Новая и новейшая история 06

Теги: история науки история мира новая история новая и новейшая история

ISBN: 0130-3864

Год: 1995

Похожие

Новый мир №06 за 2003 год

Новая и новейшая история №2 за 1994 год

Новая и новейшая история №3 за 1994 год

Новая и новейшая история №5 за 1991 год

Текст

онля
ISSN 0130-3864
IIOBE 1111IАЯ
ИСТОРИЯ
В номере:
ПРОБЛЕМЫ ТЕОРИИ ЦИВИЛИЗАЦИЙ
О ВНУТРИПОЛИТИЧЕСКОЙ БОРЬБЕ
В РУКОВОДСТВЕ СССР В 1945—1958 гг.
СОВЕТСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ И ЯПОНИЯ В 1945 г.
НОВЫЕ АРХИВНЫЕ МАТЕРИАЛЫ
ВИЗИТ В. М. МОЛОТОВА В БЕРЛИН В НОЯБРЕ 1940 г.
В СВЕТЕ НОВЫХ ДОКУМЕНТОВ
ЛИБЕРАЛИЗМ: ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ
Н. А. БЕРДЯЕВ И РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ В. М. ФАЛИНА
ФРИДРИХ ЭНГЕЛЬС И ПЕТР ТКАЧЕВ:
СПОР И СОГЛАСИЕ
ПОРТРЕТ ИСТОРИКА. С. Л. УТЧЕНКО (1908—1976)
ГЕРЦОГ ВЕЛЛИНГТОН (1769—1852)
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
НОВАЯ
НОВЕЙШАЯ
ИСТОРИЯ
ИНСТИТУТ
ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
№ 6
НОЯБРЬ — ДЕКАБРЬ
1995
ЖУРНАЛ ОСНОВАН
В МАЕ 1957 ГОДА
ВЫХОДИТ 6 РАЗ В ГОД
СОДЕРЖАНИЕ
СТАТЬИ
Пихоя Р. Г. О внутриполитической борьбе в советском руководстве. 1945—1958 гг. 3
Гаджиев К. С. Либерализм: история и современность............... 15
Академик Севостьянов Г. II. Япония 1945 г. в оценке советских дипломатов.
Новые архивные материалы........................................ 32
Могилышцкий Б. Г. (Томск). Н. А. Бердяев о Русской революции 54
МЕЖДУНАРОДНЫЕ НАУЧНЫЕ СВЯЗИ
Академик ^Тихвинский С. Л. Сотрудничество историков России и Японии 68
ВОСПОМИНАНИЯ
Фалин В. М. Так было. Политические воспоминания (окончание) 76
ИЗ ИСТОРИИ ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ
Твардовская В. А., Итснбсрг Б. С. Фридрих Энгельс и Петр Ткачев: спор и
согласие....................................................... 103
ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ ОЧЕРКИ
Безыменский Л. А. Визит В. М. Молотова в Берлин в ноябре 1940 г. В свете
новых документов............................................... 121
Куриев М. М. Артур Уэллесли, герцог Веллингтон (1769—1852) 144
ПОРТРЕТЫ ИСТОРИКОВ
Павловская А. И. Сергей Львович Утченко (1908—1976) 169
ИСТОРИОГРАФИЯ
Ерасов Б. С. Проблемы теории цивилизаций 181
«КРУГЛЫЙ стол»
Обсуждение журнала «Новая и новейшая история* 188
РЕЦЕНЗИИ
Пронько В. А. М. А. Гареев. Неоднозначные страницы войны. М., 1995 . 192
Волков Ф. Д. Р. Ф. Иванов, Н. К. П е т р о в а. Общественно-политические
силы СССР и США в годы войны. 1941 —1945. Воронеж, 1995 195
«НАУКА» • МОСКВА
1
Смирнова Н. Д. Очаги тревоги в Восточной Европе (драма национальных противоречий). М.,
1994 ............................................................................ 198
Чернявский Г. И. (Харьков). П. Мешкова, Д. Ш а р л а п о в. Болгарская гильотина.
Тайные механизмы народного суда. София, 1994 ...................................... 200
Патрушев А. И. М. Вебер. Избранное. Образ общества. М., 1994 203
НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ
В Отделении истории РАН
Городнов В. П. Центр российских исследований в ЮАР 207
Научные конференции
Хрулева И. Ю. США на пороге XXI в. Форум американистов в МГУ 209
Хроника
В связи с юбилеем Александра Николаевича Чистозвонова 212
Александру Сергеевичу Кану — 70 лет............................................... 214
|А. В. Адо| 216
Указатель статей и материалов, опубликованных в журнале «Новая и новейшая история» в
1995 г. 219
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ'
Г. Н. СЕВОСТЬЯНОВ (главный редактор)
В. А. ВИНОГРАДОВ, В. Д. ВОЗНЕСЕНСКИЙ (ответственный секретарь),
Т. М. ИСЛАМОВ, Н. П. КАЛМЫКОВ, Ф. Н. КОВАЛЕВ, И. И. ОРЛИК,
В. С. РЫКИН, Н. И. СМОЛЕНСКИЙ, В. В. СОГРИН,
Е. И. ТРЯПИЦЫН (зам. главного редактора), Л. Я. ЧЕРКАССКИЙ,
Е. Б. ЧЕРНЯК, А. О. ЧУБАРЬЯН, Е. Ф. ЯЗЬКОВ
Рукописи представляются в редакцию в трех экземплярах.
В случае отклонения рукописи автору возвращаются два экземпляра,
один остается в архиве редакции
Адрес редакции: 103717, ГСП, Москва, Подсосенский пер., 21.
Тел 916-19-93
© Российская академия наук,
Институт всеобщей истории РАН, 1995 г.
2
Статьи
© 1995 г.
Р. Г. пихоя
О ВНУТРИПОЛИТИЧЕСКОЙ БОРЬБЕ
В СОВЕТСКОМ РУКОВОДСТВЕ. 1945—1958 гг.
Исследование природы политических изменений в Советском Союзе является
в наши дни актуальной научной и политической задачей. Прежде всего, история
СССР становится сейчас историей в собственном смысле слова: этот этап развития
России закончился и мы имеем дело с завершенным историческим процессом.
Вне зависимости от любых политических, эмоциональных или иных пристрастий
не признать этого невозможно. Кроме того, история СССР становится в полном
научном смысле частью исследования истории России, так как историкам теперь
доступны огромные документальные комплексы государственных, бывших партий-
ных архивов, расширились возможности изучения ведомственных архивов —
армейских, Министерства иностранных дел, бывшего КГБ. Добавим к этому воз-
можность для историков отказаться от идеологической заданности, прежде практи-
чески неизбежной при изучении политической истории СССР. Следовательно,
традиционные методы исторического исследования становятся основными для
анализа недавнего прошлого нашей страны.
Тема эта важна и потому, что процессы изменений, которые происходили в
Советском Союзе, ставят перед историками ряд вопросов. В чем было своеобразие
Советского Союза как политической системы? Каков был механизм этих
изменений? Какие общественные институты принимали в них участие?
Полагаю, что мы должны обратить внимание на три фактора.
Во-первых, советская система предполагала принципиальную неразделенность
исполнительной, законодательной и судебной властей. Это очень важное, можно
сказать, фундаментальное обстоятельство, которое мы должны учитывать при
анализе политических изменений. Высшие органы советской власти обладали
полномочиями издавать законы, руководить органами исполнительной власти и
контролировать исполнение законов. Это положение было зафиксировано уже в
Конституции 1918 г. и фактически сохранилось в Конституции 1936 г. Функции
ВЦИК (позже — Верховного Совета и его Президиума) и Совета Народных
Комиссаров (позже — Совета Министров СССР) в ряде случаев совпадали. И
тот, и другой орган имели и законодательные, и исполнительные права ’.
Исполнительная власть вмешивалась в компетенцию судебных органов, подменяла
их. (Сошлюсь хотя бы на 20-летнюю историю Особых совещаний, действовавших
Статья подготовлена на основе доклада, сделанного в Отделении истории Российской академии наук.
Ученый-юрист Я. M. Магазинер, современник процесса складывания Советского государства,
писал: «Соображениями целесообразности определяются соотношения между законодательством, судом
и управлением. Советская власть представляет собой централизованный, почти военный аппарат...
Разделение властей здесь имеет чисто технический, а не правовой характер: при составлении
конституции нашли удобным так распределить дела управления. Но если эти обстоятельства требуют
перераспределения этих дел или моментального осуществления задачи... то перед соображениями
целесообразности соображения права отступают, хотя бы на месте разделения властей возникло их
смешение».— Магазинер Я. М. Общее учение о государстве. Пг., 1922, с. 456.
3
при органах НКВД — МВД.) В этом заключается первое коренное юридическое
отличие советской системы от буржуазной, которая существовала в большинстве
стран мира.
Второе обстоятельство, очень важное для того, чтобы подойти к пониманию
проблемы, связано с тем, что в Советском Союзе существовала только одна
форма собственности — официально именуемая общенародной, но по сути —
государственная 2. В этом смысле отсутствовало органическое разделение классов
и сословий по формам собственности.
И третья важнейшая особенность системы состояла в том, что государственная
система была политически организована. Ядром этой системы была коммунисти-
ческая партия. Добавим, что это обстоятельство полностью исключало нс только
многопартийность как фактор политической организации общества, но и наличие
разномыслия, фракционности внутри самой коммунистической партии. Преследо-
вались любые идейно-политические течения, отличавшиеся от официально
утвержденных. Через механизм политического назначения на любую сколько-
нибудь значительную должность в государственном, партийном или хозяйственном
аппарате — номенклатуру, всецело находившуюся под контролем партаппарата,—
происходило смешение и подчинение всех ветвей власти главной — партийной.
Однородность советского общества — не только декларируемая, но и вследствие
вышеозначенных причин в значительной степени реально достигнутая — казалось,
полностью исключала возможности политической борьбы в обществе. Однако эта
борьба была непрерывной в течение всей истории СССР. Другое дело, что эти
конфликты не могли воплотиться в хорошо изученные формы межпартийного
соперничества, за которым скрывались сословно-классовые интересы, в столкно-
вения законодательной и исполнительной ветвей власти, в борьбу на выборах.
В СССР существовала иная реальность. Природа политических конфликтов
и в особенности формы их проявления и разрешения заметно отличались от
тех, которые происходили в дооктябрьской России, да и от традиционно изучаемых
политических столкновений в странах Запада. Исследователи вряд ли обнаружат
факты открытых противоречий, возникавших между различными государствен-
ными учреждениями, открытой борьбы против существующего строя. Тем не
менее политическая борьба в Советском Союзе шла, она была непрерывной,
часто очень жестокой, но шла она по другим канонам. Она, как правило,
выступала в обличии борьбы с «врагами народа», с «отщепенцами, противопоста-
вившими себя интересам народа, трудящихся», с «агентами империализма». При
изменчивости терминологии суть явления оставалась неизменной на протяжении
всей советской истории. В этой связи отметим крайнюю размытость понятия
«враги народа». В эту категорию в разное время могли попасть и представители
эксплуататорских классов, и люди «чуждого социального происхождения», и
крестьяне, отказывавшиеся вступать в колхозы, и партийные и государственные
служащие всех рангов, с необыкновенной легкостью менявшие служебные каби-
неты на тюремные камеры.
В ряде случаев за политической терминологией борьбы с противниками
социализма скрывались явления реального социально-классового протеста (при-
меры таких явлений в послевоенном СССР — волнения в Караганде в 1959 г.,
в Новочеркасске в 1962 г., национальные волнения — на Северном Кавказе во
второй половине 50-х годов, выступления крымских татар).
Однако наряду с этим существовали явления, специфические именно для
СССР: это отстаивание групповых интересов внутри партийно-государственной
элиты, противоречия, возникавшие между партийным и государственным аппа-
ратом. Эти конфликты нередко приобретали межличностный характер. Отсюда —
Кооперативно-колхозная собственность, признаваемая государством, была своего рода ширмой
все той же государственной собственности. Доказательством тому служат серии партийно-государ-
ственных постановлений о регулировании размеров колхозного землевладения (фактически же —
землепользования).
4
невозможность разрешения противоречий путем соглашений, имеющих институ-
циональный характер. Полагаю, что отсюда же — кровавый характер внутрипо-
литической борьбы и в ЗО-е, и в 40-е, и в 50-е годы 3.
* * *
Попытаемся выделить несколько этапов в политической борьбе в послевоенном
СССР (40—50-е годы), обратив особое внимание на характер существовавших
в разное время противоречий.
1945—1948 гг. Эти годы после победы в Великой Отечественной войне
исследованы совершенно недостаточно. В то же время это очень важный этап
истории нашей страны. Процессы, происходившие в эти годы, оказали воздействие,
без преувеличения, на десятилетия вперед. Победоносная война создала свою
систему ценностей, свои органы управления, своих кумиров, подняла роль армии,
преодолевшей шок расстрелов 1937—1938 гг. Война породила надежды на неиз-
бежные реформы, на благодарность вождей народу, вынесшему на своих плечах
всю се тяжесть. В последние годы войны и сразу же после нее в обществе было
широко распространено убеждение, что Сталин пойдет по пути отмены колхозного
строя, что благодарностью крестьянству, которое тысячами и миллионами полегло
на полях войны, будет отмена колхозов. В годы войны возросло национальное
самосознание. Партийная власть была вынуждена обратиться к идеям патриотизма,
исторических (не только классовых!) ценностей4, допустить восстановление
религиозных организаций.
Сразу же после войны начались сложные и противоречивые процессы.
Знаменитое выступление Сталина 24 мая 1945 г. на приеме высшего генералитета
Советской Армии с его признанием особой роли русского народа в Победе
неотделимо от планов, прорабатывавшихся в высшем партийном руководстве:
организации Бюро ЦК по РСФСР, создании государственного гимна РСФСР 5.
Однако одновременно с этим у Сталина росли подозрение и недоверие к тем,
кто действительно выиграл войну,— и к населению России, и к высшему руко-
водству армии. Вызывали его опасения и представители партийного аппарата,
которые в годы войны были слишком тесно, по мнению Сталина, связаны с
армией. Опасаясь возможности своего отстранения, Сталин начиная с 1946 г.
стал проводить систематическую кампанию политического преследования видней-
ших военачальников Отечественной войны. Были репрессированы командующие
авиацией и военно-морским флотом. Был фактически отстранен самый знаменитый
военачальник Отечественной войны Георгий Константинович Жуков.
Вскоре после войны происходят изменения и в высшем политическом руко-
водстве страны. Оказался в опале Г. М. Маленков, на время утративший свои
позиции члена политбюро и секретаря ЦК ВКП(б) 6. Расстался с должностью
наркома внутренних дел Л. П. Берия 7 *. Одновременно с этим усилилось влия-
ние «второго секретаря ЦК» А. А. Жданова, его сослуживца по Ленинграду
А. А. Кузнецова, ставшего секретарем ЦК ВКП(б), членом оргбюро ЦК и, что
особенно важно, сменившего Маленкова на ключевой должности начальника
Выражение «нет человека — пет проблемы* реально отражало особенности политической борьбы
в СССР, оставаясь справедливым и для процессов 30-х годов, и для «ленинградского дела* конца
40-Хд и для «дела Берии* в 50-е, и насильственных отставок в 60-е.
5 Подробнее об этом см. Костырченко Г. В плену у красного фараона. М., 1994, с. 18—24.
Непосредственная инициатива здесь принадлежала председателю Совмина РСФСР
М. И. Родионову, тесно связанному с А. А. Ждановым и осужденному позже по «ленинградскому
делу*. Любопытно отмстить, что вскоре после войны разрабатывались проекты государственных
флагов республик и один из проектов российского флага представлял собой несколько видоизмененный
«триколор* — бело-сине-краснос полотнище.
6 От должности члена политбюро отрешен Сталиным на заседании политбюро 4 мая 1946 г.,
от должности секретаря ЦК — 11 мая того же года.
Освобожден от должности наркома НКВД 29 декабря 1945 г.
5
Управления кадров ЦК ВКП(б)-8. Управление кадров курировало и деятельность
карательных органов. Функции политического сыска в это время отходят к
Министерству государственной безопасности, возглавляемому В. С. Абакумовым.
Строй выдержал суровую, страшную проверку войной. Отсюда несложно было
сделать вывод о необходимости продолжить после войны те направления
внутренней политики, которые сложились до войны и, как казалось, были
оправданы победой. Необходимо отметить, что это было не только установкой
«сверху», но и отражало настроения широких масс населения, прежде всего
городского — рабочих, интеллигенции, служащих.
Пожалуй, Великая Отечественная была единственной войной в истории России,
за которой не последовали реформы. Уже в феврале 1946 г. Сталиным была
провозглашена программа преимущественного развития тяжелой промышлен-
ности, причем она должна была реализовываться не менее трех пятилеток9.
В полной мере был сохранен колхозный строй. Деревня, голодавшая, не получав-
шая ни денег, ни продуктов за трудодни, лишенная права покинуть колхоз,
продолжала оставаться одним из важнейших источников средств для восстанов-
ления промышленности10. Надежды на отмену колхозно-государственного
крепостничества не оправдались.
1948—1953 гг. В 1948 г. ясно определился отход от некоторых направлений
в политике страны, складывавшихся в предшествовавший период. Внешним
выражением перемен стала смена прежней группировки в руководстве ВКП(б)
и государства. Летом 1948 г. резко ослабло влияние Жданова и одновременно
с этим укрепились позиции Маленкова. Вскоре после смерти Жданова началось
преследование той части партийно-государственной элиты, которая была связана
с ним и, казалось, могла реально претендовать на власть11. Секретарь ЦК
А. А. Кузнецов, председатель Госплана, первый заместитель председателя Сов-
мина СССР Н. А. Вознесенский, председатель Совмина РСФСР М. И. Родионов,
первый секретарь Ленинградского обкома П. С. Попков и большое число партийных
работников, в разное время связанных с этими людьми, были обвинены во
фракционности, в попытке противопоставить ленинградскую парторганизацию
всей ВКП(б), в русском шовинизме — за предложения создать Бюро ЦК по
РСФСР и Компартию РСФСР. Следствие по «ленинградскому делу» Министерство
государственной безопасности вело под личным контролем и при непосредственном
участии Маленкова.
Устранение Кузнецова, ответственного в ЦК за деятельность карательных
органов, тесно сотрудничавшего с министром безопасности Абакумовым, создало
угрозу и для самого МГБ. Необходимо отметить, что сразу же после войны
наметился конфликт между МГБ и МВД. Заместитель министра внутренних дел
И. Серов, подозревавшийся в слишком дружеских отношениях с маршалом
Жуковым и оказавшийся фактически под следствием МГБ, писал Сталину:
«Между органами МГБ и МВД никаких служебных отношений, необходимых
для пользы дела, не существует» 12. Сталин же, не доверяя ни МВД, ни МГБ,
в 1948—1950 гг. стал создавать своего рода альтернативную этим министерствам
9 Назначен на эту должность в марте 1946 г.
Сталин И. В. Речи на предвыборных собраниях Сталинского округа г. Москвы. М., 1954,
с. 22—23.
,0 „
Репрессивный характер государственной политики по отношению к крестьянству наглядно
демонстрируют совместные постановления Совмина СССР и ЦК ВКП(б) от 27 июля 1946 г. «О
мерах по обеспечению сохранности хлеба, недопущению его разбазаривания, хищения и порчи», от
25 октября 1946 г. «Об обеспечении сохранности государственного хлеба», решения февральского
1947 (г. пленума ЦК ВКП(б).
Сталин в частных беседах несколько раз высказывал мысль о том, что своим преемником по
партийной линии он видит секретаря ЦК, члена оргбюро ЦК А. А. Кузнецова, а по государственной
линии — члена политбюро, заместителя председателя Совета Министров СССР Н. А. Вознесенского.
См. Известия ЦК КПСС, 1989, № 3, с. 127.
Центр хранения современной документации (далее — ЦХСД), ф. 6, д. 13/78, т. 36, л. 77—79.
6
систему партгосб/^опасности, переподчинив ЦК ВКП(б) внешнюю разведку13.
В самом ЦК помнилось подразделение, которое могло вести весь объем след-
ственных действий против обвиняемых — крупных партийных или государствен-
ных руководителей. Была создана даже специальная тюрьма для таких заклю-
ченных. Одним из первых туда попал министр государственной безопасности
Абакумов, обвиненный в пособничестве «ленинградской антипартийной группе»,
позже ему было предъявлено абсурдное обвинение в соучастии в деле «врачей-
вредителей» 14.
В начале 50-х годов Сталин подготовил крупный политический процесс над
высшим партийно-государственным руководством, аналогичный политическим
процессам 1937—1938 гг. Были проведены аресты в его ближайшем окружении —
в тюрьме оказались его секретарь А. Н. Поскребышев, начальник личной охраны
генерал-лейтенант Н. С. Власик, ряд сотрудников личной охраны Сталина. Под
подозрением в сотрудничестве с западными разведками оказались К. Е. Ворошилов
и В. М. Молотов.
Изменения в составе политического руководства страны были зафиксированы
на XIX съезде КПСС в октябре 1952 г., в разгар следствия над Абакумовым.
Был резко расширен состав высших партийных органов — политбюро выросло с
9 членов и 2 кандидатов (на XVIII съезде) до 25 членов и 11 кандидатов; число
секретарей ЦК соответственно с 4 до 10 человек. Такое расширение состава
объективно ослабляло позиции той руководящей группировки в партии, которая
сложилась после войны. На высшие посты в партии пришли люди, возглавлявшие
в большинстве своем местные партийные организации и относительно новые для
аппарата ЦК. Многочисленные новые назначения, сделанные после XIX съезда,
создали тот «кадровый потенциал», который с успехом мог заменить старый
эшелон власти.
Необходимо также отметить, что кровавая борьба за власть, развернувшаяся
в последние годы жизни Сталина, шла на фоне усложнявшегося экономического
положения страны. Самым больным звеном экономики оставалось сельское
хозяйство. Существовала и углублялась продовольственная проблема, ухудшилось
снабжение городов овощами и хлебом. Назревало понимание необходимости
реформ, касавшихся колхозной деревни. С одной стороны, усилилось внеэко-
номическое принуждение крестьянства. В 1948 г. по предложению Н. С. Хрущева
был принят без публикации в газетах закон, согласно которому разрешалась
ссылка в Сибирь крестьян, не выработавших необходимый объем трудодней, по
решению колхозного собрания l5. С другой,— возможным направлением развития
сельского хозяйства могло бы стать, по мнению Хрущева, создание социали-
стических агрогородов. При всей утопичности этих планов за ними стояла мысль
о необходимости инвестиций в сельское хозяйство. Эти предложения Хрущева
вызвали критику со стороны самого Сталина, рассматривавшего деревню прежде
всего как источник инвестиций.
1953 г. (март—август). Этот короткий этап, всёго-то полгода, стал своего
рода «смутным временем» послесталинского Советского Союза. Нараставший
кризис в руководстве КПСС и государства разрешился смертью Сталина. Страна
не могла содержать ту армию военного времени, которая просуществовала
фактически до 1953 г. Страна не могла себе позволить более 3 млн. заключенных
Функции внешней разведки были изъяты из МГБ и переданы Министерству иностранных
дел, где существовало Бюро информации. Непосредственное руководство этим учреждением
осуществлял ЦК ВКП(б).
«Дело врачей» неотделимо, с одной стороны, от судебного процесса над членами Еврейского
антифашистского комитета, который готовился долго — с 1946 г., с другой стороны — от борьбы за
власть в высшем эшелоне, когда показания, «выбитые» из врачей 4-го управления Министерства
здравоохранения СССР, использовались для дискредитации широкого круга людей, причастных к
Власту.
Попов Н. С. Неизвестная инициатива Хрущева. (О подготовке указа 1948 г. о выселении
крестьян.)— Отечественные архивы, 1993, № 2, с. 31—46.
7
в лагерях. Страна не могла себе позволить продолжить, по существу, разграбление
деревни, поскольку кризис в деревне неизбежно приводил к общему кризису
экономики страны.
В последние часы жизни Сталина в стране, в сущности, были произведены
изменения, сопоставимые с государственным переворотом. На совещании 5 марта
1953 г., назвавшем себя «совместным заседанием пленума ЦК КПСС, Совета
Министров СССР и Президиума ЦК КПСС» 16, произошло сокращение прези-
диума ЦК более чем в два раза — с 25 членов и 11 кандидатов до 11 членов
и 4 кандидатов. Членами президиума ЦК были объявлены И. В. Сталин17,
Г. М. Маленков, Л. П. Берия, В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, Н. С. Хрущев,
Н. А. Булганин, Л. М. Каганович, А. И. Микоян, М. 3. Сабуров, М. Г. Первухин.
Кандидатами в члены Президиума — Н. М. Шверник, П. К. Пономаренко,
Л. Г. Мельников, М. Д. Багиров. Секретарями ЦК были назначены С. Д. Игнатьев,
П. Н. Поспелов, Н. Н. Шаталин. Ту должность в партии, которую занимал
Сталин — секретаря ЦК КПСС — получил Хрущев, вторую сталинскую долж-
ность — председателя Совета Министров СССР — Маленков. Первыми заместите-
лями председателя Совмина СССР стали Берия, Молотов, Булганин и Каганович.
Берия назначался также министром внутренних дел, МВД объединялся с МГБ.
Молотов возвращался на утраченную им в 1949 г. должность министра иностранных
дел. Предварительное распределение должностей было подготовлено Маленковым
и Берией уже 4 марта, когда стало ясно, что Сталин смертельно болен.
Перестановки в высшем партийном руководстве по Уставу партии были
незаконными: был устранен президиум ЦК КПСС и в дальнейшем под его
названием действовало неуставное Бюро президиума ЦК ,8. По существу же,
произведенные кадровые перемены были весьма последовательны: они укрепляли
и восстанавливали позиции сталинской партийной верхушки, имевшей давние,
еще довоенные позиции в руководстве страной. В то же время сохранялись
внутренние противоречия, существовавшие в этом кругу. Одно из основных было
связано с тем, что при Сталине высшая власть была персонифицирована. Он
являлся секретарем ЦК и председателем Совета Министров СССР. В соответствии
с партийной традицией, председатель Совмина председательствовал на заседаниях
политбюро ЦК. Формально это означало, что государственная власть оказывалась
выше партийной. Бросившиеся к государственным-портфелям наследники Сталина
демонстрировали, что источником власти в стране является именно государствен-
ный аппарат. Единственный член президиума ЦК, не получивший государственной
должности,— секретарь ЦК Хрущев.
Вопросы «передела власти» стали, пожалуй, основными для наследников
Сталина. В этой борьбе за власть явно выдвигался вперед Берия, весьма
эффективно попытавшийся использовать политические разоблачения недавнего
прошлого как орудие в политической борьбе. Он выступил одним из первых
критиков Сталина. По его инициативе 3 апреля президиум ЦК осудил «дело
врачей» как результат «грубейших извращений советских законов». Был снят с
поста секретаря ЦК Игнатьев, сотрудник и исполнитель указаний Маленкова,
руководивший после ареста Абакумова Министерством госбезопасности. Опять-
таки по инициативе Берии 27 марта 1953 г. Президиум Верховного Совета СССР
16 „
Перечисление высших органов власти, представители которых принимали участие в этом
совещании, само по себе свидетельствует о стремлении защититься от обвинений в сомнительности
законности принимавшихся на нем решений.
Заседание закончилось в 20 часов 40 минут 5 марта; Сталин умер в 21 час 50 минут того
же дня.— См. Последняя отставка Сталина. Публ. А. Чернова.— Источник, 1994, № 1, с. 106—111.
В официальной публикации в «Правде* 7 марта 1953 г. имя Сталина уже не упоминалось.
Так называемое «Совместное заседание* присвоило себе полномочия съезда и пленума ЦК.
8
издал указ «Об амнистии», по которому на свободу вышло около 1 млн. заклю-
ченных, осужденных на срок менее 5 лет 19.
С Берией был связан еще целый ряд предложений, которые вторгались в
компетенцию других инстанций — и партийных, и государственных. Прежде
всего это стремление к расширению полномочий Совмина и сужению роли
партаппарата, сведению ее по преимуществу к кадровым вопросам и пропаганде.
Деятельность Берии была опасна и для его ближайших коллег, так как
примененный им метод — отыскание виновных в организации политических
процессов — представлял угрозу для всех членов президиума ЦК. Вместе с тем
у Берии не было поддержки в партийном аппарате, в армии, ненавидевшей
«особистов», да и в МВД, куда Берия вернулся спустя семь лет после отставки
в конце 1945 г. Это ведомство, собранное из двух министерств, унаследовавшее
противоречия прошлого, выдрессированное многочисленными репрессиями и, уж
конечно, никогда нс выходившее из-под политического руководства ЦК, недоволь-
ное, как показали последовавшие события, пересмотром «дела врачей», измене-
ниями в карательной политике, отнюдь не было монолитом, на который Берия
мог бы опереться. Отсюда — и легкость его устранения.
Однако арест Берии в июне 1953 г. вынудил политическое руководство страны
определить ряд важнейших направлений во внутренней политике. Ими стали
официально прозвучавшая из уст Хрущева и Маленкова на июльском 1953 г.
пленуме ЦК критика культа личности Сталина, осуждение «необоснованных
репрессий», ответственность за которые всецело возлагалась на Берию, который
был не без успеха превращен в символ этих репрессий. Отметим и большой
общественный резонанс «дела Берии». Вне зависимости от фактического
содержания этого дела оно приобретало особый смысл, символизируя разрыв со
сталинским временем.
Сентябрь 1953 — февраль 1958 г. Хронологические рамки этого этапа могут
показаться условными: в сентябре 1953 г. Хрущев был избран первым секретарем
ЦК КПСС, этим был засвидетельствован его особый статус в партии; в феврале
1958 г. он стал председателем Совета Министров СССР, объединив две важнейшие
должности в СССР. Политическим содержанием этого этапа являлось столкновение
партийного и государственного аппаратов за лидирующее место в системе управле-
ния. Это соперничество шло на фоне проводившихся в стране экономических
реформ и острых дискуссий в обществе о «сталинском наследии» в истории страны.
Особое место во внутренней политике 50-х годов заняли вопросы отношения
к колхозному крестьянству. Первоначально инициатива оказалась в руках
Маленкова, который на сессии Верховного Совета СССР в августе 1953 г.
провозгласил экономическую программу. Были значительно уменьшены налоги,
собираемые с жителей в сельской местности, увеличены заготовительные цены
на мясо, молоко, шерсть, картофель, овощи, сдаваемые колхозами государству
по плану обязательных поставок, местные партийно-советские органы должны
были способствовать развитию подсобных хозяйств20. Эти положения были
утверждены решениями сентябрьского 1953 г. пленума ЦК КПСС.
Маленкову принадлежит и другое важное предложение, направленное на раз-
витие экономики страны. На той же сессии Верховного Совета СССР он потребовал
«всемерно форсировать развитие легкой промышленности», добиться выравни-
вания темпов экономического развития легкой и тяжелой отраслей промышлен-
ности. Значение этого заявления трудно переоценить. Это был отказ от того
Бытует мнение, что амнистия касалась только уголовных преступников. Отметим, что МВД
внесло предложение об отмене указа Президиума Верховного Совета СССР от 21 февраля 1948 г.,
на основании которого особо опасные государственные преступники направлялись в бессрочную
ссылку (по терминологии того времени — шпионы, террористы, правые, меньшевики, белоэмигранты,
участники антисоветских групп и организаций, лица, «представляющие опасность по своим
антисоветским связям и вражеской деятельности*). Впрочем, этот указ был отменен только в 1955 г.,
на о^ювании тех же аргументов, которые выдвигались еще весной 1953 г.
Лейбович О. Реформа и модернизация в 1953—1964 гг. Пермь, 1993, с. 136—141.
9
курса, который проводился в СССР с первой пятилетки, разрыв со сталинскими
указаниями о развитии страны в послевоенный период.
Снижение налогового пресса на деревню способствовало росту сельскохозяй-
ственного производства, главным образом за счет личных подсобных хозяйств.
У этого «безинвестиционного» курса развития сельского хозяйства очень скоро
обозначились противники. Уже в декабре 1953 г. партийный идеолог Д. Т. Шепи-
лов обращал внимание на опасность «чрезмерного раздувания подсобного
хозяйства» 21.
Иную точку зрения на перспективы развития сельского хозяйства имел Хру-
щев. В конце января 1954 г. он подал в президиум ЦК КПСС записку о со-
стоянии и перспективах развития сельского хозяйства. В ней Хрущев констатиро-
вал наличие глубокого кризиса, в котором оказалась деревня. Он сообщил, что
в 1953 г. зерна было собрано меньше, чем в 1940 г. Сопоставляя сельскохозяй-
ственную статистику СССР и крупнейших производителей зерна — США и
Канады, Хрущев пришел к двум выводам. Во-первых, необходимо было, по его
мнению, увеличить удельный вес посевов кукурузы (в СССР — 3,0%, в США —
36%); во-вторых, расширить объемы пашни за счет освоения 13 млн. га целинных
и залежных земель. В этой записке содержалась и установка на соревнование
с США.
30 января 1954 г. в ЦК состоялось совещание, посвященное перспективам
освоения земель в Казахстане. Прежнее партийное руководство республики было
подвергнуто разносной критике. Хрущев утверждал, что «в Казахстане курица
дает больше дохода, чем лошадь»; ему вторил М. А. Суслов, утверждавший,
что овцеводство в Казахстане экономически неэффективно.
Новыми руководителями парторганизации Казахстана были назначены: первым
секретарем — П. К. Пономаренко, вторым — Л. И. Брежнев. На февральско-мар-
товском пленуме 1954 г. освоение целины было признано основным направлением
развития сельского хозяйства. Ставилась задача вспахать 13 млн. га, фактически
было освоено 33 млн га. Параллельно с этим повсеместно насаждались посевы
кукурузы.
Освоение целины — это не только способ расширить производство хлеба. Это
еще и попытка создать «агрогорода», заменить колхозы совхозами. Освоение
целины потребовало огромных затрат из государственного бюджета, которые
оказались направленными не на старопахотные земли, не для нужд крестьянства
центральных областей, а ушли на создание инфраструктуры на востоке страны.
Ценой создания зернового хозяйства на целине стало разрушение существовавших
до этого форм скотоводческого хозяйства. Важно отметить и то, что площадь
освоенных целинных земель совпадала с тем количеством земли, которое было
отдано по всей стране под кукурузу.
Хрущевские реформы сельского хозяйства не только отличались от тех подхо-
дов, за которые ратовал Маленков, они вступали в конфликт с решениями,
утвержденными «с подачи» Маленкова. Не добившись желаемого результата от
освоения целины, Бюро ЦК КПСС по РСФСР 20 августа 1958 г. приняло
постановление «О запрещении содержания скота в личной собственности граждан,
проживающих в городах и рабочих поселках», за которым стояло стремление
конфисковать скот в частных хозяйствах и отдать его в колхозно-совхозные
хозяйства. В конце 50-х годов осуществляются меры «по упорядочению»
землепользования колхозников. Авантюристическая программа «догнать и
перегнать Америку по производству мяса, молока и масла на душу населения»
окончательно дискредитировала сельскохозяйственную политику Хрущева,
привела к бесчисленным злоупотреблениям, обману и припискам.
Резкой критике было подвергнуто предложение Маленкова о преимуще-
ственном развитии легкой промышленности. Его критиковали за «теоретически
Шепилов Д. Т. Печать в борьбе за дальнейший подъем сельского хозяйства. М., 1954, с. 26.
10
неправильное и политически вредное противопоставление темпов развития тяже-
лой промышленности темпам развития легкой и пищевой промышленности» 22.
Обвиняли его и в том, что он исповедует «теоретически ошибочное и политически
вредное утверждение о возможной «гибели мировой цивилизации» в случае, если
империалистами будет развязана третья мировая война». По мнению Хрущева,
«распространение подобных взглядов не только не способствует мобилизации
общественного мнения на активную борьбу против преступных замыслов импе-
риалистов развязать атомную войну, но, наоборот, способно породить настроения
безнадежности» 23.
Хрущев применил против Маленкова и то оружие, которое пытался ис-
пользовать прежде Берия,— обвинения (и справедливые!) в особых «заслугах»
Маленкова в организации террора в 30-х — начале 50-х годов. На пленуме
ЦК КПСС в январе 1955 г. Маленков был подвергнут разносной критике за его
выступления о необходимости преимущественного развития легкой промышлен-
ности, за его высказывания о гибели человечества в случае возникновения ядер-
ной войны. Хрущев заявил, что Маленков «претендовал не только на руководство
правительством, но и на руководство Президиумом ЦК», не преминув раскри-
тиковать его за стремление «к дешевой популярности» среди народа. На этом
пленуме в адрес Маленкова были впервые публично выдвинуты обвинения в
организации «ленинградского дела», ряда других политических процессов 40-х —
начала 50-х годов. Маленкова объявили человеком некомпетентным и освободили
от должности председателя Совмина СССР — ключевой в тогдашней политической
системе. На нее был назначен вялый и безынициативный Н. А. Булганин.
Обращение к прошлому, умело направляемое общественное возмущение
сталинскими репрессиями и теми людьми в руководстве страны, которые совершали
эти преступления, становилось оружием во внутриполитической борьбе Хру-
щева против его давних сподвижников — конкурентов в ЦК КПСС 24. Хрущеву
приходилось учитывать, что большинство в президиуме ЦК занимали именно
сталинские ветераны, сохранившие к тому же весьма прочные позиции не только
в партийном, но и в государственном аппарате. Хрущевская критика прошлого —
это критика лиц, а не порядков, недостатков системы, а не самой системы.
Именно эти подходы были заложены в его знаменитом докладе на XX съезде
КПСС «О культе личности и его последствиях». Отметим те обстоятельства,
которые, по нашему мнению, учитываются по сей день недостаточно.
Первоначально этот доклад не был включен в повестку съезда. Сведений о
нем не было в пригласительных билетах его делегатов. Решение о том, что
такой доклад будет прочитан, принималось на заседании пленума ЦК 13 февраля
1956 г., за день до начала съезда. Выступая на заседании пленума, Хрущев
заявил: «Президиум ЦК после неоднократного обмена мнениями и изучения
обстановки и материалов после смерти т. Сталина чувствует и считает необходи-
мым поставить на XX съезде, на закрытом заседании (видимо, это будет в то
время, когда будут обсуждены доклады и будет утверждение в руководящие
органы ЦК... когда гостей не будет), доклад ЦК о культе личности. На Президиуме
условились, что доклад доверяется сделать мне, первому секретарю ЦК. Не
будет возражений?
Голоса. Нет» 25.
Правда, 24.1.1954.
24 Постановление пленума ЦК КПСС от 31 января 1966 г. «О товарище Маленкове Г. М.».
То, что сам Хрущев был непосредственно причастен к репрессиям 30—50-х годов, не нуждается
в доказательствах. Другое дело, что ему удалось успешно манипулировать «сталинским архивом» и
практически монополизировать эти сведения. Ему удалось и замолчать факты собственного участия
в репрессиях на Украине, которые пытался сообщить Маленкову арестованный по делу Берии
А. З^Кобулов, служивший в конце 30-х годов в органах НКВД Украины.
Архив Президента РФ (далее — АП РФ), ф. 1, оп. 2, д. 1, л. 66—67.
11
Невероятность происходившего в том, что утверждался еще несуществующий
доклад, не обсуждавшийся на президиуме ЦК, да он и не мог обсуждаться, так
как его к этому времени еще не было. Проект доклада был подготовлен комиссией,
руководимой секретарями ЦК КПСС П. Н. Поспеловым и А. Б. Аристовым
только к 18(!) февраля, в разгар съезда26. Проект этот, содержавший страшные
факты о репрессиях 30-х годов и тщательно обходивший события 40—50-х годов,
Хрущева нс удовлетворил. 19 февраля он лично продиктовал стенографистке
свои дополнения к докладу, менявшие в значительной степени его концепцию.
Хрущев многое вспомнил и рассказал о репрессиях 40-х — начала 50-х годов,
создал зловеще-карикатурный образ Сталина-палача, растерявшегося и испугав-
шегося в первые дни войны. Но важно и то, что Хрущев метил не только в
Сталина, но и в его ближайшее окружение, и прежде всего в Маленкова, который
становился у Хрущева главным Исполнителем преступных сталинских замыслов 27.
Примечательны и подробности выступления Хрущева с этим докладом на XX
съезде. Доклад не стенографировался, его не обсуждали на съезде. Произнесенный
уже после выборов в центральные органы партии, он не мог непосредственно
повлиять на расстановку сил в высших звеньях партаппарата. Более того —
текст 28 уже прочитанного доклада Хрущева был передан 1 марта 1956 г. членам
и кандидатам в члены президиума ЦК для редактирования и доработки. 5 марта
было принято решение ознакомить с отредактированным текстом доклада Хрущева
«О культе личности и его последствиях» «всех коммунистов и комсомольцев, а
также беспартийный актив рабочих, служащих и колхозников» 29.
Беспрецедентная акция — ознакомление почти всего взрослого населения с
докладом Хрущева — имела многочисленные и разнообразные последствия, в
частности и далеко не те, на которые рассчитывали члены президиума ЦК. Зна-
комство с докладом стало фактом приобщения населения страны к той высокой
политике, которая прежде была совершенно недоступна се гражданам. Более того,
хрущевский доклад был альтернативен вдалбливаемому в сознание «Краткому
курсу ВКП(б)», он допускал разномыслие в оценках истории страны и партии.
Конечно, право расставлять оценки партийное руководство оставляло за собой
(официально действовало запрещение обсуждать этот доклад — его полагалось
только слушать); однако на практике на многих собраниях возникали жаркие
споры о путях развития страны, об ответственности за прошлое, о направлении
будущих изменений. «Истинной трагедией надо рассматривать не трагедию
личности Сталина,— писал в ЦК один из участников такого собрания.—
Исторический акт единовластия в системе советского строя надо считать большей
трагедией для нас, коммунистов, настоящей трагедией для масс, партии и народа.
...Нельзя ограничиться тем, чтобы прослушать доклад и отойти с поникшей
головой. ... Предоставьте возможность каждой низовой партийной организации
высказаться специально по вопросу о Сталине... Пусть каждый коммунист
выскажется на партийном собрании — является ли Сталин государственным
преступником. Да, ответит партия на этом плебисците. Преступник против
человечности» 30.
Хотел или не хотел того Хрущев, он спровоцировал обсуждение вопроса о
цене социалистических преобразований, о том, в чем виноват лично Сталин и
что было порождено той системой, которая привела Сталина к власти. В сущности,
это и несколько последовавших за «секретным докладом» закрытых писем ЦК
26 „
Предварительным многостраничным доклад с огромным количеством сведении о репрессиях
за период 1935—1940 гг. был представлен раньше — 8 февраля 1956 г.
АП РФ, ф. 1, оп. 2, д. 1. л. 29—65.
По всей вероятности, это были доклад комиссии Поспелова — Аристова и стенограмма,
надиктованная Хрущевым 19 февраля.
29 Известия ЦК КПСС, 1989, № 3, с. 166.
30
Письмо сотрудника Института русской литературы АН СССР И. А. Алексеева.— АП РФ,
оп. 24, д. 493, л. ЗОоб.
12
в 1956—1957 гг. сыграли важную роль в складывании политической оппозиции
в стране, причем оппозиционные настроения распространялись в той среде, где
жила вера в социалистические и демократические идеалы31. Десталинизация
общества дополнялась другой важной составляющей: происходит своего рода
«дссакрализация власти». Хрущев выпустил джинна из бутылки — замахнувшись
на своих противников мечом политических разоблачений, он разрушил, сам того
нс желая, ту идеологическую дисциплину и единомыслие, которые были
неотъемлемой частью коммунистической идеологии.
Опасность происходившего была осознана партийным руководством скоро:
уже летом 1956 г. в письме ЦК КПСС сообщалось, что «враги партии использовали
внутрипартийную демократию для борьбы против партии», что «под флагом
борьбы против культа личности доходят до отрицания роли руководителей вообще»,
однако вернуться в прошлое было невозможно, да это и не отвечало интересам
Хрущева, для которого борьба с его противниками в президиуме ЦК еще не
завершилась.
Острая схватка за власть между Хрущевым и членами президиума пришлась
на середину 1957 г. Большинство членов президиума ЦК составляли люди,
вошедшие в состав этого органа еще при Сталине и сохранившие свои должности
в государственном аппарате и в руководстве партии. Конфликт между Хрущевым
и Маленковым, Кагановичем и Молотовым затронул различные сферы дея-
тельности. Выше уже отмечались противоречия во внутренней политике между
Хрущевым и Маленковым. К этому добавились споры с Молотовым по принци-
пиальным вопросам внешней политики32; с Кагановичем Хрущева разделяло
отношение к Сталину. Кроме того, разоблачения Хрущева представляли потен-
циальную опасность для большинства членов президиума ЦК. Отмстим, что за
членами президиума стояла часть аппарата руководимых ими министерств и
ведомств; за Хрущевым — аппарат ЦК. Членам президиума удалось перехватить
инициативу у Хрущева и собрать 18 июня 1957 г. заседание этого партийного
органа. Противники Хрущева были на этом заседании в большинстве, они
располагали необходимым кворумом. Однако им не удалось использовать сценарий
четырехлетней давности, использованный для устранения Берии па таком же
заседании. В результате организационных проволочек, нерешительности Булга-
нина, председательствовавшего на заседании президиума ЦК, Хрущеву и его
немногочисленным сторонникам удалось затянуть ход обсуждения. Хрущеву были
предъявлены обвинения в самоуправстве, в том, что он принимает единоличные
решения, его критиковали за политику в области сельского хозяйства. Критике
был подвергнут и его доклад на XX съезде, не согласованный с членами президиума
ЦК. Однако сторонникам Хрущева — партийному аппарату ЦК — удалось тайно
собрать в Москве членов ЦК, привлечь на свою сторону генералитет во главе
с маршалом Жуковым. Они потребовали, угрожая едва ли нс применением
оружия, немедленно собрать пленум ЦК. Июньский 1957 г. пленум стал решающей
схваткой за власть между Хрущевым, получившим поддержку местной партийной
элиты и партийного аппарата ЦК, и большинством президиума ЦК. Решительным
сторонником Хрущева проявил себя маршал Жуков, выступивший на пленуме
с подробным и хорошо аргументированным докладом, в котором содержались
сведения о личной ответственности Маленкова, Кагановича, Булганина,
Ворошилова за репрессии 30-х — начала 50-х годов. Доклад Жукова стал едва
ли не переломным моментом в работе пленума. * 26
Примером тому может служить история правозащитника 10. Ф. Орлова, который вместе со
своими коллегами по Теплотехнической лаборатории ЛП СССР па закрытом партийном собрании
26 марта 1956 г. подверг резкой критике доклад Хрущева. Сотрудники лаборатории Р. Г. Авалов.
10. Ф. Орлов, В. Е. Нестеров, Г. И. Щедрин были исключены из партии за «восхваление фальшивых
буржуазных свобод».— ЛП РФ, ф. 3, оп. 24, д. 490, л. 23—39.
Хрущев был склонен считать центральным звеном внешней политики СССР его отношения
с США, Молотов же придерживался более традиционной точки зрения, что для СССР важнее
отношения с европейскими странами.
13
Партаппарат поддержал Хрущева, так как надеялся получить от него ту
стабильность и уверенность в будущем, которая не была возможна • в годы
Сталина. Аппарат увидел в возможной ликвидации поста первого секретаря ЦК,
на которой настаивали противники Хрущева, будущую угрозу для себя, угрозу
ликвидации постов первых секретарей в республиках, краях и областях. Аппарат
поддержал сельскохозяйственную политику Хрущева, так как за ней стояла
надежда на получение инвестиций в эту отрасль, направляемых в республики,
края и области.
Пленум закончился победой Хрущева, но истинным победителем на нем стал
партийный аппарат. Это было блестяще продемонстрировано решениями
октябрьского 1957 г. пленума ЦК, на котором был отправлен в отставку и снят
с партийных и государственных постов маршал Жуков. Ему не простили
самостоятельности, того, что он дважды — в 1953 г., в «деле Берии»^и в 1957 г.,
на июньском пленуме, вмешивался во внутрипартийные дела, что он весьма
критически относился к институту политработников в армии. Полагаю, что не
были забыты его резкие оценки культа личности Сталина и сталинских
«исполнителей». В этом смысле примечательно, что летом 1957 г. готовился
пленум ЦК по вопросам преодоления культа личности, на котором с основным
докладом должен был выступить маршал Жуков. Пленум не состоялся. Жукова
отправили на пенсию.
Внешне Хрущев одержал полную победу — в феврале 1958 г. он добавил к
своей должности первого секретаря ЦК КПСС вторую — председателя Совета
Министров СССР, впервые со сталинских времен объединив две высшие
должности — в партии и в государстве. Но на практике это не усилило его
позиции. Хрущев сам не подозревал, насколько точными были его слова на
июньском 1957 г. пленуме ЦК, где ему удалось сокрушить своих старых
противников в президиуме ЦК: «Мы слуги пленума (т. е. верхушки местного
и центрального партийного аппаратов.— Р. П.), а пленум наш хозяин»33.
Аппарат победил. Хрущеву отныне было суждено стать его заложником.
Пленум ЦК КПСС. Июнь 1957 г. М., 1957, с. 6—7.
14
© 1995 г.
К. С. ГАДЖИЕВ
ЛИБЕРАЛИЗМ: ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ
Либерализм имеет много ипостасей как в историческом, так в национально-
культурном и идейно-политическом измерениях. В трактовке основополагающих
вопросов, касающихся взаимоотношений общества, государства и отдельного
индивида, либерализм представляет собой сложное и многоплановое явление,
проявляющееся в различных вариациях, отличающихся как внутри отдельных
стран, так и особенно на межстрановом уровне. Он ассоциируется с такими
ставшими привычными для современного общественно-политического лексикона
понятиями и категориями, как идея самоценности индивида и его ответственности
за свои действия; идея частной собственности, как необходимого условия
индивидуальной свободы; принципы свободного рынка, свободной конкуренции
и свободного предпринимательства, равенства возможностей; система разделения
властей, сдержек и противовесов; идея правового государства с принципами
равенства всех граждан перед законом, терпимости и защиты прав меньшинств;
гарантия основных прав и свобод личности (совести, слова, собраний, создания
ассоциаций и партий); всеобщее избирательное право.
Либерализм — это комплекс принципов и установок, которые могут лежать
в основе программ социально-политических сил и политических партий,
политической стратегии того или иного правительства или правительственной
коалиции. Под либерализмом нередко подразумевают идеи и принципы свободного
рынка или свободной конкуренции в экономической сфере. При всем том
либерализм — это нечто большее, нежели некая экономическая или политическая
доктрина, партийная или идеологическая платформа. Как подчеркивал один из
ведущих его представителей в XX в. Б. Кроче, «либеральная концепция
метаполитическая, она выходит за рамки формальной теории политики, а также
в определенном смысле этики и совпадает с общим пониманием мира и
действительности» ’. Это система воззрений и концепций в отношении
окружающего мира, тип сознания и политико-идеологических ориентаций и
установок, который не всегда ассоциируется с конкретными политическими
партиями или политическим курсом. Это одновременно теория, доктрина,
программа и политическая практика. Либерализм представляет собой гибкую и
динамичную .систему, открытую влиянию со стороны других течений, чутко
реагирующую на изменения в общественной жизни и модифицирующуюся в
соответствии с новыми реальностями. Об этом свидетельствуют все перипетии
и основные вехи формирования и эволюции либерализма.
При всей своей многовариантности либерализм имеет общие корни и комплекс
концепций, идей, принципов и идеалов, в совокупности делающих его особым
типом общественно-политической мысли. В силу необъятности проблемы и
невозможности втиснуть в рамки одной статьи все нюансы и оттенки,
разновидности и переходные ступени основное внимание здесь концентрируется
на общих для всех вариантов либерализма концепциях, идеях и принципах.
Croce В. Aspctti morali della vita politica.— Element! di politica. Bari. 1966. p. 47—48.
15
ИСТОКИ ЛИБЕРАЛИЗМА
Само понятие «либерализм» вошло в европейский общественно-политический
лексикон в начале XIX в. Первоначально оно использовалось в Испании, где в
1812 г. «либералами» называли группу делегатов-националистов в испанском
парламенте, заседавших в Кадисе. Затем оно вошло в английский и французский
и вслед за ними во все крупные европейские языки.
Своими корнями либеральное мировоззрение восходит к Ренессансу, реформа-
ции, ньютоновской научной революций. У его истоков стояли такие разные
личности, как Дж. Локк, Ш.-Л. Монтескье, И. Кант, А. Смит, В. Гумбольдт,
Т. Джефферсон, Дж. Медисон, Б. Констан, А. де Токвиль. На протяжении всего
XIX в. эти идеи были продолжены и дальше развиты И. Бентамом, Дж. С. Миллем,
Т. X. Грином, Л. Хобхаузом, Б. Бозанкетом и другими представителями западной
общественно-политической мысли. В формировании либерального мировоззрения
участвовали представители европейского и американского Просвещения, француз-
ские физиократы, приверженцы английской манчестерской школы, представители
немецкой классической философии, европейской классической политэкономии.
При всех различиях общее между этими разными мыслителями, идейными
направлениями и движениями состояло в том, что они каждый по-своему в
соответствии с реальностями своего времени высказывались за пересмотр устояв-
шихся, но устаревших ценностей и подходов к решению важнейших социально-
экономических и политических проблем, за перестройку потерявших эффектив-
ность общественно-политических и государственных институтов, за ревизию,
модификацию и модернизацию основных положений, доктрин и концепций в
соответствии с новыми тенденциями общественно-политического развития. Участ-
ники английской буржуазной революции середины XVII в., Славной революции
1688 г., войны за независимость США руководствовались многими из тех идеалов
и принципов, которые позже стали составной частью либерального мировоззрения.
«Декларация независимости США» 1776 г., стала первым документом, в котором
эти идеи получили формальное выражение и были приняты к исполнению на
официальном государственном уровне. «Мы считаем,— заявили авторы
Декларации на весь мир,— самоочевидными истины: что все люди созданы
равными и наделены Творцом определенными неотъемлемыми правами, среди
которых — право на жизнь, на свободу и на стремление к счастью» 2.
Все же поворотным пунктом в формировании либерализма, да и в размежевании
основных течений западной общественно-политической мысли нового и новейшего
времени следует считать Великую французскую революцию, в частности, один
из се главных политико-идеологических документов — «Декларация прав человека
и гражданина» 1789 г.— легитимизировал те ценности, которые впоследствии
стали важнейшими составляющими классического либерализма. Вторая статья
декларации гласила: «Целью всякого политического объединения является
сохранение естественных неотъемлемых прав человека. Эти права суть свобода,
собственность, безопасность и сопротивление угнетению» 3.
Либеральные принципы в той или иной степени получили осуществление в
ограниченном конституционном строе, установленном во Франции после июльской
революции 1830 г., а также в Третьей республике в 1870 г. Ощутимых успехов
в XIX в. либералы добились в Швейцарии, Голландии, скандинавских странах.
Они принимали активное участие в борьбе за объединение Италии и Германии
и в формировании государственной системы этих стран. Своеобразным полигоном,
на котором либеральные идеи проходили главную проверку и испытание, стали
Великобритания и США. В России либеральное мировоззрение укоренилось
позже — в конце XIX — начале XX в. Представители русской общественно-
политической мысли внесли собственную лепту в понимание и разработку либе-
Джефферсон Т. Автобиография. Заметки о штате Виргиния. M., 1990, с. 34.
Les declarations franqaiscs des droits de rhommc. Paris, 1928.
16
рализма. Среди них следует назвать прежде всего Т. Грановского, П. Струве,
Б. Чичерина, П. Милюкова, попытавшихся развить и применить принципы либе-
рализма к российским реальностям. В частности, они заложили основы рус-
ского конституционализма, идеи правового государства и гражданского общества.
Их заслуга состояла также в постановке в практическую плоскость проблем:
прав и свобод личности, подчинения государственной власти праву, верховен-
ства закона.
Либерализм формировался, утверждался в различных социально-исторических
и национально-культурных условиях. Как правило, выделяют две исторически
сложившиеся либеральные традиции: англо-саксонскую и континентально-евро-
пейскую. В XIX в. первая ассоциировалась со свободной торговлей, интернациона-
лизмом, развитием конституционных норм и укреплением демократических
ценностей. На политической арене носительницей этой традиции стала либераль-
ная партия Великобритании. С самого своего возникновения она постепенно
обретала поддержку со стороны избирателей и влияние в обществе, пока во
второй половине XIX в. не превратилась в одну из двух ведущих политических
партий страны. Последовательно выступая за свободную рыночную экономику
и реформу политической системы, в которой расширение избирательного права
занимало центральное место, либералы добились существенных успехов с
принятием избирательных законов 1867 и 1884 гг., и особенно когда был принят
закон о всеобщем избирательном праве. Однако с появлением на политической
арене в первые десятилетия XX в. лейбористской партии, которая привлекла па
свою сторону рабочий класс, либералы стали постепенно терять свои позиции.
В 1940—1945 гг. они в последний раз участвовали в правительственной коалиции.
Что касается континентально-европейской традиции, то в ней акцент делался
на процессы национальной консолидации и отказ от всех форм экономического,
политического и интеллектуального авторитаризма. В силу большего разнообразия
исторических условий здесь в каждой из стран либерализм обрел собственную
окраску. Постепенно в нем выделились два соперничающих между собой течения —
умеренных и прогрессистов. Последние также характеризовались разнообразием
идеологических позиций, что, в частности, проявилось в названиях их партий —
от либералов до радикалов.
Дополнительным фактором, определившим различие идеологической окраски
либеральных партий в отдельных странах, стала проблема национального
возрождения и объединения, как это было в Италии и Германии. Здесь либерализм
стал одной из мобилизующих сил национально-государственного объединения.
КЛАССИЧЕСКИЙ ЛИБЕРАЛИЗМ
В целом, либеральное мировоззрение с самого начала тяготело к признанию
идеала индивидуальной свободы в качестве универсальной цели. Индивидуализм
развивался рука об руку с гуманизмом, идеями самоценности человека и
человеческой свободы, плюрализма мнений и убеждений, он стимулировал их,
стал как бы их основанием, подпоркой. Если для Аристотеля полис есть
самодостаточная ценность, а для Э. Бёрка «люди проходят, как тени, по вечно
общее благо», то у одного из столпов либерализма Дж. Локка отдельный индивид,
противопоставляемый обществу и государству, «хозяин своей собственной
персоны». Дж. С. Милль сформулировал эту же мысль так: «Человек сам лучше
любого правительства знает, что ему нужно» 4. Такой идеал сулил возможности
для быстрого продвижения вверх по социальной лестнице, успех в борьбе за
место под солнцем, стимулировал предприимчивость, настойчивость в поисках
новых путей достижения успеха, трудолюбие, новаторство и другие ценности и
ориентации, которые в совокупности сделали капитализм динамической системой.
4 Цит. по: Arblaster A. The Rise and Decline of Western Liberalism. Oxford. 1984, p. 22, 27, 30.
17
Свобода понималась приверженцами либерализма в смысле свободы от поли-
тического, церковного и социального контроля со стороны феодального государства.
Поэтому классический либерализм объявил потерявшими силу все формы
наследственной власти и сословных привилегий, поставив на первое место свободу
и естественные способности отдельного индивида как самостоятельного разумного
существа, независимой единицы социального действия.
Именно индивидуализм лежит в основе принципа отождествления свободы и
частной собственности, которые в совокупности стали могущественной стимули-
рующей силой развития производительных сил, общественно-исторического разви-
тия, формирования и утверждения политической демократии. Здесь частная соб-
ственность рассматривалась в качестве гаранта и меры свободы. «Идея свободы,—
писал В. фон Гумбольдт,— развивается только вместе с идеей собственности, и
самой энергичной деятельностью мы обязаны именно чувству собственности» 5.
При этом исходили из того постулата, что плоды деятельности не могут быть
отчуждены от самого субъекта деятельности. Именно из экономической свободы
выводились политическая и гражданская свободы. Как бы воплощением индивидуа-
лизма и права частной собственности в экономической сфере выступают принципы
свободного рынка и свободной конкуренции, реализацию которых обеспечили бес-
прецедентные темпы интенсивного и экстенсивного роста производительных сил.
С формированием и утверждением идеи индивидуальной свободы все более
отчетливо вычленялась проблема отношений государства и отдельного человека
и, соответственно, проблема пределов вмешательства государства в дела индивида.
Сфера индивидуальной активности человека, не подлежащей вмешательству со
стороны внешних сил, рассматривалась как сфера реализации естественной
свободы и, стало быть, естественного права. Поскольку это право призвано
защищать отдельного человека от неправомочного вмешательства в его личную
жизнь со стороны государства или церкви, оно, по замечанию итальянского
исследователя XIX в. Дж. Руджиеро, является формой «юридического протестан-
тизма». Адепты естественного права исходили из идеи, что человек появился на
свет раньше общества и государства. Уже в дообщественном, догосударственном
«естественном» состоянии он был наделен неотчуждаемыми правами, руковод-
ствуясь которыми каждый получал то, что он заслуживал.
Исходя из этого постулата, были сформулированы политическая, юридически-
правовая система и государственно-политическая концепция, в которых право
было превращено в инструмент гарантирования отдельному индивиду свободы
выбора морально-этических ценностей, форм деятельности и создания условий
для претворения в жизнь этого выбора. В политической сфере они нашли
отражение в идеях «государства — ночного сторожа» и правового государства,
демократии и парламентаризма.
Суть идеи «государства — ночного сторожа» состояла в обосновании достаточ-
ности так называемого минимального государства, наделенного ограниченным
комплексом самых необходимых функций по охране порядка и защите страны
от внешней опасности. Здесь приоритет отдавался гражданскому обществу перед
государством, которое рассматривалось как необходимое зло. Из воззрений
Дж. Локка можно сделать вывод: верховный государственный орган можно срав-
нивать не с головой, увенчивающей общество, а с шляпой, которую можно без-
болезненно сменить. Иначе говоря, общество — постоянная величина, а госу-
дарство производное от него.
Но либерализм ни в ком случае нельзя отождествлять с апологией неограни-
ченной, анархически понимаемой свободы индивида делать все, что ему заблаго-
рассудится, игнорируя при этом общепринятые в данном обществе нормы и пра-
вила игры. Неотъемлемой составной частью либеральной идеи свободы индивида
Гумбольдт В. фон. Язык и философия культуры. М., 1985, с. 50.
18
является не менее важный принцип ответственности последнего перед обществом
за свои действия.
Представители либерализма, особенно умеренного крыла не отвергали
позитивные функции государства. Для либералов была и остается аксиомой
мысль об обязанности государства защищать права и свободы отдельного человека.
Важное место в либерализме занимал постулат, по-разному сформулированный
А. Смитом и И. Кантом. Первый говорил, что собственность дает права, но эти
последние нужно использовать таким образом, чтобы не нарушить прав других
членов общества. Как утверждал Кант, «моя свобода кончается там, где начинается
свобода другого человека». В обоих случаях подразумевались действия государства
по защите прав и свобод человека.
Но у либералов речь шла не только о таких присущих государству полномочиях,
как обеспечение правопорядка внутри страны и защита национального
суверенитета и территориальной неприкосновенности от притязаний извне.
Отцы-основатели либерализма предписывали государству ответственность за
материальное обеспечение неимущих слоев населения. Так, рассматривая в
качестве главной обязанности государства «стоять на страже» прав личности,
Кант писал о необходимости со стороны государства помочь бедным и с этой
целью облагать богатых специальным налогом, предназначенным на поддержку
тех членов общества, которые не в состоянии жить своими средствами, тем
самым помогая им осуществлять свои права.
Либерализм разрабатывал принципы конституционализма, парламентаризма
и правового государства. Основополагающее значение имел сформулированный
Ш.-Л. Монтескье принцип разделения властей на три главные ветви:
законодательную, исполнительную и судебную. По его мысли, в случае соединения
законодательной и исполнительной ветвей неизбежно подавление свободы,
господство произвола и тирании. То же самое произойдет и в случае соединения
одной из этих ветвей с судебной властью. А соединение всех трех в одном лице
или органе составляет характерную черту деспотизма. Отцам-основателям
либерального мировоззрения принадлежит идея о том, что в государстве должны
властвовать не отдельные личности, а законы. Задача государства состоит в том,
чтобы регулировать отношения между свободными гражданами на основе строгого
соблюдения законов, которые призваны гарантировать свободу личности,
неприкосновенность собственности и другие права человека и гражданина.
Либерализм и демократия обусловливают друг друга, хотя их и нельзя
полностью отождествлять друг с другом. Под демократией понимается форма
власти. Демократия представляет собой учение о легитимизации власти
большинства. Либерализм же подразумевает границы власти. Существует мнение,
что демократия может быть тоталитарной или авторитарной, и на этом основании
говорят о напряженном состоянии между демократией и либерализмом. Но это
явное недоразумение, основывающееся на подмене понятий. При всей внешней
схожести отдельных атрибутов — принцип избрания путем всеобщего голосования,
который в тоталитарной системе был формальным процессом, результаты его
заранее'были предопределены — тоталитаризм (или авторитаризм) и демократия
по подавляющему большинству системообразующих принципов представляли
собой прямо противоположные формы организации и реализации власти.
Наиболее выпукло либеральный идеал складывался в англо-саксонских странах,
особенно в США. Здесь, утвердившись в общественном сознании, индивидуализм
стал восприниматься в качестве главного и даже единственного принципа
американского общества. Индивидуалистическому идеалу была придана самодов-
леющая значимость, рассматривая его не просто как один из многих элементов
системы ценностей и принципов функционирования буржуазного общества, а
как главную цель всякого разумного общества вообще. Самостоятельность и
опора на свои собственные силы, индивидуализм и свободная конкуренция были
подняты до уровня стандарта образа жизни значительной части американского
народа. В крайних формах эта тенденция трансформировалась в различные
19
варианты анархизма, либсртаризма, провозглашающего неограниченную свободу
индивида от государства, и другие разновидности индивидуалистического ’
радикализма. Вместе с тем собственно либерализму были чужды радикализм и
революционное миросозерцание. Как подчеркивал Дж. Руджисро, «в крайнем
своем выражении либерализм стал бы радикализмом, но он никогда нс доходит
до конца, удерживая равновесие с помощью интуиции исторической преемствен-
ности и постепенности»6. И, действительно, либеральное мировоззрение в целом,
явившееся одновременно и стимулом и результатом революций конца XVIII —
первой половины XIX в., в конечном счете приобрело антиреволюционнос
содержание и направленность.
ФОРМИРОВАНИЕ НОВОГО ЛИБЕРАЛИЗМА
На каждом историческом повороте перед приверженцами либерализма возникал
сакраментальный вопрос, который Р. Дарендорф сформулировал так: «Что значит
быть либеральным в изменившемся мире?». В целом либерализм представляет
собой образ мысли, противоположный догматизму, схематизму, одномерности и
нетерпимости. Как писал экономист австрийско-чикагской школы Ф. фон Хайек,
«здесь нет однозначных, раз и навсегда установленных норм и правил. Основопо-
лагающий принцип заключается в том, что, организуя ту или иную область
жизнедеятельности, мы должны максимально опираться на спонтанные силы
общества и как можно меньше прибегать к принуждению» 7.
Большинство представителей либерализма было устремлено на поиск путей
приспособления классического наследия к постоянно изменяющимся условиям.
Это качество особенно отчетливо обнаружилось в конце XIX — начале XX в.,
тогда наметились новые рубежи в судьбах либерализма. В то время более выпукло
обнаружились его как сильные, так и слабые стороны, особенно в политической
сфере. Так, реализация принципов свободной конкуренции, служивших оправда-
нию подавления и поглощения слабых более сильными конкурентами, привела
к концентрации и централизации производства, резкому возрастанию веса и
влияния промышленных и финансовых магнатов.
В результате произошла инверсия функций идеи свободного рынка. Если в
условиях борьбы с феодализмом и становления капиталистических отношений
идеи свободного рынка, государства как «ночного сторожа» играли прогрессивную
роль в борьбе против жестких ограничений средневекового корпоративизма,
общинного мышления и институтов внеэкономического принуждения, то в усло-
виях утвердившихся свободно-рыночных отношений эти идеи превратились в
требование неограниченной свободы конкуренции. Важнейшие положения либера-
лизма приобрели функцию защиты интересов привилегированных слоев населения.
Обнаружилось, что свободная, ничем не ограниченная игра рыночных сил отнюдь
не обеспечивает, как предполагалось, социальную гармонию и справедливость.
Один из приверженцев либерализма того времени Г. Самуэль писал: «Народ на
горьком опыте скоро убедился в том, что «свободной игры понятого собственного
интереса», на которую манчестерская школа возлагала все свои надежды,
недостаточно для достижения прогресса; что «самостоятельность и инициатива»
рабочего класса натыкаются на столь большие препятствия, которые не могут
быть преодолены без посторонней помощи; что беспомощность и нищета, дурные
условия наемного труда, низкий уровень жизненных потребностей все еще
встречаются на каждом шагу» 8.
Выдвинулась плеяда политэкономистов, социологов, политологов и полити-
ческих деятелей, выступивших с предложениями о пересмотре важнейших поло-
Ruggiero G. I iberalism.— Encyclopedia of the Social Sciences, v. 9, New York, 1933, p. 435.
Хайек Ф. А. Дорога к рабству.— Вопросы философии, 1990, № 10, с. 123.
Самуэль Г. Либерализм. М., 1906, с. 34.
20
жений классического либерализма и осуществлении реформ, призванных-
ограничить произвол корпораций и облегчить положение наиболее обездоленных
слоев населения. В этом большую роль сыграли английские политические
мыслители Дж. Гобсон, Т. Грин, Л. Хобхауз, протестантский священник и
публицист Ф. Науман, экономисты В. Рёпке, В. Ойкен в Германии, Б. Кроче
в Италии, Л. Уорд, Дж. Кроули, Ч. Бирд, Дж. Дьюи в США, сформулировавшие
ряд новых важнейших принципов либерализма, получивших название «новый
либерализм» или «социальный либерализм».
Суть этого последнего состояла в том, что под влиянием марксизма и растущей
социал-демократии, ратовавших за признание позитивной роли государства в
социальной и экономической жизни, были пересмотрены отдельные базовые
принципы классического либерализма. Это, в частности, нашло отражение в
заимствовании либералами у марксизма и социал-демократии идей социальной
справедливости, социального равенства, взаимопомощи и государственной
поддержки малоимущих слоев населения.
В политической сфере наиболее концентрированное выражение эти новые
веяния нашли в таких реформистских движениях, как прогрессизм в США,
ллойд-джорджизм (по фамилии премьер-министра от либеральной партии
Ллойд-Джорджа) * в Англии, джолиттизм (от фамилии представителя либералов
премьер-министра Джолитти) в Италии. Исторической заслугой либерализма и
партий либеральной ориентации является то, что они сыграли ключевую роль
в формировании и институционализации в конце XIX — первые десятилетия
XX в. таких основных принципов и институтов современной политической
системы, как парламентаризм, разделение властей, правовое государство, которые
в конечном счете приняты всеми основными политическими силами.
Были сформулированы и реализованы принципы, которые привели к
расширению регулирующей роли государства в целях реализации первоначальных
либеральных ценностей, защиты прав и свобод человека. Так, приняв ряд законов
и мер по усилению вмешательства государства в различные сферы общественной
жизни, либеральное правительство Великобритании уже в 1892—1895 гг. далеко
отошло от установок классического либерализма. В частности, были приняты
законы: о местном самоуправлении, значительно расширявший прерогативы
органов местного самоуправления; о железнодорожных служащих, обязывавший
министерство торговли разобрать жалобы последних; о запрещении родителям
посылать на работу детей до достижения ими 11-летнего возраста; о мерах,
направленных на улучшение условий труда рабочих. Такие меры, расширявшие
прерогативы государства, принимались в последующие годы как в Великобритании,
так и в других странах 9.
Водоразделом, утвердившим новый или социальный либерализм в качестве
одного из важнейших реформистских течений общественно-политической мысли,
стал мировой экономический кризис 30-х годов XX в., воочию продемонстри-
ровавший необходимость переосмысления некоторых важнейших постулатов клас-
сического либерализма о неограниченной индивидуальной свободе, свободной
конкуренции. Основополагающее значение имело завоевавшее в те годы широкую
популярность кейнсианство, построенное на признании необходимости дополнения
традиционных для либерализма принципов индивидуализма, свободной конкурен-
ции и свободного рынка принципами государственного регулирования экономи-
ческой и социальной сфер.
Получив первоначально сильнейший импульс в США, где президент-рефор-
матор Ф. Д. Рузвельт провозгласил и начал реализовывать широкомасштабную
программу «нового курса», этот процесс в тех или иных формах и масштабах
охватил почти все индустриально развитые страны. Смысл трансформации
содержания, вкладываемого в понятие «либерализм», четко и недвусмысленно
Там же, с. 28—30.
21
изложил бывший сенатор США Дж. Кларк-младший, который писал в 1953 г.:
«Здесь либерал определяется как тот, кто верит в использование всей силы
правительства для продвижения социальной, политической и экономической
справедливости на муниципальном, штатном, национальном и международном
уровнях... Либерал убежден в тому что правительство представляет собой
подходящий инструмент для использования в процессе развития общества, которое
пытается поставить христианские принципы поведения на рельсы практической
реализации» 10.
Очевидно, что здесь мы имеем если не совершенно новое течение общественно-
политической мысли, то радикально пересмотренный вариант либерализма. Тс
представители социальных и гуманитарных наук, которые сохранили верность
первоначальным принципам, решительно отвергли этот новый вариант и, чтобы
отмежеваться от него, стали использовать применительно к комплексу собственных
идей и воззрений понятия «либертаризм», «либерализм XIX в.» и, наконец,
«классической либерализм». В этой связи небезынтересно, что свою работу
«Либерализм», опубликованную впервые в 1927 г. на немецком языке, при
издании в английском переводе в 1962 г. экономист австрийско-чикагской школы
Л. фон Мизес назвал «Свободное и процветающее содружество». Упоминавшийся
выше представитель традиционного либерализма Ф. фон Хайек написал специаль-
ную книгу, в которой новый либерализм был назван «дорогой к рабству». В
итоге, в послевоенные десятилетия классический либерализм в том виде, в каком
он с некоторыми модификациями был интегрирован австрийской и чикагской
школами, стал самостоятельным экономическим и социально-политическим
течением, по важнейшим своим позициям и установкам противостоящим новому
либерализму. Многие из идей, проповедовавшихся представителями этих школ,
в 70—80-х годах были взяты на вооружение руководителями консервативных
сил в ведущих индустриально развитых странах. В большинстве стран Западной
Европы либеральные партии вынуждены были в значительной мере уступить
свои позиции другим социально-политическим силам, а в ряде стран даже отойти
на периферию общественно-политической жизни.
Драма германского и итальянского либерализма состояла в том, что его пред-
ставители в полной мере не поняли те глубинные сдвиги, которые произошли
в социальной и политической жизни их стран в начале XX в., и особенно по
окончании первой мировой войны. Они без особой тревоги встретили рост фашист-
ских сил, нанесших в конечном счете сильнейший удар по либеральным партиям.
В Италии даже такие дальновидные люди, как Дж. Джолитти и Б. Кроче пола-
гали, что фашизм необходим для восстановления порядка и укрепления либераль-
ного государства. Такие иллюзии среди либеральных политических партий сохра-
нились во время так называемого фашистского «марша на Рим». Представители
либерализма вошли в первое правительство Б. Муссолини. Отдельные группы
либералов, как в Италии, так и в Германии, пошли на сотрудничество с
фашистами, другие эмигрировали, а третьи включились в борьбу с фашизмом.
Спад в либеральном движении, особенно после второй мировой войны, был
обусловлен во многом успехами в деле реализации основополагающих либеральных
идеалов, идей и концепций, достигнутых на протяжении всего XIX в. и в первые
десятилетия XX в. Так, к началу XX в. в ряде стран Европы и Северной
Америки увенчалось успехом движение за конституционные реформы, секуляри-
зация государства # стала реальностью. В результате этого антиклерикализм
либералов потерял актуальность для заинтересованных прежде избирателей.
Утверждение и институционализация демократических норм и принципов в
большинстве передовых стран питало убеждение в некой исчерпанности выдвигав-
шейся либералами программы, а сами они были склонны усматривать свою
задачу не в достижении чего-либо нового, а в сохранении уже достигнутого.
Atlantic, 1953, July, р. 27.
22
К тому времени существенно изменился общественно-политический ландшафт
стран Запада. Консервативные партии де-факто приняли нововведения в государ-
ственно-политической системе, реализованные большей частью по инициативе
либералов. На авансцену выступили социал-демократические партии, которые
взяли на себя дальнейшее развитие начинаний, реализованных либералами. Ряд
важнейших принципов либерализма растаскали консерваторы справа и социал-
демократы слева. Это вело к эрозии электоральной базы либеральных партий.
В итоге, после второй мировой войны главным инициатором и проводником
социальных реформ в Западной Европе стала социал-демократия, интегрировавшая
в себе ряд главных положений либерализма XX в. В США, наоборот, эту роль
взяла на себя демократическая партия, которая со времени «нового курса»
Ф. Д. Рузвельта стала ассоциироваться с либерализмом и социальным
реформизмом. В конце 40-х — 50-е годы в странах Запада сформировалось
либерально-консервативное согласие между умеренным крылом консервативного
лагеря и различными реформистскими силами, включая и либералов. Если в
США имел место либерально-консервативный консенсус, то в большинстве стран
Западной Европы установилось согласие между социал-демократами, либералами
и консерваторами.
Это обстоятельство отразилось на статусе либерализма и либеральных партий,
которые в сложившейся тогда ситуации оказались между социал-демократическим
и консервативным лагерями, выдвигавшими более четко очерченные, по сравнению
с либералами, альтернативные политические курсы. 50—60-е годы в большинстве
стран Запада стали временем некоего триумфа нового либерализма или социально-
либерального реформизма. Тогда важнейшие идеи, принципы и установки, выдви-
гавшиеся новыми либералами, равно как и социал-демократами и отдельными
фракциями консервативного лагеря, оказались реализованными в рамках кейн-
сианской модели государственного регулирования экономики и различных нацио-
нальных моделей государства всеобщего благосостояния.
Не случайно, сразу после второй мировой войны либеральные партии пред-
приняли попытки консолидации и координации своей деятельности на между-
народном уровне. С этой целью на учредительном съезде в Оксфорде (Великобри-
тания) в апреле 1947 г. был создан Либеральный интернационал, рассматривающий
себя в качестве федерации либеральных, демократических и прогрессивных пар-
тий. Эта организация руководствуется программными документами: Оксфордский
либеральный манифест 1947 г., Оксфордская либеральная декларация 1967 г.,
Либеральный призыв 1981 г. В настоящее время в нее входят 52 политические
партии из более чем 52 стран Европы, Америки, Африки и Азии. В качестве
коллективных членов Либерального интернационала состоят группы, либералов
в Европейском парламенте и Совете Европы, а также Международная федерация
либеральной и радикальной молодежи. Полноправные члены платят членские
взносы, размер которых зависит от численного состава партий. Руководящими
органами Либерального интернационала являются съезд, исполнительный комитет,
бюро, совещание лидеров. В структуре интернационала разрешается создание
специальных комитетов, подкомитетов и рабочих групп. Его штаб-квартира
находится в Лондоне.
Начиная с 1964 г. стали практиковаться ежегодные совещания лидеров либе-
ральных партий, в ходе которых в неофициальной обстановке обсуждаются
сложные политические проблемы.
Под эгидой Либерального интернационала проводятся международные семи-
нары и встречи, призванные стимулировать обмен идеями, содействовать обогаще-
нию политического и идейного содержания современного либерализма.
КРИЗИС ИЛИ ВОЗРОЖДЕНИЕ ЛИБЕРАЛИЗМА?
Показателем разброда среди либералов стало появление множества работ,
посвященных кризису современного либерализма. Со второй половины 60-х годов
23
такие выражения, как «нищета либерализма», «конец либерализма», «смерть
либерализма»", зачастую выносимые в заголовки книг и статей, стали
стереотипными. Еще в 1971 г. один из теоретиков западногерманского либерализма
К.-Г. Флах признал, что «голос либералов ослаб», что «либерализм остановился
в своем развитии в XIX в.»11 12 Еще более категоричные суждения высказал
американский социолог Р. Нисбст, утверждавший, что «либерализму, как мы
его понимаем в XX в., место на свалке истории» 13 14.
Такие суждения отражали ослабление в послевоенные десятилетия позиций
либеральных партий, за исключением демократической партии США, их
перемещение на задний план. По своему весу и роли между либеральными
партиями имеются существенные различия. Так, в Италии место либералов в
политическом центре вплоть до недавних радикальных изменений в политическом
ландшафте этой страны заняли христианские демократы, к ним примкнула
значительная часть интеллигенции, традиционно составляющей костяк электората
либеральных партий. На политической арене Италии утвердились две маловлия-
тельные партии — либеральная и республиканская, которые, занимая место,
соответственно, в правом и левом центре, сделали ставку на стратегию коалиции
с другими партиями. В 70-х — начале 80-х годов они входили в пятипартийную
правительственную коалицию. Сильная в прошлом либеральная партия Велико-
британии после 1945 г. ни разу не входила в состав правительственной коалиции,
а народная партия Швейцарии постоянно состояла в такой коалиции. В ФРГ
либеральная по своей ориентации Свободная демократическая партия (СвДП)
выполняет в некотором роде корректирующую функцию. Специфическое положе-
ние этой партии в политической системе ФРГ обеспечило ей оптимум влияния
при минимуме голосов избирателей. За исключением двух случаев в 1956—1961
и в 1966—1969 гг. эта партия участвовал^ во всех правительственных коалициях
на федеральном уровне. Происшедшие в 1969 и 1982 гг. смены правительства
произошли из-за свободных демократов.
В Японии и Австралии либеральные партии представляют интересы преиму-
щественно консервативных сил. Либерально-демократическая партия Японии и
либеральная партия Австралии вступили в так называемый Международный
демократический союз, составляющий своего рода «интернационал» консерватив-
ных партий развитых капиталистических стран. Умеренных позиций придержи-
ваются свободные демократы ФРГ, либеральная партия Великобритании и
радикальные социалисты Франции, а центристской ориентации — партии
Ж.-Ж. Серван-Шрейбера и В. Жискар д’Эстена. Левый спектр представлен преи-
мущественно скандинавскими либеральными партиями. Значительное разнооб-
разие оттенков наблюдается также и внутри самих либеральных партий. В СвДП
ФРГ более или менее четко выделяются фракции «экономических либералов»,
делающих упор на восстановление свободно-рыночных отношений и «социальных
либералов», подчеркивающих роль государства в социальной сфере. Почти во
всех либеральных партиях существуют свои «левые» и «правые» группировки.
В целом, при всех возможных оговорках, рассуждения о «смерти либерализма»
представляются преждевременными. Заслуживает внимание такой факт. В 1939 г.
английский исследователь Дж. Дангерфильд написал книгу под названием «Стран-
ная смерть либеральной Англии» ,4. Учитывая факты оживления либеральных
идей в последние годы, современный английский политолог Я. Бредли назвал
свое исследование, посвященное этой проблеме, «Странное возрождение либераль-
ной Британии». В предисловии к книге, возражая тем, кто говорит о крахе
11 См., например: Wolff R. Р. The Poverty of Liberalism. New York, 1968; The Failure of American
Liberalism. New York, 1971, etc.
12 Flach K.-H. Nach eine Chance fur die Liberalen. Frankfurt a. M., 1971, S. 17.
13 Niesbet R. Liberalismus und der Drang nach Macht.— Wie tot ist der Liberalismus? Weinheim,
1983, S. 84.
14 Dangherfield J. The Strange Death of Liberal Britain. London, 1939.
24
и возможном исчезновении либерализма, Бредли писал: «Либеральное пламя
в настоящее время горит в нашей стране более ярко, чем когда бы то ни было
за многие годы» 15. О том, что во Франции в «моду вошел либерализм», который
притягивает к себе все возрастающее число сторонников из самых разных со-
циальных слоев, писал в 1984 г. бывший премьер-министр этой страны Р. Барр 16.
Касаясь этой «моды на либерализм», французские политологи констатировали:
«Все хотят быть либералами — либеральные социалисты, либеральные голлисты,
либеральные националисты и либеральные католики, возможно скоро будут
либеральные коммунисты»17.
Вся история либерализма — это история его постоянных изменений и перево-
площений. Речь может идти не об одном, а о нескольких или, учитывая существо-
вание помимо общих моделей целого ряда национальных вариантов, о многих
либерализмах.
При всех рассуждениях о приверженности традициям отцов-основателей
русского либерализма Т. Грановского, П. Струве, Б. Чичерина и П. Милюкова,
нынешние российские либералы находятся в состоянии разброда и шатаний.
Зачастую разные группировки, называющие себя либералами, оказались в разных
политических лагерях.
Восхождение, расцвет любого течения общественно-политической мысли прихо-
дится на его романтический или «героический» период, когда главный акцент
делается на критике и развенчании устаревших, отживших свой век идей. Так
было и с либерализмом.
Для правильного понимания этого необходимо учесть следующее. Особенность
любой, более или менее жизнеспособной общественно-политической системы
состоит в том, что она есть совокупность не только однопорядковых, сходных
между собой элементов, составляющих се людей, социальных групп, отношений,
установок, но также их различий, многообразий, плюрализма. С этой точки
зрения, консерватизм, либерализм, социал-демократизм и марксизм, выражающие
интересы важнейших блоков социально-политических сил, представляют собой
своего рода идеальные типы, которые не всегда и не в полной мере соответствуют
реальному положению вещей, в том смысле, что они никогда нс были точным
отражением практики. В них содержится значительная доля идеального, т. с. нс
того, что есть в действительности, а того, что провозглашается в теории, или
должного. В постоянных противоречиях и конфликтах между собой, взаимодей-
ствуя и взаимоопрсделяясь друг другом, все они без исключения испытывают
на себе влияние друг друга и, взаимообогащаясь, в совокупности составляют
стержень общественно-исторического развития. В реальном социальном бытии,
нс просто сосуществуя, а пронизывая друг друга и делая немыслимым изоли-
рованное друг от друга существование, они дают тот спектр возможных направ-
лений развития, который создается каждой конкретной общественно-исторической
ситуацией. Поэтому его составляющие отнюдь нельзя представлять как самодов-
леющие прямые линии, обозначающие либерализм, консерватизм, социал-демо-
кратизм и марксизм, способные двигаться каждый самостоятельно по своему
собственному пути. Они как бы дополняют друг друга и стимулируют друг
друга, например, по схеме: не будь либерализма, нс было бы и консерватизма
и т. д. Здесь действует принцип гегелевской концепции диалектического снятия,
согласно которой каждая последующая система вбирает в себя все ценное из
прошлых философских систем.
В существующей ныне на Западе общественно-политической системе зримо
или незримо, в большей или меньшей мерс, в тех или иных комбинациях и
сочетаниях присутствуют элементы всех важнейших альтернатив: либерализма,
i6 Bradly I. The Strange Rebirth of Liberal Britain. London, 1986, p. 3.
Barre R. Reflexions Pour Domain. Paris, 1984.
Bossard D. et al. Neokonservatismus in verschiedenen politischch Kulture, USA, Frankreich und
die Verbinungfadcn zur BRD.— Argument, № 152—153, 1985, Jg. 27, S. 500.
25
консерватизма, марксизма и социал-демократизма. Либерализм, равно как и
любая другая идейно-политическая конструкция, никогда нс был реализован в
чистом виде, он постоянно корректировался влиянием консерватизма, марксизма
и социал-демократизма.
При поисках ответа на вопрос о судьбах и перспективах либерализма необхо-
димо провести различие между либерализмом как идейно-политическим течением
и либеральными партиями. Показательно с данной точки зрения, что сборник
статей на эту тему, изданный под редакцией X. Форлендера, называется «Упадок
или возрождение либерализма?» 18. На обе части вопроса сам Форлендер обосно-
ванно отвечал утвердительно. И действительно имеет место возрождение либе-
ральной идеи при одновременном упадке либеральных партий. Либерализм как
организованная политическая сила, выполнив свои задачи на политическом уров-
не, как бы устарел, но как мировоззренческое кредо сохраняет значительное влияние.
На фоне подрыва веры в либерализм у политиков и избирателей происходит
оживление интереса в академических и университетских кругах к политической
и социальной философии либерализма. На рубеже 70—80-х годов наметился
процесс смены самой общественно-политической парадигмы, в рамках которой
все без исключения основные течения и направления переживают процесс глубокой
переоценки радикальной перестройки 19.
ЛИБЕРАЛИЗМ НА ПУТИ К ОБНОВЛЕНИЮ
Большинство приверженцев либерализма предприняли энергичные усилия по
переосмыслению своих позиций в важнейших вопросах, касающихся характера
взаимоотношений общества, государственно-политической системы и отдельного
индивида, капитализма и демократии, свободы и равенства, социального равенства
и справедливости. «Дело либерализма,— утверждает профессор Чикагского уни-
верситета Э. Шилз,— не проиграно, но требуется серьезно поразмыслить и
приложить много усилий, чтобы уберечь его от этого» 20. Усилия в этом направ-
лении предприняли как отдельные политические деятели, так и обществоведы
различных профилей. В. Жискар д’Эстен в бытность президентом Франции
ставил задачу разработать концепцию «передового либерального общества» 21. В
таком же духе высказывались многие политики и ученые Запада. Дополнительный
вес и респектабельность либеральным идеям, ценностям, установкам дали сначала
кризисные явления в странах Восточной Европы, а затем и крах тоталитарной
системы в этих странах.
О масштабах и направленности усилий либералов свидетельствует широкий
поток литературы, который к настоящему времени по своей интенсивности и
размаху не уступает, если не превосходит аналогичную литературу, посвященную
консерватизму и правой идеологии. Работы эти неоднозначны и различаются по
своему характеру, содержанию, тональности, зачастую по затрагиваемым в них
проблемам. В США и Англии преобладают книги, статьи, «манифесты» про-
граммного характера, авторами которых являются преимущественно действующие
политические деятели или близкие им по взглядам исследователи, работающие
в «мозговых трестах» и изданиях либеральной ориентации. В странах конти-
нентальной Европы, особенно во Франции и ФРГ, большая часть публикаций
принадлежит представителям академических и университетских кругов. Если в
США и Англии основной упор делается на поиске «новых идей» для политической
борьбы, то французские и германские авторы в большей степени разрабатывают
социально-философские, морально-этические и идейно-политические проблемы.
18 Verfall oder Renaissance des Liberalismus. Miinchcn, 1987.
19 Об этом подробнее см.: Гаджиев К. С. О смене общественно-политических парадигм.— Вестник
МГУ. Серия 12. Социально-политические науки, 1993, № 1.
20 The Relevance of Liberalism? Boulder, 1978, p. 199.
21
Giscard d’Estaing V. Democratic franchise. Paris, 1976.
26
Многие из этих работ вышли и продолжают выходить под красноречивыми
названиями «Жизнеспособность либерализма», «Новый либерализм», «Обновление
либерализма».
Усилия по возрождению и обновлению либерализма, его пересмотру и
приспособлению к современным реальностям породили гамму новейших его
модификаций и вариантов. Это в значительной степени затрудняет поиски общих
знаменателей и вычленение либерализма как четко очерченного и окончательно
оформившегося типа или течения общественно-политической мысли. Интерес
представляет предлагаемая американским социологом Д. Беллом четырехчленная
классификация идейно-политических течений на американском примере по
шкале «консерватизм — либерализм»: «либеральный консерватор» (М. Фридман
и др.) — приверженец свободного рынка и права отдельного индивида распоря-
жаться своей жизнью по своему усмотрению; «консервативный консерватор»
(Л. Страус и др.), выступающий за то, чтобы народные массы соответствующим
образом воспитывались и контролировались «философской элитой и за введение
при необходимости цензуры, чтобы перекрыть народу доступ к неприличной
литературе»; «консервативный либерал» (П. Сэмуэлсон и др.) — сторонник
смешанной экономики; «либеральный либерал» (Дж. Макговерн и др.) — убежден
в необходимости крупномасштабных правительственных расходов на реализацию
социальных программ, одновременно будучи популистом, выступает против
элитной культуры 22.
По мнению германского социолога Р. Дарендорфа, в ФРГ линия раздела
проходит между «экономическими либералами» и «либералами—исторонниками
правового государства» 23. Среди первых есть такие, которые считают, что «рынок
всегда прав». Но есть и такие, по мнению которых, рынок сам по себе не в
состоянии преодолеть ни инфляцию, ни безработицу, и поэтому для решения
важнейших проблем необходимы согласованные усилия государства, предприни-
мателей и профсоюзов. Сторонники же «правового государства» выступают за
сохранение всех результатов реформ, реализованных в послевоенные десятилетия.
Такое разграничение не означает, что первые выступают против правового
государства, а вторые — против свободного рынка. Речь идет о политических
приоритетах. В реальной жизни оба течения объединяются в целях проведения
прагматического политического курса, который имеет нечто общее с позицией
расширенного центра, объединяющего сторонников статус-кво. Дарендорф выде-
ляет также «социал-либерализм», сторонники которого видят свою задачу в
обеспечении «социальных предпосылок свободы» или претворении в жизнь
социальных прав граждан. Четвертое течение в \лицс «радикал-либерализма»
исходит из того, что рыночные силы представляют собой частный случай всеобщего
принципа плодотворного антагонизма между потребностями и возможностями
их удовлетворения 24.
В этой мозаике можно выделить два направления. Речь идет, во-первых, об
идейно-политической конструкции, которая в крайних своих проявлениях тяготеет
к либертаризму с его негативной трактовкой свободы, концепцией «минимального
государства», приверженностью принципам laisser faire, свободного рынка. Такое
направление, иногда называемое в западноевропейских странах неолиберализмом,
в США соответствует чикагской школе. Это экономические консерваторы, повто-
ряющие с модификациями отдельные основные положения классического либера-
лизма. Во-вторых, идейно-политическая конструкция, занимающая в общих чер-
тах среднее положение между социал-демократией и консерватизмом, при этом
смыкаясь с первой слева, а со вторым — справа. Именно она и берется в качестве
основного компонента современного либерализма. Ес можно назвать «социальный
Bell D. The Cultural Contradictions of Capitalism. London, 1976, p. 9.
Dahrendorf R. Radical Liberalismus.— Liberal, Jg. 27, 1985, IL 1, S. 52.
Ibid., S. 54, 56.
27
либерализм». Для него характерна ориентация на реформизм в одних странах
с большей долей правого, а в других странах с большей долей левого компонента
в традиционном понимании этих терминов.
Большинство теоретиков современного либерализма усматривает его возрож-
дение и обновление в возврате к изначальным принципам, касающимся индиви-
дуальной свободы, равенства, социальной справедливости. Так, лидер либеральной
партии Великобритании Д. Стил считает одной из причин кризиса английского
либерализма то, что его приверженцы «отошли от некоторых базовых принципов,
которыми руководствовались либеральные основатели государства благосостоя-
ния» 25. Во взаимоотношениях отдельного индивида, государства и общества одно
из центральных мест отводится переосмыслению роли государства в экономической
и социальной сферах. В этом нынешний либерализм сохраняет приверженность
ряду важнейших постулатов либерализма послевоенных десятилетий, в частности
программ социальной помощи наиболее малоимущим слоям населения, вмеша-
тельству государства в социальную и экономическую сферы. Часть привержен-
цев либерализма, преимущественно американских, сохранила верность этим
принципам, считая, что только государственное вмешательство и реализация
программ социальной помощи дадут возможность сгладить социально-классовые
конфликты и защитить капиталистическое общество конца XX в. от револю-
ционных потрясений.
Осознав факт возрастания негативных последствий чрезмерно разросшейся
бюрократии и государственной регламентации в экономической и социальной
сферах, либералы выступают за стимулирование рыночных механизмов при
одновременном сокращении регулирующей роли государства. В духе классического
либерализма французский исследователь К. Полей считает, что экономические
законы, основанные на стремлении к индивидуальной выгоде и прибыли, осчаст-
ливят большинство людей 26. Поэтому необходимо предоставить всем дееспособным
членам общества максимум возможностей для самореализации и условий для
свободы игры рыночных сил. Большинство либералов сознает пределы возможного
ограничения роли государства. Они считают, что именно введение государственного
регулирования способствовало смягчению экономических кризисов и их послед-
ствий. Так, представитель германского либерализма Т. Шиллер считает, что
стремление решить экономические проблемы без учета социального компонента —
нс социальный либерализм, а социальный дарвинизм. Западногерманский социаль-
ный либерализм имеет своей целью, утверждал теоретик германского либерализма
К. Флах, «освобождение либерализма от его классовой ограниченности и, следова-
тельно, от капитализма, что является условием его успехов в будущем» 27По
мнению английских либералов, «сегодняшний либерал должен опираться на пра-
вительство в качестве контролирующего и стимулирующего органа» 28. Еще более
четкую позицию занимают американские либералы. Высказываясь за отказ от
излишне централизованных в пользу более гибких форм государственного регули-
рования, они подразумевают под децентрализацией не столько замену феде-
ральных регулирующих органов разрозненными организациями с соответствую-
щими функциями, сколько введение системы более пропорционального и более
оптимального «разделения труда» между верхним и нижним этажами власти.
Признавая неизбежность и даже необходимость государственного вмешатель-
ства, либералы высказываются за то, чтобы ограничить пределы этого вмеша-
тельства. В новейших конструкциях либералов нашли отражение получивший
на Западе широкую популярность лозунг «меньше — это лучше», под которым
подразумевается ослабление регулирующих функций государства, сокращение
25 Цит. по Bradley 1. Op. cit., р. 10.
26 См. Polin R., Polin С. Lc Liberalismc. Espoir ou peril: Oui-non. Paris, 1984, p. 250.
27 Flach K.-II. Op. cit., p. 17.
28 Bradley I. Op. cit., p. X.
28
не оправдавших себя социальных программ, поощрение частной инициативы и
свободно-рыночных отношений. Как считает Р. Дарсндорф, всякая социально-эко-
номическая политика должна руководствоваться лозунгом «нс больше, а лучше».
По мнению либералов, в современных условиях необходимо добиваться органи-
ческого сочетания добровольного сотрудничества и взаимопомощи отдельных
людей, общин, организаций и государства в деле обеспечения социального благо-
получия общества. Таким образом, как и в сфере экономики, либералы пропо-
ведуют принцип «смешанности», у них модель смешанной экономики экстрапо-
лируется и на сферу реализации социальных программ.
Большое место в построениях либералов занимает проблема соотношения
капитализма и демократии, сущности и судеб демократических форм правления,
прав и свобод человека. Особое внимание они уделяют принципам идеологического
и политического плюрализма и плюралистической демократии. Либералы обосно-
ванно показывают, что плюралистическая демократия является гарантом суще-
ствования и жизнеспособности капитализма как общественно-политической
системы. Предоставляя широким слоям населения право участия в политическом
процессе, гарантируя общепринятые правила игры между политическими партиями
и разного рода заинтересованными группами, обеспечивая условия для ротации
власти в процессе всеобщих выборов на всех уровнях власти, а также других
принципов и норм парламентаризма, плюралистическая демократия призвана
придать легитимность капиталистическим отношениям как в социальной, так и
в экономической сферах.
По мнению либералов, без свободной экономики нет и нс может быть сво-
бодного обществапоскольку рыночное хозяйство и правовое государство основы-
ваются на одинаковых ценностях. Эта мысль четко сформулирована в «Фрай-
бургских тезисах» германских либералов 1971 г.: «Свобода нуждается в собствен-
ности. Собственность создаст свободу» 29. Наиболее емко позицию либералов по
этому вопросу изложил американский политолог Р. Даль: «Демократия — тесно
ассоциируется и всегда ассоциировалась на практике с частной собственностью
на средства производства» 30. Вместе с тем для либералов характерно признание
того, что капитализм и рыночные отношения представляют собой необходимое,
но не единственное и нс достаточное условие для утверждения и выживания
демократии.
Обоснованность этого тезиса либеральные авторы демонстрируют на примере
взаимоотношений между бизнесом и демократией. Если в 50—60-х годах
американские ученые Д. Трумен, В. О. Ки, Р. Даль изображали бизнес как
одну из многих заинтересованных групп, конкурирующих между собой за власть
и влияние, то с середины 70-х годов появилось много работ, в которых критически
анализируется «корпоративный капитализм» и его влияние на политическую
систему. Так, Р. Даль и Ч. Линдблом писали: «В нашем анализе плюрализма
мы допустили еще одну ошибку... считая, что бизнесмены и группы бизнеса
играют такую же роль, как и остальные заинтересованные группы» 31. В действи-
тельности, утверждал Р. Даль, современная деловая корпорация не соответствует
демократическим стандартам и ее следует рассматривать как систему, руководи-
тели которой осуществляют власть, влияние и контроль над наемными работни-
ками, потребителями и местной экономикой. Поэтому усиление позиций частного
бизнеса может способствовать созданию реальных препятствий на пути эффек-
тивной реализации принципов плюралистической демократии, а то и их подрыва.
К этим доводам стоит прислушаться нашим политикам и представителям
гуманитарных и социальных наук, особенно тем в нашей стране, кто полагает,
что установление рыночных отношений автоматически приведет к утверждению
29 Freiburger Thcsen. Bonn, 1971, S. 69.
30 Dahl R. Dilemmas of Pluralist Democracy. New Haven, 1982, p. 108.
Dahl R., Lindblom Ch. Introduction to Democracy. New York, 1976, p. XXXVI.
29
демократических принципов в политической сфере. Весь мировой опыт XX в.
свидетельствует, что капитализм, хотя, возможно, и деформированный, нередко
вполне совмещался с подлинно тираническими формами правления. Не секрет,
что при нацистском режиме в Германии, фашистском — в Италии, франкист-
ском — в Испании диктаторские политические машины были созданы на капи-
талистической в своей основе инфраструктуре, хотя она и была подчинена все-
могущему государству. Наиболее свежий пример такого родства дает пиноче-
товский режим в Чили. В сентябре 1973 г. генерал А. Пиночет пришел к власти
на штыках мятежной армии, недовольной социальными преобразованиями социа-
листа С. Альенде, которые шли вразрез с интересами деловых кругов страны.
Генерал и возглавленная им военная хунта восстановили эти привилегии,
привлекли в качестве архитектора экономики страны одного из рсштсльных
сторонников рыночных отношений и жестких форм монетаризма М. Фридмана.
Пиночетовский режим — наиболее наглядный пример того, что капитализм и
рыночные отношения — недостаточные для утверждения политической демокра-
тии условия. А мало ли было и еще существует режимов, в которых авторитаризм
в политике органически сочетался с рыночной экономикой? Но это вовсе нс
значит, что Россия может или должна идти по этому пути. Но учесть такую
возможность, чтобы избежать ее, следует.
Вопрос о соотношении свободы, равенства и справедливости у либералов
разработан значительно шире и глубже, чем у других течений общественно-
политической мысли. По-видимому, именно поэтому в предлагаемых либералами
доводах много противоречий, различий, оттенков, переходных ступеней от откро-
венной апологии неравенства до признания необходимости определенного уровня
социального неравенства. По словам профессора Сорбонны Р. Полена, в силу
естественных различий в способностях и добродетелях все люди различаются и
не равны друг другу. Самая глубокая ошибка К. Маркса состояла в его вере в
возможность создания однородного общества без классов. Эгалитарные идеологии,
родившиеся из зависти, лени и духа опекунской этики, способствовали тому,
что сама идея элиты стала для большинства людей предметом ненависти. В
действительности же каждая группа людей, каждый вид деятельности «вызывает
к жизни присущую ему иерархию и, следовательно, элиту» 32, которая образуется
из наиболее выдающихся членов общества в силу их достоинств и заслуг. «Любое
общество достигает своего триумфа благодаря своим элитам и умирает вместе
с ними. Нет ничего более важного в истории нации и ее культуры, чем всегда
таинственное присутствие и тесное формирование элит» 33.
