РАССКАЗЫ  О  МОСКВЕ  И  МОСКВИЧАХ
 во  все  времена
 Леонид  РЕПИН
 РАССКАЗЫ
МОСКВЕ
МОСКВИЧАХ
 ВО  ВСЕ  ВРЕМЕНА

Леонид  РЕПИН
 РАССКАЗЫ
 МОСКВЕ
 МОСКВИЧАХ
 ВО  ВСЕ  ВРЕМЕНА
 ИЗДАТЕЛЬСТВО
 [Новости)
 МОСКВА

УДК  821.161.1-053.2
ББК  84(2Рос=Рус)6-44
Р41
 Репин,  Л.Б.
 Р41  Рассказы  о  Москве  и  москвичах  во  все  времена  /
Леонид  Репин.  —  М.:  ACT:  Новости,  2007.  —  559,  [1]  с.
 ISBN  5-17-029600-2  (ООО  «Издательство  АСТ»)
 ISBN  5-7020-1199-6  (ОАО  «Издательство  “Новости”»)
 Очерки  известного  журналиста  и  писателя  Леонида  Репина
в  сокращенном  виде  печатались  в  «Комсомольской  правде».
Впервые  они  публикуются  полностью.  За  эту  работу  автор  удо¬
стоен  звания  лауреата  премий  имени  В.А.  Гиляровского  и  «Се¬
ребряное  крыло».
 УДК  821.161.1-053.2
ББК  84(2Рос=Рус)6-44
 Подписано  в  печать  с  готовых  диапозитивов  заказчика  17.10.2006.
 Формат  84х108,/з2.  Бумага  газетная.  Печать  офсетная.
 Уел.  печ.  л.  29,4.  Тираж  4000  экз.  Заказ  128.
 ©Репин  Л.  Б.,  2005
 ©  ОАО  «Издательство  “Новости”»,  2007
 ISBN  978-985-16-0567-1  (ООО  «Харвест»)  ©ООО«ИздательствоАСТ»,2007

Как  без  дыхания  Москвы
России  духа  не  постигнуть  —
Так  и  без  выдоха  России
Москва  дышать  не  сможет.
 Автор
 ПО  НЕЙ  ПРОШЛИ  полки
ДМИТРИЯ  донского
 Где  же  еще  искать  самую  старую  улицу  Москвы,
как  не  в  Кремле?  Потому  что  Кремль  и  есть  пра¬
родина  Москвы,  с  него  —  с  высокого  холма  над  рекой
и  начинался  когда-то  наш  древний  град.  Однако  вов¬
се  не  просто  отыскать  в  Кремле  первую  улицу:  столько
раз  горел  он  за  свои  века,  разрушался,  строился  и  пе¬
рестраивался...  Улиц  как  таковых  здесь  уже  не  оста¬
лось  —  одни  названия  во  времени  выжили,  но  места,
где  они  пролегали,  сохранились  и  узнаются.
 Вот  —  Боровицкая  улица:  вполне  может  считаться
одной  из  самых  древних  в  Москве.  В  XIV  веке  там,  где
сейчас  возвышается  Боровицкая  башня,  стояла  руб¬
леная  церковь  Иоанна  Предтечи,  что  на  бору  —  древ¬
ние  сосны  гудели  тогда  на  московском  ветру.  Потом
на  ее  месте  поставили  каменный  храм,  он  сгорел  —
и  новая  церковь  выросла  здесь.  Только  в  1847  году  ее
разобрали,  Боровицкая  улица  и  шла  от  той  церкви
вверх  по  холму,  спускалась  к  реке  мимо  нынешней

4
 Л.Б.  Репин
 Оружейной  палаты  и  Большого  Кремлевского  дворца,
появившегося  в  1849  году,  —  поднималась  на  самую
вершину  холма,  к  Ивановской  площади.  Поначалу
Боровицкий  холм  был  очень  крут,  а  потом,  когда  дво¬
рец  начали  строить,  земли  сюда  натаскали  и  склон
пологим  сделали.
 Кто  здесь  живал,  на  этой  крутой,  словно  бы  взды¬
бившейся  московской  улице?  А  сам  Иван  Данилович
Калита.  Весь  его  двор  размещался  здесь  —  рубленые
хоромы  со  множеством  всяких  строений  хозяйст¬
венных.  На  месте  Оружейной  палаты  стояли  дома
московских  мастеров  и  до  середины  XIX  века  разме¬
щался  царский  Конюшенный  двор.  Сама  Ивановская
площадь  осталась  и  по  сию  пору  площадью.  Назвали-
то  ее  по  колокольне  Ивана  Великого,  хотя  она  и  ле¬
жит  чуть  в  стороне  от  колокольни.
 Достоверно  известно:  появилась  Ивановская  пло¬
щадь  в  первой  половине  XIV  века.  Иван  Калита  в  этом
месте,  неподалеку  от  самых  первых  кремлевских
церквей  Михаила  Архангела  и  Ивана  Лествичника,
повелел  поставить  ханский  и  боярские  дворы,  а  с  дру¬
гой  стороны  —  над  обрывом  к  Москве-реке  приказал
поставить  двор  Андрея  Ивановича,  сына  своего.  Поз¬
же  ханский  двор  разобрали,  решив,  видимо,  что  не
место  ему  в  Кремле,  и  вырос  здесь  Чудов  монастырь,
а  двор  Андрея  унаследовал  сын  его  Владимир.  Тот
самый  Владимир,  внук  Калиты,  который  прославил¬
ся  в  Куликовской  битве,  его  стали  почитать  как  вели¬
кого  ратоборца  и  называли  Владимиром  Храбрым.
 Именно  с  Ивановской  площади  выходили  в  по¬
ход  на  Куликово  поле  полки  Дмитрия  Донского.
 Несметные  толпы  прошли  в  веках  по  мощенной
деревянным  брусом  Ивановской  площади  —  как  лис-

Колокольня  «Иван  Великий».
Литография  из  собрания  MJC.  Дациаро

6
 Л.Б.  Репин
 тья  опавшие,  пронесенные  ничего  и  никого  не  щадя¬
щими  ветрами  времени.  Строились  здесь  площади,
дворцы,  терема,  хоромы,  а  потом  сносились  либо  сго¬
рали  в  нещадных  пожарах  или  в  войну  разрушались.
Одно  время  обросла  площадь  приказами  и  стала  сре¬
доточием  главных  государственных  дел  во  всей  Рос¬
сии.  Тут  стоял  Посольский  приказ  —  Рейтарский,
а  когда  Украина  с  Россией  воссоединились,  появил¬
ся  Малороссийский  приказ,  тут  же  —  Стрелецкий,  да
и  другие  всякие.  Самым  оживленным  местом  в  Мос¬
кве  стала  Ивановская  площадь,  всегда  здесь  толкови-
ще  толпилось,  всегда  здесь  под  открытым  небом  дела
вершились.  Нет-нет  да  и  выходили  на  крыльцо  како¬
го-либо  приказа  подьячие,  распускали  длинные  свит¬
ки  и  оповещали  народ  о  всяких  решениях.  Отсюда
и  повелась  наша  знаменитая  поговорка:  «Орать  на  всю
Ивановскую».
 Тут  же  и  назидательные  действа  творились:  били
кнутами,  лупили  батогами  виновных  по  приказным
делам  на  «козле»  или  у  столба.  Так  что  культурная
жизнь  здесь  в  свое  время  вовсю  бурлила.  И  чего  толь¬
ко  на  Ивановской  не  случалось...  Вот  история,  совсем
забытая.  В  конце  апреля  1695  года  испросил  один  му¬
жик,  чье  имя  не  сохранилось,  у  главы  Стрелецкого
приказа  боярина  Троекурова  разрешения  на  глазах
у  всех  полететь  с  Ивановской  площади.  Боярин  вы¬
шел  и  стоит  на  крыльце  со  товарищи.  А  мужик  прила¬
дил  слюдяные  крылья  и,  перекрестившись,  стал  меха
надувать.  Да  только  напрасно:  не  удалось  ему  поле¬
теть,  за  что  содрали  с  него  рубаху,  отделали  батогами
и  вдобавок  велели  продать  все  имущество.  А  нечего
безответственные  заявления  делать:  сначала  надо
было  провести  полетные  испытания.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 7
 Кстати  сказать,  именно  на  Ивановской  площади
в  совершеннейшей  тайне  показывали  Сталину  новый
танк  Т-34.  От  площади  вниз,  по  склону  холма  пролег¬
ла  Спасская  улица,  возникшая  предположительно
в  1638  году,  когда  поставили  вокруг  Кремля  белока¬
менные  стены  с  Фроловскими  воротами,  которые
потом  назвали  Спасскими  и  от  которых  и  начиналась
Спасская  улица.  Сначала-то  простая  дорога,  конечно.
Стены  воздвигались  по  приказу  Дмитрия  Донского,
и  одновременно  прокладывали  Спасскую  улицу.
В  1380  году  прошли  по  ней  под  развевающимися  хо¬
ругвями,  гремя  оружием,  дружины  на  Куликово  поле.
И  со  славой  вернулись  сюда  же.
 Вскоре  после  победы  улица  уже  величавой  вы¬
глядела.  В  самом  низу  ее,  подле  Фроловских  ворот,
княгиня  Евдокия,  супруга  князя  Дмитрия,  основала
Вознесенский  девичий  монастырь.  Продержался  мо¬
настырь  вплоть  до  1928  года,  когда  по  приказу  вождя
всех  времен  и  народов,  натуры,  как  известно,  широ¬
кой,  монастырь  снесли  без  жалости.  А  ведь  550  лет
простоял...  И  вот  еще  от  чего  до  боли  обидно:  в  центре
монастыря  возвышался  великолепный  собор  из  бе¬
лого  камня,  ставший  усыпальницей  великих  княгинь,
среди  которых  сама  Евдокия.  И  мать  Петра  Алексее¬
вича  тут  же  покоилась.  Однако  снесли,  рука  не  дрог¬
нула.
 А  по  другую  сторону  улицы  в  1471  году  знамени¬
тый  купец  Тараканов  поставил  свои  палаты  —  один
из  самых  первых  жилых  каменных  московских  домов.
Нет,  не  всегда  столица  была  белокаменной,  Москва
не  сразу  строилась.  Самую  знаменитую  кремлевскую
башню  —  Спасскую  построили  507  лет  назад.  Наверное,
очень  старался  итальянский  зодчий  Пьетро  Антонио

Вид  Спасской  башни  с  территории  Кремля.
Слева  —  Вознесенский  собор.  ‘
Литография  Ж.  Арну

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 9
 Соляри  —  словно  бы  чувствовал,  что  станет  его  баш¬
ня  символом  русской  столицы,  Кремля.  Поначалу,
правда,  башня  была  ниже  и  венчалась  площадкой,  на
ней  теперь  возвышается  крытый  зеленой  черепицей
шатер  с  часами,  которые  начали  отсчет  нового  мос¬
ковского  времени.
 А  Спасская  улица  уже  жила  своей,  собственной
жизнью,  делаясь  все  веселей,  оживленнее.  Да  уж  и  тес¬
на  для  движения  стала,  потому-то  Иван  III  в  1500  году
и  велел  спрямить  и  расширить  ее  до  четырех  саженей  —
до  8,5  метра.  Тогда  же  ее  и  вымостили  деревянным  нака¬
том  —  бревнами  небольшого  диаметра,  которые  легко
заменялись  по  мере  надобности,  —  вполне  городская,
московская  улица!
 Похорошела  она,  гордо  выпрямилась,  обстроив¬
шись  великолепными  зданиями.  По  правой  руке,  если
подниматься  от  Спасской  башни,  стоял  величествен¬
ный  Вознесенский  монастырь  и  Новодевичье  подво¬
рье,  а  напротив  —  подворья  Кирилло-Белозерского
монастыря  и  Крутицких  митрополитов,  где  останав¬
ливались  погостить  восточные  святые  отцы,  если
в  Москву  дела  их  забрасывали.  И  уже  в  XVII  веке
Спасская  улица  как-то  постепенно,  незаметно  превра¬
тилась  в  главную  московскую  улицу,  а  башня  Спас¬
ская  особого  почитания  удостоилась  —  всяк  под  ней
проезжающий  крестился  и  шапку  снимал.  Так  что  от¬
сюда  и  только  отсюда  в  июне  1945  года  должен  был
выехать  на  Красную  площадь  маршал  Георгий  Кон¬
стантинович  Жуков  на  белом  коне:  в  этой  башне  во¬
рота  открывались  к  победе!
 Громовые  удары  салюта  сотрясали  тогда  древний
Кремлевский  холм  и  самые  первые  московские  ули¬
цы.  И  гнев  бессильного  возмущения  заставил  его  со¬

10
 Л.Б.  Репин
 дрогнуться  в  1931  году,  когда  в  двух  шагах  от  них  ров¬
няли  с  землей  храм  Христа  Спасителя...  Тогда  здесь,
в  месте  слияния  двух  древнейших  московских  улиц,
стояли  фигуры  в  длиннополых  шинелях  и  в  бинокли
наблюдали  за  тем,  как  по  их  приказу  злодейство  вер¬
шилось...
 Вся  московская  история,  вся  российская,  можно
считать,  прокатилась  по  двум  этим  улочкам...

ГЛАЗА  И  УШИ  КРЕМЛЯ
 Безвестный  летописец  по  сему  громкому  поводу  —
ведь  первую  кирпичную  башню  в  Кремле  зало¬
жили  —  написал  такие  строки:  «...Заложена  бысть  на
реке  на  Москве  стрельница  у  ¡Пешковых  ворот,  а  под
ней  выведен  тайник,  а  делал  ее  Антон  Фрязин».
 Ну,  это  уже  по-нашему  его  называли  Антоном
Фрязиным,  а  по  подлинности  он  не  кто  иной,  как  Ан¬
тонио  Джилярди.  И  появился  Антон  в  белокаменной
вместе  со  старшим  братом  своим  Марком,  которого
для  удобства  и  простоты  тут  в  Ивана  переделали.
Чего  им  в  Италии  не  сиделось  —  не  тайна:  у  братьев,
как  и  у  последовавшего  вскоре  за  ними  миланца  Ан¬
тонио  Солари,  коему  предназначено  с  Антоном  Фря¬
зиным  и  Грановитую  палату  в  Кремле  строить,  была
склонность  к  итальянским  формам  готики,  чего  Папа
Римский  не  одобрял,  потому  и  спросу  на  работу  этих
архитекторов  на  родине  не  было.  Куда  им  деваться?
А  тут  не  так  уж  далеко  богатеет  Московия,  и  народ
там  деловой  и  щедрый.  Вот  безработные  итальянцы
к  нам  и  направились,  и  надумали  в  белокаменную  сте¬
ну  кирпичные  башни  врезать.
 Прежде  стены  были  сосновые  —  рубили  лес,  что
на  Боровицком  холме  стоял,  —  и  сразу  в  кладку,
в  венец  под  башни.  Когда  сосну  извели,  дубы  стали
валить  —  уже  крепче  и  неприступнее  получились
стены.  Только  дуб  такой  по  свойству,  что  хоть  его
и  нелегко  поджечь  —  чем  татары  и  литовцы  с  усер-

12
 Л.Б.  Репин
 Грановитая  палата
 днем  занимались,  —  зато,  если  он  загорелся,  погасить
трудно.  Короче,  каменные  стены  потребовались.
 Белый  московский  песчаник  —  камень  отменный,
хотя  желтый  и  желтоватый  бывает,  начали  ломать  еще
в  1368  году,  подле  сельца  Мячково.  Из  него  и  ставили
новый  Кремль.  Только  время  сильнее  воды  камень
и  долбит  и  точит.  Простояли  те  стены  120  лет,  выдер¬
жали  множество  осад,  выстояли  под  обжорой-огнем,
отразили  несметные  рои  чугунных  и  каменных  ядер,
а  под  воздействием  непогоды  да  времени  стали  раз¬
рушаться  неотвратимо.  Свое  предназначение,  впро¬
чем,  выполнив.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 13
 Да  и  тесноватым  Кремль  для  растущей  Москвы
сделался.  И  не  только  потому,  что  окрестный  люд  под
стойкие  стены  постоянно  стремился  —  со  всем  скар¬
бом  своим,  со  скотом,  а  еще  и  потому  —  вот  же  время-
то  было!  —  что  круто  богатеть  стала  Москва.  После
того  как  послали  ордынцев  куда  подальше,  а  точнее  —
туда,  откуда  пришли,  и  выплату  дани  навсегда  прекра¬
тили,  московская  казна  как  бы  сама  собой  наполняться
стала.  Подклет  Благовещенской  церкви,  помещеньице
так  себе,  тесноватое,  вскоре  уже  не  вмещал  велико¬
княжеские  регалии,  почитаемые,  чудотворные  иконы,
золотые  и  серебряные  сосуды,  покупавшиеся  в  раз¬
ных  весях,  золотые  и  шелковые  ткани,  пушнину  —
казну  стало  негде  хранить.  Вот  почему  в  Москве  по¬
надобился  и  новый  Казенный  двор.  И  еще  много  чего
понадобилось.  В  общем,  строить  да  строить.  И  новой
стеной  обносить  —  подальше  от  глаз  неприятеля.
И  новые  башни  врезать  —  чем  больше,  тем  лучше,  чем
выше,  тем  спокойнее.
 Тайницкую,  самую  первую,  решили  ставить  из  кир¬
пича.  По  ходу  дела  поглядеть,  как  она  себя  поведет,
и  постепенно  все  другие  башни  тоже  такими  поста¬
вить,  и  стены,  само  собой,  из  кирпича  возвести.  Кир¬
пич  делали  тут  же,  в  Москве  и  подле  Москвы.  Глинка
из  своей,  родной  земли  не  подведет.  Великий  князь
Василий  III  велел  рьяно  браться  задело.  Шел  1485  год.
 Тайницкая  получилась  как  будто  неброской  с  виду,
однако  же  такая  основательная  и  коренастенькая,
если  сравнивать  с  соседками,  что  позже  рядом  подня¬
лись.  Из  всех  башен  Кремля  она  оказалась  самой  за¬
гадочной.
 Фрязин  не  стал  делать  ее  круглой  по  той  причине,
что  таковые  ставились  тогда  по  углам,  где  стены  схо¬

14
 Л.Б.  Репин
 дились.  В  таких  местах  на  крепость  непременно  с  двух
сторон  нападали,  и  углы  башни  только  бы  мешали
отражать  неприятеля.  А  в  середине  крепостной  стены,
когда  неприятель  по  фронту  шел,  удобнее  мощные,
плоские  стены.  И  ворота  проездные  тоже  в  Тайниц-
кой  имелись  —  теперь-то  от  них  и  следа  не  осталось,  —
чтобы  вылазки  делать,  врага  в  реку  теснить  и  самим
в  мирные  дни  удобно  на  берег  спускаться.  Ну  а  чтобы
во  время  осады  к  реке  за  водой  выходить,  прокопали
из  башни  подземный  ход.  От  него-то  башня  и  по¬
лучила  свое  название.  И  на  всякий  случай  —  вдруг
подкоп  обнаружат  —  предусмотрительные  наши  пра¬
щуры  колодец  выкопали.  Говорили,  будто  бы  вода
в  колодце  выстаивалась  замечательная:  целила  и  силу
давала.
 И  еще  хитроумный  Фрязин  (впрочем,  может,
даже  не  он  —  может,  заказ  такой  ему  поступил)  в  под¬
земелье  под  башней  соорудил  объемистую  камеру
с  могучими  сводами.  Можно  и  склад  сделать  какой,
и  отсидеться  таинственно,  если  возникнет  потреб¬
ность,  а  главное  —  чтобы  слухам  сидеть  и  слушать:
не  гудит  ли  земля  от  топота  вражеской  конницы
и  не  скребется  ли  кто  в  скрытом  подкопе  с  другой
стороны.  Стала  Тайницкая  как  бы  ушами  Кремля.
 И  кроме  того,  была  она  еще  и  глазами  Москвы.
Враг  подходил  часто  со  стороны  Замоскворечья,
и  дозорные,  бдительно  за  реку  глядящие,  с  высоты  из¬
далека  могли  его  узреть.  Как  и  дым  пожара,  впрочем.
Так  что  Тайницкая  еще  и  изначальной  каланчой  мос¬
ковской  была.  В  общем,  самая  первая  из  новых  кир¬
пичных  башен  задумывалась  для  многих  целей.
А  после  того,  как  к  ней  Фрязин  пристроил  отводную  —
выносную  стрельницу,  соединенную  с  башней  камен¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 15
 ным  мостом,  Тайницкая  и  вовсе  стала  неприступной
и  наиглавнейшей  башней  Кремля,  хотя  и  не  самой  вы¬
сокой:  до  верха  ее,  до  пика  шатра  с  подвешенным  ко¬
локолом,  38,4  метра.
 Почти  триста  лет  простояла  Тайницкая  башня.
А  потом  Екатерина  II,  жившая  в  Петербурге,  но  Мос¬
кву  очень  любившая,  надумала  построить  новый
Кремлевский  дворец,  сделав  широчайшую  лестницу
для  спуска  процессий  к  реке.  Воплотить  свою  мысль
в  камень  она  поручила  замечательнейшему  зодчему
Василию  Баженову.
 Тот  создал  проект,  выстроил  макет  из  дерева,  где
в  кремлевской  стене  был  сделан  широчайший  проход
для  лестницы.  Вместе  с  обширным  участком  стены
должны  были  снести  три  башни  Кремля,  в  том  числе
и  Тайницкую.  Что  и  сделали:  крушить  —  не  воздви¬
гать.
 Слава  Богу,  у  императрицы  денег  на  дворец  не  хва¬
тило  —  шла  изнурительная  война  с  турками,  стройку
забросили,  и  Тайницкую  под  шумок  постепенно  вос¬
становили.  Похоже,  даже  из  кирпича  ее  собственно¬
го,  по  счастью  еще  не  растасканного.
 А  через  полвека  в  Москву  Наполеон  заявился  —
с  миссией,  противоположной  той,  с  которой  Фрязин
пришел.  Тайницкую  французы  взорвали.  И  вновь
пришлось  ее  восстанавливать.  Но  только  еще  через
пятьдесят  лет  вернули  ей  стрельницу.  Ну  вот,  каза¬
лось,  стоять  теперь  многострадальной  башне  веками...
 Какое  там!  Большевики  в  1930  году  распоряди¬
лись  стрельницу  разрушить  —  кому-то  из  вождей  она
не  понравилась,  тогда  же  по  случаю  заложили  кирпи¬
чом  и  проездные  ворота:  не  нужен  в  большевистской
цитадели  лишний  проход.  Одна  головная  боль  от  него

16
 Л.Б.  Репин
 только  приходит  да  излишнее  бдение.  Мало  того,  при¬
казали  в  Тайницкой  колодец  засыпать.  Тут  уж,  видно,
совершенно  секретные  мотивы  имелись.
 Ну  вот,  сколько  Тайницкой  пришлось  пережить:
и  жгли  ее,  и  взрывали,  и  уродовали,  а  она  —  вон  какая
красавица.  Смотришь  на  нее  —  и  силу  чувствуешь.
Надежный  оплот  древней  крепости.
 Слишком  уж  много  вложили  в  нее  во  все  времена,
чтобы  ощущалось  в  ней  что-то  иное.

МОСКВА
 С  ПТИЧЬЕГО  ПОЛЕТА
 Немцам  мало  было  того,  что  они  в  Гамбурге  Луну
выковали,  как  гласит  известная  поговорка,  они
еще  и  первую  карту  Московского  Кремля  составили.
Точнее,  план,  на  котором  город  с  пригородами  виден
как  на  ладони.  Самый  первый  план  Кремля  с  его  при¬
городами  —  с  высоты  птичьего  полета.
 Автор  сего  труда  —  птица  залетная,  барон  Зигмунд
Герберштейн,  посол  в  Москве  Максимилиана  I  —  им¬
ператора  Священной  Римской  империи  —  умнейший,
образованнейший  человек  своего  времени,  со  взгля¬
дом  зорким  и  цепким,  с  ухом  вострым:  все  видел
и  слышал.  И  все  на  ус  наматывал.  А  что  касаемо  уст¬
ройства  Кремля  как  крепости,  состава  войска  москов¬
ского  и  числа  его  —  в  особливости.
 Вот,  глянул  на  Кремль  со  всех  сторон  неторопливо
и  вывел:  «Крепость  же  настолько  велика,  что,  кроме
весьма  обширных  и  великолепно  выстроенных  из
камня  хором  государевых,  в  ней  находятся  хоромы
митрополита,  а  также  братьев  государевых,  вельмож
и  многих  лиц.  К  тому  же  в  крепости  много  церквей».
 Ну  ладно,  отписал  про  внешность  московскую,
обозначил  с  немецкой  скрупулезностью,  что  в  граде
сем  дворов  415  000  и  сто  тысяч  жителей,  и  присово¬
купляет  попутно:  а  в  войске  150  тысяч.  При  сем  не
мешает  отметить,  что  был  барон  не  только  диплома¬
том,  но  и  военным  с  обширным  батальным  опытом,

18
 Л.Б.  Репин
 воевал  в  австрийских  войсках  и  на  мундир  или  сюр¬
тук  заслуженные  звезды  прикалывал.
 Конечно,  невольно  возникает  мысль,  что  был  Гер-
берштейн  и  немножко  шпионом,  уж  больно  военными
делами  интересовался  в  Москве,  ну  да  Бог  с  ним:  не
только  не  навредил,  а  пользу  принес  немалую,  посколь¬
ку  труд  его  заставил  говорить  о  государстве  Москов¬
ском,  как  о  государстве  великом,  могущественном,  со
своей  самобытной  культурой.  Ну  и  конечно,  с  характе¬
ром  непростым.  Видел  барон,  к  примеру,  как  мужики
шапки  перед  государем  своим  ломают  да  на  колени
валятся,  —  и  отчего-то  это  ему  не  понравилось...  Подо¬
звал  служилого,  в  возрасте  уже  человека,  и  деликатно
осведомился:  «Что  это  вы  так  перед  царем  раболепству¬
ете?»  —  по-русски-то  он  неплохо  говорил.  А  мужик
бороду  огладил  с  достоинством  и  отвечал  не  моргнув:
«Нет,  господин  барон,  не  по-вашему  мы  служим  госу-
 Вид  Спасских  ворот  и  окружностей  их  в  Москве.
Гравюра  по  рисунку  Ж.  Делабарта

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 19
 дарям  своим».  И  все  тут:  вы  —  так,  а  мы  —  эдак.  И  при¬
том,  оказавшись  с  послом  поблизости,  служивые  люди
никогда  шапку  прежде  него  не  снимали  и  с  коня  рань¬
ше  иноземца  не  спешивались.  Герберштейн  опять
недоумевает:  он  —  барон,  он  —  посол,  а  русские  дожи¬
даются,  пока  он  первым  шапку  скинет  и  наземь  пер¬
вым  сойдет.  Объяснили:  а  это  чтоб  не  сделать  порухи
государевой  чести.  Чудно  это  было  барону.  Но  все
примечал  он  и  все  записывал.
 А  между  тем  московиты  охмуряли  его  ненавязчи¬
во:  на  улицы,  по  которым  посол  проезжать  собирал¬
ся,  народ  скликали  заранее  —  пускай  иноземец  видит,
сколь  многолюдна  столица.  К  тому  же  и  приставники
постоянно  рядом  скакали,  чтобы  барон,  не  дай  Бог,
ненароком  куда  самостоятельно  не  отлучился  и  чего
не  надо  не  прознал  и  не  высмотрел.  Впрочем,  барон
был  не  промах  —  пишет  про  это  про  все,  а  сам  сведения
про  конную  артиллерию  вворачивает,  которую  в  Мос¬
ковском  государстве  впервые  как  раз  при  Василии
Ивановиче  завели.  И  пушки,  отлитые  итальянскими
мастерами,  —  большие  и  отменно  ухоженные,  тоже
у  стен  кремлевских  высмотрел.  Нет,  такую  птицу,  как
барон  Герберштейн,  в  золоченой  клетке  не  удержать:
видел  все,  а  что  не  видел,  о  том  догадывался  и  то  про¬
считывал.
 Москва  совершенно  поразила  его.  Обилие  церк¬
вей  ошарашивало:  не  мог  постигнуть,  зачем  столько?
Удивляла  тщательность  и  редкостное  мастерство,
с  которым  и  мостили  московские  улицы:  сначала  кла¬
ли  на  ровный  слой  сухого  песка  двух-  и  трехсажен¬
ные  бревна,  подгоняли  одно  к  одному,  чтобы  щелей
не  оставалось,  а  поверху  укладывали  настил  из  досок,
приколачивая  их  большими  гвоздями.  Так  именно  вы¬

20
 Л.Б.  Репин
 мощены  были  кремлевские  улицы,  правда,  не  все.  По¬
добным  образом,  кстати,  долго  еще  потом  Москву
мостили.
 Второй  раз  посетил  Герберштейн  Московию  как
посол  эрцгерцога  Фердинанда.  Взгляд  его  теперь  про¬
стирался  дальше.  И  глубже.  Как  устроена  оборона  го¬
сударства  Московского,  он  уже  знал  достаточно,  но
и  стратегическое  положение  русской  твердыни  он
изучил,  можно  сказать,  досконально.  С  трех  сторон
неприступен  Кремль,  омываемый  Москвою-рекой,
Неглинной  и  Яузой.  А  к  Неглинной  и  вовсе  не  по¬
дойти  —  болотистая  низина  до  самого  устья,  да  и  не
судоходна  она.  По  Яузе  судоходства  в  то  время  уже  ни¬
какого:  сплошь  да  рядом  на  ней  плотины  и  мельницы,
а  вот  по  Москве-реке  и  флот  может  пройти.  И  Гербер¬
штейн  отмечает  на  плане  удобные  пристани  в  разных
местах  —  какие  груз  могут  принять,  а  какие  удобны
для  высадки  войска.  К  числу  важнейших  он  относит
пристань  у  юго-восточной  оконечности  Кремля,  не¬
подалеку  от  устья  Яузы.  Там  и  сейчас  речные  трамваи
иногда  останавливаются.  Короче,  как  на  столе  он  все
подходы  к  Москве  разложил.
 Чем  живет,  чем  торгует  Москва  —  эти  дела  барон
изучал  с  неутомимой  тщательностью.  И  только  от
него  Европа  прослышала  о  подлинных  богатствах
Московского  государства.  Лучших  соболей  привозили
с  Печоры,  и  мех  их  ценился  почти  наравне  с  черно-
бурой  лисицей,  которая  шла  по  10—15  рублей  золо¬
тых.  Высоко  ценили  также  бобра,  шкурки  коего  шли
на  опушку  мужского  и  женского  платья.  А  белку,  как
вызнал  барон,  везли  из  Вятки,  Перми  и  Устюга.  Луч¬
шую  же  белку  вывозили  в  Германию,  что  Герберштейн
отмечает  с  особым  значением.  И  в  книге  его  в  разных

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 21
 местах  о  шкурах  других  зверей,  добываемых  в  пре¬
делах  Московского  государства,  говорится:  волк,  гор¬
ностай,  куница,  рысь  и  песец.  В  Германии  он  такого
богатства  не  видывал.  Потому  столь  подробно  и  изу¬
чал  рынок  пушнины,  что  среди  прочих  русских  това¬
ров  она  занимала  первейшее  место.
 А  хлебосольство  русское,  готовность  гульнуть
в  любой  момент  просто  ошеломили  барона.  Как-то
после  приема  германского  посольства  в  Грановитой
палате  царь  пригласил  все  посольство  к  обеду.  Тут  Гер-
берштейн,  видимо,  весь  превратился  в  глаза  и  уши  —
столь  необычным  все  ему  показалось.  Как  в  обеден¬
ную  залу  вошли,  так  едва  не  застыли:  царь  и  бояре
в  роскошных  одеждах,  расшитых  золотом,  уже  за
столами  сидели.  Посередине  возвышалась  горка,  об¬
ремененная  золотыми  и  серебряными  чашами  с  куб¬
ками  самой  искусной  работы.  Государь  отдельно  сидел,
а  ближе  к  нему  —  братья,  бояре,  придворные  прочие  —
по  степени  знатности.  Государь,  ежели  хотел  перед
обедом  кому  знак  милости  своей  оказать,  посылал
хлеб,  а  если  выделить  кого  пожелал,  соль  велел  подне¬
сти.  А  мог  и  блюдо  какое-нибудь  послать.  Принимая
кушанье,  надо  было  подняться  и  государю  отвесить
поклон,  а  также  и  на  все  четыре  стороны.  А  иначе  мог¬
ли  высшей  неучтивостью  счесть.
 С  немецкой  дотошливостью  отмечал  Герберштейн,
что  за  чем  подавали.  Поначалу  пошли  жареные  лебе¬
ди  да  журавли  с  приправою  из  сметаны,  моченых  груш
и  соленых  огурцов.  Странно,  но  замечательно  вкус¬
но!  Потом  мясо  разное  с  грибами  и  ягодой,  поросят
запеченных  с  румяными  рыльцами  и  с  зелененькой
травкой  в  зубочках.  А  в  штофах  по  всем  столам  —  вод¬
ка  холодная.  Потом  подносить  стали  мальвазию,  гре¬

22
 Л.Б.  Репин
 ческие  вина,  меды  русские.  Нет,  так  Европа  не  угоща¬
лась...  Но  более  всего,  пожалуй,  изумило  германца  то,
что.даже  и  слуги,  подносившие  кушанья,  были  вели¬
колепно  одеты,  в  жемчугах  и  драгоценных  каменьях,
чего  при  прежних  царях  в  московском  дворе  не  быва¬
ло.  Запомнился  этот  обед  Герберштейну  мощью  сво¬
ей,  как  военный  парад.
 Может,  после  обеда  того  стал  посол  вызнавать,
откуда  все  это  берется,  не  из  рога  же  изобилия  —  само
по  себе.  Да  нет,  конечно.  Громадные  обозы  с  хлебом
тянулись  в  Москву  из  разных  весей,  а  более  всего  из
Рязани,  Коломны.  Везли  и  зерно,  и  муку.  Везли  гре¬
чиху,  пшено,  горох,  мак,  не  говоря  уже  о  пшенице
и  ржи,  и  конопляное  семя,  из  коего  масло  жали  и  с  охо¬
тою  в  пищу  употребляли.  Из  Коломны  же  и  овощи  вся¬
кие  шли.  С  фруктами  послабее  дело  было  налажено,  но
яблоки  в  своих  хозяйствах  не  переводились,  а  дыни
с  арбузами  и  в  самой  Москве,  в  «сод  ил  ах»,  парниках
то  есть,  выращивали.
 В  самом  большом  почете  у  москвичей  после  хлеба
была  рыба.  ГЦучину  в  бочках  везли  из  Коломны,  ярос¬
лавцы  бойко  торговали  осетрами,  белугой,  сигом,
севрюгой.  Икра  черная  пудами  шла.  А  из  Переяслав-
ля-Залесского  изумительную  селедочку  привозили  —
прямо  из  Селигера.  Скот  из  подмосковных  деревень
пригоняли,  но  и  туши  везли,  особенно  по  зимней  до¬
роге,  и  туши,  уже  освежеванные,  прямиком  на  четыре
ноги  на  снег  ставили.  Короче,  нет,  пожалуй,  ничего,
чего  бы  барон  Герберштейн  ни  приметил  и  что  оста¬
вил  бы  в  неясности.
 А  жизнь  московская  меж  тем  нельзя  сказать  чтобы
спокойной  была.  Грабежи  и  разбои  —  дело  обычное,
хотя  правительство  с  ними  круто  боролось.  А  против

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 23
 пьянства  —  нещадно.  Даже  особенное  постановление
приняли:  «В  царствующем  граде  Москве  и  по  всем
градам...  царскою  учинити  заповедь,  чтобы  дети  бо¬
ярские  и  люди  боярские  и  всякие  бражники  зернью
не  играли  и  по  корчмам  не  пили».  На  ночь  главные
улицы  Москвы  заграждались  решетками  и  рогатками
из  бревен,  возле  которых  от  заката  до  восхода  стража
расхаживала.  По  ночам  словно  бы  вымирала  Москва:
не  ограбят,  так  в  сторожку  можно  попасть,  что  тоже
ничего  приятного  не  сулило.
 Удивительно,  что  все  это  барон  Герберштейн  при¬
мечал  как  бы  между  прочим,  не  забывая  о  своих
прямых  обязанностях.  А  ведь  прежде  всего  он  был
дипломат.  Во  время  первого  своего  посольства  в  Мос¬
кву  обходительно  пытался  склонить  великого  князя
Василия  III  к  миру  с  поляками  ради  совместной  борь¬
бы  с  турками,  но  не  сумел  добиться  этого:  поляки
Смоленск  требовали.  На  что  великий  князь  не  счел
возможным  пойти.  И  все-таки  Герберштейн  много
сделал  для  сближения  московского  двора  и  германско¬
го.  Во  второй  свой  приезд  в  Москву  барон  Герберштейн
пытался  способствовать  превращению  пятилетнего
перемирия  Москвы  с  поляками  в  мир,  но  это  тоже  не
удалось,  хотя  и  продлили  перемирие  еще  на  шесть  лет
благодаря  его  стараниями.  Короче,  память  о  себе  он
оставил  в  Москве  хорошую,  добрую.
 А  главное,  открыл  на  обозрение  Европе  Москов¬
ское  государство.  Она  аж  ручками  всплеснула  и  ахну¬
ла,  книгу  его  прочитав.  Его  «Записки  о  московитских
делах»  до  конца  XVI  века  выдержали  30  изданий  на
разных  европейских  языках  и  имя  автора  повсемест¬
но  прославили.

24
 Л.Б.  Репин
 В  Советской  энциклопедии  отмечено,  будто  бы
тенденциозно  Москву  описал.  Куда  уж  там...  Как  раз
беспристрастно  и  независимо.  Что  видел  —  то  и  писал.
Чего  не  понимал  —  то  и  сам  признавал.
 Короче,  спасибо  ему,  что  прорубил  окно  из  Европы
в  Москву.
 Р.  Б.  Книгу,  ошеломившую  Европу  в  1549  году,
на  русском  языке  первый  и  последний  раз  издали
в  1908  году.

ИВАН  ГРОЗНЫЙ
 ХОТЕЛ  ИЗВЕСТИ  ВСЕХ  МОСКВИЧЕЙ
 Случись  внезапный  переворот  времени  и  попади
ему  под  всегда  горячую  руку  наши  нынешние
олигархи,  он  бы  их  первым  делом  извел.  Как  нещад¬
но  изводил  князей  с  их  малыми  детьми,  бояр  такоже
с  их  мелким  семенем  с  челядью  —  потому  что  делал
это  ради  искоренения  измены  и  заговоров.  А  попутно
и  ради  усиления  и  укрупнения  государства  Москов¬
ского,  приводя  земли  убиенных  под  государеву  руку.
 Но  ради  чего  Иван  Васильевич  истреблял  и  всех
прочих  —  бедный  люд,  даже  нищих,  за  куском  хлеба
в  Москву  подавшихся,  —  это  и  по  здравому  размыш¬
лению  не  объяснить.
 То,  что  произошло  в  первопрестольной  25  июля
1570  года,  зрело  и  готовилось  далеко  от  Москвы.
 Повод  для  небывалой,  неслыханной  резни  в  Нов¬
городе,  а  затем  в  Москве  был.  Маленький  литовский
отряд  захватил  неприступную  и  хорошо  укреп¬
ленную  Изборскую  крепость  —  важнейший  форпост
обороны  Московии  на  северо-западе.  Вскоре  выяс¬
нилось:  нашелся  подлый  изменник,  некто  Тетерин,
который,  переодевшись  опричником,  велел  ночью  от¬
крыть  ворота  Изборска.  За  ним  литовцы  и  кинулись.
Как  Грозный  прознал  об  этом,  пришел  в  ярость  и  уду¬
мал  порешить  всех  отцов  Новгорода  и  Пскова,  коим
Изборск  подчинялся.  А  заодно  —  и  всех  жителей,
и  вовсе  ни  в  чем  не  повинных.

26
 Л.Б.  Репин
 Опричная  дума  решила  идти  на  Новгород  в  декабре
1560-го  —  и  ничего  другого  решить  не  могла,  посколь¬
ку  царь  так  велел.  И  сам  он  не  поленился,  в  поход  тот
отправился.
 Новгородцев  не  просто  убивали  —  сначала  пыта¬
ли.  Помученных  волокли  через  весь  город  и  затал¬
кивали  шестами  под  лед  Волхова.  Ни  жен  послушных,
ни  детей  и  вовсе  безвинных  —  никого  не  щадили.
Во  время  пыток  огнем  вырывали  признания,  которые
царь  и  хотел  более  всего  услышать:  корни  измены  надо
в  Москве  искать.
 Вот  и  все.  Подошла  московская  очередь.
 В  Москве  Иван  Васильевич  не  гнушался  на  пыт¬
ках  присутствовать.  Наблюдал,  как  Малюта  Скуратов-
Бельский  усердствовал,  вслушивался  в  предсмертные
хрипы  и  убеждался:  вовремя,  ох  как  вовремя  затеял
Москву  наказать...  То,  что  москвичи  не  виноваты  ни
в  чем,  —  даже  и  мысли  такой  не  допускал.
 Тут  надо  еще  отметить,  что  после  кровопускания
в  Новгороде,  а  вскоре  и  в  Пскове  в  московской  зем¬
щине  произошел  полный  раздор:  многих  безразбор-
ная  свирепость  царя  покоробила.  Нашлись  и  такие,
кто  посмел  свое  отношение  к  происшедшему  выска¬
зать.  Вот  и  государственный  печатник,  дьяк  в  пре¬
клонном  возрасте  и  любимейший  советник  царя
Иван  Висковатый,  не  отводя  взора  от  смурного  взгля¬
да  царя  и  зная  доподлинно  о  его  ближайших  наме¬
рениях  порезать  московских  бояр,  настоятельно  его
отговаривал.  Висковатый  подавленно  просил:  толь¬
ко  что  опричники  до  смерти  запытали  его  родного
брата.  По  приказу  царя.
 А  Грозный  что?  Чем  ответствовал?  Опять  впадал
в  беспричинную  ярость,  благо  перед  ним  человек  глу¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 27
 боко  почитаемый,  которого  он,  по  всеобщему  призна¬
нию,  любил  как  себя  самого.
 Долбанув  посохом  о  каменный  пол,  закричал:
«Я  вас  еще  не  истребил,  а  едва  только  начал!  Но  я  вас
всех  искореню,  чтобы  и  памяти  вашей  не  осталось!»
Это  он  о  знати  московской.
 Потом  Грозный  одумался:  если  Висковатый  так
говорит,  стало  быть,  и  другие  есть,  кто  думает  схоже.
Значит,  надо  их  выявить  всех  и  извести.
 Арестовали  Висковатого,  давно  уже  возглав¬
лявшего  Посольский  приказ,  многих  других  земских
дьяков  и  пришили  им  пособничество  с  новгородским
архиепископом  Пименом,  коего  царь  считал  перво¬
статейным  изменником.  Вот  как  случилось,  что  нов¬
городская  сеча  безвинных  перетекла  своей  кровью
в  Москву.
 25  июля  знойного  лета.  Поля  пересохли,  зерно  на¬
земь  посыпалось.  Голода  не  избежать.  Царь  это,  воз¬
можно,  предвидел  и  еще  потому  решил  народ  страхом
прижать.  К  этому  дню  суд  над  схваченными  оприч¬
ниной  уже  завершился.  Место  казней  тоже  объявле¬
но:  рыночная  площадь,  прозванная  в  народе  Поганой
лужей.
 Искал  я,  искал  —  никак  не  мог  нигде  отыскать,  что
за  лужа  Поганая,  где  в  Москве  она  находилась.  Пере¬
сохла,  что  ли,  и  следов  от  нее  не  осталось?  Помог  мне
Сергей  Таценко,  старший  научный  сотрудник  Музея
истории  города  Москвы,  специалист  по  средневеко¬
вой  истории  нашего  города.  Оказывается,  во  времена
Грозного  Поганой  лужей  называли  Красную  площадь.
Здесь  и  свершилось  злодейство.
 Царь  Иван  выехал  к  месту  казней  в  сопровожде¬
нии  полутора  тысяч  конных  стрельцов  и  «скверных

28
 Л.Б.  Репин
 человеков»,  как  называли  тогда  опричников.  Москов¬
ский  люд,  увидев  это,  ударился  в  полную  панику,  опа¬
саясь,  что  всех  станут  хватать,  —  и  кинулся  бежать  по
домам.
 Иван  Васильевич  уговорил  народ  не  бежать,  а  бли¬
же  стать.  Зычно  вопросил  присмиревший  народ,  пра¬
вильно  ль  делаю,  мол,  что  изменников  хочу  наказать?
Народ  наш,  как  водится,  перед  ликом  царя-батюшки
тут  же  в  восторг  пришел  и  гаркнул  на  всю  Москву,
единогласно  одобрив.  А  то  бы  он  отменил  расправу,
если  б  народ  промолчал...
 Вывели  на  Лужу  около  трехсот  осужденных  дья¬
ков.  Человек  180  отделили  и  в  сторону  вытеснили.
Грозный  не  дикий  зверь,  самолично  объявил  об  их
помиловании:  пусть  видят  все,  как  он  умеет  отделять
зерна  от  плевел.  А  потом  началось...
 Висковатого  на  кресте  из  бревен  распяли.  Вот  лю-
бимцем-то  быть  каково  в  нашем  отечестве...  Может,
царь  жизнь  ему  и  оставил  бы,  ежели  б  повинился  пе¬
чатник  и  попросил  о  помиловании.  Висковатый  крик¬
нул  в  лицо  опричникам:  «Будьте  вы  прокляты  вместе
с  царем  своим!»  Его  тут  же  живьем  на  части  разре¬
зали.
 Дьяка  Никиту  Фуникова,  государева  казначея,
принародно  в  крутом  кипятке  сварили,  а  остальным
головы  усекли  топорами.  Казнили  главных  дьяков
московских  земских  приказов  и  заодно  с  ними  более
ста  человек  новгородских  дворян  со  слугами.
 И  тут  царь  в  который  раз  удивил:  поднялся  на  Лоб¬
ное  место  и  высказался,  что  «в  мыслях  было  намере¬
ние  погубить  всех  жителей  Москвы.  Но  свой  гнев
с  них  он  уж  сложил».  Хотел  бы  народ  свободно  вздох¬
нуть,  но  сил  уж  не  осталось...

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 29
 Известный  историк  наш  современный  —  Руслан
Скрынников  замечает:  «Казнь  московских  дьяков
была  первым  актом  московского  дела».  Грозный  по¬
решил  пока  только  приказных  людей,  но  бояре  знали,
что  скоро  придут  за  ними.  Вот  и  подошло  время  вто¬
рого  акта.
 «Нищие  и  косолапые  мужики»,  как  еще  называли
опричников,  уже  точили  сабли  с  топорами  на  знат¬
ных  бояр.  А  более,  чем  на  всех  остальных,  —  на  Заха¬
рьиных,  заправлявших  при  дворе  царевича  Ивана
и  пытавшихся  через  него  хоть  как-то  повлиять  на
царя,  образумить  его,  отговорить  от  расправы  над  бо¬
ярами.  Грозный  к  Захарьиным  давно  присматривал¬
ся,  приставив  своих  людей,  и  чутьем  не  доверял:  так
и  ждал  какой-нибудь  пакости  через  сына-наследника.
А  тут  еще  и  Малюта  старается,  из  кожи  лезет,  дабы
царя  убедить,  что  царевич  тоже  в  измене  с  Захарьи¬
ными.  И  будто  бы  Грозный  уже  велел  казнить  стар¬
шего  сына...
 Всех,  кто  ближе  других  к  его  сыну  по  родству  и  по
службе  стоял,  царь  обезглавить  велел:  боярина
С.  В.  Яковлева-Захарьина  казнил  вместе  с  пятилетним
сынишкой  Никиткой.  Земского  боярина  В.М.  Юрьева-
Захарьина  упустил,  не  смог  усечь  —  тот  уже  скончался,
зато  убил  его  дочь  и  внука.  Другого  Яковлева-
Захарьина,  Василия,  с  братом  родным,  тоже  земским
боярином,  палками  насмерть  забили.
 Ну,  кажется,  теперь  уж  со  всеми  расправился...
Осталась  разве  только  кучка  бояр,  заправлявших  де¬
лами  в  самой  опричнине.  Но  у  них-то  были  все  осно¬
вания  считать  себя  вне  опасности.
 Разделавшись  после  25  июля  с  московской  знатью
помельче,  а  заодно  с  дьяками  приказных  отделений  —

30
 Л.Б.  Репин
 вторым  уже  звеном,  царь,  насупив  брови,  на  оприч¬
ных  бояр  плотоядно  поглядывал.  Что  из  того,  что  Бас¬
мановы  создавали  опричнину?  Поговаривали,  будто
они  с  изменником  Пименом  тайно  повязаны.  И  это
они,  Басмановы,  притащили  в  опричнину  за  собой
весь  род  Плещеевых.  Значит,  и  тех  корчевать  надо  по¬
спешать.
 Всех  —  одного  за  другим  —  Грозный  казнил,  даже
опричных  бояр  —  командиров  опричных  отрядов.
С  особой  изощренностью  наказал  ни  за  что  Алексея
Басманова,  приказав  усечь  голову  его  младшему  сыну
Петру.  А  старшего  Федора  отчего-то  помиловал.  Тот
и  не  знал  уж,  как  выказать  благодарность  царю,  и  ниче¬
го  лучшего  не  нашел,  как  зарезать  отца.  На  что,  вероят¬
но,  царь-батюшка  втайне  рассчитывал,  а  возможно,
и  намекнул.
 Много  еще  люда  известного  Грозный  посек,  а  ког¬
да  ото  всех  избавился,  опричнина  стала  ему  не  нуж¬
на.  Указом  запретил  вспоминать  даже  и  само  слово
такое...
 Но  нет,  не  забыли.  И  наш  вождь  рябой  не  забыл.
Даром,  что  почитал  опыт  Ивана  Васильевича  и  в  37-м
с  большим  успехом  его  применил.  Конечно,  Иосиф
Виссарионович  сгубил  куда  больше  народу.  Но  это  де¬
лал  он  тайно,  скрытно  от  глаз  людских.  Мы  пущенной
крови  не  видели.  Грозный  же,  наоборот,  заставлял  зреть
на  злодейства  свои.
 Так  кто  же  из  этих  двоих  больший  злодей?  Воз¬
можно  ли  это  сказать?..
 в

«НА  ГРАНИЦЕ  ТУЧИ
ХОДЯТ  ХМУРО...»
 Давным-давно,  в  1572  году,  случилось  событие,
ныне  совершенно  забытое  однако  сыгравшее
важную  роль  в  истории  государства  Российского.
16  февраля  1571  года  Иван  Грозный  подписал  «При¬
говор  о  станичной  и  сторожевой  службе».  Это  был
первый  русский  устав  о  военном  порядке  на  границе,
заложивший  основы  для  создания  российских  по¬
гранвойск.  А  разработал  «Приговор»  и  составил  пред¬
писание  по  обустройству  пограничных  укреплений
воевода,  князь  Михайла  Иванович  Воротынский,
судьбу  которого  Грозный  закрутил  куда  как  лихо...
Словно  бы  в  благодарность  за  верную  службу...
 Свиток  с  полным  своим  предписанием  Воротын¬
ский  вручил  царю  еще  в  январе,  и  Грозный,  не  отклады¬
вая,  принялся  его  изучать.  Дело  медлить  не  позволяло:
с  юга  Россию  непрестанно  дергали  за  подол  крымс¬
кие  татары  и  адыгейские  князья  с  Северного  Кавказа,
вторгавшиеся  в  пределы  государства,  когда  было  угод¬
но.  Не  находилось  и  малой  возможности  перекрыть
им  путь  на  Москву.  А  ведь  именно  Москва  всегда  была
главной  целью  тех  разбойных  набегов.  Потому-то
царь  и  велел  Воротынскому  со  всей  возможной  по¬
спешностью  начать  обустройство  оборонительной
системы  на  юге,  дабы  не  дать  войскам  крымских  та¬
тар  дойти  до  Оки.  Ведь  на  другом  ее  берегу  открыва¬
лась  прямая  дорога  в  Москву.

32
 Л.Б.  Репин
 Что  же  предложил  Воротынский,  а  царь  одобрил?
 Оборонительная  система  —  «Засечная  полоса»,
самая  первая  наша  обстроенная  укреплениями  гра¬
ница.  В  ней  предусматривались  крепостцы  со  рвами
и  стенами,  а  также  и  перемещаемые  сооружения  —
«гуляй-городище»,  возникавшие  в  нужном  месте
в  нужное  время.  И  кроме  того,  располагавшие  артил¬
лерией.  Легкие  передовые  полки,  налетавшие  внезап¬
но  на  неприятеля,  должны  были  упрочить  заслон  на
границе.
 Бодро  начал  Воротынский,  да  не  поспел.  Крым¬
ский  хан  Девлет-Гирей,  прознав  про  дела  подле  рус¬
ской  окраины,  надумал  упредить  защитные  меры
и  по  свободной  дороге  пошел  на  Москву.  Это  для
стольного  града  обернулось  огромной  бедой.
 В  конце  мая  крымское  войско  подступило  к  Моск¬
ве.  Царь  загодя  кинул  клич  земскому  и  своему  оприч¬
ному  войску,  только  не  все  его  верные  псы-опричники
явились  на  зов.  Грозный  поспешил  укрыться  в  Бело¬
зерском  монастыре,  а  450  возов  с  казной  государевой
переправлл  в  только  что  им  самим  разоренный  Нов¬
город.  Ясно,  что  не  надеялся  тогда  царь  Москву  от¬
стоять...
 Первым  делом  татары,  по  сути,  без  помех  к  Москве
подошедшие,  подожгли  посады.  Расчет  был  верный  —
на  сильный  ветер,  подхвативший  пламень  и  понес¬
ший  его  в  сторону  города.  Огонь  быстро  поглотил  де¬
ревянные  строения  Китай-города  и  перебросился  на
Кремль.  Народ  гибнул  на  бегу  и  в  домах...  Главный
московский  воевода  Иван  Бельский  задохнулся
в  собственном  погребе,  куда  спрятался  вместе  с  до¬
мочадцами.  Многих  из  знати  московской  постигла  та¬
кая  же  участь.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 33
 На  Москву-реку  страшно  было  глянуть:  берега  были
завалены  трупами  и  приходилось  баграми  сталкивать
их  ближе  к  стремнине,  чтобы  по  течению  сплавить.
 В  Кремле  выгорел  весь  государев  двор,  и  в  летопи¬
си  о  том  осталась  такая  запись:  «В  Грановитой,  Про¬
ходной,  Набережной  и  иных  палатах  прутья  железное,
толстое,  что  кладено  крепости  для,  на  связки,  перего¬
рело  и  переломилось  от  жару».  Около  300  000  чело¬
век  тогда  погибло  в  Москве.
 Татарскому  хану  незачем  было  в  Москву  входить:
в  который  уж  раз  выжжена  вся...  Удовлетворившись
содеянным  и  не  в  силах  выносить  страшный  жар,  Дев-
лет  повернулся  и  пошел  восвояси.
 И  опять  ему  никто  не  помешал:  граница  по-
прежнему  существовала  лишь  на  бумаге...
 Только  недолго  Девлет-Гирею  оставалось  вольготно
гулять  по  землям  государства  Московского.  Укрепле¬
ние  границы  происходило  со  всей  возможной  поспеш¬
ностью.  «Засечная  черта»  уже  могла  ощериться  и  зубы
свои  показать.
 Следующим  же  летом  Девлет  снова  пошел  на  Мос¬
кву:  уж  слишком  легко  ему  досталась  победа.  А  что  же
главная  и  единственная  русская  застава  у  него  на
пути?  Не  дрогнула.  Но  и  не  шелохнулась.  Потому  что
в  «Уставе»  было  записано:  охранять  границу  в  преде¬
лах  25-верстной  засеки.  За  нарушение  —  смертная
казнь:  голову  с  плеч.  А  иначе  у  Ивана  Васильевича
и  быть  не  могло.  Потому-то,  когда  Девлет  в  стороне
повел  через  брод  свое  войско,  погранцы  не  двинулись
с  места.
 Может,  именно  здесь  и  заложилась  одна  из  наших
самых  верных  традиций:  все  правильно,  хорошо  при¬
думано,  однако  ж  какая-нибудь  глупость  да  затаится...
 2  Рассказы  о  Москве  и  москвичах

34
 Л.Б.  Репин
 На  этот  раз  Девлету  не  суждено  было  дойти  до
Москвы.  В  45  верстах  от  нее,  на  берегу  Лопасни,  у  де¬
ревни  Молоди,  Воротынский  перехватил  Девлета,
переломил  хребет  его  огромному  войску,  побил  и  пле¬
нил  многих  знатнейших  мурз.  Сам  хан  едва  ноги  унес.
Вот  теперь,  уже  на  обратном  пути,  русские  заставщи-
ки  от  души  похлестали  его  разбитое  войско.  Долго  те¬
перь  в  Москву  не  сунутся.
 Жизнь  создателя  первого  русского  «Приговора
о  станичной  и  сторожевой  службе»  сложилась  ужас¬
но.  Грозный  давно  его  недолюбливал  —  за  богатство,
за  ум  и  привычку  подчеркивать  свою  независимость.
Вскоре  царю  и  случай  представился  проявить  свою
неприязнь.
 Явился  в  царев  приказ  беглый  из  бывших  слуг
Воротынского  и  донес,  будто  князь  умыслил  царя  из¬
вести.  Что,  мол,  чернокнижник  Михайла  Иваныч
и  чародей.  Только  того  и  надо  было  царю.  Воротын¬
ского  схватили,  принялись  нещадно  пытать.  Курбс¬
кий  рассказывал,  поскольку  при  том  присутствовал,
будто  бы  царь  велел  привязать  обнаженного  Воро¬
тынского  меж  двух  разожженных  костров  и  сам  к  его
телу  головни  да  угли  прикладывал.
 Воротынский  ни  в  чем  таком  не  признался,  и  царь
отправил  его  в  ссылку.  Только  князь  умер  после  тех
пыток  в  самом  начале  пути.

С  ВОРОБЬЕВЫХ  ГОР  МОЖНО  УВИДЕТЬ
ВСЮ  МОСКВУ  И  ДАЖЕ  ЕЕ  ПРОШЛОЕ
 Отсюда,  с  высоты  в  сто  метров,  Москва  почти  вся
открывается.  Но  это,  конечно,  не  тот  город,  ко¬
торый  в  окоеме  может  вместиться.  И  все  равно,  стоя
здесь,  не  избавиться  от  мысли,  что  весь  город  перед
тобой.  Сколько  поколений,  поставивших  Москву
и  успевших  пожить  в  ней,  всходили  на  Воробьевы
горы  и  замирали,  восхищенные  открывшимся  видом,
не  в  силах  отделаться  от  точно  такой  же  мысли...
 Много  лет  назад  взбежали  сюда  от  реки  двое
мальчиков,  дети,  в  сущности,  одному  —  пятнадцать,
другому  —  четырнадцать,  и,  потрясенные  тем,  что
сотворилось  недавно,  в  декабре  1825  года,  в  Санкт-
Петербурге,  здесь,  на  Воробьевых  горах,  как  бы  на
взлете  своей  будущей  жизни,  дали  клятву:  посвятить
ее  всю  борьбе  за  свободу.
 Кажется,  и  дел-то:  двое  мальчиков,  и  жизни  еще
не  знавших,  поклялись  в  верности  высокой  мечте...  Как
клянутся  в  первой  любви  или  верности  в  дружбе.
Но  как  задела,  даже  встряхнула  эта  их  клятва  Россию!
И  вернувшийся  из  многолетней  эмиграции  Г.  В.  Пле¬
ханов  сказал:  «Мне  очень  бы  хотелось  посетить  место
присяги  Герцена  и  Огарева.  Это  место  можно  считать
священным  в  истории  развития  нашей  общественной
мысли».  Герцен  и  Огарев,  бывая  в  Москве,  непременно
поднимались  на  то  самое  место  и  подолгу  стояли.  Воро¬
бьевы  горы  возвращали  им  прежние  мысли  и  чувства.

36
 Л.Б.  Репин
 Когда  задумала  Московская  управа  увековечить
место  клятвы  Огарева  и  Герцена,  отыскали  его  не  сра¬
зу:  сгладились,  истерлись  приметы.  Но  удалось  все  же
найти,  определить  с  достаточной  точностью.  Герцен
написал  в  «Былом  и  думах»,  что  в  тот  день  стояли  они
у  места  закладки  Витбергова  храма.  А  это  знали  уже
доподлинно.
 И  что  же  за  храм  этот  Витбергов?  Не  что  иное,  как
храм  Христа  Спасителя  в  честь  победы  над  францу¬
зами  в  1812  году.  Александр  Витберг  был  родом  из
обрусевших  шведов  и  больше,  конечно,  художник,  не¬
жели  архитектор.  Но  проект  храма  он  создал  необы¬
чайнейший,  и  появись  он  на  Воробьевых  горах,  еще
более  прославил  бы  Москву,  потому  что  предполагал
он  быть  одним  из  великолепнейших  строений  своего
времени:  тремя  ярусами  сооружение  должно  было
спускаться  с  верховья  гор  к  урезу  реки.
 Человеческие  слабости  не  дали  храм  поставить.
Будучи  человеком  гордым  и  даже  заносчивым,  Вит¬
берг  нажил  много  врагов,  завистников,  повязавших
его  по  рукам  и  ногам.  В  счетах  художник  не  разбирал¬
ся  совсем,  этим  воспользовались,  поворовали  от  души,
а  художника  осудили  и  сослали  в  Вятку.  И  надо  же,
чтобы  именно  там  позже  оказался  и  Герцен  в  ссылке.
Конечно,  они  встретились,  и  Витберг  ему  все  о  себе
рассказал.
 Храм  же,  несмотря  на  то  что  строительство  шло
уже  десять  лет,  благополучно  закопали  в  незакончен¬
ном  виде.  Да,  собственно,  и  закапывать-то  нечего
было,  кроме  фундамента.
 Пришло  и  наше  время,  мальчишек  пятидесятых,
подняться  на  это  место.  Только  клятв  мы,  само  собой,

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 37
 не  давали:  нам  внушили,  что  свободой  в  полной  ее
мере  мы  уже  обладали.
 Сохранилась,  помню,  часть  каменной  лестницы,
каменная  кладка,  потрясенная  временем,  —  но  уже  не
на  вершине  гор,  конечно.  Оползни  стащили  площад¬
ку  метров  на  тридцать  ниже.  Но  и  то,  что  осталось,
притормаживало,  заставляло  постоять  в  неторопли¬
вом  молчании.
 И  вот  снова  я  здесь,  спустя  бог  знает  сколько  вре¬
мени.  По  голубому  снегу,  в  конце  марта  еще  не  севше¬
му,  выписывают  вензеля  разноцветные  лыжники,
а  у  основания  холма  все  так  же  струится  родничок,  из
которого  старушка  наполняет  пластмассовую  бутыль
от  «Пепси».  Вода  чистая,  и  пить  ее  можно.  Более  того,
считается  даже  целебной.  А  сам  памятник...  Лучше  бы
не  видеть  этого.
 Все,  что  осталось,  —  округлая  стенка  из  серого
гранита  и  обелиск  —  до  той  высоты,  куда  доставала
протянутая  рука  недорослей,  привставших  на  нос¬
ки,  измазано  каракулями  всевозможных  цветов.
И  не  просто  измазано,  а  испещрено  автографами  —
признаниями  в  собственной  вопящей  убогости.
 Если  идти  из  прошлого  в  настоящее  —  это  вверх
или  вниз  по  лестнице?  Если  в  Москву  с  Воробьевых
гор,  то  получится,  что  вниз.  А  разве  мы  в  нашей  обыч¬
ной  жизни  не  идем  в  точно  таком  направлении...
 Что  было  прежде  на  Воробьевых  горах,  когда  ны¬
нешняя  Москва  еще  только  строилась?  Когда  на  мес¬
те  Лужников  стояла  деревенька,  окруженная  болотом,
а  лес  к  самой  реке  выходил?
 Стояло  на  горах  сельцо  Воробьево,  где  в  середине
XV  века,  при  Василии  III  построили  деревянный  дво¬

38
 Л.Б.  Репин
 рец  для  загородного  царского  отдыха.  В  1547  году
Иван  Грозный,  как  Нерон,  созерцавший  с  холмов  го¬
рящий  Рим,  мрачно  наблюдал  опустошающий  москов¬
ский  пожар...  Здесь  же,  на  Воробьевых  горах,  жил
с  семьей  Алексей  Михайлович,  батюшка  Петра  Вели¬
кого.  А  в  середине  XVIII  века  сюда,  на  сохранившийся
каменный  подклет,  поставили  разобранный  на  Вол¬
хонке  деревянный  дворец  Екатерины  II,  от  которого
теперь,  конечно  же,  ни  бревна  не  осталось.  Вот  такое
царское  это  место  —  Воробьевы  горы.
 Петр  Великий  тоже  любил  здесь  бывать  и  иност¬
ранцам  Москву  часто  отсюда  показывал.  Привез  как-
то  заморского  гостя  Корнелиуса  де  Брюи,  художника,
и  указал,  откуда  лучше  всего  писать  Москву.  Замеча¬
тельная  гравюра  у  того  получилась.
 Помнится,  гуляли  мы,  первокурсники,  в  Лужни¬
ках  —  стадион  только-только  отстроили,  и  нам,  буду¬
щим  строителям,  доверили  прикручивать  гаечными
ключами  ряды  деревянных  сидений.  Спустились
к  реке  —  мимо  деревьев  с  распорками.  В  газетах  писа¬
ли,  что  вскоре  это  будет  любимое  место  отдыха  моск¬
вичей.  Только  что-то  не  очень  верилось  в  это.  А  ведь
в  конце  концов  и  вправду  так  получилось.
 И  вот,  видим  необычайное:  на  небольшой  высоте
летит  вертолет  (а  над  Москвой  в  те  годы  вообще  летать
запрещалось)  и  вдруг  садится  прямо  на  Воробьевы
горы,  неподалеку  от  устья  Сетуни.  Предположение
такое  сделали:  вынужденная  посадка,  наверное.  И  уж
потом,  уж  сколько  лет  спустя  узнали,  что  у  Никиты
Сергеевича  Хрущева  там  располагалась  ближняя  дача.
Сплошной  зеленый  забор  вокруг  нее,  отхвативший

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 39
 солидный  кусок  зеленого  склона,  милиционеры  не¬
торопливо  вокруг  прохаживаются...
 Хрущев,  подобно  царям  в  прежнее  время,  тоже  лю¬
бил  здесь  бывать.  И  деятелей  искусства  и  культуры
нередко  здесь  принимал,  приказывая  столы  накрывать
на  улице,  прямо  между  деревьями.  Вел  тут  светские
беседы  со  знаменитостями  и  выпивать  по-свойски
им  подносил.  Обижался,  если  кто  не  поддерживал.
Ну  а  теперь  в  этом  самом  обыкновенном  с  виду  доме  —
госдача,  и  любой  слуга  народа,  если  уж  наверх  выбил¬
ся,  может  на  «царском  месте»  отдохнуть  от  трудов
праведных.
 Вообще-то  невысоконькая  церквушка,  храм  Живо¬
начальной  Троицы,  что  на  Воробьевых  горах,  стоит,
и  потому  маковки  ее  выше  всех  остальных  в  Москве
вознеслись,  даже  выше  колокольни  Ивана  Великого
в  Кремле.  Церкви  тут,  кстати  сказать,  на  этом  месте
испокон  века  стояли.  Но  все  —  деревянные.  Счи¬
тается,  что  первая  появилась  еще  в  XV  веке,  когда
Воробьево  было  вотчиной  великой  княжны  Софьи
Витовтовны.
 Аккуратненькая,  скромненькая  такая  церквушка.
В  1812  году  ее  только-только  поставили,  и  Кутузов
в  ней  долго  молился  перед  советом  в  Филях.  Что  вы¬
молил  —  знаем  теперь.
 А  чуть  далее,  вниз  по  течению  Москвы-реки,  сто¬
ит  Андреевский  мужской  монастырь.  Если  ехать  по
Воробьевскому  шоссе,  улице  Косыгина  ныне,  на  Во¬
робьевы  горы,  то  справа,  вскоре  после  станции  метро
встретится  указатель  и  съезд,  от  него  круто  сбегаю¬
щий,  теряющийся  между  старых  лип  и  берез,  —  как
раз  к  монастырю  он  ведет.

40
 Л.Б.  Репин
 Про  монастырь  этот  известно,  что  уже  в  1620  году
он  стоял.  Однако  датой  его  основания  считается
1648  год,  когда  окольничий  Федор  Ртищев  на  свои
средства  его  обновил,  обустроил.  Кого  только  не  при¬
гревал  монастырь:  и  богадельня  была  под  его  призо¬
ром,  и  приют  для  подкидышей  —  до  тысячи  человек
иной  год  набиралось.  А  в  советское  время  на  его  тер¬
ритории  обосновался  Институт  стандартов,  мер  и  из¬
мерительных  приборов.  Самое  подходящее  место...
 После  войны  Воробьевы  горы  недолго  считались
пригородом.  Москва  кончалась  сразу  за  двумя  полу¬
круглыми  домами  на  Ленинском  проспекте,  что  плен¬
ные  немцы  и  наши  зеки  строили.  Сразу  на  ними  —
железная  дорога,  поросшая  дикой  ромашкой,  одуван¬
чиком  и  подорожником,  а  далее  уже  воздымались
Воробьевы  горы.  Там  были  пруды,  нас,  мальчишек,
неудержимо  манящие,  они  и  теперь  сохранились.
А  притягивали  они  нас  потому,  что  в  них  водились
тритоны  и  головастики.  Мы  их  самодельными  сачка¬
ми  отлавливали  и  дома,  поместив  в  банку,  наблюдали
за  их  превращениями  в  течение  жизни.
 А  главное,  то,  что  пониже,  по-над  рекой  все  же,  за
оградой  в  деревянном  бело-зеленом  двухэтажном
доме  размещалась  спортивная  база  ЦДКА,  и  мы  бе¬
гали  дежурить  туда,  чтобы  увидеть  кого-нибудь  из
знаменитых  футболистов,  своих  кумиров  возлюблен¬
ных.
 Однажды,  уже  отчаявшись,  уйти  хотели,  как  вдруг
из  калитки  выбежали  и  неторопливо  направились  по
тропинке  Бобров,  Башашкин  и  Нырков  в  полной
футбольной  форме,  только  в  тапочках.  Один  Бобров

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 41
 был  почему-то  в  бутсах.  Мы,  ошалев  от  восторга,  бе¬
жали  за  ними,  сколько  могли,  и  вопили,  выкрикивая
их  имена.  Они  улыбались.
 Много  лет  спустя,  уже  в  девяностых  годах,  рас¬
сказал  я  об  этой  детской  своей  радости  Ныркову  —
генералом  он  стал,  и  вместе  посмеялись,  вспоминая
далекое...
 Если  спускаться  с  гор  к  Ленинскому  проспекту,  то
последний  дом  слева  —  номер  2.  Это  Институт  физи¬
ческих  проблем  имени  П.Л.  Капицы.  Мы,  весь  отдел
науки  тогдашней  «Комсомолки»,  не  раз  бывали  дома
у  Петра  Леонидовича,  он  и  жил  здесь.  И  Ландау  тоже
здесь  жил  и  работал.
 После  автомобильной  аварии,  которая  в  конце
концов  стала  для  него  катастрофой,  Ландау  из  дома
совсем  не  выходил.  И  кто-то  из  газетного  начальства
надумал  сделать  с  ним  интервью,  пока  жив  он  еще.
Это  дело  мне  поручили.
 Задание  показалось  несуразно  громадным,  по¬
скольку  предстояло  делать-то  вовсе  не  интервью,
а  материал  за  подписью  самого  Ландау!  Ну  что  я  мог
за  него  написать!
 Однако  написал.  Майя  Бессараб,  племянница  ве¬
ликого  ученого,  писательница,  помогла  связаться
с  Корой,  женой  Ландау,  и  та  сказала  мне:  «Приезжай¬
те».  И  я  поехал  на  Воробьевы  горы.
 Кора  внимательно  прочитала  четыре  машино¬
писные  странички,  которые  я  написал,  —  какая  у  нас
замечательная  научная  молодежь  и  какая  у  нас  вы¬
дающаяся  советская  наука  и  все  такое  —  галиматья
какая-то,  по-моему...  И  оценила:  «Идите  на  второй
этаж  к  Ландау.  Неплохо,  мне  кажется».

42
 Л.Б.  Репин
 А  сверху,  пока  мы  с  ней  внизу  сидели,  непрестан¬
но  раздавались  глухие,  мерные  шаги  —  тяжелые,  хотя
и  быстрые.  Это  Ландау  ходил  по  комнате,  как  ему  вра¬
чи  предписывали.
 Я  поднялся,  вошел.  Ландау  лежал  на  кровати,  за¬
крываясь  тонким  одеялом,  которое,  натянув  до  глаз,
придерживал  обеими  руками.  Кора  поднялась  следом
за  мною.  «Дау,  прочитай,  по-моему,  это  неплохо»,  —
сказала  она.
 Ландау  прочитал.  «Подписать  надо?»  —  спросила
Кора.  Я  кивнул.  Она  придержала  мое  произведение,
пока  Ландау  неровными  буквами  выводил  свое  имя...
 Так  появился  этот  материал  в  «Комсомолке»  —
в  «Клубе  любознательных»,  где  я  был  ведущим.  Стра¬
нички  те  с  автографом  великого  человека  я  храню
и  сейчас...
 А  потом  я  вышел,  повернулся  к  Ленинскому,  где
еще  не  было  этой  стелы  с  Гагариным.  Его  позже  по¬
ставят,  когда  начнется  совсем  другая  жизнь.

ВЕЧНЫЙ,  ТЕПЛЫЙ  СТОЛЕШНИКОВ
 Ив  самом  деле,  как  прихожу  сюда,  в  старый  добрый
Столешников,  —  словно  какой-то  невидимый
порог  переступаю:  пусть  за  ним,  этим  порогом,  зима,
здесь  всегда  струится  тепло.  Наверное,  это  дыхание
нашего  древнего  города  согревает  Столешников,  уло¬
жившийся  в  самом  центре  Москвы  и  на  столь  коротком
своем  протяжении  сумевший  соединить  три  знамени¬
тейшие  московские  улицы.  Отчего-то  я  долгое  время
не  замечал,  что  переулок  только  в  первой  половине
своей  ровен,  от  Петровки  до  Большой  Дмитровки,
а  далее  —  до  самой  Тверской  круто  взбегает  в  гору.  Пря¬
мо  к  зданию  генерал-губернатора  Москвы,  а  теперь  —
мэрии.
 Никто,  думаю,  не  хаживал  столько  по  Столешни-
кову,  как  дядя  Гиляй:  все-таки  полвека  здесь  прожил,
и  был  этот  переулочек  самым  его  любимым  местом
в  Москве.  Сколько  раз  в  своих  книгах  он  поминает
Столешники...
 А  скажи  любому  американцу,  к  примеру,  что  Сто¬
лешников  переулок  существовал  задолго  до  того,  как
Америка  была  Колумбом  открыта,  —  вряд  ли  поверит.
Хотя  и  не  во  всю  свою  жизнь  он  так  назывался:  до
середины  XVIII  века  Мамоновым  был,  еще  раньше  —
Рождественской  улицей.  А  прежде  здесь  жили  ткачи,
ткавшие  изумительные  скатерти  для  царского  дво¬
ра  —  с  золотым  и  серебряным  шитьем,  с  жемчугами
речными,  —  столешники.

44
 Л.Б.  Репин
 Ни  одного  дома,  конечно  же,  с  той  далекой  поры
не  осталось.  Многочисленные  московские  пожары,
само  собой,  обжигали  Столешников,  но  после  зимне¬
го  пожара  в  1812  году  он  полностью  выгорел.  И  только
потом  стал  обстраиваться  каменными  зданиями.  В  ос¬
новном  магазинами  и  доходными  домами,  в  некото¬
рых  из  них  угнездились  уютные  заведения  с  дамами.
Но  главное  предназначение  Столешникова  переулка
как  было,  так  и  осталось  —  торговля.  По  обе  стороны
переулка  —  сплошные  ряды  магазинов,  построенных
видными  архитекторами  того  времени,  такими,  как  Бо¬
гомолов  и  Эрихсон.  Совсем  неплохо  сохранились  зда¬
ния  для  своего  преклонного  возраста.
 Для  нас,  ребят  послевоенной  поры,  Столешников
переулок  казался  особенно  притягательным.  Мани¬
ли  яркие  витрины  с  красивой  одеждой,  посудой,  кни¬
гами  новыми  —  яркими,  и  старинными,  неведомо  как
дожившими  до  нашего  времени.  Но  самым  интерес¬
ным  был  только  что  открывшийся  магазин  «Часы»:
в  маленьком  темноватом  помещении,  где  и  десятерым
не  разойтись,  все  вокруг  качалось  и  тикало,  времена¬
ми  прозваниваясь.  Мы-то  более  всего  любовались  на¬
шими  первыми  послевоенными  часами  «Победа»,
представлявшимися  нам  верхом  изящества  и  элегант¬
ности,  поскольку  прежде  у  нас  делали  ручные  часы,
походившие  размером  и  видом  на  будильник  сред¬
них  размеров.  А  еще  помнятся  два  меховых  магазина
по  левую  сторону,  выходившие  углами  на  Большую
Дмитровку  и  Петровку.  Даже  мы  задумывались:  за¬
чем  это  два  в  общем-то  редких  магазина  рядом?  Один
из  них  и  сейчас  сохранился  и  по-советски  солнечно
обращается  к  прохожим:  «Возродим  славу  русских
мехов!»  Во  всем  мире  зовут  к  охране  животных,  а  мы
призываем  сдирать  с  них  меха...

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 45
 Очень  переменился  Столешников.  Десятилетия
жизнь  в  нем  как  бы  дремала,  и  разрушительное  дыха¬
ние  времени  ослабевало  у  порогов  его.  А  тут  словно
посыпалось...  Нет  старого  красивого  дома  с  магазином
«Часы»  и  магазина  редких  подарочных  изданий  тоже...
 Зато  левая  сторона,  где,  кстати,  и  дом  В.А.  Гиляров¬
ского,  вполне  успешно  свои  права  на  жизнь  отстаива¬
ет,  сохраняя  архитектурный  аромат  Столешникова.
И  винный  тоже:  самый  популярный  в  Москве  магазин
«Вино»  долго  жил  еще  и,  несмотря  на  всякие  нелепые
и  скоропалительные  указы  ему  во  вред,  благоденство¬
вал.  А  какие  очереди  выстраивались!  Часами  за  бутыл¬
кой  сухого  вина  стояли!  Вот  иностранцы  потешались
над  нами...
 А  чуть  выше,  уже  после  Большой  Дмитровки,  одно
симпатичное  местечко  под  землю  упряталось:  кафе
«Столешники  у  дяди  Гиляя».  Здесь  добрый  десяток
лет  вручали  награды  лучшим  московским  репортерам.
Раскопали  забытый,  наглухо  заколоченный  подвал
и  нашли  кучу  вещиц  из  ушедшей  эпохи:  старинные
бутылки  из-под  водки,  насквозь  проржавевший  ре¬
вольвер,  еще  всякую  всячину  —  все  сохранили,  на  вит¬
рину  под  стекло  выложили.  И  —  как  будто  всегда  так
было,  и  во  времена  дяди  Гиляя,  конечно,  тоже.
 Ну  и  последний  оплот  старых  Столешников,  дей¬
ствительно  века  переживший,  —  церквушка,  вроде  бы
и  неприметная,  д  на  самом  деле  замечательная,  нача¬
ла  XVII  века  —  церковь  Космы  и  Дамиана.  Чудом  вы¬
жила  и  она  в  советское  время,  хотя  и  была  бельмом  на
глазу  у  тех,  кто  любил  храмы  взрывать.  Гиляровский
постоянно  сюда  заходил.  Так  и  вижу  его  —  большого
и  сильного,  склонившего  голову  под  древними  сво¬
дами...

ОТКРЫВШИЙ  ГОРОД
 Старый  четырехэтажный  дом  в  Столешниковом
переулке.  Обшарпанные,  давно  не  видавшие  ре¬
монта  стены,  заколоченные  фанерой  окна  первого
этажа,  да  и  подъезд  по  левую  сторону  арки,  ведущей
во  двор,  не  производит  впечатление  парадного.  По¬
хоже,  и  дверь  заколочена...  Но  нет,  открылась.  Широ¬
кая  каменная  лестница  на  удивление  чистая,  разве  что
кошками  отчаянно  пахнет.  Как,  впрочем,  и  во  множе¬
стве  старых  московских  домов.  Я  поднимаюсь  по  лест¬
нице  и  не  могу  избавиться  от  мысли,  что  Владимир
Алексеевич  Гиляровский,  великий  московский  быто¬
писатель,  пятьдесят  лет  по  ней  ходил.  Останавливал¬
ся  вот  перед  этой  высокой  двустворчатой  дверью
с  замысловатой  бронзовой  ручкой...  Во  всем  подъез¬
де  теперь  одна  такая  осталась.
 А  иногда  он  заходил  со  двора,  и  тогда  его  высочен¬
ная,  могучая  фигура,  во  всякое  время  года,  кроме  разве
что  лета,  увенчанная  папахой  темно-серого  каракуля,
закрывала,  казалось,  весь  проем  арки.  Большой  талант
ему  Бог  дал,  да  и  силой  не  обидел:  приехал  как-то  раз
Владимир  Алексеевич  папеньку  своего  навестить
и,  забавляясь,  кочергу  в  узел  связал.  Папаша  осерчал,
поскольку  не  любил,  когда  имущество  портили,  и  тут
же  ее  развязал.  Железные  руки  —  это  у  них  было  фа¬
мильное.  Да  и  вообще,  даже  если  только  об  одной  толь¬
ко  внешности  говорить,  колоритнейшая  личность
был  Владимир  Алексеевич,  не  случайно  Репин,  когда

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 47
 над  картиной  «Письмо  запорожцев  турецкому  султа¬
ну»  работал,  писал  с  него  одного  запорожца.  Так  что
подлинный  портрет  Гиляровского  на  первом  плане
картины  остался.  Известный  скульптор  Андреев  из¬
ваял  его  в  образе  Тараса  Бульбы  в  барельефе  памятни¬
ка  Гоголю,  что  ныне  в  начале  Гоголевского  бульвара
стоит.  Как  и  большинство  крупных,  по-настоящему
сильных  людей,  был  Гиляровский  добродушен  и  добр.
Многие  его  друзья  —  и  Чехов,  и  Куприн,  и  Бунин,
и  Шаляпин  о  том  говорили.  Все  они  бывали  в  гостях
у  Владимира  Алексеевича  в  доме  в  Столешниковом,
где  он  прожил  большую  часть  своей  жизни.  Вообще-
то,  это  была  третья  квартира  в  Москве  Гиляровского:
жил  он  в  доме  №  4  в  Хлыновском  переулке,  потом  на
2-й  Мещанской,  идущей  от  Рижского  вокзала  парал¬
лельно  проспекту  Мира  и  названной  теперь  его  име¬
нем,  а  в  1886  году  поселился  здесь,  в  самом  центре
Москвы,  где  все  располагалось  у  него  под  рукой.
 Здесь  он  и  книги  свои  написал:  «От  Английского
клуба  к  Музею  Революции»,  «Москва  газетная»,
«Люди  театра»  и  другие  тоже.  Без  сомнения,  лучшая
из  них,  прямо-таки  захватывающая  —  «Москва  и  мос¬
квичи».  Ни  до  него,  ни  после  не  было  столь  тонкого,
глубинного  знатока  московской  жизни,  столь  наблю¬
дательного  и  проницательного.  Профессиональное
его  любопытство  было  безмерным  и  заставляло  его
оказываться  в  самых  неожиданных,  порой  просто
опасных  местах.  Пронеслись  по  Тверской  под  звон
колокола  пожарные  —  Гиляровский  хватает  извозчи¬
ка  и  тут  же  мчится  за  ними,  ограбили  квартиру  извест¬
ного  артиста  —  и  он  там,  открывается  новый  магазин
модной  одежды  или  вернисаж  какой-нибудь  —  Вла¬
димир  Алексеевич  и  здесь  в  первых  рядах.  Не  заме¬

48
 Л.Б.  Репин
 тить  его  было  невозможно  —  на  целую  голову  возвы¬
шался  над  всеми.  А  раз  здесь  он,  значит,  на  следую¬
щий  день  в  газете  можно  будет  прочесть  обо  всяких
интересных  подробностях.  А  более  всего  любил  бы¬
вать  Гиляровский  в  трущобах.  Влекло  его  туда,  как
в  заповедное  место  какое-то.  Считал,  что  именно
в  московских  трущобах  и  живут  самые  интересные
люди,  со  своим  укладом,  в  который  не  дано  проник¬
нуть  людям  со  стороны.  А  он  был  вхож.  С  одинаковым,
пожалуй,  уважением,  относились  к  нему  аристокра¬
ты  в  светских  салонах  и  незаметные,  трущобные  люди.
Словно  бы  излучал  он  какие-то  особые  волны,  неиз¬
бежно  располагающие  к  нему  самых  разных  людей.
Но  может,  то  были  волны  редкостной  его  доброты?
И  еще  —  независимости.  И  некоей  силы  особой  —
душевной.
 При  сугубо  хроникерском,  до  скрупулезности  точ¬
ном  отношении  к  факту  был  он  и  редкостным  фанта¬
зером.  Что,  впрочем,  никогда  не  выплескивалось
в  строки,  им  написанные.  Паустовский,  к  примеру,
рассказывал:  послал  как-то  Гиляровский  письмо  в  Ав¬
стралию  —  человеку,  которого  и  на  свете-то  никогда
не  было,  со  своим  обратным  московским  адресом  —
столешниковским.  Зачем  бы  это  ему?  А  просто  так.
Хотелось  проследить  по  штемпелям,  какой  путь  пись¬
мо  совершит.  Или  положит  на  видном  месте  хорошую
книгу,  а  сам  стоит,  наблюдает,  что  происходит,  как  люди
ведут  себя  рядом  с  ней.
 О  нем,  надо  сказать,  по  Москве  легенды  ходили
всякие,  поначалу  просто-напросто  ошарашивающие,
а  потом  рассеивающие  всякую  малую  тень  недоверия.
То  он  приволочет  в  околоток  за  шиворот  сразу  троих
грабителей  —  двоих  сшибив  лбами,  а  третьего  при

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 49
 попытке  к  бегству  сокрушив  кулаком.  И  в  самом  деле
случилась  такая  история.  То  он  груженую  телегу  один
подымет,  чтоб  вытащить  из-под  нее  придавленного
человека,  —  тоже  было  такое.  Ну  а  самое  удивитель¬
ное  в  этом  человеке  —  его  знание  необъятной  в  своей
истории  и  жизни  российской  столицы.  Знал  и  помнил
он  столько,  что  приводил  в  подлинное  изумление  слу¬
шателей:  казалось,  память  человека  не  в  состоянии
столько  хранить.  До  ведь  и  необыкновенным  челове¬
ком  был  Гиляровский.  Писатель,  поэт,  хроникер.  Лю¬
бил  Москву  как  никакой  другой  город  на  свете.

ДОБРЫЙ  ДУХ  ФИЛИППОВА
 Как  странно:  давно  уж  хлебный  дух  из  этого  дома
выветрился,  разве  что  в  самом  дальнем  закут¬
ке  —  на  первом  этаже,  а  все  равно  возвращается  в  па¬
мяти,  когда  я  оказываюсь  рядом.  Наверное,  только
запах  хлеба  обладает  такой  стойкостью  в  воспомина¬
ниях.
 Когда-то,  лет  сто  назад,  на  месте  этого  здания  на
Тверской,  где  в  советское  время  располагалась  гости¬
ница  «Центральная»,  стоял  двухэтажный  длинный
дом  с  унылым  фасадом.  Дом  этот  принадлежал  Ива¬
ну  Филиппову,  основателю  династии  славных  рос¬
сийских  булочников.  Сказать,  что  по  всей  Москве
славился  хлеб  от  Филиппова,  —  это  только  половину
сказать,  ибо  отсюда  и  в  Петербург,  к  царскому  двору
уходили  обозы  с  хлебом  и  так  паковались,  что  све¬
жим  хлеб  прибывал.  Да  что  —  Петербург!  До  Иркут¬
ска  филипповский  хлеб  добирался  свежим!  Кажется  —
чудо,  а  нет:  его  как-то  хитро,  еще  горячим,  едва  из  печи,
замораживали,  а  по  прибытии  на  место  разогревали,
и  был  он  ароматен  и  вкусен,  как  если  бы  только  что
выпечен.  Особенно  славились  калачи  и  сайки  Филип¬
пова,  а  более  всего  —  его  черный  хлеб.
 Сын  знаменитого  булочника  перестроил  дом  —
поставил  высокий,  красивый,  и  в  первом  этаже  тоже
торговлю  открыл.  Таким  дом  и  сохранился  до  нашего
времени,  выстояв  во  всех  революциях,  войнах,  слов¬
но  бы  оберегаемый  добрым  духом  хлеба.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 51
 Помню,  бабушка  моя  не  раз  говорила  о  хлебе  фи-
липповском:  «Во  рту  таял,  а  дух-то  —  как  из  листоран-
та!  А  теперь  что?»  —  и  морщилась.  Ну  морщилась-то
напрасно:  тогда  еще  и  у  нас  неплохой  хлеб  был.  А  под¬
линный,  филипповский,  как  Гиляровский  расска¬
зывает,  считался  и  вовсе  неподражаемым.  Даром  что
и  в  Петербурге  пытались  такой  печь  —  а  не  получа¬
лось:  вода  не  та.  Сам  Филиппов  в  том  уверял.  Но  и  не
только  вода:  ржаную  муку  доставляли  ему  из  одного
только  места  —  с  тамбовской  земли,  из-под  Козлова,
и  с  мельницы  только  одной,  отобранной  любовно
и  тщательно.  Ну  а  о  самой  выпечке  и  говорить  не  при¬
ходится,  лучшие  мастера  своего  дела,  виртуозы,  ка¬
ких  более,  может,  и  не  было,  работали  на  Филиппова.
Вот  и  слава  шла  о  московском  хлебе  с  Тверской  на
всю  Россию.
 Тверская  улица  в  конце  XIX  века

52
 Л.Б.  Репин
 Заглядывали  сюда  в  те  времена  не  только  за  хле¬
бом:  в  XIX  веке  сын  Ивана  Филиппова  открыл  здесь
кофейню,  где  собирались  и  уважаемые  господа,  и  тем¬
ные  личности,  и  сыщики,  за  ними  приглядывавшие.
Место  это  давно  еще  как  бы  вызрело:  и  при  прежнем
хозяине  в  углу  филипповской  булочной  толпились
всякие  люди  —  гимназисты,  студенты,  военные,  барыш¬
ни,  дамы.  И  что  их  влекло  сюда,  кроме  умопомрачи¬
тельно  вкусного,  воистину  волшебного  запаха  хлеба?
А  пирожки.  Изумительные,  горячие  прямо  из  печи
пирожки  с  грибами,  изюмом,  творогом,  мясом,  варе¬
ньем,  крутыми  яйцами  стоили  столько,  что  и  бедный
мог  позволить  себе.  Даже  модным  считалось  позавт¬
ракать  в  филипповской  булочной.  Особая  атмосфера
образовалась  за  этими  стенами,  маленький  мир  со  сво¬
ими  законами  и  неизменно  добрым  отношением  ко
всякому,  кто  сюда  заходил.
 Во  время  войны,  когда  хлеб  продавался  по  кар¬
точкам,  а  были  они  разного  цвета  в  зависимости  от
социальной  принадлежности  советского  винтика-
обладателя  (рабочий,  служащий,  иждивенец),  прода¬
вец  в  булочной  стоял  с  огромным  тесаком  для  резки
хлеба  и  ножницами  для  усечения  карточек:  на  каж¬
дом  талоне  обозначались  граммы,  по  которым  хлеб
отпускался.  И  еще  прямоугольная  фиолетовая  печать
стояла  на  карточках  с  адресом  булочной  —  все  при¬
креплялись  к  какой-то  одной,  своей,  по  месту  житель¬
ства.
 Однажды  товарищ  угостил  меня  во  дворе  белым
хлебом  с  маслицем  —  дал  откусить,  и  восторг  меня
обуял  —  необычайно  вкусным  хлеб  оказался,  с  ко¬
рочкой  хрустящей,  легко  во  рту  рассыпающейся.  Ни¬
когда  такого  хлеба  мне  не  приходилось  отведать!

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 53
 Оказалось,  отец  товарища,  какая-то  крупная  шишка,
был  прикреплен  к  знаменитой  булочной  на  Тверской.
Тогда  я  еще  не  знал,  что  филипповской  она  назы¬
валась.  Упросил  я  товарища  взять  меня  с  собою  за
хлебом.  И  все  показалось  мне  удивительным:  везде
очереди  —  часами  приходилось  за  хлебом  стоять,
а  здесь  никого.  На  входе  строгий  дяденька  тщательно
карточки  у  всех  проверял.  Нас  пропустил.  И  замер
я  от  густого  хлебного  духа  и  от  золота  на  стенах  и  по¬
толках.  Будто  во  дворец  какой-то  попал...
 Сейчас,  спустя  полвека,  иногда  захожу.  Ну  что  ска¬
зать...  Расстройство  одно.  Разнокалиберные  прилав¬
ки  открывают  соцветия  тортов,  всякие  заграничные
сладости,  горделиво  возвышается  стенд  с  собачьей
и  кошачьей  жратвой.  В  углу,  справа  от  входа,  —  столи¬
ки,  кафетерий  как  будто,  а  на  самом  деле  —  пивнушка.
А  хлеба  что-то  не  видно  и  не  слышно  совсем...  А,  вот
.он,  отдел  в  удаленном  закоулке:  лежат  два  темных
кирпича  черного  хлеба  да  три  батона  голеньких.  Вот
и  выбор  весь.  И  хлебный  дух,  едва  ли  не  век  царив¬
ший  здесь,  улетучился.  Да  что  там  дух,  на  фасаде  под
хлебной  вывеской  открылся  магазин  итальянской
обуви.  И  все  это  —  в  старом  филипповском  доме...
 Нет,  не  умеем  хранить  мы  дорогие  запахи  про¬
шлого...

В  АНГЛИЙСКОМ  КЛУБЕ
ШЛА  ИГРА...
 Нет,  далеко  не  всяк  вхож  сюда,  в  этот  изумитель¬
ный  красный  дворец  с  белыми  колоннами  под
фронтоном  фасада,  в  это  самое  красивое  и  самое  древ¬
нее  здание  на  Тверской.  Все  вокруг  горело  зимой
1812  года,  когда  жалкие  остатки  наполеоновской  ар¬
мии  тащились  мимо,  Тверская  полыхала,  а  дом  усто¬
ял,  как  несокрушимый  утес  в  море  пламени...  Не  всяк
был  вхож  в  Английский  клуб,  а  лишь  избранные
в  члены  его  тайным  голосованием,  и  то  после  длитель¬
ного  знакомства  и  множества  собеседований  с  каждым.
Даже  Гиляровский  не  был  удостоен  чести  состоять  чле¬
ном  этого  клуба,  хотя  и  был  частым  гостем.  Именно  он
и  оставил  подробнейшее  описание  устоев  и  поряд¬
ков,  принятых  за  этими  стенами.  Хотя  и  Лев  Толстой
его  описывал,  и  Грибоедов,  и  Пушкин,  и  Герцен,  и  дру¬
гие  великие.
 Не  всегда  располагался  здесь  Английский  клуб,
а  лишь  с  1831  года.  Прежде  принадлежал  этот  дворец
в  самом  центре  Москвы  поэту  Михаилу  Матвеевичу
Хераскову,  построившему  его  совместно  с  братом,  ге¬
нерал-поручиком,  во  второй  половине  XVIII  века.
Здесь  тайно  собирались  первые  московские  масоны,
среди  которых,  разумеется,  был  и  сам  хозяин.  После
войны  1812  года  дворец  купил  граф  Разумовский,  ре¬
шительно  пристроивший  боковые  изогнутые  крылья
флигелей.  И  надо  признать,  еще  красивее  дворец  этот

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 55
 сделался.  Вот  тогда-то  и  перебрался  сюда  Английский
клуб.
 Женщин  под  эти  своды  ни  под  каким  видом  не
пускали  —  даже  уборщиц  и  кухарок.  Разве  что  в  хоре
им  петь  дозволялось.  Мужские  дела  творились  за  эти¬
ми  стенами:  обсуждались  последние  новости  в  поли¬
тике  и  придворные  новости,  доходившие  в  Москву
с  некоторым  опозданием.  В  уютной  тиши  маленьких
залов  вершились  миллионные  сделки  и,  конечно  же,
крутилась  большая  игра,  где  под  заклад  ставились
имения  целиком,  с  крепостными.  И  в  бильярдной  во
втором  этаже  состояния  проматывались.
 Гиляровский  во  время  своего  последнего  посеще¬
ния  клуба  еще  застал  китайский  бильярд,  на  котором
азартный  Лев  Николаевич  Толстой  просадил  какому-
то  офицеру  аж  тысячу  рублей.  А  денег  не  было!  Скан¬
дал  грозил  разразиться  вселенский!  Тут  подъехал
деликатно  к  графу-писателю  некто  Катков,  редактор
«Русского  вестника»,  и  на  определенных  условиях
предложил  деньги  взаймы.  Толстой  расплатился,
а  вскоре  в  журнале  Каткова  появилась  повесть  «Ка¬
заки».  Пушкин  тоже  в  должниках  тут  ходил,  едва  не
отчислили  его  из  членов  клуба  за  неуплату  взносов.
Писал  жене:  «В  клубе  не  был,  чуть  ли  я  не  исключен,
ибо  позабыл  возобновить  свой  билет,  надобно  будет
заплатить  штраф  триста  рублей,  а  я  бы  и  весь  Англий¬
ский  клуб  готов  продать  за  двести».
 А  какие  пиры  затевались  здесь!  Ежели  что-нибудь
новенькое  появлялось,  чего  не  знала  еще  Москва,  то
сразу  сюда,  на  пробу.  Устрицы  всяких  сортов,  рыбка
изысканная  —  обязательно  по  сезону  —  когда  лосо-
синка,  когда  семужка.  И  настоечки  различные  по

56
 Л.Б.  Репин
 сезону  готовились  —  на  березовых  почках,  на  травах
российских,  на  листьях  —  все  по  рецепту  особому,
клубному.
 Потом  обосновался  здесь  Музей  революции,
вернее,  сразу  трех  революций,  с  первой  выставки
нового  времени  —  «Красная  Москва»,  открывшей¬
ся  в  1922  году.
 Ходили  и  мы,  конечно  же,  мальчишками  в  этот
музей.  С  конструктивным  интересом  разглядывали
мортирки  маленькие,  пулеметы  всякие,  другое  ору¬
жие  времен  Гражданской,  знамена  красных  полков,
фотографии  старинные  блекло-кофейного  цвета.
Интересно  нам  было  здесь.  Но  более  всего  врезалась
в  память  выставка  подарков  новому  вождю  мирового
пролетариата  товарищу  Сталину  на  его  день  рожде¬
ния  в  70  лет.  Наверное,  вождь  не  знал,  куда  девать
столько  подарков,  разместил  их  на  время  в  музее
и  разрешил  нам  посмотреть.  Вот  это  были  подарки!
 Автозаводы  изготовили  изумительные  автомо¬
бильчики  —  копии  своих  последних  моделей,  чтобы
вождь,  отрешаясь  от  государственных  дел,  мог  поиг¬
рать  с  ними  немного,  кинжалы  и  сабли  сказочной  кра¬
соты  с  инкрустацией  золотом.  А  табачная  фабрика
«Ява»  изготовила  модель  Кремля  из  плиточного  та¬
бака  и  папирос.  Если  аккуратно  нокуривать,  надолго
может  хватить.  Конфетный  гигант  «Красный  Ок¬
тябрь»  тоже  ничего,  кроме  шоколадного  Кремля,  не
придумал,  а  отказаться  от  столь  оригинальной  идеи
тогда  было  просто  немыслимо.  Меня  же  поразил  один
невзрачный  экспонат:  микроскоп,  возле  которого  про¬
хаживался  печальный  мужчина.  Мы  часами  стояли
в  очереди,  чтобы  попасть  в  музей,  и,  уж  конечно,  не

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 57
 уходили,  не  осмотрев  всего  досконально.  Так  вот,  на
предметном  столике  того  микроскопа  лежало  обык¬
новенное  зернышко  риса.  Печальный  гражданин,  уви¬
дев  мой  искренний  интерес,  предложил  заглянуть
в  окуляр  микроскопа.  Я  приложился  к  тубусу  —  и  обо¬
млел:  на  зернышке  был  выцарапан  портрет  товарища
Сталина!  А  чтобы  сомнений  не  оставалось,  стояла
и  подпись:  Сталин.  Не  знаю,  куда  подевалось  то  зер¬
нышко  —  может,  вождь  приказал  из  него  кашу  для
неимущих  сварить,  может,  в  щель  какую-нибудь  зака¬
тилось,  а  память  о  нем  осталась.
 Сейчас,  если  зайдете,  порадуетесь.  Великолепная
роспись  на  потолках  подлинная,  как  когда-то,  мра¬
морные  стены  сияют  первозданной  белизной,  хотя
и  покрыты  местами  мелкими  трещинами.  Трещины
те  —  как  морщины,  от  них  не  избавиться.  Мрамор¬
ные  колонны  как  будто  только-только  поставлены.
Забрался  я,  увлекаемый  любопытством,  и  на  чердак,
и  там  порядок:  могучие,  «родные»  стропила  —  высо¬
кие,  мощные,  из  дерева,  которые  кажутся  каменны¬
ми  теперь.
 В  залах,  конечно,  с  превеликим  трудом  угадыва¬
лись  чертоги,  описанные  Гиляровским,  а  чаще  всего
и  вообще  не  угадывались:  в  беге  времени  потерялась
память  о  том,  что  где  располагалось  в  Английском
клубе.  Не  трудно  найти  роскошное  помещение  библио¬
теки  с  мраморной  колоннадой  и  богатыми  фресками.
Каменный  зал  тоже  с  богатой  росписью  по  потолку,
буфетная  с  барельефами,  кариатиды  по  обе  стороны
входа  на  втором  этаже,  бильярдная  —  это  предполо¬
жительно.  Вряд  ли  когда-нибудь  удастся  точно  на¬

58
 Л.Б.  Репин
 звания  залов  в  клубе  восстановить.  Из  обстановки
ничего  не  осталось,  разве  что  несколько  предметов.
Сохранилась  пара  роскошных  бронзовых  люстр  —
подлинных,  клубных;  сияют  как  новенькие.  Вот,  по¬
жалуй,  и  все...
 А  возьмешь  книгу  Гиляровского,  пролистаешь  —
и  время  вдруг  оживает,  слышатся  голоса  давно  ушед¬
ших  людей...  Вот  ведь  что  Гиляровский  сделать  сумел.

СИЛУЭТ  В  ОКНЕ
 Когда  Гиляровский  впервые  увидел  ее,  выпорх¬
нувшую  из  обшарпанной  театральной  кареты
и  тут  же  исчезнувшую  в  подъезде  Малого  театра,  ему
показалось,  что  от  нее  исходило  необыкновенное  си¬
яние  —  розовое  в  тот  солнечный  мартовский  день.
 Князь  Петр  Платонович  Мещерский,  стоявший
рядом  с  Гиляровским,  сказал  негромко:  «Это  наша  бу¬
дущая  великая  трагическая  актриса.  Не  забудь  же  —
это  Ермолова».
 Да  как  же  забудешь,  раз  увидев  ее!  Она  двигалась,
как  видение,  а  голос  звучал  так,  что  заставлял  отре¬
шиться  от  всего  окружающего.  Они  были  одногодки,
но  Гиляровский  отчего-то  рядом  с  ней  ощущал  стран¬
ное  смущение,  как  если  бы  был  немного  влюблен.
Да  ведь  нет,  не  был  —  тогда-то  вообще  впервые  ее
увидел.  Но  и  потом,  спустя  многие  годы,  вот  такое
странноватое  чувство  смущения  он  рядом  с  Ермоло¬
вой  всегда  ощущал.
 Она  была  скорее  некрасива:  крупные  черты  лица,
а  нос  и  вовсе  мужской,  узкая  линия  губ,  казалось  бы,
лишенных  женской  привлекательности.  Вот  только  се¬
рые  глаза  излучали  притягательный  свет.  А  на  сцене
она  преображалась,  и  одно  ее  появление  неизменно
вызывало  восторг.  С  дебюта,  с  самых  первых  шагов  по
сцене  Малого.
 Судьба  время  от  времени  сводила  их,  в  одном  спек¬
такле  даже  играли  в  Воронеже.  Там  Мария  Николаевна

60
 Л.Б.  Репин
 и  подарила  ему  свою  фотографию  с  душевной  надписью.
В  Москве  тоже  мимоходом  встречались,  на  всяких
раутах,  заседаниях  Общества  российской  словеснос¬
ти,  юбилеях  известных  лиц,  и  всегда  она  находила
минуту,  чтобы  пообщаться  с  Владимиром  Алексееви¬
чем.  Им  было  о  чем  говорить:  она  его  книги  читала,
любила.  А  он  ее  разве  что  не  боготворил.  Потом,  уже
в  советское  время,  с  Ермоловой  что-то  случилось,  она
как  бы  замкнулась  в  себе,  в  своем  собственном  доме
на  Тверском  бульваре  и  никого  принимать  не  хотела.
В  Москве  знали,  говорили  об  этом  и  визитами  не  до¬
кучали.
 Гиляровский  часто  гулял  по  Тверскому  бульвару,
неизменно  проходил  мимо  этого  красивого,  ладного
дома,  о  котором  только  и  было  известно,  что  ему  бо¬
лее  200  лет,  а  кому  принадлежал,  кто  строил  —  о  том
ничего.  Есть  какое-то  смутное  предположение,  что,
возможно,  принадлежал  он  семье  графа  Уварова
в  XVIII  веке.
 Тверской  бульвар  в  начале  XX  века

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 61
 Однажды  в  Татьянин  день  Гиляровский  зашел
сюда  поздравить  Татьяну  Львовну  ГЦепкину-Купер-
ник,  жившую  в  третьем  этаже,  в  квартире  Ермоловой.
Беспокоить  Марию  Николаевну  он  не  собирался,  она
же,  узнав,  что  здесь  он,  сама  пригласила.
 Он  поднялся  по  скверной  черной  лестнице,  ухо¬
женной  не  хуже,  чем  старый  фамильный  шкаф,  про¬
шел  через  гостиную,  и  теперь  хорошо  сохранившуюся,
через  какую-то  темную  комнату,  отворил  дверь  с  тяже¬
лой,  плотной  гардиной  и  оказался  в  уютной  комнате
Марии  Николаевны.
 Его  больно  укололо  —  так  сильно  она  состарилась,
осунулась.  Однако  с  кресла  поднялась  и  пошла  на¬
встречу.  Глаза  смотрели  устало,  но  добро.  Гиляровский
склонил  голову  и  приложился  к  ее  горячей,  сухой
руке.  Она  в  голову  поцеловала  его.  Потом  усадила,
сказав:  «Вот  на  этом  кресле,  где  вы  сидите,  всегда  Ос¬
тровский  сидел...»
 Рассказал  обо  всем  этом  директору  Дома-музея
Ермоловой  Раисе  Ильиничне  Островской,  а  она  меня
прервала:  «Нет,  что-то  не  так.  Александр  Николаевич
умер  в  1886  году,  а  Мария  Николаевна  переехала  сюда
в  89-м  году».  Я  возразил:  «Но  ведь  Гиляровский  и  не
говорит,  что  Островский  именно  в  этом  доме  бывал.
Речь  только  о  кресле.  Оно  вполне  могло  стоять  и  в  ста¬
ром  доме  Ермоловой».  На  том  и  сошлись.
 Мария  Николаевна  прожила  в  доме  на  шумном
Тверском  сорок  лет  и  здесь  умерла,  в  скромной  спаль¬
не.  Дом-то  сам  по  себе  великолепен,  но  роскоши  при
жизни  Ермоловой,  да  и  после  в  нем  нс  было.  Только
необходимое,  но  все  —  со  вкусом.  Безмолвно  в  гости¬
ной  идут  часы,  как  будто  за  минувшие  десятилетия
ничего  не  случилось,  барометр  на  стене  бесстрастно

62
 Л.Б.  Репин
 предвещает  изменения  в  погоде  к  лучшему,  стоят  ряд¬
ком  орехового  дерева  стулья  —  доподлинно  извест¬
но  —  ее,  скромные  картины  на  стенах,  среди  которых
маленькая  акварель  Волошина  на  себя  обращает  вни¬
мание.  Лепнина  на  потолке  в  гостиной  тоже  ухожена.
 И  Белый  мраморный  зал  сохранился  отлично.
Здесь  и  сейчас  проходят  концерты,  даже  спектакли,
хотя  сцены  нет  и  не  было.  Совершенно  свободно
можно  зайти  прямо  с  улицы  и  попасть  вечерком  на
превосходный  концерт  русской  салонной  музыки
XVIII  века.  В  этих  старых  стенах,  где  играл  вот  на  этом
рояле  Шаляпин  и  за  который  садился  Чайковский,
музыка  звучит  как-то  особо  проникновенно...
 Стоит  старый-престарый  дом  на  Тверском  —  яр¬
кий,  нарядный,  обосновавшийся  здесь,  когда  и  само-
го-то  Тверского  в  помине  не  было.  Столько  больших
людей,  составляющих  гордость  России,  отворяли  две¬
ри  его...

В  БАНЬКУ  ЗАЛЕТЕТЬ  -
ДУШУ  ПОГРЕТЬ!
 Могу  доказать,  когда  надобно,  что
баня  российская  заступает  место  двух
третей  лекарств,  описанных  во  врачеб¬
ной  науке  и  в  большей  части  аптекар¬
ских  сочинений».
 Португальский  врач
Антонио  Нуньеса  Риберисо  Санхеца.
 «О  парных  российских  банях»
 Знаменитейшие  и  первейшие  из  всех  московских
бань  —  Сандуновские  в  известном  смысле  мож¬
но  считать  плодом  любви.  Плод,  конечно,  получился
своеобразный.  О  происхождении  этих  бань,  возник¬
ших  словно  бы  по  волшебству  на  пустом  месте,  у  трех
прудов  неухоженных,  возле  речки  Неглинки,  разно¬
толки  и  всевозможные  легенды  ходили:  и  в  самом
деле  невероятно,  что  придворный  петербургский
актер  Сила  Николаевич  Сандунов  на  свои  скромные
заработки  построил  банный  дворец.  Такого  быть  не
могло!  Но  и  супруга  его,  Елизавета  Семеновна,  мод¬
ная  певица,  смущавшая  покой  многих  почитателей
своего  таланта  и  обожателей  несомненной  ее  красо¬
ты,  не  обладала  и  толикой  средств  для  сооружения
такого  дворца.  Даже  и  сложись  они  в  своем  едином
стремлении  порадовать  москвичей  созданием  небы¬
валого  храма  чистоты  и  здоровья  —  все  равно  не  вы¬
тянуть  бы  им.  Так  что  же  тогда?  Кто  волшебство-то
сотворил?
 Похоже,  что  граф  Александр  Андреевич  Безбо¬
родко,  страстно  влюбленный  в  певицу-красавицу.  До¬
могался  он  ее  всеми  возможными  и  невозможными

64
 Л.Б.  Репин
 способами.  Добился  ли  —  не  известно,  но  как-то  во
время  спектакля  кинулась  Елизавета  к  ложе  Екате¬
рины  со  словами:  «Государыня!  Спаси  и  помилуй!»  —
так  ей  граф  докучал.  У  императрицы  был  разговор
с  Безбородко,  и  тот,  повздыхав,  смирился,  дозволил
Елизавете  выйти  замуж  за  молодого  красавца,  извест¬
ного  в  Петербурге  повесу  Силу  Сандунова.
 Венчались  они  в  Петербурге,  в  придворной  церк¬
ви,  и  Елизавета,  любимица  Екатерины,  получила  от
той  щедрый  подарок:  помимо  приданого  в  сундуках,
бриллиантовое  колье,  броши  и  серьги  с  бриллианта¬
ми.  А  еще  ларец  с  такими  же  камнями  прислал  ей  по¬
кинутый  и  по-прежнему  влюбленный  граф.  Силу  те
бриллианты  слепили  и  приводили  в  ярость,  потому
 Сандуновские  бани.  Фотография  XIX  века

Гассказы  о  Москве  и  москвичах
 65
 и  настоял  он  продать  их  и  часть  денег  отдать  в  сирот¬
ский  приют,  а  на  другую  построить  бани.  Благо,  что
землю  на  царицыиы  бриллианты  уже  купили  —  в  Мос¬
кве,  по  берегам  упрятанной  в  трубу  Неглинки.  Бани
получились  сказочные,  каких  в  Москве  прежде  не
было,  и  в  Петербурге  тоже.  Слава  о  них  по  всей  Рос¬
сии  пошла.
 Потом  Сандуны  содержал  банный  король  Бирю¬
ков,  а  еще  позже  они  оказались  в  закладе  у  миллионе¬
ра  Ивана  Фирсанова.  А  что  попадало  к  тому,  то  уж
навсегда  у  него  оставалось.
 Но  и  миллионеры  не  вечны,  и  после  его  смерти
хозяйкой  бань  стала  его  дочь  Вера.  Женщина  была
серьезная,  дотошная,  дела  все  вела  лично  и  в  каждую
цифирь  вникала.  Понятно,  что  красавец  гвардейский
поручик  Гонецкий  женился  на  Вере  с  прицелом  на  ее
миллионы,  но  честь  перестройки  бань  принадлежит
именно  ему.  Уговаривал  жену  —  надо,  мол,  пере¬
шибить  лучшие,  роскошнейшие  Центральные  бани
Хлудовых.  Уговаривать  женщин  умел  и  жену  в  оче¬
редной  раз  уговорил.  Выписал  из  Вены  известного
архитектора  Фрейденберга  и  в  1896  году  воздвиг  бан¬
ные  хоромы  на  месте  старых.  А  главной  их  достопри¬
мечательностью,  ради  которой  и  устремились  все
в  Сандуны,  стал  огромный  по  тем  временам  бассейн
во  втором  этаже.
 А  потом  Сандуны  воплотились  в  другой  любовной
истории.  Бани  простояли  восемьдесят  лет,  переходили
из  рук  в  руки,  пока  не  оказались  у  Веры  Фирсановой,
богатейшей  в  России  невесты,  дочери  почившего  ле¬
сопромышленника.  Вот  на  нее-то  и  положил  глаз  не¬
кто  Алексей  Гонецкий,  разорившийся  корнет,  отнюдь
не  желавший  и  далее  в  разорительном  состоянии  пре¬
 3  Рассказы  о  Москве  и  москвичах

66
 Л.Б.  Репин
 бывать.  То,  что  Вера  старше,  его  не  смущало,  конеч¬
но,  —  блеск  приданого  все  затмевал.
 Короче,  сломали  они  старые  Сандуны,  разнесли
по  кирпичику,  и  на  их  месте  в  1896  году  возвели  бан¬
ные  хоромы,  которые  и  поныне  стоят.  Гонецкий  за
строительство  взялся  самозабвенно  —  ездил  по  евро¬
пейским  столицам,  смотрел,  как  бани  устроены,  на¬
шел  модного  архитектора  из  Вены  —  Фрейденберга,
специалиста  по  баням,  но  все  в  проекте  переиначи¬
вал  по  ходу  дела,  стараясь  сделать  бани,  к  которым
в  России  больше  привыкли.  Правда,  вскоре  поручик
дела  забросил,  а  потом  и  вовсе  заложил  роскошные
бани  за  бесценок,  притом  тайком  от  супруги.  Вера
потратила  много  сил,  чтобы  вернуть  бани.  Мужа-мота
отшила,  даже  в  дом  пускать  запретила.  Гонецкий  стре¬
лялся,  но  не  столько  из-за  утраты  любви,  сколько  из-
за  возвращения  к  разорительному  своему  состоянию.
 А  бани,  хотя  строились  Фирсановой  и  принадле¬
жали  ей,  по-прежнему  назывались  Сандуновскими
и  никак  иначе.  Привыкли  москвичи  к  Сандунам,  и  все
тут.
 «Запрещается  мужскому  полу  старее  семи  лет  вхо¬
дить  в  торговую  баню  женского  полу  и  женскому
полу  —  в  торговую  баню  мужского  полу,  когда  в  оных
другой  пол  парится»,  —  издревле  такие  правила  уста¬
новили.
 А  мне  довелось  как-то  посетить  женское  отделение
Сандуновских  бань,  и  мне  там  понравилось!  Неслыш¬
но,  едва  касаясь  носками  пола,  пролетела  длинноно¬
гая,  стройная,  как  дымок,  струящийся  от  раскуренной
сигареты,  нимфа  и,  кокетливо  взмахнув  веничком,
скрылась  в  парной.  Дебелая,  могучая  царь-баба  гля¬
нула  исподлобья  на  визитера  в  штанах  и  неторопли¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 67
 во  повернулась  спиной.  Оплывшая,  как  прогоревшая
свеча,  старуха  с  мокрыми,  зелеными  от  времени  прядя¬
ми  волос  подняла  взгляд  подобно  Вию,  и  я  поспешил
прочь,  опасаясь,  как  бы  она  в  прах  меня  не  обратила...
 М-да...  По  правде  сказать,  подобная  картина  разыг¬
ралась  в  моем  воображении,  едва  я  переступил  порог
райских  кущ  Сандунов,  и  я  с  усилием  прогнал  виде¬
ние.  Был  санитарный  день,  и  гражданочки  в  белых
халатах  самого  разного  возраста  усердно  трудились,
наводя  блеск  и  лоск  во  вверенном  им  помывочном
подразделении.
 Странно,  что,  будучи  коренным  москвичом,  я  по¬
пал  в  Сандуны  только  в  последние  годы  учебы  в  шко¬
ле.  И  то  случайно:  шел  товарищ  с  отцом  и  меня
пригласили.  А  соблазнил-то  по-настоящему  Влади¬
мир  Алексеевич  Гиляровский.  Хотелось  увидеть  —  как
там  теперь,  сравнить  с  прочитанным.
 Сандуны  пятидесятых  годов  поразили  меня  не
только  тем,  что  были  похожи  на  старинный  дворец,
а  неожиданным  духом  своим.  Как  будто  перешагнул
я  некий  волшебный  порог  и  оказался  в  прошлом.
Выплыли  в  памяти  строки  лучшего  московского  бы¬
тописателя:  «В  этих  банях  перебывала  и  грибоедов-
ская  и  пушкинская  Москва,  та,  которая  собиралась
в  салоне  Зинаиды  Волконской  и  в  Английском  клубе...»
 Трудно  было  в  это  поверить.  Ну  ладно  —  Кремль,
Большой  театр,  Третьяковка.  А  тут  —  всего-то  —  баня.
Но  ведь  и  в  самом  деле  сохранились  тому  свидетель¬
ства.  В  Сандунах  любили  бывать  многие  московские
знаменитости,  помимо  Пушкина  и  Грибоедова.  Денис
Давыдов  любил  здесь  попариться,  Антон  Павлович
Чехов  тоже  частенько  заглядывал  в  старые  Сандуны,
а  одно  время  даже  жил  в  квартире  уже  в  новом  бан¬

68
 Л.Б.  Репин
 ном  дворце.  Кого  только  не  было  здесь!  Сандуны  —
это  город  в  городе,  государство  в  государстве.
 Помню,  потешались  мы  все  в  начале  шестидеся¬
тых  годов,  прочитав  в  газете  фельетон  о  двух  извест¬
ных  и  очень  хороших  актерах,  которые,  напившись
в  Сандунах,  пускали  часть  закуски  в  виде  килек  в  тот
самый  бассейн,  а  потом  ловили  ее  ртом,  подныривая,
войдя  в  роль  тюленей.
 Чего  только  не  вершилось  в  Сандунах!  И  судьбы
людские  решались  здесь  в  секретных,  неприметных
для  окружающих  переговорах,  и  деньги  здесь  отмы¬
вались,  и  отнюдь  не  чистые  сделки  заключались  —
всего  не  узнать.
 Как-то  заглянул  в  Сандуны  —  оживить  прошлое.
Высший  разряд,  по  счастью,  не  изменился,  и  дух  все
тот  же.  Но  это  отделение  теперь  только  для  богатых
людей.  В  первом  разряде,  где  подешевле  вдвое,  тоже
полный  комфорт  и  удобство.  И  чистота,  как  в  кар¬
тинной  галерее,  и  диваны  удобные,  и  репродукции
с  картин  Ренуара:  дамы  в  соблазнительных  неглиже,
и  главное  —  парилка  отменная!  И  что  совсем  уж  неве¬
роятно  —  ни  одного  текущего  крана.  С  доисториче¬
ских  времен  такого  здесь  не  бывало!
 Дорога  баня  нам.  Потому  что  в  баню  ходят  не  толь¬
ко  мыться,  но  и  для  того  еще,  чтобы  грехи  отмыть,
душу  отогреть.  Выйдешь,  попарившись,  и  все  вокруг
другим  каким-то  кажется  —  лучше,  добрее.  Издавна
замечено:  баня  делает  нас  не  только  чище.  Она  делает
нас  лучше.
 Русскую  баню  распробовали  и  иностранцы  —  ни¬
чего  подобного  Сандунам  они  и  не  видывали.  С  боль¬
шим  удовольствием  ходят  погреться.  Жан  Клод
Ван-Дамм  совершенно  разомлел  от  неописуемого

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 69
 удовольствия,  а  когда  после  бани  ему  поднесли  стакан
водки  и  соленый  огурец,  и  вовсе  отказался  уходить,
хотя  в  Большой  театр  на  балет  надо  было  спешить.
Все  первое  отделение  балета  просидел  в  Сандунах
в  высшем  разряде  и  только  на  второе  уехал.  Говорят,
и  сейчас  Сандунами  грезит...
 К  банному  делу  готовили  с  детства,  лет  с  десяти-
двенадцати  везли  мальчишек  в  Москву  из  деревень
к  родственникам  да  знакомым,  в  банях  работающим.
И  как-то  само  собой  сложилось,  что  в  основном  шли
в  банное  дело  из  Зарайска,  Рязани,  Тулы,  Каширы
и  Веневского  уезда.  Существовала  внутри  самой  бани
и  своя,  свято  соблюдаемая  табель  о  рангах.  Париль¬
щики,  к  примеру,  жалованья  от  хозяев  не  получали,
как  и  харчей,  впрочем,  а  пробавлялись  исключитель¬
но  подачками  от  своих  клиентов,  на  их  усмотрение
полагаясь,  поскольку  и  таксы  не  было.  Более  того,
половину  заработанных  денег  хозяину  отдавали.
 Но  едва  ли  не  главной  фигурой  в  банном  простран¬
стве  (были  и  «пространщики»)  являлись  «кусочники».
Они  платили  деньги  за  аренду  хозяину,  бдительно  сле¬
дили  за  получением  чаевых,  по  своему  разумению  на¬
нимали  и  увольняли  рабочих,  а  также  собирали  дань
с  «раздевальщиков».  Кроме  того,  «кусочники»  стира¬
ли  банное  белье,  следили  за  чистотой  во  всех  поме¬
щениях  и  отвечали  за  пропажу  вещей.  А  воровство,'
даже  в  дорогих  банях,  куда  кто  попало  не  хаживал,
было  промыслом  повседневным,  обычным.  Владимир
Алексеевич  Гиляровский,  знаток  московских  бань,
рассказывал,  что  существовали  даже  особые  корпо¬
рации  банных  воров.

70
 Л.Б.  Репин
 Особой  статьей  в  банном  деле  всегда  были  веники,
и  везли  их  в  первопрестольную  возами  из  окрестных
деревень:  березовые,  дубовые,  с  можжевельником,
с  парой  смородиновых  веток  вложенных.  На  хорошую
баню  в  день  по  тысяче  штук  веников  в  день  уходило.
Веники  и  сейчас  в  бане  дадут.  Размочишь  перед  па¬
рилкой,  а  как  размякнет,  как  дух  леса  пойдет  —  самое
время  себя  им  охаживать.  Или  услугой  за  услугу  по¬
просить  похлестать.  Баня  хороша  еще  тем,  что  в  ней
притворяться  не  надо,  каждый  гол,  как  осиновый  кол.
Тут  быстро  сходятся  и  находят  общий  язык,  хотя
и  ненадолго.  Как  единоверцы  в  храме.
 Как-то  занесло  меня  попутным  добрым  ветром
в  Банный  проезд  —  он  начинается  от  улицы  Гиляров¬
ского,  —  где  располагаются  бани,  носящие  славное  имя
поручика  Ржевского.  Бани  только-только  открылись
после  неполного,  но  тем  не  менее  капитального  ре¬
монта,  к  которому  вынужденно  приступили  после
того,  как  в  самый  разгар  помывочных  мероприятий
рухнула  старая,  ветхая  крыша  и  весь  люд,  позабыв
прикрыться  мочалками,  мигом  выпорхнул  на  фев¬
ральский  мороз.
 Историческое  прошлое  Ржевских  бань  покрыто
мраком  неизвестности,  никаких  сведений  об  их  про¬
исхождении  мне  не  удалось  раздобыть,  но  считается,
что  им  полторы  сотни  лет.  Выходит,  поручик  Ржев¬
ский  вполне  мог  сюда  захаживать.
 Одни  из  самых  старых  в  Москве  —  Астраханские
бани.  По  легенде,  трое  астраханских  купцов  построи¬
ли  их  в  1887  году,  но  документов  о  том  не  сохрани¬
лось.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 71
 Обложился  я  как-то  всякими  справочниками  мос¬
ковскими  и  прочими  книгами,  собираясь  учет  банный
проделать,  из  собственного  опыта  вспомнилось  что-
то,  а  итог  вышел  плачевный:  еще  в  конце  XIX  века
в  Москве  работало  более  60  больших  общественных
бань,  а  сейчас  те,  что  остались,  по  пальцам  счесть
можно.  Знаменитые  Центральные  исчезли,  на  месте
Зубаревских  —  многоэтажная  стройка,  Доброслобод¬
ских  нет,  Хлебниковских,  Дангауэровских,  Мошков-
ских,  Оружейных,  Сущевских  —  тоже  нет.  Вымерли,
как  динозавры,  не  сумев  выстоять  в  новых  условиях
нашей  быстротекущей  жизни...
 Эх,  кабы  в  бане  да  потереть  бы  спинку  Мане...
А  так,  сижу  в  парной,  и  нечто  радостное  случается  со
мной...
 нейН

ПОСТАВЛЕН
 В  ОЗНАМЕНОВАНИЕ  ПОБЕДЫ
 Отчего-то  это  здание,  воздвигнутое  на  семи  мос¬
ковских  ветрах,  могучее,  массивное,  так  и  хочет¬
ся  сказать  —  широкоплечее,  напоминало  мне  старого,
заслуженного  генерала,  застывшего  на  смотру,  невоз¬
мутимо  взиравшего  на  происходившее  вокруг...
 Мальчишками  мы  часто  бегали  к  Манежу  маши¬
ны  смотреть.  Знали,  что  в  нем  правительственный  га¬
раж  размещается.  Когда  высокие  и  широкие  ворота
распахивались  и  слегка  приоткрывалось  загадочное,
тускловато  освещенное  внутреннее  пространство,
дыхание  перехватывало  —  таким  величием  и  государ¬
ственным  значением  дышало  здание...  А  уж  когда  из
ворот  сверкающие  машины  скатывались,  тут  просто
праздник,  парад  открывался!  Повезет,  так  длинный,
приземистый,  похожий  на  ухоженную  таксу  «Хью¬
летт-Паккард»  можно  увидеть  или  «Бьюик»  —  ни  дать
ни  взять  божья  коровка,  разве  что  не  конопатая.
Ну  а  в  основном,  конечно,  обитали  в  том  дворце-
гараже  довоенные  «эмки»  и  роскошные  «ЗиСы».  Вот
таких  небожителей  сиятельному  Манежу  на  своем
веку  пришлось  потерпеть.
 Выстроить  Манеж  (экзерциргауз)  надумал  Алек¬
сандр  I.  Он  собирался  заехать  в  Москву  осенью
1817  года  и  велел  к  тому  сроку  здание  возвести.  Усло¬
вие  стояло  одно:  внутри  должен  свободно  развернуться
пехотный  полк.  Хотелось  царю,  чтобы  здесь  парадом

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 73
 пехота  ходила,  полковые  оркестры  гремели,  чтобы  ка¬
валерия  имела  возможность  свою  мощь  показать.  Что
и  говорить,  задача  перед  архитекторами  и  инженера¬
ми  стояла  необычайная,  сложная.
 Строился  Манеж  по  проекту  знаменитейшего  ин¬
женера,  генерала  А.А.  Бетанкура,  а  всю  архитек¬
турную  отделку  доводил  великолепный  О.И.  Бове.
Со  стройкой  —  первой  столь  крупной  в  послепожар-
ной  Москве  —  спешили,  торопились  успеть  к  празд¬
нованию  пятилетия  победы  над  Наполеоном.
 Задумывалось,  что  экзерциргауз,  как  тогда  Ма¬
неж  называли,  станет  одновременно  и  памятником
Великой  победы.  Потому  и  замысел  величествен,
потому  и  размах  грандиозный,  по  тем  временам  —
небывалый.  По  праву  гордились  создатели  и  моск¬
вичи:  во  всей  Европе,  а  может,  и  в  мире  даже  не  было
такого  выдающегося  сооружения.  Почти  пятьдесят
метров  пролета  —  и  ни  единой  опоры  внутри.  И  вдо-
 Манеж

74
 Л.Б.  Репин
 бавок  решен  проект  исключительно  в  деревянных
конструкциях  перекрытия.  Смело,  необычно  по  тем
временам.
 С  самого  начала  предполагалось,  что  в  экзерцир-
гаузе  будут  проходить  военные  смотры,  парады,  и  на
его  открытии  30  ноября  1817  года  сводный  гвардей¬
ский  полк  числом  в  две  тысячи  человек  маневрировал
под  этими  сводами  —  под  оркестр  делал  проходы,  —
перестраивался,  менял  направление,  продвижения  —
короче,  парадом  ходил,  как  по  площади.  В  газетах  пи¬
сали  тогда:  «...Огромности,  архитектуре  и  конструк¬
ции  кровли  точно  в  Европе  нет  подобного!»
 А  потом  чего  только  не  было  в  стенах  Манежа.
Цирковые  представления,  ярмарки,  концерты,  на  ко¬
торых  до  12  тысяч  собиралось,  даже  трек  устраивался
и  проводились  соревнования  велосипедистов.  Но  это
еще  ничего:  народные  гулянья  проходили  в  Манеже.
Колоссальный  зал  тогда  убирался  разноцветными
гирляндами,  цветами,  флагами,  сколачивались  мно¬
гочисленные  подмостки  для  выступления  акробатов,
куплетистов,  хоров,  фокусников,  повсеместно  торго¬
вали  питьем  и  закуской  —  в  праздничный  город  пре¬
вращался  Манеж.
 Ну  и,  конечно,  выставки  самые  разнообразные  —
от  «домашних»,  московских,  до  международных:  пер¬
вая  Российская  сельскохозяйственная,  первая  в  Рос¬
сии  международная  автомобильная  выставка,  смотры
собак,  цветочные  ярмарки,  художественные  верниса¬
жи  —  все,  что  ни  выдумать,  —  все  когда-нибудь  да  по¬
бывало  в  Манеже.
 Сам  же  Манеж  ветшал  и  ветшал...  Перед  Великой
Отечественной  войной  старые  деревянные  стропи¬
ла  заменили  стальными,  а  в  1957  году  из  опасения,

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 75
 что  перекрытия  могут  обрушиться,  поставили  с  пол¬
сотни  стальных  нелепых  колонн.  И  все.  Лишился
Манеж  самого  главного:  своей  неповторимой  сущ¬
ности  —  высоты,  простора,  воздуха...  Самобытность
пропала...
 Да,  одна  болезнь  гложет  старые  дома  и  старых  лю¬
дей:  болезнь  под  названием  старость.  И  если  для  лю¬
дей  она  неизлечима,  нет  от  нее  никакого  спасения,  то
хотя  бы  творения  их  рук,  вот  как  Манеж,  от  разруши¬
тельной  старости  все  же  можно  было  спасти.
 Так  казалось,  но  не  спасли,  не  уберегли...
 Нещадный  пожар,  разразившийся  17  марта
2004  года,  уничтожил  в  этом  знаменитом  памятнике
эпохи  классицизма  все,  что  только  огонь  может  вооб¬
ще  уничтожить.
 На  следующий  день  рано  утром  я  был  возле  Мане¬
жа,  ходил  вокруг,  делал  снимки,  и  сердце  сжималось
болью  за  этот  памятник...  Еще  не  уехали  пожарные,
и  дым  струился  из  его  разверстого  чрева.  Казалось,  не
одинокое  здание  уничтожил  огонь,  а  целый  город...
 Но  стены  выстояли,  даже  барельефы  на  них  со¬
хранились.  Могучие  стены  огонь  не  смог  одолеть.
И  затеплилась  надежда:  нет,  не  уничтожен  Манеж  и
только  время  потребуется,  чтобы  его  возродить.
 Восстановительные  работы  начались  сразу  после
пожара.  В  числе  первых  на  пепелище  пришли  и  архе¬
ологи.  Главный  археолог  Москвы  Александр  Григо¬
рьевич  Векслер  рассказал,  что  в  XII  веке  на  том  месте,
где  Манеж  построили,  стояла  слобода  охранного
Стремянного  полка.  От  нее,  конечно,  ничего  не  оста¬
лось,  кроме  единственного  сруба,  зато  высотой  в  двад¬
цать  венцов.

