АНДРЕИ БАЛЛЕ УХА
ФАНТАСТИЧЕСКИЕ ПОВЕСТИ
ЛЕНИНГРАД
«ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА»
19 8 3
Р 2
Б-20
Рисунки Л. Епифанова
к 4803010102—145
М101(03)—83
501—83
© ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА», 1983
ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ХРОНИКА
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.
А. Блок
BI
это майское утро все было прекрасным: и море, очень синее
и очень спокойное, такое спокойное, что кипящие кильватерные струи
из-под раздвоенной кормы «Руслана» уходили, казалось, в бесконеч-
ность, тая где-то у самого горизонта; и небо, очень синее и очень про-
зрачное, с удивительно уютными и ручными кучевыми облачками, том-
но нежившимися на солнце. От палубы пахло совсем по-домашнему,
как от пола в той допотопной бревенчатой хоромине в Увалихе, где Ара-
келов отдыхал прошлым летом. Каждое утро хозяйка, болтливым ко-
лобком катавшаяся по дому баба Дуся, мыла некрашеный, отполиро-
ванный годами и шагами пол, надраивала его голиком, и вокруг рас-
пространялся аромат дерева, солнца, воды... Собственно, почему солн-
ца? И почему воды? На этот вопрос Аракелов ответить не мог. Ему
так казалось — и все тут. Этот запах будил его, он еще несколько ми-
нут лежал, вслушиваясь в равномерное шарканье голика и невнятное
пение-бормотание бабы Дуси, и его наполняло удивительное чувство
полного и отрешенного отдыха.
Так онО было и сейчас. Свои шестьсот часов он отработал. Теперь
можно позволить себе роскошь поваляться в шезлонге в тени «Мар-
ты», глядя, как тают вдали пенные полоски, говорливо рвущиеся из-
под кормы; можно почувствовать себя на борту «Руслана» просто пас-
сажиром, этаким пресыщенным туристиком, совершающим очарова-
тельный круиз «Из зимы в лето». Шестьсот часов—по шестидесяти на
каждой из десяти глубоководных станций программы — дают на это
право. Жаль только кейфовать ему недолго: завтра «Руслан» зайдет
на Гайотиду-Вест, а оттуда на перекладных — сперва дирижаблем
«Транспасифика» до Владивостока, потом самолетом — Аракелов за
три дня доберется домой. А там и до отпуска рукой подать...
Эх! Аракелов потянулся — так, что хрустнули суставы, — заложил
руки за голову и стал смотреть, как резвится в полукабельтове от борта
«Руслана» небольшая — голов десять—двенадцать — стайка дельфи-
нов-гринд. Здоровенные зверюги чуть ли не в тонну весом вылетали
из воды, с легкостью заправских балерин совершали этакий «душой
4
исполненный полет» и гладко, почти без брызг возвращались в море.
Это выглядело так противоестественно, что невольно захватывало дух.
Через полчаса Аракелову пришлось все же встать и вслед за неумо-
лимо сокращавшейся тенью передвинуть шезлонг на пару метров в сто-
рону, под самый бок «Марты». Аракелов похлопал рукой по прохлад-
ному металлу ее борта — лежи, лежи, чудовище, мы с тобой славно по-
работали. Только тебе еще вкалывать и вкалывать, а я уже все.
Впрочем, тебе-то что, ты железная... Это про нас только говорят, что мы
железные. А на самом деле мы вовсе не железные. Мы черт знает на-
сколько не железные. Не то, что ты! А пока — отдыхай... Сколько ж тебе
отдыхать? Дня два, пожалуй. Помнится, следующая станция милях в
пятидесяти севернее Караури. Точно, два дня. Значит, когда ты пой-
дешь туда, вниз, я буду спокойненько перекусывать в буфете какого-
нибудь Омска-Томска...
«Марта» была батипланом из третьего поколения потомков «Алви-
на» и «Атланта». Маленькая двухместная машина, скорее похожая
на самолет, только с перевернутым почему-то вниз хвостовым опере-
нием. Этакий несуразный пятиметровый самолетик, хотя в воде он и мог
дать сто очков форы любому истребителю. «Ну, это я, пожалуй, под-
загнул, — подумал Аракелов. — Это слишком». Но все равно, посу-
динка хороша. Недаром она неизменно вызывала завистливые вздохи
коллег с «Гломара Саммерли» и «Ашоки», с которыми «Руслан» встре-
тился в море. Аракелов с нежностью погладил рукой стальной борт.
В сущности, их ничто не связывало. «Марта» работала только в
верхних горизонтах, до семисот метров, тогда как Аракелов— глубин-
ник — редко ходил меньше чем на тысячу. И все же... Все же оба они
были оттуда. Аракелов — наполовину человек, наполовину батиандр,
одушевленная машина для исследования глубин; «Марта» — глубоко-
водный аппарат, который Аракелов с удовольствием очеловечивал.
В чем-то они были близки друг другу...
Аракелов достал из-под шезлонга предусмотрительно припасенный
термос, налил в стаканчик соку, — стаканчик мгновенно вспотел, —
выпил и поставил термос на крыло «Марты». Крыло было массивное,
короткое, и это больше всего отличало «Марту» от самолета. Зато
пара манипуляторов, выдвигавшихся как раз там, где у самолета
шасси, усугубляло сходство. Перебирая эти сходства и различия, Ара-
келов запутался окончательно. «И ладно,— лениво подумал он.— По-
хожа, не похожа... Ну и что?»
По узкому трапу с ботдека спустилась Марийка и, улыбаясь, пошла
к Аракелову. Аракелов помахал ей рукой. Он прикрыл глаза, но из-под
приспущенных век откровенно любовался ею. Высокая, статная, она
была Аракелову выше плеча — это при его-то ста девяноста восьми! Но
самым удивительным в ней была походка — не женщины, а феи-
акселератки, из тех, что в лунные ночи танцуют на лесных полянах,
и под их хрустальными туфельками не сминается трава...
Марийка вытащила из щели между тупым носом «Марты» и лебед-
кой второй шезлонг и расставила его рядом с аракеловским.
— Ж-жарко, — выдохнула она. — Я посадила Володьку за обсчет,
а сама сбежала... Отдыхаешь, дух?
— Угу-м, — неопределенно промычал Аракелов.
Духами называли батиандров. Повелось это с тех пор, как кто-то
5
из газетчиков окрестил их «духами пучин», антиподами «ангелов
неба» — космонавтов. «Ангелы неба и духи пучин»... Чье это? Из
какого-то стихотворения... Аракелов попытался вспомнить, но не смог.
А может, и не знал никогда. Впрочем, «небеса» и «пучины» в обиходе
быстро отпали, но «ангелы» и «духи» прижились. Тем более что флот-
ские традиции живучи и с исчезновением пароходов и кочегаров надо
же стало называть кого-то духами...
— Попить-то дай, — сказала Марийка. Именно сказала, а не по-
просила и даже не приказала. — Что там у тебя? Небось опять соки
хлещешь?
— А как же... Грейпфрут и манго. Упоительное сочетаньице. Услада
желудка.
— Так угостишь?
Марийка медленно, с видимым наслаждением потягивала кок-
тейль. Потом протянула Аракелову пустой стакан:
— На, забери... услада желудка. И куда же ты теперь?
— В Ленинград, куда ж еще. Отчитаюсь, а там и отпуск.
— И сколько тебе набежало?
— Дней пятьдесят... Точно не знаю, не считал еще. А что?
— Так просто... Решил уже, куда поедешь?
— Нет, — сказал Аракелов, хотя перед глазами его мгновенно про-
крутилась целая короткометражка: пронизанный солнцем сосновый
бор, тот, что километрах в трех к северо-западу от Увалихи, мягкий,
пружинящий под ногами, словно хорасанский ковер, мох, в котором
кеды утопают по самые наклейки на щиколотках, одуряюще смолисто-
хвойный запах... И чуть впереди — шагов на десять, не больше —
Марийка в синих джинсах и свитерке, с волосами, тщательно упрятан-
ными под косынку... Такой он ее никогда не видел. Но такой она должна
была быть — там, в Увалихе, вместе с ним. Каждое утро просыпаться
под бабы Дусино пение, пить парное молоко и до одури бродить по лесу,
а иногда — уходить с палаткой или даже просто так, с одеялом в скатке,
чтобы ночевать у костра где-нибудь на берегу Щучьего озера... Отпуск!
Если бы он получился Таким!
— Нет, — повторил Аракелов. — Ничего я еще не решил. А ты?
У тебя ведь тоже отпуск?
Марийка кивнула.
— Не знаю... Море — надоело. В горы податься, что ли? Вот ребята
на Памир зовут... Искупаемся, а? — Это было сказано безо всякого
перехода, с естественной для Марийки непоследовательностью.
— Давай, — сказал Аракелов. — В бассейне, по-моему, никого.
— Ага, — отозвалась Марийка. — Сейчас. Лень вот что-то. Уходить
не хочется. Да и разговор у нас с тобой увлекательный. Интел-
лектуальный.
— Просто на диво интеллектуальный, — согласился Аракелов. —
Душу радует и ум волнует. Так что давай, иди.
— И пойду. Вот только посижу еще немного.
— Сиди, — милостиво разрешил Аракелов. — У тебя программа
когда кончается?
— Через две недели.
— Ив институт?
— Конечно.
6
— Ясно. — Аракелов помолчал. — Я тебя встречу, пожалуй. Если,
конечно, в городе буду. Ты самолетом?
— Самолетом.
Они помолчали. Потом Марийка спросила:
— Ты уже завтракал?
— Нет еще. А ты?
— Тоже нет. А неплохо бы...
Аракелов посмотрел на часы.
— Еще минут сорок.
— Да, сейчас бы... Чего бы это такого? Котлет, например, карто-
фельных с грибным соусом, а? Как ты думаешь?
— Не знаю. Я их последний раз пробовал года четыре назад. В Тал-
лине. В столовой на Виру.
— Никогда не была в Таллине.
— Кстати, о котлетах. Я, между прочим, по пельменям большой
специалист. Как ты к ним относишься?
— Положительно.
— Это хорошо. Терпеть не могу, когда усладу желудка приносят
в жертву сохранению фигуры...
— Ничего с моей фигурой не будет.
— Так придешь ко мне на пельмени?
— В шесть часов вечера после отчета?
— Точно.
— Я подумаю.
— Только не слишком долго. Мне ведь всего два дня осталось.
Даже полтора, собственно.
Если она согласится прямо сейчас, загадал Аракелов, то все будет.
И то, что было, и то, чего не было. И Увалиха будет. И отпуск. И все,
все, все... Но прежде чем Марийка успела открыть рот, наверху, на бот-
деке, всхрапнув, проснулся громкоговоритель:
— Аракелова на мостик! Аракелова на мостик!
Аракелов чертыхнулся.
— Иди, — сказала Марийка. — Иди. Мастер1 ждать не любит.
— Что там еще стряслось?
— Вот потом и расскажешь. Иди. А я пока смесь твою допью. До-
говорились?
— Договорились, — кивнул Аракелов. — Так как насчет пель-
меней?
— Я подумаю.
— Подумай, — сказал Аракелов. Он безнадежно вздохнул и
встал. — Ну, я пошел.
Марийка смотрела на него снизу вверх, и лицо у нее было... Аракелов
так и не успел определить, какое, потому что вдруг — неожиданно для
самого себя — наклонился и поцеловал ее. Губы у нее были мягкие, про-
хладные, чуть горьковатые от сока.
— Убирайся, — шепотом сказала Марийка, отталкивая его.
Но интонация совсем не соответствовала смыслу слов.
Аракелов выпрямился и, не оборачиваясь, зашагал по палубе. Не
оборачиваясь, потому что обернуться было страшно.
'Мастер — так на международном судовом жаргоне называют иногда капитана.
7
Уже у самого трапа на мостик он нос к носу столкнулся с одним из
трех радистов «Руслана».
— Что там стряслось, Боря?
— Мэйдэй1, — коротко ответил тот и, довольно бесцеремонно ото-
двинув Аракелова, побежал дальше.
Мэйдэй! Только этого не хватало! Что там еще стряслось?
II
— Еще кофе, капитан? — Кора держала в руке кофейник — удли-
ненный, изящный, с эмблемой «Транспасифика» на боку: стилизован-
ное кучевое облачко, кумула-нимбус, намеченное небрежными, округ-
лыми голубыми линиями, на нем -— маленький золотой самолетик со
стреловидным оперением, а надо всем этим — восходящее солнце,
которому золотые лучи придавали сходство с геральдической короной.
Такой же знак был и на чашке, которую Стентон решительно отодвинул.
— Нет, спасибо. Докурю — и пойду в рубку. Давно пора бы по-
явиться этому чертову тунце лову...
— Не волнуйтесь, капитан, — Кора улыбнулась. Она всегда улы-
балась, называя его капитаном, отчего уставное обращение превраща-
лось чуть ли не в интимное. На Стентона эта ее улыбка действовала при-
мерно так же, как стеклянный шарик провинциального гипнотизера:
притягивая взгляд, она погружала Сиднея в какое-то подобие транса.
Он, правда, старался не выдавать себя, но вряд ли это ему удавалось.
Во всяком случае, он был уверен, что Кора прекрасно все видит. — Ну,
потеряем мы полчаса, так наверстаем потом...
— Так-то оно так... — отозвался Стентон. Кора перестала улыбать-
ся, наваждение прошло, и он снова ощутил глухое раздражение. — Так-
то оно так... — повторил он и с силой ткнул сигарету прямо в золотое
солнышко на дне пепельницы. — Но все-таки... Спасибо, Кора. Я, по-
жалуй, пойду.
Он поднялся из-за стола. Кора тоже. Немногим женщинам идет
униформа, Стентон знал это прекрасно, но про Кору сказать такого было
нельзя. Как, впрочем, было нельзя и сказать ей об этом: в бытность
свою стюардессой она наслушалась еще не таких комплиментов...
Кора быстрым движением поправила — непонятно зачем, подумал
Стентон, — свою короткую и густую гриву цвета дубовой коры.
— Пойдемте, капитан! — удивительно, сколько оттенков можно
придать одному и тому же слову! Теперь оно прозвучало как-то
залихватски, вызвав в памяти призраки капитана Мариэтта и Майн
Рида, но сквозило в нем и скрытое уважение, объясняемое не только
субординацией.
— Вы к себе, Кора?
1 Мэйдэй — радиотелефонный сигнал бедствия. Состоит из слова MAYDAY, по-
вторенного три раза, и слова ici (здесь). Полный аналог радиотелеграфного сигнала
SOS. Иногда сигнал «мэйдэй» буквально переводят с английского, как «майский день»,
хотя подобное толкование неверно, как неверно и распространенное толкование сигнала
SOS —«спасите наши души». На самом деле оба сигнала подбирались по удобному со-
звучию и сочетанию знаков азбуки Морзе.
8

— Да. С Факарао передали список грузов, надо прикинуть, что
куда...
С таким суперкарго, как Кора, не пропадешь. У нее было какое-то
чутье, интуитивное ощущение корабля: почти без расчетов она всегда
могла точно указать, в какой из тринадцати грузовых отсеков дири-
жабля и в какое место этого отсека надо уложить тот или иной груз,
чтобы обеспечить равномерность нагрузок. Однажды Бутч Андрейт,
второй пилот и большой любитель всяческих пари, взялся проверять ее
работу на корабельном компьютере. В итоге ему пришлось угостить
Кору обедом в уютном болгарском ресторанчике в Окленде, причем
хитроумная Кора пригласила весь экипаж, благо условия пари пре-
дусматривали такой обед, «какой она захочет». Получилось, надо при-
знаться, весьма неплохо... Пожалуй, именно в тот вечер Стентон впер-
вые обратил на нее внимание — не только как на первоклассного
суперкарго.
— Хорошо, — сказал Стентон. — Посылка для тунцелова готова?
— Конечно, капитан.
С этими словами Кора вышла из салона. Стентон последовал за ней,
невольно скользя взглядом по линиям ее фигуры и ощущая при
этом волнение, ставшее уже каким-то привычным, чуть ли не ритуаль-
ным. В сущности, ему надо было только сделать первый шаг, в этом
он был твердо уверен. И так же твердо уверен он был и в том, что
шага этого не сделает. Может быть, потому, что, как и большинство
мужчин, он боялся сравнения, а Коре было с кем сравнивать. Возмож-
но, были и другие причины, о которых не подозревал и он сам. Глав-
ное же — сейчас он не имел на это права. Потому что женщины не лю-
бят неудачников — за тем разве что исключением, когда неудачники
эти остро нуждаются в сочувствии и жалости. Стентон же в них не
нуждался. По крайней мере, он старательно и успешно убеждал
себя в этом.
Он быстро прошагал через весь коридор, бегом спустился по винто-
вой лестнице на грузовую палубу «В» и распахнул дверь рубки.
Пассажиры на транспортных дирижаблях — явление почти исклю-
чительное. Иногда это бывают сопровождающие при грузах, еще
реже — какие-нибудь особые представители различных ведомств, по
тем или иным причинам не имеющие возможности воспользоваться
пассажирскими рейсами. И когда они появляются на борту, их спе-
циально приводят сюда — позабавиться и посмотреть на реакцию. Как
правило, реакция, увы, не отличается разнообразием: нервная икота,
легкий сердечный приступ... И неудивительно: сразу же за овальной
металлической дверью начинается ничто, по которому, однако, спо-
койно расхаживает экипаж и в котором свободно висят пульты,
штурвалы, кресла... Даже опытным пилотам, впервые попадающим
на дирижабли, стоит некоторого труда преодолеть психологический
барьер и шагнуть на абсолютно надежный, но прозрачный пол рубки,
незаметно переходящий в стены. Зато здесь действительно чувствуется
полет — не то что в тесной кабине самолета или ракеты. Ты висишь
на высоте трех — пяти километров, нет ни вибрации, ни рева двига-
телей, и земля скользит под тобой с удивительной плавностью, земля
близкая и прекрасная, а не та, далекая и почти чужая, какой она пред-
ставляется со стационарной орбиты...
10
Бутч Андрейт оторвал лицо от нарамника умножителя и обернулся
к командиру:
— Есть. Вот он, голубчик. По дальномеру — двадцать две мили.
Стентон кивнул.
— Давно пора. И так мы уже выбились из графика... Кой черт его
сюда занесло! Тридцать с лишним миль от точки рандеву! Ты связался
с ним, Джо? — обратился он к радисту.
— Только что. Капитан приносит извинения. Они готовы.
— Хорошо. Заходи на подвеску, Бутч.
Стентон подошел к своему креслу и сел, положив руки на подлокот-
ники: по традиции посадку всегда осуществляет второй пилот, и Сид-
ней всем видом показывал, что происходящее его не касается, он просто
любуется панорамой океана. В кресле справа Бутч Андрейт положил
руки на штурвал. Горизонт медленно и плавно пополз вверх — совсем
немного, настолько, что дифферент на нос почти не почувствовался.
Молодец, подумал Стентон, на постепенной смене эшелона они вы-
играют по крайней мере четверть часа. При таком дифференте на
вертикальный сцуск уже непосредственно над тунцеловом останется
метров полтораста, даже сто... Ювелир! Скорость падала одновременно
с высотой, теперь суденышко уже было видно невооруженным глазом, и
не точкой, а четким силуэтом.
— Генеральный груз L. — брюзгливо проговорил Андрейт, глядя
прямо перед собой. Его большие руки, казалось, совершенно спокойно
и неподвижно лежали на штурвале, но Стентон легко различал под
этим мнимым спокойствием готовность к моментальному движению. —
Генеральный груз, черт бы его побрал...
— Не ворчи, Бутч. — Стентон оттолкнулся руками от подлокотни-
ков и встал. — Думаешь, на пассажирском веселее было бы? Утешал
бы ты сейчас на палубе «Лидо» какую-нибудь дебелую матрону, для
которой мал бассейн или вода в нем не той температуры...
— Может быть... Да только утешать старую каргу и то веселее, чем
развозить посылочки по тунцеловам...
— А ты взгляни с другой стороны, Бутч. В этой посылочке — не
одна сотня дельфиньих жизней.
— То есть?
— А ты даже не поинтересовался, что там?
— Зачем собственно?
— Это ультразвуковой пугач для дельфинов. Они попадают в тунце-
ловные кошели. Около десяти тысяч в год. А пугач их отгонит.
— Любопытно,—сказал Андрейт безо всякого энтузиазма.—Зна-
ешь, Сид, за что я тебя люблю? За идеализм. Дельфинчики... Между
прочим, ты потому и на Кору смотришь только с двух кабельтовых...
— Стоп, — оборвал его Стентон. Оборвал, пожалуй, даже резче,
чем хотелось. — Хватит, Бутч. Займись-ка лучше подвеской, пора. —
С этими словами он встал и вышел из рубки.
Во втором трюме его встретили Кора и один из матросов ее команды.
Стентона всегда забавляло смешение морских и авиационных тер-
минов на дирижаблях: пилот и матрос, швартовка и взлет... Одно
слово — воздухоплавание!
‘Генеральный груз — разнородный груз, доставляемый в разные адреса.
11
— Зависнем через пару минут, — сказал Стентон.
Кора кивнула:
— Мы давно готовы.
Дирижабль быстро пошел вниз, это чувствовалось даже в наглухо
закрытом и лишенном иллюминаторов трюме — по характерному ощу-
щению, знакомому всякому, кто спускался в скоростных лифтах;
кажется, шахтеры называют его «подпояской». Стентон сказал об
этом Коре, она улыбнулась, но улыбка сейчас получилась чисто
формальной, надетой: было время работы.
— Как передаем? — спросил Стентон. — На палубу?
— На воду, — ответила Кора.
Это было много проще. Значит, не нужно зависать точно над судном,
достаточно сбросить контейнер где-то рядом, пускай парни с тунцелова
выуживают его сами. С легким металлическим шорохом почти у самых
ног Стентона раздвинулись створки малого грузового люка — квадрат
два на два метра, сквозь который стали видны волны. Казалось, Стен-
тон смотрел на них с балкона третьего этажа какого-нибудь примор-
ского отеля. Сбоку, на самом краю поля зрения, виднелся тунцелов —
черный корпус, белые надстройки, желтая палуба... До него было
меньше кабельтова.
Матрос легко скантовал к люку ящик и столкнул вниз. Стентон
проводил посылку взглядом. Еще в воздухе вокруг контейнера взду-
лись два поплавка — тугие ярко-оранжевые колбасы, заметные даже
издали. В тот же миг металлические створки сомкнулись, и после
дневного света белые плафоны осветительной сети показались тусклы-
ми. Дирижабль уже дал ход, как вдруг пол под ногами легко дрогнул,
потом надавил на подошвы — не то чтобы сильно, но так, что Стентон
успел это почувствовать. Значит, их подбросило. По ощущению —
метров на тридцать — сорок. Словно сбросили аварийный балласт.
Впрочем, никакого аварийного балласта на дирижаблях «Транспа-
сифика» нет — не та конструкция. А значит...
Уже у самых дверей рубки Стентон ощутил второй толчок, слабее
первого.
Дирижабль, спускаясь, описывал циркуляцию малого радиуса. Под
самым полом рубки проскользнули мачты тунцелова, потом Стен-
тон заметил на поверхности океана — впереди по курсу и румба на
три вправо — яркий кружок, раскрашенный черно-оранжевыми
секторами: Бутч сбросил сигнальный буй. Это второй толчок. А пер-
вый?
— Седьмой трюм, Сид, — не оборачиваясь сказал Андрейт. —
Сработал большой люк.
Стентон уже сидел в своем кресле. Он протянул руку и вдавил
клавишу селектора:
— Командир к суперкарго. Кора, что было в седьмом трюме?
Хотя Кора ответила почти мгновенно, он все же успел подумать,
что седьмой трюм — это хорошо, потому что это самый маленький из
всех тринадцати грузовых отсеков дирижабля. И еще он успел обру-
гать автоматику, потому что самопроизвольное открытие большого
люка — это... А если бы открылся люк второго трюма, пока они стоя-
ли там и провожали взглядом посылку...
— Седьмой трюм, — сказала Кора. — Глубоководный аппарат
12
«Дип Вью — десять тысяч». Отправитель— компания «Корнинг гласе
уоркс». Владелец — ПУ ТЕК !. Адресат — океанографическая лабора-
тория Международной базы Факарао.
— Спасибо.
— Почему «было», Сид? — спросила Кора, но Стентон ее уже не
слушал.
— Кора, через пять минут я буду в седьмом трюме. Прошу вас
быть там же. И прихватите сопровождающего фирмы, как его —
Кулиджа? — Он отключил селектор. — Подвесимся над буем, Бутч.
Джо, свяжись с Базой Факарао и с управляющим перевозками.
Я пойду посмотрю, как все это выглядит на месте.
Кора ждала его сразу за дверьми трюма.
— А Кулидж где? — спросил Стентон. Он прошелся по трюму —
люк уже был закрыт, и казалось, здесь ровным счетом йичего не
произошло. Все было как положено. Вот только... Это что такое?
В самолете количество проводов измеряется десятками километров.
В дирижабле — сотнями. Но чтобы провода, да еще так небрежно, явно
на скорую руку сплетенные, выходили из распределительной коробки
и волочились по полу...
— Что это такое?
— Капитан... — Кора стояла перед ним, и в лице ее было что-то
неживое. — Кулидж... там.
У Стентона заныли скулы.
- Где?
Кора молча показала рукой вниз.
Так! Стентон понял, что это — конец.
— Зачем?
— Ему нужно было что-то проверить... Он попросил разрешения по-
работать в аппарате, и я... Я разрешила.
Стентон положил руки ей на плечи.
— Вот что, Кора. Запоминайте. Это приказ. Вы ничего не знали. Это
я дал разрешение Кулиджу работать в аппарате во время транспорти-
ровки. Поняли? Я. А вы ничего не знали.
Стентон резко повернулся и вышел из трюма. Картина была до
отвращения ясной. Этот идиот залез в свой «Дип Вью», разряжать
аккумуляторы ему жалко стало, и он присоединился к бортовой сети.
Нашел распределительную коробку, руки бы ему, подлецу, оторвать,
присоединился, записал внешние вводы аппарата... А когда замкнул
цепь, автоматически сработал замок люка. Смотреть надо, куда при-
соединяешься, болван!
III
«Дуракам счастье», — подумал Аракелов. Плюхнуться с дирижаб-
ля в Тихий океан — и угодить на плоскую верхушку гайота...1 2 То же
самое, что выпрыгнуть из самолета над Ленинградом и угодить в соб-
1 П У Т Е К — Pacific Undersea Test and Evaluation Center — Тихоокеанский центр
подводных исследований и измерений.
2 Г а й о т ы — плосковершинные подводные горы, открыты Хессом во время второй
мировой войны.
13
ственную постель... Свались он в километре к северу, югу, востоку или
западу, все равно — и не пришлось бы сейчас даже помышлять о спа-
сательных работах. Ведь «Дип Вью» рассчитан на десять тысяч футов,
грубо говоря — на три километра. А глубина в этом районе вдвое
больше... Впрочем, не такое уж счастье: сидеть, потирая синяки, и смот-
реть, как медленно истощается твой жалкий кислородный ресурс...
— Мы к ним ближе всех, — сказал штурман. — Два с половиной,
максимум три часа фул-спита’. Отозвался еще какой-то японец, у него
донный робот-двухтысячник на борту, но ему идти минимум часов семь.
Так что рассчитывать на него не приходится.
— Сейчас туда идут две патрульные субмарины из отряда Гайоти-
ды-Вест. Буй с маячком с дирижабля сбросили, но точного места это не
дает, только ориентировочный квадрат поиска... Если патрульники
обнаружат этот самый «Дип Вью», они сэкономят нам по крайней
мере час работы, а то и больше,— добавил капитан.
Зададаев, руководитель группы подводных работ экспедиции, или,
по его собственному определению, «оберсубмаринмастер», хлопнул
Аракелова по плечу.
— Итак, вводные, Александр Никитич. «Дип Вью» лежит на грунте
ориентировочно на глубине девятисот метров. Кислородный ресурс
аппарата — девять часов, энергетический запас — семьдесят два часа,
последнее, впрочем, принципиального значения не имеет. Самостоя-
тельно отделить аварийный балласт и всплыть Кулидж не может —
аппарат к погружению подготовлен не был, не вынуты контрольные
чеки. По данным, сообщенным фирмой-изготовителем, всего контроль-
ных чек девять. Таким образом, ваша задача сводится к следующему:
обнаружить глубоководный аппарат, вынуть контрольные чеки и
подать сигнал Кулиджу; если он почему-либо не сможет включить
систему отделения балласта — осуществить это снаружи. Все.
Аракелов кивнул. Ясно. В принципе — простейшая спасательная
операция в горизонте ноль девять — один ноль.
— Тогда пошли, — сказал Зададаев. — Лучше подготовиться за-
ранее, чтобы к подходу была готовность ноль.
— Международники, — ворчал Аракелов, выходя вслед за Задада-
евым из рубки. — М-международники, чтоб их... Голубой флажочек
с глобусиком... Эмблемочка! Другую бы им эмблемочку!
— Какую? — полюбопытствовал Зададаев.
— Лебедь, рак и щука на лазоревом поле.
Зададаев коротко хохотнул.
— За что вы их так, Александр Никитич?
— Вечно у них ЧП на ЧП... Кто в лес, кто по дрова. А потом люди
тонут. Нет, ну какой болван пустит инженера обслуги в аппарат во вре-
мя транспортировки? Под суд за это надо! Я ж говорю — лебедь, рак
и щука на лазоревом поле...
— А равнодействующая куда?
— Туда, куда я полезу. На дно. К дедушке Нептуну.
— Ладно, — сказал Зададаев. — Не ворчите. Вот выручим парня,
тогда лайтесь сколько влезет.
— И облаюсь, — пообещал Аракелов. — Всенепременнейше. Чтобы
1 Ф у л - с п и т — полный ход.
14
всей этой банде Факарао жарко стало. — Это ему понравилось, и он
повторил: — База Факарао... Не база, а банда.
Они вышли на крыло мостика. Зададаев остановился, закуривая.
Аракелов посмотрел вниз, на палубу. Отсюда она просматривалась
вся — широкая, прямоугольная, что было немаловажным преимущест-
вом перед другими исследовательскими судами. «Руслан» приходился
не то внуком, не то правнуком «Эксперименту», первому двухкорпус-
ному судну, и оправдывал себя, пожалуй, с еще большим блеском, чем
предок. На корме, возле уткнувшейся носом в лебедку «Марты», в
этом ракурсе казавшейся какой-то кургузой, все еще сидела Марийка.
Только теперь она перетащила шезлонги — оба, почему-то отметил
Аракелов, — на другой борт. Яркая ткань шезлонгов отчетливо вы-
делялась на фоне металлической трапеции слипа. Вся палуба «Рус-
лана» была обычной, пластик под дерево, но слип на корме состоял
из склепанных металлических листов. Он был чертовски многого-
лосым, этот слип. Аракелов вспомнил, как скрежетала сталь, когда
слип опускался к воде, превращаясь в пологий пандус, как повизги-
вали колесики тележки, на которой «Марта» медленно съезжала в
море, притормаживая поющим от напряжения тросом... И как стонал
слип потом, когда «Марта» возвращалась, подтягиваемая лебедкой,
под аккомпанемент натужного хрипения храповика... Недаром за
этим местом утвердилось на «Руслане» название «музыкальный
салон».
Зададаёв тронул его за плечо:
— Ну, пошли, Александр Никитич?
Они спустились на главную палубу.
— Вот что, — сказал Аракелов. — Вы идите, Константин Виталье-
вич, скомандуйте там, а я еще задержусь немного. Время есть.
Зададаев, кивнув, ушел, и Аракелов отправился на корму. Марий-
ка поднялась ему навстречу, и они встали рядом, облокотись на план-
шир. Море было все таким же синим и спокойным, дельфины все так
же неутомимо резвились в полукабельтове от «Руслана», и вообще
ничего не изменилось из-за того, что где-то там, в ста с небольшим ми-
лях к востоку и почти на километровой глубине лежал на боку (Ара-
келов и сам не мог взять в толк, почему именно на боку, но виделось
ему только так) стеклокерамический кокон «Дип Вью», а в нем этот
лопух Кулидж считал оставшиеся ему часы. Часы, оставалось кото-
рых только чуть больше восьми. Если, конечно, его не вытащат. Ара-
келов смотрел на море, но видел уже не томную, блаженную гладь,
а ту черную, тугую, холодную бездну, в которой он окажется через
несколько часов. В этой бездне можно работать, может быть, даже
жить, но привыкнуть к ней нельзя, пусть тебя уже семь лет называют
«духом пучин». Это не воды шельфа, это бездна, и в ней нельзя по-
лагаться ни на что, ни на зрение, ни на слух, только легкий зуд эхо-
локатора указывает путь—как в детской игре «холодно, холодно,
холодно, теплее, еще теплее, горячо, совсем горячо...».
Сейчас Аракелов был уже не здесь, но еще и не там, и здесь его удер-
живало только Марийкино присутствие. Она поняла это.
— Ну, ты иди. Я тоже пойду, займусь делом. Мне надо в «Марте»
посидеть, на следующей станции она по моей теме работать будет. Ты
сюда с собой приемника не брал?
15
— Нет.
— Жаль. Ну да ладно, схожу к себе. Все под музыку веселее будет.
Знаешь, совсем не могу в тишине. Нужно, чтобы фон был. Ну, иди, иди,
все равно тебя уже нет.
— Я буду вечером, — сказал Аракелов.
— Ты же устанешь как бес.
— Все равно. Вечером я буду. А сейчас в самом деле пойду.
В холле перед кают-компанией сидели вертолетчик Жорка Ставра-
ки, Генрих и двое ребят из палубной команды. Когда Аракелов порав-
нялся с ними, Жорка приветственно помахал рукой:
— Везет же тебе, дух! Нырнешь сейчас — и еще три дня к отпуску
набежит... Нам бы так, простым смертным...
Аракелов остановился.
— Ну, давай поменяемся. Я здесь за тебя потреплюсь, а ты за
меня вниз сходи, ладно?
— Ха, кто меня пустит? Я бы и рад... — Жорка развел руками. —
Да и вообще, не люблю я этого — темно и сыро. Летать рожденный
нырять не может!
— Летать! — Генрих могучей дланью шлепнул Жорку между лопа-
ток. — Порхатель ты! Ясно? — И, обращаясь к Аракелову, спросил: —
Заглянешь вечером?
— Не знаю, — отозвался Аракелов. — Там видно будет.
— Ты и вчера обещал, дух. Что это у тебя за Салтанов комплекс?
— Как это?
— А так: «Все к нам в гости собирался, да доселе не собрался...».
Аракелов сделал Жорке ручкой и сбежал по трапу вниз, в «чисти-
лище».
«Чистилищем» его называли не зря. Потому что прежде всего Ара-
келова в течение получаса чистили всеми известными современной ме-
дицине способами, в том числе и весьма далекими от эстетики. Потом он
ел горьковато-солоноватый баролит, чувствуя, как все внутренности
наполняются чем-то упругим, пухнущим и тяжелеют. Казалось, больше
нельзя проглотить ни грамма, но надо было съесть еще как минимум
полкило, и он глотал, морщась, с трудом подавляя тошноту, глотал,
потому что знал: каждый, нет — один-единственный несъеденный сей-
час грамм там, внизу, обретет имя «смерть».
Теперь все подчинялось жесткому, до долей секунды расписанному
графику. Прямо из-за стола его под руки повели в «парилку», где на
него со всех сторон обрушились горячие волны вонючего пара, впиты-
вавшегося в тело, в каждую пору кожи, нещадно щипавшего слизистую
оболочку носа и глаз, из которых горохом скатывались слезы. Это про-
должалось сто тридцать пять секунд, а потом пол под ним начал прова-
ливаться, и Аракелов ухватился за поручни, окружавшие пятачок,
на котором он стоял, не потому, что спуск был резким, а потому, что его
шатало. Теперь нужно было сделать три шага к люку «купальни». Три
шага. Первый. Второй... Теперь люк. Два оборота влево. Ручки на себя.
Вперед. Снова ручки на себя. Два оборота вправо. И вот он внутри.
Теперь уже обратного хода нет. Впрочем, обратного хода не было с той
секунды, когда он проглотил первый грамм баролита.
Еще два шага. Эти шаги всегда даются особенно тяжело. И — бас-
сейн. Мерзкая, маслянистая, желеобразная масса, в которую плюха-
16
ешься, как в болото. Она чавкает, глотая тебя, и ты начинаешь глютать
ее, дышать ею, делать самое, казалось бы, противоестественное, и весь
организм, весь, до последней клетки, бунтует против этого, но ты все
равно дышишь и глотаешь, глотаешь и дышишь, и постепенно стано-
вится все легче, легче, постепенно тело приобретает звенящую и упру-
гую силу, ловкость, это приходит на исходе третьей минуты, и этот мо-
мент тоже пропустить нельзя. Надо быстро выбраться из бассейна —
обратно в сухой объем «купальни». Впрочем, сухим его назвать трудно,
потому что с потолка сейчас низвергается не душ — настоящий тропи-
ческий ливень, смывающий с тебя остатки гнусного желе. Под секущи-
ми струями этого дождя нужно сделать еще три шага — к люку баро-
лифта. Опять два оборота влево, ручки на себя, вперед, снова ручки на
себя... Этот люк двойной, и всю операцию приходится повторять. Но это
уже конец.
Теперь ты в самом баролифте, где светло и уютно, а давление
поднято до того, которое будет ждать тебя внизу.
Ты ложишься на диван, вернее, он только называется диваном, на
самом деле это весьма неудобное сооружение, гибрид прокрустова ложа
со стандартной больничной кушеткой, и диван обнимает тебя десят-
ками датчиков, щупальцами, лентами, и это надо терпеть полчаса, пока
контроль не удостоверит, что с тобой все в порядке и ты готов
к выходу вниз.
А когда полчаса кончаются, вся эта сбруя отпускает тебя, как
щупальца осьминога, которому нажали на хрящевой колпачок, и ты
встаешь. Уже не человек, не тот Аракелов, который восемьдесят
минут назад вошел в «чистилище», — батиандр, «дух пучин», покры-
тый гладкой, жирно блестящей, маслянистой на ощупь кожей, с вы-
пученными немигающими глазами, с пленкой между пальцами рук.
Теперь снаряжение: моноласт, шлем, браслеты — эхолокатора, ком-
паса и глубиномера, — пояс с ножом и сеткой...
Ну вот ты и готов, Аракелов.
Теперь остается ждать.
«Слава богу, — подумал Аракелов, — что Марийка не видит меня
сейчас. Хорош — прямо первый любовник... Дух пучин!»
Он подошел к телетайпу (при таком давлении разговоры на акусти-
ке невозможны), подумал с минуту, перебирая пальцами над клавиату-
рой, потом отстучал коротко:
«Скоро?»
Скорее бы! Чтобы баролифт пошел вниз, а там открыть люк —
и к себе. Он так и подумал: к себе. И поразился, поймав себя на этой
мысли.
За прозрачным окошком поползла лента:
«До подхода сорок минут».
Сорок минут! Сидеть и ничего не делать, ждать, ждать, ждать...
О чем они там думают! Аракелов стал проверять снаряжение. Попро-
бовал, хорошо ли фиксируется в ножнах кинжал и достаточно ли сво-
бодно входит; проверил на упругость моноласт, подумал, потом взял
другой из сменного комплекта, попробовал тоже, в конце концов оста-
новился на первом и снова убрал в рундук запасной. И только тогда,
подняв голову, увидел, что сигнальная лампочка телетайпа нервно
мигает.
2 Люди кораблей
17
IV
Серебристая изнанка морской поверхности беззвучно лопнула,
и с обзорного экрана ударил в центральный пост ослепительный солнеч-
ный свет. Несколько секунд Джулио делла Пене, щурясь, привыкал
к нему, потом поднялся, разминая затекшие от долгого сидения ноги,
в два шага пересек тесную рубку и, встав на нижнюю ступеньку трапа,
стал открывать замок люка. Одновременно с последним — шестым —
поворотом штурвальчика и мелодичным контрольным звонком тяже-
лая стальная крышка резко откинулась и замерла, как поставленная на
ребро монета.
В тот же миг в лодку хлынул воздух, и делла Пене почувствовал,
что пьянеет. Так пьянеешь от первой затяжки, когда несколько суток
не курил.
Тридцать четыре года над головой делла Пене распахивались люки
подйЪдных лодок. Самой первой была старенькая дизель-электриче-
ская, доживавшая последние годы в учебном отряде. Мало кто сегодня
помнит эти корабли-ветераны — длинные и узкие, как барракуды, с вы-
сокими боевыми рубками и стомиллиметровым орудием на палубе...
Но именно на такой—даже не ракетной, а еще торпедной лодке моло-
денький гардемарин делла Пене ушел в свой первый учебный поход...
Потом были другие — могучие атомные левиафаны, в которых чувству-
ешь себя Ионой во чреве китовом, причем не просто Ионой, а Ионой-
долгожителем, особенно к концу десятимесячного автономного плава-
ния. И наконец, был «Тельхин». Красавец «Тельхин», воплощение
целесообразности и мощи — двадцать четыре ракеты «Редикул-4А»,
двадцать четыре месяца автономности и всего двадцать пять человек
команды, подобранной зато один к одному; офицерская лодка — две
дюжины офицеров и он, командир «Тельхина», капитано ди фрегатто
Джулио делла Пене... Чем, ну чем уступал «Тельхин» какому-нибудь
«Микельанджело» или «Рафаэлю»? Плавательный бассейн и теннис-
ный корт на подводной лодке — мог ли представить себе такое даже
бессмертный создатель «Наутилуса»? Какими же убогими показались
после этого контр-адмиралу делла Пене юркие субмарины Океанского
патруля, отдаленные потомки «Биберов» и «Зеехундов»! Впрочем, за
восемь лет он почти свыкся с ними.
Тридцать четыре года... И каждый раз, когда лодка всплывала
и распахивался люк, делла Пене замирал, вдыхая морской воздух, впи-
тывая его всем существом, купаясь в нем, потому что как бы ни была
чиста и свежа внутрикорабельная атмосфера, кондиционированная,
ароматизированная и еще черт знает какая, в ней неизбежно ощущался
привкус искусственности. Никакими ухищрениями химиков его не уда-
валось отбить. А морской воздух... Попробуйте неделю-другую посидеть
на оборотной воде, а потом вдоволь напиться ключевой.
До сеанса связи оставалось тринадцать минут. Собственно говоря,
делла Пене всплыл чуть-чуть рановато, но в последние годы он изред-
ка позволял себе подобные вольности. Тем более что там, внизу,
кругами ходила вторая субмарина его звена.
Делла Пене поднялся по трапу и сел на верхней ступеньке, опершись
спиной на откинутую крышку люка. Из нагрудного кармана рубашки
он вынул сигареты и зажигалку. Зажигалка была французская, напал-
18
мовая — опять же использование военных достижений в мирных
целях. Веяние времени... Делла Пене улыбнулся и закурил.
Океан был спокоен и ласков. Именно таким должен был увидеть его
пять веков назад великий португалец, чтобы наречь Тихим. Будь вода
чуть зеленее, а волна чуть короче, — и делла Пене смог бы вообразить
себя сидящим не на башенке патрульной субмарины, а где-нибудь на бе-
регу Лигурийской Ривьеры. Стоит повернуть голову направо и по-
смотреть вдоль пляжа, как взгляд натолкнется на впившийся в гори-
зонт зуб небоскреба Итальянской телефонной компании.
Впрочем, делла Пене не любил тешить себя иллюзиями. Не пристало
это военному моряку. Даже если он уже восемь лет не военный моряк.
Даже если военного флота уже не существует...
Пора! Делла Пене спустился вниз, сел в кресло. Несколько движе-
ний — и над субмариной взвился антенный зонд, а прямо перед делла
Пене осветилась небольшая панелька рации.
— Патруль шестнадцатый в квадрате РХ вызывает Гайотиду-Вест.
Как слышите меня? Прием.
Гайотида ответила сразу же. Из динамика донесся голос дежурно-
го диспетчера — сегодня это был Захаров.
— Гайотида-Вест к патрулю шестнадцатому. Слышу вас хорошо.
Прием.
— Докладываю: патрулирование во вверенном мне квадрате РХ за-
кончено. Прошу разрешения на передислокацию в квадрат ОХ. Прием.
Делла Пене был не прочь поболтать с Захаровым, может
быть, договориться о встрече вечерком — посидеть, сыграть в шахматы
или в го — два старика, два адмирала. Только Захаров был в прошлом
вице-адмиралом и держал свой флаг не на подводной лодке, а на крейсе-
ре. Но во-первых, связь запрещено использовать для личных разгово-
ров, а во-вторых, слишком въелась в делла Пене привычка ни о чем не
говорить по радио клером \
— Шестнадцатый, передислокацию запрещаю.
Значит, какое-то изменение в обычной, рутинной патрульной служ-
бе. Руки действовали сами, в автономном режиме: правая включила
вызов ведомой субмарины по гидроакустическому каналу и, как только
на панели акустической связи замигала квитанционная лампочка, пере-
бросила вверх тумблер ретранслятора: теперь Чеслав услышит все, что
будет говорить диспетчер Гайотиды; левая одновременно включила
бортовой магнитофон, а когда Захаров назвал координаты района по-
исковой операции, сразу же перенесла их в память курсопрокладчика.
— ...по обнаружении глубоководного макаемого 2 аппарата «Дип
Вью» всплыть на поверхность и вступить в радиоконтакт с советским
научно-исследовательским судном «Руслан». Позывные «Руслана»...
Делла Пене, продолжая слушать, встал и задраил люк, — вот когда
теснота патрульных субмарин даже удобна. Потом вернулся в кресло.
— Как поняли меня, шестнадцатый? Прием.
— Гайотида-Вест, вас понял. Следующая связь — вне графика.
Прошу вести дежурство на моей волне. Прием.
’Клером — открытым, незашифрованным текстом.
2 Аппараты для глубоководного исследования делятся на автономные, т. е. спо-
собные самостоятельно передвигаться под водой (например, батискаф), и макаемые — все
время связанные с надводным кораблем (например, батисфера).
19
— Добро.— И совсем уже не по-уставному Захаров добавил, не
удержался-таки, старый черт:— Славную работенку я тебе сосватал,
Джулио? С тебя бутылка, адмирал! Отведи душу!
И делла Пене стал отводить душу. Это было подлинно блестящее
аварийное погружение: еще не успела вернуться в свое гнездо зонд-
антенна, как лодка встала почти вертикально, так, что делла Пене
удерживался в кресле только благодаря пристежным ремням, и, ревя
обеими турбинами, стремительно пошла вниз, словно над ней кружил
бомбардировщик, в любую секунду готовый сбросить кассету глубин-
ных бомб. «Такой маневр был бы не под силу даже «Тельхину»,—
подумал делла Пене. Мысль эта была одновременно и горькой, и
гордой.
На пятистах метрах делла Пене выровнял субмарину и лег на
курс, идти которым предстояло теперь минут тридцать—сорок. Он по
гидроакустике связался с Чеславом. Собственно, до выхода в район
поиска этого злополучного «Дип Вью» им не о чем было договари-
ваться, так как вся захаровская инструкция была записана и на бор-
товой магнитофон ведомой лодки. Поэтому делила Пене уточнил ди-
станцию между лодками — место ведомого было на милю позади и на
два кабельтова правее ведущего в том же глубинном поясе. По выходе
в район поиска они должны были сблизиться и работать в более тес-
ной паре. Конечно, по гидроакустике можно было бы и просто побол-
тать, но делла Пене этого не хотелось. В сущности, он недолюбливал
Чеслава, хотя упрекнуть его в каких-либо служебных просчетах при
всем желании не мог. Просто его раздражал этот тощий, вечно
лохматый парень, всюду шлявшийся в расстегнутой до пупа рубашке-
безрукавке и бежевых шортах с разрезами на боках. К тому же Чес-
лав не знал ни слова по-итальянски, так же как делла Пене по-чеш-
ски, и объясняться им приходилось на английском. Правда, с Захаро-
вым тоже... Но Захаров — это Захаров, и с ним они вечерком обяза-
тельно сыграют в го. С Чеславом же они слишком разные люди. Чес-
лав — просто молоденький подводник, окончивший двухгодичные кур-
сы Океанского патруля. А Захаров, как и делла Пене, потомственный
военный моряк.
Потомственный... Сколько же поколений рода делла Пене связало
себя с морем? Поколений двадцать, если считать по четыре на столе-
тие. Первым был Пьетро делла Пене, который командовал галерой в
армаде Андреа Дориа и потерял руку в абордажном бою с пиратами
алжирского султана Барбароссы Второго. Потом были другие, мно-
жество других, пока очередь не дошла до Луиджи делла Пене, кото-
рый первым изменил морской поверхности ради глубин. Именно он,
Луиджи, сперва вытащил из затонувшей подводной лодки послед-
него оставшегося в живых члена экипажа, а потом, пройдя боновое
ограждение Александрии, торпедировал английский линкор «Вэли-
ент». Мало кто из них, этих бесчисленных делла Пене, был похоронен
в фамильном склепе на кладбище Кампо Санто. Там спали вечным
сном рыцари и художники, купцы и аббаты, жены и дочери рода дел-
ла Пене. Правда, на многих могильных камнях можно было прочесть
и имена моряков, но надгробия эти являлись лишь символами, ибо не
может человек уйти из этого мира бесследно, ибо должна существо-
вать могила в освященной земле, пусть даже в могиле этой покоится
20
не тело, а лишь проэлла, маленький восковой крест с именем того, кто
погиб в море. А тела лейтенантов, капитанов и адмиралов делла
Пене, зашитые в парусину с тридцатишестифунтовым ядром или
тяжелым колосником в ногах, соскальзывали с перекинутой через
планшир доски, чтобы через десятки лет раствориться в морской
воде, превратиться в нее, окончательно соединив себя с Мировым
океаном.