Однако, если элита определяет развитие нации и культуры, то как быть со
столь дорогой сердцу либералов индивидуальной свободой? В этом у них
выделяются два крайних подхода — негативная и позитивная трактовки свободы.
Первый подход представлен в предлагаемом французским ученым Ж.-М. Варо
так называемом институциональном либерализме. Отстаивая тезис о рынке как
естественном регуляторе экономической жизни и утверждая, что политика опреде-
ляется экономическими императивами и оценивается в зависимости от экономи-
ческих успехов, Варо подчеркивает, что либерализм отнюдь не ограничивается
сферой экономики и представляет собой одновременно «политическую философию
и философию права». Суверенитет индивида требует для утверждения два условия:
«Он должен быть институциональным и ответственным» 34. Постулируя свободу
индивида, либерализм предполагает отделение государственной власти от граж-
данского общества. Для достижения этой цели «недостаточно только прекратить
огосударствление, денационализировать и дерегулировать. Необходимо осуще-
ствить радикальную революцию, соединив воедино свободный рынок, лэссеферизм,
распространенный на социальную сферу, расширяющиеся свободы и гражданские
Polin R., Polin С. Op. cit., р. 119.
Ibid., р. 122.
Varaut l.-M. Lc droit ou droit: pour un liberalismc institutioncll. Paris, 1986, p. 17.
30
институты. Иными словами, требуется соединение поликратии с правовым
государством, безусловно подчинив при этом государственную власть праву,
именно праву, а нс законам» 35. Именно с помощью права и через право, в
конечном счете, через множественность центров информации, обсуждения и
инициативы будет достигнута цель современного либерализма: ослабление роли
государства, денационализация и дерегламентация. «Меньше государства» озна-
чает «больше права» 36 *.
Сторонники позитивной трактовки свободы в либерализме пытаются найти
дилемме соотношения свободы и государства своеобразное решение путем
разграничения экономического либерализма и политического либерализма.
Французский исследователь Л. Рутье пишет: «Либерализм настоящий нс позволяет
использовать свободу для того, чтобы се уничтожить. Манчестерский либерализм...
можно сравнить с таким режимом на дорогах, который позволяет автомобилям
ездить без правил. Пробки и задержки движения в подобных случаях были бы
бесчисленными... Либеральное государство — это то, где автомобилисты свободны
ехать, куда им заблагорассудится, но уважая при этом правила дорожного
37
движения» .
Либералы, останавливаясь на справедливости общественно-политической систе-
мы, признают, что фундамент капиталистической цивилизации рушится, если
нельзя доказать, что она основывается на принципах справедливости. И они
предпринимают усилия, чтобы доказать это. Их не устраивает, что левые ставят
справедливость в зависимость от возможностей удовлетворения прежде всего
материальных потребностей или, другими словами, выдвигают требования
социальной справедливости.
В представлении либералов, справедливость — это прежде всего «политическая
справедливость» или «формальная справедливость», определяющая общепринятые
законы и принципы, обеспечивающие свободы и права всех граждан. Главную
ошибку сторонников социальной справедливости либералы усматривают в том,
что они неправомерно смешивают фундаментальные права, которые носят
формальный характер, с социальными правами, которые нс вытекают из самой
человеческой природы и, поэтому, вторичны по отношению к фундаментальным
правам. Социальные права — это лишь подпорки, помогающие обеспечить условия
существования для каждого гражданина в современном обществе. К ним либералы
относят право на образование, право на труд, право на пособие в старости,
право на пособия, определяемые кодексом социального страхования. Это —
«долги», превращенные в права законом, но не подлинные права, равные по
своему значению фундаментальным правам, вытекающим из самой человеческой
природы.
Большинство либералов отдает предпочтение равенству возможностей перед
социальным равенством. По их мысли, государство гарантирует равенство всех
без исключения граждан перед законом, равные права участия в политической
жизни и равенство возможностей в социально-экономической сфере, что,
собственно, и обеспечит реализацию принципов справедливости. Это, пожалуй,
самое уязвимое место в позициях либералов. Ни одному из них не удалось
разрушить извечную антиномию между равенством и свободой, равенством,
свободой и справедливостью. Это одна из кардинальных проблем самого
человеческого существа.
35
36
37
Ibid., р. 20.
Ibid., р. 125.
Routie L. Les mystiques economiques. Paris, 1983, p. 50—51.
31
© 1995 г.
Академик Г. Н. СЕВОСТЬЯНОВ
ЯПОНИЯ 1945 г.
В ОЦЕНКЕ СОВЕТСКИХ ДИПЛОМАТОВ.
НОВЫЕ АРХИВНЫЕ МАТЕРИАЛЫ
Приближался 1945-й. Народы встречали его с единственным желанием: скорее
закончить войну, которая принесла неисчислимые страдания и разрушения.
Однако противоборство коалиций держав продолжалось, приобретая все более
ожесточенный характер. Накануне Нового года Гитлер в отчаянии предпринял
наступление в Арденнах. Для союзников это было неожиданностью. Черчилль
взывал к Сталину о срочной помощи. СССР предпринял широкие наступательные
действия на советско-германском фронте. Германия, испытывая нараставшие
удары с востока и запада, неумолимо двигалась навстречу катастрофе. Ес
обреченность была очевидна.
Одновременно развертывались сражения на безбрежных просторах Азии и
Тихого океана — на суше, море и в воздухе. Япония вынуждена была вести
оборонительные бои, уступая превосходившим американским и английским
вооруженным силам. Она сдавала одну за другой важные стратегические пози-
ции и плацдармы. Огненный вал войны приближался к берегам Страны
восходящего солнца. Впереди се ожидали страшные испытания. Нация двигалась
к пропасти, но правители страны по-прежнему призывали к продолжению борьбы
до победного конца.
Участию Японии в событиях второй мировой войны посвящена обширная
литература. Созданы национальные историографические школы. Особенно много
книг опубликовано японскими историками — напомним лишь о 106-томной
истории войны в Восточной Азии. Большое количество работ издано китайскими
и американскими исследователями. Ряд серьезных трудов вышел в свет и в
нашей стране'. В большей степени они посвящены истории международных
отношений на Дальнем Востоке в годы второй мировой войны. В связи с 50-лстисм
окончания войны появились статьи, в которых авторы акцентируют внимание
на недостаточно исследованных ранее сюжетах последнего этапа войны,
преимущественно внешнеполитических 2. И все же тема эта неисчерпаема, она
продолжает вызывать у исследователей интерес, особенно в свете новых
обнаруженных в архивах документальных материалов.
В Архиве внешней политики РФ хранится дневник Якова Александровича
Малика (1906—1980), известного советского дипломата, заместителя министра
иностранных дел СССР в конце 40-х — 70-х годах, постоянного представителя
СССР при ООН в 1948—1952 и в 1962—1976 гг. С 1942 г. вплоть до объявления
СССР войны Японии 8 августа 1945 г. Я. А. Малик был Чрезвычайным и
Полномочным послом СССР в Токио. Его дневник отразил встречи и беседы
См.: История второй мировой войны 1939—1945, т. 11. М., 1980; Разгром японского милитаризма
во второй мировой войне. М., 1986; Вторая мировая война в Азиатско-Тихоокеанском регионе.
Военно-политический очерк. М., 1989; Гареев М. Л. Неоднозначные страницы войны. М., 1995.
Кошкин Л. Л. Вступление СССР в войну с Японией.— Новая и новейшая история, 1995, № 4;
Зимонин В. Тегеран, Ялта, Потсдам: вопрос о вступлении СССР в войну против Японии.— Проблемы
Дальнего Востока, 1995, № 2.
32
с японскими дипломатами, а также его соображения о положении Японии в
1945 г., ее военных и политических целях, отношении к СССР, США и Англии,
поисках выхода из войны. Представляя собой ценный источник, дневник, наряду
с другими архивными документами, прежде всего с хранящимися в Архиве
Президента РФ, позволяет привлечь внимание к некоторым аспектам полити-
ческого положения Японии, позиции се общественности, политике великих держав
на завершающем этапе второй мировой войны.
СОВЕТСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ И ПРОБЛЕМЫ ПОСЛЕВОЕННОГО
УСТРОЙСТВА ЯПОНИИ
Японцы встречали 1945 г. в состоянии глубокого пессимизма. Многие госу-
дарственные и политические деятели видели безысходность войны. В новогоднем
послании к нации император Хирохито признал тяжелое военное положение
страны. Эфир приносил горькие новости. 16 декабря 1944 г. японские войска
покинули стратегически важный остров Лейте. Поражения на Филиппинах резко
ухудшали для Японии военно-стратегическую обстановку на Тихом океане.
Реально создавалась угроза прекращения доставки нефти и сырья с юга, а войска
оказались отрезанными от метрополии. В первые дни января 1945 г. посол
Малик, анализируя развитие событий, записал в дневнике: «Перед правящими
кругами Японии все отчетливее встает роковой вопрос — что делать?» 3. 5 января
он отмстил: кабинет премьер-министра генерала В. Койсо скоро вынужден будет
уйти в отставку.
Это показывала и открывшаяся 26 декабря 1944 г. сессия парламента, на
которую нс был приглашен дипкорпус. Император Хирохито присутствовал на
ней всего 14 минут. Прочитав свое послание, он тотчас покинул парламент.
Депутаты были охвачены тревогой за судьбу страны. Премьер Койсо заявил о
намерении провести сессию ускоренно и упрощенно. Доклад военного министра
фельдмаршала X. Сугиямы отличался краткостью: министр вынужден был
сообщить о скрывавшихся до сих пор поражениях японских вооруженных сил
и отступлении на Филиппинах и в Бирме. Исключением являлся театр военных
действий в Китае, где японцы заняли несколько крупных городов. Им удалось
продвинуться на 1600 км, взять в плен 250 тыс. солдат, захватить 1200 орудий.
В целом же военный министр заявил, что положение исключительно серьезно.
Морской министр адмирал М. Ионаи нарисовал безотрадную картину, признав
полное господство американского флота на море и американской авиации в
воздухе.
Наблюдая за работой сессии парламента, Малик писал: «Господство в воздухе
и на море утрачено японцами безвозвратно. Инициатива вырвана у них из
рук» 4. Япония нс выдержала состязания с военной промышленностью США —
таково было мнение посла, отражавшее суровую реальность.
Сессия парламента, продолжавшаяся пять дней, проходила в условиях обостре-
ния и ухудшения внутреннего и внешнеполитического положения страны. В
обществе росло смятение, в высших официальных кругах — неуверенность и
разногласия. Политика кабинета Койсо вызывала общее недовольство.
Во время работы сессии парламента посол записал в дневнике: «В стране
царит беспокойство и смятение, понижение боевого духа, ослабление веры в
победу, прямой страх перед грозной и непреодолимой силой противника». И далее
он констатировал: «Царит грызня, идейный разброд и организационный разлад» 5. * 2
Архив внешней политики Российской Федерации (далее — АВП РФ), ф. 06, он. 7, и. 54,
д. 891, л. 141.
Там же, л. 108.
Там же, л. 181 —182.
2 Новая и новейшая история, № 6
33
Некоторые депутаты требовали отставки кабинета Койсо и замены его правитель-
ством «сильной политики». Парламент ограничился утверждением огромного
бюджета в 100 млн. иен. Была провозглашена программа чрезвычайных мер.
В области внешней политики Япония оказалась в состоянии международной изо-
ляции. «Никакой помощи ей ждать нс от кого и неоткуда» 6,— так охарактеризовал
Малик итоги сессии парламента и в целом ситуацию в стране.
Лидеры антигитлеровской коалиции в это время заканчивали последние приго-
товления к встрече в Крыму, к обсуждению стратегии ведения войны в Европе
и Азии и устройства послевоенного мира. Большое место в повестке дня должен
был занять вопрос о вступлении СССР в войну против Японии.
На протяжении всего 1944 г. американские дипломаты на встречах с советскими
представителями при каждом удобном случае стремились затронуть эту тему.
14 декабря 1944 г. И. В. Сталин в беседе с американским послом в Москве
А. Гарриманом изложил политические условия вступления СССР в войну на
Дальнем Востоке. Он высказал пожелание о восстановлении прав СССР на ранее
утраченную Россией территорию Южного Сахалина, а также на Курильские
острова, и прав, которые она имела до русско-японской войны 1904—1905 гг.
в Маньчжурии 7. Два дня спустя, 16 декабря, глава американской военной
миссии в Москве генерал Дж. Дин обсуждал с начальником Генштаба генералом
армии А. И. Антоновым вопросы о сотрудничестве военно-морских флотов и
авиации двух стран на Дальнем Востоке. Конкретно речь шла о проведении
рекогносцировки военными представителями США на Камчатке и на реке Амур 8.
28 декабря 1944 г. Комитет по делам Дальнего Востока при госдепартаменте
закончил изучение послевоенного статуса Курильских островов и сформулировал
свои рекомендации правительству США. Члены комитета проанализировали
возможные претензии заинтересованных сторон — СССР, США и Японии и
предложили компромиссное решение. Они признали, что Курилы имеют важное
стратегическое значение для всех трех стран, но особенно важны для Советского
Союза, так как являются барьером, прикрывающим доступ к Охотскому морю
и к побережью Приморского края. Для США их значение определяется
географическим положением на пути из Японии в Америку, так как они составляют
своеобразный мост между Японией и Аляской. Для Японии Курилы представляют
как военно-стратегическую, так и экономическую ценность.
Комитет рекомендовал оставить южную группу островов за Японией, над
центральной и северной группами островов установить контроль международной
организации. Для этой цели она может привлечь СССР. Но вполне возможно,
что СССР потребует владения над всеми Курильскими островами и из-за этого
даже придется вступить в войну. Комитет предлагал уступить Советскому Союзу
северную и центральную гряды Курильских островов как компенсацию за его
вступление в войну против Японии. США и их военное командование должны
получить морские базы на Курилах для развертывания военно-морских операций
в этом регионе 9.
По разработанному к началу 1945 г. американским командованием плану
высадка войск союзников на Японские острова должна была состояться 1 ноября —
на остров Кюсю. В случае ее успеха 1 марта 1946 г. планировалась высадка на
остров Хонсю. Накануне Крымской конференции Объединенный комитет
начальников штабов США и военное командование Великобритании на совещаниях
30 января — 2 февраля 1945 г. на острове Мальта подтвердили дату окончания
Там же, л. 184.
Крымская конференция руководителей трех союзных держав — СССР, США и Великобритании
(4—р февраля 1945 г.). Сб. документов. М., 1979, с. 129.
Архив Президента РФ (далее — АП РФ), ф. 3, оп. 66, д. 1061, л. 15—18.
Там же, л. 17—27.
34
войны с Японией — через 18 месяцев после поражения Германии ,0. Завершение
войны предусматривалось к концу 1946 г. Такое планирование объяснялось тем,
что к началу 1945 г. в японской армии насчитывалось свыше 7 млн. человек,
в том числе около 6 млн. человек в сухопутных войсках и авиации. На
вооружении армии находилось 10 тыс. самолетов, около 500 боевых кораблей.
Войска же США и Великобритании на Тихом и Индийском океанах и в
Юго-Восточной Азии составляли всего 1,8 млн. военнослужащих, авиация —
5 тыс. самолетов ". Такое соотношение сил исключало быструю победу США и
Великобритании. Необходимо было перебрасывать на Дальневосточный театр
военных действий дополнительно значительные вооруженные силы.
10 января 1945 г. президент Ф. Рузвельт, беседуя с бывшим послом США
в Москве Джозефом Дэвисом о предстоящей Крымской конференции, обратил
особое внимание на советско-американские отношения, дальневосточные проблемы
и создание международной организации по обеспечению длительного всеобщего
мира. А это возможно, задумчиво сказал президент, только при сотрудничестве
и взаимопонимании стран и народов, при учете реальных фактов. Между тем
у Черчилля, заметил он, иное видение мира и нередко он мыслит категориями
прошлого |2. 10 дней спустя посол Гарриман в беседе с наркомом иностранных
дел СССР В. М. Молотовым сообщил, что президент хотел бы на конференции
обсудить со Сталиным политические и военные вопросы, относящиеся к Дальнему
Востоку. Госсекретарь Э. Стеттиниус признал, что в Крыму делегация США
прежде всего хотела определить время вступления СССР в войну против Японии ,3.
Это признание соответствовало действительности. Рузвельт непрестанно думал
о предстоявших военных операциях на Дальнем Востоке, о том, сколь кровопро-
литными они будут на земле собственно Японии.
Условия вступления СССР в войну против Японии разрабатывались советской
стороной уже с 1943 г., после Тегеранской конференции руководителей трех
держав.
4 сентября 1943 г. была создана Комиссия по вопросам мирных договоров и
послевоенного устройства. Возглавлял ее заместитель наркома иностранных дел
М. М. Литвинов. Комиссией были детально проанализированы различные варианты
мирных договоров.
Активное участие в подготовке к конференции в Ялте принимал член комиссии
заместитель наркома иностранных дел С. А. Лозовский, который в наркомате
несколько лет курировал проблемы Дальнего Востока.
15 января 1945 г. Лозовский направил Сталину докладную записку под назва-
нием «Англо-американские планы в войне СССР против Японии» ,4. В записке
обращалось внимание на то, что правительства США и Великобритании занимают
сдержанную позицию по этому вопросу, но американские сенаторы и конгрессмены
часто выступают с речами и заявлениями, вопрошая, почему Советский Союз
не помогает США в войне против Японии. Английская и американская пресса
старается использовать малейший повод для того, чтобы публиковать статьи,
выражая недовольство отказом советского правительства предоставить американ-
цам воздушные и военно-морские базы для борьбы против Японии. В китайской
печати постоянно ведется, говорилось в записке, кампания за скорейшее вступ-
ление СССР в войну на Дальнем Востоке. «В Китае государственные и полити-
ческие деятели «спят и видят», как бы втянуть Советский Союз в войну против
Foreign Relations of the United States. The Conferences at Malta and Yalta 1945. Washington,
1955^ p. 476.
Великая Отечественная война Советского Союза 1941 —1945 гг. Краткая история. М., 1965,
с. 52J.
Мальков В. Л. Франклин Рузвельт: проблемы внутренней политики и дипломатии. М., 1988,
с. 29J.
Stettinius Е. Roosevelt and Russians. The Yalta Conference. London, 1945, p. 90—91.
14 АП РФ, ф. 3, on. 66, д. 1061, л. 2—15.
2*
35
Японии». Американская печать предлагала даже прекратить поставки по ленд-
лизу, если Советский Союз не выступит против Японии. 11 ноября 1944 г. руко-
водитель Бюро по мобилизации военных ресурсов США Дж. Бэрнс в выступлении
в г. Колумбия (штат Южная Каролина) заявил: «Если Россия присоединится к
союзникам в борьбе против Японии, ее участие в войне уменьшит лежащую на
нас задачу, уменьшит наши потери» ,5.
Каким в этих условиях должно быть поведение Советского Союза? — ставил
вопрос Лозовский. Он считал, что приближается время, когда можно будет анну-
лировать Портсмутский договор со всеми его территориальными, политическими
и экономическими последствиями — т. е. возвратить Южный Сахалин, Порт-
Артур, Китайско-Восточную железную дорогу (КВЖД) и Южно-Маньчжурскую
железную дорогу (ЮМЖД), ликвидировать советско-японские рыболовные кон-
вейции, поставить вопрос о возвращении Курильских островов, «без владения
которыми мы,— отмечал Лозовский,— будем отрезаны от Тихого оксана» ,6. Но
как это сделать? По мнению замнаркома, нужно выиграть время, отложить уре-
гулирование всех этих вопросов. Рузвельт и Черчилль вряд ли официально по-
ставят на конференции вопрос о выступлении СССР против Японии. Скорее
они ограничатся свободным обменом мнений, скажут, что им нужны военные
базы на советском Дальнем Востоке, в противном случае война еще более
затянется.
Союзники могут намекнуть, писал Лозовский, что «наше участие в разрешении
судеб Японии, Китая и Кореи и всех тихоокеанских проблем будет зависеть
от степени и размеров нашего участия в войне против Японии». В ответ советская
делегация может сказать, что СССР намерен придерживаться договора о нейтра-
литете 1941 г. вплоть до истечения его срока. До разгрома Германии СССР нс
склонен прибегать к осложнениям во взаимоотношениях с Японией и только
после окончания войны в Европе будет готов обсудить с США и Великобританией
тихоокеанские вопросы с учетом интересов трех великих держав. При такой
позиции СССР союзники вряд ли могут прекратить поставки по ленд-лизу.
«Таким ответом,— заканчивал докладную записку Лозовский,— оттянули бы
весь вопрос еще на один год, а к концу 1945 г. можно будет занять более
определенную и более ясную позицию и по этому вопросу» |7.
Итак, Лозовский считал, что нс следовало проявлять поспешность, и рекомен-
довал внимательно наблюдать за развитием событий на Дальнем Востоке, за
ходом военных операций и поведением Японии. Война в Азии, полагал он,
может продлиться еще значительное время — год или полтора. Вследствие этого
изменится обстановка и наступят более благоприятные условия для урегулиро-
вания ряда спорных вопросов с Японией.
Предложения Лозовского как члена Комиссии по вопросам послевоенного
устройства мира во многом совпадали с идеями, изложенными И. М. Майским,
в то время замнаркома иностранных дел, в его большой докладной записке под
названием «О желательных основах будущего мира», адресованной Молотову.
Она была подготовлена вскоре после Тегеранской конференции—И января
1944 г. В записке пространно говорилось о возможном послевоенном устройстве
мира и планах Советского Союза в Европе и Азии. Этот документ, длительное
время хранившийся в Архиве Президента РФ, только недавно полностью опубли-
кован |8. Майский как замнаркома иностранных дел и член Комиссии по вопросам
перемирия, возглавлявшейся К. Е. Ворошиловым, высказал свои соображения и
по Японии. Он писал: «СССР не заинтересован в развязывании войны с Японией,
но он очень заинтересован в военном разгроме Японии, ибо без этого последнего
16 Там же, л. 4.
|7 Там же, л. 12—13.
Ig Там же, л. 15.
Источник. Документы русской истории, 1995, № 4, с. 124—144.
36
условия нельзя рассчитывать на длительный мир в Азии» ,9. Но союзники
официально, по-видимому, поставят вопрос о вступлении Советского Союза в
войну на Дальнем Востоке лишь после поражения Германии. Наибольшую
активность в этом, очевидно, будут проявлять США. Майский предлагал в этом
случае применять тактику искусного маневрирования, дабы «избежать открытого
вовлечения нас в войну с Японией»: «Пусть американцы и англичане ее разгромят,
понесут человеческие и материальные потери... Это было бы также нашим
реваншем за позицию англо-американцев в вопросе о втором фронте» 20.
Касаясь определения границ СССР на Дальнем Востоке, Майский рекомендовал
добиваться возвращения Южного Сахалина и передачи цепи Курильских островов,
но это нс обязательно должно быть, по его мнению, связано с вовлечением
СССР в дальневосточную войну: «Я не считаю, что для этого нам обязательно
необходимо участвовать в войне с Японией. Вполне допустимо, что на мирной
конференции при генеральном межевании карты мира и сложном маневрировании
великих и малых держав СССР мог бы получить только что названные объекты,
нс сделав ни одного выстрела на Дальнем Востоке,— конечно, при непременном
условии, что США и Англия действительно разгромят Японию»21.
Как видим, рассуждения Лозовского были менее категоричны, чем рекомен-
дации Майского.
Возникает вопрос, знал ли Лозовский о докладной записке Майского, был
ли знаком с се содержанием? Есть основание ответить на него утвердительно.
Впрочем, неизвестно, каких взглядов придерживался сам Майский спустя год
после составления своей записки, беседовал ли Молотов с ним по изложенным
в записке послевоенным проблемам, что думал Майский как участник конфе-
ренции в Ялте, когда «Большая тройка» обсуждала дальневосточные проблемы.
На эти вопросы исследователям еще предстоит ответить.
Во всяком случае Майский советовал занять выжидательную позицию вплоть
до выяснения ситуации. Тезис о вступлении СССР в войну против Японии нс
был конкретно сформулирован. Надо подождать — таков был лейтмотив его
докладной записки. Между тем Сталин и Молотов по-иному видели решение
этой проблемы. Они рассчитывали на активное участие СССР в дальневосточной
войне. Без этого было невозможно, по их мнению, укрепление позиций Советского
Союза и расширение его влияния в Азии. Они считали, что события требуют
решительных и безотлагательных действий после разгрома Германии.
На Крымской конференции «Большой тройки», проходившей в Ялте 4—11 фев-
раля 1945 г., советская делегация согласилась обсудить вопрос о военно-полити-
ческом положении на Дальнем Востоке, выработать и подписать официальный
документ с изложением условий вступления Советского Союза в коалиционную
войну в Азии. В секретном соглашении между правительствами СССР, США и
Великобритании, принятом на конференции, предусматривалось вступление СССР
в войну против Японии через два-три месяца после капитуляции Германии.
Условиями вступления в войну были сохранение статус-кво Внешней Монголии,
восстановление принадлежавших России прав, нарушенных нападением Японии
в 1904 г., а именно — возвращение южной части о/Сахалина, интернационали-
зация торгового порта Дайрена, восстановление прав на Порт-Артур как на
военно-морскую базу СССР, совместная эксплуатация Китайско-Восточной желез-
ной дороги и Южно-Маньчжурской железной дороги, передача Советскому Союзу
Курильских островов. СССР должен был заключить с Китаем при содействии
США пакт о дружбе и союзе в целях освобождения страны от японского ига.
Там же, с. 133.
Там же.
Там же, с. 133—134.
37
Характерно, что Рузвельт, ознакомившись с предложениями советской стороны,
бросил реплику: «Русские хотят вернуть то, что у них было отторгнуто»22.
Черчилль согласился с этим 23.
Во время конференции Рузвельт в беседе со Сталиным откровенно сказал о
нежелательности высадки американских войск на Японские острова. Это будет
сделано, отмстил он, только в случае крайней необходимости: «На островах у
японцев имеется 4-миллионная армия, и высадка будет сопряжена с большими
потерями. Однако, если подвергнуть Японию сильной бомбардировке, то можно
надеяться, что все будет разрушено, и, таким образом, можно будет спасти
много жизней, не высаживаясь на острова» 24.
Декларация Крымской конференции широко обсуждалась во всем мире.
Японские газеты опубликовали текст декларации 14 февраля. В комментариях
отмечалось, что конференция прошла под знаком успехов советской дипломатии
и лично Сталина. Рузвельт и Черчилль вынуждены были сделать уступки в
польском и югославском вопросах. Высказывались тревожные догадки и
предположения о возможной совместной войне трех держав против Японии.
На следующий день премьер-министр Койсо созвал экстренное совещание
высших сановников с участием принца Ф. Коноэ, барона К. Хиранумы, бывших
премьер-министров К. Хироты и X. Тодзио. Оно длилось три часа. Посол Малик
записал в дневнике: «Японцы весьма обеспокоены решениями Крымской
конференции, на них она произвела несравненно более тревожное и гнетущее
впечатление, чем Тегеранская» 25. Дипломаты в Токио пытались узнать что-либо
у сотрудников советского посольства о решениях конференции, но тщетно.
Впрочем, никто из них нс знал о подписании секретного соглашения.
15 февраля вице-министр иностранных дел Ф. Миякава посетил Малика и
в беседе затронул вопрос о международном положении, опубликованной Деклара-
ции Крымской конференции и японо-советских отношениях. В прошлом Миякава
был советником в японском посольстве в Москве. Его интересовали возможности
выступления СССР в роли посредника между Японией и США и Великобританией
в достижении перемирия. По его мнению, СССР все более втягивался в орбиту
влияния политики США и Великобритании. Малик опроверг это, подчеркнув
самостоятельность и независимость во всех вопросах внешней политики и
дипломатии советского правительства, внимание которого устремлено к Европе.
На слова собеседника об ожидающих Японию тяжелых испытаниях Малик
напомнил ему о критическом положении Советского Союза в июле 1941 г. и
беседе в эти дни главы внешнеполитического ведомства Японии И. Мацуоки с
полпредом СССР в Токио К. А. Сметаниным. Мацуока тогда надменно заявил:
«Союз с Германией является основным курсом внешней политики Японии и
если Германия обратится с просьбой к Японии, то последняя должна будет
учесть эту просьбу». Эти слова были сказаны человеком, поставившим в апреле
1941 г. подпись под советско-японским пактом о нейтралитете. Услышав это
от Малика, Миякава смутился и удивленно переспросил: неужели Мацуока так
сказал? Малик подтвердил 26.
21 марта у Малика состоялись беседы с двумя влиятельными представите-
лями делового мира Японии — рыбопромышленниками С. Танакамару и Хира-
цукой. Первый из них был близок к министерству иностранных дел, иногда его
называли «внештатным советником». В неофициальной беседе с послом он вдруг
с увлечением стал говорить о регионализме, о делении мира на четыре сферы:
Европа, Америка, Азия и Африка. И тут же поставил вопрос: зачем Америке
Leahy W. 1 was There. The Personal Story of the Chief of Staff to Presidents Roosevelt and
Truman. New York, 1950, p. 373.
24 Churchill W. The Second World War, v. VI, Boston, 1953, p. 341.
Крымская конференция..., с. 129.
" ЛВП РФ, ф. 06, оп. 7, п. 54, д. 891, л. 167.
Там же, л. 157.
38
лезть в Европу? Малик решительно отклонил такой подход. США, отмстил он,
помогают свободолюбивым народам Европы бороться против гитлеровской тира-
нии, их участие в европейской войне вполне оправданно. Суждения Танакамару
о том, что СССР мог бы решить европейские проблемы без Америки и Англии
и без их предстоящего обсуждения на международной конференции в Сан-
Франциско, вызвали, по меньшей мере, удивление посла. Они свидетельствовали
о наивности и ограниченности Танакамару 27. Миллионер Хирацука оценивал
ситуацию более трезво. Он сказал: положение Японии исключительно тяжелое
и войну надо кончать, быть может, в июне 28.
25 марта американцы высадились на трех небольших островах, расположенных
вблизи острова Окинавы. Их целью было создать удобный и близкий плацдарм
для проведения бомбардировок Японии с воздуха. Сообщение об этом потрясло
страну, тем более что за несколько дней до этого, 21 марта, японцы потеряли
стратегически важный остров Иводзима. Командующий гарнизоном передал
предсмертную радиограмму: «Наши солдаты гибнут один за другим вследствие
непрерывных атак противника. Все боеприпасы вышли, нет воды. С громким
«банзай» и вместе с офицерами и солдатами иду в последний бой».
1 апреля американские войска высадились на Окинаве. Готовясь к бомбарди-
ровкам, правительство приняло срочные и чрезвычайные меры, эвакуируя из
крупных городов население. В Токио осталась всего половина жителей. Авиация
США начала наносить мощные удары по жизненным центрам Японии. Только
с 5 марта до начала апреля в результате «ковровых бомбардировок» было
уничтожено свыше 1,2 млн. домов и десятки тысяч мелких, средних и крупных
предприятий. Военный потенциал страны резко упал. Сократилось производство
вооружения и самолетов. В стране были закрыты школы на один год. Учащиеся
мобилизовывались на трудовой фронт. Сократилось пассажирское движение на
железных дорогах. 23 марта был принят закон о создании отрядов для строительства
оборонительных сооружений. В армию призывались подростки до 17 лет.
Провозглашен был лозунг превратить страну в «неприступную крепость».
В это тревожное время, 28 марта, Малика посетил шведский посланник в
Токио У. Багге. Между ними состоялась продолжительная беседа о международных
событиях, главным образом в Азии, и положении Японии. Хорошо информиро-
ванный посланник, находившийся многие годы в Токио, имел обширные связи
в дипломатическом корпусе; он был близок к министерству иностранных дел и
выступал в 1944 г. посредником во время поиска японцами условий перемирия
с США и Великобританией. Малик рассчитывал получить от него как можно
больше информации. Баггс оказался словоохотлив, в хорошем настроении,
рассказал, как Гитлер был взбешен, стучал по столу, бранился, обвинял в
вероломстве японцев, позволивших себе зондировать через своего посланника в
Швейцарии возможности перемирия. Далее он сказал, что у Японии критическое
положение, правительство занято поисками мира. «Все и везде мрачно, никаких
проблесков надежды. Военные неудачи, бессилие, нарастание голода в стране,
неспособность военной индустрии обеспечить потребности фронта, никакой
внешнеполитической отдушины. Нет нигде и никаких шансов ни в каком
направлении на спасительный дипломатический шаг. К тому же трагедия Японии
в том, что японцы ни за что не согласятся пойти на безоговорочную
капитуляцию»,— отметил Багге. Услышав это, Малик многозначительно заметил:
у них. могут согласия и нс спрашивать. Запись беседы29 немедленно была
отправлена Молотову и Лозовскому.
Шведскому дипломату нельзя было отказать в наблюдательности, умении
видеть процессы, происходившие в стране. Действительно, усилия кабинета
Там же, л. 211—214, 217.
Там же, л. 216.
Там же, л. 219—222.
39
Койсо, поставившего своей целью добиться единения командования и прави-
тельства, оказались тщетными. Декларация единения народа, провозглашенная
в 1943 г., также осталась пустым обещанием. В обществе действовали
центробежные силы. Премьер-министру Койсо недоставало решимости и быстроты;
он потерял уверенность и силу воли. Вее эти факты и побудили Баггс прийти
к такой суровой оценке. Характерно, что первый секретарь посольства СССР
А. П. Коробочкин, проанализировав положение страны на основании обзора
японской печати, сделал 31 марта 1945 г. вывод: «Можно ожидать, что выход
Японии из войны будет фактом в ближайшем времени» 30.
Наблюдая за развитием событий — политических, экономических и военных,
посольство в одном из обзоров сообщало: «Настроение японцев подавленное.
Власти опасаются возможных народных волнений и «рисовых бунтов». Давно
созревали условия отставки Койсо» 31.
Еще 3 февраля газета «Асахи» в передовой статье отмечала: «Надежды на
войну как легкую прогулку потерпели крах». У народа, познавшего ужасы войны
и все ее тяготы, пропало доверие к правительству. Росли пораженческие настрое-
ния, недовольство и глухой ропот. Военные неудачи, нарастание напряженности
в стране сопровождались внешнеполитическими провалами, что имело место при
поисках перемирия с Чан Кайши в 1944 г., зондаже насчет укрепления отношений
с СССР и возможности перемирия с США и Великобританией.
ПОИСКИ ВЫХОДА из войны
5 апреля 1945 г. в 19.30 радио сообщило об отставке кабинета Койсо. Она
должна была открыть дорогу более сильному правительству. Действительными
же причинами явились кризисное состояние экономики и общества, высадка
американцев на остров Окинава, сокрушительные бомбардировки городов Японии.
Отставка кабинета Койсо произошла в день денонсации правительством СССР
советско-японского договора о нейтралитете от 13 апреля 1941 г. Это было
серьезным предупреждением правительству Японии, что продолжение Японией
войны против союзников СССР неизбежно приведет Токио к поражению.
Заявление министра иностранных дел СССР Молотова о денонсации договора
было помещено во всех японских газетах. Их комментарии были подчеркнуто
спокойными. Отмечалось, что договор будет сохранять силу в течение года и
пока нет оснований для особого беспокойства. В то же время власти Токио
запросили дополнительную информацию от посла в Москве Н. Сато. В близких
к правительству кругах стали говорить о его смене, о необходимости проведения
более гибкой, продуманной и осторожной политики в отношении СССР, о
направлении туда опытного и авторитетного дипломата с широкими полномочиями
и решительным намерением во что бы то ни стало улучшить отношения между
Токио и Москвой.
Формирование нового кабинета было проведено быстро. Лорд-хранитель печати
К. Кидо после консультации с высшими сановниками Тайного совета рекомендовал
на пост премьер-министра адмирала Кантаро Судзуки. Ему было почти 80 лет.
Власть досталась ему слишком поздно. Старик, видимо, нс ждал ее. Его кабинет
в большинстве своем состоял из бесцветных людей.
Судзуки в свое время занимал важные посты в военно-морском флоте. Еще
в 1929. г. он вышел в отставку в звании адмирала. Восемь лет был главным
камергером (адъютантом) императора. Был тесно связан с придворными кругами,
в частности с князем Саёндзи, министром двора Ц. Мацудайра. По политическим
убеждениям считался умеренным, либерально настроенным монархистом. Будучи
камергером императора, поддерживал тесные контакты с американцами, в част-
Там же, ф. 06, оп. 7, 1945 г., д. 68, л. 69.
Там же, л. 71.
40
пости с послом Джозефом Грю. В октябре 1937 г. Судзуки ездил в США в
составе японской миссии «доброй воли». С 1937 г. он был членом Тайного совета,
в июне 1940 г. стал его вице-председателем, а с августа 1944 г.— председателем.
Со времени путча 26 февраля 1936 г., организованного экстремистами с целью
захвата власти, в котором адмирал Судзуки оказался одним из пострадавших,
он ни разу не появлялся на политической арене. По мнению окружения императора
адмирал ни в чем нс был замешан, не имел отношения ни к войне, ни к
бедствиям народа и его назначение не могло вызвать недовольства. Единственной
заслугой Судзуки была «беззаветная преданность трону». Он был, по собственным
словам, «воином, не имеющим никакого опыта в политике».
Военным министром стал генерал К. Анами. Морским министром остался
адмирал М. Ионаи; он был близок к дворцовым кругам, пользовался личным
доверием императора. Министерство иностранных дел возглавил опытный
дипломат Сигскори Того. Он служил послом в Москве, принимал участие в
подготовке соглашения о прекращении военных действий в районе Халхин-Гола,
в разрешении трудных проблем, связанных с концессиями на Северном Сахалине
и установлением советско-маньчжурской границы. Того активно проявил себя в
переговорах при заключении торгового соглашения с СССР. Был причастен к
подготовке договора о нейтралитете. Его считали крупным знатоком Советского
Союза. Часто встречавшийся с Того Лозовский однажды сказал: «Цепкий и
сильный человек»32. Японская пресса восхваляла Того, всячески подчеркивая
его дипломатическую деятельность в Москве и умалчивая, что ранее он был
послом в Германии, министром иностранных дел в кабинете Тодзио и считался
одним из зачинателей войны против США и Великобритании. В этом отношении
Того являлся одиозной фигурой. Первое его интервью не отличалось ориги-
нальностью: он резко критиковал США и Англию. Поэтому в дипломатической
среде говорили: он ничего не забыл и ничему нс научился.
Судзуки призывал, как и его предшественники генералы Тодзио и Койсо, к
продолжению войны, мобилизации всех сил для обороны страны, к объединению
армии и флота. Новый премьер-министр и его ближайшее окружение понимали
обреченность страны, и основным их помыслом было, наряду с призывами к
продолжению войны и защите от вторжения американских войск, одновременно
стремление безотлагательно предпринимать конкретные шаги по выходу Японии
из войны.
Некоторые дипломаты называли правительство Судзуки «Ноевым ковчегом».
Оно было призвано проводить двойную стратегию: с одной стороны, вести войну,
с другой — готовиться к поражению и поискам выхода из нее путем
компромиссного мира с США и Великобританией. Наблюдательный Малик
отмечал, что кабинет Судзуки, провозглашая продолжение войны до победного
конца, «равно способен убедить и доказать бессмысленность ведения войны, если
будет решено капитулировать». Через некоторое время он, скорее всего,
«капитулирует, возьмет на себя всю тяжесть вины за поражение и капитуляцию»33.
Престарелый адмирал будет настойчивее, чем Койсо, искать политические пути
выхода из войны.
Первое интервью Судзуки, переданное по радио, вызвало недоумение и
разочарование слушателей. Начал он с утверждения, что слишком стар и сам
сомневается, сможет ли много сделать. Соотношение сил далеко не в пользу
Японии. «Почему в нынешний серьезный кризис я, простой солдат, должен
возглавить кабинет, это я оставляю на ваше размышление». Он поведал, что
ему уже почти 80 лет и он принял императорское повеление с мыслью о том,
что если умрет, то народ переступит через его труп и преодолеет положение,
в котором оказалась страна. На вопрос о мерах увеличения военного производства,
Там же, л. 120—125.
Там же, п. 54, д. 891, л. 118.
41
особенно новейшего вооружения, Судзуки довольно курьезно ответил: «С точки
зрения стратегической, период борьбы с бамбуковыми копьями будет в конечном
счете завершающим, следовательно, имеется необходимость в обеспечении доста-
точного количества даже и этого оружия. Даже производство ручных гранат из
пустых консервных банок должно быть налажено». Судзуки подчеркнул, что он,
в противоположность Жоржу Клемансо, которого, как известно, считали спаси-
телем Франции в первой мировой войне, не любит политики.
7 апреля, в день прихода к власти правительства Судзуки, состоялось форми-
рование 1-й и 2-й объединенных армий и объединенной авиационной армии для
обороны метрополии. 25 апреля был учрежден главный штаб военно-морских
сил для руководства операциями в боях за метрополию.
Политики, дипломаты и аналитики определили кабинет Судзуки как
правительство с военной вывеской, но с мирным содержанием, занятое поисками
немедленного и безотлагательного выхода из войны, но при непременном усло-
вии — избежать безоговорочной капитуляции, которая подорвала бы авторитет
императорской власти. Наиболее желательный и возможный путь — посредни-
чество СССР, обеспечение его нейтралитета. Тем более важно было не допустить
вступления СССР в войну на Дальнем Востоке.
Правительство Японии понимало, что в сложившейся ситуации кардинально
решить с СССР все назревшие вопросы невозможно. Но в то же время министра
иностранных дел Того считали «просоветским», надеялись, что он обеспечит
нейтралитет СССР, создаст перед США и Англией хотя бы внешнюю видимость
начала переговоров между Токио и Москвой и тем* самым в некоторой степени
облегчит Японии решение главной задачи — добиться перемирия с США и
Англией.
Перед кабинетом Судзуки императором была поставлена задача в области
внешней политики: во-первых, обеспечить нейтралитет Советского Союза, не
допустить его военного выступления против Японии; во-вторых, постараться
найти выход из войны политическим путем либо через посредничество СССР,
либо путем установления контактов с США и Англией и достижения с ними
перемирия.
Оценивая военно-политическое положение страны и политику кабинета
Судзуки, Малик писал 28 апреля: «Вопрос об абсолютной необходимости выхода
Японии из войны будто бы решен японцами окончательно и бесповоротно.
Остается только определить наиболее благоприятный момент и изыскать наиболее
приемлемые пути для этого. Главным желанием Японии по-прежнему остается
выскользнуть из войны, избежав безоговорочной капитуляции» 34.
20 апреля Того встретился в своей официальной резиденции с послом Маликом.
Он напомнил, что был одним из инициаторов заключения договора о нейтралитете.
Денонсация договора советским правительством весьма огорчительна. Того хотел
бы лично встретиться с Молотовым, если тот будет возвращаться после
конференции в Сан-Франциско в Москву через Берингов пролив и Сибирь. Вряд
ли Молотов, заметил Малик, изберет такой маршрут, ибо на этой авиатрассе
часты густые и глубокие туманы. Скорее всего, он предпочтет рейс через
Атлантический океан 35.
Того вел беседу сдержанно и официально. Никаких конкретных предложений
о японо-советских отношениях и положении Японии в мире и в Азии он не
выдвинул. Все его рассуждения, сожаления по поводу денонсации договора о
нейтралитете, пожелание встретиться с Молотовым свидетельствовали об осторож-
ных поисках выхода Японии из войны.
Вести из Европы были для Японии удручающими. Японская пресса их почти
не комментировала, ограничиваясь лишь пространными сообщениями корреспон-
Там же, л. 133.
Там же, л. 263—266.
42
дентов из Берлина, Цюриха, Лиссабона, Стокгольма. В них констатировалось:
Германия накануне краха, се положение угрожающее, скоро окончательно решится
исход войны в Европе. Вслед за поражением Германии наступит черед Японии.
Но она будет сражаться до конца. Изменение положения в Европе нс повлияет
на решимость Японии.
25 апреля 1945 г. состоялось открытие Конференции Объединенных Наций
в Сан-Франциско. Накануне конференции, 20 апреля, Высший совет по руковод-
ству войной принял документ, в котором говорилось о том, чтобы умелой про-
пагандой постараться разбить союз США, Англии и СССР или подорвать реши-
мость Вашингтона и Лондона вести в дальнейшем войну 36.
Через три дня министр Того заявил представителям императорской ставки:
«Если Японии удастся одержать победу на Окинаве, Советский Союз и другие
страны увидят, что у Японии еще имеются значительные резервы военной мощи.
Воспользовавшись подобной ситуацией, можно будет построить фундамент для
нашей дипломатии, которая находится в тупике» 37.
В тот же день, 23 апреля, поспешно было созвано совещание аккредитованных
в Токио послов восточноазиатских стран. Министр Того выступил перед ними
с пространной речью, заявив, что основной целью Японии является обеспечение
стабильности в Восточной Азии, преодоление всех трудностей и достижение
победы. В это, пожалуй, не верили не только участники встречи, но, нс исключено,
и сам министр.
Напомним, что цели войны были изложены японским правительством в
Совместной декларации восточноазиатских стран, опубликованной в ноябре 1943 г.
В ней говорилось об установлении «нового порядка», который включал «совместное
процветание стран Азии», политическое их равенство, освобождение колониальных
народов, экономическое сотрудничество между ними и развитие связей. Все эти
широковещательные обещания были провозглашены в связи с конференцией
США, Англии и Китая, состоявшейся в Каире в том же ноябре. Многие народы
стран Азии поверили в них, но вскоре горько разочаровались. Этот документ
носил лишь пропагандистский характер.
Японская пресса широко комментировала материалы совещания послов
восточноазиатских стран, призывала к твердой решимости продолжать борьбу
против США и Великобритании. Послы и посланники марионеточных прави-
тельств, созданных японскими властями, продолжали выступать с заверениями
в верности Японии, своей, как они выражались, «старшей сестре». Посол
Маньчжоу-Го призвал придерживаться пяти принципов восточноазиатской декла-
рации, провозглашенной в ноябре 1943 г. Нанкинский посол считал необходимым
войну продолжать, посол Бирмы критиковал британскую политику, посол
Таиланда говорил о чувствах дружбы к Японии. Посол Филиппин Варгас заявил,
что его страна находится «на крутом повороте истории», но, что характерно,
ни слова не сказал о Японии. Участники совещания приняли резолюцию об
объединении сил для борьбы против США и Великобритании.
Целью встречи являлось желание успокоить возбужденную общественность,
продемонстрировать единство стран Восточной Азии и, главное, скрыть истинное
тяжелое положение Японии.
17 апреля газета «Асахи» в передовой статье констатировала пассивность и
неудачи политики и дипломатии Японии. В ней отмечалось, что Совместная
декларация 1943 г. не смогла объединить народы Азии. Прошло полтора года,
и никто не стремится реализовать изложенные в ней принципы. Народы глубоко
разочарованы. Они убедились, что война принесла им только неисчислимые
страдания и разрушения. Они оказались обманутыми. Поэтому никакими
резолюциями невозможно изменить ход событий. Дипломатия оказалась бессильна.
Такусиро Xammopu. Япония в войне 1941 —1945 гг. М., 1973, с. 532 (пер. с яп.).
История войны на Тихом океане, т. IV. Второй период войны. М., 1958, с. 184—185.
43
Совещание послов продемонстрировало политическую ограниченность, неэффек-
тивность и практическую безрезультативность внешнеполитических средств и
шагов, предпринимавшихся министерством иностранных дел Японии.
Оценивая результаты совещания послов, Малик далее с полным основанием
заметил: «Японцы состряпали это совещание наспех, приказали послам выступить
по японским шпаргалкам, не дав им возможности даже получить инструкции
от своих правительств» 38.
Никакого значения совещание не имело. Все было напрасно.
25 апреля в японских газетах были опубликованы материалы о громадных
разрушениях городов от американских авианалстов. Более 770 тыс. домов сгорело,
пострадало свыше 3 млн. жителей. Опубликование этих страшных цифр должно
было оказать воздействие на общественность страны. «Это необходимо кабинету
Судзуки,— отмечал Малик,— на случай необходимости принятия прямых шагов
к выходу Японии из войны. Подготовка общественного мнения к мысли о
„ 39
невозможности дальнейшего сопротивления» .
К маю 1945 г. Япония оказалась в полной международной изоляции. Многие
европейские страны порвали с ней отношения. Испания, представлявшая интересы
Японии в Европе, и та заявила о разрыве с ней дипломатических отношений.
4 мая японское правительство обратилась к Швеции, но Стокгольм согласился
представлять интересы Японии только в четырех странах.
Весна приносила в Токио одно за другим печальные известия как с полей
сражений, так и из далекой Европы. В связи с капитуляцией Германии в стране
чувствовалась растерянность в правительственных и военных кругах. Пресса опуб-
ликовала подробные сообщения о сдаче немецких гарнизонов, арестах и само-
убийствах нацистских главарей. Японский корреспондент в Цюрихе Тагучи писал
о крахе нацистской Германии — уничтожении антикоммунистической крепости
в Европе. Он признал, что Советский Союз вышел из этого противоборства
победителем.
1 мая эфир принес весть о смерти Гитлера. Министр Того посетил 3 мая
германского посла О. Штаммера и выразил соболезнование.
В связи с безоговорочной капитуляцией Германии 9 мая в Токио состоялось
экстренное заседание кабинета министров. Обсуждалось положение в Европе.
Затем Судзуки был с докладом у императора.’ В прессе опубликовали особое
заявление правительства, в котором уже нс было слов о «Великой Восточной
Азии», се освобождении, «новом порядке», «сфере совместного процветания».
Вся эта терминология исчезла. В газетах сдержанно говорилось о поражении
Германии, подчеркивалось возможное нарастание противоречий среди Объединен-
ных Наций, в первую очередь между СССР и США и Великобританией в Европе.
Утверждалось, что переброска на Дальний Восток освободившихся в Европе
союзных войск потребует не менее года. Отмечалось также, что Германия совер-
шила громадную ошибку, когда начала войну против СССР, не овладев предва-
рительно Британскими островами. Гитлер просчитался, допустил создание двух
фронтов, недооценил силу Красной Армии, экономический потенциал СССР,
уровень его промышленности, систему организации народного хозяйства, чрез-
мерно понадеялся на легкость победы.
Окончание войны в Европе создавало серьезное положение для Японии. США
и Великобритания получали благоприятные условия для* сосредоточения
вооруженных сил против нее. Ей предстояло воевать в одиночку.
11 , 12 и 14 мая Высший совет по руководству войной, обсуждая изменив-
шуюся ситуацию, высказался за заключение мира с Великобританией и США
АВП РФ, ф. 06, оп. 7, п. 54, д. 891, л. 293.
Там же, л. 257—258.
44
при посредничестве СССР. Перед дипломатией ставилась задача во что бы то
ни стало предотвратить вступление СССР в войну против Японии 40.
Даже начальник генерального штаба И. Умэдзу, сторонник войны «до конца»,
14 мая согласился с предложением попытаться использовать СССР в качестве
посредника для заключения мира с США и Великобританией на условиях,
выгодных для Японии. К такому выводу пришел и военный министр К. Анами.
Вступление в переговоры с правительством СССР создавало, по мнению Токио,
возможность для раскола союза США, СССР, Великобритании.
15 мая Того официально уведомил Штаммера о предпринятом правительством
акте денонсации всех договоров с Германией и се союзниками. Этим была
подведена черта под антикоминтсрновским периодом в политике и дипломатии
Японии. Он был бесславным. В результате Антикоминтсрновского пакта страна
оказалась в полной изоляции накануне крупнейшего поражения. И это кабинету
Судзуки было ясно. По иронии судьбы министр Того являлся одним из активных
инициаторов и проводников политики союза с Германией, а теперь ему самому
суждено было выступить докладчиком на заседании кабинета и признать, что эта
политика потерпела полный провал и «утратила силу». 17 мая в газете «Ниппон
тайме», органе министерства иностранных дел, появилась передовая под названием
«Изменились условия, но неизменны идеалы». В прессе выдвигалась идея о
необходимости обновления дипломатии, освобождения ее от всяких оков в области
международных отношений — этим косвенно признавалось, что Антикоминтер-
новский и Тройственный пакты были оковами для Японии в се отношениях с
СССР.
17 мая кабинет Судзуки принял решение о роспуске с 10 июня «Ассоциации
помощи трону» и многочисленных подведомственных ей ассоциаций. Вместо них
был создан «Национальный добровольный корпус» во главе с премьер-министром.
Эта организация призвана была объединить большинство населения страны —
мужчин начиная со школьного и до 65-летнсго возраста и женщин до 45-летнсго
возраста и подчинить их целям продолжения войны. Отряды корпуса организо-
вывались в каждом городе, деревне, населенном пункте, на фабриках и заводах.
Во главе их стояли обычно руководители предприятий и заводов, и главной
их целью являлось усиление военной мобилизации.
Японское министерство иностранных дел лихорадочно разрабатывало планы
выхода страны из войны. «Ниппон тайме» в заметке «Новости и взгляды» 24 мая
писала о распространении слухов касательно мирных предложений США и
Англии. В дипломатических кругах обсуждались пути и средства сближения с
СССР, возможности использования его как посредника в переговорах Японии с
США и Англией. Перед японскими дипломатами была поставлена задача
продолжать маневрирование в Москве, вступить с СССР в переговоры, постараться
добиться его посредничества для завершения войны на выгодных для Японии
условиях. Сам факт начала таких переговоров, полагали в Токио, затруднит
вступление СССР в войну на Дальнем Востоке. «За это посредничество и услуги
СССР Япония,— отметил Малик,— готова отказаться от рыболовных прав в
советских водах и уступить Советскому Союзу Южный Сахалин и Курильские
острова (последнее, по мнению японцев, целесообразно, дабы столкнуть СССР
и США)» 41.
21 мая упоминавшийся ранее Танакамару вновь посетил посла СССР. Говоря
о нынешних японо-советских отношениях, он высказал обеспокоенность их
состоянием и пожелание улучшить их путем урсгулиро! ания ряда вопросов. По
его мнению, для этого следовало бы направить в Москву нового посла —
авторитетного и видного государственного деятеля старшего поколения, такого
История войны на Тихом океане, т. IV. Второй период войны, с. 188.
ЛВП РФ, ф. 06, он. 7, н. 54, д. 891, л. 314—315.
45
масштаба, как Хирота. В свое время тот был послом в СССР, превосходно
изучил страну и се политику, являлся сторонником сотрудничества с СССР 42.
В самом министерстве иностранных дел Японии проходило обсуждение
различных возможностей решения внешнеполитических проблем, стоявших перед
страной. В ходе дискуссии выявились серьезные расхождения в оценке ситуации
и дальнейших действий дипломатии. В результате была проведена реорганизация
министерства. 29 мая ушли в отставку три советника министерства, вице-
министром был назначен Мацумото, начальником политического департамента
Андо, советниками К. Иосизава и С. Кавогое. Бывший руководитель политического
департамента Камимура назначался посланником в Маньчжоу-Го, а оттуда был
отозван Ниси, считавшийся знатоком Советского Союза. Все эти перестановки
свидетельствовали о намерении Того попытаться решать прежде всего вопросы
японо-советских и японо-китайских отношений. Обсуждался вопрос об отзыве
посла Сато из Москвы и направлении туда Хироты или Иосизавы как наиболее
опытных дипломатов.
25 мая американские самолеты бомбардировали Токио. Дворец императора
сгорел. Через четыре дня такая же участь постигла город Иокогама.
Министр двора Мацудайра ушел в отставку, лорд-хранитель печати Кидо
пребывал в растерянности. Придворные круги являлись основным центром
разработки мирных предложений. В ней принимало участие и министерство
иностранных дел. 29 мая его рупор газета «Ниппон тайме» опубликовала большую
статью под крупным заголовком «Победа Советского Союза — урок для Японии».
Ее автором являлся, Т. Кигемори, руководитель бывшего японо-советского
телеграфного агентства. В день появления статьи начальник протокольного отдела
министерства иностранных дел сказал первому секретарю посольства СССР
Коробочкину: «Вот как хорошо мы пишем теперь о вашей стране» 43. У руко-
водителей Японии зрела надежда на возможность раскола Объединенных Наций
по вопросу послевоенного устройства стран Восточной Европы, особенно Польши,
будущего Германии.
Оценивая первоначальные шаги Того как министра, Малик писал 27 мая
1945 г.: «Этот косвенный ход Япония предпринимает в целях подготовки к
выходу из войны, облегчения мирных переговоров с США и Англией, смягчения
для себя будущих условий перемирия»44. При этом японцы, отмечал посол,
разрабатывая планы сближения с СССР, готовы пойти на уступки, в частности,
в отношении Южного Сахалина, Курил, отказа от рыболовства в советских
водах. Это подтверждалось и беседами Малика с дипломатами других стран,
аккредитованными в Токио.
3 мая 1945 г. поверенный в делах Швеции Сидоу посетил советское посольство
с официальным визитом и поделился своими впечатлениями с Маликом. «Военное
положение Японии,— отметил Сидоу,— с каждым днем ухудшается. После
поражения Германии Япония будет в состоянии продержаться в лучшем случае
не более пол угода» 45. Шведский дипломат отметил, что японские руководители
рассчитывают на возможность раскола американо-совстско-английской коалиции,
возникновения на конференции в Сан-Франциско разногласий и противоречий
между СССР, с одной стороны, и США и Англией — с другой. Приход кабинета
Судзуки следует оценивать как реальный шаг в направлении мира с США:
Того, заметил Сидоу, назначен министром с целью улучшения или хотя бы
сохранения статус-кво в японо-советских отношениях.
Достойно внимания и мнение датского посланника Тилица, посетившего
советское посольство 30 мая. Посланник, попросив транзитную визу для возвра-
там же, л. 318.
43 апл
1ам же, л. 329.
44
Там же, л. 321.
Там же, л. 281.
46
щения на родину через СССР, поделился с Маликом своими наблюдениями о
положении Японии. Ес состояние, сказал он, критическое. Император стремится
сломить сопротивление верхушки военного командования, настроенного на
продолжение войны. По мнению датского посланника, Японию погубила слепая
вера в Германию и се силу. В Токио подражали Берлину, следовали за ним.
Теперь японцы глубоко раскаиваются в совершенной ими исторической ошибке.
Датский дипломат отметил, что лидеры Японии пытаются избежать
безоговорочной капитуляции и оккупации союзниками собственно Японии, в
крайнем случае они согласятся на занятие их американо-английскими войсками,
но только нс китайскими. США стремятся низвести Японию до уровня
третьестепенной державы. В будущем главным объектом их внимания явится
Китай, который может превратиться в арену послевоенного соперничества великих
держав 46.
9 июня на сессии парламента выступили премьер-министр Судзуки, военный
министр Анами и морской министр Ионаи. Их речи были проникнуты пессимизмом.
Премьер-министр заявил, что империя стоит перед лицом глубочайшего кризиса.
«Положение таково, что возможно вторжение врага на территорию собственно
Японии». Многие города пострадали от воздушных бомбардировок. Только от
налетов 23 и 25 мая сгорело 257 тыс. домов. 1 млн. погорельцев покидали
города, не зная, куда идти 47. Правительство потребовало одобрения законопроекта
о проведении чрезвычайных военных мер, предоставлении ему неограниченных
прав и полномочий.
21 июня, после кровопролитных боев, японцы оставили Окинаву. Сообщение
об этом потрясло страну. Для многих оно было неожиданным, так как прави-
тельство и особенно пресса усердно заверяли общественность в неприступности
этого острова, оборонявшегося гарнизоном в 80 тыс. человек.
Бои за Окинаву продолжались более двух с половиной месяцев. Японцы
ожесточенно сопротивлялись. Американские военные силы численно превосходили
японские войска в несколько раз, но японское командование сделало ставку на
«камикадзе» — летчиков-смертников. Они совершили 1900 вылетов, потопили 26
кораблей и 164 нанесли повреждения. На Окинаве погибло 12 тыс. американских
солдат, 34 тыс. были ранены. Командование США сделало вывод: высадка на
Японские острова потребует огромнейших жертв.
Потеря Окинавы, отметил Малик, поставила территорию собственно Японии
под смертельный удар и сделала бессмысленным дальнейшее военное сопротив-
ление 48. Кроме того, правительство было серьезно обеспокоено предстоящей
конференцией руководителей трех великих держав в Берлине, на которой должны
были обсуждаться проблемы послевоенного устройства мира в Европе и завершения
войны в Азии. Размышляя над этим, Малик записал в дневник: кабинет Судзуки
и ближайшее его окружение (лорд-хранитель печати Кидо, принц Коноэ и барон
Хиранума) в глубокой тайне разработали план выхода страны из войны49.
Назначение Хиранумы председателем Тайного совета означало усиление влияния
этой группы, которая возлагала надежды на заключение компромиссного мира
при посредничестве СССР. Осуществление с этой целью контактов с Маликом
было возложено на бывшего премьер-министра Хироту. 3 июня он посетил
советского посла и высказал пожелание японского правительства достигнуть с
СССР взаимопонимания для «сохранения стабильности на Дальнем Востоке».
Хирота напомнил Малику, что маркиз Ито и виконт Гото являлись сторон-
никами сближения с Советской Россией. Затем он отметил, что министр двора
Мацудайра всегда был и остается сторонником дружбы с СССР и противником
военного союза Японии с Германией и Италией. Лично Хирота также всегда
Там же, л. 325—327.
Там же, л. 357.
Там же, он. 7, 1945 г., д. 68, л. 134.
Там же, оп. 7, п. 854, д. 890, л. 126.
47
выступал за сотрудничество с СССР. Будучи послом в Москве, он, по его словам,
в 1933 г. предложил заместителю наркома иностранных дел Л. М. Карахану
продать КВЖД Японии. Эта идея сначала вызвала удивление советского
руководства, но через неделю оно дало положительный ответ50.
На следующий день Хирота вновь посетил Малика и задал вопрос: что думает
советская сторона в связи с высказанными им накануне идеями? Малик
ограничился общими дипломатическими фразами о намерении правительства
СССР прежде всего заняться восстановлением народного хозяйства, пострадавшего
от войны, созданием гарантий мира и безопасности в Европе. Далее Хирота
осторожно спросил: возможно ли заключение договора между двумя государствами,
нс преминув при этом заметить, что японские политики в свое время излишне
увлеклись Германией, понадеялись на нее, получали от нее военную технику.
Это ошибка японской дипломатии. Гитлер также совершил крупнейший страте-
гический просчет, напав на Советский Союз, недооценил его силы. В заключение
Хирота подчеркнул желание Японии заключить с СССР договор на длительный
срок и в любой форме. Посол уклонился от каких-либо обещаний.
24 июня Хирота> посетив Малика, пошел несколько дальше; он передал кон-
кретные предложения: готовность Японии поставлять СССР некоторые стратеги-
ческие материалы (каучук, свинец, олово, вольфрам и др.) в обмен на экспорт
нефти в Японию. 29 июня по указанию министра Того он предложил заключить
«соглашение об оказании друг другу поддержки в сохранении мира в Восточной
Азии» и «двустороннее соглашение о ненападении» 51.
Малик спросил, что географически понимается под Восточной Азией. После-
довал ответ: «Маньчжурия и Китай до островов Южных морей. В это понятие
возможно включение также Сибири и дальневосточных районов Союза»52. Далее,
конкретизируя условия переговоров, Хирота выразил готовность обсудить вопросы
о нейтрализации Маньчжоу-Го, выводе оттуда японских войск, невмешательстве
в дела этой страны. Япония могла бы отказаться от своих прав на вылов рыбы
в советских дальневосточных водах при условии снабжения се нефтью с Сахалина,
в которой страна испытывает нужду 53.
Малик был предельно лаконичен, ограничившись выслушиванием предложе-
ний Хироты и не обсуждая их. Он пообещал передать полученные сведения в
Москву, но не больше. Посол видел очевидную несостоятельность и неприемле-
мость предложений Хироты. Дипломатия Токио демонстрировала свою ограни-
ченность и непонимание ситуации, в частности, союзнических отношений и коа-
лиционного характера войны, которую вели США, Англия и другие страны в
Азии и на Тихом оксане, международных обязательств СССР. Японские лидеры
рассчитывали вбить клин между СССР, с одной стороны, и США и Англией —
с другой. Это стало очевидным, когда Хирота сказал: «Я лично полагаю, что
Советский Союз находится в мирных отношениях со всеми частями Восточной
Азии и имеет полную возможность самостоятельно и свободно рассматривать
свою позицию. Я нс думаю, что у Советского Союза есть необходимость
связываться с Америкой и Англией, которые ведут войну в этой зоне» 54.
Одновременно с визитом Хироты к Малику 28 июня из Токио поступило
указание послу Сато в Москву обратиться к советскому правительству с
предложением о посредничестве в прекращении войны и постараться ускорить
ответ СССР на него. 10 июля Сато посетил Лозовского и сообщил о состоявшихся
беседах бывшего премьер-министра Хироты с послом Маликом. Сато спросил:
как к ним относится советское правительство? Лозовский дипломатично
уклонился от обсуждения этого вопроса.
Там же, оп. 7, п. 54, д. 891, л. 337—338.
Кошкин А. А. Указ, соч., с. 20—21.
ЛВП РФ, ф. 06, оп. 7, п. 54, д. 891, л. 416—417.
Там же, л. 417—418.
Там же, л. 418—420.
48
Через три дня Сато вручил Лозовскому послание императора о готовности
направить в Москву своего официального представителя — бывшего премьер-
министра принца Коноэ. В послании говорилось, что император желает как
можно скорее покончить с войной. Однако США и Англия настаивают на
безоговорочной капитуляции Японии, что побуждает се вести войну до победного
конца. Сато поставил вопрос о приезде Коноэ в Москву с чрезвычайной миссией.
Ему было сказано, что послание императора носит слишком общий характер,
оно не содержит конкретных предложений. Нс ясны и цели миссии Коноэ.
Поэтому советское правительство нс считает возможным его принять. Отмечалось
также, что Сталин и Молотов через день уезжают в Берлин на конференцию
глав великих держав 55.
25 июля 1945 г. Лозовский в беседе с послом Сато подтвердил, что нет
возможности принять коноэ, так как цели его приезда в Москву все еще нс
ясны. Сато старался убедить Лозовского в желательности приезда Коноэ, ибо
тот имел важное поручение — «просить советское правительство выступить в
роли благожелательного посредника». Настойчивость посла побудила Лозовского
прибегнуть к маневру. Он попросил посла представить в письменной форме его
заявление. Тот отказался, сообщив, что это превышает его полномочия. Тогда
Лозовский уточнил: означают ли слова посла, что «японское правительство
просит советское правительство о посредничестве в прекращении войны между
Японией, с одной стороны, и Англией и США — с другой?»56. Последовал
утвердительный ответ. Этого желает сам император. Далее Лозовский спросил:
каких конкретных предложений можно ожидать от Коноэ? Посол кратко
сформулировал: посредничество и укрепление японо-советских отношений. Он
отметил, что Коноэ пользуется большим доверием в окружении императора и
авторитетом в политических кругах Японии. В его миссию входит обсуждение
вопроса о прекращении войны. «Японское правительство, — подчеркнул посол, —
просит советское правительство взять на себя хлопоты по посредничеству» 57.
Итак, посол Сато все же сказал в общих чертах о целях миссии Коноэ, хотя
в письменной форме их изложить отказался. Однако в тот же день в 19.30 2-й
секретарь японского посольства Юхаси от имени посла передал в секретариат
НКИД пакет с изложением в письменной форме целей миссии Коноэ. Уместно
напомнить, что. сразу же после Крымской конференции, 14 февраля 1945 г.,
принц Коноэ вручил секретный доклад императору с призывом «как можно
скорее закончить войну». Он подчеркивал опасность вмешательства СССР во
внутренние дела Японии, беспокоился о сохранении императорской системы
правления. Коноэ писал: «Наибольшую тревогу должно вызывать нс столько
само поражение в войне, сколько коммунистическая революция, которая может
возникнуть вслед за поражением». Он предлагал капитулировать перед США и
Великобританией, «общественное мнение которых еще не дошло до требований
изменения нашего государственного строя» 58.
НЕОТВРАТИМОСТЬ ПОРАЖЕНИЯ
Берлинская (Потсдамская) конференция, проходившая с 17 июля по 2 августа
1945 г., приняла важные решения относительно ведения войны против Японии.
26 июля в Берлине была опубликована Потсдамская декларация от имени
правительств Великобритании, США и Китая. В Декларации было выдвинуто
требование безоговорочной капитуляции Японии и формулировались основные
политические принципы обращения с Японией после капитуляции. Это был
последний призыв к разуму, отказу от бессмысленного сопротивления, к безогово-
АП РФ, ф. 3, он. 66, д. 1049, л. 39—42.
Гам же, л. 48.
Там же, л. 50.
История войны на Тихом оксане, т. IV, с. 252—258.
49
рочной капитуляции. В противном случае, предупреждалось в Декларации, «Япо-
нию ждет быстрый и полный разгром».
Сталин и Молотов просили воздержаться несколько дней от опубликования
Декларации, но им было сказано: невозможно. 26 июля текст Декларации был
вручен Молотову со словами: «Эта Декларация передана прессе для опубликования
завтра». Это было сделано без обмена мнениями и консультаций с советской
делегацией, что, естественно, вызвало недоумение представителей СССР. Сталин
высказал недовольство тем, что в последний момент с ним не посоветовались.
30 июля посол Сато в Москве вновь встретился с Лозовским и просил ответа
советского правительства на предложение о посредничестве. Заместитель наркома
объяснил послу, что Сталин и Молотов — в Берлине; для ответа нужно время,
пока ничего нельзя сказать. Сато вновь поднял вопрос о посылке миссии Коноэ
в Москву с широкими полномочиями для обмена мнениями о том, как построить
мир на Дальнем Востоке. Лозовский пообещал довести информацию посла до
сведения правительства 59.
События развивались по заранее запланированному сценарию. Все было решено
международными соглашениями. СССР готовился к войне против Японии. Во
время пребывания в Москве в мае 1945 г. Гарри Гопкинса, личного представителя
президента Рузвельта, он первым делом пожелал обсудить с советскими руководи-
телями дальневосточные проблемы. Сталин подтвердил готовность советских
войск к проведению наступательных операций к 8 августа. Как и предусмотрено,
сказал он, идет переброска войск на Дальний Восток 60. На вопрос Гопкинса,
нужно ли применять к Японии принцип безоговорочной капитуляции, Сталин
высказался за полный военный разгром и безоговорочную капитуляцию.
Более того, Сталин выказал опасение, что капитуляция Японии не будет
безоговорочной. По слухам, заметил он, «между японцами и англичанами ведутся
переговоры о капитуляции. Имеется возможность того, что Япония будет готова
капитулировать, но не безоговорочно. В этом случае союзники в качестве одного
из вариантов могут прибегнуть к оккупации островов, обращаясь с Японией
мягче, чем с Германией. Второй вариант — это безоговорочная капитуляция
Японии, которая позволит союзникам наголову разбить Японию. С точки зрения
коренных интересов союзников он, Сталин, лично предпочитает добиться
безоговорочной капитуляции Японии, ибо она будет означать полный военный
разгром Японии» 61.
В июне и июле в СССР денно и нощно с запада на восток скрытно шли
поезда с войсками. 3 июня Государственный комитет обороны утвердил план
перевозки войск и вооружения для пополнения Забайкальского и Дальневосточного
фронтов и Приморской группы. Было предложено закончить ее к 1 августа. Для
переброски войск выделялось 946 эшелонов б2. То была невиданная по масштабу
и срокам операция. Она была успешно осуществлена.
2 июля Главнокомандующий военно-морским флотом адмирал Н. Г. Кузнецов
направил Сталину докладную записку о взаимодействии двух тихоокеанских
флотов — Советского Союза и США — при проведении операций на море против
Японии. Он предлагал приступить к отработке с американцами организационных
вопросов предоставления им военных баз на Камчатке и в Амурском лимане.
Зоной действия флотов должны были быть: Японское, Охотское и Желтое моря,
Татарский пролив 63. 11 июля, в канун Берлинской конференции, Сталин поставил
перед адмиралом Кузнецовым задачу при возникновении военных действий на
Дальнем Востоке: Тихоокеанскому флоту не допустить высадки японских войск
АП РФ, ф. 3, оп. 66, д. 1049, л. 51—58.
60
Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны. 1941 —1945 гг.,
т. 2. М., 1984, с. 406—407.
61
Там же, с. 406.
62 ЛП РФ, ф. 3, оп. 66, д. 1061, л. 49—59.
63
Там же, л. 62—65.
50
на советское побережье, вторжения в Татарский пролив, разрушить коммуникации
в Японском море, нанести авиационные удары по портам и военным базам
западного побережья метрополии в случае концентрации кораблей и транспортов64.
В это время в Вашингтоне обсуждали вопрос, как поступить с Японией,
сохранить ли императорский трон и систему императорской власти. Для японцев
это имело исключительное значение.
В госдепартаменте не было единого мнения о послевоенном устройстве Японии.
Шли споры. Предлагались разные варианты. Еще в мае 1944 г. госдепартамент
закончил составление предварительного плана будущего Японии, и он был пере-
дан на рассмотрение военного министерства. Активное участие в его подготовке
принимал бывший посол США в Японии Дж. Грю, который был сначала назначен
заведующим дальневосточным отделом госдепартамента, а осенью — заместителем
нового госсекретаря Э. Стеттиниуса. Грю пользовался авторитетом в правитель-
ственных кругах. В конце мая 1945 г. он настойчиво рекомендовал сохранить
в Японии конституционную монархию и императорскую систему. К этому
склонялись и некоторые представители военного министерства, а также президент
Г. Трумэн. Однако в самый последний момент в текст Потсдамской декларации
было внесено требование о принятии Японией безоговорочной капитуляции.
Японское правительство 28 июля отклонило требования Потсдамской декла-
рации. Премьер-министр Судзуки высокомерно заявил на пресс-конференции:
«Мы игнорируем ее. Мы будем неотступно идти вперед и вести войну до конца».
Война на Дальнем Востоке вступала в завершающую фазу.
Планы ведения войны обсуждались в политических и военных кругах союз-
ников. Генерал Д. Макартур по-прежнему настаивал на непременном вторжении
американских войск на Японские острова, рассчитывая захватить остров Кюсю
11 ноября 1945 г., а через пять месяцев — остров Хонсю. Окончательный разгром
Японии планировался лишь к концу 1946 г.
18 июня в Белом доме под председательством президента специально
обсуждались планы ведения войны против Японии. Участники дискуссии опасались
больших людских потерь при вторжении. Трумэн одобрил воздушные бомбарди-
ровки и морскую блокаду Японии, высадку 1 ноября десанта на остров Кюсю,
а 1 марта 1946 г. — на остров Хонсю 65. Между тем военный министр Г. Стимсон
и его помощник Дж. Макклой обратили внимание президента на возможность
окончания войны политическими средствами, ибо значительная часть населения
США отрицательно относится к продолжению тихоокеанской войны. В то же
время Стимсон был активным сторонником сбрасывания атомной бомбы на один
из японских городов — «для устрашения противника».
Относительно вступления СССР в войну против Японии мнения участников
совещания разделились. Объединенный комитет начальников штабов считал этот
шаг желательным. США добивались этого с самого начала войны. На Тегеранской
конференции 1943 г. Сталин обещал помощь СССР в войне против Японии и
подтвердил это обещание в октябре 1944 г. Черчиллю во время его пребывания
в Москве. На Ялтинской конференции сроки и условия вступления СССР в
войну официально были зафиксированы в форме секретного соглашения. Теперь,
после окончания войны в Европе, адмирал Э. Кинг заявил, что США одни спра-
вятся с Японией; адмирал У. Леги вообще сомневался в необходимости вторжения
на ее территорию, ибо страна, по его мнению, была накануне краха66.
В действительности японские военные силы были еще вполне боеспособны.
Япония имела армию численностью до 5 млн. человек, половина се была
предназначена для обороны собственно Японии. Флот насчитывал 5 линейных
кораблей, 4 авианосца, 6 крейсеров и 24 миноносца. Вступление СССР в войну
Там же, л. 76—77.
Важнейшие решения. Сб. статей. M., 1964, с. 337. (пер. с англ.).
Там же, с. 333. 337.
51
должно было обеспечить успех вторжения американских войск на Японские
острова. Это сократило бы людские потери, ускорило окончание войны.
30 июня разведка союзников пришла к выводу: Япония может в любое время
капитулировать при условии сохранения императорской системы правления 67.
Эта оценка была близка к реальной. К этой же мысли склонялся и заместитель
госсекретаря Дж. Грю, бывший посол в Японии, знаток этой страны. В военном
министерстве проявили повышенный интерес к последним прогнозам разведки.
2 июля Стимсон представил президенту Трумэну памятную записку, в которой
предлагалось предупредить Японию перед вторжением на острова и использо-
ванием против нес атомной бомбы; информировать о возможности сохранения
в стране конституционной монархии. Вступление Советского Союза в войну,
отмечал Стимсон, могло бы ускорить капитуляцию Японии. Однако некоторые
руководители США опасались последствий этого акта. Еще 1 мая 1945 г. морской
министр Джон Форрсстол на заседании кабинета США поставил вопрос: «Насколь-
ко целесообразно нам добивать Японию? Что мы собираемся противопоставить
русскому влиянию — Китай или Японию?» 68. Этот вопрос беспокоил нс только
Форрсстола, но и других политиков США. Многие склонялись к тому, чтобы
использовать атомную бомбу против Японии и быстрее покончить с войной. В
начале июня госсекретарь Дж. Бирнс откровенно признался в узком кругу, что
применение атомной бомбы нужно не только для разгрома Японии, но и для
того, чтобы «сделать Россию более податливой в Европе» 69. Памятная записка
Стимсона была одобрена лично Трумэном. 4 июля и британское правительство
согласилось на использование атомной бомбы против Японии.
6 августа на город Хиросима была сброшена атомная бомба, возвестившая
миру наступление новой, атомной эры. Это роковое решение было принято пре-
зидентом Трумэном после длительного обсуждения. Ес применение преследовало
как военные, так и политические цели — ускорить окончание войны и в то же
время продемонстрировать миру могущество и силу США.
Даже после трагедии в Хиросиме партия войны в Японии настаивала на се
продолжении. Заседание Высшего совета по руководству войной, назначенное
на 8 августа, было отменено. Предложение Того обсудить вопрос о прекращении
сопротивления было отклонено. Правители Японии ждали вестей из Москвы
от посла Сато, которому было поручено выяснить «позицию, занятую Советским
Союзом в отношении Потсдамской совместной декларации». Встреча Сато с
Молотовым была назначена на вечер 8 августа. В 17 часов Молотов встретился
с Сато и заявил, что советское правительство с 9 августа считает себя в состоянии
войны с Японией. Эта весть была немедленно передана в Токио. Рано утром
Того посетил Судзуки и сказал: необходимо завершать войну. В 10 часов
30 минут Судзуки на заседании Высшего совета по руководству войной заявил:
вступление Советского Союза в войну создало безвыходное положение и сделало
невозможным продолжение сопротивления. Затем состоялось чрезвычайное заседа-
ние Совета, длившееся семь часов. Поздно вечером, в 23 часа 30 минут, вновь
было созвано совещание Совета под председательством самого императора. Чрезвы-
чайные дебаты продолжались до двух часов ночи. По предложению Того и
Судзуки было решено принять Потсдамскую декларацию. Утром Того посетил
советского посла Малика и уведомил его о решении Высшего совета. По телеграфу
оно было передано правительствам Швейцарии и Швеции для передачи в
Вашингтон и Лондон.
Однако партия войны категорически выступала против безоговорочной капи-
туляции. Экстремисты — военный министр Анами и начальник Генерального
Там же, с. 338.
The 1'orrcstall Diaries. New York, 1951, p. 52.
Мортон Л. Решение использовать атомную бомбу (1945 г.). — Важнейшие решения, с. 344.
52
штаба Умэдзу — требовали продолжения войны. 15 августа император огласил
народу по радио рескрипт о безоговорочной капитуляции. Однако командование
Квантунской армии все еще продолжало сопротивление.
♦ ♦ ♦
Подведем итоги.
В 1945 г. Япония была обречена на поражение. Страна неумолимо двигалась
к национальной катастрофе. Все попытки правительства и военного командования
отсрочить капитуляцию в конечном счете оказались тщетными. Приход к власти
кабинета Судзуки в апреле 1945 г. означал усиление политических поисков
окончания войны, особенно после разгрома Германии и полнейшей изоляции
Японии в мире.
Дипломатия Токио предпринимала активные шаги, чтобы использовать СССР
в качестве посредника в переговорах о заключении мира с США и Велико-
британией. Одновременно руководители Японии надеялись предотвратить тем
самым вступление СССР в войну на Дальнем Востоке. Но все эти попытки
потерпели неудачу. Советское правительство строго придерживалось принятых
международных обязательств. Между тем мнения в Москве относительно Японии
нс были однозначными. Как известно, Сталин в Тегеране пообещал Рузвельту,
что СССР выступит против Японии после окончания войны в Европе. Однако
заместитель наркома иностранных дел Майский в январе 1944 г. в докладной
записке Молотову полагал возможным урегулирование проблем Южного Сахалина
и Курильских островов без вступления СССР в войну. Год спустя заместитель
наркома Лозовский рекомендовал нс проявлять поспешности, постараться выиграть
время, год или полтора, и лишь после этого на конференции заинтересованных
государств решить дальневосточные вопросы, связанные с Южным Сахалином
и Курильскими островами.
Сталин постоянно проявлял интерес к войне на Тихом оксане и в Восточной
Азии и послевоенным проблемам в этом регионе. Он обсуждал эти вопросы с
президентами США Рузвельтом и Трумэном, премьер-министром Черчиллем,
американскими и британскими послами в Москве и считал, что только вступление
СССР в войну на Дальнем Востоке позволит урегулировать накопившиеся за
многие годы спорные вопросы на Дальнем Востоке, в частности проблему Южного
Сахалина и Курильских островов. У него были даже некоторые опасения, что
США и Великобритания могут отказаться от ведения совместно с СССР
коалиционной войны на Дальнем Востоке. После Крымской конференции и
заключения секретного соглашения по поводу вступления Советского Союза в
войну против Японии эти сомнения уменьшились.
В Вашингтоне же среди военного командования стали все чаще раздаваться
голоса: насколько целесообразно военное сотрудничество с СССР на Дальнем
Востоке, США и Англия могут обойтись и без него. И все же эта точка зрения
нс одержала верх. Как Рузвельт, так и Трумэн опасались высадки американских
войск на Японские острова — это затянуло бы войну и повлекло огромные
человеческие жертвы. Вступление в нес Советского Союза кардинально изменяло
картину.
Выявленные в архивах документы дают возможность по-новому взглянуть на
выработку советским руководством политики в отношении Японии в 1945 г.
Немало ценных сведений в этом отношении даст и дневник посла Малика. Как
источник, он представляет, несомненно, интерес. В нем объективно отражены
неумолимо развивавшиеся в стране события, борьба различных течений во
внешней политике и дипломатии официального Токио, воздействие на нее крайних
экстремистов, крушение их иллюзий и несбыточных планов продолжения войны
до конца, завершившихся катастрофическим финалом. Уроки истории минувшей
мировой драмы предостерегающе значимы и спустя полвека.
53
© 1995 г.
Б. Г. могильницкий
Н. А. БЕРДЯЕВ О РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
• Едва ли в нашей истории можно найти другое србытис, которое вызывало
бы столь напряженные дискуссии и разноречивые оценки и было бы столь
мифологизировано, как Октябрьская революция. На протяжении многих десяти-
летий отношение к ней находилось в эпицентре крупнейших идеологических
битв XX в., что неминуемо вело к идеологизации и политизации ее изучения.
Казалось бы, окончание «холодной войны» с присущей ей жесткой идеологической
конфронтацией должно было привести к появлению более взвешенного подхода
к изучению значения революции в российской и мировой истории.
Однако в то время как в западной историографии такой подход действительно
начинает утверждаться ’, на родине Октябрьской революции парадоксальным
образом происходит новый виток ее идеологизации. По-прежнему, особенно в
средствах массовой информации и исторической публицистике, торжествует
оценочный подход, поменялись лишь знаки и терминология. Место величайшей
в истории человечества народной революции занял переворот, учиненный кучкой
злодеев-большевиков.
Впрочем,^ речь идет не просто о смене одних мифов другими. Принижение
исторического значения Октябрьской революции делает невозможным понимание
всей истории XX в. в ее существенных чертах и закономерностях 2. Очевидно,
что событие такого масштаба по самой своей природе не может быть сведено к
действию случайных, органически не вытекающих из отечественной и мировой
истории сил* и тем более характеризоваться исключительно в морально-этическом
плане. - Понять его можно лишь в общем контексте этой истории как один из
ее узловых пунктов, отразивших в себе коренные противоречия своего времени.'
В поисках такого понимания необходимо учитывать предшествующие немного-
численные попытки концептуального неполитизированного осмысления истори-
ческого значения Октябрьской революции. Среди них* заметное место принадлежит
концепции выдающегося русского мыслителя Николая Александровича Бердяева
(1874—1948).-
Вплоть до конца 80-х годов имя Бердяева замалчивалось в советском обще-
ствоведении, если же упоминалось, то лишь как имя «идейного противника
Показательным примером может служить специальный номер американского журнала «Рашн
ревью», посвященный переосмыслению самих принципов подхода к исследованию феномена Октября,
как и всей российской истории. Развенчивая научную несостоятельность идеологизированного
освещения революции, воплощенного в последней книге видного советолога Р. Пайпса (Pipes R.
The Russian Revolution. New York, 1990), журнал указывает на «распространение новых способов
мышления и интерпретаций», включающих это событие, как и весь советский период, в общий
контекст российской истории и, таким образом, раскрывающих его историческую закономерность
(Wildman A. From Editor.— The Russian Review, v. 50, 1991, № 3, p. V—VII). Научная перспективность
такого подхода особенно убедительно раскрывается в опубликованной в этом же номере журнала
содержательной статье американского специалиста по советской истории, профессора Пенсильванского
университета М. Левина.— Levin М. Russia/USSR in Historical Motion: An Essay in Interpretation.
Ср. новейшую периодизацию истории международных отношений, предлагаемую директором
Института стратегических исследований при Гарвардском университете, видным политологом С. Хан-
тингтоном, в которой одной из важнейших вех является революция 1917 г.— Huntington S. R. The
Clash of Civilizations?— Foreign Affairs, v. 72, 1993, № 3, p. 22—23.
54
марксизма и коммунизма». И только в начале 90-х годов Бердяев получил
признание на родине как один из крупнейших русских философов XX в.,
основоположник многих постулатов персонализма и экзистенциализма, оказавший
влияние на развитие европейской философский мысли. Большая часть работ
Бердяева, десятилетиями не издававшихся в России, ныне выпущена в свет
значительными тиражами.
Философское наследие Николая Александровича Бердяева еще ждет своего
исследователя. > В данной статье»мы остановимся на его концепции Октябрьской
революции, которая вызревала с первых дней Октября и разрабатывалась Бердяе-
вым до последних дней жизни; Как и всякая научная концепция, она не содержит
в себе набора непреложных истин, раз и навсегда исчерпывающих данную
проблему и нс оставляющих после себя никаких вопросов и возражений. Ей
присуще нечто более важное: обосновывающий се ход мыслей, их аргументация
дают современному читателю пищу для раздумий о природе революции и се
месте в российской и мировой истории, что особенно актуально в свете
происходящей у нас тотальной переоценки Октября.
Обращаясь к бердяевской концепции, необходимо сделать одно терминологи-
ческое пояснение.'Анализируя события 1917 г., ученый неизменно употребляет
понятие «русская революция», рассматривая эти события как единый револю-
ционный процесс. «И нет ничего более жалкого и смешного;— писал он,— как
до сих пор поддерживаемый «левой» интеллигенцией миф о святости февральской
революции в отличие от мерзости революции октябрьской. В действительности
есть одна революция в разных ее стадиях, и революция октябрьская и есть
настоящая народная революция в ее полном прояснении» 3. Главное его внимание
привлекают события Октября, точнее, их причины и исторические последствия.
Трактовка их и составляет смысловой стержень всей бердяевской концепции
русской революции, что и дает основание рассматривать се, по существу, как
концепцию Октябрьской революции/
тСвое отношение к революции Бердяев предельно ясно высказал в написанной
на склоне лет философской автобиографии. «Я пережил русскую революцию,—
писал он,— как момент моей собственной судьбы, а не как что-то извне мне
навязанное. Эта революция произошла со мной, хотя бы я относился к ней
очень критически и негодовал против ее злых проявлений. Мне глубоко
антипатична точка зрения многих эмигрантов, согласно которой большевистская
революция сделана какими-то злодейскими силами, чуть ли не кучкой
преступников, сами же они неизменно пребывают в правде и свете. Ответственны
за революцию все, и более всего ответственны реакционные силы старого режима.
Я давно считал революцию в России неизбежной и справедливой» 4.
* Такая ясность, однако, пришла не сразу. Первым развернутым откликом
Бердяева на революцию стала его книга «Философия неравенства» (1918 г.) —
яростный антиреволюционный памфлет; облеченный в форму писем, адресованных
в первую очередь революционной интеллигенции, на которую он и возлагал
ответственность за постигшую Россию страшную катастрофу.* Он решительно
осуждает всякую революцию, ибо на ней «лежит печать безблагодатности,
богооставленности или проклятия»5.* Однозначно осуждается им и разрушив-
шая великое государство русская революция,* которая «есть событие, производное
от мировой войны. Она есть эпизод мировой войны. И 'революция эта имеет
прежде всего один горестный и унизительный для русского народа смысл: русский
народ не выдержал великого испытания войной. Русский народ оказался банкро-
том» 6. Но виновата в этом не народная масса, а радикальная интеллигенция,
у Бердяев Н. А. Русская религиозная мысль и революция.— Версты, Париж, 1928, № 3, с. 58.
7^ Бердяев Н. А. Самопознание. Л., 1991, с. 220.
“ б Бердяев Н. А. Философия неравенства. М., 1990, с. 25—26.
Там же. с. 32. См. также: Бердяев Н. А. Судьба России. Опыты по психологии войны и
национальности. М., 1990, с. III—IV.
55
^отравившая душу русского народа страшным ядом безбожия и идолопоклонства:
«Бог был подменен народом, ценности — интересами, духовные реальности —
преходящими благами социальных классов». В этом отравлении национального
самосознания, по убеждению ученого, повинны многие. Но особенно страшен и
непростителен грех социал-демократов — большевиков. «Вы, русские социал-
демократы, забывшие некоторые стороны учения свосго/кумира Маркса, внесшие
в свой социал-демократизм русскую пугачевщину и русский анархизм,— обра-
щался он к своим самым грозным недругам,— произвели всероссийский погром
и раздел и ввергли Россию в нищету, обрекли се на долгое бедственное существо-
вание. Злодеяний ваших нс простят вам грядущие поколения русского народа» 7.
Впрочем, в отличие от новейших критиков большевизма Бердяев уже в этой
книге нс склонен был видеть в большевиках главных и тем более единственных
виновников революции. Рассматривая русскую революцию как тяжелую расплату
за грехи и болезни прошлого, в которых повинны и господствующие классы, и
русское православие, и в особенности интеллигенция^ он заявлял: «Близоруко
и несправедливо во всем винить большевиков». Они д;ишь сделали последний
вывод из долгого пути русской радикальной интеллигенции, наглядно
продемонстрировав, к чему ведут все се идеи 8 9 *.
Таким образом, в известном противоречии с собственным определением русской
революции как эпизода мировой войны, Бердяев пытался обнаружить долговре-
менные тенденции исторического развития России, лежащие главным образом в
среде национального самосознания, которые сделали революцию неизбежной.
Тем самым обозначилась главная тема всех последующих размышлений ученого
о русской революции, которые в конечном счете привели к существенной коррек-
тировке общей ее оценки.
Некоторое развитие эта тема получила уже в написанной в том же 1918 г.
статье «Духи русской революции». Хотя она отмечена столь же категорическим
неприятием революции, как и «Философия неравенства», в ней сделан акцент
на выявлении исторических корней революции, которые усматриваются в рус-
удра^тгрпу«Долгий исторический путь ведет к револю-
циям,— писал“Бсрдяев,— и в них открываются национальные особенности даже
тогда, когда они наносят тяжелый удар национальной мощи и национальному
достоинству»э В этой связи представляет интерес положение о том, что «каждый
народ имеет стиль революционный... Каждый народ делает революцию с тем
духовным багажом, который накопил в своем прошлом, он вносит в револю-
цию свои грехи и пороки, но также и свою способность к жертве и энту-
о
зиазму» .
- Свой стиль имеет и русская революция. Задавшись целью выявить ее
национальные особенности, Бердяев обратился к русской классической литературе,
в особенности же к могучей фигуре Ф. М. Достоевского — «пророка русской
революции», который, по его убеждению, «пророчески раскрыл все духовные
основы и движущие пружины русской революции» |0. Опираясь на произведения
Достоевского, философ характеризовал тип русского мышления, являющегося на
своих крайних полюсах апокалиптическим и нигилистическим. Отвергая «всю
середину жизненного процесса», оно «устремляется к концу, к пределу». В нем-то
и коренится та национальная болезнь, которую обнаружила революция. Отсюда
делается фундаментальный дыврл о том «русский редолюттилмиый глпиятшам
г.^_это — нс эконпмичргуий_и нс политический вопрос- л прежде -BfierQBonpoc
цуха, вопрос религиозный»11.
Бердяев II. А. Философия неравенства, с. 38—39.
8
Там же, с. 40—41.
9
Бердяев II. Л. Духи русской революции.— Из глубины. Сборник статей о русской революции.
М., 1990, с. 55.
ю
Там же, с. 57.
Там же, с. 64—65.
56
Выражаясь современным научным языком, Бердяев формулировал проблему
Октябрьской революции как проблему русского менталитета. Очевидна односто-
ронность постановки вопроса, сводящей главную причину революционных событий
к особенностям национального мышления, ибо происхождение такого глобального
события в жизни народа, каким является всякая революция, нс может быть
привязано к одному истоку, одному ряду причинно-следственных отношений.
Но нс менее очевидно и другое — Бердяев сформулировал действительно важную
проблему, актуальность которой отнюдь нс исчерпывается изучением революции.
И поныне в жизни нашего общества в полной мерс сказываются отмеченные
мыслителем черты национального менталитета с его «устремлением к пределу»,
явственно проявляющиеся в программах и деятельности самых разных обще-
ственно-политических движений и их лидеров. Приходится только сожалеть, что
поставленная Бердяевым еще в 1918 г. проблема до сих пор нс получила в
исторической науке сколько-нибудь обстоятельного рассмотрения. Ведь речь идет
о факторе, оказывающем существенное воздействие на весь ход российской
истории, что, в частности, находит любопытное подтверждение в новейших ис-
следованиях в области семиотики — науки, исследующей свойства знаковых
систем в человеческом обществе |2.
Речь идет нс только о принципиальной общности, заключающейся в убеждении,
что революция 1917 г. коренится в глубинах национального самосознания, а нс
является продуктом деятельности каких-то случайных, злонамеренных сил. Нс
менее важно подчеркнуть научную перспективность самого подхода Бердяева к
изучению революционной ментальности, которую он связывает нс столько со
специфическими условиями революции, сколько с особенностями национального
самосознания, проявляющимися в революционный период особенно ярко и полно.
Итак, Бердяев вводит в изучение революции новый аспект, открывающий возмож-
ность более глубокого осмысления се истоков и природы, а достижения современной
семиотики указывают на один из научно продуктивных путей реализации этой
возможности. ч
К проблеме специфики национального мышления как фактора русской рево-
люции Бердяев возвращается и в других работах, в частности в книге «Истоки
и смысл русского коммунизма» (1937 г.), где в наиболее развернутом виде
представлена его концепция революции как органического продукта всей россий-
ской истории. Воплощением этой специфики, отразившейся на предпосылках»
ходе и последствиях революции, для ученого был В. И. Ленин. Характерно, что
бердяевская концепция революции предваряется развернутой социально-психоло-
гической характеристикой се вождя. Она начинается с утверждения, что «Ленин
был типически русский человек», воплотивший в своем миросозерцании харак-
терные черты русского мышления |3. ___•
Итак, для Бердяева истоки ленинской революционности лежат в особенностях
его мышления, которые в свою очередь вытекают из специфики исторического/
развития России. Более того, в этой специфике ученый пытался отыскать объяс-;
нение причин победы большевистской революции. Ленин достиг своей цели'
потому, утверждал Бердяев, что «он соединял в себе две традиции — традицию*
русской революционной интеллигенции в се наиболее максималистских течениях
и традицию русской исторической власти в се наиболее деспотических проявлениях'
... Соединив в себе две традиции, которые находились в XIX в. в смертельной
вражде и борьбе, Ленин мог начертать план организации коммунистического
государства и осуществить его» |4.
И в этой книге Бердяев подчеркивал духовную природу русской революции.
Однако общая его концепция революции значительно шире — она охватывает
самые разные стороны жизни российского общества. Это — религиозная концеп-.
См. Лотман IO. М. Культура и изрыв. M., 1992, с. 257—264.
Бердяев II. А. Истоки и смысл русского коммунизма. M., 1990, с. 94—95.
Там же, с. 99.
57
ция, вытекающая из общих представлений философа о смысле истории. Исходным
пунктом религиозной историософии Бердяева является убеждение в неистребимой
греховности мира, а следовательно, и истории, в коей царят зло и неправда: «Исто-
рия потому и должна кончиться и должна быть судима Богом, что в истории нс
осуществляется правда Христова». Отсюда — определение исторического мсстд
революции, которая «есть малый апокалипсис истории, как и суд внутри истории» |5.
Бердяев постулировал три возможны^ точки зрения на революцию: 1) рево-
люционную и контрреволюционную; 2) объективно-историческую, научную,
3) религиозно-апокалиптическую и историософическую. По его убеждению, наи-
более продуктивной является эта последняя точка зрения, так как только она
позволяет понять смысл революции. Ек он и руководствовался в трактовке рево-
люции вообще, и русской в частности.
л Главное в этой трактовке — религиозное обоснование исторической необходи-
мости революции, в чем и заключается се высший смысл: смысл революции
есть внутренний апокалипсис истории.\«Апокалипсис,— пояснял Бердяев,— не
есть только откровение о конце мира, о страшном суде. Апокалипсис есть также
откровение о всеглавнейшей близости конца внутри самой истории, внутри
исторического еще времени, о суде над историей внутри самой истории, обличение
неудачи истории». Ибо в нашем греховном, злом мире невозможно непрерывное
поступательное развитие; в нем всегда накопляется много ядов, много зла,
происходят процессы разложения и в то же время очень часто в обществе отсут-
ствуют положительные, творческие, возрождающие силы. «И тогда,— продолжал
ученый,— неизбежен суд над обществом, тогда на небесах постановляется неиз-
бежность революции, тогда происходит разрыв времени, наступает прерывность,
происходит вторжение сил, которые для истории представляются иррациональными
и которые, если смотреть сверху, а не снизу, означают суд Смысла над бессмыс-
лицей, действие Промысла во тьме» |6.
< Революция для Бердяева — рок истории, неотвратимая судьба исторического
существования. В этом и состоит ее религиозное (христианское) оправдание.
«Именно для христиан,— подчеркивал он,— революция имеет смысл, и им более
всего нужно его постигнуть, она есть вызов и напоминание христианам о неосу-
ществленной ими правде. Принятие истории есть принятие и революции, принятие
ее смысла, как катастрофической прерывности в судьбах греховного мира» |7.
Таким образом, в концепции Бердяева революция выступает неотъемлемым
звеном исторического процесса, будучи проклятием нашего греховного мира, но
в то же время неотъемлемой предпосылкой самого его существования, его
исторического движения. Поэтому революция в своей сущности иррациональна,
являясь симптомом нарастания в обществе иррациональных сил. «И это нужно
принять в двойном смысле,— разъяснял ученый,— это значит, что старый режим
стал совершенно иррациональным и не оправдан более никаким смыслом и что
сама революция осуществляется через расковывание иррациональной народной
стихии» |8.
Бердяевская трактовка революции как явления апокалиптического и иррацио-
нального предупреждает против столь распространенного сегодня морализаторского
подхода к ее оценке. Отметим, что против такого подхода ученый резко
высказывался как раз в связи с оценкой русской революции. «Смешны и жалки
суждения о ней,— писал он,— с точки зрения нормативной религии и морали,
нормативного понимания права и хозяйства. Озлобленность деятелей революции
нс может нс отталкивать, но судить о ней нельзя исключительно с точки зрения
и 19
индивидуальной морали» .
Там же, с. 108.
16
Там же, с. 107.
1 Там же, с. 108.
18
Там же, с. 106.
19
Там же, с. 109.
58
Однако религиозное оправдание революции отнюдь нс ведет к ее апологетике.
Да, в революции происходит суд над злыми силами, творящими неправду, но
судящие силы, подчеркивал Бердяев, «сами творят зло, являясь в свою очередь
силами зла» 20. В этом, собственно, и заключается «проклятие греховного мира»,
делающее революцию нс только неотвратимой, но и в конечном счете неспособной;
преодолеть породившие ее зло и неправду. В этом смысле, убежден ученый,!
революции всегда обречены на неудачу. Удачных революций не бывает и быть]
не может. Они всегда порождают нс то, к чему были устремлены, всегда пере-*
ходят в свою противоположность.
Единственное исключение представляет псрсоналистическая революция, кото-
рую Бердяев противопоставлял революциям социальным. «Нужна персоналисти-
чсская революция,— восклицал он в одном из писем конца 30-х годов,—
революция во имя человеческой личности, которая свергнет все идолы и кумиры»21 *.
Здесь требуются пояснения. Ведь именно Бердяев является одним из осново-
положников так называемого персонализма — философского направления, провоз-
гласившего личность первоначальной творческой реальностью и высшей духовной
ценностью. «Я был и остаюсь,— писал он о себе,— крайним персоналистом,
признающим верховенство личной совести, примата личности над обществом и
22
государством» .
Бердяевский персонализм носил выраженную социалистическую окраску.
\Убежденный противник буржуазных экономических отношений, характеризовав-
ший капиталистический строй как «зверски безучастный к человеческой нужде,
/бедности и угнетению, строй, в котором человек угнетает человека, превращая
его в вещь» 23, Бердяев и в молодости, и в особенности в последний период жиз-
ни, когда у него окончательно сложилась концепция русской революции 24, был
приверженцем социалистической идеи. Но это был социализм особого, персонали-
\£тического толка. То, что позже стало именоваться «реальным социализмом», вы-
зывало его принципиальное неприятие. Исходя из общих позиций своей христиан-
ской историософии с присущим ей признанием неистребимой греховности мира,
он предсказывал, что победа социализма «нс уменьшит, а увеличит глубокий
трагизм человеческой жизни», поскольку «будут устранены социальные причины
трагизма человеческого существования и будет выявлен внутренний трагизм» 25.