76
 Л.Б.  Репин
 Множество  всяких  находок  удалось  сделать  в  Ма¬
неже:  три  с  половиной  тысячи  разных  предметов  —
топоры,  стрелы,  изразцы,  двуручный  меч  времен  оса¬
ды  Тохтамышем  Москвы  (1382),  замечательный  клад
золотых,  серебряных  и  медных  монет.  Особо  удачной
находкой  можно  считать  двухрублевую  монету  пет¬
ровского  времени  —  таких  сохранилось  мало.
 Отдал  нам  старый  Манеж  все,  чем  владел  и  что
скрывал  в  своих  недрах  и  стенах  многие  века.

ЗАВЕРНУЛ  В  ТРАКТИР  -
УСТРОИЛ  СЕБЕ  ПИР!
 Отчего  в  России  всегда  любили  трактир...  То  ли
оттого,  что  давал  он  мужичкам  возможность
хоть  на  краткое  время  оторваться  от  заурядности  жиз¬
ни,  от  забот  отряхнуться,  вкусно  и  сытно  поесть  за
ерунду  какую-нибудь,  а  потом  снова  кинуться  с  голо¬
вой  в  бурное  коловращение  жизни.  Сам  дух  трактир¬
ный  к  себе  привлекал  —  гул  возбужденных  голосов,
несущийся  со  всех  сторон,  аппетитные  запахи  привыч¬
ной  еды,  громкий  смех,  неожиданно  возникающий
и  внезапно  обрывающийся,  взмыленные,  неутомимые
половые,  виртуозно  снующие  между  столами...  Здесь
всяк  равен  всякому.  Потому  что  каждый  здесь  в  круге
своем.  В  своей  тарелке.  Вот  что  такое  —  трактир.
 Не  было,  наверное,  русского  писателя,  не  любив¬
шего  в  трактир  заглянуть.  Жизнь  там  открывалась
естественной  своей  стороной,  и  всякий  поневоле  ста¬
новился  ее  наблюдателем:  дух  всеобщего  компаней-
ства,  когда  любой  готов  был  открыть  душу  любому,
оказавшемуся  рядом,  за  столом  со  стопкой  в  руке.
 Гиляровский,  как  никто  другой,  знал  московские
трактиры,  любил  по  ним  побродяжничать,  а  то  и  уеди¬
ниться  с  блокнотом  где-нибудь  подле  окна.  И  очень
много  писал  о  них.
 В  конце  XIX  и  в  начале  XX  века  трактиров  в  Моск¬
ве  было  видимо-невидимо  —  тьма!  На  любой  вкус  были
трактиры.  Один  из  них  —  в  самом  центре,  в  Столешни-

78
 Л.Б.  Репин
 ковом  —  на  том  месте,  где  теперь  дом  №  6,  облюбовали
извозчики,  другой  —  возле  Савеловского  вокзала  —
сапожники.  Существовали  и  совсем  уж  простецкие
трактиры,  куда  захаживали  даже  миллионщики  —
московские  миллионеры  и  сидели  не  в  кабинетах,  хотя
и  таковые  имелись,  а  в  общем  зале,  среди  самого  обык¬
новенного  люда,  из  которого  и  сами  вышли  когда-то.
 Среди  старейших  в  Москве,  чисто  русских  тракти¬
ров  Гиляровский  в  первую  очередь  называет  три  толь¬
ко,  существовавших  еще  с  первой  половины  XIX  века:
«Саратов»,  трактир  Гурина  и  заведение  Егорова.  По¬
нятное  дело,  ни  от  одного  из  них  и  следа  не  осталось.
Даже  и  домов,  где  помещались  они.  Но  в  свое  время
славились  и  почитались,  как  никакие  другие.  Даже  пе¬
реходя  из  рук  в  руки,  меняя  хозяев,  сохраняли  эти  за¬
ведения  свое  первостатейное  положение.  Потому  что
традиции,  налаженную  кухню  со  своими,  доморощен¬
ными  рецептами  более  всего  берегли.  Как,  к  примеру,
трактир  Ивана  Тестова,  перекупленный  с  согласия  его
хозяина,  миллионера  Патрикеева,  у  зазевавшегося
Егорова.  Слава  тестовского  трактира  забила  всех!
Особенно  любим  он  был  у  театральной  публики,
в  очередях  стоявшей  у  входа  в  него  после  спектаклей.
 Подбор  обслуги  в  трактиры  всегда  считался  делом
ответственным,  тонким.  Так  повелось,  что  набирали
в  трактирную  службу  поначалу,  с  давнего  времени,
«ярославских  водохлебов»  и  только  потом  —  из  окрест¬
ных  Москве  губерний.  Половых  готовили  несколько
лет  из  неумелых  мальчишек,  привезенных  в  учебу  ро¬
дителями.  И  порядок  был  такой,  не  обойти:  сначала
определяли  на  год  в  судомойку.  Если  молодой  чело¬
век  проявлял  сметливость,  его  переводили  в  кухню  —
вникать  в  подачу  кушаний.  И  здесь  ему  открывали

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 79
 таинство:  какое  блюдо  как  называется  и  что  к  чему
подавать  —  вино  какое,  соусы  и  всякое  прочее.  Пол¬
года  отводилось  на  постижение  этой  премудрости.
Но  и  это  не  все:  еще  четыре  года  мальчик  бегал  в  под¬
ручных  —  учился  принимать  заказы,  убирал  со  стола,
накрывал  и  лишь  на  пятый  год,  накопив  полдюжины
белых  рубах  из  мадаполама,  а  лучше  —  дорогого  гол¬
ландского  полотна,  переводился  в  половые.  К  тому
времени  он  уже  понимал,  что  рубашки  всегда  долж¬
ны  сиять  белизной  —  упаси  Бог,  пятнышко,  и  быть
тщательно  выглаженными.
 Пропали  трактиры  в  советское  время.  Свели  их
на  нет,  как  пережиток  отжившего  прошлого.  И  слово-
то  само  —  «трактир»  едва  ли  не  ругательством  стало
считаться.  Пока  не  дошло:  трактир  в  России,  в  Моск¬
ве  —  нечто  совершенно  особенное,  в  полном  смысле
народное  заведение.  Как,  скажем,  кафе  у  французов.
Только  нечто  большее  по  смыслу  и  значению.
 Ходил-ходил  по  Москве,  правда  по  центру  все,
в  поисках  трактира  —  только  четыре  нашел.  И  ни  один
из  них,  по  сути  дела,  на  трактир  не  похож:  и  в  зданиях
современных  располагаются,  и  еду  в  них  заморскую
подают.  Вздохнул  бы  горестно  Владимир  Алексее¬
вич  Гиляровский  и  ус  в  задумчивости  меж  пальцев
потер  бы...
 И  вдруг  на  Сретенке,  по  левую  руку,  если  идти  от
Садового  кольца,  вижу  вывеску:  «Трактир  «Кураж».
Совсем  недавно  был  здесь  и  ничего  такого  не  увидел.
Старый  московский  дом,  крутая  мраморная  лестни¬
ца  в  глубокий  подвал,  а  там  —  уютный  погребок  из
двух  маленьких  зальцев,  низкие  сводчатые  потолки,
на  стенах  —  фрески,  от  руки  написанные:  Сретенские
ворота,  другие  места  старой  Москвы.

80
 Л.Б.  Репин
 Здесь  неожиданная,  интересная  встреча  у  меня
состоялась.  Обслуживала  небольшая  компания  моло¬
дых  приветливых  людей,  которой  верховодил  Сергей
Писарев.  Как  выяснилось,  Сергей  —  прямой  потомок
старого  дворянского  рода  Писаревых,  ведущего  свое
начало  со  времен  великого  князя  Василия  Василье¬
вича.  Немногие  из  фамильных  реликвий  удалось
в  семье  сохранить  —  время  было  не  то,  когда  почита¬
лись  дворянские  корни,  но  шпага  одного  из  прадедов
Сергея  с  гербом  рода  Писаревых  уцелела  все  же.
 Сергею  давно  хотелось  открыть  в  Москве  трактир
в  духе  старого  времени,  где  все:  интерьер,  кухня,  даже
музыка  —  было  бы  истинно  русским.  Нашли  подхо¬
дящий  подвал  на  Сретенке,  заброшенный,  наполовину
затопленный,  и  за  три  месяца  превратили  в  прият¬
нейшее  заведение,  где  не  только  приятно  отдохнуть,
но  и  кормят  отменно.  «Почему  именно  «Кураж»?»  —
спросил  я  его.  «Слово  хоть  и  французское,  а  отражает
русский  характер.  Так  мне  кажется».
 Мне  этот  человек  понравился.  Он  молод,  любит
родной  город  и  очень  хочет,  чтобы  и  дети  его  так  же
этот  город  любили.  И  чтобы  все,  кто  придет  в  новый
московский  трактир,  наш  город  любили.  Он  много  для
этого  сделал.
 А  моя  бабушка,  царство  ей  небесное,  говорила
«трахтир»,  вспоминая  о  былом,  и  это  выходило  как-
то  очень  по-домашнему.  Так  ведь  действительно  ста¬
рый  добрый  трактир  был  и  как  бы  вторым  домом  для
всякого,  кто  искал  общения  или  покоя,  молчаливого
слушателя  или  отчаянного  застольного  спорщика.  Все
уживалось  в  его  задушевной  и  в  то  же  время  компа¬
нейской  атмосфере,  насыщенной  бередящими  аппетит
ароматами,  жарким  гомоном  гуляющих  мужичков,

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 81
 звоном  стаканов,  —  да  разве  скажешь  о  трактире  луч¬
ше,  чем  он  мог  бы  сказать  сам  о  себе...
 Рекордное  количество  трактирных  заведений
в  России  пришлось  на  1894  год  и  перевалило  за
42  тысячи,  а  уже  на  следующий  год,  когда  ввели  госу¬
дарственную  питейную  монополию  на  продажу  креп¬
ких  напитков,  число  трактиров  сократилось  до
39  тысяч  с  небольшим.  Теперь  же  трактиров  в  России
и  вовсе  не  считано  —  потому  что  считать  почти  нечего.
А  в  Москве,  столице  нашей,  их  —  раз-два  да  обчелся.
 Да,  в  упадок  пришел  в  России  трактирный  про¬
мысел.  Владимир  Сергеевич  Михалков,  президент
Ассоциации  «Народный  трактир»,  известнейший
российский  кулинар,  изобретатель  в  своем  изыскан¬
но  вкусном  деле,  выглядит  человеком  вполне  здоро¬
вым,  хотя  при  этом  и  отчаянно  болеет.  За  это  поте¬
рянное  трактирное  дело  и  болеет.  И  прежде  всего  за
возрождение  русской  национальной  кухни.  Человек
энергичный  и  склонный  к  рубленым  выражениям,  он
заверяет:  «Если  мы  потеряем  национальную  кухню,
мы  потеряем  нацию!»
 В  самом  деле,  разве  не  обидно:  во  всякой  стране
есть  своя  национальная  кухня,  которая  бережно  со¬
храняется,  поддерживая  здоровье  своих  сограждан
и  привлекая  любознательные  желудки  заезжих  гостей,
а  у  нас  —  нет.  Даже  и  во  всей  Москве  вряд  ли  найти
место,  где  подавали  бы  исключительно  русские  яства.
Слава  Богу,  есть  хоть  люди,  которые  хранят  таинства
русской  кухни.  Сам  Михайлов  в  своих  кулинарных
произведениях  использует  только  российские  коре¬
нья  и  травы,  коих  у  него  припасено,  по-моему,  на  все
случаи  жизни.  Даже  и  чаи  он  такие  делает  из  трав
и  прочих  отечественных  растений.

82
 Л.Б.  Репин
 Возрождение  трактирного  промысла  —  предмет
особых  забот  Михайлова.  Какой  же  трактир  без  под¬
линно  народной  кухни?  Близкой  по  духу  нашим
людям,  которые  даже  и  генетически  давным-давно
сжились  с  ней.
 Эхма...  Ходил  из  трактира  в  трактир,  поистер  ко¬
шелек  свой  до  дыр...

ПРИТИХШАЯ  УСАДЬБА  ТОЛСТОГО
 Тишиной  и  покоем  веет  от  этого  дома.  Даже  труб¬
ный  глас  огромного  города  не  может  обеспокоить
его,  и  он,  сложенный  почти  двести  лет  назад  из  корабель¬
ной  сосны,  представляется  неприступной  каменной
крепостью,  перед  которой  отступает  и  само  всесиль¬
ное  время.
 Страшно  не  хотелось  Льву  Николаевичу  переез¬
жать  в  Москву,  но  супруга  его,  Софья  Андреевна,
тяготившаяся  деревенской  жизнью  в  Ясной  Поляне,
непрестанно  его  уговаривала,  неутомимо  настаива¬
ла  —  как  же  дети-то  в  сельской  глуши  будут  расти?  —
и  Толстой,  приглядев  продававшийся  дом  Арнаутова
в  Хамовническом  переулке  между  Москвой-рекой
и  Девичьим  Полем,  решился  купить  его.  Главное,  что
подтолкнуло  Толстого,  помимо  самого  обширного
дома,  —  сад,  что  примыкал  к  нему  сзади.  Сад  был  рос¬
кошный  —  большой,  разросшийся,  с  липовой  аллеей,
яблонями  и  даже  с  колодцем,  о  котором  говорили,  буд¬
то  вода  в  нем  ничуть  не  хуже  знаменитой  мытищин¬
ской.  Да  так  ведь  и  было  на  самом  деле.  И  то,  что  в  доме
не  провели  электричества,  что  не  было  в  нем  ни  водо¬
провода,  ни  канализации,  —  все  это  очень  устраивало
Льва  Николаевича,  так  ему  хотелось,  и  ничего  он  пе¬
ределывать  не  собирался.  Только  главный  дом  над¬
строил.  Осенью  1882  года  семья  Толстых  перебралась
в  свою  городскую  усадьбу.

84
 Л.Б.  Репин
 Здесь  Толстой,  смирившийся  с  неизбежностью
зимней  жизни  в  Москве,  пробытовал  девятнадцать
холодных  зим;  Можно  сказать,  и  лет,  потому  что
только  на  лето  семья  выезжала  в  Ясную  Поляну.  Здесь
Толстой  пережил  и  краткие  мгновения  счастья,  и  тра¬
гедию,  потеряв  под  кровом  этого  теплого  дома  сына
Ванечку,  месяца  не  дожившего  до  семи  лет,  —  добро¬
го,  сердечного  мальчика,  притом  талантливого,  кото¬
рого  нельзя  не  любить  было.  Но  писалось  Толстому
хорошо  в  этих  покойных  стенах  —  обрадованно  о  том
говорил.  Тут  написал  он  «Воскресение»,  «Крейцеро-
ву  сонату»,  «Власть  тьмы»,  рассказов  множество.
В  небольшом  кабинете  в  отдаленном  углу  дома,  за
приземистым,  просторным  столом  мореного  дуба
с  резными  ножками,  где  и  сейчас  лежат,  будто  он  толь¬
ко-только  оставил  их,  две  ручки  вишневого  дерева,
стоят  чернильный  прибор  из  малахита,  простое  пресс-
папье,  два  скромных  бронзовых  подсвечника.  Низ¬
кий  потолок  —  такой,  что  и  рукой  можно  коснуться,
мягкий  кожаный  диван  и  кресла  —  здесь  Лев  Никола¬
евич,  когда  не  работал,  любил  гостей  принимать.  Уют¬
но  и  тихо:  окна  выходят  в  сад,  и  город,  обложивший
усадьбу,  даже  не  вспоминается.
 Кто  только  тут  не  был!  Все  люди,  составлявшие
гордость  России,  почитали  счастьем  здесь  побывать  —
как  же,  быть  в  Москве  и  к  Толстым  не  заглянуть!  Две¬
ри  его  дома  всегда  были  открыты,  и  прислуге  было
приказано  всех  принимать,  хотя  приемным  днем  счи¬
тался  сначала  четверг,  а  потом  суббота.
 Нынешнее  поколение  москвичей  как-то  призабы¬
ло  о  самом  существовании  городской  усадьбы  Тол¬
стого.  Ясная  Поляна  у  всех  на  слуху,  там  могила  его

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 85
 и  там,  в  конце  концов,  Лев  Николаевич  прожил  поч¬
ти  шестьдесят  лет.  Но  ведь  и  здесь  осталась  часть  его
жизни,  и  эти  стены  согревало  его  дыхание...
 Когда  я  в  первый  раз  пришел  сюда  —  мальчишкой
седьмого  класса  со  школьной  экскурсией,  —  дом  оста¬
вил  меня  совершенно  холодным.  Все  в  нем:  и  мебель,
и  утварь  всякая,  и  мелкие  предметы  в  каждой  из  шест¬
надцати  комнат  —  казалось  бутафорией,  ловкой,
умелой  подделкой.  Просто  невозможно,  чтобы  все  на¬
стоящее  было!  И  товарищи  мои  тоже  посмеивались,
когда  нам  говорили:  «А  вот  эту  скатерть  Софья  Анд¬
реевна  сама  связала»...  Чтобы  графиня  сама  вязала?
Нет  уж,  не  надо,  не  дураки.  Но  в  этом  доме  все  насто¬
ящее.  Просто  тогда  мы  не  были  готовы  к  встрече  с  ве¬
ликим  человеком.  Потому  и  дом  мертвым  казался.
Тогдашнее  недоверие  вырастало  из  непонимания.
Теперь  великий  хозяин  дома  отчего-то  показался  мне
ближе  во  времени,  чем  когда  я  первый  раз  переступил
этот  порог.  Тогда  представлялось,  что  время  Толсто¬
го  —  дальняя  старина,  а  теперь  вижу:  совсем  недавно,
почти  вровень  с  нами  он  жил.  Дом  поневоле  застав¬
ляет  об  этом  подумать.
 Он  обладает  необыкновенной  притягательной  си¬
лой.  И  в  самом  деле  не  верится,  что  в  прихожей,
темноватой  и  тесненькой,  висит,  будто  минуту  назад
повешенная,  енотовая  дорожная  шуба  Льва  Никола¬
евича.  Гиляровский  ее  описывал:  садился  Толстой
в  возок  и,  прежде  чем  полог  накинуть,  аккуратно
в  шубу  запахивался.  Поднимаешься  по  парадной  лест¬
нице  на  второй  этаж  и  сразу  же  видишь  две  картины,
подаренные  Толстому  художником  Н.Е.  Сверчко¬
вым,  —  «Холстомер»,  молодой  и  в  старости,  никому
не  нужный  уже...

86
 Л.Б.  Репин
 Совершенно  нет  ощущения,  что  дом  давно  и  на¬
всегда  оставлен  хозяевами.  Так  все  в  нем  просто,  ес¬
тественно.  Вот  две  пары  обуви  —  ботинки  и  сапоги,
сшитые  самим  графом  Толстым.  Расписка  Фета:
«Сшиты  автором  «Война  и  мир».  Заплатил  6  руб.».
Работа  отменная,  не  сказать,  что  рукоделие  графа.  Тут
же,  в  каморке  у  кабинета,  лежат  на  полу  две  неболь¬
шие  гантельки  —  разминался  ими  Лев  Николаевич,
велосипед,  неизгладимо  запавший  в  память  мне  с  дет¬
ства:  уже  в  старости  Толстой  учился  ездить  и  очень
гордился,  что  не  свалился  ни  разу.
 В  светленькой,  совсем  небольшой  комнатенке  —
объемистый  деревянный  сундук.  Задаю  хранителю
нескромный  вопрос  —  а  что  в  нем?  «Скрытая  экспо¬
зиция»,  —  не  очень  охотно  мне  поясняют.  Оказывает¬
ся,  нижнее  бельишко  Софьи  Андреевны,  ее  песцовые
воротники  —  очень  любила,  а  еще  —  ее  же  суконные
панталоны,  надевавшиеся  исключительно  зимой,  для
тепла.  Панталоны  и  прочее  решили  не  доставать,  все-
таки  интимного  свойства  предметы...  Хотя,  чего  уж
там,  понятное  дело,  и  у  графинь  попки  зимой  замер¬
зали.
 Слава  Богу,  дом,  переживший  войны,  пожары  мос¬
ковские,  казалось  бы  ничего  не  щадившие,  уцелел
и  сохранился  в  том  виде,  в  каком  Толстые  его  оста¬
вили.  Видно,  что  беспредельная  забота  людей  охра¬
няет  его.
 Толстой  не  поехал  бы  сюда  жить,  коли  не  было  б
сада.  Он,  конечно,  сильно  изменился  с  тех  пор,  но  две
липы,  которые  помнят  его,  сохранились.  И  причуд¬
ливая  корявая  береза  с  пломбированным  стволом
тоже  осталась.  Она  —  несомненно  с  толстовского  вре¬
мени:  есть  фотография,  где  Лев  Николаевич  возле  нее.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 87
 И  липовая  аллея  высится  слева  за  домом,  но  это  уже
другие  деревья.  А  вот  подснежники,  посаженные  Со¬
фьей  Андреевной,  на  удивление  всем,  по  весне  рас¬
цветают.  Лет  пятнадцать  назад  они  вдруг  исчезли,  но
через  год  вновь  воспряли.
 Тихо  здесь,  покойно  и  хорошо.  Пахнет  прелыми
листьями,  черемуха  щедро  сыплет  на  молодую  траву
легкий  снег  своих  лепестков,  пряно  пахнет  старая  по¬
ленница,  аккуратно  сложенная  подле  колодца.  Все,
как  тогда,  как  при  нем.  Только  в  колодце  давно  воды
уже  нет.

В  САДУ  УЕДИНЕНЬЯ  БЫЛОГО
ПРОБУДИЛИСЬ  ТЕНИ...
 Когда  при  мне  произносили  эти  слова:  «Сад  «Эр¬
митаж»»,  в  мальчишеском  воображении  сразу  же
представал  неясный  в  своих  очертаниях,  но  яркий
образ  хотя  и  близкой  совсем,  однако  и  недоступной
красивой  жизни;  блистанье  фонарей,  затерявшихся
в  листве,  оркестр,  играющий  под  белой  створкой
раковины,  нарядно  одетые  люди,  сидящие  за  изящ¬
ными  столиками  или  прогуливающиеся  по  тенистым
аллеям...
 Именно  таким  и  был  «Эрмитаж».  Для  кого-то  —
доступный,  для  кого-то  —  мечта.  Это  уж  в  царстве  сво¬
боды,  где  царил  гегемон,  всяк  мог  запросто,  засунув
руки  в  карманы  штанов,  сюда  заглянуть.  Поначалу-то
в  этом  саду  другая  гуляла  публика.  Да  выморили  всех,
или,  кто  успел,  сами  разъехались.  Сад,  расположенный
с  самом  центре  Москвы,  надолго  пришел  в  запустение.
 Но,  как  ни  странно  теперь,  подлинное  запустение
на  этом  самом  месте  бытовало  еще  и  в  начале  восьми¬
десятых  годов  XIX  века.  Огромный  и  шумный  город,
какой  Москва  и  тогда  уж  была,  а  здесь,  как  сообща¬
лось  в  «Полицейских  ведомостях»,  —  «свалка  чисто¬
го  снега  на  пустопорожней  земле  Мошнина».  Летом  —
болото  с  комарьем  и  лягушками,  с  кучами  мусора,
пожухлый  бурьян  с  могучими  лопухами  и  чертопо¬
лохом,  а  зимой  —  монбланы  из  грязного,  а  вовсе  не
«чистого»  снега,  свозимого  с  окрестных  улиц.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 89
 И  вдруг,  словно  волшебство  какое,  —  воздвигается
сад.  С  Зеркальным  театром,  с  небольшим  ухоженным
прудиком,  с  оркестрами,  гремящими  в  разных  концах,
с  цирковым  представлением,  что  разыгрывалось  над
головами  гуляющих,  все  тут  —  канатоходцы,  акроба¬
ты,  жонглеры!  И  первый  в  Москве  электрический  свет
вспыхнул  в  этом  саду,  и  первый  в  белокаменной  кино-
сеанс  в  мае  1896  года  собрал  восхищенную  публику
тоже  здесь.  И  фейерверки,  рассыпающиеся  искрами
пылающих  звезд,  концерты  музыкальных  знамени¬
тостей,  спектакли  новой  в  своем  качестве  оперетты,
в  которых  пели  знаменитости  из  Большого  театра
и  играли  примы  из  Малого.  Вот  каким  открылся  тог¬
да  «Эрмитаж».
 Хорошо  известно,  кто  сотворил  волшебство:  Ми¬
хаил  Лентовский,  театральный  деятель  и  дальновид-
 Улица  Петровка  в  XIX  веке

90
 Л.Б.  Репин
 ный  предприниматель,  которого  назвали  за  превра¬
щение  сада  московского  магом  и  чародеем.  И  так  этот
сад  вписался  не  только  в  Каретный  Ряд,  но  и  в  самое
чрево  Москвы,  что  стало  казаться,  будто  всегда  здесь
он  был.
 Кто  только  сюда  не  захаживал:  Чехов,  Шаляпин,
Толстой,  отцы  города  во  главе  с  генерал-губернатором,
праздная  театральная  публика,  аристократы,  худож¬
ники  —  для  всей  культурной  Москвы  сад  стал  излюб¬
ленным  местом.
 Мы  получили  в  наследство  «Эрмитаж»  другим,
конечно,  хотя  часть  своего  великолепия  ему  удалось
сохранить.  Сам  парк,  теперь  разросшийся,  Зеркаль¬
ный  театр,  еще  долго  верой  и  правдой  служивший,
театр  «Эрмитаж»,  куда  и  дети,  и  взрослые  на  спектак¬
ли  по  своим  интересам  ходили.  И  недостройка  сада
тоже  нам  в  наследство  досталась:  как  арендовал  сад
Я.В.  Щукин  для  своей  опереточной  труппы  и  как  на¬
чал  строить  Зимний  театр,  так  и  стоит  недостроенным.
Еще  в  1908  году  придрались  к  чему-то  пожарные,
и  осталось  здание  недостроенной  громадой  кирпичей.
 Чем  привлекал  нас  «Эрмитаж»  в  первое  время
после  войны,  когда  только  открылся?  Да  тем  же,  чем
и  всегда:  видимостью  жизни  красивой,  музыкой,  све¬
том,  возможностью  отдыхающих  людей  посмотреть.
Иногда  с  девочками  из  соседней  школы  мы  приез¬
жали  сюда  —  подальше  от  дома,  чтобы  с  ребятами
своими  не  встретиться  —  как  пить  дать  подначивать
станут...  Ну,  и  тихую  лавочку  в  тени  где-нибудь  по¬
том  отыскать,  что  и  говорить,  тянуло  к  уединению.
Даже  и  не  зная,  что  в  переводе  с  французского  «эр¬
митаж»  —  «место  уединения».

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 91
 Помнится,  со  всей  Москвы  сбежались  мальчишки
и  девчонки  сюда  —  первым  экраном  «Тарзан»  пока¬
зывали.  Это  только  потом  он  по  московским  клубам
прошел  с  непонятным  напутствием:  «Этот  фильм  взят
в  качестве  военного  трофея».  Истязали  себя  мы  в  до¬
гадках:  фильм  американский,  а  мы  против  американ¬
цев  не  воевали.  Значит,  у  немцев  взяли?  А  когда  те
успели  этих  американских  трофеев  набрать?
 Еще  недавно  к  «Эрмитажу»  лучше  и  не  прибли¬
жаться  было  —  сплошная  стройка,  весенняя  хлябь,
груды  строительных  материалов.  Теперь  сад  расши¬
рился  до  таких  размеров,  какими  никогда  не  обладал.
К  его  территории  отошла  примыкающая  усадьба  Куз¬
нецовых  начала  XIX  века.  В  пожаре  1812  года  она
сильно  пострадала,  а  после  восстановления  в  ней  от¬
крылся  Английский  клуб,  а  позже  —  в  1827  году,  Ека¬
терининская  больница.  Теперь  —  памятник  архитек¬
туры.
 В  трудностях,  потугах,  но  сад  ожил,  расширился
и  предстал  перед  нами  обновленным,  но  по-прежнему
всем  дорогим.

В  ЕГО  ОГНЕ  СОКРЫТА  ТАЙНА,
 Ведь  знал  же,  знал,  что  нельзя  и  попыток  таких
делать  —  вернуться  в  свое  прошлое,  а  вот  не  вы¬
держал,  как  мимо  шел,  потрогал,  погладил  стены
дорогого  старого  дома...  А  дальше  уж  ничего  не  смог
поделать  с  собой:  ноги  сами  понесли  по  родным  лест¬
ницам  и  коридорам...  Куда?  Да  в  прошлое!  И  не
столько  даже  свое,  сколько  вот  этого  древнего  дома
на  Разгуляе.
 У  Гиляровского  как-то  нашел  —  в  одном  из  его  опи¬
саний  первой  встречи  с  Москвой,  —  будто  дом  этот
принадлежал  некогда  знаменитому  по  всей  старой
Москве  колдуну  Брюсу,  искателю  философского  кам¬
ня.  Однако  у  мэтра  очевидная  тут  неточность:  несом¬
ненно  известно,  что  строился  этот  дом  в  1725  году,
уже  после  смерти  Якова  Брюса  —  фельдмаршала  и  се¬
натора.  Так  что  тот  и  видеть  сей  дом  не  мог.  Однако  же
легенда  такая  ходила,  и  бывалые  москвичи  отчего-то
ее  поддерживали.  Да  просто  потому,  что  любят  они
всякие  тайны.  А  меж  тем  в  этих  стенах  и  в  самом  деле
прячется  тайна.  Да  какая  еще!
 Дом  этот,  а  скорее  дворец,  принадлежал  изначаль¬
но  графу  Алексею  Ивановичу  Мусину-Пушкину,
человеку,  в  России  известному  по  многим  причинам.
Потомок  старого,  знатного  рода  после  окончания
Артиллерийского  училища  был  замечен  князем
Григорием  Орловым  и  взят  на  службу  адъютантом.
Для  молодого  человека  —  начало  блестящей  карьеры.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 93
 На  этом  месте  его  и  Екатерина  Великая  приметила.
К  женщинам  молодой,  но  очень  серьезный  адъютант
относился  с  уважением  и  интересом,  но  страстью,  его
были  книги.  И  особенно  —  старые  книги.  Еще  в  Ар¬
тиллерийском  училище  он  предпочитал  книгам  по
фортификации  и  математике  книги  по  российской  ис¬
тории.  Что,  впрочем,  отнюдь  не  помешало  ему  с  отли¬
чием  окончить  училище.
 Он  и  сам  сочинял:  во  время  путешествия  по  про¬
свещенной  Европе  писал  «Записки»,  где  особое
внимание  уделял  искусству,  словно  бы  позабыв  про
артиллерийское  дело.  А  вернулся  —  и  в  церемоний¬
мейстеры  царского  двора  попал.  Манеры,  знание
этикета,  ум  отточенный,  редкостный  —  все  это  дела¬
ло  его  при  дворе  человеком  заметным.
 А  в  доме  он  был  еще  интересней.  На  Разгуляе  он
и  начал  собирать  свою  знаменитейшую  библиотеку,
слава  о  которой  покатилась  даже  за  пределы  России.
Поначалу  он  купил  собрание  книг  и  бумаг  известно¬
го  собирателя  Крекшина  и  сам  сосредоточился  на
собирании  рукописей,  справедливо  полагая,  что  нет
ничего  ценнее  их.  Попутно  Алексей  Иванович  и  сам
записывал  всякие  редкие,  но  достоверные  историче¬
ские  сведения  и  редкости  всевозможные  собирал.
Дома  у  него  и  коллекция  древних  монет  была  —  кня¬
зей  Владимира  и  Ярослава,  знаменитый  Тмутара-
канский  камень  с  надписью  1068  года,  хранящийся
сейчас  в  Эрмитаже,  а  также  куда-то  подевавшаяся  ле¬
топись  князя  Кривоборского.  Хранились  и  подарки
самой  императрицы  —  несколько  харатейных  —  па¬
пирусных  и  пергаментных  книг,  а  также  рукописей.
Много  чего  необычайного  насобирал  граф  и  принес
в  этот  дом.

94
 Л.Б.  Репин
 Грандиозно  обогатилась  библиотека  Алексея  Ива¬
новича,  когда  его  назначили  обер-прокурором  Свя¬
того  Синода.  Митрополит  Гавриил  нарадоваться  не
мог  подходу  Мусина-Пушкина  к  делу,  его  эрудиции
и,  как  святейший  говаривал,  его  «благорасположению
к  наблюдению  истины».  Трудно  теперь  сказать  —  то
ли  как  раз  в  это  время,  то  ли  еще  раньше  выискал  он
где-то,  среди  всякой  рукописной  рухляди  единствен¬
ный,  дотоле  никому  и  на  глаза  не  попадавшийся  эк¬
земпляр  «Слова  о  полку  Игореве».
 Граф  наслаждался  своим  собранием.  Выйдя  в  от¬
ставку,  подолгу  запирался  в  библиотеке,  с  головой
погружаясь  в  свою  сокровищницу.  И  Александра,  сына
своего,  готовил  к  серьезному,  на  всю  жизнь  занятию
историей.  И  конечно  же,  ему  предполагал  оставить
свою  библиотеку.  А  не  довелось.
 Друг  графа  Н.Н.  Бантыш-Каменский  давно  скло¬
нял  его  передать  библиотеку  в  Архив  Коллегии  ино¬
странных  дел  —  лучшего  хранилища  и  не  придумать,
а  граф  все  колебался:  понимал,  что  так  надежнее,  но
не  скрывал  при  том,  что  жаль  расставаться  с  тем,  что
составляло  часть  его  жизни.  Не  представлял  он  свое¬
го  дома  без  библиотеки  своей.  А  все  же  решился!
 Позже  сказал:  «Однако  я  похвального  намерения
своего  исполнить  не  успел...»
 Грянул  1812  год.  Москва  в  огне.  Ураганный  ветер
разносит  пламя,  охватывая  все  новые  районы  столи¬
цы.  Борьба  с  пожаром  ни  к  чему  не  приводит:  стихию
может  остановить  только  стихия.  Дом  на  Разгуляе
тоже  охвачен  огнем.  Из  окон  библиотеки  хлестали
клубы  черного  дыма  с  пламенем...  Библиотека,  всю
жизнь  Алексеем  Ивановичем  собираемая,  дотла  вы¬
горела.  «Слово»  тоже  в  прах  обратилось...

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 95
 Граф  потрясен.  Он  видит  в  том  перст  Божий:  ра¬
нее  надо  было  спасать  реликвию.  По  счастью,  успел
он  малым  тиражом  издать  бессмертное  «Слово»...
А  тут  еще  один  удар:  где-то  в  Германии  убивают  его
сына...  Недолго  прожил  после  того  Алексей  Ивано¬
вич.  Отпевали  его  в  соседнем  Елоховском  соборе,  что
в  двух  шагах  от  дома  на  Разгуляе.
 А  позже  что?..  Наследники  продали  дом,  и  в  нем
обосновалась  мужская  гимназия,  где  многие  замеча¬
тельные  люди  учились  —  и  Савва  Мамонтов,  и  Нико¬
лай  Морозов,  будущие  знаменитые  русские  академики.
В  советское  время  открылся  здесь  Индустриально¬
педагогический  институт,  а  во  время  Великой  Оте¬
чественной  въехал  сюда  Инженерно-строительный
институт,  где  и  ваш  покорный  слуга  учился.
 Помню  прекрасно:  еще  и  в  пятидесятых  годах
нет-нет  да  появлялись  разные  люди  с  приборами  вся¬
кими  —  простукивали,  прослушивали  стены.  Знаете,
искали  что?  Не  поверите!  «Слово»  найти  надеялись!
Так  не  хочется  верить  в  его  утрату,  даже  и  невзирая  на
несомненность  потери:  сам  же  Алексей  Иванович
в  том  уверял...  Зачем  бы  лгать-то  ему?  Да  и  не  тот  че¬
ловек  был,  чтобы  лгать.
 ...А  еще  помню,  когда  учился  здесь,  легкий  какой-то
ремонт  здания  делали  и  обнаружили  одну  замурован¬
ную  комнату.  Вот  уж  была  для  нас  сенсация!  Сначала
обнаружили  на  фасаде  лишнее  окно.  Стали  ходить  по
аудиториям  на  том  этаже  —  против  окна  глухая  стена
в  коридоре.  Пробили  стену  —  тут  и  комната  обнару¬
жилась!  А  в  ней...  А  в  ней  —  ничего.  Ворохи  газет  нача¬
ла  XIX  века,  тряпье  какое-то,  мусор.  Впрочем,  ничего
другого  мы  найти  и  не  ожидали.  Хотя  и  во  внезапную
находку,  открытие  какое-то  так  верить  хотелось...

ДОРОГАЯ  МОЯ  КАЛАНЧА...
 Народ  обмирал,  когда  ворота  пожарной  части  рас¬
пахивались;  как  будто  занавес  в  театре  отдерги¬
вался,  и  на  улицу,  словно  на  свободу  из  заточения,
вылетали  длинные  дроги,  запряженные  четверкой
ломовых  битюгов,  а  за  ними  —  бешеные  тройки  с  па¬
ровыми  машинами  и  еще  дроги  в  тройке,  на  которых
с  напускной  невозмутимостью  сидели  в  ряд  усатые
бравые  черти  в  сияющих  касках.  А  впереди-то!  Мчит¬
ся  впереди  вестовой  в  медной  каске,  с  медной  трубой
в  одной  руке  и  пылающим  факелом  в  другой!  Сторо¬
нись,  народ:  в  дым  и  пламень  летят  пожарные!
 Знаменитейшая  и  одна  из  первых  в  Москве  по¬
жарных  частей  появилась  в  1823  году,  и  создал  ее  граф
Ф.В.  Ростопчин.  Называлась  она  Тверской  и  помеща¬
лась  как  раз  напротив  дома  генерал-губернатора,  там
сейчас  памятник  Юрию  Долгорукому,  а  точнее  —  за
его  спиной,  где  маленький  скверик.  Сто  лет  простоя¬
ла  первая  в  Москве  каланча  в  самом  центре  древнего
города,  и  он  хорошо  с  этого  места  просматривался.
 Сигнализация  была  отменно  налажена,  судя  по
тому,  какой  из  трех  степеней  случался  пожар  —  скры¬
тый,  слабый  или  сильный,  на  каланче  поднимался
сигнал:  днем  шары  с  крестами,  а  ночью  фонари.  И  не
для  кого-нибудь  сообщение  вешалось,  а  для  простых
обывателей.
 Ни  следа  не  осталось  от  того  оплота  пожарного
дела  —  время  все  стерло,  засыпало,  а  для  верности

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 97
 и  асфальтовой  шкурой  покрыло.  Другое  время  при¬
шло  и  люди  —  другие.  Но  осталась  в  Сокольниках  са¬
мая  старая,  да  и  самая  красивая  каланча  в  Москве,
больше  110  лет  стоит  незыблемо,  подобно  стороже¬
вой  башне  неприступного  замка,  и  все  перипетии,
пертурбации  времени  ей  нипочем!  Ломали  в  Соколь¬
никах  деревянные,  хотя  и  вполне  приличные  дома,
строили  новые,  а  она  стоит,  невозмутимо  обозревая
все  у  ее  подножия  происходящее.
 Помню,  мы,  мальчишки,  удивлялись,  глядя  на
дежурного,  расхаживавшего  под  шляпой  наверху  ка¬
ланчи:  что  у  них,  телефона  нет,  что  ли?  Телефон  был,
конечно,  еще  в  1913  году  поставили,  а  глаз  надежнее.
Пока  люди  поймут  что  к  чему,  пока  сообразят  позво¬
нить  —  а  тут  уж  знают.  Вплоть  до  1978  года  на  этой
каланче  велись  круглосуточные  визуальные  бдения  —
высокая  башня,  42  метра,  да  еще  на  холме  расположе-
 Московские  пожарные  8годов  XIX  века
 4  Рассказы  о  Москве  и  москвичах

98
 Л.Б.  Репин
 на,  на  расстояние  до  семи  километров  Москва  с  нее
просматривалась:  Лефортово,  Богородское,  Измайло¬
во,  Красные  Ворота,  Ростокино  отсюда  как  на  ладони
были  видны.
 Постучался,  преодолев  неожиданную  робость,  во¬
шел.  Широкая  лестница,  вся  обитая  солдатскими  са¬
погами,  обшарпанные  стены  —  эх,  думаю,  обихода  за
старушкой  нет  никакого...  А  поторопился,  подумав  об
этом.
 Был  у  меня,  конечно,  соблазн:  залезть  на  самый
верх  каланчи,  отговорили:  винтовая  лестница  в  пол¬
ной  разрухе,  пыль  на  ней  едва  ли  не  вековая  осела
и  чернота  в  ходе,  как  во  чреве  лежащего  на  дне  мут¬
ной  реки  крокодила.  А  два  шестиметровых  стальных
шеста  до  блеска  отполированы  руками  и  животами
пожарных.  Прежде  тут  стояли  деревянные  шесты,  по
которым  усатые  лихачи  спускались  к  уже  запряжен¬
ным  дрогам.  За  столетие  с  лишним  мальчишеский
способ  не  устарел,  и  нынешние  бравые  ребята  в  со¬
вершенстве  им  пользуются  всякий  раз,  как  едут  на
вызов.
 Еще  в  начале  века  в  районе  Сокольников  до  девя¬
носта  пожаров  в  год  случалось,  теперь  —  в  десять  раз
меньше,  но  на  спокойную  жизнь  тут  рассчитывать  не
приходится.
 В  середине  XIX  века  полицмейстер  Москвы,
старый  кавалерист  Огарев,  как  пишет  Гиляровский,
страстный  любитель  балета  и  пожарного  дела,  ввел
определенность  в  лошадиных  мастях  для  каждой  по¬
жарной  части.  Тверские,  к  примеру,  были  желто-пеги¬
ми  битюгами,  а  Яузские  —  потом  Сокольнические  —
чисто  вороными.  И  очень  гордились  тогда  пожарные
своей  особенной  мастью.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 99
 Теперь  масть  у  всех  едина:  красные  драконы  вы¬
летают  в  огонь.  Вот  и  в  Сокольниках  сверкающие
лаком  красавцы:  три  машины,  готовые  в  любое  мгно¬
вение  выехать,  да  две  в  резерве.  Одна  —  машина  света
и  связи  уникальна,  таких  немного  в  столице.
 Уже  уходил,  как  что-то  заставило  меня  обернуть¬
ся.  Все-таки  чертовски  красива  эта  каланча!  И  бдит,
не  дремлет  старушка.

АРОМАТ  ШАШЛЫКА
ВЛЕЧЕТ  ИЗДАЛЕКА
 Доподлинно  известно,  когда  шашлыки  в  Москве
появились:  в  семидесятых  годах  XIX  века,  у  не¬
коего  Автандилова,  содержавшего  кавказский  погре¬
бок  с  кахетинскими  винами.  Когда  он  переехал  на  Мяс¬
ницкую  —  в  просторный  винный  магазин,  шашлыки
исчезли  надолго.  И  лишь  лет  через  двадцать  в  Чер¬
касском  переулке  некто  Сулханов,  тоже  из  кавказских
краев,  прямо  у  себя  дома  открыл  исключительно  для
своих,  приезжих  людей  столовку  с  кавказской  кух¬
ней  —  тайную,  без  разрешений  на  то.  Но  слава  пошла
по  Москве,  и  москвичи  с  удовольствием  стали  туда
заходить.  В  конце  концов  прикрыли  незаконнорож¬
денное  заведение,  и  вновь  шашлычное  дело  заглохло
в  Москве.  Это  только  потом  повсеместная  мода  на
шашлыки  возродилась.
 Для  начала  определим  статус  шашлыка.  Такую
формальность  необходимо  соблюсти,  дабы  избежать
разногласий.  Так  вот,  подлинным  шашлыком  можно
считать  только  тот,  что  приготовлен  из  баранины.
И  никакой  другой.  Все  остальное,  пусть  даже  и  очень
вкусное,  но  приготовленное  из  свинины,  говядины,
из  разнообразной  птицы  и  прочего,  —  только  нечто
похожее  на  шашлык.  Точно  так  же,  как  «шампанским»
может  называться  только  вино,  изготовленное  в  про¬
винции  Шампань  по  методу  «шампенуаз».  А  все  ос-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 101
 тальное  «шампанское»  —  на  самом  деле  вино,  более
или  менее  похожее  на  шампанское.
 После  этого  небольшого,  но  принципиального
уточнения  перехожу  к  другому  важному  наблюде¬
нию,  сделанному  на  улицах  нашей  столицы  в  поис¬
ках  подлинного  шашлыка.
 С  настоящим  шашлыком  в  Москве  проблемы.
Потому  что  бараны,  как  и  бананы,  в  Подмосковье  «не
вызревают».  Правда,  бананами  Москва  совершенно
завалена,  несмотря  на  неблагоприятные  для  этого
фрукта  климатические  условия.  Ошеломительно
и  показательно,  что  почти  все  бананы  нам  постав¬
ляет...  Финляндия.  Где,  как  известно,  бананы  так  же,
как  и  у  нас,  не  вызревают.
 Долго  ходил  я  в  своем  ностальгическом  путеше¬
ствии  по  старой  Москве,  в  поисках  дорогих,  но  утра-
 Страстная  площадь  в  XIX  веке

102
 Л.Б.  Репин
 ченных  во  времени  мест.  В  шестидесятых  годах  шаш¬
лычных  в  нашем  городе  было  множество.  И  все  оди¬
наково  недорогие,  доступные,  хотя  и  чистотой  не  все
и  не  всегда  блистали,  и  в  очереди  постоять  приходи¬
лось.  Но  если  уж  прорвался  —  так  и  дорвался!
 А  теперь  нет  тех  милых,  дорогих  сердцу  местечек.
Знаменитая  на  всю  Москву  шашлычная  «Эльбрус»
на  Пушкинской  площади,  где  ныне  скверик  с  фонта¬
ном.  Ни  духа  «Эльбруса»  и  ни  следа...  А  было  такое
желанное  место.  Всегда  многолюдно  и  шумно,  про¬
ворные  старушки  официантки,  непонятным  образом
успевающие  повсюду.  Стены,  исписанные  студен¬
ческими  автографами,  источали  дымный  и  сочный
шашлычный  дух...  Шашлыки  здесь  были  неплохи,  не¬
дороги,  потому  студенты  и  колготились  тут  начиная
где-то  с  обеда.  А  уж  студенты  Литвуза,  обосновав¬
шегося  в  соседнем  здании,  постоянно  сюда  набеги
делали.  Только  и  осталось  воспоминание,  теплое,  от¬
дающее  дымком  шашлыка.  Видел  я,  как  чугунным
шаром,  прикованным  цепью  к  стреле  автокрана,  бом¬
били  стены  «Эльбруса»,  и  что-то  горькое  угнездилось
в  душе...
 А  вот  соплеменник  «Эльбруса»  —  «Казбек»,  что
на  Пресненском  валу,  пережил  застойно-застольные
времена.  Наверное,  потому  и  возомнил  бог  знает  что
о  себе  и  поднял  голову  выше  Эвереста,  превратившись
из  доступного  заведения  в  архидорогую  шашлычную.
 Но  и  зажившийся  «Казбек»  долго  не  протянул  —
закрыли.  Теперь  здесь  дорогой  ресторан.  Только  на
выгоревшей  с  торца  стене  можно  прочесть  название
некогда  популярного  у  москвичей  заведения.
 Выжило  и  другое  некогда  знаменитое  в  Москве
местечко  —  шашлычная  на  Ленинградском  проспек¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 103
 те.  Испокон  века,  во  все  времена,  с  самого  момента  ее
появления  мы  называли  ее  «Антисоветской».  Даже
и  тогда  называли,  когда  за  такое,  сказанное  вслух
можно  было  поплатиться  свободой.  Никаких  анти¬
советских  речей  мы  там  никогда  не  вели,  конечно,
а  название  прилепилось  из-за  того,  что  как  раз  напро¬
тив  располагается  гостиница  «Советская».  Так  и  по-
шло-поехало.
 Долгое  время  —  несколько  лет  накануне  московс¬
кой  Олимпиады  —  в  «Антисоветской»  шел  капиталь¬
ный  ремонт,  а  когда  она  открылась,  ее  было  не  узнать:
изысканный  интерьер  по  тем  временам!  Стены  оби¬
ты  штофом,  в  деревянных  колоннах  появились  цвет¬
ные,  умело  подсвеченные  витражи  по  средневековым
мотивам.  Пришло  новое  поколение  официантов  —
вышколенные  профессионалы  вместо  хамоватых
свойских  парней.  И  кормить  стали  лучше,  чем  преж¬
де.  Но  цены,  конечно,  выросли.
 Когда-то,  еще  в  XIX  веке,  Александр  Дюма-стар-
ший  посетил  Кавказ.  Хлебосольные  хозяева  встреча¬
ли  мэтра  с  истинным  кавказским  гостеприимством.
Здесь  он  впервые  попробовал  настоящий  шашлык.
Вкус  сочного  бараньего  мяса,  при  нем  приготовлен¬
ного,  Дюма  полюбил  и  запомнил  навсегда.  И  в  книге
своей  о  путешествии  по  России  воспел  даже.
 Днем  с  огнем  не  найти  сейчас  в  Москве  на¬
стоящего  шашлыка.  Но  можно  не  искать,  а  поступить
по-другому:  взять  томик  Дюма  о  его  русском  путе¬
шествии  по  России,  найти  нужное  место  —  и,  быть
может,  тогда  повеет  на  вас  ароматом  древнего,  как
сам  мир,  блюда...

ОН  ОКРУЖЕН  СВОЕЙ  ДУБРАВОЙ
 Нет,  не  могла,  да  и  не  хотела,  конечно  же,  сдержи¬
вать  свою  радость  императрица  Екатерина  II,
когда  теплой  осенью  1787  года  восьмерка  белых  ло¬
шадей  поднесла  ее  карету  к  этому  замку-дворцу.
По  откинутым  ступенькам  она  сошла  на  землю  и  на
мгновение  остановилась:  дворец  поразил  ее  своей
красотой.  Алый  фасад  почти  сплошь  покрыт  ослепи¬
тельно  белыми  всплесками,  словно  разлетевшимися
брызгами  морской  пены.  Казалось,  дворец  парил
в  воздухе.  Молодец,  Казаков!  Сделал  все,  как  желала
она,  хотя  и  сама-то,  по  правде  сказать,  толком  не  зна¬
ла,  чего  хотела.  Чего-то  яркого,  праздничного,  что
стало  бы  вечным  памятником  славной  победе  над  тур¬
ками.  А  он  угадал.  Нет,  не  угадал:  рассчитал,  вырастил
во  взлете  своей  фантазии.
 Чтобы  понять,  почему  дворец  этот  стал  именно
таким,  надобно  глянуть  на  предыдущую  страницу  ис¬
тории.  Семилетняя  русско-турецкая  война  (1768—
1774),  хотя  и  склонялась  от  битвы  к  битве  к  победе
российской  армии  под  знаменами  блистательного
Румянцева-Задунайского,  все  же  измотала  Россию
и  почти  опустошила  казну.  Но  именно  в  такое  время,
когда  по  всей  Европе  распространились  слухи  о  том,
Екатерина  —  и  мудро  ведь!  —  решает  строить  Боль¬
шой  Кремлевский  дворец,  проект  которого  Баженов
ей  уже  давно  показал:  пусть  думают,  что  не  иссякли
силы  России.  И  потому  же  после  победы,  которую  из

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 105
 деликатности  называли  миром  —  Кучук-Кайнард-
жийским  миром,  повелела  устроить  праздник  в  Мос¬
кве,  на  Ходынском  поле.
 Праздник  получился  феерический!  В  овраги  на
Ходынке  напустили  воды,  а  берегам  придали  очер¬
тания  Черного  моря,  где  русские  эскадры  крушили
турок.  На  кораблях  же,  построенных  в  натуральную
величину,  устроили  места  для  гостей,  коих  напригла¬
шали  более  ста  тысяч  —  посольские  дворы,  именитые
российские  граждане.  Но  и  вся  Москва  сбежалась
сюда,  все  лавки  позакрывались,  поскольку  лучшие  из
товаров  сюда  привезли,  в  сказочные  павильоны,  по¬
строенные  по  проектам  Баженова  и  доведенные  до
невиданной  красоты  рукой  Казакова.  Все  неприступ¬
ные,  однако  же  падшие  турецкие  крепости  были  тут
построены,  и  перед  народом  представлялось  их  взя-
 Увеселительное  строение,  воздвигнутое  на  реке  Ходынка,
близ  Москвы,  по  случаю  празднования  мира  с  Турцией  в  1775  году

106
 Л.Б.  Репин
 тие.  Иноземные  гости,  повидавшие  всякое,  и  сооте¬
чественники  наши,  зрелищами  отнюдь  не  избалован¬
ные,  потрясены  были  тем,  что  на  Ходынке  в  1775  году
творилось.
 Вот  тогда  императрица  призвала  к  себе  Матвея
Федоровича  Казакова,  ученика  и  близкого  друга  Ба¬
женова,  и  повелела  ему  напротив  Ходынки  поставить
Подъездной  дворец,  где  бы  по  пути  из  Петербурга
в  Москву  можно  было  передохнуть  и  после  долгой
дороги  в  порядок  себя  привести.  И  чтобы  этот  дворец
послужил  памятником  той  войне  и  миру  тому.  А  еще
соизволила  пожелать,  чтобы  был  дворец  в  духе  празд¬
ничных  сооружений  Ходынки.
 С  чувством  радостного  возбуждения  взялся  Ка¬
заков  за  работу.  Наверное,  предвидел,  чувствовал:
складывается  лучшее  из  того,  что  он  когда-либо  стро¬
ил.  Сказочно  быстро,  словно  бы  по  мановению  жезла
волшебника,  возник  на  бумаге  проект,  и  столь  же
быстро  вырос  волшебный  дворец  на  пустой  земле,
принадлежащей  московскому  Высоко-Петровскому
монастырю.  Потому  и  стал  дворец  называться  Петров¬
ским.  И  вот  уже  Пушкин,  восхищенный  казаковским
творением,  пишет:  «Он  окружен  своей  дубравой,  Пет¬
ровский  замок...»  Все  русские  цари,  исключая  разве
Николая  I,  приезжая  традиционно  короноваться
в  Москву,  останавливались  и  жили  несколько  дней
в  этом  дворце.
 Не  знаю,  как  вернее  сказать,  но  история  Петров¬
ского  замка,  вероятно,  все  же  дополнилась  в  озаренные
пламенем  пожаров  дни  1812  года.  В  начале  сентября,
когда  пожар  из  Замоскворечья,  подхваченный  не¬
истовым  ветром,  достиг  Кремля,  где  отсиживался
Наполеон,  еще  не  потерявший  надежды  заполучить

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 107
 ключи  от  Москвы,  Тверская  уже  горела.  Предполага¬
ется,  что  по  берегу  Москвы-реки  бежал  император
именно  сюда,  в  Петровский  дворец.  Известны  и  по¬
кои,  что  занял  он,  —  на  царской,  мужской  стороне,
отделенной  от  царицынской  половины  великолепней¬
шим  Розовым,  или,  как  его  еще  называют,  —  Красным,
аванзалом.  И  снова  вспомним  «Евгения  Онегина»:
«Отселе,  в  думы  погружен,  глядел  на  грозный  пла¬
мень  он...»
 Давно  уже,  с  1923  года,  во  дворец  тихо  и  незамет¬
но  залетели  сталинские  соколы,  а  поточнее  —  Воен¬
но-воздушная  академия  имени  Н.Е.  Жуковского,
основоположника  современной  аэродинамики.
 Вхожу  в  круглый  зал,  и  от  изысканного  великоле¬
пия  дух  захватывает.  Просторный,  наполненный  воз¬
духом  зал  шестнадцати  метров  в  диаметре  и  такой  же
высоты,  заботливо  и  бережно  ухоженный,  выглядит
так,  будто  его  только-только  отстроили.  Роскошная
лепнина  по  стенам  и  вогнутой  поверхности  купола,
 Петровский  дворец.  С  гравюры  начала  XIX  века

108
 Л.Б.  Репин
 сложный  рисунок  ее  завораживает,  заставляя  не-
отрывно  ее  разглядывать.  Но  в  куполе  лепнины  нет  —
это  роспись  такая.  Различить  невозможно.  Когда-то,
перед  коронацией,  Николай  I  заехал  во  дворец,  но
увидев  дворец  в  разрушении  —  подтекала  кровля,  леп¬
нина  обрушилась,  ведь  целых  двенадцать  лет  после
1812  года  дворец  бесхозным  стоял,  —  не  остановился
здесь,  единственный  из  всех  русских  царей  после  Ека¬
терины.  Однако  хорошо,  что  все  своими  глазами  уви¬
дел:  выдал  денег  на  реставрацию  и  восстановление
всего,  что  при  французах  разрушилось.  Пятнадцать
лет  первая  в  жизни  этого  дворца  реставрация  длилась.
 А  в  Розовом  зале  по  стенам  барельефы  всех  рус¬
ских  князей  дотатарского  времени  —  от  Рюрика,  Олега
и  Игоря.  Над  дверями  же  —  барельеф  князя  Владими¬
ра,  Крестителя  Всея  Руси.  Тут  же,  от  покоев  царицын¬
ских  уходит  вниз  загадка-лестница,  круто  изогнутая,
приглушенно-зеленого  цвета  с  золотом,  все  шорохи
скрадывающая,  будто  бы  на  тайное  свидание  призы¬
вающая...  Да  только  какая  уж  тайна  теперь.  Если  толь¬
ко  военная:  молодые  офицеры,  красавцы  подтянутые,
на  каждом  шагу.  Ну  да,  Екатерина  Великая  молодых
офицеров  любила,  вниманием  не  обижала  и  всене¬
пременно  потом  за  выказанную  любовь  к  императри¬
це  вознаграждала.
 А  вот  через  эти  двустворчатые  двери  Николай  II
выходил  к  белому  коню  с  серебряными  подковами
и  верхами  спускался  по  Тверской  к  Успенскому  собо¬
ру  Кремля,  где  на  него  возложили  корону,  от  которой
пришлось  потом  ему  отказаться,  но  которая  все  же  ему
стоила  жизни...
 Чудный  дворец.  Так  трудно  от  него  отойти...

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 109
 Бродил,  бродил  по  Петровскому  парку  в  одиноче¬
стве,  в  поисках  хотя  бы  и  следа  той  дубравы,  что  Пуш¬
кин  воспел,  —  и  ничего,  ни  единого  дуба...  В  изобилии
липа  растет,  много  тополя  старого,  кое-где  береза  свет¬
леет,  клен  в  нескольких  местах  повстречался  —  и  все.
Только  и  осталась  дубрава  Петровского  парка  в  стро¬
ках  «Онегина»...
 А  вот  аллеи  первоначальные,  рассекавшие  парк
прямыми  лучами,  не  только  четко  прослеживаются,
но  и  сохранились  первозданно,  как  их  проложили,
когда  Казаков  строил  дворец.  Считается  почему-то,
будто  выписанный  нарочно  для  того  французский
садовник  Фительман  заново  парк  перестроил,  ан  нет,
несправедлива  молва:  на  карте  1816  года  вот  они,  про¬
секи,  по  тем  же  местам  проложены.  Да  и  зачем  бы
французу  заново  парк  перекраивать,  коли  до  него  все
разумно  было  устроено?
 Многое  довелось  парку  за  свои  века  пережить,
а  более  всего  ему  от  французов  досталось.  Вместе
с  Наполеоном  в  начальные  дни  сентября  1812  года
сюда  от  огня  устремился  и  маршал  Ней  со  своими  сол¬
датами.  Среди  них,  кстати,  был  каптенармус  Стендаль.
Поначалу  решили  зиму  нашу  здесь  переждать,  да  уж
больно  холодным  сентябрь  показался,  вот  и  приня¬
лись  в  Петровском  парке  землянки  рыть,  чтобы  от
холодов  уберечься.  А  в  накат  стлали  дубы  порублен¬
ные  —  вот  и  приняла  дубрава  первый  и  самый  силь¬
ный  удар,  от  которого  уже  не  оправилась.
 А  потом  французы  надумали  батареи  в  парке
поставить,  император  под  боком  все-таки.  На  обуст¬
ройство  батарей,  на  брустверы  и  укрытия,  тоже  дуб
Петровского  парка  пошел.  Может,  и  осталось  тогда
что-то  от  дубравы,  да  разве  теперь  узнаешь...

Л.Б.  Репин
 1  10
 Землянки  свои  французы  по-хозяйски  устраива¬
ли:  жить  до  весны  собирались,  хотя  о  суровой  зиме
наслышаны  были.  Ну  и,  конечно,  комфорта  хотелось.
И  благо  в  парке  стояло  множество  дач  именитых
русских  дворян  —  Михайлы  Голицына,  Апраксиных,
Волконской,  да  и  других;  принялись  завоеватели  вы¬
таскивать  из  особняков  всякую  драгоценную  мебель.
Даже  зеркала  в  землянки  тащили.  Рамы  со  стеклами
выставляли,  двери  резные  дубовые  тоже  для  благоус¬
тройства  тащили.  В  общем,  устроились  совсем  недур¬
но  —  почти  как  в  Париже.  А  зимовать  не  пришлось:
погнали.  Но  многие  от  ран  ли,  от  холодов,  и  в  самом
деле  рановато  пришедших  в  тот  год,  погибли.  Чтобы
могил  не  копать  —  землю  первым  морозцем  схватило,
да  и  времени  не  осталось  совсем,  —  собратьев  по  ору¬
жию  в  Петровском  парке,  в  тех  землянках,  и  похо¬
ронили.
 Позже,  в  середине  XIX  века,  когда  москвичей  ох¬
ватила  мода  на  дачи,  кинулись  сюда,  как  в  самое  близ¬
кое  место.  Принялись  фундаменты  под  дачи  копать  —
тут  и  нашли  французские  кости,  оружие  всякое,  об¬
ломки  мебели  красного,  а  то  и  черного  дерева.  Вот  ка¬
кая  история  у  Петровского  парка.
 Кстати,  о  мебели  царской.  Не  осталось  ее  во  двор¬
це.  И  не  только  потому,  что  французы  в  кострах,
пытаясь  согреться,  много  сожгли,  а  потому,  что  всю
дворцовую  мебель,  что  оставалась  еще,  распродали
с  аукционов  в  первые  годы  советской  власти,  чтобы
и  о  духе  царском  никому  не  напомнила.  Говорят,
даже  в  Эрмитаж  что-то  попало,  но  теперь  не  найти,
не  проверить...  Вот  пара  резных  шкафов  великолеп¬
ной  работы.  Заказывали  их,  между  прочим,  для  это¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 1  1  1
 го  дворца  в  Париже,  как  будто  нарочно  для  их  импе¬
ратора.
 А  еще  есть  в  музее  два  драгоценнейших  кирпича,
которые  поначалу  ничем  меня  не  затронули.  Кирпич  —
он  и  есть  кирпич.  Хорош,  когда  лежит,  где  ему  пола¬
гается,  и  не  падает.  Но  эти  —  из  кремлевской  стены!
Другие,  такие  же,  лежат  в  фундаменте  Петровского
замка.  Казаков  подбирал  их,  когда  ломали  кремлев¬
скую  стену  для  постройки  Большого  Кремлевского
дворца,  и  возами  переправлял  сюда,  чтобы  положить
в  фундамент  замка-дворца.  Хозяйственный  человек
был  Матвей  Федорович!  Мог  ведь  любой  кирпич  за¬
казать  —  из  казны  деньги  шли,  а  нет,  не  хотелось  ему,
чтобы  тот  пропадал,  из  священной  кремлевской  сте¬
ны.  А  не  подобрал  бы,  как  пить  дать,  выбросили  бы.
Еще  из  того  же  кирпича  каменных  дел  мастера  сдела¬
ли  вытески  для  фасада  дворца.  Они  сохранились.
Многое,  конечно,  рушилось,  а  кое-что  и  сами  нарочно
сломали,  как,  к  примеру,  вот  эти  зубцы  по  карнизу,
поставленные  наподобие  кремлевских.  Теперь  они
лишь  в  отдельных  местах  остались.
 Советские  летчики  всегда  бережно  ко  дворцу
относились  —  до  войны,  когда  обосновалась  здесь  ака¬
демия,  и  после,  когда  расположился  здесь  штаб  даль¬
ней  авиации,  и  когда  академия  вновь  вернулась  под
кров  казаковского  дома.  Из  стен  Петровского  дворца
вышли  многие  выдающиеся  люди  —  главные  марша¬
лы  авиации,  самые  первые  советские  стратонавты,
Юрий  Гагарин  шесть  лет  учился  здесь  —  вот,  лежат
под  стеклом  пухлые  тетради,  исписанные  его  акку¬
ратным,  убористым  почерком,  работа  по  начерта¬
тельной  геометрии...  Реликвии.  А  его  дипломную
работу  увидеть  не  довелось:  до  сих  пор  хранится  в  за¬

Л.Б.  Репин
 112
 кромах  академии  под  грифом  «Совершенно  секрет¬
но».  Уж  и  не  знаю,  что  Юрий  Алексеевич  такого  здесь
разработал...
 Раныпе-то,  конечно,  другие  люди  бывали  в  Пет¬
ровском  парке.  Его  воздух,  считавшийся  в  то  время
целебным,  манил  Некрасова,  Аксакова,  Мицкевича.
В  1827  году  Пушкин  прогостил  здесь  на  даче  у  Собо¬
левских  —  ничего  от  нее  теперь  не  осталось.  Лермон¬
тов  в  год  своей  гибели  прожил  несколько  дней
у  смотрителя  дворца  барона  Розена  и  отсюда,  от  этих
стен  отправился  на  Кавказ,  в  последний  свой  путь...
 И  первый  московский  трамвай,  как  появился  на
свет,  до  этих  стен  добегал,  вкатывался  во  двор,  мощен¬
ный  булыжником,  и  круг  делал:  железку  протянули
нарочно  до  Петровского  парка,  чтобы  народ  на  гу¬
лянья  ездил.
 Тихая,  радостная  музыка  сочится  от  стен  этих,  за¬
ставляя  звучать  и  самый  воздух,  кажется.  От  флигеля
с  башенками,  раскинувшими  широкие,  с  плавным
изгибом  крылья  по  обе  стороны  от  главного  входа,
в  ритме  стаккато  разливалась  мелодия,  рожденная
словно  бы  в  органе  —  в  недрах  дворца.  Поневоле  по¬
думаешь:  ее  можно  увидеть,  эту  мелодию,  уследить  гла¬
зами  за  ней,  когда  она  воспаряет  и  уносится  ввысь
над  кронами  деревьев  старого  парка...

«ОДНО  ЖЕЛАНИЕ  МОЕ...»
 Едва  ли  не  всякий  москвич  без  колебаний  пока¬
жет  церковь,  где  венчался  Пушкин,  —  вот  она,
у  Никитских  ворот,  —  монументальная,  строгая  кра¬
савица.  Хотя  и  не  каждый  скажет,  как  она  называется:
церковь  Большого  Вознесения.  И  в  справочниках  со¬
временных  есть  тому  подтверждение:  действительно,
здесь  Александр  Сергеевич  с  Натальей  Гончаровой
венчался.
 Какой  же  день  был  тогда,  18  февраля  1831  года?..
Морозный,  солнечный.  Снег  пел  под  колесами  эки¬
пажей  подобно  отпущенной  струне.  Войдя  в  церковь,
Пушкин  снял  шляпу  и  сбросил  шубу.  У  алтаря,  когда
он  пытался  надеть  кольцо  Наталье,  оно  выскользнуло
у  него  из  руки  и  зазвенело  на  каменном  полу  церкви.
Воцарилось  неловкое  молчание.  Потом  внезапный
порыв  сквозняка  задул  свечу,  что  Пушкин  держал...
Он  произнес  негромко:  «Какие  дурные  приметы
все...»
 Так  все  и  сложилось,  комом  с  того  дня  покатилась
судьба  его.  А  поначалу  он  необыкновенно  счастливым
себя  ощущал.  Написал  как-то  в  письме:  «Я  женат  —
и  счастлив.  Одно  желание  мое,  чтоб  ничего  в  жизни
моей  не  изменилось  —  лучшего  не  дождусь».
 Впервые  под  своды  этой  церкви  я  попал  в  1961  году.
Надо  было  написать  репортаж  из  лаборатории  высо¬
ких  напряжений  одного  научно-исследовательского
института.  А  она-то  как  раз,  как  ни  дико  это  сейчас

Л.Б.  Репин
 I  14
 звучит,  и  размещалась  волей  мудрейших  руководите¬
лей  в  здании  церкви  у  Никитских  ворот.  Переступил
я  порог  и  замер:  между  двумя  огромными  медными
шарами,  один  из  которых  висел  под  куполом,  возни¬
кала  голубая  дрожащая  веточка  молнии,  и  раздавался
оглушительный  треск,  многократно  усиленный  эхом.
Стекла  церкви  озарялись  мертвенным  светом,  резко
пахло  озоном...  Казалось,  дьявольские  силы  разнуз¬
данно  веселились  в  священных  стенах...
 До  самого  недавнего  времени  существовал  в  цер¬
кви  Большого  Вознесения  оплот  современной  науки.
Отчего-то  несколько  стыдливо  об  этом  сказано  в  эн¬
циклопедии  «Москва»,  выпущенной  к  московской
Олимпиаде:  «Ныне  в  ц.  Большого  Вознесения  —  ад¬
министративное  учреждение».  Помню,  как  горько
сделалось  при  виде  того,  что  стало  с  храмом...
 Большая  Никитская  улица,  справа  —  храм  Большого  Вознесения.
Фотография  XIX  века

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 1  15
 Тогда  я  еще  не  знал,  что  Пушкин  к  этой  церкви  не
имеет  никакого  отношения  и  венчался  он  совсем
в  других  стенах.  К  сожалению,  ошибся  Владимир
Алексеевич  Гиляровский.  Когда  я  вычислил  это,
а  потом  нашел  документальные  тому  подтверждения,
испытал  чувство  внезапной  растерянности:  как  же
быстро  все  забывается  и  как  легко  путается...
 Самое  удивительное,  как  мне  кажется,  что  откры¬
тие  непричастности  Пушкина  к  нынешней  церкви
Большого  Вознесения  было  закопано  не  только  в  че¬
ловеческой  памяти,  но  и  в  книгах:  столь  разноречивы
оказались  они.  В  книге  «По  Москве»,  изданной  солид¬
ным  кругом  авторов  в  начале  XX  века,  об  этой  церкви
нашел  такие  строки:  «Теперешний»  храм  построен
в  1798—1816  годах.  Он  является  лучшим  памятником
церковного  зодчества  екатерининской  эпохи».  И  про¬
тиворечия  здесь  нет  никакого:  в  1831  году  Пушкин
вполне  мог  стоять  в  этой  церкви  под  венцом.
 В  следующем  фолианте  —  «Историческом  и  топог¬
рафическом  описании  городов  Московской  губер¬
нии»,  изданном  в  1787  году,  узнаю,  что  рядом,  если  не
совсем  вплотную  к  этому  храму,  стояла  другая  цер¬
ковь,  построенная  царицей  Натальей  Кирилловной
Нарышкиной  в  1683—1685  годах  на  месте  другой  цер¬
кви  Вознесения,  деревянной,  сгоревшей  в  1629  году.
Но  и  каменная,  нарышкинская  церковь,  как  я  узнаю
из  следующего  фолианта,  была  разобрана  в  1831  году.
 Так  что  же  за  церковь  теперь  стоит  у  Никитских
ворот?  Церковь  Большого  Вознесения,  построенная
в  1827—1840  годах.  Предполагаемый  автор  —  либо
архитектор  Ф.  Шестаков,  либо  его  коллега  А.  Григо¬
рьев.  Нетрудно  догадаться,  что  Пушкин  не  мог  в  ней
венчаться,  поскольку  в  1831  году  стены  только  еще
возводились.

Л.Б.  Репин
 1  16
 А  где  он  венчался?  Да  вот  в  той  самой  церкви  Боль¬
шого  Вознесения,  что  стояла  на  месте  нынешней  или
впритык  к  ней  и  разобранной  вскорости  после  венча¬
ния,  в  том  же  году.  Зачем,  почему  старую  церковь  сло¬
мали,  можно  только  догадываться.  Не  пожалели,  хотя
автором  проекта  ее  считается  несравненный  Баже¬
нов,  а  строителем  —  неподражаемый  его  ученик  Каза¬
ков.  Может,  слишком  мала  она  сделалась  для  центра
Москвы  и  уже  не  могла  принять  всех  прихожан?
Но  ведь  именно  в  ней  свершилось  столь  важное  со¬
бытие  в  жизни  поэта.  Москвича,  между  прочим.  И  вот
интересно  что:  так  зачарована,  цепка  память  людская
ко  всему,  что  связано  с  самим  именем  Пушкина,  если
хранит  в  себе  даже  следы  его.  Пусть  церковь  не  та,  зато
место  то!  Здесь  под  венцом  он  стоял!
 И  все-таки  она  хороша  —  величава  и  основательна
церковь  Большого  Вознесения  у  Никитских  ворот.
Сюда  приходили  просто  ради  того,  чтобы  принести
дань  памяти  Пушкину.  Здесь  отпевали  Ермолову.
Со  всей  Москвы  стекались  люди,  чтоб  поклониться
ее  белому  гробу,  цветами  усыпанному...
 Как-то  я  снова  зашел  сюда.  Попал  на  утреннюю
службу.  Шла  литургия  Преждеосвященных  даров.
Озоном,  слава  Богу,  не  пахло.  Пахло  ладаном.  Храм
пережил  лихолетье,  вернулся.

ПЛОЩАДЬ  РАДОСТНЫХ  ВСТРЕЧ
 Особый,  московский  дух  витает  над  этим  местом.
 Быть  может,  только  здесь  да  еще  на  Красной
площади  человек,  впервые  попавший  в  Москву,  с  вне¬
запной  отчетливостью  осознает:  да,  я  в  столице  России!
Величественна  и  прекрасна  Театральная  площадь.  Как
мираж,  воплотившийся  в  камень,  высится  фасад  Боль¬
шого  театра;  приземистое,  вытянувшееся  в  длину  зда¬
ние  Малого  кажется  пришельцем  из  XIX  века  —  да
так  ведь  и  есть;  расфранченный  «Метрополь»  словно
напоминает  с  достоинством:  и  в  наше  время  умели
красиво  жить.  И  лишь  утюг  гостиницы  «Москва»  до
недавнего  времени  вносил  диссонанс  в  гармонию
площади.  Но  это  в  прошлом.
 Хорошо  помню  эту  площадь  в  мае  сорок  пятого
года.  Победное  время!  Я  тоже  тогда  одержал  свою  пер¬
вую  победу,  осилив  первый  класс.  Мы  вкусили  вой¬
ны,  поголодали,  нагляделись,  как  бомбили  Москву,
напрятались  с  матерями  в  подвалах  да  бомбоубежи¬
щах  и  вместе  со  взрослыми  ликовали  в  те  дни.  Вся
площадь  была  запружена  людьми  —  так,  что  приходи¬
лось  проталкиваться,  а  фронтовиков  с  орденами,  ме¬
далями  хватали  и  обнимали  совершенно  случайные
люди.  Этого  я  уж  никогда  не  забуду,  радость  всеоб¬
щей  была.
 Невозможно  представить,  но  еще  в  семидесятых
годах  XIX  века,  по  свидетельству  Гиляровского,  пло¬
щадь  неоспоримо  была  самым  безлюдным  местом

Л.Б.  Репин
 1  18
 в  Москве.  «Полярной  тундрой»  он  ее  называл.  А  все
потому,  что  здесь  раз-два  в  год  проводились  войско¬
вые  парады.  Только  ради  этого,  пуще  глаза  любимого
дитяти,  городские  власти  берегли  девственность  пло¬
щади.  Обер-полицмейстер  даже  издал  указ:  «Ввиду
соблюдения  благоустройства  строжайше  запретить
шляться  проституткам  Челышевских  и  Китайских
бань  по  тротуарам  и  разрешить  им  хождение  только
по  наружной  стороне  площади  на  три  шага  от  каната
и  только  с  одной  стороны,  к  Китайской  стене  выхо¬
дящей».
 И  что  же  тогда  являла  собою  Театральная  площадь?
О,  это  было  зрелище!  Когда  сверху,  с  Дубининской
площади,  спускались  груженые  возы  и  экипажи,  поток
их  с  размаху  врезался  в  канатное  ограждение  площа¬
ди,  раздваивался  в  объезд  направо,  мимо  Большого
 Театральная  площадь  в  конце  XIX  века

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 1  19
 театра  (тогда  было  другое  здание)  и  налево  —  вдоль
Китайской  стены  и  красного  здания  Думы,  чтобы  по¬
том,  на  выезде  с  площади,  вновь  воссоединиться  по
направлению  к  Охотному  Ряду.  Толчея  нелепейшая,
невообразимая.  Кучера  ругаются,  извозчики  матерят¬
ся,  а  народ,  стоя  по  сторонам,  от  души  забавляется,
наблюдая  удуманную  сумятицу.  Что  и  говорить,  ис¬
тинно  по-русски,  истинно  наше  умение:  на  пустом
месте  создать  проблему.
 И  что  же?  В  Городской  Думе  бились  лбами,  тщась
решить  эту  проблему.  Командующий  войсками  гене¬
рал  Гильденштубе,  как  сообщили  ему  об  этом,  зато¬
пал  ногами  и  приказал  донести  городскому  голове:
«В  Думе  пусть  думают,  что  хотят,  а  говорить,  что  не
полагается,  —  не  сметь!»  И  все  дела.  Десять  лет  в  Думе
в  раздумье  чесали  бороды,  пока  один  гласный,  ошале¬
лый  от  собственной  смелости,  вновь  заявил  о  необ¬
ходимости  разгородить  Театральную  площадь.  Тут  уж
другой  командующий  войсками,  генерал  Бреверн  де
ля  Гарди,  грозно  топнул  ногой  —  и  снова  Дума  затк¬
нулась.
 Площадь  в  самом  центре  Москвы  по-прежнему
являла  собой  скопище  грязи  и  пыли  летом  и  по¬
лярную  белизну  нехоженых  снегов,  первозданность
которых  нарушали  лишь  бессовестные  собаки  да  из¬
редка  —  поддавшие  мужички,  на  спор  перебегавшие
площадь  зимой.  Знали,  что  наказание  в  случае  поим¬
ки  будет  строгое  и  непременно  в  квартале  или  позже
в  участке.  Недаром  же  вдоль  канатов  ограждения  про¬
гуливались  независимого  и  важного  вида  хожалые
будочники,  приглядывавшие  и  за  «канатными»  осо¬
бами,  чтоб  те  на  отведенном  им  месте  клиентов  снима¬

120
 Л.Б.  Репин
 ли.  Излюбленным  местом  москвичей  для  наблюдения
забавнейших  сцен  была  Театральная  площадь.
 «Десятки  лет  пустовала  площадь...»  —  вздыхал  Ги¬
ляровский.  А  кажется,  чего  искать  лучшего  места  для
зимней  прогулки  детей.  Так  нет:  пущать  не  велено!  /
 Ну,  наконец  же,  дошло:  сняли  веревки!  Тут  же,  как
бы  сама  собой,  через  площадь  протянулась  линия
конки,  потом  появился  трамвай,  панцирь  асфальта
сковал  болото,  чудный,  аккуратненький  скверик
с  фонтаном  возник  напротив  Большого  театра  —
и  «пустопорожнее  место»,  как  именовалась  площадь
в  казенных  бумагах,  перевоплотилось  вдруг  в  самое
красивое  место  в  Москве.  Или  одно  из  самых  кра¬
сивых.
 Место  же,  где  теперь  возвышается  Большой  те¬
атр,  оказалось  фатально  пожароопасным.  Сначала,
в  1805  году,  сгорело  одно  театральное  здание,  открыл¬
ся  новый  театр,  но  и  он  в  1855  году  сгорел  и  через  три
года  был  капитально  перестроен.  А  после  того  как
барон  Петр  Карлович  Клодт  поставил  на  фронтоне
театра  свою  знаменитую  квадригу  с  Аполлоном  в  ко¬
леснице,  здание  окончательно  приобрело  тот  вид,  ко¬
торый  нас  восхищает  теперь.
 ш

КАК  СТРОИЛАСЬ  СУДЬБА
«МОСКВЫ»
 У  Сталина  была  мысль  перестроить  весь  центр
Москвы,  чтобы  она  явила  загнивающему  миру
капитализма  образец  столицы  нового  мира,  в  кото¬
рой  что  ни  здание  —  то  символ  созидания  и  процвета¬
ния.  Счастье,  что  нашлись  и  в  то  угрюмое  время  люди,
сумевшие  сдержать  созидательный  порыв  вождя  всех
народов  и  племен.
 Архитектор  А.  В.  Щусев,  человек  талантливейший,
был  немногословен  по  своей  природе,  но,  помалкивая,
добивался  чего  хотел.  Вместе  с  коллегами  Л.И.  Саве¬
льевым  и  О.А.  Стопраном  он  создал  проект  гостини¬
цы  «Москва»  и  всю  жизнь  гордился  им.  Потому  что
и  в  этот  раз  добился  своего...
 Вождь  вызвал  Щусева  и  объяснил  задачу.  Это  дол¬
жна  быть  лучшая  в  мире  гостиница,  и  здание  должно
стать  украшением  Москвы.  Вождь  никогда  не  видел
лучших  гостиниц  и,  по-видимому,  смутно  представ¬
лял,  какими  они  быть  должны.
 Когда  архитекторы  закончили  работу,  они  выста¬
вили  перед  Сталиным  два  планшета  с  отмывками,  на
которых  были  изображены  фасады  здания  и  черте¬
жи.  Так  вот,  легенда  о  гостинице  «Москва»  гласит
о  том,  что  Сталин  просто  из-за  темноты  своей  взял
и  подмахнул  оба  варианта.  Архитекторы  рассчиты¬
вали,  что  он  выберет  один,  а  он  вон  как  размахнулся...

122
 Л.Б.  Репин
 Оттого-то  и  получилось  здание  с  двумя  совершенно
непохожими  фасадами.  Но  это  всего  лишь  легенда,  до¬
кументально  она  ничем  не  подтверждена.
 «Москва»  украсила  Москву.  Самое  высокое  зда¬
ние  в  центре  города,  если  не  считать  башен  Кремля,
можно  было  увидеть  даже  из  Замоскворечья.  С  верх¬
них  этажей  открывался  вид  едва  ли  не  на  всю  Москву.
Толпы  собирались,  чтобы  полюбоваться  размахом  и
пропорциями  главного  отеля  страны.
 Здание  сразу  же  сделалось  киногероем.  В  рестора¬
не  с  аркадой  на  верхотуре  снимался  эпизод  из  фильма
«Цирк»  —  помните,  как  доверчивую  Райку  откармли¬
вает  пирожными  коварный  артист  из  Америки,  чтобы
провалить  рекордный  советский  номер  в  цирке...
Отсюда  же,  из  «Москвы»,  но  с  другой  стороны,  сни¬
мались  эпизоды  фильмов  «Весна»,  «Здравствуй,
Москва!»  с  обязательными  проходами  под  марш  энту¬
зиастов  колонн  жизнерадостных  физкультурников.
 В  войну  «Москва»,  как  и  весь  город,  стояла  по  но¬
чам  темной.  В  ней  останавливались  вызванные
с  фронта  офицеры  высших  эшелонов,  работали  воен¬
ные  комитеты,  проводились  летучие  совещания.
Жизнь  здесь  не  прекращалась,  но  она,  конечно,  была
другой.
 На  крыше  находились  изогнутые  рупоры  звуко¬
уловителей,  зенитная  установка,  и  круглые  сутки
велось  дежурство.  Здесь  был  пост  наблюдения  за  мос¬
ковским  небом.
 В  октябре  1941  года  «Москва»,  как  Большой  театр
и  все  значительные  объекты  столицы,  была  замини¬
рована.  Ее  судьба  могла  решиться  в  мгновение  ока.
Но  город  выжил.  И  вместе  с  ним  —  «Москва».  В  мае

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 123
 1945-го  с  крыши  гостиницы  взлетали  ракеты  побед¬
ного  салюта.
 «Москва»  действительно  стала  новым  символом
столицы.  Само  собой,  на  особое,  главное  место  Крем¬
ля  она  не  претендовала,  но  на  этикетках  «Столичной»
водки  —  «Москва»,  на  спичечных  этикетках,  на  ко¬
робках  конфет  и  флаконах  одеколона,  на  почтовых
марках  —  везде  была  «Москва»!
 Конечно,  здесь  жили  не  простые  труженики  сельс¬
кого  хозяйства  и  слесари-наладчики.  В  дни  партийных
и  комсомольских  съездов  гостиница  распахивала
свои  тяжелые  двери  для  самых  знатных  и  знамени¬
тых  людей  страны.  И  тогда  она  становилась  самым
бойким  местом,  где  жизнь  кипела.  В  бесчисленных
киосках  торговали  дефицитом:  рубашками,  носками,
даже  обувью;  можно  было  купить  то,  что  в  тогдашней
Москве  и  не  увидеть,  —  редкостные  наборы  конфет,
парфюмерию,  косметику,  книги,  за  которыми  денно
и  нощно  охотились  в  Москве.  Но  попадали  на  этот
праздник  жизни  по  особым  приглашениям.
 А  в  тяжкие  дни  антиалкогольного  закона  сюда
подтягивались  страждущие  журналисты.  Нас  пуска¬
ли  в  «Москву»  по  редакционным  удостоверениям,
и  мы  знали,  что  в  двух  буфетах  всегда  есть  пиво.
 Оплотом  и  спасительной  поддержкой  была  тогда
для  нас  «Москва».
 История  бывшего  символа  столицы  завершилась.
«Москва»  просуществовала  67  лет,  7  месяцев  и  один
день.

ХРАМ  ЗАБЫТЫЙ
И  КАК  БЫ  ПОТЕРЯННЫЙ
 Седая  старина  не  любит  напоказ  выставляться.  Не
выносит  она  шума  и  суеты,  предпочитает  тихую,
уединенную  жизнь  в  стороне  от  оживленных  дорог.
Потому,  наверное,  и  не  видим  мы  самых  древних  мос¬
ковских  стариков,  даже  если  и  случается,  что  прохо¬
дим  совсем  близко  от  их  владений.
 Старый  храм  с  шатровой  колокольней  кажется
проросшим  сквозь  землю  из  недр  ее.  Как  страж  при¬
ткнулась  колокольня  к  пятиглавому  храму.  Древние
теремные  палаты  с  изогнутой  галереей  словно  вос¬
ставшие  из  глубины  минувшего  времени...  Купола
церкви,  маковки,  выложены  из  кирпича:  редко  где  те¬
перь  можно  увидеть  такую  кладку.  Кирпич  к  кирпичу  —
и  возникает  не  сфера,  нет,  а  объем  гораздо  сложнее.
Удивительное  это  искусство  —  выложить  этакий  купол.
А  ведь  вот  он,  можно  увидеть  здесь,  на  Крутицком
подворье,  затерявшемся  в  переулках  старой  Москвы
недалеко  от  Таганки.  Так  и  думаешь,  глядя  на  сие  ар¬
хитектурное  чудо:  полно,  Москва  ли  это?  Уютный
двор,  мощенный  булыжником,  меж  камней  пророс¬
ший  травой...  А  вокруг  —  заросли  полыни,  травы  заб¬
вения...  тут  же  и  лебеда...
 Так  ведь  —  Москва!  Древняя,  покойная,  тихая,  ка¬
кая  была  когда-то,  во  времена  наших  пращуров.  Не¬
пременно  навеваются  такие  или  подобные  мысли,
если  побродить  по  подворью.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 125
 Странное  дело,  практически  никаких  сведений
о  Крутицком  подворье  не  сохранилось.  Известно
только,  что  первоначально  оно  обосновалось  в  Крем¬
ле,  когда  построили  и  освятили  храм  Святых  Апосто¬
лов  Петра  и  Павла,  а  при  нем  —  Крутицкое  подворье
Сарской  и  Подонской  епархии,  для  Вселенских  пат¬
риархов,  наезжавших  в  Москву.  Как  и  все  остальные
настоятели,  посещавшие  белокаменную,  живали  они
только  в  своих  подворьях.  Ну  а  вот  это,  Крутицкое  —
дворец  митрополитов  Крутицких,  в  XIV  веке  осно¬
вано.
 Славной  историей  овеяно  Крутицкое  подворье
в  Кремле.  Много  раз  подвергалось  оно  нападениям
татар  —  выжигалось  огнем  и  разрушалось,  а  все  же  сто¬
яло.  И  в  смутное  время  Бориса  Годунова  архиепис¬
коп  Крутицкий  Варлаам  и  митрополит  Дионисий
 Крутицкий  монастырь.
Литография  из  собрания  Э.В.  Готье-Дюфайе

126
 Л.Б.  Репин
 в  своих  горячих  проповедях  и  при  встречах  с  царем
Федором  обличали  темные  дела  Бориса  и  известные
им  злодейства  его  против  бояр,  за  что  тот  в  конце  кон¬
цов  и  отправил  обоих  в  заточенье.  Однако  же  дух
справедливости  в  стенах  остался  все-таки.  До  тех
самых  пор,  пока  не  упразднили  подворье  вместе  с  со¬
седним  Кирилловским.  Вскоре  оба  их  разобрали:  ме¬
сто,  что  в  Кремле  подворья  занимали,  понадобилось
расчистить  для  строительства  дворца  по  проекту  Ба¬
женова  —  в  1776  году  это  случилось.
 Снесли  —  как  всегда  мы  сносим:  с  бесконечными
разговорами,  препираньем  из-за  того,  что  никто  не
хотел  с  выгодным  местом  в  Кремле  расставаться.  Од¬
нако  императрица  Екатерина  II  настаивала.  Очень  ей
хотелось  баженовский  дворец  воздвигнуть  в  Кремле.
Но  тем  не  менее,  несмотря  на  разноголосицу  в  мне¬
ниях,  снесли  древние  подворья,  как,  впрочем,  и  мно¬
гие  другие  храмы  в  Кремле  и  в  Москве,  —  рукой  не
дрогнувшей.
 А  вот  Крутицкое  подворье  как  бы  затаилось  на  мос¬
ковских  задворках.  В  наше  время  уж  затаилось.  Ра-
нее-то  что  ему  было  таиться?  Очаг  русской  культуры,
с  библиотекой  великолепной,  с  утварью  богатейшей.
Не  только  в  обжигающем  дыхании  времени  сохрани¬
лось,  но  и  в  XVIII  веке  пообстроилось:  вырос  новый
Успенский  кафедральный  собор,  поставили  Святые
ворота  с  надвратным  изразцовым  теремком  —  и  сей¬
час  их  можно  увидеть,  сложили  митрополичьи  палаты,
переходы  изумительной  красоты,  высоко  поднятые
над  землей,  палаты  разные  возвели.  Получился  дво¬
рец  сказочный,  неповторимый  —  не  только  по  Моск¬
ве,  во  всей  России  не  сыщешь  такого.  И,  знаете,  так

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 127
 и  тянет  сказать  —  волшебный.  Потому  что,  когда  об¬
ходишь  его,  неторопливо  разглядывая,  буквально  на
каждом  шагу  раскрывается  он  неожиданно  разным!
боишься  шаг  лишний  сделать,  уйти  от  собственного
открытия.  Но  и  тянет  идти  дальше,  потому  что  зна¬
ешь  уже:  будет  еще  удивительней  и  за  следующим  уг¬
лом  снова  непременно  встретишь  открытие.
 В  Крутицком  подворье  стоял  прежде  старый  Успен¬
ский  собор,  и  как-то  забылось  теперь,  но  именно  он
в  Смутное  время,  когда  польские  отряды  Ходкевича
Кремль  захватили,  именно  Успенский  кафедральный
собор  Крутицкого  подворья  стал  главнейшим  собо¬
ром  Всея  Руси,  и  в  стенах  его  русские  ополченцы  пред
Мининым  и  Пожарским  «клялись  крестным  целова¬
нием  освободить  Москву  от  иноземных  захватчиков
или  положить  свои  головы».  Освободили!
 Наша  нескладная  жизнь  все  же  ворвалась  в  эту  ти¬
хую  заводь.  Нет-нет  да  и  въезжают  в  уединенный  двор
огромные  трейлеры,  ведомые  лихими  водителями,
с  бутылями  святой  воды  на  продажу.  Несколько  лет
назад  Крутицкое  подворье  вернули  в  лоно  Православ¬
ной  Церкви  с  наречением  его  Патриаршим,  и  теперь
здесь  вершатся  богослужения  и  таинства.
 В  подворье  размещается  множество  уникальней¬
ших  коллекций,  которые  давным-давно  никто,  кроме
специалистов,  не  видел,  если  только  частично.  К  при¬
меру,  великолепная  коллекция  расписной  русской
эмали  на  меди:  зимой  температура  здесь  опускается
до  минус  семи  и  старая  эмаль  отслаивается.  В  этих  же
стенах  хранится  крупнейшая  в  России  коллекция  гра¬
вированного  олова.  Олово  —  металл  чрезвычайно  чут¬
кий  к  холоду:  при  температуре,  какая  здесь  нередко

128
 Л.Б.  Репин
 бывает  зимой,  произведения  искусства  заболевают
оловянной  чумой,  практически  не  излечимой  рестав¬
раторами.  Не  оберегают  нынешние  условия  хранения
и  уникальнейшую  коллекцию  меди  и  бронзы  с  XVI  века
до  наших  дней.  Среди  этих  бесценных  вещиц  есть
принадлежавшие  Петру  I,  Екатерине  II,  Наполеону
и,  представьте,  Сталину...

ЕКАТЕРИНА  ВЕЛИКАЯ  ЗНАЛА,
ЧТО  ДЛЯ  МОСКВЫ  НАДО  СДЕЛАТЬ
 /
 Трудно  забыть  первое  впечатление  от  этого  соору¬
жения,  необыкновенного,  удивительного,  будто
сошедшего  со  страниц  учебника  по  истории  и  уютно
устроившегося  едва  ли  не  в  двух  шагах  от  Садового  коль¬
ца.  У  меня,  по-моему,  рот  сам  собой  раскрылся  от
изумления.  Помню,  были  зимние  каникулы,  я  прово¬
жал  с  катка  знакомую  девочку  из  соседней  школы
и  в  этих  краях  оказался  впервые.  Спросил  ее:  «Что
это?»  —  «Да  мост  какой-то...»  —  пожала  она  плечами.
 Но  это  было  настоящее  чудо  —  древнеримский  ак¬
ведук.  И  в  Москве!  Откуда  же  нам  было  знать,  что  это
такое,  если  историю  Древнего  Рима  нам  кое-как  под¬
совывали,  впопыхах,  бегом  по  эпохам,  а  об  истории
родного  города  вообще  никогда  ничего  не  рассказыва¬
ли...  А  ведь  это  —  знаменитейший  в  свое  время  Росто¬
кинский  акведук,  построенный  при  Екатерине  II,  по
которому  замечательная  вода  из  Мытищ  поступала
в  Первопрестольную.  И  как  же  хорошо  сохранился
он  до  нашего  времени...
 Необходимость,  здравый  смысл  и,  конечно  же,  за¬
бота  о  москвичах  заставили  Екатерину  строить  но¬
вый  водопровод.  Два  года  в  Москве  свирепствовала
чума  —  в  1770-м  и  еще  более  на  следующий  год.  В  го¬
роде,  большом  для  своего  времени,  где  обитало  почти
двести  тысяч  человек,  от  чумы  умерло  56  672  челове-
 5  Рассказы  о  Москве  и  москвичах

130
 Л.Б.  Репин
 ка.  Жуткий  мор...  И  главная  причина  черной  беды  —
нехватка  воды.  И  пожары  поэтому  же  быстро  пожи¬
рали  деревянный,  скученный  город.  А  ведь  писал  граф
Яков  Сивере,  управляющий  водными  коммуникаци¬
ями  России:  «Жителям  сего  великого  города  настоит
крайняя  необходимость  в  хорошей  воде  для  пищи...
бедные  нуждаются  во  многие  времена  года  с  весьма
дурною  водою  во  вред  здоровья...»
 Конечно,  в  то  время  водопровод  в  Москве  был.
В  XV  веке  еще  проложили  ток  воде  от  родника  под
Собакиной  башней  Кремля  в  сторону  Троицких  и  Ни¬
кольских  ворот  через  подземную  галерею.  А  новый
кремлевский  водопровод,  построенный  в  1634  году,  и
вовсе  стал  замечательным  инженерным  творением:
по  самотечной  галерее  вода  шла  в  подвал  Свибловой
башни,  где  стояла  водовзводная  машина  с  конной  тя¬
гой.  4000  ведер  воды  в  сутки  получала  Москва  —
совсем  немало  по  тем  временам.  Мытищинский  же
водоток  строился  по  прямому  указу  императрицы,
она  же  и  наметила,  откуда  воду  брать  следует.
 Говорят,  будто  по  пути  на  богомолье  в  Сергиев  По¬
сад,  —  а  ходила  царица  туда  пешком,  —  утомилась  она
однажды  и  на  отдыхе  где-то  подле  Мытищ  приказала
подать  родниковой  воды.  Вода  ей  понравилась  необы¬
чайно,  особенно  из  Святого,  или  Громового,  ключа.
Место  запомнила.  И  вскоре,  вызвав  генерал-поручика
Бауэра,  ведавшего  Гидравлической  коллегией  в  Санкт-
Петербурге,  повелела  обследовать  местность  вокруг
Старых  Мытищ  и  определить  для  Москвы  наилуч¬
ший  источник.  И  Бауэр,  человек  в  высшей  степени
добросовестный,  обследовал  все  чистые  ключи  —  Со¬
кольнические,  Пресненские  пруды,  другие  места,  по¬
казавшиеся  ему  перспективными.  Сделав  расчеты,

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 131
 пришел  к  выводу  неутешительному:  необходимые  для
тогдашней  Москвы  300  000  ведер  воды  в  сутки  на  сих
источниках  получить  невозможно...  Вот  тогда-то
ой  и  замыслил  взять  подрусловые  воды  Яузы  —  клю¬
чи,  что  били  из-под  земли  в  километре  от  Старых
Мытищ.
 Бауэр  замыслил  водопровод  по  тем  временам,
можно  сказать,  грандиозный.  Все  28  отобранных  им
ключей  одели  в  кирпичные  колодцы,  и  вода  из  них
текла  по  гончарным  трубам  в  специально  устроенный
сборник.  Поскольку  Мытищи  расположены  на  шесть
метров  выше  Москвы,  вода  самотеком  устремлялась
в  город,  и  качать  не  надо.  А  шла  вода  вот  по  этому  ве¬
ликолепному  акведуку,  равному  которому  во  всей
России  не  было.
 Но  и  акведук  являл  собой  лишь  часть  гидротехни¬
ческих  сооружений:  вода  кирпичной  галереей  длиной
в  24  километра  шла  через  всю  Сокольническую  рощу,
Каланчевское  поле,  Сухаревскую  площадь  на  глуби¬
не  19  метров  вплоть  до  бассейна  на  Трубной.
 Наиболее  сложной  частью  всего  сооружения,  са¬
мой  впечатляющей  и  самой  красивой,  стал  акведук:
356  метров  водного  пути  по  галерее,  проложенной
на  высоте  до  20  м  и  лежащей  на  21  изящной  опоре.
По  обоим  концам  акведука  поставили  стройные  бе¬
седки  из  белого  камня  —  и  сейчас  стоят  они,  испещ¬
ренные  дурацкими  надписями  вроде  «здесь  был...»,
самая  старая  из  которых  относится  к  1929  году.  Полу¬
чается  так,  что  вроде  бы  народ  раньше  потолковее  был.
И  хорошо  помню  часовых  при  винтовках,  бдительно
стерегущих  жизненно  важную  артерию  города  от  ар-
хиковарных  злоумышленников.

132
 Л.Б.  Репин
 Трудно,  временами  даже  мучительно  трудно  стро¬
ился  екатерининский  водопровод.  Через  три  года
после  начала  строительства  Бауэр  умер,  и  дело  его
продолжил  полковник  генштаба  Герард,  а  после  —  ба¬
рон  Дельвиг,  вступивший  в  должность  управляюще¬
го  Мытищинским  водопроводом.  Цари,  сменявшие
один  другого,  приезжали  смотреть  замирающее  от
нехватки  денег  строительство,  немного  подбрасыва¬
ли  —  и  снова  покой,  запустение.  Деньги  в  основном
шли  на  ремонт  ветшавшей  на  глазах  галереи.  А  акве¬
дук,  красавец,  стоял,  изумительно  вписываясь  в  слож¬
ный  рельеф,  окружающий  русло  Яузы.  Жаль,  что
совсем  зарос  акведук  и  с  Ярославки  разве  что  неболь¬
шую  его  часть  можно  увидеть.  А  подойдешь  ближе  —
и  откроется  он  во  всей  своей  красоте...
 Как-то  оказался  я  неожиданно  в  Музее  воды,
о  существовании  которого  накануне  и  не  подозре¬
вал.  Директором  там  был  замечательный  человек,
Л.Е.  Вандергюхт,  которая  помнила  Москву  времен  Су¬
харевой  башни.  Вот  она,  подумал,  наверняка  знает  все
об  акведуке.  Она  и  преподнесла  мне  сюрприз:  извлек¬
ла  откуда-то,  буквально  из  небытия  «План  большому
Ростокинскому  акведуку»  —  огромный  атлас  с  изу¬
мительно  выполненными  чертежами  проекта,  с  вели¬
колепной  отмывкой,  тенями.  Работа  потрясающей
красоты!  Внизу  подпись:  «Чертил  Коллежский  сек¬
ретарь  Максимов».  Какое  «чертил»  —  кистью  писал!
 Лидия  Евгеньевна  рассказала  о  судьбе  акведука
уже  в  наше  время.  Он  замер,  когда  Москва  перестала
пить  мытищинскую  воду,  —  1  января  1962  года.  Но  не
сразу,  не  одним  поворотом  вентиля  отключили  акве¬
дук  от  Москвы,  а  постепенно,  пока  не  достроили

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 133
 Северную  водопроводную  станцию,  которая  стала
одной  из  главных  водных  артерий  Москвы.
 Сейчас  мы  припадаем  к  двум  главным  водным  ис¬
торикам:  один  питают  верховья  Москвы-реки,  дру¬
гой  дает  нам  Волга.  Вода  у  нас  нынче  хорошая,  хотя
и  перенасыщают  ее  хлоркой  ради  нашей  безопаснос¬
ти,  —  лучше  она,  чем  во  многих  других  городах  не  толь¬
ко  в  России,  но  и  за  границей  тоже.  И  вполне  нам  ее
достаточно:  все  четыре  городские  водопроводные
станции  дают  в  сутки  7  миллионов  кубометров  воды.
И  все-таки  напряженные  моменты  бывают.  Дважды
в  год:  накануне  Пасхи  и  под  Новый  год.  Тут  у  нас
московский  водохлебный  инстинкт  проявляется
с  особенной  силой,  или,  быть  может,  просто  расто¬
чительнее  в  эти  дни  становимся.  Вообще,  в  среднем
москвич  безумно  много  воды  расходует  —  около
400  литров  в  сутки,  хотя  по  расчетам  вполне  250  лит¬
ров  на  нос  достаточно.  Даже  и  с  учетом  широкой  рус¬
ской  натуры.
 А  старый  акведук  стоит,  словно  задумавшись,
и  жизнь  наша  проносится  мимо  него,  по  счастью,  не
задевая...

ДВОРЕЦ  НА  ПАМЯТЬ
 Мимо  этого  дома  спокойно  пройти  не  могу.  Слов¬
но  какая-то  сила  сдерживает  шаг  и  заставляет
поднять  голову.  В  разных  ракурсах  он  видится  раз¬
ным,  и  лучше  всего,  по  опыту  знаю,  Пашков  дом  от¬
крывается  с  Большого  Каменного  моста,  а  теперь,  как
снесли  всякую  трущобную  мелкоту,  прежде  дом  закры¬
вавшую,  он  и  вовсе  царственно  выглядит  со  стороны
Боровицких  ворот  Кремля.  Думаю,  вряд  ли  найдется
человек,  который  сможет  равнодушно  мимо  этого
дома  пройти.  Не  встречал  таких.  Он  так  изящен,  ле¬
гок  —  почти  воздушен,  что  мне  иногда  кажется:  он  не
покоится  на  этом  холме,  а  недвижно  парит  над  ним...
 Неоднозначно  считается,  что  Пашков  дом  строил
Баженов  —  некоторые  безликие  справочники,  правда,
осмеливаются  сомнения  выражать  в  этом  вопросе.
Но  вглядишься  —  и  рука  великого  зодчего  ощущается
в  каждой  линии  здания,  в  его  истинно  баженовских
пропорциях  и  в  портике  на  главном  фасаде,  поддер¬
живаемом  ионическими  колоннами,  и  в  отсутствии
фронтона,  который  мастер  отрицал  и  во  многих  дру¬
гих  своих  творениях.  Нет,  баженовский  дом,  хотя
Строил  его  ученик  и  близкий  друг  Баженова  —  Мат¬
вей  Казаков.  Говорили,  что  Василий  Иванович  на
стройке  и  не  показывался,  остерегаясь  гнева  императ¬
рицы.  Были  тому  основания.
 П.Е.  Пашков,  капитан-поручик  лейб-гвардии
в  отставке,  слыл  в  Москве  крупным  домовладельцем.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 135
 Состояние  свое  сколотил,  кажется,  в  то  время,  когда
состоял  в  денщиках  у  Петра  Великого,  и  на  старости
лет  надумал  построить  себе  дворец  возле  Кремля.
Отсюда,  от  ^стья  Неглинки,  как  бы  зажатой  двумя  хол¬
мами  —  Ваганьковским  и  Боровицким,  Москва  откры¬
валась  едва  ли  не  вся.  Баженова  Пашков  выбрал  не
случайно:  знал,  что  во  всей  России  нет  мастера  выше.
 А  Баженов  переживал  тяжелейшее  время  в  жизни.
После  десяти  лет  строительства  дворца  в  Царицыне,
который  Екатерина  приказала  снести  —  так  возмутил
он  ее,  —  архитектора  немедленно  уволили  в  отставку
и  лишили  царского  жалованья.  Баженов  продавал  все,
что  имело  какую-то  ценность,  —  картины,  книги,  —
все,  что  копилось  годами.  Не  станем  сейчас  вдаваться
в  подробности,  почему  императрице  так  дворец  не  ПО-
 Дол  Пашкова.  Вид  со  стороны  Кремля.
Фотография  из  собрания  Э.В.  Готье-Дюфайе

136
 Л.Б.  Репин
 нравился  —  известны  они,  главное,  что  именно  вот
в  это  тяжелейшее  для  архитектора  время  явился  Паш¬
ков  с  заказом.  Баженову  сверкнула  надежда.
 Судя  по  всему,  Баженов  и  не  предполагал,  что  со¬
здает  себе  памятник.  Он,  мыслящий  категорией  город¬
ских  ансамблей,  дворцов  монархов,  скорее  всего,  не
думал,  что  именно  этот  партикулярный  дом  понесет
в  себе  светлую  память  о  нем,  великом  зодчем.  Пашков
хотел  дворец  —  и  он  его  получил.  Конечно,  неслыхан¬
ный  взлет  фантазии  Баженова  —  Царицынский  дво¬
рец  —  творил  он  смело,  раскованно,  одухотворенно,
а  дом  Пашкова  —  само  изящество,  совершенство
расчета.  Мне  это  сооружение  напоминает  кристалл
горного  хрусталя,  чистый,  светящийся,  без  единого
изъяна,  прозрачный.  Современники  называли  его
«волшебным  замком»  —  так  он  всех  изумил.  Продол¬
жает  и  сейчас  изумлять,  хотя  и  утвердился  на  этом
холме  еще  в  1788  году.
 Пашков  тоже  изощрился  как  мог  и  приказал  обу¬
строить  сад  перед  домом  —  до  Моховой.  В  центре  Ка¬
заков  поставил  фонтан,  вырыли  пруд  небольшой,
а  пространство  до  решетки,  отделяющей  дом  от  ули¬
цы,  диковинными  деревьями  засадил.  К  тому  же
и  редких  птиц  туда  напустил  —  китайских  гусей,  пав¬
линов,  в  золоченые  клетки  попугаев  понасадили.  Тол¬
пы  стекались  поглазеть  за  ограду.
 Время  не  щадило  творение  Баженова.  Пожар
1812  года  сильно  дом  опалил,  не  уцелел  даже  и  бельве¬
дер,  венчавший  его.  Архитектор  Бове,  восстанавливав¬
ший  дом  после  пожара,  поставил  другой  бельведер,
по  своему  разумению,  хотя  и  знал,  какой  Баженов  по¬
ставил.  Но  ничего,  главное  —  голова.  А  не  украшение
на  ней.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 137
 Дом  Пашкова.  Вид  из  Ваганьковского  переулка.
 На  снимке  показан  внутренний  двор  и  западный  фасад
центрального  корпуса
 Библиотекой  дом  Пашкова  стал  в  1862  году,  когда
казна  купила  его  для  университета.  Тогда  же  из
Петербурга  сюда  перевезли  книги  графа  Н.П.  Румян¬
цева  и  его  коллекции.  Называлось  сие  заведение
«Московский  публичный  музеум  и  Румянцевский
музеум».  И  воцарилась  в  этих  сводах  книга.
 Мы  с  товарищем  пришли  сюда,  когда  учились
в  седьмом  классе,  исключительно  для  того,  чтобы  про¬
читать  «Трех  мушкетеров».  В  книжных  магазинах,
коих  но  Москве  расплодилось  великое  множество,
продавали  одно  и  то  же.  Ни  Дюма,  ни  Пушкина,  ни
Чехова,  ни  тем  более  Салтыкова-Щедрина  —  только
отдельно  изданные  их  вещи,  вроде  «Каштанки»  или
«Капитанской  дочки»  —  произведения,  нерасчетли¬
во  предусмотренные  школьной  программой.  Ну  а  уж

138
 Л.Б.  Репин
 попав  в  это  святилище,  я  ходил  сюда,  пока  в  1975  году
не  прикрыли  общий  читальный  зал  ввиду  его  полной
ветхости.
 В  следующий  раз  я  оказался  в  этом  доме  нескоро.
Кровлю  вскрыли,  перекрытия  сняли,  и  холодный  мар¬
товский  дождь  пронизывал  все  здание  сверху  дони¬
зу.  Больно  было  на  это  смотреть.  Великолепный  зал
с  некогда  роскошной  лепниной  времен  Баженова  ско¬
рее  походил  на  чрево  дома,  разрушенного  во  время
войны.  Изумительные  бронзовые  ручки  дверей,  да
и  вся  остальная  фурнитура,  были  уворованы,  бесцен¬
ные  вазы  работы  известного  немецкого  мастера  Вин¬
тера  Гальтера  —  подарок,  императора  библиотеке  —
тоже  украдены  еще  в  1989  году.  Страшное  зрелище
дом  представлял...
 И  вот  снова  я  здесь.  Леса  с  фасада  сняли,  и  дом,
свежепокрашенный  и  где  надо  подчищенный,  слов¬
но  встряхнулся,  помолодел.  На  восстановленном
бельведере  вижу  вокруг  новую,  отлично  постеленную
кровлю  из  чистой  меди,  а  поднимаю  голову  —  и  в  са¬
мом  деле,  как  и  века  назад,  отсюда  почти  вся  Москва
открывается.  Кремль  с  одной  стороны,  храм  Христа
Спасителя  —  с  другой.  Необычайная  красота...
 М

ПОСТРОИЛ  ПАМЯТНИК  ЛЮБВИ
 Когда  граф  Николай  Петрович  Шереметев  впер¬
вые  увидел  Парашу  Ковалеву,  он  так  и  обмер  —
до  того  она  была  хороша.  А  ведь  он  давно  достиг  зре¬
лого  возраста,  получил  приличествующее  его  поло¬
жению  образование,  попутешествовал  вдоволь  по
Европе  и  всякое  успел  повидать.  И  дам  европейских
тоже  успел  понасмотреться  —  было  с  чем  сравнивать.
Юная  Прасковья  Ивановна  превосходно  пела,  обладая
приятнейшим  голосом,  танцевала  и,  попав  в  крепост¬
ной  театр  графа,  под  руководством  опытных  педаго¬
гов  быстро  выбилась  на  первые  роли.
 Дочь  кузнеца,  крепостная  девушка  обрела  сце¬
ническую  фамилию,  став  Жемчуговой,  и  в  программах
и  на  афишах  писалась  по  имени-отчеству.  Как,  впро¬
чем,  и  все  остальные  актеры  графа:  только  по  имени-
отчеству.  А  то,  что  получили  фамилии  по  названиям
драгоценных  камней,  наверное,  можно  и  причудой
считать.  Так  Николаю  Петровичу  нравилось.  Но  вспых¬
нувшая  в  нем  любовь  к  Параше  причудой,  конечно  же,
не  была.  Даром  что  его  крепостная.  Пожелай  —  что  хо¬
чешь  мог  бы  с  ней  сотворить...
 Графу  Николаю  Петровичу  пятьдесят.  Склонив
голову  перед  своей  крепостной,  он  смиренно  просит
руки  ее.  Случай  по  тому  времени  необыкновенный,
отважный.  Прасковье  Ивановне  —  33,  по  общему  при¬
знанию  это  она  принесла  небывалую  славу  театру  гра¬
фа,  но  теперь  она  в  полной  растерянности...

140
 Л.Б.  Репин
 Венчались  тайно,  в  кругу  лишь  самых  близких
друзей.  Главное,  чтобы  не  прознал  император...
 Памятник  своей  необыкновенной  любви  —  Стран¬
ноприимный  дом  на  Черкасских  огородах,  что  как  раз
против  Сретенских  ворот  на  нынешнем  Садовом
кольце,  дом,  который  должен  был  стать  прибежищем
больных,  бездомных  —  всех,  кто  в  нем  нуждается,  —
такой  памятник  граф  и  начал  строить.  Наверное,  это
очень  близкие,  родственные  чувства  —  истинная  любовь
к  женщине  и  любовь  вообще  к  человеку.  Во  всяком
случае,  про  Николая  Петровича  это  вполне  можно
сказать.
 Сначала  Странноприимный  дом,  а  скорее  дворец,
строил  архитектор  Е.С.  Назаров,  коему  помогали
крепостные  зодчие  П.И.  Аргунов,  А.Ф.  Миронов
и  Г.Е.  Дикушин.  Сооружение  задумано  было  гран¬
диозное  и  грациозное:  главный  фасад,  распахнутый
дугообразными  крыльями,  которые  соединялись
встроенной  сзади  домовой  церковью  с  куполом,  вен¬
чавшим  и  все  сооружение  в  целом.  Граф  с  молодой
супругой  уехал  в  Петербург  и  строительство  дома
препоручил  заботам  давнишнего  друга  семьи,  извест¬
ного  историка  и  знатока  российской  древности
А.Ф.  Малиновского.
 Странноприимный  дом  воздвигался  споро,  забот¬
ливо.  Шереметев  денег  не  жалел  и  велел  покупать
только  самые  лучшие  материалы  и  нанимать  лучших
мастеров.  Графиня  Прасковья  Ивановна  отчего-то
просила  мужа  строить  быстрее.  Он  о  ней  написал:
«Щедрая  рука  ея  простиралась  всегда  к  бедности
и  нищете...»  Значит,  и  правда,  любовь  к  одному  чело¬
веку  неизменно  сопутствует  любви  и  ко  многим  дру¬
гим?  Пусть  это  и  другая  любовь.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 141
 А  потом  в  жизни  Николая  Петровича  все  разом
обрушилось.  Через  три  недели  после  рождения  сына
Прасковья  Ивановна  умирает.  Граф  вне  себя,  в  отчая¬
нии...  Только  теперь  он  признается  императору  Алек¬
сандру  I  в  тайном  браке  и  рождении  сына.  Император
признает  брак  законным  и  сына  их  любви  признает.
Да  только  ее  нет  теперь...
 Граф  в  доказательство  верности  обещания,  дан¬
ного  Прасковье  Ивановне,  сосредоточивается  на  стро¬
ительстве  Странноприимного  дома.  Еще  и  потому,
что  решает  для  себя  увековечить  в  том  доме  имя  Ее.
Он  ищет  такого  архитектора,  который  проникся  бы
этим  замыслом  и  создал  не  дом  уже,  не  дворец  даже,
а  памятник.  Такого  человека  Шереметев  быстро  на¬
ходит:  это  его  друг,  известный  во  всей  Европе  Джа¬
комо  Кваренги.  Именно  он  воздвигает  сооружение
таким,  каким  мы  его  видим  теперь,  —  с  двойным  рядом
колонн,  выгнутым  в  середине  фасада  вокруг  ротон¬
ды,  —  единственное  сооружение  такого  рода  в  Рос¬
сии.  Портики,  пристроенные  в  средних  частях
крыльев,  тоже  украшаются  колоннадой,  еще  ряд  про¬
думанных  архитектурных  деталей  —  и  дом  становит¬
ся  произведением  искусства,  украшением  древней
русской  столицы.  Слава  о  нем  по  всей  России  пошла.
И  конечно  же,  не  только  потому,  что  здесь  творилось
добро:  приютом  для  неимущих,  больных,  увечных  стал
Странноприимный  дом,  как  и  задумывалось.
 Здесь  различий  в  сословии,  происхождении  не
знали.  В  1812  году  в  доме  рядом  с  ранеными  русскими
героями  лежали  раненные  в  бою  французы,  итальян¬
цы,  испанцы,  сражавшиеся  под  знаменами  Наполео¬
на.  Да  и  сам  знаменитый  Ларрей,  личный  хирург
французского  императора,  его  посетил,  а  через  три

142
 Л.Б.  Репин
 года  Александр  I  с  королем  Пруссии  Фридрихом-
Вильгельмом  посещают  дом  —  уже  как  лучшее  бла¬
готворительное  учреждение  России.  Узнай  об  этом
Николай  Петрович,  он  бы  непременно  возрадовался...
 Странное  дело:  и  потом,  спустя  столетие,  и  даже
позже  еще  дом  сохранял  свое  предназначение,  устояв
в  разразившихся  грозах,  сметавших  все.  Страннопри¬
имный  дом,  как  таковой,  просуществовал  до  советско¬
го  времени,  пока  из  него  не  сделали  станцию  «Скорой
помощи»,  а  в  1923  году  —  Институт  скорой  помощи  —
институт  имени  Н.В.  Склифосовского.  Мы,  мальчиш¬
ки  хулиганистого  послевоенного  времени,  отчего-то
обходили  его  стороной.  Может,  потому,  что  слава  та¬
кая  о  нем  ходила,  что  это  самый  последний  дом  в  жиз¬
ни  людей:  кто  попал  сюда  —  все,  «кранты»,  как  мы  тог¬
да  говорили,  отсюда  лишь  в  белых  тапочках.  И  не  на
стадион,  уж  конечно.
 А  меж  тем  в  доме  том  творил  чудеса  великий  хи¬
рург  Сергей  Сергеевич  Юдин,  тогдашний  директор
института.  Это  ведь  он  задумал  создать  в  доме  Му¬
зей  истории  медицины  и  сделал  для  этого  многое.
К  примеру,  получив  Сталинскую  премию,  накупил  эк¬
спонатов  всяких,  портреты  великих  русских  медиков
заказал.  Роспись  купола  домовой  церкви  Живона¬
чальной  Троицы  кисти  Доменико  Скотти,  в  совет¬
ское  время  закрашенную  рукой  бестрепетной,  Сергей
Сергеевич,  взобравшись  по  высоченным  лесам,  сам
отмывал...  Только  не  так-то  долго:  донос,  тюрьма,  до¬
просы  с  пристрастием,  которые  вел  сам  народный  ко¬
миссар  НКВД  Абакумов...  Но  это  история.
 С  трепетным  чувством  ходишь  по  этому  дому.
Здесь  стены  дышат  эпохой  великой  семьи  Шереме¬
тевых.  А  в  церкви  стены,  покрытые  искусственным

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 143
 мрамором,  по-прежнему  теплые  —  чудо  какое-то!  Сек¬
рет  такого  мрамора  нынче  утрачен.  А  изумительные
зеленые  колонны  из  целикового  мрамора  стоят,  не  за¬
детые  временем,  будто  только-только  из  камня  их
вырезали...
 Старинные  фолианты,  аптекарская  посуда,  вещи
из  «Царевой  аптеки»  —  первого  русского  медицин¬
ского  учреждения,  основанного  еще  в  XVI  веке
в  Кремле,  —  все  эти  сокровища  предназначены  для
трех  огромных  залов  музея.
 Прекрасен  и  неповторим  Странноприимный  дом.
Памятник  любви  к  Человеку.

ВЫПИЛ  РЮМКУ,  ВЫПИЛ  ДВЕ...
 Милая  гражданочка!  И  вы,  приятель!  Будьте  лю¬
безны,  поставьте  ненадолго  вашу  рюмку  на  стол.
Давайте  немного  поговорим  о  том  изящном  предмете,
что  вы  только  что  держали  двумя  перстами.  Что  же  это
такое  в  конце  концов  —  рюмка?  Читаем  у  Владимира
Ивановича  Даля:  «Рюмка  —  застольный,  стеклянный
сосудец  на  ножке  для  водки  или  вина».  Замечательно
точно,  но  не  исчерпывающе.  Сколько  ее  разновидно¬
стей  каждый  из  нас  повидал.  Рюмка  переменчива,  как
хамелеон  в  минуту  опасности.  Вот  бокал,  вот  фужер,
вот  стопа  (стопка,  стопарь),  мерзавчик,  лафитник...
И  это  —  не  все,  поди...
 Ну  а  что  же  такое  «рюмочная»,  никому  втолковы¬
вать  не  надо.  Чудодейственное  пристанище  вольных
и  невольных  поклонников  рюмки,  далеко  не  все  из
которых  пропащие  пьяницы.
 Первые  современные  рюмочные  появились  в  Мос¬
кве  в  середине  пятидесятых  годов  —  внезапно,  как  яст¬
ва  на  скатерти-самобранке.  Мы,  будучи  студентами,
заглядывали  в  них,  не  веря  противоречивым  слухам
об  их  появлении.  Слыханное  ли  дело:  мужички,  распи¬
вавшие  портвешок  в  подъездах,  как  революционеры,
собравшиеся  на  сход  в  подполье,  или  под  раскрашен¬
ным  грибком  на  детской  площадке,  теперь  могли  зай¬
ти  в  приличествующее  случаю  заведение,  опрокинуть
рюмашку  и  интеллигентно  закусить  бутербродом.  Та¬
кое  в  то  время  не  снилось  даже.  Идея  открыть  в  Моек-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 145
 ве  рюмочные  была  не  просто  хорошей  —  она  была
фантастической!  Создав  сеть  рюмочных,  партия
и  правительство  проявили  недюжинную  заботу  о  здо¬
ровье  народа  и  его  культурном  досуге.  Неудобство
было  только  одно:  выпить  после  одной  рюмки  хоте¬
лось  еще,  а  приданными  бутербродами  уже  сыт  по  гор¬
ло.  В  общем,  получалось  так:  стоят  мужички,  рюмку
за  рюмкой  заглатывают,  а  из  бутербродов  Пизанскую
башню  складывают.
 Так  что,  можно  считать,  рюмочная  того  времени
в  известном  смысле  была  сродни  вытрезвителю.  И  там,
и  там  над  человеком  в  конечном  счете  творили  наси¬
лие.  В  вытрезвителе  вас  насильно  «вытрезвляли»,  де¬
лая  трезво-печальным  как  давленый  соленый  огурец,
а  в  рюмочной  против  вашей  воли  обязательно  совали
бутерброд  на  закуску.
 Впрочем,  так  было  в  самых  первых  московских
рюмочных  послевоенного  времени.  Теперь-то  вам  на¬
льют  и  рюмку  и  две,  сколько  пожелаете,  и  навязывать
закуски  не  станут.
 Однажды  попалась  мне  на  глаза  старинная  гра¬
вюрка:  Москва  конца  прошлого  века.  По  Мясницкой
неторопливо  движется  конка,  стоят  лоточники,  чем-
то  торгуют.  В  первом  этаже  углового  округлого  дома
вывеска:  банк.  А  в  трех  шагах  от  него  —  что  бы  вы  ду¬
мали?  Рюмочная!  И  развеселые  мужички  оттуда  вы¬
валиваются...
 Сейчас  рюмочную  в  ее  классическом  виде  в  Мос¬
кве  трудно  найти.  Видимо,  не  оправдали  они  себя.  Те¬
перь  в  любой  забегаловке  вам  рюмку  нальют.  И  все  же
остались  в  наше  бешеное  время  кое-где  в  столице
и  «первобытные»  рюмочные.  Затесались  среди  про¬
чих  богатых  заведений,  еле  дышат.  И  такое  впечатле¬

146
 Л.Б.  Репин
 ние,  что  на  ладан  дышат  и  вот-вот  их  прикроют  или
перевоплотят  в  какое-нибудь  новомодное  заведение...
 Ходил  я,  ходил  по  нашему  городу,  где  чаще  фран¬
цузское  бистро  встретишь,  чем  наш  трактир  доморо¬
щенный,  и  с  превеликим  трудом  отыскал  несколько
рюмочных.  В  справочниках  и  не  надейтесь  их  отыс¬
кать:  попрятались,  как  первые  типографии  «Искры».
Одна  из  них  отыскалась  на  задворках  Савеловского
вокзала,  другая  —  на  Васильевской,  неподалеку  от  Бе¬
лорусского  вокзала,  бесследно  сгинула.  Даже  и  дом,
где  она  размещалась  совсем  недавно,  в  прах  обратил¬
ся.  А  вот  и  подлинное  открытие:  старая  рюмочная  на
Большой  Никитской  улице  —  все  столичные  катак¬
лизмы  перенесла.
 Эх,  рюмочка-рюмашечка,  души  моей  милашечка...