Впрочем, это не его судьба. Джулио делла Пене через два-три года
окончательно выйдет в отставку и вернется в родную Геную, чтобы
спокойно доживать век в уютной квартире одного из домов на Берна-
бо-Бреа...
Как и большинство, подавляющее большинство профессиональных
военных, делла Пене ненавидел войну. Потому что это грязное ремес-
ло. Потому что это страшное ремесло. Но пока оно существовало, кто-
то должен был этим заниматься. И этим занимались из поколения в
поколение делла Пене, род не самый известный и не самый славный,
но всегда стоявший плечом к плечу с Дориа и Магелланами, стояв-
ший насмерть, недаром девизом их было «Семпер фиделис» \ Делла
Пене помнил, какая волна радости захлестнула его десять лет назад,
когда был, наконец, подписан Договор о всеобщем и полном разору-
жении. Эта волна подняла его — и не только его, но и всех, кто был
тогда рядом с ним, а было это в Рио-де-Жанейро, куда «Тельхин» за-
шел с дружественным визитом,— бросила на берег. И была музыка,
и были крики, и костры на площадях, и незнакомые целовались с не-
знакомыми, и тогда он ни разу не подумал о том, а что же будет даль-
ше. Впрочем, дальше ему повезло: не в пример многим, кому при-
шлось просто выйти в отставку и доживать свое на берегу или искать
себе другую профессию, ему удалось попасть в Океанский патруль,
почти не изменив ни флоту, ни субмаринам.
И сейчас его субмарина, надсадно воя обеими турбинами, ввинчи-
валась в толщу воды, раздвигая ее, а вместе с ней — незримый прах
поколений военных моряков делла Пене.
Когда взрыв разворотил турбинный отсек субмарины и вода под
давлением в полсотни атмосфер ринулась внутрь лодки, круша все на
своем пути, делла Пене не успел подумать о том, что и ему не придет-
ся ложиться в склеп на кладбище Кампо Санто. В его распоряжении
оставалось около пяти секунд, и за это время он включил гидроакус-
тику и отдал команду Чеславу. Потом переборка за его спиной лопну-
ла и вода ворвалась в центральный пост.
Если бы Чеслав был военным моряком, привыкшим автоматиче-
ски выполнять любой приказ,— возможно, он остался бы в живых.
Но он был лишь выпускником курсов Океанского патруля. И пока
смысл отданной команды доходил до него, он не раздумывая бросил
свою лодку вперед, туда, где раздался взрыв. Он не мог понять логи-
ки приказа, он не мог уйти, когда там, впереди... Й уже бессмысленно
жал и жал от себя дошедшую до упора рукоятку. Турбины не выли —
визжали в немыслимом, невозможном форсированном режиме, виз-
жали еще целых четыре минуты, пока новый взрыв не заставил их
замолчать.
'Семпер фиделис (лат. Semper fidelis) — всегда верный.
21
V
«Только этого мне и не хватало,— подумал Аракелов.— Только
этого... Но — чего? Что могло случиться и что случилось там, внизу?
Связи с патрульниками не было. Все, чем мы располагаем пока,-- два
подводных взрыва с интервалом в четыре минуты. Два взрыва в том
самом районе, где должны были находиться субмарины. Так что пока
еще ничего не известно. Может быть, пройдет еще полчаса, и сумбари-
ны всплывут, и свяжутся по радио с Гайотидой или с нами, и доложат
об обнаружении «Дип Вью». Да,— подумал Аракелов,— может быть».
Но он знал, что быть этого не может. Просто потому, что там, внизу,
вероятность благоприятности всегда меньше половины. Просто пото-
му, что если там что-то происходит, то происходит самое худшее из
возможного. И чутьем опытного батиандра Аракелов понимал, что
патрульники уже никогда не выйдут на связь. Это были не эмоции.
Это было знание, пусть даже знание интуитивное.
Но взрывы, взрывы? При чем здесь взрывы? Это нужно было по-
нять прежде всего. Нужно было думать, думать, думать. Так же, как
думают сейчас наверху на мостике и в пультовой, так же, как ломают
сейчас головы на Гайотиде-Вест.
Аракелов положил руки на клавиши телетайпа.
«Вас понял. Когда выйдем в точку?»
«Через двадцать минут».
«Следующая связь через двадцать минут. Если не будет новых
данных. Конец».
«Вас понял».
Аракелов отошел от телетайпа и опустился на диван.
Взрывы, взрывы... Какие еще сюрпризы преподнесла на этот раз
пучина? Сюрпризы — это в ее характере. Сволочном ее характере. Это
только для тех, кто плавает по поверхности или погружается в бати-
скафе или субмарине, море — однородная среда с повышающимся
пропорционально глубине давлением. Для того чтобы понять характер
пучины, надо стать батиандром, надо войти в нее, слиться с ней, но не
отождествляя себя с этой массивной, тяжелой, холодной и бесконечно
чуждой средой, а противопоставляясь ей. Стать духом пучин, оста-
ваясь человеком,— только так можно познать характер моря.
Но... какого же характера этот новый фокус? Что могло погубить
две субмарины?
Патрульные субмарины Аракелов прекрасно знал. Мощные, на-
дежно защищенные одноместные корабли, оснащенные турбинами
Вальтера, маленькие и верткие, способные проникнуть в любую рассе-
лину, в любой подводный каньон в пределах своего горизонта. А гори-
зонт у них не бедный — полторы тысячи метров вниз. До сих пор они
считались практически абсолютно надежными. За последние десять
лет было всего три случая их гибели, причем две лодки просто-на-
просто выбросило на берег цунами, а третью по собственной глупо-
сти загубил сопляк-стажер. Мелкие аварии — другое дело. Мелкие
аварии бывали. И всегда объяснялись либо техническими причина-
ми, либо неумелыми действиями водителей. И то, и другое возможно
всегда. Но гибель двух лодок сразу? У двух лодок не может быть
двух одинаковых дефектов. Два водителя не могут ошибиться одина-
22
ково, по шаблону. Во всяком случае, вероятность э^ого исчезающе ма-
ла. И считаться с ней, пока существуют более вероятные объяснения,
не стоит.
Значит поищем причину вовне. А может быть, рано все же искать
причину? Вдруг взрывы эти не имели никакого отношения к субма-
ринам? Вдруг через какие-нибудь пятнадцать—двадцать минут они вос-
станут из мертвых и заговорят со своей базой или с нами? Заговорят,
всплыв на поверхность или выйдя в эфир через буйковые радиогид-
роакустические ретрансляторы? «Это было бы прекрасно,— подумал
Аракелов.— Это было бы просто замечательно». И даже не потому
только, что два водителя, два здоровых и веселых парня с Гайотиды-
Вест оказались бы живыми тогда, когда он мысленно уже похоронил
их, но и потому еще, что операция по спасению «Дип Вью» снова ста-
ла бы заурядной. Тогда как сейчас... А что, собственно, сейчас, после
гибели субмарин?
Только то, что, если погибли две, погибнет и третья. О себе Араке-
лов пока не думал, о себе думать было рано — выходить ему не
сейчас.
Он встал, подошел к телетайпу.
«Связь с Гайотидой-Вест. Срочно».
«Вас понял».
Аракелов поднял глаза на табло часов. Цифры секунд менялись
томительно медленно, как снятые в рапиде. Наконец пультовая до-
ложила :
«Гайотида-Вест на связи».
«Что предпринято для поиска и спасения погибших субмарин?»
Аракелов знал, что официально субмарины еще не считаются по-
гибшими или даже пропавшими без вести: рано. В конце концов эти
взрывы не аргумент. Но он прекрасно знал и другое — Зададаев, ко-
торый сейчас сидит на связи, найдет нужную формулировку для за-
проса. Ему же, Аракелову, искать формулировки было некогда.
«В квадрат поиска направляются два звена патрульных субмарин
из смежных квадратов».
«Срочно остановить их. Дать общий вызов через все буйковые ра-
диогидроретрансляторы ».
«Зачем?»
«Там, где погибли две...»
«Погибли?»
«Уверен».
«Понял».— Зададаев не первый год работал с духами и верил их
чутью не меньше, чем приборам.
«Где погибли две, погибнет третья».
«???»
«Гипотеза. Но риск слишком велик».
«Вас понял».
«Где бы они ни находились, пусть всплывают на поверхность и
возвращаются на Гайотиду. Или ложатся в дрейф. Конец».
Аракелов посмотрел на часы. Итак, у Кулиджа кислородного ре-
сурса остается на пять часов. Пять часов с минутами, которые не де-
лают погоды. А у него, Аракелова, остается часа три. Часа три на то,
чтобы понять, что же происходит там, внизу. Когда эти три часа кон-
23
чатся, он в любом случае пойдет вниз. Это первая заповедь всех, кто
ходит вниз: для спасения человека должно быть сделано все. Даже
бессмысленное уже. Не только живого, но и мертвого нельзя остав-
лять там. И лишь тогда пойдет вниз другой. Только этот неписаный
закон дает людям уверенность. И нарушить его Аракелов никогда не
решился бы. Через три часа он пойдет вниз, даже если его ждет судь-
ба двух погибших субмарин. Через три часа, потому что не меньше
часа ему понадобится на саму операцию, а на всякий случай нужно
взять двойной запас времени. Но эти три часа, которыми он еще во-
лен распоряжаться, должны быть использованы до конца. А это зна-
чит — думать, думать, думать...
Аракелов оперся руками на станину телетайпа и так и замер, со-
гнувшись, словно стараясь прочесть на остановившейся, мертвой ленте
что-то очень и очень важное. Внезапно лента снова тронулась:
«Внимание. Сейчас дадим изображение».
«Понял. Жду».
Аракелов поднял голову к экрану, выступавшему из стены над
пультом телетайпа. Изображение уже появилось: в бледном свете про-
жекторов медленно уползало назад дно, покрытое похожим на мел-
кий белый песок глобигериновым илом. Там и сям извивались пяти-
и восьмилучевые офиуры, а среди разбросанных по дну морских огур-
цов медленно ползали похожие на улиток гастроподы. Колония губок
напоминала клумбу тюльпанов; они на добрый метр тянулись вверх
и мягко покачивались из стороны в сторону. А рядом, наполовину уй-
дя в ил, лежало два неправильной формы куска металла. Первый
мог быть остатком чего угодно. Но второй... Теперь гибель по крайней
мере одной из патрульных субмарин стала фактом. Патрульник борт
шестнадцатый... Аракелов на миг склонил голову, а когда снова под-
нял ее, то металлических обломков на экране уже не было — только
ил, редкие кругляши полиметаллических конкреций да раскорячен-
ные звезды офиур...
Патрульники погибли. Обломков второго Аракелов не видел, но
интуитивная уверенность переросла теперь в абсолютную. И он —
единственный батиандр. Единственный. Почему он вдруг подумал об
этом? Нет, это был не страх. Страх он узнал бы. Страх — штука при-
вычная, и со страхом он умел не считаться. Это была ответственность.
Единственный — значит, выручить Кулиджа должен он. Только он.
А для этого он должен уцелеть.
Он вызвал Зададаева.
«Что с японцем?»
«В четырех часах хода. На него не рассчитывай».
«Что с патрульниками Гайотиды?»
«Всплыли и дрейфуют. Изображение мы транслировали и на Гай-
отиду».
«Вас понял».
Аракелов подумал с полминуты, потом решился.
«Мне нужна „рыбка”».
«Рыбкой» именовали в быту второй глубоководный аппарат «Рус-
лана». Настоящее его название состояло из семи букв и четырех
цифр, причем буквы шли в такой последовательности, что произнести
больше трех подряд не сумел еще никто. Зато на рыбу он действитель-
24
но был похож: четырехметровая серебристая сигара аппарата сплю-
щивалась с боков, рули направления и глубины напоминали плавни-
ки, хотя и непропорционально маленькие для такой туши, а спарен-
ные объективы стереоскопической телекамеры довершали сходство —
этакие немигающие бездонно-глупые рыбьи глаза. Обычно «рыбка»
тащилась за «Русланом» на буксире, выдерживая заданную глубину,
но иногда ее спускали с привязи, и она плавала на свободе, повину-
ясь только приказам собственного недоразвитого — истинного рыбье-
го — электронного мозга.
Именно это и было нужно теперь Аракелову.
«Вас понял»,— ответил Зададаев.
«Заглубите ее на шесть сотен. Потом спиралью радиусом порядка
километра — вниз до девяти. Анализы — стандартный набор. Аку-
стический контакт — непрерывный. Жду. Конец».
«Понял,— отстучал Зададаев.— Добро».
Изображение на экране медленно смещалось — «Руслан» отраба-
тывал на самом малом ходу. В блеклом эллипсе электрического
света проплывало дно. Фиксация: ерунда, какая-то старая канистра.
Рядом с ней — бутылка. Дальше... Фиксация: еще один металличе-
ский обломок... Дальше...
Пять минут... Десять... Пятнадцать... «Рыбка» уже заглубилась на
шестьсот метров и сейчас начала описывать первую циркуляцию —
битком набитая электроникой торпеда, оставляющая за собой цепоч-
ку пузырьков отработанного кислорода.
Двадцать минут... Двадцать пять... Время, время, время! У Кулид-
жа оставалось всего двести пятьдесят пять минут. Следовательно,
у Аракелова — сто тридцать пять. А потом — вниз.
Только бы «рыбка» прошла!
Лента в окошке телетайпа дернулась и поползла:
«Нету «рыбки», Саша. — Второй раз за три года совместной рабо-
ты Зададаев назвал его по имени.— Взорвалась. На втором витке».
«Понял».
На самом деле Аракелов ничего не понимал. Что происходит?
Что там за чертовщина? Но понять можно было одним-единственн&м
способом — думать. Думать. И еще раз думать.
А что думает сейчас в своем стеклянном пузыре Кулидж? Что ду-
мают наверху, в пультовой, Зададаев и ребята? И что думают на Гай-
отиде-Вест?
VI
В тринадцать ноль-ноль пришел сменщик, и в тринадцать пятна-
дцать Захаров, сдав дежурство, закрыл за собой дверь диспетчерской.
От затылка поднималась и растекалась по черепу тупая боль. В ушах
резкими аритмичными толчками отдавался ток крови. Пожалуй, дав-
но уже его не прихватывало так крепко.
Захаров постоял несколько минут, потом осторожно пошел по ко-
ридору, следя за тем, чтобы шаги получались ровными и размерен-
ными: так было легче. Свернув за угол, он оказался у дверей, веду-
щих на террасу. Услужливая пневматика распахнула стеклянные
створки, и он вышел наружу, на прохладный ветерок. Стало легче
25
дышать. Он сел на деревянную скамью и достал из внутреннего кар-
мана плоскую коробочку. Стараясь не делать резких движений, Заха-
ров вынул из нее две ампулы, взяв их в левую руку, убрал коробку
обратно, потом приставил ампулы присосками к шее — сразу под
обрезом волос. Через минуту ампулы отпали, как насытившиеся пи-
явки. Теперь оставалось только посидеть с четверть часа, пока ска-
жется действие лекарства. Захаров расслабился и стал ждать.
Скамейка купалась в тени — солнце стояло на юге, и башня Гайо-
тиды закрывала его. Широкая полоса тени, отбрасываемой башней,
падала на воду и на понтоны волновой электростанции.
Мимо прошла группа туристов — человек десять—двенадцать.
Судя по нескольким долетевшим до него словам, это были испанцы.
«Впрочем,—подумал Захаров,—мало ли где говорят по-испански...»
Ему и самому случалось водить по Гайотиде туристские группы, и он
назубок знал весь набор восторгов и цифр, который обрушивается на
головы охочих до экзотики туристов. Гайотида — восьмое (девятое,
десятое — смотря на чей счет) чудо света. Гайотида — самая крупная
международная стройка. Стройка века. Ура, ура, ура! Впрочем, если
отбросить иронию, это и в самом деле грандиозно — бетонная башня
диаметром в двести с лишним метров, основанием упершаяся в плос-
кую макушку гайота почти на километровой глубине, а вершиной
поднявшаяся чуть ли не на сотню метров над уровнем океана. Ги-
гантский промышленно-научный комплекс, создать который удалось
лишь совместными усилиями более чем десятка стран. Собственно,
Гайотида — это название собирательное. Так называется целый ис-
кусственный архипелаг из четырех однотипных станций-башен, уда-
ленных на полтораста-двести миль друг от друга. Каждая из них
имеет наименование: Гайотида-Вест, Гайотида-Норд и так далее.
Несколько десятков лет назад, вскоре после открытия Хессом гайо-
тов, появилась гипотеза о существовавшей некогда в Тихом океане
великой суше — Гайотиде, от которой до наших дней только и дошли
гайоты да жалкие островки Маркус и Уэйк. Кто его знает, была ли
такая земля. Слишком уж их много, этих гипотетических Атлантид,
Пасифид, Микронезид и прочих ид. Но Гайотида была построена,
хотя до сих пор многие не уверены, что создание ее оправдается —
пусть даже в самом отдаленном будущем.
А экономика — это все. И потому кроме донных плантаций и ком-
бинатов по добыче из воды редкоземельных элементов, кроме волно-
вых и гелиоэлектростанций, сделавших Гайотиду энергетически авто-
номной, кроме лабораторий, мастерских и эллингов Океанского патру-
ля здесь появились туристские отели и искусственные пляжи, бары
и магазины сувениров, потому что туристов тянет на свежатинку, а с
собой они приносят доллары, иены, фунты и франки, и не считаться
с этим, увы, нельзя.
Группа давно прошла, а Захаров все еще сидел, расслабившись,
глядя прямо перед собой, пока не почувствовал, наконец, что боль на-
чала спадать, а потом ушла совсем, оставив только легкую тошноту
и тяжесть в голове. Тогда Захаров встал и подошел к ближайшему
телефону. Разговор был коротким. Потом скоростной лифт за каких-
нибудь полторы минуты вознес его на четырнадцатый этаж. Здесь
были кинозалы, дансинги и бары.
26
«Коралловый грот» — излюбленное место туристов — изнутри был
отделан настоящим кораллом. Сам бар находился как бы в огромном
стеклянном пузыре, за стенками которого в свете хитроумно запрятан-
ных ламп шныряли между ветвями полипов пестрые рыбки.
«Черная шутка» — так называлась когда-то бригантина одного из
известнейших пиратов, де Сото. Удивительно, как живуча эта флибу-
стьерская романтика! Разлапистые адмиралтейские якоря, пушки и
горки чугунных ядер, грубо сколоченные столы и бочонки вместо
стульев, официанты в красных платках с пистолетами за поясом и
серьгой в ухе — с каким восторгом клюют на это до сих пор!
Но те, кто работает на Гайотиде, не бывают здесь. Может быть,
сперва... А потом — потом идут в «Барни-бар».
Когда-то Барни был одним из лучших фрогменов — боевых плов-
цов американского военного флота. Потом он завел себе бар где-то на
Восточном побережье, а при первой же возможности перебрался сю-
да. Он сразу понял, что среди всей этой экзотики нормальным людям
нужен самый обычный бар, обычная стойка, обычные столы и кресла.
И не просчитался.
Захаров вошел в бар. Здесь было прохладно — кондиционеры ра-
ботали на полную мощность — и почти пусто. У стойки сидел Арша-
куни и беседовал о чем-то с Барни. Захаров поздоровался с ними.
— Что стряслось, Матвей? — спросил Аршакуни.
До чего же трудно говорить! Горло сжало, и слова приходилось
проталкивать — так бывает при хорошем гипертоническом кризе.
— Джулио,— сказал Захаров.— Джулио делла Пене и Чеслав
Когоутек. Погибли. Полтора часа назад. — Последние слова он произ-
нес по-английски, чтобы Барни понял тоже.
Аршакуни встал.
— Я не знал,— сказал он.— Я был в ремонтном... Как? ,
— Взорвались.
— Почему?
— Не знаю. И никто пока не знает.
Барни поставил на стойку стаканы и бутылку. В прозрачной жид-
кости купалась мохнатая зеленая ветвь. Барни плеснул водку в ста-
каны, бросил туда же лед.
— Джулио любил траппу. Выпейте за него.
— И ты,— сказал Захаров.
— Я при исполнении.
— И ты,— приказал Захаров.
На какое-то мгновение оба вернулись в прошлое — грозный вице-
адмирал и старшина. Барни поставил на стойку третий стакан, налил.
— Есть, сэр,— с выработанным долгими годами флотской службы
автоматизмом ответил он.
— Если бы они умерли на земле, — медленно проговорил Ар-
шакуни,— я сказал бы: «Да будет земля им пухом». Но они погибли
в море, и я не знаю, что сказать.
— Ничего,— сказал Захаров.— Ничего не говори, Карэн. Потому
что нужного ты все равно не скажешь.
— Возьмите так,— сказал Аршакуни, зажав стакан в кулаке.—
И чокнемся. Нет, не стеклом — пальцами. Так пьют у нас в Армении
на помин души.
27
Они выпили. Граппа была холодной, но внутри от нее сразу же
все согрелось, и Захаров почувствовал, как растаяла какая-то льдин-
ка, застрявшая в горле и мешавшая говорить. И в этом ощущении
трех соприкоснувшихся на мгновение рук тоже было что-то хорошее
и настоящее.
— Джулио любил траппу,— снова сказал Барни.
— Он был итальянцем,— ответил Аршакуни.
— Нет. Смотрите.— Барни повертел бутылку в луче света.— Ви-
дите?
Жидкость струилась, обтекая зеленые мохнатые стебельки, и они
качались, извивались, словно водоросли.
— Ив этом для него было море. Он просто очень любил море.
Хорошо, что он остался там.
«Да, Джулио,— подумал Захаров,— помнишь, как не хотел ты ло-
житься в фамильный склеп на Кампо Санто? Будь ты сейчас с нами,
Джулио, ты согласился бы; с Барни. Ты выпил бы с нами — за то же.
Если б ты был с нами... Если б не я сам послал тебя туда! «Славную
работенку я сосватал тебе, Джулио? С тебя бутылка, адмирал! Отведи
душу!» Ты не отвел, ты отдал ее, Джулио...»
Барни налил по второй.
— Выпейте, адмирал. Вам сейчас надо выпить.
Захаров знал, что пить ему нельзя, но все-таки Барни был прав,
и они с Аршакуни молча выпили.
— Почему те, кто погибает, самые лучшие? Сколько нас было и
есть, и прекрасные люди, но те, кто погиб — лучшие?
Аршакуни посмотрел на Захарова своими темными глазами — по-
смотрел пристально и добро.
— Мы есть, а их больше нет.
— Какие люди, какие люди... Джулио, Чеслав...
Аршакуни положил ему руку на плечо.
— Мне пора идти, Матвей. Меня ждут в ремонтном.
— Иди,— сказал Захаров.
— А ты?
— Я останусь.
— Может, пойдешь к себе? Я провожу.
— Иди,— повторил Захаров.— Иди.
Он опустил голову и медленно, вспоминая, заговорил. Слова тя-
жело падали в тишину.
Адмиральским ушам простукал рассвет:
«Приказ исполнен. Спасенных нет».
Гвозди б делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей.
Нет, это был не рассвет, а яркий и жаркий день, и не тонкий пере-
писк морзянки, а спокойный голос начальника акустического поста
доложил о взрывах в океане, и сам Захаров тоже спокойно вел потом
переговоры с «Русланом» и базой Факарао, глядя, как дрожат на эк-
ране в блеклом свете прожекторов обломки — рваные куски металла,
разбросанные по илистому дну. И все же... Все же было именно так,
как тогда, и адмирал был, грузный и седой...
Спокойно трубку докурил до конца,
Спокойно улыбку стер с лица.
28
И еще были люди — люди, оставшиеся там, на километровой глу-
бине. Он не сказал этим людям так, как должен был:
У кого жена, дети, брат —
Пишите, мы не придем назад.
Не сказал, потому что не ждал этого. Потому что этого не могло,
не должно было быть. Не имело права быть. Но так было. И Захаров
был уверен: отдай он им и такой приказ, они ответили бы, как те:
И старший в ответ: «Есть, капитан!»
Л самый дерзкий и молодой
Смотрел на солнце над водой.
«Не все ли равно,— сказал он,— где?
Еще спокойней лежать в воде».
Джулио, Чеслав... Больно, до чего же больно!
Гвозди б делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей.
Аршакуни уЩел. У начальника ремонтных мастерских всегда
очень мало времени. Захаров посмотрел ему вслед, потом повернулся
к бармену:
— Налей мне еще, Барни.
В этот момент кто-то обратился к нему сзади — по-русски, но с та-
ким невообразимым акцентом, что Захаров не сразу понял.
— Простите, мне сказали, что вы — дежурный диспетчер. Что
слышно о «Дип Вью»?
Захаров обернулся. Высокий блондин в форме американской граж-
данской авиации со значком «Транспасифика» на груди. Очевидно,
с того дирижабля. И лицо... Странно знакомое лицо.
— Да,— сказал Захаров по-английски.— Я был дежурным диспет-
чером. До тринадцати ноль-ноль. «Дип Вью» ищут. И может быть,
спасут. Вот только кто спасет двух подводников, погибших при по-
исках?
Получилось зло, резко и зло, и Захаров сам почувствовал это.
— Извините,— сказал он.— Погиб мой друг.
— Я не знал. Простите.
Летчик попросил виски.
— Двойной. Со льдом.— И, перехватив недоуменный взгляд За-
харова, пояснил:— Мне можно. Теперь можно. Позвольте предста-
виться: Сидней Стентон, командир этого дирижабля. Собственно, быв-
ший командир. Меня уже отстранили — до окончания расследова-
ния. Следственная комиссия прилетит завтра. Так что сегодня мне
можно.
Захаров в свою очередь представился.
— Стентон, Стентон... Почему мне кажется, что я знаю вас?
— Не знаю,— ответил Стентон.— По-моему, мы с вами до сих пор
не встречались.— И сразу же переменил тему:— Как вы думаете, его
спасут?
— Кого?
— Кулиджа. Который в «Дип Вью».
— По всей вероятности.
29
— Хоть бы его спасли,— тихо сказал Стентон.— Только бы его
спасли...
— Вы знали его?
— Нет. Но он бы меня узнал. Если его спасут — я набью ему мор-
ду. Ох как я набью ему морду! За все — за него, за Кору, за себя,
за ваших подводников...
Захаров повернулся к бармену:
— Налей нам еще, Барни. Нет, мистеру Стентону повтори, а мне
хватит. Мне минеральной.— И, обращаясь к Стентону, добавил: —
Пойдемте за столик, мистер Стентон. Там уютнее. И легче говорить.
VII
«Дип Вью» больше всего походил на увеличенный в десятки раз
глубинный поплавок Своллоу. Трехметровая сфера была образована
множеством пятиугольных стеклокерамических сегментов, вложен-
ных в титановую решетку. Последнего, впрочем, Аракелов не видел,
это он вычитал из описания, врученного ему Зададаевым еще навер-
ху. Видел он просто гигантскую граненую пробку от хрустального
графина, этакий слабо светящийся... Аракелов попытался подобрать
подходящее стереометрическое определение, но в голову ничего не
приходило: слишком много граней. Одним словом, дофигаэдр. Тоже
неплохо. Аракелов улыбнулся. Сходство с пробкой довершал располо-
женный под сферической гондолой металлический цилиндр, наполо-
вину ушедший в ил. Это был наполненный дробью аварийный бал-
ластный бункер, вес которого и не давал «Дип Вью» всплыть. Изо-
бражение на экране было четким. Аракелов видел даже две контроль-
ные чеки — металлические спицы с красными жестяными флажками
на концах.
Отсюда все выглядело предельно просто. Выйти, доплыть до ап-
парата — это каких-нибудь несколько десятков метров,— вынуть кон-
трольные чеки. Девять штук. И все. На это уйдет максимум час.
С двойным запасом — два. Время еще есть. Картина была соблазни-
тельна в своей доступности, но в нее никак не укладывались взорвав-
шиеся субмарины. И взорвавшаяся «рыбка» тоже. Аракелов прошел-
ся по камере баролифта. С ума в пору сойти. А что? Это был бы не-
плохой выход... Особенно, если учесть, что он — единственный бати-
андр на ближайшие тысячи миль и, кроме него, Кулиджа выручить
некому.
Взять и выйти. А там будь что будет.
Нет, милый. Не имеешь ты на это права — на будь что будет. Ты
должен выйти и сделать. Потому что больше сделать этого некому.
Замигал вызов телетайпа. Аракелов подошел, посмотрел. На ленте
было всего одно слово:
«Спускать?»
Аракелов прикинул: думать ему все равно где, а когда он сообра-
зит, в чем дело,— внизу он сразу же сможет выйти наружу. Или —
выйдет через девяносто с чем-то минут, когда на размышления време-
ни уже не останется. Со всех точек зрения спускаться есть смысл.
«Спускайте», — отстучал он.
30
Через минуту пол под ногами дрогнул: баролифт отделился от
корпуса «Руслана». Аракелов подошел к иллюминатору — как раз
вовремя, чтобы увидеть, как исчезли наверху раскрытые створки дон-
ного люка. Баролифт превратился теперь в макаемый Аппарат, в
принципе мало чем отличающийся от того же «Дип Вью». Он медлен-
но опускался в глубину, связанный с «Русланом» пучком фидеров
и тросов. При такой скорости, прикинул Аракелов, спускаться при-
дется минут пятнадцать.
Вода за стеклом иллюминатора постепенно меняла цвет: из зеле-
ной она стала голубой, потом синей, наконец пурпурной. «Так,— по-
думал Аракелов,— значит, прошли около двухсот метров». Для опыт-
ного батиандра само море — достаточно точный глубиномер. Триста
метров — вода из темно-пурпурной стала иссиня-черной. Аракелов
включил внешние прожектора. В самое стекло иллюминатора ткну-
лась рыбина — она была похожа на каменного окуня, сантиметров
сорок—пятьдесят длиной. Баролифт шел вниз, и рыбина отстала.
Нечто, взрывающее субмарины. Может ли это нечто быть связано
с самим «Дип Вью»? Пожалуй, нет. Во всяком случае, это маловеро-
ятно. А что более вероятно?
В лучах прожекторов видимость была вполне терпимой. Аракелов
до боли в глазах пялился туда, где за пределами освещенного прост-
ранства сгущалась холодная" тягучая тьма. Но ничего не увидел. Ни-
чего, объяснявшего эти проклятые взрывы. Бывает так — не видно, но
чувствуется. А тут — ничего. Ничего и никого. Рыб и то не видно
больше. Только вода.
Вода, взрывающая субмарины. Бред!
Но это не просто вода. Это она — черная, тугая, упругая. Пучина.
И в ней возможно все.
Аракелов подошел к телетайпу. И в этот момент баролифт мягко
тряхнуло. Дно. Несколько колебаний, быстро погашенных сопротивле-
нием воды и амортизаторами,— и баролифт замер в центре медленно
оседающего облачка ила, этакое трехногое механическое диво, отда-
ленно похожее на первые лунные модули.
Замигал вызов, поползла лента. Зададаев спрашивал, когда выход.
«Не знаю», — отстучал Аракелов.
«Не понял».
«Я тоже. И пока не пойму, не выйду. У меня еще час десять резер-
ва. Погибли субмарины. «Рыбка». Если что-нибудь случится со
мной — кто выручит Кулиджа?»
«Понял. Час десять при двойном запасе на работу?»
«Да».
«Понял. Что делать?»
«Мне нужен анализ воды».
«На что?»
«Не знаю. Полный».
«А по глубинам?»
«Полный».
«Не успеть».
«Запросите Факарао. У них здесь была многосуточная станция.
Конец».
«Понял. Ждите».
31
Аракелов сам толком не знал, зачем ему эти данные. Просто это
была единственная ниточка, по которой стоило пойти. Идти по ней
можно было еще минут пятьдесят. А потом — потом в любом случае
выходить. Но это потом. А пока надо думать. О чем? О воде. О пучи-
не. Нужно хоть за что-то зацепиться. Если за субмарины? Взрыв —
это ясно. Но почему? Отчего? У двух сразу... Нет, не сразу. С ин-
тервалом в четыре минуты. Субмарины идут строем уступа. Если в
походном ордере — ведомая на милю позади и на два кабельтова пра-
вее по ходу; если в поисковом ордере — на два кабельтова позади и
на кабельтов правее. Так. В этом что-то есть... В каком ордере шли
субмарины?
Аракелов связался с Зададаевым. На выяснение ушло еще не-
сколько минут. Диспетчер Гайотиды-Вест ручаться не мог, но по всей
видимости ордер был походный, субмарины еще не успели перестро-
иться для поиска. Что ж, будем исходить из этого.
Итак, субмарины идут в походном ордере. А на пути у них сидит...
Кто? Ну, скажем, этакий осьминог-мутант. Кракен. Здоровый такой.
С боевым спаренным лазером в трех руках. Или ногах? Подождал,
высчитал упреждение, а потом — трах ведущую! Сидит, потирает щу-
пальца — как, мол, я их, а? Через четыре минуты подходит ведомая.
И ее тоже — трах! Логично. Картинка любо-дорого.
Ловушка. Какая может быть ловушка? Кто может ставить на дне
ловушки? Человек? Нет, пожалуй. На могильник — ВВ, ОВ 1 или ра-
диоактивные отходы — не похоже, взрыв каких-нибудь затопленных
бомб или снарядов был бы куда мощнее. А всякие засекреченные под-
водные базы, на которых о разоружении слыхом не слыхали,—
бред собачий. Как осьминог с лазером.
Так кто же может ставить на дне ловушки?
Телетайп: «Примите физико-химический анализ воды по данным
Факарао».
Аракелов стал следить за лентой, на которой теперь зарябили сим-
волы и цифры. Они ползли нескончаемой чередой, но все это было не
то, не то, не то... Нормально, нормально, в пределах нормы... Соле-
ность... Количество взвешенных частиц. Норма. Газовый состав... Кис-
лород... Мало. Очень мало. Но и это не то. Совсем не то. Никогда
еще не взрывались субмарины из-за недостатка кислорода в воде. Вот
отсутствие рыб это объясняет. Но мне сейчас на это наплевать. Серо-
водород... Этим можно тоже пренебречь. Концентрация, правда, ве-
ликовата... Ну и концентрация! Про такую Аракелов и не слыхал,—
хоть лечебницу открывай, но сейчас это его не касалось. Нефть... Нет.
Что еще? Норма, норма, норма... Ничего.
Пустой номер.
А он в осаде. Потому что с каждой потерянной им минутой растет
напряжение наверху. Нет, никто, конечно, не обвинит его в трусости.
Но... И это «но» страшнее всего. Потому что они будут правы. Ведь
он не рискнул выйти в пучину. Туда, где взорвались две субмарйны
и «рыбка».
Могучие субмарины, оснащенные турбинами Вальтера, способные
развернуться на месте в любой плоскости, выполнить практически
1 В В — взрывчатые вещества; О В — отравляющие вещества.
32
любую фигуру высшего пилотажа. «Рыбка», полторы тонны электро-
ники и металла, неторопливо плывущие сквозь толщу, оставляя за со-
бой серебристую цепочку пузырьков отработанного кислорода...
И осьминог-мутант. Сидит и ждет. А потом — трах-тарарах по
ним лучом лазера... По пузырькам прицелился... Почему по пу-
зырькам?
Черт его знает, почему. Просто потому, что и лодки, и разведчик
оставляют за собой пузырьки. Лодки не военные, им демаскироваться
не страшно. А «рыбке» — и подавно.
Время, время... Если через полчаса он ничего не придумает...
Он придумает. Иначе быть не должно. И не будет.
Потому что он не может, не имеет права идти на авось.
Боишься, Аракелов? Нет. Не имею права.
Тебе скажут — трус. Или не скажут — подумают, но и этого до-
вольно. И Марийка станет отводить глаза и уже не подсядет рядом...
Не думай об этом. Думай о деле.
И тут его осенило: он использовал «рыбку» просто как некий само-
движущийся предмет, ему важно было, взорвется она или нет. А всю
аппаратуру, которой набита «рыбка», он упустил из виду. Болван!
Он затребовал телеметрию «рыбки».
Опять пустышка! Только этот дурацкий сероводород. Все осталь-
ное — в норме. Но этот сероводород... Что может сделать сероводо-
род? В Черном море его хоть отбавляй, но ведь не взрывались же там
подводные лодки! Стоп! Во-первых, концентрация газа там ниже. На
несколько порядков ниже. Во-вторых, сероводород там лежит в слое,
где субмарины, пожалуй, и не ходили никогда. Но что же все-таки
может дать сероводород? Причем такой концентрированный?
Ничего. Если его не соединять с кислородом, конечно. Тогда пойдет
реакция... Но кислорода в морской воде предостаточно, однако с ним
сероводород не реагирует. Правда, это связанный кислород. Свободно-
го же здесь мало. Ничтожно мало, так что этим можно пренебречь.
Аракелов подошел к иллюминатору, прижался лбом к стеклу.
Прожектора баролифта до «Дип Вью» не доставали, но над ним висе-
ла телекамера со своим прожектором, и Аракелов видел его как
на ладони. Каких-нибудь полсотни метров... Выйти?
И ведь лежит, проклятый, не взрывается. И баролифт пока не
взрывается, хотя торчит на дне уже почти сорок минут. Не взры-
ваются!
Болван, какой болван! Он же сам, сам дал «добро» на спуск! Ему
и в голову не могло прийти, что с баролифтом может что-то случить-
ся: ведь баролифт — это нечто стабильное, надежное и естественное.
Как раковина для улитки. Инерция мысли... А ведь он уже внизу. На
дне. И не взорвался. Не взорвался!
И вдруг словно покатились со всех сторон пестрые осколочки
смальты, складываясь в великолепную, яркую, безукоризненно чет-
кую мозаику. И вот уже Аракелов увидел, как субмарина пропары-
вает тьму, оставляя за собой цепочку пузырьков отработанного кисло-
рода. Она входит в сероводородное облако. Свободный кислород —
и сероводород. Начинается реакция — и вот серная кислота уже про-
едает металл в том месте, где вырываются наружу кислородные пу-
зырьки. Потом вода вламывается в двигательный отсек, она крушит
3 Люди кораблей
33
все на своем пути, сворачивает с фундаментов турбины, рвет и лома-
ет переборки... Взрыв! Безопасные, трижды безопасные субмарины,
оснащенные турбинами Вальтера, безопасные и безотказные везде,
только не в этих проклятых сероводородных облаках!
Аракелов хотел броситься к телетайпу, но замер. Наверху, на са-
мом краю поля зрения, зародилось какое-то движение, которое Араке-
лов скорее не увидел, а ощутил. Неясный сгусток тьмы выпал вниз, на
мгновение закрыв собой софит телекамеры. Он двигался легко и мощ-
но, как гигантская манта. И Аракелов так и подумал бы — манта,
если б... Если б не странный мгновенный металлический взблеск. Нет,
это была не манта.
«Марта». Аракелов больше не видел ее, она снова скользнула в
придонную тьму, но он был уверен, что не ошибся. Сейчас она появит-
ся там, возле «Дип Вью»... И она появилась, теперь уже высвечен-
ная ярким лучом лазерного прожектора.
«Марта»! Какой кретин?!. Ведь у «Марты» предел семьсот, а здесь
девятьсот с лишним!..
Одним прыжком Аракелов оказался у люка и с маху всей ладонью
ударил по кнопке замка. Пока диафрагма — медленно, слишком мед-
34
ленно! — раскрывалась, он несколькими движениями напялил снаря-
жение: браслеты, пояс, моноласт... И едва отверстие достаточно рас-
ширилось, Аракелов, с силой оттолкнувшись, вырвался наружу и
поплыл, мощными взмахами ног и рук посылая тело вперед.
VIII
— Но как же это могло быть? Ведь подготовка космонавтов... Не
понимаю,— сказал Захаров.— Не могу понять.
Они сидели за угловым столиком в «Барни-баре». Стентон рисовал
что-то пальцем на полированной столешнице. Потом он оторвался от
этого глубокомысленного занятия и, так и не ответив Захарову, по-
манил хозяина:
— Повторите, пожалуйста.
— Может, хватит? — спросил Захаров.
Стентон улыбнулся:
— Странный вы человек, адмирал. Чертовски странный. Какое
вам дело? Ну, напьюсь я — так кому от этого хуже? Только мне.
— Остается только добавить — «и чем хуже, тем лучше». Лозунг
распространенный. В высшей степени. И в высшей степени дурацкий.
Когда вы собирались набить морду этому, как его?.. Кулиджу, вас
можно было понять. Это было эмоционально обосновано.
— С этим сукиным сыном я еще разберусь,— пообещал Стентон.—
Он свое получит.— Это было сказано таким тоном, что Захаров не-
вольно посочувствовал этому неведомому Кулиджу.
— За что, собственно?
— За все. За наглость. Инженеры... Супермены чертовы!.. Если
он знает, как отличить плюс от минуса, значит, ему все можно... Мож-
но подсоединяться куда попало, можно ни о чем не думать... Руки за
такое обрывать надо!..
Барни стоял рядом и выжидательно переводил взгляд с одного на
другого.
— Ладно,— сказал Стентон.— Бог с вами, адмирал. Кофе здесь во-
дится?
— Разумеется,— ответил Барни с некоторой обидой за свое заве-
дение.— Какой вы хотите: по-бразильски, по-турецки, по-варшавски?..
По-ирландски,— мрачно сказал Стентон.
Захаров улыбнулся:
— Компромиссное решение, Стентон.
— Удовлетворитесь и полупобедой, адмирал.
— Полупобеда — это полупоражение.
— Сколько водки? — спросил из-за стойки Барни.
— На ваше усмотрение,— ответил Стентон.
Стентон прихлебывал кофе мелкими глотками. Захаров посмотрел
на него. Теперь ему было понятно, почему лицо Стентона с самого
начала показалось знакомым. Они в самом деле никогда не встреча-
лись. Но зато портреты Стентона несколько лет назад промелькнули
во многих газетах: хотя космонавтов нынче хоть пруд пруди, запуски
все же привлекают пока внимание прессы. К тому же Стентон — это
особый случай.
35
— И все-таки я никак не могу взять в толк: как это могло быть?—
снова спросил Захаров.
Стентону не хотелось говорить об этом.
— Очень просто. Организм — штука сложная, не все можно пред-
сказать заранее.
Захаров не стал настаивать. Он взял свой стакан, поболтал — ле-
дяные шарики неожиданно сухо шуршали и постукивали о стекло.
Так шуршат льдины, расколотые форштевнем и скользящие вдоль
борта к корме; так перестукивает галька в прибое... Вода была холод-
ной и свежей на вкус. Приохотил Захарова к ней Аршакуни. Так они
и пили — Захаров с Карэном «Джермук», а Джулио — траппу...
Стентон допил кофе, закурил. Он сам не мог понять, почему вдруг
рассказал этому грузному и седому русскому больше, чем кому бы то
ни было. Наверно, просто сработал «закон попутчиков»... Но есть ве-
щи, которых не рассказать, не объяснить никому.
Как расскажешь мечту о черном небе? Стентон и сам не знал, с че-
го это началось: с фантастических ли романов, читаных-перечита-
ных в детстве, с документальных ли фильмов о программах «Апол-
лон» и «Спейс шаттл», которые он смотрел не один десяток раз. Но
в один прекрасный день он понял, что умрет, если не увидит черное
небо — увидит сам, а не на экране телевизора.
Ни денег, ни связей у Стентона не было. Но семнадцатилетний под-
росток из Крестед-Бьютта, Колорадо, с таким упорством три месяца
подряд планомерно осаждал сенатора своего штата, что в конце кон-
цов тот махнул рукой и дал ему рекомендацию в военно-воздушное
училище в Колорадо-Спрингс. Пять лет спустя Стентон окончил учи-
лище и был отпущен с действительной службы ВВС, так как решил
поступать в университет. Университетский курс он одолел за два го-
да — другие справлялись с этим, значит, должен был справиться и
он. Теперь он стал обладателем диплома авиационного инженера. Но
и это было лишь ступенькой. Еще через год Стентон защитил маги-
стерскую диссертацию. В ВВС его не восстановили — там шли уже
массовые сокращения, а двумя годами позже ВВС и вовсе перестали
существовать. Однако Стентону это было только на руку.
Когда НАСА объявило о начале конкурса пилотов для проекта
«Возничий» — многоразового транспортно-пассажирского космическо-
го корабля, Стентон подал документы. И через четыре месяца полу-
чил извещение о зачислении в группу пилотов проекта. Беспрерывная,
почти десятилетняя гонка кончилась. Он победил!
К тому времени подготовка пилотов космических кораблей зна-
чительно упростилась. Если для кораблей «Джемини» и «Аполлон»
она длилась тысячи часов, то уже для «Спейс шаттл» она сократи-
лась до восьмисот — девятисот, а в проекте «Возничий» — до двухсот
с небольшим. Но и за это время из шестисот кандидатов в отряде
осталось лишь шестьдесят. Стентон оказался в их числе. Возможно,
будь подготовка более длительной... Впрочем, нет. Ведь и так всех их
осматривали десятки специалистов, они крутились, качались и тряс-
лись в десятках тренажеров, но...
Первый же полет оказался для Стентона последним. Одно дело
вести истребитель по кривой невесомости, и совсем другое, когда не-
весомость длится... Стентону хватило суток. На вторые сутки его в по-
36
лубессознательном состоянии эвакуировали на Землю. Он стал пер-
вой — и единственной пока — жертвой заболевания, вошедшего в
космическую медицину как «синдром Стентона»... Впрочем, от такой
славы радости Стентону было мало.
Черное небо... Несколько часов видел его Стентон. Столько лет уси-
лий — и несколько часов... А потом месяцы в госпиталях, месяцы
безделья, на смену которому пришла служба сперва на самолетах,
а потом на дирижаблях «Транспасифика».
Черное небо оказалось недоступным. Может быть, единственно не-
доступным в жизни, но зато и единственно желанным. И голубое так
и не смогло его заменить. А теперь, возможно, придется распроститься
и с голубым... И что тогда?
— И что же будет? — спросил Захаров.
— Вы телепат?
— Временами. Так что же?
— Не знаю,— сказал Стентон.— Все равно. Без дела не останусь.
Вернусь в Крестед-Бьютт и открою бар. Как Барни. «У неудавшегося
космонавта». Прекрасное название, не правда ли?
— А почему вы не остались работать на Мысе? Или в Хьюстоне?
В наземниках, естественно.
— И провожать других наверх? Нет, это не для меня. Я хочу
летать. Сам, понимаете, сам.
«Я бы умер от зависти, — подумал Стентон.— Я бы умер от разли-
тия желчи, провожая других наверх. Но в этом я тебе не признаюсь».
— Это я понимаю,— сказал Захаров.— Знаете, Стентон, Джулио
тоже было трудно у нас в патруле. После атомных лодок наши пат-
рульники — труба пониже и дым пожиже, как говорится. В десять
раз меньше, в десять раз тихоходнее... И все же лучше, чем на берегу.
Так он считал.
— Он остался моряком и на патрульнике. А я на дирижабле не
остался космонавтом, адмирал. Это плохая аналогия.
Захаров кивнул.
— Моряком он остался, правда. Только вот — каким? Вы знаете,
Стентон, как это — стоять на мостике корабля? Не судна, но — кораб-
ля? Корабль — это не оружие. Не дом. Не техника. Корабль — это ты
сам. Понимаете, Стентон, это ты сам! Это ты сам на боевых стрельбах
идешь на сорока пяти узлах, и мостик под ногами мелко-мелко дро-
жит от напряжения и звенит, и ты сам дрожишь и звенишь...
Захаров замолчал. Ему не хватало слов, слова никогда не были его
стихией.
Стентон внимательно смотрел на него.
— А вы поэт, адмирал...— В этих словах Захаров не почувствовал
иронии.
— Нет,— сказал Захаров.— Я моряк. И Джулио был моряком.
Стентон помолчал немного.
— Кажется, я понимаю...
— Вы должны это понять, Стентон. Можно порезать корабли.
Можно видеть, как режут корабли. Я видел. Мой «Варяг» был луч-
шим ракетным крейсером Тихоокеанского флота. И его резали, Стен-
тон. Резали на куски. Я плакал, Стентон. Это не стыдно — плакать,
когда погибают люди и корабли. Флот можно уничтожить. И это нуж-
37
но было сделать, и я рад, что это сделали при мне, что я дожил до
этого. Не удивляйтесь, Стентон, я военный моряк, и я лучше вас могу
себе представить, что такое война. И больше вас могу радоваться то-
му, что ее не будет. Никогда не будет. И военного флота никогда уже
не будет* Но моряки будут. Понимаете — будут. Потому что моряки—
это не форма одежды. Это форма существования. Они могут быть и на
море, и на суше.