Поэтому социалистическому строю, который «будет так же греховен, как и
все строи в мире», он противопоставлял социализм как духовное направление,
преобразующее саму природу взаимоотношений человека и общества. «Социализ-
мом,— писал Бердяев,— нужно называть направление, которое видит верховную
ценность в каждом трудящемся и каждом человеке, т. е. социализм основан на
абсолютном примате человеческой личности над нечеловеческими коллективными
реальностями или quasi-реальностями. Поэтому социализм есть лишь проекция
персонализма, несогласие подчинить человека могуществу государства, националь-
ному процветанию, экономическому развитию и т. п.» 26 *. Это и есть персонали-
стический социализм, с точки зрения которого Бердяев рассматривал природу
революционных преобразований в России.
Таковы общие идейно-методологические посылки, на которых строилась бер-
дяевская концепция русской революции как явления мирового и вместе с тем
20
Там же, с. 108.
Бердяев II. А. Выдержки из писем к г-же X.— Дмитриева II. К., Моисеева А. П. Философ
своб^ного духа Николай Бердяев. Жизнь и творчество. Ч. II. Из наследия. М., 1993, с. 241.
2з Бердяев II. А. Самопознание, с. 240.
Бердяев II. А. Христианская совесть yt социальный строй (Ответ С. Л. Франку).— Дмитриева
II. Кц Моисеева А. П. Указ, соч., с. 165.
Об идейной революции II. А. Бердяева см. Поляков Л. В. Отреченная книга.—
Бердяев II А. Самопознание, с. 14—15.
2б Бердяев II. А. Христианская совесть и социальный строй, с. 166.
Там же, с. 167.
59
глубокого национального, порожденного своеобразием русского исторического
процесса. Обладая родовыми чертами всякой революции, она выступала в этой кон-
цепции закономерным продуктом целого этапа исторического развития страны,
основным содержанием которого являлось прогрессирующее разложение старой
императорской России. «Ко времени революции,— подчеркивал философ,—
старый режим совершенно разложился, исчерпался и выдохся. Война докончила
процесс разложения» 27. Эта мысль получает в его концепции обстоятельное обо-
снование, затрагивающее все главные сферы жизни российского дореволюцион-
ного общества, в особенности аграрную. «Ибо русская революция возможна была
только как аграрная революция, опирающаяся прежде всего на недовольство
крестьян и на старую ненависть их к дворянам — помещикам и чиновникам» 28 29.
В изображении /Бердяева предреволюционное общество предстает расколотым на
противостоящие друг другу враждебные силы, являющиеся по существу разными
мирами: «Мир господствующих привилегированных классов, преимущественно
дворянства, /их культура, их нравы, их внешний облик, даже их язык, был
совершенно/чужд народу — крестьянству, воспринимался как мир другой расы,
иностранцев» .
/ Признаем, что эта характеристика общества, в особенности с учетом его «озве-
рения», вызванного мировой войной и порожденной ею хозяйственной разрухой
и обострением социальных антагонизмов, гораздо лучше объясняет сопутствовав-
ший революции взрыв кровавого насилия, чем многочисленные филиппики в
адрес большевиков.
Согласно Бердяеву, своеобразие русского исторического процесса нс только
породило революцию, но и обусловило се характер. «В России,— писал он, под-
водя итоги многолетним раздумьям об исторических судьбах страны,— революция
могла быть только социалистической» 30.
Присмотримся повнимательней к аргументации автора, особенно поучительной
в свете современных дискуссий об альтернативах Октябрю. Центральным при
этом является вопрос: насколько реальной была либеральная альтернатива,
представленная на российской политической сцене 1917 г. весьма влиятельными
силами? Аргументация Бердяева предполагает однозначно отрицательный ответ,
ибо либеральное движение, связанное с Государственной думой и кадетской
партией, писал он, нс имело опоры в народных массах и было лишено
вдохновляющих идей. Более того, оно не имело глубоких корней в духовной
жизни народа, будучи в отношении к ней чем-то чужеродным. Поэтому, утверждал
ученый, «в России революция либеральная, буржуазная, требующая правового
строя, была утопией, нс соответствующей русским традициям и господствовавшим
в России революционным идеям» .
В этом проявляется своеобразие революции 1917 г. как следствие своеобразия
российского исторического процесса: утопизм и реализм парадоксальным образом
поменялись местами. «Самый большой парадокс в судьбе России и русской
революции в том,— считал Бердяев,— что либеральные идеи, идеи права, как
и идеи социального реформизма, оказались в России утопическими. Большевизм
Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма, с. 109.
Там же, с. 111.
29
Там же.
30
Бердяев II. А. Русская идея.— О России и русской философской культуре. Философы русского
послеоктябрьского зарубежья. M., 1990, с. 263.
Там же. Это положение при всей его кажущейся парадоксальности получает распространение
в современной науке. Так, профессор Калифорнийского университета П. Кспсз в полемике с
Р. Пайпсом аргументированно показывает, что Временное правительство потерпело неудачу именно
потому, что в условиях российской действительности 1917 г. пыталось проводить либерально-
реформистскую альтернативу. Даже, подчеркивает он, «если бы не было большевиков и Лепин
никогда нс вернулся из изгнания, Россия все равно нс могла управляться на основе либеральных
и социал-демократических принципов*.— Kenez Р. The Prosecution of Soviet History: Л Critique of
Richard Pipes’ The Russian Revolution.—The Russian Review, v. 50, 1991, № 3, p. 350.
60
же оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответ-
ствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 г.; и наиболее
верным некоторым исконным русским традициям и русским исканиям универ-
сальной социальной правды, понятой максималистичсски, и русским методам
32
управления и властвования насилием» .
•Из исторического прошлого русского народа, а именно — из глубины его
национального самосознания, вытекает, согласно Бердяеву, и другая отличитель-
ная особенность русской революции — се мессианство. Идея русского мессианства
являлась одной из основополагающих во всей историософии Бердяева. Его «русская
идея» есть идея мессианского призвания русского народа, получившая свое
оригинальное преломление в русской революции в виде коммунистической идеи,
коммунистического мессианства. Бердяев характеризовал русский коммунизм как
трансформацию и реформацию старой русской мессианской идеи, ее искажение
революционной интеллигенцией.
Отсюда проистекает и двойственная оценка его. С одной стороны, она, без-
условно, негативна. Решительно осуждается безбожие коммунизма, постулируемое
им порабощение личности государством и тем более его практика: массовый
террор, насильственная коллективизация, деспотические формы управления,
разгром духовной культуры и т. п. Но, с другой стороны, в коммунистической
идее, полагал Бердяев, есть и свое достоинство, которое выражается в раскрытии
возможности братства людей и народов и преодолении классов33. Это —
социальная правда, акцентирование которой придает особую тональность всей
бердяевской концепции русской революции: ее (коммунистическое) мессианство
оказывается близким русской мессианской идее.
На это обстоятельство указывает новейший немецкий критик бердяевской
историософии Э. Нольтс. «В св( ^х книгах о России, особенно в «Русской идее»,—
пишет он,— Бердяев часто с поразительной ясностью обнаруживает внутреннюю
близость собственного мессианства с коммунизмом. Вее его изображение создаст
впечатление, что вся русская история с внутренней необходимостью привела к
большевизму, так как душа народа отвергала буржуазный капитализм, жажду
индивидуального обогащения и была нацелена на «общественность любви»,
соборность» 34.
Возможно, Нольте чересчур категоричен, но рациональное зерно в его
суждениях присутствует. Хотя Бердяев и называл коммунизм извращением
русской мессианской идеи, он вместе с тем признавал их определенное тождество.
«Мессианская идея марксизма, связанная с миссией пролетариата,— писал он о
революции 1917 г.,— соединилась и отождествилась с русской мессианской
идеей» 35. В этом, в сущности, заключалось для Бердяева историческое значение
революции, определившее ее место в судьбах России и всего мира.
В его концепции революции несомненный акцент делается на преемственности
в российской истории. Это, конечно, нс означает, что Бердяев нс видел или
недооценивал гигантский разрыв, совершенный революцией, прежде всего в
сфере социально-экономических отношений. Именно в этой сфере, указывал
ученый, «она глубоко взрыла почву и совершила почти геологический переворот»36.
Тем большее методологическое значение приобретает стремление Бердяева просле-
дить и объяснить в российской до- и послереволюционной истории черты преем-
ственности, ибо в последнем счете речь идет о вопросе, является ли советский
период органической частью всей российской истории или он из нее выпадает
как нечто чуждое и даже глубоко враждебное ей.
Бердяев II. А. Истоки и смысл русского коммунизма, с. 93.
Бердяев II. А. Русская идея, с. 264—265.
Nolte Е. Geschichtsdcnken im 20. Jahrhundert. Berlin, Frankfurt a. M., 1991, S. 246—247.
Бердяев II. А. Русская идея, с. 263—264.
Бердяев II. А. Истоки и смысл русского коммунизма, с. 112.
61
Для Бердяева несомненен положительный ответ на этот вопрос. И не только
вследствие очевидной для него преемственности в духовной жизни народа. Ученый
видит момент преемственности в сфере политической организации общества.
Такова, например, его трактовка природы советского государства. Характеризуя
его как деспотическое и бюрократическое, единственное в мире до конца
последовательное тоталитарное государство, пытающееся поработить не только
тело, но и душу народа, Бердяев усматривал в нем лишь новую форму старой
гипертрофии государства в российской истории, созданную в согласии с традициями
Ивана Грозного и царской власти 37.
Но в соответствии со своими общими историософскими представлениями
главное место Бердяев уделял выяснению преемственности в духовной жизни
общества. В центре его внимания — влияние революции на судьбы русской
мессианской идеи. Выше уже отмечалось, что, по убеждению Бердяева, революция
не уничтожила, а лишь трансформировала эту идею, придав ей выраженную
коммунистическую окраску, причем сам коммунизм, несмотря на его
марксистскую идеологию, рассматривался как русское явление, истоки которого
следует искать в духовной жизни народа, его религиозных исканиях.
Присмотримся внимательней к его аргументации, позволяющей более рельефно
показать понимание Бердяевым проблемы «революция и преемственность в русской
истории». В ее основе — представление об особой религиозности русского народа,
проявляющейся в самой его душевной структуре. Причем, специально подчеркивал
Бердяев, речь идет не о формальной религиозности, выражающейся в исповедании
какого-либо вероучения. «Религиозное беспокойство,— писал он,— свойственно
и неверующим. Русские атеизм, нигилизм, материализм приобретали религиозную
окраску. Русские люди из народного, трудового слоя, даже когда они ушли от
православия, продолжали искать Бога и Божьей правды, искать смысла жизни.
Русским чужд рафинированный скептицизм французов, они — верующие и тогда,
когда исповедуют материалистический коммунизм» 38.
Именно это обстоятельство, по Бердяеву, и сделало возможным послереволю-
ционную трансформацию русской национальной идеи, соединив традиционное
русское мессианство с мессианством марксистским. С этой точки зрения революция
не только не привела к радикальному разрыву с прошлым, но и явилась важ-
нейшей вехой, обозначившей новый этап в присущих этому прошлому духовных
исканиях русского народа, новую попытку реализации не осуществленной ранее
национальной мессианской идеи. «Русский народ,— писал Бердяев,— не осуще-
ствил своей мессианской идеи о Москве как Третьем Риме... Менее всего, конеч-
но, петербургская империя была осуществлением идеи Третьего Рима. В ней
произошло окончательное раздвоение. Мессианская идея русского народа приняла
или апокалиптическую форму или форму революционную. И вот произошло
изумительное в судьбе русского народа событие. Вместо Третьего Рима в России
удалось осуществить Третий Интернационал, и на Третий Интернационал перешли
многие черты Третьего Рима»39.
По существу, все исследование Бердяевым диалектики разрыва и преемствен-
ности в отечественной истории фокусируется на проблеме коммунизма в России.
Исходным при этом являете?! рассмотренное выше его положение об укоренен-
ности коммунистической идеи в русском народе с его стремлением к социаль-
ной справедливости и братству людей. Но коммунизм был связан не только с
хорошими, но и с негативными, очень плохими, подчеркивал Бердяев, тради-
циями прошлого: «С одной стороны, искание царства Божьего и целостной правды,
способность к жертве и отсутствие буржуазности, с другой стороны, абсолютизация
государства и деспотизм, слабое сознание прав человека и опасность безликого
Там же, с. 116, 152.
Бердяев II. А. Русская идея, с. 266—267.
Бердяев II. А. Истоки и смысл русского коммунизма, с. 117—118.
62
коллективизма»40. Поэтому, настаивал он, «коммунизм есть русская судьба,
момент внутренней судьбы русского народа» 41.
Это положение получило развернутое обоснование в книге «Истоки и смысл
русского коммунизма», в самом начале которой подчеркивались «национальные
корни русского коммунизма, его детерминированность русской историей». Соответ-
ственно этому в книге обстоятельно рассматривается специфическая религиозность
русского народа, раскрывается его отношение к государственной власти. Но осо-
бенно большое внимание уделяется истории русской интеллигенции. Это —
центральная проблема, обсуждаемая в книге. Образование русской интеллигенции
и се характер, славянофилы и западники, народничество, социализм в России,
классическая русская литература и се пророчества, раскол в интеллигенции в
начале XX в.— таковы лишь некоторые из рассмотренных в книге сюжетов, в
совокупности позволивших автору обосновать тезис об уникальности русской
интеллигенции как одной из предпосылок победы коммунизма в России,
коренящейся в особенностях национального самосознания.
Укорененность русского коммунизма в отечественной истории обусловила, по
убеждению Н. А. Бердяева, его выраженную национальную специфику. На этом
обстоятельстве следует остановиться подробнее, так как здесь многое проясняется
в идейно-политических взглядах Бердяева.
Он строго различал понятия «коммунизм вообще» и «русский коммунизм»,
подчеркивал свое разное к ним отношение. «Коммунизм в Западной Европе,—
полагал Бердяев,— был бы совершенно другим явлением, несмотря на сходство
марксистской теории»: менее деспотическим и тоталитарным, более секулярным
и буржуазным по своему духу 42. Не вдаваясь в характеристику весьма сложного
отношения Бердяева к коммунистической идее, подчеркнем только его резкое
несогласие с распространенной практикой отождествления этой идеи с советской
действительностью. Он писал, что «сейчас нельзя определить своего отношения
к коммунизму иначе, чем определив свое отношение к коммунистической власти,
хотя это разные вещи», и подчеркивал, что «не коммунизм вообще, а вот этот
коммунизм нс есть путь к лучшему будущему потому, что не может быть этим
путем абсолютное, всесильное государство» 43.
В основе этого различия — решительйое неприятие практики советского
коммунизма. «Поскольку,— писал Бердяев,— я отрицательно отношусь к русским
коммунистам (не к коммунизму вообще), я считаю их «правыми», т. е. врагами
свободы и человечности» 44. В этих словах — ключ к пониманию главной причины
его безусловного неприятия Октябрьской революции и рожденной ею советской
государственности. Бердяев решительно осуждал учиненный большевиками раз-
гром духовной культуры, утверждение в стране культа грубой силы, воинствующей
нетерпимости в отношении всякого разномыслия, подавление личности государ-
ством. У ученого-гуманиста вызывали отвращение методы кровавого насилия
как государственной политики по отношению к собственному народу, какие бы
благие цели при этом не декларировались. «Путем тирании,— писал он,— можно
создать только тиранию, и больше ничего. Кровь порождает кровь, насилие —
насилие, злоба и ненависть — злобу и ненависть, и порождает навеки. Свобода
нс создается насильственной экономической организацией» 45.
В особенности негативно характеризовал Бердяев сталинский период советской
истории. Он проводил принципиальное различие между Лениным и Сталиным,
между ленинизмом и сталинизмом и отмечал, что в то время как ленинизм не
являлся, конечно, фашизмом, сталинизм незаметно перерождается в «своеобраз-
Там же, с. 153.
Бердяев II. А. Русская идея, с. 265.
Бердяев II. А. Истоки и смысл русского коммунизма, с. 152—153.
Бердяев II. А. Выдержки из писем к г-же X., с. 245.
Там же, с. 243.
Там же, с. 240—241.
63
ный русский фашизм». «Ему,— указывал ученый,— присущи все особенности
фашизма: тоталитарное государство, государственный капитализм, национализм,
вождизм и, как базис,— милитаризованная молодежь. Ленин нс был еще дикта-
тором в современном смысле слова. Сталин уже вождь — диктатор в современном
фашистском смысле» 46. Отметим в этой связи, что во всех суждениях ученого
о природе советской государственности огонь критики направлен именно против
сталинского тоталитарного государства.
Однако свою долю ответственности за преступления сталинизма несет в кон-
цепции Бердяева и революция, изначально враждебная его духовно-религиозным
идеалам. Тем поучительнее его общий подход к определению исторического
значения как самой революции, так и се социальных последствий. Поднимаясь
над морально-этическими оценками революции и советской государственности
и тем более над личными обстоятельствами (в советское время Бердяев неодно-
кратно арестовывался и в 1922 г. вместе с другими «философами-идеалистами»
был выслан из страны), он видел в них прежде всего явления всемирно-
исторического масштаба и именно под этим углом зрения подходил к их анализу,
далеко выходящему за рамки примитивного оценочного подхода.
• Рассматривая революцию с постулируемой им религиозно-апокалиптической
и историософской точки зрения, Бердяев не только, как мы видели, обосновывал
се историческую закономерность, но и более объективно, чем многие другие
критики Октября, характеризовал ее нравственную сторону. Он, в частности,
строго различал субъективные намерения революционеров и реальные результаты
их деятельности, не ставя под сомнение моральную высоту тех идей, во имя
которых революция осуществлялась. «Коммунистическая революция, которая и
была настоящей революцией,— утверждал Бердяев,— была мессианизмом универ-
сальным, она хотела принести всему миру благо и освобождение от угнетения.
Правда, она создала самое большое угнетение и уничтожила всякую свободу,
но делала это, искренно думая, что это — временное средство, необходимое для
осуществления высшей цели» 47.
Впрочем, и последствия революции Бердяев нс характеризовал столь одно-
значно негативно, как этого можно было бы ожидать от се идеологического
противника. Начнем с его признания заслуги коммунизма в спасении российской
государственности. Критикуя «моральное уродство большевиков», он вместе с
тем видел в них носителей твердого государственного начала, противников рево-
люционного хаоса, единственную реальную силу, которая оказалась способной
предотвратить распад великой державы. Причем сделано это было нс путем
голого насилия. Решающую роль, по убеждению Бердяева, сыграла воспринятая
народом коммунистическая идея. «Народные массы,— писал он,— были дисципли-
нированы и организованы в стихии русской революции через коммунистическую
идею, через коммунистическую символику. В этом бесспорная заслуга коммунизма
перед русским государством. России грозила полная анархия, анархический
распад, он был остановлен коммунистической диктатурой, которая нашла лозунги,
которым народ согласился подчиниться» 48.
• Особенно интересны суждения Бердяева о социальных последствиях революции,
определивших се историческое значение. Он указывал, что «русская революция
пробудила и расковала огромные силы русского народа. В этом се главный
смысл» 49. К сожалению, это положение не получило дальнейшего сколько-нибудь
обстоятельного развития ни в процитированной, ни в других работах ученого,
тем более необходимого, поскольку оно находится в видимом противоречии с
его же утверждением, что революция создала самое большое угнетение и
уничтожила всякую свободу. И противоречие это нс мнимое, оно отражает
46
Бердяев II. А.
VI Бердяев II. А.
Бердяев II. А.
Бердяев II. А.
Истоки и смысл русского коммунизма, с. 120; ср. с. 103.
Русская идея, с. 264.
Истоки и смысл русского коммунизма, с. 109.
Русская идея, с. 265.
64
действительное положение вещей. Без осмысления этого противоречия невозможно
определить место революции в исторических судьбах России, что является особенно
актуальным в наши дни, когда предпринимаются целенаправленные усилия
опорочить послеоктябрьское развитие страны, представить его как сплошную
деградацию народа. И хотя в работах Бердяева мы находим только постановку
проблемы, а не ее решение, его суждения на этот счет, пусть и носящие фраг-
ментарный характер, могут способствовать прояснению указанного противоречия.
Обратимся в этой связи к книге «Истоки и смысл русского коммунизма».
Рассматривая социальные последствия революции 1917 г., Бердяев выделил два
ряда противоположных по своей духовно-нравственной природе явлений, характе-
ризующих внутренне глубоко противоречивую послереволюционную действитель-
ность России, причем оба они, по его убеждению, органически вытекали из
самого существа коммунистической идеи.
С одной стороны, Бердяев характеризовал советское государство как тотали-
тарное, основанное на диктатуре миросозерцания, как подлежащую нравственному
суду неслыханную тиранию. Советская власть для него это «власть, запятнавшая
себя жестокостью и бесчеловечием, вся в крови, она держит народ в страшных
тисках»50 *. Но, с другой стороны, он указывал на социально преобразующую
роль Октября. Как и всякая большая революция, писал ученый, коммунистическая
революция произвела смену господствующих социальных слоев и классов, подняв
ранее угнетенные и униженные народные слои. Она «освободила раньше скованные
рабоче-крестьянские силы для исторического дела. И этим определяется исклю-
чительный актуализм и динамизм коммунизма. В русском народе обнаружи-
лась огромная витальная сила, которой раньше не, давали возможности обнару-
житься» 5|. И далее он писал о народном патриотизме, энтузиазме молодежи и
других проявлениях этой витальной (жизненной) силы в 20—30-х годах.
Можно, таким образом, полагать, что именно в социальных завоеваниях рево-
люции, поднявшей народные массы к историческому действию, и видел Бердяев
ее историческое значение, что и позволяло ему дать ей своеобразное историческое
оправдание. Такое оправдание, как мы могли убедиться, никак не означало его
идейного примирения с революцией, но в то же время оно способствовало более
глубокому и многоцветному пониманию как ее самой, так и ее последствий.
В свете этого следует, по-видимому, рассматривать и его довольно двойственное
отношение к советской государственности. Подчеркивая свое отрицательное отно-
шение к советской власти, запятнавшей себя жестокостью и бесчеловечностью,
держащей народ в страшных тисках, Бердяев вместе с тем указывал и на
известную позитивную роль, которую она играла в судьбах страны. Поэтому,
делал он оказавшийся во многом пророческим вывод, «внезапное падение советской
власти, без существования органической силы, которая способна была бы прийти
к власти не для контрреволюции, а для творческого развития, исходящего из
социальных результатов революции, представляло бы даже опасность для России
и грозило бы анархией» 52.
Отношение Бердяева к советской власти можно, очевидно, рассматривать как
частный случай его отношения к «русскому коммунизму», являвшемуся ее идей-
ной основой, вследствие чего будущее советской власти было неотделимо от его
будущего. Каким же это будущее виделось Бердяеву? Ответ на этот вопрос
имеет принципиальное значение для понимания всей бердяевской концепции
русской революции.
Рассматривая коммунизм как «момент внутренней судьбы русского народа»,
Бердяев тем самым подчеркивал его преходящее в истории страны место. В буду-
Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма, с. 120.
Там же, с. 112.
Там же, с. 120. Напомним в этой связи, что Бердяев, называя себя идейным противником
советской власти, всегда решительно возражал против политической и тем более военной борьбы с
нею, что и разделяло его с большинством белой эмиграции.
3 Новая и новейшая история, № 6 65
щем, полагал ученый, произойдет его преодоление.. Но речь идет именно о диа-
лектическом преодолении, предполагающем усвоение позитивной стороны комму-
низма, а нс его тотальном уничтожении. «В коммунизме,— писал Бердяев,—
есть своя правда и своя ложь. Правда — социальная, раскрытие возможности
братства людей и народов, преодоление классов; ложь же — в духовных основах,
которые приводят к процессу дегуманизации, к отрицанию ценности всякого чело-
века, к сужению человеческого сознания, которое уже было в русском нигилизме».
Вот эта освобожденная от лжи правда и должна войти в «высшую стадию,
которая наступит после коммунизма» 53. Таким образом, в исторической концепции
Бердяева революция и рожденный сю советско-коммунистический период являют-
ся нс историческим тупиком, а закономерным этапом в многотрудной российской
истории, транслирующим «правду коммунизма» в постсоветский ее период, в чем
и состоит его историческое оправдание. Нужно ли говорить о том, что это положе-
ние выдающегося мыслителя имеет сегодня отнюдь не только теоретическое значение.
В своей концепции революции 1917 г. Бердяев сосредоточился на освещении
ее места в истории России. Международные аспекты революции не являлись
предметом его специального рассмотрения. Тем не менее в свете общих истори-
ческих представлений мыслителя можно заключить, что он вполне осознавал
всемирно-историческую масштабность этого события. В соответствии с этими
представлениями русская революция стала важным шагом на пути движения
человечества к Граду Грядущему, к Новому Иерусалиму, который и является
концом всей его истории. «Для Новрго Иерусалима,— завершал он «Русскую
идею»,— необходима коммюнотарность (солидарность, духовная общность.— Б. М.),
братство людей, и для этого необходимо еще пережить эпоху Духа Св., в котором
будет новое откровение об обществе. В России это подготовлялось» 54.
В нелюбви к земному граду и устремлении к Граду Грядущему Бердяев
видел существенное содержание вечной русской мессианской идеи, извращенной,
но и чем-то обогащенной коммунизмом, а именно — той «правдой коммунизма»,
которая должна сохраниться после его преодоления. Собственно, по Бердяеву,
всемирно-исторический аспект русской революции в том и состоит, что она
явилась масштабным, пусть далеко не вполне удачным, опытом реализации этой
трансформированной коммунизмом мессианской идеи, а следовательно,
представляет собой некий шаг на пути человечества к Новому Иерусалиму.
Но не только в сакральном, религиозном, плане может быть охарактеризовано
понимание Бердяевым международного значения русской революции. «Правда
коммунизма» в его концепции выражает ведущую тенденцию современности,
которую он определяет как переход от капитализма к социализму, подчеркивая
одновременно диалектически противоречивый, трудный характер этого процесса.
«Весь мир,— писал он,— идет к ликвидации старых капиталистических обществ,
к преодолению духа, их вдохновляющего. Движение к социализму ... есть мировое
явление. Этот мировой перелом к новому обществу, образ которого еще не ясен,
совершается через переходные стадии. Такой переходной стадией является то,
что называют связанным, регулированным, государственным капитализмом. Это
тяжелый процесс, сопровождающийся абсолютизацией государства» 55.
Бердяев был далек от идеализации этого «мирового перелома». Скорее наоборот,
°Н акцентировал внимание читателей на негативной стороне коммунистической
идеологии и практики, которую он определил как «ложь коммунизма». Тем
поучительней его уверенность в мировом значении опыта русской революции.
Незадолго до смерти, в 1946 г., он выразил убежденность, что «Россия и русский
народ призваны осуществить социальную правду в мире» 56.
53
54 Бердяев II. А. Русская идея, с. 264—265.
55 Там же, с. 269.
56 Бердяев Н, А. Истоки и смысл русского коммунизма, с. 126.
Бердяев И. А. О творческой свободе и фабрикации душ.— Советская библиография, 1989,
6, с. 86.
66
Беспощадно разоблачая «ложь коммунизма», Бердяев показал цену революции.
Для исповедовавшего христианский персонализм ученого она представлялась явно
непомерной, что и определило его позицию идеологического противника револю-
ции и советской власти. Но уроки Бердяева в том и состоят, что его концепция
русской революции предостерегает против выпячивания и гипертрофии какого-
либо одного се аспекта, позитивного или негативного. Она утверждает необходи-
мость выработки подлинно научного подхода к изучению революции, в равной
мере чуждого как ее безудержной апологетики, так и огульного отрицания. Но
это и не эклектическая позиция «с одной стороны ... с другой стороны». Бердяев
стремился создать объемную, органически целостную картину революции,
диалектически раскрывающую се противоречивое историческое значение.
Отсюда вытекало крайне неоднозначное отношение Бердяева к русской
революции и ее последствиям, обусловившее весьма своеобразное положение
мыслителя в идейной борьбе своего времени. Если в советской печати долгие
годы он характеризовался как злобный враг революции, яростный антикоммунист
и идеолог белой эмиграции, то из лагеря последней не смолкали обвинения в
его адрес в защите большевизма и даже «Чека и Соловков»57, в «увлечении
Советами». Да и сегодня он продолжает оставаться неудобной фигурой для всех,
кто по-прежнему подменяет научное изучение революции се однозначной
политизированной оценкой, под каким бы знаком она ни делалась.
Конечно, рассматривая историю революции и ее последствий, серьезный
исследователь даже при самом благожелательном к ней отношении не должен
уклоняться от освещения (и оценок!) ее мрачных сторон. Такие оценки нс могут
не иметь эмоциональной окраски. Однако они не только совместимы с трезвым
научным анализом, но и выступают его органической частью. Ибо лишь таким
образом возможно осмысление столь масштабного и обильного противоречивыми
последствиями события, каким является Октябрьская революция.
Подход Бердяева к се изучению тем и поучителен, что являет собой пример
удачного сочетания свободного от всяких пристрастий научного анализа и
личностно-эмоционального к ней отношения. Это не позиция стоящего «над
схваткой» кабинетного мыслителя с его отстраненным взглядом, добру и злу
внимающим равнодушно. На всей бердяевской концепции русской революции
лежит яркая печать личности ее творца — глашатая духовной свободы и
суверенных прав человека, обусловившая его позицию принципиального критика
Октября и в особенности советской государственности, их активного неприятия.
Но эта же позиция включала в себя признание исторической масштабности
революции, не сводимой к простым в своей однозначности морально-этическим
оценкам, ее всемирно-исторического значения.
Бердяевская концепция революции сегодня весьма уязвима для критики.
Современного читателя едва ли удовлетворит постулируемый ее автором
религиозно-апокалиптический взгляд на революцию. Не все представляется в
равной мере убедительным и в его трактовке социальных последствий революции.
В частности, остается непонятным, почему революция, создавшая жестокий
тоталитарный режим, в то же время пробудила к жизни огромные силы народа.
Действительно ли тоталитаризм при определенных условиях является особой
формой выхода масс на сцену активного исторического действия? Впрочем,
обозначенная Бердяевым проблема и сегодня ненамного приблизилась к своему
решению. Собственно, научное значение рассматриваемой концепции в том и
состоит, что она формулирует действительно важные вопросы, остро нуждающиеся
в обстоятельном, всестороннем исследовании. Примером и стимулом к такому
исследованию служат труды Бердяева с их взвешенным, свободным от вненаучных
пристрастий подходом к изучению Октябрьской революции.
См. Бердяев Н. А. Выдержки из писем к г-же X., с. 237.
3*
67
Международные научные связи
© 1995 г.
Академик С. Л. ТИХВИНСКИЙ
СОТРУДНИЧЕСТВО ИСТОРИКОВ РОССИИ И ЯПОНИИ
В ходе проходившего в Москве в 1970 г. XIII Международного конгресса
исторических наук между председателем Национального комитета историков
СССР академиком Е. М. Жуковым и японскими историками, участниками кон-
гресса, была достигнута договоренность об установлении регулярных двусторонних
научных встреч историков обеих стран. Во исполнение этой договоренности в
декабре 1973 г. в Токио состоялся первый советско-японский симпозиум историков.
За этой встречей с интервалами в два года попеременно в Советском Союзе и
Японии было проведено еще девять симпозиумов историков обеих стран —
специалистов по отечественной и всеобщей истории, истории экономики и
международных отношений, военной истории. Приводимый ниже перечень тем,
обсуждавшихся на каждом из этих симпозиумов, даст представление о широком
взаимном интересе к изучению истории двусторонних отношений между Россией
и Японией, к вопросам методологии исторических исследований, актуальным
вопросам изучения истории Японии и России, проблемам всемирной истории.
I симпозиум, 1973 г., Токио:
1. Основные направления и проблемы исследования новой истории в СССР
и Японии; 2. Октябрьская революция 1917 г. в России и общественные движения
в Японии; 3. Народничество и народники.
II симпозиум, 1975 г., Москва:
1. Вторая мировая война в советской и японской историографии; 2. Сравни-
тельное изучение роли государства в развитии капитализма в России и Японии.
III симпозиум, 1977 г., Токио:
1. Гражданская война и военная интервенция на советском Дальнем Востоке
(1918—1925 гг.); 2. Царизм и режим Тснно в Японии.
IV симпозиум, 1979 г., Москва:
1. Проблемы методологии всемирной истории; 2. Место русско-японской войны
во всемирной истории.
V симпозиум, 1981 г., Токио:
1. Влияние международного революционного движения на национальные
движения в Восточной Азии в период между двумя мировыми войнами;
2. Абсолютизм на Западе.
VI симпозиум, 1983 г., Ленинград:
1. Генезис капитализма в Японии, России, Западной и Восточной Европе;
2. Взгляд японских историков на Россию и русских на Японию.
VII симпозиум, 1985 г., Токио:
1. Сравнительный анализ империалистического развития России (до 1917 г.),
Японии и Германии (до 1945 г.); 2. Взгляд японцев на Россию и русских на
Японию.
VIII симпозиум, 1987 г., Москва:
1. Международные аспекты российских революций XX столетия; 2. Проблемы
мира и безопасности на Дальнем Востоке после второй мировой войны;
3. Периодизация истории СССР и японской истории.
IX симпозиум, 1989 г., Токио:
1. Сравнение формационных особенностей феодализма в Японии, России и
Китае; 2. Преподавание отечественной истории в СССР и Японии.
X симпозиум, 1991 г., Москва—Ленинград:
68
1. Реформы и революции в России и Японии в XIX—XX вв; 2. Мир в
начальный период второй мировой войны (1939—1942 гг.).
По каждой из тем, как правило, готовились два-три доклада советской и
японской сторонами; после краткого представления докладов их авторами начи-
налось обсуждение докладов, носившее, обычно, характер оживленной дискуссии.
В большинстве случаев стороны заранее обменивались письменными текстами
докладов, что позволяло оппонентам готовить необходимую аргументацию для
участия в дискуссии по этим докладам.
Среди японских историков, в различные годы выступавших с докладами и
сообщениями на симпозиумах, были крупные специалисты самого различного
профиля:
— по истории японо-российских и японо-советских отношений: Б. Эгути,
А. Фудзивара, X. Вада, С. Курамоти, О. Такахаси, Т. Хара, С. Хинада,
Н. Симатомаи, Т. Хиросэ, М. Ямануоти, М. Химста, С. Такахаси, В. Фудзимото,
М. Ватанабэ, X. Кимура, И. Като, И. Имаи, С. Ито, К. Кимисима, М. Нимура;
— по истории Японии: Е. Андо, X. Бандо, Т. Вакамори, К. Нагахара,
К. Кадоваки, К. Такахаси, Я. Инагаки, С. Сиота, Ф. Мория, М. Накамура,
Т. Сасаки, К. Иосии, М. Нагаминэ, Ц. Тогава, X. Арита, Т. Накасима, М. Кадзи,
К. Оиси, Е. Накамура, С. Хаттори, Г. Инумару, К. Исикава, К. Эгути, К. Янагида;
— по всеобщей истории: X. Ота, Г. Иосида, Т. Сайто С. Оэ, X. Фудзисэ,
Ю. Курихара, С. Минамидзука, С. Тояма, Р. Сасаки, Т. Тидзука, Н. Мидзуно,
М. Нисикава, М. Накамура, X. Маносэ, М. Нагаминэ;
— по истории Китая: Ю. Нодзава, С. Уно, Ш. Фудзи, М. Икэда, Т. Ямада.
С российской стороны в симпозиумах в разное время принимали участие
академики Б. Г. Гафуров, Е. М. Жуков, И. И. Минц, М. П. Ким,
А. Л. Нарочницкий, С. Л. Тихвинский, члены-корреспонденты А. А. Искандеров,
А. П. Новосельцев, В. И. Рутенбург, А. Н. Сахаров, В. А. Шишкин, доктора
исторических наук Б. А. Айзин, А. А. Алафаев, А. И. Бабин, В. А. Бовыкин,
С. И. Вербицкий, В. Я. Гросул, Е. А. Дудзинская, Л. Г. Захарова, Б. И. Зверев,
В. П. Зимонин, Г. Д. Иванова, Б. С. Итенберг, В. Я. Лаверычев, Н. А. Латышев,
Н. Ф. Лещенко, Д. В. Петров, Л. В. Поздесва, В. А. Попов, А. А. Преображенский,
И. И. Ростунов, О. А. Ржешевский, П. Г. Рындзюнский, М. И. Семиряга,
П. П. Топеха, А. М. Филитов, К. А. Черевко, А. Н. Чистозвонов, К. Ф. Шацилло,
В. И. Шишов, Р. Г. Эймонтова, кандидаты исторических наук А. Е. Жуков,
В. В. Макаренко, А. А. Толстогузов, В. В. Широков, А. И. Щетинина,
И. А. Якобашвили.
На первый симпозиум автор данной статьи представил свой доклад «Сунь
Ятсен и русские народники», однако из-за занятости на основной работе в
Управлении планирования внешнеполитических мероприятий МИД СССР ему
не удалось присутствовать на этом симпозиумеВпоследствии автору как
председателю Национального комитета историков СССР, а затем Национального
комитета российских историков довелось участвовать в работе V, VII и IX
симпозиумов, а также открывать X симпозиум. Об этих встречах с японскими
коллегами и пойдет речь ниже.
V советско-японский симпозиум был организован в декабре 1981 г. в Токио
Национальным комитетом японских историков при финансовой помощи
университетов Хосей, Сока и Тохогакуэн. Обсуждение обеих тем симпозиума:
«Влияние международного революционного движения на национальные движения
Восточной Азии в период между двумя мировыми войнами» и «Абсолютизм
(абсолютные монархии) на Западе» привлекло помимо постоянных участников
Информацию о первом симпозиуме см. Ким М. IJ. Советско-японский симпозиум.— Вопросы
истории, 1974, № 5, с. 176—179. О последующих симпозиумах см. Топеха П. II. Симпозиум совет-
ских и японских историков.— Вопросы истории, 1976, N° 7, с. 174—178; его же. Симпозиум совет-
ских и японских историков.— Народы Азии и Африки, 1982, № 5, с. 147—149; Лещенко II. Ф.
Симпозиум ученых СССР и Японии.— Вопросы истории, 1984, № 3, с. 158—159.
69
симпозиума японских историков из таких научных центров, как Токийский
университет, университетов Хосэй, Хитоцубаси, Санею, Сэйкэй, Татибана,
а также префектурных университетов Хоккайдо, Тиба, Аити, Мияги, Ямагата,
Сайтама и др. Симпозиум открылся 5 декабря вступительным словом главы
японской делегации проф. Б. Эгути. Заглавный доклад по первой теме был
сделан П. П. Топеха, рассмотревшим первые отклики в Японии, Китае и Корее
на революционные события в России октября 1917 г. Другие доклады по этой
теме были представлены проф. С. Уно, исследовавшим влияние Коминтерна на
динамику национально-освободительного движения в Китае в начале 20-х годов
XX в., проф. Н. Мидзуно, изложившим историю влияния международного
коммунистического движения на национально-освободительные движения
Синганхве 1927—1931 гг. в Корее, и автором, доклад которого был посвящен
влиянию Октябрьской революции 1917 г. на эволюцию социально-политических
взглядов Сунь Ятсена.
В ходе развернувшейся по этим докладам дискуссии наибольшее внимание
участников симпозиума привлек вопрос о правомерности рассматривать «рисовые
бунты» в Японии в 1918 г. как результат влияния российской революции.
Преобладавшим стало мнение о том, что «рисовые бунты» главным образом
явились следствием ухудшения экономического положения Японии, вызванного
интервенцией японских войск на Дальнем Востоке России. Влияние же революции
в России на Японию стало ощущаться позднее, лишь в начале 20-х годов.
Дискуссия показала, что историками в Японии проявляется большой интерес
к изучению вопросов, связанных с интервенцией 1918—1924 гг. на советском
Дальнем Востоке, чему способствовало рассекречивание документов архивов
министерства иностранных дел и военного министерства Японии до 1949 г.
Выступивший в прениях преподаватель университета Аити Т. Хара, изучавший
эти архивные документы, привел интересные данные о широком размахе
партизанской борьбы на Дальнем Востоке против японских оккупантов.
С. Уно возложил на Коминтерн ответственность за поражение китайской
революции 1925—1927 гг., следуя традиционной интерпретации истории
Коммунистической партии Китая и влияния на нее Коминтерна, господствовавшей
в те годы в КНР. Возражая японскому докладчику, автор указал на незначи-
тельный, по сравнению с гоминьданом, численный состав молодой Коммунисти-
ческой партии Китая, сложность внутриполитической обстановки в Китае тех
лет, сильные экономические и военные позиции иностранных держав, поддержав-
ших Чан Кайши, и на то главное обстоятельство, что на повестке дня в Китае
не стояла задача социалистической революции, а решались цели национально-
освободительной революции.
Участники обсуждения первой темы единодушно выражали пожелание облег-
чить доступ исследователей к архивным документам Коминтерна, что позволило
бы воссоздать подлинную историю влияния Коминтерна на революционный про-
цесс в странах Востока.
Тема абсолютизма, по которой были заслушаны доклады советских историков
А. Н. Чистозвонова и А. П. Новосельцева и японских историков Т. Тидзука и
К. Ооиси, также вызвала оживленную дискуссию, в центре которой был вопрос
сравнения исторической роли абсолютизма в Европе и в Японии. Первоначально
задуманная как изучение различных сторон европейских абсолютных монархий,
эта тема на симпозиуме была обогащена данными по истории абсолютизма в
Японии; участниками дискуссии было проведено интересное сопоставление
различных типов абсолютизма в странах Запада и Востока в различные
исторические эпохи.
4 декабря П. П. Топеха и автор посетили университет Сока, расположенный
в 40 км от Токио, были приняты ректором Такамацу и имели встречу с группой
профессоров и преподавателей университета, после чего были приглашены про-
честь лекции: П. П. Топеха рассказал об изучении истории Японии в СССР, а
автор данных строк поделился впечатлениями о работе проходившего в 1980 г.
70
XV Международного конгресса исторических наук в Бухаресте и об участии в
нем советских историков.
Японские хозяева симпозиума также организовали для советских историков
экскурсионную поездку в средневековую столицу Японии Киото, где помимо
знакомства с достопримечательностями города состоялась встреча с историками
Киотского университета и университетов Рицумэйкан и Досися. Запомнилась
также встреча в Киото с настоятелем всемирно известного буддийского храма
Киомидзу — С. Фукуока, видным деятелем международной ассоциации буддистов,
недавно возвратившимся с V Международного конгресса буддистов в Улан-Баторе.
Фукуока приветствовал расширение интеллектуальных контактов между Россией
и Японией. Фукуока поразил всех глубоким знанием истории международных
отношений, редким среди буддийских священнослужителей, как правило,
отрешенных от мирских дел.
В результате обмена мнениями между Национальным комитетом историков
СССР и генеральным секретарем Организационного комитета по проведению
японо-советских симпозиумов историков С. Курамоти в октябре 1984 г. была
согласована программа VII симпозиума, который состоялся 18 и 19 мая 1985 г.
в новом кампусе в Тама университета Хосэй недалеко от Токио. Открывая
симпозиум, вице-президент университета Хосэй проф. К. Исикава приветствовал
его участников и отметил, что данный симпозиум — это первая международная
встреча ученых, которая проходит в только что построенном актовом зале
кампуса.
Выступивший глава делегации японских историков Б. Эгути высоко отозвался
об итогах работы последнего, VI симпозиума, и выразил надежду на то, что
начатое на том симпозиуме обсуждение темы об освещении истории Японии в
трудах советских историков и истории России (СССР) в работах японских исто-
риков будет успешно продолжено на настоящем симпозиуме, что позволит понять
возникновение и существование многих искаженных стереотипных представлений
у народов обеих стран друг о друге. Одновременно Эгути отметил важность
темы VII симпозиума — сравнительное изучение специфики империалистической
стадии развития дореволюционной России, а также Германии от конца XIX в.
до краха фашизма в Германии и Италии и японского милитаризма в 1945 г.
По теме: «Взгляд японцев на Россию и русских на Японию» на VII симпозиуме
были представлены доклады: С. И. Вербицкого «Эволюция взглядов в России и
СССР на Японию», проф. В. Фудзимото «Заключение соглашения 1925 г. между
Японией и СССР и реакция населения Японии» и проф. М. Ватанабэ «Взгляд
Л. И. Мечникова на Японию».
Несмотря на, казалось бы, частный вопрос, слабо связанный с основной
темой, доклад М. Ватанабэ, произнесенный на русском языке, был с интересом
выслушан участниками симпозиума и свидетельствовал о большом интересе
японских историков к вопросу о влиянии на общественную мысль и социальное
движение в Японии и других странах Азии отдельных представителей русского
народничества. Л. И. Мечников, старший брат известного русского биолога,
востоковед-полиглот, участник гарибальдийского движения в Италии, поддержи-
вал в эмиграции тесные связи с А. И. Герценом и М. А. Бакуниным, стал
членом Международного товарищества рабочих (I Интернационала), во время
Парижской коммуны оказывал помощь коммунарам. После поражения Коммуны
он уехал в Японию, где провел почти два года в качестве профессора Токийской
школы иностранных языков. С 1885 г. до своей смерти в 1888 г. был профессором
Нсвшательской академии по кафедре. сравнительной географии и статистики,
поддерживал тесные связи с русскими революционными эмигрантами С. М. Стсп-
няком-Кравчинским, П. А. Кропоткиным, Г. В. Плехановым и др. В своих науч-
ных трудах он придерживался анархических и народнических взглядов, крити-
ковал расовую теорию и социал-дарвинизм.
В докладе М. Ватанабэ был дан анализ воззрений Мечникова на Японию,
которые содержались в 20 с лишним его книгах и статьях. Пророческим оказался
71
вывод Мечникова о том, что «предприимчивость японцев, основанная на атеизме
и экономической экспансии, будет действовать на остальные страны Востока
обоюдоострым мечом». Педагогическая деятельность Мечникова в Японии оказала
немалое влияние на взгляды молодых японских общественных деятелей —
участников демократического движения 80-х годов. По рекомендации Мечникова
после него в Токийской школе преподавали и другие народники-эмигранты 2.
Обсуждение этой темы явилось продолжением той дискуссии, которая началась
на предыдущей встрече.
На VI симпозиуме советскими участниками были проанализированы труды
советских историков по различным проблемам истории Японии (доклады
Н. А. Латышева и А. А. Толстогузова, А. Е. Жукова и И. А. Якобашвили), а
также отчет первого русского посольства в Японию (доклад А. А. Преображенского
«Японцы глазами первого русского посольства»). Доклады же японских историков
на VI симпозиуме, как и на VII, больше касались взглядов на Россию отдельных
представителей японского общества, нежели освещения истории России в трудах
японских историков, как это было оговорено заранее. Так, проф. Ц. Тогава
выступил с докладом «Японский взгляд на Россию — Кандзо Утимура», проф.
Е. Накамура — «Взгляд поэта Такубоку Исикава на Россию»; лишь проф. X. Вада
представил обобщающий доклад «Представление о России в Японии — учитель
или враг». Однако и этот доклад нс содержал анализа японской историографии
о России и СССР.
Таким образом, на VII симпозиуме была продолжена дискуссия, начатая еще
на VI симпозиуме. Как докладчики, так и участники дискуссии, развернувшейся
на VII симпозиуме, согласились с тем, что стереотипы о стране-соседе, бытовавшие
среди населения Японии и России в разные эпохи, во многом зависели от поли-
тики правящих кругов этих стран. Проф. А. Фудзивара, возглавлявший делегацию
японских историков на VI симпозиуме в Ленинграде, выступая на VII симпозиуме,
при подведении итогов дискуссии отметил, чте в условиях ухудшающихся за
последнее время японо-советских отношений состоявшееся обсуждение темы
имеет наряду с научным и практическое значение, ибо выявление причин форми-
рования стереотипа «образа врага» позволяет успешно изменять этот искаженный
стереотип и в Японии, и в СССР. X. Вада возложил на И. В. Сталина вину за
формирование у советских людей искаженного, по мнению Вады, образа Японии,
содержавшегося в речи Сталина осенью 1945 г., когда Сталин объявил, что
военный разгром милитаристской Японии является реваншем за поражение
России в войне 1904—1905 гг. Тот же Вада выразил сожаление, что в ходе VI
и VII симпозиумов нс обсуждался вопрос о территориальной принадлежности
четырех островов Южно-Курильской гряды, однако это его выступление нс
встретило поддержки со стороны остальных японских участников симпозиума.
Е. Накамура, также участвовавший в работе предыдущего VI симпозиума,
отметил, что, несмотря на интернирование в СССР после 1945 г. большого
количества японских, военнопленных, многие из них вспоминают не только
тяготы плена, но и доброе отношение к ним со стороны простых советских
людей. Поэтому, заметил Накамура, историки должны объективно освещать все
аспекты японо-советских отношений.
В заключительном слове по теме С. И. Вербицкий вновь отметил необходимость
различать осуждение СССР агрессивной сущности японского милитаризма и
отношение советских людей к японскому народу, его культуре и истории.
Обсуждение темы «Империализм XX века — Германия, Россия и Япония»
началось с заслушивания резюме следующих докладов: Б. А. Айзина «О генезисе
германского империализма», проф. X. Фудзисэ «Об особенностях германского
империализма в XX в.», проф. Ю. Курихары «Германский империализм и
фашизм — государственная форма империализма», В. Я. Лаверычева «Государ-
Полный текст доклада М. Ватанабэ па русском языке опубликован в журнале «Japanese Slavic
and East European Studies*, 1984, v. 5, p. 35—54..
72
ствснно-монополистический капитализм в дореволюционной России», проф. С. Ито
«Русский империализм — мировой рынок и капитализм в России», Н. А. Латышева
«Особенности государственного строя и политики империалистической Японии
накануне и в годы второй мировой войны» и проф. К. Эгути «Японский
империализм накануне второй мировой войны».
В ходе дискуссии по второй теме присутствовавшие на заседании японские
историки (свыше 70 человек) проявили хорошую осведомленность о появившихся
за последние годы в советской исторической науке новых оценках причин краха
российского империализма (в частности, тезиса академика П. В. Волобуева о
«минимуме» предпосылок, необходимых для социалистической революции, и др.)
имела место оживленная полемика между специалистами по истории Германии
Б. А. Айзиным и Ю. Курихарой, защищавшим тезис о том, что фашизм — это
порождение слабого, усталого империализма. Принципиальных разногласий в
оценках природы и практики германского, российского и японского империализма
среди участников дискуссии нс было. Как советские, так и японские историки
критически отзывались о бытующей в американской историографии теории
«модернизации», затушевывающей агрессивный характер империалистических
держав в отношении так называемых развивающихся стран.
Автор данной статьи выступил с докладом «Ответственность историка в наше
время», в котором, на примерах деятельности Международного комитета истори-
ческих наук и Национального комитета историков СССР, подчеркнул моральную
ответственность авторов исторических трудов и преподавателей истории за форми-
рование гуманистического мировоззрения у широкого круга читателей и учащихся.
В заключительном слове при закрытии симпозиума председатель Нацио-
нального комитета японских историков проф. К. Нагахара отметил плодотворную
работу участников симпозиума, выразил пожелание о проведении специального
заседания симпозиума, посвященного ответственности исторической науки за
сохранение мира на планете и от имени основанного в 1948 г. Ученого Совета
Японии (эквивалент Российской академии наук) пожелал успеха дальнейшим
встречам историков обеих стран.
3—4 июня 1989 г. в Токио, в университете Хосэй состоялся очередной, IX
симпозиум историков СССР и Японии. В состав советской делегации входили
А. П. Новосельцев, В. А. Шишкин, С. И. Вербицкий, В. В. Широков и автор
этих строк. В повестке симпозиума было обсуждение докладов по двум темам:
«Сравнение формационных особенностей феодализма в Японии, России и Китае»
и «Преподавание отечественной истории в СССР и Японии».
По первой теме были заслушаны доклады проф. Е. Андо «Особенности
феодального строя в Японии», А. П. Новосельцева «Проблемы генезиса феодализма
в России» и проф. К. Янагида «Феодальные системы в Китае».
Участники дискуссии по представленным докладам отмечали необходимость
проведения более четких граней между общественным строем периода военной
демократии и раннефеодального периода. Споры вызвал вопрос о возможности
применения понятия «крепостничество» за пределами истории феодальных
отношений в России. Одни японские историки считали «крепостничество» чисто
российским явлением, другие, а также советские ученые, наоборот, были склонны
видеть аналогичные моменты «крепостничества» в разных странах, например в
раннефеодальном Китае, где государство проводило политику закрепощения
парцеллярного крестьянства.
По второй теме были заслушаны три доклада советских историков: В. А. Шиш-
кина «Перестройка и некоторые вопросы изучения отечественной истории XX в.
в Советском Союзе и современное состояние учебной литературы», С. И. Вербиц-
кого «Роль преподавания истории в формировании представлений о Японии у
советских людей» и В. В. Широкова «Русско-японская война и ее интерпретация
в преподавании истории в СССР». По этой теме японские историки представили
четыре доклада: проф. К. Кимисима «Отношения Японии с СССР и Россией в
освещении учебников по истории Японии для старших классов средней школы»,
73
проф. С. Курамоти «Вопросы изложения исторического материала в советских
учебниках по истории СССР», проф. X. Кимура «Советский Союз в учебниках
по истории для старших классов средней школы» и М. Нимура — «Россия и
СССР в преподавании истории в Японии».
Изменения, наметившиеся в советской исторической науке в связи с
провозглашением курса на перестройку, вызвали большой интерес у японских
историков, внимательно следящие за советской прессой и научной периодикой.
В ходе развернувшейся по первой теме дискуссии ими высказывались пожелания
об облегчении доступа иностранных исследователей к советским архивам.
Касаясь преподавания истории СССР в японской средней школе, японскими
историками отмечалось стремление министерства просвещения Японии свести к
минимуму информированность учащихся о достижениях общественной системы
в Советском Союзе, избегать на уроках сопоставления исторического опыта
истории Японии с историей других стран, в частности с историей СССР. Японские
историки подробно рассказали о механизме контроля за содержанием учебников
по истории со стороны министерства просвещения, о требованиях правительства
к преподавателям истории строго придерживаться официально признанной
интерпретации событий отечественной и всемирной истории. Они осуждали
деятельность экспертного совета по учебным материалам, члены которого
назначались министерством просвещения.
Японские историки весьма самокритично констатировали, что в наиболее
часто употребляемых учебниках по всеобщей истории в японских школах мате-
риалы по истории России и СССР носят односторонний, часто явно тенденциозный
характер, и во многих случаях противоречат исторической правде.
Советские учебники по отечественной истории подверглись критике со стороны
японских участников дискуссии главным образом за идеализированный показ в
них процесса вхождения в состав России ряда народов Кавказа и Средней Азии.
Историками обеих стран, * участвовавших в обсуждении этой темы, была едино-
душно одобрена идея о необходимости дальнейшей гуманизации учебного процесса
как в СССР, так и в Японии.
Участники симпозиума почтили память недавно скончавшегося в возрасте
77 лет видного японского историка Б. Эгути, одного из организаторов двусторонних
симпозиумов историков Японии и СССР.
4—6 июня 1991 г. в Москве проходил X симпозиум историков СССР и
Японии, на котором обсуждались доклады по двум темам: «Реформы и революции
в России и Японии в XIX—XX вв.» и «Мир в начальный период второй мировой
войны (1939—1942 гг.)». С докладами по первой теме выступили: проф.
М. Накамура — «Мэйдзи иссин и послевоенные реформы в Японии», проф.
Т.. Сасаки — «Эволюция или революция — идейное наследие народничества
XIX в. (на материалах жизни и деятельности либерального народника С. Южакова
и одного из лидеров «Народной воли» Л. Тихомирова)» и советские историки
В. Я. Гросул «Реформы и революционное движение в России в XIX в. и их
международное значение», Л. Г. Захарова «Реформы 60—80-х годов XIX в. и
российская государственная система», Б. С. Итенберг «Революционеры и либералы
в пореформенной России», Е. А. Дудзинская «Славянофилы и реформы 60-х годов
XIX в. », Р. Г. Эймонтова «Реформирование системы образования России 60-х го-
дов XIX в.», В. И. Шишов «Военные реформы России и Японии после войны
1904—1905 гг.: сравнительный анализ», А. Е. Жуков — «Идеология общественных
реформ в России и Японии в середине XIX в.», В. В. Макаренко «Сравнительные
особенности революций и реформ в России и Японии во второй половине XIX в.»,
А. И. Щетинина «Конституционный вопрос в России в конце XIX в.»
Сопоставление процесса реформ в России и Японии в представленных докладах,
а также развернувшаяся по этим докладам дискуссия способствовали уяснению
специфики реформаторских процессов в этих странах.
По второй теме, затрагивавшей актуальные вопросы истории международных
отношений новейшего времени, были представлены следующие доклады японских
74
и советских историков: проф. X. Мимоса — «Причины советско-финляндской
войны 1939—1940 гг.»; проф. К. Иосии — «Реакция Японии на международную
обстановку в начальный период второй мировой войны»; проф. М. Нагаминэ —
«Оккупационная политика «третьего рейха» и германские капиталисты»; В. П. Зи-
монин — «К вопросу о причинах и истоках войны на Тихом океане»; Б. И. Зве-
рев — «Проблемы экономического и военно-технического обеспечения внешней
безопасности СССР накануне и в первый период второй мировой войны (1938 г.—
июнь 1941 г.)»; Л. В. Поздеева — «Великобритания в планах нацистского рейха».
Ввиду многообразия сюжетов и проблем, затронутых в вышеназванных
докладах, дискуссия по ним носила фрагментарный характер и главным образом
сводилась к уточнению отдельных положений, содержавшихся в докладах. Интерес
к истории второй мировой войны, проявленный участниками симпозиума, убедил
организаторов встреч — российских и японских историков — в необходимости
продолжить обсуждение этой темы на последующих симпозиумах с обозначением
ряда конкретных исследовательских проблем по истории второй мировой войны
и участия в ней СССР и Японии.
В выступлении на X симпозиуме автор настоящих заметок отметил юбилейный
характер проходящего симпозиума и подвел предварительные итоги 20-летнего
периода, на протяжении которого участниками этих симпозиумов был изучен
большой круг вопросов средневековой, новой и новейшей истории России и Япо-
нии, истории взаимоотношений этих стран и их взаимного влияния на истори-
ческие процессы и идеологию, истории национально-освободительного движения
в странах Дальнего Востока, вопросы методологии историчсскогр процесса.
Встречи историков обеих стран способствовали взаимному ознакомлению с
состоянием исследований в области исторической науки и с преподаванием
истории в средней и высшей школе, с памятниками истории и культуры
стран-соседей, развитию научных контактов между учеными, научными и
университетскими центрами. Организации этих встреч мы в значительной степени
обязаны безвременно ушедшему из жизни члену Ученого Совета Японии
профессору Б. Эгути и ныне здравствующим А. Фудзивара, С. Курамоти й
X. Вада. С российской стороны большую организационную работу по обеспечению
двусторонних встреч проводили сотрудники Института востоковедения РАН:
П. П. Топеха и С. И. Вербицкий, а также сотрудницы Национального комитета
российских историков Н. М. Меньшова и Т. П. Балобанова.
К сожалению, договоренность о проведении в 1993 г. в Японии очередного
XI симпозиума историков обеих стран была нарушена японской стороной, сослав-
шейся на испытываемые ею финансовые трудности. По мнению Национального
комитета российских историков, опыт проведения десяти научных встреч с
японскими историками был полезен для изучения многих актуальных вопросов
отечественной и всеобщей истории. Естественно, из-за языковых трудностей нс
всегда удавалось заблаговременно ознакомиться с докладами, вынесенными на
обсуждение. Имелись случаи и повторов, тематики, вызванных появлением новых
документов или книг по той или иной, уже обсуждавшейся теме. С российской
стороны, в отличие от японской, часто менялся состав организаторов симпозиумов;
ответственность за их проведение разделяли попеременно несколько академи-
ческих институтов, что часто приводило к отсутствию преемственности в исследо-
вании той или иной темы, уже являвшейся предметом обсуждения на предыдущих
симпозиумах.
Недостаточной была и увязка тематики докладов, вынесенных на симпозиум,
с проблематикой очередных Международных конгрессов исторических наук,
проходивших за эти годы каждые пять лет и отражавших современные тенденции
исторической науки во всем мире.
Хотелось бы пожелать нашим японским коллегам преодоления имеющихся у
них финансовых затруднений и продолжить традицию русско-японских симпо-
зиумов историков, стремясь к научному совершенствованию их организации и
проведения.
75
Воспоминания
© 1995 г.
В. М. ФАЛИН
ТАК БЫЛО.
ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ *
Большой переполох вызвало в Москве разглашение западногерманской стороной
содержания доклада правительству по итогам трех раундов обмена мнениями
между А. А. Громыко и Э. Баром. Доклад был опубликован частично 12 июня
1970 г. в «Бильдцайтунг» и полностью в «Квик» 1 июля. Нарушение доверитель-
ности, как правило, есть безошибочный признак накала внутренних страстей.
Во фракциях правительственной коалиции ФРГ увеличился разброс мнений.
Правительственный аппарат оказывал социал-либералам нарастающее сопротив-
ление. Чиновный люд прибегал к опробированному средству: организации «утечек»
в консервативную и националистическую прессу.
Громыко придирчиво расспрашивал меня, не дурачат ли нас западные немцы.
Вго интересовало, каковы в свете боннских пертурбаций перспективы переговоров,
в частности, в их временном разрезе. Он обвинил руководителей коалиции в
несерьезности. Контрдоводы о том, что новое правительство переняло старый
аппарат, сформированный в годы «холодной войны», не действовали.
— Я отлично знаю,— утверждал министр,— что когда есть желание что-либо
сохранить в секрете, «утечек» не бывает. Даже в Вашингтоне, где почти все
тайны имеют рыночную цену.
Громыко находил, что случившееся ставит его в двусмысленное положение
и требует «свинца в голосе и строгости при изложении за столом переговоров
советской точки зрения».
В незавидное положение попадал В. Шеель. Замечания и дополнения, которые
могли и должны были бы появиться у него и у специалистов из министерства
иностранных дел ФРГ, невольно перекликались или в чем-то соприкасались с
критикой консервативных и националистических групп. Громыко имел причины
как для протеста, так и для утверждений, что на карту поставлен престиж
Советского Союза и его личный авторитет. Формулировки, наработанные вчера,
представлялись дискуссионными. Теперь они превратились в канонические тексты.
Может, стоило возрадоваться — ведь перед нами простиралась прямая дорога?
В дипломатии, однако, прямолинейность чаще всего ведет к кривотолкам. Неловкое
замечание способно перевести нервное напряжение, присущее почти каждому
участнику трудных переговоров, в политический взрыв.
Последствия допущенной западногерманской стороной осечки ощущались почти
на каждой встрече на уровне министров и их представителей.
— Мы не изменим ни слова, ни запятой,— сухо и безапелляционно отрубил
Громыко в ответ на замечания и пожелания, высказанные его западногерманским
коллегой.
Разговор, состоявшийся, как вспоминаю, 4 августа 1970 г., велся в узком
кругу в зале Богаевского в московском особняке МИД. Этот русский художник,
* Окончание. Начало см. № 5 нашего журнала.
76
модный в конце XIX — начале XX в., написал три панно для особняка
С. Морозова — фантастические горные пейзажи с клубящимися грозовыми
облаками. Живопись Богаевского как нельзя лучше подходила к содержанию
беседы двух министров.
Услышав в переводе фразу «ни слова, ни запятой», Шеель недоуменно
посмотрел на меня. Я сидел по правую руку от западногерманского министра
иностранных дел, но нс мог сообщить ему, что наши с Ю. В. Андроповым
параллельные усилия склонить Громыко к принятию редакционных поправок,
нс менявших сути документа, встретили полный афронт.
«Ни запятой» было сказано сначала нам. Даже Л. И. Брежнев не преуспел
в усмирении советского министра иностранных дел.
— Пусть внутрикоалиционные разночтения они улаживают в Бонне, а не в
Москве,— был довод Громыко.— Почему надо считать, что социал-демократы
хуже чувствуют политическую обстановку в ФРГ, чем либералы?
Склонен считать, что ситуацию спасли неиссякаемый оптимизм Шееля и общая
решимость новых руководителей ФРГ добиться позитивного переворота в отно-
шениях с восточными соседями, включая ГДР. Будь на месте Шееля политический
деятель иного склада, не уверен, что все завершилось бы именно так.
Меня неизменно восхищало в Шееле умение не терять присутствия духа в
самые сложные минуты. Похоже, рассказ о смелости офицера люфтваффе Шееля
во время рейда германской авиации на Англию был правдой. Говорят, самолет
получил повреждение, и командир приказал экипажу выбрасываться с парашю-
тами. Шеель якобы приоткрыл смотровое окно и ответил: «За бортом дождь,
придется переждать». Самолет дотянул до немецкого аэродрома.
Шеель нс дал себя обескуражить неожиданным началом переговоров в Москве,
нс преминув отметить, что не может и не хочет принять ультимативного тона
своего коллеги. Громыко и сам почувствовал, что хватил через край. Да только
слово не воробей!
Признаюсь, мне стоило большого напряжения, чтобы не сорваться и выдержать
деловой тон. Мои аргументы в беседах с Громыко один на один или окружным
путем — через Брежнева — получали тем больший вес в его глазах, чем строже
я сам следовал линии министра за столом переговоров с представителями ФРГ.
Размолвки со статс-секретарем министерства иностранных дел ФРГ П. Франком
из-за моего отказа принять пространный каталог поправок и дополнений .к ранее
согласованным текстам не были запрограммированы. Мы никак не предполагали
появления предложений, затрагивавших сердцевину ранее достигнутых договорен-
ностей. Поэтому предписаний министра на этот случай у меня не было. Меньше
всего я хотел обидеть Франка, вызывавшего у меня симпатию, или разыгрывать
роль «ястреба».
Принять список поправок значило бы поставить под удар достигнутые за
пять месяцев нелегкого труда совместные договоренности. Либо превращать этот
результат совместной работы в исходную советскую позицию, либо отвечать на
него еще более обширным перечнем контрпожеланий и требований? Последствия
были бы сходными — затяжная неопределенность. Поэтому в ответе Франку я
сделал акцент на необходимости для каждой из сторон разобраться в себе, в
собственных планах и возможностях. Созрели ли дома предпосылки для нового
начала? Совместимость посылок есть презумпция успеха, остальное —
производное.
До сих пор перед моими глазами стоит картина: Франк весь сжался, напряглись
лица его помощников. Большой круглый стол, за которым мы только что
вольготно размещались, вдруг будто оброс острыми углами. Он уже нс объединял
нас — его полированную поверхность рассекла разграничительная трещина.
Это столкновение было единственным в наших с Франком многолетних
контактах. Помню каждое слово, произнесенное статс-секретарем, его укоризнен-
ный взгляд. И пусть некоторой компенсацией за неприятные минуты, доставленные
ему, послужит подчеркивание мысли Франка о том, что обе стороны должны
77
покидать переговоры с чувством выполненного долга, нс пряча глаза от обще-
ственности. Эти слова я говорил при каждом удобном случае во время внутренних
дискуссий с участием министра или руководителей более высокого ранга. Полагаю,
нс без последствий.
Во время моей безрадостной полемики со статс-секретарем Громыко, больной,
находился в своей городской квартире. Он был трудным пациентом для врачей,
вынуждая их судить о хворях лишь по температуре и пульсу.
— Какие новости? — спросил он меня, когда я приехал к нему.
— Не слишком вдохновляющие. Делегация ФРГ привезла поправок столько,
что их хватит на несколько недель или даже месяцев новых переговоров. Франк
добивался, чтобы мы приняли от него список замечаний и дополнений Бонна к
согласованным текстам и к предмету диалога в целом. Я сказал, что у меня
нет полномочий на фактическое дезавуирование ранее проделанной работы.
Громыко приподнялся на подушках. Он принимал меня с будущим
заместителем министра иностранных дел А. Г. Ковалевым, укрытый одеялом в
постели. Вид у него был нездоровый.
— Нельзя ли детальней? Это в самом деле сюрприз. Франк ссылался на
Шееля, извлекая свои поправки? Как вы его поняли — основа, выработанная с
Баром, правительством ФРГ принимается или отвергается? Может быть, оно
само продвинуло «бумдгу Бара» в прессу? Ковалев, каково ваше впечатление?
У Ковалева были наготове нужные слова — он сумел сдержать эмоциональный
перегрев. Он солидаризировался с моим решением не брать от Франка списка
пожеланий и поправок, считая это единственно правильным для рабочего уровня
переговоров.
— Шеель совсем не из простаков,— продолжал Громыко.— Решили действо-
вать в обход, поискать слабину. Что-то мы упустили. Нарушение доверительности
было сигналом. Как вы аргументировали отказ принять бумагу Франка? Не
думаю, чтобы Шеель со своей затеей вышел на меня. Но кто знает?
Вместе с Ковалевым мы подробно изложили содержание бесед со статс-секрета-
рем ФРГ, обрисовали атмосферу, в которой они происходили. Нс забыли отметить,
что расстались, пообещав доложить ситуацию руководителям делегаций.
— Считайте, что доложили и что глава советской делегации вашу линию
одобрил.— Громыко ухмыльнулся и добавил: — В основном и главном... Хотя
слог мог бы быть у вас менее изысканным. Но вы ведь оба выпускники Института
международных отношений.
Затем мы уточнили график дальнейших переговоров. Министр был преисполнен
решимости пренебречь советами эскулапов и мольбами жены — интересы дела
важнее. Кроме того, работа (этот эксперимент Громыко постоянно ставил и на
себе, и на ближайших сотрудниках) — наилучшая терапия, почти не знающая
противопоказаний.
29 июля наш министр уже сидел вместе с Шеелем за столом переговоров.
Он избрал, думается, оптимальный для той конкретной ситуации метод,
заключавшийся в стремлении навести мосты, а также провести профилактику
возможных недоразумений на будущее. Это касалось в особенности прав и
ответственности четырех держав, статуса послевоенных границ и возможного их
изменения политическими средствами, объединения Германии.
Отдельные темы вводились Шеелем в ходе дискуссии заново. Они требовали
от советских дипломатов быстрой и деловой реакции, хотя по своей весомости
не уступали многим проблемам, на осмысление которых ушли недели и месяцы.
Р. фон Вехмар, в то время заместитель спикера федерального правительства,
справедливо отмечал, что «переговоры протекают трудно, по некоторым пунктам
очень трудно». Иначе и нс могло быть. За 12 дней, отведенных для заключительного
раунда переговоров, вряд ли кто-либо, кроме Шееля, смог бы достичь большего
в диалоге с советским министром.
Накал дискуссии спал после того, как Громыко пригласил гостя продолжить
се в загородном доме Министерства иностранных дел в Мещсрино. Когда-то
78
здесь жил председатель Коминтерна Г. М. Димитров. Дом в Мещерино представлял
собой просторное казенное здание, из тех, что были построены в 30-х годах под
Москвой для высшего начальства. Но парк — лучшего и желать было нельзя,
обширный, в меру ухоженный, примыкающий к -заповедной зоне «Горок
Ленинских».
Громыко подобрал подходящие темы и слова, чтобы приподнять настроение
и убедить своего коллегу Шееля, который прибыл в Мещерино вместе с Франком,
поставить во главу угла общую цель. Эта общая цель, считал министр, позволит
поймать попутный ветер в паруса и отыскать если не жемчужное зерно, то хотя
бы совместный знаменатель. Ласковое солнце, каким оно бывает на склоне лета
в Подмосковье, довершило идиллическую картину.
В понедельник оба министра появились перед нами посвежевшими и с
просветленными лицами. Что было очень кстати. В тот день на столе лежали
нс фрагменты договоренности, но концепции, характеризовавшиеся как пригнан-
ными друг к другу гранями, так и непреодоленными разногласиями.
Однако Шеель не уставал преподносить Громыко «сюрпризы» из «домашних
заготовок» и делал это непринужденно, с озорным блеском в глазах. Мне,
сидевшему рядом с нашим министром, было заметно, как деревенели пальцы
его правой руки и с плотно сжатых губ сходила краска. Он не смотрел в сторону
Шееля, был погружен в самого себя — его занимала мысль, чем «закруглить»
беседу, чтобы «дух Мещерино» не исчез, словно воздух из проколотого воздуш-
ного шара.
Громыко применил простой маневр: предложил дать задание заместителям
глав делегаций пройтись по текстам договоренностей. Спор .на их уровне легче
разрешить. Если высокий интерес того потребует, заместителей всегда можно
поправить.
4 августа министры вышли на ключевую статью о послевоенных границах.
И будто забылось сказанное раньше, добрые слова. У советского министра
появились в голосе металлические нотки, а в позе — решимость показать, что
он бывал в переделках и похуже.
Не успокаивало даже то, что наша с Франком работа, выполненная накануне,
получила одобрение. Ведь несчастливые мгновения останавливаются и застывают
в памяти гораздо чаще, чем счастливые. Скорее бы кончилось это перетягивание
каната, пока он не лопнул, думал я. Почему иные руководители не мыслят
себя иначе, чем рыцарями, закованными в латы принципов?
«Не хвали дня раньше вечера»,— приблизительно так выразился Шеель,
приветствуя советского министра за завтраком в ресторане «Россия» несколькими
часами позже.
За восемь дней переговоров состоялось 13 встреч в различном составе, поглотив-
ших в общей сложности 29 часов, но «вечер» пока нс наступил. Наступит ли?
Ответ зависел в какой-то степени и от еще одного нашего разговора с Франком,
назначенного на послеобеденное время.
Шеель настаивал, чтобы советская сторона заранее ознакомилась с текстом
письма по «немецкому единству». Письмо он намеревался послать для сведения
в Министерство иностранных дел СССР в день подписания договора об отказе
от применения силы. Громыко счел, что небо не рухнет на землю, если он
откликнется на это пожелание. Процедуру принятия письма министр обставил
таким образом, чтобы нс было и тени официальности, нс возникало жесткой
связи с переговорами о московском договоре. С этой целью в наше с Франком
распоряжение был выделен особняк на Ленинских горах рядом с резиденцией
Шееля. Мне был дан приказ только слушать и, стало быть, никаких бумаг нс
принимать.
Вместе с Франком на беседу пришел начальник департамента министерства
иностранных дел ФРГ Б. фон Штадсн. Со мной был заместитель заведующего
3-м Европейским отделом Министерства иностранных дел СССР посланник
А. А. Токовинин.
79
Статс-секретарь после краткого вводного пояснения приступил к чтению
текста, который он держал в руках. Повеяло холодом прошлого. Грустно и
тоскливо становилось от того, как плотно спеленали мысль боннских политиков
и дипломатов ими же самими созданные стереотипы. При Московском договоре
подобное письмо о «единстве» будет ни к селу, ни к городу.
.Франк заунывным голосом исполнил свой монолог. Я слушал его вполуха и
в уме прикидывал: ограничиться выражением недоумения или высказаться по
существу? Громыко последнего не одобрил бы. Но пустить дело на самотек,
значит, потерять драгоценное время. Будь что будет, решил я. Если мой партнер
спросит, нет ли у меня за душой чего-нибудь, помимо критики, изложу ему
возникшие соображения.
Сколько времени ушло на чтение 45—50 строк? Минуты четыре, не больше.
Дальше последовало молчание, которое статс-секретарь прервал вопросом:
— Ваше мнение?
— Если вас интересует мое сугубо личное впечатление и не для протокола,
сформулирую его так: услышанный текст не созвучен новой главе в наших
отношениях, которую мы собирались открыть.
— Как видится вам постановка темы единства в упомянутом новом контексте?
Я предложил поразмышлять вместе. Очевидно, письмо должно было бы быть
максимально кратким и свободным от риторики. Единая мирная Европа как
цель не противоречит общему пониманию, о чем свидетельствуют заявления
руководителей наших стран на протяжении последних трех-четырех лет. Против
стремления так или иначе отрегулировать в рамках европейского мирного порядка
проблему германского единства едва ли можно что-либо возразить. В констатации
того, что Московский договор не отрицает идею немецкого единства, собственно,
и должен был бы состоять смысл письма.
Соединив названные элементы в одно целое, я получил довольно складную
формулировку. Франк стал о чем-то советоваться с фон Штаденом. Нс припасен
ли у меня какой-нибудь вариант? — следует вопрос. Нет, не запасся. И к
лучшему, иначе пришлось бы обговаривать его с министром, который, наверняка,
бы его пе принял.
Расстались на том, что Франк еще подумает, а я сообщу Громыко, что мне
были изложены некоторые идеи, которые в позитивном плане отразятся в
одностороннем письме, не требующем нащей реакции.
Теперь мне следовало позаботиться, чтобы содержание беседы с Франком
кратко, самым сжатым образом отразилось на бумаге: вопрос, ради которого мы
встречались с заместителем главы делегации ФРГ, нельзя затерять, мои же
соображения, если учесть историю с записью нашего диалога с Баром о после-
военных границах, вполне можно опустить. Когда вокруг письма о единстве
поднялся ажиотаж, мой заместитель Токовинин поделился наблюдениями оче-
видца кое с кем из близких ему сотрудников 3-го Европейского отдела. В конце
70-х годов Токовинин, недовольный откомандированием из Бонна, пригрозил
раскрыть Громыко тайну рождения письма о немецком единстве, что побудило
меня расстаться с посланником незамедлительно.
Через несколько лет я поведал Бару историю редактирования письма. От
него мне стало известно, что Франк держал себя образцово лояльно и деталей
встречи на Ленинских горах не выдал. Тогда же мы с Баром установили, что
телепатия в политике не редкий гость. Оказалось, что мои размышления были
близки его взглядам, поначалу, однако, скептически воспринятым экспертами
министерства иностранных дел ФРГ.
Заслуживает упоминания следующее. Московские переговоры имели целью
выработку формулы отказа сторон от применения силы. Из плана обмена
заявлениями получилось соглашение, потом договор, но в название документа
всякий раз выносилось его назначение — неприменение силы.
На встрече, состоявшейся 5 или 6 августа, Громыко вдруг сросил Шееля,
целесообразно ли сводить смысл документа к отказу от насилия — договорной
80
комплекс перерос первоначальные рамки, и не плохо было бы учесть это
обстоятельство. Инициатива Громыко застала всех врасплох. Она была неожиданна
и для меня. До той минуты министр ничем нс обнаруживал желания
генерализировать договоренности. «Куда он клонит?» — подумал я. Это стало
ясно год спустя, хотя при обобщении разрозненных его замечаний, вопросов,
интонаций можно было бы и раньше догадаться, что у Громыко на уме.
Шеель посоветовался с членами своей делегации и принял предложение
советского министра. Объективно оно имело весомое обоснование во всем строе
переговоров, в удельном весе советско-германских отношений в европейской и
мировой политике, в потребности совершить прорыв в лучшее будущее.
Время Громыко выбрал психологически точно: в солнечный, щедро расточавший
надежды августовский день участниками переговоров владели приподнятые
чувства — стороны внутренне настроились поздравить друг друга со взаимным,
давшимся большим терпением и трудом успехом. При всей «прелести» переговоров
никто не испытывал желания затянуть их до бесконечности. Ближе становилась
простая истина — подлинной дружбой могут быть связаны люди и страны,
умеющие прощать друг другу отдельные недостатки.
7 августа в особняке Министерства иностранных дел состоялась церемония
парафирования Московского договора. Громыко выделил мысль о значении
нормализации отношений между СССР и ФРГ для мирного будущего. Шеель
солидаризовался с этим тезисом. Он сделал акцент на том, что договор послужит
разрядке международной напряженности и способен стать одной из предпосылок
длительного мира в Европе.
В целом комплиментов по поводу неординарного события было предостаточно.
Но они нс воспринимались как дежурная похвала. Многие идеи затем
реализовались в практическом развитии — не сразу, с отступлениями, продираясь
через завалы недоверия, частоколы вражды и невежества.
И ведь эти идеи сбылись, даже если сбылись не так, как всем нам тогда
виделось.
Подготовка акта подписания Московского договора — суета несусветная.
Информирование союзников. Их надо было убедить, что достигнут оптимальный
результат, соответствующий интересам как СССР, так и Варшавского договора
в целом. Энергично пришлось просвещать внутри страны партийные органы во
главе с их лидерами. Это только кажется, что функционеры брали под козырек,
стоило им услышать голос начальства или перехватить его взгляд. В жизни —
все было сложнее.
Итак, на заседание политбюро ЦК КПСС был вынесен доклад Громыко об
окончании переговоров с делегацией ФРГ. Дебаты открылись до того, как все
расселись по местам.
Белорусский партийный лидер — первый секретарь ЦК КП республики, в
годы войны партизан, П. М. Машеров, человек достойный, совсем нс худший
из тогдашних республиканских «первых», спросил меня, приглашенного в качестве
эксперта:
— Не проведут нас немцы в очередной раз?
— Обстановка в корне другая. Если бы даже захотели, не смогут.
— Со своим коварством они к атомному дьяволу в свояки набьются.
Первый секретарь ЦК КП Украины В. В. Щербицкий тоже был далек от
мнения, что немцы «перековались».
— Если честно, я неохотно отправился бы в разведку с каждым вторым
нашим другом даже из ГДР. Немцы за примирение с нами нс из прозрения, а
из-за боязни. Нс допускают они, что может быть им прощение за их злодеяния
на нашей земле.
Генеральный секретарь пригласил начать заседание.
Громыко доложил о результатах переговоров, умело показал, какие трудности
пришлось преодолеть, прежде чем договор созрел для подписания. Вопросы
присутствовавших касались надежности достигнутых урегулирований, планов
81
Бонна в отношении ГДР и других союзных СССР государств. Министр держал
себя уверенно, даже самоуверенно. Вот-вот могло раздаться: «МИД занимается
саморекламой».
Очень вовремя слово взял Андропов. Он упирал на то, что Московский
договор — лишь первый шаг на долгом пути к нормализации. Расставание с
прошлым будет противоречивым и болезненным. Позиции находятся в движении,
свидетельство тому — эволюция подходов западных немцев к ряду важных
проблем уже в процессе самих переговоров. В наших интересах — содействовать
положительным переменам и созданию правовой базы для их закрепления и
наращивания.
Желательность оздоровления советско-западногерманских отношений не
вызывала сомнений. Однако не одних украинцев и белоруссов явно занимал
вопрос: не урезаем ли мы договором свои возможности, не удобней ли жить,
имея необъятные права победителя при минимуме обязательств по отношению
к Германии? Звучала и тема, как будут складываться взаимоотношения западных
немцев с восточными соседями, когда «непризнание ГДР» отпадет. «Пражская
весна» еще не поросла быльем. А если ее семена прорастут?
В поле зрения участников заседания была реакция Запада. Не дезинформи-
руют ли нас, изображая в Париже, Лондоне и Вашингтоне обеспокоенность
«советско-германским сближением?» Не попасть бы нам в положение простаков.
Андропов и Громыко привели данные, показывавшие, что ФРГ действует
суверенно. Наивно, однако, было бы рассчитывать, что правительство Брандта —
Шееля станет улучшать отношения с нами в ущерб собственным союзникам. И
нужно ли это, если Советский Союз добивается взаимопонимания с западными
державами тоже на основе уважения реалий и нс за чужой счет?
В целом «бурных, непрекращающихся аплодисментов» Московский договор
не вызвал. Брежнев произнес несколько признательных фраз в адрес Министерства
иностранных дел и лично Громыко, предложил одобрить проделанную работу и
поручить председателю Совета Министров СССР А. Н. Косыгину вместе с
министром иностранных дел скрепить от имени СССР своими подписями текст
договора. На том и порешили.
Потом было согласование графика прилета В. Брандта в Москву. Канцлер
ФРГ не хотел, чтобы совпали по датам два взаимоисключавших по сути и духу
события — годовщина возведения стены в Берлине и поворот ФРГ «лицом к
Востоку». Было принято такое расписание: прилет вечером 11 августа, на следую-
щий день все официальные церемонии, 13 августа возвращение Брандта домой.
Протокольная часть визита никак не обговаривалась.
Прибытие Брандта стало «премьерой» для только что назначенного заведующим
протокольным отделом МИД СССР Б. Л. Колоколова. Он посоветовался со мной,
как лучше поступить — ведь визит рабочий. Обычно в таких случаях почетный
караул не выстраивается, трасса от аэродрома до резиденции флагами не
украшается.
Ни к кому нс обращаясь за инструкциями, решаем так: при встрече флаги
ФРГ поднять только на аэродроме и у здания, где остановится гость. Заказали
изготовление нужного количества флагов, коими должен был быть украшен
маршрут следования в день отъезда. Тем самым будет подчеркнуто: с подписанием
Московского договора открывается новая глава в наших взаимоотношениях.
Встречать канцлера ФРГ во Внуково-2 прибыли Косыгин, Громыко, другие
официальные лица. У министра замечаний по организации прилета нс было.
Но председатель Совета Министров, выйдя из машины, накинулся на Колоколова.
— Почему нет флагов на трассе?
— Визит рабочий,— защищался шеф протокола.— Кроме того, нс было
времени на изготовление государственных флагов ФРГ.
— Плохо начинаете,— в сердцах бросил Косыгин и что-то стал выговаривать
Громыко.
Приехав в министерство, я доложил министру план на 12 августа. Он
82
перепроверил, отправлены ли по назначению памятки и справки для Брежнева
и Косыгина. Получив утвердительный ответ, спросил:
— А как так получилось с флагами?
Излагаю ему без уверток мотивы нашего с Колоколовым замысла. Громыко
по существу согласен. Он сразу «усек» смысл увязки политики с протоколом,
которая должна была подчеркнуть значимость акта подписания договора, но...
— Надо было посоветоваться. Даже я не беру на себя решение таких вопросов.
Встреча на аэродроме прошла без шероховатостей. Увидев не очень понятную
ему немецкую надпись на подрулившем к стоянке правительственном «Боинге-707»,
Косыгин спросил, что она означает. Перевожу: «Военно-воздушные силы».
— Как военно-воздушные? У них что, гражданских самолетов не хватает?
— По традиции визиты государственных руководителей ФРГ выполняются
авиаотрядом, приписанным к ВВС. Ничего нового прилет Брандта в этом смысле
не создает. Мы, кстати, перенимаем практику, ставшую частью государственного
протокола ФРГ.
— А Аденауэр тоже прилетал на самолете вермахта?
— Сейчас нет вермахта — есть бундесвер. Кроме того, не уверен, что осенью
1955 г. у Аденауэра были ВВС.
— Чудные немцы! Отчего они так любят играть в солдатики?
Председатель Совета Министров, министр иностранных дел, наш посол в
Бонне С. К. Царапкин, сопровождаемые Колоколовым, приветствовали Брандта
и Шееля у трапа самолета. Нас построили в шеренгу, которую канцлеру ФРГ
предстояло обойти.
Очередь дошла до меня. Это был наш второй очный контакт. В сентябре
1969 г. я был представлен Брандту, тогда министру иностранных дел, при его
встрече с Громыко в Нью-Йорке. «Он меня, конечно, не запомнил»,— подумал я.
Однако, услышав мою фамилию, канцлер крепко пожал мне руку:
— Рад видеть вас.
Косыгин терпеливо ожидал окончания многоступенчатой процедуры привет-
ствия гостя. Брандт поздоровался с сотрудниками посольства ФРГ в Москве и
членами их семей, а также с группой женщин и мужчин, представлявших
общественность Москвы. Все расселись по машинам. Мне выпало ехать с Франком.
— Ради большого дела, которое завершится завтра,— заметил он,—
правительству ФРГ потребовалось незаурядное мужество.
— Согласен. С поправкой, что мужество и трезвость в суждениях должны
были найти в себе обе стороны.
— Вы представляете себе наше положение? Единство из задачи практической
становится политической целью, достижение которой зависит от всех европейцев.
Германия отказывается от трети своей территории. Западный Берлин, хотя и
не потерян, остался где-то за скобками. К примеру, как бы повела себя Франция,
будь она поставлена перед необходимостью признать утрату трети своих
провинций? Как реагировали бы на это французские крестьяне и горожане?
— Мы знаем, как они реагировали после наполеоновских войн или поражения
от Пруссии в 1871 г. Но результаты тех войн даже отдаленно не напоминают
последствия нацистской агрессии. При всей условности исторических сравнений.
Франк поменял тему. Он пояснил, почему Брандт привез с собой группу
парламентариев и ведущих журналистов.
— Фактически борьба за ратификацию договора началась еще до подписания
документа. Объект споров — нс формулировка конкретных статей или, вернее,
нс только это. Будь формулировки даже самыми безукоризненными, договор все
равно натолкнулся бы в ФРГ на сопротивление мощных сил. Они не приемлют
в принципе новой «восточной политики». Им признание ГДР и существующих
границ — все равно что повторная безоговорочная капитуляция, если не хуже.
Для них «опрокинуть» договор равнозначно смещению кабинета социал-либералов.
Жаль, что мы уже въезжали на территорию резиденции Брандта. Анализ
статс-секретаря показался мне весьма интересным.
83
Утром 12 августа Брандт был у Косыгина. Главы правительств вели подчеркнуто
деловой разговор. Можно было подумать, что они давно знакомы и встретились
нс перед подписанием договора, а позже, когда договор, вступив в силу, уже
явился основой нашего сотрудничества и способствовал лучшему видению областей
совместных интересов на международной арене.
В Екатерининском зале Кремля — большой сбор. На 15.00 назначена церемония
подписания Московского договора. Здесь же произошло личное знакомство Брандта
с Брежневым, рядом других политических руководителей СССР. Генеральный
секретарь и канцлер условились о беседе вдвоем.
Пока же распоряжались «протоколыцики» и «правовики». Они в совершенстве
владели искусством усадить каждое действующее лицо в нужное кресло и
обозначить, в какой последовательности и где им поставить свои автографы.
Казалось, стрелки на часах с корпусом из золоченой бронзы готовы к отсчету
нового времени для Москвы и Бонна.
Итак, можно было приступать. Сначала поставили подписи Косыгин и Брандт,
за ними это сделали оба министра иностранных дел. Тишина царила до тех
пор, пока главы двух правительств, поднявшись с кресел, не обменялись кожаными
папками с текстами договора,, на наших глазах приобретавшего историческое
значение.
Присутствовавшие дружно зааплодировали. Царапкин же успел схватить со
стола ручку, которой расписывался Косыгин, и стал таким образом обладателем
драгоценного сувенира.
Принесли шампанское. Стоя в сторонке, интересно было наблюдать, как
образуются и распадаются группки беседующих. Переводчики были нарасхват.
О чем шел разговор, было не так уж существенно. Важнее то, что наружу
выплеснулась тяга к личному общению.
Неожиданно передо мной остановился Громыко.
— Вы что отшельничаете? Переговорите с Баром, нет, лучше непосредственно
с Брандтом и поставьте перед ним вопрос: насколько оправдано упоминание
Германии в названии социал-демократической партии, когда существование двух
Германий отныне признанный факт?
Меня даже передернуло: неужели министр нс отдает себе отчета в том, на
что нарывается? Двадцати минут не прошло, как бумага стала договором, а у
него уже претензии, к тому же вздорные.
— Может, начать корректировку названий с ГДР? Социалистическая единая
партия Германии. Она издает газету «Нойес Дойчланд». Есть другие партии у
восточногерманских друзей, профсоюзы. Конца и края нс видать.
— Нс рассуждайте, а выполняйте поручение,— оборвал меня Громыко.
Нс бывать тому, решил я. Я и до этого не стремился прорваться к Брандту,
взятому в плотное кольцо приглашенными на подписание договора, а уж теперь
и подавно. Мне было лучше всего потерять его из виду.
Снова появился Громыко.
•— Переговорили с Брандтом?
— Нс представилось возможности.
Взгляд министра выразил все, что Громыко думал обо мне, и он твердым
шагом направился в сторону Брандта. Он дал понять присутствовавшим, что
хотел бы поговорить с канцлером с гЛазу на глаз. Их оставили одних. До меня
долетали обрывки фраз, произносимых Громыко по-английски: «Социал-дсмокра-
тичсСкая партия... Две Германии...»
Брандт бросил на Громыко полный недоумения взор, пресекший всякое жела-
ние министра продолжать. Громыко пробормотал что-то невнятное. Потом напом-
нил, что Брандта ожидает Брежнев для «главной беседы», которая призвана придать
необходимую динамику процессу обновления отношений между СССР и ФРГ.
Громыко удалился. К идее «переименования» он ни разу более не возвращался,
во всяком случае при мне. Кто ее «подбросил» ему или он сам додумался до
этого, осталось загадкой. «Коротким замыканиям» подвержены даже министры.
84
Связавшись с помощником генерального секретаря ЦК КПСС А. М. Алек-
сандровым, я предупредил его, что Брандт может упомянуть в беседе с генсеком
о странном демарше Громыко. Если такое случится, лучше все обратить в шутку.
В 16 часов началась продолжительная беседа Брежнева с Брандтом. Могу
судить о ней по подробной записи и со слов Александрова. Встреча двух лидеров
получилась насыщенной и выполнила основное свое назначение. С тех пор и
завязались доверительные отношения, которые могли поспорить в эффективности
с «красными телефонами», связывающими Москву с рядом западных столиц.
Брежнев высказался в моем присутствии определенно: с Брандтом можно и
нужно дела делать.
Потом в Грановитой палате был торжественный обед с пространными речами.
Впервые за многие годы глава советского правительства говорил о ФРГ уважи-
тельно. Долгий рабочий день Брандта заканчивался 12 августа в ресторане
телебашни «Седьмое небо». По просьбе канцлера мы отправились туда посидеть
небольшой компанией. Косыгин за хозяина, я — за его советника и переводчика.
Брандт взял с собой ближайших друзей.
Скоростной лифт бременского производства вознес нас над Москвой порядком
измотанными. Особенно досталось Брандту. Голос его сел. Хорошо, что это
произошло уже после зачтения обращения к согражданам, переданного на ФРГ
при техническом содействии советского телевидения и, следовательно, не без
нервотрепки.
Воздух был прозрачен. С 260-мстровой высоты Останкинской башни
представилась редкая возможность увидеть залитую огнями ночную Москву.
Косыгин пребывал в хорошем настроении, похоже, ему самому казенщина
надоела. Или, может быть, он нс хотел быть в стороне от начавшегося поворота
в отношениях с ФРГ?
Стоит заметить, что непоправимый вред нанесло стране соперничество между
Л. И. Брежневым, А. Н. Косыгиным и Н. В. Подгорным. Противостояние в
высшем звене гасило энергию, делало невозможным комплексный,
всеохватывающий подход к проблемам, лихорадившим общество. Косыгина —
политического деятеля с наилучшими данными для управления государственными
делами и экономикой — оттесняли на вторые-третьи роли. Треугольник,
наследовавший всевластие после Хрущева, распался.
Политики на сегодня было достаточно. Косыгин комментировал панораму,
открывающуюся из окон. Гость вежливо слушал. Ему было как-то не по себе.
Меня потребовали к телефону. Громыко произнес:
— Как проходит «мероприятие»? Освободитесь — ив министерство. Вам надо
будет помочь редакциям «Правды» и «Известий» в написании передовых статей,
посвященных Московскому договору.
Перед тем как вернуться на свое место рядом с Косыгиным, я потихоньку
спросил Брандта:
— Вам нездоровится, не нужна ли помощь врача?
Он ответил, что приехал в Москву немного простуженным и немецкий врач
поджидает его в резиденции.
Я сообщил Косыгину о разговоре с Громыко и только что происшедшем
обмене репликами с Брандтом.
— Не будем потчевать гостя «демьяновой ухой»,— сказал он, поднимаясь.—
Время позднее. Завтра увидимся снова и дообсудим то, что нс успели сейчас.
Брандт поблагодарил за внимание, которое ему оказывалось в Москве. Косыгин
как собеседник понравился Брандту, в частности, тем, что четко выражал свои
мысли и умел спокойно выслушивать контрдоводы. Канцлер подтвердил
приглашение главе советского правительства посетить Бонн. И это был не только
знак вежливости.
Забегая вперед, скажу, что ответного визита не получилось. Жаль, я полагаю.
Утром 13 августа состоялся заключительный разговор руководителей двух
правительств. Потом были проводы, прошедшие без сучка, без задоринки.
85
Восполняя отсутствие флагов при приезде гостя, их вывесили при его проводах
даже больше, чем принято. Вдоль дороги стояло много москвичей, по собственному
порыву собравшихся приветствовать Брандта. Прощание было теплым. Царило
приподнятое настроение — спутник удачно законченного трудного дела.
По дороге в министерство я думал о беседе, состоявшейся у меня наедине с
Косыгиным непосредственно перед его утренней встречей с западногерманским
гостем. Председатель Совмина задержал меня, чтобы поблагодарить за органи-
зацию переговоров по Московскому договору. Далее Косыгин сказал:
— У канцлера есть добрая воля и понимание необходимости конструктив-
ных перемен. Но сумеет ли он реализовать свою программу? Нс верится, что
реакция в ФРГ будет сидеть сложа руки. Сомневаюсь также, что на Западе все
приветствуют улучшение советско-западногерманских отношений. Как вы оцени-
ваете перспективы?
— Выработка договора, при всей его важности, нс самая трудная часть
решаемой задачи. Мы нередко утверждаем, что отношения ФРГ с нами нс могут
быть лучше, чем се отношения с ГДР. Но, видимо, немцы могут в свою очередь
заметить, что тон советско-западногерманских отношений связан с состоянием
взаимопонимания СССР с США, хотя бы по тому же Западному Берлину. У
меня есть кое-какие соображения. Когда вы захотите выслушать меня, могу их
изложить.
— Нс к чему откладывать.
— Мысль моя, может быть, не оригинальна, хотя и не проста для
осуществления. Первое. Советский Союз должен был бы сразу же, с сегодняшнего
дня, в делах больших и малых, завязанных на ФРГ, вести себя так, как если
бы Московский договор был не только подписан, но и вступил в силу. Кое-что
сделано и делается, в частности, в экономической сфере, но это лишь начало.
Второе и главное. С признанием ГДР и нерушимости послевоенных границ
обстановка в Европе качественно меняется. Зачем нам держать полумиллионную
военную группировку в ГДР, Польше, Чехословакии и Венгрии? Зачем нам
дорогостоящие вооруженные силы в самих этих странах? Чтобы обслуживать
американскую военную доктрину, планы НАТО в целом? США устраивает, что
мы здесь увязли. «Ястребам» в Вашингтоне нужна «угроза с Востока», делающая
их хозяевами положения. Самым неприятным для них было бы исчезновение
пресловутой «угрозы».
Косыгин слушал с нескрываемым любопытством.
— Каким же, на ваш взгляд, мог бы быть уровень нашего военного
присутствия?
— Называть цифры мне не пристало. Сформулировать критерии могу:
Советскому Союзу надо было бы держать войска по численности и составу
такие, которые позволяли бы ему надежно решать задачи безопасности своей и
союзников. Сейчас вооруженные силы Варшавского договора нацелены на
«наступательную оборону», требующую вдвое, если не больше, ресурсов, чем
просто оборона. Армии наших союзников в ядерном конфликте недееспособны.
Их основной функцией должно было бы стать обеспечение внутренней стабиль-
ности в предконфликтной ситуации. Сэкономленные средства нашли бы
применение в социальной и экономической сферах.
— Интересно. Говорили ли вы на эту тему с Брежневым, он ведь у нас
«верховный»?
— Леонид Ильич меня вызывает, что-то собирается поручить. Воспользуюсь
встречей, чтобы сказать ему то же самое. В принципе насчет подыгрывания
Пентагону в стратегии, направленной на наше экономическое изнурение, я
«закидывал удочку» еще Хрущеву. Он не ответил «нет», но и не сказал «да».
Как бы то ни было, новые отношения с ФРГ — приглашение вырваться из
трясины, в которой мы завязли, превратить Московский договор в фактор мировой
значимости.
Косыгин спросил, что думает об этом министр.
86
— Не знаю. Пока детального разговора у меня с ним не было.
У председателя правительства имелась своя точка зрения в отношении Громыко.
Косыгин сам нс мог похвастаться гибкостью. Когда приходилось уступать, лицо
Косыгина становилось совершенно «постным». Наш министр, пока не вошел в
силу в начале 70-х годов, остерегался в открытую на него нападать, но, взяв
ориентир целиком на генерального секретаря, планомерно отодвигал главу
правительства от внешней политики.
По закону Паркинсона, когда нас нет на месте, мы обязательно кому-то
нужны. Уже на аэродроме Громыко подступил ко мне:
— Куда вы запропастились? Надо подготовить целую кучу бумаг: информацию
для друзей, письма членам партии, указания совпослам. Расслабляться не время.
— Информация для соцстран вчерне готова. Над письмом к коммунистам
работают на Старой площади. Циркуляр совпослам к вечеру вам доложим.
— По мере готовности кладите проекты мне на стол, и все сегодня. К бли-
жайшему заседанию политбюро за нашим министерством не должно быть долгов.
Министр был опять какой-то «дерганый». Вполне возможно, и из-за
необозримого количества забот и дел, на нем лежавших.
Громыко был сам виноват, что превратил свою жизнь в сплошное бурлачество.
От зари до часу-двух ночи он читал, писал, правил тексты. Когда кипа бумаг
иссякала, он выпивал залпом стакан крепчайшего чая и засыпал мертвецким
сном. И так каждый день. Заместителям он доверял только мелочи и не терпел,
если даже первый из его замов В. В. Кузнецов неосторожно произносил слово
от «имени МИД». Немедленно раздавался окрик: заместитель может выступать
от имени министерства только по поручению министра в каждом конкретном
случае.
Громыко наиболее способным из своих заместителей считал В. С. Семенова.
«Талантлив, но когда впадает в философствование, не очень пригоден для земных
дел. К тому же неусидчив,— говорил министр.— Кузнецов — исполнитель.
Аккуратный и надежный. Дисциплина в политике не лишнее, но одной
дисциплиной политика не делается».
Отзыв министра в разговоре со мной о Кузнецове совпадал с отзывом Хрущева
о самом Громыко. Слушая аттестации министра своим заместителям, я невольно
улыбнулся, спровоцировав вопрос:
— Что веселого вы нашли в моих словах?
Громыко пригласил меня по возвращении в министерство явиться к нему.
— В каком настроении отбыл Брандт и что думают в его делегации?
— Насколько могу судить, чувство удовлетворения соседствует у западных
немцев с тревогой. Шеель опасается, что наши договоренности обогнали готовность
общественного мнения ФРГ отречься от прежних предрассудков. Поэтому он
ждет трудных месяцев. Не ясны сроки окончания переговоров с Польшей и
начала диалога с ГДР. До серьезных разговоров с восточными немцами дело
едва ли дойдет, пока не наметится сдвиг в переговорах с тремя державами по
Западному Берлину.
— Дай немцам палец — они руку по локоть норовят отхватить. И Бар, и
Шеель знали, на что идут, согласовывая статьи договора. Мы услужили Бонну,
не отвергнув письмо о «единстве». Могли и отказаться его принять, пусть бы
себе заявляли, что хотят. Я же не требовал от них, чтобы они подшили в досье
мое письмо о признании границ и кое о чем прочем.
Вот почему мурыжили в экспедиции министерства прием письма Шееля о
единстве! Не иначе, сам министр и придумал это. По меньшей мере нашему
отделу об этом ничего заранее не было известно. Вместо того чтобы одностороннее
письмо осталось односторонним действом, затея Громыко привлекла к нему
повышенное внимание. Из этого чужого ляпсуса я, увы, не сделал выводы для
самого себя на будущее.