ЗДЕСЬ  ЮНЫХ  ДЕВ  ШАГИ  ЗВУЧАЛИ
 Юное  создание  выпорхнуло  из  двери,  выходя¬
щей  в  длинный  коридор,  освещенный  пла¬
менем  свечей,  и,  подхватив  развевающийся  подол,
поспешно  скрылось  в  одной  из  соседних  комнат.  По¬
том  стайка  подобных  существ  продефилировала
в  противоположном  направлении...
 А  в  свете  электричества  здесь  появились  люди
в  кожаных  тужурках  и  шинелях,  в  мундирах  с  крас¬
ными  петлицами.  Другие  ароматы  поплыли  в  стенах
дома  графа  Владимира  Семеновича  Салтыкова.  Пре¬
лестные  видения  исчезли,  воцарилась  проза  жизни.
Старинный  дом-дворец,  претерпев  на  своем  долгом
веку  множество  перевоплощений,  переходя  из  рук
в  руки  и  многократно  меняя  свое  предназначение,
стал  наконец  Центральным  домом  Советской  Армии
(ЦДСА),  сегодня  —  Культурный  центр  Вооруженных
Сил  РФ  имени  М.В.  Фрунзе.
 Что  и  говорить,  немногие  москвичи  бывали  здесь.
В  дом  военных  штатских  не  особенно  и  тянет:  надеж¬
ная  ограда,  часовые,  и  что  внутри  там  происходит  —
неведомо  нам  было.  Понятно,  что  вряд  ли  красноар¬
мейские  балы.  Однако  именно  на  бал,  а  точнее,  на  мас¬
карад  попал  я  в  этот  дом  впервые  в  жизни.
 Представьте  только:  в  самом  начале  хрущевской
оттепели  расшалившийся  комитет  комсомола  наше¬
го  института  и  вдобавок  набравшийся  неслыханной
смелости  устраивает  здесь  новогодний  маскарад!

148
 Л.Б.  Репин
 Вход  только  в  масках,  у  кого  нет  —  купить  извольте,
ну  а  если  уж  на  самую  завалящую  маску  денег  не  было,
бесплатно  выдавали  «домино».  Попав  впервые  в  дом,
буквально  ошалели  мы  от  позолоты,  от  зеркал  едва  ли
не  во  всю  стену  и  от  бронзы  канделябров.  С  представ¬
лением  о  буднях  армии  все  это  как-то  не  особенно
вязалось...
 А  во  второй  раз  привела  меня  сюда  трагедия.  Раз¬
бился  при  возвращении  из  космоса  Владимир  Кома¬
ров,  и  мне  поручили  написать  репортаж  из  ЦДСА,  где
стояла  урна  с  его  прахом.  Комаров  стал  первым  по¬
гибшим  на  дороге  в  космос,  хоть  и  погиб  он  на  Земле.
Тогда,  в  холодный  апрельский  день  1967  года,  трое
журналистов  «Комсомолки»  стояли  у  постамента
с  урной  в  почетном  карауле...
 И  вот  спустя  много  лет  я  снова  здесь.  Все,  что  угод¬
но,  но  музей  никак  не  ожидал  здесь  увидеть.  Возник
он  буквально  среди  голых  стен  и  на  пустом  месте  —
недавно,  но,  уж  конечно,  не  сам  собой,  не  по  манове¬
нию  волшебника.  И  что  совсем  удивительно  —  музей
не  оружия,  не  истории  армии,  а  музей  часов  XVIII
и  XIX  веков,  музей  светильников  той  же  эпохи,  ме¬
бели,  живописи...  Мне  кажется,  это  единственный
музей,  созданный  исключительно  из  того,  что  нахо¬
дилось  в  его  стенах.  Только  в  каком  все  это  было  виде...
 Когда  видишь  уникальнейшие  мебельные  гарни¬
туры  красного  дерева  и  карельской  березы,  сделан¬
ные  лет  двести  назад  руками  изумительных  мастеров,
великолепные  каминные  или  настенные  часы  тончай¬
шей,  изысканнейшей  работы,  трудно  поверить,  что  все
это  дряхлело  на  задворках:  лежало  в  кучах  по  под¬
валам,  по  заброшенным  помещениям,  а  картины
украшали  кабинеты,  хозяева  которых  считали  их  уже

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 149
 почти  своими.  Подлинники  Шишкина,  Поленова,
Айвазовского,  Левитана,  Саврасова...  А  на  изящных
столиках  можно  увидеть  оставленный  кем-то  ненаро¬
ком  раскрытый  фолиант,  заложенный  увядшей  розой,
на  диване  —  пара  брошенных  перчаток...  В  1742  году
в  этих  стенах  открылся  Екатерининский  институт
благородных  девиц,  или,  как  его  еще  называли,  —  Учи¬
лище  Ордена  Св.  Екатерины.
 А  поначалу  граф  В.С.  Салтыков  здесь,  на  прудах
речушки  Рыбенки,  что  неподалеку  от  церкви  Ивана
Воина  на  Убогих  холмах  в  Сущевской  части,  постро¬
ил  себе  загородную  усадьбу.  Место  было  славное  —
тихое,  со  старыми  ивами,  склонившимися  к  покой¬
ной  зеленой  воде.  И  для  парка  лучше  не  сыщешь  —
а  граф  намеревался  парк  за  усадьбой  разбить.  Опять
же  и  до  Москвы  рукой  подать.
 Усадьба  получилась  замечательной.  Нарочно  ез¬
дили  из  Москвы  и  из  окрестных  мест  ее  посмотреть.
Со  временем  переходила  она  от  одного  Салтыкова
к  другому,  переделывалась,  пока  в  1777  году  не  при¬
обрела  ее  Казна  для  устройства  Инвалидного  дома  для
неимущих  штаб-  и  обер-офицеров,  воевавших  в  Ту¬
рецкой  кампании.  Документ  об  учреждении  Инва¬
лидного  дома  подписала  сама  Екатерина,  предусмот¬
рительно  наказавшая:  «Полагаемый  инвалидам  на
одежду,  обувь  и  на  все  содержание  на  каждого  60  р.
в  год  им  самим  не  отдавать,  дабы  оныя  на  что-либо
другое  издержаны  не  были».
 А  дальше  —  совсем  крутой  зигзаг  в  истории:  вдов¬
ствующая  императрица  Мария  устроила  в  сем  доме
Институт  благородных  девиц  для  девочек  9—10  лет
из  обедневших  дворянских  семей.

150
 Л.Б.  Репин
 Современный  вид  дом-дворец  приобрел  после
перестройки  в  1827  году  по  проекту  Доменико  Жи¬
лярди,  но  и  потом  долго  еще  доделывали.  После  ре¬
волюции  девичий  дух  отсюда  быстро  выветрили:
устроили  сначала  Дом  коммунистического  просвеще¬
ния  рабочих  ячеек,  чтобы  поглядели  на  остатки  рос¬
коши  графской  жизни  и  тут  же  поняли,  что  так  жить
не  надо.  Потом  здесь  свои  редуты  воздвигла  Красная
армия,  «что  всех  сильней»  —  как  пелось  тогда  по  радио.
Отголоски  той  жизни  остались:  в  замечательном  зале
с  экспозицией  интерьерного  искусства  XVIII  века
раньше  располагался  кабинет  марксистско-ленин¬
ской  подготовки.
 Во  времена  Института  благородных  девиц  вокруг
дворца  был  разбит  парк  —  прекрасный  памятник
русской  садово-парковой  архитектуры.  Еще  при  со¬
ветской  власти  он  пришел  в  обидную  ветхость,  пока
правительство  Москвы,  возжелав  сохранить  посы¬
павшееся  наследство  института,  не  приняло  решение
о  его  реконструкции.  Предусмотрено  восстановление
насаждений,  дорожек  (отнюдь  не  асфальтовых),  газо¬
нов.  Появятся,  как  в  прежние  времена,  гроты,  мости¬
ки,  ротонды.  И  кажется,  прелестный  парк  снова  станет
для  москвичей  одним  из  любимых  мест  отдыха.

В  ЕГО  СТЕНАХ  ТВОРИЛАСЬ  ТАЙНА
 Смотришь  на  этот  изумительный  дом  на  Таганке,
на  Швивой  горке,  и  удивляешься:  какое  чудо  со¬
хранилось  неподалеку  от  центра.  А  ведь  пройдешь  и,
не  зная  о  нем,  можешь  и  не  заметить  —  на  тихой  ули¬
це,  чуть  в  стороне  стоит,  за  строем  старых  деревьев.
Если  взгляд  не  зацепится  за  старинную  чугунную
ограду,  его  от  современной  жизни  отъединяющую,  —
непременно  пройдешь  мимо.  А  дом  между  тем  вели¬
колепнейший.  О  нем  и  современники  писали,  и  те,  кто
видел  дом  сто  лет  спустя,  «что  дом  этот  принадлежит
к  числу  лучших  и  прекраснейших  домов  Москвы».
И  еще  о  нем  же:  «Что  только  может  выдумать  хоро¬
ший  зодчий,  можно  найти  в  архитектуре  этого  рос¬
кошного  барского  здания».
 Но  это,  конечно,  не  просто  дом.  Это  —  дворец.
 Об  Иване  Родионове  Баташеве,  хозяине  дома,
ходили  легенды  одна  страшнее  другой.  Во  времена
императрицы  Екатерины  владел  он  воистину  несмет¬
ным  богатством  -  обширными  землями  в  Нижего¬
родской,  Тамбовской  и  Владимирской  губерниях
с  лучшим  строевым  лесом  в  России.  Незадолго  до
того,  как  надумал  он  построить  в  Москве  дворец,  им¬
ператрица  пожаловала  ему  дворянство  за  то,  что  за¬
мечательно  наладил  строительство  и  производство
железоделательных  заводов  в  Выксе  —  городе,  распо¬
ложенном  на  Оке,  неподалеку  от  Нижнего.

152
 Л.Б.  Репин
 Впрочем,  говорили,  будто  вовсе  не  он,  Иван,  про¬
думал  устройство  заводов,  а  младший  брат  Андрей,
обладавший,  по  свидетельству  многих,  редкостным
умом,  железной  волей  и  необыкновенной  целеустрем¬
ленностью.  Сам  же  Иван  слыл  человеком  алчным,
с  нравом  необузданным,  как  о  нем  говорили.  Нажи¬
вался  он  всячески,  как  только  мог,  ни  единого  шанса
не  упускал:  беглые  крестьяне  и  мастеровые  тянулись
к  нему,  прослышав,  что  кормят  на  его  заводах  да  еще
и  денег  дают.  Якобы.  Потому  что  платил  он  на  самом
деле  деньги  ничтожнейшие.  Каторжники  тоже  стека¬
лись  к  нему,  вырвавшись  на  свободу.  Более  того,  не
таясь,  Иван  оказывал  всякую  помощь  разбойникам,
отсиживавшимся  в  муромских  лесах,  и  драл  за  то
с  них  мзду.  Короче,  ничем  не  брезговал.
 Мудрено  ли  сказать,  что  и  вовсе  оборзел  Иван  Ба¬
ташев,  совершенно  уверовав  в  свою  безнаказанность.
И  в  этом  отношении  еще  более  стал  походить  на  уже
знаменитого  по  всей  России  Демидова.  Принялся
устраивать  неслыханные  оргии,  пытал  людей  ради  за¬
бавы,  распинал  на  кресте,  сбрасывал  в  шахты,  зако¬
вав  в  цепи,  морил  голодом.  Жил  он  на  редкость  долго,
пережив  всех  своих  сыновей.  И  страшная  слава  о  нем
долго  витала,  даже  и  после  смерти  его.
 Дошли  и  до  императрицы  слухи  о  нем.  Екатерина
повелела  наладить  следствие,  а  Иван  Родионыч  даже
не  принял  следователя,  приказал  поселить  в  какой-
то  завалящей  комнатенке.  А  наутро  прислал  блюдо
с  фруктами,  положив  под  них  кучу  денег  с  запиской:
«Фрукты  съешь,  деньги  возьми,  а  сам  убирайся,  пока
жив».  Следствие  больше  не  возобновлялось.
 Спустя  много-много  лет  стали  в  доме-дворце  Ба¬
ташева  ремонт  капитальный  производить  и  неждан¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 153
 но  нашли  потайной  ход  из  его  комнаты,  а  в  ходу  том
множество  костей  человеческих...
 Дворец  этот  в  Москве  с  момента  его  появления
называли  Баташевским,  но  потом,  все  чаще  и  чаще,  —
Шепелевским.  Что  тоже  правильно.  От  одного  из  сы¬
новей  старика  была  дочь  Дарья,  которой  душегуб
и  завещал  все  свое  колоссальное  состояние.  Дарья
вышла  замуж  за  замечательного  человека,  известней¬
шего  генерала  Отечественной  войны  1812  года  Петра
Шепелева.  Однако  Дарья  недолго  после  смерти  деда
здесь  прожила:  отдала  роскошный  дворец  под  боль¬
ницу  для  самых  простых  людей.  Больница  в  этом
дворце  и  по  сей  день.
 Яузская  улица,  на  которой  расположен  дом  Бата¬
шева,  прежде,  даже  я  это  помню,  называлась  Швивой
горкой.  Хотя  нетрудно  догадаться,  что  прозывалась
она  не  иначе  как  Вшивой.  А  Швивая  была  потому,  что
в  старину  стояла  здесь  швейная  слобода.  Горка,  надо
сказать,  отменнейшая.  У  бабушки  моей  здесь  жила
кума,  и  я  иногда  тут  бывал.  А  чтобы  не  мешал  взрос¬
лым,  меня  выпроваживали  на  улицу,  на  санках  катать¬
ся.  Так  вот,  разбежишься  наверху,  кинешься  с  маху
брюхом  на  санки  и  так  вниз  несешься,  что  свист
в  ушах!  Страшно,  конечно,  угодить  в  конце  концов
под  машину,  но  яростная  радость  движения  заставля¬
ла  катиться  снова  и  снова...
 Теперь  в  доме  Баташева  городская  клиническая  боль¬
ница  №  23.  Фасад  ухоженный,  чистый,  с  великолепной
лепниной,  хорошо  сохранившейся.  Поскольку  дом  —
памятник  русской  архитектуры,  реставраторы  за  ним
все  же  приглядывают.  Но  внутри  от  барской  роскоши
уже  ничего  не  осталось.  Или  почти  ничего.  В  1812  году
здесь,  укрываясь  от  московского  пожара,  отсиживал¬

154
 Л.Б.  Репин
 ся  наполеоновский  маршал  Мюрат,  но  пришлось  ему
и  отсюда  бежать:  огонь  опалил  и  эти  стены.
 В  доме  сохранились  две  великолепные  бронзовые
с  хрусталем  люстры  —  подлинные,  оставшиеся  с  бата-
шевского  времени,  две  превосходные  мраморные
скульптуры  —  юные  нимфы  в  изящном  порыве,  леп¬
нина  кое-где  по  потолку  тоже  осталась.  А  роспись,
восхищавшая  многих  из  тех,  кому  довелось  увидеть
ее,  нигде  не  осталась...  Да  еще  два  камина  в  главном
корпусе,  где  теперь  хирургическое  отделение,  напоми¬
нают  о  давнем-предавнем  времени.  Камины,  правда,
только  так  —  одно  название,  хотя  чугунные  фигур¬
ные  заслонки  на  них  сохранились.
 А  еще  сохранился  за  домом  старинный  парк.  Раз¬
росшиеся  липы  и  единственная  лиственница  средь
них  затесавшаяся.  Уютная,  живописная  низинка,
сплошь  поросшая  полынью,  крапивой.  Жутким,
страшным  холодом  веет  отсюда...
 В  этой  низинке  с  1918  по  1928  год  захоронено  око¬
ло  тысячи  человек,  расстрелянных  в  подвалах  Лубян¬
ки.  Архивные  документы  на  всех  имеются.  Одно  из
пяти  главных  московских  кладбищ,  где  прятали
тайком  расстрелянных.  Кладбище  —  не  кладбище:  ни
единой  могилы...
 Не'  только  холодом  нашего  времени  потянуло  от¬
сюда.  Еще  и  баташевское  время  смрадом  дохнуло.

ГУСАРСКАЯ  ОСАДА  ВОЗЛЮБЛЕННОЙ
 Чего  только  не  вытворяет  человек  в  своей  неус¬
танной  погоне  за  деньгами...  Случается,  и  сам
преображается  неузнаваемо,  и  внешне  и  внутренне
подчиняясь  единственной  цели.  И  вдруг  —  на  тебе,
ускользает  близкая  цель,  только  перья  в  руках  от  птицы
счастья  остались...  Впрочем,  бывает  и  хуже  еще.  На¬
шел,  добился,  а  удержать  не  сумел.  Позволил  расхо-
лодиться  себе,  полагая,  раз  есть  —  то  куда  же  денется?
 Нечто  похожее  произошло  в  жизни  гусара,  да  не
просто  бравого,  а  героя  Отечественной  войны  Дмит¬
рия  Дмитриевича  Шепелева.  Не  знаю,  любил  ли  он
Дарью  Ивановну  Баташеву,  или  только  в  сиянии  не¬
сметного  приданного  она  казалась  ему  прекрасной,
но  как  замечательно,  хитроумно  прокладывал  он  к  ней
свои  подходы,  как  партию  себе  сам  составил  —  будто
партию  на  шахматной  доске  разыграл.
 Где  он  впервые  узрел  Дарью,  никто  не  скажет  те¬
перь,  скорее  всего,  в  этом  громадном  роскошном  доме
Баташевых.  Может  быть,  на  одном  из  шумных  балов,
слава  о  которых  по  всей  Москве  ходила.
 Грудь  Дмитрия  Дмитриевича  отягощали  ордена
и  медали,  а  в  карманах  у  него  сквознячок  погуливал  —
увы,  легки  были  карманы,  хотя  рода  он  старого,  знат¬
ного.  Поговаривали,  будто  до  войны  еще  он  промотал,
просадил  небольшое  свое  состояние  и  теперь,  будучи
видным  московским  франтом,  искал  возможности  по¬
править  дела.

156
 Л.Б.  Репин
 А  Дарья  Ивановна,  меж  прочим,  числилась  по
Москве  первой  модницей  и  за  нарядами  сама  в  Па¬
риж  ездила.  Однажды,  только-только  вернувшись,
в  восторге  рассказывала  о  нововведении  француз¬
ской  моды:  «Вообразите,  что  за  прелестные  сорочки:
как  наденешь,  да  осмотришься  перед  зеркалом,  ну  так-
таки  все  насквозь  и  виднехонько!»  Вся  Москва  со
смеху  помирала  от  такого  высказывания.  А  вообще,
вкусом  она  обладала,  хотя  и  вызывающим  для  города
со  старыми  взглядами.  Короче,  вот  такую  невесту
предстояло  завоевать  гусару  Дмитрию  Шепелеву.
 По  коням!  Сабли  наголо!
 Однако  даже  и  он,  человек  испытанной  смелости,
сознавал  что  действовать  надо  неторопливо  и  осмот¬
рительно:  Дарья  выросла  без  отца,  под  присмотром
мало  сказать  сурового  деда,  а  деда-зверя  в  полном
смысле  этого  слова.  Дед  к  Дарье  не  велел  никого  под¬
пускать,  покуда  сам  не  выберет.  Вот  Шепелев  и  начал
кругами  ходить.
 Задача  его  еще  тем  осложнялась,  что  действовать
Шепелев  мог  только  в  холодные  месяцы,  поскольку
летом  Дарья  жила  обычно  во  дворце  деда  на  Выксе.
Но  гусар  —  в  любое  время  года  гусар.
 Перво-наперво  воздыхатель  принялся  обихажи¬
вать  прислугу  Дарьи.  Каково,  однако?  Нашел  подхо¬
ды  сначала  к  горничной  —  через  благосклонное  свое
внимание  и  подарки  всякие,  и  та,  глядишь,  уж  стала
нашептывать  барышне,  какой-де  красавец  Дмитрий
Дмитриевич  (а  он  и  в  самом  деле  красавцем  был),  как
обходителен  и  как  он  без  ума  от  Дарьи  Ивановны.  Дав¬
но  бы  открылся,  да  никак  не  решается...
 Потом  объектом  гусарской  осады  сделался  кучер.
К  нему  путь  серебром  прокладывался.  И  тот  нет-нет

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 157
 да  и  стал  подпевать:  какой  бравый  барин  Шепелев  —
собой  хорош,  отваги  отменной,  а  как  робко  ведет  себя
у  дома  барышни,  боится  ненароком  смутить  покой  ее.
Короче,  все  уши  прошептали  Дарье  Ивановне.
 Ну  а  главные  события  в  пьесе,  задуманной  Шепе¬
левым,  должны  были  разыграться  в  непосредственной
близости  к  крепости.
 Готовился  основательно  и  все  до  мелочей  проду¬
мал,  казалось.  Изобрел  дела  какие-то  неподалеку  от
Выксы  и  напрямик  через  владения  Баташева  поехал.
А  там  —  вот  ведь  несчастье  какое!  —  на  взгорке  каком-
то  опрокинулась  коляска,  барин  на  землю  вывалился
да  так  ударился,  что  чуть  не  лишился  жизни...
 Дарья  Ивановна  сама  выбежала,  ручками  всплес¬
нула,  разохалась,  велела  барина  в  дом  нести  и  лекаря
домашнего  немедля  к  нему  выслала.  Пары  дней,  что
Шепелев  во  дворце  Баташева  вылеживался,  оказалось
вполне  достаточно,  чтобы  основательно  подготовлен¬
ная  незримой  осадой  Дарья  без  ума  влюбилась  в  него.
К  чему,  собственно,  дело  и  шло.
 Дед,  внешне  вовсе  не  страшный,  хотя  и  суровый,
зашел  однажды  больного  проведать,  сказал  все,  что
надо  сказать  в  подобных  случаях,  а  сам  испытующе,
насупив  брови,  разглядывал  незваного  гостя,  разби¬
того,  не  в  силах  подняться  перед  гостеприимным  хо¬
зяином,  разметавшего  по  подушке  свои  аршинные
смоляные  усы...  А  тот  и  сам  со  скрываемой  опаской  на
Баташева  глядел.
 Было  чего  опасаться  ему.  По  давности  еще  пригля¬
нулась  Ивану  Родионычу  жена  дворянина-соседа.
Попросил  по-хорошему  ее  уступить,  да  тот  оказался
отчего-то  упрям.  Баташев  молчал,  не  показывался
какое-то  время,  а  потом  вызвал  того  соседа  к  себе  на
примирение.  Хлебосольно  и  обильно  угощал,  а  потом

158
 Л.Б.  Репин
 повез  завод  свой  смотреть.  А  там  по  его  тайному  знаку
слуги  схватили  несчастного  и  кинули  в  плавильную
печь...  Иван  Родионыч  обид  не  забывал,  не  прощал
и  всегда  добивался,  чего  хотел.  О  чем  свидетельству¬
ет  совсем  другая  история.
 Один  сосед  отказался  продать  Баташеву  свое  име¬
ние,  и  тоже  —  ничего,  нет  так  нет,  чего  уж  там.  Пригласил
соседа  в  отъезжее  поле.  Дня  два-три  длилась  охота,
а  когда  сосед  вернулся  домой,  дара  речи  лишился:  на  том
месте,  где  усадьба  его  стояла,  —  ровное  место,  ни  следа
от  построек,  земля  перепахана,  и  даже  что-то  посеяно...
 Истории  эти,  как,  впрочем,  и  много  других,  что  про
старика  Баташева  ходили,  Шепелеву  были  известны,
конечно.  Потому-то  он  с  такой  настороженностью
и  взирал  на  деда  возлюбленной.  И  можно  понять  че¬
ловека,  ни  пуль,  ни  штыка  на  войне  не  боявшегося...
Впрочем,  он  понимал,  что  Дарья  в  случае  чего  в  обиду
его  уже  не  даст.
 На  свадьбе  Иван  Родионыч  поднялся,  слово  сказал
и  заверил,  что  после  его  смерти  зять  получит  несколь¬
ко  железоделательных  заводов,  семнадцать  тысяч
душ  крепостных  да  еще  полтора  миллиона  деньгами.
Кто-то  вроде  бы  хмыкнул,  и  дед  добавил:  таких  средств
не  промотать,  даже  и  при  желании  и  большом  таланте
наследника.  Да  только  не  учел  он  размаха  гусарского.
Дмитрий  Дмитриевич  со  своими  сыновьями  Нико¬
лаем  и  Иваном  все  почти  промотал,  потратил  на  бес¬
смысленнейшие  развлечения  и  в  долги  такие  влез,  что
оплатить  их  не  представлялось  возможным...
 Ну  а  что  Дарья  Ивановна?  Счастливая  обладатель¬
ница  красивого,  бравого  мужа?  Ее  ко  времени  тех  бе¬
зобразий  с  наследством,  нажитым  дедом,  на  свете  уже
не  было.  Она  умерла  при  родах  второго  сына.
 И  вся,  как  говорится,  любовь.

ЗАГЛЯНУЛ  В  КАБАК  -
ПОГУДЕЛ  НА  ПЯТАК!
 Кабак...  И  звучит-то  само  слово  как-то  унизитель¬
но  для  заведения.  Кабак  —  значит,  нечто  поганое,
грязное,  где  все  надираются  по  мере  своих  сил  и  воз¬
можностей.  И  почему  в  наше  время  кабак  выродился
и  стал  символом  самого  никудышного,  однако  и  злач¬
ного  места?  А  меж  тем  кабака  в  Москве  не  сыскать:
нет  ни  одного!  Есть  трактиры,  бистро,  харчевню  встре¬
тил  как-то,  а  кабака  нет.  Потому  что  повесь  такую  вы¬
веску  —  и  навряд  ли  заглянет  кто.
 В  историю  русского  кабака  заглянуть,  не  погру¬
жаясь  в  алкогольные  пары,  кое-что  вспомнить  —  лю¬
бопытно,  не  сомневаюсь.  Для  начала  напомню:  слово
«кабак»  —  татарское  и  означает  постоялый  двор,  где
подают  на  заказ  еду  и  напитки  всякие.  Поскольку  под
напитками  у  нас  давно  уж  подразумевается  выпивка
прежде  всего,  о  ней,  желанной,  и  поищем  в  истории.
Искать,  естественно,  будем  по  запаху  алкоголя.
 Хочется  нам  того  или  нет,  надо  признать:  хлебное
вино  —  вкус  водки  на  Руси  узнали  только  в  XVI  веке.
Какой  провидец,  какой  удалец  завез  ее  из  некой  араб¬
ской  страны,  с  ее  первородины,  —  сокрыто  тайной  во
мраке  веков.  И  что  же,  не  пили  у  нас  до  той  поры?
Еще  как  пили!  Но  вкусности,  которые  и  по  усам-то
пропустить  приятно.  И  еще  в  древней  Москве  хмель¬
ные  напитки  на  стол  подавали,  а  лучшим,  вкусней¬
шим  считался  мед  —  вареный  и  ставленый.  И  пить

160
 Л.Б.  Репин
 лестно,  и  тыква,  если  кто  перебрал,  на  другой  день  не
слишком  трещит.
 Каких  только  медов  от  прадедов  не  научились
варить:  мед  простой,  пресный,  белый  и  красный,  бо¬
ярский,  обарный,  ягодный  и  другие.  Технология
приготовления  русского  меда  куда  сложнее,  чем  пе¬
регонка  водки  из  хлеба,  потому  отчасти  и  схватились
за  водку,  что  проще  ее  сделать.  И  конечно  же,  крепос¬
тью  соблазнились.
 Чтобы  сделать,  например,  обарный  мед,  медовый
сот  разбавляли  подогретой,  желательно  родниковой
водой,  аккуратно  процеживали,  соразмерно  объему
хмель  бросали,  потом  варили,  затем  охлаждали,  кида¬
ли  хлебца  ржаного,  выжидали,  пока  не  забродит  аро¬
матное  варево,  и  еще  чуть  прикиснуть  давали,  а  уж
потом  в  охлажденном  виде  разливали  по  бочкам.  Даже
иностранцы,  в  Москве  побывавшие,  хвалили  взахлеб
наши  меды,  потому  что  нигде  ничего  такого  не  дела¬
ли.  Так  что  надо  признать:  водка  не  наш  поначалу,  не
русский  напиток.  Раньше,  чем  у  нас,  она  появилась
в  XIV  веке  в  Германии,  в  XV  —  в  Швеции.
 Однако  ж  давайте  заглянем  в  кабак.  Точно  извест¬
но,  когда  в  Первопрестольной  возник  самый  первый
кабак:  в  1552  году  по  повелению  Ивана  Васильевича.
Вернувшись  из  Казани  с  победой  и  предав  огню  все
ханские  кабаки,  царь  не  только  в  Москве  запретил
водку  пить,  но  и  по  всем  весям  гонцов  разослал,  что¬
бы  и  нигде  не  пили.  Оставил  Грозный  водку  только
опричникам  —  пусть  услаждаются  и  служат  преданно.
 Для  них,  для  своих  лихих  и  скорых  на  руку  в  рас¬
праве  опричников,  приказал  царь  выстроить  кабак  на
Балчуге  —  на  другой  стороне  реки,  против  Кремля.
«Балчуг»  —  тоже  слово  татарское:  болото,  хлябь,  грязь.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 161
 На  том  месте,  где  сейчас  роскошный  отель  «Балчуг»
стоит,  тогда  и  было  болото.
 Райская  жизнь  пошла  у  опричников  —  пей,  сколько
влезет,  все  бесплатно!  Угощает  царь-батюшка,  побере¬
ги  его.  Ну  а  пили  без  меры,  значит,  вконец  распоясыва¬
лись  и  безобразничали  —  что  хотели  творили.  Народ
стремился  стороной  обходить  первый  кабак,  а  если
и  заглядывал,  только  зная,  что  нет  никого  из  оприч¬
ников.  Была  и  еще  одна  причина,  по  которой  народ
кабак  тот  не  жаловал:  к  хлебному  вину  не  привыкли
еще.  Казалось  оно  тогда  москвичам,  да  и  всем,  пожа¬
луй,  русским  слишком  горьким  и  зело  крепким  —  не
по  вкусу  просто.  Постепенно  во  вкус  вошли,  однако.
 Царь  Федор  Иванович,  взойдя  на  престол,  одним
из  первых  своих  указов  приказал  извести  кабак,  в  гла¬
зах  благочестивых  —  рассадник  заразы.  И  в  основном
сделал  он  это  по  настоянию  негодующего  народа.
 Опять,  словно  грибы,  произрастать  стали  харчев¬
ни,  где  только  поесть  можно  было.  Очень  было  похоже
на  наше  последнее  советское  время,  когда  и  в  рестора¬
нах  Егор  Лигачев,  тогдашний  секретарь  ЦК  КПСС
по  идеологии,  запретил  подавать  спиртное  и  торго¬
вать  им  в  магазинах.  А  раз  запрет,  значит,  в  дело  всту¬
пают  подпольные  силы  —  и  никакой  управы  на  них
не  найти!
 А  ведь  корчмы  и  харчевни  —  древнеславянские
питейные  заведения  в  России  бог  знает  когда  по¬
явились.  Пили  меды,  пиво  и  квас  —  о  лучшем  и  не
помышляли.  Это  уже  от  славян  корчма,  как  таковая,
перекочевала  на  запад  Европы  —  путь  ее  по  страницам
истории  вполне  прослеживается.  Однако  и  в  корчму
постепенно  проникать  стало  питье.  Народ  требовал  —
хозяину  на  руку.  Вот  и  сговорились  легко.
 6  Рассказы  о  Москве  и  москвичах

162
 Л.Б.  Репин
 Кабак  тоже  не  почил  безвозвратно.  Борис  Году¬
нов  надумал  на  том  же  самом  месте  кабак  в  Москве
возобновить  ради  того,  чтобы  народ  побаловался
и  чтобы  направить  в  казну  поток  доходов.  Прикину¬
ли:  должно  пойти.  И  вправду,  пошло.  Особенно  после
того,  как  отдал  частным  лицам  на  откуп  продажу  хлеб¬
ного  вина,  медов  и  пива.  Развитие  кабачного  дела  как
в  столице,  так  и  по  окраинам  пока  еще  сдерживалось,
на  самотек  не  пускалось.  Алексей  Михайлович,  при¬
няв  престол,  настрого  наказал,  чтобы  в  Москве  было
три  кабака,  а  во  всяком  другом  городе  —  по  одному.
Под  контролем  царским  дело  это  не  удержалось,
и  кабаки  сначала  по-темному,  а  потом  и  в  открытую
стали  везде  появляться.  Вот  в  это  самое  время  на  мос¬
ковских  улицах  начал  попадаться  пьяный  вусмерть
народ.  Прежде  Москва  такого  не  видывала...
 И  вот  же  что  страшно:  сразу  привыкли  к  тому,  что
пьяные  на  улицах  бродят,  а  то  и  валяются.  В  отчете
московского  посольства,  вернувшегося  из  Испании,
с  искренним  удивлением  говорится,  что  в  сей  стране
пьяных  и  вовсе  нет.  Сказано:  «Гишпанцы  не  упьян-
чивы...  все  посольские  люди  в  семь  месяцев  не  видали
пьяных  людей,  чтобы  по  улицам  валялись,  или,  иду-
чи  по  улице,  напився  пьяны,  кричали».
 Кабаки  в  Москве  плодились  как  мухи.  В  1626  го¬
ду  —  25  кабаков,  в  1775-м  —  151,  правда,  за  истекшее
время  и  сама  Москва  выросла:  200  тысяч  человек
в  ней  тогда  проживало.  В  1866  году  открыли  двери
1248  кабаков.  Уже  и  не  обойти  всех,  как  ни  старайся.
На  полдороге  сгинешь!
 И  все-таки  нельзя  не  признать:  старинные  москов¬
ские  кабаки  особый  дух  придавали  городу.  Вывалива¬
лись  из  них,  само  собою,  пьянчуги,  но  там  и  атмосфера

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 163
 была  особая:  не  все  же  приходили  налиться  до  самых
ушей.  А  поговорить?  А  душу  излить?  А  с  приятелем
старым  увидеться?  А  новость  какую  услышать?  А  дело
серьезное  обговорить?  Вот  и  получается,  что  был
московский  кабак  еще  и  своеобразным  толковищем
народным.  Не  обязательно  же  —  зайдешь  в  кабак,  так
уйдешь  кое-как...
 На  любой  вкус  кабаки  были  в  Москве.  Вот  только
несколько,  особо  любимых:  «Варгуниха»,  «Ленивка»,
«Девкины  бани»,  «Заверняйка»,  «Облупа»,  «Фекол-
ка»,  «Татьянка»...  У  каждого  кабака  —  свой  контингент,
свои  завсегдатаи.  Заходили,  когда  на  душе  тоскливо
делалось.

В  ОГНЕ  РОЖДАЛАСЬ  книга
 Что  и  говорить,  припозднились  мы  со  своей  пер¬
вой  печатной  книгой...  Уж  сто  лет,  как  просве¬
щенная  Европа  собирала  библиотеки  из  печатных
книг,  а  мы  все  еще  скрипели  перьями  из  гусиных  кры¬
льев.  Но  сие  окрыленное  письмо  лишь  приземляло
книгу:  рождалась  она  единственным  ребенком  и  со
множеством  изъянов,  и  если  уж  оставалась  в  чьем-
то  доме,  то  к  другому  человеку  в  руки  не  могла  по¬
пасть.  И  уж  царь  Иван  Васильевич  Грозный,  вовсе
не  отличавшийся  большим  терпением,  терпел  доко¬
ле  мог,  а  на  Соборе,  проходившем  в  Первопрестоль¬
ной  в  1551  году,  изрек:  «Божественные  книги  писцы
пишут  с  неправильных  переводов,  а  написав,  не  пра¬
вят  же,  опись  к  описи  прибывает...»  Давно  витало
в  воздухе:  печатной  книге  быть!
 Да  ведь  и  незадолго  до  того  царь  Иоанн  Василье¬
вич  приискивал  потихоньку  мастеров  книжного
дела  в  Германии.  Немцы  как-то  ревниво  отнеслись
к  этим  попыткам,  своих  мастеров  к  нам  не  пустили,
а  датский  король  Христиан  III  отправил  в  1552  году
к  русскому  двору  типографских  и  переплетных  дел
мастера  Иоганна  Богбиндера-Ганса  по-ихнему  и  Ива¬
на  по-нашему.  Его  и  звали  Иваном  в  Москве.  Счита¬
ется,  что  именно  он  пристрастил  к  сему  благому  делу
наших  мастеров:  Ивана  Федорова,  уроженца  Моск¬
вы  и  соборного  дьякона,  а  также  Мстиславца  Петра
Тимофеева.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 165
 Федоров  и  Мстиславец  рьяно  взялись  за  дело.
Царь  велел  выписать  из  Польши  печатный  стан  и  бук¬
вицы  из  особого  сплава  и  построил  Печатный  двор
на  Никольской  улице.
 Об  этом  дворе,  первом  в  России,  надо  сказать  осо¬
бо.  Каменные  палаты  о  двух  этажах  с  подклетами  кры¬
ты  были  деревянным  лемехом,  небольшие  стрельчатые
оконца  застлали  слюдой,  а  весь  типографский  двор  ого¬
родили  деревянным  частоколом,  заостренным  с  верх¬
них  концов  —  против  козней  злоумышленников.
В  частоколе  со  стороны  Никольской  поставили  высо¬
кие  ворота  с  кровлей  над  ними.  Крепость  да  и  только!
 Первая  русская  печатная  книга  «Деяния  Апос-
тольска  и  послания  соборная  и  святого  Апостола  Пав¬
ла  послания»  вышла  в  мир  со  двора  в  марте  1564  года.
Рождение  ее  вызвало  бурю  протеста:  переписчики,
взвинченные  внезапностью  эффекта,  ею  произведен¬
ного,  и  возможностью  в  самом  скором  времени  остать¬
ся  не  у  дел,  поскольку  печать  безжалостно  убивала  их
рукодельный  промысел,  стали  непримиримыми  вра¬
гами  первопечатников.  На  них  посыпались  угрозы,
их  обвинили  в  колдовстве  и,  стало  быть,  в  ереси,  а  саму
царскую  типографию  ночью  сожгли.  И  частокол  не
помог...  Отчего  же  новое  всегда  нас  так  возмущало...
 Скитания  вдалеке  от  родины  стали  уделом  Федо¬
рова  и  Мстиславца.  Принятые  покровительством
польского  короля,  они  некоторое  время  жили  без¬
бедно  и,  одаренные  щедро  гетманом  Григорием  Ходке-
вичем,  наладили  и  здесь  книгопечатание;  потом  пути
друзей  разделились:  Федоров  двинулся  в  Львов,
а  Мстиславец  —  в  Вильно.  И  в  этих  городах  тоже  печа¬
тали  книги.  Что  сталось  с  Мстиславцем,  неизвестно,
а  Федоров  окончил  свои  дни  во  Львове  и  там  похоро¬

166
 Л.Б.  Репин
 нен,  а  вот  что  с  прахом  его,  не  знаю:  еще  в  конце  XIX  века
власти  Львова  просили  Москву  забрать  останки  его  из
церкви,  где  он  был  похоронен,  поскольку  церковь  сно¬
сили.
 А  Государев  печатный  двор,  на  Никольской  пус¬
тивший  корни,  после  тринадцати  лет  полной  безве¬
стности  в  царствование  Федора  Алексеевича  ожил:
пообстроился,  пообновился.  Пожары,  однако,  его  не
щадили,  крушили  стены  палат  и  надворной  башни,
и  пришлось  в  конце  концов  в  1810  году  разобрать
старые  стены  и  выстроить  новое  здание,  которое
и  теперь  украшает  Никольскую.
 Изумило  меня  это  здание,  когда  впервые  увидел
его,  в  детстве,  конечно,  еще.  Тогда,  само  собой,  я  не
понимал,  что  столь  необычный  эффект  достигался
неожиданным  смешением  стилей  —  готики  с  италь¬
янскими  и  арабскими  мотивами  —  невозможно  было
не  удивиться.  И  еще  пара  солнечных  часов  на  фасаде,
и  загадочный  конь  с  рогом  во  лбу,  поднявший  копыта
на  льва  разъяренного...
 Долгое  время  считалось,  будто  единорог  и  лев  ос¬
тались  с  того  времени,  когда  здесь  размещалось  анг-
лицкое  посольство,  а  потом  выяснилось:  посольства
здесь  никогда  не  было,  а  изображения  зверей  этих  еще
Иван  Грозный  в  своей  печати  использовал.  В  самом
же  здании  и  пристройках,  к  нему  примыкавших,  еще
до  1918  года  размещалась  Синодальная  типография.
Живуче  оказалось  типографское  дело,  цепко  держа¬
лось  за  место  и  глубоко  в  землю  вросло.
 Ну  и  что  же,  так  ничего  и  не  осталось  от  тех  дав¬
них  времен,  все  огонь  и  годы  смели?  Оказывается,
осталось!  С  улицы  теперь  не  увидеть  —  железные  во¬
рота  скрывают  во  дворе  двухэтажные  палаты,  чудом
уцелевшие  от  Государева  печатного  двора.  Мне  уда¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 167
 лось  проникнуть  под  древние  своды.  Атмосфера
здесь  царит  волнующая,  необычайная...
 Свет  дня,  протекающий  через  небольшие  сводча¬
тые  оконца,  заставляет,  кажется,  вспыхнуть  старинную
роспись  на  стенах  и  потолке.  Над  окнами  в  округлых
медальонах  от  руки  же  написанные  знаки  зодиака,
в  углу  —  зеленый  изразцовый  камин,  каждая  плитка
 Московский  историко-архивный  институт

168
 Л.Б.  Репин
 которого  украшена  изображением  единорога  со  львом.
Сохранившаяся  старая  надпись  над  одной  из  дверей:
«Добро  есть  братие  почитание  книжное».  И  еще  как
бы  настенная  грамота,  тоже  сейчас  читаемая,  хотя
и  с  трудом:  «Палаты  справочная  и  книгохранитель¬
ная  Московскаго  Государева  Двора.  Сооружены
в  1679  году  повелением  царя  Федора  Алексеевича  на
древних  палатах,  построенных  при  царе  Иване  Васи¬
льевиче».
 В  Историко-архивном  институте,  который  разме¬
щается  в  стенах  бывшей  Синодальной  типографии
с  1931  года,  эти  палаты  «теремком»  называют,  по¬
скольку  к  ним  и  в  самом  деле  в  1897  году  пристроено
каменное  крыльцо  в  виде  терема  с  высокой  лестни¬
цей.  А  «Палаты  справочная  и  книгохранительная»
были  размещены  в  другом  месте,  но  тоже  в  старых
стенах  —  теперь  здесь  Отдел  редкой  книги.  Эта  биб¬
лиотека,  принадлежащая  ныне  институту,  получена
в  наследство  от  архивного  управления  почти  70  лет
назад.  Она  не  так  велика  —  около  16  000  единиц,  но
зато  уникальна,  неповторима  своей  подборкой.  В  ос¬
новном  древние  справочники  по  истории,  географии,
генеалогии,  русской  дипломатии.  Рукописных  книг
почти  не  осталось  —  всего  семь,  а  времен  Ивана  Фе¬
дорова  и  вовсе  нет.  Но  это  нисколько  не  умаляет  зна¬
чения  библиотеки:  ее  уникальность  в  другом.  В  ней
размещены  книги  из  библиотеки  Николая  II,  ред¬
костные  экслибрисы  частных  собраний  известных
людей.  Впрочем,  учет  книг  еще  не  закончен,  вполне
могут  случиться  неожиданные,  приятные  находки...
 Но  все  равно,  и  без  книг,  вышедших  из-под  рук  Фе¬
дорова  и  Мстиславца,  дух  их  времени  и  их  незабвен¬
ного  труда  струится  от  этих  стен.  Люди  уходят,  а  стены
ими  поставленные,  книги,  ими  созданные,  остаются.

И  ПРОТЯНУЛСЯ  мост,
КОНЦЫ  МОСКВЫ  СОЕДИНИВ
 Люблю  пройтись  по  этому  мосту.  В  любое  время
года  хорош  он,  и  вид,  с  него  открывающийся,  все¬
гда  радует  взгляд.  А  лучше  всего,  радостнее  —  весной
и  летом,  когда  в  зелени  Александровский  сад  и  вдоль
кремлевских  стен  зеленая  лента  лежит.  Идешь  по
Большому  Каменному  со  стороны  Замоскворечья  —
и  кажется,  будто  постепенно  поднимаешься  к  небу,
неторопливо,  для  себя  незаметно.  Не  потому  ли,  что
мост  и  стал  в  нашем  о  нем  представлении  символом
жизненной  прочности,  связи,  что  соединяет  противо¬
положное.  И  еще  —  символом  преодоления  преграды.
 Большой  Каменный  —  главный  мост  Москвы.
Главный,  потому  что  и  в  старину  и  теперь  он  связыва¬
ет  две  важнейшие  части  столицы  и  служит  естествен¬
ным  продолжением  главных  ее  магистралей.  Первый
Каменный,  построенный  на  этом  же  месте,  по  всей
России  славился,  считался  чудом  строительным
и  почитался  главной  московской  примечательностью
наравне  с  Иваном  Великим.
 Как  Москва  образовалась  на  этом  высоком  холме,
тут  же  и  перевоз  под  ее  стенами  устроился.  Позже,
когда  дорога  в  Москву  оживилась,  протянули  живой
мост,  с  деревянным  настилом,  положенным  прямо  на
воду,  который  в  половодье  разбирался,  или,  как  го¬
ворили,  —  разметывался.  А  потом  снова  сводился.
В  Москве  были  тогда  только  живые  мосты.

170
 Л.Б.  Репин
 Замоскворечье  против  Кремля  быстро  застраива¬
лось,  обживалось,  одна  за  другой  стрелецкие  слободы
возникали,  и  стало  Замоскворечье  главным  москов¬
ским  пригородом.  Вот  тут  царь  Михаил  Федорович
и  задумал  построить  каменный  мост,  прочный,  надеж¬
ный,  соединив  Москву  с  поселением  по  другой  сто¬
роне  реки.  Долго  размышляли,  кому  поручить,  —  во
всей  России  ничего  похожего  не  было,  и  выписали  из
Страсбурга  мастеров:  Анце  Кристлера  с  дядей  его
Иоганном  Кристлером.
 Те  приехали  не  с  пустыми  руками,  а  привезли  не¬
сколько  возов  с  инструментами  всякими,  с  разными
железными  и  медными  снастями,  необходимыми  для
построения.  Даже  печи  для  обжига  привезли.  Немцы
если  берутся,  то  делают  все  вдумчиво  и  основатель¬
но.  Царь  повелел  представить  сначала  деревянный
макет  с  подробными  чертежами,  «по  которым  быти
 Каменный  мост  в  начале  XVIII  века.
С  гравюры  Бликланда

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 171
 сделану  каменному  мосту  через  Москву-реку».  Макет
делали  русские  плотники.  Кристлеры  же  в  составлен¬
ной  смете  высчитали,  чего  сколько  надо  для  построй¬
ки  моста  —  кирпича,  камня  рваного,  железа,  дерева
разного.  Кирпич  нужен  был  особо  прочный  —  для  сво¬
дов,  которые  примут  большую  нагрузку.
 И  вот  приготовления  завершены,  модель  вместе
со  сметой  выставлена  для  обозрения  и  обсуждения
в  Посольском  приказе.  Все  впечатлило.  Думный  дьяк
Григорий  Львов  и  каменных  дел  мастер  Степан  Куд¬
рявцев  вопрошают  старшего  Кристлера:  «Можно  ли
будет  тому  мосту  устоять  от  льду  толщиной  в  два
аршина?»  Вопрос  первостепенной  важности!  Кристлер
готов  ответить:  «У  него  будут  сделаны  шесть  быков
каменных  острых,  а  на  тех  быках  учнет  лед,  проходя,
рушиться,  и  ото  льда  никакой  порухи  мосту  не  будет».
Ладно.
 «А  можно  ли  будет  по  тому  мосту  возить  большой
пушечный  снаряд,  от  большой  тяжести  устоят  ли  сво¬
ды?»  —  не  удовлетворяются  мастер  и  дьяк.  Кристлер
и  это  просчитал:  «Своды  будут  сделаны  толсты  и  твер¬
ды,  и  от  большой  тягости  никакой  порухи  не  будет».
 Стройка  чуда-моста  велась  скорым  ходом.  И  толь¬
ко  с  преждевременной  смертью  Михаила  Федоровича
и  Иоганна  Кристлера  в  1646  году  возведение  моста
застопорилось.  Сейчас  даже  не  известно,  строился  ли
он  при  Алексее  Михайловиче  и  Федоре  Алексееви¬
че  —  сведений  таких  не  осталось.  Зато  известно,  что
при  Софье  вновь  оживилась  постройка  и  с  1682  года
продолжалась  пять  лет.  Строил  русский  зиждитель,
монах  какой-то.  Жаль,  имени  его  не  осталось  в  исто¬
рии.  Строили  великий  мост  уже  по-русски,  со  своими
навыками:  сначала  в  русло  реки  вбивали  прочные  ду¬

172
 Л.Б.  Репин
 бовые  сваи,  потом  клали  на  них  мощные  брусья,  а  уж
на  них  опирали  кирпичные  своды.  После  установки
опор  с  ледоломами  деревянную  часть  разбирали.  Ве¬
ликое  строительство  по  тем  временам!
 Заканчивал  Каменный  мост  —  первый  в  Москве,
первый  в  России,  возлюбленный  царевны  Софьи,
тончайший  знаток  архитектуры  князь  Василий  Ва¬
сильевич  Голицын,  поставивший  в  столице  много
прекрасных  зданий.  Небывало  дорогим  казался  Ка¬
менный  мост  —  расходы  значительно  превысили
расчеты  Кристлера,  даже  в  поговорку  вошли  —  так  го¬
ворили,  если  о  дороговизне  сказать  хотели:  «Дороже
Каменного  моста».
 Целым  отдельным  городом  выглядел  Каменный
мост  в  первое  время.  Сразу  же  к  нему  пристроили
мукомольные  мельницы  с  плотинами  и  сливными
воротами.  Петр  Алексеевич,  предвидя  возможность
нападения  на  Москву  Карла  XII,  особый  указ  издал,
повелев  подходы  к  новому  мосту  стеной  укрепить,  что
и  было  сделано.  Но  и  это  не  все:  на  самом  мосту  Пред-
теченский  монастырь  воздвиг  каменные  палаты
и  князь  Меншиков  успел  —  пристроился,  поставил
свои  каменные  палатки.  Тут  же  еще  притесали  табач¬
ную  таможню,  ну  и,  само  собой,  пивной  двор.  Как  же
без  этого  самого  дела...
 На  южном  конце  моста  поставили  шесть  ворот
и  палаты  с  шатровыми  башенками  и  двуглавыми  ор¬
лами.  В  палатах  разместилась  Корчемная  канцелярия
с  тюрьмой  при  ней.  А  самое  интересное  и  привлека¬
тельное  для  москвичей  располагалось  под  канцеля¬
рией:  «верхние  гульбища»,  куда  хаживали  гульнуть
да  винца  с  пивом  хлебнуть.  На  левом  берегу  устрои¬
лись  Всесвятские  торговые  бани,  что  царь  Петр  жало¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 173
 вал  своему  любимцу  Меншикову  —  так  они  и  стали
Меншиковскими  потом  называться.  Вот  уж  действи¬
тельно  чудо  необычайное  мост  тогда  собою  являл!
 Анне  Иоанновне  он  в  таком  состоянии  не  понра¬
вился.  Многое  она  повелела  сломать,  быки  очистить,
чтобы  открыть  свободный  проход  воде.  Но  и  при  дру¬
гих  государях  Большой  Каменный  подправлялся,
укреплялся  и  со  временем  все  менее  сам  на  себя  ста¬
новился  похожим...  В  конце  концов  его  разобрали
и  построили  новый  в  1859  году  на  трех  чугунных  ар¬
ках,  с  чугунными  перилами.  Но  все  уж,  погасло  чудо...
 Большой  Каменный,  что  простирается  сейчас  над
Москвою-рекой,  спроектирован  инженером  Н.Я.  Кал¬
мыковым  и  архитекторами  В.  Щуко,  В.  Гельфрейхом
и  А.  Минкусом.  Мост  легок,  красив  и  смотрится  как
бы  и  улицей  даже,  разве  что  без  домов.  Упругие  сер¬
повидные  арки,  вытянувшиеся  над  рекой,  создают
впечатление  легкости  при  почти  полукилометровой
длине  моста.  Несмотря  на  металлические  конструк¬
ции,  мост  обликом  своим  все  же  кажется  каменным,
потому  и  оставили  за  ним  прежнее,  привычное  моск¬
вичам  название.
 Мне  повезло  как-то,  давно.  Повстречался  я  в  сту¬
денческие  годы  еще  с  человеком,  который  мост  про¬
ектировал.  Это  был  Владимир  Петрович  Комаров,
тогда  он  входил  в  группу  проектантов  чертежником.
Рассказывал,  что  Сталину  лично  носили  проекты,
и  все  вождю  не  нравилось.  А  этот  вариант  оценил
и  повелел  созидать.  Попытался  я  найти  теперь  Кома¬
рова,  хотя  и  с  малой  надеждой,  —  и  не  нашел.  Нет  те¬
перь  человека.  Как  нет  никого  из  тех,  кто  создавал
Большой  Каменный.
 А  мост  —  творение  их  интеллекта  и  рук  —  живет.

А  ДЛЯ  ОТРАДЫ  -
ВЯЗЬ  ЧУГУННАЯ  ОГРАДЫ
 Нет  во  всей  Москве  ограды  великолепнее,  чем
у  этого  дома.  И  двустворчатые  ворота  с  овалом
и  вензелями  вокруг,  где  некогда  красовался  фамиль¬
ный  герб  хозяина  дома,  —  сказать  про  которые,  что
роскошны  они,  на  самом  деле  ничего  не  сказать.  Не¬
описуемо  хороши!  Пойдете  в  Третьяковку  от  метро  —
непременно  наткнетесь  на  эту  необыкновенную  кра¬
соту  и  остановитесь.  Видел:  бегут  люди,  по  делам
своим  торопятся  —  и  словно  вдруг  спотыкаются,  на¬
чинают  разглядывать  чугунный  тончайший  узор...
 Нисколько  не  удивительно,  что  один  из  богатей¬
ших  людей  России,  Аммос  Прокофьевич  Демидов,
считающийся  первым  хозяином  этой  обширной  мос¬
ковской  усадьбы,  задумал  поставить  против  фасада
волшебные  врата.  Прадед  его  был  кузнецом  и  на
уральских  заводах  слыл  редкостным  мастером.  На  од¬
ном  из  тех  заводов,  уже  принадлежавших  Деми¬
довым,  крепостной  виртуоз  Д.Т.  Сизов  и  отлил  эту
чугунную  вязь.  И  герб  тоже.  Только  в  советское  вре¬
мя  герб  аккуратненько  сшибли  —  будто  его  и  не  было
вовсе:  негоже  над  социалистической  столицей  тер¬
петь  вензеля  дворянские...
 Ноги  сами  понесли  в  эти  ворота,  к  чудному  зда¬
нию,  вполне  такой  ограды  достойному.  Нет  прямых
доказательств  тому,  но  дом  приписывается  Матвею
Федоровичу  Казакову  —  рука  его.  Пропорции,  пла-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 175
 нировка  —  все  в  фасаде  и  в  стенах  выдает  замысел
великого  зодчего.  Хотя  иногда  и  говорят,  что,  возмож¬
но,  кто-то  из  учеников  его  дом  создавал.  Пусть  это  ос¬
тается  не  вполне  решенной  загадкой.  И  все  же  думать,
что  казаковская  это  работа,  как-то  приятнее...
 Сейчас  здесь  —  храм  Книги.  В  древнем  доме,  кото¬
рый  дряхлым  никак  не  выглядит,  более  полувека  раз¬
мещается  Государственная  научная  педагогическая
библиотека.  Входишь  —  и  мигом  погружаешься
в  XVIII  век:  узкие,  сводчатые  проходы,  овальные  про¬
емы  —  так  и  кажется,  что  вот-вот  появится  кто-то
с  канделябром  в  поднятой  руке...
 От  парадной  лестницы,  к  сожалению,  ничего  не
осталось,  зато  черная,  недавно  отделанная,  выглядит
в  полном  смысле  парадной.  Поднимаешься  —  и  нара¬
стает  ощущение  грядущего  праздника,  неожиданной
встречи  с  теми,  кто  здесь  когда-то  бывал...  А  вот  и  вы¬
сокие  двери  в  великолепный  зал  с  рядами  склонен¬
ных  голов  над  книгами.  Читалка  располагается
в  танцевальном  зале  Демидовых:  старинный  камин,
ряды  белоснежных  пилястров  по  стенам,  над  которы¬
ми  вытянулся  тонкой  лепнины  фриз...  Считается,  что
и  Пушкин  бывал  здесь,  и  Лермонтов,  и  Жуковский...
Есть  свидетельство,  что  Гоголь  незадолго  до  смерти
побывал  в  этих  стенах...
 Хорошо,  что  здесь  теперь  Книга  живет.  За  все  свои
сокровища  библиотека  внесена  в  список  библиотек
со  статусом  «особой  общественной  значимости  для
России».  Как-никак  —  полтора  миллиона  томов,  и  сре¬
ди  них  издания  редкостные.  Книги  Петровской  эпохи,
замечательная  коллекция  русских  букварей,  знаме¬
нитая  Острожская  библия,  отпечатанная  в  имении
князя  Острожского  в  1581  году,  книги,  по  которым

176
 Л.Б.  Репин
 Михайло  Васильевич  Ломоносов  учился:  «Граммати¬
ка»  Мелетия  Смотрицкого  и  «Арифметика»  Леонтия
Магницкого  и  много  чего  еще,  что  составит  гордость
любого  собрания  книг.
 Книги  молчаливы,  пока  в  руки  не  попадут,  безро¬
потны,  вдруг  о  помощи  не  закричат,  книги  все-таки
требуют  непрестанной  заботы.  Они  любят  жить  обя¬
зательно  в  темноте  —  как  пугливые  и  беззащитные
существа.  И  воздух,  которым  дышат  они,  —  тоже  осо¬
бым  должен  быть:  не  слишком  сухой,  но  и  не  черес¬
чур  насыщенный  влагой.
 Спускаюсь  в  один  подвал,  где  книги  хранятся,  по
витой  узкой  лестнице,  где  и  двоим  худеньким  ребя¬
тишкам  не  разойтись,  и  еще  ниже,  —  по  такому  же
в  точности  —  ну  прямо  в  преисподнюю,  хоть  и  сухую,  и
теплую.  Да  только  уж  слишком  сухую  и  слишком
теплую...  Люди,  которые  здесь  работают,  дышат  таким
воздухом,  что  не  приведи  Господи...  Санэпидстанция
провела  замеры  и  по  всем  показателям  признала  усло¬
вия  труда  библиографов  вредными:  ни  света  божьего,
ни  глотка  свежего  воздуха...  И  стены  по  полу  грибком
попорчены.  Он  же  и  книгам  несет  гибель,  этот  грибок...
 Лучшее  средство  против  вездесущего  грибка,  ра¬
зумеется,  деньги.  Посильнее  любой  химии  будут.
А  денег,  как  всегда,  не  хватает.
 Дом  здорово  изменился  после  огненных  дней
1812  года.  Я  видел  чертеж  главного  фасада,  каким
изначально  он  был  построен.  Четкие  ряды  окон,  вы¬
держанные  в  удивительно  точных,  математических
пропорциях,  и  никаких  украшений.  Строгость  и  чет¬
кость  академические.  Ни  колонн,  ни  лепнины  —  Ка¬
заков  мог  вспыхнуть  в  своей  фантазии,  а  мог  и  таким,
изысканно-сдержанным  быть.  К  1826  году  бывшая

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 177
 демидовская  усадьба  уже  записана  за  почетным  мос¬
ковским  купцом  Н.М.  Козлининым,  который,  как
предполагается,  восстановил  усадьбу  и  дому  другой
облик  придал.  Появился  классический  фронтон,
поддерживаемый  рядом  коринфских  колонн,  опира¬
ющихся  на  арки  главного  входа,  под  окнами  —  коро¬
тенькие  рядки  пузатеньких  балясин,  между  вторым
и  третьим  этажами  —  барельефы  и  медальоны  с  алле¬
горическими  изображениями,  смысл  которых  не
всякий  поймет.  Красиво,  мне  нравится.  Но  другим,
совсем  другим  был  раньше  дом...
 Как  и  всякий  московский  дом,  этот,  хоть  и  оста¬
вался  на  прежнем  своем  месте,  судьба  побросала  из
рук  в  руки.  Где-то  в  середине  XIX  века  усадьба  пере¬
ходит  во  владение  к  графине  М.Ф.  Соллогуб,  а  через
двадцать  лет  дом  покупает  город,  чтобы  разместить
в  нем  мужскую  гимназию.  Потом,  во  время  Первой  ми¬
ровой  войны,  когда  гимназисты  выпорхнули  в  совсем
нелегкую  жизнь,  здесь  расположился  госпиталь,  поз¬
же,  в  советское  время,  —  школа,  детский  сад  (лучшее  —
детям!),  накануне  Великой  Отечественной  —  первая
спецшкола  ВВС,  а  во  время  войны  великолепное  зда¬
ние  отошло  Наркомнросу  и  становится  тем,  что  оно
являет  собою  сейчас,  —  библиотекой.  Вот  такая  сло¬
жилась  история  за  этой  легкой  чугунной  оградой.
 ...И  вижу  такую  картину.  Ярко  освещенные  окна
фасада,  в  распахнутые  ворота  один  за  другим  въезжа¬
ют  богатые  экипажи.  Из  скромной  пролетки  извозчи¬
ка  выходит  человек  в  длинной  гражданской  шинели.
Он  чуть  сутул,  взгляд  его  кажется  погасшим,  рассеян¬
ным.  Это  Гоголь.  Перед  ним  распахиваются  двери,  и  он
скрывается  в  вестибюле.
 Графиня  Мария  Федоровна  дает  очередной  свой
бал...

ХОДИЛ  ПО  ПЕЛЬМЕННЫМ
С  УСПЕХОМ  ПЕРЕМЕННЫМ
 енгцины  любят  цветы  и  пельмени.  О  цветах
 я  и  раньше  догадывался,  а  их  любовь  к  пельме¬
ням  стала  для  меня  внезапным  открытием.  Попав
случайно  на  дегустацию  этих  бледных  созданий  рук
человеческих,  я  с  изумлением  наблюдал,  как  молодые,
прелестные  особы,  равно  как  и  дамы  зрелого  возрас¬
та,  неустанно  и  самозабвенно  поглощают  пельмени.
Они  делали  это  как-то  особенно  чувственно,  будто  по¬
лучали  подлинно  плотское  наслаждение.
 Я  зазевался  тогда  и  не  заметил,  как  и  сам  глотал
нечто  ускользающее,  но  тем  не  менее  проскальзыва¬
ющее,  небесно-вкусное,  будто  это  не  рукотворные
произведения  кулинарного  искусства,  а  невесомые
и  едва  ощущаемые  молекулы  амброзии.  Они  проска¬
кивали  в  меня  словно  чудесные,  волшебные  создания,
и  я,  хотя  и  считал  всегда,  что  не  люблю  пельмени,  по¬
глощал  их,  как  кит  поглощает  планктон.  И  никак  не
мог  остановиться.
 Автор  этих  пельменей  —  знаменитый  российский
кулинар.  В.С.  Михайлов  —  дамский  угодник,  а  не  шеф-
повар.  Он  стоял  и  удовлетворенно  наблюдал,  как
изумительные  произведения  его  труда  безжалостно,
сосредоточенно  и  неутомимо  уничтожались.  Навер¬
ное,  это  был  единственный  случай  в  своем  роде,  ког¬
да  создатель  с  чувством  глубокого  удовлетворения

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 179
 и  даже  с  ликованием  глядел,  как  истребляются  его  про¬
изведения.
 Кажется,  испокон  века  пельмени  были  исконно
русской  едой.  Однако  это  не  совсем  так.  Судя  по  исто¬
рическим  хроникам,  изобретены  они  в  той  же  стране,
где  придумали  порох,  —  в  Китае,  только  назывались,
конечно,  иначе  и  как  порох  воспламенили  любовь
к  себе.  А  в  России  интерес  к  ним  вспыхнул  в  правле¬
ние  Ивана  Васильевича.  Но  с  другой  стороны,  в  Си¬
бири  и  у  наших  северных  народов  пельмени  издавна
были  излюбленной  пищей.  Их  удобно  хранить,  удоб¬
но  в  дорогу  взять.  Потому-то,  уходя  в  тайгу,  охотники
с  особым  тщанием  готовили  себе  пельмени.
 В  Москве  пельмени  всегда  пользовались  особой
любовью,  и  пельменных  в  ней  в  советское  время  было
великое  множество.  А  потом  интерес  к  ним  в  столице
угас  —  потому  что  в  руках  бездушных  людей  они  пре¬
вратились  в  некую  липкую,  безвкусную  гадость,  кото¬
рая  только  и  способна  набить  живот.  А  само  название
«Пельменная»  стало  синонимом  слова  «забегаловка»,
где  всегда  неопрятно,  всегда  пахнет  пресной,  отвра¬
тительной  едой.  Сюда  и  заскакивали  лишь  для  того,
чтобы  перекусить  все  равно  чем  —  лишь  бы  быстро.
Было  б  горяченькое  —  и  ладно.  Поэтому  и  облюбо¬
вали  некоторые  московские  пельменные  таксисты:
заскочил,  хватанул  —  и  дальше  рванул.
 Пошел  я  первым  делом  глянуть  на  ту  знаменитей¬
шую  еще  недавно  в  Москве  пельменную  под  назва¬
нием  «Зеленый  огонек»,  что  в  проезде  Серова,  —  то
самое  место  таксистов,  где  и  ночью  можно  было  пере¬
кусить.  Ни  намека  и  ни  следа  не  осталось.  Задрипан¬
ная  вывеска  гласит,  что  здесь  кафе,  но  на  самом  деле
нет  и  его.  Обман  зрения.

180
 Л.Б.  Репин
 Нет,  думаю,  теперь-то  уж  я  точно  пройду  по  своим
старым  московским  местам,  где  пельменные  обрета¬
лись  и  куда  мы  в  студенческие  годы  со  своей  бутыл¬
кой  портвейна  под  полой  захаживали:  благо  именно
в  пельменных  дешевая  закуска  всегда  находилась.
Прошел  Маросейку,  улицу  Чернышевского,  Покров¬
ские  ворота,  Чистопрудный  бульвар,  Тверскую  —  ис¬
кал  насиженные  места  тоскующим  взглядом  —  и  не
находил...  И  в  помине  нет  тех  пельменных:  вымерли,
как  зажившиеся  динозавры.
 Совсем  не  осталось  пельменных  в  Москве:  невы¬
годно.  Слишком  уж  дешево  блюдо.
 Как-то  незаметно  для  нас  некогда  вкусные  обще¬
питовские  пельмени  превратились  в  едва  съедобную
пакость.  А  ведь  пельмени  —  по  своему  содержанию
всегда  сюрприз,  загадка.  В  известном  смысле  они  по¬
хожи  на  «черный  ящик»  фокусника:  нечто  загадочное
внешне,  когда  не  известно,  что  там,  внутри.  И  в  самом
деле,  пельмени  нередко  становятся  носителями  само¬
го  неожиданного.  В  них  находили  пуговицы,  кнопки,
английские  булавки.  Я  нашел  однажды  размокшую
и  распаренную  почтовую  марку,  однако  вполне  съе¬
добную.  Но  более  всего,  само  собой,  в  пельменях  на¬
ходят  хлеба,  особенно  в  общепитовских.
 Но  ведь  не  только  с  хлебом  бывают  пельмени.
На  той  дегустации  я  отведал  пельмени  с  печенкой,
сердцем,  гречкой,  курицей,  пельмени  мясные  во  все¬
возможных  соусах,  рыбные  в  холодной,  очень  острой
и  пряной  ухе,  жареные  пельмени  с  капустой  и  всякие
прочие.  Кстати,  Михайлов  всегда  добавляет  в  фарш
придуманные  им  растительные  добавки,  отчего  он
становится  нежнейшим.  При  этом  травы  использует
исключительно  наши,  российские:  мать-и-мачеху,  ду¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 181
 шицу,  мяту,  можжевельник,  шишку  еловую.  Ароматы
поляны  и  леса  в  этих  чудесных  подушечках.  Вот  что
должно  быть  в  пельменных,  если  возродятся  они.
 А  как  раньше  пельмени  едали!  С  русской  широ¬
той  и  размахом!  Не  десятками  —  сотнями  —  и  ведь
в  удовольствие  шло,  в  радость  застольную.
 И  все-таки  и  в  нынешнее  отсутствие  пельменных
во  многих  местах  в  Москве  пельмени  можно  поесть,
в  ресторанах,  хотя  и  не  любят  официанты,  когда  бе¬
рут  только  одно,  самое  дешевое  блюдо.
 И  что  же  в  конце  концов?  И  каково  впечатление?
Прихожу  к  однозначному  выводу:  сейчас  пельмени
единственное  общедоступное  блюдо  в  московских
съестных  заведениях.  Если,  конечно,  не  говорить
о  сосисках  с  сардельками.  Да  ведь,  собственно,  это
и  не  блюдо  вовсе,  а  фабрикат.  И  сравнение  с  ними  счи¬
таю  для  настоящих  пельменей  неуместным  и  оскор¬
бительным.
 □

«БЫСТЬ  ГАЗЕТЕ!»
 покажу  вам  одну  заветную  дверь,  за  порогом  ко-
у1  торой  откроется  прошлое.  Надо  только  пройти
по  Никольской  в  сторону  Красной  площади  до  этого
изумительного  дома  с  колоннами  из  резного  белого
камня  и  солнечными  часами  меж  ними.  Но  дверь  это¬
го  старого  дома,  выходящая  на  улицу,  еще  не  та  вол¬
шебная  дверь.  Это  только  врата  —  ограда  от  внешнего
мира.  А  вот  позади  них  прячется  другая:  за  ней  и  от¬
крывается  прошлое.  Шагнешь  навстречу  ему  —  и  зам¬
решь  в  удивлении:  палаты  XVII  века  со  стрельчатыми
сдвоенными  окнами,  высоким  теремом  над  входом
и  крутой  белокаменной  лестницей,  взбегающей  к  нему,
словно  к  башне  неприступного  замка.
 Здесь,  вот  в  этих  стенах,  в  чаде  кипящего  металла
и  вихре  бурных  событий,  докатившихся  до  древних
стен  Московского  государства,  возникла  наша  пер¬
вая  печатная  газета.
 А  самые  первые  в  Москве  газеты  во  всей  России
первыми  были.  Сначала  по-русски  долго,  основатель¬
но  приглядывались  к  заграничным,  как  бы  прощупы¬
вали:  зачем,  почему?  Еще  в  царствование  Михаила
Феодоровича  в  Москву  доставляли  более  двадцати
заграничных  газет.  Толмачи,  особо  при  дворе  для  того
содержавшиеся,  переводили  наиболее  важное  и  инте¬
ресное,  переписывали  от  руки  в  «Куранты»,  кои  мож¬
но  считать  первоисточником  русской  газеты.  И  все
же  это  была  еще  не  газета.  Сделать  же  печатное  изда-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 183
 ние  —  и  именно  русское  —  из  «Курантов»,  живших
исключительно  закордонной  жизнью,  надумал  Петр
Алексеевич.  Не  он  бы  —  быть  может,  лет  сто  еще  к  га¬
зете  приглядывались:  кабы  не  продешевить,  да  кабы
чего  не  вышло...
 Сомнений  на  сей  счет  у  Петра  Алексеевича  не
было:  еще  во  время  своего  первого  путешествия  по
заграницам  обратил  внимание  на  то,  какой  силой
воздействия  и  каким  влиянием  обладали  газеты.
И  16  декабря  1702  года  подписал  решительной  и  быст¬
рой  рукой  именное  повеление:  «Декабря  16.1702  года.
Именный.  О  печатании  газет  для  извещения  оными
о  заграничных  и  внутренних  происшествиях».  И  ска¬
зано  в  Указе  том,  чтобы  «...присылать  из  тех  приказов
в  Московский  приказ,  без  мотчания  (то  бишь  без  во¬
локиты  какой-либо),  а  из  Монастырского  приказа  те
Ведомости  отсылать  на  Печатный  двор...».
 И  всего  через  пару  недель,  13  января  1703  года,
вышла  в  свет  первая  русская  печатная  газета  «Ведо¬
мости  о  военных  и  иных  делах,  достойных  знаний
и  памяти,  случившихся  в  Московском  государстве
и  иных  окрестных  странах».
 Печатались  «Ведомости»  церковно-славянскими
буквами,  а  через  год  заказал  царь  в  Амстердаме  дру¬
гой  шрифт  —  округлый,  на  латинские  буквы  похожий,
чтобы  легче  читалось.  И  лишь  через  семь  лет  появил¬
ся  другой  шрифт,  проще  для  глаза  —  гражданский.
Сказывали,  что  Петр  и  сам  любил  иногда  корректуру
держать:  придирчиво  правил,  случалось,  что-то  допи¬
сывал...
 Газета  удивила,  но  нельзя  сказать,  что  кинулись
к  ней.  Можно  представить  Петра  Алексеевича,  сер¬
дито  свой  ус  подкручивающего...  Тогда  и  сказал:  «Наш

184
 Л.Б.  Репин
 народ,  яко  дети,  не  учения  ради,  но  которые  никогда
за  азбуку  не  примутся,  когда  от  мастера  не  принево¬
лены  будут,  которым  сперва  досадно  кажется,  но,  ког¬
да  выучатся,  потом  благодарят».  Раз  сами  не  хотят
газету  читать,  надо  заставить.  Или  лучше  калачом  за¬
манить?
 И  такое  царь  Петр  выдумал,  что  и  сейчас  диву  да¬
ешься.  Устроил  специальные  ресторации  —  австерии,
где  задарма  кормили,  подносили,  чего  душа  пожела¬
ет,  —  только  читайте  газеты.  А  самое  интересно  то  ока¬
залось,  что  рестораторы  не  прогорели:  маловато
в  Москве  оказалось  охочих  грамотеев.  Выпить  да  за¬
кусить  —  уговаривать  не  приходилось,  а  вот  к  газете
приобщить...
 Совсем  небольшими  кипами  вывозили  «Ведо¬
мости»  с  Печатного  двора:  первые  номера  выходили
тиражом  скорее  уж  пробным,  всего  сотни  в  полторы
экземпляров,  но  вскорости,  как  спрос  явился,  и  по
4000  копий  стали  печатать.  Но  и  этого  мало  оказалось,
а  более  печатать  не  поспевали.  И  шла  лихо  газета
с  рук,  благо,  что  продавали  ее  всего  по  одной-две  день¬
ги.  Или,  по  тем  временам,  по  полкопейки  в  деньге.
Трудно  сейчас  сказать,  сколько  это  будет  по-нашему,
но  в  одной  старой  книге,  описывающей  жизнь  моск¬
вичей  в  тогдашнюю  пору,  за  копейку  можно  было  ку¬
сок  студня  съесть  с  ломтем  хлеба  в  ладонь.  Однако
случались  дни,  когда  «Ведомости»  выдавались  наро¬
ду  и  вовсе  безденежно.  Как,  почему  —  и  не  скажешь
теперь.
 Жаль,  что  не  перелистнуть  нам  первых  номеров,
не  сохранились  они  —  ни  в  кремлевских  сокровищ¬
ницах,  ни  за  бронированными  дверьми  тайных  хра¬
нилищ  —  ни  в  Москве,  ни  в  Питере.  Остались  лишь

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 185
 скромные  рукописные  строки,  неизвестно  кем  сохра¬
ненные  и  неведомо  кем  из  той  газеты  выделенные.
 Нам  бы  странной  газета  та  показалась:  заметки
маленькие,  правда,  все  по  делу,  без  лишних  слов.
И  строятся  без  заголовков,  «колесом»,  как  мы  теперь
говорим  —  одна  за  другой:  хочешь  не  хочешь  —  гони
взглядом  по  строкам,  что  надо  —  запомнится,  что  не
столь  важно  —  забудется.
 Самое  удивительное,  что  первая  газета,  еще  не  на¬
брав  опыта  в  собирании  новостей,  скрупулезной  бы¬
строты  в  составлении  слов  из  отдельных  буквиц  —
вручную  ведь  слова,  а  из  слов  строки  складывались,  —
успевала  за  всем  уследить.
 Вот,  в  номере  от  17  октября  1703  года  из  Амстер¬
дама:  «Все  французские  письма  сказывают,  что  сереб¬
ряный  караван  Вигос  в  целости  прибыл,  нагружения
же  до  удивления  мало».  Что  это  —  лукавят  французы
или  ограбили  караван  по  пути?
 А  вот  реляция  от  17  декабря  1702  года:  «В  нынеш¬
нем  1702  году  Великий  Государь  наш,  его  царское
пресветлое  величество,  преславно  победив  шведа  на
разных  местах,  многие  грады  крепкие  и  землю  его
опустошив,  в  полон  офицеров  благородных  многое
число  и  солдат  побрал,  а  многих  доброхотным  своим
сердцем  на  свободу  пустил,  сам  возвратился  в  царству¬
ющий  град  Москву  с  великим  триумфом,  а  ко  прише¬
ствию  его  уготованы  были  двои  врата  от  различных
емблимат...»  Емблиматы  —  эмблемы  по-нашему.
 Из  Воронежа  пишут:  «Великий  корабль,  который
прешедшего  лета  заложен  с  осмьюдесять  великими
пушками,  ныне  в  совершенство  приходит».  Про  Бе¬
локаменную  в  номере  от  2  января  1703  года:  «На  Мос¬
кве  вновь  ныне  пушек  медных,  гоубиц  и  мартиров

186
 Л.Б.  Репин
 вылито  400.  Гоубицы  бобмом  пудовые  и  полпудовые
и  меньше...  А  меди  ныне  на  пушечном  дворе,  которая
приготовлена  к  новому  литью,  больше  40  000  пуд
лежит.
 Повелением  его  величества  московские  школы  ум¬
ножатся,  и  45  человек  слушают  философию  и  уже  ди¬
алектику  окончили.  В  математической  штюрманской
школе  больше  300  учится  и  добре  науку  приемлют.
 На  Москве  ноября  с  24  числа  по  24  декабря  роди¬
лось  мужеска  и  женска  полу  386  человек».
 Из  Сибири  пишут:  «В  Китайском  государстве  езу-
итов  вельми  не  стали  любить  за  их  лукавство,  а  иные
из  них  смертию  казнены...»
 Выходит,  собкоровская  сеть  у  наших  пращуров
была  уже  изрядно  налажена.  Нужные  люди  на  местах
бдили  и  что  следует  в  Москву,  в  газету,  отписывали.
 Но  более  всего  писали  «Ведомости»  о  баталиях
и  военных  приготовлениях,  где  бы  ни  происходили
они  —  в  земле  ли  Московской,  или  в  чужеземных  стра¬
нах,  —  и  со  всеми  подробностями.  Сам  государь  Петр
Алексеевич  не  брезговал  написать  собственноручно
какую-нибудь  реляцию  и  в  газету  отдать.
 Газета  постепенно  набирала  вкус,  пристрастие
к  военным  заметкам  и  места  все  больше  им  отводила,
рассказывая  о  подвигах  русских  солдат:  пусть  народ
знает,  как  ковалась  виктория.
 Долго  еще,  до  1711  года,  «Ведомости»  издавались
в  Москве,  на  Печатном.  Потом  печатались  поперемен¬
но  —  то  в  Петербурге,  то  снова  в  Москве.  Страсть
к  перемене  названия  не  миновала  и  эту  газету:  то  вы¬
ходили  «Ведомости  Московские»,  то  «Ведомости
о  военных  и  иных  делах»,  а  то  и  «Санкт-Петербург¬
ские  ведомости»,  по  сути  все  равно  оставаясь  незаб¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 187
 венной  —  первой  русской  печатной  газетой.  И  жила
долго  она  —  вплоть  до  1917  года,  газету  обвинили  во
всех  тяжких,  увидев  в  ней  вред  для  народа.  Короче,
стала  она  ненужной.
 Как  ни  странно,  день  рождения  первой  российс¬
кой  газеты  —  2  января  1703  года  долгое  время  оспа¬
ривался,  подвергался  насильственным  пересмотрам.
И  в  XIX  веке  еще  некие  академики  утверждали  без¬
доказательно,  что  вышли  «Ведомости»  в  1728  году.
По-своему  они  были  правы:  именно  тогда  появились
петербургские  «Ведомости».  А  вот  московские  к  тому
времени  уже  четверть  века  насчитывали.  Слава  Богу,
утихомирились  споры  теперь.  И  летосчисление  свое
газетное  мы  все  же  ведем  от  петровских  «Ведо¬
мостей».

ПРИСТРАСТИЕ  К  ЛЮБИМОЙ
 Обыскался  я  тут  как-то  Большого  Чернышевско¬
го  переулка  —  ни  слуху  ни  духу.  Знал,  что  где-то
в  районе  Никитских  улиц  он,  но  все  поиски  упирались
в  тупик:  милиция  меня  подозрительно  разглядывала
и  единообразно  пожимала  плечами,  старожилы  пен¬
сионной  наружности  сосредоточенно  морщили  лбы,
а  пионеры-тимуровцы  отчего-то  не  попадались.  На¬
верное,  я  несколько  припозднился  с  поисками.
 А  нужен  был  мне  этот  переулок  позарез  по  той
причине,  что  именно  в  нем  помещалась  редакция
«Русских  ведомостей»  —  газеты,  где  стал  работать
Владимир  Алексеевич  Гиляровский  по  приезде
в  Москву  и  которая  ярко  вспыхнула  на  фоне  других
московских  газет  с  его  появлением.
 Другая  —  «Московские  ведомости»  —  слыла  казен¬
ной,  как  тогда  говорили,  правительственной  газетой,
и,  кроме  официальной  информации,  в  ней  и  почитать-
то  нечего  было.  Вот  я  и  разыскивал  морозным  пред¬
новогодним  днем  тот  дом,  где  некогда  кипели  бурные
газетные  страсти.
 И  вдруг  выплыло  в  памяти:  а  не  тот  ли  это  пере¬
улок,  что  потом  стал  называться  улицей  Станкевича?
Тот!  Только  и  улицы  такой  уже  нет,  а  есть  Вознесен¬
ский  переулок  —  тихий,  коротенький,  где  ничто  о  вели¬
кой  московской  газете  не  напоминает.  Под  номером  7
теперь,  по-моему,  новодел  —  невзрачная,  безликая  двух¬
этажка  в  пять  окон  во  втором  этаже.  Но  преемствен-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 189
 ность  вроде  и  сохранилась:  теперь  здесь  типография
«Гудка»  размещается.
 И  ушел  я  ни  с  чем  отсюда.  Разве  только  с  огорчи¬
тельной  мыслью:  и  что  же  у  нас  так  неуважительно
жонглируют  укоренившимися  названиями  улиц...
Как  хорошо  прожить  жизнь  среди  одних  и  тех  же
улиц,  пусть  меняющих  облик,  но  зато  свой  дух  со¬
храняющих...
 Гиляровского  пригласили  в  «Русские  ведомости»,
чтобы  оживить  отдел  московской  жизни.  Газету  неред¬
ко  называли  «профессорской»,  и  читала  ее  в  основном
интеллигенция.  Жизни  городской  —  скрытной,  одна¬
ко  же  насыщенной  и  бесконечно  интересной,  на  ее
страницах  не  было  вовсе.  Владелец  газеты  В.М.  Собо¬
левский  рассчитывал  на  одаренного  и  оборотистого
репортера,  в  недалеком  прошлом  актера.  А  что?  Репор¬
теру  нередко  в  разные  игры  играть  приходится,  и  роли
осваивать  новые,  и  временами  даже  облик  менять.  Ги¬
ляровский  как  никто  другой  подходил  для  этаких  игр.
 Первым  делом  у  московского  брандмайора,  пол¬
ковника  С.А.  Потемкина,  он  выхлопотал  особую
карточку,  на  которой  главный  московский  пожар¬
ный  собственноручно  проставил:  «Корреспонденту
В.А.  Гиляровскому  разрешаю  ездить  на  пожарном
обозе»,  благодаря  коей  всегда  первым  из  журналис¬
тов  оказывался  на  месте  происшествия.
 Однажды,  сразу  после  пожара,  вернулся  в  редак¬
цию,  сел  писать  репортаж,  хвать,  а  нет  любимых  часов,
отцом  подаренных.  В  суматохе  вытащили...  Жутко
тогда  расстроился  Владимир  Алексеевич...  А  на  сле¬
дующее  утро  жена,  вынимая  из  почтового  ящика  пись¬
ма,  обнаружила  те  самые  часы  с  серебряной  цепочкой
и  запиской  к  ним:  «Стырено  по  ошибке,  не  знали,  что
ваши.  Получите  с  извинением».

190
 Л.Б.  Репин
 Ну  а  сейчас-то  у  нас  как  раз  принято  грабить  зна¬
менитых  людей.  Другой  нынче  вор.
 При  Гиляровском  «Русские  ведомости»  и  любовь
снискали,  и  власти  добились.  Газета,  в  которую  Вла¬
димир  Алексеевич  вдохнул  свежие  силы,  такой  страх
наводила  на  власти,  что  то  и  дело  приостанавливали
выпуск  ее,  закрывали  даже  несколько  раз  в  год.  И  не
столько  потому,  что,  как  говорилось  в  одном  из  офи¬
циальных  обвинений,  газета  «заключает  в  себе  край¬
не,  в  циничной  форме,  враждебное  сопоставление
различных  классов  населения  и,  в  частности,  оскор¬
бительное  отношение  к  дворянскому  сословию»,
а  потому,  что  нежелательную  для  власть  предержащих
правду  печатала.  Ну  а  строптивость  характера  на  га¬
зетном  роду  написана.  Без  язвинки  да  без  занозисто¬
сти  —  газета  уже  не  газета,  а  промокашка.

МОСКВУ  ДАРИЛ
РАДЕНЬЕМ  И  ЛЮБОВЬЮ
 Много  управителей  перевидала  на  своем  веку
Москва.  Каждый  привнес  что-то  свое,  новое
в  облик  города,  каждый  оставил  свой  след  в  истории
столицы.  Но  вот  уж  кому  давно  надо  бы  памятник  по¬
ставить  —  так  это  незабвенному  городскому  голове
Николаю  Александровичу  Алексееву.  Это  ведь  он
своей  неустанной  заботой  и  тщанием  преобразил
Москву  из  огромной  разухабистой  деревни  в  город,
в  котором  и  самим  жить  хорошо  и  который  инозем¬
цам  показать  не  стыдно.
 Не  было  до  Алексеева  в  Первопрестольной  даже
водопроводной  сети.  Был  только  красавец  акведук,
построенный  при  Екатерине,  по  которому  вода  из
Мытищ  перекачивалась  в  чаны  Сухаревой  башни,
а  уж  оттуда  выдавалась  в  бассейны  возле  некоторых
московских  домов.  И  только  из  тех  бассейнов  черпа¬
ками  да  ведрами  разносилась  вода  куда  кому  надо,
а  водовозы  развозили  воду  по  домам  в  деревянных
бочках.  Эта  вода  шла  для  питья  исключительно,  а  для
всяких  хозяйственных  нужд  доставали  ее  из  глубо¬
ких  колодцев,  выкопанных  едва  ли  не  у  каждого  дома.
 Деревня,  и  только.  И,  как  в  деревне,  таскали  воду
из  московских  рек  и  прудов.  Просто  не  верится,  что
еще  во  второй  половине  XIX  века  не  было  в  Москве
водопровода.  Пока  Алексеев  не  напоил  Москву  от¬
менной  свежей  водой.

192
 Л.Б.  Репин
 Первым  делом  он  распорядился  разведать  новые
источники  в  районе  Мытищ  и  приобрел  новейшие
машины  для  перекачки  воды,  выстроил  две  мощные
водонапорные  башни  возле  Крестовской  заставы
и  проложил  разветвленную  сеть  труб  по  Москве.  Вся¬
кий  домовладелец  мог  присоединиться  к  ней,  испро¬
сив  на  то  разрешение  в  городской  управе.  И  проделал
Алексеев  все  это  с  поразительной  скоростью.  Был  он
быстр  на  решения  и  энергичен  в  их  воплощении.
 Прямо  скажем,  город  наш  изрядно  пованивал,  по¬
скольку  канализации  в  нем  тоже  не  было.  Нечистоты
хранились  во  дворах,  в  отрытых  ямах  и  канавах,  пря¬
мо  под  открытым  небом.  Как  только  поднимался  над
московскими  холмами  ветерок,  на  улицы  смрад  вы¬
плескивался...  А  самое  ужасное  творилось  ночью,  ког¬
да  по  дворам  разъезжали  золотари  со  зловонными
бочками,  и  начиналось  такое...  Какие  уж  тут  прогулки
под  луной,  какие  жасмин  и  липовый  цвет...
 Покончил  со  всем  этим  безобразием  опять  же
Алексеев.  Он  потребовал  создать  несколько  проектов
московской  канализации  и  после  колебаний,  сомне¬
ний  выбрал  один.  И  при  этом  вздохнул:  «Ну,  или  пан,
или  пропал!»  Его  фразу  подхватили  газеты  и  сделали
ее  своеобразным  девизом  московской  канализации.
Город  почистился,  в  нем  стало  вольготней  дышать.
Стал  он  вровень  с  другими  европейскими  городами,
где  канализация  давным-давно  существовала.
 Прежде  говорили:  кто  повидал  Москву,  тот  и  Рос¬
сию  знает.  Потому  что  древняя  наша  столица  содер¬
жала  в  себе  все  достоинства  и  недостатки  огромной
страны.  Потому  и  сама  столь  долго  оставалась  огром¬
ной  деревней  —  неухоженные  дороги  с  колдобинами
и  вечными  лужами  в  ямах  с  грязью  в  них  непролаз¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 193
 ной,  в  которых  и  лошади  увязали  едва  ли  не  по  самое
брюхо...
 Николаю  Александровичу  Алексееву  сие  очень  не
нравилось.  Он  проложил  новые  булыжные  мостовые,
привел  в  порядок  старые  и  впервые  в  московской  ис¬
тории  выложил  асфальтом  тротуары  для  пешеходов.
Горожане  ходили  по  ним,  радовались  чистоте  и  удоб¬
ству  и  удивлялись:  как  это  раньше  московские  прави¬
тели  ничего  подобного  создать  не  удумали,  а  лишь
о  себе  заботились:  то  дом  свой  отстроят  так,  что  он  на
дворец  становился  похожим,  то  выезд  такой  заведут,
что  люди  рты  раскрывали,  едва  встретят  на  улице...
 Алексеев  в  городскую  казну  руки  не  засовывал:
сам  был  зело  богат.  Владел  он  «канительной»  фабри¬
кой,  где  вытягивали  золотые  и  серебряные  нити  для
дорогого  шитья,  и  еще  дела  другие  вела  семья  Алексе¬
евых.  Так  что  наоборот  —  он  сам  нередко  жертвовал
деньги  на  какое-нибудь  строительство.
 Взял  да  и  привел  в  радующий  взгляд  Александров¬
ский  сад.  Снес  старый  безобразный  дощатый  забор
вокруг  него,  рассадил  в  причудливом  порядке  деревья
и  поставил  замечательную  чугунную  оградку,  которая
сохранилась  до  нашего  времени.  И  стал  Александров¬
ский  сад  излюбленным  местом  у  москвичей,  куда  спе¬
шили,  чтобы  себя  показать  да  других  посмотреть.
 Городская  Дума  до  Алексеева  размещалась  в  доб¬
ротном,  но  тесном  здании  на  Воздвиженке.  Как  собе¬
рутся  все  180  гласных  Думы,  так  и  боком  ходи  меж
ними,  а  уж  о  кабинетах  для  работы  и  не  мечтали.
 Вызвал  Алексеев  к  себе  известного  архитектора
Д.Н.  Чичагова,  заперся  с  ним  и  обговорил,  каким  дол¬
жно  быть  здание  московской  Думы.  И  где  воздвиг¬
нуться  должно.  Построили  быстро  —  как  и  всегда,
делали  скоро  то,  за  чем  Алексеев  неусыпно  пригля-
 7  Рассказы  о  Москве  и  москвичах

194
 Л.Б.  Репин
 Здание  городской  Думы  в  XIX  веке
 дывал.  Появилось  в  Москве  новое  здание  под  боком
у  Красной  площади,  там,  где  впоследствии  разместил¬
ся  музей  В.И.  Ленина.  Кажется,  что  это  массивное,  са¬
мобытное  сооружение  всегда  тут  стояло.
 Множество  школ  и  больниц  при  Алексееве  было
построено.  Особенно  много  больниц  появилось  в  рай¬
оне  Девичьего  Поля,  где  теперь  сквер  Девичьего  Поля,
между  Зубовской  улицей  и  Плющихой.  Место  выбра¬
но  далеко  не  случайно  —  с  любой  стороны  подъехать
удобно.  Эти  больницы  до  сих  пор  стоят,  напоминая  об
Алексееве.
 На  свои  деньги  отремонтировал  он  пришедшую
в  упадок  знаменитую  Канатчикову  дачу  и  открыл  там
больницу  для  душевнобольных.  Особым  повелением
государя  больнице  присвоили  имя  Н.А.  Алексеева.
Большевикам  не  понравилось,  что  заведение  носит
имя  городского  головы,  и  они  переименовали  его

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 195
 в  больницу  имени  П.П.  Кащенко.  Был  такой  крупный
психатр  в  России.  Лишь  недавно  вернули  больнице
имя  Алексеева,  ее  основателя.
 Денег  же,  конечно,  не  всегда  хватало  ему,  даже  сво¬
их.  И  чего  он  только  не  делал,  чтобы  пополнить  го¬
родскую  казну:  то  торг  какой-нибудь  устроит  среди
самых  богатых,  то  сбор  средств  на  что-то  объявит.
А  однажды,  когда  совсем  прижало,  явился  домой  к  бо¬
гатейшему  купцу  и  попросил  крупную  сумму,  чтобы
еще  одну  больницу  построить.  А  тот  ему:  «Поклонись
в  ноги,  тогда  дам!»  И  что  же?  Опустился  на  колени
городской  голова.  И  деньги  свои  —  но  не  для  себя,  ко¬
нечно  же,  тогда  получил.
 Удивительно  энергичный  был  человек.  И  Москву
любил  как  мало  кто.  Кажется,  и  жил  только  для  того,
чтобы  ее  обустроить  и  сделать  лучше,  добрее  к  людям.
 Вот  он  быстрым  шагом  проходит  по  коридору
между  рядами  зала  заседаний,  по-хозяйски  рассажи¬
вается  в  кресле  председателя.  Оправляет  длинные
фалды  фрака  и  вскользь  пробегает  пальцами  по  узлу
неизменно  белого  галстука  —  в  ином  виде  на  заседа¬
ниях  не  появлялся.  Если  прежде  заседания  длились
до  глубокой  ночи,  то  при  нем  менее  чем  за  два  часа
управлялись.  И  это  —  с  обсуждением  планов,  с  утвер¬
ждением  отчетов  всяких,  с  голосованием.  Никто,  кро¬
ме  него,  так  ловко  не  управлялся  с  думскими.
 Однажды,  мартовским  днем  1893  года,  в  кабинет
Алексеева  вошел  на  прием  невзрачный  человек,  вы¬
хватил  револьвер  и  несколько  раз  в  упор  выстрелил.
В  тот  же  день  Николай  Александрович  скончался.  Ему
был  всего  41  год.
 Всякое  поговаривали  об  этом  убийстве,  даже  по¬
литическую  подоплеку  выискивали.  Только  ерунда
это  все.  Убил  его  душевнобольной.

О  ДЕШЕВЫХ  ИМПЕРИАЛИСТАХ
 Конка!  Птица  конка!  И  кто  только  тебя  выдумал!
 Но  уж  не  Гоголь  Николай  Васильевич,  доподлинно
известно.  Не  дожил  он  до  того  счастливого,  незабвен¬
ного  дня,  когда  Москва  ахнула  и  замерла  в  изумле¬
нии  при  виде  необычайного,  двухэтажного  экипажа,
запряженного  парой  лошадей,  со  степенной  плавно¬
стью  движущегося  по  чугунным  рельсам...  Это  было
нечто.  Толпы  кидались  к  вагону  на  остановках,  держа
наготове  пятак  за  поездку  внутри  вагона  или  трехко¬
пеечную  монету  за  неслыханное  счастье  прокатиться
на  крыше  —  империале,  куда  восходили  по  узкой  вин¬
товой  лестнице.  Тех  пассажиров  так  и  называли:
«трехкопеечные  империалисты».
 Первая  московская  линия  конки  открылась
в  1872  году  —  от  нынешнего  Белорусского  вокзала,
только-только  построенного  и  называвшегося  Смо¬
ленским,  через  всю  Тверскую  до  теперешнего  Исто¬
рического  музея.  А  дальше  —  больше  —  понесли
лошадки!  Конная  чугунка,  построенная  в  плодотвор¬
ном  соперничестве  «Первым  обществом  конной  же¬
лезной  дороги  в  Москве»  и  «Бельгийским  главным
обществом»,  опоясала  сначала  Бульварное,  а  потом
Садовое  кольцо,  убежала  из  центра  на  Воробьевы
горы,  в  Дорогомилово,  на  Бутырки  —  по  всей  Перво¬
престольной  разбежалась  конка.  И  уже  в  1900  году
протяженность  ее  линий  составила  90  км,  и  за  год  по

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 197
 ней  проехались  миллионы.  И  как  только  раньше  без
нее  обходились...
 А  меж  тем  мужчины  самым  жестоким  образом
узурпировали  права  женщин  на  конку:  на  империал
их  категорически  не  пускали.  Городская  Дума  сходи¬
лась  стенкой  на  стенку,  споря  едва  ли  не  до  потери
сознания:  пущать  —  не  пущать.  Аргументы  с  обеих
сторон  приводили  самые  несуразные  —  но  дело  ни
с  места.  А  что,  в  самом  деле,  нашел  я  в  одной  старой
книге  сообщение  о  том,  что  и  в  других  не  менее  циви¬
лизованных  странах  прекрасный  пол  отчего-то  на¬
верх  не  пускали,  в  Бельгии  например.  И  тоже,  кстати,
без  разумного  пояснения  почему.  И  однажды  наконец
прояснилось.  Один  из  членов  Думы,  хохол,  решитель¬
нее  остальных  голосовавший  против  равенства  жен¬
щин  в  данном  вопросе  государственной  важности,
 Конка  на  Серпуховской  площади.  Фотография  XIX  века

198
 Л.Б.  Репин
 привел  неоспоримый,  убедительнейший  довод:  «Та
они  же  без  штанцив  ходят!»  В  зале  заседаний  воца¬
рилась  гробовая  тишина.  А  потом  пораженные  про¬
зорливой  дальновидностью  выступившего  коллеги
члены  Думы  разразились  таким  хохотом,  что  крыша
ходуном  заходила.  Не  разрешили.
 Конка,  столь  решительно  повлиявшая  на  жизнь
и  облик  города,  действительно  в  свое  время  была  под¬
линным  чудом  техники.  Однако  в  спину  ей  уже  дышал
паровоз,  который  хоть  и  не  собирались  выпускать  на
городские  улицы,  все  же  ее  поджимал.  Уже  было  с  чем
сравнивать,  и  всеми  обожаемая  конка  начала  как-то
меркнуть...
 Перед  всякой  горой,  где  лошади  не  могли  выта¬
щить  на  подъеме  вагон,  кучер  кричал  «Вылазь!»,  и  ра¬
зомлевшие  в  комфорте  пассажиры  в  любую  погоду  —
хоть  в  дождь  проливной,  хоть  в  слякоть  —  вывалива¬
лись  наружу  и  шли  в  гору  пешком,  а  потом  опять  са¬
дились  и  ехали  до  следующего  подъема.  Это  только
потом  стали  еще  впрягать  пару  цугом,  на  каждой  из
которых  сидели  мальчишки  форейторы,  коих  в  народе
называли  «фалаторами».  Многие  из  них,  по  свиде¬
тельству  Гиляровского,  и  жили  с  лошадьми,  на  конюш¬
не.  Кормились  мальчишки  чем  придется,  никто  о  них
не  заботился,  если  заводилась  копейка-другая  —  тог¬
да  лафа,  тогда  у  обжорных  баб  кусок  вареного  легкого,
или  осердия,  или  еще  чего,  что  нормальный  человек
и  есть  не  станет,  купить  можно.  Предел  мечтаний  —
дослужиться  до  кучера.  Работали  с  шести  утра  до
двенадцати  ночи  в  любую  погоду  —  под  открытым  не¬
бом,  верхами.  Ну  а  кучера  конок  —  народ  и  вовсе
особый  был,  относились  к  ним  с  уважением:  как-никак
человек  работает  с  техникой,  не  просто  извозчик.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 199
 Вид  на  начало  улицы  Воздвиженки  от  Ваганьковского  переулка.
Фотография  XIX  века.
 Но  дни  коночных  кучеров  были  уже  сочтены,  а  сама
конка  постепенно  откатывалась  в  прошлое,  станови¬
лась  преданием...
 На  вечерней  заре  XIX  века  раздался  в  Москве  пер¬
вый  трамвайный  звонок,  возвестивший  о  том,  что
явился  на  свет  божий  единственный,  неоспоримый
наследник  конки.  Надо  признать,  что  он  был  не  в  меру
нахальным.  И  сразу  начал  отвоевывать  у  своей  праро¬
дительницы  ее  достояние.  Уже  в  1895  году  в  Москве
начали  переделывать  линии  конки  под  электрическую
тягу,  и  первый  трамвай  с  веселым  трезвоном  покатил¬
ся  от  Страстной  площади  до  Петровского  парка  —  мимо
развеселого,  вечно  гудящего  «Яра»,  мимо  мельте¬
шащего  Александровского,  как  уже  назывался  тогда
Белорусский  вокзал,  в  райские,  загородные  кущи  ус¬
тремился  трамвай.  Вот  именно  трамвай  и  оказался  не¬
вероятно  живуч.

200
 Л.Б.  Репин
 Если  не  считать  двухэтажного  троллейбуса,  кото¬
рый  очень  недолгое  время  ходил  по  центру  Москвы
после  войны,  больше  всего  на  свете  из  транспорта
любил  я  трамвай.  Маршруты  его  по  Москве  были  тог¬
да  необыкновенно  длинны  и  порой  весь  город  пере¬
секали.
 С  трамваем  у  нас  в  детстве  были  связаны  два  раз¬
влечения,  и  оба  опасные.  Отчего-то  нам  нравилось
подкладывать  на  трамвайные  рельсы  медяки:  расп¬
лющенные  под  колесами,  они  в  наших  глазах  приоб¬
ретали  прибавочную  стоимость.  Для  этого,  однако,
необходимо  было  обладать  недюжинной  отвагой,  по¬
скольку  операция  совершалась  буквально  за  спиной
постоянно  бдящего  постового.  А  он,  прекрасно  зная
о  наших  намерениях,  хоть  и  стоял  спиной  к  нам,  глазом
косил,  пресекая  наши  неловкие  попытки  железной
рукой.  Но  и  в  случае  удачи  подобрать  расплющенную
монету  не  всегда  удавалось:  постовой  поспевал  к  ней
раньше  и  без  колебаний  реквизировал  то,  что  еще  не¬
давно  было  монетой.
 Было  и  еще  одно  дельце,  на  которое  решались  не
все.  Мы  считали,  что  оно  воспитывает  волю.  Надо
было  подловить  момент,  когда  в  одном  месте  сходи¬
лись  два  трамвая,  мчавшихся  навстречу  друг  другу.  Так
вот,  между  ними  надо  было  встать  и  переждать,  пока
в  лязге  буферов  и  колес  раскачивающиеся  от  быстро¬
го  хода  трамваи  пронесутся  мимо.  Смерчем  летел  пе¬
сок,  мелкие  камни  били  шрапнелью,  но  деваться  в  тот
момент  некуда  было.  Страшное  дело...  Зато  потом
каждый  вырастал  в  глазах  своих  и  товарищей.
 Сейчас  в  Москве  около  сорока  трамвайных  марш¬
рутов,  460  километров  путей.  Общая  тенденция  тако¬
ва,  что  пути  снимают,  маршруты  укорачивают.  Все  это

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 201
 делается  как-то  не  очень  аргументированно,  как  во
времена  конки,  когда  дам  «в  империалисты»  не  пус¬
кали.  А  трамвай  меж  тем  самый  экологически  чистый
вид  городского  транспорта  и  не  воет,  как  троллейбус,
напоминающий  полет  ведьмы  в  ступе.
 Нет,  трамвай  еще  поживет  бок  о  бок  с  нами.  И  спа¬
сибо  ему  за  то.  Любимый,  вагоноуважаемый...

ПОГЛАЗЕВ  НА  ВИТРИНЫ,
ПРОХОДИМ  МИМО
 Странно,  но  до  сих  пор  сохранилось  воспомина¬
ние  детства,  феерическая  картина:  старый,  до¬
военный  магазин  «Рыба»  на  Серпуховке.  Просторные
два  зала,  один  из  которых  походил  на  зоологический
музей,  поскольку  там  стояли  два  огромнейших  аква¬
риума,  в  которых  плавали  окуни  жирные,  карпы,  ше¬
велили  толстыми  усами  сонные  сомы...
 Рядом,  вдоль  стены,  возвышалась  «пирамида  Хе¬
опса»,  сложенная  из  консервных  банок  с  крабами.
Буквально  полмагазина  было  завалено  этим  деше¬
вейшим  деликатесом,  несмотря  на  сияющий  неоном
призыв  на  фасаде  здания:  «Всем  попробовать  пора
бы,  как  вкусны  и  нежны  крабы!»  И  тут  же,  за  гнутым
стеклом  витрины,  в  деревянных  бадейках  с  ушками
лучилась  рубиновым  светом  красная  икра,  отливала
перламутром  черная.  Чего  только  не  было  в  этом
магазине!  Страна  голодала,  а  в  столице  деликатесы
выставлялись  на  всеобщее  обозрение.  Иногда,  ко¬
нечно,  по  праздникам  покупали  мы  понемножку
чего-то...
 Потом  постепенно,  по  мере  укрепления  планово¬
го  хозяйства,  все  подевалось  куда-то.  Будто  осетро¬
вые  и  лососевые  вызывающе  прекратили  метать  икру
и,  возмутившись  бестолковщиной  и  воровством,  вок¬
руг  царившими,  и  вовсе  покинули  наши  воды.  И  на¬
долго.  Вспомните,  сколько  времени  пустовали  наши

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 203
 прилавки.  Мы  уж  думали,  что  теперь  всегда  —  только
так  и  будет...
 И  вдруг  словно  встряхнул  некто  скатерть-само¬
бранку  —  такое  изобилие  на  нас  посыпалось!  И  все
заграничное,  такое  красивое  —  впору  на  новогодние
елки  вывешивать.  А  вот  сказать,  что  всегда  вкусное,  —
вот  этого  не  скажешь.  Отнюдь  не  деликатесы.  Глядишь
на  эту  химическую  красоту  и  думаешь:  а  наше-то  где
достояние?  Неужто  все  промотали?
 Захожу  в  магазин  «Деликатесы»  на  Ленинском
проспекте  —  будто  в  давно  обещанном  светлом  буду¬
щем  оказался.  Или  за  порог  хорошего  магазина  попал.
От  гастрономических  ароматов  аж  в  глазах  поплыло...
А  может,  от  цен.  Угорь  копченый,  лосось,  форель  сла¬
босоленая,  ножки  свиные  заливные,  салями  из  индей¬
ки,  устрицы  всевозможные,  лягушачьи  лапки  —  прямо
оттуда  все,  из-за  бугра.  А  вот  и  крабы,  не  верю,  что  наши,
однако  наши.
 Ну  ладно,  думаю,  здесь  все  красноречиво,  понятно,
а  что  же  в  лучшем  московском  и  самом  знаменитом  из
всех  —  в  «Елисеевском»?  Помнится,  и  не  войдешь  —
сколько  народу,  и  внутрь  не  протолкнешься,  и  хвосты
такие,  что  к  прилавку  не  подберешься  —  часами  сто¬
яли  за  какой-нибудь  колбаской  простецкой  или  со¬
сисками...
 Был  в  Москве  кто-то  из  потомков  Елисеевых
и  вроде  бы  остался  доволен  состоянием  некогда  свое¬
го  магазина.  Зато  при  входе  появился  бронзовый  бюст
Григория  Григорьевича  Елисеева,  в  зале  портрет  его,
писанный  маслом,  висит  —  как  раньше,  часы  англий¬
ские  настенные  в  деревянном  футляре,  славящиеся
своим  бесшумным  ходом,  показывающие  всегда  одно
и  то  же  время.

204
 Л.Б.  Репин
 А  магазин  сам  ожил.  Товаров  множество,  цены  не
совсем  уж  убойные,  есть  даже  и  вовсе  божеские,
свободно  стало  здесь,  как  в  давнее  время,  когда  про¬
стецкий  народ  в  такой  магазин  робел  заходить.  А  на
открытие  магазина  в  1875  году  вся  Москва  устреми¬
лась  сюда  —  издали  хотя  бы  глянуть  на  чудо  такое.
Подобного  магазинного  великолепия  прежде  не  ви¬
дали  в  столице.  Сам  хозяин,  Григорий  Григорьевич
Елисеев,  стройный  блондин,  как  описывал  его  Гиля¬
ровский,  с  крестом  Владимира  на  шее  и  розеткой  фран¬
цузского  ордена  Почетного  легиона  в  петлице,  вышел
первых  гостей  встречать.  Не  в  каждой  европейской
столице  был  магазин  с  подобным  ассортиментом  гас¬
трономических  изделий  и  вин.  За  вина,  кстати,  Гри¬
горий  Григорьевич  и  получил  французский  орден:  за
коллекцию  выдержанных  в  собственных  подвалах
французских  вин,  завоевавшую  гран-при  на  междуна¬
родной  выставке.  А  подвалы  те  размещались  в  Италии,
Франции,  Испании  и  Португалии,  а  также  на  острове
Мадейра,  куда  вокруг  Европы  ходили  три  парусника,
принадлежавшие  папеньке  Григория  Григорьевича.

В  НЕСКУЧНОМ  СКУЧНО?
НИКОГДА!
 И  не  знаю,  веселились  ли  где-нибудь  еще  в  Моск¬
ве  так  широко  и  разгульно,  как  в  этом  доме-двор-
це  и  его  окрестностях.  В  самом  доме  стены  ходуном
ходили,  а  в  парке  деревья  выплясывали!  Со  всей  Мос¬
квы  стекался  любящий  гульнуть  люд  к  Нескучному
дворцу  и  Нескучному  саду:  знали,  что  здесь  и  выпить
нальют,  и  пожевать  что-нибудь  на  закуску  найдется.
А  уж  веселья  не  занимать  —  с  собой  не  принесешь,
другие  в  хороводы  утянут.  Знал  каждый  в  Москве:
граф  Алексей  Григорьевич  Орлов-Чесменский  широк,
хлебосолен,  готов  угощать  всякого,  и  за  то  любили  его
москвичи,  как,  наверное,  никого  из  сильных  мира  сего
не  любили.
 Нескучный  сад  на  окраине  столицы,  на  горе  по
берегу  Москвы-реки,  задумал  и  обустроил  граф  уже
под  занавес  своей  бурной  жизни,  исполненной  по¬
бед  на  полях  сражений  и  в  море,  а  также  и  в  будуарах
прекрасных  особ.  Да  что  уж  там  говорить  о  его  побе¬
дах,  ежели  сама  императрица  любила  его.  Впрочем,
не  только  Алексея  Григорьевича  любила  она,  а  еще
и  братьев  его.
 Сад  графа,  возникший  по  его  мановению,  явился
совершенно  необычайным  порождением  для  Моск¬
вы  того  времени.  Иностранцы  называли  столицу  ве¬
ликолепным  азиатским  городом,  жизнь  в  нем  текла
полусонно,  лениво  и  неторопливо  —  совсем  не  так,

206
 Л.Б.  Репин
 как  в  европейских  столицах.  А  с  Орловым,  в  тиши  Не¬
скучного  дворца  готовящимся  перейти  в  еще  более
тихий  мир,  вдруг  словно  что-то  случилось,  будто  по¬
следняя  волна  выметнула  его  на  самый  гребень:  вновь
пробудились  в  нем  задремавшие  было  жизненные
силы.  Вот  тогда  и  решил  он  в  дремучем  месте  очаг  ве¬
селья  разжечь.
 Посветлело  вокруг  после  расчистки  зарослей.
Протянулись  повсюду  дорожки  и  аллеи.  Кое-где  на¬
рочно  обнажили  вершины  холмов,  а  в  низинках  по¬
ляны  открыли.  И  еще  в  таком  неожиданном  месте  граф
устроил  ставший  знаменитым  во  всей  Москве  и  Пе¬
тербурге  Воздушный  театр,  вместо  разрисованных
декораций  живые  кусты  и  деревья  обрамляли  полу¬
кружие  сцены.  Орлов  велел  также  установить  в  раз¬
ных  местах  множество  памятников,  напоминающих
о  военных  победах  хозяина:  гуляй,  веселись,  да  толь¬
ко  не  забывай,  в  гостях  у  кого.
 Всяческие  павильоны,  беседки,  уютно  пристроен¬
ные,  впервые  отделали  березовой  корой,  и  были  они  так
хороши,  что  совершенно  поразили  воображение  ино¬
странных  гостей.  Но  более  всего  состоятельных  людей
привлекали  бега,  проводимые  впервые  в  Москве.
 Как  раз  против  дворца,  на  прямом  ровном  месте,
состязались  лошади  самых  знаменитых  пород,  в  коих
граф  большим  знатоком  считался,  его  собственный
конный  завод  знали  за  пределами  российской  окраи¬
ны.  Арабские  скакуны,  длинноногие  английские
лошади,  донские  и  уральские  рысаки  самых  лучших,
благородных  кровей  выходили  парадом  перед  Не¬
скучным  дворцом...
 Однако  на  гребне  волны  не  продержишься  долго,
даже  на  самой  высокой.  Вся  Москва  провожала  в  по¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 207
 следний  путь  Алексея  Орлова,  сотни  тысяч  людей  —
горожане,  крепостные  молились  за  его  души  упокой...
 Нескучный  сад  после  его  ухода  сразу  привял.
В  нем  появились  цыганские  таборы,  гуляки  самого
низкого  толка  —  и  тут  же  дурная  слава  за  садом  по¬
шла.  Огульное  пьянство,  драки,  бесчинства  всякие.
А  Воздушный  театр  все-таки  выжил  и  по-прежнему
привлекал  москвичей.  Летом  1830  года  Пушкин  его
посетил  и  был  приятно  удивлен  тем,  что  увидел.  И  от
театра  в  восторге  остался:  актеры  играли  среди  есте¬
ственных  декораций,  меж  живых  кустов  и  деревьев,
возле  беседок,  увитых  разноцветными  лентами,  в  ко¬
торых  по  вечерам  уединялись  влюбленные...
 После  войны  Нескучный  сад  казался  совсем  за¬
брошенным.  С  Серпуховки,  где  я  жил,  до  него  рукою
подать  —  минут  пятнадцать  пешочком,  и  нас  тянуло
туда,  словно  в  райские  кущи.  Совершенно  о  городе
там  забывалось.  Купались  мы,  загорали  на  полянах,
не  подозревая  о  том,  что  здесь  творилось  за  двести
лет  до  нашего  появления  в  жизни.  Нескучный  нам
достался  тихим,  покойным,  но  тем  и  влек  нас  к  себе.
Я  часто  уединялся  здесь  —  к  экзаменам  в  школе  го¬
товился  и  первых  в  жизни  приключений  искал.  Так
и  остался  этот  сад  родным  для  меня  навсегда.
 Мне  всегда  казалось,  что  Нескучный  особенно
притягателен  своими  рощами,  привольно  разбросан¬
ными  по  холмам  и  оврагам.  Старые-престарые  липы,
береза,  дуб,  клен,  черный  ольшаник,  а  в  местах,  где
родники  выбиваются  к  свету,  возле  прудов  и  боло-
тец  —  травы,  которые  и  не  в  каждом  лесу  найдешь:
ожика  волосистая,  папоротник,  пролесник,  хохлатка,
медуница,  купена  и  даже  ландыш.  Пройдитесь  не¬

208
 Л.Б.  Репин
 спешно  ранним  утром  в  Нескучном  —  и  белку  увиди¬
те,  и  зеленую  пеночку,  и  дроздов.  Тут  и  соловья  мож¬
но  услышать,  и  зорко  поглядывающего  с  вершины
дерева  сокола-чеглока  увидеть.  Сами  по  себе,  к  счас¬
тью,  птицы  и  звери  живут.  Что  им  наши  проблемы.
 Тропинки  в  Нескучном  сходятся  и  взлетают  на
вершины  холмов  и  разбегаются  или  на  дно  оврага  ска¬
тываются.  Кстати,  самый  глубокий  в  Москве  овраг  —
Андреевский,  названный  так  по  имени  бывшего
Андреевского  монастыря,  здесь  же,  в  Нескучном.
Иногда  тропинки  выводят  на  асфальтовые  аллеи,  на
которых  встретится  и  молодая  мамаша  с  коляской,
и  дед  с  внуком  или  пара  стремительных  девушек
с  рюкзачками  за  спиной  на  роликовых  коньках.
 А  у  подножия  Нескучного  плещется  мелкой  ря¬
бью  Москва-река.  Парапета  здесь  нет,  и  можно  сесть
 Нескучный 	(Александрийскдворец.
 С  картины  неизвестного  художника,  1850-е  годы

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 209
 так,  что  ноги  в  воде  окажутся.  Здесь  любят  коротать
время  пенсионеры  —  кто  на  стульчике  раскладном,
кто  просто  на  ящичке  —  сидят  и  смотрят  в  простра¬
ции  на  недвижные  поплавки.  Но  рыба  ловится.
 Треволнения  жизни  обошли  Нескучный  дворец,
и  былое  свое  великолепие  он  почти  целиком  сохра¬
нил.  Уже  более  шестидесяти  лет  как  здесь  Президиум
Академии  наук  поселился,  а  ученые,  как  известно,
народ  аккуратный,  в  истинных  ценностях  толк  пони¬
мающий.  Сохранилась  не  только  планировка  парадных
комнат  на  втором  этаже,  но  и  их  отделка  —  роспись,
лепнина  и  двери  роскошные  —  двустворчатые,  высо¬
ченные.  Воистину  царский  дворец!  Жаль  только,  не
увидеть  простому  смертному  всей  этой  красоты.  Обе¬
регается  она  как  редкая  драгоценность,  и  с  улицы  гла¬
зеть  на  нее  не  пускают,  экскурсий  не  водят  —  сами  как
скупые  рыцари  наслаждаются.  Скорее  всего,  и  при¬
выкли  давно,  ходят  мимо  и  не  замечают...
 А  построен  был  дворец,  между  прочим,  не  для  бра¬
тьев  Орловых.  Прокофий  Демидов  как  увидел  это  изу¬
мительное  место  с  крутым,  живописнейшим  спуском
к  Москве-реке,  так  сразу  и  влюбился  в  него.  Он  мог
себе  позволить  на  пустом  месте  город  выстроить,  но
решил  дворцом  ограничиться.  В  1756  году  архитек¬
тор  П.  Пест  уже  закончил  строительство  и  нанизал
еще  одну  жемчужину  на  ожерелье  нашего  древнего
города,  и  теперь  сияет  она.  Через  полтораста  лет
император  Николай  I  купил  дворец  у  орловских
наследников  и  несколько  перестроил  его.  Однако  ар¬
хитектор  Е.  Тюрин  бережно  отнесся  к  дворцу.  В  ос¬
новном  остался  он  таким  же,  как  и  был.  И  боковые
флигели  сохранились  —  кавалерский  и  фрейлинский
корпуса  («Мальчики  налево,  девочки  направо,  оста¬

210
 Л.Б.  Репин
 новка  очень  короткая!»).  Остался  кухонный  корпус,
манеж,  ванный  и  охотничий  домики.  Так  умело  уст¬
роено  все,  в  ландшафт  окружающий  вписано,  что  и  не
замечаешь,  как  мимо  идешь.
 Обратите  внимание  на  чудный  фонтан  перед  двор¬
цом.  Это  работа  знаменитого  И.П.  Витали  —  его  же
фонтан  и  напротив  Большого  театра.  А  этот  с  Лубян¬
ской  площади  еще  до  войны  сюда  перенесли,  чтобы
на  его  месте  водрузить  фигуру  Железного  Феликса,
которую  решили  ваять  из  камня  —  камень  долговеч¬
ней,  надежнее.  Однако,  как  известно,  и  камень  не  вы¬
стоял,  главного  чекиста  страны  ленинского  призыва
в  годы  перестройки  удалили  с  площади.  А  вот  созда¬
ние  Витали  —  стоит,  ничего.  И  при  добром  к  нему  от¬
ношении  вечно,  пожалуй,  будет  стоять,  потому  что,
по  сути,  —  вечное.

НЕДОСТРОЕННАЯ
ГРОМАДА  МИЛОСЕРДИЯ
 Открываю  некогда  страшную  тайну  об  этом  гро¬
маднейшем  здании  в  самом  центре  Москвы  на
набережной  вроде  бы,  а  на  самом  деле  как  бы  от  на¬
зойливого  взгляда  в  стороне...  Это  здание  Военной
академии  имени  Дзержинского...  Когда-то  секретней¬
шей  из  всех  наших  академий.
 На  самом  деле  это  Академия  ракетных  войск.  Но  до
девяностого  года  это  содержалось  в  наистрожайшем
секрете.  Если  кто-то  из  академии  ехал  на  испытания,
цель  командировки  обозначалась  непроходимо  ту¬
манно:  «Такой-то  отправляется  туда-то  на  испытания
(далее  пропуск)...»  И  только  потом  от  руки  вписы¬
валось,  на  какие  именно  испытания.  Чтобы  лишняя
машинистка,  кстати  многократно  проверенная,  общу-
панная  со  всех  сторон,  о  той  страшной  тайне  не  про¬
ведала  и  в  минуту  женской  слабости  врагу  о  том...
 Между  тем  это  совершенно  замечательная  ака¬
демия.  Какая  нынче  армия  без  ракетных-то  войск.
Отсюда  еще  в  сорок  первом  году  уходили  на  фронт
командиры  первых  «катюш»,  здесь  готовили  и  гото¬
вят  великолепных  специалистов.  Из  этих  стен,  кото¬
рые,  как  в  сказке,  и  за  три  дня  не  обскакать,  вышли
наши  знаменитые  маршалы,  герои,  крупные  ученые,
изобретатели.  Сейчас  здесь  работают  около  80  докто¬
ров  наук  и  с  полтысячи  кандидатов  —  таков  научный
потенциал  академии.

212
 Л.Б.  Репин
 А  вот  и  совсем  уже  удивительное:  до  всех  своих
неповторимых  перевоплощений,  которые  зданию
этому  довелось  пережить,  на  том  самом  месте,  где  воз¬
двигнуто  оно,  еще  при  Федоре  Ивановиче,  последнем
русском  царе  из  династии  Рюриковичей  (1557—1598),
располагался  главный  в  Москве  Гранатный  двор,  где
хранили  порох,  ядра  и  прочие  артиллерийские  при¬
пасы.  Место  наиудобнейшее:  под  самым  боком
у  Кремля,  но  и  в  стороне,  на  пустыре  огромном,  —
возле  устья  Яузы  при  впадении  ее  в  Москву-реку.
Ежели  рванет,  не  дай  Бог,  то  только  аукнется,  благо
жилья  поблизости  нет.
 А  еще  раньше  на  этом  низменном  месте,  заливае¬
мом  вешними  водами,  при  великом  князе  московском
Василии  Ивановиче  (1479—1533)  был  сад,  называе¬
мый  Васильевским  садом  или  лужком.  Так  долго  счи-
 Воспитательный  дом.  Фотография  XIX  века

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 213
 талось,  пока  не  выкопали  в  старых  книгах,  что  сад  раз¬
вела  здесь  Елена  Глинская,  маменька  Ивана  Грозного.
 Сад  стал  знаменитым  не  только  в  Москве,  но  и  во
всей  России  благодаря  юродивому  Василию  Блажен¬
ному,  избравшему  его  местом  своего  обитания.  Была
у  него  тут  какая-то  хибара,  куда  он  удалялся  с  папер¬
ти  Божьего  храма,  носящего  его  имя  в  народе,  именно
здесь  он  встречался  с  людьми,  приезжавшими  искать
его  благословения  из  самых  дальних  концов  россий¬
ских.
 Ну  а  еще  позже,  при  Екатерине  Великой,  здесь
отгрохали  этот  огромнейший  дом,  который  если  и  сей¬
час  громадным  кажется,  то  только  гадать  можно,
каким  необъятным  воспринимался  он  в  далекие  те
времена.
 Итак,  Воспитательный  дом,  самый  громадный  дом
во  всей  старой  Москве.
 Придумал  создать  такой  дом  Иван  Иванович  Бец¬
кой  —  сын  князя  Трубецкого  и  шведской  графини,
видный  государственный  деятель  эпохи  Екатерины
и  президент  Российской  академии  художеств.  И  вот
для  чего  замышлялся  Императорский  Воспитатель¬
ный  дом:  «Для  приносимых  детей  и  госпиталь  для
бедных  родительниц  в  столичном  городе  Москве».
Проще  говоря,  для  сирот.
 Местечко  для  сего  грандиозного  дома  Бецкой  дав¬
но  присмотрел  и  в  своей  подробнейшей  записке  на
имя  государыни  просил  передать  для  строительства
это  казенное  место  и  отдать  примыкающую  к  нему
часть  стены  Белого  города.  Зачем  та  стена,  казалось
бы,  но  Бецкой  был  человеком  расчетливым:  пре¬
восходный  камень  стены,  о  который  само  время  дро¬
билось,  он  задумал  употребить  в  сооружении  дома.