— Ив небе,— сказал Стентон.— В черном небе.
Захаров отхлебнул из стакана. Боль снова медленно поднима-
лась от шеи к затылку. Сколького же теперь нельзя! Нельзя волно-
ваться, нельзя пить, нельзя... «Плевать,— сказал он себе.— Плевать
я хотел на все эти нельзя». Он поставил стакан и, опершись на стол
локтями, в упор взглянул на Стентона.
— Да,— сказал он.— И в небе. И в черном, и в голубом.
Народу в баре прибавилось. Захаров взглянул на часы. Пора.
— Когда вы улетаете? — спросил он.
— Не знаю... Сегодня вечером сюда подойдет другой дирижабль,
мы перегрузим все на него — фрахтовщики в любом случае не дол-
жны страдать. Завтра прилетит комиссия. Объединенная следствен-
ная комиссия «Транспасифика» и АПГА...
— Простите?
— АПГА — ассоциация пилотов гражданской авиации. И будут
нас изучать под микроскопом. Сколько? Не знаю...
— Ясно,— сказал Захаров.— Что ж, если у вас выдастся свобод-
ная минута, Стентон,— прошу ко мне. Сегодня и по всей вероятности
завтра я буду здесь. Впрочем, насчет завтра точно не знаю. Может
быть, мне придется улететь. Но пока я здесь — буду рад вам. Поси-
дим, попьем чаю по-адмиральски. Правда, рому приличного не обе-
щаю, но чай у меня превосходный. И поболтаем. Мы, старики, болт-
ливый народ...
— Спасибо,— сказал Стентон. Он был уверен, что не воспользуется
приглашением.— Я не знаю, как у меня будет со временем, но по-
стараюсь.
Захаров взял бумажную салфетку, синим фломастером написал
на ней несколько цифр.
— Вот мой здешний телефон — звоните, заходите. Рад был позна-
комиться с вами...
— Я тоже, товарищ Захаров,— эти слова Стентон произнес по-
русски. Увы, русский язык был чуть ли не единственным предметом,
который в отряде НАСА давался ему с трудом.
— Барни, запиши все на мой счет,— сказал Захаров.— И не
спорьте, не спорьте, Стентон. Сегодня вы мой гость.
Барни покачал головой.
— Нет, адмирал. Сегодня — за счет заведения.
Возражать Захаров не стал.
Проводив Захарова взглядом, Стентон закурил и с минуту сидел,
теребя в руках салфетку с записанным телефоном. Потом аккуратно
сложил ее и убрал в бумажник. Пусть лежит.
Стентон встал. За стойкой Барни колдовал с бутылками. В двух ко-
нических стаканах, искрившихся сахарными ободками, возникал под
его руками красно-бело-синий «голландский флаг». Проходя вдоль
38
стойки, Стентон попрощался с барменом и направился к себе. Коман-
диру корабля, даже отстраненному командиру, стоило все же пона-
блюдать за разгрузкой. Правда, это обязанность суперкарго и Кора
справится с ней прекрасно, однако...
Тем временем Захаров, поднявшись еще на три этажа, входил уже
в приемную координатора Гайотиды-Вест. Девушка за секретарским
пультом приветливо улыбнулась ему.
— День добры, пани Эльжбета,— сказал Захаров.— Шеф у себя?
- Да-
— Есть у него кто-нибудь?
— Нет. Только он сегодня не в духе.
«Еще бы,— подумал Захаров,— будешь тут в духе. ЧП первой ка-
тегории в твоей акватории да еще с твоим личным составом. Стран-
но было бы, пребывай координатор в отличном расположении духа.
Противоестественно». Но вслух ничего этого Захаров не сказал.
— Это не страшно, пани Эльжбета. Во всяком случае, это не самое
страшное.
Эльжбета кивнула: о гибели патрульных субмарин она уже знала.
— Спросите, пожалуйста, примет ли он меня.
— По какому вопросу?
— По личному.
— Может быть, вам сперва обратиться к фрекен Нурдстрем?
Фрекен Нурдстрем была непосредственным начальником Захаро-
ва, и с ней Захаров уже говорил.
— Нет, пани Эльжбета, мне нужен именно он.
Брови Эльжбеты, подбритые по последней моде — нечто вроде
длиннохвостых запятых,— чуть заметно дрогнули.
— Хорошо, я сейчас узнаю.
Она нажала одну из клавиш на своем пульте и негромко и быстро
проговорила что-то по-польски. Выслушав короткий ответ, она снова
повернулась к Захарову:
— Пан Збигнев ждет вас.
— Спасибо.— И, машинально одернув куртку, Захаров шагнул
в кабинет координатора.
Кабинет был просторен. Легкая штора цвета липового меда закры-
вала огромное — во всю дальнюю стену — окно. В отфильтрованном
ею солнечном свете два больших выпуклых экрана — внешней и внут-
ренней связи — на левой стене казались янтарными. Золотистые бли-
ки играли и на стеклах книжного стеллажа, занимавшего все осталь-
ное пространство стен. По самой приблизительной оценке здесь было
две-три тысячи томов. Захаров никак не мог взять в толк, к чему
они тут. Какие-то справочники, журналы — это естественно, не бе-
гать же каждый раз в библиотеку. Но такое собрание?..
Координатор поднялся из-за подковообразного письменного стола,
бескрайностью и пустынностью напоминавшего какое-нибудь средних
размеров внутреннее море, и вышел навстречу Захарову.
— Витам пана,— сказал Захаров, пожимая Левандовскому руку.
— Здравствуйте, Матвей Петрович,— по-русски координатор гово-
рил совершенно свободно. Только неистребимый акцент: твердое ч,
чуть картавое л да назойливые шипящие выдавали в нем поляка.
Левандовский жестом предложил Захарову кресло, сел сам.
39
— Так что у вас за дело, Матвей Петрович?
— Мне нужен отпуск, пан Збигнев. Дней на пять-шесть. Я решил
бы это с фрекен Нурдстрем, но дело не терпит отлагательств и пода-
вать рапорт по команде я не могу.
— Отпуск...
— Да. За свой счет. И с завтрашнего дня.
— А кто заменит вас в диспетчерской?
— Сегодня вернулся Корнеев, так что без меня обойтись можно.
Так считаю не только я, но и фрекен Нурдстрем тоже.
— Что ж,— сказал Левандовский,— если бы все проблемы можно
было решить так легко...
— Но это еще не все.— Захаров сжал руками подлокотники и по-
дался вперед.— Мне нужны билет на завтрашний конвертоплан до
Гонконга и на самолет от Гонконга до Генуи. И визы, естественно.
— Так,— сказал Левандовский.— А нельзя ли поподробнее, Мат-
вей Петрович?
— Мне нужно в Геную, пан Збигнев. У Джулио... У делла Пене
там жена и сын. И я не хочу, чтобы о его смерти они узнали из газет
или официального письма. Официальное письмо о смерти... Я видел
их. Их называли похоронками. Похоронки пришли на моего деда и
двух его братьев. Они сохранились у нас в семье. И я не хочу, чтобы
такое письмо, пусть даже на бланке Гайотиды, а не на паршивой га-
зетной бумаге военных лет, не хочу, чтобы такое письмо чита.ли внуки
делла Пене. Понимаете, пан Збигнев?
Левандовский встал, прошелся по кабинету.
— Понимаю, Матвей Петрович,— после паузы сказал он.— Пони-
маю. Да и писать такое мне было бы непросто... Я думал уже, как
это написать...
— Значит...
— Значит, вот что.— Будучи неудавшимся ученым, но прирож-
денным администратором, талант которого в конце концов и привел
Левандовского на Гайотиду, он привык решать все быстро и окон-
чательно.— Значит, вот что. У нас на верфях Генуи размещено не-
сколько заказов. Вот вы и отправитесь туда в командировку. Так мне
будет проще оформить вам документы. А за десять дней—на больший
срок командировку я дать не могу — вы сумеете пару раз выбраться
на верфи.
— Конечно,— подтвердил Захаров.— Но...
— Большего от вас и не требуется. Думаю, такое злоупотребление
командировочным фондом мне простится.
— Да,— сказал Захаров, вставая.— Спасибо.
— Это вам спасибо, Матвей Петрович. Я не думал о таком вариан-
те, но теперь... Иначе, пожалуй, было бы просто нельзя. Документы
вам подготовят к утру,— конвертоплан уходит в час, так что это мы
успеем.
— Добро,— сказал Захаров.— Разрешите идти?
Левандовский улыбнулся.
— Идите, идите, Матвей Петрович. Отдохните,— выглядите вы,
честно говоря, не ах,— а завтра часов этак в...— он прикинул,— в
одиннадцать зайдите ко мне.
Когда Захаров вышел, Левандовскому показалось на миг, что в ка-
40
бинете стало слишком пусто. Он вернулся к столу, сел в кресло-вер-
тушку и вдавил клавишу селектора:
— Ветка, скомандуй, чтобы к утру были документы Захарову —
он летит в Геную. Билет, виза... И разыщи-ка мне командира патрулей.
Ему тоже нужны будут документы — он полетит в Прагу...
IX
Всплытием явно никто не управлял: «Дип Вью» стремительно шел
вертикально вверх, и Зададаев напряженно следил за белой точкой на
экране гидролокатора,— казалось, аппарат неизбежно должен уда-
рить в днище «Руслана». Очевидно, так показалось не только ему,—
на самых малых оборотах «Руслан» задним ходом отработал полто-
ра-два кабельтова. Зададаев улыбнулся: у кого-то на мостике сдали
нервы... Уж что-что, а позиция «Руслана» была определена правиль-
но. Зададаев выбирал ее сам, а делом своим он занимался не первый
год. Не успела еще белоснежная громада судна окончательно оста-
новиться, как впереди, метрах в пятистах по курсу показался «Дип
Вью». Как это обычно бывает при аварийном всплытии, аппарат вы-
рвался из моря, словно пробка из бутылки шампанского. Сверкнув на
солнце стеклянными гранями и металлическими полосами решетки,
он взлетел метров на пять в воздух, а потом с грохотом рухнул в воду,
взметнув гигантский фонтан брызг. Тотчас к месту его падения рва-
нулся катер, уже спущенный с «Руслана». Переваливая разбегавшие-
ся концентрические волны, катер обнажал то сверкающий диск винта,
то ярко-красное днище — от форштевня до самых боковых килей. На
носу катера, держась за леера, стоял матрос с багром.
Зададаев снова посмотрел на экран гидролокатора: «Марта» мед-
ленно, по спирали поднималась к поверхности. С ней тоже явно все
было в порядке. Зададаев облегченно вздохнул. «По крайней мере,
все целы»,— подумал он и перевел взгляд на пульт баролифта. Там
перемигивались разноцветные огоньки контрольных лампочек, и в
такт их коротким вспышкам оператор перебрасывал рычажки квитан-
ционных тумблеров. Зададаев проследил его движения: донный люк
задраен, остается убрать амортизаторы и через минуту-другую можно
начинать подъем. Собственно, операцию можно считать законченной.
— Изображение,— негромко сказал Зададаев.
Над пультом вспыхнул маленький экран внутренней связи. Араке-
лов сидел на диване, сгорбившись и опустив голову на руки. Потом он-
выпрямился и стал медленно снимать ласт.
— Поднимайте,— скомандовал Зададаев и вышел из пультовой.
После ее полумрака яркий солнечный свет показался болезненно-осле-
пительным, и с минуту Зададаев стоял, щурясь и ожидая, пока при-
выкнут глаза. Потом он закурил и неторопливо поднялся на мостик.
Капитан прохаживался по крылу мостика, как пантера по клетке,
и выражение его лица не обещало ничего хорошего. Зададаев про себя
от души порадовался этому. Конечно, и ему самому не поздоровит-
ся — за все подводные работы отвечает именно он. Но... Ему не при-
выкать, Аракелова он прикроет, а вот тому, в «Марте»... «Это хорошо,
что Ягуарыч завелся, — подумал он, — достанется кое-кому на
орехи...» Собственно, капитана звали просто Виктором Егоровичем, но
41
прозвище Ягуарыч, которое он вполне оправдывал, укрепилось за
ним давно и прочно.
Зададаев подошел к ограждению мостика. «Марта» уже всплыла
на поверхность и теперь огибала «Руслан», направляясь к слипу.
—	Что ж,— сказал Зададаев,— вот, похоже, и всё. Операция за-
кончена.
—	Для кого закончена, а для кого и нет,— отозвался капитан го-
лосом, не обещавшим водителю «Марты» ничего хорошего.
—	Да, — согласился Зададаев, — за такое гнать надо. В три шеи.
—	И погоню,— рыкнул Ягуарыч.— Как пить дать. За судно и
дисциплину на нем отвечаю я.
—	Ну, сейчас отвечать придется кому-то другому,— улыбнулся
Зададаев.
Ягуарыч только засопел. Такой реакцией Зададаев остался вполне
доволен: она обещала взрыв мегатонн этак на тридцать.
—	Я пойду встречу духа.
—	Естественно,— не слишком любезно отозвался капитан, но За-
дадаев не обратил на это внимания.
—	Добро,— сказал он и повернулся, чтобы уйти.
—	Он тоже хорош, твой дух...— проворчал капитан. И хотя ворча-
ние на этот раз было миролюбивым, Зададаев ощетинился:
—	Совершенно верно, хорош. И когда он вытащил измерители
течений, вы, помнится, были того же мнения.
42
Пару месяцев назад эта история наделала немало шума на «Рус-
лане». Работы на очередной станции уже сворачивались, когда с борта
вертолета, собиравшего буйковые регистраторы, сообщили о потере
связки из семи измерителей течений. Полипропиленовый трос, кото-
рым они крепились к бую, оборвался, и приборы ушли на дно, на
четырехкилометровую глубину. Не говоря уже о том, что измерители
течений — игрушки достаточно дорогие, вместе с ними ушла и накоп-
ленная за шесть суток информация. А самое главное, ставилась под
удар вся последующая работа — их комплект был на «Руслане»
единственным. Пока доставят новые, пройдет минимум недели две —
это при самом благоприятном стечении обстоятельств. В целом — си-
туация невеселая.
Аракелов в это время уже закончил работу по программе станции
и готовился к подъему на борт. Работал он на этот раз в горизонте
три и пять — четыре ноль, то есть от трех с половиной до четырех
километров глубины. Это решило дело: начальник экспедиции и ка-
питан явились к Зададаеву и чуть ли не силой заставили его напра-
вить Аракелова на поиски пропавших измерителей. Сопротивлялся
Зададаев не из окаянства: в принципе, батиандр мог работать под во-
дой без подъема на поверхность семьдесят два часа. Из них шесть-
десят представляли собой нормальный рабочий цикл; еще шесть были
43
резервными, а шесть последних только давали ему шанс спастись
при какой-то катастрофической ситуации, не гарантируя от необ-
ратимых последствий по возвращении. Чтобы батиандр не забыл
об этом, жидкий кристалл на цифровом табло его часов постоянно
менял цвет: зеленый сперва, к концу рабочего цикла он постепенно
желтел, а потом начинал полыхать багровым светом. В жаргоне
акванавтов прочно обосновались термины зеленое, желтое и красное
время.
Шестьдесят часов Аракелов уже отработал. И скрепя сердце Зада-
даев разрешил ему вести поиск в продолжение желтого времени.
«Пять часов, и ни минутой больше», — отстучал он, передавая Ара-
келову задание. Он прекрасно понимал, что шансы найти связку с из-
мерителями за пять часов ничтожны. Но повторный спуск батиандра
допускался согласно требованиям медицины не раньше чем через
пять суток. А потому попытаться было необходимо. Желтое время
у Аракелова давно вышло, а он все еще не появлялся в баролифте. Зада-
даев сидел в пультовой и курил не переставая. Наконец батиандр по-
явился. Зададаев вздохнул и скомандовал подъем.
В ответ на разнос, который устроил ему Зададаев, Аракелов рас-
смеялся: «Да что вы, Константин Витальевич! Какой из меня лихач?
Трезвый расчет, не больше. Просто я нашу медицину как свои пять
пальцев знаю и ввожу поправочный коэффициент на перестраховку.
Знаете, у нас на курсах практику вел старик Пигин, так он любил
говаривать: «Подводники делятся на старых и смелых; мальчики,
доживайте до седых волос!» Вот я так и стараюсь...» Зададаев рас-
смеялся, — ну что ты с таким будешь делать? На вопрос о потерян-
ных приборах Аракелов, пригорюнившись, развел руками: «Прости-
те, Константин Витальевич...» Зададаев махнул рукой: ладно, мол,
главное — сам цел, но Аракелов продолжил: «Не сумел я их сам вы-
тащить, придется теперь аквалангистам поработать: я трос к скобе
баролифта привязал...»
Несколько дней после этого Аракелов ходил в героях, а началь-
ник экспедиции и капитан клялись ему в вечной любви. Это было все-
го два месяца назад. А сейчас...
Зададаев взглянул на капитана и увидел, что тот улыбается.
— Иди... Господин оберсубмаринмастер. Встречай своего духа.
Капитан тоже ничего не забыл. Зададаев сбежал по трапу.
Прежде всего он зашел в лазарет. Дежурил Коновалов. «Каково,
однако, с такой фамилией быть врачом», — в который раз подумал
Зададаев. Терапевтом Коновалов был неплохим, хотя от обилия прак-
тики на «Руслане» отнюдь не страдал. Минут пятнадцать они побол-
тали о том о сем, потом Зададаев попросил снотворное.
— Зачем? — В глазах Коновалова вспыхнул алчный огонек.
— Да так, не спится что-то, — уклончиво ответил Зададаев.
— Давайте-ка я вас посмотрю, — радостно предложил Коновалов.
— Спасибо, Владимир Игнатьевич, как-нибудь в другой раз, — от-
казался Зададаев со всей возможной любезностью. — Сегодня никак
не могу, дела. Вот на днях непременно загляну, покажусь толком.
Может, в самом деле что-нибудь там не в порядке, — постарался он
утешить эскулапа.
— Знаю я вас, — тоскливо вздохнул Коновалов. — Здоровы боль-
44
но. Разве что ногу кто сломает, так и то не мне, а Женьке работа, —
завистливо добавил он.
Зададаеву стало смешно.
— В следующий раз обязательно, — серьезно пообещал он. —
А сейчас просто дайте мне какое-нибудь снотворное.
Коновалов встал, подошел к шкафу в углу приемной, выдвинул
один ящик, другой, достал ампулу для безукольной инъекции.
— Вот, — сказал он, протягивая ампулу Зададаеву, — и безобид-
но, и надежно. Приставьте ее к сгибу руки присоской, через сорок
пять секунд содержимое впитается, а через пять минут вы будете
спать сном праведника.
— Спасибо, — сказал Зададаев, бережно укладывая ампулу в на-
грудный карман рубашки. — И клятвенно обещаю, что на днях приду
для самого детального осмотра — как только будет время.
— Оставили-таки лазейку, — ухмыльнулся Коновалов. — Так я
и знал: придете, когда курносый рак на горе свистнет...
— Что вы, — возразил Зададаев, — минимум на день раньше!
И поспешно ретировался, потому что Коновалов явно искал взгля-
дом предмет потяжелее, собираясь расправиться с посетителем, как
Лютер с чертом.
Зададаев взглянул на часы: до тех пор, пока медики выпустят
Аракелова из «чистилища», оставалось еще больше часа. Пожалуй,
можно было и пообедать. Не только можно, но и нужно — за всей
суетой днем он не успел этого сделать. Зададаев направился в сто-
ловую.
Народу здесь было мало. Зададаев подошел к окошечку раздачи,
посмотрел меню. По такой жаре стоило бы взять чего-нибудь такого...
Ага, окрошка. Увы, окрошки не оказалось. Кончилась. Оно и понят-
но — время уже отнюдь не обеденное. Пришлось взять холодный
свекольник (и то последнюю порцию) и плов. Плов, надо сказать,
у здешнего кока получался изумительный, сплошное таяние и бла-
гоухание. И если плов значился в меню, Зададаев брал его, не разду-
мывая. Поставив на поднос тарелки и высокий стакан с кофе-гляссе,
Зададаев направился к заранее облюбованному столику. В открытый
иллюминатор временами плескал в столовую не то чтобы ветер, но
все-таки глоток-другой свежего воздуха; прямо над головой крутился
лениво вентилятор, заставляя чуть заметно подрагивать кончики бу-
мажных салфеток в пластмассовом стакане.
Зададаев придвинул к себе тарелку со свекольником и принялся
за еду. Только сейчас он понял, насколько проголодался. «Пожалуй,
возьму вторую порцию плова», — подумал он.
За соседним столиком потягивали кофе океанолог Генрих Альпер-
ский и вездесущий Жорка Ставраки. Говорили они негромко, и За-
дадаев не стал прислушиваться.
— Константин Витальевич, — обратился вдруг к нему Генрих, —
что тут Жорка заливает?
— М-м-м? — промычал с набитым ртом Зададаев, пытаясь при-
дать этим нечленораздельным звукам вопросительную интонацию.
— Я не заливаю, — обиделся Ставраки. — Я просто рассказываю,
как наш дух труса спраздновал.
— Ну и как? — спросил Зададаев, чувствуя, что молниеносно зве-
45
реет. «Нет, — подумал он, — так нельзя. Спокойнее надо. Ведь ясно
же, что так и будет. Только не легче от того, что ясно...»
— Очень просто, — охотно пояснил Ставраки. — Побоялся из ба-
ролифта выйти. Патрульники с Гайотиды-Вест взорвались, вот он
и струсил... Хорошо еще, что не все у нас такие, — нашлась светлая
голова, «Марту» угнала и сделала дело, спасла этого американца...
Так ведь?
— Неужели так, Константин Витальевич? Не верю, — убежденно
сказал Генрих. — Я Сашку не первый день знаю, не мог он...
— Нет, не так, Георгий Михайлович, — сухо сказал Зададаев,
сдерживаясь, чтобы не наговорить резкостей. — Аракелов действовал
абсолютно правильно, и все его действия я полностью одобряю. А той
светлой голове, что «Марту» угнала, насколько я понимаю, сейчас
мастер дает выволочку по первому разряду. И вряд ли я ошибусь,
если предположу, что этой светлой голове небо с овчинку покажется.
— Неужто выговор вкатит? — сочувственно спросил Ставраки.
— Надеюсь, выговором ваш герой не отделается.
— Спишут? — ахнул Генрих. О таком он еще, пожалуй, и не
слыхал.
— Все может быть, — не без злорадства сказал Зададаев.
— А кто это, Константин Витальевич?
— Не знаю, я раньше с мостика ушел.
— Я не знаю, но предполагаю... — начал было Ставраки, но За-
дадаев оборвал его:
— Вот и оставьте свои предположения при себе, Георгий Михай-
лович. — Право же, так будет лучше. Для всех.
— Я же говорил, не мог Сашка струсить, — сказал Генрих об-
легченно.
— Не мог, — согласился Зададаев. — Хотя некоторые доброжела-
тели рады будут истолковать его действия именно так.
Ставраки, не допив кофе, демонстративно поднялся и, не про-
щаясь, ушел.
— Ну зачем вы так, Константин Витальевич, — сказал Генрих. —
Жорка же не со зла, ну трепло он, это правда...
— Аракелову от такого трепа лучше не будет, — сказал Зададаев.
Он лениво ковырял вилкой плов: есть уже не хотелось. Тем не менее
он заставил себя доесть все и потянулся за кофе.
— Аракелов сейчас в таком положении... — Зададаев пошевелил
в воздухе пальцами, подбирая слово, — в таком двусмысленном поло-
жении, что ему подобные разговоры хуже ножа. Ведь после взрыва
субмарин Гайотиды и нашей «рыбки» он не имел права лезть на
рожон. А какой-то дурак полез и... — Зададаев безнадежно махнул
рукой. — Просто не знаю, что и делать.
— Да-а, — протянул Генрих. — Не хотел бы я сейчас поменяться
с Сашкой местами...
— Завтра мы проведем разбор спасательной операции. Поговорим.
Всерьез, по гамбуржскому счету. Потому что недоговоренность —
штука пакостная, она всегда дает пищу любым кривотолкам. А ведь
такой Ставраки не один... И всех их надо если не переубедить, то...
— Хорошо, — сказал Генрих. — Только я сперва поговорю с Са-
шей сам.
46
— Обязательно, — согласился Зададаев. — Но уже утром. Сегод-
ня я его сразу загоню отдыхать. Ну, мне пора. — Он поднялся и вы-
шел из столовой.
Когда он вошел в «чистилище», Аракелов лежал на диване, а Гре-
гориани делал ему массаж.
— С возвращением, Александр Никитич, — сказал Зададаев.
— Спасибо, — невнятно отозвался Аракелов. Он лежал на животе,
уткнув лицо в руки.
— Долго еще? — спросил Зададаев.
— Зачем долго? — проворчал Грегориани, немилосердно разминая
мощную аракеловскую спину. — Совсем не долго. Одна минута еще,
две, может быть, — и все. И совсем молодой и красивый будет. Прав-
ду я говорю, Саша?
Аракелов не ответил. Минут через пять Грегориани выпрямился
и хлопнул Аракелова по спине.
— Вставай, дух, одевайся, а то прохватит — сквознячок здесь...
Аракелов поднялся, несколько раз передернулся всем телом, как
вылезший из воды пес.
— Ох, Гиви, — сказал он, — после твоего массажа целый час со-
бираться надо, каждая мышца не на своем месте.
— Как раз на своем, кацо, — откликнулся Грегориани, моя
руки. — Как раз на своем! После моего массажа каждая мышца на
десять лет моложе делается...
— Знаю, — Аракелов уже натянул брюки и свитер и стоял перед
За да даевым в положении «вольно». — Спасибо, Гиви. Я пошел.
— Да, — сказал Зададаев, — мы пошли. До свидания, Гиви.
Они молча поднялись на палубу «А» и пошли по длинному кори-
дору, однообразным чередованием дверей по обеим сторонам напоми-
навшему гостиничный. Перед аракеловской каютой они остановились.
Аракелов открыл дверь, и они вошли внутрь.
— Ну, теперь докладывай.
Зададаев сел на диван и закурил. Аракелов устроился в кресле.
Он сжато доложил свои соображения.
— Ясно, — сказал Зададаев. — Значит, сероводород... Надо будет
связаться с Гайотидой, предупредить их... Интересно... Если память
мне не изменяет, впервые дрейфующие облака сероводорода были
обнаружены лет семьдесят назад. Но до сих пор они никому не меша-
ли. А ведь все субмарины Океанского патруля ходят на турбинах
Вальтера. Значит, придется теперь что-то менять... Создавать службу
слежения за этими самыми сероводородными облаками...
— И вот еще, — продолжил Аракелов. — Я прикинул скорость
реакции. На пальцах, конечно, потому как, во-первых, не химик, а во-
вторых, калькулятора внизу нет. Но получается, что скорость реакции
великовата. Значит, катализатор есть. Что-то там, скорее всего,
в конструкции патрульника... Поискать надо.
— Поищем, — кивнул Зададаев. — Естественно.
Они помолчали.
— Константин Витальевич... — начал было Аракелов и замялся.
Зададаев посмотрел на него и улыбнулся.
— Эх, вы... А еще без пяти минут военный моряк... Все правильно.
Не волнуйтесь.
47
«Только вот как тебе не волноваться, — подумал Зададаев. — Я бы
на твоем месте еще не так волновался. А ты ничего, молодцом дер-
жишься. Во всяком случае, внешне. Молодцом!»
— Константин Витальевич, кто в «Марте» был? Внизу не разгля-
деть — освещение не то...
— А то я не знаю.
— Простите. Да и времени мало было: когда я подплыл, «Марта»
уже четыре чеки из девяти вынула, потом еще одну, а к остальным ей
манипуляторами не подобраться было. Те я сам вытащил. А вообще-
то манипуляторы у «Марты» надо бы на одно колено удлинить...
Ух ты! Он еще об этом думать может! Значит, не только внешне,
значит, в самом деле молодец. Военная косточка! Зададаев знал, что
Аракелов поступал в свое время в военно-морское училище. Правда,
как рассказывал со вздохом сожаления сам Аракелов, ему «так и не
пришлось с лейтенантскими звездочками перед девушками покрасо-
ваться» — подошло разоружение, и из училища их выпустили не во-
енными, а гражданскими моряками. Вот тогда-то Аракелов и подался
на только что открывшиеся курсы батиандров.
— Так кто? — повторил Аракелов.
— Не знаю, Александр Никитич. Да и не важно это.
— Важно.
— Допустим. Но не сейчас. Сейчас вам отдохнуть надо — это
прежде всего.
— Я должен знать, Константин Витальевич. Мало того, что этот
идиот самовольно вниз полез, он же...
— Понимаю. Все понимаю... —Зададаев глубоко затянулся и вы-
пустил дым целой серией аккуратных колец. Разговор надо было
поворачивать. Совсем не нужно Аракелову знать... — Вот только
одного я не понимаю: как «Марта» выдержала? Ведь у нее же пре-
дел семьсот, а там девятьсот с лишним!
— Девятьсот восемьдесят.
— Тем более.
— Запас прочности, — сказал Аракелов. — Спасибо корабелам.
— Запас прочности, — протянул Зададаев. — Запас прочности, —
повторил он. — Это хорошо, когда есть запас прочности. Ну вот что:
давайте-ка раздевайтесь и ложитесь. Быстро — это приказ.
Пока Аракелов раздевался и укладывался в постель, Зададаев до-
стал из кармана ампулу, посмотрел на свет. Жидкость была совер-
шенно прозрачной и бесцветной. Потом он подошел к Аракелову и
прижал ампулу к его руке.
— Что это? — спросил Аракелов. — Зачем?
— Ничего особенного,—охотно пояснил Зададаев. — Просто сно-
творное. Легкое и безобидное. Вам прежде всего отдохнуть надо. Вы-
спаться. Ибо сказано: утро вечера мудренее. Вот вы и будете сейчас
спать. Как младенец. Вот так... — Он быстрым движением отделил
пустую ампулу от кожи и бросил в пепельницу. — Спокойной ночи.
Аракелов закинул руки за голову — тропический загар на фоне
белой наволочки казался особенно темным. Они помолчали.
— Спасибо, — сказал вдруг Аракелов. — Спасибо, Константин Ви-
тальевич, и...
— Спите, спите, — ворчливо перебил его Зададаев. Он забрался
48
в узкую щель между диваном и столом и курил, пуская дым в откры-
тый иллюминатор. Потом аккуратно пригасил сигарету и еще с мину-
ту просто смотрел на море, вспыхивавшее в лучах закатного солнца.
А когда он обернулся к Аракелову, тот уже спал.
Тогда Зададаев тихонько вышел из каюты и осторожно, стараясь
не щелкнуть язычком замка, закрыл за собой дверь.
«Дц, Ставраки не один, — думал он, медленно идя по коридору. —
Много их, всяких ставраки. И любой рад будет обвинить Сашу в тру-
сости. И не потому совсем, что каждый из них плох сам по себе. От-
нюдь нет! Но ведь это так очевидно: один думал и собирался,
а второй — взял и сделал. Смелость города берет! Безумству храбрых
поем мы песню! И этот второй — герой. Даже если он сделал только
полдела, а вторую половину сделать не смог. Все равно — ура ему!
А первый, естественно, трус... И главное, этот герой... Будь кто угодно
другой — тогда многое стало бы проще. Эх, Саша, Саша...»
Около трапа, ведущего на главную палубу, Зададаев остановился.
Подумал, потом стал подниматься. «Схожу к Ягуарычу, — решил
он, — узнаю, чем кончилось дело. Да и насчет завтрашнего посовето-
ваться стоит — голова хорошо, а две лучше».
X
Стентон задержался в рубке, глядя, как медленно растворяется
в ночном небе туша уходящего дирижабля. Собственно, самого ди-
рижабля почти не было видно — только позиционные огни да темный
силуэт, следить за движением которого можно было по звездам, кото-
рые он заслонял. Потом уже видны были только огни, но и они посте-
пенно слились со звездной россыпью, затерялись в ней. Теперь остава-
лось одно: ждать завтрашней комиссии. Это часов двенадцать. Даже
больше — они прибудут рейсовым конвертопланом Сан-Франциско —
Гонконг. Потом будет расследование. А потом... Впрочем, сейчас луч-
ше не думать, что потом.
Стентон прошелся по рубке, сел в свое кресло. Пульт перед ним
был не то чтобы мертв — скорее спал. Спали лампочки индикаторов,
цифровые табло, отдыхали на нулях стрелки приборов. Бодрствовал
только островок швартовочного блока: якоря... трап... подсоединение
к сетям и коммуникациям причальной мачты... позиционные огни...
И всё. Стентон положил руки на подлокотники. Пальцы ощутили
знакомые потертости от пристежных ремней, знакомую трещинку
в пластиковой обивке, а рядом с ней — аккуратную круглую дырочку,
оставшуюся от упавшего сюда горячего сигаретного пепла. И почему
это на обивку кресел ставят такой нетермостойкий пластик?..
Нет, он не прощался с кораблем. И вообще чужд был всякой сенти-
ментальности. Просто впервые за последние годы он совершенно не
знал, куда себя деть. Спать пойти, что ли?
Он встал, еще раз окинул взглядом пульт и вышел из рубки. На
каютную палубу можно было подняться лифтом, но Стентон пошел
пешком: транспортник не круизный суперлайнер, а подняться по
лестнице на каких-нибудь двадцать метров — только полезный тре-
нинг. Так сказать, вечерний моцион.
4 Люди кораблей
49
Капитанская каюта была первой от носа. Внутренность ее мало
чем отличалась от любой каюты на любом морском лайнере: постель
в задернутом сейчас занавеской алькове, небольшой письменный
стол у левой стены, рядом с ним диван, и только вместо иллюмина-
тора было большое окно. Даже, собственно, не окно: просто вся стена
была прозрачной, и сквозь этот распахнутый в ночь прямоугольник
заливала каюту своим мистическим светом яркая тропическая луна.
Стентон подошел к окну. Внизу, под самым дирижаблем, падали на
воду блики света из бесчисленных окон Гайотиды и весело переми-
гивались разноцветные огоньки буйков, обозначавших понтоны вол-
новой электростанции, пирсы, границы пляжной полосы. Дальше до
самого горизонта океан был темен, и только лунный свет лежал широ-
кой серебряной полосой. Этакий Млечный Путь. Или нет — сельдя-
ной. Дорожка, мощенная рыбьей чешуей... У самого горизонта мед-
ленно ползли огни какого-то судна. А еще дальше, невидимый за вы-
пуклостью земного шара, полным ходом шел к Гайотиде «Руслан».
И на нем — Кулидж. Пальцы Стентона сами собой сжались в кулаки.
«Доберусь я до тебя, сукин ты сын, — подумал Стентон. — Обязатель-
но доберусь. А пока...»
Стентон подошел к столу, выдвинул верхний ящик, достал сигаре-
ты. Курил он мало. Да и вообще впервые затянулся только в сана-
тории на Багамах, где заканчивал курс лечения. Тогда уже стало
окончательно ясно, что в космос ему не вернуться. Однако табак не
стал привычным зельем: это было лакомство, которое Стентон позво-
лял себе лишь изредка, когда надо было успокоиться и сосредото-
читься. Курил он только один сорт — зеленый «Салем». Ментоловая
отдушка оставляла во рту ощущение свежести, послевкусие, лишенное
обычной табачной горечи. Стентон сел в кресло у окна и закурил.
Так. С Бутчем и Джо он договорился, они не выдадут. Кора и по-
давно, она заинтересована в этом больше всех. Кармайкл и команда
просто ничего не знали, а потому никак не могут опровергнуть
утверждения командира. С этой стороны все в порядке. Слабое звено
одно — сам Кулидж. Только бы он не проболтался! Слава богу, на
«Руслане» его сразу же уложили в лазарет: нервный шок. Перетру-
сил, стервец. Впрочем, надо быть справедливым: на его месте перетру-
сили бы если не все, то во всяком сЛучае многие. Итак, до прибытия
на Гайотиду Кулидж не проболтается. Гарантии, увы, нет, но наде-
яться на это можно. А здесь... Здесь Стентон должен встретить его
первым и предупредить. Правда, придется говорить с ним по-хороше-
му. Не бить морду, как следовало бы, а просить — просить лжесви-
детельствовать перед комиссией. Да, именно так это и называется —
лжесвидетельство. Плевать! В конце концов, Кулиджу от этого хуже
не будет, а значит, уговорить его удастся. Должно удаться, потому что
иначе... Кора. Стентону, в конечном счете, все равно. Черное небо по-
теряно давно, потеряет он теперь голубое... Так что же? Можно жить
и на земле. А Кора — она не должна пострадать.
Вот только как первым прорваться к Кулиджу? Стентон задумал-
ся. Можно, конечно, обратиться к Захарову. Наверное, тот сумеет
помочь. Это мысль.
Стентон аккуратно погасил сигарету: хотя на современных цельно-
металлических вакуум-дирижаблях гореть практически нечему, про-
50
тивопожарные правила на них по строгости ничем не уступают тем,
которые были установлены когда-то на их накачанных водородом
пращурах, и соблюдаются так же свято. Потом он развернул
кресло и стал смотреть на океан. Луна поднялась выше и теперь отра-
жалась в воде не узкой дорожкой, а дробилась на мириады серебря-
ных блесток. «Как тогда», — подумал Стентон. Он взглянул на лунный
диск: полнолуние миновало дня два назад. Да, совсем как тогда...
Тогда они на трое суток застряли в Лос-Анджелесе: какая-то за-
держка с какими-то грузами. В подробности Стентон вдаваться не
стал — на это есть управляющий перевозками. Погода стояла чудес-
ная, и они — Бутч Андрейт, Кора и Стентон — решили устроить себе
небольшой пикник. У Бутча нашлись друзья — Стентон был уверен,
что окажись они случайно где-нибудь в Антарктиде, Бутч и тогда
сказал бы: «Заскочим в Мак-Мердо, у меня там приятель есть...»
Впрочем, оказались эти друзья вполне приятной парой: Коллинс пи-
сал сценарии для Голливуда, а его жена — как же ее звали?... Какое-
то необычное имя... Ах да, Саксон... Саксон заведовала отделом
в каком-то рекламном агентстве. Впятером они уселись в «кантри-
сквайр» Коллинсов и махнули в заповедник Джошуа-Три. Там они
провели два чудесных дня, ночуя в палатке у костра, а на обратном
пути остановились поужинать в Санта-Барбаре. Ужин подходил к кон-
цу, когда на пороге появился парень в морской форме и крикнул:
— Лаурестесы! Выходят лаурестесы!
Больший эффект могло бы произвести только объявление новой
мировой войны.
— Скорей! — завопил Коллинс, выскакивая из-за стола. — Скорее,
опоздаем!
Ни Стентон, ни Кора, ни даже всезнайка Бутч ничего не понима-
ли, но ринулись вслед. Все последующее запомнилось Стентону, как
безумная ночная феерия. До этого вечера он никогда не мог подумать,
что нерест паршивой рыбешки в шесть дюймов длиной может вызвать
такой ажиотаж. Уже потом ему рассказали, что летом, в лунную
ночь — «вторую ночь после полнолуния и на седьмой волне после
высшей точки прилива» — по всему побережью от мыса Консепшен
до мексиканской границы выходят из моря лаурестесы и парами пры-
гают по пляжу, чтобы зарыть свои икринки во влажный песок.
И вдоль всего берега их ждут любители этого своеобразного состяза-
ния: по калифорнийским законам ловить лаурестесов можно только
голыми руками, и у мокрой, скользкой рыбки в темноте есть немало
преимуществ перед человеком.
Но все это Стентон узнал уже потом. А тогда картина показалась
ему просто сумасшедшей. Полуголые люди тенями носились по кром-
ке воды, по пляжу, метались по колено в море, поминутно нагибаясь
и выхватывая что-то маленькое и серебристое, отблескивавшее в свете
луны. Они тоже поддались безумию. Стентон закатал брюки до колен,
Кора скинула юбку, оставшись только в бикини и белой блузке, и они
вслед за всеми бросились ловить быстрых, как ртуть, рыбешек, тут и
там взблескивавших на гребешках волн. В какой-то момент рядом со
Стентоном оказался тот самый моряк, который впервые крикнул
о лаурестесах. Без брюк, но выше пояса одетый по всей форме, он
исполнял чудовищную джигу. Внезапно он завопил нечто совершенно
51
неописуемое и задрал ногу, между пальцами которой билась малень-
кая рыбка. После этого Стентон уже не удивлялся ничему. А потом он
неожиданно столкнулся с Корой. Оба они смотрели только вниз, на
воду, и потому не заметили друг друга. Стентон и сам не понял, как
это случилось: просто Кора оказалась вдруг совсем рядом с ним, и
руки его лежали у нее на плечах, а ее губы были солеными от мор-
ской воды... Так продолжалось несколько минут, и никто не обращал
на них внимания в бредовой фантасмагории этой ночи. Наконец Кора
оторвалась от него и перевела дыхание.
— Это луна, — сказала она, чуть задыхаясь. — Это просто луна,
капитан. Волшебство луны... А мы — как лаурестесы...
Потом они вышли на берег. Карманы Стентона были набиты ры-
бешками, а Кора. наполнила ими полиэтиленовый пакет. Кто-то уже
развел костер, над которым кипело в котелке масло. Коллинсов и Бут-
ча они в темноте потеряли и потому пристроились к компании у этого
костерка. Рыбок кидали в кипящее масло, и они моментально покры-
вались тонкой хрустящей корочкой, как картофельные хлопья, за-
жаренные по-французски. Ели их как пресноводную корюшку — вме-
сте с головами и потрохами, и это было удивительно вкусно, и Кора
сидела рядом, так близко, что Стентон мог коснуться ее, стоило только
шевельнуть рукой... И Стентон знал, что ей это не будет неприятно.
Правда, на следующий день Стентон проснулся с заложенным но-
сом, а к полудню уже чихал вовсю, словно нанюхавшийся перцу кот.
— За все надо платить, — улыбаясь сказала Кора и принесла ему
капли из аптечки. — Это — за грехи вчерашней ночи, капитан!
Стентон долго пытался понять, что именно имела она в виду.
Как давно это было! И как нужно это было бы не тогда, а сейчас,
сейчас! Впрочем, нет — и тогда, и сейчас. Пожалуй, только теперь
Стентон понял, насколько нужна ему Кора, и что страх потерять ди-
рижабль — в значительной степени страх потерять ее. Если бы можно
было сейчас встать и пойти к ней! Но именно теперь этого нельзя. Ни
в коем случае. После того, что он сегодня сделал, это было бы похоже
на предъявление счета.
В дверь постучали.
— Да, — сказал Стентон.
Дверь приоткрылась, бросив в каюту треугольник желтого элек-
трического света.
— Можно, капитан?
Кора! До чего же нелепо устроен человек: тосковать, мечтать
увидеть, увидеть хоть на миг, а когда этот миг приходит — не знать,
постыдно и глупо не знать, что делать!..
— Да, Кора, — как можно спокойнее сказал Стентон. — Прошу.
Кора вошла, беззвучно закрыв за собой дверь.
— Сумерничаете, Сид?
— Да. Сижу, смотрю. Красиво... Сейчас зажгу свет, — спохва-
тился он. — Что-нибудь случилось, Кора?
— Не надо света. И не случилось ничего. Просто мне захотелось
немного посидеть с вами. Не возражаете, капитан?
Сколько нежности может быть в одном человеческом голосе!
У Стентона перехватило дух. Сколько ласки может быть в человече-
ском голосе... Одном-единственном. Ее голосе.
52

— Конечно, можно, — сказал он. — И пожалуйста, Кора, не назы-
вайте меня больше капитаном, хорошо? Какой я капитан...
Кора села на диван. Их разделял теперь только угол стола. Стен-
тон пытался разглядеть, что на ней надето — это явно была не фор-
ма, — но для этого в каюте было слишком темно: луна поднялась уже
так высоко, что свет ее не попадал в каюту; прямоугольник окна сла-
бо светился, но не освещал.
— Сид, — сказала Кора после минутного молчания. — Я хочу по-
благодарить вас, Сид. И не думайте, что я такая уж дрянь. Если
я приняла вашу помощь... вашу жертву... не потому, что считаю ее
естественной. То, что сделали сегодня вы, — это не помочь даме выйти
из машины. Я знаю. Но... Поймите меня, Сид! Ведь, в сущности, вы
очень мало обо мне знаете. Пожалуй, я знаю о вас и то больше. Знаю,
что вы начинали почти с нуля. Знаю, как добивались приема
в Колорадо-Спрингс. Но... Нас с вами нельзя равнять. Вы — америка-
нец. Англосакс. Вы — Сидней Хьюго Стентон. А я — Кора Химена
Родригес. Понимаете — Родригес. Пуэрториканка. «Даго». Такие, как
вы, всегда лучше нас — потому уже, что их предки прибыли сюда на
«Мэйфлауэре». Не знаю только, как «Мэйфлауэр» смог вместить та-
кую толпу... А вы знаете, каково это — быть «даго»? Паршивым
«даго»? А быть девчонкой-«даго» еще хуже... Да, я пробилась. Просто
потому, что однажды попала на обложку журнала — фотографу чем-
то понравилось мое лицо. И благодаря этому мне удалось устроиться
в «Транспасифик» стюардессой. Через три года я стала старшей.
И дальше я пойти не смогла. Если бы не эти неожиданные курсы су-
перкарго, для дирижаблей — кем бы я стала? И кем я стану, если
потеряю то, чего достигла? А вы — вы всегда сможете добиться свое-
го. Вы достаточно сильны, Сид. Теперь вы понимаете меня?
— Да, — сказал Стентон. — Понимаю. Но благодарить меня не
надо. Я сделал так, как считал нужным. Я не знал всего того, что вы
рассказали, но это не важно. Я только хочу, чтобы вы поняли —
я... — он замолчал, подбирая слова, но Кора не дала ему продолжать.
— Не надо ничего объяснять, Сид. Я ведь не дура.
Стентон встал. Разговор явно зашел куда-то не туда, и теперь
непонятно было, как же его кончать.
— Я знаю, — серьезно сказал он.
Кора тоже поднялась. Теперь они стояли почти вплотную.
— И еще одно, Сид. Я пришла не только поблагодарить вас.
Я пришла к вам. На сегодня или навсегда — как захотите...
Так, наверное, чувствуют себя при землетрясении — земля кача-
ется и плывет под ногами, сердце взмывает куда-то вверх, к самому
горлу, и нет сил загнать его на место... Стентону не нужно было
даже идти к ней — он только протянул руки и обнял Кору. Не было
ни мыслей, ни слов — только руки и губы, и больше ничего не было
нужно, потому что и мысли и слова могут лишь обманывать и ме-
шать. И так было бесконечно долго, пока где-то на краю сознания не
всплыл тот давний день, и Стентон отчетливо услышал веселый голос
Коры: «За все надо платить, капитан!»
Он резко отстранился.
— За все надо платить, Кора? — спросил он с сухим смехом, ра-
зодравшим ему гортань. Он закашлялся.
54
Мгновенье Кора стояла* ничего не понимая. Потом вдруг поняла.
— Ка-акой дурак! Боже, какой вы дурак, Сид!
Хлопнула дверь, и Стентон остался один. Он подошел к окну и
прижался лбом к стеклу. Броситься за ней, догнать, вернуть! Но сде-
лать этого он не мог. И знал, что никогда не простит себе этого.
Стентон подошел к туалетной нише, открыл кран, сполоснул лицо.
Потом закурил и довольно долго сидел, глядя на мертвые циферблаты
контрольного дубль-пульта над столом. Почему так? Если с тобой
происходит что-то на море или в воздухе, то стоит отстучать ключом
три точки, три тире и снова три точки, стоит трижды крикнуть в ми-
крофон: «Мэйдэй!» — и все сразу придет в движение. И если можно
сделать хоть что-то, если есть хоть один шанс на миллион, чтобы вы-
ручить тебя из беды, — будь уверен, этот шанс используют непремен-
но. Но когда происходит настоящая беда, беда, горше и больнее кото-
рой для тебя нет,— кто поможет тогда? Кому крикнешь «Мэйдэй!»?
Кому кричать «Мэйдэй!»?
Стентон вышел из каюты. Дойдя до соседней двери, он постучал:
— Бутч!
Полуодетый Бутч впустил его в каюту.
— В чем дело, Сид?
— Бутч, ты хвастался на днях, что у тебя припрятана где-то бу-
тылка ямайского рома. Какого-то невероятного. Он еще цел?
— Цел. Старый ром двадцатилетней выдержки.
— Давай.
— Он обошелся мне в тридцать монет, Сид.
Стентон достал бумажник и отсчитал деньги. Бутч отошел к шкаф-
чику и извлек из него пеструю картонную коробку.
— Держи. В оригинальной упаковке. Если нужно еще что-нибудь...
— Нет, — сказал Стентон. — Спасибо, Бутч. Спокойной ночи.
Он вернулся к себе. Достав из бумажника салфетку с записанным
телефоном, он проверил, подключен ли селектор дирижабля ко внут-
ренней сети Гайотиды, и набрал номер.
