѣпровскому. А если этотъ странникъ малороссъ, думы его будутъ стараться проникнуть смыслъ одной страницы изъ русской исторіи» \ Но еще лучше кажется этот уголок в ночное время, при мягком и серебристом свете луны.
Было как раз около десяти часов вечера, когда я, пройдя сухую вершину балки, добрался до реки. Здесь уже давно стояла приготовленная для меня лодка с двумя гребцами. Мы сели в лодку и пустились вниз по течению реки. В то время ночь была самая очаровательная. Река, точно скованная дремотой, точно охваченная легким полусном, струилась до того тихо, что казалось, совсем замерла в своем течении. От этого наша лодка едва-едва скользила по поверхности воды. Гребцы уже давно вынули из воды свои весла, уже давно сложили их на дно лодки и, спокойно скрестив свои руки на груди, отдались течению реки. Пред нами постепенно раскрывались берега балки. Особенно живописен оказался правый берег. Тут сперва обрисовался прекрасный старый сад владельца И. П. Блажкова, за ним раскинулась роща громадных, вековечных гигантов-дубов, за рощей выдвинулись массивнейший гранитныя скалы, поросшия черным мхом, окутанныя дикими кустарниками различной породы дерев. Весь этот берег, вообще, высокий, под конец еще больше того возвышается. Здесь природа делает как бы последнее усилие и выдвигает громаднейшую скалу, сажен сорок или пятьдесят высоты, носящую название Пугачевой горы. У самаго Пугача речка Каменка делает крутой загиб с севера на юг и мчит свои воды в Козацкое Речище, идущее понад правым берегом Днепра, на пространстве трех верст, и потом сливающееся с Днепром. Таков характер праваго берега балки Каменки. Несколько иным представляется левый берег ея. Здесь уже нет ни громадных вековечных дубов, ни массивных гранитных скал, ни дикой, величественной горы Пугача, но зато тут самым берегом реки, в виде длинной канвы, картинно протянулся ряд молодых зеленых верб, которыя тем становятся чаще, чем больше река Каменка подходит к реке Днепру. И в то время, когда один рукав речки Каменки отделяется от общаго русла и отходит к правому берегу балки и, поворотив с севера на юг у Пугача-горы, сливается с Козацким Речищем, в это самое время другой рукав той же речки Каменки отделяется от общаго русла и отходит к левому берегу балки Каменки и отсюда, поворотив с севера на юг, сливается с тем же Козацким Речищем, протянувшимся здесь на четыреста сажен длины. Таким образом вся балка представляет собой как бы подобие вил, рукоятки которых будет соответствовать вершина ея, а двум рожт кам — устья. В устье балки, между двумя рожками, стоит прекрасный остров Каирский, покрытый сплошь высоким лесом, имеющий в длину две версты, в ширину полверсты и разделенный между4 тремя вла- 11 Афанасьевъ-Чужбинскій. Поѣздка въ Южную Русь. Спб., 1863 г., I, 248.
340
Ч. II. Пл. VI.
План Каменской Сичи.
дельцами: Огарковым, Блажковым и Полуденным. Таков характер левого берега балки Каменки.
Само Козацкое Речище имеет также своеобразный характер. Это — в буквальном смысле слова панорама, устроенная природой из воды, живой зелени трав и молодого леса, охваченная с левой стороны высоким, по местам почти отвесным берегом реки, с правой — окаймленная длинным рядом верб, кудрявых, развесистых осокорей и тонкой, низко нагибающейся к воде лозой. Вода здесь до того чиста, что в ней, точно в зеркальной поверхности со всеми подробностями отражаются и деревья, стоящия у берегов, и звезды, блещущия в небе, и луна, выплывающая из-за гигантских скал, и лодка, едва слышно плывущая по реке и, наконец, самыя лица сидящих в ней пловцов. И в то же время какая замечательная тишь! Только и слышно, как иногда пронесется где-нибудь по верхушкам высоких осокорей низовой ветерок, зашумит- заиграет между лоз, протянется тонкой полосой между молодых плакучих верб и снова затихнет, снова успокоится... «Гей, хлопци, гей!.. А ну к веслам, ну!» — крикнул один из гребцов, завидя Днепр. Этот крик вызвал к действительности как меня самого, так и моих спутников, невольно погрузившихся в глубокое молчание в виду царствовавшаго безмолвия самой природы. Я вздрогнул и бросил взгляд вперед: передо мной вольно и плавно раскинулся широкий Днепр. Гребцы усиленно налегли на весла, и мы поплыли против течения реки понад правым берегом ея. Берег оказался высоким, крутым и совершенно открытым. Я взглянул на самую вышку его и тут увидел большой каменный крест и подле него высокую, круглой формы, могилу. Тут гребцы сняли шапки и перекрестились.
— Это что такое?
— Запорожское кладбище.
— А нельзя ли добраться до этого кладбища?
— Отчего же нельзя?.. Братцы, держите левей! Раз-два-три! Вот и берег.
Поднявшись не без затруднений на берег реки, мы увидели здесь какие-то холмы и развалины.
— А это что за холмы?
— А это запорожская Сича.
— Так вот она! Так вот те немые остатки славных и грозных «лыцарей», имя которых некогда гремело по всему свету и слава которых разливалась когда-то по всей Украйне! И где-то все делось?! Страшною грустью повеяло на меня от этого кладбища.
Каменская Сича оказалась расположенною в том самом углу, у котораго сходится речка Каменка с Козацким Речищем, отделяющимся от Днепра по направлению от севера к югу, и представляет из себя неправильный треугольник, протянувшийся с севера на юг понад правым берегом Козацкаго Речища, основанием на север, вершиною на юг (См. пл. V). Вся величина Сичи, по четырем.линиям, определяется так: сто пятнадцать сажен с востока, шестьдесят шесть сажен с севера, сто двадцать три сажени с запада, тридцать шесть сажен с юга. Самая форма Сичи представляется в таком виде. По средине ея, с севера на юг, идет площадь, ширины у северной окраины шесть
342
Ч. II. Рис. 29.
Памятник кошеваго К. Г. Головка.
сажен, у южной три сажени, а по обеим сторонам площади тянутся курени, числом сорок. Один ряд их идет вдоль Козацкого Речища с выходами на запад, а три ряда идут от степи, встречно р. Каменки, с выходами и на восток, и на запад. Между последними тремя рядами, также как и между первыми, тянется от севера к югу площадь, равная и по ширине и по длине первой. Каждый из куреней имеет двадцать один аршин длины и двенадцать аршин ширины. Вся Сича обнесена была каменной оградой, от которой в настоящее время сохранились только кое-где небольшие камни. За оградой, у северной окраины Сичи, уцелели еще семь небольших круглых ям: три к востоку, четыре к западу, приспособленных к стратегическим целям и носивших у запорожцев название волчьих ям. Южная окраина Сичи, там, где сходятся Каменка и К[о]зацкое Речище, отделена небольшою канавою, идущею от востока к западу, ниже которой, с наружной стороны, тянется ряд небольших холмиков, числом девять, в том же направлении, как и канава. Пространство земли ниже канавы к югу, до места слияния Каменки с Козацким Речищем, носит название стрелки и принадлежит владельцу И. П. Блажкову. Здесь тянется ряд холмов, числом восемь, с севера на юг, параллельно р. Козацкому Речищу, но перпендикулярно канаве, отделяющей южную окраину Сичи. Быть может, эти последние холмы служили у запорожцев базисами для пушек, которыми они ограждали свою столицу с юга, как ограждали волчьими ямами с сег ера. Таков общий вид Каменской Сичи.
К этому нужно добавить лишь то, что на сто шагов от Сичи к северу находится еще запорожское кладбище, на коем в настоящее время сохранилось всего лишь четыре каменных креста, один целый и три разбитые в куски, с надписью, сделанною полувязью на каждом из них. Первый крест имеет высоты два аршина и три четверти, толщины поларшина; на нем, с западной стороны, вверху выбита фаза луны, возле нея крест и возле креста нечто подобное цветку, а ниже цветка помещена следующая надпись:
«Во И/ИЖ ОДЛ
И СнЛ и сГо дХЛ ЗДЄ ОПОЧИВЛЄТІ РЯБЪ БЖІЙ К0нсТЛНТИн ГоРД'БЄВИ4 ЯТД/ИЛНЪ КОШОВЫЙ: СЛЯВИЯГ© ВОЙСКЯ ЗЛПОРоЗКоГо низового л ктня НЛЯТНЪРоОКОГо: ПРЄТЛВИСЯ РоМ Яулг
/иля д чивлл».
(См. табл. XXIX). С восточной стороны креста высечено обыкновенное распятие, с обычными при нем буквами, а ниже распятия изображена козацкая арматура: копья, сабли и пушки на колесах. У самаго креста насыпана могила, высоты через вершину две с половиной саже-
344
ни, в окружности двадцать сажен. Второй крест разбит на три куска, и потому на нем можно было прочесть лишь следующие слова: «Во имя
пресвятія и живо... тройцы амінь. Зде опочиваетъ рабъ божи василі дероѲеви отаманъ кошовый... а куреня титаровского преставился в року 1731-м в мѣсяцѣ мае дня 23». Крест лежал возле небольшой могилки, близь которой он, видимо, когда-то стоял.
Приведенныя надписи указывают на то, что под двумя крестами покоится прах-двух кошевых: Василия Иерофеича и Константина Гордеевича. Из двух этих кошевых атаманов о первом нам ничего не известно, а о втором известно лишь то, что он был сын Гордея Головка, что он именовался собственно Константин Гордеевич Головко, что он занимал пост кошеваго атамана уже с 1701 года, затем, отказавшись от своих «дедовских хуторов», перешел на сторону гетмана И. С. Мазепы, играл в одну руку с ним до тех пор, пока не увидел, что был обманут гетманом; тогда заключил союз с крымским ханом в местечке Будищах, теперешняго Полтавскаго уезда, передался ему в подданство и умер, как видно из приведенной надписи, в 1733 году. Остальные два креста настолько повреждены, что на них можно было прочесть лишь одни имена Козаков Якова и Федора. Это и все, что нашел я на запорожском кладбище близь Каменской Сичи, а между тем, глядя на множество могил, можно думать, что здесь было довольно большое кладбище, от котораго однако же в настоящее время уцелело лишь четыре неполных креста, о чем заявлял уже сорок три года тому назад покойный Н. [И]. Вертильяк. «Не болѣе какъ лѣт за пятнадцать назадъ (Вертильяк писал в 1844 году) кладбище бывшей на рѣкѣ Каменкѣ Сѣчи запорожской усѣяно было крестами и надгробными памятниками съ надписями; даже крѣпостные валы сохранили обшивку свою изъ тесанаго камня. Теперь все это истреблено. На кладбищѣ остается только четыре креста. Одинъ изъ нихъ вовсе безъ надписи \ на другомъ стерлась она отъ времени так, что ничего нельзя разобрать; зато надписи двухъ остальныхъ обогащаютъ насъ весьма важными свѣдѣніями относительно исторіи Запорожья: первая опредѣляетъ годъ смерти кошеваго атамана Кости Гордієнка, о которомъ въ «Исторіи послѣдняго коша» г. Скальковскаго сказано, что неизвѣстно, гдѣ онъ умеръ. Вторая дополняетъ списокъ кошевыхъ новымъ неизвѣстнымъ именемъ Василія Ерофѣева» 1 2.
Каменская Сича, как уже сказано, существовала недолго. «Коль скоро объ ономъ (о томъ, что запорожцы поселились въ Каменкѣ) извѣстно стало, то черезъ посланную партію ихъ (т. е. запорожцев) опять согнали (россіяне) и кошъ ихъ разорили. Тутъ запорожцы должны были пройти за Днѣпръ на крымскую сторону и, по приказанію крымцевъ, построились еще ниже, близь Днѣпра же, въ урочищѣ Алешкахъ 3. Но из Алешек запорожцы вновь возвращались на некоторое
1 Это неверно: все четыре креста имеют надписи, но только на двух из них трудно прочесть, потому что они разбиты на несколько частей. Неверно также прочел г. Вертильяк и год смерти Гордиенка: не 1731, а 1733, на кресту стоит Д\^/[Г » где из
последней буквы Л сделано и Г, что и составит 33, а не 31, чего г. Вертильяк и не заметил.
2 Записки одес. общ. истор. и древн., т. I, стр. 607.
3 Ригельман, Лѣт. пов., 1847, III, 96.
345
Запорожския трубки.
время в Каменку. По объяснению кн. Мышецкаго, это произошло по следующей причине: «Какъ запорожскіе козаки, подъ командою хана крымскаго ходили на черкесы въ нѣскольких тысячахъ, то запорожскіе козаки-жъ, которые живутъ при р. Самар k, собравшись во многой силѣ, и пошли военною рукою на запорожскую Сѣчу, в урочище Олешки, и оную всю разбили и разграбили, и людей множество перерубили и вѣшали, и потомъ оную всю выжгли; и зато они то чинили, что запорожцы подданными у себя имѣли и многія имъ насильства и обиды чинили. И какъ кошевой съ запорожскими козаками изъ черкесъ возвратился и увидѣлъ разореніе своей Сѣчи, собралъ всѣхъ запорожкихъ Козаковъ и переселился изъ того урочища, Олешекъ, въ старую Сѣчу, Каменку» \ Таким образом запорожцы снова возвратились в Каменку и жили здесь до 1711 года, когда «гетманъ Скоро- падскій, вмѣстѣ съ генераломъ Бутурлинымъ и восемью всероссійскими полками, охранявшій близь Каменного Затона 1 2 границы отъ нападенія непріятеля, разорили Сѣчь у рѣчки Каменки. Запорожцы поселились тогда на восточномъ берегу Днѣпра при урочищѣ Алешкахь» 3.
Древностями Каменская Сича не богата, и из вещей, найденных здесь, можно назвать лишь одну стальную трубку с резьбой с наружной стороны и с крышкой наверху (см. табл. XXX). Она имеет длины около четверти и найдена вместе с двумя черенковыми трубками и большим аметистом близь одной из запорожских могил, около Сичи. К трубке приделан стальной чубук, в который, видимо, вкладывался другой, деревянный, истлевший, однако, в земле. По оригинальности работы эта трубка — единственный экземпляр из множества нами виденных.
Следующим днем я оставил хутор Консуловку и, переправившись через речку Каменку, скоро очутился в хуторе Блажковом. Владелец хутора, Иван Прокофьевич Блажков, как и вся его семья, оказался очень милым, гостеприимным и даже чрезвычайно душевным человеком. В нем нашел я самое живое участие к своему делу.
Исходив, вдвоем все заветныя места по берегу балки Каменки, по столетней дубраве, гранитным скалам и большому среди Днепра острову Каирскому, мы под конец решили выбраться на скалу Пугач и немного отдохнуть на ней. Взойдя на самую вышку горы и бросив далекий взгляд вверх против течения Днепра, мы увидели здесь одну из симпатичнейших картин, какия раскрываются на нем только в летнее время, при полном расцвете природы и полном обилии вод. Помню, было около девяти часов утра, а Днепр все еще окутан был прозрачными водяными парами, легкою пеленою носившимися над ним. Солнце поднялось уже довольно высоко, и яркие лучи его начинали прорываться сквозь тонкий покров водяных паров и загораться миллионами огней по ровной поверхности чистых вод, пробуждая всю природу к жизни и все живущее на ней — к борьбе и деятельности. Вот из соседняго острова поднялась большая стая птиц. Она взлетела против
1 Исторія о козакахъ запорож., Одесса. 1852 г., стр. 23.
2 Теперь с. Каменка или Малая Знаменка, Таврической губ., Мелитопольск. у.
3 Бантышъ-Каменскій. Истор. Малорос., Москва, 1842, III, стр. 125.
347
самой середины Днепра, быстро закружилась над ним, потом шарахнулась в разныя стороны и далеко-далеко разлетелась по сторонам. «Пугу! пугу!» — вдруг неожиданно раздалось где-то в лесу.
— Это пугач, старожил горы, от него-то она и название свое получила. Теперь довольно нам бродить, пора возвращаться и назад, к обеду.— Решено было возвратиться домой. Солнце уже страшно пекло, и мы, усталые, обливаясь потом, возвратились в хутор. Семья была в полном сборе, и стол уже давно был накрыт.
Солнце стояло как раз в зените, и жар был невыносимый, когда мы, покончив с обедом, оставили душныя комнаты и потянулись вниз к самому берегу Каменки, где раскинулся широкий и густой сад владельца. Войдя в сад, мы увидели здесь старика, Семена Гера- сименка, садовника и вместе сторожа сада. Сад раскинулся по взгорью балки и состоит большею частью из фруктовых деревьев. Мы выбрали самую тенистую яблонь и тотчас же растянулись под ней, на шелковой траве. Возле нас присел на корточки и сторож Семен.
— А шо, діду, чи багацько на світі прожили?
— Ні, не дуже багацько! Не більш, мабуть, як шестьдесят год!
— Не мало одначе!
— Та й не дуже багато!
— А все ж більш нас.
— І більш і не більш.
— ЯЛ так?
— А так, шо хоч я більш вас прожив, так меньш вас знаю.
— Це вже хто його зна? От якби кого із нас запитали, шо вони єсть за хрести такі, що на стрільці стоять, по той бік Кам’янки, то з нас би ніхто того не доказав, а ви,, гляди, і докажете.
— Та це-то невелике диво! Там стояла запорожська Січа, себто така столиця, де збирались козаки, а коло Січі заведено у їх було кладовище; від того там і хрести стоять.
— Ну, а церкви ж там не було?
— Церква була, та тілько не тут, а на бальці Миловій, та яка церква? Комишова.
— Так значить запорожці христіяне були?
— Аякже? Вони нашої віри, а це оті чорти, турки, так ті нехре- щені.
— А шо ж то кажуть, шо небй запорожці і турки однієї пове-
денції? . "
— Ні; це неправда! Вони й с погляду один на одного не схожі. Турки зовсім голову голять, а запорожці голили, та не всю: чуби зостав- ляли. Від них уже і у нас була поведенція чуби ті носити. Як були ми малими, то нам було повистригують голови, а чубки. позостав- ляють, так ми як заведемось битьця та як повматаємо один одному руки у ті чубки, та так і водимось, як барани, аж поки хто не розведе або не візьме ножниць та не повідрізує чубів. Ми їх носили не то шо малими, а уже й великими, та ото як повернули нас із мужиков в улани,— це було год тридцять п’ять або й сорок назад,— то понаїхали до нас стрижії та давай нам різати чуби, а ми уголос, іжи Богу, та ревма ревемо за ними. «Лучче б нас побили, ніж оце поодривали нам ковтуни...»
348
Отак* як пропали наші чуби, то так пропали і запорожці з чубами: цариця Катерина скасувала. Бігла вона сюди Крим розбивати, розбила його з трьох сторон та за одним заходом і Січу зруйнувала.
— Та так Січа і пропала?
— Так і пропала!
— А десь, мабуть, гарно було жити тут запорожцям?
— Мабуть шо гарно, коли подивитьця, шо тут за сторона була. Тоді тут по плавнях та по скелях вовків, лисиць, зайців, диких свиней — прямо не пройдеш. Дикі кабани були пудів по десять або й більш вісу: насилу шість чоловік на сани зложуть. Тут було такого звіру, шо верхових давали із города, чоловік сорок-п’ятдесят, шоб розгонити його. Так де тобі? Його гоняють по степу, а він у плавні. їздили з ружжами та с шаблями по плавням та палили комиші. Та вже тоді трохи налякали його, а то прямо і вийти страшно. Риба, так та, сердешна, аж затхнетця, а раків штанами ловили. А шо птиці, так і казати нічого. Як підеш на охоту, то до дому несеш наче відра на коромислі. Стрепети, ога- рі *, лебеді так пішком і ходять. Трави високі-превисокі, аж по груди, а то ще й більш; а роса по траві, наче вода: як хочеш іти по степу, то перш усього скинь штани, а то й не дотягнеш, як намокнуть. А скинеш штани, підбирай і сорочку, бо й ця замокне. Як ідеш у постолах, то вода тілько чвирк-чвирк! Ліс рос густий та високій: грушшя, калини, винограду дикого — не пролізиш. Нічью страшно було і ходити... А урожаї такі, шо теперь і не почуєш. Тоді ж і дешевість на все була: пуд проса десять копієк, пуд пшеници сорок копієк, та ще й то дорого!..
Может быть наша беседа продолжилась бы на несколько часов, если бы мне не нужно было спешить дальше из хутора Блажкова, по направлению к Бизюкову монастырю, куда я имел проехать в тот же вечер. Возвратившись в дом, я простился с гостеприимными хозяевами, сел в экипаж и быстро помчался по направлению к Бизюкову монастырю.
Второклассный григорьевский Бизюков монастырь находится в 90 верстах от гор. Херсона, в 17 верст, от г. Бериславля и в 6 верст, от хутора Блажкова, расположен по взгорью праваго берега Днепра, среди открытой и довольно живописной местности. Основание ему положено архимандритом Феодосием Масловым, родом из Глухова, Черниговской губернии, бывшим настоятелем молдавской мирнополян- ской пустыни, близь Дуная. Бежав в 1769 году из Молдавии, вследствие притеснений со стороны турок, в стан русских войск, воевавших в то время с турками, Феодосий снискал расположение у фельдмаршала их князя Потемкина и был отправлен в С.-Петербург, к императрице Екатерине II; здесь он получил назначение сперва в Софрониеву, находящуюся в 40 верстах от г. Глухова, а потом, в 1782 г., 23 мая, испросил позволение основать «собственное подворье» с тем же названием Софрониевскаго, у Днепра, ниже Херсона, на бывшей земле запорожских Козаков. Для этой цели Феодосию отведен был участок 11 Огарь — большая рыжеватая утка, величиною почти с гуся, anas rutila.
349
земли по правому берегу Днепра, у балки Пропасной, з три тысячи двести сорок пять десятин земли да через реку, по левому берегу Днепра, более двух тысяч десятин земли так называемых плавен. Для монастыря Феодосий избрал место нагорнее, близь Пропасной балки; он обвел его земляным валом, построил внутри часовню, соорудил несколько келий и назвал все это место «подворьем Софрониевой пустыни». В следующем, 1783 году, построена была и церковь, деревянная, однопрестольная, во имя священномученика Григория, епископа и просветителя великой Армении, патрона князя Григория Потемкина. Вскоре, однако, оказалось, что место, избранное для пустыни, вследствие своей необыкновенной крутизны, было неудобно для монастыря; тогда решили все постройки перенести ниже, но по тому же направлению. Возводя новыя постройки, нашли возможным вместо деревянной церкви построить каменную, сохранившуюся и поныне под именем церкви Григория. Вскоре после этого Феодосий к 5000 земли получил еще 20718 десятин по р. Ингульцу, с левой стороны ея, и с тех пор Софрониевское подворье стало именоваться уже Новогригорьевскою пустынью; спустя десять лет после этого, в 1802 году, 9 декабря, скончался сам основатель ея, архимандрит Феодосий, будучи восмидесятилетним старцем. На следующий год после смерти Феодосия, по высочайшему указу, определено: бывшее Софрониево подворье, потом Новогригорьевскую пустынь преобразовать в Григорьевский Бизюков монастырь на место упраздненнаго, за бедностию, в смоленской епархии ставропигиальнаго крестовоздвиженскаго Бизюкова монастыря. Настоятелем новаго монастыря назначен был архимандрит Иосиф, котораго последовательно сменяли Досифей, Галактион и Никифор Звенигородский. При последнем в монастыре соружена была новая церковь, во имя Покрова Пресвятой Богородицы, возведена каменная ограда вокруг всей обители и построен странноприимческий дом для богомольцев. После кончины Никифора следовали архимандриты: Иаков Вечерков, посвященный потом епископом в Саратове, Анастасий, Иона, посвященный епископом в Екатеринбург, Поликарп, Геронтий и, наконец, в 1854 году Дионисий. Такова в кратких словах история Бизюкова монастыря .
В настоящее время Бизюков монастырь представляется в таком виде: с наружней стороны он обнесен правильной четырехугольной стеной с башнями по углам, в которую ведут двое ворот: с востока и с запада. За стеной растет фруктовый сад; за садом стоят три каменные большие корпуса для братии, приезжающих богомольцев; кроме того, палаты, конюшни, скотные дворы и т. п. Прямо к востоку от западных ворот стоят три церкви: трехсвятительская, григориевская и покровская, все сделанныя из камня, все очень прочныя, хотя и малопоместительный. Под монастырем считается 25963 десятины земли и, кроме того, два рыбных завода, один на Днепре, другой на Конке. По положению, всей братии в монастыре считается восем- 11 Для истории Бизюкова монастыря мы располагаем сочинением архимандрита Дионисия: «СвѣдЬніе о второклассномъ григор. Бизюковомъ монастырѣ». Одесса, 1852 года».
350
наддать человек с настоятелем, которые получают, кроме монастырских доходов и доходов от земли, еще правительственнаго жалованья 758 руб. и 51 копейку.
Запорожских вещей в монастыре нет никаких. Да и вообще монастырь не богат древностями. В нем хранятся лишь пять грамот, три евангелия, крест и колокол, оставшиеся от древних времен. Из грамот одна относится ко времени царя Алексея Михайловича, другая — ко времени царей Иоанна и Петра Алексеевичей, третья — ко времени императрицы Анны Ивановны, четвертая — ко времени императрицы Елизаветы Петровны,— все четыре касаются разных прав, привилегий и земных угодий смоленскаго Бизюкова монастыря, и наконец пятая, писанная от имени митрополита Стефана Яворскаго о посвящении архимандрита для монастыря. Из евангелий одно напечатано в 1636, другое — в 1657, третье — в 1689 году, в Москве. Последнее имеет веса до двух пудов, высоты аршин, ширины две с половиной четверти, обложено медью с разными изображениями, с надписью по краям доски, с внутренней стороны: «Лета 7223 декембрія 21 Сіе святое евангеліе построено при державѣ благочестивѣйшихъ великихъ государей, царей и великихъ князѣхъ Іоаннѣ Алексѣевичѣ и Петрѣ Алексѣевичѣ всея великія и малыя и бѣлыя Россіи самодержцевъ (.) а строи сіе святое евангелія смиренны варѲоломе архимандритъ свято и общежитено (тельной) обители симоновско а положено буде сіе святое евангеліе в томъ монастырѣ, гдѣ буду(тъ) мо(и) грѣшніе кости страшнаго суда божія дожидатьца». Крест, высоты две с половиной четверти, сделанный из меди, с изображением распятия на лицевой стороне и с вырезанными тут же словами: «Се есть сын мо возлюбленный о нем же благоволих того послушайте». Колокол, повешенный на колокольне из четырех каменных столбов и перевезенный из смоленскаго Бизюкова монастыря. На нем, с внутренней стороны, вырезана следующая надпись: «Вылитъ сѣ колоколъ въ царствующемъ граде москве влѣто от рождества христова 1765 году генваря 3 в ставропигіальный крестовоздвиженскій Бизюковъ монастырь з дозволенія колегій экономіи в бытность высокопреподобнѣй- шаго господина отца архимандрита Іова Малѣевского вѣсу в не(мъ) 102 пу. Спаси Господи и помилуй рабъ своихъ строющія храмы божія и подающія имъ всякое благопотребное подаяніе и даждь имъ господи царство небесное ради пресвятаго имени своего. Литъ въ Москвѣ на заводѣ Димитрія Пирагова».
За оградой монастыря, у самаго берега Днепра, сделан так называемый предтеченский скиток, попросту сказать, беседка. Чудное местечко! Представьте себе возвышенный берег Днепра и на этом берегу небольшой мысок, далеко вдавшийся в реку. Вот на этом-то мыску и построен так называемый предтеченский скиток, или беседка, с выведенной над ним крышей на больших кирпичных отштукатуренных и выбеленных колонках. С беседки перед зрителем открывается прелестный вид на Днепр и раскинувшияся по левому берегу его села Мальцево и Вольныя или Нижния Кайры, а по самой реке — остров Санджаровский. В одной версте от этого скитка, в скале, над самым Днепром, есть небольшая пещера, состоящая из двух келий,
351
ископанная, по преданию, каким-то архимандритом монастыря. В настоящее время она стоит необитаема, но чтится народом, как великая святыня.
Следующим днем я оставил Бйзюков монастырь и возвратился назад мимо Блажковки, Каменки, Софиевки и Меловаго, по битому тракту, к пристани Кочкаровки, чтобы здесь вновь сесть на пароход и вновь продолжать свой путь, вниз по Днепру, к седьмой Сичи, Алешковской. Тотчас ниже Кочкаровки впадает в Днепр, с правой стороны, речка Лиговатка, и против нея протянулся большой остров Керсин-первый, длины до пяти верст, ширины больше одной версты, песчаный, покрытый лесом, и ниже его Керсин-второй, значительно меньше перваго, расположенный параллельно первому; далее — остров Кочкаровский, песчаный, покрытый густым лесом. Ниже острова Кочкаровскаго у берега Днепра, с правой стороны, раскинулось село Меловое, в балке того же имени, потом хутор Консуловка или Ра- зоровка и против нея одиноко стоящий крест у могилы Константина Гордеевича Головка; далее, с левой стороны, судоходная речка Быстрик, а против Быстрика, с правой стороны, в устье р. Каменки, остров Каирский, длины две версты, ширины полторы версты, разделенный между тремя владельцами: Огарковым, Блажковым и Полуденным. У татар и запорожцев против балки Каменки и острова Каирскаго через Днепр существовала Каменская или Каирская переправа, с праваго берега на левый, по течению реки, очень удобная, но с лева- го на правый, против течения, довольно затруднительная; оттого обозы, шедшие сверху вниз, переправлялись у балки Каменки, а обозы, шедшие снизу вверх,— в Кизикирмене. Ниже о. Каирскаго впадает в Днепр с правой стороны речка Козацкое-Речище, ниже его стоит деревня Блажкова, далее идут: села Горностаевка, Большие или Нижние Кайры, речка Волошка с левой стороны, д. Новопавловка, остров Полуденный, образовавшийся лет сорок тому назад, остров Санжаровский, насыпанный лет пятнадцать тому назад, коса Штаны, среди Днепра, деревня Рогулина, балка Пропасная, на которой, по сказанию Мышецкаго, когда-то стоял город Пропасный 1, потом Бизю- ков монастырь, Левковское озеро, с левой стороны, затем так называемая Старая переправа, Большой лиман или Великия воды, «чистое, открытое пространство Днепра, лежащее между немногими островами, против Осокоровки 1 2; далее остров Костырка, длины три версты, ширины верста, и за ним речка Костырка, против колонии этого же имени, с правой стороны, и так называемое Волчье-горло — с левой; остров Бешенный, длины почти верста, ширины полверсты, против южнаго конца острова Костырки и против озера Серебрянаго, что среди плавен на левом берегу Днепра. Еще ниже идут колония Кло- стендорф, против того же о. Костырки, колония Старливецкая с островом Старливецким против нея, около версты длины и около полуверсты ширины, острова Попчин, параллельно один другому, около версты длины и четверть версты ширины, речка Кладовая, с правой
1 Исторія о козакахъ запорожскихъ. Одесса, 1852 г., стр. 71.
2 Б стланъ. Описаніе Украйны. Спб. 1832 г., стр. 27.
352
стороны, деревня Сомова или Любимовка, с левой, с остатками турецкой крепости против нея, у устья Конки, впадающей в Днепр с левой стороны. По свидетельству кн. Мышецкаго, «тутъ при Конскихъ водахъ, въ древнее время, имѣлся татарскій великій городъ, какъ именовался, того неизвѣстно, который отъ самыхъ татаръ разоренъ за тѣм, что въ ономъ городѣ пауки, а по турецкому званію мармуки, или тарантулы, людей поѣдали; ково оные ни ужалятъ, тотъ уже не будетъ жив» *. В самом Днепре, как раз-против устья р. Конки, показывают место затонувшаго дуба, т. е. большой лодки, имеющей подобие запорожской чайки.
Ниже деревни Сомовой следует село Мальцеве и против него, среди Днепра, остров Домаха, длины верста, ширины треть версты, остров возвышенный, покрытый лесом, а ниже острова Домахи, с правой стороны, начинается так называемое урочище Лысая-гора, в старину остров Лысый 1 2 и против Лысой-горы, с левой стороны, местечко Каховка с развалинами большой крепостцы, находящейся между Каховкой и берегом Днепра. Образование Каховки относится к концу прошлаго столетия; она получила свое название от перваго владельца, второго правителя екатеринославскаго наместничества и бывшей Таврической области, В. В. Нечуй-Каховскаго; вторым владельцем Каховки с 1800 года сделался Овсяннико-Куликовский.
Против нынешняго местечка Каховки на острове, близь леваго берега Днепра, у турок была устроена крепость Ослан, как о том свидетельствует кн. Мышецкий. «А пониже отъ онаго города Шингерея одна верста чрезъ рѣчку Конскую, на островѣ Днѣпра рѣки былъ турецкій городъ, именуемый Осланъ, а въ 1738 году на ономъ мѣстѣ построенъ отъ россіянъ Андреевскій редутъ» 3. В настоящее время против Каховки, на одну версту ниже Конки, нет никакого острова, но он был до 1848 года и находился ниже теперешней пристани, против мельницы Параваева, на нем была и турецкая крепость; в 1848 году, во время большой воды, островок этот был снесен течением, а крепость его рушилась на дно реки; остатки ея и теперь можно видеть в реке 4. В 40 гг. близь Каховки крестьяне нашли медную турецкую пушку и продали ее на сплав купцам города Обояни, Курской губернии.
Ниже Каховки, с левой стороны, против того места, откуда выходит из Днепра река Конка, лежат остатки крепостцы Кизикирменя, Сооруженной русскими в 1736 году5, а ниже крепостцы впадают в Днепр, с правой стороны, речки Речище, Космаха с остатками крепости Космахи, на правом берегу ея 6, и тут же идет большая песчаная коса, против устья р. Космахи, а за косой открывается остров Космак или
1 Исторія о козакахъ запорожскихъ. Одесса, 1852 г., стр. 64.
2 У Мышецкаго, урочище Высшей головы Космахи, стр. 71.