214
 Л.Б.  Репин
 Составил  смету  он  и,  видимо,  ужаснулся:  денег  на  та¬
кое  здание  несметно  потребовалось.  Казна,  конечно
же,  могла  потянуть,  но  при  этом  пришлось  бы  забро¬
сить  всякое  другое  строительство,  потому  и  открыли
добровольный  сбор  по  всем  церквам  России.  Импе¬
ратрица  пример  подала:  внесла  крупный  единовремен¬
ный  взнос  и  повелела  ежегодно  выдавать  немалую
сумму  из  своих  так  называемых  «комнатных»  денег.
Без  булавок  она  себя,  само  собой,  не  оставила,  но  жест
был  красивый  и  щедрый,  надо  признать.
 Пожалуй,  никто  из  именитых  людей  после  такого
примера  в  стороне  не  остался  —  все  деньги  жертвова¬
ли.  Даже  из-за  границы  понемногу  слали,  и  первым,
кто  откликнулся,  поддержал  благородный  русский
порыв,  был  Дени  Дидро.  Ну  а  «более  всех»  отстегнул
Прокофий  Демидов  —  любили  Демидовы  широкие  же¬
сты  и  щедрость  проявляли  временами  неслыханную.
А  Прокофий  еще  и  капризами  своими  прославился,
причудами  непредсказуемыми.  Узнав,  что  опекунский
совет  дома  остро  нуждается  в  деньгах,  пообещал  выде¬
лить  их,  а  потом  взял  да  и  послал  каждому  члену  сове¬
та  по  скрипке.  А  денег  —  шиш.
 Закладка  дома  состоялась  в  день  рождения  Екате¬
рины  под  грохот  пушек  и  гром  оркестров.  В  первый
заложенный  камень  вставили  медную  скрыню,  внут¬
ри  свинцом  выложенную,  «с  монетами  всякого  зва¬
ния  и  металла,  ныне  в  России  употребляемыми»,
а  также  две  медные  доски  с  записями  на  русском
и  латинском  даты  закладки.  Михайло  Ломоносов  по
сему  случаю  даже  одой  разразился  —  вот  сколь  значи¬
мо  было  для  России  строительство  Воспитательного
дома.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 215
 Нынче,  со  стороны  Китайгородского  проезда,  на
стене  дома  висит  мемориальная  доска,  на  которой
значится,  что  автором  проекта  был  известный  рус¬
ский  архитектор  К.И.  Бланк.  Но  это  не  так.  Бланк
получил  уже  готовый  проект  и  руководил  строитель¬
ством  первое  время,  а  кто  проект  создал  —  утерялось
во  времени.  Предполагается,  что  и  Василий  Баженов,
и  Матвей  Казаков  над  проектом  работали,  да  только
отвергнуты  были  они,  и  что  другой  известный  зод¬
чий  Ю.  Фельтен  в  разработке  участвовал,  а  позже  —
и  Яков  Ананьин.  Ясно,  что  не  одною  рукой  Воспита¬
тельный  дом  вычерчивался.
 Строительство  главного  здания  было  поручено
Прокофию  Демидову,  в  расчете  на  то,  что  как  собран¬
ные  деньги  иссякнут,  он  станет  потихонечку  свои
подсыпать.  Демидов  нагнал  на  гигантскую  стройку
своих  не  слишком  умелых  крепостных,  и  они  там  та¬
кого  наклали,  что  все  пришлось  разбирать  и  заново
строить.  А  потом  ему  и  вовсе  надоело  это  занятие,
что,  собственно,  вполне  можно  было  бы  и  предполо¬
жить  —  никогда  Прокофий  одним  делом  долго  не  за¬
нимался:  быстро  остывал  и  на  другое  кидался.  Даже
собранные  деньги  он  ухитрился  куда-то  спустить,
вместо  трех  лет  затянул  долгострой  на  десять,  да
и  то  всего  не  построил.  Осталась  громада  незавер¬
шенной...
 Но  брошенных  ребятишек  дом  и  в  недостроенном
виде  стал  принимать.  И  перед  родительницами  бед¬
ными  двери  открыл  —  все,  как  задумывалось.  Жизнь,
по  правде  сказать,  здесь  совсем  несладкой  была:
в  отдельные  годы  смертность  новорожденных  до
80  процентов  доходила.  Из-за  отсутствия  денег  и  со¬
держание  соответствующим  образом  складывалось.

216
 Л.Б.  Репин
 Хотя  опекунский  совет  и  изощрялся,  как  мог:  добил¬
ся  даже  привилегий  на  печатание  игральных  карт  на
всю  Россию.  Никто  больше  таким  правом  в  то  время
не  обладал.  Благодаря  этому  дому  и  набережная  Мос-
квы-реки  впервые  камнем  оделась.
 Помимо  Ломоносова,  дом  воспевали  и  другие
наши  великие:  уж  больно  огромен,  никак  вниманием
не  обойти!  Писал  о  нем  Паустовский,  и  Ильф  с  Пет¬
ровым  от  души  повеселились  над  его  коридорами,
только  на  одном  этаже  достигавшими  полкилометра
длины.
 В  советское  время  Воспитательный  дом  дострои¬
ли  все-таки.  По  первости  здесь  открыли  Дворец  тру¬
да  со  своей  радиостанцией,  чуть  раньше,  по  традиции
видимо,  разместились  курсы  сестер-организаторов  по
охране  материнства  и  младенчества,  а  в  1938  году
сюда  въехала  академия.  Точно  известно,  что  предше¬
ственник  Берии  Ежов  ездил  по  Москве,  выбирая  для
академии  здание.  Увидел  Воспитательный  дом  —
и  пальцем  ткнул.  В  неслыханно  короткий  срок,  за  пять
дней,  чтобы  не  прерывать  учебный  процесс,  перееха¬
ла  академия  из  Ленинграда...  И  все,  затворились  сек¬
ретные  двери.
 Впрочем,  иначе  и  быть  не  могло.

ХИТРОВАНЦЫ  ЗНАЛИ,
ГДЕ  НАДО  ЖИТЬ
 Низкий  сырой  туман  стлался  от  Яузы  под  ноги,  раз¬
мывая  очертания  убогих  домов,  обступивших
небольшую  грязную  площадь.  Лишь  кое-где  сквозь
липнувшее  покрывало  виднелся  желтеющий  прямо¬
угольник  окна  или  —  на  мгновение  —  свет  приоткрыв¬
шейся  двери.  Голоса  звучат  глухо,  размыто.  Иногда
слышатся  чьи-то  шаги,  и  из  тумана  является  ша¬
тающаяся  фигура.  Потом  доносится  звук  падения,
сдавленный  крик.  Споткнувшись  о  пьяную,  тщетно
силящуюся  подняться  женщину,  Глеб  Иванович
Успенский  сильнее  сжимает  локоть  Гиляровского
и  умоляюще  просит:  «Ради  Бога,  Владимир  Алексее¬
вич,  уйдемте  скорее  отсюда...  Это  ужасно,  ужасно...»
Но  нет,  Гиляровский  дальше  уводит  товарища:  напро¬
сился  своими  глазами  увидеть  Хитровку,  значит,  тер¬
пите,  сударь.
 И  теперь  я  стою  на  том  самом  месте  —  на  перекре¬
стье  Подколокольного  и  Петропавловского  переул¬
ков,  что  в  районе  Солянки,  и  думаю  вот  о  чем.  Какой
тихий,  покойный  закуток  в  центре  Москвы...  и  какая
бурная,  ни  на  какую  другую  не  похожая  жизнь  цари¬
ла  здесь  во  второй  половине  XIX  века.  Да  еще  и  в  на¬
чале  прошлого.  Несколько  десятилетий  обреталась  на
этом  месте  Хитровка,  копошившаяся  незаметной  для
Москвы,  но  жуткой  жизнью  трущоб.  Люди  тут  рож-

218
 Л.Б.  Репин
 дались  и  умирали,  не  выходя  за  пределы  мрачного  зло¬
вонного  царства...
 Но  что  это  за  проклятущее  место?  И  почему  прозы¬
валось  Хитровкой?  Если  пойти  по  Солянке,  свернуть
в  Подколокольный  переулок  и  по  нему  подняться,  то
справа  непременно  увидите  коротенький,  кривой  пе¬
реулочек  —  Певческий.  Он  выходил  на  безобразный
пустырь,  изборожденный  оврагами,  заросшими  ли¬
хим  бурьяном  и  напоминавшими  скорее  таежные  деб¬
ри,  нежели  центр  Москвы.  Издавна  обосновался  здесь
бродяжий  притон,  где  прятались  беглые  арестанты
и  всякий  бездомный,  пропащий  люд.  И  тем  не  менее
именно  здесь  обустроился  генерал-майор  Николай
Захарович  Хитрово,  который  еще  в  1823  году  приоб¬
рел  сей  отвратительный  кусок  земли  с  намерением
привести  его  в  порядок  и  устроить  тут  рынок.
 Генерал  обосновался  на  пустопорожнем  месте  по-
хозяйски:  поставил  два  дома,  конюшни,  погреба,  под¬
валы,  пристроил  и  свою  многочисленную  дворню.
Получилось-то,  вообще  говоря,  бог  знает  что  —  двор
не  двор,  усадьба  не  усадьба,  а  скорее  просто  застроен¬
ное  огромное  пространство,  где  после  смерти  Нико¬
лая  Захаровича,  между  прочим  зятя  М.И.  Кутузова,
и  возник  Хитров  рынок.
 А  дом  генерала  купил  богатый  инженер  вместе
с  необустроенной  частью  дикого  пустыря,  облюбован¬
ного  бездомными  бродягами.  Новый  хозяин  пустил
бывший  генеральский  дом  под  ночлежки:  дело  доход¬
ное  и  отнюдь  не  хлопотное.  И  слава  Хитрова  рынка
как  самого  опасного,  гиблого  места  в  Москве  только
упрочилась.  Десятки  лет  москвичи  стороной  обходи¬
ли  его,  а  городские  власти,  Дума,  печать,  менявшиеся
генерал-губернаторы  все  это  время  без  конца  при¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 219
 нимали  какие-то  меры,  решения,  пытаясь  покончить
с  Хитровкой.  Не  получалось  никак.  Уж  слишком  глу¬
бокие  корни  пустила  она,  слишком  укоренилась  в  со¬
знании  несчастных  ее  обитателей,  что  нет  для  них  на
земле  места  надежнее  и  лучше.  А  меж  тем  вплотную,
буквально  вокруг,  расселились  богатейшие  москов¬
ские  люди  —  построил  дворец  Савва  Морозов,  купцы
Корзинкины,  Хлебниковы,  Расторгуевы  и  многие
другие.  Им  тоже  не  нравилось  сильно  несущее  помой¬
кой  соседство,  но  и  они  сделать  ничего  не  смогли.
В  Москве  всегда  удивительным  образом  уживалось
рядом  несовместимое.
 Хитрое  рынок  в  начале  XX  века

220
 Л.Б.  Репин
 Свой  особенный,  трущобный  уклад  жизни  сложил¬
ся  и  правил  на  Хитровом  рынке.  Дети,  рождавшиеся
здесь,  неизбежно  становились  ворами  и  нищими,  де¬
сяти—двенадцатилетние  девочки  —  проститутками.
Взрослых  проституток  так  и  звали  по  всей  Москве
«хитровками».  Помню,  моя  бабушка,  жившая  в  районе
Солянки,  так  называла  женщин,  которые  ей  отчего-
то  не  нравились,  особенно  если  одеты  были  неряш¬
ливо.  «Ну  что  ты  как  хитровка  ходишь?»  —  говорила
она,  однако  упорно  отказывалась  объяснить  значение
этого  загадочного  для  меня  термина.  Видимо,  она  не
давала  никаких  пояснений  из  желания  оберечь  мою
девственную  в  то  время  нравственность.  А  слово  это
вошло  в  московский  быт  и  долго  еще  жило,  как  «хит¬
рован»  и  «хитрованец»,  —  все  родом  отсюда,  из  тех
забытых  трущоб.  Как,  кстати,  и  «оголец»:  действитель¬
но  жили  на  хитровке  вконец  обнищавшие,  которым
и  тело-то  прикрыть,  кроме  драного  исподнего,  нечем
было,  —  их  называли  «огольцами».  Жили  они  мел¬
кими  грабежами:  наскакивали  скопом  на  случайно
забредшую  в  их  владения  жертву  и  вмиг  догола  раз¬
девали.
 Гиляровский  в  тех  лабиринтах,  черных  коридо¬
рах,  не  знавших  ни  божьего  света,  ни  света  свечи,  был
хорошо  известным,  вроде  как  и  своим  человеком.  Его
не  боялись  и  уважали,  не  прятались  с  его  появлением
и  никогда  ничем  не  угрожали.  Возможно,  еще  и  по¬
тому,  что  кулачищи  его  сами  по  себе  определенной
аттестацией  обладали.  Вот  и  вник  он  в  ту  подполь¬
ную,  исполненную  ужасов  жизнь  как  никто  другой
до  и  после  него.  И  описания  Хитровки  оставил  та¬
кие,  что  поневоле  его  глазами  видишь  ту  ушедшую
жизнь.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 221
 Вот  торговки  сидят,  «эти  уцелевшие  оглодки  жиз¬
ни»,  грязные,  засаленные  —  сидят  на  горшках,  чтобы
содержимое  не  остыло,  согревая  его  вовсе  не  теплом
своей  души,  а  кое-чем  более  прозаическим.  А  если
дождь,  поднимают  сзади  подолы  и  натягивают  на  го¬
ловы.  Зазывают  они  нищих  своих  покупателей,  пред¬
лагают  лапшицу,  студень  бог  знает  за  копейки  какие.
 А  вот  босой  и  почти  совершенно  раздетый  сапож¬
ник  забивает  в  подметку  деревянные  гвозди.  Ему  из
конуры  своей  и  выйти  не  в  чем  —  все  пропито.  Насту¬
чит  молотком  себе  на  бутылку  и  тем  счастлив  вполне.
Во  всяком  случае,  другой  жизни  и  не  представляет.
 На  Хитровке  в  ожидании  найма.
Фотография  начала  XX  века

222
 Л.Б.  Репин
 Многие  из  приятелей  Владимира  Алексеевича
упрашивали  его  показать  им  Хитровку,  но,  посколь¬
ку  зрелище  не  для  слабонервных,  он,  как  правило,
всем  отказывал.  А  Глеба  Успенского  все  же  повел.
Популярнейший  на  Хитровке  трактир  «Каторга»
ему  показал,  где  поножовщина  —  дело  такое  же  обыч¬
ное,  как  беспробудное  пьянство,  и  в  трактир  «Си¬
бирь»  сводил,  где  с  ходу  на  драку  нарвались  и  где
пьяные  бабы  неизвестно  откуда  на  них  вывалива¬
лись.  Глеб  Иванович  шептал  в  растерянности:  «И  это
перл  творения  —  женщина...»  И  по  «Кулаковке»  —
ряд  ночлежных  домов,  куда  и  полиция  не  смела  по¬
казываться  и  где  даже  днем  опасно  было  ходить,  тоже
ему  представил.  Успенский  и  не  думал,  что  на  свете
существует  такое...
 «Рассадник  преступности  и  бандитизма»  со  всей
революционной  решительностью  —  одним  массиро¬
ванным  ударом  был  ликвидирован  в  1923  году.  Хит-
ровскую  площадь  и  одноименный  переулок  так  же
решительно  переименовали  в  честь  великого  проле¬
тарского  писателя.  Правда,  ненадолго:  теперь  назва¬
ния  вернулись  на  круги  своя.
 Обошел  я  все  переулки  и  все  дворы,  где  когда-то
царила  Хитровка.  Ничто  теперь,  кроме  названий,
о  ней  не  напомнит.  Наткнулся  на  старый,  вконец  заб¬
рошенный  и  разрушенный  дом:  кровли  нет  и  в  помине  —
только  обнаженные  стены,  перекошенные  от  времени,
груды  битого  кирпича,  сквозь  которые  проросли  мо¬
лодые  деревца.  Бурьян  —  цветы  забвения.  Под  землей
сохранились  ходы  подвалов  —  мрачные  сводчатые
лазы  лабиринта.  Спустился,  полазил,  ничего  интерес¬
ного  не  нашел.  Выбравшись,  увидел  мальчишку  лет
двенадцати,  греющегося  на  солнце.  Рядом  —  драные

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 223
 ботинки,  мешок  с  вещицами.  Увидел  меня,  внезапно
из-под  земли  возникшего,  и  тут  же,  подхватив  свои
обноски,  исчез  за  горой  мусора,  зашуршал  где-то  вни¬
зу.  Похоже,  живет  здесь.
 Я  искал  этот  дом  —  знал,  что  именно  в  нем  поме¬
щался  один  из  домов  терпимости  Саввы  Морозова.
Нашел.  Отыскал  и  бронзовую  мемориальную  доску
на  нем:  «Памятник  архитектуры.  Охраняется  государ¬
ством»...

ЭХ,  ЗАСТОЛЬЕ-РАЗНОСОЛЬЕ!
 Славное  это  дело  —  после  трудов  праведных,  ког¬
да  на  душе  легчает  от  осознания  сделанного,  или
в  праздник  какой  —  за  столом  да  в  хорошей  компании
предаться  веселью.  Час  потехи,  всегда,  во  все  времена
людей  объединяющий!
 А  интересно  бы  вспомнить,  как  пили-ели  наши
деды.  Именно  деды,  поскольку  издревле  на  Руси
изощренная  объедаловка  считалась  истинно  мужским
занятием.  Вот  и  любопытно  было  бы  помянуть  их  по¬
беды,  кои  они  за  столом  одерживали.  Да  уж,  есть  что
тут  вспомнить.  И  сравнить:  не  тонка  ли  у  нас  кишка
против  ихней?  А  если  бы  мы  могли  за  один  стол  ря¬
дом  с  ними  усесться  —  чья  бы  взяла?  И  еще,  самое
главное:  не  забыли  ли  нынешние  повара  секретов  раз¬
носолов  русской  кухни  своеобразной,  не  похожей  ни
на  какую  другую?
 Спасибо  Владимиру  Алексеевичу  Гиляровскому,
оставил  нам  множество  описаний  всевозможных  за¬
столий  в  старой  Москве.  Есть  с  чем  сравнить.
 Познакомился  я  как-то  с  мадам  (или  —  товари¬
щем?)  Чан  из  Пекина,  приехавшей  в  Москву  нароч¬
но  для  того,  чтобы  изучить  рецептуру  русской  кухни,
с  тем  чтобы  —  елико  возможно  —  распространить  ее
в  Китае.  Оказывается,  есть  такой  интерес.  Более  все¬
го  мадам  Чан  интересовал  секрет  производства  наших
пельменей,  на  дегустации  которых  мы  и  познако¬
мились.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 225
 Ели  мы  тогда,  ели,  но  перешибить  сибирских  куп¬
цов,  в  Москве  загулявших,  даже  и  не  пытались:  по
свидетельству  Гиляровского,  двенадцать  человек
умяли  2500  штук  пельменей  —  мясных  и  рыбных  со
всякими  травами,  фруктовых,  что  подавали  в  розо¬
вом  шампанском.  И  все  это  именовалось  в  меню  как
«Обед  в  стане  Ермака  Тимофеевича».  Уж  и  не  знаю,
где  Тимофеич  розовое  шампанское  в  сибирской  глу¬
ши  добывал...
 Конечно,  каждый  человек  ест  не  только  по  своему
вкусу,  но  и  по  своим  возможностям.  Извозчики,
к  примеру,  облюбовавшие  в  Столешниковом  переул¬
ке  дешевое  заведеньице,  на  широком  и  длинном  «кат¬
ке»  —  столе  находили  привычную  и  любимую  еду  —
всяк  для  себя:  требуху  с  огурцами,  жирную  сомовину,
косточки  мозговые  с  разваренным  мясом,  горячие
ситнички.  Всем  была  доступна  такая  еда.  А  люди  уже
со  средним  достатком  предпочитали  «Арсентьича»,
что  в  Черкасском  переулке,  напротив  Лубянки.  Тут
тоже  только  русская  еда  готовилась,  а  более  всего  сла¬
вилось  это  место  щами  с  головизной,  о  которых  по
всей  Москве  слава  гуляла.
 У  богатых  выбор  был,  само  собой,  пообширнее.
У  именитых  людей  в  выбранном  месте  всегда  личный
столик  имелся,  и  никого  другого  за  него  не  сажали:
постоянный  клиент,  да  богатый  вдобавок,  —  ради  него,
если  требовалось,  могли  бы  на  уши  встать.  Особенно
ради  такого,  как  известный  московский  миллионер
купец  Иван  Васильевич  Чижев.
 Приходил  он  в  заведение  Тестова  «Большой  Пат-
рикеевский»,  и  тут  уж  знали,  что  после  чего  ему  по¬
давать.  Поначалу  порцию  холодной  белуги,  икру,  две
тарелки  ракового  супа,  селянки  из  почек  с  двумя  рас¬
 8  Рассказы  о  Москве  и  москвичах

226
 Л.Б.  Репин
 стегаями,  после  чего  подносили  жареного  поросен¬
ка,  телятину  или  рыбное  блюдо  —  по  сезону.  Летом,
к  примеру,  непременную  ботвинью  с  осетриной,  бе¬
лорыбицей  и  сухим  тертым  балыком.  Следом  —  не¬
изменную  сковородку  гурьевской  каши.  Иногда
Иван  Васильевич  заменял  расстегаи  байдаковским
пирогом  —  необъятной  кулебякой  в  двенадцать  сло¬
ев,  где  была  и  налимья  печенка,  и  слой  костяных
мозгов  в  черном  масле.  Запивал  этот  огромный  ста¬
рик  ту  необозримую  снедь  белым  и  красным  вином.
Подремав  с  полчаса,  уезжал  домой,  а  вечером  про¬
должал  поглощать  еду  в  купеческом  клубе.  Притом
говаривал:  «По-русски  едим.  Зато  брюхо  не  болит,
по  докторам  не  мечемся,  полоскаться  по  заграницам
не  шатаемся».  И  до  преклонных  лет  дожил  уважае¬
мый  этот  обжора.
 А  ныне  что?  Что  нынешние  кулинары  могут  со¬
стряпать?  Чем  удивить?  Повезло  мне  в  поисках  отве¬
тов  на  эти  вопросы,  нашел  я  удивительного  мастера,
кормившего  буквально  из  своих  рук  многих  выдаю¬
щихся  людей  нашего  времени.  Владимир  Матвеевич
Островский  потчевал  королей  и  принцесс,  премьер-
министров  государств  и  лордов-спикеров  —  с  их  луч¬
шими  половинами  и  без  оных.
 Ресторан,  где  он  работал,  всегда  был  элитным,  пра¬
вительственные  делегации  часто  в  нем  принимали.
Блюда,  приготовленные  руками  Островского,  нахва¬
ливали  Индира  Ганди  и  ее  сын  Раджив,  Хуан-Карлос,
король  Испании,  премьер-министры  из  скандинав¬
ских  стран  и  многие  другие.  А  угощал  их  Островский...
исключительно  русской  едой.
 Телятиной  «Орлов»  с  острым  соусом,  пикантной
ветчиной  с  неповторимым  коньячным  соусом,  уткой

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 227
 «по-боярски»,  подаваемой  с  тушеными  яблоками
в  карамели,  с  пряностями  и  изюмом  —  все  из  духовки.
Или  —  карпом  по-русски,  без  костей,  выдержанным
в  молоке,  чтоб  не  оставалось  рыбного  духа,  и  пода¬
вался  он  с  гречневой  кашей  и  медом.  Или  —  щукой
и  судаком,  фаршированными  кнельной  рыбной  мас¬
сой  со  всевозможными  пряностями,  русской  дичью:
тетеревами,  глухарями  или  куропатками.
 Особо  готовилось  мясо  диких  животных  —  мари¬
нованная  оленина,  медвежатина  с  печеными  ябло¬
ками  и  обязательно  с  тушеной  капустой,  обильно
приправленной  изюмом.  А  более  всего  коронован¬
ные  особы  нахваливали  щи  суточные  со  снетком,
«блин  горелый»,  горячий,  подаваемый  с  русским
пломбиром,  и  кулебяки  всякие  —  мясные  и  рыбные...
 А  пили  что?  Ну,  само  собой,  водочку  русскую.
Были,  правда,  затруднения  в  этом  вопросе  —  в  годы
партийных  гонений  на  все  алкогольное.  Приходит
какой-то  премьер  и  просит  ко  всей  великолепной
этой  еде  водки  подать,  а  перед  ним  конфузливо  ру¬
ками  разводят:  Михаил  Сергеевич  и  Егор  Кузьмич
не  велят...  На  официальных-то  приемах  все  было,  ко¬
нечно.  Так  что  вы  думаете?  Заблаговременно  и  де¬
ликатно  предупрежденные  выдающиеся  деятели
тогда  выпивку  в  кейсах  с  собой  приносили.  Не  они
сами,  конечно,  а  сопровождающие  их  лица.  Эту  вод¬
ку  разливали  по  чайничкам  и  невозмутимо  на  стол
подавали.  Гости  восхищались  находчивостью  рус¬
ских,  так  ловко  преодолевающих  ими  же  самими  со¬
зданные  трудности.  Один  из  них  даже  сказал:  «Нет,
с  таким  народом  лучше  дружить,  чем  ссориться».
 И  я  целиком  с  ними  согласен.

ДЕЛО  О  ЛЮБВИ
 Страстной  бульвар  во  всем  Бульварном  кольце
старой  Москвы  особым  звеном  выделяется  —  по¬
жалуй,  самая  широкая  часть  в  кольце.  И  не  такой  уж
старый  он,  а  кажется,  всегда  был  здесь,  на  этом  месте.
А  нет,  только  в  1820  году  проложили  Страстной  на
месте  стены  Белого  города.
 В  любое  время  года  тут  хорошо:  летом  тенисто,
зимой  просторно,  по  осени  желтые  тополиные  лис¬
тья  пестрят  на  газоне,  навевая  легкую,  сухую  печаль,
а  весной  первая  зелень  старых  деревьев  радует  ожи¬
данием  близкого  лета...  И  запах  ее  —  дурманит...
 Когда  иду  по  Страстному  от  Тверской,  всегда  ста¬
раюсь  пройти  по  левой  его  стороне.  Тут  великолепный
дворец  Гагариных,  а  ближе  к  Малой  Дмитровке  —  дом
под  номером  9.  Здесь  жил  Александр  Васильевич  Су-
хово-Кобылин.  Непременно  о  нем  вспоминаю,  и  все¬
гда  оглянуться  что-то  подталкивает,  когда  прохожу
мимо  этого  дома.
 А  тут  иду  как-то  и  чуть  не  ахнул:  ни  следа  не  оста¬
лось  от  дома!  Снесли.  А  какой  дом-то  был...  И  жизнь
какая  в  нем  протекала...  Любовь  редкой  страсти,  хлад¬
нокровная  измена  и  —  гибель...
 «Да  и  в  самом-то  деле  —  была  ли  любовь?»  —  спра¬
шивают  еще  и  сейчас,  спустя  полтора  века  после  тех
событий,  всколыхнувших  и  ужаснувших  Москву,  где
и  без  того  никогда  спокойно  не  было.  «Какая  это  лю¬
бовь,  ежели  каждый  из  них  жил  своей  жизнью,  ни-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 229
 сколько  не  считаясь  друг  с  другом...  Потому  все  и  за¬
вершилось  трагедией...»
 Но  любовь  была.  Да  такая  сильная,  глубинная  лю¬
бовь,  которую  сразу  и  не  видно,  но  которая  не  умирает
и  по-настоящему  не  осознается,  покуда  не  случится
потеря  и  кто-то  из  любящих  не  останется  в  жизни
один.  Но  ведь  произошло  именно  так,  и  Александр
Васильевич  Сухово-Кобылин,  лишившись  Луизы,
только  тогда  понял  наконец,  что  значила  она  для  него.
 Они  познакомились  в  весеннем  Париже  в  1842  году.
В  каком-то  ресторане,  он  потом  и  не  помнил  в  каком,
внимание  его  привлекла  молодая  женщина,  белоку¬
рая,  с  ясными  голубыми  глазами,  прямым  изящным
носиком  и  нежной  линией  губ.  Она  была  не  одна:
рядом  сидела  некая  пожилая  особа  и  обе  они,  как  оп¬
ределил  наметанный  глаз  Сухово-Кобылина,  мягко
говоря,  отнюдь  не  принадлежали  к  высшему  свету.
 Он  поднялся,  с  бокалом  в  руке  подошел  к  их  столу,
представился  и  предложил  гост  за  прекрасных  фран¬
цузских  женщин.  Конечно,  он  угощал  их  шампанским.
Ему  —  25,  он  образован,  богат.  Луизе  Симон-Де-
манш  —  22,  жизненные  обстоятельства  вынуждают  ее
работать  швеей.  Он  добивается  разрешения  ее  прово¬
дить,  но  домой  его  не  приглашают  и  не  пускают:  ишь
какой  прыткий,  захотел  с  первого  разу...  Но  он  уже
знает,  что  в  следующую  встречу  Луиза  ему  уже  ни
в  чем  не  откажет.
 Кажется,  те  первые  парижские  встречи  их  обоих
глубоко  не  затронули,  но,  возвращаясь  в  Москву,  он
оставляет  Луизе  рекомендательное  письмо  к  одной
из  лучших  петербургских  портних,  француженке,
у  которой  одевались  его  мать  и  сестры.  И  еще  дает  не¬
много  денег  на  дорогу:  в  Петербурге,  конечно,  легче

230
 Л.Б.  Репин
 зарабатывать  на  жизнь,  чем  в  Париже,  да  еще  с  такою
рекомендацией.  А  она,  справедливо  решив,  что  еще
легче  и  разумней  обосноваться  в  Москве,  неподалеку
от  своего  покровителя,  в  Петербурге  не  засиделась
и  внезапно  в  самом  начале  зимы  к  вящей  радости  за¬
ждавшегося  Александра  Васильевича  оказалась  в  Мос¬
кве.  Вот  тут  он  и  понял,  как  страстно  ждал  ее,  —  он,
известный  по  всей  Москве  волокита,  за  которым  та¬
щился  шлейф  заслуженной  славы  сердцееда  и  поко¬
рителя  неприступных  женских  вершин.
 Александр  поселил  ее  в  милой  квартирке  на  углу
Тверской  и  Брюсовского  переулка,  в  десяти  минутах
ходьбы  от  себя,  поскольку  жил  в  недавно  купленном
доме  на  Страстном  бульваре  под  номером  9.
 Луизу  судьба  одарила  такою  улыбкой,  о  которой
можно  только  мечтать.  Сухово-Кобылины  знатны,
чертовски  богаты,  Александр,  ее  покровитель-возлюб¬
ленный,  хорош  собой,  умен  и,  помимо  того,  на  ее  имя
покупает  торговую  лавку  для  сбыта  шампанского,
которое  Сухово-Кобылины  сами  и  производят,  вы¬
деляет  своей  любимой  более  чем  достаточное  содер¬
жание.  Денег  у  него  бессчетно,  хотя  особенно  щедрым
его  вряд  ли  кто-либо  решился  бы  назвать.  Деньги  он
считал,  и  еще  как  считал!  Да  и  не  только  деньги:  как-
то  свою  кухарку  самолично  кулаками  так  отходил,  что
та  лишилась  сознания:  за  то,  что  сливок  перерасходо¬
вала  против  обычного.
 С  шампанским  дело  у  них  не  пошло:  скверное  по¬
лучалось,  мало  кто  решался  его  покупать,  а  вот  водоч¬
ка  шла  ничего,  жаловаться  не  приходилось.  Ну  и,  само
собой,  знаменитые  на  всю  Россию  металлургические
заводы  под  Муромом,  которыми  управлял  отец  Алек¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 231
 сандра  Васильевича,  составляли  главный  доход  семей¬
ства.
 Отношения  меж  молодым  дворянином  и  безвест¬
ной  французской  красавицей  по  тем  временам  носи¬
ли  самый  обычный  характер:  она  знала  свое  место,  на
большее  не  рассчитывала,  проявляла  даже  заботу
о  матери  и  сестрах  своего  возлюбленного;  те  прини¬
мали  эту  заботу,  отвечали  добрым  расположением.
Влюбленные  много  времени  проводили  вместе,  он
завтракать  и  обедать  к  ней  приезжал,  как  только  она
зазывала  запиской,  трепетно  готовилась  и  старалась
во  всем  угодить.  Ну  а  он  вел  светскую  жизнь,  куда
Луизе  был  вход  запрещен.  Восемь  лет  длилось  такое
согласие,  и  как  будто  Сухово-Кобылин  стал  поне¬
многу  тяготиться  верностью  и  преданностью  своей
возлюбленной.  У  него  появилось  другое  увлечение  —
молодая  Надюша  Нарышкина,  довольно  ветреная
супруга  князя  Александра  Григорьевича,  за  которого,
кстати,  ее  выдали  совсем  юной  девчонкой  и,  конечно,
не  по  согласию.  Свою  связь  с  Сухово-  Кобыл  иным  она
не  особо  скрывала,  хотя  приличия  они  вполне  соблю¬
дали.
 Но  как  же  Луиза  страдала,  узнав  об  измене  воз¬
любленного.  Еще  раньше  до  нее  доходили  подобные
слухи  —  о  прежних  его  увлечениях,  и  она  все  сносила,
полагая  мужскую  неверность  делом  житейским,  впол¬
не  обычным,  но  здесь-то  было  совсем  другое!  Теперь
чувства,  по  всему  судя,  были  серьезны.  А  коварная
Нарышкина  как-то  на  балу  в  своем  доме  заметила  на
улицу  Луизу,  стоявшую  среди  костров,  у  которых  гре¬
лись  в  зимнюю  ночь  кучера  и  лакеи,  и  глядевшую  на
окна  с  надеждой,  ожидающую  хотя  бы  мельком  уви¬
деть  Александра  Васильевича,  и  жестоко  наказала  ее.

232
 Л.Б.  Репин
 Нарышкина  увлекла  к  окну  Сухово-Кобылина,  рас¬
пахнула  створки  окна  и  впилась  поцелуем  в  губы
Александра  Васильевича.  Воистину  убийственно  ко¬
варство  женщины...
 Луизу  Симон-Деманш  нашли  с  перерезанным  гор¬
лом  лежащей  ниц  в  снегу  у  большой  дороги,  неподале¬
ку  от  Ваганьковского  кладбища  и  в  непосредственной
близости  от  Ходынского  поля  7  ноября  1850  года.
Приблизительно  там,  где  сейчас  станция  метро  «Ули¬
ца  1905  года».  Ее  не  ограбили:  серьги  с  бриллиантами
и  кольца  с  такими  же  камушками  были  при  ней.
На  богатую  одежду  также  не  покусились.
 Первое  подозрение  пало  на  Сухово-Кобылина.
Опостылевшая  любовница,  упреки,  сцены,  а  тут  —
другие  чувства,  другая  любовь...  Свет  тут  же  поверил
в  версию:  Сухово-Кобылина  не  любили  за  высокомер¬
ность,  надменность,  за  чрезмерную  жестокость  и  кру¬
тость  со  своими  дворовыми,  о  чем  в  Москве  знали  все.
К  тому  же  первый  досмотр,  произведенный  в  его  до¬
ме,  —  в  этом,  на  Страстном,  —  обнаружил  пятна  кро¬
ви  во  флигеле.  Сухово-Кобылин  возмущается  таким
подозрением  —  он  в  горе  и  вне  себя  от  потери  Луизы,
а  по  поводу  кровавых  пятен  лишь  пожимает  плеча¬
ми...  Но  его  все  равно  берут  под  арест.
 А  через  неделю  отпускают.  В  свете  судачат:  конеч¬
но,  откупился.  С  такими  деньгами-то!  То,  что  четверо
его  крепостных,  отданных  в  услужение  Луизе,  созна¬
лись  в  совершенном  ими  злодеянии,  тоже  в  расчет  не
берется:  и  их  подкупили.  Деньгами.  Угрозами  и  посу¬
лами  вынудили  взять  вину  на  себя.
 Ну  ладно,  оставим  пока  пересуды  те  в  стороне.
Повар  Луизы  Ефим  Егоров  и  кучер  Галактион  Козь-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 233
 мин  дали  показания,  как  и  почему  убили  свою  хо¬
зяйку.  И  еще  рассказали,  как  помогали  им  служанки
Симон-Деманш  —  Пелагея  Алексеева  и  Аграфена
Иванова.  Оказывается,  кроткая  с  возлюбленным  Лу¬
иза  была  со  своими  слугами  нещадно  жестока.  Она
зверски  их  избивала,  колотя  всем,  что  под  руку  под¬
вернется.  И  это  отнюдь  не  навет:  одна  из  служанок
перехватила  на  улице  самого  обер-полицмейстера
Москвы,  бросилась  перед  ним  на  колени  и  подала  бу¬
маги  с  жалобой  на  жесточайшее  рукоприкладство
француженки.  И  той  не  только  смириться  пришлось,
а  еще  и  выплатить  пострадавшей  10  рублей  серебром,
что  составляло  годовое  жалованье  дворовой,  которое
Луиза,  кстати  сказать,  не  считала  нужным  выпла¬
чивать.
 А  потом  сознавшиеся  в  убийстве  —  убили-то  по¬
тому,  что  не  могли  больше  терпеть,  —  отказываются
от  своих  показаний,  заявив,  что  пытками  из  них  вы¬
бивали  признание.  И  снова  Москва  возмущенно
вздохнула...
 Семь  муторных  лет  тянулась  судебная  волокита.
Теперь-то  ясно,  что  следствие  велось  из  рук  вон  пло¬
хо,  с  явными  натяжками  на  вину  Сухово-Кобылина.
Понятно  зачем:  судейские  рассчитывали  из  него  вы¬
тянуть  денег  —  да  и  тянули,  насколько  могли.  Потому
и  не  замечали  в  упор  ни  его  бесспорное  алиби,  ни  мно¬
жество  всяких  деталей,  говорящих  о  несомненной
вине  сознавшихся.  В  сентябре  1851  года  Сухово-Ко¬
былина  надворный  суд  оправдывает,  четверых  слуг
признали  виновными.  Однако  же  мнения  судей
разделились,  и  дело  передается  в  Сенат,  потом  —  в  Го¬
сударственный  совет.  Дело  направляется  на  новое
следствие.

234
 Л.Б.  Репин
 С  мая  по  ноябрь  1854  года  Сухово-Кобылин  про¬
водит  в  тюрьме,  хотя  временами  ему  разрешали
принимать  дома  гостей.  В  это  самое  время  он  пишет
замечательную  пьесу  «Свадьба  Кречинского»,  которая
сразу  ставит  его  в  один  ряд  с  Гоголем  и  Щедриным.
Только  в  конце  октября  1857  года  Государственный
совет  окончательно  оправдывает  великого  драматур¬
га  и...  всех  четверых  слуг  Симон-Деманш!  Поверить
невозможно,  но  это  так:  всех  четверых  отпустили  за
недостаточностью  улик...  при  их  полном  изобличении
своими  же  показаниями.
 Самые  разные  чувства  обуревают  Сухово-Кобы-
лина  все  это  время.  Он  в  гневе  на  несправедливое
к  себе  отношение,  он  в  ярости  на  судебных  вымогате¬
лей  и  крючкотворов,  на  их  бездушие  и  полное  отсут¬
ствие  здравого  смысла  во  многих  решениях  суда.
И  только  сейчас  он  понимает,  чего  лишился,  какого
человека  потерял,  как  до  сих  пор  он  любит  Луизу.
В  своих  дневниках  он  снова  и  снова  пишет  о  своей
возлюбленной.  Он  бесконечно  одинок  без  нее  и  не
находит  себе  покоя.  Он  обустраивает  в  своем  доме
комнату,  куда  собирает  все  ее  вещи,  и  они  приобре¬
тают  для  него  особый  смысл,  одному  ему  лишь  по¬
нятный.
 И  всю  жизнь  над  постелью  его  висел  писанный
маслом  портрет  возлюбленной.

С  САМОВАРОМ  НА  БОКУ
ПРИКАТИЛИ  МЫ  В  МОСКВУ
 Поистине  чудо  прикатило  в  Первопрестольную
16  августа  1851  года!  За  самоваром,  положенным
на  бок  и  поставленным  на  колеса,  с  невиданной  и  не¬
слыханной  скоростью  в  15  верст  в  час  неслись  чере¬
дою,  прицепленные  друг  к  другу  вагоны.  Из  длинной
трубы  самоходного  самовара  валили  сизые  клубы
дыма,  а  в  вагонах  со  строгими  лицами,  как  на  смотру,
сидели  бравые  усачи  в  парадных  мундирах  —  четыре
батальона  лейб-гвардии  Семеновского  и  Преображен¬
ского  полков.  Вот  же  красота  какая  невиданная!  Сол¬
датиков,  само  собой,  не  спрашивая,  усадили  в  поезд
и  в  Москву  прокатили:  цивильные  граждане  риско¬
вать  жизнями  не  очень-то  рвались.  А  только  что  вы¬
строенное  здание  Николаевского  вокзала,  украшенное
гирляндами  из  цветов  и  яркими  лентами,  портрета¬
ми  императора,  сплошь  окружено  было  толпою.
 Стою  против  того  же  вокзала  и  как  наяву  вижу  пер¬
вое  прибытие  поезда  на  самый  первый  московский
вокзал.  Какое  там  «Прибытие  поезда»  братьев  Люмь¬
ер.  Вот  это  —  зрелище!  Только  его  надо  суметь  увидеть,
конечно.  Но  память  —  это  тот  же  экран,  и  фильмы  про¬
шлого,  того  что  было,  на  нем  можно  увидеть.
 А  знаете,  какой  редкий  случай:  само  здание  Ленин¬
градского  вокзала  совершенно  не  изменилось.  Мне
повезло,  и  я  застал  момент,  когда  с  только  что  рестав¬
рированного  фасада  снимали  шелуху  лесов  и  он  по-

236
 Л.Б.  Репин
 степенно  открывался,  как  очищенное  яичко,  сварен¬
ное  вкрутую:  чистое,  белое  —  ну  будто  бы  только  что
построенный.
 Предыдущая  попытка  омолодить  самый  первый
в  Москве  вокзал  была  сделана  в  шестидесятых  годах.
В  этот  раз  реставрировали,  по  достоинству  оценив  ис¬
торическое  значение  памятника,  сооруженного  по
проекту  архитектора  Константина  Андреевича  Тона,
автора  проекта  и  строителя  храма  Христа  Спасителя,
известного  также  монументальными  работами
в  Кремле.  Был  Тон  любимцем  императора  и  почита¬
ем  был  всеми  за  свой  талант.  Так  вот,  хотя  в  реставра¬
цию  над  зданием  вокзала  и  поработали  капитально,
но  фасад  и  главный  вестибюль  никакой  переделкой
не  тронули,  и  здание  стоит  сейчас  в  своем  первоздан¬
ном  виде.  Привык  к  нему,  конечно  же,  глаз  москвича,
 Вид  на  Николаевский  (Ленинградский)  и  Ярославский  вокзалы.
Фотография  XIX  века

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 237
 к  славному,  веселому  зданьицу  с  теремной  русской
мелодией,  пущенной  рукою  Тона  по  первому  этажу.
Красивое  сооружение,  спокойное,  доброе.
 Спорили  поначалу  нещадно,  где  ставить  первый
московский  вокзал,  а  подрядчики  тем  временем  инт¬
риги  плели,  исхитряясь  заказ  такой  получить.  Всерьез
обсуждались  три  места  в  городе,  для  вокзала  как  будто
бы  подходящие:  на  Садовой,  неподалеку  от  пересече¬
ния  с  Тверской,  на  Трубном  бульваре  и  у  Красного
пруда  на  пустыре  Каланчевки.  Николай  I  пресек  ко¬
лебания,  начертав:  строить  у  Красного  пруда  —  и  пас¬
сажирскую,  и  товарную  станции.
 Против  строительства  самой  дороги  просвещен¬
ные  российские  умы  возражали  яростно,  как,  к  при¬
меру,  граф  Е.Ф.  Канкрин,  считавший,  что  дорога  не
только  не  может  принести  никакого  дохода,  «но  и  ис¬
портит  нравственность».  Пресса  поспешила  его  под¬
держать:  дескать,  на  таких  огромных  пространствах,
как  российские,  совершенно  бессмысленно  строить
железку,  поскольку  это  выльется  в  бессмысленную
трату  денег,  будет  способствовать  грабежам  на  доро¬
гах  и  вконец  разорит  ямщицкий  промысел.
 Чего  только  не  обещали  зловредного,  чего  только
не  предрекали  ужасного  —  а  все  равно  дорогу  постро¬
или,  и  стала  сразу  она  самой  длинной  двухколейной
в  мире  дорогой.  Несмотря  на  то  что  и  американцы,
ревностные  любители  всего  самого  большого,  тоже
старались  вовсю  и  тянули  через  свои  просторы  одно¬
колейку.  Не  обошли  наших,  как  ни  старались.
 А  порядки  у  нас  насадили  драконовские.  Билеты
продавались  только  по  паспорту  и  по  предъявлении
видов  особых,  где  отмечалось  «звание  им  присвоен¬
ное  с  надлежащим  полиции  удостоверением».  Но  и  при
том  ранее  чем  за  час  до  отправления  билет  нельзя

238
 Л.Б.  Репин
 было  купить  и  в  последние  десять  минут  до  отхода.
По  перрону  бродить  запрещалось,  и  бдительные  жан¬
дармы  за  тем  приглядывали.  Короче,  понаставили
рогаток  ненужных,  как  только  у  нас  умеют,  волчьих
ям  понарыли  на  пути  затурканных  пассажиров,  чтобы
потом,  с  осознанием  собственной  значимости,  отме¬
нять  и  преодолевать.  История  первого  московского
вокзала  и  первой  железной  дороги  —  ну  просто  кар¬
тинки  жизненные.
 У  моего  поколения  Ленинградский  вокзал  накреп¬
ко  связан  с  войной.  Замерла  тогда  жизнь  на  этой  до¬
роге,  поскольку  упиралась  она  в  блокадный  город.
А  для  меня  тот  вокзал  и  вовсе  стал  как  бы  памятни¬
ком  началу  войны.  Ехал  я  с  бабушкой  на  свидание
к  отцу,  трудившемуся  в  едином  трудовом  порыве
с  такими  же,  как  он,  на  строительстве  Беломоро-Бал¬
тийского  канала,  и  везли  мы  ему  еду  кое-какую  и  па¬
пиросы  «Беломорканал».  А  в  Ленинграде  —  помню,
словно  все  было  вчера,  —  телеграмму  несут  по  вагону,
и  фамилию  нашу  выкрикивает  какая-то  толстая  те¬
тенька.  Мать  из  Москвы:  «Немедленно  возвращай¬
тесь.  Война».  Но  это  мы  и  сами  знали  уже.  Пересели
на  другой  поезд  —  и  сразу  обратно  на  тот  же  Ленин¬
градский  вокзал,  как  будто  и  не  уезжали...
 Ну  а  самый  первый  путь?  Осталась  ли  память
о  нем  какая-нибудь?  Какое  там...  Только  и  известно,
что  был  он  где-то  в  районе  нынешнего  3-го  пути,  с  ко¬
торого  уходят  поезда  дальнего  следования.  Время
и  русла  рек  способно  менять,  а  тут  железо  какое-то...

И  ПО  СЕЙ  ДЕНЬ  ДВОРЕЦ  СИЯЕТ
 Стою  перед  чудным  белым  дворцом,  освещенным
розовым  сиянием  морозного  солнца,  и  видится
он  мне  вырезанным  искусной  рукой  из  слоновой  ко¬
сти.  Изящная  игрушка,  прихоть  изощренного  мастера.
Белый  снег,  лежащий  перед  ним  нетронутым  настом,
заставляет  подумать  о  том,  что  дворец  погрузился
в  зимний,  покойный  сон,  и  если  пробудится,  то  лишь
по  весне.  Белые  шторы  в  окнах  —  веки,  опустившие¬
ся  на  глаза  спящего  прекрасного  дома.
 Все  двери  дворца  заперты  наглухо,  напрасно  я,
кругом  его  обходя,  прислушивался:  ни  звука,  ни  голо¬
са.  И  все  же  сотворилось  чудо,  и  удалось  мне  проник¬
нуть  под  своды  дворца.  Старший  научный  сотрудник
музея  Елена  Силаева,  она  же  хранитель  коллекции,
после  некоего  заклинания  у  одной  из  задних  дверей
заставляет  ее  распахнуться.  Она  проходит  в  леденя¬
щую  тишину  —  ничуть  не  теплее  в  стенах  дворца,  чем
на  улице,  и  я  за  ней  просачиваюсь.  Так  и  кажется  —
увижу  сейчас  что-то  необычайное...
 Предчувствие  меня  не  обманывает.  Великолепное
убранство  дворца  совершенно  ошеломляет.  Невоз¬
можно  поверить,  что  всему  этому:  стенам  в  лепнине,
фризам,  сверкающим  позолотой,  бронзовым  канде¬
лябрам  и  торшерам  тончайшей  работы,  мебели,  —  не¬
возможно  поверить,  что  всему  этому  великолепию
уже  двести  лет.

240
 Л.Б.  Репин
 Еще  удивительней,  бронзы  здесь  нет  совершенно.
То,  что  кажется  отлитым  в  металле,  на  самом  деле
вырезано  из  дерева  и  под  бронзу  покрашено.  Крепо¬
стные  художники-мастера  графа  Н.П.  Шереметева  со¬
здали  всю  эту  необычайную  красоту.
 Более  же  всего  меня  потрясло  то,  что  сам  этот  яко¬
бы  белокаменный  дворец  построен  из  дерева!  Кирпич
и  бутовый  камень  —  только  в  фундаменте.  Столько
войн,  пожаров  за  два  просквозивших  мимо  столетия,
а  дворец  как  стоял,  так  и  стоит  —  все  ему  нипочем.
 Иду  по  анфиладе  залов,  словно  вырастающих
один  из  другого.  Из  зеленого  Египетского  зала  с  «мра¬
морными»  колоннами,  как  бы  гофрированными
желобами  каннелюр,  прохожу  через  весь  дворец  и
попадаю  в  роскошный  Итальянский  павильон  со  ска¬
зочно  богатым  наборным  паркетом  —  какой  разве  что
 Голубой  зал  Останкинского  дворца

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 241
 в  Эрмитаже  увидишь  —  и  роскошными  бронзовыми
вазонами  на  изящных  подставках.  И  снова  поневоле
поражаешься  тому,  что  и  вазоны,  и  колонны  из  «мра¬
мора»  —  все  деревянное!  Только  сделано  так,  что
полное  ощущение  камня  и  металла  после  самого  вни¬
мательного  и  придирчивого  взгляда  у  вас  остается.
 Анфилада  залов,  раскрывающихся  друг  за  другом
после  великолепных  порталов,  кажется  бесконечной.
Как  разноцветные  картинки  в  калейдоскопе...  Но
только  надо  быть  осторожным:  в  последнем  портале
дверей  установлено  огромное  зеркало.  Оно-то  и  со¬
здает  ощущение  бесконечности  всей  анфилады.  Вол¬
шебный  дворец...
 А  рядом  с  ним  —  пруд,  по  берегу  которого  импера¬
торы  и  цари  любили  прогуливаться  в  былые  времена.
Шереметевы  всегда  гордились  своим  обширным  пру¬
дом,  любили  устраивать  здесь  гуляния,  праздники  вся¬
кие,  а  то  и  сюрпризы  такие,  что  дух  захватывало.
 Вот  наведался  как-то  в  гости  к  Шереметевым  им¬
ператор  Павел  и  уж  объехал  было  пруд,  направляясь
к  воротам  имения,  а  от  берега  и  до  самого  дворца  Ос¬
танкинского  роща  внезапно  расступилась,  открыв
широкий  проезд  для  кареты.  Павел,  рассказывают,  от
такого  волшебства  только  ручками  всплеснул,  вымол¬
вить  не  смог  ничего.
 А  Шереметев  вот  что  придумал:  деревья  молодые
подпилили,  но  оставили  на  месте  стоять.  По  знаку  же,
как  карета  приблизилась,  крепостные,  стоявшие  воз¬
ле  каждого  дерева,  дружно  свалили  их.  Вот  и  откры¬
лась  дорога.
 Усадьба,  где  граф  Николай  Петрович  Шереметев
выстроил  сей  необыкновенный  дворец,  старейшая
в  Подмосковье.  Первое  о  ней  упоминание  отыски¬

242
 Л.Б.  Репин
 вается  в  ветхих  бумагах  XVI  века.  И  первыми  ее  вла¬
дельцами  с  начала  того  века  были  князья  Черкасские.
А  Петр  Борисович  Шереметев,  отец  Николая  Петро¬
вича,  получил  ее  в  1743  году  в  приданое,  когда  же¬
нился  на  Варваре  Черкасской.  Состояние  он  тогда
поимел  колоссальное,  по  восемнадцати  губерниям
раскиданное.
 Село  Останкино  и  поместье  с  прудом  перешло
к  Шереметеввш  в  виде  приданого  за  дочерью  князя
Черкасского  Варварой  Михайловной,  вышедшей  по
любви  и  по  расчету  родителей  за  Петра,  сына  фельд¬
маршала  Бориса  Петровича.  Сохранились  воспоми¬
нания,  в  коих  говорится  о  том,  что  Варвара  подолгу
гуляла  по  берегу  пруда,  стояла  подле  зарослей  осоки
и  камыша,  смотрела,  как  рыба  гуляет.  Возможно,  ей
в  голову  приходили  какие-то  философские  мысли  по
 Вид  церкви  и  части  сада  села  Останкино.
С  офорта  Лафона  по

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 243
 этому  поводу.  Возможно,  просто  нравился  ей  пруд
своим  покоем  и  благолепием,  когда  в  ясную  погоду
отражалась  в  воде  старая  церковь  Живоначальной
Троицы,  во  второй  половине  XVII  века  считавшаяся
одной  из  самых  красивых  в  Москве.
 А  что  касается  рыбы,  то  ее  было  довольно:  напус¬
тили  во  множестве  карасей,  щук  —  чтобы  карась  не
слишком  вольготничал,  а  раки  и  сами  откуда-то  взя¬
лись.
 Дворец  свой  изумительный,  и  посейчас  украшени¬
ем  Москвы  остающийся,  Николай  Петрович  задумал
для  того,  чтобы  всю  Россию  ошеломить.  Потому  что
надумал  он  не  просто  дворец,  а  театр.  Никто  никогда
здесь  не  жил  —  только  спектакли  играли  и  после  них
устраивали  балы  с  банкетами.  А  еще,  как  говаривали,
строил  театр  граф  для  возлюбленной  —  Прасковьи
Ковалевой.  Своей  возлюбленной  и  крепостной.
 Среди  крепостных  графа  человека  любой  профес¬
сии  можно  было  сыскать.  Сказывали,  будто  и  пушеч¬
ных  дел  мастера  при  нем  находились,  хотя  Николай
Петрович  с  детства  питал  пристрастие  к  изящным
искусствам,  превосходно  играл  на  виолончели  и  лю¬
бил  аккомпанировать  Параше  при  ее  выступлениях.
Голос-то  у  нее  дивный  был...  Конечно  же,  сыскались
среди  крепостных  и  зодчие.  Первый  проект  Ос¬
танкинского  театра-дворца  граф  доверил  вершить
А.Ф.  Миронову,  уже  им  проверенному.  Потом  проект
Миронова  усовершенствовал  известный  архитектор
И.Е.  Таров,  а  вместе  с  ним  и  знаменитый  В.  Брена,
и  Ф.  Кампорези,  и  П.  Аргунов.  Так  что  красота  эта  со¬
здавалась  в  несколько  рук.  Несколько  талантливых
голов  ее  сотворили.

244
 Л.Б.  Репин
 Театр  вырос  сказочный,  ничуть  не  уступающий  ев¬
ропейским.  С  любого  места  в  зрительном  зале  сцена
была  превосходно  видна,  и  250  человек,  где  бы  они  ни
сидели,  отлично  слышали  каждое  слово,  на  ней  произ¬
несенное.  Два  машинных  зала,  верхний  и  трюмный,
позволяли  в  считанные  минуты  производить  волшеб¬
ные  превращения  сцены,  а  то  и  вовсе  ее  разобрать,  пока
гости  выходили  в  вестибюль  приложиться  к  бокалу
шампанского.  Всевозможные  световые  эффекты,  за¬
мечательные  декорации,  написанные  художниками
графа,  сделали  его  театр-дворец  известным  во  всей
Европе.
 И  вот  грянул  оркестр,  дрогнул  и  поднялся  зана¬
вес,  и  началось  представление  лирической  драмы
«Зельмира  и  Смелой,  или  Взятие  Измаила»  на  стихи
генерал-аншефа  Павла  Потемкина  —  того  самого,  что
со  шпагой  в  руке  в  первых  рядах  бросился  на  штурм
твердыни...  А  в  зале...  На  первую  свою  постановку
граф  пригласил  участников  того  сражения.  Ожил,  глу¬
боко  вздохнул  старейший  в  Москве  театр...
 Прасковье  Ивановне  не  суждено  было  долго  иг¬
рать  на  сцене,  ради  нее  построенной:  всего  четыре  раза
свет  рампы  ее  озарил.  Она  умерла  через  три  недели
после  рождения  сына,  и  горе  Николая  Петровича
было  безмерно...
 Изумительный  этот  театр,  как  и  можно  было  ожи¬
дать,  упал  яблоком  раздора  меж  графом  и  некоторыми
его  друзьями.  К  примеру,  князь  Юсупов  раздружился
с  Шереметевы^  «из  зависти  театра».  Сам  же  Нико¬
лай  Петрович  остаток  своих  дней  посвятил  благотво¬
рительности  и  воспитанию  сына  Дмитрия  —  в  нем
видел  он  продолжение  жизни  Параши.  Сыну  своему
шестилетнему,  чувствуя  близкий  конец,  написал  «За¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 245
 вещательное  письмо»,  где  оставил  такие  строки:  «Во
всем  богатстве  и  пышности  не  находил  я  ничего  уте¬
шительного  и  целебного  для  изнемогшей  души
моей...»
 Музей  здесь  открылся  в  мае  1919  года,  и  музей  уди¬
вительный  —  ведь  во  дворце  полностью  сохранился
интерьер  XVIII  века:  декор,  паркет,  мебель,  скульпту¬
ра.  В  Великую  Отечественную  музей,  трудно  поверить,
тоже  работал.  По  ночам  на  кровле  его  сотрудники  вах¬
ту  несли  и,  случалось,  зажигалки  сбрасывали.
 Реставрация  идет  постоянно,  кроме  зимы,  разуме¬
ется.  Деревянные  перекрытия  первого  этажа  давно
пришли  в  аварийное  состояние.  Летом  некоторые  залы
и  открываются,  и  выставки  в  них  проходят  всякие.
 А  еще  в  том  письме  сыну  Николай  Петрович  пи¬
сал:  «Помни,  что  житие  человека  кратко,  весь  блеск
мира  сего  исчезнет  неминуемо!»
 По  счастью,  ошибся  тут  Николай  Петрович.  Доб¬
рые  дела  его  не  забыты,  театр-дворец  его  стоит,  пре¬
зрев  века,  и  нас  радует.
 ШШ

«У  САМОВАРА  Я  И  МОЯ  МАША»
 А  на  дворе  давно  уже  темно...»  —  дальше  поется.
 \  И  так  хорошо  представляется  после  этих  слов
дом  под  старыми  липами,  сложенный  из  смолистых
бревен,  сочащихся  янтарными  каплями,  ситцевые
занавески  в  оконцах,  лампадка  в  углу,  озаряющая  бес¬
страстный  лик,  и  стол  с  нехитрой  снедью,  за  которым
двое  сидят,  не  сводя  глаз  друг  с  друга...
 На  столе  царит  Его  Высочество  Самовар,  сверка¬
ющий  начищенными  боками  с  медалями  и  с  кокетли¬
вым,  а  то  и  горделивым  краником  с  подставленным
блюдцем,  чтобы  на  скатерть  не  капало.  Какой  же  ве¬
чер  в  Москве  без  самовара?  А  позавтракать  —  как  без
него?  А  после  обеда  как  чайку  не  попить?  Даром  же
испокон  века  москвичей  завзятыми  водохлебами  по¬
читали,  потому  что  без  чая,  без  самовара  те  собствен¬
ной  жизни  не  представляли.  И  как  гости  приходят  —
первым  делом  за  стол.  Это  сейчас  мы  бутылки  тащим
из  холодильника,  а  в  старину,  да  и  в  не  такое  уж  дале¬
кое  время  —  и  я  его  помню,  разогревали  где-то  на  сто¬
роне  самовар,  а  потом  как  царственную  реликвию
к  столу  выносили.  За  чашкой  чая  и  разговор  дружнее,
и  на  душе  теплее.
 Вот  я  подумал  как-то:  отчего  мы  больше  любим
у  себя  принимать,  а  не  в  гости  ходить?  Хотя,  разуме¬
ется,  иные  предпочитают  иначе.  Наверное,  потому,  что
в  хлебосольстве,  в  самой  сути  его  лежит  желание  сде¬
лать  людям  приятное,  расположение  свое  выказать.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 247
 И  конечно  же,  без  слов  лишних,  без  жестов  всяких
намекнуть  ненавязчиво:  глянь-ка,  как  мы  умеем.  Об¬
ратите  внимание,  чаек  как  заварен...  А  пирогов  горя¬
ченьких  не  желаете  ли  отведать?  Эти  —  с  вязигой,
а  эти  —  с  картошкой  давленой,  с  жареным  лучком
и  грибами.  Едали  такие?  А  вот  с  капустой  и  мелко  по¬
резанным  яйцом  крутым,  но  без  желтка,  а  эти  —  с  мя¬
сом  и  луком  замешанным,  а  эти  —  сладкие,  с  вареньем
брусничным,  другие  —  с  яблочным...  Ждали  ведь  вас,
вот  и  старались!
 Можно  ли  тут  устоять?  Найдется  ли  сила  такая,
чтобы  удержать,  не  дать  всего  испробовать?
 Понятное  дело,  прежде  всего  и  больше  всего  при¬
ем  гостей  ложйтся  на  плечи  да  руки  хозяйки.  Как  нет
в  доме  искусницы,  любящей  и  умеющей  гостей  при¬
нимать,  так  и  гостей  не  зазвать:  чем  угождать-то?
Не  принято  было  в  старой  Москве  кормить  гостей  ре¬
сторанными  блюдами  или  едой,  пусть  и  добротной,
из  трактира  поблизости.  Дурным  тоном  считалось.
Раз  готовое  —  значит,  сами  ничего  приготовить  не
могут.  Что  за  хозяйка,  коли  печь  стороною  обходит!
Это  сейчас  у  нас  повелось  —  по  возможности  все  из
магазина  да  кулинарии  тащить,  и  сами  подчас  не  зна¬
ем,  что  покупаем:  вроде  ничего,  нормально...  А  еда-то
холодная  не  от  температуры  ее,  а  от  того,  что  приго¬
товлена  ни  для  кого.  Кто  взял,  тот  и  съел.  И  спасибо
сказать  некому.  Хозяева  хоть  и  сидят  рядом  доволь¬
ные,  а  не  их  рук  дело-то...
 Само  собой,  принимали,  да  и  принимают  сейчас,
по  достатку.  Пироги  чем  еще,  помимо  богатого  своего
содержания,  хороши  —  тем,  что  позволяют  искусство
кулинарное  проявить,  накормить  до  отвалу  и  позво¬
ляют  обойтись  без  дорогой  снеди  закусочной,  кото¬

248
 Л.Б.  Репин
 рую  далеко  не  все  могут  позволить  себе.  Те,  кто  побо¬
гаче,  выставляли  на  стол  все  лучшее,  часто  заморское,
чтобы  щегольнуть  лишний  раз  и  щедрость  свою  по¬
казать.
 Готовили,  конечно,  целенаправленно,  уже  выве¬
дав,  кто  из  званых  гостей  любит  чего,  —  прислуга
у  прислуги  выведывала:  разведка  с  разведкой  сходи¬
лись  и  моментально  находили  общий  язык.  И  потом,
если  на  завтрак  ждали,  готовили  что-то  полегче,  без
пирогов,  а  с  холодной  закуской,  и  не  с  водкой  под  са¬
мовар,  а  наливочки  какие-нибудь,  настоечки  фрукто¬
вые,  травяные.  К  обеду,  помимо  закусок  мясных
и  рыбных,  салатов  не  подавали  —  мода  на  них  появи¬
лась  только  в  XIX  веке,  из  Франции  ветром  повеяло.
Винегрет,  блюдо  для  всех  доступное  и  с  небольшими
вариациями  приготовляемое,  в  простых,  небогатых
домах  непременно  подавался  к  обеду.  Супы  —  самое
хитрое  дело,  тут,  если  нет  проверенных,  нажитых  во
времени  домашних  рецептов,  без  повара  не  обойтись.
Как,  впрочем,  и  при  готовке  вторых  изысканных  блюд.
Потому-то  и  не  считали  зазорным  благородные
люди  лишний  раз  побахвалиться  своим  поваром,  вы¬
писанным  из-за  границы  чаще  всего.  Говорили  тогда
в  русских  домах  по-французски  и  ели  тоже  всякие
французские  блюда  из  русской  снеди.  А  своего-то  не
забывали,  конечно.
 Гиляровский  рассказывает,  как  затянул  его  с  това¬
рищем  на  нежданный  обед  знакомый  купец.  Как  буд¬
то  ждал  и  заранее  готовился  —  все  под  рукой.  И  что  же
подали?  Поначалу  —  балычок  янтаристый,  белорыби¬
цу  со  свежим  огурчиком  для  контраста  —  «манность
небесная»,  икорку  парную  —  зернышко  к  зернышку,
поросеночка,  не  успевшего  похрюкать  как  следует,

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 249
 а  уж  с  хренком  и  с  травкой  в  ротике...  Это  —  холодный,
а  с  гречневой  кашей  подадут  еще  и  горячего.  Но  ма¬
лость  попозже,  а  после  закусок,  на  которые  только  по¬
смотришь,  и  то  сыт  будешь,  всего  не  отведав,  —  после
тех  обильных  закусок  подали  дымящуюся  ароматным
парком  селяночку  с  осетриной  и  со  стерлядкой:  рыбка
родственная,  в  одной  супнице  прелестно  сходится,
а  сама  селяночка  в  тарелке  жирком  нежным,  янтар¬
ным  подернулась...  И  это  только  половина  обеда.
Еще  —  расстегайчики  с  печенкой  налимьей,  теля¬
тинка,  светлая,  как  летнее  утро,  окорок  провесной,  на¬
резанный  тончайшими  —  ну  прямо  бумажными  —
ломтиками,  не  столько  есть  уже,  сколько  созерцать  все
хочется!  А  вот  и  родным  огородом  повеяло:  тыква  ва¬
реная  с  огурцами  солеными  и  свежими,  крупные
ломти  пахучего  черного  хлеба  с  мозгами  говяжьими,
с  луком  и  чесночком  нажаренные...  Эх,  жаль  безумно:
не  съесть  всего...  На  другой  день  к  обеду  пожалеешь
с  особенной  силой...
 Ну  да  ладно,  не  стану  дальше  душу  травить.  Толь¬
ко  немного  о  том,  что  пили  в  обед.  Сначала  под  закус¬
ку  —  водочку,  разумеется.  К  горячему  —  ту  же  водку,
белое  и  красное  вино  и,  как  ни  странно,  портвейн.
Вода  фруктовая  всякая,  по-домашнему  приготовлен¬
ная:  вишневочка,  лимонадец  —  холодное  все,  в  гра¬
финчиках,  припотевших  в  выжидании...  всегда-то
у  нас  так:  что  есть  в  доме  —  в  погребе  или  теперь
в  холодильнике,  все  на  стол!
 С  добрыми  гостями  и  сами  с  собой  охоткой  за  сто¬
лом  посидим.
 И  вот  что  забавно  при  этом:  нигде  ведь  не  объеда¬
ются  так,  как  у  нас.  Везде  любят  поесть  и  попить,  но
чтобы  так  безудержно,  так  и  хочется  сказать  —  уда¬

250
 Л.Б.  Репин
 лецки,  никто  не  ест.  Даже  видим  мы  в  этом  особую
доблесть  какую-то,  широту,  что  ли.  Как  начали,  так  уж
все  изведем.  Или  —  лихость:  вон  мы  какие  могучие!
Нет,  никто  на  свете  так  азартно  не  ест,  разве  только
индивидуумы  редкие.  Вот,  во  Франции  наелся  такой
папа  с  сынком  —  так  Рабле  их  сразу  в  роман,  описы¬
вать...  А  у  нас  чуть  ли  не  все  такие.  Только  подай  на
стол  —  все  сметем!
 Всегда  в  Москве  любили  гостей  принимать,  даже
в  такое  голодное,  трудное  время  —  сразу  после  вой¬
ны.  За  мукой  для  пирогов  в  очередях  выстаивали,
и  я  стоял,  предвкушая,  что  из  пакетов  этих  тяжелых
получится.  Пироги  только  и  были  разные,  а  осталь¬
ное  у  всех  одинаковое:  тот  же  винегрет,  селедка  под
шубой.  Как  первый  раз  услышал  про  это  мальчишкой,
хохотал  до  упаду  к  недоумению  окружающих:  пред¬
ставил  ту  селедку  в  вязаной  девчоночьей  шапочке,
в  шубе,  накинутой  на  бока  осклизлые,  на  хвосте  из
нашего  парадного  выходящую...
 А  пироги  бабушка  пекла  —  никогда  не  забыть.  Осо¬
бенно  расстегаи,  которые  у  нас  дома  почему-то  куле¬
бяками  называли.  Капустные  и  мясные,  за  румяной
решеточкой  —  закрытые  или  открытые.  Они  сияли  как
солнца.  И  такой  аромат  источали,  что  толпы  под  ок¬
ном  собирались.  Так-то  вот.

ТОТ  ДОМ  ВИДЕНИЙ  полон...
 тобы  в  таком  доме  была  простая  больница?!  Не
 может  быть,  —  сказал  один  мой  товарищ.  Да  еще
в  таком  месте,  в  самом  центре  Москвы.  Наверняка
больница  какая-нибудь  правительственная...»  —
«А  вот  и  может,  —  говорю,  —  самая  обыкновенная  —
городская,  клиническая  №  24.  Правда,  ордена  «Знак
Почета»,  врученного  лично  ей  за  личные  заслуги».
 Больница  эта  хорошая  даже  и  по  нынешним  вре¬
менам.  Можно  сказать,  уникальная,  поскольку  делают
здесь  удивительно  сложные  операции  на  кишечнике.
А  главврач  больницы,  В.В.  Александров,  академик
Международной  академии,  —  подлинное  светило
и  являет  собой  гордость  нашей  медицинской  науки,
поскольку  такие  операции,  которые  делает  он,  не
вскрывая  брюшной  полости,  а  лишь  через  небольшие
надрезы,  —  такие  операции  во  всем  мире  могут  делать
еще  только  двое:  один  проктолог  в  Америке,  другой
в  Израиле.
 Однако  заглянем  в  дом.  Долгие,  днем  загадочные,
а  ночью,  наверное,  странноватые  коридоры,  сводчатые
проходы,  а  под  потолком  взгляд  вдруг  натыкается  на
лепные  карнизы,  обескураживающие  внезапным,
былым  богатством.  Даже  со  двора  дом  не  кажется  за¬
штатным  коллежским  асессором,  а  представляется
тайным  советником,  генералом  по-нашему.  Богатей¬
ший  был  дом  и  один  из  самых  знаменитых  в  старой
Москве.

252
 Л.Б.  Репин
 Князь  Богдан  Иванович  Гагарин,  бригадир-генерал,
построил  сей  дом  на  Страстном  бульваре  по  соседству
с  Петровкой  в  1716  году.  Семья  была  родовитая,  бога¬
тая,  многочисленная,  и  князь  от  души  размахнулся,
затеяв  строительство.  Огромные,  высокие  флигели,
фасад  с  рядом  колонн,  дворовые  строения,  замечатель¬
ный  парк  с  двумя  прудами  и  господской  купаленкой.
Пруды  были  прозрачны  и  радовали  глаз  гостей  и  хо¬
зяев  играющей  рыбой.  Ни  следа  от  тех  прудов  теперь
не  осталось.
 Много  славных  Гагариных  живало  под  кровом
этого  огромного  дома.  Гордость  и  славу  России  до¬
полняли  они.  А  отчий  дом  на  Страстном  был  как  бы
государством  для  них.  Полководцы  и  флотоводцы,
дипломаты  и  сенаторы,  министры  —  все  оставили
о  себе  добрую  память.  И  знаменитейшие  московские
красавицы  в  семье  этой  тоже  водились.  Первой  среди
них,  и  притом  вообще  женщиной  незауряднейшей,
была  Прасковья  Юрьевна  Гагарина,  дочь  тайного  со¬
ветника,  князя  Ю.Н.  Трубецкого.  Известнейшие
мужи  склонялись  к  ногам  ее  —  в  полном  смысле  скло¬
нялись.  Историк  Карамзин  воздыхал  по  ней,  не  скры¬
вая  того,  поэт  князь  Долгорукий  посвящал  ей  стихи,
князь  Потемкин  принародно  от  нее  пощечину  полу¬
чил,  а  жизнь  ее  сложилась,  как  это  бывает,  когда  пона¬
чалу  все  идет  безоблачно,  —  несчастливо.
 Вышла  она  замуж  за  молодого  красавца  полков¬
ника,  князя  Ф.С.  Гагарина.  Когда  он  отправился
в  Польшу  бунт  усмирять  (1794),  Прасковья  его  не  ос¬
тавила.  Муж  погиб  при  штурме  Варшавы,  сама  она
в  плен  попала  к  мятежникам  и  более  года  томилась
в  нем.  Мужа  она  безумно  любила,  в  серьге  потом  зем¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 253
 лю  с  его  могилы  носила  и,  уж  конечно,  не  по  добру
и  не  от  радости  в  темнице  дочь  родила...
 А  вернувшись  в  Москву,  в  дом  этот,  в  развеселую
московскую  жизнь  ударилась  и  стала  одной  из  пер¬
вых  светских  львиц  в  городе.  Да  что  там  —  львиц.  Еще
до  нашествия  французов  в  Москву,  когда  появился
в  России  первый  воздушный  шар,  Прасковья  Гагари¬
на  совершила  полет  на  нем  и  сделалась  первой  рус¬
ской  женщиной-аэронавтом!
 Нашел  о  ней  в  одной  старой  книге  такие  строки:
«Под  конец,  когда  Прасковья  Юрьевна  уже  теряла
свои  прелести,  явился  обожатель  —  П.А.  Кологривов,
отставной  полковник,  и  княгиня,  чтобы  отвязаться
от  преследований  влюбленного,  вышла  за  него  за¬
муж».  Решительно  она  расправилась  с  любовью  пол¬
ковника!
 Дом  князей  Гагариных  на  Страстном  бульваре
(ныне  городская  клиническая  больница  №  24).
Фотография  XIX  века

254
 Л.Б.  Репин
 Вот  такие  люди  были  в  семье,  более  ста  лет  вла¬
девшей  этим  великолепным  домом.  Было  время,  ког¬
да  здесь  помещался  первый  в  Москве  Английский
клуб  —  вплоть  до  1812  года,  а  потом,  после  того  как
отошел  дом  в  казну,  обосновалась  в  нем  знаменитая
на  всю  страну  Екатерининская  больница.  Не  дом,
а  многотомная  история  России.

ВСЕГДА  ЗДЕСЬ  БЫЛО  ЛЮДНО
 Веселое  же,  бойкое  было  местечко  —  Государев  Го¬
стиный  двор!  Со  всей  России  съезжались  сюда
купцы  торговать  и  везли  все,  что  добывалось  в  реках,
земле  и  лесах,  а  также  и  то,  что  создавалось  руками.
Не  выдумать  ничего  из  того,  что  было  где-то,  а  здесь,
в  Москве,  не  было  бы.  Иноземные  гости  держали  на
московском  Гостином  дворе  лавки  —  честно  торгова¬
ли  и  праведно  наживались.  Хотя  случалось,  что  гости
заезжие  пытались  зло  учинить  российской  торговле.
Ну  а  с  такими  разговор  короток  был:  царь-батюшка
Алексей  Михайлович,  узнав  о  том,  тут  же  указ  под¬
писал,  выдворил  английских  купцов  и  привилегию
на  торговые  дела  в  России  велел  отобрать.
 Считается,  что  торговые  ряды,  на  месте  которых
впоследствии  отстроился  Гостиный  двор,  там,  где
и  сейчас  он,  напротив  Кремля,  между  Варваркой
и  Ильинкой,  —  бытовали  всегда  именно  здесь.  И  со¬
вершенно  всерьез  считается,  что  со  времен  Ивана  Да¬
ниловича  Калиты  торговали  здесь  гости.  Расклады¬
вались  они  в  самом  строгом  порядке,  продуманно,  ряд
к  ряду  —  никакой  неразберихи,  сумятицы:  вот  Пря¬
ничный,  Харчевой,  Медовый,  Восчаный,  Калачный,
а  вот  Сапожный,  Шапочный.  Иные  ряды  так  называ¬
лись,  что  теперь  не  сразу  сообразишь,  что  же  это  та¬
кое.  К  примеру,  Домерный,  где  торговали  домрами  и
прочим  музыкальным  «струментом»,  как  тогда  гово-

256
 Л.Б.  Репин
 рили.  Или  Саадашный  ряд,  в  котором  с  ног  до  головы
вооружиться  можно  было  и  всяческое  оружие  найти:
хоть  наше,  хоть  иноземное.  А  в  Образном  ряду  тор¬
говли  не  было  вовсе,  а  только  обмен  шел  —  образ  на
образ.  Грехом  считалось  брать  деньги  за  лики  святые.
 Ну  а  самый  первый  каменный  Гостиный  двор  —
громадное  по  тем  временам  строение,  возвели  при
Елене  Глинской,  регентше  при  малолетнем  сыне  сво¬
ем,  будущем  царе  Иване  Грозном.  Документ  о  том  со¬
хранился:  некто  барон  Герберштейн,  посланник  при
дворе  Ивана  Васильевича,  писал,  что  «недалеко  от
Великокняжеского  замка  (так  он  Кремль  называл)
стоит  огромное  каменное  строение,  называемое  Гос¬
тиным  двором,  в  котором  купцы  и  живут  и  товары
свои  выставляют».  И  дата:  1520  год.
 Уличный  торг  у  Кремля  в  конце  XVIII  века.
С  гравюры  Колпашникова

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 257
 В  какое-то  время,  судя  по  Уложению  1649  года,  на
Гостином  дворе  шла  лишь  оптовая  торговля,  а  рознич¬
ная  —  в  другом  месте,  в  Торговых  рядах,  но  потом  то
ли  Уложение  забылось,  то  ли  нашли  разумным  его
обойти,  только  на  Гостином  дворе  пошла  самая  бой¬
кая  торговля,  какую  можно  вообразить:  и  оптом,
и  в  розницу.  Раззудись,  плечо,  размахнись,  рука!
Углядишь  каравай  —  шире  рот  разевай!
 Строгие  порядки  правили  на  Гостином  дворе
в  полном  соответствии  с  царским  указом:  торговали
в  определенные  дни  и  часы.  В  субботу  по  царскому
повелению  ряды  затворялись,  едва  начинали  благо¬
вестить  к  вечерне.  В  воскресенье  торговать  вообще  за¬
прещалось,  а  ежели  кто  исхитриться  хотел,  того  волок¬
ли  в  съезжую  избу,  записывали  для  памяти  в  книгу
и  взыскивали  заповедь  в  размере  двух  рублей.  Не  дай
бог  во  второй  раз  попасться  на  этом  деле:  тут  уж  четы¬
ре  рубля  взимали  да  еще  в  тюрьму  на  неделю  сажали.
Даже  самые  бесшабашные  головы  лбы  почесывали...
 Самый  разнообразный  народ  в  Гостиный  двор  на¬
езжал,  купцы  разномастные  и  гости  иноземные.  Од¬
нако  хоть  и  всякий  гость  —  купец,  далеко  не  каждый
купец  —  гость.  В  «гости»  жаловали  за  особые  заслуги
перед  государством,  за  развитие  торговли  в  России,
и  в  особенности  иностранной.  При  этом  выдавалась
особая  грамота,  звание  то  подтверждающая.  Так  что
гость  —  это  порода  особая,  можно  сказать,  белая  кость
в  среде  купеческой.
 Сколько  раз  во  свои  века  Гостиный  двор  горел  при
прожорливых  московских  пожарах,  даром  что  уж
и  каменный  был,  а  все  равно  дотла  выгорал.  Однако
снова  и  снова  возрождался  на  том  же  месте,  где  и  сей¬
час  стоит.  Теперь  его  называют  Старый  Гостиный  двор,
 9  Рассказы  о  Москве  и  москвичах

258
 Л.Б.  Репин
 потому  что  есть  и  Новый.  А  прежде  существовали  еще
Рыбный  и  Соляной.
 Замечательное  сооружение  —  Старый  Гостиный
двор,  памятник  русского  классицизма.  Несколько
выдающихся  зодчих,  и  среди  них  Кваренги,  прило¬
жили  руку  к  нему  начиная  с  1796  года,  а  завершал  стро¬
ительство  великолепный  Бове.  Вот  такая  история
раскрывается  за  стенами  Гостиного  двора,  начинав¬
шаяся  еще  от  срубов  древней  Москвы.
 Во  время  последней  перестройки  Гостиного  дво¬
ра  в  90-е  годы  далеко  не  случайно  и  вовсе  не  по  бо¬
жественному  наитию  окопались  здесь  археологи.
Уж  они-то  не  забывали,  что  вырос  Гостиный  двор  на
месте  Великого  Посада  Москвы,  а  раз  так,  то  без  цен¬
ных  находок  не  обойтись.  Поначалу,  сняв  современ¬
ные  и  более  поздние  напластования,  обнаружили
древний  деревянный  сруб,  затем  нашли  клад,  равно¬
го  которому  в  Москве  еще  не  находили:  огромный  ке¬
рамический  кувшин  с  заключенным  в  нем  древним
сокровищем.  Около  ста  тысяч  серебряных  монет,  сре¬
ди  которых  затесались  и  редчайшие  серебряные  та¬
леры,  а  кроме  них  —  серебряные  чаши  и  кубки.  Одна
чара  с  миниатюрной  фигуркой  лебедя,  другие  сереб¬
ряные  сосуды  —  работы  европейских  мастеров.  Ред¬
костное  счастье  для  терпеливых,  постоянно  живущих
в  ожидании  удачи  археологов  —  найти  крупнейший
в  истории  Москвы  клад.
 А  еще  в  бесценной  земле  Гостиного  двора  нашли
каменную  пряслицу  времен  нашествия  Батыя  и  свин¬
цовую  печать  Товорожского  наместника  Новгород¬
ского  епископа.  Все  это  ценно  дополняет  историю
нашего  древнего  города.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 259
 Удивительное,  роскошное  сооружение  и  очень
умно  спланированное.  Великолепная  колоннада  по
всему  периметру,  громаднейшие  подвалы  в  фунда¬
менте  XVII  века...
 Гостиный  двор  ожил,  стряхнул  пыль  веков  и  вновь
стал  крупным  торговым  центром.  Говорят,  даже  самым
крупным  в  Европе.

ОГОНЬ  ЕГО  КАМИНА
 Одиноко  сидит  он  в  кресле  против  камина,  заку¬
тавшись  в  полу  широкой  шинели,  и  отсветы
пламени,  превращающего  в  прах  страницы,  исписанные
мелким  почерком,  озаряют  его  лицо.  Голова  обреченно
опущена,  и  поза  его  говорит  о  полной  покорности  все¬
му,  что  судьба  уготовила.  Иного  исхода  для  себя,  кро¬
ме  прощания  с  жизнью,  он  не  видел  и  плыл,  плыл  по
течению,  даже  не  считая  возможным  бороться...
 Замечательный  памятник  Николаю  Васильевичу
Гоголю  поставил  скульптор  Николай  Андреев.  Отча¬
яние  творца,  совершенно  разочарованного  в  жизни
последней  своей  неудачей,  непременно  испытаешь,
если  постоишь  возле  этого  памятника.  Жаль  только,
мало  кто  видит  его.
 Стоит  он  у  дома,  где  умер  писатель  и  где  испытал
потрясение,  осознав  свою  неудачу  после  пятилетней
работы  над  вторым  томом  «Мертвых  душ».  Но  рань-
ше-то,  по  замыслу  скульптора,  стоял  этот  памятник
с  1909  по  1951  год  на  Пречистенском  бульваре,  уж
потом  на  нынешних  задворках  оказался.  В  доме  пи¬
сателя  теперь  располагается  библиотека  и  две  мемо¬
риальные  комнаты  Гоголя  —  музей  не  музей.  Но  хоть
напоминание  о  великом  человеке,  прожившем  здесь
последние  пять  лет  своей  жизни.  Деревья,  разросши¬
еся  и  давно  не  ухоженные,  скрывают  памятник  от
взглядов  тех,  кто  хотел  бы  видеть  его.  А  между  тем  это
один  из  трех  памятников,  поставленных  в  Москве

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 261
 на  народные  деньги:  еще  Пушкину  и  Минину  с  По¬
жарским.
 Сам  дом,  переживший  пожар  1812  года,  правда,
еще  до  Гоголя,  до  того,  как  жил  он  здесь,  многочислен¬
ные  переустройства,  переходя  из  рук  в  руки,  дожил
наконец  до  солнечного  советского  времени,  когда  его
без  сомнений  и  колебаний  превратили  в  коммуналку.
Не  очень-то  почитали  тогда  Николая  Васильевича,
и  в  основном  за  его  религиозность,  о  которой  назой¬
ливо  напоминалось  в  нашей  школьной  программе.
Очень  осуждали  за  это  Гоголя  вожди  советской  куль¬
туры.  Однако  с  ним  ничего  поделать  уже  не  могли,
дом,  чтобы  и  сам  гоголевский  дух  искоренить,  засе¬
лили  строителями  светлого  будущего.  Хотя,  само  со¬
бой,  были  среди  них  разные  люди.  Уж  и  не  знаю,  что
они  все  ощущали,  существуя  в  стенах,  где  умер  вели¬
кий  человек  и  где  так  страдал...
 Хорошо  помню  этот  дом  занюханной  и  перенасе¬
ленной  коммуналкой.  Пестрые  занавески  в  окнах  —
в  каждом  разные.  Белье,  сушившееся  во  втором  эта¬
же  над  коротенькими,  пузатенькими  колоннами  и  во
дворе  —  на  веревках,  протянутых  от  дерева  к  дереву.
Старушки  на  лавочке  у  подъезда,  через  который  он
когда-то  ходил...  Внутрь  я,  конечно,  тогда  не  загляды¬
вал:  не  знал  никого,  кроме  Николая  Васильевича,  да
и  робость  войти  не  давала,  казалось,  если  войду,  не¬
вольно  потревожу  покой  его...  До  1969  года  бытовала
здесь  коммуналка.
 Однако  же  стоит,  право,  вспомнить  и  прежнюю
историю  дома,  напомнить,  как  и  почему  Гоголь  здесь
оказался.
 Сначала  в  этих  стенах  обосновался  герой  войны
1812  года  А.  Талызин.  Понравилось  ему  это  прочное

262
 Л.Б.  Репин
 строение  с  мощными  стенами,  построенное  в  конце
XVII  века  или  чуть  позже.  Так  и  называли  его:  дом
Талызина,  д^же  и  при  Гоголе  еще  называли,  хотя
к  тому  времени  им  владел  друг  писателя  граф  Алек¬
сандр  Петрович  Толстой,  бывший  прежде  губернато¬
ром  Твери,  военным  губернатором  Одессы.  Слыл  он
человеком  глубоко  верующим,  жил  как  монах  в  миру,
хотя  прежде  иногда  и  приемы,  и  балы  устраивал.
 Гоголь  в  последние  годы  жизни  все  более  стремил¬
ся  к  общению  с  людьми,  духовно  близкими  ему.  Тол¬
стой  как  раз  и  был  таким  человеком.  У  того  и  у  другого
возникали  мысли  уйти  в  монастырь,  отрешиться  от
суетной  жизни.
 У  Николая  Васильевича  вообще-то  была  кварти¬
ра  в  Москве,  в  доме  М.П.  Погодина  на  Девичьем  Поле,
неподалеку,  но  тянуло  его  только  сюда,  в  эти  холод¬
ные,  немного  сыроватые  комнаты  в  первом  этаже.
Нравилось  ему,  что  у  него  собственная  маленькая  го¬
стиная  была  и  еще  —  спальня-кабинет.  Хотя  зимой
старался  не  жить  здесь:  слишком  холодно.
 Погодинскому  дому  не  повезло.  Не  так  уж  много
бомб  позволили  на  Москву  сбросить  во  время  Вели¬
кой  Отечественной,  но  одна  из  них  как  раз  в  этот  го¬
голевский  дом  угодила  и  памятный  узелок  срезала.
 Что  же  испытал  Гоголь  тогда,  в  ту  страшную  ночь...
Кто  скажет  теперь,  если  и  при  его  жизни  это  было  загад¬
кой...  Известно,  что  после  поездки  в  Оптину  пустынь
стал  готовиться  к  смерти.  Ушла  из  жизни  Екатерина
Хомякова,  сестра  близкого  его  друга  Николая  Языко¬
ва.  Смерть  эта  Гоголя  потрясла,  он  впадает  в  совершен¬
но  подавленное  состояние.  Пишет  письма  незнакомым
почерком.  Рукопись  второго  тома  «Мертвых  душ»  все

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 263
 же  закончил,  попытался  отдать  ее  графу  Толстому
с  просьбой  передать  митрополиту  Филарету,  чтобы  тот
уничтожил  ненужное,  и  сам  же  в  «Выбранных  местах
из  переписки  с  друзьями»  говорит,  что  второй  том  дол¬
жен  быть  сожжен,  поскольку  получился  не  таким,  как
задумывался.
 Толстой  взять  рукопись  отказался.  Потом  ее  на¬
шли  не  в  портфеле  Гоголя,  где  лежали  все  его  бумаги,
в  том  числе  и  завещание,  а  где-то  среди  книг...  Так  что
же  жег  он  в  ту  ночь?  Быть  может,  вовсе  не  окончание
второго  тома?  Тогда  —  что?  Полная  загадка...
 Вместе  с  сотрудницей  Библиотеки  имени  Н.В.  Го¬
голя  и  смотрителем  двух  его  мемориальных  комнат
ходим  по  дому.  Вот  гостиная  с  мебелью  той  эпохи  —
подлинной,  гоголевской  не  сохранилось.  Камин,  где  он
сжег  нечто  таинственное,  —  тоже  реконструкция,  вос¬
становлен  по  описаниям.  Кабинет-спальня,  пожалуй,
более  всего  передает  дух  того  времени,  но  тоже  —  ни¬
чего  подлинного.  Вообще,  подлинных  вещей  Гоголя
очень  мало  осталось:  в  Историческом  музее  есть  меда¬
льон  с  прядью  его  волос,  в  Калуге  якобы  его  перо  —  да
поди  докажи...
 В  комнату,  где  остановилось  его  дыхание,  без  ду¬
шевного  трепета  войти  невозможно.  Два  узковатых
окна,  желтые,  мертвые  стены,  стеллажи  с  книгами  не
оживляют  ее.  Более  нет  ничего.  И  во  втором  этаже,  в
покоях  графа  Толстого,  тоже  гоголевского  следа  не
найти.  Вот  и  весь  дом  великого  человека.
 Во  всей  России  меж  тем  нет  ни  одного  музея  Гоголя.

ПОГАСШЕЙ  РАМПЫ  ЗАКУЛИСЬЕ
 Много  лет  ходил  я  мимо  необыкновенного  этого
дома  —  и  всякий  раз  любовался  им.  Вот  и  сей¬
час  стою,  глаз  не  могу  от  него  оторвать...  А  при  ходьбе,
когда  взгляд  охватывает  его  постепенно  с  разных  сто¬
рон,  он  медленно  разворачивается,  как  на  сцене  при
движении  круга,  и  открывается  неожиданно  новыми
гранями.  И  как  это  строгая,  лишь  слегка  прифран¬
ченная  английская  готика  вписалась  в  бесшабашный
московский  облик  —  разве  что  творец  дома-дворца
К.К.  Гиппиус,  всего  за  два  года  построивший  его,  мог
бы  этот  вопрос  прояснить.
 Но  нет  давно  Гиппиуса,  как  нет  и  хозяина  дома
Алексея  Александровича  Бахрушина,  человека,  для
Москвы  сделавшего  столько,  как  мало  еще  кто  дру¬
гой,  вероятно.  Более  двухсот  зданий  поставил
в  Москве  Бахрушин,  многие  из  них  сохранились.
Только  почти  забыли  мы  человека,  который  поста¬
вил  их.
 Еще  когда  строился  дом  на  Зацепском  валу,  напро¬
тив  Павелецкого  вокзала,  а  строил  его  отец  Бахруши¬
на,  знал  Алексей  Александрович,  что  не  только  жить
станет  здесь,  но  и  разместит  в  его  стенах  свою  един¬
ственную  и  неповторимую  коллекцию.  Вся  история
русского  театра  —  от  первых  скоморошьих  пред¬
ставлений  до  блистательной  эпохи  Анны  Павловой
и  Федора  Шаляпина  и  даже  далее,  —  все  страницы
сложились  в  великолепный  фолиант  музейной  экс-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 265
 позиции.  Не  было  и  нет  во  всем  мире  другого  такого
яркого  театрального  музея!
 Помню,  повели  нас,  школьников,  на  экскурсию
в  этот  музей.  Году  в  сорок  девятом.  Отчаянно  идти  не
хотелось.  Двор  на  двор  схлестываться  в  футбольной
потасовке  куда  интереснее.  Хотя  театр  я  тоже  любил
и  почти  весь  репертуар  немногих  московских  теат¬
ров  первого  послевоенного  времени  пересмотрел.  Но
музей-то  —  дело  совсем  другое.  Никак  меня  не  тяну¬
ло  созерцать  пыльную  театральную  ветхость.
 А  вошел  в  дом  Бахрушина  —  и  обомлел:  роскош¬
ная  парадная,  торжественная  тишина,  как  и  подобает
храму  искусства.  Повсюду  резной  мореный  дуб,  по
потолку  в  дубовых  переплетах  —  ручная  роспись.
Стрельчатые  двери  и  окна,  в  которых  цветные  витра¬
жи  выстреливают  радужные  стрелы  света.  Волшеб¬
ный  замок!
 Своим  возвышенным  великолепием  этот  дом  за¬
вораживал  и  с  первых  шагов  по  нему  готовил  к  встре¬
че  с  людьми,  чьи  имена  гремели,  были  у  всех  на  слуху,
кричали  с  афиш.  Я  уже  понимал  тогда,  едва  ступив
под  своды  дома  Бахрушина,  что  встречи,  которые  он
обещал,  будут  волнующи,  но  они  задели  нас  всех  или
почти  всех  едва  ли  не  до  душевного  трепета.
 Разве  иначе  могло  быть?  Когда  перед  тобой  под¬
линные  костюмы  Шаляпина,  в  которых  он  выходил
на  сцену,  рисунки,  сделанные  им,  —  а  мы  и  не  подо¬
зревали,  что  любил  взять  карандаш  Федор  Иванович...
Или  —  балетные  туфли  Анны  Павловой...  Тепло  ее  ног
хранили  они...  Таинственная,  живая  сила  исходила  от
этих  мертвых,  казалось,  вещей...
 Целую  коллекцию  балетных  туфель  собрал  Бах¬
рушин,  да  так,  что  вся  эволюция  их  прослеживается

266
 Л.Б.  Репин
 по  стендам  музея.  Вот  туфелька  с  низким  широким
каблучком,  вот  без  него  уже,  но  еще  мягкая,  а  вот  по¬
явилась  жесткая  прокладка,  и  в  следующем  своем  пре¬
вращении  на  свет  явились  пуанты  такими,  какими  мы
их  видим  теперь.
 Перед  коллекцией  театральных  биноклей,  собран¬
ных  Алексеем  Александровичем,  мы  остановились
в  полном  восторге.  До  чего  же  красивы!  После  войны
у  некоторых  из  нас  появились  трофейные  бинокли  —
полевые  в  основном,  но  раз,  помню,  подержал  я  в  ру¬
ках  и  морской.  Настоящие  цейсовские  инструменты,
не  для  забавы,  а  для  войны,  открывали  нам  мир  с  дру¬
гой  стороны.  Невидимое  в  единый  миг  становилось
явным,  стоило  поднести  бинокль  к  глазам,  или  вдруг
отодвигалось  едва  ли  не  за  горизонт,  когда  глядишь
с  другой  стороны.  А  эти  самые  первые  зрительские
инструменты,  изящные,  как  «мелкоскоп»  ювелирных
дел  мастера,  с  богатой  отделкой,  —  лишь  только  пред¬
ставишь,  в  чьих  руках  они  побывали,  так  и  дух  захва¬
тывает...
 Алексей  Бахрушин  с  юности  знал  и  бесконечно
любил  театр.  Потому-то  страсть  к  собирательству  ат¬
рибутов  театра  захватила  его.  К  тому  же  обладал  он
воистину  научным  даром  к  систематике.  Вот  почему
буквально  из  ничего  возник  небывалый  музей.
 Впрочем,  как  из  ничего?  Любил  Бахрушин  по¬
толкаться  на  Сухаревке,  по  антикварным  магазинам
ходил,  да  и  самотеком  шли  вещи  к  нему,  владельцы
знали:  за  нужную  вещь  Алексей  Александрович  щед¬
ро  заплатит.  Он  понимал,  конечно,  чего  стоит  его  му¬
зей:  подлинное  достояние,  сохранившее  то,  что  по
логике  жизни  должно  было  исчезнуть  бесследно.  Так
ведь  и  в  самом  деле  могло  показаться:  кому  нужны

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 267
 старинные  афиши  с  именами  забытых  актеров,  по¬
желтевшие  программки  отшумевших  спектаклей...
Вот  городские  московские  головы  и  воспротивились,
когда  Бахрушин  надумал  безвозмездно  передать  свой
необыкновенный  музей  Москве:  не  надо  такого!  В  га¬
зетах  еще  и  поглумились  над  самой  попыткой  бла¬
городного  дела:  «У  Бахрушина  хранится  оторванная
пуговица  с  брюк  Мочалова,  обгорелая  спичка  Юрье¬
ва  да  недогрызанное  яблоко  Шаляпина!»
 А  у  него:  личные  архивы  и  рукописи  Чехова,  Ос¬
тровского  и  прочая,  прочая...  А  у  него  —  подлинная
грамота  о  присвоении  дворянского  звания  братьям
Волковым,  основателям  русского  театра.  У  него:  под¬
линные  эскизы  к  декорациям  первых  постановок
опер  Глинки  и  снова  —  прочая,  прочая...  Редчайшие,
неповторимые  реликвии  русского  театра  спас  Бах¬
рушин  для  нас.
 И  все-таки  добился  своего,  убедил,  ив  1913  году
великий  князь  Константин  Константинович,  прези¬
дент  Императорской  академии  наук,  принимает  в  дар
Москве  бахрушинский  музей,  вводит  его  в  состав
академии.  Хотел  Алексей  Александрович,  чтобы  его
музей  «служил  на  пользу  русскому  народу»,  —  и  до¬
бился  того.
 Потом  грянуло  время  швондеров.  Пришли  район¬
ные  зацепские  комиссары,  как  и  полагалось  им,  во
всем  кожаном  и  с  бесполым  существом  такой  же  на¬
ружности,  в  коем  ни  по  виду,  ни  по  запаху  женщину
не  угадать,  —  пришли  с  утруской.  Несмотря  на  то  что
и  Луначарский  успел  воскликнуть:  «Москва  облада¬
ет  лучшим  театральным  музеем  в  мире!»  —  Ильич,
когда  Луначарский  предложил  оставшегося  в  России
миллиардера  Бахрушина  (хотя,  конечно  же,  к  тому
времени  не  осталось  у  него  ничего,  кроме  музея)

268
 Л.Б.  Репин
 сделать  пожизненным  директором  созданного  им
хранилища  редкостей,  —  так  вот,  несмотря  на  то  что
Ильич  и  спросил,  подозрительно  сощурив  глаза:
«А  не  сбежит  ли  Бахрушин?»  На  что  Луначарский
ответил  уверенно:  «Да  никуда  он  от  своего  музея  не
денется».  А  швондеры  пришли  выселять.
 Исторический  акт,  подписанный  комиссарами
«Замоскворецкой  Контрольной  комиссии»,  сохра¬
нился,  как  был:  «...Работа  музея  направлена  не  к  охва¬
ту  рабочих  организаций!»  И  далее:  «Директор  музея
А.  Бахрушин  проживает  в  своем  особняке...  Его  поли¬
тическая  физиономия  как  бывшего  фабриканта  не
требует  характеристик».
 И  швондеры  вломились  с  бульдозером.  Тогда,  от¬
хватив  часть  надворных  построек  усадьбы  и  кусок  ве¬
ликолепного  сада,  потом,  уже  в  шестидесятых  годах,
Москворецкий  райисполком  удумал  вообще  снести
неповторимый  сей  дом,  «как  не  отвечающий  эстети¬
ке  советской  архитектуры».
 Уже  в  наше  время  выстроили  многоэтажный  жилой
дом  на  территории  сада  Бахрушина,  уничтожив  о  нем  и
воспоминание...  Ни  следа  теперь  не  осталось  от  сада
 Однако  недавно  специальным  решением  пра¬
вительства  Москвы  Бахрушенский  музей  признан
музеем  мирового  уровня,  наравне  с  Третьяковкой
и  Эрмитажем,  и  официально  назван  «Особо  ценным
объектом  культурного  наследия  народов  Российской
Федерации».
 Швондеры  как  будто  утихомирились...

«А  МЫ  ВАШУ  ДАМУ...»
 Это  кто  сказал,  что  русский  темперамент  поспо¬
койнее  итальянского  да  поосмотрительней  аф¬
риканского?  Это  бабушка  надвое  сказала!  Так  что  —
не  надо.  Никто,  пожалуй,  в  играх  на  зеленом  сукне
столь  небрежно  не  выигрывал  состояния  и  так  лихо
тут  же  не  просаживал,  как  наши  игроки.  Неудержи¬
мым  игроком  слыл  Федор  Михайлович,  Александр
Сергеевич  страсть  как  любил  перекинуться  в  картиш¬
ки,  Михаил  Юрьевич  сражался  за  карточным  столом,
как  в  бою  с  абреками.  А  Пржевальский,  общипав  при¬
жимистых  иркутских  купцов,  так  и  вовсе  выиграл  це¬
лое  состояние  и  все  деньги  пустил  на  свою  первую
экспедицию.  Играл  он  с  одной  мыслью  об  этом  и  бро¬
сил  сразу  и  навсегда.  Все  умели  проигрывать.  Дер¬
жались  с  достоинством  и  темперамент  свой  в  кулаке
зажимали.  Хотя  были,  конечно,  случаи,  когда  и  пис¬
толет  в  собственной  руке  ставил  точку  в  игре  при  став¬
ке,  выше  которой  быть  ничего  не  может...
 Да,  играли  —  проматывали,  свободу  обретали,
в  рабстве  оказывались.  Сейчас-то  не  так,  наверное?
А  кто  его  знает...  Зашел  я  недавно  в  одно  из  крупней¬
ших  в  Москве  казино,  просто  так,  поглядеть  что  к  чему,
а  вовсе  не  соблазнившись  рекламным  призывом:  «Все
проигравшие  угощаются  ужином  за  счет  заведения
и  бесплатно  домой  отправляются».  На  ужин  я  не  рас¬
считывал,  поскольку  и  играть-то  не  собирался.  По¬
знакомился  с  очаровательной  девушкой  Катериной,

270
 Л.Б.  Репин
 старшим  менеджером  казино,  и  первым  делом  спро¬
сил:  «Какой  самый  крупный  проигрыш  приходилось
вам  видеть?»  —  «Около  сорока  тысяч  долларов».  —
«И?..»  —  «Побледнел,  встал  и  ушел».  —  «А  выиг¬
рыш?»  —  «Тридцать  с  лишним  тысяч  за  ночь».  —
«Ну  и...»  —  «Вскочил  на  стол  и  выкаблучивать  на¬
чал.  Мы  его  за  это  оштрафовали  как  следует».
 Так  что  и  сейчас  играют  по-крупному.  Хотя,  надо
признать,  все  же  не  так,  как  прежде.  В  царствование
просвещенной  императрицы  Екатерины  II  играли  вез¬
де  и  все  с  таким  размахом,  как  ни  до,  ни  после.  Даже
при  дворе  резались  с  упоением,  несмотря  на  строжай¬
ший  запрет.  Время  от  времени  в  императрице  просы¬
палась  строжайшая  бдительность,  и  однажды,  вспылив,
в  гневе  она  повелела:  «Коллежских  асессоров:  Иевле¬
ва  и  Малимонова,  секунд-майора  Роштейна,  подпо¬
ручика  Волжина  и  секретаря  Попова  за  нечистую
игру  сослать  в  уездные  города  Вологодской  и  Вятской
губерний  под  присмотр  городничих  и  внеся  при  том
имена  их  в  публичные  ведомости,  дабы  всяк  от  обма¬
на  их  остерегался».
 Все  наигранное  у  картежников  отобрали  —  вексе¬
ля,  закладные,  даже  ломбардные  билеты,  что  на  кон
ставились,  на  сумму  громадную  —  в  159  000  рублей
у  одного  только  Волжина.  В  то  же  самое  время  князю
Куракину,  коему  было  поручено  неусыпное  бдение  за
тем,  чтобы  картежные  безобразия  не  творились  от¬
крыто,  доносят:  «У  нас  сильный  идет  о  картежных
академиках  перебор.  Ежедневно  привозят  их  к  Из¬
майлову:  действие  сие  в  моих  глазах...  Есть  и  дамы...»
 Да  куда  уж  там!  Пошло-покатилось!  Даже  мода
сложилась  такая:  в  каждом  барском  доме,  будь  то  Пе¬
тербург  или  Москва,  «кипел  банк»,  как  писал  один

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 271
 современник.  Деньги,  когда  выходили  все,  заменялись
крестьянскими  душами.
 Сотнями  и  даже  тысячами  на  кон  их  ставили,
и  люди,  ложившиеся  спать  в  одном  владении,  просы¬
пались  уже  в  другом.  Ведь  и  в  ломбард  живые  души
закладывались...  Сколько  поломанных  судеб,  тра¬
гедий...
 Москва  меж  тем  нисколько  тогдашней  столице  не
уступала  в  своем  увлечении,  а  в  размахе  даже  пре¬
восходила  Петербург  —  все-таки  от  высочайшего  ока
подальше.  Любители  перекинуться  в  картишки  по¬
проще  колготились  у  Ильинских  ворот,  прямо  в  под¬
воротнях,  или  в  затрапезных  трактирах  по  темным
углам,  в  ночлежках.  Ну  а  люди  благородного  звания
по  своим  домам  играли,  конечно.  Так  оно  надежней,
спокойней  —  никто  исподлобья  не  глянет.  Самым
злачным  местом  домашней  игры,  отчего-то  сложи¬
лось  так,  считался  Арбат.
 Отлюбив  в  своей  жизни,  насколько  хватило  сил
и  времени,  ушла  на  вечный  покой  великая  императри¬
ца,  а  запрет  на  азартные  игры  в  наследство  оставила.
И  вскорости  бесшабашное  увлечение  это  достигло  та¬
ких  размеров,  что  Павел  не  только  в  строжайшей  фор¬
ме  метать  банк  запретил,  а  вообще  и  всякие  ночные
собрания  по  всей  России.  Вот  до  чего  дело  дошло!
Московский  обер-полицмейстер  того  времени  Эртель
самолично  не  гнушался  заглянуть  в  вызывающий  по¬
дозрение  дом  и,  ежели  находились  провинные,  сам
же  и  призывал  их  к  ответу.
 Но  азарт  не  взнуздать,  нет.  Вкусившие  сей  трепет¬
ный  восторг  становились  его  рабами.  Вот  тогда  при
высшем  свете  Москвы  и  Петербурга  появились  люди,
кои  и  близко  ранее  к  богатым  домам  не  подступали:

272
 Л.Б.  Репин
 менялы.  Являлись  с  корзинками  да  лотками  со  всевоз¬
можными  красивыми  безделушками  и  выменивали  их
тут  же  на  золото  и  каменья  у  тех,  кому  подфартило.
Быстро  обогащались  эти  менялы,  на  своих  каретах  уже
разъезжали  за  данью.
 Да,  было  время  —  ушло.  А  страсть  к  игре,  азартный
характер  остались,  конечно.  Куда  им  деваться?  Тако¬
ва  уж  наша  натура.
 В  послевоенной  Москве,  помню,  считалось  непри¬
личным  в  карты  играть.  В  светлом  будущем  не  место
тем,  кто  способен  предаваться  низким  страстям.  Од¬
нако  в  «дурака»  все  же  играли,  это  потом  уж  и  «кинг»
появился,  и  «преф»,  и  «бура».  А  мы  вечерами
в  подъезде  в  «очко»  на  щелбаны  играли.  Иной  раз  так
по  лбу  набьют,  что  утром  в  синяках  просыпаешься.
В  общем,  с  подобными  развлечениями  при  суровом
отце  народов  опасно  было  связываться:  даже  закон,
запрещающий  азартные  игры,  существовал.  Знаю  се¬
мью,  где  повязали  и  услали  бог  знает  куда  кормильца
за  то,  что  поигрывал.  В  общем,  со  времен  Екатерины
мало  что  в  этом  деле  у  нас  изменилось.
 Да  что  поделаешь...  Азартный  игрок  подобен  влюб¬
ленному  по  уши:  ничего  не  видит,  не  слышит,  кроме
предмета  своего  вожделения.
 □

СТОНАЛО  ПОЛЕ  В  КРИКЕ  БОЛИ...
 Жизнь  всякого  города  можно  сравнить  с  жизнью
человека.  Такие  же  воспарения,  взлеты,  такие
же  провалы,  падения.  Только  масштабы,  конечно,  дру¬
гие.  Но  далеко  не  всякий  город  пережил  за  свои  века
столько,  сколько  Москва:  неслыханные  пожары,  опу¬
стошительные  и  разорительные  войны,  тропические
по  силе  своей  ураганы  и  даже  землетрясения.  Но  бо¬
лее  всего  и  страшнее  всего  сказались  для  Москвы  не
те  стихии,  а  то,  что  даже  и  в  изощренном  уме  не  выду¬
мать  было,  что  и  вообразить  никто  бы  не  смог.
 18  мая  1896  года  в  Москве  на  необъятном  Ходын-
ском  поле  намечалось  прозести  грандиозные  народные
гулянья  в  честь  коронации  Николая  II.  Поле  застрои¬
ли  павильонами  для  раздачи  подарков  всем,  кто  руку
протянет,  для  бесплатного  угощения  вином  и  пи¬
вом  —  пей,  не  хочу!  А  еще  обещали  симпатичненькие
эмалированные  кружки  с  царским  орлом,  кои  нака¬
нуне  выставили  в  витринах  многих  московских  ма¬
газинов,  чтобы  народ  заранее  мог  их  увидеть.
 Пестрые  будочки,  числом  под  сто  пятьдесят,  с  по¬
дарками  для  верноподданных  соседствовали  с  мно¬
гочисленными  эстрадами  для  песенников,  хоров  и  ор¬
кестров,  повсюду  возвышались  столбы,  украшенные
яркими  лентами,  а  наверху  столбов  и  призы  для  самых
ловких  приготовили,  как  издавна  водится:  сапоги,  са¬
мовары  и  прочие  полезные  и  нужные  вещи.  Непода¬
леку  от  ипподрома  поставили  несколько  каруселей

274
 Л.Б.  Репин
 и  воздвигли  огромный  дощатый  театр  Михаила  Лен-
товского  —  того  самого,  что  владел  в  «Эрмитаже»  те¬
атром.
 Все  готово  к  великому  празднику.  Дождя  только
бы  не  было.  Открыть  гулянья  собирались  18-го  в  де¬
сять  часов,  но  народ  накануне  вечером  стал  прибы¬
вать:  верно  смекнул,  что  местечко  надо  поближе
к  подаркам  занять,  не  то  с  пустыми  руками  останешь¬
ся.  Вот  и  стали  люди  собираться  по  краям  и  дну  гигант¬
ского  оврага,  начинавшегося  прямо  от  каменного  цар¬
ского  павильона  и  тянувшегося  по  направлению
к  Ваганьковскому  кладбищу.  Пришли  с  семьями,
с  детьми,  набрав  всякой  снеди  —  закуски  и  выпивки,
чтобы  ночь  скоротать;  грелись  возле  костров  —  на¬
строение  лучше  и  не  бывает.  Потом  выяснилось:  всего
на  Ходынку  прибыло  с  полмиллиона  человек  —  по
тем  временам  цифра  громадная.
 На  торжества  по  случаю  коронации  в  Москву  на¬
грянула  и  тьма  корреспондентов  заграничных  газет,
понаехало  и  с  периферии  много  своих,  но  Гиляров¬
ский,  предусмотрительно  обошедший  Ходынку  и  на
ночь  на  ней  оставшийся,  был  единственным  из  всех
журналистов,  оказавшийся  в  самом  пекле  трагедии.
 Но  нет,  не  усиделся  народ  до  объявленного  нача¬
ла  праздника.  Начали  потихоньку  придвигаться  к  буд¬
кам  с  подарками.  Все  знали  доподлинно,  что  будет
в  кульке  помимо  вожделенной  памятной  кружки:
сайка,  пряник  и  кусок  колбасы.  Коли  задаром  —  ни
в  жисть  вредным  не  будет!
 Затемно  еще  несметная  толпа  начала  выплески¬
ваться  из  оврага,  многочисленных  промоин  и  со  все¬
го  поля  поближе  к  закрытым  будкам.  В  нетерпении
ругались,  толкались,  оттаскивали  самых  настырных.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 275
 Было  жарко  и  душно.  Вот  в  этот  самый  момент,  а  луч¬
ше  бы  ранее  надо  вмешаться,  остановить  и  образумить
народ.  Еще  не  поздно...
 Вдруг  загудела  толпа  и  застонало  все  поле.  Со
всех  сторон  понеслись  визг,  вопли,  стоны,  крики
боли,  отчаяния...  Народ  стал  срываться  с  края  овра¬
га,  а  накатывавшаяся  волна  новых  людей  давила  их
и  подпирала  к  вертикальной  стене  обрыва.  Здесь
никто  и  пальцем  не  мог  шевельнуть.  Сплошная  мас¬
са  неимоверно  сжатых  людей,  которые  и  ничего  не
могли  предпринять  для  своего  спасения.
 Многие  пытались  вытолкнуть  наверх  детей,  и  те
ползли  по  головам,  но  тут  же  проваливались.  Рядом
с  Гиляровским  стоял  зажатый  телами  старик  —  мерт¬
вый,  он  колыхался  в  беспорядочном  движении  вмес¬
те  с  толпой.  Его  раскрытые  глаза  Гиляровский  на  всю
жизнь  запомнил.
 Только  такой  могучий  человек,  умевший  кочергу
узлом  завязать,  нашел  в  себе  силы  вырваться  из  смер¬
тельной  хватки  толпы.  Но  и  он,  оказавшись  на  свобо¬
де,  рухнул  наземь  и  лишился  сознания.
 Пришел  в  себя,  когда  дохнул  свежий  утренний  ве¬
терок.  Сел  и  принялся  есть  траву  —  так  мучила  жажда.
Первое,  что  он  сделал,  —  возблагодарил  отца,  пода¬
рившего  ему  табакерку,  которую,  как  показалось,  по¬
забыл,  заглянув  на  бега.  От  зазвавшей  его  компании,
расположившейся  на  самом  дне  оврага  на  Ходынке,
решил  вернуться  на  ипподром,  лишь  стопочку  опро¬
кинул  с  ними.  Табакерка  была  безмерно  ему  дорога.
Из  этой  компании  никого  в  живых  не  осталось  —  всех
затоптали.
 Бог  знает,  сколько  народу  перетоптали  к  шести  утра,
но  тут  понеслись  крики:  «Дают!  Дают!»  —  и  в  новом

276
 Л.Б.  Репин
 напоре  обезумевших  людей  сгинули  многие.  Горстка
казаков,  слишком  поздно  пытавшаяся  вмешаться,  по¬
вернуть  напиравших  людей,  сама  едва  не  оказалась  за¬
топтанной,  даром  что  на  лошадях  врезались  в  толпу.
 У  Тверской  заставы  перед  замеревшими  от  ужаса
людьми  уже  ехали  возы  с  Ходынки,  груженные  тру¬
пами.  Вид  их  был  страшен:  оскальпированные  голо¬
вы,  размозженные  лица...  говорили,  человек  двести
погибло.  Да  уж  какое  там...
 Только  по  официальным  сводкам,  раздавили
1389  человек  и  около  полутора  тысяч  получили
увечья.  А  сколько  было  еще  и  таких,  кто  умирал,
добравшись  до  дома,  больницы...  В  московских  окре¬
стностях  потом  находили  погибших,  сумевших  избе¬
жать  мясорубки,  но  не  нашедших  сил  вернуться  домой.
Ведь  из  всех  окрестных  городов  в  Москву  собрались
люди.  Манили  неотвратимо  этот  чертов  пряник  с  кол¬
басой  и  кружка...
 Ровно  через  сто  лет  после  небывалой  трагедии  иду
по  тем  московским  местам  —  там,  где  было  некогда
Ходынское  поле.  Кварталы  жилых  домов,  стадион
Юных  пионеров,  Беговая  улица,  Центральный  аэро¬
вокзал,  Живописная  улица...  Летят  машины,  бренчит
трамвай  по  Ленинградке  —  это  самый  край  был  Хо¬
дынки.  Ничто  не  напоминает  о  той  невероятной  тра¬
гедии  —  ни  доски  памятной,  ни  знака  какого-нибудь...
Стерли  все  поскорее,  чтобы  и  от  самого  позора  ниче¬
го  не  осталось.  От  того  гибельного  оврага  тоже  ничего
не  осталось  —  давным-давно  засыпали,  еще  при  царе.
И  идет  теперь  жизнь  поверху  над  полем,  где  столько
жизней  оборвалось  чудовищным  образом...
 Уже  и  мое  поколение  о  катастрофе  на  Ходынке  за¬
было.  В  школе  на  уроках  истории  о  ней  не  вспомина¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 277
 ли,  на  студенческих  семинарах,  где  мы  вдумчиво  изуча¬
ли  историю  партии,  тоже,  хотя  было  бы  очень  удобно
лишний  раз  заклеймить.  Вообще,  тогда,  да  и  теперь  —
всегда  считалось,  что  исключительно  власти  виноваты
в  той  страшной  драме.  И  то  правда,  конечно.  Но  сам-
то  народ!  Он-то  —  что?!  Из-за  чего  давился?  Из-за
чего  унизился  так?  Столь  страшно,  дико,  смертельно!
Уж  и  не  знаю,  было  ли  что-либо  подобное  во  всей  ис¬
тории  человечества,  когда  обезумевший  от  внезапно
охватившей  его  эпидемии  жадности  народ  сам  себя
ногами  давил...
 Дармовщина  сгубила.  Халява,  как  теперь  говорят.
Недавно  на  одном  приеме  видел:  едва  дверь  в  зал
с  накрытым  столом  приоткрыли,  народ,  кстати  ска¬
зать  вовсе  не  изголодавшийся,  хлынул  к  закускам
с  выпивкой.  А  передние  застряли  в  дверях.  Так  ими
как  пробкой  из  бутылки  с  шампанским  выстрелили.
А  иностранцы  —  хозяева  хлебосольные,  у  стола  гос¬
тей  поджидающие,  наблюдали  за  происходящим.
Один  из  них  развел  руками  и  снисходительно  бро¬
сил:  «Рашен...»  И  так  мне  стало  обидно!..
 Как-то  один  мой  знакомый,  очень  хороший  чело¬
век,  знаток  старой  Москвы,  полковник  Владимир
Сергеевич  Синяков,  поразил  меня,  достав  из  недр  сво¬
его  стола  ту  самую  кружку.  Подержал  ее  и  подумал:
в  чьих  же  руках  она  побывала  тогда  на  Ходынке...
Одному  Богу  известно.

ТЕПЛО  ПОТЕРЯННОГО  ХРАМА
 Странно,  заброшенно  выглядит  этот  обломок  ста¬
рого  храма,  что  на  Бутырке,  в  двух  троллейбус¬
ных  остановках  от  Савеловского  вокзала.  Будто  скала,
чудом  выдержавшая  все  сметающую  лавину  време¬
ни.  Всякое  пережила  и  до  нас  достояла.
 Столько  раз  приходилось  проезжать  мимо,  и  все¬
гда  казалось,  что  церковь  оставила  эту  свою  колоколь¬
ню,  чтобы  нас  попрекнуть  за  то,  что  допустили  такое
ее  состояние.  Ведь  уже  при  нас,  в  советское  время,
обрушили  шатер  на  колокольне,  снесли  пятиглавие
куполов,  трапезную  с  землей  сровняли...  А  ведь  об
этом  храме  —  Рождества  Пресвятой  Богородицы  в  Бу-
тырках  писали  в  начале  XX  века  в  путеводителе  по
старой  Москве:  «Храм,  отличавшийся  изяществом  и
изысканностью».
 Да  только  где  все  это  теперь?  Ветхий  кирпич  из
стен  порушенной  колокольни  вываливается,  а  удиви¬
тельно  как  сохранившиеся  чудные  изразцы  в  верхней
части  основания  колокольни,  замазанные  в  разные
времена  слоями  краски,  и  вовсе  выпадают  сами  собой...
 Хорошо  помню,  что  храм  был  всегда  в  этом  мес¬
те,  а  потом  внезапно  исчез  —  где-то  в  самом  конце
60-х  годов.  А  позади  колокольни,  дерзко  вырвавшей¬
ся  к  проезжей  части  Бутырской  улицы,  выросла
китайская  стена  какого-то  цеха,  раздавившая  тра¬
пезную.  Получилось  так,  что  остаток  колокольни
оказался  в  миру,  а  церковь  превратилась  в  подсобку

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 279
 Московского  машиностроительного  завода  «Знамя»,
где  разместились  склад  и  котельная.  Нашли-таки  до¬
стойное  применение  памятнику  русской  архитекту¬
ры  XVII  века.
 А  храм  меж  тем  хранит  еще  и  историю  —  для  нас
дорогую  и  удивительную.  Здесь,  на  самых  дальних
московских  окраинах,  стояло  село  Бутырки,  бывшее
в  XVI  веке  вотчиной  боярина  Никиты  Романовича  За¬
харьина,  деда  основателя  новой  царской  династии  —
Михаила  Романова.  Выходит,  именно  здесь,  в  Бутыр-
ках,  росли  и  укреплялись  корни  дома  Романовых.
 Ну  а  церковь  Рождества  Богородицы,  деревянную
поначалу,  поставили  в  1647  году,  чтоб  по  дороге
в  Дмитров  напоследок  крестом  себя  осенить.  Через
два  года,  уже  в  правление  Алексея  Михайловича,  вся
эта  местность  отошла  в  казну.  Тут  расселялись  солдат¬
ские  семьи,  отчего  и  название  сложилось  иное:  Бу¬
тырская  солдатская  слобода.  Каменный  храм,  остаток
которого  привлекает  нас  даже  и  помимо  желания  на¬
шего,  построили  в  1684  году  —  с  двумя  приделами
и  высокой  шатровой  колокольней  с  сорока  окнами  —
«слухами».  Далеко  по  Москве  звон  отсюда  катился...
 Конечно,  у  всех,  кто  видит  эту  обрушенную  коло¬
кольню,  поневоле  вопрос  возникает:  отчего  недору-
шенная  колокольня  на  самом  ходу  осталась?  Какая
сила  ее  сберегла,  когда  по  Москве  великолепные  хра¬
мы  взрывали?  И  тут  как  тут  две  легенды,  объясняю¬
щие  жизнестойкость  древнего  храма.
 Будто  в  закладке  храма  спрятан  кованый  ларец
с  драгоценностями,  украденный  из  дома  Захарьиных
озлобившимся  из-за  отказа  женихом  одной  из  бояр¬
ских  дочерей.  И  будто  потомки  того  жениха  эту  тайну
передают  от  колена  к  колену  и  ждут  момента,  чтобы

280
 Л.Б.  Репин
 подкопаться  и  клад  вытащить.  Оттого  вроде  бы  и  фа¬
милия  их  —  Подкопаевы.
 И  другая  легенда,  тоже  любовная.  Говорят,  в  1812  го¬
ду  здесь  стояли  уланы  Наполеона  и  один  из  инозем¬
ных  молодцев  страсть  как  влюбился  в  русскую
девушку,  прихожанку  этого  храма.  Счастье  их,  понят¬
но,  длилось  недолго,  поскольку  французам  подошло
время  убираться  домой,  но  молодой  человек  в  памя¬
ти  любовь  сохранил  и  потомкам  своим  завещал  вы¬
сылать  деньги  в  Россию  на  поддержание  храма.  Что
до  сей  поры  исполняется.
 Скажу  по  поводу  последней  легенды:  никаких  де¬
нег  ни  французы,  ни  красавцы  какой-либо  другой
национальности  не  высылают.  А  восстановление
и  вправду  потихоньку  идет  —  ни  шатко  ни  валко,  а  то
и  вовсе  в  летаргический  сон  погружается.  Потому  что
работы  ведутся  только  за  счет  Русской  православной
церкви,  а  также  на  средства  нынешних  прихожан  хра¬
ма  Рождества  Богородицы.
 Обстоятельства  сложились  такие.  Наш  президент
подписал  распоряжение  о  передаче  храма,  точнее
того,  что  осталось  от  него,  Русской  православной  цер¬
кви.  Нужно  много  денег  на  восстановление.  Настоя¬
тель  храма  отец  Алексий,  в  миру  Талызов,  думает
о  восстановлении  звонницы:  было  ведь  девять  коло¬
колов  по  три  в  каждой  из  групп  звонниц  —  в  дозвон-
ной,  подзвонной  и  в  благовесте.  Всего  1139  кг  чистой
меди.
 Колоколенка  же  стоит.  По  вечерам  теплится  свет
в  зарешеченном  оконце,  что  в  сторону  от  проезжей  час¬
ти  глядит.  Нет-нет  да  и  мелькнет  неясная  тень.  Гляжу  —
и  теплее  от  этого  света  становится:  все  же  искра  жизни
пробилась  через  эти  просевшие,  остывшие  стены...

РАНЬШЕ  УЛИЦЫ  ПАХЛИ
ПИРОЖКАМИ  И  БУБЛИКАМИ
 Иногда,  когда  я  беру  какую-нибудь  старую  книгу,
где  описывается  жизнь  прежнего  времени,  ска¬
жем,  начала  XIX  века,  я  представляю  себя  на  улицах
тогдашней  Москвы.  И  незаметно  для  себя  пускаюсь
в  захватывающее,  увлекательное  путешествие  в  не¬
драх  любимого  города...
 Как  ни  странно,  улицы  еще  можно  узнать  —  не
столь  разительно  переменились  они  за  истекшее  вре¬
мя.  Хотя,  конечно  же,  завладел  городом  автомобиль,
да  и  сами  люди  стали  выглядеть  иначе.  Но  что  дей¬
ствительно  переменилось  —  это  атмосфера,  царящая
в  городе.  Улицы  по-другому  пахли  в  прежнее  время:
запах  всякой  горячей  еды,  да  и  не  только  горячей,  ви¬
тал  на  московских  улицах.  Раньше  уже  на  подходе
к  булочной  встречал  такой  домашний,  щекочущий
ноздри  дух  хлеба,  а  теперь  нет  этого  духа,  не  сыщешь.
Хлеб,  что  ли,  другой  делают...  Или  мы  стали  другими?
А  скорее,  все  изменилось,  и  мы,  разумеется,  тоже.
 Чем  раньше  торговали  на  улице?  Что  можно  было
перехватить  на  ходу,  перекинувшись  парой  слов  с  не¬
знакомым  человеком,  подчалившим  на  краткое  вре¬
мя  в  снующей  толпе.
 В  разных  местах  Москвы  ходовую  кормежху  пред¬
лагали  разную.  На  Тверской,  к  примеру,  лоточники
расхваливали  теплые  пироги  с  капустой,  с  мясом
прокрученным,  с  картошкой  мятой,  можно  было  пе-

282
 Л.Б.  Репин
 рехватить  кулебяку  со
сбитнем,  тоже  горячим.
В  Столешниках  выноси¬
ли  ситнички,  вязанки
хрустких  баранок,  в  жару
хорошо  шел  прохладный
квас  с  хреном  —  вкусно
и  здорово  нутро  проши¬
бает,  сразу  же  веселее  де¬
лается  от  квасу  такого.
Однако  нигде  мне  не
встретилось  упомина¬
ние  о  том,  что  спиртным
торговали  на  улицах,
хотя  из-под  полы  даже
и  в  самое  позднее  время
дня,  когда  уж  и  трактиры
закрыты  были,  раздобыть  бутылку  водки  страждущий
мог:  городовой  за  мелкую  мзду  всегда  на  истинный
путь  наставлял,  подсказывал,  где  в  его  владениях  надо
искать.
 А  на  Хитровке  уже  другой  едой  торговали.  Тут
в  ходу  больше  была  протухлая  и  ради  заглушения
запаха  сильно  пережаренная  колбаса,  бульонка  —  со¬
бачья  радость,  как  ее  называли,  —  собираемая  из  ку¬
хонных  лоханок  трактиров  и  подогреваемая  с  такой
же  целью:  падалью  меньше  пованивает.  Продавали
тушеную  картошку  с  прогорклым  салом,  щековину,
вареное  горло,  легкое,  завернутую  рулетом  коровью
требуху  с  непромытой  зеленью  содержимого  желуд¬
ка  —  рубец,  называемый  рябчиком.  Меню  довер¬
шалось  лапшицей  горячей,  оголовьем,  свининкой-
рванинкой,  печенкой,  доставаемой  из  горшков  прямо
 Продавец  лимонада

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 283
 руками  и  в  подставленную  ладонь  отпускаемой.  Даже
студень  давали  в  пригоршню,  и  не  беда,  если  в  нем  тря¬
пица  иногда  попадалась:  народ  невзыскательный,  раз¬
носолов  и  во  сне  не  видал.
 На  Сухаревом  рынке  уличная  еда  в  сравнении
с  Хитровым  рынком  уже  ресторанной  казалась.  Осо¬
бый  спрос  тут  был  на  горячие  гречневики  с  постным
маслом;  селедочницы,  сами  рыбой  насквозь  пропах¬
шие,  торговали  ржавой  селедкой,  мясными  обрезками,
ну  и  сбитнем,  конечно.  Отовсюду  неслось:  «Сбитень-
сбитенек  пьет  щеголек!»  А  шашлыком  на  московских
улицах  тогда  и  не  пахло.  Хотя  бы  и  потому,  что  барани¬
ны,  кроме  завозной,  в  Москве  отродясь  не  бывало.
 Для  послевоенных  мальчишек  моего  поколения
еда  на  улице  была  делом  особенным,  едва  ли  не  риту¬
алом.  Она  казалась  особенной,  даже  если  самой  обык¬
новенной  была,  потому  что  непременно  в  сознании
связывалась  с  праздниками,  в  первую  очередь  с  Пер¬
вым  мая  и  с  Седьмым  ноября.
 Тогда  с  раннего  утра  с  улиц  доносились  звуки  гре¬
мящей  меди  оркестров,  бухали  барабаны,  неслось  хо¬
ровое  разноголосое  пение  —  праздник!  И  все:  ноги
сами  выносили  на  улицу,  в  веселую,  шумную  толпу
с  транспарантами,  флагами,  бумажными  букетами  на
длинных  палках,  портретами  всем  дорогих,  но  совер¬
шенно  незнакомых  людей.  Так  народ  должен  был  вы¬
ражать  свои  верноподданнические  чувства  тем,  кто
о  нем  денно  и  нощно  заботился.  И  мы  искренне  такие
чувства  выражали,  хотя  и  не  сознавали  вполне.
 Еда  была  непременной  атрибутикой  праздника  —
хотя  бы  потому,  что  в  другое  время  она  на  улицах  от¬
сутствовала,  если  не  считать  пирожков  с  повидлом

284
 Л.Б.  Репин
 и  мороженого.  А  тут  —  разносолье-хлебодарство!
И  все  это  продавалось  с  кузова  грузовиков,  обтяну¬
тых  красными  полотнищами.  На  фоне  красного  все
казалось  гораздо  вкуснее.
 В  остальное  время  едой  на  улицах  в  Москве  не  тор¬
говали,  во  всяком  случае  —  в  первые  послевоенные
годы.  Наверное,  руководители  партии  и  правитель¬
ства  считали,  что  есть  на  улице  неприлично.  Но  мы¬
то  так  не  считали:  нам  хотелось  есть  всегда  и  везде.
 Раньше  пивом  разливным  торговали  на  улице.  Что
и  говорить,  чаще  оно  бессовестно  отдавало  водо¬
проводной  водой,  насыщенной  хлором,  но  иногда
попадались  торговцы  с  совестью:  своим  наливали
с  учетом  знакомства.  Зато  зимой  по  желанию  клиен¬
та  в  кружку  доливали  пива  из  чайника,  стоящего  на
включенной  электроплитке,  иначе  от  холода  зубы
ломило  и  виски  пронзала  леденящая  боль.  Однако  не¬
которым  такие  мучения  нравились,  и  они  с  гордос¬
тью  отвергали  пиво  из  чайника.
 А  сейчас  чем  можно  на  улице  перекусить,  ежели
никуда  не  заходить?  А  это  —  смотря  где.  На  улицах  —
одно,  в  парках  —  другое,  скажем,  шашлыки  в  парках
теперь  не  проблема.  Проблема  —  настоящий  бараний
шашлык.  Как-то  повстречал  я  шашлычника  удиви¬
тельного  —  в  Лужниках,  на  ярмарке.  Стоит  дядя  лет
шестидесяти,  в  тюбетейке,  зовут  Сарыджа,  приехал
из  Ташауза  в  Туркмении.  Вот  у  него  —  необычайный
шашлык.  Когда  он  уже  готов,  Сарыджа  обмакивает
каждый  кусочек  в  нечто  похожее  на  майонез,  а  сверху
присыпает  мелко  нарезанным  репчатым  луком  —
и  снова  кладет  шампур  на  угли.  И  получается  еда,
вполне  королей  достойная.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 285
 Еще  помню  в  наше  почившее  время  бубликами
торговали  на  улицах.  Иногда  даже  горячими,  с  тонень¬
кой  хрустящей  корочкой,  присыпанной  опиумом  для
народа  —  маком.  Райское  наслаждение  —  съесть  та¬
кой  бублик  за  пять  копеек  со  стаканом  томатного  сока
за  десять.  Соль  выдавалась  бесплатно.  И  как-то  уют¬
но  делалось,  и  весь  город  нам  домом  казался...