Московский договор, продолжал министр, выходит за рамки двусторонних
отношений. Правильная оценка значения зафиксированных в нем урегулирований,
87
возможно, будет дана через годы. Именно это, а не просто расстановка сил
внутри ФРГ будет определять степень напряженности борьбы вокруг и в связи
с Московским договором.
Против этого тезиса возразить было нечего. Я высказался в пользу незамедли-
тельных шагов по оздоровлению советско-западногерманских отношений, не
дожидаясь ратификации Московского договора. И тут же повторил мысль о
пересмотре советской военной доктрины в Европе с учетом возникших качественно
новых обстоятельств. Напомнил министру, что мы с ним не раз затрагивали
эту тему и теперь, в контексте подписанного накануне договора, самое время
придать этому движение.
Громыко поддержал идею активного развития отношений с ФРГ.
— Вы и займитесь составлением сводного плана. Что и в какой
последовательности нужно будет сделать, не размывая наших позиций. Нельзя
в то же время дарить противникам договора тот аргумент, что будто бы нормальные
отношения возможны и без создания для этого правовой основы.
— Что касается нашей военной доктрины,— продолжал Громыко,— то это
особая область. Думать надо. Но НАТО не сводится к ФРГ или даже только к
Европе. Посмотрим.
Возможно, я невнятно выразил мысль. Скорее всего, однако, министр дал
мнр понять, чтобы я не лез в запретные сферы, где незванных гостей нс
жаловали. Так или иначе, Громыко уклонился от детального разговора по военной
проблематике и не среагировал на мой довод, что ратификация прошла бы
гораздо легче, если бы немцы почувствовали позитивные последствия наметив-
шегося поворота в отношениях с СССР в сфере безопасности.
Под вечер меня пригласили в приемную Брежнева. Вернее, я должен был
зайти к Александрову и вместе с ним проследовать к генеральному секретарю.
Но разговор с Брежневым состоялся лишь по телефону. Что-то помешало ему
принять меня.
— Ты что натворил? Звонят секретари. В трех районах — на Смоленщине,
в Белоруссии и Предуралье население расхватывает соль, мыло и спички! «С
немцами договор подписали. Значит — скоро война». Глубоко сидит в людях
трагедия 1941—1945 гг.
Потом Брежнев поделился впечатлениями от беседы с Брандтом.
— Личный контакт, кажется, установился. Брандт согласен, что при отсутствии
формальностей легче добираться до сути. Мы, не заменяя Министерства
иностранных дел, должны свою работу продолжать. Обмен мнениями этажом
повыше может ускорить темпы движения. Что ты на это скажешь?
— Скажу, что в обоих министерствах иностранных дел чиновников больше,
чем политиков. Особенно политиков новой ориентации. Без подкрепления сверху
многое может застрять в бюрократических рогатках.
— Смекаешь, Андрей (Громыко.— В. Ф.) опытный дипломат, но и его
временами приходится поправлять, чтобы не оступился.
Наверное, это давно уже не великая тайна, что у нашего Министерства
иностранных дел было отобрано исключительное право на контакты с главой
правительства ФРГ. Брежнев и Брандт создали свой параллельный канал прямой
связи. На советской стороне функцию неформальных представителей первого
лица выполняли политический советник Андропова В. Е. Кеворков и спецкор
газеты «Советская культура» В. В. Леднев. Этот необычный институт играл
весьма конструктивную роль, пока Брежнев был в состоянии держать руку на
пульсе событий, хотя и порождал много неудобств для меня лично. Посол не
получал никакой официальной информации о содержании обменов мнениями по
специальному каналу. Выручали отчасти мои давние и доверительные отношения
с Кеворковым.
Но вернусь к разговору с Брежневым.
— Каковы перспективы у Брандта дома? Данные поступают неоднозначные.
88
— Если без прикрас, то мы перестарались. Гибкости и широты нам не
хватило.
— Андропов докладывал мне примерно то же самое.
— Увязкой Московского договора с Западным Берлином Брандт «спутал себе
ноги». Как я уже сказал Бару, западные немцы придумали себе третью палату
при ратификации. Регулируя ход контактов с нами по Западному Берлину,
США, Англия и Франция получают более чем совещательный голос в определении
судьбы нашего с немцами договора.
— Что из этого следует?
— Разберусь в планах трех держав, в их реакции на вчерашние события и
доложу вам. Сейчас же позвольте высказать соображение, которое уже устоялось.
Повторяю Брежневу то, что излагал в разговорах с Косыгиным и Громыко.
Во избежание поворота, который придал военной теме министр, делаю акцент
на необходимости нейтрализовать «немецкую карту», которую Вашингтон четверть
века разыгрывал.
— Нс ты один озабочен тем, куда заводит нас военное противостояние с
США. Вопросов тут много.
Прощаясь, Брежнев заметил:
— Ты держи связь с Александровым. Но если появится нечто сверхсрочное
или сверхважное, что я должен знать напрямую, звони. Мои хлопцы в приемной
соединят.
Немало событий разной значимости совершилось в последующие недели и
месяцы 1970 г.
В ноябре, после заседания политбюро, на котором Громыко отчитывался по
итогам своих визитов в ГДР и ФРГ, а я сидел в качестве понятого, министр
пригласил меня вернуться в министерство вместе с ним, в его машине. По дороге
спросил:
— Как бы вы отнеслись к предложению занять пост посла в ФРГ? Это
направление становится столь же важным, как и вашингтонское.
— Прежде всего, спасибо за доверие. С учетом подчеркнутой вами значимости,
приобретаемой Бонном, не могу умолчать о том, что нс имею опыта рутинной
посольской работы. Поэтому с пониманием отнесся бы к тому, что есть другая
кандидатура, опробованная на скользком дипломатическом паркете.
— Сейчас на первом плане не гладкий паркет, а каменистые политические
тропы. Я понимаю ваши слова так, что в принципе вы согласны.
Примерно неделю спустя, также между прочим, Громыко сказал мне:
— Руководство поддержало ваше назначение в Бонн. Некоторая дискуссия
возникла, но в итоге все обошлось. Будем оформлять запрос на агреман. Дадим
Царапкину спокойно встретить 1971 год. А вы тем временем готовьтесь к новой
сфере деятельности.
Я произнес слова благодарности, принятые в подобных случаях, хотя и не
был уверен, что эта перемена для меня к добру. Громыко сократил церемонию
до минимума и перевел разговор на текущие дела.
— Достаточно ли серьезны угрозы оппозиции, взявшей курс на развал
свободно-демократической фракции в бундестаге и подрыв позиций СвДП на
выборах в западногерманских землях?
— Намерения более чем серьезны. Сложнее дать прогноз, сколь велик запас
прочности у самих либералов. Помимо догм, на кону большие миллионы. Если
случится бегство избирателей, традиционно державшихся СвДП, то партия попадет
в полосу затяжного кризиса. Результаты выборов в Гессене симптоматичны.
Либералы едва преодолели пятипроцентный барьер. Им пошла на пользу ваша
встреча с Шеелем в замке Кронберг. Но когда решают десятые доли процента,
все зыбко.
— Что можно предпринять?
— Наибольшую отдачу обещают зримые подвижки в проблемах, обретших
в сознании немцев качество символов. Пример: любой наш и ГДР шаг навстречу
89
пожеланиям сотен тысяч жителей обеих частей Берлина, скоро 10 лет как
лишенных возможности поддерживать естественные семейные связи, получил бы
самый добрый резонанс.
— Вы не в состоянии обойтись без своих «добрый — злой». В политике на
переднем плане интересы.
— Если под политикой понимать правительства и отчасти парламенты. Голый
интерес, руководивший поступками сторон, и вызвал нынешнюю ненормальную
ситуацию. Пока интерес не будет очеловечен, все останется по-прежнему.
— Что все-таки вы предлагаете?
— Уместно спросить: горят ли желанием США, Англия и Франция укоротить
рычаг воздействия на ФРГ и тем самым на ее отношения с нами, на общую
обстановку в Европе, рычаг, каким они обладают в виде Западного Берлина?
Нравится или нет, но уготовив Западному Берлину функцию заложника, мы
сами сделались его заложником. Обрести большую свободу рук можно, лишь
прибавив свободы другому.
— Кому нужны эти прописные истины! — закипятился Громыко.— Вопрос:
что и как?
— Мое мнение таково: если три державы сохранят монополию на
представительство Западного Берлина в переговорах с нами, перемены наступят
нескоро. Наше давление лишь ужесточает конфронтацию. Западные державы нс
в состоянии отказать только ФРГ и общественному мнению города.
— Не предлагаете ли вы удовлетворить. претензии ФРГ на право говорить
от имени Западного Берлина?
— Нет. Удовлетворение претензий Бонна и отказ от услуг трех держав в
доведении нашей точки зрения по Берлину до правительства ФРГ или точки
зрения Бонна до нашего слуха не идентичные понятия.
Министр о чем-то задумался, вооруженный синим карандашом и блокнотом,
затем продолжал.
— Прения с США, Англией и Францией не вдохновляют. Но и переговоры
впятером не для нас. Хотя бы потому, что в эту схему не вписывается ГДР.
Пока решаем так. Вы прикинете различные варианты. Нелишне было бы вам
слетать в Бонн и повстречаться там со сведущими людьми. Не обещая многого,
послушать, как они представляют себе дальнейшие этапы нормализации. Заодно
надо «пришпорить» посланника А. П. Бондаренко, чтобы посольство не впало в
зимнюю спячку. Перед вашим отъездом еще увидимся.
Следующее наше собеседование с Громыко не заставило себя долго ждать,
но вызвано оно было другим обстоятельством.
Приходится сожалеть, что у меня нет под рукой моего рабочего календаря
— он исчез в сутолоке августовских событий 1991 г. Иначе не составило бы
труда с точностью до часа определить, когда меня вызвал министр и сказал:
— Завтра поутру отправляйтесь в Берлин. Бар передал, что хотел бы увидеться
с вами для важного разговора. Признано целесообразным дать согласие на эту
встречу.
— Где она будет проходить? В советском посольстве или в каком-либо
неофициальном месте?
— Бару сложно, не привлекая к себе внимания, появиться в Восточном
Берлине. Поэтому местом встречи избран Западный Берлин. Меня заверили,
что встреча будет происходить в здании, не имеющем ведомственного статуса.
Товарищи из нашего представительства в ГДР доставят вас куда нужно.
— Какие темы собирается затронуть Бар?
— Как мне сообщили, состояние дел в связи с ратификацией Московского
договора.
— Значит, и ситуацию на западноберлинских переговорах.
Память не сохранила точной даты нашей первой с Баром «тайной вечери».
Их было много, этих встреч до моего отбытия на должность посла в Бонн.
График бесед с Баром, а в дальнейшем и с послом США в ФРГ К. Рашем, а
90
также с В. Ульбрихтом, В. Штофом и другими руководителями ГДР строился
так: ранним утренним рейсом я отправлялся из Москвы в Берлин, чтобы последним
самолетом в тот же день вернуться обратно. Сначала в Шереметьево удивлялись
необычному пассажиру, потом привыкли и лишних вопросов не задавали.
Замечу, что советская система финансирования командируемых за границу
чиновников была рассчитана на бездельников, любивших тянуть время, словно
резину. Мне никаких денег в иностранной, хотя бы в «гедеэровской» валюте,
не полагалось. Спасибо советскому послу в ГДР П. А. Абрасимову: он кормил
меня обедами и поил чаем, обеспечивал транспортом и, случалось, лекарствами.
Когда я переступил порог резиденции федерального уполномоченного в
Западном Берлине, Бар был не один. Чтобы сгладить необычность обстановки,
он пригласил разделить трапезу с нашим общим знакомым Ледневым. Валерию
я был всегда рад.
Хозяин был приветлив. Здание резиденции уполномоченного, конечно, не
было похоже на дворец на улице Алексея Толстого в Москве, но это тоже был
дом красивый и добротной постройки. Здесь останавливался Брандт, бывая в
Берлине, и тогда тихий дом наполнялся интересными людьми, которые вели
дискуссий, зачастую бурлящие до рассвета. Собравшимся позволялось говорить
все, кроме заведомых глупостей.
Наш ужин был обильно «приправлен» воспоминаниями. Прозвучало несколько
общих замечаний о ситуации в ФРГ и СССР, в мире в целом. Но ничего
экстраординарного сказано не было. Внешне могло показаться, что какой-то
личный повод свел за столом старых друзей.
Час спустя мы поблагодарили управляющего домом и его супругу за угощение
и уселись с Баром поудобнее в кожаные кресла. Разговор намечался долгий.
Леднев взял с полки несколько книг, не забыл прихватить с сервировочного
столика коньяк и, предупредив, что в любое время в нашем распоряжении,
расположился в комнате по соседству.
Намекнув на знакомый ему московский обычай, Бар предложил мне
высказаться первым. Я возразил.
— Чтобы исполнить свою роль, надо знать по меньшей мере, в каком
спектакле мы задействованы: дают ли «Цирюльника» или «Свадьбу Фигаро»,
Россини или Моцарта? Пока мне неведомо, чему я обязан необычным свиданием
в Западном Берлине, каким актуальным заботам и насущным ожиданиям.
Последовала долгая пауза. Собеседник медленно набил трубку табаком,
неспешно раскурил. Целый ритуал, поучительный и для меня, закоренелого
некурилыцика.
— Мы имели уже случай констатировать,— начал Бар свой монолог,— что
Берлин является если не единственным, то самым обещающим ключом,
позволяющим повернуть в нужном направлении общественные настроения.
Хорошо или плохо, но такова реальность — Берлин превратился в пробный
камень, и каждая из противоборствующих группировок в Германии старается
использовать эту реальность для своей выгоды.
Бар говорил размеренно, словно диктовал протокол: никаких конспектов под
рукой, тщательно расставлены ударения, плотно подогнаны аргументы. Из
западногерманских политиков, с которыми мне доводилось встречаться, пожалуй,
еще трое могли так же талантливо формулировать сложнейшие положения —
Г. Фридсрихс, К. Шмид и Г. Шмидт.
— Участники четырехсторонних переговоров,— продолжал Бар,— заняли
крайние позиции и, довольные собой, похоже, надолго застыли на них. Советская
сторона нас слушать не желает, довольствуясь версиями, которые дают ей три
державы. Оттенки в позициях, таким образом, пропадают, даже если имеются.
— Нельзя ли раскрыть, о каких оттенках под крышей «сердечного согласия»
ведется речь?
— Нс это пока главное. Пора определиться, что нас прежде всего занимает:
либо должен восторжествовать принцип (у каждой стороны он свой), либо
91
реализуется интерес, и, если последнее не исключается заранее, как приспособить
друг к другу различные интересы? Бонну и Москве следовало бы внести сюда
ясность без посредников и тем ответить на коренной вопрос, получит ли начало,
положенное в августе, продолжение.
— Мне, как нетрудно догадаться, было поручено внимательно выслушать
все, что вы захотите сообщить от имени своего правительства,— заметил я.—
Неофициально мбгу сказать, что министр считает вас с Брандтом ответственными
за тупиковую ситуацию, сделавшую западные державы арбитром в двустороннем
процессе нормализации наших отношений. Впрочем, это не новость.
Бар согласно кивнул.
— Какими бы мотивами вы ни руководствовались, юридически увязывая
ратификацию Московского договора с берлинским урегулированием, ФРГ
подчинила себя чужой воле и сдала в заклад также часть наших интересов.
Если Громыко не разразился протестами, это надо понимать как подтверждение
серьезности нашего стремления к решению всего комплекса послевоенных проблем.
Давайте вместе думать, как расчистить завал, который при неблагоприятном
стечении обстоятельств может стать причиной нс промежуточной остановки, а
концом всего пути.
Бар попросил' уточнить, какой смысл вкладывается в слово «вместе». Его
удовлетворил ответ — «неортодоксальный», ставящий совмещение интересов выше
формальностей. Мы оба понимали, о чем речь, но слово «Берлин» пока нс
произносили, поскольку любая опрометчивость способна была ухудшить ситуацию.
Я старался миновать «капканы» на случай утечки сведений о нашей беседе.
Нельзя было быть уверенным в том, что доверительность удастся соблюсти в
полном объеме, если двое обмениваются мнениями не ради собственного
удовольствия.
Никто не придерется, считал я, если узнают, что Фалин поинтересовался,
насколько подробно три державы извещают Бонн о переговорах с нами по
Западному Берлину и в каком ракурсе преподносят советскую позицию. Нс
должны занести в пассив социал-либеральной коалиции и реакцию Бара: США,
Англия и Франция подробнейшим образом информированы ФРГ о берлинских
делах.
Оставалось неясным, сообщаются ли западным немцам наши соображения в
их оригинальном виде или в полном переложении, и не только из-за
двойного-тройного перевода. Точность информации не была главной заботой
наших бывших союзников, если судить по тому, как преподносилась позиция
ФРГ советской стороне. Вот «окошко», которое можно использовать так, чтобы
«невинность соблюсти и капитал приобрести».
Брандт в состоянии был активизировать поиски своими берлинскими друзьями
новой роли Западного Берлина — когда этот город будет играть иную роль, чем
«копье в живом теле ГДР». Перегиб на одной стороне может спровоцировать
перехлест на другой. Дело за «малым»: надо было убедить три державы плюс
ГДР в том, что нормальная и стабильная обстановка в городе и вокруг него
согласуется с их долгосрочными интересами. ФРГ придется поработать с Вашинг-
тоном, Лондоном и Парижем, нам же — объясняться с Восточным Берлином.
— Каких-либо новых идей у Громыко нет. Или он не доверил их мне для
передачи руководству ФРГ. Соображения, которые я выскажу, надо воспринимать
как мои собственные. Нс хотелось бы, чтобы их возможное и даже вероятное
несанкционированис министром создало впечатление, будто я передергивал карты.
Если эта оговорка принимается, готов продолжить. Если она смущает, можно
считать, что свою миссию я выполнил, и завтра начальство в Москве будет
извещено об изложенных вами озабоченностях.
Собеседник заметил, что находит мою оговорку почти само собой разумею-
щейся. Гарантий в нашем деле, к сожалению, не выдастся, поскольку последнее
слово не за нами.
— Договорились. Забудем на время, кто за что прежде выступал,
92
проанализируем факты, в частности и неудобные, а затем, основываясь на
здравом смысле, прикинем варианты. Отстаивание старых принципов поглотило
четверть века. Но два-три урока из этого времени мы должны были бы вынести:
кризисы не сыпались с небес, они возникали как продукт деятельности людей;
от людей зависело, разрешать ли их и каким способом; на кризисах грели руки
политики, расплачивались за них широкие массы и отдельные смельчаки.
Бар тем временем раскуривал следующую из коллекции своих трубок.
— Пора бы ввести в действие новые принципы, уважение которых позволило
бы мирно сосуществовать. Среди них — равное отношение к правам и интересам
каждого из участников противостояния. Попытки ущемить позиции СССР не
укрепят положения трех держав. ФРГ придется признать права и интересы ГДР,
чтобы избежать дискриминации своих прав и интересов. При пользовании,
скажем, коммуникациями практичней было бы опереться на соответствующие
международные правила. Трудный вопрос — присутствие ФРГ в Западном
Берлине. Налицо конфликт между фактическим положенйем и правовым статусом
Западного Берлина даже под углом зрения трехсторонних предписаний. Правовые
позиции западных держав, как ни странно, ближе к СССР и ГДР, чем к ФРГ.
Это трудно произнести рслух, но такова реальность.
Я спросил Бара, достаточно ли ясно выражаю мысль? Он нашел точки
соприкосновения в наших подходах и попросил меня продолжать.
— Целью урегулирования, на мой взгляд,— сказал я,— должно было бы
стать предотвращение дальнейших больших и малых осложнений в Западном
Берлине и из-за него. Население города тоже имеет свои права, и их нельзя
сбрасывать со счетов. Западный Берлин не «хиреющая деревня» — позиция ГДР,
но и не «самая дешевая атомная бомба в центре Восточной Германии» — лозунг
западных политиков. Интересы населения города не получат надежной защиты
без удовлетворительного решения проблемы гражданских связей Западного
Берлина с ФРГ и, видимо, человеческих контактов, рассеченных стеной в некогда
едином городе.
На этой или другой нашей встрече, не помню точно, Бар сделал
многозначительное замечание:
— Если бы специфика отношений ФРГ — Западный Берлин была передана
на немецком языке понятием «узы» («биндунген»), то подтверждение того факта,
что Западный Берлин не является «составной частью ФРГ», не вызвало бы в
Бонне слишком больших возражений.
Из реплики собеседника я заключил, что в черновых наработках западные
немцы и, похоже, три державы продвинулись дальше, чем исходя из словопрений
четырех послов, как у нас считалось. Вместе с тем оброненная Баром реплика
настораживала: я втягивался в диалог, в котором мог опираться в основном на
опыт в субъективной его интерпретации. Груды материалов, которые мне довелось
изучить, не могли гарантировать правильности маршрута. В любом экспромте
важно вовремя поставить точку.
— Короче, первым делом следовало бы отделить желаемое от возможного.
В 1959 г. журнал «Шпигель» саркастически писал о том, как некоторые
дипломаты — в контексте совещания министров иностранных дел в Женеве —
разговорами о невозможном убивают ростки возможного. Этот метод на воору-
жении по сию пору. Если можно было выбирать, я предпочел бы аморфным
декларациям соглашение со строгими обязательствами по четко обозначенному
кругу вопросов. И последнее на сегодня. «Техническое соглашение», выводящее
за рамки проблемы, интересующей СССР и ГДР, не пройдет. ФРГ придется
позаботиться о том, чтобы три державы не слишком задерживались с модерни-
зацией их германской политики и адаптировались к переменам, уже вызванным
к жизни социал-либеральной коалицией.
Еще четверть часа было потрачено на согласование деталей. Мой партнер
делал пометки. Он не скрывал, что наш разговор вышел за рамки его ожиданий.
93
Видимо, без особых отлагательств стоило встретиться снова, и также в Западном
Берлине. Обговорили, как поддерживать связь, заботясь о строгой доверительности.
Было уже поздно, за полночь. Мне предстояло еще написать телеграфный
отчет в Москву и ранним утром созвониться с Александровым для «упреждающей
ориентировки» генерального секретаря. Только после этого можно было сесть в
самолет и на два часа остаться наедине со своими мыслями.
Как известно, нет пророков в своем отечестве. В моем бывшем отечестве —
СССР «пророк» должен был «по совместительству» занимать по меньшей мере
кресло в политбюро. Зато мнению «из-за бугра» внимали. Я столкнулся с этим,
едва попав в Министерство иностранных дел СССР.
Это было в 1959 г. в Женеве. Семенов докладывал Громыко о разговоре с
американским послом в СССР Ф. Колером. Министр был весь внимание. Почти
после каждой услышанной фразы он приговаривал: «Любопытно, интересно».
Затем вдруг уточнил:
— Кто это сказал?
— Это я сказал,— отозвался Семенов.
У Громыко тотчас же пропала охота слушать своего заместителя. Он уже нс
спрашивал, как реагировал Колер и что он говорил.
Отсюда — стремление многих советских представителей подкреплять
собственные идеи иностранным авторитетом. Если произнесенные вами слова
вложить в уста партнеру, если, конечно, это совпадает с вашим ходом мысли,
или подать их таким образом, что авторство будет замаскировано, ваше сообщение
как минимум прочтут.
Мои отчеты о встречах с Баром и позже втроем, когда в работу включился
посол США в ФРГ К. Раш, были начисто избавлены от «якания», от претензий
на личный след в истории, Это не противоречило, убежден, редкостной атмосфере,
сложившейся в нашей команде, временами напоминавшей бригаду медиков,
подчинивших себя одной цели — поставить пациента на ноги.
Документы осели в архивах и рано или поздно будут оглашены. Любопытней
будет мой рассказ о том, что почти не отразилось в бумагах.
Как воспринял Громыко сообщение о первой встрече с Баром в Западном
Берлине? Без восторга. Его настораживало, что превращение ФРГ в четвертого
участника переговоров на западной стороне косвенно подкрепляет ее претензии
на Западный Берлин.
— Не думаю, чтобы Бонн созрел для более самостоятельной линии по
Западному Берлину. Много ли проку, если западные немцы повторят то, что
нам уже известно со слов представителей трех держав? А проиграть можно
изрядно, пристегнув ФРГ к переговорам.
У Брежнева мой доклад вызвал меньше сомнений. Контакты с Бонном по
западноберлинской тематике? Информационные и консультационные уместны.
Упущение, что мы не начали их раньше. Делать Бонн стороной в переговорах?
Ответ на этот вопрос должен увязываться с позицией ФРГ по существу искомых
решений, а не выводиться из одних формальных признаков. Но как раскрыть
эту позицию и удостовериться в ее весомости? Перевесили доводы Брежнева,
поддержанные Андроповым.
Санкция на продолжение обмена мнениями была дана. Мне поручалось
активно представлять интересы Советского Союза и защищать позиции ГДР.
Как и в каких пределах? Брежнев свел директиву к одному сложносочиненному
предложению: «Ты наши интересы знаешь, и руководство ждет от тебя хорошего
соглашения». Вот когда на своем опыте я убедился, что в политике нет ничего
труднее, чем простейшая теорема.
Вскоре после второй моей беседы с Баром французский дипломат, который
был причастен к переговорам четырех держав, со злорадством сказал нашему
сотруднику: «А ваш друг нам порекомендовал поднажать на русских. Как он,
Бар, небезосновательно считает, у Советского Союза есть кое-что в запасе».
Или Бар усомнился в том, что у меня действительно не было директив, или
94
заподозрил, что наши встречи попали в поле зрения западных разведок, но,
так или иначе, он решил обезопаситься. Надо было объясниться, и круто. Догова-
риваясь о новой встрече, я приурочил ее к сессии Политического консультативного
комитета Варшавского договора, на которой мне было назначено быть. Поделился
с Брежневым сомнениями и получил санкцию на то, чтобы «надавить» теперь
на Бара.
— Покажи ему — либо доверие, либо... Потом доложишь, как Бар среагировал.
Быть может, именно этим разговором и был заложен краеугольный камень
нашей с Баром будущей дружбы. Я не стал ходить вокруг до около, а предложил,
прежде чем заняться предметом дискуссии, устранить одно «недоразумение».
— Мы условливались о строжайшей доверительности. Есть у вас повод думать,
что наша сторона нарушает договоренность?
Бар подтвердил, что СССР придерживается данного слова.
— Я поставлен в иное положение, что прискорбно. Могу себе представить,
что западные дипломаты тоже обещали вам блюсти тайну. В том числе и в
части вашего совета «поднажать на русских». Но тайнам не всегда уютно в
сейфах, и они вылезают наружу. В самые неподобающие моменты.
Хозяин дома запыхтел своей трубкой, будто ставил дымовую завесу. Он был
растерян. Стал уверять, что о «нажиме» не говорил.
— Или вы не поверили мне на слово, что я излагаю вам личные соображения?
Им еще предстоит — причем нс знаю, в какой полноте,— стать официальной
позицией. Если эта посылка верна, то отсутствует минимум доверия, необходимого
для поддержания нашего в чем-то уникального начинания. Или вы предполагаете,
что наши встречи перестали быть тайной от трех держав и торопитесь их
легализовать? Но тогда мы первыми должны были бы узнать о таком обороте,
чтобы раскрыть наш контакт перед руководством ГДР. Что мне доложить
Брежневу?
Бар уже несколько оправился от неожиданности. Он стал уверять, что никому
ни намеком нс обмолвился о факте моих визитов к нему в Западный Берлин.
Об этом знал лишь Брандт. Собеседник исключал то, что иностранная разведка
проникла в наш секрет. Помещения, где мы беседовали, регулярно проверялись.
Если бы подслушивающие устройства имелись, их бы обнаружили.
Пройдет немного времени, и мне станет известно о сетованиях Бара по
поводу болтливости кое-кого из его западных коллег. В общем подтвердилось:
дыма без огня не бывает. Что делать? Сколько раз Бар заявлял Громыко: не
нравятся социал-либералы — ищите себе других партнеров. Пусть теперь он
услышит это сам? Мне что, больше всех надо?
Я увяз в паутине, сотканной не без моих стараний. Рвать ее жаль, передать
нить некому. Принимай Бара таким, каков он есть, и не приписывай ему
совершенств Галатеи, решил я.
Мне не давала покоя мысль о том, что США и их друзья могут и, пожалуй,
даже должны быть в курсе необычных встреч в доме федерального уполномо-
ченного. При одном из посещений Бара в феврале 1971 г. я поинтересовался,
защищены ли против снятия информации телефоны, что красовались на круглом
столе в углу комнаты, где велись наши разговоры. Бару подобная возможность
в голову не приходила, но он был склонен думать, что этот канал утечки тоже
перекрыт.
— Мнение в таких случаях не спасает. Если есть хоть малейшие сомнения,
правильнее действовать на опережение. Видимо, пора посвятить в факт нашего
диалога американцев. Все равно без сотрудничества с ними не обойтись. Если
вы в принципе не против, то действуйте.
Предложение, опять ни с кем из руководства мною предварительно не
обговоренное, ввести в наш круг американцев, собеседника заметно обрадовало.
Не хочу гадать отчего, но оно, по моему впечатлению, сняло с плеч Бара
какой-то груз.
В ходе бесед с Баром я посвятил его в намеченные перемены в моей
95
деятельности, нс скрывая, что это может иметь также минусы для практического
обновления советско-западногерманских отношений. Из Бонна мне будет труднее
поддерживать оперативный контакт с Брежневым и его непосредственным
окружением, без чего дело «захромает». Высказал мнение о желательности энер-
гичной наработки в ближайшие месяцы заделов на направлениях, определяющих
климат советско-западногерманских отношений.
Статс-секретарь заметил, что Брандт и он учитывали вероятность моего
назначения в Бонн. Если так случится, канцлер ФРГ окажет новому советскому
послу всю возможную поддержку и посольство СССР на Рейнс обретет для
советского руководства иную, по меньшей мере информационную, ценность.
Бар согласился с тем, что промедление в развитии положительных тенденций
таит немалый риск. Ратификация Московского договора столкнется с большими
трудностями, чем предполагалось. ФРГ, как государство и общность людей, ока-
залась на распутье. В стадии становления, без преувеличения, новый политический
курс, и приверженцы старой доктрины добровольно не сдадут своих позиций.
Фракция ХДС/ХСС в бундестаге была настроена даже консервативнее, чем сами
эти партии.
Не требовалось особой проницательности, чтобы распознать полезность поощ-
рения экономического сотрудничества. Полезность — это хорошо; не помешает
ни в коем случае, но при доле Советского Союза меньше 2% во внешнеторговом
обороте ФРГ, увы, не выручит, подумал я.
Что еще? Отказ от насилия требовал нового прочтения концепции, расстановки
сил и акцентов в военной политике. Немцы, однако, ассоциировали понятие
насилия с кризисами вокруг Западного Берлина и нерешенностью в первую
очередь человеческих аспектов германо-германских взаимоотношений. Отсюда —
другие приоритеты. Сверхмилитаризация не радовала, тем не менее она не
воспринималась как наихудший вариант.
Прорыв должны совершить сами немцы — западные и восточные. Четыре
державы могут им помочь, но развязать конкретные узлы за них и вместо них
они не в состоянии.
Снова нам предстояло рассмотрение в деталях берлинского сюжета. Надо
было форсировать поиски элементов согласия и развязок. Переговоры четырех
послов могли еще понадобиться в дальнейшем, и поэтому следовало позаботиться
о том, чтобы на них как можно реже звучало жесткое слово «нет».
По возвращении в Москву докладываю сначала Громыко, потом Брежневу.
Громыко сосредоточен на перспективах ратификации Московского договора.
Соберет ли договор необходимое большинство? Может, зря, размышлял министр,
мы избрали форму договора? Обмен заявлениями или соглашение, не требующие
благоволения парламента, решали бы задачу меньшей затратой нервов и сил?
Принимая в расчет обусловленность ратификации Московского договора
прогрессом на переговорах по Западному Берлину, заметил я, можно или попросить
поляков продвигать свой договор через бундестаг раньше нашего или нам выступить
на западноберлинских переговорах со смелыми инициативными предложениями,
отклонить которые три державы были бы не в состоянии, не теряя ореола
радетелей за благо города? Ратификация Варшавского договора, строго говоря,
не завязана на предварительном урегулировании какого-либо из уже открытых
вопросов, и вместе с тем по логике вещей она облегчила бы прохождение через
боннский парламент договора с СССР.
Громыко активно не нравилась идея опережающей ратификации польско-
западногерманского договора.
— Как это, по-вашему, должно получиться, мы начали и затем отстали от
Варшавы? Народ не поймет. Вместе два договора рассматриваются — согласен.
Но чтобы нам сойти на запасной путь, пропуская вперед поляков? Не получается.
— У ФРГ есть договор о дружбе с Францией, но нет аналогичного договора
с США. И живут себе.
— Мы обсудили этот вопрос. Что у нас еще?
96
Еще были западноберлинский узел и естественные для министерства сетования
на «просчет», допущенный Брандтом.
Брежнев ни один вариант не воспринимал в штыки. Раздельная ратификация
Московского и Варшавского договоров? Заманчиво. Но немцы на это нс пойдут.
Следует продвигать другие проекты, в том числе берлинское урегулирование.
12 января 19.71 г. правительство ФРГ «с удовольствием» дало агреман на мое
назначение послом в Бонн. Необычное и лично для меня приятное добавление
к стандартной формуле вызвало в Москве «шорох». Не будет ли новый посол
слишком удобен для немцев? Совместимы ли официальные обязанности и тесные
взаимоотношения с новыми руководителями ФРГ? Примерно таков был подтекст
иных комментариев.
После подписания Московского договора заметно интенсифицировались госу-
дарственные обмены между СССР и ФРГ. В сентябре 1970 г. Советский Союз
посетили министр экономики ФРГ К. Шиллер и министр по делам образования
и науки Г. Лойссинк. Было подписано соглашение о сотрудничестве между
Академией наук СССР и Немецким исследовательским обществом. В середине
января 1971 г. гостем советской парламентской группы был председатель комитета
по иностранным делам бундестага Г. Шредер. Знакомство с ним имело полезное
продолжение в ходе моей работы в Бонне. В феврале-марте 4971 г. велись
переговоры о воздушном сообщении и состоялись первые предметные обсуждения
проекта торгового соглашения между нашими странами.
К середине марта 1971 г. наша с Баром работа по проблеме Берлина про-
двинулась уже далеко. Риск, что нас обвинят в ереси и отдадут в руки политической
инквизиции, был велик. Ни прогноз Брандта, сделанный с учетом промежуточного
баланса, что провал четырехсторонних переговоров на данной стадии «маловероя-
тен», ни карт-бланш, данный мне Брежневым, не являлись страховым полисом.
Каждый раз, отправляясь на встречу в Западном Берлине, я нс знал, что меня
ждет по возвращении, удастся ли доказать начальству обоснованность развивав-
шихся мною идей.
Встреча с участием Раша чуть не расстроилась из-за досадного недоразумения.
Прилетел в Берлин. День был нерабочий. Кто-то забыл предупредить офицера
безопасности, который сопровождал меня в западную часть города и знал точный
адрес, о том, что вечером нам предстоит «операция». В назначенный час привычная
машина, но с незнакомым мне шофером стояла у подъезда резиденции посла.
Мы отправились в путь. Уже в американском секторе мой сопровождающий
спросил:
— Так куда вас доставить?
— Вам лучше знать. Я названия улицы и номера дома не запоминал.
— Мне приказано быть в вашем распоряжении. Детали мне не раскрывались.
Из соображений конспирации каждая моя поездка выполнялась по сжатому
графику и менявшимся маршрутом. Посмотрев на часы, я понял, что возвра-
щаться назад времени нет. Ничего другого не оставалось, как по памяти восстанав-
ливать весь путь. Лишь с четвертой попытки, после долгих поисков мы нашли
нужный дом.
Нескладно вышло. Планировалось, что я приеду на встречу за полчаса до
Раша. Бар собирался ввести меня в курс своих разговоров с послом США. Кроме
того, службе безопасности Раша совсем не обязательно было меня видеть. А вышло
так, что Раш ждал меня и вместе с хозяином строил догадки: самолет подвел,
машина сломалась или в последний момент Москва передумала, решила обойтись
без «трио» и, следовательно, без разговоров с ФРГ о Западном Берлине?
Вздох облегчения приветствовал меня. Вместе посмеялись над нелепостью,
которая доставила столько треволнений и способна была породить политические
спекуляции. Скольким случайностям, роковым несовпадениям история обязана
драматическими надломами, упущенными шансами, склоками на высших и
прочих уровнях?
Встреча с Рашем чем-то напоминала смотрины. Писательнице Франсуазе
4 Новая и новейшая история, № 6
97
Саган принадлежит меткое наблюдение: первый мимолетный обмен взглядами
сразу же говорит мужчине и женщине, может или не может что-либо возникнуть
между ними. Нечто сходное присуще также дипломатам и политикам.
Нс стремление понравиться друг другу руководило, смею думать, нами в тот
.вечер. И даже не желание произвести впечатление раскованностью мышления.
Душа нараспашку, как и чопорность, были одинаково неуместны, когда
определялось, есть ли основа для взаимопонимания. Деловитость, рассудитель-
ность, искусство слушать и слышать — они, судя по первому впечатлению, не
были чужды моему американскому коллеге. Если так, то можно было рассчитывать
на серьезное и солидное сопоставление точек зрения.
Раш не сделал ни единого замечания, которое могло бы спровоцировать
полемику. Видимо, он прекрасно знал, что чем дольше длится полемика, тем
дальше она уводит от сути. Берлинская проблема — одно из нагляднейших тому
подтверждений. 9
По уточняющим фразам, обращенным то к Бару, то ко мне, заметно было,
что Раш старался разобраться в том, что стоит за тем или иным высказыванием
собеседника. Как бы то ни было, я воспринимал это как доброе предзнаменование.
Разговор втроем велся по-английски. Американское произношение Раша и
мой скудный активный словарный запас не облегчали беседы. Когда языковой
барьер становился неодолимым, выручал Бар.
Прощаясь, посол США поинтересовался, как скоро я собираюсь принять дела
в советском посольстве в Бонне. Услышав, что моя жена тяжело больна и
поэтому я пока не могу перебраться в Бонн, он посочувствовал и затем Заметил:
— Условимся продолжить сегодняшний разговор в Бонне. Как прибудете
туда, дайте, пожалуйста, знать, и не обязательно после приема президентом
ФРГ ваших верительных грамот.
Итак, США включились в процесс плетения политических кружев. Друзья
в ГДР обидятся и будут правы, если не от Москвы узнают о наших встречах,
решил я. А они наверняка что-то подозревают. Объяснений, почему я зачастил
в Берлин, им не давалось. Мои поездки в Западный Берлин, безусловно, были
замечены. И главное — значимость любых договоренностей с США и ФРГ будет
определяться практикой их претворения в жизнь. Если ГДР согласится
сотрудничать, причем не формально, а по существу, то свет в конце туннеля
появится. Для этого руководству ГДР надо показать и доказать, что договоренности
служат интересам самой ГДР, позволяют универсально решить проблему се
международного признания, переводят всю германскую политику в мирное русло.
Брежнев и Громыко разделяли эти соображения. Они считали, что мы даже
запоздали с объяснением на сей счет с первым секретарем ЦК СЕПГ В. Ульбрихтом.
Согласно информации, имевшейся у генерального секретаря, друзья в Восточном
Берлине нервничали. Наращивание объема и качества наших контактов с ФРГ
казалось им неоправданно стремительным, обгонявшим эволюцию внутренней
западногерманской ситуации и германо-германских отношений.
Инициатива наказуема! Брежнев поручил Абрасимову связаться с Ульбрихтом
и выяснить, когда он сможет принять для беседы с глазу на глаз уже не заведую-
щего 3-м Европейским отделом и еще не посла СССР в ФРГ. Пару часов спустя
пришло известие — первый секретарь ЦК СЕПГ назвал в качестве возможных
дат встречи завтрашнее утро или послеобеденное время следующего дня.
Громыко сделал выбор за меня: чем раньше, тем лучше. Он высказал
рекомендации, как структурировать информацию для Ульбрихта. Это была
присказка. Сказка выглядела так.
— Постарайтесь убедить наших друзей. Не стесняйтесь, спорьте. Покажите,
что есть шанс ввести Европу в мирное русло. Упустить этот шанс, значило бы
взять на себя тяжелую ответственность. Ульбрихт может потребовать время на
размышление и на совет с коллегами. Сразу договаривайтесь о новой встрече.
Задержитесь в Берлине, если потребуется. Исходите из того, что нам нужно
«добро» от друзей.
98
Все было расставлено по своим местам. Спорить с союзниками на высшем
уровне не принято. Для этой не слишком благодарной миссии назначили эмиссаров.
Их легче поправлять или, если дело принимает непредвиденный оборот,
дезавуировать.
В аэропорту Шенефельд меня встретил Абрасимов. Неизменно энергичный,
он говорил рубленным слогом, который невольно побуждал собеседника слушать.
Посол вжился в обстановку. Его особенно занимали дворцовые тайны, и тут
он — кладезь подробностей. За несколько минут беседы я узнал от посла, что
Ульбрихт не совсем здоров и примет меня в загородной резиденции, что восточно-
германским друзьям известно о факте моих встреч с Баром, хотя, судя по всему,
они еще не подобрались к их содержанию, что настороженность в руководстве
СЕПГ по отношению к социал-либеральной коалиции в Бонне усиливается.
Абрасимов предложил взять переводчика посольства «с учетом важности
предстоящего разговора». Я поблагодарил посла за заботу, но отказался — именно
с учетом важности и деликатности обмена мнениями не следовало расширять
круг участников и вести записи. Появление нашего переводчика вызвало бы
присутствие знатока русского языка на стороне друзей. Доверительность беседы
от этого не выиграла бы.
В 10.00 я был в пригороде Берлина Вандлице. Это был мой первый и
единственный визит в район загородных вилл руководителей ГДР. Не буду
сравнивать Вандлиц с Кэмп-Дэвидом, Чеккерсом или Фонтенбло. Замечу лишь,
что в ГДР была избрана, наверное, не самая разорительная модель обустройства
быта и охраны высшего политического звена. И, вернувшись в Москву, при
докладе Брежневу и Громыко я упомянул Вандлиц как показатель умения
считать деньги. Особого интереса эта часть моего сообщения, правда, не вызвала.
С Ульбрихтом мы были знакомы с 1950 г. Правильнее сказать, с этого
времени знали о существовании друг друга, ибо, хотя меня несколько раз
представляли лидеру ГДР, сомневаюсь, что бы его заинтересовал рядовой
сотрудник Советской Контрольной Комиссии. С начала 60-х годов контакты
стали регулярней, а летом 1964 г. в разговоре с Хрущевым Ульбрихт удостоил
меня похвалы за совместную с М. Колем работу над текстами документов,
подписанных по итогам визита в Советский Союз партийно-правительственной
делегации ГДР.
Я не был противником ГДР, не считал, что в состязании общественных
систем Германская Демократическая Республика заведомо попадала в положение
обреченного. Судя по финалу ГДР, это видение можно назвать наивным. Мне
же представлялось, что в двух конкретных случаях социалистической идее
давалась возможность раскрыть свои потенции: в Чехословакии, государстве с
едва ли не самым высоким уровнем материального благосостояния в довоенной
Европе, и в ГДР, когда три державы вкупе с влиятельными кругами самой
Западной Германии сделали раскол страны свершившимся фактом и принялись
перевооружать ФРГ.
Что касалось состязания двух германских государств, моя позиция была
проста: части некогда целого стартуют с примерно равной отметки в новую
жизнь. Конечно, одно государство продолжит и будет приращивать то, что уже
эффективно функционировало. Другому предстоит опробовать и внедрить много
такого, чего немецкая действительность не знала. Но на стороне последней —
возможность опереться не только на элиту. Идея социальной и человеческой
справедливости в теории перекликалась с коренными потребностями широких
масс и сулила их поддержку.
Ф. Энгельсу принадлежит немало на редкость точных предсказаний. Вот одно
из них: «Бесспорно во всяком случае следующее: победоносный пролетариат нс
может навязать какому-либо зарубежному государству способ быть счастливым,
если он не хочет похоронить собственную победу». Сталин, когда читал
«классиков», не задерживался на подобных положениях. Или же они порождали
в нем желание доказать, что сила сломит любые закономерности, была бы воля.
4*
99
После смерти диктатора его наследники остались в теории и на практике его
последователями.
Ульбрихт приветствовал меня без протокольных формальностей. Он выразил
пожелание, чтобы в беседе принял участие глава правительства ГДР В. Штоф.
По моему разумению, это было даже к лучшему. С Штофом до сих пор мне
всегда удавалось находить общий язык.
Просторная гостиная. Приносят чай и кофе. Хозяин говорит, чтобы все
поставили на стол и больше без приглашения нас не беспокоили.
— Что вам поведал ваш друг Бар?
Начало многообещающее. Слово «друг» произносится с нескрываемой иронией.
Сколько раз вы с ним встречались в Западном Берлине? Поди, все
проблемы успели обсудить?
— От обсуждений ради обсуждений немного проку. Четыре державы
занимаются этим 25 лет.
— Вы, значит, чем-то другим занимаетесь?
— В известном смысле да. Цель — помочь сдвинуть дело с мертвой точки,
а нс обогатить пропаганду дополнительными аргументами, будто нет предпосылок
для положительных изменений в статус-кво. Разные цели определяют разную
технологию диалога. Окончательные выводы преждевременны. Некоторые проме-
жуточные оценки заслуживают внимания. О них мне поручено вас, товарищ
Ульбрихт, проинформировать и спросить ваше мнение.
Я поставил собеседников в известность о содержании своих встреч с Баром.
Примерно в тех же выражениях, как докладывал Брежневу: разговоры послов
четырех держав о генеральном урегулировании выродились в способ ухода от
урегулирования, а модель так называемого «технического решения» призвана
под видом «оформления» сложившейся практики легализовать нарушение Западом
норм, установленных Контрольным советом. Три державы тянут ФРГ назад,
прочь от деклараций последней в пользу «модус вивенди» на основе сложив-
шихся реальностей — всех реальностей, а не избранных, устраивающих лишь
одну из сторон.
— Вырисовывается возможность, пока не больше чем возможность, примерно
следующей схемы: подтверждение в общей форме четырехсторонней ответствен-
ности за Германию в целом, включая Берлин, как общий фон урегулирования;
признание юрисдикции ГДР во всех видах наземных и водных гражданских
коммуникаций Западного Берлина при условии ее отказа от претензий на этот
город; признание со стороны ФРГ распространения компетенции ГДР на Восточный
Берлин, если ГДР в свою очередь примет к сведению сложившееся неполитическое
присутствие ФРГ в Западном Берлине при подтверждении невхождения этого
города в состав ФРГ.
Ульбрихт поднял палец в знак того, что у него есть вопрос или возражение.
Штоф заметил:
— Вальтер, дай товарищу Фалину закончить сообщение.
— Пожалуйста, продолжайте,— согласился Ульбрихт.
Подробно изложив ход обмена мнениями с Баром насчет правовых оснований
для проезда (провоза) через территорию ГДР в Западный Берлин и из него, я
не забыл сказать о пожеланиях западных немцев касательно поддержания
родственных связей в разделенном городе. Выделил два момента: а) признается,
что конкретные условия пользования в гражданских целях коммуникациями,
пролегающими по территории ГДР, определяют власти ГДР, поэтому в соглашении
четырех могут декларироваться лишь общие положения; детальное регламентиро-
вание — задача отдельной договоренности между ГДР, Западным Берлином и
ФРГ; б) вводится понятие «транзит» с отсылкой на обычные в подобных случаях
международные правила.
Штоф сразу засек «транзит» и, обращаясь к первому секретарю, сказал:
— Слушай, Вальтер, слушай.
Мне осталось прокомментировать ключевую функцию Западного Берлина для
100
ратификации подписанных договоров и выработки новых. В частности, договорного
документа, который призван подвести правовую базу под отношения между ГДР
и ФРГ.
— Это все? — спросил Ульбрихт и, получив подтверждение, продолжил: —
На слух все сложно схватить. Компромисса без взаимных уступок не бывает.
Это элементарно. Но уступки должны быть равными. От ГДР, однако, требуют
большего, чем ФРГ и три державы готовы отдать сами. Так не пойдет.
— В чем, товарищ Ульбрихт, вы усматриваете дисбаланс? ГДР официально
отказалась от претензий на Западный Берлин. Это сделано в форме его признания
в качестве отдельного политического образования. СССР поступил так же. Если
бы удалось выработать убедительную формулу политико-правовой непринадлеж-
ности этого города к ФРГ, то проблема решалась бы в нашем понимании.
Вопросы военного характера выводятся за скобки. Неприятно, тем более что в
1959—1962 гг. дело шло к коррекции положения и здесь. Хрущев упустил
возможность. Сейчас условий для решения этого вопроса нет. Смущает отсутствие
слов «международно-правовое признание» ГДР. Не уверен, что они появятся,
сколь бы сильно мы с вами не давили. Но и без этих слов есть факты международно-
правового признания, с учетом которых складывающееся положение не выглядит
безнадежным.
В расчете на поддержку председателя Совета министров ГДР разбираю правовое
значение понятия «транзит». Пою ему панегирик. Еще и еще раз привлекаю
внимание к открывающейся для ГДР возможности реализовать свои представления
при выработке совместно с Западным Берлином и ФРГ детальных установлений,
регулирующих не один только проезд через территорию ГДР. Каждое достижение
в отстаивании суверенитета ГДР поможет при обсуждении широких аспектов
германо-германских отношений.
Штоф откликнулся на мой намек:
— Вальтер, если схема, изложенная товарищем Фалиным, осуществится, то
в части гражданских связей и статуса Западного Берлина как политической
единицы, не принадлежащей ФРГ, мы выйдем почти на вариант, о котором
сами вели речь в узком кругу. Меня заботит другое — удастся ли провести
наметки в жизнь? От перспективы чрезмерного спокойствия вокруг Берлина
кое-кому делается неспокойно.
Какое-то время Ульбрихт и Штоф переговариваются между собой, затем
первый секретарь, глядя на меня с прищуром, произносит:
— Передайте товарищу Брежневу, что мы одобрительно восприняли
информацию о ваших встречах с Баром. Ожидаем, что советская сторона будет
держать нас в курсе дальнейших событий.
Пролетели два с половиной часа. Задерживаться в Берлине мне, слава Богу,
было не надо. Можно было считать, что тылы в диалоге с Баром укрепились.
Появилось даже какое-то поле для маневрирования.
Не торопись, говорил я себе, однако, радоваться. Ульбрихт усиленно что-то
припоминает.
— Да, вы упоминали о пожелании западных немцев насчет родственных
связей. Во что может это вылиться, как вы себе представляете? Вам, надеюсь,
понятно, что отмены защитных мер на границе не будет.
— Пожелание, причем в настоятельной форме, Баром было высказано, и
мне казалось, что руководству ГДР следует о нем знать. В разбор этой темы
по существу я не вникал, отсылая моего партнера к вам. Из слов Бара не
вытекает, что в повестку дня ставится проблема пограничного режима как
таковая. Берется аспект урегулирования в гуманитарной сфере. Центральная
мысль — плоды разрядки должны ощутить сотни тысяч людей.
— ГДР находится в угрожаемом положении. Наша граница с ФРГ и Западным
Берлином — это одновременно оборонительный рубеж между НАТО и Варшавским
договором. С 1961 г. ничего к лучшему нс изменилось. Нельзя ожидать, чтобы
мы сами себя отдали на съедение.
101
— Товарищ Ульбрихт, установление в рамках соглашения исключения из
правила, действующего на границе, есть подтверждение самого правила. Как
должно выглядеть изъятие, чтобы правило нс стало исключением,— компетенция
ГДР.
Ульбрихт и Штоф передали приветы советским руководителям. Затем хозяин
дома спросил:
— Какое впечатление производит Бар?
— Думающий политик, гибкий и смелый. Если ему бросается вызов, нс
бежит. Является ли он человеком слова? Это качество проверит только время.
В целом дело с ним иметь можно, если усвоить, что он обладает чутьем на
искренность и фальшь.
— Ваше мнение не расходится с нашей информацией. Личность приметная.
Вы говорите, смелый? Можно добавить, и ловкий. Любит рассуждать о Европе
и мире вообще, но имеет в виду немцев. Близок к Брандту. Нажил себе немало
врагов, в собственной партии тоже.
Мы попрощались. Штоф проводил меня до машины и поблагодарил за беседу.
— Очень хорошо, что вы приехали и объяснились напрямую. Я нс смог вас
предупредить, что наш «первый» намеревался крепко поспорить. Ему дали какой-то
материал по вашим встречам. Видно, с подтекстом. Но теперь это прошлое.
В тот ли мой приезд в Берлин или уже в следующий, точно не помню,
Абрасимов устроил рабочий завтрак в голубой так называемой «женской гостиной»
посольства. На него были приглашены Э. Хонеккер и ряд других руководителей
ГДР. Замысел посла, по его словам, состоял в том, чтобы подготовить
благоприятный климат для одобрения будущего пакета договоренностей в
политбюро ЦК СЕПГ. Мне было невдомек, что подготавливалась почва для
изменений в руководстве ГДР.
За завтраком меня одолевали сомнения: не произойдет ли где прокола,
который засветит наш с Баром канал и вынудит прокладывать другие, окольные
пути к согласию? Не радовало, что после «смены караула» на Рейне среди
функционеров СЕПГ участились проявления как националистических, так и
упаднических настроений.
В апреле 1971 г. наряду с «доводкой» конструкции мы с Баром занялись
оттачиванием формулировок по соглашению о Западном Берлине, которое, как
известно, состоялось 3 сентября 1971 г. До звона бокалов с искрящимся
шампанским, коим отмечают начало жизни не только кораблей, но и политических
договоренностей, было еще далеко. Однако далекая надежда лучше близкой
безнадежности.
102
Из истории общественной мысли
© 1995 г.
В. А. ТВАРДОВСКАЯ, Б. С. ИТЕНБЕРГ
ФРИДРИХ ЭНГЕЛЬС И ПЕТР ТКАЧЕВ:
СПОР И СОГЛАСИЕ
НЕСОСТОЯВШИЙСЯ «РУССКИЙ ДРУГ»
Петр Никитич Ткачев, казалось бы, имел все основания стать одним из
«русских друзей» К. Маркса и Ф. Энгельса. Одним из первых — с середины
1860-х годов — он поведал о некоторых идеях Маркса в демократической жур-
налистике России. Одним из первых заговорил здесь об «экономическом начале»,
лежащем в основе правовых, политических, социальных отношений. Едва ли не
первым рассказал он в легальной печати читателю-разночинцу, что открытие
этих общественных закономерностей принадлежит «известному немецкому из-
гнаннику К. Марксу», взгляд которого «сделался всеобщим достоянием всех
мыслящих и порядочных людей» '.
Несколько преувеличив влияние марксизма для того времени, Ткачев дей-
ствительно стремился сделать это учение «достоянием» интеллигенции России,
обращаясь к нему в статьях и рецензиях — литературно-критических, философ-
ских, социологических. Петр Никитич очень рано познакомился с первым томом
«Капитала»: в «Статистических очерках России», растянувшихся на пять номеров
журнала «Дела», он ссылался на гамбургское издание 1867 г. этого труда Маркса.
Сохранилась обширная рукопись Ткачева — его перевод второй части «Капита-
ла» * 1 2. Ткачев стал ярым приверженцем «экономического метода». Анализируя
общественную жизнь, он сосредоточивался на «экономическом принципе» как
некоем ключе к ее постижению. К концу 60-х годов он уже был твердо убежден
в том, что «все явления политического, нравственного и интеллектуального мира
в последнем анализе сводятся к явлениям экономического мира и „экономической
структуре" общества, как выражается Маркс» 3.
Переведя книгу Э. Бехера «Рабочий вопрос» на русский язык, Ткачев и в
предисловии и в комментариях к ней повторил ряд положений марксизма о
классовой борьбе и роли в ней пролетариата. В приложении к книге впервые
на русском языке был опубликован — в переводе Ткачева — Устав Международ-
ного товарищества рабочих. Издание это послужило одним из обвинений при
аресте Петра Никитича в 1869 г.
Поистине, ему было с чем предстать перед Марксом, когда после побега из
Представленная статья — глава из подготовленной авторами монографии «Русские и Маркс: выбор
или судьба?»
1 См. рец. П. Н. Ткачева на книгу 10. Г. Жуковского «Политические и общественные теории
XVI в.» — Русское слово, 1865, № 1; Ткачев П. Н. Избранные сочинения на социально-политические
темы, в 4-х т. M., 1932—1933; т. I, с. 69—70.
2 Государственный архив Российской Федерации, ф. 95, оп. 2, д. 82. Вещественные доказательства,
з
Ткачев П. Н. По поводу книги Л. Дауля «Женский труд» и статьи моей «Женский вопрос».—
Дело, 1869, № 2; Ткачев П. Н. Кладези мудрости российских философов. M., 1990, с. 397.
103
ссылки в декабре 1873 г. он оказался в Швейцарии. Однако, налаживая связи
с польской и российской революционной эмиграцией, успев повидаться с М. А. Ба-
куниным, Ткачев не спешил познакомиться с Марксом даже после переезда из
Цюриха в Лондон. В начале 1874 г. сюда перебралась редакция народнического
издания «Вперед!», с которым он начал сотрудничать. Редактора его, П. Л. Лаврова,
сразу же навестившего Маркса в Лондоне и ожидавшего ответного визита, Ткачев
изводил насмешками. «А что, у Вас Маркс был?» — ежедневно вопрошал он 4.
И трудно сказать, только ли к редактору «Вперед!» относилась его не совсем
добродушная ирония.
Отношения с Лавровым у Ткачева испортились, разумеется, не из-за этого.
Сотрудничество стало невозможным из-за серьезных идейных и тактических
разногласий. Разрывая с редакцией «Вперед!», Ткачев выпустил в 1874 г. в
Лондоне брошюру «Задачи революционной пропаганды в России (Письмо в
редакцию журнала „Вперед!“)», где изложил свои — противоположные Лаврову —
представления о подготовке революции, се целях и движущих силах. «Насиль-
ственная революция,— утверждал он,— Тогда только и может иметь место, когда
меньшинство не хочет ждать, чтобы большинство само сознало свои потребности,
но когда оно решается, так сказать, навязать ему это сознание, когда оно
старается довести глухое и постоянно присущее народу чувство недовольства
своим положением до взрыва» 5.
Но редактор журнала «Вперед!» как раз убеждал оставить «устарелое мнение,
что народу могут быть навязаны революционные идеи, выработанные небольшой
группой более развитого меньшинства, что социалисты-революционеры, свергнув
удачным порывом центральное правительство, могут стать на его место и ввести
законодательным путем новый строй, облагодетельствовать им неподготовленную
массу» 6. В ответ на брошюру Ткачева Лавров выпустил свою, где доказывал
несостоятельность и одновременно опасность ткачсвских представлений о рево-
люции.
В этот спор российских социалистов и вмешался Энгельс, посвятив ему три
большие статьи в немецкой социал-демократической газете «Фольксштаат» (конец
1874 — начало 1875 г.), две из которых — самые серьезные — относились уже
непосредственно к Ткачеву, ответившему на первое выступление вождя проле-
тариата в «Фольксштаат» открытым письмом к нему.
Полемика Энгельса с Ткачевым — «яркая страница в истории борьбы осно-
воположников марксизма с народничеством» 7 — не была обойдена вниманием в
нашей литературе, где всегда оценивалась как блестящая победа научного со-
циализма над утопическим. Спор марксиста и народника представал в ней как
некий суд, на котором Энгельс выступал обвинителем, Ткачев — обвиняемым,
а приговор не подлежал ’обжалованию. В бесконечных переизданиях статьи
Энгельса, обращенные к Ткачеву, всегда публиковались без ответа на них
оппонента — как некий монолог вождя пролетариата. Единственный раз «От-
крытое письмо господину Фридриху Энгельсу» было напечатано в собрании
сочинений Ткачева в 1933 г. и более никогда в советской литературе не появлялось 8.
Да и в комментариях к статьям Энгельса из упомянутого цикла «Эмигрантская
литература» суть возражений ему Ткачева была представлена весьма скупо.
Между тем Энгельс цитировал своего оппонента достаточно произвольно, изби-
рательно, нс всегда с должной объективностью толкуя его мысли.
С точки зрения советских историков, Энгельс просто нс мог не вмешаться
в дискуссию, развернувшуюся между идеологами народничества. В нашей ли-
4 Тверитинов Л. II. Об объявлении приговора II. Г. Чернышевскому, о распространении его сочине-
ний на французском языке в Западной Европе и о многом другом. СПб., 1906, с. 38—39.
5 Ткачев П. II. Избр. соч., т. III, с. 64.
6 Революционное народничество 70-х годов XIX в., т. 1. M., 1964, с. 28.
7 РеуэльЛ. Л. Русская экономическая мысль 60—70-х годов XIX в. и марксизм. M., 1956, с. 148.
8 Ткачев П. //. Избр. соч., т. III, с. 88—98. См. также сб. Группа освобождения труда, 1926, № 4, где
были опубликованы извлечения из письма Ткачева Энгельсу в переводе Ф. Гинзбурга.
104
тсратуре утвердилось мнение, что вожди международного пролетариата не только
внимательно следили за развитием революционного движения в России, но и
по-своему руководили им, направляя российских деятелей не верный путь,
предостерегая их от ошибок, давая им ценные советы. Считалось, что, вступив
в борьбу с бакунизмом и нанеся ему поражение, Маркс и Энгельс неизбежно
должны были вплотную заняться и бланкизмом, что и выполнил Энгельс — по
рекомендации Маркса — в статьях из цикла «Эмигрантская литература» 9 10 11.
Однако выступление Энгельса в «Фольксштаат» вряд ли соответствовало
такому назначению. Менее всего оно своим критическим острием было направлено
против бланкизма. Обращая на это внимание, Б. М. Шахматов объясняет, что
в упомянутых работах Ткачева «бланкизм еще присутствовал, так сказать, в
скрытом виде, политическая программа в них скорее бакунистская, бланкистские
же идеи в политике и тактике были сформулированы Ткачевым со всей опре-
деленностью несколько позднее (с конца 1875 г.) в программе и других статьях
в журнале «Набат» |0.
Е. Л. Рудницкая, считая Ткачева конца 1860-х годов сложившимся бланкистом,
замечает, что «нечеткость в раскрытии Ткачевым вопроса «народ и революция»
дала Энгельсу возможность назвать его рассуждения «бакунистскими фразами» ".
Трудно все же согласиться, что бланкистская позиция Ткачева ускользнула
от внимания Энгельса в силу своей неоформленности или нечеткости. Именно
в это время, летом 1874 г., Энгельс выступает против бланкистских тенденций
в международном социалистическом движении, анализируя идеи и действия
бланкистов — участников Парижской коммуны.
Энгельс убедительно показывает, что из представлений о революции «как о
перевороте, произведенном небольшим революционным меньшинством (так в
переводе.— Авт.), сама собой вытекает необходимость диктатуры после успеха
восстания» 12. Из этих же представлений логически вытекала тактика заговора
и захвата власти. В брошюре «Задачи революционной пропаганды в России»,
на которую Энгельс откликнулся в первой статье «Эмигрантская литература»
(3-й в цикле), Ткачев весьма четко ставил вопрос о революции меньшинства
как единственно возможной в России. Он вполне резонно доказывал, что, если
большинство (нации, народа) осознало необходимость революции, она окажется
не нужна — все свершится само собой. Но такой ход событий Ткачева не
устраивал: он был слишком длительным для тех, кто не хотел ждать. И хотя
о заговоре и захвате власти в его брошюрах прямо не говорится, цели эти
читаются между строк там, где идет речь о вершителе революции — меньшинстве
из рядов революционной интеллигенции.
Энгельс, хорошо знакомый с бланкистскими формулами, и не мог истолковать
выступление Ткачева иначе. Однако борьба с бланкизмом не представлялась
злободневной для вождей международного рабочего движения. Главной опасностью
тогда они считали бакунизм, влияние которого не ослабло с исключением М. А. Ба-
кунина из Интернационала.
вызов вождям
Энгельс недвусмысленно заявлял, что, выступая против заговоров, он имел
в виду только заговоры против Интернационала. «Я берусь полететь на луну
еще до того, как Ткачев освободит Россию, если только он мне докажет, что я
где-нибудь и когда-нибудь в моей политической деятельности утверждал, что
заговоры недопустимы вообще и при любых условиях». Вождь пролетариата
давал понять, что русские вторглись на чужую территорию, бунтуя в Интерна-
9 См. Конюшая Р. П. Карл Маркс и революционная Россия. M., 1975, с. 400.
10 Шахматов Б. М. П. Н. Ткачев. Этюды к творческому портрету. M., 1981, с. 208.
11 Рудницкая Е. Л. Русский бланкизм: Петр Ткачев. M., 1992, с. 101.
12 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 18, с. 511.
105
ционале и выступая с брошюрами на немецком языке в Европе,— их место в
России. Действуя там, у себя, путем заговоров они могут рассчитывать на
поддержку лидеров международного социалистического движения. «Да, если бы
только господа русские бакунисты действительно и серьезно конспирировали
против русского правительства!» 13 14 15 16 — вырвалось у Энгельса из глубины души
пожелание, приоткрывающее действительное отношение к русским заговорщикам.
Но русские со своею «всемирной отзывчивостью» не желали заниматься
революционным делом лишь в пределах своей страны. В международном рево-
люционном движении они, по верному замечанию Ткачева, приняли участие
более активное, «чем того, быть может, требовали наши интересы» |4. Отсюда —
конфликт Бакунина с вождями Интернационала, по поводу которого позволил
себе высказаться Лавров, и это повлекло за собой новый конфликт.
Лавров был идейным противником Бакунина, однако он посчитал, что в
борьбе с ним вожди Интернационала использовали не всегда достойные средства.
Со свойственной ему объективностью русский революционер отметил «желчный
характер полемики против личностей, стоящих в первых рядах федералистов»,
сказавшейся в брошюре Маркса и Энгельса «Заговор против Интернационала».
Изданная как отчет комиссии, созданной в ходе борьбы с бакунистами, она, по
словам Лаврова, была перегружена «частными фактами, которые могли быть
собраны лишь „по слухам" и, следовательно, не были неоспоримыми» |5.
Этой критики, очень сдержанной и спокойной, оказалось достаточно, чтобы
Лавров вызвал огонь на себя. Претендовавшие на идейную гегемонию в рабочем
движении Маркс и Энгельс увидели в его выступлении покушение на свой
авторитет и пусть косвенную, но поддержку бакунистов. В упреках в непосле-
довательности, неспособности занять определенную позицию, обращенных к
Лаврову, уже сквозила та нетерпимость, которая могла быть выражена формулой
«кто не с нами, тот против нас». Посвятив Лаврову большую часть обширной
статьи (3-й в цикле «Эмигрантская литература» в № 117—118 «Фольксштаат»),
Энгельс, по сути, не опроверг его критических замечаний — он их просто отвел
от себя и Маркса.
Так, Энгельс аргументированно и остроумно с помощью исторических примеров
показал, что «частные факты» бывают весьма существенны для характеристики
общественного деятеля. Однако Петр Лаврович имел в виду факты, собранные
по непроверенным источникам, по слухам, а именно это обвинение Энгельс
обошел молчанием.
Лавров говорил о нетерпимости, проявленной вождями Интернационала к
своим идейным противникам. Энгельс, ухватившись за полемику Лаврова с
Ткачевым, доказывал, что сам Петр Лаврович вовсе не обладает тем христианским
смирением, к которому призывает других. Но при всей резкости спора между
идеологами народничества Лавров ничем не унизил достоинства оппонента, не
оскорбил его, не нагрубил ему. Он совсем не отрицал принципиальных споров —
он. говорил лишь о необходимости уважения к противнику, о честности и
добросовестности в полемике.
Мимоходом задевая Ткачева в своей отповеди редактору «Вперед!», Энгельс
не ожидал отпора. Сам Ткачев его поначалу не интересовал — он был нужен
как иллюстрация к тезису о всеобщей нетерпимости в политике|б. Однако
последовавшее за этим «Открытое письмо» Ткачева к Энгельсу без ответа
оставлять было невозможно. Защищая свое достоинство и свою позицию, Ткачев
со своей стороны обвинил Маркса и Энгельса в непригодных средствах борьбы
с инакомыслящими.
Сдержанные, скупые упреки Лаврова и в сравнение не шли с резкой и
13 Там же, с. 534—535.
14 Ткачев П. Н. Избр. соч., т. III, с. 89.
15 Вперед!, 1874, т. 2, отд. 2, ч. II, с. 26.
16 См. Рудницкая Е. Л. Указ, соч., с. 100.
106
нелицеприятной критикой Ткачевым международных авторитетов, какими были
вожди Интернационала. Никто и никогда еще не бросал им подобных обвинений.
Правда, до них доходили слухи о неблагоприятном впечатлении, которое сло-
жилось в революционной среде России в связи с исключением из Интернационала
Бакунина. И вот, открыто и гласно руководителям Международного товарищества
рабочих предъявлялся самый суровый счет. В брошюре, изданной на немецком
языке, русский революционер перед лицом европейского рабочего движения
обвинял их в авторитарности, в нетерпимости к тем, кто имел «неслыханную
смелость не стать с ними под одним флагом во время того великого спора,
который расколол Интернациональную рабочую ассоциацию на две части». Ткачев
поддержал протест Лаврова против «бестактной антибакунинской брошюры»,
изливавшей полемическую грязь на одного из «величайших и самоотверженнейших
представителей той революционной эпохи, в которую мы живем». Это сказано
о Бакунине, который в глазах Ткачева был представителем «анархии мысли»,
идейным противником не в меньшей степени, чем «филистер» Лавров. И, надо
признать, что вожди пролетариата никогда подобным образом не поднимались
над идейными и политическими соображениями во имя простой человеческой
справедливости, оказываясь неспособными дать объективную оценку своим про-
тивникам. Неслучайным кажется наблюдение Ткачева о чертах сходства в их
поведении с тем, как «поступают обычно высшие чиновники, когда они натал-
киваются на какое-нибудь сопротивление. Их чиновничья натура возмущается
против лиц, с ними несогласных, которые позволяют себе иметь иные взгляды,
чем взгляды высокорожденных» |7.
Надо ли повторять, что Маркс и Энгельс не могли пройти мимо памфлета
Ткачева в обстановке, когда эхо сражений в Интернационале еще не отзвучало.
Ведь он не только задевал их самолюбие — он нарушал заботливо создаваемый
ими собственный «имидж» вождей — беспристрастных, объективных вершителей
судеб социалистического движения. Строптивца следовало поставить на место.
«Берись за дело, но в насмешливом тоне. Это так глупо, что и Бакунин мог
приложить руку. Петр Ткачев прежде всего хочет показать читателю, что ты
обходишься с ним как со своим противником, и поэтому измышляет всевозможные
несуществующие спорные пункты» — такова была резолюция Маркса на титуле
брошюры Ткачева «Открытое письмо господину Энгельсу» |8.
Инструкция Маркса оказалась, однако, трудновыполнимой. Взятого поначалу
«насмешливого» тона удержать Энгельсу не удалось — ощущалось «сопротивление
материала» памфлета Ткачева. Энгельсу понадобились две объемные статьи,
чтобы разобраться в «несуществующих спорных пунктах», «измышленных» его
молодым оппонентом. Основоположник научного социализма, победоносно поле-
мизировавший с Гегелем и Шеллингом, Фейербахом и Прудоном, Энгельс по-
святил, по сути, теоретическую работу ответам на поставленные безвестным
русским революционером-эмигрантом проблемы. Опубликованные в «Фольксш-
таат» в той же серии «Эмигрантская литература» статьи 4-я и 5-я затем составили
брошюру «О социальном вопросе России», выдержавшую несколько изданий.
И хотя личные выпады против Ткачева из последующих отдельных изданий
были исключены, о них стоит сказать особо — именно классики марксизма во
многом заложили те традиции полемики, которые были успешно усвоены и
развиты их «русскими учениками».
Уже первая статья Энгельса из серии «Эмигрантская литература» (3-я в
цикле), посвященная Лаврову и Ткачеву, содержала немало ругательных слов,
на что обращал внимание своего оппонента автор «Открытого письма» к нему. * *
17 Ткачев П. Н. Избр. соч., т. III, с. 98.
18 К. Маркс, Ф. Энгельс и революционная Россия. M., 1967, с. 744. В комментарии к этому солидному
изданию Института марксизма-ленинизма эта надпись Маркса почему-то отнесена к брошюре П. Н.
Ткачева «Задачи революционной пропаганды в России», где имя Энгельса вообще не упоминается (там
же, с. 744).
107
Энгельс на это ответил: «Господин Ткачев говорит, что я обрушился на него
со всевозможными ругательствами. Но известный вид ругани, так называемая
инвектива, является одним из наиболее выразительных риторических приемов,
который применяется в случае надобности всеми великими ораторами» |9.
Отстаивавший право на ругань, Энгельс и представить себе не мог, сколь
интенсивно будет использоваться «так называемая инвектива» в идейных спорах
российских последователей марксизма. Надо признать, что у Энгельса этот «рито-
рический прием» смягчался его добродушным, хотя и несколько тяжеловесным
юмором. Г. А. Лопатин признавался, что «не мог удержаться от смеха», читая
статьи в «Фольксштаат», хотя язвительные насмешки относились к его друзьям 19 20.
Вот, например, одна из острот Энгельса, при всей своей грубости невольно вызы-
вающая смех. Петр Никитич в «Открытом письме» к нему говорит, что, давая советы
русским революционерам, Энгельс плохо знает условия их деятельности. «Оказывается,
я ему „давал советы",— негодует Энгельс.— Пинки, Петр Никитич, я может
быть, попутно и давал, но советы?»21 В немецком подлиннике этот пассаж особо
эффектен, так как построен на игре слов Schlage (удар) и Ratschlage (совет).
Своего рода полемическим приемом явилось и создание Энгельсом образа
своего оппонента, имеющего мало общего с реальностью, но значительно облег-
чающего спор с ним. Невежественный, претенциозный, малоспособный, но об-
ладающий непомерными запросами — таким предстает Петр Никитич Ткачев в
статьях Энгельса. Сведения, сообщаемые здесь о нем, мало соответствуют фактам
его подлинной биографии, которую Энгельс, по-видимому, и не стремился узнать.
Даже наведя справки в среде российской революционной эмиграции, он должен
был бы признать, насколько не соответствует образ незрелого, зеленого гимназиста
этой незаурядной личности.
За спиной тридцатилетнего русского революционера, вступившего в спор с
маститым вождем Интернационала, по возрасту годившимся ему в отцы, был
значительный, жизненный опыт. С 20 лет он участвовал в революционном
движении. «Зеленый гимназист» окончил не только гимназию (2-ю С.-Петер-
бургскую), но и юридический факультет Петербургского университета (правда,
экстерном, поскольку был исключен с первого курса за участие в студенческих
волнениях 1862 г.). С 1& лет — еще ранее, чем революционная,— началась его
литературная деятельность. Он сотрудничал в ведущих столичных журналах —
«Время» и «Эпоха» братьев Достоевских, «Библиотеке для чтения» П. Д. Бобо-
рыкина, «Журнале министерства юстиции», «Русском слове» и «Деле» Г. Е.
Благосветлова, «Неделе» П. Гайдебурова. Проведя в заключении четыре года,
побывал в ссылке, откуда бежал с помощью кружка «чайковцев», прочивших
его в сотрудники журнала «Вперед!». Явился туда Ткачев не без приглашения,
как утверждал Энгельс, а как бы выполняя поручение кружка, недовольного
линией, проводившейся Лавровым. И равные права с редактором потребовал не
для себя, как рассказывал Энгельс, а для всех сотрудников «Вперед!».
Однако подлинные факты биографии Ткачева явились помехой для Энгельса,
отказавшего ему в праве называться представителем российского революционного
движения. В статьях «Фольксштаат» Ткачев от этого движения обособлен. Его
взгляды выглядят как плод невежества и незрелости, его иллюзии — как личные
заблуждения. Лишь позднее, в переиздании 1894 г., Энгельс признал, что многое
в поведении Ткачева было характерным для революционной среды России.
Думается, Энгельс понимал это и в середине 1870-х годов, иначе не уделил
бы «сверхребяческим», «глупым» и «невежественным» высказываниям Ткачева
столь серьезного внимания.
19 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 18, с. 541. Примечательно, что в том же журнале «Под знаменем
марксизма* (1922, № 4), где впервые на русском языке опубликованы полемические статьи Энгельса
против Ткачева, была помещена статья «Об эволюции ругани* (№ 5—6), свидетельствовавшая о дальней-
шем развитии и обогащении марксистской полемической традиции.
20 К. Маркс, Ф. Энгельс и революционная Россия, с. 313.
21 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 18, с. 528.
108
СШИБКА МНЕНИЙ О РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Именно таким ребячеством и незрелостью Ткачева объясняет Энгельс его
взгляды на образование и просвещение как ненужные при подготовке революции,
отвлекающие и революционеров, и массы от революционного дела. Этот нигилизм
по отношению к знаниям, апология невежества, ярко сказавшаяся в полемике
Ткачева с редактором «Вперед!», были чужды и неприемлемы для Энгельса —
нс только революционера, но и ученого, мыслителя.
В предисловии к 3-му изданию «Крестьянской войны в Германии», вышедшему
летом 1874 г., незадолго до начала полемики с Ткачевым, Энгельс, отмечая
высокий теоретический уровень рабочего движения своей страны, видел огромное
преимущество немецкого рабочего класса в том, что он принадлежит «к наиболее
теоретическому народу Европы». С равнодушием к теории Энгельс связывает
«смуту и шатания», внесенные в революционные ряды Бакуниным22.
Высмеяв позицию Ткачева по отношению к теории и пропаганде, Энгельс
противопоставляет его российскому революционному движению, выдвинувшему
своих социалистических Лессингов. Но это же движение выдвигало и едино-
мышленников Ткачева, столь же нигилистически решавших проблему «Знание
и революция». В кружке «чайковцев» статья Лаврова во «Вперед!» под таким
названием (№ 1—2, 1874 г.), утверждавшая, что «знание есть основная сила
подготовляющейся революции», сочувствия не нашла. Как и в других народни-
ческих кружках, здесь раздавались бакунинские призывы «забыть все, чему нас
учили, и искать обновления в среде простого народа»23.
Сам Ткачев в своем отрицательном пафосе по отношению к образованию
Энгельсом нс был поколеблен. Петр Никитич продолжал спор с вождем проле-
тариата в легальной статье «Роль мысли в истории». Образование и эрудиция
выступают здесь своеобразной антитезой готовности к борьбе. У получивших
«аттестат зрелости» — обремененных грузом познаний — чаще всего, по мнению
автора, «не хватает решимости, безоглядной смелости»24.
Нельзя не признать, что во многом Ткачев был прав, когда доказывал, что
насильственные перевороты легче совершать тем, кто не обременен знанием,
обобщающим человеческий опыт. И хотя взгляд этот в революционной среде
России имел многочисленных противников, он оказался очень живучим в силу
своей реалистичности.
Клара Цеткин рассказывает о разговоре с В. И. Лениным в 1920 г., когда
тот сокрушался, что многомиллионному населению послереволюционной страны
недостает «самого элементарного знания, самой примитивной культуры». «Товарищ
Ленин, не следует так горько жаловаться на безграмотность,— заметила я.— В
некоторых отношениях она вам облегчила дело революции. Она предохранила
мозги рабочего и крестьянина от того, чтобы быть напичканными буржуазными
понятиями и воззрениями и захиреть. Ваша пропаганда и агитация бросает
семена на девственную почву. Легче сеять и пожинать там, где не приходится
предварительно выкорчевывать целый лес». Вся эта тирада звучит почти как
прямая цитата из Ткачева. Но Ленин отвечает соратнику совсем не по-энгсль-
совски. «Да, это верно,— говорит он.— Однако только в известных пределах
или, вернее сказать, для определенного периода нашей борьбы. Безграмотность
уживалась с борьбой за власть, с необходимостью разрушить старый государст-
венный аппарат. Но безграмотность плохо уживается, совершенно не уживается
с задачей восстановления»25.
Ленину пришлось на практике решать вопросы, лишь в самой общей форме
затронутые предшествовавшей социалистической мыслью. Но его взгляд на куль-
22 Там же, с. 70.
23 Морозов II. А. Повести моей жизни, т. 1. M., 1961, с. 66.
2*Ткачев П. II. Собр. соч.. т. III, с. 176—179. Статья «Роль мысли в истории* посвящена разбору
«Опыта истории мысли* П. Л. Лаврова, опубликованная за подписью П. Никитина, см. Дело, 1875, № 9, 12.
25 Цеткин К. Искусство. Идеология. Эстетика. M., 1982, с. 57—58.
109
туру и сознательность масс по-своему подтверждает, что Ткачев не страдал
«детской болезнью левизны», а весьма трезво смотрел на «ход вещей» и «ход
идей» в революции.
Отвечая Ткачеву, Энгельс особым насмешкам подверг его уверенность в
возможности социалистической революции в России. Она доказывалась Ткачевым,
в частности, состоянием российского государства. «Наше государство только
издали производит впечатление мощи,— писал он, уверяя, что сила самодержа-
вия — кажущаяся,— оно не имеет никаких корней в экономической жизни
народа, оно нс воплощает в себе интересов какого-либо сословия. Оно одинаково
давит все общественные классы, и все они одинаково ненавидят его»26.
Энгельс столь же легко, сколь и убедительно, разбил эти доводы. На основе
статистических данных он показал кровную заинтересованность в самодержавной
власти и помещиков, чьи земельные владения она охраняет, и буржуазии,
которая растет под ее крылом»27.
Однако представления о государстве, высказанные' в заключении статьи, где
автор как бы забывает об оппоненте, странным образом оказываются близки
Ткачеву. Энгельс также видит государственную власть России в состоянии рас-
шатанности, неуверенности, в несогласии со всеми общественными слоями. Он
утверждает, что деспотизм в России держится только произволом и насилием28
(у Ткачева — «полицией и солдатчиной»). По словам Энгельса, самодержавие
«вступает во все более вопиющие противоречия со взглядами просвещенных
классов, в особенности со взглядами быстро растущей столичной буржуазии»29.
Это несколько противоречит сделанным в ходе полемики заявлениям о кровной
заинтересованности владеющих классов в самодержавии, но весьма близко тому,
что говорил Ткачев о всеобщем против него недовольстве. И тот, и другой
участники дискуссии сходятся в том, что недовольство народа чрезвычайно
сильно и он вполне может восстать. Деспотизм, по наблюдениям Энгельса, «в
лице нынешнего своего носителя сам запутался, сегодня делая уступки либера-
лизму, чтобы завтра с перепугу взять их обратно, и таким образом сам все
более и более подрывает всякое к себе доверие»30.
Эти характеристики самодержавия для Энгельса не случайны: они подтвер-
ждаются и другими его высказываниями, сделанными в его переписке и публи-
цистике. В сентябре 1877 г. он делится своим наблюдением, что все слои русского
общества находятся в экономическом, моральном и интеллектуальном разложении,
связывая это с последствиями русско-турецкой войны. Энгельс убежден, что
взрыв в России будет ускорен благодаря ударам нс только по «русской армии
и русским финансам», но и по династии Романовых31. Ткачев еще за два года
до войны предсказывал, что иллюзия государственной мощи самодержавия может
рассеяться под влиянием военных поражений32.
В статье из серии «Европейские рабочие в 1877 г.» Энгельс уже нисколько
нс сомневается, что «вера в его (самодержавного правительства.— Авт.) прочность
и в его способность решительно сокрушить всякое внутреннее сопротивление
исчезла». Он говорит об окончательной потере престижа этой власти, проявившей
однажды признаки испуга. «Система колебаний и нерешительности» в управлении
делает, по словам Энгельса, «очевидной для каждого внутреннюю слабость,
26 Ткачев П. II. Избр. соч., т. III, с. 91—92.
27 См. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 18, с. 519—521. В комментариях к статье Энгельса вопрос об
источниках цифр и конкретных сведений, используемых им в полемике с Ткачевым, о социальном
развитии пореформенной России, как правило, обходится. Можно предположить, что Энгельс пользовался
«Военно-историческим сборником* (Под редакцией II. II. Обручева. СПб., 1871). Этот же источник
активно использовали и публицисты-народники, делая иные заключения о природе самодержавия.
28 Маркс К. и Энгельс Ф. Собр. соч., т. 18, с. 548.
29 Там же.
30 Там же.
31 Там же.
32 Ткачев П. II. Избр. соч., т. III, с. 92.
110
недостаток проницательности и воли со стороны этого правительства, которое
становилось ничем, если оно не обладало волей и средствами для се осуществ-
ления». Он считает естественным растущее с каждым днем презрение к этому
правительству, «о котором уже давно знали, что оно ни к чему хорошему не
способно и что ему повинуются только из страха»33.
Эти характеристики становятся еще более резкими на рубеже 1870—1880-х
годов. Оценки самодержавной власти, столь родственные ткачевским, данные
народовольцами в их газете, номера которой были в распоряжении Маркса и
Энгельса, никогда не опровергались ими. Что это — непоследовательность вождей
пролетариата или сближение с народниками в понимании состояния самодержавия
как кризисного, критического? В их высказываниях царская власть если и нс
«висит в воздухе», как у Ткачева, то и не стоит прочно на ногах, нс имеет
под собой твердой почвы. Ведь речь идет об отжившей феодально-крепостнической
власти в стране, вступившей на путь капиталистического развития. Могло ли
это государство, противостоящее общенациональным интересам, потребностям
социально-экономического прогресса, согласно Марксовой теории, нс входить в
противоречия с основными общественными классами? С точки зрения маркси-
стского учения о базисе и надстройке пореформенное самодержавие неизбежно
оказывалось без серьезной социальной опоры. Восприятие Ткачевым самодержа-
вия, таким образом, было не столь уж далеким от марксистского. Он вовсе нс
отвергал социальных корней самодержавия, но считал, что они — в прошлом, а
не в настоящем. Литератор, выработавший уже собственный образный строй с
его метафорами и гиперболами, он выразил это свое восприятие кризиса отжи-
вающей власти, сказав, что она как бы висит в воздухе. И ведь в главном —
в выводе о том, что российское самодержавие нс сможет быть серьезным про-
тивником надвигающейся революции — марксист и народник вполне сошлись.
Хотя каждый из оппонентов имел в виду свое представление об этой революции,
но иначе как победоносной они ее нс мыслили. Оба явно преувеличили слабость
и несостоятельность власти, продержавшейся после их спора еще несколько
десятилетий.
МИР КРЕСТЬЯНИНА ГЛАЗАМИ НАРОДНИКА И МАРКСИСТА
Доводам Ткачева о предрасположенности русского народа к социализму Энгельс
уделил особое внимание. Общенароднические по своему характеру, эти доводы
были свойственны и Бакунину. А борьба с ним, как уже говорилось, оставалась
для вождей пролетариата насущной задачей. Установки пролетарского социализма
сказались в полной мере в характеристике, которую дает его идеолог крестьянству,
по сути, развивая известный марксистский тезис об «идиотизме сельской жизни».
Мир русского крестьянина для Энгельса — замкнутый, затхлый мир общины,
изолированный от остального мира, живущего только собственными мелкими
заботами. Энгельс обращает внимание, что слово «мир» у русских означает еще
и синоним «общины», и делает вывод, что это не случайно. Он дает понять,
что о миросозерцании русского крестьянина в общепринятом смысле говорить
нс приходится, и упрекает Ткачева в том, что тот неправильно перевел на
немецкий язык это слово. Но лингвистика по-своему отражает реальные жиз-
ненные явления. Мир крестьянина — общинный и внутренний — это и есть
вселенная: синоним действительно не случаен. Представления марксиста об
«идиотизме» этого мира, о второсортности крестьянина, земледельца, по сравнению
с пролетарием оказывались противоположными, чуждыми нс только народниче-
ству, но и русскому национальному сознанию в целом. Русская литература
отразила этот крестьянский мир в произведениях Толстого, Достоевского, Сал-
тыкова-Щедрина, Успенского, Некрасова и других великих и малых писателей
и публицистов. Отразила как мир грубо материальный и исполненный духовности,
33 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч.,т. 19, с. 145.
111
мир глубокого понимания природы, мир творческого, а не тупого труда, мир
бережного хранения накопленного предками опыта. В этом мире —г как во все-
ленной — были добро и зло, дикость, варварские обычаи и добрые традиции,
суеверие и трезвый разум — не было только той замкнутости и тупости, о
которых говорил Энгельс. «Русский крестьянин живет и действует только в своей
общине; весь остальной мир существует для него лишь постольку, поскольку он
вмешивается в дела его общины»34,— поучал немецкий социал-демократ русского
интеллигента из дворян, только что отбывшего ссылку в самой гуще этого
мира — в Великолукском уезде Псковской губернии, где в имении Ткачевых
Сивцово он и родился.
В единственной заметке «Из Великих Лук», опубликованной Ткачевым в
журнале «Вперед!», как раз и показывается, как вторгается этот внешний
мир в крестьянскую жизнь, ничего не оставляя от ее изолированности, отъ-
сдинснности. И в жизни новгородских крестьян публццист не увидел ни
затишья, ни застоя — только ту же борьбу за существование, что ведут все
живущие своим трудом35.
Энгельс же доказывал, что надежды на общину, как некий оплот социали-
стических преобразований, неосновательны. Он стремился показать несостоя-
тельность веры — общей у Ткачева и Бакунина — в коммунистические инстинкты
крестьянина-общинника. Однако при этом он явно теряет нить спора. Все его
доказательства сосредоточены на том, чтобы убедить оппонента в разложении
общины, в упадке общинной собственности на землю. Но, дав обстоятельную
характеристику состояния общинного землевладения — как бы противостоящую
иллюзиям Ткачева, Энгельс, по сути, не сказал ничего нового. Сам идеолог
народничества вовсе не закрывал глаза на разложение общины. «Община уже
начинает разлагаться,— писал Ткачев в брошюре «Задачи революционной про-
паганды».— Свободный переход поземельной собственности из рук в руки с
каждым днем встречает все меньше и меньше препятствий»36.
Распад общинных связей народники видели не менее ясно, чем общинную
косность, «поглощение лица миром» (Бакунин). Но были убеждены, что «идея
коллективной собственности» крепко срослась с мировоззрением народа. Эта
привычка к общинному владению землей, к некоторым видам общих работ и
облегчала в глазах Ткачева социальный переворот. Идеи, которые собиралось
«навязать» революционное меньшинство народу, должны были найти в нем
отклик.
Справедливо подвергнув критике уверенность в особых коммунистических
инстинктах крестьянина России, Энгельс, думается, недооценил приверженность
российской деревни общине. Ткачев оказался по-своему прав, когда предрекал,
что правительству придется искоренять эту приверженность нагайками и штыками.
Преувеличили основоположники марксизма и скорость распада общины. Несмотря
на все неблагоприятные условия и потрясения, она продолжала существовать.
Правда, это.свидетельствовало скорее о консервативных, чем о коллективистских
началах крестьянства. Но именно эти начала были недооценены и марксистской,
и народнической идеологией.
Община была ликвидирована в годы сплошной коллективизации. Последова-
тели Маркса и Энгельса предпочли сломать традиционный для народа институт,
насаждая «сверху» новые формы «коллективизма» в деревне. А ведь основопо-
ложники марксизма как раз считали возможным сохранить общину, объясняя,
что перевести эту общественную форму в высшую удастся лишь в случае
пролетарской революции в Европе, которая «предоставит русскому крестьянину
необходимые условия», в том числе и материальные средства, нужные для
34 Там же, т. 18, с. 544.
35 Ткачев П. II. Избр. соч., т. Ш, с. 49—54.
36 Там же, с. 69.
112
переворота во всей системе земледелия37. Такую альтернативу народническим
иллюзиям марксизм впервые выдвинул именно в споре Энгельса с Ткачевым.
Однако, согласно марксистской концепции, создать условия для пролетарской
революции в Европе, облегчить и ускорить ее должна была именно русская
революция. Уничтожая реакционный самодержавный режим, она превращала
Россию из «жандарма Европы» в резерв и союзника европейской социалистической
революции.
Вопрос о русской революции, употребляя любимое выражение Энгельса,
можно обозначить как главный предмет его спора с Ткачевым. Высказывая
различные точки зрения на перспективы и движущие силы этой революции,
они оба сходились в том, что страна стоит на пороге революционных событий.
Статью «О социальном вопросе в России» Энгельс и заканчивал пророчеством
скорого революционного взрыва. Разумеется, речь шла о революции, которой
надлежало быть, по марксистскому учению, крестьянской, буржуазной, образца
1789 г. Революцию эту вожди пролетариата ждали с конца 1850-х годов на
протяжении четверти века, предсказывая готовность к ней народа.
Отвергая представление Ткачева об этом народе — «инстинктивном рево-
люционере» — как бакунинское, Энгельс не отрицал того, что «масса кресть-
янского населения, в особенности со времени выкупа барщины, поставлена в
положение, которое все более и более принуждает ее к борьбе с правительством
и с царем»38.
Надежды на близость русской революции то усиливались, то ослабевали, но
не покидали Маркса и Энгельса на протяжении 60—80-х годов. И если Маркс
умер (1883 г.), не потеряв этой надежды, то Энгельс пронес ее и в 1890-е
годы — также до самой своей кончины (1895 г.). «Да, много ошибались и часто
ошибались Маркс и Энгельс в определении близости революции»,— признавал
Ленин. Но такие ошибки «гигантов мысли» он считал «в тысячу раз благороднее,
величественнее и исторически ценнее, правдивее, чем пошлая мудрость казенного
либерализма»39. Согласимся, однако, что ошибки в «определении близости ре-
волюции» на протяжении столь длительного исторического периода есть ошибки
не только в сроках. Если десятилетие за десятилетием народ оказывается готов
к революции, стоит на ее пороге, впору согласиться с Ткачевым и Бакуниным
насчет его революционных инстинктов. Так ли уж хорошо понимали характер
этого народа лидеры мирового рабочего движения? Видно, Ткачев был прав,
когда говорил, что мало изучить чужой язык и следить за литературой чужой
страны, чтобы проникнуть в жизнь ее народа. Увлеченные анализом классовых
отношений, Маркс и Энгельс так и не постигли своеобразия этого «края долго-
терпенья», как определил свою страну русский поэт. Консерватизм народного
мировоззрения, проявляющийся в тяге к стабильности, прочности, традиционности
бытия, уживающийся с недовольством и социальным протестом, отмечен такими
разными писателями, как Герцен, Достоевский, Тютчев, Успенский, Салтыков-
Щедрин. Этот консерватизм не попал в поле зрения идеологов научного соци-
ализма. Открыты Марксом законы классовой борьбы, которые и он, и его
последователи посчитали универсальными, утверждали неизбежность революций
при смене социально-экономических формаций. Россия, пережившая падение
крепостного строя и вступившая на путь капитализма без социальных потрясений,
упорно нс вписывалась в марксистскую схему, нарушая ее стройность. Русская
революция для вождей пролетариата была необходима не только в чисто прак-
тическом смысле — как условие для успеха пролетарской революции в Европе.
Она должна была стать наглядным подтверждением правоты марксистской теории.
37 К. Маркс, Ф. Энгельс и революционная Россия, с. 70, 77, 443—444.
38 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч.,т. 18, с. 547.
39 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 15, с. 249.
113
ВАЖНО ЛИ, ПОД КАКИМ ФЛАГОМ ПРОИЗОЙДЕТ
РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ?
В споре двух социалистов — народника и марксиста — столкнулись два, ка-
залось бы, взаимоисключающих представления о русской революции. Схема
Ткачева предельно проста: революцию совершает революционное меньшинство,
рекрутируемое из разночинской интеллигенции. Ему принадлежат инициатива
революционного переворота и само его свершение — захват власти и декрети-
рование «сверху» социальных преобразований. Схема эта, оставшаяся «за скоб-
ками» спора, как уже отмечалось, в общих чертах должна была быть Энгельсу
ясна. Не останавливаясь на заговорщических тенденциях, он критикует лишь
положения бакунистские или близкие бакунизму. Опровергая уверенность в
готовности народа к социальной революции, возможность быстрого и сравнительно
легкого революционного переворота, Энгельс противопоставляет этому свое пред-
ставление о ходе революции в России. «Эту революцию,— по его словам,—
начнут высшие классы столицы, может быть, даже само правительство, но
крестьяне развернут ее дальше и быстро выведут за пределы первого конститу-
ционного фазиса». Как видим, Энгельсу революция в России мыслится, как и
Ткачеву, скорой и достаточно легкой: ей суждено «одним ударом уничтожить
последний, все еще нетронутый резерв всей европейской реакции»40.
Неслучайность этого представления, определившегося в ходе полемики с
русским революционером, подтверждается рядом последующих высказываний
основоположников марксизма в письмах и публицистике. «Переворот начнется
Secundun artem (по всем правилам искусства.— Авт.) с конституционных заиг-
рываний, и буча выйдет отменная»,— предсказывает Маркс в 1877 г. взрыв в
России, которая давно уже стоит на пороге переворота41. Вслед за ним и Энгельс,
как бесспорную истину, утверждает, что в России налицо все элементы русского
1789 г., за которым неизбежно последует 1793 г. Предрекая, что революция
свершится очень скоро, может быть, в этом (т. е. в 1878 г.), Энгельс снова
повторяет, что начнется она «вопреки предсказаниям Бакунина, сверху — во
дворце, в среде обедневшего и frondeuse (фрондирующего.— Авт.) дворянства.
Но раз начавшись, она увлечет за собой крестьян»42.
Итак, Маркс и Энгельс не мыслили себе русской революции иначе, чем по
образцу Французской. Стоит отметить, что такой представлялась русская рево-
люция и воображению наших консерваторов. М. Н. Катков, Н. А. Любимов, К.
П. Победоносцев и В. П. Мещерский, доказывая недопустимость «конституционных
заигрываний» с обществом, ссылались именно на опыт Франции. Они пугали
революционным взрывом, который якобы неизбежно последует за созывом ка-
кого-либо представительства. Социалистическая и консервативная мысль, таким
образом, совпали в своих выводах, как бы свидетельствуя, что не все можно
объяснить «классовыми корнями» идеологии.
Основной движущей силой революции, которой суждено уничтожить старую
государственную систему, остатки феодально-крепостнического строя, не иско-
рененные реформой 1861 г., в понимании Маркса и Энгельса закономерно
становилось крестьянство. Именно оно должно было сокрушить «огромную, хотя
и неуклюжую военную державу»43. В победе этой революции вожди пролетариата
не сомневались. Как будто это и не Энгельс в споре с Ткачевым доказывал ему
(опровергая и Бакунина) несостоятельность надежд на крестьянскую стихию.
Как будто и не он убеждал, что способное к отдельным бунтам крестьянство
никогда не выступало против царской власти — только против своих непосред-
ственных угнетателей44.
40Маркс К. и Энгельс Ф. Соч.,т. 18, с. 548.
41 Там же, т. 34, с. 229.
42 Там же, т. 19, с. 124.
43 Там же, с. 146.
44 См. также т. 18, с. 547
114
Энгельс, выпустивший в 1874 г. новое, третье издание «Крестьянской войны
в Германии», вроде бы не хочет понять, что время крестьянских антифеодальных
войн ушло в прошлое. Находясь во власти марксистской теории, утверждавшей
смену общественных формаций исключительно революционным путем, Энгельс
ждет новую крестьянскую войну, не желая замечать, насколько Россия второй
половины XIX в. не похожа на Германию XVI и Францию XVIII. Эпоха буржуазной
цивилизации вносила свои изменения в расстановку общественных сил и в те
средства, какими могло располагать государство в борьбе с революцией. Бакунин
был едва ли не последним из идеологов народничества, кто верил во всесокру-
шающую мощь «повсюдного крестьянского восстания». Революционеры-разно-
чинцы 70-х годов все больше осознавали, что крестьянство, даже восстав, обречено
на поражение в борьбе с «могущественной, сравнительно с мужиком, высоко-
интеллигентной ассоциацией», какую представляло собой государство. Ткачев
едва ли не ранее всех разуверился в «революционной правоспособности народа».
В основанном им в 1875 г. издании «Набат» немало страниц посвящено дока-
зательству того, что сам себя народ освободить не сможет. Крестьянство не
способно ни на революционную инициативу, ни на организованную борьбу.
Народовольцы еще яснее, чем Ткачев, понимали обреченность «самого об-
ширного крестьянского движения» против централизованной, веками складывав-
шейся государственной организации, с се армией и полицией, в век железных
дорог и телеграфов45.
В этом осознании бесперспективности крестьянской революции социалисти-
ческая мысль России опередила марксизм. Но уяснение ограниченных возмож-
ностей крестьянского движения неумолимо вело ее к признанию особой роли
революционного меньшинства, готового взять на себя тяжесть борьбы с само-
державием.
Заждавшись революции в России, вожди пролетариата уже не придерживались
предусмотренной схемы се развития — они все более склонялись к тому, что
именно революционная интеллигенция сможет дать своими действиями толчок
развитию революционных событий. С годами им становилось безразлично, как
именно «рухнет старая система» и как будет созвано представительное собрание —
«все равно какое», лишь бы была «обеспечена» революция в России.
В середине 1880-х годов Энгельс напомнил, что Маркс высказывался именно
в этом духе. Сам он, столь сурово расправившись с Ткачевым, не собирался
«потянуть в суд» народовольцев, разделявших ткачевские иллюзии: «Если бы...
эти иллюзии придали бы им бблыиую силу воли, стоит ли на это жаловаться?»46 —
ставит он вопрос перед русскими марксистами, призывавшими к идейной борьбе
с народовольцами. Ему важно главное — «чтобы в России разразилась революция,
был дан толчок к ней»; «под каким флагом» это произойдет, уже нс столь
существенно. Более того, Энгельс уже готов был признать возможность революции
в России и «по Ткачеву», хотя и оговаривал исключительность этого признания
сложившейся в России особой обстановкой: «Если когда-либо бланкистская фан-
тазия — вызвать потрясение целого общества путем небольшого заговора — имела
некоторое основание, так это, конечно, в Петербурге»,— пишет он в 1885 г.
В. И. Засулич47.
Но ведь Энгельс по-прежнему видел Россию накануне своего 1789 г., как и
10 лет назад, когда именно это заставляло его резко критиковать «бланкистскую
фантазию» с се планами социального переворота. Сближение с позицией прежнего
оппонента налицо. И нс случайно Энгельс без воодушевления встретил весть о
готовности первых русских марксистов разоблачать народовольческую утопию.
45 Литература партии «Народная воля». M., 1930, с. 106, 159. Зарубежная исследовательница Ткачева
посчитала его взгляд на крестьянскую революцию хотя и нс демократичным, по более реалистическим,
чем у Бакунина и Лаврова с их верой в революционные возможности народа.— Hardy D. Petr Tkachev. The
Critic as Jacobin. London, 1977, p. 277.
46 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 36, с. 263—264.
47 Там же, с. 260, 263.
115
Ему были понятнее и дороже те революционеры России, которые, подобно
Ткачеву, готовы к действиям, а не к теоретическим спорам. Именно на наро-
довольцев, способных, по его мнению, «пробить брешь» в плотине, сдерживавшей
революционный поток в России, возлагал идеолог марксизма свои надежды. В
т.ех, кто объявил себя последователям Маркса и не спеша готовился к соединению
рабочего движения с социализмом, Энгельс не видел партии действия. Тактические
соображения заставляли его поступиться марксистскими истинами, яростно от-
стаивавшимися в борьбе с Бакуниным и в споре с Ткачевым.