Трубку долго не снимали. Стентон уже собирался дать отбой, когда
голос Захарова на том конце провода произнес:
— Захаров слушает.
Стентон назвал себя.
— Вы предложили мне гостеприимство, товарищ Захаров. Разре-
шите воспользоваться им? И вашим чаем по-адмиральски. Ром я при-
несу — ямайский, двадцатилетней выдержки.
— Добро, — сказал Захаров и стал объяснять, как найти его.
Положив трубку, Захаров с кряхтеньем встал с постели. «Вот и вы-
спался, — подумал он. — Ну, да ничего, завтра отосплюсь. В самоле-
те». На часах было двадцать два десять,— значит, лег он полчаса
назад... Захаров улыбнулся, быстро оделся, поставил на электриче-
скую плиту чайник и принялся убирать постель.
XI
Едва баролифт, закачавшись, стал на дно, Аракелов сравнил по-
казания внешнего и внутреннего манометров. Все в порядке: давление
55
внутри было чуть-чуть выше наружного. Он нажал кнопку замка,
и диафрагма люка начала раскрываться. Аракелов был уже наготове:
пригнувшись, он оперся руками о закраины горловины, чтобы, едва
отверстие достаточно расширится, одним толчком («Трап — для
умирающих батиандров», как говаривал старик Пигин) бросить тело
вниз, в темноту.
И вдруг он понял, что привычной темноты нет. Снизу, из люка
шел ровный, холодный, рассеяный свет, и это не был свет прожекто-
ров. Диафрагма раскрылась полностью, и Аракелов увидел уходящие
вниз металлические ступеньки трапа. На одной из них сидел... сиде-
ло... Нет, не осьминог. И не кальмар тоже. Скорее что-то среднее меж-
ду ними — ярко-оранжевое бесформенное туловище удобно устрои-
лось на ступеньке. Два огромных круглых глаза в упор смотрели на
Аракелова, и в них читалось откровенное ехидство. Восемь ног спу-
скалось вниз, и существо болтало ими в воде, — ни дать ни взять
мальчишка, сидящий на мостках у реки. А в двух длинных ловчих
щупальцах был зажат стандартный ротный спаренный лазер образца
двадцать первого года. Стволы его смотрели прямо в грудь Аракелову.
— Опять струсил?— спросило чудовище, и Аракелов ничуть не уди-
вился — ни тому, что оно говорит, ни тому, что говорит оно голосом
Жорки Ставраки.
— Нет, — сказал он, спрыгнул в воду и, отведя ствол лазера в сторо-
ну, примостился рядом с чудовищем. Ему было весело. — Маска, мас-
ка, я тебя знаю.
— Ну и знай себе. Ведь ты же не пошел...
— Я пошел. И сделал. Без меня «Марта» ничего бы не смогла.
— Да, — по-свойски подмигнуло существо, и Аракелов впервые
удивился по-настоящему: он никогда не слышал, чтобы спруты ми-
гали. — Да, ты пошел — вторым. Вторым уже не страшно...
— Я пошел бы и первым.
— Бы... Существенная разница. Ты просто испугался, дружок.
— Нет. Я боялся, пока не знал. А когда узнал — перестал бояться.
Я тебя знаю. И не боюсь.
Спрут помолчал, играя лазером, потом насмешливо спросил:
— А кто тебе поверит?
— Поверят, — ответил Аракелов, но прозвучало это у него не слиш-
ком уверенно. — А не поверят — плевать. Я-то знаю.
— Вот и расскажи это своим — там, наверху. Поверят ли они?
— Поверят. Потому что знают меня. А я знаю тебя.
— Не знаешь. — Чудовище расхохоталось. Смотреть на хохочу-
щий роговой клюв было жутковато. — И никогда не узнаешь.
Аракелов заметил, что оно стало как-то странно менять форму, рас-
плываться. Так расплывается чернильное облачко каракатицы.
— Знаю. Ты — сероводород. И мне на тебя наплевать.
— Нет, дружок. Я — пучина. Сегодня я сероводород, ты прав.
А завтра? Я сама не знаю, кем и чем буду завтра. Как же можешь знать
это ты?
— Ничего, — сказал Аракелов. — Теперь я тебя всегда узнаю.
Всегда и везде.
— Посмотрим, — хихикнуло облачко сепии, окончательно расплы-
ваясь, растворяясь в сгустившейся вокруг тьме. — Посмотрим... А пой-
56
дешь ли ты еще хоть раз вниз? Разве трусы ходят вниз? И разве их
пускают сюда?..
— Пойду! — заорал Аракелов, бросаясь вперед, на голос. — Вот
увидишь, пойду!
Он сделал мощный рывок, но голова уперлась во что-то холодное,
жесткое, и он проснулся.
Было совсем темно. Значит, проспал он долго и уже наступила ночь.
Он лежал на боку, упираясь лбом в холодный пластик переборки.
Хотелось пить. Аракелов повернулся и сел. И тогда увидел, что за
столом кто-то сидит. Кто — разобрать было невозможно: из-за плотно
зашторенного иллюминатора свет в каюту не проникал. Он протянул
руку к выключателю.
— Проснулся? — Это была Марийка.
— Ты? Здесь? — От удивления Аракелов даже забыл, что соби-
рался сделать.
- Да... - В голосе ее прозвучала непривычная робость. — По-
нимаешь, мне нужно было увидеть тебя первой. До того, как ты уви-
дишь других. Вот я и пришла.
Аракелов ничего не понимал. Голова спросонок была тяжелой —
может быть из-за снотворного. Он протянул руку и нащупал часы. Под-
нес их к глазам: слабо светящиеся стрелки показывали почти полночь.
— Ты не хочешь разговаривать со мной?
— Сейчас, — хрипло сказал Аракелов. Он пошарил по столику:
где-то здесь должен быть стакан с соком. Он всегда в первую ночь после
работы внизу ставил рядом с постелью сок и, просыпаясь, пил. Это так
и называлось: постбаролитовая жажда. Ах да, спохватился он. Зада-
даев... снотворное... Значит, соку нет. Но стакан неожиданно нашелся.
Ай да Витальич! Кисловатый яблочный сок привел Аракелова в себя.
— Саша... — Марийка подошла, села рядом. — Ты не простишь
мне этого, Сашка, да?
— Чего? — не понял Аракелов. Он обнял Марийку и вдруг почув-
ствовал, что плечи у нее мелко-мелко вздрагивают. — Да что с тобой?
Марийка откровенно всхлипнула.
— Я так и знала, что не простишь...
— Ничего не понимаю! — Аракелов растерялся.
Марийка подняла голову.
— Значит, ты не знаешь? Тебе не сказали?
— Да чего?!
— Сашка, это ведь я...
— Ты?! — Все сразу встало на свои места. Перед Аракеловым мгно-
венно возникла залитая солнцем палуба и Марийка, томно раскинув-
шаяся в шезлонге... «Мне в «Марте» посидеть надо, на следующей
станции она по моей йрограмме работать будет». И зададаевские
умолчания и увертки стали ясны. Эх, Витальич!..
— Значит, ты... — повторил Аракелов.
— Да, — сказала Марийка. — Понимаешь... Так получилось...
— Понимаю. — Аракелов отодвинулся от нее и оперся спиной о
переборку. Ему было больно от обиды и обидно до боли. — Дух стру-
сил, надо нос ему утереть. Понимаю.
— Ничего ты не понимаешь! Я же люблю тебя, дурака! И знаю,
что ты не струсил, ты не мог. Это они говорили, что ты струсил...
57
— Они?
— Ну да. Я в «Марте» сидела, люк был открыт, а они рядом встали...
— Кто?
— Жорка, Поволяев и еще кто-то, я их не видела, только слышала.
И говорили, что ты струсил. Мол, батиандры со своей исключитель-
ностью носятся, подумаешь, дефицитная профессия, нужно им себя
беречь для грядущих подвигов... А что человек погибает — ему напле-
вать, духу нашему... И в таком роде.
— Та-ак, — сказал медленно Аракелов. — Ясно. — Это он предви-
дел еще внизу.
— И я к ним не вышла. Понимаешь, не вышла. Сама не знаю,
почему. Побоялась, что ли?
— Чего?
— Не знаю. Я бы, наверно, им по рожам надавала.
«Стоило бы, — подумал Аракелов. — Но это я могу и сам».
— И что же ты сделала?
— Когда они отошли, вылезла, поставила слип на автоспуск. Я ви-
дела, как это делают...
— Ясно, — сказал Аракелов.
В принципе, в этом не было ничего невозможного. Отмотать метров
двадцать троса на барабан носовой лебедки «Марты», застопорить судо-
вую лебедку, а потом помаленьку стравливать трос, соразмеряясь
с опусканием слипа. Для опытного водителя это не представляло осо-
бого труда. Но как справилась с этим Марийка? Ведь опыта работы
с «Мартой» у нее с гулькин нос... И как никто ей не помешал? Ведь слип
скрежещет так, что только в баролифте не слышно! Конечно, когда
«Марта» уже пошла к воде, остановить ее было бы нельзя, но до того?
Куда смотрел вахтенный? «Мда-а, — подумал он, — дисциплинка...
Пораспустил народ Ягуарыч...»
— И никто тебя не остановил?
— Нет...
— Молодцы! — искренне восхитился Аракелов. На мгновение ему
даже стало весело. — Хоть судно укради, не заметят, если есть о чем
посудачить!.. Но на кой черт ты полезла? Зачем?
— За тем, что я слышать не могла, как они про тебя... Понимаешь?
Я уже все знала — и про патрульники и про «рыбку». И понимала, что
ты там сидишь и думаешь...
— Вот и не лезла бы. Лучше бы сама подумала...
— Я и думала. Что тебе экспериментальные данные нужны. И что
если даже «Марта»... не пройдет... Ты скорее сообразишь, что к чему.
До Аракелова дошло не сразу: слишком уж нелепо это было. Нелепо,
немыслимо, невозможно!
— Дура! — заорал он, забыв, что уже ночь, что за тонкими пере-
борками каюты давно спят. — Ты соображаешь, что говоришь?
— Да, — тихо сказала Марийка, и Аракелов осекся. — И когда
делала, тоже соображала. Только что все вот так получится — не
сообразила.
Аракелов обнял ее, прижал к себе, гладил по волосам, целовал
мокрое от слез лицо, шею, руки...
— Дура, — задыхаясь бормотал он, — сумасшедшая, ненормаль-
ная... Что бы я без тебя делать стал, а?
58
— А что ты будешь делать со мной? — печально спросила Ма-
рийка. — Ведь ты... Ты же мне не простишь. И прав будешь.
Он обнял ее еще крепче. Что-то больно впилось ему в грудь. Он
чуть отстранился и пощупал. Это была та самая веточка «ангельского
коралла»... Она подумала даже об этом, идя к нему...
«Руслан» тогда простоял четверо суток в Кэрнсе, и Аракелову
и еще двоим аквалангистам удалось на пару дней съездить в Куктаун
по приглашению местного клуба рифкомберов. Как Аракелову по-
везло наткнуться на «ангельский коралл», он и сам не мог понять.
Этот полип редок, очень редок, а в этих местах до сих пор его не
находили вообще. Да Аракелов и не знал, что нашел. Просто его по-
разил коралловый куст: никогда еще он не видел такого богатства от-
тенков красного цвета. Он отломил веточку и спрятал в сетку. Просто
так, на память. А когда позже, на берегу, ему объяснили, что это, —
план созрел мгновенно. Вернувшись на «Руслан», он посоветовался с
корабельными умельцами, больше недели проводил все вечера в каюте,
возясь с лаками, клеями и так далее, но зато потом подарил Марийке
вот эту самую брошь.	,
Аракелов аккуратно отколол брошь и положил на стол. Потом снова
привлек Марийку к себе.
— Ничего, — сказал он. — Это все ерунда. Понимаешь, ерунда.
И прощать или не прощать я тебя не могу. Я ведь люблю тебя. Просто
люблю, и не могу ни винить, ни прощать.
— Я им скажу, я им все скажу, слышишь?
— Я им сам скажу, — пообещал Аракелов. — Это все не так страш-
но. Это все утрясется... Главное, что есть мы. Понимаешь — не ты,
не я. Мы.
Марийка улыбнулась, — он понял это по изменившемуся голосу:
— Спасибо, Сашка...
Он еще долго сидел, обняв ее одной рукой, а другой бережно и легко
гладя по волосам, — до тех пор, пока по дыханию не понял, что Ма-
рийка уже спит. Тогда он тихонько встал, продолжая обнимать ее
плечи левой рукой, и осторожно уложил Марийку на постель. Она
все-таки проснулась:
— Ягуарыч мне втык устроил... Поклялся списать. Вахтенным по
выговору, а меня — на берег... Это, говорит, еще не все... Вот завтра
утром разбор устроим... Там больше получите... Но мне все равно, по-
нимаешь? Пусть спишут... если ты меня в жены возьмешь... — Язык
у нее заплетался.
— Спи, — сказал Аракелов. — Пустяки все это. Спи, милая.
Она и в самом деле уснула — на этот раз окончательно. «Досталось
же ей сегодня», — подумал Аракелов. Он оделся и вышел из каюты.
Поднявшись на главную палубу, он прошел на нос и встал, опер-
шись вытянутыми руками на планшир и глядя на фосфоресцирую-
щие буруны, вскипавшие у форштевней.
«Да, — подумал он, — майский день, именины сердца...»
Океан был темным, почти черным; серебряные блики лунного све-
та только подчеркивали его черноту. Он был бескрайним и бездонным.
Таинственным. И где-то там, в глубине, скрывались его таинственные
порождения — Великий морской змей, Чудовище «Дип Стар», Чудо-
вище «Дзуйио Мару»... Подумать только, — еще утром Аракелову
59
казалось, что найти их — единственная трудная задача в жизни. Это
было каких-нибудь шестнадцать часов назад... Каким же еще мальчиш-
кой он был тогда!
А теперь... Марийка что-то сказала про завтрашний разбор... Зна-
чит, дошло до этого. Значит, завтра будет бой. Бой на ближней ди-
станции, — как в старину. «Что ж, — равнодушно подумал Араке-
лов, — бой так бой. Что еще остается? Благородно поднять флажный
сигнал «Погибаю, но не сдаюсь» и благопристойно пойти ко дну...»
Пойдет ли он еще ко дну? Туда, вниз? Или прав был спрут из
кошмара? И уже никогда не придется Аракелову войти в баролифт?
«Нет, — подумал он, — этого не может быть»...
«Это может быть. Это очень может быть, — трезво рассудил он. —
Пусть ты убежден, что был прав. Абсолютно прав. Пусть ты можешь
с чистой совестью сказать: я сделал. Только поэтому живы водители
четырех патрульных субмарин, тех, что шли на поиски погибших;
только поэтому останутся в живых все те, кто не пойдет уже в серо-
водородные облака, ибо кто предупрежден, тот вооружен. Пусть
поймут и поддержат тебя Зададаев, Ягуарыч — ведь не может не
понять этого капитан, — Генрих и кто-то еще. Даже многие. Даже
большинство. Но всегда найдутся и другие. Те, из-за кого могла погиб-
нуть Марийка. И такие, как те. И возникнет слух, слух, который
окажется сильнее любого официального одобрения. От него не спря-
чешься никуда. Батиандров мало, очень мало, и друг о друге они знают
все. Даже будь их много, знать все друг о друге им необходимо: ведь
пойти с человеком вниз можно лишь тогда, когда знаешь его до конца.
Когда веришь ему, как себе. Больше, чем себе. А кто поверит теперь
Аракелову? Да, конечно, он был прав, но говорят...»
И придется жить, ежедневно борясь с этим «говорят». Разве можно
так жить?
А ведь ему еще только тридцать два...
Менять профессию? Уходить? Значит, проклятый спрут был прав?
«Нет, — решил Аракелов. — Нет. Ни за что».
Бой так бой. И чем скорее, тем лучше. Аракелов почувствовал, как
рождается и крепнет в нем холодная, упрямая злость. Нет! Он еще будет
внизу. Он еще поймает всех этих Великих морских змеев и Чудовищ
«Дзуйио Мару». Он еще спустит с них шкуру. Спустит шкуру, сделает
сумочку и подарит Марийке. Аракелов поднял глаза к горизонту и
увидел, как впереди, прямо по курсу, взошла звезда... «Яркая, — ав-
томатически отметил он. — Наверное, планета. Только какая?» Вне-
запно звезда погасла, потом вспыхнула вновь. Снова потухла. И за-
горелась опять.
И тогда Аракелов понял, что это. Это была не звезда. Это был лазер-
ный маяк на вершине Гайотиды.
1976 г.
ЛЮДИ КОРНЕЛЕЙ
ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ В НОВЕЛЛАХ
...И при коммунизме будут споры,
И слезы, и размолвки, и мечты,
Там будут й свиданья, и отбытья,
И гордость, побеждающая страх,
Победы, и просчеты, и открытья,
И жертвы в неизведанных мирах...
Вадим Шефнер
ПРОЛОГ
	ПОБЕДИТЕЛЬ
™	убах вел энтокар в седьмом — скоростном — горизонте,
выжимая из машины все, что она могла дать. Не то чтобы он так уж
торопился или был завзятым гонщиком; пожалуй, нельзя было и ска-
зать, что скорость доставляла ему удовольствие; не было это и при-
вычкой — в обычном понимании слова; просто скорость казалась ему
необходимой и естественной — как ровное дыхание, например. Как
только комплекс Транспортного Совета оказался прямо под ним, Дубах
улучил момент, когда между ним и посадочной площадкой в потоке
энтокаров^ вибропланов и гравитров открылось «окно», и, не снижая
скорости, бросил аппарат вниз, затормозив лишь перед самым сопри-
косновением с пластолитовым покрытием.
Едва он открыл дверцу, на него ударом обрушилась волна жаркого,
влажного, не по-утреннему парного воздуха, от чего все тело сразу же
покрылось липким потом: это февраль — самый тяжелый месяц в низ-
ких широтах Ксении. К нему трудно привыкнуть, даже прожив здесь
больше сорока лет. Недаром на одном из древних языков Ксения значит
«чужая»... Дубах провел по лицу тыльной стороной ладони и вышел
из машины. Проходивший мимо Тероян из отдела индивидуального
транспорта замедлил шаг.
— Доброе утро, Тудор! Мастерская, скажу я вам, была посадка.
Виртуозная. В старину нечто подобное именовали «адмиральским
подходом»...
— Спасибо, Гайк, — Дубах улыбнулся. — А раз уж вы заговорили
об этом, попробуйте прикинуть, как организовать систему «окон» над
62
всеми посадочными площадками. Чтобы не приходилось выбирать
момент, когда под тобой никого нет: утомительно это, да и не слишком
надежно, всегда кто-то может неожиданно выскочить прямо на тебя.
Гайк вздохнул: вечно Дубах сразу же переводит разговор на де-
ловые темы...
— Хорошо, — сказал он. — Прикинем.
— И завтра скажите мне результат.
Тероян только молча кивнул.
В холле было прохладно и чуть горьковато пахло цветами вьющих-
ся по стенам саксаукарий. Тероян свернул налево, к лифту, а Дубах
подошел к шкафу продуктопровода, привычным движением набрай
заказ, затем открыл дверцу и вынул высокий заиндевелый стакан.
От первого же глотка заломило зубы. Тогда он повернулся и, продолжая
понемножку отхлебывать грейпфрутовый сок, посмотрел на глобус.
Глобус был огромен, не меньше шести-семи метров в диаметре. Он
свободно парил в воздухе посреди холла и медленно вращался, играя
яркими красками. Последнее, впрочем, не совсем ве£но: сам глобус был
блеклый, почти бесцветный, контурный; слабым коричневато-зелено-
ватым тоном были подняты оба ксенийских материка, да чуть голу-
бели пространства океанов. И на этом бледном фоне чистыми, брос-
кими красками были нанесены все линии транспортных трасс и основ-
ных потоков. Морские — редкие маршруты пассажирских лайнеров
и прогулочных яхт и жирные синие линии сухогрузов и танкеров,
ибо море все еще остается самым экономичным путем перевозки не-
срочных крупнотоннажных грузов. Сухопутные — тонкие красные
линии ТВП-трасс, двойные черные полосы трансконтинентальных
экспрессов, пунктиры карвейров и штрих-пунктиры метрополитенов.
В воздухе вокруг глобуса переплетались маршруты дирижаблей и
стратопланов, крутые кривые су борбитальников и обрывающиеся
в полутора метрах от поверхности гиперболы космических линий,
стягивающиеся к двум космодромам планеты, напоминая какие-то
фантастические кусты. В целом все это походило на муляж нервной
или кровеносной системы какого-то фантастического животного. Да
оно и было, в сущности, живым организмом, сложным, непослушным
порой, — хотя и редко, очень редко, — организмом, мозг которого раз-
мещался здесь, в комплексе Транспортного Совета.
Конечно, системе этой было далеко до глобальности: наземные
трассы покрывали только Эрийский материк, оставляя Пасифиду не-
тронутой — за исключением узкой прибрежной полосы на востоке.
Морскиё линии тоже соединяли лишь порты Эрии, выбросив в океан
всего два уса — к Архипелагу и к Восточному берегу Пасифиды.
Естественно: ведь Ксения всего лишь второй век обживается Чело-
вечеством и население ее составляет еще только по лми л лиард а...
Дубах допил сок, бросил стакан в утилизатор и в последний раз
взглянул на глобус. Пусть системе этой далеко до совершенства, но
она живет, растет, развивается, — а в этом и его жизнь, жизнь коорди-
натора Транспортного Совета Тудора Дубаха.
По дороге к себе он заглянул в диспетчерскую Звездного Флота, где
юный Гаральд Свердлуф, навалившись грудью на стол, отмечал поло-
жение кораблей большого каботажа.
— Доброе утро, Гаральд!
63
— Доброе утро, координатор, — откликнулся тот.
Дубах заглянул в карту. Хорошо: все боты идут в графике. Впро-
чем, на каботажных маршрутах за последние десять лет сбой был лишь
однажды...
— Что транссистемники, Гаральд?
Свердлуф поднял голову.
— Каргоботы с Пиэрии вытормозятся из аутспайса завтра к двадца-
ти ноль-ноль по среднегалактическому времени. «Бора» прибыл на
Лиду, — АС-грамма принята сегодня в восемь семнадцать.
— А «Дайна»? — спросил Дубах.
— Там же, — тихо ответил Свердлуф и отвел глаза. Когда корабли
опаздывали, он всегда почему-то чувствовал себя виноватым. — Мар-
шевый греборатор — это серьезно, координатор.
— Знаю. И об этом я буду говорить с заводом. Но выход из графи-
ка — это тоже серьезно. Уже двое суток, Гаральд. Двое суток! А на
«Дайне» — сколько пассажиров на «Дайне»?
— Пятьсот.
— То-то и дело. Когда опаздывает каргобот — это плохо. Но когда
опаздывает лайнер... Аварийник вышел?
— Вчера.
— Почему?
— Рыков хотел справиться сам.
— С греборатором? — Дубах усмехнулся. — Однако... Когда
рандеву?
— Аварийник идет на пределе, координатор.
— Когда?
Свердлуф снова почувствовал себя виноватым.
— Завтра. К семнадцати по среднегалактическому.
Дубах кивнул.
— Хорошо, Гаральд. Если что-нибудь изменится — немедленно
сообщите мне. И передайте по смене. Даже если ночью. Спокойной
вахты!
«Рыков, — подумал Дубах, выйдя из диспетчерской. — Рыков...
Рыков хороший пилот. Но — авантюрист слегка. Рассчитывать спра-
виться с греборатором своими силами?! Жаль».
Придя к себе, он прежде всего связался с отделом личного состава.
— Лурд? Доброе утро. Да, Дубах. Вот что, Лурд: поговорите с базой
Пионеров и узнайте, есть ли у них вакантные места пилотов. Есть? Сами
запрашивали у нас? Превосходно. Откомандируйте в их распоряжение
первого пилота Рыкова с транссистемного лайнера «Дайна». Что? Да,
знаю. На его место можно перевести кого-нибудь с каботажа. Ну, это
уже ваше дело, Лурд. Пионерам нужен прекрасный пилот, а не маль-
чик, не так ли? И Рыков подойдет им. Больше чем нам, да. Нет, иначе
я не дам «добро» на выход «Дайны». Ну вот и договорились. Спасибо.
Жаль. Впрочем, у Пионеров Рыкову будет только лучше. И Пионеры
не связаны никакими графиками. И — не перевозят людей. А на линей-
ных маршрутах нужны пилоты, при любых обстоятельствах приходя-
щие вовремя.
Насколько все-таки проще с наземными коммуникациями: все авто-
матизировано до предела, человек выполняет только контрольные
функции. Да и на воздушных — тоже. Хуже всего приходится отделам
64
Звездного Флота, морских перевозок и индивидуального транспорта —
им пространство поддается труднее.
Пространство... Дубах не признавал его. Потому что пространство —
лишь функция времени. Оно измеряется не километрами, не парсеками,
а временем, потребным на его преодоление. И Дубах боролся с ним, стре-
мясь уменьшить это время. Потому что время, затраченное на преодоле-
ние пространства, — потерянное. И пусть жизнь человека за последние
несколько веков удлинилась без малого вдвое, но увеличились и рас-
стояния...
Дубах взглянул на часы. Пора. Он включил селектор.
— Прошу дать сводку по отделам.
Сводка была хорошей. Вот только...
Он вызвал Баррогский стройотряд.
— Панков? Доброе утро. Говорит координатор. Что там у вас стряс-
лось, Виктор?
— Между отрогом Хао-Ян и водоразделом пошли породы повышен-
ной тугоплавкости. Геологи подкачали слегка.
— С них спрос особый.
— Плавление полотна замедлилось в полтора раза.
— И?..
— Войдем в график за водоразделом.
— Прекрасно. — Дубах улыбнулся. — А пока люди должны доби-
раться до Рудного воздухом? На гравитрах? Вибропланами? Энтока-
рами? Триста километров гравитром — это, наверное, очень хорошо?
Как вы думаете?
— А где я возьму энергию? Скажите все это план-энергетику, — не
выдержал Панков.
— Скажу. И энергия вам будет — спрашивайте! Спрашивайте все,
что нужно. Но зато — давайте мне время. Ваща ТВП-трасса сэкономит
каждому работающему в Рудном больше часа, Виктор. Больше часа!
— Мы не на Земле, координатор. И энергобаланс у нас пока что
другой.
— Да, не на Земле. Там шесть миллиардов людей, а у нас — пятьсот
миллионов. Но разве поэтому они должны пользоваться меньшим ком-
фортом? Что это за пограничные рассуждения? Конкретно: что вам
нужно, чтобы войти в график? Энергии у нас хватит, и не надо беречь
ее там, где речь идет о людях!
— Два «аргуса», комплект каналов Литтла и хотя бы три комбайна.
— Будут вам «аргусы», — пообещал Дубах. — Все будет. Но...
— Ладно, — сказал Панков, и Дубах почувствовал, что тот улы-
бается. — Остальное — наше дело.
«Аргусы» —атомные реакторы на гусеничном ходу— это дефицит.
Их привозят с Лиды и с Марса, а на самой Ксении пока что производить
их негде. И Дубах еще не знал, где он их достанет. Но в том, что доста-
нет,— не сомневался. Правда, ему предстоял пренеприятный разговор
с план-энергетиком, но к этому они оба уже привыкли и споры и препи-
рательства их были скорее традицией, чем необходимостью. В том, что
при всей своей прижимистости Захаров «аргусы» выделит, Дубах был
уверен. А комбайны и каналы Литтла — это несложно, можно перебро-
сить откуда-нибудь, — хоть с Торры, например.
Он снова включил селектор.
5 Люди кораблей
65
— Гайк, прошу вас, подготовьте мне быстренько цифры по пасса-
жиропотоку к Рудному — для Захарова. А то баррожцы застряли
с ТВП-трассой и им нужна дополнительная энергия.
— Когда?
— Пары часов хватит?
Слышно было, как Тероян выразительно вздохнул.
— Вот и прекрасно, — сказал Дубах. — Спасибо, Гайк.
Заверещал сигнал видеовызова. Дубах включил экран. Это был Хо-
докайнен из морского отдела.
— Тудор, в Лабиринте сел на риф контейнер...
Этого Дубах всегда боялся, — контейнеры с нефтью, буксируемые
через Проливы... Дотянут они нефтепровод наконец?! На мгновение
перед Дубахом встала прекрасная в своей законченности картина: рас-
ставленные через каждые триста метров треногие опоры с катушками
толкателей на вершинах и летящую сквозь них тяжеловесно-масля-
нистую нефтяную струю... Когда наконец?! Впрочем, теперь уже...
— Сколько? — теперь уже оставалась только робкая надежда на то,
что контейнер малотоннажный.
— Десять тысяч.
Десять тысяч тонн нефти, пленкой, мономолекулярной пленкой по-
крывающие акваторию Проливов...
— Совет Геогигиены оповещен?
— Да. Химэскадрилья поднята, — Ходокайнен взглянул на
часы, — семь минут назад. Через шесть они будут над Проливами.
— Так, — сказал Дубах, чувствуя, что у него начинают болеть
скулы. — Доигрались мы. Яблоки моря... Пока они еще созреют, ябло-
ки. Что с бактериологами?
— Извещены.
Подведем итоги. Химэскадрилья прекратит расползание, локализует
очаг, — но и только. Дело за микрофауной, которая должна эту нефть
уничтожить. Но ей нужно время, время...
— Кто руководит операцией в целом?
— Вазов.
Это хорошо. Это — самое обнадеживающее, пожалуй. Значит, ни-
чего не будет упущено.
— По окончании операции капитана буксира ко мне.
Ходокайнен кивнул. Ему было жалко капитана, но Дубах, наверное,
прав. Почему-то получается, что Дубах всегда прав...
♦ ♦ ♦
О предстоящей поездке к Бихнеру он вспомнил только в три часа.
Словно сработал в нем какой-то механизм, выудивший из памяти нуж-
ную карточку: ведь, казалось, забыл, напрочь забыл, но в последний
момент, когда еще несколько минут — и будет поздно, вспомнил-
таки, — и ровно за тридцать секунд до того, как прозвучал контроль-
ный сигнал таймера.
...Бихнер позвонил вчера в конце дня.
— Добрый день, Тудор! Знаю вашу перманентную занятость, но все
же хочу попросить вас завтра в четыре поприсутствовать при одном
нашем эксперименте. Любопытном, я бы сказал, эксперименте. На-
деюсь, вам тоже будет любопытно.
66
— Хорошо, — сказал Дубах. — Непременно буду. Спасибо, Эзра.
Лаборатория Бихнера весь последний год терроризировала его. Они
ежемесячно съедали годовой энергетический лимит, и Дубах сам не до
конца понимал, каким образом ему удавалось вышибать из Захарова
энергию для их ненасытной аппаратуры. Но похоже, они добились че-
го-то стоящего,— судя по тону Эзры и его непривычному лаконизму.
Дубах в последний раз включил селектор.
— Я буду в Исследовательском, у Бихнера. Если поступят инфор-
мации о «Дайне» и Проливах — передайте немедленно. Спасибо!
Исследовательский Центр находился на равнине, километрах в пя-
тидесяти, и Дубах решил добираться энтокаром. Это минут пятна-
дцать. Впрочем, через несколько месяцев здесь пройдет линия метро-
политена и тогда время сократится до двенадцати минут.
Каждая минута, отвоеванная у пространства, была для Дубаха
личной победой, потому что борьбе этой он отдал всего себя. В сред-
нем, согласно статистике, каждый житель Ксении ежедневно тратит в
дороге около полутора часов. А это значит, что на полтора часа чело-
век выбывает из активной жизни. Конечно, в транспорте можно
думать, можно читать, разговаривать по связи. Но все это — паллиа-
тивные решения. Компромисс. Уступка вынужденности. Дубах всегда
ненавидел компромиссы, хотя ему и случалось — достаточно часто
случалось — на них идти.
Бихнер поднялся ему навстречу.
— По вашему появлению можно проверять часы, Тудор! При-
знайтесь по секрету,— я никому не скажу! — с вами не занимались
вивисекторы из группы Оффенгартена?
Дубах рассмеялся: Оффенгартен занимался проблемой биологиче-
ских часов.
— Нет,— сказал он,— и не выдавайте меня: я спонтанный случай,
но по характеру не гожусь в подопытные. Так какими чудесами вы
хотите меня поразить?
— Как вам сказать, Тудор?.. Имейте терпение: сами увидите.
И Дубах увидел.
Внешне все выглядело весьма буднично. Стол — большой лабора-
торный стол метров пять длиной с матовым покрытием из дендро-
пласта. На каждом конце стола стояло по маленькой клетке; в од-
ной из них спокойно охорашивался белый мышонок. От обеих клеток
вертикально вверх уходил пучок проводов.
— Начнем? — спросил Бихнер.
— Я весь внимание,— сказал Дубах, и это было правдой.
Исследовательский Центр был его детищем в полном смысле слова.
Если транспорт на Ксении существовал задолго до появления Дубаха
и он лишь способствовал росту, расширению, совершенствованию ком-
муникаций, то Центр создавал он — от начала и до конца. Он сумел
подключить к работе самых талантливых и оригинальных ученых —
не только Ксении, но и других планет. Бихнера, например, он сманил
из Института Физики Пространства на Земле. Центр доставлял Дуба-
ху хлопот не меньше, чем все транспортные сети, вместе взятые. Он
поглощал энергию в неимоверных, фантастических количествах. Он
требовал уникальную аппаратуру чуть ли не до ее появления: стоило
просочиться сообщению, что где-нибудь на Пиэрии разработана новая
67
конструкция ментотрона, например, как неизбежно оказывалось, что
Центру он нужен прямо-таки позарез, и Феликс Хардтман из отдела
снабжения хватался за голову и обрушивал на Дубаха такое... Но за-
то Центр работал, работал с КПД «больше 100%». Как это бывает
всегда, девяносто девять из ста их идей оказывались просто бредом,
но они наталкивали на ту сотую... Кто знает, может быть, сейчас ему
покажут результат именно сотой идеи?
— Смотрите,— сказал Бихнер.— Смотрите внимательно.— И в
сторону:— Вано, пуск!
Сперва Дубах вообще ничего не заметил. И лишь через несколько
секунд осознал, что мышонок продолжает умываться уже в дру-
гой клетке.
— Что это? — спросил он у Бихнера.
— Не кажется ли вам, координатор, что вы хотите от меня слиш-
ком многого? Я вам показал — этого мало?
— Мало,— сказал Дубах каким-то петушиным голосом.
— Условно мы назвали это «телепортом». Весьма условно. Суть —
мгновенное перемещение объекта в пространстве.
— Мгновенное,— повторил Дубах.— Мгновенное. Очень интерес-
но... Но — как?
— Мы сами еще до конца не понимаем. Очень грубо, я бы даже
сказал — примитивно грубо, это можно уподобить электрону, который
не существует в момент перехода с орбиты на орбиту, исчезая с одной
и одновременно появляясь на другой. Но это не аналогия, пожалуй.
Это, скорее, метафора.
— Дистанция?
— Как вам сказать, Тудор... Пока мы дошли до пяти метров. При-
чем переброска одного этого мышонка через стол обошлась по край-
ней мере в полет к Лиде. Да и проживет этот мышонок не дольше су-
ток: происходят какие-то изменения на субатомном уровне, а какие
именно — мы еще не установили. Обещали помочь ребята из Биоцент-
ра, но боюсь, им этот орешек не по зубам. Вот если бы привлечь груп-
пу Арендса и Ривейры,— они занимаются сходной проблемой...—
Бихнер метнул на Дубаха косой взгляд, тот кивнул: что ж, ничего не-
возможного.— Потому-то мы пока и пригласили только вас, Тудор.
Строить, как это называлось?.. Триумфальную арку, вот,— строить
ее еще рано. До практического применения — годы, а то и десятилетия.
Эффект получен экспериментально; его нужно обосновать, изучить,
изменить. Многое, очень многое,— да что я вам объясняю, Тудор!
Дальние же перспективы вы видите лучше меня.
Дубах видел.
Это была победа. Победа окончательная и обжалованию не подле-
жащая. И уверенность в этом ему придавала будничность, зауряд-
ность обстановки. Победа! Ибо время перемещения в пространстве све-
дено к нулю. К нулю! Это — последнее поражение пространства,
которое до сих пор лишь отступало, медленно, с трудом, огрызаясь,
требуя жертв,— и временем, и людьми даже, что еще страшнее, что
самое страшное, самое нетерпимое для человека. Но от этого удара
пространству уже не оправиться. Никогда. Во веки веков.
— Эзра,— сказал Дубах.— Вы знаете, что это такое? Это не жал-
кие клочки, не увеличение скорости карвейра. Это — победа!
68
Бихнер счастливо улыбнулся:
— До победы еще очень далеко, Тудор. Оч-чень. Но я рад, что вы
понимаете это так. Я знал, что вы первый, кто поймет это. Спасибо!
* * *
Перед уходом Дубах еще раз связался с Советом. Аварийник шел
к точке рандеву с «Дайной», выжимая из своих гребораторов все что
можно. Может быть, он придет даже раньше, чем обещал. Бактерио-
логи вылетели и сейчас уже приступают к севу. Похоже, что на этот
раз все обойдется более или менее благополучно. Хотя о каком благо-
получии можно говорить, когда по поверхности Проливов разлилось
десять тысяч тонн нефти?! «Да, веселый будет разговор в Совете Гео-
гигиены, — подумал Дубах. — И они будут правы, абсолютно правы.
Когда же наконец строители справятся с нефтепроводом и мы ски-
нем с плеч танкерный флот? Не скоро еще, ох, не скоро...»
Дубах с места рванул энтокар вверх, прямо в седьмой — скорост-
ной — горизонт. До дому отсюда около часа лету. Он перевел управ-
ление на автоматику, повернул к себе проектор и вставил в него ма-
ленькую кассету книгофильма.
«Пройдет десять, пусть двадцать даже лет — и не нужно будет ни
энтокаров, ни вибропланов, ни карвейров»,— подумалось ему. Это
всегда казалось мечтой, недостижимой, как горизонт. Целью, к ко-
торой можно лишь асимптотически приближаться, — как к ско-
рости света в обычном пространстве. И вот мечта становится реаль-
ностью, хотя и отдаленной еще, hq уже вполне достижимой и ощу-
тимой. «Доживу ли я до этого, — подумал он^—Очень хочется
дожить...»
И вдруг ему стало грустно. Он понял, не только разумом, но всем
существом ощутил, что жизнь его уже сделана. Как бывает сдела-
на вещь. Может быть, причина крылась в его фанатической привер-
женности одной идее?
«Нет,— сказал он себе.— Нет, так нельзя. Думай о том, как это бу-
дет — победа».
«Я и думаю,— ответил он себе,— и я сделаю все, чтобы победа
пришла скорее. Как делал до сих пор. Как не умею делать иначе. Но
все-таки хорошо, что она наступит еще не сегодня. Будь она возможна
сегодня — я сделал бы все, что могу. Но это будет еще не скоро—«те-
лепорт», как говорит Эзра. И может быть, я просто не доживу. Ведь
победа победе рознь. И бывают сокрушительные победы — как эта,
потому что она отменяет меня. Ведь я знаю, как жить для победы.
Точнее — как жить для борьбы за победу. Но что делать, когда побе-
да отменяет тебя?..»
На мгновенье его охватило острое сочувствие к пространству —
пространству, с которым он боролся всю жизнь. Ведь, уничтожив про-
странство, «телепорт» отменит и Дубаха, координатора Транспортного
Совета.
В это время раздался сигнал вызова.
— Слушаю,— сказал Дубах.
— Говорит Свердлуф. Рыков сообщил, что авария ликвидирована
и «Дайна» идет своим ходом. Я возвращаю аварийник, координа-
69
тор, — последнее было сказано тоном полувопросительным-полуутвер-
дительным.
— Да,— сказал Дубах, чувствуя, как отходит куда-то его ненуж-
ная тоска.— Правильно, Гаральд. Спасибо.
«Все-таки молодец этот Рыков! С таким пилотом расставаться жаль.
Но у Пионеров ему будет только лучше. А на линейных трассах нуж-
ны пилоты, не выходящие из графика ни при каких обстоятельствах.
Потому что... Зачем я объясняю все это себе,— подумал Дубах.—
Оправдываюсь? В чем? Разве что-нибудь не ясно? Разве я сомнева-
юсь? Нет. Все правильно. Все идет так, как должно быть».
Внизу под энтокаром стремительно скользила назад травянистая
равнина с одинокими купами деревьев. Пространство ее казалось без-
граничным — от горизонта до горизонта. И столь же безграничное
воздушное пространство охватывало точку машины со всех сторон.
Но Дубах ощущал всю эфемерность, обреченность пространства. Ибо
каким бы ни казалось оно могучим, уже существовал маленький бе-
лый мышонок, спокойно охорашивающийся в своей клетке. И сейчас
Дубах думал об этом с отстраненным спокойствием триумфатора, по-
терпевшего сокрушительную победу.
И	ТУДА, ГДЕ РАСТЕТ ТРАВА
переди, у близкого горизонта, догорал неяркий закат, а по-
зади — Речистеру незачем было оборачиваться, чтобы увидеть это,—
золотисто поблескивал в последних лучах солнца огромный и вместе
с тем невесомый, словно парящий в воздухе, купол Фонтаны. Навер-
ху, в темно-синей, пожалуй даже чуть фиолетовой, глубине неба мер-
цали звезды. И среди них одна. Сейчас она была за спиной, но ее хо-
лодный игольчатый свет жег Речистера. Двойная: голубоватая — по-
больше и желтая — поменьше. Земля и Луна.
Если долго смотреть на звезды, на глаза наворачиваются слезы.
Впервые Речистер заметил это еще в детстве, но тогда он не знал, по-
чему так. Теперь он знает. Ему объяснил Витька Подгоров, однокласс-
ник, ныне — доктор медицинских наук, когда они случайно встрети-
лись здесь, в Фонтане, и Витька затащил его к себе в институт, где
они сидели и разговаривали, а над Витькиной головой висели на стене
офтальмоскопические карты, похожие на старинные цветные фото-
графии Марса...
— А ты, Клод? — спросил тогда Витька.— Чем здесь занима-
ешься?
И когда Речистер ответил, в воздухе повисло: «Как? Все еще?»
И взгляд. Такой сочувственный, такой соболезнующий, такой состра-
дающий... Речистер постарался скорее распрощаться. Ему было пора
идти, его уже ждали в лаборатории...
Взгляды пронизывали всю его жизнь. Такие же, как вот этот, Вить-
кин. Так смотрели на него родители, когда он не стал поступать в
Школу Высшей ступени. Так смотрели друзья. Смотрели вот уже
больше двадцати лет. Так смотрела на него Дина. Никто никогда ни-
70
чего не говорил. Потому что все они — очень хорошие люди. Тактич-
ные. Чуткие. Талантливые. Отец преподавал в Школе Высшей ступени.
Мать была одним из лучших операторов Объединенного Информария.
Сверстники... Вот Витька — офтальмолог, автор нескольких солид-
ных работ, без пяти минут светило; Лида Громова — эколог в запо-
веднике на Венере; Хорст Штейн — на микроклаустрометре Штейна
Речистер работал каждый день... Да, они имели право глядеть
на него так...
Солнце постепенно исчезало за горизонтом, и звезд становилось все
больше. Они проступали, крупные и едва заметные,— десятки, сотни,
тысячи... И на глаза наворачивались слезы, объясняемые простыми и
ясными законами физиологии — теперь Речистер знал это совершенно
точно. И все же...
Он медленно шел через вересковую пустошь. Легкий ветерок был
прохладным и свежим, и все вокруг было таким же свежим и про-
хладным — краски, запахи, воздух...
А ему было душно. Он шире распахнул ворот комбинезона. Солнце
исчезло совсем. Только верх золотистого купола над городом еще по-
блескивал в темном небе. Но свет этот был отраженным. Речистер ста-
рался дышать ровно и как можно глубже, но ощущение духоты не
проходило. Он снова посмотрел на звезды, напоминающие россыпь
окон на стене гигантского здания. За каким из этих окон его дом?
...Когда Клоду было лет шесть, отец преподавал в Сиднейском от-
делении Школы и они жили в школьном городке в двух часах лета
от Сиднея. В их коттедже было семь комнат, в которых властвовал
Мурсилис (так звали кота — дань увлечению отца хеттологией; вооб-
ще же кот не откликался ни на какое имя).
Мурсилис всегда был игрив и весел. Чего только не выделывал
с ним Клод! Но ни разу кот даже не оцарапал его. Они были друзья-
ми, человек и кот.
Но иногда на кота «находило». Он мог часами лежать около кон-
диционера или медленно бродить по дому, заглядывая во все комнаты
и не находя себе места. В такие моменты он не реагировал ни на три-
виальную веревочку с бумажкой, ни даже на специально для него
сконструированную радиомышь. Взрослые говорили, что кот объелся.
Но Клод знал истинную причину — недаром они с котом были дру-
зьями. Коту становилось невыносимо душно в своих семи комнатах,
стены давили и угнетали его.
Мальчик выпускал кота в парк. Мурсилис долго бродил по лужай-
ке, принюхиваясь и словно ища. Потом находил какую-то свою, толь-
ко ему известную траву. Никто не учил его этому — домой его при-
несли еще полуслепым котенком с расползающимися во все стороны
лапами. Но он находил. И потом становился прежним авантюристом,
мог часами гоняться за своей мышью или неподвижно замирать —
и вдруг стремительно бросался на невидимый человеческому глазу
зайчик, отбрасываемый стеклом наручных часов...
Года три назад Речистеру стало душно — так же, как сейчас. Он
ощутил какую-то сосущую пустоту, словно воздух перед ним вдруг
стал разреженным, как на вершине Канченджанги. Все вокруг оказа-
лось плоским и черно-белым, словно лента старинного кинофильма.
И тогда он вспомнил о Золотых куполах Марса.
71
История куполов восходила к первым годам освоения Марса. Базы
Пионеров были основаны в Мемнонии, Фонтане и Офире. Постепенно
они превратились в города — первые города на планете. Еще через
полвека над ними воздвигли ауропластовые полусферы — такие же,
как когда-то ставили над городами Арктики и Антарктиды. Когда же
был осуществлен проект «Арестерра», возродивший марсианскую ат-
мосферу и, по сути, уподобивший Марс седьмому континенту Земли,
необходимость в этих куполах исчезла. Однако они остались — как
памятник первопоселенцам.
Купола манили Речистера. Свой выбор он остановил на Фонтане,
одной из живописнейших областей Марса.
Здесь ему стало дышаться легче. Но постепенно жизнь вошла в
обычную колею. Он также работал в лаборатории, такой же, как и
на Земле; он встретил Витьку Подгорова, и сочувственные взгляды
снова стали опутывать его...
Он понял, что Золотые купола оказались красивой сказкой, сияю-
щей заемным светом. Под ними не росла трава.
...Клоду исполнилось восемь лет, когда отца перевели в Север-
но-Уральское отделение Школы. Теперь они жили на Пай-Хое в та-
ком же школьном городке. И коттедж был такой же. Только за ок-
нами, насколько хватало глаз, лежал снег, — было это в конце
ноября.
Однажды, когда Мурсилис захандрил, Клод не смог выпустить его
в парк,— травы еще не было. Были только голые черные щупальца
кустарника и снег, белый и равнодушный. Но кот упорно сидел под
дверью, и когда дверь открылась — кажется, это пришел отец,— кот
увидел снег. Он замер. Понюхал. Попробовал лапой и потом долго
брезгливо тряс ею в воздухе.
Весь остаток дня Мурсилис лежал возле кондиционера, грустный
и безучастный. А утром он исчез. И только от дверей уходила узкая
цепочка маленьких следов.
Как коту удалось выйти из дома, так и осталось неизвестным.
Мать плакала. Отец несколько часов бродил по окрестностям городка,
разыскивая своего любимца. Но вскоре ветер занес следы. Клод не
плакал. Он знал: с котом ничего не случится. Он просто ушел искать
свою траву. И хотя никто не учил его этому, он найдет. Обязательно.
Неизбежно...
Мокрый от росы вереск потрескивал под подошвами. Промокшие
брюки противно липли к ногам.
Речистер смотрел в небо. Там, в нескольких сотнях километров
над поверхностью Марса, висели крейсеры Пионеров. Скоро они
уйдут. «Скилур» — к НИС-78, «Сёгун» — к НИС-31, «Паллак» —
к Пси Большой Медведицы.
Подкидыш из Соацеры стартует в четыре часа. Речистер вынул
«сервус» и набрал шифр вызова энтокара.
Духота отступала.
Крейсеры уйдут. И останутся только пунктиры радиобакенов — по
одному на каждый парсек пути. Как узкий след на снегу...
И на одном из крейсеров уйдет Речистер. Куда? Неизвестно.
И — неважно.
Туда, где растет трава.