КОГДА  ИДЕШЬ  ПО  ПЕРЕУЛКУ...
 Шел-шел  по  Маросейке  —  и  уж  миновал  этот
дом,  как  вдруг  словно  бы  что-то  одернуло,  за¬
ставило  остановиться  и  оглянуться.  А  потом  и  вовсе
захотелось  перейти  на  другую  сторону  улицы,  чтобы
получше  охватить  взглядом  весь  дом  —  праздничный
какой-то,  поневоле  заставляющий  вообразить  некое¬
го  расфранченного  старичка  благородных  кровей
в  бирюзовом  камзоле  с  белыми  бантами,  окруженно¬
го  изящными  статуэтками  белотелых  особ.
 Роскошное  это  здание,  открывающее  знаменитый
в  старой  Москве  Армянский  переулок,  принадлежало
графу,  фельдмаршалу  П.А.  Румянцеву-Задунайскому,
выдающемуся  полководцу,  которого  турки  больше
огня  боялись  и  перед  войной  специально  засылали
шпионов,  чтобы  прознать:  как  он  там,  жив  ли  граф  этот
хитрейший?  Король  Фридрих  II  и  вовсе  своих  генера¬
лов  предостерегал,  сохранилось  тому  свидетельство:
«Опасайтесь,  сколько  возможно,  этой  собаки-Румян-
цева,  прочие  для  нас  не  опасны».  Вот  сколько  страха
сумел  Петр  Александрович  на  супостатов  нагнать!
 Дом  же  этот  —  главный  дом  городской  усадьбы
заказывал  для  себя  богатейший  московский  купец
М.С.  Грачев,  и,  как  предполагается,  далеко  не  безосно¬
вательно,  сам  Василий  Баженов  над  проектом  работал.
Словно  бы  кисть  фантазера  и  выдумщика  по  фасаду
прошлась...

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 287
 А  переулок  Армянский  повлек  меня,  потому  что
хотелось  хотя  бы  какие-нибудь  следы  дома  Артамо-
на  Матвеева  отыскать.  Боярин  Артамон  Сергеевич
великую  роль  сыграл  в  русской  истории:  просвещен¬
нейший  человек  своего  времени,  знавший  несколько
языков,  знаток  европейской  культуры,  сподвижник
и  друг  личный  царя  Алексея  Михайловича  и,  что  для
нас  самое  важное,  —  воспитатель,  дядька  юного  Петра
Великого.  Это  он,  Матвеев,  и  никто  другой,  привил
Петру  Алексеевичу  вкус,  интерес  к  Европе  и  научил
все  полезное  для  России  перенимать.  Да  он  и  Ната¬
лью  Нарышкину,  мать  Петра,  воспитывал.
 Дом  Артамона  Матвеева  в  этом  переулке,  тогда
в  его  честь  и  называвшемся  Артамоновским,  распо¬
лагался  в  самом  начале  —  по  правую  руку,  перед  дру¬
гим  знаменитейшим  домом  Тютчевых,  поставленным
учеником  и  другом  Баженова  —  Казаковым  на  фун¬
даменте  старого  дома  боярина  Ивана  Милославского.
И  были  они  —  Матвеев  и  Милославский  —  злейши¬
ми,  лютыми  врагами,  даром  что  и  дома-то  их  разде¬
ляло  —  всего  ничего.  А  в  Боярской  думе  вражда  их
полыхала  ярким  пламенем:  оба  боролись  за  первен¬
ство.  Хотя  был  Матвеев  сильнее,  влиятельнее  и  к  царю
ближе  стоял,  Милославский  оказался  коварнее.
 В  Столповском  переулке,  как  он  тогда  назывался,
ставить  новый  дом  Матвеева  уговорил  сам  царь  Алек¬
сей  Михайлович:  место  удобное,  тихое  и  от  Кремля
поблизости.  Матвеев,  хоть  и  боярин,  в  отличие  от  сво¬
его  недруга  Милославского,  очень  небогат  был.  Денег
на  каменные  палаты  найти  не  мог.  Не  строить  же  ему,
в  самом  деле,  рядом  с  палатами  Милославского  хоро¬
мы  бревенчатые...  Но  и  в  прежнем  доме,  тесном  да
неказистом,  под  боком  у  богатого  Милославского  не
очень-то  было  сподручно.

288
 Л.Б.  Репин
 А  дальше  произошла  история  невероятная.  Вышел
однажды  поутру  Артамон  Сергеевич  на  крыльцо,
смотрит,  а  весь  двор  его  каменными  плитами  завален!
Народ,  безмерно  почитавший  Матвеева  за  доброту
и  за  то,  что  он  постоянно  о  простых  людях  заботился,
собрал  могильные  камни,  отцов  надгробия,  и  в  дар  ему
принес.  Так  и  сказали:  «Дарим  ими  тебя,  нашего  бла¬
годетеля...»  Можно  только  догадываться,  что  тогда
испытал  боярин  Матвеев.
 Что  и  говорить,  ярка  была  жизнь  Артамона  Серге¬
евича,  а  завершилась  ужасно.  В  дни  стрелецкого  бун¬
та  в  Кремле  его  растерзали  на  глазах  царской  семьи.
А  покоя  вечного  он  не  нашел,  хоть  и  похоронили  его
в  двух  шагах  от  дома,  здесь  же,  в  Артамоновском  пе¬
реулке  —  в  подклете  церкви  Николая  Чудотворца
в  Столпах  (потому  и  переулок  прежде  Столповским
был).  Милославского,  умершего  своею  смертью,  по¬
ложили  неподалеку  —  у  той  же  церкви.  Казалось  бы,
теперь  затихли  бурные  страсти...
 А  нет.  Когда  выяснилось,  что  Милославский  уча¬
ствовал  в  заговоре,  который  и  погубил  Матвеева,  царь
Петр  приказал  выкопать  останки  изменника,  перевез¬
ти  на  свиньях  в  цареву  вотчину  —  село  Преображен-
ское  и  там  предать  казни.  А  усадьбу,  на  камнях  главного
дома  которой  стоит  нынешний  дом  №  11,  в  казну  за¬
брать.  Вот  какие  житейские  бури  в  этом  тихом  ныне
переулке  разыгрывались...
 Однако  история  боярина  Матвеева  и  на  этом  не
заканчивается.  В  своей  последней  книге,  вышедшей
уже  после  того,  как  его  не  стало,  Юрий  Нагибин  рас¬
сказывает  об  Армянском  переулке  и  о  той  церкви,
подле  которой  Матвеев  был  похоронен.  И  вроде  бы
мальчишкой  до  войны  видел  он  эту  могилу.  Ну,  ду¬
маю,  надо  и  мне  посмотреть.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 289
 Прохожу  далее,  в  сторону  Мясницкой,  куда  пере¬
улок  вливается,  —  и  ни  следа  церкви  не  нахожу.  Туда
и  обратно  прошел  переулок  —  нет  никакой  церкви.
Подумал,  может,  она  теперь  во  дворе  каком-нибудь
прячется?  И  во  дворах  нет  ее.  А  искал  я,  как  выясни¬
лось,  вчерашний  день:  еще  в  тридцать  восьмом  году
церковь  снесли  и  все  могилы  с  землей  сровняли.  Нет
теперь  могилы  у  Артамона  Сергеевича...
 Нашел  место,  где  та  церковь  стояла,  красавица,
сохранились  ее  фотографии  —  редкостной  красоты
памятник  русского  зодчества  был.  Сейчас  здесь  без¬
ликое  здание.  Где  еще  недавно  какое-то  ПТУ  по¬
мещалось,  теперь  —  музыкальное  училище.  Звучат
гаммы  над  усыпальницей  рода  Матвеевых...
 Не  сохранилось  и  последнее  прибежище  Артамо¬
на  Сергеевича,  куда  прах  его  потомки  перенесли  —
здесь  же,  на  прицерковном  погосте.  Граф  Н.П.  Ру¬
мянцев,  праправнук  Матвеева,  поставил  в  начале
1820-х  годов  надгробие  в  виде  саркофага  с  двумя
портиками  и  колоннами.  Но  и  этот  небольшой  па¬
мятник  дорогому  нам  всем  человеку  не  пожалели,
снесли...
 А  почему  Армянским  переулок  стал  называться?
Потому  что  забыли  Матвеева.  Иначе  так  бы  и  оставал¬
ся  Артамоновским  он  или  Столповским.  Да  что  там:
нет  человека,  так  и  имя  его  стерли  из  памяти.  Нет  цер¬
кви  Николы  в  Столпах  —  так  и  это  название  не  удер¬
жалось...  Но  давно  уже,  где-то  в  середине  XVIII  века,
в  переулке  поселилась  богатая  армянская  семья  Ла-
заряна,  который  постепенно  сделался  Иваном  Лаза¬
ревым.  Человек  был  достойный,  известный  политик
при  дворе  Екатерины  Великой.  Впрочем,  не  сам  он
переулок  Армянским  назвал.  А  название  укоренилось
и  дошло  до  нашего  времени.
 10  Рассказы  о  Москве  и  москвичах

ПОД  КРОВОМ  ДОМА  РОДНОГО
 Битым,  перекореженным  жизнью  стариком  выгля¬
дел  этот  дом,  когда  я  впервые  увидел  его.  Такая
жалость,  помню,  меня  охватила  при  виде  его,  что  по¬
неволе  остановился  подле  ограды.
 Высокое  благородство  угадывалось  в  сохранив¬
шихся,  хотя  и  искаженных  временем  чертах  отживше¬
го  здания.  И  эти  древние,  по  всем  признакам  древние
стены,  чьей-то  решительной  и  доброй  рукой  вписан¬
ные  в  первый  этаж  некогда  роскошного  особняка
в  Армянском  переулке,  как  же  удивительно  смотрят¬
ся  они  на  фасаде  —  лице  старика...  Тогда  я  не  знал  твор¬
ца  этого  дома,  не  знал  и  того,  кто  жил  в  нем  когда-то,
и  столь  редкостное,  счастливое  сочетание  показалось
случайностью.  Мемориальная  доска  появилась  здесь
сравнительно  недавно...  А  дом  меж  тем  —  творение
Матвея  Казакова.  И  жил  в  нем  почти  до  двадцати  лет
Федор  Тютчев.
 Долгое,  слишком  долгое  время  дом  Тютчевых  пре¬
бывал  в  состоянии  не  только  плачевном,  а  в  самом
жалком,  какое  только  можно  представить:  порушен¬
ные  перекрытия,  переломленные  балки  и  доски,  вы¬
лезшие  из  груды  битого  кирпича,  наводили  на  мысль
о  костях  из  потревоженной  могилы...  Собственно  го¬
воря,  то  был  уже  не  дом,  а  останки  его.  Таким  особняк
можно  было  увидеть  еще  в  девяностых  годах  XX  века.
 Дом  Тютчевых  —  один  из  самых  старых  в  Москве:
ему  четыреста  лет.  А  может,  и  самый  старый  из  всех

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 291
 жилых.  Вот  та  древняя  кладка,  и  теперь  можно  уви¬
деть  —  теперь-то  и  лучше  даже,  поскольку  реставра¬
ция  прочистила,  обнажила  замысел  Казакова,  —  так
вот  эта  кладка  —  не  что  иное,  как  сохранившийся
фундамент  палат  бояр  Милославских.  Потом  домом
владели  наследники  князя  Дмитрия  Волконского  —
воеводы  Алексея  Михайловича,  потом  Матвей  Дмит¬
риев-Мамонов  —  фигура  заметная:  видный  сенатор
при  Екатерине,  а  внук  его,  тоже  Матвей  Дмитриев-
Мамонов,  в  войну  1812  года  на  свои  деньги  полнос¬
тью  экипировал  полк  и  сам  повел  его  на  французов;
дом  же  как  был,  так  и  остался  старожилом  в  истори¬
ческом  переулке.
 В  марте  1790  года  великолепный  особняк  купила
жена  князя  Ивана  Гагарина.  Женщина  она  была  бо¬
лее  чем  состоятельная.  Ну  а  уж  Гагарин,  видимо,  и  уго¬
ворил  супругу  пригласить  модного  в  свете  Казакова
дом  перестроить,  чтобы  по  всей  Москве  слава  о  нем
пошла.
 Казаков  и  соединил,  казалось  бы,  невозможное:
XVI  с  XVIII  веком.  Быть  может,  того  захотели  сами
Гагарины,  но,  скорее  всего,  талант  зодчего  продикто¬
вал  такое  решение.
 После  реставрации  дом  похорошел,  даже  как  бы
помолодел.  С  человеком  такое  чудо  не  сотворить,
а  вот  с  созданием  рук  его  —  иногда  удается.  Отрях¬
нувший  пыль  забвения  и  восставший  во  всей  своей
красе,  архитектурный  шедевр  Казакова  стал  украше¬
нием  столицы.  Кажется,  он  всегда  был  таким,  время
его  не  коснулось.  Но  сколько  трудов  за  этим  фасадом,
сколько  неожиданных  тайн  возникало  перед  теми,  кто
дом  возрождал...

292
 Л.Б.  Репин
 Как-то  в  самом  начале  реставрации  пробили  про¬
ход  в  толстой  стене  подвала,  а  за  ним  подземный  ход
открылся  и  белокаменные  палаты,  о  существовании
которых  даже  не  подозревали.  И  тут  же  —  терракото¬
вые  изразцы,  по  которым  датировали  первопострой-
ку:  XVI  век!  А  из  палат  тех,  внезапно  открывшихся,
проторили  путь  к  кирпичной  галерее  XVIII  века,  где
тоже  обрели  кое-какие  находки,  сами  по  себе,  может,
и  не  слишком  ценные,  а  для  археологов  драгоценные
обломки  времени:  утварь  домашняя,  осколки  по¬
суды...
 Но  что  же  Тютчевы?  После  смерти  князя  Гагари¬
на  они  купили  дом  со  всем  «на  том  дворе  дворовым
и  хоромных  каменным  и  деревянным  строением».
Кое-что  подновили,  кое-что  подлатали,  перестанов¬
ку  по  своему  вкусу  сделали  и,  не  мешкая,  въехали.
Произошло  это  в  1810  году.  Феденьке  Тютчеву,  буду¬
щей  звезде  русской  поэзии,  коего  в  один  ряд  —  пле¬
чом  к  плечу  с  Пушкиным  потом  поставят,  было  семь
лет  тогда.
 Во  всю  свою  жизнь,  куда  бы  его  судьба  ни  забро¬
сила,  Федор  Иванович  дом  отчий  не  забывал.  Много
лет  прожил  он  за  границей,  представляя  Россию  на
дипломатической  службе,  но  всегда  стремился  сюда.
И  ежели  случалось  в  Москву  заглянуть,  спешил  преж¬
де  всего  дом  этот  увидеть.
 Был  Федор  Иванович  трижды  женат,  и  первая  его
спутница  жизни  —  баварская  графиня  ни  слова  не
знала  по-русски,  как,  кстати  сказать,  и  вторая  —  баро¬
несса,  но  Тютчев  так  им  о  доме  рассказывал,  где  его
детство  и  юность  прошли,  что  и  их  захватил  своей
любовщр  к  нему.  Он  и  Москву  любил  больше  другого
всякого  города.  Привык  он  к  Мюнхену  и  любил  его

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 293
 безусловно,  но  считал  —  куда  ему  до  Москвы...  Тре¬
тьей  жене  написал  из  любимого  города,  где  многие
годы  не  был:  «Это  единственное  во  всем  мире  зрели¬
ще...  Если  тебе  нравится  Прага,  то  что  же  сказала  бы
ты  о  Кремле!»
 Стены  древнего  дома  Тютчева  освятили  своим
дыханием  такие  великие  люди,  как  Карамзин,  Чаада¬
ев,  Рылеев.  Сюда  захаживал  Гоголь,  заглядывал  Бора¬
тынский,  здесь  бывал  Тургенев,  —  сам  дух  древнего
дома,  атмосфера  семьи,  аристократической,  но  сохра¬
нившей  истинно  русский  уклад,  привлекали  всех.
И  хоть  Федя  Тютчев  уже  в  пятнадцать  лет  знал  три  язы¬
ка  и  свободно  ими  владел,  поэтом-то  русским  он  стал!
 Распахиваются  высокие  белые  двери,  и  перед
нами  открывается  роскошный  зал  с  белоснежными
колоннами.  Знаменитый  в  старой  Москве  Итальян¬
ский  зал,  осененный  словами  поэта:  «Умом  Россию
не  понять,  аршином  общим  не  измерить...»  Наверное,
только  вдалеке  от  родного  дома,  от  России,  можно
найти,  как  в  озарении,  такие  слова...
 А  следом  за  Итальянским  —  зал  Каминный,  не
столь  роскошный,  но  тоже  уютный,  и  вся  анфилада
залов  во  втором  этаже,  восстановленных  и  возвра¬
щенных  к  жизни  архитекторами  и  реставраторами.
И  даже  не  хочется  верить,  что  недавно  совсем,  хотя  и
до  той  полнейшей  разрухи  в  доме  —  уже  после  луч¬
шей  в  Москве  богадельни,  размещался  советский  Дом
собеса  из  «Двенадцати  стульев»,  потом  какое-то  не¬
суразное  для  этого  дома  ответвление  Минцветмета,
потом  ресторан  едва  не  открыли,  а  магазин  все  же  ус¬
троили.  А  прочнее  всего,  разумеется,  укрепились  здесь
коммуналки,  и  избавиться  от  них  многие  годы  не  уда¬
валось...

В  СЕНИ  ИМЕН  ВЕЛИКИХ
 Прошел  почти  всю  Поварскую  мимо  роскошных
особняков  начала  века,  что  занимают  теперь  по¬
сольства  разные,  и  уже  трубный,  неумолкаемый  глас
Садового  кольца  впереди  зазвучал,  как  вдруг  словно
бы  яркий,  расцвеченный  занавес  передо  мной  опус¬
тился.  Не  поперек  дороги,  конечно,  а  по  левую  руку,
чуть  в  стороне.
 А  на  занавесе  том  как  бы  выткан  неброский  по  пер¬
вому  взгляду  бело-розовый  особнячок  о  двух  этажах.
Необычность  фасада,  решенного  без  привычных  ко¬
лонн  под  фронтоном,  но  с  колоннами  в  окнах,  да
и  весь-то  скромный  облик  старого  зданьица,  приютив¬
шегося  среди  великолепных,  похожих  на  замки  со¬
оружений,  поневоле  навевал  мысли  о  старой  Москве.
 Давно  я  не  видел  этого  милого  дома.  Забыл  его.
Вот  он  и  явился  как  в  театре,  на  сцене.  Только  снег
отчего-то  падал  по  эту  сторону  занавеса...  И  уж  не  бу¬
тафорский  был  снег,  само  собой.
 Главный  дом  городской  усадьбы  князя  С.С.  Гага¬
рина.  Сейчас  здесь  размещается  Институт  мировой
литературы  имени  А.М.  Горького  и  как  отдел  инсти¬
тута  —  музей  и  архив.  В  трех  залах  старого  дома,  как
бы  вырастающих  один  из  другого,  так  неприхотливо
они  обустроились,  портреты  великий  людей,  письма,
автографы  на  кофейного  цвета  снимках,  с  которых
смотрят  они...  Шаляпин,  Бунин,  Репин,  Толстой  и,  ко-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 295
 нечно  же,  сам  Горький  —  молодой  еще,  а  на  другом
снимке  —  уже  усталый  от  жизни...
 И  вот,  сижу  против  окна,  мимо  которого  когда-то
другие  люди  ходили  —  промелькнули  в  этой  жизни
и  тенями  стали,  сижу  и  вспоминаю  о  них.  О  ком  мож¬
но  вспомнить.
 Последние  годы  о  Горьком  все  чаще  говорят,  как
о  человеке,  продавшемся  власти.  Куда  как  просто  вы¬
ставить  его  жизнь  в  таком  свете.  Между  тем  судьба
его  трагична  и  ломана.  Буревестник  его  о  другой  жиз¬
ни  кричал  —  а  вон  ведь  как  вывернулось...  Страшно,
уродливо...  Но  ведь  никто  не  заставлял  его  в  письме
Ленину  писать:  «Здесь  [в  Петербурге]  арестовано
несколько  десятков  виднейших  русских  ученых...
Я  решительно  протестую  против  этой  тактики,  кото¬
рая  поражает  мозг  народа,  и  без  того  достаточно  ни¬
щего  духовно...»
 Или  другое:  «...Для  меня  столь  ясно,  что  «красные»
такие  же  враги  народа,  как  «белые»...  Лично  я  предпо¬
читаю  быть  уничтоженным  «белыми»,  но  «красные»
тоже  не  товарищи  мне...»
 Сталину  он  таких  писем  уже  не  писал.  Может,  ос¬
терегался  вождя  народов,  томагавка  его,  а  может,  по¬
нимал,  что  бесполезны  такие  усилия.  Не  тот  человек,
которого  можно  о  чем-то  просить.  И  тем  более  не  тот,
к  которому  имеет  смысл  обращаться  с  протестом.
 В  этом  особняке  Горький,  судя  по  всему,  никогда
не  бывал:  жил-то  в  другом,  роскошнейшем  доме
у  Никитских  ворот.  И  вот  там  есть  фотография,  сде¬
ланная  за  три  недели  до  его  смерти  и,  как  мне  кажет¬
ся,  снимающая  вопрос  о  его  насильственной  гибели.
О  ней  много  говорили,  даже  считали  дело  доказан¬
ным,  и  в  известном  документальном  фильме  версия

296
 Л.Б.  Репин
 как  признанный  факт  подавалась...  А  на  снимке  этом
Горький  обреченно  сидит,  с  безвольно  опущенными
руками.  И  кислородная  подушка  рядом  —  не  мог  он
уже  без  нее  обходиться.  Умирал,  верно,  стремитель¬
но.  Кому  и  зачем  его  нужно  было  травить?
 Ну  да  ладно,  спустимся  в  подвал  этого  дома,  за¬
глянем  в  его  историю  —  более  давнюю.  Тут  столько
всего  пересекается,  что  дыхание  перехватывает.
Строился  дом  по  заказу  Сергея  Сергеевича  Гагари¬
на,  человека  редкостной  честности  и  благородства.
Возводился  на  фундаменте  другого  дома,  нарочно
незадолго  до  того  разобранного.  Почти  двести  лет  счи¬
талось,  что  дом  строил  Бове  —  его  вроде  бы  стиль,
и  только  в  1975  году,  во  время  первой  научной  рестав¬
рации  дома  нашлись  документы,  открывавшие  До¬
менико  Жилярди  автором  проекта  и  исполнителем.
Сам  Сергей  Сергеевич  вопрос  прояснил,  когда  брату
писал,  чтобы  тот  проследил  за  работой  Жилярди.
 Сергей  Гагарин  великую  роль  в  истории  русского
театра  сыграл.  Пять  лет  он  занимал  должность  дирек¬
тора  Императорских  театров  и  оставил,  как  пишет  его
современник,  «по  себе  самую  прекрасную  память».
Это  ведь  при  нем  открылся  Большой  театр  в  новом
качестве,  при  нем  же  поднял  занавес  и  Малый  театр.
При  его  должности,  когда  вся  театральная  жизнь  на
нем  одном  замыкалась  и  судьбы  актеров  и  актрис,  ра¬
зумеется,  тоже,  —  трудно  было,  наверное,  не  стать  во¬
локитой.  Во  всяком  случае,  все  его  предшественники
в  открытую  жили  с  актрисами  и,  не  стесняясь,  про¬
двигали  возлюбленных  на  лучшие  роли.  Сергей  Сер¬
геевич  был  не  таков.  Чтобы  и  слухи  извести  на  корню,
принимал  в  кабинете  актрис,  не  предлагая  им  сесть.
И  сам,  разумеется,  при  этом  стоял.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 297
 А  от  должности  своей  отказался  решительно,  ког¬
да  не  дали  денег,  необходимых  для  поддержания  те¬
атров.  Дела  его  шли  не  блестяще,  богатым  он  не  был,
и  дом  этот  на  Поварской  продал  по  нужде.  Владела
им  Дирекция  коннозаводства,  а  жить  здесь  стали  ее
управляющие.
 А  теперь  пойдут  сплошные  переплетения  великих
судеб.  Первый  из  тех  управляющих,  генерал  Л.Н.  Гар-
тунг,  ушел  из  дома  трагически:  застрелился  прямо
в  суде,  не  вынеся  несправедливо  возведенных  на  него
обвинений,  —  дело  сложное  было,  путаное,  но  честь
генерала  и  в  самом  деле  оказалась  задетой  болезнен¬
но.  Эту  историю,  Москву  тогда  всколыхнувшую,  да
и  не  только  Москву,  подробно  описал  Достоевский,
принявший  как  будто  сторону  Гартунга,  поклявше¬
гося  честью  офицера  в  своей  невиновности.  Это  о  его
деле  Достоевский  писал:  «Русское  правосудие
громоздит  ложь  на  ложь,  а  в  итоге  выходит  вроде  бы
правда...»
 И  стала  этим  домом  владеть  вдова  генерала,  Ма¬
рия  Александровна.  Полностью  ее  имя  необходимо
назвать:  это  дочь  Пушкина.  Всех  остальных  детей
Александра  Сергеевича  довелось  ей  пережить,  хотя
и  старшей  была...  Ей  пришлось  свою  роль  в  истории
литературы  сыграть,  правда  не  прилагая  к  тому
усилий.
 Как-то  раз  в  середине  шестидесятых  годов  XIX  ве¬
ка  в  Туле  был  бал  в  Дворянском  собрании,  и  граф  Лев
Николаевич  обратил  внимание  на  необычную,  яркую
женщину  с  породистыми,  как  он  сказал,  завитками  на
затылке,  у  шеи.  Это  была  Мария  Гартунг.  Она  произ¬
вела  на  Толстого  такое  впечатление,  что  он  написал
с  нее  портрет  Анны  Карениной.  Несомненно,  вне¬

298
 Л.Б.  Репин
 шность  Анны  в  деталях  совпадает  с  обликом  Марии
Александровны,  какой  та  на  балу  Толстому  предста¬
вилась.  Впрочем,  и  современники  Толстого  это  еще
отмечали.
 Вот  какие  великие  имена  соединились  невольно
под  кровом  этого  древнего  дома,  так  прихотливо
связалась  с  литературой  судьба  его.  И  надо  думать,
закономерно  уже  в  1937  году,  после  смерти  Горького,
вышло  постановление  об  организации  в  усадьбе  Га¬
гаринского  музея  при  Институте  им.  Горького:  «...Для
ознакомления  трудящихся  с  его  жизнью  и  творче¬
ством».  Что  и  было  безотлагательно  сделано.
 Стоит  тихий,  невидный,  но  такой  славный,  а  если
по  правде  —  то  просто  замечательный  дом.  А  мы  мимо
идем,  будто  ничего  важнее  нет  нашей  собственной
жизни,  будто  ничего  нет  достойнее  нас  самих  и  неле¬
пого  времени  нашего.
 а

ЛЕТЕЛ  НА  КРЫЛЬЯХ...
 Если  вы  когда-нибудь  любили,  то  поймете  его.
 Пушкин  совершенно  потерял  голову,  когда  на
балу  у  танцмейстера  Иогеля  увидел  смущенную  шест¬
надцатилетнюю  красавицу  Наташу  Гончарову.  Его
и  друзья  считали  повесой,  а  он  мгновенно  переменил¬
ся,  потому  что  она  и  только  она  заняла  все  его  помыслы.
Он  и  сам  себя  не  узнавал  —  выслеживал  ее,  выведы¬
вал,  где  она  будет  и  где  можно  хотя  бы  издалека  уви¬
деть  ее.  А  она  даже  не  предполагала,  что  пленила  его,
не  прилагая  никаких  усилий  к  тому...
 Пушкин,  без  колебаний  решивший  покончить  со
своей  холостяцкой  жизнью,  делает  предложение
юной  Наталье  Николаевне,  получает  неопределен¬
ный  ответ  —  еще  бы,  она  растерянна,  родители  ее
тоже  застигнуты  врасплох,  —  и  целых  два  для  него
мучительных  года  он  ничего  не  может  писать,  паль¬
цы  в  задумчивости  держат  перо,  но  на  бумагу  ни  стро¬
ки  не  ложится...  Признался  как-то:  «Не  стихи  на  уме
теперь...»  И  вдруг  —  озарение:  Болдинская  осень!
Любовь  словно  бы  подняла  его  на  гребень  высокой
волны  —  и  все  пошло!  В  апреле  1830  года  Пушкин
получает  согласие.  Он  даже  и  не  верит  себе:  «Та,  кото¬
рую  любил  я  целые  два  года,  которую  везде  первую
отыскивали  глаза  мои,  с  которой  встреча  казалась  мне
блаженством  —  боже  мой  —  она...  почти  моя...»
 Он  привозит  свою  юную  супругу  вот  в  этот  дом  на
Арбате  сразу  после  венчания.  Скромный  особняк,

300
 Л.Б.  Репин
 пять  комнат  в  котором  на  втором  этаже  он  занял  все¬
го  лишь  за  месяц  до  своего  счастливого  дня,  прйнад-
лежал  старинному  дворянскому  семейству  Хитрово
и  в  то  время  не  считался  роскошным,  но  для  Пушки¬
на,  конечно,  это  был  не  дом,  а  дворец...
 И  вот  из  довольно  обширной  прихожей  они  под¬
нимаются  на  второй  этаж  по  узковатой  деревянной
лестнице  с  высокими  скрипучими  ступенями.  Она
впереди,  он  чуть  сзади,  ее  поддерживая...  Рука  об  руку
они  начали  свой  путь,  и,  наверное,  им  казалось  обо¬
им,  что  эта  лестница  ведет  их  к  счастью...  Да  если  бы
знать  только,  куда  ведут  дороги,  которые  мы  выбира¬
ем,  и  далеко  ли  они  нас  уведут...
 Дом  этот,  когда  я  впервые  увидел  его,  уже  зная,
что  это  тот  самый  дом,  где  Пушкин  прожил  свои  са¬
мые  счастливые  месяцы  в  жизни,  поразил  меня  своей
 Музей  А.С.  Пушкина  на  Арбате

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 301
 обыденностью.  И  дело  вовсе  не  в  том,  что  показался
он  мне  затрапезным,  даже  убогим,  его  недостойным,
а  в  том,  что  он,  как  мне  виделось,  кричал  о  несправед¬
ливом  к  нему  отношении.  Старая,  ржавая  крыша  над
обшарпанным  фасадом  грязного  желтого  цвета,  окна
с  разношерстными  занавесками,  за  которыми  угады¬
вались  клетухи  коммуналок,  стираное  белье  во  дворе
на  веревках  —  и  ничего,  что  бы  навевало  память  о  нем.
И  в  самом  деле,  трудно  поверить,  что  совсем  недавно
весь  дом  был  разбит  коммуналками.  Только  и  оста¬
валось  от  времени  Пушкина  —  изящная  лепнина  под
потолком,  да  и  то  далеко  не  везде  сохранившаяся.
Да  и  что  могло  сохраниться  в  том  бешеном  беге  вре¬
мени,  пронесшемся  мимо  стен  его  и  изменившем  не¬
узнаваемо  и  самый  Арбат,  и  даже  весь  город...
 Перед  тем  как  возник  в  этом  доме  музей,  жаркие
споры,  предположения  роились  вокруг  него  в  попыт¬
ках  установить  единственную  и  непреложную  исти¬
ну:  в  этом  доме,  а  ни  в  каком  другом  в  Москве  жил
Пушкин  полгода  со  своей  молодой  женой.  Мало  ли
что  он  писал:  «Живу  на  Арбате,  в  доме  Хитровой...»  —
так  ведь  неподалеку  был  дом  у  другой  Хитровой.
Какой  же  из  них  подлинный?  Мемориальную  доску
повесили  еще  в  юбилейные  дни  1937  года,  но  доку¬
ментов,  подтверждающих  пушкинскую  славу  имен¬
но  этого  арбатского  дома,  нет  никаких.  Да  и  могли  ли
сохраниться  они?  А  вот  и  сохранились.
 В  1979  году  московский  инженер-физик  С.К.  Ро¬
манюк  в  Центральном  историческом  архиве  Москвы
отыскал  «Маклерскую  книгу  Пречистенской  части»,
где  находит  запись  за  подписью  Пушкина:  «...Я,  ниже
подписавшийся,  Г-н  Десятого  класса  Александр  Сер¬
геевич  сын  Пушкин,  заключил  сие  условие...  что  на-

302
 Л.Б.  Репин
 Таким  был  Арбат  в  XIX  веке.  Вид  от  Смоленской  площади
 нял  я  Пушкин  Собственный  дом  Г-на  Хитрово  дом,
Состоящий...  в  приходе  Троицы  что  на  Арбате  камен¬
ный  двухэтажный...»  Вот  и  определилось  однознач¬
но:  его  это  дом.  Без  всяких  сомнений!
 Сейчас-то  дом  ухоженным  красавцем  стоит  —
и  цвет  бирюзовый  —  подлинный,  какой  был  во  время
Пушкина,  реставраторы  обнаружили  его  под  слоями
других  красок  и  следы  пожара  1812  года  даже  нашли.
Вся  история  дома  очищалась  от  временной  шелухи
и  открывалась  в  первозданном  виде  своем.  Даже  ар¬
хитектурные  детали  главного  фасада,  хотя  и  немного
совсем  их,  решетка  балкона,  карнизы  —  воссозданы
по  примеру  деталей,  в  других  местах  сохранившихся.
С  балконом,  кстати,  тоже  туманность  была:  сначала
предполагалось,  был  на  этом  месте  портик  или  что-то
еще,  но  потом,  после  подробнейшего  изучения  кон¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 303
 струкции,  нашли  подтверждение,  что  именно  балкон
был  здесь.
 Во  время  реставрационных  работ  нашли  двуствор¬
чатую  филенчатую  дверь  —  единственную  во  всем
доме  так  хорошо  сохранившуюся  и,  без  сомнений,
подлинную,  того  самого  времени.  По  ней  и  другие
двери  восстановили.  А  по  обломкам  старинных  из¬
разцов  и  остаткам  печных  фундаментов  на  первом
этаже  вычислили  и  парадные  печи  во  втором,  пуш¬
кинском,  этаже,  и  изразцы  по  обломкам  восстанови¬
ли  вплоть  до  мельчайших  трещинок.  Так  и  кажется:
подошел  зимним  вечером  Александр  Сергеевич  к  этой
белой  печи  с  рисунком  тонким,  приложил  к  ней  ладо¬
ни,  стараясь  согреться,  и  замер  в  задумчивости...
 В  анфиладах  первого  этажа,  где  жили  Хитрово,  во
всех  комнатах  любовно  и  с  огромным  вкусом  собран¬
ная  экспозиция,  передающая  дух  того  времени,  по  той
самой  лестнице,  что  вел  Александр  Сергеевич  в  день
венчания  наверх  супругу  свою  возлюбленную,  под¬
нялись  и  мы  на  второй  этаж.  Простор,  чистый  свет
льется  из  окон.  Немного  картин,  немного  книг,  кото¬
рые  он  мог  бы  держать  в  руках  —  потому  что  его  вре¬
мени  те  книги.  Но  не  его  самого.  Ничего,  к  великому
сожалению,  из  личных  вещей  Пушкина  здесь  не  най¬
ти.  Не  сохранились  они.  Разве  что  вот  этот  малень¬
кий  столик,  подаренный  музею  семьей  Хитрово.
По  преданию,  это  действительно  столик  Пушкина.
Потому  и  простор  на  втором  этаже:  зачем  тащить
в  эти  святые  стены  мебель  и  прочие  вещи,  никогда
Пушкину  не  принадлежавшие?  А  дух,  как  ни  стран¬
но,  —  тот  самый,  дух  тридцатых  годов  XIX  века,  эти
стены  источают.  Как,  наверное,  и  всякий  другой  его
дом,  который  он  когда-либо  освятил,  согрел  своим
дыханием.

304
 Л.Б.  Репин
 Вот  что  еще  удивительно.  Пушкин  никогда  не
имел  своего,  собственного  дома.  Ни  в  Москве,  где  он
родился,  ни  в  Петербурге,  где  остановилось  сердце
его.  Были  в  Михайловском  и  Болдине  дома,  которы¬
ми  он  владел  совместно  в  братом  Львом  и  сестрой
Ольгой,  а  своего  не  было.  А  ведь  как  хотел-то!  Однако
не  мог  позволить  себе,  всегда  денег  не  хватало.  И  на
этот  арбатский  тоже.  То  теща,  и  сама  вконец  измотан¬
ная  жизнью  с  нервнобольным  мужем  своим,  тянет
и  тянет  из  Пушкина  деньги...  То  скромная  Наталья  за¬
хочет  вдруг  лаковую  коляску,  а  потом  и  шубу  дорогую
или  еще  что...  А  Пушкина  все  эти  заботы,  вообще-то
нормальные,  но  для  него  —  нелепейшие,  приводили
в  отчаяние...  И  все  равно  он  был  счастлив  в  этом  ар¬
батском  доме.  Хоть  и  не  долго.

ЗАПУСТЕНИЕ
В  СЛАВЯНСКОМ  СТАНЕ
 Грустно  видеть  рассыпающиеся  воспоминания.
 Особенно  если  материализованы  они.  Стою  на
Никольской,  против  темных  и  грязных  окон  «Славян¬
ского  базара»  с  заколоченным  наглухо  входом,  и  в  са¬
мом  деле  грустно.  Только  старая  вывеска  и  осталась
напоминанием  о  великолепном,  некогда  знамени¬
тейшем  ресторане  Москвы.  За  дверью  долгое  время
царил  хаос,  сваленная  в  кучу  негодная  мебель  и  ни
признака  жизни...
 А  когда-то  был  здесь  праздник  живота  и  души!  Ги¬
ляровский  называл  этот  ресторан  единственным
в  центре  Москвы  и  почему-то  не  упоминал  о  «Яре»,
открывшемся  почти  на  полвека  раньше  неподалеку,
на  Кузнецком  Мосту.  Несомненно,  однако,  что  сразу
после  открытия  в  1873  году  купцом  А.  Пороховщико¬
вым  «Славянский  базар»  и  в  самом  деле  занял  место
особое,  на  голову  возвысившись  над  всеми  москов¬
скими  трактирами,  из  которых  со  временем  выраста¬
ли  рестораны.  Другой  уровень.  Обслуга,  обхождение,
атмосфера  —  все  в  ресторане  было  другим.  Прислу¬
живали  здесь  уже  не  половые,  не  «белорубашечники»,
не  «шестерки»  бегали  по  мановению  пальца  тузов,  дам
и  королей,  а  официанты,  все  исключительно  во  фра¬
ках,  и  обращались  к  ним:  «Эй,  человек!»  Еще  называ¬
ли  их  «фрачниками».

306
 Л.Б.  Репин
 Великолепный  ресторан  возник  рядом  с  гостини¬
цей  того  же  названия,  и  останавливались  в  ней  прак¬
тически  все  российские  и  заграничные  знаменитости,
в  Москву  заезжавшие.  Здесь  устраивались  деловые
встречи,  заключались  миллионные  сделки,  в  каби¬
нетах  тайно  встречались  влюбленные,  если,  конечно,
позволяло  их  состояние.  Шаляпин  оглашал  могучим
басом  здешние  своды,  случалось,  за  рояль  садились
Римский-Корсаков,  Чайковский.  Гиляровский  с  Че¬
ховым  любили  позавтракать  здесь.  Тут  же  21  июня
1898  года  встретились  Станиславский  с  Немирови¬
чем-Данченко  и  обговорили  создание  МХАТа.
 Сразу  после  Октябрьской  революции  ресторан
закрыли,  дабы  остановить  распространение  буржу¬
азной  заразы.  А  в  1966  году  «Славянский  базар»
вдруг  открылся,  и  мы  все,  только-только  оттаявшие
в  результате  нагрянувшей  хрущевской  оттепели,  ки¬
нулись  в  него  —  посмотреть.
 Ресторан  ошеломил  роскошью,  отчетливым  усто¬
явшимся  ароматом  прошлого  и  неожиданной  в  своем
разнообразии  русской  кухней.  Подавали,  к  примеру,
«скоблянку»  —  нажарку  со  сковороды,  на  которой  го¬
товилось  мясо  с  луком.  Настоящее  объеденье  эта  скоб-
лянка,  нигде  с  тех  пор  не  встречал.  И  вот  теперь  тихо
и  незаметно  увял  «Славянский  базар»...
 Расстроенный  запустением  знаменитого  злачно¬
го  места,  решил  навестить  я  другой  стариннейший  ре¬
сторан  —  «Советский».  Вовсе  не  потому,  что  обуяла
меня  тоска  по  советскому  времени,  а  потому,  что  в  сте¬
нах  тех  помещался  самый  знаменитый  из  загородных
московских  ресторанов  —  «Яр»,  воспетый,  кстати,
Пушкиным.  По  правде  сказать,  нет  доказательств,  что
Александр  Сергеевич  бывал  здесь,  хотя  и  мог  бы:  по¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 307
 строили  здание  ресторана  в  1830-х  годах.  В  старом
«Яре»  на  Кузнецком  Мосту  поэт  бывал,  это  допод¬
линно  известно.  Впрочем,  и  в  загородном  «Яре»  тог¬
дашний  его  владелец,  некто  Аксенов  по  прозвищу
Апельсин,  поскольку  румян  и  толст  был,  содержал
особый,  «Пушкинский»  кабинет  с  бюстом  поэта.
 В  энциклопедии  я  выкопал,  что  первый  владелец
ресторана  на  Кузнецком  был  француз  —  некто  Теодор
Яр.  Так  что  вроде  бы  не  от  «яра»  —  крутизны  проис¬
ходит  название,  хотя  веселились  в  этих  стенах  испо-
кон  века  —  с  самого  открытия  круто.
 История  «Яра»  полна  эпохальных  событий.  И  этот
огромный  зал  на  250  мест  с  изумительной  росписью
и  позолоченной  лепниной  по  потолку  видел  всякое.
 В  XIX  веке  здесь  пел  знаменитый  цыганский  хор
Ильи  Соколова  —  и  лишь  для  того,  чтобы  послушать
его,  сюда  съезжались.  Старый  Петровский  парк,  тогда
вплотную  подступавший  к  Москве  и  начинавшийся
прямо  от  «Яра»,  придавал  особую  прелесть,  романти¬
ку  ресторану.  Лучшего  места  для  кутежей  и  придумать
нельзя  было.  Рассказывали,  что  подгулявшие,  вы¬
валившись  из  ресторана,  иной  раз  до  утра  блуждали
в  парке.
 В  советское  время  рассадник  чуждого  нам  образа
жизни  насильственно  превратили  в  храм  культуры:
сначала  под  кровом  «Яра»  разместили  кинотехникум,
потом  —  Госинститут  кинематографии,  еще  позже  —
ВГИК,  а  ровно  через  сто  лет  после  открытия  «Яра»
сюда  влетели  славные  советские  покорители  пятого
океана,  открывшие  здесь  «Дом  летчика».  Приземли¬
лись,  совершили  посадку.  А  в  1952  году,  по  настоянию
юного  генерал-лейтенанта,  командующего  ВВС  Мос¬
ковского  военного  округа  Василия  Сталина,  самостий¬

308
 Л.Б.  Репин
 но  присвоившего  партийную  кличку  папеньки,  старое
здание  «Яра»  перестроили.  Так  появилась  гостиница
«Советская»  и  ресторан  с  одноименным  названием.
Конечно,  кто  бы  осмелился  отказать  младшему  и  лю¬
бимому  сыну  вождя  в  такой  маленькой  перестройке,
когда  вокруг  такое  переустройство  батя  затеял...
 Но  ресторанный  зал  «Яра»  умные  архитекторы  не
тронули.  Он  и  сейчас  радует  взгляд.  По  вечерам  сво¬
бодных  столиков  не  бывает.  «Яр»,  вернувший  себе  свое
прежнее  название,  принимает  гостей,  устраивает  бан¬
кеты  и  презентации.  Никто  из  посетителей  модного
в  Москве  ресторана  уже  не  исчезает  в  парке  бесслед¬
но.  Возможно,  потому,  что  Петровский  парк  далекова¬
то  теперь.

ТРЕПЕТАЛИ  В  ОКНАХ
ЗАНАВЕСКИ...
 И  сам  не  знаю,  как  оказался  на  этой  тихой,  будто
бы  спящей  в  заколдованном  сне  улице.  И  жил
на  Серпуховке,  в  десяти  минутах  ходьбы  от  нее,  но
все  по  Большой  Ордынке  ходил,  а  на  Малую  никогда
не  заглядывал,  хотя  и  была  она  рядом  совсем  и  через
короткие  переулки  местами  просматривалась.
 И  вот  иду  со  смешной  девчонкой  из  соседней  шко¬
лы,  в  мальчишечьей  шапке  и  в  ботинках  мальчишечь¬
их,  и  отчего-то  мне  так  хорошо  на  этой  незнакомой,
но  сам  не  пойму  почему  такой  родной  улице.  Девчон¬
ка  кидается  с  маху  на  накатанные  ледовые  дорожки,
скользит  на  расставленных  ногах,  раскинув  руки  и  за¬
ливаясь  смехом.
 Когда  это  было...  Бог  знает,  давно  как.  И  девчонку
ту  помню  лишь  смутно  и  себя,  когда  вспоминаю,  не
верю,  что  был  когда-то  таким.  А  вот  старый  деревян¬
ный  домишко,  притаившийся  во  дворе  меж  высоких,
солидных  домов,  некогда  принадлежавших  богатым
замоскворецким  купцам,  запомнил.  Таким  странным,
случайно  затесавшимся  в  городе  жителем  мне  он  тог¬
да  показался.
 Оранжевым  светом  теплились  в  его  окнах  шелко¬
вые  абажуры,  разные  в  каждом  окне  и  все  же  похо¬
жие,  как  близнецы,  —  тогда  в  Москве  мода  такая  была;
из  открытой  форточки  во  втором  этаже  выплескива-

310
 Л.Б.  Репин
 лась  дребезжащая  патефонная  музыка:  «Ты  помнишь
наши  встречи  и  вечер  голубой...»
 В  этом  доме  жили  такие  же  люди,  как  и  в  моем.
Только  сам  дом  был  совершенно  другим,  потому  что
в  нем  родился  великий  москвич,  великий  драматург
русской  жизни  Александр  Николаевич  Островский.
Сижу  в  крошечной  комнатенке  —  одной  из  тех  немно¬
гих,  что  занимала  семья  Островских,  и,  поглядывая
в  пустынный  заснеженный  двор  через  маленькое,
низко  расположенное  оконце,  как  бы  перелистываю
страницы  истории  древнего  дома.  До  сей  поры  не  ут¬
ратил  он  пряного,  ароматного  духа  сосны...
 Поначалу  дом  весь  с  обширным  палисадником,  его
окружающим,  принадлежал  дьяку  Никифору  Макси¬
мову.  В  двадцатых  годах  XIX  века  Николай  Федоро¬
вич,  отец  будущего  великого  драматурга,  который
пока  что  шлепал  босыми  ножонками  по  теплому  до¬
щатому  полу,  поселился  со  своей  семьей  в  четырех
комнатках  в  первом  этаже.  Второй  этаж  дьяк  сдавал
разным  людям,  не  подозревавшим,  само  собой,  с  ка¬
ким  человеком  судьба  уготовила  жить  им  под  одной
крышей.
 Любили  Островские  безветренным  летним  вече¬
ром  посидеть  в  тенистом  саду  возле  дома  за  столом
с  самоваром.  Как,  впрочем,  и  тогдашняя  любая  семья
московская.  И  гостей  принимать,  несмотря  на  опре¬
деленную  стесненность  жилья,  тоже  любили.  Эта
черта  навсегда  осталась  в  Александре  Николаевиче:
говорили  даже,  что  дня  не  мог  он  прожить  без  гостей.
Тосковал,  ежели  из  приятелей  никто  за  весь  день  не
заглянул.  Однако  редко  день  такой  выдавался,  по¬
скольку  любили  погостить  у  него.  Семья  хлебосольна
всегда  была:  ели,  пили  и  пели  —  русские  песни,  ро¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 31  1
 мансы,  вели  беседы,  а  вот  за  карточным  столом  ни¬
когда  не  собирались:  Островский  карт  не  любил.
 В  1826  году  Островский  дом  этот  покинул:  непо¬
далеку,  в  Монетчиках,  Николай  Федорович  купил
свой  первый  дом,  где  лет  восемь  с  семьей  и  прожил.
Ни  напоминания  не  осталось  нам  от  дома  того.  Затем
перебрались  Островские  на  близкую  Житную,  где  ку¬
пил  отец  два  добротных  деревянных  дома.  Какую-то
часть  сдавали  и  добавляли  неплохие  деньги  к  тем,  что
Николай  Федорович  зарабатывал  в  департаменте  как
адвокат,  хотя  и  был  человеком  духовного  звания.
 Коренным  москвичом  был  Александр  Николаевич
и  всю  жизнь  в  Москве  прожил.  А  в  Москве  более  дру¬
гого  места  любил  Замоскворечье:  как-никак  родился
здесь  и  первые  двадцать  лет  прожил  среди  замоскво¬
рецких  садов.  Только  в  1841  году  переехали  Островские
в  Николо-Воробьинский  переулок,  что  в  районе  Со¬
лянки,  где  у  батюшки  было  уж  пять  домов,  один  из
которых  он  сыну  своему,  в  26  лет  надумавшему  же¬
ниться,  и  отдал.
 В  Агафью  Александр  влюблен  был  пылко,  да  толь¬
ко  не  нажил  счастья.  Дети,  от  того  брака  рождавшие¬
ся,  умирали,  пожив  едва,  да  и  сама  Агафья  Ивановна
недолго  жила.  Даже  фамилию  ее  девичью  установить
теперь  не  получается.  Странно:  жена  такого  большо¬
го  человека  и  жила-то  не  столь  уж  давно...
 Замоскворечье  всю  жизнь  питало  Островского.
Отец  его  клиентов  на  дому  принимал  —  и  такие  исто¬
рии  в  дом  приносил,  такие  судьбы  раскручивались...
Может,  потому  и  пошел  Александр  сначала  по  отцов¬
ским  стопам,  когда  оставил  юридический  факультет,
проучившись  всего  два  года,  и  определился  канцеляр¬
ским  служителем  в  Московский  совестный  суд.  Где

312
 Л.Б.  Репин
 еще  скрытая  от  посторонних  глаз  жизнь  раскроется,
где  все  беды,  обиды...
 Дом  на  Малой  Ордынке,  освященный  первым
дыханием  великого  москвича,  выстоял,  как  ни  кажет¬
ся  это  невероятным  теперь,  пережил  все  невзгоды.
И  уж  совсем  верится  с  трудом,  что  только  в  1984  году
здесь  открылся  музей  Островского,  а  до  того  роилась
родная  и  зауряднейшая  московская  коммуналка.  Дос¬
ка  мемориальная  давно  висела,  а  дом  оградить  от  жи¬
тейского  разрушения  и  все  разъедающей  бытовухи
с  клопами  и  тараканами  долгое  время  в  голову  нико¬
му  не  приходило.  Зато  теперь,  слава  Богу,  дом  подоб¬
но  святыне  оберегается.
 Годами  собиралась  подлинная  мебель  семьи  Ост¬
ровских.  Вернулся  на  прежнее  место  секретер  крас¬
ного  дерева,  принадлежавший  еще  отцу,  Николаю
Федоровичу,  предметы  всякие  мелкие,  которых  каса¬
лась  рука  драматурга  и  которые  в  музей  от  чистого
сердца  отдали  его  родственники.  А  в  «красной  гости¬
ной»  со  стареньким  пианино  собираются  в  день  рож¬
дения  Александра  Николаевича  московские  актеры,
да  и  не  только  московские,  для  которых  священно  само
имя  Островского.  Когда  на  столе  воцаряется  сияющий
самовар,  и  от  водочки  под  пироги  никто  не  отказыва¬
ется...  Все,  как  было  тогда,  при  нем,  так  же  обильно
и  хлебосольно.

ТВОРЕЦ  ДВОРЦА
ОСТАЛСЯ  НЕИЗВЕСТЕН
 В  старину  москвичи  этот  изумительный  дом  назы¬
вали  не  иначе  как  комодом.
 Он  и  в  самом  деле  похож  на  старинный  комод  или
буфет  резного  дерева.  Я  вырос  рядом  с  таким  комо¬
дом.  Только  тот  был  черный  почти,  из  мореного  дуба.
Во  время  войны  зимой,  когда  мебель  шла  на  растопку
тяжелой  чугунной  плиты,  наш  комод  хотели  распи¬
лить  на  дрова,  но  он,  несокрушимый,  могучий,  сам  себя
отстоял  —  рука  на  него  не  поднялась.  И  этот  дом-дво-
рец  тоже  выстоял,  презрев  огненные  ветры  лихолетий,
не  только  дома,  но  и  города  целые  уничтожившие...
 С  трудом  в  это  верится,  а  точнее  —  и  вовсе  не  верит¬
ся,  что  имя  творца  необыкновенного  этого  дворца,
стоящего  на  углу  Покровки  и  Покровского  бульвара,
не  сохранилось.  Яркая,  самобытная  драгоценность
в  ожерелье  старинных  московских  зданий  —  этакое
бирюзовое  колье,  лучшее  создание  вдохновенного
мастера,  чье  имя  не  знает  никто...
 А  ведь  единственное  во  всей  Москве  здание  в  сти¬
ле  елизаветинского  барокко.  Виртуозное,  причуд¬
ливое  сооружение  с  двуликим  фасадом,  из  которых
самый  яркий,  за  что  дом  и  прозвали  комодом,  всем
своим  великолепием  во  двор  обращен.  С  улицы  —
строгий  фасад,  совсем  непохожий  на  тот,  что  увидеть
можно  лишь  со  двора.  Причуда,  прихоть  мастера?
Глядишь  на  дворец,  и  поневоле  всплывает  в  памяти

314
 Л.Б.  Репин
 Зимний  дворец  в  Петербурге.  Недаром  же  это  старое
московское  здание  называли  еще  и  Зимним  в  мини¬
атюре.
 Вот  стою,  сам  не  знаю,  сколько  уж  времени,  любу¬
юсь  домом,  и  так  подмывает  воскликнуть:  «Да  это  же
Растрелли,  конечно.  Кто  же  еще!»  Все  в  облике  этого
дома  заставляет  вспомнить  великого  мастера.  Или  по¬
думать  о  каком-то  его  безвестном  талантливом  уче¬
нике,  воплотившем  свой  талант  в  этом  строении
и  скромно,  тихо  исчезнувшем...  Одно  несомненно:
школа  Растрелли.
 Нет-нет  да  и  выплывает  на  свет  Божий  такая  вер¬
сия:  дворец  сей  императрица  Елизавета  Петровна
подарила  возлюбленному  своему  графу  Алексею
Разумовскому,  однако  историки  решительно  отвер¬
гают  ее.  Однозначно  доказывается,  что  первыми
 владельцами  городской
усадьбы  на  Покровке
были  Апраксины.  Семья
замечательная  и  в  исто¬
рии  России  след  яркий
оставила.  А  кто  из  них
надумал  дворец  непода¬
леку  от  Кремля  поста¬
вить,  можно  только
предполагать  и  высчи¬
тывать  —  и  все  равно
только  с  догадкой  оста¬
нешься.  Хотя  на  мемори¬
альной  доске,  что  на
уличном  фасаде  укреп¬
лена,  и  сообщается,  что
 Дом  Апраксиных-Трубецких
(■«дом-комод»)

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 315
 это  городская  усадьба  М.Ф.  Апраксина  и  построена
она  в  XVIII  веке.  Точнее  не  скажешь.
 В  XVIII  веке  самым  знаменитым  и  влиятельным
из  всех  Апраксиных  был  граф  Федор  Матвеевич,
генерал-адмирал  русского  флота,  сподвижник  царя
Петра  сначала  во  всех  играх  потешных,  а  потом
и  в  битвах,  судьбу  России  решавших.  Петр  I  приказал
даже  медаль  с  изображением  «грудного»  портрета
Федора  Матвеевича  в  честь  побед  его  замечательных
выбить.  А  человек  он  был  такой,  что  современники,
его  знавшие,  сказали  о  нем:  «...Гостеприимен,  испол¬
нен  пламенного  желания  добра  всем  и  каждому».
И  вот  что  странно:  очевидных  завистников,  каких  при
дворе  всегда  достаточно,  граф  Апраксин  никогда  не
имел.
 В  другой  же  ветви  Апраксиных  прославился  Сте¬
пан  Федорович,  только  не  сын,  а  племянник  Федора
Матвеевича,  человек  гигантского  роста,  тучный,  об¬
ладавший  недюжинной  силой  и  весьма  почитающий
роскошную  жизнь.  Даже  в  военных  походах,  будучи
уже  фельдмаршалом,  возил  с  собою  более  дюжины
богатых  кафтанов  и  одевался  со  всею  тщательностью,
надеясь  произвести  впечатление  не  столько  на  непри¬
ятеля,  сколько  на  дам  в  городах,  где  с  армией  своей
проходил.  Но  при  всем  этом  дрался  отменно:  и  прус¬
саков  гонял,  и  шведов,  и  англичан,  и  за  успешные  свои
виктории  получил  в  герб  две  пушки,  накрест  поло¬
женные.  Мог  главнокомандующий  действующей  ар¬
мией  дом  отгрохать  такой?  Отчего  же  нет?  Но  все  это
одни  только  домыслы.  Нет  документальных  тому  под¬
тверждений.
 Загадки  дома  на  этом  не  прекращаются.  Наоборот,
даже  и  множатся.  В  путеводителе  по  Москве  говорит¬

316
 Л.Б.  Репин
 ся  уже,  будто  Апраксины  к  этому  дому  никакого  от¬
ношения  не  имели  и  лишь  Трубецким  принадлежала
усадьба.  Верно,  да  не  совсем:  Трубецкие  владели  до¬
мом  уже  после  Апраксиных.  У  них  в  гостях  в  этом
замечательном  доме  бывал  Пушкин,  в  середине  про¬
шлого  века  тут  жил  Менделеев  и  многие  русские  зна¬
менитости  бывали!
 Потом  же,  как  и  в  судьбе  человека,  крутые  поворо¬
ты  в  истории  дома:  в  1859  году  здесь  обосновалась
мужская  гимназия,  где  учились  Константин  Ста¬
ниславский  и  великий  теоретик  русской  авиации  Ни¬
колай  Жуковский.  После  революции  дворец  отдали
детям  гегемона  и  открыли  здесь  школу  обычную,  чуть
позже  и  вплоть  до  войны  была  в  этих  роскошных  сте¬
нах  Промакадемия,  где  училась  жена  Сталина  и  его
поначалу  неприметный  сподвижник  Никита  Хрущев.
После  войны  жизнестойкие  советские  дети  отбили
дворец,  и  в  нем  устроился  Дом  пионеров,  а  уж  потом
поселился  научно-исследовательский  Институт  гео¬
физических  методов  разведки.
 Однако  мы  бы  сами  на  себя  не  стали  похожи,  если
бы  в  какой-то  временной  промежуток,  сложившийся
в  жизни  дворца,  не  понапихали  сюда  коммуналок.
Покои  князей  и  графов  огласились  воплями  кухон¬
ных  ссор  и  наполнились  парами  домашней  стирки.
А  куда  людям  деваться-то  было...
 Как  тут  не  удивиться,  что  этот  единственный
в  своем  роде  в  Москве  дом  сохранился  практически
без  переделок  и  многое  из  внутреннего  убранства
тоже  хорошо  сохранилось.  Хотя  последние  обитате¬
ли  коммуналок  отбыли  из  дворянских  палат  в  хру¬
щевские  апартаменты  в  1962  году.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 317
 Нынешний  арендатор  дворца  —  ВНИИгеофизи-
ки  —  хозяин  рачительный.  Чтобы  укрепить  местами
просевший  фундамент  красавца  дворца,  по  всему  пе¬
риметру  здания  пробурили  скважины  и  закачали
в  них  бетон.  Так  что  теперь  за  его  осанку  можно  не
беспокоиться.

СЕЙ  ГРАД  О  ВЫПЕЧКЕ  ПЕЧЕТСЯ
 Блуждал-блуждал  по  переулкам  да  дворам  Черки-
зовки  и,  хоть  адрес  и  был,  не  мог  найти  ГосНИИ
хлебопекарной  промышленности.  Словно  бы  он,  глу¬
боко  засекреченный,  под  землю  спрятался.  И  указать
тоже  никто  не  мог:  здесь  где-то  —  а  где?  Ну,  думаю,
придется  вынюхивать,  хлебный  дух  не  подведет.  Тем
более  знал  я,  что  при  институте  есть  опытный  хлебо¬
завод.
 Так  и  вышло.  Теплая  волна  прихлынула  и  повела
за  собой.  Запах  хлеба  —  родной  на  всю  жизнь...  У  каж¬
дого,  верно,  отыщется  в  памяти  какой-то  случай,  со¬
бытие,  после  которого  дух  хлеба  навсегда  остался
родным.
 В  детстве,  как  только  в  конце  мая  теплые  дни  на¬
ступали,  бежали  купаться  на  Воробьевы  горы.  А  по
пути  в  самом  конце,  на  Калужской  заставе,  где  Москва
уж  кончалась  и  трамвай  делал  круг,  стоял  небольшой
хлебозавод.  Боже,  каким  же  чудным  духом  веяло  от
него!  Тут  мы,  если  копейки  у  кого  находились,  покупа¬
ли  по  пятаку  горячие  бублики.  И  тут  же  останавлива¬
лись  посмотреть,  как  пленные  немцы  строят  большие
дома,  полукругом  охватывающие  нынешнюю  пло¬
щадь  Гагарина.  Интересно  было  на  пленных  смотреть...
 А  в  семидесятых  годах  познакомился  я  на  меж¬
дународной  выставке  в  Москве  с  представителем
фирмы  по  производству  аудио-  и  видеопленки
Фридрихом  Хенгляйном:  пожилой  человек  сносно

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 319
 говорил  по-русски,  и  я  поинтересовался,  откуда  он
знает  язык.
 Был  в  плену  у  нас.  Строил  вот  те  самые  дома,  Мос¬
кву  закруглявшие.  Спросил  я  господина  Хенгляйна,
что  же  помнится  ему  теперь  больше  всего  из  того  да¬
лекого  времени?  Он  ответил:  «Хлебом  очень  хорошо
пахло.  Знаете,  там  рядом  был  хлебозавод...»  И  еще  рас¬
сказал,  как  женщины  и  мальчишки  бросали  им  через
колючую  проволоку  куски  хлеба,  рискуя  получить
подзатыльник  от  часового.  Мы  тоже  иногда  броса¬
ли  —  жалко  было  этих  людей...
 К  хлебу  в  России  отношение  испокон  века  было
особое.  Есть  хлеб  —  живет  человек.  С  ним  всякое  яст¬
во  вкуснее  делается.  Даже  не  верится,  что  еще  триста
пятьдесят  лет  назад  на  Руси  ржаную  муку  по  строгим
всяким  отличиям  делили  на  25  сортов,  а  пшенич¬
ную  —  на  30.  Хлеб  из  муки  разного  сорта  по-разному
стоил,  и  в  цене  той  все  расходы  учитывались:  провоз
муки  с  торга  в  пекарню  и  обратно,  соль,  дрова,  подати
за  право  торговли  и  даже  стоимость  свечей  в  ту  цену
входила.  Все  расписано,  ничего  не  упущено.  Роспись
для  всех  была  одинакова,  и  царские  целовальники
строго  следили,  чтобы  правила  не  нарушались.
 Более  всего  из  хлебов  почитались  в  России  ржа¬
ной  хлебушко,  и  калачи  пшеничные  —  тертые  («тер¬
тый  калач!»  —  ежели  хотели  подчеркнуть  бывалого
человека),  и  еще  —  коврищатые.  Никакой  праздник
без  калача  не  обходился,  ко  всякому  пиршеству  издав¬
на  он  подавался.  Цари  патриархам  калачи  посылали,
больным  и  нищим  подать  калач  —  дело  благостное,
тюремным  заключенцам,  как  тогда  говорили,  —  тоже.
В  один  день  своего  рождения  Петр  I  приказал  отпус¬
тить  гостям  гостиной  две  с  половиной  сотни  калачей

320
 Л.Б.  Репин
 толченых.  Московские  калачи  всегда  считались  луч¬
шими.  И  поговорка  была:  «В  Москве  калачи  как  огонь
горячи».  Теперь  же  калач  —  редкость.  А  если  повезет
и  найдешь,  то  уж  не  тот,  конечно.
 Никто  столько  хлеба  не  ест,  сколь  мы.  Данные
меняются,  само  собой,  но  подсчитано,  что  в  день  мос¬
квич  съедает  270  граммов  хлеба,  а  в  других  местах  ны¬
нешней  России  —  и  до  800  граммов.  Понятно  почему:
вся  остальная  еда  много  дороже.  А  в  Дании,  к  при¬
меру,  —  всего  70  граммов.  В  среднем  по  Европе  —
90  граммов  на  нос  получается.  Оказывается,  немцы
еще  такие  же,  как  мы,  любители  хлеба:  почти  столько
же  в  день  съедают.  В  этих  цифрах,  если  приглядеться,
и  традиции  национальные,  и  уровень  жизни  отража¬
ются:  столько  трудов  в  хлебе,  столько  науки  вложено,
а  все  равно  нет  ничего  дешевле  его.
 В  Институте  хлебопекарной  промышленности
разработали  множество  сортов  профилактического
и  лечебного  хлеба.  Ставка  в  основном  делается,  на
профилактический.  Для  любого  человека  можно  оп¬
ределить,  какой  именно  хлеб  ему  нужен:  к  примеру,
при  атеросклерозе,  при  желудочных  заболеваниях
или  при  сердечных.
 Вся  хитрость  —  в  добавках.  Каждому  свое:  хлеб
с  зародышевыми  хлопьями,  семенами  льна,  сушеной
морковью,  морской  капустой,  облепихой  и  тыквен¬
ным  семенем  и  прочей  экзотической  мелочью,  кото¬
рая,  надо  признать,  не  только  не  портит  вкуса  хлеба,
но  и  улучшает  его.
 Особая  забота  ученых  института  —  зоны,  как  те¬
перь  говорят,  экологического  неблагополучия.  Дру¬
гое  неблагополучие  в  данном  случае  в  расчет  как  бы
и  не  принимается.  Для  чернобыльцев  придумали  хлеб

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 321
 с  бета-каротином,  уменьшающим  вероятность  всяких
последующих  воздействий  радиации.  «Утренняя
булка»  уже  доказала  свою  эффективность  и  сразу  по¬
любилась  больным  ребятишкам.  «Булка  звездочка»
способствует  выведению  стронция  из  организма,
а  хлеб  «Полюшко»  и  «Надежда»  рекомендуются  при
ожирении  и  перитоните  кишечника.  Короче  говоря,
ученые  в  этом  институте  даром  хлеб  не  едят.
 Помню,  у  нас  в  булочной  на  Серпуховке,  когда
хлеб  по  карточкам  отпускали,  стоял  у  входа  мальчиш¬
ка  один,  тощий  и  вечно  голодный,  довески  выпраши¬
вал.  Хлеб  тогда  с  точностью  до  нескольких  граммов
взвешивали,  и  без  довесков  не  обходилось.  Мне  было
жаль  мальчишку  —  хоть  чуть  постарше  меня  он  был,  —
и  я  ему  свои  довески  всегда  давал.  Он  прямо  на  глазах
и  в  очень  короткое  время  стал  этаким  бугаищем  и  при¬
нялся  отслеживать  ребят,  кто  довесков  ему  не  давал.
Догонял  он  их  и  довески  насильно  реквизировал.
 А  говорят,  хлеб  всему  голова...
 11  Рассказы  о  Москве  и  москвичах

ЗДЕСЬ  ПУШКИН
МАЛЕНЬКИЙ  ХОДИЛ...
 Первый  день  московской  весны.  Большой  Хари¬
тоньевский  переулок,  что  под  боком  у  Чистых
прудов.  Истекает  ручьями  слежавшийся  черный  снег
за  старинной  чугунной  оградой,  словно  бы  покрытой
копотью  времени.  Перед  древним  домом,  все  еще  креп¬
ко  держащимся,  трое  алкашей  грузят  в  задрипанную
«Газель»  ржавые  трубы:  в  доме,  видно,  идет  ремонт.
Облупленный  фасад  двухэтажного,  однако  же  высо¬
кого  дома  кое-где  обнажает  древнюю  кирпичную  клад¬
ку.  Из  щели  в  рассевшейся  стене  выглядывает  чахлое
узловатое  деревце,  обреченное  на  скудную  жизнь...
 Этому  дому  за  триста  лет,  и  более  двухсот  лет  вла¬
дел  им  род  князей  Юсуповых.  Ничто  теперь  в  облике
древних  боярских  палат  не  напоминает  о  былом  вели¬
колепии,  о  несметном  богатстве  семьи,  им  владевшей.
И  не  оживут  уже  тени  великих  людей,  проскользнув¬
ших  когда-то  под  этим  кровом...
 Царь  Петр  Алексеевич  бывал  у  Юсуповых,  и  вен¬
ценосная  дщерь  его  Елизавета  Петровна  тоже.  Есть
сведения  и  о  том,  что  Екатерина  Великая  однажды
навестила  тут  князя  Николая  Борисовича.  А  вот  гость
из  другого  совсем  сонма  великих:  часть  дома  снимала
семья  Пушкиных  —  в  то  время,  когда  арендовал  его
у  Юсуповых  князь  Вяземский.  И  маленький  Пушкин,
до  четырех  лет  проживший  здесь,  сохранил  воспоми¬
нания  об  этом  старинном  московском  доме.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 323
 Поначалу  палаты  эти,  являющие  собой  редчай¬
ший  памятник  зодчества  XVII  века,  принадлежали
боярину  Алексею  Волкову,  пока  император  Петр  II
не  подарил  дом  со  всею  обширной  усадьбой,  к  нему  при¬
мыкающей,  князю  Григорию  Дмитриевичу  Юсупову,
прапрадеду  Николая  Борисовича,  коего  называли  од¬
ним  из  последних  блестящих  вельмож  блестящего
века  Екатерины.
 Дом  при  новых  владельцах,  баснословно  богатых,
расширялся,  обрастая  флигелями,  пристройками,
и  сад  при  нем  тоже  обширнее  делался,  и  пруд  объеми¬
стый  в  тени  дерев  устроили.  Не  скажешь  даже,  что  это
все  в  самом  центре  Москвы...
 О  сиятельном  хозяине  дома  в  Харитоньевском  пе¬
реулке  сохранилось  множество  воспоминаний,  сви¬
детельств  всяких.  Николай  Борисович  был  человек
весьма  и  весьма  образованный,  обладал  великолеп¬
ной  библиотекой  в  30  000  томов,  картинной  галереей,
редкостной  для  своего  времени,  да  еще  двумя  театра¬
ми.  Императорские  особы  —  гости,  как-то:  король
прусский  Вильгельм  III,  российские  монархи  —  ока¬
зывали  честь  Юсупову,  посещая  его  театр.  Правда,  как
молва  гласит,  порядочным  скупердяем  слыл  несмет¬
но  богатый  Юсупов.  Впрочем,  это  уже  фамильное:
Юсуповы  не  терпели  расточительства,  а  дочерей  сво¬
их  выдавали  с  таким  куцым  приданым,  что  на  сторо¬
не  за  них  даже  неловко  делалось.
 А  еще  был  Николай  Юсупов  знаменитым  по  всей
России  собирателем  антикварных  вещиц,  второго  та¬
кого  не  было.  Московские  менялы  да  ростовщики  на
нем  одном  разбогатели.  И  сам  он,  где  бы  ни  был  в  Ев¬
ропе,  скупал  изящные  штучки  и  привозил  в  этот  дом
в  Харитоньевском.  Ездил  он  немало  и  довольно  дол¬

324
 Л.Б.  Репин
 го  во  времена  Екатерины  посланником  представлял
Россию  в  Италии.  Там,  кстати  сказать,  и  университет
закончил:  времени  даром  терять  не  любил.
 Российские  императоры  всегда  благоприят-
ственно  относились  к  Юсупову,  все  его  награждали,
и  в  конце  концов  стал  он  едва  ли  не  единственным
обладателем  всех  российских  орденов,  какие  только
существовали  в  то  время.  А  когда  награждать  его  уже
нечем  стало,  а  вроде  бы  опять  время  подошло  на¬
граждать,  или  повод  какой-то  выискался,  жаловал
ему  император  Павел  жемчужную  эполету.  Вторую,
видимо,  до  другого  раза  оставил.
 Хозяин  дома  был  дружен  с  великими,  принимав¬
шими  его  как  человека  в  высшей  степени  светского,
начитанного  и  образованного  по  самым  высоким  ев¬
ропейским  меркам.  Вот  и  Вольтер  любил  Юсупова,
оставлял  погостить  в  своем  знаменитом  Фернейском
замке.  Вольтер  даже  вспоминал  его  в  своих  записках.
Пушкин  воспел  Юсупова  в  изысканной  оде  «К  вель¬
може».
 А  сам  Николай  Борисович?  И  на  склоне  лет  сохра¬
нял  он  неисчерпаемую  привязанность  к  прекрасному
полу  и  почитался  одним  из  самых  завзятых  волокит
своего  времени.  В  доме  его,  сказывают,  была  одна
заветная  комната,  где  хранились  портреты  трехсот
красавиц,  коих  расположением  сумел  он  воспользо¬
ваться.  Как  воспользуется  —  так,  извольте,  портретик
написать  с  вас  на  память...
 Я  поразился  тому,  что  увидел  внутри  дома.  На  низ¬
ких  сводчатых  потолках  превосходно  сохранившие¬
ся  фрески-картины  царской  охоты,  ярких,  сочных
красок  и  руки  живописца  талантливого.  А  во  втором
этаже  бронзовые  створки  дверей  такой  тонкой  рабо¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 325
 ты,  что  хочешь  не  хочешь  —  придержишь  шаг  и  за¬
смотришься...
 Россельхозакадемия  в  доме  Юсуповых  обоснова¬
лась,  и  не  верю  себе,  глазам  своим,  что  в  нынешней
Москве  дом  такой  сохранился.
 В  советское  время  дом  этот,  один  из  древнейших
в  Москве,  наполнила  жизнь  совсем  другая.  До  1926  го¬
да  здесь  каким-то  непонятным  образом  обустраи¬
вался  музей  Красной  армии,  потом  спасовавший  под
наступлением  сельскохозяйственной  науки.  В  этом
роскошном  геральдическом  зале  располагался  каби¬
нет  первого  президента  академии  Чаянова,  потом
здесь  водрузился  Лысенко  —  злейший  недруг  вели¬
кого  Николая  Ивановича  Вавилова.  Вавилов  тоже
несколько  лет  на  работу  в  этот  дом  приходил,  но  си¬
деть  с  Лысенко  отказывался  и  уединялся  в  другой
комнате,  отделенной  от  геральдического  портретным
залом.  Все  эти  три  зала  приведены  реставраторами
в  достойный  вид.
 Более  всего  восхитили  меня  изразцовые  русские
печи  в  покоях  княжеских.  Каждая  обложена  парой
сотен  изразцов,  от  руки  выписанных  —  и  двух  одина¬
ковых  не  найти.  На  каждом  рисунок  свой  и  изрече¬
ние  к  нему  приуроченное.  Да  вот,  к  примеру,  сидит
заяц  в  высокой  траве,  и,  видно,  страшно  до  жути  ему.
А  подпись:  «Крепко  караулю».  Прямо  книга  готовая  —
каждая  печь  в  доме  Юсуповых.
 о

ЭТОТ  ДОМ  ВЫКАПЫВАЛИ,
 КАК  ВЕЛИЧАЙШУЮ  ДРАГОЦЕННОСТЬ
 Стоил  он  того,  этот  дом.  Потерянный,  казалось,
навсегда  и  оставшийся  только  в  воспоминаниях
да  в  одной  древней  описи,  сделанной  его  давним  рачи¬
тельным  хозяином  Иваном  Андреевичем  Милославс¬
ким  —  окольничим,  родственником  царя-батюшки
Алексея  Михайловича.  Был  дом  —  и  вдруг  как  сквозь
землю  провалился...  Да  так  ведь,  в  сущности,  и  ока¬
залось.
 И  никогда,  быть  может,  его  не  найти,  ежели  б  не
один  замечательный  человек,  архитектор  и  реставра¬
тор  П.Б.  Барановский  —  тот  самый,  что  погрозился
Сталину  костьми  лечь  на  Красной  площади,  если  тот
прикажет  снести  храм  Василия  Блаженного.  А  ведь
было  уже  решено.
 Барановский  обладал  удивительным  даром  и  мог
видеть  не  только  сквозь  время,  но  и  сквозь  землю,
кажется.  И  остается  только  поражаться  тому,  как
в  привычном  для  всех  здании  в  несколько  этажей
и  с  лифтом  сумел  выглядеть  он  бесценный  памятник
средневекового  русского  каменного  зодчества  —  дом,
который  теперь  может  каждый  увидеть:  палаты  Ста¬
рого  Английского  двора,  сооруженные  в  XV  веке.
Америка  еще  дожидалась  Колумба,  который  в  своей
родной  Генуе  без  посторонней  помощи  на  стул  за¬
браться  не  мог,  а  палаты  эти  в  Москве  уж  стояли.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 327
 Кто  дом  на  Варварке  построил,  теперь  уж  никогда
не  узнать.  Известно  только,  что  купец  Иван  Бобри-
щев  по  прозвищу  Юшка  владел  этим  домом.  Англий¬
ские  купцы,  чудом  в  Москву  попавшие,  получили
в  1556  году  эти  палаты  от  щедрот  царской  милостью
Ивана  Васильевича.  Надо  полагать,  Грозный  изумил¬
ся  неимоверно,  узнав,  какие  гости  у  него  появились.
 Чудо-то  чудо,  конечно,  да  только  настырность
и  целеустремленность  англичане  проявили  редкост¬
ные.  О  них  стоит  сказать,  ведь  это  было  первое  анг¬
лийское  посольство  в  нашей  истории.
 Эдуард  VI,  английский  король  (1537—1553),  судя
по  всему,  был  монархом  на  редкость  предприимчи¬
вым.  Он  приказал  снарядить  три  больших  корабля,
загрузить  в  трюмы  товаров  всяких  и  повелел  идти  по
северным  холодным  морям,  в  обход  Скандинавии,
«в  страны  неведомые  и  до  сей  поры  не  посещаемые»,
то  бишь  в  Московию.  Сэр  Хьюго  Уиллоуби,  руково¬
дитель  отважной  экспедиции,  замерз  насмерть  у  бе¬
регов  Норвегии,  и  корабли  в  устье  Северной  Двины
привел  кормчий  Ричард  Ченслер.  До  Москвы  он  до¬
бирался  тоже  бог  знает  сколько,  но  грамоты,  писан¬
ные  на  английском,  греческом,  иврите  и  заверенные
личной  печатью  короля  Эдуарда,  русскому  царю  все
же  вручил.  Вот  тогда-то  Грозный  и  помягчал,  даже  на
широкий  жест  сподобился,  выделив  великолепные
палаты  в  центре  столицы  в  безвозмездное  пользова¬
ние  заезжим  гостям.
 Интересно,  что  англичане  к  нам  завезли.  Отменное
оружие,  порох,  сукна,  кое-какую  домашнюю  утварь,
даже  додумались  некоторые  музыкальные  инстру¬
менты  с  собой  прихватить.  А  еще  зеркальца  всякие
в  изящной  оправе,  явно  предполагая  склонность

328
 Л.Б.  Репин
 к  прекрасному  в  российских  дамах.  Все  ходко  пошло,
обещая  немалые  выгоды  в  будущем.
 Что  же  покупали  у  нас?  Воск,  мед,  пеньку,  а  также
ворвань,  в  изобилии  добываемую  русскими  промыс¬
ловиками  в  Белом  море  и  в  окрестных  водах  из  кита,
моржа  и  тюленя.  А  главное,  пожалуй,  —  строевую  со¬
сну.  Это  из  нашего  леса  англичане  ставили  мачты  на
своих  кораблях.  И  это  светом  русских  свечей  озарял¬
ся  английский  двор  во  времена  короля  Эдуарда,  да
и  много  позже  еще.
 Английский  двор  в  Москве  сразу  же  стал  круп¬
ным  центром  торговли,  и  целых  94  года  англичане
владели  им,  ничего  в  российскую  казну  не  отчисляя.
Таков  был  уговор.  Но  вот  воцарился  Алексей  Михай-
 Английское  подворье

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 329
 лович,  присмотрелся  к  английской  хлопотливой  дея¬
тельности  и  понял,  что  слишком  уж  те  развернулись.
И  китов  в  наших  водах  бьют  сколько  им  вздумается,
и  торгуют  беспошлинно.  Оказалось,  как-то  незаметно
и  ненавязчиво  поприжали  торговлю  в  России.  А  раз
такое  дело,  надо  гостей  на  место  поставить.  И  царь
издает  указ,  по  которому  англичанам  разрешалось
торговать  только  в  портах,  с  кораблей,  бой  китов
и  ценной  рыбы  урезать  велено,  а  двор  —  вот  эти  пала¬
ты  —  отписать  в  собственное  владение  Ивану  Милос¬
лавскому  за  его  примерную  службу.
 Дело,  возникшее  в  стенах  двора,  ставшего  цент¬
ром  английской  «Московской  компании»,  заглохнуть
уже  не  могло  и  продолжало  жить  и  шириться  к  обо¬
юдной  пользе  сторон,  но  теперь,  конечно,  на  равных
условиях.
 Палаты  Старого  Английского  двора  являются
филиалом  Музея  истории  города  Москвы.  Вот  они,
тайны  английского  двора.  Прохожу  по  узким  крутым
каменным  лестницам,  проложенным  прямо  в  стенах,
под  тесные  арки,  через  которые  только  склонив  голо¬
ву  можно  пройти,  мимо  крошечных  комнатенок  —
келий  каких-то,  освещенных  скупым  светом  узких
оконец,  и  попадаю  в  строгий,  но  тем  не  менее  велико¬
лепный  белокаменный  зал.
 Средневековая  английская  мебель  —  к  сожалению,
это  хорошие  копии,  —  белокаменная  скамья  с  рунду¬
ками,  огромная  русская  печь,  выложенная  чудесны¬
ми  красными  изразцами  с  рельефным  рисунком,
встроенный  в  печь  английский  камин,  пол  из  черной
лощеной  и  белой  керамической  плитки...
 Это  Казенная  палата,  где  хранилась  казна  двора,
заключались  торговые  сделки,  устраивались  приемы.

330
 Л.Б.  Репин
 Короче  —  главный  парадный  зал  английской  резиден¬
ции  в  средневековой  Москве.  Потом  спускаюсь  в  во¬
истину  таинственные  чертоги  —  подклет  двора,  где
развернута  выставка.  Так  и  кажется,  будто  в  колеблю¬
щемся  свете  свечей  вот-вот  явятся  сюда  призрачные
фигуры  тех,  кто  прошел  по  жизни  за  полтысячи  лет
до  нас...
 Стеклянный  колпак,  стоящий  прямо  на  кирпич¬
ной  кладке,  укрыт  самый  первый  кирпич  в  Москве,
а  стало  быть,  и  в  России  первый  кирпич.  И  выпечен
он  здесь  же,  в  Москве.  Ровненький,  аккуратный  кир¬
пичик,  сейчас  такие  не  делают.
 Поневоле  вспомнились  слова  П.Д.  Барановского:
«В  отношении  своего  международного  значения  это
здание  равняется  только  с  ценностью  Грановитой  па¬
латы  Московского  Кремля».
 Да  если  б  не  Барановский,  не  видать  бы  нам  этого
дома.  На  фотографии  запечатлен  тот  многоэтажный,
целиком  закрывший  древние  палаты  дом.  Веками  их
обкладывали  новыми  стенами,  росшими  ввысь
и  вширь.  Пробивали  новые  окна,  а  старые  усердно  за¬
кладывали,  вместо  сводов  стлали  плоские  перекрытия,
а  сами  палаты  потихоньку  как  бы  уходили  под  землю.
Метра  на  три  заглубились,  и  только  постепенно,  за  те
десятилетия,  что  реставрация  длилась,  палаты  из  зем¬
ли  вырастали.  Стены  фасада,  к  которым  москвичи
настолько  привыкли,  что  уже  и  не  сомневались  —
именно  таким  дом  был  всегда,  снесли  ювелирным  на¬
правленным  взрывом,  а  потом  слой  за  слоем  сбивали
кирпич  новоделов,  пока  не  открылась  жемчужина...
 И  чуть  не  разразилась  беда:  когда  строили  под  бо¬
ком  у  палат  гостиницу  «Россия»,  лихие  головы  тре¬
бовали  снести  старое  неказистое  зданьице  —  на  кой

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 331
 ляд  якобы  оно  нужно?  Барановский  поднял  на  дыбы
прессу  Москвы,  общественность  протестом  своим
возбудил  —  и  спас  палаты!
 Ее  Королевское  Величество  Елизавета  II  посетила
палаты  своего  первого  посольского  двора  в  России.
Москва  наша  ей  очень  понравилась,  а  двор  англий¬
ский,  хотя  восстановительные  работы  не  были  закон¬
чены,  привел  в  восхищение.
 И  я  склоняю  голову  перед  Ее  Величеством  в  знак
благодарности  за  то,  что  по  достоинству  оценила  она
труд  тех,  кто  в  древности  ставил  эти  палаты,  и  тех,  кто
их  к  жизни  вернул.
 НнрН

НА  ЦАРСКОЙ  охоте.
 В  ДВУХ  ШАГАХ  ОТ  МЕТРО
 Стрельцы  возникли  предо  мной  неожиданно,
явившись  из  арки  прохода  Дворцовых  ворот,  как
на  сцене  театра,  и,  придерживая  на  ходу  тяжелые  саб¬
ли,  висевшие  у  правого  бедра  на  широком  ремне,
а  в  другой  руке  сжимая  древко  секиры,  двинулись  по
прямой  дороге  к  церкви  Казанской  Богоматери.
 Они  были  чертовски  красивы,  эти  стрельцы  в  сво¬
их  алых  длиннополых  кафтанах,  лихо  заломленных
шапках,  белых  яловых  сапогах,  русобородые  и  ясно¬
глазые,  стройные  и  высокие,  они  поневоле  привлека¬
ли  восхищенные  взгляды.  Да,  надо  признать,  охрана
в  Государственном  музее-заповеднике  Коломенское
ни  в  чем  не  уступит  охране  в  лондонском  Тауэре.
А  может,  еще  и  фору  ей  даст.  Это  смотря  по  тому,  в  чем
состязаться  придется.
 И  прежде,  когда  стало  Коломенское  царской  ре¬
зиденцией,  стрелецкий  полк  с  полковником  во  главе
(не  было  в  русской  армии  тогда  генералов)  ее  охра¬
нял,  и  теперь  бдит  здесь  охранная  служба  «Стрелец».
Впрочем,  не  только  она  несет  здесь  службу,  но  и  отде¬
ление  милиции  с  вполне  достаточным  личным  соста¬
вом  для  охраны  царских  сокровищ,  извлеченных  из
запасников  музея.
 Главные  ценности  Коломенского  —  храмы  XVI
и  XVII  веков,  по  счастью,  и  ныне  действующие.  Будто
не  неслись  над  ними  грозовые  облака  лихолетий  и  не

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 333
 дрожала  земля  под  ними  от  топота  вражеской  конни¬
цы.  Все  это  было  и  осталось  на  давно  перевернутых
страницах  истории.  Но  больше  исписано  радостных,
победных  страниц.
 Именно  Коломенское  прежде  самой  Москвы
встречало  войско  Дмитрия  Донского  после  победы
на  Куликовом  поле.  И  полки  Петра  Великого,  разбив¬
шие  шведов  под  Полтавой,  тоже  перед  тем,  как  войти
в  Москву,  здесь  останавливались,  и  все  русские  цари,
хоть  и  недолго,  живали  здесь,  все  любили  Коломен-
 Церковь  Вознесения  в  селе  Коломенском

334
 Л.Б.  Репин
 ское.  Такие  дали  с  высокого  правого  берега  Москвы-
реки  открывались...  И  сейчас  открываются:  земля  все
та  же,  московская.  Только  застроена  коробками  желе¬
зобетонных  домов.  Но  это  ничего:  кто  хочет  дальше
смотреть  —  дома  не  мешают.
 Церковь  Вознесения  Господня,  построенная  в
1532  году  и  ставшая  одним  из  первых  каменных  шат¬
ровых  храмов  на  Руси,  как  раз  и  помогает  дальше  смот¬
реть.  Только  что  в  прошлое.
 Могучая  церковь.  Она  и  теперь  огромной  кажется,
а  какой  воспринималась  в  прежние  времена,  можно
только  гадать.  Великое  сооружение.  Стоит  на  откры¬
том  месте,  и  такой  надежностью,  силой  веет  от  нее,
что  уже  и  не  удивляешься,  как  удалось  ей  продержать¬
ся  столько  столетий...
 А  храм  меж  тем  объявлен  ЮНЕСКО  памятником
мирового  значения  —  во  всей  Москве  второй  после
Кремля  и  Красной  площади.  В  России  под  крылом
ЮНЕСКО  еще  только  шесть  бесценных  сооружений.
Не  таких,  конечно.  Таких  больше  нет.
 Из  всех  русских  царей  более,  чем  кто-либо  еще,
Алексей  Михайлович  обустроил  Коломенское.  Лю¬
бил  он  эти  места  самозабвенно  и  часто  тешил  себя
«красною  охотой  соколиною».  Здесь,  в  этих  просто¬
рах  неоглядных,  на  высоком  берегу  и  под  небом
необъятным  не  только  он  —  другие  цари  забавлялись
соколиной  охотою.  И  первым  среди  них  был  Иван  Ва¬
сильевич  Грозный.  Сам  соколов  с  руки  своей  тяже¬
лой  пускал.
 Еще  одно  необыкновенное  сооружение  стояло
в  Коломенском:  сказочный,  невиданной  красоты  де¬
ревянный  дворец,  равному  которому  по  всей  Руси  не
было.  Это  о  нем  великий  летописец,  историк  и  сти¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 335
 хотворец  Симеон  Полоцкий  оставил  такие  строки:
«Седмь  дивны  вещей  древний  мир  читаше,  Осьмой
див  —  сей  дом  —  время  имать  наше».  Так  и  называли
дворец  —  восьмым  чудом  света.  Послы  иноземные,
коих  цари  принимали  в  Коломенском,  рты  разевали,
глазам  не  веря  своим  в  удивлении.  Немецкий  посол
игрушкой,  только  что  из  ларца  вынутой,  назвал  тот
дворец.  Никто  в  Европе  дворцов  подобных  не  ви¬
дывал.
 Лучшие  из  лучших  русских  мастеров  —  зижди¬
тели  и  изографы,  резчики  по  дереву,  котельных  дел
мастера,  сотворившие  для  дворца  необыкновенной
красоты  венцевые  кровли  с  гребнями  да  подзорами,  —
все  вложили  в  дворец  то  лучшее,  что  в  искусстве  сво¬
ем  переняли  от  дедов.  Внутренние  стены  и  своды  хо¬
ром  расписывались  кистью  знаменитого  живописца
 Коломенский  дворец.
 С  гравюры,  сделанной  за  год  до  разрушения  дворца

336
 Л.Б.  Репин
 Симона  Ушакова,  который  Грановитую  палату
в  Кремле  украшал.
 До  конца  своих  дней  Алексей  Михайлович  забо¬
тился  о  Коломенском,  ничего  не  щадя.  И  незабвен¬
ный,  небесной  красоты  получился  дворец,  но  только
до  XVIII  века  достоял.  Разрушаться  от  ветхости  при¬
нялся,  и  Екатерина  II,  не  находя  возможности  дворец
сохранить,  приказала  его  разобрать...
 Порылся  я  в  старых  книгах  немало  и  нашел-таки
старинную  гравюру  Ф.  Гильфердинга,  немца  по-мое¬
му,  который  еще  и  акварелью  раскрасил  ее.  И  в  самом
деле  —  чудо-дворец!  А  в  книге  известного  знатока  ста¬
рой  Москвы  Ивана  Кондратьева,  вышедшей  в  XIX  ве¬
ке,  вычитал,  что  был  и  замечательно  точный  макет
царского  дворца.  И  хранился  он  долгое  время  в  Ору¬
жейной  палате  Кремля,  а  где  теперь,  писал  Кондрать¬
ев,  неизвестно.
 Однако  нашелся.  Сохранилась  модель.  Только  не
та  уж.  А  превосходная  копия,  сработанная  Дмитрием
Смирновым  в  конце  XIX  века.  Ее  можно  увидеть
в  Коломенском.  А  поговаривают,  что  не  горят  только
рукописи...
 Кстати,  о  рукописях.  В  великолепном  книжном
собрании  в  Коломенском  хранятся  бесценные  фо¬
лианты  и  среди  них  —  оригинал  «Апостола»  Ивана
Федорова,  наша  первая  печатная  книга.  И  древние
русские  иконы  XV  века,  и  изумительное  собрание
узорочья  белокаменной  Москвы  —  тоже  заботливо
хранятся  в  запасниках.  От  самих  зданий  ничего  не
осталось  давно,  а  самые  ценные  их  фрагменты,  резь¬
бу  затейливую,  неповторимую  —  все  это  удалось  со¬
хранить.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 337
 В  фонде  древней  русской  живописи  еще  одно
чудо  мне  показали  —  «Сень  напрестольную»  из  Со¬
ловецкого  монастыря.  Когда  соловецкую  опухоль
ГУЛАГа  уничтожали  в  1989  году,  а  древние  сокровища
бросали  на  произвол  судьбы,  точнее  на  гибель  и  воль¬
ное  разграбление,  чудом  удалось  вывезти  этот  изу¬
мительный  памятник  XVII  века  —  резьбу  по  дереву
фантастической  красоты.  Везли  в  разобранном  виде,
во  множестве  ящиков,  а  в  Коломенском  собирали
и  воссоздавали.
 Когда  я  вдоволь  наудивлялся  и  навоздыхался  от
радости  от  всей  этой  красоты,  подвели  меня  к  како¬
му-то  довольно  невзрачному  колоколу  —  чуть  выше
колена.  Наклоняюсь,  читаю  с  трудом,  поскольку  время
надпись  потерло.  Работа  XVII  века.  Автор  Дмитрий
Маторин.  Предок  того  Маторина,  что  Царь-колокол
отливал  для  Ивана  Великого.
 Со  всех  сторон  чудеса  в  Коломенском  едва  ли  не
на  каждом  шагу  окружают...

БАСТИОНЫ  ИВАНА  СЫТИНА
 Стыдно  признаться,  но  к  издательскому  делу  я  при¬
общился,  прогуливая  школу.  Дело  было  так.
Сначала  я  бесцельно  слонялся  по  Серпуховке  —
как  раз  накануне  Первого  мая  —  и  с  затаенной  улыб¬
кой  поглядывал  на  портреты  руководителей  партии
и  правительства,  под  которыми  крупными  зелеными
буквами  было  написано:  «Овощи  —  фрукты».  Так
назывался  магазин,  над  входом  в  который  висели  бес¬
конечно  дорогие  лица  совершенно  незнакомых
людей.  А  потом  ноги  занесли  меня  на  соседнюю  Пят¬
ницкую,  начинавшуюся  точно  напротив  того  магази¬
на.  На  ней  стояло  громадное  безликое  здание  Первой
образцовой  типографии,  на  фасаде  привычно  незамет¬
ного  здания  красовалась  бронзовая  доска,  свидетель¬
ствующая  о  том,  что  это  типография-орденоносец.
 Помню,  подтянулся  я,  уцепился  за  край  высокого
окна,  выходившего  на  Пятницкую,  —  и  обомлел,  долго
отцепиться  не  мог:  на  глазах  моих  вершилось  нечто
необыкновенное.  В  свете  тысячи  солнц  с  бешеной
скоростью  неслась  с  вращающегося  барабана  бес¬
конечная  бумажная  лента  с  отпечатанным  текстом
и  картинками  —  то  ли  фотографиями,  то  ли  рисунка¬
ми  и  исчезала  в  недрах  громадного  цеха.  Я  отцепился,
передохнул  и  снова  повис  на  руках:  зрелище  букваль¬
но  заворожило  меня.
 Не  знал  я  тогда,  что  эту  типографию  построил
великий  Сытин.  Да  я  и  имени  его  тогда  не  слыхал.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 339
 А  человек  меж  тем  легендарный  он  был  и  в  Россий¬
ской  империи  создал  свою  империю  —  печатного  дела,
равной  которой  во  всей  Европе  не  было,  может,  и  в  ми¬
ре.  Первая  образцовая,  разместившаяся  в  старых
сытинских  стенах,  и  сейчас  считается  одной  из  круп¬
нейших  в  Европе.  Не  по  площадям,  конечно,  а  по  объе¬
му  печатной  продукции.  Вот  ведь  как  круто  Иван
Дмитриевич  закрутил  типографское  дело.  На  многие
десятилетия  время  свое  опередил.
 Мне  повезло:  когда  я  пришел  в  «Комсомолку»,
а  было  это  в  начале  шестидесятых,  застал  я  в  наборном
цехе  метранпажа  Александра  Степановича  Ковале¬
ва  —  выпускающего  по-нашему,  в  свое  время  рабо¬
тавшего  у  Сытина.  Очень  неторопливый  был,  такой
розовый  старичок,  а  делал  все  гораздо  скорее  моло¬
дых  суетливых,  не  в  обиду  тем  сказано.  Так  вот,  рас¬
сказывал  немного  Ковалев  и  о  Сытине,  какой  он  в  деле
был  человек.  Любил  в  цех  спуститься,  подойти  к  лино¬
типу,  а  в  наборном,  между  прочим,  у  него  исключитель¬
но  мужчины  работали.  В  наше-то  время  за  машинами
девчонки  сидели,  то  и  дело  от  газетной  суеты  нас
отвлекавшие.  Так  вот,  подходил  Сытин  к  кому-то
и  внимательно  наблюдал,  как  тот  касается  пальцами
клавишей  и  как  свежеиспеченную  строку  взглядом
проводить  успевает.  Ежели  что  не  так,  не  понравится,
мог  тут  же,  на  рабочем  месте,  и  штрафануть,  а  мог  дос¬
тать  кошель  и  извлечь  из  него  ассигнацию.  И  был  все¬
гда  справедлив.  Рабочие  любили  его.
 Уже  при  жизни  Сытина  легенды  о  нем  ходили.
Да  и  теперь  ходят  еще.  О  его  необыкновенном  чутье,
позволявшем  с  мимолетного  взгляда  определить  дос¬
тоинства  рукописи,  принесенной  молодым  неизвест¬
ным  писателем.  Положит,  бывало,  ладонь  на  папочку

340
 Л.Б.  Репин
 с  отпечатанным  текстом  и  говорит:  «Покупаю»  —  или,
наоборот:  «Не  пойдет».  Да  ведь  только  легенды:  руко¬
писи  Сытин  читал.  И  хотя  называл  его  Чехов  полу¬
грамотным,  однако  и  признавал  за  ним  редкостный
дар,  граничащий  с  интуицией,  кажется  никогда  не  под¬
водившей  его.
 Но  все  же  подводившей.  Вот  Леонид  Андреев,  чей
путь  в  литературе  называли  не  иначе  как  феери¬
ческим,  свою  первую  книгу  принес  именно  Сытину.
А  тот  сунул  книгу  в  архив,  хотя,  пожалев  начинаю¬
щего  бедолагу,  деньжат  немного  и  отвалил.  Горький
оскорбился  за  Андреева  и  ссудил  ему  денег,  чтобы  вы¬
купить  рукопись.  Что  Андреев  и  сделал.  Книга  вышла
в  другом  издательстве  и  сразу  же  сделала  его  по  всей
России  известным.
 Нет,  не  в  том  вовсе  были  сила  и  мощь  Сытина,
а  в  том,  что  он,  как  никто  другой  прежде,  поднял  рус¬
ское  книгопечатное  дело,  сделал  его  в  мире  передо¬
вым,  сотворил  для  всех  доступную  книгу.  Это  же  он,
Сытин,  первым  выпустил  дешевые  собрания  сочине¬
ний  Пушкина,  Гоголя,  Льва  Толстого,  иностранных
писателей.  Его  просветительские  календари  выходи¬
ли  неслыханными  тиражами  —  до  полутора  милли¬
онов.  Его  буквари,  учебники  —  все  для  всех!
 Да,  верно,  был  он  крупным  миллионером  —  пото¬
му  что,  будучи  фанатически  предприимчивым,  дело
свое  знал  и  любил.  Кавалер  орденов  Станислава
и  Анны,  он  так  много  сделал  для  распространения  про¬
свещения  в  России,  что  и  не  переоценишь  его.  А  сам,
по  правде  сказать,  не  имел  никакого  образования.  Ве¬
ликий  человек.  И  дело  сделал  великое.  Хотя  ни  одно¬
го  нового  имени  в  литературе  и  не  открыл,  несмотря
на  легенды  всякие.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 341
 В  старинном  пухлом  альбоме  —  фотографии,  по¬
дернутые  флером  начала  XX  века.  Реликвия:  альбом  о
типографии,  который  у  Сытина  всегда  был  под  рукой.
Бравые  усачи  у  типографских  машин,  мальчишки-
ученики,  из  которых  в  живых  теперь  и  нет  никого...
Бережно  хранится  альбом  в  кабинете  директора  ти¬
пографии...  Это  все,  что  осталось  от  времени  Сытина.
Стены-то,  само  собой,  стоят  и  долго  еще  будут  стоять.
 Книги  Первая  образцовая  издает  замечательные
и  на  самом  высоком  уровне,  благо  вовремя  современ¬
ным  оборудованием  сумели  обзавестись.  Роскошное
издание  «История  русской  православной  церкви»,
книги  о  Москве,  «Детская  энциклопедия»,  собрания
сочинений  наших  и  зарубежных  классиков.  Хотя
и  коммерческую  литературу  приходится  печатать:
чего  уж  девицу  непорочную  изображать...
 Удивился  я,  не  найдя  мемориальной  доски  на  сы¬
тинских  стенах.
 Во  время  Великой  Отечественной  Первая  образ¬
цовая  сражалась  своими  средствами.  Издавала  кни¬
ги,  листовки,  а  в  механическом  цехе  точила  болванки
снарядов.  Так  что  отбивались  вместе  со  всеми  и  как
могли.  Как  известно,  отбились.
 а

ПОЖАР  ПОЩАДИЛ
ДВОРЕЦ  ПОЖАРСКОГО
 Уверен,  мужчины  меня  поймут.  Знаете,  как  иног¬
да  это  бывает:  встречается  где-нибудь  в  транс¬
порте  —  в  метро  ли,  в  автобусе  яркая  женщина  в  одно
и  то  же  время,  в  одном  и  том  же  месте,  что  уж  и  ждешь
ее,  ищешь  взглядом,  когда  не  находишь  в  привычное
время...
 Вот  так  и  со  мной.  И  с  этим  домом  поразительной
красоты,  исполненной  достоинств.  Часто  езжу  мимо
в  троллейбусе,  а  не  решаюсь  выскочить  из  электри¬
ческой  повозки,  подойти,  коснуться  рукою  стены,
спросить:  чей  ты?  Откуда,  из  какого  времени  выплыл
к  нам?
 Большая  Лубянка,  14.  Не  известно,  какой  зодчий
воплотил  в  камне  свою  фантазию,  —  нигде  не  смог
я  этого  найти,  зато  отыскал:  построен  дом  в  XVII  веке.
И  строил  его  для  себя  князь  Дмитрий  Михайлович
Пожарский.  Тот  самый,  что  в  бронзе  с  Мининым  на
Красной  площади.  Жил  он  здесь.
 А  как  узнал  об  этом,  так  и  зашелестели  в  памяти
страницы  прошлого  —  все  дальше,  дальше,  пока  не
распахнулись  на  Смутном  времени,  когда  и  вся-то
история  России  могла  обратиться  в  трагическую  для
всех  нас  сторону.  «Московской  разрухой»  называли
еще  те  годы.  Летописец  оставил  о  днях  тех  такую
строку:  «Весь  город  разрушен  был  во  всех  своих  ча¬
стях...»

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 34В
 Откуда  взялся  на  тех  опаленных  страницах  исто¬
рии  князь  Пожарский...  Борис  Годунов  жаловал  его
стряпчим  с  платьем,  то  бишь  назначил  гардеробмей-
стером,  смотрителем  за  царской  одеждой.  При  Лже-
дмитрии,  пока  не  разоблачили  того,  даже  продвинулся
по  службе  и  стал  стольником  —  смотрителем  за  цар¬
ским  столом  —  должность  при  дворе  куда  как  ответ¬
ственная.  Выходит,  до  тех  пор  военных  талантов  не
обнаруживал.  В  1609  году  ему  вдруг  велено  было  во
главе  довольно  большого  отряда  выступить  против
разбойничьего  атамана  Салькова,  в  страхе  державше¬
го  московские  окрестности.  Пожарский  враз  с  ним
покончил.  Вот  где  князь  первый  раз  проявился.  Вско¬
ре,  на  следующий  год,  получил  князь  Пожарский  на¬
значение  воеводой  в  Зарайск.  Еще  немного  совсем,
менее  года,  оставалось  ждать  ему  своего  звездного
часа.
 Думается  мне,  что  этого  дома  не  было  еще,  когда
на  Лубянке  вскипел  яростный  бой  меж  отрядом  По¬
жарского  и  польско-немецким  войском.  Подходило
народное  ополчение,  чтобы  выбить  поляков  из  Мос¬
квы,  и  немцы  —  об  этом  теперь  как-то  забыли,  —
состоявшие  на  польской  службе,  выскочили  вместе
с  поляками  из  своих  укреплений  в  Земляном  городе
и  набросились  на  безоружный  народ,  собравшийся  на
Лубянской  площади  перед  Стрелецкой  слободой.
И  вот  что  забылось  еще:  более  семи  тысяч  москвичей
сразу  же  погибли  в  том  избиении.
 Но  тут  уж  и  народ  стал  хвататься  за  что  попало:
вооружился  кто  чем  и,  дабы  перекрыть  врагу  пути
к  отступлению,  перегородил  улицы,  с  Лубянки  ве¬
дущие,  бревнами  и  всяким  домашним  скарбом.  По¬
жарский  тут  подоспел  и  со  своими  ратниками  загнал

344
 Л.Б.  Репин
 поляков  обратно  в  их  укрепления.  Именно  здесь,  как
раз  возле  дома  своего,  князь  был  ранен,  когда  в  тыл
ему  внезапно  ударил  неведомо  откуда  взявшийся
польский  отряд.  Драться  Пожарский  уже  не  мог,
и  соратники  отвезли  его  в  Троицкую  лавру.  Пошло
страшное  и  безудержное  разграбление  поляками
и  немцами  русской  столицы...  С  горечью  выводит  ле¬
тописец  пером:  «Литва  и  немцы  все  свое  скаредие
творяху...»  Хватали  драгоценности  да  богатые  одеж¬
ды  из  боярских  домов,  вламывались  в  погреба  и  со
знанием  дела  выбирали  лучшие  вина  —  рейнские,  вен¬
герские,  сладкую  мальвазию.  И  жгли  все  вокруг.
За  несколько  дней  большая  часть  деревянной  Моск¬
вы  выгорела...
 Трудно  сказать,  как  бы  дело  тогда  повернулось,
если  бы  не  подоспело  к  Москве  нижегородское  опол¬
чение.  И  вели  его  уже  Пожарский  с  Мининым.  Как
соединились  они?  У  князя  было  имение  в  Пурецкой
волости  под  Нижним  Новгородом,  где  он  и  оправ¬
лялся  от  раны.  Минин  же,  возглавивший  ополчение,
спешившее  на  помощь  в  Москву,  и  о  Пожарском  уже
наслышанный,  прислал  к  нему  послов  —  просить  кня¬
зя  стать  во  главе  нижегородского  войска.
 И  вот  тут  судьба  свершилась:  даже  не  по  воле  сво¬
ей  —  сам  князь  об  этом  писал  потом  —  сосредоточил
он  в  руках  своих  верховную  власть  над  русской  зем¬
лей  —  именно  так!  И  так  писался  отныне:  «У  ратных
и  земских  дел  по  избранию  всех  чинов  людей  мос¬
ковского  государства».
 Однако  не  сразу  Пожарский  к  Москве  пошел.  Мед¬
лил  еще  отчего-то,  целое  лето  стоял  под  Ярославлем,
да  и  после  двигался  неторопливо,  словно  выжидая
чего-то...  А  выжидать  было  нельзя:  с  другой  стороны

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 345
 спешил  к  Москве  на  помощь  полякам  гетман  Ходке-
вич  и  уж  как  надо  было  его  упредить...
 Дорогу  Ходкевичу,  задержавшемуся  на  Поклонной
горе,  перекрыл  князь  Трубецкой,  выставив  своих  ка¬
заков  у  Крымского  брода,  где  теперь  мост-красавец
висит,  а  наконец  подошедший  Пожарский  —  чуть  ниже,
у  Новодевичьего  монастыря.  22  августа  1612  года  По¬
жарский  схлестнулся  с  поляками,  и,  хоть  Трубецкой
«злонамеренно»  не  хотел  ему  помогать,  несколько  со¬
тен  ополченцев  из-под  его  знамени  вырвались  и  по¬
бежали  на  помощь  Пожарскому.  Но  только  еще  через
два  месяца  Москва  победу  праздновала  —  на  Крас¬
ной  площади,  у  Лобного  места,  где  теперь  замеча¬
тельный  памятник  стоит.  Нет,  не  двум  победителям  —
народу  всему.
 А  что  сталось  с  Пожарским?  На  престол  посадили
юного  боярина  Михаила  Федоровича  Романова,  и  тот
жаловал  князя  боярским  званием,  выделил«  тому  же
несколько  вотчин  в  придачу.  Потом  Пожарский  уп¬
равлял  Разбойным  приказом,  позже  сидел  воеводой
в  Новгороде,  еще  позже  заведовал  Судным  приказом,
перебрался  воеводой  в  Переяславль-Рязанский.  Тем
его  послужной  список  и  закончился.  А  дело  великое,
им  совершенное,  навечно  в  памяти  россиян  сохра¬
нилось.
 Ну  а  что  с  домом  его?  Необычайно  интересно  сло¬
жилась  судьба  дома-дворца.  Долгое  время  домом  вла¬
дел  граф  Растопчин,  и,  если  полистать  «Войну  и  мир»,
можно  найти  страницы,  где  описывается  самосуд  над
ни  в  чем  не  повинным  Верещагиным,  несправедливо
обвиненным  в  поджигательстве.  Самосуд  в  романе
вершился  как  раз  у  этого  самого  дома.

346
 Л.Б.  Репин
 Позже  домом  владел  герой  Отечественной  войны
Орлов-Денисов,  как  бы  перекинувший  незримый  мост
из  1612  в  1812  год.  Кажется,  при  Орлове  уже  дом  обза¬
велся  двумя  выступающими  флигелями  и  красивой
аркой  на  колоннах  перед  фасадом.  Первоначальный
резной  камень  под  окнами  и  над  ними  сохранился  не¬
плохо,  хотя  и  оплыл  от  бесконечных  подбелок,  под¬
красок.  Дом  и  сейчас,  несмотря  на  заброшенность
и  неухоженность,  очень  хорош.
 Он  оказался  с  хитринкой,  вернее,  не  сам  дом,  а  часы
на  фасаде.  Донельзя  я  удивился,  когда  обнаружил,  что
часы  с  бог  весть  сколько  не  чищенным  стеклом  идут
минута  в  минуту.  Вот  же,  подумал,  кто-то  заботится.
Походил  я  с  полчаса  вокруг,  возвращаюсь,  бросаю  слу¬
чайный  взгляд  на  часы:  все  то  же  время...
 А  следы  мои  по  чистому  снежному  насту  к  подъез¬
ду  единственной  строчкой  легли.  Давно,  видно,  никто
к  дому  не  подходил.

ТРИУМФАЛЬНАЯ  АРКА
ПО-МОСКОВСКИ
 Инаплелось  же  путаницы  с  этими  Триумфальны¬
ми  воротами...  Возьмешься  разбираться  —  и  не
сразу  выпутаешься.  И  раныпе-то  при  мыслях  о  Три¬
умфальных  воротах  голова  кругом  шла  —  где  были,
когда  стояли,  в  честь  кого  и  во  имя  чего,  а  в  советское
время  и  вовсе  историческую  трясину  устроили.  Крем¬
левские  умники,  переиначивая  и  переименовывая
московские  улицы  и  площади,  рассчитывали,  что  уве¬
ковечат  свои  имена,  что  творят  они  вечное  дело.  А  как
их  самих  ветром  сдуло,  так  и  забыли  про  них.
 Самые  первые  упоминания  о  Триумфальной
площади,  что  образовалась  как  бы  сама  собой,  а  вов¬
се  не  по  мановению  какого-то  градостроителя,  на¬
ходятся  аж  во  второй  половине  XVI  века.  Тогда-то
площадь  и  начала  проявляться  у  Тверских  погранич¬
ных  ворот  Земляного  вала.  А  самые  первые  «Врата
Триумфальные»  поставили  в  том  месте  поперек
Тверской  в  1721  году  в  ознаменование  победы  России
в  Северной  войне.  Тянулась  война  с  попеременным
успехом  21  год,  пока  Петр  Алексеевич  не  поставил
в  ней  победную  точку,  и  через  те,  самые  первые  во¬
рота,  сияющий,  он  въехал  в  Москву.  Были  они  дере¬
вянные,  увитые  яркими  цветами  и  лентами.  От  тех
самых  первых  ворот  и  повелось  укоренившееся  на¬
звание  площади.

348
 Л.Б.  Репин
 Не  известно,  сколько  в  точности  просуществова¬
ли  первые  врата,  но  обширное  место  вновь  оголилось.
То  ли  руки  у  московских  градоначальников  не  дохо¬
дили,  то  ли  побед  громких  давно  не  одерживалось.
Продувалась  Триумфальная  площадь  всеми  ветрами
московскими,  а  по  зиме  высоченные  сугробы  здесь
наметались.  Пронесутся  санки  лихие,  прострекочет
карета  почтовая  или  протрезвонят  пожарные  с  лихим
поворотом  к  Садовой  —  и  снова  ненадолго  затихает
Триумфальная  площадь.
 Но  вот  всполошились!  Опять  принялись  соору¬
жать  Триумфальную  арку  —  по  указу  императрицы
Екатерины  Великой.  Не  могла  она  допустить,  чтобы
П.А.  Румянцев-Задунайский  после  блистательной
победы  над  турками  просто  так  въехал  в  Москву.  Вот
для  него-то  и  строили  арку  в  1775  году.
 Триумфальные  ворота.  Середина  XIX  века.
Литография  Ф.  Бенуа

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 349
 И  еще  одна  арка  появилась  на  Триумфальной  пло¬
щади,  на  том  же  месте,  в  1797  году.  Нарочно  для  того,
чтобы  Павел  I  проследовал  через  нее  на  своем  пути
к  коронации,  по  дороге  в  Московский  Кремль,  наши¬
ми  царями  уже  наезженной.  Сознавали,  что  только
в  древней  столице  можно  скипетр  с  короной  принять.
 Эти  ворота,  все  еще  деревянные,  снесли  в  самом
начале  XIX  века.  И  вот  тогда  Триумфальная  площадь
прорисовалась  как  одна  из  самых  больших  и  важных
в  Москве.  Правда,  называлась  она  в  народе  иначе:
с  русского  языка  легче  скатывалась  «Трухмальная
площадь».  Гиляровский  уверял:  иначе  назовешь  —  не
поймут.
 Приблизительно  в  тех  пределах,  какой  мы  видим
площадь  сейчас,  образовалась  она  в  1820  году,  когда
засыпали  ров  старой  оборонной  системы,  сровняли
Земляной  вал  в  месте  пересечения  Тверской  и  Са¬
довой.
 Ворот  и  арок  здесь  больше  не  ставили,  хотя  назва¬
ние  площади  в  памяти  москвичей  уже  навсегда  заце¬
пилось.
 Великолепную  каменную  Триумфальную  арку  ве¬
ликий  князь  и  преемник  Александра  I  на  престоле
Николай  Павлович  повелел  возвести  у  Тверской  за¬
ставы,  по  соседству  с  нынешним  Белорусским  вокза¬
лом.  Отсюда  и  путаница:  площадь-то  Триумфальная
далеко  в  стороне  теперь  оказалась!
 Арку  в  честь  победы  в  войне  1812  года  строили  ар¬
хитектор  Осип  Бове,  лихой  корнет  Московского
гусарского  полка  в  1812  году,  и  скульпторы  И.П.  Витали
и  И.Т.  Тимофеев.  Семь  лет  сооружали  арку.  Рассказы¬
вая  о  ней,  Гиляровский  отчего-то  говорит  о  «четвер¬

350
 Л.Б.  Репин
 не»  коней  в  колеснице,  а  их  —  «шестерня».  Народ
скульптурную  группу  на  арке  тут  же  окрестил  «бабой
с  калачом»,  хотя,  вообще-то,  сия  баба  —  богиня  победы
Ника  с  поднятым  венком  славы  в  правой  руке.  Над¬
пись  же  на  вратах,  сделанная  на  латинском  и  русском,
гласила:  «Священной  памяти  императора  Александ¬
ра  I,  восстановившего  Москву  из  пепла  и  развалин».
 В  1935  году  Триумфальную  площадь  велели  на¬
зывать  именем  «самого  талантливейшего  поэта  нашей
эпохи».  А  великолепную  арку  снесли  еще  через  год.
И  только  спустя  тридцать  с  лишним  лет  восстанови¬
ли  совсем  в  другом  месте  Москвы  —  на  Кутузовском
проспекте.  И  уж  конечно,  без  слов  благодарности
в  адрес  царя-созидателя.

ИМПЕРАТРИЦА
БЫВАЛА  ЗДЕСЬ  В  ГОСТЯХ
 У  огромного  здания,  выкрашенного  ядовито-жел¬
той  краской,  с  гвардейским  строем  белых  колонн
вдоль  фасада,  колготятся  долгоногие  девчонки,  поку¬
ривают  мальчишки  в  мешковатых  штанах  и  черных
джинсах,  и  все  с  рюкзачками,  будто  в  турпоход  собра¬
лись.  Веселая  толпа  моих  современников  возле  дома,
которому  четверть  тысячи  лет...
 Спрашиваю  у  двух  девчонок,  а  кто  такой  этот
Еропкин,  чье  имя  на  мемориальной  доске  старого
дома  на  Остоженке  —  их  временного  пристанища
в  начале  пути.
 —  Купец  какой-то...
 Спросил  у  мальчишек-студентов.
 —  Да  вроде  меценат  был  такой...
 Нет.  Ни  тем,  ни  другим  Петр  Дмитриевич  Ероп¬
кин  не  был.  А  был  совершенно  необыкновенным
человеком  в  екатерининском  времени.  Губернатор
Москвы,  сенатор  и  генерал-поручик  Еропкин,  жив¬
ший  всегда  скромно,  предпочитавший  держаться
в  тени  и  никогда  не  искавший  никаких  наград,  тем  не
менее  был  обвешан  наградами.  И  вовсе  не  за  выслугу
какую-то  их  получал,  а  за  дела  государственной  важ¬
ности,  а  более  всего  прославился  в  выморочный  для
Москвы  1771  год,  когда  обрушилась  на  древний  город
моровая  язва  —  чума.  Слава  тогда  выпала  Еропкину
кровавая,  страшная,  и,  хоть  поступал  он  по  велению

352
 Л.Б.  Репин
 долга  и  выхода  ему  другого  не  оставалось,  как  расска¬
зывали,  до  конца  своих  дней  казнил  себя  и  мучился
от  сознания  неизбывной  вины.
 Чума  нагрянула  в  январе  и  сразу  выкосила  уйму
людей,  словно  на  крыльях  перемахивая  из  дома  в  дом.
Народ  сидел  за  закрытыми  ставнями,  за  разложенны¬
ми  кострами  возле  ворот  в  надежде  уберечься  возле
огня,  да  только  напрасны  были  эти  надежды...  Пани¬
ка,  охватившая  город,  оказалась  столь  велика,  что  на¬
род  кинулся  бежать  даже  не  зная  куда.  Московский
главнокомандующий,  бесстрашный  граф  Салтыков,
победивший  императора  Фридриха  в  прусской  кам¬
пании,  бежал  из  Москвы  безоглядно,  за  ним  устре¬
мились  губернатор  Бахметев  и  обер-полицмейстер
Юшков.  Власти  в  Москве  не  осталось,  как  не  осталось
ни  солдат,  ни  полиции.  Грабежи  и  разбой  творились
открыто,  и  управы  на  разбойников  негде  было  искать...
 В  те  самые  дни  выбор  императрицы  и  пал  на  Ероп¬
кина.  Именным  указом  она  приказала  ему  строжай¬
ше  следить  за  тем,  чтобы  никто  Москву  даже  тайно
покинуть  не  мог,  «дабы  чума  не  могла  и  в  самый  город
С.-Петербург  вкрасться».
 Страшное  зрелище  являла  собою  Москва.  В  сен¬
тябре  и  октябре  померло  до  двадцати  тысяч  человек,
трупы  валялись  прямо  на  улицах  и  во  дворах,  и  их
некому  было  убирать,  потому  что  вымерли  почти  все
фурманщики  и  мортусы,  как  называли  похоронные
команды,  кои  сколачивались  из  приговоренных  к  каз¬
ни.  Бунт  вспыхнул  внезапно  и  вмиг  воспламенил
в  ужасе  замерший  город.
 Народ,  подстрекаемый  лихими,  однако  ж  бездум¬
ными  головами,  забил  насмерть  митрополита  Амв¬
росия,  ни  в  чем  не  виновного.  Еропкин  и  пальцем

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 353
 шевельнуть  не  успел  —  столь  скоро  все  это  случи¬
лось.  Далее  медлить  было  нельзя,  и  Еропкин  вызы¬
вает  под  московские  стены  Великолуцкий  полк.
 Возбужденная  до  предела  толпа  забросала  каме¬
ньями  да  поленьями  Еропкина,  когда  тот  во  главе  от¬
ряда  выехал  верхами  из  Спасских  ворот.  Генерал  был
ранен,  но  держался  прямо  в  седле.  Он  приказал  дваж¬
ды  пальнуть  из  орудий  холостыми  зарядами.  Народ
приосел,  оглянулся,  а  увидев,  что  раненых  и  убитых
нет,  возопил,  что  Святая  Богородица  за  них,  —  и  с  ко¬
лами  метнулся  к  Кремлю...  Спасать  икону  Богороди¬
цы:  одна  она  может  беду  отвесть...
 Вот  тут  и  свершилось.  Еропкину  ничего  не  оста¬
валось,  как  дать  залп  картечью...
 Еще  два  дня  бунт  продолжался,  и  все  это  время
генерал  с  седла  не  вставал.  А  по  усмирению  отправил
императрице  донесение  с  точным  и  честным  докла¬
дом  обо  всем,  что  случилось.  Он  испрашивал  проще¬
ния,  а  Екатерина  наградила  его  Андреевской  лентой
через  плечо,  выдала  20  000  рублей  и  четыре  тысячи
душ  крепостных.
 Еропкин  крепостные  души  не  принял  и  при  сем
заявил:  «Нас  только  двое  с  женой,  детей  нет,  состоя¬
ние  имеем,  так  к  чему  же  нам  лишнее  себе  набирать?»
Никто  никогда  —  ни  до,  ни  после  —  от  такого  дара  не
отказывался  по  собственной  воле.  Случай  настолько
невероятный,  что  люди  отказывались  верить  в  него.
 Когда  Москва  потихоньку  вернулась  в  свою  пре¬
жнюю  жизнь,  Екатерина  назначила  Еропкина  москов¬
ским  главнокомандующим  со  всякими  льготами,
к  тому  прилагающимися.  Еропкин  в  казенный  дом  не
въехал,  остался  вот  здесь,  на  Остоженке,  и  денег,  что
казной  отпускались  для  официальных  приемов,  тоже
 12  Рассказы  о  Москве  и  москвичах

354
 Л.Б.  Репин
 не  брал.  Вот  императрица,  посетив  Еропкина  в  этом
доме,  его  и  спросила:  «Что  я  могу  для  вас  сделать?
Я  бы  желала  вас  наградить».  А  Еропкин  ей  отвечал:
«Да  что  там,  матушка-государыня,  я  награжден  не  по
заслугам:  андреевский  кавалер,  начальник  столицы,
заслуживаю  ли  я  этого?»  А  она  за  свое:  «Вы  ничего  не
берете  на  угощение  Москвы,  а  между  тем  у  вас  откры¬
тый  стол,  не  задолжали  вы?  Я  заплатила  бы  ваши  дол¬
ги».  А  он  опять  отказывается  ото  всего...
 Екатерина  видит  такое  дело,  что  ничего  Еропкин
себе  не  берет  и  брать  не  хочет,  так  наградила  орденом
Св.  Екатерины  жену  его.
 Еропкина  долго  еще  помнили.  А  вот  мы  что-то
забыли  совсем.  В  доме  его  потом  размещалось  Ком¬
мерческое  училище,  где  учились  замечательный  наш
историк  Сергей  Соловьев  и  писатель  Иван  Гончаров,
а  теперь  —  Московский  государственный  лингвисти¬
ческий  университет.  Теперь  под  старыми  тополями,
почти  совсем  фасад  старого  дома  скрывающими,  шум¬
но  и  даже  весело.  Думаю,  Петр  Дмитриевич  рад  бы
был,  узнав,  какая  судьба  досталась  его  старому  дому.