При всем том, что разделяло в свое время Энгельса и Ткачева в понимании
характера революции в России, ее задач и движущих сил, оба считали ее
неизбежной, не видя ей никакой альтернативы. Путь мирного прогресса, путь
реформ, бескровных, ненасильственных преобразований исключался каждым из
них решительно и твердо — будь то буржуазные или социалистические преоб-
разования. И народник, и марксист равно были убеждены в приоритетности
революции, в ее примате. И если марксистское понимание классовой борьбы
как двигателя прогресса утверждало закономерность революции в стране, нахо-
дившейся на историческом переломе, то политика самодержавия укрепляла
уверенность в ее безальтернативности.
Обличая якобы «тайное» пристрастие Лаврова к мирному прогрессу как нечто
позорное и постыдное, Ткачев считал насилие не просто более предпочтительным,
а единственно верным и целесообразным средством социальных преобразований.
Ненасильственный путь для него был заведомо ложным, и он с издевкой писал
о филистерах и резонерах, приверженцах мирного разрешения социальных и
политических конфликтов. Его негодование вызывали все, кто предпочитал «путь
бескровных протестов, дипломатических компромиссов и реформ — пути насилия,
пути крови, убийств и грабежа»48.
Энгельс, столь гневно и пылко обрушившийся на Ткачева со своими инвек-
тивами за его невежество, незрелость, общинные и иные иллюзии, полностью
обошел это пристрастие к крови и насилию. Не потому ли, что в определенной
мере разделял его? Ведь точно так же обошли вожди пролетариата и экстремистские
призывы в прокламации «Молодая Россия» П. Г. Зайчневского. Одобрительно о
ней отозвавшись, они будто и не заметили выраженной в ней готовности се
авторов пролить «реки крови», истребить всех, кто не поддержит революционеров49.
Нс отрицавшие реформ в теории Маркс и Энгельс явно предпочитали револю-
ционный путь реформистскому — в духе своего учения о классовой борьбе.
В середине 70-х годов, когда успех парламентской борьбы социал-демократии
был уже достаточно серьезным, Маркс заявил в «Критике Готской программы»
1875 г. о пролетарской революции и диктатуре пролетариата как единственно
возможном пути к социализму. Конспектируя как раз в период полемики Энгельса
с русскими народниками «Государственность и анархию» Бакунина, Маркс сфор-
мулировал эти идеи как научно выверенное решение проблемы общественных
преобразований. В предисловии к третьему изданию «Крестьянской войны в
Германии», написанном незадолго до начавшегося спора с Ткачевым, Энгельс
нс скрывал своего пренебрежения к мирным формам прогресса с их «мелочными
и медлительными реформами». С отсутствием революционных выступлений, с
«черепашьим шагом» мирного развития Пруссии его примиряет, правда, «непри-
тязательное, спокойное, но непрерывно прогрессирующее развитие немецкого
пролетариата».
Высмеяв пафос призывов Ткачева к революции, Энгельс ничего нс сказал
об их безответственности. Раскритиковав тезис о праве революционера в любой
момент призвать к революции, он нс подверг сомнению само это право.
Изучавший революции, писавший о них, их готовивший и в них участвовавший,
Энгельс знал о них неизмеримо больше Ткачева, старше которого он, кстати,
** Ткачев II. II. Избр. соч., т. III, с. 65.
49 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 18, с. 433, 437.
116
был на четверть века. Он яснее, чем кто-либо, понимал, что революционные
перевороты неотделимы от насилия, крови, убийств и грабежей — всего того, о
чем говорил Ткачев, противопоставляя их мирному прогрессу. Энгельс не мог
не предвидеть, какой страшной катастрофой окажется революция в стране,
находившейся на варварской, дикой стадии первоначального накопления. Недаром
он писал, что русская революция даст возможность увидеть «такие сцены, перед
которыми побледнеют сцены 93 года»50.
Но он ожидал эту революцию как праздник, как торжество справедливости.
В этом ожидании нет ни тревоги, ни боли, ни сострадания — тех чувств, которые
сопровождали раздумья о революции русских мыслителей и писателей, увидевших
свою страну, выражаясь словами Ф. М. Достоевского, «колеблющейся над бездной».
Для вождей рабочего движения Россия — прежде всего резерв и возможный
союзник пролетарской революции. Ухудшение положения в стране, обострение
в ней внутренних конфликтов обычно сопровождается комментарием: «В России
дела обстоят великолепно», «развязка близка». Ленин очень точно назвал веру
Маркса и Энгельса в русскую революцию «радужной»51. Но за радостным пред-
чувствием «отменной бучи», за нетерпеливым ожиданием момента, когда «Россия
пустится в пляс», так и сквозит равнодушие к судьбам страны и ее народа тех,
кто звал человечество к всеобщему счастью.
Незадолго до побега за границу Ткачев опубликовал статью «Больные люди»,
посвященную роману Достоевского «Бесы». В глубоком и серьезном обзоре этого
романа он особо выделил как важную «реальную истину» мысль писателя о
людях, «съеденных идеей» (или «придавленных идеей»). Речь в «Бесах» идет о
тех, кто, попадая под власть однажды усвоенной идеи, не в состоянии уже
усомниться в ней, проверить ее жизненным опытом, критически посмотреть на
нее со стороны. Человек, придавленный идеей как камнем, только корчится под
ее тяжестью, не будучи в силах от нее освободиться52.
Такими «съеденными идеей» людьми и предстают в споре два социалиста:
рядовой участник революционного движения, еще не ставший его идеологом, и
вождь европейского пролетариата. Менее всего оппоненты были озабочены по-
исками истины: каждый отстаивал правоту своих взглядов и ни один не обнаружил
способности в них усомниться. «Сомненья дух», без которого невозможен пло-
дотворный, четкий спор, был неведом в равной степени этим людям, «съеденным»
(или, как писал Ткачев, «съедаемым») идеей классовой борьбы, революции,
социализма.
Статьи Энгельса в немецкой социал-демократической газете оставались труд-
нодоступными для российского читателя. Г. А. Лопатин сразу после выхода
первой из них (третьей в серии «Эмигрантская литература») запрашивал Энгельса
о присылке номеров 117 и 118 «Фольксштаат» — достать статью просил один из
его русских друзей. Но в революционном подполье России о полемике Энгельса
и Ткачева знали мало — она не произвела здесь сколько-нибудь значительного
впечатления. В конце 1870-х годов в нелегальной печати промелькнуло упоми-
нание о том, как «некий зеленый гимназист» был посрамлен Энгельсом. Но
удовлетворение этим фактом высказывали как раз приверженцы некоторых
положений, раскритикованных марксистом53.
Избирательность критики Энгельса, подчиненность ее интересам «злобы дня»,
ее непоследовательность отчасти определили ее малую результативность.
Откликаясь на полемику в народническом движении, Энгельс обошел мол-
чанием его острые и больные вопросы, затронутые Лавровым и Ткачевым,— об
ответственности призывающих к революции, о праве «навязать» народу идеалы
«революционного меньшинства», о соотношении цели и средств. Он посчитал их
50Там же, т. 19, с. 124.
51 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 15, с. 247—248.
52 Ткачев II. II. Избр. соч., т. Ш, с. 44—45.
53 Революционная журналистика семидесятых годов. Ростов-на-Дону, 1906, с. 112.
117
«схоластическими». Ни в споре с Ткачевым, ни позднее Энгельс не поставил
под сомнение тактику заговора и захвата власти.
Идеи Ткачева оказались весьма живучи: в стране авторитарного режима при
отсутствии гражданских свобод они обретали особую значимость. Однако про-
должения спора марксистов с идеологом русского бланкизма не последовало.
Встрепенувшись и ринувшись в бой по выходе брошюрки Ткачева, выпущенной
ничтожным тиражом, Энгельс и Маркс никогда не пытались откликнуться на
многолетнее издание Ткачева «Набат», где бланкистские идеи «захвата власти»
и декретирования «сверху» социальных преобразований развивались последова-
тельно и обстоятельно. А «Фольксштаат» вскоре после публикации «Эмигрантской
литературы» Энгельса уже рекламировала «Набат» как орган борьбы с бакуниз-
мом54.
Лишь в 1894 г. в «Послесловии» к отдельному изданию статей Энгельса в
брошюре о «Социальном вопросе в России» появилась та четкая формулировка,
которая могла бы стать подлинной отповедью разного рода заговорщикам. «Ис-
торически невозможно, чтобы обществу, стоящему на более низкой ступени
экономического развития, предстояло разрешить задачи и конфликты, которые
возникли и могли возникнуть лишь в обществе, стоящем на гораздо более
высокой ступени развития»55. Это был достойный ответ марксизма всем, мечтавшим
о социалистическом перевороте в отсталой крестьянской стране, — ответ, пра-
вильность которого подтвердилась всем горьким опытом нашей истории после
1917 г.
ЗАГОВОР КАК СОСТАВНАЯ ЧАСТЬ
РЕВОЛЮЦИОННОГО ПЕРЕВОРОТА
Статьи Энгельса из «Фольксштаат» с критикой Ткачева впервые полностью
появились на русском языке в 1922 г.— в журнале «Под знаменем марксизма»
(№ 5—6). Символично, что грубые, порой издевательские насмешки одного из
основоположников марксизма над уверенностью русского революционера в го-
товности крестьянской России к социалистическому перевороту прозвучали пять
лет спустя после того, как переворот под социалистическими лозунгами был
здесь свершен.
Пролетарской революции в Европе, которая должна была поддержать рус-
скую — буржуазно-демократическую — и создать условия для социалистических
преобразований в России, так и не произошло. Социализм строился в отдельно
взятой стране. В 1921 г. полная разруха и грозящая катастрофа — социальная
и экономическая — заставили прибегнуть к «новой экономической политике». В
это время в ноябре 1921 г. Ленин глубоко и напряженно размышлял над
проблемой соотношения реформ и революции. «Для настоящего революционера
самой большой опасностью, может быть даже единственной опасностью, является
преувеличение революционности, забвения граней и условий уместного и ус-
пешного применения революционных приемов»56,— писал он.
Если бы эти истины, так созвучные тому, что Энгельс говорил Ткачеву,
были сказаны до 1917 г.! В конце 1921 г. Ленин обращал их к тем представителям
ленинской гвардии, кто в штыки встречал нэп, расценив его как отступление
от единственно верного революционного пути. Кажется, что только теперь,
свершив переворот, вождь впервые задумался о возможных альтернативах ре-
волюционному способу преобразования общества.
Ленин в годы подготовки революции видел один возможный для России
переход от старого к новому порядку — через захват власти и диктатуру. Когда
54 Вахрушев И. С. Очерки истории русской революционной демократической печати 1873—1885 гг.
Саратов, 1980, с. 221.
55Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 445.
56Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 44, с. 222.
118
в среде социал-демократии ему указывали на сходство его позиции с ткачевской,
он решительно отметал это сравнение, заявляя, что имеет в виду не заговор,
а революцию масс, захват власти не революционным меньшинством, а револю-
ционным классом и диктатуру этого класса.
Так было в дискуссии на объединительном съезде в 1906 г., где в споре с
меньшевиками Ленин отстаивал нелегальные формы борьбы и по-прежнему делал
ставку на революционный путь, обличая «конституционные иллюзии». Тактика
реформ, как и парламентская тактика, выгодна только буржуазии, доказывал
он, как бы забывая, что Маркс и Энгельс учили сочетать легальные и нелегальные
формы борьбы. Когда (в докладе А. С. Мартынова) сравнивали эти аргументы
с идеями Ткачева, Ленин заявил, что у него, как и у «всякого марксиста», речь
идет о завершении буржуазной революции, а не о социалистической, как у
Ткачева57. Очень скоро он забыл об этом «коренном различии», выдвинув лозунг
«перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую».
В 1923 г. из эмигрантского далека раздался голос одного из первых марксистов
в России Павла Борисовича Аксельрода: «Разве централизация власти и децен-
трализация функций Ткачева не то же самое, что известный организационный
план Ленина, отводящий членам партии роль «колесиков и винтиков» партийного
механизма, управляемого центром... разве большевистский террор не является
чудовищным применением к жизни той теории истребления врагов, которую
выдвинул Ткачев?»58
Журнал «Под знаменем марксизма» (1922, № 5—6) сохранился в библиотеке
Ленина в Кремле. Ранние издания статей Энгельса с его полемикой против
Ткачева в отрывках имелись в нескольких экземплярах в рабочем кабинете
Ленина, т. е. «под рукой». В Кремлевской библиотеке оказалась и вышедшая в
том же 1922 г. книжечка историка Б. П. Козьмина «Ткачев и революционное
движение 1860-х годов». Читал ли ее вождь, неизвестно, пометок, обычно
оставляемых им на полях, здесь нет.
Планы социальных преобразований Ткачева с их идеей «всеобщего поравне-
ния», приматом распределения над производством, тотальной уравниловкой ис-
следователь называет утопией. А самого революционера характеризует как
утописта.
В то же время Козьмин невольно приходит к неожиданным сравнениям
русского якобинца с большевиками. Он видит их близость в признании необхо-
димости диктатуры как орудия социального переворота. Козьмин обращает вни-
мание на примат классового интереса над всяким иным у Ткачева, на его идею
«всеобщего огосударствления». Все это в восприятии историка прямо перекликается
с партийной печатью начала 20-х годов. «Когда читаешь Ткачева,— признается
Козьмин,— можно забыть, что это написано 50 лет тому назад, и подумать, что
имеешь дело с литературой времени, когда провозглашено было, что «нетрудя-
щийся да не ест»59.
И еще один, столь же неожиданный поворот в характеристике «беззаветно
преданного русской революции» Ткачева возникает в книжечке Козьмина. В
исследовании, призванном воздать должное «незаслуженно забытому» револю-
ционеру, одному из первых знатоков марксизма в России, звучит странный, с
точки зрения задачи, мотив. Пораженный сходством Ткачева, испрведовавшего
принцип «цель оправдывает средства», с героями «Бесов» Достоевского, историк
останавливает внимание читателя на созвучии теорий Шигалева и Верховенского
ткачевским идеям с их полным пренебрежением к личности60. Увлеченный этим
сравнительным анализом Козьмин, по-видимому, так и не заметил, к какому
двусмысленному идейно-политическому эффекту он подводил читателя, проводя
57Там же, т. 14, с. 201.
58 Аксельрод П. Б. Пережитое и передуманное. Берлин, 1923, с. 198—199.
59 Козьмин Б. П. Ткачев и революционное движение 1860-х годов. M., 1922, с. 72.
60Там же, с. 91.
119
параллели между русскими «якобинцами» и «бесами», с одной стороны, и между
«якобинцами» и большевиками — с другой. Параллели эти в книге не пересе-
кались — они проходили на разных ее страницах, и это, думается, спасло автора
от неминуемой гибели. Но проницательный читатель вряд ли прошел мимо этих
сравнений, многое способных объяснить в послереволюционном обществе.
Объясняя происхождение заговорщических тенденций соответствующими клас-
совыми корнями, советские историки всегда противопоставляли марксизм блан-
кизму, трактуя их как нечто несовместимое. Однако бланкизм столько же
противоречит марксизму, сколько и уживается с ним.
Позиция Маркса и Энгельса по отношению к русским революционерам-раз-
ночинцам по-своему это подтверждает. Е. Л. Рудницкая верно подметила, что
«революционное начало в мировоззрении Ткачева взрывало законосообразность,
историческую закономерность, экономическую обусловленность социалистической
революции, из которой исходит марксизм»61. Но столь же верно и наблюдение
Козьмина, что сама идея захвата власти для Ткачева прямо вытекала из понимания
главенствующей роли экономики, преобразовать которую одним волевым ударом
в духе социальной справедливости и значило изменить все развитие общества.
Бланкизм вполне согласовывался с постулатами марксизма о непримиримости
классовых противоречий, «законосообразности и исторической закономерности»
революций как двигателей прогресса. Признание «экономической обусловленности
социалистической революции» в марксистской практике уживалось с поддержкой
бланкистских фантазий и заговорщической тактики народовольцев. А одержимость
задачей «захвата власти» и введением «сверху» социалистического строя сочеталась
у Ткачева с приверженностью ряду марксистских теоретических истин.
Идею о пролетарской революции и диктатуре пролетариата Ленин объявил
в марксизме главной. Но только понятие революционного класса подменил
понятием его авангарда. Для тех, кто задумал пролетарскую революцию в стране
крестьянской, по выражению Ленина, полуазиатской и не хотел ждать, нс было
иного выхода, как захват власти.
61 Рудницкая Е. Л. Указ, соч., с. 203.
120
Документальные очерки
© 1995 г.
Л. А. БЕЗЫМЕНСКИЙ
ВИЗИТ В. М. МОЛОТОВА В БЕРЛИН
В НОЯБРЕ 1940 г. В СВЕТЕ НОВЫХ
ДОКУМЕНТОВ *
Визит председателя Совнаркома и народного комиссара иностранных дел
СССР В. М. Молотова в Берлин 12—14 ноября 1940 г. и его переговоры с руко-
водящими деятелями Германии — рейхсканцлером А. Гитлером, рейхсминистром
иностранных дел И. фон Риббентропом, заместителем Гитлера Р. Гессом и рейхс-
маршалом Г. Герингрм — принадлежат к тем историческим событиям, оценки
которых за минувшие полвека претерпели принципиальные изменения, причем
как со стороны участников этого события, так и его «сторонних» наблюдателей,
принадлежащих различным политическим течениям и аналитическим школам.
В оценочных суждениях недостатка не было — зато был явный дефицит докумен-
тальной базы, особенно с советской стороны. Что касается немецких источников,
то они после второй мировой войны были введены в научный оборот в предпринятой
дипломатическими ведомствами США, Англии и Франции фундаментальной
публикации «Акты немецкой внешней политики» на немецком * 1 и английском
языках2. Эта документация сразу же стала объектом острой идеологическо-
политической дискуссии начального этапа «холодной войны», обозначенного появ-
лением в СССР „Исторической справки «Фальсификаторы истории»” 3, претендо-
вавшей на документальность.
Документальность этой публикации имела весьма относительный характер,
поскольку в тогдашней советской историографии начисто отсутствовали секретные
соглашения, заключенные между Германией и СССР 23 августа и 28 сентября
1939 г. и в последующий до 22 июня 1941 г. период. Примечательная, если не
сказать позорная, пауза в издании «Документов внешней политики СССР»,
растянувшаяся по воле ЦК КПСС и Министерства иностранных дел СССР более
♦ В № 4 нашего журнала за 1995 г. были опубликованы хранящиеся в Архиве Президента Рос-
сийской Федерации директивы И. В. Сталина, данные им В. М. Молотову перед визитом в Берлин
в ноябре 1940 г. Публикатор документа Л. А. Безыменский в предисловии отмстил, что в дальнейшем
им будет сделан подробный научный комментарий и интерпретация этого важного исторического
источника. Названной цели служит предлагаемый вниманию читателей документальный очерк.
1 Aktcn zur deutschen auswartigen Politik 1918—1945. Aus dem Archiv des Auswartigen Amts. Serie
D. 1937—1945 (далее— ADAP), Bd. 1—X. Baden-Baden, 1950—1956; Frankfurt a. M., 1961 — 1964;
Bd. XI. 1—2. Bonn, 1965.
2 Documents on German Foreign Policy 1918—1945. Series D (далее — DGFP). V. XI. 1.9.1940 —
31.1.1941; V. XII. 1.2 — 22.6.1941; V. XIII. 23.6 — 11.12.1941. London, 1961 — 1964.
3 Историческая справка «Фальсификаторы истории». М., 1948.
121
чем на 15 лет, подчеркивала нежелание советского руководства даже в условиях
монолитного историографического фронта внутри СССР, существовавшего в
советскую эпоху, обсуждать советско-германские отношения 1939—1941 гг.
Во время перестройки этот вопрос был поднят в 1989 г. на I Съезде народных
депутатов СССР и в ходе работы комиссии, созданной под председательством
академика А. Н. Яковлева. Тогда впервые в самом СССР стали достоянием
общественности давно опубликованные за его пределами, в частности и на
русском языке, документы из архивов Народного комиссариата иностранных дел
СССР и из других источников 4. Появились и историографические работы, в
которых эти документы анализировались и включались в систему внешполити-
ческих отношений предвоенного периода 5. Тем не менее оставались значительные
«белые пятна» в исследовательском процессе, если не говорить о немедленно
начавшихся попытках поставить под сомнение аутентичность раскрытых докумен-
тов и возродить былые апологетические оценки поведения Сталина и Молотова
в 1939—1940 гг.6
Визиту Молотова в Берлин не везло в советской историографии. В послевоенных
публикациях его чаще всего обходили или изображали большой победой СССР 7.
Развернутая его оценка была дана П. П. Севостьяновым в 1981 г., причем ее
можно считать официальной, поскольку автор занимал пост начальника Историко-
дипломатического управления (ИДУ) Министерства иностранных дел СССР и
его работа не могла появиться без одобрения тогдашнего министра иностранных
дел СССР А. А. Громыко. В ней были широко, хотя и весьма избирательно,
использованы материалы Архива внешней политики СССР за 1939—1941 гг. 8
Раздел книги «Политическая конфронтация СССР и Германии в ноябре 1940 г.»
был посвящен этому событию. Примечательно, что автор, освещая визит, цити-
ровал его документы либо по британской публикации, либо по воспоминаниям
дипломата В. М. Бережкова и журналиста И. Ф. Филиппова. Выводы же оставались
в русле справки «Фальсификаторы истории»: визит интерпретировался как «отказ
СССР согласиться с гитлеровской программой мцра и присоединиться к трой-
ственному пакту». Итоги поездки Молотова в Берлин, считал автор, «были
закономерными» и вылились в новую форму «острой политической конфронта-
ции» 9. Добавим лишь, что в этой интерпретации опять-таки отсутствовали
секретные соглашения 1939 г., а факт раздела сфер влияния был обозначен
лишь как «версия», которую «бесконечно муссируют» на Западе.
Сегодня эти оценки, за которые и автор едва ли несет ответственность,
поскольку он выполнял лишь свой служебный долг, звучат по меньшей мере
странно. Однако их надо помнить, чтобы осознать потенциальные возможности
идеологической деформации реальных исторических событий, предпринимавшейся
в угоду господствовавшей системе.
Путь от слепого следования государственной доктрине к документальному
восстановлению обстановки 1939—1940 гг. был долог. Он прошел все возможные
стадии: от безусловного отрицания фактов, в первую очередь, секретных
протоколов и изображения их «буржуазной фальсификацией» до необходимого,
а затем официального их признания. Здесь историография не раз становилась
жертвой внутриполитической борьбы, пока в 1989 г. не был достигнут решающий
прорыв. Наличие протоколов было признано, хотя к тому времени нашли только
4 См. Bezymenski L. The Secret Protokols of 1939 as a Problem of Soviet Historiography.— Soviet
Foreign Policy. 1917—1991. Л Retrospective. Ed. by G. Gorodctski. London, 1994, p. 75—85.
5 Семиряга M. И. Тайная дипломатия Сталина. M., 1994.
6 См., например, Жухрай В. М. Просчеты Адольфа Гитлера. Повое о Сталине. М., 1995.
История внешней политики СССР, т. 1. М., 1966, с. 74.
8
Севостьянов II. П. Перед великим испытанием. М., 1981.
9 Там же, с. 329, 331.
122
копии. Впоследствии, в 1992 г., были наконец обнаружены в архивах политбюро
ЦК КПСС и подлинники «пропавшей грамоты» 10.
Что касается документов поездки Молотова в столицу «третьего рейха», то
в российских источниках лишь в 1991 г. появились русские переводы немецких
записей 11 и шифропереписка Сталина с Молотовым в период визита 12, наконец —
советские записи бесед Молотова с Гитлером, Риббентропом, Гессом и Герингом 13.
Тем не менее оставалось много неясных вопросов: в первую очередь о наличии
директив для советской стороны, которые упоминались в шифропереписке. В Ар-
хиве внешней политики они обнаружены не были и лишь в конце 1994 г. оказа-
лись выявленными в личном фонде Молотова, хранившемся в свое время в Общем
отделе ЦК КПСС, затем — в Архиве Президента РФ 14. Эта докумен- тальная
база позволяет перевести исследование проблемы на качественно новый уровень.
ПЕРЕД ВИЗИТОМ
Едва ли сейчас кто-либо станет отрицать исключительное по своим послед-
ствиям значение поворота, осуществленного в 1939 г. в советско-германских
отношениях. Оно было ясно и во время подписания советско-германских соглаше-
ний, хотя значительная часть документов оставалась секретной. Даже не зная
их, мир стал сразу ощущать далеко идущие политические последствия шага,
потребовавшего от его участников — пусть хотя бы внешнего — пересмотра
устоявшихся норм своего поведения. Инициатива в этом принадлежала немецкой
стороне, в чем она проявила необычайную настойчивость.
Насколько эта ситуация повторилась осенью 1940 г.? Формально инициатива
приглашения Молотова в Берлин снова исходила от немецкой стороны. Об этом
шаге в высших политических кругах Германии дискуссия шла еще в марте
1940 г., причем тогда даже рассматривалось предложение Риббентропа пригласить
в Берлин самого Сталина. Эта идея не нашла у Гитлера отклика. Затем развер-
нулась «западная кампания» вермахта, завершившаяся катастрофическим пора-
жением Франции, оккупацией Бельгии, Голландии, Люксембурга, Дании и
Норвегии. Первый сигнал о возможном приглашении Молотова был дан Риббентро-
пом германскому послу в Москве Ф. фон дер Шуленбургу 26 сентября. Письмо
Риббентропа Сталину с приглашением Молотова было подписано 12 октября, а
вручено в Москве 17 октября 1940 г. 15
Для советского руководства это приглашение было поводом для подведения
определенных итогов курса, принятого в августе 1939 г. и вызвавшего столь
серьезные последствия в расстановке сил на международной арене и соотношении
сил ведших войну группировок. В исторической литературе уже нашел распростра-
нение термин, введенный немецкой исследовательницей И. Фляйшхауэр и обозна-
чивший курс Сталина, «аналог англо-германской „политики умиротворения“
агрессора». Действительно, аналогия существовала хотя бы потому, что и Англия
и СССР, несмотря на все различия, нуждались в одном: выигрыше времени для
подготовки к неизбежной войне. Но Сталин извлек из своей политики
«умиротворения» Гитлера куда больше, чем Чемберлен и Даладье. Тр лишь
пожертвовали Австрией, Чехословакией и Польшей, Сталин же получил Западную
10 Закрытый пакет № 34 (87 г.).— Архив Президента Российской Федерации (далее — АП
РФ), ф. 3, оп. 64, д. 675-а. См. Советско-германские документы 1939—1941 гг.— Новая и новейшая
история, 1993, № 1, с. 83—95.
11 Международная жизнь, 1991, № 6, 8.
12 Там же.
13 Новая и новейшая история, 1993, № 5.
14 АП РФ, ф. 56, on. 1, д. 1161, л. 147—155. Документ опубликован: Новая и новейшая
история, 1995, № 4, с. 76—79.
15 Русский текст письма будет опубликован в 23-м томе «Документов внешней политики», гото-
вящемся к печати Историко-документальным департаментом Министерства иностранных дел Россий-
ской Федерации в издательстве «Международные отношения».
123
Украину и Западную Белоруссию, вслед за этим — Бессарабию и Северную
Буковину, а летом 1940 г.— три прибалтийские республики, еще в 1939 г.
включенные в советскую «сферу интересов».
Баланс итогов принятого курса складывался из различных элементов. О «пози-
тиве» под бурные аплодисменты говорил Молотов на сессиях Верховного Совета
СССР, приводя безусловные факты — неучастие в войне, укрепление позиций
и границ СССР. Он мог говорить и о том, что с Советским Союзом уже не
обращаются как с парией, как это делали ранее Англия и Франция. Формально
он мог в «позитив» зачислить даже результаты войны с Финляндией, поскольку
она кончилась удовлетворением советских требований. Все же негативные итоги
оставались как бы за скобками: колоссальный моральный ущерб в глазах всего
мира, причиненный сговором с Гитлером, отчуждение Англии и США —
потенциальных союзников в борьбе против Гитлера, катастрофа финляндской
кампании и, наконец, начавшиеся треция со своим новым соратником —
Германией. К сожалению, мы не располагаем документами, которые аутентично
показали бы восприятие Сталиным международной и внутриполитической
ситуации в первой половине 1940 г. Приходится судить лишь по косвенным
свидетельствам и решениям.
Внешне отношения СССР и Германии, если судить по официальным заяв-
лениям, оставались в рамках заключенных в 1939 г. соглашений, о чем Молотов
говорил на мартовской и августовской сессиях Верховного Совета. В дипломатиче-
ской переписке Берлина и Москвы тех времен, однако, появлялись нотки взаимного
недовольства (особенно если рассматривать отношения СССР и Германии со
странами Юго-Восточной Европы). Что касается германской стороны, то в Берлине
уже прямо ставили вопрос о нецелесообразности дальнейшего следования пакту
о ненападении.
Более того, 2 июня 1940 г.16 17, а затем 30 июня Гитлер|7, рассуждая о
перспективах войны после победы над Францией, высказал мнение о том, что
следующим шагом должна быть операция против СССР, причем уже в 1940 г.
Верховное командование вермахта (ОКВ) сочло этот срок нереальным, и 31 июля
Гитлер18 назвал другой срок — май 1941 г., с чем военные согласились.
Знали об этом в Москве? Ни в одной из появившихся публикаций документов
советской разведки нет прямых данных на этот счет, хотя известно, что разрознен-
ные первые сведения о подготовке к кампании на востоке стали поступать в лет-
ние месяцы 1940 г. преимущественно по линии военной разведки (тогда — Пятое
управление РККА, затем Разведуправление) 19 и докладывались высшему руко-
водству. Для оценки того, насколько эти разведсведения повлияли на военно-
политические решения, можно лишь напомнить, что даже в мае — июне 1941 г.,
когда подобных предупреждений было более чем достаточно, то и тогда они не
возымели действия. А ведь шел только 1940 г. и, как впоследствии отмечалось
в документах разведки, усиленная переброска немецких войск к советской границе
была установлена лишь в декабре 1940 г.20 Кроме того, в течение лета — осени
1940 г. уже действовали распоряжения ОКВ о дезинформационных мерах, отдан-
ные 15 февраля 1940 г., и их жертвой пала... резидентура НКВД — НКГБ в Берлине21.
16 См.: Hillgruber A. Hitlers Strategic. Politik und Kriegfiihrung 1940—1941. Frankfurt a. M., 1965,
S. 145.
17 Ibid., S. 208.
18 Ibid., S. 222.
19
Павлов А. Г. Советская военная разведка накануне Великой Отечественной войны.— Новая
и новейшая история, 1995, № 1, с. 53.
20 Органы государственной безопасности в Великой Отечественной войне, т. 1. М., 1995, с. 54.
См. Пещерский В. Л. Как Гитлер водил за нос Сталина.— Новое время, 1994, № 47, с. 40—41;
его же. «Большая игра», которую проиграл Сталин.— Новое время, 1995, № 18, с. 22—24.
124
Важнейший и показательнейший пример этой серьезной дезинформационной
операции представляет собой деятельность берлинской резидентуры Первого
управления (в дальнейшем — Первое главное управление, сокращено — ПГУ)
НКВД — НКГБ СССР. Эта резидентура долгое время находилась в тяжелейшем
положении, так как репрессии лишили ее лучших работников, в результате чего
она с 1938 г. практически вышла из строя. Лишь после соглашений 1939 г.
берлинский «наблюдательный пункт» был реанимирован. Руководителем был
назначен А. 3. Кобулов — бывший нарком госбезопасности Украинской СССР,
человек безо всякого разведывательного опыта, но с большим весом в глазах
наркома внутренних дел СССР Л. П. Берии. Именно при нем был в августе
1940 г. приобретен новый осведомитель, получивший кличку «Лицеист». Под
ней скрывался латышский журналист О. Берлингс, в действительности являвшийся
агентом германской службы безопасности — СД, работавший под руководством
штандартенфюрера СС Р. Ликуса. О Берлингсе Риббентроп говорил, что мы
«можем агента накачать, чем мы хотим» 22. К сожалению, в Москве не распознали
двойника и даже считали, что «Лицеиста» необходимо «воспитывать и в итоге
из него может получиться ценный агент» (резолюция заместителя начальника
ПГУ П. А. Судоплатова).
Обзор сообщений «Лицеиста» перед визитом Молотова не оставляет сомнений
в их характере: в октябре 1940 г. он передавал, что «в Германии полным ходом
идет подготовка к улучшению отношений с Россией в различных областях».
14 октября поступило сообщение, что Германия заинтересована в заключении
нового соглашения с Россией, чтобы показать всему миру, что СССР является
союзником Германии и Англии этого не удастся изменить никоим образом. При
этом в Берлине обращали внимание, что обстановка в мире с августа 1939 г.
существенно изменилась: подписан трехсторонний пакт, Румыния и Финляндия
оккупированы. Сейчас усилия всех своих флотов Германия сосредоточивает
против Англии. В том же октябре резидентура в Берлине направила в Москву
другие сведения «Лицеиста», сообщавшего, что в Германии действительно имеются
силы, выступающие за оказание давления на СССР, если он активно не поддержит
«новый порядок в Европе». Однако у Риббентропа существует план, который
убедит Англию, что у нее не должно быть иллюзий на счет того, что кто-то
окажет ей поддержку. В ноябре 1940 г. тот же источник дал информацию, что
поездка Молотова в Берлин является «событием необозримой важности и
исключительных прследствий». Это начало «новой эры», как подчеркнул в беседе
с «Лицеистом» Шмид. Все опасные места германо-русских отношений пройдены,
и с настоящего времени можно надеяться, что Россия наконец полностью поняла
свое положение в новом мировом порядке и что этим практически решены все
большие политические проблемы. Англии не удастся изменить ситуацию. Она
будет разгромлена в течение ближайших двух-трех недель.
Эти же мысли приводились в сообщении «Лицеиста», переговорившего о
визите Молотова в Берлин с одним влиятельным чиновником германского
министерства иностранных дел. Сообщалось и о том, что в министерстве считают
назревшим раздел Турции, а также всего Ближнего Востока между Германией
и Россией. Не исключен и раздел сфер влияния в глобальном масштабе.
Такова была дезинформация, которая передавалась в Москву по каналу
НКВД — НКГБ в соответствии с общим замыслом дезинформационных
мероприятий, изложенных в директиве ОКВ от 15 февраля 1940 г.
Итак, знали ли в Москве об изменении военных планов Германии летом
1940 г.? Мы уже отмечали, что ни в одной из появившихся публикаций данных
советской разведки таких сведений до сих пор не появлялось. Другое дело, что
будущая немецкая агрессия в документах Генштаба Красной Армии в принципе
22 ADAP, Bd. XI, 1, S. 818.
125
считалась вполне вероятной23. Удивительно, но факт: даже пакт 23 августа
1939 г. не привел к изменениям в стратегическом планировании СССР, сформули-
рованном еще в 1938 г. Когда же в начале 1940 г. существовавший план был
пересмотрен, а в сентябре — октябре 1940 г. утвержден Сталиным, то в нем
осталась главная формула: СССР необходимо быть готовым к борьбе на два
фронта — на западе против Германии, поддержанной Италией, Венгрией, Румы-
нией и Финляндией, а на востоке — против Японии. Сталин лично редактировал
новый план, изменив в нем лишь определение немецкого главного удара 24.
В документе «Соображения по стратегическому развертыванию вооруженных
сил СССР на 1940—1941 годы» от 18 сентября 1940 г. не говорилось, когда
ожидается удар. Более того, в нем отмечалось, что «документальными данными
об оперативных планах вероятных противников как на западе, так и по востоку»
Генеральный штаб не располагает25. Из того факта, что Сталин утвердил план,
еще не следует, что он ожидал нападения уже в 1940 г. Наоборот, известны
его высказывания о 1942 г., как вероятном сроке немецкого нападения. Именно
к 1942 г. было спланировано завершить большинство военных и экономических
мер в СССР 26. Что же касается 1940 г., то здесь Сталин видел еще значительное
время для новых маневров в фарватере «умиротворения». Новые предложения
Риббентропа давали соблазнительную возможность расширить сферу влияния
СССР, решив не только «прибалтийскую», но и «дарданелльскую» проблему,
обеспечив южные границы СССР, и одновременно оттянуть будущий конфликт 27.
Когда Молотов поехал в Берлин, он взял с собой в качестве представителя
Генштаба А. М. Василевского — практического исполнителя «Соображений по
стратегическому развертыванию». Как вспоминал Василевский, помощник
Молотова И. И. Лапшов сказал ему, что переговоры будут иметь целью
«содействовать тому, чтобы как можно дольше оттянуть германскую агрессию» 28.
Для военных эта цель была вполне оправдана, ибо они-то знали, в каком
тяжелом состоянии — в стадии незаконченной перестройки — находится Красная
Армия. Гитлер же предлагал Сталину расширение сотрудничества вплоть до
военного взаимодействия!
О том, что в Москве для этого сотрудничества держали дверь открытой,
свидетельствует позиция СССР в связи с заключением 27 сентября в Берлине
«тройственного соглашения» Германии, Италии и Японии. Официальная реакция
Москвы последовала довольно быстро: 30 сентября «Правда» опубликовала статью
без подписи, уже само размещение которой на первой полосе в необычной
верстке подчеркивало ее официальный характер. Она в действительности была
написана Молотовым — черновик почти без помарок сохранился в фонде Молотова
в архиве ЦК КПСС 29.
Этот документ можно считать образцом сталинско-молотовской дипломатии,
настолько в нем умело, на взгляд авторов, было скрыто подлинное настроение
руководителей СССР, для которых тройственный пакт хотя не был неожидан-
ностью, но создавал труднейшее положение. Сталин и Молотов не могли не
понимать, что логическое развитие прежней линии потребует возможного участия
в нем СССР, а прямой отказ может поставить под вопрос всю структуру отно-
23 Эти документы исследованы в книге, написанной на основе архивов Генштаба Красной Армии
(фонды 15а, 16а Центрального архива Министерства обороны РФ): Горьков 1О. А. Кремль, Генштаб,
Ставка. Тверь, 1995.
24
Горьков Ю. А. Указ, соч., с. 167.
См. Военно-исторический журнал, 1992, № 1, с. 25.
26 Об этом автору в личных беседах сообщали А. М. Василевский и П. К. Пономаренко.—
Архив автора.
Hillgruber A. Op. cit., S. 300.
Василевский А. М. Дело всей жизни. М., 1974, с. ИЗ.
29 АП РФ, ф. 56, on. 1, д. 1161, л. 3.
126
шений СССР с державами «оси». Текст, написанный 27 сентября, т. е. в день
подписания пакта, и опубликованный через три дня, содержал такие положения:
— пакт не является чем-либо неожиданным для СССР;
— он означает вступление войны в новую фазу;
— пакт является следствием усиления агрессивности США и Англии;
— он подтверждает принципы советско-германского пакта 1939 г. и согласие,
царящее между СССР и участниками пакта.
В общем комментарий склонялся к обвинительному тону против Англии и
США. СССР же определялся как «верный своей политике мира и нейтралитета».
26 сентября 1940 г. советник-посланник в Москве К. фон Типпельскирх, уведомив-
ший Москву о предстоявшем подписании, сделал ударение на антиамериканской
направленности пакта 30. Он в этот же день сообщил о предстоявшем письме
Риббентропа Сталину и о приглашении Молотова в Берлин.
20 октября 1940 г. Молотов сообщил Шуленбургу о том, что приглашение в
Берлин будет принято, 22 октября Сталин ответил Риббентропу по содержанию
письма и сообщил о сроках визита. Ответ Сталина отвез в Берлин советник
немецкого посольства в Москве Г. Хильгер.
Но не только необычная в дипломатической практике форма обращения
имперского министра иностранных дел не к своему партнеру Молотову, а прямо
к Сталину, но и заблаговременное (в конце сентября) извещение адресата о
предстоящем письме характеризовали этот шаг немецкого политического руковод-
ства, с которым связывали предстоящие важнейшие решения, предлагавшиеся
Риббентропом.
Процесс принятия решений в условиях тоталитарного государства не был
столь однозначен, как это принято полагать, и Гитлер, впрочем, как и Сталин,
в ряде случаев принимал свои решения на основе сравнения нескольких
альтернативных вариантов, предлагавшихся его ближайшими сотрудниками.
Альтернативы активно рассматривались в Берлине и в июне 1940 г., когда была
закончена французская кампания и предстоял выбор дальнейших мер в ходе
войны, которую Гитлер отнюдь не считал оконченной с поражением Франции.
Одной из таких альтернатив — наряду с немедленным началом «восточного
похода» — являлась идея создания направленного против Англии так называемого
«континентального блока», которая давно вынашивалась немецкими геополити-
ками начиная с Ф. Наумана и Э. Екша в начале XX в. и кончая К. Хаусхофером.
В основу этого блока должен был лечь союз Берлина, Рима, Москвы и Токио,
к которому должны были присоединиться средние и малые европейские державы.
Еще в период подготовки договора с СССР летом — осенью 1939 г. Риббентроп
стал одним из энергичных защитников этой гипотетической идеи. Летом 1940 г.
у него появились новые основания для разработки мероприятий по подготовке
«континентального блока», причем Риббентроп активно старался стать посред-
ником между СССР и Японией. Это была значительно более трудная задача по
сравнению с урегулированием отношений СССР и Италии, которые уже тогда
были нормальными. 4 октября 1940 г. во время встречи на Бреннерском перевале
Гитлер и Муссолини договорились о «создании континентальной коалиции»,
причем Гитлер предложил: «Россию надо направить на Индию или, по меньшей
мере, к Индийскому океану». Присутствовавший на беседе Риббентроп заметил,
что «русские боятся Германии», однако Гитлер оценил реакцию Москвы на
заключение тройственного пакта как «разумную». Начальник генерального штаба
сухопутных сил (ОКХ) генерал-полковник Ф. Гальдер, анализируя после войны
ситуацию 1940 г., считал, что в это время Гитлер считал возможным избежать
войны с Россией, если последняя не проявит экспансионистских стремлений в
западном направлении. Для этого Гитлер «считал необходимым отвлечь русскую
экспансию на Балканы и Турцию, что наверняка привело бы к конфликту между
ADAP, Bd. XI, 1, S. 300.
127
Россией и Великобританией» 3|. Такие же настроения были и у ближайшего
военного советника Гитлера, начальника штаба оперативного руководства ОКВ
генерал-полковника А. Иодля. Он считал, что для победы над Англией достаточно
заручиться нейтралитетом СССР, отказываться от чего «было бы безумием» 31 32.
Мог ли в расчетах Гитлера и планах немецкого генштаба возникнуть вопрос
о возможном участии Красной Армии в военных операциях на стороне Германии?
Если в нашей стране в былые времена уже сама постановка такого вопроса
могла считаться кощунственной, то теперь следует без идеологических шор
проанализировать некоторые документальные данные 1939—1940 гг.
Самое парадоксальное заключается в том, что подобная возможность была
упомянута... самим Сталиным. Если обратиться к записям его беседы с
Риббентропом 27 сентября 1939 г., то в своем первом после долгих рассуждений
Риббентропа заявлении Сталин так изложил свою точку зрения: «Господин
имперский министр иностранных дел сказал в осторожной форме, что под
сотрудничеством Германия не понимает военную помощь и не собирается вовлекать
Советский Союз в войну. Это очень тактично и хорошо сказано. Это факт, что
Германия в настоящее время не нуждается в чужой помощи и очевидно и в
дальнейшем не будет в ней нуждаться. Но если, вопреки ожиданиям, Германия
попадет в трудное положение, то она может быть уверена, что советский народ
придет Германии на помощь и не допустит, чтобы Германию удушили. Советский
Союз заинтересован в сильной Германии и не допустит, чтобы ее повергли на
землю» 33.
Дал ли Риббентроп какой-либо повод Сталину для такого далеко идущего
обещания? Действительно, перед отъездом Риббентропа из Берлина 26 сентября
Гитлер высказал пожелание, чтобы будущее сотрудничество Германии и СССР
включало военное партнерство, направленное против Англии. Надлежало
прозондировать перспективу «регулярного союза в будущих боях против западных
держав». Во исполнение этого задания министр и поднял в Москве вопрос
«дальнейшего облика германо-советских отношений». Этот пункт Риббентроп
излагал довольно расплывчато, намекая не только на сотрудничество, но и на
то, что «в будущем могут быть вероятны и некоторые обязательства». Но он
здесь же оговорился, что это «не должно означать, что Германия ожидает от
СССР военной помощи». Она и сама справится с Англией и Францией.
Таков был внешний повод для заявления Сталина, о котором Риббентроп
немедля сообщил в Берлин и получил оттуда ответ. На следующий день он
категорически заявил, что «германское правительство не ожидает военной помощи
со стороны Советского Союза и в ней не нуждается, зато экономическая помощь
со стороны Советского Союза представит значительную ценность».
Если вспомнить, что шел сентябрь 1939 г., то можно видеть невысокий
практический смысл тогдашнего разговора о военном сотрудничестве, если не
считать эпизода с использованием советской радиостанции для пеленга немецкой
авиации при нападении на Польшу. Реальное военное планирование вермахта
не предусматривало каких-либо совместных операций; что касается Сталина, то
для него было важным не участие, а неучастие в войне. Тем любопытнее был
тот поворот, который Сталин — к ужасу Риббентропа! — придал вопросу о
«военной помощи», готовность к которой Сталин неожиданно узрел у «советского
народа». Даже со скидкой на «азиатскую хитрость» можно полагать, что для
Сталина в определенной ситуации не было бы ограничений для рассмотрения
вопроса о военной помощи, при оказании которой он становился бы в позицию
«европейского третейского судьи». Недаром 9 сентября 1939 г. он говорил генераль-
ному секретарю Коминтерна и руководителю болгарских коммунистов Г. Димит-
31 См. Fabry Ph. Die Sowjetunion und das Dritte Reich. Stuttgart, 197h S. 243.
32 Internationales Militartribunal, Bd. XV. Nurnberg, 1948, S. 430.
33
Fleischhauer 1. Diplomatischer Widerstand gegen «Unternehmen Barbarossa». Berlin, 1991, S. 57.
128
рову о выгодности позиции «наблюдателя в войне двух империалистических
группировок» 34. Но тогда, разумеется, об этом речь не1 могла идти.
Практика советско-германских отношений осенью 1939 г. (неприкрытый
шантаж немецкой стороны Сталиным в вопросе о Литве, нажим на нее же в
других аспектах прибалтийской проблемы) показала, что до военного сотрудни-
чества двух новых союзников было очень далеко. Для СССР в этом необходимости
не было, для Германии же такая возможность существовала лишь в теоретическом
плане, о чем свидетельствуют переговоры, которые велись между Риббентропом
и ОКБ в конце 1939 — начале 1940 г. В ходе этих переговоров обсуждались
проблемы «косвенной стратегии» в войне против Англии и эвентуальное
привлечение к ней Советского Союза — разумеется, не в Европе, а против
британских позиций на Среднем Востоке и в Азии. Сохранившаяся документация
весьма примечательна.
После беседы Риббентропа с начальником штаба ОКБ фельдмаршалом
В. Кейтелем 30 декабря 1939 г. Иодль составил подробный меморандум «О воен-
ных и военно-политических проблемах на Юго-Востоке Европе и Ближнем Восто-
ке». Иодль в меморандуме отмечал, что необходимо сохранение выгодной для
Германии ситуации войны на одном фронте и не расходовать силы на Юго-Востоке
Европы. В этом контексте Иодль анализировал «оперативные возможности», а
именно: а) операции против Индии; б) захват Бессарабии; в) операции из Закав-
казья против Ближнего Востока и находящихся там англо-французских сил.
Первый вариант Иодль рассматривал как нереальный ввиду дальности, но
считал полезным для Германии советскую подрывную деятельность в Афганистане
и близ индийских границ. Захват Бессарабии он счел вероятным, хотя и ожидал
нежелательных последствий на Балканах и ухудшения советско-итальянских
отношений. Наиболее полезным ОКВ считало третий вариант, хотя и сложный
для Красной Армии, но, «с немецкой точки зрения, желательный в высшей
степени, так как русские силы будут направлены на Ближний Восток и тем
самым временно отвлечены от Балкан» 35.
Эти гипотетические рассуждения Иодля, рассматривавшего возможность
вступления СССР в войну на стороне Германии, имели под собой определенные
основания. Для германской разведки, видимо, не были секретом решения Верхов-
ного союзнического совета о подготовке англо-французской операции против
Закавказья — бомбежки Баку. В случае ее реализации Германия могла рассчи-
тывать на ответные действия Красной Армии — недаром в меморандуме Иодля
одной из русских целей прямо обозначалось возвращение территорий, утраченных
по договору 1921 г., и «устранение опасности бомбежек, угрожающей главным
советским нефтеисточникам у Баку — 50% советской нефти». Однако ОКВ и
Риббентроп не могли не знать, что одной из главных целей Сталина было
избежать втягивания СССР в мировую войну, на какой бы это стороне не было.
Параллельно с «европейским аспектом» новых комбинаций Риббентроп видел
в качестве одной из целей Германии сближение СССР и Японии или посред-
ничество между ними. Со своей стороны, еще задолго до визита Молотова, Риб-
бентроп проинформировал Токио о возможном расширении пакта и предлагаемом
разделении сфер влияния в мире: Японии — южные моря, СССР — Ирак и
Индия, Германии — Центральная Африка, Италии — Северная Африка 36. Даже
в феврале 1941 г. Риббентроп заверял посла X. Осиму в том, что СССР «в
принципе готов присоединиться к тройственному соглашению»!37
Таким образом, в основе предложений Риббентропа Сталину, лежала вполне
определенная концепция: придерживаться начатой в августе 1939 г. линии
34 Материалы комиссии I Съезда народных депутатов СССР.— Архив автора.
35 Politischcs Archiv des Auswartigcn Amtcs. Boon, F/ll, Bl. 0224—0228.
36 Fabry Ph. Op. cit., S. 221.
37 Hillgruber A. Japan und dor Fall «Barbarossa».— Wissenschafliche Rundschau, Frankfurt a. M.,
1968, № 18, S. 312—336.
5 Новая и новейшая история, № 6
129
поведения, чтобы извлечь из нее максимальные выгоды для Германии вплоть
до возможного вступления СССР в войну. Последнее не являлось обязательным
условием, поскольку и из позиции «нейтралитета» СССР Берлин извлек
значительные выгоды (о них Молотов не преминул напомнить Гитлеру). В то
же время принципиальное решение о «восточном походе» оставалось тем военно-
политическим фоном, на котором Гитлер строил свои военные планы.
В этом расчете была еще одна альтернатива: капитуляция Англии. Действи-
тельно, в конце военной кампании на Западе и в первые недели после поражения
Франции Гитлер говорил, что «англичане, отдав колонии, в любой момент могут
получить сепаратный мир на базе раздела мира» 38. Для этого предпринимались
и практические шаги через Швецию, Швейцарию и Испанию, причем особые
надежды возлагались на герцога Виндзорского. Именно об этом докладывала
Сталину советская разведка39. Однако Гитлеру пришлось скоро расстаться с
этими надеждами: у власти в Лондоне стоял уже не Н. Чемберлен, а У Черчилль.
Гораздо больше беспокоили Гитлера сообщения об английских попытках улучшить
отношения с Советским Союзом, вплоть до предложенного через Криппса пакта
о ненападении, подобного советско-германскому. Такое улучшение явно не вхо-
дило в расчеты Берлина, однако отрицательное отношение Молотова к английским
авансам быстро успокоило Риббентропа, для которого визит Молотова приобретал
особое значение как свидетельство политического веса имперского министра.
Как только решение пригласить Молотова было принято, в министерстве
иностранных дел Германии в ОКВ началась интенсивная подготовка немецкой
позиции. В начале октября в министерстве иностранных дел стали готовить
документы для письма Сталину 40. Они касались практических вопросов: Дунай,
немецкие интересы в Прибалтике и Бессарабии, литовский «уголок», экономи-
ческое соглашение. Следующая стадия подготовки касалась непосредственно
визита. Политический отдел имперского министерства иностранных дел составил
«Запись о председателе Совнаркома и наркоме иностранных дел Молотове», в
которой говорилось: «В течение многих лет Молотов принадлежит к числу
близких сотрудников и доверенных лиц Сталина, который безоговорочно выпол-
няет указания диктатора. Его не раз называли «самым верным». Личным
самолюбием нс обладает. Спокойный, трудолюбивый, но не творческий человек.
Заикается, плохой оратор. Не владеет иностранными языками и никогда не был
за границей».
Эту характеристику нельзя назвать лестной, и в ней немецкие дипломаты
значительно ошибались, впрочем, как и многие исследователи деятельности
Молотова. Недавно опубликованные письма Сталина Молотову за 1925—1936 гг.41
дают несколько отличную от ставшей традиционной характеристику «безвольного
исполнителя» сталинских решений. Что касается международных вопросов, то
Сталин активно пользовался советами и рекомендациями Молотова, делился с
ним самыми секретными замыслами и придавал большое значение взаимному
обмену мнениями.
• Болес существенные предложения для бесед Гитлера были сделаны статс-секре-
тарем Э. Вайцзеккером, в которых он предлагал выяснить у Молотова, намерен
ли СССР «приблизиться» к воюющим сторонам 42. В свою очередь заместитель
Вайцзеккера Э. Вёрман считал нужным заявить, что в Средней и Ближней
Азии, учитывая интерес СССР к Ирану и Афганистану, Германия не имеет
противоположных СССР интересов и может «лишь приветствовать» антианглий-
скис действия СССР. На совещании в ОКХ Гальдер записал 24 октября, что
после визита Молотова «ожидают вступления России в тройственный пакт», а
38 Hillgruber A. Hitlers Strategic, S. 145.
39 Органы государственной безопасности в Великой Отечественной войне, с. 215.
40 Fabry Ph. Op. cit., S. 227.
41 Письма И. В. Сталина В. M. Молотову. M., 1994.
42 Fabry Ph. Op. cit., S. 237.
130
1 ноября отметил, что «фюрер надеется включить Россию в фронт против
Англии»43. Таким образом, к визиту Молотова Гитлер решал своеобразную
«квадратуру круга»: с одной стороны, исходил из принятого решения напасть
на СССР, с другой — испытывал искушение до этого извлечь из «противоесте-
ственного союза» максимум политических дивидендов.
10 ноября в 18 часов 50 минут специальный поезд Молотова покинул
Белорусский вокзал Москвы. С ним ехала представительная делегация: нарком
черной металлургии И. Т. Тевосян, пять замнаркомов — В. Г. Деканозов,
В. Н. Меркулов, А. Д. Крутиков, В. П. Баландин, В. С. Яковлев, ряд заведующих
отделами Народного комиссариата иностранных дел (НКИД) — всего 65 человек.
Вместе с Молотовым ехали посол Шуленбург, его советник фон Вальтер и
руководитель немецкой экономической делегации К. Шнурре. Поезд пересек
границу вечером 11 ноября, прибыл в Берлин в 11 утра 12 ноября. Сразу нача-
лись переговоры: в 12 часов Молотова и Дсканозова принял Риббентроп. В 15.00
началась беседа с Гитлером в имперской канцелярии. Вечером в отеле «Кайзсрхоф»
был дан прием в честь гостя (без присутствия Гитлера). 13 ноября Молотов в
первой половине дня встретился с Герингом и Гессом, в 14.00 — снова с Гитлером.
Сначала состоялся завтрак, затем беседа с участием Риббентропа. В 19 часов
Молотов дад ответный ужин в посольстве; во время начавшейся воздушной
тревоги Молотов и Риббентроп беседовали до полуночи в бомбоубежище. Утром
14 ноября Молотов покинул Берлин, поезд пересек границу поздно вечером и
вечером 15 ноября прибыл в Москву. Такова была внешняя хроника визита 44.
ДИРЕКТИВЫ СТАЛИНА
В обширной, посвященной визиту литературе до сих пор преобладало мнение,
что беседы уподоблялись «диалогу глухих», в которых Гитлер говорил об одном,
Молотов — о другом; Гитлер стремился затрагивать общие концепции переустрой-
ства мира, Молотов же сосредоточивался на конкретных вопросах (Финляндия,
Дунай и др.). Теперь, когда исследователи смогли познакомиться с запиской
Молотова от 9 ноября 1940 г., появилась возможность по-новому взглянуть па
переговоры.
Трудно сказать — являлась ли записка Молотова от 9 ноября 1940 г.
единственным директивным документом для переговоров. Видимо, установки
рождались не единовременно, о чем видно из пятого пункта, в котором делается
ссылка на некое обсуждение вопроса (об Англии) «на даче у Сталина». В равной
мере и установки по советско-японским отношениям были сформулированы
ранее, по крайней мере, перед беседой Молотова с новым японским послом
И. Гатекава (30 октября), на которую делается ссылка в пункте 11. Практически
для разработки программы в распоряжении Сталина и Молотова имелось время,
начиная минимум с 17 октября (день вручения Риббентропом письма Сталину).
Важным элементом должны были стать дипломатические попытки Англии
изменить характер англо-советских отношений — беседы заместителя министра
иностранных дел Англии Р. Батлера с советским полпредом И. М. Майским 3
октября и С. Криппса с замнаркома иностранных дел А. Я. Вышинским 17
октября и 22 октября.
Есть данные о том, что в НКИД после получения Сталиным письма от
Риббентропа были созданы рабочие группы для подготовки советских предложений
для будущей встречи. Документы этих групп пока не обнаружены, но можно
предполагать, что, как р в случае с подготовкой в министерстве иностранных
дел Германии, здесь речь могла идти лишь о конкретных вопросах, требовавших
43 Generaloberst Halder. Kriegstagebuch, Ba. II. Stuttgart, 1963, S. 148, 158. В русском издании
в тексте документа слова о том, что в Германии «ожидают вступления России в тройственный пакт*
отсутствуют. См. Гальдер Ф. Военный дневник, т. 2. M., 1969, с. 202.
44 Fabry Ph. Op. cit., S. 248.
5*
131
выяснения или урегулирования. Они продолжали обсуждаться и дипломатическим
путем в Москве, во время регулярных визитов Шулснбурга и Типпельскирха.
Советское полпредство в Берлине не предоставило своих предложений, что можно
было понять, учитывая неквалифицированность тогдашнего полпреда
А. А. Шкварцсва.
В этом контексте директивы от 9 ноября 1940 г. приобретают особое значение.
Автор уже высказывал свое мнение о том, что запись Молотова делалась под
диктовку Сталина 45. Необычный вид документа, в первую очередь его «нефор-
мальность», ставит перед исследователем ряд текстологических вопросов, без
ответа на которые оценка документа будет неполной. Во-первых, встает вопрос
об авторстве. Почерк Молотова определяется без всяких сомнений — он прекрасно
известен исследователям. Но почему он писал этот текст на листках, вырванных
из блокнота? Перфорация верхней части листков видна сразу, их формат —
значительно меньше нормального и соответствует размеру блокнота. Если Молотов
решил излагать свои мысли, то почему в таком необычном оформлении?
Обращает на себя внимание и заголовок. Он явно вписан позже, иными,
более яркими чернилами: «Некоторые] дир[екти]вы к Берл[инской] поездке».
Дата «9 ноября 1940 г.» стоит отдельно. Также отдельно в левом верхнем углу
стоит обозначение секретности: «С [овершенно ] секретно». Именно под этой
отдельной строчкой стоят инициалы «В. М.» (а не как часть заголовка, как об
этом можно было бы полагать по ошибочной группировке заголовка в упоминав-
шейся журнальной публикации).
Еще более странны обильные сокращения, которыми пестрит документ.
Сокращены названия стран, многие понятия, прилагательные, имена. Манера
сокращения выдержана на всех девяти страницах. Далее, по всему тексту
расположены подчеркивания разного вида — волнообразные и прямые, одинарные
и двойные. На основании этих текстологических особенностей автор публикации
и высказывает свое убеждение, что документы являются результатом диктовки,
которую вел Сталин (кто иной?) в беседе с Молотовым за день до его отъезда
из Москвы. Беседа, видимо, происходила на даче Сталина, так как дневник
секретаря Сталина фиксирует: с 5 по 15 ноября 1940 г. у Сталина рабочих
приемов вообще не было 46. Свое личное убеждение автор подкрепляет следующим
источниковедческим прецедентом: в августе 1939 г., когда Ворошилов готовился
стать руководителем советской военной миссии на переговорах с военными
миссиями Англии и Франции, Сталин продиктовал ему полную инструкцию,
которую Ворошилов записал (без помарок!) на своем бланке наркома обороны
СССР 47. Такая практика вполне могла быть использована в столь важном случае,
которым стал визит Молотова в Берлин.
Наконец, обратим внимание на следующий текстологический момент. Из
телеграмм, которые Сталин посылал Молотову, известны две «рекомендации»,
точнее — указания, которые были посланы вдогонку наркому, когда он уже был
в дороге. Одна из них, от 11 ноября, касалась Индии (не ставить вопроса о
немедленном предоставлении статуса доминиона). Вторая, от 13 ноября, относилась
к Ирану, о котором не надлежало говорить развернуто 48. Когда же мы читаем
рукописный текст, датированный 9 ноября, то в него эти поправки уже внесены!
Разгадка может быть простой: эти листки из блокнота Молотов брал с собой в
Берлин и там внес необходимую правку. Тем самым можно исключить возможную
трактовку документа как продукта творчества самого Молотова. Не говоря уже
о том, что тот не решился бы руководствоваться в Берлине лишь своими личными
соображениями. Весь характер «14-ти пунктов» носит явный отпечаток сталинской
45 Новая и новейшая история, 1995, № 4, с. 77.
46 АП РФ, ф. 45, on. 1, д. 413, л. 22.
47 Архив внешней политики Российской Федерации (далее — АВП РФ), ф. 06, оп. 16, п. 27,
д. 5, л. 38.
48 Международная жизнь, 1991, № 6, с. 125; № 8, с. 105.
132
логики. В соединении с телеграфными указаниями эти пункты и представляют
собой широкую программу Сталина для ноябрьских переговоров.
Теперь — о самой программе.
«Вводная» часть директив (пункт 1, подпункт «а») вполне логична и соответ-
ствует законным пожеланиям советского руководства — узнать «действительные
намерения» Германии и всех участников тройственного пакта. На самом деле
употреблявшиеся в заявлениях немецких и японских лидеров понятия «новая
Европа» и «великое восточноазиатское пространство» требовали уточнения, и в
первую очередь в контексте «места СССР в этих планах в данный момент и в
дальнейшем».
Но следующий подпункт («б»), а затем пункт второй сразу выходили из
рамок дипломатической «разведки», особенно если учесть, что 9 ноября 1940 г.
в беседе Сталина и Молотова речь шла о самых секретных и сокровенных наме-
рениях обоих: «подготовить первоначальную наметку сферы интересов СССР в
Европе, а также в ближней и средней Азии». Подготовить — кому, с кем? Доку-
мент датирован 9 ноября, отъезд в Берлин намечался на вторую половину дня
10 ноября, и поэтому можно исключить, что «подготовить» означало подготовку
в недрах НКИД первоначальной наметки. Да и следующая часть фразы разъясняет,
что Молотов должен был «прощупать возможность соглашения об этом с Герма-
нией ] и И [талией ] на данной стадии переговоров». Следовательно, наметка под-
лежала «прощупыванию» и согласованию в Берлине во время переговоров с Гитлером.
Последняя часть подпункта определяла дальнейший тактический ход Сталина:
нс заключать в Берлине каких-либо соглашений, а иметь в виду продолжение
переговоров в Москве, приезд куда Риббентропа был обусловлен в предыдущем
обмене документами между Берлином и Москвой. Этот ход значительно облегчал
задачу Молотова, поскольку любые предварительные договоренности можно было
бы уточнить (или отменить) на следующем этапе, участником и хозяином
которого, естественно, должен был стать сам Сталин. В своих воспоминаниях
В. М. Бережков, который как переводчик присутствовал в Берлине под фамилией
Богданов, счел нужным обратить особое внимание на то, что Сталин хотел
увенчать своим присутствием заключительный этап оформления новой стадии
советско-германских отношений. К чему было терять уникальную возможность
путем вступления в пакт — так Бережков объясняет позицию Сталина — добиться
учета новых потребностей СССР, особенно изменения режима проливов? Это
предложение должно было быть обсуждено между Сталиным и Гитлером с глазу
на глаз 49. В своих шифровках в Берлин Молотову Сталин еще раз подтвердил
намерение принимать «окончательное решение» в Москве.
Список советских пожеланий, касающихся раздела сфер влияния, в директивах
изложен в своих основных положениях, хотя какие-то подробности, видимо,
обсуждались отдельно, как об этом свидетельствуют дополнительные указания,
посланные «вдогонку» Молотову. Центральным моментом, на наш взгляд, является
«южный вариант» советской экспансии, который изложен в подпунктах «б», «в»,
«г», «д», «с» и «к» второго пункта, а также в пунктах 4, 7, 10, 14. Этот «южный
вариант» был далеко нс случайным в программе Сталина. Решив в своем духе
«западный вариант» (Западная Украина и Белоруссия, Прибалтика), Сталин нс
мог забыть и о южных границах СССР. Косвенным свидетельством этого являются
воспоминания Молотова, согласно которым, рассматривая в 1945 г. послевоенную
карту СССР и выражая общее удовлетворение укреплением советских позиций,
Сталин заметил: «Вот здесь мне наша граница не нравится» и показал южнее
Кавказа 50.
В 1940 г. у Сталина было еще больше оснований быть недовольным южными
границами. Отношения с Турцией оставляли желать лучшего, вопрос о проливах
49 Berezkov V. At Stalin’s Side. New York, 1994, p. 51.
50 Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. M., 1991, с. 14.
133
(конвенция Монтрё) не переставал создавать трудности для СССР, флот которого
не мог выйти из Черного моря, Афганистан и Индия оставались оплотами
британского влияния; в Иране оперировали немецкие агенты. В Юго-Восточной
Европе и на Балканах Германия быстро укрепляла свои экономические и военные
позиции (ввод войск в Румынию, влияние в Болгарии и Венгрии). Оставались
уязвимыми бакинские нефтерождения, хотя с момента краха Франции угроза
англо-французских бомбежек отпала.
План, основные черты которого отражены в директивах, предусматривал как
бы «охватывающую» дипломатическую операцию. Главную ее часть представлял
договор о взаимной помощи с Болгарией с последующим вводом советских войск.
Первое предложение болгарам о заключении пакта о взаимной помощи было
сделано еще в сентябре 1939 г. и подтверждено в ноябре того же года51.
Предложение было встречено скептически и не принято Софией. Тем не менее
шло развитие торговых отношений (договор 5 ноября 1940 г.). Нельзя исключить,
что на основе давних русско-болгарских традиций сталинское руководство могло
рассчитывать на полное влияние в Болгарии. Определенную роль, безусловно,
играли болгарские коммунисты, за плечами которых было неудачное восстание
1923 г. и которые в лице Димитрова имели в Москве человека, располагавшего
«прямым ходом» к Сталину и тогда пользовавшегося его доверием.
Что же касается Красной Армии, то ее функция в основном должна была
стать антитурецкой, особенно после удовлетворения болгарских претензий на
Восточную Фракию. Как разъяснял Сталин, ввод советских войск был задуман
«для защиты входов в Черное морс». Сталин разъяснял, что «этот вопрос особенно
актуален теперь и нс терпит отлагательства не только потому, что Турция
связана с Англией, но и потому, что Англия своим флотом заняла острова и
порты Греции, откуда она всегда может угрожать берегам СССР, используя свое
соглашение с Турцией» (шифровка от 13 ноября) 52 53. У этой аргументации, явно
приспособленной для Гитлера, было «двойное дно» — в равной мере она, согласно
логике Сталина, могла бы быть применена и к укреплению германских позиций
в Турции и Болгарии.
Второй «заход» на Дарданеллы предполагался через саму Турцию. Карсское
соглашение 1921 г. оставалось для Сталина головной болью. Директивы, правда,
ограничивались формулой озабоченности «вопросом о Турции и ее судьбах»; в
пункте четвертом подчеркивался напряженный характер советско-турецких отно-
шений и отсутствие договорных отношений. Этот пункт имел в виду записку,
которая была вручена 4 ноября 1940 г. послу Турции в Москве А. Актай. В ней,
отвечая на запрос Турции по поводу обострения ситуации на Балканах, СССР
выразил «недоумение» по поводу запроса Турции, сможет ли СССР оказать ей
помощь. Между СССР и Турцией, напоминал в Москве, «нс существует пакта
53
о взаимопомощи» .
Этот ответ нс был лишен цинизма. Переговоры о пакте тянулись еще с
сентября 1939 г., когда вспыхнула вторая мировая война. 8 сентября 1939 г.
Турция предложила свой проект договора. Вместо нового договора Москве предла-
галось подтвердить старый договор о дружбе и нейтралитете 1925 г. Затем в
Москве состоялись переговоры, которые закончились безрезультатно. Советская
сторона сделала условием заключения договора о взаимопомощи подписание про-
токола о проливах, в котором Турция должна была дать гарантии неиспользования
проливов «агрессивными державами», под которыми подразумевались Англия и
Франция. Советская дипломатия утверждала, что если Англия и Франция начнут
агрессию против проливов, то тем самым СССР окажется втянутым в войну
против Германии и Италии. Конечно, это было нежелательным для Москвы.
51 Советско-болгарские отношения и связи. Документы и материалы 1917—1944, т. 1. M., 1976,
с. 465, 468.
52 Международная жизнь, 1991, № 8, с. 105.
53 Севостьянов П. П. Указ, соч., с. 241.
134
Вокруг Турции в 1940 г. шла сложная дипломатическая игра, в которой
участвовали и державы «оси», и Англия, и, разумеется, СССР. Отправляясь в
Берлин, Молотов делал серьезную заявку на удовлетворение своих интересов в
Турции со стороны Германии: они касались в первую очередь проливов, но нс
только их. Как явствует из дополнительных указаний Сталина, Молотову давались
полномочия на обсуждение вопроса о разделе Турции. Возможно, сыграли роль
и донесения советской разведки на этот счет. Нетрудно догадаться, что могла
обсуждаться перспектива раздела Турции между Болгарией (восточная часть,
советские базы на проливе) и Советским Союзом. Об умонастроениях Сталина
того времени достаточно ясно говорят его слова, сказанные Димитрову 25 ноября
1940 г.: «Мы турок выгоним в Азию. Какая это Турция? Там два миллиона
грузин, полтора миллиона армян, один миллион курдов и т. д. Турок только
6—7 миллионов» 54.
Другое дело, что Сталин ошибался в подобных расчетах. Во-первых, против
советских баз в Дарданеллах категорически протестовала Италия (об этом Гитлер
сообщил 26 сентября 1940 г. командующему германским военно-морским флотом
гросс-адмиралу Э. Редеру). Во-вторых, сам Гитлер считал необходимым «отвлечь»
СССР от проливов в сторону Индии (в беседе с Муссолини 28 октября 1940 г.).
Впоследствии Гитлер говорил туркам, что во время бесед с Молотовым «воспре-
пятствовал ликвидации Россией Болгарии и Турции» 55 56. Но это было нс един-
ственное заблуждение Сталина перед берлинской поездкой Молотова!
О том, как значительны были аппетиты Сталина (или о том, чем он собирался
привлечь Гитлера к продолжению советско-германского сотрудничества), красно-
речиво говорит третий пункт: «Транзит Германия — Япония — наша могучая
позиция». Возможно, его побудило к такой постановке вопроса сообщение полпреда
СССР в США К. А. Уманского 18 октября. Тот передавал беспокойство министра
финансов США Г. Моргснтау по поводу сообщений о том, что СССР выделил
для Германии «некую транспортную броню» для перевозки стратегических грузов
по Транссибирской магистрали. Для Японии у Сталина был приготовлен
«подарок» — согласие на включение Индонезии в японскую сферу влияния,
оставление за Японией Мацьчжоу-Го.
Чтобы заинтересовать Гитлера будущим четырехсторонним соглашением, была
предложена «открытая декларация» о совместной гарантии Британской империи.
Как явствует из текста, этот пункт — в отличие от других — был конкретизирован
и предусматривал гарантии, видимо, четырехсторонние, на следующих усло-
виях:
— невмешательство в европейские дела;
— уход из Гибралтара и Египта;
— возвращение бывших немецких колоний;
— отказ от подмандатных территорий.
Очевидно, эта программа нс была окончательной, так как в тексте сначала
предусматривалось «немедленное предоставление Индии статута доминиона», но
затем эта фраза по дополнительному указанию была вычеркнута. Откуда могли
черпать Сталин и Молотов свое «вдохновение», цинизм которого прекрасно
оттенял недавние (до визита) заверения Майского и Вышинского о том, что
СССР стремится к улучшению отношений с Англией, а она сего нс желает?
Выскажу предположение, что идея «совместной гарантии» могла быть навеяна
теми сообщениями, которыми пестрила западная печать и донесения разведки
по поводу секретных германо-английских контактов и зондажей. Именно в ходе
этих зондажей высказывалась мысль о том, что конфликт в Европе может быть
преодолен на базе германской гарантии британской империи. Так, один из
наиболее серьезных зондажей, предпринятый главой голландского концерна КЛМ
54 Материалы комиссии I Съезда народных депутатов СССР.— Архив автора.
55 ADAP, Bd. XIII, S. 274.
56 АВП РФ, ф. 059, on. 1, п. 322, д. 2200, л. 117.
135
А. Плессманом летом 1939 г., прямо предусматривал германскую гарантию
британских владений и соответствующий раздел сфер влияния во всем мире 57.
Эта идея соответствовала мыслям Гитлера, который считал необходимым сохранить
Британскую империю, ибо иначе ее обломки подберут США.
Любопытен и другой пункт об Англии. Для появления этого пункта у Сталина
могли быть основания. Попытки установить контакт с целью достижения
англо-германского компромисса в течение 1940 г. шли с большой интенсивностью,
причем по многим каналам — в Швейцарии, Испании, Португалии, Швеции,
Ватикане, а также при помощи американских посредников (У. Дэвис, Дж. Муни,
С. Уэллсе) и международных дельцов (А. Плессман). Сведения такого рода нс
могли остаться неизвестными для советской разведки. Так, 9 июля 1940 г.
начальник отдела внешней разведки ГУ ГБ НКВД направил в ГРУ письмо за
№ 5/8175 с просьбой дать оценку следующим данным: «Бывший английский
король Эдуард вместе с женой Симпсон в данное время находится в Мадриде,
откуда поддерживает связь с Гитлером. Эдуард ведет с Гитлером переговоры по
вопросу формирования нового английского правительства, заключения мира с
Германией при условии военного союза против СССР» 58.
Действительно, герцог Виндзорский в июне 1940 г. прибыл в Мадрид. Он
поддерживал связь с Берлином через испанского министра иностранных дел.
Риббентроп, а также Шелленберг связывали с герцогом определенные надежды,
которые, однако, быстро рассеялись. Зато по другим каналам (принц Э. Гогенлоэ,
английский посол Д. Келли) шли реальные переговоры о компромиссе. США
были в курсе этих контактов, а поездка заместителя госсекретаря США С. Уэл-
леса в Европу стала источником слухов об американском посредничестве.
Разумеется, Сталин не хотел упустить возможность намекнуть Гитлеру на его
«неверность» дружбе.
Все это заставляет считать запись Молотова не его личными соображениями
по поводу визита, а отражением целой программы переговоров, в ходе которых
должен был быть сделан серьезный шаг, Направленный на продолжение курса
на «умиротворение», сулившего большие политические дивиденды. Сталин и
Молотов считали себя диктующими правила игры, какими они были в августе —
сентябре 1939 г. И это был их решающий просчет!
ДИРЕКТИВЫ И ПЕРЕГОВОРЫ
Следующим элементом в определении смысла и роли рассматриваемого
источника является его сопоставление с документами самих переговоров. Как
отмечалось, историография располагает уникальной возможностью судить об этих
переговорах по записям обеих сторон. Записи велись высококвалифицированными
специалистами — П. Шмидтом, Г. Хильгсром, В. Н. Павловым, В. М. Береж-
ковым — и составлялись непосредственно после бесед. В них есть, разумеется,
расхождения, но нс в сути, а в формулировках и в том, как та или иная сторона
хотела «подать» своего представителя.
Подробный сравнительный анализ записей — особая задача, мы же попытаемся
проследить ход выполнения Молотовым директив от 9 ноября. Речь идет, конечно,
нс о том, чтобы выставлять ему оценку за ведение переговоров. Важно лишь
видеть, как эти директивы преломлялись в ходе бесед. Тем более что ход бесед
нс зависел уже только от Молотова. Нс говоря уже о чисто протокольном
отличии Гитлера как более высокой персоны и положения его, как и Риббентропа,
как хозяев, что давало им преимущество, известны и особенности ведения
переговоров как Гитлером, так и Риббентропом. Оба были склонны к произнесению
долгих монологов, нс любили давать слово другой стороне и часто раздражались,
когда их собеседники пытались подробно аргументировать и отстаивать свое
57 Hillgruber A. Hitlers Strategic, S. 154.
58 Органы государственной безопасности в Великой Отечественной войне, с. 215.
136
мнение. Известны случаи, когда Гитлер просто не давал сказать ни слова гостям.
Следовательно, Молотову приходилось мириться с несколько подчиненным
положением. Последнее его в известной степени устраивало, так как он собирался
больше слушать, чем высказывать свою позицию.
Например, на первой беседе с Риббентропом Молотову лишь под конец
удалось высказать свое мнение, в ходе чего он отчетливо определил свое стремление
выяснить немецкую позицию, в первую очередь по вопросам нового порядка в
Европе, великого восточноазиатского пространства. Немецкая запись более сжата,
советская же дает полное представление о том, как точно Молотов следовал
указаниям, содержавшимся в разделе «а» первого пункта директив.
«Молотов, ссылаясь на предстоящую сегодня беседу с Гитлером, говорит, что
пока он выскажет лишь кратко свои замечания по поводу высказанных
Риббентропом соображений. Молотов считает, что эти соображения представляют
большой интерес и поэтому целесообразно обменяться по ним мнениями. Они
касаются больших вопросов, затрагивающих многие государства. Из слов
Риббентропа, говорит Молотов, он понял, что Риббентроп придает большое
значение тройственному пакту. Это и понятно. Но, разумеется, у него, Молотова,
как у представителя государства, не участвовавшего в подготовке этого пакта,
имеется потребность получить ряд разъяснений по этому вопросу. Пакт трех
говорит о новом порядке в Европе и в великом восточноазиатском пространстве.
Желательно, прежде всего, знать границы этих сфер влияния. Что же касается
понятия «великое восточноазиатское пространство»,— то оно весьма неопреде-
ленное понятие, по крайней мере для того, кто не участвовал в подготовке
пакта. Молотов говорит, что у него были бы и другие вопросы, касающиеся
отношений СССР и Германии, выяснение которых также было бы желательно.
Что касается предположений о тех или иных акциях, в которых СССР мог бы
участвовать вместе с другими державами,— то это заслуживает обсуждения и
их следовало бы предварительно обсудить здесь, а потом в Москве, о чем было
в общей форме договорено при обмене письмами. Это, говорит Молотов, мои
59
предварительные замечания» .
По окончании беседы Молотов направил отчет о ней Сталину, не запрашивая
дополнительных указаний. Однако они последовали, так как Сталину показалась
неточной формулировка об «исчерпанности соглашения 1939 года» за исключением
Финляндии. Это было исправлено в следующей беседе.
Если же обратиться к первой беседе с Гитлером, то в се начале Молотов
ограничивался одобрительными высказываниями по общим вопросам. Первое
значительное заявление было сделано Молотовым примерно после получасового
гитлеровского монолога, причем он сразу оговорился, что выскажет точку зрения
не только «его самого, но советского правительства и лично Сталина». При этом
он снова предпочел (согласно директивам) форму вопросов:
— придерживается ли Германия прежнего соглашения по Финляндии,
— о характере тройственного пакта, «нового порядка» в Европе, его сроках
и форме.
Если оценивать тактику Молотова в первой беседе с Гитлером с точки зрения
предварительных сталинских наметок, то позиция «задающего вопросы» дала
ему определенные преимущества, поскольку не обязывала его к развертыванию
советской позиции, чего Молотов не хотел и в ряде случаев не мог сделать,
ибо это его слишком бы обязывало. Таким образом, он сумел «отработать»
многие из 14 пунктов, хотя большинство из них лишь в общей форме (Финляндия,
характер пакта, перспективы соглашений 1939 г. о Черном море, Балканы,
Румыния).
С другой стороны, эта тактика таила в себе неправильную оценку Гитлера,
который не привык к «профессорскому» поведению своего собеседника. Лишь
59 Новая и новейшая история, 1993, №.5» с. 73.
137
когда Молотов обратился к проблеме расширения тройственного пакта, Гитлер
«изрядно повеселел». Зато Молотов недооценил накапливавшегося раздражения
Гитлера по многим «болевым» точкам советско-германских отношений, в
частности, он неправильно оценил возможное поведение Гитлера в финляндском
вопросе. Шуленбург, знавший Гитлера куда лучше, даже счел нужным на
следующий день утром посетить Молотова и просить его не «нажимать» на
Финляндию. У Молотова же сложилось иное мнение. В своей телеграмме Сталину
он докладывал: «Наше предварительное обсуждение в Москве правильно осветило
вопросы, с которыми я здесь столкнулся. Пока я стараюсь получить информацию
и прощупать партнеров. Их ответы не всегда ясны и требуют дальнейшего
выяснения. Большой интерес Гитлера к тому, чтобы укрепить дружбу с СССР
и договориться о сферах влияния, налицо. Заметно также желание толкнуть нас
на Турцию, от которой Риббентроп хочет только абсолютного нейтралитета. О
Финляндии пока отмалчиваются, но я заставлю их об этом заговорить. Прошу
указаний. Молотов» 60.
«Указания» поступили утром 13 ноября. В них Сталин, одобряя общую так-
тику Молотова, дал ряд конкретных рекомендаций, которые, как мы увидим,
тот дословно включил в свою следующую беседу с Гитлером. Насколько оптими-
стично Молотов сначала оценивал ситуацию, свидетельствует и его вопрос,
заданный Сталину, «о декларации (надо ли предлагать)» и его собственное
предложение «в отношении декларации держаться принятого решения и действо-
вать по обстоятельствам» 61.
Мы знаем, о какой декларации могла пойти речь. Ей придавалось большое
значение, однако по замыслу она должна была появиться на свет только после
уверенности, что по проблемам Турции и Болгарии Молотов получит согласие
Гитлера. К тому времени, когда Гитлер стал говорить о расширении
сотрудничества, у Молотова согласия по этим двум вопросам не было. Более
того, Риббентроп утром предложил Молотову дать совместную гарантию турецкой
территории, что в советские планы не входило. Гитлер же в своих высказываниях
вообще отнес Балканы и Черное море к теме «будущих» переговоров Риббентропа
в Москве (их нельзя решить, сказал Гитлер, здесь за 10 минут). Таким образом,
весь «южный комплекс» остался в подвешенном состоянии, тем более — вопрос
о декларации.
Вторая беседа, длившаяся три с половиной часа, заставила Молотова резко
изменить свои прежние оптимистические оценки. Гитлер с самого начала занял
резко негативную позицию к претензиям, высказанным 12 ноября Молотовым.
Особое внимание он уделил Финляндии, что Молотов в свою очередь активно
использовал. В результате Финляндия заняла «непомерное место» во всей дискус-
сии, что Молотов впоследствии был вынужден признать в шифровке Сталину.
Было ли столь большое внимание Гитлера к финляндскому вопросу принци-
пиальным для него или лишь тактическим приемом, призванным поставить
Молотова на место? Конечно, это был удобный повод дать Москве понять, что
существуют определенные границы отношений. Однако Молотов по неясным
причинам зашел так далеко, что практически поднял вопрос о возможности
нового военного конфликта с Финляндией. «Обмен любезностями» был настолько
серьезен, что Риббентропу пришлось вмешиваться; Молотов же упорно возвра-
щался к Финляндии.
В результате на другие проблемы времени почти не осталось. Конечно, ни
о какой совместной декларации после острых стычек по Финляндии Молотову
говорить не пришлось. Он лишь намекал на «возможные акции» вместе с Ита-
лией, Германией и Японией. Хотя Гитлер, сказав о «мировой коалиции из стран:
Испании, Франции, Италии, Германии, Советского Союза и Японии», снова
Международная жизнь, 1991, № 6, с. 132.
Там же, № 8, с. 104.
138
заговорил о поражении Англии, Молотов не использовал возможности для
постановки 10-го пункта и перешел к Турции, Балканам и Болгарии. Здесь он
снова натолкнулся на сопротивление. В результате Молотову после беседы с
Гитлером и последней встречи с Риббентропом пришлось доложить:
«Сталину. Сегодня, 13 ноября, состоялась беседа с Гитлером 3 с половиной
часа и после обеда, сверх программных бесед, трехчасовая беседа с Риббентропом.
Пока сообщаю об этих беседах кратко. Подробности следуют.
Обе беседы не дали желательных результатов. Главное время с Гитлером
ушло на финский вопрос. Гитлер заявил, что подтверждает прошлогоднее
соглашение, но Германия заявляет, что она заинтересована в сохранении мира
на Балтийском море. Мое указание, что в прошлом году никаких оговорок не
делалось по этому вопросу, не опровергалось, но и не имело влияния.
Вторым вопросом, вызвавшим настороженность Гитлера, был вопрос о
гарантиях Болгарии со стороны СССР на тех же основах, как были даны гарантии
Румынии со стороны Германии и Италии. Гитлер уклонился от ответа, сказав,
что по этому вопросу он должен предварительно запросить мнение Италии...
Таковы основные итоги. Похвастаться нечем, но, по крайней мере, выяснил
теперешние настроения Гитлера, с которыми придется считаться» 62.
Собеседники расстались раздраженными. Гитлер не появился на приеме в
советском посольстве. О том, что визит пошел нс так, как его планировали в
Москве, стало ясно и по тому факту, что вся высокопоставленная молотовская
свита осталась практически без дела. Использованные Молотовым формулировки
«похвастаться нечем» и «обе беседы не дали положительных результатов» можно
считать самыми выразительными, ибо были написаны под непосредственным
впечатлением только что закончившихся встреч.
Если составить «бухгалтерскую ведомость» использования директив от 9 ноября
1940 г., то из 14 пунктов 7 вообще не были использованы, 4 только упоминались.
Зато основные — первый и второй пункты — были использованы очень активно,
особенно разделы «а», «б», «в» второго пункта.
Они практически определили весь ход ведения Молотовым переговоров и,
читая записи бесед 12 и 13 ноября, можно проследить, как старался Молотов
придерживаться московской разработки и как он после первоначальных надежд
был разочарован и расстроен, когда увидел, что основные пункты не встречают
положительной реакции Гитлера. Конечно, в Берлине он встретил совсем другого
человека, чем тот, каким Сталину и Молотову рисовался фюрер и его тогдашняя
политическая концепция. Позиция Сталина оказалась вовсе не такой «могучей».
Тем не менее Гитлер и особенно Риббентроп не захотели расставаться с
Молотовым на минорной ноте. Известно, что 13 ноября Риббентроп вручил
Молотову «черновые наброски» будущего соглашения о присоединении СССР к
«тройственному пакту». Но о будущем визите рейхсминистра иностранных дел
в Москву речь уже не шла.
ПОСЛЕ ВИЗИТА
Говоря о визите Молотова в Берлин необходимо упомянуть и о том почти
парадоксальном развитии событий, которое имело место непосредственно после
возвращения Молотова в Москву и обсуждения итогов его поездки в политбюро
ЦК ВКП(б).
Документально это обсуждение, видимо, не фиксировалось, это нс исключает
того, что, как и в случае с директивами от 9 ноября 1940 г., в архивах Сталина
или Молотова еще будет обнаружен его след. Но вполне определенные политиче-
ские и дипломатические акции советского правительства, которые были предприня-
ты уже в ноябре 1940 г., могут рассматриваться как некое «послесловие» к визиту.
Там же, с. 117.
139
Первая из этих акций — заявление, сделанное 25 ноября Молотовым герман-
скому послу Шуленбургу в качестве прямой реакции на предложения, изложенные
в ночной беседе Риббентропа с Молотовым. Это заявление, остававшееся неизвест-
ным для советской общественности в течение многих лет, и сегодня является
объектом различных интерпретаций — соответственно общим тенденциям в
современной российской историографии. Смысл заявления ныне известен: в нем
излагались условия, на которых СССР был готов к обсуждению вопроса о
присоединении к тройственному пакту.
Внешняя обстановка этого акта была своеобразной. Советская сторона демон-
стрировала свое благожелательное внимание к Германии: 20 ноября был назначен
новый полпред Деканозов, близость которого к Сталину Шуленбург особо подчерк-
нул в своей шифровке. 18 ноября Молотов принял японского посла Татекаву и
подтвердил ему советское пожелание заключить пакт о нейтралитете. Правда,
в этой беседе проблематика «четырехстороннего пакта» затронута не была.
Однако 19 ноября эта тема возникла в беседе В. Н. Павлова в Берлине с давним
знатоком советско-германских дел Р. фон Нидермейером, который заявил, что
«нужен пакт четырех держав». В тот же день советник полпредства в Берлине
В. С. Семенов доложил о том, что, по сведениям из дипломатических кругов,
«Гитлер доволен беседой с Молотовым». Об этом же говорилось в очередном
сообщении «Лицеиста»: Гитлер на основе бесед пришел к выводу, что «Советский
Союз имеет абсолютно серьезные намерения относительно дружественных отно-
шений с Германией». В качестве любопытного штриха добавим, что 21 ноября
в Москве в Большом театре состоялась торжественная премьера оперы Р. Вагнера
«Валькирии», постановка которой была демонстративно поручена великому
кинорежиссеру С. М. Эйзенштейну.
25 ноября состоялась трехчасовая беседа Молотова с Шуленбургом. Ее первая
часть была посвящена новым заявкам Германии на поставку стратегических
материалов — руды и зерна. Молотов ответа не дал, но продолжил беседу, вручив
ответ советского правительства по поводу «тройственного пакта»63. Учитывая
его важность, Шуленбург отправил в Берлин Хильгера с русским текстом. Через
несколько дней Молотов сообщил Шуленбургу и ответ на экономические запросы:
все они были удовлетворены.
В настоящем очерке мы не ставим целью интерпретировать ноту от 25 ноября,
это — отдельная и сложная тема. Одна из точек зрения состоит в том, что нота
была специально составлена так, чтобы Гитлер ее не принял и тем самым вопрос
о присоединении СССР к тройственному пакту сам собой снялся бы. Другие
авторы склоняются к тому, что Сталин все еще серьезно рассчитывал путем
дипломатического маневрирования спутать карты других держав, в том числе
держав «оси», а также шантажировать Англию и США. В пользу первого говорит
тот факт, что Гитлер действительно воспринял ответ как свидетельство желания
СССР «добиваться своих целей и сопротивляться немецким намерениям»
(Хильгер), после чего запретил Риббентропу даже отвечать на ноту от 25 ноября.
Однако почему же советская сторона, если она сознательно провоцировала
немецкий отказ, впоследствии так упорно добивалась официального немецкого
ответа? 17 января 1941 г. Молотов специально выразил Шуленбургу свое удивление
по поводу молчания («ни привета, ни ответа»). Шуленбургу приказали сослаться
на то, что «вопрос еще обсуждается». 21 января Вайцзеккер сообщил Деканозову,
что Германия должна еще согласовать ответ со своими союзниками. Практически
же ничего не делалось, зато Молотов еще несколько раз спрашивал об ответе.
Еще больше вопросов вызывает вторая акция СССР в ноябре 1940 г., которая
была прямым результатом берлинских переговоров. Она касалась Болгарии,
которая в записке от 9 ноября была названа «главным вопросом», в переговорах
с Гитлером. Балканы в это время привлекали первоочередное внимание СССР:
ЛВП РФ, ф. 06, оп. 2, п. 15, д. 157.
140
во-первых, потому, что здесь Германия стала развивать большую активность,
во-вторых, потому, что здесь у СССР были большие резервы. «Санитарный
кордон», возникший вокруг СССР в 20—30-е годы, уже дал значительные
трещины: перестала существовать независимая Польша; у Румынии удалось
отобрать Бессарабию; Болгария же, благодаря историческим особенностям давних
отношений с Россией, считалась важным звеном не только в Юго-Восточной
Европе вообще, но и как путь к проливам. «Обеспечение спокойствия в районе
проливов невозможно без договоренности с Болгарией о пропуске советских
войск для защиты входов в Черное море»,— указывал Сталин в шифровке
Молотову 13 ноября. И разъяснял, что эти войска будут «средством давления
на Турцию».
Как мы знаем, «болгарский план» Сталина — Молотова не нашел поддержки
у Гитлера. Однако Сталин не дожидался немецкого согласия. Сразу после воз-
вращения из Берлина Молотов направил советскому полпреду в Софии
А. А. Лаврищеву телеграмму, в которой констатировал немецкое желание «ввести
побольше войск в Болгарию» и отмечал, что «если кто-либо может гарантировать
безопасность Болгарии, то это Россия»б4. Молотов ориентировал полпреда на
то, что новые советские предложения будут включать гарантию «сохранения
нынешнего режима» и удовлетворение территориальных претензий Болгарии к
Турции.
25 ноября — одновременно с вручением Шуленбургу советского заявления о
тройственном пакте — была предпринята «болгарская акция». Ее выполняли два
человека: генеральный секретарь НКИД СССР А. А. Соболев и болгарский посол
в СССР И. Стаменов.
Для оценки этой акции необходимо учитывать, что именно Болгария явилась
единственным пунктом берлинских переговоров, по которому Гитлер дал
достаточно определенный, т. е. негативный ответ. Хотя он облек отказ в
«сослагательное наклонение», сославшись на необходимость консультации с
Италией и задав риторический вопрос — просила ли Болгария о гарантии,—
было ясно, что Германия не согласна на включение Болгарии в сферу влияния
СССР. Следовательно, советская инициатива, направленная Болгарии, могла
вызвать, как минимум, неудовольствие со стороны Германии, а скорее всего
активное противодействие. Другая интерпретация: этим шагом СССР подтверждал
серьезность своей берлинской позиции, а содержавшейся в предложениях Болгарии
формулой о возможности вступления СССР вслед за Болгарией в тройственный
пакт шел в фарватере немецких предложений. Так или иначе в первые дни
после возвращения из Берлина были предприняты формальные шаги. Первым
из них была беседа Молотова со Стаменовым, который 19 ноября был приглашен
в НКИД, и в кабинет «случайно» зашел нарком. Молотов в присутствии Деканозова
задал вопрос Стаменову по поводу аргументации Гитлера в ходе обсуждения
болгарского вопроса, а именно — имеет ли Болгария договор с Италией или се
гарантию? Если такая гарантия есть, то и Советский Союз настаивает на такой
гарантии. Молотов подтвердил намерение предложить пакт о взаимной помощи,
включающий гарантии нынешнего режима и удовлетворение территориальных
претензий Болгарии к Турции (Восточная Фракия) 65.
Вслед за этим в Софию «проездом» прибыл со специальной миссией Соболев,
который направлялся на сессию Дунайской комиссии. Соболев был принят
министром иностранных дел И. Поповым, премьер-министром Б. Филовым и
под конец, 25 ноября, царем Борисом III. Он вручил текст советских предложений,
смысл которых уже был известен в Софии и Берлине от Стаменова и уже
практически отклонен, о чем немедля болгары проинформировали немецкого
посланника фон Рихтхофена 66.
64 По материалам 23-го тома «Документов внешней политики».
65 г
1ам же.
66 ADAP, Bd. XI, 1, S. 632.
141
Однако 25 ноября Сталин предпринял еще одну «параллельную акцию»: он
пригласил к себе Димитрова, чтобы проинформировать его о советском предло-
жении, включающем как вывод советских войск, так и гарантии царского режима.
Эта информация не была лишена анекдотичности, ибо днем того же 25 ноября
Молотов беседовал с Димитровым, сообщив ему о расхождениях с Германией.
Димитров, в свою очередь, рассказал ему о деятельности коммунистической
партии по разложению «немецких оккупационных войск в разных странах».
Молотов рекомендовал «делать это бесшумно». Но не успел Димитров вернуться
в Исполком Коминтерна, как его снова пригласили в Кремль. Приведем запись
из дневника Димитрова:
«Сталин: Мы сегодня делаем болгарам предложение о заключении пакта
взаимопомощи. Не гарантии, как, видимо, болгарский] посол Семенов (пра-
вильно — Стаменов.— Л. Б.) раньше неправильно понял Молотова, предлагаем
мы, а пакт о взаимопомощи. Мы указываем бол [гарскому ] пр[авительст]ву, что
угроза безопасности обеих стран исходит со стороны Черного моря и Проливов
и требуются совместные усилия для обеспечения этой безопасности. Исторически
опасность шла всегда отсюда: Крымская война — занятие Севастополя, интер-
венция Врангеля в 1919 г. и т. д.
Мы поддерживаем тер [риториальные ] претензии Болгарии: линия Мидия —
Энос (др[угая] область зап [адной] Тракии, Дедеагач, Драма и Кавала). Мы
готовы оказать болгарам помощь хлебом, хлопком и т. д. в форме займа, а
также флотом и др[угими] способами. Если будет заключен пакт, конкретно
договоримся о формах и размерах взаимной помощи. При заключении пакта о
взаимопомощи, мы не только не возражаем, чтобы Болгария присоединилась к
тройственному пакту, но тогда и мы сами присоединимся к этому пакту.
Если болгары не примут это наше предложение, они попадут целиком в
лапы немцев и итальянцев и тогда погибнут.
В отношении Турции мы требуем базы, чтобы Проливы не могли быть
использованы против нас. Немцы, видимо, хотели бы, чтобы итальянцы стали
хозяевами Проливов, но они сами не могут не признать наших преимущественных
интересов в этой области...
— Главное теперь Болгария. Если такой пакт будет заключен, Турция не
решится воевать против Болгарии, и все положение на Балканах иначе будет
выглядеть.
— Неправильно считать ^Англию разбитой. Она имеет большие силы в
Средиземном море. Она непосредственно стоит у Проливов. После захвата
греческих островов Англия усилила свои позиции в этой области.
— Наши отношения с немцами внешне вежливые, но между нами есть
серьезные трения.
— Предложение болгарскому] пр [авительст ]ву сегодня передано. Наш
пратсник (представитель.— Л. Б.) уже был принят Филовым. Скоро будет принят
и царем Борисом. Нужно, чтобы это предложение знали в широких болгарских]
кругах.
(Решили вызвать Стаменова, чтобы и ему сообщить сделанное в Софии
предложение.)» б7.
Это, доселе не публиковавшееся описание советской акции, подтверждает,
что замысел Сталина был серьезен. Кстати, он прямо заручился помощью БКП
в придании гласности советского предложения: в Софии немедля появились
рукописные листовки с изложением советских предложений, что вызвало неудо-
вольствие болгарских официальных властей. Но и это не могло оказать реального
влияния на решение царя Бориса и его правительства: советское предложение
30 ноября было отклонено, правда, в вежливых выражениях.
Материалы комиссии I Съезда народных депутатов СССР.— Архив автора.
142
♦ ♦ ♦
Подводя итоги, отметим, что всякое исследование ограничивается исходным
материалом. В данном случае мы пользуемся, конечно, нс всем, поистине
необъятным военным, политическим, экономическим и дипломатическим
материалом периода 1940 г., а сравнительно ограниченной, зато аутентичной
документальной базой. Она позволяет видеть неожиданные аспекты политики
Советского Союза в отношениях с гитлеровской Германией, поскольку речь идет
о «персонифицированной политике» двух деятелей, которые определяли линию
СССР. Мы располагаем редкой возможностью «ощущать» желания и устремления
Сталина и Молотова — живых людей, способных как на ошибки, так и на удачи.
Конечно, возможности визита Молотова в Берлин были предопределены
избранной в 1939 г. общей политикой умиротворения агрессора, со всеми се
преимуществами и недостатками. В этом смысле ни Сталин, ни Молотов не
могли «прыгнуть» выше своих голов, ибо избранный ими курс обладал собственной
логикой, ведшей как от одной видимой победы к другой, так и от одной
невидимой уступки к другой. Умение политика, видно, и состоит в определении
той зыбкой границы, которая определяет переход количества в качество, т. с.
границ уступок агрессору.
Сталина соблазняла перспектива продолжения сговора во имя перехода к
новой стадии своей имперской политики. Не случайно в январе 1940 г. после
торжественного заседания в честь Ленина Сталин откровенно сказал членам
политбюро: «Мировая революция как единый акт — ерунда. Она происходит в
разные времена в разных странах. Действия Красной Армии — это также дело
мировой революции» 68. Революционное обрамление сталинской стратегии, для
которой главным инструментом была Красная Армия, было лишь данью ритуалу,
коммунистической фразеологией, а на самом деле стратегическая сверхзадача —
обеспечение безопасности СССР и подготовка к отражению будущей фашистской
агрессии — оказалась заслоненной соблазном временного раздела сфер влияния
с державами «оси».
Анализ директив от 9 ноября 1940 г. и хода их выполнения свидетельствует,
что на пороге этого важного события Сталин и Молотов предавались иллюзии,
будто у политики умиротворения еще есть большие резервы и они смогут
получить от Гитлера дальнейшие уступки, маневрируя в вопросе о расширении
тройственного пакта. В Берлине, однако, они испытали тяжелое разочарование.
Другое дело, какие практические выводы были сделаны из берлинской неудачи.
Как показали события, происшедшие с ноября 1940 г. по июнь 1941 г., Сталин
оказался не в состоянии осознать свои просчеты. Но это уже другая тема,
которая еще требует тщательного изучения, кропотливых архивных изысканий
и главное новых документов.
Дневник Димитрова за 21 января 1940 г.— Там же.
143
© 1995 г.
М. М. К У Р И Е В
АРТУР УЭЛЛЕСЛИ, ГЕРЦОГ ВЕЛЛИНГТОН
(1769—1852)
Артур Уэллесли, герцог Веллингтон, крупный английский государственный
деятель, дипломат, полководец, нашим читателям известен исключительно как
победитель битвы при Ватерлоо — ситуация, свидетельствующая о том, как
время, традиции, политические пристрастия уводят в сторону от объективности,
делают суждения предвзятыми, а память — избирательной. Даже то немногое,
что опубликовано у нас о Железном герцоге — таково прозвище Веллингтона,1 —
подчас страдает односторонностью. Впрочем, тому есть объяснения.
Еще в дореволюционной русской исторической науке сложилась определенная
традиция, согласно которой и английская армия эпохи наполеоновских войн, и
се полководцы — Веллингтон в первую очередь — оценивались не слишком
высоко. Вот что отмечал, например, преподаватель Российской академии Генераль-
ного штаба Ф. Е. Огородников: «Существовала определенная черта, за которую
английская армия не переходила в своих предприятиях» 2. О наиболее известном
полководце этой армии военный публицист М. Драгомиров писал: «Слов нет,
Веллингтон — великий характер, что в военном деле, конечно, важнейшее, но
характер упорства: отсидеться, укрепиться, заготовить впрок... Как второстепен-
ный генерал он, конечно, выделялся, но ставить его рядом, не то что выше
Наполеона, мог только человек, который не понимает дела»3. (Драгомиров имел
в виду Прудона.)