3 Мышецкій. Исторія о козакахъ запорожскихъ. Одесса, 1852 г., стр. 64.
4 Причиной разрушения крепости был не столько самый Днепр, сколько приказ владельца Каховки Овсяннико-Куликовскаго брать с нея камни для постройки церкви.
5 Там же, стр. 71.
6 Там же.
353
Каир-Космак, длины до пятнадцати верст, отделенный от праваго берега Днепра речкой Космаком и начинающийся северным концом своим как раз против Шведской колонии.
Часть этого острова (точнее плавни) принадлежит жителям Бе- рислава, часть — жителям Шведской колонии, а часть — казне. Об этом острове упоминает еще Боплан. «Остров Каир — совершенно плоский, имеет в длину от пяти до шести миль; одна часть его покрыта камышом, а другая — ветлою. Главный рукав Днепра течет к русской стороне, а потому восточный берег острова гораздо шире, но зато западный не затопляется разлитием Днепра» 1. Ниже острова Космака стоит город Бериславль, расположенный с правой стороны Днепра, на три с половиною версты ниже местечка Каховки. В настоящее время против этого города, в Днепре, есть небольшой остров Денисенков, длины в одну версту, ширины в полверсты, с остатками каменной крепости и большого леса по берегам. Этот остров, называемый по-турецки Тавань 1 2, видимо, был продолжением того острова, который находился против местечка Каховки и который теперь смыт водой.
На этом острову, у северной окраины его, был построен у турок упомянутый город Ослан, а у южной — город Тавань. Между эти [м] и городами через Днепр, от берега к крепости, турки протягивали железный цепи, чтобы затруднить козакам проходить ночью по Днепру; для этой же цели у берегов реки устроены были ворота и на них наведены были из городка пушки. Однако запорожские козаки ухитрялись счастливо проходить мимо этих укреплений: не доезжая городка, они вырубали толстое с ветвями дерево и потом, войдя в речку Космаху, которая шла понад самым Кизикерменем, пускали это дерево к цепям; как только дерево ударит в цепи, и как только эти цепи забренчат, турки поднимают из пушек пальбу и стреляют до тех пор, пока не выпалят весь запас; а запорожцы меж тем, пользуясь темнотою ночи и пальбою из пушек, сворачивают к левому берегу, входят в р. Конку, перетаскивают свои чайки через греблю поза плавней и выходят снова в Днепр, ниже о. Таваня. Иногда, впрочем, запорожцы проходили и без этой хитрости: так тихо проплывут, что турки и не заметят. По взятии русскими г. Кизикерменя, на острове Тавани, в 1739 году, построен был Таванский редут 3. В настоящее время на берегу Днепра, под горою, где стоял Кизикермень, существуют развалины двух стен, в два аршина толщиною каждая. Стены из местнаго известняка, кладки на извести, расстояние между ними — десять шагов. В этих стенах и теперь видны правильныя четырехугольныя дыры, идущия далеко во внутрь. В эти дыры и были, вероятно, закреплены концы цепей; остатки этих цепей видны были еще лет 50 тому назад. У татар между островом Таванью и берегом Днепра существовала самая лучшая переправа Таванекая; она весьма удобна была потому, что находилась не далее одного дня пути от Крыма и потом состояла из двух рек, из коих одну, Конку, переходили вброд, а дру¬
1 Описаніе Украйны. Спб. 1832 г., стр. 27.
2 По-русски это значит «потолок, палуба».
3 Описаніе Укра[й]ны, стр. 64.
354
гую, Днепр, переезжали вплавь, так как он имеет здесь всего 600 шагов. Существование переправы у Кизикерменя не нравилось запорожцам, потому они просили русское правительство через крымскаго хана запретить татарам переправу у Кизикерменя и перенести ее к Никитину-Рогу. Остатки переправы и теперь видны между островом Дени- сенковым и плавней, в виде гребли и вбитых в песок свай.
Город Бериславль, у греков Мелитополь, у русских Белая-вежа, возобновлен был турками на правом берегу Днепра, вместе с крепостями Арслан-Эрдак и Шагин-кермень, на левом берегу, и назван Кизи- керменем, что значит «крепость девицы». Здесь производился торг пленниками, в особенности пленницами, девушками, захваченными на Украине и Польше татарами. Русские несколько раз пытались вырвать этот город из рук турок, но это удалось им только после четвертаго раза. Впервые Кизикермень взят был русскими в 1695 г. 31 июля, при царе Иоанне и Петре Алексеевичах; потом вторично, в 1736 г., при императрице Анне Ивановне, фельдмаршалом Минихом; далее, в третий раз, при императрице Екатерине II, графом Шереметевым и, наконец, в четвертый и последний раз, в 1771 году, отрядом войска князя Долгорукаго-Крымскаго, после чего он переименован был в город Бериславль и с 1774 года утерял свое значение крепости. В 1787 году Бериславль ознаменован был пребыванием в нем императрицы Екатерины II: 18 мая и 1 июня она имела здесь ночлег, когда ехала в Крым и обратно. В г. Бериславле есть несколько древностей, оставшихся от времени запорожских Козаков. Из них часть находится в теперешней соборной воскресенской церкви, часть — в частных руках. Еще лет сорок тому назад в Бериславле стоял рубленый деревянный собор, находившийся прежде в козацкой крепости Переволочне, но потом перенесенный, по приказу князя Потемкина, в г. Бериславль *. В нем-то и хранились разныя запорожския древности. Теперь собор этот снесен, и все вещи, находившийся в нем, перешли в настоящий собор. Впрочем, из этих вещей сохранились только следующий. Евангелие обыкновеннаго формата, вулист, киевской печати 1687 года с надписью, сделанною на переплетном листе: «Сію книгу именуемую Евангеліе напрестольное надалъ его милость панъ Никита Ѳоменковъ козакъ з (съ) сѣчи запорожской куреня менского до храму церкви св. Воскресенія Христова, за пресвитера человѣколюбца о,тца Іоанна Григорьевича Стринского въ том же храму вишереченномъ при людехъ (,) за умершихъ роднихъ(,) а особливе при Остапу Филиповичу Тараненку в томже храму будучому (,) втой часъ ктиторови Іосифу Яковлевичу знатному товаришеви сотнѣ переволочанской, и при инихъ людехъ на тотъ часъ згодившихся Року 1706 іюля 9 дня. Помяни господи души чадъ своихъ: Филимона, Ѳому, Екатерину».
Евангелие, московской печати 1730 года, поступившее в церковь в 1790 году «отъ черноморскаго поручика Семена Шкляревскаго». Евангелие, московской печати 1735 года, поступившее из крепости 11 Всеволжскій: Путешествіе. Москва, 1839 г., 48; ^Записки одесск. общ.
истор. и древн. I, 606.
355
Переволочной в 1783 году. Напрестольный крест, серебряный, позлащенный, высоты полторы четверти, с надписью: «Сей крестъ съ мощами святыхъ печорскихъ чудотворцевъ Лаврентія затворника, нестора, ани- сія, моисея, тита, ипатія, мортира, агафонта, Зиновія. Мощи святыхъ невскихъ печерскихъ чудотворцевъ положилъ въ сей крестъ по обѣщанію столникъ и полковникъ Степанъ Ивановичъ Яновъ. 1566 года, вѣсъ 1 ф. и 6 зол.». Напрестольный крест кипарисовый, оправленный в серебро, высоты три с половиной четверти, с серебряным подножьем, весу 3 ф. 57 зол. Кроме этих древностей, в церкви г. Бери- славля хранится еще несколько высочайших указов, повелений св. синода и распоряжений епархиальной консистории с 1721 —1734 года, рукописный нотный ирмолой, «написанный въ Нѣжинѣ трудолюбіемъ Леонтія Глобацкаго съ 1730 года»; истолкование молитвы Господней Иоанна Златоуста, рукописная книжка 1748 года; беседы Иоанна Златоуста, напечатанныя в Москве в 1767 году.
Из древностей, находящихся в частных руках, интересны древности в собрании И. П. Шила. Иван Парфентьевич Шило, запорожец по происхождению, купец по профессии, человек во всех отношениях замечательный; в нем сочетались все лучшие черты малорусскаго характера: это большой хлебосол, остроумный собеседник, тонкий юморист, глубокий самородок-философ, замечательный оратор и превосходный знаток малорусской литературы, как в ея прозе, так и в стихах. Свято храня память о своем деде, запорожце Шиле, Иван Парфентьевич много сберег у себя запорожскаго боевого оружия, не желая ни продать, ни даром передать его в чужия руки. Из редкостей этого рода у И. П. Шило сохранились: превосходной работы рушница, т. е. ружье, прекрасный пистоль; свяченый гайдамацкий нож; длинный вместе с древком спис; стальной, чеканной работы, келеп; стальная, без ручки, сабля; кроме того, две серебряныя, с изображениями, чарки и несколько фамильных бумаг, доказывающих несомненное происхождение И. П. Шила от запорожца Шила.
Бериславский старожил Трофим Пономаренко рассказывает следующее о происхождении фамилии Шило. Однажды во время похода Козаков в Польшу три запорожца заехали к одной «господыне» в гости. Лошадей оставили во дворе, а сами зашли в хату погулять. «Господыня» приняла их сперва очень приветливо, но потом, под каким-то предлогом, вышла из хаты, заперла дверь и сама побежала дать знать, кому следует, о своих гостях. Бросились запорожцы к дверям — заперты; туда-сюда — нет выхода! Под конец нашли отверстие в сенях, но оно оказалось так мало и так высоко, что выбраться чрез него не было никакой возможности. Тогда два запорожца подсадили одного из своих товарищей, высокаго и сухощаваго, и он, как шило, проскочил в отверстие и отпер дверь для оставшихся в сенях. Запорожцы удрали, но с тех пор сухощаваго товарища прозвали Шилом. Этот Шило и был родоначальником теперешняго бериславскаго купца И. П. Шила.
На пять верст ниже г. Бериславля идет в Днепре остров Козацкий, против него впадает речка Козацкая, а против реки Козацкой стоит деревня Козацкая, имение князя Трубецкаго; остров имеет в
356
длину* одиннадцать верст, кончается против колонии Львова, покрыт лесом, состоит из песку. На острове Козацком есть озеро Заманиха и небольшой пролив, называемый Ериком, идущий от востока к западу, впадающий в речку Козацкую и разделяющий остров двумя третями к северу и одной третью к югу. Против острова, несколько севернее южнаго конца его, к таврическому берегу есть еще Алисов- ский е;рик или Штаны. Ниже острова Козацкаго, с левой стороны идут: село Малая Каховка, и против нея впадает в Днепр за длинным выступом Писаревским, против средины села Британов, река Конка, затем самое село Британы, с той же левой стороны, и против села остров Британ, параллельно Козацкому, длины полторы версты, ширины верста, покрытый лесом. Ниже острова Козацкаго и Британов следует остров Писаревский, полторы версты длины и около версты ширины, видимо, оторванный от острова Козацкаго, отделенный от южнаго конца его рекой Домахой и покрытый прекрасным лесом. По всем соображениям, остров Писаревский есть тот самый, который у Боплана и на разных картах Днепра известен под именем Бургунскаго острова. Он находится ниже реки Бургунки, повыше села Тягин- ки, расположенных с правой стороны Днепра, имеет в длину около полумили, затопляется полноводием 1. Здесь у татар была переправа Бурганская, где они должны были переплывать реку Конку и два раза глубокий Днепр. На полторы версты ниже острова Писаревскаго, на таврическом берегу, расположен Корсунский монастырь, понад речкою Каменкою, выходящею из Днепра; тут же деревня Дядьковка и против нея в Днепре о. Дядьковский, длины две с половиной версты, ширины полторы версты; ниже острова, с правой стороны, река Ко- зацкая, далее еврейская колония Львова, затем деревня Красный Бур- гун или Карагун на десять саж. ниже колонии Львова, обе на красной горке; далее слева небольшой, но чрезвычайно красивый корсунский скиток и рыбный завод, стоящий у самаго берега Днепра; а потом на полверсты ниже Корсунскаго скитка река Конка, выходящая из Днепра и идущая понад селом Козачьими лагерями.
Как Корсунский скиток, так и самый Корсунский монастырь возникли уже после падения Запорожья. Начало возникновения монастыря относится к 1784 году, по инициативе архимандрита Никодима и по воле князя Г. Потемкина. Сперва он основан был близь села Большой Знаменки, а потом перенесен на теперешнее место, на сорок верст выше Херсона, на сорок семь выше Алешек и на двадцать верст ниже Берислава; под монастырь отведено было 14000 десятин земли. Он заложен во имя Корсунской Божией Матери, строился целых три года и назначался сперва исключительно для старообрядцев, но потом, с 1845 года, по распоряжению архимандрита херсонскаго и таврическаго Иннокентия, стал принимать к себе и православных. иноков. В настоящее время он исключительно православный монастырь. В нем шесть церквей: соборная Корсунской Божией Матери с отдельною трехъярусною колокольнею, николаевская архиерейская, михайловская трапезная, Дмитриевская и кладби¬
1 Бопланъ. Описание Укра[й]ны. Спб. 1832 г., стр. 29.
357
щенская, каменная, весьма красивой архитектуры. Монастырь обнесен каменною стеной, высоты три сажени, ширины аршин с четвертью, с башнями на четырех углах с осьмиконечными на них крестами. Кроме церквей, в монастыре есть еще несколько зданий для архимандрита, братии, дом для архиерея, для трапезы, богомольцев; здания для служб, постройки для скота, склады для запасов и т. п.; затем два сада, цветник, огород. Всех иноков в нем считается 22, послушников— 12. Запорожских древностей в нем нет решительно никаких, зато есть много старообрядческих редкостей: иконы московско-суздальскаго письма, кресты, облачения, чаши, книги и др.1.
Ниже реки Конки, с правой стороны, идет село Тягинка, расположенное по балке Тягинке, и тут же у праваго берега Днепра четыре островка Тягинских, расположенных параллельно один другому от востока к западу и отделенных от праваго берега Днепра речкою Тягинкою; из этих островов первый от берега имеет длины версту, второй — версту с четвертью, третий — полверсты, четвертый — четверть версты. Все они как бы удалены от Днепра и находятся скорее в устье балки Тягинки, чем в самой реке. Все они покрыты лесом и на одном из них возвышается высокий курган. По словам кн. Мышецкаго, при реке Тягинке, у самаго Днепра, находился городок Тягинка с треугольным замком и с круглыми башнями; в длину этот городок имел одну версту, а в ширину несколько более полуверсты; он построен был на каменном фундаменте немецкими народами франками (т. е. генуэзцами), а потом, в 1738 году, русские построили здесь свой замок» 1 2. Теперь от реки Тягинки остался один ручей, в три версты длины, и сухой овраг в тридцать верст длины. Село Тягинка когда-то принадлежало помещику Энгельгардту, в настоящее время оно составляет собственность владельца Волохи на. Против села Тягинки, с левой стороны, впадают в Днепр рр. Конка и Крымская Татарка, а ниже их образуется так называемый Дубовый лиман.
На семь верст от села Тягинки, на почтовом шляху, около екатерининской мили, стоит большая могила, о которой у местных старожилов существует такого рода предание. Однажды задумали раскопать эту могилу запорожцы, прослышавши о скрытом будто бы в ней кладе. Разрыли и нашли в ней гроб, на крышке гроба позолоченную бляху, на бляхе изображение Георгия Победоносца. Вскрыли гроб и увидели в нем нетленное тело богато убранной панночки с дорогим перстнем на пальце правой руки. Тогда один из кладоискателей бросился к этому перстню, но, не могши снять его руками, взял перстень вместе с пальцем в рот и так сильно рванул его зубами, что он проскочил ему в горло. Хищнику грозила опасность умереть. Но тут к нему подскочили товарищи, привели к жизни, перстень вынули, вновь надели на палец панночки, а могилу зарыли. Нетленность панночки они объяснили ея праведностью.
Ниже села Тягинки следуют: остров Дидов, Глухой лиман с левой стороны, деревня Драная, Новоселовка, устье р. Малаго-Ингульца —
1 О Корсунск. монастыре см. Запис, одес. общ. истор. и древн., т. XII, стр. 405.
2 Исторія о козакахъ запорожскихъ. Одесса, 1852 г., стр. 72.
358
все с правой стороны, и против него остров Ингульский, а против острова Ингульскаго, с левой стороны, село Козачьи-Лагери, Таврической губернии, Днепровскаго уезда.
По объяснению старика Федота Анищенка, Козачьи-Лагери получили свое название оттого, что здесь, на полторы версты выше села, где теперь городище, стояли лагерем запорожцы; тут у них была и церковь из камыша, стоявшая на толоке. Это было в то время, когда русские брали крепость Кинбурн (1787 года, под начальством А. В. Суворова). «Тогда запорожцы перед вели москалям, показывали мисьця». Сперва москали и запорожцы понаделали батарей и паланок в Алешках, а потом стали лагерем, близь теперешняго села Козачьих-Лагерей. «Мой дядько Карпо Кобзарь добре знал и те батареи и те паланки, потому что он был сам запорожец. Тут, рассказывал дядько, очень опасно было стоять: турки одолевали. Раз как-то всю святую неделю москали и запорожцы стояли с пистолями: разнеслась чутка, что турок паски не дает... И долго таки тут пришлось стоять запорожцам. А как перебрались они в Черноморию, то так оно и пошло: Лагери да Лагери. Тогда сюда поприходили литвины, волохи, греки и кое-кто из села Матвиевки, тощо».
Против с. Козачьих-Лагерей, с правой стороны, идут д. Бановка, бывшая Терноватка, с. Никольское, бывшее Понятовка, и против нея остров Понятовский, длины восемнадцать верст, принадлежащий частью владельцу Тропину, частью крестьянам Понятовки и разделенный на одной трети Ериком, в направлении от востока к западу. Ниже о. Понятовскаго следуют р. Конка (Лагерная), выходящая в Днепр из-под Козачьих-Лагерей с левой стороны, река Йнгул с правой стороны, о. Сомов, длины две с половиной, ширины полверсты, река Конка, выходящая снова из Днепра, под Алешками, два раза: впервые выше Гульбища, вторично ниже Гульбища; потом с. Садовая Фа- леевка, бывшее имение графа Костандиуса, и ниже с. Фалеевки нижний рукав р. Малаго-Ингульца, урочище Гульбище, д. Широкая, иначе Антоновка, с правой стороны; р. Раскопанка, идущая в Алексеев лиман и из-под Алексеева лимана в р. Конку; слобода Тындийка и против нея остров Точковой (правильнее мыс), длины полторы версты: далее, хутора Тындийские, дача Терещенка, женский монастырь Перепелицын, основанный священником Перепелицыным, военный госпиталь и, наконец, город Херсон, против лимана Кардашинскаго и ниже города Алешек.
Город Херсон основан князем Г. А. Потемкиным в 1778 году, как кажется, на месте крепости Александршанца, построенной русскими войсками в 1737 году, при впадении р. Кошевой в Днепр. При основании Херсона устроен [ы] были крепость, верфь, адмиралтейство, арсенал, монетный двор ', пароходная пристань, второклассная таможня и пр. Предполагалось сделать Херсон торговым и военным портом. Но эту роль он выполнял недолго. С основанием в 1788 году г. Николаева, на Буге, и г. Одессы в 1795 году, на Черном море, Херсон 11 Верфь—ниже теперешней учительской семинарии; адмиралтейство там, где теперь архиерейский дом; арсенал, где теперь тюрьма; а монетный двор — ниже тюрьмы.
359
должен был уступить первому свое значение военнаго порта, а второму — значение торговаго рынка. После этого и черноморский флот (в 1795 г.) и адмиралтейство (в 1826 г.) перешли в Николаев, а крепость (с. 1835 г.) совсем упразднена, и Херсон с 1803 года оставлен только губернским городом.
Из запорожских вещей в Херсоне сохранилось немного. Все они хранятся в церкви св. Екатерины, построенной в крепости на северной окраине города. Евангелие московской печати 1748 года, с надписью: «Сіе Евангеліе сооружено запорожцемъ славнаго войска Низового куреня Дядьковскаго знатнаго товариша Андрея Кичкиня; коштомъ и стараніем его. Серебра въ немъ полпята фунта и лот. На позолоту его вышло червонцевъ шесть. Дѣлалъ же штукъ-мейстеръ Симеонъ Золотаръ въ богоспасаемомъ градѣ Кіевѣ». Евангелие московской печати 1785 года, с надписью: «Запорожская Сичь Екатерининскому собору». Крест кипарисовый, обложенный серебром, полторы четверти высоты, с надписью: «Сей крестъ до церкви Сичевой Покрова Пресвятія Богородици серебра церковнаго съ тщаніемъ Ониська Горбика». Кроме названных вещей, в той же церкви хранятся еще четыре ризы, дар запорожских Козаков: одна с изображением сошествия Св. Духа, другая с изображением Крещения, третья с изображением Успения Богородицы и четвертая с изображением Тройцы.
Из Херсона я направился шаландою в город Алешки, Таврической губернии, Днепровскаго уезда, где была у запорожцев Сича, Алешковская.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ой піднявся орел з Великого-лугу
Та й почав скликати орлинят до кругу:
— Злітайтеся, діти, годі вже сидіти!
Чи така ж година? Ой як важно жити! Полинемо, братці, на рідні могили,
Бо тії могили славу нашу вкрили...
Народная песня
Алешки очень древний город. Нумидийскому географу Эдриси он известен был под именем Алеска, у итальянцев он назывался Еіехе, или Егехе, что подало повод известному путешественнику Иосафату Барба- ро XIII в. назвать и самый Днепр именем Elici, тогда как другому путешественнику, Плано Карпини, это же самое подало повод назвать Днепр именем Laresse. Профессор Брун доказывает, что местоположению теперешняго города Алешек соответствует прославленная Геродо- том лесная область Гилея х. Возникши на месте или близь греческой колонии Александры, Алешки становятся известными под именем Олешья уже со второй половины XI столетия и служат промежуточным пунктом в торговле между Киевом и Царьградом. «Въ се-же лѣто (1084) Давидъ зая грекы въ Олешьи... Бывшю же граду велику, пойдоша возы къ плаву, божию же милостию придоша лодии изъ
Олешья, и пріѣхаша въ нихъ на Днѣпръ, и насытишася рыбъ и вина» 1 2. Но затем с XIII века, со времени нашествия татар, Олешье как бы совершенно исчезает и появляется уже в начале XVIII века, под именем Алешек; с 1784 года они делаются уездным городом Таврической губернии, Днепровскаго уезда. Город стоит при двух реках: Конке и Чайке, в 171 /2 верстах от Херсона, если идти к нему по Конке, и в 12, если идти по Овдинкову ерику 3; с трех сторон он окружен глубокими, бело-желтоватыми песками, известными у местных жителей под названием кучугур. Кучугуры — страшный бич для Алешек; они давно бы покрыли собою город, если бы жители не пришли к счастливой мысли разорать окрестности города и засадить их красной шелюгой, которая одна в состоянии удержать зыбкий песок на одном месте.
Для занимающихся историей запорожскаго козачества Алешки важны, как место бывшей здесь Сичи, основанной «на поляхъ татар-
1 Записки одесск. общ. истор. и древн., т. IV, 236—239.
2 Лѣтопись по Ипатскому списку. Спб. 1871, 144, 491; также 320, 346, 357.
3 Ерик впадает в Конку, а Чайка в Кардашинский лиман. За запорожцев Чайка «сходылась з Конкою, а теперь Чайка сама соби, а Конка сама соби».
361
скихъ, кочевьяхъ огарянскихъ» кошевым атаманом Константином Гор- деевичем Головком. Трактатом 1712 года в Константинополе Россия отказалась от своих прав на Запорожье и признала его улусом турок, а запорожцев — райями Порты, в команде ханских сераскиров. «Его царское величество весьма руку свою отнимаетъ отъ Козаковъ съ древними ихъ рубежами, которые обрѣтаются по сю сторону Днѣпра и отъ сихъ мѣст и земель, и фортецъ, и мѣстечекъ, и отъ полуострова Сѣчи, который сообщенъ на сей сторонѣ вышеупомянутой рѣки». Запорожцы так поспешно ушли из своих владений во владения турок, что едва только успели захватить с собой свои походныя церкви, сделанный в виде холщевых и клеенчатых палаток; духовенство явилось к ним уже после, частью из Польши, частью из Афона, а частью из Иерусалима и Константинополя. Так, в это время настоятелем войскового духовенства в Алешках был архимандрит Гавриил, родом грек, и только с 1728 года прибыл к ним православный русский священник Дидушинский. В Алешках запорожцы испытали много кривд и притеснений со стороны татар и турок. У них отнято было отведенное им вначале низовье Днепра до его порогов; их продавали в рабство на турецкие гадриги или морския судна, их принуждали воевать с своими соотечественниками малороссийскими козаками. Вдобавок к этому и в России не забывали об измене запорожцев: «Козаковъ измѣнниковъ,— сказано было в инструкции 1725 года на имя генерал- майора Чернышова, губернатора Азовской губернии,— Козаковъ измѣнниковъ-запорожцевъ и прочихъ ни съ товары, ни для какихъ дѣл въ губерніи и никуда въ великороссійскіе города, также и изъ той губерніи и ни откуда чрезъ ту губернію туда на Запорожье съ товары, ни за добычею и ни съ чѣмъ отнюдь не пропускать» \
«Ой Олешки, будем вас знати,—
І той лихій день і ту лихую годину;
Ох, будем довго пам’ятати Тую погану вашу личину».
В настоящее время в Алешках от более чем двадцатипятилетняго пребывания здесь Козаков осталось очень немного памятников, чтобы не сказать ничего. Жители Алешек даже и не знают о том, что на месте их города была некогда запорожская Сича. В местной церкви никаких остатков старины не сохранилось. Если что и уцелело от запорожцев в Алешках, так это небольшое земляное укрепление (см. пл. VI); оно находится на полторы версты выше города к востоку и состоит из длинных, полузасыпанных песком канав с высокими валами. В общем оно представляет из себя форму бастиона с тупыми углами, с воротами с южной стороны, примененнаго к местности. (См. пл. VI) 1 2. На 250 сажен западнее от укрепления, против впадения в
1 Марковинъ. Очеркъ Исторіи запорожск. Козаковъ. Спб. 1878 г. стр. 68.
2 О запорожских укреплениях вообще нужно сказать, что они весьма часто отличаются неправильным характером построения, но зато изобличают громадное умение Козаков приспособляться к условиям местности. Впрочем, это всегда бывает там, где предоставляется большая самостоятельность единицам, чем массам.
362
реку Конку речки Лазнюка 1, старожилы показывают место бывшей Алешковской Сичи. По рассказам стариков, Феоктиста Горбатенка, Василия Кирияша, Афанасия Плохаго и Даниила Бурлаченка, Сича оставалась вцеле до 1845 года, когда, по распоряжению правительства, в виду опасности от песчаных кучугур, грозивших засыпать весь город Алешки, была разорана и засажена красной шелюгой вместе с ближайшими окрестностями ея. Насколько помнят названные старики, Сича заключала всебе всего лишь две десятины земли; по виду она казалась правильным четыреугольником, с валами до двух аршин высоты, с редутами по углам и с воротами в две сажени ширины у северной окраины. Во всю длину Сичи лежала ровная, точно метлой сметенная площадь, ширины до 40 сажен. Когда старики были еще мальчиками, то они находили на Сичи различныя мелкия монеты, копейки, парички, левки, а вместе с монетами оружие, особенно копья с четырьмя углами. «Оце як подує великий вітер та як підніме на Січі песок, то ми було й кричимо один одному через пліт: «А ходим, Василю, чи там, Данило, на городок собирати копійки!» Та й біжимо туди». Находили и серебряные крестики, и восковыя свечи в гробах, и куски смолы, и круги дрота, и свинцовыя пули, и разную черепковую посуду, например, «глеки, або куманы». «Богато чого доводилось бачити на той Січі: якось наткнулись ми на цілих п’ятнадцять трун, і чудне діло: вони не схожі на наші; а здаются наче на каюки з відрізаними носами. Доводилось бачити і чоловічі голови: як тикви валяютця. А покойники лежать так, як і у нас». Сколько запомнят старики, Сича была покрыта травой, оттого они часто пасли на ней, будучи хлопцами, телят; но потом мало-помалу ее стало заносить песком. Случилась как-то «драная зима»; тогда особенно много нанесено было ветром песку на Сичу. «Рвала- рвала, сипала-сипала хуртеча той пісок, та дойшло до того, шо й Алешки стала замуровувати». После этого-то и вышел приказ разорать окрестности города и засадить их шелюгой. «Тоді цю шелюгу усе возили із Вознесенки; отоді і Січу засадили лозою». По рассказам тех же стариков, близь Сичи, на берегу р. Чайки 1 2, там, где теперь пристань, у запорожцев стояла церковь, сделанная из камыша; около церкви отведено было кладбище и тут же выкопана была криница, в которой никогда не замерзала вода. Вот и все, что помнят старожилы об Алешковской Сичи.
На одну четверть версты ниже города Алешек, с правой стороны, впадает в Днепр речка Кошевая, а против нея протянулся остров Карантинный с лиманом Стеблиивским в самой средине его, длины пять верст, ширины две с половиной; в настоящее время он застроен лесопильнями и шерстомойками. Против острова Карантиннаго, у лева- го берега Днепра, на пять верст ниже города Херсона, стоит остров Потемкин, охваченный с левой стороны Новым Днепром, с правой — Старым Днепром или так называемым Гологрудов-
1 Устье Лазнюка служило у запорожцев пристанью. Лазнюк берет свое начало в плавнях, тянется на протяжении трех верст, глубины имеет до трех сажен.
2 Теперь так называемый Маркуцын берег.
363
>
з*
План Алешковской Сичи.
ским рукавом, и имеющий длины четыре версты, ширины две с половиной. Против острова Потемкина выходит из Днепра река Конка, называемая здесь Збурьевским рукавом, а против реки Конки тянется остров Галухин, имеющий восемь верст длины и семь ширины, отделенный с правой стороны рекой Ольховым Днепром, с левой —Старым Днепром, расположенный почти против села Голой-Пристани, стоящей на таврическом берегу. Западнее от острова Галухина, через Ольховый Днепр, стоит остров Запорожский, иначе Ольховый, отделенный с правой стороны рекой Кошевой, с левой — Ольховым Днепром }/і расположенный против деревни Арнаутовки, что у праваго берега Днепра. Ниже острова Запорожскаго, по тому же берегу, соединяется с Днепром Бело-озеро. Против Бело-озера, с левой стороны, стоит женский монастырь, а за ним село Белозерка или Шкадовка, с 1784 года принадлежавшая генерал-поручику Ивану Абрамовичу Ганнибалу, а затем перешедшая к графу Александру Андреевичу Безбородку и после него поступившая в собственность подполковнику Балтазару Балтазаровичу Скодовскому. Ниже Бело-озера и села Белозерки впадает в Днепр, с правой стороны, речка Кошевая, а против ея устья, среди Днепра, стоит большой остров Погорелый, длины десять, ширины шесть верст, ниже котораго, с правой стороны, идет речка Кора- белка. Речка Корабелка получила свое название уже со времени основания города Херсона, когда по ней плавали к Херсону корабли, ходившие до 1855 года, пока англичане не затопили речки обломками старых судов. Ниже Корабелки, с левой стороны, следуют село Голая- Пристань, река Серединка; с правой — село Гнилище, у озера Гнилу- хи, остров Касперовский, село Касперовка 1 2 с чудотворной иконой Кас- перовской Божией матери, речка Пидпильна, впадающая в Днепр чрез Дидово озеро и гирло Ревач, с правой стороны. Ниже Касперовки идут села: Кизимыс (т. е. Девичий мыс, теперь произносят Кизий- мыс), бывшая турецкая крепость, построенная турками для содержания в ней милиции на случай набегов запорожцев; далее село Софиевка, принадлежащее владельцу Скоропадскому, колония Розенталь, по правому берегу Днепра; село Збурьевка, у Збурьевскаго лимана, по левому берегу Днепра; рукав Днепра, с правой стороны, Белогрудовский, рукав Днепра, с левой стороны, Збурьевский, пристань Глубокая, деревня Широкая, обе с правой стороны; села Богоявленское, Прогнои, Вяземка, все с левой стороны; остров Яну- шев, длины около версты, ширины около полуверсты, ниже Вяземки; деревня Бузовая слева; остров Вербки, село Соленая-Пристань, с левой стороны, и, наконец, местечко Станислав, с той же стороны, у устья Буга.
У устья Буга кончались владения запорожских Козаков; отсюда они шли уже понад левым берегом реки вверх до впадения в нее р. Синю-
1 В 1787 году, 14 мая, в Белозерске останавливалась императрица Екатерина II, во время своего путешествия по Новороссии. Здесь она обедала у графа А. А. Без- бородка.
2 Имение владельца Сербинова.
365
хи. Первое село на этом пути — Александровка или Штыхова,— имение владелицы Е. И. Милорадович. Близь этого села есть два замечательных места в истории запорожских Козаков: место, где погребен запорожец Коношко, и место, где пребывал Семен Козарь, так называемый «Семенив-риг». Крест стоит в одной версте от усадьбы владелицы, над проезжей дорогой; он обнесен деревянной оградой, по мысли управляющаго имениём А. В. Скубы, и с южной стороны имеет такую надпись: «Бывшаго войска запорожскаго козакъ куреня платнърѣвскаго Зде опочиваетъ рабъ божіи Василіи Коношко блаженно памяты 1782 году мѣсяца генваря 21 дня». Семенов-рог 1 находится на двенадцать верст ниже села Александровки, на полторы версты ниже хутора Хаблова, и представляет из себя небольшую площадку, у самаго берега реки отгороженную с востока и запада естественными обвалами, а с севера — небольшой канавой с валом, длины 150 шагов. Судя по тем холмикам и ямкам, которые кое-где разбросаны на месте Семенова-рога, можно думать, что тут действительно было какое-то жилье, но какое и когда именно, этого без основательной раскопки сказать, конечно, нельзя. Место Семенова-рога замечательно тем, что на нем многие летописцы, как малороссийские, так и польские, полагают начало запорожскаго козачества. Был в Польше какой-то воин Семен; в 948 году, «для битья дикихъ козъ», кабанов и разной дичи, он оставил место своей родины, пришел на устье реки Буга, выбрал здесь самое лучшее место, косу или рог, и стал промышлять на нем. Так прожил он здесь год и возвратился на родину. Но, побывав на Буге раз, он захотел побывать на нем и в другой раз; теперь уже Семен отправился не один, а с ватагой более чем в сто человек промышленников, избравших его своим атаманом. На этот раз ватага прожила много лет на Буге, сшила себе кафтаны и штаны из кож диких коз и так прославилась потом, что сделалась воинством, получившим название козар или Козаков 1 2.