ПАЛАТЫ  СТАВИЛ
СЕБЕ  НА  СЧАСТЬЕ
 как  же  иначе?  Конечно,  себе  на  счастье  князь  Ар¬
 темий  Петрович  Волынский  закладывал  па¬
латы  на  высоком  берегу  Неглинки,  откуда,  почитай,
вся  Москва  просматривалась.  Место  выбирал  долго,
тщательно,  а  как  уж  выбрал,  так  стал  подкупать  при¬
легающую  землицу  к  Рождественке  —  и  тот  кусок,  где
теперь  на  углу  с  Кузнецким  Мостом  банк  стоит,
и  часть  самого  Кузнецкого  прихватил,  потому  что  за¬
думал  строить  не  просто  палаты,  а  городскую  усадьбу
с  обширным  хозяйством.
 Неглинка  была  тогда  тиха  и  светла,  и  ее  неглубо¬
кое  песчаное  дно  с  высокого  берега  высвечивалось
как  на  ладони.  Старые  ивы,  склонившиеся  к  реке,  бро¬
сали  корявые  тени  на  поверхность  неторопливо  бе¬
гущей  воды...  Миром  и  покоем  веяло  от  этого  места,
нынче  одного  из  самых  оживленных  в  центре  Моск¬
вы.  На  стенах  старых  палат,  стертых  неумолимым
оползнем  времени  и  уже  забывших  своих  прежних
хозяев,  наросли  еще  два  этажа,  перекроились  внутри
покои,  и  не  скажешь  теперь  со  всей  вероятностью,  что
именно  осталось  от  тех  палат,  что  строил  Артемий
Волынский.  Разве  что  фундамент,  конечно,  часть  стен
и  наверняка  подвалы.
 Спустился  я  в  них,  посмотрел  на  широкие  мас¬
сивные  стены,  на  низкие  сводчатые  потолки,  кое-где
тронутые  грибком  —  болезнью  старых,  влажноватых

356
 Л.Б.  Репин
 чертогов.  Сейчас  здесь  располагается  фондохранили¬
ще  Московского  архитектурного  института,  который
владеет  удивительным  домом,  под  кровлей  которого
такие  судьбы  вершились  и  такие  страницы  истории
переворачивались...
 К  тому  времени,  когда  Артемий  Петрович  строил
сей  дом,  жизнь  князя  здорово  помотала  и  побросала.
Как  раз  в  тот  год,  когда,  как  предполагается,  дом  дост¬
раивался,  Волынский  отбывал  последние  дни  своего
губернаторства  в  Казани  и  по  многим  причинам  стре¬
мился  в  Москву.  До  царя  дошли  слухи,  что  неумерен¬
но  страстен  губернатор  к  наживе,  что  слушать  никого
не  желает  и  терпеть  его  уже  невозможно.  Волынский
знал  о  том,  что  слухи  Петербурга  достигли,  потому
и  готовил,  вил  гнездо  подальше  от  царского  ока.
 А  до  того  Волынский  посидел  губернатором  в  Ас¬
трахани,  где  дело  наладил  и  порядок  навел,  однако,
как  сказывали,  и  там  обнаружил  склонность  к  мздо¬
имству.  Царю  Петру  все  это  ох  как  не  нравилось,  но
Волынский,  будучи  человеком  изворотливым,  сумел
жениться  на  двоюродной  сестре  царя  Александре  На¬
рышкиной  и  упрочил  свое  положение  при  дворе.  Что
нисколько  не  помешало  Петру  Алексеевичу  отходить
дубинкой  по  спине  Артемия  Петровича:  скор  был  царь
на  расправу.  И,  судя  по  всему,  справедлив  в  данном
случае.
 Ну  а  главные,  трагические  события  в  жизни  Арте¬
мия  Волынского  развернулись  при  Анне  Иоанновне.
Да  такие,  что  наказание  царевой  дубинкой  показалось
ему  детской  забавой.
 Гибкая  спина  Артемия  Волынского,  уже  хорошо
промятая  царской  рукою,  помогала  ему  в  дворцовых
интригах  и  услужливо  прогибалась  перед  всесильны¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 357
 ми  иностранцами,  прежде  всего  перед  Бироном  —
регентом,  великим  временщиком,  о  котором  уже
и  внуки  его  вспоминать  не  хотели,  «поскольку  о  нем
ничего  хорошего  сказать  было  нельзя*.  Искал  Волын¬
ский  расположения  и  других  влиятельных  иностран¬
цев  —  Миниха  и  Левенвольда.  Но,  как  говорится,  всех
денег  не  заработаешь  и  всем  мил  не  будешь.  Барон
сначала  использовал  Волынского  в  борьбе  против
Остермана,  а  когда  Волынский  и  сам  приобрел  у  им¬
ператрицы  влияние,  объединился  с  тем  же  Остерма-
ном.  Ведь  единственным  докладчиком  императрице
по  делам  кабинета  министров  стал  уже  Артемий  Во¬
лынский.
 Основательно  пошатнулось  положение  князя
в  глазах  Анны  Иоанновны.  Конечно,  понимал  он,  кто
приложил  к  этому  руку.  И  вот  же  —  опять  сумел  Во¬
лынский  вывернуться!  И  как!  Устроил  шутовскую
свадьбу  князя  Голицина  с  калмычкой  Бужениновой,
замечательно  и  документально  подробно  описанную
Иваном  Лажечниковым  в  «Ледяном  доме*,  и  вновь
завоевал  расположение  императрицы.  Но  ненадолго.
Бирон  заявил  Анне  Иоанновне:  «Либо  мне  быть,  либо
ему*.  Тут  уж  она  более  не  колебалась.
 Недруги  быстро  сварганили  дело  против  Волын¬
ского.  Били  в  самое  больное  место,  и  безошибочно:
князя  обвинили  в  незаконном  присвоении  казенных
денег.  Императрица  запретила  Волынскому  являть¬
ся  ко  двору  и  повелела  начать  следствие.
 Удивительнейшие  бумаги  выплыли  в  ходе  рассле¬
дования.  Волынский,  оказалось,  много  размышлял  об
устройстве  России,  написал  трактаты,  которые  нико¬
му  не  показывал:  «О  дружбе  человеческой*,  «О  граж¬
данстве*,  «О  приключающихся  вредах  особе  госуда¬

358
 Л.Б.  Репин
 ря  и  обще  всему  государству»  и  многое  чего  еще.  За¬
мышлялось  не  что  иное,  как  новое  устройство  стра¬
ны.  И  хотя,  по  мысли  его,  монарх  оставался  во  главе
государства,  бумаги  те  окончательно  погубили  Во¬
лынского.  Генеральное  собрание  суда  постановило:
«Волынскаго,  яко  начинателя  всего  того  целого  дела,
живого  посадить  на  кол,  вырезав  у  него  предвари¬
тельно  язык.  Конфидентов  его  (соучастников)  —
четвертовать,  затем  отсечь  им  головы.  Имения  кон¬
фисковать,  и  двух  дочерей  и  сына  сослать  в  вечную
ссылку».
 Круто...  Очень  уж  круто.  Но  в  нашей  традиции.
Ровно  через  двести  лет  —  следствие  по  делу  Волын¬
ского  началось  в  1737  году  —  снова  такой  же  жуткой
крутизной  откликнулось.  Только  теперь  масштабы
были  другие.
 Императрица  зело  смягчила  приговор,  повелев
отсечь  всем  головы.
 Вот  такая  жуткая  история  кроется  за  стенами  это¬
го  дома,  что  на  Рождественке.  Такой  дом  словно  ста¬
рая  книга:  столько  всего  может  о  себе  рассказать...
 Дом  меж  тем  называть  стали  воронцовским,  слов¬
но  бы  и  не  Волынский  строил  его.  Да,  верно,  новый
владелец  усадьбы  граф  генерал-поручик  Иван  Илла¬
рионович  Воронцов,  женившись  на  Маше  Волын¬
ской,  получил  этот  дом  как  приданое.  Однако  ссылка
детей  казненного  князя  продлилась  —  год  всего.  Они-
то  в  чем  виноваты?  Царская  милость  вернула  им  все
почти.  Кроме,  конечно,  отца.
 Многое,  очень  многое  изменилось  вокруг  этого
дома.  Да  что  дом  —  Москва  стала  другой.  Неглинку
в  трубу  упекли  и  скрыли  ее  от  глаз  людских  навсегда.
Дом,  многократно  меняя  хозяев,  и  сам  переделывался.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 359
 В  XIX  веке  здесь  обосновалась  Медико-хирургическая
академия,  из  стен  которой  вышло  много  заме¬
чательных  медиков.  Был  среди  них  один  медик  —
всемирно  известный:  Антон  Павлович  Чехов.  Да,
учился  он  в  этом  доме.
 Потом  размещалась  здесь  знаменитая  Строганов-
ка,  только-только  возникшая,  и  музей  ее  считался
четвертым  в  Москве  по  своему  художественному
значению.  После  Великой  Октябрьской  имя  графа
Строганова  со  знамени  Высшего  художественно¬
промышленного  училища  вытеснили,  и  стал  гнездо¬
ваться  тут  Вхутемас,  что  было,  по  сути,  одно  и  то  же.
Долее  всего  обитает  в  древнем  доме  Московский  ар¬
хитектурный.
 Есть  надежда,  что  Москва  со  временем  станет  го¬
родом  вполне  современным.  А  не  только  древним,
потихоньку  рассыпающимся  городом  с  такой  истори¬
ей,  какой  позавидовать  может  любая  столица.
 Не  рассыплется,  конечно.  Хотя  бы  и  потому,  что
из  стен  этого  дома  выходят  люди,  которым  сама  их
профессия  уготовила  должность  хранителей  нашего
старого  любимого  города.

КРУГОМ  ОДНИ  МАСОНЫ!
 Сокровенные  таинства  вершились  за  массивны¬
ми  стенами  этого  дома,  на  самой  оживленной
части  Мясницкой,  кажется,  и  посейчас  хранящего
тени  и  голоса  давно  прошедших  по  жизни  людей.
Внутри  он  много  раз  перекраивался.  А  вот  фасад  дома,
принадлежавшего  генерал-поручику  И.И.  Юшкову,
каким  был,  таким,  по  счастью,  и  остался.
 Старинный  род  Юшковых,  теперь  не  часто  вспо¬
минаемый,  повел  свое  начало  из  Золотой  Орды,  как
и  многие  русские  дворянские  фамилии.  Были  среди
них  множество  стольников,  воевод,  окольничих,
царевых  дядек,  даже  генерал-полицмейстер  Петер¬
бурга  и  московский  гражданский  губернатор.  Кого
только  не  было!  А  Иван  Иванович  Юшков,  который
Баженову  дом  заказывал,  поднялся  до  главного  су¬
дьи  Судного  приказа.  Председатель  Верховного  суда,
по-нашему.  Впрочем,  такие  аналогии  проводить  весь¬
ма  рискованно:  эпохи  уж  слишком  разные.
 Из  Юшковых  много  кого  еще  вспомнить  надо  бы,
и  далеко  не  в  последнюю  очередь  Василия  Алексее¬
вича,  бывшего  столь  близким  царице  Прасковье  Фе¬
доровне,  что  уж  и  ближе  быть  не  может:  его  считали
отцом  всех  царицыных  дочерей.  Юшков  только  по¬
смеивался,  когда  слышал  об  этом.  Правда  ли  то  или
нет  —  никто  не  скажет  теперь,  однако  несколько  об¬
ширнейших  поместий  царица  Юшкову  пожаловала.
И  всякие  дорогие  вещи  к  нему  в  дом  едва  ли  не  воза-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 361
 ми  свозили.  И  все  —  от  нее.  Рассказываю  же  я  о  том
с  единственной  целью:  напомнить,  что  были  Юшко¬
вы  очень  и  очень  богаты.
 Иван  Иванович  Юшков,  хозяин  дома,  слыл  еще
и  масоном,  как  и  ушедший  к  тому  времени  в  отставку
и  прозябавший  в  насильственном  отторжении  от  дел
Баженов.  Тоже  масон.  Предполагается,  будто  Юшков
потому  и  заказал  Баженову  дом  на  Мясницкой,  что¬
бы  того  поддержать.  Во  всяком  случае,  личные  отно¬
шения  этих  двоих  не  вызывают  сомнений.  И  место
для  этого  дома  не  случайно  определилось:  вся  мест¬
ность  около  Мясницких  ворот  была  облюбована  чле¬
нами  тайного  масонского  общества.
 Да  кто  же  такие  эти  масоны  и  что  они  забыли
у  нас,  если  их  западным  ветром  придуло?  В  детстве,
помню,  не  раз  приходилось  мне  слышать,  как  называ¬
 ний  на  начало  Мясницкой  улицы  с  Лубянской  площади.
Фотография  XIX  века

362
 Л.Б.  Репин
 ли  кого-то  «фармазоном».  Обычно  тех,  кто  любил  раз¬
глагольствовать  на  пустом  месте,  бахвалиться,  так,  по
крайней  мере,  мне  казалось  тогда.  Оказывается,  не  та¬
кое  уж  старое  это  слово  и  пошло  в  ход  во  второй  поло¬
вине  XVIII  века.  Искаженное  «франк-масон»  —  вот
что  это  такое.  А  франк-масон,  по-французски,  воль¬
ный  каменщик.  Религиозно-этическое  движение,  воз¬
никшее  в  Англии,  укоренилось  в  Европе  и,  конечно,
пустило  побеги  в  России.  Идея  была  красивая:  объе¬
динить  все  человечество  исключительно  мирным  пу¬
тем  в  религиозном  братском  союзе.  Прародителями
масонских  лож,  то  есть  братства,  считают  средневе¬
ковые  рыцарские  ордены,  и,  поскольку  супротивная
деятельность  масонов  монархам  не  нравилась,  при¬
шлось  тем  закопаться  в  подполье,  окружив  себя  вся¬
кими  ритуалами,  таинствами.
 Екатерина  Великая  масонов  боялась  и  сражалась
с  ними  решительно,  но  искоренить  не  смогла,  посколь¬
ку  среди  них  были  самые  влиятельные  из  русских
дворян.  Вот  она  и  вымещала  зло  на  тех,  кого  без  опа¬
сений  могла  наказать,  —  на  издателе  Новикове,  на  зод¬
чем  Баженове.  Только  Павел  I,  который  и  сам  был
масоном,  вызволил  товарищей  из  заточения,  а  Баже¬
нова  вновь  призвал  ко  двору.
 К  удивлению  моему,  масонские  общества,  как
оказалось,  существуют  и  ныне.  Как-то  к  нам  в  «Ком¬
сомолку»  заехал  великий  магистр  франк-масонов,
глава  ложи  «Великий  Восток»  господин  Рагаш,  арис¬
тократической  внешности,  весьма  симпатичный,  при¬
ветливый  и  улыбчивый  нестарый  человек.  Вовлечь
нас  в  масонство  даже  не  пытался  и  все  говорил  о  все¬
мирном  братстве  и  всеобщем  благоденствии.  Тайные
масонские  дела?  Он  улыбается:  это  как  бы  игра,  но

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 363
 игра  очень  серьезная.  Ну  да  ладно.  Все  это  мы  уже
проходили  и  действенность  похожих  идей  на  себе  ис¬
пытали.  От  них  отдает  морозом  по  коже.  В  нашей  ин¬
терпретации.
 А  что  же  великий  зодчий  Баженов?  Чем  занят  он
был  и  что  угнетало  его,  когда  Иван  Юшков  призвал
его  и  предложил  строительство  обширного  дома  в  са¬
мом  центре  Москвы?
 Хотя  Баженов  в  отставке,  в  это  время  по  его
проекту  строится  Пашков  дом  против  Кремля,  еще
два  больших  дома  в  центре  Москвы  —  дом  Долгова  на
1-й  Мещанской  и  дом  Прозоровских  на  Большой  По¬
лянке,  и  кажется  по  первому  взгляду,  что  все  идет
хорошо.  Но  за  эти  проекты  Баженов  все  свое  уже  по¬
лучил  и  теперь  совсем  без  денег  сидел.  Так  что  заказ
от  умного  и  доброго  Юшкова  подоспел  в  самое  вре¬
мя.  Но  главные-то  надежды  в  тот  изломный  момент
жизни  Баженов  связывал  со  строительством  дворца
в  Царицыне.  Там  работы  кое-как,  но  все  же  шли.
Но  чувствовал,  чувствовал  Василий  Иванович,  что
добром  вожделенная  надежда  не  завершится...
 Предчувствие  его  не  обмануло.  Императрица
в  гневе  от  того,  что  на  фасаде  дворца  увидела  масон¬
ские  знаки,  или  только  ей  то  показалось,  повелела  до
основания  разрушить  совершенно  готовый  дворец...
 Для  Баженова  это  страшный  удар.  Крушение.
Он  сломлен  духовно,  физически.  Что  теперь  для  него
дом  Юшкова...  Дворец,  в  который  зодчий  вложил  весь
свой  талант,  наверное,  сметен  одним  мановением  дер¬
жавной  руки...
 Но  дом  Юшкова  остался.  Интерьеры  его  при  жиз¬
ни  Баженова  не  удалось  завершить,  и  жил  Юшков  толь¬
ко  в  нижних  двух  этажах.  Потом,  когда  уж  и  Юшкова

364
 Л.Б.  Репин
 не  стало,  в  дом  переехало  Училище  живописи,  вая¬
ния  и  зодчества,  только  что  созданное.  Принимали
в  него  учеников  всяких  сословий  —  был  бы  талант.
А  коли  тот  не  обнаруживался  в  первые  два  года  учебы,
безжалостно  отчисляли.  Интереснейшие  предметы,
помимо  основных,  преподавались  в  училище:  теория
теней,  мифология,  теория  изящного,  церковная  архе¬
ология.  Готовили  куда  как  основательно.
 Стоит  дом,  можно  сказать,  точно  в  математическом
центре  Москвы:  именно  отсюда,  от  здания  бывшего
Центрального  почтамта,  расположенного  напротив
дома,  ведется  отсчет  километров  от  нашей  столицы
по  всем  дорогам  во  всех  направлениях.  Вот  какой  кол
вбил  Василий  Баженов,  сам  не  помышляя  о  том.

ЧУДЕСА  ТВОРИЛИСЬ  ТАМ...
 Если  посмотреть  на  этот  дом  вдоль  ряда  окон,  то
можно  увидеть  волнистую  линию  по  их  нижне¬
му  краю:  за  столетия  особняк  погнуло,  конечно.  А  он
все  равно  молодцом  держится.
 Тих  он  сейчас.  Не  дрогнет  в  оборки  собранная  за¬
навеска,  и  голос  не  донесется  через  распахнутую  фор¬
точку.  Обезлюдел  старинный  дом,  согретый  некогда
дыханием  великого  человека...
 В  доме  этом  семнадцать  лет  прожил  Константин
Станиславский,  а  последние  годы  и  вовсе  не  выхо¬
дил  из  него.
 Как  гласит  предание,  дом  сей  в  1640  году  постро¬
ил  генерал-аншеф  Леонтьев.  Человек  он  был  богатый,
и  в  этом  переулке,  носящем  и  ранее  и  теперь  его  имя,
у  него  имелись  еще  дома.  Переулок,  кстати,  считается
одним  из  старейших  в  Москве.  Потом  домом  еще  кто-
то  владел,  а  последние  тридцать  лет  до  того,  как  порог
его  переступил  Станиславский,  хозяйничала  в  нем
Марья  Спиридонова  —  купчиха  по  происхождению,
ставшая  известной  в  Москве  балериной,  в  которую
безоглядно  влюбился  поистаскавшийся  в  жизни
князь  Павел  Гагарин.  Да  и  женился  на  ней.
 Октябрьская  революция  тех,  кто  был  никем,  сде¬
лала  всем.  И  наоборот.  Богатая  семья  Станиславских
превратилась  в  семью  лишенцев,  как  тогда  говорили,
и  лишилась  всего  —  владений  и  состояния.  Это  бы  все
ничего:  жизни  еще  отнимали.  Расстреляли  младшего

366
 Л.Б.  Репин
 брата  Константина  Сергеевича  —  Георгия  и  трех  его
сыновей,  потом  любимого  племянника  Станислав¬
ского  Мику  —  так  звали  Мишу  в  доме.  Но  самого  Ста¬
ниславского  Усатый  и  пальцем  тронуть  не  смел:
фигура  мирового  значения!  Отчий  дом  на  Садово-
Черногрязской,  где  Станиславский  прожил  первые
сорок  лет  жизни  и  где  дети  его  родились,  отняли,
другой  дом,  в  Каретном  Ряду,  тоже.  Стальная  рука
Железного  Феликса  начертала  на  постановлении,  от¬
нимавшем  тот  дом  Станиславского:  «Под  нужды  Сов¬
наркома».  По-видимому,  была  большая  нужда.
 Вот  так  оказалось,  что  Константин  Сергеевич,
выгнанный  из  собственного  дома,  где  у  него  было
тридцать  комнат,  уплотнился  здесь,  в  Леонтьевском
переулке,  где  ему  отвели  только  четыре:  Швондер  свое
дело  знал.
 Станиславскому,  однако,  не  казалось  здесь  тесно:
потому  что  именно  здесь  воплощал  он  свои  великие
замыслы.  Тут,  в  зале,  который  потом  назовут  Онегин¬
ским,  на  сцене  среди  великолепных  белых  колонн
разворачивались  театральные  действа.  Ведь  в  этих
стенах  размещалась  Оперная  студия  при  Большом
театре,  созданная  Станиславским  и  впоследствии
выделившаяся  в  Оперный  театр,  а  еще  позже  —  в  Му¬
зыкальный  театр  имени  Станиславского  и  Немиро¬
вича-Данченко,  каким  мы  его  знаем  теперь.
 Великий  режиссер  и  актер  был  счастлив  здесь.  Ря¬
дом  с  ним  его  любимая  и  лучшая  ученица  —  Мария
Петровна  Лилина,  по  жизни  играющая  еще  и  роль
жены  великого  человека.  И  еще  один  великий  человек
ее  боготворит,  дарит  как-то  свою  фотографию  и  пишет
на  ней:  «...Милой  Марии  Петровне  от  автора  игранных
ею  пьес,  очарованного  Чехова».  Она  жила  долго  и  умер¬
ла  во  время  Великой  Отечественной  войны.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 367
 Теперь  здесь  дом-музей.  Прохожу  по  коридору,
пронизывающему  второй  этаж,  за  невзрачной  дверью
спальня  Константина  Сергеевича.  Его  кровать.  Ста¬
ниславский  умер  в  этой  постели.  Сам  по  себе  уходит
взгляд  от  нее...  На  стене  —  портреты  внучек.  Обе
живы.  Одна  живет  в  Москве,  другая  —  в  Америке.  Ве¬
ликолепной,  неповторимой  росписи  потолок  —  вязь,
выписанная  искусной  рукой  безвестного  крепостно¬
го  художника  из  некоей  вотчины  Спиридоновой.
Обширный  платяной  шкаф,  беломраморный  камин
подле  кровати.
 Через  высокую  дверь  прохожу  в  его  кабинет.  Та¬
кая  же  роскошная  роспись  —  темпера  по  сухой  шту¬
катурке,  равную  которой  в  Москве  можно  увидеть
лишь  в  Музее  Пушкина.  Прямо  на  полу  —  полки
с  книгами:  словарь  Брокгауза,  пьесы,  либретто,  про¬
сторный  письменный  стол.  Станиславский  редко
работал  за  ним,  хотя  в  этих  стенах  дописывал,  шли¬
фовал  свою  «Систему»  и  написал  книгу  «Моя  жизнь
в  искусстве».
 Стол  располагается  возле  окна,  а  Станиславский
садился  вот  на  этот  диван  у  стены,  обшитой  дубовой
панелью,  забрасывал  ногу  на  ногу  и  писал  на  колене.
 Он  пережил  в  этом  доме  трагедию.  Вернее,  не  пе¬
режил.  На  юбилейном  спектакле,  посвященном
30-летию  МХАТа,  он  играл  свою  любимую  роль  —  Вер¬
шинина,  когда  с  ним  случился  удар.  Акт  он,  несмотря
на  сердечную  боль,  довел  до  конца,  но  от  театра  с  той
минуты  был  отлучен  навсегда...  И  все.  Больше  ролей
ему  не  играть.  С  грустью,  тоской  даже  сказал  как-то:
«В  сущности,  я  стал  кабинетным  ученым...»
 Пусть  так.  Только  в  этой  науке  ему  во  всем  мире
равного  не  оказалось.

ЦАРЬ  ПЕТР  ПАМЯТНИК  ПОСТАВИЛ,
А  СТАЛИН  СНЕС..
 Изумительное  сооружение  стояло  на  этом  месте,
где  вольный  поток  Сретенки  вливается  в  Садо¬
вое  кольцо.  Четверть  тысячи  лет  возвышалась  над
Москвой  Сухарева  башня  —  отовсюду  была  видна.
И  вот  уже  шестьдесят  с  лишним  лет,  как  в  дыме  и  гро¬
хоте  разрушения  развеялась  она...
 Ничто  теперь  на  том  месте  не  напоминает  о  ней.
Стою  здесь,  смотрю  на  корявый  строй  сохранивших¬
ся  двух-  и  трехэтажных  домишек  вдоль  кольца  и  ду¬
маю:  вот  только  они  и  помнят  сооружение  Петрово.
А  уж  башня-то  хранила  следы  Петра  Алексеевича...
 Домушки  выжили  чудом,  как  и  церковь,  что  у  са¬
мого  устья  Сретенки,  —  выстояла,  когда  храмы  по  всей
Москве  ломали.  И  что  совсем  уж  странно,  рыбный
магазин  в  одном  из  домов  остался:  сколько  себя  по¬
мню,  всегда  был  он  в  этом  доме.  В  домах  по  соседству
ряд  трактиров  располагался  —  исключительно  деше¬
вые,  дорогих  тут  не  было.
 А  царила  здесь  Сухарева  башня,  пока  следы  колес
XX  века  не  стерли  следы  великой  эпохи  царя  Петра.
 Бывает,  время  созидает,  а  бывает,  и  разрушает.
Никуда  не  деться  от  этого,  хотя  часто  с  наглой  убеж¬
денностью  одно  выдают  за  другое.  Мы  даже  привык¬
ли  к  этому.  Видишь,  к  примеру,  ломают  что-то,  а  тебе
говорят:  не  верь  глазам  своим!  Это  строительство
светлого  будущего.  Нечто  подобное  случилось  и  со

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 369
 знаменитой  на  всю  Россию  Сухаревой  башней,  по¬
ставленной  царем  Петром  и  снесенной  вождем  всех
племен  и  народов.
 Ведь  можно  было  и  не  ломать,  а,  отнесясь  с  уваже¬
нием  к  ее  возрасту  и  к  тому,  кто  воздвиг  ее,  перемес¬
тить  с  проезжей  части  на  Садовом  кольце.  Дома-то
огромные  на  Тверской  передвигали,  когда  расширя¬
ли  ее.  Умели.  Да  что  —  дома.  Народы  за  ночь  переме¬
щали  черт  знает  куда,  как  в  сказке  дурной.  Потому
что  ушло  время  передвижников  и  наступила  эпоха
сподвижников.  Этим  по  душе  больше  ломать.
 Петр  Алексеевич  приказал  замкнуть  Земляной  го¬
род  Сретенскими  воротами,  да  такими,  чтоб  с  любого
места  в  Москве  виднелись.  И  архитектор  Михаил
Чоглоков  соорудил  здание  великолепное,  монумен¬
тальное  —  даже  дворец,  можно  сказать,  увенчанный  вы¬
соченной  башней  с  часами.  Часы,  правда,  появились
не  сразу.  Поскольку  здание  стояло  близ  Стрелецкой
слободы,  в  которой  размещался  полк  Л.П.  Сухарева,
его  стали  называть  Сухаревой  башней.  Как-то  забы¬
лось,  что  это  прежде  всего  ворота.  Кстати,  полковник
Лаврентий  Сухарев  во  время  Стрелецкого  бунта  со
своим  полком  единственный  сохранил  верность  Пет¬
ру.  За  то  царь  и  повелел  башню  звать  его  именем.
 Ну  ладно,  стоит  прекрасное  сооружение  из  крас¬
ного  кирпича  с  белыми  наличниками  на  многочислен¬
ных  окнах,  а  что  внутри-то?  А  внутри  царь  Петр  обо¬
сновал  Школу  математических  и  навигационных  наук.
Когда  школу  перевели  в  Петербург,  здесь  находилась
Московская  контора  Адмиралтейской  коллегии.
Позже  в  верхнем  ярусе  обустроили  астрономическую
обсерваторию,  где  Брюс  творил  свои  небесные  вол¬
шебства  и,  как  поговаривали,  тайком  воскрешал

Сухарева  башня  в  XIX  веке

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 371
 убиенных.  А  еще  какое-то  время  спустя  во  втором  яру¬
се  башни  поставили  чугунный  резервуар  на  семь  ты¬
сяч  ведер  водопроводной  воды,  которая  отсюда  по
всему  центру  Москвы  расходилась.
 Царь  Петр  часто  сюда  приезжал  и  подолгу  тут  про¬
падал.  Здесь,  в  своей  токарной  мастерской,  молодой
мастер  Андрей  Нартов  создавал  удивительные  стан¬
ки.  Петр  в  восхищении  перенимал  все,  что  можно,  из
изумительного  его  мастерства.  У  Нартова  и  библио¬
тека  составилась  —  по  кораблестроению,  военно¬
инженерному  строительству,  артиллерийскому  делу,
архитектуре.  В  чреве  этой  башни  Нартов  решает  за¬
дачу,  которую  считал  главной  в  инструментальном
деле:  полностью  освободить  резец  от  рук  мастера,
и  блестяще  расправляется  с  нею.  В  общем,  стала
Сухарева  башня  еще  и  средоточением  инженерной
науки,  только-только  в  России  рождающейся.  Не  слу¬
чайно  же  Андрей  Константинович  Нартов  впослед¬
ствии  всей  Российской  академией  руководил,  пусть
и  недолгое  время.  Всегда  при  этом  стремился  к  ее  ук¬
реплению  и,  находясь  по  поручению  Петра  за  грани¬
цей,  ему  докладывал:  «А  мы  видим  в  Париже  многие
машины  и  надеемся  мы  оных  секреты  достать  ради
пользы  государственной...»
 В  истории  Москвы  Сухарева  башня  сыграла
и  другую,  совсем  неожиданную  роль.  У  подножия  ее
разметался  знаменитейший  рынок  —  целый  город,  где
можно  было  встретить  и  обер-полицмейстера,  и  име¬
нитого  дворянина,  и  миллионщика,  приходивших
пополнить  свои  коллекции.  Ибо  на  Сухаревке,  по¬
мимо  обносков  всяких,  краденого  барахла,  сплошь
да  рядом  продавались  и  подлинные  произведения
искусства,  путь  которых  на  этот  рынок,  конечно  же,
всяким  бывал.

372
 Л.Б.  Релин
 Возникла  Сухаревка  едва  ли  не  в  одночасье.  Как
только  в  1812  году  французы  оставили  горящую  Мос¬
кву,  прихватив  с  собой  все  ценное,  что  смогли  унести,
город  самозабвенно  принялись  грабить  свои.  Что  бы¬
ло  совсем  уж  обидно.  Вернувшиеся  в  свои  дома  моск¬
вичи  застали  их  вконец  разоренными.  Кинулись
искать  по  разным  местам  и,  трудно  представить,  кое-
что  находили  —  по  рынкам.  И  тут  генерал-губернатор
Москвы  Растопчии  издал  указ,  согласно  которому
объявлялось,  что  «все  вещи,  откуда  бы  они  взяты  ни
были,  являются  неотъемлемой  частью  того,  кто  в  дан¬
ный  момент  ими  владеет».  Что  говорить  —  мудрый
указ!  Но  далее  губернатор  предписывал  торговать
сими  вещами  лишь  в  воскресенье  и  в  одном  только
месте  —  подле  Сухаревой  башни.  И  пошло-поехало!
 Горы  награбленного  в  первое  же  воскресенье  вы¬
росли  в  центре  Москвы.  Бери  —  не  хочу!  И  все  по
дешевке.  Как  на  праздник  стали  съезжаться  сюда  не
только  со  всей  Москвы,  но  и  из  других  городов,  по¬
скольку  зрелище  новый  рынок  представлял  необы¬
чайное.  Тут  могли  мигом  побрить,  зачерпнув  водицы
прямо  из  лужи,  могли  всучить  новые  сапоги  и  втихаря
помазаться  —  дойдет  до  ближайшего  угла  покупатель
или  ранее  того  покупка  развалится,  могли  продать  зо¬
лотые  часы  из  чистой  меди  и  вовсе  без  механизма,
могли  обчистить  карманы  с  ловкостью,  которая  вол¬
шебством  или  цирковым  искусством,  по  крайней
мере,  казалась.
 Однако  главной  достопримечательностью  Сухарев¬
ки  стали  книжные  развалы  букинистов  и  множество
антикварных  лавочек.  Московский  обер-полицмей¬
стер  Н.И.  Огарев  постоянно  здесь  появлялся,  скупая
всяческие  диковинные  часы.  И  только  стенные.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 373
 Стены  его  квартиры  трезвонили,  били  в  колокольцы,
играли  всевозможные  мелодии  и  кукарекали.  Говорят,
коллекция  была  замечательная.
 Уникальнейшие  вещицы  попадались  на  Сухарев¬
ке.  Гиляровский  о  некоторых  из  них  рассказывал.  Вот
портрет  Екатерины  II,  составленный  из  слов  на  не¬
мецком  языке,  которые  лишь  в  лупу  и  прочитаешь.
А  прочтешь  —  и  вся  история  ее  царствования  перед
тобой.  Вот  серебряное  блюдо  XI  века,  вот  фигурка
Ермака  Тимофеевича,  грудь  которого  сделана  из  огром¬
ной  цельной  жемчужины,  вот  Будда  литой  из  чистого
золота,  вот  картины  известнейших  европейских  мас¬
теров  минувших  столетий  —  и  ведь  подлинное...  Хотя
и  подделок  подсовывалось  великое  множество.
 Древние  книги  —  дело  особое.  Гиляровский  видел
громадную  рукописную  книгу  на  пергаменте  с  мно-
 Сретенка  у  Сухаревой  башни.
Фотография  из  собрания  Э.В.  Готье-Дюфайе

374
 Л.Б.  Репин
 гочисленными  рисунками  из  рельефного  золота:  «Де¬
камерон»  Боккаччо,  переписанную  в  1414  году.
 Здесь  можно  было  заказать  любую  книгу  и  через
неделю  ее  получить;  встречались  книги  с  автографа¬
ми  великих  людей.  Нередко  студенты  в  складчину
покупали  необходимую  книгу  или  брали  ее  напрокат
на  время  сессии  и  непременно  возвращали.  Книжным
раем  считалась  Сухаревка  и  необыкновенным  изоби¬
лием  антиквариата,  книжными  развалами  не  походи¬
ла  ни  на  какой  другой  московский  рынок.  По  всей
России  похожего  не  было.
 И  вот  еще  какая  слава  о  Сухаревке  распространя¬
лась:  она  считалась  местом,  где,  помимо  основного
своего  назначения  —  торговли  и  воровства,  повально
занимались  сочинением  небылиц.  Это  просто  мода
сложилась  такая.  Ну  к  примеру:  «У  Каменного  моста
кит  на  мель  напоролся!  Так  и  лежит!»  —  или:  «Спас¬
ская  башня  провалилась  сквозь  землю  вместе  с  часа¬
ми,  только  верхушка  торчит!»  И  ведь  верили,  бежали
смотреть,  проверять...
 А  сама  знаменитая  башня,  царившая  над  всей
Москвой  и  бывшая  символом  города,  исчезла  бес¬
следно.  Как  и  в  самом  деле  провалилась  сквозь  зем¬
лю.  В  1934  году  сломали  ее.  Гиляровский,  узнав  о  том,
очень  расстроился.
 И  что  же?  Раз  сломали,  значит,  через  какое-то  вре¬
мя  надо  снова  восстановить.  В  середине  50-х  годов
даже  и  конкурс  был  объявлен  на  лучший  проект...  вос¬
становления  Сухаревой  башни.  Мой  старый  добрый
знакомый  Григорий  Григорьевич  Савинов,  заслу¬
женный  архитектор  России,  рассказывает,  что  было
несколько  проектов  интересных,  по  которым  башню-
дворец  предполагалось  поставить  в  стороне  от  старого

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 375
 места,  почти  напротив  Института  Склифосовского  —
так,  чтобы  она  не  перекрывала  движения  по  Садово¬
му  кольцу.  Под  ней  проектировались  обширные  выс¬
тавочные  площади,  магазины,  музей.  Похоже  на  то,
что  сделано  на  Манежной  площади.  Но  видно,  не  при¬
шло  еще  время.  Лежат  проекты  в  Музее  русской
архитектуры,  и  макет  там  стоит.  Ждет  своего  часа?
 А  в  памяти  человеческой  башня  осталась.

О  ЧЕМ  РАССКАЗЫВАЮТ  ДЕНЬГИ
 Как-то  мы  с  товарищем  надумали  найти  клад.  Пос¬
ле  Великой  Отечественной  войны  повальное
увлечение  одолевало  нас  всех:  то  ли  начитались  мы
чего-то  такого,  то  ли  с  голодухи  и  от  вечной  нехватки
денег  в  родительском  доме.  Возле  метро  и  под  дере¬
вянными,  сплошь  в  щелях  платформами  подмосков¬
ных  станций  электричек  мы  еще  находили  монеты,
особенно  возле  касс,  и  чувствовали  себя  тогда  почти
счастливыми.  Но  этим  наша  удача  и  ограничивалась.
А  вот  в  деревне,  куда  меня  на  лето  отправляли  к  даль¬
ним  родственникам...  Просто  быть  не  могло,  чтобы  не
откопали  мы  клада!
 Первым  делом  обзавелись  соответствующим  ин¬
струментом:  заточили  кусок  толстой  проволоки,  что¬
бы  землю  протыкивать,  и  выпросили  у  дяди  Шуры
Шарова,  раненным  и  с  пустым  вещмешком,  но  с  ме¬
далями  с  войны  вернувшегося,  прихваченную  им  по-
хозяйски  немецкую  саперную  лопатку.  «Есть  место,  —
сказал  мой  товарищ,  он  был  на  целый  год  меня  стар¬
ше,  и  потому  я  считал  его  человеком,  пообтершимся
в  жизни,  —  вон  под  той  березой  у  церкви».  Береза  была
стара  настолько,  что  кора  на  ней  сама  от  тяжести  сво¬
ей  обваливалась.
 Представьте,  нашли!  У  той  березы.  Между  корней
щуп  уперся  во  что-то  и  это  «что-то»  с  треском  сломал.
Лихорадочно,  отталкивая  друг  друга,  раскопали  мяг¬
кую  землю  и  извлекли  небольшой  черный  горшок

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 377
 с  обломанным  краем.  А  в  нем,  под  деревянной  проб¬
кой  и  тряпицей...  Бог  знает,  что  это  было  такое.  Ма¬
люсенькие,  размером  с  ноготь  мизинца  серо-черные
чешуйки  —  неровные  и  разные.  На  всех  —  кусочек  ка¬
кой-то  чеканки  и  оборванные  слова  можно  было  про¬
честь.  Потом  оказалось,  что  это  серебряные  монеты  —
гривны.  Древние-предревние.
 Недолго  мы  обладали  сокровищем,  хотя  и  покля¬
лись  не  говорить  взрослым  ни  слова.  Приехал  из  рай¬
центра  милиционер  верхом  на  лошади,  реквизировал
наше  богатство  —  и  был  таков.  Больше  о  кладе  ни  слу¬
ху  ни  духу.
 А  мы  все  же  по  горсти  серебряных  чешуек  утаили
от  представителя  власти.  И  посейчас  несколько  шту¬
чек  храню.
 Вот  такая  далекая  невероятная  история  вспомни¬
лась  мне,  когда  стоял  я  у  Воскресенских  ворот  в  са¬
мом  низу  у  Красной  площади  и  разглядывал  некое
зданьице  по  левую  руку,  мимо  которого  обычно  про¬
ходят,  даже  не  замечая  его.  А  ведь  это  Государев
монетный  двор,  некогда  главная  кузница  российских
сокровищ.
 Греет  еще  прижимистое  весеннее  солнце  древние
стены,  дробно  стучат  молотки  мастеров,  перекла¬
дывающих  горбатенькую  брусчатку  на  Красной  пло¬
щади,  —  а  говорили,  будто  не  осталось  уже  умельцев
таких.  Постукивают  своими  двуручными  деревянны¬
ми  молотилами,  подгоняя  камень  к  камню,  и  ни  на  кого
не  обращают  внимания.
 Этот  монетный  двор,  выходящий  фасадом  на
площадь,  новым  считается,  хотя  построен  в  первой
половине  XVIII  века.  Нарядные  наличники  окон  во

378
 Л.Б.  Репин
 втором  этаже  придают  дому  этакий  ухарский  вид,
который  вообще-то  довольно  строгим  кажется.
 Ну  а  если  пожелаете  старый  монетный  двор  по¬
смотреть,  построенный  аж  в  1697  году,  то  уж  под  этой
аркой  возле  тех  же  Воскресенских  ворот  непременно
придется  пройти,  оставив  справа  ловко  примостив¬
шийся  ювелирный  магазин  с  подходящим  названи¬
ем:  «Монетный  двор».
 Старый  монетный,  хотя  и  облуплен  фасад,  и  резной
камень  над  верхними  окнами  местами  разрушился,
и  все-то  здание  при  взгляде  на  него  вызывает  горест¬
ный  вздох,  все  равно  заставляет  остановиться,  заду¬
маться.  До  невозможности  хорош  этот  дом...
 Про  него  теперь  не  много  известно.  Кто  строил  —
нигде  не  найти,  а  ведь  какое  самобытное  здание.
Сохранилось  свидетельство,  что  в  первом  этаже  хра¬
нилось  золото  и  серебро,  а  во  втором  находилась  ра¬
ботная  палата,  пробирные  и  какие-то  иные  палаты.
 При  взгляде  же  со  двора  кажется,  будто  первого
этажа  и  вовсе  нет:  только  высокий  цоколь,  и  все.  Окна
пробиты  —  дело  совсем  уж  недавнее.  Так  вот,  ощуще¬
ние  высокого  цоколя  просто  архитектурный  обман  —
первый  этаж  есть.  Только  окна  его  во  второй  внутрен¬
ний  двор  выходят,  куда  можно  попасть,  пройдя  еще
в  другую  арку,  закрывавшуюся  прежде  воротами.
Неведомый  зодчий  нарочно  так  сделал,  чтобы  обезо¬
пасить  мастеров,  деньги  чеканивших,  и  от  взглядов
навязчивых,  и  от  рук  нечистых,  коих  не  остановит  ре¬
шетка  на  окнах.  Куда  как  проще  поэтому  со  стороны
площади  глухую  стену  поставить.
 Жаль,  что  древний  дом  этот  никому,  получается,
не  нужен  теперь.  Спрятался  он  во  дворе  у  Красной
площади,  и  мало  кто  видит  его  убогую  старость.  Ряд

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 379
 изящных,  стройный  колонн,  изрядно  потрепанных
временем,  великолепные  цветные  изразцы  по  фризу,
местами  бесследно  пропавшие...
 Новый  монетный  двор  на  главную  московскую
площадь  выходит,  ухожен.  В  доме  этом  не  только  день¬
ги  чеканились.  Здесь  два  месяца  перед  сибирской
ссылкой  томился  Радищев,  сюда  Екатерина  II  прика¬
зала  доставить  пленного  Пугачева.  Едва  ли  не  со  всей
Москвы  съехались  сюда  кареты  со  знатными  дамами,
да  и  попроще  народ  тоже  собрался  в  надежде  увидать
Пугачева,  когда  тот  к  зарешеченному  окну  подойдет.
Только  ждали  напрасно:  приковали  к  стене  Пугачева.
Тут  же,  в  соседней  комнате  подвергали  допросу  сына
его  и  жену.  Отсюда  же  бунтаря  и  на  казнь  повезли.
 Много  чего  может  рассказать  монетный  двор,  что
старый,  что  новый.  Да  и  монеты,  которые  выходили
отсюда,  тоже.  Самые-то  первые  монеты  в  России  за¬
велись  при  Иване  И.  Ни  одной  не  нашлось  ни  после
отца  его  Ивана  Калиты,  ни  после  старшего  брата  Си¬
меона  Гордого.  Как  близнецы  похожи  на  первые  рус¬
ские  монеты  те,  что  мы  с  товарищем  когда-то  нашли
под  старой  березой,  в  горшке.
 При  Василии  I  монеты  чеканились  уже  в  привыч¬
ном  виде  для  нас.  И  хоть  годы  выпуска  на  них  еще  не
найти,  датировать  их  проще  простого:  надпись  по
кругу  о  том  свидетельствует,  например:  «Князя  Ва¬
силия  всея  Руси»  или:  «Князя  великого  Василия
Дмитриевича».  Как  в  зеркале  отражается  в  монете
ее  государственная  принадлежность,  и,  попадая
в  руки  историков  и  археологов,  высвечивают  они  за¬
бытые  или  потерянные  Страницы  нашей  истории.
 Даже  Георгий  Победоносец  с  герба  Москвы  сна¬
чала  на  монете  появился.  Правда,  несколько  в  ином

380
 Л.Б.  Репин
 виде  —  без  меча  и  копья,  а  с  соколом  на  руке.  Стало
быть,  царская  охота  изображалась.  Где  именно  —  мож¬
но  сказать:  ■«верховую»  птицу  цари  били  в  Сокольни¬
ках,  потому  так  место  и  прозывается.  А  на  «мокрую»
птицу,  водяную,  охотились  в  селе  Напрудном,  что  над
Великим  прудом.
 Давным-давно  в  тех  местах  новостройки  москов¬
ские  выросли.  Только  монеты  и  напомнят  теперь
о  былом  времени.  Всадника  с  соколом  долго  еще  изоб¬
ражали  на  них,  но  постепенно  его  вооружали:  одоле¬
ли  совсем  супостаты  проклятые,  не  давали  мирной
охотой  заниматься...  Хочешь  не  хочешь,  пришлось  от¬
биваться.  Вот  и  явился  Георгий  Победоносец  на  гербе
столицы  с  мечом  и  копьем.

ТОЛПА  ШУМЕЛА  ЗДЕСЬ  ВЕСЕЛЬЕМ
 Зажмурюсь  и  вижу:  прямо  под  высоченными  крем¬
левскими  стенами,  под  самой  Кремлевской  горой,
по  глади  пруда,  что  раскинулся  в  Нижнем  Александ¬
ровском  саду  неподалеку  от  устья  Неглинки,  цар¬
ственно-степенно  скользят  белые  лебеди.  Тут  же  —
невысокое  строение  Лебяжьего  двора.  Всегда  народ
собирался  у  пруда  —  на  царских  лебедей  поглядеть.
А  птица  меж  тем  не  для  красоты  содержалась:  лебе¬
дей  запекали  на  царский  стол.  Потому  и  переулок  не¬
подалеку  Лебяжьим  назывался,  что  двор  был  рядом
такой.
 Гулять  сюда  и  прежде,  еще  до  устройства  прудов,
народ  ходить  наваживался,  поскольку  место  было
необычайнейшее:  еще  Иван  Грозный  для  отдохнове¬
ния  налитых  кровью  глаз  своих,  а  также  для  пользы
повелел  насадить  по  правому  берегу  Неглинки  —
между  Боровицкими  и  Троицкими  воротами  —  став¬
ший  в  момент  знаменитым  Александровский  сад.
Словно  бы  райские  кущи  произросли  у  подножия
стен  древней  твердыни:  яблони,  груши,  вишни,  дру¬
гие  деревья,  отягощенные  плодами,  всякие  лекар¬
ственные  растения,  кусты,  фигурно  подрезанные.
Короче  —  самый  первый  в  Москве  ботанический  сад.
 Улица,  ныне  Манежная,  в  те  отдаленные  времена
называлась  Неглинной.  Будто  живая  дышала  она:
в  разные  эпохи  становилась  то  длиннее,  то  короче,
когда  застраивали  ее  или,  наоборот,  строения  сносили.

382
 Л.Б.  Репин
 Прежде  и  вовсе  не  было  на  ней  домов:  в  начале  семи¬
сотых  годов  Петр  I  приказал  прокопать  в  райских  ку¬
щах  глубокий  ров,  спустить  в  него  реку  Неглинную,
старое  русло  завалить  мусором,  городскими  отхода¬
ми  и  землей  поверху  и  построить  пять  бастионов  для
отражения  возможных  нападений  врага.  Со  стороны
Москвы-реки  Кремль  всегда  неприступен  был.  Сад
же  Петр  Алексеевич  губить  не  велел,  деревья  выкопа¬
ли  и  перенесли  на  одну  из  Мещанских  улиц.
 Александровские  сады  —  правая  сторона  Манежной
улицы.  Их  обустроили  по  повелению  Александра  I  —
потому  и  стали  так  называться,  и  было  первоначаль¬
но  их  так  же,  как  и  сейчас,  три:  Верхний,  Средний
и  Нижний,  выходящий  на  набережную  Москвы-реки.
Строили  в  свое  время  здесь  и  запруды,  и  мельницы,
когда  Неглинка  еще  поверху  текла;  московская  мука
отсюда  куда  только  не  расходилась.  Бастионы  же
ввиду  упадка  их  стратегического  назначения  стали
использовать  в  сугубо  мирных  целях:  зимою  устраи¬
вали  ледяные  горки  и  воодушевленно  катались  на  сан¬
ках,  нашептывая  впереди  сидящим  девушкам  всякие
неожиданные  слова,  что  в  свое  время  замечательно
приметил  А.П.  Чехов.  Тут  же,  словно  бы  припомнив
боевое  назначение  бастионов,  устраивали  ожесточен¬
ные  кулачные  бои,  на  которые  сбегалась  едва  ли  не
вся  Москва.
 Кстати  сказать,  Александровские  сады  проекти¬
ровал  знаменитейший  архитектор  Большого  и  Мало¬
го  театров  Осип  Иванович  Бове.  При  разбивке  садов
нижнюю  часть  Неглинки  перекрыли  кирпичными
сводами,  и  она  целиком  в  трубе  оказалась.
 Сады  сразу  же  сделались  любимейшим  местом
у  москвичей.  Семьями  сюда  гулять  приходили.  В  луч-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 383
 ших  нарядах  по  вечерам  и  в  воскресные  дни  себя  по¬
казывали,  других  смотрели.  А  в  Верхний  сад  провели
Мытищинский  водопровод  —  нарочно,  чтобы  фонта¬
ном  его  завершить.  Красавец  фонтан  получился:
в  виде  павильона  изящного.  Вода  из  него  в  невиди¬
мую  Неглинку  спускалась.  А  в  середине  кремлевской
стены,  выходящей  на  Неглинную  улицу,  насыпали
в  то  время  еще  земли,  чтобы  получилось  похоже  на
природную  гору,  а  в  ней  соорудили  грот,  где  по  вос¬
кресеньям  полковые  оркестры  играли.  Что  и  говорить,
славное  местечко,  бойкое  да  веселое  было  —  Алек¬
сандровский  сад.  Это  только  сейчас  он  пустым  и  за¬
брошенным  предстает,  хотя  и  теперь  как  бы  оживает
весной  и  летом.
 По  левой  стороне  Неглинной  дома  то  появлялись,
то  исчезали.  Словно  бы  сбрасывала  она  с  себя  старую
рухлядь.  В  самом  конце  1493  года  Иван  III,  дабы  обе¬
речь  Кремль  после  огромного  пожара,  повелел  снести
все  постройки  у  кремлевской  стены,  вплоть  до  ны¬
нешней  Моховой.  Для  отражения  врага  тоже  удобно.
Короче,  мудро,  как  ни  взглянуть.
 Теперь  на  Неглинной  —  уже  Манежной  —  всего
пять  домов  осталось.  Первые  два,  стоявшие  как  раз
напротив  дома  Пашкова,  незадолго  до  последнего
московского  юбилея  снесли  —  и  правильно  сделали:
открылся  милейший  зеленый  летом  пригорочек,  эта¬
кий  лужок  деревенский.  И  сразу  вокруг  светло  и  про¬
сторно  сделалось.  А  остальные  дома  пока  стоят,  реше¬
ния  своей  участи  дожидаясь.
 В  одном  из  них,  что  доныне  остался,  когда-то  жил
мой  близкий  товарищ.  Теперь  в  этом  доме  какое-то
учреждение,  из  коммуналок  всех  расселили.  Во  всех
этажах  одинаковые  занавески,  как  в  скверной  гости¬
нице.  Совсем  другая  жизнь  теперь  за  этими  окнами.

ВДОЛЬ  ПО  ПИТЕРСКОЙ
 Давненько  мы  с  вами  в  наших  прогулках  по  ста¬
рой  Москве  не  заглядывали  на  Тверскую...
А  ведь  какая  родная,  чудная  улица!  И  столько  видев-
шая-перевидевшая  на  своем  веку...  Вон  она  круто
начинает  разбег  свой  —  сразу  в  гору  по  древним  мос¬
ковским  холмам  и  дальше  —  широко  и  привольно.
Будто  река  могучая,  пробившая  путь  в  высоких  ка¬
менных  стенах.  Вместе  с  Москвой  горела,  вместе  об¬
страивалась.  Сколько  жизней  протекло  по  этой  реке...
 Помню,  как  манила  она  нас,  старшеклассников,
в  середине  пятидесятых,  вскоре  после  смерти  рябого
Ирода,  когда  весь  город  озарился  вдруг  ярким  светом
и  даже  лица  на  этой  улице,  казалось,  стали  светиться.
В  самом  начале  улицы  Горького,  как  называлась  она
тогда,  по  правую  руку  открылся  первый  в  Москве
«Коктейль-холл»,  казавшийся  нам  осколком  неведо¬
мой,  однако  же  прекрасной  заграничной  жизни.
Сквозь  широкие,  высокие  окна  видели  мы  наших  при¬
барахлившихся  сверстников  в  широченных  ярких
пиджаках,  брюках-дудочках,  длиннющих  пестрых
галстуках  и  с  «коками»  на  голове.  В  газетах  клеймили
этих  «прожигателей  жизни»,  и  дружинники  со  зло¬
радными  улыбками  уже  поджидали  их  на  улице.  За»
бавное  было  времечко...
 А  улица  ширилась,  словно  набирая  свежего  воз¬
духа  в  легкие,  раздвигала,  теснила  дома.  Теперь  мне
кажется,  что  недавно  совсем,  а  на  самом  деле  уж  чет-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 385
 верть  века  прошло,  как  последний  из  старых  домов
на  улице  Горького  передвигали.  Вот  этот  дом  18,  что
в  гордом  одиночестве  теперь  возвышается.  Хорошо
помню  чудесное  перемещение  дома.
 Сначала  отрыли  котлован  вдоль  улицы,  обнажи¬
ли  фундамент,  подвели  под  него  рельсы,  подняли  на
домкратах,  загнали  снизу  тележки,  с  ювелирным  изя¬
ществом  опустили  на  них  массивное  сооружение,
и  в  стальной  упряжке  тросов  дом  перегнали  метров
этак  на  сорок  вдоль  по  улице.
 «Вдоль  по  Питерской!  По  Тверской,  да  эх,  Ямской!»
 Между  прочим,  дом  замечательный.  В  начале
XX  века  строили  его  выдающийся  архитектор  А.  Эрих-
сон  и  неподражаемый  Владимир  Григорьевич  Шу¬
хов  —  тот  самый,  что  воздвиг  изумительную  ажурную
радиобашню  на  Шаболовке.  Хорош  дом  получился!
Необычайный,  с  огромным  полукруглым  окном,
с  другими  овальными  окнами,  размещенными  как  бы
ступенями,  с  кремовой  ц  золотой  керамической  плит¬
кой,  пущенной  по  фасаду.  А  еще  —  растительный
орнамент  на  золотом  же  поле...  Приятно  его  разгля¬
дывать.
 Но  это  всё  еще  —  ладно.  В  доме  вершились  великие
газетные  таинства.  Иван  Сытин,  великий  издатель,
купил  сей  дом  у  Любови  Лукутиной,  дочери  извест¬
ного  миллионщика  Герасима  Хлудова.  Давно  Сытин
зарился  на  этот  дом,  так  удобно  расположенный  в  цен¬
тре  Москвы  и  как  нельзя  более  подходящий  для  осу¬
ществления  того,  что  он,  Сытин,  задумал.  А  задумал
он  издавать  свою  собственную  газету.  После  тридца¬
ти  лет  издательской  деятельности  3  декабря  1897  года
получил  наконец  свидетельство  на  право  издания  га¬
зеты  «Русское  слово».  Свершилась  мечта  его.
 13  Рассказы  о  Москве  и  москвичах

386
 Л.Б.  Репин
 Газета  сразу  пошла.  И  прежде  всего  потому,  что
великолепные  перья,  блестящих  мастеров  собрал
Сытин  под  своими  знаменами.  Влас  Дорошевич,  ко¬
торого  называли  не  иначе,  как  «король  фельетонис¬
тов»,  оказался  к  тому  же  прирожденным  редактором
и  с  ходу  так  развернул  газету,  что  в  краткое  время  стала
она  самой  популярной  в  Москве.  Дорошевич  призвал
в  свою  команду  и  Владимира  Гиляровского  —  «коро¬
ля  московских  репортеров»,  и  московский  отдел,  ко¬
торый  тот  возглавил,  ни  в  одной  другой  газете  не  знал
равных  себе.
 Эти  двое  дружили  —  Дорошевич  и  Гиляровский.
Оба  были  великие  мастера,  оба  до  самозабвения  лю¬
били  предаться  вкусной  еде  с  обильной  выпивкой  —
и  все  это  шло  у  них  весело,  искрометно.  Бывало,  ночью
в  редакции,  хорошо  отобедав  дома  у  Гиляровского,  До¬
рошевич  просил  его:  «Позвони  жене,  не  осталось  ли
там  ватрушек?  Я  бы  сам  попросил,  да  стыдно!»
 Славное  было  время  для  них.  Ночные  редакцион¬
ные  бдения,  добывание  в  номер  «гвоздей»,  из-за  ко¬
торых  на  следующий  день  газету  станут  на  части  рвать,
и  неудержимое,  страстное  желание  всех,  кто  работал
в  стенах  этого  дома,  —  сделать  «Русское  слово»  луч¬
шей  газетой.  Она  стала  лучшей  во  всей  России,  когда
тираж  превысил  сто  тысяч.
 «Русское  слово»  была  в  полном  смысле  слова
европейской  газетой:  она  продавалась  в  нескольких
европейских  столицах,  шла  хорошо,  к  ее  мнению
прислушивались  зарубежные  политики  и  ни  в  какой
другой  газете  нельзя  было  прочитать  в  то  время  столь
подробного  и  объективного  освещения  того,  что
происходило  в  стране.  Да  и  сама  по  себе  газета  была
великолепно  организована:  у  каждого  из  крупных  со¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 387
 трудников  свой  кабинет,  в  коридоре  постоянно  дежу¬
рят  посыльные  мальчики,  готовые  в  любое  мгновение
сорваться  с  места  и  полететь  в  любом  указанном  на¬
правлении.  Случалось,  конечно,  что  их  посылали  не
по  совсем  точному  адресу...
 Сытин  из  этого  дома  сделал  целый  газетно-жур¬
нальный  концерн  —  свою  державу,  развернулся  даже
больше,  чем  сам  рассчитывал.  Весь  третий  этаж  заняло
«Русское  слово»,  а  выше  расположились  «Искры»  —
иллюстрированное  приложение  к  «Слову»  —  и  жур¬
нал  «Вокруг  света»  —  единственное,  кстати,  издание,
пережившее  революции,  войны,  —  короче,  и  по  сию
пору  любимое.
 Не  знаю,  живет  ли,  существует  ли  что-нибудь  веч¬
но.  Газета  —  и  вовсе  однодневная  бабочка:  явилась  на
свет  с  восходом  солнца  и  умерла  на  закате.  Конечно,
можно  в  старых  подшивках  найти  ветхие  желтые  ли¬
сты  прежних  газет,  и  выдохнут  они  вам  в  лицо  аромат
забытого  времени.  Невольно  тогда  подумаешь:  все-
таки  долго  живет  однодневная  бабочка.  Может  быть,
потому,  что  так  много  людей  вложило  свою  душу
в  нее...
 Давно  выветрился  газетный  дух  из  этого  дома.
Машины  потеснили  людей  не  только  на  улицах  —
даже  из  домов  выжимают.  Вот  и  здесь  в  первом  этаже
автомобильный  салон.  Ничто  не  напомнит  теперь
о  великих  газетных  страстях,  что  некогда  здесь  ки¬
пели...
 ШШ

ИСХОД  МОСКВЫ
 Хорошо  помню  день  16  октября  1941  года,  потому
что  он  был  очень  страшным  и  не  похожим  на
другие,  в  которых  я  себя  только  начинал  помнить.
Память  мертвой  хваткой  вцепилась  именно  в  этот
день.
 Внезапно  обезлюдел  весь  город.  На  Люсиновке,
по  которой  мы  с  матерью  шли  в  сторону  Даниловско¬
го  универмага;  люди  встречались  редко,  и  все  очень
быстро,  обгоняя  нас,  шли  или  бежали.  Изредка  проез¬
жали  машины,  громыхая  и  дребезжа  по  булыжной
мостовой.  Я  не  знал,  куда  и  зачем  меня  мать  вела,  но
скоро  мы  оказались  внутри  универмага.  Он  был  со¬
вершенно  пустым.  Только  две  женщины  торопливо
разбирали  витрины,  уставленные  посудой  и  вазами
с  бумажными  цветами.  На  нас  они  бросили  случай¬
ный,  скользящий  взгляд.
 Мать  подошла  к  ним  и  о  чем-то  поговорила.  Одна
из  женщин  кивнула  ей.  Мать  достала  из  сумки  деньги
и  отдала  их  женщинам.  Потом  взяла  с  витрины  не¬
большую  фарфоровую  вазу  в  поперечных  красных
полосах,  и  мы  пошли  домой.  Мама  сказала  мне,  что
давно  мечтала  об  этой  вазе  и  даже  ходила  не  раз,  смот¬
рела,  не  купил  ли  ее  кто-нибудь.
 Потом,  спустя  много  лет,  я  понял,  что  она  купила
вазу  в  полной  растерянности:  просто  не  знала,  что
делать,  когда  вокруг  все  бегут.  Нам-то  бежать  было
некуда.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 389
 В  тот  октябрьский  день  1941  года  Москву  ждала
судьба  Москвы  1812-го.  Тогда  и  в  41-м  началось  по¬
вальное,  всеобщее  бегство.  Тогда  москвичи  поджи¬
гали  дома,  чтобы  не  достались  врагу,  а  в  41-м  были
спешно  заминированы  заводы,  институты,  склады,
учреждения,  мосты.  В  ночь  с  15  на  16  октября  зами¬
нировали  Большой  театр.  Ждали  только  приказа.
 Люди  на  предприятиях,  готовившихся  к  эвакуации,
получали  полный  расчет  и  трудовые  книжки.  Многие
тщательно  уничтожали  свои  партийные  билеты  —
трудно  сказать  зачем:  чтобы  не  достались  врагу  или
чтобы  не  выдали  большевистскую  принадлежность
хозяев.  Партбилеты  жгли:  так  было  надежней.
 Все  вокзальные  площади  были  забиты  народом.
Царил  хаос.  Но  на  перронах,  возле  поездов,  оцеплен¬
ных  частями  НКВД,  полный  порядок;  в  вагоны  про¬
пускали  по  специальной  бумаге,  выданной  на  работе.
 А.В.  Хрулев,  заместитель  наркома  обороны,  на¬
чальник  тыла  Красной  армии:  «Утром  16  октября  мне
позвонил  начальник  Генштаба  маршал  Б.М.  Шапош¬
ников  и  передал  приказ  Сталина  всем  органам  тыла
немедленно  эвакуироваться  в  Куйбышев.  Ставка  дол¬
жна  была  согласно  тому  же  приказу  переехать  в  Арза¬
мас.  Для  вывоза  Ставки  мне  было  приказано  срочно
подготовить  специальный  поезд».
 В  тот  день  с  раннего  утра  началась  эвакуация  Ген¬
штаба,  военных  академий,  иностранных  посольств,
наркоматов.  Поезда  один  за  другим  направлялись
в  сторону  Горького.  Все  дороги,  ведущие  на  восток  из
Москвы,  были  забиты.  Вывозили  москвичей  и  на  реч¬
ных  судах.
 А  вдалеке  от  вокзалов  город  казался  вымершим.

390
 Л.Б.  Репин
 Только  Москва  все  же  жила.  После  ночи  на  16  ок¬
тября  метро  не  открылось,  стояли  трамваи.  На  ули¬
цах  как-то  заметнее  стали  черные  служебные  «эмки»,
а  автобусы  куда-то  внезапно  исчезли.  По  набережным
Москвы-реки  на  равном  расстоянии  друг  от  друга  па¬
рили  на  привязи  колбасы  аэростатов.  С  наступлени¬
ем  сумерек  они  медленно,  почти  незаметно  для  глаз,
беззвучно  возносились  в  небо.
 Всеобщая  оглушительная  тишина.  Такой  тихой
Москва  никогда  еще  не  была...
 Утром  16  октября  Сталин  на  своем  бронирован¬
ном  ЗИСе  проехал  по  улицам  опустевшей  Москвы  и
увидел,  как  изменилась  она.  Нахмурившись,  вождь
смотрел,  как  из  магазинов  выносили  муку,  колбасу,
пакеты  с  крупами,  в  авоськах  —  консервы.
 А.И.  Епифанская,  библиотекарь  Детской  библио¬
теки  им.  Л.Н.  Толстого  на  Большой  Полянке:  «Все  эти
дни  библиотека  была  открыта,  но  никто,  конечно,  не
заходил.  Я  сидела  одна  и  глядела  в  окно.  Неподалеку
от  нас  находились  продуктовые  склады  магазинов,
и  я  хорошо  видела,  что  их  двери  были  открыты.  Люди
выходили,  нагруженные  продуктами.  Я  тоже  пошла  —
посмотреть.  Оказалось,  что  продукты  раздавали  со¬
вершенно  бесплатно!  Всем  желающим!  Мне  доста¬
лись  консервы  —  гречневая  каша  с  тушеным  мясом.
Их  надолго  хватило».
 Раздавали  не  только  продукты.  Секретарь  МК
партии  А.  С.  Щербаков,  узнав,  что  на  главном  складе
интендантства  лежат  500  тысяч  пар  обуви  и  прочее
имущество,  предложил  начальнику  тыла  армии  раз¬
дать  все  это  богатство.  Начальник  тыла  самым  кате¬
горическим  образом  отказался  это  сделать  и  обвинил
Щербакова  в  упадническом  настроении.  Однако  кое-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 39!
 что  раздать  народу  успели.  Щербаков  сделал  сам,  что
сумел:  распорядился,  чтобы  артели,  производившие
одежду,  безвозмездно  раздали  свою  продукцию.
В  преддверии  зимы  людям  выдавали  шапки,  перчатки
и  телогрейки.  Возмущенный  начальник  тыла  позво¬
нил  Щербакову,  а  тот  сразу  отрезал:  «А  вы  что,  хоти¬
те,  чтобы  эти  вещи  достались  немцам?»
 В.О.  Берзина,  машинистка  НИИ  Гипрохолод:  «Не
помню,  как  оказалась  в  Столешниковом  переулке.
Улица  Горького  была  совершенно  пуста,  а  тут  полно
народу,  и  все  чем-то  в  спешке  торгуют  с  рук.  В  основ¬
ном  пытались  продать  ювелирные  изделия,  всякий
антиквариат,  редкие  книги...  Отдавали  почти  даром,
но  я  не  видела,  чтобы  кто-нибудь  что-то  купил.
Не  знаю  зачем,  но  я  купила  маленькую  фигурку  со¬
бачки  из  датского  фарфора.  Мне  стало  жалко  древ¬
нюю  старуху,  которая  ее  продавала...»
 В  знаменитом  магазине  «Чай»  на  улице  Кирова
(ныне  Мясницкая)  без  карточек  продавали  конфеты,
шоколад,  печенье...  только  люди  старались  деньги  не
тратить.  Кто  знает,  что  ждет  впереди?..
 В  тот  же  день,  16  октября,  заговорило  долго
молчавшее  московское  радио.  Диктор  объявил,  что
Москва  находится  в  угрожающем  положении  и  всем
жителям  города  предлагается  покинуть  Москву  —  кто
как  сможет.  Сообщалось  также,  что  единственная
более  или  менее  свободная  железная  дорога  —  Ярос¬
лавская,  а  доступная  автомобильная  дорога  —  шоссе
Энтузиастов.  Вперед,  энтузиасты...
 Только  19  октября  москвичам  объявили,  что  сто¬
лица  переходит  на  осадное  положение.  Появление  на
улицах  без  специального  пропуска  с  12  ночи  до  5  утра

392
 Л.Б.  Репин
 запрещалось.  Движение  любого  вида  транспорта  тоже
запрещалось  в  это  время.  Один  из  пунктов  постанов¬
ления  Госкомитета  Обороны  гласил:  «Нарушителей
строжайшего  порядка  немедленно  привлекать  к  от¬
ветственности  с  передачей  суду  военного  трибунала,
а  провокаторов  и  прочих  агентов  врага,  призывающих
к  нарушению  порядка,  расстреливать  на  месте».  Текст
этого  постановления  вывесили  на  тумбах  и  стенах
домов.
 Черные  дни  в  жизни  Москвы...

ОНИ  ЛЕТЕЛИ  НАС  УБИВАТЬ
 Это  было  бы  безумно  красиво,  если  бы  не  было
столь  ужасно.
 В  черном,  как  бездна  космоса,  февральском  небе,
светились  звезды,  а  меж  ними  метались  хрустальные
свечи  прожекторов.  Кое-где  в  их  свет  попадали  хлоп¬
ковые  бутоны  разрывов  зенитных  снарядов  или  по¬
плавки  серебряных  аэростатов  заграждения.  Часто
в  перекрестье  прожекторов  оказывались  самолеты,
с  земли  на  фоне  ночного  неба  казавшиеся  ночными
лампочками.  Самолеты  летали  удивительно  медлен¬
но,  высоко,  и  черных  крестов  на  них,  конечно,  не  было
видно.  Но  мы  знали,  что  это  самолеты  с  крестами.
Некоторые  из  них  как  бы  ныряли,  пытаясь  высвобо¬
диться  из  слепящего  плена  прожекторов,  другие  же
взрывались  белым  пламенем,  еще  какое-то  время  про¬
должая  траекторию  полета,  падали,  словно  на  экране
в  кино...  Только  это  было  совсем  не  кино.
 Принято  считать,  что  первая  бомбежка  Москвы
началась  ровно  чрез  месяц  после  начала  войны  —
22  июля  .1941  года.  На  самом  деле  первые  бомбы  упа¬
ли  на  ночной  город  чуть  раньше:  21  июля  в  22  часа
05  минут,  и  продолжалась  бомбежка  непрерывно  пять
часов.  Одна  из  самых  первых  бомб  попала  в  дом  №  1
на  Большой  Серпуховке,  и  от  этого  жуткого  взрыва
в  нашей  квартире  вылетели  стекла.  На  следующий
день  мы  с  бабушкой  пошли  смотреть  дом,  в  который
попала  бомба,  и  увидели  страшную  груду  кирпичей

394
 Л.Б.  Репин
 и  стоящее  вокруг  оцепление.  Говорили,  что  в  подвале,
где  было  бомбоубежище,  погибло  более  пятидесяти
человек...
 Теперь  на  этом  месте  маленький  скверик,  и  мало
кто  знает,  что  тут  прежде  стоял  дом  и  в  нем  жили  люди.
 Зажигательная  бомба  попала  на  крышу  дома
в  Лаврушинском  переулке,  где  жили  писатели;  поэт
Борис  Пастернак,  дежуривший  вместе  с  товарищами
на  крыше  три  ночи  подряд  начиная  с  22  июля,  писал
жене:  •«Сколько  раз  в  течение  прошлой  ночи,  когда
через  дом-два  падали  и  рвались  зажигательные  сна¬
ряды...  я  мысленно  прощался  с  тобой...»
 В  одну  из  ночей  в  этом  12-этажном  доме  разнесло
взрывом  сразу  пять  квартир  в  подъезде,  в  том  числе
квартиру  Константина  Паустовского.  Хозяин  этой
квартиры  уже  был  на  фронте.
 Тяжелый  фугас  угодил  в  Вахтанговский  театр.
Он  был  пуст  в  это  время,  но  дежуривший  на  крыше
артист  Куза  погиб.  В  газетах  об  этом  ни  слова  не  было...
 Налетчики,  конечно  же,  бомбили  прицельно,  не¬
смотря  на  то  что  город  под  ними  лежал  словно
застывшая  лава,  без  единого  проблеска.  Попадали
иногда  удивительно  точно.  Бомба,  превратившая
в  груду  кирпичей  большой  дом  на  Серпуховке,  пред¬
назначалась,  без  сомнения,  Заводу  им.  Владимира
Ильича,  где  делали  бомбы,  снаряды,  гранаты  и  стрел¬
ковое  оружие.  Я  знаю,  потому  что  моя  тетка,  тогда
совсем  молодая  девушка,  работала  на  нем.  Завод
и  сейчас  на  том  же  месте  стоит.  Только  уж  снаряды  не
делает.
 Особенно  старательно  немцы  метили  в  Кремль.
На  его  территорию  попало  15  авиабомб,  одна  из  них
пробила  крышу  Большого  Кремлевского  дворца,  но,

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 395
 по  счастью,  не  взорвалась.  О  потерях  нигде  не  сооб¬
щалось,  но  начальник  Генштаба  Б.М.  Шапошников
в  своей  книге  говорит,  что  людские  потери  в  Кремле
были  очень  значительны.
 И  уж  совсем  удивительно,  что  немцы,  несмотря
на  строжайшую  тайну,  знали,  где  в  точности  находит¬
ся  Ставка  Верховного  главнокомандующего  —  на  ули¬
це  Кирова,  —  и  прицельно  ее  бомбили.
 21  сентября  1941  года  бомба  упала  на  крышу  Гене¬
рального  штаба.  Это  была  «зажигалка»,  и  дежуривший
на  крыше  рядовой  Александр  Тетерин  сумел  прибли¬
зиться  к  ней  и  закрыл  пылающий  факел  своим  телом.
Он  погиб.
 Через  месяц  фугас  взорвался  во  дворе  Генераль¬
ного  штаба,  убил  троих  шоферов  и  ранил  15  команди¬
ров.  Генерал  А.М.  Василевский  и  член  правительства
Г.М.  Маленков  тоже  получили  ранения,  но  не  позво¬
лили  в  госпиталь  себя  увезти.
 Как  ни  странно,  московские  памятники  практи¬
чески  не  пострадали.  Некоторые  из  них  были  обло¬
жены  мешками  с  песком,  и  это,  конечно,  спасало.
Но  мощная  бомба,  взорвавшаяся  в  конце  ноября
41-го  у  Никитских  ворот,  оторвала  голову  памятнику
Тимирязеву.  Только  через  несколько  дней  ее  нашли
на  крыше  одного  из  домов  на  Арбате  и  вернули  на
законное  место.  Той  же  осенью  бомба  упала  во  двор
городской  усадьбы  Л.Н.  Толстого,  выворотила  не¬
сколько  деревьев,  но  большого  ущерба  не  причинила.
 После  войны,  подсчитывая  урон,  понесенный  сто¬
лицей  в  результате  бомбежек,  вписали  в  перечень
и  дом  М.Ю.  Лермонтова  на  Садово-Спасской,  но  про¬
считались  в  азарте:  дом  этот  ретивые  головы  снесли
еще  до  войны.

396
 Л.Б.  Репин
 Потери  же  были  такими.  За  все  годы  Великой  Оте¬
чественной  в  Москве  бомбами  было  разбито  402  жи¬
лых  дома  и  22  промышленных  предприятия  взорваны.
Погибло.  1327  человек.  Эта  цифра  покажется  порази¬
тельно  маленькой,  если  вспомним,  что  И  сентября
2001  года  в  Нью-Йорке  за  один  час  погибло  втрое
больше.
 Москву  бомбили  долго  еще,  в  основном  по  ночам,
но  с  18  октября  1941  года  регулярными  стали  и  днев¬
ные  налеты.  Потом  они  стали  как  бы  захлебываться:
наступили  морозные  декабрьские  дни,  наши  войска
впервые  за  время  войны  погнали  гитлеровскую  ар¬
мию  в  обратную  сторону,  и  это  стало  для  нее  началом
конца.
 Москва  долго  еще  не  зажигала  огней,  но  с  1943  года
бомбить  ее  у  врага  уже  не  было  сил.

СТАВКИ  В  СТАВКЕ
 Долгое  время  особняк  этот,  примостившийся  в  са¬
мом  центре  Москвы,  неподалеку  от  станции
метро  «Чистые  пруды»  на  Мясницкой,  скрывался  от
людских  глаз  за  высоким,  глухим  деревянным  забо¬
ром.  В  довоенной  столице  двухэтажный  особнячок,
нельзя  сказать,  что  какой-то  особо  нарядный  или  ко¬
кетливый,  как  многие  старые  городские  дома  русских
дворян,  служил  тем  не  менее  украшением  улицы  и  по¬
неволе  обращал  на  себя  внимание.  Казалось,  он  чудом
выстоял  в  вековечной  борьбе  с  могучими  каменны¬
ми  громадами,  со  всех  сторон  его  потеснившими...
 А  так  —  что  в  нем?  Для  Москвы-то  здание  как  буд¬
то  вполне  обычное.  Перед  самой  войной  детские  го¬
лоса  оживляли  небольшой  сад  перед  домом,  а  потом,
можно  сказать,  с  первых  военных  дней  вокруг  него
вырос  забор  без  щелей,  по  соседству  с  которым  расха¬
живали  неприметные  личности  в  штатском.  И  дом
словно  исчез.  Будто  его  и  не  было  тут  никогда.
 16  октября  1941  года,  когда  дорога  на  столицу  для
бронетанковых  частей  немцев  оказалась  открытой,
когда  огромный  город  обезлюдел,  а  геббельсовская
пропаганда  вещала  о  том,  что  Сталин  и  все  генералы
бежали  из  Москвы,  бросив  ее  на  произвол  судьбы,  —
именно  тогда  в  этом  особнячке  денно  и  нощно  рабо¬
тала  Ставка  Верховного  главнокомандующего.
 И  вот  стою  я  перед  массивной  дверью  старинного
особнячка,  вновь  явившегося  на  свет  после  войны.

398
 Л.Б.  Репин
 Теперь  здесь  приемная  министра  обороны  России.
Шаг  через  порог  —  и  глазам  открывается  уютный,  хотя
и  совсем  небольшой  вестибюльчик  со  старинным
чугунным  камином,  бог  весть,  конечно,  сколько  не-
топленным.  По  мраморной  лестнице,  мимо  зеркал
и  другого  камина  через  резные  двери  попадаю...  в  при¬
емную  приемной.
 Богатое  великолепие  окружает  со  всех  сторон.
Расписные  стены  и  потолки,  небольшие  картины,  пи¬
санные  под  потолком,  потемневшие  от  времени,  но
все  же  хорошо  сохранившиеся.  Видно,  что  заботли¬
вые  руки  оберегают  дом,  такой  скромный  снаружи
и  такой  неожиданно  роскошный  внутри.  Знал  я,
конечно,  кое-что  из  истории  этого  дома,  так  ведь
и  в  жизни,  наверное,  всякого  дома,  как  и  в  жизни  вся¬
кого  человека,  всегда  есть  что-то  забытое,  а  что-то
и  тщательно  от  постороннего  взгляда  оберегаемое.
 Кто  его  построил  —  трудно  сказать,  но  старые  пала¬
ты,  уже  в  этом  месте  стоящие,  принадлежали  капитану
Н.И.  Волконскому,  есть  тому  документ,  относящийся
к  1752  году.  Целая  усадьба  принадлежала  ему  —  и  два
флигелечка,  и  всякие  нежилые  строения,  за  домом
попрятавшиеся.  Потом  дом  перекупает  известный
московский  купец  И.П.  Докучаев,  переделывает  его
по-своему,  но,  кажется,  до  той  роскоши,  что  вызывает
теперь  изумление,  еще  не  доводит  его.  Недолго  доку-
чаевское  семейство  домом  владело  —  лишь  до  начала
XIX  века.  Затем,  повинуясь  какому-то  зигзагу  судь¬
бы,  дом  попадает  вдруг  в  царственные  руки  примы-
балерины  Императорского  театра  Ярославовой.  По  ее
заказу  Осип  Иванович  Бове,  главный  архитектор  ко¬
миссии,  назначенной  государем  для  восстановления
Москвы  после  пожара  1812  года,  вызвавший  к  новой

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 399
 жизни  Красную  площадь,  создавший  Театральную
площадь  с  ожившим  Большим  театром,  перестраива¬
ет  скромненький  этот  особнячок.  Как  бы  стряхивает
с  себя  пыль  да  пепел  минувшего  времени.
 Потом  дом  со  всей  усадьбой  попадает  к  известней¬
шему  и  богатейшему  московскому  купцу  Козьме  Те¬
рентьевичу  Солдатенкову,  и  тот  уже  капитально  его
переделывает.  Вернее,  его  интерьер.  Не  известно,  что
за  мастера  выделывали  замечательное  убранство  это¬
го  дома,  но,  уж  само  собой,  свои,  не  выписанные  из-за
границы.  Художники,  каменных  дел  виртуозы,  а  уж
о  резчиках  по  дереву  не  говорить  —  воспеть  их  хочет¬
ся!  Да  некого,  увы,  поименно.
 То,  что  они  сделали  в  столовой  Козьмы  Теренть-
ича,  —  в  сказке  представить  такое:  потолок  сплошь
покрыт  изумительной  тончайшей  резьбой  по  дереву,
стены  украшены  затейливой  вязью.  При  входе,  слева
от  двери,  —  буфет  черного  дерева  во  всю  высоту  залы
и  тоже  такая  резьба,  что  диву  даешься:  неужели  быва¬
ет  подобное...  Изящные  колонки  поддерживают  мас¬
сивную  верхнюю  часть,  а  по  всей  лицевой  стороне  —
такая  затейливость,  такая  выдумка!  Заячьи  головы,
кабаньи,  а  на  самом  верху  необыкновенный  буфет,  нет,
не  буфет,  а  просто  храм  какой-то  —  две  оленьи  головы
тончайшей  работы.
 Именно  в  этом  зале,  где  у  Солдатенкова  столовая
размещалась,  и  был  во  время  войны  кабинет  Стали¬
на.  В  эту  резную  дверь,  мимо  этого  буфета  сказочной
красоты  выходили  «на  ковер»  наши  великие  марша¬
лы,  а  против  двери,  попыхивая  трубкой  и  излучая  гла¬
зами  тяжелый  тигриный  свет,  сидел  человек,  сам  себя
назначивший  богом...

400
 Л.Б.  Репин
 Адмирал  Н.  Кузнецов,  член  тогдашней  Ставки,
рассказывал,  что  Верховный  главнокомандующий
приезжал  в  этот  особняк  обычно  вечером  и,  если
в  небе  Москвы  было  спокойно,  работал  до  глубокой
ночи,  а  то  и  до  утра.  Если  случался  налет  и  объявля¬
лась  воздушная  тревога,  он  вместе  с  офицерами  Гене¬
рального  штаба  спускался  в  метро  «Кировская»,  где
для  него,  а  также  для  членов  Ставки  были  оборудова¬
ны  рабочие  места,  а  для  их  семей  —  комнаты  отдыха.
Понятно,  что  для  простых  смертных  станция  метро
закрыта  была,  и  мимо  перрона,  завешенного  с  обеих
сторон  листами  фанеры,  поезда  проходили,  не  оста¬
навливаясь.  После  войны  это  был  просто  жилой  дом,
где  проживал  маршал  Л.А.  Говоров,  а  позже  устроили
приемную  министра  обороны  России.
 В  надежных  руках  дом  Козьмы  Солдатенкова  —
ухожен  и  вылизан,  насколько  в  наше  время  это  воз¬
можно.  Здание  является  памятником,  охраняемым
государством.
 Как-то  приезжал  в  Москву  потомок  прежнего  хо¬
зяина  дома  —  Н.В.  Солдатенков,  живущий  ныне
в  Париже.  Ходил  по  дому  долго,  внимательнейшим
образом  осматривал  все  и  очень  остался  доволен.
Объяснялся  на  родном  языке  и  говорил,  как  подобает
русскому  человеку.  Не  растерялись,  не  усохли  корни
в  семье.  Потом  прислал  открытку,  где  снова  и  снова
благодарил  за  бережное,  хозяйское  отношение  к  дому.
 О  самом  же  Козьме  Солдатенкове  необходимо  ска¬
зать,  что  был  он  не  просто  купец,  владевший  самыми
крупными  мясными  рядами  в  Москве,  —  вот  здесь  под
боком,  на  этой  улице  —  потому  и  назвали  ее  Мясниц¬
кой.  Козьма  Терентьевич  был  еще  и  одним  из  крупней¬
ших  в  Москве,  а  значит,  и  в  России  книгоиздателем.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 401
 Он  первым  выпустил  сборники  стихотворений  Ога¬
рева,  Некрасова,  многотомное  собрание  сочинений
Белинского  и  многих  других  творцов,  составляющих
гордость  России.  А  еще  в  этом  доме  он  собрал
прекрасную  картинную  галерею,  отошедшую  потом
к  Третьяковке.  Великолепная  библиотека  из  этого
особнячка  переселилась  в  Румянцевскую,  которая
потом  почему-то  называлась  Библиотекой  имени
Ленина,  а  теперь  стала,  наконец,  Государственной
библиотекой.  Так  что  следы  Козьмы  Солдатенкова  не
растерялись  и  не  стерлись  со  временем.

ПОСЛЕДНЙ  ПУТЬ  вождя
ПОСЛЕДНИМ  НЕ  БЫЛ
 Вто  раннее  утро  перед  школой  я  еще  спал.  Про¬
снулся  оттого,  что  на  лицо  упало  что-то  горячее,
влажное.  Незнакомым  голосом,  склонившись  надо
мной,  бабушка  проговорила:  «Вставай,  умер  Ста¬
лин...»  Она  плакала.
 В  школе,  несмотря  на  ранний  час,  было  полно  лю¬
дей,  стояли  группами,  тихо  говорили.  Помню,  услы¬
шал:  «А  кто  будет  вместо  него?..»  Большинство  же
молчало  в  полной  растерянности.
 Так  начинался  холодный  март  1953  года.
 Во  всей  нашей  истории  не  было  правителя,  кото¬
рого  бы  так  —  всенародно  оплакивали.  В  день  похорон
дороги  в  Москву  перекрыли,  на  вокзалах  приезжих
останавливали  и  проверяли  документы,  но  все  равно
столицу  заполонил  приезжий  люд:  каждый  считал
своим  долгом  проститься  с  усопшим  вождем.
 Это  нам  так  казалось  —  что  каждый.  Мы  не  знали
еще,  что  гораздо  больше  людей  его  проклинали.
 Всем  классом  —  по  два,  по  три-четыре  человека  —
мы  ринулись  прорываться  на  похороны.  Центр  оце¬
пили,  но  оставались  проходы,  через  которые  можно
было  проникнуть  к  центральным  улицам.  Милиция
нас  не  пустила,  конечно.  Тогда  дворами,  чужими  и  не¬
знакомыми,  мы  попытались  попасть  ближе  к  улице
Горького,  по  которой  двигался  основной  поток  к  Дому
Союзов,  где  Он  лежал.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 403
 Чаще  всего  мы,  как  в  лабиринте,  оказывались
в  тупиках  и,  когда  уже  устали  из  них  выпутываться,
пошли  кратчайшим  путем:  через  навесные  пожарные
лестницы  поднимались  на  крыши  домов,  а  с  них,
с  другой  стороны,  спускались.  В  конце  концов  я  ока¬
зался  в  одном  из  переулков  у  Тверского  бульвара  и
уже  видел  страшную  в  своем  молчании  толпу,  медлен¬
но  стекающую  вниз  по  улице  Горького.  Надо  было
только  проскочить  меж  лошадей  конной  милиции,
проскочить  сквозь  оцепление  по  маршруту  толпы  —
и  раствориться  в  потоке.
 Но  было  страшно:  лошади  стояли  почти  вплотную
друг  к  другу,  топтались  на  месте.  Однако  вслед  за  бо¬
лее  смелым  товарищем  прорвался  в  толпу  и  я.
 Только  потом  мы  узнали,  что  много  народу  было
затоптано  и  задавлено.  Узнали  по  слухам,  по  разгово¬
рам  вполголоса  и  отказывались  верить.  Потому  что
считали:  это  «контра»  плодит  злобные  толки.
 Потом  вождя  положили  рядом  с  другим  вождем,
с  которым  тоже  всенародно  прощались,  на  Мавзолее  ря¬
дом  с  именем  Ленина  появилось  имя  его,  а  мы  стали  ос¬
матриваться  и  привыкать  к  самостоятельной  жизни.
 Сталин  прошел  свой  последний  путь,  угомонился
в  стеклянном  гробу,  и  никто  не  ведал  тогда,  что  его  до¬
рога  к  этому  месту  упокоения  не  станет  последней.  Уже
шуршал  листами  доклада  на  XX  съезде  партии  Никита
Хрущев,  и  собирался  покинуть  стены  родной  школы
Владимир  Поршнев,  которому  тоже  суждено  сыграть
историческую  роль  в  загробной  жизни  вождя.
 Он  жил  в  городе  Данилове  Ярославской  области,
не  помышляя  о  своей  исторической  роли,  которую  ему
доведется  сыграть.  В  числе  приблизительно  четырех¬

404
 Л.Б.  Репин
 сот  новобранцев  его  определили  в  Отдельный  полк
специального  назначения  по  охране  Кремля.  Коман¬
дир  полка  Ф.Т.  Конев  подчинялся  только  председате¬
лю  КГБ  и  коменданту  Кремля.  Проверка  новобранцев
велась  всесторонне  и  строго.  Прежде  всего  не  брали
никого  из  областей,  которые  во  время  войны  были
оккупированы  немцами:  и  в  самом  деле,  не  затесалась
бы  «контра».  Проверяли  и  предков  —  вплоть  до  дедов
и  бабок.  И  мышь  зловредная  не  проскользнула  бы.
 Рядовой  Поршнев,  всецело  преданный  делу  стро¬
ительства  социализма  в  одной,  отдельно  взятой  стра¬
не,  умолчал,  однако,  про  брата  деда  —  Осипа  Данило¬
вича  Попцова,  в  свое  время  преданно  служившего
в  личной  охране  царя  Николая  II.  И  правильно  сде¬
лал,  а  то  видал  бы  он  Кремлевский  полк,  как  в  небе
Луну.  А  про  отца  в  анкете  все  как  есть  написал:  во  вре¬
мя  Великой  Отечественной  попал  в  плен,  бежал
к  партизанам  и  смертный  грех  пленения  вполне  иску¬
пил.  Позже  рядовой  Поршнев  узнал,  что  чекисты  хо¬
дили  по  соседям,  там,  где  он  жил  до  армии,  и  скрупу¬
лезно  выведывали,  какой  он  человек.  Надо  полагать,
что  никто  его  не  чернил,  раз  доверили  ответственную
службу  по  охране  Кремля.
 Доверили  ему  святая  святых:  пост  №  1  —  у  дверей
Мавзолея.  Стоять  приходилось  много  —  по  часу  шесть
раз  в  сутки.  Во  всем  полку  таких,  как  он,  было  всего
60  человек  рядовых  и  еще  10  разводящих,  младших
сержантов.
 Служба  оказалась  жутко  тяжелой:  молодые  сол¬
даты  без  сознания  падали,  потому  что  и  шевельнуть
бровью  на  посту  запрещалось  строжайше.  А  сколько
времени  приходилось  отстаивать  у  деревянного  ма¬
кета  Мавзолея,  чтобы  потом  не  дрогнуть  у  входа

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 405
 в  святыню,  —  о  том  ему  и  сейчас  вспоминать  не  хочет¬
ся.  Однако  напутствие  ротного  командира  майора
Зайцева  в  память  врезалось:  «Ребята,  если  на  посту
будете  долго  напрягаться  —  не  выдержите,  упадете.
Представьте  себе,  что  стоите  у  сарая!  И  шевелите  не¬
заметно  пальцами  ног,  хоть  и  ушами.  Хоть  и...»
 Из  трех  лет  службы  врачи  разрешали  стоять  толь¬
ко  год.  Вернее,  год  служить  по  охране  поста  №  1.  Пор-
шневу  же  пришлось  стоять  на  полгода  дольше,  потому
что  не  могли  набрать  ребят,  способных  выдержать  та¬
кую  нагрузку.  Ребята  падали,  и  ничего  с  этим  невоз¬
можно  было  поделать.  А  Поршнев  —  стоял.
 Вот  и  подошло  время  ступить  Владимиру  Порш-
неву  на  страницы  истории.  31  октября  1961  года.  Ста¬
лину  предстояло  снова  отправиться  в  «последний
путь».  Никак  не  удавалось  ему  обрести  вечный  покой.
 Поршнев,  отстояв  свое  у  входа  в  гробницу,  отобе¬
дал  и  отдыхал  на  политзанятии.  И  вдруг  завыл  сиг¬
нал:  боевая  тревога!
 В  мгновение  ока  солдаты  расхватали  табельное
боевое  оружие  —  кто  карабин,  кто  автомат,  а  кто  пуле¬
мет.  У  всех  в  придачу  пистолет  Макарова.  Через  три
минуты  рота  оказалась  на  боевом  посту  —  за  Мавзо¬
леем.  Все  чувствовали,  что  пахнет  порохом:  подтащи¬
ли  ящики  с  боевыми  гранатами.
 Из  прохода  в  кремлевской  стене  выбежал  ротный
и  крикнул  зычным,  взволнованным  голосом:  «Десять
человек  второго  и  третьего  года  службы  —  ко  мне!»
Поршнев  —  бегом  к  нему.
 Проскочив  через  стену  позади  Мавзолея,  ротный
объявил  задачу:  «Взять  гроб  с  телом  Сталина!»  В  это
время  гроб  выносили  из  Мавзолея  офицеры.  Порш¬
нев  с  товарищами  принял  бесценную  ношу  из  рук

406
 Л.Б.  Репин
 облегченно  вздохнувших  офицеров  и  перенес  к  све-
жеотрытой  могиле  возле  кремлевской  стены.  Там  гроб
опустили  на  землю.  Комендант  Кремля  генерал-
лейтенант  Веденин  неожиданно  сказал:  «Ну  ладно,
хороните...»  Поршнев  успел  оглянуться  и  узнал  чле¬
нов  Политбюро  —  Суслова,  Шверника  и  других.  Мно¬
жество  генералов  стояло  поодаль.
 Пора  бы  гроб  опускать,  но  не  оказалось  ни  ремней,
ни  веревок.  Поршнев  услышал,  как  комендант  Крем¬
ля  матернулся.  Вскоре  притащили  два  пожарных
шланга  —  их  под  гроб  и  просунули.  Стали  опускать
гроб  в  могилу,  а  она  отрыта  точь-в-точь  под  размеры,
и  гроб  застревал  в  перекошенном  состоянии.  Когда
он  все  же  достиг  дна,  начали  вытаскивать  шланги,
а  они  —  ни  в  какую:  только  из-под  ног  удалось  выта¬
щить,  а  другой,  под  головой,  никак.  Веденин  махнул
рукой:  «X...  с  ним.  Пусть  эта  веревка  останется  с  ним».
 Один  из  офицеров  наклонился  над  могилой,
и  фуражка  свалилась  с  его  головы  и  упала  на  гроб.  Офи¬
цер  побледнел.  А  Поршнев  не  растерялся,  подскочил  к
коменданту  Кремля,  отрапортовал:  «Товарищ  генерал,
это  плохая  примета,  когда  что-то  в  могилу  падает.  Раз¬
решите,  я  спущусь  в  могилу,  достану  фуражку,  а  заод¬
но  притопчу  землю  на  гробе,  чтобы  потом  просадки
не  было,  когда  поставят  памятник».  Веденин  проры¬
чал:  «Этому  козлу  не  будет  памятника!  —  И  добавил:  —
Ладно,  давай».
 Так  Владимир  Федорович  Поршнев  оказался  на
крышке  гроба  вождя  и  без  тени  сомнения  или  смуще¬
ния  принялся  усердно  топтать,  уминая,  глинистый
грунт.
 Люди,  стоящие  наверху,  по-разному  смотрели  на
него  в  эту  минуту.  Но  он  был  занят  и  этих  взглядов  не
видел.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 407
 В  казарме  он  более  часа  отмывал  сапоги:  глина
въелась  в  каждую  пору  кожи,  а  вода  в  казарме  была
только  холодная.  Так  что  Поршневу  пришлось  изряд¬
но  потрудиться  и  над  сапогами,  которые  теперь  бы
самое  время  поставить  в  музей  за  стекло.  Поршнев,
однако,  исторического  значения  своих  сапог  не  су¬
мел  оценить  и  стал  добросовестно  их  донашивать.
 Беспримерное  стояние  на  посту  №  1  дорого  ему
стоило.  Уже  к  концу  службы  вены  на  ногах  сильно
распухли,  болели.  Он  не  мог  даже  ходить.  Пришлось
делать  операцию.  Это  во  время  службы  еще.  У  других
ребят  тоже  возникли  большие  проблемы  с  ногами.
 Потом  он  окончил  строительный  институт,  стал
реставратором,  обновлял  фасад  Арсенала  в  Кремле,
работал  в  Новодевичьем  и  Донском  монастырях,  рес¬
таврировал  усадьбу  Шереметева  в  Останкине  и  еще
много  хорошего  сделал.
 Пенсию  ему  положили  1300  рублей.  Терпел-тер-
пел,  потом  пошел  в  свой  родной  Кремлевский  полк:
может,  там  как-то  помогут...  Ведь  там  нажил  болезни
свои.  Не  помогли.  Сказали:  «Вот  если  бы  ты  был  офи¬
цером...»
 Однако  Владимир  Федорович  бодр,  живет  не
тужит.  В  подмосковном  Реутове  ему  как  будто  бы  хо¬
рошо.  Только  вот  ноги  не  дают  забыть  кремлевскую
молодость.
 О

ТРЕБУЮ  ДОЛИВА!
 Первая  подхваченная  кружечка  пестрой  бабочкой
пропорхнула,  вторая  —  шмельком  звонкокры¬
лым  мелькнула,  третья  —  воробушком  суетливым
просквозила  туда  же,  четвертая  —  золотой  рыбкой
пробулькала,  пятая  степенно  прошла,  как  дама  на  про¬
менаде.  После  сей  дамы  захотелось  уже  расслабиться
и  по  старой,  доброй  мужской  привычке  как  бы  ей  во¬
след  поглазеть...  Ну  а  шестая  с  другом  старым  свела.
 Что  скажешь  о  пиве...  О  нем  надо  петь.  Один  мой
друг  заметил  как-то:  «Леня,  не  можешь  петь,  не  пей».
А  я  не  пить  пиво  не  могу.  Так  как  же  быть?
 Не  надо  доказывать:  пиво  пьют  все  и  везде.  Даже
пингвины  в  Антарктиде.  Сам  видел,  как  один  клювом
долбал  пивную  банку:  выпил,  судя  по  всему,  и  еще  за¬
хотел.  Совсем  как  мы.  Подход  такой  же.
 Первый  заход.
 Когда  останкинское  грозовое  небо  дрогнуло  в  ог¬
лушительном  грохоте  весенней  грозы,  а  молниенос¬
ный  разряд  воткнулся  в  железобетон  долговязой
башни,  я  понял,  что  вот-вот  должно  произойти  не¬
что  необычайное...
 Я  сидел  один  в  уютненькой  пивнушке  на  улице
Королева  и  неторопливо  потягивал  свежее  бочковое
пиво  из  Твери.  В  настоящее  время  оно  было  моим
единственным  собеседником,  однако,  когда  я,  ото¬
рвавшись  от  кружки,  поднял  голову,  рядом  со  мной

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 409
 оказался  гражданин  в  отутюженном  фраке  и  крах¬
мальной  сорочке.  Тонкая,  аккуратно  подстриженная
бородка  обрамляла  его  удлиненное  лицо.
 Я  невольно  зажмурился:  быть  такого  не  может
здесь!  А  когда  открыл  глаза  —  и  правда,  тот  же  самый
гражданин  уже  обретался  в  джинсах  и  клетчатой  руба¬
хе  с  засученными  рукавами.  И  борода  его  испарилась
куда-то.  Теперь  я  узнал  его:  Владимир  Алексеевич  Да¬
нилов,  альтист  из  романа  Владимира  Орлова.  А  может,
это  и  сам  Орлов,  по  собственной  прихоти  материали¬
зовавшийся  в  Данилова.
 — 	Ну  что  мыкаешься?  —  спросил  Данилов,  он  же
Орлов.  —  Пришел  в  нашу  старую  поилку-автомат,
а  нет  ее?
 — 	Давно  уж  нет,  —  вздохнул  я  удрученно.
 — 	Такое  место  проворонили.;.  Теперь  и  пойти-то
некуда...  Разве  найдешь  теперь  такую  пивную?
 — 	Да,  —  соглашаюсь  я,  —  душевная  стоячка  была...
Но  и  эта  тоже,  вообще,  ничего...
 — 	Да,  —  хмыкнул  мой  собеседник,  —  фешенебельно
очень.  Одна  молодежь  тусуется.  Словом  перекинуться
не  с  кем.  И  бильярд  этот  еще...  Громыхают  шарами...  Нет
теперь  в  Москве  народных  пивных.  Закрыли  все.
Я,  правда,  слышал,  будто  на  Крестьянской  Заставе  со¬
хранилась  одна  из  старых.  Говорят,  пиво  там  дешевое.
 — 	Легенда,  —  говорю,  —  быть  такого  не  может.
 — 	Не  знаю,  надо  бы  съездить  проверить,  да  неког¬
да  все...
 Здешнее  пиво  ему  понравилось.
 Второй  заход.
 Льется  пиво  густою  струей,  заливая  в  душе  неу-
строй...

410
 Л.Б.  Репин
 В  новом  месте,  в  пивном  баре  на  Сущевском  валу,
нас  против  воли  охватили  ностальгические  воспоми¬
нания.
 — 	А  Яму-то  помнишь  нашу?
 — 	Да  как  же  не  помнить?  Бойкое  место  было  на
углу  Столешникова.  Ты  каждый  день  там  сидел.
То  есть  стоял.  А  теперь  и  близко  не  подойти:  испан¬
ский  дорогой  ресторан...  И  дух  прежний  весь  вывет¬
рился.  Никто  там  и  не  вспомнит  о  нас...
 — 	А  что  нас  помнить?  Важно,  что  мы  не  забыли.
 Что  и  говорить,  злачное,  колоритное  было  местеч¬
ко!  Притягивал  отчего-то  этот  низкий  мрачноватый
подвал.  И  пиво  в  автоматах  было  хорошее.  То,  что  за¬
пах  туалета  привольно  гулял,  —  вроде  бы  и  ничего,
старались  не  замечать.  Зато  нравы  —  как  обнажалась
голая  грудь  из-под  рубахи  расстегнутой.  Закуска  была,
однако,  дороговата,  и  каждый  в  основном  со  своей
приходил.  И  бутылку  водки  или  портвейна  с  собой
приносили.  Из-за  пустой  такой  бутылки,  помню,  две
бабы  остервенело  подрались:  кружками  били  по  го¬
лове,  чаще,  правда,  промахивались,  а  разнять  их  даже
не  пытались.
 — 	Тебя  там  знали  все...  —  завистливо  я  говорю,  —
всегда  пускали  без  очереди.
 — 	А  то,  —  усмехнулся  Орлов,  он  же  Данилов.  —
А  «Жигули»  на  углу  Нового  Арбата?  Дорого,  конеч¬
но,  зато  все  остальное...
 — 	Да,  первый  пивной  ресторан  в  Москве.  Часами
в  любую  погоду  стояли  —  хоть  в  дождь  проливной,
хоть  в  мороз,  лишь  бы  попасть.  А  недавно  я  заглянул,
сидят  человек  пять  или  шесть,  поперек  себя  шире,
с  затылками  бритыми,  и  у  всех  под  мышкой  слева  что-
то  топорщится...  А  цены...  Я  таких  и  не  видел.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 41  1
 Да,  нет  теперь  и  «Жигулей».  Хоть  слезы  лей.
Да  только  прошлое,  сколько  ни  плачь  о  нем,  сколько
ни  поминай,  все  одно  —  не  вернуть.  Да  и  надо  ли?
Пусть  проживает  в  воспоминаниях.
 —  А  пиво,  однако,  и  здесь  ничего,  —  замечает  Да¬
нилов,  опуская  кружку  на  покрытый  скатертью  стол.
 Третий  заход.
 Нам  пиво  жить  и  любить  помогает!
 За  стойкой  пивного  бара  на  ВВЦ,  как  дрессиров¬
щица  на  манеже,  грациозно  движется  молодая  особа
с  белокурой,  роскошной  гривой.  Я  давно  за  ее  вы¬
ступлениями  наблюдаю.  Ее  зовут  Люда,  и  мужички
к  ней  часто  подходят  просто  так,  чтобы  получше  ее
разглядеть.  Всякие  другие  попытки  завоевать  ее  вни¬
мание  —  увы,  бесполезны:  проверено.
 Любимое  занятие  Люды  —  решать  кроссворды.
Глядя  на  меня  внимательно,  возможно,  даже  испыты-
вающе,  спрашивает:  «Любовная  связь  супругов  на
стороне?»  Я  выдерживаю  этот  тонизирующий  взгляд
и  с  вызовом  отвечаю:  «Адюльтер».  Она  подсчитывает
карандашом  клетки  в  строчке  кроссворда  и  объявля¬
ет  многозначительно:  «Подходит».  Но  это  только  сло¬
ва:  Люда  17  лет  замужем  и  ни  разу  мужу  не  изменяла.
И  не  собирается.  А  пиво  из  ее  рук  трезвенно  охлажда¬
ет  и  кажется  особенно  вкусным.  Люда  наливает  в  круж¬
ку  всегда  под  рисочку.
 А  публика  такая:  одна  молодежь.  В  основном  бри¬
тоголовая  и  очень  шумная.  Хотя,  бывает,  забредет
и  семейка  приезжая  перекусить,  гости  столицы.  Пель¬
мени  здесь  готовят  вкуснейшие.  Глава  семейства  пив¬
ка  закажет  себе,  своей  половине  тоже  что-то  по  вкусу,
детишкам  —  по  мелочишке,  водичку  какую-нибудь.

412
 Л.Б.  Репин
 Усядется  глава,  пригубит  кружечку,  а  сам  на  Люду  по¬
глядывает,  пока  жена  под  столом  ногой  не  двинет  ему
как  следует:  нечего  понапрасну  варежку  разевать.
 Все  хорошо  бы,  да  музыка  уж  очень  гремит.  Нор¬
мальному  человеку  долго  не  выдержать.  Этим,
кстати,  грешат  и  многие  другие  места  московского
общепита:  люди  приходят  пообщаться,  а  им  по  ушам
мешалкой...
 А  пиво  меж  тем,  как  напиток  коварный,  незамет¬
но  вершило  подрывное,  тайное  дело.  Кто  не  знает:
пьешь-пьешь  в  свое  удовольствие,  а  потом  как  взовь¬
ешься!  И  никакая  сила  не  удержит  на  месте...  А  пос¬
ле  —  ничего,  опять  жизнь  в  радость.
 Четвертый  заход.
 Пиво  можно  просто  пить,  а  можно  преданно  лю¬
бить.
 У  входа  в  пивную  на  Малой  Якиманке  —  тяже¬
лый  якорь  с  массивной  цепью.  Говорят,  на  нее  особо
буйных  временами  сажают.  Внутри  —  уютная  те¬
снота.  Всего  четыре  стола  на  шесть  мест  каждый.
За  стойкой  в  это  время  священнодействует  Олечка.
Я  ее  про  себе  Золушкой  называю,  потому  что,  как
только  наступает  половина  девятого,  она  срывается
с  места  и  исчезает.
 — 	Ну-ка,  ну-ка...  —  потянул  Данилов  меня  за  ру¬
кав.  —  Чую  запах  какой-то...  Постой...  Спецслужбой
пахнет.  Присядем  и  оглядимся.
 — 	Ну  ты,  брат,  даешь!  —  удивился  я.  —  Эта  пивнуш¬
ка  —  любимейшее  место  офицеров  ФСБ  и  налоговой
полиции!  Еще  и  артисты  любят  сюда  захаживать.
И  как  только  ты  угадал...

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 413
 — 	Погоди.  Вот  этот,  —  он  указал  взглядом  на  креп¬
ко  сбитого  мужчину  со  скромным  лицом  Джеймса
Бонда  и  мгновенно  обезоруживающей  улыбкой  мо¬
лодого  Никулина,  —  вот  этот  только  что  вернулся
с  опасного  боевого  задания.
 — 	Нет,  —  говорю  я  уверенно.  —  Он  прямо  из  бани
сюда.
 — 	А  ты  откуда  знаешь?  —  теперь  удивился  Дани¬
лов.
 — 	А  мы  вместе  в  баню  ходим.  По  четвергам.
 Оля-фея  поманила  меня  хитренько  пальчиком
 и  многозначительно  отворила  дверь  стойки.
 — 	Пойдем-ка,  я  его  тебе  покажу,  —  позвал  я  Дани¬
лова.  И  мы  оба  проскользнули  за  стойку.
 На  двери  секретного,  только  для  своих  работников
и  пользующихся  особым  доверием,  туалета  висит  таб¬
личка:  «Зав.  отделом  кадров.  Прием  по  личным  воп¬
росам  с  16  до  18».  Рядом  —  другая  дверь:  «Партком».
Сбоку  пришит  кнопками  портрет  вождя  всех  народов
в  белоснежном  парадном  мундире.  Тут  же  развернуто
алое  знамя  СССР  с  гербами  всех  союзных  республик.
Подлинное.
 — 	Пойдем,  гусей  покормим,  —  говорю  я  ему.
 — 	Кого?!  —  поперхнулся  Данилов,  отпивая  пиво
из  кружки.
 — 	И  кроликов  тоже.
 На  тайном,  закрытом  дворике,  видимо,  для  отдох¬
новения  работников  спецслужб  содержится  неболь¬
шой  зоопарк.  Чтобы  они  могли  непосредственно
пообщаться  с  живой  природой.  Животные,  однако,
погладить  себя  не  дали,  а  гуси  явно  изготовились
к  атаке,  и  мы  поспешили  ретироваться,  сопровождае¬
мые  гусиным  гоготом.

414
 Л.Б.  Репин
 Пятый  заход.
 Пью  я  пиво  каждый  день  —  год  за  годом.  И  не  лень.
 Сидим  мы  в  пивной-закусочной  в  Камергерском
переулке  с  альтистом  Даниловым,  воплотившимся
в  реального  своего  создателя  Владимира  Викторови¬
ча  Орлова,  за  двухместным  столиком,  и  никто  нам  го¬
ворить  не  мешает.  Орлов  каждый  день,  уже  который
год,  заходит  сюда.  И  всегда  в  определенное  время.  По¬
работает,  попишет,  чего  ему  замышляется,  пропустит
пару  кружек.  Здесь  всегда  свежее  вкусное  пиво.
 О  чем  говорили?  О  старых  друзьях  —  о  тех,  кого
нет  уже,  и  тех,  с  кем  просто  долго  не  виделись.  Наши
сведения  дополняли  друг  друга.  Спросил  его,  как  воз¬
ник  замысел  написать  совершенно  необычный  ро¬
ман  —  «Альтист  Данилов».  Случайно  вроде  бы.  В  лесу,
кажется.  А  может,  и  в  городе.  Словно  волна  какая
нашла.  Сел  и  рассказ  написал  «Что-то  зазвенело».
И  16  лет  не  мог  его  напечатать.  И  вообще  его  лет  семь
не  печатали  и  за  границу  не  выпускали:  какая-то  сво¬
лочь,  видно,  стукнула.
 Мы  вдоволь  попили  пива,  а  потом  попрощались,
и  он,  немного  ссутулившись,  быстрыми  мелкими
шажками  двинулся  домой.

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ  УНИВЕРСАЛЬНЫЙ
ЕГО  ПОЭТ  ВОСПЕЛ  ОРИГИНАЛЬНО
 Все,  что  требует
желудок,
тело  или  ум,  —
 Все
 человеку
 предоставляет  ГУМ.
Владимир  Маяковский
 ГУМ!  Святилище  культурной  торговли,  русская
Мекка  всесокрушающего  и  всепоглощающего  по¬
требления.  И  притом  —  памятник  архитектуры  ми¬
рового  значения.  Разумеется,  когда  мы  приходим
в  магазин,  то  об  этом  не  думаем.  Может,  и  потому,  что
просто  не  знаем,  что  это  великолепное  здание  —  па¬
мятник.
 Он  остался  универсальным.  А  вот  насколько  он
государственный  —  решать  не  берусь.  Акции  АО
«Торговый  дом  ГУМ»  продавались  не  только  на  Мос¬
ковской  бирже  ценных  бумаг,  но  и  на  Лондонской,
Берлинской,  Франкфуртской  и,  кроме  того,  в  США.
Поди  уследи,  вычисли  их  всех,  владельцев  нынешних...
Среди  них  на  виду  по  крайней  мере  четыре  иностран¬
ных  и  международных  компании  с  повсеместно  из¬
вестными  именами.
 И  что  же  их  всех  так  тянет  в  наш  памятник  архи¬
тектуры?  Прежде  всего  то,  что  ГУМ  —  один  из  са¬
мых  крупных  магазинов  Европы.  Если  же  учесть
и  историческую  ценность  самого  здания,  то  привле¬
кательность  московского  магазина  для  иностранных
капиталовложений  становится  не  только  объясни¬
мой,  но  и  понятной.

416
 Л.Б.  Репин
 Красная  площадь  не  всегда  была  Красной,  то  есть
красивой  дословно.  В  XV  веке  вся  она,  как  подсол¬
нечной  шелухой,  была  осыпана  торговыми  лавками
и  называлась  тогда  Торгом.  В  хаосе  нескладных  дере¬
вянных  строений  прослеживался,  однако,  и  некий  по¬
рядок:  в  неровно  вылепленные  ряды  клеились  лавки,
торгующие  одним  товаром,  и  покупатель  уже  не  сно¬
вал  безумно  в  толпе,  знал,  где  и  что  можно  купить.
К  концу  XVII  века  таких  рядов  набиралось  за  семьде¬
сят.  И  воистину  это  был  уже  великий  Торг!
 Но  и  горели  эти  лавки  как  спички  в  коробке,  возго¬
раясь  то  по  недосмотру,  а  то  и  в  борьбе  за  выживание  —
по  злому  умыслу.  И  Федор  Иванович,  намереваясь
решительно  пресечь  всякую  возможность  пожара,
в  1585  году  повелел  снести  дощатые  и  бревенчатые
лавчонки,  а  на  их  месте  поставить  каменные.  Именно
они  сделались  предтечей  ГУМа.
 Новые  каменные  ряды  потеснились  от  кремлев¬
ской  стены,  сдвинулись  в  сторону  Никольской  ули¬
цы  и  укоренились  как  раз  возле  того  места,  где  ныне
ГУМ  стоит.  Но  тогда  то  место  называлось  иначе,  ко¬
нечно:  Верхние  торговые  ряды.  Сейчас  о  них  разве
только  какой  историк  вспомнит.  Или  в  старой  книге
наткнешься  и  по  описанию  вычислишь.
 Верхние  торговые  ряды  продержались  долго
и  жили  б  еще,  но  тут  надо  бы  нам  сказать  спасибо  Бо¬
напарту,  который  мимоходом  порушил  их.  Отряхнув
пепел  пожарищ,  Москва,  по  существу,  принялась  за¬
ново  строиться.  На  месте  прежних  торговых  рядов
Орест  Иваныч  Бове  воздвиг  новые  Верхние  с  колон¬
надой,  выходящей  на  Красную  площадь,  впервые  чет¬
ко  обозначив  ее  границу  и  словно  обрамив.

Главный  вход  в  Верхние  торговые  ряды.
Фотография  конца  XIX  века
 14  Рассказы  о  Москве  и  москвичах

418
 Л.Б.  Репин
 Только  и  это  сооружение  время  не  пощадило.
Постоянные  ремонты  замотали  градоначальников,
и  в  1888  году  пришлось  объявить  конкурс  на  проект
нового  здания.  Знаменитый  баталист  В.В.  Верещагин
одним  из  первых  прислал  свой  проект  и  поразил
членов  жюри  предложением  выстроить  здание  с  лиф¬
тами,  о  коих  в  Москве  тогда  разве  что  слыхивали.
А  победил  в  конкурсе  академик  архитектуры  А.Н.  По¬
меранцев  в  соавторстве  с  инженером  В.  Г.  Шуховым.
В  новом  здании  Верхних  торговых  рядов  они  предло¬
жили  революционное  решение:  арочное,  стеклянное
перекрытие  рядов  на  всем  их  протяжении.  Москва
ахнула  в  1894  году,  когда  сняли  леса  и  все  здание  внут¬
ри  озарилось  солнечным  светом.  В  московском  путе¬
водителе  Верхние  торговые  ряды  уже  назывались  не
иначе  как  «выдающееся  сооружение  среди  торговых
строений  всего  мира».  Достроились.
 Как-то  само  собою  сложилось,  что  именно  здесь,
в  Верхних  торговых  рядах,  собирался  особый  торгу¬
ющий  люд  —  острословы  и  шутники,  тонкие  психо¬
логи  в  своеобразном  деле  своем,  с  виду  беспечные,
а  на  деле  оборотистые  хитрецы  и  продувные  пройдо¬
хи.  Со  своим  говорком,  приговором  и  озорством  —
и  все  лишь  с  одним  назначением:  остановить  на  бегу
возможного  покупателя  и  в  лавку  завлечь.  А  иногда,
сговариваясь,  до  умопомрачения  людей  доводили.
 Особенно  любили  поиздеваться  над  лицами  духов¬
ного  звания,  и  пуще  того,  если  батюшка  скупердяем
оказывался.  Таким  и  в  лицо  уже  узнавали.  Как  только
завидят  знакомую  фигуру  в  рясе,  передают  по  ряду:
«Зеленить  будем  батюшку  или  краснить?»  Что  озна¬
чало  такую  выходку:  какого  бы  цвета  материю  батюш¬
ка  ни  спросил,  ему  во  всякой  лавке  покажут  зеленую

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 419
 или  красную  —  по  скрытому  уговору.  И  до  того  чело¬
века  в  конце  концов  доведут,  что  подхватит  он  рясу
руками  обеими  —  и  вон  из  рядов  с  глазами  осоло¬
велыми.
 А  в  ряду  магазинов  готового  платья  зазывалы  вы¬
крикивали:  «Брюки  наши  хорошие!  Люди  не  хают,  со¬
баки  не  лают,  о  них  мадамы  вздыхают!»
 Из  соседнего  магазина  доносится:  «Купил  —  так
не  задерживайся!  А  то  дождик  пойдет  —  товар  рас¬
киснет!»  И  незадачливый  покупатель  думать  не  мо¬
жет,  что  ему  и  в  самом  деле  всучили  костюмчик
недурно  скроенный,  но  не  прошитый,  а  клейстером
склеенный,  который  при  первом  дожде  расчленится.
Однако,  провожая  доверчивого  покупателя,  напут¬
ствовали:  «Дай  вам  Бог  столько  здоровья,  как  на  вас
сидит  этот  пиджак!»
 Что  и  говорить,  обмишурить  умели,  вокруг  соб¬
ственного  пальца  могли  заставить  сплясать,  так  ведь
и  добротную  торговлю  вести  умели.  Со  всяким  поку¬
пателем  подход  особый  был  и  сразу  определялся,  при
первом  взгляде.
 Зашел  как-то  в  ГУМ  воскресным  вечером.  Ряды
пусты,  только  возле  фонтана  молодежь  колготится,
пивко  и  «пепси»  из  бутылок  посасывает.  Покойно,
тихо,  как  в  храме  на  отшибе.  И  тут  откуда  ни  возьмись
ветер  шальной  завертел  и  закрутил:  набросились  мо¬
лодые  люди  обоего  пола  серьезной  наружности  и  при¬
нялись  дружно  затаскивать  на  какую-то  выставку,  где
призы  сами  собой  вываливаются.  Это  представители
компании  «Тропикана  маркетинг»  обещают  если  не
приз  просто  так  —  за  милую  душу,  за  посещение  «вы¬
ставки»,  то  уж  путевку  в  теплые  страны  —  как  пить  дать!

420
 Л.Б.  Репин
 Из  любопытства  по¬
шел  на  2-й  этаж,  поглядел.
Выставки  нет  вообще  ни¬
какой.  За  отдельными
столиками  растерянные
посетители  ГУМа,  кото¬
рых  обволакивает  лип¬
ким  вниманием  менед¬
жер.  Как  удалось  мне
выяснить,  приблизитель¬
но  каждый  третий,  как,
кстати,  и  я,  выиграл  приз.
И  все  —  один  и  тот  же.
За  вешалкой,  в  темном
уединении,  златоустая  девушка  радостно  объявляет,
что  мой  приз,  как  выдал  компьютер,  —  недельная  поез¬
дка  на  Канарские  острова.
 Порадоваться  я  не  успел:  дорога  туда  и  обратно  —
за  мой  счет,  питание  тоже.  «А  что  же  тогда  я  выиг¬
рал?!»  —  спрашиваю.  «Проживание  в  нашем  отеле!»  —
сообщает  радостно  менеджер.  Но  это  я  уже  проходил.
Мой  товарищ  однажды  совершил  глупость  —  поехал.
Так  ему  за  все  на  месте  пришлось  заплатить.  Не  уез¬
жать  же  обратно,  если  его  самолет  только  через  не¬
делю...
 Нет,  не  угасли  традиции  в  Верхних  торговых  рядах!
 А  знаете,  кто  Верхние  торговые  ряды  в  ГУМ  пре¬
вратил?  Вождь  и  учитель  Владимир  Ильич  прямым
своим  указанием  велел  в  1921  году  открыть  в  этом
здании  первый  советский  универсальный  магазин.
Вот  тут  Маяковский  и  вывернулся  со  своим  панеги¬
риком  в  адрес  новоиспеченного.  Только  прюсущество-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 421
 вал  тот  ГУМ  недолго,  десять  лет  с  небольшим,  закры¬
ли  его,  а  в  великолепном  и  даже  роскошном  здании
разместили  всевозможные  правительственные  уч¬
реждения.  И  лишь  в  1953  году  вновь  открыли  его.
Помню,  мальчишками  бегали  смотреть  и  удивлялись:
вон,  оказывается,  какой  магазин  есть  у  нас...  А  мы  и  не
знали.  Зато  теперь  знает  весь  народ.  Магазин  необык¬
новенный:  в  нем  есть  всё  для  всех.
 В  советское  время  существовала  еще  необыкно¬
венно  секретная  «двухсотая»  секция,  где  по  особым
пропускам  отоваривались  самые  высокие  «слуги  на¬
рода»,  и  платили  они  за  дефицитные  вещи  сущие  ко¬
пейки.
 Между  тем  ГУМ  долгое  время  был  стратегичес¬
ким  оборонным  объектом:  в  силу  своего  местополо¬
жения  он  находится  как  раз  напротив  Мавзолея,  где
наши  вожди  на  парадах  рядком  выстраивались.  А  ну
как  какой-нибудь  злодей  или  —  еще  хуже  —  наймит
винтовку  с  оптическим  прицелом  на  кровлю  прота¬
щит?  Поэтому  ГУМ,  пустой  по  праздникам,  с  особой
бдительностью  охранялся  чекистами.  На  крыше  де¬
журили  люди,  облеченные  соответственно  высоте  —
высшим  доверием.  Мой  друг,  теперь  полковник  в  от¬
ставке,  не  раз  нес  караул  на  крыше  ГУМа.  Жена  его
загодя  собирала:  готовила  теплую  одежду,  бутербро¬
ды  и  термос  с  горячим  кофе.
 Зато  на  сам  ГУМ  наши  вожди  покушались.  Чудом
устоял  храм  торговли.  В  путеводителе  «Осмотр
Москвы»,  вышедшем  в  1940  году,  сообщалось,  между
прочим:  «Через  несколько  лет  трудно  будет  узнать
Красную  площадь.  Она  увеличится  вдвое  за  счет  сно¬
са  Верхних  торговых  рядов».
 Ох,  не  люблю  я  «наших  планов  громадье...».

422
 Л.Б.  Репин
 Вообще-то  Верхним  торговым  рядам  не  раз  при¬
ходилось  переживать  подобные  потрясения.  И  ремон¬
ты  многократно  терзали  это  великолепное  здание  на
бойком  месте  старой  Москвы.  Но  всегда  пригляд  со
стороны  властей  был  строгий,  пристрастный.  Вот  на¬
шел  в  старом  архиве  такую  запись,  относящуюся
к  1785  году,  когда  главнокомандующим  Москвы  был
знаменитейший  Яков  Брюс,  генерал-аншеф,  граф:
«Каменный  приказ  выдал  разрешение  с  чертежом
(и  никак  иначе!  —  Л.Р.)  генерал-поручику  С.  М.  Ржев¬
скому  на  ремонт  его  лавки  в  Верхних  торговых  рядах».
 Так  что  надобно  и  нам  сохранить  эту  традицию.
Раз  уж  и  остальные  мы  сохранили,  и  далеко  не  самые
лучшие.

«РОССИЯ»  В  ОГНЯХ  И  В  ОГНЕ
 Возведенная  в  1967  году,  в  эпоху  созидания  свет¬
лого  будущего,  гостиница  «Россия»  преврати¬
лась  в  символ  своего  времени.  Построенная  там,  где
ее  строить,  конечно,  не  надо  бы,  потому  что  архитек¬
турный  ландшафт  ее  не  принимал  и  не  мог  принять,
она  стала  памятником  верхоглядству  и  зашоренному
взгляду  на  нашу  жизнь.  От  этого  и  беды  ее.
 Гостиницу  «Россия»  называли  «постоялым  дво¬
ром»  Советского  Союза  в  его  столице  и  даже  мини¬
атюрой  самой  России.  В  самом  деле,  многое  из  того,
что  происходило  у  нас  в  стране  в  те  годы,  было  пора¬
зительно  похоже  на  то,  что  случилось  с  этим  громозд¬
ким  сооружением.
 В  живых  остался  только  один  человек,  из  тех,  кто
разрабатывал  проект  этого  уникального  здания,  —
архитектор  Виталий  Мазурин.  Он-то  и  рассказал  ис¬
торию,  о  которой  мало  кто  знает.  Оказалось,  «Россия»
стоит  на  стальных  «ногах»  совершенно  другого  вы¬
сотного  сооружения.
 Еще  при  Сталине  был  заложен  фундамент  здания
Совмина  СССР.  В  проекте  —  43  этажа.  Предполага¬
лось,  что  оно  поднимется  над  Кремлем  и  будет  про¬
сматриваться  с  окраин  Москвы.  Закончили  нулевой
цикл  и  воздвигли  стальной  каркас  до  восьмого  этажа,
когда  Хрущев,  взмахнув  своей  фетровой  шляпой,  на¬
крыл  ею  надежды  строителей,  повелев  прекратить

424
 Л.Б.  Репин
 строить  в  Москве  высотные  здания.  За  Нью-Йорком
нам  все  равно  не  угнаться.
 Однако  как  же  поступить  с  незаконченной  строй¬
кой?  Вот  тогда  и  надумали  на  том  фундаменте
построить  гостиницу.  Проект  в  срочном  порядке  раз¬
рабатывала  большая  группа  архитекторов  во  главе
с  Дмитрием  Чечулиным.  Человек  замечательный,
главный  архитектор  Москвы  при  Сталине  во  время
войны  и  после.  Это  он  проектировал  Зал  Чайковско¬
го,  надстраивал  здание  Моссовета  —  нынешней  мэ¬
рии,  и  это  он  всего  за  одну  ночь  расставил  по  Москве
все  высотные  здания.  Их  макеты,  конечно.  Именно
он  создал  новый  облик  Москвы.
 Хрущев  его  до  инфаркта  довел.  Приехал  в  Союз
архитекторов  поближе  познакомиться  с  архитекту¬
рой  новой  Москвы,  посмотрел  чертежи  и  макеты,
и,  видимо,  чем-то  ему  десятиэтажное  здание  «России»
не  понравилось:  приказал  увеличить  высоту  на  три
этажа,  а  количество  мест  в  номерах  довести  с  плани¬
ровавшихся  4,5  тысячи  до  шести.  Как  раз  столько  си¬
дячих  мест  во  Дворце  съездов.  Вот  тут  Чечулина  удар
и  хватил:  ведь  совершенно  иначе  восприниматься
здание  будет.  Оно  станет  неоправданно  громоздким
рядом  с  Кремлем.
 Строилась  «Россия»  под  неослабным  контролем
правительства.  Чечулина  то  и  дело  вызывали  «на  ко¬
вер»  и  постоянно  втолковывали,  что  надо  делать.
Торопили,  поправляли,  требовали  чего-то  нового.  Ко¬
роче,  в  архитекторских  муках  возникла  «Россия».
 С  первых  дней  гостиница  стала  эпицентром  мос¬
ковской  общественной  жизни.  Людские  водовороты
один  за  другим  —  и  все  здесь,  в  «России»:  раз  в  пять
лет  —  партийный  съезд.  На  следующий  год  —  съезд

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 425
 комсомола,  потом  —  съезд  профсоюзов,  еще  отрасле¬
вые  съезды,  сессии  Верховного  Совета,  кинофести¬
вали  и  прочая,  прочая...
 Всех  «избранников  народа»  и  гостей  нужно  было
накормить.  А  чем  их  потчевали,  хорошо  помнит  Люд¬
мила  Смирнова,  шеф-повар  «Западного  ресторана».
Всех  постояльцев  Людмила  Ивановна,  конечно,  не
видела,  но  повара  знали,  кого  им  кормить  придется,  и
старались,  как  на  выпускном  экзамене  в  кулинарном
техникуме.
 Готовили  осетра,  целиком  запеченного,  рыбу  по-
монастырски  (запекается  с  грибами,  луком,  залива¬
ется  яйцом  с  сыром).  Поили  гостей  своих  по  привыч¬
ному  для  них  вкусу,  но  русская  медовуха,  сбитень  —
обязательно  на  столах  были.
 Профиль  ресторанов  «России»  —  русская  и  евро¬
пейская  кухня.  Особенно  хорошо  шли  рулет  из  утки
с  орехами,  из  кур  с  черносливом  и  перчиком,  свинина,
фаршированная  грибами  и  чесноком.  И  еще  —  семга
жареная  с  душистыми  специями  в  сливочном  соусе
с  креветками...
 Да,  вся  Россия,  мне  кажется,  в  шоке  была.  Такой
пожар,  и  где  —  чуть  ли  не  на  Красной  площади...
 25  февраля  1977  года  в  Москве  минус  десять.  Вет¬
ра  почти  не  было,  а  сквозняки  в  коридорах  «России»
гнали  огонь  со  скоростью  бегущего  человека.  В  пол¬
ном  отчаянии  люди  распахивали  окна  и  только  уси¬
ливали  тягу.  И  приближали  свою  гибель.
 Из  ресторана  на  22-м  этаже  высотной  части  гос¬
тиницы  пожарные  спасли  43  человека,  эвакуировав
по  гибким  лестницам.  Они  просили  в  помощь  верто¬
леты  —  не  дали:  рядом  Кремль.  Мало  ли  что  может
произойти.  Погибло  42  человека.