72
К	ЦВЕТОК соллы
онечно, Болл должен был сделать это еще тогда, когда, вы-
тормозившись из аутспайса, «Сёгун» на гравитрах протащился по-
следние мегаметры и беззвучно-тяжеловесно опустился на посадоч-
ную позицию Пионерского космодрома. Но сразу же началась раз-
грузка, за ней — отчет перед комиссией Совета Астрогации, тради-
ционный биоконтроль... Словом, неделя проскочила «на курьерских»,
как говаривал шеф-пилот, хотя что это значит — Болл представления
не имел, а спросить так ни разу и не собрался. Оправданием все это
ему, безусловно, не служило. Просто человеку свойственно подыски-
вать объективные причины, на которые можно сослаться, объясняя,
почему не сделал того или иного. Это естественно, когда не хочешь
делать, но Болл-то хотел! Хотел — и не мог собраться с духом.
И только когда все обычные процедуры и формальности остались
позади, он договорился с шеф-пилотом, что на время, пока техслужба
будет заниматься профилактикой, отлучится домой. Теперь уже зака-
зывать разговор с Марсом и вовсе не было смысла.
Плутон и Харон подключили к системе телетранспортировки во
время их отсутствия, хотя станции начали строить еще два года на-
зад, когда Болл проходил здесь последнюю стажировку. Приземистое
П-образное здание станции ТТП находилось тут же, в комплексе кос-
модрома. В пассажирском крыле он отыскал марсианский сектор, во-
шел в тесную кабинку и накрутил код Соацеры. У некоторых теле-
транспортировка вызывает неприятные ощущения — тошноту, мороз-
ные мурашки по коже... Из-за этого они почти не пользуются ТТП,
прибегая к ней лишь в экстренных случаях. Правда, в большинстве
это люди старшего поколения. От сверстников Болл подобного не слы-
хал. Или они просто привыкли к ТТП с младых ногтей? Во всяком
случае у Болла она не вызывала абсолютно никаких ощущений. Ед-
ва под потолком мигнул зеленый глазок индикатора, он вышел из
кабинки. Хотя станция была точной копией плутонской, перемещение
почувствовалось сразу же — и по изменению тяжести, и по запахам,
пропитавшим здешний воздух, и еще по какому-то необъяснимому
внутреннему ощущению, древнему инстинкту дома.
На улице Болл вынул из нагрудного кармана телерад и вызвал
Зденку.
— Здравствуй,— сказал он, будто и не было этих трех лет.— Ты
свободна сегодня?
Она кивнула.
— После трех, сейчас я уйти не могу.— Это он мог понять и сам.
— После трех, так после трех. В половине четвертого на нашем
месте. Ты успеешь? — Что еще можно было сказать так, сразу?
— Успею,— пообещала она и стаяла с экрана.
Времени у него оставалась уйма. Он позавтракал в маленьком ка-
фе на Фонтанной площади, а потом, не зная, куда деваться, зашел в
библиотеку. Тут его и осенило. Как и следовало ожидать, «Аэлиты»
в фонде нр нашлось, пришлось соединиться с центральным Информа-
рием и заказать там. Ждать, пока с микроматрицы спечатают экземп-
ляр, предстояло около часа, и Болл принялся листать журналы за
73
последний год, — в них оказалось немало интересного. Особенно
любопытной показалась статья о новых методах решения обратной
засечки из аутспайса, подписанная С. Розумом. До него не сразу дошло,
что это — Сережа Розум, кончивший Академию Астрогации двумя го-
дами раньше. Ай да Сережка! Правда, применение теоремы Квебера
для аутспайс-астрогации показалось Боллу сомнительным, и он решил
позже, завтра скорее всего, непременно связаться с Розумом,— если
тот в Земляндии, разумеется. Тем временем к столу подъехал пюпитр
с книгой.
Болл взял томик в руки. Издан он был превосходно: лакированная
суперобложка в стиле эпохи расцвета книгоиздания, красочный
форзац, стереопортрет автора на фронтисписе, небольшой карман-
ный формат, изящный, удивительно легкий шрифт... Болл бегло пе-
релистал книгу, наслаждаясь шелестом страниц, потом сунул в кар-
ман. «Аэлиту» он хотел подарить Зденке. Он должен был сде-
лать это.
До условленного времени оставалось еще часа два, но Болл не мог
больше сидеть здесь. Выйдя на улицу, он включил гравитр и, под-
нявшись во второй горизонт, направился в парк, к «их месту».
* * *
Парк был разбит вскоре после завершения проекта «Арестерра»,
возродившего марсианские атмо- и гидросферы, и теперь ему было
уже больше полутора веков. Как всякий достаточно старый парк, он,
сохранив все признаки искусственного происхождения, вместе с тем
приобрел какую-то естественность, первозданность. Так постепенно
обретает индивидуальность серийный кибермозг.
Болл приземлился на Вересковой Пустоши, пересек ее и по изви-
вающейся дорожке пошел к проблескивающему меж пятнистыми
стволами озеру. Легкий ветерок доносил оттуда запах цветущей сол-
лы и тихо шелестел иссиня-зеленой листвой плакучих керий. Дорож-
ка вывела его на берег, резко свернула, огибая озерцо, и тогда Болл
увидел ее.
Озерцо было нешироким, от силы метров сорок—пятьдесят. Как
раз напротив места, где он остановился, из воды полого поднималась
лестница, верх которой скрывался в густой листве обступивших ее де-
ревьев. Ступени, сложенные из массивных известняковых плит, ме-
стами выкрошились; нижние, наиболее близкие к воде, обомшели; в
щелях разошедшейся кладки проросла трава. На середине лестницы
стояла девушка в плаще и островерхом колпачке. Она спускалась к
воде и остановилась — вдруг, неожиданно, не успев донести до сле-
дующей ступени ногу в сверкающей туфельке, остановилась и замер-
ла, устремив взгляд вверх, в небо... Как, ну как удалось скульптору
передать в тонкой, почти мальчишеской еще фигуре, в повороте голо-
вы, во всем существе ее имя: АЭ — видимая в последний раз, и
ЛИТА — свет звезды?..
Здесь, у Аэлиты, Болл часто встречался со Зденкой,— место это
находилось в самой удаленной от города, а потому наиболее тихой и
безлюдной части парка. Здесь они виделись и в последний раз — то-
гда, три года назад...
74
* ♦ *
Болл перешел на шестой курс Академии, а Зденка — в восьмой
класс школы Средней ступени. У обоих кончались каникулы, причем
у него — практически уже кончились, так как последний год ему
предстояло провести на Плутоне, не включенном еще в систему ТТП,
и туда нужно было долететь; к тому же оттуда он не смог бы хоть раз
в неделю сбегать на Марс, к Зденке, как делал это до сих пор. Словом,
это был их прощальный вечер.
Накануне, когда они по обыкновению встретились у Аэлиты, Зден-
ка спросила:
— А ты знаешь, Боря, кто она — Аэлита?
— Что-то из древней мифологии. Греческой, кажется...
Зденка расхохоталась. Потом выудила из кармана курточки
книгу:
— На, Боря, прочти; я сама открыла этй совсем-совсем недавно...
Болл прочел на следующее же утро. Если уж Зденка забрала что-
нибудь в голову, то это — прочно, и потому он ничуть не удивился,
когда, круто спикировав на Вересковую Пустошь, она первым дол-
гом спросила:
— Прочел? — А потом уже, легко коснувшись его руки, сказа-
ла:— Здравствуй, Боря!
— Прочел,— передразнил Болл.— Здравствуй, Зденка!
— Понравилось?
— Кому это может понравиться? Совершенный примитив! Сама
посуди: это писалось в 1922 году, а сколько там ошибок, недопусти-
мых даже для того времени, не говоря уже о неверных прогнозах!
Ракета летит за счет энергии взрывов бризантного вещества, ультра-
лиддита, достигая при этом чуть ли не субсветовых скоростей,—
а ведь написано это уже после многих работ Циолковского. На Марсе
герои находят пригодную для дыхания атмосферу; куча всякой ми-
стики в истории Атлантиды — одни ракеты атлантов чего стоят!..
— Да-а...— уважительно протянула Зденка.— А больше ты ниче-
го там не нашел?
— Таких примеров множество. Я, конечно, не запоминал наизусть,
но с текстом в руках их можно найти по нескольку на каждой стра-
нице. Да и социальная проблематика...— Болл покачал головой.—
Запросто вмешиваться во внутренние дела инопланетной цивилиза-
ции, не изучив ее толком, не поняв характерных особенностей,— это
же просто авантюризм.
— Да, ты прав, конечно,— каким-то скучным голосом сказала
Зденка, и Болл подумал, что ей уже надоела эта тема.
— Но знаешь, одно мне там понравилось: Сын Неба. Космонавт —
Сын Неба. Это хорошо. Чуть-чуть напыщенно, может быть, припод-
нято, но — хорошо.
Потом они бродили по парку. Все было так же, как обычно, только
немножко грустно, потому что они расставались почти на год: ведь
с Плутона Болл сможет говорить со Зденкой, видеть ее, но ему никак
не почувствовать на лице ее маленькую ладошку.
Подкидыш на Фобос уходил в два сорок ночи, а в четыре оттуда
стартовал к Плутону рейсовый планетолет. Когда до посадки осталось
75
десять минут, Зденка вдруг взглянула на него — совсем по-иному,
отстраненно и строго — и сказала:
— Знаешь, Борис, ты не вызывай меня больше, хорошо?
— Почему? — задохнулся он.
— Я не хотела говорить тебе этого раньше, чтобы не портить по-
следний вечер. Понимаешь, очень уж мы разные. И — спасибо Аэли-
те! — сегодня я убедилась в этом... Не знаю, может быть все вы, муж-
чины, такие, но я так не могу; может быть, так и нужно — аналитич-
но, рассудочно, как робот; может быть, я — только реликт, такой, зна-
ешь ли, динозавр. Но как бы то ни было — я хочу не только видеть
и осмыслять, но и видеть и чувствовать. Не стану объяснять тебе
этого — ты все равно не поймешь, только обидишься больше. Либо ты
когда-нибудь почувствуешь это сам, либо...
— Никогда я этого не пойму! — чуть ли не выкрикнул Болл.—
Ты все это придумала! Я люблю тебя, Зденка!
— Да,— кивнула она грустно,— знаю. Ия — люблю. Только и
любим мы слишком по-разному. Я хочу сказки, волшебства, чуда,
таинства — очень, очень многого. А ты? Чего хочешь от любви ты?
Каковы ее параметры — твоей любви? Ну, скажи, Сын Неба?
Он ничего не ответил. Он просто повернулся и пошел, потому что
уже объявили посадку.
* * *
Весь год Болл не вызывал Зденку, хотя порой ему до крика хо-
телось этого, ожидая, что она... Ой ничего не понимал тогда, совсем
ничего...
А потом было распределение, Болла назначили вторым пилотом на
«Сёгун», и он начисто утратил способность думать о чем-либо посто-
роннем, не имеющем отношения к делу, потому что крейсер уже про-
шел$ профилактику и готовился к очередному маршруту, до старта
оставалось всего десять дней, а второй астрогатор и второй пилот —
это вечные «палочки-выручалочки» на Звездном Флоте. Даже уходя
в свой первый маршрут, он так и не связался со Зденкой... Тем более
что считал себя обиженным, а это хотя и больно, но порой даже при-
ятно. Болл ничего не понимал тогда — ни в ней, ни в себе. Наверное,
это все же правда, что женщины взрослеют много раньше: он был
старше Зденки на шесть с лишним лет, но оказалось, что она была
старшб его — на сто.
Только на Третьей Мицара-В Болл начал что-то понимать. Это бы-
ло полгода назад, когда «Сёгун», обойдя все планеты этой кратной
звездной системы, на суточной орбите повис над последней из них, и
Болл — во время орбитального полета на борту ему нечего было де-
лать — спустился вниз, чтобы работать в гидрогруппе: в Академии он
считался неплохим акванавтом. Третья Мицара-В — землеподобная
планета. Здесь воздух, которым можно дышать, пусть даже через био-
фильтры, вода, в которой можно купаться, и голубое небо, в которое
можно смотреть. Наверное, со временем Человечество начнет осваи-
вать ее всерьез.
Однажды — на исходе второго месяца — они с Володей Офти-
ным, гидробиологом, лежали на песке у костра. Разговаривать не хо-
76
телось. Болл смотрел на проступающие в небе звезды и думал о Зден-
ке, — он не мог заставить себя не думать о ней совсем, хоть и старал-
ся допускать эти мысли как можно реже. Вот тогда-то на него и
накатило...
Здесь все было очень земляндское: и море, и небо, и песок, даже —
за гранью пляжа — деревья, похожие на плакучие керии Марса.
И только звезды казались совсем чужими. Совсем-совсем, как говорит
Зденка. Болл должен знать это лучше, чем кто бы то ни было; он мог
составить звездную карту для любой точки маршрута. Но это — зна-
ние. А тут он почувствовал, какие они незнакомые и до слез чу-
жие, эти звезды. Шерли, корабельный врач, наверняка объяснил бы
это ностальгическим кризом — и так же наверняка ошибся бы. Про-
сто в тот вечер Болл перестал быть мальчишкой, играющим в космо-
проходца.
И вдруг в памяти всплыла фраза из прочитанной когда-то повести:
«Сын Неба, где ты? Сын Неба, где ты?» Она неотрывно звучала в
мозгу — звучала голосом Зденки. И заставить ее замолчать было вы-
ше его сил.
В судовой библиотеке «Аэлиты» не нашлось, и Болл стал восста-
навливать текст по памяти,— ведь прочитанное однажды остается в
мозгу вечно, нужно лишь суметь извлечь его из запасников памяти.
Аэлита... АЭ — видимая в последний раз; ЛИТА — свет звезды. Свет
звезд открыл ее Боллу: не ложные предвидения, н,е ошибки, рассы-
панные на каждой странице,— сказка, прекрасная мечта о любви —
вот что такое «Аэлита». Больше чем сказка — трагедия, ибо траге-
дия —t сказка с частицей «не». Спящая красавица просыпается от по-
целуя принца — это сказка. Но если она не проснется — это уже тра-
гедия.
«Видимая в последний раз»... Каким он был дураком!..
Теперь Болл ждал возвращения — так же, как когда-то на Плуто-
не считал месяцы, дни и часы, оставшиеся до старта. Только утеше-
ние он находил теперь не в сухой и четкой формалистике Уставов
Звездного Флота, а в тревожной и горькой грусти «Аэлиты».
К звездам можно послать кибермозг, и он принесет образцы грун-
тов, флоры и фауны, мегабиты информации, километры голофильмов
и регистрограмм. Но только человек может принести со звезд сказку,
без которой всякое знание мертво...
* * *
Зденка сидела на камне и смотрела на покрывающие воду цветы
соллы. Когда она появилась? Впрочем, она тоже не видела Болла. Он
тихонько подошел к ней сзади.
— Аиу ту ира хасхе, Аэлита? — спросил он, невольно облекая
мысль в слова древнего фантаста: «Можно мне побыть с вами,
Аэлита?»
Она кивнула. Болл взял ее за руку.
— Пойдем, Зденка,— сказал он,— пойдем. Я расскажу тебе сказ-
ку — о мире, где небо голубое, как на Земле, а море сине-фиолето-
вое, как небо Марса; где растут плакучие деревья, похожие на эти
старые керии, и где звезды чужие, как нигде...
77
Зденка встала с камня, и они пошли по дорожке, посыпанной
оранжевым песком. Но Боллу все еще казалось, что чего-то он не сде-
лал, не сказал или сказал не так. А сегодня он не имел права оши-
баться.
— Постой, Зденка.
Болл включил гравитр, подлетел к середине озерца и сорвал са-
мую крупную соллу. Цветок был размером с ладошку Зденки, с тол-
стого, мясистого стебля капала вода. Опустившись на нижнюю сту-
пеньку лестницы, Болл тихонько, почему-то на цыпочках поднялся
вверх и положил соллу к ногам Аэлиты.
— Теперь пойдем.
— Подожди, Боря.— Зденка приподнялась, закинула руки ему на
плечи, и в глазах ее Болл увидел звезды, совсем незнакомые ему,
астронавту, звезды, но они не были чужими.
78
БРОДЯГА
u
а окраине Базы они остановились. Здесь кончалась габро-
пластовая дорожка и начиналась земля, поросшая травой, похожей
на чертополох, только голубоватый и гораздо изящнее.
— Ну, я двинусь, координатор,— сказал Бродяга.
— Еще минуту.— Речистер смотрел вдаль, туда, где у неощутимой
линии горизонта голубоватая равнина переходила в голубое небо.—
Может, возьмете все же энтокар?
Бродяга, облокотившись на руль велосипеда, смотрел в противо-
положную сторону, на Базу. Жилые коттеджи, лаборатории, ангары,
ровные темно-серые полоски габропласта между ними, а в самом
центре — гигантская по сравнению со всем этим готическая башня
«Скилура». Трудно поверить, что еще неделю назад Базы не было и в
помине, а «Скилур», так органически влившийся теперь в пейзаж, со-
вершал первый виток облета.
— Нет,— сказал Бродяга,— спасибо.
— Не верю я в эти добренькие миры, Ласло. Не верю. Слишком
уж здесь гостеприимно. По крайней мере возьмите леталер.
— Нет,— снова сказал Бродяга.— Нет. Все, что может понадобить-
ся, я уже взял.
Речистер и сам знал это.
— Так я, пожалуй, двинусь...
— Счастливого пути! — ответил Речистер традиционной форму-
лой. Они обнялись. Потом Бродяга вскочил на велосипед. Отъехав
метров триста, он обернулся и помахал рукой. Речистер ответил. За-
тем, резко повернувшись, направился к информарию.
Когда он уже открывал дверь, из-за купола биокомплекса подня-
лось ослепительное желтое солнце. Остановившись в дверях, коорди-
натор смотрел, как из жилых коттеджей появлялись и рассыпались
по Базе люди. С гудением взлетел, оставляя за собой узкий след, вы-
сотный зонд; откуда-то донесся скрежет глубинного бура; из нижних
ангаров выползли четыре геологических танка и медленно двинулись
на север... Речистер закрыл за собой дверь информария.
* * *
Знакомый хор плеснул в уши:
— База! База! Говорит семнадцатая...
— ТРУ—семьдесят девять, в вашем периметре...
— ...ваю, принят, но...
— Высота— девять тысяч сто, плотность — восемь...
— Эндорегистратор показ...
— ...онял, почему задержка с габ...
Не верилось, что такой галдеж может стоять над планетой с плот-
ностью населения, равной одному человеку на три с половиной милли-
она квадратных километров, а производят его сто двадцать человек: со-
рок восемь здесь, на Базе, и еще семьдесят два в восемнадцати исследо-
вательских группах, разбросанных по всей планете. Но сейчас Речи-
стера интересовало не это. Он быстро вращал верньер настройки. Ага!
Вот — тоненькая ниточка сигнала, такая тоненькая, что кажется она
79
вот-вот исчезнет, просто растворится в эфире. Речистер невольно уве-
личил громкость. Потом повернулся и посмотрел на большой глобус,
где на конце этой невидимой нити горел крошечный зеленый светлячок.
Сейчас он был уже где-то на берегу Каргобэя. Это около двух тысяч ки-
лометров от базы... Речистер попытался представить себе, что делает сей-
час Ласло, но не смог. Для того чтобы вообразить, что делает че-
ловек, нужно понимать его и знать обстановку, в которой он находится.
Обстановку Речистер еще мог себе представить, но вот Бродяг никогда
не понимал. Это не порождало отчуждения, нет. Скорее, наоборот,— все
Бродяги, с которыми он сталкивался на борту «Скилура», становились
его друзьями. Но никогда он не мог понять их. Это были люди иной по-
роды. И лишь одно Речистер знал наверняка: Бродяга был на своем ме-
сте. Один на один с этой новой планетой, он был счастлив.
За месяц, прошедший после ухода Ласло, Речистеру не раз хоте-
лось надеть гравитр и слетать туда, откуда тянулась к светлячку на
глобусе тонкая нить сигнала. Но делать этого было нельзя. Ласло
ушел один, без связи, только с пеленг-браслетом, и мешать ему было
бы просто нетактично. Поэтому Речистер приходил сюда и подолгу
сидел, слушая ровное попискивание сигнала и глядя на почти непо-
движную зеленую точку на глобусе: заметить ее передвижение можно
было только за довольно значительный промежуток времени,— слиш-
ком медленно двигался Ласло и слишком мелок был масштаб глобуса.
Речистер откинулся на спинку кресла и сунул в рот палочку бит-
терола....
Бродяги появились на кораблях Пионеров очень давно, больше
двух веков назад. Речистер не знал, кому впервые пришла в голову
эта мысль: к тому времени, когда он сам стал Пионером, присутствие
Бродяг на кораблях уже никого не удивляло, оно стало привычным,
даже традиционным. Кто придумал это слово — Бродяги, Речистер
тоже не знал. Просто так было: на каждом крейсере кроме ста два-
дцати Пионеров и пяти членов экипажа был Бродяга.
Когда крейсер садился на планету и организовывалась первая Ба-
за, Бродяга уходил. Он шел просто так, без всякой цели, и с Базой его
связывал только непрерывный сигнал пеленг-браслета — на случай
экстренного общего сбора. Бродягами становились разные люди. По
большей части это были поэты, писатели, художники, композиторы,
а иногда — просто люди, способные пешком пройти планету по эква-
тору. И то, что они приносили с собой, было не менее ценно, нежели
весь тот мегабитовый багаж информации, который несли Пионеры Че-
ловечеству, хотя и не существует пока прибора, способного оценить
трофеи Бродяг. Потому что какой бы полной информацией о планете
ни располагало Человечество, этого было мало. Нужно было еще и
почувствовать новый мир. И это делали Бродяги. Из новых ми-
ров они несли песни и поэмы, картины и симфонии...
Кто-то из первых Бродяг, с которыми Речистеру пришлось иметь
дело, процитировал жившего много веков назад греческого поэта. Ка-
жется, его звали Паламас. Эти строки запомнились Речистеру:
От ярости моря до скрипа жучка
В природе повсеместно
В молчании гор или в гуле громов
Скрытая дремлет песня.
80
Эту-то скрытую песню и искали Бродяги. Они были эмоциональ-
ными датчиками Человечества.
Пионеры уходили. На смену им приходили строители. Постепенно
планета преобразовывалась — и наконец становилась домом для еще
одного передового отряда Человечества. Вечно растущего Человечест-
ва. Люди работали здесь, жили, но им уже трудно было взглянуть со
стороны на эту освоенную планету, ставшую их домом. Конечно, здесь
появлялись свои художники, поэты и композиторы, но то, что несли
людям Бродяги, не умирало.
Все дальше от Земли и Солнца уходила линия Границы. Все боль-
ше и больше миров заселяло Человечество, а впереди, раздвигая Гра-
ницу, шли Пионеры и Бродяги.
Сигнал вызова был настойчив и резок. Речистер встал. Пора при-
ниматься за дело. Свое дело. Каждый должен делать свое дело.
И кто может определить, какое из них важнее и лучше других? Каж-
дый сам решает это для себя.
В последний раз Речистер взглянул на зеленый светлячок, замер-
ший на берегу Каргобэя. Он снова попытался представить себе, что
может делать сейчас Ласло, но у него опять ничего не получилось.
И только в глубине души шевельнулось какое-то странное чувство.
Может быть, зависть... И вспомнился тот же Паламас:
Песня слагает стены из скал,
Предрекает законы мира,
У всех великих дел на земле
Одна провозвестница — лира!
Сигнал вызова повторился. Речистер направился к выходу. Но он
знал, что будет приходить сюда еще и еще, до тех пор, пока не вер-
нется Ласло. Будет приходить, сидеть, слушая сигнал, похожий на
звон падающих капель воды, и ждать — ждать новых песен, которые
принесет с собой Бродяга.
ЧЕЛОВЕК И КОРАБЛЬ
|>
Яш шЯ огда третий и последний из реакторов «Сёгуна» был ката-
пультирован и взорвался в пустыне в полусотне километров от места
посадки, оставив в песке спекшийся в стекло кратер и сбив крейсер
с посадочной оси, до поверхности планеты оставалось уже только чуть
больше двух километров. Теперь тормозить можно было лишь аварий-
ными бороводородными двигателями, но для того чтобы тридцать
секунд их работы при сложившейся ситуации дали ощутимый эф-
фект, масса корабля была слишком велика. Болл катапультировал
двигательный отсек — это две тысячи тонн мертвого груза. Разно-
цветные кривые на экране вычислителя сблизились, но не слились:
мало! Еще четыреста девяносто тонн. И они были: два танка с питье-
вой водой. Болл не задумываясь рванул на себя рычаг катапульты.
А затем — короткий, яростный, спасительный удар бороводородных
двигателей. Еще. Еще. Еще...
6 Люди кораблей
81
Посадка оказалась не слишком мягкой. Крейсер тряхнуло, кре-
сло обхватило Болла, удержало, отпустило. Он потер рукой грудь,
по которой разливалась тупая ушибная боль.
Реакторная чума! Откуда-то приходит поток излучения, достаточ-
но жесткого, чтобы свободно пронизать броню аутспайс-крейсера, и
при том достаточно активного, чтобы вывести из-под контроля реак-
цию синтеза легких хроноквантов в корабельных реакторах... Болл
никогда не верил в нее. На Звездном Флоте о ней ходили легенды,
но ни разу ему не довелось встретить человека, который бы столкнул-
ся с реакторной чумой сам. Где-то, кто-то, когда-то... Что ж, значит он
будет первым.
Болл утопил в подлокотник клавишу селектора.
— Всем. Говорит шеф-пилот. Командирам техчастей предста-
вить доклады по форме «С». Членов совета прошу явиться в рубку.
Конец.
Принимать доклады было обязанностью Наана, первого астрога-
тора, сидевшего в кресле справа, и Болл прислушивался к ним впол-
уха, глядя на раздражающе мертвый пульт, где единственным отрад-
ным для глаза оставался сектор управления и контроля жизнеобес-
печения. Этот, кажется, почти не пострадал.
Болл мысленно проверял себя: в момент катастрофы он действовал
почти не размышляя, с автоматизмом, выработанным долгими года-
ми полетов. Конечно, впоследствии комиссия Совета Астрогации мо-
жет решить, что был и другой выход, но сейчас он этого другого вы-
хода не видел. Все правильно. Если бы только не вода. Безусловно,
не катапультируй он танки, сейчас «Сёгун» грудой металла и пла-
стика лежал бы на поверхности планеты. Однако оставшейся воды
даже при предельно урезанных нормах расхода хватит на неделю,
а помощь к ним придет в лучшем случае через полгода. К тому вре-
мени все они успеют превратиться в высохшие, мумифицированные
трупы — как экипаж «Дануты» на Сэнде... Болл ладонью стер с лица
эту картину... Правда, «Дануту» Болл разыскал только через четырна-
дцать месяцев. За полгода, может быть, мумифицироваться они и не
успеют...
Если бы танки вскрыло взрывом, если б вода в них стала из-за
этого таинственного излучения зараженной, если бы... Если бы только
не сам он катапультировал их! Впрочем, надо не казниться, а искать
выход, ибо у них есть по крайней мере неделя, что совсем не так
уж мало.
Кое в чем им даже повезло. Как явствовало из докладов, комплекс
жизнеобеспечения практически не пострадал, на замену поврежден-
ных блоков уйдет от силы несколько часов; станция аутспайс-связи
тоже требует лишь незначительного ремонта, а значит, в ближайшие
дни удастся связаться с Базой на Рионе-III и вызвать помощь — спа-
сатель с маршевыми гравитрами, которым реакторная чума не страш-
на; хотя пищевые синтезаторы вышли из строя полностью, продоволь-
ственного НЗ хватит по меньшей мере на год. Но... Энергоустановки
погибли, а последние мегаджоули из запасников полностью израсхо-
дуются на один сеанс связи с Базой. Так что в их распоряжении лишь
крохи, заключенные в автономной энергосети, да силовые установки
вездеходов, геологических танков и остального машинного парка эк-
82
спедиции. И это надо беречь: даже если кто-то находится к ним бли-
же Базы, все равно два-три месяца ожидания гарантированы.
Корабельный совет — понятие довольно условное. Тем более на
крейсере Дальней Разведки. В него входят шеф-пилот, первый астро-
гатор, бортинженер, координатор эспедиции и руководители исследо-
вательских групп — всего человек десять—двенадцать. И все, что про-
исходит на совете, транслируется по общей сети.
Когда Наан коротко изложил сводку, составленную по собранным
докладам, несколько минут все молчали. Первым заговорил Речистер,
координатор:
— Можем мы запустить орбитальные и суборбитальные зонды,
Борис?
Болл покачал головой: аккумуляторы зондов заряжались непо-
средственно перед запуском. То, что Клод, с которым Болл летел уже
в третий раз, задал такой вопрос, само по себе говорило немало...
— Ясно,— кивнул Речистер.— Значит, в нашем распоряжении
лишь зона около восьмисот километров в диаметре, доступная везде-
ходам... Я не уверен, что в ней найдется вода.
В этом никто не был уверен. Ведь они находились на НИС-237-11,
как она значится в каталогах Базы, или на Песчанке, как ее называ-
ют в обиходе. Песчанка—планета аномальная, потому их и направили
сюда. Открыла ее экспедиция «Актеона» тридцать лет назад. По раз-
мерам Песчанка не уступает Земле, у нее примерно земная атмосфера,
которой можно дышать, даже не опасаясь инфекций,— вся планета
словно стерилизована. Солнце этой системы, НИС-237, значительно
крупнее и ярче земного. Воздух раскален, и горячие сухие ветры но-
сятся над Песчанкой, вполне заслужившей это имя, потому что вся
она — сплошная пустыня: барханы, дюны, редкие суглинистые та-
кыры и снова песок — красный, белый, желтый, черный, песок, песок,
крупный, мелкий, пылевидный...
Болл вопросительно посмотрел на Лойковского, главного геолога
экспедиции.
— Раз зонд-разведка отпадает, остается только забросить робот-
сеть. Но когда мы нащупаем ею воду, нельзя сказать. Тем более что
при нашем энергетическом голоде сеть будет довольно редкой: по
крайней мере две трети киберов придется держать в резерве, чтобы
постепенно заменять ими разрядившиеся.
— А если собрать для них солнечные батареи? — спросил Шрамм,
бортинженер « Сёгуна ».
— А потянут?
— Посчитать надо. Думаю, что при здешнем уровне инсоляции —
да.
— Но и при этом неизвестно, когда мы найдем воду. Это если
априорно решить, что она вообще здесь есть. Ведь вода — соедине-
ние довольно редкое.
— Синтезировать ее, пожалуй, проще, чем найти, — сказал кто-тО,
Болл не расслышал, кто именно.
— О синтезе надо забыть. Где мы возьмем энергию?—в его го-
лосе прозвучало скрытое раздражение. Оно и понятно: впервые он
оказался в ситуации, когда «Сёгун», самый мощный и надежный из
кораблей, которыми он командовал и которыми располагала База в
83
этом секторе, стал совершенно беспомощным; впервые он на практике
узнал, что такое энергетический голод, когда самые простые и ес-
тественные решения заранее неосуществимы, потому что требуют за-
трат энергии, затрат по обычным меркам ничтожных, но сейчас непо-
мерных...
— ...а искать,— это снова Лойковский.— Даже если мы выпустим
первую серию разведчиков, а тем временем займемся переоснащением
остальных, начать можно будет не сразу. Нужно еще перепрограмми-
ровать их на локальную задачу — поиск воды, что сократит общие
сроки, но само по себе потребует времени.
— Сколько? — спросил Болл.
— Дня три. Не меньше. Самое же главное — пройдет немало вре-
мени, прежде чем в памяти разведчиков накопится достаточно мате-
риала для обобщений, которые в дальнейшем позволят им отличать
перспективные в принципе районы от заведомо бесперспективных.
А до тех пор они будут ползать по координатной сетке, брать пробы
на каждом узле и...
Все достаточно хорошо представляли стандартную процедуру гео-
логоразведки робот-сетью. Точность и исчерпывающая детальность до-
стигались ценой потери времени, что в обычных условиях вполне до-
пустимо.
— Стоп! — Болл поднял руку. Лойковский смолк. Речистер вопро-
сительно поднял брови, Перигор и Хорват Бец переглянулись, Шрамм
замер, запустив пальцы в шевелюру.— Мне кажется, нужно сменить
сам метод нашего мышления. Сейчас мы зашли в тупик, ибо все воз-
можно, но требует времени и энергии, а ни того ни другого в нашем
распоряжении нет. Можно найти еще десяток абстрактных решений,
которые опять же будут упираться в проблемы энергии, времени или
того и другого вместе. Мы привыкли делать все с размахом, мы —
в этом я уверен, потому что нахожусь в таком же положении,— даже
сейчас представляем себе энергетический голод чисто умозрительно.
А воды у нас, между прочим, на неделю...
— Оборотный цикл! — Шрамм резко поднял голову. Все оберну-
лись к нему.
— А вы знаете, как он организуется, Юра? — спросил Болл.—
На кораблях его не делают уже лет триста, и разрабатывать схему
придется заново. Через неделю же у нас не будет запаса воды, позво-
ляющего оборотному циклу функционировать... Но подумать об этом
стоит. Будем считать это направлением номер один.
— Воздушные колодцы,— подал голос Храмов, атмосферник.—
Пленочные лабиринты, конденсирующие влагу...
— Производительность? — поинтересовался Речистер.
— При здешней влажности и небольшом суточном перепаде
температур—порядка пятнадцати тысячных грамма в сутки на квад-
ратный метр.
— А пленка? — спросил кто-то, и Болл снова не понял, кто.
— Что-нибудь придумаем,— ответил Речистер.
Болл встал.
— Кто еще?
Молчание.
— Тогда разойдемся.— Болл взглянул на часы.— Сейчас всем,
84
кроме вахты, спать. Если у кого-то появится идея, сразу же соберем-
ся снова. И главное, старайтесь исходить не из того, что у нас было,
а из того, что у нас осталось. Что есть сейчас.
— Мы у нас есть, — сказал Наан. — И бывший «Сёгун» у нас
есть...
— Это уже кое-что,— подытожил Болл.
♦ * *
Болла разбудил дверной сигнал. Он встал, включил свет. Вместо
привычного яркого люминатора под потолком чуть затеплился пла-
фончик аварийной сети.
— Да,— сказал Болл.— Войдите.
Вошел Юра Тулин, геофизик с Земли, для которого эта экспедиция
была первой,— он недавно окончил Планетологическую Академию и
полгода назад попал на Рион-Ш.
Болл предложил ему сесть. Хотелось пить: не столько от жажды,
вероятно, сколько от сознания, что воду надо экономить. Это раздра-
жало. Болл облизнул сухие губы.
— Что у вас, Юра?
— Есть у меня одна идея, Борис Эдуардович...
— Какая?
— ...только я не хочу, чтобы об этом узнали раньше времени.
Вполне возможно, что воды здесь нет вовсе; могу не справиться и я.
Лучше бы о моем эксперименте пока не говорить.
— Можно, если нужно,— сказал Болл.— Но что вы предлагаете?
— Я не предлагаю пока. Пока я прошу. Дайте мне вездеход —
двухместный, он наиболее экономичен, — провизию и воду дней на
пять, лучше на неделю. Автономности вездехода на это время хватит.
Я знаю, что по инструкции одного отпускать нельзя, но... по-моему,
это случай крайний, инструкцией не предусмотренный.
— Инструкцией предусмотрены все случаи, Юра. Но что вы заду-
мали?
— До смешного простое.— Тулин прошелся по каюте.— Я пони-
маю, поверить в это трудно, но попытаться надо, это все-таки шанс...
Впрочем, судите сами, Борис Эдуардович...
Когда Тулин смолк, Болл уже знал, что согласится на его предло-
жение; как бы неубедительно все это ни звучало, но в их положении
нужно использовать каждый шанс, даже такой ненадежный. Он
встал.
— Хорошо. С вами пойдет Наан,— одного я вас не пущу.
Тулин кивнул. .
— Когда вы хотите отправиться?
— Сейчас,— ответил Тулин, и Боллу понравился его тон — дело-
вой и спокойный.
* ♦ ♦
При виде корабля Болла всегда наполняло ощущение человеческого
могущества, создавшего, поднявшего в космос эту громадину, чтобы
затем... Но затем была катастрофа, и могучая готическая башня
85

«Сёгуна», какая-то недомерочная после катапультирования двига-
телей, производила теперь впечатление жалкое и гнетущее. Маленький
двухместный вездеход медленно съехал по грузовому пандусу, лихо раз-
вернулся, промчался по песку, поднимая за собой пыльные усы, слов-
но катер, идущий на редане, снова повернул,— это Наан пробовал
машину,— и наконец медленно взобрался на вершину бархана, где
стоял Болл.
За пределами голубого конуса, бросаемого прожектором над шлюз-
камерой, была чернота, в которой терялась граница между черными
песками и черным, малозвездным небом. Люди стояли как раз на гра-
ни света и тьмы.
— Ну, добро,— сказал Болл.— Очень хочу верить, что у вас полу-
чится, Юра. Связь через каждые шесть часов по корабельному.— По-
следнее относилось уже к Наану. Тот кивнул. Тулин улыбнулся и под-
мигнул командиру. Затем отступил к машине. В светлом обтягиваю-
щем костюме из холодящей крептотитовой ткани тонкая фигура его
казалась какой-то воздушной, словно на этом месте просто уплотнил-
ся голубоватый свет прожектора.
Чмокнули, закрываясь, дверцы, машина тронулась, рывком набра-
ла ход и мгновенно исчезла: вздымающийся за ней пыльный хвост
поглощал неяркий свет рубиновых кормовых огоньков.
Болл вернулся к кораблю. Даже ночью здесь было жарко, очень
жарко, потому что песок отдавал накопленное за день тепло, а ровный
и довольно сйльный ветер не приносил даже подобия прохлады.
* * *
— Что ты задумал, Юра?
— Увидишь.— Тулин колдовал над картой, полученной на основе
аэроснимков «Актеона» тридцати летней давности.— Вот,— он протя-
нул карту Наану.Тот посмотрел: по ровному желтому полю змеилась
сложная спираль.— Это наш маршрут.
— А далыце что?
— Увидишь.— Наану показалось, что Тулин словно стесняется че-
го-то. Он замолчал.
— Стой,— сказал Тулин примерно через час.— Начнем здесь. Он
открыл дверцу, и в машину хлынул жаркий сухой воздух. Наана сра-
зу бросило в пот. Он смотрел, как Тулин, раскрыв футляр разрядни-
ка, извлек оттуда раздвоенную ветвь длиной около метра и толщиной
сантиметра два-три. — Ага, — сказал Тулин, отвечая на вопроситель-
ный взгляд Наана.— В парке срезал.— Он имел в виду корабельный
парк.— Перед самым отъездом. Да ничего, отрастет...
Наан растерянно кивнул. Тулин шагнул наружу. Потом вдруг
остановился, скинул ботинки и бросил их в машину.
— Так, пожалуй, будет лучше. Чище контакт.
— С ума сошел! — ахнул Наан.
— Ничего,— улыбнулся тот,— в Академии мы по углям бегали,
было дело. Не беспокойся.
...Тулин шел впереди, шел медленно, держа в вытянутых руках
свой ореховый прут. А сзади, так же медленно, выдерживая дистан-
цию в сотню метров, полз вездеход.
Вставало и садилось солнце,— день здесь был значительно короче
земного. Через каждые шесть часов Наан вызывал корабль. Болл при-
нимал доклад, потом рассказывал о новостях. Велин связался с Базой,
и спасатель к ним идет с Тенджаба-ХП, так что его можно ожидать
месяца через четыре. Воздушные колодцы дали первые литры воды,
однако их производительности явно не хватит,— подспорье, но не
больше того. А вот оборотный цикл Шрамму пока еще не удается на-
ладить. А как там Тулин? Нормально. На этом сеанс кончался. И На-
ан снова вел машину, следя за тонкой фигуркой в светлом костюме.
Изредка Тулин останавливался, и тогда Наан догонял его. Они наскоро
перекусывали, запивая еду несколькими скупыми глотками подсолен-
ной воды. Ее оставалось все меньше...
Наану, сидящему в машине с кондиционированным воздухом, бы-
ло мучительно стыдно перед Тулиным, шедшим босиком по раскален-
ной пустыне. Ветер насек ему песком лицо; потемневшая, потрескав-
шаяся и ссохшаяся кожа поросла жесткой, темной щетиной. Они на-
ходились в маршруте уже четверо суток. Голова у Наана была тяже-
лой, как это всегда бывает, когда несколько ночей заглушаешь потреб-
ность в сне таблетками тониака. Он сунул руку в нагрудный карман,
чтобы достать очередную таблетку, как вдруг увидел, что Тулин упал
на песок. Рука опустилась сама, рывок, машина одним прыжком пре-
одолела разделявшие их полсотни метров и замерла. Наан выскочил
наружу. «Тепловой удар,— решил он еще по дороге.— Доигрались...».
88
Тулин был в сознании. Он лежал на песке, и его била крупная
дрожь. Руки, со вздувшимися, затвердевшими буграми мышц, все
еще сжимали ореховый прут. А из глаз,— Наан не поверил себе, он
не мог даже представить такого,— из глаз текли крупные слезы.
— Все,— чуть слышно прошептал Тулин.— Вызови Болла, Айвор.
Нужна буровая. Вода глубоко, но есть. Вызови Болла, Айвор...
Какую-то секунду Наан колебался. Потом поднял Тулина и на ру-
ках снес в машину, уложил на заднем сиденье. Пока он вызывал ко-
рабль, Тулин уснул, разметавшись и приоткрыв рот.
— Юре плохо,— сказал Наан, услышав голос Болла.— На тепло-
вой удар не похоже. Но плохо. Бредит. Уверен, что нашел воду. И про-
сит вас немедленно прислать буровую...
— Дайте пеленг,— приказал Болл.— И ждите.— Он отключился.
Караван пришел через шесть часов: геотанк с буровой уста-
новкой, тягач, буксировавший волокуши с цистерной, в которой
Наан узнал резервуар с разведбота, и вездеход — большая две-
надца^гиместная машина, откуда первыми выскочили Болл и Лео
Стайн, корабельный врач. Потом Наан уже ничего не помнил —
он уснул.
Его не разбудил ни скрежет буровой установки, ни рев двигателей,
ни вой пронесшейся над ними, к счастью короткой, песчаной бури...
Его разбудил запах. Запах воды. Воды, фонтаном бившей из скважи-
ны, воды, невероятным, фантастическим, многометровым, грохочу-
щим цветком распустившейся над пустыней...
♦ * *
Управляемый автомедонтом вездеход шел зигзагами, лавируя
между барханами, и лишь на такырах выходил на прямую. Это удлиня-
ло путь, но зато избавляло пассажиров от изнуряющей качки, когда
приходилось пересекать песчаные гряды. По временам Наан бросал
взгляд на экран заднего обзора — туда, где тащился тягач с резервуа-
ром на буксире. На том же он поймал и остальных. В салоне было тихо:
Болл разговаривал с кораблем. Но вот он произнес традиционное
«конец» и убрал руку с панели телерада. Тотчас прерванный очередным
сеансом связи разговор возобновился.
— В свое время я читал об этом, но — должен признаться — был
уверен, что лозоходцы — столь же мифические персонажи, как всякие
кикиморы и лешие. — Лойковский говорил негромко, опустив взгляд на
камешек, который вертел в пальцах.
— Естественно, — откликнулся Тулин. — И я не верил. Пока од-
нажды, еще в Академии, одному из нас в Центральном Информарии
Земляндии не попались на глаза отчеты группы голландских ученых,
которые в двадцатом веке по специальному заказу Организации Объе-
диненных Наций изучали метод лозоходства. Правда, они только под-
твердили, что отдельные люди способны обнаруживать таким образом
различные ископаемые, но никакой объясняющей эту способность вер-
сии выдвинуть не смогли. А потом, с развитием техники геологоразвед-
ки, интерес к лозоходству иссяк сам собой. Ну, мы заинтересовались.
Собрали группу, сами поэкспериментировали.
— И? — Лойковский вскинул глаза на геофизика.
89
— Мы пробовали работать с разными искательными жезлами:
с ореховой ветвью, с ивовой, с вращающейся металлической рамкой
и с обыкновенной пружиной. У одних — получалось, у других — нет.
И лучше всего — с веткой, предпочтительно ореховой.
— Ну, это объяснимо, — подал голос Стайн. — Живое дерево обла-
дает биоэлектрическим потенциалом, взаимодействующим с потен-
циалом человека. Но чем такое объяснение поможет?
— Вероятно, поможет, — сказал Речистер. — Но пока вы, Юра, го-
ворили только о технике эксперимента. А теория? Какие-нибудь гипо-
тезы у вашей группы возникли?
— Как же иначе? Правда, это относится не столько к геологии,
сколько к биологии...
— Подробнее, Юра, — попросил Стайн.
— В широком смысле — это один из аспектов взаимоотношений
человека со средой, которую он воспринимает, я бы сказал, очень вы-
борочно: видим мы в узком диапазоне от инфракрасного до ультра-
фиолета, слышим от инфра- до ультразвука и так далее. Конечно,
все эти недостатки мы восполняем техникой — ноктовизорами, рада-
рами, сонарами и иже с ними. Только не слишком ли мы ими увлек-
лись? Человек намного сложнее, богаче возможностями, чем нам порой
кажется. Так, мы считаем в порядке вещей, что настоящим поэтом
может быть один на миллион, потому что для этого нужен талант,
гений, вдохновение, а геологоразведка — дело обыденное. Оно требует
лишь знаний и умения обращаться с техникой. Так ли? Пожалуй, нет.
И лозоходцы — лучшее тому подтверждение. Это — еще один, пока не-
известный нам, канал связи человека со средой. И как поэтический дар,
это умение свойственно не всем. Я вижу два пути — развивать его у всех
или построить прибор, которым может пользоваться каждый.
— Что, безусловно, удобнее, — заметил Лойковский.
— И вероятнее всего, так и будет. — Болл говорил медленно и раз-
думчиво. — Вероятнее всего. Потому что будь у нас прибор, мы сделали
бы еще один, еще десять, и нашли бы воду гораздо быстрее. С прибором
смог бы работать после некоторой тренировки даже я. А ведь вас, Юра,
могло среди нас и не оказаться... Так что эту проблему мы обязательно
поставим перед Исследовательским отделом, как только вернемся
на Базу.
— Тем более что решение ее — решение будущего Песчанки, —
добавил Лойковский.
— А может быть, и больше. — Наан впервые вмешался в разго-
вор. — Есть слишком много знаний, которые мы утратили, увлекшись
техникой. Лозоходство — частность. Вспомните: ментообменники были
созданы лишь благодаря исследованию спонтанных случаев телепа-
тии; проблему анабиоза помогла решить древняя йога... Но и это —
частности. А за ними — новая наука. Хомотехнология, что ли...
— Сдается мне, этой идеей заинтересуется не только Совет Базы,
но и Совет Миров, — протянул Речистер. — Это здорово задумано,
Айвор... С размахом.
* * *
Спасатель прибыл на сто девятнадцатые сутки. Его огромное тело
медленно, беззвучно и странно легко опустилось на песок в полукило-
90
метре от «Сёгуна». Болл смотрел на громаду этого живого корабля,
и где-то там, внутри, поднималось ликующее чувство от сознания мощи
человечества, сумевшего построить, поднять в космос, перебросить
через десятки парсеков эту махину в сотни тысяч тонн...
Но на фоне корабля Болл почему-то все время видел совсем другое:
тоненькую человеческую фигурку с раздвоенной ореховой ветвью в вы-
тянутых руках, медленно бредущую через раскаленную пустыню.
>	БАЛЛАСТ
ЯяЛК экранов плеснул в рубку ровный серый свет — крейсер
вышел в аутспайс. Теперь он с каждой секундой будет приближаться
к Базе. А База — это Земля. Зеленая Земля... Двести семьдесят парсе-
ков, почти месяц хода — и, вытормозившись из аутспайса в районе Плу-
тона, крейсер подойдет к ней. Боллу вдруг немыслимо захотелось, чтобы
это было не через месяц, а сейчас, немедленно, сию же минуту... Он еще
раз взглянул на экраны: везде одинаковое серое свечение, и только на
одном двоится звездная карта. По мере приближения к Базе изображе-
ния будут сближаться и при входе в Солнечную совместятся полностью.
При входе в Солнечную—через месяц. «Схожу к Марсию,—подумал
Болл. — Так нельзя».
Бард жил на второй палубе, и Болл решил пройтись пешком. Стран-
ное имя — Марсий. Двойственное. Как звездная карта на экране. Есть
в нем что-то архидревнее, античное. Но что? Ведь выбрано это имя
было только потому, что родился он в Монтане-на-Марсе. И во всем
облике Барда есть какая-то неуловимая первозданность, — недаром он
любит повторять, что происходит от пигмеев лесов Итури. Интересно,
что это такое и где — леса Итури? «Надо будет запросить „эруди-
та”», — подумал Болл. Впрочем, он думал так уже не раз...
В Синей лоджии он остановился. Это было здесь. Тогда, полгода
назад, после концерта Мусагета...
На всю жизнь запомнилось Боллу первое столкновение с церебро-
оптикой. Родившись на маленьком форпосте Сариола, он, тогда еще
пятилетний мальчишка, на борту лайнера «Стефан» возвращался на
Марс, которого никогда не видел, — далекую планету своих родителей.