Выше Семенова-рога идут деревни Лупарева-балка, Зайцева, иначе Евфимовка, и село Кисляковка. В последней обращает на себя внимание небольшая каменная, но весьма оригинальная церковь. Из церковной описи видно, что эта церковь, во имя Спаса, построена еще во второй половине прошлого столетия (1772 года) запорожскими козаками. Стены ея сделаны из дикаго камня и имеют до двух аршин толщины. Внутренняя обстановка церкви уже несколько раз изменялась после запорожцев. Колокольня, также каменная, построена отдельно от церкви и не с западной стороны, как принято строить, а с юго-восточной; она имеет вид четыреугольной, несколько удлиненной, башни в два этажа, с амбразурами, двумя широкими дверьми, одна против другой, с востока на запад, и двумя камерами внутри. Колокольня поставлена таким образом, что одна дверь ея стоит направлением вдоль реки Буга, а другая — вдоль Днепровскаго лимана. Отсюда очевидно, что она приспособлена была архитектором к боевым целям.
1 У Боплана Семенов-рог известен под именем Semenwiruk’a, стр. ЗО.
2 Мышецкій. Исторія о козакахъ запорожскихъ, Одесса, 1852 г., стр. 1—2.
366
От времени запорожцев в церкви осталось несколько книг, икон и утвари. Из утвари сохранилось два малых серебряных ковчега и одна серебряная позлащенная чаша, а из книг — полное собрание четь миней киевской печати 1750 года, апостол, октоих, триодь цветная,— все киевской печати 1765 года,— и собрание поучений без обозначения города, но в царствование императрицы Екатерины II. Из икон интересны местныя: иконы Спасителя и Богоматери, длины 7 четвертей, ширины 4 четверти; рисунок превосходный. Обе находятся в колокольне. Там же стоит прекрасной работы аналой, несколько хоругвей, крестов, кадильниц, столиков и т. п.
Выше Кисляковки идет город Николаев, стоящий при впадении реки Ингула в реку Буг и основанный уже после падения запорожской Сичи, в 1788 году; за Николаевом следуют села: Арнаутовка* Ново- григорьевка, Булгарка, далее река Мертвовод, с притоками Арбузин- кой и Костоватой, и при устье ея город Вознесенск, у запорожцев Соколы. За Вознесенском — небольшое село Александровка и за Александровкой село Кременчук. Здесь, между этими двумя селами, через реку Буг, у запорожцев существовал небольшой брод Чортай- ский. «Ниже онаго гарду в нѣсколько верстъ на той рѣкѣ Бугу имѣется бродъ прозиваемий чортайскій, но чрезъ оний бродъ никакого проезду имѣть неволно и не допущается, а бивало прежде козаки сичовие верхомъ лошадью чрезъ тотъ бродъ проѣзжаютъ за какою-либо ихъ до- бичею и то развѣ скритнимъ образомъ, да той переездъ чрезъ оний бродъ верхомъ лошадью биваетъ в самое время малой води и то съ опасностію отъ быстраго теченія воды, такъ что и вози и коня свалить, но во время великой води никакому проезду бить неможно» *. По-види- мому, это тот же самый брод, о котором упоминает и князь Мышецкий, «на Бугъ рѣкѣ, къ Мертвымъ водамъ, гдѣ купцы изъ Польши, Малороссіи и прочихъ мѣстъ хаживали въ Очаковъ и изъ Очакова» 1 2.
За селом Кременчуком следует местечко Константиновка Елиса- ветградскаго уезда, за речкой Малым-Ташлыком. Близь Константиновки замечательны три места в истории запорожских Козаков: гард, бывшая переправа и пороги. Гард находится на три версты ниже Константиновки в реке Буге и представляет из себя ни больше, ни меньше, как греблю или «китець» для ловли рыбы. Он устроен из двух перегородок наподобие лестниц, положенных боком одна против другой в воде между камнями и немного полурастворенных, чтобы в них могла проходить без особого затруднения плывущая вверх рыба. Этот гард устроен в том именно месте порога, где река суживается с обеих сторон камнями и имеет небольшую «тычию» (струю) близь праваго берега Буга. Таких гардов на Буге два: старый или козацкий и новый или архиерейский. Последний находится ниже перваго на версту и называется архиерейским потому, что со времени поселения в екатеринославском наместничестве архиерея, он отошел для архиерей- скаго двора. Рыбы здесь ловилось чрезвычайное множество: в несколько часов ею нагружали пять-шесть и даже больше возов, и то
1 Из актов собственнаго собрания, 1753 г., 20 мая.
2 Мышецкій. Исторія о козакахъ запорожскихъ. Одесса, 1852 г., стр. 21.
367
брали лишь большую, а малую вновь бросали в реку. Теперь в архиерейском гарде ловля рыбы совсем воспрещена.
Тотчас ниже гарда, среди Буга-реки, стоит остров Гардовый, дикий, скалистый и по краям заросший густою травой и высокой лозой. На одном из камней Гардоваго острова показывают место, где стояла у запорожцев церковь, разрушенная козаком-ренегатом Саввою Чалым, о котором еще и теперь поют песню наши слепцы-банду- ристы...
«Ой був в Січі старий козак, прозванієм Чалий,
Вигудував сина Саву
козакам на славу.
Ой не схотів та пан Сава в Січі панувати,
Та поїхав він у Польщу ляхів защищати...
Пішов же він до ляшеньків слави добувати Та з ляхами ж святу церкву в нівіч повертати.
І до Гарду козацкого
насунув з ляхами,
Зруйнував він славні місця понад берегами».
У леваго берега Буга, против Гардоваго острова, стоят три огромнейших скели: Сова, Брама и Пугач, возвышающийся над берегом реки наподобие отвесных стен и ймеющия около двадцати пяти сажен высоты. На камне острова Гардоваго, против скели Пугача, сделано подобие подковы, а среди степи, против того же Пугача, на сером граните, выбита человеческая рука, в коей одна кисть имеет семь с половиной четвертей, а большой палец — три четверти. Прямо против руки, только на сто сажен южнее в степь, насыпана небольшая, но живописная могилка. Такие указатели, как скеля Пугач, подкова, рука, могилка, послужили живой канвой для создания следующей легенды:
Это было еще тогда, когда здесь жили запорожцы. Страшенный народ был! У каждаго по семь пудов голова, у каждаго такие усища, что бывало как возьмет он их в обе руки да как расправит один ус туда, а другой сюда, так и в дверь не влезет, хоть бы в нее целая тройка с повозкой проскочила; они умели на двадцати языках говорить, они могли из воды сухими выходить, они умели и сон насылать, и людей замовлять, и котами перекидываться, и в речки переливаться; они имели у себя такия «верцадла» (зеркала), через которыя за тысячу верст видели, они были такими искусниками, что, бывало, только доторкнется который-нибудь из них до «скрыни» (сундук), то она так сама собою и «одчинытця». Вот какой народ был! «Велыть-люди, знаюки, у, яки знаюки! На всяки прымусии способни...» Вот и задумала их «звести цариця». Но что она им ни делала, а вреда не принесла никакого: пробовала «и в арканы уборсаты», и в воде вытопить, и
368
бомбами выбить, так нет, и не вбрала, и не вытопила и не выбила. Он вот это схватит в голую «жменю» бомбу да й смотрит на нее, а она «аж шкварчить, а ему й байдуже». Потом подержит-подержит, поднимет вверх, размахает-размахает да и шпурнет назад «миж москалив». Наконец и самим запорожцам опостылела такая жизнь: все от них бегут, все их боятся. Тогда они собрались вот тут, где стоит могилка и против нея лежит камень-гранит, и с общаго согласия решили броситься в реку Буг. Сперва выехал на коне кошевой, снял шапку, перекрестился на все четыре стороны, слез с коня, подошел к камню, ударил по нем рукой, и вышла точь-в-точь рука атамана: «Нехай знають, який кошевой був у запорожцив!» Сел на коня и отъехал в сторону. За ним выскочил есаул. Подъехал к камню, снял шапку, перекрестился на все четыре стороны, слез с коня, ударил рукой по камню, и вышла рука есаула.
«Батьку кошовый, а подывысь, чи й я таковый?»
За есаулом судья, за судьей писарь, а за писарем уже простые козаки. Все попрощались с светом, посадились на коней и помчались. Впереди летел атаман. Как разыгрался он на коне, как разыгрался, да так и вскочил на могилу! А оттуда как разогнался, как разогнался да прямо на двадцатипятисаженную скалу! А со скалы как шарахнется вниз на остров. «Пугу-пугу!..» да и пошел вместе с конем на дно реки, от коня только след на острову... «Пугу-пугу!» — вскрикнули все остальные козаки и бросились вслед за кошевым... И теперь они где- то плавают под водою, на самом дне Буга-реки... А «скеля Пугач» стоит одиноко и уныло смотрит в бесконечную пропасть и ревущей и стонущей реки...
На четверть версты ниже скели Пугача и козацкаго гарду существовала у запорожцев старая переправа через реку Буг, к которой вела, с левой стороны, балка Паланская. В этой балке, против бывшей переправы, в настоящее время сохраняются запорожское кладбище, место кузницы и тридцать пять ям, расположенных по взгорью Паланской балки и свидетельствующих о несомненном пребывании здесь запорожцев.
Во время запорожцев от Сичи к гарду вели два тракта: низший и высший. Первый шел на рр. Солоную, Базавлук, Каменку, Малый- Ингулец, Добрую-Висунь, село Балацкое, реку Великий-Ингул \ безводными степями на протяжении семи миль, речки Куцый-Ела- нец, Сухой-Еланец и Великий-Еланец * 2, село Белоновку, р. Мертвовод и Малый-Ташлык, отсюда в гард. Второй шел на рр. Солоную, Базавлук, Каменку, Саксагань, Малый-Ингулец, Боковую-Висунь, Великий- Ингул, Костоватую, Камышеватую, Гарбузинку, село Бановку и р. Малый-Ташлык. Это так называемый Гардовый шлях; он замечателен своею прямизною и на пространстве 300 верст шел без всяких извилин и уклонений; теперь он не существует. Обе дороги, особенно нижняя, пролегали через край дикий, пустынный, малонаселенный и малолесный. «На рѣчки маломъ ингулѣ, по саксаганѣ и отъ саксаганѣ (-и) на низъ ингульца миль на десять (,) а на великомъ ингулѣ до
^ «Ингул» по-татарски «іен-кул» — обширное озеро.
2 «Еланец» по-татарски «алан» — лужайка, поляна.
15 Д. И. Яворницкий
369
верху балацкого, которое отъ гарду внизъ до десяти миль состоитъ, замовники запорожкіе имѣются, а ниже балацкого никаких зимовниковъ нѣтъ, ръ лѣтѣ жъ хоча по над лиманомъ для рибнихъ ловель и другихъ добичъ звѣринихъ козаки живутъ (,) почему всѣ виходятъ какъ зѣмовники; да между тѣм трактомъ отъ сѣчи до гарду идутъ чрезъ всѣ жъ тѣ мѣста между рѣчками Днѣпромъ, Бугомъ и лиманомъ простирающимся (,) къ турецкой стороны никакихъ поселеній нѣт; и есть тотъ степъ дикій и отъ поселеній россійской имперіи состоящій в далекомъ разстояніи (,) лѣсовъ никакихъ нѣт, кромѣ на громоклеи которая вище балацкого впадаетъ въ Ингулъ имѣетъ байракъ лѣсной разстояніемъ отъ балацкого с милю; да на речки маломъ ингулу, ба- лацкомъ и по бугу терновики и чащники маліе бѣдно имѣются» К
Бугские пороги начинаются как раз против Константиновки и идут выше ея; всех их здесь семь: Теплицкий, Пышенинский, Лопатовский, Подорожинский-первый, Строцкий-первый, Строцкий- второй, Подорожинский-второй. Между этими порогами стоят четыре острова: Константиновский-первый, Константиновский-второй,
Кирияковский и Подорожинский, из коих первый покрыт громадным дубовым лесом.
Выше Константиновки идет колония Новая-Линдау, против которой впадает в Буг р. Малый-Ташлык 1 2, потом село Семеновка, бывшее военное поселение, против котораго в Буге стоят новые семь порогов: Палиенковский, Лысенковский, Давидинский, Розидоровский, Войстриченский, Македонцовский и порог Чёрнечий, и между семью порогами четыре острова: Барановский, Наумовский, Мясниковский и Семеновский, из коих первые три названы по именам владельцев, а последний по имени села Семеновки.
За Семеновкой следует село Мигии, против котораго в Буге возвышаются еще четыре порога: Мигийский-первый, Запорожский, Мигийский-второй и Компанийский. Из четырех особенно замечателен Запорожский порог. Этот порог совсем не то, что порог на Днепре. Представьте себе огромнейшую скалу, высоты сажен около пятнадцати, ширины сажен около десяти, которая, подобно искусственному мосту, перекинута с одного берега реки на другой, и это будет запорожский порог на Буге. Вода, бегущая по реке, встретив на своем пути неодолимое препятствие, в виде Запорожскаго порога, бросается направо и налево, в оба берега, размывает себе небольшие жолобы между скал и с страшным ревом устремляется вперед. Для полнаго представления о Запорожском пороге, представьте еще себе огромнейшую скалу, втрое выше той, которая протянулась поперек реки, стоящую у леваго берега Буга, против самаго порога и носящую название Протичанской скели. С нея, как с высоты птичьяго полета, открывается великолепнейший вид на всю эту страшную пучину, которая называется Запорожским порогом. На ней же можно видеть подобие подковы и звезды, выбитые на скале Бог весть кем и Бог весть в какое время. Против Компанийского порога стоит
1 Из актов собственнаго собрания, 1753 года, 20 мая.
2 Слово «Ташлык» татарскаго происхождения, по-русски это значит «каменистый».
370
замечательная скеля Компанийская, на которой показывают две пещеры,— одну длины 15 арш., которая носит название «Кузни»,.потому что в ней находят много углей, а другую длины 2 арш., в нее можно влезть только животом, и одно так называемое Гайдамацкое сидение, род естественнаго дивана, сделаннаго на скале и имеющаго 11 арш. длины, 3 четв. ширины и 6 четвертей высоты (спинка). Против Компанийской скели стоит в Буге длинный остров с тем же названием, покрытый сплошным дубовым лесом.
Выше Мигий идут последние два порога, за которыми впадает в Буг р. Синюха, где сходятся вместе три города: Ольвиополь (у запорожцев Орлик), Голта и Богополь. При впадении Синюхи в Буг, с проведением так называемой новой Днепровской линии крепостей, устроен был город Екатерининск, имени императрицы Екатерины IIі.
Выше Ольвиополя впадает в р. Синюху р. Черный Ташлык при деревне Калмазовой. В старое время р. Черный Ташлык, начиная на две версты от устья ея вверх, покрыта была лесом, состоящим из клена, орешника и чагарника. На пять верст выше д. Калмазовой стоит село Синюхин-Брод, на р. Синюхе, где у запорожцев был известный Синюхин-Брод.
Берега р. Синюхи большею частью голы, скалисты; наибольшая ширина реки — 70 саж., наибольшая глубина — 6 арш.; против села Синюхина-Брода в реке стоит шесть островов, покрытых лозою и камышем. Между береговых скал есть несколько естественных пещер: такова пещера ниже хаты кр. Алексея Мирянова, имеющая полтора аршина длины и два с половиной высоты; такова пещера Змиева, несколько ниже села, высоты до трех аршин, вместимостью на десять человек, и др.2 В настоящее время через р. Синюху, против села Синюхина-Брода, существует восемь бродов: Пархоменков, Патрин, Коцубальский, Степановский, Гладкий, Македонский, Мартыновский и Кремповский. У запорожцев был здесь только один брод, по-теперешнему между Степановским и Гладким, против двора кр. Павла Жука. Здесь у них стоял деревянный столб, в три аршина высоты и два толщины, который служил маяком для переправляющихся через реку. Теперь этого брода не существует. Во время запорожцев самые берега реки Синюхи покрыты были небольшим лесом, большею частью кленом и орешником, от котораго в настоящее время не осталось также ни пня.
Выше с. Синюхина-Брода идут села: Ольшанка, Осички, Добрян- ка, местечко Добровеличково, при впадении р. Сухого-Ташлыка в р. Синюху, село Тишковка, при впадении р. Выси в р. Синюху 3. В сторону от села Тишковки стоит местечко. Хмелевое, бывшее имение Кириякова, где у запорожцев был большой лес, под которым «гайдамаки робыли хунтузию». Близь местечка Хмелеваго раскинулось село Плетеный-Ташлык, на речке Плетеном-Ташлыке. Речка Плетеный-
1 Миллеръ. Разсужденіе о запорожцахъ. Москва, 1847, 42.
2 На одной из береговых скал р. Синюхи, против огорода кр. П. Жука, выбиты две чашки и сапог 2 вершка величины.
3 Всех Высей три: просто Высь, Малая-Высь и Большая-Высь.
15*
371
Ташлык берет свое начало около д. Гапсиной и впадает в р. Черный- Ташлык под д. Зверевой. Плетеным он называется потому, что вода в нем идет «в переплет, загородами, або плесами; вин наче нарошно порысованный». Всего течения его, по изгибам — 30 верст; в старину это была речка глубокая, «потому что она шла одним корытом»; берега ея окаймлены были живописными плавнями. Близь р. Пле- тенаго-Ташлыка растут леса: Спорный, Круглый, Чумацкий, Чоботок, Крачек, Манойлов,— всего до 300 десятин; они состоят из дуба, осины, граба, клена, принадлежат казне и ежегодно увеличиваются от посадки. Рядом с с. Плетеным-Ташлыком стоит с. Аникиевка, близь котораго также растет большой лес; за селом Аникиевкой следуют деревня Гапсина или Александровка, а за деревней Гапсиной с. Ма- лая-Выська, на р. Малой-Выси. Речка Малая-Высь начинается под д. Лутовкой, на девять верст к северу от с. Малой-Выськи, и впадает в р. Высь между Николаевкой и Петро-островом.
Невдалеке от с. Малой-Выськи расположено местечко Болыпая- Выська, на р. Болыиой-Выси. Речка Большая-Высь берет свое начало у села Аникиевки, а впадает в р. Высь около Новомиргорода.
Город Новомиргород основан на запорожской земле выходцем из Сербии, Иваном Самойловичем Хорватом, в 1752 году, у реки Выси и озера Лонго; сперва он был простым шанцем, а потом, с 1764 года, переименован в город. С течением времени он последовательно исполнял назначение таможни, уезднаго города, губернскаго города Вознесенскаго наместничества (1775 г.), заштатнаго, военнаго поселения и вновь (1860 г.) заштатнаго. Для человека, занимающагося историей запорожских Козаков, Новомиргород интересен тем, что в нем находится могила генерала Петра Абрамовича Текели, уничтожившаго, по повелению императрицы Екатерины II, столицу запорожских Козаков, Сичу, в 1775 г. Текели погребен в соборной церкви Новомиргорода, под спудом, у правой стены, тотчас по входе в церковь, о чем свидетельствует следующая надпись, сделанная золотыми буквами на холсте и вставленная в деревянную раму пяти четвертей длины и четырех без вершка ширины: «Генералъ-аншефъ Петръ Абрамовъ сынъ Текелій націи славено-сербской родился венгерскаго королівства въ городѣ Ародѣ 1720 года будучи въ римской императорской королѣвской службѣ по 1747 годъ втомъ году вступилъ въ россійскую императорскую военную службу и продолжая оную съ усерднѣйшимъ и похвальнѣйшимъ образомъ и отличаясь мужествомъ и храбростію во всю прусскую войну въ польской экспедиціи и въ двухъ прошедшихъ турецкихъ походахъ при истребленіи запорожской Сѣчи и при усмиреніи бунтующихся разныхъ горскихъ народовъ, достигъ до сего достопохвальнаго и знаменитаго чина заслужилъ отъ ея императорскаго величества монаршій благоволеніи и разные жалованіе ему цмперато [р] скіе (sic) ордени а именно александра Невскаго св. великомученика и побѣдо[но]сца (sic) Георгія второй (степени) св. равноапостольнаго князя владимра (sic) первой степени и великогерцогскаго голштинскаго святыя анны сего 1792 года апреля 25 дня в 11 часу по полунощи на 73 году отъ рожденія скончался».
372
Близь Новомиргорода стоят леса Черный-лес и Чута. По точным сведениям, собранным на месте, Черный-лес имеет 7000 десятин, а Чута — 3077 десят., но между ними есть еще Чута, которая принадлежит частному владельцу, что все вместе составляет 21 тысячу десятин леса. С западной стороны к Чуте примыкают леса Пугач и Бакай, за которыми начинается знаменитый Мотренинский лес. Уже из одного цифроваго показания видим, почему Черный-лес и Чута играли такую важную роль в истории гайдамачества. Лес состоит из дуба, клена, береста, осин и т. п. дерев; в нем водятся волки, лисицы, зайцы, дикие кабаны, дикия козы и проч. Много существует преданий, связанных с Черным-лесом и Чутой; много есть, по рассказам дидов, в лесу таких мест, в которых скрыты гайдамаками несметный богатства, драгоценный оружия, много есть в нем пещер, ходов, разных других тайников, где имели свои пристанища удалые гайдамаки.
Далеко ниже леса Чорнаго и Чуты стоит местечко Кривой Рог и близь него хутор Дубовая-Балка, имение владельца Александра Николаевича Поля, расположенное вдоль р. Саксагани.
На этом пути, близь станции «Ингулец», стоит огромнейший и чрезвычайно грандиозный курган, называемый Царской могилой. И по внешнему виду, и по величине Царская могила напоминает Царскую могилу , в Керчи. С севера и запада она совершенно отвесна, с востока и юга несколько поката. При 350 саженях в основании она имеет 200 саж. через вершину. От такого неравномернаго сочетания основания с высотой могила и кажется колоссальным сооружением. К тому же она стоит на чрезвычайно ровной и открытой степной местности. Могила составляет собственность крестьянина Лихмана и, как гласит предание, названа Царской потому, что около нея стоял лагерем какой-то польский царь. Как бы в подтверждение этого говорит и целая система укреплений с бастионами по углам, к востоку от могилы.
Хутор Дубовый стоит в устье балки Дубовой и праваго берега реки Саксагани \
Саксагань начинается двумя рожками: один берет начало близь
д. Любомировки, другой близь д. Малой-Александровки, потом они сходятся под селом Погоровкой и впадают в местечке Кривом Роге, Херсонской губернии, Елисаветградскаго уезда, в р. Ингулец.
Всего течения ея по изгибам 200 верст; по прямому направлению — 95 верст, наибольшая глубина ея — две с половиной сажени, у села Шмакова.
Балка Дубовая покрыта сплошь, от вершины и до конца, дубовым лесом. В нем попадаются дубы, имеющие в обхвате до шести аршин; они растут между огромнейших скал, разбросанных по обе стороны балки, и придают ей необыкновенную дикость и с тем вместе удивительную прелесть и величие.
Картина оживляется тем, что среди балки течет небольшой ручей чистой и очень прохладной воды с примесью разных минералов, а вершина и устье ея покрыты ковром зеленой травы и цветов. Для 11 Слово Саксагань по-татарски «сык-сык» — значит легкий, быстрый.
373
человека, ищущаго везде следов древности, Дубовая балка интересна в том отношении, что здесь он может видеть несколько пещер, находящихся в массивных скалах ея. Таких пещер владелец насчитывает до 30; из них особенно замечательна так называемая Гайдамацкая конюшня и близь нея Гайдамацкая хата. Гайдамацкая конюшня представляет из себя огромнейший навес, отделяющийся с правой стороны балки (если идти от вершины к устью) от кварцитной стены, в котором, по преданию, были вбиты несколько бронзовых колец для привязывания к ним лошадей. О бок с Гайдамацкой конюшней устроена Гайдамацкая хата,— это огромнейшая пещера, «выклеванная» в скале и могущая вместить в себе до- двадцати и даже более человек. По рассказам местных стариков, в этой пещере имели свое пристанище гайдамаки, скрывавшиеся здесь от преследования поляков. Говорят, что у гайдамаков эта пещера обита была красным сукном, а после их ухода долго скрывала в себе оставленныя ими сокровища, пока ее не открыли какие-то кладоискатели. Судя по находимым орудиям и по могилам, открытым в балке Дубовой, можно думать, что как самая Гайдамацкая хата, так и другия пещеры, открытыя в ней, относятся к отдаленнейшему от нас времени, ко времени каменнаго периода, и гайдамаки воспользовались ими, как уже готовыми, для своих целей. Местность Дубовой балки настолько интересна, что привлекает к себе множество путешественников в летнее время. Кто исходил балку от устья и до вершины, тот не мог не заметить на самой вышке ея, с левой стороны, песчаниковаго шестиконечнаго креста, великолепно возвыщающагося среди густой зелени вековечных лесов. А кто приближался к этому кресту, тот, без сомнения, и пытался прочесть сделанную на нем надпись: «Зде опочиваетъ рабъ божій кирило и съ нимъ товарищѣ (и) войсковѣи мѣкифоръ и михайло пуція бывшаго низоваго войска запорожского куриня дядкѣвского кирило мощенскій преставися году 1779 мѣсяца ноября 4 дня. ХР Сей крестъ сооруженъ рабомъ божіемъ фе- доромъ Губою. Братъ его логинъ асаулъ выйсковый погребенъ былъ у самарѣ» (См. табл. XXXI).
Распростившись с гостеприимным, обязательным и незабвенным владельцем Дубовой балки, А. Н. Полем, я поспешил к месту последней запорожкой Сечи, теперешнему селу Покровскому, Екатеринославской губернии и уезда.
Дубовая балка и запорожский крест.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Ой з-під города, з-під Єлисавета, сизі орли вилітали,
А в городі, та в Єлисаветі, все пани собирались,
Пани сенатори, пребольшії генерали, вони думали-гадали.
«Ой як би нам, панам сенаторам, запорожську землю взяти?
Ой як би ж нам, ой як би ж нам їх вольності одібрати?»
Ой одібрали всі вольності запорожські, начали лани ділити.
Ой одібрали та всю запорожську землю, теперь самі овладають, А до запорожців, низових молодців, часто листи посилають,
А запорожці, та добрі молодці, усе теє та гаразд знали,
Посідлали воронії, коні та під турка втікали.
Народная песня
Незавидна была жизнь запорожских Козаков под властью крымских ханов: за каждым шагом, за каждым движением их зорко следили; они не смели держать при своей Сичи пушек, они должны были отдать все имевшиеся у них боевые снаряды, они не могли строить никаких укреплений, они обязаны были содержать множество турецких чиновников, они принуждены были оделять разными подарками пашей, мурз, беев, приезжавших в Сич по поручению крымскаго хана. «Оныхъ Козаковъ житіе подъ крымскою властію было зѣло трудное... Однажды нѣкоторые козацкіе рыболовы нечаянно на крымской сторонѣ въ отмытомъ отъ полой воды берегѣ рѣки Днѣпра, въ урочищѣ Карайтебенѣ, усмотрѣли одну пушку малую и пришедъ объ оной объявили кошовому; на что кошевой, взявъ нѣсколько Козаковъ, пришедъ оную пушку вырывать стали и въ томъ мѣстѣ нашли ихъ числомъ пятьдесятъ; которыя пушки взявъ и содержали въ одномъ зимовникѣ потаенно, не объявляя объ нихъ никому, опасаясь, дабы татаре отъ нихъ оныхъ пушекъ не отобрали» 1. Вдобавок к этому и русское правительство не переставало преследовать запорожцев: по российской границе расставлены были крепкие караулы, которые должны были хватать, вешать и казнить запорожских Козаков. Много раз запорожцы обращались с просьбой к русским царям о помиловании, но эта просьба долго оставалась «гласом вопиющих в пустыне». Наконец в царствование императрицы Анны Ивановны, в 1734 году, 7 сентября, при посредстве генерал-майора графа Вейсбаха, запорожцам дозволено было возвратиться в Россию и поселиться на родных им пепелищах.
«Гей, братці, як би воно не було,
А лучче христіянськоі цариці служити, Ніж в Олешках нам жити,
Під кримським ханом у ярмі ходити».
1 Мышецкій. Истор. о козак, зап. Одесса, 1852, стр. 26.
376
Самый переход запорожских Козаков из-под власти крымскаго хана под власть русской императрицы произошел следующим образом. В 1733 году у русских с поляками началась война; поляки обратились с просьбой к крымскому хану о присылке им на помощь запорожских Козаков. Татары нашли нужным удовлетворить просьбе поляков, и запорожцы пошли в поход против русских. Но тут запорожцы и решили воспользоваться благоприятным моментом. Они отправили от себя посланца к русской императрице с просьбой принять их под скипетр российской державы. Императрица согласилась и послала от себя офицера для приведения запорожских Козаков к присяге, вручив с этим вместе тому же офицеру и несколько тысяч рублей для раздачи запорожцам на постройку новой Сичи. В то же время турецкий султан, узнав о намерениях запорожских коза- ков перейти на сторону России, в свою очередь, прислал от себя полномочнаго посла с богатыми дарами, желая склонить запорожцев вновь на свою сторону. У запорожцев был в то время кошевым атаманом Иван Малашевич. Кошевой собрал войсковую раду и тут, на войсковой раде, все запорожцы единогласно отвергнули предложение султана и присягнули российской императрице. Турецкий посланник, возвратясь к султану, сообщил ему об этом лично. Тогда султан издал приказание схватить еще оставшихся в пределах Турции запорожских Козаков и отдавать их в тяжкия работы; запорожцы тоже не оставались в долгу и много изрубили турок
Но, спрашивается, где же после этого оселись запорожцы своею Сичею? Ответ на этот вопрос дает современник события, Григорий Кремянский. «По разореніи Петромъ Первымъ старой Сичи (на р. Чортомлыкѣ), запорожцы оставшіеся бѣжали на лодкахъ подъ турка, гдѣ турокъ принялъ и водворилъ ихъ въ Олешкахъ. А потомъ просились запорожцы у императрицы Анны Іоанновны о принятіи ихъ опять подъ россійскую державу, коимъ и позволено. То запорожцы и поселились выше Кизикермена (т. е. Берислава) в Омиловомъ 1 2 и поживя тамъ, какъ говорят, семь годъ, переселились въ Красный- кут, что нынѣ село Покровское, гдѣ устроя Сѣчь свою, жили до послѣдняго ихъ разоренія великою императрицею Екатериною II, чрезъ генерала Текеллія, который 1775 года іюня 3 дня Зеленой недѣли, въ среду противъ четверга, ночью и взяли Запорожскую Сѣчь, по несопротивленію оныхъ, безъ всякаго кровопролитія. Кошевого-жъ Петра Колныша, судью Павла Косапа (Головатаго) и писаря Глобу, по взятіи Сѣчи, отправлено сокрыто въ Петербургъ» 3.
Итак, возвратившись из-под власти татар, в 1734 году, запорожцы жили сперва Сичею в Омиловом, на балке Каменке, а потом поднялись выше и устроили себе Сичу, «ладно и крѣпко сѣли своимъ кошемъ» между рек Пидпильной и Базавлуком, который в то время отделял собой Кодацкую паланку от паланки Ингульской, а теперь служит раздельною линией между губерниями Екатеринославской
1 Мышецкій. Истор. о козак, зап., стр. 27—30.
2 В Балке Меловой, где с. Меловое, Херсон, у.
3 Записки одес. общ. истор. [и] древн., т. VI, стр. 645.
377
и Херсонской. «Новая Сичь» расположена была вдоль праваго берега р. Пидпильной *, в том именно месте, где она дала от себя луку, против так называемой «великой плавни», по которой с юга, встречно Сичи, текла речка Старая Сысина1 2, а с востока, из-под Чертомлыцкой Сичи, речка Скарбная 3. «Пидпильня — мате Днипра, бо вона Сысею корме его, а Скарбною зодягає» 4. Нужно взглянуть на Пидпильную Сичу по направлению от севера к югу, на расстоянии трех-четырех верст вдали, чтобы видеть, насколько удобно она была расположена в стратегическом отношении: она сидела в низкой котловине, защищенная с востока, юга и запада громаднейшей плавней, 26 тысяч десятин, которая даже в настоящее время покрыта непроходимым лесом, изрезана многими реками и речками и покрыта шестьюдесятью семью большими озерами, кроме множества малых. Что представляла из себя «Великая плавня» во время запорожцев, можно судить по тому, что в ней даже в настоящее время теряются и едва не погибают лесные охотники, хорошо освоившиеся с местностью Пидпильной. Как-то один забрался в эту плавню и целых три дня бродил, отыскивая выхода из нея, чуть не сделавшись добычею голодной смерти. Уже под конец третьяго дня он увидел какого-то крестьянина и вместо того, чтобы спросить,' как ему выбраться из плавен, бросился к мужику, схватил его за руку и стал просить у него, чтобы тот дал ему немедленно хоть кусок, хоть крошку хлеба 5. Под прикрытием таких-то плавен, которыя тянулись на сотни верст вправо и влево от Сичи и на десятки верст прямо на юг от нея, запорожцы могли быть совершенно безопасными от своих исконных врагов, татар и турок.