426
 Л.Б.  Репин
 Говорим  с  Мазуриным  об  этой  трагедии.  Он  стро¬
ил  этот  отель  я  восстанавливал  его  после  пожара.
У  него  свой  взгляд  на  то,  что  стряслось.
 Суперотель  строили  в  спешке  —  торопились  за¬
кончить  к  50-летию  Октября.  Здание  с  самого  начала
не  отвечало  простейшим  требованиям  пожарной  бе¬
зопасности,  применялись  материалы,  которые  при
возгорании  выделяли  смертельно  удушливый  газ.
Девять  лет  Госпожаронадзор  подавал  безнадежные
протесты  и  предупреждал:  внутренняя  облицовка
«России»  сверхпожароопасна.  Ковры  и  дорожки  —
без  специальной  пропитки.  Обои  горят  быстро
и  удушливо.  Но  секретарь  горкома  партии  Гришин  на¬
стоял  на  немедленной  сдаче  «России».
 До  сих  пор  причина  трагедии  остается  тайной.
Есть  несколько  версий  случившегося.  Первая:  начал¬
ся  пожар  на  5-м  этаже.  Огонь  распространился  по
шахтам  лифтов.  Финские  инженеры,  строители  лиф¬
тов,  решительно  отвергли  этот  вариант.
 Так  что  же  —  случайность  и  неожиданность?
 Виталий  Мазурин  считает,  что  было  несколько
очагов  возгораний,  не  связанных  друг  с  другом.  В  до¬
казательство  приводит  такой  факт:  между  5-м  и  13-м
этажами  остались  этажи,  огнем  не  тронутые.  Возмож¬
но,  теракт?
 Теперь  уж  как-то  и  не  вспоминают,  что  одновре¬
менно  с  «Россией»  горели  и  другие  важные  объекты
Москвы:  Останкинский  телецентр,  издательство
«Правда»,  новая  спецбольница  №  14...
 Спустя  ровно  десять  лет  «Россия»  пережила  вто¬
рой  пожар.  Полностью  выгорело  одиннадцать  номе¬
ров.  Погибли  два  человека.  Причину  выявили  сразу:
взорвался  телевизор  «Рубин»...

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 427
 22  мая  1987  года,  как  раз  в  День  пограничника,
подполковник  КГБ  Валерий  Поляков  проверял  вве¬
ренные  ему  посты  в  «России»,  где  проходил  Между¬
народный  конгресс  здравоохранения.  Дело  близилось
к  вечеру.  Поляков  обошел  своих  чекистов  и  с  облегче¬
нием  отметил,  что  все  в  полном  порядке.
 И  вдруг  от  Москворецкого  моста  на  высоте  всего
метров  пять  летит  маленький  белый  самолетик!  «Сей¬
час  в  Василия  Блаженного  врежется...»  —  подумал
Поляков.  Но  самолет  пролетел  между  Спасской  баш¬
ней  и  храмом,  резко  взмыл,  развернулся  над  Истори¬
ческим  музеем  и  полетел  обратно.
 Поляков  кинулся  звонить  своему  начальству:  так,
мол,  и  так,  самолет  без  опознавательных  знаков  лета¬
ет  на  малой  высоте  над  Красной  площадью.
 Начальство  с  железной  выдержкой  ему  отвечало,
чтобы  Поляков  занимался  своим  делом,  прекратил
валять  дурака  и  водку  пить.  Но  не  тот  человек  Поля¬
ков,  чтобы  такое  вопиющее  безобразие  оставить  без
пресечения,  и  принялся  он  названивать  в  другие  от¬
делы  ведомства:  «Говорю  вам,  что  с  опасностью  для
жизни  летит  неопознанный  самолет  над  Красной
площадью  и  Россией!»  А  ему  отвечают:  «Раз  летает,
значит,  Генштаб  разрешил».  А  самолет  уже  три  круга
сделал  и  на  четвертый  заходит.
 Снизившись,  он  уверенно  приземлился  на  сере¬
дину  моста,  как  раз  на  осевую,  скатился  вниз  к  Васи¬
льевскому  спуску,  а  встречные  машины  на  мосту  под
крыльями  у  него  проскальзывали.  Потом  самолет  ос¬
тановился  и  повернулся  к  «России»,  как  на  смотре.
 Вылез  пилот  в  спортивном  костюме  и  был  немед¬
ленно  окружен  набежавшей  толпой.  Подрулило  не¬
сколько  машин  ГАИ,  и  милиционеры  вокруг  самолета

428
 Л.Б.  Репин
 поставили  легкое  ограждение.  Подошли  черные
«Волги»  и  «Татры»,  и  летчика  увезли.  А  самолет  в  два
часа  ночи  подцепили  к  машине  и  отбуксировали  на
колесах,  своим  ходом.
 Летчика,  гражданина  ФРГ  Матиаса  Руста,  за  не¬
законный  въезд  в  СССР  и  нарушение  правил  меж¬
дународных  полетов  приговорили  к  четырем  годам
лишения  свободы,  но  вскоре  амнистировали.  Пост¬
радали  в  основном  наши  граждане:  уволенные  со  сво¬
их  должностей  министр  обороны  маршал  Советско¬
го  Союза  С.  Соколов  и  главком  ПВО  маршал  авиации
А.  Колдунов,  прославленный  ас  Второй  мировой  вой¬
ны,  лично  сбивший  46  самолетов  противника.  И  еще  —
посетители  гостиницы  и  любители  хлебнуть  пивка
в  гостиничных  буфетах.  «Россию»  превратили  в  оп¬
лот  государственной  границы,  которую  мало  кому
удавалось  беспрепятственно  преодолеть.
 «Россия»  как  айсберг:  то,  что  наверху,  еще  далеко
не  вся  она.  Под  землей  таятся  два  подвальных  этажа
по  всему  периметру  здания,  каждый  протяженнос¬
тью  800  метров.  Можно  устраивать  соревнования
в  беге  на  классическую  дистанцию.
 Посторонних  сюда  не  пускают,  но  мне  довелось
спуститься  и  здесь  походить.  Пусто  и  тихо.  Кое-где
доносится  гудение  мощных  вентиляторов.  Нет-нет  да
и  проскочит  электрокар.  Под  землей  располагаются
складские  помещения.  Праздношатающихся  в  этих
обширных  коридорах  не  встретить.  В  самом  нижнем
ярусе  и  вовсе  безлюдье  и  тишина,  как  в  преисподней.
Ходил  я  здесь,  приглядывался.  Однако,  должен  чест¬
но  сказать,  таинственных  дверей  и  лестниц,  ведущих
неизвестно  куда,  обнаружить  не  удалось.  Но  уверен:
где-то  здесь  есть  тайный  бункер  и  ход  к  Кремлю.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 429
 10  августа  2004  года  решением  правительства  Мос¬
квы  «Россия»  была  приговорена  к  сносу.  Ее  недолгая
история  приближается  к  концу.  Не  все  москвичи,
в  том  числе  и  некогда  непримиримые  противники
возведения  этого  здания,  пришли  в  восторг  от  своей
запоздалой  победы.  Привыкли  к  «России».

ОТ  ГЛАСА  ИХ  ЗЕМЛЯ  ГУДЕЛА
 Когда  я  первый  раз  услышал  звучание  двух  ржа¬
вых  насквозь  колоколов  деревенской  звонницы,
растерялся,  застыл  на  месте:  до  того  непривычно  ра¬
достно,  празднично  пели  они.  Мое  поколение  вырос¬
ло  без  колокольного  звона:  церкви  рушили,  так  что
же  другое  могло  достаться  на  долю  колоколов...  Вот
и  сбрасывали  их,  предавали  земле,  крушили.  Немно¬
гим  было  суждено  уцелеть,  как,  к  примеру,  в  сельце
моем  том,  откуда  до  райцентра  птицей  надо  лететь.
И  то  устанешь.  Так  что  не  слышали  того  звона  те,  ког¬
да  он  ярил,  как  красная  тряпка  быка.  Ну  а  уж  царские
колокола,  что  в  Московском  Кремле,  тронуть,  конеч¬
но,  не  смели.  Слава  Богу,  уцелели  они.
 Летом  в  детстве,  помню,  любили  мы  забраться  на
крышу  нашего  шестиэтажного  дома  на  Серпуховке,
едва  ли  не  докрасна  раскаленную,  и  в  трофейный  би¬
нокль  разглядывать  Кремль.  Хотя  он  и  безо  всякого
окуляра  виден  был  как  на  ладони.  А  Иван  Великий
так  и  горел  высокой  яркой  свечой.  В  ярусах  его,  за¬
мершие  до  своего  часа  до  времени,  колокола  отлично
просматривались.  Думал  тогда:  вот  бы  услышать  их...
Не  знал  я  в  то  время,  что  под  маковкой  Ивана  Вели¬
кого  аж  34  колокола.
 —  Это  было  когда-то,  —  поясняет  мне  профессор
Александр  Иванович  Гневко,  —  а  теперь  осталось  двад¬
цать  два.  И  очень  все  непросто  с  ними.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 431
 Гневко  —  один  их  тех,  кто  лечит  колокола  Мос¬
ковского  Кремля  и  возвращает  их  к  жизни.
 Слушаю  я  Гневко,  а  сам  на  колокола  поглядываю.
Долго  же  молчали  они...  первый  раз  после  десятиле¬
тий  молчания  зазвучали  на  Пасху  в  1992  году.
 Воистину  колокола  —  голос  России.  В  беде  ли,
в  радости  оповещали  они  народ,  и  люди  молились  на
них,  называя  их  «красными»  —  то  есть  благозвучны¬
ми,  веселыми  и  усладительными  —  полиелеями.  Го¬
лос  тяжелого  русского  колокола  приводит  и  землю
в  трепет,  а  звон  малых  и  шустрых  наполняет  ликова¬
нием  душу.
 Издавна  колокола  на  Руси  разделялись  на  цар¬
ские,  ссыльные,  пленные,  золоченые  и...  лыковые.  Про
пленные  догадаться  не  трудно:  в  войне  добытые.  Цар¬
ские  отливались  либо  по  указу  царя,  либо  в  честь  ка¬
кой-то  знаменательной  даты,  золоченые  —  они  и  есть
золоченые,  благолепные  в  нарядном  кафтане.  А  что
же  такое  —  ссыльные?  По  сию  пору,  если  не  ошибаюсь,
сохранился  ссыльный  углицкий  колокол,  оповестив¬
ший  в  свое  время  набатом  гибель  царевича  Димит¬
рия.  Борис  Годунов  тех,  кто  попытался  его  изобли¬
чить,  сослал  в  Пелым,  а  колокол,  видно,  невыносимой
болью  звучавший  в  его  голове,  повелел  сорвать  с  ко¬
локольни,  оторвать  ему  ухо  и  отправить  в  ссылку
в  Тобольск.  Потому  тот  колокол  и  называют  еще  «кор¬
ноухим».
 Ну  а  лыковые  —  это  совсем  уж  необычайные  ко¬
локола.  По  разным  причинам  попавшие  в  опалу  и  за
всевозможные  провинности  приговоренные  к  казни
через  разбитие,  они  перевязывались  потом  лыком  —
в  назидание  остальным.  Чтобы  не  удумали  те  звонить,
когда  не  требуется.

432
 Л.Б.  Репин
 Русские  колокола  всегда  были  самыми  могучими.
Во  всем  свете  не  было  и  до  сих  пор  нет  им  равных.
За  границей  считался  крупнейшим  австрийский,  ве¬
сом  почти  в  36  тонн,  но  и  он  рядом  с  колоколами
Ивана  Великого  кажется  неподросшим  детишкой,
самый  большой  из  которых  —  Успенский  весит
65  тонн.  Его  еще  «Праздничным»  называют,  посколь¬
ку  звонили  в  него  лишь  в  большие  праздники,  а  еще
по  смерти  государей,  ударяя  с  расстановкой  всего  три
раза.  В  Пасху,  бывало,  ударит  Успенский  —  только
после  него  могли  отозваться  звоном  остальные  мос¬
ковские  церкви.  Так  что,  можно  считать,  это  главный
столичный  колокол.  Из  тех,  что  работают.
 Есть  на  Иване  Великом  еще  один  колокол  вели¬
кий  —  «Реут»,  в  нем  32  тонны.  Я  «душегубом»  его  на¬
зываю:  при  коронации  императора  он  упал  с  высоты
в  тридцать  метров,  пробил  перекрытие  колокольни
и  угробил  десятерых  человек.  А  теперь  снова  звонит.
 Вот  и  сидим  мы  с  профессором  Гневко  и  обо  все  этом
беседуем.  Само  собой,  зашла  речь  и  о  Царь-колоколе,
чуде  света,  отлитом  Иваном  Федоровичем  Матери¬
ным  в  1735  году.  Был  он  «артиллерии  колокольных
дел  мастером»  и  имя  свое  увековечил  во  многих  слав¬
ных  своих  созданиях.  Долгое  время  разногласили
о  том,  как  откололся  от  колокола  вот  этот  огромный
кусок.  Считалось,  что  стоял  «Царь»  в  литейной  яме,
а  когда  поднимать  принялись,  деревянная  конструк¬
ция,  его  поддерживающая,  не  выдержала,  упала  и  за¬
горелась.  Народ  тут  же  кинулся  пожарище  водой
заливать  —  и  от  резкой  перемены  температуры  край
колокола  отломился.
 По  последней  версии,  которую  поддерживает
и  Гневко,  все  гораздо  проще  сложилось.  Но  сколько

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 433
 различных  предположений,  опытов  тому  предше¬
ствовало...  И  на  модели  выявили:  при  нагреве  до  тем¬
пературы  всего  65  градусов  от  модели  точно  такой
кусок  откололся!  И  поливать  не  требовалось.
 Царь-колокол  серьезно  болен.  Долгое  время  иссле¬
дователи  присматривались  и  прислушивались  к  нему,
очищали  от  толстого  слоя  многократных  покрасок
и  обнаружили  12  трещин,  одна  из  которых  достигает
1,5  метра.  Как  считает  Гневко,  возникли  они  в  основ¬
ном  по  двум  причинам.  Во-первых,  повлияли  остаточ¬
ные  деформации  еще  во  время  отливки.  Во-вторых,
из-за  фундамента,  находящегося  в  угрожающем  со¬
стоянии:  он  оседает  со  скоростью  4  мм  в  год.  Из-за
этого,  а  также  из-за  собственного  колоссального  веса
в  теле  колокола  возникла  сеть  невидимых  трещин.
Вес-то  его  —  200  тонн!
 Во  время  этих  работ  сделали  удивительнейшее
открытие.  Трещины  внутри  колокола  живут,  разви¬
ваются,  и  при  их  распространении  возникают  ульт¬
развуковые  импульсы,  которые  можно  уловить  на
расстоянии  до  семи  километров.  Мы  их  не  слышим,
потому  что  ухо  наше  такие  частоты  не  воспринимает,
но  колокол  в  полном  смысле  этого  слова  кричит  о  спа¬
сении...
 Профессор  Гневко  вместе  с  коллегами  провел
удивительнейшие  исследования  на  специально  из¬
готовленных  моделях  для  того,  чтобы  определить,
как  дальше  станут  развиваться  трещины.  Определили
необходимые  характеристики  прочности  колокола
в  растяжении,  сжатии,  изгибе,  ударах,  внимательно
изучили  микроструктуру  металла.  Для  этого  при¬
шлось  от  обломившегося  куска  Царь-колокола  отре¬
зать  дольку  в  полкило,  чтобы  в  точности  определить

434
 Л.Б.  Репин
 состав  металла.  Теперь  та  долька  искусно  впаяна  на
прежнее  место.
 Вот  что  выяснить  удалось.  Реального  развития
трещин  сейчас  нет.  Но  необходимо  срочно  реставри¬
ровать  фундамент  —  он  буквально  рассыпается.  В  ус¬
покоение  могу  добавить,  что  за  состоянием  фунда¬
мента  ведется  постоянный  строгий  контроль.
 ...Давайте  глянем  еще  разок  в  нижний  ярус  Ивана
Великого.  Там,  в  тени,  на  семи  московских  ветрах  ви¬
сят  могучие  колокола  и  дожидаются  часа,  когда  гус¬
тым  и  радостным  гласом  вновь  дадут  знать  о  себе.

ПОСТРИЧЬ!  ЗАВИТЬ!  НАФАБРИТЬ!
 Всесилен  человек.  Все  может!  А  вот  постричь  са¬
мому  себя  —  не  дано.  Руки  коротки.  И  глаз  нет  на
затылке.  Именно  по  этим  причинам  мы  столь  крепко
привязаны  к  парикмахерским,  как  ни  к  каким  другим
общественным  заведениям.  Всяк  —  и  бедный  человек
и  власть  имущий  —  тянется  к  этой  обители  ароматов
и  чистоты  и  всяк  получает  здесь  по  своему  достатку.
И  так  само  собой  повелось,  всяк  получает  в  парикма¬
херской  новости  по  своим  интересам.
 А  отчего?  Оттого,  что  парикмахеры  —  народ  со¬
вершенно  особенный.  Расслабившись  под  салфеткой
и  загипнотизированный  щелканьем  ножниц,  клиент
словно  впадает  в  сомнамбулическое  состояние  и  вы¬
балтывает  о  себе,  да  и  об  окружающих  такое,  что
в  обычном  своем  состоянии  и  в  другом  месте  никогда
бы  не  выложил.  Вот  и  получается,  что  именно  парик¬
махеры  издавна  стали  хранителями  сокровенных
тайн,  а  то  и  вершителями  судеб,  проворачивая  кру¬
тые  дела,  стоя  в  тени,  за  спинкой  кресла.
 Как  раз  напротив  булочной  Филиппова  на  Твер¬
ской,  там,  где  сейчас  какой-то  модный  магазин,  раз¬
мещалась  знаменитейшая  во  всей  старой  Москве
парикмахерская  великолепного  французского  ма¬
стера  Леона  Эмбо.  Вот  уж  был  великий  сплетник!
Король!  Сам  князь  Владимир  Андреевич  Долгоруков,
генерал-губернатор  Москвы,  без  него  и  его  устной  кан¬
целярии  обходиться  не  мог.  А  князь  меж  тем  правил

436
 Л.Б.  Репин
 Москвою  как  никакой  другой  губернатор  долго  —
25  лет!  —  и  множество  славных  дел  за  этот  срок  со¬
вершил.
 Так  вот  сей  Эмбо  небезосновательно  слыл  одним
из  самых  влиятельных  людей  в  Москве,  и  многие
люди  благородного  звания  искали  через  него  пути
к  губернатору,  попутно  грея  холеные  руки  францу¬
за.  Но  и  в  деле  своем  он  вершил  чудеса:  умел  омо¬
лаживать,  что  особенно  ценил  старенький,  однако
молодящийся  губернатор  и  каждый  день  приезжал
для  подтяжки  морщин  и  на  прилаживание  паричка
на  облысевшую  голову.  И  уж  непременно  Эмбо  фаб¬
рил  усишки  князю  и  завивал  концы  кокетливыми
колечками.
 Французские  парикмахеры  поначалу,  конечно  же,
захватили  Москву,  подобно  Наполеону.  Они  правили
балом  начиная  с  60-х  годов  XIX  века,  когда  русские
помещики,  получив  откупные  за  своих  крестьян  пос¬
ле  отмены  крепостного  права,  еще  более  разбогатели
и  дружной  толпой  кинулись  приводить  в  порядок
свою  внешность.  Любые  деньги  платили  за  новомод¬
ные  прически,  духи  и  кремы  всякие.  Все  —  из  Пари¬
жа,  все  —  лучшего  качества.
 А  наши  что  же?  Наши  парикмахеры  пока  что  учи¬
лись,  во  все  глаза  глядели,  как  клиентам  усы  завивать,
да  сами  себе  на  ус  мотали.  А  в  скором  времени  до  того
наловчились  и  секреты  мастерства  превзошли,  что
уверенно  отбили  клиентуру  у  заезжих  французов.
Первым  из  наших,  и  лучшим  бесспорно,  во  второй
половине  XIX  века  считался  Агапов.  Обслуживал
только  богатых  людей  —  графов,  князей,  сам  владел
десятком  домов  и  такие  балы  у  себя  дома  закатывал,

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 437
 что  вся  Москва  сотрясалась:  карет  наезжало  в  два  ряда,
конные  жандармы  порядок  наводили,  при  разъезде
кучеров  выкликали...
 Другой  мастер  —  Иван  Андреевич  Андреев,  родом
из  крепостных,  в  1888-х  и  в  1890-х  годах  за  свои  при¬
чески  получил  в  Париже  кучу  наград  и  почетный  дип¬
лом  на  звание  заслуженного  профессора  парикмахер¬
ского  искусства.  А  после  еще  и  книгу  издал  о  труде
парикмахеров.
 Парикмахерское  искусство  в  Москве  в  то  время
достигло  неслыханного  расцвета  и  размаха.  Тогда-то,
в  80-х  годах  XIX  века,  изобрели  шиньоны,  передние
и  задние  накладки  из  чужих  волос.  Для  подобных
«приправ»  русские  волосы  считались  лучшими  —  на¬
дежней  краску  держали,  за  ними  охотились.  Появи¬
лась  даже  профессия  такая  —  резчик.  Ездили  резчики
по  деревенским  весям  и  за  всякую  мелкую  дребе¬
день  —  ленты,  кольца  да  серьги  срезали  у  девушек
косы.  Парики  же  делались  так,  что  волосы  дыбом  вста¬
ют:  отдельно  каждый  волос  вшивался!  Ученик,  коему
доверялась  такая  работа,  за  день  обязан  был  нашить
тридцать  полных  полосок.
 Однажды  в  редакцию  к  Гиляровскому  зашел  па¬
рикмахер  и  принес  свой  дневник  с  предложением  на¬
печатать.  Гиляровский  за  голову  схватился  —  столько
там  было  интересного  и  столько  невообразимых  оши¬
бок.  Слово  «будуар»,  к  примеру,  парикмахер  писал  как
«блудуар»  и  притом  не  сомневался,  что  именно  так
и  надо  писать.  А  еще  там  говорилось  о  знаменитом
мастере  из  Газетного  переулка,  которого  знали  по  всей
Москве,  —  о  Базиле.  Никто  не  сомневался  в  том,  что
это  француз,  а  на  самом  деле  был  то  исконный  моек-

438
 Л.Б.  Репин
 вич  Василий  Иванович  Яковлев.  Вот  он-то  и  стал  од¬
ним  из  тех,  кто  поставил  победную  точку  в  баталии
русских  парикмахеров  с  французскими.
 В  детстве  я,  признаюсь,  боялся  парикмахеров  го¬
раздо  больше,  чем  зубных  врачей.  Потому  что  зубы
у  меня  никогда  не  болели,  а  потеря  хотя  бы  части  во¬
лос  на  голове  воспринималась  как  лишение  неотъем¬
лемой  части  целостного  моего  организма.  В  школе
такое  чувство  только  укоренилось:  нас  стригли  не¬
щадно  наголо,  мы  протестовали  как  могли,  скрыва¬
лись,  даже  школу  прогуливали,  но  нас  отлавливали
и  вершили  черное  дело.  И  вот  выстраивались  мы
с  лысыми  головами,  как  кегли  рядком,  —  хоть  шаром
на  нас  покати,  и  со  стыда  за  непривычно  обнажен¬
ную  часть  своего  естества  глаза  не  могли  друг  на  дру¬
га  поднять...
 Позднее  появились  разрешенные  парикмахерской
цензурой  прически:  бокс,  полубокс,  бобрик,  когда  во¬
лосы,  начиная  ото  лба,  дыбом  стояли,  как  колючки
у  удивленного  ежа,  и  к  затылку  на  нет  сходили.  И  вот
в  это  самое  время  самым  жутким  наказанием  была
для  нас  насильственная  стрижка  наголо.  Представля¬
ете,  провинившегося  восьмиклассника  подвергнуть
такой  экзекуции!  Руки  на  себя  наложить  оставалось,
и  только...
 Был  в  нашей  замоскворецкой  школе  директором
Юрий  Петрович  Волчков,  человек  безусловно  хоро¬
ший,  но  уж  больно  суровый  и  «нервный»,  как  говори¬
ла  моя  бабушка.  В  танке  горел,  все  лицо  обожженное.
Так  вот,  он  в  кармане  пиджака  носил  машинку  для
стрижки,  и,  ежели  ему  докладывали  об  особо  винова¬
том,  он  молча  лишь  указательным  пальцем  того  к  себе
подзывал  и  ото  лба  через  всю  голову  прокладывал

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 439
 мертвую  просеку.  Хоть  стой,  хоть  падай...  Нравится,
не  нравится  —  терпи,  моя  красавица...  Но  мы  выстаи¬
вали.
 Потом  эту  злосчастную  машинку  —  топор  палача,
Юрик  Коробов  из  нашего  класса  украл,  забравшись
ночью  в  директорский  кабинет.  Так  мы  отстаивали
свое  право  на  красоту.
 А  теперь  как  стригут?
 Теперь  стригут  дорого.

ДЕКАБРИСТЫ  ЖИЛИ  НА  БАСМАННОЙ
 Разруха  и  полное  забвение.  Тлен  у  подножия  стен
и  бурьян  вокруг.  Бесстыдно  и  беспомощно  обна¬
жившийся  остов  древнего,  некогда  прекрасного  дома:
мощные,  не  утратившие  прочности  бревна  со  следа¬
ми  топора  безвестных  мастеровых,  его  сложивших.
Снимали  кору  тонко,  умело,  споро  —  каждый  затес
и  сейчас  ясно  виден.  Бог  знает,  когда  упал  занавес  об¬
ветшавшей  и  в  прах  обратившейся  штукатурки.
 Глухой  дощатый  забор  и  рваная  зеленая  сетка  ог¬
раждают  особняк  от  хлопотливой  жизни  на  старой
московской  улице.  Неприютная  чернота  за  грязными,
местами  битыми  окнами.  Наличники  сняли,  и  окна
мертвым,  застекленевшим  взглядом  таращатся  в  мир.
Давно,  видно,  очень  давно  в  этом  доме  на  Старой  Бас¬
манной  не  бывало  людей.
 Я  проник  за  забор  —  сразу  очутился  в  другом  изме¬
рении  времени.  Кусты  разросшейся  полыни,  выбив¬
шейся  у  камней  древнего  подклета.  Высокие  стебли
иван-чая,  увенчанные  розовыми  цветами,  придавали
городскому  дому  аромат  заброшенной  деревенской
усадьбы.  Одинокий  шмель,  перелетая  с  цветка  на  цве¬
ток  и,  по  всей  очевидности,  презирая  космический
век,  вершил  свое  извечное  земное  дело...
 Я  представляю  себе  другим  этот  дом.  Сияющий
снежной  белизной  ладно  пригнанной  штукатурки  —
и  не  скажешь,  что  весь  дом  деревянный,  с  шестью
стройными  колоннами  коринфского  ордера  под  стро-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 441
 гим  портиком.  По  вечерам  в  окнах  светились  люстры,
сверкающие  в  хрустальных  подвесках.  Дом  жил  тог¬
да  и,  казалось,  хранил  частицу  совсем  другой  жизни...
 Ну,  дом,  рассказывай  о  себе,  о  тех,  кто  владел  то¬
бой  в  прежние  времена.
 Поначалу  ничто  не  предвещало  несчастий.  Дом,
перестроенный  в  1804  году  на  старом  белокаменном
подклете,  казалось,  подрос  и  вширь  раздался.  Нравил¬
ся  он  своим  хозяевам  Ивану  Матвеевичу  Муравье-
ву-Апостолу  и  его  черноокой  жене-красавице  Анне
Семеновне,  дочери  сначала  известного  австрийско¬
го,  а  потом  и  русского  генерала  Семена  Черноевича,
серба  по  происхождению.  Были  у  них  три  умницы
сына  и  четыре  красавицы  дочери,  и  жизнь  складыва¬
лась  по  первому  времени  интересно  и  счастливо.
 Екатерина  И,  обратившая  внимание  на  разносто¬
роннюю  образованность  Ивана  Матвеевича  и  пре¬
восходное  знание  нескольких  иностранных  языков,
назначила  его  кавалером  к  своим  внукам.  И  не
ошиблась.  Потом  отправила  чрезвычайным  послан¬
ником  в  Данию,  а  позже  послом  в  Мадрид  с  тайным
поручением  следить  за  всеми  действиями  и  пере¬
движениями  Наполеона,  коего  Муравьев  отчего-то
яростно  ненавидел  и  того  не  скрывал.
 Видимо,  Муравьев  не  очень-то  справился  с  таким
поручением  либо  доклады  представлял  в  совсем  уж
мрачном  свете,  только  он  впал  у  Павла  I  в  немилость,
вышел  в  отставку  и  спрятался  от  двора  подальше  —
в  свое  имение  в  Миргородском  уезде.  В  московский
свой  дом  крайне  редко  заглядывал.  Позже  выяснилось,
что  интриги  его  блистательную  карьеру  переломили:
против  государя  образовался  заговор,  Муравьева  пы¬
тались  в  него  втянуть,  но  он  решительно  отказался,  за

442
 Л.Б.  Репин
 что  и  был  оклеветан.  Слишком  уж  прямой  был  чело¬
век,  хотя  и  дипломат  замечательный.  Только  дипло¬
матом  хорошо  за  границей  служить:  дома  тонкости
в  обхождении  мало  чем  помогают.
 Дети,  и  сыновья  и  дочери,  во  время  его  многолет¬
ней  службы  за  границей  —  в  Копенгагене,  Гамбурге,
Мадриде,  Париже  —  при  нем  были.  Воспитание  и  об¬
разование  у  всех  —  лучше  не  сыщешь.  Когда  пришло
время  ехать  домой,  жена  его,  прежде  семьи  в  Россию
вернувшаяся,  взрослым  детям  писала:  «Я  должна  со¬
общить  вам  ужасную  весть:  вы  найдете  то,  чего  и  не
знаете,  в  России  вы  найдете  рабов».  Тщательно  скры¬
вали  родители  от  своих  детей  существование  крепост¬
ного  права  в  России.  Стыдились,  да  и  побаивались,
что  тлетворное  влияние  на  них  это  окажет.  Ну  а  сы¬
новья,  просвещенные  да  утонченные,  увидев,  что  дома
творится,  глазам  своим  не  поверили.  Даже  не  предпо¬
лагали  они  такое  встретить  на  родине...
 В  кампанию  1812  года  Матвей,  старший  из  брать¬
ев,  истинным  героем  себя  проявил:  как  только  война
началась,  вступил  в  Семеновский  полк,  дрался  под
Бородином,  получил  Георгиевский  крест,  потом  тя¬
жело  был  ранен.  В  общем,  овеянный  славой  вернул¬
ся.  Младшие-то  братья,  Ипполит  и  Сергей,  слишком
молоды  были  еще,  хотя  и  упрашивали  папеньку  вме¬
сте  с  братом  их  отпустить.
 И  дом  этот  их  на  Старой  Басманной  в  Великий
московский  пожар  не  сгорел,  выстоял,  словно  десни¬
ца  Божья  его  берегла.  Но  беда  на  семью  Муравьевых
все  же  обрушилась.
 Матвей  в  чине  подполковника  вышел  в  отставку
и  вместе  с  Сергеем  основал  тайный  «Союз  благо¬
денствия»  и  вскоре  уже  как  член  тайного  «Южного

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 443
 общества»  был  привлечен  следствием  к  процессу  де¬
кабристов,  как  и  оба  брата  его.  Матвея  приговорили
к  смертной  казни  через  отсечение  головы.  К  счастью,
был  все  же  помилован  «по  уважению  совершенного
и  чистосердечного  раскаяния»  и  осужден  на  каторж¬
ные  работы  на  20  лет.  Только  и  каторги  удалось  ему
избежать,  после  того  как  из  его  переписки  открылось,
что  он  «удерживал  брата  Сергея  и  тайное  общество
от  кровопролития  и  покушения  против  высочайших
особ».  Ссылкой  лишь  отделался  Матвей  Муравьев-
Апостол.  Ипполит,  которому  только-только  двадцать
исполнилось,  не  дожидаясь,  пока  на  него  петлю  на¬
денут,  сам  руки  на  себя  наложил,  а  тридцатилетний
Сергей,  подполковник,  был  казнен  вместе  с  другими
четырьмя  декабристами.
 И  остался  Иван  Матвеевич  без  сыновей.
 Жизнь  его  сделалась  унылой  и  горестной.  Будучи
сенатором,  он  оставляет  службу,  уезжает  в  Италию,
надеясь  отрешиться,  забыться.  В  России  появляется
лишь  изредка.  Вторая  жена  тяжело  болела,  средств
к  жизни  у  Ивана  Матвеевича  оставалось  немного,  он
еле-еле  сводил  концы  с  концами.  Умирать  вернулся
на  родину.  Могила  его  в  Петербурге  на  Охтинском
кладбище  затерялась  бесследно.
 А  дом  вот  стоит.  Хотя  и  бесконечно  грустное  зре¬
лище  являет  собой  сейчас.  Был  в  нем  одно  время  му¬
зей  декабристов,  я  все  собирался  зайти,  посмотреть  —
да  думал,  успеется,  не  уйдет  от  меня.  А  теперь  ни  сле¬
да  нет  музея.  Голые,  мертвые  стены.
 Только  думаю,  может,  вернется  музей?  Нельзя,
чтобы  память  о  таких  людях  уходила  как  вода  в  пус¬
тынных  песках.

ДОРОГА  НА  СЕНАТСКУЮ  ПЛОЩАДЬ
НАЧИНАЛАСЬ
 В  МОСКОВСКОМ  ПЕРЕУЛКЕ
 Одно  время  я  часто  бывал  в  этом  старинном  доме.
 В  его  первом  этаже  помещался  отдел  иллюстра¬
ций  большого  журнала,  и  я  время  от  времени  туда  за¬
ходил.  Иногда  бросал  рассеянный  взгляд  на  старые
стены  с  лепниной,  на  широкую  лестницу,  не  ведая,  чей
это  дом,  какие  люди  ходили  по  этим  ступеням...
 А  дом  меж  тем  замечательный.  И  люди  в  нем  жили
великие.
 Более  ста  лет  этим  домом  в  Петровском  переул¬
ке,  перестроенном  на  палатах  XVII  века,  владела  се¬
мья  князей  Трубецких,  ведущих  свою  родословную
с  XIV  века.  Множество  славных  людей  дала  России
эта  семья:  знатные  бояре,  дипломаты,  полководцы,
сенаторы.  Дмитрий  Тимофеевич  Трубецкой  в  Смут¬
ное  время  был  избран  главным  и  единственным  пра¬
вителем  Российского  государства.  Необычайные
взлеты  и  внезапные  падения  испытала  семья  Тру¬
бецких.  И  все  это  более,  чем  к  кому-либо  другому,
относится  к  князю  Сергею  Петровичу:  вот  уж  кого
судьба  помяла  да  побросала...
 В  двадцать  два  года,  во  время  Отечественной  вой¬
ны  с  Наполеоном,  Сергей  выказывал  чудеса  храброс¬
ти,  получал  чины  и  награды,  а  вернувшись  домой
и  увидев  после  Франции  жуткое,  рабское  положение
народа,  вступил  в  тайную  масонскую  ложу.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 445
 Что  хотели  они,  чего  добивались,  на  что  рас¬
считывали?  Преобразовав  ложу  в  «Союз  спасения»,
вознамерились  переделать  само  устройство  России:
урезать  в  правах  монархию,  дать  волю  крестьянам.
Показать  пример  просвещенной  России  на  своем  лич¬
ном  примере.  Принимая  в  «Союз»  Жуковского,  дали
тому  устав  почитать,  так  Жуковский  только  вздохнул:
«Мысль  такая  благодетельная  и  такая  высокая,  что
почел  бы  себя  счастливым,  если  бы  мог  убедить  себя,
что  в  состоянии  выполнить  его  требования,  но,  к  не-
счастию,  не  чувствую  в  себе  достаточной  к  тому
силы»  —  доподлинные  слова  сохранились.
 Не  установлено  точно,  но,  кажется,  вот  в  этом
доме  состоялся  съезд  «Союза  благоденствия»,  как
стал  он  тогда  называться.  И  если  во  главе  его  стоял
Никита  Муравьев,  то  душою  был  Сергей  Трубецкой.
В  критический  момент  заговора,  когда  выяснилось,
что  великий  князь  Константин  Павлович  не  прини¬
мает  короны  после  смерти  императора  Александра,
Трубецкой  был  избран  диктатором  в  тайном  союзе.
 Наверное,  не  следовало  ему  соглашаться.  Он  те¬
перь  уже  другой,  не  тот,  что  был  во  время  войны
с  французами,  —  не  лихой,  отчаянный  гвардеец,  гото¬
вый  в  мгновение  положить  жизнь  за  царя  и  Отечество.
Он  осторожен  теперь,  осмотрителен.  Не  допускает
и  мысли,  что  может  пролиться  кровь.  И  хотя  соби¬
рались  декабристы  вывести  войска  на  Сенатскую
площадь,  но,  уж  во  всяком  случае,  рассчитывали  обой¬
тись  без  стрельбы.  Однако  когда  13  декабря  на  собра¬
нии  заговорщиков  князь  Оболенский  и  Бестужев,
шепотом  обговаривая  свой  замысел,  высказались  за
покушение  на  жизнь  Николая  Павловича,  Трубецкой,

446
 Л.Б.  Репин
 как  ни  странно,  согласился  на  это...  А  сам  чуть  позже
признал,  что  и  себе  не  может  дать  ясного  отчета  в  сво¬
их  словах  и  поступках...  Видно,  хотел  отступить,  но
в  последний  почти  момент  перед  лицом  товарищей
не  смог  этого  сделать.  И  пошли  на  плаху  они.
 Нерешительность  спасла  жизнь  Трубецкому.
В  ночь  с  14  на  15  декабря  его  арестовали  и  привезли
в  Зимний  дворец.  Император,  выйдя,  чуть  ли  не  ткнул
ему  пальцем  в  лоб:  «Что  было  в  этой  голове,  когда  вы,
с  вашим  именем,  с  вашей  фамилией,  вошли  в  такое
дело?  Гвардии  полковник!  Князь  Трубецкой,  как  вам
не  стыдно  быть  вместе  с  такою  дрянью?  Ваша  участь
будет  ужасная!»
 Верховный  суд  приговорил  князя  к  смертной  каз¬
ни  «отсечением  головы»,  и  только  вмешательство
самого  государя  заменило  казнь  вечной  каторгой.  Суп¬
руга  Трубецкого  последовала  за  ним.  Там,  в  сельце
подле  Иркутска,  они  прожили  почти  тридцать  лет,
и  там,  в  неволе,  у  них  родились  дети.  Помилованный
Александром  II,  Трубецкой  время  от  времени  появ¬
лялся  в  Москве,  вот  в  этом  доме,  но  постоянно  жить
в  Первопрестольной  ему  не  дозволялось.  Угасал  он
долго  —  все-таки  в  Москве.
 Дом  достался  его  дочери.  Она  вышла  замуж  за  за¬
мечательного  человека  —  Осипа  Бове,  того  самого,  ко¬
торый  восстанавливал  Москву  после  пожара  1812  года,
и  вместе  с  ним  жила  здесь,  в  родовом  своем  гнезде.
Бове  был  главным  архитектором  «фасаднической  ко¬
миссии  по  строению  Москвы»  и  сделал  как  никто  дру¬
гой  много  для  того,  чтобы  Москва  отряхнула  с  себя
пепел  и  обрела  неповторимый  свой  облик,  до  наших
дней  сохранившийся.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 447
 Вот  какие  люди  жили  под  кровом  этого  старого-
престарого  дома.  Фасад  его,  нынче  обращенный  во
двор,  еще  не  так  давно  выходил  в  Трубецкой  пере¬
улок  —  даже  я  хорошо  помню  его.  Но  нет  теперь  пере¬
улка.  Дом  намного  его  пережил.  Как  и  все  другие  дома
поблизости.  Только-только  его  реставрировали,  и  он
выглядит  совсем  молодым.  Этаким  бравым  гвардей¬
цем.  Каким  был  некогда  его  прежний  хозяин.

С  ИХ  ПЛЕЧ  СЛЕТАЛИ  ГОЛОВЫ
 И  вправду,  я  в  детстве  жутко  боялся  этого  страш¬
ного  сооружения.  Всегда,  если  я  оказывался  по¬
близости  от  Лобного  места  на  Красной  площади,  мне
мерещились  на  нем  тени  казненных.  И  всегда  так
и  подмывала  нечистая  сила  заглянуть  за  верхний  край
этого  безликого  круга  из  тесаного  камня.  Да  больно
уж.  высоко...
 С  годами,  конечно,  страх  этот  ушел,  но  какая-то
странноватая,  труднообъяснимая  робость  и  сейчас  ос¬
талась  во  мне.  Однажды  гулял  по  Красной  площади
и  обошел  вокруг  Лобного  места.  Возле  зарешеченно¬
го  входа  в  него  увидел  у  подножия  сооружения  букет
красных  гвоздик.  Пятнами  крови  смотрелись  цветы
на  фоне  желтоватого,  почти  белого  камня...  Кто  при¬
нес  их,  кому...
 Обосновал  Лобное  место,  по  преданию,  Иван  Ва¬
сильевич  Грозный,  и,  как  ни  странно,  вовсе  не  для  того,
чтобы  казни  вершить.  В  1550  году  или  накануне  его
с  этого  места  дал  он  обет  народу,  запрудившему  Крас¬
ную  площадь,  править  на  всеобщее  благо.
 По  описанию,  на  годуновском  плане  Москвы  Лоб¬
ное  место  сложено  было  из  кирпича  и  венчал  его
шатер  на  деревянных  столбах.  Называли  тогда  это
место  «Царевым».  Тут  всегда  крестные  ходы  останав¬
ливались,  и  архиереи  с  Лобного  места  осеняли  бого¬
боязненный  народ  крестным  знаменем.  А  потом
освященные  ветви  вербы  раздавались  царю,  духовен-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 449
 ству,  боярам.  В  допетровское  время  отсюда  объявля¬
лись  важнейшие  царевы  указы,  да  и  сам  царь-батюш¬
ка  являлся  на  сем  месте  дважды  в  год  перед  народом
и  отсюда  же  показывал  народу  наследника,  когда  от¬
рок  достигал  шестнадцати  лет.  Было  здесь,  под  крем¬
левскими  стенами,  бойко  и  весело,  гульба  шла  и  днем
и  ночью,  поскольку  подле  Лобного  места  стояли
пушки  и  располагался  царев  кабак  «Под  пушками».
Точнее  бы,  конечно,  назвать  его  «Под  мухою».  Но  Алек¬
сею  Михайловичу  виднее  было,  само  собой,  как  ка¬
бак  свой  назвать.
 Чем  еще  знаменито  Лобное  место  в  допетровское
время...  Здесь  казнил  крамольников  Иван  Грозный,
отсюда  Василий  Шуйский  провозглашен  был  царем,
и  с  этого  места  Лжедмитрий  просил  дозволения  оп¬
равдаться  перед  народом.  И  здесь  вскоре  лежал  его
обезображенный  труп.  Еще  было  это  место  для  лиц
духовного  звания  своеобразной  биржей  труда:  здесь
они  нанимались  на  службу  в  домовые  церкви.  Нет,
все  относительно  мирно  пока  на  этом  бойком  пере¬
крестке  на  Красной  площади,  и  кровью  пока  что  не
особенно  пахнет.
 Но  подходило,  уже  подошло  время  Петра.  И  голо¬
вы  восставших  и  тут  же  поверженных  стрельцов  по
приказу  разгневанного  царя  слетали  с  плеч  вот  здесь,
на  Лобном  месте.  Долго  отсеченные  головы  валялись
тут,  и  висели  на  столбах  тела  казненных...  Только  при
Петре  II,  по  указу  1727  года,  велено  было  свалить  ви¬
селицы  и  столбы  те  ужасные.  Уже  не  называли  это
место  Царским.
 Предполагается,  будто  Лобным  место  стало  зваться
из-за  тех  голых  черепов,  хотя  люди  ученые  объясня¬
ют  иначе:  новое  название  произошло  от  латинского
 15  Рассказы  о  Москве  и  москвичах

Лобное  место  и  собор  Василия  Блаженного

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 451
 слова  «лобиум»,  что  означает  «возвышенное  место»,
«кафедра».  Как  бы  то  ни  было,  оба  толкования  под¬
ходят.
 Екатерина  II  велела  перестроить  Лобное  место.
Теперь  его  выложили  из  дикого  белого  камня,  а  круг¬
лый  помост  с  амвоном  —  возвышением  для  пропо¬
ведника,  обнесли  каменными  перилами,  ступенчатый
вход  оградили  решеткой  и  дверь  поставили.  От  любо¬
пытных  не  в  меру.
 Да,  много  бурь  пронеслось  над  этим  невзрачным
вроде  бы  местом...  Чего  только  москвичи  здесь  не  ви¬
дывали...
 Вот  стоит  перед  палачом  молодая  полноватая
женщина  в  саване  и  со  свечою  в  руке.  На  шее  ее  ви¬
сит  доска,  на  которой  написано:  «Мучительница
и  душегубка».  Это  самая  страшная  женщина  из  всех,
когда-либо  живших  в  Москве:  Дарья  Салтыкова,
знатная  особа  в  своем  времени.  Народ  прозвал  ее
«людоедкой».
 В  девичестве  сия  дама  была  Ивановой  и  после
смерти  мужа  осталась  с  имениями  аж  в  трех  губерни¬
ях.  Жила  она  в  Москве,  в  собственном  доме  на  углу
Кузнецкого  Моста  и  Лубянки.  Теперь-то,  конечно,  от
дома  того  и  следа  не  осталось.
 Необъяснима,  наверное,  природная  несусветная
злоба  этого  человека.  За  семь  лет  она  забила  до  смер¬
ти  139  душ  своих  крепостных.  По  большей  части  то
были  женщины  и  девочки  до  двенадцати  лет.  Била  за
малейшую  провинность  —  за  плохо  вымытые  полы,
как  ей  казалось,  за  недостиранное  белье  —  за  все,  что
вздумается.  И  била  собственноручно  —  палкой,  скал¬
кой,  поленом,  что  под  руку  подвернется.  А  подустав,
бросала  жертву  на  конюшню  и  повелевала  пороть  до

452
 Л.Б.  Репин
 смерти.  И  все  ей  с  рук  сходило,  благодаря  влиятель¬
ному  родству  и  деньгам,  конечно.  Все  навет,  все  кле¬
вета,  как  при  проверке  оказывалось...
 Однако  и  сама  Салтыкова  пала  жертвой  Амура.
Она  страстно  полюбила  инженера  Тютчева,  и  тот  не
знал,  как  избежать  чреватостей  этой  любви:  чувств
к  Дарье  он  никаких  не  питал,  да  и  была  семья  у  него.
Салтыкова  покушалась  на  жизнь  Тютчева  и  супруги
его.
 Трудно  сказать,  сколько  бы  еще  зверствовать  Сал-
тычихе,  ежели  бы  двое  крепостных,  у  которых  она
убила  жен,  не  добрались  с  прошениями  до  самой  им¬
ператрицы.  Следствие  длилось  шесть  лет.  Салтыкова
ни  в  чем  не  признавалась.  Юстиц-коллегия,  однако,
пришла  к  решению,  что  •«немалое  число  людей  своих
мужеска  и  женска  пола  она  бесчеловечно,  мучительс-
ки  убивала  до  смерти».  После  чего  ее  отправили  на
Лобное  место,  где  объявили  о  лишении  ее  дворянства
и  фамилии,  и  посадили  в  подземную  тюрьму  Ива¬
новского  московского  девичьего  монастыря,  где  она
влачила  жалкую  жизнь  32  года  до  своего  последнего
вздоха.
 Впрочем,  была  радость:  один  караульный  солдат,
от  которого  она  исхитрилась  ребенка  прижить.  За¬
стенок  же,  в  котором  она  сидела,  разобрали  вместе
с  церковью  в  1860  году.  Время  стерло  кровавые  следы
Салтычихи.
 И  уж  конечно,  не  ей  были  те  гвоздики  у  Лобного
места.
 ми

«У  КОГО  ШИЛИ  ТАКУЮ  ПТИЦУ?»
 Куда  иголка  —  туда  и  нитка.  А  куда  иголка-то?
 Иной  раз  совместными  усилиями  чудо  вытво¬
рят,  а  иногда  так  пришпилят,  что  и  не  найдешь  куда
деваться...
 В  послевоенную  пору  мода  свалилась  этаким  бес¬
форменным  тюфяком.  Помню,  в  середине  пятидеся¬
тых  явились  откуда-то  широкие  свободные  пиджаки
ярких  расцветок  —  вместо  прежних  черных  да  темно¬
синих.  Те  новые  ошеломляли  обвислыми  плечами,
рассчитанными  по  своей  ширине  скорей  на  медведя,
а  полами  полоскались  возле  колен.  При  коротких  брю¬
чатах  —  таких,  что  носки  видать,  даже  когда  стоишь,
и  смехотворно  узкие  внизу,  будто  их  на  переростка
напялили...  Одним  словом  —  дудочки,  как  их  и  звали.
Яркий,  с  булавочным  узлом  галстук  —  длинный  и  не¬
имоверно  широкий  внизу,  с  обязательным  изображени¬
ем  обезьяны  на  пальме  довершал  костюм  презираемого
общественными  организациями  «стиляги».
 Откуда  красота  такая  взялась...  Нам  втолковывали:
с  тлетворного  Запада.  Страдальцев  моды  в  те  времена
отлавливали,  из  Москвы  высылали  и  заставляли  пло¬
дотворно  трудиться.
 Ну  а  подавляющая  часть  населения  нашей  страны
ходила  в  чем  придется.  На  новые  костюмы  заработать
еще  не  успели  и  носили  то,  что  четыре  военных  года
висело  в  комодах  на  плечиках,  —  всякие  притален¬
ные  платьица  с  приподнятыми  крылышками,  широ-

454
 Л.Б.  Репин
 ценные  мужские  штаны,  полощущиеся  при  ходьбе  как
знамена...  Какая  там  мода!  Голодали,  еле  живы  оста¬
лись...
 А  заграничное  все-таки  выползло.  Привозили
«трофейное».  Помню,  в  Москве  сразу  после  войны
щеголяли  красотки  в  шелковых  легких  платьишках
с  рукавчиками  —  короткими  и  подлиннее,  оторо¬
ченных  поверху  и  понизу  рукавов  кружавчиками.
Красота  сказочная.  Только  не  подозревали  счастли¬
вые  обладательницы  тех  туалетов,  что  принародно
носили  ночные  рубашки.  Совсем  Европа  заморочила
головы  нашим  солдатам...
 Что  и  говорить,  мода  —  дело  изящное,  тонкое.
Впросак  запросто  может  поставить.
 Долгое  время  московская  мода,  да  и  вообще  рос¬
сийская,  существовала  сама  по  себе  и  отторгала  всякие
попытки  вторжения  иноземных  веяний.  И  только
в  царствование  Алексея  Михайловича  стали  про¬
являться  в  привычном  образе  жизни  россиян  некие
послабления.  Бояре  и  слышать  не  желали  о  бритье
бороды,  а  просвещенные  люди,  побывавшие  за  гра¬
ницей,  нет-нет  да  и  в  иноземном  платье  в  Москве  по¬
являлись.  Боярин  же  Артамон  Матвеев,  начальник
Посольского  приказа,  любимец  царя,  человек  большо¬
го  ума  и  высокообразованный,  завел  дома  европей¬
ские  порядки  и  жил  так,  как  в  Европе  живут,  отвергнув
домашнее  затворничество.
 Однако  еще  раньше,  в  1681  году,  царь  Федор  Алек¬
сеевич  издал  указ,  запрещавший  всем  служилым
людям  носить  длиннополые  охабни  с  прорезями  под
рукавами  и  четырехугольным  откидным  воротником,
а  также  и  однорядки  —  запретил  в  сих  одеждах  яв¬
ляться  в  Кремль,  а  носить  повелел  короткие  кафтаны.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 455
 Они  удобней,  в  ногах  не  путаются.  Патриарх  Иоаким
восстал  против  нововведения  и  против  брадобрития
тоже  восстал:  «Паки  ныне  нача  губити  образ,  от  Бога
мужу  дарованный».  Петр  же  Алексеевич  довершил
славное  дело  борьбы  с  долгополой  Россией  и  соб¬
ственноручно,  вооружившись  ножницами,  на  пирах
укорачивал  старинные  кафтаны  и  рукава  обрезал.  Вот
смеху-то  было...
 По  брадобритию  издавались  законы,  хотя  право
ношения  бороды  можно  было  купить.  В  1698  году  та¬
кие  бородовые  пошлины  установили:  люди  гостиной
сотни  платили  100  рублей,  бояре  и  служивые  люди  —
60,  посадские  ямщики  —  30,  а  с  крестьян  при  въезде
в  город  взимали  за  бороду  по  две  деньги.  А  за  рупь
можно  было  купить  две  четверти  ржи.  Вот  и  подума¬
ешь,  что  стоит  чего...
 И  с  одеждой  то  же  самое  было.  Прямо  на  улицах
выставлялись  чучела  во  французских,  венгерских
и  немецких  платьях:  это,  стало  быть,  можно  носить.
Русское  платье  Петр  Алексеевич  запрещал  продавать
и  носить,  а  ежели  кто  ослушается,  то  с  пешего  пошли¬
ну  взимали  в  размере  40  копеек,  а  с  конных  —  по  два
рубля.  Крутовато,  конечно.  Но  у  нас  всегда  делалось
по-крутому.  Иначе  никак  не  можем.
 В  середине  XIX  века  впервые,  пожалуй,  появля¬
ются  настоящие  московские  франты  —  во  фраках
с  длинными  и  узкими  фалдами,  из-под  которых  ко¬
кетливо  выглядывали  жилеты  из  розового  атласа,
а  на  ногах  —  узкие  сапоги  с  отворотами  и  кисточками.
Более  всего  хлопот  им  доставляли  галстуки  длиною
в  несколько  аршин.  До  двадцати  раз  приходилось  их
вокруг  шеи  обматывать.  Ну  и  свидетельство  достат¬
ка:  на  каждом  часов  непременно  двое,  с  двумя  же  це¬

456
 Л.Б.  Репин
 почками  и  множеством  брелоков,  свисавших  из  жи¬
летных  карманов.  Брелоками  надлежало  непри¬
нужденно  поигрывать.  Само  собой,  кольца,  перстни,
запонки  в  рукавах  и  на  рубашке  посередине  груди  —
таков  портрет  московского  франта  времен  Пушкина:
«Как  денди  лондонский  одет...»
 Стоит  добавить,  что  считалось  необходимым  чер¬
нить  сурьмой  брови,  белить  лицо  и  накладывать  на
щеки  румяна.  Чертовски  хороши,  наверное,  были  эти
ребятки.  А  если  еще  представить  их  с  собольей  муф¬
той,  почитавшейся  непременной  частью  туалета
и  называемой  промеж  собою  «манькой»,  —  неотрази¬
ма  станет  фигура!
 Одевались,  конечно  же,  не  только  во  французское
платье.  В  Москве  того  времени  славились  несколько
крупных  портновских  фирм,  и  среди  них  выделялся
«Жорж»,  размещавшийся  напротив  дома  генерал-гу¬
бернатора  на  Тверской,  нынешней  московской  мэрии.
Хозяин,  Жорж,  слыл  неповторимым  мастером  муж¬
ского  костюма,  особенно  брюк.  О  нем  так  и  говорили:
Жорж  —  фанатик  брюк.  Он  умел  ловко  спрятать  не¬
складные  ноженьки  московских  франтов,  привил  осо¬
бую  любовь  к  искусно  сшитым  штанам,  и,  кажется,  это
от  него  пошла  поговорка  в  народе:  «Брюки  и  отды¬
хать  должны,  день  —  надень,  а  на  другой  —  повесь,  поди
и  в  иных  покуралесь!»
 Еще  одна  самая  старая  московская  портная  фирма
размещалась  в  конце  XVIII  века  на  той  же  Тверской  —
«Айе».  Это  была  фирма  высочайшего  европейского
класса.  Сам  граф  Лев  Николаевич  Толстой  одевался
здесь.  До  той  поры,  конечно  же,  когда  предпочел  сер¬
мяжное  платье  и  босиком  стал  разгуливать.  Любил
Лев  Николаевич  одно  время  и  прифрантиться.  А  не¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 457
 подалеку,  на  углу  Малого  Гнездиковского  переулка
и  Тверской,  была  мастерская  московского  француза
Оттэна,  считавшаяся  самой  богатой.  Из  поколения
в  поколение  она  передавалась  в  семье.
 Да-с,  любили,  да  и  сейчас  любят  москвичи  при¬
одеться  как  следует  и  хорошо  слаженную  вещь  всегда
ценили.  Вот  о  костюме  поговорка  еще  какая  была:
«Костюмчик  —  как  брошь...  Прикалывать  булавкой  его
надо.  Право  слово...  У  кого  такую  птицу  шили?»

ЗА  ОТДЕЛЬНУЮ  ПЛАТУ
 Когда-то,  очень  давно,  меня  любила  настоящая  ба¬
ронесса.  Ее  звали  Алевтина  Ивановна  Епифан-
ская.  Это  была  высокая,  стройная  женщина,  тогда  лет
семидесяти,  с  пышной  прической  из  совершенно  се¬
дых  волос,  большими  глазами  с  тонкими,  пергамент¬
ными  веками  —  когда-то  голубыми,  наверное,  а  при
мне  уж  серыми,  ласково  глядящими  через  пенсне  на
шнурочке.  Руки  ее  с  длинными,  тонкими  пальцами
всегда  скрывались  в  вязаных  перчатках  с  обна¬
женными  последними  фалангами  пальцев:  в  Детской
библиотеке  им.  Л.Н.  Толстого  на  Полянке  —  старом  де¬
ревянном  скрипучем  доме,  было  холодно  даже  летом.
 Она  любила  меня,  потому  что  своих  детей  у  нее
никогда  не  было,  и  я  отвечал  ей  полной  взаимностью,
потому  что  дома  мне  не  хватало  того  же  самого  чув¬
ства.
 До  революции  у  Епифанской  была  огромная  биб¬
лиотека,  потом  часть  ее  разворовали,  а  остальное  она
отдала  после  смерти  мужа  в  нашу  районную  библио¬
теку.
 Алевтина  Ивановна  бывала  дома  у  нас,  и  я  бывал
у  нее.  Таким  интересным  казалось  там  все...  а  интерес¬
нее  прочего  —  старинные  альбомы  с  фотографиями
на  толстом  картоне.  На  одной  из  них  Алевтина  Ива¬
новна,  совсем  еще  девочка,  стояла  с  другой  девочкой
в  длиннющей  узкой  юбке  и  белой  блузке  с  кружев¬
ным  воротником.  Эта  девочка  была  безумно  красива.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 459
 Заподозрив  мой  нездоровый  интерес  к  особи  про¬
тивоположного  пола  на  шестьдесят  с  лишним  лет  стар¬
ше  меня,  Алевтина  Ивановна  сказала  как-то:  «Это  моя
любимая  подруга  Катя.  Мы  вместе  учились  в  гимна¬
зии.  Она  стала  потом  очень  плохой  женщиной».
Я  подумал,  что  она  украла  что-то,  наверное.  Но  нет,  не
украла.  «Она  продавала  себя»,  —  пояснила  Алевтина
Ивановна.  Этого  я  совершенно  не  мог  понять.  Но  зато
я  увидел  ее!  Екатерина  Владимировна  жила  в  Сто-
лешниковом,  но  застал  я  ее  дома  у  Алевтины  Иванов¬
ны.  Только  лучше  бы  я  никогда  ее  не  видел...
 Страшная,  изможденная  старуха  с  черными,  глу¬
боко  ввалившимися  глазами,  почти  совсем  облысев¬
шая,  с  ломаными  гнилыми  зубами...  Я  не  мог,  не  хотел
отождествлять  ее  с  той  чудной  девочкой  на  фотогра¬
фии...  Позже,  когда  я  уже  школу  закончил,  я  еще  раз
встретил  Екатерину  Владимировну,  и  она  много  чего
рассказала.  Я  слушал  ее,  и  мне  казалось,  что  она  гово¬
рит  о  ком-то  другом  —  такой  отстраненной  она  каза¬
лась  тогда.  И  еще  я  видел,  я  понимал,  что  она  с  трудом
верит,  а  может,  и  вовсе  не  верит  в  то,  что  это  было  ког¬
да-то  с  ней.
 Екатерина  Владимировна  в  устах  своей  подруги
слыла  «падшей»  женщиной,  что  в  моем  восьмилет¬
ием  представлении  выглядело  так:  шла-шла  старуш¬
ка  и  навернулась,  упала.  Когда  я  из  прирожденной
вежливости  осторожно  осведомился,  не  больно  ли
Екатерина  Владимировна  тогда  ударилась,  Алевти¬
на  Ивановна  отчего-то  заплакала,  а  Екатерина  Вла¬
димировна  задумалась.
 Вспомнил  про  них  обеих,  блуждая  по  старым  мос¬
ковским  переулкам  по  левую  сторону  от  Цветного
бульвара,  если  идти  с  Самотеков  на  Трубную.  Я  искал

460
 Л.Б.  Репин
 Малый  Колосов  переулок,  славившийся  в  конце
XIX  века,  да  еще  и  в  начале  XX  века,  как  самое  злач¬
ное  место  среди  всех  московских  притонов.  Здесь  бок
о  бок  ютились  публичные  дома  самого  дурного
пошиба,  самые  дешевые  и  самые  грязные,  в  большин¬
стве  из  которых  не  то  что  ванных  комнат,  а  и  убор-
ных-то  не  было,  и  загулявшие  клиенты  бегали  по
нужде  в  темный  даже  днем,  заваленный  мусором  двор
в  кое-как  сколоченные  «скворечники».
 Не  нашел  я  Малого  Колосова.  Сгинул  во  времени.
Но  одна  старушка,  сидевшая  на  скамеечке  возле
подъезда,  неуверенно  пояснила,  что  вот  этот,  Малый
Сухаревский,  вроде  и  был  раньше  Колосовым.  Пе¬
реулочек  чистенький  нынче,  дома,  насколько  это
возможно  в  наше  нечистоплотное  время,  —  тоже  ле¬
гонько  намарафечены.  Но,  подозреваю,  давнее
прошлое  таится  в  глубинах  генов  этих  старых  домов.
Только  разве  расскажут  они  о  себе...
 Проституция  в  старой  Москве  всегда  изживалась
нещадно,  особей  женского  пола,  примечаемых  изда¬
ли,  высушивали  в  каталажках  и  из  столицы  отправ¬
ляли  этапом.  Публичные  дома,  о  существовании
которых  было  ведомо  на  всех  этапах  власти  в  городе,
тайно  бытовали  в  разных  местах,  как  вот  здесь,  за
Цветным.  Впрочем,  прятались  заведения  подобного
рода  только  условно:  со  стороны  улицы  над  каждым
подъездом  по  вечерам  и  ночам  горел  красный  фонарь.
Городовые  сюда,  случалось,  и  заглядывали  —  свой  куш
сорвать,  а  не  ради  усмирения  нравов  —  и  мзду  брали,
полагать  надо,  в  случае  чего  и  натурой,  хотя  предпо¬
читали  монету.
 Посещение  дамы  в  относительно  приличных  до¬
мах  обходилось  клиенту  в  полтинник.  Дорого-деше¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 461
 во?  Кому  как.  За  двугривенный  тогда  можно  было  по¬
обедать  с  водкой  в  трактире.  Время  визита  не  огра¬
ничивалось:  судя  по  состоянию  клиента,  дама  сама
решала,  когда  его  выдворять  —  способен  ли  он  еще  на
подвиги,  и  есть  ли  серебро  в  кошельке.  Редкий  слу¬
чай,  когда  необобранным  удавалось  убраться  отсюда.
 А  во  дворах  этих  домов,  по  грязным  подвалам
и  полуподвалам,  где  притопленные  окна  в  случае  необ¬
ходимости  завешивались  изнутри  какой-то  тряпицей,
гнездовали  самые  дешевые  и  самые  грязные  прито¬
ны,  куда  и  не  всякий  бывалый  решался  зайти.  Впро¬
чем,  сюда  и  силком  клиентов  затягивали.  «Коты»  —
не  то  чтобы  сутенеры,  а  скорее  разбойнички  мелкие
по  совместительству,  со  своими  «марухами»  по  но¬
чам  на  Цветной  бульвар  выползали,  охотились  на
расползавшихся  после  трактирной  попойки  пьяных,
замарьяживали  их  —  заполучали  тут  же,  на  месте  кли¬
ента  и,  если  он  был  еще  в  состоянии  передвигаться,
увлекали  к  себе,  в  Малый  Колосов.  А  если  колодой
валялся,  то  обирали  на  месте.
 Понятное  дело,  что  притоны  те  служили  и  по  дру¬
гому  еще  назначению:  в  них  укрывались  всякие  бег¬
лые  люди.  Логовище  надежное,  поскольку  полиция
старалась  обходить  те  дома  стороной,  а  если  уж  по
какой-то  наводке  и  заходила  сюда,  то  и  убиралась
с  пустыми  руками:  служба  оповещения  и  упреждения
надежно  работала.
 Да,  кажется,  нет  ничего  и  быть  не  могло  грязней
и  отвратительнее  публичных  домов  в  Малом  Коло¬
совом...  Но  были  хуже  и  ужасней  еще:  на  Хитровке.
Только  не  дома  специального  назначения,  ввиду  того
что  проституция  там  процветала  на  каждом  углу  и  за
всяким  окном.  Существовало  на  Хитровом  рынке  по¬

462
 Л.Б.  Репин
 добие  публичного  дома  —  небольшой  флигелишко
с  осыпавшейся  штукатуркой,  притулившийся  на  ок¬
раине  городской  усадьбы  Румянцева.  Владельцы
усадьбы  даже  не  подозревали,  что  в  их  владениях  про¬
цветает  очаг  разврата,  который  называли  в  народе  «ва¬
гоном».
 Здесь  по  большей  части  трудились  десяти—две¬
надцатилетние  девочки,  шедшие  уж  совсем  за  гроши,
из  коих  им  только  и  оставалось,  что  на  жалкое  пропи¬
тание.  Здесь  на  Хитровке  девочки  эти,  не  зная  роди¬
телей,  появлялись  на  свет  и  отсюда  же,  не  оставив
в  жизни  следа,  из  нее  уходили.
 Кое-кому,  правда,  везло:  бывало,  некий  беглый
положит  глаз  на  девчонку  и  вытащит  ее  из  «вагона»
в  угол  к  себе  —  в  свою  часть  комнатенки  вонючей,  отго¬
роженную  ситцевой  занавесочкой.  А  потом  отправит
подругу  на  заработки,  благо  под  боком  все  и  никуда
ехать  не  надо.
 Но  и  это  не  все  еще  по  старой  Москве.  Публичные
дома  обретались  и  в  других  московских  углах:  в  до¬
ходных  домах  на  Лубянке,  в  дощатых  халупах  Марь¬
иной  Рощи,  в  приличных  с  виду  домах  на  Красной
Пресне,  где  гражданочки  с  Трехгорной  мануфактуры
на  жизнь  себе  подрабатывали.  А  куда  деться,  если  на
хлеб  не  хватает...  Конечно,  что  ни  говори,  далековато
было  Москве  до  таких  высочайших  вершин,  как  Па¬
риж,  Будапешт,  Вена,  Берлин,  где  в  заоблачной  выси
обитали  жрицы  любви,  однако  и  у  нас,  как  могли,  мар¬
ку  древней  профессии  поддерживали.
 А  теперь  что?  И  теперь  тоже  поддерживаем.  Хотя
за  истекшее  время  отношение  к  одной  из  самых  неле¬
гальных  в  мире  профессий  нисколько  не  изменилось:
как  ни  искореняли  охотниц  на  нашего  брата,  какие

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 463
 только  законы  против  них  не  выдумывали,  какие  толь¬
ко  не  изобретали  сачки  на  бабочек  этих  ночных  —  все
равно  порхают,  или,  затаившись,  сидят,  поджидая
добычу.  И  будут  порхать.  И  поджидать  тоже  будут:
круглый  год  для  них  охотничий  сезон.  И  лицензий
на  отстрел  вовсе  не  требуется.  А  ведь  отлавливали
стаями  их  накануне  московских  фестивалей  и  про¬
чих  международных  форумов  искусства  и  дружбы,
выбривали  затылки  и  за  101-й  километр  отправляли
бесплатно  —  все  равно  возвращались.
 Одно  время  промышляли  подпольные  дамы  на
рынках,  в  торговых  палатках.  На  Рижском  рынке,  ког¬
да  был  он  под  открытым  небом  еще,  предлагали  мне
молодую  гражданочку,  сидевшую  на  табуреточке,  под
боком  у  продавца.  Прямо  тут  же,  за  полками,  и  всего
за  червонец.  Это  где-то  в  83-м  году.  Только  бутылку
надо  было  взять  обязательно.  За  отдельную  плату,  ко¬
нечно.
 В  нынешнее  время  красные  фонари  над  публич¬
ными  заведениями  не  вывешивают.  Да  уж  сколько
поколений  прошло,  как  погасли  они...  Сейчас  многие
из  подобных  лавочек  прикрываются  фиговыми  лист¬
ками  респектабельных  заведений  вроде  массажных
кабинетов,  саун,  косметических  салонов  и  тренажер¬
ных  залов,  ненавязчиво  приглашающих  —  повсюду
рекламу  их  можно  встретить.  А  можно  и  по  телефону
вызвать  домой:  привезут  добытчицу,  а  через  обго¬
воренное  время  заедут  за  ней.  Возят  амбалы,  как  пра¬
вило,  так  что  извольте  без  фокусов.  Если  хочется
с  фокусом,  то  за  отдельную  плату...  Короче,  теперь
у  нас  размах  и  сервис  достигли  нормального  между¬
народного  уровня.

464
 Л.Б.  Репин
 У  меня  есть  знакомая  официантка  в  кафе  на
ВДНХ,  ее  зовут  Лена  Силаева  (фамилию  она  разре¬
шила  назвать,  поскольку  не  считает  свою  работу  хуже
любой  другой).  Долгое  время  она  работала  буфетчи¬
цей  в  сауне.  Получала  чаевые,  иногда,  если  кто-то  из
гостей  очень  настаивал,  помогала  сбросить  ему  на¬
пряжение.  За  отдельную  плату.  Отказать  не  могла:
в  таком  случае,  хозяин  предупредил,  она  немедленно
потеряет  работу.  А  у  нее  муж  безработный,  занимает¬
ся  каким-то  мелким  бизнесом  и  прогорает  все  время.
Так  что  Лена  кормит  его.
 Ей  жилось  тогда  хорошо:  в  месяц  со  всякими  бо¬
ковыми  приработками  до  четырехсот  долларов  иног¬
да  выходило.  После  того  как  сауну  закрыли  —  почему,
она  и  не  знает,  —  здесь  в  кафе  оказалась.  А  тут  плохо
совсем,  особенно  летом:  никто  не  хочет  есть  и  пить
в  духоте  помещения,  все  норовят  в  тени  на  ветерке
отдыхать.  Очень  Лена  жалеет  о  сауне...

«ТЫ  СЛАВИЛ,  ЛИРУ  ПЕРЕСТРОЯ,
ЛЮБОВЬ  И  МИРНУЮ  БУТЫЛЬ!»
 Который  уже  раз  стою  напротив  этого  дома,  что
в  середине  Пречистенки,  под  пышной  кроной
клена  и  едва  успеваю  отпрянуть  в  сторону,  как  мимо
через  распахнутые  чугунные  ворота  лихо  проносит¬
ся  карета  и  из  нее  на  ходу  выскакивает...  невысокий
и  плотный  гусар  в  небрежно  наброшенном  ментике
и  сияющих  белизной  лосинах,  так  сидящих  на  нем,
будто  он  в  них  и  родился.  Придерживая  левой  рукой
саблю,  висящую  на  длинной  перевязи,  он  скрывается
за  дверью  парадного.  Это  хозяин  дома  —  Денис  Васи¬
льевич  Давыдов.  Тот  самый!  Поэт,  гусар,  вольный,  как
птица,  ни  Бога,  ни  черта  в  бою  не  боящийся  и  в  откро¬
венных  выражениях  своих  на  званых  балах  дурных
последствий  не  остерегающийся.  Все  ему  нипочем!
За  это  и  страдал  и  за  это  поневоле  расплачивался  во
всю  свою  жизнь.
 Откуда  взялся  он,  Давыдов?  А  из  самого  чрева
Москвы.  В  семье  потомственных  военных  родился
чернокудрый  сорванец,  скоро  выказавший  страсть
«к  маршированию,  метанию  ружьем»  —  как  позже  сам
о  себе  он  написал.  Отец  командовал  Полтавским  лег¬
коконным  полком,  и  Александр  Васильевич  Суворов
при  осмотре  оного  заметил  резвого  ребенка,  благосло¬
вил  его  и  произнес:  «Ты  выиграешь  три  сражения!»
И  ускакал.

466
 Л.Б.  Репин
 В  семнадцать  лет  Давыдов  уже  эстандарт-юнкер
в  Кавалергардском  полку,  через  три  года  —  поручик
Белорусского  гусарского  полка.  Вот  тогда-то  и  пока¬
зал  юный  красавец  гусар,  на  что  способен.  Саблей
и  пистолетом  он  давно  отменно  владел,  а  теперь  и  перо
свое  обнажил  —  острое,  колкое,  меткое,  лихое  и  от¬
важное!  Что  воспевал?  Разгульную  гусарскую  жизнь,
разудалые  застолья  и  женщин,  которых  боготворил.
И,  кажется,  —  всех!
 Конечно,  он  слыл  кутилой.
 Это  ему  Пушкин  написал  про  «любовь  и  мирную
бутыль»,  посылая  свою  «Историю  Пугачева».  На  пят¬
надцать  лет  Александр  Сергеевич  был  младше  Да¬
выдова,  но  говорил  ему:  «Ты  мой  отец  и  командир».
 Пречистенка  в  XIX  веке

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 467
 Любил  Давыдова  и  почитал  за  удаль  его  редкостную,
за  талант  огромный  и  за  готовность  в  любой  момент
кинуться  в  разгул  с  друзьями.  И  Пугачева  направил
в  службу,  под  крыло  Давыдова.  «В  передовом  твоем
отряде  урядник  был  бы  он  лихой!»  —  писал  Пушкин.
 Отчего-то  знаем  Давыдова  лишь  по  Отечествен¬
ной  войне.  Хотя  и  верно:  слава  в  ней  Давыдова  как
никогда  взлетела.  В  1806  году,  как  началась  война
с  французами,  князь  Багратион  взял  молодого  лейб-
гусара  в  адъютанты,  а  то  при  штабе  сидел  как  на  игол¬
ках  и  при  всяком  случае  стремился  в  сечу.  Однажды,
окруженный,  едва  в  плен  не  угодил,  но  был  спасен
казаками.
 Через  два  года  Давыдов  уже  со  шведами  воюет,  от¬
бивает  остров  Карлое  и  познает  тонкости  тактической
войны.  Потом  сопутствует  Багратиону,  когда  тот  стал
главнокомандующим  Задунайской  армией,  и  ни  од¬
ного  сражения  с  персами  не  упустил.  Но  звездный
час  —  и  в  самом  деле  —  война  двенадцатого  года.
 В  этой  войне  Давыдов  творил  чудеса.  Это  ведь
он,  едва  Наполеон  перешагнул  пределы  России,
предложил  Багратиону  проект  партизанской  войны.
И,  получив  одобрение,  сбросил  роскошный  гусарский
ментик,  заменил  простым  кафтаном  его,  отпустил  кре¬
стьянскую  бороду  и  с  образом  Николая  Чудотворца
на  груди  с  бесшабашной  удалью  громил  врага  в  самых
неожиданных  местах  для  того.  За  что  и  получил  зва¬
ние  полковника  и  три  ордена  в  придачу.
 Федор  Глинка  воскликнул:  «И  в  ночь,  как  до¬
мовой,  тревожит  вражий  стан!  Но  милым  он  дарит
в  своих  куплеты  розы:  Давыдов,  это  ты  —  поэт  и  пар¬
тизан!»

468
 Л.Б.  Репин
 Что  ж,  только  и  воюет?  Не  на  полях  —  так  за  сто¬
лом  иль  в  будуарах!
 А  меж  баталий  отдается  музе.  Перо  в  руке,  покуда
сабля  на  стене.  Он  изучает  экономию,  Тацита  перево¬
дит,  но  как  гусары  призовут,  бросал  все  —  и  вмиг  ле¬
тел  в  гусарское  разгулье!
 Император  Николай  Павлович  спросил  однаж¬
ды  у  генерала  Ермолова,  дальнего  родственника  Да¬
выдова:  «Что  ж,  урывками  он  служит?  Жаль,  с  его
средствами  и  дарованиями  он  пошел  бы  далеко!»
А  генерал  ответил:  «Правда,  государь:  быв  гусаром,
он  славил  и  пел  вино  и  оттого  прослыл  пьяницей,
а  он  такой  же  пьяница,  как  я».
 Его  «Записки  партизана»  начнешь  читать  —  не
оторвешься.  Все  восстает  перед  глазами  —  лихая  руб¬
ка,  дым  бивака,  внезапная  атака  из-под  сени  леса  во
снегах,  и  в  тишине,  уж  после  боя,  —  гусар  с  пером
в  руке,  из-под  которого  несутся  строки...
 Но  счастье  не  пес,  на  поводке  не  удержишь.  Счас¬
тье  —  вольная  птица.  После  войны  —  счастливое  для
него  было  время!  —  пошли  одни  неудачи.  Произвели
в  генерал-майоры,  и  он  уж  справил  это  событие,  как  и
в  прежние  годы,  с  шампанским  и  с  песнями,  но  тут
доброжелатели  стали  тайно  «конями  ходить».  Разве
жизнь  не  та  же  игра?  Добились:  производство  в  гене¬
ралы  признали  ошибкой.  Ему  и  сорока  не  было,  ког¬
да,  хлопнув  дверью,  вышел  в  отставку.
 Однако  последний  его  час  не  пробил  еще,  нет.
И  Давыдов  отличается  в  Польской  войне.  Тут  уж  де¬
ваться  некуда:  производят  его  в  генерал-лейтенанты.
Но  теперь  время  другое,  Давыдов  сам  устал.  Всю
жизнь  энергия  била  в  нем  через  край,  но  это  же  не

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 469
 вечный  источник...  Уехал  из  Москвы,  из  этого  дома,
в  свое  имение  в  Симбирской  губернии  и  уже  никогда
не  вернулся.  Нажил  в  браке  пятерых  сыновей,  и  точ¬
но  неизвестно,  сколько  еще  дочерей.  Могучий  был  че¬
ловек.
 Он  прожил  пятьдесят  пять  лет  и  погребен  на  Но¬
водевичьем,  в  городе  родном.
 На  портрете  Кипренского,  всем  хорошо  извест¬
ном,  где  Давыдов  в  доломане,  непринужденно  под¬
боченившись,  стоит,  на  саблю  опираясь,  —  вовсе  не
Денис  Давыдов,  как  принято  считать.  Всеобщая
и  давняя  ошибка:  это  его  брат  двоюродный,  Евграф
Давыдов.  Тоже,  между  прочим,  герой  двенадцатого
года,  награжденный  шпагой  с  бриллиантами  и  над¬
писью  «За  храбрость».
 Одна  семья,  и  кровь  —  одна.
 А  дом  Давыдова,  к  слову  сказать,  был  построен
незадолго  до  рождения  Дениса  Васильевича.  В  вой¬
ну  1812  года  он,  конечно,  горел,  но  был  восстановлен
и  стал  московским  памятником  архитектуры  —  ори¬
гинальное  здание,  мимо  не  пройдешь,  обязательно
станешь  разглядывать.  А  прежде  владел  им  другой
знаменитый  москвич,  легендарный  сыщик  XVIII  века,
обер-полицмейстер  Москвы  Николай  Петрович  Ар¬
харов.  Он  вел  расследование  по  Пугачевскому  бунту,
был  произведен  в  бригадиры,  в  генералы  по-нынеш¬
нему,  и  вот  тогда-то  и  стал  наводить  порядок  в  Москве.
 Личность  необычайнейшая!  Проницательность
его  казалась  всем  фантастической.  Молча  глядел  он
на  сидящего  напротив  человека  и  знал  уже  —  виновен
ли  тот.  Екатерина  Великая  не  могла  без  него  обойтись
и  срочно  вызывала  в  Петербург,  когда  там  возникали

470
 Л.Б.  Репин
 дела,  без  него  не  решаемые.  И  когда  из  домовой  церк¬
ви  Зимнего  дворца  исчезла  икона  Божьей  Матери
в  богатом  окладе,  с  каменьями  драгоценными,  тоже
позвала.
 Дорога  была  эта  икона  императрице:  под  нею  Ека¬
терина  на  трон  взошла.  Архаров  приехал  и  на  сле¬
дующий  день  вернул  икону  на  место.  А  в  другой  раз
в  Петербург  даже  не  счел  нужным  поехать:  пропажу  —
какое-то  редкое,  старинное  серебро  —  нашел,  не  вы¬
ходя  из  этого  дома!  Точно  указал  место,  где  спрятано.
В  подвале.  Рядом  с  домом  петербургского  полицмей¬
стера.  Ей-богу,  иногда  кажется,  будто  он  сам  все  учи¬
нил,  чтобы  тому  досадить...  Но  нет  же,  конечно.

ТЕПЛОМ  МОСКВЫ  СОГРЕТЫЕ
 Еще  живя  в  родном  своем  имении,  Сергей  Тимо¬
феевич  Аксаков  многажды  проговаривался,  как
манит  его  Москва,  как  она  желанна,  мила  для  него.
Как-то  со  всем  семейством  он  целый  год  прожил
в  Москве  и,  ощущая  неодолимую  тягу  к  родным  мес¬
там,  все  же  привязался  к  этому  городу  и  обзавелся
здесь  друзьями.  К  тому  же  и  о  будущем  детей  надо
было  подумать.  Короче,  собрался  Сергей  Тимофеевич
и  двинулся  в  Первопрестольную.
 Деревянный  дом  возле  Смоленского  рынка  был
обширен,  просторен,  совершенно  походил  на  барские
деревенские  дома  и  тем  более  Аксаковым  нравился.
Он  кишмя  кишел  дворнею,  без  которой  хозяева  и  не
представляли,  как  управиться  со  своим  многоголовым
семейством.  Получилось  вроде  бы  так,  что  Аксаковы
просто-напросто  перенесли  из  деревни  в  Москву  весь
свой  прежний  уклад.  Позади  дома  —  двор  необъят¬
ный,  людские  всякие,  в  разросшемся  саду  яблони,
вишни.  Ну  и  баня,  конечно.  Настоящий  деревенский
закуток  обустроил  Аксаков  в  Москве.
 И  вот  сидит  он  как-то  вечерком  по  весне  1832  года
в  доме  на  Сивцевом  Вражке,  сидит  в  мезонине,  в  сво¬
ем  кабинете  и  перекидывается  в  карты  с  приятелями.
И  тут  возникает  явившийся  без  какого-либо  преду¬
ведомления  его  друг,  историк  и  писатель  Михаил  Пет¬
рович  Погодин  и  подводит  к  столу,  крытому  зеленым
сукном,  некоего  незнакомца  странного  вида.

472
 Л.Б.  Репин
 Подстриженные  по  моде  виски,  неуместный  хохол
какой-то  и  с  чрезмерной  аккуратностью  ухоженные
усы.  Нечто  плутоватое  показалось  хозяину  в  облике
незнакомого  гостя.  И  уж  немыслимый  щеголь:  пест¬
рый  жилет  с  толстой  цепочкой,  из  кармана  свисающей,
перекрахмаленный  воротничок  на  сорочке.  Смотрит
на  всех  свысока,  надменно  и  хоть  в  гостях,  а  непри¬
ветливо.  И  очень  молод  при  всем  при  том.
 Погодин,  видя  замешательство  хозяина,  говорит
с  улыбкой:  «Вот  вам  Николай  Васильевич  Гоголь!»
 Карты  едва  не  выпали  из  рук  Сергея  Тимофеевича.
И  гости  все  застыли,  рты  раскрыв.  Гоголя  в  доме  все
знали,  почитали  и  любили  уже,  хотя  никогда  с  ним  не
встречались  еще.  А  тут  выскочил  пятнадцатилетний
сын  Сергея  Тимофеевича  Коля,  увлеченный  литера¬
турой  более,  чем  какой-либо  девушкой,  и  едва  не  сшиб
от  радости  Гоголя...  Он-то  и  разрядил  обстановку.
 Дружба  старшего  Аксакова  и  молодого,  по-юно¬
шески  обидчивого  и  трудно  сходящегося  с  людьми
Гоголя  выстраивалась  долго  и  трудно.  Притом  что
нигде,  наверное,  никто  так  Гоголя  не  любил,  как  в  се¬
мье  Аксаковых.  И  любовь  эта  была  самой  искренней
и  бескорыстной.  Уже  после  того,  как  не  стало  Гоголя,
Аксаков,  сам  к  тому  времени  ставший  большим  рус¬
ским  писателем,  стойко  и  ревниво  оберегал  память
о  Гоголе.
 Гоголь  словно  согрелся  в  этой  семье.  Его  с  неиз¬
менной  радостью  встречали  здесь,  когда  он  возвра¬
щался  после  долгих  заграничных  поездок,  а  юная
Вера,  любимая  дочь  Аксакова,  с  уже  воистину  жен¬
ской  интуицией  сразу  же  спрашивала:  «Вы  для  того
и  приехали,  чтобы  сразу  уехать?»  Гоголю  не  нрави¬
лись  все  эти  расспросы,  и  он  с  трудом  их  терпел.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 473
 Окончательно  и  бесповоротно  он  распознал  отно¬
шение  к  себе  Сергея  Тимофеевича  в  одну  из  трудных
минут  своей  жизни.  Гоголю  позарез,  смертельно  были
деньги  необходимы,  а  взять  их  где  —  он  не  знал.  Рух¬
нули  всякие  расчеты,  надежды,  и  вдобавок  он  поте¬
рял  бумажник,  в  котором  носил  всю  имевшуюся
наличность.  И  тут  взволнованный  Аксаков,  с  трудом
придавая  голосу  твердость,  потому  что  боялся  своим
предложением  обидеть  гениального  человека,  сооб¬
щает,  что  безо  всякого  лишения  для  себя  может  дать
две  тысячи.  Деньги  очень  большие.  Более  того,  доба¬
вил  Аксаков,  дружба  их  дает  ему  право  обратиться
с  таким  предложением.  Но  сколько  сил  понадобилось
ему,  чтобы  Гоголя  уговорить!
 В  одной  известной  книге  о  Гоголе  нашел  я  как-то,
что  именно  сюда,  в  этот  дом,  Николай  Васильевич
привез  только  что  вышедший  том  «Мертвых  душ».
Но  нет,  ошибается  биограф:  в  мае  1842  года  Аксаковы
в  Сивцевом  Вражке  уже  не  жили.  Они  переехали
в  другой  дом  неподалеку,  и  он,  увы,  не  сохранился.
А  этот  стоит,  по  счастью,  напоминая  о  великих  людях,
сюда  приходивших.
 Теперь  здесь  —  филиал  Государственного  литера¬
турного  музея,  но  еще  до  1980  года  оставались  в  доме
коммуналки.  А  ведь  именно  в  этом  доме,  в  семье
Аксаковых  Гоголь  отмечал  свое  сорокалетие...  Факт
можно  считать  доказанным.
 К  сожалению,  ничего  из  аксаковской  обстановки
в  доме  не  сохранилось.  Мебель,  что  сейчас  можно
увидеть,  отражает  стиль  той  эпохи,  и  только.  Но,  по
правде  сказать,  это  ведь  и  не  музей  Аксакова.  Хотя,
конечно,  одновременно  мог  бы  им  и  быть.  Ну  да  это
уже  совсем  другой  разговор.

чадный  дом
 НА  СТРАШНОМ  МЕСТЕ
 Полжизни  прожил  неподалеку  от  этого  изуми¬
тельного  дома  —  надо  было  только  от  Серпухов-
ки  Полянку  пройти,  —  а  даже  не  подозревал  о  его
существовании.  Мрачная,  безобразная  громада  Дома
на  набережной,  похожая  на  брошенный  город  из-за
того,  что  во  дворе  его  всегда  было  пусто,  заслоняла,
скрывая  от  глаз  людских  красавец  дом,  не  похожий
ни  на  какой  другой  во  всей  Москве.  Но  однажды,  гу¬
ляя  с  девчонкой  после  выпускного  школьного  вече¬
ра,  сошли  мы  отчего-то  с  Большого  Каменного  моста
и  направились  по  спящей  Берсеневке,  стараясь  по¬
дальше  держаться  от  безобразного  дома.
 И  тут  нам  открылось  такое...
 Этот  чудный  дом,  словно  бы  писанный  яркой  аква¬
релью  на  темно-сером  листе  ватмана  или  на  огромном
холсте  на  заднике  сцены,  завораживает  необыкновен¬
ной  своей  красотой.  Чей  дом,  кто  жил  в  нем  —  ничего  не
удавалось  долго  узнать.  А  потом,  словно  бы  в  благодар¬
ность  за  мои  поиски,  дом  стал  рассказывать  о  себе.
 Самая  древняя  часть  палат,  примыкающих  слева
к  этому  дому,  построена  в  начале  XVI  века,  и  принадле¬
жали  палаты  боярину  Ивану  Никитичу  Берсень-Бек-
лемишеву,  известнейшему  дипломату  в  царствование
Ивана  III  и  сына  его  Василия  Ивановича.
 Беклемишев  служил  какое-то  время  приставом
при  германском  после  в  Москве,  потом  сам  поехал

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 475
 в  Польшу  послом.  Был  он  любимцем  и  главным  со¬
ветчиком  Василия  Ивановича,  пока  тому  не  показа¬
лось,  что  слишком  уж  перечит  Беклемишев  ему.  А  тут
и  доброжелатели  приспели  вовремя  и  оклеветали  лю¬
бимца  великого  князя.  Княжеская  милость  —  палка
о  двух  концах.  И  Беклемишев  был  обезглавлен.  Про¬
лилась  первая  кровь  этого  дома.
 В  царствование  Ивана  IV  перешел  дом  каким-то
образом  в  хваткие  руки  Малюты  Скуратова,  зверя-
опричника,  задушившего  своими  руками  митрополи¬
та  Филиппа  и  множество  других  душ  загубившего.
Как-то  в  1906  году,  когда  строили  неподалеку  от  этого
дома  электрическую  станцию,  при  вскрытии  котло¬
вана  открылись  неведомые  подземелья  с  орудиями
пыток  и  костями  растерзанных.  Предположительно
именно  здесь  прятались  пыточные  Грозного.  И,  ска¬
зывают,  шел  от  дома  Малюты  тайный  ход  в  те  подзе¬
мелья.  А  серебряные  монеты  времен  Ивана  Грозного,
там  же  найденные,  —  плата  палачам,  наверное.  А  мо¬
жет,  и  купить  кого-то  хотели...  Теперь  не  узнать.
 От  Малюты,  согласно  преданию,  дом  попал  пря¬
миком  в  царские  руки:  одна  из  дочерей  Скуратова
вышла  замуж  за  Бориса  Годунова  и  дом  был  за  нею
в  приданом.  Дочки,  кстати,  удались  обе  в  папеньку:
доподлинно  известно,  что  одна  отравила  боярина
М.В.  Скопина-Шуйского,  а  другая  ославилась  своим
жесточайшим  обращением  с  дворней.  Короче,  неда¬
леко  яблочки  от  яблоньки  укатились.  И  снова  лилась
кровь  на  этом  месте  ужасном...
 Дом,  который  выходит  фасадом  на  Берсеневскую
набережную,  построен  на  месте  старых  палат,  на  их
белокаменном  основании,  посейчас  видном  достаточ¬
но  хорошо.  Построил  его  в  1657  году  думный  дьяк
Аверкий  Кириллов,  тоже  человек  с  судьбою  необы¬

476
 Л.Б.  Репин
 чайной.  Впрочем,  это  не  просто  дом  был  уже,  а  целая
городская  усадьба  с  церковью  Святого  Николы  Чу¬
дотворца,  тоже  поставленной  на  подклете  более
давнего  времени.  Богатый  Кириллов  был  первым  при¬
хожанином  той  церкви  и  первым  ее  дароносителем.
Считается,  что  существовал  некогда  и  ход  из  церкви
прямо  в  палаты  Кириллова.
 Карьеру  же  себе  Аверкий  построил  на  царской  фло¬
ре.  Был  он  ботаником:  разводил  необыкновенные  рас¬
тения  в  царских  садах.  В  этом  деле  не  было  равных  ему.
За  то  царь  и  сделал  его  думным  дьяком.  После  дочери
Ивана  IV  он  долго  —  четверть  века  —  владел  домом.
Но  и  его  крови  суждено  было  пролиться.  Место  это
и  впрямь  оказалось  зловещим  для  его  владельца.
 По  смерти  царя  Федора  Алексеевича  (1661—1682)
московский  двор  погряз  в  интригах,  отчаянной  борь¬
бой  не  на  живот,  а  на
смерть.  Аверкий,  всегда
старавшийся  держаться
справедливости,  присо¬
единился  к  Нарышки¬
ным  и  сразу  же  сделался
врагом  Милославских.
Милославские  же,  замы¬
слившие  извести  и  сам
род  Нарышкиных,  вне¬
сли  в  черный  список
и  тех,  кто  их  поддержи¬
вал.  Аверкий  в  списке,
конечно  же.
 В  1682  году  стрелец-
 Палаты  думного  дьяка  Аверкия  КИЙ  бунт  оборвал  ЖИЗНЬ
Кириллова.  Парадный  фасад  Кириллова:  его  сброси¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 477
 ли  с  Красного  крыльца  наземь,  изрубили  секирами,
саблями.  Но  этого  мало  показалось  злодеям:  тело  вы¬
волокли  на  Красную  площадь  и  еще  кричали  при  этом:
«Расступись,  думный  едет!»  И  кажется,  случайно
уцелел  сын  его  Яков,  ставший  впоследствии  думным
дьяком...
 Что  сталось  с  домом  потом...  В  самом  начале  XIX  ве¬
ка  поселились  в  нем  сенатские  курьеры.  Удобное  место,
рукою  подать  до  Кремля.  В  то  время  дом  так  и  назы¬
вался  —  «курьерским».  А  потом  домом  довольно  дол¬
го  владело  Русское  археологическое  общество,  пока
не  наступило  советское  время.  Когда  братья  Иофаны
принялись  строить  свой  жуткий  дом-левиафан,  Дом
на  набережной,  дивные  палаты  Кириллова  отдали  под
общежитие  строителей.
 Да,  что  и  говорить,  страшное  место...  А  дом  —  чу¬
ден,  прекрасен.  Жемчужина  в  короне  Москвы.

ДРАМА  ПРОТИВ  КРЕМЛЯ
 Наверное,  это  самый  знаменитый  московский  дом
советского  времени.  И  самый  зловещий,  пожа¬
луй.  Да  и  не  дом  это  вовсе,  а  целый  город:  пять  тысяч
квартир,  И  все,  что  нужно  для  обособленной  социа¬
листической  жизни,  в  нем  есть:  универсальный  мага¬
зин,  гастроном,  кинотеатр,  детские  ясли,  прачечная,
клуб.  У  входов  в  подъезд,  только  внутри,  маячили  вах¬
теры  в  форме  и  с  револьверами.  Ну  уж  не  консьержи,
конечно,  а  форменные  часовые:  чужая  муха  не  проле¬
тит...  Чужое  животное  не  пробежит:  сторожевые  со¬
баки  тут  же  на  стреме.
 Дом  и  в  самом  деле  задумывался  как  пример  об¬
разцового  социалистического  общежития,  в  котором,
разумеется,  все  семьи  жили  в  отдельных  квартирах,
и  архитектор  Б.  Иофан,  его  спроектировавший,  пред¬
ставил  дом  на  ватмане  красно-розовым,  чтобы  в  цве¬
товой  гамме  он  перекликался  с  Кремлем.  А  вышло  вон
что:  Бастилия  —  не  Бастилия,  крематорий  —  не  кре¬
маторий...  Ужасная,  мрачная  громада...
 Берсеневская  набережная,  дом  20/2.  Дом  Прави¬
тельства,  как  его  называли  прежде  и  Дом  на  набереж¬
ной  —  после  того,  как  вышел  роман  Юрия  Трифонова
с  таким  названием.
 Квартиры  по  тем  временам  были  просторны,  но
угнетающе  однообразны.  Мебель,  добротная,  проч¬
ная,  но  безликая,  мрачная,  спроектированная,  кстати,
тем  же  Иофаном,  наводила  на  мысль  о  прежних  до-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 479
 ходных  домах.  В  буфете,  к  примеру,  на  всех  ящичках
надписи:  салфетки,  фарфор,  ложки,  вилки.  Ножи  раз¬
решалось  класть  по  своему  усмотрению.  И  во  всех
квартирах  такая  мебель.
 Я  знал  Юрия  Валентиновича  Трифонова,  но  не
знал,  что  он  в  том  доме  жил.  Я  бывал  у  него  дома  на
Соколе,  на  улице  Георгиу-Дежа,  завидовал  его  полно¬
му  «Брокгаузу  и  Ефрону»,  в  котором  все  корешки  до
единого  были  напрочь  оборваны.  И  не  удивился,  ког¬
да  увидел,  как  Юрий  Валентинович  достает  с  полки
эти  тяжелые  книги:  цепляет  сверху  пальцем,  как  рыбу
крючком,  и  грубо  вытаскивает.  Для  него  эта  редкая
в  то  время  книга  была  просто  справочником.
 Тогда,  в  74-м  или  в  75-м  году,  он  спросил  меня,  над
чем  я  работаю,  и  я  рассказал  ему,  что  давно  собираюсь
сесть  за  повесть  об  этом  доме  —  взять  чью-то  судьбу
и  раскрутить  на  ее  примере  события  тех  лет.  Я  посто¬
янно,  много  лет  ездил  мимо  этого  дома,  знал  понас¬
лышке,  что  это  за  дом,  и  даже  однажды  был  в  нем
в  гостях  у  товарища.  У  меня  и  название  было  для  по¬
вести:  «Этот  безобразный,  огромный  дом».
 Юрий  Валентинович  внимательно  на  меня  по¬
смотрел  и  сказал  без  тени  улыбки:  «Такую  повесть
я  уже  написал.  Я  жил  в  этом  доме».  Я  спросил,  как
будет  называться  повесть,  и  он  ответил:  «Пока  что  —
«Дом  на  набережной».  Но  так  и  осталось.  Теперь  этот
дом  иначе  и  не  называют.
 Вот  такая  любопытная  история  связана  у  меня
с  этим  домом.
 Когда  бываю  здесь,  обязательно  спускаюсь  на  Бер-
сеневку,  к  Москве-реке,  по  широкой  гранитной  лест¬
нице,  загибающейся  с  Большого  Каменного  моста
к  набережной.  Сколько  ни  ходил,  никогда  никого

480
 Л.Б.  Репин
 здесь  не  встречал.  Люди  словно  бы  стороной  обходят
эту  пустынную  лестницу,  где  много  лет  назад  разыг¬
ралась  трагедия.  Но  нет,  эту  историю  знают  немногие.
 Стояло  жаркое  московское  лето  1943  года.  Шла
война.  Москву  уже  не  бомбили,  и  два  выстрела,  про¬
звучавшие  в  летних  сумерках  один  за  другим  на  этой
лестнице,  услышали.  «Скорая  помощь»  вместе  с  ми¬
лицией  очень  скоро  оказались  на  месте.
 Мальчик  и  девочка.  Лет  по  пятнадцать-шестнад¬
цать.  Она  —  в  легком  светлом  платьице,  доходившем
почти  до  щиколоток,  в  белых  подвернутых  носоч¬
ках  —  как  все  девчонки  тогда  носили,  в  круглоносых
туфельках  с  застежкой  на  пуговку  через  подъем.
Он  в  рубашке  с  короткими  рукавами  и  в  широченных
брюках  с  обшлагами  —  других  брюк  тогда  и  не  виды¬
вали.  Оба  бездыханны,  в  луже  крови.  Рядом,  на  сту¬
пенях,  —  наган.
 Врач  «скорой»  обнаружил,  что  мальчик  дышит
еще,  и  через  несколько  минут  над  ним  склонился  зна¬
менитый  хирург  Александр  Николаевич  Бакулев.
Он  жил  в  Доме  на  набережной  и  хорошо  знал  родите¬
лей  девочки.  Должен  был  знать  и  родителей  мальчи¬
ка:  обе  семьи  известны  в  стране,  оба  отца  занимали
высокие  государственные  посты  в  советском  прави¬
тельстве.
 Волшебник  Бакулев  сделал  все,  что  мог,  и  даже
больше  того,  но  через  два  дня  не  стало  и  мальчика.
Он  умер,  так  и  не  придя  в  сознание.  Никому  ничего
не  смог  рассказать.
 Тамара  Андреевна  Тер-Егиазарян,  директор  музея
«Дом  на  набережной»,  немного  знает  о  том,  что  слу¬
чилось  тогда,  но  отца  мальчика  —  Алексея  Ивановича
Шахурина,  наркома  воздушного  транспорта,  знала

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 481
 хорошо.  Она  тогда  была  начальником  Главного  управ¬
ления  энергетики  авиационной  промышленности,
и  им  часто  приходилось  встречаться.  Конечно  же,  зна¬
ла  она  и  семью  девочки  —  Нины  Уманской:  жили  они
в  этом  же  доме,  в  квартире  66,  в  четвертом  подъезде.
Окна  квартиры  выходят  во  двор  и  на  Кремль.  И  на
эту  вот  злосчастную  лестницу.
 Константин  Александрович  Уманский  был  чело¬
веком  необычайным,  талантливым.  Свободно  владел
английским,  немецким,  говорил  по-французски  и  по-
испански.  В  18  лет  написал  на  немецком  языке  книгу
«Новое  русское  искусство»,  где  анализировал  рабо¬
ты  Шагала,  Малевича,  Сарьяна  и  многих  других  ху¬
дожников,  широко  известных  у  нас  и  на  Западе.
Ну  кажется,  написал  —  и  молодец,  самовыразился,
есть  за  что  себя  уважать,  но  книга  вышла  в  Берлине,
в  крупном,  солидном  издательстве.  Значит,  серьезная
вещь,  отнюдь  не  забава  толкового  мальчика.
 Окончив  Московский  университет,  Уманский  не¬
сколько  лет  работал  корреспондентом  Российского
телеграфного  агентства  в  Вене,  Риме,  Париже  —  в  точ¬
ках,  для  журналиста  особо  ответственных.  Потом  —
несколько  лет  в  Наркомате  иностранных  дел  СССР,
чуть  позже  он  уже  советник  посольства  СССР  в  США,
а  с  1939  года  —  послом  в  Америке.  Было  ему  тогда
всего  37.
 Вот  в  такой  семье  выросла  Нина.  Единственный,
любимый  ребенок  Уманских.  Володя  Шахурин
в  своей  семье  был  тоже  единственным.  Нина  была
умная,  веселая  девочка,  ее  любили  подруги,  ее  друж¬
бы  искали.  Володя  —  мальчик  интеллигентный,  холе¬
ный,  говорили,  довольно  избалованный.  Они  учились
в  одной  школе,  в  каком-то  переулке  возле  улицы  Горь¬
кого.
 16  Рассказы  о  Москве  и  москвичах

482
 Л.Б.  Репин
 Эти  двое  любили  друг  друга.
 Так  что  же  случилось  тогда,  далеким  летним  вече¬
ром  43-го  года...  Только  что,  в  мае,  Константин  Уман-
ский  получил  новое  назначение:  он  должен  был  ехать
в  Мексику  послом  Советского  Союза.  Собирались
обстоятельно,  хотя  и  поторапливались.  Как  раз  в  эти
дни  Уманский  встретился  со  своим  другом,  писате¬
лем  Ильей  Эренбургом.  Кстати,  многие  знаменитос¬
ти  дружили  с  Уманским:  человек  яркий,  незаурядный,
он  привлекал  к  себе  людей  поневоле.  У  него  часто
бывали  Евгений  Петров,  Михоэлс,  знаменитый
полярный  летчик  Чухновский,  адмирал  Исаков.
Но  ближе  всех,  пожалуй,  был  ему  Эренбург.  С  ним
Уманский  делился  тем,  чего  другим  не  доверял.
 Эренбург  тогда  написал:  «Уманский  обожал  свою
дочь;  только  на  ней  держалась  его  семейная  жизнь.
Я  знал,  что  есть  в  его  жизни  большое  чувство,  что
в  1943  году  он  пережил  терзания,  описанные  Чехо¬
вым  в  рассказе  «Дама  с  собачкой».  И  вот  неожиданно
разыгралась  драма...»
 Так  вот,  семья  Уманских,  все  втроем  вместе  с  Ни¬
ной,  собиралась  уехать  в  Мексику.  Это  надолго.  Воло¬
дя  не  представлял  себе  жизни  без  Нины,  он  не  хочет
понять,  что  она  никак  не  может  изменить  обстоятель¬
ства.  В  отчаянии  он  считал,  что  Нина  его  предала...
 Последний  раз  —  он  уже  знал,  наверное,  что  по¬
следний,  —  встретились  на  этой  широкой,  пустынной
лестнице.  Ни  проблеска  света  вокруг.  Мрачное  зре¬
лище  являла  собою  Москва  в  те  военные  годы...  Ско¬
рее  всего,  объяснение  было  бурным  и  страстным...
Выхватив  револьвер,  Володя  в  упор  стреляет  в  Нину
и  убивает  ее  на  месте.  Потом  стреляет  в  себя.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 483
 Эренбург  рассказывал:  «Никогда  не  забуду  ночи,
когда  Константин  Александрович  пришел  ко  мне.
Он  едва  мог  говорить,  сидел,  опустив  голову  и  при¬
крыв  лицо  руками...»
 Наверное,  можно  понять,  почему  в  столь  тяжкий
час  он  оставил  страдающую  жену  и  явился  к  другу.
Что  его  дома  ждало...  Рухнула  последняя  надежда
в  жизни.
 Что  было  потом?  Далее  события  развернулись  не¬
вероятнейшим  образом.  Как  будто  бы  мать  Володи
написала  письмо  Сталину,  в  котором  просила  про¬
вести  расследование.  Она  писала,  что  в  их  семье  ре¬
вольвера  никогда  не  было  и  быть  не  могло.  Откуда
он?  Сталин  передал  письмо  Берии,  и  заплечных  дел
мастера  по  приказу  наркома  внутренних  дел  стали
хватать  подростков  —  товарищей  Володи  и  Нины  пря¬
мо  на  улицах,  у  школы.  Арестовали  человек  пятнад¬
цать.  Все  дети  известных  людей.  Среди  них  —  два  сына
Анастаса  Микояна,  сын  великого  хирурга  Бакулева,
пытавшегося  спасти  жизнь  Володи  Шахурина,  Артем
Хмельницкий  —  сын  генерала  Хмельницкого,  адъю¬
танта  Буденного.  Остальные  тоже  не  были  детьми  ге¬
гемона.
 И  выяснилось  нечто  такое,  от  чего  волосы  дыбом
вставали:  мальчишки  организовали  тайное  общество,
готовили  заговор,  собираясь  свергнуть  правитель¬
ство!
 Мальчикам,  которым  было  по  пятнадцать-шест¬
надцать  лет,  предъявили  обвинение  в  измене  родине
и  сослали  на  разные  сроки  кого  на  Крайний  Север,
кого  в  Казахстан.
 В  свое  время  директор  музея  «Дома  на  набереж¬
ной»  Тер-Егиазарян  написала  письмо  в  КГБ  с  просьбой

484
 Л.Б.  Репин
 дать  доступ  к  материалам  дела.  Ей  отказали.  И  все  по-
прежнему  осталось  тайной.
 Но  вовсе  не  тайна,  что  мальчики  просто  играли.
Они  играли  в  правительство  —  а  во  что  еще  им  играть,
если  жили  в  доме  таком?  У  них  имелся  и  «глава»  сво¬
его  шутейного  правительства,  были  «министры».  Во¬
лодя  Шахурин  был  тоже  каким-то  «министром».  Раз
папа,  значит,  и  он.  За  эти  игры  все  они  были  жестоко,
хладнокровно,  несправедливо  наказаны.  Да  на  какую
справедливость  тогда  можно  было  рассчитывать...
 Константина  Уманского  совершенно  добила  судь¬
ба.  До  конца  войны  он  работал  в  Мексике,  а  когда
в  мае  1944  года  установились  дипломатические  отно¬
шения  СССР  с  Коста-Рикой  и  Никарагуа,  его  назна¬
чили  послом  одновременно  в  обе  эти  страны.  Как  он
был  в  то  время  несчастен,  можно  только  догадываться.
 В  январе  1945  года,  когда  до  Победы  в  Великой
войне  оставался  вдох-выдох,  Уманский  вместе  с  же¬
ной  вылетел  в  Коста-Рику  для  вручения  верительных
грамот.  Самолет  загорелся  на  взлете,  упал  и  взорвал¬
ся.  Погибли  все,  кто  был  на  борту.
 Нина  и  Володя  похоронены  рядом,  на  Новоде¬
вичьем  кладбище.  И  их  родители  тут  же.  Теперь  от
этих  семей  никого  не  осталось.

ВЫШИБАТЬ  ПРИЗНАНИЯ
У  НАС  ВСЕГДА  УМЕЛИ...
 В  прежние  времена  всякий  прохожий  стремился
побыстрее  пройти  мимо  Константино-Еленин¬
ской  башни  Московского  Кремля  и  притом  опасливо
косился  на  нее  и  непременно  крестился.  Это  третья
башня  по  левую  руку,  если  встать  напротив  Спасской:
как  раз  будет  между  Набатной  и  угловой  Беклеми-
шевской.  Испокон  века,  как  Кремль  воздвигли  ка¬
менный,  башня  та  сделалась  пыточной.  Не  знаю,  как
сейчас,  а  в  царское  время  по  широкой  кремлевской
стене  к  башне  шел  крытый  проход  с  узенькими  окон¬
цами,  по  которому  вели  в  башню  осужденных  на  пыт¬
ки.  А  в  ней,  в  полной  почти  темноте,  рассеиваемой
лишь  слабым  светом  свечи  во  время  дознаний,  в  тес¬
ных  застенках  содержались  преступники.  Или  те,  кто
считался  преступниками.  Дознания  же  творились
в  подклете  башни  и  в  ярусе,  который  располагался  над
ним.  Криком  исходи,  волком  вой  —  все  одно  никто
вовне  не  услышит.
 По  правде  сказать,  пытки  начинались,  едва  приго¬
воренный  сюда  попадал:  его  тут  же  приковывали
к  стене,  а  уста  зажимали  деревянной  колодкой,  сни¬
маемой  лишь  для  допроса  да  когда  поесть  приносили.
 Надо  признать,  что  в  пыточном  искусстве  и  изощ¬
ренности  Россия  пропустила  просвещенную  Европу
вперед  себя.  Наши  истязатели  не  додумались  ни  до
«испанского  сапога»  с  шипами  внутри,  безжалостно

486
 Я.Б.  Репин
 вонзавшимися,  когда  обе  половины  железного  сапо¬
га  стягивались,  ни  до  «железной  девы»  тоже  не  ис¬
хитрились  своим  умом  дойти:  изобретеньице  вроде
того  сапога  —  полая  фигура,  изнутри  гвоздями  уты¬
канная  и  закрываемая  верхней  частью  наподобие  сар¬
кофага.  Но  зато  и  много  чего  своего  удумали  —  хоть
и  проще,  да  понадежнее.
 Никто  не  скажет  теперь  с  уверенностью,  когда
в  России  ввели  пытки  в  законном  порядке,  а  первое
упоминание  отыскивается  в  «Судебнике»  Ивана  III.
Во  время  его  правления  в  Москве  пытки  дозволялись
только  по  делам  наиважнейшей  сущности,  как-то:  при
татьбе,  то  бишь  хищении  с  поличным,  при  душегуб¬
стве,  разбое,  поджоге  и  ябедничестве.  Строго  регла¬
ментировалось,  когда  пытать  дозволено:  если  трое  на
одного  показывали,  пусть  даже  и  без  доказательств,
когда  барин  обвинял  своего  холопа  в  той  же  татьбе  или
разбое  и  когда  кто-то  с  поличным  во  второй  раз  попа¬
дался.  Пытать  дозволялось  только  в  присутствии  губ¬
ного  старосты  —  судьи  и  судных  мужей  —  присяжных.
 «Пыточные  речи»  аккуратнейшим  образом  запи¬
сывал  земский  дьяк.  Подход  притом  был  такой:  кто
под  пыткой  сознался,  тот  на  всю  жизнь  в  тюрьму  по¬
падал  или  в  вечную  ссылку,  а  ежели  по  закону  «каз-
нити  смертию»  полагалось,  исполняли,  как  правило,
без  промедления.  Те,  кто  прошел  круги  ада,  вытерпел
и  вины  за  собой  не  признал,  для  надежности  ссыла¬
лись  в  Сибирь.  В  том  случае,  если  помещик  от  них
отказывался.
 Ну  а  пытали  умело,  конечно,  пристрастно.  Первая,
да  и  самая  ходовая  пытка  —  на  дыбу  вешать:  вывора¬
чивали  за  спину  руки  и,  за  них  подняв,  выдерживали.
А  то  и  бревно  подвесят  к  ногам,  или  палач  повиснет

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 487
 на  своей  жертве  для  пущего  эффекта.  При  этом  бива¬
ли  еще  батогами  или  кнутом  ременным.  Не  трудно
догадаться,  что  мало  кто  не  сознавался  даже  в  том,  чего
и  не  мыслил.
 Число  ударов  строго  предписывалось:  по  первой
пытке  —  30—40,  во  второй  —  80,  а  в  третьей  —  150.
Иногда  эффект  усиливали:  вешали  на  дыбу  «со
встряской»,  а  иногда  при  том  по  спине  горящим  ве¬
ником  поглаживали.  Отечественное  изобретатель¬
ство.  Как,  впрочем,  и  пытка  баней:  сначала  «лихих
людей»  кормили  всякой  соленой  едой,  пить  не  дава¬
ли,  а  потом  —  в  баньку,  попариться.  Запирали  и  пить
не  давали.
 Была,  кстати,  в  русских  застенках  и  водяная  пыт¬
ка.  Выбривали  виноватому  или  только  еще  подозрева¬
емому  голову,  привязывали  к  стене  или  доске  и  капали
через  равные  промежутки  холодной  водой,  а  к  ушам
горящие  угли  прикладывали  для  полноты  ощущений.
 Иностранцы,  заезжавшие  в  нашу  столицу  в  XVI
и  XVII  веках,  такие,  как  Флетчер,  Корб  и  Олеарий,  рас¬
сказывали  о  сугубо  русских  способах  пыток,  кои  про¬
извели  на  них  неизгладимое  впечатление,  хотя  и  были
все  они  мужами,  видавшими  в  жизни  всякие  виды.
В  московских  застенках  раскаленными  железными
клещами  ломали  ребра  и  пятки,  раны  прижигали  тоже
каленым  железом,  а  то  и  сольцой  посыпали,  искусно
вырезали  плоть  из-под  ногтей,  вколачивали  деревян¬
ные  гвозди  под  пятки  —  короче,  обнаруживали  наши
заплечных  дел  мастера  недюжинные  способности
в  доставлении  мучения  ближнему.
 При  Петре  Алексеевиче,  в  1716  году,  вышел  спе¬
циальный  воинский  артикул,  по  которому  пытки
допускалось  учинять  лишь  в  тех  случаях,  когда  зло¬

488
 Л.Б.  Репин
 деяние  выявлено,  а  также  еще  и  когда  подозреваемый
в  особо  важном  преступлении  «смутится,  изменится
в  лице  или  оробеет».  Но  и  в  этих  случаях  пытки  до¬
пускалось  применять  со  всей  осмотрительностью,
учитывая  телосложение  и  физическое  состояние  по¬
дозреваемого.  Предписывалось  даже  карать  смертью
судью  самого,  ежели  доказано  будет,  что  действовал
он  злонамеренно  и  подвергнутый  пыткам  умер  по  его
личной  вине.  Запрещалось  пытать  лиц  младше  15  лет
и  стариков  старше  70,  а  также  беременных  женщин.
Дворяне  и  высшие  чины  тоже  освобождались  от  пы¬
ток.  Их  могли  казнить,  но  не  пытать.
 И  в  это  время  как  раз  переняли  наши  некоторые
достижения  европейских  мастеров  заплечного  дела.
К  примеру,  большие  пальцы  рук  и  ног  сжимались
в  специальных  железных  тисках,  а  голову  сдавлива¬
ли  веревкой,  закручивая  ее  с  помощью  деревянного
стержня.  Сохранились  свидетельства,  что  тот,  кого  пы¬
тают  таким  способом,  «весьма  изумленным  бывает».
 Только  в  правление  Елизаветы  Петровны  пыточ¬
ное  уложение  стали  смягчать  и  оставили  только  три
«градуса»  пыток:  «Подъем  на  дыбу,  подъем  со  стряс-
кою  без  огня  и  со  стряскою  огонь,  когда  обвиняемого
на  виске  сверх  того  веником  или  утюгом  жгут».
 И  уж  совсем  ужали  ассортимент  предлагаемых
пыток  при  Екатерине  И.  Умница  императрица,  давая
свое  заключение  по  делу  князя  Волынского,  писала:
«...Из  дела  сего  видно,  сколь  мало  положиться  можно
на  пыточныя  речи,  ибо  до  пыток  все  сии  несчастные
утверждали  невинность  Волынского,  а  при  пытке  го¬
ворили  все,  что  злодеи  их  хотели.  Странно,  как  роду
человеческому  на  ум  пришло  лучше  утвердительнее
верить  речи  в  горячке  бывшего  человека,  нежели

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 489
 с  холодною  кровию:  всякий  пытанный  в  горячке  и  сам
уже  не  знает,  что  говорит».  Повелела:  применение
пыток  значительно  ограничить.
 Отошли  в  прошлое  выведывание  подноготной
с  помощью  спиц,  забиваемых  под  ногти,  перестали
колесовать  и  вешать  за  ребра  разбойников  и  неудач¬
ливых  врачей,  как  делали  еще  при  Петре  I,  и  свинец
расплавленный  тоже  теперь  лить  в  рот  перестали.  Ко¬
роче,  легче  стало  дышать  на  дознаниях...
 О  пытках  в  застенках  НКВД  в  тридцатые  годы  нам
мало  известно,  точнее,  ничего  почти.  Смертельные
побои,  изощренное  испытание  слепящим  светом,  жа¬
рой,  холодом  в  тесной  камере,  где  даже  сесть  нельзя,  —
это  все  по  усмотрению  и  согласно  фантазии  ревност¬
ных  исполнителей.  Об  изощренных  орудиях  пыток
сведения  вряд  ли  удастся  найти,  хотя  и  есть  свиде¬
тельства  о  совершенно  необычных  способах  пыток.
Солженицын,  к  примеру,  рассказывает,  как  одна  граж¬
даночка  следователь  любила  иногда  раздеться  донага
в  запертом  кабинете  с  подследственным  и  в  таком
виде  выведывать  у  ошарашенного  обвиняемого  то,  что
ей  было  надо.  Другая  ее  коллега  приказывала  разло¬
жить  на  полу  «врага  народа»  и  каблучком  давила  ему
причинное  место.  С  понятием  давила,  с  вращением.
Знала  про  мужское  слабое  место.
 Отец  моего  школьного  товарища  в  конце  пятиде¬
сятых,  вернувшись  из  заключения,  рассказывал  впол¬
голоса  —  рано  было  еще  в  открытую  говорить,  как
вырезали  ему  аппендицит  в  тюремной  больнице.  Нар¬
коза  не  давали  и  резали  по-простецки.  Следователь,
стоявший  рядом  с  операционным  столом,  попутно
задавал  вопросы,  на  которые  не  сумел  ранее  получить
нужных  ответов.

490
 Л.Б.  Репин
 Вот  невольно  и  подумаешь,  на  все  это  оглядыва¬
ясь:  неужто  и  в  самом  деле  правда  да  истина  добыва¬
ются  лишь  в  мучениях,  кровью...  Так  ведь  технология
эта  кровавая  нужна  для  убеждения  самих  истязате¬
лей.  Это  они  себе  втолковывают:  вот  она,  правда,
в  смертельных  мучениях  выявленная.  Теперь  —  дело
ясное!  Как  бы  не  так!  И  ради  чего  тогда  пытки  все
эти?  Наказание  —  да,  понятно,  оно  неминуемо  долж¬
но  следовать  за  преступлением,  но  пытки?
 Знаю  человека  —  теперь  он  контр-адмирал  в  от¬
ставке  и  живет  в  Доме  на  набережной,  —  который
мальчишкой  еще,  до  войны,  обнаружил  неподалеку
от  этого  дома  глубокий  провал.  Залезли  в  него,  воору¬
жившись  свечами  и  фонарями,  и  увидели  изогнутый
подземный  ход,  ведущий  под  Москву-реку,  к  Крем¬
лю.  Мой  знакомый  осмотрительно  не  пошел  дальше,
а  товарищи  ему  рассказывали,  что  пробирались  под
землей  очень  долго,  мимо  всяких  костей  и  железа  вся¬
кого  и  выбрались  якобы  на  той  стороне.  Врали,  ско¬
рее  всего.  А  может,  и  нет.  Не  спросишь  теперь.  Нет
теперь  никого  из  тех  давних  мальчишек.

ГЛАВНЫЙ  АРХАРОВЕЦ
ЖИЛ  НА  ПРЕЧИСТЕНКЕ
 Признаюсь:  в  детстве  я  слыл  архаровцем.  Не  знал
я,  что  определение  сие  означало,  но  по  тону,  ка¬
ким  произносила  его  моя  бабушка,  когда  я  выкаблу¬
чивал  нечто  этакое,  можно  было  догадаться,  что  это
не  похвальба.  А  бабка  и  сама  толком  не  знала.  Если
честно,  то  не  более  меня  самого  представляла.
 И  наконец  в  зрелом  уж  возрасте  узнаю:  был  на  ис¬
ходе  XVIII  века  в  Москве  военный  губернатор  Иван
Петрович  Архаров,  славившийся  отвагой,  честностью
и  непримиримостью  ко  всякого  рода  преступлениям
через  закон.  Полк  его  так  и  звали  —  архаровским,
и  всяк,  в  нем  служивший,  тоже  прозывался  архаров¬
цем.  За  особую  суровость,  какая  была  у  командира
Ивана  Петровича,  генерала  от  инфантерии.  И  между
прочим,  приходившегося  родным  братом  губернато¬
ру  Москвы,  а  потом  и  Петербурга,  знаменитейшему
сыщику  Николаю  Петровичу  Архарову.  Вот  такие  зна¬
менитые  братья  были.
 Стою  я  теперь  перед  изумительным  домом  на  Пре¬
чистенке,  всего  о  двух  этажах  и  вовсе  не  роскошным
внешне,  зато  благородным,  строгим,  вызывающим
невольное  к  себе  уважение.  Это  и  есть  дом  Ивана  Пет¬
ровича  Архарова.  Здесь  жил  он.  Теперь  в  нем  рас¬
полагается  Дом  ученых.  Беломраморная  лестница,
уютные  залы,  богатая  лепнина,  старая  бронза  и  зерка¬
ла...  Что  и  говорить,  губернаторский  дом.

492
 Л.Б.  Репин
 А  царила,  правила  в  нем  Екатерина  Александров¬
на,  супруга  бравого  генерала.  Некогда  было  ему  до¬
машними  делами  заниматься,  да  и  не  стремился  к  тому
он:  другие  были  заботы.  Супруга  же,  едва  переступив
порог,  завела  в  доме  старомосковские  порядки  —  стро¬
гие  и  одновременно  широкие.  Долгов  не  было  у  нее
никогда,  а  доходы  употребляла  она  исключительно  на
добрые  дела  и,  сказывали,  на  подарки.  Женщина  она
была  добрая,  справедливая  и  родственные  привязан¬
ности  уважающая  хоть  в  десятом  колене.  Потому
и  был  ее  дом  наполнен  всегда  бессчетным  числом  при¬
живалок.  Никому  в  участии  не  отказывала.
 В  жизни  же  Ивана  Петровича,  в  молодые  годы  его,
затерялась  одна  страница,  к  которой  сам  он  не  любил
возвращаться.  Тайная  история...  В  обществе  знали
о  ней  и  изредка  вполголоса  поговаривали.
 Однажды  Иван  Архаров  вместе  с  графом  Алексеем
Орловым  исчезли.  Главную  роль  в  секретной  миссии,
возложенной  на  них  Екатериной  И,  играл,  конечно,
Орлов.  Именно  он  выбрал  в  помощники  себе  отваж¬
ного,  умного  и  преданного  императрице  Архарова.
Путь  их  лежал  в  Ливорно,  в  Италию.  Там  обреталась,
блистая  в  свете,  красавица  —  княжна  Тараканова,
представлявшаяся  в  Европе  родной  дочерью  импе¬
ратрицы  Елизаветы  Петровны  от  тайного  ее  брака
с  графом  Алексеем  Григорьевичем  Разумовским.  Для
российского  престола  личность  неожиданная  и  до
крайности  нежелательная.  Екатерина  якобы  прика¬
зала  Орлову  любой  ценой  похитить  ее.
 Орлов  с  Архаровым  блестяще  решили  задачу.
Да  только  немного  это  дало:  на  самых  пристрастных
дознаниях  Тараканова  оставалась  упряма  и  лишь  под¬
тверждала  высокое  свое  происхождение.  Судьба  ее  ока¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 493
 залась  ужасной.  Если  вспомнить  знаменитую  картину
К.Д.  Флавицкого,  погибла  она  во  время  бедственного
наводнения  в  Петербурге:  темница,  забранное  кова¬
ной  решеткой  оконце,  через  которое  хлещет  ледяная
вода...  На  койке,  среди  ищущих  спасения  крыс  —  пол¬
ная  отчаяния  женщина...  Нет  избавления  ей...
 Да  только  все  было  не  так.  В  1875  году  в  женском
Ивановском  монастыре,  что  в  Москве,  по  личному
и  секретнейшему  предписанию  Екатерины  II  появи¬
лась  новая  личность  —  никому  не  известная  и  совер¬
шенно  загадочная.  Она  была  здесь  же  пострижена,
стала  называться  монахиней  Досифеей  и  содержалась
под  строжайшим  надзором.  В  небольшом  доме  о  двух
этажах  она  занимала  три  кельи  с  окнами  только  во
двор.  По  всему  было  видно,  что  Досифея  —  лицо  знат¬
ного  происхождения  и  не  бедная:  время  от  времени
к  ней  приходили  немалые  деньги,  которые  она  велела
бедным  раздавать,  да  регулярно  из  казначейства
отпускалась  на  ее  содержание  определенная  сумма.
Затворница  ни  в  чем  не  нуждалась.  Разве  только  в  сво¬
боде.
 Ее  почти  никто  не  видел,  кроме  игуменьи,  при¬
четника  и  известного  московского  купца  Филиппа
Шепелева,  торговавшего  чаем  и  сахаром  на  Варварке.
Ну  да  он-то  уж  умел  помалкивать.  Однако  ж  именно
от  него  осталось  известным,  какова  была  Досифея:
средних  лет,  сухощава,  даже  стройна  и  черты  былой
красоты  еще  сохранившая.  Была  она  образованна
и  с  некими  знатными  особами,  которые  крайне  редко
ее  посещали,  говорила  на  каком-то  чужом  языке.
В  церкви  появлялась  лишь  изредка,  и  тогда  храм  для
всех  остальных  закрывали.