В один из первый дней полета, до упаду набегавшись по корабельно-
му парку, он увидел воду. Никогда еще он не встречал столько воды
сразу: мощная струя низвергалась со скалы, разбивалась о лежащие
внизу камни, взрываясь мириадами пронизанных радугой брызг, и
журчащим потоком устремлялась в непролазную чащу кустов. Он
почувствовал яростную жажду. Во рту мгновенно пересохло; каждая
пора его тела, казалось, превратилась в такой же иссушенный рот, — и,
не успев даже скинуть одежду, он бросился под безудержно рвущуюся
из толщи камня струю. Но вода, искристая и холодная, проходила
сквозь него, с грохотом бросалась на камни, — и ни одна капля не смо-
чила его неистово жаждущего тела. Только слезы, горько-соленые, лип-
кие, но зато настоящие, а не созданные усилиями корабельных цереб-
рооптиков, невольно потекли по лицу...
91
Такое же ощущение, Болл испытал и тогда, когда по окончании
концерта вместе со Шраммом вышел из салона сюда, в Синюю лоджию,
и сел в услужливо сгустившееся под ним кресло. Музыка Мусагета,
подобно декоративной воде его детства, была прекрасна, бесконечно-
прекрасна, но она протекала сквозь него, проносилась мимо, радугой
вспыхивая в миллионах звуков, но не порождала того ощущения
соприкосновения, которого эн ждал.
Мимо них, разговаривая о чем то, прошли Мусагет и Марсий. Борт-
инженер проводил их взглядом- потом сказал, в обычной своей манере,
полувопросительно- полуутвердительно:
— Зачем на кораблях Барды? Мусагет — это понятно, ему для твор-
чества нужны впечатления. А Барды? Ведь в мнемотеке каждого ко-
рабля хранятся все шедевры человеческого искусства. Я привык во всем
искать рациональное зерно. А здесь—не вижу.—И закончил неожи-
данно резко: — Барды — балласт
— Балласт? — удивленно переспросил Болл.
— Лишний груз. Обуза. Человек, не приносящий прямой пользы.
Примерно так. — Шрамм любил выкапывать какие-то чуть ли не
ему одному известные слова и потом объяснять их.
Теперь Болл ответил бы ему. Тогда же — промолчал. Промолчал,
думая о Мусагете.
Мусагет появился на борту крейсера во время захода на Пиэрию,
одну из первых планет, освоенных Человечеством, и, пожалуй, самую
комфортабельную и благодатную из всех, на которые когда-либо сту-
пала нога человека. Имя Мусагета, композитора, основоположника пиэ-
рийской школы в искусстве, было широко известно — не только на
самой Пиэрии, но и в других мирах. Несколько лет назад Боллу дове-
лось услышать один из концертов Мусагета для полигармониума —
в записи, разумеется. Он не мог не оценить гармоничности замысла
и виртуозности исполнения, некоторую же аполлоничность, холодную
отстраненность музыки он приписал свойствам записи, — недаром же
при всем совершенстве транслирующих и записывающих устройств
люди по-прежнему стремятся в концертные залы и филармонии, и до-
стать туда билет сейчас не легче, чем несколько веков назад...
В детстве Мусагет не отличался музыкальными способностями. Но
он утверждал, что рождаясь каждый человек равновероятен. Почему,
говорил он, инженером-строителем или физиком, историком или
астрономом может стать каждый, а поэтом или композитором — нет?
Искусство — такой же вид интеллектуальной индустрии, как и все
остальное. И убеждал своим примером. Он решил стать композито-
ром — и стал им, хотя для этого ему пришлось мобилизовать все
силы. И конечно, гипнопедию. Воля и внушение дали ему мастерство,
а непрестанный труд довел это мастерство до нечеловеческого, робо-
тического совершенства. Мусагет хотел отправиться в дальнюю развед-
ку — это было общепризнанным правом художника. Правда, в боль-
шинстве случаев они предпочитали корабли Пионеров или Линейной
службы, у Разведчиков же были редкими гостями...
Выйдя из лоджии в парк, Болл двинулся напрямик, раздвигая
руками кусты и с наслаждением чувствуя, как руки становятся влаж-
ными от осевшей на ветвях росы, — в парке был вечер. На поляне еще
никого не было, и костер едва теплился, лениво облизывая сучья.
92

Пять месяцев назад был такой же вечер, только костер уже разго-
релся и гудел, выбрасывая похожие на кленовые листья языки. Болл
смотрел, как они растворяются в воздухе, и слушал негромкий, чуть
хрипловатый голос Марсия.
— Музыка... — говорил Бард. — Музыка... Ее нельзя сочинить или
придумать. Она—во всем и везде. В нас и вокруг нас. Щелкните ногтем
по стакану и вслушайтесь — это музыка. Ударьте щупом по камню.
Слышите? Это тоже музыка. Приложите к уху раковину; сядьте ночью
в тишине своей каюты; пойдите в лес, в степь, на море... Вслушайтесь —
и вы услышите музыку. Извлеките ее, оплодотворите своей мыслью,
чувством, принесите ее людям, — вот искусство! Но чтобы услышать —
надо понять, чтобы понять — любить. Любовь — вот суть всего. Без
нее не возможны ни искусство, ни сам человек.
В то время Боллу это показалось надуманным, непонятным и вме-
сте — упрощенным. Только потом...
Но потом был десант на Готу.
* * *
...Лес был самым обыкновенным, таким же, как в земных заповедни-
ках: такие же — во всяком случае, внешне — деревья; такие же сол-
нечные столбы между ними; в редких просветах крон такое же синее
небо; и только воздух был насыщен множеством мелких насекомых, об-
леплявших лицо, забивавшихся под одежду и кусавших так больно,
что пришлось включить силовую защиту. Может быть, именно из-за
этих бессмысленно-агрессивных и непередаваемо омерзительных су-
ществ у Болла возникло ощущение скрытой враждебности окружаю-
щего. Ощущение, однако, противоречило фактам: все-таки лес был
самым обыкновенным, почти не отличавшимся от земного. Но странно:
если на Земле человек воспринимался как нечто родственное лесу, то
здесь люди, окруженные легким ореолом силовой защиты, вносили
острую дисгармонию, порождавшую безотчетную тревогу. И только
маленькая гибкая фигура Марсия объединяла людей и лес, сглаживая,
приглушая контраст. Бард обладал удивительным даром — везде быть
на своем месте. На Земле, в каюте крейсера, в девственном лесу Готы —
везде он казался порождением окружающего мира. Сейчас Болл готов
был поклясться, что Марсий — абориген. Он шел впереди, и кустарник
сам расступался перед ним, сучья не трещали под ногами, и даже
трава — словно не сминалась...
То, что произошло потом, было нелепейшей случайностью — сегодня
Болл знал это наверняка. Окажись они в любом другом месте планеты,
окажись они здесь же днем позже или днем раньше празднества Хеер-
Да — все было бы иначе. Гораздо спокойнее и лучше. Впрочем, лучше
ли? Уверенности в этом не было. Но тогда случившееся показалось
таким же диким и животно-мерзким, как пропитавшая воздух
мошкара...
До сих пор только она и была враждебной. И вдруг ожил и стал
таким же враждебным весь лес. На людей посыпались камни и стрелы.
Отражаемые силовой защитой, они не могли принести вреда, но неле-
пость и бессмысленность происходящего подействовали угнетающе.
Люди остановились. Невидимые лучники продолжали засыпать их
94
стрелами, и Болл не мог не подивиться их ловкости: возникая ниоткуда,
стрелы образовывали в воздухе повисшие в кажущейся неподвижности
цепочки, напоминающие трассы микрозондов. Камни падали реже;
натыкаясь на силовое поле, они гулко плюхались на землю.
— Лингвист! — отрывисто скомандовал Болл.
Лингвист заговорил. Он испробовал все известные ему языки —
от протяжного, обильного гласными и сорокасемисложными словами
языка жителей Энменгаланны, до резкого, щелкающего, как кастанье-
ты, т’ойнского. Лес молчал. Только жужжали пестроперые стрелы,
тяжело ухали о землю камни, и сквозь все это лейтмотивом проходил
тонкий, еле слышный звон мошкары.
— Все! — устало произнес лингвист. — Нужны дешифраторы.
Большие. С комплексным вводом. Оставить здесь и уйти. Иначе —
невозможно.
— Что ж... Тогда — отступление, — резюмировал Болл.
— Нет. — Это сказал Марсий. Он повернулся к Мусагету, с видом
стороннего зрителя, каким он, впрочем, и был, наблюдавшего за собы-
тиями, и повторил: — Нет. Музыка.
Мусагет на мгновение оживился, но тут же угас.
— Вы имеете в виду гипноиндукцию для подавления агрессивно-
сти? Без базисных излучателей это невозможно.
— Нет, — возразил Марсий, — я имею в виду не гипноиндукцию.
Я имею в виду музыку.
Мусагет посмотрел на Болла и непонимающе, даже чуть раздра-
женно пожал плечами.
— Командир, — тихий голос Марсия не допускал возражений. —
Прикройте меня, командир.
Не понимая еще зачем, Болл и биолог переориентировали поля в ку-
пол, под защитой которого Марсий снял свое поле. Достав из кармана
нож, он подошел к кусту, похожему на растущий из одного корня
пучок тростника, срезал стебель и, несколькими движениями ножа сде-
лав с ним что-то, поднес к губам.
Дрожащий, какой-то металлический и в то же время удивительно
живой звук взвился в воздух. Он рос, поднимался все выше и выше, не-
ощутимо меняясь, словно колеблемый ветром, и вслед за ним невольно
поднимались лица — туда, где в одном с мелодией ритме раскачива-
лись кроны деревьев. В этом движении было что-то притягательное,
и Болл смотрел не в силах отвести взгляда. Как он не понимал этого
раньше? Почему лес казался ему чужим?..
Рука Болла, лежавшая на регуляторе напряженности защитного
поля, упала вниз, увлекая за собой рычажок. Опасность вернула его
к действительности. Рука рванулась на свое место и — замерла.
Поле не было больше нужно, — цепочки стрел неслышно оседали на
траву. И вслед за ними, не долетев до цели, падали последние камни...
♦ * *
...Уже на эскалаторе, спускаясь на вторую палубу, Болл по кар-
манному селектору запросил «эрудита». Выслушав ответ, он вызвал
бортинженера и, едва лицо того появилось на экране, резко спросил:
— Что такое балласт?
95
Шрамм чуть замешкался. Болл смотрел на него в упор, точнее не на
него, а за него: вызов застал бортинженера стоящим у дверей чьей-то
каюты, и теперь Болл по тонкой вязи орнамента, проступающей в углу
экрана, пытался понять, чья же это дверь. Наконец Шрамм заговорил,
но голос его звучал как-то непривычно:
— Лишний груз... Обуза... Человек, не приносящий прямой пользы...
примерно так...
— Не только, — возразил Болл и вдруг сообразил: такой орнамент
был на дверях только одной каюты — каюты Марсия. — Не только, —
повторил он, чувствуя глубокое удовлетворение. — Это еще и старин-
ный морской термин, обозначающий груз, принимаемый судном для
улучшения мореходных качеств.
ДВОЕ
W
ЯЯ яЖ ак и все помещения станции, диспетчерская была высечена
в скальном массиве глубоко под поверхностью планеты. Однако стоило
взглянуть на огромные — во всю стену — экраны, распахнутые в без-
звучный, пылающий ад поверхности, как Коттю начинало казаться,
что он находится в легкой беседке, отделенной от окружающего мира
лишь тонкими пластинами спектрогласса. При одной мысли об этом
его бросало в жар, и он переводил взгляд на другой экран, где на
координатной сетке распластался гигантский спрут рудника. С каж-
дым днем очертания его слегка менялись: щупальца изгибались, вы-
тягивались, следуя направлению рудных жил, — казалось, моллюск
дремлет, лениво пошевеливаясь в обтекающих его струях воды.
Котть подошел к пульту, расположенному перед этим экраном,
и нажал несколько клавиш. В одном из темных до того секторов
вспыхнуло изображение: могучий, матово поблескивающий даймонди-
товой броней крот, вгрызающийся в тело планеты. Собственно говоря,
это не было настоящим изображением, потому что камера в лучшем
случае могла бы увидеть из туннеля заднюю часть туши этого крота,
откуда сыпалась на транспортер измельченная и обогащенная руда.
Это была схема, но схема достаточно впечатляющая. Котть еще не-
сколько мгновений смотрел на нее, потом выключил и пробежал глаза-
ми по остальным экранам.
Все в порядке. Да и не может быть иначе. Вернее, не было ни разу
за все его дежурство. Если бы не могло быть —* его бы не было здесь.
В этом полностью автоматизированном комплексе человек был лишь
лонжей, дублером на всякий случай. И ожидание этого неизвестного
случая, к которому надо быть готовым в любой момент, было тягостнее
всего.
Котть пересек диспетчерскую и сел в кресло перед блоком связи.
Подумал, потом набрал вызов. Экран остался темным, но из динамика
селектора раздался голос:
— Кто это? Ада, ты?
— Нет, это я, — сказал Котть, — посему можешь предстать и не-
одетым.
96
Тотчас же экран распахнулся в диспетчерскую, копию той, в кото-
рой находился Котть. Только сидел в ней совсем другой человек: огром-
ный, мохнатый и голый, если не считать плетеных сандалий и узень-
кой набедренной повязки.
— Здравствуй, Котеночек, — проворковал он, — надеюсь, я тебя не
шокирую?
— Безумно, Жданчик, — отозвался Котть, — когда-нибудь я под-
ключу к разговору Аду, чтобы она увидела тебя во всей красе и узнала,
на что идет. И я сделаю это наверняка, если ты еще хоть раз назовешь
меня Котеночком. Меня зовут Михаилом, заметь.
Фамилию свою Котть не любил, и уж вовсе терпеть не мог, когда его
называли Котеночком. Но вот уже скоро год, как все его разговоры со
Жданом начинались с этих фраз, — везде и всегда создаются свои,
пусть микро, но традиции.
— Исправно ли трудятся твои рабы, о надсмотрщик? — На до-
суге, которого здесь было хоть отбавляй, Ждан изучал древнейшую
историю.
— Исправно. И хотел бы я знать, как еще они могут работать? В
этом и есть отличие роботов от рабов.
— Философ, — проворчал Ждан, — диалектик... Слушай, диалек-
тик, а как тебе понравится такое рассуждение: развитие происходит
по спирали; любое явление повторяется — в новом качестве; так перво-
бытное рабовладение на следующем витке обернулось научным робо-
владением. Каково, а?
— Бред собачий, — коротко сказал Котть. — Вот и вся твоя
диалектика.
— Бред? Да еще собачий? Отменно!.. Возьму на вооружение. И все-
таки, согласись, с точки зрения формальной логики такое построение
безупречно!
— Вот и построй его перед Адой, — сказал Котть, чувствуя, как
в нем начинает подниматься смутное раздражение. — А я пошел спать.
— Приятных сновидений, робовладелец! — крикнул ему Ждан,
стаивая с экрана.
По дороге в спальню Котть заглянул в ангар. Здесь в ожидании свое-
го часа дремали роботы: монтажники, наладчики, электропробойные
проходчики и множество других — целая армия, главнокомандующим
которой здесь, на Шейле, был он; армия, ждущая его приказа о мо-
билизации. Людей же на планете было всего пятеро: Ждан Бахмендо,
Ада Ставская, Сид Сойер, Иштван Кайош и Михаил Котть. Пятеро
робовладельцев, на каждого из которых приходилось больше тысячи
роботов. «Вот здесь ты и наврал, Ждан, — подумал Котть, — они
работают не на нас, так же как и мы трудимся здесь не для себя, а на
все Человечество, Человечество, пославшее нас сюда».
Перед тем как лечь спать, Котть подошел к шкафу, где хранились
кассеты с гипнограммами, и остановился, перебирая черные цилиндри-
ки. «Оператор рудника на Шейле». Ну нет, этого с него хватит и
так. И вообще, кто это придумал — называть женскими именами все
самое пакостное: сперва тайфуны, потом планеты, вроде этой, где мож-
но выйти на поверхность максимум на пять минут, да и то в скафандре
высшей защиты. «Интересно, каков же был характер у той Шейлы,
именем которой называли этот мир, — подумал он. — Должно быть,
7 Люди кораблей
97
соответственный... Ну да ничего, — до смены осталось уже меньше
месяца. А там за нами придет «Канова» — и конец всему, этому ожида-
нию, этому одиночеству... До чего же это здорово — затеряться среди
людей! Муравей или пчела гибнут, если их отделить от сообщест-
ва, — они нуждаются в биополе коллектива. Может быть, человек
тоже? Только у человека в этом больше психологического, чем физи-
ческого...»
«Праздник Падающих Листьев в Пушкине, Земля». Это подойдет.
Котть вставил кассету в гипнофор, разделся и лег. Едва он уснул, над
ним раскинулись кроны многовековых деревьев парка. И всюду:
в аллеях, на прудах, в воздухе — везде были люди, головокружи-
тельно-пестрый, хаотический рой людей. Улыбаясь, Котть шел по
аллее — он был счастлив.
* ♦ ♦
Ласло Колондз медленно пробивался к выходу из парка. Он мы-
сленно репетировал все, что скажет завтра Евгению, затащившему его
сюда, а потом бросившему на произвол судьбы. Правда, сперва это
было даже неплохо, — забыв обо всех делах, окунуться в пестрый,
неистовый гомон праздника. Для начала они забрались на башню-
руину и, нацепив крылья, долго планировали над парком, залитым
феерическим светом цветных «сириусов». Потом блуждали по
лабиринту аллей, то и дело сталкиваясь с кем-то, разражаясь беспри-
чинным смехом, — Ласло даже усомнился было в беспочвенности всех
этих рассуждений о биополе, настолько заразительным было общее
веселье, сам дух праздника.
Потом начались танцы. Евгений удрал с какой-то девицей, и Ласло
долго смотрел, как они кружились и выделывали замысловатые па
метрах в тридцати над землей. Некоторое время он еще поджидал
Евгения, но потом его унесло течением толпы, и теперь он медленно, но
верно пробирался к выходу.
На пруду, нацепив водомерки, вокруг Чесменской колонны водила
хоровод какая-то компания, во все горло распевавшая что-то модное
и разухабистое.
С минуту Ласло наблюдал за ними, но смеяться ему уже почему-то
не хотелось.
Внезапно что-то скользнуло перед самым его лицом. Он рефлекторно
отпрянул и протянул вперед руки. Это оказалось букетом — маленьким
ароматным букетиком, и Ласло задрал голову, чтобы понять, откуда
же он взялся. Но увидел только чью-то темную фигуру, со смехом
взмывающую на гравитре. Ласло воткнул букетик в нагрудный карман
и двинулся дальше.
Навстречу ему, негромко разговаривая, шли двое.
— ...иначе нельзя этого понять, — услышал Ласло, поравнявшись
с ними. — В самом деле, осень — это прежде всего грязь и слякоть.
Морось. Во всяком случае в те времена. А тут: «Унылая пора, очей
очарованье!». Этого не поймешь вне парка! Не правда ли? — говорив-
ший взял Ласло за рукав. — Вы согласны со мной?
— Согласен. Особенно если учесть, что в те времена здесь не было
таких толп, прогоняющих и уныние, и очарование.
98
— Мизантроп! — проворчала фигура, отпуская Ласло. — Пошли
дальше, Сережа. Так о чем я говорил?..
Парящие в воздухе «сириусы» — в основном желтых и красных
тонов — бросали блики, скользившие по земле, словно тени от облаков;
точно рассчитанный ветер срывал с деревьев листья, и они легко пла-
нировали в этом неверном свете, чтобы улечься под ноги мягко шур-
шащим ковром. Какая-то девушка с разбегу натолкнулась на Ласло,
рассмеялась, потом, вглядевшись в его лицо, позвала:
— Ребята! Сюда! Здесь Хмурый Человек! Скорее! — Потом лукаво
обратилась к Ласло: — Или, может быть, не хмурый, а просто Очень
Серьезный Человек? Только откровенно!
— А вы производите массовый отлов хмурых?
— Мы их перевоспитываем.
— Интересно, каким же образом?
Пока они разговаривали, их окружила группа людей, среди которых
Ласло, против ожидания, заметил не только молодежь, но и своих
сверстников, даже кого-то из Центра. Похоже, за него возьмутся
всерьез.
— Смотрите, у него мой листок! — Девушка сняла с плеча клено-
вый лист и приложила к тому, что был приколот к куртке Ласло: осен-
ний лист был эмблемой праздника. В самом деле, листья почти совсем
совпали.
— Теперь вы мой рыцарь! — продолжала девушка. — И будете
исполнять мои желания. Прежде всего — улыбнитесь.
Ласло улыбнулся.
— Ну вот, так уже гораздо лучше! А теперь — пойдемте танцевать.
...До дому он добрался только к четырем часам утра.
«Плакала моя статья, — думал он, потягиваясь под тугими струями
душа. — А завтра придут Нелидовы. Борис просил рассказать о
Болдинской осени, — кажется, он работает сейчас над новой повестью...
Поговорить с ним надо. И будет моя статья лежать на столе бог знает
сколько...»
Ласло прошел в спальню и остановился у окна. Отсюда откры-
вался вид на парк. Вдали, за парком, высилось здание Пушкинского
Центра, в котором Ласло работал-уже почти семь лет — с тех самых
пор, как, уйдя из Бродяг и решительно распростившись с погранич-
ными мирами, он окончательно осел на Земле. Здесь собиралось и
изучалось все, имевшее хотя бы косвенное отношение к творчеству
Пушкина.
«Уйти бы в монастырь, — подумал Ласло. — Или податься в от-
шельники. И спокойно писать статью. Торопимся, толпимся... Вот два
часа разговаривал с этой девицей, — а теперь могу ли я вспомнить
хоть слово?»
Он подошел к гипнофору и вложил в него маленький цилиндрик
кассеты. Потом лег, закрыл глаза — и через мгновенье оказался
в просторной диспетчерской рудника на Шейле. Он оглядел экраны —
конечно же, все в порядке, — подошел к столу и сел писать статью. Уж
здесь-то ему никто и ничто не помешает!
Ласло спал и улыбался — там, на Шейле, он был счастлив.
99
ПОГРАНИЧНИК
ука затекла окончательно, и Речистер попытался высвободить
ее. Он делал это очень осторожно, волнообразными движениями
мышц заставляя руку миллиметр за миллиметром выползать из-под
Маринкиной шеи. Потом он так же медленно и осторожно сел, погонял
кровь по руке — до тех пор, пока кожа не обрела чувствительность,
потянулся к тумбочке, достал из пачки палочку биттерола, сунул
в рот и стал следить, как растекается по языку нежная, чуть терпкая
горечь. Лет двадцать назад биттерол был очень моден. А сейчас ко-
ричневая палочка обращает на себя внимание. Впрочем, не только
палочка. Речистер вспомнил, как в первый день отпуска он шел по
городу, чувствуя себя средоточием пучка взглядов: одни бросались
искоса, на ходу, отпечатывая в памяти образ, чтобы осмыслить его
уже потом; другие были скрытыми, приглушенными — до тех пор,
пока он не проходил вперед, а тогда упирались ему в спину, и он физи-
чески ощущал их давление; третьи встречали его прямо, откровенно,
и он улыбался в ответ, но после первого десятка улыбка из приветливой
превратилась в дежурную, придавая лицу идиотское выражение...
Больше он не надевал форменного костюма — ни разу за все три меся-
ца, проведенные на Лиде. И все же он чем-то выделялся среди местного
населения — недаром Маринка в первые же часы их знакомства угада-
ла в нем пограничника...
Речистер посмотрел на Маринку, — она вся спала: линии ее тела
потеряли свою угловатость, они размылись, сгладились; если раньше
Тело ее казалось вычерченным контрастным штрихом, то теперь оно
было написано акварелью; оно словно окружено было какой-то дым-
кой, придававшей ему пластичность и мягкость «Вечной весны» Родена.
На Границе спали не так. Там в теле спящего всегда чувствовался резерв
сил, который, если потребуется, позволит в любую секунду открыть
глаза и мгновенно перейти от сна к бодрствованию, от полной, казалось
бы, расслабленности к такой же полной аллертности — безо всякого
перехода, одним рывком. Речистер встал, придержав руками пластик
постели, чтобы не дать ему резко распрямиться, и тихо, на цыпочках
прошел в кухню.
Кухня выглядела куда внушительнее, чем ходовая рубка на аут-
спайс-крейсере. От сплошных табло, индикаторов, клавишных и ди-
сковых переключателей, секторальных и пластинчатых заслонок, при-
крывавших пасти принимающих и выдающих устройств, Речистеру
всегда становилось немного не по себе — за время отпуска он так и не
смог привыкнуть ко всему этому. А запустили и наладили Сферу Обслу-
живания на Лиде лет восемнадцать — двадцать назад — примерно
тогда, когда он, оставив позади Золотые купола марсианских городов,
отправился в пограничные миры. Первые годы он вообще и слышать
не хотел об отпуске, а потом каждый раз выбирал новое место, посетив
четырнадцать систем из сорока девяти освоенных Человечеством.
На тех мирах, где он побывал, тоже существовали Сферы Обслужива-
ния, но нигде они не достигли такой универсальности и такого совер-
шенства, как здесь. Речистер кинул огрызок биттерола в утилизатор,
открывший пасть, едва он поднес руку к шторке, и потом хищно щелк-
100
нувший челюстями. «Интересно, — подумал он, — что представляла
собой Лида, когда первые отряды Пионеров и Строителей начинали
обживать ее? Им небось и не снились такие кухни. Отчего же не
снились, — сообразил он, — ведь снятся же они мне на Песчанке.
Просто мы успеваем уйти раньше, чем приходит все это. Раньше, чем
появляются вот такие Маринки, создающие теории костюмов и умею-
щие все делать с такой полной отдачей, не оставляя ничего про запас.
И любить — тоже. И в следующий свой отпуск, — подумал Речистер, —
я снова прилечу сюда. Но это будет в следующий отпуск. А сегодня мой
последний день на Лиде, последний день с Маринкой, последний день...»
Он подошел к окну и, нажав клавишу, подождал, пока молочная
пелена междУ стеклами опустилась до уровня его подбородка. Город
широкими террасами уходил вниз, к морю, но моря не было видно: за
окном ровно гудел пропитанный снегом ветер. «Маринка», — подумал
Речистер.
— Маринка, — тихонько сказал он. — Маринка, — повторил ой,
как позывные. — Маринка.
Речистер отошел от окна, на ходу выудил из лежавшей на столе
початой пачки новую палочку биттерола и остановился у двери, опер-
шись плечом о косяк и приплюснув нос к скользкому силиглассу.
Маринка лежала — легкая и тающая, как улыбка Чеширского Кота.
У Речистера захватило дыхание, он поперхнулся биттеролом и со
злостью бросил огрызок на пол. Тотчас же из своего гнезда выскочила
мышь-уборщица и с легким шорохом утащила добычу. Но Речистер не
заметил этого. Все виденные им когда-либо антропологические и со-
циологические графики обрели внезапно осязаемую сущность; экспо-
ненциальные кривые взметнулись из океана косной материи, и там,
в высоте, затрепетала на их концах иная материя — совершенствующая
и познающая себя. Она была так гармонична и прекрасна, что Речистер
ощутил боль, ту трудно переносимую боль, которая граничит с наслаж-
дением. И имя ей, этому совершенству, этой боли, было — Маринка. Он
не выдержал, надавил плечом — наискось снизу вверх, силиглассовые
створки разошлись, он бросился к Маринке и вдруг увидел, что она уже
не спит и протягивает ему руки...
— Маринка, — чуть ли не закричал он, — я остаюсь, Маринка!
В жизни каждого — за редчайшими исключениями — погранични-
ка наступал момент, когда он переставал быть пограничником.
Это происходило по-разному: одни оседали на планетах, которые начи-
нали обживать, и уйти оттуда вместе с Границей уже не находили
в себе сил; другие просто исчезали, поняв, что не здесь могут они рас-
крыть себя до конца; третьи не возвращались из отпусков... Как Речи-
стер. И он знал, что никто не осудит его. Потому что здесь люди нужны
так же, как там, и каждый сам находит свое место. «И мое место
здесь, — подумал Речистер, — На Лиде, старой и уютной Лиде, где есть
Сфера Обслуживания. Где есть Маринка».
* ♦ ♦
— Клод! — позвала Маринка.
Речистер не отозвался, наверное, просто не расслышал — он при-
нимал второй душ. Маринка уже знала эту его привычку — каждый
101
раз принимать все три душа, причем в строгой последовательности:
водяной — ионный — лучевой. Ей по большей части хватало какого-
нибудь одного, но эта манера Клода нравилась ей — потому просто, что
это была маленькая частичка его «я» и она сама открыла ее в нем.
Маринка подошла к гардеробу, подумала немного, потом набрала
шифр. На несколько секунд вспыхнул голубой глазок, потом створки
разошлись, и Маринка вынула чуть теплый еще костюм. Она подержала
его в руках, повертела, критически проверяя цвет, фактуру и линии.
«Хорошо», — решила она. Такой костюм вполне подходил — полуспор-
тивный, из серого с нечетким отливом грациана, он создаст утреннее
настроение. В том, что он придется Клоду впору, она не сомневалась, —
глаз у нее был достаточно наметан.
Легкое шуршание в ванной сменилось полной тишиной — Клод
перешел под лучевой душ. Маринка заторопилась, и само то, что ей
приходится торопиться, доставило ей радость, о существовании которой
она и не подозревала еще три месяца назад. Это чудесно — делать
что-то для Клода, делать так, чтобы он не заметил, как она старается,
и делать это всегда. Ведь теперь это будет всегда, потому что Клод
остается. «Остается, — сказала она про себя, и это слово породило в ней
какое-то новое чувство, — остается — со мной. Для меня. Из-за меня».
Она подошла к пульту пищеблока, просмотрела меню, не удовлетво-
рившись этим, быстро прогнала по экрану каталог, потом, решив-
шись, бегло взяла аккорд на панели заказа. Все. И у нее осталось еще
две-три минуты — пока Клод там, в ванной, потягивается под неощу-
тимо теплым дыханием полотенца. Маринка юркнула в спальню и ос-
тановилась перед зеркалом. Несколькими движениями, скорее рефлек-
торными, чем необходимыми, она поправила волосы, одернула сви-
тер, мелко покусала губы, потом остановила взгляд на своем отраже-
нии. «Я, — подумала она, — почему я? Клод Речистер, погранич-
ник, «человек с Песчанки» — и Маринка Нун, студентка Академии
Обслуживания. Не может быть». Но она знала, что может, что есть,
и это было счастье.
— Может, все же пойдем в кафе? — спросил Речистер, появляясь
в дверях ванной. — А то, знаешь, как-то... — он передернул плечами.
—: И вы все там такие? — улыбнулась Маринка.
— Какие?
— Одичалые. Ну зачем ходить куда-то, когда можно позавтракать
дома?
— Сфера Обслуживания,— сказал Речистер. — Ясно. Может, хоть
в комнате? Не могу я есть в координаторской. Неуютно. И вообще,
завтракать вдвоем — архаизм.
— Сам ты архаизм, — сказала Маринка. — Огромный архаизм.
Рыжий. Я люблю тебя.
Как и всякий нормальный человек, Маринка владела своим телом.
Но то, что делал Клод, всегда ставило ее в тупик. Вот и сейчас — она
просто не поняла, каким образом он, только что спокойно стоявший
рядом с ней, оказался вдруг сидящим на полу, прижавшись щекой
к ее коленям. Рука ее почти невольно скользнула в дебри его шевелюры.
Легким движением она запрокинула Клоду голову и заглянула в глаза:
из их прозрачной глубины плеснуло на нее такое восхищение, что ей
стало страшно. Она улыбнулась и взъерошила Клоду волосы. Он
102
смешно, совсем по-кошачьи потерся головой о ее колени и замер; только
кожей Маринка чувствовала его дыхание. Какой-то доверчивой неза-
щищенностью пахнуло на нее от всего этого, и она невольно почувство-
вала себя много опытнее и старше. Пусть он «человек с Песчанки»,
координатор Клод Речистер — все равно он просто влюбленный маль-
чишка Клод, которого она должна оберечь в этом непривычном для
него, пограничника, Внутреннем Мире. От чего оберечь — она не знала,
просто в ней зашевелился инстинкт, мохнатый и древний, как горные
медведи Заутанского заповедника. И тот же инстинкт подсказал ей
слова:
— Тебе не хочется завтракать в кухне? Это естественно: ведь ты
мужчина. Мужчина вдвойне, потому что ты пограничник. Но попы-
тайся взглянуть на нее моими глазами, увидеть в ней не парадок-
сальное нагромождение техники, а одно из величайших достижений
Человечества. И не улыбайся, Клод, это не так уж нелепо!..
В первую секунду Речистер поразился тому, как может Маринка
сейчас говорить о таком отвлеченном, таком неглавном, зачем нужен
ей этот исторический экскурс. Но потом внутренняя логика и властная
страстность ее слов, казалось, не подбираемых сознательно, как это
всегда было с ним, а спонтанно самозарождающихся по мере необхо-
димости, увлекли его. И вдруг — внезапным озарением — он действи-
тельно увидел. Увидел ее глазами, и от этого видимое стало ося-
заемо близким.
...На протяжении Темных веков кухня была символом закабаления
женщины. И естественно, что женщина рвалась к равноправию с муж-
чиной. В Предрассветные века она получила это равноправие. Но
что принесло оно ей? Труд на благо общества плюс ту же кухню...
В итоге женщины стремились избавиться от того, что присуще им
изначала: от деторождения, воспитания детей, заботы о домашнем
уюте. Общество же старательно помогало им в этом, создавая пункты
общественного питания, дома бытовых услуг, систему яслей, детских
садов и интернатов. Эти институты должны были заменить женщину-
мать, женщину-кормилицу, женщину — хранительницу домашнего
очага. И если находились женщины, не хотевшие отказываться от
всего этого, — их считали патологическими самками, тормозящими
эволюцию. К чему это привело? К снижению демографического
коэффициента, к появлению узкобедрых амазонок, больше похожих
на мужчин, чем на женщин.
Только создание первой Сферы Обслуживания положило начало
новой эре — эре подлинного освобождения женщины, всех ее творче-
ских возможностей. Человечество поняло наконец, что нельзя требовать
от женщины полного уподобления мужчине. Ей вернули возможность
рожать детей и воспитывать их самой, а не в инкубаторах-интернатах;
ей вернули возможность создать свой дом, где она может накормить
и одеть своего мужа,—не потому, что он не в состоянии сделать этого
сам, а потому что это доставляет ей радость и никто не имеет пра-
ва лишать человека радости. При этом женщина остается полноправ-
ным членом общества, потому что Сфера Обслуживания позволяет
ей за несколько минут сделать то, на что раньше требовались мно-
гие часы...
...Кухня была символом закабаления женщины, и диалектически
103
закономерно, что кухня же стала символом ее освобождения. И как
может женщина, понимая все это, не любить свою кухню?!
Маринка замолчала. Мелькнула нелепая мысль — за такую фи-
липпику Дин поставил бы ей высший балл. И вдруг она увидела устрем-
ленный на нее взгляд Речистера: выражение его глаз постепенно
менялось. Так меняется свет звезд, когда ты удаляешься от них с суб-
световой скоростью. Ей стало зябко.
* * *
Маринка задержалась в Академии. Речистер уже привык к этому:
она кончала последний, шестой, курс и писала сейчас дипломную
работу — «Историю костюма веков Восхода». Из-за этого ей часто при-
ходилось застревать то в Объединенном информарии, то на Станции
аутспайс-связи, запрашивая информарии других планет, то еще где-
нибудь. Вот и сегодня: она вернулась только в десять, наскоро поужи-
нала, — Речистер целый час обдумывал и вызывал этот ужин, решив
под конец, что управляться со строительством Суан-Схунского комплек-
са на Песчанке было все же проще, — и легла спать. Речистер прилег
рядом, но как только она уснула, встал и вышел в кухню. Он сел возле
окна, машинально потянулся было за биттеролом, но передумал и сунул
пачку в карман халата.
«В два сорок шесть стартует к Песчанке «Сиррус», — вспомнил
Речистер. — А завтра я пдйду в Статистический центр, — решил он, —
потому что если уж оставаться здесь, то надо как можно скорее опре-
делиться. Интересно, что они предложат мне? Могут многое, и бес-
смысленно гадать, что именно. Завтра посмотрим. А «Сиррус» уходит
в два сорок шесть... И с ним надо бы отправить на Песчанку письмо».
Речистер достал из шкафа стилограф, вернулся на свое место у окна
и задумался, положив палец на клавишу. Но слов, тех слов, которые
нужно сказать Вирту, Пивтораку, Старджону и всем, оставшимся там,
на Песчанке, не было.
«Как ты ушел на Границу?» — спросила однажды Маринка. Как?
Он не мог объяснить. Во всем, что касалось не дела, а его самого, он
никогда почти не мог объяснить, почему он поступил так, а не иначе.
Просто он чувствовал, что иначе нельзя, и всегда следовал этому чув-
ству. Тогда, четверть века назад, он еще только кончил Школу Средней
ступени и не знал, что делать дальше. И не один год искал он себя,
меняя работу и города, то загораясь, то угасая, пока однажды к нему
не пришло это.
Это жило в людях изначально, с тех пор, когда человечество было
еще лишь маленькими кучками людей, разбросанными по старой пла-
нете. Оно заставляло людей покидать насиженные места и идти в бес-
предельный мир, на край Ойкумены, пешком, верхом, на утлых судах
пересекать моря и материки, узнавая и обживая Землю. Оно впервые
разделило людей — на оседлых и кочевых. Человечество росло, запол-
няло планету, и она становилась все теснее и теснее. Кочевникам негде
стало кочевать, и это ушло в глубины сознания, затаилось, ожидая
своего часа. Но вот Земля стала тесна невтерпеж — и Человечество вы-
плеснулось в Пространство. Мир снова стал широк; снова, как когда-то,
люди на утлых судах шли открывать, узнавать и обживать новые миры;
104
и снова монолитная масса Человечества разделилась — на оседлых
и пограничников. Разведчики находили новые миры; Пионеры иссле-
довали их, исчисляя ресурсы и оптимальные параметры населения,
находя места и проектируя города; Строители благоустраивали планеты;
потом появлялись поселенцы. А пограничники снова уходили вперед.
И вело их это. Речистер не знал ему имени. Но когда оно пробудилось
в нем — он ушел на Границу. Граница жила своей жизнью, в корне
отличной от жизни Внутренних Миров и вместе с тем неразрывно с ней
связанной, ибо в отдельности и Граница, и Внутренние Миры равно
бессмысленны и невозможны, как невозможны на Границе Маринки,
в тридцать два года еще учащиеся и не принимающие активного уча-
стия в делах своего мира; потому что там позарез нужны каждая голова
и каждая пара рук и человек должен выбирать себе дело, изучать его
и совершенствовать свое мастерство, пробуя это дело на вкус и на ощупь,
в единый монолит сплавляя теорию и практику. Потому-то, когда Ма-
ринка хотела было улететь вместе с ним, он сказал ей: «Нет», ибо он
перевидал много людей, пришедших на Границу без зова этого
и ушедших назад, во Внутренние Миры, унося в себе самую болезнен-
ную из всех болей — боль разочарования.
Внезапно Речистер понял, что не останется на Лиде. Маринка права:
вековой ошибкой было предъявлять к женщине те же требования, что
к мужчине. Но и от пограничника нельзя требовать того же, что от жи-
теля Внутренних Миров.
Очевидно, общество развивается не только во времени, но и в про-
странстве — от периферии к центру. И пограничники, наверное, не
достигли еще той ступени эволюции, на которой стоит общество Внут-
ренних Миров. Возможно, отсюда все они выглядят реликтами, не на-
шедшими себе места в веках Восхода и бежавшими на Границу, в сумер-
ки Предрассветных веков. Но в одном не правы Маринки: не потому они
избегают уюта, что не чувствуют той цены? которую Человечество за-
платило за право иметь его, а потому, что именно пограничники собой
оплачивают это право. И потому Внутренние Миры — не его миры, их
ступень эволюции, пусть она даже высшая, — не его ступень...
Речистер снова ощутил в себе это, оно звало его — и он под-
чинился.
♦ * *
Маринка проснулась резко, толчком. Она потянулась к Речистеру,
но рука ее наткнулась на гладкий пластик постели.
— Клод! — позвала она.
Ответа не было.
— Клод!!
Она вскочила, бросилась в кабинет, потом в кухню. Речистера не
было нигде. Только на столе стоял забытый им стилограф. Маринка
рванулась к шкафу — так и есть... Она подошла к окну. Снегопад кон-
чился, разъяснелось; в фиолетовой глубине мелко дрожали от холода
звезды, а между ними лениво катился по небу маленький диск Сертана.
Его бледный свет растворялся в мягком свечении разлапистых люми-
нокедров, двумя широкими полосами растущих по бокам улицы, и рас-
плывчато отражался в матовом габропласте. А посредине улицы, мед-
ленно удаляясь, шагала фигура в черном костюме пограничника.
105
В первый день их знакомства они шли по этой же улице, только в
другую сторону — к дому. Клод рассказывал о чем-то, и Маринка вни-
мательно слушала — до тех пор, пока взгляд ее случайно не упал на его
ноги. То, что она увидела, поразило ее. Она всегда любила ходить
пешком, ходила много, легко, почти никогда не уставая. Но ей не при-
ходило в голову, что можно так ходить.
На мгновение ей показалось, что ноги его — самостоятельные
и разумные живые существа. Вот ступня его, упруго бросив тело вперед,
занесена для шага; вот она уже опускается осторожно, изучающе,
словно бы отыскивая наилучшую точку опоры; вот — нашла; радостно,
словно удивляясь тому, как удобна для ходьбы улица, сразу же
прочно вросла в габропласт; какую-то долю секунды спустя новый
шаг опять пружинисто бросил его тело вперед... вперед... И вся эта
кажущаяся такой непостижимой сложность в то же время была
абсолютно естественной и автоматичной. Каждый элемент движения
был точен и предельно экономен — ни одного эрга не расходо-
валось зря.
Когда-то — в Заутанском заповеднике — ей случилось идти по боло-
ту: каждый шаг нужно было продумывать, осторожно исследовать
путь перед собой, отыскивая точку, куда можно было бы ступить без
риска по пояс провалиться в чавкающую жижу. И хотя весь путь
оказался не больше километра, выйдя наконец на такую добрую, твер-
дую землю, поросшую жесткой седой травой, Маринка в изнеможении
опустилась на нее...
Окажись тогда на ее месте Клод, — он смог бы идти вот так же,
улыбаясь и о чем-то рассказывая, совсем не думая, что лежит под
ногами — болото, каменистая осыпь или габропласт.
И вот сейчас Маринка стояла, прижавшись лицом к холодному
оконному силиглассу, и смотрела, как, медленно тая в размытом свече-
нии люминокедров, уходит от нее своей походкой пограничника Клод
Речистер. Она заплакала — так плакали, навсегда расставаясь со
своими возлюбленными, женщины всех веков.
Как-то раз она сказала Речистеру: «Хочешь, я уеду с тобой, хо-
чешь?» — «И мы будем вместе трудиться во имя того, чтобы скорее
возникали на новых мирах Сферы Обслуживания, — в тон ей про-
должил Клод. И вдруг резко закончил: — Нет! Это слишком патетично
и красиво, чтобы быть правдой. Твое место — здесь».
♦ * *
Речистер остановился, достал из кармана «сервус» и вызвал энтокар.
Он посмотрел на часы: было час тридцать две. «Успею». Он оглянулся
и посмотрел на крутой склон пирамидального дома, туда, где в выши-
не светилось окно. Когда оно зажглось? Значит?.. Темная черточка в
светящемся прямоугольнике — Маринка. «Больно, — подумал Речи-
стер, — ох, как больно, когда позади остается дом. Твой дом».
Речистер ощутил в себе новое, незнакомое ему чувство. Оно прико-
вало его взгляд к перечеркнутому тонким контуром светящемуся пря-
моугольнику окна. «Не знаю, — подумал он, — не знаю. Ничего я не
знаю. Повернуться и бежать. Но куда? К дому? Или — подождать, пока
спустится жужжащий уже над головой энтокар, сесть и набрать адрес
106
космодрома? Не знаю. В жизни каждого пограничника наступает
момент, когда он перестает быть пограничником. Но в моей жизни он
еще не наступил. Наступит ли? Наверное. Но когда? Через десять
минут? Или — через десять лет?»
МОГИЛЬЩИК
ЛЖ ерез час, — сказал Болл. — Устроит?
— Вполне, — ответил Котть. — Спасибо, Боря.
Болл, отключаясь, резко повернул радиобраслет. В сущности,
он не слишком удивился экстренному вызову, хотя именно сейчас,
когда «Сиррус» стал на профилактику, это было более чем странно. Но
чего еще ждать, если ты вернулся домой в пятницу, да еще — тринадца-
того числа, а на полдороге с космодрома обнаружил к тому же, что за-
был в каюте раковину зубчатой фолладины, привезенную в подарок
Зденке, и за ней пришлось возвращаться?
Вставать было лень: все-таки лег вчера достаточно поздно.
Ну да ладно. Он рывком сел, опустил ноги на пол, утонув ступнями
в мягком щекочущем ворсе. Этот пол Зденка сделала без него; раньше,
помнится, был другой — серый, эластичный... как его? Пергацетовый,
что ли? А этот как называется? Надо будет спросить...
Болл сделал зарядку — упрощенный, «отпускной» комплекс, вы-
звал инимобиль и даже успел наскоро перекусить, прежде чем под
окном раздался переливчатый сигнал.
Еще через полчаса он уже вышел из лифта и, пройдя по длинному
коридору, сводчатым потолком напоминавшему корабельный, оказался
перед кабинетом координатора ксенийской базы Пионеров. Он маши-
нально, по старой, курсантской еще привычке одернул куртку и шаг-
нул в распахнутую услужливой пневматикой дверь.
Кроме самого Коття в кабинете было еще двое: Свердлуф,генераль-
ный диспетчер Транспортного Совета (вот так и осознаешь, как идут
годы, — постарел Гаральд, ох, постарел...) и еще какая-то дородная
блондинка с умопомрачительным профилем. Все трое сидели вокруг
маленького столика и потягивали что-то из высоких конических стака-
нов. Судя по цвету, синт.
Котть поднялся ему навстречу. Был он невысок, коренаст и угловат.
— Знакомьтесь. Доктор Уна Барним из Обсерватории — шеф-пилот
Борис Болл.
Блондинка небрежно кивнула; Болл в ответ поклонился подчеркну-
то церемонно. На Ксении было две обсерватории: Андроновская на
Архипелаге и Верхняя в Готических горах; года три назад к ним
прибавилась еще одна, вынесенная на искусственный спутник; ее-то
и называли просто Обсерваторией.
— С Гаральдом тебя, надеюсь, знакомить не надо?
Болл кивнул и пожал Свердлуфу руку. В свое время они были
добрыми приятелями, но в последние годы несколько отдалились друг
от друга: Боллу очень мало приходилось бывать на Ксении.
107
— Так в чем, собственно, дело, Миша? — спросил Болл, садясь
и принимая из рук Свердлуфа стакан. Это действительно был синт.
— Как тебе сказать... Оно, конечно, ты в отпуске, так что имеешь
полное право отказаться... Но понимаешь, возникло тут одно обстоя-
тельство... Вот мы и решили побеспокоить тебя...
— Короче, Миша.
— А короче... Уна, может быть, вы введете Болла в курс дела?
Блондинка заговорила. Голос у нее оказался под стать фигуре:
полный, сочный, глубокий — было в нем что-то такое... рубенсовское.
Но говорила она толково: сжато, четко, даже суховато, пожалуй, —
одно удовольствие слушать.
Одиннадцатого числа Обсерватория, проводя наблюдения Хурры,
засекла некий объект, входящий в систему со скоростью шестьсот шесть
плюс-минус два километра в секунду и первоначально принятый
за ядро возвращающейся из афелия кометы. Однако последующие
наблюдения заставили пересмотреть такую точку зрения. Объект дви-
жется под углом в 27° 13' к плоскости эклиптики, которую в 16 часов
27 минут 21 марта пересечет между орбитами Орки и Гаазы. Орка
в этот момент будет находиться на расстоянии достаточном, чтобы не
вызвать возмущений в орбите объекта, а более близкая Гааза не сможет
этого сделать в силу своей малой массы. Затем объект, продолжая свое
прямолинейное движение (а движение его является именно прямоли-
нейным), начнет удаляться в мировое пространство в направлении
Беты Ахава, которой при условии сохранения существующей скоро-
сти и достигнет через 4960 лет. От Ксении он пройдет на расстоянии
сто пятнадцать плюс-минус полтора миллионов километров. Снимки
объекта, переданные автоматической станцией «Парабола-79», позво-
ляют предположить, что он имеет искусственное происхождение, то
есть, попросту говоря, является космическим кораблем. Последнее
косвенно подтверждается и прямолинейностью движения.