Возможно, подобные оценки связаны с тем обстоятельством, что страны,
сыгравшие наибольшую роль в разгроме наполеоновской империи, всегда ревностно
следили за тем, чтобы их вклад в общую победу был отмечен особо. Возвышая
себя, порой не замечаешь, как начинаешь принижать других — хотя, конечно,
такой «грех» характерен не для одних только русских историков, да и отголоски
острого англо-русского соперничества в XIX в. здесь тоже присутствуют.
Заложенная еще в дореволюционные годы традиция в основных чертах была
воспринята и советской историографией — более того, негативное отношение к
тому же Веллингтону усилилось, что в немалой степени связано также и с
некритическим отношением к наследию классиков марксизма. Конечно, советских
ученых трудно в этом упрекнуть, но на некоторых моментах все же следует
остановиться.
Военная история принадлежала к числу излюбленных пристрастий Ф. Энгельса:
по данной тематике им написано немало работ, многие и по сей день представляют
интерес. Однако, нс говоря уже о классовом подходе, хорошо известно и то об-
стоятельство, что политические симпатии и антипатии у Маркса и Энгельса не-
редко брали верх, а априорная предубежденность никогда нс давала положительных
Существует несколько версий относительно происхождения прозвища Веллингтона, и наиболее
распространена следующая: в битве при Ватерлоо маршал Ней, наблюдая за тем, как французские
кавалерийские атаки разбивались о стойкие английские каре, в какой-то момент с восхищением
произнес: «Железный герцог!».
Огородников Ф. Е. Военные средства Англии в революционные и наполеоновские войны. СПб,
1902^ с. 391.
Драгомиров М. Наполеон и Веллингтон (Полувоенный фельетон). Киев, 1907, с. 36.
144
результатов. У Энгельса имеются расхождения в его оценках Веллингтона. Как
и Маркс, Энгельс посвятил немало хвалебных слов пиренейским «герильерос» —
партизанам, но вот что отмечает он сам, в работе «Горная война прежде и
теперь», анализируя, в частности, кампанию 1808—1814 гг. в Испании и Порту-
галии, именуемую в зарубежной историографии Пиренейской войной. «Хотя все
они (войны.— А/. К.) приносили завоевателям большие неприятности, ни одна
из них нс увенчалась успехом» 4.
Раскрывая в работе «Осада Силистрии» понятие «военная инициатива», Энгельс
подчеркивал, что она «доказывает превосходство — либо в количестве, либо в
качестве войск, либо же в полководческом искусстве и поддерживает моральное
состояние солдат при всех неудачах и отступлениях, кроме проигрыша реши-
тельного сражения. Именно эта инициатива и сплачивала маленькую армию
Веллингтона, окруженную сотнями тысяч французских войск в Испании и делала
ее центром всех событий этой пятилетней войны» 5. С такой оценкой трудно не
согласиться, но данное высказывание Энгельса едва ли не единственное признание
им заслуг англичан и их командующего. Железный герцог упоминается Энгельсом
еще раз и в совершенно противоположном плане. Он пишет о «явной переоценен-
ное™» 6 Веллингтона и о том, что «победы Веллингтона и Радецкого стоили
обоим куда больше наличных денег, чем отваги и искусства» 7. Последнее утверж-
дение, кстати, абсолютно бездоказательно.
Негативные в целом оценки Марксом и Энгельсом Веллингтона, к сожалению,
повлияли и на советскую историографию. Исследуя Пиренейскую войну 8, и
Е. В. Тарлс, и А. 3. Манфред о действиях англичан упоминают лишь вскользь 9.
Рассуждая о Ватерлоо, А. 3. Манфред замечает: «Веллингтон не был военным
гением, как его позднее изображали. Маркс с должным основанием говорил о
нем как о посредственности» |0.
В итоге обширной «Веллингтониане», изданной на Западе, отечественная
историография может противопоставить лишь отрывочные и далеко не всегда
объективные сведения и полное отсутствие специальных исследований. Между
тем фигура Веллингтона вызывала и продолжает вызывать интерес. Работы,
посвященные герцогу, выходили в разных странах 11, но основная часть «Всллинг-
тонианы», разумеется, английская. Литература настолько обширна и разнообразна,
что стоит выделить определенные направления в историографии темы.
Первое из них, представленное наиболее широко, можно назвать апологе-
тическим. Среди его сторонников такие историки, как Ч. Юнг, Дж. Р. Глсйг,
X. Максвелл, Дж. Бучан, Дж. Фортескью, М. Гловер, А. Брайант, Дж. Уэллер |2.
С точки зрения научной значимости работы, разумеется, отличаются: скажем,
книги Юнга и Бучана носят скорее популярный характер, а труды Брайанта и
Уэллера — очень серьезные, основанные на широком привлечении источников
4
5
Ь
7
8
9
10
Маркс К. и
Маркс К. и
Маркс К. и
Маркс К. и
Энгельс Ф.
Энгельс Ф.
Энгельс Ф.
Энгельс Ф.
Соч., т. И, с. 118.
Соч., т. 10, с. 269.
Соч., т. Ю, с. 243.
Соч., т. 6, с. 423.
См., например: Тарле Е. В. 1812 год. М., 1959, с. 251.
Манфред А. 3. Наполеон Бонапарт. М., 1986, с. 664.
Единственная п сонотекой историографии работа, в которой имя Веллингтона фигурирует в
названии,—статья В. II. Виноградова «Герцог Веллингтон в Петербурге» (Балканские исследования,
вып. 8. М., 1982), небольшая по объему и посвящена этому конкретному вопросу.
Книги о Веллингтоне вышли в таких странах, как Бельгия: Bernard И. Ix Due de Wellington
et la Belgique. Bruxclls, 1973; Испания: Revecz A. Wellington, El Duque de Hierro. Madrid, 1946;
Польше: Meystowicz J. Zelazny Ksiasc. Warszawa, 1978.
. Younge Ch. Life of Ficldmarshal, the Duke of Wellington. London, 1860; Gleig G. R. The Life of
the Duke of Wellington. London, 1863; Maxwell W. II. The Life of Wellington, London, 1886; Buchan
J. W. The Duke of Wellington. London, 1914; Fortescue J. Wellington. Ixmdon — New York, 1925;
Weller J. Wellington at Waterloo. London, 1967; idem. Wellington on the Peninsula. London, 1969; idem.
Wellington in India. London, 1972; Glover M. Wellington as Military Commander. London, 1968; Bryant A.
The Great Duke. New York, 1972.
145
исследования, но в главных оценках «апологеты» достаточно едины. Веллингтон
чрезмерно идеализируется, его ошибкам всегда находятся оправдания, а критика
практически отсутствует.
Второе направление — «объективное». Его представителям присущи более
взвешенные оценки, в отличие от «апологетов» они гораздо чаще пытаются дать
мотивацию тех или иных поступков Железного герцога, показать разные стороны
его деятельности. Практически все историки этого направления высоко оценивают
Веллингтона, но позиция, избранная ими, совсем другая, нежели у «апологетов».
На страницах их трудов Веллингтон не выглядит лишь «величайшим полко-
водцем», а человеком, имевшим и свои слабости и недостатки. Такой подход,
несомненно, обогатил «Всллингтониану». К его приверженцам можно отнести
Ф. Гведаллу, Э. Лонгфорд 13 и др.
Третье направление обозначим как «критическое». Вполне понятно, что герцогу
«достается» от континентальных ученых, но те, кто думают, что он не «пострадал»
от соотечественников, заблуждаются. В трудах таких историков, как Ч. Кратвслл,
Ч. Петри, Л. Купер |4, мы сталкиваемся с весьма негативными оценками Вел-
лингтона. «Критики» сосредоточивают внимание на промахах и неудачах Желез-
ного герцога, особенно на политическом поприще, и дают весьма непривлека-
тельный образ жесткого, даже жестокого человека, таланты которого весьма пре-
увеличены.
Разнообразие мнений, впрочем, свидетельствует о незаурядности личности
Веллингтона. Среди действовавших в начале XIX в. на арене истории выдающихся
персонажей герцог отнюдь не затерялся и занимает достойное место по праву.
Настоящий очерк представляет собой попытку хотя бы частично восполнить
имеющийся в отечественной историографии пробел в освещении личности
Веллингтона, причем речь в нем пойдет в первую очередь о наиболее значительной
стороне его деятельности — полководческой.
ДЕТСТВО, ЮНОСТЬ, НАЧАЛО КАРЬЕРЫ
Артур Уэллесли родился в 1769 г.15 в Дублине, в семье хотя и не богатой,
но знатной. В отличие от континентального дворянства, во многом космополити-
ческого, английское отличалось национальной монолитностью и одновременно
особой высокомерностью и чванством. Привычки высшего класса успешно усваи-
вались и другими слоями британского общества, и солдаты Веллингтона свысока
посматривали как на французов, так и на собственных союзников.
С 1789 г. Европой двигало слово «свобода», но сыновья «Туманного Альбиона»
самодовольно полагали, что уж у них-то со свободой все в порядке. Они свято
верили в Закон, ставя его выше писаной конституции, которой в Великобритании
не было и нет. Англичане уже тогда принадлежали к тем народам, значительная
часть которых предпочитала традиции — нововведениям, а хорошее — лучшему,
особенно если достижение последнего грозило потрясениями и нестабильностью.
Итак, Веллингтон был, во-первых, британцем до мозга костей, во-вторых,
аристократом, а в-третьих, английским аристократом, родившимся и проведшим
первые годы своей жизни в Ирландии. Здесь кастовость проявлялась еще ярче,
чувство национальной принадлежности — острее, а разговоры о необходимости
соблюдения законности и порядка велись чаще, чем где бы то ни было в
Великобритании.
Guedalla Р. The Duke. London, 1940; Longford E. Wellington. The Years of the Sword. London —
Prescott, 1969; idem. Wellington. Pillar of State. London — New York, 1972.
Petrie C. Wellington. A Reassessment. London, 1956; Crutwell С. K. W. Wellington. «Great Lives
Scries». London, 1936; Cooper L. The Age of Wellington. The Life and Times of the Duke of Wellington.
London, 1964.
«Апологеты» Веллингтона нс нриминут отмстить, что в том же году появился на свет и
Наполеон: Gleig G. R. Op. ' it., р 2; Buchan J. W. Op. cit., p. 9.
146
В этих особенностях — ключ к объяснению не всех, но многих поступков
Железного герцога.
Мать будущего национального героя Британии о своем 12-летнем сыне сказала
следующее: «Этот ужасный мальчик Артур! Он годится лишь на пушечное мясо
и ни на что более» |6. В детстве, по признанию самого Веллингтона, он был
«застенчив и чертовски ленив» |7. Замкнутый, предпочитавший проводить время
в одиночестве подросток (не отсюда ли происходит знаменитая «холодность»
герцога?) волевым решением разочарованной в нем матери был направлен во
Францию для получения военного образования. Перед юным Артуром открывалась
весьма мрачная перспектива. Не говоря уже о том, что, выражаясь словами
историка К. Бернетта, «история британской армии есть история института, кото-
рый нация нс любила и презирала» |8, нужно иметь в виду и то обстоятельство,
что «десять лет (1783—1793), отделяющих плачевную для Англии войну с ее
североамериканскими колониями до начала войн с революционной Францией,
явились наихудшими для британских солдат» |9. Связать свою судьбу с армией
значило в глазах общества поставить на себе крест. И тем не менее Артур,
окончив начальную школу и прожив пару лет в Итоне, отправляется в Коро-
левскую военную академию во Франции, в город Анжер.
В Анжерской академии обучались дворянские дети со всей Европы: верховая
езда, фехтование, немного грамматики и математики, в конце занятий —
обязательные танцы. За два года, проведенных здесь, Артур приобрел определен-
ную светскость, хорошее знание французского языка, но систематического воен-
ного образования так и не получил. По тем временам оно и не являлось чем-то
обязательным — из 26 маршалов Наполеона специальное военное образование
имели лишь восемь человек * 19 20.
Старший из братьев Уэллесли — Ричард — выхлопотал для Артура место
адъютанта наместника Ирландии и купил ему первый офицерский патент.
1789—1798 гг. стали наиболее праздными в жизни Веллингтона. Желанный гость
в дублинских салонах, не очень удачливый игрок в карты, не обремененный
тяготами службы, он еще не сделал окончательного выбора в жизни и в 1792 г.
даже стал членом ирландского парламента от «семейного» округа Трим.
Судьбу юноши предопределило весьма романтическое событие: Артур предло-
жил руку и сердце некоей Китти Пэкенхэм и получил от нее вежливый, но
твердый отказ. Китти, правда, все равно стала его женой через девять лет, но
тогда это был удар и одновременно толчок, который помог молодому человеку
определиться: Артур Уэллесли твердо решил стать солдатом. Офицерский патент
вполне можно было купить, должность по протекции — получить, но вырасти
в крупного военачальника Артур Уэллесли смог лишь потому, что был одним
из немногих в Англии офицеров, кто на деле стремился овладеть секретами
военной профессии. В одной из поздних бесед с Дж. У. Кроукером, принадле-
жавшим к его немногочисленным друзьям, герцог высказался по поводу того,
как, по его мнению, следует овладевать полководческим искусством: «Сначала
нужно понять механизм действия и силу одного солдата, затем — роты,
батальона, бригады и так далее; все это необходимо постичь, прежде чем при-
водить в движение дивизии и армии. Я полагаю, что многим из моих успехов
я обязан прежде всего тем, что хорошо усвоил тактику в качестве полкового
командира» 21.
Цит. no.: Longford Е. Wellington. The Years of the Sword, p. 18.
Цит. no: Gleig G. R. Op. cit., p. 4.
Burnett C. Britain and Iler Army, 1509—1970. A Military, Political and Social Survey. New York,
1970. p. XVIII.
19
2o Fortescue J. Op. cit., p. 6.
О маршалах Наполеона см. Троицкий II. А. Маршалы Наполеона.— Новая и новейшая
история, 1995, № 5.
The Crocker Papers, v. 1. New York, 1964, p. 311.
147
Постепенность и основательность начали отличать Веллингтона с первых
шагов. 33-й полк, который он получил под свое начало и который носит теперь
его имя, вскоре стал лучшим из подразделений, расквартированных в Ирландии.
В том же 1794 г. командир 33-го получил и боевое крещение. Артур участвовал
в экспедиции герцога Йоркского в Нидерланды, правда, окончившейся сокруши-
тельным провалом. В тяжелые зимние дни, наблюдая полную неподготовленность
английской армии к боевым действиям, бездарность и беспечность командного
состава, увидев, наконец, в деле французов, он многое переосмыслил. Через
45 лет именно об этой кампании Веллингтон сказал: «Я научился прежде всего
тому, что нельзя делать ни в коем случае» 22. Умение извлекать уроки из ошибок,
стало со временем одним из наиболее сильных качеств Веллингтона.
ИНДИЙСКАЯ КАМПАНИЯ
В 1796 г., после недолгого пребывания в Дублине, полковник Уэллесли вместе
со своими солдатами был направлен в Индию. С этого времени и вплоть до
1815 г., с незначительными перерывами, его жизнь была связана с войной.
Обычно в биографии Веллингтона-полководца выделяют три этапа: индий-
ский — 1796—1805, пиренейский— 1808—1814 и кампанию 1815 г. Основы
полководческого искусства Веллингтон приобрел в Индии, окончательно сформи-
ровался как военачальник на Пиренеях, а Ватерлоо стало кульминационным
пунктом его карьеры.
Годы, проведенные на Востоке, оказали заметное влияние на Артура Уэллесли,
но в эти же годы изменилась и сама Индия. На смену медленной, постепенной,
в значительной мере опиравшейся на традиционные местные формы власти,
экспансии, которую осуществляла Ост-Индская кампания, пришел новый,
«имперский» курс.
Его приверженцы, активно эксплуатируя фактор «французской угрозы»,
стремились к захвату новых территорий и усилению английского присутствия
на полуострове. В новой ситуации большая роль принадлежала генерал-губерна-
тору, а им в 1798 г. стал не кто иной, как старший брат Артура Уэллесли
Ричард, лорд Морнингтон. Человек энергичный, одаренный, но и противоречивый,
он сыграл в создании Британской империи важную роль — именно с его генерал-
губернаторства начинает складываться империя как таковая. Лорд Морнингтон
имел на. вооружении программу ярко антифранцузской и аннексионистской
направленности и обладал, выражаясь современным языком, превосходной коман-
дой. В нее наряду с самым младшим из братьев Уэллесли — Генри, выполнявшим
функции секретаря при верховном правителе, входил и полковник Уэллесли.
1796—1805 гг. прошли под знаком экспансии Англии в Южной Азии. В ре-
зультате четвертой по счету войны с находившимся влиянием французов кня-
жеством Майсор в 1790—1792 гг. последнее было урезано в своей территории
и превращало в вассала Ост-Индской компании, а вторая англо-маратхская война
1803—1805 гг. привела к разгрому Маратхской конфедерации княжеств и переходу
большинства их под влияние англичан. Кроме того, в годы наполеоновских войн
Индия стала главной базой для захвата колоний Франции и Нидерландов в
Азии (Иль-де-Франс, Индонезия, остров Цейлон).
Что же дала Индия Веллингтону? Начнем с умения поддерживать отличную
физическую форму. Быстро убедившись в том, что невоздержанность в условиях
жаркого климата приводит к тяжелым последствиям, он приобрел привычки,
которые так помогли ему в дальнейшем и, вероятно, стали основой его долголетия:
умеренность в еде и питье, строгое соблюдение распорядка дня и т. д. Здоровье
и крепкие нервы — немаловажные для полководца качества. Например, на
Пиренеях, в битве при Талавере в 1809 г.— за эту битву он и получил титул
Цит. по: Longford Е. Wellington the Years of the Sword, p. 37.
148
герцога Веллингтона,— полковник Уэллесли в ожидании прибытия помощи в
лице испанского генерала Куэсты спокойно проспал около сорока минут23.
Наполеон, умевший в лучшие свои годы засыпать в любое время суток, уже к
кампании 1812 г. утратил эту привычку, и ночь перед Ватерлоо он провел без
сна, Веллингтон же — отдохнул и был гораздо свежее.
В Индии проявились организаторские и административные способности Вел-
лингтона. Молодого полководца отличали умение вникнуть во все, даже самые
мелкие, казалось бы, детали, повышенное внимание к вопросам снабжения,
обеспечения, транспорта. В начале 1799 г., волею случая вынужденный готовить
войска для экспансии против Майсорского княжества, он блестяще справился с
задачей, и генерал-лейтенант Харрис, назначенный главой экспедиционного
корпуса, отозвался о его действиях в высшей степени похвально 24. После того
как столица , Майсора — Серингапатам — пала, Харрис, вызвав недовольство
многих старших офицеров, назначил именно Артура Уэллесли губернатором
города. Он исполнял обязанности губернатора — с перерывами — несколько лет
и также отлично себя проявил. Еще одна черта, выделявшая Веллингтона среди
многих военачальников того времени,— подчеркнуто уважительное отношение
к местному населению, традициям, религии. Такой подход дал свои плоды как
в Индии, так и в будущем — на Пиренеях.
Наконец, в беседе с графом П. К. Стэнхоупом герцог отметил: «В военном
деле я узнал не много нового с тех пор, как вернулся из Индии» 25. Полководческий
опыт, приобретенный им в 1798—1805 гг., действительно был очень важен. Уэл-
лесли впервые командовал крупными воинскими соединениями, причем опробовал
все виды боевых действий: летом 1800 г. вел позиционную войну против князя
Дундиа, в 1803 г. штурмовал крепость Амеднагар и в том же году имслхсраженис
при Ассаи — эту битву Веллингтон считал самой важной в своей жизни 26.
За герцогом закрепилась репутация военачальника, который нс любил
рисковать, но такое суждение верно лишь отчасти. Он и впрямь предпочитал
риску трезвый расчет, но это вовсе не означало, что там, где риск был оправдан,
Веллингтон на него не шел. Ассаи — тому пример. Против намного превосхо-
дившего численностью противника, имея под командой утомленные маршем
войска, Артур Уэллесли действовал решительно и искусно. Мгновенно оценив
обстановку, определив место, где противник не ожидал нападения, он атаковал
с ходу и добился полного успеха. Британский историк Э. Лондгфорд незря назвал
Ассаи «Тулоном Веллингтона»27 — эта крупная победа не просто сделала его
имя известным, она придала ему уверенности в собственных силах.
Индия научила Уэллесли стойко сносить удары судьбы. В 1800 г. лорд
Морнингтон хотел поставить своего брата во главе очень престижной военной
экспедиции в Батавию, на остров Ява. Однако, уступая давлению со стороны
старших по званию и возрасту офицеров, генерал-губернатор изменил решение.
«Я лишь спрашиваю себя, что чувствовал бы он (Ричард.— А/. К.) на моем
месте?» — с горечью отмечал Артур в письме к Генри Уэллесли 28. И впоследствии
у него имелись сильные покровители, например, министр иностранных дел лорд
Кэслри, но после неприятного «батавского эпизода» Веллингтон привык рассчи-
тывать только на себя.
Критики Веллингтона его успехи в Индии склонны объяснять протекцией
брата — генерал-губернатора 29 *. Апологеты, напротив, настаивают на том, что
24 The Crocker Papers, v. 2. New York, 1964, p. 109.
25 Weller J. Wellington in India, p. 43.
Stanhope P. H. Notes of Conversation with the Duke of Wellington. London, 1889, p. 151.
27 Longford E. Wellington the Years of the Sword, p. 37.
Ibid., p. 93.
28
Supplementary Dispatches. Corrcspondance and Memoranda of Field Marchal Wellington, v. II.
London, 1856, p. 425.
29
См., например: Edwardes M. A. Glorious Sahibs. The Romantic as Empire-Builder. 1799—1838.
London, 1968, p. 40.
149
он всего достиг сам 30. Положение Ричарда, безусловно, способствовало успехам
Артура, но последний в свою очередь продемонстрировал незаурядные личные
качества и завоевал высокий авторитет в войсках и у местного населения. На
этой почве в отношениях между братьями обозначилась трещина, навсегда отда-
лившая их друг от друга. .
Спустя много лет на вопрос о том, что же все-таки помогло ему устоять под
страшным натиском французов в день Ватерлоо, герцог после недолгого раздумья
ответил: «Это все — Индия»3|. Биографы Веллингтона часто используют это,
вроде бы, сразу все объясняющее высказывание. Но не стоит афоризмы великих
людей воспринимать слишком буквально * 32.
В 1805 г. Артур Уэллесли хотя и возвращался домой кавалером ордена Бани
и одним из самых молодых в английской армии генерал-майором, он по тогдашним
европейским меркам был фигурой заметной только у себя на родине. Наполеон
в 1805 г. уже стал человеком № 1 в Европе, а имена его маршалов знали
жители всего континента.
ПИРЕНЕЙСКАЯ КАМПАНИЯ
Индия многое дала Веллингтону, но настоящим полководцем его сделали
Пиренеи. 1808—1814 гг.— самый значительный и самый плодотворный этап в
жизни Веллингтона.
Герцог был одним из немногих знаменитых людей своего времени, не
оставивших после себя мемуаров, но, судя по свидетельствам современников,
именно о Пиренеях Веллингтон вспоминал чаще и охотнее всего. В наиболее
важном из используемых историками источников — собрании депеш, приказов
и переписки Веллингтона 33 — пиренейские дела занимают почти 3/4 всего объема.
Пиренейскую войну кто-то называет лишь эпизодом грандиозной наполеонов-
ской эпопеи, но для жителей полуострова она является предметом национальной
гордости, а император Франции оценивал свои испанские дела как трагическую
ошибку.
Российские историки о той войне писали мало и однобоко. Безразмерное
превознесение «народной войны» при всей значимости вклада «герильерос» в
свержение наполеоновского ига заслоняло тот очевидный факт, что если бы не
присутствие англичан на полуострове и огромная организаторская работа, которую
проделал Веллингтон по подготовке португальских частей и координации
деятельности испанских армий, то Пиренеи никогда не стали бы «незаживающей
раной» Первой империи.
Начальник штаба Наполеона маршал Бертье в письме испанскому королю
Жозефу отмечал: «Император полагает, что только англичане представляют
собой угрозу. Остальные просто канальи, которые никогда не удержат позиции» 34 *.
Именно войска Веллингтона стали ядром антифранцузского сопротивления на
полуострове.
См. Fortescue J. Op. cit., р. 70; Buchan J. W. Op. cit., p. 30.
з2 Цит. no: Bryant A. Op. cit., p. 85.
Согласно другому, еще более популярному высказыванию Веллингтона, «битва при Ватерлоо
была выиграна на спортивных площадках Итона*. Однако, во-первых, спорт в годы молодости
Веллингтона еще не стал увлечением номер один среди студентов (Ailyng S. К. The Georgian Century.
1714—1832. London, 1966, p. 346; Cooper L. Op. cit., p. 5). Во-вторых, и это, наверное, главное —
никогда раньше или позже герцог не вспоминал об Итоне. Сказанные им слова скорее всего
своеобразная дань признанию учебному заведению, которое является национальным символом
Великобритании, как и высказывание об Индии — дань воспоминаниям юности.
The Dispatches of Field Marshal the Duke of Wellington during his Various Campaigns in India,
Denmark. Portugal, Spain, the Low Countries and France from 1799 to 1818. Capiled by Lieut.— Colonel
Gun^jod, v. 1 — 12. London, 1834—1838.
Цит. no: Roberts N. C. The Rise of Wellington. London, 1895, p. 56.
150
Английский историк С. Уард писал: «С самого начала войны ее особенности,
возможный ход ее развития предвидел только Веллингтон... Именно он не просто
разработал свой план, но и успешно его реализовал, а потому пиренейскую
войну с полным на то основанием можно назвать «войной Веллингтона»35.
Оценка эта нс очень далека от истины. Командующему пришлось решать на
полуострове две взаимосвязанные задачи: изгнать с Пиренеев французов и создать
армию, способную к решению первой и главной задачи. И тут необходим был,
помимо прочего, талант организатора, дипломата и воспитателя.
В 1831 г. в беседе с графом Стэнхоупом герцог сказал: «Наполеон мог делать
все что угодно — и ни один генерал не потерял столько армий, сколько он. Я
же себе такого позволить не мог, так как знал, что если потеряю хотя бы
пятьсот человек без очевидной необходимости, то меня заставят на коленях
отчитываться перед палатой общин» 36. Добавим, что армия Веллингтона никогда
не превышала 35—40 тыс. человек, в то время как Первая империя легко
отправляла на Пиренеи стотысячные армии. Герцога нередко обвиняют в
авторитарности, в чрезмерной приверженности принципу единоначалия. Имея
за плечами печальный опыт первой португальской кампании 37, он и в самом
деле не склонен был делить с кем-то полномочия, зато и брал на себя всю
отв етств ен ность.
Ничего в армии нс происходило без санкции командующего, но и ничего не
ускользало от его внимания. Пиренейская кампания во многом была войной
снабжения и транспорта, и Веллингтон прекрасно понимал, как трудно обеспечить
войска всем необходимым в стране, где мало продовольствия, а средства комму-
никации чрезвычайно плохи. Он считал, что обутый, одетый и накормленный
солдат и более дисциплинирован, и лучше воюет. Однако наполеоновский
принцип — «война должна кормить сама себя» — для него был неприемлем. Со
времен Индии он дорожил хорошим отношением с местным населением, тем
более что испанцы и португальцы являлись союзниками англичан. Изучение
депеш Веллингтона показывает, какую огромную работу по снабжению армии
всем необходимым проделал командующий.
На протяжении почти всей кампании ему приходилось буквально выбивать
из правительства деньги. В мае 1810 г. он писал лорду Ливерпулю: «Если Вы
не можете обеспечить нас деньгами, то должны эвакуировать армию» 38. И усилия
Веллингтона приносили плоды: денежные субсидии англичанам и их союзникам
постепенно увеличивались, а с 1813 г. стали почти бесперебойными. Обувь,
продовольствие, тенты для защиты от солнца и дождя — веллингтоновское
внимание к мелочам... Командующий требовал, настаивал, порой и угрожал —
и чаще всего добивался своего.
Не менее важна была и система управления войсками. Наполеон поднял на
небывалую дотоле высоту штабную работу, Веллингтон же получил армию,
традиционно отличавшуюся полным пренебрежением к штабному делу. Верный
своим жизненным принципам, он сам стал своим штабом. Сверхцентрализованное
руководство, жесткий контроль над использованием приказов, строжайшая отчет-
ность — так работал под его руководством штаб пиренейской армии. Впоследствии
Веллингтон перенес эту практику на все вооруженные силы Великобритании, и
это отрицательно сказалось на уровне штабной работы в английской армии
36 Ward S. G. Р. Wellington. London, 1963, Р. 63.
з7 Stanhope Р. //. Op. cit., р. 30.
В 1808 г., во время первой португальской экспедиции, А. Уэллесли, являясь на деле
главнокомандующим, формально был подчинен двум старшим офицерам — генералам X. Далримплю
и Г. Буррарду. Уэллесли разбил французов в двух сражениях под Роликой и Вимьеро, но под
давлением Буррарда и Далримпля подписал почетную для французов конвенцию об их эвакуации
из Португалии. Эта конвенция, получившая название «Конвенция Синтры* вызвала бурное негодование
в Англии. Для разбора дела была создана специальная комиссия, которая полностью оправдала
А. Уэллесли.
The Dispatches, v. VI, р. 147.
151
в годы Крымской войны. Но в 1808—1814 гг. его действия оправдывались
обстоятельствами. Ни один военачальник того времени не составлял таких
детализированных инструкций для офицеров штаба и командиров, как Веллингтон.
Что это было: недоверие и мелочная опека? В 1811 г., оказавшись в крайне
тяжелой ситуации, командующий писал лорду Ливерпулю: «Я должен быть
везде, а если нет, то обязательно что-то происходит не так» 39.
Герцог хорошо знал недостатки своих командиров и приучал их к ответствен-
ности. Заносчивые аристократы, люди с чересчур горячим темпераментом, все
они в конечном счете подчинялись воле командующего. Веллингтон мог поставить
подчиненного на место одной фразой. Как-то генерал Крауфорд слишком увлекся
в стычке с французами и нарушил приказ. Командующий с офицерами штаба
поскакал навстречу командиру едва ли не лучшей английской дивизии и произнес:
«Рад видеть вас невредимым». «О, я вовсе не подвергался опасности, сэр». «Зато
из-за вас опасности подвергался я,— холодно заметил Веллингтон 40.
Если командующий внимательно следил за тем, чтобы его армия ни в чем
не нуждалась, то и от офицеров он требовал того же. «Настоятельно прошу вас,
чтобы каждый человек ... был одет и сыт»,— обращался генерал-лейтенант
Уэллесли к бригадному генералу Коксу летом 1809 г.41 Если Веллингтон настаивал
на строгом исполнении приказов, то командиры обязаны были проводить ту же
линию по отношению к солдатам 42.
Подчиненным Веллингтон демонстрировал редкостную работоспособность и
самоотдачу. Со времени приезда в Португалию в 1809 г. и до окончания кампании
1814 г. он ни разу не покинул армию. Это давало ему повод отказывать офицерам
в их настоятельных просьбах об отпуске для поездки домой. «Я ничего не имею
против,— писал он секретарю герцога Йоркского (Верховного главнокомандую-
щего.— М. К.),— но я знаю, что у многих из них никаких неотложных дел
нет»43. Язвительные вопросы командующего относительно состояния здоровья
«отпускников» тоже производили эффект. К концу войны офицерский корпус
на Пиренеях стал лучшим в британской армии.
Самой большой проблемой для командующего была дисциплина. Английская
армия представляла собой полукриминальную среду. Сюда попадали в основном
люди отчаявшиеся устроить свою жизнь, либо находившиеся нс в ладах с зако-
ном. Герцог не зря сказал о своих солдатах: «Это настоящие подонки нации» 44.
Для армии был характерен полный набор наемнических «доблестей», но главным
пороком оставалось повальное пьянство. Веллингтон с горечью отмечал: «Ни
один британский солдат не устоит против вина» 45. Поддерживать дисциплину в
таких войсках было очень трудно, и командующий практиковал те же методы
«воспитательного воздействия», что и другие британские военачальники того
времени, только с большей непреклонностью и жестокостью. До конца своей
жизни герцог оставался принципиальным противником отмены телесных
наказаний в армии, но в жестокости, а тем более в произволе его не упрекнешь.
Выражение «суров, но справедлив» здесь и впрямь было бы к месту.
Веллингтон настаивал на том, чтобы каждый солдат знал, за что именно он
понес наказание 46; показательно и то неослабное внимание, которое он уделял
деятельности военно-полевых судов. В них он видел силу столь свято чтимого
им закона, хотя стремление командующего держать под контролем все сказыва-
лось и на работе «карательных органов». Под явным воздействием Веллингтона
Ibid., v. VII, р. 567.
Buchan J. W. Op. cit., р. 146.
The Dispatches, v. IV, p. 509.
Supplementary Dispatches, v. VII, p. 430.
The Dispatches, v. VII, p. 204.
Stanhope P. H. Op. cit., p. 14.
The Dispatches, v. VI, p. 576.
Supplementary Dispatches, v. VII, p. 76.
152
за убийство, насилие, нападение на офицера и дезертирство приговор был один —
расстрел. Также с «тяжелой» руки Веллингтона в пиренейской армии прочно
утвердилась традиция прилюдного, «показательного» возмездия за содеянное.
Однако командующий примерно наказывал также и офицеров, и местных жителей,
которых уличали в скупке краденого и других проступках. Суровость Веллингтона
внушала страх, но и уважение, а фраза «это настоящие подонки нации» имела
продолжение: «... и просто удивительно, что мы сделали из них тех молодцов,
которыми они сейчас являются» 47.
Герцог наказывал, но и дорожить жизнью своих солдат он умел, как никто.
И если он следил за работой военно-полевых судов, то еще большее значение
придавал организации госпиталей, заботился о раненых. Солдаты об этом тоже
хорошо помнили.
Вот слагаемые системы Веллингтона: свсрхцентрализованнос руководство,
ответственность, дисциплина. Они и сделали английскую армию силой, способной
противостоять лучшим войскам мира. А в стратегии и тактике се главнокоман-
дующий взял верх над прославленными маршалами Первой империи, и какими!
А. Массена, Н. Сультом, О. Мармоном и др. Взял верх за счет своего искусства
и уверенности в собственных силах. Еще в 1808 г., накануне первого своего
приезда в Португалию, Артур Уэллесли сказал Кроукеру: «Они могут побить
меня, но в искусстве маневра я им не уступлю. Во-первых, потому, что я их
нс боюсь — так, как боялись их другие, во-вторых, если то, что я знаю об их
манере боя — правда, то против стойких частей она нс сработает. У меня есть
сильное подозрение, что все континентальные армии были наполовину разбиты
французами еще до начала сражения. Меня во всяком случае им нс запугать
заранее» 48. Веллингтон допустил здесь одну ошибку — побить французам его
так и не удалось. С первого своего сражения на Пиренеях у Ролики 17 августа
1808 г. и до Ватерлоо Веллингтон и его армия участвовали, считая только
крупные, в 17 битвах с французами — и все они были выиграны! Эти баталии
разнообразны с точки зрения военного искусства: взятие прекрасно защищенных
крепостей Сьюдад-Родриго и Бадахос в 1812 г., оборонительные сражения при
Вимьеро в 1808 г. и Талавере в 1809 г., маневренный бой при Саламанке в
1812 г., решительные наступательные действия в ходе приграничных боев в
1813 г. И всегда полководец со своими солдатами был на высоте.
Веллингтон предпочитал действовать «от обороны» на хорошо укрепленных
позициях. Можно было назвать его тактику «фабианской», выжидательной, но
конечный результат был налицо. 1 июля 1814 г. новоиспеченного герцога
приветствовали в палате общин, и многие из тех, кто неприязненно относился
к клану Уэллесли, признали заслуги человека, вернувшего Англии славу и
величие. Спикер палаты, выражая общее мнение, заявил: «Нация хорошо знает,
что она до сих пор в неоплатном долгу перед вами» 49. В те дни, конечно, никто
нс мог предположить, что в самом скором времени «в долгу» перед Веллингтоном
окажутся и монархи остальной Европы.
«БИТВА ОШИБОК»
Когда французский император, бежав с Эльбы, начал отсчет того короткого
и драматического отрезка в истории, который получил название «Ста дней»,
сомнений относительно кандидатуры главнокомандующего армии союзников в
предстоящей схватке с «узурпатором» нс возникало. В Вене, где с осени 1814 г.
главы европейских государств решали судьбы континента, Александр I, обращаясь
к герцогу, сказал: «Итак, вам предстоит снова спасти мир».
Stanhope Р. Н. Op. cit., р. 14.
The Crocker Papers, v. 1, p. 12.
The Dispatches, v. 12, p. 69.
153
Ватерлоо породило массу противоречивых суждений, и подчас может сложиться
впечатление, что те, кто занимался изучением сражения, расходятся почти во
всем, кроме оценки результатов. Да и главные участники не оставили нам
сколь-нибудь цельной версии того, что произошло в июне 1815 г. Наполеон на
острове Св. Елены много говорил о Ватерлоо, но его соображения, по сути,
укладываются в одну фразу: «Все, буквально все, что должно было удаться,
провалилось». Другой герой сражения — прусский маршал Гсбхард Блюхер фон
Вальштадт — судил по-солдатски прямолинейно: союзники, мол, здорово напод-
дали Бонапарту. Веллингтон наотрез отказался вступить в полемику, а, знакомясь
с сочинениями современников на эту тему, скептически заметил: «Я начинаю
сомневаться, а был ли я там на самом деле» 50.
У. Черчилль сказал как-то, что «битвы — это знаки пунктуации на страницах
истории». Если так, то Ватерлоо одновременно и жирная точка, и восклицательный,
и вопросительный знаки.
Точка — конец того спора, который начался в 1782 г., когда Франция объявила
войну австрийскому императору, а потом и всей Европе.
Восклицательный знак — роль и место в истории едва ли нс наиболее значимого
из всех состоявшихся когда-либо сражений. «После Ватерлоо слава начала
умирать» 51,— писал британский историк Дж. Сазерленд, и при всей романтичности
его утверждения можно согласиться, что ни одна из последующих баталий нс
осталась в памяти людей столь же яркой, героической — и красивой — драмой,
как Ватерлоо. Здесь немаловажно то обстоятельство, что для главных действующих
лиц сражения — Наполеона, Блюхера, Веллингтона, французских маршалов —
Ватерлоо стало действительно последней битвой. Оно как бы подводило черту
под их полководческой деятельностью, было кульминацией их жизни.
Поражение Наполеона в 1815 г. было предопределено, даже если бы союзники
и проиграли одно или несколько сражений, но ставка, тем не менее, была
исключительно высока и судьба Европы решалась именно под Ватерлоо. Потому-то
историки, писатели, публицисты, политики стран, армии которых стояли против
Наполеона, всячески превозносят себя и принижают союзников, не говоря о
противнике. Французы же, нс оставаясь в долгу, находят оправдание промахам
императора и его маршалов и с наслаждением смакуют упущения англичан и
пруссаков.
Последний знак — вопросительный — связан с промахами и неверно приня-
тыми решениями, которыми изобиловала эта «битва ошибок». В неопределенной
ситуации, когда цена победы была как никогда высока, огромную роль не только
военный, но и человеческий фактор, и не надо строго судить людей Ватерлоо,
надо попытаться их понять.
Ни один полководец рубежа XVIII—XIX вв. не мог получить «аттестат зрело-
сти» без главного экзамена — схватки с Наполеоном. Волею судьбы Веллингтону
довелось встретиться с французским императором единственный раз в жизни,
но зато в каком сражении!
Задолго до Ватерлоо Наполеон произнес слова, являющиеся стержнем всей
его концепции военных действий. «В Европе есть немало хороших генералов,
но они пытаются разом объять многое. Я же вижу только одно, а именно —
главную силу противника. Я пытаюсь сокрушить ее, а второстепенные вопросы
решаются сами собой» 52.
Весной 1815 г. «главной силой противника» были прусская и англо-голландско-
немецкая армии, дислоцированные в Нидерландах, и в выборе между двумя
вариантами, которые у него имелись — защищать Париж или первому нанести
удар,— император отдал предпочтение последнему. Риск большой — в случае
неудачи терялось все и сразу, но успех принес бы ощутимые плоды, кроме того,
Stanhope Р. Н. Op. cit., р. 150.
Sutherland J. Men of Waterloo. London, 1967, p. 3.
Цит. no: Chandler D. The Campaigns of Napoleon. New York, 1966, p. 141.
154
Наполеон всегда был сторонником молниеносных кампаний. За два с небольшим
месяца император сделал почти невозможное — создал пусть немногочисленную,
но чрезвычайно боеспособную армию, с которой и вступил в свой последний
бой с Европой. В 1834 г. Веллингтон сказал, что «у Наполеона никогда не было
в распоряжении такой отличной армии» 53, как в 1815 г., и тут герцог одновременно
и прав, и неправ.
Армия, с которой император провел кампанию Ватерлоо — так называемая
«Армия Севера»,— имела и сильные, и слабые стороны. Примерно 128 тыс.
человек, которые в нее входили,— это действительно лучшее из всего, чем рас-
полагал Наполеон. Армия состояла из ветеранов, закаленных бойцов; новобранцев
в ней насчитывалось очень мало, но, превосходя прежние армии империи в
опыте, выучке, энтузиазме, она уступала им в надежности. Те несколько месяцев,
что Франция прожила при Бурбонах, отразились на морально-психологическом
климате в войсках. Атмосфера подозрительности, взаимного недоверия, боязнь
измены, отличавшие «Армию Севера», позволили британскому историку
Д. Чэндлеру, авторитетному специалисту по истории наполеоновских войн, найти,
пожалуй, наиболее подходящее сравнение для нее — «острая бритва из хрупкой
стали» 54.
Верный испытанным принципам, император разделил предназначенные к
вторжению в Бельгию войска на корпуса (всего пять), каждый из которых
представлял собой как бы «армию в миниатюре» и мог действовать автономно;
в армию вошли также кавалерийский резерв и гвардия при 344 орудиях.
Избранная Наполеоном стратегическая схема «центральной позиции» также
относилась к его излюбленным схемам, успешно апробированным, нс раз
приносившим успех именно тогда, когда императору приходилось иметь дело нс
с одной, а с двумя и более армиями противника. Смысл ее достаточно прост:
нужно все время сохранять инициативу, ни в коем случае не давать противо-
борствующим армиям соединяться и разбивать их по частям. Для этого требуются
тщательно скоординированный маневр, внезапность и быстрота. Многое здесь
зависело от исполнителей, и один из «больших вопросов» Ватерлоо — вопрос о
ключевых назначениях.
Обычно Наполеон предоставлял своим военачальникам куда большую свободу
действий, чем Веллингтон, и умелая «кадровая политика» всегда считалась силь-
ной стороной императора. Тем более странными кажутся многие из его решений
в 1815 г. Почему он назначил маршала Сульта начальником штаба, а нс
использовал его там, где он подходил лучше всего — командиром левого крыла,
которому предстояло действовать против Веллингтона, ведь Сульт лучше всех
знал манеру боя англичанина? Почему он оставил оборонять Париж человека,
считавшегося едва ли нс лучшим после императора французским полководцем —
«железного маршала» Л. Н. Даву? На поле Ватерлоо он поручил общее руководство
войсками маршалу М. Нею, прекрасно зная о недостатках последнего: излишней
горячности и отсутствии трезвого расчета. Вот где мог пригодиться именно Даву!
Историки ищут ответы по сей день, и наиболее вероятный, видимо, такой:
Наполеон нуждался прежде всего в личном успехе, он хотел доказать, что даже
с нелучшими полководцами он в состоянии добиться победы. Он собирался
продемонстрировать всей Европе, что «лев еще нс повержен». За свою самонадеян-
ность императору пришлось дорого заплатить.
В одном из последующих высказываний Веллингтона о Ватерлоо герцог
заметил, что «они (союзники.— М. К.) не были готовы к нападению» 55. Признав
заслуги Наполеона, отметим, что командование союзников и лично Веллингтон
внесли свой — и немалый — вклад в «славу» Ватерлоо как «битвы ошибок».
Stanhope Р. II. Op. cit., р. 59.
Chandler D. Waterloo. The Hundred Days. London, 1980, p. 52.
The Greville Memoirs. 1814—1860, v. 1. London, 1938, p. 111.
155
причем большую их часть герцог совершил именно на начальной стадии кампании
и в ходе подготовки к ней. Подчас Веллингтон совсем нс походил на самого
себя времен Пирснсй — правда, у него были на то оправдания.
Герцог возглавил армию, которую союзники в состоянии были выставить
против Наполеона сразу же по получению ими известия о его высадке в бухте
Жуан. Как мы уже знаем, Веллингтон никогда не боялся ответственности, но,
прибыв в Брюссель, он тут же столкнулся с обстоятельствами, которые вряд ли
могли ему понравиться: во-первых, полной самостоятельности он не получил;
во-вторых, неопределенности, столь нелюбимой герцогом, было хоть отбавляй.
В апреле Франция уже вовсю готовилась к войне, а в Брюсселе — столице
созданного решением Венского конгресса объединенного Нидерландского королев-
ства — царили благодушие и беспечность. Британские офицеры развлекались, и
озабоченность проявляли лишь солдаты-ветераны. «Где же „Длинноносый?”» —
спрашивали они и успокоились только тогда, когда Веллингтон, наконец, прибыл.
«Длинноносый» сделает все, как надо: их уверенность в герцоге была непоколе-
бимой. Однако настроение самого Веллингтона никак нельзя было назвать
оптимистичным.
То, что он ничего не знал о планах Наполеона, еще полбеды; важнее то,
что герцог вовсе нс был уверен в силах собственной армии, да к тому же ему
предстояло взаимодействовать с пруссаками. Формально они подчинялись главно-
командующему, но фактически это была абсолютно самостоятельная армия —
с амбициями и претензиями; се нельзя было сравнить с теми союзниками,
с которыми Веллингтону же приходилось иметь дело — испанцами и порту-
гальцами. В известной степени он оказался в той же ситуации, что и в 1808 г.
в Португалии, т. е. начинал с нуля, попутно решая массу дипломатических и
иных «деликатных» вопросов.
Веллингтону с его методичностью катастрофически нс хватало времени и
одновременно поддержки со стороны собственного правительства. Он просил у
военного министра ветеранов — ведь многие из его пиренейских частей были
переформированы, тысячи солдат отправлены на войну в Америку — и не получил
их. С назначением на командные должности дело тоже обстояло непросто.
28 марта 1815 г. герцог Йоркский, верховный главнокомандующий английской
армией, всегда недолюбливавший Веллингтона, сообщил последнему: «Назначения
на должность не входят в Вашу компетенцию... Вы можете рекомендовать офи-
церов, но в каждом случае — со специальным объяснением причин» 56. Не очень-то
торопившиеся в тяжелые годы на Пиренеи «заслуженные» генералы-аристократы
изо всех сил стремились попасть в Брюссель: победа казалась легкой, а слава
приобреталась бессмертная. При распределении постов нельзя было обойти внима-
нием и союзников, и не удивительно, что офицерский корпус Веллингтона был
весьма далек от совершенства. Например, первым заместителем герцога стал
совсем юный принц Оранский, сын Нидерландского короля, служивший какое-то
время у Веллингтона адъютантом. В 1813 г. герцог сказал о нем, что принц
«неопытен, застенчив и нерешителен» 57. За два года сын короля, которому едва
перевалило за 20, опыта, конечно, не набрался.
Если британские полки вызывали у Веллингтона беспокойство, то что уж
говорить о союзниках? Ведь, скажем, офицерский корпус бельгийских и
голландских частей почти целиком состоял из людей, выросших при Бонапарте
и восхищавшихся его системой. Словом, Железный герцог имел все основания
заявить за месяц до Ватерлоо о том, что у него «самая слабая армия» и самый
неопытный штаб за все время руководства им войсками 58. Однако Веллингтон
всегда умел обходиться наличными силами и средствами. Под рукой в данном
случае было 106 тыс. солдат при 204 орудиях. Герцог соединил ветеранов с
Supplementary Dispatches, v. 1. р. 1.
The Dispatches, v. X, p. 390.
Ibid., v. XII, p. 358.
156
новобранцами, создал, как когда-то на Пиренеях, смешанные части, т. е. сделал
все, что мог, для повышения боеспособности собственной армии. Однако, повторим,
реальной уверенности в ее силах у герцога не было — как, впрочем, и в армии
его союзников-пруссаков, насчитывавшей 127 тыс. Человек при 312 орудиях.
Во главе этой армии находился человек воистину удивительный — фельд-
маршал Блюхер. В свои 73 (!) года Блюхер в душе оставался лихим гусаром.
Подчиненные боготворили Старика-Вперед («вперед» — едва ли единственное
слово, с помощью которого он управлял войсками), однако горячность фельд-
маршала пугала осторожного Веллингтона. Солдаты Старика-Вперед были стой-
кими и храбрыми, но столь же непредсказуемыми, как и их командующий, а
прусский начальник штаба генерал А. В. фон Гнсйзенау слыл откровенным
англофобом и терпеть не мог герцога, чего, кстати, и нс скрывал.
Таким образом, хотя численность прусской и англо-голландско-немецкой
армий, вместе взятых, и превышала почти вдвое «Армию Севера», зато и проблем
у Веллингтона имелось куда больше, чем у Наполеона.
Железный герцог привык составлять четко продуманный план для каждой
кампании. Однако весной 1815 г. сделать этого нс удалось. Прусская и английская
армии были рассредоточены на очень большой территории, по всей линии
границы. Они могли противостоять французам на любом направлении, но для
обеспечения лучшего взаимодействия и концентрации к концу мая нс было
предпринято фактически никаких мер. Веллингтон проявил труднообъяснимую
беспечность, отвечая на все вопросы относительно его планов одним и тем же:
«Ради Бога! Думаю, я и Блюхер сделаем то, что следует»59. В результате в
ночь на 15 июня Наполеон внезапно продвинулся вперед и сумел достичь
практически всего, к чему стремился, а, главное, овладел «центральной позицией».
Теперь он препятствовал соединению армий союзников и мог выбирать, кого
атаковать первым. Но узнавший о нападении французов Блюхер ринулся
навстречу французам, а вот поведение Веллингтона 15 июня необъяснимо и
остается предметом острых дискуссий.
Для объективной оценки решений и поступков герцога принципиальное
значение имеет одно, центральное обстоятельство: когда именно он получил
известие о том, что передовые части пруссаков атакованы французами? Если
известие было получено в течение дня, то многие приказы Веллингтона выглядят
ошибочными; если же — только поздно вечером, то дело представляется по-друго-
му. Второй вариант более вероятен и не только потому, что на нем настаивал
сам Веллингтон, но и потому, что, зная герцога, можно с уверенностью сказать:
он вряд ли стал бы отдавать приказы на основании недостоверных сведений и
слух.ов — а их в Брюсселе хватало. Посланец Блюхера прибыл в город уже
после того, как Веллингтону все стало известно, по поводу чего герцог саркасти-
чески заметил: «Блюхер нашел, видимо, самого толстого офицера во всей армии...
Он преодолел 30 миль за 30 часов» 60. Согласимся с версией: ошеломляющую
новость Веллингтон услышал только на знаменитом балу у герцогини Ричмондской.
Это событие, увековеченное великим Байроном в «Паломничестве Чайльд-
Гарольда», является одной из самых красивых «легенд» Ватерлоо.
...Неясное предчувствие опасности владело всеми, кто собрался в доме герцога
и герцогини Ричмондских. Ждали командующего: он прибыл около девяти часов,
шутил, смеялся, вселял уверенность. Спустя какое-то время появился принц
Оранский, и герцог, зная, что его заместитель должен находиться неподалеку
от границы, удивился и спросил, нет ли каких-либо новостей. «Нет! Ничего,
кроме того, что французы переправились через Самбру и имели стычки с
пруссаками. Вы слышали об этом?» 6|. В лице герцога ничего нс изменилось, он
The Creevy Papers. A Selection from the Correspondence and Diaries of the Late Thomas Creevy,
M. P-o Ed. by M. Maxwell, v. I. London, 1933, p. 228.
Waterloo Letters. Ed. by H. T. Siborne. London — Paris — Melbourne, 1891, p. 2.
6i J
Ibidem.
157
продолжал вести светскую беседу, правда, время от времени отдавая распоряжения
адъютантам. Бал превратился в растревоженный улей.
Ближе к полуночи Веллингтон встал, попрощался с гостями, а затем подошел
к хозяину дома и тихо спросил: «Есть ли в доме хорошая карта?» Герцог
Ричмондский немедля провел командующего в свой кабинет. Какое-то время
Веллингтон молча разглядывал карту Бельгии, а затем воскликнул: «Черт подери!
Он все-таки перехитрил меня! Наполеон выиграл 24 часа». Потрясенный хозяин
дома поинтересовался, что же теперь намерен делать Веллингтон. «Я приказал
армии сосредоточиться у Катр-Бра, и, если мы нс сумеем удержать позиции, я
дам ему сражение здесь». Указательный палец герцога опустился на маленький
кружочек с надписью «Ватерлоо» 62.
На рассвете 16 июня армия Веллингтона покидала Брюссель, до Ватерлоо
оставались два дня. Два дня, вобравших в себя события, без которых нельзя
понять произошедшее 18 июня: битвы у Катр-Бра и Линьи 16-го и кажущийся
«мирным», но едва ли не наиболее важный с точки зрения исхода кампании
день 17 июня, ошибки с обеих сторон, драматические по характеру решения.
Прелюдия к Ватерлоо — неотъемлемая часть самого знаменитого в мировой
истории сражения.
Распоряжения герцога от 15 июня хотя и содержали в себе определенный
смысл, в целом наносят серьезный удар по его полководческой репутации. Даже
если он не знал о нападении французов, тем не менее совершенно непонятно,
почему командующий отдал приказ о передислокации некоторых выдвинутых
вперед частей в глубь страны. Ведь они в любом случае обеспечивали пусть и
ненадежную, но все же связь между англичанами и пруссаками. Французский
историк А. Сорель, вполне откровенно симпатизировавший соотечественникам,
писал: «Офицеры Наполеона ждут его приказаний и плохо исполняют их,
офицеры же Веллингтона упреждают распоряжения, забытые им по небреж-
ности» 63. Насчет забывчивости сказано, пожалуй, слишком сильно, но факт
остается фактом: приказы герцога могли привести к тяжелым последствиям.
Однако его подчиненные, уже знакомые с истинным положением дел, генералы
Констан-Ребек, Перпончер и князь Бернгард Саксен-Веймарский не выполнили
их — они остались на месте. В любое другое время Веллингтон расценил бы
подобный поступок как тягчайшее преступление, но герцог — в отличие от того
же Наполеона — умел признавать свои промахи. В «битве ошибок» до поры до
времени просчеты одной из сторон компенсировались упущениями другой,
накапливалась как бы некая критическая масса, и если Веллингтон сумел вовремя
остановить процесс, то Наполеон довел дело до «взрыва» на поле Ватерлоо.
К утру 16-го ситуация выглядела так: у Катр-Бра союзнические войска во
главе с не выполнившими приказ Веллингтона командирами стояли перед
многократно превосходившими их силами Нея, который — что уже вызывало у
них некоторое беспокойство — не атаковал. Прусские корпуса двигались к
Сомбреффу — тоже не очень-то теснимые противником. Решающее слово
оставалось за Наполеоном.
В ночь с 15-го на 16-е Наполеон и Ней имели продолжительную беседу. Так
и неизвестно, настаивал ли в ходе се император на овладении Катр-Бра в
ближайшее время. Рано утром он отдал приказ Нею двигаться к Брюсселю, а
Груши — к Сомбреффу. Из указаний императора можно было сделать вывод,
что направление Нея является главным, так как Наполеон как будто бы изменил
первоначальный план — атаковать пруссаков — и теперь намеревается
«разделаться» с Веллингтоном. Ней во всяком случае так и понял Наполеона и
действовал соответственно этой установке.
Описание сцены дается по: Л Series of Letters of the First Earl of Melmesbury, His Family and
Friends from 1745 to 1820, v. 11. London, MDCCCLXX, p. 445—446.
Сорель А. Европа и французская революция, т. 8. СПб., 1908, с. 363.
158
Но, получив несколькими часами позже донесение от Груши, в котором
маршал сообщал о движении навстречу французской армии основных сил
пруссаков, император посчитал, что Блюхер сам идет к нему в руки и изменил
направление главного удара, не поставив об этом в известность Нея.
Прибыв в Катр-Бра, Веллингтон застал печальную картину. Всего лишь семь
с небольшим тысяч пехотинцев, горстка кавалерии и дюжина пушек образовали
линию фронта, протяженностью почти в 3 км (!). Ни благодарить, ни ругать
своих подчиненных герцог по вполне понятным причинам не стал, но ситуация
по крайней мере была ясна: Катр-Бра необходимо удержать любой ценой. Части
союзников спешили к месту предстоящего сражения, однако и при наиболее
выгодной для Веллингтона раскладке, что он прекрасно понимал, у него не было
бы необходимых сил для того, чтобы преградить французам путь в Брюссель.
Успокаивало лишь одно — Ней не только не атаковал, но и, судя по всему,
концентрировал войска для решительных действий. Вот почему, оценив ситуацию,
Веллингтон, практически ничего не изменив в диспозиции, отправился к Блюхеру:
действия пруссаков приобретали решающее значение. Вступи Старик-Вперед в
битву с французами, и союзническая армия смогла бы закончить сосредоточение,
а Наполеон был бы не в состоянии поддержать Нея.
И Наполеона, и Веллингтона волновало одно: какое же решение примет
Блюхер. Оба в равной степени, хотя и по разным соображениям, были
заинтересованы в том, чтобы пруссаки ввязались в бой.
Около часа дня командующие союзными армиями встретились близ деревни
Бри. Совещание их продолжалось недолго. Уже стало совершенно ясно, что
перед пруссаками разворачивалась если не вся французская армия, то, несомненно,
большая ее часть. Веллингтон мог быть спокоен — Блюхер твердо решил принять
сражение. Осмотрев позицию, герцог сделал несколько замечаний, смысл которых
он выразил позднее фразой: «Я сказал, что командующему, конечно, лучше
знать свою армию, но если бы я принял здесь бой, то был бы, скорее всего,
разбит»64. Заносчивый Гнейзенау тут же ответил, что они, дескать, и сами
разберутся. Веллингтон не стал ни на чем настаивать и перед отъездом пообещал
Блюхеру прийти на помощь, если такая возможность представится. Обещание
его ни к чему не обязывало, возможности не представилось, да и герцог,
по-видимому, не очень-то в нее верил. Отправившись к своей армии, он еще в
пути услышал артиллерийскую канонаду — шум ее доносился из Катр-Бра.
Оба сражения 16 июня происходили почти синхронно, разве что у Катр-Бра
оно началось на полтора часа раньше — около двух часов дня. Это были две
битвы, в которых слишком многое зависело от разнообразных «если», вносивших
сумятицу и недоразумения. Пример такого недоразумения — история со
злосчастным французским корпусом Д’Эрлона, промаршировавшим весь день и
не принявшим участия ни в одной из баталий. Впрочем, одно из «если» для
Веллингтона приобрело особую важность.
До двух часов дня Ней, не имея четких указаний императора, не атаковал
противника у Катр-Бра. Его бездействие дорого обошлось французам. Это была
первая из фатальных ошибок французов, но маршал повинен в ней в такой же
степени, как Наполеон. Когда «храбрейший из храбрых», наконец, атаковал, к
союзникам уже начали прибывать подкрепления, и шансы противников постепенно
сравнялись.
У Линьи Наполеон против пруссаков действовал успешно, и к пяти часам
вечера стало ясно, что прогноз Веллингтона оправдывается — поражение Блюхера
стало неизбежным, но императору, как воздух, нужна была не одна, а две,
причем полновесные, победы. Он буквально бомбардировал Нея все новыми и
новыми распоряжениями, смысл которых предельно прост: быстрее покончить с
англичанами. «Храбрейший из храбрых» был уже не в состоянии сделать это:
Stanhope Р. И. Op. cit., р. 109.
159
примерно к семи часам вечера в битве обнаружился явный перелом, инициатива
перешла в руки Веллингтона и он непрерывно получал подкрепления.
Ситуация у Линьи развивалась прямо противоположным образом. Блюхер
уже ввел в бой все свои силы, у Наполеона же оставались резервы, в том
числе — гвардия. Старик-Вперед понимал, что сражение проиграно, но он еще
надеялся выиграть время. В восемь часов вечера Блюхер во главе кавалерийских
эскадронов бросился на французское каре. Последовала короткая и жестокая
схватка, под Блюхером пала лошадь, и придавленный сю фельдмаршал лежал,
потеряв сознание. Темнота и преданность адъютанта спасли Старика-Вперед, но
пруссаки уходили, оставляя на поле боя убитых и раненых и — своего
главнокомандующего.
В наступившей темноте герцог, не зная еще исхода баталии у Линьи, не
стал атаковать, хотя перевес был уже на его стороне. Второй день «кампании
Ватерлоо» закончился. Наполеон выиграл, а Веллингтон, безусловно, не проиграл
«самое,— как отмечает один английский исследователь,— беспорядочное из
сражений, которые ему пришлось дать» 65.
Формально успех все же был на стороне французов: император разгромил
пруссаков, хотя и не Полностью; он имел основания считать, что одного из
противников он из игры вывел. Он мог завтра же отправиться к Нею и разделаться
с Веллингтоном, но цепь ошибок становилась все тяжелее. При всех претензиях
маршалам сам Наполеон тоже совершил немало промахов, одий из которых
обошелся особенно дорого: именно он не сумел правильно организовать
преследование разбитой армии Блюхера.
Ночью, при свете факелов, офицеры прусского штаба во главе с Гнсйзснау
рассматривали карту — Блюхер пока не нашелся и им предстояло принять
решение. Наконец, Гнсйзенау объявил, что армия будет отступать к Вавру.
Прусский начальник штаба вовсе не думал о Веллингтоне и, по правде говоря,
имел основания не слишком доверять англичанам, но его решение оказалось
воистину спасительным для герцога.
Лишь поздней ночью Гнейзенау отыскал Блюхера в деревушке Меллери. Он
сообщил командующему о намерении следовать к Вавру и в то же время
настойчиво советовал не торопиться к англичанам. Выслушав начальника штаба,
Старик-Вперед распорядился найти лошадь и добавил: «Я дал слово Веллингтону
и, дьявол меня раздери, я сдержу его!» Решительность Блюхера во многом и
обеспечила победу при Ватерлоо.
17 июня, в третий день кампании, казалось, не произошло ничего существен-
ного. То был день ожидания, несколько странный, но очень важный. Британский
историк А. Бек, авторитетный специалист по истории наполеоновских войн,
считает, что «кампания была проиграна за двадцать четыре часа, с 17.00 16-го
до 17.00 17 июня»66, и есть основания с ним согласиться. В «мирный» день
17 июня император наделал столько ошибок, сколько, наверное, нс совершил
за всю жизнь.
Все утро — в эти воистину «золотые часы», когда надо было ковать победу,—
он проявлял трудно объяснимую апатию и бездействие и лишь к 11 часам
пришел в себя и отдал наконец приказ Груши преследовать пруссаков. Можно,
подобно французским историкам, доказывать, что, дескать, Груши не был
подходящим кандидатом для решения этой задачи, но не следует забывать о
том, что сам Груши чуть ли не с рассвета пытался убедить императора отправить
его в погоню, но что сделано — то сделано. Наполеон фатально промедлил с
принятием решения и при этом опоздал к Нею — Веллингтон уже успел уйти.
В 7 час. 30 мин. утра герцог получил сообщение о том, что пруссаки потерпели
тяжелое поражение и отступили в северном направлении. Веллингтон раздумывал
Weller J. Wellington at Waterloo, p. 67.
Becke A. Napoleon and Waterloo. London, 1939, p. 134.
160
недолго — он оказался в тяжелой ситуации и, имея в виду Блюхера, произнес:
«Раз они ушли, мы тоже должны уйти. Полагаю, в Англии скажут: мы проиграли.
Ну и что?» 67. В девять часов прибыл посланец Гнейзенау, подтвердивший, что
пруссаки отправляются к Вавру, и спросил о намерениях Веллингтона. Герцог
ответил, что он собирается отходить к плато Мон-Ссн-Жан, к югу от Суанского
леса, и там остановиться. Он готов был принять сражение, если Блюхер пришлет
хотя бы один корпус. Откозыряв, офицер отбыл. Ответ Блюхера Веллингтон
получит нескоро, а в 10 часов его войска уже покинули Катр-Бра.
Прибывший сюда около двух часов пополудни Наполеон при виде «отдыхаю-
щих» солдат Нея пришел в ярость. Он начал энергичное преследование противника,
но слишком поздно, да к тому же судьба была явно против него. Страшный
ливень размочил дороги, и уже к шести вечера стало ясно, что настичь Веллингтона
не удастся. Части «Железного герцога» начали располагаться на позициях у
Суанского леса, на плато Мон-Сен-Жан, когда пришел долгожданный ответ
Блюхера: «Я приду к Вам не с одним корпусом, а со всей армией и, если
французы не атакуют нас 18-го, мы сами ударим по ним 19-го» 68.
В темноте «Армия Севера» остановилась напротив союзников. Дождь лил не
переставая, о сражении нечего было и думать. Избрав для штаб-квартиры неболь-
шую ферму Ле-Кайю, Наполеон выехал к аванпостам. Одна мысль теперь безраз-
дельно владела им: только бы Веллингтон под покровом ночи нс покинул
позиции.
Отправляясь на ночь в деревню Ватерлоо, вплотную примыкавшую к плато
Мон-Ссн-Жан, Веллингтон в последний раз проверил, все ли в порядке. Командир
кавалерийского резерва, лорд Юксбридж, все время пытался узнать о планах
герцога. Тот отмалчивался, а затем, не выдержав, сам задал вопрос: «Кто атакует
завтра, я или Бонапарт?» «Бонапарт!» «Ну что ж, он нс поделится со мной
своими проектами, и если мои планы зависят от него, то что я могу вам поведать
о них? Одно я могу сказать наверняка, Юксбридж, что бы ни случилось, вы и
я должны до конца исполнить свой долг»69. Наполеон мог не беспокоиться:
герцог уходить нс собирался.
Мы не станем давать подробное описание битвы при Ватерлоо и рассуждать
на тему: «Как повернулись бы ербытия, если бы Груши вовремя подошел к
полю боя?» История распорядилась иначе: не Груши, а Блюхер прибыл к плато
Мон-Ссн-Жан в решающий момент. Остановимся на противоборстве Наполеон —
Веллингтон в его чисто военном аспекте.
Если говорить о позиции Наполеона, то он оправдывал свое поражение роко-
выми случайностями и, уже находясь в ссылке на острове Св. Елены, утверждал,
«что давать сражение в таком месте было глупостью со стороны Веллингтона» 70.
Герцог, напротив, считал, что его позиция была очень сильна 71. Даже нс беря
в расчет исход баталии, следует признать правоту Веллингтона.
Изобиловавшая оврагами, холмами, лощинами и прочими естественными
преградами местность являлась идеальной для армии Железного герцога, всегда
предпочитавшего именно такие «поля сражений», когда можно было хорошо
защитить войска, спрятать их и т. д.
Следующий аспект — соотношение сил. Утром 18-го в распоряжении
Веллингтона имелось около 50 тыс. человек пехоты, 12 400 кавалеристов и 156
пушек — всего порядка 68 тыс. человек. Наполеон привел на поле Ватерлоо
около 72 тыс. человек, 49 тыс. пехоты, 15,7 тыс. кавалерии и 246 пушек. Таким
6g Л Scries of Letters..., v. 11, p. 208.
Cotton E. Л Voice from Waterloo. London, 1974, p. 25.
69
7o Bryant A. Op. cit., p. 421.
O'Meara В. E. Napoleon in Exile or «А Voice from St. Helene*. One Opinions and reflections of
Napoleon on the Most Important Events in His Life and Government in His Own Words, v. 1. New York,
1968. p. 108.
71 H
Cm. The Greville Memoirs, v. 1, p. Ill —112.
6 Новая и новейшая история, №6 161
образом, при примерном равенстве сил в пехоте Наполеон имел значительное
преимущество в кавалерии и артиллерии. Однако цифры — еще далеко не все:
если, скажем, физическая готовность военнослужащих обеих армий не особо
разнилась — обе армии были утомлены быстрыми маршами, дождем, холодом,
то в моральном состоянии и боевых качествах наблюдались некоторые различия.
По части опыта, как мы уже знаем, рядовой состав французов заметно
превосходил союзников, в рядах которых имелось немало новобранцев. Однако
довольно значительная часть офицерского и сержантского состава английской
армии все же побывала на Пиренеях, что было весьма немаловажно. Они не
боялись французов и внушали подобное же отношение к противнику своим
товарищам. А вот боязнь измены, разъедавшая «Армию Севера» изнутри, в
конце сражения привела к тяжелым последствиям.
Говоря о тактике двух армий, британский исследователь Дж. Киган заметил:
«Если у Ватерлоо есть лейтмотив, то он таков: кавалерия атаковала пехотные
каре и была ими отброшена»72. С большим запозданием Наполеон признал на
Св. Елене: «Британский солдат храбр, мало кто может сравниться с ним, а офи-
церы — люди чести, но я не думаю, что они способны на сложные маневры.
Впрочем, если бы я был их командиром, мы могли бы с ними горы свернуть» 73.
Скромность никогда не была отличительной чертой императора. Он так и не
нашел в себе сил признать достоинства Веллингтона — чисто по-человечески это
вполне понятно, а в своей заключительной битве пренебрег качеством британских
солдат, которых прекрасно знал и умел использовать герцог,— их исключительную
способность «держать удар». Французы атаковали в колоннах, а Веллингтон
доказал, что его линии приносят успех. Под Ватерлоо Наполеон обязательно
должен был придумать что-то неординарное, а он избрал примитивный план
атаки по всему фронту. Мало того, что тем самым он значительно уменьшил
шансы на уничтожение армии союзников до прихода Блюхера, это помимо
прочего позволило Веллингтону действовать в привычной, излюбленной им манере.
Что касается целей действия каждой из сторон, здесь половина ответа на
вопрос, закономерен ли успех Веллингтона.
Исход сражения решило появление Блюхера, но до того, в битве «один на
один», продолжавшейся около восьми часов 74—примерно с 11 часов утра до 7
часов вечера, каждый из противников решал определенные задачи. Наполеон
хотел разбить Веллингтона до прихода каких бы то ни было подкреплений. Он
нс брал в расчет ни Блюхера, ни, что еще более неразумно, Груши, когда утром
заявил: «Англичане у меня в руках» 75. Установка Веллингтона была предельно
четкая — тоже дана накануне сражения: «Сейчас Бонапарт узнает, как „сипайский
генерал“ 76 умеет держать позицию» 77. Помня об обещании Блюхера, он должен
был во что бы то ни стало продержаться до его прихода. Тот из полководцев,
кто сумел справиться с поставленной задачей, и оказался победителем.
Помимо военного противостояния на поле Ватерлоо имело место и другое —
личностное. Наполеон при Ватерлоо не походил на себя времен Маренго или
Аустерлица. Французский историк И. Р. А. Шарас писал: «Быстрота, сила и
глубина сообразительности в нем сохранились, но мысль уже не так настойчиво
вырабатывалась в голове, а самым худшим было то, что Наполеон утратил
прежнюю энергию. От его былой настойчивости осталось только упрямство,
качество для него роковое; ему непременно хотелось видеть вещи в выгодном,
Keegan J. The Face of Battle. London, 1976, p. 135.
73
Becke A. Op. cit., p. 167.
74 ~
Пруссаки начали подходить к полю боя в середине дня, но по частям и с большими
интервалами. Основные силы во главе с Блюхером пришли уже после семи вечера.
Chandler D. Op. cit., р. 126.
76
Так презрительно называл Веллингтона Наполеон.
7 Chandler D. Op. cit., р. 126.
162
а не в настоящем их свете» 78. Добавим к этой весьма точной характеристике
еще и неважное физическое состояние императора. Но разве в том вина
Веллингтона? И разве ему не противостоял человек, одно присутствие которого
на поле боя стоило, по словам самого же герцога, «40 тыс. солдат» 79.
Утром император провел военный совет, по ходу которого отказался принять
во внимание опасения тех своих офицеров, которым уже доводилось иметь дело
с Веллингтоном,— маршала Сульта, генерала Рейля. Он оскорбительно высмеял
их и отправился принимать парад, демонстрируя полное пренебрежение к
«сипайскому генералу».
Веллингтон, напротив, совершенно не склонен был недооценивать противника,
однако он не боялся его. В отличие от Наполеона, он не стал устраивать парад,
а просто проверил готовность к бою. Солдаты герцога не приветствовали его
возгласами — он сам отучил их от этого. «Терпеть не могу восторженных криков.
Если позволить солдату выражать свои чувства, то однажды тебя освищут»,—
говаривал он80 81. Однако герцог наверняка испытал бы удовлетворение,
прислушайся он к негромким возгласам: «Длинноносый здесь, дело пойдет».
Вид Наполеона приводил его солдат в экстаз, присутствие Веллингтона вселяло
в подчиненных уверенность. Железный герцог на протяжении битвы лично руко-
водил войсками, все время находился в гуще событий. Очевидец сражения писал:
«Я постоянно видел благородного герцога... появлявшегося повсюду, подобно пове-
лителю бури... решавшему, где и когда разразится удар грома» 8|. Наполеон же
первые шесть часов сражения просидел в старом кресле на ферме Россом. Он
передоверил руководство Нею, а потом сам же обвинил последнего в бездарности.
Обороняющаяся армия находится в предпочтительном положении. Однако в
ходе битвы не раз и не два судьба союзников висела на волоске, и тем не менее
Веллингтон «оставался самым хладнокровным человеком, воплощением хладно-
кровия»82. Он перегруппировал войска, мастерски использовал резервы и лишь
однажды проявил волнение. Это произошло около семи часов вечера перед атакой
французской гвардии. В ответ на очередную просьбу одного из военачальников
о подкреплении Веллингтон сказал: «Передайте ему, то, о чем он просит,
невозможно: он, и я, и каждый англичанин на этом поле должен умереть, но
не отступить»83. Он был со своими солдатами до конца, а когда Блюхер вступил
в бой и исход сражения был уже предрешен, он продолжал находиться на перед-
нем крае. Адъютанты пытались уговорить Веллингтона отойти в тыл, говоря,
что его жизнь слишком ценна. «Ничего, пусть стреляют. Битва выиграна, и моя
жизнь теперь не имеет значения»,— отвечал он 84.
Весь день 18 июня 1815 г. Веллингтон воистину был Железным герцогом.
Хладнокровие, ясный ум и трезвый расчет отличали его; он по праву одержал
победу и занял место среди самых великих полководцев Британии. Однако,
чтобы по достоинству оценить Веллингтона-человека, приведем эпизод, имевший
место в ночь после Ватерлоо.
Посетив торжественный ужин, устроенный его офицерами, герцог — усталость
брала свое — прилег немного отдохнуть. В три часа ночи его разбудил главный
армейский хирург, доктор Хьюм. Он пришел прочитать командующему
предварительные списки погибших. Веллингтон встал позади сидевшего за столом
Хьюма, боясь снова заснуть. «Де Лэнси, Пиктон, Гордон, Понсонби, Актон...»,—
Шаррас И. Р. А. История кампании 1815 г. Ватерлоо. СПб., 1868, с. 88.
79
Stanhope Р. II. Op. cit., р. 9.
80
Howarth D. Waterloo: Day of Battle. New York, 1968, p. 42.
81
The Battle of Waterloo, Containing the Accounts Published by Authority. British and Foreign and
other Relative Documents. London, 1815, p. 1..
82
Cotton E. Op. cit., p. 101.
The Essential Englishman. An Antology. Compiled by N. Soames and J. Steen. London, 1989,
p. 44.
84
Bryant A. Op. cit., p. 450.
6*
163
монотонно перечислял Хьюм, и вдруг почувствовал, как на руки ему что-то
капуст. Хьюм поднял голову и замер, потрясенный... Железный герцог плакал!
С трудом совладав с чувствами, Веллингтон произнес: «Слава Богу, я не знаю,
что такое проиграть битву, но как тяжела победа, когда теряешь столько
друзей!» 85.
КАРЬЕРА ПОЛИТИКА
После Ватерлоо никогда больше Веллингтон не принимал участия в сражениях.
Один из наиболее авторитетных в Европе и Англии людей, он начал заниматься
новым для себя делом — политикой. Вплоть до 1832 г. герцог был в числе
ключевых фигур государственной жизни Великобритании. Различные официаль-
ные должности, портфели в правительствах тори, пост премьер-министра стра-
ны — такой послужной список мог бы составить повод для гордости любого
политика, но...
Кто-то сказал, что герои, которые живут слишком долго после свершения
славных подвигов, начинают утомлять соотечественников. Один из современников
Веллингтона обронил фразу: «Если бы сразу после Ватерлоо он отошел от дел,
то был бы бессмертен, а так — просто знаменит». И афоризм этот превратился
в некую «путеводную звезду» для большинства создателей «Веллингтонианы»,
причем как для апологетов Железного герцога, так и дЛя его противников.
Характерно, что сторонники Веллингтона либо обходят стороной «постватер-
лооский» период его жизни, либо говорят о нем вскользь, а критики, наоборот,
сосредоточивают внимание на тех почти 40 годах жизни герцога, которые ему
суждено было прожить после Ватерлоо. По крайней мерс со стороны может
показаться, что Веллингтона постигла участь многих: человек, еще вчера вызывав-
ший всеобщее восхищение, стал — отнюдь не внезапно — объектом резких нападок
и даже ненависти, но вряд ли стоит превращать Ватерлоо в некую роковую
черту, отделившую подлинное величие от одиозности. Веллингтон оставался
самим собой и когда он держался до последнего на поле Ватерлоо, и когда он
с не меньшей стойкостью противился принятию парламентской реформы.
Биографы герцога подчас объясняют причины его неудач на политическом
поприще тем, что он был солдатом, а не политиком, тем более что есть его
собственное высказывание на сей счет 86. Не стоит, однако, всерьез относиться
к его «откровениям»: герцог сознательно поддерживал образ солдата, вынужденного
заниматься политикой. Истории известно немало примеров того, как полководцы
с успехом перевоплощались в государственных мужей или совмещали обе ипостаси,
и, возможно, займись Веллингтон политикой лет на 25 раньше или, наоборот,
позднее, ряды его критиков заметно поредели бы. Он был не столько плохим
политиком, сколько плохим актером, ибо единственная роль, к которой он
оказался способен — роль Железного герцога, не могла принести ему лавров на
политических подмостках, где в чести совершенно другие качества, и среди
них — способность отрекаться от своих прежних лозунгов.
Когда после долгих лет отсутствия на родине герцог вернулся домой, слишком
многое изменилось в стране. Это была совсем другая Англия — Англия, которую
Веллингтон не знал и понять которую не то что бы не смог, а скорее, даже и
не попытался. Уже не джентльмены, знавшие толк в лисьей охоте, а «капитаны
индустрии» определяли ход развития истории. XIX в. властно вступал в свои
права, но Веллингтон остался человеком XVIII столетия, человеком прошлого,
убежденным тори, ярым защитником интересов короны и аристократии и —
противником преобразований. Как военачальник, герцог всю жизнь сражался с
наследием Французской революции, как политик — сохранил стойкую антипатию
Ibid., р. 452.
The Journal of Mrs. Arbuthnot, 1820—1832. Ed. by F. Bomford and the Duke of Wellington,
v. 1—2. London, 1950; v. 2, p. 137.
164
к радикалам и либералам. Пренебрежение к общественному мнению, неумение
просчитать ситуацию на несколько ходов вперед, как это умели делать его
политические соперники Дж. Каннинг и Роберт Пиль,— вряд ли с подобными
качествами Веллингтон мог рассчитывать на успех. Впрочем, он к нему и не
стремился. Свою Англию герцог любил искренне и служил ей верой и правдой,
да только Англия нуждалась уже в иных слугах.
В 1830 г. Веллингтон, в то время премьер-министр страны, нс просто высказался
в решительной форме против предложенного проекта избирательной реформы,
но и заявил о своем намерении бороться с любыми предложениями подобного
рода. Его слова вызывали возмущенный гул среди парламентариев, а резкий и
бескомпромиссный тон смущал даже коллег по кабинету. Наблюдая такую шумную
реакцию, Веллингтон обратился к сидящему рядом лорду Абердину, министру
иностранных дел: «Что с ними? Я не так уж много сказал, не правда ли?»
«Полагаю, достаточно»,— мрачно ответил Абердин. Спустя некоторое время,
когда министра иностранных дел на выходе из зала спросили, что же сделал
премьер-министр, Абердин произнес: «Герцог сказал, что мы уходим в отставку» 87.
Разумеется, Веллингтон ошибался, принимая реформу за революцию, он
безнадежно проигрывал как политик, но как солдат сдаваться нс собирался.
«Если им нравится реформа, они ее получат, но им нс удастся иметь одновременно
и герцога, и реформу. Пусть они сделают выбор» 88. Англичане выбор сделали,
и он оказался правильным, но и Веллингтон сделал все, что в его силах, чтобы
они не сразу насладились этим выбором.
Толпа била стекла в резиденции герцога, его появление на улицах встречалось
свистом и улюлюканьем, но Веллингтон в парламенте продолжал говорить реформе
«нет». Никуда не денешься от констатации того факта, что слава победителя
при Ватерлоо была омрачена бесславными министерствами, беспомощностью и
реакционностью многих начинаний герцога как государственного деятеля. Когда
в 1832 г. реформа стала законом, а Веллингтон фактически удалился от дел,
он был едва ли не самым ненавидимым в стране человеком.
Последних 20 лет жизни хватило на то, чтобы страсти улеглись, а признание
соотечественников вернулось. Герцог по-прежнему оставался одним из наиболее
авторитетных в стране людей, личным другом и советником королевской семьи
и почти до самой смерти уделял много внимания своему, любимому детищу —
армии, занимая пост верховного главнокомандующего. Здесь в отличие от
парламента никто не мог возразить ему, и консерватизм Веллингтона нс лучшим
образом сказался на состоянии британских вооруженных сил 89. Впрочем, это
уже не столь важно. Время все расставило по своим местам, и большинство
англичан воспринимало герцога как живой монумент давно минувшей эпохи.
Прогуливавшегося как-то с Веллингтоном в Сент-Джеймском парке лорда
Гренвиля поразила та почтительность, с которой все приветствовали герцога:
«То была не популярность, а куда более глубокое чувство» 90.
Тот же Гренвиль о Веллингтоне как человеке писал: «Его величие — результат
нескольких выдающихся качеств: простого, без примеси тщеславия характера,
трезвой уверенности в себе, жесточайшей правдивости, необыкновенно развитого
чувства долга... и лояльности, что делало его послушнейшим из граждан. Корона
никогда не имела более верного, преданного и бескорыстного подданного» 91.
«Долг» — слово, пожалуй, наиболее часто встречающееся в дневниках Веллинг-
тона, его переписке, парламентских речах. Трудно найти другого крупного исто-
рического деятеля с таким, можно сказать, гипертрофированным чувством долга.
Longford Е. Wellington. PiHar of State, p. 228.
88
The Journal of Mrs. Arbuthnot, v. 2, p. 400.
89
Наиболее обстоятельно данный вопрос рассмотрен в монографии X. Страчана: Strachan Н.
Wellington’s Legacy. The Reforme of the British Army 1830—1854. Manchester, 1984.
90
The Greville Memoirs..., v. 2, p. 372.
91
Ibid., v. 6, p. 360.
165
В критические моменты, как при Ватерлоо, он не прибегал к излишней патетике —
он напоминал о долге. Не справившемуся с решением, казалось бы, незначительной
задачи подчиненному герцог выговаривал «Как же так? Ведь это наш долг?» На
первом месте у него долг перед родиной, но этим список не исчерпывается.
Долг джентльмена — держать слово, долг политика — соблюдать принятые
обязательства.
Сколько бы неприятностей ни доставило Веллингтону на Пиренеях его
собственное правительство, он мог обижаться, даже возмущаться, но ни разу нс
позволил себе не подчиниться закону и приказу. Авторитарный по натуре, он
являл собой образец законопослушности. Спустя несколько дней после победы
реформаторов Веллингтон заявил в парламенте: «Билль принят, и я считаю
своим долгом подчиниться ему и сделать все, что в моих силах, для его проведения
в жизнь» 92. Так говорил человек, только что предпринявший все возможное для
того, чтобы билль не стал законом; и речь шла не о показном смирении, а о
глубочайшем уважении к Закону.
Отсюда во многом и «реакционность» Веллингтона. Революции, реформы —
во всем этом он видел посягательство на Закон. В годы, когда монархические
устои трещали по всей Европе, Веллингтон демонстрировал стойкую, в известной
степени сентиментальную приверженность им.
Но при этом не следует забывать о том, что английская аристократия после
«Славной революции» XVIII в., установившей в Англии режим конституционной
монархии, имела больше оснований считать себя выразителем интересов нации,
чем се континентальные собратья. А сам факт, что власть у «благородных
джентльменов» отобрали вполне конституционным путем, свидетельствует о
демократичности британского политического строя.
Приверженность Веллингтона монархии и аристократическим ценностям совсем
не сродни тупому фанатизму испанских грандов или французских «ультра» эпохи
Реставрации, более того, он такой фанатизм осуждал. Но для него аристократия
была «белой костью» нации, спасителем Британии в жесточайшей схватке с
республиканской и наполеоновской Францией, а те, которых герцог в 1832 г.
презрительно назвал «лавочниками», затеяв парламентскую реформу, проявили
«черную неблагодарность» по отношению к своим благодетелям.
Бескорыстное и преданное служение короне — еще одна черта аристократизма
Веллингтона. Он знал цену недалекому Вильгельму IV, негодовал по поводу
возмутительного, на его взгляд, поведения Георга IV и тем не менее всегда
выражал готовность служить королю и нс раз рисковал собственной репутацией,
помогая монархии в сложных и щекотливых делах.
Грснвиль писал о «жесточайшей правдивости» Веллингтона. Это качество,
делавшее герцога плохим царедворцем и неважным политиком, по-человечески
вызывает восхищение и удивление. Исследователь, попытавшийся отыскать хотя
бы один пример очевидной неискренности Железного герцога, а тем более лжи
из «практических соображений», скорее всего, обречен на неудачу.
В политике герцог всегда шел напролом и, забывая о том, что путь к цели
подчас извилист, нередко не достигал се.
Был ли герцог тщеславен? Язвительный лорд Мельбурн в присутствии королевы
Виктории однажды обронил: «Герцог Веллингтон в высшей степени чувствителен,
когда проявляют внимание к его персоне, а в особенности когда интересуются
его мнением по тому или иному поводу» 93. Если это — тщеславие, то его можно
простить 70-лстнему старику. А вот другой эпизод.
В 1823 г. миссис Арбетнот возмутилась тем местом в мемуарах Наполеона,
где он критикует полководческое искусство Веллингтона, на что герцог заметил:
«Черт бы их всех побрал! Я побил их, и если я сам себя поставил в тупик,
The Speeches of the Duke of Wellington in Parliament, v. 1. London, 1854, p. 653.
Queen Victoria in her Letters and Journals. Л Selection by C. Hibbert. London, 1984, p. 32.
166
если я занял такую бездарную позицию, то, видно, они еще большие глупцы,
чем я, если не сумели воспользоваться моими ошибками» 94. Когда двумя годами
ранее пришло известие о смерти Наполеона на острове Св. Елены, Веллингтон
сказал той же миссис Арбетнот: «Теперь, я полагаю, я самый удачливый из
ныне живущих генералов»95.
Настоящий англичанин, он обладал замечательным даром своего народа —
чувством юмора. Как-то на Пиренеях командующий встретил на дороге солдата,
тащившего улей. Последовал строгий окрик: «Где ты взял улей?» Солдат, с
закрытыми глазами отбивавшийся от пчел, не видел, кто перед ним, и ответил:
«Там, за холмом, и, клянусь Иисусом, если ты не поторопишься, унесут все».
Веллингтон так развеселился, что вопреки обыкновению даже не арестовал его 96.
Во время пребывания в Вене герцог получил приглашение на премьеру оперы
«Битва при Виттории», в которой для большей убедительности использовались
специальные шумовые эффекты. Один из сопровождающих спросил его, так ли
все происходило на самом деле. «Господи, конечно же, нет. Иначе я первым
бы убежал оттуда»97. Юмор Веллингтона бывал и саркастичен: когда кто-то
поинтересовался его мнением о первом заседании реформированного парламента,
он лишь заметил: «Никогда в жизни я не видел столько плохих шляп» 98 99 100.
Удачливый в карьере, герцог не был счастлив в семейной жизни. Его жена,
Китти Пакенхэм, не стала для него близким человеком. Она отличалась робостью,
безвкусно одевалась, совершенно нс умела поддержать беседу, терялась от любого
неодобрительного взгляда. Миссис Арбетнот передала высказывание Веллингтона
о его браке: «Невозможно жить с человеком, когда тебя с ним ничто не связывает
и нет ни намека на доверительные отношения». Герцог, по его словам, пытался
поговорить с женой, но та его нс понимала, и он искал у других тот уют и
спокойствие, которых был лишен в собственном доме ".
Не сложились и отношения Веллингтона с сыновьями. Возможно, сказался
неудачный брак, а возможно — чрезмерная суровость герцога, не знавшего в
детстве родительской ласки. Его старший сын, лорд Доуро, в юности так робел
в присутствии отца, что на него нападала необъяснимая сонливость.
Что касается женщин, то в молодые годы, да и позднее герцог отличался
исключительной галантностью и пользовался успехом у дам. Веллингтону
приписывали связь со многими великосветскими красавицами того времени |0°,
и совершенно доподлинно известно о его романс с бывшей любовницей Наполеона,
оперной певицей Джузеппиной Грассини, но о подлинных чувствах можно,
вероятно, говорить лишь в отношении уже упоминавшейся миссис Арбетнот,
очаровательной, умной, бесконечно преданной герцогу женщине.
Княгиня Доротея Ливен, жена русского посла в Лондоне, хорошо осведомленная
об амурных делах здешнего света, утверждала, что речь идет о чисто платони-
ческих отношениях 101. Как бы там ни было, герцог тесно дружил с супругом
миссис Арбетнот, сэром Чарлзом Арбетнотом. Последний принадлежал к числу
самых близких герцогу людей и скончался у него на руках.
Чета Арбетнотов, Кроукер, испанский генерал Алава — вот и весь круг близких
Веллингтону людей. С бывшими соратниками он почти не общался, но друзьям
был предан. Когда тот же Алава был вынужден покинуть Испанию, герцог
немедля принял его под свой кров.
The Journal of Mrs. Arbuthnot, v. 1, p. 234—235.
95
Ibid., p. 105.
96
Petrie C. Op. cit., p. 156—157.
97
Cooper L. Op. cit., p. 227.
The Oxford Book of Political Anecdotes. Ed by P. Johnson. Oxford — New York, 1986, p. Ill —112.
99
The Journal of Mrs. Arbuthnot, v. 1, p. 168.
100
The Greville Memoirs, v. 6, p. 362.
101
The Journal of Mrs. Arbuthnot, v. 2, p. XIV.
167
В эпоху, когда некоторая эксцентричность стала в свете всеобщей модой,
Веллингтон и тут выпал из общего правила: при всем желании в нем не
обнаружить не то. что причуды, а просто невинной слабости.
Он остался умерен в еде и питье, и его равнодушие к изыскам кухни
приводило в отчаяние таких известных гурманов, как второй консул Франции
Камбассрсс |02. На Пиренеях на вопрос, когда его будить, Веллингтон отвечал:
«С рассветом», и неизменно просил подать холодное мясо |03. Зато и отменное
здоровье отличало его до глубокой старости.
Всегда элегантно одетый, Веллингтон не тратил целые состояния на наряды
по примеру щеголей того времени. Короткий темно-синий плащ, белые панталоны,
серый или голубой сюртук, короткие сапоги, с тех самых пор именуемые «Вел-
лингтонами»,— таким обычно видели его солдаты, звавшие герцога «Длинно-
носым», и офицеры, именовавшие его французским словечком «beau» —
«красавчик».
Высокомерный по отношению к толпе и отечески внимательный к слугам и
ветеранам, жесткий с сыновьями и ласковый с внуками, безжалостный к подчи-
ненным и плачущий в ночь после Ватерлоо — таков был Веллингтон-человек.
В сентябре 1852 г. на 84-м году жизни Веллингтон скончался. Похороны его
были обставлены с невиданным размахом и пышностью. В соборе Святого Павла
зажгли все светильники — подобной чести через 112 лет удостоился только
Уинстон Черчилль.
Gleig G. R. Op. cit. р. 423.
168
Портреты историков
©’ 1995 г.
А. И. ПАВЛОВСКАЯ
СЕРГЕЙ ЛЬВОВИЧ УТЧЕНКО (1908—1976)
Имя С. Л. Утченко хорошо известно всем интересующимся историей читателям:
их внимание привлекали и его специальные работы по истории древнего Рима,
и его статьи в журнале «Новый мир», и особенно книги о Цицероне й Цезаре,
ставшие бестселлерами 1970-х годов. Талантливый исследователь и педагог,
видный организатор науки, публицист и блестящий популяризатор антиковедения
Сергей Львович Утченко был одной из наиболее ярких фигур среди историков
древнего мира.
Ученый преподавал в Ленинградском государственном университете (ЛГУ) в
1939—1941 гг. и Московском государственном университете (МГУ) в 1950—
1954 гг., заведовал кафедрой всеобщей истории в Историко-архивном йнституте
в 1954—1960 гг., читал лекции по всеобщей истории в Военно-политической
академии в 1948—1949 гг., преподавал в Московском государственном педагоги-
ческом институте им. В. И. Ленина (МГПИ) в 1969—1976 гг., в течение 26 лет
руководил сектором истории древнего мира Института истории (впоследствии
Института Всеобщей истории) АН СССР с 1951 г. и в течение 25 лет работал
в журнале «Вестник древней истории» в качестве заместителя главного редактора
и главного редактора. За это время он опубликовал семь монографий и более
сотни статей и рецензий, был автором глав по истории Рима эпохи республики
и главным редактором второго тома «Всемирной истории», автором и редактором
учебных пособий для школы и вузов по истории древней Греции и Рима; под
его редакцией вышли серия монографий по истории античного рабства, ряд пере-
водов античных авторов с его послесловиями или введениями и другие книги.
Утченко родился в Петербурге 1 декабря 1908 г. Он и его брат Петр росли
в «побочной», как тогда говорили, семье: его мать В. П. Утченко, дочь офицера,
воспитывавшаяся в Институте благородных девиц, волею судьбы оказалась
незаконной женой блестяще образованного и обаятельного 40-летнего директора
типографии Л. С. Цетлина, имевшего законную семью и больную жену. Детство
и юность Сергея Львовича пришлись на годы, наполненные тревожными и
тяжкими событиями — первая мировая война, Февральская и Октябрьская
революции 1917 г., голод, гражданская война, нэп. Его поколение с детских лет
соприкоснулось с ожесточенной политической и социальной борьбой. Сергей
Львович рассказывал, что девятилетним мальчонкой из любопытства бегал слушать
ораторов, выступавших с балкона дворца Кшесинской, хотя едва ли что понимал
в их речах. Это поколение быстро взрослело. Обучаясь в средней школе в то
время, когда старые гимназические традиции рушились, а новые лишь нарож-
дались, Утченко и его сверстники полагались преимущественно на самообразова-
ние. В автобиографической повести, хранящейся в его архиве, он пишет, что в
школе «мало чему учили — все время менялись программы и методы преподава-
ния. Разруха, гражданская война... Иногда случалось и так, что школу на какое-то
время закрывали, не хватало дров, не могли топить. Но все это, на мой взгляд,
с лихвой окупалось тем, что у нас существовал, как и везде в те годы, свой школь-
ный «клуб» — кружки, диспуты, литературные вечера, спектакли. Мое образова-
ние тех лет можно считать поэтому не столько школьным, сколько клубным» .
Утченко С. Л. Вступление (рукопись).— Архив С. Л. Утченко.
169
В 1925 г. Утченко закончил 68-ю еди-
ную (ссмилетнюю) трудовую школу и перед
ним встал вопрос о дальнейшей судьбе.
Незадолго до этого умер отец и семья,
лишенная его материальной поддержки,
оказалась в тяжелом положении. К тому
же для него, сына директора частной
типографии, как и для большинства детей
интеллигенции, путь к высшему образо-
ванию был закрыт по признаку социаль-
ного происхождения: чтобы поступить в вуз,
нужен был трудовой стаж. С помощью
друзей отца Утченко был направлен в
Германию для обучения профессии
наборщика на новых типографских
машинах. Он успешно в короткий срок
прошел курс обучения 2, но по возвращении
в СССР работы в типографии не нашлось,
и в конце 1926 г. Утченко устроился
подручным механика на завод «Метприбор».
Лишь в 1930 г., уже имея рабочий стаж
после подготовительных курсов при ЛГУ 3,
он поступил в 22-лстнем возрасте в
Ленинградский химикотсхнологичсский институт, а через два года перешел на
третий курс химического факультета ЛГУ.
Однако учеба на химфаке его не вполне удовлетворяла: успешно усваивая
теоретические дисциплины, он с трудом выполнял лабораторные задания.
Становилось очевидным, что профессия химика ему не подходит. Помимо того,
он увлекся партийно-комсомольской работой — еще в 1931 г. он вступил в
партию,— активно включился в общественную жизнь университета и, когда в
1934 г. в ЛГУ был создан исторический факультет, перевелся на четвертый курс
истфака, экстерном сдав экзамены за первые три курса.
Казалось бы, что такой активный общественник должен был выбрать специа-
лизацию по современной истории, но Утченко выбрал античность, углубился в
изучение древних языков и в 1935 г. поступил в аспирантуру по кафедре истории
древнего мира 4.
Чем объяснить такой выбор? Возник ли интерес к древней истории еще в
школьные годы? Или в ходе самостоятельного освоения курса истфака античная
история и культура произвели наибольшее впечатление? А может быть, оказало
влияние знакомство с такими выдающимися учеными и педагогами, как академики
И. И. Толстой (его Сергей Львович вспоминал чаще других) и С. А. Жебелев,
профессора С. Я. Лурье и А. М. Тройский. Под руководством последнего он
начал работу над диссертацией по теме «Историко-философские и политические
воззрения раннего Саллюстия (письма к Цезарю и заговор Каталины)». В ходе
этой работы он перевел и прокомментировал до того не переводившееся на
русский язык произведение Саллюстия «Письма к Цезарю-старцу о государствен-
ных делах». Перевод получил высокую оценку С. Я. Лурье и позднее был
В архиве сохранилось свидетельство (Bcscheinigung), выданное Типографской компанией «Bukwa»
31 декабря 1925 г. С. Л. Утченко о том, что он был старателен и за короткий срок полностью
прошел курс обучения и приобрел умение работать с наборной машиной.
В архиве С. Л. Утченко есть справка от 1.III. 1930, удостоверяющая, что он состоит слушателем
курсов по подготовке рабочих в вузы и втузы при ЛГУ и подлежит переводу в утреннюю смену с
сокращенным на два часа рабочим днем.
Утченко попал в первый набор в аспирантуру сроком на четыре года с обязательством сдать
в течение первого года экзамены за пятый курс и выпускные, с чем он успешно справился.
170
опубликован5. В декабре 1939 г. Утченко защитил кандидатскую диссертацию 6
и был зачислен на должность доцента исторического факультета ЛГУ, но
педагогическую работу на истфаке он начал еще будучи аспирантом с 1 сентября
1938 г. а после защиты по совместительству стал преподавать на Ленинских
курсах при ЦК ВКП(б).
Полный энергии и творческих замыслов уже через полтора года после защиты
кандидатской диссертации Сергей Львович по рекомендации заведующего кафед-
рой истории древнего мира профессора С. Я. Лурье стал докторантом Ленин-
градского отделения Института истории АН СССР, не прерывая работу в ЛГУ.
Была уже определена тема для докторской диссертации «История аграрного
законодательства Римской республики». Еще в начале июня 1941 г. он намере-
вался поехать в командировку в Прибалтику для работы в библиотеках Риж-
ского и Тартуского университетов по теме диссертации, но поездка отклады-
валась, а в конце месяца жизнь круто изменилась — началась Великая Отече-
ственная война.
25 июня 1941 г. Утченко, отказавшись от брони, ушел добровольцем в армию.
Он стремился попасть на фронт, но был направлен курсантом в Военно-полити-
ческую академию, а по окончании ее7 — старшим преподавателем политпод-
готовки в Ярославское интендантское училище, переведенное в Омск. Неодно-
кратные рапорты об отправке в действующую армию не имели успеха, видимо,
мешали имевшиеся в документах сведения о командировке в Германию в 1925 г.
Лишь в начале 1944 г. он был направлен в политотдел одной из стрелковых
дивизий 4-го Украинского фронта в звании старшего лейтенанта. В рядах этой
дивизии он закончил войну, был награжден орденом Красной Звезды и медалями,
а затем более года продолжал служить в политотделе 65-й армии Северной
группы войск.
Благодаря тому, что его воинская часть дислоцировалась в Германии, Утченко,
используя служебные командировки8, получил возможность ознакомиться с
библиотеками Лейпцигского и Дрезденского университетов и посмотреть там
интересовавшую его научную литературу. С начала 1946 г. он начал хлопотать
о демобилизации 9 и уже с 1 июля 1946 г. был восстановлен в докторантуре
Института истории АН СССР. Тема диссертации, видимо, по его предложению,
была изменена, теперь она звучала так: «Становление государственных форм и
экономическая основа римской республики». Научным консультантом был
назначен А. Б. Ранович.
С огромной энергией Сергей Львович принялся за работу над диссертацией.
По словам его жены Мириам Борисовны Астрахан, переводчицы и преподавателя
английского и французского языков, много лет проработавшей во Всесоюзном
государственном институте кинематографии |0, он проводил за письменным столом
иногда чуть ли не круглые сутки в мало пригодных для научной работы условиях
коммунальной квартиры. К тому же с конца 1946 г. он начал работать ученым
Саллюстий. Письма к Цезарю-старцу о государственных делах.— Вестник древней истории,
1950,б№ 1, с. 255—270.
Часть диссертации была опубликована, см. Утченко С. Л. Политические послания Саллюстия
к Цезарю.— Уч. зап. педагогического института им. М. Н. Покровского, вып. 1. Л., 1940, с. 65—87.
В архиве Утченко есть копия диплома об окончании полного курса Военно-политической ордена
Ленина академии Красной Армии по сухопутному факультету с присвоением ему квалификации
«военно-политический работник*.
Сохранились отношения политотдела 108 стрелковой дивизии военным комендантом Лейпцига
и Дрездена о командировках Утченко для ознакомления с книжными фондами университетов.
В архиве Утченко сохранилась копия отношения Института истории от апреля 1946 г.,
адресованная в Президиум АН СССР с просьбой возбудить ходатайство о демобилизации докторанта
Ленинградского отделения Института истории Утченко С. Л.
Астрахан М. Б. Лаборатория работы С. Л.— Архив С. Л. Утченко. Эту работу Мириам
Борисовна написала по просьбе профессора А. С. Шофмана из Казанского государственного универ-
ситета, но, к сожалению, она осталась неопубликованной.
171
секретарем Отделения истории и философии АН СССР В * * 11, и эта в основном
организационная работа отнимала много времени и сил. Тем не менее в начале
1949 г. работа над диссертацией была завершена, опубликован автореферат дис-
сертации «Идейно-политическая борьба в Риме накануне падения Республики» |2.
Как видим, ее тема претерпела еще одно изменение: экономические вопросы
отошли на второй план, в центре же оказались проблемы социально-политической
трансформации римского государственного устройства во II—I вв. до н. э. и ее
проявления в идейно-политической борьбе. Таким образом Утченко вернулся к
проблематике, которую он начал разрабатывать в кандидатской диссертации,
профиль его исследовательских интересов окончательно определился — изучение
процессов идеологической и социально-политической борьбы в римском обществе
в период кризиса и падения Республики.
Успешная защита докторской диссертации в марте 1949 г. открыла для только
что вступившего в возраст расцвета ученого широкие возможности для служебной
и научной карьеры: уже в октябре 1949 г. он был назначен исполняющим
обязанности заместителя директора Института истории АН СССР |3, в январе
1950 г. утвержден в этой должности |4, в том же году начал преподавать на
истфаке МГУ и был утвержден ВАК в звании профессора |5, в конце года после
скоропостижной смерти видного ученого, крупного специалиста по истории
древнего Рима профессора А. Н. Машкина был утвержден заведующим сектором
древней истории‘|6, а в 1951 г.— заместителем главного редактора «Вестника
древней истории» |7. Ритм жизни стал очень напряженным, лишь неиссякаемая
работоспособность и внутренняя организованность позволяли Утченко справляться
с огромным объемом работы.
Но если как научный работник и научный руководитель он со временем
приобретал все больший авторитет, то в плане чисто административном этого
нс происходило. С уходом от дел тяжело больного директора Института истории
АН СССР академика Б. Д. Грекова атмосфера в Отделении истории и философии
изменилась. Утченко с его интеллигентской мягкостью и прирожденной демокра-
тичностью плохо вписывался во внедрявшуюся и в Академию наук командно-
административную систему управления. Уже в марте 1953 г. в порядке «укрепления
руководства» Института истории постановлением Президиума СССР оба замести-
теля директора — А. А. Новосельский и С. Л. Утченко — были освобождены от
обязанностей как необеспечившие должное руководство ,8.
Решение Президиума и предшествующее обсуждение в Отделении истории и
философии нанесли душевную травму ученому. Но нет худа без добра: отказавшись
навсегда от административной деятельности, он всю свою творческую энергию
направил в русло исследовательской, педагогической и организационной работы
в области древней истории. Опубликовав в 1952 г. переработанную в книгу
докторскую диссертацию, он вновь работает над ее текстом для перевода на
немецкий язык и издания в ГДР ,9.
В трудовой книжке С. Л. Утченко есть запись, что он зачислен «и. о. ученого секретаря
Отделения истории и философии 2.XII.1946*. Президиум АН СССР утвердил его в этой должности
постановлением от 24 июля 1947 г.
|3 Известия АН СССР. Серия истории и философии, 1949, т. VI, № 2, с. 181 —185.
|4 Распоряжение № 1466 Президиума АН СССР от 22.Х.1949.
|5 Постановление Президиума АН СССР от 25.1.1950 (протокол № 3, § 114).
Выписка из протокола № 14 от 1 июля 1950 г. об утверждении С. Л. Утченко в звании
профессора, аттестат профессора МПР № 15733.
Постановление Президиума АН СССР от 15.XII.1950 (протокол № 41, § 712). С.. Л. Утченко
был зачислен старшим научным сотрудником сектора истории древнего мира с 1 октября 1948 г.
Постановление Президиума АН СССР от 23.Ш.1951 (протокол № 24, § 124).
Выписка из Постановления Президиума АН СССР От 20 марта 1953 г. № 127 *0 научной
деятельности и состоянии кадров Института истории АН СССР*.
Утченко С. Л. Идейно-политическая борьба в Риме накануне падения Республики. (Из
истории политических идей I в. до н. э.) М., 1952. Немецкое издание: Uttschenko S. L. Der
Weltanschaunlisch-politische Kampf in Rom am Vorabend des Sturzes der Republik. Berlin, 1956.
172
Одним из важнейших объектов его работы в эти годы и как ученого — автора
ряда глав и ответственного редактора,— и как заведующего сектором древней
истории было создание второго тома «Всемирной истории». Как бы ни относились
мы сейчас к этому изданию, для того времени это была задача принципиальной
важности и большой трудности: впервые в нашей историографии была сделана
попытка изложить в едином плане историю всех народов и племен, населявших
эйкумену в I тысячелетии до н. э.— первой половины I тысячелетия н. э. от
Британии па западе до Камчатки и Японии на востоке, от Прибалтики, Прикамья
и Якутии на севере до верховьев Нила, Цейлона и Индонезии на юге. Многое,
ранее опубликованное, пересматривалось, собирался свежий материал археологи-
ческих раскопок, впервые составлялись некоторые карты. В ходе работы над
томом выявилась необходимость обсуждения ряда кардинальных теоретических
и конкретно исторических проблем. На страницах периодической печати и на
заседаниях в 50—60-х годах шли дискуссии о периодизации древней истории и
закономерностях развития рабовладельческого способа производства, о социальной
структуре античного общества и роли классовой борьбы в его развитии, о
становлении, расцвете и кризисе полиса, о сущности эллинизма, о падении рес-
публики и возникновении Римской империи, о кризисе и крушении рабовла-
дельческого общества.
Утчейко вложил немало сил в организацию и проведение этих дискуссий.
Ряд поставленных на обсуждение проблем нашли то или иное решение в его
статьях и книгах. Так, еще в ходе подготовки проспекта второго тома «Всемирной
истории» он выступил против упрощенного понимания социальной структуры
античного общества, доказывая, что в социальной и политической структуре
античного мира помимо рабов и рабовладельцев существовал и играл важнейшую
роль класс свободных мелких производителей — крестьян и ремесленников 20.
Особое внимание Сергей Львович уделял вопросу о сущности и исторической
роли греческого полиса и римской цивитас. Впервые его взгляды на их типоло-
гические особенности были им изложены в монографии «Идейно-политическая
борьба в Римс накануне падения республики», где полис и цивитас трактуются
как две близкие формы античной гражданской общины, специфические черты
которых находили отражение в процессах общественного развития Греции и
Рима. При написании глав для второго тома по истории Рима V—II вв. Утченко,
исходя из своего понимания цивитас, решительно отказался от бытовавшего в
то время в нашей историографии отождествления кризиса полиса с кризисом
рабовладельческого способа производства и поддержал концепцию О. В. Кудряв-
цева, выдвинутую на материале Греции. Рассматривая Рим в качестве полисной
структуры, экономической основой которой было хозяйство мелких свободных
производителей, он доказывал, что именно дальнейшее развитие рабовладель-
ческого производства в Риме привело к вымыванию слоя мелких землевладельцев
и разрушению этой основы, к кризису республиканского полисного строя 21.
Активная поддержка Сергеем Львовичем в качестве ответственного редактора
тома ряда свежих для того времени авторских концепций, например, трактовок
эллинизма К. К. Зельиным, социальной структуры Китая Т. В. Степугиной,
кризиса и падения Римской империи Е. М. Штаерман и других, также способ-
ствовала тому, чтобы второй том «Всемирной истории» стал заметным явлением
в развитии нашей историографии античности.
В то же время работа над томом показала необходимость конкретно-истори-
ческого исследования дискуссионных проблем и прежде всего вопросов о роли
рабства и формах рабовладения. Под руководством Утченко сектор древней
истории Института истории АН СССР с конца 1950-х годов начал подготовку
Утченко С. Л. О классах и классовой структуре античного рабовладельческого общества.—
Вестуик древней истории, 1951, № 4, с. 15—21.
См. Утченко С. Л. Римское рабовладельческое общество в середине II в. (К* обсуждению
материалов «Всемирной истории*).— Вестник древней истории, 1953, № 4, с. 157—165.
173
серии монографий «История рабства в античном мире». В статье о задачах
запланированной серии 22 Утченко назвал ряд тем, которым, по его мнению,
следовало уделить преимущественное внимание; это вопросы о критериях опре-
деления рабовладельческой формации, об отношениях и связях между разными
формами эксплуатации, между рабами и другими категориями непосредствен-
ных производителей в античном обществе, о рабах как классе-сословии, о месте
и значении рабских восстаний в процессе развития рабовладельческого способа
производства, о роли рабства и рабовладельческих отношений в надстроечных
явлениях — в формировании политических институтов и идеологии. Хотя сам
Сергей Львович непосредственно не участвовал в написании монографий для
этой серии, ограничиваясь ролью ответственного редактора, он последовательно
поддерживал новые важные выводы, сделанные авторами на основе изучения
огромного фактического материала.
В написанной совместно с Штаерман статье 23, посвященной обсуждению кри-
териев, определяющих принадлежность того или иного общества к рабовладель-
ческой формации, была показана несостоятельность критерия численности рабов
и степени их угнетения при решении формационных вопросов, подчеркнуты
значение «качественной» роли рабства, т. е. его влияния на другие формы
эксплуатации, и необходимость определения тенденций в развитии форм рабовла-
дельческих отношений.
В монографии о паденйи. Римской республики, над которой Сергей Львович
работал в эти годы, он также затронул проблему рабства, в частности большой
и важный вопрос об исторической роли рабских движений, нс нашедший ревещения
в монографиях серии. Он дал критический анализ работ, трактовавших события
социальной борьбы в Риме во II—I вв. до н. э. с позиции пресловутой концепции
«революций рабов», концепции, порожденной, по его мнению, грубой модерни-
зацией реальных форм классовой борьбы в древности. Отмечая, что не следует
«переоценивать революционность и политическую сознательность рабов как
класса» 24. Утченко подчеркивал, что рабские восстания в Риме были обусловлены
нс стихийным стечением случайных обстоятельств, а закономерно нараставшим
напряжением классовой борьбы. Причину совпадения во времени наибольшего
размаха рабских восстаний и социальных движений римского и италийского
плебса, он видел во взаимообусловленности процессов кризиса полисной структуры
и развития рабовладельческих отношений. «Это — две линии, два направления
борьбы,— писал он,— которые, хотя и были порождены общими причинами, тем
не менее развивались самостоятельно, нс перекрещиваясь друг с другом и нс
сливаясь воедино» 25. Не отрицая революционного характера восстания Спартака,
Утченко вместе с тем считал необходимым пересмотреть обычные в нашей исто-
риографии утверждения о решающей роли рабских восстаний в переходе от
республики к империи и о консолидации господствующего класса под влиянием
этих восстаний; исходя из этого он строит свою интерпретацию социально-полити-
.чсских процессов в период кризиса республики и становления империи. Изучение
этих процессов стало важнейшей темой его исследовательской работы в после-
дующие годы.
1960-1970-е годы — период наибольшей творческой активности Сергея Льво-
вича. Помимо уже названной монографии «Кризис и падение Римской республики»
(М., 1965) за 10—12 лет им было написано еще пять книг: «Глазами историка»
Утченко С. Л. «История рабства в античном мире* в семилетием плане Института истории
АН СССР.— Вестник древней истории, 1960, № 4, с. 3—8.
23 Утченко С. Л., Штаерман Е. М. О некоторых вопросах истории рабства.— Вестник древней
истории, 1960, № 4, с. 9—21.
Утченко С. Л. Кризис и падение Римской республики. М., 1965, с. 147.
Там же, с. 155.
174
(М., 1966), «Древний Рим. События. Люди. Идеи» (М., 1969), «Цицерон и его
время» (М., 1972), «Юлий Цезарь» (М., 1976), «Политические учения древнего
Рима» (М., 1977, опубликована посмертно). Основные положения исторической
концепции Утченко, изложенной в этих книгах, получили положительную оценку
в советской и зарубежной науке 2б, отмечалось, что в результате своих исследова-
ний он предложил ряд интересных и убедительных, новых и важных для развития
науки наблюдений, выводов и гипотез. Попытаемся их кратко охарактеризовать.
Как уже говорилось, в книгах и статьях Утченко дал сравнительную
характеристику греческого полиса и римской цивитас как двух форм античной
гражданской общины, выявил их специфические черты и их значение в истории
развития греческих и римского государств. Еще в 50-х годах он сформулировал
новое для того времени положение о несоответствии социально-экономической
структуры цивитас потребностям римского общества в период наивысшего расцвета
рабовладельческого способа производства. Опираясь на свою трактовку цивитас
как гражданской общины, обеспечивавшей взаимообусловленные права землевла-
дения и принадлежности к гражданскому коллективу, Утченко прослеживает в
истории крушения Римской республики и возникновения империи два суще-
ственных, тесно связанных между собой явления: эволюцию — в сторону разло-
жения — античной формы собственности на землю и длительный процесс коренных
социальных преобразований, который, по его мнению, можно рассматривать как
__ w Э*7
эпоху социальной революции .
Важнейший признак кризиса Римской республики он усматривает в упадке
роли народного собрания — комиций — как «выразителя воли коллектива
земельных собственников и рабовладельцев»28, связывая его с изменениями и
состава коллектива собственников и форм земельной собственности: наряду с
квиритской, обусловленной принадлежностью к цивитас, появляются другие виды
собственности (провинциальная, преторская, ветеранская, приближавшиеся к
частной). В этом плане большое значение Утченко придавал вытеснению граждан-
ского ополчения наемной армией и появлению ветеранского землевладения. Он
утверждал, что армию следует рассматривать нс как деклассированную корпо-
рацию, а как новую социально-политическую силу, нс связанную с античной
формой собственности и гражданской общиной.
Период от Гракхов до Августа Утченко определял как эпоху социальной
революции с присущими ей чертами — сменой политических форм и изменениями
в формах собственности. Выделяя в ней две самостоятельные, существовавшие
раздельно линии революционного массового движения — крестьянского аграрного
и рабского, он считал се кульминационным пунктом Союзническую войну —
массовое восстание италийского крестьянства, в результате которого Рим утратил
черты, присущие полису. Последующие события гражданских войн в Риме Утченко
рассматривал как борьбу фракций господствующего класса за использование
результатов социальной революции в своих интересах. При этом он дал свое
освещение и некоторых частных проблем: показал неправомерность отождеств-
ления «партий» оптиматов и популяров с политическими партиями в современном
значении этого понятия; впервые в историографии охарактеризовал население
провинций как активного участника гражданских войн. Результатом эпохи
социальных войн была, по его мнению, победа той фракции господствующего
класса, возвышение которой было связано с продолжавшимся еще прогрессивным
развитием рабовладельческого способа производства.
См. статью: Штаерман Е. М., Коростовцев М. Л., Кузшцин В. И. С. Л. Утченко — историк
античного мира.— Вестник древней истории, 1977, № 1. Рецензии на книгу: Мурыгиной II. Ф.—
Вопросы истории, 1973, № 7; Штаерман Е. М. — Вестник древней истории, 1977, № 4; Кузищина
В. Я.—Вопросы истории, 1978, № 4.
Утченко С. Л. Становление Римской империи и проблема социальной революции.— Вопросы
истории, 1964, № 7.
Утченко С. Л. Кризис и падение Римской республики, с. 112.
175
Таковы основные положения концепции Утченко относительно кризиса и
падения Римской республики, но это лишь се социально-политический, событий-
ный аспект. Нс менее важны и интересны его взгляды на идеологические
процессы, протекавшие в Риме в этот период. Уже в его первой книге, где он
детально проанализировал эволюцию политических взглядов Саллюстия и Цице-
рона, представителей двух противоположных политических группировок, были
намечены основные направления исследования идеологической жизни римского
общества, над которыми он работал до конца своей жизни. Констатируя глубокий
перелом в духовной жизни Рима в II—I вв. до н. э., Утченко интерпретировал
его как кризис полисной идеологии и морали, обусловленный в первую очередь
внутренними причинами. Он подчеркивал сложность и диалектичность изучаемых
процессов. Так, он писал о проникновении в Рим эллинистической культуры и
вместе с тем о се трансформации под влиянием римской идеологии 29, отмечал
борьбу с чужеземными влияниями и одновременно их адаптацию; сопоставляя
концепцию «упадка нравов» Саллюстия и учение Цицерона о «смешанном госу-
дарстве» и «согласии сословий» с реальными политическими мероприятиями
Цезаря и Августа, он прослеживал, с одной стороны, процесс кризиса полисной
идеологии, с другой — се живучесть в условиях становления империи.
В своей последней книге, посвященной исследованию римской политической
мысли, составлявшей, по убеждению Утченко, существенную часть римской
культуры, он вновь обратился к проблеме полиса — цивитас как основы поли-
тических теорий. Специфически римской чертой он считал взаимопроникнове-
ние «жизни» и «политики»: политизированность моральных категорий и понятий,
с одной стороны, и необходимость моральной апробации любой политической
акции — с другой, эта «невыделейность» политики из жизни может рассматри-
ваться как «пережиток» полисных отношений 30.
Как бы резюмируя свои предшествовавшие исследования, Утченко писал:
«Кризис полиса... понятие достаточно сложное и многообразное: в области
социально-экономической он проявляется в изменении форм собственности и
новой расстановке классовых сил, в сфере политической — в разложении республи-
канских институтов, вырождении полисной демократии, наконец, в сфере идео-
логической— в пересмотре всей полисной системы ценностей»31. Рассматривая
далее учение о наилучшей форме государственного устройства, теорию упадка
нравов, учения об идеальном гражданине и идеальном правителе, Утченко
охарактеризовал традиционную систему ценностей и ее эволюцию и пришел к
выводу, что ко времени установления принципата содержание старых ценностных
понятий существенно изменяется: полисная шкала ценностей, покоившаяся на
«связи соучастия» (община — гражданин), начинает уступать место новой, покоя-
щейся на «связи подчинения» (империя — подданный). Путь, пройденный римским
обществом, по мнению Утченко, «можно определить лаконичной формулой, от
32
полиса к империи, от гражданина к подданному» .
Наряду с политическими событиями и явлениями идеологической жизни
большое место в книгах Утченко занимают люди. История для него не безлична:
в центре или на периферии его исследований постоянно присутствует человек
со своими духовными запросами, моральными установками, политическими
взглядами и материальными интересами или в качестве действующего лица, или
источника информации или объекта исследования представлений древних авторов.
Так, он неоднократно рассматривал систему этических ценностей римлянина,
образцы «идеального гражданина» и «идеального правителя» в сочинениях
Саллюстия и Цицерона. Вопрос о роли личности в истории особенно привлекал * 2
Утченко подчеркивал самобытность римской культуры и се вклад в развитие синкретической
культуры античного мира.
Утченко С. Л. Политические учения древнего мира. М., 1977, с. 66.
з2 Там же, с. 83.
Там же, с. 229.
176
его внимание. Целая галерея портретов политических деятелей Рима проходит
перед глазами читателя на страницах его книг: Сулла, Спартак, Катилина,
Клодий, Красс, Помпей, Марк Антоний, Цицерон, Цезарь, Август и ряд других
менее значительных политиков и полководцев. О каждом из них Утченко стре-
мился собрать все сохранившиеся в источниках сведения, сопоставить разноречи-
вые свидетельства древних авторов, а также различные, иногда противоположные
концепции современных исследователей. В своих суждениях об их роли в истории
он подчеркивал глубокую связь, каждого деятеля с его эпохой и средой, избегая
модернизации и главного греха ретроспекции — телеологизации материала источ-
ников. Опираясь на детальный анализ собранных фактов, он сумел отделить
субъективные стремления политических деятелей от объективных последствий
их деятельности. Все это позволило Утченко создать реалистичные, убедительные
портреты римлян, игравших важную роль в последние века республики. Благодаря
его стилистическому мастерству эти портреты получились яркими и запоми-
нающимися.
Концепции и отличительные особенности исследовательских работ Утченко
проявлялись и в его педагогической практике,, прежде всего в написанных им
разделах учебных пособий по истории Греции и Рима 33 и в лекционных общих
и специальных курсах, которые он читал в МГУ, Историко-архивном институте,
в МГПИ им. В. И. Ленина. Его лекции, пользовавшиеся большой популярностыр
у студентов, были всегда тщательно подготовлены, наполнены интересным факти-
ческим материалом и убедительными теоретическими интерпретациями, хорошо
оформлены в риторическом плане. Сергей Львович высоко ценил ораторское
искусство 34 и потому заранее продумывал содержание и структуру своих устных
выступлений (лекций, докладов), умело включал в свою речь риторические во-
просы, остроумные замечания, иногда целые шутливые пассажи, тем самым при-
влекая и удерживая на высоком уровне внимание студентов и слушателей; про-
хаживаясь или сидя на месте, изредка заглядывая в очень краткие, умещавшиеся
на ладони записи он увлекательно излагал свои концепции и всегда владел
аудиторией. По словам Мириам Борисовны, «Сергей Львович любил слово как
таковое, знал его силу. И потому к своим выступлениям, докладам, лекциям
готовился тщательно... Он всегда заботился о том, чтобы в его выступлениях
было то, что он называл «изюминкой» — привлекательная центральная мысль» 35.
Увлекательно преподавать какую-либо дисциплину может лишь человек, сам
увлеченный этой отраслью знания. Сергей Львович любил историю, как науку,
любил свою специальность — античную историю и придавал большое значение
ее популяризации. Он охотно писал введения или послесловия к изданиям
сочинений древних авторов, в частности Цицерона, в серии «Литературные
памятники» и художественным произведениям Б. Брехта, Р. Джованьоли,
Дж. Линдсея на исторические темы36. Большинство его книг адресованы нс
только специалистам. Написанные на высоком научном уровне, они в то же
время интересны и доступны широкой читающей публике.
См., например: Древний Рим. Книга для чтения. М., 1950; 2-е изд. М., 1955; 3-е изд. М.,
1969; Древняя Греция. Книга для чтения. М., 1954; 2-е изд. М., 1958; 3-е изд. М., 1963; Хрестоматия
по истории древнего Рима (введение и комментарии). М., 1962, и др. Полный список трудов С. Л.
Утченко см.: Вестник древней истории, 1977, № 1, с. 25—29; в кн.: Утченко С. Л. Политические
учендя древнего Рима, с. 241—247.
См., например, его посмертно опубликованную статью: Утченко С. Л. О некоторых особенностях
античной культуры.— Вестник древней истории, 1977, № 1.
Астрахан М. Б. Указ. соч.
Утченко С. Л. Римская республика в I в. до н. э. Послесловие.— В кн.: Брехт Б. Дела
господина Юлия Цезаря. М., 1961; его же. Римское общество I в. до н. э. и восстание рабов под
руководством Спартака. Предисловие.— В кн.: Джованьоли Р. Спартак. М., 1962; его же.
Политико-философские трактаты Цицерона. Послесловие.— В кн.: Цицерон. Диалоги. М., 1966; его
же. Римская империя и правление Перона. Послесловие.— В кн.: Линдсей Дж. Подземный гром.
М., 1970; его же. Трактат Цицерона *06 обязанностях* и образ «идеального гражданина*.
Послесловие.— В кн.: Цицерон. О старости. О дружбе. Об обязанностях. М., 1974.
177
Среди популярных работ Утченко заслуживает специального упоминания его
книга «Глазами историка» 37. Это обобщение его статей историко-публицисти-
ческого характера, печатавшихся в журнале «Новый мир» в 1961 —1964 гг., в
которых Сергей Львович, много путешествовавший в эти годы, писал о своих
впечатлениях от посещений Греции, Италии, Египта, Лондона и Парижа, пере-
межая их рассуждениями историко-философского характера. Рассказывая об уви-
денном — исторических памятниках, современных городах, людях,— он постоянно
как бы прочерчивал линию связи между предшествующей историей и современ-
ностью, между культурой разных эпох и народов. По его словам, наибольшее
впечатление на него произвело «зрелище смены великих цивилизаций»,
открывшееся ему в Греции и Египте. «Но из увиденного мною и поразившего
меня зрелища,— писал он, полемизируя с теорией цивилизации А. Тойнби 38,—
можно сделать лишь один вывод... путь, пройденный человечеством за эти
тысячелетия, как бы он ни был тяжел, прихотлив и извилист, отнюдь не
замкнутый и бесцельный круговорот обреченных на гибель цивилизаций... а
именно непрерывный путь человеческого развития»39. Руины Помпей, по его
мнению, «наиболее убедительное доказательство того, что в истории человеческого
общества — как, кстати сказать, и в природе — ничто не умирает, не исчезает
бесследно. Даже то, что представляется нам исчезнувшим навеки, сгинувшим
без следа, в каком-то ином качестве, в какой-то иной форме или воплощении,
неизбежно продолжает свое бытие и будет продолжать его до тех пор, пока
только существует человечество... все прошлое в этом смысле входит в настоящее,
как все настоящее входит в будущее» 40 *.
«Настоящее» — современность — также нашло свое отражение в книге: совре-
менный город, люди, культура, современная историография; в связи с этим
затрагиваются вопросы о повторяемости в истории, о методах осмысления истори-
ческих явлений, о таких категориях, как «исторический факт», «историческое
время». Завершает книгу глава «Об исторической науке», где вынесены на
обсуждение вопросы: актуальна ли история как наука? История — это наука
или искусство? Наука точная или описательная? Отвечая на эти вопросы, Утченко
пишет о необходимости осторожного подхода в суждениях об актуальности того
или иного научного направления, о закономерности пропорционального сочетания
описания фактов и их осмысления в историческом исследовании, об элементах
искусства в творческом труде историка. В заключительном параграфе об обще-
ственном значении истории Утченко отвел ей важную роль как источника
материалов для других гуманитарных наук, как воплощающей связь всех обще-
ственных наук, пронизывая их «духом историзма», и в особенности как «великой
воспитательной силы». Подчеркивая достоинства марксистской концепции истори-
ческого процесса, он вместе с тем резко осудил догматизм и конъюнктурщину.
Высказанные Утченко в книге «Глазами историка» взгляды на историческую
науку в какой-то мере суммировали его исследовательский и педагогический
опыт.
Утченко многое сделал для укрепления международных связей советской
науки. Его имя было хорошо известно за рубежом, его статьи публиковались
не только в странах «социалистического лагеря», но и в Италии, Франции, Бра-
зилии и других; его книги переводились и издавались в ГДР, Польше, Италии,
а в последнее время — в Армении и Литве. Утченко был членом-корреспондентом
Венгерского общества классических исследований, членом редакционного совета
37
О значительности вопросов, затронутых в этой книге, см. Конрад II. П. Письма русских
путешественников.— Новый мир, 1968, № 6.
Toinby A. Study of History, v. 1—XII. London, 1934—1961. В этом труде история человечества
излагается как история отдельных (числом более 20) цивилизаций.
Утченко С. Л. Глазами историка. М., 1966. с. 135. О концепции Тойнби см. Там же.
с. 12^—134.
Там же, с. 158.
178
журналов «Клио» 41 и «Эйрене»42. В 1957 г. в Праге он участвовал в I Между-
народной конференции антиковедов стран Восточной Европы, положившей начало
международной ассоциации историков античности «Эйрене», бессменным членом
оргкомитета которой и участником всех конференций он был до конца своей
жизни. В 1955 г. Утченко представил доклад «Кризис полиса и политические
воззрения римских стоиков» на X Международный конгресс исторических наук
в Римс, но поехать туда нс смог. В 1957 г. он участвовал в работе международ-
ной юбилейной конференции в Варшаве, посвященной 2000-летию со дня смерти
Цицерона, в 1959 г. был участником III Международного конгресса классических
исследований в Лондоне.
В 1964 г. под руководством Утченко прошла конференция «Эйрене» в Ленин-
граде, на ее открытии он выступил с докладом «Античность и современность»,
где были поставлены вопросы о значении античного наследия для современной
культуры, о правомерности исторических аналогий в связи с проблемой повто-
ряемости, о закономерности исторических явлений. Критикуя современные
историософские концепции, он подчеркнул значение античности в области идео-
логической борьбы 43. В 1969—1970 гг. Утченко провел большую организационную
работу по подготовке советских антиковедов к XIII Международному конгрессу
исторических наук, проходившему в 1970 г. в Москве. Совместно с И. М. Дьяко-
новым он выступил с основным докладом на секции древней истории по теме
«Социальная стратификация древнего общества». Используя накопленный наукой
фактический материал, Утченко развил и отчасти пересмотрел выдвинутый им
в 1950-х годах тезис о наличии трех классов в античном обществе. Этот доклад
нашел широкий положительный отклик и на самом конгрессе и в последующей
научной литературе.
В 1971 г. в Варшаве и в 1972 г. в Клуже Сергей Львович выступал с
докладами на XI и XII конференциях «Эйрене», в 1975 г. руководил подготовкой
очередной XIV конференции «Эйрене» в Ереване, которая намечалась на вторую
половину мая 1976 г., но до нес он не дожил...
Скоропостижная смерть С. Л. Утченко 2 мая 1976 г. была тяжелой утратой
не только для близких и друзей, но и для научных коллективов, которыми он
руководил, и для науки в целом, ведь внезапно ушел из жизни ведущий ученый
в расцвете творческих сил. Осталась масса незавершенных дел: организацион-
ных — конференция «Эйрене», двухтомник «Античная Греция», и исследова-
тельских.
К сожалению, дирекция института нс смогла своевременно оценить огромный
объем научно-исследовательской и научно-организационной работы, выполненной
Утченко в стенах института. Предполагалось в начале мая 1976 г. на заседании
Ученого совета поставить вопрос о присвоении Утченко звания «Заслуженный
деятель науки», но...опоздали. Лишь посмертно, в 1977 г., по выходе в свет
последней монографии ему была присуждена премия им. В. П. Волгина.
Последние годы Сергей Львович много внимания уделял вопросам теории и
философии истории, в архиве остался ряд набросков, тезисов, незавершенных
очерков, конспект статьи «Трагедия истории», один из вариантов статьи «Факт
и миф в истории», план задуманной книги историко-биографического характера
о Марке Антонии 44.
Эти наброски освещают еще одну сторону творчества Утченко — технику его
работы: сначала записи отдельных замечаний, мыслей, затем черновой план,
42 Klio. Beitrage zur Alten Gcschichtc. Berlin.
43 Eirene. Studia Gracca ct Latina. Praha.
Доклад опубликован в сб.: Античное общество. Труды конференции по изучению античности.
М., |рб7.
Все названные и другие не публиковавшиеся рукописи были прочитаны на «Научных чтениях
памяти С. Л. Утченко*. См: Вестник древней истории, 1979, № 2; 1980; № 3; 1981, № 2; 1982,
№ 3; 1983, № 3; 1985, № 4.
179
конспект в нескольких вариантах, наконец первый вариант статьи, который
часто ставился на обсуждение сектора, обычно довольно критическое. Замечания,
как правило, он принимал спокойно и учитывал при доработке.
При всей занятости своей работой Сергей Львович находил время для того,
чтобы следить за ходом общественной мысли, развитием литературы и искусства:
он увлекался архитектурой городов — в его архиве есть рукопись, посвященная
архитектуре Еревана — этот город, по его признанию, он особенно любил; с
юных лет любил поэзию, особенно А. А. Блока, которому посвятил главу в
рукописной автобиографической повести «Вступление», собирал альбомы, пластинки.
Сергей Львович любил жизнь во всех ее проявлениях. Остроумный,
обаятельный, он пользовался успехом у женщин, был интересным собеседником
и участником дружеского застолья.
Демократичный и доброжелательный, принципиальный и справедливый,
Утченко создавал прекрасную творческую атмосферу в коллективе, которым
руководил. С сотрудниками он всегда был ровным, очень редко позволял себе
повысить голос, сказать что-то резкое; в отдельных случаях брал на себя
ответственность за дисциплинарные проступки членов сектора, а в отношениях
с дирекцией Института был достаточно тверд и независим. Таким он остался в
памяти друзей и коллег.
Ретроспективный взгляд на творческое наследие Утченко позволяет проследить,
как он постепенно освобождался от ряда догматических, стандартных формули-
ровок. Это наблюдается и в его исследовательских работах, и в написанных им
передовых статьях для «Вестника древней истории»45. Как свидетельствует
рассмотренная выше глава об исторической науке в книге «Глазами историка»,
речь шла о переосмыслении ряда важнейших исторических категорий. Еще более
отчетливо это проявляется в сохранившихся в архиве рабочих заметках. Суть
деятельности историка, писал он, «осознанное или подсознательное (но всегда
неизбежное!) проецирование опыта настоящего (т. с. современного историку
общественного сознания) на прошлое»46. «Писали ли когда-либо историки
правду?.. — размышляет он в другом наброске.— Может ли историк писать
правду?.. Марксизм-ленинизм о партийности истории. Поэт (историк) нс должен
быть правдив, но искренен!» 47. Еще одна мысль: «Как и насколько биологическая
константа определяет психику? Подлец во всех формациях остается подлецом!» 48.
В его нс предназначенных для печати размышлениях о повторяемости в истории,
о понятиях «исторический факт» и «историческая закономерность», «история
общества и жизнь общества», «мироощущение эпохи», о проблемах будущего, а
также в его внимательном, уважительном отношении к зарубежной историографии
и социологии явственно проявляется неортодоксальность его взглядов на историю.
И еще одно соображение. Предложенное Сергеем Львовичем определение
сущности труда историка наводит на мысль, что его интерес к периоду кризиса
и падения Римской республики, к деятельности Суллы, Цицерона, Цезаря и
других политических фигур отнюдь не случаен: по-видимому, в этом выразилось
возникшее у него неосознанное (а может быть, и осознанное) ощущение
неустойчивости своего времени, и он искал в прошлом аналогии и ответы на
волновавшие его вопросы о будущем.
Сравни, например: Утченко С. Л. Проблемы изучения государственных форм
рабовладельческого общества.— Вестник древней истории, 1949, № 2; его же. В. И. Ленин и законы
истории.— Вестник древней истории, 1970, № 2.
Утченко С. Л. О времени историка. Развернутые тезисы. Рукопись.— Архив С. Л. Утченко,
с. 1.47
Утченко С. Л. Набросок конспекта или плана работы «Трагедии истории*. Рукопись.— Архив
С. Л. Утченко, с. 3.
48
Гам же, с. 4.
180
Историография
© 1995 г.
Б. С. ЕРАСОВ
ПРОБЛЕМЫ ТЕОРИИ ЦИВИЛИЗАЦИЙ
Выход в свет сборников «Цивилизации», выпущенных издательством «Наука»
под грифом Отделения истории РАН и Института всеобщей истории РАН, вновь
привлек Внимание к острейшим методологическим проблемам исторической науки*
В настоящее время изданы два сборника, подготавливается к печати третий.
Первые два сборника ', содержащие статьи российских и зарубежных авторов,
предстают прежде всего как подведение итогов тех дискуссий о соотношении
формации и цивилизации, которые шли в отечественной науке на протяжении
последнего десятилетия и которые в свою очередь стали завершением длительной
эволюции самой формационной теории. Какие же сдвиги произошли за это время
в исторической науке?
Первые разделы в обоих выпусках посвящены вопросам теории и методологии,
что вполне логично. Во втором выпуске этим вопросам уделено больше места
и им посвящено два раздела. Далее в первом выпуске следует раздел «Сравни-
тельно-исторические исследования», столь же логично во втором выпуске это
место занимает раздел «Россия в мировой цивилизации». Заключают оба выпуска
разделы по историографии, в которых дается содержательный анализ методологии
в трудах А. Тойнби, Ф. Броделя и других крупнейших историков-методологов.
Оба сборника свидетельствуют об академической основательности подходов
ряда российских и зарубежных историков, указывающих, с одной стороны, на
недостатки формационной теории, но с другой — отстраняющихся от того перво-
начального агрессивно-поверхностного стиля ниспровержения этой теории, в
котором сказывалось накопленное и вырвавшееся наружу неприятие официальной
доктрины. Это ниспровержение оказало дурную услугу нашей публицистике и
общественной мысли в целом, «разнеся в пух и прах» добротную, хотя и
ограниченную по своим возможностям концепцию и тем самым посодействовав
общему спаду уровня теоретического мышления, освободив место для иного типа
манипулирования сознанием. Другой такой же дурной услугой стало поверхностное
толкование термина «цивилизация» в прямолинейном высокомерно-просветитель-
ском смысле, который, казалось, сошел со сцены вместе с разрушением колониаль-
ной системы и широким изданием литературы по «незападным» культурам.
Ставшее уже расхожим в нашей общественной мысли обращение к принципам
цивилизационного мышления слишком часто означает сопоставление российского
или любого другого общества с современным либеральным Западом как «идеальным
Цивилизации, вып. 1. М., 1992. Редакционная коллегия: М. А. Барг (отв. ред.), Л. Б. Алаев,
В. Ж. Келле, М. А. Киссель, Л. И. Новикова, В. М. Хачатурян, Е. Б. Черняк.
Авторы статей: Л. Б. Алаев, М. А. Барг, Н. Я. Бромлей, А. Ф. Грабски, М. В. Дмитриев,
М. А. Киссель, А. Б. Ковельман, Л. И. Новикова, Л. И. Рейснер, В. М. Хачатурян, Дж. А. Холл
(Великобритания), Е. Б. Черняк, Е. М. Штаерман.
Цивилизации, вып. 2. М., 1993. Редакционная коллегия: М. А. Барг (отв. ред), И. II. Ионов,
М. М. Наринский, В. М. Хачатурян (отв. секретарь), Е. Б. Черняк.
Авторы статей: В. П. Алексеев, А. С. Ахиезер, М. А. Барг, Н. Я. Бромлей, М. Г. Громов,
Г. Г. Дилигенский, И. Н. Ионов, А. М. Кантор, Р. Квинонес (США), В. Ж. Келле, М. А. Киссель,
В. Мак-Нил (США), Э. С. Маркарян, В. М. Немчинов, Т. Ольсен (США), Е. Г. Ренее, Э. В. Сайко,
Р. Торстендаль (Швеция), В. И. Уколова, В. М. Хачатурян, Д. Херлихи, С. С. Хоружий, Е. Б. Черняк,
Чэнь Чжихуа (КНР).
181
типом» цивилизации вообще и отказ в признании значимости всякого иного
достояния. Для либерально-демократического мышления это достояние либо
существует как сугубо негативное начало, либо сводится к «пережиткам» или
даже к «манере выражения». Присущая такому мышлению степень опрощения
грозит сделать невыгодным его сравнение со спешно позабытой марксистской
теорией. При всех издержках марксистской философии она содержала в себе
диалектику, всегда предполагавшую, с присущей ей формальной универсаль-
ностью, наличие иного и даже прямо противоположного подхода к каждому
предмету, и отнюдь не сводившуюся к его прямому отрицанию, тем более к
игнорированию/
Что же обнаруживается в ходе постепенного выяснения соотношения между
двумя столь фундаментальными конструкциями, без которых история превра-
щается в перечень событий, решений и политических деятелей?
1 Судя по сборникам «Цивилизации», итоговый «расчет» с формационной теорией
оказался неполным. Например, в статье М. А. Барга «Цивилизационный подход
к истории: дань конъюнктуре или требование науки?» (вып. 2, с. 9—10)
утверждается, что эта теория «является краеугольным камнем материалисти-
ческого исторического знания», так как она позволила «впервые в историографии
в хаотическом нагромождении общественных связей выделить те из них, которые
оказались от воли и сознания людей независящими». Тем самым историческое
познание было возведено на объективное основание, а на нем была построена
«онтологическая картина мира», выражающая «монистический взгляд на историю»,
наиболее отчетливо освещающая ее универсальность и содержательное единство
вопреки локальности.
После такого привычного монизма вряд ли можно что-либо оставить на долю
альтернативных подходов и методов. Тем не менее формационной теории именно
как методу предъявляется и в статье самого М. А. Барга, и в статьях ряда
других авторов список претензий, которые эта теория не в состоянии удовлетво-
рить. Это и наличие многоукладности, разбирающей базисные устои общества.
Это и социологический редукционизм, сводящий структуру общества к делению
на классы-антагонисты. Это и неформационный характер государства, никак не
умещающийся в рамки надстройки. Это неформационность идеологии и вообще
всей духовной жизни и неспособность учитывать значение ментальности данного
народа. Это и многовариантность истории, разделяемой на некоторые региональные
потоки, отнюдь не сводимой к однолинейной универсальности. Это и снятие
человеческого измерения, постулирование «надчеловеческих объективных законо-
мерностей». И как итог — чрезмерная универсальность, лишающая теорию
способности выявлять значение локальных особенностей, той специфики, в которой
и протекает жизнь общества.
Казалось бы, после таких изъятий сфера действия формационной теории
основательно сжимается и за ней остаются только собственно социально-экономи-
ческие закономерности общественного бытия. Но после всех этих отречений
выясняется, что за формационнымй факторами признается статус «объективной»
основы истории, которые и должна изучать история как аналитическая наука.
Возвращение (или восхождение) к анализу совокупной деятельности (или совокуп-
ного производства) означает, что статусом объективности в равной степени наде-
ляются и материальные, и духовные факторы. Именно это и дает основание,
по мнению М. А. Барга, ввести в историческую, и не только историческую,
науку парадигму «цивилизaция»J (вып. 2, с. 17).
Тем не менее выявление цивилизационной сущности и гуманизация истории
с некоторым трудом даются материалистическому мышлению. Отсюда — обра-
щение к антропологическим универсалиям, к «родовой» сущности человека как
общественного индивида, которому «ничто человеческое не чуждо» (М. А. Барг.
«Проблема человеческой субъективности в истории», вып. 1, с. 83).
Это хорошо знакомое по «раннему марксизму» философское осмысление
сущности истории еще никак не выводит нас к цивилизационной проблематике,
182
в которой одной из исходных задач является раскрытие того, как человеческая
субъективность обусловлена и подчинена некоему сверхначалу, сущность которого
с таким трудом поддается расшифровке. Марксистская попытка найти эту рас-
шифровку в социально-классовых величинах оказалась лишь частичным теорети-
ческим решением, что и потребовало обращения к принципиально отличной
модели истории. Именно это и подчеркивается в большинстве статей сборников.
Принятие понятия «цивилизация» в научном менталитете, слишком хорошо
знакомом с «фундаментальностью» формационной теории, оказалось возможным
лишь в условиях основательной расшатанности прежней парадигмы, но именно
поэтому этот процесс отмечен поисковой «избыточностью», нередко порождающей
либо ассоциативные «гуманитарные», либо противоположные по отношению к
формационности конструкции. Слабое знакомство с «основоположниками» теории
цивилизаций и ее современным состоянием порождает повторные открытия того,
что должно было бы уже считаться принятым.J
Создается впечатление, что лишь «смена парадигм», прорыв за рамки прежней
формулы к освобождению нового «теоретического поля», созданного прежде всего
А. Тойнби, М. Вебером, позднейшей веберианой и западной цивилизационной
школой, служит адекватной основой для нового подхода к крупномасштабным
закономерностям истории. Именно поэтому наиболее содержательное освещение
собственно цивилизационная проблематика нашла в первую очередь в работах
авторов, совершивших такой прорыв. Это статьи Л. И. Новиковой «Цивилизация
как идея и как объяснительный принцип» (вып. 1) и Л. И. Рейснера «Историческое
общество как единство формационного и цивилизационного начал» (вып. 1).
Содержательностью отличаются также статьи, в которых исследуются процессы
освоения цивилизационной проблематики в западной или дореволюционной
русской научной мысли: А. Ф. Грабски. «Фернан Бродель: вопросы методологии
истории цивилизаций»; М. В. Дмитриев. «Некоторые аспекты изучения истории
цивилизаций в современной французской историографии»; В. М. Хачатурян.
«Проблема цивилизаций в «Исследовании истории» А. Тойнби в оценке западной
историографии»; В. И. Уколова. «Тойнби и постижение истории». От западных
ученых, формировавшихся в атмосфере признания именно цивилизационного
подхода к истории как ведущего, не требуется таких усилий. Однако для их
менталитета существует своя трудность: выработка оснований для признания
плюрализма цивилизаций и адекватного сопоставления Запада й не-Запада.
Сама семантика цивилизационной теории отличается неотработанностью, и
неизбежной издержкой этого является использование чужеродных терминов, взя-
тых из смежных гуманитарных или естественных наук (генетический код, окосте-
нение, алгоритм и т. д.), или ярких, но размытых метафор. Еще из опыта про-
чтения Н. Я. Данилевского, О. Шпенглера или А. Тойнби известно о неадекват-
ности естественно-научной, метафорической или вовсе мифологической термино-
логии. Этот «пережиток раннего возраста» с трудом изживается и в мировой
теории, но без такого созревания разум еще остается на подступах к науке.
' Впрочем, зачастую в сборниках встречается и прямо противоположный подход,
состоящий в нагружении хорошо знакомых, устоявшихся в рамках прежней
теории исторического материализма и научного коммунизма терминов принци-
пиально новыми значениями. Такую нагрузку приобретает и сама формация,
сопрягаемая в совершенно новом для нее сочетании «формационные цивилизации».
Подобная же процедура совершается при образовании понятий «этнические»,
«стадиальные», «скотоводческие» цивилизации. Ставший престижным термин
присоединяется к самым различным компонентам и утрачивает содержательную
определенность. Хорошо знакомая нам идеологема «революция» по-прежнему
часто наделяется способностью вывести из тупиковых ситуаций, когда необходимо
осуществить «глубокий разрыв с прошлым». Из формационной теории она прямо
переносится в цивилизационную в статье Е. Б. Черняка «Цивилизация и рево-
люция» (вып. 2) и охватывает такие явления, как варварские завоевания и
смена язычества христианством, арабские завоевания под знаменем ислама,
183
завоевание Нового Света, а также и неоднократные явления гибели цивилизаций
и т. д. В свое время классификация цивилизационной динамики, выработанная
А. Тойнби, вызвала критику. Но размывать эту классификацию в аморфной
идеологеме, совмещающей самые различные и даже противоположные по направ-
ленности процессы, значит снижать уровень аналитичности исторического знания.
I Применение термина «цивилизация» к различным образованиям, а «рево-
люция» к различным проявлениям крупномасштабной динамики приводит к той
степени их размытости, когда они утрачивают сколько-нибудь определенное
содержание, несмотря на все попытки типологизации явления. Революции, если
они нс приводят к полному крушению общества и исчезновению его из истории,
обычно заканчиваются реставрацией и возрождением и именно в этом обстоя-
тельстве выражается спасительное влияние цивилизации./
^Неуловимость» цивилизации и трудности в выявлении цивилизационных
параметров общества приводят к тому, что поиски определения слишком часто
выливаются у разных авторов в тавтологические рассуждения о цивилизации
как об «особом типе социальности», «особой организации связей». Зачастую
осмысление категории «цивилизация» происходит через количественное накоп-
ление тех факторов, которые должны, как предполагается, возвышать цивилизо-
ванное общество над доцивилизованнымиЛЭтот подход, восходящий еще к Л. Мор-
гану, выделяет в качестве цивилизационного рубежа «повышение продуктивности
хозяйства», дифференциацию труда, социальное расслоение, развитие ремесла,
торговли, образование городов, монументальное строительство, «достаточно» раз-
витая религия, письменность (в статьях Л. И. Новиковой «Цивилизация как
идея и как объяснительный процесс», В. Ж. Келле «Соотношение формационных
и цивилизационных подходов к анализу исторического процесса», Э. В. Сайко
«Методологические аспекты стадиального подхода к изучению цивилизации как
явления всемирно-исторического процесса»). IB качестве важнейшего общего
проявления цивилизованности называют обычно социальное расслоение и
формирование классовых отношений, которым сопутствует частная собственность,
а вместе с тем и государством
Разумеется, за рамками общих логических построений об уровнях, стадиях,
структуре предполагаемых образований ничего специфически нового такие
построения не дают. Поэтому можно вполне присоединиться к замечанию о
бесплодности таких методологических разработок, которые «замыкаются в кругу
излюбленных абстракций без соотнесения этих последних с эмпирическим
материалом и реальной практикой предметно-содержательных научных исследо-
ваний» (М. А. Киссель. «Просвещение» как стадиальная категория цивилизации»,
вып. 2, с. 121).
Наиболее богатое по исследовательским возможностям определение мы находим
в статье Л. И. Новиковой (вып. 1), равно как и в более ранних се публикациях.
Она раскрывает значение цивилизационного устроения общества «как собственно
социальная, основанная на всеобщих принципах (закон, долг, мера, деньги и пр.)
форма организации жизни людей» (вып. 1, с. 16).
^Хотя обращение к принципу всеобщности требует гораздо более детального
раскрытия, оно представляется нам весьма плодотворным в философском и социо-
логическом смыслах, так как допускает его развертывание как в хозяйственной
сфере, так и в политической или культурной. Однако у Л. И. Новиковой это
определение сведено к специфическим проявлениям всеобщего (закон, долг,
деньги). Поэтому, как она предполагает, в своем пределе цивилизация совпадает
с гражданским обществом, где каждый равен каждому, где свободное развитие
каждого является гарантией свободного развития всех (вып. 1, с. 16). Такое
определение вновь выводит за скобки все цивилизации, предшествующие зрелому
либеральному обществу. / Опираясь на «онтологичность» восточных обществ,
Л. И. Рейснер отмечает4{аличие частичной универсализации в докапиталисти-
ческих обществах, что способствовало расширению их систем регуляции на
огромных пространствах (вып. 1, с. 57).
184
Именно принцип всеобщности мог бы стать тем исходным началом, которое
мы можем выявить в той или иной форме, степени и структуре в каждой из
исторических цивилизаций. А та£ как в наиболее адекватной форме этот принцип
воплощается в духовных структурах общества, анализ этих структур может
вывести на механизм собственно цивилизационного устроения. Такая идея,
впрочем, лишь спорадически пробивается у ряда авторов обоих сборников. Как
некоторое приближение к такому пониманию можно расценить точку зрения
В. Мак-Нила (США), для которого цивилизация — способ Социальной органи-
зации, основанный на общепринятой нормативности образа жизни и минимальном
уровне массовых представлений, поддерживаемых авторитетными письменными
текстами. Это подразумевает прежде всего религию, имеющую определенную
духовную структуру (включая канон, догматику) и кадровый институт (духо-
венство). Впрочем, это относится лишь к классическим цивилизациям. Развивав-
шаяся за последние три с половиной века система «глобальной космополи-
тичности», основанная на интенсивной системе коммуникаций, преодолевает
лингвистические и политические барьеры, что приводит к концу «историческую
эру множественности цивилизаций» и формированию современной мировой
системы (В. Мак-Нил. «Цивилизация, цивилизации и мировая система», вып. 2,
с. 23). Такой вывод означает уже переход от собственно цивилизационной к
мир-системной теории, и между сторонниками этих двух подходов идут интен-
сивные дискуссии 2.
Гуглублснный анализ проблемы соотношения формации и цивилизации мы
находим в статье Л. И. Рейснера, который показывает нс только взаимодопол-
нитсльность, но и противоположность этих категорий в рамках единого обще-
ственного организма. Он подчеркивает наличие двух сторон в разделении труда:
экономической и общественной, что приводит к двойственности самой социальной
структуры. Разделение труда порождает деление на классы, что и становится
предпосылкой все более сложных функций (управленческих, интеллектуальных
и др.), а соответственно и цивилизационного устроения общества (вып. 1,
с. 53—54). Однако превышение цивилизационных полномочий, меры классовой
эксплуатации, насилия со стороны господствующего класса ведут, как выразился
бы А. Тойнби, к «отпадению внутреннего пролетариата». Тогда приходит «кара»:
кризис доверия, бунт, революция, i
Л. И. Рейснер возвращает в понятийный аппарат термин «способ общения»,
часто использовавшийся классиками марксизма, хотя и в описательном смысле,
и показывает, что способ общения подразумевает нс только разделение труда,
но и интеграцию общества. Чем больше развито разделение труда, тем более
развитым должен быть и способ общения, который тесно связан с культурой.
Как бы ни был решен вопрос об общем содержании цивилизационного
устроения, дальнейшим шагом является изучение реальных исторических
общностей. И здесь приходится убеждаться, что либо научная мысль еще не
дотягивает в этом плане до того уровня компаративистики, который был присущ
основоположникам, либо в своих общих моделях она решает принципиально
иные вопросы. Если Н. Я. Данилевского, О. Шпенглера и А. Тойнби интересовали
прежде всего различия между основными макрообщностями человеческой истории
и присущие им внутренние закономерности, то представленная в сборниках
научная мысль сосредоточена прежде всего на общецивилизационных универ-
салиях, через которые конкретные цивилизации просматриваются лишь с трудом,
в импрессионистических тонах или довольно бедных схемах, большей частью
дихотомныхЛ
Вряд лрСмногос можно извлечь из предложенного Э. С. Маркаряном в статье
«Сравнительный анализ цивилизаций сквозь призму поиска стратегии экологи-
ческого выживания» (вып. 2) деления цивилизаций на «машинную» и предше-
Отметим. что этой дискуссии посвящен целиком выпуск журнала «Comparative Civilizations
Review», 1994, N° 30.
185
ствующие ей «домашинные». Создается впечатление, что схема «машинной циви-
лизации» — продолжение яростных обличений О. Шпенглером всякой цивили-
зации с ее бесчеловечной и слепой наукой, катастрофической урбанизацией и
потребительским расточительством. Автор противопоставляет машинной цивили-
зации культурно-ценностное начало, придающее жизни органичность и стабиль-
ность, столь необходимые для экологического выживания человечества. Одномер-
ность такого дихотомного деления, привязанного к одной из функций социокуль-
турной системы, ограничивает применимость этого подхода.
^Дйхотомный же подход, хотя и прямо противоположный по выводам, предлагает
Г. Г. Дилигснский в статье ««Конец истории» или смена цивилизаций?». Он
полагает, что «традиционные» цивилизации, скованные в своих возможностях
«космогенными» принципами, в рамках которых человек зависим от природы и
сложившегося общественного устройства, оказались нежизнеспособны, «обречены
на старение и гибель самим принципом, лежащим в их основеу (вып. 2, с. 50).
Трудно нс усмотреть в таком подходе «рецидив» прежнего формационного мыш-
ления, но если ранее необходима была «смена» устаревших формаций, то теперь —
«непригодных» цивилизаций, чтобы перейти к новому прогрессивному строю.
Для А. С. Ахиезера (статья «Диахронность и синхронность цивилизаций:
теория и методология исследований») вполне приемлемо деление на традиционные
и либеральную цивилизации, составляющие «дуальную оппозицию, поляризую-
щую человечество» (вып. 2, с. 156). Такое деление снижает проблематику
динамизма «нелиберальных» обществ и лишает содержательного наполнения оба
типа цивилизаций за рамками их уже сложившейся политической культуры.
«Традиционное общество» — термин явно отвергнутый мировой культурологией
в применении к сложным историческим структурам в пользу «идентичности»,
«специфики» и т. п.
|ТТ. Н. Ионов в статье «Проблема сравнительного изучения цивилизаций в
национально-историческом контексте» (вып. 2) проводит основное различие между
приспосабливающимися к внешней среде и преобразующими типами деятельности,
что опять-таки означает деление цивилизаций на два типа с присущими им,
соответственно, ценностными и целевыми системами ориентации. Впрочем,
выдержать эту дихотомию на разных этапах развития одного и того же общества
или мировой истории оказывается весьма затруднительным, и поэтому автору
приходится вводить дополнительные определители.)
Неизбежным недостатком таких дихотомных схем, как указывал еще
П. А. Сорокин, становится соединение в рамках одного типа крайне различных
образований и неспособность уловить специфику как малых, так и особенно
крупных социокультурных образований, имеющих сложную многоуровневую и
многофакторную системную организацию.
Несмотря на то, что в статьях общетеоретического цикла вновь и вновь вы-
двигается точка зрения, что изучение цивилизационных процессов означает
прежде всего межкультурную компаративистику, такая компаративистика нс
получает своей методологической основы. Что с чем сравнивать, ставит вопрос
Чэнь Чжихуа (КНР) в статье «О некоторых методологических принципах сравни-
тельного изучения китайской и западной культур» (вып. 2) и дает некоторую
классификацию компаративистики: макро—микро, комплексно — по частям, по
разным эпохам — в рамках одной эпохи, в отдельно взятом аспекте или в разных
отношениях и т. д. Сами по себе такие типы сопоставления разных обществ,
несомненно, имеют смысл, однако очевидно, что сопоставление цивилизаций
требует детального выяснения нс только общих параметров-универсалий, по
которым функционируют цивилизации, но и тех системных свойств, придающих
им определенность и формирующих их историю как движение нескольких
основных цивилизаций.
ТБолее содержательно подходит к вопросу о количестве цивилизаций Л. Б. Алаев
в статье «Темп и ритм индийской цивилизации» (вып. 1), который выделяет
три основные — ближневосточная, индийская и дальневосточная, считая, что
186
западноевропейская может с некоторым основанием рассматриваться как «дочер-
няя» по отношению к ближневосточной. Как он полагает, по отношению к более
древнему периоду можно выделить и другие единицы. Однако генетическая
вторичность — еще не достаточный критерий, чтобы отказать обществу в праве
быть отнесенным к почетной категории «цивилизация»! В статье Е. М. Штаерман
«Проблемы римской цивилизации» (вып. 1) докаЗЗтСльно отстаивается редкая
позиция, утверждающая правомерность введения в.общий перечень особой римской
цивилизации. Но количество вопросов и сомнений, которые возникают при
рассмотрении таких классификаций, вряд ли уступят тому, которое было вызвано
прочтением труда А. Тойнби «Постижение истории» и полемикой вокруг него.
И прежде всего это вопрос о том, что же формирует выделяемые нами цивилизации,
если не сводить их к конкретному комплексу характеристик и достижений,
выявляемых при детальном изучении истории каждого общества.
Более обстоятельная компаративистская модель излагается в статье Джона
Холла (Великобритания) «Государства и общества: «европейское чудо» в сравни-
тельной перспективе» (вып. 1). Продолжая традиции западных теоретиков цивили-
зационного подхода, он в сжатой и содержательной схеме сопоставляет китайскую,
индийскую, исламскую и христианскую политические культуры и религии в их
функциях социальной и хозяйственной регуляции. Вариабельность его модели
позволяет понять конкретную расстановку регулятивных факторов и обстоятельств
истории в жизни каждой из цивилизаций. Впрочем, все это сопоставление под-
чинено одной, в общем уже знакомой цели: выявить источники «европейского
чуда», которое и способствовало появлению капитализма. Как он показывает,
именно в структурном разделении общества, его децентрализации и автономности
города и рынка, но вместе с тем во взаимодействии разных компонентов, среди
которых важную роль сыграли государство и религия, и заключается тайна
выдвижения этой цивилизации на первое место.
[Утверждение категории «цивилизация» в нашем научном обороте происходит
на той грани веков, когда представляется, что прошлая эпоха цивилизаций
заканчивается, а с ней и прошлая история./ Эта новейшая проблематика
раскрывается в статьях Л. И. Новиковой, Г. ГТ Дилигенского, В. Мак-Нила и
ряда других авторов.
^Недавние процессы распада социалистической системы как «высшей и послед-
ней стадии» «незападной цивилизации» укрепили признание единой линии миро-
вого исторического процесса среди тех, кто и ранее видел в истории единую
сквозную цель. Но именно поэтому так трудно и с такими расхождениями во
мнениях в рамках данных сборников и за их пределами идут дискуссии о
цивилизационных судьбах России? Характерно уже название одного из разделов
второго выпуска «Россия в мировой цивилизации», что предполагает снятие
вопроса о взаимодействии России со столь различными цивилизациями Запада
и Востока. Однако в статьях В. М. Хачатурян «Н. Я. Данилевский и В. С. Соловьев
о всемирно-историческом процессе и локальной цивилизации», С. С. Хоружего
«Исихазм и история», упомянутых статьях А. С. Ахиезера и И. Н. Ионова так
или иначе выявляется своеобразие России как особой цивилизации наряду с
другими цивилизациями в мировой системе.
\3а время, прошедшее после выхода рассматриваемых сборников, цивилиза-
ционная проблематика мира и России подверглась интенсивному обсуждению,
в ходе которого, с одной стороны, укрепился раскол между сторонниками
цивилизационного монизма (западогенного происхождения) и сторонниками
цивилизационного многообразия и плюрализма, в котором и Россия обретает
свое место. Остается только надеяться, что «конец истории» не будет однозначно
монистичным и Россия выявит формы своего собственного цивилизационного
устроения. \
187
«Круглый стол»
ОБСУЖДЕНИЕ ЖУРНАЛА
«НОВАЯ И НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ»
11 апреля 1995 г. в рамках секции всеобщей истории 48-х Герценовских
чтений был проведен «круглый стол», посвященный обсуждению содержания
нашего журнала за 1991—1994 гг. В нем приняли участие заведующий кафедрой
всеобщей истории Российского государственного педагогического университета
г. Санкт-Петербург (РГПУ) член-корреспондент Российской академии образова-
ния д. и. н., проф. В. К. Фураев, д. и. н., проф. Ю. В. Егоров, кандидаты
исторических наук, доценты В. Н. Борисенко, О. Ю. Плснков, Е. А. Андреевская,
Б. П. Заостровцсв, И. М. Ладыжников, старший преподаватель Б. А. Егоров
(все — РГПУ), доценты В. Т. Юнгблюд (Кировский государственный педагоги-
ческий университет), В. Н. Гарбузов (Псковский государственный педагогический
институт), аспирант К. О. Битюков (РГПУ).
Заседание открыл В. К. Фураев: 90-е годы стали важным этапом в развитии
журнала, являющегося для вузовских преподавателей новой и новейшей истории
ведущим профессиональным научным изданием. Содержание журнала суще-
ственно изменилось. На его страницах появились новые разделы, среди которых
в первую очередь привлекают к себе внимание публикации ранее неизвестных
архивных документов и документальные очерки, написанные историками на
основе исследования недоступных в недавнем прошлом источников. Эти материалы
дают возможность увидеть известные события в новом свете, осмыслить аргумен-
тированные обоснования современных научных выводов. В сложной мировоззрен-
ческой обстановке наших дней журнал нашел верный курс, встреченный с
удовлетворением научной общественностью. Его характеризуют опора на истори-
ческие источники, верность исторической правде, взвешенность и аргументиро-
ванность суждений, свобода от конъюнктурных шараханий и легковесных
утверждений.
Заслуживает позитивной оценки обращение журнала к личностному фактору,
что позволяет через призму современных подходов по-новому, нетрадиционно
осветить жизненный путь, общественно-политическую и научную деятельность
видных представителей русской и зарубежной общественной мысли, дипломатов
и. других исторических личностей. Творческие портреты крупных отечественных
историков расширяют и углубляют существующие представления о внесенном
ими вкладе в изучение актуальных исторических проблем. Интервью с видными
учеными, имеющими богатый исследовательский и преподавательский опыт, зна-
комят с их видением исторического прошлого, высвечивают новые грани научного
познания. Выступления на страницах журнала зарубежных историков позволяют
сопоставить различные взгляды и мнения, рельефнее представить широкий
диапазон научных воззрений, существующих в мировой исторической науке.
Журнал продолжает обсуждение вопросов методологии истории, способствуя
тем самым повышению теоретического уровня научных и научно-педагогических
кадров. Сотрудники высшей школы обмениваются на его страницах своими
соображениями о ходе реформирования исторического образования, программах
и учебниках, характере вузовского преподавания истории, особенностях нынеш-
него этапа подготовки специалистов.
188
Следует отмстить большую работу, проводимую редколлегией по обновлению
журнала. Хотелось бы предложить шире обсуждать проблемы цивилизационного
развития, смелее обращаться к рассмотрению образа жизни и общественного
поведения людей в разные исторические эпохи, к проблемам социальной психо-
логии, исторической демографии, межэтнических отношений. На мой взгляд,
«круглые столы», посвященные обсуждению дискуссионных вопросов, должны
проводиться регулярно. В частности, назрел обмен мнениями относительно препо-
давания историографии и источниковедения новой и новейшей истории в совре-
менных условиях. Преподаватели вузов нуждаются в анализе новых тенденций
развития исторической мысли на Западе. Большую пользу принесло бы создание
рубрики «По страницам зарубежных исторических журналов», учитывая, что
для многих историков знакомство с зарубежной периодикой ныне связано с
большими трудностями. Ценным подспорьем для преподавателей и студентов
вузов, школьных учителей истории могло бы стать издание библиотечки журнала
с тематическими комплектами архивных материалов и документальных очерков,
опубликованных в последние годы. Эта печатная продукция, несомненно, будет
пользоваться спросом у покупателей.
Ю. В. Егоров: Мне хотелось бы отметить появление в журнале наряду с
глубокими теоретическими статьями публицистических эссе, что помогает жур-
налу завоевать читательскую аудиторию различного уровня, и это нужно рас-
сматривать как серьезное достижение. Естественно, однако, что историческая
публицистика не может и не должна становиться приоритетной в журнале. В
заслугу журналу следует поставить опубликование статей, посвященных перелом-
ным событиям в странах Центральной и Юго-Восточной Европы, интерпретация
которых в недавнем прошлом была далека от исторической правды. Хотелось
бы, чтобы журнал уделил больше внимания периоду второй половины 40-х —
50-м годам в истории восточноевропейских стран. Очень жаль, что на страницах
журнала весьма ограниченно освещаются история Франции, Италии и Испании.
Романским странам, в отличие, например, от США, явно «нс везет». Следует
расширить раздел критики и библиографии, который нс отвечает возросшим
потребностям в рецензиях, аннотациях, рефератах на новейшую зарубежную
литературу.
В. И. Борисенко: Если говорить о содержании журнала в целом, то удельный
вес статей, посвященных проблемам новой истории, недостаточен. На этом фоне
проявленное редакцией «пристрастие» к европейским династиям не повышает
теоретическую и информационную ценность опубликованных материалов.
Выработка современных подходов к проблемам новой истории еще не увенчалась
успехом. Дискуссия о периодизации, к сожалению, ушла в мелкие вопросы, в
точность датировок. При этом были упущены многие аспекты социального и
культурного развития в новое время, осмысление и учет которых имеют
существенное значение для любого варианта периодизации.
О. Ю. Пленков: Структура журнала во многом напоминает общественно-поли-
тическое издание. По такому параметру, как ознакомление с обилием научной
литературы, выходящей за рубежом, «Новая и новейшая история» проигрывает
многим иностранным историческим журналам. Непонятно, с какой целью было
предпринято опубликование кратких фрагментов из дневников Геббельса, ссылки
на которые осложнены ввиду значительных сокращений в тексте. Эту публикацию
нельзя признать удачной. В журнале ощутим дефицит статей по проблемам
германской истории.
Е. А. Андреевская: С удовлетворением хочу констатировать, что журнал
выиграл борьбу за выживание. Он пользуется вниманием и поддержкой много-
численных постоянных подписчиков по всей стране. С интересом встречены
полезные публикации по проблемам истории международных отношений в
30-е годы, о драматических событиях в странах Центральной и Юго-Восточной
Европы. Конечно, следует учитывать, что на протяжении 1991 —1994 гг. взгляды
авторов претерпели известную эволюцию, и положения некоторых статей, опуб-
189
ликованных в 1991 г., сегодня выглядят далеко нс бесспорными. Происходили
сдвиги и в расстановке акцентов, что вполне естественно.
Подборка архивных документов о Варшавском восстании 1944 г. (1993, № 3)
не дает всестороннего представления о событии, в частности об отношении Ста-
лина к восстанию. Отсутствуют необходимые пояснения и в редакционном преди-
словии к публикации. Материалы «комиссии Суслова» о событиях в Польше в
1981 г. (1994, № 1) характеризуют обстановку в стране лишь до введения воен-
ного положения и тоже, к сожалению, не отличаются полнотой. Нет и научного
комментария.
Хотелось бы видеть в журнале больше аналитических статей по истории
международных отношений. В частности, заслуживает пристального внимания
период 1933—1935 гг., когда политики и дипломаты обсуждали содержание и
формы ответа на приход Гитлера к власти в Германии и многое в позициях
европейских государств еще не определилось. Редакция по непонятным причинам
воздерживается от опубликования фрагментов из мемуаров французских
дипломатов с научными комментариями, хотя заказ на подготовку их к печати
давно выполнен составителем.
Б. П. Заостровцев: Я считаю, что в содержании статей, публикуемых жур-
налом, не всегда видна система изучения тех или иных научных проблем. Это,
в частности, относится к экономической истории США. Немало элементов случай-
ности просматривается и в рецензиях на новые зарубежные исследования. Среди
авторов по-прежнему редки новые имена.'
И. М. Ладыжников: Хочется отметить значительную работу, проведенную
журналом, по выявлению «белых пятен» в истории рабочего движения и социал-
демократии. Заслуживает высокой оценки и документальное обоснование нового
взгляда на историческую судьбу и наследие Коминтерна. Однако послевоенный
период в рабочем движении пока что освещен слабо. Мало публикуется материалов,
характеризующих историческое развитие духовной жизни общества. Полезно
шире показывать роль мифов в истории: кто и с какой целью их внедрял в
сознание людей и что в каждом конкретном случае за этим стояло.
Б. А. Егоров: Рассматривая историю внешней политики СССР и России с
точки зрения национально-государственных интересов и вопроса о се право-
преемстве, целесообразно представить в журнале взгляды отечественных историков
и дипломатов на факторы, лежавшие в основе внешнеполитических решений,
принимавшихся советским руководством в минувшие десятилетия.
Б. Т. Юнгблюд: В последние годы журнал внес заметный вклад в освещение
истории второй мировой войны, опубликовав немало материалов, отражающих
современный взгляд на события 1939—1945 гг. Представлены и результаты
изысканий известных зарубежных авторов — У. Кимболла, М. Штолера, Р. Будса
и др. Появление таких публикаций позволяет яснее увидеть существующий ныне
уровень изучения большой и сложной темы. Вместе с тем уместно отметить,
что сохраняется диспропорция: из зарубежных авторов предпочтение отдается
американским и английским исследователям, слабо представлен вклад француз-
ских историков в освещение истории войны и совсем мало известно, что же в
этом отношении сделано за последнее время в Германии.
Традиционно в изучении истории войны акцент делался на военных и
политико-дипломатических сюжетах. Материалы последних лет не составляют
исключение. Сложившееся положение привело к тому, что по-прежнему слабо
разработанной остается проблема воздействия войны на общество: умонастроения
и развитие общественного сознания, изменение демографической ситуации,
деформация социальных ценностей, эволюция государственности. Обращение к
этим аспектам значительно обогатило бы существующие знания о войне и ее
последствиях.
К сожалению, в журнале не получили развития некоторые важные темы,
отмеченные публикациями, но не имевшие продолжения. К ним следует отнести
историю борьбы между СССР и западными союзниками в 1944—1945 гг. за
190
влияние в Центральной и Юго-Восточной Европе. Этому сюжету были посвящены
материалы № 3 за 1991 г., но в последующих номерах журнала данные темы
почти больше не затрагивались. Аналогичная ситуация сложилась в связи со
статьей Р. Будса о Бреттон-Вудской конференции 1944 г., наметившей контуры
послевоенных международных финансовых структур (1992, № 2). Углубленное
и последовательное развитие этих сюжетов могло бы способствовать прояснению
вопроса о реальных итогах второй мировой войны и происхождении «холодной
войны». Оно позволило бы по-новому посмотреть как на позитивный опыт
военного сотрудничества, так и на причины, по которым оказались упущенными
шансы его продолжения в мирных условиях.
В. Н. Гарбузов: Отмечая обстоятельность многих статей и разнообразие жанров,
следует подчеркнуть, что в поле зрения редакции постоянно находятся вопросы
преподавания истории в российской высшей школе и исторического образования
в целом, что способствует преодолению отрыва академической науки от вузовской.
Содержание журнала было бы целесообразно обогатить материалами, раскрываю-
щими пути развития современной западной историографии, ее новые направления
и школы. Хотелось бы регулярно знакомиться в журнале с подробной информацией
о новых книгах и продолжающихся изданиях, выходящих за рубежом. Историки
ожидают обзорные статьи, посвященные состоянию изучения крупных проблем
или исторических периодов, а также современным направлениям в изучении
новой и новейшей истории в разных странах. Со страниц журнала давно уже
исчезла информация о зарубежных публикациях документов, принципах и
особенностях их издания. А ведь она была бы полезна не только тем, кто зани-
мается источниковедением в узкопрофессиональном плане, но и преподавателям
вузов, учителям истории, студентам.
В статьях академика И. Д. Ковальченко, докторов исторических наук
Б. Г. Могильницкого и Н. И. Смоленского были рассмотрены актуальные про-
блемы методологии истории. К их обсуждению было бы целесообразно привлечь
зарубежных ученых. Это не только позволило бы сопоставить подходы, но и
расширило бы методологические горизонты научного поиска.
С сожалением приходится констатировать, что в журнале отсутствует инфор-
мация об историческом образовании за рубежом. Несомненно, статьи и иные
публикации о системах исторического образования в странах Европы и Америки,
материалы о зарубежных научно-исследовательских центрах, университетских
кафедрах, занимающихся изучением и преподаванием современной истории,
архивах, библиотеках и других хранилищах документальных источников и истори-
ческой литературы сделали бы журнал более информативным и насыщенным.
Нельзя пройти мимо того, что статьи по проблемам новейшей истории в
своем большинстве ограничены событиями, происходившими до 70—90-х годов
XX в. Факты и явления недавней истории на страницы журнала попадают редко.
Публикуя материалы о переменах в Восточной Европе, журнал обходит своим
вниманием Западную Европу, в которой произошло много изменений за 80-е —
первую половину 90-х годов.
К. О. Битюков: Хотелось бы, чтобы в журнале получил освещение истори-
ческий аспект взаимодействия национальных культур. Отмечу настоятельную
необходимость публикации материалов в помощь учителю истории о развитии
стран Западной Европы и Америки в последней трети XIX — начале XX в.
В. К. Фураев: Подводя итоги, надо подчеркнуть, что обсуждение прошло в
конструктивном духе и показало заинтересованность участников «круглого стола»
в дальнейшем совершенствовании журнала. Все присутствующие надеются на
реализацию выдвинутых предложений и желают редколлегии и редакции журнала
творческих удач.
Подготовил В. Константинов
191
Рецензии
М. А. Гареев. НЕОДНОЗНАЧНЫЕ СТРАНИЦЫ ВОЙНЫ. М.: изд-во
«РФИ», 1995, 320 с.
В канун 50-летия Победы советского народа
над фашистской Германией в Великой Оте-
чественной войне выпущена в свет новая книга
президента Академии военных наук, действи-
тельного члена Академии естественных наук
Российской Федерации, профессора, доктора
военных и исторических наук, генерала армии
М. А. Гареева, освещающая актуальные про-
блемы истории Великой Отечественной войны.
До сих пор идут споры о причинах развязы-
вания второй мировой войны, распространяются
утверждения о якобы готовившемся превен-
тивном ударе со стороны Красной Армии,
по-разному оценивается готовность Советского
Союза и его Вооруженных Сил к войне,
неоднозначно трактуются решения и действия
Ставки Верховного Главнокомандования (ВГК),
командующих войсками фронтов в Московской,
Сталинградской и Курской битвах, в Висло-
Одерской, Берлинской и других операциях.
Исследователь, основываясь на различных
суждениях по этим вопросам, изложенных в
исторической литературе, высказывает свое
профессиональное мнение с учетом новых
фактов и аргументов.
К написанному многими авторами об опыте
подготовки и ведения боевых операций он
добавил личные наблюдения и впечатления,
полученные в годы войны на различных
командно-штабных должностях — командира
роты, начальника штаба и командира батальона,
офицера штабов стрелковой бригады, дивизии,
корпуса и общевойсковой армии.
Книга состоит из трех частей, включающих
12 очерков.
Первая часть посвящена началу войны,
1941 г.,— одной из самых трагических страниц
истории нашей Родины. Здесь на основе
обстоятельного анализа публикаций последнего
времени раскрываются ошибочные концепции
ряда авторов, как отечественных, так и зару-
бежных, стремящихся реанимировать давно
разоблаченную гитлеровскую версию о том, что
192
фашистская Германия не являлась агрессором,'
а была вынуждена в июне 1941 г. начать пре-
вентивную войну с целью срыва готовившегося
против нее нападения Советского Союза.
Многие читатели, которым импонируют
произведения В. Суворова (Резуна), будут
разочарованы. М. А. Гареев обстоятельно
показывает прямой подлог и обман со стороны
В. Суворова и делает упрек его издателям, не
выполнившим, думается не без умысла, своих
профессиональных обязанностей по проверке
фактов, искаженных ссылок на документы.
Историк считает, что в настоящее время
есть силы, стремящиеся пересмотреть решения
Нюрнбергского трибунала, снять обвинения с
фашистской Германии как зачинщика второй
мировой войны.
Особый интерес в книге представляет анализ
советских оперативных планов кануна Великой
Отечественной войны. Уроки 1941 г. и постиг-
шие Красную Армию неудачи заставляют мно-
гих исследователей задуматься над тем, какие
действия были бы оптимальными в период,
непосредственно предшествовавший войне. С
учетом сегодняшних знаний о намерениях и
действиях обеих сторон в условиях, когда
возможность нападения фашистской Германии
на СССР становилась очевидной, у СССР было
два варианта возможных решений.
Первый — завершение стратегического
развертывания, приведение войск в полную
боевую готовность, занятие ими назначенных
рубежей, проведение оборонительных операций
с целью отражения и срыва агрессии противника
и переход в контрнаступление. Второй —
нанесение упреждающего удара с целью срыва
агрессии противника.
Автор, всесторонне и глубоко используя
многочисленные документальные источники,
показывает, почему ни один из этих вариантов
решений не был реализован.
Раскрывая стратегические планы сторон,
историк, обращаясь к тем, кто сейчас
утверждает, что победа фашизма не была бы
чем-то роковым для СССР, поскольку Гитлер
освободил бы пас от сталинизма, напоминает
следующие факты. Война, которую готовила
фашистская Германия против Советского Союза,
была необычной. Речь шла не о завоевании или
удержании огромных территорий или колоний,
как это было в первую мировую войну, а о
полной ликвидации нашей страны, массовом
истреблении народов СССР. В гитлеровских
планах подчеркивалась необходимость уничтох
жения интеллигенции, низведения культуры
народа до самого примитивного уровня, резкое
снижение численности населения путем
сокращения рождаемости и других мер.
При оценке степени подготовленности
СССР к войне М. Л. Гареев анализирует две
версии, получившие широкое распространение
в последнее время. Первая — Советский Союз
к войне серьезно не готовился; вторая — вся
жизнь советского государства была подчинена
только одной цели — подготовке к войне, но
осуществлялась она плохо, бестолково, а ошибки
в оборонном строительстве и репрессии свели
на нет достигнутое в этой области.
На основе исторических фактов автор
доказывает однобокость этих точек зрения,
которые не дают возможности объективно
ответить на вопрос: почему в отличие от Англии
и Франции в 1940 г. СССР удалось выстоять
в 1941 г.? Показав масштабные мероприятия
по подготовке страны и ее вооруженных сил к
отражению агрессии, он вскрыл причины
многих просчетов, допущенных советским
политическим и военным руководством, и па
основе их анализа сделал выводы, имеющие
актуальное значение в современных условиях.
Автор, говоря о многочисленных причинах
военных неудач советских войск, указывает на
то, что все они являются производными от двух
главных, оказавших пагубное влияние на ход
трагических событий в начале войны.
Первая из них связана с уже встречавшимся
в истории забвением того элементарного положе-
ния, что война — явление двустороннее.
Непонимание и нежелание Сталина считаться
с этой простой истиной были доведены до
абсурда. Оп часто упускал из виду, что при
остром политическом и военном противоборстве
сторон недопустимо исходить только из
собственных желаний и побуждений, не
учитывая того, какие цели преследует и что
может предпринять другая сторона.
Вторую причину наших военных неудач и
поражений в 1941 г. историк объясняет
неимоверной централизацией руководства всеми
сторонами жизни и деятельности Советского
государства, обороны страны, строительства и
подготовки вооруженных сил. По такая
практика, установленная Сталиным, переходив-
шая все разумные пределы, а также недоверие
к людям чрезвычайно сузили общий фронт
работ, лишили систему управления тех живых
соков творчества и инициативы, без которых
она могла функционировать только строго по
вертикали, в пределах установленных рамок,
будучи не способной охватывать все сложности
реальной действительности.
Много интересного найдет читатель и во
второй части книги, в которой исследуются
уроки и выводы из опыта важнейших операций
Великой Отечественной войны.
КасаяСь истории битвы па Волге, автор
попытался не только разобраться, чем
отличались сражения под Сталинградом от
других операций Великой Отечественной войны,
но и чем они обогатили советское военное
искусство.
Исследуя актуальные аспекты Курской
битвы — первой заблаговременно подготовлен-
ной стратегической оборонительной операции,
автор вскрыл причины того, • почему вопреки
опыту, добытому такой дорогой ценой, после
войны военные руководители СССР вновь
пришли к выводу, что оборона в стратегическом
и фронтовом масштабе в современных условиях
недопустима и она может применяться лишь в
оперативно-тактическом звене. Такой вывод,
отмечает М. Л. Гареев, вытекал нс из
практического опыта, пе из научного анализа
характера вооруженной борьбы, а из
субъективных суждений.
Как свидетельствует практика, война двух
сильных противников пе может состоять из
одних лишь успешных действий даже в
наступлении. Причины серьезных неудач
Красной Армии в ряде наступательных операций
обстоятельно показываются в работе. Основное
внимание исследователя при этом сосредоточено
на анализе операций Западного фронта и
личного опыта автора, участвовавшего в боевых
действиях под Витебском. Здесь с октября 1943 г.
по 1 апреля 1944 г. войска Западного фронта
провели 11 безрезультатных наступательных
операций, в ходе которых потеряли ранеными
и убитыми 330 537 человек.
С учетом многих обстоятельств и ряда но-
вых данных, ставших известными после вой-
ны, М. А. Гареев делает вывод, что пер-
вая причина этого коренится в деятельности
Ставки ВКГ и Генерального штаба. Главное в
неудачах Западного фронта заключалось в
7 Новая и новейшая история, № 6
193
непродуманное™ действий и в ошибочных
методах руководства войсками со стороны
штабов, командующих родами войск,
артиллерией и авиацией. Вторая причина
неудач связана с деятельностью командования
и штаба Западного фронта. При всех
неблагоприятных условиях, которые создавала
Ставка, командование фронтом имело
возможность действовать более успешно, чем
это произошло. Третью причину автор видит в
крупных недостатках в действиях командиров
и штабов оперативно-тактического звена.
Интересным с точки зрения познаватель-
ное™ и новизны является анализ отличительных
черт наступательных сражений завершающего
периода Великой Отечественной войны.
Основной упор здесь сделан на освещении мало-
известных фактов истории Белорусской, Висло-
Одерской, Берлинской и других операций.
Автор на основе личных наблюдений дает инте-
ресные, ранее нигде не встречавшиеся харак-
теристики мно™х военачальников, сопо-
ставляет их психологические портреты, показы-
вает особенности отношений друг с другом, с
подчиненными и старшими начальниками,
раскрывает стиль их деятельности.
Вторая часть кни™ завершается рас-
смотрением Маньчжурской страте™ческой опе-
рации в августе 1945 г. Основное внимание
здесь сосредоточено на показе важнейших осо-
бенностей военного искусства, которые отличали
эту операцию.
В третьей, заключительной части кни™
автор останавливается на итогах войны и про-
блемах военной теории и истории. В научный
оборот вводится система критериев, позво-
ляющих объективно оценивать военные победы
и поражения. Прежде всего, как отмечает
М. А. Гареев, в практике общественной жизни
и исторической науке при решении данного
вопроса необходимо руководствоваться тем,
какие военно-политические и страте™ческие
цели ставили перед собой воюющие стороны и
насколько они были достигнуты. Не фашисты
пришли в Москву, Лондон и Вашингтон, как
они это планировали, а войска союзных стран
вступили как победители в Берлин, Рим и
Токио, подчеркивает автор.
Победа или поражение в войне
определяются состоянием страны и ее
вооруженных сил. В книге особо подчеркивается
тот факт, что СССР, несмотря на огромные
потери и разрушения, вышел из войны
окрепшим, более мощным государством, чем
был до ее начала, как в экономическом, так и
в военном отношении. Фашистский рейх и
вермахт, милитаристская Япония и ее армия
были сокрушены, а территории государств-
агрессоров оккупированы союзными войсками.
На достигнутую победу накладывает особый
отпечаток «качество победы», ее цена, потери,
издержки, понесенные во время войны. Анализ
этого критерия автор дает наиболее подробно.
Он освещает работу комиссии, возглавляемую
им, по выявлению потерь Вооруженных Сил
СССР в годы войны, ведет аргументированную
полемику с рядом историков и публицистов,
доказывая несостоятельность выдвигаемых ими
положений, имеющих цель принизить значение
победы народов Советского Союза в Великой
Отечественной войне.
Автор останавливается на содержании об-
щей направленности советской военной доктри-
ны, обстоятельно анализирует развитие опера-
тивно-страте™ческих взглядов, выявляет соот-
ношение военной науки и военного искусства
по опыту войны и на основе этого делает
актуальные выводы для современной военно-
научной работы. Один из них состоит в том,
что для использования в будущем нужен не
просто состоявшийся опыт, не то, что лежит
на поверхности, а глубинные, подчас скрытые
устойчивые процессы и явления, которые имеют
тенденции дальнейшего развития и проявляют
себя порой в новых формах. С этой точки зре-
ния опыт любой войны, подчеркивает М. А. Га-
реев, никогда не может потерять своего значения.
Отрадно, что отечественная историография
военных событий 1941 —1945 гг. пополнилась
еще одним уникальным трудом, дающим объек-
тивный, научный, взвешенный анализ этих
событий. Книга насыщена ори™нальными,
интересными соображениями, будящими
творческую мысль историков.
Работа, изданная автором на свои средства,
уже вызвала положительный резонанс среди
участников войны и специалистов. Очень жаль,
что книге может быть уготована участь редкого
издания, ибо тираж ее составил всего лишь
1000 экземпляров.
В. А. Пронько,
кандидат исторических наук,
Ф старший научный сотрудник
Института военной истории МО РФ
194
Р. Ф. Иванов, Н. К. Петрова. ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ
СИЛЫ СССР И США В ГОДЫ ВОЙНЫ. 1941—1945. Воронеж: Изд-во
Воронежского университета, 1995, 384 с.
Авторами рецензируемой монографии,
вышедшей под грифом Института всеобщей
истории (ИВИ) и Института российской истории
(ИРИ) РАН, являются академик Российской
академии естественных наук, д. и. н., проф.,
ведущий научный сотрудник ИВИ РАН
Р. Ф. Иванов и член-корреспондент Междуна-
родной славянской академии, д. и. н., проф.,
ведущий научный сотрудник ИРИ РАН
II. К. Петрова.
Авторы посвятили работу «участникам
Великой Отечественной, живым и павшим».
Важность этой книги в первую очередь
заключается в том, что в работе анализируется
главный вклад в разгром общего врага, который
внесли общественно-политические силы СССР
и США, широкие народные массы этих двух
стран, сыгравших особенно большую роль в
разгроме фашистской Германии и ее союзников.
Эта проблема исследуется авторами в
хронологическом и предметном порядке. В книге
показана специфика связей между
общественностью двух стран в первые недели
и месяцы после нападения фашистской
Германии на СССР (гл. I). Авторы анализируют
влияние битвы под Москвой и вступления США
в войну па общественно-политические силы двух
стран (гл. II), детально рассматривают борьбу
простых американцев за открытие второго
фронта (гл. III), показывают поворот, который
произошел в настроениях американской
общественности после разгрома немцев под
Сталинградом (гл. IV). Всесторонне
анализируются события на дипломатических
фронтах и реакция общественности на
Московскую, Тегеранскую (гл. VI), на
Крымскую (Ялтинскую) конференции
руководителей СССР, США и Великобритании
(гл. VIII). Две главы — V и IX — посвящены
анализу реакции общественно-политических
сил США на позицию Японии в годы войны.
Ключевые проблемы темы рассматриваются в
заключительной, X главе — «Победа:
выигрывает ли войны общественное мнение?».
Этот тезис детально аргументируется авторами
на протяжении всего их исследования.
Авторы работы пишут, что сегодня немало
желающих очернить все, что связано с историей
Родины после 1917 г. «Если все было так плохо
в Советском Союзе,— пишут они,— то почему,
принося огромные жертвы, советский народ так
долго и так упорно сражался за то, чтобы
отстоять и сохранить свою страну?» (с. 351).
Они отмечают тоталитарный характер
советской системы и негативное влияние этого
фактора на развитие связей между СССР и
США по линии общественных организаций
(с. 89, 343, 346, 347, 350). В книге показана
резко негативная реакция американской
общественности на советско-германский пакт,
заключенный в августе 1939 г. (с. 4, 6, 12,
13), на вступление советских войск на
территорию Западной Украины и Западной
Белоруссии, в прибалтийские государства, в
Бессарабию и особенно на
советско-финляндскую войну 1939—1940 гг.
(с. 14—16, 18, 20, 21, 22, 25—29). Авторы
прослеживают, как эти антисоветские
настроения ’ постепенно преодолевались
американской общественностью, особенно после
вступления США в войну в декабре 1941 г. и
под влиянием таких крупнейших побед Красной
Армии, как разгром немцев под Москвой
(с. 66—106) и под Сталинградом (с. 170—203).
Убедительно выглядит историческая
параллель, которую проводят авторы между
Отечественной войной 1812 г. и Великой
Отечественной войной 1941 —1945 гг.
Анализируя резкую критику советского строя
со стороны американской общественности,
Р. Ф. Иванов и Н. К. Петрова пишут, что в
1812 г. императорский режим в России отнюдь
не был образцом демократии и прогресса. Одна-
ко это ни в коей мере не умаляло того, что «для
народов России война 1812 г. была подлинно
Отечественной войной, а миссия русской армии
в Европе — освободительной» (с. 352).
В монографии рассматривается важная
теоретическая проблема — специфика развития
связей между общественностью СССР и США
в условиях, когда в союзные отношения вступили
страны-антиподы, имевшие прямо
противоположные общественно-политические
системы (с. 350).
Авторы выступают против вульгарно-
классового подхода к оценке сложных
исторических явлений. В книге акцентируется
внимание на том, что «к моменту завершения
расстановки военно-политических сил во второй
мировой войне все основные участники блока
Антанты времен первой мировой войны —
Великобритания, Франция, Россия, США —
7*
195
вновь оказались в едином антигерманском
лагере» (стр. 10).
Авторы по-новому освещают целый ряд
важных моментов в истории советско-
американских отношений в годы войны и
внутренней истории США.
Так, в советской американистике было
широко распространено понятие «прогрессивные
силы. США», когда речь шла об отношении
американской общественности к СССР в годы
войны. В них в первую очередь включалась
Коммунистическая партия США, радикальная
часть профсоюзов, входившая в Конгресс
производственных профсоюзов (КПП), Поль
Робсон, Чарли Чаплин и другие представители
творческих профессий, симпатизировавшие
СССР. Это была схема, отнюдь не учитывающая
многообразия социальных сил США. Авторы
пишут, что политический спектр в США в годы
войны отличался очень широким разнообразием.
«Общественно-политические силы США —
весьма сложное социальное понятие,
включающее в себя представителей самых
различных слоев населения». В книге показано,
что их «социальное положение, политические
взгляды, религиозные воззрения, идеоло-
гическая ориентация, национальные и расовые
симпатии и антипатии — все это создавало
важнейшие ориентиры для определения их
взглядов на Великую Отечественную войну»
(с. 9).
В советской исторической литературе было
широко распространено мнение, что сразу же
после нападения фашистской Германии на
СССР большинство американцев решительно
выступило в поддержку борьбы . советского
народа с захватчиками. Авторы приходят к
выводу: «Нападение фашистской Германии на
Советский Союз не изменило в одночасье
настроений американцев в пользу СССР». В
монографии приведены материалы,
позволяющие сделать вывод: «Антисоветская
инерция еще долго продолжала оказывать
отрицательное воздействие на американские
общественно-политические силы, препятство-
вала установлению взаимопонимания между
народами двух стран» (стр. 6).
На протяжении всей войны в американ-
ском обществе шла упорная борьба по вопросу
о том, как относиться к СССР. Это было ха-
рактерно для молодежных, женских организа-
ций, в первую очередь для высшего профсоюз-
ного руководства США и чиновников
внешнеполитических ведомств, всемерно
противившихся «установлению связей между
профсоюзами и общественными организациями
196
двух стран. Возникали серьезные проблемы в
поддержании контактов также со славянскими
и еврейскими организациями» (с. 347).
В монографии обоснованно отмечается, что
связи между общественно-политическими
силами двух стран не являлись каким-то
самодовлеющим фактором, что они во многом
зависели от официальных правящих структур,
особенно от исполнительных органов власти.
Современные критики новейшего периода
отечественной истории с настойчивостью
утверждают, что в годы войны и на всех
важнейших этапах истории СССР роль широких
народных масс страны сводилась только к
механическому исполнению указаний
руководства. Авторы же констатируют, что «с
настоящим сопротивлением агрессор
(Германия.—Ф. В.) столкнулся именно на
советско-германском фронте ... что, несмотря
на все проявления тоталитаризма советской
системы, страна сохранила мощный потенциал
сопротивления сильнейшей армии мира»
(с. 8—9).
В книге отмечается, что советская система
ни в коей мере не была каким-то застывшим,
раз навсегда данным тоталитарным фактором.
В частности, в условиях войны в стране
произошли серьезные изменения в политике
государства в отношении церкви, общественных
организаций, в оценке исторического, в первую
очередь военно-патриотического, наследия
страны.
В книге показано, как новые явления в
общественно-политической жизни СССР,
появившиеся в условиях войны, способствовали
развитию многообразных контактов между
общественностью СССР и США (с. 7, 8, 49—65,
93—104, 325—329, 345, 347).
С большим интересом читаются страницы,
посвященные описанию реакции обществен-
ности США на события, происходившие на
дипломатических фронтах второй мировой
войны. В книге отмечается, что реакция
советской общественности на работу Москов-
ской, Тегеранской и Крымской конференций
была не столь значительна и многообразна, как
отклики в США на эти важные встречи
союзников.
В книге не только анализируется реакция
американской общественности на ход работы
этих конференций, на принятые на них
решения. Много внимания уделено описанию
участников этих встреч — И. В. Сталину,
Ф. Рузвельту, У. Черчиллю (с. 231—244,
272—288).
Монография написана на высоком
литературном уровне.
Особый интерес представляют оценки роли
и места Сталина в войне. Эта роль ни в коей
мере не идеализируется. В книге приводятся
резкие оценки в США деятельности советского
руководителя. Сенатор от штата Канзас
А. Ксппер 23 июня 1941 г. заявил, что для
пего «союз со Сталиным лишь чуть менее
отвратителен, чем союз с Гитлером» (с. 18).
Сенатор от штата Юта У. Кинг выражал
надежду, что «правительство не станет
пожимать кровавую руку Сталина» (с. 15).
Показателен пример с известным
высказыванием сенатора, будущего президента
США Г. Трумэна: «Если мы увидим, что
побеждает Германия, мы должны помогать
России, если побеждать будет Россия, нам
следует помогать Германии, и пусть они таким
образом убивают друг друга как можно дольше».
Авторы пишут, что отечественные историки
обрывали высказывание Трумэна на этих словах.
«В действительности,— отмечается в книге,—
далее через запятую говорилось: «... хотя ни
при каких обстоятельствах я не хотел бы видеть
Гитлера победителем»» (с. 27).
При оценке роли Сталина Р. Ф. Иванов и
Н. К. Петрова не впадают в крайности, столь
характерные сегодня для многих отечественных
историков. С одной стороны, они
аргументированно делают вывод: самая
страшная война в истории человечества велась
вовсе не за Сталина! С другой стороны, столь
же бесспорен и еще один вывод авторов: «Сталин
внес большой вклад в дело Победы и как
руководитель правящей партии, имевшей всю
полноту власти, и как Верховный
Главнокомандующий вооруженными силами
страны» (с. 344).
Положительной стороной работы является
то, что она написана па очень солидной
архивной основе. В монографии использованы
фонды Центрального государственного архива
Российской Федерации, Национального архива
США, рукописного отдела Библиотеки
конгресса, Библиотеки Ф. Рузвельта в
Гайд-Парке (штат Нью-Йорк), Библиотеки
Д. Эйзенхауэра в Абилине (штат Канзас),
рукописного отдела Библиотеки Принстонского
университета, Коллекции Спенсера, Библиотеки
Канзасского университета.
Авторы широко цитируют еще один,
по-своему уникальный для данной темы
источник — три наиболее популярные в штате
Канзас местные газеты: «Топика дейли
кэпитал», «Канзас Сити стар» и «Канзас Сити
тайме». Канзас — родина Эйзенхауэра,
выдающегося военачальника США, и
естественно, что газеты штата уделяли больше
внимания, по сравнению с другой периодикой
США, освещению второй мировой войны
(с. 11). Местная пресса США вообще менее
политизирована, чем центральная, поэтому и
более объективна. Авторы приводят в
подтверждение этой оценки слова президента
Эйзенхауэра, который не без основания
рекомендовал своим коллегам в Белом доме
читать Газеты, по не нью-йоркские и не
вашингтонские (с. 24).
Следует сказать добрые слова благодарности
в адрес АО «Коминефть», профинансировавшего
издание очень своевременной и важной в
научном и политическом отношении книги.
Высказывая пожелания и замечания
авторам, надо отметить, что отнюдь не все
отечественные историки считают, что
заключение советско-германского пакта в
августе 1939 г. «было со стороны руководства
Советского Союза крупной стратегической
ошибкой» (с. 5).
Авторы подробно изучают позицию
американцев русского происхождения, в
частности белоэмигрантов, в отношении СССР
(с. 31, 32, 33, 36, 37, 40, 41, 42, 86, 96—99,
120—128, 342). С учетом того, что американ-
цы — нация иммигрантов, может быть, было
бы целесообразно остановиться на оценке по-
зиции не только русских, славянских, еврей-
ских, по и других американцев иностранного
происхождения.
Итоги войны в Европе были подведены па
Потсдамской конференции, поэтому имело бы
смысл расширить исследование проблемы до
этой конференции включительно.
Давая оценку монографии в целом,
необходимо отметить ее научную и
практическую актуальность, высокий
теоретический уровень и большой интерес,
который она представляет для
профессиональных историков и широких кругов
читателей.
Ф. Д. Волков,
доктор исторических наук,
профессор Московского университета
международных отношений
197
ОЧАГИ ТРЕВОГИ В ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ (ДРАМА НАЦИОНАЛЬНЫХ
ПРОТИВОРЕЧИЙ). М.: Институт славяноведения и балканистики, 1994,
328 с.
Институт славяноведения и балканистики
РАН издал сборник статей, написанных
сотрудниками Института и посвященный памяти
видного историка-балканиста Б. II. Билунова,
известного своими работами по истории
Болгарии, много лет преподававшего на кафедре
истории южных и западных славян истфака
МГУ, безвременно ушедшего из жизни в самом
расцвете творческих сил.
Коллективное исследование, проведенное
группой специалистов в области изучения
Восточной Европы, по преимуществу бал-
канских стран, посвящено одной из актуальных
проблем современности. «Национализм как
реальность и научная проблема XX века» — так
формулирует д. и. н. Т. М. Исламов в названии
вводной статьи стержневую линию, объединяю-
щую материалы сборника. Справедливо
подчеркивая отставание советской исторической
науки в изучении национальных проблем, что
было связано с идеологическими запретами, он
подчеркивает импульс, который был дан
обвальным распадом государств в восточной
части Европы, СССР в том числе, подлинно
научному осмыслению и пересмотру
национальной идеи и ее разновидностей — на-
ционального суверенитета, национальной госу-
дарственности, национального самоопределения
и т. п. Автор ставит вопрос о необходимости
трезво взглянуть на право наций на само-
определение, в частности, на его разру-
шительное воздействие на взаимоотношения со-
седних народов, подрывающее основы морали,
права, религиозных заповедей, наконец, на его
отрицательное влияние на массы людей, охва-
ченных жаждой «самоопределиться» и не-
пременно вплоть «до выхода», стремящихся к
монопольному обладанию территорией, очи-
щенной от инонационального элемента (с. 8).
Действительно, в наше время стали воз-
можными не только новые подходы к старым,
но мифологизированным проблемам, но и рас-
крытие таких ранее запретных для советской
исторической науки тем, как существование на-
циональных противоречий и взаимных террито-
риальных претензий в странах социализма.
В прежнее время в этом плане можно было
критиковать только «ревизионистскую» Юго-
славию.
Статьи сборника как бы выстраиваются по
двум, органически переплетающимся между
собой линиям — теоретической и конкретно-
исторической, что имеет первостепенное значе-
ние, ибо, как подчеркивается в книге, поверх-
ность и некомпетентность трактовки событий в
Восточной Европе периодической печатью при-
водит к их искаженному восприятию в кругах
российской общественности.
Уже первая статья сборника «Бессарабия —
камень преткновения в российско-румынских
отношениях», принадлежащая перу блестящего
знатока проблемы д. и. п. В. II. Виноградова,
возвращает к истокам давнего российско-
румынского спора о Бессарабии. Изложив па
основании первоклассных документальных
источников предысторию вхождения Бессарабии
в состав Российской империи и драматические
события на румынском фронте в годы первой
мировой войны, автор обращается к трем
проблемам в российско-румынских отношениях,
которые до сего времени являются предметом
научного спора и, увы!, политических
фальсификаций. Это — оккупация Бессарабии
и якобы добровольное ее воссоединение с
Румынией в 1918 г. (с. 29—36);
дипломатическая борьба в связи с аннексией
Бессарабии, общность взглядов российского
правительства и белой эмиграции (с. 37—43);
вопрос о так называемом румынском золоте и
контрпретензиях российско-украинской
стороны (с. 44—46).
И еще один факт, важный*для понимания
современных проблем Приднестровья.
Восстанавливая историю возвращения в состав
СССР Бессарабии, В. II. Виноградов пишет,
что при образовании Молдавской ССР осенью
1940 г. в нее было включено левобережье
Днестра (бывш. Молдавская АССР в составе
Украинской ССР), которое «никогда ни де-юре,
пи де-факто в Румынию не входило» (с. 50).
Статья д. и. н. Т. М. Исламова и к. и. н.
Т. А. Покивайловой «Трансильвания — яблоко
раздора между Венгрией и Румынией», для
написания которой были привлечены
неопубликованные документы из архивов
России, Румынии, Венгрии, США, еще
каких-нибудь семь-десять лет тому назад могла
стать причиной международного скандала и
разбирательства по линии центральных комите-
тов компартий. Авторы беспристрастно, шаг за
шагом восстанавливают картину зарождения
румыно-венгерских противоречий в Балкано-
198
Дунайском регионе, где сталкивались интересы
Османской и Габсбургской империй. Подробно
исследуется борьба вокруг Трансильвании в
межвоенный и послевоенный периоды. Но осо-
бый интерес представляет освещение — впервые
в советской и российской историографии —
роли СССР начиная с переговоров между
Иденом и Сталиным в декабре 1941 г. и до
весны 1946 г. (с. 91 и след.). Авторы показывают
трансформацию, которую претерпел трансиль-
ванский вопрос, завершая изложение принятием
Сталиным рокового для венгерской стороны
решения — передать Трансильванию румынам.
Как пишут авторы, предпочтение было оказано
прокоммунистическому правительству П. Гроза
в Румынии, а не партии мелких сельских хозяев
в Венгрии, победившей коммунистов на выборах
в 1945 г. (с. 121 — 122).
Блок статей, касающихся конкретно-
исторической тематики, завершает исследование
к. и. н. 10. Ф. Зудинова. За в известной мере
отвлеченным названием темы «Мусульманский
фактор в жизни болгарского общества»
скрывается проблема, вызвавшая большой
политический резонанс во всем мире в связи с
решением болгарского правительства в конце
1984 г. начать так называемый «возродительный
процесс» по гомогенизации болгарской нации.
Гонения на болгарских турок, испокон веков
проживавших на территории страны, вызвали
их массовый исход. Автор показывает
неоднозначное отношение к «турецкой
проблеме» в современном болгарском обществе.
К. и. н. Э. Г. Задорожнюк и к. и. н.
Г. 10. Харциева в статье «Алгоритм распада»
делают удачную попытку выявить на примере
Чехословакии закономерности центробежных
процессов, возникших в многонациональных
государствах Центральной и Юго-Восточной
Европы. С выводами этой статьи перекликаются
положения статьи к. и. н. М. Д. Ерещенко «За-
минированное наследство Восточной Европы»,
в которой в большей степени подчеркивается
специфика решения национально-тер-
риториальных проблем балканскими странами.
К. и. н. С. А. Романенко рассматривает
такую «горячую», а поэтому и наиболее
дискуссионную проблему, как причины распада
Югославии. Можно спорить с автором о том,
что он считает первичным, а что вторичным в
возникновении конфликта. Так, в качестве
первопричины автор называет межэтнические
противоречия. Но вслед за этим он пишет, что
суть кризиса — это война центра против
республик, война армии против народа. И,
наконец, дается более взвешенная формула, а
именно — в основе современного противо-
стояния в бывшей Югославии лежат три кри-
зиса, связанные а) с крахом коммунистической
идеологии, б) с разрушением тоталитарной
политической системы, в) с тем, что такая форма
национально-государственного устройства, как
этнотерриториальная федерация, исторически
изжила себя. Несомненной заслугой автора
является стремление разрушить стереотипы,
основанные на ложных посылках. В частности,
он обосновывает тезис о неизбежности распада
Югославии, выводя его из столкновения (и
победы в конечном счете) логики национализма,
толкающей к созданию собственных мононацио-
нальных государств, с логикой экономического
развития, предполагающей возможно более тес-
ную интеграцию (с. 265—266). Автор критиче-
ски рассматривает аргументацию как сербских,
так и хорватских участников ожесточенной по-
лемики вокруг исторических причин конфликта,
приходя к неутешительным выводам о невоз-
можности его ликвидации в ближайшее время.
Блок из трех статей, написанных Б. Н. Би-
луновым, к. и. п. Л. И. Жилой и к. и. II.
С. П. Цехмистеренко касается различных сто-
рон македонского вопроса. Это первое в совет-
ской и российской историографии научное осве-
щение одной из самых спорных проблем балкан-
ской истории.
Вызывает сожаление, что скоропостижная
кончина Б. Н. Билунова, который был одним
из немногих исследователей, занимавшихся изу-
чением македонского вопроса в годы его замал-
чивания, не позволила ему завершить свою ста-
тью. Обозначенная им тема о роли России и
СССР в этом вопросе осталась неосвещенной.
Л. И. Жила касается затронутой в статье
Б. Н. Билунова темы об исторических корнях
македонского вопроса. Вместе с тем она идет
несколько дальше, стараясь показать процесс
формирования самосознания народа и его само-
идентификации. Однако опора исключительно
на македонскую историческую литературу не-
сколько снижает уровень объективности при
трактовке конкретных межэтнических отно-
шений. Статья С. П. Цехмистренко («Деловой
мир») «Греция и македонский вопрос» не только
прослеживает проблему взаимоотношений бал-
канских государств в связи с Македонией, но
и впервые вводит в научный оборот документы
о политике Коминтерна и греческой компартии,
касающиеся трансформации лозунга «единой
независимой Македонии».
Несколько выпадает из строго научного
стиля сборника статья Е. 10. Гуськовой
(ИНИОН РАН) и А. В. Карасева «Балканская
199
трагедия: 90-е годы XX в.» в которой трагизм
балканской ситуации сведен к изложению собы-
тий в Боснии и Герцеговине в 1991 —1992 гг.
Оценивая рассматриваемый сборник в це-
лом, необходимо отметить его особое место в
современной исторической литературе, трак-
Появившийся почти одновременно
сборник «Балканы: между прошлым и будущим»
(М., 1995), который издан Институтом
международных экономических и политических
исследований РАН, касается изучения
современных проблем региона.
тующей проблемы Восточной Европы *. Широта
охвата теоретических проблем в сочетании с
анализом «болевых точек» региона является
первым уверенным шагом на пути дальнейших
комплексных исследований.
Н. Д Смирнова,
доктор исторических наук,
ведущий научный сотрудник
ИВИ РАН
Поля Мешкова, Диню Шарланов. БЪЛГАРСКАТА
ГИЛЬОТИНА. ТАЙНИТЕ МЕХАНИЗМИ НА НАРОДНИЯ СЪД. София:
Демокрация, 1994, 211 с.
П. Мешкова, Д. Шарланов. БОЛГАРСКАЯ ГИЛЬОТИНА.
ТАЙНЫЕ МЕХАНИЗМЫ НАРОДНОГО СУДА. София, 1994, 211 с.
В последние годы болгарская историография
обогатилась рядом исследований, освещающих
важнейшие проблемы новейшей национальной
истории на базе разнообразного документального
материала, который ранее не был доступен.
Некоторые из них посвящены первому этапу
развития страны после 9 сентября 1944 г., когда
всей полнотой власти овладели коммунисты и
связанные с ними политические силы,
входившие в Отечественный фронт.
Выяснению подлинного характера
государственного режима, который начал
функционировать в Болгарии в это время,
способствует книга П. Мешковой и
Д. Шарланова. Авторы сосредоточили внимание
на подготовке, проведении и итогах судебной
кампании, проходившей с осени 1944 по весну
1945 г., в результате которой были приговорены
к смертной казни, пожизненному или
длительному заключению многие политические
и государственные деятели прежнего режима,
а также большая группа интеллигенции. В
прежней болгарской, а также в советской
историографии оценка «народного» суда была
однозначной — это был важный орган пролетар-
ской диктатуры, решительно рассправившийся
с гитлеровскими агентами и палачами народа.
Критическая документальная проверка
соответствия истине таких утверждений, анализ
большого комплекса вопросов, прямо или
косвенно связанных с судебной кампанией конца
1944 — начала 1945 г., ее влияния на
политическую жизнь и дальнейшее развитие
Болгарии, отсутствие политических
пристрастий, сдержанность оценок и выводов
являются, на наш взгляд, заслугой авторов
рецензируемой работы. В се основе лежат
документы архива БКП (в настоящее время
Центральный архив Болгарской
социалистической партии), в частности фонды
политбюро ЦК, его военного отдела,
Г. Димитрова, Центрального государственного
архива, а также Архива министерства
внутренних дел Республики Болгарии. Особенно
важны материалы последнего архива, ибо в нем
отложилась первичная документация
«народного» суда; нб и фонды других
архивохранилищ весьма важны для разработки
темы. Использованы и разнообразные
опубликованные источники, в том числе
мемуарные йздания *.
Авторы рассматривают проблему на фоне
серьезных изменений, которые начались в
стране в сентябре 1944 г. Они отмечают, что
уже 12 сентября новое правительство издало
постановление об аресте министров, входивших
во все кабинеты 1941 г.— 8 сентября 1944 г.,
депутатов парламента, поддерживавших эти
См. Новая и новейшая история, 1993,
№ 2, с. 210—213.
200
правительства, военных высших рангов и других
лиц, связанных с политикой Болгарии до
9 сентября 1944 г. Впрочем, аресты начались
еще до издания данного постановления, и в
работе приведены факты на этот счет. Обращено
внимание и на то, что на следующий день
после переворота военный министр Д. Велчев,
связанный с Народным союзом «Звено»,
попытался воспротивиться произвольным
арестам офицеров, издав 10 сентября
соответствующий приказ. Руководство
коммунистической партии смогло парализовать
эти действия, в частности, путем введения
института помощников командиров воинских
частей, исполнявших функции как политко-
миссаров, так и чинов госбезопасности. Однако,
как показано в книге, конфликт комму-
нистических лидеров с Белчевым продолжался
и в последующие месяцы. Дело дошло до того,
что его поведение специально рассматривало
политбюро ЦК Болгарской рабочей партии
(коммунистов) — БРП(к) — и было постанов-
лено «подождать, что решат русские товарищи
о Д. Белчеве и после этого окончательно
определить нашу позицию» (с. 65).
Декрет-закон, представлявший собой
постановление правительства, облеченное силой
закона, о «народном суде» над виновниками
вовлечения Болгарии в мировую войну против
союзных народов и злодеяний, связанных с ней,
был утвержден указом регентов 3 октября
1944 г., после чего аресты лишь отчасти
приняли законные формы. В этой связи авторы
приводят данные о чистках, начатых в судебной
системе, средней и высшей школе.
В книге впервые подробно рассказано о
непосредственной подготовке судебных
процессов, отмечается, что за действиями
болгарских властей в этом направлении
внимательно следил Г. Димитров, который,
оставаясь в Москве, фактически руководил не
только компартией, но и высшими
государственными
консультируясь с
Димитров обратил
политический смысл
органами, постоянно
советскими лидерами,
главное внимание на
предстоявших процессов;
фактически по его требованию круг обвиняемых
был расширен — кроме министров и депутатов
к суду были привлечены бывшие регенты,
дворцовые советники, церковные иерархи. И в
следующие месяцы, как показывают
обнаруженные и проанализированные авторами
документы, обвинением продолжали
«дирижировать из Москвы» (с. 54), причем
Димитров вновь и вновь требовал, чтобы
подготавливаемые судебные процессы носили
политический характер. Лишь некоторая
заминка произошла с решением Димитровым
вопроса о суде над министрами кабинета
К. Муравиева (2—8 сентября 1944 г.), который
носил выраженный демократический характер,
порвал отношения с Германией, объявил ей
войну и за несколько дней своего существования
провел ряд других позитивных мероприятий.
Ответ Димитрова, полученный, видимо, после
консультаций с советскими деятелями, был
неутешительным: все министры этого
правительства также должны быть осуждены
(с. 73).
Основное внимание авторы обратили на
заседания «первого верховного состава» суда 20
декабря 1944 г.— 1 февраля 1945 г.,
рассматривавшего дело регентов, царских
советников и министров в 1941 —1944 гг. И
здесь документы раскрывают много
подробностей, свидетельствующих о
политической подоплеке суда. Обвинительный
акт был подготовлен не прокурорами, а
специальной комиссией ЦК БРП(к), ею же
были сформулированы вопросы, которые суд
должен был задавать обвиняемым, в ход
процесса постоянно вмешивался секретариат ЦК
партии, по требованию которого подсудимым
фактически не давали полностью высказаться.
Подробно излагается ход заседания политбюро
20 января 1945 г., на котором были определены
меры наказания (с. 89—108).
П. Мешкова и Д. Шарланов обращают
внимание на беспрецедентный факт —
приговоры оказывались более суровыми, чем
этого требовали обвинители, и обнаруживают
причину этого. Авторы нашли радиограмму
одного из руководителей БРП(к) В. Червенкова
Г. Димитрову, в которой, в частности,
говорилось о том, что «мы внесли исправления
в смысле увеличения смертных наказаний, с
перечислением, кому именно тюремное
заключение партийным решением было
заменено смертью» (с. 121).
В заключительных разделах монографии
речь идет о процессах в других составах, о
продолжении судебной и внесудебной расправы
после окончания «народного» суда. Согласно
приводимым авторами несовпадающим данным
различных источников, «народный» суд
рассмотрел дела почти 11 тыс. человек, из
которых к смертной казни было приговорено
более 2600, к пожизненному заключению — от
1226 до 1921, остальные — к длительным
тюремным срокам. Оправдательных приговоров
не было.
В приложении к книге впервые
201
опубликованы 14 архивных документов,
подтверждающих и усиливающих выводы
П. Мешковой и Д. Шарланова о карательной
роли «народного» суда. Некоторые из этих
документов позволяют также по-новому
взглянуть на события болгарской истории,
непосредственно не связанные с процессами.
Так, в связи с одним из обвинений по адресу
болгарских государственных деятелей — в том,
что они не приняли советского предложения
1940 г. о заключении договора о дружбе,—
публикуется текст радиограммы пограничного
бюро БРП(к), адресованной ее ЦК в Софии.
Некоторые места из нее заслуживают того,
чтобы их процитировать: «Предложенный СССР
пакт о взаимной помощи не исключает
присоединения Болгарии к Тройственному
пакту, если она, Болгария, найдет, что это для
нее выгодно... Германия не раз декларировала,
что признает преимущественные интересы
СССР в Черноморском бассейне и Проливах.
Советское предложение не только не направлено
против держав Тройственного пакта, но... оно
не исключает даже еще более тесного сближения
с этими державами... Не может быть никакого
сомнения, что если бы СССР вступил в
Тройственный пакт, его роль там будет... ролью
первостепенной, решающей державы, слово
которой будет влиять на решение судеб Европы
и всего мира» (с. 177).
Ценная и интересная монография
П. Мешковой и Д. Шарланова не свободна от
некоторых недостатков. Подчас она излишне
фактографична. Иногда тот или иной сюжет в
книге возникает и почти сразу же обрывается,
чтобы вновь встретиться лишь намеком через
много страниц. Так произошло, например, с
рассказом о депортации ряда высших
государственных деятелей прежней Болгарии
(регентов, министров, генералов и др.) в СССР.
Каковы были цели этой акции и
соответствующих действий советских
спецслужб, неясно. Между тем по этому вопросу
есть мемуарные свидетельства К. Муравиева .
Очевидно, можно найти и архивные документы.
В нескольких местах лишь упоминается, но
целенаправленно не рассматривается реакция
западных политических деятелей на судебный
произвол в Болгарии. Важно было бы
проанализировать этот вопрос в свете
договоренности У. Черчилля и И. В. Сталина
о сферах влияния в Юго-Восточной Европе
(октябрь 1944 г.) и отношения к ней
2
Муравьев К. События и хора. Спомени.
София, 1992, с. 439—505.
202
правительства США3. Жаль, что в книге не
рассказано о судьбах тех людей, которые нс
были расстреляны — некоторым из них позже
удалось даже выйти на свободу. Сведения об
их пребывании в тюрьмах и концлагерях — для
обозначения последних в Болгарии применялся
эвфемизм «трудовые воспитательные
общежития» — в книге были бы вполне логичны.
До конца не становится ясной читателю
обстановка, в которой было принято
Постановление № 4 Совета министров об
освобождении от наказания или смягчении
наказания офицерам и солдатам действующей
армии (ноябрь 1944 г.), против которого БРП(к)
вскоре развернула широкую кампанию,
окончившуюся его отменой. По чьей
рекомендации было принято это постановление?
Участвовали ли в заседании правительства
министры-коммунисты? По этому поводу
высказаны важные оценки 4, которые авторами,
к сожалению, не учтены.
Тем не менее новая монография вносит
значительный вклад в объективный и
документированный анализ послевоенной
истории Болгарии.
Г. И. Чернявский,
профессор, заведующий
кафедрой всеобщей истории и музеологии
Харьковского государственного
института
культуры, доктор исторических наук
См. Потрашков С. В. Проблемы Болгарии
и других балканских стран на советско-
британских переговорах в Москве в октябре
1944 г.— Болгарский ежегодник. Харьков,
1994, т. 1, с. 69—78; Schlesinger А. М.-Jr. The
Cycles of American History. Boston, 1986, p.
176—181, 196; Davis L. E. The Cold Was Begins:
Soviet-American Conflict over Eastern Europe.
Princeton, 1974, p. 311, 389.
Димитров И. България на Балканите и
в Европе. София, 1983, с. 256, 260; его же.
Миналото, което беше близко, а става все
по-далечно. Срещи и разговори. София, 1992,
с. 21, 57, 58; Огнянов Л. Държавно-
политическата система на България 1944—1948.
София, 1993, с. 41—43.
М. Вебер. ИЗБРАННОЕ. ОБРАЗ ОБЩЕСТВА. М.: изд-во «Юрист», 1994, 704 с
В последние годы у нас появилось несколько
серийных изданий по проблемам гуманитарных
знаний. К ним относится выпускаемая
издательством «Наука» серия «Социологическое
наследие» и две серии издательства
«Республика» — «Библиотека этической мысли»
и «Мыслители XX века». Теперь к ним
добавилась новая многообещающая серия,
подготовленная в ИНИОН РАН — «Лики
культуры», которую открывает сборник
избранных работ выдающегося немецкого
ученого Макса Вебера ’.
Очевидно, что выбор автора для заглавного
тома не является случайным. Вебер уже давно
превратился в ключевую фигуру мировой
гуманитарной науки, в источник и стимул
неустанного научного поиска истины благодаря
остроте и значимости поднятых им проблем.
В сборник вошло несколько до сего времени
почти неизвестных российскому читателю работ
Макса Вебера — «Теория ступеней и направ-
лений религиозного неприятия мира», разделы
«Социология религии» и «Город» из незавер-
шенного произведения Вебера «Хозяйство и
общество», прочитанный им в 1896 г. во
Фрейбургском Академическом обществе доклад
«Социальные причины падения античной
культуры» и весьма специфичное исследование
«Рациональные и социологические основания
музыки», раскрывающее дарование
Вебера-мыслителя с совершенно неожиданной
стороны как знатока музыкальной теории.
Сборник удачно дополняет «Избранные
произведения» Вебера, выпущенные в 1990 г.
издательством «Прогресс». Там уже была
опубликована «Теория ступеней...», поэтому в
этот сборник было бы целесообразнее поместить
работы Вебера по типологии господства или по
империализму.
Каковы же основные положения
представленных в сборнике произведений? И
какой интерес, кроме чисто познавательного,
могут вызвать они у современного читателя?
При ответе на эти вопросы следует прежде
всего учесть, что социология религии Вебера
представляет собой, в сущности, его социологию
культуры в целом. В центре внимания его
анализа находятся взаимоотношения между
Главный редактор и составитель серии
С. Я. Левит. Ответственные редакторы и
составители: Я. М. Бергер, С. Я. Левит,
Л. Т. Мильская.
религиозными верованиями и статусом и
структурой отдельных социальных или
профессиональных групп, из которых состоит
всякое общество. Вебер подошел к изучению
религиозных идей с позиции анализа тех
социальных процессов, в ходе которых
вдохновляющие идеи небольшой группы
преимущественно харизматических личностей
превращались в убеждения массы людей и в
ценностные ориентиры для всей цивилизации.
На богатом эмпирическом материале Вебер
путем сравнительно-типологического метода
устанавливает, где и в какой социальной
атмосфере, среди каких социальных групп полу-
чает в религиях приоритет начало ритуа-
листически-культовое, аскетически-деятелыюе,
мистико-созерцателыюе или же интел-
лектуально-догматическое. Так, крестьяне
склонны обожествлять природу, ибо во многом
от нее зависят, а потому — заниматься магией.
Христианское благочестие и усердие в труде —
это типично городское и буржуазное явление,
имеющее более или менее рационалистический
характер. Военная аристократия и вообще
народы-завоеватели более других склонны
верить в рок, судьбу, что заставляет их отвергать
религиозную идеализацию покорности и
смирения (с. 57—58).
В соответствии с этим Вебер показал, какие
социальные слои являлись главными носителями
различных религиозно-этических систем. Так,
конфуцианство было представлено прежде всего
бюрократическим чиновничеством, носителем
индуизма являлся маг, упорядочивающий этот
мир, а буддизма — странствующий по свету
монах-созерцатель. Воплощением ислама стал
покоряющий мир воин-завоеватель, а хри-
стианство нашло своего носителя в ремесленном
сословии («Социология религии», § 7).
При этом, по справедливому
предостережению Вебера, никогда не следует
забывать, что мировые религии обычно
возникают и распространяются не среди только
одной социальной группы, а потому в них в
своеобразной форме сосуществует сочетание
множества отдельных элементов, иногда и
противоречивых. Наиболее общим для них
является то, что человеческое общество
представляет собой конгломерат социальных
групп, для которых характерны специфический
образ жизни и особый, более или менее
целостный взгляд на мир.
Такие социальные группы зачастую
203
являются источниками моральных идей как
реакции на вызов материальной среды, но не
исключительно только се. Мировоззрение
социальной группы формируется и как продукт
идей, которые возникают из человеческого
вдохновения в ответ на вызов духовный, который
бросили человечеству такие великие пророки,
как Будда, Мухаммед или Христос.
Работы Вебера по социологии религии, где
он исследует взаимоотношения между группами
различного социального статуса и идеями,
играют весьма важную роль при изучении куль-
туры, если понимать под этим термином образ
жизни людей вообще, который охватывает и
продукты их деятельности, и модели поведения,
и ментальность, а также идеалы и ценности.
При этом труды Вебера по социологии
религии показали, что успехи мировых религий
являлись плодом длительной борьбы, а само
наличие в едином человечестве не одной, а
нескольких (в данном случае — пяти) мировых
религий объясняется противостоянием конечных
ценностей, которое не может быть
ликвидировано в ходе полемики и выяснения
точек зрения каждой из сторон. Человек не
может твердо стоять нд позициях более чем
одной из систем верований и идеалов, но он в
состоянии четко определить свои ценностные
ориентиры и полностью осознать их конечный
смысл. А смысл этот можно свести к трем
выделенным Вебером самым общим типам, трем
способам отношения к миру — приспособление
к миру, бегство от него или же овладение миром.
Каждый, по мысли Вебера, волен выбирать то,
что ему по душе. Поэтому социология религии
Вебера перерастает в проблему существования
человека в мире, а тем самым в проблему
человеческой культуры вообще.
«Социология религии» представляет собой
сравнительно-историческое типологическое
исследование, где сравнение следует за
идеалыю-типической конструкцией. Однако
речь при этом идет не о «систематической
типологии религий», а скорее о их
классификации. Цель Вебера, по его
собственным словам, состояла в том, чтобы
«подчеркнуть те черты, которые присущи однйм
религиям, противоположны другим и
одновременно важны для устанавливаемых здесь
взаимосвязей» (с. 65).
В работе «Город» Вебер применяет противо-
положный методологический прием: сравнение
не идеальных типов города, а реально суще-
ствовавших явлений, на основе исследования
которых Вебер и создает идеальный тип города
как исторического феномена.
Подробно этот подход Вебера
охарактеризовал один из крупнейших
специалистов по истории европейского
феодализма Л. И. Пеусыхин в статье
«Социологическое исследование Макса Вебера
о городе», опубликованной еще в 1923 г. и
включенной наряду с его’ другой статьей,
««Эмпирическая социология» Макса Вебера и
логика исторической науки» (1927), в
рецензируемую книгу. Следует сказать, что,
хотя Л. И. Пеусыхин чересчур сблизил
методологию Маркса и Вебера, его статьи были
восприняты как немарксистские, а потому
дальнейшие изыскания автора в этой области
оказались почти невозможными.
Неусыхин писал: «Вебер дает нам не теорию
взаимодействия . факторов, которая была,
конечно, неудовлетворительной, а историю
взаимодействия многообразных явлений,
переходящих одно в другое, сливающихся друг
с другом, противоречащих друг другу и
сталкивающихся между собой. Это, если хотите,
тоже плюрализм, но не тот — принципиальный,
сбивающийся на эклектику, бессильный что бы
то <ни было объяснить и зато способный все,
что угодно, запутать, а плюрализм совсем
особого рода: во-первых, он не только не
противоречит возможности абстрактно-социо-
логического построения, но, напротив,
расчищает дорогу к нему, объединяя ряд явлений
и процессов, этот сложный переплетающийся
клубок, в некое целое; во-вторых, он помогает
ориентироваться в конкретной действительности
тем, что наглядно показывает механику этого
сложного взаимодействия, в то же время
нисколько не упрощая его и имея, таким
образом, возможность оттенить и изобразить
всю пестроту отношений не хуже, чем это
делается в специальном историческом
исследовании» (с. 689).
Вебер попытался прежде всего дать точное
и научно обоснованное определение города. Он
подробно анализирует различные критерии и
приходит к выводу, что такие признаки, как
количество домов или жителей, характер их
профессиональных занятий или же город как
место торговли, не являются для определения
решающими. О городе в экономическом смысле
можно говорить только тогда, когда постоянно
живущее на данном месте население
удовлетворяет львиную долю своих повсе-
дневных потребностей на местном рынке и
прежде всего в виде изделий или продуктов,
производимых местным и окружающим на-
селением для продажи на рынке (с. 309—310).
Таким образом, город в понимании Вебера,
204
есть «поселение, в котором действует рынок»
(с. 312). Он есть одновременно и город
производителей и город потребителей с большим
или меньшим преобладанием то одного, то
другого. Само же это преобладание зависит от
характера социальной структуры города,
которая очень сложна и многолика.
Помимо экономического определения го-
рода Вебер вводит и социально-политическое,
причем в реальной истории одно не всегда
совпадает с другим. В социально-политическом
аспекте город, по определению Вебера, является
«автономным союзом, общиной с особыми
административно-политическими институтами»
(с. 317). Заметим, что в данном случае перевод
не совсем точен, ибо из него выпало указание
Вебера на наличие местного самоуправления.
Совершенно очевидно, что определения Вебера
не являются абстрактными идеальными типами,
все их признаки соответствуют историческим
реалиям, и они полностью применимы к
европейскому средневековому городу,
существовавшему в такой именно форме.
Столь же ' адекватна действительности и
разработанная Вебером классификация городов
различного типа: торговый город, ремесленный
город, гарнизонный город, княжеский город,
крепость. Такие типы городов существовали и
на Западе и па Востоке. Но решающим для
истории западного города явились автономное
городское самоуправление, корпоративный
характер и специфическое городское право,
превратившие его в полностью развитый город
в современном смысле этого понятия. На Востоке
такому развитию воспрепятствовали различные
преграды: роды в Китае, касты в Индии,
крепостное право в России (с. 323—324).
Западный город в исследовании Вебера ха-
рактеризовался одной весьма специфичной чер-
той: постоянным процессом падения значимости
сословных различий и дифференциацией насе-
ления, основанной только на определенном
экономическом положении человека. При этом
родовые отношения постепенно утратили свою
значимость, чему решительно способствовало
христианство с его индивидуализирующей
жизненной этикой.
Понятие города западного типа не выступает
у Вебера единым замкнутым монолитом, он
различает города античные и средневековые,
подразделяющиеся в свою очередь на два вида:
южносвропейские — Италия и южная Фран-
ция, стоявшие ближе к античному полису, чем
города североевропейского вида — Англия, Гер-
мания, северная Франция (с. 413—414).
Кроме схожести, Вебер отметил у них и
существенные различия; например, в
социальном положении античного плебса и
«пополо» в средневековых итальянских городах,
ставших прообразом западного города вообще.
В то время как средневековый город представлял
собой прежде всего ремесленное поселение и
уже только во вторую очередь военную силу,
античный полис был главным образом военным
и политическим поселением * подобным
княжескому городу средневековья. Различия
такого рода позволяют, по мнению Вебера,
объяснить, почему в античности практически
не возникло буржуазии, ближе всего к которой
приблизились вольноотпущенники. Римский
плебс в отличие от ремесленного сословия
«пополо» итальянских городов не занимался
производительным трудом и не мог превратиться
в источник формирования буржуазии.
Таким образом, идеальные типы городов,
разработанные Вебером, вовсе не представляют
собой утопии, они сконструированы на основе
реального исторического развития и отражают
сущность происходивших исторических
процессов, хотя, пожалуй, Вебер излишне резко
развел в разные стороны социальный и
экономический аспекты.
Значителен доклад Вебера о социальных
причинах или основах падения античной
культуры. Основная мысль его работы состоит
в том, что вся античная культура есть не только
городская по своему характеру, но и культура,
которая целиком покоилась на рабстве (с. 450).
Стремление захватить как можно больше рабов
было главным источником непрерывных войн
в древнем мире. А эта огромная масса дешевой
рабской силы лишала античный мир всяких
предпосылок перехода к свободному труду и
сделала ненужным и излишним технический
прогресс. Казарменные условия содержания
рабов, лишенных возможности создать семью,
резко ограничивали естественное увеличение
рабского населения. Поэтому, как только во
втором столетии после поражения в
Тевтонбургском лесу от германцев и во время
правления императора Тиберия войны Рима
приостанавливаются, рабовладельческое
хозяйство вступает в глубокий кризис и начинает
рушиться (с. 456). Последствием этого стал
резкий поворот в политике народонаселения, в
ходе которого раба вернули в естественное для
каждого человека семейное состояние и
постепенно превратили его в зависимого колона.
С этим и связан у Вебера наметившийся переход
от рабовладельческих к феодальным
отношениям (с. 459).
Анализируя процесс начавшейся фео-
205
дализации в период поздней античности, Вебер
отметил идущие одновременно и параллельно
прогресс и стагнацию: с одной стороны,
улучшение положения рабов и колонов, с
другой — падение великой античной культуры,
начало мрачного периода раннего средне-
вековья, когда культура из городской пре-
вратилась в деревенскую (с. 465). Этот период
заканчивается с появлением на основе свобод-
ного разделения труда и обмена средневековых
городов, ставших носителями новой, уже
феодальной культуры, а затем и бюргерской.
Последняя помещенная в сборнике работа
Вебера «Рациональные и социологические
основы музыки» впервые опубликована в 1921 г.,
уже после кончины автора. Это произведение
требует знания читателем теории музыки,
акустики и инструментоведения, короче,
музыкального образования. Поэтому здесь
следует воздержаться от характеристики этого
произведения. Отметим только, что процесс
рационализации музыки, становления се
гармонического и полифонического строя,
которые начались только в средневековой
Европе, Вебер в основном связывает с
изобретением нотного письма, без которого ранее
было невозможно ни создать, ни сохранить, ни
воспроизвести сколько-нибудь сложное
современное музыкальное произведение (с. 522).
В сборник включены, помимо работ самого
Вебера, также уже отмеченные выше статьи
Неусыхина, речь знаменитого в будущем
философа-экзистенциалиста Карла Ясперса,
близко знавшего Вебера, на траурном заседании
в Гейдельбергском университете в июле 1920 г.
Правда, Ясперс по самому характеру своего
выступления должен был несколько
апологетизировать Вебера, но его блестящие
оценки содержат большой стимул к дальнейшим
размышлениям о творческом наследии Вебера.
Что же касается небольшого фрагмента’из
внушительной и весьма содержательной работы
одного из видных американских исследователей
творчества Вебера, профессора социологии
Рейнхарда Бендикса «Макс Вебер.
Интеллектуальный портрет» (1960), то следует
сказать, что по нему трудно судить о взглядах
Вебера и уж совсем невозможно о концепции
самого Бендикса, положившего начало переходу
от исследования чисто методологических
принципов Вебера к новому этапу — изучению
содержательной стороны его творчества.
Отметим также высокий уровень переводов,
выполненных М. И. Левиной, хотя в отдельных
случаях можно было бы и подискутировать об
адекватности перевода и оригинала. Впрочем,
стоит заметить, что даже в самой Германии
существует такая проблема, как «филология и
терминология Макса Вебера».
В сборнике иногда встречаются досадные
опечатки. Так, на с. 17 вместо оригинальной
фразы «война как реализованная угроза
насилия» напечатано бессмысленное выраже-
ние — «война как религиозная угроза насилия».
К сожалению, книга вышла без портрета автора,
хотя серия именуется именно «Лики культуры».
Но в таком виде она становится безликой, потому
что и сам облик человека говорит о многом.
В целом же, дебют новой серии —
одновременно вышла и книга Карла Манхейма
«Диагноз нашего времени» с известной работой
«Идеология и утопия»2 — следует считать
успешным, книга обогащает наш духовный
горизонт. Всяческой поддержки заслуживает и
сама идея выпуска этой серии, призванной
«восстановить разорванные связи» и
познакомить российского читателя с
«сокровищницей мировой культурологической
мысли». Это тем более важно, что интерес к
культуре и ее проблемам постоянно растет.
Программа новой серии обещает знакомство
с трудами таких мыслителей, как Вильгельм
Виндельбанд, Яков Буркхардт, Эрнст Трёльч,
Георг Зиммель и ряд других. Недоумение
вызывает, однако, отсутствие столь выдающихся
умов, как Генрих Риккерт или Вильгельм
Дильтей. Заслуживала бы издания в этой серии
замечательная книга Фридриха Мейпеке
«Возникновение историзма», а также Фернана
Броделя «Средиземноморье».
Но нельзя объять необъятное. Если, же
предполагаемая программа будет осуществлена,
то российские читатели получат серию
неординарных произведений, роль которых для
нравственного возвышения человека очень
значительна.
А. И. Патрушев,
доктор исторических наук, профессор
Московского государственного университета
им. М. В. Ломоносова
Рецензию В. В. Согрина на книгу
К. Манхейма «Диагноз нашего времени» см.:
Новая и новейшая история, 1995, № 4.
206
Научная жизнь
В Отделении истории РАН
ЦЕНТР РОССИЙСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ В ЮАР
25 мая 1995 г. на заседании бюро Отделения
истории был заслушан и обсужден доклад
руководителя Центра африканских
исследований Института всеобщей истории
(ИВИ) РАН д. и. н. А. Б. Давидсона «Создание
и деятельность Центра российских исследований
в Южно-Афри- канской Республике».
Центр был организован в июле 1994 г. в
старейшем университете ЮАР — Кейптаунском
как межфакультетское научное учреждение. Его
деятельность направляется и координируется
специальным Управляющим комитетом при
ректоре Кейптаунского университета. Органи-
зация Центра была поручена А. Б. Давидсону
как ученому, много лет изучавшему
исторические связи России и ЮАР.
Финансирование Центра взял па себя Фонд
Марвол, созданный группой международных
промышленных, торговых и туристических
компаний во главе с доктором Марком
Волошиным, выходцем из России.
Важнейшая цель Центра, отметил
докладчик,— стать одним из мостов между
Россией и ЮАР, способствовать^, взаимопо-
ниманию между этими странами. Без такого
взаимопонимания вряд ли возможно
установление действенных деловых, культурных
и даже общественно-политических отношений
между Россией и ЮАР. Дело в том, что с
середины 1960-х до начала 1990-х годов между
нашими странами не существовало никаких
взаимоотношений — ни дипломатических, ни
торгово-экономических, ни культурных. Не
было даже обмена туристами. Советский Союз
в соответствии с решениями ООН полностью
бойкотировал страну, проводившую расистскую
политику апартеида. В СССР бывали только
политэмигранты из ЮАР, и им оказывалась
всевозможная поддержка.
Со своей стороны власти ЮАР закрыли для
населения своей страны источники объективной
информации о Советском Союзе. В списки
запрещенной в ЮАР литературы вносилась не
только общественно-политическая литература
СССР, но даже журналы по биологии, химии,
географии. Доходило до анекдотических
случаев: подвергся запрету роман о шпионе
Джеймсе Бонде «Из России с любовью» —
цензоров напугало название романа.
Все это, продолжаясь несколько
десятилетий, создало труднопреодолимые
препятствия на пути установления нормальных
отношений между нашими странами и
народами. Центр российских исследований
призван помочь установлению связей между
Россией и ЮАР.
Далее докладчик остановился на
конкретных направлениях деятельности Центра.
Первое — научное. Это изучение
исторических традиций российско-южно-
африканских связей, которые восходят ко
времени Петра I. Еще в 1725 г. Петр сделал
попытку послать российские корабли в плавание
вокруг Африки. В XIX в., до открытия Суэцкого
канала, Кейптаун и соседний Саймонстаун были
важнейшими портами для русских кораблей,
везших грузы из Петербурга на Дальний Восток
и в Русскую Америку. Во время англо-бурской
войны 1899—1902 гг. более 200 российских
добровольцев и два военных госпиталя помогали
бурам Трансвааля и Оранжевой Республики.
Паши страны были союзниками в двух мировых
войнах. В 1941 —1945 гг. около 250
южноафриканских моряков принимали участие
в «русских конвоях» — караванах кораблей,
которые перевозили боевую технику из
Великобритании в Мурманск и Архангельск.
Но дело не только в традициях.
Чрезвычайно важно взаимное изучение
современного опыта. В обеих странах
одновременно рухнула официальная идеология
и показала свою нежизнеспособность старая
бюрократическая система. У обеих труднейшей
проблемой являются национальные и
этнические отношения. И, самое важное, обе
207
страны стремятся сейчас создать демократи-
ческое общество.
Работу по изучению традиций и тенденций
российско-южноафриканских связей Центр рос-
сийских исследований Кейптаунского универси-
тета ведет в сотрудничестве с Центром афри-
канских исследований Института всеобщей
истории РАН. Готовится совместное издание
сборников архивных материалов, в частности
сборника документов об исторических связях
России со странами Южной и Тропической
Африки.
Второе направление деятельности Центра
российских исследований — учебное. Впервые
в Кейптауне начато изучение русского языка.
Читаются лекционные курсы по российской
истории и культуре.
Третье направление — приглашение
преподавателей из России для краткосрочных
лекционных курсов, прежде всего по
естественным и точным наукам, но также и по
гуманитарным. Но это пока находится в стадии
решения, поскольку требует значительного
финансирования.
Четвертое направление можно назвать
общественно-политическим и культурным. На
презентации Центра в Кейптауне в августе
1994 г. присутствовало около 400 ученых,
общественных деятелей, деятелей культуры.
Приветственное послание направил в адрес
Центра президент ЮАР Нельсон Мандела.
Л. Б. Давидсон рассказал о научно-
общественных мероприятиях, проведенных
Центром. На научном симпозиуме «Россия в
современном мире» выступили с докладами
академики А. Л. Фурсенко и И. С. Кон,
член-корр. РАН Н. П. Шмелев, депутат
Государственной Думы проф. В. Л. Шейнис,
директор Института стран Азии и Африки при
МГУ (ИСАА) проф. М. С. Мейер, ученый
секретарь Центра африканских исследований
Института всеобщей истории к. и. н. Р. Р. Вят-
кина, ряд крупнейших историков и политологов
ЮАР. Симпозиум привлек широкое внимание
южноафриканской общественности.
25 апреля 1995 г. Центр российских иссле-
дований в сотрудничестве с несколькими науч-
ными обществами ЮАР провел симпозиум «Рос-
сия и ЮАР — союзники во второй мировой
войне». В его работе приняли участие не только
ученые и общественные деятели ЮАР, но и
ветераны второй мировой войны, включая
участников «русских конвоев». На 20 сентября
1995 г. намечен очередной симпозиум «Россия
в 1994—1995 гг.» с участием российских и
южноафриканских ученых.
Всю научную работу Центр российских ис-
следований проводит в теснейшем сотруд-
ничестве с Институтом всеобщей истории РАН.
Докладчик просил бюро Отделения оказать
через институты Отделения помощь Центру рос-
сийских исследований в комплектовании биб-
лиотеки, которая уже сейчас насчитывает тыся-
чи томов, но нуждается в новейших изданиях,
в рекомендации ученых-историков для чтения
курсов лекций на английском языке, в помощи
методическими пособиями и в целом в оказании
всесторонней поддержки этому российскому
начинацию на Африканском континенте.
В ходе обсуждения доклада выступили
члены бюро Отделения истории академики
И. Д. Ковальченко, Г. II. Севостьянов,
П. В. Волобуев, Н. II. Болховитинов, член-
корр. РАН Я. Н. Щапов и приглашенные па
заседание бюро заместитель директора ИВИ
РАН д. и. н. В. И. Уколова, М. С. Мейер, а
также чрезвычайный и полномочный посол
ЮАР в России г-н Г. Олифиер.
Ученые, выступившие на заседании бюро
Отделения истории, дали высокую оценку
докладу и сосредоточили внимание на вопросах
конкретной помощи со стороны РАН Центру
российских исследований в Южной Африке.
Особое внимание было уделено взаимному
обмену учеными и аспирантами. Обсуждался
уровень университетской и научной подготовки
кадров в Южной Африке, готовность институтов
Отделения истории к такому обмену, темы ис-
следовательских работ, интересующие россий-
скую и южноафриканскую стороны, в част-
ности темы, связанные с проблемами развития
общества, культуры, этносов. Г. II. Севостьянов
подчеркнул большое научное и международно-
политическое значение готовящихся к публи-
кации сборников документов о российско-
африканских отношениях и о деятельности Ком-
интерна в Южной Африке.
Подводя итоги активного и делового обсуж-
дения доклада, академик-секретарь Отделения
И. Д. Ковальченко отметил, что создание и дея-
тельность Центра российских исследований в
Южной Африке открывают новые перспективы
для развития международных научных связей
между Отделением истории РАН и научно-
исследовательскими учреждениями Африки. Он
предложил сформировать рабочую группу для
рассмотрения соответствующих предложений и
координации усилий по их реализации.
В. П. Городнов
208
Научные конференции
США НА ПОРОГЕ XXI в.
ФОРУМ АМЕРИКАНИСТОВ В МГУ
30 января — 2 февраля 1995 г. в Московском
государственном университете им. М. В.
Ломоносова состоялась международная научная
конференция «США на пороге XXI в.: итоги
развития, проблемы, перспективы». Она была
организована Научно-координационным
советом МГУ по американистике. В
конференции приняли участие историки,
филологи, юристы, философы, социологи,
политологи, искусствоведы из Москвы,
Санкт-Петербурга, Нижнего Новгорода,
Воронежа, Ярославля, Владимира, Иванова,
Калуги, Орла, Курска, Петрозаводска,
Калининграда, Новгорода, Саранска, Пензы,
Самары, Краснодара, Владикавказа, Нальчика,
Грозного, Казани, Уфы, Читы, Томска,
Новосибирска, а также Минска, Тбилиси,
Одессы, Симферополя, Луганска. Ученые
представляли университеты и учебные заведения
России, Украины, Белоруссии, Грузии,
Казахстана, институты Российской академии
наук — Всеобщей истории, США и Канады,
Мировой экономики и международных
отношений, Философии, Мировой литературы,
Сравнительной политологии и проблем рабочего
движения, Научной информации по
общественным наукам, редакции ряда газет и
журналов.
Среди иностранных гостей конференции
были представители Ассоциации американских
исследований: Пол Лаутер (председатель
Ассоциации), Энн Фицджеральд, Барбара
Сичсрман, профессора американских
университетов, участники программы Фонда
Фулбрайта на историческом факультете МГУ
Джоан Карпински, Сюзан Армитадж, Роберт
Хоуз, а также Джон Уайтли (Университет штата
Калифорния, Ирвайн).
Отечественная американистика пользуется
в мире заслуженным авторитетом. Усилиями
наших специалистов накоплен богатый опыт
изучения различных проблем как внутренней,
так и внешней политики США, их культуры,
экономики, социологии. Однако остро
чувствуется необходимость переосмысления ряда
фундаментальных проблем, связанных с
развитием американского общества. Нужны
новые импульсы развития отечественной
американистики, как научные, так и
организационные. Предстоит определить, с
каким багажом наша американистика войдет в
XXI столетие, какие проблемы станут
приоритетными для ученых, работающих в
области изучения США.
Актуальность проблемы, вынесенной в
название конференции, объясняется тем, что,
находясь на пороге нового тысячелетия, мы
неизбежно сталкиваемся со множеством
прогнозов относительно будущего мира и места
в нем США. Всесторонний и объективный
анализ различных аспектов экономики,
политики, социальной жизни, культуры этой
страны позволит приблизиться к пониманию
такой исторической перспективы.
Между тем условия, существующие в
настоящее время в России и странах «ближнего
зарубежья», весьма неблагоприятны для
выполнения этих задач. Различные отрасли
гуманитарного знания находятся в чрезвычайно
трудном положении. Учитывая многочисленные
пожелания ученых-американистов, работающих
в университетах России и стран СНГ, о
необходимости большей координации
научно-исследовательской и учебно-мето-
дической работы в области изучения США,
на конференции был поставлен вопрос о
создании Российской Ассоциации америка-
нистов учебных заведений — открытой
профессиональной общественной организации,
для участия в которой приглашаются
американисты Академии наук, университетов,
вузов и любых других организаций.
Работа конференции продолжалась четыре
дня. Разнообразная программа включала в себя
пленарные заседания, работу в секциях,
обсуждения в рамках «круглых столов».
Пленарное заседание конференции открыл
заведующий кафедрой новой и новейшей
истории исторического факультета МГУ д. и. н.,
проф. Е. Ф. Язьков докладом «Американский
либерализм: прошлое и настоящее». Проблема
возникновения и эволюции либеральной
традиции США чрезвычайно актуальна и
многогранна. Особое внимание докладчик
уделил трем главным аспектам истории
американского либерализма: складыванию
209
идейно-теоретических основ классического
либерализма в США; изменениям либеральной
доктрины в XX в.; оценке реальных перспектив
дальнейшего развития идеологии и политики
либерализма в современной Америке.
Докладчик высказал соображения по ряду
наиболее дискуссионных вопросов современной
историографии, особо остановившись па модном
сегодня тезисе о «закате* американской
либеральной традиции, об утрате ею своей
прежней конструктивной роли. Нерешенность
ряда социальных проблем в США позволяет,
по мнению Е. Ф. Язькова, говорить о реальных
перспективах дальнейшей прогрессивной
эволюции американского либерализма.
Заместитель директора Института США и
Канады РАН д. э. н., проф. Л. Л. Пороховский
выступил на пленарном заседании с докладом
«Американская экономическая наука в работах
Нобелевских лауреатов из США*, в котором
была дана комплексная оценка вклада в
мировую науку американских ученых,
удостоенных Нобелевской премии по экономике.
Эти премии Нобелевский комитет начал
присуждать только с 1969 г. С 1969 по 1994 г.
лауреатами стали 37 ученых, из которых 24 —
американские исследователи. В докладе дан
обзор работ Нобелевских лауреатов из США по
проблемам: метод исследования, предмет
исследования, исследования на стыке наук,
экономическая история, научные школы,
государство и экономика, наука и практика,
наука и образование, экономика и политика,
Америка и Россия.
Доклад проректора МГУ д. ю. н., проф.
М. Н. Марченко «Конституция и политическая
система США: механизм взаимодействия* был
посвящен анализу исходных посылок
американского Основного закона и основных
направлений его воздействия на политическую
систему общества. Рассматривая американскую
конституцию с этой точки зрения, докладчик
выделил ее следующие особенности: Основной
закон США является не только правовым, но
и политико-идеологическим документом; наряду
с юридической существует «живая*,
«фактическая* конституция; различные статьи
и разделы американской конституции имеют
неодинаковое отношение к политической
системе общества — одни действуют на
последнюю прямо, другие — опосредованно.
Обратившись к механизму взаимодействия
конституции и политической системы США,
М. Н. Марченко отметил многоплановость и
сложность этого процесса. Основной закон
страны активно влияет на политическую систему
страны, но и та, в свою очередь, имеет немало
каналов для воздействия на конституцию.
В докладе обозревателя журнала
«Российская Федерация*, к. филос. н. Э. Я.
Баталова «Американские ценности в
современном мире* был остро поставлен вопрос
о неизбежности корректировки ценностных
ориентаций США в ближайшем будущем.
Докладчик обосновал свою позицию
следующими
биполярного
девальвации
служивших
положениями. Во-первых, распад
мира ведет к некоторой
американских ценностей,
па протяжении нескольких
десятилетий главной альтернативой ценностных
ориентаций социалистического мира.
Во-вторых, США, по мнению докладчика, стоят
перед лицом нового кризиса либерализма и его
дальнейшей трансформации. В-третьих, в
недалеком будущем США придется, по всей
вероятности, столкнуться с появлением на
международной арене новых мощных идейных
соперников. В-четвертых, последовательная,
широкомасштабная реализация американских
ценностей сопряжена с колоссальными
материальными затратами и нарушением
экологического баланса.
Завершило работу первого дня конференции
выступление заведующего кафедрой
Московского педагогического университета,
д. филол. н., проф. А. С. Мулярчика с докладом
«Проблемы идеологии и культуры в
современных российско-американских
отношениях*. Рассматривая текущую ситуацию,
докладчик отметил необходимость
основательной, продуманной концепции
партнерства США и России в культурных
отношениях двух стран. Нашей стране нужна
для этого сколько-нибудь связная система
национальных приоритетов, ориентированная
на историческую перспективу. Оратор также
попытался обрисовать духовную специфику
очередного «конца века* в свете нынешних
взаимоотношений культур России и США.
Во второй день конференции начались
секционные заседания. Работали пять секций,
которыми руководили доктора исторических
наук, профессора И. П. Дементьев, А. С. Ма-
ныкин (оба — исторический факультет МГУ),
д. э. и., проф. М. А. Портной (Институт США
и Канады РАН), д. филол. и., профессор
филологического факультета МГУ Т. Д. Вене-
диктова, д. филос. н., профессор философского
факультета МГУ А. Ф. Грязнов.
На секции «Эволюции основных идейно-
политических течений США* с докладами
выступили академик РАН Н. Н. Болховитинов
210
(ИВИ РАН) — «Изучение американской
историографии в России*; декан исторического
факультета Нижегородского государственного
университета д. и. п. О. Л. Колобов — «Оценки
в США и России итогов «холодной войны* и
перспективы российско-американских
отношений*; к. филол. н., доц. М. П. Кизима
(МГИМО) — «Дональд Дэвидсон как
представитель консерватизма в
интеллектуальной традиции США*; кандидаты
исторических наук, доценты И. К. Лапшин
(Владимирский государственный педагоги-
ческий университет) — «Американская
историография начала 1990-х годов в поисках
новой политической синтезирующей
концепции*, А. 10. Саломатин (Пензенский
государственный педагогический универси-
тет) — «Индустриализация и большой бизнес
в США в последней трети XIX в.* и др.
Выступавшие рассматривали взаимодействие
различных общественно-политических течений
США на протяжении американской истории,
подвергли анализу ключевые положения
либеральной и консервативной традиций США.
На секции «США и внешний мир* были
заслушаны доклады к. и. н. Н. А. Косолапова
(ИМЭМО РАН) — «Америка после «холодной
войны*: переосмысление исторической
перспективы?*; д. и. н., проф. М. Я. Пелипася
(Томский государственный университет) —
«США, Россия и Североатлантический блок:
НАТО в поисках новых приоритетов*; к. и. н.,
доц. Р. А. Сетова (МГУ) — «О «новом
ревизионизме*, или будем ли мы вскоре скучать
по «холодной войне*?*; д. и. н. С. А. Бабуркина
(Ярославский государственный педагогический
университет) — «Использование военной силы
во внешней политике США: эволюция
официальной концепции после «холодной
войны**; к. и. н. А. А. Сибирова (МГУ) —
«США в конце «эпохи Колумба*: проблемы и
перспективы американского бизнеса*;
П. П. Скороспелова и В. А. Веселова (оба —
сотрудники аппарата Президента РФ) —
«Новая геостратегия США и борьба за создание
мирового порядка после «холодной войны**.
Выступавшие отмечали, что настало время вновь
и по-новому подойти к исследованию
послевоенных международных отношений,
учитывая то, что термин «холодная война* не
только является спорным, но и, как категория,
мало объясняет как в истории развития
биполярной модели, так и в тех процессах,
которые ныне разворачиваются в
международных отношениях. Обсуждались
перспективы Североатлантического блока, а
также понимание Соединенными Штатами
своей исторической роли в политической
стратегии после завершения «холодной войны*.
На заседании секции «Роль американского
государства в рыночной экономической системе*
с докладами выступили М. А. Портной — «США
в мировой экономике*; д. э. н., проф. В. Б. Су-
пян (Институт США и Канады РАН) —
«Проблемы экономической демократии: опыт
США*; к. э. н. Н. М. Андреева (ИМЭМО
РАН) — «Роль государства в аграрной эко-
номике США*; кандидаты географических наук
(МГУ) И. М. Кузина — «Сдвиги в географии
сельского хозяйства в XX в.*; IQ. Г. Ермаков
и Т. И. Кондратьева — «Проблемы состояния
окружающей среды и природоохранное
регулирование в США*. На заседании секции
рассматривались новейшие тенденции в
развитии американской экономики, роль и место
США в мировой экономической системе.
Ключевой проблемой был вопрос о роли
американского государства в рыночной
экономической системе. Именно в этом
контексте выступавшие анализировали
различные аспекты деятельности государства в
регулировании индустриальных отношений,
сельского хозяйства, решении экологических
проблем.
На секции «Литературное сознание США
как предмет изучения* были заслушаны доклады
Т. Д. Венедиктовой «О двух моделях
литературного общения*, д. филол. н., проф.
Б. А. Гиленсона (Орехово-Зуевский
педагогический институт) «Дос Пассос: эво-
люция политической философии*; д. филол. н.
Т. Е. Комаровской (Белорусский
государственный университет) ««Признания
Пата Тернера* Уильяма Стайрона как
философский исторический роман*; к. и. н.,
доц. социологического факультета МГУ
Е. И. Кравченко «Культура: грань пости-
жимого*; к. филол. п., доц. 0.10. Анцыферовой
(Ивановский государственный университет)
«Творчество Генри Джеймса в контексте куль-
турологии*, аспирантов филфака МГУ
Е. В. Лютиковой «Диалог как метод сравни-
тельного изучения литературных сознаний* и
С. И. Ковалевой «Опыт прочтения постмодер-
нистского текста. «Белоснежка* Д. Бартельми
и «Химера*'Дж. Берта* и др. Обсуждение докла-
дов и дискуссия продолжились на следующий
день в рамках «круглого стола* «Художественная
словесность Америки и России: возможности
сравнительного исследования*.
На заседании секции «Американские
ценности в перспективе и ретроспективе* с
211
докладами выступили к. филос. н., доцент со-
циологического факультета МГУ Н. Е. По-
кровский — «Непрерывность и стабильность
социального опыта как ценность»; профессор
Университета штата Калифорния Дж. М. Уайт-
ли — «Американское общество накануне XXI
столетия: удастся ли преодолеть дуализм
ценностей?», доктора философских наук
Т. А. Алексеева (Институт философии РАН)
— «Дискуссия о либерализме в американской
политической философии»; Н. С. Юлина
(Институт философии РАН) — «Джон Дьюи:
прагматические «следы» в современной
философии США»; к. филос. н. Л. Б. Макеева
(Институт философии РАН) — «Дискуссия о
природе ценностей в современной американской
философии»; аспирант философского
факультета МГУ Т. А. Епоян — «Дж. Сантаяна
и традиции американской философии и
культуры» и ряд других участников
конференции. Обсуждение докладов и обмен
мнениями продолжились на следующий день в
рамках «круглого стола».'
Топ дискуссии «круглого стола» «Век как
содержательная категория: итоги XX века для
американского общества» задал доклад д. и. н.
PL М. Савельевой (ИМЭМО РАН) «Конец века
(Fin de siecle) как содержательная категория.
Итоги, проблемы, перспективы для
историков-американистов». Поднятые в
выступлении вопросы: что такое век? Что такое
XX век? Что такое рубеж веков? Каково
значение исторического прогноза на рубеже не
просто веков, но тысячелетий? Какова роль
США в определении исторического содержания
этих понятий? — стали предметом острой и
плодотворной дискуссии, показавшей важность
разработки понятийного аппарата и выявившей
те проблемы, которые сказываются па характере
интерпретаций содержания XX в.
Завершило работу конференции пленарное
заседание, на котором выступили руководители
секций и «круглых столов», подведя итоги
состоявшимся обсуждениям и обмену мнениями.
Центральной задачей этого дня конференции
было создание Российской Ассоциации
университетских американистов. С сообщением
выступил председатель оргкомитета
конференции, председатель Научно-
координационного совета МГУ по
американистике Е. Ф. Язьков. Участники
конференции обсудили и утвердили Устав
Ассоциации, избрали ее Бюро и, единодушно,
председателя Ассоциации — Е. Ф. Язькова.
Обсуждались планы и перспективы работы
Ассоциации. Высказывалось немало интересных
предложений, в частности, об издании
информационного бюллетеня, о проведении в
конце года научного семинара по «новому курсу»
Ф. Д. Рузвельта, о подготовке к публикации
материалов прошедшей конференции.
Участники конференции высказались за
регулярное проведение научных конференций
американистов различных специальностей,
организация которых стала бы одной из
основных функций созданной Ассоциации. В
Американском культурном центре во время
конференции состоялся прием. С приветствием
к ее участникам обратился посол США в России
Т. Пикксринг.
И. Ю. Хрулева
Хроника
В СВЯЗИ С ЮБИЛЕЕМ
АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВИЧА ЧИСТОЗВОНОВА
Миновал 80-летний юбилей Александра
Николаевича Чистозвонова — крупного медие-
виста, историка значительного и многосторон-
него дарования. Труды А. Н. Чистозвонова зани-
мают видное место в отечественной историогра-
фии, открывая пути к решению ряда кардиналь-
ных вопросов истории Европы позднего
средневековья и начала нового времени.
A. Н. Чистозвонов родился 15 апреля 1914 г.
в Москве в семье служащего. После окончания
школы и фабрично-заводского училища он
работал на заводе, а в 1935 г. поступил на
исторический факультет Московского государ-
ственного университета им. М. В. Ломоносова.
Уже на студенческой скамье определился круг
научных интересов А. Н. Чистозвонова: под
212
руководством С. Д. Сказкина он обратился к
изучению Нидерландской буржуазной револю-
ции, ранее почти не исследованной в марк-
систской историографии. Этот выбор и опреде-
лил научную судьбу начинающего историка.
При всем многообразии проблем, которыми
занимался и продолжает заниматься ученый,
любая из них многими нитями связана именно
с Нидерландской революцией — одним из важ-
нейших событий в европейской истории XVI в.
Как и у многих историков его поколения,
между студенческими годами и началом
научной работы ученого пролегла война. С 1941
по 1945 гг. Л. Н. Чистозвонов находился на
фронте, был отмечен правительственными
наградами. После демобилизации вернулся к
научной работе и в 1949 г. защитил
кандидатскую диссертацию «Англо-
французская интервенция в Нидерландах
1572—1583 гг. и ее социальные причины». В
1952 г. поступил на работу в Институт истории
АН СССР, и с этого времени вся научная жизнь
Александра Николаевича связана с Институтом
истории, а после его разделения в 1968 г.—с
Институтом всеобщей истории (ИВИ), где он
прошел путь от младшего научного сотрудника
до заведующего сектором истории средних веков
и заведующего отделом истории
докапиталистических формаций.
В исследованиях 1950-х годов
А. Н. Чистозвонов подверг тщательному ана-
лизу ряд важнейших аспектов нидерландской
истории XVI в.; роль народных масс в
Нидерландской революции, ее международные
аспекты, особенности социально-экономи-
ческого развития Нидерландов и расстановки
классовых сил в стране. На этой основе ученым
была разработана оригинальная и доказавшая
свою научную плодотворность концепция
Нидерландской революции, изложенная им на
страницах четвертого тома «Всемирной истории»
и в монографии «Нидерландская буржуазная
революция XVI в.» (М., 1958). Эта концепция
послужила отправным пунктом для
углубленного изучения особенностей социально-
экономического развития в предшествующий
период, реформационного движения и классо-
вой борьбы в Нидерландах. В первую очередь
внимание ученого привлек, пожалуй, наиболее
яркий эпизод классовой борьбы во Фландрии
в первой половине XVI в.— Гентское вос-
стание, которому Л. Н. Чистозвонов посвя-
тил специальное монографическое иссле-
дование: «Гентское восстание 1539—1540 гг.»
(М., 1957).
Результатом многолетних изысканий
ученого по истории этого периода, в частности,
и в архивах Бельгии и Голландии, стала
защищенная им докторская диссертация
«Реформационное движение и классовая борьба
в Нидерландах в первой половине XVI века»,
опубликованная в 1964 г. в виде монографии.
Эта монография, справедливо оцененная
рецензентами как подлинно новое слово в
исторической науке, сочетает всеобъемлющий
анализ социально-экономического развития
Нидерландов с тщательным исследованием
классовой борьбы и реформационного движения
в Нидерландах и в северо-западной Германии.
В центре внимания автора — эволюция
анабаптизма как составной части народной
Реформации, а ее кульминационный пункт —
Мюнстерская коммуна 1534 г., ее деятельность
впервые в отечественной истории были подверг- ’
нуты столь тщательному и глубокому анализу.
Многочисленные конкретные исследования
А. И. Чистозвонова по широкому спектру
проблем составили солидную базу для глубокого
теоретического осмысления ряда важнейших
проблем европейской истории XVI—XVIII вв.,
и с середины 60-х годов ученый, не прерывая
конкретных исследований по истории
Нидерландов XVI—XVII вв., создал большой
цикл трудов теоретического характера. В центре
его внимания оказались проблема типологии
процесса первоначального накопления и
генезиса капитализма в Европе, соотношение
общих закономерностей этих процессов с их
региональными особенностями.
Несомненным успехом ученого стала
разработка на материалах генезиса капитализма
одной из узловых проблем всеобщей истории —
понятия и критериев обратимости и необра-
тимости исторического процесса. Значение этой
работы состояло и в том, что она вплотную
подвела к необходимости осмыслить вопрос о
классификации буржуазных революций и
народных движений XVI— XVIII вв. Этим
проблемам А. Н. Чистозвонов посвятил
специальные исследования, в ходе которых
впервые был сформулирован и обоснован
стадиально-региональный метод как инструмент
для исследования общих закономерностей
всемирно-исторического процесса.
Отличительной особенностью Л. II. Чисто-
звонова как исследователя теории и методологии
истории является стремление к .системности.
Поэтому методологические работы второй
половины 60-х — начала 80-х годов,
опубликованные в 1985 г. под общим названием
«Генезис капитализма: проблемы методологии»,
воспринимаются как целостное, тщательно
213
продуманное монографическое исследование,
в котором рассматриваются все наиболее важные
аспекты избранной темы. Теоретическим и
методологическим исследованиям А. Н. Чисто-
звонова присуще и еще одно несомненное
достоинство: основанные на изучении широкого
круга разнообразных и тщательно
анализируемых источников и на глубоком
знании историографии рассматриваемых
вопросов, они стимулировали читателя глубже
осмыслить предмет его собственных занятий и
в конечном счете приглашали к научному
поиску. В творчестве историка разработка тех
или иных конкретных проблем неизменно
сочеталась с напряженной научно-организа-
ционной работой. В течение многих лет
Александр Николаевич руководил работой
сектора истории средних веков ИВ И АН СССР,
являлся заместителем ответственного редактора
сборника «Средние века» — основного органа
отечественных медиевистов. *
Много внимания А. Н. Чистозвонов уделял
организации сотрудничества историков-медие-
вистов СССР и ГДР, являясь председателем
Рабочей группы ИВИ по сотрудничеству с
Центральным институтом истории АН ГДР по
теме «История феодализма». Итогом этой
деятельности стали двусторонние коллоквиумы
историков СССР и ГДР с последующей
публикацией их материалов.
Будучи признанным знатоком экономи-
ческой истории, Александр Николаевич неодно-
кратно участвовал — в качестве докладчика,
эксперта, руководителя советской делегации —
в «Неделях» Международного института
экономической истории им. Ф. Датини в Прато
(Италия). С 1977 г. он входил в состав
Международного научного комитета, а ныне
является членом Почетного комитета при этом
институте. А. Н. Чистозвонов неоднократно
участвовал в Международных конгрессах
исторических наук и в Международных
конгрессах по экономической истории.
Значителен вклад Александра Николаевича
в подготовку квалифицированных кадров в
области медиевистики и в дело распространения
исторических знаний. Проявляя неустанное
внимание к качеству вузовских учебников и
справочной литературы, Л. Н. Чистозвонов
опубликовал ряд глав и разделов в учебниках
средних веков и множество статей в БСЭ и
СИЭ, участвовал как автор в таких изданиях,
как «Книга для чтения по истории средних
веков» и «Энциклопедический словарь юного
историка». Профессор А. И. Чистозвонов в
течение многих лет преподавал в различных
вузах, читал лекции на факультете повышения
квалификации преподавательских кадров в
МГУ, руководил работой аспирантов.
В настоящее время Л. Н. Чистозвонов —
ведущий научный сотрудник-консультант
Центра западноевропейского средневековья ИВИ
РАН. Им опубликовано более двухсот научных
исследований объемом около 280 печатных
листов. Они хорошо известны в нашей стране,
несколько десятков из них переведены на
иностранные языки и изданы за рубежом.
Продолжая активную научную работу,
А. И. Чистозвонов публикует статьи в ведущих
российских изданиях по истории. Им написан
также ряд глав в третьем томе «Истории Европы»
(М., 1993). Александр Николаевич постоянный
автор журнала «Новая и новейшая история».
Глубокий знаток социально-экономической
истории, видный организатор науки,
А. Н. Чистозвонов остается прежде всего
историком-теоретиком. Будучи убежденным
приверженцем марксистского понимания
истории, А. Н. Чистозвонов творчески развивает
его в столь актуальной и ответственной области,
как закономерности исторического процесса
применительно к одному из его наиболее
сложных и переломных этапов.
Члены редакционной коллегии и сотруд-
ники редакции «Новая и новейшая история»
желают Александру Николаевичу Чистозвонову
доброго здоровья, дальнейших творческих
достижений и новых публикаций в журнале.
АЛЕКСАНДРУ СЕРГЕЕВИЧУ КАНУ — 70 ЛЕТ
Исполнилось 70 лет действительному члену
Норвежской академии наук,
члену-корреспонденту Шведской Королевской
академии словесности и истории, профессору
университетов в Упсала и Осло (Швеция),
доктору исторических наук Александру
Сергеевичу Кану.
А. С. Кан родился 31 октября 1925 г. в
г. Москве в семье историка, тогда преподавателя
военного училища (Школы им. ВЦИК) Сергея
214
Борисовича Кана. Мать, Роза Александровна
Кан, впоследствии преподавала на кафедре
высшей нервной деятельности биофака МГУ.
Благодаря заботам отца, Александр получил
хорошую языковую подготовку — знание
нескольких европейских языков. Среднюю
школу он окончил в эвакуации, в
Горно-Алтайске, оттуда же ушел в армию. В
начале 1943 г., находясь в учебном пехотном
батальоне в г. Бийске, тяжело заболел, был
отправлен домой и переведен в нестроевые. В
1943 г. поступил па исторический факультет
МГУ, но окончил истфак только в 1949 г., так
как весной 1944 г. он снова ушел в армию и
был направлен на 1-й Украинский фронт
переводчиком. Л. С. Кан служил в
политуправлении фронта, занимался
пропагандой среди войск противника.
Демобилизовавшись, с осени 1945 г. продолжил
учебу в МГУ, специализировался на кафедре
средних веков — уд. и. н. А. И. Неусыхина,
академика С. Д. Сказкина — занимался также
у академика Н. М. Дружинина русской
историей. Историей Скандинавии
заинтересовался под влиянием отца, тему для
дипломной работы получил у д. и. н. О. Л.
Вайнштейна (Ленинград) по истории
русско-польско-шведских отношений XVII в.
По окончании университета А. С. Кан
продолжал учебу в заочной аспирантуре
Института истории АН СССР под руководством
С. Д. Сказкина. Одновременно работал в
Радиокомитете СССР на иновещании в
скандинавской редакции, преподавал на
кафедре средних веков истфака МГУ. В 1952 г.
он защитил кандидатскую диссертацию
«Шведское крестьянство в борьбе против
усиления феодально-помещичьего гнета
1620—1650-е годы». В 1954 г. благодаря
академику А. М. Панкратовой, которая была
главным редактором журнала «Вопросы
истории», А. С. Кан стал замзавотделом по
всеобщей истории этого журнала. С 1958 г.
занимался преподаванием новой истории в
Коломенском пединституте и новой истории
скандинавских стран в Московском институте
международных отношений при МИД СССР.
А. С. Кан продолжал преподавать и после
того, как академик В. М. Хвостов взял его,
выполняя желание уже умершего С. Б. Кана,
его старого товарища, в Институт истории
АН СССР. Там, а с 1968 г. в Институте всеобщей
истории АН СССР, оп проработал до ухода на
пенсию в 1986 г. По поручению академика Е.
М. Жукова А. С. Кан возглавлял в 1968—1974 гг.
первую рабочую группу по истории
скандинавских стран и Финляндии. Группа
подготовила и издала «Историю Швеции» и
«Историю Норвегии», ответственным
редактором и соавтором которых был А. С. Кан.
Несколько кандидатских диссертаций было
подготовлено под его научным руководством, а
сам он в 1966 г. защитил докторскую
диссертацию «Внешняя политика скандинавских
стран в годы второй мировой войны»,
опубликованную в 1967 г. Историк активно
участвовал в развитии советско-скандинавских
научных связей: возглавлял с советской стороны
советско-финляндскую комиссию историков,
был одним из организаторов первых
советско-шведских симпозиумов по истории. В
1987 г. А. С. Кан переехал на работу в Швецию
и Норвегию, получил личную профессуру в
Упсальском университете, почетным доктором
наук которого был с 1977 г.
Научное творчество историка многогранно.
Среди его трудов — «Новейшая история
Швеции» (М., 1964); «История скандинавских
стран. Учебное пособие» (М., 1971; 2-е изд. М.,
1980, переведена на пять языков); «Историк
Г. В. Форстен и наука его времени» (М., 1979);
«В ожидании освобождения. Советская
историческая теория между Сталиным и
Горбачевым» (Осло, 1988, на норвежском
языке); «Николай Бухарин и скандинавское
рабочее движение» (Упсала, 1991, по-шведски,
и Майнц, 1993, по-немецки). Значительную
часть его произведений составили рецензии,
историографические обзоры.
А. С. Кан стремился знакомить советских
читателей со скандинавской наукой, а после
эмиграции преподает в Скандинавии историю
России и СССР. Он поддерживает постоянный
контакт с российскими историками, часто
бывает на родине.
Члены редколлегии и сотрудники редакции
журнала поздравляют Александра Сергеевича
Кана с юбилеем и желают ему здоровья и новых
творческих успехов.
215
[АНАТОЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ АДО|
1 июля 1995 г. на 68-м году жизни
скоропостижно скончался выдающийся русский
историк, профессор исторического факультета
Московского государственного университета им.
М. В. Ломоносова, член редакционной коллегии
журнала «Новая и новейшая история», доктор
исторических наук, профессор Анатолий
Васильевич Адо.
Анатолий Васильевич родился 8 января
1928 г. в Казани. Он стал историком во втором
поколении. Его отец, Василий Иванович Адо,
был доцентом Казанского государственного
университета; мать, Александра Михайловна
Ефимова,— научным работником в области
археологии и музееведения. Окончив в 1945 г.
среднюю школу в Казани с золотой медалью,
А. В. Адо поступил на исторический факультет
МГУ и оставался там до конца своей жизни:
сначала в качестве студента и аспиранта, затем
в качестве ассистента, преподавателя, доцента
и, наконец, с 1970 г.— профессора кафедры
новой и новейшей истории.
Решение посвятить себя исторической науке
сформировалось у А. В. Адо еще в школьные
годы. Со студенческой скамьи главной темой
его научных изысканий стала Великая
французская революция. В 1954 г. А. В. Адо
защитил кандидатскую диссертацию
«Крестьянское движение во Франции в первые
годы Французской буржуазной революции
конца XVIII в. (1789—1790 гг.)». Его научным
руководителем был один из крупнейших
советских историков Б. Ф. Поршнев, который
высоко ценил своего ученика и о котором
Анатолий Васильевич сохранил самые теплые
воспоминания.
В 1962—1963 гг., уже будучи доцентом
МГУ, Анатолий Васильевич в течение 10
месяцев стажировался во Франции. Он оказался
среди первых советских историков, которые
после более чем 30-летнего перерыва вновь
получили возможность работать во французских
архивах. Во время научной командировки
А. В. Адо познакомился со многими
французскими историками и учеными других
стран, работавшими тогда в Париже. Он собрал
обширный, совершенно уникальный, архивный
материал, составивший документальную основу
его докторской диссертации «Крестьянское
движение во Франции накануне и во время
Великой французской буржуазной революции
конца XVIII в.»
Эта диссертация, защищенная в 1968 г.,
опубликованная в 1971 г. в виде монографии,
а затем переизданная в 1987 г. в переработанном
и дополненном виде под заглавием «Крестьяне
216
и Великая французская революция», принесла
Л. В. Лдо широкую известность. Она сразу
вызвала благоприятные отклики в нашей стране
и во Франции, создала автору заслуженную
репутацию одного из лучших знатоков истории
Французской революции конца XVIII в., да и
всей истории Франции.
Книга А. В. Лдо — единственное в мировой
научной литературе крупное обобщающее
исследование социальных движений в деревне
в эпоху Великой французской революции.
Впервые с такой полнотой была воссоздана
общая панорама крестьянских движений
1789—1794 гг.; предложена их типология,
установлен их хронологический ритм, их
география, рассмотрены черты массового
сознания, показана взаимосвязь этих движений
с общим развитием революционного процесса.
Л. В. Адо выдвинул свою концепцию важной
и сложной проблемы — вопроса о месте и роли
«крестьянской революции» в рамках
Французской революции в целом. Оп поддержал
идею об относительной автономии крестьянского
революционного потока относительно
буржуазного политического руководства
революции, но полемизировал с трактовкой
крестьянской революции 1789—1794 гг. как
явления консервативного, архаичного по форме
и содержанию. По его мнению, выдвинутая
этой революцией своеобразная аграрная
программа заключала в себе крестьянскую
альтернативу политике умеренной буржуазии,
имевшую в исторических условиях эпохи
реальный и отнюдь не ретроградный потенциал.
Начиная с 1965 г. А. В. Адо участвовал в
различных международных конференциях,
коллоквиумах и конгрессах историков в Москве,
Вене, Париже, Руане, Лейпциге, Пизе и в
других городах, где обсуждались проблемы
Французской революции и французского
крестьянства. В частности, он был участником
XII Всемирного конгресса историков в Вене,
XIII Всемирного конгресса историков в Москве,
Всемирного конгресса историков в честь
200-летия Французской революции в Париже.
В 1987 г. в рамках международного коллоквиума
в Париже «Французская революция и сельский
мир» был проведен «круглый стол» на тему: «О
работах Анатолия Адо по истории крестьянских
восстаний во время Французской революции».
В 1989 г. на Всемирном конгрессе историков,
посвященном 200-летию Французской
революции, А. В. Лдо выступал с докладом
«Французская революция в современной
советской историографии». По приглашению
своих зарубежных коллег он читал лекции и
вел семинарские занятия в университетах
Будапешта, Лейпцига и в других научных
центрах.
А. В. Лдо входил в редакционные коллегии
французского журнала «Исторический анналы
Французской революции» и немецкого
исторического журнала «Компаратив». К его
близким друзьям или знакомым принадлежали
самые крупные историки современной Фран-
ции — А. Собуль, М. Вовель, Ж. Ле Гофф,
Э. Леруа-Лядюри, Ф. Фюре, М. Ферро и многие
другие, а также известные знатоки истории
Французской революции из других стран —
английские историки Р. Кобб и Д. Рюде,
итальянский историк А. Саитта, немецкие
историки В. Марков, М. Коссок и др.
А. В. Адо был главным вдохновителем и
организатором не имеющей себе равных в нашей
историографии серии публикаций «Великая
французская революция. Документы и
исследования». В 1985—1992 гг. в этой серии
под его редакцией вышли в свет пять
монографий, написанных самим Анатолием
Васильевичем, его учениками и коллегами. В
них в свете новых достижений исторической
науки исследованы экономическое положение,
состояние умов, идеология, политические
устремления и борьба рабочих, крестьян,
дворянства, буржуазии в революционную эпоху,
а также влияние традиций Французской
революции конца XVIII в. на политическую
жизнь Франции последующего времени. Серия
включает также капитальную, объемом свыше
60 печатных листов, двухтомную публикацию
документов Французской революции; часть их,
почерпнутая А. В. Адо во французских архивах,
публикуется впервые; большинство остальных —
в первый раз изданы на русском языке.
Важным направлением научной работы
А. В. Адо была историография. Его перу
принадлежит ряд исследований по французской
историографии революции конца XVIII в. и по
новой истории Франции. А. В. Адо был одним
из авторов подготовленных кафедрой новой и
новейшей истории МГУ учебных пособий и
учебника по историографии новой и новейшей
истории стран Европы и Америки (М., 1967;
М., 1977; М., 1990), подобных которым до сих
пор нет ни в одной стране.
В общей сложности А. В. Адо опубликовал
свыше 130 печатных работ, часть которых была
издана во Франции, Германии, Италии,
Португалии и США. Он пользовался
европейской и мировой известностью,
принадлежа к тем редким ученым, труды
которых определяют уровень мировой науки в
217
избранной ими отрасли знаний. Коллеги высоко
ценили работы Л. В. Адо. «Мы не забудем
выдающуюся роль, которую он сыграл в анализе
борьбы крестьян в нашей революции. Его кцига
является фундаментальным трудом для
понимания революционных процессов в
XVIII в.»,— написала директор Института
истории Французской революции профессор К.
Дюпра в телеграмме соболезнования,
присланной в Москву по случаю кончины
Анатолия Васильевича Адо. «Профессор Адо
был одним из блестящих специалистов по
истории Французской революции, и он
останется в памяти французских историков как
один из самых выдающихся представителей
русской историографической традиции*,—
заявил крупный французский историк
профессор Ф. Фюре.
А. В. Адо отличали большая широта
взглядов, безграничная эрудиция, острое чувство
нового. Он был вдумчивым читателем и строгим,
но очень благожелательным критиком работ
своих коллег и учеников.
В последнее время А. В. Адо много работал
над новой заинтересовавшей его темой. Он
создал и читал студентам, специализирующимся
в области политологии, оригинальный курс
истории политических учений от античности
до XVIII в.
Профессиональную жизнь А. В. Адо
невозможно представить себе без
преподавательской деятельности, которой он на
протяжении многих лет искренне и без
ограничений отдавал огромную часть
интеллекта, эрудиции, своей человеческой
души. Его лекции по истории нового времени
и истории Франции всегда пользовались
популярностью среди студентов. На их основе
А. В. Адо написал несколько глав для
университетского учебника по новой истории
стран Европы и Америки, который вышел в
свет под его редакцией в 1986 г.
Под руководством Л. В. Адо защищены 12
кандидатских диссертаций и многие десятки
дипломных работ, но его считали своим
учителем и некоторые историки, никогда не
занимавшиеся в его семинарах. Анатолий
Васильевич был постоянно окружен учениками,
которым он щедро отдавал свои знания, время,
симпатии и участие. Его ученики успешно
работают в научных и учебных заведениях, в
редакциях исторических журналов, в
издательствах. Некоторые из них — проф.
3. С. Чеканцева и д. и. н. С. Ф. Блуменау —
уже сами руководят кафедрами, другие
преподают в университетах Парижа, Лиссабона,
Лейпцига.
С 1987 г. Анатолий Васильевич вошел в
состав редколлегии журнала «Новая и новейшая
история*. Его участие в ее работе было
неизменно активным, ответственным и в высшей
степени компетентным. Выступления Анатолия
Васильевича па заседаниях редколлегии всегда
отличались особой глубиной научного анализа
обсуждавшихся материалов. Сам он в качестве
автора Неоднократно публиковал в журнале
содержательные статьи, постоянно получавшие
положительные оценки читателей.
Все, кто знал Анатолия Васильевича,
ценили замечательные черты его характера:
постоянную доброжелательность, внимание и
интерес к людям, исключительную
деликатность, душевную щедрость и теплоту,
соединенные с тонким чувством юмора. Он
любил жизнь, умел всей душой отдаваться
радостям жизни. Его коллеги, друзья выражают
родным и близким покойного глубокое
соболезнование. Они навсегда сохранят в памяти
светлый образ Анатолия Васильевича Адо.
Деканат исторического факультета МГУ,
кафедра новой и новейшей истории,
редколлегия и коллектив сотрудников
редакции журнала «Новая и новейшая
история»
218
УКАЗАТЕЛЬ СТАТЕЙ И МАТЕРИАЛОВ,
ОПУБЛИКОВАННЫХ В ЖУРНАЛЕ «НОВАЯ И НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ»
в 1995 г.
СТАТЬИ
Академик Болховитинов Н. Н. Россия
и начало гражданской войны в США.
По архивным материалам № 3
Гаджиев К. С. Либерализм: история и
современность .................... №6
Генерал аруии Гареев М. А. О военной
науке и военном искусстве в Великой
Отечественной войне ............. № 2
Генерал-полковник Горьков Ю. А.
Маршал Г. К. Жуков — член
Ставки, заместитель Верховного
Главно- командующего № 2
Евзеров Р. Я. Ленинская теория
империализма: мифы и реалии . . № 3
Исламов Т. М. Проблемы нации и
национализма в современной
австрийской историографии .... №4
Академик Ковальченко И. Д. Теоре-
тико-методологические проблемы
исторических исследований. Замет-
ки и размышления о новых под-
ходах ............................. № 1
Кошкин А. А. Вступление СССР в войну
с Японией в 1945 г................. №4
Кувшинов В. А. Кадеты в России ив
эмиграции............ ........ N° 4
Академик Кудрявцев В. Н., вице-
президент РАН. Об особенностях
методологии социальных и гумани-
тарных наук ....................... № 3
Кулик Б. Т. США и Тайвань против
КНР. 1949—1957 гг. Новые архив-
ные документы..................... №5
Могилышцкий Б. Г. Н. А. Бердяев о
Русской революции ............... №6
Мурин Ю. Г. Как фальсифицировалось
«дело Бухарина*. Послесловие
А. М. Лариной (Бухариной) № 1
Наринский М. М. Берлинский кризис
1948—1949 гг. Новые документы из
российских архивов .............. № 3
Генерал-полковник Павлов А. Г.
Советская военная разведка нака-
нуне Великой Отечественной войны № 1
Генерал-полковник Павлов А Г. Воен-
ная разведка СССР в 1941 —1945 гг. № 2
Пихоя Р. Г. Чехословакия, 1968 год.
Взгляд из Москвы. По документам
ЦК КПСС (окончание) № 1
Пихоя Р. Г. О внутриполитической
борьбе в советском руководстве.
1945—1958 гг..................... №6
Член-корр. РАН Поляков Ю. А.
Проблемы эмиграции и адаптации
в свете исторического опыта .... № 3
Розанцева Н. А. ООН в алжирской
политике де Голля (1958—1962 гг.) № 4 *
Академик РАН Севостьянов Г. Н. Япо-
ния 1945 г. в оценке советских
дипломатов. Новые архивные мате-
риалы ............................ № 6
Академик Тихвинский С. Л. Сотруд-
ничество историков России и
Японии............................ № 6
Хачатурян В. М. Теория цивилизаций
в русской исторической мысли № 5
Протоиерей Владислав Цыпин.
Патриотическое служение Русской
Православной Церкви в Великую
Отечественную войну ................ №2
Директор Института всеобщей истории
член-корр. РАН Чубарьян А. О.
О работе Института всеобщей
истории РАН...............Г .’. . . . №4
Шириня К. К. Идея мировой революции
в стратегии Коминтерна ......... № 5
Якушевский А. С. Внутренний кризйс
Германии в 1944—1945 гг.......... №2
ИНТЕРВЬЮ
Ответы Г. Городецкого (Израиль) на
вопросы журнала «Новая и
новейшая история*............... № 3
ДИСКУССИИ И ОБСУЖДЕНИЯ
Виноградов В. Н. Еще раз о новых
подходах к истории первой мировой
войны............................ №5
«Круглый стол*. Проблемы
периодизации новой и новейшей
истории ........................ № 1
Михутина И. В. Так сколько же
советских военнопленных погибло в
Польше в 1919—1921 гг.? ...... № 3
Тюшкевич С. А., Гаврилов В. А. Можно
ли считать советско-японскую войну
1945 г. частью Великой
Отечественной войны № 1
219
«КРУГЛЫЙ стол»
Обсуждение журнала «Новая и новейшая
история».......................... № 5
Обсуждение журнала «Новая и новейшая
история».......................... № 6
ПУБЛИКАЦИИ
Директивы И. В. Сталина В. М. Молотову
перед поездкой в Берлин в ноябре
1940 г. Предисловие Л. А. Безы-
менского ........................... №4
Краковский протокол 1940 г. Было ли
«антипольское соглашение»
между НКВД и гестапо? Из
германских архивов. Предисловие
О. В. Вишлёва.................... №5
Кынин Г. П. Германский вопрос во
взаимоотношениях СССР, США и
Великобритании. 1941 —1943 гг. Обзор
документов ....................... № 1
Кыпин Г. П. Германский вопрос во
взаимоотношениях СССР, США и
Великобритании. 1944—1945 гг. № 4
Неопубликованное интервью начальника
тыла Красной Армии в 1941 —1945
гг. генерала армии А. В. Хрулева.
Предисловие академика РАЕН Г. А.
Куманева ..................... № 2
Переписка Чан Кайши с И. В. Сталиным
и К. Е. Ворошиловым. 1937—1939 гг.
Предисловие академика
С. Л. Тихвинского ............ № 4
Тюремные записки Рихарда Зорге
(окончание)..................... № 2
ВОСПОМИНАНИЯ
Коваль К. И. Работа в Германии по
заданию ГКО..................... № 2
Генерал-полковник Меримский В. А.
Война в Афганистане: записки
участника....................... № 3
Фалин В. М. Так было. Политические
воспоминания. Отрывки из книги . № 5, 6
Чувахин Д. С. С дипломатической миссией
в Албании. 1946—1952 гг.
Послесловие Н. Д. Смирновой № 1
ИЗ ИСТОРИИ ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ
Крстинин С. В. (Воронеж). Карл Каутский
(1854—1938): опыт переосмысления №1,2
Савельев Л. Ю., Тюпокин С. В. Юлий
Осипович Мартов- U873—1923):
человек и политик ..............№ 4, 5
Твардовская В. А., Итенберг Б. С.
Фридрих Энгельс и Петр Ткачев: спор
и согласие..................... № 6
ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ ОЧЕРКИ
Безыменский Л. А. Визит В. М. Молотова
в Берлин в ноябре 1940 г. В свете
новых документов ................ № 6
Бовыкин Д. Ю. Людовик XVII: жизнь и
легенда.......................... № 4
Курнев М. М. Артур Уэллесли, герцог
Веллингтон (1769—1852) № 6
Кудрявцева Е. П. Королевские династии
Югославии........................ № 3
Никитина Т. Н. Элефтериос Венизе- лос —
идеолог и практик грече- ского
либерализма (1864—1936) № 2
Морозов Н. Н. Гогенцоллерны в
Румынии.......................... № 1
Олано-Эренья А. (Испания). Испанские
дипломаты о России конца XIX —
начала XX в....................... №5
Ржешевский О. А. Взять Берлин! Новые
документы........................ № 4
Академик Севостьянов Г. Н. Судьба
соглашения Рузвельт — Литвинов о
долгах и кредитах. 1934—1935 гг.
Новые документы ...............№ 2, 3
Туган-Барановский Д. М.
(Волгоград). «Лошадь, которую я
пытался обуздать». Печать при
Наполеоне...................... • № 3
Татаринов Ю. Б. «Железная маска» —
государственная тайна Бурбонов.
XVII в........................... № 1
Фарбман Н. В. (Пенза). Густав
Штреземап: х человек и
государственный деятель № 5
ПОРТРЕТЫ ИСТОРИКОВ
Дементьев И. П. Чарлз Остин Бирд
(1874—1948) ................... № 3
Драбкин Я. С. Памяти Михаила
Яковлевича Гефтера (1918—1995) № 5
Каганович Б. С. Андрей Николаевич
Шебунин (1887—1940)............... № 1
Павловская А. И. Сергей Львович Утченко
(1908—1976) .................... №6
Патрушев А. И. Взлет и низвержение
Карла Лампрехта (1856—1915) № 4
ИСТОРИОГРАФИЯ И БИБЛИОГРАФИЯ
Ерасов Б. С. Проблемы теории
цивилизаций № 6
220
Полемика Альберта Матьеза с
советскими историками.
1930—1931 гг. Предисловие В. А.
Дунаевского...................... №4
Академик РАН Тихвинский С. Л. ,К
выходу 1 тома «Истории научного и
культурного развития человечества* № 4
ИЗ ЗАРУБЕЖНОЙ КНИГИ
6
Дневники Иозефа Геббельса. 1940—1941
гг..................................№1,3
РЕЦЕНЗИИ
Волков Ф. Д. Р. Ф. Иванов, П. К.
Петрова. Общественно-поли-
тические силы СССР и США в
годы войны. 1941 —1945.
Воронеж, 1995 ..................... № 6
Виноградов К. Б. (Санкт-Петербург).
Первая мировая война.
Дискуссионные проблемы истории.
М., 1994 .......................... № 2
^Гилснсен В. М. Г. Юбершер.
Генерал-полковник Франц Гальдер.
Начальник генерального штаба, враг
и заключенный Гитлера.
Гёттинген — Цюрих, 1991............ № 2
Гинцберг Д. И. В. А. Буханов.
* Европейская стратегия германского
фашизма, 1933—1939. Свердловск,
1991; его же. Гитлеровский «новый
порядок» и его крах. 1939—1945.
Екатеринбург, 1994 ................ № 3
Гросул В. Я. Документы, факты,
д комментарии. Т. I. Югославия в огне
(1990—1992). М., 1992; Т. II.
Югославский кризис и Россия
(1990—1993). М., 1993 ................. № 4
Давидсон А. Б. В. Г. Трухановский.
Бенджамин Дизраэли, или история
одной невероятной карьеры. М.,
1993 .................................. № 3
Иванов Р. Ф. С. Амброз. Эйзенхауэр.
Солдат и президент. М., 1993 № 2
Кошкин А. А. Россия и Япония на заре
XX столетия. Аналитические
материалы отечественной военной
ориенталистики. М., 1994 .......... № 2
Макарова Р. В. М. С. Альперович. Россия
и Новый Свет (последняя треть XVIII
века). М., 1993 ....................... № 3
Матвеев В. А. В. И. Попов. Жизнь в
Букингемском дворце. Елизавета II
и королевская семья. М., 1993 № 1
Матвеев Г. Ф. И. В. Михутипа.
Польско-советская война
1919—1920 гг. М., 1994 ........ № 4
Орлик И. И. Т. В. Волокитина, Г. П.
Мурашко, А. Ф. Носкова. Народная
демократия: миф или реальность?
Общественно-политические про-
цессы в Восточной Европе.
1944—1948 гг. М., 1993 ........ № 1
Патрушев А. И. М. Вебер. Избранное.
Образ общества. М., 1994 ........ № 6
Пронько В. А. М. А. Гареев.
Неоднозначные страницы войны. М.,
1995 .......................... № 6
Розалиев Ю. Н. Международное
банковское дело 1870—1914 гг.
Нью-Йорк, 1991 ................ № 3
Рыкин В. С. В. Лот. Нелюбимое дитя
Сталина. Почему Москва не хотела
ГДР. Берлин, 1994 ............. № 4
Рыкин В. С. Л. А. Безыменский.
* Операция «Миф», или сколько раз
хоронили Гитлера. М., 1995 № 5
Смирнов В. П. Коминтерн и вторая
мировая война. Ч. I. До 22 июня
1941 г. М., 1994 .............. № 5
Смирнова Н. Д. Очаги тревоги в
Восточной Европе. М., 1994 №.6
Согрин В. В. К. Манхейм. Диагноз
нашего времени. М., 1994 ........ № 4
Тер-Акопян Н. Б. А. Э. Штекли.
Утопия и социализм. М., 1993 № 1
Фогслер Я. Г. За Германию — против
« Гитлера! Документы и материалы о
создании и деятельности
Национального комитета «Свободная
Германия» и Союза немецких
офицеров. М., 1993 ................ № 4
Черкасов П. П. И. С. Рыбачепок. Союз
с Францией во внешней политике
России в конце XIX в. М., 1993 № 2
Чернявский Г. И. П. Мешкова,
Д. Шарланов. Болгарская
гильотина. Тайные механизмы
народного суда. София, 1994 ... № 6
Шацилло В. К. Д. В. Лихарев. Эра
адмирала Фишера. Политическая
биография реформатора
Британского флота. Владивосток,
1993 .............................. № 4
Юнгблюд В. Т. (Киров). Р. Низбет.
* Рузвельт и Сталин. Неудавшееся
ухаживание. Вашингтон, 1988;
Э. Перлмуттер. ФДР и Сталин. Пе
очень великий союз, 1943—1945.
Колумбия — Лондон, 1993 № 4
221
ФАКТЫ. СОБЫТИЯ. ЛЮДИ
Арзаканян М. Ц. Неизвестные письма
Шарля де Голля. 1938 г. Архивные
находки....................... № 2
Баранова И. Д. Реликвии ратного подвига № 4
Карлов Л. П. Первая мировая война в
филателии № 4
НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ
В Отделении истории РАН
Городнов В. П. Центр российских
исследований в ЮАР № 6
Лобанов Н. А. О деятельности научных
советов Отделения истории РАН в
1994 г.......................... № 3
Общее собрание Отделения истории РАН № 5
В Институте всеобщей истории РАН
Забалуев В. Г. Памяти академика
10. А. Писарева. «Круглый стол*
Ассоциации историков первой
мировой войны........................ №4
Кудрина Ю. В. В Ассоциации историков
первой мировой войны.............. № 3
Начало войны и Советский Союз.
1939— 1941 гг. Международная
научная конференция в Институте
всеобщей истории РАН ............. №4
Туполева Л. Ф. Ассоциация британских
исследований — Английский клуб № 4
Харитонович Д. Э. Поиск новых методов
в исторической науке............ № 4
Научные сессии и конференции
Ад и бе ков Г. М. История Коминтерна в
свете новых документов № 2
Блосфсльд Е. Г. (Волгоград).
Межвузовские исторические чтения
памяти В. А. Козюченко № 3
Георгиев Л. Историки о германском
Сопротивлении...................... № 3
Лаптева М. П., Орачсва О. И. (Пермь).
Консерватизм в политическом и
духовном измерениях............... № 3
Мягков М. Ю. Международная
конференция «Вторая мировая война
9 и XX век*........................... № 2
Хрулева И. Ю. США на пороге XXI в.
Форум американистов в МГУ № 6
Историческая наука за рубежом
Пелипась М. Я. (Пермь). 87-й съезд
организации американских историков № 3
Хроника
Кашин Р. Г. (Ярославль). Памяти А. С.
Бланка............................ № 3
Борису Ароновичу Айзину — 75 лет № 2
Юбилей Ирины Александровны Белявской № 5
Владимиру Ароновичу Дунаевскому — 75
лет ............................... № 2
Александру Сергеевичу Капу — 70 лет . № 6
Геннадию Петровичу Куропятпику — 70
лет .................................. № 2
В связи с юбилеем Александра
Николаевича Чистозвонова № 6
Памяти И. Б. Грекова № 1
Памяти II. С. Черкасова № 1
|а. В. Адо|............................. №6
|В. А. Кумапев|................... № 4
|б. С. Попов|..................... № 1
|Е. И. Попова!.................... № 5
|п. П. Севостьянов!............... № 3
|С. М, Стецкевич!....................... №5
222
CONTENTS
Articles. Pikhoya R. G. On the Inner Political Struggle in the Soviet Leadership.
1945—1958; Gadjiev K. S. Liberalism: History and Contemporaneity; Sevostyanov G. N.
Japan of 1945 in the Assessment of Soviet Diplomats. New Archival Materials;
Mogilnitsky B. G. N. A. Berdyaev on the Russian Revolution; Tikhvinsky S. L. Experience
of the Cooperation of Russian and Japanese Historians; Reminiscences. Falin V. M.
The Way It Was. Political Recollections (the End); From the History of So-
cial Thought. Tvardovskaya V. A., Itenberg B. S. Frederick Engels and Pyotr
Tkachev: Dispute and Accord; Documentary Essays. Bezymensky L. A.
V. M. Molotov's Visit to Berlin in November 1940. In the Light of the New Documents;
Kuriev M. M. Arthur Wellesly, Duke Wellington (1769—1852); Profiles of Histo-
rians. Pavlovskaya A. I. Sergei Lvovich Uttchenko (1908—1976); Historiog-
raphy. Erasov B. S. Problems of the Theory of Civilizations. R о u n d-T able Ses-
sion. Discussion of the Novaya i noveishaya istoriya Journal; Book Reviews;
Scientific Life; Bibliography of the materials published in
the Novaya i Noveishaya istoriya Journal in 1995.
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ
БЕЗЫМЕНСКИЙ Лев Александрович, кандидат исторических наук, член Совета
Центра германских исторических исследований Института всеобщей истории РАН,
профессор Академии военных наук, автор многих работ по истории второй мировой
войны, в том числе «Тайный фронт против второго фронта» (М., 1985), «Операция
«Миф» или сколько раз хоронили Гитлера» (М., 1995) и других.
ГАДЖИЕВ Камалудин Серажудинович, главный научный сотрудник ИМЭМО,
доктор исторических наук, профессор, зав. сектором, специалист по истории
общественно-политической мысли Запада, автор монографий «США: эволюция
буржуазного сознания» (М., 1981), «Эволюция основных течений американской
буржуазной идеологии» (М., 1982), «Американская нация: национальное самосознание
и культура» (М., 1990), а также статей и глав в коллективных монографиях.
ЕРАСОВ Борис Сергеевич, доктор исторических наук, ведущий научный
сотрудник отдела сравнительного культуроведения Института востоковедения РАН,
автор монографий «Культура, религия и цивилизация на Востоке. Очерк общей теории»
(М., 1970), «Социальная культурология», тт. 1 и 2 (М., 1995) и ряда других работ по
общим проблемам культуры и цивилизации.
ИТЕНБЕРГ Борис Самуилович, доктор исторических наук, профессор, ведущий
научный сотрудник-консультант Института российской истории РАН, специалист по
общественному движению и международным революционным связям пореформенной
России, автор монографий «Первый Интернационал и революционная Россия» (М.,
1964), «Движение революционного народничества. Народнические кружки и «хождение
в народ» в 70-е годы XIX в.» (М., 1965), «Россия и Парижская Коммуна» (М., 1971),
«Южно-российский союз рабочих. Возникновение и деятельность» (М., 1974), «П. Л.
Лавров в русском революционном движении» (М., 1988), «Россия и Великая
французская революция» (М., 1988), а также глав в коллективной монографии «Россия
в революционной ситуации на рубеже 1870—1880-х годов» (М., 1983).
КУРИЕВ Мурат Магометович, кандидат исторических наук, преподаватель
Московского государственного педагогического университета им. В. И. Ленина,
специалист по истории Франции времен наполеоновских войн, автор ряда публикаций
на эту тему.
МОГИЛЬНИЦКИЙ Борис Георгиевич, доктор исторических наук, профессор,
заведующий кафедрой истории древнего мира и средних веков Томского
государственного университета, автор монографии «Политические и методологические
идеи русской либеральной медиевистики середины 70-х гг. XIX в. — начала 1900-х гг.»
(Томск, 1969), «О природе исторического познания» (Томск, 1978), «Американская
буржуазная «психоистория» (Критический очерк)» (в соавторстве) (Томск, 1985),
«Введение в методологию истории» (М., 1989) и других исследований в области
методологии истории и критики буржуазной историографии.
223
ПАВЛОВСКАЯ Александра Ивановна, доктор исторических наук, старший научный
сотрудник Института всеобщей истории РАН, сотрудник редакции журнала «Вестник
древней истории», специалист по эпохе античности, автор монографий «Рабство в
эллинистических государствах в III—I вв. до н. э.» (в соавторстве; М., 1969), «Рабство в
восточных провинциях Римской империи в I—II вв.» (в соавторстве; М., 1977),
«Египетская хора в IV в.» (М., 1979).
ПИХОЯ Рудольф Германович, доктор исторических наук, профессор, Руководитель
Государственной архивной службы РФ, автор монографий «Седой Урал» (в соавторстве;
М., 1982), «Общественно-политическая мысль трудящихся Урала. Конец XVII—XVIII вв.»
(Свердловск, 1987), «Книги старого Урала» (Свердловск, 1989), глав в коллективной
монографии «История Урала», т. I (М., 1989) и ряда других работ по отечественной
истории, преимущественно периода феодализма.
СЕВОСТЬЯНОВ Григорий Николаевич, действительный член РАН, лауреат
Государственной премии, профессор, доктор исторических наук, главный редактор
журнала «Новая и новейшая история», главный научный сотрудник Института всеобщей
истории РАН. Автор монографий «Политика великих держав на Дальнем Востоке накануне
второй мировой войны» (М., 1961), «Подготовка войны на Тихом океане» (М., 1962),
«Дипломатическая история войны на Тихом океане от Перл-Харбора до Каира» (М., 1969),
«Томас Джефферсон» (в соавторстве, М., 1976), «Европейский кризйс и политика США.
1938—1939» (М., 1992) и других исследований. Ответственный редактор многих книг по
истории США, международных отношений и американской историографии.
ТВАРДОВСКАЯ Валентина Александровна, доктор исторических наук, ведущий
научный сотрудник Института российской истории РАН, специалист по общественному
движению и внутренней политике пореформенной России, автор монографий
«Социалистическая мысль России на рубеже 1870—1880-х годов» (М., 1969), «Идеология
пореформенного самодержавия. М. Н. Катков и его издания» (М., 1978), «Н. А. Морозов
в русском освободительном движении» (М., 1983), «Достоевский в общественной жизни
России. 1861 —1881» (М., 1990), а также глав в коллективных монографиях «Россия в
революционной ситуации на рубеже 1870—1880-х годов» (М., 1983), «Русские
самодержцы» (М., 1993).
ТИХВИНСКИЙ Сергей Леонидович, действительный член РАН, советник
Президиума РАН, Председатель Национального комитета российских историков, автор
монографий «Движение за реформы в Китае в конце XIX в. и Кап Ювэй» (М., 1959),
«Сунь Ятсен. Внешнеполитические воззрения и практика» (М., 1964), «История Китая и
современность» (М., 1976), «Китай и всеобщая история» (М., 1988) и многих других
трудов по новой и новейшей истории стран Востока и истории внешней политики СССР
и международных отношений. Научный руководитель и редактор ряда документальных и
научно-исследовательских изданий.
Технический редактор Е. Н. Ларкина
Сдано в набор 28.08.95 Подписано к печати 29.09.95 Формат бумаги 70* 100'/i6
Печать офсетная Усл. печ. л. 18,2 тыс. Усл. кр.-отт. 11,0 тыс. Уч.-изд. л. 20,0 Бум. л. 7,0
Тираж 5007 экз. Зак. 3189
Адрес редакции: Москва, 103717, ГСП, Подсосенский пер., 21. Тел. 916-19-93
Московская типография № 2 РАН, 121099, Москва, Г-99, Шубинский пер., 6
224
6120 р.
каталожная цена
2340 р.
Индекс 70620
k ЧИТАЙТЕ В № 1 1996 г.:
Нужна ли общеисторическая теория?
И. В. Сталин и М. Торез. Новые материалы
К дискуссии о периодизации истории стран Европы и Америки
Позиция правящих кругов Японии в 1941 г. (по материалам советской разведки)
Донесения посла США в Москве Мэтлока
Воспоминания академика Н. Н. Болховитинова
Размышления члена-корр. РАН В. И. Буганова о современном состоянии
исторической науки
В советском посольстве в Швеции. 1942—1944 гг. Записки дипломата и
Коминформ в действии. 1948—1949 гг. .По архивным документам с'
Адмирал Канарис
Партизанская борьба в Испании в 40-х годах
с‘
t:
С(
Е!
>з
а
а
е
з
з
ISSN ППЛ.ЗЯ64 Япо-а
«•НАУКА*