Самое устройство «Новой Сичи» представлялось в таком виде. Собственно Сича лежала на правом берегу Пидпильной, углубившись в луку или дугообразный извив ея, и разделялась на внутренний и внешний кош. В первом среди площади возвышалась одноглавая деревянная церковь, крытая тесом, основанная при кошевом атамане Иване Малашевиче, в 1734 году, 3 апреля, и снабженная богатейшею церковною утварью; подле церкви стояла небольшая, также деревянная, колокольня с тесовой крышей в два яруса. Под конец своего историческаго существования запорожцы задумали было построить себе каменную церковь из мрамора и тесоваго камня, взятаго ими на развалинах старых мечетей татарских городков, но этому не суждено было исполниться. Близь сичевой колокольни выделялись: будинок для кошеваго атамана, скарбница или замок для войсковаго добра, дом для войсковой канцелярии, а вокруг всей площади сичевой расположены были тридцать восемь журеней, поставленных кругом по окраинам внутренняго коша. В центре куреней, тут же во внутреннем коше, при церкви, отведена была широкая, гладко выровненная
1 Пидпильня впадает в р. Сандалку под с. Грушевской, Херсонскаго у.
2 Старая Сысина впадает в р. Базавлук, под дер. Кутом; есть еще и Новая Сысина, но она образовалась недавно.
3 Течет на протяжении 40 верст, впадает против с. Малых-Гирл; наибольшая ширина до 3 саж.
4 По берегам Скарбной растет громадный'лес, «одевающий реку».
5 Это был один из фельдшеров села Покровскаго.
378
площадь, на которой происходили войсковыя рады для выбора новых старшин, дележа земель, для объявления неприятелям размира и для заключения с. ними мира. Внутренний кош отделен был от внешняго особым валом, через который, по направлению от юга к северу, шли во внешний кош широкия ворота. Во внешнем коше, вдоль р. Пидпильной, тянулись так называемыя слободы запорожских коза- ков, а севернее от них, в юго-восточном углу, стояли комендантский дом, офицерския и инженерныя квартиры, солдатския казармы, артиллерийские склады, пороховые погреба и солдатская гауптвахта, составлявшие так называемый Новосеченский ретраншемент. Ретраншемент устроен в Сичи русским правительством с видимою целью помогать запорожцам,в их войне с турками, а в действительности со скрытою целью держать их в своих руках. Запорожцы прекрасно понимали цель построения русским правительством Но- восеченскаго ретраншемента, выражая это иносказательно пословицей: «засіла нам московська болячка в пичінках». В Новосеченском ретраншементе стоял всегда батальон русских войск, под начальством русскаго офицера. Впервые это было применено в 1735 году киевским генерал-губернатором Леонтьевым. С внешней стороны Сича обведена была общим земляным валом, который, делая разные углы и выступы, упирался обоими концами в реку Пидпильну; по валу стоял высокий частокол из толстых бревен, заостренных сверху и осмоленных снизу. К западу от вала, вдоль реки Пидпильной, тянулись запорожские зимовники, а севернее от них чернели волчьи ямы, засады, окопы, ложементы, устроенные на случай набегов неприятелей.
В таком-то виде представлялась Сича, устроенная запорожскими козаками на р. Пидпильной. В таком виде дошел до нас и снимок с нея, представленный в известном «Летописном повествовании о Малой России» А. И. Ригельмана. (См. табл. XXXII). Ригельман жил два года в Сичи, с 1740 по 2 июня 1743 года, и оставил для поколения рисунок «Запорожской Сѣчи», в которой происходит «избрание коше- ваго атамана». Есть еще один снимок «Церкви, рады и куреней запорожских», 1773 года, найденный в губернском архиве г. Екатеринослава полковником генеральнаго штаба Шмидтом и напечатанный им в его сочинении «Материалы для географии и статистики» !; но на этом снимке нет ничего, напоминающего запорожскую Сичу, нет ни малейшаго намека на сичевих Козаков. Перед вами церковь великорос- сийскаго стиля, рубленная, с зубчатой резьбой, с так называемыми кокошниками на самой церкви и на ея приделах; за церковью, также великороссийскаго стиля и характера, избы, рубленныя, длинныя, со множеством высоких деревянных, с покрышками в виде голубятен, труб, с четыреугольными, в одну линию, окнами; перед церковью круг Козаков, также великороссийских, с бородами, в круглых шляпах или без шляп, с небритыми головами и без всякаго признака чуприн, в коротких кафтанах с разрезами назади и с капюшонами на спине. Нигде решительно и ни в чем нет намека на запорожскую Сичу и запорож- 11 Спб., 1863 год, часть I и II.
379
Вид Новой Сичи по Ригельману.
цев. Даже знамя, стоящее у колокольни, не имеет никакого сходства с запорожскими знаменами; даже число старшины и самое расположение ея на радной площади не запорожское, не говоря уже о саблях и не говоря уже о том, что вы видите перед собой на рисунке типичнейших великороссов, с огромнейшей дубиной, с длинными густыми бородами и с большими космами на голове. Что же тут запорожскаго? Да это просто круг донских Козаков, а никак не запорожских. Но грустно, что этот же рисунок вдруг, ни с того ни с сего, попал в «Историю новой Сечи» г. Скальковскаго, только что изданную третьим изданием. Неужели почтенный автор «Истории» нашел в этом рисунке что-нибудь запорожское? Очевидно, да, потому что иначе зачем же
было бы ему перепечатывать снимок? А в то же время, по-видимому, и нет, иначе зачем же нужно было автору переделывать лица, обстановку и даже костюмы, представленные на рисунке, на запорожский лад? Возьмите в руки рисунок, напечатанный самим Шмидтом, и рисунок, напечатанный Скальковским, и посравните их. У Шмидта на первом плане снимка, с правой стороны, стоят два довольно неуклюжих козака с малахаями на головах, с толстыми дубинами в руках, спинами к зрителям; у Скальковскаго они нарисованы в полуоборот, в прекрасных шляпах, по последней петербургской моде, в изящных костюмах, в изящной позе, один с тоненькой тросточкой в левой, руке, а другой с левой ногой, заложенной за правую. Это два барина. Далее, у Шмидта на том же первом плане, но с левой стороны, представлены также два очень типичных великороссиянина, один с лицом круглым, без усов и без бороды, в русском зипуне, другой с громаднейшим макогоном на правом плече, с космами на голове; у Скальковскаго оба сделаны типичнейшими запорожцами с маленькими усиками, с подстриженными по-малороссийски волосами и совсем без макогона на плече. Затем у Шмидта, в левом углу рисунка, между четырьмя фигурами стоит одна выразительнейшая фигура великоросса с целым стогом волос на голове, с длинной окладистой бородой, с благодушным выражением лица, обращенным к своему ближайшему товарищу; у Скальковскаго из этой же самой фигуры изображен тощий запорожец, с усами без бороды, с лицом, поднятым вверх и как бы прислушивающимся к голосу всей рады. Наконец, у Шмидта представлено всех фигур 76* у Скальковскаго 141; у Шмидта оне стоят в одну линию перед церковью, у Скальковскаго целым кругом; у Шмидта оне сделаны более или менее отчетливо, так что вы видите здесь настоящих великороссов, у Скальковскаго оне изображены безличными пешками, конечно, для того, чтобы скрыть настоящий облик их и выдать непременно за запорожцев, чем они никогда не были. Но, скажем от себя, одни мертвий срама не имут, и вновь возвратимся к ним.
Основанная на р. Пидпильне Новая Сича существовала недолго: едва прошло сорок лет с небольшим, как она уже и покончила свое историческое существование. Это было в 1775 году, 4 июня, при кошевом атамане Петре Ивановиче Калнишевском, в царствование императрицы Екатерины II. Что же за причина была уничтожения запорожской Сичи?
381
Кто более или менее знаком с историей запорожских Козаков, того неминуемо должен был занимать вопрос о причине уничтожения Запорожья. В самом деле, Запорожье, в свое время игравшее такую огромную роль и наполнявшее своим именем чуть ли не всю Европу, было почему-то разорено и уничтожено московским правительством. Говорят обыкновенно, что Запорожье изжило свой век, что оно сыграло свою роль, что оно оказалось лишним и т. п. Но все это, на наш взгляд, не больше, как пустыя, ничего не значущия и ничего не объясняющий фразы. Мы смотрим на это дело несколько иначе. Уничтожение Запорожья вытекало органически из самаго хода русской истории. Объяснимся. Еще Иван Данилович Калита, прототип русских князей-собирателей, наметил себе две цели в политике: централизацию и единовластие. С тех пор эта идея сделалась для преемников его тем жизненным нервом, из котораго они выходили в начале царствования^ около котораго они ходили в течение его и к которому возвращались в конце его. Великим московским князьям, а потом и московским царям на этом пути пришлось встретить массу различных препятствий: внутри — со стороны целаго сословия удельных князей, отдельных, сильных своим, положением, личностей, со стороны сословия духовных особ, крымцев, ордынских татар; вовне России — со стороны литовцев, польских королей, турок. При всей в то время слабости нашего отечества, при всей раздробленности его частей, при всем давлении со стороны сильных соседей, русское государство все-таки достигло намеченнаго князем-собирателем пути — централизации и единовластия. Однако, почти параллельно с ходом этого развития русскаго государства, в нем развивалась неизвестная в других странах сила, козачество, сперва.малороссийское, потом запорожское, донское, яицкое и др. Козачество в течение трех веков играло в России громадную, чуть ли не колоссальную роль, на которую, впрочем, наши историки еще довольно мало обращали и обращают внимание. Начавшись в конце XV века, оно в течение XVI-го уже совершенно сложилось в определенный формы и наметило себе совершенно определенный задачи, но такия именно формы и задачи, которыя шли прямо в разрез с централизацией и единением русскаго государства. Это были два крайних полюса: южный и северный, никогда не сходившиеся и никогда не могшие сойтись. Всего резче эта разница выступила в царствование императрицы Екатерины II. В самом деле, императрица Екатерина II, как и все ея предшественники, помимо новых идей века, стремилась к той же исконной цели, намеченной великим князем-собирателем: она шла в этом случае, так сказать, в одну ногу с самой историей — направлять свою деятельность от центра к окружности и не давать возможности выдвигаться областной обособленности. И что же видит она? Видит то, что у нея тут же под боком существует такого рода община, которая только по имени признает свою зависимость от русскаго правительства, на самом же деле и знать не желает никакой опеки над собой: самовольно выбирает себе старшину, самовольно воюет со своими соседями, самовольно казнит и милует преступников, самовольно принимает к себе искателей разных приключений и ко всему этому самовольно
382
заводит у себя такие порядки, которые служат началом уже настоящаго государства. Это — община запорожских Козаков. Прежде, бывало, запорожцы знали только войну, а теперь они помимо войны занимаются земледелием, заводят школы, дают определения для всего войска, и все это на правах полнаго равенства между всеми членами. И в то время, когда в центральной России при Екатерине II крепостничество достигло своего максимальнаго развития, в то время, когда в центральной России помимо власти императора не было другой власти, в это самое время в южной России, в Запорожье, господствует совершенное равенство и полное народоправление. Таким образом выходило, что в русском монархическом государстве существовало другое государство чисто демократическаго характера. От этого в одной и той же России и в одно и то же время происходили, такия явления. Недоволен, положим, крестьянин каким-нибудь распоряжением своего правительства или ближайшаго своего начальства. Ну, что же? Можно обойти такое распоряжение.. Стоит только добежать до Запорожья; там дадут и земли, и лугов, и скота, и плугов. Садись, ори, живи, и, если ты способен, начальствуй в паланке, курене, а не то и в Сичи. Но могло ли это гармонировать с тою задачею русскаго государства, к которой оно стремилось веками? Само собою нет, и в этом- то состоит главная и существенная причина уничтожения Запорожья. Конечно, к этому следует прибавить еще и те мелкие проступки, как нападения на татар, донцев, как грабежи и разорения, которыми нередко проявляли себя запорожцы. Но это было только проводом к уничтожению Запорожья, а не причиною, так как в те времена никем и никогда грабежи и разорения серьезно не считались проступками, а скорее удальством и молодечеством. Сущность вовсе не в том.
Решив покончить с Сечью, Екатерина II однако сделала это не сразу. Первый шаг к уничтожению Запорожья был намечен ею уже в 1764 году, когда она принудила графа Кирилла Григорьевича Разумовскаго сложить с себя звание гетмана Малороссии. С тех пор украинский сепаратизм перестал пугать императрицу; но для того, чтобы уничтожить и тень страха, нужно было еще разрушить гнездо запорожских Козаков, Сичу. И вот в 1775 году, 4 июня, отдано было приказание русским войскам занять главныя места Запорожья. В «Манифестѣ о разрушенномъ войскѣ запорожскомъ», изданном от имени императрицы, насчитывается шесть причин, за которыя московское правительство находит нужным раз навсегда покончить с запорожцами. «Во-первыхъ, начали они, лѣт за десять тому назадъ, да и въ самое новѣйшее время, гораздо далеко простирать свою дерзость, при- свояя и требуя, наконецъ, себѣ, какъ будто достояніе ихъ собственности, не только всѣхъ тѣхъ земель, которыя нами черезъ послѣднюю войну отъ Порты Оттоманской пріобрѣтены, но даже и занятыхъ селеніями новороссійской губерніи, предъявляя, будто имъ и тѣ и другія издревле принадлежали... Во-вторыхъ, въ слѣдствіе такого себѣ присвоенія новороссійской губерніи земель, дерзнули они не токмо препятствовать указанному отъ насъ обмежеванію оныхъ, воспрещая по- сыланнымъ для онаго офицерамъ явною смертію, но заводить и строить
383
на нихъ самовластно собственные свои зимовники, а сверхъ того уводить еще изъ тамошнихъ жителей и изъ поселенныхъ полковъ, гусарскаго и пикинернаго, мужеска и женска пола людей... Въ-третьихъ, пограбили и разорили они, запорожцы, у однихъ обывателей новороссійской губерніи въ двадцать лѣтъ, а именно съ 1775 года, цѣною на нѣсколько сотъ тысячъ рублей. Въ-четвертыхъ, не устрашились еще самовластно захватить зимовниками своими пріобрѣтенныя мирнымъ трактатомъ новыя земли между рѣками Днѣпромъ и Бугомъ, присвоить и подчинить себѣ новопоселяемыхъ тамъ жителей Молдавскаго гусарскаго полку... Въ-пятыхъ, как-же они принимали къ себѣ, не смотря на частыя имъ отъ правительствъ нашихъ запрещенія, не однихъ уже прямо въ козаки вступающихъ бѣглецовъ, но и людей женатыхъ и семьенистыхъ, черезъ разныя обольщенія уговорили къ побѣгу изъ Малороссіи для того только, чтобы себѣ подчинить и завести у.; себя собственное хлѣбопашество, въ чемъ довольно уже и предуспѣли... Въ-шестыхъ, наконецъ, тѣ-же запорожцы стали распространять своевольныя присвоенія и до земель, издревле принадлежащихъ нашему войску донскому... дѣлая и симъ донскимъ козакамъ запрещеніе пользоваться оными землями, которыя уже долговременно въ ихъ обладаніи состоятъ. Всякій, здраво разсуждающій, можетъ тутъ легко проникнуть какъ лукавое намѣреніе запорожскихъ Козаковъ, такъ и существенный отъ онаго государству вредъ. Заводя собственное хлѣбопашество, разторгали они тѣмъ самое основаніе зависимости ихъ отъ престола нашего и помышляли, конечно, составить изъ себя, посреди отечества, область совершенно независимую, подъ собственнымъ своимъ неистовымъ управленіемъ, въ надеждѣ, что склонность къ развратной жизни и къ грабежу будетъ, при внутреннемъ изобиліи, безпрестанно обновлять и умножать ихъ число... И тако, по необходимому уваженію на все вышеизраженное, сочли мы себя нынѣ обязанными предъ Богом, предъ имперіей нашей и предъ самимъ вообще человѣчествомъ, разрушить Сѣчу запорожскую и имя Козаковъ, от оной заимствованное. Вслѣдствіе того,. 4 іюня нашимъ генералъ-поручикомъ Текеліемъ, со ввѣренными отъ насъ ему войсками, занята Сѣчь запорожская въ совершенномъ порядкѣ и тишинѣ. Возвѣщая нашимъ вѣрнымъ и любезнымъ подданнымъ всѣ сіи обстоятельства, можемъ мы въ тоже время имъ объявить, что нѣтъ теперь болѣе Сѣчи запорожской въ политическомъ ея уродствѣ, слѣдовательно же и Козаковъ сего имени. Мѣсто жилища и угодья тамошнія оставляемъ мы для постоянныхъ и отечеству на равнѣ съ другими полезныхъ жителей»
Перечисленныя шесть причин можно свести только к двум — присвоению и захвату чужой собственности и стремлению создать независимое управление. Важнейшая из этих причин — вторая; первая же относится к таким причинам, без которых в сущности ни запорожское, ни другое какое-либо войско, жившее с ничтожным жалованьем, не существовало и не могло существовать. Оттого прави- 11 Ригельманъ. ЛѢтопис. повѣете, о Мал. Рос., Москва, 1847 г., ч. IV, стр. 32— 34.
384
тельство до Екатерины II никогда или почти никогда не обращало' особеннаго внимания на «разбои и грабежи» запорожских Козаков. «Татарина не убить, ляха не пограбить, так и не жить»,— говорили запорожцы сами себе и своим соседям. Самое слово «воевать» еще в недавнем прошлом значило жечь, палить и уничтожать. Екатерина II понимала это больше, чем кто другой, и если она указывала на грабежи запорожцев, как на причину уничтожения Сичи, то это только потому, что такия действия всего нагляднее толпе, всегда мало понимающей истинныя стремления своего правительства.
Итак, Запорожье должно было окончить свою политическую жизнь. Генерал Текели исполнил возложенное на него поручение уничтожения Сичи изумительно быстро. Прибыв к корпусу русских войск, стоявшему тогда у крепости св. Елисаветы, генерал Текели отъехал обратно в Кременчуг к князю Прозоровскому, командиру корпуса, и принял от него начальство над войсками. Быстро разделив войска на отряды, Текели с Главною частью корпуса двинулся прямо на Сичу. Чтобы предупредить слухи о своем движении, Текели «положилъ скорѣйшій маршъ, и на 4-е число къ Сѣчи прибылъ предъ свѣтомъ». Оставив главную силу войск в лагере, недалеко от Сичи, Текели с полковником Яковлевым, орловскаго пехотнаго полка, и бароном Розеном, полковником небольшой части конницы, двинулся прямо на слободы и укрепления запорожцев, «никѣмъ за ихъ сномъ необозримъ, так что и часовые при ихъ артиллеріи въ томъ упражненіи были». Оставался незанятым только кош, при котором стояли «не спящіе караулы». Чтобы покончить дело без кровопролития, Текели послал от себя в кош подполковника Мисюрева с предложением сдаться. Мисюрева сперва не приняли в кош, но потом, когда узнали, что вся Сича, и вся артиллерия, и все суда, стоявшие на р. Пидпиль- ной, в виду Сичи, были уже заняты московскими войсками, решили впустить Мисюрева в кош; после этого сам кошевой и вся старшина его выехали навстречу Текели, оставив в коше трехтысячное козацкое войско; тогда московский войска заняли кош, пороховые погреба, канцелярию, и все войсковыя принадлежности оцепили караулами, а самого кошеваго и всю его старшину арестовали. Так доносил об этом горестном для запорожцев событии сам генерал Петр Абрамович Текели, 1775 года, 6 июня, из лагеря при Сичи \ К этому очевидец события, Корж, добавляет, что после разрушения запорожской Сичи донцы, калмыки и москали топорами вырубили царския ворота в сичевой покровской церкви, вылитыя из чистого серебра, и посрывали шаты и привески с икон 1 2.
Какая же участь выпала на долю печальных свидетелей этой драмы, кошеваго атамана Петра Ивановича Калнишевскаго и его ближайших сподвижников, судьи Павла Головатаго и писаря Ивана Глобы, а вместе с ними и всего войска запорожскаго? Что касается массы запорожскаго войска, то одна часть ея осталась в пределах России и составила из себя так называемое кубанское козачье
1 Записки одес. общ. ист. и древн., т. III, стр. 587.
2 Изустныя преданія Коржа, издан. Стороженка, стр. 152.
385
войско; другая часть ушла под власть турок и прожила там до 1828 года, последовательно переменив пять Сичей: Устьдунайскую, Банатскую (в Австрии), Старосейменскую, Котирлезскук* и Ду- навецкую ]. Что же касается главных начальников запорожскаго войска, то судьба их была более, чем печальна: все они были отправлены в ссылку в отдаленныя места, где прожили до самой своей смерти, без близких и друзей. Иван Яковлевич Глоба был сослан в Сибирь, в город Туруханск, где скончался в местном монастыре около 1790 года. Павел Фролович Головатый был отправлен в ту же Сибирь, в город Тобольск, где прожил в Знаменском монастыре 20 лет и скончался на 80 году от рождения. При жизни над ним учрежден был двойной надзор: военный и монастырский. «В инструкции, данной архимандриту Илье, сказано между прочим, что Головатому запрещается не только посещать и принимать посторонних людей, но и ходить в церковь. В последствии времени, по его желанию, разрешено было ему посещать церковь в сопровождении часоваго солдата, неотлучно при нем находившагося, но с тем, чтобы Г оловатый стоял в церкви на особом от народа месте, не оглядывался назад и по сторонам, и при входе ни с кем не разговаривал. На содержание его назначено было из казны в год по сто рублей ассигнациями, которые выдавались ему помесячно, в получении же их, по его безграмотству, расписывались другие» 1 2.
Но тяжелее всех пришлось главному начальнику запорожской Сичи, Петру Ивановичу Калнишевскому. Он также отправлен был в ссылку, но куда именно — до последняго времени не знали. Историку «Новой Сѣчи», А. А. Скальковскому, место ссылки Калнишевска- го совсем не было известно, и он гадательно высказал предположение, что, после разорения Сичи, последний кошевой ея отправлен был куда-то на Дон.
«Ой полети ти, черная галко, та на Дін риби їсти;
Та принеси, та принеси ти, черная галко, от Калниша нам вісти!
— Та вже ж мені не литіти на Дін риби їсти,
Та вже ж мені не носити
од Калниша вам вісти!» 3
Но в семидесятых годах текущаго столетия П. С. Ефименку удалось напасть на след Калнишевскаго в Соловецком монастыре, о чем он и сообщил своевременно в «Русской Старине» 4. С тех пор стало известным, что последний кошевой атаман, после падения Сичи, с берегов полуденнаго Днепра отправлен был в краесветную обитель на
1 См. об этом Кондратовича «Задунайская Сѣчъ», Кіевск. Старина, 1883 г., I—IV.
2 Кіевская Старина, 1887 года, іюль, стр. 586.
3 Из песен собственнаго собрания; записано в Александровском уезде, Екатеринославской губернии, в д. Богодаре.
4 Русская Старина, 1878 год, ноябрь, книга XIV.
386
СолОвецком острове, где прожил целых 27 лет, до самаго конца жизни. Весной 1887 года нам удалось посетить Соловецкий монастырь и на месте собрать сведения о Петре Ивановиче Калнишевском. По указу императрицы Екатерины II, писанному 1776 года, июня 10 дня, за № 1419, Калнишевский отправлен был в ссылку на постоянное жительство в Соловецкий монастырь. Его сопровождал секунд-майор Александр Пузыревский, перваго московскаго пехотнаго полка, с одним унтер-офицером и пятью рядовыми. Путь шел через Москву в Архангельск. Арестанта везли под строгим инкогнито и крепким караулом, не называя нигде ни его имени, ни фамилии. Кортеж состоял из девяти подвод: на трех подводах помещался конвой с арестантом, на четырех имущество отправляемаго в ссылку. Конвой с арестантом прибыл 11 июля в г. Архангельск; здесь губернатор Головцын, заменив бывшую команду новой, из четырех человек, отправил Пузырев- скаго вместе с арестантом через Белое море в Соловецкий монастырь, на судне, нанятом у купца Воронихина. Судно, два раза садившееся на мель, было повреждено и простояло несколько времени в устье р. Северной Двины. Уже 29 июля Калнишевский прибыл в Соловецкий монастырь и представлен был архимандриту его, Досифею. По рассказам богомольцев, крестьян села Ворзогор, Архангельской губернии, посещавших Соловецкую обитель и несколько раз слышавших там о кошевом, когда его только что привезли в Соловки, то он казался человеком среднего роста, чрезвычайно здоровым и широкоплечим, одет был в красный кафтан, говорил «не так чисто по-русски», но потом сделался худ и стар, носил седые осекшиеся волосы, короткую седую бороду, одевался в китайчатый синий сюртук с маленькими оловянными пуговицами в два ряда.
В монастыре, так же как и в пути, с Калнишевским обращались строго. В архиве монастыря хранятся несколько ведомостей о содержащихся колодниках, где против каждаго из них выставлено, как следует обращаться с арестантом. В ведомости 1780 года, под № 14, против фамилии Калнишевскаго записано: «1776 года, іюля 29 дня по указу святѣйшаго правительствующаго синода воисполне- ніе высочайшей Ея Операторскаго величества на всеподданѣйшемъ генералъ аншефа военной коллегіи вице президента астраханской (,) азовской і новороссійской губерніи генерала губернатора и кавалера григорья александровича потемкина докладѣ конфирмаціи велѣно бывшаго сѣчи запорожской кошеваго Петра колнишевскаго содержать безвыпускно изъ монастыря і удалять не толко отъ переписокъ, но и отъ всякаго съ посторонними людьми обращенія за неослабнымъ карауломъ обрѣтающихся въ соловецкомъ монастырѣ солдат» Эта прописка, с некоторыми изменениями, повторяется во всех ведомостях о содержащихся колодниках из года в год.
По преданию, помещение для Калнишевскаго сперва отведено было в камере Головленковой Архангельской башни, а потом в камере башни Прядиленной. Всех башен в монастыре восемь: Корожняя или 11 Полугодовая черновая ведомость о монашествующих и о содержащихся арестантах, № 121.
16*
387
Флащевая \ Успенская или Оружейная, Прядиленная, Никольская, Квасоваренная, Кухонная, Архангельская и Белая. Из них в пяти башнях устроены отдельный камеры для помещения преступников: в Корожней — одно в нижнем этаже, в Прядиленной — одно в среднем этаже, в Никольской — два, в амбразуре нижняго этажа, в Архангельской — одно, во втором и третьем этажах. Все камеры башен похожи одна на другую и разняться лишь одним размером. Вот устройство камер в двух башнях, где сидел Калнишевский. Каждая из них сделана в стене средняго этажа башни, имеющей девять аршин толщины, с внутренней стороны. Если пробраться во двор монастыря и потом войти через широкия ворота в средний этаж башни, то тот же час налево можно увидеть небольшое отверстие; это и есть камера. Если же переступить порог камеры, то можно увидеть и самое устройство ея. Она имеет вид большой печи, сделана аркой, длиною в четыре с половиной аршина, шириною в два с половиной, высотою в два с небольшим, без топки и без окон, если не считать окном небольшой, сделанной в стене, щели, имеющей высоты 5 вершков, ширины 2 вершка 1 2 *. Камера запиралась двумя дверьми: внутренней железной и наружной деревянной, обитой войлоком, замыкавшихся огромным двухпудовым замком. Если взять во внимание та, что стена башни, в которой сделана камера, выходит во двор, обнесенный кругом высокими стенами, если взять во внимание то, что против башни во дворе стоит старинное здание, почти совершенно заслоняющее собой всю стену ея, если принять во внимание то, что к самой стене башни приделан широкий коридор с очень наклонной деревянной крышей, от которой падает мрачная тень на всю нижнюю половину стены и если, наконец, принять в расчет и то, что стена, в которой устроена щель, имеет толщины аршин и три четверти, то можно положительно сказать, что в камеру за 400 лет ея существования никогда не попадал ни один луч солнца. Не забудем еще и того, что на всем Соловецком острове бывають не только целые дни, но и целые месяцы, когда люди солнца праведнаго «и в глаза не видят».
В этой тюрьме Калнишевский сидел около 12 лет, надзор за ним до того был строг, что его не выводили из тюрьмы для физических потреб4- ностей, отчего долго после него оставался слой нечистот, около аршина толщиною. Но около 1788 года Петр Иванович Калнишевский был переведен из камеры в келью, сперва 15-ю, потом 14-ю; всех келий было в то время 29, и на долю арестанта кошеваго пришлось далеко не последнее помещение. Может быть, перевод его из камеры в келью состоялся вследствие того, что он жил смирно, не причиняя никому беспокойств и не имея никаких мыслей о побеге. Живя в камере, а потом в келье, Калнишевский получал содержание по 1 рублю в день, или 365 — 366 рублей в год. Если взять во внимание то, что при существовании запорожской Сичи кошевой атаман получал жалованья всего лишь 70 рублей в год, а вся сичевая старшина, кроме куренных
1 На ней выставляют флаг.
2 Это — камера в Прядиленной башне; камера в Архангельской башне имеет
5 арш. в квадрате, окно 7 вершк. в квадрате.
388
атаманов, получала 165 р., и если принять в соображение то, что один рубль прошлаго столетия стоил чуть ли не больше десяти настоящаго, то положение Калнишевскаго покажется более, чем обеспеченным. Но это объясняется тем, что деньги, определенный на содержание Калнишевскаго, выдавались из собственнаго его имения, поступившаго в секвестр. Лишенный звания, но не лишенный состояния, Калнишевский мог делать и такие расходы, как расход на сооружение великолепнаго запрестольнаго креста, пожертвованнаго им в соборный храм монастыря в 1794 г. Крест в вышину больше аршина, серебряный, позлащенный с надписью: «Сей крестъ сдѣланъ вкладомъ Петромъ Ивановымъ Кошевымъ 1794 года. Вѣсъ тринадцать фунтовъ (,) (48) сорокъ восемь золотниковъ». Лишенный свободы, Калнишевский, однако, мог выходить из тюрьмы для говенья, в великий и успенский пост. Из ведомостей о колодниках, бывших в исповеди, видно, что с 1777 г. и по 1792 г. Калнишевский говел если не по два раза в год, то непременно один раз.
При всем этом положение узника не изменилось до 1801 г., за ним по-прежнему наблюдали очень строго; караульные солдаты, следившие за ним, были исключительно великороссы. «Пришли мы в трапезу,— рассказывает очевидец крестьянин Лукин,— перед обедом, дожидали монахов с порцией. Приходит человек незнаемый, за караулом три солдата с ружьями, и спрашивает нас любопытно: «Кто царем теперь? Как цари живут ныньче и какия благополучия на Руси тепереча?» Мы отвечали, что царем Александра Павлович; живут по-прежнему все, слава Богу, благополучно и хорошо. Он бы и больше расспрашивал, да солдаты не позволили. «От этого человека, говорили они, отойдите прочь, с этим человеком не приходится говорить вам». И монахи тоже запрещали. «Архимандрит увидит, сказывали они, так нехорошо вам за это будет». Архимандрит пришел, и он подошел к благословению. «Древенъ ты еси, землею пахнеши», сказал архимандрит тому человеку. И точно, он очень древен был: тут он и жизнь кончил. Опосля монахи сказывали, что это какой-то кошевой атаман»
В таком положении находился Калнишевский до 1801 года, когда на российский престол взошел император Александр I. Тогда манифест императора повелевал: «всѣхъ находящихся теперь и до сего самаго дня подъ слѣдствіемъ и судомъ по разнымъ мѣстамъ чиновниковъ и всякаго званія людей, по дѣламъ, не заключающимъ въ себѣ важныхъ преступленій, как то: смертоубійства, разбоя и лихоимства, учинить отъ суда и слѣдствія свободными» 1 2. В числе прощенных в одном из списков, под № 28, показан и «Петръ Ивановичъ Калнишевскій, подольскій шляхтичъ, бывшій запорожскій кошевой атаманъ, въ Соловецкомъ монастырѣ» 3.
Калнишевский принял весть о своем освобождении с величайшею радостью и в память этого соорудил превосходнейшее евангелие, в серебряной позлащенной оправе, весом два пуда, двадцать фунтов,
1 Русская Старина, 1875 год, т. XIV, стр. 412.
2 Копия с указа хранится в монастырском архиве.
3 Полное собраніе законовъ, т. XXVI, № 19, 784.
389
сделав на нем такую надпись: «Во славу божію устройся святое евангеліе во обитель святаго преображеніе (ія) і преподобныхъ отецъ зосимы и савватія соловецкихъ чудотворцевъ что на море окияне (ѣ) при архимандрите ионѣ и радениемъ и коштомъ бывшаго запорожской сѣчи кошеваго петра Івановича Калнишевскаго 1801 года а всего весу 34 ѳу 25 зо 1 всеі сумы 2435». К этой подписи на застежках евангелия прибавлено. «Стараніемъ і трудами: соловецкаго моностыра: наместникомъ: иеремонахомъ: Веніаминомъ: святое евангеліе: здѣла- на: московской третей гильдие купецъ: серебреныхъ: делъ мастеръ: владиміръ: андреевичъ».
В настоящее время циркулирует между монахами монастыря по поводу освобождения Калнишевскаго такой слух. Император Александр I, во время посещения Соловецкаго монастыря, увидев тюрьму, в которой содержался Калнишевский, пришел от нея в ужас и потом, желая облагодетельствовать невиннаго страдальца, спросил его, какой ему надо награды за все понесенныя им страдания. «Ничего мне, государь, не надо, кроме одного: вели построить острог для подобных мне страдальцев, чтобы они не томились в таких же заключениях, в каком томился я». И государь приказал построить острог. Но этот слух, как слух, не оправдывается уже тем, что острог построен за три года до вступления Александра I на престол (в 1798 году), как это видно из соловецкаго летописца1 2. Ходит также слух, что, когда Калнишевскаго освободили из тюрьмы, то он оказался уже слепым. Это возможно, но вопрос отчего: от темнаго ли помещения или от старости? Нужно сказать, что по освобождении из тюрьмы Калнишевский был уже в довольно преклонном возрасте, около ста лет от роду. Так или иначе, но, получив свободу, Калнишевский уже не пожелал оставить Соловецкой обители, сделался простым послушником и, прожив два года на свободе, скончался. Умершаго похоронили на самом лучшем месте монастыря, во дворе, близь алтаря соборнаго храма св. Преображения, с южной стороны, с одной стороны близь могилы архимандрита Феодорита, с другой, близь могилы знаменитаго деятеля в смутную эпоху, Авраамия Палицына. Спустя 53 года после смерти Петра Ивановича Калнишевскаго, над его прахом сооружена была плита архимандритом Александром Павловичем, впоследствии полтавским епископом, со следующею надписью: «Господь нашъ Іисусъ Христосъ положилъ душу свою на крестѣ за всѣхъ насъ не хочетъ смерти грѣшника. Здѣсь погребено тѣло въ Бозѣ почившаго Кошевого бывшей нѣкогда запорожской грозной сѣчи Козаковъ, Атамана Петра Калнишевскаго, сосланнаго въ сію обитель по высочайшему повелѣнію в 1776 году на смиреніе. Онъ въ 1801 году по Высочайшему повеленію снова былъ освобожденъ, но уже самъ не пожелалъ оставить обитель въ коей обрѣлъ душевное спокойствіе смиреннаго христіанина, искренно познавшаго свои вины. Скончался 1803 года октября 31 дня въ Суб. 112 лѣтъ отъ роду, смертію благочестивою доброю. Блажени мертвій
1 Без бумаги, дерева и бархата.
2 Лѣтописецъ соловецкій. Москва, 1883 год.
390
умир'ающіи о Господи: Аминь. 1856 А. А...» (См. табл. XXXIII). Но точно ли Петр Иванович Калнишевский умер 112 лет от роду? Нам кажется, приводимое показание несколько сомнительным в виду того, что в самых исповедных росписях против имени Калнишевскаго число лет его нигде не показано, тогда как число лет других арестантов везде точно определено. Очевидно отсюда, что и сам кошевой не знал числа своих лет. В противном случае монах, ведший исповедныя росписи и обязанный заносить лета всех арестантов, знал бы и число лет Калнишевскаго. Что же касается намогильной эпитафии, то она сочинена пятьдесят три года после смерти Калнишевскаго, и числовая дата в ней показана, нужно думать, по преданию. И в самом деле, трудно допустить, чтобы 85-летний старец управлял вольною ватагою запорожских Козаков. Но так или иначе, а событие совершилось: началось на Днепре, кончилось на Белом море.
Свята брама одчинилась,
Козака впустили;
І знов брама зачинилась,
Навік зачинилась Козакові...
Плита кошеваго П. И. Калнишевскаго.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Та ще не світ, та ще ни світ, та ще не світає,
А вже ж москаль Запорожье та кругом облягає.
Ой облягше Запрожьє, став степ межувати,
Ой став городи, паньскі слободи по річках сажати... Наступала чорна хмара, настала ще й сива:
Була Польща, була Польща, та й стала Росія.
Народная песня
Было ровно два часа дня, когда я, после долгих переездов от города к городу, от села к селу, приблизился наконец к местечку Покровскому, где некогда была так называемая Новая, по времени последняя, Сича на р. Пидпильной. Солнце пекло страшно. Я подъезжал к Покровскому с северной стороны, и потому оно представилось мне во всем виде, как на ладони. Покровское расположено по правому берегу р. Пидпильной * *; с юга оно окаймлено лесом, идущим на бесконечное пространство в длину и верст на двадцать пять в ширину; с запада частью охватывается рекой Пидпильной, частью переходит в открытую степень *, с востока граничит с экономическим полем, а с севера замыкается широким и довольно возвышенным выгоном, имеющим вид склона или подошвы небольшой горы, постепенно спускающейся к правому берегу реки Пидпильной. Самое село сидит на низком спуске выгона. В истории Новой Сичи место выгона достопримечательно тем, что на нем в 1775 году решена была участь политическаго бытия Запорожья. Генерал Текели, получивший высочайшее повеление атаковать запорожскую Сичу, исполнил приказание в точности: он внезапно явился у Сичи, выстроил главную часть своих полков на теперешнем выгоне села. Это место, действительно, весьма удобно для стратегических действий.
Окинувши взором все это пространство и вдоволь налюбовавшись прекрасным видом, открывающимся отсюда на все четыре стороны, я спустился ниже, к самому селу, представшему передо мной во всей его прелести, с каменною заново побеленною пятиглавою церковью и обширными зеленеющими садами. Уже возле первой хаты села я увидел большой песчаниковый крест и выкопанную около него яму.
— Что это такое?
— Да это запорожское кладбище!
1 Слово «Пидпильня» производят от слова «пидпилевать», потому что она своим течением подпиливает собственный правый берег.
* Тут, очевидно, слід читати «степь».— Прим, упорядниці.
393
Намогильный крест атамана Каписа.
Я 'остановился и приблизился к кресту. С восточной стороны на кресте сделано было обыкновенное изображение, распятие Христа, а с западной выбиты следующие слова: «Зде опочиваетъ рабъ божіи ’іоанъ каписъ куреня сергиевскаго атаманъ и преставися 1779 года мѣсяца декабря дня». (См. табл. XXXIV). Яма, вырытая у креста, была делом рук искателей кладов. «У нас на этот счет,— рассказывал крестьянин Кондрат Голуб,— это дело обыкновенное. Вот стоит крест; под ним насыпь; стоит он иногда много лет и никто его не трогает, но вдруг кто-нибудь прослышит, что под этим крестом зарыт клад. Тогда он дождется самой темной ночи, возьмет заступ, идет к заветному месту и роет на нем землю. Случается, что и находит что-нибудь, но больше уходит ни с чем. Только поутру люди смотрят, а у креста яма, и возле нея насыпана свежая земля... Случилось и мне пробовать это, когда я был парубком. Однажды отправился я с двумя товарищами на поиски. Начали рыть. Я копаю, а они стерегут, чтобы кто-нибудь не подсмотрел. Уже выкопал я глубокую яму; спускаюсь в нее. Страшно... Я делаю крестное знамение и снова принимаюсь за дело. Копнул раз, копнул два, копнул и три. Вдруг слышу что-то как будто зазвенело. «Хлопцы, клад!» — «А ну, подавай его сюда!» Я выбросил. И что же? Большой человеческий череп! Смеху было после того...»
По рассказам старожилов, запорожское кладбище занимало довольно большое пространство: по крайней мере, 300 сажен. На нем стояло еще в недавнее время несколько намогильных крестов с надписями, теперь уже разобранных экономией для фундаментов под дома и магазины. Уцелело только четыре креста с надписями: «Зде опочіваетъ рабъ божій данило борісенко к: с: п. лі. вского бывшаго андро, року 1729' мѣсяца марта 4 дня». «Зде опочиваетъ рабъ божій иванъ чапля знатный товарищъ куреня поповичевскаго (,) преставися за атамана максима кулька. 1728 года сентября 4». «Зде поставленні (ый) крестъ благородия его пана стефана атамана бывшаго кошового (,) куреня уманского но онъ положен ест по церквою пресвятія богородици преста(вися) в ро (року) 1747 у маю дня 13». (См. табл. XXXV). Последняя надпись гласит о том, что под крестом лежит прах кошеваго атамана Стефана Гладкаго, отца Даниила Гладкаго, также кошеваго атамана.
Кроме намогильных крестов, в селе Покровском сохранилось довольно много остатков запорожской старины. Таковы прежде всего четыре сволока с надписями, уцелевшие еще от прошлаго столетия от запорожских хат. У крестьянина Корния Забары: «Благословеніемъ отца и поспѣшествомъ сына и совещеніемъ святаго духа создася сей курѣнь васюрынского войска васюринскимъ обществомъ за атамана антона Головка 1710 году мая 24 дня». Сволок был протянут через весь курень, но теперь урезан и имеет всего лишь 9 аршин. У крестьянина Клима Пироговскаго (по-уличному Абдулы): «Божіи (мъ): изволеніемъ і помощію создася домъ сей а стараніемъ якима Игнатова товариша куреня вішестеблѣвъского 1746 года мѣсяца іюня 9». Вся хата была рублена из осокоря, вербы и дуба, теперь от нея сохранились только верхние венцы. У крестьянина Митрофана
395
Ч. II. Рис. 35.
Намогильный крест кошеваго С. Гладкаго и запорожския бокуны.
Чернаїю (по уличному Папуши). «Благословеніемъ отца: изволеніе: сіна и содѣйствіемъ святаго духа аминь: создася домъ сей а коштомъ пана васілия грігориевича знатного товаріша куреня менского 1747 года: мѣсяца августа 13». Хата стояла близь запорожской церкви; в ней, по рассказам дидов, запорожцы держали советы. У священника Георгия Ващинскаго: «Благословеніемъ отца и изволеніемъ сына и совершеніемъ святаго Духа создася домъ сей рабомъ божіимъ Григоріемъ комишаномъ 1765 году мѣсяца мая 10». Кроме сволоков, в огороде крестьянина Андрея Лойка стоит памятник, устроенный на месте бывшей запорожской церкви, с надписью: «Сеі крестъ поставлен на (надъ) престоломъ покрови пресвятыя бгоматере: стараніемъ гуріемъ (-рия) булгаръ (-омъ) 1835 го» 1. В самой экономии села Покровскаго (великаго князя Михаила Николаевича), на чердаке амбара, хранится железный крест, стоявший некогда на сичевой запорожской церкви; он выкован из железа, работы весьма простой, но с тем вместе и довольно изящной; высоты три аршина без вершка; там же в экономии, у помощника управляющаго М. С. Моздалевскаго, есть серебряная медаль, в виде треугольника, с изображением на одной стороне лица Екатерины II, а с другой с надписью:* «Заключенъ миръ съ портою 10 іюля 1774 года». Эти медали раздавало русское правительство запорожцам за участие их в руско-турецкой войне 1773 и 1774 годов.
Но еще больше того хранится запорожских древностей в церкви села Покровскаго. Вот они: антиминс, дарованный в запорожскую церковь в 1754 году киевским митрополитом Тимофеем Щерба- цким, при кошевом атамане Якиме Игнатовиче. Две чаши, одна оловянная, другая серебряная с надписью: «Сия чаша зделана коштомъ за упокой андрея белоуса (,) а заздравне жены его (,) стараніемъ же священника дроботова июня 5 дня 1758 года». Крест напрестольный, резной в серебряной оправе. Икона Покрова Богоматери, в серебряной позлащенной шате с двумя лепными херувимчиками вверху. Икона Саввы освященнаго, деревянная, с надписью: «Сию икону отмѣнивъ до храма пресвятой богородицы козакъ куреня Тимошевскаго». Икона Андрея Первозваннаго с надписью: «Сію икону отмѣнилъ рабъ божій андрей бабка (,) баштовый,староста». Икона Распятия и Богоматери с надписью: «Изображенія чудотворныя иконы пресвятыя богоматере ахтирскія, которая видомъ явилась 1732 году мѣсяца іюля 13 дня. Сооружены шатки сіи рабомъ божимъ Петромъ и Давидом богородична и спасителева до храму покрови». Икона на холсте, со множеством ликов, с надписью: «Сию икону отмѣнилъ куреня бруховецкаго атаманъ василь шило 1769 года іюля 10 дня». Икона родословия Спасителя с тремя отцами церкви, изображенными без бороды и усов 1 2. Две ризы, одна зеленаго бархата с шитым оплечьем, с изображением Богоматери Спасителя, апостолов и евангелистов, а другая — малиноваго бархата с изображением Богоматери и ветхозаветных патриархов. Два епитрахиля зеленаго бархата с разными ликами. Две
1 Гурий Булгар — крестьянин с. Марьинскаго, Херсонскаго уезда.
2 Все эти иконы находятся в алтаре, кроме двух последних, которыя помещены в передней части храма.
397
хоругви, зеленаго цвета, на высоких древках, с изображениями. Евангелие, без обозначения года, в простом коленкоровом переплете с надписью: «Лавры кіевопечерскія Архимандритъ романъ Копа, высокопочтенному Его милости Пану Іоанну Малашевичу войска запорожского низового Кошовому сію страданій христовыхъ евангельскую книгу в даръ приноситъ». Четыре книги триодей, напечатанных: одна в 1743, другая в 1747, третья в 1748, все три в Киеве, и четвертая в 1760 г., в Москве; на последней сделана следующая надпись: «Сию книгу Триоду куплено вцерковь сѣчевую Покрова Богоматере атаманомъ куреня васуринскаго Хомою Малымъ. Заденги покойнаго Романа Бѣлого 1760 іюля 19». Шесть книг миней, четыре киевской печати 1750, две московской 1769 года; книга пятидесятницы, московской печати 1750 года; три книги служебников, все киевской печати, 1746 года, и одна 1754 года; книги молебнаго чина, киевской печати 1754 года; две книги последования в преславный день воскресения Господа нашего Иисуса Христа, киевской печати, одна 1754 года, другая 1756 г.; книга октоих московской печати 1760 г.; книга акафист великомученице Варваре, киевской печати 1766 года; писанный требник с надписью: «Экспрессентъ Іеромонахъ Геласій
Машковскій»; наконец, реестр членов императорской фамилии. Блюдо цинковое с надписью: «Дана въ церковь сѣчевую максіма Куліка»; блюдо другое цинковое, с надписью: «Дано в церковь 1710 года Василя Січа» (Сыча); блюдо третье цинковое с буквами: С, П, Б, Г, Б, Ц; блюдо красной меди, без надписи; чарочка серебряная, с тремя ножками и с двумя буквами снаружи: Э. I.; кружка красной меди с крышкой, вместимостью на четыре стакана; два больших похоронных креста, в три аршина длины каждый, с надписью: «сей запорожскій крестъ обновилъ в сию покраску и визолотку покровскій житель данило Рубенко 1834 года мѣсяца июня»; десять бокун или стасидий для запорожской старшины, пять некрашенных, сделанных из липы, и пять выкрашенных в зеленую краску, сделанных из дубоваго дерева, обитых прекрасной резьбой. Бокуны — это вместе и стойки и сидения, весьма распространенныя в монастырях; в них можно и облокотиться на высокую перегородку, отделяющую ее от другой бокуны, и прислониться спиной к стенке, и совершенно свободно сесть на укрепленную внизу, [с] помощью шарниров, дощечку. Последняя может, в случае надобности, откидаться назад, и тогда молящийся может вновь стать. (См. табл. XXXV). Паникадило, висящее среди церкви, из тонкой белой жести с стеклянными шарами, в которые вставлены разные крестики резной работы; купол с жертвенника, бывшаго в алтаре сичевой церкви, высоты без четверти сажень, сделанный в два яруса, с девятью фальшивыми окнами, сосноваго дерева, обитый холстиной и по холстине покрашенный белой краской и обитый резьбой; гробница или сундук для положения плащаницы, из сосноваго дерева с резьбой, обитый холстиной, раскрашенный зеленой краской, с изображением разных ликов; аналой, высоты аршин с четвертью, покрашенный ярко-зеленой краской, с резьбой и со вставленной на нем иконой, на которой представлена Богоматерь с покровом, держащая под ним несколько фигур: на первом плане царя Иоанна и
398
Ч. И. Рис. 36.
Икона на аналое с двумя молящимися запорожцами.
царевну Софью, архиереев и монахов, а на втором — запорожцев; последние представлены без шапок, с бритыми головами, на которых виднеются чубы. (См. табл. XXXVI); наконец, весь иконостас, хранящийся на хорах церкви со множестом икон прекрасной греческой работы, отличающейся необыкновенною натуральностью; тут же, вместе с иконостасом, хранятся фонари, затянутые слюдой вместо стекла, оловянныя тарелки, кадила, орлецы, хоругви, божницы, деревянныя лопатки с наклеенной на- них ектенией, ставники, кресты, ноты с надписью: «О тебѣ радуется благодатная тварь...», и наконец запорожское войсковое знамя, сделанное на холсте К Кроме перечисленных остатков запорожской старины, сохранившихся на месте бывшей Новой Сичи, уцелели еще земляныя укрепления в виде рвов и высоких, больше двух сажен, валов. (См. пл. VII). Общая схема этих укреплений, с внешней стороны, заключает в себе всего лишь три линии: с восточной стороны, по направлению от севера к югу, встречно Пидпильной, идет наклонная линия сто сажен длины; с северной окраины, по направлению от северо-востока к юго-западу идет неправильная ломанная линия, под тупым углом, на протяжении двухсот двадцати сажен; с западной стороны, по направлению от севера к югу, под прямым углом, идет совершенно правильная линия на 11 Приобретено В. В. Тарновским.
399
Ч. II. Пл. VII.
План Новой Сичи.
400
протяжении семидесяти сажен до самой р. Пидпильной. Основанием для этой фигуры укреплений, с южной стороны, служит сама р. Пид- пильна. Таков вид укреплений извне; к этому нужно добавить лишь то, что на северной линии его сохранились еще три редуты и широкия ворота, ведшия во внешний кош, а у юго-западнаго конца, уже за речкой Пидпильной, уцелело так называемое городище, имеющее вид совершенно отдельнаго укрепления из четырех канав с запада в семьдесят четыре сажени, с востока в сто тридцать сажен, с севера восемьдесят и с юга в сорок глубины до трех сажен каждая. В последнем укреплении, «городище», по рассказам стариков, у запорожцев стояли хаты, погреба, тут же они хоронили своих покойников. Сообщение из Сичи через Пидпильну с городище не представляло тогда никаких затруднений, так как в то время речка была настолько мелка, что ее переходили вброд. В настоящее время это городище представляет из себя ровную-ровную, как будто утрамбованную или выбитую цепами площадь, в самой середине которой стоит вековая развесистая груша, а с трех сторон — южной, западной и восточной, высятся громаднейший вербы и еще громаднее осокори, между которыми переплелся непролазный терновник. Внутри укреплений, с восточной стороны, по направлению от севера к востоку, идет еще один ров, в виде наклонной линии, на протяжении семидесяти четырех сажен, прямо к р. Пидпильной, а в средине укреплений, у праваго берега реки, видны рвы, отделяющие от внешняго коша внутренний; они начинаются у самаго берега реки, идут от юга к северу и под тупым углом поворачивают от востока к западу, оканчиваясь так называемым «оступом» или бухтой, служившей у запорожцев пристанью, куда они заводили свои галеры и чайки1 2. (См. табл. XXXVII). Длина рвов последняго укрепления имеет всего лишь сто десять сажен, по прямой линии, с небольшим пропуском на северной линии, очевидно, для ворот.
По всем этим укреплениям, кроме городища, разбросаны в настоящее время хаты крестьян с. Покровскаго. Оттого, чтобы измерять все укрепления запорожской Сичи и чтобы составить себе цельное об них представление, нужно проходить через многие огороды, лазить через плетни, заглядывать под сараи, идти через сады, подниматься на крыши крестьянских хат и тогда только можно уследить направление всех валов и насыпей. Многое, разумеется, из того, что сохранялось в целе лет сорок и даже двадцать тому назад, теперь уже разрушено и едва узнаваемо, а многое даже и совсем истреблено. Однако, остатки старины и теперь очень часто находятся, и всего больше скелеты: задумает ли крестьянин выкопать яму для какой-нибудь постройки, или разровнять место для сада, или просто вспахать землю для посева, он непременно найдет если не череп человека, то кости рук или ног. Даже дети, играя в грядки и вскапывая землю палочками, находят человеческие черепа, без всякой боязни надевают их себе на головы,— так уж они привыкли к подобнаго рода
1 По-местному «из чотырех бокаив».
2 Теперь бухта эта имеет всего лишь триста саж. в окружности, а тогда — до 500 с. У запорожцев она называлась «Царской пристанью».
17 Д. И. Дворницкий
401
Запорожския галеры и. чайки по Ровинскому и Боплану.
находкам. «Впервые, когда я здесь поселился,— рассказывал мне местный священник, отец Андрей Барышпольский ],— то я никак не мог завести у себя деревьев в палисаднике: что посажу, а они и засохнут, что воткну в землю, а они и пропадут. Долго я не мог понять, отчего это происходит; наконец, однажды я стал копать землю в палисаднике и тут под первым слоем ея увидел множество человеческих костей и между ними страшную массу лягушек, я был просто поражен этим, но тот же час понял, отчего не принимались у меня деревья. Удалив кости и очистив место от лягушек, я вновь насадил несколько деревьев, и с тех пор они растут превосходно».
Кроме черепов и костей, на месте бывшей Сичи находят множество разных вещей: пистолеты, кинжалы, ножи, сабли, ружья, пушки, ядра, пули, куски свинцу, круги дроту, кувшины, кафли, казаны, графины, чугуны, бутылки, штофы, кольца, перстни 1 2, тарелки, кубки, целыя бочки смолы 3, слои' углей, склады сухарей, кучи пшеницы, гудзыки или пуговицы, пряжки, бубенцы, мониста на дроту, деньги, трубки-носогрийки или люльки-буруньки (от турецкаго «бурун» — нос), разрисованныя разными «фигурами» и окрашенныя разными красками. Много раз и нам случалось находить здесь разныя вещи, но из множества их всего любопытнее была находка двух запорожких чаек или лодок, затопленных в р. Скарбной. Одна из этих лодок стояла поперек реки и имела около шести сажен длины и трех ширины, с палубой, сосновыми кокорами и дубовым дном из одной доски; другая, меньшая по размерам, привязана была к первой, с кокорами из пяти сосновых досок, и с дубовым дном из цельной доски; обе плоскодонныя. К моему большому сожалению, вытащить эти лодки из воды не было возможно, так как это требовало значительных расходов.
В новой Сичи произведена была мной и раскопка запорожских могил, но только в последней, седьмой по счету, находившейся в огороде крестьянина Семена Мирошниченка, открыты были интересныя находки. На могиле стоял небольшой песчаниковый крест с надписью: «Рабъ божій Иоаннъ... титаровскаго куреня». Углубившись в могилу на одну сажень,, я нашел в ней сосновый гроб, длины одиннадцать с половиной четвертей, а в гробу открыл совершенно сохранившийся скелет запорожца, с чубом на голове, три раза обмотанным близь того места, где было левое ухо, с длинными рыжими усами на верхней полости зубов, с суконной шапкой из барашковой околицы, в четыре пальца ширины, и темнаго вершка полторы четверти высоты, с медными, внутри пустыми, на шелковых шнурках, пуговицами, с шалевым зеленым поясом и с двумя монетами в кармане, одной русской, медной, другой серебряной, турецкой. Русская монета, полушка, помечена 1731 годом. Во второй могиле, находившейся во дворе священника Барышпольскаго, я нашел другой скелет запорожца, еще лучше сохранившийся, чем скелет в могиле Семена Мирошничен-
1 Теперь уже покойник.
2 Из завитков, на весь палец.
3 В пристани.
403
ка, но он имел всего лишь одну монету времен Екатерины II, 1763 года, и одет был не в кафтан, а в простой кожанок. В остальных могилах, кроме скелетов и иногда медных пуговиц, я ничего не находил. Пробовал еще разрыть редуту, находящуюся в огороде кр. Петра Балыхина, и разрыл в длину пять саж., в ширину две с половиной, но кроме пуль и ядер, ничего в ней не нашел.
Из всех старожилов села Покровскаго только три: Андрей Балы- хин, Савва Самардак и в особенности Иван Чавунный, рассказывают кое-что о запорожцах. Последний был запорожскаго «заповиту». «Окрім оцього діда, Чавунного, тут і нема другого із запорожскаго кодла: його дід із запорожців; він був за Дунаєм, та знову вернувсь. Як пала Січа, так тут зоставалось ще два чоловіка із запорожців: Вилькодворець і Піскун; вони жили, бідолахи, у вербових дуплах, на плавні. Інколи вийдуть було із плавні, випросют собі хліба на селі та вп’ять і подадутця у плавні. Там десь і повмирали, там десь і кісточки їх погнили».
— А чого ж ті запорожці позастав[а] лись тут?
— Суму запорожську берегли. Ту суму, шо було зібрали на церкву. Чули, як воно було?
— Ні, не чув.
— Як не чули, то я вам розкажу. Збирає, значить, якось кошовий отаман своїх козаків на раду. Ударили в бубен, позіходились, постановились на майдані, ждуть. «А нащо я вас, добрі молодці, зібрав?» — «А нащо, батьку?» Тоді казали усе «батьку» та й годі, це вже теперь хто якого чину заслуже, го так його і звуть, а тоді «батьку» та й більш нічого,— простійш вимовляти. «А нащо, батьку?» — «Можете ви прожити чотирі годи без жалування?» — «Можемо, батьку, можемо!» — «Можете?» — «Можемо!» — «Ну так видайте ваше жалування міні. А чи знаєте нащо?» — «Ні, батьку, не знаємо!» — «Хочу построї- ти на Січі монастирь та такій, щоб вік був найкращій над усіх монастирів і на всім світі. А чи гаразд, пани-молодці?» — «Гаразд, батьку, дуже гаразд!» Ото й почали вони гроші собирати; зібрали велику суму; ото почали було й строїти монастирь, коли це вийшов від цариці такій лист, шоб зігнати запорожців геть звідціля. Прислано, скілько там сот, і москалів на Січу. Тоді запорожці бачуть, шо лихо, давай тікати. Тілько трудно було їм піднятись з грішми. Шо з ними робити? «Давай їх закопаєм!» — «Давай!» От і давай їх закопувати, та отут, де теперь у нас ікономичицькій сад, і закопали, а двом запорожцям, Вылькодворцеві та Піскунові, приказали глядіти ту суму. Уже давно повмирали і той кошовий, і ті запорожці, і ті сторожі, а гроші і теперь десь лежать; я й сам бачив, як вони перечищались, год десять тому назад, під Різдво: так і горять, так і горять: уперше, як свічка, удруге, як валок "сіна, а утретє, як полом’я з високою шапкою зверху.
— Так,значить, у запорожців монастиря і не було?
— Так і не було!
— А церква ж була?
— Церква була, і дзвіниця коло неї була. Дзвіницю ще й ми бачили, бо її усього год тридцать, як приняли; висока-висока була, а
404
зверху залізний хрест. Бачили ми і каністас, той, шо в запорожської церкви стояв; він теж високій-високій був, аж під самий кунпул. Якійсь- то архирей хотів підновить той каністас, так майстри дуже дор[о]го брали.
— Ну, а грошій тих, що в саду закопали, ви не шукали?
— Де вже не шукати? Шукали! Раз я орав коло саду. Орю собі та й байдуже, коли це зирк, аж передо мною п’ятак, старинний п’ятак, а на ньому ще й кінь вилитий. Стой! Випряг я волів та й давай копать череслом землю; рив-рив череслом, тоді давай сокирою рубати; рубав-рубав та аж до самісенького вечора догаявсь; така думка, шо ось викопаю, клада, так де тобі? Сім грошів найшов та с тим і пішов.
Вот и все, что нашел я на месте последней запорожской Сичи, в теперешнем селе Покровском, Екатеринославской губернии и уезда. Самое село возникло уже после падения Сичи в 1775 году и заселено было разными выходцами из старой Малороссии. В 1777 году, по распоряжению новороссийскаго губернатора, Матвея Васильевича Муромцева, Покровское названо городом Покровском и к нему определено «Славянское духовное правление». Но такое значение Покровское сохраняло за собой недолго: под конец того же года оно именуется уже не городом, а только местечком; с 1784 года оно остановится * слободой; в настоящее же время Покровское именуется то местечком, то селом. После падения Сичи все угодья, находившияся близь нея, пожалованы были императрицей Екатериной II князю Вяземскому, от князя Вяземскаго они перешли к барону Штиглицу, а от барона Штиглица — к великому князю Михаилу Николаевичу.
Солнце давно поворотило за полдень, когда я выехал из села Покровскаго. Я ехал медленно, как бы не желая расстаться с прекрасною местностью села. Голова моя работала, мысли роились толпой, переносясь от настоящаго к давно минувшим, но заветным дням запорожскаго козачества. Еще в раннем детстве сгорал я страстью видеть святое для меня место Сичи запорожских Козаков. Теперь я видел его, теперь я измерил, исходил, истоптал ногами его... Так вот она та Сичь-мате, Сичь славных низовых рыцарей, Сичь грозных запорожских Козаков! Так вот та всеобъемлющая колыбель, орлиное гнездо, львиное логовище! Вот та запорожская Сича, которая спасла Россию, Польшу, Литву и соседния с ними страны от страшнаго наплыва турок, поглотивших всю византийскую империю, обезличивших многия славянския государства, грозивших перевернуть вверх дном всю Европу, раздавить, уничтожить и даже стереть с лица земли всех ея обитателей христиан! Вот та Сйча, которая расшатала, осилила и окончательно добила то дикое, кровожадное и свирепое племя, которое именовалось крымской ордой, ногайским улусом, и которое долго и как Дамоклов меч тяготело над нашей многострадальной Украйной! Вот та Сича, откуда вылетали такие стоглавые орлы, как Сашко Туровець и Самійшло Кушка; такие крепкие духом и умом, сильные волей и рыцарскими доблестями, как бессмертный Петро Конашевич Сагайдачный и достопамятный Дмитро Байда-Вишневец¬
* Тут, очевидно, слід читати «становится».— Прим, упорядниці.
405
кий; такие мощные богатыри, как Ясько Сулима и Иван Лутай; как отважный, неустрашимый, гроза турок, слава запорожцев, Иван Сирко; такие завзятые, никем недонятые, как Иван Стягайло, Филон Лихопой, Денис Кривонос и Петро Сорочинский; такие закаленные и никем не побежденные, как Иван Малашевич, Яков Тукало, Василий Сыч и Павло Козелецкий; такие молчаливые, мало говорливые, как Степан Гладкий, Григорий Лантух, Антон Головатый и Петр Иванович Калнишевский, этот человек светлаго ума, железной воли и замечательных военных способностей! Вот та Сичь, которая служила твердым оплотом не только одной русской народности, но и самаго православия против всех хитросплетений и адских каверз ненавистных иезуитов, этих демонических слуг его «святѣйшества непогрѣшимаго» римскаго папы. Вот она, запорожская Сичь, это «вечно юное сердце Украйны, эта горняя искра ея»,— та Сичь, где свято исполнялись все предковские обычаи украинского народа, где никогда не умирала козацкая воля и молодецкая удаль, где складывались целыя тысячи глубоко прочувствованных дум, истинноюмористических рассказов, едко-сатирических пословиц, присловьев и анекдотов и где искони и до последних дней ея . историческаго существования распевались задушевныя, мелодичныя и в высшей степени художественныя песни.
Світ великій, край далекій, та ніде прожити:
Славне, війско запорожське хотять погубити.
Ой цариця загадала, а Грицько пораїв,
Щоб зігнати запорожців та аж до Дунаю.
Вже ж на річці Базавлуці і москалі стали,
Славні ж хлопці-запорожці пили та гуляли.
Ой вже ж москаль Запорожжє кругом облягає,
А наш батько Калнишевській того й не гадає.
Ой із Низу, із лиману вітер повіває,
А вже ж москаль, а вже москаль Січу обступає.
Васюриньскій козарлюга не п’є, не гуляє Та всего * свого отамана рано пробужає.
«Та встань, батьку-отамане, кличуть тебе люде,
Ой як станеш ти на башти, москаля не буде!»
А москалі не дрімали, запас отбирали,
А московськії старшії церкву грабували:
Та беруть срібро, та беруть злото, войсковії свічі,
Ой заплакав пан кошевий з старшиною з Січі.
Ой взійшов же пан кошовий та на круту гору:
«Ой та не руйнуйте, люде добрі, хоч божого дому!»
А запорожські атамани як орли ^літали Та свого батька кошового вірненько благали:
«Та позволь, батьку, позволь, батьку, із штихами стати,
Не одному генералу с пліч голову зняти!
* Тут, очевидно, помилка. Зміст і ритмомелодика пісні підказує таке звучання: «Та все(го) свого отамана...» Склад «го» виступає тоді як розспів.— Прим, упорядниці.
406
Не позволиш із штихами, позволь з кулаками,
Ой щоб слава не пропала поміж козаками!»
А вже ж уступила одна дивизія та серед самої Січі,
Ой взяла ж вона січові гармати, всі козацькі здобичі.
Ой крикнув же а Калниш кошовий у покровскій церкві:
«Прибирайтесь, славні запорожці, як би к своїй смерті!»
Ой крикнув же та Калниш кошовий на покровській дзвіциці:
«Ой кидайте ж ви, славні запорожці, і пістолі й рушниці!»
Ой пливе щука с Кременчука, розбита із лука.
«О теперь же нам, Калниш кошовий, та с тобою розлука!»
Ой пішли, пішли славні запорожці, а не пішки, дубами,
Ой як оглянутця до славної Січі, умиютця слезами.
А вже ж уступили та дві дивизії та в покровські базари,
А вже ж, уже славні запорожці п’яти показали...
Та встань, батьку, з домовини, кличуть тебе люде!
Ой як підеш на Вкраїну, по-прежньому буде.
Ой піди ж ти до столиці прохати цариці,
Чи не вступе царстві-землі по прежні гряниці.
«Ой царице, наша мате, змилуйся ж над нами!
Отдай же нам наші землі з темними лугами!»
«Не на теє ж, запорожцю, москаля заслала,
Ой щоб твої луги й землі назад повертала!»
Текла річка із-під саду та й упала в кручі:
Заплакав же пан кошовий, від цариці йдуче.
Текла річка, мала-невеличка, заросла лозами,
Заплакав же пан кошовий дрібними слезами.
«Ой великій світ, цариця, і всім ти владаєш,
А вже ж ти нас, запорожців, з містця споміщаєш,
Та все ж ти тих вражих панів та все награждает» '. 11 Из песен собственнаго собрания, записанных в с. Писаревке Харьковскаго уезда.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Вітер віє, повіває, по полю гуляє,
На могилі кобзарь сидить та на кобзі грає, Кругом його степ, як море широке, синіє.
За могилою могила, а там тілько мріє.
Сивий ус, стару чуприну вітер розвіває,
То приляже, то послуха, як кобзарь співає.
Т. Шевченко
От последней Сичи мой путь лежал в восточныя степи Запорожья, главным образом в бывшую Калмиусскую и часть Самарской паланки, где жили семейные козаки, так называемые «гниздюки или сыдни». По-теперешнему, это большая часть Александровскаго и некоторая часть Новомосковскаго уездов Екатеринославской губернии,— та именно часть, которая ограничена с юга р. Конскими-вода- ми, с востока р. Камлиусом, с севера рр. Волчьей и Ганчулом с запада прямою линией, проведенной от половины р. Ганчула через верховье р. Жеребца к вершине р. Конских-вод.
Много пришлось сделать переездов, много пришлось перенести разных неудобств, прежде чем я добрался до перваго большого села, Конских-Раздор, Александровскаго уезда.
Село Конские-Раздоры стоит на р. Конке (иначе Конския-воды), которая, начавшись в шести верстах выше, при самом селе разделяется или раздирается на два отдельных рукава, чтобы снова в полуверсте ниже села слиться в одну реку; здесь же Конка принимает в себя и речку Жеребец. Под Раздорами Конка представляет из себя очень ничтожную реченку, сплошь покрытую густым высоким камышом и очень высокими зарослями; берега ея здесь совсем неживописны.
Проехав мост и поднявшись на гору, мы очутились в самом селе Раздорах. Село очень многолюдное и обширное; сразу же видно, что здесь процветает торговля при посредстве, впрочем, евреев; улицы широкия, чистыя, чему, может быть, способствует возвышенное местоположение и каменистая почва села. В Конских-Раздорах бывают очень часто ярмарки, каждый воскресный и праздничный день базары; здесь имеют свое местопребывание мировой судья, судебный следователь, становой пристав и другия административно-полицейския власти. 11 По-татарски: «иен-чёл», что значит «обширное пространство, степь».
408
Совсем стемнело, когда я подъехал к хате крестьянина Ивана Быдла, на котораго мне указали как на гостеприимнаго человека, у котораго можно было остановиться и передохнуть.
Ранним утром я оставил село Конские-Раздоры и направился в слободу Воскресенку. Слобода Воскресенка — одна из людных и больших слобод, а местность ея — одна из красивейших. Она тянется длинной вереницей понад речкой Сухой-Конкой и стоит почти вся в зелени; главная улица ея хотя и несколько узкая, но зато довольно чистая; хаты везде высоки, хорошо выбелены. В общем вся слобода производит какое-то отрадное, успокаивающее впечатление.
Всегда умея подыскать себе приятнаго спутника, какого-нибудь «дида» или «дядька», на этот раз от села Воскресенки я должен был ехать с небольшим «хлопцем». И это тот же час сказалось. От слободы Воскресенки до ближайшаго поселка, что называется, рукой подать. Но, благодаря неопытности хлопца, нам пришлось долго кружиться по различным межам, зворотам и проселочным дорогам, прежде чем выбраться на открытый шлях.
— А як цей шлях зветця?
— Муравскій, кажуть.
Любо было посмотреть на этот шлях! Что за ровнота! Что за широта! Недаром об нем говорят в Малороссии; «лежить гася- простяглася, а як устане, то й небо достане...» Но мне было не до того, чтобы любоваться дорогой. Зной, нестерпимый зной одолевал меня. Солнце было как раз в зените, и температура доходила до 40 градусов. Воздух был настолько нагрет, что, казалось, он шел прямо из раскаленной железной печи. Грудь захватывает; дышать нечем... Вся природа, в другое время полная жизни и разнообразия, теперь, под палящими лучами неумолимаго солнца, превратилась как бы в застывший остов. Ни ветерок не шелохнет, ни травка не шевельнется, ни степной кузнечик не затрещит, не застрекочет. Все точно прибито, пришиблено, все как бы чувствует на себе страшную духоту и совершенно отдается апатии; а самая степь точно заколдована, точно погружена в тяжкую дремоту. Не видно в ней ни хуторка, ни кустика, ни пригорка, ни ручейка, ни одно_й версты для разнообразия, для определения пространства... Одна бесконечная равнина, сливающаяся вдали с небосклоном, одна необъятная гладь широкой дороги, извивающейся несколькими полосами взад и вперед. Не на чем утомленнаго глаза остановить. Тихо вокруг. Жажда страшно одолевает... Но вот, на далеком горизонте этой мертвой, сожженной солнцем степи, неожиданно обрисовывается синеватое озеро, окаймленное деревьями и живописно обставленное домиками, церковью и колокольнею.
— А что это? село?
— Нет, это мана!
— Да, это мана, мира ж!.. Но вот криница. Это, уже кажется, не мираж.
— Да, это криница, настоящая криница.
— Ну, стой! Дальше ехать нет сил!..
...Оставив криницу и миновав несколько хуторов, деревень и коло-
409
ний, мы добрались до местечка Гуляй-Поля, и здесь я должен был переменить лошадей, чтобы ехать дальше, в глубь Александровскаго уезда. Гуляй-Поле стоит на возвышенном песчаном месте, при р. Ган- чуле, имеет две церкви, еврейскую синагогу, почтовую контору, несколько лавок и подвалов. Словом, это многолюдное, и даже, можно сказать, достаточно культурное местечко с преобладающим, однако, еврейским населением. Из всех, сооружений замечательно в Гуляй- Поле еврейское кладбище, обнесенное прекрасной оградою вокруг и наполненное хорошими памятниками в средине. На мой вопрос, почему местечко носит название Гуляй-Поля, мне ответили, что в то время, как вся «округа», т. е. близь лежащия к слободе места, уже давно была занята помещиками, это самое место или поле, что под слободой, долго лежало пустырем и потому прозвалось «Гуляй- Полем».
— А отчего ж это поле так долго лежало пустырем?
— А від того більш, шо тут були великі трави та комиші, а між ними жили великі злодії та розбойники,— отвечал мне крестьянин Евдоким Косяк.
— І великі таки трави тут були?
— Такі трави та бур’яни, шо з них і не вилізиш було. Старі люди розказують за ті трави таке, шо й вірити не можно. От тут, у Нако- вальні \ був один, дід прозвищем Залізняк; йому було год сто двадцять, як він умер,— не брешу. Так той Залізняк розказував, шо то воно тут робилось у старовину. «Тут, каже, цего звіру, тут, каже, тії птиці, так видимо й невидимо: так пішком по стецу і ходять. Приїхали, каже, ми с своєю панею у ці місця, де теперь Наковальня,— вони, бач, одійшли їй по наслідству,— приїхали, каже, ми та й дивимось, аж тут ні хатинки, ні куріньця, один степ та ковила. Шо тут казати?» — «А шо? Рубай очерет та копай дернину та роби курінь». «Давай я рубати очерет, давай копати дернину. Нарубав, поставив, обсипав землею; ото, бач, хижка є. Ну, шо ж теперь їсти? Ну, їсти уже, шо хоч, те й їж: є й птиця, є й звір степовий».— «Так шо міні,— каже паня,— та птиця та звір степовий? Ти поїдь та піймай міні дике порося!» Ну, шо ж порося, так і порося! Сідаю на коня, беру малахай 1 2 та й їду до річки, де було бырло 3 диких свиней. Та ото приїду та й жду, поки свині підуть пастись у степ, а поросята зостанутця самі; видивлюсь, та зараз туди; ухоплю порося та навтікача; та вже біжу, та вже біжу, шо єсть духу, а воно кричить, як скажене! Та шо ж ви думаєте? Як почують гаспидови свині, та до мене, так і лізуть, так і лізуть під ноги коневі; та так біжать аж до самого куріня та якби не малахай, то й розірвали б»... От що воно було у старовину! Зовсім не те, шо теперь. Теперь хоч би сказать нащот урожая. Хіба він такій був і у старовину? Куди вам! У нашої пані було сімейства сім чоловіка, а вона більш тридцяти сажень ніколи не сіяла. Оце було заволоче прямо протів куріня, посіє пшенички та й жде. Так вона як уроде, то й стебла не видко: самий колос пошти та ще такій товстий, наче
1 Село Новомосковскаго уезда.
I Длинный кнут.
3 Берлога.
410
веретено. Це, бач, хліба такі були. А трави, так і казати нічого. За травою і землі не побачиш: як рядно або кожух поверх землі лежить. Тоді, бач, мало хто косив її, так вона підніметця угору та вп’ять назад і пада та й лежить, наче рядно; викохаєтця було така, шо человіка і верхи на коню не видко. От які трави були».
Чтобы сообщение Евдокима Косяка не показалось преувеличенным, приведу несколько примеров из писателей прошлых веков о нашей Малороссии. Боплан, описывая старую Малороссию, останавливается, главным образом, на двух паланках: Кодацкой и Самарской, и описывает их богатство в таких красках. «Там находятся многия озе-* ра, столь изобильныя рыбой, что она, умирая от тесноты, заражает гниением своим воздух и стоячую воду озер. Места сии называются Самоткань... Выше Самоткани протекает речка Домоткань, в которой водится множество больших раков, в девять дюйм длиною... Обильнее всех рыбою Орель, текущая в Днепр с московской стороны: я видел, как на устье ея рыбаки в одну тоню вытащили более 2.000 рыб, из коих самыя мелкия были около фута величиною... Самара река весьма обильна рыбой, а окрестности ея замечательны чрезвычайным богатством в меде, воске, дичине и строевом лесе, так что едва ли какое-либо место может сравниться в сем с окрестностями Самары. Оттуда доставляем был лес для построек на Кодаке... Козаки называют ее святою рекою 1, может быть, за счастливое-богатство» 1 2. «И бысть намъ сіе путное шествіе,— пишет раскольничий поп Лукьянов в 1710 году,— печально и уныльно, бяше бо видѣти ни града, ни села... Пустыня велія и звѣрей множество; козы дикія, и волцы, лоси, медвѣди. А земля зѣло угодна и хлѣбородна; и овощи всякаго много; сады что дикій лѣсъ: яблоки, орѣхи воложскіе, сливы, дули... Не погрѣшу эту землю назвать златою, понеже всего много въ ней родится» 3. «Малороссія, пространство земли отъ Словечны до Днѣпра, отъ Клевели до Орели и отъ обѣихъ Галицій до сѣвернаго Донца; по сознанію всѣхъ путешественниковъ и естествоиспытателей, ее посѣщавшихъ, есть одна изъ прекраснѣйшихъ странъ Европы, богатая Днѣпромъ и пастбищами, на востокѣ и югѣ она изумляетъ безбрежностію плодородныхъ степей, на сѣверѣ изобилуетъ лѣсами, на западѣ плѣняетъ множествомъ холмовъ, потоковъ и рѣкъ. Цвѣтъ ея неба напоминаетъ путешественникамъ Италію, климать ея благорастворенный, растительность изумительная и произведенія земли столь разнообразны, что знаменитый Линней предполагалъ ее колыбелью послѣ потопа» 4. «То, что писано современниками об этой земле, текущей молоком и медом, представляется ныне невероятным. Опалинский говорил, что всякое зерно, брошенное в землю, взрыхленную деревянной сохой, давало уро-'
1 Автор «История, обзора Екатер. епар.» говорит, что название р. Самары «священною или святою» ведет свое начало еще от времени Сармат-Козар и Сармат- Роксолан, у которых на р. Самаре было святилище. Екатер., 1871, 15.
2 Описаніе Украйны. Спб., 1832 г., стр. 16, 17,-18.
3 Путешествіе въ св. землю москов. свящ. Іоанна Лукьянова. Москва, 1862, стр. 16.
4 Маркевичъ. Исторія Малороссіи. Москва, 1842 г., т. I, стр. 4.
411
жай баснословный; а Ржончинский приводит один случай, что из посева 50 корцев собрано жита 1500 коп. Травы были так высоки, что огромные волы скрывались в них почти по самые рога, а плуг, оставленный на поле, в несколько дней покрывался растительностью. По свидетельству того же писателя, плодородие земли, ду- шистость злаков и обилие цветов до такой степени благоприятствовали в У крайне пчеловодству, что пчелы водятся там не только в лесах и деревьях, но и по берегам рек и просто в земле; что там поселяне истребляют скитающиеся рои пчел для защиты от них роев оседлых и что образовавшияся случайно в земле ямы часто бывают наполнены медом, так что огромные медведи, добравшись туда, околевают от обжорства. В окрестностях Подольскаго-Каменца Ржончинский знал одного пасичника, у котораго 12 ульев дали в одно лето 100 роев, из коих 40 было сохранено, а остальные побиты ради меду; а Опалинский, говоря об обилии пасик в Червонной Руси, упоминает об одном землевладельце, который собирал ежегодно по пяти тысяч бочек медовой десятины. Подобным образом, по словам Опалинскаго, один из крупных украинских землевладельцев собрал в один раз десять тысяч волов десятины со стад; а когда семилетний сбор поголовщины был заменен ежегодным, то ему каждый год приходилось по тысяче волов с его имений» 1.
«Славно жить на Кошу:
Я земли не пашу,
Я травы не кошу,
А парчу все ношу,
Сыплю золотом...
На'войне не тужу,
А на смерть колочу,
Без войны я кучу,
Да кучу, как хочу,
В свою голову!»
Много лет спустя после этого Малороссия рисуется все в таких же ярких красках, как и несколько столетий тому назад. «Обширное пространство плодовитыхъ и тучныхъ земель, которыя прежде бывшими запорожцами оставлены были въ небреженіи непонятномъ, воздѣлывается; помѣики, взявшіе дикопорожнія дачи, обрабатываютъ оныя прилежно и населяютъ людьми, да и казенные поселяне съ довольнымъ раченіемъ трудятся въ земледѣліи, ощущая очевидно труды свои сугубо награждаемыми. Качество земли производитъ всякаго рода хлѣбъ: рожь, пшеницу... изъ огороднихъ овощей: арбузы отмѣнно сладкіе и великіе, красныя и белыя дыни... Въ нѣдрахъ находятся: алебастръ, мѣлъ пишущій и мѣлъ годный к зженію извести... А чаятельно, что и другого роду камни и руды сыскаться могли-бы, если-бъ къ тому употребить надлежащія меры. Въ разсужденіи пространныхъ степныхъ мѣстъ великое заведено скотоводство, лошадиные, рогатаго скота и овечьи заводы суть главнѣйшимъ предметомъ, зажиточнѣйшимъ къ полученію изряднаго прибытка. Скотоводство здѣсь содержать тѣм удобнѣе, что скотъ, особливо рогатый и лошадей почти чрезъ цѣлую
1 Кулишъ. Польск. колониз. юго-западн. Руси, Вѣсти. Евр., 1874 г., III, 11.
412
Ч. II. Рис. 38.
Сабля кошенаго О. М. Гладкаго.
зиму могутъ себѣ въ полѣ сыскивать пастьбу... Въ рѣкахъ и озерахъ вода сладка и здорова и къ^продовольствію жителей служащая; рыбы находится изобильно разнаго рода... и промышленниками ловится довольно. Въ лѣсахъ хотя недостатокъ, однако въ отвращеніе онаго выращиваются нынѣ и посѣвомъ и разсадкою разныя деревья: дубъ, кленъ, вязъ... Сверхъ того разводятся фруктовые сады: виноградъ, тутовыя деревья и волосскіе орехи; к разве де нію-же виноградовъ, вывезенныхъ изъ Крыму, греки и армяне по склонности ихъ и званію въ томъ, подаютъ не малую надежду... Звѣри въ лѣсахъ и степяхъ водятся, медвѣди, волки, чикалки, дикія козы, кабаны... Из дикихъ птиц: орлы, дрофы, фазаны, журавли и другіе роды» 1.
После всего сказаннаго о Малороссии, легко поверить и тому, что рассказывал нам о Запорожье Евдоким Косяк, да и раньше его старик Федор Степанович Заброда, Иван Игнатович Россолода, старик Семен Иванович Герасименко и другие.
Из Гуляй-Поля, миновав д. Варваровку, хуторы Полешка и Кригера, мы добрались до д. Екатерининской того же Александровскаго уезда, на р. Ганчуле, имения Василия Осиповича Гладкаго, сына кошевого атамана Осипа Михайловича, выведшаго запорожцев из-за Дуная, в 1828 году. Здесь я на время остановился, желая собрать данныя для личности Осипа Михайловича Гладкаго. Сын кошевого атамана принял меня до известной степени приветливо. Говорю «до известной степени» потому, что этот человек, представляя собою и по виду и по характеру выразительнейший тип запорожца, отличается большою суровостью. Жизнь его мало чем разнится от жизни запорожца. Ему уже больше 70 лет, но он не только бодр, а страшно здоров; он еще и теперь в зимнее время отправляется на заседки против волков, и где-нибудь в яме или во рву проводит всю ночь на стороже, с ружьем в руках. В летнее же время его всегда можно видеть если не во дворе с топором, то в саду с лопатой: «То пан такій, шо так с сокиркою і ходе скрізь: усе сам робе». Он понастроил в саду несколько куреней и каждый день переходит из одного в другой. С виду Василий Осипович представляет из себя фигуру средняго роста, плечистую и коренастую, на голове по вискам у него седые пушистые волосы и большая, от макушки ко лбу лысина, на верхней губе длинные сивые усы, над светлыми глазами густыя навиешия брови. Говорит он мало, смотрит сурово. О своем отце, Осипе Михайловиче, кроме того, что уже сказано нами о нем, он мало чего знает1 2. Осип Михайлович, по словам сына, не любил распространяться о своем прошлом. Почему же? Может быть потому, что оно напоминало ему низменное происхождение его, а может быть и потому, что самый поступок его с запорожцами был не совсем честный. Не грызла ли его совесть за то, что он, ради собственнаго интереса, чтобы получить высокий чин и блага земныя, отдал массу запорожскаго войска на убой туркам, а с остальным незначительным числом запорожцев, искавших также, может быть, личных
1 Записки одесскаго общ. исторіи и древностей, Одесса, 1853, т. III, 302.
2 См. также статью В. О. Гладкаго. Русск. Старина, 1881 г., т. II.
414
выгод, перешел на сторону России? 1 Все это может быть, но так ли оно было в действительности — это знает один Бог сердцеведец.
Еще меньше сохранилось у Василия Осиповича от его отца вещей. Рассчитывая найти здесь и платье запорожское, и оружие, и посуду, я нашел только саблю да жалованную Осипу Михайловичу на дворянство грамоту. Сабля подарена кошевому еще в бытность его за Дунаем турецким султаном. Она сделана из стали, на которой вырезана надпись по-арабски из корана, ручка в ней вырезана из слоновой кости, ножны обложены снаружи массивным с чернью серебром. (См. табл. XXXVIII). Грамота же пожалована Гладкому императором Николаем Павловичем, 1829 года. Вот она буква в букву: «Божіею поспѣшествующею милостію, мы Николай первый, императоръ и самодержецъ всероссійскій, и проч... Объявляемъ всѣмъ вообще и каждому особливо чрезъ сію нашу жалованную грамоту, что хотя мы по самодержавной от всемогущаго Бога намъ данной императорской власти и по природной нашей милости и щедротѣ, всѣхъ нашихъ вѣрныхъ подданыхъ честь, пользу и приращеніе всемилостивѣйше всегда защищать и споспѣшествовать имъ желаемъ; однакожъ наипаче къ тому склонны, чтобъ тѣхъ нашихъ вѣрныхъ подданныхъ и ихъ роды честію, достоинствомъ, такожъ и особенною нашею милостію по ихъ состоянію награждать, повышать, и надлежащими преимуществами жаловать и во оныхъ подтверждать, которые по всеподданѣйшей своей къ службѣ нашей ревности намъ и государству нашему отмѣнныя предъ прочими услуги и вѣрность показываютъ. А какъ мы вѣрноподданнаго нашего Іосифа Гладкова бывшаго кошеваго, переведшаго Задунайскую запорожскую Сѣчь въ Россію, а нынѣшняго командира Дунайскаго козачьяго Полка, высочайшимъ нашимъ приказомъ отданнымъ мая 27 дня 1828 года въ присутствіи нашемъ въ лагерѣ при Са- туновѣ, за отличіе въ сраженіи противу турокъ пожаловали въ наши полковники; но на дворянское достоинство диплома и герба отъ насъ пожаловано ему еще не было. То мы въ воздаяніе ревностныхъ его Полковника Іосифа Гладкова заслугъ, такожъ и по нашей императорской склонности и щедротѣ, которую мы для награжденія добродѣтелей ко всѣмъ нашимъ подданнымъ имѣемъ, и по дарованной намъ отъ всемогущаго Бога самодержавной власти, всемилостивѣйше соизволили помянутаго нашего вѣрноподданнаго полковника Іосифа Гладкаго въ вѣчныя времена въ честь и достоинство Нашей имперіи дворянства, равно обрѣтающемуся въ нашей всероссійской наслѣдной имперіи царствахъ, княжествахъ и земляхъ прочему дворянству, возвести, постановить и пожаловать, яко же мы симъ и силою сего его Гладкова въ вѣчныя времена въ честь и достоинство нашей имперіи дворянства возводимъ, постановляемъ и жалуемъ и въ число прочаго всероссійской имперіи дворянства такимъ образомъ включаемъ, чтобъ ему и потомству его по низходящей линіи въ вѣчныя времена всѣми тѣми вольностями, честію и преимуществомъ пользоваться, которыми и другіе нашей всероссійской имперіи дворяне по нашимъ правамъ,
1 См. Кондратовича. Задунайская Сѣчь. Кіевская Старина, 1883 года, февраль, стр. 285, 286.
415
учрежденіямъ и обыкновеніямъ пользуются. Для вящшаго же свидѣтельства и въ признакъ сей нашей императорской милости и возведеніе въ дворянское достоинство, жалуемъ ему Гладкову нижеслѣдующій дворянскій гербъ». Герб этот состоит из щита, разделеннаго на две половины: в верхней половине на голубом поле вверху изображен орден Георгия победоносца, внизу — лодка с поднятым флагом и российским гербом; в нижней половине на красном поле изображена луна с крестом над ней и с двумя бунчуками по бокам креста. Сверху щит увенчан дворянской короной, а по бокам — обыкновенным дворянским шлемом. В заключение в грамоте говорится о том, что Гладкий может употреблять означенный герб «во всѣхъ честныхъ и пристойныхъ случаяхъ», а самому владельцу герба «обидъ и препятствія отнюдь и ни подъ какимъ видомъ не чинить». «А для вящшаго увѣренія мы сію нашу жалованную грамоту нашею собственною рукою подписали и государственною нашею печатью укрѣпить повелѣли. Дана въ Александріи близь Петергофа мѣсяца Августа въ четвертый день, въ лѣто отъ Рождества Христова тысяща осьмъ сотъ двадцать девятое, государствованія же нашего четвертое. Николай. Управляющій министерствомъ юстиціи К. Александръ Долгоруковъ. Въ сенатѣ въ книгу записанъ подъ № 836. При запечатаній въ коллегіи иностранныхъ дѣлъ № 7218».
Оставив деревню Екатерининскую, я скоро прибыл в хутор Черноземный, имение Г. Л. Синегуба. Здесь я на время остановился, желая познакомиться с владельцем хутора, который ведет свой род от запорожца. Но, к моему неудовольствию, Г. Л. Синегуба я не застал дома; тем не менее в его запорожском происхождении я убедился на основании следующаго документа, предложеннаго мне его женой. «Ея Императорскаго Величества Малія Россіи обоихъ сторонъ Днѣпра и войскъ запорожскихъ гетманъ... графъ Кириллъ Разумовскій. Господамъ генеральнымъ малороссійскимъ старшинамъ, полковникамъ, бунчуковымъ товарищамъ, полковымъ старшинамъ, войсковымъ товарищамъ, сотникамъ, значковымъ товарищамъ и всѣмъ, кому о семъ вѣдать надлежитъ, объявляется. Бывшій въ Сѣчи запорожской куреня Сергіевскаго козакъ Леонтій Синегубъ подалъ намъ доношеніе, показуя: о продолженныхъ предъ намы его чрезъ многіе годы службахъ, и что де и самъ онъ с 1743 по 758 года въ войску нызо- вомъ запорожскомъ отправлялъ по нарядамъ войсковіе службы и раз- ніе посылки и в случавшихся партіяхъ поступалъ какъ принадлежитъ по вѣрноподданной должности; о чемъ при ономъ своемъ доношеніи и данномъ ему отъ атамана Кошевого запорожскаго Данила Стефанова съ старшиною и товариствомъ атестатѣ съ засвидѣтельствованіемъ, что онъ Синегубъ тамъ находился и службу войсковую отправлялъ вѣрно и радѣтельно, представилъ добавляя притомъ, что онъ нынѣ желаетъ отправлять войсковую службу въ Малой Россіи по примѣру предковъ его; и просилъ объ опредѣленіи его въ чинъ войско- ваго товарища, Нашего разсмотрѣнія. А понеже объ ономъ Леонтіѣ Синегубу въ прошломъ 758 году октября 3 и отъ нашей Генеральной Войсковой канцеляріи представлено къ намъ со удостоеніемъ его къ полученію того чина, и что онъ грамотной и къ службѣ въ томъ
416
чинѣ войсковымъ товарищей надежной; того ради мы Гетманъ, и Кавалеръ по оному нашей Генеральной Войсковой канцеляріи объ ономъ Синегубѣ удостоенію и притомъ усматривая въ немъ къ службѣ войсковой згоноръ и способность, данною намъ отъ Ея Императорскаго Величества властію реченнаго Синегуба опредѣляемъ войсковымъ товарищемъ и симъ нашимъ Универсаломъ предлагаемъ, дабы господа генеральные старшины, полковники, бунчуковые товарищи, полковые старшины, войсковые товарищи, сотники, значковые товарищи и прочіе чины о такомъ нашемъ опредѣленіи вѣдая, признавали означеннаго Синегуба войсковымъ товарищемъ. Онъ же войсковой товарищъ о нарядахъ и отправленіяхъ принадлежащихъ по его чину по примѣру протчихъ войсковыхъ товарищей долженъ состоять в веденіи нашемъ, нашей генеральной канцеляріи, въ вѣрной Ея Императорскому Величеству службе къ присяге приведенъ отъ нашей Генеральной Канцеляріи; для чего ему войсковому товарищу Синегубу и сей нашъ. Универсалъ за подписаніемъ нашимъ и съ приложеніемъ національной Малороссійской печати Данъ въ Глуховѣ Генваря 26 дня 1761 году. Гетман Граф К. Разумовскій. Печать Ея Императорскаго зеличе- ства малороссійскаго запорожскаго войска». (Козак с мушкетом через плечо).
Из хутора Черноземнаго приехал в с. Покровское. Село Покровское есть «древнѣйшее изъ запорожскихъ займищъ, старожитная козацкая маетность»; уже в 1730 году здесь сидел зимовником обшито- ванный, т. е. отставной запорожский старшина Головко 1. В настоящее время Покровское — довольно значительное торговое село; здесь имеют свое местопребывание мировой судья 1 2, доктор, судебный следователь, ветеринарный врач и становой пристав. Село раскинулось по правому берегу р. Волчьей; у леваго берега Волчьей, против Покровскаго, стоит деревня Александровка, иначе Гнидина, названная по имени владельца Тита Гниды.
Следующим днем я оставил Покровское. Проехав деревню Гни- дину по направлению от востока к западу, я сразу очутился на широком шляху. С правой стороны я увидел хутор Солошин, затем Стрильцеву могилу, с левой — пять незначительных могилок, Ка- меноватую балку и Острую могилу. За объяснением названий я обратился к шестидесятипятилетнему старику Евсевию Головурному, жителю хутора Солошина.
— Скажи, Овсію, як цей шлях зветця?
— Бог його святий знає! Ми його звем Гайдамацьким, а чи він так і в книгах пишетця, цього вже не знаєм.
— А чого ж ви звете його Гайдамацьким?
— Та того, шо тут саме засідали гайдамаки.
— Як так?
— А от як. Іде, приміром, по шляху чумак, а гайдамака уже й прочув. Зараз прокине серед шляху повсть, уткне ратище в землю, а сам сховаєтця в траву та й жде чумака. От їде чумак; баче,
1 Матеріалы для историко-статист. опис. Екат. епарм Екат., 1880, II, 312.
2 Сын Василия Осиповича, внук Осипа Михайловича Гладкаго, Осип Васильевич.
Д. И. Дворницкий
417
стоїть ратище, а коло нього лежить повсть; то вжо він і кладе на ту повсть: або сухарів, або пшона, або хліба, або грошій. А як же не поло- же, то ото йому й капут. Пріємний народ був ті гайдамаки!
— Ну, шо ж ти скажеш за Каменовату балку? Чого вона так зветця?
— Від дикого каміння! За запорожців тут водились дикі коні Іще я та й то зазнаю їх. Вони із себе невеличкі, а тілько товсті та кріпкі; на масть мишасті. Мій батько і ловив їх, так що ж? Вони або повтікають, або подохнуть: не можуть, бач, жити у неволі; по степу їм бігати, то це так. Оце було їде чоловік по шляху кобилою, а дикі коні пасутця у Кам’яну ватій бальці. То жеребець зараз вискоче на могилу та й нюха, чим той чоловік їде, чи кобилою, чи конем. Як почує, шо кобила, тоді пиши, чоловіче, шо пропало; поб’є і оглоблі, полама і вози, займе с собою і кобилу... Так по тому шляху колеса, обіддя, оглоблі та драбини з возів і валяются: то все шкода диких жеребців.
Сообщение Евсевия Головурнаго находит себе подтверждение в словах писателя XVII века Боплана. «По степям украинским,— пишет Боплан,— разгуливают целыми стадами олени, лани, сайги... Дикия лошади ходят табунами от 50 до 60 голов; нередко оне заставляли нас браться за оружие, издали мы принимали их за татарскую конницу. Впрочем, дикия лошади неспособны ни к какой работе, и хотя жеребята могут сделаться ручными, но также ни к чему не годны, разве только для пищи. Мясо их чрезвычайно вкусно и даже нежнее телятины... Дикую лошадь усмирить невозможно. Впрочем, дикие кони разбиты на ноги: копыта их разростаются, делаются толстыми, ибо их никто не обрезывает, и не дозволяют лошади быстро скакать» 1 2.
Сделав две-три версты по шляху от села Покровскаго, я наконец очутился в деревне Богодаре, на Ганчуле, имении Федора Ивановича Михеева. Деревня Богодар для меня заветное, святое место. Ни Бого- дара, ни его владельца я никогда не забуду и не могу забыть. «Заб- венна буди десница моя, аще забуду тебя...»
На следующий день по приезде в Богодар мне представили слепца Фому Провору в качестве знатока старины и прекр^снейшаго игрока «на сопильци». В короткое время мы очень подружились. Много- много услышал я от Хомы про дела давно минувших дней; казалось, что этот человек никогда не может истощиться, и голова его по справедливости может назваться лабиринтом с бесконечными ходами и переходами. Хома не любил никогда повторяться. Сегодня он расскажет мне былину об Илье Муромце, завтра — повесть о Егоре храбром, послезавтра — легенду «о вовкулаках», а там начнет потешать тем, «як кацапській Бог та боровся с казацьким», или как происходит обычай сватанья у кацапов, и что в это время делает невеста... С Хомой я любил более всего предпринимать ночные прогулки в степь, в лес, на реку, на курган и пр. При этом мы
1 Иначе называемые тарпаны.
2 Описаніе Украйны. Спб. 1832 г., стр. 93.
418
всегда шли под руку и дружелюбно о чем-нибудь беседовали. Ночь, около одиннадцати часов; мне не спится.
— Хомо!
— Агу!
— Подамось на могилу!
— А що ж? І подамось!
Я беру ружье, Хома сопилку, и мы подаємся... Идем «навпростець» по бурьянам, через канавы, глухою степью и добираємся до могилы.
— А скажи, Хомо, як ця могила зветця?
— Стрільцева!
— Від чого так?
— Від того, шо тут жив такій козак, шо добре стріляв.
— Горазд, а хто ж на ній оці ямки покопав?
— Це такі людці, шо грошій шукали.
— І найшли ж?
— Цілий казан, кажуть.
— Як же воно було?
— Як воно було, я цього сам не бачив, а чув від діда Івана Хотю- на; він був приставлен підпаском до панської череди. «Ми,— каже дід,— телята пасли. От-от соничко зайде, а ми пасемо. Коли це їдуть якісь-то три козаки; переїхали через балку, повставали с коней, ідуть пішком; ідуть і несуть разгорнуту бамагу: дійшли до Стрільце- вої, два взобралось на неї, а третій коло дороги стоїть. Стояли- стояли, ідуть до нас. «Здорові!» — «Здорові!» — «А шо, хлопці, це у вас Стрільцева могила?» — «Стрільцева!» Подивились вони, повернули назад та й потягли собі. На другій день женимо ми телят; догнали до могили, аж телята і давай землю розривать ногами та. кидати її. Мичать та кидають. Ми туди; дивимось, аж там земля розрита. «Оце ж ті козаки, мабуть, шо грошій шукали!!» Давай і собі шукати. Шу- кали-шукали та й найшли одного мідного п’ятака. Видно було, шо тут стояв цілий бочонок з грішми: сліди от обручей позаставались. Людці поживились, а ми подивились.
— Хомо!
— Агу!
— А хто цим іменієм владів преже, до теперяшнего пана Михеєва?
— Пан Солоха.
— А до пана Солохи?
— Пан Гнида.
— А до пана Гниди?
— Козаки запорожці владіли.
— А куди ж вони звідціля поділись?
— Цариця Катерина прогнівалась на них, так вони кудись і помандрували.
— І далеко помандрували?
— Та одні за Дѵнай-річку, а другі під Кальчик річку. .
— Ну!
— От ну! Та ото ті, шо пішли під Кальчик, виробились у лугарів,
18*
419
або харцизів: такі були разбойники, шо страсть одна. Оце було як сонце низько, то вже й не їдь мимо них, а то або вб’ють, або заріжуть. Одно слово, таке стали робити, шо і страшно казати.
— От як!
— Коди ж так!
— А де ж ті, шо пішли за Дунай?
— Ті вернулись, кажуть, уп’ять назад та тут десь знову і занапастили себе.
— Добре, Хомо, добре! А чи не засвистіти нам на свистільці?
— Чом же не так? І засвистим.
И Хома наладился; он сел на кургане, на корточки, а я прилег поодаль от кургана в траве. И что за картина вышла! Высокий, покрытый густой травой, с небольшим на средине углублением, курган; нL самой вершине кургана с открытой лысой головой Хома; он гладко выбрит, на нем белая тонкаго полотна сорочка и синия средней величины шаровары, на ногах «добри шкапови чоботы»; Хома сидит как- то особенно важно, подняв кверху голову, и в зубах держит сопилку. Вокруг невозмутимая тишина. Только изредка, да и то чуть заметно доносится до моего уха отдаленный лай собак да одиночный голос какого-нибудь хлопца, уводящаго на ночлег в степь лошадей; изредка же дохнет ночной ветерок и наклонит к земле белый, подобный морской пене, шелковистый ковыль... Повсюду темь; звезды едва-едва мреют в небесном пространстве; чуть заметно в отдалении блестит водная полоса Волчьей реки... И в это самое время Хома насвистывает старо-козацкую песню:
«Та чорная хмара наступає, став дощ накрапать.
Ой, благослови, отамане, намет напинать.
Гей, усі пани, усі дуки в наметі сіли,
Наша ж браття — голотонька та й не посміли,
А взяли кварту, другую с жарту, на дощі сіли.
Гей, веселая беседонька, д$ голота п’є,
А еще лучче, а еще краще, де отаман є:
Ой, хоч він не п’є горілоньки, порядок дає.
Як прийшов батько, пан-отаман, стало єму жаль;
Ой, скинув с себе синій каптан, намет розіслав.
Аж іде богач,та іде дукач та в порозі став,
Гей, із нашої голото [н]ьки та сміятись начав.
Уже ж багач, та уже дукач насміхаєтця:
«Ой, за що ж тая голото [н]ька напиваєтця?»
Ой як крикне ж пан-отаман а на свою голь:
«Гей, візміть дуку за* чуб, за руку та й виведіть вон!» Ой, один бере за чуб, за руку, другій в шію б’є;
«Гей, не йди, не йди, превражій дуче, та де голота п’є!» Як пішов багач, як пішов дукач та й не оглядавсь,
Гей, десятому заказував, та щоб не сміявсь;
Як пішов дукач, як пішов богач крутим бережком,
Гей, розчісує чорни кудрі та, густим грибішком».
420
\1 какая характерная песня! Как живо она вызывает на память то время из истории малороссийскаго козачества, время Ивана Самой- ловича и Ивана Мазепы, когда вся войсковая малороссийская старшина стала, отделять от себя чернь и присваивать себе разныя права и привилегии в ущерб простым козакам и когда в козацкой среде, с одной стороны, всплыли так называемые дуки — богачи, а с другой обозначились так, называемые голота — бедняки, и когда, вследствие этого, на У крайне в самом сословии козацком, «возникло взаимное недоверие, возродилась вражда, а потом возгорелась и самая ненависть со всеми ужасающими последствиями этой страсти» \ Как живо эта же песня рисует нам серую запорожскую голь! Ту именно голь, которой все нипочем и к которой вполне можно применить слова попа Лукьянова: «А все голутьба безпорточная; а на иномъ и клока рубахи нѣт; страшны зѣло, голы, что бубны, черны, что арапы, лихи, что собаки; изъ рукъ рвутъ» 1 2. Несчастная голь! Это та самая знаменитая «сиромашня», на которой «ни чобитъ, ни штанивъ, ни сорочки не было: а на иншому сами рубци высять. Мов той циганъ йде, пьятами свите» 3...
Хома давно уже кончил свою песню; он сыграл уже и другую; начал и третью, а мне все мерещатся дырявые сапоги, рваное платье Козаков, их жалкий убогий вид. «Хомо! Хомо! Эх, если бы ты видел, как три зирочки покатились по небу?!» — «Та то козацькі душі усміхают- ся нам!..» Песня прервана, и скоро мы возвратились в хутор.
Однажды мне захотелось осмотреть реку Ганчул на том ея месте, где она впадает в реку Волчью, образуя собой очень высокий, вдающийся в реку нос и отделяя во времена козатчины Калмиусскую паланку от паланки Самарской. Было под вечер, когда я, в сопровождении дида Данила Нелипы, отправился к Ганчулу и сел в лодку. Мы поплыли по течению реки с юга на север. Лодка наша шла точно в панораме, имея с левой стороны берег, усеянный громадными гранитными глыбами, *а с правой — берег, окутанный высоким камышом и густою рощею деревьев, частью осин, частью татарскаго клена, частью дикаго терновника. Скоро подплыли мы к тому самому месту, где Ганчул, в виде правильной полудуги, поворотив с запада на восток, с стремительною силою мчится в Волчью реку. У места слияния этих рек из материка образуется небольшой мыс, по обеим сторонам окаймленный густою, непролазною чащей и высоким, больше 3 сажен, камышом. Берега мыса, подмываемые с той и другой стороны водой, представляются настолько отвесными и настолько высокими, что вскарабкаться на них нет никакой возможности. Несколько ниже мыса, по реке Волчьей, от множества наклоненных к воде деревьев, образуется род естественнаго павильона. Взобравшись под этот павильон, мы немного передохнули, но потом вновь продолжали свое плавание. По левую руку от нас шли наделы крестьян села Покровскаго, по правую — владения Ф. И. Михеева. Скоро мы добрались до большого выступа, с правой стороны.
1 Кіевская Старина, 1882 г., т. IV, стр. 135.
2 Путешествіе в Св. Землю, Москва, І 862 г., 15.
3 Кіевская Старина, 1883 г., т. V, 763 и 764.
421
— Діду!
— А що, паничу!
— Шо це за виступ такій?
— Це Зміїв кут.
— Шо ж воно таке? Змій тут жив, чи що?
— Ні, не змій, а козак такій, як змій.
— Як це так?
— А так, шо він орудовав дуже великою силою, та отут зробив собі печерю та й живе, а як пливе було татарюга по Вовчій, то він зараз буц та й вб’є його. Ото узнали люди про його хист та й прозвали Змієм, а по ньому уже і кут Зміїв.
— Так от як!
— Так саме!
— Ну, а теперь скажи мені, шо воно оце за ямки, коло цього кута.
— Та це от які ямки. Літ сорок тому назад виїздив сюди із якогось города чиновник шукати тут клада. Приїхав, дивитця на це місце, аж тут камінь; підняв він той камінь на блоки, туди, а там вода; вибирав-вибирав воду, нічого нема. Давай вертіти свердлами; вертів-вертів, теж нічого нема. Тоді він і каже чоловіку, шо коло нього ходив: «Поведи мене, спасибі тобі, ще у той густий терен, там, я чув, закопано двадцять бочек казни». Повів той чоловік його у терен; так шо ж? Копав-копав і там нічого не найшов. С тим і поїхав. «Ні,— каже,— сюди треба не такого знаюку, як . я».
Мы поднялись еще дальше по ріеке и увидели небольшой островок с правой стороны от нас.
— Шо це таке за острів?
— Птичій.
— Чого ж він так зветця?
— Того, шо на ньому птишня була.
— А хто ж ту птишню заводив тут?
— Пан Гнида.
— Шо це воно все Гнида та Гнида, оце вже у якій раз я чую про того Гниду. Скажи, пожалуйста, чи він великій був пан, чи так собі панок?
— Він-то великій, та тілько із маненьких вийшов.
- — Як це так?
— Та от як. Діло це було за запорожців. Приходить раз до запорожців хлоп’я та й проситця, шоб вони приняли його до себе. «А шо ти у батька та у матері робив?» — «Свині пас!» — «А будеш у нас свині пасти?» — «Буду!» — «Добре, яке б же йому мення дати?» Подивились на нього, а на ньому гнид, а на ньому гнид, наче на свині!.. Ото зараз і дали йому прізвище Гнида *. Химерні людці були!.. Живе воно між запорожцями; коли це вийшов від цариці такій лист, шоб не було запорожців. «Теперь, хлопці, біжіть, хто куди піймав!..» Як розійшлись запорожці та й бросили Гниду; так він справив собі шкапіячку, купив віз, набрав повин віз горшків та й повіз у Луспе- 11 Сравни у Скальковскаго «Исторія Новой Сѣчи», Одесса, 1846, ч. 1, 318—319.
422
нівку; а у Луспенівці тоді було, може, хат десять, а не більш як п’ятнадцять. Повіз у Луспенівку та й не продай; везе назад, коли ось назустріч йому сусіль старий запорожець!.. Давай балакать з ним, давай балакать та й сказав, де гроші закопані, у якому майдані вони лежать. Так він під’їхав до майдану, перевернув горшки, забрав суми та й годі горшки продавати; купив у Кутуза землі п’ятнадцять тисяч, женивсь та й давай прилащювать на свою землю людей. Оце як їдуть які чумаки або косарі, то він до них: «Ідіть, каже, до мене, у мене степ як дим». Та отак він і набрав людей більш ста сімей та тоді вже і зашоро- борив... Ото й діти у нього підросли; три сини у нього було, він їм і землю поділив; та два ж із них вийшли путні, а один п’яниця. Старий як умер, а він давай гуляти; гуляв-гуляв та догулявсь до того, шо й участок свій продав Солосі, оце, де теперь наш Богдар,— продав, а сам подавсь у Кіїв. Навпосля якось приходив, приніс мірку вошій с собою; подививсь та й назад. Так отакій той Гнида. Старий то ще не забував свого прежнього званія: він частенько показував і той самий майдан, де перекинув віз з горшками. Наші батьки балакають, шо ще й вони бачили черепки от тих горшків».
Было уже за полночь, когда я велел поворотить лодку назад и плыть за течением р. Волчьей. Река Волчья есть приток реки Самары, впадающей в Днепр. Она берет свое начало в Бахмутском уезде, Екатеринославской губернии; длина ея — 220 верст, ширина от 15 до 25 саж., глубина от 1 фута и до 1 саж. В истории древней Киевской Руси она известна тем, что по ней шел естественный путь из Киева в Константинополь и обратно уже с IX века по Р. X., когда только что основалось русское государство. «Если плавание через днепровские пороги вниз, по течению воды, представляло много трудностей и неудобств, то вверх, против течения воды, оно было уже совершенно невозможно; а переволакивать барки и лодки, суда и струги по суше мимо всех порогов, на расстоянии 40 или 50 верст,— превышало силы человеческия. Поэтому-то шедшие или возвращавшиеся из Константинополя в Киев держались уже большею частию другого пути, именно: из Чернаго моря пускались Керченским проливом в Азовское море, из этого* моря плыли рекою Миусом; отсюда около версты шли волоком в Волчью воду (реку Волчью), из нея в р. Самару, а из Самары уже в Днепр. Нынешния степныя реки Миус, Волчья и Самара с своими притоками в древния времена были огромны и глубоки; даже в конце XVII века оне были еще судоходны. С половины IX века, по основании на юге России русскаго тмутараканскаго княжества, этот путь, как из Киева в Тмутаракань, так и обратно, для всех путешественников, особенно русских, был общеизвестным и самым обыкновенным... Самарою поддерживались и скреплялись в то время все полити- ческия связи, все родственныя и торговыя сношения и сообщения между Русью Киевскою и Черниговскою, с одной стороны, и Тмута- раканскою — с другой» \
Был как-то прекрасный июльский день. Солнце уже сошло со своего зенита и склонялось к западу. Я вышел из своего «убежища» и направился по лугу на баштан. Пройдя четверть часа по открытой 11 Ѳеодосій. Историч. обзоръ церкви Екатер. епар. Екатер., 1876 г., 16—17.
423
ровной степи, я спустился в луг и тут, почти у самаго берега р. Ган- чула, увидел небольшой куренец и около него дида-сторожа, Ивана Хотюна. Об нем уже давно доносили мне, как о человеке, который умеет «брехати» про запорожцев. Я подошел к куреню, поздоровался с дидом, сел на траве, скинул с себя фуражку и расположился как дома. Дид вытащил превосходную ароматичную дыню, достал из кармана нож, сделанный из обломка косы и представляющий из себя скорее шило, нежели настоящий нож, разрезал этим ножем дыню и стал угощать меня ею.
— А знаєте, діду, чого я прійшов до вас?
— А чого?
— Послухати про запорожців. Наказали міні, шо ви дуже добре про них балакаєте.
— Це вже, мабуть, Хома вам доніс? Де вже я там добре балакаю, як я їх не знаю і не бачив.
— Так, може, чули, коли самі не бачили.
— Як малим ще був, то так кой-які басні чув.
— Шо ж ви чули?
— Чув, шо б то вони знались з нечистими. Ото б то, кажуть, чорт біг іскушать дівку та й на дорозі замерз. Біг-біг та й забіг до запорожців у кіш, такій, бач, невеличкій на сохах, курінь, де вони печуть та варють. Забіг, сховавсь у миску та й лоскотать ложками: їсти хоче. Лоскотить та й лоскотить, а запорожцям і не в догад. «Шо воно таке лоскотать? Шо ти таке єсть, шо ти ложками цокотиш?» — «Я,— каже,— лукавий».— «Шо ж тобі треба від нас?» — «Та так-то й так: біг я іскушати дівку, та по дорозі і замерз, а теперь забіг до вас, одігрівся, так їсти хочу. Готовьте, спасибі вам, більш, то я вам у пригоді стану».— «Ну, шо ж, хлопці, варіть більше, готовьте довольно, нехай уже й він їсть». От стали вони варити. Оце понаварюють казанів десять, понаставляють йому, а він так усе і повилиже. І, пішло тим запорожцям добро таке, шо куди вам! У хлівах ні одного кізячка, а воли як із води, аж стегна їм повиперало. Таке їм пішло добро! «Варіть, хлопці, варіть!...» Ото дождались весни; як дождались весни, так він, сучій син, як почув весну, так і кришу зірвав: утік!..
— Значить, запорожці жили не по-божому?
— Не по-божому, а по-бурлацькому. Тоді так було, хто вирвавсь відкіля, то все біжить у Запорожжа; вони всякого пріймали, тілько признавайсь, чи є жінка, чи нема. Ото пріїхав раз до них жонатий чоловік, городовик, та й проситця, щоб приняли його до Січі. «А жонатий ти, чоловіче?» — «Ні, не жонатий!..» — «Ну, записуйся у курінь». Записавсь він. Живе. Прійшла велика п'ятниця. «А возьми, хлопче, каюк та поїдь повикидай ятери із озер та із річок, бо у страшну п’ятницю рибу гріх держати у запрудах». Поїхав той городовик риби осло- бонити. Ждать-пождать, його нема. А у нього була жінка, та жінка не проста, а волшебниця, так вона його і смикнула аж у городи. Тоді січовики до кошового. «Так-то і так-то, батьку, отакого-то козака нема». Кошовий подививсь, куди там треба, та й каже: «Е, дуже далеко теперь він від нас,— верстов, може, за триста... Потягла його до себе жінка. Ну, добре ж хоч то, шо він поплив у каюці; хоч і потягла, то не
424
велика ще біда, а якби пішов пішки, то вона б його тягла до себе на голій с-аці... Ну, дарма: він як розговіїтця, то пріїде на Богородицю». Коли це так: на Богородицю їде він у Січ. Зараз до кошового і повинивсь. «Я ж вам казав, єретичі сини, признавайтесь ви, чи у вас є жінки, чи нема. Дурний, шо не признавсь. Я б зробив так, шо не ти до неї, а вона до тебе б їхала та ще чим? Тим, чим сидить».— «Прости, батьку, мою жінку! Ось вона за те прислала тобі сорочку тонкого полотна на гостинець». Так він узяв ту сорочку, розіп’яв над багаттям, дививсь-дививсь та й каже: «Ні, волшебства ніякого нема», та й надів. «Ну, спасибі ж твоїй жиньці за гостинець!»
— Чув я, шо будьто ви, діду, розказуєте ще про якогось Семена Палія та Грицька Сагайдака; хто вони такі були?
— Семен Палій,— це той, шо ослобонив гетьманщину од ляхів. Він був, коли хочете, сперше не Палій, а Семен Полільник. Ледащо було; так у дурнях собі жив; усе у попилі валявсь, від того і прозваніе получив: «Попильник». Отак він лежить між запорожцями та й лежить, ничого не робе, а вони то все турка розгоняють, то поїдуть Польшу розоряти; наберуть по дванадцяти коней та й хода; доскочуть собі грошій, сукон, усякої усячини, пріїдуть до дому та й почнуть дуванити між товариществом. Дойде черьга і до Семена. «За шо йому давати? Він тільки валяєтця у попилі, а робити нічого не робе, так нащо ж йому давати?» — «Е, ні, каже кошовий: не обходьте, панове, і його, у ньому є прок». Ну, от дадуть і йому шо-небудь. А він усе розверне попил під куренем,— а куріні у їх великі, чоловік на шістьдесят,— розверне попил та там і лежить... От раз кошовий з козаками і одлучись кудись. А Семен лежав-лежав, надоїло; далі взяв рушницю та й потяг до річки качок бити. Дойшов до річки, аж дивитця, у березі скеля, велика скеля; сів він на тій скелі та й сумує, шо нема чого їсти. Коли це так хмарка за хмаркою виступає, став дощик бризкати, де не взялись і качки. Одна по одній, одна по одній, та як налетіли, хмара хмарою! Приціливсь Семен, пустив із рушниці, а тут його шось товк під руку!.. Він і промахнувсь. «Ех, матері твоїй ковінька!..» Сидить, уп’ять жу- ритця. «Шо ж воно мене товкнуло?» Подививсь кругом, нема нікого. Тоді взяв прйкрив рушницю штанами, щоб дощ не замочив, ліг боком на скелю та й дріма. Дріма собі та й дріма. Коли це роскрив очі, гульк; аж по тім боці річки лежить шось голе до голічерва та й грієтця протів соньця. Шо воно таке? Очі блещать, кикті як у собаки, тіло червоне, мотузкою пузо підперезано, хвостиком вертить та ще й пе- дить... Ах, ти, єретича душа! Як же ти смієш перед запорожцем хвостом вертіти та ще й пе-діти? Постой же, я тебе повертю!» Коли ось вискочило воно із води, стало задом протів Семена та хвостиком верть! А Семен його буц із рушниці! Та й і вбив. Убив і всіх качок розігнав. Шо ж теперь казати? Потяг до куріня. Іде до куріня, аж Господь послав йому назустріч анголя. «Здоров, Семене!» — «Здоров, божій чоловіче! Шо ти єсть таке?» — «Я анголь з неба!» — «Анголь?» — «Анголь». Семен зняв шапку..— «Шо ж тобі треба, божій анголю?» — «Не міні треба, а шо тобі треба од Бога за те, шо ти побідив лукавого?» — «Хіба то лукавий?» — «Лукавий. Ти його побідив, так Господь і послав мене до тебе, щоб я дав тобі, чого ти забажаєш у Господа».—
425
«ТьфуІ Міні не те, шо воно лукавий, а те, шо як воно сміє передо мною хвостом вертіти та ще й пе-діти?.. Одначе, постой же, шо б його попрохати? Як би його гарно видумати? А!.. От що: хочу я небагато од Бога: шоб скілько я об’їхав, стілько й побідив та шоб стілько я жив, скілько живе місяць: місяць старий і я старий, місяць молодий і я молодий!» Полетів ‘ анголь до Бога.— «От так і так; того-то і того хоче Семен».— «Ну, шо ж? Хай буде йому так, як він хоче...» А Семену уже/ й гадки нема: шкобиртає собі до куреня; одно тілько горе: їсти хочетця. Ходив-ходив округ куреня, найшов гнилу рибину, давай вогонь розводити; розводив-розводив, та й запалив курінь. Коли це пріїзжають з добичі запорожці. «Хто це курінь спалив?» — «Семен Попильник!» Давай вони його лаяти. Лають та приговарівають: «Палій ти, сякій та такій сину!» Ото і став із Попильника Палій, Семен Палій. Пройшло скілько там времені, збираютця уп’ять запорожці у Польщу. Обрали собі ватажка, ловлять коней. А Палій лежав- лежав та й каже: «Дайте ж і міні коня, може і я поїду?» — «Куди тобі, сякій та такій сину, їхати?» — «Та нехай їде,— каже кошовий,— може, й він здастця».— «Ну, коли хочеш, то піймай собі там де-нибудь на степу, коня та й їдь». Пішов Семен, піймав самого першого лошака та й веде до куріня. А запорожці аж ахнули: «Дивись,— кажуть,— якого лошака піймав?» — «Дайте ж міні і зброю: сідло та вуздечку!» — «Бери, бери, хлопче, яку любля». Ото зібрались. «Ну, панове, вас дванадцять, а я буду тринадцятий!» Посідали верхи, у кожного по два коня. Сів і Палій' на свого лошака. Сів, не струснувсь, не здвигнувсь, аж усі дива дались. «Ми скілько, кажуть, муштруємо своїх коній, та й то так не поїдим, а він одразу сів та й поїхав». Поїхали, подрали Польщу, набрали добра, чого там бажали: грошій, сукон, зайців, лисиць, та й їдуть. Коли це за ними погоня: схопилось чоловік сорок ляхів. Ось-ось догонють. «А шо, панове, плохо нам прійдетця: догонють іродови ляхи, голови познімають».— «Шо ж тут казати? Порадь, батьку отамане!» — «Ех, панове-молодці, і порадив би, так сам не знаю, шо робити».— «А я знаю, шо»,— обізвавсь тоді Палій; — «уставайте ви с коней та беріть їх під бороди та й стійте, не ворушитесь, а я буду сидіти верхи,— я одведу очі ляхам». Повставали вони с коней, держуть їх під бороди, а Палій сидить верхи. Коли це добігають ляхи; дивлятьця, аж поперед їх наче якійсь кущ. «Шо це воно стоїть?» — «Та це кущ терну, а на ньому чи сорока, чи гава; наче гава». Подивились та й поїхали назад. Тоді той ватажок у ноги Палію: «братіку, каже, рідний, якби не ти, то ми б усі пропали». Приїхали до Січі, розказали кошовому про свою оказію, а кошовий вислухав та й каже: «Молодець, Семен, не дав ти запакувать душі козацькі ляхам; будь же ти с цього времені полковником». І став Семен Палій полковником.
От і живе собі Палій на Запорожьї. Аж ось іде царь Петро шляхом запорожским, коли йдуть куми: «Шо ви несете?» — «Хлопчика!» — «А який сегодня день?» — «Сегодня день Мазепи».— «Ну, везіть до попа: хай він дасть мення хлопцеві Мазепа».— «Повезли до попа, піп і прозвав хлопця Мазепою. І став той Мазепа великим чоловіком у гетьманщині, більшим, ніж Палій на Запорожьї, тільки Семен Палій був сильнішій за Мазепу та й форкуватійш трошки. Прочув Ма-
426
зепа, шо Семен Палій форкуватій чоловік та й давай його зазивати до себе у гості. «Приїдь-таки та приїдь та погуляємо с тобою». А він і приїхав. От і давай Мазепа брататьця з Палієм. «Давай,— каже,— поміняймося перстинями: ти мій возьми собі, а я твій возьму собі».— «Ну, шо ж? і поміняймося». І помінялись вони. Тоді давай Мазепа напувати Палія. Напував-напував та впоїв його добре та тоді взяв та й замурував у стовп у Полтаві. «Ну, теперь він у моїх руках; боявсь я його кріпко, а теперь аж не капельки не боюсь». Та й давай прохати царя Петра,— а Мазепа був у царя у великій славі,— та і давай прохати царя: «Стреби міні, каже, оцього чоловіка, потому я його нена- видю, бо він уредний царству».— «Стреблю,— каже царь,— якшо він уредний моєму царству».— «Стреби, непремінно стреби та пришли міні перстинь, шо в нього на руці, тоді я повірю, шо він погиб».— «Добре, стреблю». От вивели Палія із стовба, шоб то казнить. «Ой, царю, не стребляй ти мене, бо я тобі колись-то здамся! Я буду тобі у великій пригоді».— «Як ж[е] міні зробити, шо я вже пообіщав Мазепі?» — «А от як: зведи мене с цих міст, замість мене казни мого вродни- ка, а перстинь мій відішли Мазепі».— «Ну, хай буде так, подивимось, шо с того вийде». Ото найшли вродника, казнили, Палія скрили, а його перстинь відіслали/ Мазепі. Подививсь Мазепа на перстинь та й каже: «Мій, настояще мій; теперь я бачу, шо Палія вже на світі нема, оттеперь я й за царя візьмусь». Зараз зговоривсь він із шведом та з ляхом та й открив по царя войну. Задумавсь царь. Коли хтось і натєкни йому: от якби теперь Семен Палій, то той би мог против Мазепи оружитьця». Царь снова спомнив про Палія, послав за ним по всій державі, де його найти. Суток за шестеро чи за семеро найшли його; привели, кинулись до нього, а він увесь заріс, вошій на ньому, страсть дивитьця. «Дайте міні спочить!» Дали йому спочить, потім привели до царя. А царь і давай йому жалуватьця, шо Мазепа устає протів його воювать. Палій, чувше те, та й каже: «Цій біді, царю, ще можно запомогти: проси, царю, Мазепу на двоє суток обождать з войною, тоді й начинай». Послухавсь царь. А Палій сів на коня та й давай об’їзжати нічью войська Мазепи. Як об’їхав кругом, так і засму [т] ив Мазепину рать. А Мазепа й негадки: жде двох суток. Ждав- ждав, давай по чарці пит$>, шоб-то, бач, виїзжать откривати войну. А Семен Палій, не дождавши вістової орудії, та й вистрилив із свого ружжа та якраз у чарку Мазепи так і влучив. Пуля тілько джи!.. а чарка так і випала із рук. «Ох міні лихо! Хто б то воно такій? Так може стріляти один Семен Палій... Тілько його на світі нема. Хлопче, а піди подивись, чи стоїть на могилі шо-небудь?» — «Стоїть».— «А яке воно єсть?» — «Стоїть як спис».— «А яка на ньому муниція? чи біла?» — «Біла».— «А на муниції шо; не хрест?» — «Хрест!» — «То Палій, він як перехресте, то й амінь, а як об’їде кругом війська, войська заміша». І правда: як замішались войська, давай самі себе істреблять. Тоді Мазепу піймали, ноги одрубали, руки одрізали, а самого прив’язали до коня та й вигнали в степ; після того і закляття положили, шоб ніхто один одного не называв Мазепою. А Семен Палій живе собі як місяць: місяць старий і він старий, місяць молодий і він молодий.
427
— Ну, скажіть теперь, діду, шо ви знаєте про Грыцька Сагайдака.
— Про Грицька Сагайдака розсказує було все Березолуцькій; він жив у Покровському та його батько був із запорожців, служив колись хлопцем при кошовому. Раз якось пішли запорожці за здоби- чею та й заблудились, зоставсь один кошовий на всю Січу. Нема козаків та й годі. Уже й ніч настала, уже й соничко сходе. Ото кошовий устав уранці та й каже: «Е, хлопче, сегодня якась буде потуга!» — «Яка ж, батьку, потуга?» — «А побачиш тоді; заряжай- ка ружжа та не забудь і пістолі!» А у куріні сот дві, може, пістолів та й курінь здоровий такій. Позаряжував він ружжа, поналагодив і пістолі. От кошовий навісив на себе вісім пістолів та й вийшов із ку- ріня. «Ну, гляди ж ти, яка немира, подавай міні ружжа; коли б ти у співав тільки, а я уже одіб’юсь». Не успів кошовий вийти із куріня, коли глядь, а їх іде тьма-тьмуща, хмара хмарою: турок наголо!.. Несут- ця як скажені, а в тороках усе сириця. Не добігли скільки там сажень, може тридцять, а може й двадцять, а кошовий як вискоче та як крикне: «Стой! Хто такій?.. Не находь, переб’ю!» Вони й скасувались у водно. Вискочили два начальника, у бузументах, підходють до кошова- го: «Здрастуй твая!» — «Здрастуй мій! А шо скажете?» — «Пропусти нас, спасибі тобі, на Самарь!» — «Просим сперше у, гості, а потім уже будем балакать об ділові». Прійшли вони; а ті, шо під ними, стоять і не з міста. «А розстилай^хлопче, бурку»,— каже кошовий. Хлопець розіслав. Виняв кошовий вина, понаставляв усякої всячини. «Сідайте!» Посідали вони, випили, закусили, побалакали. «Ну теперь їдьте!» Як посідали ті начальники на коней та як майнули, то за ними так усі і заклекотіли. «Ну, слухай,— каже хлопцеві кошовий,— буде плач, стон великій, отто наших вестимуть турки у полон». Так, дні через два женуть. И... плач такій, шо, Господи милостивий! Нав’язали сот по п’ять, а може й по тисячі кожний та й женуть. Та дівчат та жінок так собі на свободі, а мужиків та парубків пов’язали сирицями та й гонять повз майдана по марнопольскому шляху. Догнали до кошового. «И, батьку, шо як би цих людей та ослабонить?» — «Я, каже, на те й важив! Хоч і багато їх, та вже ж будим битьця!..» І вибив, усіх, як єсть, вибив, а його не взяли; він знаючій був: його ні пуля не брала, ні шабля не рубала, він такій був, шо із води виходив сухим, із вогню — мокрим; він знав усі броди і всГсредствія; одно слово, він був знаючій чоловік. Ото раз царь пита у його: «де твоє, каже, вісько?»— «А де воно, каже, родитця та й і вмре, а як умре, то знову рождается».
Оцей Сагайдак та Семен Палій були у запорожців самі главні кошові; як вони повмирали, то й Запорожжє вмерло. Тоді котрі із запорожців пішли за Дунай, котрі на Кальчику посідали, а котрі пішли на Кубань обробляти землю. Це вже їх цариця Катерина разгонила. Вона як руйнувала їх, так запорожські гармати йшли на Тонку у Пере- кіп. Тоді скрізь були тут зимовники, а сел і чутки не було. Так то запорожці і повезли свої гармати та худобу усяку: відра, кострулі, кварти, півкварти, стакани, мідь. Довезли до того міста, де Воскресенів- ка,— тоді ще її не було,— та й закопали свою худобу на Лисій могилі. Уже геть після того там ходив чабан з вівцями; та ходе та палочкою
428
і штрика, коли це гульк, аж там кострулька. Туди, аж там цілий склад усякого посуда. Він собі не дурак: діждав вечера, прійшов додому, запріг шкапу у віз та й поїхав забирати той посуд. Зложив усе на віз та того ж дня і повіз у Марнополь 1. Тільки шо вивіз у базарь, аж ось йому назустріч жид. «Шо ти вивіз?» — «Та тут сяке-такеї» — «Ну, уже шо єсть, покажи, на те ж ти пріїхав у базарь»;— Подививсь він. «Ого! — каже,— скільки тобі дати за нього?» — «А Бог його зна, я й сам не знаю, шо воно стоє».— «Ну, от шо: паняй ти до мене у двір, там звісим усе, скільки воно затягне, я тобі і заплатю». Пріїхали у двір. «А зниси його у амбарь!» Той зніс. «А де ти його взяв?» — «Та я найшов його у Лисій могилі».— «Брешиш, сякій-такій сину, ти украв його у кого-небудь! Ти ворюга!» Та за нього... Він отказуєтця, а той жид тягне його до начальства, а чоловік упираїтця, та христитця та божитця. Та як вирвавсь, та дай, Боже, ноги! Утік і покинув жидові усю свою кладь.
О на тій же. Лисій горі, де чабанець найшов посуд, там, кажуть, були закопані і гроші. Запорожці, як подуванють було між собою яке добро, то зараз кожний іде та або хова куда-небудь, або закопує. Та як закопа та ще й клятьбу положе. Оце найде де-небудь камінь, наверне його на кладь, а потім пійма бараньця, з’яже єму усі чо- тирі ноги дротом, положе на той камень та й пече живого вогнем: «Оце, каже, як цему ягнятові нудно та пекельно, так хай буде нудно та пекельно тому, хто візьме оцю кладь...» Так отам же, кажу, на Лисій горі закопан був і запорожській клад. Це снастив міні яврей Остров- ській,— він у нас шйнок держав. Бачите, ішов собі запорожець, старий- старий, аж вилискуєтця. Ішов та й зайди у Солошин шинок, до Остров- ського. Якраз підійшла субота, шабаш; от той яврей сам справляє шабаш, а місто себе поставив якогось чоловічка. Увійшов у той шинок запорожець так собі повагом; поздоровкавсь; сів, Дивитця шинкарь, запорожець, настоящій запорожець: на ньому каптан, чотирі рукава, широчезні штани, чуприна,— усе як слід. «А усип,— каже,— осьмушку!» Той усипав. Запорожець випив, утерся, сидить собі і мовчить. «А що,— пита шинкарь,— далеко були, дідуню?» — «Далеко, під Марнополем, чоловіче».— «А чи проходили там Лису могилу?» — «Проходив, чоловіче!» — «А чй чули, шо там чабан найшов запо- рожське добро?» — «Чути не чув, а знаю, шо воно повинно там бути».— «А чи знаєте, де він його дів?» — «Не знаю, чоловіче!» — «Повіз у Марнополь, а там його обдурив жид».— «Погано, а більш нічого він там не находив?» — «Ні, нічого...» — «Дурний! Там протів тієї могили, у бальці, на кіньці слободи сумй багацько закопано». Тільки сказав це та й замовк. А той чоловік і давай тоді допитуватьця: «А скажіть же, діду, чи по той бік слободи, чи по цей бік закопана та сума?» — «Прощайте!» Знявсь та й пішов, так і не сказав, у якім місьці. Так шо вже той чоловік попокопавсь землі! Чи вже найшов він, чи не найшов тих грошій, Бог його святий знає; та хоч би й найшов, так заклятими грішми не поживеш».
Из деревни Богодара я направился в степь на северо-запад и,
1 Мариуполь, Екатеринославской губернии, уездный город.
429
проехав мимо хутора Анновки, поселка Однодворскаго, через реку Верхнюю-Терсу , село Ново-Николаевку, через Средиюю-Терсу* 2 и Нижнюю-Терсу 3, село Славгород, затем, миновав множество хуторов, колоний и слобод, очутился в Павлоградском уезде, в селе Красно- павловке, а отсюда перешагнул в так называемую Слободскую Украйну, теперешнюю Харьковскую губернию.
Украйна! Сколько и грустных и веселых воспоминаний встает в моем воображении при одном этом слове. Только одно слово, но какое богатое и глубокое! Найдется ли где-нибудь в нашей обширной матушке России столь многозначительный своим прошлым и вместе столь чарующий своим настоящим уголок, как та тихая, далекая и широкая Украйна? Путник, остановись: здесь священная почва!.. Да, здесь почва священна, трижды священна! Здесь, что ни шаг, то намек на славное прошлое наших славных предков. Сколько подвизалось здесь достойных в нашей истории героев? Сколько завязывалось и развязывалось здесь громких побед? Сколько раз оглашался здесь воздух воплем и стоном убиваемых, песнями и кликами побеждающих? А сколько раз поливалась здесь земля кровью христианскою, сколько раз засевалась она костьми человеческими, покрывалась доспехами ратными? Многострадальная и великая Украйна!.. Что то было здесь в страшную, тяжелую безысходную татарскую годину, когда тяжкая мгла окутывала нашу Украйну, когда стоном сама земля стонала, когда «бѣдные невольники своими тяжкими кайданами повсюду брязчали, долю свою горькую кляли-проклинали?» Что то было тогда на У крайне? «Зажурилась Україна, що ніде прожити:
Витоптала орда кіньми маненькії діти;
Ой маненьких витоптала, великих забрала,
Назад руки постягала, під хана погнала».
А что было здесь в «веселые часы лядских банкетов», когда католики попирали веру наших предков, когда человеческия права нашего народа объявлены были йечеловеческими, когда христианин унижен был до положения скота, когда он получил кличку «быдло, пся кревь», когда наши храмы божии отданы были в руки жидам, когда школы украинския сделались притоном ненавистных иезуитов, заклятых врагов всей русской народности и всей православной веры? Что было тогда с Украйной?
«Встає хмара з-за лиману,
А другая з поля,
Зажурилась Україна,—
Така її доля!
Зажурилась, заплакала,
Як мала дитина...
' Татарское слово: «терес» — сор, навоз. Верхняя-Терса впадает в Среднюю, выше с. Ново-Николаевки.
2 Средняя или Степная-Терса впадает в р. Волчью под д. Берберовкой. ^
3 Нижняя или Малая-Терса впадает в Степную-Терсу под дер. Штимовой, имением Письменного.
430
...Як та галич поле криє Ляхи, уніяти Налітають,— нема кому Порадоньки дати...»
Но вот для спасения Украйны в ея недрах зарождается могучая и неведомая дотоле сила. То было грозное и ничем не одолимое, никем не победимое козачество. Тогда, как бы по мановению высшей силы, вся Украйна заколосилась козацкою пажитью, заволновалась козацкою нивою. Крепкое телом, сильное духом, низовое козачество, подобно летучей комете, бурно пронеслось по всей широкой У крайне, везде оставляя за собой кровавый след и всюду мстя страшною местью врагам своей предковской веры и противникам своей русской народности, какими были кровожадные мусульмане и ненавистные католики... И разлилась та слава козацких подвигов далеко-далеко, наполнив, собою сердца не только близких, но и отдаленных потомков низового «лыцарства»... И до сих пор слепцы-кобзари, слепцы-бандуристы разносят по У крайне ту славу великих козацких подвигов...
Но время Козаков на У крайне уже давно миновало; страсти уже улеглись, кровь перестала литься и на месте великих деяний остались только высокие курганы, называемые на живописном мало- российском языке могилами, которые звучат лишь одним тоном некогда бывшей здесь жизни. Замолкли козацкие подвиги, сами козаки сошли со сцены, старое прежнее поколение сменилось молодым, новым. Но природа осталась на У крайне все та же. Род приходит, род проходит, а земля стоит. Все то же небо, синее-синее, точно в теплой Италии, все тот же воздух, чистый, живительный, все та же растительность, свежая и роскошная, все те же леса, тенистые и прохладные, все те же речки, тихо изливающия свои серебристыя струи и едва скользящия по безмерным и в летнее время душистым лугам. Чудный край! Немудрено, что прошлое Украйны нашло своих талантливых певцов в лице наших великих творцов слова, поэтов. Так, уже в XII веке наша Украйна воспета даровитым создателем «Слова о полку Игореве», а потом в наше время прославлена гениальным Пушкиным, одновременно с ним Гоголем и вслед за ними А. Толстым.
«О, Донче, Донче, немало ты величия:
Ты волнами князя убаюкивал,
Стлал ему траву зеленую По серебряному берегу,
И под тенью дерева роскошнаго Одевал ты мглою теплою;
На воде стерег ты его гоголем,
На струях лелеял его чайками».
«Ть: знаешь край, где все обильем дышет,
Где реки льются чище серебра,
Где ветерок степной ковыль колышет,
В вишневых рощах тонут хутора,
Среди садов деревья гнутся долу,
431
И до земли висит их плод тяжёлый,
Шумя тростник над озером, трепещет,
И чист, и тих, и ясен свод небес;
Косарь поет, коса звенит и блещет,
Вдоль берега стоит кудрявый лес,
И к облакам, клубяся над водою,
Бежит дымок синеющей струею?
Ты знаешь край, где нивы золотыя Испещрены лазурью васильков,
Среди степей курган времен Батыя,
Вдали стада пасущихся волов,
Обозов скрип, ковры цветущей гречи,
И вы, чубы, остатки славной Сечи?
Ты знаешь край, где утром в воскресенье, Когда росой подсолнечник блестит,
Так звонко льется жаворонка пенье,
Стада блеят, а колокол гудит,
И в Божий храм, увенчаны цветами,
Идут козачки пестрыми толпами?
Ты помнишь ночь над спящею Украйной, Когда седой вставал с болота пар,
Одет был мир и сумраком, и тайной, Блистал над степью искрами стожар, .
И мнилось нам: через туман прозрачный Несутся вновь Палей и Сагайдачный?
Ты знаешь край, где с Русью бились ляхи, Где столько тел лежало средь полей?
Ты знаешь край, где некогда у плахи Мазепу клял упрямый Кочубей?
И много где пролито крови славной В честь древних прав и веры православной? Ты знаешь край, где Сейм печально воды Меж берегов осиротелых льёт?
Над ним дворца разрушенные своды,
Густой травой давно заросший ход,
Над дверью щит с гетманской булавою...
ТУда, туда стремлюся я душою!
С понизовья ветер веет,
Повевает,
Ветер лодочки лелеет И качает.
Гей, хлопцы, живо, живо!
В Сечи водка, в Сечи пиво...
Будем отдыхать!
Дружно в весла! Чайкой чайку Обгоняйте!
Про Подкову, Наливайка Запевайте!
Гей, хлопцы, пойте песни,
Словно птицы в поднебесьи Вольныя поют.
УКАЗАТЕЛЬ МАЛОРОССИЙСКИХ СЛОВ
Б
Бавовна, бавына — хлопчатая бумага, вата.
Багаття — огонь, костер, кострище.
Базикати — болтать, переливать из пустого в порожнее.
Байдуже — нет нужды, безразлично, все равно.
Байрак — овраг, поросший лесом.
Балакать — говорить, беседовать; балачка — молва, разговор. Бачить — видеть, зреть.
Башта — башня, взято с турецкаго.
Биг-має; от «Бог» и «иметь» в смысли «нет, не имеется».
Бидолаха — бедняк, несчастный человек.
Биля — около, возле, близь.
Благати — просить, упрашивать, умолять.
Брама — ворота, в особенности крепостныя и монастырския. Броварня — пивоварня.
Будын'ок — строение, дом, замок.
Булыголова — болотистое дудчатое растение.
Буркун — степное колючее сорное растение.
В
Важить — взвешивать, весить, уважать.
Варена — водка с медом, пряными кореньями, подогретая на огне. Вар — кипяток, жар, духота,
Вдіяти — сделать, совершить.
Весилля — свадьба; весильный — свадебный.
Вздрити — увидеть, усмотреть, узреть.
Видциля — отсюда, с этой стороны.
Війя — оглобля в воловом возу.
Выбачати — извинять, прощать.
Вымовлять — выговаривать, высказывать.
Г
Гадка — думка; гадки немае — нет мысли, намерения, заботы.
Гакивныця — пушка; звукоподразнательное слово.
Ганчирка — тряпка, ветошка.
Гаплык — стальной крючок для одежды.
Гаразд — хорошо, прилично.
Гарба, гарбычка — все равно что арба — большой воз для сена или снопов. Гарный — хороший, красивый.
Г аспид — демон, дьявол; гапидській — демонский.
Геть — прочь, вон, убирайся.
Гилля — ветви, в собирательном смысле.
Гирко — горько; гирш — горше.
Глек — кувшин; уменьшительное глечик.
Годи — довольно, достаточно, полно. .
Годувать — кормить; нагодувать — накормить.
433
Голдувать — владеть, господствовать, повелевать. Городовык — житель городов старой Малороссии. Готувать — варить, стряпать, приготовлять. Гудзык — пуговица, взято с польскаго.
Д
Дернына — дерн, дернина.
Дещо — кое-что.
Дзвиныця — колокольня, звоница.
Діяти — делать, предпринимать.
Дму, в третьем лице «дме» — надуваю, надымаю. Догаятись от гаяти — замедлять, задерживать. Драбына — лестница, преимущественно подвижная. Дымарь — дымовая труба в хате, в курене.
Ж
Жах — испуг; жахатьця — пугаться, страшиться. Жодный — каждый, всякий.
Журитьця — печалитьця, горевать, тосковать.
3
Забажать —пожелать.
Завбилыпки — величиною с кого или чего.
Зализный — железный.
Запас — боевой снаряд, принадлежность.
Заплющить — закрыть глаза, зажмуриться.
Запно — совестно, неловко.
Збиговище — собрание, сьезд.
Збижжа — движимое имущество.
Збудувати — построить, соорудить..
Звидкиля — откуда, с какой стороны:
Здобич — добыча.
Здолити — одолеть, побороть.
Зигнати — удалить, прогнать.
Злодій — злодей, вор, разбойник.
Злыдащить — облениться, опуститься.
Знаюка — большой знахарь.
Зодягняный'— одетый.
Зробить — сделать; зробленый — сделанный.
Зруйнувать — разрушить, раскопать, зруйнування — разрушение. Зузуля — кукушка.
Зупинитись — остановиться.
Зъисти — съесть.
Ижи-Богу — ей-Богу.
Изтяти — снять, срезать.
Измалку —: с малолетства.
Инакше — иначе, иным способом. Инжирь — винныя ягоды.
434
к
*
Кабыця — подвижной из камней очаг.
Казан — котел; казанок — котелок.
Кайданы — кандалы, оковы.
Канистас — иконостас.
Капут — конец, смерть.
Качка — утка; от слова «качаться».
Кизяк — засохший навоз.
Кій, кіёк — дубина с головкой на конце.
Килим — ковер малорусской ткани.
Кимлашня — калмыки в собирательном смысле.
Кисто — тесто.
Кишеня — карман.
Кишло — место, где что-нибудь кишит.
Кодло — род, племя, фамилия, гнездо.
Кожанок — тулуп из овечьей кожи.
Коляки — увеличительное от кол.
Колысь — когда-то, некогда.
Комашня — муравьи в собирательном смысле.
Коряк, корячок — деревянный ковш.
Кохаться — любить, лелеять, жить: «кохатьця козами».
Куля — пуля.
Кунтуш — верхний суконный кафтан с откидными рукавами, носимый козаками. Купонька, купа — кучка, куча, толпа.
Кубло —-гнездо.
Куфа — бочка, боченок.
Крадижка — воровство, мелкая кража.
Крамарь — мелкий торговец.
Круча — отвесный обрыв.
Крыта — лед; по кризи — по льду.
Л
Ланец — кожа для прикрытия чего-нибудь от дождя; ремень.
Лаяти — бранить, ругать.
Лиска — плетень, изгородь.
Лякать — пугать, страшить.
Липовнык — липовая посуда.
Лелека — аист, черногуз.
Лядській — польский.
Лех — каменный походной погреб.
Люлька — трубка.
Лимпач — кирпичъ, сделанный из земли и соломы.
М
Мандрувать — уходить, убегать.
Майдан — площадь, ровное место.
Майстро — мастер, ремесленник.
Махан —. баранье мясо, употребительное слово в Новороссии.
Мення — имя, званье.
Мерщій — скорее, быстрее.
Мечеть — мусульманская молельня; печь для печения хлеба.
435
Мицный, мицненькій — крепкий, крепенький.
Млын — мельница.
Молодняга — молодыя деревья.
Москаль — солдат.
Моторошно — жутко, дурно, тошно.
Мотузочок — веревочка.
Муравный, мурованный — сложенный из кирпича.
Н
Набудувать — настроить.
Навтикача — навтек.
Надія — надежда.
Надме — третье лицо от надуть, надымать.
Найкращій — наилучший, найкрасивый.
Намыста — мониста.
Наскризь — сквозь, насквозь.
Неби, неби б то — как будто, якобы.
Небога — бедняга.
Недоуздок т- уздечка.
Немає, у нас немае — у нас не имеется.
Немира — неустойка.
Ниж — в смысле «ножа» и «нежели, чем».
Ногайва — ногайцы, в собирательном смысле.
Ночвы — корыто для стирки белья.
О
Обиддя — ободья.
Оболонь — оконная рама.
Обкерешувать — обделать, обмотать, обойти. Одружитьця — ожениться.
Ожеледыця — гололедиця.
Окарач — раком, на четвереньках.
Окрим — кроме, исключая.
Олійныця — маслобойня.
Олія — постное масло.
Опанчина — епанча, полсть.
Опизнытьця — опоздать.
Оселя — село, селение, селитьба, изба.
Ослон, ослин — скамья.
Отакувать, отакуватьця — облагать, строить. Оттакелезный — увеличительное от «такой».
Оттягнугь — оттащить.
Оцей, оця — вот этот, вот эта.
П
Падло — падаль, сквернота.
Паляныця — хлеб из пшеничной или гречневой муки. Пампушки — пшеничная или гречневая пышка. Пан-отець — пан отець; всего больше к священнику. Патыночки — опорки, осметки, вероятно от «ботинок». Паскудный — мерзкий, гнусный.
436
Печеря — пещера.
Петривській — петровский, петровскаго поста, петровок.
Пидмовлять — подговаривать.
Пиддиска — поддоска для оси колесной.
Пидпирызатьця — подпоясаться.
Пирнуть —: нырнуть.
Пистоль — пицтоль — пистолет.
Письмак — ученый человек.
Пишки — пешком.
Пищалки — пищики, свистелки.
Пляшка — фляжка, бутылка.
Повз — около, понад, мимо.
Податись — деться.
Подякувать — поблагодарить; немецкое «danken».
Покуть — красный угол в избе, под образами.
Полаяти — поругать, выбранить.
Поличити — лечить и считать.
Полуныця — земляника.
Понапинать — понатягивать.
Порынать — погружаться в воду, нырять.
Постолы — обувь из кожи без подошов и каблуков.
Потрибка — начинка, мясо, которым начиняют пироги.
Потуга — причина, насилие, беда.
Поцупить — потянуть.
Похилый— хилый, слабый, немощной, сгорбленый.
Пустопаш — без пута, свободно.
Пыхва — ножны; то, во что впихают сабли.
Прывитать — здороваться, приветствовать.
Проща — путешествие к св. местам.
Прудытьця — выгонять из белья блох или вшей.
Прызвысти — произвести, сделать.
Прыпона — преткновение, задержка.
Прыстибувать — пристегнуть.
Прычилок — угол; прычилком — двумя углами узкой стены наперед.
Р
Рада — совещанье; радитьця — совещаться.
Рало — плуг; то, чем орут.
Ратыще — копье; то, чем ратятся.
Ретяз — веревка, ремень.
Ривчак — ручей.
Риздво — Рождество.
Рогеля — снасть для ловли рыбы, наподобие сака.
Розшушукать — разобрать, понять, расшелопать.
Росколюка — рощелина.
Росперезатьця — распоясаться.
Руйнувать — разорить, обращать в руины.
Рушныця — ружье.
Рясный — обильный, густой, многолистый.
437
Ч. Н. Пл. VIII.
Общий план запорожких владений.
ЗМІСТ
М. М. Олійник-Шубравська.
Рання наукова діяльність Д. І. Яворницького та його перша історико-народознавча
монографія про Запорожжя.
Д. И. Эварницкий (Д. І. Яворницкий. Запорожье в остатках старины и преданиях народа с. 27).
ОГЛАВЛЕНИЕ ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Введение.
ГЛАВА ПЕРВАЯ, стр. 34. Мнения летописцев и историков о происхождении Козаков. Указания на время появления слова «козак». Первое появление запорожских Козаков на Низу; основание Сичи с тридцатью осьмю куренями; разделение всего Запорожья на паланки и время продолжительности истории запорожских Козаков. Первый и последний кошевой. Запорожье в настоящее время; сёла: Каменно- Потоцкое, Троицкое, Плахтиивка, Дериевка, Куцеволовка, Шошиновка, Аулы, Романко- во, Камянское, Тритузное, Карнауховка, Тарамское, Сухачевка, Диевка, Новый- Кодак и Половица; краткая история каждаго из них, описание островов, лежащих против сел на Днепре, и указание на оставшиеся предметы древности в церквах. Путешествие императрицы Екатерины II. Собрание древностей А. Н. Поля в г. Екате- ринославе.
ГЛАВА ВТОРАЯ, стр. 74. История города Самары и предания об основании в ней запорожскаго собора, теперь новомосковскаго; оставшиеся предметы древности в нем; портрет запорожскаго гайдамаки. Река Самара, ея окрестности, паланка и переправа самарская. Самарский пустынно-николаевский монастырь. Краткая его история, остатки древностей, портреты дикаго попа и полковника А. Ф. Колпака.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ, стр. 100. Села от Самарскаго монастыря вверх: Вольное, Афанасьева с остатками древностей в ея церкви, Котовка. Река Орель с ея окрестностями и рядом крепостей: св. Параскевы, Орловской, св. Иоанна, Бельсовской,. Козловской, св. Феодора, Ряжской, Васильковской, Лявенской и Борисоглебской. Собрание древностей Г. П. Алексеева. Село Чернетчина и находящийся в ее церкви синодик Не- хворощанскаго запорожскаго монастыря. Села: Магдалиновка, Королевка, Поливановка, Очеретоватое и Спасское. Дид Самойло Прус и его рассказы о запорожцах. Село Старый-Кодак с остатками земляных укреплений.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, стр. 114. Переправа через Днепровские пороги: на плоту и на простой лодке. Ночлег в Чертовой хате. Проход Волчье-Горло, колония Павло-Кич- кас, Крарийская переправа, колония Кичкас, пепелище Сагайдака, Середняя скеля, Дурная скеля, кресло Сагайдака, Столпы и Стоги, запорожская миска.
ГЛАВА ПЯТАЯ, стр. 130. Город Александрове^ колония Шенвиз; могила кошева- го атамана О. М. Гладкаго, краткая биография и поколение его. Переезд на о. Хортицу. Путешествие от г. Александровска вверх понад левым берегом Днепра мимо скели Дзвиныцы, пещеры Школы, деревни Павло-Кичкаса. Дид Дмитро Бут; предания о запорожцах. Чугунная плита с обозначением времени сооружения порогов в Днепре. Острова: Большой-Дубовый, Малый-Дубовый; порог Вильный, села: Андре- евка, Петровское; порог Волнига, пещера в балке Россоховатой и деревня Вороная.
ГЛАВА ШЕСТАЯ, стр. 149. Острова от города Екатеринослава: Монастырский, Становой, Самарский, Кодачек. Первый порог Кодацкий. Что стоило сооружение каналов в Днепре? Заборы, камни,, острова, балки ниже Кодацкаго порога. Сурской, Лоханский и Звонецкий пороги. Камни Богатыри. Пещера в огороде крестьянина
442
Я. Зискдки. Заборы, камни, балки и острова ниже Звонецкаго порога. Скеля Монастырь- ко и страшное место Пекло. Предание о пребывании на Монастырьке императрицы Екатерины II. Порог Ненасытец. Спуск через него флотилии Екатерины II. Острова ниже Ненасытеца. Янтарь на острове Песковатом. Остров Дубовый и следующие за ним острова, заборы, камни, балки. Порог Волниговский. Острова Таволжанский и Перун. Острова, заборы, камни и балки ниже Перуна. Острова: Кухарев, Мали- шевские, Пурысов, Вербовый, Каменоватый.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ, стр. 173. Остров Хортица. Древния названия его. Первая Сича. Основатель ея Д. И. Вишневецкий. Расположение Хортицы. Змиева пещера. Мыс Свинячья голова; Царская пристань; укрепления на материке против переправы на Хортицу. Остров Малая-Хортица. Балки, скели и мелкие острова вокруг Большой-Хорти- цы. Знакомство с учителем на острове Хортице, Я. Я. Куппом, и ночлег у него. Укрепления в северной и южной части Хортицы. Время переселения немцев на Хортицу. Рассказ о змеях на Хортице. Курган Потемкин; предание о запорожце Дворяненке; рассказ старика немца, Гильдебрандта. Хортица в настоящее время. Село Вознесенка. Отплытие из Александровска.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ, стр. 209. Степи бывшаго Дикаго поля. Что такое запорожский кош? Как жили запорожцы? Где они делись? Река Базавлук. Хутора Перевизские и запорожская хата. Запорожское кладбище. Гряда Калнышиха. Вторая Сича. Местоположение ея. Прибытие в нее германскаго посланника Эриха Ласоты. Цель его поездки. Посольство папы Григория XIII; патер дон Александре Комулео и его свидетельства о запорожцах. Посольство от запорожцев к германскому императору. Село Грушев- ка с остатками в ней запорожких древностей. Село Шолохово.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, стр. 220. Колония Шенвиз; речка Кушугум, Великий луг. Села: Николаевка, Балабино, Большая-Катериновка, Кушугумовка, Малая-Катериновка и Красный Кут. Заборы, острова, балки ниже о. Хортицы. Лысая гора, село Беленькое и его история. Острова, балки ниже Беленькаго, Гульбище', село Выше-Тарасовка и его история. Острова Гийный, Круглый и Варавин. Река Конка с ея окрестностями. Село Голая-Грушевка с ея достопримечательностями Сиркивкою и Калити- ным-Рогом. Третья Томаковская Сича. Описание острова Томаковки и пребывание на нем Богдана Хмельницкаго. Остатки пребывания запорожцев на Томаковке. Окрестности острова Томаковки.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ, стр. 244. Село Чернышовка. Стошестнадцатилетний старик И. И. Россолода. Биографическия сведения о нем. Подлинный рассказ Россолоды о природе запорожских степей и о жизни запорожских Козаков, начиная с поступления козака в Сич и кончая его смертью. Куда девались запорожцы? Балка Каменка с запорожскими намогильными крестами. Новопавловский лиман, Лысая гора и запорожское кладбище на ней с одним намогильным крестом.
ГЛАВА ВТОРАЯ, стр. 273. Четвертая Сича, Никитинская. Сведения о ней и время основания. Пребывание на ней гетмана Богдана Хмельницкаго. Никитино в настоящее время. Смытие Сичи водой. Укрепления и остатки древностей в местной церкви и. у частных лиц. Старик Степан Яцковский. Крестьянин Мокий Лось, внук запорожца. Два кафтана, пояс и сабля, сохранившиеся у Мокия Лося от времени запорожцев.
443
ГЛАВА ТРЕТЬЯ, стр. 298. Четвертая Сича, Чортомлыцкая. Сведения об ней и время построения церкви на Сичи. Почему запорожцы оставили Сичу на Никитине и перешли на Чортомлык? Укрепления близь бывшей Сичи. Могилы козака Тарана и кошеваго И. Д. Сирка и историческия сведения о его личности. Год смерти 1 и место погребения Сирка. Местоположение Сичи и прежний ея вид. Находки вещей на Сичи. Предания о посадке вокруг Сичи деревьев. Предание о запорожской церкви, о разорении Сичи. Рассказ дидов Сукура и Оникиенка.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, стр. 331. Острова, речки, балки ниже местечка Никополя. Острова Носоковка и Каир. Села Кочкаровка и Меловое с его достопримечательностями. Шестая Сича, Каменская. Сведения об ней. Вид ея в настоящее время. Развалины куреней, кладбище, могила кошеваго К. Г. Головка и В. Иерофеевича. Причина оставления запорожцами Каменской Сичи. Хутор Блажков. Рассказ старика С, Гера- сименка. Бизюков монастырь и сведения о нем. Острова, балки и речки ниже села Кочкаровки. Села Сомово, Мальцово и Каховка. Города Кизикермень и Тавань. Остатки древностей в городе Бериславле в церкви и у частных лиц. Острова, речки, переправы и села ниже города Берислава; Корсунский монастырь. Села Тягинка, Козачьи-Лагери и город Херсон с остатками в нем запорожских древностей.
ГЛАВА ПЯТАЯ, стр. 361. Седьмая Сича, Алешковская. Сведения о ней и местонахождение. Рассказы старожилов Горбатенка, Кирияша, Плохого, Бурлаченка. Села ниже города Херсона. Река Буг. Село Александровка, место Семенова-Рога; село Кисляковка и запорожская церковь. Чортайский брод через Буг. Село Константиновка, запорожский гард, остров Гардовый; предание о кончине Запорожья. Буг- ские пороги. Реки Синюха и Высь. Город Новомиргород. М9гила генерала П. Текели. Черный лес и Чута. Хутор Дубовый на р. Саксагани. Гайдамацкая конюшня и гайдамацкая пещера.
ГЛАВА ШЕСТАЯ, стр. 376. Причина перехода запорожцев из-под власти турок под власть России и поселение вновь в Сичи Каменской, а отсюда в Сичи на Пидпиль- ной. Последняя Сича, Новая, ея местонахождения и общий вид. Причины уничтожения Запорожья. Участь Ивана Глобы, Павла Головатаго и Петра Калнишевскаго. Двадцатисемилетнее пребывание его в Соловецком монастыре, кончина и оставшиеся после него предметы древности и намогильная плита.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ, стр. 393. Село Покровское; намогильные кресты куреннаго атамана Каписа и кошеваго атамана Степана Гладкаго. Запорожския хаты со сволоками. Древности, сохранившийся в местной церкви. Укрепления, оставшияся от времени запорожцев. Находки древностей. Рассказы старика И. Чавуннаго. Общее заключение.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ, стр. 408. Восточныя степи Запорожья. Село Конские-Раздоры и Воскресенка. Степь в летние месяцы. Село Гуляй-Поле. Рассказ Евдокима Косяка. Характер степи по описанию польских историков. Деревня Екатерининская, имение В. Ь. Гладкаго. Сведения о кошевом Гладком. Г. Л. Синегуб. Село Покровское; предание о Гайдамацком шляхе и диких конях. Деревня Богодар. Рассказы слепца Ф. Проворы, Д. Нелипы и дида И. Хотюна. Украйна. Указатель малорусских слов.
ОГЛАВЛЕНИЕ РИСУНКОВ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Памятник кошеваго И. Д. Сирка. В начале 31
I. Пушки, собрания А. Н. Поля . . 67
И. Запорожец со статуэтки, собрания А. Н. Поля 69
III. Группа запорожцев, собрания А. Н. Поля 72
IV. Новомосковский собор 81
V. Играющий на бандуре гайдамака, собрания Я. П. Новицкаго 83
VI. Самарский собор 93
VII. Полковник Афанасий Колпак, собрание Г. П. Алексеева 103
ѴІІІ. План крепости Кодака 113
IX. Вид Ненасытецкаго порога 118
X. Камень Дзвиныця 137
XI. Забора Волошинова 153
XII. Камень Богатырь 156
XII. Камень Монастырько 158
XIII. Канал Ненасытецкаго порога 161
XIV. Камень Перун . . . 167
XV. План Малой Хортицы 186
XVI. Ангел из церкви с. Грушевки, рисунок И. Е. Репина ... 231
I. План Хорїицкой Сичи 196
II. План Базавлуцкой Сичи 215
III. План Томаковской Сичи . . 235
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I. Портрет сташестнадцатилетняго старика И. И. Россолоды.
В начале 243
И. Обчиська трубка 252
III. Запорожская кобза, рисунок И. Е. Репина 254
IV. Запорожский лагерь и возы 256
445
V. Запорожский зимовник 259
VI. Запорожския баклажки, собрания Я. П. Новицкаго и
И. Е. Репина 261
VII. Ружье, кинжал и сабля, рисунок И. Е. Репина . . . . • . 263
VIII. Копья, келепа и якирьци, собрания Г. П. Алексеева . . . 265
IX. Запорожкие войсковые клейноды 267
X. Сволок и лутки запорожскаго куреня, рисунок
И. Е. Репина 279
XI. Икона Богоматери в Никополе . . ^ . . . . 281
XII. Напрестольный крест в Никополе 283
XIII. Запорожская плащаница в Никополе 285
XIV. Запорожская риза в Никополе 288
XV. Запорожская риза в Никополе . 290
XVI. Запорожский аналой в Никополе 292
XVII. Икона Покрова с молящимися запорожцами . . 294
XVIII. Кружка кошеваго Ивана Сирка 297
XIX. Запорожец Иван Шиян, рис. И. Е. Репина .... 299
XX. Запорожец Яков Шиян, рис. И. Е. Репина . . . *. 301
XXI. Расписка архиерея Рафаила 303
XXII. Запорожское платье, рисунок И. Е. Репина .... 306
XXIII. Запорожское платье, рисунок И. Е. Репина .... 308
XXIV. Запорожский графин 310
XXV. Памятник кошеваго И. Д. Сирка 312
XXVI. Вид Чортомлыцкой Сичи, рис.. И. С. Васильковского 317
IV. План Чортомлыцкой Сичи . . . 319
XXVII. Казан, пороховницы и чернильница 321
XXVIII. Запорожская дарохранительница 336
V. План Каменской Сичи 341
XXIX. Памятник кошеваго К. Г. Головка 343
XXX. Запорожския трубки 346
VI. План Алешковской Сичи 364
XXXI. Дубовая балка и запорожский крест 373
XXXII. Вид Новой Сичи по Ригельману 380
XXXIII. Плита кошеваго П. И. Калнишевскаго 392
XXXIV. Намогильный крест атамана Каписа 394
XXXV. Намогильный крест кошеваго С. Гладкаго и
запорожския бокуны 396
XXXVI. Икона на аналое с двумя запорожцами 399
VII. План Новой Сичи 400
XXXVII. Запорожския галеры и чайки по Ровинскому и Бо-
плану 402
XXXVIII. Сабля кошеваго О. М. Гладкаго : 413
VIII. Общий план запорожских владений. В конце . . . 440
ЗАМѢЧЕННЫЯ ОПЕЧАТКИ
Стран Строка.
13
3 сверху
22
11 сверху
22
12 сверху
23
6 сверху
24
18 сверху
47
9 сверху
54
17 сверху
74
6 сверху
74
8 снизу
75
13 снизу
76
15 снизу
77
во 2 примѣч
78
6 снизу
86
6 сверху
104
7 снизу
110
И сверху
141
4 снизу
153
10 снизу
158
11 сверху
178
11 снизу
192
примѣчаніе
202
9 снизу
247
13 снизу
256
3 сверху
Часть первая.
Напечатано.
дѣдушки
пырмити
вучалля
Лихолита
части
батька
Половица
стану
мили
аасокою
сньгсивъ
Sumaris
ffumne
янъ
пане
не
скажитъ дружился звучай у порогивъ мнягки
Большой Дубровый
келикиі
Демкѣ
нигульской
Слѣдуетъ.
дѣтушки
примиты
вугалля
Лихолата
чаши
батько
Половицы
стену
мени
пасокою
списивъ
Samaris
flumine
якъ
пана
же
скажемъ одружился звычай у поригь мнягки
Большой Дубовый
великиі
Дешкѣ
ингульской
Часть вторая.
11
*. 3 снизу
го
его
И
2 снизу
еогнемъ
огнемъ
13
2 сверху
назустригъ
назустричъ
30
5 снизу.
богоязьній
богобоязькій
31
9 снизу
продижки
крадижки
38
въ примѣчаніи
Бурцѣ
Буйкѣ
40
16 снизу
сѳ
села
62
12 сверху
Чортомлыкѣ
Чортом лыкъ
98
1 сверху
засяяли воны видъ ихъ
засяяли видъ ихъ
112
7 сверху
Разровкой
Рэзоровкой
142
.2 снизу
мидостню
милостию
людьи
Л ЮДИН
143
10 сверху
кучуры
кучугуры
205
14 свэрху
разноообразная
разнообразія
219
7 снизу
взбрилось
взобралось
221
1 9 сверху
голотолька
голотонька
Літературно-художнє видання
Д. І. Еварницький Д. І. Яворницький
ЗАПОРОЖЖЯ В ЗАЛИШКАХ СТАРОВИНИ І ПЕРЕКАЗАХ НАРОДУ
ЧАСТИНА І ЧАСТИНА II
Для старшого шкільного віку
Упорядкування, текстологічна інтерпретація, передмова
Олійник-Шубравськоі Маріі Митрофанівни
Художнє оформлення Коваля Олександра Васильовича
Керівник творчого
об'єднання «Відродження» В. А. Марсюк
Редактори Л. С. Каткова, О. П. Ємченко Художній редактор О. В. Коваль Технічні редактори К. П. Дворська, Ф. Н. Резник Коректори Н. П. Романюк, Л. К. Скрипченко
Здано на виробництво 15.04.91. Підписано до друку 03.09.91. Формат 60х90/)б. Папір друкарський № 1. Гарнітура тайме. Друк офсетний. Умовн.-друк. арк. 28. Умовн. фарб.-відб. 28,5. Обл.-вид. арк. 31,77. Зам. 681-1.
Видавництво дитячої літератури «Веселка», 254655, Київ, МСП, Мельникова, 63.
Львівська книжкова фабрика «Атлас», 290005, Львів, Зелена, 20.
Еварницький Д. І. (Яворницький Д. І.)
Я22 Запорожжя в залишках старовини і переказах народу: Ч. І; Ч. II: Для ст. шк. віку / [Упоряд., передм. М. М. Олійник- Шубравської; Худож. оформл. О. В. Коваля].— К.: Веселка, 1995.— 447 с.: іл.
ISBN 5-301-01024-7
Праця видатного історика Д. І. Яворницького (1855—1940) розповідає про поїздки автора по місцях колишньої Запорозької Січі.
При перевиданні цієї унікальної пам'ятки, яка вперше після 1888 року виходить у світ, максимально збережено мовну специфіку та ілюстративний матеріал.
Я
4803640201—093 . А
Інформ. лист
ББК 63.3(2Ук)4
206—95