— Только почему он не отвечает на вызовы? — подал голос Свер-
длуф.— Аларм-то в любом случае работать должен!
Болл кивнул: ему дважды приходилось встречать мертвые кораб-
ли, по нескольку лет шедшие на автомедонте и регулярно — с пят-
надцатой по восемнадцатую и с сорок пятой по сорок восьмую минуту
каждого часа — испускавшие в эфир традиционное CQD.
— Мы запросили Совет Астрогации,— продолжал Свердлуф.— Ни
о каких внеплановых или ведомственных кораблях в нашей зоне там
неизвестно. Корабли ксенийской приписки идут в графике, так что ни
один из них с данным объектом идентифицирован быть не может.
— Ав чужака мне что-то не верится. Ведь до сих пор... ни с одной
цивилизацией... достигшей космической фазы... мы не столкнулись.—
Болла всегда раздражала манера Коття говорить длинными перио-
дами, разделенными этакими псевдоодышечными паузами.— В любом
случае мне кажется... Налить тебе еще, Боря? — Болл отрицательно
помотал головой.— Ну и зря... Так вот. Мне кажется, посмотреть на-
до. Потому-то мы тебя и побеспокоили.
— Спасибо.— Болл послал Коттю самую нежную улыбку, на ка-
кую только был способен.— Это я уже понял. Но «Сиррус», как тебе,
Миша, может быть, известно, стоит на профилактике. И поднять его
я могу минимум через пять суток.
108
— Это мне известно,— хладнокровно подтвердил Котты— Но вот
у Гара льда есть на этот счет свои... соображения.
— Я не могу снять с линии ни одного корабля, Боря. Да и не
слишком подходят для этого каботажники, сам понимаешь.
Конечно, пузатенькие каботажные каргоботы не для таких опе-
раций.
— А транссистемников у меня сейчас нет. «Дайна» будет только
через двадцать семь суток. Так что не думай, будто мы переваливаем
все на Пионеров...
—. Я и не думаю.
— Но один вариант все же возможен. У нас есть космоскаф...
— Какой?
— Серии КСГ. Тебе с ними приходилось иметь дело?
КСГ — с маршевыми гравитрами. Это хорошо. Во всяком случае,
лучше, чем, скажем, атомно-импульсный: и маневреннее,и в управле-
нии проще.
— Приходилось.
— Чудесно. В общем-то я так и знал. У меня, понимаешь, все пи-
лоты в разгоне, а те трое, которых я могу отозвать,— чистые каботаж-
ники с наших курсов, они космоскафа кроме как в учебнике и не
видели.
— Ясно.— Болл встал, отошел к окну. Из окна открывался вид на
обширную техпозицию Лорельского космодрома. Хотя, кроме «Сир-
руса», ни единого корабля здесь не было, машины техобслуживания
деловито сновали по полю, с высоты сорок седьмого этажа напоми-
ная диковинных насекомых. Крейсер сейчас больше всего походил на
готическую башню со сверкающим шпилем: по его броне ползали не-
различимые отсюда полировщики и носовая оконечность — как раз до
гребораторной опояски — приобрела уже первозданную голубизну,
тогда как ниже корпус оставался бурым и бугристым, словно древес-
ная кора. «Сиррус» был кораблем заслуженным, теперь таких уже не
строили. Серия «С» кончилась «Скилуром», ее сменила серия «К» —
«Канова», «Коннор»... Боллу эти тяжеловесные на вид полусфериче-
ские корабли почему-то не нравились, хотя были они и мощнее, и
надежнее.
«Старею, что ли?..»
— Задание? — спросил он, не оборачиваясь.
— Готово,— мгновенно ответил Котть.— Спасибо, Борис. Я знал,
что ты не откажешься.
— Еще бы тебе не знать! Меня только интересует...
— Что?
— Откуда у вас космоскаф, Гаральд?
— Это ты у Хардтмана спроси,— ухмыльнулся Свердлуф.— Он
все может.
— Помню.— Все-таки Болл не один год провел в Линейной Служ-
бе.— Но зачем он вам нужен?
— Понадобился, как видишь.
— Убедительно.
Болл требовательно протянул руку, и Котть вложил в нее неведомо
откуда взявшуюся папку.
— Кого ты возьмешь, Борис?
109
— Астрогатором — Наана. Со связистом хуже: Варенцова трогать
нельзя. Пожалуй, возьму стажера. Ему же лучше — больше прак-
тики... И вот еще что. Я со Зденкой поговорю с дороги, а потом ты
с ней свяжись, побей себя немножко кулаком в грудь, у тебя это здо-
рово получается, и покайся, что ты меня принудил.
Доктор Барним посмотрела на Болла с явным интересом. Котть
хмыкнул:
— Ладно, не впервой! Ну, счастливого пути!
В лифте Болл не выдержал и спросил Свердлуфа:
— Объясни ты мне, зачем ему эта обсерваторская диво-дева пона-
добилась? Он что, сам не мог того же сказать?
— Может, им просто нужен был повод повидаться?
Это было похоже на правду.
II
— Неужели... чужак? — не выдержал Шорак.
— И чему вас учили в Академии, стажер? — не оборачиваясь, на-
смешливо произнес Наан.— Ну и молодежь нынче пошла, а, шеф?
110
Болл всматривался в силуэт, медленно проползающий по кормо-
вому экрану. Силуэт этот казался странным, необычным, непривыч-
ным и все же как-то смутно знакомым.
Двое суток космоскаф и сопровождавшие его «мирмеки» висели
здесь, поджидая «гостя». И теперь он нагонял их, уже попав в поле
зрения кормового локатора.
— Оставь стажера в покое, Айвор. Кстати, Карел кончал Акаде-
мию Связи, а не Астрогации, заметь. Скорость? — Болл имел в виду
скорость «гостя», и Айвор понял.
— Шестьсот шесть в секунду. Идет инерциальным.
Силуэт неизвестного корабля незаметно переполз с кормового экра-
на на бортовой.
— Уравняй скорости. Дистанция сто по траверзу.
— Есть, шеф-пилот! — Обиженный, Наан всегда переходил на
уставное обращение. Руки его запорхали над ходовым пультом.
— Шорак! «Мирмекам» — строй треугольника, дистанция пятьде-
сят, «делай, как я».
Шорак бойко затараторил в микрофон:
— КСГ борт семьдесят три к М—двести тринадцать, М—двести сем-
надцать, М—двести двадцать два. Даю перестроение...
111
— Уймись ты,— улыбаясь, проворчал Наан, и Шорак перешел на
ключ.
Тем временем изображение «гостя» замерло на экране левого бор-
та, и теперь Болл мог рассмотреть его во всех подробностях. Конечно,
корабль был явно земной постройки. Вот только — что это за реб-
ристые диски, расположенные перпендикулярно диаметральной плос-
кости примерно там же, где у крейсера серии «С» проходит гре-
бораторная опояска? Словно на иглу-рыбу надели кружевной во-
ротник...
— Айвор?
— Не знаю... Это похоже...
— На рогановский, Айвор?
Наан кивнул.
Это был один из немногих кораблей, построенных в короткий пе-
риод между открытием каналов Рогана — узких природных туннелей
вырожденного пространства и появлением настоящих аутспайс-
кораблей, превращающих на своем пути обычное пространство в
аутспайс, где только и возможно движение со сверхсветовыми ско-
ростями. Таких крейсеров было построено немного, коротким оказал-
ся их век, почти совпавший с веком легендарного Бовта, человека,
первым увидевшего за открытием рогановских каналов не космоло-
гический феномен, а дорогу к звездам, человека, почти пять десяти-
летий определявшего космическую политику Человечества. «Вот так
оно и бывает,— подумал с горечью Болл,— прожил человек жизнь,
долгую жизнь, и всю ее посвятил одному — прорыву к звездам,
рогановским своим кораблям, рогановской астрогации. И всего через
каких-то два-три года после его смерти пришли аутспайс-корабли,
и об этих, которым отдал жизнь Борис Бовт, забыли. Только в учеб-
никах да монографиях по истории астрогации остались их изображе-
ния — изящные заостренные обводы и эти огромные ребристые диски,
выполнявшие функции нынешних гребораторов». Только как они на-
зывались, эти... «протогребораторы»? Болл никак не мог вспомнить.
Впрочем, и не важно это.
— Свет! — отрывисто приказал он.
Неуловимое движение руки Наана — и на борту «гостя» вспых-
нул яркий голубой овал.
— К корме.
Световое пятно томительно медленно поползло по броне «гостя».
Если память не подводила Болла, то название и приписка должны
быть обозначены где-то сразу после этих «протогребораторов».
— Увеличение, Айвор!
Изображение дрогнуло и поплыло навстречу. Болл ощутил лег-
кую перегрузку — так бывает всегда, даже после тридцати лет поле-
тов: когда изображение надвигается на тебя, из-за отсутствия непо-
движных ориентиров кажется, что это твое собственное движение,
и тело привычно реагирует на него.
Место для надписи было выбрано с расчетом: здесь, позади ди-
сков (они назывались синхраторами, вспомнил-таки Болл), броня по-
страдала меньше всего. Тем не менее прочесть можно было только:
«В..ос. Зем...д.я». Земляндия — это ясно. Но как же он назывался,
этот корабль?
112
— Свяжитесь с Коттем, Карел. И транслируйте ему изображение.
Котть возник на экране секунд через двадцать.
— Ну и динозавра вы поймали, Борис! Я такой только в «Истории
астрогации» видел...
— Я тоже,— отозвался Болл. Он никак не мог оторвать взгляда от
«динозавра»,— есть в старых кораблях что-то завораживающее.
— Откуда он, Миша?
— Это мы выясним. Ждите.— Котть отключился.
На выяснение ушло больше часа.
— Это «Белое»,— сказал Котть, возникая на экране.— Первый из
рогановских кораблей... и, судя по всему, последний... сохранивший-
ся. Построен двести восемьдесят восемь лет назад на верфях Гани-
меда... Кстати... «Белое» на каком-то из древних языков — «Быст-
рый». Каково, а? Только-только за световой барьер выскочили... в
каналы рогановские влезли... и сразу же «Быстрый»! Самохвалов
чуть не подскочил, когда я ему доложил, что мы рогановский корабль
обнаружили...
Болл не мог не восхититься: за час отсюда, с Ксении, связаться
с Землей, что само по себе непросто, ибо прижимистость связистов во-
шла уже в поговорку, и чтобы вышибить из них экстренный канал,
нужно обладать административным гением Коття, а там, на Земле,
добраться до самого Председателя Совета Астрогации... Вот это да!
— К нам направили спецрейс,— продолжал Котть.— Не знаю
уж, кого они там набрали... историков, наверное... из техотдела кого-
нибудь... Но начальствует не кто-нибудь — сама Баглай...
Тамара Баглай, специальный помощник Председателя Совета? Вот
это уже совсем непонятно. Конечно, старинный корабль — это ЧП.
Но не до такой же степени все-таки? Боллу никогда не приходилось
сталкиваться с Баглай, но он знал, что пустяками она заниматься не
станет. «В чем все-таки дело?»—недоумевал он. Но уже через не-
сколько секунд все встало на свои места.
— Потому что... Знаешь, откуда он идет? — В голосе Коття по-
явилось что-то, заставившее Болла оторваться от созерцания старин-
ного крейсера и уставиться на координатора Базы.— С Карантина.
Наан присвистнул. Болл почувствовал, что у него заныли скулы.
И только Шорак пока ничего не понимал.
Карантин! Наан, тот знает о нем понаслышке. И то, что он ти-
хонько рассказывает сейчас Карелу,— лишь сухая объективная ин-
формация. Боллу же в бытность свою стажером, таким же, как сей-
час Шорак, случилось несколько месяцев проработать в орбитальном
патруле у Карантина: тогда еще не был создан электронный бар-
раж, не позволяющий ни одному кораблю совершить посадку, даже
просто выйти на атмосферную орбиту,— независимо от воли экипажа.
Карантин! Единственная планета, оказавшаяся не только губи-
тельной ловушкой, но и до сих пор еще неразгаданной загадкой.
Первый корабль, посланный к НИС-981, второй планетой которой
и был Карантин,— этот самый «Белое», неизвестно как оказавшийся
теперь здесь. О судьбе его ничего не известно. Он стартовал с Пионер-
ского космодрома на Плутоне, Земляндия. Все.
Семьдесят лет спустя туда ушел аутспайс-крейсер первого ранга
«Хаммер». Они оставили на орбите спутник-капсулу, в которой
8 Люди кораблей
113
дождалась третьей экспедиции информация об их полете, протекав-
шем вполне благополучно. Больше о них ничего не известно, если не
считать того, что еще через девяносто три года третья экспедиция
обнаружила в первые и единственные сутки работы на планете «Хам-
мер», целый и невредимый. И — никаких следов его экипажа, экипа-
жа из ста двадцати человек. «Велоса» на Карантине ни тогда, ни
впоследствии найти не удалось, что, впрочем, скорее естественно,
чем удивительно: найти на планете корабль при условии его полно-
го молчания можно разве что случайно или же после многолетних
систематических поисков.
Сама третья экспедиция состояла из аутспайс-крейсера первого ран-
га «Криста» и приданного ей вспомогательного каргобота «Анна»,
оставшегося на орбите, когда «Криста» пошла на посадку. «Криста»
была вполне современным по тому времени кораблем, а о ее шеф-пи-
лоте, Юване Шайгине, Болл немало слышал от деда, ходившего
с Шайгиным еще на «Океане». Экспедиции было предписано произве-
сти детальную зонд-разведку и только затем сесть и развернуться по
процедуре «А». Но зонды передавали лишь белый шум, а на планете
экспедицию не спасли ни защитное силовое поле, ни непробиваемая
броня крейсера, ни умение людей. Первая передача сообщала об обна-
ружении «Хаммера» и заканчивалась традиционным «Все в порядке».
Вторая — шесть часов спустя — состояла из нескольких слов: «Вы-
садка невозможна... Это страшно... Посадку запрещаю (последнее от-
носилось к «Анне»). Только автоматы».
С тех пор люди больше не пытались высаживаться на Карантин,
объявленный запретной зоной. Была создана орбитальная станция.
Вокруг планеты организовали патрулирование, потому что легионы
энтузиастов ринулись туда на самых что ни на есть удивительных
кораблях, вплоть до одноместных гоночных «арсов». На планете ра-
ботали автоматы, но до сих пор не удалось выяснить ничего, хоть в
малой мере объяснявшего бы гибель трех экспедиций. Когда вместо
людей были высажены традиционные собаки — они попросту исчезли.
Не погибли, а исчезли, как будто их никогда не было.
И что самое удивительное — от этого не спасали даже скафандры
высшей защиты. Скафандры оставались целыми, но живые существа,
в них заключенные, исчезали.
Загадки, сплошные загадки.
Почему исчезали на Карантине биоструктуры?
Загадка.
Почему третьей экспедиции все же удалось продержаться сутки?
Загадка.
Почему автоматы, проверенные на других планетах, вместо осмы-
сленной информации передавали на станцию белый шум?
Загадка.
И вот теперь к ним прибавилась еще одна: исчезнувший «Белое»
объявился здесь, в системе НИС-641, в трехстах пятидесяти семи пар-
секах от Карантина и девяноста восьми от Земляндии.
— Что будем делать, Миша? — спросил Болл.
И впервые за много лет услышал:
— Не знаю. Надо организовать совещание. Один я этого решить
не могу. И мы с тобой — не можем.
114
Ill
Бедняга стажер умотался, организовывая это совещание. Но в кон-
це концов на мозаике черно-белых экранов АС-связи возникли все
участники: Котть, восседающий за столом в своем кабинете; коорди-
натор Транспортного Совета Дубах, словно подтаявший за последние
годы, поседевший, чуть сгорбившийся, но все тот же бессменный и
бессмертный, как называли его за глаза в Совете, и его правая рука,
генеральный диспетчер Свердлуф (обоих с трудом удалось поймать в
Исследовательском центре); член Совета Миров Нильс Брюн, предсе-
датель Совета Ксении; Жоао Банши, ксенобиолог; последним был не-
кто из Совета Геогигиены, присутствовавший незримо, потому что на-
шли его где-то, где не было экрана, и он включился через экстренный
канал. Звали геогигиениста Вацлавом, он был из новеньких, и Болл
его не знал.
Котть насколько мог бегло обрисовал положение, после чего слово
взял Дубах. Поскольку данное совещание прямо интересов Транспорт-
ного Совета не затрагивает, а посильное участие в организации встре-
чи «Велоса» Совет уже принял, выделив свой космоскаф, участие чле-
нов Совета в данном, и без того представительном, совещании кажется
ему, Дубаху, нецелесообразным. Если же выяснится, что Транспорт-
ный Совет может оказать в исполнении решения данного совещания
какую-то помощь,— его, Дубаха, в течение всего сегодняшнего дня
можно будет застать в Исследовательском, а в крайнем случае —
найти по экстренному каналу. С чем он и отключился, а вместе с ним
исчезла с экрана и смущенная физиономия Свердлуфа.
Брюн предложил было посадить «Белое» где-нибудь в северной
оконечности Пасифиды, откуда до ближайшего поселения больше пят-
надцати тысяч километров, но после исчерпывающих пояснений Кот-
тя об опасности заражения тут же сыграл отбой.
— В таком случае мне представляется единственно правильным
оставить корабль на достаточно высокой орбите, с тем чтобы впослед-
ствии исследовать его силами специальной комиссии, которую несом-
ненно организует Совет Астрогации.
— На ксеноцентрической орбите оставлять «Белое» нельзя,— вме-
шался Вацлав.— Слишком близко к планете и слишком оживленная
зона. Вообще же вопрос об опасности, которую может представлять
собой «Белое», находится в компетенции Института ксенобиологии.
Может быть, доктор Банши скажет по этому поводу что-нибудь опре-
деленное?
Доктор Банши, увы, ничего определенного сказать не может.
И прежде всего потому, что неизвестно, относится ли вообще пробле-
ма Карантина к области ксенобиологии или же к какой-то другой об-
ласти. Но поскольку исключать возможность биологической опас-
ности, если «Белое» действительно побывал на Карантине, нельзя —
лучше всего законсервировать его на достаточно нейтральной орбите.
— Слушайте, шеф-пилот, а люди? — тихонько сказал Шорак.—
Если там люди?
Болл отключил микрофон.
— Нет там людей, Карел, — как мог мягко улыбнулся он, гля-
дя на побледневшее лицо стажера. — Нет и быть не может. Они в
115
космосе уже без малого триста лет. В экипаже были одни муж-
чины. И анабиованн у них не было.
— Итак,— резюмировал Котть,— можно считать единодушным
следующее решение. Космоскаф шеф-пилота Болла силами автома-
тических буксиров «мирмека М—двести тринадцать», «мирмека
М—двести семнадцать» и «мирмека М—двести двадцать два» отбукси-
рует «Белое» на орбиту, параметры которой определит расчетный центр
нашей Базы и которую согласует Транспортный Совет. Все согласны?
Болл прямо-таки задохнулся от восхищения. Суметь найти едино-
душное решение там, где все от этого решения уходят как могут,—
для этого талайт нужен! Нет, не зря Коття сделали координатором
Базы...
Брюн согласен.
Доктор Банши полностью поддерживает такое решение и к нему
присоединяется Вацлав-геогигиенист.
— Заводить буксиры, шеф? — спросил Наан.
Болл кивнул. Это надо делать в любом случае.
— А если они не были на Карантине? — спохватился Наан.—
Ведь рогановская астрогация — дело ненадежное, да и непонятно,
как они очутились здесь, если садились на Карантине...
— Они могли включить старт-автоматику,— возразил Котть.
— И главное,— сказал Болл,— главное — вдруг они все же там
были?
— Но ведь на корабле,— вмешался в общий разговор Шорак,—
может быть ценнейшая информация! И ради нее стоит рискнуть!
Пусть кто-то один отправится туда. В крайнем случае мы рискуем
только одним человеком. Добровольцем.— Он замялся.— Мной.
— А если нет там этой ценнейшей информации? — спросил Котть.
— И существует ли вообще информация, за которую нужно было
бы отдавать жизнь? — холодно поинтересовался Болл.
— Но ведь вам самому случалось рисковать, шеф-пилот!
— Однако я до сих пор жив. Что вряд ли оказалось бы возмож-
ным, рискуй я т а к.
— Совещание окончено,— объявил Котть.— Спасибо. Расчетная
орбита «Велоса» будет сообщена вам через...
— Нет,— жестко прервал его Болл.— Расчетная орбита «Велоса»
нам не нужна.
Напряженное ожидание последних часов превратилось теперь у
Болла в холодное, злое упорство. Если все уклоняются от решения,
кому-то надо брать ответственность на себя.
Котть воззрился с экрана, как будто ему показали инопланетя-
нина.
— То есть?
— Я не собираюсь отводить «Белое» на стационарную орбиту,
Миша.	ч
— Почему?!
— Потому что это не дает гарантии. Потому что всегда най-
дутся энтузиасты вроде нашего стажера, которые полезут за гипоте-
тической информацией...
— На столь же, между прочим, гипотетическую гибель...— вста-
вил Наан.— Я согласен со стажером, Борис.
116
— Бунт на корабле...— Болл улыбнулся, но улыбка была чисто ме-
ханической.— Теперь ты понимаешь, Миша, что его надо...
— Уничтожить? Последний из рогановских кораблей?! Пойми, его
нужно сохранить — как музейную ценность, наконец! Ведь опасность
в самом деле гипотетична, а ценность — несомненна. Да и с опасно-
стью сумеем же мы справиться... когда-нибудь. А пока — выставим
надежную охрану, со временем — поставим барраж...
Когда-нибудь... Болл знал цену этому «когда-нибудь». Потому что
была еще и четвертая высадка на Карантин. Высадка, о которой знал
только Болл. Патрульный космоскаф пошел на посадку, и остановить
его Боллу было нечем. Вагин, второй пилот «Синдбада», проработав-
ший в патруле всего месяц, направленным лучом передал на космо-
скаф Болла: «Хочу попытаться. Иначе не могу. Кто-то ведь дол-
жен...» Официально Болл доложил, что космоскаф Вагина потерпел
аварию в результате столкновения с метеоритным телом. Потому что
сказать правду — значило слишком многим доставить горе большее,
чем от известия о такой вот случайной гибели. Но с тех пор Болл не
верил в «когда-нибудь».
— Миша, меня зовут Болл, Борис Эдуардович Болл, и мой карт-
бланш двадцать шесть-A-ноль двадцать девять.
— Ты хочешь?..
— Да. И отчитываться буду только перед Советом Астрогации.
Пилотам Пионеров и Дальней Разведки часто приходилось прини-
мать решения, выходящие за пределы компетенции обычных коман-
диров кораблей. Поэтому наиболее опытные из них получали карт-
бланш, предоставлявший им автократию на неисследованных пла-
нетах и даже в нейтральных пространствах освоенных уже систем —
вне стамиллионнокилометровой территориальной зоны, в пределах
которой по космическому праву любой корабль подчинялся местным
Советам.
Космоскаф находился в ста двадцати семи миллионах километров
от Ксении, и Болл решил использовать свой карт-бланш.
Котть понял это.
— Боря,— сказал он,— эх, Боря...— И отключился.
— Шорак! — Слова Болла были отрывисты и сухи.— Пристыкуй-
те «мирмекй» к «Велосу».
— Шеф-пилот...
— «Походный устав», параграф семнадцать, три?
— Есть, шеф-пилот! — мертвым голосом сказал Шорак и забуб-
нил: — КСГ борт семьдесят три к М—двести тринадцать, М—двести
семнадцать, М—двести двадцать два...
— Наан, дайте траекторию на НИС—шестьсот сорок один.
Наан молча отвернулся к вычислителю. По экрану траектографа
поползли разноцветные кривые. Их движение все убыстрялось. По-
степенно их становилось все меньше, они сливались и вдруг замерли
одной четкой зеленой чертой, тут же возникшей и на курсографе.
Болл положил руки на клавиатуру ходового пульта.
Наан, рывком развернув свое кресло, ударил командира каменно-
холодным и тяжелым взглядом.
— Это трусость,— очень тихо и очень зло сказал он.— Вы просто
трус, шеф-пилот. И ответите за это.
117
Рядом с линией расчетной орбиты, заданной Нааном, на курсогра-
фе появилась вторая, пунктирная, и когда они совместились, Болл
медленно вывел гравитры на крейсерский режим.
— Отвечу,— кивнул он.
IV
Соединенные усилия трех «мирмеков» уверенно влекли «Белое»
к НИС-641, солнцу Ксени>|, а на расстоянии двух десятых мегаметра
параллельным курсом следовал космоскаф.
В рубке царило молчание, наполненное комариным звоном гравит-
ров да изредка простреливаемое короткими диалогами, состоящими
из строго уставных фраз. Болл и не пытался пробить брешь в немо-
те, отделившей его от экипажа, зная, что сейчас это бессмысленно.
Может быть, потом...
Дважды Шорак связывался с Базой, и Болл разговаривал с Кот-
тем. Хотя тот явно поостыл, разговор все же носил несколько натяну-
тый, подчеркнуто официальный характер. Впрочем, Болла скорее уди-
вило бы обратное. Он знал, что поймут его не сразу и не все.
На пятые сутки Болл начал маневр расхождения. «Белое» и «мир-
меки» продолжали идти прежним курсом, все ускоряясь,— уже не
только за счет энергии гравитров, но и притягиваемые исполинской
массой светила. Космоскаф же понемногу отставал, не выпуская их из
йоля зрения локаторов.
Трое в тесной ходовой рубке не сводили глаз с экрана, на котором
медленно таяла в огненном буйстве хромосферы точка последнего
рогановского корабля. Затем Болл передал Наану управление и при-
казал возвращаться на Ксению.
— Это славная могила, Айвор,— устало сказал он. За эту неделю
он действительно очень устал.— Лучшая, какую они могли полу-
чить...
Ни слова, ни тон их не перекинули даже шаткого мостика меж-
ду ним и его молчащим экипажем. Да Болл и не рассчитывал на
это. Шорак, прекрасный — побольше бы таких! — мальчик; Наан,
великолепный астрогатор, хотя для командира и чересчур, пожа-
луй, горячий, — оба они не могли принять горькой правоты его
решения.
Решения приходят по-разному. Одни рождаются мгновенно, и
трудно сказать, принимаются они разумом или инстинктом. Другие
стоят дней и ночей мучительных раздумий, тревоги, боли — пока,
наконец, откуда-то из глубин подсознания не начнет медленно, словно
стратостат, подниматься, постепенно оформляясь, то искомое, что
можно уже не только сказать, но и претворить в действие. Но быва-
ют иные решения; чтобы принять их, нужен опыт всей жизни. А по-
том они, казалось бы, такие мгновенные, переворачивают эту жизнь,
обрушиваясь на тебя десятикратной перегрузкой,— как при малом
пилотаже.
За полвека, отделявшие тощего курсанта Академии Астрогации от
нынешнего шеф-пилота, Болл ни разу не думал, что внутренне гото-
вится подобное решение принять. Но эта готовность зарождалась и
118
крепла в нем помимо его воли, неподвластная его сознанию, крепла
по мере того, как он постигал свое дело.
В его деле сплавлялись воедино рутина одиноких вахт и непрерыв-
но давящая тяжесть ответственности за корабль и людей, изматываю-
щее напряжение десантов, радость встреч и боль расставаний. Это бы-
ла работа, но не война. И космос в его бесконечном многообразии ми-
ров был не врагом, а постепенно узнаваемой страной. В этом узнава-
нии не было места древней кровавой романтике битв и самопожертво-
вания. Потому что жертвовать собой можно только спасая других.
И только тогда, когда другого выхода нет и быть не может.
Нет, не тень одного лишь Вагина стояла сейчас за спиной Болла.
Весь опыт собственной жизни определял его решение. И ему казалось
даже, что плечом к плечу стояли рядом с ним все те, для кого делом
и домом стали черное небо Пространства и серая хмурь аутспайса,
люди кораблей, прожившие такую же жизнь, как и он.
Наан и Шорак — оба, при всей разнице в возрасте,— пока
еще были просто молоды, слишком молоды. Но были и другие. Шай-
гин, шеф-пилот «Кристы»; Трессель, поведший свой «Хаммер» на
последнюю посадку потому лишь, что его ждала не известная опас-
ность, а неизвестность; и наверное, даже тот, чей труп только что был
кремирован в командирской рубке «Велоса»,— эти поняли бы его сра-
зу. И там, в Земляндии, в Совете Астрогации найдется немало таких,
кто понимает не только умом, но и сердцем, что прошло уже то время,
когда за любую крупицу знания Человечество жертвовало жизнями
людей. И старик Самохвалов, и летящая сюда Баглай, с которой Бол-
лу скоро предстоит впервые встретиться (дорого бы он дал, чтобы
встреча их произошла при других обстоятельствах!),— оба они, да и
не только они, конечно, не могут не понимать, что сейчас, когда
жизнь человека стала высшей ценностью Человечества, пришла пора
пересмотреть многие критерии и понятия. Слишком это дорогая цена
за знания — кровь. Ею могли платить в те времена, когда Человечест-
во было заперто на одной планете и с непостижимой расточитель-
ностью бросалось всем: людьми, природными ресурсами,— едва не
погубив при этом себя. Но сейчас это уже невозможно. И кто почув-
ствует себя вправе воспользоваться знанием, добытым такой ценой?
И если правда, что индивид в своем развитии повторяет историю вида,
тогда понятно, откуда в молодых так много этой реликтовой жертвен-
ности — той, которая заставила Шорака требовать, чтобы его пустили
на «Белое». Это можно понять, но нельзя допустить. И Болл
не допустит, — как электронный барраж вокруг Карантина не дает ни
одному кораблю совершить посадку, даже просто выйти на атмосфер-
ную орбиту,— независимо от воли экипажа.
— Вы не станете возражать, если я спишусь с «Сирруса», шеф-
пилот? — нарушил молчание Шорак. Он мог и не спрашивать, но по-
ступить иначе было бы неэтично, да и вообще не в характере стажера.
Болл покачал головой.
— Нет нужды, Карел. А вы, Наан, готовьтесь принять «Сиррус».
Вот вы и дождались...
Когда три года назад Болла перевели на «Сиррус», Наан, к то-
му времени уже несколько лет ходивший с Боллом первым астро-
гатором, надеялся либо остаться командиром на «Скилуре», либо
119
получить другой корабль, тем более что как раз тогда не было ко-
мандиров на «Казани» и «Кондоре». Естественно — кому из кос-
молетчиков не хочется иметь свой корабль. Но в Совете решили
иначе и Наан последовал за Боллом на «Сиррус» — снова первым
астрогатором. К этому решению Болл не был причастен ни в коей ме-
ре, но на их отношениях это не могло не сказаться. И хотя ни тот,
ни другой ни разу не обмолвились об этом, понадобилось почти два
года, чтобы их отношения из несколько отчужденных снова пре-
вратились в дружеские. Ненадолго, увы.
— С «Сирруса» спишусь я, Айвор. И вам обоим не придется ле-
тать с могильщиком,— да, я слышал ваш вчерашний разговор.—
Шорак густо покраснел и отвернулся. Болл продолжал: — Через пол-
тора месяца пойдет в Земляндию «Дайна», и я полечу докладывать
Совету Астрогации. Вместе с Коттем, вероятно. Потом останусь на
Земле: меня приглашали преподавать в Академии, й я, пожалуй, это
приглашение приму.
Охотнее всего Болл ушел бы в каюту и постарался уснуть — будь
он на «Сиррусе» или любом другом корабле. Но космоскаф есть кос-
москаф и здесь никуда не денешься из своего кресла. И он продол-
жал сидеть, молча глядя на носовой экран, где сверкающая точка
Ксении медленно превращалась в диск.
ТАНЬКИНА ЗАВОДЬ
ак вот ты какая, Танькина заводь, — подумал Бец, сквозь
неправдоподобно чистую зелень воды разглядывая мелкий песок,
устилавший дно. Чистота эта и в самом деле была неправдоподобной,
она ассоциировалась скорее не с тихой заводью, а с быстрым форель-
ным перекатом.— Вот ты какая...»
Танькина заводь — эти два слова прорвались в сознание Беца
сквозь кордон буднично-примелькавшихся названий; странным, драз-
нящим запахом позвали его и заставили неизвестно зачем выскочить
на плавно замедляющий ход перрон.
* * ♦
Вагончик карвейра выскользнул из туннеля и помчался по поверх-
ности, легко подминая гранилитовую ленту пути. Сразу же погасли
молочно-белые люминаторы, а вместо их ровного света по полу, стен-
кам и креслам запрыгали солнечные блики. На табло в переднем кон-
це вагона вспыхнули слова: «Южные плантации». Открылись и снова
закрылись двери, но пассажиров не прибавилось: в это время дня кар-
вейром почти никто не пользовался. Бец по-прежнему оставался один.
Несмотря на бессонную ночь спать не хотелось — скоро у него будет
возможность отоспаться за год назад и на год вперед. Поэтому он про-
сто сидел, удобно свернув вокруг себя кресло, и поглядывал в окно, за
которым мчалась навстречу чуть всхолмленная равнина с редкими
рощицами кедроберез да вспыхивающими порой на солнце озерцами.
120
В этом ландшафте была вся Ксения, ее Южный материк — холмы, ро-
щи, озера, рощи, холмы...
Снова вспыхнуло табло: «Изыскательское».
Через несколько минут: «Зеленый поселок».
Бец прикрыл глаза. «Ох,— подумал он,— до чего же мне надоели
эти поездки... Хорош Пионер, четверть времени проводящий на Базе,
половину — в таких вот командировках и только оставшееся — в на-
стоящих маршрутах».
Началось это после случайной поездки на Ксению. Бец выбрал эту
планету для отпуска, а попутно Речистер, координатор Базы, попро-
сил его заглянуть там на гребораторный завод. «Понимаешь, все эти
переговоры — одно, а личный контакт — другое. Ты же все равно там
будешь...» Бец зашел. Поговорил. И гребораторы были отправлены на
Рион-Ш двумя месяцами раньше обещанного. «Ну вот видишь,— ска-
зал координатор,— я же говорил, что тебе будет нетрудно. Ты же
у нас обаятельный...» И с тех пор Бец слышать не мог этого слова.
Потому что как только оно долетало до его слуха, становилось ясно:
нужно ехать куда-то, чтобы на Базу скорее отгрузили гребораторы,
корабельные компьютеры или еще что-нибудь в этом роде. «Уйду! —
каждый раз клялся Бец перед новой поездкой. Не могу я так боль-
ше...» — «Уйдешь, конечно, уйдешь,— успокаивал его окаянный Ре-
чистер.— Вот привезешь компьютеры — и с первым же крейсером на
Землю. Или — на Лиду. Или — на Пиэрию. Это уж как захочешь».
Но когда Бец возвращался на Базу с компьютерами, обязательно ока-
зывалось, что завтра уходит в маршрут «Сиррус» и там до зарезу
нужен второй астрогатор...
Потом все начиналось сначала.
«Приют Бродяги» — возвестило табло. Бец улыбнулся — название
осталось, очевидно, еще со времен Пионеров.
Через пару часов начнется погрузка. В толстое брюхо каргобота
уложат оборудование для Базы, в том числе и последнюю новинку
ксенийскзй техники — портативный ментообменник, из-за которого,
собственно, Бец и приезжал сюда. Двадцать комплектов ему все же
удалось отвоевать.
Но какое было побоище!
Потом погрузка закончится, и он с тем же каргоботом отправится
на Базу. Вообще-то грузовым звездолетам не положено брать пасса-
жиров, но пассажиром Бец и не будет — для него приготовлено место
резервного пилота. И в его распоряжении окажется два месяца — за
всю историю грузового флота еще не было случая, чтобы кому-нибудь
в рейсе понадобился резервный пилот. Можно будет отоспаться. Мож-
но будет... Поскучать можно будет — вволю. Зато по возвращении ему
наверняка предложат какой-нибудь стоящий маршрут. Плата за ску-
ку. За эти дурацкие командировки.
«Танькина заводь». Бец воззрился на табло. Все правильно. «Тань-
кина заводь».
Когда двери открылись, Бец не задумываясь шагнул на перрон.
Здесь только что кончился дождь — разогретый солнцем габропласт
парил и высыхал чуть ли не на глазах. Бец взглянул вслед карвейру,
но уже не увидел змейки поезда. Только гранилитовая полоска пути
поблескивала на солнце, постепенно превращаясь в нить, а потом
121
исчезая совсем. Перрон поворачивал, и путь пропал из виду. Когда
скорость упала до минимума, Бец соскочил на землю и огляделся.
Прямо перед ним поднимались гигантские кедроберезы. «Должно
быть, им лет по триста»,— с невольным уважением подумал Бец.
В широкие просветы между стволами виднелась полоска воды — ско-
рее река, чем озеро. Справа просвечивали крыши нескольких доми-
ков — явно не промышленный поселок, не ферма и даже не курортное
поселение. Больше всего они напоминали био- или метеостанцию.
Бец напрямик пошел к воде. Это в самом деле была река. Здесь она
поворачивала и образовывала заводь, небольшую, но удивительно
спокойную и чистую. Сквозь прозрачную зелень воды виднелся мел-
кий песок дна.
* ♦ ♦
«Так вот ты какая, Танькина заводь»,— подумал Бец. Он оглянул-
ся, словно ища эту неведомую Таньку; он уже знал, какая она дол-
жна быть: невысокая, рыжая, вся в невысохших еще капельках во-
ды — Танька, вышедшая из своей заводи. Этакая русалка. Наяда. Но
ни русалки, ни наяды не было. Только в нескольких шагах от него
крупный — почти по колено Бецу — жук-любопыт привалился спи-
ной к трухлявому пню и, упершись четырьмя лапами в землю, осталь-
ными чистил усы. Бец подмигнул ему.
Было четыре сорок. До ближайшего поезда оставалось еще больше
получаса, а делать Бецу, в сущности, было здесь ровным счетом не-
чего. Берег довольно круто падал к воде. Бец спустился на несколько
шагов и растянулся на влажной серой траве, покрывавшей склон.
Зачем он пришел сюда? Его завлекло название. И само по себе это
здорово. Ведь те места, где живет человек, уже именами своими дол-
жны звать к себе. «Южные плантации,— вспомнил Бец,— Изыска-
тельское, Зеленый поселок... Это же сплошное назывательство. Опи-
сательство. Ничего не говорящее и ни к чему не обязывающее. Что
мне за дело, Южные это плантации или Северные? А Зеленых, Синих
и Красных поселков... Вообще,— подумал он,— откуда берутся эти
имена?»
Вот Разведчики открывают новую планету. Они называют ее —
называют как угодно — по первому понравившемуся звукосочетанию
или по имени любимой девушки третьего пилота. Так появляются Ли-
ды и Ксении.
Приходят Пионеры, появляются карты, и все, что можно на них
разглядеть, получает свои имена. По большей части это имена, при-
несенные с собой, имена мемориальные. Кратер Циолковского, ост-
ров Маяковского, море Эйриса — это история, память, символ мира,
оставленного ради этой новой жизни. Но жить среди таких назва-
ний — жить в Пантеоне. В музее. Появляются и имена описатель-
ные: Южный материк, Восточный океан, Желтая степь, Горькое озеро.
В этом что-то есть — прочтя на карте «оз. Горькое», ты понимаешь:
кто-то побывал здесь до тебя, пил эту воду. И ты уже не один.
Потом настает черед Строителей, и они тоже вносят свою лепту,
вписывая в карты поселок Изыскательский, речку Буровую, мыс
Шурф. Порой среди этих названий мелькнет вдруг Приют Бродяги.
122
Это явно лучше. Есть в нем какая-то многосмысловость. Но все рав-
но — лишь когда появится вот такая Танькина заводь, лишь тогда но-
вый мир становится для человека по-настоящему своим. И прочтя это
название на табло в вагоне, ты невольно выскочишь, хотя делать это-
го тебе ни с какой точки зрения не надо.
«Интересно,— подумал Бец,— как рождается такое название? Мо-
жет быть, здесь проходили изыскатели и им встретилась девчонка из
соседнего отряда — кареглазая, веснушчатая, только что вышедшая
из воды... Может, у топографа в этот день родилась дочка и на радо-
стях он написал ее имя на планшете. Быть может, у безымянной еще
реки построили метеостанцию и на ней наблюдателем или оператором
работала рыжая девчонка Танька. Постепенно это место стали назы-
вать Танькиной заводью. А когда мимо прошла трасса карвейра, бли-
жайший перрон так и назвали — перрон «Танькина заводь»... Бес-
полезно гадать об этом. Ксения не из самых молодых планет, и вряд
ли здесь сохранился еще кто-либо из первопоселенцев. А для всех,
живущих сейчас, это название так же загадочно, как для меня...»
Что-то щекотало Беца за ухом — словно там ползал какой-то жу-
чок. Бец пощупал, но никого не поймал. Тогда он приподнялся на лок-
те и посмотрел. Над примятой его телом травой упруго вздрагивал
похожий на прутик антенны стебелек. Весь он был каким-то вызываю-
ще-дразнящим: ярко-зеленый среди седой травы, гибкий, изящный,
с кокетливым султанчиком на макушке. Инстинктивно Бец протянул
руку, сорвал его и пожевал кончик. Вкусом это больше всего напоми-
нало земную подснежную клюкву — зуболомно-холодной кислотой
обволокло рот, а вдыхаемый воздух словно стал свежее и ароматнее...
Бец заложил руки за голову. В небе медленно проплывали обла-
ка — сверкающие горы зеленой пены, такие зеленые и такие сверкаю-
щие, что Бецу стало страшно. Такого не бывает, хотелось ему сказать.
Но он-то знал, что такое бывает, есть — на Ксении. И вдруг ему захо-
телось махнуть на все рукой, послать на Базу письмо, а самому
остаться здесь, обосноваться на био- или метеостанции у Танькиной
заводи, каждый день вот так валяться в траве и смотреть на зеленые
облака, величественно плывущие по небу. Величественно, как стар-
тующий на гравитре каргобот.
Через два месяца каргобот подойдет к Базе и встанет на разгрузку.
И наверняка окажется, что уже завтра уходит в маршрут «Коннор»
и есть вакантное место в поисковой группе, потому что Силаев женил-
ся-таки наконец и у него медовый месяц, а кто-то еще в отпуску...
И координатор скажет Бецу: «Что ты думаешь по этому пбводу?»
Скажет, как будто не знает, что Бец уже давно ждал этого.
Бец рывком встал на ноги. Если он не хочет опоздать на следую-
щий поезд, ему пора двигаться.
Входя в рощу, он оглянулся. Вода была все такой же спокойной
и прозрачной. «Ну что ж, прощай,— подумал Бец,— прощай, Таньки-
на заводь!»
* * *
Когда поезд и перрон уравняли скорости, астрогатор Хорват Бец
шагнул в радушно распахнувшуюся дверь. В вагоне никого не было.
123
Он сел в кресло и свернул его, устраиваясь поудобнее. За окном мча-
лась навстречу чуть всхолмленная равнина...
«И все-таки,— думал Бец,— если когда-нибудь я устану и захочу
осесть, я приеду сюда и поселюсь в маленьком коттедже у Танькиной
заводи. Впрочем, вернусь я вряд ли. Скорее я останусь на каком-
нибудь из молодых миров, но только в том месте, которое будет назы-
ваться столь же человечески. Не важно, как. Лишь бы в имени чувст-
вовалось тепло живущих там людей. А может быть, я сам найду та-
кое место и стану первым его жителем...»
Он провел языком по губам и, прикрыв глаза, вслушался, как сно-
ва волной прокатился по рту что-то смутно напоминающий и вместе
с тем ни на что не похожий, свежий, кислый, горький, сладкий вкус—
вкус травы.
Танькина заводь осталась уже далеко позади, и сейчас карвейр
стремительно приближал Беца к звездолетному парку. На табло в
конце вагона через каждые несколько минут вспыхивали названия:
«Ферма «Кентавр»,
« Индустриальное »,
«Рыбозеро»...
Но теперь Бец был уверен: чем дольше и дальше будет уходить он
отсюда, каждый год и каждый парсек станут лишь приближать его
к Танькиной заводи.
ПАРУСНЫЕ КОРАБЛИ
R
Шя мЖ огда последние городские постройки остались позади, Шо-
рак замедлил полет и взял чуть влево, туда, где в темном предутреннем
небе высветилась башня САС — станции аутспайс-связи. Издали баш-
ня больше всего напоминала цветок — изящный, устремленный ввысь
стебель, увенчанный кокетливой розеткой со слегка загнутыми вверх
лепестками, из центра которой поднимались три тоненькие штриха-
тычинки с рубиновыми капельками на концах. Впрочем, вблизи ты-
чинки эти скорее походили на секвойи в несколько обхватов, — уж
кто-кто, а Шорак назубок знал все параметры антенн дальней связи.
Иногда говорят, что полет гравитром напоминает парение в про-
зрачной воде. Но во-первых, нигде и никогда Шорак не видал такой
прозрачной воды, даже в Цихидзири или в Контских озерах; к тому
же оптические свойства среды никогда не дадут акванавту такой ви-
димости, такой перспективы, такого ощущения простора и свободы,
какие испытывает человек, летящий в нескольких сотнях метров над
землей. Во-вторых, даже отчасти такое сравнение справедливо лишь
для больших скоростей, сближающих гидродинамические и аэродина-
мические эффекты, когда воздух упруго подбрасывает ноги, все вре-
мя удерживая тело в горизонтальном положении, а встречный ветер
наполняет нос и рот чем-то желеобразным и высекает из глаз слезы.
Нет, полет нельзя сравнивать ни с плаванием, ни с парением в бассей-
нах невесомости! Шорак любил летать. И ему казалось, что несет его
не поле гравитра, а сам воздух, пропитанный ароматами, поднимаю-
124
тцимися от лесов и лугов, ароматами, которых никогда не создать са-
мым совершенным озогенераторам, потому что искусственнее запахи
лишены правдивости настоящих; ему казалось, что птичья разного-
лосица, громкий шепот леса, звон бесчисленных насекомых, сливаю-
щиеся здесь, на высоте, в симфонию утренней тишины,— эти звуки,
как й воздух, несут его, смывают с него все лишнее, ненужное, на-
носное. И ему вдруг щемяще захотелось запеть, как та неумолчная
пичуга внизу,— ведь и сам он был сейчас птицей. Только, в отличие
от птиц,— да что греха таить, и от многих людей,— он не умел петь...
Шорак резко изогнул туловище, поджал ноги и круто взмыл вверх.
Пусть он не может петь, но в свободе движений он не уступит ни од-
ной из птиц! Говорили: человек не рыба, он не может обрести сво-
боды в воде; но человек надел сперва акваланг, потом жабры Эйриса
и присоединил к своему имени еще одно — Акватикус, Хомо Сапиенс
Акватикус. Говорили: человек не птица, ему не овладеть воздухом; но
человек надел ракетный ранец, оседлал птеропед, наконец, застегнул
на себе пояс гравитра...
Чем выше поднимался Шорак, тем больше светлело небо на восто-
ке. И вот уже оттуда, из-за иззубренного горизонта, ударил в него
первый солнечный луч. Особенно красиво это должно было выглядеть
снизу, с земли. Шорак не раз наблюдал эту картину: в небе, по кото-
рому еще не разлилась утренняя заря, высоко над землей висит ма-
ленькая человеческая фигурка, освещенная невидимым солнцем...
Светило быстро выкатывалось из-за горизонта, и так же быстро
скользил вниз Шорак, все время удерживаясь в этом первом луче. Он
купался в рассвете, как купаются в росе.
Метрах в пятидесяти от земли он выровнял полет и взглянул на
часы. Времени у него оставалось в избытке. Хотя, пожалуй, стоило
еще позавтракать.
Мимо пролетела девчонка на птеропеде. Шорак проводил ее взгля-
дом. Чуть слышно стрекотала передача, плавно взмахивали крылья,
а лицо у девчонки было восторженно-самоуглубленным. Шорак не
удержался от улыбки.
На промежуточной площадке башни он выключил гравитр и во-
шел в лифт. Когда пол стремительно рванулся вверх, ноги привычно
спружинили, едва не подбросив тело. Шорак совсем забыл, что в этих
лифтах установлены гравистабилизаторы. «Хорошо еще, что никто не
видел»,— подумал он.
На самом верху, в чаше огромного цветка, венчающего башню,
разместилось кафе. К удивлению Шорака, несмотря на ранний час,
здесь было полно народу. Однако свободный столик все же нашелся—
на краю площадки, в округлом изгибе одного из лепестков. Шорак
просмотрел меню и набрал заказ. Вообще-то он не любил всех этих
разносолов, но иногда, после месяцев гешмакированной комбипищи,
было приятно зайти в такое вот кафе и, заказав фирменные блюда,
подождать, гадая, чем же они окажутся.
Впрочем, дело было вовсе не в фирменных блюдах: отсюда, с бо-
лее чем трехкилометровой высоты, открывался пейзаж, любимый Шо-
раком с детства. Такого простора не увидишь ни из какой другой точ-
ки: ведь одно дело висеть в воздухе в кабине вертолета или на гравит-
ре, и совсем другое — сидеть за столиком на вершине башни. Человек
125
всегда стремился к высоте — покоренной высоте. И чтобы покорить ее,
нужно было не взлететь, не повиснуть в воздухе, а воздвигнуть пира-
миду, зиккурат, Вавилонскую башню — воздвигнуть, чтобы взойти в
небо и утвердиться там. Вряд ли Шорак когда-либо задумывался над
этим, но в глубине души всегда стремился к высоте.