494
 Л.Б.  Репин
 Сохранился  даже  портрет  ее  работы  неизвестно¬
го  художника.  В  монашеском  одеянии  женщина,
изображенная  еще  молодой,  с  тонкими  чертами  лица
и  огромными  задумчивыми  глазами...  Портрет  этот
Досифея  подарила  нежно  любимой  ею  княжне  Анне
Гагариной.
 Так  вот:  Досифея,  как  предполагается  и  по  сию
пору,  и  есть  княжна  Августа  Тараканова.  И  вовсе  не
в  Петербурге  погибла  она,  а  ушла  из  жизни  в  64  года
в  Москве,  в  1810  году,  и  похоронена  в  Новоспасском
монастыре.  А  от  Ивановского  монастыря  давным-
давно  и  следа  не  осталось.
 Нашел  я  в  одной  старой  книге  о  той  загадочной
женщине  такие  слова:  «Предоставим  времени  при¬
поднять  эту  завесу,  если  будет  угодно  судьбе».
 А  Иван  Петрович  Архаров  был  обласкан  Екате¬
риной,  затем  и  Павлом,  получил  в  подарок  тысячу  душ
крепостных  в  день  коронации,  попал  позже  ненадол¬
го  в  опалу,  возвратился  в  Москву  и  уж  только  потом
стал  военным  губернатором  Первопрестольной.
 Вот  сколько  знают  стены  этого  старого-престаро-
го  дома.

РАЗМАХНИСЬ,  РУКА,
РАСКАТИСЬ,  НОГА!
 Умели,  что  и  говорить,  —  умели  гульнуть  наши
пращуры!  И  дело  это  любили.  Особенно  в  зим¬
ние  праздники,  когда  и  самый  воздух  бодрит,  вселяя
живость  и  силу.
 Праздники  задолго  ждали,  как  и  мы  нынче,  впро¬
чем,  готовились  к  ним,  причмокивая  да  покряхтывая
от  вожделения,  предвкушая  предстоящее  удоволь¬
ствие.  Да  еще  и  потирая  руки  в  приятно  будоражащем
нетерпении.  И  между  прочим,  сложа  руки  не  дожида¬
лись  заветных  дней,  а  рьяно  созидали,  загодя  готовя
место  будущих  игрищ:  развеселое  дело,  но  и  жутко
ответственное.
 Любимое  место  москвичей  для  зимних  забав  —
подле  Кремля,  у  Водовзводной  и  Боровицкой  башен,
под  Ваганьковским  холмом,  где  Неглинка  впадает
в  Москву-реку.  Потому  холм,  где  ныне  стоит  Пашков
дом,  и  называется  по  сию  пору  Ваганьковским,  что
игрища  да  гульбу  на  нем  устраивали.  Ваганить  —
играть,  веселиться.  Хотя  что  уж  и  говорить  —  какое
веселье  на  Ваганьковском-то  кладбище...
 Было  еще  одно  любимое  местечко  для  зимних  за¬
бав  —  под  старым  Каменным  мостом  или  еще  под  Тро¬
ицким.  То,  что  теперь  осталось  от  Троицкого  моста,
служит  проходом  в  Кремль  через  Троицкие  ворота.
Так  вот,  в  давние  времена  здесь  стояла  мельница,  пе¬
ред  которой  Неглинку  запруживали,  и  в  том  месте,

496
 Л.Б.  Репин
 где  сейчас  вход  в  метро,  разливался  обширный  пруд,
доходивший  почти  до  Ваганьковского  холма.  Вот
именно  здесь  и  творилось  главное  действо,  развора¬
чивались  развеселые  драмы  кулачных  боев.  Без  них
ни  один  зимний  праздник  и  в  допетровские  времена,
и  при  Петре  Алексеевиче,  и  позже,  во  времена  Екате¬
рины  Великой,  не  обходился.
 Огромнейшее  количество  народу  собиралось  на
это  зрелище.  Из  окрестных  городов  и  сел  съезжались.
Кулачные  бойцы  под  неумолчный  говор  толпы  со¬
ставлялись  как-то  сами  собой  в  отряды  —  иногда
левобережные  на  правобережных,  потом  мирно  схо¬
дились,  непременно  обнимались  и  троекратно  целова¬
лись,  а  после  —  как  только  раздавался  пронзительный
свист  —  с  кулаками  да  палками  бросались  стенка  на
стенку.  Бились  всерьез,  отчаянно,  не  щадили  ни  себя,
 Вид  ледяных  гор  во  время«
 Гравюра  по  риа/нку  Ж.  Делабарта

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 497
 ни  противника,  изливая  воинский  пыл.  Отдельно  схо¬
дились  и  в  палочном  бою,  но  то  было  уже  в  полном
смысле‘побоище:  многих  увечили  так,  что  на  всю
жизнь  калеками  делались,  а  то  и  убитыми  выносили...
Считалось  очень  веселым  на  это  смотреть.
 При  Екатерине  на  всю  Москву  прославился  поло¬
вой  из  певческого  трактира  —  Герасим,  родом  из  Ярос¬
лавля,  мужик  невысокий,  квадратный  —  моя  бабушка
про  таких  говорила:  «Что  положить,  что  поставить,
все  одинаково  будет».  Руки  у  Герасима  были  длин¬
нющие,  а  кулаки  —  две  пудовые  гири.  Завезет,  так  уж
завезет  убойно...  Этого  красавца  где-то  выискала  про¬
свещенная  княгиня  Екатерина  Дашкова  и  отослала
его  к  герою  Чесменской  битвы  графу  Алексею  Орло¬
ву,  большому  охотнику  кулачных  ристалищ.  Тот  ста¬
вил  Герасима  верховодить  и  делал  на  него  ставки
немалые.  Было  времечко,  и  сами  бояре  на  лед  выхо¬
дили,  а  позже  и  дворяне  молодые  кафтаны  сбрасыва¬
ли  да  рукава  засучивали  —  тоже  хотелось  удаль  свою
показать.  Не  гнушались  с  простым  людом  схлестнуть¬
ся.  Ну  а  тот  не  упускал  случая  безвозмездно  барину
в  глаз  звездануть.
 День  зимний  хоть  и  короток,  а  все  же  хватало  све¬
та  для  других  развлечений.  Господа  потешались  на
скаковых  лошадях  либо  гонки  устраивали  в  одномест¬
ных  уютненьких  санках  —  пошевнях.  Ну  прямо  бега
нынешние!  Действо  сие  происходило  на  набережной
Москвы-реки,  меж  Устинским  мостом  и  Москворец¬
ким.  Набережная,  прежде  еще  не  мощенная,  была  ров¬
на,  широка,  и  лучшего  места  для  бегов  в  Москве  того
времени  было  и  не  сыскать,  наверное.  При  этом  гоня¬
лись  друг  за  дружкой,  в  основном  купцы  и  их  сыновья,
вылетавшие  в  азарте  на  московские  улицы.
 17  Расска  зы  о  Москве  и  москвичах

498
 Л.Б.  Репин
 Можно  представить  такое  зрелище:  летят  легкие
козырные  саночки  под  свист  и  дикие  крики  удальца.
Вьется  по  ветру  борода,  летит  синими  искрами  би¬
тый  лед  из-под  копыт  лихого  коня.  Народ  стоит  по
сторонам  и  всякого  на  свой  глаз  оценивает:  только
рысь  признавалась,  а  вскачь  лошадь  пошла  —  так  сра¬
зу  свист,  улюлюканье.  Были  наездники,  были  и  зна¬
токи.  Хороших  рысаков  «катырями»  тогда  называли.
 А  у  дворян,  помещиков  —  свое  катание.  Эти  только
по  Тверской,  по  Охотному  Ряду,  по  другим  главным
улицам  раскатывали.  В  дорогих  санках  каретной  рабо¬
ты,  с  лакеями  на  запятках,  а  то  и  гусарами.  Да  и  сами
господа  из-за  лихости  своей  на  пятки  встать  не  брезго¬
вали:  знай  наших!
 Упряжные  гонки  да  катания  проходили  обычно
на  Масленицу  и  долго  держались  в  обычае,  а  после
1812  года  как-то  сами  собой  отошли.  А  вот  снежные,
водой  облитые  горы,  воздвигаемые  на  Святки  подле
Троицкого  моста,  строили  и  еще  долго  потом.  С  них
катались,  стоймя  на  ногах,  на  длинных  санях  челове¬
ка  по  три-четыре,  и  все  это  было  пестро  и  радостно¬
шумно.  А  вокруг  ставили  балаганы,  называвшиеся
в  народе  «комедиями»,  и  всякую  снедь  выкатывали
поближе  к  гульбищу:  горячие  пироги,  в  полотенца  уку¬
танные,  медовуху  со  сбитнем  —  «Пей,  щеголек,  мой
сбитенек!».  И  уж  само  собой,  выстраивали  в  ряды  са¬
мовары  сияющие,  в  студеном  воздухе  жаром  пышущие.
 А  потом,  видно,  натешились,  вволю  намяли  друг
другу  бока,  синяков  наставили  да  кости  поломали:
в  1797  году  как  оборвало.  Потому,  может,  что  в  тот  год
мельницу  под  Троицким  мостом  разобрали,  пруд  Не¬
глинный  спустили,  и  снежные  горы  стали  возводить
в  другой  стороне,  напротив  Воспитательного  дома,  где

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 499
 теперь  военная  академия  размещается.  А  обер-полиц¬
мейстер  Эртель,  только-только  в  новую  должность
вступивший,  настрого  запретил  гоняться  по  улицам.
Можно  считать,  объявился  наш  первый  московский
гаишник.
 Забавы  же  на  льду,  на  катальных  горах,  нарочно
для  того  наваленных,  остались.  И  видно,  уже  навсег¬
да:  прижились.  В  Китай-городе,  рядом  с  Мытным  дво¬
ром,  где  пошлину  изымали,  каждую  зиму  воздвигали
Каинову  гору  по  имени  Ваньки  Каина,  который  и  ме¬
сто  выбрал,  и  первую  гору  самолично  с  друзьями  на¬
греб.  Катись,  вались  —  и  снова  катись!
 А  на  льду-то  творилось  что!  Кто  изощрится  и  за¬
пряжет  в  салазки  собаку,  кто  просквозит  с  ветерком,
сидя  в  санках  и  держась  за  постромки:  лошадь  хотя
и  скользит,  а  все  ж  разбегается.  И  на  коньках  катались
давно,  вот  только  не  скажешь,  когда  именно  начали.
Сначала  коньки  деревянные  были:  делали  на  бруске
продольный  пропил,  вставляли  полоску  железную,
прикручивали  к  сапогу  или  валенку  веревками  —
и  дуй-разгоняйся!  Позже  научились  коньки  выковы¬
вать,  но  способ  крепления  оставался  тем  же.  Настоящие
же  коньки  выписывали  из-за  границы,  в  основном  из
Голландии.  Но  такое  удовольствие,  понятное  дело,
было  только  для  богатых  людей.
 В  одной  старой  книжице,  вышедшей  в  Москве
в  1903  году,  попались  на  глаза  такие  строчки  о  конь¬
кобежках:  «Как  очаровательна  такая  двигающаяся
непроизвольно  и  ритмично  спортсменка!  Это  элегант¬
ный,  но  в  то  же  время  один  из  самых  трудных  спортов,
и  напрасно  вольтерианцы  стали  бы  спорить».  Но  нет,
даже  вольтерианцы  молчат-помалкивают,  глядя  на  та¬
кое  зрелище  —  изумительное,  завораживающее...

500
 Л.Б.  Репин
 Славное  время  —  зима.  Так  и  тянет  на  улицу.  У  нас
во  дворе,  у  подножия  памятника  Ильичу,  всегда  зи¬
мой  каток  заливали,  и  мы  на  нем  гоняли  тряпичный
мяч  самодельными  клюшками.  Мало  у  кого  в  то  пер¬
вое  покойное  послевоенное  время  были  коньки.  Ро¬
дительские,  если  кто  и  обладал  счастьем  таким,  разве
что  на  валенки  можно  было  напялить,  а  на  нас  еще  не
успели  наделать  новых  коньков,  да  и  заботы  были  дру¬
гими.  И  мы  обомлели,  помню,  когда  один  мальчишка
из  соседнего  дома  вышел  на  самодельных  деревян¬
ных  коньках.  И  ничего,  неплохо  у  него  получалось.
Мы  потешались  над  ним,  втайне  завидуя  и  не  зная
того,  что  это  и  есть  первобытные  наши  коньки...
 И  еще  с  горок  мы  обожали  кататься  стоймя.  У  нас
две  горки  были  дворовые:  одна  —  бетонный  горб
бомбоубежища,  а  другая  —  земляная  —  навалом,
оставшаяся  после  того,  как  котлован  под  бомбоубе¬
жище  выкопали.  До  сих  пор  одна  из  этих  горок  горба¬
тится.  А  еще  любили  мы  строить  снежные  крепости
и  дрались  за  них,  забывая  о  времени,  с  азартом,  кото¬
рый  нас  самих  удивлял.  Все  было  как  прежде.  Как  бог
знает  когда...

КАК  ТАГАНКА  В  НЕБО  ВОЗНЕСЛАСЬ
 Что  и  говорить,  шумное  и  бойкое  было  это  местеч¬
ко  возле  Таганских  ворот,  врезанных  в  самый
дальний,  Земляной  вал  Москвы.  Здесь,  к  юго-восто¬
ку  от  центра  столицы,  до  конца  XVI  века  было  тихо
совсем:  селились  пахари  неподалеку  от  обширных  по¬
лей,  каменщики  —  государевы  люди,  работавшие  на
царскую  казну,  да  таганщики,  мастерившие  железную
подставу  для  котлов.  Крестьянские  возы  с  различной
снедью,  приходившие  по  дорогам  из  Симонова  и  Но¬
воспасского  монастырей,  за  Таганские  ворота  не  пус¬
кали,  осаживали,  и  приходилось  приезжим  тут  же
с  возов  все  пускать.  Так  сам  собой  и  рынок  возник,
а  с  ним  тишина  и  покой  выдворились  из  этих  мест
уже  навсегда.
 Целый  город  разросся  тут.  Сколотили  невесть
сколько  деревянных  палаток,  наставили  вразброс  ка¬
менных,  и  началось  сразу  за  воротами  вавилонское
столпотворение.  Мясные  ряды  со  своими  мелкими
бойнями,  «мушные»  ряды,  куда  свозили  муку  из  даль¬
них  окраинных  весей,  пооткрывались  рыбные  ряды
знаменитых  на  всю  Россию  купцов  Гусятникова
и  Павлова.  Вот  уж  когда  вся  Москва  потянулась  к  Та¬
ганским  воротам.
 Кучно,  тесно  сделалось  там,  где  теперь  Таганс¬
кая  площадь.  Самое  лучшее  место,  чтоб  разразиться
пожару.  Первый  вымел  лавки  в  1743  году,  и  Екатери¬
на  И,  самолично  повелевшая  перекроить  стихийно

502
 Л.Б.  Репин
 разросшуюся  застройку  жилых  и  торговых  кварталов,
придала  такую  форму  площади,  которая  и  посейчас
в  основном  сохранилась.  Только  пожар  1812  года
опять  выжег  Таганку,  вынудив  вновь  ее  обустраивать.
Тут  уж  великий  Орест  Бове  приложил  свою  руку,  вы¬
строив  вдоль  западной  части  площади  галерею  с  ко¬
лоннами.
 А  вот  кто  потихонечку  воздвишул  знаменитую  по
всей  Москве  тюрьму  Таганскую  на  улице  Малые  Ка¬
менщики  —  тут  же,  у  площади,  —  сведений  не  сохрани¬
лось.  Известно  только,  что  появилась  она  в  1804  году,
а  в  середине  1950-х  ее  снесли.  Наверное,  потому,  что
на  виду  она  торчала,  в  центре  столицы  страны,  кото¬
рая  не  покладая  рук  социализм  созидала.  Помню  ко¬
ротенький  сюжетец  в  киножурнале  «Новости  дня»,
который  обязательно  показывали  перед  каждым  се-
 Вид  от  Пустой  (Марксистской)  улицы
на  Верхнюю  Таганскую  площадь  и  Таганский  проезд

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 503
 ансом:  чугунным  ядром  крушат  стены  Таганской  тюрь¬
мы.  И  текст  такой,  что,  мол,  зачем  нам  тюрьмы,  если
в  нашей  стране  преступность  сходит  на  нет?  Короче,
осталась  память  об  этом  поганом  сооружении  лишь
в  приблатненной  песне  о  Таганке  в  фильме  «Прощай,
шпана  замоскворецкая».  Теперь  здесь  большой  кир¬
пичный  дом  стоит.  В  нем  живет  мой  старый  товарищ.
Спросил  я  его  про  тюрьму  —  он  и  слыхом  не  слыхивал.
 Удивительно,  столько  было  всяких  прожектов  пе¬
рестройки  Таганской  площади,  согласно  плану  всей
Москвы  реконструкции  —  аж  горы  своротить  соби¬
рались  в  буквальном  смысле,  а  площадь  как  стояла,
так  и  стоит.  Только  тихонькой  и  даже  как  бы  пустын¬
ной  —  и  это  на  самом  Садовом  кольце.
 И  что  совсем  уж  необъяснимо:  облик  свой  Таган¬
ская  площадь  сохранила  как  на  старинной  открытке.
Это  сегодня  единственная  площадь  на  Садовом  коль¬
це,  почти  целиком  застроенная  двухэтажными  зда¬
ниями.  Высится,  сияет  разноцветными  сполохами
здание  казино,  есть  одно  пятиэтажное  здание,  вести¬
бюль  метро,  а  вся  площадь,  как  полторы  сотни  лет  на¬
зад,  а  то  и  больше,  —  кольцо  двухэтажек.
 Хорошо  помню,  как  прежде  автомобильный  поток
натужно  тащился  по  кольцу  в  Таганскую  гору,  а  пере¬
валив,  пускался  с  нее  самотеком.  Короче  говоря,  эта
гора  поперек  пути  как  кость  поперек  горла  стояла.  Вот
и  решили  гору  срезать  до  основания.  Свершили  бы
так  —  и  все,  конец  Таганке.  Площадь-то  на  самом  вер¬
ху  горы  раскинулась...
 Площадь  сохранили  вовсе  не  из-за  ее  историче¬
ской  ценности,  а  потому,  что  дешевле,  как  просчитали,
тоннель  пробить,  чем  гору  вырезать.  И  вот,  в  начале

504
 Л.Б.  Репин
 шестидесятых,  озверелый  автомобильный  поток
с  ревом  кинулся  наконец  в  длинный  тоннель  под  Та¬
ганкой...
 А  сама  площадь  с  той  поры  словно  бы  в  небо  воз¬
неслась  над  Москвой.  Еще  и  потому,  что  в  тех  же  шес¬
тидесятых  на  месте  театрального  пепелища  возник
новый  во  всех  отношениях  московский  театр,  новый
духовный  центр  —  Театр  на  Таганке,  слава  о  котором
по  всему  миру  прокатилась.
 Юрий  Петрович  Любимов,  как  известно,  рефор¬
матор  по  своей  природе  и  по  жизненному  кредо  тоже.
Сидим  в  его  кабинете,  стены  которого  сплошь  испещ¬
рены  автографами  известных  людей.  Многие  из  этих
автографов  разместились  столь  высоко  —  под  самым
потолком,  что  поневоле  возникает  мысль  о  тех,  кто
их  оставил:  это  действительно  очень  большие  люди.
А  смысл  всех  воззваний  один:  да  здравствует  театр
Любимова!
 — 	Как  начинался  Театр  на  Таганке?  Что  тогда  про¬
исходило  в  театральной  Москве?
 — 	Это  было  потрясение:  свержение  Хрущева,  во¬
царение  Брежнева.  Мы  последними  проскочили  из
оттепели.  Мне  предлагали  сцену  Лейкома,  а  сюда
Эфроса  хотели.  Потом  передумали:  меня  сюда,  а  Эф¬
роса  в  Ленком  перекинули.
 — 	И  что  вы  застали  здесь?
 — 	Состояние  театра  было  ужасное.  Публика  на
спектакли  совсем  не  ходила.  Я  тогда  поставил  усло¬
вие:  закрываю  старый  репертуар  и  открываю  новый.
И  главное,  я  прихожу  со  своими  ребятами.
 — 	Это  был  риск?  Ведь  эти  ваши  ребята  тогда  были
еще  студентами.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 505
 — 	Студентами  третьего  курса  училища  Вахтангов¬
ского  театра.  Но  я  верил  в  них,  и  потому  риска  не  было.
Наш  первый  спектакль  состоялся  в  1964  году.  Это  был
«Добрый  человек  из  Сезуана».
 — 	Да,  я  помню.  Вся  Москва  говорила  о  нем...
 — 	А  боги  в  спектакле  говорили  с  хрущевским  ак¬
центом,  так  же,  как  и  он,  путали  слова,  употребляя  их
не  по  назначению.  Мне  за  это  партийные  чиновники
недовольные  замечания  делали.
 — 	А  с  Хрущевым  приходилось  встречаться?
 — 	Нет.  Вот  Володя  Высоцкий  к  нему  на  дачу  ез¬
дил,  когда  Никита  Сергеевич  был  уже  не  у  дел  и  увле¬
ченно  гидропоникой  занимался.  Володя  спросил  его:
«Ну  и  как  получается,  Никита  Сергеевич?»  А  Хру¬
щев  отвечает:  «Вообще-то,  в  земле  лучше  растет».
Володя,  знаете,  тогда  в  зените  был,  его  знали  и  люби¬
ли  все,  и  он  очень  хотел  как-то  помочь  Хрущеву,  спра¬
шивал:  «Ну  к  кому  сходить,  Никита  Сергеевич,  с  кем
поговорить?»  А  тот  говорит:  «Ни  к  кому  не  ходи,  Во¬
лодя.  Обманут.  Все  сволочи».  Это  он  про  членов  По¬
литбюро.
 — 	А  как  вам,  Юрий  Петрович,  жилось  бок  о  бок
с  партийными  бонзами?  Здорово  вас  доставали?
 — 	С  Шауро,  завотделом  ЦК  по  культуре,  еще  мож¬
но  было  работать.  Да  и  с  Фурцевой  тоже.  Но  на  Ша¬
уро  Демичев  сильно  давил,  который  пришел  после
Фурцевой.  Но,  вообще  говоря,  обстановка  вокруг
меня  и  театра  постепенно  сложилась  невыносимой.
 — 	И  в  результате  вам  пришлось  покинуть  страну...
 — 	Да  ничего  я  не  покидал!  Меня  просто  выпихну¬
ли.  Отправили  в  командировку  в  Англию,  а  там  ли¬
шили  гражданства.
 — 	За  границей  вы  много  работали...

506
 Л.Б.  Репин
 — 	Да.  Я  стал  оперуполномоченным  Советского
Союза.
 — 	Это  как,  простите?
 — 	Так  я  сам  себя  называю,  потому  что  поставил
30  опер  в  то  время.  В  общем,  потрудился  на  оперном
фронте.  Но  когда  в  мае  88-го  первый  раз  приехал  до¬
мой  —  не  вернулся,  а  приехал,  я  все  еще  оставался
«врагом».
 — 	Вернемся  в  тот  далекий  64-й,  когда  ваш  Театр
на  Таганке  взорвал  тишину  и  покой  театральной
Москвы.  Какие  были  еще  проблемы,  помимо  идео¬
логических?
 — 	Были  безумно  сложные  проблемы  с  пожарны¬
ми.  Мы  первыми  зажгли  на  сцене  Вечный  огонь,  но
это  нам  много  крови  попортило,  поскольку  пожарные
ни  в  какую  не  разрешали  живой  огонь.  Пришлось  мне
с  их  генералом  по  стакану  коньяка  выпить.  А  потом
он  вышел  в  зал  и  увидел,  как  зрители  поднялись  с  мест,
когда  зажегся  огонь,  и  сказал:  «Беру  огонь  на  себя».
И  разрешил.
 — 	Вот  эта  гитара  у  вас  на  стене...  Высоцкого?
 — 	Да.  А  вы  не  были  в  музее  Володи?  Сходите,  он
рядом,  за  углом  —  в  переулке.
 Старый-престарый  двухэтажный  московский  дом
в  тихом,  крутом  переулочке  возле  театра.  Еще  недав¬
но  совсем  жили  в  нем  17  семей,  где  каждый  мечтал
поскорее  отсюда  убраться:  дом  пережил  все  допущен¬
ное  и  достиг  более  80  процентов  износа.  Никто  и  не
предполагал,  что  когда-нибудь  здесь  будет  музей  Вы¬
соцкого.  И  уж  менее  всех,  конечно,  он  сам.
 Но  он  бывал  в  этом  доме!  Поговаривают,  что  жил
здесь  кто-то  из  знакомых  его,  но,  уж  во  всяком  случае,

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 507
 итальянское  телевидение  снимало  его  в  доме  и  возле
него.  Сын  Высоцкого  Никита,  директор  музея  отца,
рассказал  мне  об  этом.
 В  двух  залах  пусто  и  тихо.  Нет  никого.  Хотя  и  мно¬
голюдные  экскурсии,  я  знаю,  бывают.
 Три  меча,  прикованные  к  стене.  Из  «Гамлета».
Мечи  неподъемные,  Высоцкий  красиво  опирался  на
них  в  спектакле.  И  шпага,  которой  он  сражался  в  дуэ¬
ли  с  Лаэртом,  тоже  неподалеку.
 Плаха  из  «Пугачева».  Покрытая  парчой,  мгновен¬
но  в  трон  перевоплощалась.  Любимов  верен  себе:  чем
меньше  декораций,  тем  выразительнее  они.
 Костюм  Керенского  из  спектакля  «10  дней,  кото¬
рые  потрясли  мир».  Высоцкий  сыграл  в  этом  спек¬
такле  пять  ролей.
 Так  хорошо  знакомый  по  фильму  пиджак  Жегло¬
ва  с  бутафорской  Красной  Звездой  на  лацкане.
 И  его  посмертная  маска.
 А  в  другом  зале  —  о  том,  как  жизнь  его  начиналась.
Старый  дом  на  Малой  Бронной  —  маленькая  родина.
Письмо  маме,  когда  ему  было  только  семь:  «Здрав¬
ствуй,  дорогая  мамочка.  Живу  хорошо.  Ем  чего  хочу.
Мне  устроили  именины.  Купили  новый  костюм».  Это
письмо  из  45-го.  Тут  же  книги,  гостиничные  бланки,
покрытые  стихами,  написанными  его  рукой.  Писал
на  чем  придется.  А  вот  интересная  расписка  на  офи¬
циальном  бланке:  «Мне,  Высоцкому  В.С.,  объявлено,
что  мне  разрешен  выезд  во  Францию  на  45  дней,  по
истечении  которого  я  обязан  вернуться  в  СССР.
17.У.73Г.».
 И  его  гитара.  Ее  передала  музею  Нина  Максимов¬
на  Серегина,  мама  актера  и  поэта.

508
 /ЦБ.  Репин
 — 	Знаете,  однажды  после  спектакля  отец  попро¬
сил  меня  донести  гитару  до  машины...  —  рассказыва¬
ет  Никита  Высоцкий.  —  Я  ее  с  таким  благоговением
нес...  Я  чувствовал  себя  наверху  блаженства!
 — 	Когда  вы  впервые  увидели  отца  на  сцене?
 — 	Мама  рассказывала,  что  меня  еще  на  руках  в  те¬
атр  носили.  Но  я  этого  не  помню.  А  вот  уже  в  13  лет
я  увидел  «Гамлета»  и  «Вишневый  сад»  —  это  потряс¬
ло  тогда  меня.
 — 	Как  вы  воспринимали  отца  на  сцене?
 — 	Понимаете,  это  были  два  совершенно  разных
человека:  отец  дома  и  отец  на  сцене.  Я  их  никак  не
связывал.
 — 	Отец  хотел,  чтобы  вы  когда-нибудь  актером
стали?
 — 	Мы  об  этом  никогда  не  говорили.  Понимаете,
профессия  жестокая,  в  которой  многое  зависит  не
только  от  самого  человека.  В  16  лет  я  занимался
спортом,  играл  в  баскетбол  и,  как  говорили,  мог  бы
расти.  Но  я  подумывал  о  журналистике,  а  мечтал  стать
актером.  Отец  умер  —  и  я  пошел  в  школу-студию
МХАТа.  У  меня  были  проблемы  с  дикцией,  и  мне  ска¬
зали:  «Мы  не  можем  не  принять  сына  Высоцкого,
но  есть  такие  вот  проблемы...»  Я  год  потом  готовился
и  поступил.  Я  это  сделал  сам.
 — 	А  музей?  Как  возникла  мысль  о  нем?
 — 	Идея  витала  в  воздухе.  Очень  многие  люди,  ощу¬
тив  пустоту  без  Высоцкого,  не  хотели  мириться  с  тем,
что  его  больше  нет.  Предлагали  разный  подход.  На¬
пример:  «Давайте  поставим  его  «Мерседес».  Другие
хотели  собрать  все  когда-то  ему  принадлежавшее.
И  только  постепенно  вырисовывалась  идея  культур¬
ного  центра  Высоцкого,  где  будут  проходить  ветре-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 509
 чи,  фестивали.  Вот  это  —  живая  идея.  Меня  захвати¬
ло.  Я  даже  и  не  думал,  что  такая  работа  может  столь
сильно  захватить.
 — 	Скажите,  а  Марина  Влади  здесь  бывала?
 — 	Нет.  Была  в  Москве,  но  встретилась  с  очень
ограниченным  кругом  людей.  Мне  хотелось  встре¬
титься  с  ней,  но  она  не  нашла  времени  для  меня.
Я  рассчитывал,  что  она  здесь  побывает,  поможет  чем-
то...  Но  у  нее  и  так  много  своих  проблем...  И  я  ее  по¬
нимаю.
 Ну  вот,  замкнули  мы  кольцо  Таганки.  Шумная
и  тихая,  лихая  и  спокойная.  Всего  лишь  лист  в  венце
Москвы.

...И  ДВОР  ТОТ  УМЕР  БЕЗ  НЕГО
 Она  долго  смотрела  на  этот  рисунок  с  печальной
улыбкой.  Помолчав,  сказала:
 —  Он  был  таким,  когда  мы  с  ним  познакомились.
Этот  шарж  ему  бы  понравился.
 —  Да,  понравился.  Он  посмеялся,  шевелюру  при¬
гладил  и  вот  здесь  автограф  поставил.
 Булат  Окуджава  тогда  еще  не  был  очень  известен,
выступал  на  небольших  студенческих  сборищах,
в  разных  клубах  —  и  всех  словно  бы  за  душу  трогал.
Многие  о  нем  говорили,  хотя  еще  и  не  слышали,
а  наши  магнитофоны,  только-только  появившиеся,
тяжелые,  как  противотанковая  мина,  отматывали
только  самые  первые  метры  записей  песен  его.  Их  пели
уже  тихими  голосами,  и,  как  ни  странно,  они  не  теря¬
ли  в  хоровом  исполнении  своего  обаяния.
 Однажды,  в  1961  году,  его  пригласили  вечером
в  «Пионерскую  правду»,  и  я,  тогда  еще  молодой,  на¬
чинающий  журналист,  пока  Окуджава  пел,  набросал
шарж  и  показал  его  поэту.  Он  посмеялся,  сказал,  что
очень  похоже,  и  попросил  подарить.  А  я  пожадничал,
оставил  себе  на  память.  Теперь  вижу,  что  правильно
сделал.
 Потом  мы  встречались  на  бегу  еще  несколько  раз,
а  года  за  два  до  его  смерти  я  попросил  пройтись  со
мной  по  Арбату  и  показать  его  любимые  дома,  вспом¬
нить  что-то  из  прошлого.  Он  согласился.  Да  только
мы  больше  не  встретились.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 51  1
 Ольга  Владимировна,  его  жена,  любимая  женщи¬
на,  прожившая  с  ним  35  лет,  возвращая  мне  блокнот,
снова  улыбнувшись,  сказала:  «А  знаете,  вы  даже  рань¬
ше,  чем  я,  с  ним  познакомились...»
 Год  —  63-й,  когда  они  встретились,  без  особого
труда  вычисляется:  именно  в  это  время  появляются
стихи,  ей  посвященные.  Но  те  его  посвящения  не  кри¬
чали  и  не  высовывались  возле  первых  строчек  сти¬
хов:  признания  ей  таились  в  глубине,  между  строчек.
Робкие,  как  первая  любовь...
 Ей  трудно  о  нем  говорить.  Слишком  близка  поте¬
ря  и  горяча  боль  утраты.  Ей  бесконечно  трудно  при¬
выкать  к  совершенно  неожиданно  начавшейся  иной
жизни.  Без  него.  Кажется,  никогда  прежде  она  о  та¬
кой  жизни  не  думала.  Просто  потому,  что  думать  о  том
не  хотела.
 И  что  же  теперь?  Теперь  она  живет,  согревая  па¬
мять  о  нем.
 Осталось  совсем  немного  его  школьных  друзей.
Вот  трое,  кто  из  девятого  класса  тбилисской  школы
Булата  на  фронт  провожали:  Зураб  Казбек-Казиев,
Филипп  Тер-Микаэлян  и  Володя  Мостков.  Булат
приехал  в  Тбилиси  одинокий,  остро  нуждавшийся
в  дружбе:  отец  расстрелян,  маме  суждено  двадцать  лет
отмучиться  в  лагерях.  А  старый,  бесконечно  любимый
арбатский  двор  —  другая  страна,  иная  земля  —  казал¬
ся  утраченным  навсегда.
 Так  бы  и  случилось,  если  бы  он  не  вернулся.  Тогда
бы  нам  не  услышать  его  негромких,  но  таких  пронзи¬
тельных  песен  о  старых  московских  улицах  и  об  этом
дворе,  где  он  впервые  стал  думать  о  жизни.  Он  вер¬
нулся  —  судьба  благоволила  ему,  не  все  же  несчастья
одни;  нашел  своих  старых,  довоенных,  тоже  школь¬

512
 Л.Б.  Репин
 ных  друзей,  таких,  как  Паша  Соболев.  Но  список  их,
и  вначале-то  не  слишком  большой,  с  каждым  годом
редел,  лишь  несколько  имен  сохранив.
 Окуджава  очень  любил  собирать  друзей  на  даче
у  себя  в  Переделкине.  Делал  все  сам,  никакой  помо¬
щи  от  Ольги  не  ожидая,  не  требуя.  Она  с  улыбкой  на¬
блюдала,  как  он  хлопочет  —  что-то  готовит,  даже  не
подпуская  ее  к  плите.  А  потом  она  уходила.  Он  никог¬
да  ее  о  том  не  просил,  это  она  не  хотела  мешать  им.
В  той  жизни,  о  которой  они  говорили  и  в  которую  по¬
гружались  в  воспоминаниях,  ее  еще  не  было,  да  и  быть
не  могло,  хотя  она  и  знала  ту  жизнь  —  от  него  самого,
да  и  песни-стихи  столько  ей  всего  рассказали...
 В  тех  песнях,  что  едва  ли  не  в  каждом  московском
доме  зазвучали  потом,  тоже  выплывали  слова  посвя¬
щения  и  тоже  светилась  любовь  к  этому  арбатскому
двору  и  к  этому  дому.  Никакой  другой  московский
двор  не  был  столько  воспет.  Вспомнить  хотя  бы  вот
эти  строки:  «...И  рай,  замаскированный  под  двор,  где
все  равны,  и  дети  и  бродяги...»
 Но  ни  в  этом  доме,  ни  в  этом  дворе,  когда  он  вер¬
нулся  в  Москву  после  войны,  места  ему  уже  не  оста¬
лось.  В  квартире,  отобранной  у  «врагов  народа»,  давно
уж  жили  чужие  люди,  а  двор,  в  котором  он  вместе
с  такими  же  арбатскими  мальчишками  березы  сажал,
принадлежал  другому  поколению.  Только  и  осталось:
эти  березы,  окрепшие  и  вытянувшиеся,  да  стены
домов,  по-прежнему  замыкавшие  до  боли  родную
землю...
 Его  неудержимо  тянуло  сюда,  и  с  трепетом,  вполне
им  осознанным,  он  шел  сюда,  как  на  встречу  с  люби¬
мым  другом  или  как  на  свидание  со  своим  прошлым.
Он  проходил  в  эту  низкую  арку,  что  по  соседству

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 513
 с  шашлычной  «Риони»,  и,  преодолев  темное,  волну¬
ющее  пространство,  попадал  в  далекий  —  свой  мир.
 Долго  стоял  здесь  в  сторонке,  стараясь  никому  не
попасть  на  глаза,  потому  что  боялся  вторжения  в  ему
одному  принадлежащие  воспоминания,  вслушивал¬
ся  в  чужие,  незнакомые  голоса  и  слышал  в  них  голоса
ушедших  друзей,  а  в  этих  мальчишках,  беззаботно  го¬
няющих  мяч  под  березами,  что  он  посадил,  видел  себя.
Он  не  думал  тогда,  в  то  далекое  время,  что  еще  немно¬
го  —  и  небо  над  ним  разверзнется  и  жизнь  протащит
его  через  жестокие  испытания.
 Эти  мальчишки  тоже  ни  о  чем  таком  пока  что  не
думали.
 Ольга  всегда  знала,  что  ее  муж  любил  один  прихо¬
дить  в  этот  двор,  и  никогда  не  пыталась  пойти  вместе
с  ним,  потому  что  знала:  тот  мир  принадлежит  только
ему,  она  в  нем  чужая.
 Теперь,  когда  Булата  не  стало,  она  вдруг  почув¬
ствовала,  что  и  ей  двор  сделался  тоже  родным.  Будто
он  в  наследство  оставил  ей  это  богатство.
 Только  эфемерным  оказалось  богатство.  Его  рас¬
топтали,  развеяли:  во  все  пространство  двора  отрыт
котлован,  безобразными  клыками  торчат  из  земли
ржавые  сваи,  а  обнаженная  земля  кажется  раскрыв¬
шейся  плотью  в  глубокой  ране...
 И  его  берез  тоже  нет.  Ни  одной,  ни  пня  не  оста¬
лось.  Все  повырубали,  словно  бы  дожидались,  когда
уйдет  из  жизни  человек,  их  посадивший.  Только  стро¬
ки  его  остались:  «...И  мальчик  с  гитарой  в  обнимку  на
этом  арбатском  дворе».  Как  и  все  остальные  строки,
написанные  им  о  том  прекрасном  и  уже  навсегда  ут¬
раченном  мире.

514
 Л.Б.  Репин
 А  дача  в  подмосковном  Переделкине,  где  он  жил
круглый  год,  ему  лично  никогда  не  принадлежавшая,
все  еще  хранит  память  о  нем.  И  кто-то  в  любое  вре¬
мя  —  зима  ли,  лето  ли  —  кладет  у  калитки  цветы.
 И  небольшое  собрание  колокольчиков  тоже  оста¬
лось.  Они  подают  свой  голос  при  легком  прикоснове¬
нии  к  ним,  наполняя  комнату  дрожащими  голосами.
Эти  колокольчики  Окуджаве  дарили  разные  люди,
почему-то  считая,  что  он  собирает  коллекцию,  а  он
никогда  ничего  не  собирал,  просто  любил  иногда  слу¬
шать  тонкие,  мелодичные  звуки.
 И  рябинка,  им  посаженная  возле  этого  дома,  тоже
растет,  и  еще  какие-то  странные,  как  говорит  Ольга
Владимировна,  растения,  похожие  на  тростник  и  ко¬
торые  ему  очень  нравились.  Здесь  же,  в  этом  доме,
и  книги  его  —  в  небольшом  кабинете.
 А  потом  я  смотрю  удивительную  коллекцию  ку¬
кол,  которые  появлялись  в  их  доме  тоже  как  бы  сами
собой.  Некоторым  из  этих  очаровательных  дам  Бу¬
лат  дарил  знаки  своего  внимания.  Как,  например,  вот
этой  жгучей  брюнетке  в  лиловом  вязанном  платье,
в  томной  позе  расположившейся  на  уютном  диване.
А  любил  он,  между  прочим,  больше  блондинок.  «А  вот
это,  смотрите  —  Булат.  —  И  Ольга  Владимировна
подводит  меня  к  потешной  фарфоровой  кукле,  уди¬
вительно  похожей  на  Окуджаву.  —  Это  ему  Резо  Габ-
риадзе  подарил».
 Обе  ноги  у  куклы  —  правые:  «Потому  что  ты  все¬
гда  прав,  Булат!»  А  фарфоровый:  «Потому  что  ты  та¬
кой  хрупкий,  Булат...»
 Она  ничего  не  рассказывает  о  том,  как  он  мучился
последнее  время  своей  жизни.  Они  приехали  в  Аме¬
рику  на  операцию,  а  денег  не  было.  Помню,  тогда  про¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 515
 катилось  по  нашим  газетам:  срочно,  немедленно  нуж¬
ны  деньги  на  операцию.  «И  что  же?..»  —  спрашиваю.
«Ни  рубля  не  пришло  из  России».
 «А  его  ордена?  Ведь  он  прошел  всю  войну,  можно
на  них  посмотреть?»  —  «Нет  никаких  орденов.  Разве
только  медали...»  И  она  рассказывает  о  том,  как  он
боялся,  что  ему  к  шестидесятилетию  орден  дадут.
Очень  он  того  не  хотел.  Звонит  ему  Белла  Ахмадули¬
на,  а  он  волнуется:  «Белла,  а  они  могут  мне  орден  дать,
меня  не  спросив?»  Она  его  успокоила:  нет,  не  могут.
Ведь  надо  какие-то  бумаги  подписывать,  анкеты.  Так
что  нет,  Булат,  не  дадут.  Он  успокоился.  И  орден,  ему
предполагавшийся,  украсил  другую  грудь.  «И  так
жаль,  —  с  грустью  произносит  она,  —  что  нет  его  книг
на  прилавках...»
 Я  тоже  его  двор  полюбил.  Не  этот,  сегодняшний,
а  тот,  довоенный.  Мы  со  своей  Серпуховки  редко  на
Арбате  показывались:  другое  государство.  И  центр
вдобавок.  Тут  не  было  уютных,  заросших  бурьяном
углов,  как  в  нашем  дворе,  и  деревьев,  старых,  разрос¬
шихся,  поднявшихся  выше  самых  высоких  крыш,
тоже  не  было.  И  гул  огромного  города,  отступавший
перед  нашим  двором,  гремел  здесь  неумолчным  наба¬
том  —  с  гудками  машин,  со  звонками  трамваев.  В  эти
чужие  дворы  мы  никогда  не  заглядывали:  странное
и  незнакомое  всегда  отпугивает,  хотя  и  любопытство,
интерес  вызывает.  А  для  него  в  этих  арбатских  дво¬
рах  осталась  часть  его  жизни.  Он  и  родился  в  паре
шагов  от  них.  Этот  двор  возле  высокого  дома  —  его
колыбель,  его  родная  стихия.  Вот  почему  всю  жизнь
он  носил  в  себе  память  об  этом  дворе.
 Дежурный  по  апрелю  умер  в  Париже.  А  покой  свой
нашел  в  родной  московской  земле.

И  ГРЯНУЛ  СВЕТ
 1!  Г|  а  будет  свет!»  —  воскликнул  Бог,  решитель-
V  1  ным  движением  включив  рубильник.  И  Мос¬
ква  озарилась  небывалым  сиянием!
 Доподлинно  известно,  когда  именно  свершилось
сие  событие:  в  конце  1730  года  российский  Сенат  вы¬
дал  указ,  повелевавший  «поставить  на  столбах  фона¬
ри  стеклянные»,  дабы  осветились  улицы  в  Кремле,
Белом  и  Земляном  городах,  в  Немецкой  слободе
и  Китай-городе.  Конопли  у  нас  всегда  было  достаточно,
масла  из  нее  жали  —  залейся,  и  в  первые  московские
фонари  заливали  именно  этот  продукт.  Фонарщики,
подставив  коротенькую  лестницу,  взбирались  побли¬
же  к  светильнику,  ежели  надо  было,  подливали  масла
в  огонь  из  жестяного  сосуда  с  длинным  носиком  и  так,
перемещаясь  от  фонаря  к  фонарю,  несли  свет  старой
Москве.  К  концу  работы  они,  надо  полагать,  совер¬
шенно  офонаревали.
 Когда  же  фонари  гасили,  улицы,  еще  недавно
казавшиеся  ослепительно  озаренными,  сразу  вдруг
тускнели.  Не  горели  фонари  и  в  ночи,  которые  по  ка¬
лендарю  значились  лунными,  и  в  светлые  летние  ме¬
сяцы.  Городская  Дума  наказала  заменить  в  фонарях
конопляное  масло  керосином.  Света  заметно  приба¬
вилось,  но  в  Европе-то  давно  уже  обливались  светом
газовые  фонари.  Стоит  ли  удивляться,  что,  глядя  на
них,  нам  захотелось  того  же?

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 517
 Газовая  революция  грянула  в  Москве  в  1865  году,
когда  Дума  раскошелилась  и,  тщательно  изучив  пред¬
ложения  иностранных  фирм,  решительно  останови¬
ла  свой  выбор  на  англичанах  Букве  и  Голдсмите.
И  уже  чрез  три  года  на  московских  улицах  возгоре¬
лось  более  трех  тысяч  газовых  фонарей.  Возле  них  по¬
началу  собирались  зеваки,  пьяницы  в  их  свете  искали
потерянные  кошельки,  а  возлюбленные  назначали
свидания.  А  вскоре  в  нашем  городе  возник  и  первый
русский  завод  газовых  фонарей.  Сами  свет  Научились
делать.
 И  уже  близился,  подступал  исторический  день
11  июня  1874  года,  когда  русский  инженер  Александр
Николаевич  Лодыгин  получит  патент  на  «Способ
и  аппараты  дешевого  электрического  освещения».  Это
в  России,  но  уж  за  год  до  того  он  запатентовал  свое
ослепительное  изобретение  в  десятке  европейских
стран,  на  целых  шесть  лет  опередив  американца  Эди¬
сона.  Тот  еще  только  ставил  свои  опыты,  разрабаты¬
вая  идею  русского  инженера,  без  каких-либо  ссылок
на  него,  кстати,  а  у  нас  в  это  самое  время  улицы  Пе¬
тербурга  уже  озарял  электрический  свет.
 В  Москве  же  электрические  фонари  зажглись
впервые  в  1883  году  —  на  нынешней  Пречистенской
набережной,  на  Красной  площади,  на  площади  у  хра¬
ма  Христа  Спасителя.  Восхищенные  небывалым
сиянием,  газеты  пишут,  что  5330  фонарей  заливают
электрическим  светом  целых  180  верст  московских
улиц!  Но  это  уже  в  1914  году.
 «Русский  свет»,  как  его  в  Европе  тогда  называли,
озарил  магазины  и  театры  Парижа,  Лондона,  других
городов.  Без  колебаний  можно  снять  шляпу  и  отве¬

518
 Л.Б.  Репин
 сить  низкий  поклон  Лодыгину,  Петрову  и  Яблочкову,
«русский  свет»  сотворившим.
 Однако  по  Москве  горели  еще  и  газовые  рожки,
а  кое-где  тлели  и  керосинки.  Не  все  сразу.  Но  в  один
голос  иностранные  гости,  в  Москву  приезжавшие,  за¬
веряли,  что  наша  древняя  столица  освещена  ничуть
не  слабее  любого  европейского  города.  Да  и  в  самом
деле,  не  только  же  бедственным  пожарам  Москву  ос¬
вещать...  Повидала  их  Москва  во  свои-то  века,  вряд
ли  когда-либо  другой  город  столько  горел...
 А  потом  Москва  надолго  растворилась  в  ночи.
В  Великую  Отечественную  и  в  окно-то  глянуть  вече¬
ром  страшно  было:  полная,  беспросветная  темень.
В  наших  окнах,  помню,  висели  рулоны  плотной  чер¬
ной  бумаги,  обрезанной  вплотную  в  оконном  проеме.
Патрули,  ходившие  по  улицам  и  дворам,  высматрива¬
ли  малейшие  щели,  сквозь  которые  свет  пробивался,
бежали  тут  же  в  квартиры,  а  случалось,  рассказывали,
и  стреляли  по  окнам.  Зато  не  забыть  никогда,  как
вспыхнула,  озарилась  Москва  в  мае  сорок  пятого,  ког¬
да  сорвали  с  окон  ту  ненавистную  черную  бумагу
и  небо  рассверкалось  в  салюте!  Метались  светящиеся
стрелы  прожекторов,  и  горел  над  Красной  площадью
портрет  рябого  вождя  в  мундире  генералиссимуса...
 В  преддверии  своего  850-летнего  юбилея  Москва
как  бы  заново  родилась  и  ярче  прежнего  высветилась.
Столько  старых  прекрасных  зданий,  умело  подсве¬
ченных,  возникло,  будто  на  сцене!  А  мы-то  ходили
мимо,  не  замечая  их...
 Целая  наука  —  освещение  города.  У  нас  этим  за¬
нимается  научно-производственное  объединение
«Светосервис».  Специалисты  объединения  начали
с  освещения  Казанского  собора  и  гостиницы  «Укра¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 519
 ина»,  и  очень  удачно  начали,  а  теперь  высветили  бо¬
лее  трехсот  зданий  нашего  города,  мосты,  телебашню,
сооружения  на  Поклонной  горе.  Совсем  иной  —  на¬
рядной,  праздничной  стала  Москва.  А  ведь  столько
последних  лет  считалась  она  самой  темной  из  всех
европейских  столиц  и  безвозвратно,  казалось,  утра¬
тившей  русский  свет.  Но  нет,  не  утратила.
 Как  не  утратила,  сохранила  в  себе  тепло  и  свет  сво¬
ей  души  и  сердца.  Ведь  столько  на  свете  городов,
к  человеку  холодных  и  равнодушных...  А  Москва  та¬
кой  никогда  не  была.  Всегда  привечала  гостей,  согре¬
вала  и  хлеб-соль  подносила.  Откуда  такое  в  городе...
Казалось  бы,  что  город  —  стены  да  стены...  А  нет!  Душа
есть  и  в  городе.  Наверное,  это  наша  душа.  И  тех,  кто  из
века  в  век  строил  Москву.

СМЕРТЬ  АКТРИСЫ
 Если  спускаться  по  Тверской  к  Манежной  площа¬
ди,  то,  не  доходя  до  Центрального  телеграфа,
справа  за  высоченной  аркой  откроется  Брюсов  пере¬
улок,  круто  сбегающий  вниз,  к  церкви  Воскресения
усопшего  на  Успенском  Вражке,  поставленной  еще
в  1629  году.  А  по  левую  руку  в  переулке  —  первый
невзрачный  дом  №  12,  его  еще  называют  «Дом  артис¬
тов».  Здесь,  на  втором  этаже,  в  квартире  №  11,  и  раз¬
разилась  трагедия  14  июля  1939  года.
 Стояло  жаркое  лето,  хозяина  квартиры  —  Всево¬
лода  Эмильевича  Мейерхольда  почти  месяц  как
арестовали  и  упрятали  в  недра  Лубянки,  а  потом  —
Бутырской  тюрьмы,  дети  были  на  отдыхе,  и  в  боль¬
шой  квартире  в  центре  Москвы,  помимо  Зинаиды
Николаевны  Райх,  была  лишь  домработница  Лидия
Анисимовна.
 А  накануне,  точнее  за  два  дня  до  убийства,  здесь
была  пятнадцатилетняя  девочка  Маша,  внучка  Мей¬
ерхольда.  В  тот  день  она  застала  Райх  в  хорошем  на¬
строении,  и  та  лежа  на  диване  что-то  читала.  Чело  ее
было  безоблачно.
 Мария  Алексеевна  Валентей  —  та  самая  далекая
девочка,  а  ныне  заведующая  Музеем-квартирой  Мей¬
ерхольда,  сидит  передо  мной  и  наотрез  отказывается
не  только  что-то  рассказывать  о  тех  событиях,  но  даже
и  вспоминать.  Я  ее  понимаю.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 521
 Но  все  же,  даже  и  вопреки  ее  желанию,  что-то  в  па¬
мяти  и  выплывает,  и  из  разрозненных  обрывков  скла¬
дывается  драма,  разыгравшаяся  вот  в  этих  стенах.
 Глубокая  ночь.  Райх  долго  плескалась  в  ванной,
а  потом  по  коротенькому  коридору  —  всего-то  шесть-
семь  шагов,  прошла  в  гостиную.  Кажется,  свет  в  ней
горел.  Здесь  на  нее  и  напали  двое.  Один  из  бандитов
всадил  ей  нож  в  грудь.  Она  упала,  обливаясь  кровью
и  призывая  на  помощь.  Окна  были  распахнуты,  и,  надо
думать,  крики  ее  многих  тогда  разбудили.  Однако
никто  не  откликнулся  и,  насколько  известно,  в  мили¬
цию  не  позвонил.
 Выскочила  Анисимовна,  ее  с  ходу  ударили  чем-то
тяжелым  по  голове.  После  этого  нападавшие  рванули
на  лестницу.  Домработница,  придя  в  себя,  с  громкими
криками  кинулась  следом  за  ними.  Входная  дверь
у  нее  за  спиной  захлопнулась,  и  вернуться  в  квартиру
и  оказать  помощь  Зинаиде  Николаевне  она  уже  не
смогла.  В  ужасе  она  побежала  на  поиски  дворника.
А  тот,  упрямый,  глупый  мужик,  отказался  выламы¬
вать  дверь  до  тех  пор,  пока  не  приедет  милиция.
 Когда  появилась  «скорая  помощь»,  Райх  отнесли
в  машину,  и  она  по  дороге  в  больницу  тихо,  от  потери
крови  скончалась.
 Анисимовна  отделалась  раной  на  голове  и  ужасом,
что  пришлось  ей  в  ту  ночь  пережить.  Потом  она  вне¬
запно  бесследно  исчезла.
 Жизнь  и  смерть  этой  яркой  женщины  интересна
нам  прежде  всего  потому,  что  она  была  женой  двух
великих  людей:  Мейерхольда,  а  прежде  —  Есенина.

522
 Л.Б.  Репин
 Встреча  с  Есениным  оказалась  настолько  случай¬
ной,  что  уж  случайней  не  бывает.  Он  заглянул  в  ре¬
дакцию  какой-то  маленькой  газетки,  а  она  там
секретарем-машинисткой  работала.  Человека,  к  ко¬
торому  Есенин  пришел,  на  месте  не  нашлось,  и  он
присел  поболтать  с  молодой  и  красивой  девушкой.
А  когда  человек  тот  вернулся  и  пригласил  Есенина
в  свой  кабинет,  тот  и  не  захотел  подниматься:  «Лучше
я  уж  тут  посижу».  Ну  и  досиделся  —  через  три  месяца
они  с  Зиночкой  поженились.  Она  была  юна,  хороша
и  уже  с  округлыми  чудесными  плечиками.  Не  они  ли
пленили  его?
 У  них  родился  сын  Константин  и  дочь  Татьяна,
а  жизни  семейной  не  получилось  —  года  два  и  про¬
жили  вместе  всего.  Зина  старалась  его  удержать,  стре¬
милась  женой  быть  хорошей,  да  только  разве  ветер
удержишь?  Да  и  время  было  такое  —  бури  неслись
одна  за  другой:  1917  год.
 Детей  Есенин  любил,  хоть  и  мало  времени  для  них
находил.  Пошли  даже  слухи,  будто  Есенин  решил  их
у  матери  умыкнуть,  и  Зинаида  их  спешно  отправила
в  Крым.  С  Есениным  же  они  еще  долго  встречались
время  от  времени.
 С  Таней  и  Костей  он  зашел  проститься  домой
к  Мейерхольду  и  Зине,  когда  уезжал  в  Ленинград,  за
несколько  дней  до  того,  как  его  нашли  в  «Англетере»
с  петлей  на  шее.
 С  Мейерхольдом  у  Зинаиды  общих  детей  не  было.
Он  ей  казался  недосягаемой  горной  вершиной,  да
и  как  иначе  могло  быть?  Их  разделяет  чуть  ли  не  без¬
дна  времени,  она  —  его  студентка  и  перед  ним  прекло¬
няется.  Он,  вопреки  всем  и  вся,  делает  из  нее  актрису,

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 523
 и  только  благодаря  его  стараниям  она  в  тридцать  лет
получила  свою  первую  роль.
 Публика  терпеливо  к  ней  относилась,  хотя  и  по¬
нимала:  не  тот  талант,  что  у  Бабановой,  у  которой
Мейерхольд  отнимал  главные  роли  и  отдавал  их  жене.
Бабанова,  стиснув  зубы,  терпела.  Говорила,  что  соглас¬
на  быть  и  дверной  ручкой  в  театре,  где  творит  Мейер¬
хольд.  А  критика  Райх  нещадно  долбала,  хотя  она
и  набирала  от  спектакля  к  спектаклю.
 Когда  стало  известно  о  смерти  Есенина,  Райх  едва
не  лишилась  рассудка.  Кидалась  от  сына  к  дочери,  су¬
дорожно  их  обнимала,  рыдала,  кричала:  «Ушло  наше
солнце!»  И  Мейерхольд,  сам  тяжело  переживавший
гибель  Есенина,  как  мог  ей  помогал.  На  Ваганьков¬
ском  кладбище,  у  гроба  поэта,  то  и  дело  негромко  ей
говорил:  «Ты  же  обещала,  обещала  держаться...»
 Когда  в  том  же  39-м  Мейерхольда  арестовали
и  пришли  в  эту  квартиру  с  обыском,  рассказывает  мне
Мария  Алексеевна,  Райх  вела  себя  возбужденно  —
возмущалась,  делала  чекистам  резкие  замечания,  вы¬
хватывала  у  них  из  рук  всякие  бумаги,  что  те  находи¬
ли  в  столе  Мейерхольда.  Наверное,  она  не  понимала,
что  уже  ничего  невозможно  поправить...  Верила,  что
все  происходящее  —  нелепость,  недоразумение,  ко¬
торое  разрешится  само  собой...
 Мария  Алексеевна  считает,  что  Райх  что-то  зна¬
ла  —  и  очень  важное.  И  что  ее  убийство  —  дело  рук
НКВД.  Но  в  самом  деле,  кому  было  нужно  ее  убий¬
ство?  Когда  ее  нашли,  она  лежала  в  луже  крови,  но
была  в  сознании.  Она  успела  сказать,  что  убийц
никогда  прежде  не  видела.  И  вошли  они,  как  выясни¬
лось,  через  балкон  и  через  опечатанные  двери  каби¬
нета  хозяина.  Их  появление  в  доме  было  мгновенным,

524
 Л.Б.  Репин
 бесшумным  и  с  той  стороны,  с  какой  никаких  непри¬
ятностей  ожидать  было  невозможно.
 Но  если  иначе  взглянуть,  зачем  НКВД  такое  гряз¬
ное  дело?  С  Райх  могли  поступить  точно  так  же,  как
с  мужем  ее:  арестовать  и  в  глухом  подвале  убить.  Куда
как  проще.
 Однако  есть  при  этом  и  странности.  Кроме  дом¬
работницы,  давшей  первые  показания,  бесследно
исчез  и  дворник,  который  видел,  как  двое  незнако¬
мых  мужчин  выскочили  из  подъезда  и  кинулись
в  черную  «эмку».  И  уж  совсем  странная  вещь  откры¬
лась  в  1955  году:  Мария  Алексеевна  послала  запрос
в  органы  внутренних  дел  с  просьбой  разрешить  озна¬
комиться  с  делом  об  убийстве  Райх,  а  ей  ответили,  что
такое  дело  даже  не  было  заведено.
 Квартира,  где  Райх  жила  с  Мейерхольдом  и  где  Есе¬
нин  бывал,  пустовала  недолго.  После  ремонта  ее  раз¬
делили  надвое,  и  в  однокомнатную  вселился  личный
шофер  наркома  внутренних  дел  Лаврентия  Берия,
а  в  другую,  большую,  где  совершено  было  убийство,
въехала  юная  красавица  Вардо  Максимилишвили,  как
нетрудно  догадаться,  имевшая  самое  непосредствен¬
ное  отношение  к  тому  же  ведомству:  несмотря  на  свои
18  лет,  Вардо  занимала  ответственный  пост  заведую¬
щей  секретариатом  Берии.  Говорят,  она  была  самой
любимой  наложницей  любвеобильного  наркома  чрез¬
вычайно  внутренних  дел.
 Только  в  91-м  году  по  приказу  Крючкова  Вардо  из
этой  квартиры  выселили.
 Зинаиду  Николаевну  похоронили  на  Ваганьков¬
ском  кладбище.  Она  лежала  в  гробу  в  черном  бархат¬
ном  платье,  в  котором  играла  «Даму  с  камелиями».

ВЕРНИСАЖ  НА  ПАНЕЛИ
 Вот  же  было  замечательное  для  ваятелей  время!
 В  советскую  эпоху  не  покладая  рук  они  высека¬
ли,  отливали,  лепили  не  только  безвестных  труже¬
ников  промышленности  и  сельского  хозяйства,  но
и  животных-тружеников:  яйценоских  кур,  рогонос-
цев-козлов,  быков-осеменителей.  Бронзовые  куры  со
своими  бронзовыми  же  яйцами  навеки  запечатлены
на  станции  метро  «Площадь  революции»,  рогонос¬
цы  —  на  фонтане  ВВЦ,  а  неисчерпаемые  осемените-
ли  —  на  вершине  павильона  «Животноводство»  на
той  же  ВВЦ.
 Помнится,  стояли  мы  с  товарищем  в  аккурат  под
такой  скульптурой  коня-производителя,  великолепно
смотревшегося  на  фоне  голубого  неба,  и,  задрав  голо¬
вы,  прикидывали  —  если  вот  «это  самое»  внезапно
у  него  оторвется  —  проломит  крышу  или  не  проломит?
А  если  рухнет  на  землю  —  рассыплется  павильон  от
сотрясения  почвы  или  же  нет?  Очень  уж  реалистично
и  добросовестно  вылеплены  гениталии  животных.
А  без  них  не  обойтись:  посмотришь  —  и  чего-то  как
будто  не  хватает...
 Однако  более  всего  повезло  лошадям:  целый  та¬
бун,  отлитый  в  бронзе,  рассеялся  по  улицам  нашего
славного  города.  Потому  что  лошадь  —  друг  человека.
Почему  же  он  ее,  самого  близкого  друга,  оседлал,
взнуздал  и  пришпорил?  Дружба  дружбой,  а  место  свое
знай.

526
 Л.Б.  Репин
 Нашел  я  заведующего  павильоном  «Коневодство»
Евгения  Филатова  и  спрашиваю:  «А  как  лошади  мос¬
ковских  памятников  выглядят  с  точки  зрения  профес¬
сионала?  Да  вот  хотя  бы  возмутитель  спокойствия  —
памятник  маршалу  Жукову,  что  у  Красной  площади?»
 Филатов,  зоотехник  с  многолетним  стажем,  аж
взвился:  «Руки  надо  за  такую  работу  пообрывать!  Это
не  лошадь,  а  полнейшее  безобразие!  Не  животное,
а  убогое  зрелище!»
 Директор  музея  «Коневодство»  Тимирязевской
сельскохозяйственной  академии  Давид  Яковлевич
Гуревич  в  Великую  Отечественную  служил  в  лаза¬
рете  кавалерийского  корпуса  и  закончил  войну
в  Берлине.  С  ним  мы  и  осмотрели  московские  кон¬
ные  скульптуры.  Гуревич  разглашает  некогда  воен¬
ную  тайну:
 — 	У  нас  в  полку  было  860  лошадей,  и  я  их  всех
знал  в  лицо.  Хотя  весь  полк  был  на  рыжих  лошадях.
 — 	А  как  вам  наши  московские  лошади,  отлитые
в  бронзе?  Например,  памятник  Жукову  скульптора
Клыкова?  И  вообще,  приходят  к  вам  скульпторы  за
консультацией  во  время  своей  работы?
 — 	Автор  этой  лошади  к  нам  не  приходил  и  за  по¬
мощью  или  советом  не  обращался.  О  животном  же  вот
что  могу  сказать:  это  никакая  лошадь.  Это  годовик,
еще  недоразвитая  лошадь.  Жуков  ни  за  что  на  такую
не  сел  бы.
 Я  не  спрашиваю  директора  музея,  почему  он  так
думает,  поскольку  знаю:  в  1944  году  Гуревич  обслу¬
живал  конюшню  Военного  совета  1-го  Белорусского
фронта  и  лично  знал  лошадей  маршалов  Рокоссов¬
ского  и  Жукова.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 527
 — 	Видите  ли,  —  продолжает  директор  музея,  —
Жуков  в  свое  время  командовал  кавалерийским  пол¬
ком,  потом  дивизией,  сам  ездил  великолепно  и  толк
в  лошадях  знал,  конечно.  А  тут  он  верхом  на  недонос¬
ке  каком-то  оказался.
 — 	А  вот  хвост  этот  злосчастный  на  памятнике,  ко¬
торый  по  ветру,  как  знамя,  говорят,  будто  если  лошадь
так  хвост  держит,  значит,  до  ветру  хочет...
 — 	Да  нет,  —  успокаивает  директор,  —  это  бывает
и  во  время  езды.  И  безо  всякой  нужды.
 Оказались  мы  вскорости  у  другой  конной  скульп¬
туры  —  у  памятника  Юрию  Долгорукому,  что  на  Твер¬
ской.
 — 	А  вот  автор  этого  памятника  —  скульптор  Ор¬
лов,  —  вспоминает  Гуревич,  —  к  нам  в  музей  приходил,
когда  работал  над  памятником.  Он  даже  брал  скелет
лошади  к  себе  в  мастерскую.  Потом  вернул.
 — 	А  что  вы  можете  сказать  об  этой  лошади,  на  ко¬
торой  Долгорукий  Москву  основал?
 — 	Под  Долгоруким  —  идеальный  верховой  конь.
Только  конь  современный.  Потому  что  в  XII  веке  та¬
ких  лошадей  не  было.  У  лошадей  того  времени  в  хол¬
ке  было  130  см,  а  у  современных  —  в  среднем  160,  хотя
бывает  и  170.
 — 	Да,  неказисто  смотрелся  бы  основатель  Моск¬
вы  на  низкорослой  лошади...
 — 	В  том-то  и  дело.  И  скульптор  правильно  сделал,
что  посадил  могучего  человека  на  могучего  коня.
 — 	А  вообще,  Давид  Яковлевич,  могли  бы  вы  при
взгляде  на  скульптуру  определить  породу  лошади?
Это  возможно?
 — 	Нет,  при  взгляде  на  изваяние  породу  не  опреде¬
лить.  А  вот  тип  можно  назвать  безошибочно.  Если,

528
 Л.Б.  Репин
 разумеется,  скульптор  реалистично  изобразил  жи¬
вотное. 	?
 — 	А  тип  —  это  что?
 — 	Все  породы  мы  делим  на  два  типа.  Это  мест¬
ные  —  к  ним  относятся  лесные,  степные  и  горные
породы.  И  заводские  —  это  верховые  лошади  и  уп¬
ряжные,  куда  входят  рысаки  и  тяжеловозы.  И  спутать
их  в  скульптуре  невозможно.
 А  вот  и  знаменитые  московские  квадриги  —  на
фронтоне  Большого  театра  и  на  Триумфальной  арке,
что  на  Кутузовском  проспекте.  Великолепные,  ли¬
хие  четверки!  На  Большом  —  работа  знаменитого
Клодта.
 — 	Превосходные.  Упряжные  лошади,  —  с  удовлет¬
ворением  отмечает  директор  музея,  —  и  квадрига  на
московском  ипподроме  тоже  хороша.  Классика...  Иде¬
альные  упряжные.  Хотя,  должен  заметить,  одновре¬
менно  и  идеализированные  типы  лошадей.  Знаете,
как  Аполлон  —  идеальный  мужчина,  поди  найди  точ¬
но  такого...
 И  уж  совсем  идеализирована  четверка  коней  на
Манежной  площади  —  у  фонтана,  на  водопое.  Их  муж¬
ское  достоинство  представлено  весьма  достойно
и  реалистично,  а  при  взгляде  на  хвосты  и  гривы  не¬
пременно  подумаешь,  что  перманент  им  делал  такой
же  добросовестный  парикмахер.  Хотя,  говорят,  в  при¬
роде  нет-нет  да  и  появится  нечто  похожее.  Во  всяком
случае,  Гуревич  показал  мне  в  музее  картину  прошло¬
го  века,  на  которой  изображена  лошадь  с  завитой
гривой.  Тогда,  между  прочим,  обходились  без  перма¬
нента:  заплетали  косицы,  а  когда  их  распускали,  по¬
лучалась  волнистая  грива.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 529
 На  Кутузовском  проспекте  мы  окинули  взглядом
конную  скульптуру  фельдмаршала.  Представитель¬
ный  памятник.
 — 	А  что  можно  сказать  о  лошади?
 — 	По  типу  —  несомненно,  верховая  лошадь.  Хоро¬
шая  работа.  Но  вообще,  вы  знаете,  в  скульптуре  точно
воспроизводить  подлинные  пропорции  тела  лошади
нельзя.
 Заметив  мое  недоумение,  продолжает:
 — 	Потому  что  на  воздухе,  да  если  еще  на  высоком
постаменте,  скульптура  совершенно  иначе  смотрит¬
ся.  Вот  почему  скульптор  в  своей  работе  все  проме¬
ривает  и  проверяет  множество  раз.
 Короче,  осмотрели  мы  почти  весь  московский  эс¬
кадрон.  Именно  эскадрон  —  потому  что  кони  в  основ¬
ном  под  военными.  И  вот  что  при  этом  подумалось:
конечно,  главное  в  памятнике  всегда  человек.  И  че¬
ловек,  несомненно,  должен  быть  узнаваем.  А  лошадь...
Она  должна  ему  соответствовать.  Как  полностью  со¬
ответствует  оригиналу  памятник  Абсенту  —  самой
знаменитой  лошади  в  СССР,  на  которой  Сергей  Фи¬
латов  в  Риме  выиграл  олимпийское  золото.  Абсент
родился  и  овеянный  славой  умер  на  Луговском  за¬
воде.  Там  и  стоит  ему  памятник  в  натуральную  вели¬
чину.
 18  Рассказы  о  Москве  и  москвичах

БОНЗЫ  В  БРОНЗЕ
 Юрский  период  —  средний  период
мезозойской  эры.  Отдельные  виды  пре¬
смыкающихся  достигли  гигантских  раз¬
меров.
 Энциклопедия
 В  Москве,  в  самом  центре,  в  двух  шагах  от  Крым¬
ского  моста  и  как  раз  за  Домом  художника,  раз¬
бит  парк  юрского  периода.  Это  «Музеон»  —  музей  под
открытым  небом,  где  собраны  скульптуры  вождей.
Памятники,  еще  недавно  царившие  на  московских
улицах  и  площадях.  Память  о  наших  неприкасаемых
бонзах,  перед  которыми  мы  преклонялись  и  мимо
которых  проходили,  не  замечая  их.
 Сквозь  свинцовые  струи  осеннего  дождя  бесстра¬
стно  глядят  каменные  и  бронзовые  лики  великих
ушедшего  мира.  Что  это  было?  «Затерянный  мир»
Конана  Дойла?  Нет:  мир,  созданный  нами  самими.
 Этот  парк  как  бы  забытая  Богом  земля,  где  собра¬
лись  еще  вчерашние  вершители  судеб.  При  виде  этих
людей  в  пору  их  жизни  на  Мавзолее,  толпа,  несущая
по  Красной  площади  их  лики,  клокотала  в  восторге,
а  сердца  этой  толпы  трепетали  от  ужаса.
 Вот  они,  эти  идолы,  стоят  холодные,  бесстрастные,
ослепленные  желтыми  осенними  листьями  и  соб¬
ственным  нежеланием  видеть  все,  что  творится  вок¬
руг.  Никаких  чувств  они  не  вызывают  теперь.  Даже
жалости  и  сострадания.
 Когда  воздвигали  эти  скульптуры,  сдергивали  пе¬
лену  покрывала  в  момент  открытия,  в  громе  оркест-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 531
 ров  сотрясались  окрестности.  А  сюда  их  везли  по-ти-
хому,  словно  на  кладбище  нищих  покойников.
 Вот  они  и  стоят,  одинокие,  никому  не  нужные
в  пустынном  парке,  как  на  заброшенном  кладбище.
 В  этой  мрачной  компании  Железный  Феликс  —
фигура  одна  из  самых  значительных  в  силу  своих  ги¬
гантских  размеров,  хотя  в  жизни-то  он  был  ничуть  не
выше  своих  товарищей,  таких  же  пламенных  револю¬
ционеров.  Феликс  Эдмундович  прожил  всего  49  лет,
но  не  зря:  вот  какой  великолепный  памятник  себе  за¬
служил...
 Справка:  «Памятник  Ф.Э.  Дзержинскому  соору¬
жен  на  основании  постановления  ЦИК  СССР  от
19  июля  1936  года.  Автор  памятника  —  народный  ху¬
дожник,  военный  художник  Е.В.  Вучетич.  Установ¬
лен  на  Лубянской  площади  20  декабря  1958  года».
 Решением  Московского  городского  совета  народ¬
ных  депутатов  от  24  октября  1991  года  демонтирован
и  размещен  в  экспозиции  Парка  искусств.
 Официальная  справка:  «Имеет  историческую
и  художественную  значимость».
 Постамент,  на  котором  величаво  застыл  Феликс
Эдмундович,  тщательно,  со  всем  возможным  старани¬
ем  очищен  от  тех  надписей,  которыми  его  удостоили
тогда,  в  91-м,  но  кое-где  все  же  проглядывают  нетлен¬
ные  строки:  «Мы  победили!!!»  «Извини,  не  уберег¬
ли...»  И  —  «Феликс  с  нами».  Это  с  кем?
 Сталин  из  красного  гранита  —  во  весь  рост,  в  ши¬
роком  шаге  каменной  поступи  Командора,  с  отбитым
носом.  Однако  узнаваем,  ошибиться  невозможно.  Это
лицо,  хотя  и  без  носа,  знают  во  всем  мире,  несмотря

532
 Л.Б.  Репин
 на  то  что  только  на  портретах  да  в  кино  видели.  Фигу¬
ру  высек  в  1938  году  скульптор  С.  Меркуров,  а  где  сто¬
яла  она  —  никак  не  вспомню.
 Я.М.  Свердлов  —  простой,  значительный.  Из  брон¬
зы  этот  бонза.  Меньше  всех  их  прожил,  всего  34  года.
Взгляд  устремлен  в  счастливое  будущее  всего  наро¬
да.  В  опущенной  руке  —  портфельчик.  Не  в  нем  ли
телеграмма  в  однофамильный  после  его  смерти  город
о  расстреле  царской  семьи?
 Справка:  «В  марте  1919  года  Президиум  Москов¬
ского  совета  рабочих  и  красноармейских  депутатов
принял  решение  о  переименовании  Театральной  пло¬
щади  в  площадь  Свердлова  и  установке  памятника»,
который  и  открыли  вскорости:  31  октября  1969  года,
как  раз  через  полвека.  Наверное,  все  это  время  скуль¬
птор  Р.Е.  Амбарцумян  над  ним  работал.
 А  вышло  —  зря:  решением  Московского  городско¬
го  совета  народных  депутатов  от  24  декабря  1991  года
памятник  тоже  демонтировали.  Спустили  с  небес  на
землю  —  приземлили  вот  в  этом  Парке  искусств.  При¬
общили  к  вечному.
 А  что  за  этими  двумя  —  за  ним  и  Сталиным?  Как
раз  за  их  спиной?
 Каменная  стена,  в  которой  за  решеткой  —  людские
лики.  На  всех  страдание.  Случайно  в  этом  Парке  так
соединилось?  Нет,  не  похоже.
 Михаил  Иванович  Калинин,  российский,  нет  —
всесоюзный  староста,  самый  почтенный  во  всей  ком¬
пании.  Наверно,  потому  и  в  креслице  сидит.  Устал  тер¬
петь.  И  ждать.  Жену,  которую  верный  друг  товарищ
Сталин  в  лагеря  сослал.  Чело,  однако,  не  печально.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 533
 О  нем  вроде  бы  даже  забыли.  Иначе  отчего  же  па¬
мятник  воздвигли  только  через  тридцать  с  лишним
лет  после  того,  как  его  уже  не  стало?  А  простоял,  вер¬
нее,  просидел  Михаил  Иванович  на  Калининском
проспекте  всего  13  лет.  Теперь  вот  здесь  —  в  тиши,
покое.
 Официальная  справка:  «Охраняется  государ¬
ством».
 А  вот  и  вождь.  Он  здесь  не  один.  Его  здесь  много.
«Ленин  молодой»  —  работа  А.И.  Торопыгина  в  грани¬
те.  Сразу  видно:  сей  юноша  далеко  пойдет.  Другой
Ильич,  «Ленин»  —  скульптура  работы  В.Д.  Чазова  —
уже  в  величии  свершенных  дел,  но  в  крайне  скром¬
неньком  пальтишке.
 О  том,  что  ценность  представляет,  не  сказано  ниг¬
де  ни  слова.
 Есть  в  этом  парке  и  фигуры  не  столь  значитель¬
ного  свойства,  однако  отягощенные  множеством  ре¬
галий.  Среди  них  Леонид  Ильич  на  первом  месте.
Красив,  как  в  жизни,  —  в  белом  мраморе.  Социалис¬
тически-реалистично,  вдохновенно  изваяли  его
в  четыре  руки  В.  Думанян  и  Ю.  Орехов.  И  снова  —
Брежнев...  И  Косыгин...  Однако  Политбюро  в  пол¬
ном  составе,  увы,  здесь  не  собрать.
 Неподалеку  —  Фрунзе,  стратегически  схоронив¬
шийся  в  кустах.  Вышел  из  тени  на  свет  «Чекист  Е.  Ада¬
мов»  работы  Ю.  Гришко.
 Вообще  покой  в  том  парке  нашли  множество  без¬
вестных  лиц  советского  периода.  Кто  они,  откуда  —
не  узнать.  Но  может  быть,  не  очень  это  важно?

534
 Л.Б.  Репин
 Но,  слава  Богу,  много  и  великих.  И  превосходные
работы!
 Одинокий  Сахаров  в  густой  тени  под  деревом.
В  задумчивой  рассеянности  Лермонтов  и  Пушкин  —
светлый  лик.  Кого  здесь  не  найдешь,  кого  не  встре¬
тишь...
 А  те  —  пигмейские  гиганты,  монолиты  незыбле¬
мые,  как  нам  тогда  казалось,  —  и  ветром  унесенные.
Их  словно  сдуло  с  наших  площадей  и  улиц,  носив¬
ших  прежде  их  имена.

ПОСЛЕДНЯЯ  В  ЖИЗНИ  ПОДРУГА
 Как  попадешь  на  площадь  Никитских  ворот,  особ¬
няк  этот,  до  сих  пор  и  держащийся  особнячком,
непременно  увидишь.  Заставит  он  обратить  на  себя
внимание.  Дом  6/2  на  углу  Спиридоновки  и  Малой
Никитской  —  шедевр  московского  модерна,  построен¬
ный  в  начале  XX  века  архитектором  Ф.О.  Шехтелем
по  заказу  промышленника-миллионера  С.П.  Рябу-
шинского.  Сейчас  тут  музей  Горького  —  ему  советское
правительство  поднесло  на  блюдечке  этот  дом,  когда
писатель  вернулся  в  СССР  из-за  границы:  творите,
уважаемый  Алексей  Максимович,  на  благо  всемир¬
ного  пролетариата.
 Внутри  дом  довольно  нескладен  и  неуютен.  Рос¬
кошная  лестница  «Волна»  как  бы  заполняет  все  внут¬
реннее  пространство,  но  уже  больно  хороша:  свободна,
широка,  легка,  несмотря  на  камень  тяжелый.  Здесь,
во  втором  этаже,  —  кабинет  Горького.  Здесь  он  рабо¬
тал  со  своей  последней  любимой  женщиной,  и  здесь
он  понял,  что  потерял  ее  уже  навсегда.
 Горький  умирал  долго,  мучительно  и,  конечно  же,
понимая,  что  он  умирает.  Вот  снимок,  сделанный  не¬
известным  фотографом  в  Крыму  за  два  месяца  до
смерти  писателя:  Алексей  Максимович  сидит  на
лавочке,  опираясь  руками  на  палку  и  опустив  бессиль¬
но  голову  на  руки.  В  этой  позе  все  —  безмерная  уста¬
лость,  мучительное  осознание  своего  одиночества

536
 Л.Б.  Репин
 и  груз  тяжелой  болезни,  согнувшей  вот  эти  плечи...
Снимок  подводит  жизненную  черту  человека.
 Последние  дни  жизни  Горького  окутаны  легенда¬
ми,  тайнами,  множеством  версий  —  и  уж  вряд  ли  те¬
перь  удастся  когда-нибудь  однозначно  ответить  на
множество  вопросов,  оставшихся  после  него.  И  глав¬
ный  —  сам  ли  он  умер?  Упорна,  живуча  легенда:  Ста¬
лин  боялся  Горького  и  распорядился  послать  рыцарей
плаща  и  кинжала,  чтобы  те  поторопили  писателя.  Мо¬
жет  быть,  может  быть...  Да  только  зачем  его  торопить,
если  он  прогорал  на  глазах?  Последний  год  он  не  вы¬
ходил  из  дома  без  кислородной  подушки  и,  где  бы  ни
был  —  в  машине  ли,  в  поезде,  из  рук  ее  не  выпускал.
Что  же,  так  не  терпелось  вождю  народов,  не  мог  он
подождать  еще  несколько  дней?..
 Но  вот  же,  выплывают  любимые  шоколадные  кон¬
феты  писателя,  присланные  заботливым  вождем?
Коробка  с  ними  якобы  стояла  на  тумбочке  возле  по¬
стели  умирающего  Горького,  и  тот  вроде  бы  даже  уго¬
стил  ими  двоих  или  троих  санитаров.  А  те  через  час
в  муках  скончались  с  симптомами  отравления  ядом.
 И  еще  выплывает  одна  фигура  —  женщина,  при¬
шедшая  навестить  Алексея  Максимовича  вместе
с  народным  комиссаром  НКВД  Генрихом  Ягодой,  пер¬
вейшим  подручным  Сталина.  Ягода,  говорили,  загля¬
нул  ненадолго  и  вышел,  а  женщина  та  осталась  и  не
выходила  минут  сорок  или  около  того,  а  вышла  и  ско¬
рым  шагом  удалилась  вместе  с  Ягодой  и  его  людьми.
А  еще  через  двадцать  минут  дежурный  врач,  потря¬
сенный  случившимся,  объявил,  что  Алексей  Макси¬
мович  скончался.
 Эту  женщину  в  ближайшем  окружении  Горького
знали  все.  Ее  звали  Мария  Игнатьевна  Будберг,  в  де¬

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 537
 вичестве  Закревская.  Потом  у  нее  было  столько  раз¬
ных  фамилий...  Горький  любил  ее.  И,  судя  по  всему,  до
последнего  своего  вздоха  любил.
 Откуда  возникла  она  и  как  сумела  —  именно  су¬
мела  —  оказаться  на  видном,  хлебном  месте  подле
самого  знаменитого  и  самого  влиятельного  среди  со¬
ветских  писателей?  Теперь,  конечно,  не  проследо¬
вать  за  ней  по  всему  ее  извилистому  и  ухабистому
жизненному  пути,  но  что-то  восстановить  можно,
поскольку  жила  она  по-своему  ярко,  бурно  и  блиста¬
ла  в  европейских  столицах,  пока  не  осела  в  Москве
в  непосредственной  близости  от  Алексея  Максимо¬
вича,  а  потом  —  и  уж  совсем  в  интимной  близости.
 Как  ни  странно,  первые  скупые  сведения  об  этой
любвеобильной  даме  выплывают  с  самых  далеких
полок  архива  российской  Службы  внешней  развед¬
ки:  долгое  время  считалось,  будто  Будберг  работала
одновременно  на  три  разведки  —  английскую,  немец¬
кую  и  советскую.  Потому-то  к  ней  и  приглядывались
сразу  с  трех  сторон,  потому-то  и  шепоток  за  нею  та¬
щился:  «Сведущая  и  очень  опасная  женщина...»  Она
и  в  самом  деле  была  и  той,  и  другой.
 Из  оперативной  справки  СВР:  «Мария  фон  Буд¬
берг,  она  же  баронесса  Бенкендорф,  она  же  Закрев¬
ская,  она  же  Унгер-Штернберг,  1892  года  рождения,
уроженка  Полтавы,  дочь  крупного  помещика».
 Вообще-то  говоря,  она  могла  бы  быть  еще  и  гра¬
финей,  ведь  была  замужем  и  за  графом  Бенкендор¬
фом,  придворным  Николая.  В  этот  период  жизни  она
частенько  выезжала  за  границу,  одно  время  работала
даже  в  русском  посольстве  в  Берлине,  выполняла  ка¬
кую-то  секретарскую  работу.  Английским  и  немецким
языками  владела  свободно.  Но  еще  в  Петербурге  она

538
 Л.Б.  Репин
 подружилась  с  дочерью  английского  посла  в  России
Бьюкенена  и  с  английским  дипломатом-разведчиком
Локкартом.  Поэтому,  судя  по  всему,  Мария  Игнатьев¬
на  не  особенно  огорчилась,  когда  узнала,  что  ее  мужа
убили  в  1918  году  не  то  белые,  не  то  красные:  она  уже
по-свойски  себя  чувствовала  в  постели  сэра  Роберта
Брюса  Локкарта.  Поговаривали,  будто  тот  относился
к  ней  вполне  серьезно  и  предлагал  даже  руку,  сердце
и  счет  в  банке.  Как  бы  то  ни  было,  именно  из  постели
англичанина  ее  вытащили  чекисты  по  подозрению
в  шпионаже  в  пользу  Англии  и  упрятали  на  Лубянку.
Джентльмен  Локкарт  помчался  ее  выручать,  но  и  сам
угодил  под  арест  и  лишь  через  несколько  дней  был
освобожден  и  выслан  из  России  за  организацию  «за¬
говора  послов»  против  советского  правительства.
 Мура,  как  звали  друзья  Марию  Игнатьевну,  с  Горь¬
ким  еще  не  знакома.  Они  не  встречались.  Но  с  Яко¬
вом  Петерсом,  правой  железной  рукой  Железного
Феликса,  она  уже  очень  близка.  Красавицей  она  не
была,  но,  видимо,  обладала  каким-то  шармом,  раз  бра¬
ла  кого  хотела  и  мужчины  ей  не  умели  отказывать.
 Из  оперативной  справки  СВР:  «Осенью  1920  года
М.И.  Бенкендорф  получила  разрешение  на  выезд
в  Эстонию,  где  вышла  замуж  за  барона  Николая  Буд-
берга.  Находясь  за  границей,  снова  сошлась  с  Локкар¬
том,  была  близка  с  итальянцем  Руффино,  а  в  1935  году
с  писателем  Гербертом  Уэллсом».
 Ну,  с  Уэллсом  связь  была  долгой  —  целых  14  лет.
А  что  же  барон,  большой  любитель  развлечений?
Вскоре  после  свадьбы  он  отправился  за  океан,  в  путе¬
шествие  по  Южной  Америке.  И  с  тех  пор  никто  не
слышал  о  нем  ничего.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 539
 Из  сообщения  агентов  ВЧК  в  Эстонии:  «Совершен¬
но  секретно.  Прибывшая  в  Таллин  Мария  Бенкендорф
утверждает,  что  тяжело  пострадала  от  большевиков.
Правда,  русские  круги  единогласно  заявляют,  что  она
работает  в  ЧК».
 Сомневаться  в  том  не  приходилось:  Петерс  завер¬
бовал  Муру,  заставив  ее  работать  на  себя.  И  лично  на
себя  тоже,  конечно.  Впрочем,  тут  ее  заставлять  навряд
ли  пришлось.  И  уговаривать  тоже:  не  тот  человек.
Мария  Игнатьевна  всегда  с  понятием  и  уважением
относилась  к  мужским  потребностям.
 Но  вот  выплывает  на  свет  один  любопытнейший
документ  —  письмо  Горького  Григорию  Зиновьеву
с  такой  краткой  припиской:  «Позвольте  еще  раз  на¬
помнить  Вам  о  Марии  Бенкендорф  —  нельзя  ли  вы¬
пустить  ее  на  поруки  мне?  К  празднику  Пасхи?  А.П.»
И  хоть  на  письме  стояло  только  число  без  года,  въед¬
ливые  исследователи  вычисляют:  именно  в  1920  году
Пасха  приходилась  на  11  апреля.  Значит,  в  это  время
Горький  и  Будберг  были  уже  знакомы.  Зиновьев  по¬
шел  навстречу  Горькому,  и  тот  получил  Муру  в  пода¬
рок  к  празднику.
 Выясняются  и  такие  подробности.  Корней  Ива¬
нович  Чуковский,  добрейший  человек,  откуда-то
знавший  Муру,  рекомендовал  ее  секретарем  изда¬
тельства  «Всемирной  литературы»,  которое  затеял
Горький.  Ну  а  уж  она  своего  не  упустила.
 Впрочем,  работает  она  добросовестно.  Ведет  пе¬
реписку,  готовит  выборки  из  прессы,  много  печатает
на  машинке  и  посильно  помогает  нестарому  еще  пи¬
сателю  в  отдохновении  после  совместных  трудов.
Они  едут  вместе  в  Италию,  которую  Алексей  Макси¬
мович  очень  любил,  —  в  Сорренто,  живут  там  долгое

540
 Л.Б.  Репин
 время.  Горький,  хотя  и  тяжко  болен  уже,  плодотворно
работает  —  она  его  вдохновляет,  он  рядом  с  ней  мо¬
лодеет,  полнится  силами,  пишет  рассказы  о  любви.
А  вечерами,  когда  солнце  скрывается  за  горизонтом,
подолгу  сидят  на  открытой  веранде,  и  ему  так  не  хо¬
чется  прощаться  с  ушедшем  днем...
 А  что  же  дальше?  Дальше  —  возвращение  в  Моск¬
ву,  неотвратимое  развитие  болезни,  все  учащающее¬
ся  кровохарканье,  развитие  астмы.  Все  это  делает  его
жизнь  мучительной.  Но  и  в  это  время  он  любит  ее!
В  конце  концов  Горький  ни  с  кем  в  жизни  своей  не
жил  так  долго,  как  с  ней.  Но  она  давно  уже  охладела  к
нему.  И  того  отнюдь  не  скрывала.
 Она  уехала  —  жила  с  Уэллсом,  —  и  тот  в  ней  что-то
находит  неведомое,  но  отвечает  на  все  письма  Горь¬
кого.  А  тот  шлет  одно  за  другим...  И  в  этих  письмах
его  —  и  страсть,  и  надрыв,  откуда  только  берется...
Знал,  понимал:  он  потерял  последнюю  женщину  в  сво¬
ей  жизни.  Потому  в  тех  письмах  боль  сильнее  всего.
 В  день  смерти  его  она  появилась.  Вызвал  Ягода  по
приказанию  Сталина?  Разве  скажешь  теперь...  Она
долго,  слишком  долго  для  такого  его  состояния  оста¬
валась  с  ним  наедине.  А  вышла,  поспешно  уехала  —
и  тут  же  конец  ему...
 Почему-то  те  немногие  свидетели,  которые  при
кончине  писателя  поблизости  от  него  находились
и  которых  давно  нет  уж  в  живых,  говорили:  нет,  вовсе
не  здесь  умер  Горький.  И  от  того  смешения  очевидно¬
го  и  общеизвестного  с  леденящими  душу  рассказами
очевидцев  поневоле  возникают  сомнения  в  достовер¬
ности  этих  рассказов.  Однако  же  ясно,  во  всяком  слу¬
чае:  Будберг  стала  последним  человеком,  который
видел  живым  Горького.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 541
 А  я  знаю  человека,  который  в  Москве  видел  Буд-
берг  последним.  Это  сотрудник  Института  мировой
литературы  им.  Горького  Лия  Николаевна  Иокоар.
Будберг  приезжала  в  Москву  на  100-летие  со  дня  рож¬
дения  писателя.  Она  превратилась  в  грузную  женщи¬
ну  с  отекшими  ногами  и  лицом,  выдававшим  явное
пристрастие  к  крепким  напиткам.  Сама  ходить  она
уже  не  могла,  ее  поддерживали  с  обеих  сторон.
 Этой  женщине  Горький  посвятил  самое  крупное
и  самое  значительное  произведение  из  всего,  что  он
написал,  —  «Жизнь  Клима  Самгина».

Я  ИСКАЛ  ТЕБЯ,  РОДНАЯ  ШКОЛА..
 Редко,  непростительно  редко  захаживал  я  в  свою
школу  с  тех  пор,  как  закончил  ее.  Знал,  что  не
уйду  от  этих  стен  далеко  и  она  от  меня  никуда  не  де¬
нется.  Но  жизненные  ветры  все  время  сносят,  влекут
куда-то...  До  детских  ли,  хотя  и  бесконечно  дорогих
воспоминаний?..
 А  потом  как-то  понял  наконец:  воспоминания,
может  быть,  и  детские,  но  на  всю  жизнь  оставшиеся.
Школа  —  это  не  просто  часть  нашей  жизни,  а  еще
и  часть  нашей  души.  Разве  можем  мы  представить
свою  жизнь  без  дорогих  этих  стен?
 В  первые  годы  после  Великой  Отечественной,
время  голодное,  но  радостное,  школа  была  для  нас
вторым  домом.  Заскочишь  домой  после  уроков,  бро¬
сишь  на  стул  сумку  —  я  ходил  в  школу  с  полевой  ко¬
мандирской  сумкой,  —  перехватишь  на  ходу  вареной
картошечки  с  луком  и  опять  в  школу  бегом.  Ну  а  уж
там  решали,  чем  заняться:  в  футбол  постучать  рези¬
новым  мячиком  или  пошататься  по  тихой  Мытной,
девчонок  выглядывая.  Они  тогда  учились  в  отдель¬
ных  школах,  и  прикадриться  мы  могли  только  в  «ней¬
тральных  водах».
 Даже  в  праздники  мы  возле  школы  встречались  —
в  такие  дни  возле  ее  стен  радостней  делалось.
 Да,  давно  не  набирался  сил  я  от  стен  своей  шко¬
лы...  Чувствую,  надо  идти.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 543
 Вошел  в  родной  двор  и  замер.  Нет  моей  школы.
Как  будто  и  не  было  никогда.  Стоит  на  том  месте  дру¬
гое,  светлое  обширное  здание,  и  сразу  вижу,  что  тоже
школа.
 Но  не  моя.  Чужая.
 Мне  показалось,  что  я  провалился  в  какое-то  иное
измерение,  где  все  другое  —  не  может  моя  школа  бес¬
следно  исчезнуть!  Да  вот  же,  смогла.
 Был  воскресный  день  последней  недели  августа,
новая  школа  стояла  пустой  и  тихой,  как  неспущен-
ный  корабль  на  стапеле.  Ни  души  возле  нее.
 Обошел  вокруг  —  ни  следа,  ни  камня  от  моей  школы.
 Но  вот  нет.  Деревья,  что  мы  сажали!  Четыре  мате¬
рых  тополя.  А  были  в  наших  руках  прутками  хилыми.
Много  тогда  посадили  позади  школы,  аллею  целую.
А  выжили  только  эти.  Может,  в  память  о  нас  нарочно
оставили?
 И  мраморная  доска  у  входа  тоже  осталась,  висит,
как  прежде.  На  ней  золотом  светятся  имена  погибших
в  годы  войны  —  двое  учителей  и  семнадцать  ребят,
которые  правдами  и  неправдами  на  фронт  устреми¬
лись...  Те,  кто  учился  до  нас...  А  мы  —  первый  послево¬
енный  выпуск  мужской  550-й  школы.
 Ну  и  отлегло,  как  увидел  я  эти  тополи  и  эту  мемо¬
риальную  доску.  Значит,  все-таки  я  в  своем  измерении.

В  ЛЕСУ  БОЛЬШОГО  ГОРОДА
 Повезло  нам,  что  Москва,  единственная  из  всех
столиц  мира,  сохранила  в  своей  черте  естествен¬
ный  лес,  оставшийся  с  незапамятных  времен,  когда
здесь  ничего,  кроме  леса,  и  не  было.  Это  и  знаменитый
Лосиный  остров,  и,  главным  образом,  Измайловский
лесной  массив  с  вековым  бором,  дубравой  и  березня¬
ком,  с  лиственничными  и  липовыми  рощами.  Трудно
поверить,  что  огромный  город  стремительно  и  бурно
растущий,  пощадил  этот  кусочек  живой  природы.
 И  вот  теперь,  когда  поезд  метро  вырывается  из
гулкого  тоннеля  на  свет  и  катится  вдоль  Измайлов¬
ского  леса  мимо  берез,  мимо  ольховника  над  извилис¬
той  Серебрянкой,  невольно  кажется,  что  совершилось
чудо  и  ты  перенесся  в  неведомый  мир,  где  нет  высо¬
ких  каменных  зданий,  вечно  несущегося  потока  ма¬
шин,  а  есть  только  удивительный,  замечательный  лес...
А  ведь  цивилизация  рядом  —  с  другой  стороны  же¬
лезной  дороги.
 Первые  достоверные  сведения  об  Измайлове  вос¬
ходят  к  концу  XIV  века,  когда  эти  леса  были  вотчи¬
ной  дворян  Измайловых.  Потом  с  середины  XVI  века
им  владели  бояре  Романовы.  Царь  Алексей  Михай¬
лович,  всемерно  заботясь  о  поддержании  порядка
в  этом  лесу,  обнародовал  суровый  приказ,  запрещаю¬
щий  всякую  рубку  в  Измайлове.  От  того  далекого  вре¬
мени,  когда  был  издан  один  из  самых  первых  указов
об  охране  русского  леса,  до  нас  дожили  ворота  цар-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 545
 ской  усадьбы  —  три  широкие  каменные  арки  с  шатро¬
вой  башенкой  над  ними.  И  здесь  же,  на  измайловских
прудах,  впервые  поставил  парус  на  своем  ботике
юный  Петр,  сын  Алексея  Михайловича...  В  этих  мес¬
тах  он  строил  первые  в  своей  жизни  редуты  и  сам  же
и  брал  их  во  главе  потешных,  из  которых  позже  обра¬
зовались  Семеновский  и  Преображенские  полки,
покрывшие  себя  немеркнущей  славой.  Немало  исто¬
рических  событий  творилось  под  сенью  старых  из¬
майловских  дубрав...
 А  перед  тем,  как  поезд  метро  снова  ныряет  в  тон¬
нель,  как  крот,  спасающийся  от  солнечного  света
в  норе,  по  правую  руку,  чуть  поодаль,  в  лесу,  покажется
небольшое  строение,  перед  входом  в  которое  можно
прочитать:  «Леспромхоз  Измайлово».  Это  лесниче¬
ство.  Люди,  которые  работают  здесь  —  лесничие,  мае-
 Село  Измайлово  в  XVIII  веке

546
 Л.Б.  Репин
 тера  леса  и  техники,  —  на  работу,  в  самый  настоящий
лес,  приезжают  на  троллейбусах,  трамваях  и  метро.  Ну
в  каком  еще  городе  лесничий  едет  на  работу  в  метро?!
 Измайловский  лес  очень  красив  в  осеннюю  пору.
Старые,  высокие  дубы  в  порывах  осеннего  ветра  те¬
ряют  желтые,  скрюченные  листья,  и  они  со  слабым
шорохом  ложатся  на  землю.  А  дубы  помоложе  стоят
еще  совсем  зеленые.  Нет-нет  да  возле  них  слышался
легкий  стук  опадающих  желудей.  Где-то  неподалеку
выстукивает  прерывистую  дробь  трудяга-дятел...  Го¬
лоса  и  ароматы  большого  леса  заглушают  и  растворя¬
ют  звуки  и  запахи  большого  города.
 Какой  удивительный  лес!  Во-первых,  это  есте¬
ственный  лес,  во-вторых,  самый  большой  в  Москве.
В-третьих,  последние  50  лет  он  удерживается  в  своих
границах.  В-четвертых,  это  единственный  в  городе
лес,  который  живет  за  счет  собственного  естествен¬
ного  воспроизводства.
 Здесь  растет  и  ясень,  и  лиственница,  и  ель,  и  кедр,
и  даже  пробковое  дерево.  Измайлово  —  единствен¬
ное  место  в  Москве,  где  сохранилась  ольха.  А  кустар¬
ников  —  около  тридцати  видов.  Среди  редких  для  нас
кустарников  —  облепиха,  айва,  спирея,  рябина  лист-
ная.  В  лесу  обитает  33  вида  птиц,  и  среди  них  —
неясыть,  ястреб  и  пустельга.  В  подлеске  можно  встре¬
тить  лося,  ежа,  ласку  и  зайца.  И  уж  на  собственном
опыте  знаю,  что  в  Измайловском  лесу  грибов  иной
раз  можно  насобирать  больше,  чем  далеко  от  Моск¬
вы:  чернушки,  свинушки,  волнушки,  сыроежки,  по¬
досиновики,  встречаются  даже  белые...
 Рассказывая  о  богатстве  московского  леса,  оста¬
ется  только  добавить,  что  есть  в  нем  и  пасека,  на  кото¬
рой  сотрудники  лесопаркхоза  собирают  душистый

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 547
 липовый  мед.  Кстати  сказать,  Измайловской  пасеке
более  130  лет.  Это  было  первое  в  России  опытное
и  учебное  хозяйство,  где  изучалось  пчеловодство.
Не  так  давно,  по  примеру  царских  лесоводов,  завели
«аптекарский  огород»,  где  посадили  всяческие  полез¬
ные  редкости:  девясил,  валерьяну,  пустырник,  всего
около  ста  наименований.  Беда  лишь  в  том,  что  среди
пятисот  тысяч  человек,  которые  в  хороший  день  при¬
ходят  в  Измайлово,  оказывается  немало  и  таких,  ко¬
торым  мало  гулять  в  лесу,  наслаждаться  созерцанием
природы  и  дышать  свежим  воздухом,  им  надо  обяза¬
тельно  сломать  ветку,  нарвать  цветов...  Вот  и  до  апте¬
карского  огорода  добрались...  А  охраны  нет  никакой.
Нет  у  директора  леспромхоза  возможности  поставить
возле  него  охрану...
 А  однажды  мне  довелось  даже  пожить  в  москов¬
ском  лесу.  Только  не  в  этом,  не  в  Измайловском.  И  то
совсем  уже  другая  история.

ТАНЕЦ  ОСЕННИХ  ЛИСТЬЕВ
 Каким  ветром  занесло  меня  на  эту  площадку  в  Со¬
кольниках?..  Что  почудилось  перед  оградой  ее,
знакомой  бог  знает  сколько  десятков  лет?..  Какая  по¬
слышалась  музыка?..
 Но  танцплощадка  была  пуста.  Лишь  ветер  гонял
опавшие  листья  по  мрамору,  и  тихий  их  шорох  вызы¬
вал  неясные,  отрывочные  воспоминания...  Наверное,
так  бывает  всегда,  когда  неожиданно  встречаешься
с  чем-то,  что  напоминает  о  прошлом.
 «Осень,  прохладное  утро.  Небо  как  будто  в  вуали...»
Времена  года  —  времена  жизни.  Люди,  которые
встречаются  здесь  по  средам,  когда  вход  на  веранду
бесплатный,  и  по  субботам  и  воскресеньям,  когда  за
вход  надо  отдать  всего-то  ничего,  в  большинстве  сво¬
ем  уже  преодолели  в  своей  жизни  первую  половину
пути.  Другие  —  давно  уж  прошли.  Некоторые  из  них
едут  на  эту  площадку  с  отдаленных  окраин  Москвы,
устав  от  пасмурных  дней  одиночества.  Только  здесь
под  звуки  забытой  для  всех,  кроме  них,  патефонной
мелодии  они  могут  отдохнуть  немного  душой,  от¬
крыться  холодному  осеннему  ветру  и  запахам  леса,
среди  которого  непонятно  как  сохранилась  эта  пло¬
щадка.  А  другие  приходят  сюда,  потому  что  любят
танцы  и  не  представляют  своей  жизни  без  них.  У  каж¬
дого  —  свой  интерес,  ведь  можно  и  просто  пообщаться
с  такими  же,  как  ты,  увидеть  знакомые  лица  и  с  облег-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 549
 чающим  душу  открытием  внезапно  понять:  нет,  не  ты
один  одинок.
 Для  них  очень  важно  осознание  этого.  Были  ког¬
да-то  и  они  молодыми  и  с  совсем  другими  чувствами
приходили  на  эту  площадку...
 «Хорошо  влюбиться  раннею  весной,  можно  полю¬
бить  и  летом!»
 Евгений  Марианович  —  патриарх  на  этой  площад¬
ке.  Мы  с  ним  отпраздновали  здесь,  на  площадке,  его
72-й  день  рождения.  Марианыч,  как  его  тут  зовут,
легок,  в  движениях  быстр,  а  в  танце  гибок,  изящен.
Ну  и  мастерство  танцора  в  нем  не  закоснело.  Отпив
глоток  шампанского  из  пластмассового  стаканчика,
Марианыч  подхватил  молодую  особу,  по  случаю  ока¬
завшуюся  рядом,  и  непринужденно  вовлек  ее
в  круговорот  вальса.
 Марианычу  было  шестнадцать  в  то  воскресенье
22  июня  1941  года,  когда  он  впервые  пришел  на  эту
площадку.  Танцевали!  Потому  что  не  верили:  война  —
это  всерьез.  И  каждого  из  них  она  опалит  неизбежно.
И  очень  скоро  ударная  волна  дойдет  до  Москвы,  до
этой  площадки.
 А  потом  что?  Потом  годы  совсем  другой  жизни,
когда  площадка  эта  в  кольце  старых  деревьев  могла
привидеться  только  во  сне.  И  сами  себе  не  верили,
что  она  в  их  жизни  была...
 Те,  кому  посчастливилось  остаться  в  живых,  со¬
хранили  ей  верность,  и  в  пятидесятом  году,  когда
вновь  открылась  веранда,  еще  не  веря  в  свое  возвра¬
щение,  пришли  сюда.  И  самое  поразительное,  они
пришли,  конечно,  другими  людьми,  а  здесь  как  было,
так  все  и  осталось.  Вновь  звучали  родные  патефон¬
ные  мелодии,  и  вновь  нахлынули  тихие  радостные

550
 Л.Б.  Репин
 воспоминания.  И  каждый  их  шаг  под  эту  музыку  со¬
единял  концы  разорванной  жизни,  приближая  к  да¬
лекому,  невозвратному  прошлому...
 «В  нашей  жизни  все  еще  поправится,  в  нашей
жизни  —  только  раз  весна...»
 Вот  в  это  приблизительно  время  пришел  и  я  на
эту  площадку.  Рядом,  на  стадионе,  у  нас  были  спортив¬
ные  сборы,  и  звуки  музыки,  рассеянные  в  кронах  де¬
ревьев,  увлекли  нас  за  собой.  Я  пришел  —  и  застыл.
Так  удивили  тогда  старики.  Они  уже  тогда  казались
мне  стариками.  Никто  из  нас  не  ожидал,  что  они  уме¬
ют  так  танцевать.  Они  двигались  как  небожители  —
беззвучно  и  невесомо.  Или  как  тени  листьев,  подхва¬
ченных  волнами  музыки.  Но  нет,  конечно  же,  это  не
тени.  Танцующие  люди,  если  они  любят  танец  и  им
владеют,  и  в  самом  деле  иногда  воспаряют  над  землей.
И  кажется  тогда:  внезапный  порыв  резкого  ветра  —
и  они  улетят  в  это  темное  небо  и  уже  никогда  не  вер¬
нутся  сюда...
 А  где  же  Марианыч?  Вот  —  еле  нашел:  кружит
увлеченную  молодую  особу,  и  у  той  летят  веером  во¬
лосы,  и  щеки  обдал  румянец,  и  глаза  возбужденно  си¬
яют.  «Умеет  Марианыч,  умеет...»  —  говорит  рядом  со
мной  Юрий  Ковешников,  тоже  один  из  первых  танцо¬
ров  площадки.  Юрий  в  прошлом  —  мастер  спорта.  Ве¬
лосипед  согнул  ему  спину,  скрутил,  и  Юрий  пошел
танцевать,  желая  стать  таким,  каким  прежде  был.
И  не  обманулся.
 Иван  Белов  —  плотник,  мебельщик.  Похоже,  он
предпочитает  один  танцевать:  сосредоточенно  дви¬
жется  в  уголке,  в  сторонке  от  всех.  Но  иногда,  не
в  силах  удержаться  в  своем  пространстве,  вырывает¬
ся  и  он  на  простор.  И  тогда  засмотришься  на  него...

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 551
 Но  правит  бал  конечно  Лариса.  Она,  подобно  пти¬
це,  парит  на  длинных  ногах  над  площадкой.  Неулови¬
мо  устремляясь  с  места  из  третьей  позиции  в  танец.
И  люди  стоят  словно  околдованные,  с  восхищением
глядя  на  ее  парение,  на  попытки  вылететь  из  объятий
партнера...  А  ведь  удавалось  это  ей  иногда.
 Удивительное,  театральное  действо...  Но  это  со¬
всем  не  театр.  Игры  здесь  нет.  Здесь  проходит  часть
жизни  этих  людей.  Бывает  здесь  все:  и  дружба  на  годы
завязывается,  и  любовь  возникает,  казалось  бы,  из
ничего.  Здесь  люди  ненавязчиво  сходятся  и  так  же
легко  расстаются.  Конечно  же,  и  молодым  вход  не  за¬
казан  сюда.  Обязательно  встретятся  тут  и  молодые
девчонки.  Держатся  вместе  и  не  расходятся.  Смеш¬
ные  на  фоне  этих  почти  профессиональных  танцо¬
ров,  в  основном  неумехи.
 И  все  же  эта  веранда  —  государство  других  людей.
Здесь  можно  увидеть  дамскую  сумочку  первых  лет
после  войны.  Шляпку,  о  возрасте  которой  судить  так
же  трудно,  как  о  возрасте  черепахи.  Галстук,  которо¬
му  место  если  не  в  кунсткамере,  то  в  воспоминаниях.
Но  людям,  кому  эти  вещи  принадлежат,  все  равно.
Только  им  известна  истинная  ценность  этих  милых,
случайных  в  нынешней  жизни  вещей.
 «Я  возвращаю  ваш  портрет  и  о  любви  вас  не
молю...»
 Звучит  музыка.  Старые  деревья  роняют  под  ноги
листья.  Скоро  все  здесь  стихнет,  замрет  на  зиму.  Что¬
бы  пробудиться  весной.

МОЙ  СТАРЫЙ  ДОМ
НА  СЕРПУХОВКЕ
 Дом  как  дом,  пройдешь  мимо  —  не  остановишься.
 Кирпичный,  шестиэтажный.  Безликий  дом  ста¬
линской  эпохи,  такой  же  серый,  как  и  вся  наша  жизнь
в  те  времена.  И  тихий:  жить  надо  было  так,  чтобы,  не
дай  бог,  привлечь  к  себе  внимание...
 А  для  меня  —  родной  и  самый  дорогой,  самый  близ¬
кий  на  свете.  Когда  я  родился,  меня  сюда  принесли.
Стоял  жуткий  крещенский  мороз,  и  отец,  не  вытерпев,
на  улице  приподнял  уголок  одеяльца,  чтобы  глянуть
на  свое  произведение,  и  так  меня  застудил,  я  черт-те
сколько  открывал  рот,  как  рыба,  не  издавая  ни  едино¬
го  звука.  Да  и  сейчас,  когда  порог  другого  дома  уж  бли¬
зится,  бронхи  мои  нет-нет  да  и  дают  себя  знать.
 Мой  дом...  Он  похож  на  старый,  потрепанный
в  житейских  бурях  корабль,  плывущий  по  морю  вре¬
мени.  Он  не  один  такой:  целый  поселок  во  дворе  Клу¬
ба  завода  Ильича  толпится  вокруг,  будто  кирпичи
в  одной  печи  обожженные.  Строили  в  начале  30-х  го¬
дов  для  заводских,  а  наш  дом  выделили  для  тех,  кто
в  Кремле  работал  когда-то.  Люди  эти  и  жили  в  Крем¬
ле,  а  потом  принялись  их  расселять.  Вот  в  наш  дом
они  и  попали.  А  моя  семья  оказалась  случайной  в  нем,
просто  мать  с  отцом  съехались,  обменяв  свои  комна¬
тенки  в  разных  концах  Москвы  на  две  здешние  в  об¬
щей  квартире.

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 553
 А  других  в  нашем  доме  и  не  было  —  только  комму¬
налки.  Видно,  так  ценили  бывших  кремлевских  работ¬
ников,  что  не  решились  разрушить  их  сложившийся
в  революционной  борьбе  круг  интересов  и  уплотнили
как  шпроты  в  консервной  банке.  На  одной  лестнич¬
ной  клетке  с  нами  жила  семья  Ширяевых.  Дед  их,
старый  революционер,  не  дожил  до  того  счастливого
времени,  так  что  жилье  дали  его  жене,  бабушке  моего
друга  Борьки  Ширяева.  В  двенадцать  метров  их  пяте¬
рых  поселили.  И  так  лет  сорок  или  около  того  жили  они.
 Вижу  иногда  Бориса  сейчас,  захожу  к  нему  в  «Ме-
таллоремонт»  возле  ресторана  «София»,  и  непремен¬
но  разговор  о  нашем  доме  заводим.
 Напротив  нашего  парадного  (потому  что  был  еще
«черный»  подъезд  с  другой  стороны)  построили  до
войны  бомбоубежище,  оно  и  теперь  сохранилось,
хотя,  конечно  же,  утратило  стратегическое  свое  на¬
значение.  В  него  мы  спускались  во  время  войны,  ког¬
да  по  радио  раздавались  сигналы  воздушной  тревоги.
Мы  жили  ближе  всех,  а  приходили  отчего-то  послед¬
ними.  То  ли  долго  собирались,  то  ли  все  остальные
быстрее  бегали.  Потом  мы  и  вовсе  перестали  ходить.
Какой-то  дошлый  мужик  объяснил:  какая  разница  —
там  или  в  доме  накроет?  Пример  был  перед  глазами:
немцы  метили  в  секретный  завод  Ильича,  где  делали
бомбы,  гранаты,  снаряды  и  еще  какое-то  оружие,  ка¬
жется.  Самолеты  отводили  прожекторами,  темнили,
насколько  могли,  —  вот  они  и  сбрасывали  бомбы  куда
попало.  Одна  угодила  в  такой  дом,  как  наш,  он  рухнул
и  завалил  бомбоубежище.  Погибли  все,  больше  ста
человек...
 А  как  мы  бесились,  пьянея  от  радости,  когда  в  май¬
ский  день  сорок  пятого  узнали  о  нашей  Победе!  Веко-

554
 Л.Б.  Репин
 ре  вернулся  дядя  Витя  Ширяев  —  он  воевал  на  тор¬
педном  катере,  —  вернулся  с  медалями,  в  клешах,  ко¬
торые  мели  по  асфальту,  в  тельняшке,  выглядывавшей
на  груди  под  форменкой.  И  всегда  поддатый  от  радо¬
сти.  Он  был  настоящим  героем  в  наших  глазах.  И  до
того  соблазнительным,  что  полдвора  мальчишек,  гля¬
дя  на  него,  подались  потом  в  моряки.
 А  девчонки...  Сначала  противные,  вредные  и  на¬
доедливые,  вдруг  стали  заносчивыми,  непонятно  что
о  себе  понимающими...  Но  мы  разобрались  вскоре  —
что  в  них  почем.  Влюблялись  мы  поголовно  в  нашем
дворе,  и  обязательно  в  одну,  ну  в  лучшем  случае  —
в  двух.  Я  на  Майку  Уткину  с  замиранием  сердца  по¬
глядывал:  аккуратненькая  такая  и  попка  округленькая,
похожая  на  какого-то  зверька  кокетливого.  Всегда  его
погладить  хотелось.
 Майка  сразу  после  школы  почти  исчезла  из  на¬
ших  дворовых  сборищ.  А  однажды  ранним  июньским
утром  ее  нашли  на  асфальте,  под  ее  балконом  на  пя¬
том  этаже,  насмерть  разбившейся...  Она  работала
в  НКВД  простой  секретаршей,  мы  это  знали.
 И  еще  жуткая  страница  в  истории  нашего  дома.
Где-то  в  конце  мая  1953  года,  я  помню,  дома  сидел  —
к  экзаменам  в  школе  готовился.  Вдруг  слышу  необы¬
чайный  гул  во  дворе.  Выхожу  на  улицу,  а  там  —  сплош¬
ная  толпа  и  три  пожарные  машины  стоят.  В  среднем
подъезде,  а  у  нас  три  их  всего,  на  первом  этаже  убили
Тоню,  она  на  Гознаке  работала,  ее  мать,  двоих  малень¬
ких  ребятишек  Тони  трех  и  пяти  лет  и  еще  тетку  ка¬
кую-то.  А  потом  подожгли  квартиру...  Вся  Москва,
ужасаясь,  говорила  об  этом  страшном  злодействе...
 Как-то  у  нас  в  редакции  была  встреча  с  министром
МВД  Щелоковым,  и  с  ним  приехал  целый  полк  ми-

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 555
 лицейских  чинов.  Я  разговорился  с  одним,  рассказал
об  этой  истории.  Ничего  не  добился.  И  по  сей  день
осталось  все  тайной  —  кто  и  за  что...  О  Тоне  ничего  не
знали  в  нашем  дворе,  она  ни  с  кем  не  общалась.
 Наш  двор...  Каким  шумным,  звонким  он  был!
В  каждом  соседнем  доме  обреталась  своя  команда,
и  невидимые  границы  меж  домами  были  проложены,
к  которым  мы  относились  со  всем  уважением.  Здесь
мы  в  первое  послевоенное  время  тряпичным  мячом
играли  в  футбол,  а  зимой  на  катке  возле  памятника
Ильичу,  которого  бабка  моя  называла  «золотою  го¬
ловкой»,  потому  что  одно  время  он  был  выкрашен
бронзовой  краской,  —  так  вокруг  вождя  и,  отчего-то
не  замечая  его,  мы  гоняли  самодельными  клюшками
из  толстой  проволоки  маленький  резиновый  мячик.
Праздник  случился,  когда,  набрав  копеек,  мы  сло¬
жились  и  купили  в  универмаге  резиновый  мячик  по¬
больше.  Какое  наслаждение  было  гонять  его  вместо
тряпичного.  После  удара  он  со  звоном  летел  и,  ударя¬
ясь  о  стену  дома,  словно  взрывался!  Да,  окон  этим  ору¬
дием  спорта  повышибли  немало  мы...
 Тихо  теперь  во  дворе.  Если  кого  и  увидишь,  то  од¬
них  только  старух.  Куда  старики  подевались-то?..
Сумрачно  и  горько  в  нашем  дворе.  Никто  не  вспом¬
нит  о  нас.  Разве  только  эти  старухи.  Кого-то  узнал  я.
И  кажется,  кто-то  из  них  вспомнил  меня...

СОДЕРЖАНИЕ
 По  ней  прошли  полки  Дмитрия  Донского 	 3
 Глаза  и  уши  Кремля 	 И
 Москва  с  птичьего  полета 	 17
 Иван  Грозный  хотел  извести  всех  москвичей 	 25
 «На  границе  тучи  ходят  хмуро...» 	 31
 С  Воробьевых  гор  можно  увидеть  всю  Москву
 и  даже  ее  прошлое 	 35
 Вечный  теплый  Столешников 	   43
 Открывший  город 	 46
 Добрый  дух  Филиппова 			 50
 В  Английском  клубе  шла  игра 	 54
 Силуэт  в  окне 	   59
 В  баньку  залететь  —  душу  погреть! 	 63
 Поставлен  в  ознаменование  Победы 	 72
 Завернул  в  трактир  —  устроил  себе  пир! 	 77
 Притихшая  усадьба  Толстого 	 83
 В  саду  уединенья  былого  пробудились  тени 	 88
 В  его  огне  сокрыта  тайна 	 92
 Дорогая  моя  каланча 	 96
 Аромат  шашлыка  влечет  издалека 	 100
 Он  окружен  своей  дубравой 	   104
 «Одно  желание  мое...» 			 113
 Площадь  радостных  встреч 	 117
 Как  строилась  судьба  «Москвы» 	 121
 Храм  забытый  и  как  бы  потерянный 	 124
 Екатерина  Великая  знала,  что  для  Москвы  надо  сделать.... 	129
 Дворец  на  память 	 134
 Построил  памятник  любви 	 139

Рассказы  о  Москве  и  москвичах 	557
 Выпил  рюмку,  выпил  две 	 144
 Здесь  юных  дев  шаги  звучали 	 147
 В  его  стенах  творилась  тайна 	 151
 Гусарская  осада  возлюбленной 	 155
 Заглянул  в  кабак  —  погудел  на  пятак! 	 159
 В  огне  рождалась  книга 	 164
 И  протянулся  мост,  концы  Москвы  соединив 	 169
 А  для  отрады  —  вязь  чугунная  ограды 	 174
 Ходил  по  пельменным  с  успехом  переменным 	 178
 «Бысть  газете!» 	 182
 Пристрастие  к  любимой 	 188
 Москву  дарил  раденьем  и  любовью 	 191
 О  дешевых  империалистах 	 196
 Поглазев  на  витрины,  проходим  мимо 	 202
 В  Нескучном  скучно?  Никогда! 	 205
 Недостроенная  громада  милосердия 	 211
 Хитрованцы  знали,  где  надо  жить 	 217
 Эх,  застолье-разносолье! 	 224
 Дело  о  любви 	 228
 С  самоваром  на  боку  прикатили  мы  в  Москву 	 235
 И  по  сей  день  дворец  сияет 	 239
 «У  самовара  я  и моя  Маша...» 	 246
 Тот  дом  видений  полон 	 251
 Всегда  здесь  было  людно 	 255
 Огонь  его  камина 	 260
 Погасшей  рампы  закулисье 	   264
 «А  мы  вашу  даму...» 	 269
 Стонало  поле  в  крике  боли 	 273
 Тепло  потерянного  храма 	 278
 Раньше  улицы  пахли  пирожками  и  бубликами 	 281
 Когда  идешь  по  переулку. 			 286
 Под  кровом  дома  родного 	 290
 В  сени  имен  великих 	 294
 Летел  на  крыльях 	 299

558
 Л.Б.  Репин
 Запустение  в  славянском  стане 	 305
 Трепетали  в  окнах  занавески 	 309
 Творец  дворца  остался  неизвестен 	 313
 Сей  град  о  выпечке  печется 	 318
 Здесь  Пушкин  маленький  ходил 	 322
 Этот  дом  выкапывали,  как  величайшую  драгоценность 		326
 На  царской  охоте.  В  двух  шагах  от  метро 	 332
 Бастионы  Ивана  Сытина 	 338
 Пожар  пощадил  дворец  Пожарского 	 342
 Триумфальная  арка  по-московски 	 347
 Императрица  бывала  здесь  в  гостях 	 351
 Палаты  ставил  себе  на  счастье 	 355
 Кругом  одни  масоны! 	 360
 Чудеса  творились  там 	 365
 Царь  Петр  памятник  поставил,  а  Сталин  снес 	 368
 О  чем  рассказывают  деньги 	 376
 Толпа  шумела  здесь  весельем 	 381
 Вдоль  по  Питерской! 	 384
 Исход  Москвы 	 388
 Они  летели  нас  убивать 	 393
 Ставки  в  ставке 	 397
 Последний  путь  вождя  последним  не  был 	 402
 Требую  долива! 	 408
 Государственный  универсальный.
 Его  поэт  воспел  оригинально 	 415
 «Россия»  в  огнях  и  в  огне 	 423
 От  гласа  их  земля  гудела 	 430
 Постричь!  Завить!  Нафабрить! 	 435
 Декабристы  жили  на  Басманной 	 440
 Дорога  на  Сенатскую  площадь
 начиналась  в  московском  переулке 	 444
 С  их  плеч  слетали  головы 	 448
 «У  кого  шили  такую  птицу?» 	 453
 За  отдельную  плату 	 458

Рассказы  о  Москве  и  москвичах
 559
 «Ты  славил,  лиру  перестроя,  любовь  и  мирную  бутыль!»  .... 	465
 Теплом  Москвы  согретые 	 471
 Чудный  дом  на  страшном  месте 	 474
 Драма  против  Кремля 	 478
 Вышибать  признания  у  нас  всегда  умели 	 485
 Главный  архаровец  жил  на  Пречистенке 	 491
 Размахнись,  рука,  раскатись,  нога! 	 495
 Как  Таганка  в  небо  вознеслась 	 501
 ...И  двор  тот  умер  без  него 	 510
 И  грянул  свет 	 516
 Смерть  актрисы 	 520
 Вернисаж  на  панели 	 525
 Бонзы  в  бронзе 	 530
 Последняя  в  жизни  подруга 	 535
 Я  искал  тебя,  родная  школа 	 542
 В  лесу  большого  города 	 544
 Танец  осенних  листьев 	 548
 Мой  старый  дом  на  Серпуховке 	 552

По  вопросам  оптовой  покупки  книг
издательства  ACT  обращаться  но  адресу:
 Звездный  бульвар,  дом  21,  7-й  этаж
Тел.  615-43-38,615-01-01,615-55-13
Книги  издательства  ACT  можно  заказать  по  адресу:
107140,  Москва,  а/я  140,  ACT  —  *Книги  по  почте»
 Литературно-художественное  издание
 Репин  Леонид  Борисович
 РАССКАЗЫ  О  МОСКВЕ  И  МОСКВИЧАХ
ВО  ВСЕ  ВРЕМЕНА
 Издано  в  авторской  редакции
 Художественные  редакторы  О.НАдаскина,  ИА.  Сынкова
Компьютерный  дизайн  переплета  Н.В.  Пашковой
Технический  редактор  Н.К.  Белова
Компьютерная  верстка  Я  А.  Сидорской
 Общероссийский  классификатор  продукции
ОК-005-93,  том  2;  953000  —  книги,  брошюры
 Санитарно-эпидемиологическое  заключение
№  77.99.02.953.Д.003857.05.06  от  05.05.2006  г.
 ООО  4Издательство  АСТ»
 170002,  Россия,  г.  Тверь,  пр-т  Чайковского,  д.  27/32
 Наши  электронные  адреса:
www.ast.ru  E-mail:  astpub@aha.ru
 ОАО  4Издательство  “Новости”»
 105082,  Москва,  Б.  Почтовая  ул.,  д.  7
 Издано  при  участии  ООО  «Харвест».
 Лицензия  №  02330  0056935  от  30.04.04.  Республика  Беларусь,
220013,  Минск,  ул.  Кульман,  д.  1,  корн.  3,  от.  4,  к.  42.
 Е  mail  редакции:  harvest  2004@mail.ru
 Республиканское  унитарное  предприятие
«Издательство  «Белорусский  Дом  печати».
 Республика  Беларусь,  220013,  Минск,  пр.  Независимости,  79.  Заказ  258.
 Открытое  акционерное  общество
«Полиграфкомбинат  им.  Я.  Коласа».
 Республика  Беларусь,  220600,  Минск,  ул.  Красная,  23.

ГУ
 Леонид  Репин  —  известный  журналист  и  писатель,  лауреат
нескольких  премий  Союза  журналистов  СССР  и  России,  член
Союза  писателей.  За  экстремальные  экспедиции  его  имя  внесено
в  национальную  книгу  рекордов  и  достижений  «Диво»,  книгу  «Синие
страницы  России»,  книгу  биографий  «На  пороге  XXI  века».
Очерки  Леонида  Репина  о  Москве  в  сокращенном  виде  печатались
в  «Комсомольской  правде».  Впервые  они  публикуются  полностью.
За  эту  работу  автор  удостоен  звания  лауреата  премий
 имени  В.  А.  Гиляровского  и  «Серебряное  крыло».
 (