Башня вздымалась над лесистой равниной, даже отсюда, с верши-
ны, казавшейся бескрайней. «Забавно,— подумал Шорак,— когда-то
казалось, что Земля будущего — это бесконечные распаханные поля,
города и снова поля. А на поверку вышло, что планете ^вернули ка-
кую-то первозданность — леса и луга, простершиеся от города до го-
рода. И по внешнему виду ее теперь трудно отличить от любой из мо-
лодых планет. Та же нетронутость пространств, то же зеленое марево
лесов...» На юге, километрах в двадцати от подножия башни, распла-
стался город — пестрая мозаика в зеленом разнообразии равнины.
А на востоке, почти у самого горизонта, лежал космодром.
Космодром... Шорак прикрыл глаза и живо представил его себе.
Гигантское поле, залитое матовым отблеском габропласта, окружен-
ное строениями космопорта, освещенное днем — солнцем, а вечером и
ночью — ослепительным сиянием повисших в воздухе «сириусов».
И — люди, бесконечный, переливающийся людской поток; ибо космо-
дром — сердце планеты, ставшей портом открытых морей. Массивные,
пузатые каргоботы, медленно поднимающиеся на гравитрах; готиче-
ские башни крейсеров Пионеров и Разведки, с грохотом взрывающие
воздух при старте и посадке; шарообразные транссистемные лайне-
ры, влекомые к земле маленькими, почти незаметными рядом с ними
«мирмеками»... Через космос планета примыкала ко всему далеко
разошедшемуся Человечеству, и потому именно здесь ярче всего ощу-
щалась ее кипучая жизнь. Со всех материков слетались сюда стреми-
тельные гравипланы и тяжеловозы-дирижабли, беззвучно скользили
над землей приземистые слайдеры...
Шорак открыл глаза. Заказ его уже прибыл, и он стал с интересом
разглядывать экзотические произведения кулинарного искусства на
тарелочках, в горшочках и прочей посуде, о названиях которой не
имел ни малейшего представления. «Любопытно, каково это окажется
на вкус»,— подумал он.
— Разрешите присоединиться к вам?
К столику, за которым сидел Шорак, подошел молодой человек,
с очень круглым лицом и слегка курчавящимися волосами. Он казал-
ся чуть ли не вдвое младше Шорака, при всем желании ему нельзя
было дать больше тридцати.
Шорак молча кивнул. Человек сел напротив него и, не заглядывая
в меню, набрал заказ. Потом представился:
— Саркис Сартов.
Фамилия эта показалась Шораку знакомой — кажется, он видел ее
на титуле какой-то книги...
— Поэт?
— Нет, геогигиенист. Точнее, ландшафтолог. А почему вы, соб-
ственно, решили?
— Так, показалось,— ответил Шорак, сознавая всю нелепость сво-
их слов. И, чтобы исправить положение, тоже представился:— Шо-
рак. Карел Шорак.
126

Панель стола перед его собеседником опустилась и тут же снова
поднялась, принеся заказ. Сартов азартно принялся за еду.
Шорак тоже придвинул к себе тарелку с чем-то, называвшимся
«жао-сы по-венусиански», и осторожно попробовал. Рот обволокло ог-
нем, словно по языку и нёбу разлилась горящая нефть. Он судорож-
но глотнул воды. «Да,— подумал он,— вот что значит покупать кота
в мешке...» Он аккуратно отодвинул тарелку с «жао-сы» и потрогал
языком онемевшее нёбо. Внезапно панель стола перед ним сдвину-
лась, принеся чашку с какой-то светло-розовой студенистой массой.
Этого Шорак не заказывал.
— Попробуйте,— сказал Сартов, глядя на Шорака смеющимися
глазами.— Сразу станет легче.— И, отвечая на немой вопрос Шорака,
пояснил:— Это я заказал. Для вас.
Шорак попробовал, и ощущение ожога сразу исчезло, сменившись
приятной свежестью. Он благодарно взглянул на сотрапезника.
— Спасибо, Саркис. Вечно я напарываюсь с этими фирменными
блюдами. Никогда не знаешь, что там окажется. И кто только приду-
мывает эти непроизносимые названия?
Саркис улыбнулся:
— Это пережиток. Реликт, если хотите. Сейчас таких кафе оста-
лось совсем немного. А скоро не будет и вовсе. Комбипища и гешма-
керы — что еще нужно? В конце концов гурманство — это лишь от-
звук Темных Веков. Да что говорить, одно отмирает, на смену ему
приходит другое,— так было, есть и будет.
Шорак задумчиво кивнул и посмотрел через плечо Сартова. «Да,
все со временем умирает,— подумал он,— умирает, сменяясь новым.
Таков закон. Правильный закон. Очень печальный закон».
Сартов проследил его взгляд.
— Да,— сказал он,— и это тоже. Вы правы.
Теперь оба они смотрели в одну сторону, на космодром.
Космодром умирал. Воздух над ним был пустынен, а на старто-
вом поле одиноко возвышался единственный корабль — крейсер Раз-
ведки. Ни людей, ни машин — запустение, до боли контрастировавшее
с тем, что совсем недавно предстало перед мысленным взором Шора-
ка. Впрочем, Шорак прекрасно знал это, потому что так было уже не
первый год. Хотя он помнил те времена, когда космодром был имен-
но таким, каким вспоминался ему теперь...
— Вы правы, Карел,— повторил Сартов.— Это тоже реликт. Ведь,
в сущности, всякий продукт человеческой деятельности никогда не
является конечной целью, он только средство для ее достижения. Так,
пища — средство для поддержания энергобаланса организма. Но за-
чем тратить на ее приготовление и потребление столько времени и
усилий, сколько затрачивалось на это раньше? Если мы можем синте-
зировать дешевую и удовлетворяющую все требования медицины ком-
бипищу и гешмакированием придать ей любой вкус,— зачем в угоду
традиции питаться всякими «жао-сы»?
Так и с флотом. Флот был необходим как средство достижения
иных миров, как инструмент для овладения космосом. Но теперь, ког-
да слава великому Бихнеру! — существует ТТП...— Сартов кивнул
в сторону космодрома.— Это вполне естественно...
«Да, это вполне естественно,— подумал Шорак.— ТТП — теле-
128
транспортировка — приходит на смену флоту. А потом ее сменит еще
что-нибудь».
— Все верно, Саркис,— сказал он,— верно, как школьный учеб-
ник.
Он взглянул на часы. Сартов тоже.
— Не торопитесь, у нас еще полтора часа.
Шорак удивился, но не подал виду. Странно, что он ни разу не
встречал Сартова в Управлении. Впрочем, мало ли что может быть...
Вот и познакомились.
— Час двадцать восемь,— поправил он,— если быть точным.
— Пусть так. А часа через два мы с вами уже будем на Заре. Вот
вам наглядные преимущества ТТП. Сколько времени раньше длилась
колонизация? Годы. Месяцами — даже в аутспайсе — шли корабли,
небольшими отрядами доставляя в новые миры колонистов. Карава-
нами тянулись каргоботы. При всем энергобогатстве Человечества
каждая новая колонизация обходилась ему недешево. А теперь — те-
перь, узнав о решении Совета Миров колонизировать новую планету,
вы подаете заявку; через некоторое время вы получаете повестку,—
Сартов вынул из нагрудного кармана маленький листок пергамита и
помахал им в воздухе,— в указанный срок являетесь на станцию
ТТП, входите в кабину передатчика и мгновенно оказываетесь на За-
ре. Вы только вдумайтесь в это, Карел: позавтракав на Земле, мы все
будем обедать уже на Заре, за сотни парсеков отсюда. Это же гранди-
озно, хотя по прошествии времени и стало привычным!
Теперь Шорак понял все. В этом кафе собрались будущие жители
Зари, колонизация которой была объявлена полгода назад. Забавное
совпадение! И хорошо, что он промолчал несколько минут назад,—
можно было попасть в довольно смешное положение.
Он снова взглянул на часы. Теперь уже оставалось всего час пять
минут. А ему еще нужно долететь...
— Мне, пожалуй, пора, Саркис,— сказал он.— Нужно успеть еще
кое-что сделать. Но в принципе я абсолютно согласен с вами. Да и ни-
кто не может с вами не согласиться. Я только советую вам подумать
об этом. Вот, например, любовь — в сущности, это тоже лишь средство
для достижения некоей конечной цели, для продолжения челове-
ческого рода. Но как вы думаете: если в какой-нибудь момент все же
решат, что детей лучше получать в инкубаторах, как уже предлагали
когда-то,— пойдет ли на это Человечество? Отвергнет ли оно любовь,
как реликт? — Шорак поднялся.— До свидания, Саркис. Мне было
очень приятно поговорить с вами. Приятно и интересно.
На промежуточной площадке он включил гравитр и, описав широ-
кую кривую, направился к космодрому.
«Целесообразность,— подумал он.— Устаревший инструмент для
овладения космосом. Реликт. Все верно. Но что делать тем, для кого
Звездный флот не только профессия, не только любовь, не только при-
звание, а попросту единственно возможная форма жизни? Уходить
на покой и доживать свой век на берегу, как пришлось в свое время
морякам парусных кораблей? Ведь парусники в какой-то момент тоже
оказались «устаревшим инструментом для овладения морем»... Эти,
которые будут обедать на Заре, перешагнут через космос, не получив
о нем ни малейшего представления. Ведь для того чтобы понять
9 Люди кораблей
129
пространство, для того чтобы полюбить, чтобы оно стало для те-
бя не только расстоянием, отделяющим от цели, — надо взглянуть ему
глаза в глаза. А это дано только людям Звездного флота. И среди
них — ему, инженеру связи Карелу Шораку.
Он опустился на землю метрах в трехстах от корабля и эти послед-
ние метры прошел пешком, с удовольствием ощущая под подошвами
уже успевший нагреться габропласт.
У самых дверей кабины подъемника он задержался и взглянул во-
круг. Пустынное поле, и только у здания диспетчерской стоят не-
сколько человек, а над ними полощется на мачте флаг «внимание».
Космодром умирает. И даже завтракать Шораку пришлось на башне,
потому что кафе космодрома закрыто уже много лет.
И все же... Конечно, ТТП произвела переворот в овладении космо-
сом. Но только нужно еще найти и исследовать эти новые миры, до-
ставить туда приемные станции ТТП, смонтировать и отладить их
там, ибо телетранспортировка возможна только с передающей стан-
ции на приемную. И делать это приходится им — людям кораблей.
Шорак положил руку на прохладный поручень и шагнул в кабину
подъемника. Когда пол рванулся вверх, ноги привычно спружини-
ли, сопротивляясь кратковременной перегрузке,— гравистабилизато-
ры здесь отсутствовали.
Шорак старался вспомнить, когда же это было. И только подходя
к дверям сектора связи, вспомнил, наконец,— пять лет назад. Пять
лет назад он монтировал приемную станцию ТТП на Заре.
— Ничего,— тихо сказал он.— Ничего, мы еще поработаем, мы
еще нужны, парусные корабли...
Но все-таки ему было как-то неуютно и противно сосало внутри —
так бывает при неожиданном наступлении невесомости.
 ПУТЯМИ КОСМОПРОХОДЦЕВ
ЛЖ ДЛ ош л и на третий, — сказал Болл. Он имел в виду третий
виток облета. Поскольку он ни к кому в отдельности не обращался,
ответа не последовало. Впрочем, ответа Болл не ждал. Он слегка осла-
бил пристежные ремни, но оборачиваться не стал: чем заняты осталь-
ные четверо, было ясно и без того. Болл отчетливо представил их се-
бе. Штурман Розум, работа которого уже практически кончилась, си-
дит сейчас с закрытыми глазами и мечтает. О чем? Трудно сказать.
Но одно можно утверждать с точностью — мысли его не там, внизу, а
на Земле, в Академии Астрогации. Он, наверное, больше всех думает
о возвращении. Оно и понятно — годы дают себя знать. И Боллу по-
нять это гораздо легче остальных: он и сам ненамного моложе...
А юная троица, которой и после трех месяцев полета все остается
внове, мужественно вперила взгляды в экраны и ждет посадки. Сей-
час они чувствуют себя героями-космопроходцами. В конечном счете
именно они ведь добились организации этого перелета... Неразлучная
тройка — Волин, Градов, Беляков. Бортинженер, врач и связист.
— Аварийная связь? — спросил Болл.
130
— Есть, шеф-пилот! — До чего же Уолт любит уставное обраще-
ние, просто диву даешься! Впрочем, играть, так по всем правилам.
— Посадка через пятнадцать минут. Проверить крепления. Беля-
ков — салон, Градов — кубрик.
Болл услышал, как щелкнули застежки ремней. Потом что-то звон-
ко клацнуло — наверное, магнитная подкова о комингс. «Да,— поду-
мал Болл,— невесомость. Будь она неладна, невесомость. Одно дело —
сутки на орбитальном тренажере, а другое — три месяца полета.
Всю душу вымотало. И хваленые магнитные подковы... Идешь, как
по болоту — ногу поставил, а потом приходится вытягивать,
только что не чвякает. Нет, все-таки мы многого недооценили на
Земле...»
— Инженер,— спросил Болл,— как твои пластыри, инженер?
Волин как всегда ответил не сразу.
— Пластыри... Что пластыри? Выдержат пластыри, никуда не де-
нутся.
«И это тоже,— подумал Болл.— Пластыри. Хорошо, хоть они не
подвели. Не то что противометеоритная автоматика. Пять дырок. Дол-
жно быть, снаружи выглядит впечатляюще: термоброня наполовину
выгорела, а наполовину изъедена пылью; заплатки аварийных пла-
стырей придают кораблю вид этакого заслуженного ветерана, которо-
му пора на свалку...
— Порядок, шеф-пилот. Крепления проверены.
— Хорошо.
— В кубрике порядок.
— Хорошо. По местам!
Теперь только посадка. Вроде бы все должно быть хорошо. И все-
таки... А все-таки главное, конечно, не это. Это мы выдержим. А вот
внутренне, психологически оказались не на высоте. Если бы вместо
трех месяцев понадобилось полгода — что тогда?
Мелочи, мелочи... Самое страшное — мелочи. Бытовые удобства.
Похлебка из хлореллы. Тьфу! Горячая ванна и ионный душ — вот че-
го нам больше всего не хватало. Кто бы мог подумать, что нас заест
быт? Вернее, отсутствие оного...
Пора!
Теперь только бы не уйти с луча. Держать его. В кресте. Вот так.
Ну и рысклив же ты, дружок... Ну да ничего... Так.
Сейчас Болл не был пилотом — он был только мозгом, пересажен-
ным в чужое и потому еще непослушное тело, которое надо было
заставить подчиняться, потому что от этого зависело все — вплоть
до самой жизни. И тело подчинялось — неохотно, трудно, но подчи-
нялось.
И вдруг корабль словно ткнулся в какую-то тугую, вязкую стену.
Двигатели продолжали изрыгать пламя, корпус дрожал и стонал, не
в силах сдвинуться с места. Амортизаторы противоперегрузочных
кресел просели до упора.
— Инженер! — крикнул Болл.
Волин кивнул. И сразу же наступила удивительная тишина. И —
легкость.
Болл тыльной стороной ладони провел по лицу.
— Все,— выдохнул он.— Конец...
131
♦ * *
Внешне здание музея истории Плутона и Харона напоминало пер-
вые города планеты: ауропластовый купол, золотисто поблескиваю-
щий в лучах искусственного солнца. Купол этот вздымался над ши-
роко раскинувшимся парком — елями, лиственницами, пихтами и си-
бирскими кедрачами, лучше всех прижившимися в новом мире. Центр
здания находился в одном из фокусов обширной, залитой габропла-
стом эллиптической площади, а в другом фокусе возвышался пьеде-
стал будущего памятника первооткрывателям — огромная плита, вы-
резанная из первозданного вулканического плато в том самом месте,
где когда-то сел «Аршак».
Вся площадь была уже запружена людьми, но все новые и новые
потоки продолжали вливаться из аллей парка; целый рой повис над
площадью на гравитрах. Весь воздух был наполнен сдержанным гу-
лом и говором. И вдруг откуда-то раздался перекрывший этот шум
возглас:
— Идут! Вот они!
Упала тишина. В зените появились четыре темные точки, образо-
вавшие квадрат, в центре которого яростным пламенем горела ма-
ленькая желтая звездочка. Вот она погасла, и на ее месте осталось
темное пятнышко — сразу было даже не понять, действительно ли
там что-то есть или это только оптический обман. Но темное пятныш-
ко медленно опускалось, постепенно приобретая вытянутую, сигаро-
образную форму.
— Взяли полем и ведут,— сказал кто-то.
А потом тишина взорвалась фейерверком приветственных возгла-
сов, криков; рой гравитрйстов пришел в хаотическое, броуновское дви-
жение.
Через несколько минут на плите-пьедестале уже стоял, слегка по-
качиваясь на коленчатых лапах-амортизаторах, корабль, темное вере-
тено, покрытое прогоревшей и изъеденной термоброней, с ясно видны-
ми заплатками пластырей и трудноразличимыми буквами — по-рус-
ски и на интерлинге — «Аршак». А по выскользнувшей из люка
лестнице спускались пять человек в странных, непривычных ска-
фандрах...
Цепочкой шли они через толпу, и та раздвигалась перед ними,*
пока кто-то не крикнул:
— Качать их! Качать!
Шедший впереди пытался было отбиваться, но это было безна-
дежно.
Только через час они наконец выбрались из парка и вошли в при-
земистое здание станции телетранспортировки, чтобы мгновенно вый-
ти из такого же здания дома, на Земле.
♦ ♦ ♦
— ...состоялось открытие музея истории на Плутоне. К открытию
музея было приурочено и прибытие атомно-импульсного корабля «Ар-
шак». Этот корабль, являющийся двойником того, на котором четыре-
ста пятьдесят лет назад достигли системы Плутон—Харон первые
132
посланцы Земли, был собран по найденным в архивах Совета Астро-
гации чертежам и своим ходом перегнан на Плутон-Главный эки-
пажем, состоявшим из преподавателей Академии Астрогации Бориса
Болла и Сергея Розума и курсантов Уолтера Белякова, Ярослава Гра-
дова и Виктора Волина. Сейчас «Аршак» поставлен перед зданием...
Болл выключил экран и поднялся. Пора идти в аудиторию. «А все-
таки,— подумал он,— для ребят это были неплохие каникулы. Да и
практика — тоже. И нам с Сережей не вредно было встряхнуться...»
ц	РАВНОВЕСИЕ
ще один, — думал Сартов, глядя в окно на слегка всхол-
мленную равнину, вдали, почти у самого горизонта, переходящую в
предгорья.— Еще один, которому ты отказываешь. И в чем? В самом
главном, в праве работать, заниматься своим делом без помех. Сбе-
жать бы! Снова стать просто ландшафтологом и...»
Негромко пропел таймер. Сартов подошел к столу и нажал одну из
клавиш на панели селектора.
— Толя? Да. Как там у вас с контрольным расчетом по энерго-
центру? Уже у меня? Спасибо. В двух словах. То же самое? Вы не
ошиблись? Да не обижайтесь, чудак-человек, я же знаю, что вы непо-
грешимы. С машиной? Пусть так. И все-таки жаль, что вы не ошиб-
лись... Еще раз — спасибо. Все.
Он открыл почтовый ящик и, вынув оттуда рулон пергамитовой
ленты, стал перематывать его, иногда задерживаясь и внимательно
изучая нанесенный на ленту график. Это был приговор проекту энер-
гоцентра. Приговор в последней инстанции — безжалостный и обжа-
лованию не подлежащий. Сартов представил себе лицо Ждана Бах-
мендо, ведущего энергетика Зари, и ему стало невыносимо тошно.
Уже не глядя, автоматически докрутив ленту, Сартов положил рулон
на стол и сел, обхватив руками голову. «Сбегу,— решил он вдруг.—
На один день, на один вечер, но — сбегу».
Он снова включил селектор.
— Светланка? Здравствуй, милая. Спасибо. Слушай, Светланка,
если меня будут искать — придумай что-нибудь. Кто? Не знаю, но
предполагаю. Не важно. Словом, я в нетях. В нетях. Идиома такая,
потом объясню. Ну, спасибо!
Сартов встал из-за стола и почти бегом направился к двери. Но
сбежать ему не удалось. Дверь открылась раньше, чем должен был
бы сработать автомат, и в проеме появилась человеческая фигура.
Сартов едва успел остановиться.
— Добрый день, Ждан,— он вернулся к столу и, опускаясь в крес-
ло и жестом указывая посетителю на другое, тускло сказал в се-
лектор :
— Не вышло, Светланка. Так что я на месте.
И только теперь взглянул на Ждана, могучая фигура которого ед-
ва-едва вписалась в кресло, на глазах превратившееся из массивного
во что-то такое... хрупкое и ненадежное. И — в который уже раз —
133
Сартов подивился своеобразной старческой мощи этого необъятного
человека. Мамонт, сущий мамонт, обросший бурой с проседью жесткой
бородищей! И — мамонтовый напор, которому он, Сартов, должен
противопоставить... Что? Спокойствие? Логику? Убежденность?
— Я вас слушаю,— негромко и ровно сказал он.
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.
— Так вы не измените своего решения, Саркис? — спросил Бах-
мендо.
— И вы это прекрасно знаете,— парировал Сартов.
— Но послушайте...
— Нет, это вы послушайте, Ждан. Вы хотите строить энергоцентр
на Ардо. Красивый проект, не спорю. И знаю наперед все, что вы бу-
дете сейчас говорить: и про полное удовлетворение энергетических по-
требностей Зари на полвека вперед; и про необходимость создания
первого в Человечестве реактора, работающего на тяжелых хроно-
квантах; и про изящество инженерного решения. Но вот, посмотрите, —
Сартов протянул Бахмендо рулончик пергамитовой ленты.— Это це-
почка экологических возмущений. Расчет велся в три руки; контроль
делал наш лучший оператор, и к нему подключали Большой Мозг.
И что же? Во-первых, вам понадобится свести около двухсот квадрат-
ных километров леса, и не просто леса, а реликтовой бальзоберезы. Во-
вторых, работа установки повысит среднегодовую температуру плане-
ты на двадцать четыре — двадцать шесть сотых градуса — только за
счет непосредственной теплоотдачи в воздух. В-третьих, вы предпола-
гаете использовать в контуре охлаждения воду Ардуйского каскада,
что повысит его температуру по крайней мере градуса на четыре,
а это в свою очередь породит теплое течение...
— Я потратил два часа на дорогу, Саркис, вовсе не для того, что-
бы еще раз выслушивать то, что уже читал в вашем заключении,—
прервал Бахмендо.
— А кто просил вас ехать сюда, Ждан? Три часа назад, если мне
не изменяет память, мы разговаривали по телераду.
— Мне хотелось поговорить с вами непосредственно, а не через
экран.
— Не все ли равно, как говорить? Важно — что.
— Так вы не измените своего решения, Саркис?
«Круг замкнулся,— с тоской подумал Сартов.— С этого вопроса
мы начали и к нему пришли опять. Ну как объяснить ему? И ведь он
умен,— ох, как умен! — а вот никак не хочет понять...»
— ...каких-то четверть градуса,— продолжал Бахмендо.— Ну не
смешно ли сравнивать это с насыщением Зари энергией по крайней
мере на ближайшие полвека?
— Когда кончился за Заре последний ледниковый период,
Ждан? — предельно скучным и бесцветным голосом спросил Сартов.
— Не вижу связи.
— А связь та, что конец оледенения был вызван повышением
среднегодовой температуры всего на три градуса. На три градуса,
Ждан!
— Учтите, Саркис, я буду жаловаться.
Сартов встал. Этим всегда заканчивались подобные разговоры.
— Жалуйтесь,— сказал он.— Сколько хотите жалуйтесь. Не за-
134
будьте только, что Совет Геогигиены обладает правом вето. Да и в Со-
вете Зари... Поймите вы, наконец, что я, наверное, больше вас хочу
увидеть проект в натуре. Но никто не имеет права так вмешиваться
в природу.— Уже дойдя до дверей кабинета, Сартов оглянулся и до-
бавил:— С каким удовольствием я поменялся бы с вами местом,
Ждан! Вы даже не представляете, с каким удовольствием!
* * *
Как и все Советы на планете, Совет Геогигиены был вынесен за
пределы города и здание его одиноко возвышалось над раскинувшим-
ся вокруг его подножия парком, постепенно и незаметно переходящим
в нетронутую первозданность Долины Кораблей. Сартов неторопливо
шел через этот парк, направляясь к стоянке вибропланов,— после
неприятного разговора ему не хотелось сидеть в закупоренном вагон-
чике карвейра.
Когда диск виброплана, затрепетав, чуть слышно зазвенел над го-
135
ловои, земля поплыла вниз, назад и вниз, а вокруг раскрылся такой
простор, что у Сартова невольно захватило дух. Поднявшись до чет-
вертого горизонта, он направил машину к городу.
Город был красив. И сознавать это было приятно — ведь Сартов
сам вписывал его в ландшафт. Город был первой работой Сартова на
Заре. С тех пор прошло уже больше двадцати лет.
Город волной поднимался из равнины. Он начинался с невысоких
домов-воронок, напоминающих диковинные грибы; затем на смену им
приходили, — сперва робко появляясь между грибами, а потом посте-
пенно вытесняя их,— дома-деревья, ажурные и устремленные ввысь;
и наконец, за ними, сливаясь с горным отрогом, полукольцом, охва-
тывающйм город с юга, сплошной стеной вздымался массив сотового
дома, чем-то напоминающего пещерные города древней Земли. Свер-
ху город прикрывал невидимый геодезический купол, под которым
был свой микроклимат, отличный от климата Долины Кораблей.
Этот купол можно было заметить лишь изредка, когда на восходе или
закате вспыхивали на нем солнечные блики.
Город был красив. Но сегодня что-то раздражало Сартова, и он
никак не мог понять — что. Он начал мысленно членить город, пыта-
ясь определить, какая же составная часть этого комплекса вызывает
в нем неопределенный внутренний протест. И наконец понял: купол.
Именно он, невидимый и неощутимый, отделяющий город от окру-
жающего мира.
Но почему? Ведь города под куполами веками шли вместе с чело-
веком — с ледников Антарктиды Земли до оплавленных плато Шей-
лы. И это естественно: они нужны везде, где окружающая среда не-
пригодна для человека. Вот оно! Непригодна! Зачем же они здесь, на
Заре?
Чтобы отделить мир человека от мира природы. Даже такой доб-
рой, как здесь.
«Добрая природа?—Сартов улыбнулся.—Какая чушь! Природа не
может быть ни доброй, ни злой. Добро и зло — понятия морали. При-
рода же вне морали, ибо мораль — функция разума. Только человек
может вносить в свои отношения с природой такие понятия, как добро
и зло. Только человек может сделать взаимоотношения с природой
моральными или аморальными, потому что отношение природы к че-
ловеку адекватно его отношению к ней.
А человек относился к ней по-разному. И все же в массе своей он
был лишь Потребителем. Потребителем с большой буквы. В Темные
Века и даже в Века Рассвета человек только брал у природы, ничего
не возвращая ей и не давая взамен. Он расхищал ее богатства, считая
их неисчерпаемыми,— сколько веков Земля расплачивалась за это, и
сколько поколений билось над восстановлением нарушенного эколо-
гического баланса! Но все это — история, которую Сартов знал только
из книгофильмов и документов. Сейчас человек уже перестал быть
только Потребителем. И лучшее доказательство тому — само сущест-
вование Советов Геогигиены.
Но перестав паразитировать на природе, человек еще не научил-
ся симбиотировать с ней. Он просто уклонился от этого, став сущест-
вом по сути внеэкологическим. Отсюда и замкнувшиеся в себе города
под куполами — не только там, где вокруг них простирается ядовитая
136
атмосфера, но и там, где она не отличается от земной. Отсюда и основ-
ная установка Советов Геогигиены: никаких изменений, выходящих
за пределы случайностей; сохранить на новых планетах все в таком
же по возможности виде, как это было до прихода сюда человека. По-
этому транспортные трассы всюду проходят или по воздуху, или под
землей; поэтому мы предпочитаем синтезировать пищу индустриаль-
ным методом, а не разворачивать сельское хозяйство, вмешиваясь
тем самым в экологический баланс планеты...
Но мы не можем действовать иначе, потому что быть потребителя-
ми уже не хотим, а симбионтами — еще не умеем. Наши отношения
со внеморальной природой должны быть строго моральны. Стоит хоть
раз отступить от этого правила — ради чего угодно, пусть даже ради
удовлетворения своих энергетических потребностей не то что на пол-
века, а хоть на пять веков вперед, как волна зла пойдет по планете,
сметая все с пути, как цунами древней Земли.
4 И чтобы не допустить этого, существуют на всех планетах Советы
Геогигиены. А в каждом из них есть координатор, такой вот Саркис
Сартов, которому очень тошно и больно —’больно отказывать людям,
вставать на пути их дела. И ради чего? Ради какой-то четверти граду-
са, как говорит Ждан? Но ведь с экологическим балансом планеты со-
пряжен моральный баланс Человечества.
И пртом — слишком въелось в нас представление, что человек есть
мера всех вещей. Ждана Бахмендо я вижу в лицо; я вижу обиду и горе
в его глазах. И мне по-человечески больно за него. А природа... Я точ-
но знаю — чуть ли не до квадратного метра — площадь зеленого ли-
ста по всей Заре; но когда последний раз я держал в руках зеленый
лист — живой, а не отпрепарированный в лаборатории? И это самое
страшное, потому что я должен защищать то, что понимаю только
разумом, от того, что близко и разуму, и чувствам. А это неизбеж-
но приводит к потере внутреннего равновесия, равновесия мысли и
чувства».
Виброплан был уже возле самого Восточного шлюза, когда Сартов
перевел управление на автопилот и, достав из кармана плоскую ко-
робочку телерада, набрал номер Ждана Бахмендо.
Когда с экрана на него удивленно и радостно взглянуло лицо энер-
гетика, Сартов почувствовал, как где-то в горле вспух колючий комок.
Он покачал головой.
— Нет. Я не передумал, Ждан. Я не имею права передумать.
И вам все равно придется тащить свой энергоцентр куда-нибудь на
астероиды.— Комок в горле разросся, мешая говорить.— Но если вы
не очень заняты, Ждан, приезжайте ко мне. Вы знаете, где я живу?
Мне хочется просто поговорить с вами — непосредственно, а не через
экран.
Бахмендо чуть заметно улыбнулся.
— Хорошо. Я приеду, Саркис.
Виброплан скользнул в раскрывшуюся навстречу ему диафрагму
шлюза.
эпилог
_	ВЫБОР
ЖА аля! — Шорак бросил бланк вызова на стол и встал. — Я ухо-
жу. Буду завтра. Или послезавтра. Похозяйничайте тут пока.
По дороге он заглянул к координатору Базы.
— В чем дело, Клод? Зачем я понадобился Совету?
— Понятия не имею,— развел руками Речистер.— Вызов пришел
часа два назад.
— Странно...
— Им в Совете виднее. Кого ты оставил за себя?
— Галю Танскую.— Это было чуть-чуть не по правилам, так как
официальным заместителем Шорака, шефа-связиста Базы Пионеров
на Рионе-III, числился Губин, но ни для кого не было секретом,
что он ждет не дождется случая уйти в маршрут. Танская же знала
все хозяйство сектора связи не хуже Шорака. Речистер кивнул.
— Ну, счастливо,— сказал он, не протягивая руки, что было од-
ной из традиций Звездного Флота: это значило, что оба предполагают
увидеться скоро и не считают нужным прощаться.— И не задержи-
вайся там, Карел. У Маринки во вторник день рождения, и мы тебя
ждем. Не забыл?
— Не забыл,— кивнул Шорак.— Форма одежды парадно-поход-
ная, шлем не обязательно...
Речистер рассмеялся.
Из вагончика карвейра Шорак выскочил на перроне Службы Био-
контроля и, срезая угол, напрямик зашагал к приземистому П-образ-
ному зданию станции ТТП.
Кабинки на станции были последней модели — с пневматической
фиксацией. Узкие вертикальные цилиндры, напоминавшие внутрен-
ность десантных капсул серии «ДМ», раздражали своей давящей тес-
нотой. Шорак подождал, пока внутренняя поверхность цилиндра
вздулась, фиксируя положение тела, потом мигнул зеленый глазок
индикатора, давление упало, он повернулся и, открыв дверцу, вы-
шел — уже на Землю, в холл станции ТТП Мурзукского космодрома.
Подойдя к шкафчику продуктопровода, Шорак накрутил код, вы-
нул стакан и залпом выпил холодный сок. Стало легче: после теле-
транспортировки у него почему-то всегда оставалось на редкость про-
тивное ощущение во рту. В идеале стоило бы принять и душ, но на это
уже не оставалось времени. Он запрашивал инфор о ближайшем рей-
се на Женеву, когда к нему подошел коренастый крепыш лет сорока,
как и Шорак, облаченный в форму Звездного Флота.
— Вы в Совет?
- Да.
— Второй астрогатор Хорват Бец.— Они обменялись рукопожа-
тием.— Пойдемте, у меня здесь машина.
Шорак поблагодарил и согласился: это было очень кстати. Маши-
на оказалась маленьким гравипланом полугоночного класса. Бец сел
138
на место водителя, Шорак втиснулся рядом. Грйвиплан круто набрал
высоту и взял курс на северо-восток.
Разговаривая с Бецем, Шорак никак не мог отделаться от назойли-
вого вопроса, то и дело всплывавшего в сознании: почему вызов был
подписан не Гурдом из отдела личного состава, а самой Баглай? Было
в этом что-то необычное. Даже противоестественное, пожалуй. Ну да
ладно, в конце концов, вскоре все выяснится.
Здание Совета Астрогации стояло на самом берегу Женевского озе-
ра. Собственно, это было не здание, а целый ансамбль из трех домов-
башен, каждый из которых имел в плане форму трехлучевой звезды.
Поднятый на мощных колоннах над поверхностью земли, ансамбль
этот сложной системой воздушных переходов объединялся в единое
целое. Такие колоссы давно уже не строились, это было наследие ги-
гантомании двадцать первого века. Но Шораку здание Совета нра-
вилось. Особенно хорошо было стоять на плоской крыше самой высо-
кой из башен, там, где расположилась стоянка энтокаров и гравипла-
нов. В ясный день отсюда были видны и Женева, лежащая в двадца-
ти пяти километрах к юго-западу, и Лозанна, до которой по пря-
мой через озеро было немногим больше. Однако сегодня над озером
висела легкая дымка и видимость ограничивалась каким-нибудь
десятком километров. Шорак вздохнул и вслед за Бецем направился
к лифту.
— Ну, мне — налево,— сказал Бец, когда они вышли на четырна-
дцатом этаже.— До свидания. Рад был познакомиться с вами, Карел.
Увидите Наана — передавайте привет. Мы с ним когда-то ходили вме-
сте. На «Дайне».
— Непременно передам,— пообещал Шорак. За это он тоже любил
Звездный Флот. Всегда, где бы ты ни очутился, обязательно рядом
окажется твой знакомый или знакомый твоих знакомых, и это облег-
чает частые расставания обещанием встреч. Он еще минуту-другую
постоял, потом распахнул дверь председателя Совета.
Тамара Баглай поднялась ему навстречу. Шорак ни разу не встре-
чался с ней: председателем она стала недавно, уже в те поры, когда
он безвылазно сидел на Рионе-III. И сейчас он поразился, до чего
не подходила она внешне этому кабинету, большая часть обстановки
которого помнила еще легендарных Бовта, Крисса или Кравцова.
В свои пятьдесят с лишним лет Баглай сохранила внешность тонень-
кой девочки-травести, и Шорак никак не мог представить себе ее, эту
девочку, там, на Шейле, во время Огненйого броска, собственно, и
сделавшего ее председателем...
— Доктор Шорак? — Непривычное, неуставное обращение резану-
ло слух.— Рада вас видеть. Так же, как и отметить вашу пунктуаль-
ность. — Рука у Баглай была узкая, сухая и сильная. — Садитесь,
прошу вас.
Она подвела его не к официальному столу, а к небольшому столи-
ку в стороне и указала на кресло. Шорак сел. Отсюда ему был виден
стереопортрет, стоящий на письменном столе, но хотя черты лица и
показались ему смутно знакомыми, он никак не мог понять, кто
же это.
— Гадаете, зачем вас вызвали?
Шорак кивнул.
139
— А все очень просто. Но сперва скажите, почему вы еще в семи-
десятом заинтересовались режимами самонастройки станций ТТП?
— Блок-станций,— поправил Шорак.— Блок-станции монтируют-
ся неспециалистами, потому что экипажи крейсеров ограничены и
включать в них специалистов-монтажников нецелесообразно. А по-
скольку на Флоте сложилась традиция относить ТТП к связи, мне
и пришлось заняться этим.
— Ясно.— Баглай кивнула.— Кстати, вы завтракали? Разговор
нам предстоит не пятиминутный...
— Даже пообедал,— не забывайте о разнице между земным сред-
неевропейским временем и нашим, рионским.
Баглай улыбнулась.
— Хорошо. Тогда продолжим. Еще вопрос: что вы знаете о про-
екте «Стеллатор»?
Вот оно что! Шорак напрягся. В этом, значит, главное.
— Только то, что было сказано в информационных бюллетенях
Совета.
— Вы участвовали в обсуждении проекта?
— В это время я находился в маршруте.
— Ав голосовании?
— Воздержался.
— Почему?
Шорак промолчал. Потому что говорить — значило ни с того ни
с сего разоткровенничаться перед этой женщиной, облеченной к тому
же председательской властью, что так или иначе, а устанавливало
между ними определенный барьер. На планетах это не чувствуется,
но для людей Звездного Флота, с его строгой иерархической струк-
турой — немаловажно.
— Хорошо. В конце концов, это ваше право, доктор. Сейчас проект
близок не к завершению, но — к началу осуществления. На верфях
Ганимеда и Плутона закончена первая серия кораблей-носителей. Вто-
рая, более крупная — до полутора тысяч единиц — закладывается.
И встал вопрос о начале строительства коммутационной станции. Гор-
ский предложил поручить работы по ее созданию и эксплуатации вам.
Шорак ожидал чего угодно, только не этого.
— Я должен рассматривать это как приказ?
— В таком случае не стоило бы приглашать вас сюда.
— А если я не соглашусь? И почему, собственно, я? Неужели нет
в Человечестве связистов моей квалификации?
— Конечно есть. Правда, тут нужен не просто связист, но связист,
обладающий организаторским талантом и знающий специфику мон-
тажа станций на новых планетах...
— Блок-станций.
— Да, конечно. Но так или иначе, замену вам найти будет не так
уж трудно. Более того, рассматривалась не только ваша кандидатура.
— Прекрасно. В таком случае, я отказываюсь.— Шорак встал.—
Я могу быть свободен?
— Да, конечно. Но мне хотелось бы попросить вас...
— О чем?
— Чтобы вы не отказывались сразу. Подумайте — хотя бы сутки
подумайте, а потом скажите мне свое решение. Согласны?
140
Будь на месте Баглай кто-нибудь другой, Шорак, не задумываясь,
ответил бы категорическим отказом. Будь на этом месте старик Само-
хвалов... Но старик Самохвалов не стал бы просить. Да ему и не при-
шло бы в голову предлагать Шораку такое. А Баглай попросила, и
она была не только председателем Совета, она была еще женщиной,
кареглазой девочкой-травести, и Шорак не смог ответить ей так, как
ответил бы Самохвалову.
— Хорошо,— сказал он.— Завтра я отвечу вам. Но...
— Не надо,^— мягко попросила Баглай.— Не торопитесь. Подо-
ждем до завтра. Вы заночуете в поселке? — Она имела в виду посе-
лок Совета.
— Да,— ответил Шорак.— У Наана.
— Он на Ксении.
— Жаль.
«Ну и компьютерная же у нее память! Ведь не может же быть,
чтобы со всеми она была на короткой ноге...»
— Что ж, не беда, знакомых у меня много.
— Хорошо,— улыбнулась она.— До завтра, доктор Шорак!
Шорак вышел, напоследок еще раз скользнув взглядом по стерео-
портрету на столе. Кто же это? И только часа два спустя, обедая
(или — ужиная? Вечная эта неразбериха со временем...) в кафетерии
Совета, вспомнил вдруг. Ну конечно же, это был Борис Бовт. Вот, зна-
чит, чьим примером она вдохновляется! Что ж, нынешнее время не
проще того. Шорак впервые ощутил какой-то проблеск симпатии к
Баглай.
Воспользовавшись случаем, он заглянул в отдел снабжения к По-
знанскому, и тому пришлось-таки развязать свой рог изобилия, из ко-
торого в адрес Базы на Рионе-III посыпались давно обещанные,
но в силу самых объективных причин так и не отправленные инверто-
ры для корабельных станций АС-связи, скраттеры для локационных
установок — словом, все, чего Шорак добивался последние полгода.
Значит, не так уж неправ Речистер, настаивая на регулярных воя-
жах в Совет. Примем к сведению.
Не обошел он вниманием и Информбюро Совета, где полностью ис-
писал две катушки стилографа, а заодно просмотрел все, касавшееся
проекта «Стеллатор».
Проект был задуман с размахом. Базой для его осуществления по-
служили разработки Объединенного института эмбриомеханики и
биотехнологии. Когда стало возможным создание механозародышей
достаточно сложных структур, Горский предложил разработать заро-
дыш приемо-передающей блок-станции ТТП. А когда через пять лет
разработка была завершена, выступил в Совете Астрогации с докла-
дом, в котором предложил создать специальный флот, состоящий из
беспилотных аутспайс-кораблей, которые будут по определенной про-
грамме посещать звездные системы и сбрасывать на планетные тела
механозародыши приемо-передающих блок-станций ТТП. Таким обра-
зом исчезнет необходимость в любых пилотируемых полетах. Более
того, каждый год к системе ТТП будут подсоединяться несколько но-
вых планет, так что Человечество вряд ли сможет даже оперативно
изучить и освоить их.
Проект был принят с малосущественными дополнениями. От это-
141
го удара Звездный Флот оправиться уже не смог. Он был обречен, и
все знали это.
И вот теперь Шораку было предложено возглавить один из основ-
ных участков работ по «Стеллатору». Что греха таить, это было лест-
но: из сотен или даже тысяч специалистов Совет выбрал именно его,
хотя нашлись бы, наверное, не менее талантливые и способные, а к
тому же — наверняка — более молодые. Так почему же — его? Он
не мог взять на себя эту роль, не мог предать Флот, которому служил
уже больше полувека, которому отдал всего себя и который дал ему
жизнь и дело.
Никого из знакомых в поселке не оказалось. В гостинице Совета
мест не было: шло какое-то совещание специалистов-телетранспорти-
ровщиков. Впрочем, для Шорака номер все же нашелся: к людям
Звездного Флота сейчас отношение было даже более внимательным,
чем в те времена, когда Флот был самым популярным поприщем, при-
влекавшим к себе чуть ли не всю молодежь. Так участливы здоровые
к смертельно больным...
До вечера еще оставалось время, и Шорак хотел было слетать в
Академию Астрогации, но передумал. Ведь и там сейчас почти все за-
нимают отделения телетранспортировки, а пилотское, астрогаторское
и другие, непосредственно связанные с подготовкой специалистов
Флота, ужаты до минимума. И то верно: дефицита в специалистах на
Флоте сейчас нет...
Самое обидное, что работа-то интересная! Больше: ничего подобно-
го столь мощной коммутационной станции ТТП Человечество еще не
знало! Но зачем, зачем требуют от него предательства? Ведь уйти
с Флота сейчас — значит предать его.
Внезапно Шорак ощутил усталость. Словно откатилась волна, оста-
вив его бессильно распластанным лежать на песке. И то сказать, ведь
он уже больше двадцати часов на ногах.
Он пошел к себе в номер и лег. Но сна не было. Промаявшись
с час, он встал, набрал заказ, вынул из шкафчика продуктопровода
два стакана и, подождав, когда чуть спадет темно-коричневая пена,
проглотил горьковатый морфеофоб, запив его изумрудно-зеленым
прохладным синтом.
Потом он принял душ. Привычного полотенца, правда, не нашлось,
и ему пришлось минут пять прокрутиться перед раструбом пневма-
тического, что если и не испортило удовольствия, то во всяком случае
ослабило его.
Зря он все-таки уступил этой... председательнице. Нужно было сра-
зу отказаться, отсечь саму возможность продолжения разговора и вер-
нуться к себе, на Рион-Ш, и там спокойно... Стоп! С каких это пор
«спокойно» стало его любимым словом? А ведь давно уже. С тех са-
мых пор, как он понял, что живет под дамокловым мечом ТТП, ме-
чом, всего несколько десятилетий назад выкованным там, на далекой
Ксении, покойными Бихнером и Дубахом...
До чего же все сложно в этом мире! И пожалуй, самое страшное—
его быстрая изменяемость. Человек не успевает за ней. Он меняется
медленнее, чем облик мира. Потому-то Шораку и нравится старая, пе-
режившая века архитектура Совета Астрогации. Потому-то и отсижи-
вается он на Рионе-III, самой удаленной базе Пионеров, ибо туда
142
изменения приходят позже, пусть немного, но позже, и он имеет не-
сколько лет форы. Но сколько же можно отступать?
Шорак вышел на балкон. Днем отсюда открывался прекрасный
вид на озеро и парк. Но сейчас было темно, только проступали в небе
звезды да внизу, не то на воде, не то на берегу мерцали какие-то не-
ясные огоньки. Земные звезды. Шорак стоял, облокотившись на хо-
лодные перила, и смотрел туда, где над самым горизонтом не столь-
ко виднелась, сколько угадывалась маленькая звездочка — солнце
Риона-Ш. Четыреста сорок семь светолет. И сегодня утром он был
еще там... Слава тебе, ТТП!
А Флот умирает. В сущности, уже умер, обреченный жесткими
законами технического прогресса. То, что делают все они теперь,—
попытки гальванизировать труп. А от этого больно в первую очередь
им самим.
А тем, молодым, кто все же учится сейчас на маленьких летных
отделениях Академии Астрогации? Каково им, которые придут на
Флот год, два, три спустя? И кому вообще будут они нужны?
Ведь «Стеллатор» принесет все звезды, все планеты прямо на Зем-
лю. И каждый сможет, открыв дверь приемника станции ТТП, равно
легко шагнуть из Мурзука на Марс или в Туманность Андромеды.
Так неужели же напрасно жил Звездный Флот? Нет, конечно, нет!
Ведь век ТТП мог наступить только после века Звездного Флота.
И сейчас, стоя на рубеже этих эпох, Шорак видел, как осязаемо исче-
зает, тает уходящий век кораблей.
* * *
— Вы были правы,— сказал Шорак, утром следующего дня входя
в кабинет Баглай.— Я согласен.
«Стеллатор» отменит Флот. Так пусть это сделают не равнодушные
руки, а руки человека, который любит его.
Этого Шорак не сказал. Потому что есть вещи, о которых люди не
говорят, даже если понимают друг друга.
1969—1972 гг.
СОДЕРЖАНИЕ
МАИСКИИ ДЕНЬ. ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ХРОНИКА.......... 3
ЛЮДИ КОРАБЛЕЙ. ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ В НОВЕЛЛАХ,	61
ДЛЯ СРЕДНЕГО И СТАРШЕГО ШКОЛЬНОГО ВОЗРАСТА
Балабуха
Андрей Дмитриевич
ЛЮДИ КОРАБЛЕЙ
Ответственный редактор Е. В. Т у и н о в.
Художественный редактор В. П. Дроздов.
Технический редактор Л. Б. Куприянова.
Корректоры Л. А. Бочкарёва и Н. Н. Жуко в а.
ИБ 6661
Сдано в набор 03.08.82. Подписано к печати 25.03.83. Формат 70X100'/i6* Бумага офсетная № 2.
Шрифт школьный. Печать офсетная. Усл. печ. л. 11,7. Усл. кр.-отт. 29,13. Уч.-изд. л. 11,21.
Тираж 100 000 экз. М-37326. Заказ № 394. Цена 65 коп. Ленинградское отделение ордена
Трудового Красного Знамени издательства «Детская литература». Ленинград, 191187, наб.
Кутузова, 6. Фабрика «Детская книга» № 2 Росглавполиграфпрома Государственного комите-
та РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Ленинград, 193036, 2-я Со-
ветская, 7.
Балабуха А. Д.
Б-20 Люди кораблей: Фантастические повести/Рис.
Л. Епифанова. — Л.: Дет. лит., 1983. — 144 с., ил.
В пер.: 65 коп.
В книгу молодого ленинградского фантаста входят произведения,
с которыми читатели знакомы по публикациям в различных журналах. В кни-
ге повести «Люди кораблей» и «Майский день».
Р2
Б
4803010102—145
М101(03)—83
501—83

65 коп.
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА»