Annotation
Рене Груссе, выдающийся французский историк-востоковед, в
своей книге прослеживает историю противостояния Востока и Запада
на древней земле Леванта с Античности до падения Константинополя и
расцвета Османской империи. Автор знакомит читателя с историей
Сирии, Ливана, Палестины, Малой Армении, Кипра и других
государств Восточного Средиземноморья, анализирует изменение
границ — духовных и политических — между Европой и Азией, а
также исследует истоки возникновения восточного вопроса и
рассматривает пути его решения.
Рене Груссе
Предисловие
Часть первая. Наследие античности
Глава 1. Эллинизм и восточный вопрос
1. Греческое завоевание
2. Азиатская реакция против эллинизма
Глава 2. Рим и восточный вопрос
1. Римское завоевание
2. Сасанидская реакция
Часть вторая. Восточный вопрос в раннее средневековье.
Византийское решение
Глава 1. Византия, бастион европейской цивилизации
1. От Юлиана до Ираклия
2. Арабское нашествие и византийское упорство
Глава 2. Византийская эпопея
1. Македонская династия
2. Сельджукское нашествие
Часть третья. Восточный вопрос в средние века. Франкское
решение
Глава 1. Государства крестоносцев в Сирии и Палестине
1. Иерусалимское королевство
2. Сен-Жан-д’Акрское королевство
3. Внутренняя история франкской Сирии

Глава 2. История Кипра при Лузиньянах
1. Династия Лузиньянов
2. Жизнь на Кипре при Лузиньянах
Глава 3. Малая Армения (Киликия)
1. Киликийская Армения. Политическая история
2. Институты и цивилизация королевства Армения
3. На обочине большой истории. Грузинский
крестовый поход
Глава 4. Византийский «крестовый поход» Комнинов
1. Византийская реконкиста 1097–1176 гг.
2. Сельджукский реванш: Мириокефалон
Глава 5. Латинская гегемония в греческих морях
1. Четвертый крестовый поход
2. «Романия» под властью латинских императоров
3. Латинское владычество в Морее. От Гийома де
Шамплита до Гийома де Виллардуэна
4. Жизнь в Морее при Виллардуэнах
5. Латинская Морея в XIV и XV вв.
6. Итальянская колониальная империя в греческих
морях
Часть четвертая. Восточный вопрос в конце средних веков.
Турецкое решение
Глава 1. Этапы турецкого завоевания
1. Падение анатолийского эллинизма
2. Завоевание Османами Балкан
Глава 2. Турецкое решение восточного вопроса
1. От Мурада II до взятия Константинополя
2. Турецкая угроза и Запад
notes
1
2
3
4
5
6
7
8

9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45

46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82

83
84
85
86
87
88
89
90
91
92
93
94
95
96
97
98
99
100
101
102
103
104
105
106
107
108
109
110
111
112
113
114
115
116
117
118
119

120
121
122
123
124
125
126
127
128
129
130
131
132
133
134
135
136
137
138
139
140
141
142
143
144
145
146
147
148
149
150
151
152
153
154
155
156

157
158
159
160
161
162
163
164
165
166
167
168
169
170
171
172
173
174
175
176
177
178
179
180
181
182
183
184
185
186
187
188
189
190
191
192
193

194
195
196
197
198
199
200
201
202
203
204
205
206
207
208
209
210
211
212
213
214
215
216
217
218
219
220
221
222
223
224
225
226
227
228
229
230

231
232
233
234
235
236
237
238
239
240
241
242
243
244
245
246
247
248
249
250
251
252
253
254
255
256
257
258
259
260
261
262
263
264
265
266
267

268
269
270
271
272
273
274
275
276
277
278
279
280
281
282
283
284
285
286
287
288
289
290
291
292
293
294
295
296
297
298
299
300
301
302
303
304

305
306
307
308
309
310
311
312
313
314
315
316
317
318
319
320
321
322
323
324
325
326
327
328
329
330
331
332
333
334
335
336
337
338
339
340
341

342
343
344
345
346
347
348
349
350
351
352
353
354
355
356
357
358
359
360
361
362
363
364
365
366
367
368
369
370
371
372
373
374
375
376

Рене Груссе
Империя Леванта. Древняя земля
тлеющего конфликта между Востоком и
Западом
Rene Grousset
L’empire du Levant. Histoire de la question d’Orient
© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2022
© Художественное оформление серии, ЗАО «Центрполиграф»,
2022
***

Предисловие
История восточного вопроса начинается не в XVII в., как часто
полагают. Чтобы понять суть проблемы, следует рассмотреть ее
развитие от эпохи Древней Греции до событий современности.
В этом духе я и старался проследить изменение границ —
духовных и политических — между Европой и Азией.
Европу я определяю как совокупность стран — наследниц
древнегреческой культуры. Впервые европейский дух осознал себя в
Греции в V в. до н. э. Он возник в противостоянии азиатам в дни
Марафонского и Саламинского сражений, которые, освятив свободу
Эллады, обеспечили на восемь веков независимость греческого, то есть
европейского, духа. С тех пор понятие Европы непрерывно
расширялось и развивалось, притом что изначальное его значение
менялось не слишком радикально. Римская империя стала включением
латинского элемента, а через него всего западного мира в греческую
цивилизацию. Средневековое христианство было приобщением к той
же культуре германского и славянского миров. Более близкие времена,
наконец, представляют собой возвращение сформировавшейся таким
образом цивилизации к ее духовным истокам, возрождение греческого
научного духа в современной науке.
Определенная таким образом граница Европы с Азией сильно
перемещалась на протяжении веков. Для афинянина V в. до н. э. она
проходила между Милетом и Сардами, а обосновавшиеся на
ионическом побережье греческие колонии были словно десантом
эллинской цивилизации, высаженным для штурма азиатского
континента. При Александре Македонском границы Европы,
включившей в себя всю Переднюю Азию, внезапно оказались
отодвинуты за Самарканд и Лахор, к порогу Центральной Азии и
Индии. В эпоху греческих царей Бактрии, около 150 г. до н. э., долина
Кабула, где скоро сложится невероятно плодовитая эллинистическая
школа скульптуры, находится в Европе, точно так же, как в Европе
находятся Антиохия и Александрия.
Эта экспансия не могла продолжаться на всех направлениях. За сто
лет до Рождества Христова восточная граница Европы отступила от
Инда к Евфрату. При последних Селевкидах, всю эпоху существования

Римской империи и в первые века нашей эры, с 129 г. до н. э. по 649 г.,
Евфрат оставался разделительной линией между греко-латинской
цивилизацией и восточным миром. По крайней мере, Ближний Восток
к западу от Евфрата — Малая Азия, Сирия, Египет — все это время
продолжал оставаться регионом непрерывной греческой традиции.
Но это политическое завоевание, эта духовная гегемония
эллинизма в ближайших районах Азии имели неожиданные
последствия — эллинистический мир проникся восточным духом.
Начиная со II в. н. э. восточные религии, как семитические, так
иранские и египетские, устремились на завоевание римского мира. В
IV в. последние цезари копировали даже сам внешний облик восточных
монархий. Византийская империя с многих точек зрения будет
иранизацией, а с религиозной точки зрения семитизацией Римской
империи и греческого духа. Поспешим добавить, что эти азиатские
влияния Европа широко ассимилирует. Христианство утвердится в
качестве наследника греко-римской культуры. Святая София, а затем
наши соборы станут продолжением Парфенона; химеры Реймса
возродят традицию Фидия. После большого духовного кризиса IV в.
Европа продолжит существование.
Однако к моральному проникновению Азии в Европу,
проникновению, определяющему основной характер Византийской
империи, в середине VII в. добавится великий мятеж Азии, который
называется ислам. Первая волна мусульманского завоевания накрывает
Сирию и Египет. Область распространения эллинизма съеживается до
Малой Азии. Александрия, с 332 г. до н. э. наследовавшая Афинам в
качестве столицы эллинистической мысли, в 643 г. н. э. перестала
составлять часть Европы. Европейские границы резко отхлынули от
дельты Нила и Евфрата к Тавру.
На протяжении более двух веков (VII–IX) византийцы вели
напряженную борьбу за то, чтобы уберечь от арабских вторжений хотя
бы Анатолийское плато. Борьба эта малоизвестна, но тем не менее
представляет первостепенный интерес для будущего нашей
цивилизации. Что стало бы с Европой, если бы византийская дамба
была прорвана, если бы мусульмане захватили Константинополь не в
1453 г., когда Запад достиг зрелости, а в 673 или 717 г.? Не был бы
возможен никакой Ренессанс, поскольку европейская река оказалась бы
отрезанной от греческого истока.

Кроме того, среди земель, затопленных арабской волной,
сохранился христианский островок — Армения. Волны неоднократно
накрывали его, но всякий раз он появлялся из-под воды снова, а при
династии Багратидов сумел восстановить независимость (885–1045).
Христианская земля, окруженная неверными, европейская колония,
кусочек Европы, заброшенный в центр Азии, она упорно выживала, и в
том ее огромная заслуга.
Сама Византия, на какое-то время ушедшая в глухую оборону, в
X в. пережила блестящее возрождение военной мощи и перешла на
всех фронтах в контрнаступление, в котором Никифор Фока, Иоанн
Цимисхий и Василий II отвоевали Северную Сирию, включая великий
город Антиохию, Эдесскую Месопотамию и Армению.
И все же эта «романская» реконкиста была более блистательной,
нежели прочной. В середине XI в. обрушилось новое мусульманское
нашествие, еще более грозное, чем первое, — нашествие туроксельджуков. Арабы деэллинизировали и ресемитизировали лишь
Сирию, Месопотамию и Египет. Турки же деэллинизировали и
туранизировали большую часть Малой Азии. Менее чем за двадцать
лет, с 1054 по 1081 г., Анатолийский полуостров стал новым
Туркестаном, границы Европы отступили от Армении к Босфору, турки
дошли до Никеи. События 1453 г. могли произойти уже в 1081 г.
Вмешательство Запада изменило ход истории. Чтобы сменить на
посту пошатнувшуюся Византию, чтобы отбросить Азию от
европейских передовых линий, Запад пришел в движение и
организовал крестовые походы.
С XII по XV в. западные народы, в первую очередь французы и
итальянцы, колонизировали Левант, то есть (в хронологическом
порядке) Сирию-Палестину, Кипр, приморскую часть Балканского
полуострова, особенно континентальную и островную Грецию, даже
Крым. Их влияние ощущалось также в армянском царстве Киликия,
считавшем за честь подражать нашим феодальным институтам.
Это была первая колониальная экспансия Запада. Вначале ее
причиной, потом, по крайней мере внешним предлогом, был
религиозный порыв, а более прочными мотивами — жажда
территориальных захватов у французских баронов и коммерческий
интерес у итальянских морских республик. Она опиралась на мощные
духовные рычаги, на побуждающие к действию идеи: освобождение

Гроба Господня, покорение христиан-«схизматиков» власти римского
папы. Материальные причины были не менее сильными: потребность
обновленной молодой Европы в расширении, поскольку переполняемое
энергией рыцарство мечтало о приключениях, но таких, что приносят
выгоду; экономический и морской империализм республик, также
переполняемых жаждой действия, способных, даже в еще большей
степени, чем бароны, составлять долгосрочные масштабные планы.
При такой изначальной поддержке предприятие оказалось
успешным. На французском языке говорили в Сен-Жан-д’Акре, в
Никосии, в Афинах. На итальянском разговаривали от Крита до Крыма.
Экономические связи, на первый взгляд нерасторжимые, связывали
порты Леванта с Пизой, Генуей, Марселем и Барселоной. Культурная
общность сделала похожими наши французские соборы и соборы
Тортосы, Фамагусты или Родоса. У современника Филиппа Августа
или Людовика Святого не возникало бы никаких сомнений в том, что
это духовное влияние окончательно. Никаких сомнений в
непоколебимости этих экономических связей не зародилось бы у
современника Марко Поло или Пеголотти.
Однако от этой экспансии ничего не осталось. Ислам или эллинизм
все поглотили, накрыли, и остатки франкского владычества
превратились лишь в археологические артефакты[1]. Никогда более ни
одна колонизация не будет уничтожена столь полно. А ведь она
являлась лучшим результатом европейских сил на протяжении более
чем трех веков.
Что же произошло? Как Европа была в первый раз отброшена от
южных морей?
Эта средневековая Европа, такая однородная в своем римском
католичестве, так, на первый взгляд, крепко стоящая на двойной основе
папства и Священной империи, была сама раздробленность. Когда она,
в порыве крестовых походов и благодаря господству на море, завоевала
Палестину и приморскую Сирию, она ввела там в качестве
политического и общественного строя феодальную систему в ее самом
строгом виде, систему, правила которой, если исполнять их буквально,
обрекали государство на паралич. А ведь речь шла о военной колонии,
основанной на вражеской территории! Потом, в час, когда эта колония в
Святой земле более всего нуждалась в подкреплениях, изменение
маршрута Четвертого крестового похода направило франкскую

экспансию в ином направлении, разбросало от Яффы и Антиохии до
Константинополя и Элиды поступающие с Запада силы, интересы,
переселенцев. В конце концов, колонистов не хватило нигде. Второй
латинский император, Анри де Эно, констатировал это для Романии,
так же как Гийом Тирский[2] для Святой земли.
Запад не только распылил свои усилия, но и разделился против
себя самого. Третий крестовый поход удался лишь наполовину из-за
соперничества между Филиппом Августом и Ричардом Львиное
Сердце. Возвращение Иерусалима Фридрихом II оказалось напрасным
из-за антагонизма между гвельфами и гибеллинами. Потом, в XIV в.,
Франция, полностью занятая Столетней войной, прекратила свои
усилия на этом направлении. Латинский Восток, который в XII–XIII вв.
был французским Востоком, стал Востоком итальянским и отчасти
арагонским или каталонским. Но и здесь мы видим непрекращающиеся
раздоры и взаимную ненависть. Эти итальянские республики, в
особенности Венеция, с их долгосрочной торговой политикой,
дисциплинированные самой pratica della mercatura[3], были более
последовательны в достижении своих целей, чем бароны, которым они
наследовали. Они едва не дошли до взаимного истребления.
Венецианская империя в Эгейском море и генуэзская империя в Черном
не имели более заклятого врага, чем, соответственно, генуэзцы и
венецианцы.
Результатом стало обрушение, кусок за куском, латинского
Востока, а также и Востока византийского. В начале XII в. Европа с ее
графством Эдесским в Сирии достигла и даже перешла Евфрат. В
начале XV в. она с ее генуэзскими факториями дошла до устья Дона,
возле нынешнего Ростова. А в 1453 г. граница Европы отодвинется уже
к Дунаю. Около 1530 г. она пройдет между Венецией и Будапештом.
Далеко в прошлое уйдут времена, когда «наши» удерживали порты
Сирии или Греции, уже берберские пираты из Алжира станут
совершать набеги вплоть до Неаполя и Прованса. Турки, те самые
турки, которых во времена крестовых походов наши рыцари отбросили
до Евфрата, осадят Вену и Мальту.
Следует сказать, что крестовые походы нельзя рассматривать ни
как чисто идеологические предприятия, ни как войны ради добычи.
Они представляют собой оборонительный рефлекс Европы на
азиатскую угрозу. Как и поход Александра Македонского или войны

Траяна против парфян и Ираклия против Сасанидов, они вписываются
в оборону Запада.
История отношений Востока и Запада заключается в чередовании
больших приливных и отливных волн: нашествие Азии и его остановка
в Греко-персидских войнах; македонское и римское контрнаступление;
нашествие ислама в VII в., потом византийское наступление в X в.;
нашествие турок-сельджуков в XI в., затем контратака крестоносцев в
XII в.; новое наступление турок-османов от Бруссы до Вены с XIV по
XVII в., потом их окончательный отход до Адрианополя в 1912 г.
Отметим, что название «крестовые походы» охватывает и те
военные кампании, которые никоим образом не относились к защите
Европы. Такие, например, как различные походы латинян на
византийские земли. Походы, признаем, заслуживающие сожаления,
поскольку они в конечном итоге привели к тому, что сломили силу
Византии (еще вполне реальную в XIII в.), ничем ее не заменив, и тем
самым сделали Балканы добычей османских завоевателей.
Правда, Четвертый крестовый поход и последовавший за ним
раздел греческих земель стали лишь проявлениями потребности Запада
в колониальной экспансии. Доказательство тому: едва эта первая
европейская колониальная система была разрушена, едва Османская
империя завладела всеми бывшими византийскими территориями, как
морская экспансия Европы возобновилась, но уже в другом
направлении. Берега Сирии и Крита были потеряны для эскадр,
выходящих из портов Генуи или Венеции. Эскадры из Лиссабона
направились в Индийский океан. Побежденная, подвергшаяся
вторжению Азии в свой дом Европа, оставшаяся повелительницей
морей, обогнула Азию и атаковала ее с тыла. Оккупация португальцами
Гоа, Цейлона и Малакки компенсировала падение Константинополя.
Этот обходной маневр привел к забавной ситуации: в начале XX в. Азия
еще начиналась к югу от Дуная, в то время как Европа уже
контролировала весь Индийский океан.
История отношений Восток — Запад, которую я попытался
вкратце изложить в данном труде, включает четыре части. Сначала
показано, каким было наследие Античности и что из результатов
завоеваний
Александра
Македонского
сохранилось
после
возникновения около 323 г. христианской империи. Затем история
восточного вопроса рассматривается в трех различных аспектах:

византийское (или арабо-византийское) решение в раннем
Средневековье, франкское решение в XIII–XV вв. и турецкое решение,
начиная с 1360 и особенно с 1453 г.
В заключение хочу подчеркнуть, что настоящий труд не несет по
отношению к неевропейским культурам никакого негативного
предрассудка. Мусульманские народы дали миру слишком
высокоразвитые цивилизации, чтобы беспристрастный ум мог когдалибо иметь против них подобные тенденции.
Я выражаю глубочайшую признательность моему ученому собрату
г-ну Жану Лоньону[4], который любезно предоставил в мое
распоряжение свои частично еще неопубликованные работы и указал
на различные дополнения и исправления, которые я внес в настоящее
издание.

Часть первая. Наследие античности

Глава 1. Эллинизм и восточный вопрос
1. Греческое завоевание
Панэллинизм и персидский мир
Восточный вопрос — проблема отношения Европы и Азии.
Политическая проблема, периодически решавшаяся на полях сражений.
Культурная проблема, которая то приводила к выработке некоего
религиозного синкретизма, то взрывалась религиозными войнами. Как
верно заметил Геродот, противостояние Европы и Азии впервые четко
проявилось в Греко-персидских войнах (490–469 до н. э.). Вся
Внутренняя Азия, от Босфора до Инда, объединилась в составе
Персидской империи Ахеменидов. В свою очередь, эллинизм, прообраз
и виртуальность всей европейской культуры, начал осознавать себя. В
походе на Грецию Ксеркс тянул за собой все народы Древнего Востока:
от египтян и лидийцев до индийцев и саков. И весь этот Восток греки
наголову разгромили на историческом поле сражения при Платеях (479
до н. э.). Каллиев мир, который завершил Греко-персидские войны (449
до н. э.), освободил от персидского владычества греческие города на
анатолийском побережье, от Босфора до Карии. Благодаря опыту,
который дал грекам поход Десяти тысяч[5] (401–400 до н. э.), царь
Спарты Агесилай даже предпринял попытку завоевания Западной
Анатолии (396–394 до н. э.), но эта попытка, предвосхитившая поход
Александра Македонского, завершилась неудачей из-за новых
братоубийственных войн между эллинами. Следствием этих раздоров
стало то, что вскоре эллинизм заметно отступил, поскольку по
Антаклидову миру ему пришлось снова уступить Персии всю
азиатскую Грецию (387–386 до н. э.).
Антаклидов мирный
договор воспринимался
эллинской
[6]
цивилизацией как сильное унижение. Исократ , энергично
осуждавший его, не переставал с тех пор искать вождя, способного
объединить эллинов, во-первых, для того, чтобы смыть этот позор, вовторых, повторить попытку Агесилая и завоевать западную часть

Малой Азии до линии Киликия — Синоп. Такую программу он
предложил царю Македонии Филиппу, в котором видел будущего
главнокомандующего греческих сил, выступивших против персидского
великого царя.
Программа его была не просто выполнена, но и многократно
перевыполнена. Весной 337 г. до н. э. на Коринфском конгрессе
Эллинский союз назначил Филиппа военным вождем похода на персов.
Но вскоре Филипп был убит, и успешно осуществить это грандиозное
предприятие суждено было его сыну Александру.
Александр — уполномоченный Эллинского союза
Дело Александра имело две стороны. Когда он, наследник планов
своего отца и программы Исократа, выступил войной против
Персидской империи, его поход имел тот же характер, что и
предпринятый за шестьдесят лет до него Агесилаем. Как ранее
Агесилай, он, лидер эллинизма, отправился в Азию, осуществляя
возмездие за вторжение Дария и Ксеркса. Когда победа в битве при
Гранике (июнь 334 г. до н. э.) отдала в его руки Малую Азию, он повел
себя там в точности так же, как его предшественник Агесилай.
Александр избавил от варварского ига греческие полисы побережья и
возвратил свободу ионийцам, изгнав из этого региона мелких тиранов,
поставленных персами. В этот момент он полностью был в роли
защитника эллинизма. Смывал позор Антаклидова мира, дополнял
победы при Марафоне и Саламине. Во время перехода через Малую
Азию, от Сард до Гордиона и от Гордиона до Иссоса, его точка зрения
нисколько не поменялась. Впрочем, центральная часть Анатолийского
плато его, похоже, не слишком интересовала. Если по пути он овладел
Фригией, то полностью пренебрег целыми провинциями: Пафлагонией,
Каппадокией, Понтом, Арменией, которые хоть и входили в
ахеменидскую державу, но попали под македонское владычество (да и
то весьма эфемерное) лишь при его преемниках. Со своей стороны
персы, после своего поражения при Гранике, постарались ограничить
размеры катастрофы. Они в целом довольно легко уступили эллинизму
полуостров Малая Азия, который представляет собой нечто вроде

маленького
континента,
четко
отделенного
от
Ирана
и
ориентированного на Эгеиду.
Напротив, победа, одержанная Александром при Иссосе, у
киликийских границ (12 ноября 333 г. до н. э.), направила его на понастоящему новый путь. С этого момента его поход стал чем-то
большим, нежели просто общегреческая кампания-реванш. Перед ним
возникли новые проблемы. Приходилось адаптироваться к местным
политическим условиям.
Прежде чем начать массированную атаку великолепного и
компактного иранского мира, он свернул в Сирию. Для реализации
программы панэллинизма в первую очередь следовало дать Элладе все
восточное побережье Средиземного моря, то есть европейский фасад
Азии. Значит, Александр сразу понял важность Сирии, открытых ворот
эллинизма внутрь азиатского континента. Однако он не достиг успеха
на этом направлении и оставил это своим наследникам. Сначала
Антигон, а затем Селевк, основав Антигонию-Антиохию, показали
интерес внешней Греции к колонизации бассейна Оронта. Внимание
Александра в Сирии было занято более срочной задачей: взятием Тира.
И показательно, что лавина греческого возмездия на целый год
приостановила свое движение через Азию ради единственной цели:
захватить финикийский город.
В морском деле или в торговле финикийцы были вечными
соперниками греков. С самого начала своей истории Греция всюду
встречала их на своем пути: на Кипре, на Сицилии, на Саламине, на
побережье Малой Азии. Ненависть к самому имени пунийцев и к их
талассократии[7] восходит к первым векам греческого мореплавания.
Так что разрушение Тира Александром (август 332 г. до н. э.)
соответствовало традиционной программе и жизненным интересам
эллинизма. Это разрушение было непременным условием экспансии
внешней Греции и основания Александрии. После падения Тира
Восточное Средиземноморье стало реально принадлежать грекам.
После захвата Тира Александр двинулся на Египет. Египет всегда
был для персов владением скорее номинальным, нежели реальным. На
протяжении шестидесяти лет, с 405 по 342 г. до н. э., он оставался
независимым от великого царя и лишился своих последних фараонов
всего за каких-то десять лет до прихода в Мемфис Александра. Тот
сразу же понял, что Египет с его тысячелетними традициями и особым

духом является совершенно отдельным миром, с которым нельзя
обходиться так же, как с остальным Востоком. Выступив в борьбе с
персидскими захватчиками и святотатцами продолжателем дела
Псамметихов и Нектанебов[8] (его даже объявят сыном Нектанеба II),
он выставил себя наследником фараонов и в оазисе Аммона был
посвящен в тайные знания этого великого фиванского бога. Так
Александр, царь Двух Египтов, возобновил историю фараонов, которую
Артаксеркс III полагал законченной навсегда[9]. Но, собирая наследство
Тутмосов и Рамзесов, он отнюдь не забывал о распространении в мире
эллинизма, и основание в уникальном с точки зрения коммерческой
выгоды месте Александрии, с самого возникновения своего призванной
стать столицей внешней Греции, полностью отвечало этой глубокой
мысли. Пока Александр, с одной стороны, утверждал историческую
особенность долины Нила и египетской цивилизации, а с другой —
стремился привить там эллинизм, за ним наблюдал один из его
полководцев, самый мудрый и самый хладнокровный, Птолемей Лаг,
которому суждено будет в свое время исполнить этот замысел.
Александр стал на Ниле первым наследником фараонов и греческих
василевсов, продолжателями его станут Лагиды[10]. Добавим, что
обожествление македонского завоевателя будет иметь решающее
влияние не только на титулатуру многих эллинистических царей и даже
римских цезарей, но также на словарный состав и теологическую
мысль александрийского синкретизма.
Александр — преемник Ахеменидов
Покорив, а точнее, освободив Египет и восстановив его к выгоде
эллинизма, Александр занялся иранским вопросом. В македонском
лагере многие военачальники, в числе прочих Парменион,
придерживались
мнения,
что
следует
удовольствоваться
средиземноморскими землями, завоеванными в течение трех лет.
Умеренные, вместе с Парменионом, полагали, что подлинное владение
эллинизма — это Малая Азия, Сирия и Египет. По их мнению, Внешняя
Греция не должна была удаляться от родного моря, чтобы не
подвергаться чудовищным опасностям, исходящим от варваров. И
следует признать, что спустя два столетия события подтвердили

правоту данной точки зрения. В конечном счете, эллинизм удержал из
македонских завоеваний, а Римская империя сохраняла на протяжении
семи веков, уберегая от всех азиатских нашествий, именно область
между Евфратом и морем. Сами персы чувствовали, что пределы
эллинского мира заканчиваются на Евфрате, потому что Дарий III
предлагал Александру разделить Азию по этому рубежу.
Несомненно, что эллинизм, несмотря на свою поразительную
способность к ассимиляции, сумел серьезно распространиться лишь по
полуострову Малая Азия, долине Оронта и долине Нила[11].
Эллинизация в Анатолии началась со времен Мермнадов[12], а Египта
— с колонистов Навкрата[13]. Но надо быть благодарными Александру
за то, что он, вопреки всему, предпринял поход на Иранское нагорье и в
Центральную Азию, ту самую Азию, в сравнении с огромными
просторами которой Греция выглядела такой крошечной и хрупкой.
Господство эллинизма на этих высокогорных плато продержалось
каких-то два века. Но если бы завоеватель не двинулся на Иранское
нагорье и далее на Хайберский перевал, не родилось бы гандхарское
искусство, буддистская религия и греческая иконография никогда бы не
встретились и не соединились неразрывно, буддистские миссионеры
впоследствии не донесли бы через оазисы до китайских границ
эллинистическую скульптуру и мы были бы лишены большого куска
человеческой цивилизации.
Завоевание Александром Ирана стало более трудным
предприятием. Победа при Арбеле[14] (1 октября 331 г. до н. э.) отдала в
его руки Западную Персию, но ему потребовалось три года (330–327 до
н. э.), чтобы покорить Восточный Иран (Бактрию, Согдиану). В этом
регионе — оазисах современного русского Туркестана и афганских
долинах — он основал, как очаги торговли и цивилизации, греческие
общины, от Александрии Оритской (Герат) до Александрии Эсхаты
(Ходжент в Фергане). В Афганистане он заложил даже Александрию
«Кавказскую» (то есть Гиндукушскую), отождествленную Дж. Хакином
с городом Парван (Джебель-Серадж) к северу от Кабула, и
Александрию Арахосскую (Кандагар).
Примечательно, что в Индии македонское завоевание
ограничилось бассейном Инда, Пенджабом и Синдом. Как напоминает
господин Фуше[15], речь шла о провинциях, некогда входивших в
персидскую державу Ахеменидов. Как известно, бунт войск остановил

Александра на пороге гангского мира, но чутье не подвело македонских
ветеранов: если Пенджаб географически и исторически привязан к
иранскому миру, то бассейн Ганга, углубляться в который они
отказались, представлял поистине новый свет: тропическая Индия,
муссонная Азия — все это скорее относится к Дальнему Востоку.
Остановив поход на Гифасисе (Биасе) в конце июля 325 г. до н. э.,
Александр зафиксировал крайний предел эллинизма. Европа, которая
до него заканчивалась в Византии, отныне доходила до восточной части
бассейна Инда.
Со времени возвращения из Индии в Иран (август 325 г. до н. э.) и
до самой своей смерти в Вавилоне (13 июня 323 г. до н. э.) Александр
завершал обустройство своей иранской империи.
Иранская политика Александра весьма любопытна. Вначале, как
мы видели, он был эллином, мстящим Персеполю за сожжение Афин
ордами Ксеркса. Но в ходе завоевания его точка зрения изменилась.
Иранская культура, наследница всей богатой материальной
цивилизации Ассирии и Вавилона, соблазнила его, несомненно, в том
числе и великолепием монархических институтов. Восток завоевал
своего завоевателя. В конце жизни бывший главнокомандующий
Эллинского союза был ахеменидским царем, легитимным наследником
всех Дариев и Ксерксов, а кроме того, Саргонов и Ашшурбанипалов.
Или, скорее, македонский василевс для греков, он намеревался стать
для своих новых иранских подданных великим царем. Эллинизм и
парсизм теперь были в его глазах равнозначными. Рискуя вызвать
недовольство македонских ветеранов, он даровал персам такие же
привилегии, как им. Среди персов он выбирал многих своих
сатрапов[16]. Он устраивал знаменитые своей массовостью смешанные
браки македонян с иранскими женщинами. По его воле ахеменидская
империя продолжила существование после поражения при Арбеле. В
этом отношении Александр показал себя гораздо более «по-азиатски»
решительным, чем его преемники Селевкиды в III в. до н. э.
Если бы нам надо было резюмировать его деятельность одной
фразой, мы бы сказали, что, реализовав программу греческой экспансии
Кимона[17], Агесилая и Исократа, македонский завоеватель, сделавшись
владыкой Ирана, стал в результате резкого поворота, к которым история
столь привычна, иранским Великим царем, последним из Ахеменидов.

Историческая роль державы Селевкидов
После войн между полководцами Александра за раздел его
империи (323–301 до н. э.) почти все азиатские владения в конце
концов достались Селевку Никатору. Держава Селевкидов была
древней Персидской империей, лишившейся Египта и Палестины,
поверхностно эллинизированной и перенесшей свой центр из Суз в
Антиохию, в Сирию, поближе к Средиземному морю.
Таким образом, Селевкиды оказались одновременно главными
наследниками Александра и древних восточных государств. Вышло
так, что со времен первых завоевателей Ура и Аккада все властители
прошедших веков — ассирийские, вавилонские, мидийские,
Ахемениды — работали на Селевкидов. Все содействовали созданию
этого огромного политического единства Внутренней Азии, от Бактрии
до Финикии, в котором растворились древние цивилизации. Миссия
Селевкидов заключалась в том, чтобы наложить на это собрание
народов, языков и религий греческие право, язык и культуру. Если на
протяжении длительного времени им это удавалось, главным
положительным результатом стало сохранение для Европы
македонских завоеваний. Граница эллинизма, то есть Европы,
оставалась на Инде. В то время как македонские цари из династии
Антигонидов повторяли историю, увязнув в Греции в мелких войнах
между городами, а Египет Лагидов, полностью занятый развитием
своей эгейской талассократии, проводил узкопартикуляристскую
политику, существовал восточный вопрос, который первые и вторые
знали плохо, но который особенно интересовал антиохийского царя.
Ибо восточный вопрос в III в. до н. э., проблема эллинизации Азии,
являлся жизненно важным для государства Селевкидов, границы
которого простирались от Сард до Бактрии, от Ливана до Гиндукуша.
Ему предстояло защищать эллинизм, недавно привнесенный в долины
Галиса и Оронта, Тигра и Евфрата, Окса и Яксарта.
Неблагодарное дело. В Египте, например, Лагиды оказались в
географических и исторических рамках крупного централизованного
государства, народ которого был сплочен тысячелетними институтами.
Но какая связь существовала между парсизмом Ирана, древней ассировавилонской цивилизацией Месопотамии, полуэллинизмом лидийцев,
сирийской культурой Оронта на селевкидском Востоке? Два века

ахеменидского владычества объединили народы, но не смешали их,
персы никогда не заботились об иранизации своих тридцати двух
сатрапий. Они жили обособленно друг от друга под одним скипетром.
И Селевкид, которому после войн диадохов[18] достался этот скипетр,
не мог опереться ни на один доминирующий народ.
Оставался греко-македонский элемент, разбросанный по всем
государствам диадохов. Но находился ли Селевкид в этом смысле в
лучшем положении, чем остальные? В Египте, как мы видели,
Птолемеи нашли дело эллинизации уже начатым колонистами
Навкрата. В Малой Азии династии Вифинии и Пергама правили над
областями, расположенными поблизости от Ионии и сильно
эллинизированными еще при Мермнадах. В Сирии и Персии не было
ничего, кроме следов поспешных действий великого македонянина,
намеков, которые следовало понять, набросков, которые предстояло
осуществить. Речь шла о том, чтобы сделать греческой всю варварскую
Азию, арамейскую или иранскую. А за этой Внутренней Азией, которая
еще для поколения Филиппа II и Демосфена была загадочным и
враждебным континентом, теснились у подножий Тянь-Шаня
кочевники Центральной Азии. Наконец, на самом Инде горстка
местных жителей, возглавленная Чандрагуптой, или Сандрокоттом, как
его называли греческие историки, прогнала из Пенджаба македонские
гарнизоны и отбросила эллинизм на север от Гиндукуша. Селевк I
после безрезультатного похода был вынужден отказаться от Пенджаба и
Кабула (305–304 до н. э.).
В Малой Азии, у самых ворот Греции, реакция местного населения
началась буквально на следующий день после похорон Селевка I. Север
полуострова поделили четыре автономных, более или менее
эллинизированных государства: царства Пергамское (283–133),
Вифинское (297–74), Понтийское (333 до н. э. — 63 н. э.) и
Каппадокийское (257 до н. э. — 17 н. э.). Прямо эллинистическим было
лишь одно из этих государств, Пергамское, правившая в котором
династия Атталидов не имела иных честолюбивых помыслов, кроме
как восстановить при помощи Рима древнее Лидийское царство
Мермнадов времен Креза. Внутренние анатолийские царства, напротив,
были гораздо менее открыты греческому проникновению, например
Понт, который при династии Митридатов служил убежищем для

иранских влияний в этой части Востока. Понт, Вифиния и Каппадокия
представляли собой «варварскую» реакцию на дела Александра.
Селевкиды, ввязавшиеся в длительную братоубийственную войну
против другой македонской династии Леванта — египетских
Лагидов, — так никогда и не смогли вернуть под свою власть новые
царства Северной Анатолии, созданные местными жителями. Тем более
не сумели они ни предотвратить восстание иранского народа парфян к
юго-востоку от Каспийского моря, ни помешать провозгласить свою
независимость греческим губернаторам Бактрии (ок. 250 до н. э.).
Колониальная Греция: индо-афганский эллинизм
В других своих трудах[19] я уже рассказывал историю
блистательных греко-бактрийских царей. Достаточно напомнить, что
это эллинистическое государство на афганской границе, укрепившись
под властью двух Диодотов[20] и Эвтидема Магнезийского (ок. 250–189
до н. э.), при Деметрии (ок. 189–166 до н. э.) и Менандре (ок. 166–145
до н. э.) отвоевало у индийцев долину Кабула и Пенджаб. Менандр
якобы привел эллинистические армии еще дальше на восток, чем сам
Александр, поскольку будто бы спустился по долине Ганга до
Паталипутры, современной Патны. Прекрасные греческие монеты,
найденные в древних городищах Кабула, Капичи (ныне Баграм, к
северу от Кабула), Пушкалавати, Песелаотисе древних географов
(современная Чарсадда) и Таксиле, в Пенджабе, показывают нам
масштаб распространения эллинизма в этом регионе. Провинции
Капичи (район Кабула) и Гандхара (район Пешавара) настолько
пропитались эллинизмом, что даже после падения индо-греческих
царей (последние из них исчезли между 50 и 30 гг. до н. э.) в этой
стране в I в. н. э. возникнет греко-буддистское искусство — посмертное
деяние греческого владычества в этих краях.
Итак, индо-греческие цари сохранили далекое эллинистическое
владение в Афганистане и Северо-Западной Индии вплоть до рубежа
нашей эры. И вновь граница Европы доходила до бассейна Ганга. Но
мятеж парфян отрезал эту индо-афганскую Элладу от остального
греческого мира. Этот парфянский мятеж, пусть поначалу он был
ограничен глухой провинцией (современный Хорасан), тем не менее

стал первым проявлением мощной иранской реакции против дела
Александра.
Антиох III и селевкидский эллинизм
Таким образом, империя Селевкидов потеряла один за другим
север Малой Азии и восток Ирана. Добавим, что в самой Сирии, у
ворот столицы, она была парализована присутствием соперников,
египетских Лагидов, все еще остававшихся хозяевами Палестины и
Финикии.
И тогда на престол Селевка взошел принц, в котором, по
выражению Ренана[21], «кажется, нашлась
частичка гения
Александра», — Антиох III (223–187 до н. э.).
Задача, поставленная перед собой Антиохом III, была огромна:
пресечь в Малой Азии и Иране расколы, угрожающие истощить
эллинизм, остановить в тех же странах реакцию местного населения,
становящуюся с каждым днем все более грозной, вернуть
Селевкидской империи средиземноморские владения, отобрав
Финикию и Палестину у Лагидов, и тем самым восстановить связь с
источником греческой эмиграции, чтобы постоянно черпать из него
поток авантюристов и переселенцев, без которого держава Селевкидов
обречена превратиться в чисто азиатскую монархию, где местные
элементы в конце концов задавят греческий элемент; для этого следует
создать плацдарм в Греции и появиться там в качестве истинного,
подлинного македонского василевса.
Эту программу Антиох III полностью осуществил, для чего
потребовалось двадцать лет, наполненных почти непрерывными
войнами. Он привел к повиновению Малую Азию (213 до н. э.),
Армению (212 до н. э.), парфян (211 до н. э.), греческого царя Бактрии
(208 до н. э.), урезал территорию Пергама до его столицы (199 до н. э.),
отнял у Египта Финикию и Палестину (201–198 до н. э.).
К этому моменту Антиох III восстановил в Азии империю
Александра. Если он сохранил в Армении, Парфии и Бактрии
вассальных монархов, то следует вспомнить, что Александр действовал
так же. Но хватило одной лишь роковой битвы при Магнезии[22], чтобы
вся эта македонская «реконкиста» превратилась в бессмысленную

череду походов. Дата, к которой мы подошли, имеет в истории большое
значение. Это последний временной рубеж, когда казалось, что
македонское решение восточного вопроса еще могло быть успешным.
Никогда в дальнейшем эллинизация Востока не будет столь обширной.
Эллинизация в Сирии
Центром эллинизации была Северная Сирия. Роль эту объясняет
географическое положение страны. Через порты Финикии и мосты на
Евфрате регион Нижнего Оронта был перекрестком, где
средиземноморская торговля соединялась с караванами из Ирана. Через
киликийские горы и ливанские перевалы через нее осуществлялись
связи между Малой Азией и Египтом. При Селевкидах колонисты,
привлеченные этими коммерческими выгодами, превратили эту страну
в новую Македонию. Достаточно одних названий сирийских городов
III в. до н. э., чтобы подтвердить политическую программу династии.
Македоняне Антигона и Селевка принесли в эту страну с родины свои
самые живые воспоминания, верования, названия. Греческая
мифология обрела здесь свою вторую родину, но из всех Бессмертных
охотнее других Сирию посещали Аполлон и нимфы: им казалось, что
они находятся в Греции. Горный район к северу от устья Оронта
напоминал Темпийскую долину. Оронт был вторым Аксиосом. В
городке Дафна жила любимая нимфа Аполлона. Игра слов позволила
найти на горе Аманос след Ореста. «В бесконечном очаровании
природы, — как излишне красиво высказался Ренан, — исчезла
македонская грубость». Остроумие Лукиана[23] продемонстрирует, чем
греческая мысль обязана сирийской легкости.
И тем не менее не следует заблуждаться. Появление в варварской
Азии греческих общин было результатом не спонтанной иммиграции, а
методичным и терпеливым плодом селевкидской политики. Посреди
враждебного мира Селевкиды насаждали и пестовали хорошо
подобранные центры колонизации, группирующиеся вокруг главных
городов. Низшие слои населения, сохранявшие арамейскую культуру,
оставались вследствие этого вне общественной жизни: грекомакедонские горожане, настоящая буржуазия Леванта, образовывали
политический и военный класс. Основная масса этих колонистов

обосновалась в районе нижнего Оронта, вокруг больших городов:
Антиохии, Селевкии, Лаодикеи и Апамеи.
Антигон, в то время когда был владыкой македонской Азии, в
306 г. до н. э. основал на берегах Оронта город Антигонию. Селевк
Никатор дал этому городу имя Антиохия и (несколько передвинув его)
сделал своей столицей. Выбор Антигона и Селевка отвечал постоянным
стратегическим и коммерческим интересам. «Антиохия, — как отмечал
Моммзен[24], — занимала центральное положение в империи,
охватывавшей Малую Азию, долину Евфрата, Иран, и не хотела
отдаляться от моря». В Антиохии соединялись три основных пути из
Внутренней Азии: 1) Царский путь, шедший из Сард в Египет через
Иконий, Тарс, Киликийские горы, Тир и Газу; 2) дорога, следовавшая
вдоль Евфрата через Фапсак и Вавилон до Персидского залива;
наконец, 3) караванный путь, который через Иераполь, Эдессу, Низиб и
Эктабаны вел в Бактрию и Центральную Азию.
Антиохия, возникшая по капризу завоевателя, искала себе
прошлое. Через дочь Инаха[25] и Триптолема[26] с горы Силпиос она
претендовала на родственную связь с Аргосом и Афинами. Эти легенды
принесли афинские колонисты, которых Антигон поселил в Антигонии,
а Селевк I перевел в новый город. Но большинство поселенцев были
родом с Кипра или из Македонии. Афиняне, македоняне и критяне —
все они быстро перемешались между собой. Благодаря им Антиохия в
III в. до н. э. стала одной из столиц эллинизма. Она разделяла с
Александрией и Пергамом честь заменить Афины во главе греческого
мира. Как и в Александрии, в ней имелось многочисленное местное
население, составлявшее плебс предместий. Это население говорило на
арамейском языке, но, поскольку за ним, в отличие от египетского
элемента городов дельты Нила, не стояло тысячелетней культуры, оно
эллинизировалось намного быстрее. Браки между греками и
сирийцами, все более и более частые, способствовали смешению
народов.
У Александрии был порт, обширные торговые связи, а с
культурной точки зрения — ее музей и библиотека. Антиохия, в
некоторых отношениях оделенная беднее, была одним из самых
приятных городов Востока. Путешественнику, едва вышедшему из
пустыни, она являла между поросших лесами склонов горы Силпиос и
Оронтом свои миртовые сады, цветущие кустарники и лавровые

деревья, гроты, каскады, площади, храмы, бани и портики, где
теснилось пятисоттысячное население разных рас и вер, самое занятое,
шумное и мобильное население в Леванте.
В 9 километрах от большого города, среди лавровых и
кипарисовых рощ, газонов и фонтанов находился его «фешенебельный»
курортный пригород Дафна. Этот городок, в котором стоял храм
Аполлона Пифийского, был излюбленным дачным местом богатых
сирийцев, «восточным Тибуром»[27], где азиатские пороки —
«фанатизм оргий» — дополнялись эллинской фантазией. В зависимости
от Антиохии находился также порт Селевкии — Селевкия Пиерия, —
контролирующий устье Оронта в Кипрском море. Соединял оба города
Оронт, судоходный между Антиохией и морем. Находившийся южнее
порт Лаодикеи (Латакии) был расположен менее удачно. Отрезанный от
Оронта прибрежной горной грядой, он был ограничен местным
сообщением с Египтом.
Эти эллинистические поселения перенесли в арамейскую страну
формы организации греческого полиса. Всё это — религия,
муниципальные учреждения, памятники, игры и празднества —
создавало у обитателей Антиохии или Селевкии иллюзию (по крайней
мере поверхностную) того, что они живут в Афинах или Коринфе.
Однако окружающая среда оказалась сильнее. Колонисты ни в
Антиохии, ни в Селевкии не сумели сохранить свои этнические
особенности вопреки воздействию чуждых расы и климата. Эти гибкие
греки слишком быстро адаптировались. Уже римляне, воевавшие
против Антиоха III, видели в его греческих подданных «сирийцев», мы
бы сказали: «левантийцев». Греки из собственно Эллады говорили о
греках с Оронта как о креолах, а то и метисах. Доходит до того, что
греко-сирийские авторы, как, например, Посидоний Апамейский,
описывают нам своих земляков проводящими жизнь купающимися,
душащимися благовониями, а когда надо идти на войну, идут на нее,
как на маскарад. Возникает ощущение, что читаешь франкских
хронистов XIII в., обличающих пуленов[28]. Если верить Лукиану,
греческий дух был сильно деформирован этой Азией с ее чудовищными
божествами и с тяжеловесной чувственностью. Но именно
существование самого Лукиана в дикой области Харпут
свидетельствует, что, встретившись с Азией, греческая мысль

длительное время сохраняла в боевой готовности свое оружие
критического восприятия и иронию.
Принимая азиатских богов, греки старались переделать их под
свои мерки, очеловечить, но им это не слишком удавалось. Местные
Астарты и Ваалы просвечивали из-под греческих одежд. Антиохия
приняла Богиню-Мать под именем Артемида Персике. Селевкия
Пиерийская почитала конический камень, символ финикийского Ваала
— Зевса Громовержца, как его переименовали греки. Немного желания
и игры словами (а греки, как известно, использовали ее как инструмент
толкования), и вот уже все культы стали идентичными. Селевк Никатор,
найдя в Лаодикее статую Астарты, моментально признал в ней
афинскую Артемиду Бравронскую. Таков был процесс. Не было бога,
не использовавшегося бы им. Царица Стратоника, жена Антиоха I,
воздвигла храм Атаргатис Бамбикской[29] и ее священным евнухам.
Митра, Изида, Серапис, как известно, так успешно обратили в свою
веру азиатских и египетских греков, что те едва не повели их на
завоевание Рима.
Если Селевкиды, как и Лагиды, грешили против греческого духа,
их ошибка восходит к самому Александру. Впрочем, еще бы немного, и
эта метода повлекла полную эллинизацию сирийского мира. Не
последним мотивом, работавшим на греческую цивилизацию, была
мода. Когда подумаешь, что даже среди иудейских первосвященников
мания к изысканным манерам превращала Онию (Ониаса) или Иешуа в
Менелая или Ясона, то больше не удивляешься тому, как быстро
адаптировалась арамейская молодежь. И не следует утверждать, что эта
эллинизация, совершенно поверхностная, не принесла греческой
цивилизации никакой пользы. В селевкидскую эпоху эти посевы
принесли великолепный урожай. Философия стоиков, зародившаяся на
Кипре и в Киликии, дала первые уроки в Тарсе, Маллосе, Соли, Тире,
Сидоне в правление Антиохов и Птолемеев. Македонские государства
Внешней Греции сделали бы для мировой цивилизации достаточно,
если бы только дали ей учителей Эпиктета и Марка Аврелия.
Следующим после Сирии регионом, дольше других сохранявшим
отпечаток, наложенный Селевкидами, стала Месопотамия. СевероЗападная Месопотамия, которую греки называли Сирией Рек,
действительно напоминала Сирию своим арамейским населением.
Селевкиды разделили ее на две провинции: Осроену и Мигдонию.

Главным городом Осроены (Дияр-Мудара) был современный город
Урфа[30], по-сирийски Орхай, который македоняне называли Эдессой в
память о столице своей родины. Административным центром
Мигдонии, названной так в честь района Верхней Македонии, был
Нисибин, получивший имя Антиохии Мигдонийской. Расположенный
южнее, на Евфрате, Фапсак стал Амфиполисом, а Дура — Эвропосом.
Несмотря на эти переименования, несмотря на присутствие в главных
городах греческих и македонских колонистов, эллинизация страны
осталась поверхностной. Впрочем, Эдесса утвердится в статусе центра
сирийской культуры, которая, будучи стеснена в самой Сирии
распространением эллинизма, станет более свободно развиваться к
востоку от Евфрата.
Эллинизация в Вавилонии и Иране
Проследовав в Вавилонию, путник углублялся дальше в
арамейскую страну. Селевк I основал в ней Селевкию-на-Тигре,
агломерацию, будто бы насчитывавшую впоследствии до шестисот
тысяч душ, куда в 275 г. до н. э. Антиох I переселил остатки населения
Вавилона. Это был еще более космополитический город, чем Антиохия,
здесь арамейский элемент вдвое превышал элемент греческий. Его
туземные толпы, его «македонский» гарнизон, его греческая община,
его торговля с Ираном и Персидским заливом — сколько сторон его
жизни, по которым нам хотелось бы иметь больше сведений. В
управлении этим новым Вавилоном селевкидская политика опиралась
на «халдейское» священство. Мы располагаем клинописными
надписями, в которых Селевкиды упомянуты с титулатурой древних
царей Вавилона, как легитимные наследники всех Хаммурапи и
Навуходоносоров. Действительно, примечательно, что селевкидское
владычество проявилось здесь возрождением вавилонской литературы.
Покровительство Селевкидов позволило «халдейским волхвам»,
которые все, в большей или меньшей степени, были астрологами,
проникнуть в средиземноморский мир, а чуть позднее добраться до
Рима.
В Иране деятельность Селевкидов была слишком рано прервана
парфянским мятежом. Однако в Мидии и в собственно Персии

сохранились некоторые следы их владычества. В Мидии Селевк I
эллинизировал Рагу (Рей), который стал Эвропосом, а Антиох I основал
Ахаис. В Персии в узком смысле — в области Парс (Фарс) —
возвышались Лаодикея, Метона и Антиохия Персидская, Греция в
изгнании, затерявшаяся в районе Бушера и известная нам по декрету
своей экклесии[31]. В Маргиане Антиох I укрепил город Мерв, который
назвал Антиохией.
Греческой расе часто отказывали в какой бы то ни было
способности к унитарному империализму. Тем не менее можно
предположить, что, столкнувшись с невиданными прежде по размаху
проблемами, греческие общины, затерянные среди варварского мира, в
конце концов приобрели эту способность. Верность династии
Селевкидов, которую подтверждает некоторое количество надписей,
видимо, представляет собой проявление этого панэллинизма. В том же,
что касается непосредственно Ирана, если селевкидская колонизация
не достигла там тех же результатов, что в Сирии, то лишь по недостатку
времени. Катастрофическая война Антиоха III против римлян (191–189
до н. э.) остановила развитие его империи и оставила ее беззащитной
перед реакцией туземного элемента.
Идеи Антиоха Эпифана
Окончательно побежденный римлянами при Магнезии (190 до
н. э.), Антиох III был вынужден подписать Апамейский мирный
договор, означавший отступление Селевкидской империи, то есть дела
Александра (188 до н. э.). Он потерял, за исключением Киликии, свои
владения в Малой Азии, отданные римлянами царю Пергама, и признал
выход парфян и греко-бактрийцев из-под его сюзеренитета. В Армении
два бывших наместника Антиоха III, Арташес и Зариадр, отделились от
антиохийского двора и образовали два независимых царства: первый в
Великой Армении, второй — в Малой Армении (Софена и Арзанена),
то есть в юго-западных областях страны. Империя Селевкидов, ставшая
отныне просто сирийским царством, скатилась в ранг второстепенной
державы. Однако через несколько лет сын Антиоха III Антиох IV
Эпифан (175–164 до н. э.) попытался возродить величие своего дома.

Когда случайности наследования призвали его на престол[32],
Антиох Эпифан находился в Афинах, где вел жизнь обыкновенного
частного лица. Этот потомок царствующей династии, казалось, стал
настоящим афинянином: жители города назначили его стратегом[33].
Вернувшись в Антиохию, он стал воплощать в жизнь свои идеи.
Оценки Антиоха Эпифана различны. У него были безжалостные
противники, продолжавшие даже после его смерти преследовать его
память. Но в чем ему нельзя отказать, так это в его филэллинизме. «Он
любил Грецию, — говорит Ренан, — и смотрел на себя как на
представителя эллинского духа на Востоке. Он был очень умен, щедр,
устремлен к высокому и сделал из Антиохии один из самых ярких
пунктов эллинизма». При нем, казалось, греческий ренессанс
преобразил азиатскую монархию, и именно это шокировало его
окружение.
Республиканство
этого
«афинского
стратега»
скандализировало двор. Его эллинистский энтузиазм казался
театральным. Не собирался ли он, проведший молодость в Афинах и
Риме[34], носить тогу и наделять граждан Антиохии функциями эдилов
и трибунов? Вероятно, в манерах Эпифана была некоторая
экстравагантность. Но кто скажет, что ее не было у императоров
Адриана и Юлиана, двух самых блестящих умов Античности.
Дилетант-либерал, эстет, увлеченный греко-римской свободолюбивой
риторикой, он также обладал задатками великого монарха. Его
политика была не только политикой взбалмошного фантазера, как
полагает Полибий[35], но и политикой последовательно добивающегося
своих целей политика, как утверждают авторы священных текстов.
Взглянем на Селевкидское государство, каким его в 188 г. до н. э.
оставил Апамейский мир. Территориальное расширение было ему
запрещено. Если оно хотело продолжать оставаться великой
эллинистической державой, то должно было добиваться успехов не на
военной стезе. Римляне не позволяли ему добиться торжества
эллинизма силой оружия. Однако греческая экспансия в Азии была
смыслом его существования. Так государство Селевкидов оказалось
вынуждено предпринять завоевание азиатской души посредством
внедрения греческой культуры в самые широкие массы местного
населения. Там, где потерпела поражение проводившаяся Антиохом III
политика территориального расширения империи, единственно
возможным оставалось интеллектуальное проникновение. Система

Эпифана, эта программа эллиниста и интеллектуала для афинского
воспитания арамеев, была, в общем, адаптацией идеи Александра к
условиям римского протектората. Азиатский эллинизм, ограниченный
пространственно, намеревался развиваться вглубь.
Эллинизаторскую деятельность Антиоха Эпифана ощутила на себе
вся Сирия. Он расширил Антиохию, построив еще один квартал —
Эпифанию, куда зазвал афинских иммигрантов, даровав им большие
привилегии. Он украсил город памятниками, такими как Булевтерий[36]
и храм Зевса Олимпийского. Он стремился в первую очередь внедрить
культ Зевса Олимпийского, общеэллинского бога. В святилище в Дафне
он поместил его большую статую из хризелефантина. В Дафне и Тире
устраивались Олимпийские игры. Между прочим, процессия в Дафне
подражала кавалькаде на Панафинейских играх. Но он пошел дальше.
Воспитанный в Афинах и Риме при республиканской форме правления,
Антиох IV демонстративно придавал муниципальным вольностям
города Антиохия такое значение, что самолично наделял полномочиями
городских чиновников: агоранома и демарка[37]. Наконец, помимо своей
столицы, он интересовался другими городами, в частности,
расположенной в области Келесирия Хамой, ставшей Эпифанией, в
Киликии — Аданой, переименованной в Антиохию Саросскую, в
Вавилоне, в районе современной Басры, — Хараксом, ставшим еще
одной Антиохией, а в Мидии — Эктабаной (Хамаданом), ставшим
второй Эпифанией.
Восток эллинизировался без усилий. В частности, в Финикии
Мелькарты становились Гераклами, Ваалы — Зевсами, а Астарты —
Афродитами. Антиох Эпифан полагал, что окажет ту же услугу Яхве
Иерусалимскому, преобразив его в Зевса Олимпийского. Едва эта идея
возникла у него в мозгу, как он привязался к ней со всей страстью.
Эллинизация Иудеи была доведена до крайностей. В Иерусалиме
построили гимнасий, в него хлынула молодежь. Священники бросали
службу у алтаря, чтобы пойти в палестру[38]. Эта была подлинная
лихорадка инноваций и трансформаций. Каждый стремился походить
на грека. Еврейский первосвященник Иешуа велел называть себя
Ясоном, а его преемники Ониас и Иоахим взяли себе имена Менелай и
Алким. С 168 г. до н. э. официально прекратилось отправление
иудейского культа в Иерусалиме и в Храме, под защитой греческого
гарнизона, обосновался Зевс[39].

Сирийские арамеи подчинились этим переменам. Но у евреев
очень быстро пробудилось национальное чувство, поддерживаемое их
монотеистической религией. Иудейский бунт, начавшийся в 166 г. до
н. э., был подавлен только после взятия Иерусалима (163 до н. э.). А в
143–142 гг. до н. э. третий преемник Антиоха Эпифана, Деметрий II
вынужден будет признать независимость Иудеи.

2. Азиатская реакция против эллинизма
Возвышение парфян
Эллинизм отступал повсюду. В то время, когда евреи добились
независимости Палестины, парфяне стали хозяевами Ирана.
Парфяне, как мы уже знаем, были иранским племенем, в давние
времена поселившимся в Хорасане, и их страна некоторое время
входила в Ахеменидскую державу в качестве сатрапии. Их иранское
происхождение, прежде подвергавшееся сомнениям, ныне не
оспаривается[40]. Они даже дали свое имя — пехлеви (pehlvi) на
персидском — классическому языку Персии эллинистической и
римской эпох. Против селевкидской власти они восстали под
руководством живучей династии Аршакидов, названной так по своему
основателю Аршаку или Арзасу I (ок. 250–248 до н. э.) и
процарствовавшей с 250 г. до н. э. по 224 г. н. э. Мы уже видели, что
поход Антиоха III с целью принудить их подчиниться (ок. 209 до н. э.)
оказался напрасным. В правление своего царя Митрадата или
Митридата I (ок. 170–138 до н. э.) они воспользовались смутами в
империи Селевкидов и отторгли от нее Мидию (ок. 160 до н. э.)[41],
затем Персиду, Сузиану и, наконец, даже Вавилонию. На востоке около
160–159 гг. до н. э. Митридат I отнял у греко-бактрийского царя
Евкратида «сатрапии Аспион и Туриуа», или, правильнее, Тапурия и
Траксиана, расположенные, предположительно, первая в верховьях
Атрека, а вторая в долине Касаф-Роуда, то есть обе находились возле
современного Мешхеда. Селевкид Деметрий II в 140–139 гг. до н. э.
попытался отвоевать у парфян Вавилонию и Мидию. Население,
«давно привыкшее к македонскому владычеству и с трудом
переносившее спесь парфян, — сообщает Юстин, — призвало его и

действовало заодно с ним». Очевидно, как уточняет Юстин, что речь
здесь идет об «эллинах и македонянах», то есть о греческих
колонистах, поселившихся в Вавилонии, Сузиане, Персии и Мидии,
которые, после отвоевания «варварами» этих областей, инстинктивно
обратились к Селевкидам. Юстин также сообщает нам, что
Деметрию II помогали бактрийцы, что позволяет предположить
вспомогательный удар в пользу Селевкидов, нанесенный парфянам
греко-бактрийским царем Гелиоклом Дикайосом. Но Деметрий II,
пройдя освободителем через Вавилонию, был в Мидии пленен
парфянами, которые, под предлогом переговоров, заманили его в
ловушку и вскоре вернули себе все спорные провинции, включая
Вавилонию (139 до н. э.).
Последний энергичный Селевкид, родной брат Деметрия
Антиох VII Сидет (138–129 до н. э.), предпринял неимоверные усилия,
чтобы спасти плоды македонского завоевания. Первым делом он взялся
за евреев и в 132 г. до н. э., после знаменитой осады, овладел
Иерусалимом. Он ограничился тем, что привел евреев к повиновению и
проявил величайшую терпимость к их религии. Их этнарх, асмодей
Иоанн Гиркан, даже сопровождал его в походе на парфян. Затем Антиох
выступил против парфян (130). И снова население Вавилонии и других
спорных провинций встречало Селевкидов как освободителей. В
Селевкии-на-Тигре греческие колонисты выразили свою радость, напав
на парфянских наместников. Не только греко-македонские колонисты в
городах, но и, по свидетельству Юстина, вожди местных племен
«устремились навстречу Антиоху и передались ему, проклиная спесь
парфян». Победив парфян в трех сражениях, он занял Вавилонию и
получил прозвище Великий. Все народы перешли на его сторону, и у
парфян осталась лишь территория, которой владели их предки. К этому
моменту Антиох VII, с общего согласия населявших их народов, вернул
эллинизму Вавилонию, Сузиану, Персиду и Мидию. Но, считая врага
совершенно сломленным, он дал парфянскому контрнаступлению
застать себя врасплох, когда стоял на зимних квартирах. Он проявил
большой героизм, но был раздавлен числом (приблизительно февраль
129 г. до н. э.).
Отступление эллинизма из Ирана в Сирию

Гибель Антиоха VII и разгром его армии — последней
«македонской» армии, которая попыталась отвоевать Азию, —
спровоцировали окончательное крушение дела Александра Великого к
востоку от Евфрата. Мидия, Персида, Сузиана и Вавилония
окончательно подпали под власть парфян, без надежды на реванш.
Парфянский царь Фраад, или Фраат, II (138–128 до н. э.), победивший
Антиоха VII, отвоевал эти провинции и заставил трепетать изменивших
ему греков Селевкии. Поэтому 129 г. до н. э. является ключевой датой в
истории Азии. От Окса до Евфрата иранизм окончательно
восторжествовал над эллинизмом. Начался накат Азии на Европу.
Царство Селевкидов съежилось до границ Сирии и ближайших
зависимых от нее владений: Киликии и Коммагены.
Наблюдая анархию, в которой барахтались последние Селевкиды,
Фраат II, возможно, испытывал искушение перейти Евфрат и дойти до
Сирии, но в тыл ему ударили скифы, совершавшие набеги со стороны
Восточного Ирана. Нам известно, что как раз в это время, около 130 г.
до н. э., Бактрия была отнята у греков скифскими племенами, которые
Трог Помпей[42] называет «сарауки и азиани», а Страбон «азиои,
пасианои, тохарои и сакарулаи». Многие ориенталисты отождествили
их с народом, известным по китайским летописям под названием
юэчжи, откочевавшим около 165–160 гг. до н. э. с территории
современной китайской провинции Ганьсу в Согдиану. Что же касается
«сарауков» или «сакараулаев», их название приводит к сака-равака,
сакскому племени, достаточно хорошо известному, поскольку его
название фигурирует среди вассальных Ахеменидам народов, чьи
контингенты сражались в битве при Арбеле. «Саками» персы называли
все народы, которые греки именовали скифами, то есть кочевые
племена, также иранского происхождения, ведшие пастушью жизнь в
степях Южной России или Туркестана. Более определенно название
«саки» применялось к тем из этих племен, что жили по обоим склонам
гор Тянь-Шаня, в Фергане, Кашгаре и Хотане. Их недавно открытый
язык известен филологам под названием восточноиранского.
Саки и другие племена, пришедшие из Центральной Азии, около
130 г. до н. э. отобрали Бактрию у последних греческих царей этой
страны, когда парфянский царь Фраат II, которому в тот момент
угрожало вторжение селевкидской армии Антиоха Сидета, попросил их
о помощи. Отряды саков прибыли после победы Фраата, но тем не

менее потребовали выплаты жалованья. Затем они принялись грабить
Парфию. Фраат выступил против них, взяв в помощь и пленных грековселевкидов. Те отомстили, повернув оружие против него. Парфянское
войско было разбито, а Фраат убит.
Ардавану или Артабану II, дяде Фраата II, наследовавшему ему на
парфянском троне (128–123 до н. э.), повезло: саки ушли из Парфии, но
он захотел перенести войну в их страну — очевидно, в район Бактрии,
и был смертельно ранен в бою с племенем тохаров. Его сын Митрадат,
или Митридат II Великий (123–88 до н. э.), наконец-то сумел сдержать
набеги кочевых орд. Вероятно, он отбил у них Мерв и Дрангиану, или
Систан, провинцию, где установилась власть владетельного
парфянского дома Сурен, и даже Арахозию (от Кандагара до Газны), где
в дальнейшем правил сакский сатрап по имени Азес. На западе
Митридат II воспользовался раздорами между последними
Селевкидами и перешел Евфрат. В 93 г. до н. э. его войска совершили
набег на Коммагену и убили там Антиоха IV. Наконец, за уступку ему
некоторого количества округов Митридат II помог посадить на трон
Армении царя Дикрана, или Тиграна, Великого из династии
Арташесидов, который стал его вассалом (около 95 до н. э.).
Армянская держава. Тигран Великий
В это время на Востоке произошла неожиданность: наступила
гегемония Армении[43]. После смерти Митридата II парфянская
держава пережила закат. С другой стороны, в Сирии члены династии
Селевкидов пожирали друг друга в мелких сварах, потеряв всякий
авторитет. Царь Армении Тигран Великий (95–54 до н. э.)
воспользовался этим, чтобы отнять у Аршакидов титул Царя Царей и
вырвать из-под их сюзеренитета Адиабену (Ассирию), Гордиену,
Мигдонию, или страну Нисибина, и Осроену, или страну Эдессы.
Короче, весь север Месопотамии. В 84–83 гг. до н. э. сирийцы,
уставшие от раздоров в семействе Селевкидов, предложили ему трон
Антиохии, который он сохранял до 68 г. до н. э.
Отступление эллинизма в Сирии. Арамейская экспансия

Греческое владычество исчезало повсюду. В Северной
Месопотамии, регионе, номинально присоединенном к Парфянской
империи, а затем к новой Армянской державе, арамейское население,
на которое эллинизм оказал лишь самое поверхностное влияние,
оказалось фактически автономным. И тогда вождь племени карен по
имени Арью основал в Осроене (ныне Дияр-Мудар), вокруг Эдессы
(по-сирийски Орхай, ныне Урфа), автономный эмират (ок. 132 до н. э.).
Его преемники, известные у греческих авторов под простым титулом
топархов или филархов[44], правили в Эдессе до 244 г. н. э.
Рассматривавшиеся римлянами как арабы, эти князья носили
набатейские (Ману, Бакру, Сахру, Джебар, Арью), чисто арабские
(Абгар, Мазур, Ваил) либо парфянские (Фрадашт, Фарфатаспат или
Партамаспатес) имена. Созданное ими княжество часто называют
княжеством Абгаров, по имени большинства его правителей
(одиннадцать князей по имени Абгар и девять по имени Ману), оно
смогло пережить все превратности армянского, парфянского, а позже и
римского сюзеренитета и просуществовать более трех веков (132 до
н. э. — 244 н. э.), не потеряв своего арамейского характера.
Защищенная от эллинизма течением Евфрата, а от иранизма — Тигром
и пустыней, Эдесса под управлением Абгаров и Ману могла жить своей
жизнью. Она стала инициатором начавшейся на Востоке семитской
реакции против эллинизма, которая продолжится вплоть до великого
арабского мятежа, выразившегося в исламе. Проповедь христианства[45]
не только не повредила своеобразию этой страны, но, напротив,
способствовала появлению богатой сирийской литературы (на
восточноарамейском диалекте), роль которой станет однажды
капитальной в формировании арабской цивилизации.
Восторжествовавшая в Эдессе семитская реакция ощущалась
вплоть до селевкидской Сирии, последнего оплота эллинизма в
Леванте. Арамейский элемент, составлявший основу сельского
населения, взял реванш над греческой буржуазией крупных городов. В
это же самое время, по мере того как ослабевала власть последних
Селевкидов, началось арабское проникновение в долину Оронта.
Пришедшие из пустыни племена бедуинов разбивали свои палатки
посреди возделанных полей. Одно из таких племен, табату, или
набатеи, из Петры и Басры, овладело Дамаском (ок. 85 до н. э.). Его
вождь Харитат III, ставший Аретом Филэллином (ок. 86–62 до н. э.),

вел себя как царь и разбил еврейского князя Александра Янная. В 84 г.
до н. э. в походе против тех же самых набатеев погиб Селевкид
Антиох XII. Тем временем другой арабский эмир, Сампсикерам[46],
обосновался в Хомсе (Эмесе). В 67 г. до н. э. он захватил в плен
Антиоха XIII. С этого момента вся Сирия, за исключением Антиохии и
нескольких других крупных городов, подпала под власть арабских
эмиров и арамейских крестьян. Семитский дух восторжествовал над
эллинизмом. Дело Селевкидов погибло.
Фиаско Селевкидов и его историческое значение
Каковы же были причины этого фиаско? Представители династии
Селевкидов определенно не были лишены достоинств. Среди них не
было «ленивых королей»[47]. Всегда на коне, во главе армии или банды,
они не имели времени на литературный досуг, в отличие от Птолемеев.
Не имели они и всех их пороков. В этой военизированной империи
монархи, которые запирались бы со своими грамматистами и
фаворитами, процарствовали бы не больше недели. Первый в роду,
Селевк, был прежде всего великолепным наездником и авантюристом
большого размаха. Не был иным и блестящий наездник Антиох
Великий, при всем своем экзальтированном рвении, способности
очаровывать, любви к роскоши, легкомыслии и внезапных слабостях.
Антиох Эпифан представлял собой любопытнейшую смесь
гениальности и самонадеянности. Страстный поклонник эллинства,
некогда мечтавший об Акрополе, счел, что ему по силам победить дух
пустыни. Последние потомки династии, после разгрома Антиоха
Сидета в Мидии в 129 г. до н. э., закончили героями романов плаща и
шпаги, неимущими и немного безумными авантюристами; вчера еще
великие азиатские монархи, назавтра вынужденные грабить святилища,
чтобы выжить. На разве характер всех их, со всеми излишествами и
пороками, не лучше затхлой трусливой буржуазности александрийского
двора? Во всяком случае, пусть они потерпели фиаско, у них не было
недостатка ни в храбрости, ни в активности.
Но чего же им не хватило? Присутствия за спиной единого народа,
понимающего их миссию. Основные наследники Александра и
представители Внешней Греции перед лицом варварского мира, самые

умные из них тщетно пытались придать эллинизму высокое понимание
политического единства, которого у греков никогда не было. Даже
после Александра эллинизм поднялся над враждой между городамигосударствами лишь для того, чтобы ввергнуть себя во вражду между
династиями. Александрия, Антиохия и Пергам заменили Спарту,
Афины и Фивы, и раскол продолжился. Если попытка Селевкидов
представляет реальный исторический интерес, то тем, что это была
единственная попытка эллинизма сорганизоваться в унитарную
империю на манер империй Персидской и Римской.
Очень скоро Греция и Рим узнают, что потеряли, позволив
погибнуть Селевкидам. В 64 г. до н. э. эллинизм в Иране уступил место
парфянской реакции, а в Сирии — арабскому проникновению. А в
Малой Азии с приходом Митридата Евпатора наступила
«ахеменидская» реставрация, захватившая собственно Грецию и
создавшая угрозу для Рима.

Глава 2. Рим и восточный вопрос
1. Римское завоевание
Двойственная личность Митридата Евпатора. Наследник
Ахеменидов. Филэллин
Не имея никакого представления о крупных азиатских проблемах,
римляне после победы при Магнезии (190 до н. э.) предоставили
азиатской македонской империи самостоятельно справляться с
реакцией местного населения. Но когда они аннексировали в Малой
Азии Пергамское царство (130 до н. э.), их точка зрения начала
меняться. Римская республика помимо своей воли стала наследницей
македонской традиции, и в этом качестве ей пришлось выбирать:
отказаться от всех своих восточных владений или распространять свою
власть вдоль до крайних пределов духовного распространения
эллинизма. И в этот момент за эллинизированными областями Западной
Анатолии римляне натолкнулись на страну и монарха, остававшихся,
под поверхностной эллинизацией, откровенно «варварскими» в том
смысле, какой вкладывали в это слово греки и римляне: с Понтийским
царством и его правителем Митридатом Евпатором.
Митридат
происходил
из
знатной
персидской
семьи,
представители которой при Ахеменидах занимали различные высокие
должности в Малой Азии. Воспользовавшись анархией, вызванной
братоубийственными войнами между преемниками Александра,
Митридат I, прозванный Ктистом (Основателем) (302–266 до н. э.),
провозгласил себя независимым царем в Понтийской Каппадокии (280
до н. э.). Иранизм, частично покоренный первыми Селевкидами, нашел
убежище в новом царстве, защищенном высокими грядами Понтийских
Альп и расположенном в стороне от основных дорог, по которым
передвигались эллинистические армии. Персы по происхождению,
Митридаты стремились ими и остаться, хотя бы только для того, чтобы
сохранить престиж в глазах населения, все еще ослепленного
воспоминаниями об Ахеменидах.

Герой династии Митридат VI Евпатор (121–63 до н. э.) происходил
из этого рода персидских сатрапов, но матерью его была селевкидская
принцесса. Его изображения на монетах и бюсты отражают эту
двойную наследственность, странную амальгаму грубости и
утонченности, варварства и культуры, чувственной страстности и ясной
рассудочности. В пышных анаксиридах[48], в тиаре на голове, он
выглядит настоящим персом, носит имя персидского бога, приносит,
согласно обрядам магов, жертвы на костре, дым которых возносится к
небесному царю Ахурамазде, но в то же время он приносит дары в
эллинские святилища и хвастается тем, что является новым
воплощением Диониса, он искушен в греческих литературе и
искусствах[49]. Не вызывает ни малейшего сомнения, что для истории
он является новым наступательным вариантом Дариев и Ксерксов,
устремившихся к Эгейскому морю. Но как и все восточные монархи его
времени, не исключая и парфянских Аршакидов, и даже более того, он
умел выставить себя филэллином. Пусть его филэллинизм был лишь
весьма поверхностным слоем лака, не важно, потому что
современники, даже сами греки, дали себя этим обмануть.
Впрочем, именно благодаря своей внешней эллинизированности
Митридат Евпатор сумел завести так далеко свою попытку иранской
реставрации. А начал он свой путь в большой политике как
покровитель эллинизма на северном побережье Черного моря.
Греческие
колонии
Херсонеса
Понтийского
или
Босфора
Киммерийского, нынешнего Крыма, то есть дорийский город Херсонес
к юго-западу от Севастополя, ионические города Феодосия, Пантикапей
(Керчь) и Фанагория (на крайней оконечности Таманского полуострова)
чуть ли не ежедневно подвергались угрозе нападения со стороны
племен внутренних скифов, а за ними находилось сарматское племя
роксоланов[50]. Царь Перисад V, последний представитель местной
греческой (или греко-фракийской) династии Спартокидов, обратился к
Митридату за помощью (110 до н. э.). Тот за четыре похода своих армий
отогнал скифов (110–107 до н. э.). А поскольку в ходе войны Перисад
погиб, Митридат остался царем Босфора Киммерийского (107 до н. э.).
Спаситель эллинизма в этих краях, победитель скифских орд, с
которыми прежде не смогли совладать ни Дарий, ни полководцы
Александра, он сумел привязать к себе эти племена, равно как сарматов
и языгов[51], обитавших в Южной Украине, и даже бастарнов,

германский народ, населявший современную Молдавию, которые все
поставляли ему наемников. На западной стороне Закавказья он
аннексировал Колхиду (Мингрелию и Имеретию) и порты Диоскурию и
Фаселис — прежние ионические колонии, — где впоследствии
строился его флот.
Затем Митридат занялся объединением под своей властью Малой
Азии. Сначала он посадил своих ставленников на троны Вифинии и
Каппадокии (90 до н. э.), но затем вступил в конфликт с римлянами. Его
первая война против них была отмечена одними победами. Он изгнал
римлян из их «провинции Азия», то есть из Фригии, Мизии, Ионии и
Карии, а также с островов Лесбос, Хиос и др. Всего за один день по его
приказу в Азии было вырезано 80 тысяч выходцев из Италии.
Армии Митридата не только оккупировали Кикладские острова, но
и высадились в Греции, где афинская демократическая партия,
боровшаяся против партии аристократической, поддерживаемой
Римом, встретила их как освободителей. В этом году (88 до н. э.)
македонское завоевание было стерто настолько — невероятный реванш
со стороны беглецов при Гранике, — что на Акрополе разместился
«персидский» гарнизон, причем под аплодисменты афинян. Недалек
был, казалось, тот час, когда весь эллинистический Восток соединится
под одним скипетром и царь Понта растворится в Великом царе.
Римляне раздавили эту новую ахеменидскую империю в зародыше.
Сулла, поставленный во главе легионов, изгнал понтийцев из Афин (1
марта 86 г. до н. э.), затем разгромил их при Херонее (весна 86 г. до
н. э.) и Орхомене (весна 86 г. до н. э.). Митридат, отброшенный в Азию,
согласился отдать все свои анатолийские завоевания и удалиться в
родовое владение Понт (Дарданский мир, август 85 г. до н. э.).
Война возобновилась, когда римляне, опираясь на завещание
последнего царя Вифинии, аннексировали эту область (74 до н. э.).
Митридат попытался бороться за нее, но был изгнан (лето 73 г. до н. э.)
Лукуллом, одним из лучших римских полководцев, который вторгся в
собственно Понт. Лукулл рассеял понтийскую армию при Кабире
(Никсаре) (72 до н. э.) и заставил Митридата бежать к царю Армении
Тиграну. В 69 г. до н. э. Лукулл овладел Синопой, главным понтийским
портом и любимой резиденцией Митридата, а затем вторгся в
Армению, 6 октября 69 г. до н. э. разгромил армянскую армию под
Тиграносертой[52] и захватил столицу. Однако честь покончить с

обоими царями досталась его преемнику Помпею. Когда Митридат
вернулся в Понт, Помпей бросился за ним и победил в сражении у
Дастейры, или Никополя (Пиуск, округ Эндерес). Осенью того же года
Помпей вторгся в Армению, дошел до города Артаксата (Ардашар) и
принудил Тиграна отказаться от всех его завоеваний, а также признать
себя, за царство Армения, клиентом[53] римского народа. Митридат
бежал в Колхиду, где мог рассчитывать на поддержку кавказских
горцев, в частности иберов (Грузия) и албанов (Ширван). Помпей
вторгся в Иберию, взял город Армазцике (Картли-Армази, к северу от
Тбилиси), принудил царя Иберии признать себя клиентом (весна 65 г.
до н. э.), затем отправился в страну албанов и разгромил их (лето —
осень 65 г. до н. э.). Тем временем Митридат бежал из Колхиды в
направлении Босфора Киммерийского, в Пантикапей. Старый царь
мечтал собрать там новую армию и двинуться на Рим вдоль Дуная во
главе сарматов, бастарнов и кельтов, но тут солдаты, напуганные столь
безумным проектом, взбунтовались. Митридат покончил с собой (лето
63 г. до н. э.). В это время Помпей находился в Палестине. Считая
понтийскую войну завершенной, он только что в Антиохии объявил
Сирию римской провинцией (зима 64/63 г. до н. э.), после чего
принялся за евреев. Осенью 63 г. до н. э. он, после трехмесячной осады,
штурмом взял Иерусалим и покончил с еврейской независимостью.
Помпей и восточный вопрос
Еврейская и арамейская страна была беззащитна. Митридат мертв.
В Иране парфяне Аршакидов с трудом оправлялись от
опустошительных набегов саков. Царь Армении покорился. Теперь
Помпею следовало придать новю форму отношениям восточного и
греко-римского миров. В Анатолии, как и в Армении, в Месопотамии,
как и в Сирии, он установил основные принципы римской политики,
каковым еще через десять веков будет следовать византийский
император Иоанн Цимисхий. Дело Александра просуществовало
двести лет, прежде чем было разрушено. Дело Помпея, намного менее
славное, проживет полтысячелетия.
Все из созданного Александром, что казалось возможным
использовать, римский завоеватель приписал себе. Все области, где

эллинизм показал свою живучесть, он прикрыл римской силой. Ото
всех областей, где обеспечить владычество было сомнительно, римляне
отказались. Это было возвращением к селевкидской традиции, но
возвращением, дополненным последующим опытом. Впрочем, что
оставалось от дела Александра и Селевкидов к тому моменту, когда
дело эллинизма взял в свои руки Рим? Почти ничего. Селевкия
принадлежала Парфии, Антиохия Армении, Дамаск арабам, царь Понта
стоял в Афинах. Если с 63 г. до н. э. по 1081 г. н. э. блага македонского
завоевания сохранились для цивилизации, то произошло это только
благодаря Риму, который спас ситуацию. Малая Азия и Сирия казались
достаточно эллинизированными. Помпей присоединил их к римской
державе. Иран был во власти парфян и саков. Несмотря на некоторую
угрозу, исходящую оттуда, он не вмешался в его дела. Что же касается
Месопотамии, греческой снаружи и арамейской внутри, он колебался, и
Рим после него также будет пребывать в нерешительности на
протяжении пяти веков.
Во всем этом римляне показали себя сознательными наследниками
македонян. Как и македоняне, они стали в Азии солдатами эллинизма.
Они латинизировали только свои западные и варварские провинции.
Повсюду, где они находились, они относились к нему с уважением, как
одной из двух официальных форм своего владычества. К востоку от
Ионических островов и Сирта Римская империя всегда была империей
греческой. И здесь уместно вспомнить, что для той же Анатолии,
например, эллинистический период продолжался от Александра до
Митридата, а римский — от Помпея до Палеологов. Заметно, что
эллинизм обязан «римскому миру» лучшим из своих завоеваний. После
отказа от Ирана, который невозможно было удержать, Александр
завоевал Грецию при цезарях. Рим на Востоке был делом рук не
римлян, а македонян. Наследники Помпея на Востоке могли вплоть до
Константина XI называть себя римскими императорами. Но после
Юстиниана настал день (а он мог бы настать уже после Диоклетиана),
когда история назвала их подлинным их титулом: василевс, греческий
император. Действительно, в восточный вопрос римляне привнесли
бесценную силу, которую тщетно пытались получить Александр и
Селевкиды: политическое единство. Действительно, Византийская
империя, противостоя мятежной Азии, представляла программу

Александра, македонский панэллинизм, реализованный греками, но
благодаря Риму.
В Сирии, которую Помпей низвел до ранга римской провинции,
его заботы о реставрации эллинизма были особенно наглядны. Реакция
арамейского элемента обуздана, арабское проникновение остановлено.
Греческий элемент повсюду взят под защиту и ободрен. Шейхи
кочевников, притеснявшие сирийские города, были схвачены или
вынуждены вернуться в пустыню. Антиохия и Селевкия Пиерийская
пережили своего рода ренессанс. Их муниципальные вольности были
восстановлены, воспоминания о македонском периоде окружены
почетом. На левом берегу Иордана Помпей даже основал новую
Селевкию[54]. Это название показательно: первый римский император в
Сирии, со многих точек зрения, был лишь последним из Селевкидов.
Набатейский эмир Харитат (Арета) III, которому римские армии
угрожали даже в его владениях в Аравии Петрейской, признал себя
клиентом и в этом качестве сохранил Дамаск. Что же касается
еврейского царства, Помпей, после взятия штурмом Иерусалима,
воздержался от его прямой аннексии. Неудачная попытка Антиоха
Эпифана доказывала, что следует щадить религиозные чувства
монотеистов. Однако Рим, наследник политики Селевкидов, не мог
терпеть националистическую теократию Маккавеев. Римляне нашли
решение. Они отдали корону Иудеи идумейской династии, Иродам.
Достаточно натурализованные, чтобы быть терпимыми своими
подданными, Ироды оставались в достаточной степени чужими для
иудаизма, чтобы проводить в Палестине выгодную римлянам политику.
После превращения Сирии в римскую провинцию Помпей избегал
вступать в борьбу с Парфянской империей. Границей между двумя
державами стал Евфрат. Но не прошло и десяти лет, как эта граница
была нарушена. Начались жестокие парфянские войны. Под
различными названиями они будут продолжаться шесть веков.
Рим и парфяне
В то время, когда Помпей аннексировал Сирию, парфяне, под
властью династии Аршакидов, владели тремя четвертями Ирана. Саки
и тохары, чье вторжение потрясло Восточный Иран, обосновались в

провинциях современного Афганистана: Бактрии, Дрангиане (Систане)
и Арахозии, откуда их экспансия повернула на Индию[55]. Парфяне,
помимо собственно Парфии, остались владыками Гиркании, Мидии,
Персиды (Фарса), Сузианы и Вавилонии. Это было ядро древней
Персидской империи Ахеменидов. Поэтому Аршакид Митридат I (ок.
170–138 до н. э.), после завоевания этих провинций, принял титул
великого царя, который впоследствии носили все его преемники. Тем
самым он ясно требовал себе наследство Дариев и Ксерксов через
голову Селевкидов[56].
Юстин настаивает на скифской природе парфян. Скифы и саки
(первое название применяется к кочевникам Южной России, второе,
иранское или санскритское, — к кочевникам того же происхождения из
русского Туркестана или Кашгарии) сами, как мы видели, были
иранцами, но иранцами, оставшимися варварами в северных степях. То
есть различия между скифами и оседлыми иранцами были не
этническими или языковыми, а в чистом виде культурными. Юстин
описывает парфян как конных лучников, проводящих жизнь на своем
коне, а на войне осыпающих противника стрелами «в притворном
бегстве» — налицо все известные приметы скифских племен. Тот же
Юстин пишет, что они не погребают своих умерших, тогда как
Ахемениды хоронили своих. По мнению Андреаса и Кристенсена[57],
именно в царствование Митридата I, около 147 г. до н. э., была
осуществлена компиляция «Вендидада», религиозного закона
зороастризма, включающего правила о чистом и нечистом, грехах и
покаяниях.
Как и все монархи их времени, Аршакиды следовали моде на
«эллинизацию». Если Митридат I чеканил на монетах ахеменидский
титул великого царя, то делал это греческими буквами: базилеос
мегалоу. Все легенды на парфянских монетах выполнены греческими
буквами. И Митридат I, и многие его преемники упоминаются в них с
определением «филэллин». Кроме того, на манер Селевкидов и
Лагидов, Митридат II наделяет себя эпитетами Эпифан, Эвергет,
Дикайос[58]. Но этот лак эллинизма был очень поверхностным.
Общеупотребительным языком, за исключением греческих колоний,
таких как Селевкия-на-Тигре, оставались иранский — пехлеви, то есть
именно «парфянский» диалект, в Иране и арамейский в Месопотамии,
все государственные акты писались арамейским письмом, как при

Ахеменидах. В остальном продолжающийся упадок эллинизма в
Парфянской империи иллюстрируется деградацией греческих букв на
монетах Аршакидов от Митридата I (ок. 170–138 до н. э.) до Артабана
(227–228 н. э.). Наконец, парфяне установили в Иране
преимущественно
феодальный
режим,
характеризующийся
верховенством нескольких знатных фамилий, таких как Сурены,
Карены и Гевы, и крепостным правом для сельского населения. В
подобном обществе греческие колонии, такие как Селевкия-на-Тигре,
должны были чувствовать себя потерянными. Селевкия, как уверяет
Тацит, сохранила «дух своего основателя», то есть сознание своего
эллинизма. «В ней избирают триста богатых или известных своей
мудростью граждан, которые образуют сенат; есть гражданская власть
и у простого народа. И когда между ними устанавливается согласие,
они ни во что не ставят парфян»[59]. Значит, греческая колония
сохраняла в феодальной империи Аршакидов свою муниципальную
автономию, но дальше мы увидим, что как в политическом, так и в
культурном плане она поглядывала в сторону греко-римского мира. Со
своей стороны разве римляне, отныне ставшие защитниками эллинизма
на Ближнем Востоке, не должны были вернуть ему потерянные им
области? Поэтому, начиная со времен Цезаря, движение к Карру и
Селевкии стало одной из основных целей римской политики.
Несмотря на последовательность этой политики и доблесть
легионов, ни одна из попыток Рима разгромить Парфянскую империю,
чтобы присоединить хотя бы Вавилонию, не увенчалась успехом.
Шах римлянам. Красс и Антоний
Первая попытка имела место в царствование Аршакида Орода I (57
— ок. 38 до н. э.). Римский триумвир Красс, в то время когда Цезарь
завоевывал Галлию, захотел возобновить в Иране поход Александра.
Вместо того чтобы сделать своей операционной базой Армянский
массив, как ему предлагал царь Армении Артавазд III, Красс
послушался коварных советов правителя Эдессы Абгара II[60], двинулся
через пустынное плато Джезире, где был окружен и разгромлен
парфянами возле Каррэ или Карра (Харран) (28 мая 53 г. до н. э.) и,

наконец, убит (1 июня). 20 тысяч римлян и их союзников были убиты,
10 тысяч взяты в плен. Ород переселил пленных в район Мерва.
Эта катастрофа имела серьезнейшие последствия. «Парфяне,
соединясь с арабами, вознамерились не больше и не меньше как
изгнать Рим из Сирии. Поскольку греки, жившие за Евфратом, ждали
римлян как освободителей, евреи и другие западные семиты точно так
же ждали Аршакидов». Враги Рима, азиаты, на какой-то момент
растерявшиеся из-за падения Митридата Евпатора и Тиграна, обрели
нового вождя. Когда автор «Апокалипсиса», этот вдохновенный семит,
черпавший свой гений в ненависти к эллинизму, пророчествовал смерть
римскому Зверю, ждал спасения от парфянских всадников.
В 36 г. до н. э. триумвир Антоний решил повторить попытку
Красса. По предложению царя Армении Артавазда III, по-прежнему
союзника римлян, он сделал отправной точкой своего похода эту страну
и вторгся в Парфянскую державу через Атропатену, современный
Иранский Азербайджан, где осадил город Прааспу (Марагу). Но
аршакидский царь Фраад или Фраат IV (37–2 до н. э.) вынудил римлян
снять осаду. Отступление римской армии было тяжелым, и разгрома
удалось избежать лишь с большим трудом.
Неудача Антония, последовавшая за разгромом Красса,
окончательно укрепила положение династии Аршакидов. С этого
момента римская общественность приняла раздел цивилизованного
мира между двумя державами. Установился modus vivendi[61].
Парфянский царь Фраат V (ум. 2 до н. э.) закончил свои дни в доброй
дружбе с императором Августом, который ловко пытался внедрить
римское влияние в его государство. Август и его преемники
действительно приобщили к латинской цивилизации многих
воспитанных в их окружении юных Аршакидов, которых они затем
пытались посадить на трон в Ктесифоне, но всякий раз, когда расчеты
их, казалось, вот-вот оправдаются, у парфян происходила резкая,
полукочевая реакция, изгонявшая римских ставленников и
призывавшая на трон других претендентов-Аршакидов, остававшихся
верными обычаям своего народа.
А этот период главной ставкой являлось парфяно-римское
соперничество за протекторат над царством Армения, армянская корона
поочередно доставалась клиентам то Парфянской империи, то Рима.
Соперничество усилилось после пресечения армянской династии

Арташесидов около 10 г. н. э. В конце концов Рим и Парфия пришли к
компромиссу, отдав армянский трон младшему отпрыску династии
Аршакидов, который признал римский протекторат. Так Тердат или
Тиридат I, брат парфянского царя Валгаша, или Вологаса I, приехал в
Рим получить корону Армении из рук Нерона (66 н. э.).
Траян идет по следам Александра
Именно вопрос Армении спровоцировал при императоре Траяне
возобновление парфянских войн. Хосрой, или Ороз, изгнал из Армении
римского клиента, которого заменил на принца по своему выбору.
Траян, решившись покончить с парфянами, начал с захвата Армении,
которую превратил в римскую провинцию (114). Эта аннексия
опиралась на союз с кавказскими народами, в первую очередь с
албанами Ширвана, получившими нового царя из рук Траяна. Из
покоренной Армении Траян отправился на зимние квартиры в Эдессу,
где местный царь, Абгар VII, примкнул к римлянам.
Весной 115 г. Траян отобрал у парфян Северную Месопотамию
(Нисибин). В 116 г. он завоевал Ассирию и Вавилонию и вступил
победителем в города-близнецы Ктесифон и Селевкию, из которых
первый играл роль парфянской столицы. Оба этих региона, в свою
очередь, были объявлены римскими провинциями, а Траян дошел до
Харакса Спасину неподалеку от Персидского залива. Увидев корабль,
отплывавший в Индию, римский завоеватель выразил сожаление от
того, что возраст не позволяет ему отправиться туда на поиски следов
Александра. По крайней мере, после взятия Ктесифона он приказал
выбить медаль с красноречивой надписью: Parthia capta[62].
Наступление римлян на Иран внезапно оказалось остановлено
страшным бунтом — бунтом семитского мира. Движение начали
еврейские колонии Киренаики, Египта и Кипра, затем оно охватило
еврейское население Осроены, района Нисибина, Ассирию и Вавилон
и, наконец, распространилось на арамейские элементы этих областей, а
также на соседние арабские племена (117). Римлянам пришлось заново
завоевывать восставшие Эдессу, Нисибин и Селевкию, топить мятеж в
крови[63]. Разумеется, парфяне воспользовались затруднениями римлян,
чтобы перейти в контрнаступление. Им сыграло на руку то, что принцы

дома Аршакидов оказались, как всегда, разобщенными. Траян,
отказавшись от завоевания Ирана, поддержал одного из этих
претендентов, который взамен признал себя его клиентом. Границей
между двумя державами стал Тигр. Траян умер на обратном пути в
Селине, в Киликии (в начале августа 117 г.); если он не сумел
разрушить Парфянскую империю, то мог, по крайней мере, гордиться
тем, что дал Римской империи границу по Загросу.
Тем не менее мятеж 117 г. стал очень серьезным симптомом. В тот
час, когда величайший из римских императоров пытался
реставрировать империю Александра, семитская душа выплеснула всю
свою ненависть к Греции и Риму. Со времени взятия Иерусалима Титом
(70) еврейские национализм и религиозный фанатизм дошли до
исступления. Зелоты, отчаянные сектанты, отвергавшие любой
компромисс с эллинизмом, тайно обрабатывали массы. Рим презирал их
бессилие, но при всяком ослаблении римской силы они брались за
оружие. Эти еврейские восстания, впрочем, интересны с той точки
зрения, что позволяют предположить эволюцию восточной души под
римским владычеством. Они продолжали традицию восстаний
Маккавеев и предвещали приближение Изгнания. Это действительно
была первая религиозная война в современном смысле слова между
Европой и Азией, первый всплеск реакции Древнего Востока, который,
несмотря на внешний филэллинизм, пытался сбросить внешнюю
Грецию в море.
Преемник Траяна Адриан, самый греческий из всех императоров,
убедил себя в невозможности когда-либо эллинизировать эту упрямую
Азию. Усмирив евреев империи, он отказался от завоеваний своего
предшественника. Он добровольно вывел войска из Вавилонии и
Ассирии, даже из Западной Месопотамии вплоть до Евфрата, и
восстановил в Армении систему протектората в пользу боковой ветви
Аршакидов.
Однако у Траяна были последователи. Еще дважды, при Марке
Аврелии и Септимии Севере, римские легионы совершали походы в
Месопотамию. В 165 г. полководцы Марка Аврелия разгромили парфян
при Дура-Эвропос на Евфрате, километрах в пятидесяти к юго-востоку
от впадения в него Хабура, и окончательно отобрали у врага эту
важную пограничную крепость, а также Эдессу[64]. В 166 г. римская
армия дошла до двух парфянских столиц, Селевкии, которую предала

огню, и Ктесифона, где царский дворец Аршакидов также был сожжен.
Тем не менее Марк Аврелий, в отличие от Траяна, не стал
аннексировать Вавилонию. Он ограничился присоединением к империи
на северо-западе Месопотамии Осроены, или региона Эдессы, где
княжество Абгаров вернулось в число римских клиентов[65]. В Армении
римский протекторат был восстановлен и укреплен. Император
Септимий Север пошел дальше. В 194–195 гг. он отнял у парфян и
вновь аннексировал Северную Месопотамию вокруг Нисибина, из
которой сделал колонию. Парфянский царь Вологез IV в 197 г. осадил
Нисибин, тогда Септимий Север предпринял новый поход, в ходе
которого овладел Ктесифоном. В третий раз парфянская столица была
разграблена победоносными легионами, которые захватили в ней сто
тысяч пленных (ноябрь 197 г.). Парфяне смогли заключить мир, лишь
признав себя данниками Рима, а Септимий Север добавил к своим
титулам еще один: Parthicus maximus[66].
Династия Аршакидов и сама Парфянская империя недолго
просуществовали после этого разгрома. Реакция иранского
национализма смела этих слабых правителей и заменила их династией
Сасанидов.

2. Сасанидская реакция
Переворот Сасанидов. Его значение в восточном вопросе
В феодальной Парфянской империи Аршакидов Персида, или
провинция Парс, современная Фарс, столицей которой был город
Истахр, или, правильнее, Стахр, древний Персеполь, образовывала
периферийное царство, возглавляемое рядом царей, от которых до нас
дошли несколько монет. Чаще всего этих правителей звали Артахшатр
или Дарияв, то есть Артаксеркс или Дарий, как Ахеменидов, Пероз, как
позднее Сасанидов, и Манучихр[67], как в эпосе. Интересно отметить,
что в легендах их монет, в отличие от парфянских, никогда не
употребляется греческий язык; только персидский, смешанный с
арамейским, текст написан буквами, произошедшими от арамейского
письма в эпоху Ахеменидов. Огражденный горами Фарс, ставший
некогда родиной Ахеменидов, являл собой заповедник персидских

традиций, когда в 212 г. знатный перс из района современного Шираза,
по имени Папак, сын Сасана, основал в этой стране новую местную
династию — династию Сасанидов. Сына Папака, Ардашир, в большой
битве при Хормиздагане победил и убил последнего парфянского царя
Аршакида Ардавана, или Артабана V (28 апреля 224 г.), и торжественно
вступил в парфянскую столицу Ктесифон. В последующие годы
Ардашир заставил признать свою власть различные провинции Ирана:
Мидию, Систан, Хорасан, Маргиану и Арию. Его сюзеренитет
признали даже кушане, или индо-скифы, Афганистана и Пенджаба.
Заменив своей властью власть прежних парфянских правителей,
основатель династии Сасанидов вместо них провозгласил себя царем
царей, по-персидски шахиншахом, в арамейском прочтении малкан
малка. Скальные рельефы Накшэ-Раджаба и Накшэ-Рустама возле
Персеполя показывают нам коронацию Ардашира верховным богом
зороастризма Ахурамаздой, или Ормаздом. Впрочем, монеты царей
Сасанидов именуют их «слугами Мазды». На оборотной стороне их мы
видим пламенеющий жертвенник.
Следовательно, с приходом к власти династии Сасанидов маздеизм
или, точнее, зороастризм стал государственной религией. Этот строго
конфессиональный характер новой империи составляет одну из ее
отличительных черт в сравнении с парфянской эпохой, другой
особенностью политического устройства державы Сасанидов является
централизация, невиданная при Аршакидах.
Зороастрийская церковь состояла из низшего духовенства — магов
или моганов, и верхнего духовенства — мобедов, начальников
духовных округов; те и другие подчинялись великому понтифику,
мобедан-мобеду, который был вторым человеком в государстве, стоял в
иерархии сразу за царем, духовным наставником которого являлся. В
конечном счете, признание царя зависело от мобеданмобеда,
обладавшего привилегией короновать его. Это духовенство опиралось
на «Библию зороастризма» Авесту, редакция которой, согласно
персидской традиции, была произведена по приказу парфянского царя
Вологаса I (51–77), но первый царь из династии Сасанидов Ардашир I
будто бы повелел сделать более полную редакцию. Второй Сасанид,
царь Шапур I (241–272), якобы созвал собор для окончательного
установления авестийского канона. Так называемое письмо Тансара
царю Табаристана, которое, если и не восходит к эпохе Ардашира I,

датируется по крайней мере 560 г., временем царствования Хосрова I,
прекрасно показывает роль, которую играло в государстве духовенство;
роль эту можно сравнить с той, что католическая церковь играла при
Филиппе II, прибавив сюда еще бескомпромиссный национализм.
«Религия и Государство, — как высказывается в приписываемом ему
тексте Ардашир, — это две сестры, которые не могут жить одна без
другой. Государство есть поддержка Религии, а Религия укрепляет
Государство».
Сила зороастрийской церкви даже перед лицом царской власти
основывалась на строгой иерархии, подчинявшей местных магов
мобедам, возглавлявшим духовенство каждой провинции, а тех —
мобедан-мобеду, этому «папе маздеизма». Существование столь
мощной церковной организации придало империи Сасанидов,
существовавшей в античном мире, некоторые черты наших
средневековых обществ. Мощный инструмент войны и политики на
службе династии, продукт очень закрытого, очень высокоморального,
очень утонченного в своих догмах, но требовательного в своем культе
духовенства, эта государственная религия быстро стала репрессивной.
Все неверующие, будь то христиане или, как маздакисты и манихеи,
просто еретики, испытали на себе ее жестокость. В то самое время
(III в.), когда Римская империя либерально открывала двери иранским
верованиям, таким как культ Митры, Персидская империя закрывалась
от верований — старых и новых — греко-римского мира.
«Маздеистское духовенство, — отмечает Нёльдеке[68], — было столь же
могущественным, как любое христианское духовенство, и не уступало
ему в своем репрессивном пыле. Священники, соединившиеся с
дворянством, устроили тяжелую жизнь не одному царю».
Что же касается царской власти Сасанидов, она была намного
сильнее и гораздо лучше умела заставить себе повиноваться, чем
царская власть в Парфянской державе. Парфянская империя была
империей феодальной и почти превратилась в федерацию. Империя
Сасанидов продолжала оставаться феодальной, но феодализм отныне
подчинялся царской власти. Марзпаны, или сатрапы (губернаторы)
провинций, находились под прямым постоянным наблюдением
монарха. Автономный статус областей парфянских времен исчез. Семь
знатнейших фамилий, восходящих по большей части к эпохе правления
Аршакидов[69], действительно занимали важнейшие должности, порой

передавая их по наследству, но речь шла больше о придворных
должностях, чем о должностях наместников областей. После
парфянского режима Персия Сасанидов вернулась к абсолютизму и
централизации монархии Ахеменидов.
Было бы логично, если бы, оставаясь верной своему иранскому
национализму, империя Сасанидов сохранила свою столицу в Фарсе, в
Стахре-Персеполе например. Но политические соображения одержали
верх. По примеру парфян великие цари Сасанидов сделали столицей
Ктесифон, а основатель династии восстановил город-близнец Селевкию
под названием Вех-Ардашир. Однако оба этих города располагались
вне этнически иранской территории. Вавилония, Ассирия и другие
части Месопотамии, подчиненные Сасанидам, продолжали говорить на
семитском языке, арамейском, и Сасаниды даже мечтать не могли,
чтобы навязать им пехлеви. Более того: как мы увидим дальше, вскоре
арамейский элемент на правом берегу Евфрата усилился благодаря
постоянному проникновению арабов, что усилило семитизм региона.
Так что сасанидские цари начиная с Шапура I (241–272) обоснованно
выбивали на монетах свой титул как Châchânchâh î Erân ou Anâгân,
Царь Царей Ирана и Не-Ирана.
Еще более обосновывали этот титул их территориальные
претензии на римский Восток.
По словам Геродиана[70], Ардашир претендовал на все римские
провинции в Азии, некогда входившие в империю Ахеменидов,
которую он намеревался восстановить в полном размере. И написанная
на пехлеви в сасанидский период поэма «Карнамаг-и Ардашир»[71], и
«Шахнамэ» Фирдоуси, появившаяся в мусульманскую эпоху, выводят
родословную династии Сасанидов от «Дарая», то есть от Дария. Что же
касается Александра Великого, хотя упомянутые эпопеи и пытаются
спасти иранскую честь, превратив его в младшего отпрыска династии
Ахеменидов, пришедшего вернуть себе наследство, зороастрийская
традиция видела в нем лишь жестокого преследователя, поджигателя
Персеполя и разрушителя первой Авесты. Поэтому Сасаниды, как
мстители за Ахеменидов, обнажили меч против Рима, наследника
Александра в Азии.
Император Валериан, пленник Шапура

В царствование самого Ардашира война против Рима не привела к
решительной победе. Но его сын и преемник Шапур I (241–272)
добился неожиданных успехов. В 253 г. он выгнал из Армении
римского клиента царя Тиридата II и посадил на его место своего
вассала. А в 260 г., возле Эдессы, он захватил в плен римского
императора Валериана. Знаменитый рельеф в Наш-и-Рустам возле
Персеполя изображает сидящего на коне Шапура, величественным
жестом дарующего жизнь Валериану, преклонившему перед ним
колено. Персы, которым больше не противостояла римская армия,
захватили и разграбили Антиохию, Тарс и Кесарию Каппадокийскую,
угнав к себе многие тысячи пленных. Эти римские пленники
использовались на крупных строительных работах, в частности, по
традиционно сложившемуся мнению, на строительстве мостов и дамб в
Шуштере и Гундишапуре в Сузиане.
Плененный персами римский император, униженно стоящий на
коленях перед Великим Царем, — это было повторение в еще худшем
виде разгрома Красса. Тем не менее, как и после Каррской битвы,
владыки Ирана не смогли отнять у Рима ни Сирии, ни Малой Азии.
Сам Шапур, спасаясь от вновь прибывших римских контингентов,
вынужден был поспешно уйти за Евфрат. Эдесса осталась римской.
Первая арабская империя: Пальмира
Между римлянами, парализованными своими гражданскими
войнами, Сасанидами, чьи набеги на римские владения прекратились,
на Востоке выросла новая сила: Пальмира.
Своим благополучием населенный арамеями Тадморский оазис,
или Пальмира, в Сирийской пустыне был обязан своему расположению
на перекрестке караванных путей. На западе он сообщался со
Средиземным морем через Апамею, Антиохию и Селевкию Пиерию,
через Эмес (Хомс) и Антарадус (Тартус) или через Дамаск, Баальбек и
Берит (Бейрут) или Тир. На востоке он был связан с Месопотамией
мостами через Евфрат в Суре (рядом с Калаат-Джабер) и Дура-Эвропос
(Салихийе), откуда, спускаясь по Евфрату, путешественник попадал в
Ктесифон-Селевкию, Вологасиас возле Древнего Вавилона и ХараксСпасину у места впадения двух рек в Персидский залив. Мощные

компании владельцев караванов превратили Пальмиру в один из
богатейших городов Востока. «Начальники караванов» (сунодиархаи)
из Пальмиры оставили нам многочисленные памятники с греческими и
арамейскими надписями. Все это богатство действительно выражалось
в искусстве через великолепные памятники и замечательные статуипортреты.
Сами пальмирцы были арамеями, но управлялись арабской
аристократией. С I в. н. э. они входили в число клиентов Рима. В начале
III в. в Пальмире правил монарх по имени Оденат (Удайна), достаточно
романизированный, во всяком случае внешне, чтобы носить имя
Септимий и звание сенатора. Его второй сын и второй преемник
Оденат II (258–266) оказал Римской империи огромные услуги во время
вторжения персидского царя Шапура (260). Он не только помог
римлянам прогнать этого государя до Евфрата, но также освободил
римскую Месопотамию и преследовал персов до Ктесифона. Тогда-то
он и получил от императора Галлиена титул dux Romanorum,
командующего римскими войсками на Востоке, а царский титул
присвоил себе сам. В анархии, в которую империя погрузилась в эпоху
Тридцати тиранов[72], он управлял от имени Рима всей Сирией. После
его смерти его вдова Зенобия (Зейнаб), женщина необыкновенно
одаренная, правила от имени их сына Вабаллата (266–273). Зенобия
добавила к своим владениям Египет и Малую Азию, короче, всю
совокупность римских восточных провинций, при этом не вступая с
римлянами в конфликт, поскольку уверяла, что правит исключительно
от их имени.
Бегло говоря на греческом, а возможно, и на латыни, она тем не
менее проявляла явные симпатии к семитическим культам, в частности
к иудаизму и христианству, что видно из того, что министром у нее был
Павел Самосатский, епископ Антиохии. Похоже, что по примеру Павла
и его «адопцианистских»[73] теорий царица Пальмиры, арабка или
египтянка по происхождению, задумала установить широкий
синкретизм, вбирающий в себя и примиряющий все религии. Так что
мирное семитское завоевание греко-римского Востока происходило не
только в политической, но и в духовной сфере.
Это курьезное политическое образование просуществовало
недолго. Когда в 271 г. Зенобия и Вабаллат сделали последний шаг,
приняв императорский титул, император Аврелиан, который, в силу

обстоятельств, до сих пор терпел их посягательства, объявил им войну.
Победив пальмирцев при Эмесе, Аврелиан взял Пальмиру (май —
июнь 272 г.) и захватил Зенобию, которая украсила собой его триумф.
Когда Пальмира вновь восстала, он отдал ее на разграбление (конец
272 г.). С тех пор город в пустыне перестал играть какую бы то ни было
роль.
Нам стоит ненадолго задержаться на этой странной авантюре
пальмирского эмирата, отобравшего у римлян без борьбы и разрыва все
их азиатские провинции. На самом деле это событие лишь узаконило
последствия оставшегося незамеченным переворота: захват арабами
части эллинистического Востока. Здесь имело место медленное и
незаметное овладение, аналогичное проникновению славян на Балканы
в VIII в. Было бы ошибкой считать, что проникновение арабских
элементов в Грецию датируется мусульманским завоеванием. Прорыв,
позволивший мусульманам прорвать византийские рубежи обороны в
Ярмуке и хлынуть в Сирию, ознаменовал апогей арабского могущества.
Но это лишь наиболее сильное проявление тенденции, которая оставила
в истории многочисленные следы. Мусульманское завоевание
соответствует нормальному движению арабских племен, пытавшихся
осесть на территории, занятой оседлыми народами. Всякий раз, когда
греческая или римская власть ослабевала — при падении Селевкидов, в
эпоху Зенобии, — успехи арабов становились отчетливо видны. Это
завоевание без флага подготавливает и задолго предвещает час ислама.
Что же касается персов-Сасанидов, неудача попыток Шапура I в
Сирии и Анатолии вынудила их на время отложить свои притязания.
Области к западу от Евфрата еще четыре века официально
принадлежали Риму, то есть эллинизму. Персидская империя тогда
оказалась парализованной внутренними проблемами, в частности
распространением манихейства.
Мани и сасанидский синкретизм
Замкнувшаяся в своем иранском национализме и зороастрийской
вере империя Сасанидов тем не менее имела, как нам уже известно, в
своих юго-западных провинциях, в Вавилонии и Ассирии, широкую
зону, населенную семитскими народами с арамейской культурой; в зоне

этой находились крупнейшие городские агломерации и даже столица
Ктесифон. Этот регион, сохранявший языковые и культурные связи с
Сирией, очень быстро открылся для проповеди христианства.
Христианские общины, как, впрочем, и общины иудейские, были там
весьма многочисленны. Добавим, что на своей восточной границе, со
стороны Афганистана, Сасаниды установили сюзеренитет над
различными районами Бактрии и Кабула — страны Кушан, —
население которых тогда исповедовало буддизм; фрески и статуи,
обнаруженные в Бамиане, Какраке, Фондукистане и других соседних
областях Афганистана, являют нам образцы сасанидского искусства,
соединившегося на этой окраине с символами великой индийской
религии.
Таким образом, сасанидский мир, как бы он этому ни
сопротивлялся, находился на перекрестке иранских, христианских и
буддистских идей, и этот синкретизм, во многих отношениях более
широкий, чем собственно александрийский греко-семитский
синкретизм, выразился в манихейском учении.
Мани (ок. 215–276) происходил из иранской семьи, но, похоже,
владел сирийским языком так же свободно, как пехлеви. Сначала он
принял христианские идеи, вернее, ту их интерпретацию, которую
давали гностические секты. Под влиянием гноза он попытался создать
универсальную религию, сочетающую христианство и зороастрийский
дуализм. Из поездки в Индию он привез буддистскую, вернее,
паниндийскую идею о переселении душ, которую встроил в свою
систему. Этот синкретизм, в котором и арамеи, и иранцы находили
элементы своих традиций, видимо, имел равный успех у тех и у других.
Кажется, к нему весьма благосклонно отнесся сам царь Шапур I: Мани
даже посвятил ему один из своих трудов, «Шапураган». Но
зороастрийская церковь, как, впрочем, и церковь христианская, не
замедлили обрушиться на новатора и, в конце концов, добились его
осуждения. Сасанидский царь Бахрам I (273–327) приказал бросить его
в тюрьму, где он и умер.
Манихейству суждена была долгая жизнь; на Западе к нему на
некоторое время примкнул такой блестящий ум, как Блаженный
Августин, а в XIII в. оно продолжилось в учении катаров, против
которых велись Альбигойские войны, тогда как на Ближнем Востоке в
VIII в. в него обратились тюрки-уйгуры Верхней Монголии. Но в

империи Сасанидов ему не удалось осуществить миссию, к которой его
предназначал основатель. Призванное служить связующим звеном
между христианством и зороастризмом, между римским миром и
миром сасанидским, оно по обе стороны было объявлено ересью. Рим и
Иран не сблизились.
Следует отметить, что мир между ними всегда был всего лишь
перемирием. Так же как некогда парфяне, Сасаниды требовали от
римлян Северную Месопотамию (Нисибин) и протекторат над
Арменией. В царствование Сасанида Бахрама II (276–293) римский
император Кар дошел до Ктесифона, и в 283 г. римляне навязали мир,
который давал им удовлетворение по двум спорным пунктам. Молодой
аршакидский принц Трдат, или Тиридат, III, воспитанный в Риме, был
посажен императором Диоклетианом на трон Армении (287). Борьба
возобновилась, и новый сасанидский царь Нарсе в 294 г. изгнал
Тиридата и вновь подчинил Армению. Соправитель Диоклетиана,
«цезарь» Галерий сначала потерпел поражение при Каррах, но затем
разгромил персидскую армию в крупном сражении, в котором захватил
лагерь и жен Нарсе. По мирному договору 297 г. тот вынужден был
окончательно отказаться в пользу римлян от протектората над
Арменией, где на троне был восстановлен Тиридат III, а также от пяти
провинций в верхней долине Тигра. На возвращенных территориях
римляне укрепили Амиду (Диярбакыр), город, который сыграет
важную роль в последующую эпоху[74], и Нисибин, ставший их
главным торговым складом в этих краях.
Но скоро, благодаря переходу Константина в христианство,
восточный вопрос приобретет совсем другой аспект.

Часть вторая. Восточный вопрос в
раннее средневековье. Византийское
решение

Глава 1. Византия, бастион европейской
цивилизации
1. От Юлиана до Ираклия
Христианская империя и сасанидский мир
В начале IV в. н. э., в царствование императора Константина (306–
337) и персидского царя Шапура II (310–379), восточный вопрос вошел
в новую фазу. Действительно, с того дня, как Константин сделал
христианство господствующей религией, интересы римской политики
на Востоке смешались с интересами этой религии. И именно в эту
эпоху Персидская империя Сасанидов еще крепче, чем когда бы то ни
было, держалась за зороастрийскую религию. Когда Константин созвал
церковный собор в Никее (325), Шапур II, со своей стороны, собрал
национальный синод, возглавляемый великим мобедом, или магом,
Адурбадом Махраспандом, и на нем был окончательно утвержден текст
«зороастрийской Библии» Авесты. Давняя борьба эллинизма с
азиатским духом приобрела с этого момента религиозный характер. С
обеих сторон это была священная война. С этой точки зрения ислам
лишь усложнил ситуацию, существовавшую с IV в. Когда эллинизм и
азиатская душа спрятались каждый в свою непробиваемую броню
религиозных догм (а не было догм более неуступчивых, чем догмы
сасанидского зороастризма), когда трения между народами и
цивилизациями усугубились двумя соперничающими фанатизмами,
ненависть между эллином и варваром, ставшими истинно верующим и
неверным, стала неутолимой: со времен Шапура II и Константина
восточный вопрос стал столкновением двух крестовых походов.
Обращение Константина в христианство не только придало новую
форму отношениям между Римской и Персидской империями. Оно
поставило очень важный вопрос перед самими персами. В сасанидской
Персии проживало много христиан, особенно в Вавилонии, вокруг
Селевкии-Ктесифона, в Ассирии и Адиабене вокруг Нисибина и
Арбеля, в Сузиане (Хузистане), вокруг Гундишапура (Беит-Лапата).

После обращения Константина в христианство персидские христиане,
преследуемые маздеитской церковью, стали смотреть на него как на
естественного заступника. Их вожди, католикос Симон Барсабба и
богослов Афраат, не скрывали своих проримских симпатий.
«Назареяне, — говорил Шапур II, — живут на нашей земле и
симпатизируют цезарям, своим единоверцам и нашим врагам… Симон
хочет поднять моих подданных на мятеж против моей империи. Он
хочет сделать их рабами цезарей!» Так что персидские епископы стали
жертвами общих преследований (340–379) не столько как христиане,
сколько как сторонники римлян.
Обращение Армении в христианство
Эти преследования сопровождались новым разрывом отношений
между Персией и Римской империей (338). Ставкой — и главной
жертвой — в войне в очередной раз стала Армения. Такова уже на
протяжении долгого времени была горькая судьба этой страны. Со
времени прихода к власти местной династии Аршакидов (53–429)
Армения представала как страна, находящаяся в культурной
зависимости от Ирана и одновременно в политической зависимости от
Римской империи; в силу этого она периодически оказывалась
разодранной между двумя этими тенденциями. Но Аршакид Тиридат III
сделал окончательный выбор Армении в пользу Рима, когда по
настояниям святого Григория Просветителя (Григор Лусаворич) принял
крещение (около 301 или, по другим данным, в 288 г.)[75]. Решение
капитальной важности. В великом поединке, начинавшемся между
Европой и Азией, Армения становилась на сторону христианства, то
есть Европы. Как Франция и четырнадцать веков ее истории вышли из
реймского баптистерия[76], так и Армения родилась в святилище, где
Григорий Просветитель крестил царя Тиридата.
Шапур II, вступивший в масштабную борьбу против христианства,
не мог позволить лежащей у его границ Армении стать цитаделью этой
религии. Около 350 г. он зазвал на переговоры царя Армении
Тиграна VII, преемника Тиридата III и христианина, как тот, и захватил
его в плен. Он якобы даже приказал выколоть ему глаза, хотя,

предположительно, так персы (около 367 г.) обошлись не с
Тиграном VII, а с его сыном, следующим царем Армении Аршаком II.
Последние римляне и восточный вопрос
Разумеется, началась война между Шапуром II и римлянами,
которыми тогда правил император-христианин Констанций. Театром
военных действий стала Верхняя Месопотамия, район Нисибина,
города, который персы трижды безуспешно осаждали (338, 346, 350), и
район Сингары (Синджара), где произошла знаменитая ночная битва.
Ход войны переменился, когда командование принял на себя (июнь
363 г.) император Юлиан, последний великий воин в римской истории.
Пройдя вдоль Евфрата через Каллиник (Ракку) и Киркезий, Юлиан
переправился через Хаборас (Хабур), чтобы вступить в сасанидскую
Месопотамию, и продолжил путь вниз по течению Евфрата по левому
берегу реки. Он взял Пиризабору (Анбар), победил персов во всех боях,
затем, продолжая двигаться в юго-восточном направлении, достиг руин
Селевкиина-Тигре. Несмотря на сопротивление персов, он со своей
армией форсировал Тигр и дошел до Ктесифона, штурмовать который
не решился. Тогда он проследовал вдоль Тигра вверх по течению, в
направлении Ассирии. 16 июня римляне были атакованы персами,
которых отразили, но те продолжали их беспокоить своими
нападениями во время их отступления. 27 июня 363 г. в ходе одного из
таких боев Юлиан, не щадивший себя, был смертельно ранен.
Курьезный парадокс: император — «отступник» от христианства
героически защищал границу того римского мира, который уже
становился христианским, а христианский император Иовиан не сумел
удержать эту границу. Ради заключения мира с Шапуром II Иовиан
вернул тому не только пять затигрских провинций, некогда завоеванных
Диоклетианом и Галерием, но также и северовосток Месопотамии,
включая две крепости: Сингару (Синджар) и Нисибин (363). Христиане
первыми пострадали от этих уступок, что доказывает пример святого
Ефрема, вынужденного в то время покинуть свою родину Нисибин и
перебраться в Эдессу[77]. Хуже того: Иовиан в это же время трусливо
отдал под сюзеренитет Сасанидов христианского царя Армении, до тех
пор клиента римлян, Аршака (Арсака) II, которого четыре года спустя

Шапур смог безнаказанно заманить к своему двору и казнить (367).
Правда, император Валент попытался восстановить на троне Армении
сына Аршака. Благодаря затруднениям Сасанидов, которые тогда
воевали с кушанцами в районе Афганистана, ему это удалось (368), но
затем он рассорился со своим протеже и сам его погубил (374). Валент
отправил царствовать в Армению другого Аршакида, Вараздата, но
потом сверг с престола, как и его предшественника (374–378).
Признаем, что весь этот период азиатская политика христианской
империи была весьма непоследовательной и способной лишить Рим
симпатий его естественных союзников — армян и сирийцев.
После смерти Шапура II (379) борьба Сасанидов против римского
мира как будто утихла. Новый персидский царь Ардашир II (379–383)
был парализован раздорами со знатью, в конце концов свергнувшей его
с престола. Шапур III (383–388) подписал с римлянами мир (384). Он
тоже боролся со знатью и был ею убит. Занявший трон после него
Бахрам IV, которому суждено было погибнуть так же, укрепил связи с
римским миром: в это время кочевая орда гуннов-эфталитов угрожала
Хорасану, и Персии необходимо было освободить руки на западе.
Правда, она на этом выиграла. По соглашению, заключенному между
387 и 390 гг. с императором Феодосием, тот окончательно уступил
персам протекторат над Арменией, сохранив под римским
владычеством лишь некоторые провинции к западу от Феодосиополя
(Эрзерума) и Мартирополя (Майяфарикина), ставших теперь
пограничными городами Римской империи. Главными областями,
удержанными Римом, были Софена (область Харпута), Софанена (к
югу от Мартирополя и восточнее Амиды), Астианена и Белабитена
(западнее устья Гёк-Су)[78].
Уступка Армении означала для римского мира отступление,
серьезность
которого
нет
нужды
подчеркивать.
Накануне
массированных вторжений на западе последний «единый» римский
император допустил разрушение восточного бастиона христианства.
Христианская Армения накануне наступления новых времен оказалась
брошенной
греко-римским
миром,
предоставленной
своим
собственным силам, обреченной волей или неволей войти в орбиту
Ирана, сегодня маздеитского, а завтра исламского. Нет нужды подробно
излагать последствия этой ориентации.

Борьба Христа и Заратустры
Правда,
сближение
между
Сасанидами
и
римлянами
продолжалось. Сасанидский царь Йездигерд I (399–421) в
международных
делах
проводил
политику
дружбы
с
константинопольским двором, а внутри страны вступил в конфликт с
персидской знатью и зороастрийским духовенством. По двум этим
причинам он проявлял терпимость к христианству, принял при своем
дворе Маруту, епископа Мартирополя, и в 410 г. позволил этому
прелату собрать в Селевкии-на-Тигре собор, на котором местные
христиане приняли теологические постановления Никейского собора.
По завершении этого собрания Йездигерд разрешил отправление
христианского культа и строительство церквей. Была установлена
церковная иерархия во главе с патриархом в Селевкии-Ктесифоне и
митрополии в Беит-Лапате, или Гундишапуре, в Сузиане, в Прате
Майханской, или Месене (недалеко от современной Басры), в Карке
Беит-Слохской, или Киркуке, в Беит-Гармае, а Арбеле в Ассирии и в
Нисибине в Северной Месопотамии. Следует отметить, что все
митрополичьи кафедры располагались в населенных семитами,
арамееязычных провинциях империи Сасанидов, но из тридцати
обычных епископств часть находилась в этнически иранских
провинциях, а жития мучеников показывают, что христианство приняло
некоторое количество настоящих иранцев, даже представителей
аристократии. Христианская церковь Персии, еще вчера рассеянная
преследованиями и раздираемая расколом, теперь была официально
признана и находилась под покровительством Царя Царей. Мы даже
видим патриарха Ябалаху I (415–420) направленным Йездигердом с
посольством в Константинополь «для примирения двух империй» (417–
418). И потребовалось неосторожное поведение некоторых
христианских священников в Сузиане, дошедших до того, что стали
разрушать маздеитские святилища, чтобы заставить Йездигерда
применить локальные репрессивные меры (420).
В царстве Армения, отныне жестко подчиненном Персии,
христианство процветало еще больше. В царствование Аршакида
Врамшапуха (ок. 387–419), правившего в полном согласии с
духовенством, завершилась христианизация страны. В это
царствование и при первом патриархе (387–428) святом Сааке, или

Исааке, Великом, святой Месроп Маштоц между 392 и 405 гг. придумал
первоначальные 36 букв армянского алфавита, что позволило перевести
на армянский язык Ветхий Завет. Этот перевод, завершенный в 433 г.
после последней сверки святым Сааком, за которым последовал
перевод большого количества греческих произведений, создал
армянскую литературу, которая очень скоро стала богатой, о чем
свидетельствуют примеры Корюна и Эзника из Кольба[79]. Так армяне
осознали себя как нацию именно в тот момент, когда превратности
истории угрожали их стране поглощением со стороны Персидской
империи. Тем самым они смогли избежать угрозы ассимиляции и
сохранить если не политическую независимость, то хотя бы духовную
автономию.
Йездигерда I сменил на персидском троне один из его сыновей,
Бахрам V по прозвищу Гор (Дикий Осел) (ок. 421–438). Примета
времени: Бахрам Гор восторжествовал над своими соперниками и
овладел Ктесифоном лишь благодаря помощи арабов — династии
Лахмидов из Хиры, на правом берегу нижнего Евфрата. Лахмидский
эмир аль-Мунзир I выступил в качестве арбитра семейных распрей
сасанидских принцев. Это был первый пример демонстрации арабского
могущества в большой истории. Очевидно желая завоевать симпатии
зороастрийской церкви и аристократии, Бахрам Гор приказал начать
преследования христиан и в конце концов вступил в конфликт с
Римской империей, ставшей за некоторое время до того империей
Византийской. Хотя византийцам и не удалось отбить у персов город
Нисибин, в целом война шла для них успешно. С другой стороны,
Бахраму Гору требовалось развязать себе руки, чтобы отогнать от
границ Хорасана и Бактрии эфталитов и другие кочевые орды из
Центральной Азии. Поэтому он заключил в 422 г. с императором
Феодосием мир, по которому христианам в Персидской империи и
маздеистам в Римской гарантировалась свобода совести.
Как нам известно, в Армении персы поддерживали власть
находившихся от них в вассальной зависимости правителей из древней
династии Аршакидов. Но армянские феодалы плели при персидском
дворе интриги с целью низложения их последнего царя, Аршакида
Ардашира (428). Бахрам Гор напрямую аннексировал Армению,
которая с того времени управлялась простым марзпаном, или
сасанидским губернатором.

Мятеж армянских христиан. Герой Вардан Мамиконян
При Йездигерде II (438–457), сыне и преемнике Бахрама Гора,
религиозная война возобновилась. Он не только преследовал христиан
собственно в Сасанидской империи, но и пытался принудить армянское
население отказаться от христианства в пользу религии Заратустры. Его
хазарбад (визирь) Мир Нарсе, не меньший, чем он, враг христианства,
издал указы (449), в исполнение которых многие представители
армянской знати, в частности Атом Гнуни и Манучир Рштуни, приняли
мученическую казнь. Тогда патриарх Овсеп (Иосиф) I Огоцимци (440–
454) созвал собор или, скорее, всеобщее собрание светских и духовных
лиц, на котором было решено начать сопротивление (450). Десять
основных армянских нахарархов (губернаторов) были вызваны к
персидскому двору и принуждены хотя бы внешне перейти в маздеизм.
Но когда персидские мобеды явились разрушить церкви и заменить их
своими храмами, армянский народ восстал под предводительством
Вардана Мамиконяна (Мамиконяны были одной из знатнейших
аристократических семей страны). Однако персы заручились
поддержкой нахарарха Вассака, владетеля Сюника (Сюни),
выступившего заодно с ними. Вардан Мамиконян сразился с ним в
грандиозной битве при Аварайре у истоков Дегмуда (Акчая), южного
притока Аракса (2 июня 451 г.). Несмотря на проявленные им чудеса
храбрости, он был раздавлен числом и погиб вместе со своими
соратниками, убив больше трех тысяч персов. Патриарх Овсеп,
обвиненный в подстрекательстве к мятежу, был арестован (451) и, в
конце концов, принял мученическую смерть 25 июля 454 г. вместе со
многими другими представителями духовенства, память которых
чествуют под именем святых Левондянов.
Ваан Мамиконян, освободитель армянских христиан
При сасанидском царе Перозе (459–484), сыне и преемнике
Йездигерда II, моральное сопротивление армянских христиан
продолжалось под руководством патриарха Гута, или Гюта I, Арахезаци
(461–478). Обвиненный в нарушении приказов сасанидских
наместников и, что было гораздо хуже, в тайных сношениях с

византийцами, Гют был вызван к персидскому двору (471) и сослан в
деревню Отмус в Вананде (472), где умер в 478 г. Однако Сасаниды,
вынужденные воевать с гуннами-эфталитами на границах Хорасана,
ослабили религиозные гонения на армян. Во всяком случае, опасаясь
новых вооруженных восстаний, позволили установить де-факто
определенную веротерпимость. Тем не менее в 481 г. вспыхнуло
армянское восстание под предводительством Ваана Мамиконяна, главы
этой семьи и племянника героя Вардана Мамиконяна. Ваан, которому
помогал патриарх Ованес I Мандакуни, поначалу добился блестящих
успехов. Он изгнал персов из Двина (Дуина), в то время как его брат
Вассак обратил в бегство одну из их армий в битве при Акори, южнее
Эчмиадзина и Аракса и севернее Большого Арарата. Однако
сасанидский царь Пероз послал в Армению новые войска, которые
буквально раздавили восставших. Вождь армян Саак Багратуни, один
из сподвижников Ваана Мамиконяна, был убит (482). Персидский
военачальник Зармир Карен отбил у армян их столицу Двин и принудил
Ваана Мамиконяна бежать к границам Византийской империи. Тем не
менее Ваан очень скоро вернулся в Армению, где начал вести против
войск персидских оккупантов упорную партизанскую войну.
Ситуация в Армении резко изменилась под воздействием
перемещений центральноазиатских народов. Кочевая орда гунновэфталитов, хозяйка Западного Туркестана (современный Русский
Туркестан) и части Афганистана, по-прежнему угрожала сасанидской
провинции Хорасан. В 484 г. царь Пероз выступил против этих
варваров, но был ими убит, а его армия полностью разгромлена. После
чего эфталиты на некоторое время оккупировали округа Марвирод и
Герат в хорасанском пограничье.
Армяне от этой катастрофы только выиграли. Персидские
полководцы Зармир Карен и Михран поспешили вывести войска из
Армении, чтобы идти спасать Персию от варваров. Впрочем, новый
персидский царь Балаш (484–488), по совету Зармира, заключил с
предводителем армян Вааном Мамиконяном мир, представив ему не
только право свободного отправления христианской религии, но также
— весьма унизительное условие — разрешив разрушить все
маздеитские храмы, построенные в Армении. Он даже даровал Ваану
достоинство марзпана, то есть царского наместника в Армении. Таким
образом, армянский герой добился фактической автономии для своей

родины, которой управлял под сасанидским сюзеренитетом с 485 по
505 г.
Святой патриарх Ованес I Мандакуни обосновался в Двине под
защитой славного Мамиконяна. Там он и умер, окруженный всеобщим
уважением, в 490 г. «Благодаря своему мудрому управлению, он сумел
так успешно исправить разрушения, причиненные войнами последних
лет, что его имя остается наиболее почитаемым в армянской церкви
после святого Саака»[80]. Однако персидский царь Кавад I в первое свое
царствование (488–496) снова начал навязывать армянам массовый
переход в зороастрийскую веру. Это вызвало новое восстание под
руководством Ваана Мамиконяна, восстание на сей раз еще более
победоносное, поскольку Каваду пришлось подтвердить полномочия
Ваана и свободу христианства в Армении. После смерти Ваана
ктесифонский двор передал управление Арменией его брату Варду
(511–514).
Религиозный разрыв между Арменией и Византией
Итак, оставаясь подчиненной Сасанидской империи, Армения
отвоевала себе некоторую политическую автономию со свободой
исповедовать христианскую веру. Примерно в это же время она начала
добиваться религиозной свободы, отделяясь от греческой конфессии.
Это отделение было осуществлено в несколько этапов. «Начало» было
даже незаметным.
Как известно, греко-римский Халкидонский собор (451)
зафиксировал, согласно формуле римского папы Льва Великого,
ортодоксальную формулу о единстве в личности Христа человеческой и
божественной природы. Отцы Халкидонского собора предали анафеме
одновременно монофизитов, приверженцев доктрины Евтихия,
видевших в Христе лишь одну божественную природу, и несториан,
которые, не довольствуясь теорией о двух «природах», видели в нем и
две «личности», божественную и человеческую. Но в своем желании
прийти к соглашению по компромиссной формулировке отцы
Халкидонского собора проявили снисходительность если не к идеям,
то, по крайней мере, лично ко многим несторианским прелатам, за что
получили от монофизитов обвинение в несторианском уклоне. В этом

духе высказалась и армянская церковь. Отметим, что ее представители,
в силу обстоятельств, не смогли прибыть в Халкидон: дата проведения
собора (451) — это время разгрома армян при Аварайре. С другой
стороны, в ходе героической борьбы Армении против Персии за
сохранение своей христианской веры (450–485) Византийская империя
не оказала ей никакой помощи. Враждебность к решениям
Халкидонского собора, замаранным латентным несторианством, как и
враждебность к одобрившей их византийской церкви, развивались
медленно. Правда, в Константинополе новый император Зенон (474–
491) издал в 482 г. документ, известный под названием Энотикон,
который вроде бы изменял принятые в Халкидоне решения в пользу
монофизитства, а его преемник Анастасий (491–518) проявил себя как
открытый монофизит. Так что не стоит удивляться тому, что армянский
патриарх Бабкен Отмесеци (490–515) на национальном синоде,
собранном в Двине в 506 г., отверг халкидонские постановления как
несторианские: в этом он был солидарен с императорским двором. Но в
519 г. новый император Юстин вернулся к халкидонской ортодоксии.
Однако армяне не последовали за ним и остались монофизитами. На
новом Двинском соборе 554 г., на котором председательствовал
армянский патриарх Нерсес II Аштаракеци, также называемый
Багревандци, занимавший престол понтифика с 548 по 557 г.,
халкидонские решения были решительно осуждены. Разрыв армянской
церкви с византийской окончательно совершился полвека спустя, когда
армянский патриарх Авраам Албатанеци на третьем Двинском соборе
608–609 гг. провозгласил, что «в Христе существует лишь одна
природа, без смешения», что является определением самой сути
монофизитства.
Традиционно считается, что один из этих синодов, а именно тот,
что проходил в 554–555 гг., проводился под покровительством
персидского царя. Доказательств этому утверждению нет, но бесспорно,
что превращение армянской церкви в независимую и ее теологический
разрыв с церковью византийской были весьма приятны ктесифонскому
двору. Образовавшаяся между Арменией и Византией духовная
пропасть отныне так и не зарубцуется. Не уходя на теологическую
почву, отметим лишь, что таким образом Армения завершила
отвоевание для себя полной моральной независимости: монофизитство

спасало ее от поглощения Византией, так же как христианство
избавляло от угрозы поглощения Персией.
Сасанидские христиане переходят в несторианство. Затишье в
религиозных войнах
В это же время в христианской церкви Персии произошло не менее
капитальное событие, которое в скором времени изменило отношение
сасанидских властей к местным христианам: эта церковь перешла в
несторианство.
Византийская империя в ту пору, как мы видели, казалось,
склонялась к монофизитству. А на ее восточной границе, в крупном
городе Эдессе, с 363 г. процветала знаменитая теологическая школа,
называемая Школой персов, потому что именно там преследуемые в
своей стране христианские общины Ирана находили своих
наставников. Но в противоположность тенденциям, возобладавшим при
константинопольском дворе, учителя Школы персов в области
христологии довели диофизизм до несторианства, поскольку, не
довольствуясь признанием наличия в Иисусе Христе двух природ, они
дошли до признания в нем двух личностей. Тем самым они вступили в
конфликт с византийскими властями, которые начиная с 457 г.
принялись выдавливать их из Эдессы. Тогда их лидер Барсаума
Нисибинский и остальные прелаты, придерживавшиеся той же
доктрины, бежали на сасанидскую территорию, в Нисибин, где
открыли новую Школу персов и открыто примкнули к несторианству.
На византийской же территории эдесская школа была окончательно
закрыта по императорскому указу в 489 г.
Теперь Барсаума мог влиять на христианскую церковь во
владениях Сасанидов (Ирак и Иран). На синоде в Беит-Лапате
(Гундишапур, в Сузиане), в апреле 484 г., он заставил эту церковь
принять несторианский символ веры, что было подтверждено на
собрании в Беит-Адраи самим патриархом персидской церкви
католикосом Акакием (август 485 г.).
Присоединение персидской христианской церкви к несторианству
немедленно вызвало политические последствия. Царь Пероз, не
слишком, как мы знаем, расположенный к христианам, поддержал

данный процесс силой своей власти. Он справедливо видел в нем
способ наконец-то оторвать от Византии своих подданных-христиан.
Он даже стал личным покровителем Барсаумы, который остался в
милости и у следующего царя Балаша. Хронист Бар-Эбрей
приписывает Барсауме такие слова, обращенные к Перозу: «Если мы не
провозгласим догму, отличную от догмы ромейского императора,
никогда твои подданные-христиане не будут тебе преданны искренне.
Поэтому помоги мне сделать всех христиан твоей империи
несторианами. Тогда они возненавидят ромеев, а ромеи станут их
презирать»[81]. Речь, разумеется, апокрифичная, но она передает
истинное положение вещей. Пероз действительно оказал поддержку
Барсауме и новой Нисибинской школе. Все персидские цари после него
смотрели на христианскую церковь Персии, отныне несторианскую,
другими глазами. С того момента, когда она порвала с Византией,
чтобы образовать независимую, читай: враждебную Византии церковь,
ктесифонскому двору она казалась неопасной; более того: как церковь
по-настоящему национальную, ее можно было считать почти
официальной после государственной маздеитской. Табари[82] приписал
царю Ормизду IV высказывание, что его царский трон не может стоять
на одних лишь передних своих ножках, если при этом он не опирается
также и на задние, и правительство не может быть стабильным, если
вынудит взбунтоваться против него христиан.
Таким образом, несторианство стало почти что второй
государственной религией Персидской империи.
Возобновление дуэли между Ираном и Византией
В это время власть Сасанидов переживала период упадка
вследствие политических и религиозных раздоров внутри самого
маздеитского общества. Преемник Пероза царь Балаш (484–488)
закончил жизнь самым жалким образом. Маздеитское духовенство, в
сговоре со знатью, выкололо ему глаза (488). Его племянник Кавад
(488–531), дабы разрушить могущество маздеитской церкви и
аристократии, поддержал революционера Маздака, желавшего
уничтожить социальное неравенство. Священники и знать низложили
этого монарха со столь подрывными идеями (ок. 496), но он был

восстановлен на троне благодаря помощи орд гуннов-эфталитов (ок.
498–499). Возможно, с целью сплотить вокруг себя правящие классы и
привязать к себе маздеитское духовенство и знать, он в 502 г. начал
новую войну против Византии.
Начатая им великая дуэль продлится с перерывами, которые будут
лишь кратковременными передышками, сто двадцать шесть лет (502–
628) и приведет к обоюдному истощению Византийской и Персидской
империй, от чего выиграют лишь арабы. Впрочем, в царствование
Кавада боевые действия ограничивались серией осад крепостей вдоль
византийско-персидской границы. Кавад отобрал у византийцев
Феодосиополь (Эрзерум) (август 502 г.) и Амиду (Диярбакыр) (10
января 503 г.), но в 504 г. византийцы отбили Амиду, и Кавад,
угрожаемый со стороны Кавказа гуннами, заключил с императором
Анастасием перемирие сроком на семь лет (506). Но фактически война
возобновилась лишь в 527 г., под конец царствования Кавада в Персии
и императора Юстина в Константинополе. Ее причиной или предлогом
стало соперничество двух держав на Кавказе. Если Армения после
своего перехода в монофизитство отделилась от Византии, то Иверия
(Грузия) оставалась верна византийской ортодоксии. Так что
персидский царь Кавад, свыкшийся с христианством в Армении,
захотел заставить иверов принять зороастрийскую веру. Гурген, царь
Иверии, воззвал о помощи к Византии, и этот призыв, как кажется, стал
одной из непосредственных причин возобновления боевых действий
(527).
Главными операциями командовал арабский царь Хиры Лахмид
аль-Мунзир III (царствовал с 505 по 554 гг.), клиент персов, который в
526 г. возглавил набег через Сирию до Антиохии. Это был дикий
язычник, который однажды принес 440 монахинь из сирийского
монастыря в жертву богине аль-Уззе. Точно так же он убил сына альХариса ибн Джабала, вождя конкурирующего арабского племени
Гассанидов, который воевал в Сирийской пустыне на стороне
Византийской империи, как Лахмиды воевали на стороне Персии. АльХарис, однако, сумел защитить от Лахмидов верных ему шейхов из
района Пальмиры. В июне 554 г. в сражении при аль-Хийаре, возле
Киннасрина, он разгромил жестокого аль-Мунзира, который остался
лежать на поле боя. Но симптоматична роль, сыгранная двумя этими
арабами. Сегодня они сражались друг против друга в интересах

соседних цивилизованных империй. Но близок был день, когда все эти
кочевники объединятся, и тогда старые оседлые державы рухнут под их
ударами.
Со своей стороны, персы и византийцы в Западной Месопотамии
вели войну с переменным успехом. Византийский полководец
Велизарий разбил персов при Даре (530), а потом был разбит ими при
Каллинике (Ракке) (19 апреля 531 г.). Смерть царя Кавада I (13 сентября
531 г.) повлекла заключение перемирия.
Хосров Ануширван и император Юстиниан
Новый царь Персии Хосров I Ануширван (531–578) и император
Юстиниан (527–565) — два величайших монарха в средневековой
истории — начали с заключения мира, который хотели сделать вечным
(сентябрь 532 г.). Византийцы признали за персами протекторат над
Иверией, а персы признали права византийцев на владение Лазикой,
древней Колхидой. В действительности мир оказался всего лишь
восьмилетним перемирием (532–540). Впрочем, в Сирийской пустыне
арабы — Лахмиды на стороне Персии и Гассаниды на стороне
Византии — не прекращали войну друг против друга.
Итак, война возобновилась в 540 г. В ходе рейда в Сирию персы
внезапным ударом овладели Антиохией. Захватив огромную добычу во
дворцах и церквях, они сожгли их, а часть населения угнали в Персию
(540). Хосров поселил пленных в одном из пригородов Ктесифона, где
они основали новую Антиохию, Вех-Антиох-Хусро или Рамаган
(«город римлян»), на месте которого, как считают, сейчас стоит Бостани-Кесра. Другим театром боевых действий стал Кавказ. Помимо
собственно Лазики, византийцы простерли свою власть на Абхазию и
многие округа Имеретии. Они построили крепости в Севастополе
(Сухуме), Питиунте (Пицунде) и Петре (в Гурии). Петра, взятая
персами в 541 г., была отвоевана византийцами десять лет спустя. За
551–553 гг. война разрушила города древней Колхиды Котатис
(Кутаиси), Родополь (Вардисцихе), Архаеполь (Нокалакеви) и Фасис
(Поти). Ввиду усталости обеих воюющих сторон в 555 г. было
заключено перемирие, а в 652 г. мирный договор. Персы выводили
войска из Лазики (Колхиды) в обмен на выплату им ежегодной дани в

60 тысяч ауреев. Кроме того, Юстиниан добился полной религиозной
терпимости для живущих в Персидской империи христиан, при
условии что они не будут заниматься прозелитизмом среди
зороастрийцев. По результатам этого мирного соглашения он даже
сумел посадить на трон Иверии с титулом куропалата[83] одного
местного вождя из числа своих клиентов, Гуарама, который
обосновался в Тифлисе, городе, начавшем заменять древние
иверийские столицы. Император, который в это же время отвоевывал у
вандалов и остроготов Африку и Италию, мог выделять для борьбы
против Сасанидов лишь довольно слабые контингенты, вынужденные
лишь обороняться. Тем не менее он в конце концов удержал
«ромейскую» границу и на Кавказе, и в Месопотамии.
Вообще, Хосров Ануширван проявил себя весьма терпимым по
отношению к своим христианским подданным, в частности к
несторианской церкви. Два несторианских патриарха, святой Мар Аба
(540–552) и Иосиф (552–567), пользовались личным расположением
монарха, хотя Мар Аба и его паства недолго подвергались
преследованиям со стороны зороастрийского духовенства во время
войны с Византией, а Иосиф был избран по прямому указанию
Хосрова, чьим врачом он был.
Очень скоро отношения с Византийской империей снова
испортились из-за Аравии и Армении. Между 520 и 523 гг. негус
Абиссинии (Аксумское царство) Эла Ацбыха, христианский монарх и в
этом качестве клиент Византии, завоевал Йемен, или Химьяритское
царство на юго-западе Аравии; завоевание было закреплено за ним в
525 г. Но около 570 г. Хосров Ануширван отправил в Йемен маленькую
армию, которая выгнала из него абиссинцев и подчинила страну
сасанидскому сюзеренитету. Это было существенным подрывом
византийского влияния. В Армении же сасанидский марзпан, или
губернатор, попытался навязать населению зороастризм, после чего
глава дома Мамиконянов Вардан II поднял восстание при поддержке
армянского патриарха Ованеса II Габеляна. Он изгнал персов из Двина,
убил марзпана и призвал на помощь византийского императора
Юстина II (571–572).
Юстин II отозвался на этот призыв. Война продолжалась с 572 по
591 г. В ноябре 573 г. Хосров овладел мощной крепостью Дара,
стоявшей напротив персидской крепости Нисибин и защищавшей

византийскую границу в Месопотамии. В 575 г. он дошел до
Каппадокии и сжег Севастию (Сивас), но во время отступления был
разбит византийцами возле Милитены. В свою очередь, византийцы,
оккупировавшие часть персидской Армении, не смогли в ней
удержаться. Религиозная вражда халкидонитов с монофизитами
зачастую затрудняла взаимодействие между императорскими войсками
и армянскими повстанцами.
Хосров II и союз с Византией
Ормизд IV (579–590), наследовавший своему отцу Хосрову
Ануширвану, проявил благожелательность к своим подданнымхристианам
и
отказался
их
преследовать,
несмотря
на
подстрекательства зороастрийского духовенства. «Точно так же, —
отвечал он мобедам, — как наш царский трон не может стоять на одних
лишь передних своих ножках, если при этом он не опирается также и на
задние, так и правительство не может быть стабильным, если мы
вынудим взбунтоваться христиан». Христианская церковь Персии после
своего обращения в несторианство резко отделилась, как мы видели, от
Византии, чтобы сасанидское государство могло считать ее
интегрировавшейся в иранский мир. Действительно, в это время
Ормизд IV продолжал войну против Византии. Однако его жестокость в
отношении знати и высшего маздеитского духовенства стала причиной
его гибели. Он был свергнут с престола (летом 590 г.), а затем убит, а за
корону вступили в борьбу его сын Хосров II Апарвез и узурпатор
Бахрам Чубин, военачальник из могущественной семьи Михран,
претендовавшей на происхождение от Аршакидов.
Хосров II, у которого оказалось мало сил для борьбы, бежал на
византийскую территорию и обратился за помощью к императору
Маврикию. Тот ее предоставил в обмен на возврат ему городов Дара и
Мартирополь (Майяфарикин). Кроме того, Хосров пользовался
поддержкой несторианской церкви Персии, патриарх которой Сабришо
был его другом. Соединенные силы византийцев, армян и сторонников
Хосрова II разгромили Бахрама Чубина при Газнаке в Азербайджане
(лето 591 г.). Хосров II, восстановленный на троне своих предков,
отблагодарил императора Маврикия, уступив ему не только Дару и

Мартирополь, но и западную часть персидской Армении, так что
ирано-византийская граница прошла по линии озеро Ван — Тифлис[84].
Хосров II и великая война. Персы — хозяева византийской Азии
Хосров II проявлял живейшую признательность византийцам,
которым был обязан троном. Во внутренней политике ни один царь из
династии Сасанидов не был более расположен к христианству. Его врач
Гавриил Шигарский[85], имевший на него большое влияние, был
христианином. Наконец, две из его супруг, арамейка Ширин (уроженка
Хузистна, или Сузианы) и византийка Мария, были христианками.
Ширин, «сад красоты, соперница полной луны», как описал ее
Фирдоуси в «Шахнамэ», оказывала на него особенно сильное влияние.
Но очень скоро в Византии произошел переворот, и период согласия
между двумя империями сменился новым яростным соперничеством, в
котором обе они растратили свои последние силы.
В ноябре 602 г. император Маврикий был свергнут и убит
жестоким узурпатором Фокой. Хосров II, выступив мстителем за
Маврикия, объявил византийцам войну (603). Он разбил их при
Арксамоне, между Нисибином и Эдессой, и овладел знаменитой
крепостью Дара (605). Персы опустошили Сирию и Палестину (607),
затем Анатолию (608) и в своих рейдах достигали Халкидона (Кадыкёя)
на Мраморном море, напротив Константинополя (609).
Крестовый поход Ираклия
В этот момент на императорский трон взошел один из величайших
византийских монархов — Ираклий (610–641). Этот красивый мужчина
крепкого сложения, с рыжими волосами, пышной бородой и большими
прозрачными глазами голубого цвета, в сложнейшей обстановке
проявил себя отличным воином, смелым до безрассудства,
бросающимся в гущу схватки, увлекая солдат своим примером,
неутомимым наездником, а кроме того, опытным военачальником и,
наконец, благочестивым человеком; за свое пылкое и восторженное
благочестие он даже был прозван «первым крестоносцем»[86].

Действительно, настал момент защитить христианство от наступления
маздеизма. В 612 г. персы в Каппадокии дошли до Кесарии. В 613 г. они
вторглись в Сирию, разбили византийцев возле Антиохии и
оккупировали Дамаск. В мае 614 г. они овладели Иерусалимом, сожгли
базилику Анастасия и похитили Крест Господень, который увезли в
Ктесифон. В 615 г. персидская армия, пройдя через Малую Азию, вновь
достигла Халкидона. В 619 г. другая персидская армия завоевала
Египет, а сасанидский флот появился перед Константинополем.
Пока персы одерживали в Азии эти громкие победы, в Европе
монгольская орда аваров, пришедшая из Венгрии, где она кочевала,
вторглась во Фракию и осадила Константинополь (619). Иерусалим пал,
Константинополь осажден с европейского берега аварами, а с моря
персами; казалось, для Ираклия все пропало, и он даже думал о том,
чтобы бежать в Карфаген.
Ему помешал в этом патриарх Сергий, вновь вдохнувший в него
мужество и призвавший к священной войне, предоставив в его
распоряжение церковные богатства. Те же действия мы увидим в
истории крестовых походов, и фактически здесь мы тоже имеем дело с
крестовым походом, поскольку христианские армии отправились в
поход по призыву главы церкви, а целью их были освобождение Гроба
Господня и Истинного Креста.
На мирные инициативы Ираклия Хосров II ответил манифестом,
который можно считать объявлением войны христианству: «Ты
говоришь, что полагаешься на Бога; почему же тогда он не уберег от
моих рук Кесарию, Иерусалим и Александрию? И разве не могу я
также разрушить Константинополь? Не обманывайся пустой надеждой
на этого Христа, который не сумел спасти самого себя из рук евреев,
когда они его распинали!» После публичного чтения этого манифеста с
целью возбудить возмущение верующих Ираклий 5 апреля 622 г.
отплыл в Азию, чтобы отбить у персов Анатолию. Он высадился в
заливе Александретта, в Иссосе, в Киликии, куда вызвал гарнизоны
окрестных городов. Он переформировал армию и в пламенных речах
призвал ее к священной войне. В начале осени 622 г. он двинулся из
Киликии на Каппадокию, чем вынудил персидского военачальника
Шахрвараза («вепря» империи) уйти из Халкидона и отступить до
Каппадокии Понтийской, к истокам Галиса. Ираклий, настигший его

там, дал несколько сражений, в которых преимущество осталось у
византийцев.
Казалось, Малая Азия освобождена. Ираклий поспешно вернулся в
Константинополь, которому снова угрожали авары. Весной 623 г. он
возобновил наступление в Малой Азии. Он высадился в Трапезунде,
пересек Понт, вступил в Армению, занял ее столицу Двин, вторгся в
персидскую провинцию Азербайджан и едва не захватил Хосрова II в
его резиденции Ганзак (Лейлан?). Далее он дошел до «Тебармаиса»
(Шиз, Тахт-е Солейман?), где разрушил храм священного огня АдурГушанасп. Оттуда, гоня 50 тысяч пленных, он вернулся в Албанию
(Ширваз), на зимние квартиры.
Театром действий кампании 624 г. стали отроги Кавказа в районе
слияния Куры и Аракса, затем Армения, где император сразился с
Шахрваразом и обратил его в бегство (декабрь 624 г.). В марте 625 г.
Ираклий через Мартирополь (Майяфарикин), Амиду (Диярбакыр),
Самосату и Германикею вернулся в Киликию. Затем из Аданы по
Каппадокии (через Севастию) вернулся в Понт, чтобы остаться на
зимних квартирах возле Трапезунда.
Тогда Хосров вступил в союз с каганом аваров, чтобы окружить
Константинополь, пока Ираклий застрял у подножия Кавказа. В июне
626 г. аварские орды, прискакавшие из Венгрии, осадили
«богоспасаемый город», а Шахрвараз тем временем, снова пройдя во
главе персидской армии через всю Малую Азию, разбил свой лагерь на
другом берегу Мраморного моря, в Халкидоне. Это было настоящее
нашествие «варваров». «С одной стороны, — писал Георгий Писида[87],
— как будто древние сказки о вышедших из-под земли великанах.
Собрались восемь мириад воинов. Славянин стоял бок о бок с гунном,
скиф встречался с болгарином». С другой стороны, продолжает
византийский поэт, используя, по аналогии, название, заимствованное у
Геродота, «мидяне». Если бы аварам удалось соединиться с персами
или хотя бы просто наладить с ними прочный контакт,
Константинополь пал бы и свеча европейской цивилизации погасла. Но
удивительный патриарх Сергий и патриций Бонус, которым император
поручил оборону столицы, не потеряли ни бдительности, ни отваги.
Разве не охранял город мозаичный образ Христа? Кроме того, сохранив
за собой господство на море, византийцы не давали персам сообщаться
с аварами. Все штурмы крепостных стен, предпринятые последними,

оказались безуспешными, как и попытки ворваться в город со стороны
Золотого Рога (июль — август 626 г.). Утратив веру в успех, их каган
снял осаду и отправился назад в Венгрию.
В это время Ираклий сам ударил в тыл персидской империи со
стороны Кавказа, вступив в союз с хазарами, тюркским народом,
жившим в русских степях. На состоявшейся у Куры его встречи с их
ханом Зебилем, или Джибгу[88], он пообещал тюркскому вождю руку
порфирородной[89] принцессы и получил от него вспомогательное
войско в 40 тысяч воинов, что было для него в тот момент крайне
ценным подспорьем. Царь Иверии (Грузии) Стефаноз I, хоть и был
православным христианином, присоединился к персам. Летом 627 г.
византийский отряд при поддержке хазар осадил его в Тифлисе.
Цитадель была взята после длительной осады, и хазарский хан
отправил Ираклию череп Стефаноза. Император назначил вместо того
эрисмтаваром представителя местной знатной семьи Адарнарса, или
Адарнасе.
Пока его союзники-хазары заканчивали подавлять иверийское
сопротивление, Ираклий перенес войну в самое сердце Сасанидской
империи. Перейдя Аракс, очевидно, напротив Эчмиадзина, он пересек
Армению со стороны Арарата, потом достиг района к западу от озера
Урмия в Атропатене, нынешнем Азербайджане. Оттуда он двинулся на
Ассирию, 11 декабря 627 г. перешел через Большой Заб, а 12-го
разгромил сасанидскую армию возле руин Ниневии. Ему достались
оружие вражеского командующего, убитого в битве, и значительная
добыча. Он находился, и византийские хронисты не преминули об этом
напомнить, неподалеку от исторического поля Арбеля, где за девять
веков до того Александр Македонский победил другого царя царей.
Перейдя через Большой Заб в обратном направлении, Ираклий
двинулся на «рай», то есть на царские сады и замки в этом районе, в
частности на Дастгард, Даскару арабских авторов, а ныне Зендан, на
широкой военной дороге от Ктесифона до Хамадана, приблизительно в
107 километрах от Ктесифона, возле древнего города Артамита. В
первых числах января 628 г. византийский герой вступил в Дастгард,
откуда незадолго до этого убежал Хосров II. В его руки попала
огромная добыча, золото и серебро в слитках, вышитые ковры,
шелковые ткани, склады сахара, пряностей и благовоний. Но главное,
Ираклий заполучил триста римских штандартов, некогда захваченных

персами, и освободил множество христиан, захваченных Хосровом II из
Сирии, Малой Азии и в Египте. Желая отомстить за византийские
города, разрушенные персами, он предал дворец Дастгард огню. После
этого молниеносного рейда он преодолел горный хребет Загрос в
направлении Азербайджана. 11 марта 628 г. он снова был в Ганзаке, или
Гандзаке, очевидно, современном Лейлане, южнее Мараги.
Эта серия катастроф вызвала в Персии всеобщий бунт. 2 февраля
628 г. Хосров II был свергнут собственным сыном Шируйе и через
четыре дня убит. Ираклий, в письме от 15 мая 628 г., адресованном
жителям Константинополя, торжествовал победу: «Он повержен,
надменный, нечестивый Хосров! Он низвергнут в ад! Он,
демонстрировавший презрение к Христу и Пречистой Деве Марии, с
шумом рухнул! Он отправился в пламя, чтобы гореть вместе с ему
подобными!» Затем он триумфатором вернулся в Константинополь, где
его встретили восторженные толпы (14 сентября 628 г.). Что же
касается Шахрвараза, который давно уже покинул Халкидон и отступил
в Каппадокию, Ираклий встретился с ним в Арабиссе в июне 629 г. и
убедил полностью вывести войска с византийской территории, чтобы
побороться за трон в Ктесифоне.
«Крестовый поход» Ираклия завершился, как и положено, в
отвоеванном Иерусалиме. Он встретил в Иераполе (Менбидже)
Истинный Крест, возвращенный персами. 23 марта 630 г. он
торжественно вернул его в священный город. Император сам нес Крест
и поднялся на Голгофу со своим драгоценным грузом, который передал
патриарху Захарии. Ему были оказаны великие милости, и старецпатриарх смог мирно опочить в бозе[90].
Но победившая Византия была так же ослаблена, как проигравшая
Персия. Две великие цивилизованные империи, претендовавшие на то,
чтобы разделить Восток, вышли из длившейся двадцать три года
грандиозной дуэли совершенно обессиленными, и произошло это в тот
самый момент, когда им требовалась мобилизация всех сил против
угрозы, надвигавшейся на них обеих из пустыни: против арабов.
Это новое испытание, обрушившееся на Византию после
страшных потрясений 605–628 гг., едва не лишило ее всех азиатских
владений, а маздеитскую Персию навсегда вычеркнуло из списка
независимых стран.

2. Арабское нашествие и византийское упорство
Арабская экспансия до возникновения ислама
Завоевание Востока арабами началось не при Магомете. Задолго до
него жившие в пустыне племена просочились на окраины
византийского и персидского миров, пользуясь слабостями двух этих
империй для бесшумного и незаметного проникновения. Этот процесс
оставался незаметным: кочевники появлялись небольшими группами на
краю пустыни и постепенно обживались на окультуренных землях, так
что в один прекрасный день сасанидский или византийский губернатор
обнаруживал, что управляет не персами или греками; что под его
началом находятся одни семиты. Кроме того, арабизации
предшествовало и способствовало арамейское мирное возрождение.
Мало-помалу в сасанидской Вавилонии и в византийской Сирии вновь
стали появляться старые семитские названия рек и гор, тогда как
официальные иранские или греческие имена превратились в ученые
слова, используемые лишь в канцеляриях. Персидская или
византийская власть сохранялась от Загроса до Красного моря, но
земля вновь стала арамейской и арабской.
Между IV и VI вв. арабское завоевание материализовалось в
появлении двух организованных эмиратов. Один, династии Лахмидов,
образовался в Хире, на правом берегу Евфрата и зависел от Персидской
империи; другой, Гассанидов, в Хауране и Белке, на укрепленной
сирийской границе, зависел от Римской империи. Византийцы, как мы
уже видели, использовали Гассанидов против Персии, а персы точно
так же использовали Лахмидов против Византийской империи.
Впрочем, оба эмирата пользовались постоянными войнами между
Персией и Византией, чтобы в равной мере грабить обе державы, так
что в этой бесконечной борьбе арабы-кочевники выигрывали всегда.
Мы видели, какую роль сыграли Гассанид аль-Харис ибн Джабал (ок.
528–569) и Лахмид аль-Мунзир III (505–554) и как, прикрываясь
службой своим сюзеренам, они в действительности действовали в
своих собственных интересах. Тем не менее византийцы и Сасаниды
были вынуждены обхаживать их вплоть до прощения их своевольства.
В 529 г. император Юстиниан назначил аль-Хариса ибн Джабала

вождем всех арабских племен в Сирии с титулами филарха и патриция,
что в тогдашней Византии представляло высшую степень отличия
после императорского достоинства. В другом лагере лахмидский
правитель Хиры аль-Мунзир I играл такую важную роль при дворе
Сасанидов, что был назначен воспитателем принца Бахрама Гора и, как
мы знаем, сумел в 420 г. посадить своего протеже на трон в Ктесифоне.
И ктесифонский, и константинопольский дворы в конце концов
устали от своевольств своих клиентов. Гассанидский эмир альМунзир[91], блистательный вассал и полководец Византии (император
Тиберий II даровал ему взамен диадемы настоящую корону), тем не
менее покровительствовал монофизизму, испытывая отвращение к
греческой ортодоксии. В 581 г. он был арестован за измену и увезен
пленником в Константинополь. Четверо его сыновей подняли мятеж и
подвергли жестокому разгрому имперские владения. Император
Тиберий II послал против них войско, которое захватило старшего, анНумана, и окончательно ликвидировало гассанидский эмират.
То же самое произошло и в Хире. Лахмид ан-Нуман III, вассал
Хосрова II, вызвал недовольство этого государя, который уморил его в
тюрьме (около 602 г.). На место Лахмидов Хосров II посадил в Хире
губернаторов, напрямую подчиняющихся ктесифонскому престолу.
Результат этой двойной акции оказался одинаково плачевным для
обеих империй. Теперь, вместо того чтобы иметь дело с
ответственными арабскими принцами, которых они могли
контролировать, византийцы в Сирии и персы в Ираке имели дело с
многочисленными кочевыми племенами, никоим образом не
поддающимися их влиянию и контролю. Между 604 и 611 гг. арабское
племя Бакр наголову разгромило сасанидскую армию в битве при ЗуКаре, на правом берегу Нижнего Евфрата, между Васитом и Куфой.
Битва при Зу-Каре, хоть и была исключительно локальным
событием, открыла арабскому миру слабость огромной империи
Сасанидов. Пришел час ислама.
Завоевание арабами Сирии и Египта
Успех ислама объясняется тем, что мусульманская революция
произошла в разгар пробуждения Древнего Востока, восставшего

против эллинизма и его крайней формы — византийской ортодоксии.
Антагонизм, как мы видели, возник задолго до Магомета. Магомет
даже не превратил войну в религиозную, поскольку при Хосрове II и
Ираклии уже шла настоящая религиозная война, столкнувшая
маздеитский Иран и Византию. И не ислам первым двинул племена
пустыни на штурм византийской Сирии и сасанидского Ирака[92]. Мы
видели, что арабы Пальмиры, Хаурана (Гассаниды) или Хиры уже с
давних пор начали проникновение в оседлые области. Но Магомет дал
всем этим бунтующим жителям Востока идеологию, веру и знамя. Его
исламизм был в первую очередь панарабизмом. Мир вступал в
Средневековье, старые распри оживали. Со времени обращения в
христианство Константина, и особенно после осуждения несторианства
(431) и монофизитства (451), древний эллинизм и «римскость»
представали в Азии в форме Символа веры. Получив Коран, арабский
мир ответил джихадом, страшной мусульманской священной войной.
Так восточный вопрос на долгие века стал вопросом религиозным.
Арабские завоевания начались при халифе Абу-Бакре (632–634) с
захвата пограничных округов в Сирии и Вавилонии. В Вавилонии
арабы отобрали у Сасанидов Хиру, а Лахмидов, чтобы защитить ее,
больше не было (633). В Палестине они 30 июля 634 г. разгромили
византийскую армию при Аджнадейне, и в результате этой их победы
византийцы откатились к Дамаску. Пока что продвижение мусульман на
этом направлении носило характер всего лишь массированного набега.
Но коренное местное население — евреи, самаритяне, христианемонофизиты — ненавидевшее византийскую ортодоксию, тайно или
открыто помогало захватчикам. В сентябре 635 г. капитулировал
Дамаск, предположительно с согласия духовенства, недовольного
религиозной политикой императора Ираклия[93]. Неизвестно, посылал
ли арабский полководец Халид Ираклию письмо, приписываемое ему
хронистами: «Аллах отдал эту землю нашему отцу Аврааму и его
потомству. Мы дети Авраама. Ты достаточно долго владел нашей
страной. Отдай ее нам по доброй воле». Зато кажется весьма
правдоподобным, что, как утверждает Евтихий[94], жители Хомса в
момент мусульманского вторжения объявили Ираклию, что по причине
его монотеизма видят в нем лишь врага своей веры.
Вот так своими религиозными раздорами византийское общество
готовило почву для арабского завоевания; точнее, религиозные

раскольники, которые в семитской стране противопоставляли
монофизитов
«халкидонянам»,
предоставляли
догматическое
прикрытие, которое в эти времена могущества религии было
необходимо для восстания коренных народов с целью сбросить
греческое владычество.
Ираклий, выйдя из оцепенения, отправил в Сирию новую
восьмидесятитысячную армию, которую арабы 20 августа 636 г.
разгромили на берегах Ярмука, восточного притока Иордана. Эта
победа с коротким интервалом отдала арабам два крупнейших города
Северной Сирии, Алеппо и Антиохию. Ираклий, в котором больше не
узнавали героя персидской войны, трусливо оставил сирийскую землю.
Иерусалимский патриарх Софроний — заклятый враг имперского
монотеизма — два года оборонял священный город, осажденный
арабами, затем, выговорив некоторые религиозные уступки,
капитулировал (638). Вся Сирия-Палестина была потеряна для
Византии. Что же касается Персидской империи Сасанидов, арабы
завоевали ее, победив в двух битвах: при Кадисии (637) и Нихавенде
(642).
В Египте почва для завоевания его арабами была подготовлена еще
лучше, чем в Сирии, враждебностью коптов-христиан, которые были
монофизитами, к византийской ортодоксии. В царствование Ираклия
патриарх Кир (ок. 631–640) хотел привести коптов к халкидонскому
диофизизму и изгнать их патриарха Вениамина, отказывавшегося
делать это. Когда в декабре 639 г. арабы под командованием Амра ибн
аль Аса вторглись в Египет, Вениамин гарантировал им содействие
коптского населения в обмен на возврат коптской церкви имущества,
конфискованного византийцами. Александрия капитулировала 29
сентября 643 г., на этот раз из-за трусости ортодоксального патриарха
Кира.
Завоевание Александрии увенчало завоевание всего Египта и
Сирии. Падение этого города, считавшегося второй столицей
эллинизма, имело резонанс, сопоставимый с тем, который восемь веков
спустя вызвало падение Константинополя. Самая значительная из
македонских колоний была безвозвратно потеряна. Внешнюю Грецию
сбросили в море. Александрия была основана тысячу лет назад. На
протяжении
этих
десяти
веков
эллинская
цивилизация,
распространившаяся в Египте и Сирии, дала самых блестящих ученых

Античности, философию, бывшую смесью греческих идей и восточных
мистерий. Но мало-помалу она потеряла свою силу экспансии. Ей
пришлось отступать, отдавать коренным жителям, которыми она
больше не могла управлять, захваченные у них территории… Ираклий
неподвижно наблюдал за крушением дела Александра.
Девизантиизация проходила не менее быстро, чем в Сирии. Здесь
для нее также характерно сотрудничество местного населения с
арабскими завоевателями, сотрудничество тем более тесное, что
омейядские халифы (660–750) выбрали своей резиденцией сирийский
Дамаск. Сирийцы-христиане — монофизиты и даже мелкиты, то есть
«халкидоняне», до того служившие в канцеляриях византийской
администрации, без колебаний шли на те же должности в диван
халифов. Бывший финансовый администратор Дамаска при Ираклии
Ибн-Серджун (Сергий) получил от халифа Муавии (660–680)
управление налогами и финансами арабской армии. Так что он стал
канцлером и доверенным лицо Муавии и его преемника.
Арабское вторжение в Армению
Византийская Месопотамия (Эдесса) и персидская Верхняя
Месопотамия (Нисибин) были, разумеется, захвачены. Оттуда арабы
вторглись в Армению. 6 октября 642 г. они внезапным ударом овладели
столицей страны Двином, откуда угнали множество пленных. Глава
могущественного рода Рштуни, Теодорос, чьим главным владением
был остров Ахтамар на озере Ван, тревожил нападениями отступающих
захватчиков. 10 августа 643 г., во главе отряда в 600 человек, он застиг
врасплох и уничтожил целую колонну арабов, которые только что перед
этим захватили Арцаф в округе Коговит. Впрочем, до того момента
арабские
вторжения
ограничивались
обычными
набегами.
Византийский император Констант II (641–668) еще мог назначать
префектов и губернаторов Армении, которых выбирал из местной
знати, в частности Теодороса Рштуни или главу другой влиятельной
феодальной семьи, Варатироца, вождя семьи Багратуни, или
Багратидов, а затем сына Варатироца по имени Смбат. Но после
Феодосиопольского синода 632 г., где патриарх Езр I вырвал у
императора Ираклия согласие присоединиться к греческой ортодоксии,

византийцы начали преследовать армянскую церковь, тогда как арабы,
так же как в Сирии и Египте, представляли себя защитниками
монофизитства. «Неверные не стесняют нас в проявлении нашей
веры», — отвечали армяне на недовольство Константа II. В конце
концов, в 653 г. Теодорос Рштуни заключил за спиной Византии
соглашение с арабским вождем Муавией. По этому соглашению
Армения признавала сюзеренитет арабов, которые брали на себя
обязательство защищать ее монофизитскую веру от посягательств
византийской церкви. Со своей стороны армяне обязались выставить в
случае византийского наступления армию в 15 тысяч всадников.
Император Констант II, взбешенный тем, что армянские
монофизиты перешли под покровительство арабов, вторгся в Армению
с сильной армией и через Феодосиополь дошел до Двина. К нему
присоединились два аристократических рода, Багратиды и
Мамиконяны, а также знать областей Спер и Тайк. Он объявил
Теодороса Рштуни низложенным и назначил на его место Мушега
Мамиконяна. Затем он принудил патриарха Нерсеса Шинола[95] —
который, впрочем, был противником Теодороса Рштуни — принять
решения Халкидонского собора и греческое богослужение.
Это давление оттолкнуло от василевса армянское население. Едва
он покинул страну (654), как ее снова оккупировали арабы. Патриарх
Нерсес Шинол бежал в Тайк, на свою малую родину, опасаясь мести
Теодороса Рштуни. После прихода византийцев тот удалился в свою
крепость Ахтамар на озере Ван, откуда вышел после их ухода и, с
помощью арабов, прогнал имперцев до Черного моря. Он даже
отправился в Дамаск к халифу Муавии, который назначил его
марзпаном, или губернатором, Армении, а также Иверии (Грузии) и
Аговании. Однако Иверия оказалась привязанной к византийской
системе: население, придерживавшееся халкидонского Символа веры,
требовало смены политики. Византийский полководец Мавриан
воспользовался зимним временем, чтобы вновь вторгнуться в
Армению. Весной он был разбит армянами и арабами под Нахичеванью
и отброшен в Иверию. Арабы даже захватили (655) у византийцев
Феодосиополь (Карин, Эрзерум).
В этот момент арабский мир расколола гражданская война —
борьба за власть над халифатом между Али и Муавией,
продолжавшаяся с 657 по 661 г., — что вынудило арабские войска на

некоторое время уйти из Армении, которую тут же снова оккупировали
византийцы (657). Правителем ее с титулом куропата Констант II
назначил главу дома Мамиконянов, Хамазаспа Мамиконяна. Но в 661 г.
халиф Муавия стал единственным владыкой арабской империи и
потребовал от армян снова признать себя ее вассалами. Понимая
бесполезность сопротивления, старый патриарх Нерсес Шинол перед
смертью посоветовал покориться. По его рекомендации Муавия
назначил губернатором Армении одного из местных вождей, Григора
Мамиконяна, чья семья, несмотря на смену протекторатов, сохраняла
власть. Григор Мамиконян оставался во главе Армении с 661 по 685 г.
Как мы видим, кому бы ни принадлежал сюзеренитет, византийцам
или арабам, армянские аристократические семейства, несмотря на
соперничество между собой, сохраняли реальную автономию страны.
Тем временем арабы направили флот в греческие воды, который
возле Феникса, у побережья Ликии, разгромил византийскую эскадру
под командованием самого императора Константа II (655) и высадил на
сушу десант, дошедший до Каппадокии со стороны Кесарии. Только в
659 г. Констант II сумел склонить халифа Муавию к заключению мира.
С этого момента азиатские владения Византии практически
ограничивались Малой Азией. Поскольку в Европе Балканский
полуостров, включая Грецию, был занят славянами, а территория
империи на востоке казалась столь малой, Констант II перебрался в
Южную Италию, где и окончил свои дни (663–668). Арабы
воспользовались этим, чтобы возобновить борьбу, и отправились в
набег через Малую Азию до Халкидона (663). В течение некоторого
времени почти не было годов без арабских набегов. Зато с 666 г.
мардаиты или джараджины, горцы-христиане (монофизиты или
монофелиты) из Амана или Тавра, подстрекаемые византийцами,
проникали до Ливана, где вели против халифата, столицей которого
оставался Дамаск, грозную партизанскую войну.
Осада и оборона Константинополя. Греческий огонь
Император Константин IV (668–685) видел, что арабская угроза
становится все сильнее. Теперь халиф Муавия нацелился не больше и
не меньше как на завоевание самого Константинополя. В 673 г.

большой арабский флот пересек Эгейское море, Геллеспонт и появился
под стенами огромного города, который блокировал с апреля по
сентябрь, безуспешно пытаясь прорваться в порт, защищаемый
византийской эскадрой, а затем отправился зимовать в город Кизик.
Используя Кизик как операционную базу, арабы в течение пяти лет не
оставляли своих усилий, каждое лето возвращаясь осаждать с моря
христианскую столицу. Константин IV руководил обороной города с
энергией и отвагой, снискавшими ему восхищение истории. Один
сирийский грек, бежавший в Константинополь, Каллиник, открыл
формулу знаменитого «греческого огня», ставшего страшным оружием
в руках осажденных. В 677 г. арабский флот, понеся крупные потери,
вынужден был отступить. По пути он был частично уничтожен бурей у
берегов Памфилии. Тогда халиф Муавия заключил с Константином IV
мир, обязавшись выплачивать ему ежегодную дань в 3000 фунтов
золотом (678). Константин IV предстал в образе спасителя
христианства[96].
Армения между Византией и арабами
Император Юстиниан II (685–695) свел на нет эти успехи. По
просьбе арабов он согласился отозвать из Ливана и Амана мардаитов,
которых переселил на имперские земли, в частности в Памфилию,
рядом с Адалией. Тем самым он лишил империю крайне ценного
передового бастиона. Затем он нарушил мир с арабами (692), но был
разгромлен ими под Севастополем. Более удачлив Юстиниан II был в
действиях против Армении, которую оккупировал благодаря поддержке
хазар, этой тюркской орде, некогда союзнице Ираклия, по-прежнему
обитавшей в степях низовий Волги и Дона, а также Кумы. Таким
образом, в 687–693 гг. византийцы снова стали хозяевами Армении, но
ее народ не радовался этому освобождению. Хазары, которых
Юстиниан II нанимал на службу, вели себя как варвары — каковыми и
были. Они убили лидера армянской знати Григора Мамиконяна (685).
Главу другой знатной армянской фамилии, Ашота Багратуни, или
Багратида, наследовавшего Григору, византийцы сочли чересчур
могущественным и выставили против него другого претендента.
Армения оказалась между двух огней: арабскими вторжениями и

византийскими
придирками,
поскольку
Ашот,
смещенный
византийцами, был вскоре убит арабами (690). Вместе с тем
Юстиниан II некоторое время продержал возле себя армянского
патриарха Саака (Исаака) III Дзорапореци, пытаясь навязать ему
церковную унию (690). Следует отметить, что эти раздоры между
христианами досаждали армянскому народу не менее, чем
опустошения, чинимые мусульманами. По признанию армянского
хрониста Левона, когда арабы в 693–694 гг. отбили Армению у
Византии, большинство армянской знати во главе с Смбатом
Багратидом вновь встретило их с куда меньшей враждебностью; так что
халиф Абд аль-Малик назначил Смбата губернатором страны.
Армянский патриарх Саак III отправился в Дамаск, чтобы получить для
своей церкви покровительство Абд аль-Малика. По дороге он умер в
Харране, но получил посмертное удовлетворение своего ходатайства
(703).
Правда, арабо-армянское сближение было недолгим, арабы вновь
лишились симпатий армян из-за конфискаций их имущества и
массовых убийств. Первым против них восстал их бывший клиент
Смбат Багратид. Преследуемый одним из их отрядов и настигнутый
возле Акори, севернее Арарата, он тем не менее сумел перейти Аракс,
внезапно ударить на врага и наголову разгромить его при Варданакерте,
но после этой блестящей победы он был вынужден укрыться у
византийцев. Те поселили его в Тайке, в провинции Византийская
Армения, расположенной у истоков Евфрата и Чороха, потом в Поти,
где он и прожил до того дня, когда, устав от назойливости греческих
прелатов, продолжавших пытаться обратить армян в ортодоксию, снова
перешел на сторону арабов (711). Перипетии его судьбы
символизируют судьбу всей Армении, поочередно то угнетаемой
арабами за верность христианской религии, то притесняемой
византийцами
за
приверженность
монофизитству.
Арабский
протекторат, когда он не был репрессивным, хотя бы обеспечивал
армянской церкви полную независимость от церкви греческой.
Армянский патриарх Ованес III Одзнеци, или Иоанн III Одзунский
(прозванный Имастассер, или Философ, католикос в 717–728),
воспользовался ситуацией, чтобы созвать в 726 г. в Манацкерте, или
Манцикерте, собор, укрепивший — против Византии — догматический
союз армянской и сирийской монофизитской церквей.

Осада Константинополя арабами. Лев Исавр спасает
христианство
Тем временем война между арабами и византийцами
продолжалась. При императоре Тиберии III (698–705) византийцы
отбили Самосату (700), разбили арабов в Киликии (703) и изгнали их с
Кипра. Но это были эфемерные успехи. В правление халифа Валида I
(705–715) арабы овладели Тианой в Каппадокии, вторглись в Киликию
(710, 711), взяли Амасию в Каппадокии Понтийской (712), Антиохию
Писидийскую (713) и опустошили Галатию (714). Халиф Сулейман
(715–717) поручил своему брату Масламе ведение войны в Малой
Азии, дав ему армию, предназначенную, по его замыслам, овладеть
Константинополем. Маслама дошел через Аморий во Фригии до
Пергама в Мизии, который захватил (716), пересек Геллеспонт
напротив Абидоса и через Фракию подошел к Константинополю,
который осадил с суши. Штурм городских стен начался 15 августа
717 г. В первых числах сентября арабский флот, присоединившийся к
нему, обложил город с моря. Никогда прежде столице христианского
мира не угрожала такая опасность. Но на императорский престол
взошел необыкновенный человек, Лев III Исавр (717–740). Об его
энергию, умение, отвагу разбились все попытки осаждающих. С другой
стороны, и в этот раз греческий огонь творил чудеса. Наконец, личный
состав арабского флота комплектовался из восточных христиан, коптов
и сирийцев, которые с неохотой служили исламу. В августе 718 г., после
годичной осады, Маслама решился отступить. Он потерял, как уверяют,
150 тысяч человек, а во время возвращения буря уничтожила почти
весь флот.
Лев Исавр, следуя примеру Константа IV, снова спас христианский
мир на Востоке, как четырнадцать лет спустя Карл Мартелл[97] спасет
его на Западе. Победа под Константинополем (717–718) равна победе
при Пуатье (732). Не будем забывать о том, что могло бы случиться с
западной цивилизацией, если бы катастрофа 1453 г. произошла в
VIII в., когда Запад, ставший снова варварским, был еще не в состоянии
освоить священное наследие эллинизма, и признаем всю огромность
нашего долга перед доблестными василевсами, которые своей
непрерывной борьбой обеспечили непрерывность развития нашей
культуры.

Наступательная сила арабского мира была сломлена. Но
пограничные войны продолжались, и часто с успехом для захватчиков.
В 725 г. арабы взяли Кесарию Каппадокийскую и даже угрожали Никее.
Тогда Лев Исавр в борьбе с арабами получил, как ранее Ираклий в
войнах с персами, помощь тюрок-хазар из русской степи. В 732 г. он
женил своего сына, будущего Константина V, на дочери их кагана,
получившей после крещения имя Ирина. По просьбе Льва хазары
нанесли арабам на Кавказе, со стороны Армении и Азербайджана,
отвлекающий удар, который дал населению Малой Азии несколько лет
передышки.
Война возобновилась в 737 г. В 739 г. арабы осадили Тиану на юге
Каппадокии, впрочем, без успеха. В том же году Лев III и Константин V
нанесли им при Акроиноне, близ Синнады, нынешнего
Афьонкарахисара, во Фригии, крупное поражение, которое надолго
пресекло мусульманские притязания на Малую Азию. Константин V,
государь умный, образованный, энергичный, великий воин и великий
управленец, за время своего долгого царствования (740–775) завершил
исправление положения. В 745 г. он отбил у арабов расположенную на
границе Киликии и Северной Сирии Германикею (Мараш,
Кахраманмараш) и Долихею (Дулук), но, предвидя возобновление
наступления ислама, переселил христианское население этих городов
во Фракию. В 746 г. византийская эскадра с экипажами, набранными в
феме[98] Кивирреоты (Кария, Ликия и Памфилия), разгромила арабский
флот близ Керамеи, на Кипре. Эта победа вернула византийцам Кипр
или закрепила обладание им. В последующие годы гражданская война в
Арабском халифате, приведшая к падению династии Омейядов и
приходу к власти династии Аббасидов (747–751), позволила
Константину V достичь новых успехов. Он в 751 г. перенес военные
действия на армянскую границу и отнял у арабов Феодосиополь
(Эрзерум), Мелитену (Малатью) и Клаудиас (Хисн-Калаудиа, на берегах
Евфрата, к востоку от Мелитены). Константин V дошел даже до
Арсамосаты (Шимшата на Евфрате, восточнее Харпута). Но и здесь он
не собирался присоединять завоеванные территории и ограничился тем,
что разрушил Феодосиополь, Мелитену и Клаудиас, перевезя во
Фракию христианское население и рассеяв мусульманское.
Аббасиды, занявшие трон халифа, не смирились с этими
поражениями. При халифе аль-Мансуре (754–775) они заново

отстроили Феодосиополь и Мелитену, но боевые действия не выходили
за рамки пограничных стычек. Так, около 768 г. арабы отбили у
византийцев Мараш, а византийцы у арабов Арсамосату. В Киликии
византийцы смогли удержать Мопсуестию (Мамистру, Мисис).
Непримечательная борьба, которая, однако, интересна для понимания
большой истории, поскольку ставкой в этой осадной войне за
обладание десяток раз потерянными и отвоеванными крепостями было
не более и не менее как выживание в течение еще многих веков или
преждевременная смерть эллинизма, то есть, повторимся, все будущее
нашей цивилизации.
Возобновление арабского наступления при халифах династии
Аббасидов
Но для Византии успехи быстро сменились неудачами. Сидевшая
на троне в Багдаде династия Аббасидов дала несколько великих
государей, халифов аль-Махди (775–785), Гаруна аль-Рашида (786–
809), аль-Амина (809–813) и аль-Мамуна (813–833), тогда как в
Константинополе один слабый правитель сменял другого: императрица
Ирина (780–790, 797–802), Никифор I (802–811), Михаил I Рангаве[99]
(811–813) и Лев V Армянин (813–820).
Арабы возобновили набеги на Малую Азию. В 782 г. они разбили
византийскую армию при Дареноне и дошли до Хризополя (Скутари),
напротив Константинополя. В то же время продолжалась война осад
вокруг пограничного города Камаха на Верхнем Евфрате. В 784 г.
арабы принудили к сдаче византийцев в Фебасе, в Каппадокии. В 798 г.
они снова опустошили Каппадокию и Галатию. В 804 г. разгромили во
Фригии армии императора Никифора I. В 806 г. они овладели целым
рядом каппадокийских крепостей: Гераклеей, Фебасой, Малакопеей,
Сидеропалоном, Тианой и дошли до Ансиры. В это же самое время
мусульманский флот разорял побережье Кипра (805) и Родоса (807).
Ради заключения мира Никифор вынужден был по унизительным
условиям договора стать данником Гаруна аль-Рашида.
Византийские императоры Аморейской династии (820–867), в
свою очередь, не прекращали трудную оборонительную войну против
Аббасидов за сохранение Малой Азии. При императоре Михаиле II

Заике (820–829) арабские корсары, эмигрировавшие из Испании и
обосновавшиеся в Александрии, захватили у Византийской империи
остров Крит (827). В том же году правившая в Тунисе арабская
династия Аглабитов начала завоевание Сицилии, которое, несмотря на
все усилия византийцев, завершилось в 860 г.
Император Феофил (829–842) ответил на набег халифа Мамуна на
византийские крепости в Каппадокии (830) разграблением
принадлежавших в то время арабам киликийских городов Тарса и
Мисиса (Мамистры, Мопсуестии) (831), но в том же году был разбит
сыном Мамуна возле Антигу в Каппадокии. За этим последовала
возглавляемая лично Мамуном осада крепостей между арабской
Киликией и византийской Каппадокией, вокруг Гераклеи, Подандоса и
Тианы (833).
В 837 г. император Феофил, воспользовавшись внутренними
затруднениями Аббасидов, в частности восстанием коммунистической
секты хуррамитов под предводительством Бабека, перешел в
наступление и во главе стотысячной армии овладел Запетрой (ныне
Вираншехир на Султан-Су, юго-западнее Малатьи), Арсамосатой
(Шимшатом) и Мелитеной (Малатья). Аббасидский халиф аль-Мутасим
(833–842), подавив восстание Бабека, направил армию в более чем 200
тысяч человек в карательную экспедицию, целью которой был город
Аморий, во Фригии, колыбель правящей византийской династии (838).
22 июля 838 г. арабы разбили Феофила на горе Анзен, возле Дазимона
(современная Дазмана возле Туркаха). Город Ансира (Анкара),
брошенный частью своих жителей, был взят и разрушен Мутасином. 1
августа 838 г. Мутасим прибыл лично возглавить осаду Амория,
обороняемого патрицием Аэцием, командиром Анатолийской фемы. 12го числа город был взят, вероятно, с помощью предательства. Халиф
приказал его разрушить, обратил все население в рабство, а 6000
пленных перебил. Старшие офицеры были уведены в Самарру,
резиденцию аль-Мутасима, и, поскольку они упрямо отказывались
перейти в ислам, все они были казнены после семи лет плена (5 марта
845 г.). Вот такой пример героической стойкости «сорока двух
аморийских мучеников», этих «крестоносцев до эпохи крестовых
походов» являют давние византийско-арабские войны. Император
Феофил не сдавался и обратился за помощью к венецианскому дожу
Пьетро Транденико, франкскому императору Людовику Благочестивому

и, желая ударить по Аббасидам с тыла, к кордовскому халифу Абд арРахману II[100]. Впрочем, Феофил не отчаивался. Поход арабов,
приведший к разрушению Амория, был всего-навсего масштабным
набегом, после которого победители, таща добычу и гоня пленных,
ушли из Фригии и Каппадокии, а в 841 г. византийцы, в свою очередь,
вторглись на аббасидскую территорию, где снова заняли Германикею
(Мараш) и область Мелитены (Малатьи). Халиф аль-Мутасим, решив
поразить христианство в самую голову, стал готовить поход на
Константинополь, но смерть не дала осуществиться его планам (842).
Преемник Феофила, его сын Михаил III (842–867) совершил
грубую ошибку, толкнув в объятия арабов павликиан. Речь идет о
христианской секте иконоборцев, обвиненной в зараженности
манихейством и за это преследуемой византийской ортодоксией.
Павликиане были особенно многочисленны в Каппадокии, в частности
в Понтийской Каппадокии, или феме Армениак, когда регентша
Феодора (842–856), мать Михаила III, приказала начать их
преследования, в которых погибло сто тысяч этих сектантов.
Остальные бежали на арабскую территорию, к эмиру Малатьи, который
поселил их вокруг крепости Тефрик, или Тефрике (современный
Дивириги, на Чалта-Чае, западном притоке Верхнего Евфрата). Эти
люди, до того служившие пограничной стражей Византийской
империи, отныне играли ту же роль — но уже против Византии — в
интересах арабской империи.
Однако византийские успехи не закончились. В 856 г. мы видим,
что в походе, возглавленном Петронасом, дядей Михаила III по матери,
они опустошили арабский округ Арсамосата и дошли до окрестностей
Амиды (Диярбакыра), а затем двинулись на северо-запад, на Тефрик и
точно так же разорили колонию павликиан.
В 856 г. Михаил III лично возглавил поход на Самосату, доведя
византийские армии до Евфрата. В 863 г. эмир Мелитены ответил
набегом через фему Армениак, в ходе которого внезапным ударом
захватил византийский порт Амисос (Самсун), но Петронас настиг его
в Посоне, к востоку от Гангры, в районе Галиса в Пафлагонии. Эмир
был окружен, наголову разгромлен и погиб в бою. Большинство его
подчиненных также погибли либо попали в плен (3 сентября 863 г.).
Добавим, что 22 мая 853 г. византийский флот внезапно захватил в
Египте город Дамиетту и полностью его разграбил.

Итак, в поединке Византии с исламом Аморийская династия
перехватила инициативу на море и на суше, когда на троне цезарей ее
сменила Македонская династия.

Глава 2. Византийская эпопея
1. Македонская династия
Василий I Македонянин и час Византии
Македонская династия, правившая Византией с 867 по 1056 г., в
действительности имела армянские корни. С тех пор как западные
округа древней Армении были аннексированы империей, крепкое
армянское население тех краев, впоследствии расселившееся по всей
Восточной Каппадокии, дало Византии множество солдат и
командиров. Император Василий I (867–886) был одним из них.
Простой крестьянин, он благодаря своей величественной осанке,
ловкости и энергичности поднялся до высших чинов в армии, а
благодаря убийству Михаила III в конце концов получил трон.
Превосходный воин, хороший управленец, гибкий дипломат, он
проявил себя одним из лучших монархов, которые когда-либо правили
Византией, так же как его династия — одной из величайших за всю
историю страны.
В тот момент, когда этот дом брал в свои руки судьбу старой
империи, арабская мощь рухнула. Династия Аббасидов после
царствования Мутаваккиля (847–861) пришла в упадок. Ее
политическая власть постепенно сузилась до пределов Багдада и
Арабского Ирака, тогда как в провинциях возникло большое количество
мусульманских династий, теоретически подчиненных власти халифата,
но фактически автономных. Это были: в Египте Тулуниды (868–905),
затем Ихшидиды (935–969), после которых там возникнет халифат
Фатимидов (969–1171), последние будут совершенно независимы от
Аббасидов как в светском, так и в духовном отношении; в
Месопотамии и Северной Сирии Хамданиды мосульские (929–991) и
алеппские (944–1003), мосульских сменили Укайлиды (996–1096), а
алеппских Мирдасиды (1023–1079); в Диярбакыре — Марваниды (990–
1096), в Табаристане Алиды (864–928); в Восточном Иране Тахириды
(820–872), Саффариды (868–903) и Саманиды (974–999), в Персии и
Ираке Бувайхиды или Буиды (932–1055). За исключением Фатимидов,

провозгласивших алидский халифат в противовес багдадскому
халифату Аббасидов, все эти династии на словах признавали духовную
власть дома Аббаса. В действительности все они, и иранские по
происхождению (Тахириды, Саффариды, Саманиды и Буиды), и
арабские, как прочие вышеперечисленные династии, в политическом
плане действовали совершенно независимо. Единая великая арабская
империя, еще вчера простиравшаяся от Туркестана до Египта и от
Сицилии до Инда, сменилась теперь множеством враждебных друг
другу мелких провинциальных княжеств, которые, растрачивая свои
силы в этих стычках, оказались в ситуации хронического отставания от
обновленной Византийской империи.
Для начала Василий I перекрыл пути, по которым арабские отряды
время от времени прорывались из Киликии или от евфратских берегов в
направлении Каппадокии. С 871 по 882 г. он оккупировал все перевалы
и проходы из Тавра и Антитавра, являвшиеся подлинными воротами в
Малую Азию. Одновременно он предпринял решающее усилие в
спорном районе Северо-Восточной Анатолии, между Севастией
(Сивасом) на Галисе и Мелитеной (Малатьей) возле Евфрата, в районе
которой находился павликианский анклав Тефрике, ставший
мусульманским бастионом. В 872 г. Тефрике наконец был взят и
разрушен, вождь павликиан Хризохир убит, а его голова отправлена
Василию. Южнее в 873 г. византийцы взяли и разграбили Запетру в
верхней долине Султан-Су и Самосату на Евфрате, хотя пока еще и не
сумели овладеть Мелитеной. Горный район Антитавра между Кесарией
и Марашем, откуда арабы так часто прорывались на Анатолийское
плато, был окончательно отвоеван (877), а захват в 876 г. крепости
Лулон (Лу’лу’а) открывал византийским войскам, идущим из Гераклеи
или Тианы, дорогу на Тарс. Удачные походы были совершены и в саму
Киликию, но пока еще не удалось взять ни Тарс, ни другие крупные
города этой страны (878–883).
Роман Лакапин и Иоанн Куркуас
Казалось, улучшение ситуации прекратилось при сыне Василия I
Льве VI Философе (886–912). Арабы, прочно обосновавшиеся на
Крите, отправили оттуда в византийские воды эскадру под

командованием ренегата[101] Льва Триполийского, которая создала
угрозу Константинополю и разграбила Фессалоники, второй по
значению город в европейской части империи (июль 904 г.). Часть
населения Фессалоник была истреблена, остальные — 22 тысячи
юношей и девушек — проданы на невольничьих рынках Хандака
(столицы Крита при арабах) и Триполи. В это же время взятием
Таормины завершилось завоевании арабами Сицилии, с которой они
угрожали самому Риму (902). В царствование сына Льва VI,
Константина VII Багрянородного (913–959), вынужденного сделать
своим соправителем великого адмирала Романа II Лакапина (919–944),
успехи возобновились. В 924 г. императорский флот уничтожил возле
Лемноса эскадру Льва Триполийского. Теперь империя располагала
группой выдающихся полководцев, которым суждено будет придать
решающий импульс «ромейской» реконкисте; одним из них был Иоанн
Куркуас (Гурген), военачальник армянского происхождения, который с
922 по 944 г. являлся командующим в Малой Азии и был прославлен за
свои подвиги Продолжателем Феофана[102] как «новый Траян». «Он
удвоил, — сообщает с некоторым преувеличением данный источник, —
размеры Ромейской державы; прежде неверные занимали страну вплоть
до Галиса; он же отодвинул границы империи к Тигру и Евфрату».
Наряду с ним отличились доблестью и другие военачальники — члены
его семьи: его брат Феофил Куркуас и сын Феофила, будущий
император Иоанн Цимисхий. Потом еще один командир армянского
происхождения, магистр Мелиас (Млех по-армянски) и, наконец, Варда
Фока и его сыновья Лев и Никифор, из которых последнему тоже
суждено будет облачиться в императорский пурпур. Еще раз повторим,
что распад арабской империи сильно облегчил задачу византийской
армии.
Война против арабов началась в царствование Романа Лакапина
блестящим успехом: взятием после семимесячной осады Феодосиополя
(Эрзерума) Иоанном Куркуасом и его братом Феофилом (около 928 г.
или немного позже). Чтобы заручиться поддержкой армян и грузин,
византийцы впоследствии передали Феодосиополь армяно-грузинскому
принцу из Тайка (или Тао) Давиду Куропалату (978).
Еще одно важное завоевание: 19 мая 934 г. Иоанн Куркуас и
Мелиас (Млех) отбили Мелитену (Малатью) у местного эмира.
Население было изгнано, а город сровнян с землей. К востоку от

Мелитены, на другом берегу Евфрата, Роман Лакапин основал крепость
Романополь. Однако византийцы встретили серьезного противника в
лице Хамданида Сайф ад-Даулы, в дальнейшем эмира Алеппо (944–
967), который на некоторое время переломил ход войны и совершил
набег до Колонеи в Каппадокии Понтийской. Но византийцы быстро
пришли в себя (941–942) и возобновили продвижение к Верхнему
Тигру в направлении Майяфарикина. В 944 г. Иоанн Куркуас заставил
эмира Эдессы вернуть ценную реликвию: кусок ткани, на которой
отпечатался лик Христа.
Хамданитская война при Константине Багрянородном и Романе II
Результатом незаслуженной опалы Иоанна Куркуаса и падения
императора Романа Лакапина, оставившего на троне одного
Константина Багрянородного (944), стала приостановка активных
боевых действий, по крайней мере с византийской стороны. Эмир
Алеппо Хамданид Сайф ад-Даула воспользовался этим. В 944 г. он
разбил византийцев у Германикеи (Мараша), в 946 и 947 гг. нанес
поражение их полководцу Варде Фоке. В 949 г. удача вновь повернулась
лицом к византийцам. Под командованием Иоанна Куркуаса,
вернувшегося в милость, они разбили Сайф ад-Даулу возле Германикеи
и овладели этим городом, который разрушили (весна 949 г.).
Византийцы дошли до предместий Тарса.
В следующие годы хамданитские набеги на византийскую
территорию, воспетые великим арабским поэтом аль-Мутанабби,
чередовались с опустошительными походами византийцев на владения
Хамданитов. В 950 г. Сайф ад-Даула совершил крупный набег на
Каппадокию через фему Ликанд, горный район Цамандос в Антитавре
и фему Харсиан. Нагруженный добычей, он возвращался назад, когда
был атакован и разбит в горных ущельях Вардой Фокой (20 ноября
950 г.). В 953 г. настал черед византийцев опустошить район Антиохии
и Алеппо, а потом, во время отступления, быть разбитыми Сайф адДаулой в окрестностях Мараша. В промежутке неутомимый эмир
восстановил Мараш. Со своей стороны византийцы под командованием
таких полководцев, как Лев Фока, кубикуларий[103] Василий и Иоанн
Цимисхий, дошли до Амиды (Диярбакыра), Мартирополя

(Майяфарикина), Арзна и Нисибина (957–959). В любом случае речь
здесь шла лишь об ответных набегах, поскольку после ухода
византийцев четыре этих города по-прежнему входили в состав
владений Хамданидов. А вот победа, одержанная византийцами над
Сайф ад-Даулой в октябре-ноябре 958 г. при Рабане, окончательно
обеспечила им обладание Самосатой. В 960 г. византийская граница
проходила с севера на юг по линии городов, отныне вновь включенных
в «ромейские» владения, — Арсамосаты (Шимшата), Романополя,
Каркарона (Гаргара), Самосаты (Сумайсата), Бехесни, Кукусоса,
Команы и Подандоса (Бозанти). Осенью 960 г. Сайф ад-Даула возглавил
последний набег до Харсиана в Каппадокии, но на обратном пути был
перехвачен Львом Фокой в ущелье Килиндрос (проход Куссук в
верховьях Джейхуна) и потерял там все свое войско; эта катастрофа его
окончательно добила (8 ноября 960 г.). Отныне византийским областям
со стороны Каппадокии не угрожали его набеги.
Фемы Колонея, Севастия, Харсиан и Каппадокия перестали быть
пограничными. Теперь эта роль возлагалась на вновь созданные на
отвоеванных территориях фемы: Месопотамия, Ханзит, Ликанды,
пограничные округа Мелитена, Самосата (Сумейсат) и, в Западной
Киликии, губернаторство Селевкия (Селефке). После смерти
Константина Багрянородного (959) Евфрат вновь стал операционной
базой, а Тигр — целью римских легионов. Давние поражения были
отмщены. Дорога на Тарс, Антиохию, Кипр и Иерусалим открыта.
Византийская эпопея при Никифоре Фоке
В царствование Романа II (959–963), сына Константина
Багрянородного, темп византийской реконкисты решительно ускорился.
Лучший полководец империи Никифор Фока высадился на Крите (960)
и отвоевал остров у арабов (взятие Хандака 7 марта 961 г.). Затем он
начал завоевание Киликии, отняв у эмира Тарса город Аназарб
(приблизительно в начале 962 г.) и крепость Сис. Затем, пройдя через
Аманосские перевалы (начало декабря 962 г.), он двинулся на
Хамданида Сайф ад-Даулу, чтобы атаковать его в его столице Алеппо.
По дороге он взял Мараш, Дулук, Айнтаб, Менбидж, разбил Сайф адДаулу на берегах Кувайка, перед Алеппо, и 23 декабря 962 г. взял город

штурмом. Алеппо был отдан на разграбление, а христианские рабы в
нем освобождены. «Византийские пехотинцы, преследовавшие по
темным извилистым улочкам сарацинок, неосознанно мстили за три
века почти непрерывных поражений, три века почти неслыханных
страданий несчастного христианского населения Малой Азии и Сирии.
Но поскольку Никифор не сумел взять городскую цитадель, то через
восемь дней он оставил завоеванный Алеппо и вернулся в Малую
Азию»[104].
На момент смерти Романа II его сын Василий II был еще
малолетним. Никифор Фока был провозглашен императоромсоправителем и женился на вдовствующей императрице Феофано.
Превосходный воин, умелый тактик, несравненный военачальник, он на
протяжении шести лет правления (963–969) окончательно вернул
«ромейскому» оружию верховенство на Востоке. Летом 964 г. он провел
в Киликии новую кампанию, в ходе которой отобрал у арабов Адану.
По возвращении из этого похода, зимой 964 г., он якобы отправил
багдадскому халифу аль-Мути письмо с угрозами и требованиями
возвратить христианам все земли, что им некогда принадлежали. Этот
документ является настоящим манифестом крестового похода,
соответствующим настроению умов византийцев той эпохи, даже если
речь идет об апокрифе. Равно как и приписываемый халифу ответ,
составленный в не менее гиперболизированных выражениях,
угрожающих Византии организацией контркрестового похода
объединенными силами от хамданидской Сирии до буидского Ирана и
саманидской Трансоксианы.
В это же время (964–965) Никифор Фока отправил на Кипр
экспедиционный корпус, который окончательно отвоевал остров у
арабов. Затем он прибыл лично возглавить завершение завоевания
Киликии взятием Мопсуестии или Мисиса (Массисы, Мамистры) (13
июля 965 г.) и Тарса (16 августа 965 г.). Киликия, вновь ставшая
византийской, была заселена христианами. В 966 г. византийский отряд
совершил поход вглубь мусульманских владений, в ходе которого
овладел Амидой (Диярбакыром), Дарой и Нисибином. В том же году
Никифор осадил в Сирии Менбидж, откупившийся выдачей
знаменитой иконы Христа, а затем, пока один из его генералов брал
Балис, отправился через Киннесрин, Тизин и Артах, который взял
штурмом, осаждать Антиохию (23 октября 966 г.), но не смог ее взять.

Смерть алеппского эмира Сайф ад-Даулы (январь 967 г.) окончательно
ослабила арабское сопротивление.
В 968 г. Никифор Фока предпринял последний поход в
Месопотамию и Сирию. Опустошив район вокруг Майяфарикина,
попрежнему принадлежавший Хамданидам, он вступил в Сирию.
Отказавшись пока от попыток взять Антиохию и Алеппо, он овладел
несколькими второстепенными городами: Маарет ан-Но, Маарет
Мисрин, Кафартаб, Шайзар и Хама, которая была сожжена. В Хомсе
Никифор Фока совершил христианскую молитву в мечети, построенной
на месте старинной христианской церкви, забрал оттуда голову святого
Иоанна Крестителя, а потом предал город огню. Затем он обрушился на
ливанское побережье, штурмом взял Арку, разорил континентальные
предместья Триполи (стоявший на полуострове город оказался для него
недосягаем), потом, двинувшись на север, оккупировал Тартус,
Маракью (Мараклею), Джабалу (Джаблу) и Латакию (древний порт
Лаодикея), арабский губернатор которой неожиданно покорился ему. В
данном случае речь шла скорее о крупной карательной экспедиции, чем
о попытке аннексии. К Византийской империи был присоединен лишь
северный прибрежный район с Тартусом, Маракьей, Баланеосом
(Булуниасом), Джаблой, Латакией и «Суетионом», арабской Сувайдией.
В этом списке отсутствовала лишь Антиохия. Для ее блокады Никифор
Фока, вынужденный покинуть страну, приказал построить крепость
Баграс в месте, господствующем над выходом из Киликии в Сирию.
Уезжая (ноябрь — декабрь 968 г.), василевс передал командование
сирийской армией своему племяннику Петру Фоке и Михаилу Вурце.
Год спустя междоусобные войны алеппских арабов позволили Михаилу
Вурце внезапным ударом овладеть внешними укреплениями Антиохии.
Прибытие через три дня основных византийских сил под
командованием Петра Фоки обеспечило окончательное взятие этого
важного города (29 октября 969 г.). Мусульманское население было
изгнано, а Антиохия заселена христианами, в частности армянами.
Антиохия останется византийской с 969 по 1078 г., и даже в 1085 г.
«Взятием Антиохии, — пишет Шлюмберже, — были отмщены
несколько веков бедствий и унижений, завоевание Киликии упрочено, а
полное присоединение Сирии стало лишь вопросом времени. Никогда
еще со времен Магомета ислам не бывал так абсолютно
разгромлен»[105].

Вскоре после взятия Антиохии Петр Фока, воспользовавшись
раздорами между различными алеппскими группировками, атаковал
Алеппо и после двадцатисемидневной осады взял его штурмом. Визирь
Каргуйя некоторое время оборонялся в цитадели, но потом заключил
соглашение, по которому признавал сюзеренитет василевса над всем
Алеппским княжеством (декабрь 969 — январь 970 г.). Оронт стал
границей между этим зависимым княжеством и территорией Антиохии,
напрямую присоединенной к империи и управляемой отныне
византийским чиновником, носящим титул дуки.
Византийская эпопея при Иоанне Цимисхии
Никифор Фока был убит в ночь с 10 на 11 декабря 969 г. своим
конкурентом по славе, другим великим византийским полководцем
Иоанном Цимисхием, любовником императрицы Феофано, при
соучастии которой совершилось это убийство. Цимисхий, как и многие
другие византийские полководцы того времени, был армянского
происхождения, возобновил, как только у него появилась возможность
— после того как отразил мощное вторжение русских на Балканы —
программу византийской экспансии в Азии.
Незадолго до того в мусульманском мире произошли важные
перемены. В 969 г. тунисская династия Фатимидов захватила Египет.
Фатимидский халиф аль-Муиз (953–975) теперь правил на территориях
от Алжира до Дамаска. Фатимиды, как известно, возглавляли шиитский
халифат, отколовшийся от аббасидского суннитского халифата. Их
мощные африканские войска вторглись в Сирию и в 970–971 гг. пять
месяцев осаждали Антиохию, но так и не смогли отбить этот город у
византийцев. После их ухода Михаил Вурца, назначенный Иоанном
Цимисхием дукой Антиохии, завершил строительство городских
укреплений. Примерно в то же время, в октябре — ноябре 969 г.,
византийцы разрушили Хомс, резиденцию Хамданида Саад ад-Даулы,
сына и преемника Сайфа. В 972 г. византийцы под командованием
армянина Млеха отбили Мелитену (Малатью) и опустошили в
Месопотамии регион Эдессы и Нисибина, но мусульмане еще не
сказали своего последнего слова: хамданидский эмир Мосула Абу

Тахлиб под Амидой (Диярбакыр) разбил и взял в плен Млеха (4 июля
973 г.).
Осенью 974 г. император Иоанн Цимисхий, после вмешательства в
дела Армении, о чем мы поговорим позже, отправился в Месопотамию
отомстить за поражение Млеха. Он разграбил и сжег Майяфарикин,
захватил Амиду (Диярбакыр), которая заплатила выкуп, и победителем
вернулся в оставленный мусульманским населением Нисибин, откуда
вывез мощи местного святого Якова. Там у него на какое-то время
появились мысли воспользоваться упадком аббасидского халифата
после царствования Мути и двинуть войска на Багдад. В конце концов
он все-таки решил триумфатором вернуться с огромной добычей в
Константинополь.
А тем временем, как мы только что видели, африканский
фатимидский халифат из Египта быстро распространил свою власть на
зависимые от этой страны азиатские области Палестину и Дамаскину. В
974–975 гг. Фатимиды выгнали византийский гарнизон из Бейрута. Зато
сами они были изгнаны из Дамаска тюркским авантюристом по имени
Афтекин, объявившим себя сторонником багдадского аббасидского
халифата. Весной 975 г. Иоанн Цимисхий покинул Константинополь,
чтобы отразить покушения египтян на Сирию и воспользоваться в
Дамаскине результатами действий Афтекина. Этот поход известен нам
благодаря сведениям Льва Диакона, Бар-Эбрея и Яхъи ибн Саид альАнтаки и, главное, армянского хрониста Матфея Эдесского, который
приводит текст «письма Иоанна Цимисхия к царю Армении Ашоту III».
Идет ли речь о подлинном документе или литературном экзерсисе
вроде речей, приписываемых греческими или латинскими историками
своим героям, этот текст остается необычайно интересным.
Начальным пунктом византийского похода стала Антиохия.
Оттуда, по сведениям Льва Диакона, византийцы сначала отправились
брать Менбидж. В апреле Иоанн Цимисхий покинул Антиохию и
двинулся по долине Оронта. За несколько дней он взял Апамею. В
Хомсе, как говорится в письме Цимисхия, «жители, которые являются
нашими данниками, пришли к нам и приняли нас с честью». Оттуда,
по-прежнему двигаясь вверх по течению Оронта, он достиг Баальбека.
«Жители вышли с враждебными намерениями, — говорится там же
далее, — наши войска обратили их в бегство и отправили под лезвие
меча. Мы начали осаду и забрали у них множество пленных, мальчиков

и девушек. Наши захватили много золота и серебра, а также большое
количество скота». Аль-Макин подтверждает, что Баальбек был взят
византийцами. Яхъя, источник прямой и точный, называет дату этого
события: 29 мая.
Затем Иоанн Цимисхий пересек Антиливан и подошел к Дамаску.
Эмир Дамаска, тюрок Афтекин, ведший, как мы уже сказали, борьбу с
Фатимидами, встретил василевса как друга. При подходе византийцев
он вышел из города с блестящей свитой, представителями городской
верхушки, священниками, народом, и поднес Цимисхию ключи от
Дамаска. «Мы направились к большому городу Дамаску с намерением
осадить его, — пишет сам Цимисхий в письме к царю Армении. — Но
губернатор, который был очень осторожный старик, прислал к Нашей
Царственности послов, принесших богатые дары и умолявших нас не
обращать их в плен, не угонять в рабство, как жителей Бальбека, и не
разорять их страну, как страну этих последних. Они поднесли нам
великолепные дары, множество дорогих лошадей и красивых мулов с
великолепными сбруями, украшенными золотом и серебром.
Внесенный арабами выкуп, достигавший 40 тысяч тахеганов, был
разделен между нашими солдатами. Жители передали нам грамоту, в
которой обязывались находиться в нашем подчинении из поколения в
поколение, навсегда. Мы поставили управлять Багдадом уважаемого
человека по имени Турок (Афтекина), который прибыл,
сопровождаемый пятьюстами всадниками, присягнуть нам на верность
и который принял христианство (?). Также он дал клятву вечно платить
нам дань. Также они обязались сражаться против наших врагов».
Если
обращение
Афтекина
в
христианство
выглядит
сомнительным, то несомненно, что турецкий эмир, угрожаемый
Фатимидами, чье могущество тогда находилось в зените, был рад
заручиться покровительством византийцев, тем более что те, при
условии признания им вассальной зависимости и выплаты дани,
оставили ему управление страной. По свидетельству Бар-Эбрея,
рыцарственный по натуре василевс проникся симпатией к тюркскому
вождю, которого попросил о чести удовлетворить один каприз. «Итак,
эмир прибыл и принял от василевса похвалы своему прекрасному
наряду. Он был этим так тронут, что слез с коня и поцеловал землю
перед Цимисхием. Самодержец повелел ему снова сесть на коня, но,
так как он объявил, что удовлетворится ежегодной данью, предводитель

снова спешился и простерся в пыли. Тогда Иоанн, в приливе
любезности, попросил у него подарить на память благородное
животное, на котором он так великолепно гарцевал под рукоплескания
всего войска, а также его копье и меч, которыми он так великолепно
владел. Тот, переполняемый благодарностью за столь деликатное
внимание, добавил к этим дарам богатые одежды, бывшие на нем. А
еще он подарил драгоценные благовония, десять дорогих лошадей и
многочисленные дротики. Но император принял только коня, копье и
меч, а остальное вернул, довольный превосходным расположением
духа, в котором пребывал великий сарацинский вождь. Сам он подарил
Фатгану (Афтекину) великолепные парадные одеяния, ювелирные
украшения, серебряные ткани и самых красивых мулов»[106].
Из Дамаска огромная византийская армия через Банияс вошла в
Палестину и двинулась прямо на Тивериаду, главный город Галилеи.
Целых 335 лет, со дня разгрома Ираклия, ромейские христианские
солдаты не ступали на эту священную землю. «Мы приготовились
осадить Тивериаду, — говорится в письме Цимисхия Ашоту III, — но
жители вышли объявить нам о своей покорности и принесли, как в
Дамаске, много даров и 30 тысяч тахеганов. Они попросили нас
поставить во главе их начальника от нас и дали нам письменное
обязательство вечно быть нам верными и платить дань. Мы избавили
их от грабежа, ибо это родина святых апостолов. Так же было в
Назарете, где Дева Мария услышала из уст ангела благую весть.
Подойдя к горе Фавор, мы поднялись на место, где произошло
преображение Христа, Господа нашего. Пока мы делали привал, к нам
пришли люди из Рамлы и Иерусалима молить Нашу Царственность о
милосердии. Мы назначили воинских начальников во все фемы,
покоренные нами и ставшие нашими данниками, в Панеас (Банияс),
Генисарет и Акру. Жители письменно обязались ежегодно платить нам
дань и жить под нашей властью. Оттуда мы направились в Кесарию,
город, стоящий на берегу моря, который сдался нам, и если бы эти
проклятые африканцы не укрылись бы в крепостях на побережье, мы
бы, с Божьей помощью, вошли бы в священный город Иерусалим и
помолились бы в тех почитаемых местах».
Если детали письма Иоанна Цимисхия относительно его похода
через Сирию, включая Дамаскину, в принципе подтверждаются
византийскими или арабскими источниками, то в том, что касается его

посещения Палестины, дела обстоят совсем иначе. Сведения,
сообщаемые арабом-христианином Яхъей Антиохийским, показывают,
что в Палестине результаты похода Иоанна Цимисхия были куда менее
значительными, чем можно подумать, если поверить письму,
приписанному ему Матфеем Эдесским. Бартольд[107] даже
предположил, что весь рассказ о вторжении в Палестину является
выдуманным. Правда, Н. Адонц[108], предложивший новое прочтение
текста, привнес новые аргументы в пользу его подлинности. Каково бы
ни было происхождение письма, написано ли оно Иоанном Цимисхием
Ашоту III или составлено каким-то армянским писцом на основании
рассказа кого-то из его соплеменников, сопровождавших василевса, оно
должно было объяснить, почему, достигнув Дамаска и находясь у ворот
Иерусалима, «византийский крестовый поход» прекратился без
попытки освобождения Гроба Господня.
То, что освобождение Гроба Господня являлось финальной целью
Иоанна Цимисхия, следует из предшествующих его переговоров с
венецианцами. Действительно, дож Пьетро Кандиано IV, запретив в
972 г. всякую торговлю с арабами, заявил, что действует по просьбе
василевса, который намеревается отвоевать Святую землю. Из этого
следует сделать вывод, что Иоанн Цимисхий был вынужден вопреки
своим планам отложить свой грандиозный замысел. Присоединив к
империи долину Оронта и Дамаскину, он счел свои силы
недостаточными для того, чтобы вырвать Иудею из рук египтян.
Прибрежные ливанские города удерживались фатимидскими
гарнизонами, и Иоанну Цимисхию для упрочения его новых завоеваний
следовало начать с их покорения. Но если нет уверенности в том, что
он лично побывал южнее Кесарии, несомненно, что он достиг Сидона,
где, как рассказывает Бар-Эбрей, население в полном составе вышло
ему навстречу, моля о пощаде и предлагая богатые дары. Напротив,
Бейрут защищался. В нем укрылся фатимидский военачальник Носайр,
или Насир, с гарнизоном. Цимисхий взял город штурмом и пленил
Носайра и тысячу египетских воинов. По сведениям Льва Диакона,
василевс привез из Бейрута чудотворную икону распятия; этот эпизод в
письме Цимисхия Ашоту III помещен в Джаблу. Двигаясь по-прежнему
на север вдоль ливанского карниза, византийская армия дошла до
Триполи. В узком проходе перед этим городом она наголову разгромила
засевший в засаде фатимидский отряд. Цимисхий похваляется, что

лично «вырубал виноградники, оливовые рощи и сады в провинции
Триполи», но, как свидетельствуют Лев Диакон и Яхъя, он не смог
взять расположенную на полуострове часть Триполи (аль-Мину),
защищаемую египетской эскадрой.
Продолжая движение на север вдоль побережья, Иоанн Цимисхий
взял Баланеос (Булуниас) и Джаблу. Затем он овладел в массиве за
Латакией двумя крепостями — Сахион («замок» Саон крестоносцев) и
Барзуйя (Борзей), которые, как мы увидим, сыграют очень важную роль
в эпоху крестовых походов. Сахион оборонял араб-христианин по
имени Кулаиб, который неожиданно сдал крепость и поступил на
службу в византийскую армию; он был назначен патрицием и стал
императорским губернатором Антиохии.
В сентябре 975 г. Иоанн Цимисхий после своего триумфального
похода вернулся в Антиохию. В письме, приписываемом ему Матфеем
Эдесским, он, в изложении армянского хрониста, в таких высокопарных
словах празднует эту серию побед: «По всемогуществу Бога
Несотворенного, не осталось ни на суше, ни в море уголка, который не
подчинился нам. Наши завоевания простерлись до великой Вавилонии.
Мы продиктовали наши законы мусульманам, ибо в течение пяти
месяцев прошли эту страну во главе нашей большой армии, разрушая
города, опустошая провинции, а альмуминский эмир (фатимидский
халиф Египта) не осмелился выйти из Вавилона (Каира) нам навстречу
или выслать кавалерию на помощь своим войскам… теперь вся
Финикия, Палестина и Ливан избавлены от тирании мусульман и
подчиняются ромеям. Сверх того, великая гора Ливана поставлена под
нашу власть. Все арабы, занимавшие ее, попали в наши руки. Мы
управляли
Сирией
с
мягкостью,
человечностью
и
доброжелательностью.
Христианская
империя
далеко
распространилась во все стороны. Повсюду в тех краях имя Господа
восхваляется и славится. Повсюду установлена моя власть во всем
своем блеске и величии. Посему уста наши не перестают обращать к
Богу торжественные благодарственные молитвы за то, что он даровал
нам столь блестящие победы!»
Иоанн Цимисхий умер в Константинополе по возвращении из
этого похода, 19 января 976 г. Его территориальные приобретения
вскоре были утрачены, по крайней мере в Коэль-Сирии, Дамаскине, в
Южной и Центральной Финикии. Южная граница византийских

владений проходила между Аркой и Тартусом, включая лишь Северную
Финикию, Тартус, а дальше от побережья Хосн аль-Акрад, Мараклею,
Маркаб, Булуниас и Джаблу, а севернее, разумеется, область Антиохии
(порт Латакию и замок Сахион, город Антиохию, порты Сувайдию и
Александретту, замки Косайр и Баграс).
Византийская эпопея при Василии II
Смерть Иоанна Цимисхия оставила на троне одного Василия II,
который занимал его еще 49 лет (976–1025). Наряду с Никифором
Фокой и Цимисхием это был один из величайших «ромейских»
императоров Средневековья. «Превосходный солдат, — как пишет о
нем Шарль Диль[109], — великолепный наездник, настоящий человек из
стали, великий полководец, он чувствовал себя на своем месте только в
военном лагере, разделял со своими войсками все тяготы и умел,
благодаря своему знанию стратегии, приводить их к победе. Кроме
того, это был выдающийся государственный деятель. Энергичный,
твердый, решительный, с твердой волей, упрямый в достижении
поставленных перед собой целей, порой жестокий и гневливый, он
желал, чтобы ему повиновались и чтобы его больше боялись, нежели
любили».
В Северной Сирии хамданидский эмир Саад ад-Даула, изгнанный,
как мы знаем, на какое-то время из Алеппо своим визирем Каргуйей,
вернул себе свою столицу (977). Атакованный в ноябре 981 г.
византийским дукой Антиохии Вардой Фокой, он, в свою очередь,
вынужден был признать себя вассалом и данником империи с уплатой
200 тысяч дирхемов или 20 тысяч динаров. Когда один из
военачальников Саад ад-Даулы поднял против него мятеж в Хомсе при
поддержке Фатимидов, из страха перед последними Саад обратился к
своим византийским сюзеренам. Варда Фока, примчавшийся ему на
помощь, отбил Хомс у мятежников (29 октября 983 г.). В 985 г. между
Саад ад-Даулой и византийцами произошла ссора. Варда Фока взял
Киллиз и осадил Апамею и Кафартаб, тогда как алеппцы разрушили
монастыри Святого Симеона Столпника (Дайр-Симан в Калат-Симане).
После этого Саад запросил пощады и возобновил выплату дани. В
991 г. византийский дука Антиохии Михаил Вурца еще раз спас Саада

от нападения его бывшего визиря, активно поддерживаемого Египтом.
То есть византийский сюзеренитет над Алеппо был вполне реальным.
После смерти Саада (6 декабря 991 г.) Фатимиды попытались
воспользоваться малолетством его сына Саид ад-Даулы, чтобы овладеть
Алеппо (992). Регент Алеппо тут же обратился к византийцам. Дука
Михаил Вурца заставил египтян снять осаду. В качестве акции
возмездия египтяне осадили его самого в Антиохии, но были
вынуждены отказаться от попыток захвата города (лето 992 г.). Однако
фатимидский Египет заполучил в этой кампании Хомс, отторгнутый от
Алеппского княжества.
В 993 г. египтяне атаковали снова, отобрав у алеппцев Шайзар и
Апамею. Латакия восстала против византийцев, после чего Михаил
Вурца изгнал ее мусульманское население и заменил христианами. В
994 г. мусульмане вновь осадили Алеппо. Михаил Вурца вновь пришел
на помощь городу вместе с Львом Меллисином, но был разбит
египетской армией на Оронте (аль-Маклубе) в Рудже. Победители
египтяне дошли до стен Антиохии, но не смогли взять ни этот город, ни
даже Алеппо, которые лишь взяли в плотную осаду.
Император Василий II, хоть и занятый в Европе жестокой войной с
болгарами, решил отомстить за поражение своих полководцев, спасти
Алеппо и избавить от осады Антиохию. «Поспеши, василевс, — писал
ему эмир Алеппо. — Один лишь слух о твоем приближении заставит
египтян снять осаду. Подумай, что если падет наш город, то почти
тотчас то же самое случится с Антиохией. А когда произойдет это, в
опасности окажется Константинополь».
Василий II действовал с поразительной быстротой. С сорока
тысячами отборных воинов из фем, через которые он следовал, причем
каждый получил быстрого мула и запасную лошадь, он примчался с
Босфора в Антиохию (апрель 995 г.). Его молниеносное появление
действительно заставило египтян немедленно снять осаду Алеппо и
поспешно отступить от Дамаска (5 мая). Спасенный им эмир Алеппо
простерся у его ног. Затем Василий II изгнал египетские гарнизоны из
Шайзара, Хомса и Рафанийи. На побережье он взял или отбил Тартус,
но не смог — и он тоже — овладеть полуостровным городом Триполи.
Отправляясь обратно в Европу, он назначил дукой Антиохии Дамиана
Далассина, который в 996 г. совершил набег на фатимидскую
территорию и разорил окрестности Арки и Триполи.

Фатимидский халиф аль-Азиз провозгласил священную войну
против византийцев и начал строить мощный флот, но его корабли
стали жертвой пожара еще до того, как вышли в море. Каирская чернь
напала на западных купцов, заподозренных в этом покушении, в
частности, на значительную амальфийскую колонию, а также на
христиан мелькитов и несториан, которых перебила[110]. Тотчас же
построенный новый флот наконец позволил египтянам осадить с моря
и с суши византийский город Тартус. Но этот флот был уничтожен
бурей, а приближение Дамиана Делассина заставило бежать
сухопутную армию. Дамиан Делассин воспользовался этим, чтобы
взять Рафанийю, а затем Аль-Лакму (997). В 998 г. он осадил Апамею,
разбил перед этим городом пришедшую на помощь обороняющимся
фатимидскую армию, но сам погиб в бою, что превратило
византийскую победу в поражение (19 июля 998 г.).
Едва новость об этой катастрофе дошла до Василия II, как он
вновь прервал войну с болгарами ради похода в Сирию. 20 сентября
999 г. он разбил лагерь в Джизр аль-Хадид, «железном мосту» через
Оронт. Похоронив останки солдат, павших при Апамее, он изгнал
египетский гарнизон из Шайзара и населил город армянскими
колонистами. Шайзар останется византийским владением с 999 по
1081 г. Затем, через Хосн-Абу-Кубайс, василевс пошел в Ансарийские
горы разрушить замок Масьяф и в очередной раз сжечь замок
Рафанийя. Он взял и разорил Хомс (или только предместья Хомса?),
пересек Бальбекскую область и, наконец, обрушился на ливанское
побережье, взял и сжег Арку и осадил Триполи, так и не сумев, и в этот
раз тоже, овладеть им (9–13 декабря 999 г.). Византийские летучие
отряды разоряли сельскую местность вокруг Бейрута и Джебейля. В
январе 1000 г. Василий II через Латакию вернулся в Антиохию, где
поставил дукой Никифора Урана, а оттуда отправился на зимние
квартиры в Киликию.
В общем, обе великие державы Леванта, Византийская империя
при Василии II (976–1025) и фатимидский Каирский халифат при альХакиме (996–1020), были равны по силам. Фатимидам не удалось
вырвать у Византии и ее вассалов Палестину, Финикию и бо́ льшую
часть Коэль-Сирии, за исключением Шайзара. В 1000 г. халиф альХаким решил отправить в Константинополь посольство, которое в

следующем году заключило с Василием II перемирие сроком на десять
лет на основании сохранения статус-кво.
Жесточайшие преследования христиан, начатые по приказу альХакима, привели к разрыву между двумя державами. Этот человек был
безумен и точно так же преследовал мусульман-ортодоксов (суннитов).
И тем не менее его придирки к христианам, в том числе и коптам, были
нетерпимы. Он заставил их носить унизительные отличительные знаки,
запретил владеть рабами, иметь мусульман в услужении, завладел
церковным добром, приказал сжечь множество крестов и
систематически разрушал церкви. По данным арабских историков, явно
преувеличенным, по его приказу с 1014 по 1016 г. якобы в Египте и
Сирии было разрушено 30 тысяч церквей. Он даже решил изгнать всех
христиан из страны, но указ был отменен до начала его претворения в
жизнь. Попытка увольнения всех чиновников-христиан также
закончилась полным провалом. В сентябре — октябре 1009 г. Хаким
приказал разрушить в Иерусалиме церковь Гроба Господня. Здание
было практически полностью уничтожено.
Император Василий II, который в Европе завоевывал Болгарию, не
пытался отомстить за эти оскорбления. Видимо, он счел, что нанес
Египту ощутимый удар, запретив всякую торговлю с ним (1013–1015).
В то же время он принял множество христиан, бежавших от
преследований, и расселил их на землях империи, в районе Антиохии и
Латакии; одним из них был араб-христианин историк Яхъя,
обосновавшийся в Антиохии. Не вызывает сомнений тот факт, что
великий василевс мог ответить на брошенный вызов оружием.
Византии, находившейся в зените своего могущества, представился
случай в полной мере выполнить свою историческую миссию,
предприняв за восемьдесят лет до франков крестовый поход. Не
воспользовавшись возможностью связать свое имя со славой
освобождения Гроба Господня, она упустила свой шанс…
В реальности Василий II, озабоченный обеспечением
Византийской империей крупной территориальной базы в
христианской стране через аннексию Болгарии в Европе и, как мы
увидим дальше, Армении в Азии, похоже, несколько ослабил интерес к
сирийским делам. Удовлетворенный тем, что прочно обладает районом
Антиохии, а также северным побережьем с Латакией и Тартусом, не
говоря уже об отдельно стоящем городе Шайзар в Коэль-Сирии, он

позволил Фатимидам сохранить расположенный рядом с Шайзаром
город Апамею и даже, начиная с 1017 г., подчинить Алеппо. В
дальнейшем Алеппо у Фатимидов отнимет арабская династия
Мирдасидов, которая будет владеть им с 1023 по 1079 г., а византийцы
даже не попытаются воспользоваться этими мусульманскими
междоусобицами.
В царствование императора Романа III Аргира (1028–1034)
сирийские дела оживились. После того как мирдасидский эмир Алеппо
Шибл ад-Даула отразил с большими потерями атаку византийского
дуки Антиохии (31 октября 1029 г.), Роман III лично отправился в
Сирию, но Шибл ад-Даула разгромил его при Аазазе (10 августа
1030 г.); по счастью, это поражение не привело к территориальным
потерям.
Престиж византийского оружия был восстановлен Георгием
Маниаком, военным губернатором особого пограничного округа
Самосата. Маниак воспользовался раздорами между эдесскими
арабскими племенами и внезапно овладел цитаделью этого города. Он
тотчас был осажден в ней эмирами Майяфарикина и Алеппо, но сумел
удержать крепость (зима 1030/31 г.). Попытка арабского племени
Нумайритов отбить Эдессу провалилась, византийцы сохранили
цитадель (1036–1037). Эдесса оставалась византийской до 1086–1087 гг.
Также византийцы владели расположенной к юго-востоку от Эдессы
маленькой крепостью Аксас, Хесос или Кисас, а на северо-востоке, в
бассейне верхнего Хабура, крепостью Северак, или Суверек (Сувайда).
Зато Харран и Тель-Маузан (Вираншехир) оставались у мусульман.
Отметим, что среди добычи, захваченной в Эдессе, находилось
апокрифическое письмо Христа древнему местному царю Абгару V
Уккаме, которое с большой помпой было увезено в Константинополь.
Добавим, что в 1048 г. император Константин Мономах добился от
египетского правительства разрешения восстановить церковь Гроба
Господня.
Возвращение к истории Армении
В эпоху, до которой мы дошли, центр тяжести восточного вопроса
сместился из Сирии в Армению. В Сирии арабо-византийская граница

окончательно стабилизировалась на указанных нами выше рубежах, а
дальнейшие события будут ответом на те, ареной которых станет
Армения. Напротив, в Армении все проблемы обострились
одновременно. Как и Сирия, эта страна была пограничьем между
христианством и исламом. Но одновременно ее раздирала борьба
между армянским национализмом и византийским империализмом или,
употребляя теологические термины той эпохи, между монофизитством
армянской церкви и «халкидонской» ортодоксией церкви византийской.
Накладывавшиеся друг на друга проблемы, составлявшие лишь один из
аспектов восточного вопроса, приобретали особую сложность.
Мы уже упоминали выше, что в начале VIII в. за Армению вели
борьбу византийцы и арабы. Феодальная организация страны
придавала этой борьбе очень оригинальный характер. Основные
армянские владетельные семьи, такие как Багратиони, или Багратиды, и
Мамиконяны, в зависимости от своих сиюминутных интересов,
становились то на сторону василевса, то на сторону халифа. Таким
образом, сопротивление армян арабскому владычеству во имя
сохранения своей национальной самобытности и давлению
византийской церкви во имя сохранения своей монофизитской веры
осложнялось феодальными распрями.
Чтобы понять дальнейшие события, повлиявшие на развитие
восточного вопроса, нам необходимо вспомнить территориальное
положение основных армянских феодальных владений VII–VIII вв. на
основании великолепной картины, нарисованной Ж. Лораном[111].
На
момент
арабского
завоевания
могущественный
аристократический род Мамиконянов владел Тароном, Багревандом и
Арагацотном (областью восточнее Карса) и южной частью Тайка. Они
постоянно владели страной между Вагаршапатом и Двином за Араксом
на севере и Мушем на Евфрате на юге. Итак, им принадлежала треть
страны в регионе, пролегавшем вдоль византийской границы. Другая
влиятельная феодальная фамилия, Багратиды, владела Ингиленой,
областью Спер и Байбуртом в верхней долине Чороха, между
Эрзерумом и Трапезундом, округом Коговит с Дарьюнком южнее
Арарата, округами Тморик на Забе и Голтн к востоку от Нахичевани.
Владения Багратидов, более раздробленные, чем Мамиконянов, были,
как мы видим, разрезаны ими. Третья могущественная семья, Арцруни
(Арцруниды), владела Албагом и его ближайшими окрестностями, в

долине большого Заба, в провинции Горджайк. Наконец, третьей
могущественной семье, Рштуни, принадлежала большая часть
территории, окружающей озеро Ван: к югу от озера она владела
районом Рштуник, а к северу — районом Бзнуник, включавшим Келат и
простиравшимся до Битлиса. Но при арабском владычестве Рштуни
лишились своих земель, поделенных между остальными тремя
соперничающими домами.
С 732 по 750 г. Ашот, глава дома Багратидов, обеспечил себе
первенство в Армении благодаря покровительству омейядского халифа
Мервана и воспользовался этим, чтобы с помощью своих друзей-арабов
изгнать двух главных представителей соперничающего с ним дома
Мамиконянов. Одного из старших князей Мамиконянов Мерван даже
казнил. Благодаря сотрудничеству с мусульманами Багратиды
значительно увеличили территорию своих владений. Около 750 г. они
отняли у Мамиконянов часть их земель: Бзнуник с Келатом и Битлисом.
Но в том же году Мамиконяны подняли восстание против владычества
мусульман и Багратидов, ставших их пособниками. Лидеры рода
Мамиконян Григор и Давид возглавили национальное христианское
движение; арабы, по наущениям Багратидов, приказали задушить
Давида, но Григор Мамиконян отомстил Ашоту Багратиду, приказав
выколоть ему глаза.
Багратиды слишком поторопились: сделали ставку на арабов, а те
их попросту бросили. Как раз в это время власть в халифате перешла от
династии Омейядов к Аббасидам. А Ашот Багратид скомпрометировал
себя, до конца поддерживая Омейядов. Победители Аббасиды
наложили на Багратидов опалу и предоставили их мести
конкурирующих армянских феодальных домов, лишивших их части
владений в Тайке, области Дарьюнк (округ Коговит), Васпуракан и
области Келат. Правда, Мамиконяны, вследствие их мятежа против
сюзеренитета халифата, сумели удержать из этого наследства лишь
Тайк возле византийской границы. Келат остался у мусульман, а
Васпуракан вскоре отошел к Арцрунидам.
После крайне жесткого режима прямого арабского управления
аббасидский двор передал власть Багратиду Сааку (Исааку), князю
Таронскому, затем другому Багратиду, князю Смбату, сыну Ашота
Слепого. Однако в 771–772 гг. произошло почти всеобщее восстание
армян против арабского владычества, восстание, в котором приняли

участие наконец-то помирившиеся Смбат, глава семьи Багратидов, и
Мушег, глава семьи Мамиконян. Но это христианское выступление
после серии первоначальных успехов (взятие Двина) завершилось
разгромом восставших в битве при Багреванде, в которой погибли и
Смбат, и Мушег (25 апреля 772 г.). Мамиконяны, потерявшие многих
членов своего рода и лишенные владений, после трех веков славы
оказались низведены до незначительной роли. Сами Багратиды на
некоторое время оказались почти так же ослаблены.
Выгоду из этой ситуации извлекли представители третьего
важнейшего феодального дома Армении, Арцруниды. Его глава
Амазасп не только не принял участия в национальном христианском
восстании 772 г., но еще и, желая угодить арабскому двору, приказал
казнить князей Мамиконянов, укрывшихся на его территории.
Арцруниды воспользовались завоеванным у халифа фавором для того,
чтобы округлить свои земельные владения за счет двух соперничавших
с ними домов. Так, они отняли у Багратидов Васпуракан. Когда мир был
восстановлен, Арцруни, владыки Дарьюнка (район Коговита, к северу
от Васпуракана), захваченного у Багратидов, удерживали Маку в Артазе
и свои давние владения в долине Большого Заба и на берегах озера Ван,
благодаря чему владели княжеством, простиравшимся от границы
Араратской провинции и берегов Аракса до берегов озера Урмия и
Большого Заба. На этой территории Мамиконяны и Багратиды ничего
больше не могли. Арцруни отныне являлись бесспорными лидерами на
юго-востоке Армении.
В тот момент, когда Армения могла одержать историческую
победу, осуществив свое политическое единство для одновременного
противостояния арабам и византийцам, в ней окончательно
восторжествовала феодальная раздробленность.
Династия Багратидов от Ашота Мсакера до Смбата Исповедника
Вскоре после победы при Багреванде (772) арабы поставили во
главе Армении армянского ренегата Тачата Андзеваци (778), но
Арцруниды, теперь достаточно сильные, чтобы проявить непокорность
в отношении арабского двора, безжалостно разгромили его. Тачат
Андзеваци был убит, обороняя в интересах халифа северную границу

Армении от нападения хазар, тюрок-язычников из южнорусских степей.
Тогда Багдадский халифат решил назначить правителем Армении
Багратида Ашота Мсакера (то есть Поедателя мяса[112]) (806). Тем
самым аббасидский двор одновременно решал две задачи: нанести
поражение ставшим чересчур независимыми Арцрунидам и
нейтрализовать византийское влияние на Армению.
Правление Ашота Мсакера (806–827) было удачным и для
Армении в целом, и для дома Багратидов особенно. Он приобрел
провинции Ширак и Аршаруник, Ашоц, где они возвели крепость
Калмак на среднем Чорохе, и даже Тарон. Он завершил давнюю ссору с
домом Арцрунидов Васпураканских, отдав в жены одному из них свою
дочь. Ему приписывают основание армянской столицы Ани. Наконец,
по мнению Н. Адонца, примерно во времена правления Ашота жил и
работал знаменитый Мовсес Хоренаци, автор первой истории Армении,
в которой явно видны его симпатии к Багратидам и неприязнь к
Мамиконянам.
Двое сыновей Ашота Мсакера, Багарат и Смбат, поделили
отцовское наследство с согласия арабов, обрадованных ослаблением
княжества Багратидов вследствие этого раздела. Багарат получил
Тарон, Хоит и Сасун, то есть верхнюю долину Восточного Евфрата и
прилегающие местности. Смбат вместе с титулом главнокомандующего
(спарапета) получил земли по Араксу вокруг Багарана. Видимо, Смбат
был достаточно силен, раз требовал от халифа сместить неугодного ему
арабского губернатора (840). Впрочем, с 842 по 847 г. в Армении не
прекращалось восстание против представителей багдадского двора.
Халиф Мутаваккиль намеревался привести к покорности этих
мятежных вассалов. Сначала он потерпел поражение от заключивших
союз Ашота Арцруни, властителя Васпуракана, и Багарата Багратида,
властителя Тарона (850). Его полководец, эмир Юсуф, наконец, сумел
запугать князя Васпураканского и захватить Багарата, заманив его под
лживым предлогом в цитадель Келата (851). Оттуда Юсуф отправил
своего пленника ко двору халифа в Самарру, где того принудили
отречься от христианства.
Возмущенные вероломством Юсуфа, жители армянской области
Сасунк восстали, разгромили его и убили (март 852 г.)[113]. Халиф
Мутаваккиль приказал одному из своих военачальников, тюркскому
наемнику Буге Старшему, подавить восстание. С 852 по 855 г. Буга

предавал Армению огню и мечу. Он опустошил Сасун и Тарон, потом
Васпуракан, район Арарата и Утик[114]. Он захватил обоих таронских
Багратидов, Ашота и Давида, сына Багарата, и отправил в Багдад, где
их заковали в железные кандалы. Знать Васпуракана систематически
истреблялась. Властитель Васпуракана, Ашот Арцруни, безуспешно
пытался обезоружить Бугу подарками. В конце концов, он вынужден
был сдаться ему в качестве заложника. Обязанности спарапета, или
главнокомандующего, армян исполнял тогда Багратид Смбат, чей брат
Багарат Таронский ранее был захвачен Юсуфом. Несмотря на это
оскорбление, нанесенное их роду, Смбат, в надежде смягчить Бугу и
послужить посредником между ним и армянами, стал выступать в
качестве его союзника. Тем не менее добровольно или нет, но он был
отправлен эмиром вместе с другими армянскими вождями ко двору в
Самарру, в резиденцию халифа Мутаваккиля, который всех их стал
принуждать перейти в ислам. Многие согласились, по крайней мере
внешне, и немедленно получили свободу. Но было немало и тех, кто
отказался и был замучен до смерти. Смбат до последнего отказывался
отречься от христианства. Он умер в тюрьме около 856 г. за свою веру и
вошел в историю под именем Смбат Исповедник (Хостованог).
Жестокий Буга совершил еще немало опустошений в Сюнике и
Грузии.
Ашот Великий. Восстановление Армянского царства с династией
Багратидов на троне
После своих побед 852–855 гг. арабы, казалось, были довольны
внешними обращениями в ислам, вырванными у несчастных армянских
князей, депортированных в Самарру, и оставили законным наследникам
этих князей их родовые владения, так что Армения довольно быстро
оправилась от разгрома. Сын Смбата Исповедника Ашот Медз
(Великий) (ок. 856–890) показал себя одним из лучших принцев дома
Багратидов. Он наследовал отцу в регионе Багаран (область к югу от
Ани) и бассейне верхнего Аракса, добавив к этим землям ряд других
владений. Аббасидский халиф Мунтасир, считавший, что главную
угрозу для арабов представляют Васпураканские Арцруниды, сделал
ставку на Ашоте Медза и в ноябре 862 г. назначил его ишханом

ишханов, князем князей Армении. Инвеституру Ашота торжественно
провел арабский губернатор Али аль-Армени. Но, разумеется, реальная
власть Ашота распространялась лишь на его личные владения: от
истоков Южного Евфрата до подступов к озеру Севан, то есть на округа
Багаран, Ширук, Аршаруник, Вананд или Карскую область, Восточный
Тайк, Джахак (или Сурмали) и Арагцотн почти до Эривани. Древняя
армянская столица Двин не принадлежала ему, а оставалась арабским
городом, в ней находилась резиденция аббасидского губернатора.
Резиденцией Ашота был более скромный Багаран на Ахуреане,
недалеко от Аракса. В других областях правили местные армянские
династии либо арабские эмиры.
Для утверждения своего первенства среди других армянских
династий Ашот Медз укреплял родственные связи с ними. Одну из
своих дочерей он выдал замуж за одного из Васпураканских
Арцрунидов (князя Дереника), другую за принца дома Сюни, одну
внучку за князя Таронского, еще одну — за младшего отпрыска дома
Арцрунидов. Благодаря этому он приобрел значительный авторитет.
Опираясь на поддержку Васпураканских Арцрунидов, он разбил
арабских эмиров Арзна, Манцикерта и Бердаа (863, 870, 877, 878–879).
В 885 г. эмир Манцикерта попытался создать против Ашота коалицию
из других арабских правителей региона, но был побежден и вынужден
принести ему вассальную присягу на верность. Багдадский двор, не
способный противодействовать Ашоту Медзу, решил польстить ему и
восстановил в его пользу Армянское царство (885). От имени халифа
Мутамида корону ему привез Ахмед ибн Иса.
Коронованный халифом в цари Армении, Ашот мечтал получить
подтверждение своего нового титула от византийцев. С 867 г., будучи
еще «князем князей», он направил в Константинополь заверения в
лояльности и даже покорности. Несмотря на нахождение под арабским
протекторатом, Ашот старался уверить василевса в том, что всегда
рассматривал того в качестве законного сюзерена Армении. Так
армянская политика старалась сохранить равновесие и иметь добрые
отношения с обеими соседними державами. С обеих сторон в адрес
Багратида поступали льстивые обещания с целью привлечь его к себе.
Как только Ашот Медз получил от халифа титул царя Армении, как
император Василий I поспешил тоже направить ему царскую корону, а

византийский патриарх Фотий адресовал ему поздравительное письмо,
к которому была приложена частица подлинного креста.
Готовность Ашота Медза признать вассальную зависимость от
Византии не вызвала никаких уступок конфессионального плана. Около
860 г. патриарх Фотий впервые написал ему и армянскому патриарху
Закарии Дзагеци (патриарх в 855–878 гг.) письмо с призывом к
армянской церкви вернуться к ортодоксии. Тогда Закария созвал в
Ширакаване, или Еразгаворсе, городе, расположенном в области
Ширак, между Карсом и Араксом, где находилась одна из любимейших
резиденций царя Ашота Медза, собор, который, не пойдя на реальные
уступки халкидонянам, постарался не углублять разделявшую две
церкви пропасть. После Закарии место армянского патриарха занимал
Геворг II Гарнеци (878–898), друг царя Ашота, избранный по его
настоянию. Впрочем, Ашот всегда действовал как покровитель
армянского духовенства, и вышедшие из этой среды хронисты не
скупятся на похвалы ему.
Ашоту Медзу не удалось, да он, очевидно, и не планировал
ликвидировать местные княжества, коль скоро на юге Армении князья
Арцруниды
Васпураканские
оставались
почти
столь
же
могущественными, как он. Однако благодаря личному авторитету,
своей ловкой политике, осторожной и твердой, он сумел наполнить
подлинным содержанием царский титул, дарованный ему халифом и
василевсом. Ловко играя этим двойным сюзеренитетом, он сумел
извлечь максимум выгоды из своих вассальных отношений и к
Византийской империи, и к Аббасидской, и нейтрализовать и ту и
другую для вящей пользы своей родины.
Царство Багратидов в X в. От Смбата Мученика к Железному царю
Царствование сына и преемника Ашота Медза, второго царя из
династии Багратидов, Смбата I, заслужившего своей смертью прозвище
Смбат Мученик (Смбат Наадак), было весьма бурным (890–914). Как и
отца, его признали царем одновременно багдадский халиф Мутадид и
византийский император Лев VI. Тем не менее ему пришлось три года
воевать против своего дяди Абаса, правителя Карса, претендовавшего
на трон. Победив этого претендента, он торжественно короновался в

Ширакаване, или Еразгаворсе, с согласия тюркского эмира Афшина,
аббасидского губернатора Азербайджана и представителя халифа, и
миропомазан патриархом Геворком II. Но вскоре ему пришлось
отражать нападения того же Афшина. Тот вторгся в округ Ширак и
захватил в плен патриарха Геворка II, которого освободил только за
огромный выкуп (895). Некоторое время спустя, когда силы Смбата
сковал
мятеж
арцрунидского
князя
Васпуракана,
Афшин
воспользовался этим, чтобы осадить и захватить крепость Карс, откуда
увел в Двин в качестве заложниц жену и невестку несчастного царя.
Эмир Юсуф, брат и преемник Афшина на посту аббасидского
губернатора Азербайджана, продолжил совершать набеги на Армению.
Он заключил против царя Смбата II союз с самым могущественным из
армянских властителей, Гагиком, князем Васпураканским из дома
Арцруни. Чтобы создать противовес царству Багратидов, Юсуф,
действуя от имени багдадского халифа, даже даровал Гагику царский
титул (908). С этого момента в Армении образовалось два царства,
которые не могли не быть враждебными одно другому: на севере, в
районе Ани, династии Багратидов; и на юге династии Васпураканских
Арцрунидов, со столицей в городе Ван.
Смбат I безуспешно пытался умиротворить грозного Юсуфа.
Мудрый патриарх Ованес V, отправившийся к нему с дарами, был
захвачен в плен. В 909 г. Юсуф разорил провинцию Сюни и область
Ширак. В следующем году он бросил вызов Смбату, напав на округ
Ниг, севернее Эривани, и разграбил его. Новый васпураканский «царь»
Гагик Арцруни наконец понял, что его измена приведет к гибели всю
страну, и присоединился к Смбату I. Но когда Смбат находился в замке
Капуит (Синий замок) к западу от Арарата, Юсуф осадил его там и
принудил к сдаче, обещав сначала свободный выход, но затем,
передумав, завлек в ловушку и бросил в подземелье в Двине. В 913 г. он
привез своего пленника к крепости Ернджак в Сюни (возле
Нахичевани), которую осаждал, и, поскольку несчастный отказался
обратиться к гарнизону с призывом сдаться, приказал запытать его до
смерти. Труп Смбата Мученика был отвезен в Двин и прибит к кресту.
Сын мученика царь Ашот II Еркат (Железный) (914–929)
предпринял попытку очистить Северную Армению от жестоко
разорявших ее банд Юсуфа. Не имея достаточно сил для этого, он
обратился к византийцам. В 920 г. патриарх Ованес V написал в этом

смысле письмо императору Константину Багрянородному. Ашот II
прибыл в Константинополь, где Константин и Роман Лакапин устроили
ему великолепный прием, и перед возвращением домой получил
контингент византийских вспомогательных войск (923). Эта поддержка
должна была встревожить арабов.
Вернувшись к себе в Ширакаван (Еразгаворс), Ашот II, желая
подчеркнуть свое первенство перед прочими армянскими князьями,
особенно перед васпураканскими царями Арцрунидами, наконец
получил от багдадского двора титул царя царей (шахиншаха) Армении.
Но в реальности положение продолжало оставаться неустойчивым:
страшный Юсуф выставил против него нового претендента на престол
в лице еще одного Багратида, двоюродного брата Ашота II, которого
эмир короновал в Двине. Благодаря своей энергии не слезавший с коня
Железный царь сумел подавить и этот мятеж, и выступления других
своих вассалов, которых жестоко покарал, отрезая главарям носы и
выкалывая глаза[115]. Добавим к этим походам и боям ожесточенные
сражения, которые Железному царю приходилось вести против банд
эмира Юсуфа (битва при озере Севан).
Другой армянский царь, Гагик Арцруни, правитель Васпуракана
(ок. 908–936), перед лицом арабской угрозы сблизился с Багратидским
царством. Впрочем, Юсуф избегал нападений на него, ограничиваясь
сбором ежегодной дани. Относительное спокойствие, которым
Васпуракан пользовался в сравнении с царством Багратидов, было
использовано Гагиком Арцруни в своих интересах. Он держал Ванскую
крепость и устроил свою резиденцию в Востане, на южном берегу
озера, украсив этот город роскошным дворцом. Также он построил
красивую церковь на островке Ахтамар, служившем ему убежищем. В
его владениях искал пристанища патриарх Ованес V, бежавший от
войн, опустошавших Багратидское царство. Сначала Ованес
обосновался, около 924 г., в монастыре Дзоро Ванк (Монастырь в
долине) (Салнабад), неподалеку от Вана, потом на острове Ахтамар,
который таким образом стал патриаршей резиденцией; там он и
окончил свои дни (931). Три следующих патриарха: Степанос II (931–
932), Теодорос, или Торос, I (932–938) и Егише, или Елисей, I (938–
943) — также пребывали в Ахтамаре, под покровительством
васпураканских царей.

После смерти Гагика Арцруни южно-армянское царство
унаследовал его старший сын, Ашот Дереник (936–958). Новый царь
совершил ошибку — наложил опалу на лучшего полководца своего
отца, Абулгариба Хавнуни. Чтобы отомстить за себя, тот призвал на
помощь эмира Гера (Хоя, к северу от озера Урмия), который захватил
Ашота Дереника в плен. Возмущенное духовенство отлучило
Абулгариба от церкви, и тот, охваченный угрызениями совести, помог
царю бежать. Как доказывает этот инцидент, мелкие армянские царства
постоянно находились во власти буйных феодалов, которые не
стеснялись обращаться за поддержкой к мусульманам. Ашоту Деренику
наследовал его брат Абусахл-Амазасп, укрепивший трон (958–968).
Армянское царство при Абасе
Царь Северной Армении Багратид Ашот II своей энергией,
строгостью и воинской доблестью сумел поправить положение своего
царства. Результатами его деятельности воспользовался его брат и
преемник Абас (929–953).
При жизни Ашота II Абас вел себя весьма предосудительно:
пытался организовать убийство своего царствующего брата. Однако,
взойдя на трон, он показал себя хорошим правителем. Он договорился с
эмиром Двина о выкупе большого числа христианских пленников и
вместе со своим полководцем Геворгом Марзбедуни изгнал из страны
последние мусульманские банды. Он перенес свою резиденцию из
Ширакавана, или Еразгаворса, в Карс, город, более приспособленный к
обороне. Он украсил новую столицу монастырями, больницами и
церквями, в частности, воздвиг прекрасный кафедральный собор.
Воцарившееся в Северной Армении спокойствие контрастировало со
смутами, сотрясавшими Южную Армению, Васпураканское царство.
Около 943 г. возник конфессиональный и этнический конфликт
Абаса с абхазами. Абхазы, народ, живущий на северо-западе Кавказа, в
районе Сухум-Кале, в ту эпоху главенствовали в Мингрелии, Имеретии
и Картли, короче говоря, в Западной Грузии. Как и другие народы
Грузии, они исповедовали греческую ортодоксию. В это время
армянский царь Абас собирался освятить в Карсе новую церковь,
разумеется, по монофизитскому григорианскому обряду, которого

придерживались армяне. Неожиданно абхазский вождь — наши
источники называют его Бер — вмешался с претензиями на освящение
здания по ортодоксальному обряду. Под этим предлогом Бер вторгся в
Багратидскую империю, но был разбит, взят в плен и по приказу Абаса
ослеплен. По свидетельству хрониста Самуела Анеци, этот акт
религиозной мести вызвал против армян сильное возмущение среди
грузин и других кавказских народов, придерживающихся ортодоксии,
и, естественно, среди византийцев. Эти последние развернули
репрессии против проживавших на территории империи армян, от
которых требовали «перекрещиваться» по ортодоксальным обрядам.
Многие из подвергшихся преследованиям армян эмигрировали в
царство Багратидов, в частности в Вананд и Ширак. Со своей стороны
армянский патриарх Анания I Мокаци с неменьшим пылом
анафемствовал халкидонян и принуждал их «перекрещиваться» в
соответствии с григорианским обрядом. Вся история отношений
Армении с Византией прошла под знаком того, что обе стороны — к
огромному несчастью и для одной и для другой — называли друг друга
еретиками. Их межконфессиональная ненависть часто оказывалась
сильнее естественной солидарности в борьбе против ислама.
Вопрос армяно-византийских отношений встал с тем большей
остротой, что в 966 г. (или между 966 и 968 гг.) важная армянская
провинция Тарон (область Муш) была аннексирована Византийской
империей после смерти местного правителя-Багратида, Ашота. Двое
сыновей Ашота, Григор и Багарат, уступили Тарон империи и получили
взамен достоинство патрициев и обширные земельные владения[116].
Царство Багратидов при Ашоте III
Багратидскому царю Абасу наследовал принц, о котором данные
хроник не позволяют сказать определенно, доводился ли он ему сыном
или племянником: Ашот III Вогормац (Милостивый или
Милосердный), царствовавший с 953 по 977 г.
Ашот III прославился в истории армянской культуры тем, что
перенес столицу в город Ани, который украсил и укрепил. Именно в
Ани он в 961 г. получил царский венец из рук патриарха Анании. К
сожалению, он в это же время совершил ошибку, уступив своему брату

Мушегу город Карс и провинцию Вананд с царским титулом (962).
Отныне образовалось два багратидских царства: Анийское и Карское.
Хотя первое сохраняло первенство, это раздробление стало роковым
для армянской державы.
Впрочем, и Сюни, обширное княжество, раскинувшееся от озера
Севан на севере до Аракса на юге, включая Нахичевань и Джульфу,
стало независимым в 970 г.
В это же самое время в Южной Армении Васпураканское царство
династии Арцруни, в свою очередь, тоже раздробилось. После смерти
царя Абусахла-Амазаспа (ок. 970) его владения были разделены между
тремя его сыновьями: Ашотом-Сааком, Гургеном-Хачиком и
Сенекеримом-Ованесом Рштуником. Ашот-Саак наследовал отцу в
собственно Васпуракане, к востоку от озера Ван (ок. 970 — ок. 990?),
Гургену-Хачику достался Андзевацик, юго-восточнее этого озера, а
Сенекериму-Ованесу Рштуник к югу от того же озера. В дальнейшем,
вследствие этих семейных разделов, раскол Южной, или
Арцрунидской, Армении зашел столь же далеко, как и раскол Северной,
Багратидской, Армении. Однако после смерти Ашота-Саака (между 983
и 990 гг.) его брат Гурген-Хачик наследовал ему на троне Васпуракана,
так что отколовшейся осталась всего одна провинция — Рштуник.
Несмотря на политическое ослабление, которое не могли не
повлечь за собой все эти разделы, X столетие стало золотым веком для
армянской культуры. Как Багратиды украшали Ани, так последние
Арцруниды возводили дворцы и церкви в своей резиденции Востан,
или Остан, на южном берегу озера Ван. Васпуракану, как мы знаем,
выпала честь стать на некоторое время пристанищем патриарха, чья
резиденция находилась на острове Ахтамар на озере Ван. Патриарх
Анания I Мокаци (943–967), спасаясь от мусульманских набегов,
обосновался в другом месте Васпуракана, в монастыре Вараг, который
был лучше укреплен на случай внезапных вторжений (948). Потом,
когда опасности возросли из-за раздробления царства Арцрунидов, он
решительно покинул эту страну и перебрался во владения Багратидов, в
Аркину в Шираке, к северо-востоку от Ани, на берега Ахуреана (959).
Так патриаршия резиденция после тридцати пяти лет пребывания в
Южной Армении (924–959) возвратилась в Северную.
Преемник Анании патриарх Ваан I Сюнеци (967–969) попытался
положить конец религиозным разногласиям между армянской и

греческой церквями. Он и вел переговоры по данному вопросу с
ортодоксальным епископом Теодором Мелитенским и с грузинскими
прелатами, но сделанные им уступки оттолкнули от него армянское
духовенство, которое на созванном в Ани соборе низложило его и
возвело на его место другого патриарха, Степаноса III Севанци (969).
Ваан уехал к васпураканскому царю Абусахлу-Амазаспу, взявшему его
под свое покровительство. Новый патриарх Степанос с войском явился
в Васпуракан арестовать Ваана, однако сам попался в руки АбусахлаАмазаспа, который заточил его в крепости Ахтамара, где несчастный
прелат вскоре умер (971). Его трагическая судьба — лишь эпизод в
соперничестве между Васпураканом и Арменией Багратидов, которое в
данном случае выплеснулось в церковную сферу. Армянской церкви
оставалось лишь выбрать нового патриарха, которым стал Хачик I
Аршаруни (972–992), который жил в Аркине под покровительством
Багратидов. Его избрание ознаменовало торжество антигреческой
партии, или, точнее, поскольку он был, по общему согласию,
сторонником как Ваана I, так и Степаноса III, его патриаршество
означало восстановление религиозного единства армян.
Эти перипетии показывают остроту догматических споров,
разделявших армянскую церковь с византийскими и грузинскими
халкидонянами. Поэтому армян охватило сильное беспокойство, когда в
974 г. византийский император Иоанн Цимисхий, прежде чем
предпринять свой большой поход в Сирию, устроил демонстрацию на
армянской границе.
Василевс перешел Евфрат, вступил в армяно-византийскую
провинцию Тарон (область Муш) и сделал привал перед крепостью
Айцеац Берд. Тарон, как мы знаем, составлял отдельное армянское
княжество, управляемое одной из ветвей дома Багратидов. Около 966 г.
он был аннексирован Византийской империей, которая тем самым
вклинилась в армянскую территорию. При приближении огромной
византийской армии армянские князья почувствовали угрозу. Они
собрались со своими воинами в провинции Туруберан, в регионе
Манцикерт, или Манацкерт, неподалеку от византийской армии.
Присутствовали Багратид Ашот III, царь Ани и царь армянских царей,
его племянник Абас, наследный принц Карса[117], младшие
представители васпураканских Арцрунидов, Гурген-Хачик и
Сенекерим-Ованес[118].
Концентрация
армянских
сил,
как

багратидских, так и арцрунийских, доказывает, что перед лицом
византийской угрозы местные раздоры отступали, сменяясь своего рода
«священным союзом». Впрочем, армянские князья ловко сумели
выставить перед Иоанном Цимисхием ходатаем за себя бывшего
армянского патриарха Ваана Сюнеци, того самого, которого Ашот III
сместил как слишком большого грекофила. Иоанн Цимисхий (который
сам был армянского происхождения) не хотел доводить до открытого
столкновения. То ли на него произвела впечатление общая мобилизация
Армении, сплотившейся вокруг Ашота III, то ли он спешил начать свой
крестовый поход против ислама в Сирии, но он заявил, что
удовлетворен изъявлениями дружбы и вассальной преданности,
которые армянские князья поспешили излить ему. По его просьбе они в
изобилии доставили ему съестные припасы и, главное, десятитысячный
контингент отборных воинов, который особенно отличился в
Сирийской кампании.
Армения при Смбате II и Гагике I
После смерти Ашота III его старший сын Смбат II, прозванный
Властным, был коронован «царем царей» в городе Ани. Его
царствование (977–990) было относительно мирным. Тем не менее ему
пришлось сражаться против своего дядя Мушега, царя Карса, который,
проиграв, обратился за помощью к куропалату Давиду, армяногрузинскому князю Тайка[119]. Вмешательство Давида оказалось
решающим: чтобы не поссориться с ним и со стоящими за его спиной
византийцами, Смбат II был вынужден отказаться от мести Мушегу.
Более удачлив Смбат II был в борьбе против мусульман. Те, как мы
помним, по-прежнему владели в самом сердце Армении опорным
пунктом, городом Двин, где находилась резиденция эмира. Смбат
одержал яркие победы над этим эмиром.
Смбат II прославился в первую очередь тем, что украсил Ани,
свою столицу. За восемь лет он окружил город двойной крепостной
стеной с круглыми башнями. В 989 г. он заложил знаменитый
кафедральный собор Ани, строительство которого было поручено
архитектору Трдату (Тиридату), а завершено строительство, по

сведениям Асохика[120], было в 1001 г. царицей Катрамиде, женой брата
Смбата II.
Смбату II наследовал его брат, Гагик I, царствовавший в Ани с 990
по 1020 г. Мы только что видели, что жена Гагика, царица Катрамиде,
завершила строительство кафедрального собора в Ани. Патриарх
Саркис I[121] еще более увеличил значение этой столицы, переведя в нее
в 992–993 гг. патриаршию резиденцию[122].
В это царствование куропалат Давид, властитель Тайка, отобрал у
мусульман город Манцикерт (по-армянски Манацкерт), расположенный
к северу от озера Ван, в округе Апахуник. Эмир Азербайджана — его
звали Мамлан — организовал поход, чтобы отбить город. Давид
обратился за помощью к армянским князьям. Откликнулись двое из
них: Багратид Абас, второй царь Карса, и другой Багратид, Гурген,
царствовавший в Лори[123]. С их помощью Давид разбил мусульман и
преследовал их до Арджеша, северо-восточнее озера Ван. В результате
этой блестящей победы Манцикерт и Арджеш, а также Багреванд
(Алашкерт) стали владениями Давида Тайкского и, в силу этого,
вассальными территориями Византийской империи (993–994). В руках
мусульман остался лишь Келат, атака на который оказалась неудачной
(998). Точно так же и Двин на севере продолжал оставаться
мусульманской цитаделью.
Время, к которому мы подошли, является апогеем развития
средневековой армянской цивилизации. Мы уже упоминали о
строительстве крупных религиозных сооружений, самым известным из
которых является Анийский собор, возведенный архитектором Трдатом
(Тиридатом) (между 989 и 1001 гг.). Наряду с этим знаменитым
памятником в Ани появилось много других зданий, которые являют
собой
подлинный
«ренессанс
ротонды»;
упомянем
лишь
Восьмиугольную церковь (1000), церковь Спасителя (1035) и СурбГригор (1040), наконец, церковь Святых Апостолов, возведенную в X в.,
но первая надпись в которой датируется 1031 г. Добавим к этому
Хоромос Ванк (Гошаван) примерно в 15 километрах на северо-восток
от Ани. Сожженный мусульманами в 982 г., этот монастырь,
предположительно, служивший усыпальницей царей Армении, был
реконструирован и завершен в 1013–1035 гг. царями Гагиком I и
Ованесом-Смбатом.

Армянская литература этого времени создала значительные
произведения. Упомянем среди хронистов Товму Арцруни,
оставившего нам историю своего рода, доведенную до 907 г.[124],
католикоса, или патриарха, Ованеса, или Иоанна, V Драхснакертци,
прозванного Патмабан, то есть Историк, патриарха в 897–925 гг.,
который написал историю Армении с древнейших времен до 925 г., и,
наконец, Асолика, или Стефана, Таронеци, автора еще одной истории
Армении с древнейших времен до 1004 г. Также следует упомянуть
великого поэта Григория из Нарека Григора Нарекаци (951–1003),
автора мощных по духу религиозных поэм.
К концу X в., в комплексе европейской культуры, армянская
культура представляла собой активный, полный жизненной силы
оригинальный элемент, четко отличимый от культуры византийской.
Конечно, Армения страдала от своей раздробленности на несколько
царств и княжеств, слишком часто непокорных по отношению к их
сюзерену, багратидскому «царю царей» в Ани. Также она страдала от
сохранения в сердце своей территории мусульманских анклавов, таких
как Двин и Келат. Армянский феодализм, все его междоусобные свары,
в которых часто проявлялись анархические тенденции, играл на руку
мусульманам. Но те же самые феодалы представляли силу, которая без
помощи других христианских народов, даже Византии, сумела
освободить страну от арабского владычества. Эти воинственные
феодалы и народ горцев, который они выводили за собой на поля
сражений, составлял самую мощную в военном отношении нацию
христианского Востока. В более чем трехвековом поединке между
Арменией и арабами именно Армения в конце концов взяла верх. Этот
христианский бастион, нависавший над мусульманскими землями,
оставался передовой позицией Европы, выдвинутой в центр Азии.
Складывание территории Грузинского царства
Армянская династия Багратидов не довольствовалась тем, что
приобрела лучшую часть Северной Армении и первенство, по крайней
мере номинальное, во всей стране. Она распространилась и на Грузию.
Грузинская ветвь Багратидов восходит к Вассаку, одному из
сыновей армянского князя Смбата, убитого, как мы знаем, арабами в

битве при Багреванде в 772 г. Вассак, бежавший от арабских набегов,
искал счастья в Грузии. Эта страна, правда, тоже подвергалась
нападениям арабов, которые еще в 645 г. обосновались в Тифлисе, где
мы застаем их в 780-х гг. и откуда они под предводительством
губернатора Хузаймы ибн-Хашима совершали походы в соседние
долины. Вассак обосновался вдали от этих набегов, в Верхней Грузии, в
горах Кларджетии. Его сын Адарнасе и внук Ашот основали в тех
краях сильное княжество, в которое вошли Артанудж в области
Холавер и район современного города Адраган. Ашот, третий князь
этой линии, увеличил свое влияние, став тестем царя абхазов —
христиан, как и он, — и войдя тем самым в число клиентов
Византийской империи. При поддержке абхазов он в 829 г. отбил у
тифлисского эмира долину Куры до Ксани, к западу от Тифлиса, то есть
значительную часть Картли. Византийцы назначили его куропалатом, а
халиф, со своей стороны, признал правителем Грузии.
Сын Ашота Баграт I (ок. 829 или 833–876) был отброшен назад в
свое родовое Кларджетское княжество наступлением тифлисского
эмира, затем несколько поправил свои дела, проявив себя верным
вассалом багдадского халифа, благодаря чему смог вернуть долину
Куры с Уфлисцихе, или Уплисцихе, в центре Картли, к западу от
Тифлиса (843). В это же время один из младших отпрысков этого дома
обосновался в Калмаке, в Тайке.
Как бы то ни было, при Баграте I и его сыне Давиде (876–881)
первенство в Грузии от их семьи (Багратидов) перешло к другой
кавказской династии — дому царей Абхазии (на северо-западном
черноморском побережье Кавказа). Династия Анчабадзе, правившая
Абхазией, была в культурном плане «грузинизирована». В течение
третьей четверти VIII в. один из ее представителей, эристав Леван
(Леон) II, овладел всей Имеретией и принял титул царя (мепе). Абхазы,
как и грузины, исповедовали греческую ортодоксию и в этом качестве
находились в духовной зависимости от Византии. Византийская
политика пользовалась этим, чтобы вмешиваться в дела тех и других,
выступать в качестве арбитра, а иногда разжигать их ссоры. Так, она
спровоцировала вмешательство Адарнасе, царя абхазов, во внутренние
раздоры грузинских Багратидов; вмешательство, в ходе которого погиб
Багратид Давид (881).

Расцвет абхазской династии приходится на период с 850 по 950 г. В
это время она царствовала не только в Абхазии, но также в Мингрелии,
Имеретии и части Картли. Казалось, ей суждено поглотить остаток
Картли и свергнуть местную династию в восточной грузинской
провинции Кахетия. Переживавших упадок багратидских куропалатов
Кларджета и Артануджа, казалось, в скором времени ждет та же участь.
Их кузенам, Багратидам Тайка, могущественным в то время, поскольку
их поддерживала Византия, пришлось прийти им на помощь.
Соперничество завершилось династическим браком. Матерью
Баграта III, сына багратидского куропалата Гургена, была дочь
последнего абхазского правителя дома Анчабадзе, царя Тевдоса. От
матери он унаследовал абхазский трон (989), а от отца — трон
грузинских Багратидов (1008). Таким образом, Баграт III (ок. 989–1014)
объединил под властью грузинской ветви Багратидов значительную
часть Грузии. Официальной столицей тогда была Мсхета, или Мцхета,
на Куре, к северо-западу от Тифлиса, но монаршией резиденцией чаще
всего был Кутаис. Что же касается Тифлиса, он все еще оставался под
властью мусульманского эмира.
В царствование Георгия I (1014–1027), сына Баграта III, Грузии,
как мы увидим дальше, пришлось противостоять экспансионистским
планам византийского императора Василия II. В это же время
укреплялось влияние армянского по происхождению могущественного
феодального семейства Орбелиан (Орбелиани), обосновавшегося с
876 г. в Триалете, или Триалетти, округе Картли к юго-западу от
Тифлиса, в верхнем течении реки Кция, или Храми.
Забегая вперед, скажем, что в правление сына Георгия Баграта IV
(царя Грузии 1027–1072) Тифлисский эмират наконец был побежден.
Но его едва не опередил князь из рода Орбелианов Липарит III, самый
могущественный феодал страны. Он взял в плен тифлисского эмира и
ждал капитуляции города, но Баграт IV, опасавшийся, что обладание
Тифлисом чрезмерно усилит семью Орбелиан, приказал своему вассалу
отпустить эмира на свободу (1035). В 1038 г. Баграт IV,
сопровождаемый Гагиком, князем Кахетии (Восточная Грузия), сам
осадил Тифлис. Крепость держалась из последних сил, мусульманский
гарнизон был готов сдаться, когда Баграт, и в этот раз опасаясь, что
выгоду из завоевания извлекут одни Орбелианы, неожиданно снял
осаду. Разъяренный Липарит поднял мятеж и повел против царя

упорную борьбу, получая поддержку от византийцев, всегда счастливых
от возможности разделять, чтобы властвовать. Благодаря помощи
последних Липарит даже принудил Баграта IV в какой-то момент
бежать в Верхнюю Грузию, на склоны Кавказа, потом в Трапезунд и,
наконец, в Константинополь, где император Константин Мономах
помирился с ним и помог вернуться на трон Грузии, тогда как Липарит
в качестве компенсации получил в удел провинцию Месхетия, на западе
от Ахалцихе.
Несмотря на эту гражданскую войну, освобождение грузинской
территории заметно продвинулось при Баграте IV, который наконец
поставил в вассальную зависимость от себя мусульман Тифлиса.
Теперь вернемся назад, чтобы проследить за политикой Василия II
в Закавказье.
Аннексия Тайка императором Василием II
Отношения армянских и грузинских князей с Византией в X в.
были, как мы только что убедились, весьма неопределенными.
Грузинские князья, несмотря на то что придерживались греческой
ортодоксии, видели, как Византия вмешивается в их раздоры, разжигая
их для собственного удовольствия. С армянами все обстояло намного
хуже. Являясь теоретически заодно, как защитники христианства от
мусульманской угрозы, византийцы и армяне были глубоко разделены
конфессиональным вопросом. Византийская церковь, как мы сказали,
видела в армянах-монофизитах только еретиков. Армянская церковь так
же воспринимала халкидонян. И все-таки вплоть до времени
царствования императора Василия II политические отношения между
Арменией и Византией были достаточно дистанцированными, чтобы
оставаться корректными и даже официально дружественными.
Армянские цари демонстрировали по отношению к василевсам самое
изысканное протокольное почтение. Они старались всегда
подчеркивать, что являются их клиентами. В крайнем случае без
колебаний назывались их подданными, однако при условии, что
василевсы не воспримут подобные заявления буквально и не захотят
оккупировать Армению, потому что в таком случае они готовы были
забыть про внутренние раздоры и объединить свои силы, чтобы

преградить им путь, что, как мы знаем, продемонстрировали Иоанну
Цимисхию на своей границе в 974 г.
При императоре Василии II (976–1025) эти отношения изменились.
К несчастью для Армении и, в более или менее отдаленной
перспективе, для самой Византии, Василий II стал проводить на
армянской земле политику постепенных аннексий, поставив себе
конечной целью полное поглощение страны империей. А поскольку
этот государь был одним из самых твердых политиков и в то же время
одним из величайших полководцев в истории Византии, он проводил
эту политику с энергией и ловкостью, сокрушавшими любые преграды,
и быстро добился успеха.
Начал Василий II с управлявшегося в то время одной из ветвей
семейства Багратидов княжества Тайк, или Тао, образование которого
мы наблюдали[125]. Как уже было сказано, это княжество значительно
расширил его правитель, куропалат Давид, включивший в него в
Туруберане, или Дуруперане, к северу от озера Ван, города Апауника,
также отнятые у мусульман Манцикерт (Маназкерт) и Арчеш и даже
значительную часть расположенной севернее Багреванда, или области
Алашкерт (Вагаршакерт) (993–994). Этот последний представитель
тайкской ветви Багратидов был сильной личностью, чье влияние
ощущалось не только в Армении, но и в Грузии, так что византийские
хронисты именуют его «архонтом иверов», то есть грузин.
Византийский титул куропалата был наследственным в его семье, а сам
он считался союзником и вассалом империи. Как вассалу в 978 г.
византийцы уступили ему город Теодорополь, или Карин, нынешний
Эрзерум, к которому тяготела провинция Басеан, расположенная к
северо-востоку от Эрзерума, между истоками рек Олти и Аракс. Эти
территориальные уступки были сделаны Давиду во время гражданских
войн в Византии, в благодарность за помощь, оказанную им имперским
войскам в их борьбе с узурпатором Вардой Склиром. Но во время
следующего мятежа против Василия II, возглавленного Вардой Фокой
(987–989), Давид поддержал мятежников. После их окончательного
разгрома он, чтобы получить прощение от Василия II, вынужден был
пообещать завещать Византийской империи все свои владения.
31 марта 1000 г. Давид Тайкский умер, вероятно отравленный
облаткой грузинским архиепископом Иларионом, хотя имеются
основания подозревать Василия II в том, что он был заказчиком этого

преступления[126]. Император находился в Сирии и рассчитывал
довести до победного конца свой столь долго ожидаемый «крестовый
поход» против ислама. Он внезапно отказался от своих замыслов и
отложил освобождение Иерусалима, чтобы прибыть в Закавказье
получить ожидаемое наследство.
И здесь в истории восточного вопроса происходит крайне важный
поворот. На протяжении почти целого века византийская эпопея была
направлена на Сирию и Джезире; «имперская реконкиста» происходила
за счет арабского мира. Эта римская и христианская реставрация
соответствовала историческому
предназначению Византийской
империи, двойному смыслу ее существования. И вдруг Василий II
решил остановить наступление «ромейских» легионов в Сирии, на
мусульманской земле, на широте Латакии и Шайзара, и впредь
продолжать его на христианской земле Армении.
Маршрут Василия II легко проследить по карте. Из византийской
Сирии в Тайк он отправился через Мелитену, в то время имперский
город, округ Ганцит, или Ханцит (область Харпут), округ Хозан и Эрез,
или Эрзенга, нынешний Эрзинджан[127]. В Хавачиче, Хабцизине
византийских географов, нынешнем Ауджуше, он принял присягу на
верность от своих новых подданных, дворянства Тайка, а также от
соседних царей, прибывших присягнуть в качестве вассалов, а именно:
1) Баграта III, царя Грузии и абхазов[128]; 2) армянского царя Абаса,
властителя Карса; 3) двух других армянских «царей» — братьев
Сенекерима-Ованеса и Гургена-Хачика из династии васпураканских
Арцрунидов. Симптоматично присутствие царя Грузии Баграта III. Этот
правитель, как мы знаем, надеялся получить наследство куропалата
Давида Тайкского, чьи владения граничили с его. Перед лицом
византийской мощи он вынужден был сделать хорошую мину при
плохой игре и смириться с аннексией Тайка империей. Что же касается
двух арцрунидских принцев, прибывших обхаживать Василия II, тот
объявил, что берет их под свое покровительство. В этой связи он
обратился с грозными посланиями к соседним мусульманским эмирам,
запрещая им грабить Васпуракан (Аспраканию, по византийской
терминологии). Конечно, императорское покровительство в данном
случае сыграло положительную роль. Опасность заключалась в его
превращении в протекторат. Фактически забота Василия II о

правителях Васпуракана лишь выдавала аннексионистские планы
василевса в отношении Южной Армении.
Василий II и царь Армении Гагик I
Присоединив Тайк, Василий II намеревался завладеть остальными
частями наследства куропалата Давида. Он также занял Манцикерт
(Манацкерт или Малазкерт) в Апаунике и Алашкерт (Вагаршакерт) в
Багреванде (начало 1001 г.). Перед последним городом он простоял
довольно долго, надеясь получить вассальную присягу от «царя царей»
Армении, Багратида Гагика I, властителя Ани. Но Гагик I,
единственный из всех армянских государей, не явился по
императорскому приглашению. Он опасался, что, попав в руки
василевса, будет принужден согласиться на какое-либо умаление своего
суверенитета или территориальные уступки. Василий II, разъяренный
этим показательным отсутствием, очень скоро продемонстрировал свое
недовольство. Из армянских князей Абусахл, правитель области
Коговит, на северо-востоке от озера Ван и южнее Арарата, находился в
плохих отношениях с «царем царей». Хотя Абусахл и был сыном
сестры Гагика, он плел против того заговоры. Император принял
недовольного и еще больше настроил его против Гагика. Тот,
предупрежденный о роли, которую играл его племянник, разорил
Коговит. Тем не менее прямых военных действий между василевсом и
владыкой Ани не было.
Покинув Алашкерт, Василий II отправился принимать последнюю
часть наследства куропалата Давида, Ухтик, нынешний Олти, самое
сердце Тайка. Во всех крепостях этого горного региона он разместил
имперские гарнизоны. Затем посетил Феодосиополь, или Карин
(Эрзерум), потом через Хатойарич (Кагдарич) вернулся в малоазиатские
фемы Византии.
Политические отношения между Византией и армянами были, как
всегда и даже более, чем когда бы то ни было, осложнены вечными
теологическими раздорами. На территории империи, как мы знаем, в
восточных фемах Малой Азии жило много армян, особенно в феме
Халдия (Трапезунд), феме Колонея (Колонея или Калунийя, ныне
Шебинкарахисар), в феме, называемой Месопотамия (Вартеник, к

северу от Харпута и юго-западнее Эрзинджана), в феме Армениак
(Амасья и Синоп), в феме Севастия (ныне Сивас), в феме Харсиан
(ныне Каршана и Кесария Каппадокийская), в феме Ликандос
(Луканду) и в феме Каппадокия (Назиана и Тиана). Так вот, во всем
этом регионе в царствование Василия II греческое духовенство начало
оказывать усиленное давление на армянское население, даже
преследовать его. Греческие митрополиты Севастии и Мелитены
требовали от этих монофизитов официального признания
установленных Халкидонским собором христологических догм.
Митрополит Севастии, в частности, принудил на своей территории
двух армянских епископов отречься, а упорствующих бросил в тюрьмы,
откуда многие никогда уже не вышли. Армянский патриарх Хачик
(972–992) начал с ним получившую громкую огласку догматическую
полемику. Преемником Хачика на патриаршем престоле Армении стал
Саркис (Сергей) Севанци (992–1019), который в 993 г. перенес, как мы
уже знаем, резиденцию из Аркины в Ани, к «царю царей» Гагику I,
укрепив тем самым тесный союз национальной церкви и багратидского
государства перед лицом угрозы со стороны Византии.
Царствование Ованеса-Смбата. Упадок царства Багратидов
Гагик I был твердым правителем, сумевшим разрушить
византийские козни против Анийского царства. Наследовавший ему его
старший сын Ованес-Смбат Миролюбивый (1020–1039) не проявил той
же энергичности. Апатичному по характеру и непригодному к
воинскому ремеслу толстяку маленького роста Ованесу-Смбату
пришлось бороться против собственного младшего брата, Ашота IV
Храброго (Ашот Катж). Эта братоубийственная война едва не
разрушила государство Багратидов. Царь Васпуракана Арцрунид
Сенекерим-Ованес (1003–1021) воспользовался ею, чтобы сделаться
арбитром между двумя соперниками, и, естественно, поддержал
младшего из братьев, восставшего против законного царя. Ашот IV
разгромил при Ани армию старшего брата и преследовал его до реки
Ахуреан. Армянский патриарх Петрос (Петр) Гетадарц (1019–1054)
попытался помирить братьев-врагов. В конце концов, царь Ованес-

Смбат сохранил Ани и остатки провинции Ширак, но был вынужден
уступить Ашоту IV северо-восточные области страны (1021).
После этого тяжелого и неудачного начала царствования власть
Ованеса-Смбата оставалась неустойчивой. Царь Грузии и Абхазии
Георгий I (1014–1027) до того времени помогал ему и содействовал
примирению с претендентом Ашотом IV. Внезапно Георгий I
поссорился с Ованесом-Смбатом, отправил свою армию на Ани,
приказал разграбить этот город, захватил нечастного «царя царей» и
отпустил лишь после уступки нескольких крепостей. Это стало
сигналом для начала всеобщего безвластия. Что же касается
претендента на престол Ашота IV, то он обратился за помощью к
императору Василию II. При полученной от Византии поддержке он
укрепил свою власть над землями, вырванными у брата. Став отныне
равным ему, он, похоже, понял, каким опасностям их династию
подвергают эти раздоры, и с тех пор сражался с их мятежными
вассалами.
Война императора Василия II против Грузии
После победы над армянским «царем царей» амбиции царя Грузии
Георгия I увеличились. Побежденный — Ованес-Смбат — стал его
вассалом или, по крайней мере, союзником. Тогда Георгий атаковал
византийцев, у которых отобрал крепости в Тайке (между 1014 и
1018 гг.). Император Василий II был занят в Европе — завершал
присоединение Болгарии. В 1021 г. он наконец освободился там и
занялся грузинами. Из Феодосиополя (Эрзерума), ставшего его базой,
он направился на восток, через армянскую область Басеан (район
Хасанкале), где разрушил город Окоми (ныне Угуми), возле истоков
Аракса. Оттуда он двинулся в Вананд, на юго-запад от Карса. Со своей
стороны Георгий разорил остававшийся византийским крупный город
Ухтик (ныне Олти) в Тайке. Василий II бросился за ним в погоню и
настиг возле озера Балакацис (ныне Чалдыр-Гель), к северу от Карса, в
грузинской области Джавахетия. Это сражение между византийцами и
грузинами не принесло решающей победы ни той ни другой стороне,
хотя в ней погиб один из грузинских военачальников, Бад (или Эрат),
сын знатного вельможи Липарита I Орбелиан. Грузинская армия

отступила через провинцию Джавахетия в Южной Грузии, в
направлении Ахалцихе, преследуемая по пятам Василием I,
истреблявшим по пути всех грузин, попадавших ему в руки.
Византийский завоеватель дошел до провинции Триалетия (Триелх),
двигаясь в направлении Тифлиса, но с наступлением осенней непогоды
отступил к Артану (Ардагану), у истоков Куры, и, наконец, ушел в
Трапезунд (зима 1021/22 г.).
Весной Василий II разбил лагерь в округе Басеан, у истоков
Аракса. Там он узнал, что царь Грузии Георгий и царь Анийской
Армении Ованес-Смбат сговорились с мятежными византийскими
военачальниками, как раз в это время поднявшими восстание в Малой
Азии, впрочем быстро подавленное. Георгий дал Василию II сражение в
Шилпке и 11 сентября 1022 г. потерпел страшное поражение. Он
наконец согласился просить о мире, признав за Византийской империей
права на все наследство покойного куропалата Тайкского. Георгий даже
отдал в заложники своего сына, будущего Баграта IV.
Перед тем как покинуть Закавказье, Василий II наконец задумался
о войне с мусульманами. В конце 1022 г. он совершил поход в
Азербайджан, осадив эмира Гера (Хоя) севернее озера Урмия, дабы
отомстить ему за опустошительные набеги в Васпуракан. Эмир признал
себя его данником. Затем, через Васпуракан, византийский завоеватель
вернулся в Константинополь.
Уступка Византии Васпуракана
Нам придется вернуться немного назад, чтобы рассказать о
вмешательстве Василия II в армянские дела.
Багратидский правитель Ани, или, как его титуловали, «царь
царей» Ованес-Смбат, в своей борьбе против Византии пользовался, как
мы знаем, моральной поддержкой грузинского царя Георгия I. Когда
Георгий был оттеснен византийцами в самое сердце Грузии, ОванесСмбат испугался гнева императора Василия II, который, казалось,
готовился пойти на него походом весной 1022 г. Вместе с тем, как мы
увидим, первые банды тюрок — предтечи большого сельджукского
вторжения — стали появляться в Армении начиная с 1021 г.

Они совершили набег на Рштуник, провинцию, расположенную
южнее озера Ван и входившую в Васпураканское царство Арцрунидов.
Принц Давид, сын васпураканского царя Сенекерима-Ованеса,
выступил им навстречу, поддержанный грузинским магнатом
Липаритом Орбелианом, и лишь с большим трудом сумел отразить.
Таким образом, Армении одновременно угрожало тюркское вторжение
с востока и византийское завоевание с запада.
В отчаянии Ованес-Смбат решил перейти под покровительство
византийцев, формально признав себя их вассалом. Нас не должно
удивлять подобное решение со стороны анийского «царя царей». Нам
известно, каким слабым человеком он был, как был бессилен заставить
повиноваться себе родственников и вассалов. Гораздо более серьезным
стало то, что он обязался завещать свое государство империи, сохраняя
его лишь до конца жизни. Он велел армянскому патриарху Петросу
доставить императору Василию II (который зиму 1021/22 г. проводил на
зимних квартирах в Трапезунде) официальное письмо с извещением об
этом и — символический жест — ключами от города Ани. Это означало
предстоявшую в более или менее скором будущем аннексию «сердца
Армении» Византийской империей.
Эту ситуацию осложнило то, что царь Васпуракана Арцрунид
Сенекерим-Ованес
принял
аналогичное
решение.
Также
подвергающийся угрозам вторжения тюркских банд из Западного
Ирана, начавших тревожить восточные границы Армении, СенекеримОванес посчитал, что не сможет отразить их самостоятельно, и той же
зимой 1021/22 г. решил уступить свои владения византийцам. В обмен
на них он без труда получил куда более спокойную территорию
Севастии, нынешнего Сиваса, в одноименной византийской феме в
Малой Азии. Его сын, принц Давид, отправился в Трапезунд заключать
соглашение с Василием II. Разумеется, Василий II поспешил одобрить
подобное соглашение, отдававшее византийцам практически всю
Южную Армению. Так с 1022 г. бывшее Васпураканское царство, или
страна Ван, превратилось в византийский катепанат[129] Васпракания,
или Аспракания, тогда как его прежний суверен отправился в Сивас, где
доживал в позолоченном изгнании. Сорок тысяч жителей Васпуракана,
а по другим данным, лишь четырнадцать тысяч последовали за своим
царем в это изгнание. Так началась армянская эмиграция из Великой
Армении в направлении Каппадокии, значительные политические

последствия которой мы увидим в конце XI и, еще ярче, в XII–XIII вв.,
когда она приведет к созданию в Тавре «Малой Армении».
Преемниками Сенекерим-Ованеса в его вотчине в феме Сивас
стали трое его сыновей: Давид (1027–1037), Атом (1037–1080) и
Абусахл (тоже 1037–1080). Трагический финал двух последних мы еще
увидим.
Аннексия Византийской империей Анийского царства
Василий II не только присоединил к империи Тайк и Васпуракан.
Своей политикой он подготовил для преемников в более или менее
близкой перспективе аннексию других армянских провинций. В 1021 г.,
как мы только что видели, он добился от багратидского «царя царей»
Ани, слабого Ованеса-Смбата, обещания, что тот завещает свои
владения империи. Армяне могли надеяться, что это роковое
обязательство забылось, поскольку Ованес-Смбат прожил еще двадцать
лет. К тому же подозрительность, окружавшая патриарха Петроса,
главного переговорщика по вопросу об обещанном наследстве,
доказывает, что общественное мнение в Армении реагировало. После
этих переговоров Петрос, очевидно не решаясь возвратиться в
Армению, уехал в Севастию (Сивас), к бывшему царю Васпуракана
Сенекериму Арцруни, то есть на византийскую территорию. В 1025 г.
он вернулся в Ани, но, столкнувшись с настороженностью и
недоверием, поселился в монастыре Дзоро-Ванк (Салнабад), возле
Вана, в Васпуракане, то есть опять-таки на византийской территории
(1030). В 1034 г. царь Ованес-Смбат вызвал его в Ани, чтобы низложить
и заточить в крепости Беджни под охраной Ваграма Пахлавуни, лидера
национальной антивизантийской партии. На его место поставили
другого патриарха, Диоскороса Санахинци (1036), но выбор оказался
неудачным, и в следующем году пришлось прогнать Диоскороса и
восстановить на патриаршестве Петроса (1037).
Обещание уступки Анийского царства византийцам несколько
подзабылось к тому моменту, когда царь Ованес-Смбат умер бездетным
(1041). Поскольку вскоре за ним в могилу сошел его брат Ашот IV,
вопрос о присоединении к Византии встал вновь, тем более что
патриарх Петрос, ведший переговоры об уступке царства по наследству,

оставался тайно предан византийской политике. Наследником
анийского трона был пятнадцатилетний юноша, Гагик II, сын Ашота IV.
Он был умным, образованным, но, казалось, не способным
предотвратить неизбежное. Константинопольский двор — в частности,
императоры Михаил IV Пафлагон (1034–1041) и Михаил V Калафат
(1041–1042) — не забывал о вырванном у покойного царя завещании. К
тому же среди армянских феодалов нашелся предатель, Саркис
Сюници, называемый Вест-Саркис (Сергей Гардеробмейстер),
обратившийся к византийцам с призывом оккупировать страну. Итак,
императорская армия, которая должна была заставить признать
пресловутое завещание, двинулась на Ани. Но армянская знать,
возглавляемая Ваграмом Пахлавуни, сплотилась вокруг юного царя и
под самыми стенами Ани, на берегах Ахуреана наголову разгромила
византийцев. После этой блестящей победы, по предложению другого
представителя дома Пахлавуни, знаменитого Григора Магистра, дабы
ознаменовать неприятие византийских притязаний, в соборе Ани была
проведена коронация юного монарха, которому тогда было шестнадцать
лет. Гагик II даже сумел отомстить предателю Вест-Саркису, которого
он захватил в плен и заставил вернуть награбленное. На другом
«фронте» Григор Магистр, сидя в своем родовом замке Беджни в округе
Ниг на реке Хурастан, ныне Занги, в провинции Арарат, к северу от
Эривани, пресекал в этой пограничной области все попытки вторжения
тюркских банд. Казалось, независимость Армении спасена как на
западе от византийцев, так и на востоке от тюрок.
Тем не менее византийский император Константин Мономах
(1042–1054) тоже не забывал о неосторожных обещаниях покойного
царя. Он требовал передачи ему Анийского царства. Две новые
византийские армии были одна за другой посланы против Ани, но так и
не смогли сломить сопротивление армян. Тогда Мономах не
постыдился ударить в тыл Армении руками двинского эмира Абуль
Усвара (1044). Кроме того, царь Гагик II совершил ошибку, подвергнув
опале своего главного защитника Григора Магистра, который удалился
в Константинополь, где Мономах привязал его к себе, осыпая титулами
и почестями.
Под нажимом предателя Вест-Саркиса, а также — увы! —
патриарха Петроса Гагик II, которого византийцы уже отчаялись
свергнуть силой оружия, позволил убедить себя отправиться на

переговоры прямо в Константинополь, к императору Константину
Мономаху. И — верх ослепления — охрану Ани он доверил патриарху
и Вест-Саркису, которые после его отъезда поспешили сдать город
византийцам (1045). Политика империи достигла своей цели. Что же
касается несчастного Гагика II, наивно отдавшись в руки Мономаха, он
вскоре принужден тем по всем правилам отказаться от своего царства.
Сначала он сопротивлялся и был сослан на маленький островок. После
месяца притеснений, устав от борьбы, он уступил. В возмещение он
получил обширные земельные владения в византийских фемах на
востоке Малой Азии: Каппадокии, Харсиане и Ликандах с городами
Калон-Пегат и Бизу (1045). Армянского патриарха Петроса,
ответственного за сдачу Ани, тоже заманили в Константинополь (1048),
откуда он в Армению уже не вернулся.
Итак, вся Армения, за исключением маленького багратидского
Карского царства (которое в скором времени ожидала та же участь),
была аннексирована Византией. Ближайшее будущее показало, что это
стало несчастьем как для Армении, так и для Византии. Может быть,
Армения, отказавшись в пользу Византии от собственной
независимости, хотя бы получила взамен эффективную защиту от
тюркской угрозы? Совсем наоборот. До этого момента ей удавалось
отражать все нападения. Спонтанное восстание в разных долинах,
неожиданные удары ишханов были наилучшей тактикой против
нападений кавказских народов, набегов сарацин и вторжений тюрок. Но
когда Армения лишилась своих наследственных правителей, когда для
отражения вражеского нападения приходилось ждать приказов и
подкреплений из Византии, все погибло. Император узнавал о
вторжении, когда страна уже была в огне, а его полководцы приходили
на помощь, когда варвары уже успевали вернуться к себе. Армению, в
прошлом такую бдительную, теперь постоянно заставали врасплох.
Кроме того, аннексия Армении совпадает по времени с началом
процесса развала в Византии под ударами «гражданской партии»
мощной военной организации, позволившей успешные дальние походы
Никифора Фоки, Иоанна Цимисхия и Василия II. Это стало очевидно на
следующий день после оккупации Ани, когда византийцы, желавшие
играть свою роль покровителей армян-христиан, попытались
разгромить своего былого союзника, эмира Двина Абуль Усвара.
Подойдя к стенам Двина, они потерпели там сокрушительное

поражение (осень 1045 г.). Второй поход императорской армии на эмира
оказался не более удачным, чем первый, и от рук мусульман погиб
князь Ваграм Пахлавуни, сражавшийся в рядах византийской армии
(1047). Деморализацию среди армян усиливало то, что после аннексии
Ани греческое духовенство, ставшее теперь хозяином в этих краях,
могло безнаказанно преследовать тех, кто оставался верен
национальной монофизитской церкви, и силой загонять их в
ортодоксию.

2. Сельджукское нашествие
Тюркские набеги при Тогрул-беке
Византийское отвоевание Малой Азии совпало с закатом
мусульманского могущества. Упадок, в который в X в. впала династия
халифов Аббасидов, и раздел их империи между многочисленными
местными династиями арабского или персидского происхождения
сильно облегчил великим василевсам Македонской династии их
территориальные завоевания.
И вдруг в середине XI в. ислам приобрел новую силу благодаря
выходу на сцену молодого воинственного народа тюркского
происхождения, который сменил в качестве доминирующего в
мусульманском мире слишком цивилизованных арабов и персов. Речь
идет о турках-сельджуках.
Сельджуки входили в племя гузов, кочевавшее в районе
Аральского моря[130]. Их предводитель Тогрул-бек в 1038–1040 гг.
отвоевал у других тюрок (Газневидов) Хорасан, потом отнял у иранской
династии Буидов Персидский Ирак и Арабский Ирак. В 1051 г. он
вступил в Исфахан, а в 1055-м — в Багдад. Аббасидский халиф альКаим признал его своим светским наместником. С этого дня
сельджукский султан дублировал арабского халифа, от имени которого
возобновил в своих собственных интересах мусульманскую священную
войну, несколько подзабытую на протяжении почти целого столетия.
Византийская империя и особенно ее новая пограничная
территория Армении очень скоро ощутили эффект прихода сельджуков
на арабо-персидские земли. С 1048 г. византийскому губернатору Ани,

Катакалону Кекавмену, и губернатору Васпуракана Аарону пришлось
отражать тюркский набег на юго-восточные границы этой провинции, у
истоков Большого Заба. В 1049 г. тюркские банды под командованием
родственника Тогрул-бека по имени Ибрагим Инал опустошили
Васпуракан, Басеан и окрестности Феодосиополя, или Карина
(Эрзерума) на западе. На северо-западе они дошли до Тайка, на югозападе до Тарона. Тюрки захватили и сожгли Арзн, который одни
считают самим Эрзерумом, а другие — соседним, менее крупным
городом, расположенным чуть дальше на север, современным КараАрсом. 18 сентября 1049 г. в Капетру, или Капутру, в провинции Басеан,
они встретили византийскую армию под командованием Катакалона и
были отброшены, но грузинский князь Липарит III Орбелиан,
командовавший вспомогательным корпусом, попал в плен и отвезен к
султану Тогрул-беку, который, впрочем, позволил ему освободиться,
заплатив выкуп.
С этого времени турки-сельджуки не прекращали разорять
Армению. В 1052 г. банда одного из их предводителей, Кутулмыша,
опустошила маленькое Карское царство — последнее еще не
аннексированное Византией армянское царство, в котором правил
Багратид Гагик[131]. В 1054–1055 гг. султан Тогрул-бек лично взял
крепости Беркри и Арцес, или Арджеш (у северо-западной оконечности
озера Ван), и осадил Манцикерт, имперский губернатор которого,
армянин Васил, оказал ему упорное сопротивление. Оттуда Тогрул
отправил два отряда: один на северо-запад, через Тайк, в направлении
Западной Грузии, Абхазии и Лазики, другой — прямо на запад, к
Антитавру. Турки захватили Вананд и разгромили армию карского царя
Гагика. Однако Тогрул-бек не смог взять ни Карс, ни Авник в Басеане.
Он ограничился тем, что разграбил долину Басеана и районы к северу
от Эрзерума. На обратном пути он вновь неудачно пытался овладеть
Манцикертом.
Эмир Двина и Гянджи Абуль-Усвар, которого византийцы не
сместили, пока у них была такая возможность (что стало их ошибкой),
объявил себя вассалом Тогрул-бека и совершил поход к Ани, разорив
предместья города (1055–1056).
В царствование императора Исаака Комнина (1057–1059) тюркские
вторжения продолжились. В 1057 г. сельджуки захватили и сожгли
византийский открытый город Мелитену. В 1058 г. опустошили Тарон,

откуда все-таки были выбиты имперским губернатором армянином
Торником Мамиконяном. В царствование императора Константина X
Дуки (1059–1067) тюркское вторжение приняло катастрофический
размах. Армия тюрок, дойдя до Каппадокии, разграбила Севастию
(июль 1059 г.). Атом и Абусал, несчастные армянские принцы из
династии Арцруни, получившие Севастию от византийцев в удел в
качестве компенсации за уступку своего Васпураканского царства, едва
успели убежать.
Тюркское вторжение при Алп-Арслане
Сельджукский султан Алп-Арслан, племянник и преемник Тогрулбека, придал новый импульс тюркскому завоеванию (1063–1072). В
1063 г. он захватил Южную Грузию, то есть провинции Кангарк и
Гугарк, Джавахетия и Кларджетия. Оттуда он дошел до византийской
провинции Тайк, или Тао. Царь Аговании (Лори), Багратид Кюрике,
признал себя его вассалом и отдал ему в жены дочь.
Летом того же 1064 г. Алп-Арслан осадил древнюю столицу
Армении Ани, в то время — владение Византии. Крепость, защищаемая
армянином и грузином на византийской службе, Григором и Багратом,
продержалась довольно долго. Кажется, Алп-Арслан уже готов был
снять осаду, когда Григор и Баграт, бросив сам город, отступили в
цитадель, из которой через некоторое время бежали. Тюрки устроили
страшную резню армянского населения Ани (16 августа 1064 г.).
Воображение современников поразил один эпизод: Алп-Арслан
приказал снести большой серебряный крест, украшавший купол
Анийского кафедрального собора, отправил его в Нахичевань, чтобы
сделать порогом большой мечети. Между прочим, как рассказывает нам
Матфей Эдесский, в момент вторжения тюрок армянские нотабли
распростерлись на могилах древних царей Армении, со слезами моля
их: «Встаньте, защитите этот город, бывший некогда вашей вотчиной!»
Фактически армянский народ, передавший свою судьбу в руки
Византии, считал себя преданным «подлыми ромейскими вождями».
Исчез последний свидетель армянской независимости. Армения
стала не более чем полем боя, которое, среди страшных бед,
оспаривали друг у друга тюрки и византийцы. «Так, — патетически

восклицает Матфей Эдесский, — армянский народ попал в рабство. Вся
наша страна была залита кровью. Дом наших отцов разорен и разрушен
до основания. Наши головы склонились под игом пришедших издалека
орд неверных».
Религиозная вражда между византийцами и армянами
парализовала оборону. В этом смысле характерны инсинуации
византийских хронистов против армянских военачальников и
армянских хронистов в отношении военачальников византийских.
Истребляемые тюрками на своей родине, армяне эмигрировали на
земли империи, где более чем где и когда бы то ни было подвергались
преследованиям со стороны греческого духовенства, стремившегося
принудить их к отречению от монофизитства. Армянский патриарх
Хачик II[132], вызванный в Константинопль, был там подвергнут
сильному давлению с целью добиться его перехода в ортодоксию
(православие). Он упрямо отказывался и через три года (1054–1057)
был сослан в монастырь Тавблур, или Тавплур, возле Кокуса (Гёксун) в
Каппадокии. Император Константин Дука (1059–1067) с той же целью
вызвал в Константинополь из Сиваса двух принцев дома Арцруни —
Атома и Абусахла. Те ответили, что не могут принять решения
Халкидонского собора без позволения бывшего «царя царей» Ани,
Багратида Гагика II. Тот в свою очередь был вызван в Константинополь
и составил, в качестве ответа византийским теологам, длинный
христологический доклад, донесенный до нас Матфеем Эдесским, в
котором он оправдывал позицию армянской церкви. Армянский синод,
созванный по инициативе патриарха Хачика II, подтвердил эту позицию
и недвусмысленно оказался признавать установления греческой
ортодоксии (православия). Юго-восточная часть Каппадокии, где
обосновался Хачик, стала в то время местом сосредоточения армянских
беженцев. Он стал душой религиозного сопротивления и центром сбора
соотечественников, но умер от огорчения, узнав о разорениях,
совершенных турками в Великой Армении.
Византийская Сирия, как и Армения, периодически подвергалась
нападениям сельджуков. Начиная с 1065 г. Эдессе и Антиохии почти
ежегодно приходилось защищаться и спасать, когда это было возможно,
урожай со своих полей: сельские районы Азазп, Артаха и Антиохии
были опустошены в 1065, 1067, 1068, 1071 гг. Вторжение 1067–1068 гг.
было особенно страшным. Сельджуки осадили Дулук (Долихе) и

совершенно разорили окрестности Антиохии. В 1068 г. они осадили
саму Антиохию. Византийский «дука» Антиохии был бессилен против
мобильной тюркской кавалерии, внезапно появлявшейся с разных
сторон. И здесь тоже играли роль религиозные раздоры между
христианами. В разделе за 1065–1066 гг. Матфей Эдесский показывает,
как оборона этого города была парализована взаимной ненавистью двух
имперских военачальников, «дуки» Антиохии и губернатора Эдессы:
первый был армянином, второй греком — губернатор Эдессы пытается
победить своего антиохийского коллегу руками тюрок. «О,
клятвопреступники ромеи, — восклицает здесь армянский хронист, —
вот одно из ваших обычных предательств!»
Отношение к сирийским монофизитам было таким же, как к
армянам. Михаил Сириец[133] пишет о религиозной политике
Константина Дуки: «Гонения были начаты халкидонянами (то есть
византийцами) не только против нас, но также и против армян, живших
в империи ромеев. Вышел указ, предписывающий преследовать их,
если они не примут ересь (= халкидонский символ веры о двух
природах Христа). И вот, помимо того что истинных христиан терзали
грабежи и разбои турок, их еще больше притесняли халкидоняне!»
Тем временем набеги тюрок, пронзая Армению и византийскую
Сирию, достигли Малой Азии. В 1067 г. одной из их банд была
разрушена Кесария Каппадокийская. В 1068 г. настал черед Неокесарии
и Амория, в 1069 г. — Икония, в 1070 г. — Хон. Однако на этом этапе
турецких вторжений речь шла лишь об опустошительных набегах, но
пока еще не об оккупации: невозможно было найти большое различие
между автономными тюркскими бандами и сельджукским султаном,
когда они ежегодно внезапно вторгались на греческую территорию и
опустошали ее, тогда как греки не желали ничего иного, кроме
установления мирных отношений между обеими империями… После
каждого рейда банда возвращалась восвояси спрятать в надежное место
награбленную добычу.
Император Роман Диоген. Катастрофа при Манцикерте
В 1067 г. на константинопольский престол взошел настоящий
император-воин — Роман IV Диоген. После долгих лет правления

столичной бюрократии и придворных клик все приходилось начинать
сначала. Чтобы противостоять сельджукским набегам, Византийской
империи необходимо было восстановить твердую дисциплину, как при
Василии II. Роман Диоген взялся за это дело. Он пытался возродить
армию, в которой, к сожалению, недисциплинированные новобранцы и
ненадежные наемники — норманны из Италии и узы-куманы из
Южной Руси — все больше и больше заменяли прежние анатолийские
легионы. С этими разнородными формированиями Роман предпринял
попытку очистить от тюркских банд Малую Азию до Евфрата. После
ряда трудных кампаний ему это почти удалось, несмотря на то что
мобильность тюркских наездников сильно затрудняла борьбу с ними.
В 1068 г. Роман Диоген осуществил на востоке Каппадокии поход
через Севастию (Сивас), Колонею, Ликанд и Кесарию, чтобы достичь
Мараша на сирийско-килийской границе. В конце этого года он овладел
в Сирии Иераполем (Мембиджем) на западном берегу Евфрата и
оставил гарнизон в Артахе к востоку от Антиохии. Но в это время, как
мы видели, тюркские всадники грабили Неокесарию в Понте и
блокировали Цамандос в феме Ликанд; их разорительные набеги
достигли даже Амория в сердце Фригии, который, в свою очередь, был
разграблен. Однако здесь следует заметить, что, хотя тюрки в своих
внезапных грабительских рейдах добирались до самых удаленных
городов, они избегали меряться силами с императорской армией и на
обратном пути очень часто несли большие потери и бывали вынуждены
бросить добычу. В 1069 г., несмотря на неожиданный мятеж
нормандского наемника Криспена, опустошившего в собственных
выгодах фему Месопотамию (на юго-западе Эрзинджана, к северозападу от Харпута), Роман Диоген изгнал турок из окрестностей
Кесарии Каппадокийской и вступил в Западную Армению, но его
полководец Филарет, управлявший Мелитеной, позволил противнику
разгромить его возле этого города. Другие тюрки разграбили Иконий в
центре Малой Азии, а Роман Диоген не сумел их остановить на их
обратном пути в Киликии. В 1070 г. тюрки дошли до Хон, древнего
города Колоссы, на самом западе Фригии, который разграбили. В том
же году византийский военачальник Мануил Комнин был разбит и взят
в плен тюрками возле Севастии (Сиваса). Но Эдесса, чье положение
было очень сложным, в это время отражала все атаки.

Попутно отметим, что антагонизм между византийцами и их
армянскими подданными сохранялся до конца. После разграбления
Севастии (Сиваса) тюрками греческое население возложило вину за это
на армянских иммигрантов, в том числе на арцрунидских принцев
Атома и Абусахла, обвиненных в предательстве Мануила Комнина и
сговоре с тюрками. Когда в 1071 г. император Роман Диоген приехал в
Севастию, он (если верить Матфею Эдесскому) приказал разорить
армянские дома и церкви и выгнал обоих принцев Арцрунидов. Тот же
источник сообщает, что Роман якобы заявил, что после того, как
покончит с тюрками, он уничтожит армянскую веру.
Однако сельджукский султан Алп-Арслан лично прибыл на
византийскую границу, чтобы вести войну. В 1070 г. он взял Манцикерт,
к северу от озера Ван, одну из последних армянских крепостей, еще
удерживаемых византийцами, блокировал Амиду (Диярбакыр) и в
очередной раз опустошил провинцию Мелитену. Далее он дошел до
Эдессы, которую осадил 10 марта 1070 г. Византийским губернатором
крепости был некий Василий (болгарский принц, «сын Алусиана», или
Василий, сын Абухаба?). После пятидесяти дней бесплодных усилий
султан снял осаду и обратился против эмира Алеппо, Мирдасида Рашид
ад-Даулы Махмуда, отказавшегося предоставить в его распоряжение
свои воинские контингенты. Он принудил Алеппо к сдаче, но оставил
Мирдасида править в качестве своего вассала. Внезапно вести из
Армении заставили его покинуть Сирию (май 1070 г.).
Действительно: император Роман Диоген предпринял новый поход
для отвоевания Армении (весна 1071 г.). В его распоряжении была
армия численностью от 200 тысяч до 300 тысяч человек, впрочем
представлявшая собой смесь самых разнородных элементов: недавно
мобилизованных неопытных бойцов и плохо дисциплинированных
франкских (нормандских) и куманских наемников. Прибыв в Арзн
(Эрзерум), он отправил на разведку отряды куманов и франков
(последних под командованием нормандского авантюриста Русселя де
Байоля) в район Ахдата, или Келата, к юго-востоку от Манцикерта и к
северо-западу от озера Ван. Алп-Арслан находился в Мосуле, когда
кади Манцикерта и другие беглецы из этого города обратились к нему с
мольбами о помощи. Он выступил навстречу василевсу тотчас же, как
собрал свои войска — 14 тысяч человек, тюрок и курдов.

В этот момент Роман Диоген направил в подкрепление отряду
Русселя де Байоля, двигавшемуся на Келат, второй отряд, под
командованием грузина Иосифа Траханиота. Эти войска подошли к
Келату, тогда как сам Роман осадил и принудил к капитуляции
Манцикерт. У императора, после того как он распылил свои силы, к
моменту появления Алп-Арслана оставалось не более 100 тысяч
человек.
Сражение произошло возле Манцикерта в пятницу, 19 августа
1071 г. Предположительно тюрки притворным отступлением заманили
византийцев в засаду, где те были разгромлены. Ходили слухи о
предательстве: вспомогательные войска — куманы (узы) и печенеги,
тюрки по происхождению, будто бы оставили ряды византийской
армии и перешли на сторону Алп-Арслана. С другой стороны,
обвиняли одного из византийских военачальников, Андроника Дуку,
командовавшего резервом, что он, из ненависти к Роману,
способствовал поражению. Что же касается Никифора Вриенния и
Русселя де Байоля, они будто бы забыли про свой долг и бежали в
направлении фемы Месопотамия и Константинополя. Однако,
вероятно, военной хитрости Алп-Арслана вполне достаточно, чтобы
объяснить исход сражения. Роман, оставшийся один с горсткой верных
воинов, геройски дрался до того момента, когда под ним была убита
лошадь, а сам он ранен и взят в плен Алп-Арсланом.
Разгром при Манцикерте, возможно, стал крупнейшим военным
поражением за всю историю Византии. Хронисты Латинского Востока,
такие как Гийом Тирский, не ошиблись, увидев в этом событии потерю
Византийской империей роли главного защитника христианства от
ислама и оправдание выхода на сцену франков в качестве замены
Византии во главе крестового похода. В глазах западных европейцев
роковой день Манцикерта означал следующее: Византия вышла из игры
и должна уступить место латинянам, что стало оправданием, как
фактическим, так и юридическим, франкского крестового похода:
1071 г. породил 1095 г.
Но здесь уместно заметить, что если битва при Манцикерте
повлекла за собой важные исторические последствия, то произошло это
потому, что религиозные раздоры в византийском обществе усилили
размеры катастрофы. В глазах самих победителей их успех (масштаб
которого, возможно, оказался для них неожиданным) узаконивал лишь

овладение ими Арменией в перспективе со скорым падением Эдессы и
Антиохии. Именно в этом смысле султан Алп-Арслан заключил
договор с пленным императором. Надо сказать, что тюркский
завоеватель общался с попавшим в его руки наследником цезарей с
самой изысканной обходительностью. После короткого плена он
отправил его, нагруженного подарками, на византийскую территорию
и, вместо того чтобы использовать свой успех, вторгшись в Малую
Азию, в которой не осталось войск, или хотя бы попытаться захватить
Эдессу и Антиохию, он отправился на противоположный конец своей
империи покорять Трансоксиану, где умер, а ему наследовал сын,
Малик-шах (1072). Сами византийцы своими безумными распрями не
позволили минимизировать последствия разгрома и, после Армении,
отдали тюркам всю Малую Азию. Во время пребывания Романа
Диогена в плену императорской короной в Константинополе завладел
ставленник гражданской и придворной партии Михаил VII Дука[134].
Когда несчастный герой вернулся на византийскую землю, его
объявили низложенным. Побежденный при Амасии полководцами
Михаила VII, он был пленен в Адане, ослеплен и умер от этой пытки.
Согласно замечанию Ж. Лорана, с этой гражданской войны между
Михаилом Дукой и Романом Диогеном, а не с катастрофы при
Манцикерте начинается крушение византийского могущества перед
лицом тюрок. Действительно, византийские войска, истреблявшие друг
друга, забросили охрану границ, через которые сельджукские банды
проникали, не встречая преград.
Первая франкская попытка в Леванте: Руссель де Байоль
Руссель де Байоль был нормандским авантюристом на
византийской службе, которого мы видели в роли командира отряда в
армии Романа Диогена в Манцикертской кампании. Прибывший с Двух
Сицилий, где его земляки выкраивали себе королевство из
византийских и арабских владений[135], он придумал план, как
воспользоваться войной византийцев с тюрками, чтобы выкроить себе в
Малой Азии королевство, независимое и от тех и от других. В 1073 г.,
сопровождая в походе византийского военачальника Исаака Комнина,
он поднял мятеж и принялся завоевывать для себя самого Ликаонию

(район Икония) и Галатию (район Анкары), нападая и на византийцев, и
на тюрок. Исаак Комнин, оказавшийся между двух огней, был взят в
плен сельджуками возле Кесарии (Кайсери) (1073). Император
Михаил VII отправил в Азию новую армию под командованием своего
дяди, кесаря Иоанна Дуки. Иоанн Дука встретил Русселя на мосту
Зомпи, на верхней Сакарье, к югу от Амория (Аммурийе). Он был, в
свою очередь, разбит и взят в плен. Руссель победителем прошел через
всю Вифинию и сжег Хризополь (Скутари) напротив Константинополя.
Чтобы прикрыть нормандское завоевание вуалью легитимности, он
провозгласил Иоанна Дуку императором.
Тогда Михаил VII, дабы помешать нормандцам завоевать Малую
Азию, как они завоевали Великую Грецию, обратился к сельджукам —
поступок, чреватый серьезными последствиями, ибо именно с него
начинается окончательное поселение тюрок на полуострове. Младший
отпрыск династии Сельджуков, Сулейман ибн Кутулмыш, с согласия
нового султана Малик-шаха заключил с Михаилом VII желанный для
того договор. Он брал на себя обязательство послать на помощь
василевсу вспомогательные войска, а взамен получил официальную
уступку уже захваченных византийских провинций (1074).
Тогда сильная сельджукская армия вторглась в Каппадокию. Сто
тысяч тюрок дошли до района Никомедии, до Босфора, где их опорным
пунктом станет Хризополь. Руссель де Байоль, у которого было не
более трех тысяч человек, был раздавлен числом в битве на горе Софон
и взят в плен. Однако он сумел заплатить за себя выкуп и попытался
возобновить борьбу в горах фемы Армениак, в районе Сиваса, вновь
сражаясь с тюрками и имперцами и угрожая портам Понта. Наконец,
новый византийский военачальник, Алексей Комнин, будущий
император, добился успеха там, где потерпели неудачу другие.
Направленный в район Амасии, опустошаемый Русселем, он собрал
верные войска и укрепил договор с сельджуками. В Малую Азию как
раз вторгся новый тюркский предводитель по имени Тутах. Руссель и
Алексей соперничали за право заключить с ним союз. Тот сделал выбор
в пользу Алексея, заманил Русселя на встречу, захватил и выдал
Алексею Комнину. Лишившись командира, нормандцы сложили
оружие.
Так растаяла перспектива возникновения в Малой Азии
нормандского государства, опередившего бы на два десятилетия

образование нормандского Антиохийского княжества…
Нормандцы на какое-то время ушли с азиатской земли. Зато тюрки
окончательно обосновались в Каппадокии.
Оккупация Малой Азии турками-сельджуками
Новая гражданская война в Византии отдала в руки туроксельджуков Фригию и Вифинию до Мраморного моря, Лидию и Ионию
до Эгейского.
В начале 1078 г. бездарный император Михаил VII Дука был
свергнут Никифором III Вотаниатом, стратегом[136] фемы Анатолик
(район Амория во Фригии)[137]. Чтобы победить своего соперника,
Вотаниат вербовал во множестве тюркские банды. Эти тюрки
захватывали с ним и для него города Геллеспонта, Пропонтиды и
Босфора: Кизик, Никею, Никомедию, Халкидон, Хризополь. Так они
впервые обосновались в Никее: в качестве императорского гарнизона,
как наемники Вотаниата (1078). Но эти странные стражники очень
скоро превратились в хозяев. Их банды, сновавшие по стране, нападали
на мелкие мирные вифинские городки, облагали данью деревни,
перерезали коммуникации между Константинополем и внутренними
районами Малой Азии. В Хризополе, куда тюрки вошли чуть ранее,
они еще в 1078–1079 гг. жили в лагере и в шатрах. Оттуда они через
равнину дошли до Никеи. В Никее, куда они вступили, как друзья, без
борьбы, они уничтожили либо изгнали почти все христианское
население. С конца 1078 г. командование тюркского гарнизона Никеи
начало оказывать сопротивление так бездумно впустившему их в город
Вотаниату. Вскоре нашелся благовидный предлог для мятежа против
него: в Ионии появился новый претендент на византийский престол,
Никифор Мелиссен. Никейские тюрки выступили на его стороне
против Вотаниата и, прикрываясь его именем, продолжили борьбу
против Византии (1081).
Как и Вотаниат тремя годами раньше, Мелиссен без колебаний
обратился за помощью к сельджукам. Он заключил с их предводителем
Сулейманом ибн Кутулмышем договор, который, с учетом общей
ситуации, представлял собой настоящую измену христианству. По
утверждениям некоторых хронистов, в то время как Сулейман обещал

Мелиссену предоставить войска для захвата Константинополя,
Мелиссен якобы уже заранее уступал Сельджукиду половину городов и
провинций, которые предстояло отвоевать у Вотаниата. В
действительности нам неизвестно, существовало ли в договоре данное
условие. Но реальность оказалась еще хуже. Мелиссен, выступив из
района Кос с новыми сельджукскими бандами, повел их захватывать —
на этот раз окончательно — Никею и все побережье Вифинии от
Хризополя до Кизика, где на их сторону, естественно, перешли
размещенные Вотаниатом тюркские гарнизоны (1081).
В это время тюрки Сулеймана еще действовали, по крайней мере
теоретически, как союзники византийского претендента. Но когда
несколько недель спустя Мелиссен покорился Алексею Комнину,
ставшему единственным василевсом, Сулейман и его тюрки отказались
признать нового императора и, не став прикрываться именем какогонибудь нового претендента, оставили себе Никею и все города
Вифинии, куда Мелиссен так неосторожно впустил их следом за
Вотаниатом. Вероятно, именно тогда Сулейман официально сделал
своей резиденцией Никею, которая, таким образом, около 1081 г. стала
первой столицей будущего малоазийского тюркского султаната,
который просуществует более двух веков (1081–1302). В это же время
византийцы потеряли Никомедию (Измит), которую император Алексей
Комнин сумеет возвратить лишь после смерти Сулеймана (ум. 1086). На
Эгейском море тюрки захватили Смирну, в которой в 1081 г. правил
эмир Чакан, дерзкий авантюрист, который построил свой флот и
завладел островами у азиатского берега[138].
Действительно, члены династии Сельджукидов были не
единственными тюркскими вождями, воспользовавшимися этим общим
развалом. Так, на северо-востоке полуострова, в Каппадокии, вокруг
Кайсари, Сиваса и Амасии сложился могущественный эмират другого
тюркского дома — Данишмендидов — первоначально независимый от
Никейского государства Сельджукидов. Возникновение множества
местных эмиратов, одновременно созданных различными тюркскими
бандами, которые, присоединившись к нашествию сельджуков и
прикрываясь именем Сельджукидов, действовали каждая в своих
собственных
интересах,
крайне
затрудняло
христианское
контрнаступление: во времена крестовых походов анатолийские
крестоносцы Раймона де Сен-Жиля, графа де Невера, Гийома IX

Аквитанского и Вельфа IV Баварского в 1101 г. потерпели поражение от
этого тюркского феодального муравейника в Галатии, Пафлагонии и
Каппадокии[139].
Отметим, однако, вместе с Ж. Лораном, что, если на момент
вступления на престол Алексея Комнина в 1081 г. тюрки были
фактическими хозяевами Малой Азии от Евфрата до Мраморного моря,
это вовсе не было результатом методичного, политического,
организованного завоевания. Ничего общего с тем, как Сельджукский
султанат действовал в Иране при Тогрул-беке, Алп-Арслане и Маликшахе. Местные эмиры, такие как Чакан в Смирне или Данишмендиды в
Каппадокии, похоже, не подчинялись Сельджукиду Сулейману ибн
Кутулмышу, эмиру Никеи: «Румский султанат» с родом Сулеймана на
троне будет создан его сыном Кылыч-Арсланом после 1092 г. «А в
1081 г., — как пишет Ж. Лоран, — тюрки были еще лишь бродягамиграбителями; их поселение в окрестностях Никеи было результатом не
целенаправленной и продуманной политики, а счастливой случайности,
вызванной слабостью и внутренними раздорами византийцев. За этим
случайным исключением, они еще занимались тем, что пересекали во
всех направлениях и грабили Западную Азию, христианское население
которой либо договаривалось с ними, либо спасалось за стенами своих
городов, но почти всюду оказывало сопротивление вторжениям»[140].
Вероятно, большая часть побережья Черного моря с Трапезундом[141] и
южный берег Малой Азии до Киликии по-прежнему оставались под
властью Византии. Более того, в то время как расположенная близ
Мраморного моря Никея с 1081 г. была захвачена турками, на севере
Сирии и даже на противоположном берегу Евфрата Антиохия и Эдесса
по-прежнему находились в руках византийских гарнизонов или
армянских вождей, номинально являвшихся подданными Византии;
Антиохия — до 1084 г., Эдесса — приблизительно до 1087 г. В самом
сердце Анатолийского плато, в то время, когда предательство
Мелиссена отдало Сулейману ибн Кутулмышу остров Мармару, еще
держались многие крепости. Точно неизвестно, когда капитулировала
Конья
(древний
Иконий),
будущая
столица
малоазийских
Сельджукидов: между 1072 и 1081 гг. или, как утверждает Казвини[142]
в «Тарих-и гузидэ», только около 1087 г.
Однако очень скоро даже самые хорошо укрепленные города
вынуждены были капитулировать, потому что местность вокруг них

была опустошена частыми набегами тюркских банд. «Страна опустела.
С уходом тюрок жители разбегались, опасаясь их возвращения. За
несколько лет Каппадокия, Фригия, Вифиния и Пафлагония потеряли
бо́ льшую часть своего греческого населения. Долины и поля,
протянувшиеся от Кесарии и Севастии до Никеи и Сард, почти
опустели, и счастливые тюрки разгуливали по ним со своими стадами и
шатрами, как в пустынях, из которых они пришли»[143]. Добавим к
этому, что некоторые тюркские вожди, похоже, научились ловко
использовать социальные проблемы анатолийского населения.
Значительная часть жителей деревень попала в зависимость от богачей,
и многие поместья обрабатывались рабами. Сулейман ибн Кутулмыш
объявил их свободными при условии уплаты незначительной подати,
чем завоевал их горячие симпатии.
Эти детали объясняют последующую судьбу византийской
реконкисты при Комнинах. В оставшихся земледельческими и
городскими районах побережья, в Вифинии, Мизии, Ионии, Лидии,
греческое население выжило, испытав шок тюркской оккупации,
которая, впрочем, уже носила характер правильной политической
организации. По двум этим причинам и реконкиста Комнинов, и
Первый крестовый поход, ставший ее оружием, смогли изгнать оттуда
захватчиков. Напротив, на плато Фригии и Каппадокии ни проход
крестоносцев от Годфруа Буйонского до Фридриха Барбароссы, ни
периодические кампании Иоанна и Мануила Комнинов никак не
помогут отвоевать эту землю, поскольку сама земля изменилась;
Фригия и Каппадокия превратились в то, чем они являются по сей
день, — в новый Туркестан (страну турок), продолжение киргизской
степи.
Армяне и византийский разгром
Посреди общего разгрома досада армян на Византию усилилась.
Византийская империя принудила армянские династии одну за другой
уступить ей свои владения: васпураканских Арцрунидов в 1022 г.,
анийских Багратидов в 1045 г., карских Багратидов в 1064 г. Уступая
византийскому давлению и принося в жертву свою независимость,
армяне по меньшей мере имели право надеяться, что могущественная

«ромейская» империя защитит их от тюркских вторжений лучше, чем
могли это сделать они сами. Однако распад большой византийской
армии вследствие гражданских войн 1057–1081 гг. оставил армян
беззащитными перед тюркским вторжением. Взятие Ани (1064) и
катастрофа под Манцикертом (1071) повлекли за собой завоевание всей
их страны сельджуками[144].
Армяне были вне себя. Раньше, в IX–X вв., они, то временно
склоняясь, то героически сопротивляясь, сумели сохранить свою
автономию от арабского могущества. Сегодня Византийская империя,
вопреки их желанию, взяла на себя задачу защитить их от тюрок, но
при первой же неудаче бросила на милость мусульманским
завоевателям. И те же самые византийцы, которые, не сумев их
защитить, заставляли их массами эмигрировать и почти всех
депортировали в Каппадокию, продолжали их преследовать за их
монофизитскую веру. «Кто смог бы, — восклицает Матфей
Эдесский, — описать бедствия армянского народа, его боль и слезы,
всё, что пришлось ему претерпеть от турок во времена, когда наше
царство потеряло своих законных владык, похищенных этими лживыми
защитниками, бессильной, женоподобной, подлой греческой нацией!
Они рассеяли самых отважных сынов Армении, отняв у них очаг, их
родину. Они сломали наш национальный трон, разрушили защитную
стену, каковую составляло наше храброе войско и наши бесстрашные
воины, — эти греки, известные и славные лишь быстротой, с которой
они убегают, подобные трусливому пастуху, спасающемуся, едва завидя
волка. Они не знали отдыха до того дня, как разрушили крепость
Армению… Когда турки покорили Армению, греки вообразили, будто
могут возобновить войну против нее в другой форме: они стали
выставлять вперед религиозные расхождения. Полные отвращения и
презрения к военному делу и воинской доблести, они отказались от
них, чтобы попытаться внести в церковь споры и смуты, поспешно
оставив всякое сопротивление персам [то есть сельджукам]. Их усилия
ограничивались отвращением истинно верующих [то есть
монофизитов] от их веры и их истреблением… Их постоянной заботой
было непрестанно удалять с Востока отважных и доблестных
военачальников армянского происхождения, принуждая тех оставаться
среди них».

Действительно, армянская эмиграция в Каппадокию, эмиграция,
поощряемая и даже навязываемая византийцами, проходила в
обстановке той же враждебности между двумя народами или, точнее,
между двумя конфессиями, продолжавшей проявляться на новой сцене.
Как мы знаем, после в той или иной степени вынужденной уступки
своих государств Византии армянские цари получили обширные
вотчины на каппадокийской земле. Бывший васпураканский царь
Сенекерим-Ованес и два его сына, Атом и Абусахл, получили район
Севастии, или Сиваса (1021); бывший анийский «царь царей» Гагик II
— вотчину в феме Ликанд, к юговостоку от Кесарии (Кайсери) (1045), а
бывший карский царь Гагик-Абас — Амасию и Коману на севере
Каппадокии (1064). За ними началась массовая армянская иммиграция
в эти районы, еще более усилившаяся после катастрофы при
Манцикерте. Но те же византийцы, которые таким образом превратили
Каппадокию в Новую Армению, очень скоро возмутились этим, если не
с этнической точки зрения (их империя по определению была
всемирной и интернациональной), то по крайней мере с
конфессиональной. Бывший царь Ани Гагик II, как рассказывает
Матфей Эдесский, «проживал, как изгнанник, в окружении жестокой и
вероломной греческой нации. Он не переставал питать в своем сердце
глубокую скорбь, порожденную воспоминаниями о троне предков,
потерянном по вине вероотступников (армян, перешедших в греческую
ортодоксию), предавших его, и вероломной породы еретиков (греческой
церкви)».
В своих новых каппадокийских вотчинах Гагик постоянно
конфликтовал с греческим митрополитом Кесарии Марком, который
непрерывно притеснял армянских иммигрантов, чтобы понудить их
перейти в православие. Ненависть Марка к ним дошла до того, что он
назвал свою собаку Арменом. Гагик II, проинформированный об этом
оскорблении, приказал зашить митрополита с собакой в мешок, после
чего колотить по нему палками до тех пор, пока взбесившаяся собака не
загрызла незадачливого прелата насмерть. Позднее византийцы
отомстили Гагику II. В 1079 г., когда он проезжал мимо Кизистры
(Джусаструн), крепости, принадлежавшей трем византийским вождям,
трем братьям, известным нам лишь как «сыновья Мандала» (то есть
Панталеона), те схватили его. Прочие армянские принцы,
эмигрировавшие в Каппадокию, то есть Гагик-Абас, бывший царь

Карса, и бывшие васпураканские принцы Атом и Абусахл, осадили
Кизистру, пытаясь освободить Гагика II, но безуспешно. Крепость
устояла, а три византийских предводителя удавили пленника и
повесили его тело на крепостной стене. Так закончил жизнь последний
багратидский «царь царей» Армении. В свою очередь, арцрунидские
принцы Атом и Абусахл, так же как Гагик-Абас, бывший царь Карса,
были убиты по приказу византийцев в царствование императора
Никифора III Вотаниата, около 1079–1080 гг.
Убийство византийцами последних представителей трех
армянских царских династий произошло через очень небольшой
промежуток времени после завоевания Каппадокии тюрками.
Армянское население, недавно эмигрировавшее в эту провинцию из
Великой Армении, отправилось в новое изгнание. Оно массами
двинулось к городам Антитавра или к Киликийской равнине, к Марашу
и Тарсу, даже к Дулуку и Эдессе. Там армянские иммигранты
сорганизовались под руководством новых вождей: Рубена, Ошина и
Филарета.
Первое армянское государство Антитавра: Филарет
Когда последний багратидский «царь царей» Гагик II был в 1079 г.
убит византийцами в Кизистре, один из его приближенных, по имени
Рубен или Рупен[145], поднял против Византии восстание и утвердился
в Верхней Киликии, на севере округа Кобилар, где захватил замок
Бардзрберд («верхний замок»)[146], между Тианом (рядом с
современным Нигде) и Сисом. Прочно закрепившись в этом орлином
гнезде, он дал начало блестящей династии, названной по его имени
Рубенидами (Рубенянами). Впоследствии официальная армянская
историография захочет привязать Рубена к династии Багратидов,
сделать его родственником, даже прямым наследником несчастного
Гагика II. На самое деле следует признать, что ранняя биография этого
основателя династии неизвестна и ничего конкретного о его
происхождении мы сказать не можем.
Другой армянский вождь, по имени Ошин, в то же время и в том
же регионе основал такое же княжество. Предположительно он был
родом из окрестностей Гандзака (ныне Гянджа), на северо-востоке

Армении, где располагались владения его семьи. Вероятно, около
1073 г. он прибыл в Верхнюю Киликию и вместе со своим братом
Базуни получил Ламброн (Нимрун), крепость, расположенную в
верхнем течении реки Тарс (Тарсу-Чай) у выхода из Киликийских Пил.
Ошин станет основателем другой блистательной армянской
царствующей фамилии — Хетумидов (Хетумянов).
А пока что оба этих дома, которым суждено было славное будущее,
находились в тени дерзкого авантюриста Филарета Врахамия, или
Врахамиоса, как его называли византийцы; последнее имя было лишь
эллинизированой формой известной армянской фамилии Варажнуни.
Действительно, это был армянин, долгое время служивший в
византийской армии и даже отрекшийся от монофизитской веры своего
народа в пользу греческого православия, что навлекло на него хор
проклятий со стороны не только сирийских хронистов, но и некоторых
армянских писателей — его соплеменников. Он служил в царствование
императора Романа Диогена и во время Манцикертской кампании
командовал византийским армейским соединением, расквартированным
в крепости Романополь (Палу) (1071). После свержения в том же 1071 г.
Романа с престола он отказался признать нового императора
Михаила VII Дуку и нанял на службу отряд франкских наемников в
8000 человек под командованием некоего Рэмбо, очевидно бывшего
соратника и земляка нормандца Русселя де Байоля. Надежно
закрепившись в горном районе Мараша, города, оборону которого ему в
свое время доверил Роман Диоген, он создал в районе вокруг этого
города, Рабана и Абласты, на обоих берегах Верхнего Джейхуна,
крепкое княжество, из которого изгнал византийских чиновников,
поскольку сам умел воевать против тюрок. Впрочем, в экстренных
случаях он не смущался обращаться к ним за помощью против своих
же соотечественников. Он потребовал принесения вассальной присяги
от другого армянского вождя, Торника, сына Мушега, который в разгар
тюркского нашествия закрепился в Санассунке, или Сасуне[147]. После
отказа Торника он атаковал его со своими наемниками-нормандцами, но
был разбит, а их командир Рэмбо убит в округе Ханзит. Затем он
спровоцировал против Торника (по крайней мере если верить
сведениям Матфея Эдесского) нападение тюрок, которые убили того
возле Ашмушата (Арсамосаты, Шимшата): череп Торника был

привезен Филарету, который разделил наследство покойного с эмиром
Майяфарикина (1073–1074).
Вне зависимости от конфессиональной ненависти, которую его
соплеменники питали к «вероотступнику», перешедшему в греческую
ортодоксию, Филарет, очевидно, был беспринципным авантюристом, не
останавливавшимся ни перед какой подлостью ради укрепления своей
власти на фоне разгрома Византии и тюркского завоевания. А это
завоевание не могло быть успешным везде. Несмотря на мобильность
тюркских банд и энергичность командовавших ими эмиров, они не
могли оказаться повсюду, чтобы завладеть всеми областями, ставшими
бесхозными в результате поражения Византийской империи. Филарет
просачивался между двумя империями, представляясь византийцам
своим человеком, их представителем (разве не был он прежде
военачальником Романа Диогена?), а одновременно преподносил себя
тюркам как человека сговорчивого, лишенного фанатизма, способного
договариваться с ними точно так, как и с христианами. Греки и армяне
— нравился он им или нет — находили в его владениях убежище от
тюркского завоевания. Впрочем, дипломатическую гибкость он
дополнял военной силой, состоявшей как из армяно-греческих
контингентов, так и восьмитысячного наемного корпуса из нормандцев
и других «франков». Наконец, хоть сам он и был авантюристом, его
власть была законной, основанной на византийском праве. Поскольку
из всех византийских военачальников, назначенных императором, он
единственный остался в стране после разгрома греков в 1071 г., лица и
города, верные империи, предались ему. В конце концов, он стал
командиром 30 тысяч войска и властителем настоящего княжества, в
котором мог подавать себя в качестве официального представителя
византийских властей.
В царствование Романа Диогена (1070–1071) византийское
правительство поручило Филарету управление городами Мелитеной
(Малатьей) и Марашем, бывшей Германикеей, которые стали отправной
точкой его могущества. Правда, византийцы в дальнейшем отняли у
него губернаторство Мелитены, которое в 1074 г. отдали одному из
своих военачальников, Никифору Мелиссену, но Филарет вскоре вновь
стал хозяином города. Тогда он поставил управлять Мелитеной другого
армянского вождя, Тороса, сына Хетума[148] (в дальнейшем Мелитеной
управляли другие офицеры Филарета: армянин Хареб, Балатианос и,

наконец, знаменитый Гавриил). Вскоре Филарет стал правителем
территории от Романополя (Палу) и Харперта (Харпута) за Евфратом до
Мопсуестии (Мамистры, Мисиса), Аназарба и Тарса в Киликии,
включавшей в себя также Мелитену, Гаргар, Абласту, Рабан, Кесун и
Мараш. В 1077 г. он направил в Эдессу одного из своих офицеров,
Василия, сына Абухаба, человека армяно-грузинского происхождения,
который во времена Романа Диогена, как мы видели, уже управлял этим
городом от имени императора. Эдесса в то время, рассказывает Матфей,
находилась под властью некоего Льва (Левона) Даватаноса (или, скорее,
Левона, брата Даватаноса), управлявшего ею от имени Византийской
империи. Левон попытался оказать сопротивление, но жители, среди
которых, должно быть, было много армян, восстали, убили его и отдали
город в руки Василия. После смерти Василия (в 1083 г.) жители Эдессы
привели к власти другого армянина, по имени Смбат, которого, как и
Василия, Матфей осыпает похвалами за его доблесть и благочестие, что
доказывает, что тот был монофизитом. Но через шесть месяцев Смбат
был низложен в результате подстрекательств Филарета, который
напрямую присоединил Эдессу к своим владениям (23 сентября
1083 г.). Матфей, который ненавидел Филарета по религиозным
мотивам, показывает нам его жестокую месть местной армянской
аристократии (читай — армянам-монофизитам). Несомненно, что
также Филарет владел Самосатой, которая была отбита у него
харранским эмиром Шараф ад-Даулой лишь в 1085 г.
Среди турецкого завоевания, повсюду, между прочим, успешного,
Антиохия, как мы видели, оставалась во власти византийцев. В 1078 г.
императорским «дукой» Антиохии был еще Исаак Комнин, которого в
том же году сменил армянский аристократ Васак Пахлавуни, сын
знаменитого Григора Магистра. Однако зимой 1078/79 г. Васак «был
убит на антиохийском рынке, — сообщает нам Матфей, —
вероломными греками», то есть он был убит заговорщиками греческой
национальности или православного обряда. Его войска и городские
нотабли Антиохии, явно опасаясь, что тюрки, воспользовавшись
обстоятельствами, попытаются овладеть городом, призвали Филарета и
передались ему. Михаил Сириец добавляет, что Филарет тут же покарал
убийц Васака, что доказывает, что, несмотря на его переход в
православие, авантюрист не совсем оторвался от соплеменников.
Разумеется, этот захват власти в городе произошел под знаменем

сохранения византийского суверенитета. Зато другая византийская
крепость в Сирии, Шайзар на Оронте, была захвачена мусульманами.
19 декабря 1081 г. арабский эмир Али ибн Мункид овладел цитаделью
Шайзара, откуда местный епископ управлял городом именем
Византийской империи.
В Антиохии, как в Эдессе, как в других византийских городах
региона, христианское население обратилось к Филарету, к этому
энергичному и ловкому армянину, как к спасителю. Им, отрезанным с
момента захвата Малой Азии сельджуками от всякой возможности
получить помощь из Византии, не оставалось ничего другого, кроме как
создавать автономные княжества под руководством недавно
иммигрировавших армянских элементов — единственных военных
элементов среди них. В эти решающие годы, разделяющие разгром при
Манцикерте и Первый крестовый поход, Филарет фактически
закладывал основы Новой Армении. Он вырабатывал план будущего
королевства Рубенидов и Хетумидов XIII в. Точнее, этот умный
авантюрист, импровизируя, создавал феодальное государство более
обширное, чем то, каким должно было позднее стать правильно
устроенное государство Рубенидов и Хетумидов, поскольку, опираясь
на многочисленную и прочно осевшую в Антитавре армянскую
иммиграцию, оно охватывало Киликию, Мелитену, Эдессу и Антиохию.
Несмотря на то что Филарет фактически систематически грабил
Византийскую империю, за счет которой строил свое странное
княжество, император Никифор III Вотаниат ему в этом способствовал.
Очевидно, отчаявшемуся отвоевать дальние области или понявшему
полезность такого христианского бастиона, сохранившегося посреди
завоеванных сельджуками земель, Никифору хватило мудрости
восстановить дружеские отношения с удачливым авантюристом.
Филарет, со своей стороны, поспешил признать номинальный
сюзеренитет василевса, которого коронация сделала в глазах населения
законным. Но в это же самое время Филарет, как уже было сказано,
считал необходимым подстраховаться и со стороны мусульман. Около
1080 г. он признал себя за Антиохию вассалом правившей в Мосуле
арабской династии Укайлидов. Если верить Матфею Эдесскому и
Михаилу Сирийцу, он будто бы пытался заручиться гарантиями
неприкосновенности своих владений у сельджукского султана Маликшаха и для этого без колебаний внешне перешел в ислам.

Номинально принадлежа к греческой ортодоксии (православию),
Филарет, как правитель Новой Армении, должен был поддерживать
постоянные контакты с григорианской, то есть монофизитской,
церковью. Он хотел привязать к себе армянского патриарха Григора II.
Во время ссоры с Торником Сасунским он поручил ему
дипломатическую миссию, которую прелат отклонил. Позднее он
позвал Григора вернуться и устроить свою резиденцию рядом с ним.
Патриарх снова отказался. Тогда Филарет назначил патриархом — или
антипатриархом — Саркиса Хоници[149], который был посвящен в сан в
Хони, Хонионе византийских географов, нынешнем Хуну, на севере
Гёксуна, во владениях авантюриста (1076). Со своей стороны Григор
отправился в Ани, в Великую Армению, в то время покоренную
сельджуками, и там посвятил в сан коадъютора своего племянника
Барсега (Василия) I, называемого Анеци (1081). Тем временем в
государстве Филарета преемником антипатриарха Саркиса Хоници,
умершего в 1077 г., стал Торос Алахозик (1077–1090). После того как в
1085 г. тюрки захватили район Хони, Филарет пригласил Тороса
перенести патриарший престол к нему, в Мараш. Торос, видимо
приспособившийся к тюркскому протекторату, отказался. Тогда
Филарет назначил патриархом Погоса Варагци, который покорно
поселился в Мараше, возле него (1086). Таким образом, в армянской
диаспоре наступил раскол: один патриарх пребывал в Ани, второй в
Хони, а третий в Мараше.
Наследие Филарета и Первый крестовый поход
Однако Сельджукиды не могли долго терпеть укрепление
Армянского княжества, которое, вклиниваясь в их владения,
перекрывало им путь в Сирию. Сельджукид Сулейман ибн Кутулмыш,
завоеватель Малой Азии, воспользовался отлучкой Филарета и
семейными раздорами последнего (родной сын армянского лидера
организовал заговор совместно с тюрками). 1 декабря 1084 г. он
внезапно осадил Антиохию и три дня спустя овладел ею[150]. Итак,
Антиохия попала в руки тюрок, но ненадолго: в 1098 г., как мы увидим,
она будет освобождена в ходе Первого крестового похода.

Вскоре после падения Антиохии армянский патриарх Барсег
(Василий) I, отчаявшись добиться политического освобождения своего
народа,
решился
на
важный
демарш.
Столкнувшись
с
«преследованиями, устроенными тюрками против верующих,
налогами, давящими церкви и монастыри, бесчинствами в отношении
духовенства», он отправился молить о милости «владыку Вселенной»,
сельджукского султана Малик-шаха. Привезя крупные суммы в золоте
и серебре, он преподнес их султану и добился от него грамот,
«гарантирующих его покровительство армянской церкви и
освобождение от податей церковных зданий, священников и монахов».
Как видим, это было настоящим присоединением армянской церкви в
Тюркской империи. Похвалы, которые Матфей Эдесский расточает по
этому
поводу
Малик-шаху,
пожалуй,
подтверждают,
что
сельджукидский двор ответил на данную демонстрацию лояльности
обещанием более либерального отношения.
Что же касается Эдессы, Филарет в свое отсутствие доверил ее
охрану некоему паракимонену[151], но тот был убит одним из своих
офицеров, возможно, сирийцем, по имени Барсама (Барсаума?).
Филарет обратился за помощью к Малик-шаху. Один из полководцев
Малик-шаха, эмир Бузан, подступил к Эдессе и после шестимесячной
осады овладел ею: население в конце концов восстало против Барсамы
и открыло ворота тюркам (1086–1087).
Разумеется, Малик-шах не вернул Эдессу Филарету, а отдал ее во
фьеф Бузану. Филарету пришлось довольствоваться оставшимися у
него Марашем[152] и, вероятно, Малатьей. Он умер вскоре после
распада своего эфемерного княжества. Тем не менее мы не должны
забывать, что именно благодаря ему армянский народ пустил прочные
корни в районах Антитавра и Эдессы.
В Эдессе эмир Бузан пообещал уважать права собственности
армянского населения, которое, в общем-то, и сдало ему город. Однако
по доносам враждебных элементов он казнил, очевидно, чтобы
завладеть их имуществом, двенадцать армянских нотаблей. Эдесса
принадлежала Бузану до того дня, когда этот эмир был побежден и убит
младшим отпрыском династии Сельджукидов Тутушем (1091). Когда
Тутуш, в свою очередь, погиб в очередной войне между
Сельджукидами (1095), ловкий армянин по имени Торос (Торос, сын
Хетума), бывший офицер Филарета, сумел уничтожить небольшой

тюркский гарнизон цитадели и с помощью армянского населения стать
правителем города. Соседние туркоманские властители, Сокман ибн
Орток, эмир Саруда, и Балдукья, эмир Самосаты, осадили Эдессу.
Торос устоял не только против них, но и против сельджукидского
султана Алеппо, Ридвана, осадившего город в свою очередь (1095–
1096). Мы еще увидим Тороса встречающим в 1098 г. в Эдессе одного
из вождей Первого крестового похода, Бодуэна де Булонь (Булонского),
и что из этого получилось: трансформация армянского княжества во
франкское графство Эдесса.
Еще один армянский вождь, Гох Васил, в то же время стал
правителем Кайсуна и Рабана[153]. Он продержался там приблизительно
с 1082 г. до своей смерти в 1112 г. и играл активную роль в войнах
эдесских франков против тюрок. Как и Филарет до него, он был — о
чем напоминает его прозвище Гох, то есть «вор» (территорий), —
авантюристом, не имевшим четких принципов. Однако, в отличие от
«халкидонянина» Филарета, из-за непоколебимой приверженности
армянской церкви он пользовался симпатиями хронистов — своих
соплеменников. Матфей Эдесский величает его «прославленным
воителем,
вокруг
которого
объединились
остатки
нашего
национального войска».
Что же касается Мараша, который, как мы видели, Филарет
удержал после потери других своих владений, он после его смерти
попал в руки тюрок. Однако вскоре был отнят у них участниками
Первого крестового похода (около 13 октября 1097 г.). В соответствии с
взятыми на себя ранее обязательствами крестоносцы передали его
византийскому императору Алексею Комнину. Тот поставил в городе
губернатором с титулом «князя князей» (поармянски ишхан ишханац)
армянина Татула, который правил в нем до 1104 г. Армянская
иммиграция в этих краях стала столь многочисленной, что и греки, и
турки вынуждены были с ней считаться и зачастую выбирали именно
из этого элемента местных представителей своей власти.
То же самое происходило в Мелитене, или Малатье. Город, как мы
знаем, некоторое время принадлежал Филарету, последним
наместником которого там был некто Хорил, или Гавриил. Этот ловкий
малый был, как и Филарет, армянином по рождению и грекоправославным по вероисповеданию. Являясь формально подданным
Византийской империи, он отправил свою жену в Багдад, чтобы

получить от аббасидского халифа и сельджукского султана
подтверждение своих прав на Малатью. Тюрки неоднократно осаждали
его в этом городе, но ему, благодаря ловкой дипломатии, долгое время
удавалось отделываться от них. В первый раз — прибегнув к
посредничеству туркоманского вождя Гюмюштекина ибн Данишменда,
эмира Сиваса. Во второй раз, когда в 1097 г. он был осажден
сельджукским султаном Малой Азии Кылыч-Арсланом I, его спасли
весьма кстати подошедшие рыцари Первого крестового похода. Он
умел, как мы увидим далее, ладить с франкскими баронами, которые
неоднократно помогали ему против эмира Гюмюштекина. Особенно он
сблизился со вторым франкским графом Эдессы Бодуэном II дю Бур,
будущим королем Иерусалимским, за которого выдал замуж свою дочь
Морфию. Это был один из франко-армянских браков, количество
которых в эпоху крестовых походов будет расти. Тем не менее натиск
тюрок в конце концов возьмет верх. В 1103 г. Малатья будет взята
Данишмендидами, а Гавриил погибнет.
Если мы попробуем резюмировать изложенные события, при всей
их внешней запутанности, то констатируем важное явление: в виде
множества мелких армянских княжеств, в большинстве своем
непрочных, основанных в последней четверти XI в. в Антитавре и при
большом рукаве Евфрата, армянская диаспора начала политически
организовываться в этом регионе. Под руководством либо
национальных вождей, либо заменивших их предводителей
крестоносцев эта многочисленная армянская иммиграция сыграет
значительную роль в истории латинского Востока.

Часть третья. Восточный вопрос в
средние века. Франкское решение

Глава 1. Государства крестоносцев в Сирии и
Палестине
1. Иерусалимское королевство
Истоки идеи крестовых походов
Крестовые походы — каковы бы ни были породившие их
юридические и религиозные теории или их непосредственные причины
— произошли из оборонительного рефлекса Европы перед азиатской
угрозой.
Как же Запад пришел к такому вмешательству в восточный
вопрос?
Вооруженные столкновения с мусульманским миром начались
задолго до Первого крестового похода. Западу с давних пор
приходилось воевать против мусульман, поскольку те атаковали его
прямо у него дома. В 711–718 гг. Испания была почти полностью
завоевана арабами, и с тех пор Галисия, Астурия и пиренейские
долины, избежавшие завоевания, вели тяжелую борьбу, чтобы
оттеснить захватчиков. В следующем веке арабская династия из Туниса
(Аглабиды) отвоевала у Византии Сицилию (Палермо взят в 830 г.,
Мессина в 842 г., Сиракузы в 876 г.). Они даже ступили на
Апеннинский полуостров, где захватили Бари (848) и Таренто (856).
Одна из их банд, высадившись в Остии, продемонстрировала
невероятные дерзость и святотатство, разграбив римскую базилику
Святого Павла, стоящую вне городских стен (март 816 г.). Правда,
доблестный каролингский император Людовик II — малоизвестный
выдающийся правитель — отбил у них Бари (871), а византийцы в
царствование Василия I Македонянина, со своей стороны, отвоевали
Таренто (880). Но на Сицилии арабы задержались надолго. Чтобы
изгнать их оттуда, потребовалось прибытие нормандцев. Их
предводитель Рожер I, брат знаменитого Робера Гискара, сумел, после
упорной борьбы, освободить остров (взятие Мессины — 1077 г.,
Таормины — 1079 г., Сиракуз — 1085 г., Джирженти — 1086 г. и Ното

— 1091 г.). Став графом Сицилийским, Рожер I отвоевал у тех же
арабов и остров Мальту (1091–1092).
Итальянские морские торговые республики очень рано оказались
вынуждены включиться в эту борьбу из-за угрозы арабских корсаров
возле их берегов. Генуя была захвачена врасплох и разграблена ими в
935 г., Пиза в 1001 и 1011 гг. Получив помощь генуэзцев, пизанцы
энергично среагировали и в 1016 г. выгнали арабов с Сардинии, на
которой те обосновались. В 1034 г. пизанцы, продолжая брать реванш,
совершили налет на Алжир, где разграбили Бону. В 1087 г., по
инициативе папы Виктора III, пизанские и генуэзские эскадры
высадили десант в Тунисе. Была взята тунисская столица Мехдия
(август 1087 г.). Прежде чем уплыть домой, победители освободили
множество христианских пленников. В следующем веке сицилийские
нормандцы выйдут в море и тоже будут преследовать мусульман вплоть
до Туниса и Триполитании. Король Рожер II Сицилийский оккупирует
Триполи (июль 1146 г.), Мехдию, Суссу и Сфакс (июль — август
1148 г.), все эти города останутся под властью нормандцев около десяти
лет (отбиты мусульманами: Сфакс в 1156 г., Триполи в 1158 г., а Мехдия
в 1160 г.).
В Испании реконкиста началась уже давно. Это был настоящий
крестовый поход до крестовых походов, не просто «домашний
крестовый поход», как говорили, а международное христианское
предприятие, поскольку принять в нем участие неоднократно
приглашали французских баронов. «Первым французским крестовым
походом, — как отметил Огюстен Флиш[154], — был тот, что вели в
Арагоне в 1063–1065 гг. по призыву папы Александра II шампанец Эбль
де Руси и герцог Аквитанский Ги-Годфруа». «Западный мир, по приказу
папы, бросается на штурм ислама: идея крестового похода
родилась»[155]. В 1085 г., за десять лет до того, как в Клермон-Ферране
прозвучало «Так хочет Бог», христианская реконкиста на этом
направлении привела к первому крупному результату: король Кастилии
Альфонс VI отвоевал Толедо.
Урбан II и идея крестового похода. Идея крестового похода и факт
колонизации

Испанская реконкиста подготовила умы к идее крестового похода.
Папа Григорий VII (1073–1085), активно поощрявший экспедиции в
Испанию, рассматривал возможность отправки военной помощи
Византийской империи, но идея так и повисла в воздухе. Осуществил
ее папа Урбан II. Отметим, что Урбан был клюнийским монахом, а
клюнийское движение активно действовало в пользу испанской
реконкисты. И здесь четко прослеживается еще одна связь между нею и
собственно крестовыми походами. С одной стороны, хотя Урбан II до
начала крестового похода действительно благосклонно относился к
рекрутированию византийским императором Алексеем Комнином
франкских наемников (Пьяченцский собор 1–7 марта 1095 г.), ложь, что
этот государь обратился к нему с просьбой о проповеди священной
войны. Инициатива крестового похода исходила от самого понтифика.
Он долго хранил свой проект в секрете и открыл, только все хорошо
обдумав, в торжественном выступлении на соборе в Клермон-Ферране
27 ноября 1095 г. В этот день он призвал христианский мир взяться за
оружие для освобождения Гроба Господня и восточных христиан,
угнетаемых исламом.
Чем же этот призыв отличался от тех, что раньше бросали другие
папы или «латинские» государи и князья, планируя подобные военные
экспедиции против мусульман на Сицилию, в Испанию или в Африку?
До сих пор походы на мусульман на Сицилию, например, или в
порты Северной Африки сохраняли чисто политический характер.
Даже в Испании, где реконкиста, как мы убедились, по каким-то чертам
представала предшественницей крестового похода, речь все же шла об
ограниченной военной операции на полуострове, предпринимаемой к
выгоде Кастилии или Арагона. Идея Урбана II, главная идея,
центральная идея, которая потрясла мир, отличалась от
предшествовавших ей операций своим чисто религиозным характером,
изначальным бескорыстием и международным масштабом. К борьбе
против ислама папа призвал весь христианский мир. Со времен первых
арабских халифов, провозгласивших против христиан джихад,
мусульманскую священную войну, христианские государства, несмотря
на общность их вероисповедания, подчеркнутую нами, оказывали
исламу разрозненное сопротивление. Это были национальные войны,
войны отдельных стран (Византии, Армении). При Урбане II
христианский мир ответил исламу всеобщей священной войной. В этом

плане крестовый поход противопоставляется и по-настоящему
равняется с джихадом; можно сказать, что крестовый поход — это
контрджихад.
Отсюда беспрецедентный успех проповеди 1095 г., который
оставил далеко позади клюнийские инициативы, призванные
организовать отправку шампанских, бургундских и аквитанских
рыцарских контингентов в Испанию. Пропаганда крестового похода
шла с неслыханной быстротой, потому что это была эмоциональная
идея, пробуждавшая коллективный мистицизм так же, как в более
поздние времена идея свободы, идея нации, идея социальной
справедливости. Это была идеология, это была мистика, сотворенные в
Клермоне Урбаном II, который, напрямую воздействуя на психологию
толпы, вызвал невероятный духовный порыв 1095 г. В первую очередь
порыв народный. На голос папы ответил прозвучавший сквозь века
крик: «Так хочет Бог!» (Deus lo volt). Его слушатели брали крест
(нашивая в знак принятия обета крест из ткани на свою одежду). Порыв
охватил широкие массы: свидетельство тому — успех проповеди Петра
Отшельника, бедняка, которого, впрочем, события очень скоро поставят
обратно на его место. Этот порыв последовательно охватил рыцарство,
затем баронов, но в этот раз (показательный факт) не привлек ни одного
из царствующих монархов: государственные интересы оставались еще
непроницаемыми
для
этого
мощного
интернационального
идеологического движения.
Появившийся идеологический фон — мистика крестового похода
— полностью никогда уже не исчезнет. Мы увидим его подъемы,
правда все более и более слабеющие, во время последующих крестовых
походов. Мы увидим его прежним в 1248 и 1270 гг. у Людовика IX. Но
почти с самого начала ему придется сосуществовать с фактом
завоевания, а позже — с фактом колонизации.
Сначала факт завоевания. Проповедь крестового похода
прозвучала в Европе, переживавшей период экспансии, и вызвала к
жизни политический империализм капетингского и лотарингского
феодализма, экономического и торгового империализма итальянских
морских республик. В буйном, еще не устоявшемся обществе, в
котором бродили соки, обещанное крестоносцам церковью отпущение
грехов давало прощение и новую репутацию многим авантюристам и
рыцарям-разбойникам. Все эти сомнительные элементы, на мгновение

склонившиеся под мистическим дыханием 1095 г., придя в Азию, вновь
проявили свойственные им жажду наживы и склонность к грабежам.
Даже для баронов, давших обет в 1095 г., крестовый поход быстро
превратился в прибыльное предприятие. Самые умные из них —
Бодуэн I, Боэмунд, Танкред — увидят в крестовом походе нежданную
возможность выкроить себе под солнцем Востока княжества.
Крестоносец превратится в конкистадора, для которого хорошо любое
средство — насилие, клятвопреступение, даже убийство (Бодуэн I в
Эдессе) — лишь бы оно позволило округлить его владения. Для
достижения этих целей Бодуэн I и Боэмунд без колебаний покинут
основную крестоносную армию задолго до освобождения Иерусалима.
И окажется так, что именно два этих странных крестоносца получат
максимальную выгоду от предприятия, дух которого они предали с
таким цинизмом: Боэмунд станет основателем Антиохийского
княжества; Бодуэн I — основателем Иерусалимского королевства. Из
этого видно, какой ширмой крестоносная идеология послужит
радикально отличающимся от нее целям.
После факта завоевания рассмотрим факт колонизации. Сразу
после того, как франкские государства Сирии и Палестины в результате
успеха крестового похода, потребности в их колонизации наложили на
историю
латинского
Востока
тенденции,
диаметрально
противоположные духу 1095 г., Иерусалиму, Триполи, Антиохии и
Эдессе потребуется найти основы сосуществования с соседними
мусульманскими странами, постоянно жить бок о бок с
мусульманскими феллахами, оставшимися на франкской земле,
допускать хотя бы минимум религиозной терпимости в отношениях
между христианством и исламом. Из Акры или Тира мусульмане
виделись иначе, чем из Клермона. Франкский колонист в Святой земле,
пулен, как презрительно станут именовать его пропитанные духом
1095 г. паломники, адаптируется к соседству с мусульманами и к
восточному образу жизни. По отношению к идеям, обычаям и даже
вере мусульман он будет проявлять либерализм, шокирующий
паломника. Напротив, паломник и крестоносец последующих походов
будут выглядеть в глазах пулена фанатиками. Между первыми и вторым
будут все сложности местной политики, мусульманской политики, о
которой Урбан II даже не подозревал, но с реалиями которой «баронам
Святой земли» придется считаться.

Можно сказать, что история латинского Востока станет историей
невидимого противостояния крестоносной идеи и колониальной
реальности. Спешим добавить, что два этих элемента будут дополнять
друг друга. Без духовного порыва, без мистики Клермонского собора в
Сирии никогда бы не возникли франкские колонии. А без
колониального реализма того же Бодуэна I дело крестового похода
просуществовало бы не более десятка лет.
Что же касается причин, побудивших папство бросить призыв к
крестовому походу, они очевидны. Иерусалим, уже пострадавший при
династии Фатимидов (разрушение церкви Гроба Господня халифом
Хакимом, 1009), в 1071 г. был отнят у Фатимидов одним тюркским
авантюристом, а в 1079 г. официально присоединен к Тюркской
Сельджукской империи. При этом, несмотря на временный приступ
безумия Хакима, египетское правление было много либеральнее, чем
то, каким обещало стать тюркское владычество. Отныне паломников
подстерегали новые опасности.
Турки были не только владыками священного города, но и Никеи,
откуда они, расположившись на берегу Мраморного моря, словно
наблюдали за проливами, готовые переправиться в Европу и разрушить
Византийскую империю. Каковы бы ни были религиозные мотивы,
вдохновлявшие Урбана II, в политическом аспекте крестовый поход
предстает
защитным
рефлексом
Европы
(тогда
говорили
«христианского мира»), массовой мобилизацией Запада, готового
сменить на азиатском фронте пришедшую в упадок Византию.
Экспансия Запада против мусульманского мира началась.
Крестовый поход стал всего лишь самым ярким ее эпизодом.
Первый крестовый поход: правовые вопросы и практические
решения
Первым откликом на призыв Урбана II стали народные крестовые
походы, самым известным из которых является возглавлявшийся
Петром Отшельником. Ведомые им недисциплинированные банды,
разграбив венгерские и византийские провинции — что навлекло на
них репрессии византийцев (июль 1096 г.), — достигли

Константинополя и, переправленные в Азию, были уничтожены
тюрками при Херсеке, в Вифинии (21 октября 1096 г.).
Крестовый поход баронов был организован лучше. Урбан II дал
ему в качестве вождя своего легата Адемара де Монтрейя, епископа
Пюи, который вплоть до своей смерти в Антиохии (1 августа 1098 г.)
действительно играл очень полезную роль, примиряя между собой
разных баронов-крестоносцев. Но фактически те сохраняли свою
независимость. Они выступили четырьмя группами, назначив местом
встречи Константинополь. Первую группу вел герцог Нижней
Лотарингии Годфруа (Годфрид) де Буйон (Буйонский), доблестный
воин и искренне верующий христианин, которого сопровождал его брат
Бодуэн де Булонь, совсем другой человек, личность намного более
сильная, хотя и не столь респектабельная, решающую роль которого в
качестве подлинного создателя Иерусалимского королевства мы еще
увидим. Армия Годфруа, сохраняя дисциплину, прошла через Венгрию
и европейские провинции Византии и 23 декабря 1096 г. прибыла в
Константинополь.
Вторая группа состояла из южноитальянских нормандцев под
командованием Боэмунда Тарентского — одного из сыновей
знаменитого Робера Гискара — и его племянника Танкреда. Полные
нормандского пыла и неаполитанского интриганства, Боэмунд и
Танкред привнесут в крестовый поход свое знание восточной среды,
известной им по недавним войнам Робера Гискара против Византии и
контактам с сицилийскими арабами. Сильные личности, они, вместе с
Бодуэном I, станут лучшими представителями франкских завоевателей.
Через Эпир и Македонию они в апреле 1097 г. прибыли в
Константинополь, где их появление заставило вздрогнуть императора
Алексея Комнина: разве несколькими годами ранее (1081–1085) тот же
самый Боэмунд не пытался вместе со своим отцом Робером Гискаром
отобрать у византийцев Эпир и Македонию? Тем не менее Боэмунд и
Танкред, столь же гибкие дипломаты, как и грозные воители, сумеют
временно забыть про свои амбиции и даже (тоже временно) стать
адвокатами василевса перед другими вождями крестоносцев.
Третью группу крестоносцев, сформированную из южных
французов, вел Раймон де Сен-Жиль, граф Тулузский, персонаж
непостоянный, полный амбиций, мечтавший о главной роли, поначалу
проявивший себя неподатливым на юридические доводы византийцев, а

в дальнейшем ставший самым верным проводником византийской
политики в Леванте. Четвертую группу, из северных французов, вели, в
частности, граф Нормандии Робер Короткие Штаны и граф Фландрии
Робер II.
В Константинополе, где состоялся общий сбор, вожди
крестоносцев столкнулись с проблемой международного права. Земли,
которые они намеревались отвоевать у тюрок, по крайней мере
Северная Сирия, Антиохия и Латакия, еще совсем недавно
принадлежали Византийской империи (Антиохию тюрки отобрали у
византийцев лишь в 1084 г.). Император Алексей Комнин напомнил
крестоносцам эти юридические детали, свои права на давние
имперские владения и, после бурных переговоров, едва не переросших
в открытое вооруженное противостояние (атака Годфруа де Буйоном
константинопольских укреплений), все-таки, сочетая посулы и угрозы,
добился своего: предводители крестоносцев обязались передать ему
свои будущие завоевания в бывших провинциях империи или, по
крайней мере, считать их феодом, полученным от него; в силу этого им
пришлось принести ему присягу на верность (апрель 1097 г.)[156].
Переправившись в Азию, в Вифинию, крестоносцы осадили
Никею, в то время столицу сельджукского Анатолийского султаната.
Принудив город к сдаче, они, в соответствии с константинопольскими
соглашениями, передали его византийцам (26 июня 1097 г.). Дальше мы
увидим, что Никея была не единственным городом, возвращенным
Византии из рук тюрок благодаря Первому крестовому походу: когда
крестоносцы будут проходить по дорогам Восточной Анатолии и
Сирии,
император
Алексей
Комнин,
воспользовавшись
замешательством тюрок, отберет у них остальную часть Вифинии,
Ионию (1097), Лидию и Восточную Фригию (1098). Это, напомним,
был косвенный, но далеко не маловажный результат Первого
крестового похода. Таким образом, идея Урбана II достигла одной из
главных целей: устранить угрозу Константинополю и вернуть
эллинизму лучшую часть Малой Азии. Захват тюрками
Константинополя, вторжение тюрок в Европу, казавшиеся возможными
в 1081–1097 гг., отодвинулись на 1453 г. Важность этого исторического
факта, возможно, превосходит значение самого взятия Иерусалима.

Причины успеха Первого крестового похода: анархия в
мусульманском мире в момент прибытия крестоносцев
Относительная легкость, с какой крестоносцы и их византийские
союзники овладели Никеей, столицей Малоазиатского сельджукского
султаната, была показательной для состояния мусульманского мира в
это время.
Отметим, насколько момент был благоприятным для крестоносцев.
Если бы проповедь крестового похода прозвучала на десяток лет
раньше, крестоносцам пришлось бы иметь дело с единой сельджукской
империей султана Малик-шаха, с тюркским миром, повиновавшимся
единому повелителю от Бухары до Средиземноморья, и нет никаких
гарантий, что поход не завершился бы провалом. И наоборот, поскольку
он состоялся после раздела сельджукских владений в 1092 г., среди
междоусобных войн Сельджукидов, на руку крестоносцам сыграло
неожиданное стечение обстоятельств. Сельджукиды Малой Азии,
Сирии и Ирана перессорились между собой. Крестоносцы громили
малоазиатских Сельджукидов, а ни сирийские, ни иранские не пришли
тем на помощь. В Сирии сельджукские эмиры Алеппо и Дамаска,
враждовавшие между собой братья Ридван и Дукак, порознь сражались
с крестоносцами и порознь потерпели от них поражение. Иранские
Сельджукиды, сохранявшие номинальное первенство и султанское
достоинство, также были поглощены братоубийственной войной[157]. В
конце концов, они вмешаются в события в Сирии после падения
Антиохии, но будет слишком поздно.
Если сельджукские правители, несмотря на родство между ними,
не смогли объединиться между собой для противодействия крестовому
походу, то тем более был невозможен союз между ними и египетскими
Фатимидами. Всё разделяло Фатимидов и Сельджукидов.
Национальная ненависть: Сельджукиды были тюрками из Центральной
Азии, Фатимиды — африканскими арабами. Религиозная ненависть:
Сельджукиды были суннитами, их султан (иранский) считал себя
светским представителем багдадского халифа. Фатимиды были
шиитами, их каирский халиф был религиозным лидером шиизма.
Поэтому египетское правительство не только не помогло сирийским
Сельджукидам против крестоносцев, но и воспользовалось их боями за
Антиохию, чтобы отобрать у них Иерусалим (26 августа 1098 г.)[158].

Состояние мусульманского мира на момент прибытия
крестоносцев объясняет значительную часть успехов, достигнутых ими
вопреки совершенным ошибкам.
Участники Первого крестового похода в Сирии. Завоевание
Антиохии и Иерусалима
После взятия Никеи крестоносцы предприняли поход через Малую
Азию по диагонали, с северо-запада на юго-восток. 1 июля 1097 г. они
победили при Дорилее (Эскишехир) малоазийского султанаСельджукида Кылыч-Арслана и после могли уже без серьезных
препятствий пересечь полуостров через Конью и Антитавр. Тюрки
ограничивались тем, что опустошали местность на их пути. В
Антитавре и в районе Мараша участникам похода помогли армяне,
недавно, как мы видели, переселившиеся в эти края. Оттуда
крестоносцы пошли в Северную Сирию и осадили Антиохию,
принадлежавшую вассалу Сельджукидов, тюркскому эмиру по имени
Яги-Сиян (20 октября 1097 г.).
Тяжелая осада Антиохии продолжалась более семи месяцев, в
течение которых многие из тех, кто был слаб характером (в частности,
Петр Отшельник), дезертировали. Алеппский эмир Ридван попытался
прорвать осаду и спасти город, сюзереном которого он являлся, но был
отброшен (9 февраля 1098 г.). 3 июня Антиохия наконец была взята
благодаря инициативе итало-нормандского принца Боэмунда. Огромная
армия под командованием эмира Мосула Кербуги, двинутая на помощь
городу сельджукским султаном Ирана, пришла слишком поздно и была
разбита под Антиохией (28 июня). Горячий и хитрый Боэмунд,
которому крестоносцы были обязаны этими успехами и который
положил глаз на Антиохию, сумел, вопреки возражениям ряда других
предводителей крестоносного войска (Раймона де Сен-Жиля), стать
единственным властителем этого огромного города. Что же касается
прав на Антиохию Византийской империи, он демонстративно вел себя
так, будто считал их утратившими силу, хотя Византия, как мы увидим
дальше, никогда от них не отказывалась.
Тем временем другой предводитель крестоносцев, Бодуэн де
Булонь, брат Годфруа де Буйона, отправился в Эдессу (Урфу) тоже

выкраивать себе автономное княжество. Отметим только, что на
помощь против тюрок его призвал Торос, армянский князь этого
города. Бодуэн позволил Торосу погибнуть во время мятежа, а сам
занял его место (9 марта 1098 г.).
В этот момент показалось, что крестовый поход распадается.
Каждый барон стремился захватить в Северной Сирии какой-нибудь
фьеф. Пример Боэмунда и Бодуэна, которые предпочли освобождению
Иерусалима первый свое княжество Антиохийское, а второй свое
графство Эдесское, оказался заразительным! Наконец негодование
основной массы паломников заставило вождей крестоносцев под
угрозой бунта исполнить свой обет. В январе 1099 г. армия возобновила
поход через Северную Сирию на Иерусалим под предводительством
Раймона де Сен-Жиля, первым уступившего давлению толпы (Годфруа
де Буйон присоединился чуть позже). Крестоносцы через Маарат анНуман и Шайзар поднялись по долине Оронта, затем проследовали по
побережью мимо Триполи, Бейрута, Тира и Акры до Яффы, не
задерживаясь для взятия этих городов, которые остались во власти
мусульман. Между Арсуфом и Яффой они оставили побережье, чтобы
выйти на Иудейское плато и дорогу на Иерусалим. На тот момент число
их сократилось до 40 тысяч воинов.
Как мы уже знаем, египтяне (Фатимиды) воспользовались
затруднениями турок-сельджуков, сражавшихся под Антиохией с
крестоносцами, чтобы отобрать у них (точнее, у эмиров Артукидов)
Иерусалим (26 августа 1098 г.) и остальную Иудею. Они не только
надеялись, что крестоносцы не станут оспаривать у них эти
приобретения, но даже отправили под Антиохию посольство к вождям
франков с предложением поделить тюркские владения на такой основе:
Северная Сирия франкам, Палестина — Египту. Крестоносцы
притворились, будто согласны, ибо войны между мусульманами могли
лишь облегчить им завоевание. Впрочем, династия Фатимидов, уже
клонившаяся к упадку, в военном отношении представляла силу не
столь грозную, как тюрки.
Осада крестоносцами Иерусалима началась в середине июня
1099 г. Город был взят 15 июля после ожесточенного штурма, где
Годфруа де Буйон отважно сражался в первых рядах, но за которым
последовала страшная резня. Она была и политической ошибкой, и
бесчеловечным деянием; и этот пример определенно помешал

крестоносцам немедленно овладеть прибрежными городами, столь
необходимыми им для обустройства. Жители, опасавшиеся повторить
участь иерусалимцев, приготовились оказать отчаянное сопротивление.
Годфруа де Буйон — защитник Гроба Господня
Но кого из предводителей крестоносцам следовало избрать
правителем освобожденного Иерусалима? Кому доверить охрану
Святого города? Они колебались между Раймоном де Сен-Жилем и
Годфруа де Буйоном, но в конце концов отдали предпочтение
последнему (22 июля 1099 г.). Следует отметить, что Годфруа не принял
королевского титула, а именовался «защитником Гроба Господня»,
ecclesiae Sancti Sepulcri advocates, титулом скромным и как бы
временным, не предрешавшим окончательного статуса нового
франкского государства.
Владения Годфруа де Буйона на тот момент были очень малы и
включали в себя: 1) два священных города, Иерусалим и Вифлеем; 2)
порт Яффу; 3) дорогу между Яффой и Иерусалимом через Лидду и
Рамлу. Добавим сюда Самарию с Наблузом, оккупированную 23 июля
1099 г. И обладание всем этим было поставлено под вопрос
фатимидским контрнаступлением, начатым из Египта превосходящими
силами (возможно, 20 тысяч человек). Однако Годфруа, с помощью
многих вождей крестоносцев (Раймона де Сен-Жиля, Робера
Нормандского, Робера Фландрского) 12 августа 1099 г. разгромил
противника при Аскалоне. После этой победы, укрепившей здание
франкского королевства, другие предводители крестоносцев, за
исключением итало-нормандского принца Танкреда, оставили Годфруа.
Важность этого оставления трудно преувеличить. Эта преждевременная
демобилизация могла иметь катастрофические последствия. Будь
исламский мир менее деморализован, менее разобщен, он мог бы легко
смести хрупкие строения франкской государственности на Востоке. К
счастью для франков, их воинская репутация подавляла мусульман, но
теперь франкские завоевания свелись к осадной войне; блицкрига,
который можно было ожидать, не получилось.
По крайней мере, Танкред, оставшийся при Годфруа де Буйоне,
поставил ему на службу свою рассудительную пылкость. Главным было

расширить ограничивавшуюся пока что выжженным солнцем
Иудейским плато территорию в сторону Галилеи — плодородных
районов Палестины. Итак, Танкред захватил Тивериаду и другие города
Галилеи для Годфруа, который дал ему на них инвеституру. Так было
создано княжество Галилея, призванное стать главным фьефом
Иерусалимского королевства. Весной 1100 г. Танкред, поддержанный
Годфруа, воевал на востоке Тивериады, в области Савад, «Земле Суэт»
хронистов, против местного эмира, вассала тюркского правителя
Дамаска Дукака. Позднее Танкред завершит захват Галилеи, отобрав,
при помощи венецианского флота, у египетских Фатимидов порт Хайфу
у подножия Кармеля (около 20 августа 1100 г.).
Но над франкской политикой тяготела главная проблема. Каков
будет окончательный статус их новых владений, и в первую очередь
Иерусалима? Светское государство или церковная вотчина? Будет ли
Святой город принадлежать защитнику Гроба Господня или же самому
Гробу Господню, то есть церкви? В последние месяцы правления
Годфруа де Буйона вопрос, отложенный до поры, вновь стал во всей
остроте в связи с прибытием архиепископа Пизанского Даимберта,
получившего сан патриарха Иерусалимского (26–31 декабря 1099 г.).
Властный прелат, проникнутый идеями теократии, Даимберт
потребовал от Годфруа попросту передать ему все управление
Иерусалимом. Годфруа, в котором благочестие начало брать верх, готов
был уступить, но тут умер от тягот войны и климата (18 июля 1100 г.).
Характер франкской оккупации
Хотя правление Годфруа де Буйона продолжалось недолго, всего
год (22 июля 1099–18 июля 1100 г.), в нем уже был заложен характер
будущего латинского королевства.
Самым поразительным было малое количество франкских
оккупационных войск. После того как Бодуэн де Булонь и Боэмунд
остались, соответственно, в Эдессе и Антиохии, после отъезда Раймона
де Сен-Жиля, Робера Нормандского и Робера Фландрского с Годфруа
остался лишь Танкред с какими-то тремя сотнями рыцарей. Однако
конструкция здания франкского государства устояла благодаря
прострации и расколу мусульманского мира. Но торопливость, с какой

большинство крестоносцев, исполнив обет, возвратились в Европу, эта
поспешная, преждевременная «демобилизация» будет иметь серьезные
последствия для будущего. Удовлетворившись покорением Антиохии и
Иерусалима, христиане, когда они еще были в силе, пренебрегли
возможностью покончить с исламом в Сирии. Потом будет слишком
поздно. Они довольствуются завершением завоевания Западной Сирии
и Палестины, но, несмотря на все свои усилия, так никогда и не смогут
овладеть Алеппо, Хамой, Хомсом и Дамаском. Внутренняя Сирия,
подпиравшая всю сельджукскую и аббасидскую Азию, останется под
властью мусульман. В силу этого франкская Сирия съежится до
прибрежной полоски, временами расширяющейся, но постоянно
находящейся под угрозой оказаться сброшенной в море атаками,
идущими из глубины страны.
Причины такого положения следует искать в первоначальном
характере крестовых походов, идеологическом движении и кризисе
коллективной морали. Подобные движения, достигнув цели, разом
рассыпаются. Этим объясняется, почему крестовый поход, бросивший в
Азию сотни тысяч человек, в дальнейшем «самоликвидировался» в
результате почти тотальной демобилизации, неразумность которой
поражает нас; для обеспечения оккупации и довершения завоевания
после нее у Годфруа де Буйона сохранялись ничтожные остатки
крестоносного воинства, которые при энергичной проповеди джихада,
если бы ислам был способен среагировать немедленно, были бы просто
затоплены числом. Даже когда на смену «полым годам» после
«демобилизации» придут времена разумной организации франками
обороны, то и тогда, при созыве всеобщего ополчения, например в
1124 г., все четыре франкских государства смогут выставить лишь 1100
рыцарей.

Графство Эдесское в период максимального расширения

Провал арьергардных крестовых походов
Правда, папство почувствовало опасность. Уже на следующий день
после взятия Иерусалима оно поспешило отправить в Палестину
«вспомогательные» крестовые походы, призванные обеспечить более
плотную оккупацию страны. Первый из этих арьергардных походов
состоял из ломбардцев, которые переправились из Константинополя в
Азию в апреле — мае 1101 г., а во главе их шел граф Тулузский Раймон
де Сен-Жиль. Вместо того чтобы повторить путь Первого крестового
похода, ломбардцы, под предлогом того, что идут на выручку
нормандского принца Боэмунда, в то время пленника тюрок в Никсаре,
на северо-востоке Анатолии, двинулись в ту сторону по абсурдному
маршруту. Они были окружены и истреблены тюрками между Анкарой
и Амасией. Раймон де Сен-Жиль, позволивший своему войску навязать
ему этот безумный поход, спасся бегством и во весь опор домчался до

греческих портов на Черном море. Еще две крестоносные армии, одна
под командованием графа Гийома де Невера, другая — Гийома IX де
Пуатье и Вельфа IV Баварского, напротив, пытались повторить путь
Годфруа де Буйона: переход через Анатолию с северо-запада на юговосток. Тем не менее и они были разгромлены тюрками возле Эрегли,
восточнее Коньи, армия Гийома де Невера в августе 1101 г., а армия
графа де Пуатье и герцога Баварского 5 сентября того же года.
Эта тройная катастрофа имела крайне важные последствия для
франкской Сирии. Но нельзя быть уверенными, что в тот момент
христианский мир осознал все ее значение. Иерусалим, Антиохия,
Эдесса оставались у франков; разве не это было главным? Но
результаты битвы при Дорилее были скомпрометированы. А для Сирии
отныне во всей своей остроте встала демографическая проблема. Сирия
так никогда и не получила примерно 200 тысяч человек, которые
позволили перебить себя в 1101 г. на просторах Анатолии, целый народ,
призванный превратить случайное завоевание Годфруа де Буйона в
населенную колонию. И на всем протяжении своей истории франкские
государства будут страдать от нехватки людей. В дальнейшем данная
проблема лишь усугубится и станет скрытой причиной, которая
однажды погубит латинский Восток.
Латинский Восток, который, от Сирии до Греции, был, собственно,
первым опытом колониальной экспансии Запада, погибнет от того же,
от чего, впрочем, гибнут все колонии: от недостатка колонистов.
Другим важным последствием разгрома 1101 г. стало закрытие
перед франками дороги через Анатолию. Анатолийский тюркский
барьер, прорванный в 1097 г. неожиданным ударом Первого крестового
похода, вновь сомкнулся, отрезав Европу от европейских колоний в
Азии. Мы увидим, как он практически остановит Второй крестовый
поход и приоткроется лишь в 1190 г. под натиском Фридриха
Барбароссы, чтобы закрыться вновь, уже навсегда. Франкские колонии
в Сирии, отрезанные от Запада, потеряв сухопутные пути сообщения,
вынуждены будут использовать морские, ненадежные и, главное, не
позволяющие переброску крупных людских масс. А ведь Первый
крестовый поход и неудачные крестовые походы 1101 г. привели в
движение огромные толпы, напоминавшие настоящее переселение
народов. Морские же крестовые походы, даже будучи лучше
организованными, напротив, станут доставлять лишь ограниченные

контингенты паломников и рыцарей. Франкские колонии в Сирии,
которые через мост в виде Византийской империи могли бы стать
неотделимым продолжением христианского мира, так и остались всего
лишь колониями, далекими завоеваниями, которые в трудные дни
христианский мир предоставит их собственной участи.
Первое правление Боэмунда I в Антиохии
В отсутствие помощи со стороны крупных вспомогательных
крестовых походов вождям молодых франкских государств
приходилось потрудиться.
Похоже, что в тот момент в Сирии преобладало их крыло,
склонное к дипломатии. Выше мы видели, какими хитрыми маневрами,
столь же ловкими, сколь лишенными любых моральных принципов,
итало-нормандский принц Боэмунд Тарентский сумел после завоевания
Антиохии у тюрок (3 июня 1098 г.) остаться единственным хозяином
города, отстранив остальных предводителей крестоносцев и объявив
утратившими силу права Византии на этот самый город. Так возникло
теоретически независимое и от будущего Иерусалимского королевства,
и от Византийской империи «княжество Антиохийское», которое
просуществует с 1098 по 1268 г.
Завоевание Антиохии и Иерусалима было лишь началом.
Нормандцы здесь, как и в Италии, были жирным пятном, которое легко
расползается вширь. Политика Боэмунда имела две цели: на западе
изгнать византийцев из порта Лаодикея, нынешняя Латакия, где они
обосновались, а на востоке — разгромить алеппских Сельджукидов.
Боэмунд потерпел поражение от византийцев на осаде Латакии
(сентябрь 1099 г.), но был более удачлив в войне против
сельджукидского правителя Алеппо Ридвана, которого победил при
Келле и столице которого угрожал (июль 1100 г.). Тем временем он
получил призыв о помощи от Гавриила, армянского князя Малатьи,
которому угрожал тюркский эмир Сиваса Гюмюштекин ибн
Данишменд.
Покровительство армянскому населению было одним из
принципов франкской политики повсеместно, а здесь, в армяноанатолийских пограничных областях, тем более. Итак, Боэмунд спешил

на этот зов, но был внезапно атакован и взят в плен Гюмюштекином
ибн Данишмендом, который бросил его в темницу в Неокесарии
(Никсаре), в центре Каппадокии Понтийской (июль 1100 г.). Пленение
помешало ему вмешаться в иерусалимские дела в тот самый момент,
когда смерть Годфруа де Буйона, казалось, предназначила ему важную
роль. Поэтому первое место досталось его соседу и сопернику, графу
Эдесскому Бодуэну I.
Бодуэн I и армяне: возникновение графства Эдесского
Выше мы уже упоминали об очень быстро проявившемся
противостоянии между крестоносной идеей и фактом колонизации. И
ничто не иллюстрирует это противостояние лучше, чем история
основания латинского графства Эдесского.
Как мы видели, во время Первого крестового похода еще до начала
осады Антиохии Бодуэн де Булонь, брат Годфруа де Буйона, который во
всех отношениях — кроме воинской доблести — столь мало походил на
него, без малейших угрызений совести отделился от основной
крестоносной армии, чтобы выкроить себе какое-нибудь особенное
княжество в районе Коммагены и Осроены, куда его звали
многочисленные мелкие армянские князья, сражавшиеся против тюрок.
Так он занял Тель-Башир, Турбессель латинских авторов (октябрь
1097 г.) и Равандан, Равендаль тех же источников, а потом отправился в
Эдессу, где местный армянский правитель по имени Торос (Теодор)
хотел нанять его против соседних тюрок. Выше мы уже рассказали, что
последовало за этим неосторожным обращением: Бодуэн, угрожая
дезертирством, вскоре принудил Тороса усыновить его и назначить
своим наследником, после чего цинично позволил взбунтовавшейся
черни расправиться с несчастным. После чего предводитель
крестоносцев, наверняка бывший в сговоре с мятежниками, стал
единственным правителем города (9 марта 1098 г.).
Так было основано графство Эдесское, которое просуществует с
1098 по 1144 г.
Надо признать, что захват города при столь постыдных
обстоятельствах далеко отстоял от крестоносного идеала, каким его
проповедовал Урбан II. Но если оставить в стороне Клермонский собор,

Бодуэн де Булонь ничем не отличается от великих франкских
авантюристов или варягов на службе Византии, наиболее известным
представителем которых был Руссель де Байоль. Крестовый поход для
него был всего лишь поводом, чтобы любыми способами, не исключая
убийств, захватить себе место под восточным солнцем.
Бодуэн, по крайней мере, оправдал захват Эдессы изгнанием
тюрок из соседних с ней областей, для чего его и звали армяне. В
1098 г. он заставил местного туркоманского владетеля из племени
Балдукийя уступить ему крепость Самосата, а в 1099 г. захватил
Биреджик — важную крепость на Евфрате.
В Эдессе Бодуэн, несмотря на убийство бедняги Тороса, опирался
на армян, которые, на момент его появления там, являлись
доминирующим элементом среди христиан. Он даже женился на
армянке Арде, племяннице правителя Гаргара, подав тем самым пример
«армянских браков», которые станут такими частыми в среде
франкской знати в эпоху крестовых походов. Но эдесские нотабли,
которые помогли ему захватить власть, устроили против него заговор,
когда увидели, что он отдает франкским рыцарям предпочтение перед
ними. Он жестоко покарал их на византийский манер: выкалывая глаза,
отрубая кисти рук и т. д. Несмотря на это, армяне довольно устойчиво
поддерживали франкскую власть, а сорок восемь лет спустя стали ее
последними защитниками.
Бодуэн I был занят расширением своего евфратского княжества, и
можно себе представить, как он мечтал о совершаемых отсюда еще
более дерзких рейдах на Диярбакыр или Мосул, но тут смерть его
брата, Годфруа де Буйона, совсем некстати потребовала его
присутствия в Палестине.
Бодуэн I — основатель Иерусалимского королевства
В Иерусалиме смерть Годфруа де Буйона поставила вопрос о его
преемнике, вопрос особо деликатный в только рождающемся
государстве, чей статус еще даже не был определен. Патриарх
Даимберт, чьи теократические взгляды нам известны, тотчас же
отправил гонца в Антиохию, чтобы предложить место покойного
Боэмунду, с которым был связан лично. Боэмунд, как мы знаем, был

взят в плен тюрками Данишмендидами в Каппадокии, а в Иерусалим
неожиданно приехал Бодуэн.
Узнав о смерти своего брата Годфруа, Бодуэн поручил графство
Эдесское кузену, Бодуэну дю Бургу (впоследствии король Бодуэн II) и
отправился в Иерусалим получать наследство покойного (2 октября
1100 г.). Его путь от Эдессы до Иерусалима не был безопасным.
Дамасский Сельджукид Дукак попытался преградить ему путь в
ущельях Нахр аль-Кальба, севернее Бейрута. Бодуэн, вовремя
предупрежденный кади Триполи, опрокинул отряд Дукака и, через
Яффу, 10 ноября 1100 г. прибыл в Святой город. Там патриарху волейневолей пришлось смириться со свершившимся фактом. Бодуэн был
совсем другим человеком, чем Годфруа де Буйон. Амбициозный и
жесткий политик, лишенный религиозных и моральных ограничителей,
останавливавших его брата, он отнюдь не удовлетворился «защитой
Гроба Господня», но с ходу потребовал для себя королевского титула. И
снова Даимберту пришлось уступить: в день Рождества 1100 г. он в
церкви Богоматери в Вифлееме венчал Бодуэна на трон как «короля
Иерусалимского». В своем слепленном из разных кусков королевстве
Бодуэн, желая поразить умы, стал копировать ритуалы и стиль жизни
восточных монархий, намеренно создавая себе в глазах мусульманских
соседей образ «христианского султана». Единственным бароном,
способным в этой ситуации стать его соперником, был «принц
Галилейский» Танкред, но к тому времени франки Антиохии призвали
его осуществлять регентство в их княжестве на время пребывания в
плену его дяди Боэмунда. Бодуэн I, без прямого столкновения
избавившийся от этого потенциального конкурента, передал
«княжество» Галилейское Югу де Фоканбергу, также называемому
Югом де Сент-Омер (1101).
Завоевание Бодуэном I палестинского побережья
На момент восшествия на престол Бодуэна I Иерусалимское
королевство владело единственным портом — Яффой, остальное
палестинское побережье оставалось в руках египтян либо
эмироввассалов Египта, что было серьезным неудобством для колонии,
которая могла сообщаться с христианским миром исключительно по

морю. Поэтому первым делом Бодуэн занялся завоеванием побережья,
отобрав у египтян порты Арсуф (начало апреля 1101 г.) и Кесарию (17
мая 1101 г.). Однако каирское правительство не отказывалось от
владения Палестиной. Первая египетская армия численностью в 20
тысяч человек была остановлена и рассеяна Бодуэном перед Рамлой 7
сентября 1101 г. В следующем году второе наступление египтян едва не
завершилось их победой. 17 мая 1102 г., на той же самой равнине
Рамлы, вернувшиеся египтяне разбили маленькую армию Бодуэна,
который с большим трудом сумел спастись сам. Прибытие флота с
паломниками помогло ему выправить положение. После чего он
вернулся к выполнению главной задачи: захвату прибрежных городов,
но всякий раз ему приходилось ждать прибытия какой-нибудь эскадры с
Запада для обеспечения морской блокады, в то время как сам он
атаковал с суши. Точно так же, как бароны считали себя свободными от
своего обета, если во время паломничества принимали участие в какойлибо военной операции, итальянские или скандинавские эскадры,
доставлявшие в Святую землю паломников, считали соответствующим
их вере свое участие в захвате какого-нибудь порта. В таких условиях
присоединение побережья растянулось на многие годы. Но Бодуэн был
начеку и, едва христианские корабли причаливали к берегу, сразу
пускал их в дело. 26 мая 1104 г. присутствие генуэзской эскадры
позволило ему отбить у египтян порт Сен-Жан-д’Акр. Точно так же он
воспользовался прибытием новых генуэзских и пизанских сил, чтобы
овладеть Бейрутом (13 мая 1110 г.), а потом одновременным
присутствием армады норвежского короля Сигурда и венецианской
эскадры под командованием дожа Орделафо Фальера, чтобы добиться
капитуляции Сидона (4 декабря 1110 г.). С этого момента все
палестинское побережье, за исключением Тира на севере и Аскалона на
юге, было вырвано из-под власти египтян. Даже если бы деятельность
Бодуэна I ограничилась только этими завоеваниями, он уже заслужил
славу считаться подлинным основателем франкского государства в
Палестине.
Раймон де Сен-Жиль. Первые тулузские завоевания в районе
Триполи

Ничто не походит на реализацию методично разработанного плана
меньше, чем франкское завоевание Сирии. Завоевание это
осуществлялось случайно, в соответствии с личными амбициями,
каждый барон, выбрав себе ту или иную провинцию, старался
захватить ее, если это позволяли обстоятельства, в большинстве
случаев не координируя свои действия с соседними баронами. На
севере Иерусалимского королевства граф Тулузский, Раймон де СенЖиль, который, как мы помним, был одним из героев Первого
крестового похода, остановил свой выбор на ливанском побережье, в
частности на районе Триполи, принадлежавшем арабской семье БануАммар. С помощью генуэзских эскадр он отнял у Бану-Аммаров
Антарадус, или Тартус (21 апреля 1102 г.), и Джебейль, древний
Библос, который франки называли Жибеле или Жибле (28 апреля
1104 г.). Между делом он начал осаду морского города Триполи,
который соответствует современному кварталу Аль-Мина. Не имея
возможности овладеть им из-за полуостровного расположения города,
он блокировал его, построив на материке форт Мон-Пельрен, или замок
Сен-Жиль. Но речь шла о чисто сухопутной блокаде. Египтяне
попрежнему могли снабжать Триполи морем; и даже по суше
дамасским тюркам удавалось перебрасывать туда подкрепления: тем не
менее Сен-Жиль держал блокаду с упорством, делающим ему честь.
После его смерти (28 февраля 1105 г.) его сменил кузен, Гийом Журден,
граф Сердани, продолживший блокаду Триполи с таким же упорством.
Гийом захватил укрепленный городок Арка, Аркас, как его называли
франки, расположенный к северо-востоку от вожделенного города
(март — апрель 1109 г.), а также замки в районе Джейбель-Аккар.

Королевство Иерусалимское. Выход к Красному морю

Правление Танкреда в Антиохии
Здесь шли осадные войны. А маневренная война велась в
Северной Сирии. На том участке отъезд графа Эдесского Бодуэна I,
отправившегося получать иерусалимскую корону, и пленение тюрками
князя Антиохии Боэмунда могли бы поколебать франкское
владычество. К счастью для Бодуэна I, уезжая, он, как мы уже знаем,
поручил управление Эдессой другому военачальнику высокого класса,
своему кузену Бодуэну дю Бургу, удерживавшему ее с 1100 по 1118 г. А
в Антиохии защиту княжества обеспечивал энергичный Танкред,
назначенный регентом вместо своего дяди Боэмунда.
Личность Танкреда достойна отдельного исследования. Будучи не
менее отважным воином, чем Боэмунд, он был менее безрассуден, чем
тот. Во всяком случае, он сумел сохранить и даже расширить
доверенное ему владение, не потерпев ни одного крупного поражения и
не лишившись своих приобретений. За время этого регентства (1101–
1103) он завоевал для Антиохийского княжества выход к морю,
впервые отобрав Латакию у византийцев (зимой 1102/03 г.).
Приблизительно в мае 1103 г. эмир Сиваса ибн Данишмендид,
удерживавший в плену Боэмунда, освободил его за выкуп в результате
комедии, ловко разыгранной нормандским вождем. Тогда Боэмунд
принял из рук Танкреда управление Антиохией, но эта передача власти
заняла некоторое время.
Действительно, весной 1101 г. граф Эдесский Бодуэн дю Бург,
Боэмунд и Танкред совместно предприняли завоевание Джезире на
Мосульском направлении. Начали они с осады Арранка, древнего
Карра. Что было бы, если бы они взяли этот город? Можно
предположить, что франкские завоеватели двинулись на Месопотамию,
угрожая Мосулу, Багдаду, халифату… С такими людьми, какими были
три этих франкских вождя, в том удивительно подвижном восточном
мире 1100-х гг. все было возможно. Но они слишком полагались на
свою отвагу и 7 мая 1104 г. были разбиты соседними тюркскими
князьями (атабеком Мосула и диярбакырскими Артукидами) на берегах

Балиха, возле Арранка. Занятное совпадение: на том же самом поле боя
при Каррах во времена Красса было остановлено наступление римских
легионов. Так был положен предел расширению графства Эдесского на
восток. Бодуэн дю Бург попал в плен, и Танкреду стоило больших
трудов спасти Эдессу от атаки победителей. Алеппские тюрки и их
эмир Ридван со своей стороны воспользовались случаем, чтобы создать
угрозу княжеству Антиохийскому, на которое с тыла напали
византийцы, отобрав у него Латакию (1104).
Таким образом, представлялось, что подвергшееся нападению с
двух фронтов казавшейся немыслимой тюрко-византийской коалиции
княжество Антиохийское должно было погибнуть. Понимая
серьезность положения, Боэмунд отправился в Европу за
подкреплением и затем вернулся, чтобы отомстить Византии, которая
для этого итальянского нормандца всегда оставалась врагом номер
один. Вернувшись к программе своего отца, Робера Гискара, он ударил
на принадлежащий Византии город Дюраццо на албанском побережье,
но вскоре был окружен в своем лагере под его стенами и вынужден
капитулировать, что похоронило все его надежды (1107–1108). Хуже
того: ему пришлось подписать договор, признававший верховные права
Византии на Антиохию. Правда, договор этот так никогда и не вступил
в силу. После своего унижения Боэмунд не решился вновь появиться на
Востоке. Он умер в Италии, не увидев больше Сирии (март 1111 г.). Его
племянник Танкред вновь заменил его в роли правителя Антиохии,
сначала в качестве регента (1104–1111), а после князя (1111–1112).
Такой же энергичный, как Боэмунд, но не столь склонный к
рискованным авантюрам, Танкред поправил дела в княжестве.
Победитель алеппских тюрок при Тизине (20 апреля 1105 г.), он
овладел вражеской страной за Оронтом до ворот Алеппо. На юге он
отвоевал у арабских правителей важную крепость Апамея в среднем
течении Оронта (14 сентября 1106 г.). На побережье он окончательно
отнял у византийцев Латакию (середина 1108 г.). В 1110 г. он захватил у
алеппских тюрок две важнейшие крепости района по ту сторону
Оронта — Атариб и Зердану.
Таким образом, Танкред был вторым основателем и подлинным
устроителем княжества Антиохийского. Тонкий политик и отважный
воин, он, как и король Бодуэн I, сумел адаптироваться к восточным
реалиям. Так, на чеканенных при нем монетах он изображен в тюрбане

— тюрбан, правда, увенчан крестом — и со странной легендой
греческими буквами: великий эмир Танкридос.
Со своей стороны Бодуэн дю Бург, выйдя из плена приблизительно
в августе — сентябре 1108 г., вновь взял в свои руки управление
графством Эдесским. Поскольку дорога на Арранк была теперь для
него закрыта, он направил свою экспансию на Мардин, в область
Шабахтан, где франки взяли, захватили, в частности, Тель-Мозан.
Взятие Триполи
Среди франкских завоеваний один мусульманский город оставался
неприступным — морской Триполи, «сирийский Гибралтар»,
защищенный, как мы видели, своим полуостровным положением и на
протяжении пяти лет выдерживавший сухопутную блокаду,
установленную тулузцами. После Раймона де Сен-Жиля эту блокаду
продолжал Гийом Журден, но в феврале — марте 1109 г. из Франции
приплыл нежданный конкурент — его кузен Бертран, сын того самого
Раймона де Сен-Жиля. Между ними возник раздор, Гийом обратился за
помощью к Танкреду, регенту Антиохии, а Бертран — к королю
Иерусалима Бодуэну I. Чтобы не дать разгореться ссоре, которая пошла
бы на пользу одним только осажденным, Бодуэн I прибыл под Триполи,
дабы выступить в роли арбитра. Он привел с собой всех остальных
франкских князей — Бодуэна дю Бурга, графа Эдесского, Танкреда,
регента Антиохии, и, разумеется, Бертрана и Гийома Журдена — чтобы
соединенными силами сломить сопротивление защитников города.
Благодаря этому объединению сил, а также поддержке генуэзской
эскадры христиане наконец принудили Триполи к капитуляции (12
июля 1109 г.?).
Так было окончательно сформировано четвертое франкское
государство, «графство Триполийское», которому суждено будет
просуществовать с 1109 по 1289 г. и которое будет включать в себя все
тулузские завоевания в Ливане, а единственным его властителем станет
Бертран, потому что его соперник Гийом Журден к этому времени
очень кстати погибнет. С этих пор графы Триполийские были
вассалами королей Иерусалимских. Был момент, когда это государство,
главным образом приморское, а следовательно, более удобное для

защиты, чем остальные (Триполи переживет Эдессу, Иерусалим и
Антиохию), простерло свои амбиции на восток, в направлении Бекаа и
Хомса. Хронисты, опережая события, которые, впрочем, так и не
произойдут, порой называли тулузских графов «сеньорами Шамеля», то
есть, вероятно, Хомса. В действительности же Тулузский дом никогда
не сможет овладеть Баальбеком и Хомсом, так же как князья
Антиохийские взять Алеппо, а короли Иерусалимские — Дамаск.
Внутренняя Сирия останется под властью ислама, и вследствие этого
дело крестовых походов всегда будет шатким и хрупким.
В княжестве Антиохийском Танкреду, умершему 12 декабря
1112 г., наследовал его племянник Рожер Салернский (1112–1119),
блистательный рыцарь, о чьих подвигах и эпической смерти мы узнаем
позже.
Бодуэн I и тюркский контркрестовый поход
Если фатимидский Египет не сумел вовремя оказать помощь
Триполи, тюркский ислам наконец обеспокоился успехами франков. С
1110 по 1115 г. Иранский сельджукский султанат, отвечая на призывы
Багдадского аббасидского халифата, не менее четырех раз посылал в
Сирию войска; это были настоящие тюркские контркрестовые походы,
призванные сбросить франков в море. В сентябре 1111 г. тюркская
армия под командованием Маудуда, атабека Мосула, потерпела
поражение в долине среднего Оронта от франкских князей — Танкреда,
князя Антиохийского, Бодуэна дю Бурга, графа Эдесского, и Бертрана,
графа Триполийского, объединившихся вокруг короля Бодуэна I. Новый
поход состоялся в 1113 г., снова под началом Маудуда. В этот раз
Маудуд в битве при Синн-ан-Набре (28 июня 1113 г.), к юго-западу от
Тивериадского озера, разбил и взял в плен Бодуэна I. Однако франков
спасли раздоры, вскоре вспыхнувшие между Маудудом и сирийскими
мусульманами, и он был убит в главной мечети Дамаска, возможно, по
наущению атабека этого города, тюрка Тугтекина. Когда в 1115 г. из
Ирана пришла новая сельджукская армия, мусульманские правители
Сирии начиная с регентов Алеппо и Тугтекина выступили против нее
единым фронтом с франками.

Поучительный факт. Спустя каких-то семнадцать лет после того,
как крестоносцы обосновались в Сирии, франкский элемент так
хорошо адаптировался к среде, что был принят своими соседями,
тюрко-арабскими государствами внутренней Сирии; принят настолько,
что в экстренных ситуациях те предпочитали их собственным
единоверцам, иранским и иракским Сельджукидам. Чтобы не подпасть
под владычество сельджукского султана, регенты Алеппо и атабек
Дамаска без колебаний вступали в союз с королем Иерусалимским и
князем
Антиохийским.
Это
лучшая
иллюстрация
ловкой
мусульманской политики Бодуэна I. Благодаря этой помощи сирийских
мусульман Рожер Антиохийский смог разбить армию вторжения при
Тель-Даните, к востоку от Оронта (14 сентября 1115 г.).
Поход к Красному морю. Исламский мир разрезан надвое
На юге Палестины король Бодуэн I успешно занял Моаб
(Трансиорданию) и Вади-Мусу в Петрейской Аравии. В 1115 г. он
построил в этой последней области крепость Монреаль (Шобак),
призванную господствовать над Вади-Араба. В 1116 г. он возвел замок
Валь-Моиз (Уайра) и дошел до Айлы на берегу Акабского залива
Красного моря, где построил форт.
Овладев этими пустынными землями, франки разрезали надвое
исламский мир, отделив Африку от Азии и взяв под контроль
караванные пути между Каиром с одной стороны и Дамаском и
Багдадом с другой.
Колонизация
Бодуэн I проявлял активность в разных сферах деятельности. Так,
он занялся демографической проблемой в Святой земле, вопросом
увеличения ее населения. Франки, как мы видели, составляли лишь
правящую верхушку королевства. Чтобы населить города и деревни
(мусульмане в большом количестве эмигрировали), Бодуэн пригласил
из стран, остававшихся под властью мусульман, в частности из
Трансиордании и Хаурана, местных христиан греческого и сирийского

обряда, желавших получить землю. Похоже, иммиграция оказалась
достаточно массовой, чтобы обеспечить будущее сельскому хозяйству и
торговле королевства.
Религиозная политика Бодуэна I
Религиозная политика первого иерусалимского короля (а к этому
привел крестовый поход!) скандализировала благочестивые души,
потому что была открыто направлена против церковных притязаний на
светскую власть. При восшествии на престол Бодуэну I, как мы видели,
пришлось бороться с теократическими тенденциями темпераментного
патриарха
Иерусалимского,
Даимберта
Пизанского.
После
ожесточенных ссор (антиохийские нормандцы вмешались в них на
стороне патриарха) король добился смещения Даимберта (октябрь
1102 г.). В 1112 г. он провел избрание патриархом прелата весьма
сомнительной нравственности, зато целиком и полностью преданного
его интересам: Арнольда, или Арнуля, де Рё, по прозвищу Малекорн.
Патриархат, желавший командовать королевской властью, превратился
в послушное орудие в ее руках.
Так окончательно потерпела поражение попытка установить в
Иерусалиме теократическое государство со светскими владениями
патриарха, аналогичными патримонии Святого Петра в Риме.
Установление королевской гегемонии над франкскими
государствами
Не менее ловкой была политика Бодуэна I по отношению к другим
франкским князьям.
В этой области тоже все надо было строить с нуля. Во время
формирования двух северных франкских государств никто не заботился
о правах иерусалимской короны по той простой причине, что
Иерусалимского королевства в тот момент еще не существовало.
Княжество Антиохийское, графство Эдесское и даже графство
Триполийское теоретически и юридически были независимы от короля
Иерусалимского. Но на практике ситуация была совсем иной и очень

благоприятной для Бодуэна I. Его кузен Бодуэн дю Бург, которому он
уступил графство Эдесское, был ему обязан всем. Начиная с 1109 г.
граф Триполийский Бертран, также обязанный ему своей короной
(возможно, к тому же получивший ее ценой убийства), признал себя его
вассалом. Наконец, если княжество Антиохия в правовом отношении
оставалось по-прежнему независимым, помощь, которую Бодуэн I, а
затем его преемники постоянно оказывали в часы опасности этому
княжеству, заставляла его вращаться на орбите Иерусалимского
королевства. Каждый раз, когда трон в основанном Боэмундом
государстве будет оказываться вакантным, именно короли
Иерусалимские, как мы увидим, станут осуществлять регентство в
Антиохии.
Мы видим, какую огромную работу в разных сферах проделал
первый король Иерусалимский. Все надо было создавать из ничего. И
он создал. Из четырех не связанных между собой государств,
разбросанных в силу случайности завоевания от Эдессы до Красного
моря, он создал если не юридический (то было не в его власти), то по
крайней мере эффективный моральный и военный союз. Благодаря
своей мудрой и последовательной политике Бодуэн I стал не только
основателем Иерусалимского королевства, но и объединителем
разрозненных франкских княжеств перед лицом мусульманского мира.
Его личные интересы, его жажда власти, стремление повелевать
людьми и институтами очень точно совпали с интересами франкской
Сирии, с ее благом.
Сицилийский брак
Бесцеремонность первого иерусалимского короля в отношении
церкви (и, признаем, в отношении общепринятой морали тоже) очень
ярко проявилась в его брачных делах. Действительно, в супружеской
жизни Бодуэн тоже всегда вел себя как хладнокровный, заботящийся о
своей выгоде и немного циничный политик, каким мы привыкли его
видеть. Еще будучи графом Эдессы, области, где его опорой было
армянское население, он женился на армянке Арде. В Иерусалиме, где
она больше не могла быть ему полезной, он развелся с ней, без
церемоний отправив в монастырь. В дальнейшем он женился на

вдовствующей графине Сицилийской Аделаиде, которая принесла ему
солидное приданое, пополнившее его казну, не говоря уже о ценном
союзе с южноитальянскими нормандцами, чей флот, как мы знаем,
контролировал Центральное Средиземноморье (1113). Но в конце
концов под давлением папского двора он вынужден был развестись с
ней, что, отметим в скобках, позволило ему не исполнять условие
брачного контракта, предусматривавшее наследование иерусалимского
престола графом Рожером II Сицилийским[159]. Вскоре после этого
Бодуэн умер, возвращаясь из похода к египетской границе (1118).
Результаты правления Бодуэна I
Сильная личность Бодуэна I оказала значительное влияние на его
время. Беспринципный политик, когда затрагивались интересы
королевства, но при этом выдающийся государственный деятель и
доблестный воин, он проявил себя превосходным организатором,
подлинным создателем франкской Сирии. Свое случайно возникшее
королевство он превратил в правильно организованное стабильное
государство с правовой системой и поставил ему на службу все
ресурсы своего ума, столь же гибкого в выборе средств, сколь и
упорного в достижении замыслов. Он сложил из отдельных кусков
цельную традицию, которой его преемники не сумели следовать.
«Крестоносец» в самой малой степени, какая только возможна, он
являет нам неожиданное зрелище подлинного палестинского Филиппа
Августа. В его персоне мы видим, как дух крестовых походов менее чем
за десятилетие уступил место колониальному духу.
Бодуэн II, король Иерусалима и регент Антиохии
Бодуэн I не оставил потомства. Ему наследовал в Иерусалиме его
кузен Бодуэн дю Бург, до того момента граф Эдесский, ставший
королем Бодуэном II (1118). Что же касается графства Эдесского, новый
король вскоре после этого (1119) уступил его бывшему сеньору
Турбесселя (Тель-Башира) Жослену I де Куртене.

Политик аккуратный, прилежный, упрямый, к тому же хитрый и
ловкий, а при этом еще и сильно набожный, Бодуэн II тоже
продемонстрировал, что уже адаптировался к восточной среде. Как и
его предшественник, он в Эдессе женился на армянке, принцессе
Морфии. Он был столь же активен, как Бодуэн I, но во внезапно
осложнившейся ситуации ему потребовались бы и все прочие его
достоинства, чтобы противостоять обстоятельствам. Неожиданная
катастрофа поставила под вопрос франкское владычество на Оронте. 28
июня 1119 г. тюркский вождь из Диярбакыра, Ильгази Артукид, эмир
Мардина, победил и убил при Тель-Акибрине, Ager sanguitis
(«Кровавом поле»), хронистов, на полдороге между Антиохией и
Алеппо, принца Рожера Салернского, ставшего жертвой своих
неосторожности и безумной храбрости. Тюркские банды дошли до
самых стен Антиохии, даже до морского побережья. Бодуэн II тотчас
же примчался из Иерусалима в Антиохию, принял на себя регентство
княжеством, привел город в состояние готовности к обороне и своими
действиями, в которых не допускал ни малейшей неосторожности,
остановил тюрок (вторая битва при Даните 14 августа 1119 г.). Всякий
раз, когда княжеству Антиохийскому вновь угрожала опасность, он
приходил и отбрасывал врага. Избегая сражений, исход которых
невозможно было предсказать, вроде того, в котором погиб несчастный
Рожер, но умея, когда требовалось, и рискнуть собственной жизнью, он
утомил тюрок методичной обороной, которую они не могли взломать
ни одной из своих обычных военных хитростей. В этой игре он
одержал победу. В конце концов ему удалось вернуть все крепости за
Оронтом: Атарих, Зердану, Маарат эн-Нууман и Кафартаб.
Пленение Бодуэна II и завоевание Тира
Упорство Бодуэна II приносило свои плоды, последствия
катастрофы при Тель-Акибрине были исправлены, в Северной Сирии и
в Палестине ситуация наконец улучшилась, как вдруг с франкскими
князьями произошла двойная неприятность. Тюркский вождь из
Диярбакыра Балак Артукид взял в плен одного за другим графа
Эдесского Жослена де Куртене (сентябрь 1122 г.) и самого короля
Иерусалимского Бодуэна II (18 апреля 1123 г.). Балак заточил обоих

пленников в дальней крепости Харпут. Но франкское владычество
пустило уже столь глубокие корни, что данное событие, вопреки
ожиданиям, не имело последствий. Конечно, египетские Фатимиды
попытались воспользоваться ситуацией, чтобы вторгнуться в Иудею, но
коннетабль Эсташ Гарнье, сеньор Сидона, назначенный регентом
Иерусалимского королевства на время отсутствия Бодуэна II, блестяще
отразил египетское наступление. Он воспользовался присутствием
венецианской эскадры под командованием самого дожа Доменико
Микьеля, чтобы отбить у египтян важный порт Тир, до того момента
представлявший собой неудобный мусульманский анклав среди
христианских портов побережья (7 июля 1124 г.). Это ценное
приобретение окончательно обеспечило франкам обладание морем.
Когда в августе 1124 г. Бодуэн II наконец был освобожден из плена
(Жослен к тому времени уже бежал), он был рад увидеть свое
королевство увеличившимся.
Второе регентство Бодуэна II в Антиохии. Первая попытка
франков овладеть Дамаском. Приход к власти Занги
Вернувшись из плена, Бодуэн II, в качестве регента Антиохии,
возобновил борьбу против тюрок. В конце того же 1124 г. он, благодаря
содействию бедуинов, едва не овладел Алеппо. Город был спасен
энергичным тюркским военачальником Бурсуки, являвшимся на тот
момент атабеком Мосула, а затем прибавившим к своим владениям и
Алеппо (1125). Впрочем, Бодуэн II, с помощью графа Понса
Триполийского и графа Эдесского Жослена I де Куртене, сумел
отразить наступление коалиции, сформированной Бурсуки и еще одним
тюркским вождем, Тугтекином, атабеком Дамаска (битва при Азазе, 11–
13 июня 1125 г.). Наконец, в 1126 г. Бодуэн II смог передать княжество
Антиохийское его законному наследнику, сыну Боэмунда I, юному
Боэмунду II, за которого выдал свою младшую дочь Аликс. К
сожалению, в 1130 г. Боэмунд погиб во цвете лет, и королю пришлось
вновь взвалить на себя тяжелую ношу регентства в Антиохии.
На палестинском направлении Бодуэн II повернулся против
Дамаска, атабек которого Тугтекин, после того как некоторое время
(1115) был союзником франков, превратился в их грозного противника.

Бодуэн, вынужденный отступить от Алеппо, решил взять Дамаск, зайдя
с тыла, через Хауран. Победив Тугтекина при Шакхабе (25 января
1126 г.), он преследовал противника до предместий Дамаска, но и там
не смог достичь цели. Там, где не удалось добиться успеха оружием, он
попытался прибегнуть к хитрости. В 1129 г. он завел в самом Дамаске
весьма полезные отношения с мусульманской еретической сектой
исмаилитов, или ассасинов, которые, из ненависти к официальному
исламу и существующим властям, чуть не сдали ему этот большой
город. Впрочем, заговор их был своевременно раскрыт дамасскими
властями, и Бодуэн II был обманут в своих ожиданиях. Но исмаилиты
все-таки сумели сдать ему важный пограничный город Панеас, или
Банияс, на северо-востоке Галилеи (сентябрь 1129 г.).
Таким образом, вопреки стараниям Бодуэна II, внутренняя Сирия
— Алеппо и Дамаск — оставалась у мусульман. Вследствие чего
франкские владения в приморской Сирии по-прежнему были уязвимы.
Опасность не казалась сильной до тех пор, пока сохранялась
разобщенность мусульман. Но вот в 1128 г. власть в Алеппо перешла к
выдающейся личности — тюркскому военачальнику Занги, который на
тот момент уже был атабеком Мосула. Постоянной целью Занги (1128–
1146), а затем его сына Нур ад-Дина (1146–1174) было политическое
объединение под их началом мусульманской Сирии; поскольку они
были уверены, что, как только это объединение состоится, они смогут
сбросить франков в море. Политика королей Иерусалимских
(прекрасно сознававших, какую угрозу для них это несло), напротив,
состояла в том, чтобы препятствовать этому объединению и
поддерживать разобщенность мусульман, помогая второстепенным
сирийским мусульманским княжествам против аннексионистских
замыслов династии Зангидов.
В царствование Бодуэна II военная защита Сирии получила
серьезное подспорье в лице созданных или милитаризованных орденов.
Монашеский орден госпитальеров, основанный блаженным Жераром
(Амальфийским или Мартигским?) (ум. ок. 1120 г.), был преобразован
своим вторым великим магистром Раймоном дю Пюи в духовнорыцарский. В 1118 г. Юг де Пайен основал еще один орден, изначально
военный, — орден тамплиеров. Далее мы увидим, какое большое
значение создание этих орденов имело для внутренней и внешней
истории латинского Востока.

Фульк Анжуйский и равновесие сил
Бодуэн II не оставил сына. В июне 1129 г. он выдал свою старшую
дочь Мелизанду замуж за графа Анжуйского Фулька V. Во Франкском
королевстве Салический закон[160] не применялся, и наследные
принцессы передавали трон своему супругу, точнее, разделяли его с
ним. Так что после смерти Бодуэна II (21 августа 1131 г.) Фульк
законным образом стал королем Иерусалимским. Арденнский дом
передал корону Анжуйскому дому.
Фульк, который в Европе заложил основы будущей империи
Плантагенетов, был зрелым, опытным человеком. С самого момента
восшествия на престол ему пришлось бороться за утверждение
королевского авторитета, который подрывали сначала мятеж Юга дю
Пюизе, графа Яффы и воздыхателя его жены Мелизанды, а после
интриги его свояченицы, вдовствующей княгини Антиохийской Аликс,
без колебаний призвавшей против короля атабека Занги, и бунт графа
Понса Триполийского, поддерживавшего Аликс. Он подавил все эти
мятежи, изгнал Юга дю Пюизе и принудил Аликс и Понса покориться
(1132). Правда, дамасские тюрки воспользовались смутами у франков,
чтобы отбить у них пограничный город Панеас, или Банияс, на северовостоке Галилеи (11–15 декабря 1132 г.). Впрочем, как мы увидим,
Фульк не замедлил вернуть этот город. Добавим, что, дабы дать
Антиохии защитника и избавить его от интриг Аликс, он выдал
наследницу этого княжества, юную Констанс, замуж за Раймона де
Пуатье, младшего сына герцога Аквитанского Гийома IX (1136).
Франкская Сирия между атабеком Занги и византийской угрозой:
император Иоанн Комнин в Антиохии
Раздоры между франкскими князьями тем более вызывали
сожаление, что положение франкского Востока перед лицом
мусульманского мира изменилось к худшему. Создание и расширение
франкских государств, как мы видели, в огромной степени облегчалось
раздробленностью мусульманской Сирии. Тюркские атабеки,
правившие в Мосуле, Алеппо, Дамаске, постоянно соперничали между
собой, и этому положению вещей вожди Первого крестового похода, а

позже Бодуэн I и Бодуэн II были обязаны самыми яркими своими
успехами. Ситуация изменилась, когда сильный лидер, атабек Занги,
объединил под своей властью Мосул и Алеппо (1129–1146), к которым
добавил Хаму (1130) и начал мечтать о Дамаске.
Теперь напротив франкской монархии, до сих пор слишком
вольготно чувствовавшей себя перед лицом мусульманской анархии, в
той же Сирии возвышалось крепкое здание мусульманской монархии,
способной заставить франков отступить: в 1135 г. Занги отнял у
Антиохийского княжества многие крепости за Оронтом, в частности
Маарат-эн-Нууман и Кафартаб.
С другой стороны, византийцы, правами которых франки
пренебрегли, основывая княжество Антиохию, и которые, как казалось
некоторое время, смирились с этим, стали вновь появляться на
сирийских границах. В 1137 г. угрозы со стороны Занги и со стороны
византийцев проявились одновременно. Занги осадил в графстве
Триполи крепость Монферран, или Баарин. Король Фульк, который
вместе с графом Раймоном II Триполийским поспешил на помощь
крепости, был пленен грозным атабеком. В это же время византийцы
внезапно вновь подняли вопрос о принадлежности Антиохии. Они
потребовали исполнения заключенного в 1097 г. первыми
крестоносцами договора, по которому им было обещано суверенное
владение или права сюзеренитета на город; однако обещание было
нарушено в 1098 г. «узурпацией» первого Боэмунда. Император Иоанн
Комнин — василевс-воин, достойный соперник крестоносцев —
прошел из Киликии до Сирии, где осадил Антиохию (август 1137 г.). Не
имея возможности воевать на два фронта, франки решили уступить
византийским притязаниям. Князь Антиохии Раймон де Пуатье признал
имперский сюзеренитет и принес присягу верности, вложив свои руки
в руки Иоанна Комнина. Добавим, что такое поведение соответствовало
взглядам короля Фулька, который, наведя справки, честно признал, что
Антиохия по праву принадлежит Византийской империи.
Франко-византийская коалиция и ее крах
В целом византийская и зангидская угрозы зажать франков в тиски
взаимно нейтрализовались. Страх сыграть на руку Зангидам помешал

византийцам и франкам перейти к непоправимым действиям друг в
отношении друга. С другой стороны, присутствие в Северной Сирии
византийской армии и заключение франко-византийского союзного
договора явно охладили Занги. Он сразу же выпустил из плена короля
Фулька. Фактически новый франко-византийский союз начал работать.
Иоанн Комнин помог Раймону де Пуатье отбить у атабека
многочисленные крепости между Антиохией и Алеппо, в частности
Атариб и Кафартаб (апрель 1138 г.), затем вместе с Раймоном осадил
арабский город Шайзар на среднем Оронте (апрель — май). Осада
завершилась неудачей по причине разногласий между франками и
византийцами.
Иоанн
Комнин,
недовольный
недостаточной
готовностью франков (конкретно: Раймона де Пуатье) к сотрудничеству,
решил укрепить свою власть над Антиохией, но, ввиду сопротивления
латинского элемента — там вспыхнул настоящий народный бунт,
втайне подстрекаемый Жосленом II де Куртене и Раймоном де
Пуатье, — был вынужден поспешно оставить этот город.
Нет сомнений, что перед лицом реакции мусульман,
становившейся все более и более угрожающей, создание франковизантийской коалиции было необходимостью. К сожалению, когда
правящие дворы сознавали это, взаимное недоверие греков и латинян,
существовавшее в народах, подрывало их усилия. Долгосрочными
следствиями этого вызывающего сожаление состояния умов станут
крах латинского Востока и падение Византии.
Франко-дамасский союз против Занги
Столкнувшись с франко-византийской коалицией, Занги на какойто момент оробел. Ее развал его успокоил. После ухода византийцев он
спокойно возобновил свое победоносное шествие, стремясь
присоединить к своим владениям еще одно мусульманское государство
— Дамаск (декабрь 1139 г.). Но король Фульк, тонкий политик,
выступил защитником независимости Дамаска. Он заключил с регентом
Дамаска, тюрком Муин ад-Дином Унуром тесный союз, скрепленный
посольствами знаменитого эмира Усамы ибн Мункида, оставившего
нам увлекательный рассказ о них. Занги был вынужден отступить перед
франко-дамасской коалицией. При подходе отправленной Фульком

вспомогательной армии он снял осаду с Дамаска (4 мая 1140 г.). В
благодарность Унур лично помог Фульку вернуть город Банияс
(Панеас), который франки потеряли незадолго перед этим (июнь
1140 г.).
Политика короля Фулька, политика консервативная, направленная
на сохранение в Сирии статус-кво перед лицом воплощенной в Занги
мусульманской реакции на существование франкских государств, была
очень мудрой. С одной стороны, она привела к явному сближению с
Византией, с другой — была умеренной в отношении мусульман,
нацеливаясь на союз с Дамаском. Автобиография Усамы показывает
нам близкую дружбу, установившуюся между франкскими баронами и
дамасскими эмирами, со свойственной обеим сторонам религиозной
терпимостью, намного опередившей свое время (дружба Усамы с
тамплиерами).
Жослен II и падение Эдессы
Король Фульк справился со всеми опасностями, возникшими во
время его царствования, и мирно наслаждался плодами своего
разумного правления, когда около 10 ноября 1143 г. погиб в Акре, упав
с лошади. Корона перешла, при регентстве его вдовы Мелизанды, к их
старшему сыну, Бодуэну III, мальчику выдающихся способностей, но
всего лишь тринадцати лет от роду. Мелизанда, после бурных
любовных переживаний молодости, превратилась в интриганку,
любившую власть лишь за доставляемые ею личные удовольствия и
напрочь лишенную талантов политика. Атабек Занги воспользовался
этим регентством, чтобы напасть на самое удаленное из франкских
государств, графство Эдесское. Граф Эдессы Жослен II (1131–1146),
недостойный сын великого Жослена де Куртене, известен
исключительно своими пороками. Он оставил свою столицу, где жизнь
была грубой и тяжелой, перебравшись в более безопасную резиденцию
Турбессель (Тель-Башир), к западу от Евфрата. Он отсутствовал в
Эдессе и в тот момент, когда, несмотря на сопротивление армянского
населения, город был захвачен Занги (23 декабря 1144 г.). Занги умер
меньше чем через два года после этого (14 сентября 1146 г.). Жослен II
попытался воспользоваться смутами за его наследство, чтобы вернуться

в Эдессу, армянские жители которой поспешили открыть ему ворота
(27 октября 1146 г.), но сын Занги, Нур ад-Дин, наследовавший отцу в
качестве атабека Алеппо, примчался во главе превосходящих сил и
окончательно завоевал город (3 ноября). Жослен II бежал едва ли не в
одиночку. Тюрки заставили армян дорого заплатить за лояльность к
франкам, которую те проявляли до самого конца. Район нынешней
Урфы, ставший при франкском правлении в значительной степени
армянской колонией, был полностью тюркизирован; все его армянское
население истреблено.
Князь Антиохийский Раймон де Пуатье, поссорившийся с
Жосленом II, отказался помочь Эдессе. Очень скоро он был наказан за
свой эгоизм. Нур ад-Дин отобрал у него важную крепость Аратах, или
Артезию, прикрывавшую Антиохию с северо-востока (1147).
Второй крестовый поход
Из четырех франкских государств Леванта осталось только три.
Мусульманский реванш отбросил франков далеко от пограничных
районов Джезире, к собственно Сирии, и даже там все сильнее теснил
княжество Антиохийское западнее Оронта. Латинский Восток отступал
по всем направлениям. Данная ситуация вызвала проповедь в Европе
Второго крестового похода, которую, в частности, вел святой Бернар
Клервоский (на съезде в Везеле) и который возглавили германский
император Конрад III и король Франции Людовик VII. Так что Второй
крестовый поход стал походом монархов, тогда как первый был
предприятием баронов.
Конрад III и Людовик VII по отдельности прошли обычным путем
вдоль Дуная через Венгрию и Византийскую империю. Так же порознь
они в сентябре — октябре 1147 г. достигли Константинополя и
переправились в Малую Азию. Уже во Фракии их отношения с
византийцами окончательно испортились. Так что не будем удивляться,
когда увидим, как чуть позднее (1204 г.) накопившиеся обиды приведут
к завоеванию франками Византийской империи. Конрад III, шедший
первым, выбрал путь через Фригию, в основном следуя маршрутом
Первого похода. Он был остановлен тюрками в районе Эскишехира,
или Дорилеи, на берегах Батиса (26 октября), понес тяжелые потери и

был вынужден проделать катастрофическое отступление к Никее.
Людовик VII, дабы избежать перехода по сельджукской Анатолии,
выбрал дорогу по Ионии, преимущество которой заключалось в том,
что она пролегала исключительно по византийской территории; затем, в
январе 1148 г., ему пришлось углубиться в Писидийские горы,
пограничную византийско-тюркскую зону, где в проходах он был
блокирован сельджуками и, несмотря на свою личную храбрость, в
свою очередь, потерял много людей. Он отступил к побережью, до
порта Адалия (Сатталия). Там он решил оставить на берегу пехотинцев
— достойное сожаления решение, потому что эти несчастные почти
тотчас же были перебиты тюрками, впрочем, с молчаливого согласия
византийцев, а сам вместе с рыцарями на кораблях отправился в
Антиохию (конец февраля 1148 г.).
Второй крестовый поход плохо начался. Закончится ли он лучше?
Для этого крестоносцам требовалась хотя бы минимальная
политическая прозорливость. Каковой Людовик VII, несмотря на свою
храбрость воина и явную личную порядочность, был напрочь лишен.
Когда 19 марта 1148 г. он с остатками своей армии высадился в СенСимеоне (Эскале, возле Сувайдии), порту Антиохии, Раймон де Пуатье,
князь Антиохийский поспешил ему навстречу. Раймон разумно полагал,
что французские войска сразу же атакуют главного врага христиан —
алеппского атабека Нур ад-Дина, отобьют у него крепости за Оронтом и
саму Эдессу, поскольку падение Эдессы и стало причиной организации
крестового похода. Но, к удивлению, а затем к негодованию Раймона,
ничего этого не произошло. Захотел ли Людовик VII из религиозного
рвения сначала совершить паломничество в святые места? Ревновал ли
к Раймону де Пуатье свою жену Алиенору Аквитанскую (Алиенора
была племянницей Раймона)? Как бы то ни было, он внезапно покинул
Антиохию, силой увезя с собой жену, и отправился в Иерусалим.
В Иерусалиме произошло объединение крестоносных сил, по
крайней мере, того, что от них осталось. Людовик VII встретил там
императора Конрада III, прибывшего с остатками германского воинства.
И тут была совершена новая политическая ошибка: оба монарха
получили просьбу правительства регентши Мелизанды предпринять
осаду Дамаска и решили ее исполнить.
Невозможно себе представить просьбы более неуместной. Она
означала отречение от мудрой, здравой политики короля Фулька,

который, как мы видели, всегда полагал необходимым поддержку
слабейшего мусульманского государства — в данном случае Дамаска —
против более сильного мусульманского государства — в то время
Алеппо[161]. Если уж поход был начат, то надо было довести его до
победного конца. Но к множеству дипломатических ошибок добавились
очевиднейшие стратегические ошибки, возможно, преднамеренные,
поскольку осада Дамаска предстает странной чередой интриг. Овладев
24 июля 1148 г., благодаря отчаянной атаке Конрада III, юго-западным
предместьем города, со стороны садов, крестоносцы, вместо того чтобы
развить успех, по совету неких сирийских баронов, необъяснимо
оставили этот сектор, чтобы начать атаку заново, но с юго-востока, со
стороны пустыни, где не имели никаких шансов на успех. Возможно,
сирийские бароны, посоветовавшие сменить направление штурма,
были недовольны тем, что Дамаск был обещан графу Фландрскому,
Тьерри Эльзасскому, а не одному из них. Как бы то ни было, 28 июля
христианская армия сняла осаду и возвратилась в Иерусалим.
Остаток времени пребывания в Святой земле крестоносцы
посвятили религиозным обрядам, после чего вернулись по домам,
ничего не добившись.
Последствия Второго крестового похода
Итак, неумело проведенный Второй крестовый поход завершился
полным провалом. Проповедовавшийся ради возвращения Эдессы, он
не вернул этого города, не облегчил положения княжества
Антиохийского и даже не нанес поражения главному врагу христиан —
атабеку Нур ад-Дину. Зато он принес разрыв с Дамаском,
традиционным союзником франков. Когда Людовик VII после Пасхи
сел на корабль, отплывавший в Европу, он оставлял после себя
всеобщее глубокое разочарование. Кроме того, как показывали интриги
вокруг снятия осады с Дамаска, между крестоносцами и сирийскими
франками произошел глубокий раскол. В глазах крестоносцев
франкские креолы, пулены, как их называли, выглядели
полумусульманами. А в глазах пуленов крестоносцы были фанатиками,
совершенно не разбирающимися в местной политике. Результатом
этого станет продолжительное устранение западноевропейцев от дел

Святой земли. Вплоть до 1187 г. они потеряют интерес к судьбе
франкских государств и вновь отправятся в Сирию лишь в Третий
крестовый поход, когда будет слишком поздно — после падения
Иерусалима.
Действительно, все произошло так, словно Второго крестового
похода не было вовсе. Атабек Нур ад-Дин, на мгновение
содрогнувшийся, продолжил свое победное шествие. 29 июня 1149 г. он
победил и убил при Фон-Мюрезе, или Маарате, князя Антиохийского
Раймона де Пуатье. Затем он отвоевал у княжества Антиохийского все
крепости за Оронтом, включая Харим (Харрен) и (26 июля 1149 г.)
Апамею. Графство Эдесское было потеряно окончательно, княжество
Антиохийское лишилось половины своей территории. Таковы были
потери франкских владений на севере, ставшие следствием Второго
крестового похода!
Самостоятельное правление Бодуэна III
Однако в Палестине королевство Иерусалимское сохранило свои
силы. И два выдающихся короля, Бодуэн III и Амори I, придадут ему
новый блеск. Юный король Бодуэн III до того времени царствовал при
регентстве своей матери, властной Мелизанды. Не будем вспоминать
бурные страсти этой женщины в молодости, ее интрижку с графом
Яффским, Югом дю Пюизе; ограничимся констатацией того, что она
допустила множество ошибочных политических решений в 1147–
1148 гг., когда управляла страной, — поход на Хауран, направление
Второго крестового похода на Дамаск. Бодуэн III, достигший
двадцатидвухлетнего возраста, был коронован на Пасху 1152 г. Ему
пришлось прибегнуть к принуждению, взяться за оружие, чтобы
заставить мать уступить ему город Иерусалим и власть.
В описании Гийома Тирского Бодуэн III предстает как один из
наиболее симпатичных персонажей франкской истории. Это был
высокий крепкий молодой человек, энергичный, веселый, очень умный,
образованный и, как отмечают местные хронисты, со своеобразным
палестинским патриотизмом, первый франкский король, родившийся на
Святой земле. Самостоятельное правление он начал с эффектного хода:
19 августа 1153 г. отбил у египтян город Аскалон, последний

населенный пункт на побережье, который еще со времен Годфруа де
Буйона сопротивлялся франкам. Это было важное приобретение для
государства, которое «дышало только морем». На северо-востоке он
продолжил мудрую политику своего отца, Фулька, столь неудачно
нарушенную Вторым крестовым походом, и, как мог, отстаивал
независимость Дамаскского эмирата от вожделений Нур ад-Дина. Но в
конце концов не смог помешать грозному атабеку присоединить Дамаск
(25 апреля 1154 г.). Событие, согласимся, исключительной важности.
От Евфрата до Хаурана вся мусульманская Сирия, примыкавшая к
владениям крестоносцев, теперь была объединена под сильной
властью. Однако Бодуэн III повсюду успешно сражался с Нур адДином. В 1157 г. он отразил его нападение на пограничный город
Панеас (Банияс) в Верхней Галилее. В 1158 г. помог антиохийцам
отбить у атабека крепость Харим, потом разбил того при Бутаге, к
северо-востоку от Тивериадского озера. В целом, благодаря его энергии,
талантам политика и воинской доблести, негативные последствия
объединения мусульманской Сирии были нейтрализованы и даже, как
показывает новое завоевание Харима, франки вернули и удержали
преимущество.
Бодуэн III, Рено де Шатийон и император Мануил Комнин
Пока Бодуэн III, рано проявляя мудрость, управлял своим
палестинским королевством, в Северной Сирии, напротив, разразились
новые бури, и на сей раз исключительно по вине самих франков.
Причиной, как часто случалось в этом легкомысленном креольском
обществе, стала любовная интрига. В Антиохии княгиня Констанс,
вдова Раймона де Пуатье, в 1153 г. вышла замуж за не имевшего
состояния младшего отпрыска знатного рода Рено де Шатийона,
соблазнившись его представительной внешностью. Да, Рено
действительно был великолепным воином, но очень скоро
обнаружилось, что он еще и лишенный каких бы то ни было моральных
принципов авантюрист с замашками сеньора-разбойника. Так, он,
несмотря на мир с Византией, отправился грабить византийский остров
Кипр, за чем последовала карательная экспедиция императора Мануила
Комнина. При этом василевсе-воине Византийская империя в XII в.

достигла апогея и вновь стала мировой державой, чьи дипломатические
и военные акции охватывали район от Италии до Сирии.
Бодуэн III, в соответствии с политикой, проводившейся уже его
отцом, Фульком Анжуйским, склонялся к союзу с Византией. Дабы
скрепить сближение двух государств, Бодуэн в 1158 г. попросил и
получил руку племянницы Мануила, совсем юной очаровательной
Феодоры Комнины, брак с которой ввел Иерусалимское королевство —
признаем, к большим для него выгодам — в орбиту византийской
дипломатии.
Однако этот брак не помешал василевсу проводить традиционную
для Византии политику в Северной Сирии. Мануил решил раз и
навсегда покончить с вечным раздражителем — антиохийским
вопросом, исправив ошибку своего отца Иоанна Комнина, и первым
делом отомстить Рено де Шатийону за ограбление Кипра. Завоевав у
армян Киликию (1158) и создав тем самым протяженную границу с
франкскими владениями, он собрался весной вторгнуться в княжество
Антиохийское, когда Рено, чувствуя, что партия проиграна заранее,
заплатил приличную сумму в возмещение убытков и сам просителем
явился в императорский лагерь в Мамистре (Мисис), «босой и
протягивая свой меч императору». За это беспрецедентное унижение
франкского принца перед византийским двором Мануил соблаговолил
оставить ему владение его княжеством, но в качестве имперского
фьефа. В апреле 1159 г. василевс совершил торжественный въезд в
Антиохию, причем Рено де Шатийон, дабы его положение вассала было
очевидным, держал повод императорского коня. Бодуэн III тоже
приехал в Антиохию на встречу с императором, но ему был уготован
совсем иной прием. По своему недавно заключенному браку он стал
племянником василевса, и тот, похоже, проникся к нему искренней
симпатией. Тем более что Бодуэн III понимал необходимость прочного
франко-византийского союза, чтобы нанести поражение исламу, в
частности Нур ад-Дину.
Казалось, объединение византийских и франкских сил состоялось.
Двинутся ли они против Нур ад-Дина, осадят ли Алеппо, совершат ли
великое дело, которое не смогли сделать участники Второго крестового
похода? Никогда еще судьбы латинского Востока не были в настолько
подвешенном состоянии. Чего бы не смогли достичь великая
византийская армия и все латинские принцы, осадив атабека в его

столице? Результаты объединения мусульман Сирии еще можно было
изменить. Можно было надеяться на многое, но тлеющая вражда между
греками и латинянами снова отсрочила осуществление планов…
Над франко-византийскими отношениями словно тяготел злой рок.
В 1138 г. непонимание или злая воля франкских князей — в первую
очередь Раймона де Пуатье и Жослена II де Куртене — вопреки
готовности императора Иоанна Комнина к сотрудничеству стали
причиной провала осады Шайзара. В 1159 г., напротив, злая воля
Мануила Комнина помешала каким бы то ни было серьезным
действиям против Нур ад-Дина. Василевс, проводя давнюю
византийскую политику, стремился сохранить в Сирии равновесие
между франками и мусульманами, чтобы остаться арбитром между
ними. Роковая политика, которая однажды приведет к победе ислама и
над франками, и над византийцами.
Вскоре после ухода византийской армии Рено де Шатийон попал в
плен к людям Нур ад-Дина. В тюрьмах Алеппо он проведет семнадцать
лет (1160–1177). Нельзя не отметить, что его временный уход с
политической сцены пошел на благо франкам. Что же касается
Бодуэна III, он умер в Бейруте 10 января 1162 г., едва дожив до
тридцати двух лет, очевидно отравленный своим врачом. Смерть этого
монарха, чья мудрость равнялась его энергичности, стала тяжелой
потерей для Святой земли. Действительно, его преемник, обладавший
не меньшими достоинствами, не проявит его осторожности, втянув
франкские государства Леванта в громкие, но опасные авантюры.
Египетский вопрос. Политика Амори I
После смерти Бодуэна III иерусалимская корона перешла к его
брату Амори I (1162).
Этот буквально бурлящий энергией толстяк был сильной
личностью. Молчаливый политик и неутомимый воин, трезвый
дипломат, знающий все об исламе, Амори I направил крестовые походы
на новые пути, где можно было, в зависимости от исхода, все выиграть
или все потерять.
Взглянем на карту, отражающую ситуацию того периода.
Образование единого мусульманского государства Нур ад-Дина в

Сирии лишало франков надежды завоевать Алеппо или Дамаск, тем
более что огромная франко-византийская армия, собравшаяся в 1159 г.,
разошлась, так ничего и не сделав. Фатимидский Египетский халифат,
напротив, дошел до крайней степени разложения. Возник египетский
вопрос. Вся проблема заключалась в том, чтобы узнать, кто наследует
Фатимидам. И вот Амори повернулся в эту сторону. Впрочем, его
нельзя за это упрекнуть: у него не было выбора. Ему приходилось
заниматься египетскими делами, если он не хотел, чтобы Египет
перешел под протекторат Нур ад-Дина. Действительно, внутренние
раздоры в фатимидском правительстве провоцировали иностранное
вмешательство:
египетский
визирь
Шавар,
изгнанный
противоборствующей группировкой, бежал к Нур ад-Дину и в 1164 г.
один из полководцев Нур ад-Дина, энергичный Ширкух, пришел в Каир
восстановить его у власти. Но поскольку Ширкух не собирался
покидать Египет, Шавар, дабы избавиться от этого обременительного
защитника, обратился за помощью к королю Амори.
Итак, обе сирийские великие державы получили приглашение от
одной из египетских партий, и долина Нила стала полем боя, на
котором они должны были скрестить копья. Король Иерусалимский
примчался первым и осадил Ширкуха в Бильбейсе. Но его пребывание
в Египте оголило оборону христиан в Сирии. Чтобы выручить своего
полководца, Нур ад-Дин нанес сначала в Северной Сирии, а затем на
галилейских холмах мощные отвлекающие удары, в ходе которых отбил
у франков Харим и Панеас, чувствительные потери для Святой земли,
ибо падение первого разрушало оборону Антиохии, а второго —
открывало путь в Галилею. Более того, перед Харимом был разбит и
взят в плен князь Антиохийский Боэмунд III (11 августа 1164 г.).
Король Иерусалимский понял, что, развивая свои успехи в Египте, он
рискует потерять Святую землю, а Нур ад-Дин спешил выручить
Ширкуха. Поэтому был достигнут компромисс: Амори и Ширкух
одновременно вывели свои войска из Египта (ноябрь 1164 г.).
Франкский протекторат над Каиром
Потеря двух важных пограничных крепостей, Харима и Панеаса,
как мы сказали, была болезненной, первая для княжества

Антиохийского, а вторая для королевства Иерусалимского. Однако в
целом Амори мог быть доволен. В любом случае он помешал Нур адДину установить свой протекторат над долиной Нила. Но в 1167 г. этот
вопрос встал снова: атабек, оценивший по докладам своих
военачальников степень вырождения Фатимидов, вновь послал в
Египет своего верного Ширкуха во главе армии, на этот раз с целью
просто-напросто завоевать страну. И снова египетский визирь Шавар в
тяжелой ситуации призвал на помощь Амори.
Это была кульминация франко-египетской дружбы. Амори,
прибывший в Египет следом за Ширкухом, был встречен каирским
двором как настоящий спаситель. Медленно отступая перед ним,
Ширкух отошел к Верхнему Египту, где Амори дал ему сражение при
Бабейне (18 марта 1167 г.), сражение с неопределенным результатом,
после которого Амори спустился обратно к Каиру, а Ширкух
молниеносным броском, выдававшим в нем великого полководца,
овладел Александрией. Тогда все франко-египетские силы осадили этот
город. В августе, после блестящей обороны, Ширкух сдал
Александрию Шавару на условии права свободного ухода в Сирию.
Франки еще больше, чем в 1164 г., могли быть довольны своей
политикой. Действительно, это был большой успех Амори, который
вновь защитил независимость Египта, и в этот раз не заплатив за свой
успех
потерей
сирийских
пограничных
крепостей.
Дабы
засвидетельствовать ему свою благодарность и заручиться его
поддержкой на будущее, фатимидское правительство решило
выплачивать ему ежегодную дань в 100 тысяч золотых монет и — что
было еще лучше — согласилось на присутствие в Каире франкского
гарнизона для своей защиты. Фактически в Египте, с согласия местной
власти, установился настоящий франкский протекторат.
Поражение Амори I. Саладин — хозяин Египта
Это, повторим, был для франков великолепный успех. К
сожалению для них, они не сумели им удовольствоваться. Получив
протекторат над Египтом, они захотели напрямую захватить эту страну.
Тем самым они совершили двойную ошибку: с точки зрения морали,
они принимали на себя вину, злоупотребляя своей силой против

дружественной державы; а с политической точки зрения своими
действиями они прекращали благоприятный для них раскол
мусульманского мира, создавая против себя единый фронт исламских
сил. В октябре — ноябре 1168 г. Амори, немного поколебавшись,
наконец вторгся в Египет. 13 ноября он появился перед городом Фостат,
Старым Каиром. Застигнутые врасплох, египтяне решились на
отчаянный шаг: подожгли свой город, чтобы не дать захватить его; акт,
аналогичный по последствиям сожжению Москвы перед Наполеоном.
Амори, поняв, что проиграл, вывел свои войска из страны и уныло
вернулся в Палестину.
Но этим потери не ограничивались. В момент франкского
вторжения перепуганное каирское правительство обратилось за
помощью к Нур ад-Дину. Тот немедленно послал армию, опять же под
командованием Ширкуха, который решительно стал специалистом по
египетским делам. Прибыв в Каир 8 января 1169 г., Ширкух через
десять дней убил визиря Шавара и сам занял пост визиря. Умелый
военачальник скончался через два с половиной месяца (23 марта), но
оставил наследником своих завоеваний и своей гениальной политики
своего племянника Салах ад-Дина, которого в Европе называли
Саладин.
Пагубный результат египетских походов. Объединение Сирии и
Египта
Итак, результатом злополучного франкского похода 1168 г. стала
замена в Египте фатимидского правительства: слабого, миролюбивого,
одряхлевшего,
выродившегося
и,
главное,
зависимого
от
иерусалимского двора, властью молодой, сильной, воинственной и
непреклонно враждебной! Наследование Египта произошло в худшем
варианте. Не только вся мусульманская Сирия была с 1154 г.
объединена под рукой энергичного лидера, каковым являлся Нур адДин, но теперь и Египет принадлежал одному из его военачальников, к
тому же превосходившему своего владыку как умом, так и
способностями политика, как воинским искусством, так и талантом
организатора, гениальному человеку, каковым был Саладин! В
добавление к этой политической революции, Саладин очень скоро

произвел революцию религиозную, имевшую огромное значение для
исламского мира. В сентябре 1171 г. он уничтожил Фатимидский
халифат и присоединил Египет к Багдадскому Аббасидскому халифату.
Так окончился раскол, на протяжении двух веков разделявший
мусульман Египта и Сирии и сильно способствовавший успеху
крестовых походов.
Последний парад: возобновление франко-византийского союза
Король Амори не дожидался этих крайних последствий событий
1168 г., чтобы оценить размер совершенной им ошибки. Он прибег к
единственной возможной мере: укрепил союз с Византийской
империей, заключенный его предшественником. В 1168 г. он тоже
женился на византийской принцессе — Марии Комнине, племяннице
императора Мануила, и попросил у Мануила помощи для отвоевания
Египта. Тот, со своей стороны, очевидно, сознавал негативные
результаты давней византийской политики, направленной на
поддержание равновесия между франками и мусульманами. Свержение
египетской династии полководцем Нур ад-Дина становилось для
византийцев такой же угрозой, как и для франков. Поэтому в июле
1169 г. Мануил направил к королю Иерусалимскому мощную эскадру и
экспедиционный корпус. Этот контингент сопровождал Амори, когда
тот 16 октября осадил Дамьетту, один из «ключей к дельте Нила». Но
отсутствие согласия между греками и латинянами стало причиной
неудачи предприятия. Странно, но именно франки плохо помогали
исполненному
доброй
воли
греческому
командующему
Контостефаносу. 13 декабря союзники сняли осаду с Дамьетты.
Уже в который раз разногласия между приверженцами двух
культур парализовали наступательные действия христиан…
Несмотря на эту неудачу, спасение для франков все же
заключалось в союзе с Византией. Амори, убежденный в этом больше
всех, принял огромной важности решение: 10 марта 1171 г. он сел на
корабль и отправился в Константинополь, решив, как он объявил своим
баронам, стать собственным послом. Его демарш во всех пунктах
соответствовал тогдашним желаниям византийского двора. Он был
очень дружелюбно принят Мануилом Комнином, заключившим с ним

крепкий дипломатический союз. Для противостояния мусульманскому
миру от Алеппо до Каира, объединенному под руководством Нур адДина и его военачальника Саладина, необходимо было единение
христианских сил, и византийских, и франкских. Но чтобы избежать
повторения ошибок предыдущих походов, для новой военной операции
требовалась долгая подготовка. Амори ждал прибытия новой
византийской армады, чтобы возобновить боевые действия на
египетской земле, когда 11 июля 1174 г. умер в Иерусалиме от тифа.
За два месяца до того смерть унесла его старого соперника,
алеппско-дамасского атабека Нур ад-Дина (15 мая 1174 г.).
Во всех смыслах наступил час Саладина.
Прокаженный король. Удар по Саладину
Какова бы ни была ответственность Амори I за роковое решение
осени 1168 г., спровоцировавшее объединение Египта с мусульманской
Сирией, он вскоре начал выправлять свою политику, и можно
предполагать, что, благодаря франко-византийскому союзу, ему бы это
удалось. Но злой судьбе франкской Сирии было угодно, чтобы этот
сильный человек в решающий момент оставил власть наследнику,
пораженному страшной болезнью.
Действительно, наследник Амори I, его сын Бодуэн IV,
тринадцатилетний подросток, одаренный всеми достоинствами ума и
сердца, к сожалению, был болен проказой. В Алеппо Нур ад-Дин тоже
оставил
наследником
ребенка:
его
военачальник
Саладин
воспользовался случаем, чтобы отобрать у этого ребенка Дамаск (27
ноября 1174 г.), оставив ему — очень ненадолго — один Алеппо.
Осуществив, за этим небольшим исключением, объединение
мусульманских Сирии и Египта со всеми политическими его
последствиями, Саладин решил сосредоточить все свои усилия на том,
чтобы отобрать Алеппо у наследника Нур ад-Дина, а затем изгнать из
их сирийских владений франков. Те, впрочем, прекрасно сознавали
опасность. Политика Бодуэна IV и его лучшего советника, графа
Триполийского Раймона III[162], заключалась в поддержании
целостности в противовес империи Айюбидов[163] обломков
государства Зангидов, помогая Алеппо отражать атаки Саладина. Им

это удавалось в течение семи лет, и только в 1183 г. последний захватом
Алеппо завершил объединение мусульманских владений.
В тот день, когда произошел этот захват, франки оказались перед
лицом самой худшей ситуации, какую только могли вообразить: после
того как мусульманская Сирия объединилась с Египтом под властью
такого выдающегося человека, как Саладин, франкские государства не
просто оказались в окружении, но и постоянно находились в численном
меньшинстве. Их былое превосходство, повторим еще раз, объяснялось
лишь разделенностью мусульман. Со дня, когда исламский мир
политически объединился от дельты Нила до Евфрата, дни латинского
Востока были сочтены.
Но латинский Восток не сдавался. Несмотря на свою ужасную
болезнь, юный Бодуэн IV принял активное личное участие в борьбе
против Саладина. Он даже одержал над ним 25 ноября 1177 г. между
Монжизаром (Тель-Джазир) и Бланшгардом (Тель-ас-Сафийя) одну из
самых блестящих побед эпохи крестовых походов. Мусульманские
летописцы здесь согласны с христианскими хронистами, отдавая
должное его великолепному героизму. Однако, в связи с ухудшением
состояния его здоровья, следовало принять меры относительно
будущего короны. Наследницей престола являлась его старшая сестра
Сибилла, вдова маркиза Монферратского. Легкомысленная и страстная,
она вновь вышла замуж за избранника своего сердца Ги де Лузиньяна,
младшего отпрыска знатной семьи из Пуату, но лишенного каких бы то
ни было талантов политика, для которого добилась титула графа Яффы
(1180) в ожидании престола. Бодуэн IV, сначала разрешивший этот
брак, передумал, лишил Ги наследства и отобрал у него Яффу, а все
свое доверие отдал графу Раймону III Триполийскому. Это разверзло
между Ги и Раймоном III пропасть, которую еще более углубили
интриги придворных.
Рено де Шатийон, сеньор Трансиордании
Мы подошли к периоду, когда любое принятое решение было
чревато серьезными последствиями. После аннексии Саладином
Дамаска нельзя было больше совершать ни одной ошибки. В 1180 г.
Бодуэн IV, всегда действовавший правильно, когда руководствовался

собственным мнением или советами графа Раймона III Триполийского,
заключил с Саладином перемирие, необходимое истощенному
королевству. Но он строил планы без учета фактора бывшего принцаконсорта Антиохии, злополучного Рено де Шатийона.
Выйдя на свободу после семнадцати лет, проведенных в тюрьмах
Алеппо, Рено по новому браку стал сеньором Заиорданских земель, то
есть Трансиордании и Вади-Муса (1177). Мы уже убедились в
стратегической и коммерческой важности этой территории.
Возведенные в ней крепости, Крак-де-Моаб (нынешний Керак) и
Монреаль (ныне Шобак), контролировали караванный путь между
мусульманской Сирией и Египтом, разрезая таким образом владения
Саладина надвое. Они даже контролировали дорогу хаджа,
мусульманского паломничества, из Дамаска в Мекку. И вот летом
1181 г. Рено де Шатийон, не расторгнув ранее заключенного перемирия
и не проконсультировавшись с королем, напал на один караван,
следовавший из Дамаска в Мекку, и захватил его, что в атмосфере
пробудившегося мусульманского «национализма» приобрело размах
нетерпимой провокации. Бодуэн IV безуспешно пытался убедить Рено
дать Саладину требуемое тем удовлетворение; тот отказался. Скоро
война возобновилась.
Обратим внимание на непокорность крупных феодалов
королевской власти. Двумя основными вассалами королевского домена
были, как мы видели, Рено де Шатийон в качестве сеньора
Трансиордании и Раймон III, как принц-консорт «княжества
Галилейского» (сеньории Тивериадской). Несчастный Бодуэн III,
разрывавшийся между ними, был вынужден следовать советам то
одного, то другого, и хорошо, когда его действия направлял мудрый
Раймон, но случалось, что это был и Рено с его безумствами. Так
болезнь короля заметно ослабляла королевскую власть, причем именно
в тот момент, когда вот-вот должна была вспыхнуть большая война.
В ходе новой кампании Бодуэн IV вновь покрыл себя славой,
принудив Саладина отступить в Галилее от Бейрута (июль — август
1182 г.) и дойдя до предместий Дамаска (октябрь 1182 г.). К сожалению,
Рено де Шатийон сделал невозможным какое бы то ни было мирное
соглашение, еще раз, причем еще более страшно, оскорбив чувства
мусульман. С невероятной дерзостью, делающей честь его
воображению, но имевшей крайне плачевные последствия, он спустил

на воду в Акабском заливе Красного моря эскадру, которая принялась
захватывать мусульманские корабли, грабить порты Хеджаза и —
неслыханное святотатство — угрожать священным городам ислама,
Мекке и Медине (зима 1182/83 г.).
Даже если бы франки намеренно собирались вызвать против себя
всеисламскую волну ненависти, они и тогда не могли бы придумать
ничего худшего. Разъяренный Саладин в ноябре 1183 г. осадил
резиденцию Рено, Крак-де-Моаб, который был спасен лишь быстрым
вмешательством великолепного Бодуэна IV. Однако состояние
последнего ухудшалось день ото дня. У его изголовья различные
группировки цинично делили власть. Он умер 16 марта 1185 г., в
возрасте двадцати четырех лет. В трагической, почти безнадежной
ситуации он до самого конца сохранял единство территории франкского
государства. В истории крестовых походов нет более героической
фигуры.
Восшествие на престол Ги де Лузиньяна
Мы подошли к решающему повороту в истории крестовых
походов, одному из тех моментов, когда медленное течение вещей —
то, что называется ситуационной неизбежностью, — вдруг резко
ускоряется благодаря ошибкам главных действующих лиц.
Действительно, смерть Бодуэна IV ознаменовала конец если не
франкской монархии, то по меньшей мере монархической власти.
Вместо него королем провозгласили его племянника Бодуэна V, пятиили шестилетнего сына его сестры Сибиллы от первого брака.
Регентство покойный король доверил графу Триполийскому,
Раймону III.
Лучшего выбора сделать было невозможно. Раймон III, граф
Триполийский (1152–1187), был осторожным политиком, имеющим
опыт в делах и хорошее знание мусульманского мира, который он сумел
изучить вблизи во время своего довольно долгого пребывания в плену.
Завязав полезные дружеские связи, личные отношения с Саладином, он
пользовался этими связями, чтобы заключать или продлевать с
мусульманским правителем перемирия, крайне необходимые
окруженному и истощенному королевству. Элементарное благоразумие

требовало, имея дело с восстановленным мусульманским единством,
избегать различных авантюр и любой ценой сохранять мир.
Это был последний шанс, предоставленный судьбой. К
сожалению, тем временем (приблизительно в сентябре 1186 г.) умер
маленький Бодуэн V — «Бодуэнчик», как его называют хронисты, — и
его смерть поставила все под вопрос. Мать ребенка, принцесса
Сибилла, сестра Бодуэна IV, как мы уже знаем, вновь вышла замуж за
Ги де Лузиньяна, которого по-прежнему старалась возвести на
королевский трон, хотя он уже был известен отсутствием необходимых
политику талантов (своей «простотой», как скажет поэт Амбруаз[164]).
Одна баронская партия (куда входили представители семейства Ибелин,
важную роль которого мы увидим далее) предпочла бы передать трон
Раймону III Триполийскому, уважаемому за мудрость, но на стороне Ги
де Лузиньяна, надо это признать, был закон: он являлся мужем
наследницы престола. И главное, он имел поддержку иерусалимского
патриарха Ираклия, прелата-политикана и жизнелюбца, великого
магистра ордена Храма Жерара де Ридфора, питавшего к Раймону
сильную личную ненависть, и злополучного Рено де Шатийона. Эта
камарилья переиграла Раймона и его сторонников. При поддержке
Жерара и Рено патриарх Ираклий короновал Сибиллу, а та тут же
разделила трон с мужем.
Катастрофа при Тивериаде. Взятие Саладином Иерусалима
Этот выбор имел катастрофические последствия, потому что
партия войны взяла верх над партией мира. Неисправимый Рено де
Шатийон, верный своим привычкам рыцаря-разбойника, в очередной
раз нарушил перемирие, захватив мусульманский караван,
направлявшийся из Египта в Дамаск. Возмущение мусульманского
мира достигло апогея. В мае 1187 г. Саладин, в свою очередь,
опустошил фьеф Рено, землю Крак, потом захватил Галилею. Перед
лицом общей опасности Раймон III, в той или иной степени
находившийся в оппозиции, помирился с Ги де Лузиньяном, и
франкская армия в полном составе сосредоточилась в Сефории
(Саффурийе), фонтаны и ручьи которой были очень нужны коннице и
которая располагалась так удачно на полпути между Тивериадой и

Средиземным морем, что позволяла контролировать округу. Эта армия
насчитывала приблизительно 1500 рыцарей и 20 тысяч пехотинцев или
вспомогательных войск из местных жителей, что было крупнейшей
полевой армией, выставленной франкскими государствами за долгое
время. Но Саладин, располагавший несоизмеримо большими силами,
овладел Тивериадой. Раймон III призывал к осторожности, хотя,
являясь сеньором Тивериады, был главным лицом, заинтересованным в
попытке освобождения города. Несмотря на его предостережения, его
патетические заклинания, судьба свершилась. Ги де Лузиньян,
послушавшись безумных аргументов великого магистра Жерара де
Ридфора, назвавшего советы графа трусостью, выступил из Сефории к
Тивериаде. 4 июля его армия была окружена Саладином на Хаттинском
холме, без воды, в страшную жару. Все франки были убиты или взяты в
плен. Среди пленных оказались Ги де Лузиньян, Рено де Шатийон и
Жерар де Ридфор. Саладин убил Рено, но пощадил Ги и великого
магистра.
Катастрофа при Хаттине вызвала немедленное и почти полное
крушение дела крестовых походов. Король попал в плен, франкская
армия разгромлена, и Иерусалимское королевство оказалось во власти
Саладина. Действительно, как мы видели, франкская колонизация
никогда не была очень плотной. А при Хаттине все рыцарство, не
говоря уже о сержантах-простолюдинах, было уничтожено или
пленено. Колония, претерпевшая сильнейшее кровопускание, оказалась
без колонистов. Саладину оставалось занимать один за другим
франкские города. Он разом завоевал Сен-Жанд’Акр (10 июля), Яффу,
Бейрут (6 августа) и все прочие морские порты, за исключением Тира
(он поступил разумно, оккупировав в первую очередь побережье, чтобы
отрезать приход к франкам подкреплений по морю). 20 сентября он
осадил Иерусалим, в котором один из палестинских баронов, Балиан
Ибелин, попытался организовать оборону, вооружив мирных жителей и
посвятив зажиточных горожан в рыцари. Столкнувшись с
решительностью Ибелина и не желая загонять его в угол, чтобы не
спровоцировать на какой-то жест отчаяния, Саладин, поддерживавший
с ним, впрочем, самые куртуазные отношения, предложил договор:
было условлено, что франкское население может уйти, заплатив выкуп.
Этот договор был скрупулезно выполнен. 2 октября 1187 г. Саладин
овладел стенами и башнями Иерусалима; его войска, ведя себя в

высшей степени корректно, сопровождали уходящих франков,
направлявшихся в сторону Тира, Триполи и даже Египта. Его
представителям в портах — поразительная подробность — пришлось
защищать несчастных эмигрантов от алчности генуэзских и прочих
моряков, отказывавшихся брать их на борт или угрожавших высадить
на каком-нибудь пустынном берегу. Все хронисты единодушно
прославляют человечность, щедрость и рыцарственный дух
мусульманского завоевателя. С неменьшим либерализмом он отказался
разрешить разрушить церковь Гроба Господня.
Прекрасная оборона Иерусалима Балианом д’Ибелином стала
последним лучом славы, осветившим последние дни святого города.
Все королевство Иерусалимское, за исключением, как мы увидим
далее, приморского города Тир, было для франков потеряно. От
графства Триполийского, чей правитель Раймон III ненадолго пережил
катастрофу, которую он всеми силами старался предотвратить, но так и
не сумел, сохранились сам Триполи, спасенный прибывшей на помощь
эскадрой сицилийских нормандцев под командованием графа
Мальтийского, Маргарита ди Бриндизи, а также Тартус и, в горах,
крепость
госпитальеров
Крак-де-Шевалье.
От
княжества
Антиохийского, где слабый Боэмунд III был неспособен противостоять
натиску мусульман, франки сохранили лишь саму Антиохию и ее
предместья, а также замок Макраб, принадлежавший госпитальерам и,
как и Триполи, спасенный сицилийско-нормандской эскадрой
Маргарита. Что же касается портов Джабла и Латакия, они подпали под
власть Саладина (июль 1188 г.). Сдача двух последних городов
произошла по инициативе одного арабского чиновника на службе
франкской администрации, кади Джаблы, которому Боэмунд III
неосторожно оказал доверие. Мусульманская реконкиста всюду брала
верх, и мусульманские нотабли, служившие христианским принцам,
спешили первыми их покинуть.

2. Сен-Жан-д’Акрское королевство
Конрад Монферратский и оборона Тира

Неужели дело Первого крестового похода и династии Бодуэнов
погибло окончательно? Неужели Запад откажется от своих колоний, а
христианство от идеала, каковым был для нее Гроб Господень? Здесь,
как часто бывает в истории, первое спасение пришло благодаря
случайности. В тот момент, когда рушилось Иерусалимское
королевство, новый крестоносец, пьемонтский маркиз Конрад
Монферратский высадился в Тире (июль 1187 г.). Этот энергичный и
решительный человек стал командующим в брошенном городе, привел
его в состояние боевой готовности, отразил все атаки Саладина и стал
поистине краеугольным камнем сопротивления. Саладин так хорошо
это чувствовал, что летом 1188 г. освободил Ги де Лузиньяна, зная,
какая он посредственность. Очевидно, султан надеялся, что два этих
человека нейтрализуют один другого. Конрад отказался открыть ворота
Тира Ги, единственным господином которого тот рассчитывал стать
после освобождения. Тогда Ги де Лузиньян собрал все войска, какие
только мог, и с мужеством, которого никто не ожидал от этого
слабохарактерного человека, осадил Сен-Жан-д’Акр (Акру). Дерзкий
поступок, если вспомнить о нехватке у него людей. Как некогда Раймон
де Сен-Жиль перед Триполи после Первого крестового похода, он
осаждал Акру совершенно один.
Но время крестовых походов-блицкригов прошло. Осада Акры
затянется почти на два года (28 августа 1189 — 12 июля 1191 г.) и
выльется в изнурительную позиционную войну, поскольку Саладин
пришел на помощь городу и окружил лагерь крестоносцев, так что те
стали одновременно и осаждающими, и осажденными. Кроме того, в их
рядах продолжались ссоры между сторонниками Ги де Лузиньяна и
Конрада Монферратского. На стороне первых было право, поскольку Ги
был по всем правилам венчан на королевский престол, и никакой
Высокий совет[165] не объявлял его низложенным, но большинство
баронов не могли ему простить катастрофу при Тивериаде, «потерю
земли». Впрочем, Конрад Монферратский, ради увеличения своих
шансов на корону и подкрепления их юридическими основаниями,
женится на принцессе Изабелле, младшей сестре покойного
иерусалимского короля Амори I и, следовательно, свояченице Ги (1191).
Эта распря, которая будет продолжаться все время Третьего крестового
похода, испортит отношения не только между сирийскими франками,
но и между крестоносцами.

Крестовый поход Фридриха Барбароссы
Однако христианский мир в конце концов обеспокоился судьбой
Святой земли. Нормандский король Сицилии Гульельмо (Гийом,
Вильгельм) II был первым, кто послал помощь. Мы уже знаем, что он
немедленно отправил в левантийские моря своего адмирала Маргарита,
или Маргаритоне, ди Бриндизи, который успел вовремя, чтобы спасти
Триполи и Макраб, а также помог Конраду Монферратскому отстоять
Тир. Гульельмо II даже решил лично возглавить священную войну
(возможно, рассчитывая, восстановив первое Иерусалимское
королевство, присоединить его к своим владениям, что было
честолюбивой мечтой всех нормандских королей Сицилии, начиная с
Рожера II), но 18 ноября 1188 г. умер в Палермо, так и не сумев
осуществить свои проекты. Вообще, падение Иерусалима вызвало на
Западе проповедь Третьего крестового похода, в котором вместо короля
Сицилийского приняли участие три могущественных европейских
государя: германский император Фридрих Барбаросса, король Франции
Филипп Август и король Англии Ричард Львиное Сердце.
Фридрих Барбаросса подготовился первым. Во главе мощной
армии он пересек европейские провинции Византии, переправился в
Азию через Галлиполи (конец марта 1190 г.), далее прошел через
византийские провинции Лидию и Фригию, а затем через
малоазиатский сельджукский султанат. Двигаясь через полуостров, он в
целом повторял маршрут Первого крестового похода, от Мраморного
моря до Киликии. Путь, как мы помним, опасный, ставший роковым
для участников арьергардных походов 1101 г. и для Второго крестового
похода Конрада III и Людовика VII в 1147–1148 гг. Но Фридрих рассеял
сельджуков, нейтрализовал их тактику мелких ударов и, в конце
концов, разбил перед Коньей, их столицей, которую взял штурмом (18–
20 мая 1190 г.). Оттуда он без боев достиг Киликии. Таким образом,
переход через тюркскую Анатолию, считавшуюся непроходимой, дался
ему без особых трудностей, он отомстил за поражение своего дяди
Конрада III, сломил могущество сельджуков, восстановил свободное
сухопутное сообщение между латинским Востоком и Европой.
Император готовился дойти до Сирии, но 10 июня 1190 г. утонул в
речке Селеф. Лишившись вождя, его армия рассеялась.

Филипп Август и Ричард Львиное Сердце. Взятие Сен-Жан-д’Акра
Что же касается Филиппа Августа и Ричарда, в крестовый поход
они выступили из Везеле лишь 4 июля 1190 г. Их очень плохие
взаимоотношения отнюдь не способствовали успеху экспедиции. На
Сицилии они сделали остановку, затянувшуюся (довольно
необъяснимо) на шесть месяцев. Филипп отплыл из Мессины 30 марта
1191 г., а Ричард — 10 апреля. Филипп высадился возле Акры 20
апреля. Ричарда буря отнесла к острову Крит, который он, использовав
в качестве предлога негостеприимный прием со стороны византийцев,
захватил (6 мая — 6 июня 1191 г.).
Итак, первым итогом Третьего крестового похода, в тот момент,
когда победы Саладина сократили франкскую Сирию до узкой
прибрежной полоски земли, стало приобретение острова, которому, на
случай окончательно ее краха, суждено было стать его последним
убежищем. Случайное завоевание, имевшее огромное значение для
будущего.
Присутствие королей Франции и Англии, наконец-то собравшихся
перед Акрой, придало осаде решающий импульс. После яростных
штурмов, в которых оба монарха отважно рисковали собой, город
капитулировал (12 июля).
После взятия Акры раздоры между Филиппом Августом и
Ричардом возобновились. Первый поддерживал притязания на престол
Конрада Монферратского, второй — Ги де Лузиньяна. Но главное,
Филипп Август торопился вернуться во Францию. 2 августа, считая
свой обет исполненным, он сел на корабль, впрочем оставив свои
войска — 10 тысяч рыцарей, не считая пехотинцев, под командованием
герцога Бургундского Юга III — в распоряжении крестового похода.
Кампания Ричарда в Палестине. Договор с Саладином
Единственным вождем крестового похода остался Ричард Львиное
Сердце, прекрасный воин, о невероятных подвигах которого нам
поведал Амбруаз. Однако жестокость, порой овладевавшая им,
приводила к странным эксцессам. Во-первых, после взятия Акры он
совершил варварский поступок, ставший одновременно и политической

ошибкой, приказав перебить пленных мусульман. Саладин, до сих пор
ведший себя гуманно, ответил аналогичными репрессиями. История
крестовых походов, от взятия Иерусалима франками в 1099 г. до
занятия последних удерживаемых портов мамелюками в 1291 г.,
запятнана подобными актами с обеих сторон.
Первый крестовый поход, как мы помним, пренебрег завоеванием
побережья, чтобы в первую очередь овладеть Иерусалимом. Возможной
такую
тактику
сделали
растерянность
и
раздробленность
мусульманского мира. Сейчас объединение мусульманского мира под
властью Саладина обеспечивало безопасность Иерусалима, а
абсолютное господство на море побуждало участников Третьего
крестового похода захватывать порты. Поэтому Ричард начал новое
завоевание побережья от Акры до Аскалона, что было нелегкой
задачей, поскольку Саладин со всей мусульманской армией шел по
пятам и беспокоил крестоносное войско частыми мелкими ударами.
Блестящая победа при Арсуфе 7 сентября 1191 г. обеспечила
английскому королю решающее преимущество: это был настоящий
реванш за Хаттин. Саладин, не в силах защитить приморские города,
решился на тяжелую жертву: он повелел их разрушить, создав впереди
противника мертвую зону. Ричард не пал духом и приказал
восстановить Яффу, но, хоть он и пробыл в Палестине еще целый год,
хотя дважды подходил к предместьям Иерусалима так близко, что мог
издали видеть панораму Святого города, он так и не решился
предпринять его осаду. Действительно, обстоятельства, по сравнению с
1099 г., изменились кардинально. В 1099 г. египтяне спокойно
наблюдали, как франки осаждают Иерусалим. Сегодня огромная
мусульманская армия, превосходящая крестоносцев численно и очень
мобильная, могла атаковать осаждающих с тыла и, для начала,
перерезать их сообщение с побережьем. Ричард, не слишком
проницательный политик и храбрый до безумия рыцарь, оказался очень
разумным командиром. Он не стал рисковать и совершать столь
неосторожный шаг. 1 августа 1192 г. и еще раз 5 августа он при Яффе
одержал над Саладином две великолепные победы, которыми
окончательно укрепил свою репутацию прекрасного воина; но
поскольку козни его брата Иоанна (Безземельного) и Филиппа Августа
звали его в Европу, он, устав от войны, заключил с султаном мир (3

сентября 1192 г.), а потом сел на корабль, как и множество паломников
(9 октября).
Удивительно, что средневековый мир — как мусульманский, так и
христианский — не был шокирован духом этого мирного договора.
Речь в нем шла о компромиссе не только политическом, но также о
религиозном и моральном. Франки получали отвоеванную их оружием
территорию, то есть побережье от Тира до Яффы. Внутренние области,
включая Иерусалим, оставались под властью Саладина, но тот давал
гарантии свободы доступа паломников к святым местам. Третий
крестовый поход, начавшийся с массового убийства мусульманских
пленных, а затем репрессий Саладина, закончился неожиданным
установлением между христианами и мусульманами modus vivendi и
началом режима взаимной религиозной терпимости. Мы увидим, как
этот новый режим, столь чуждый крестоносному духу, постепенно
завоевывал себе сторонников не только среди сирийских франков, но и
среди западноевропейцев и привел к откровенным происламским
симпатиям императора Фридриха II.
Восстановление и выживание франкского королевства в XIII в.
Новые побудительные мотивы и новые аспекты
Поскольку Иерусалим остался в руках мусульман, франкское
королевство, носившее его имя, отныне сделало своей фактической
столицей Сен-Жан-д’Акр. В этой форме оно просуществует еще ровно
век (1191–1291).
Несмотря на внешнюю непрерывность, между двумя эпохами
заметны важные различия.
Франкские колонии в Сирии и Палестине были созданы в 1098–
1099 гг. на духовном порыве крестового похода. В XII в. сильная
местная монархия, действовавшая собственными средствами,
сохраняла их для достижения своих политических, военных и
территориальных целей, в интересах главным образом знати
французского происхождения. Частично восстановленные Третьим
крестовым походом (1191) после катастрофы 1187 г., эти колонии будут
отныне обязаны своим выживанием не столько местным франкским
династиям, сколько постоянной помощи Запада. Однако интерес,

проявляемый Западом к латинскому Востоку, будет теперь определяться
не только религиозными мотивами, но и коммерческими интересами,
вследствие важности, приобретенной сирийскими владениями для
левантийской торговли. Отсюда все возрастающая роль генуэзских,
пизанских и венецианских торговых элементов, которые, в конце
концов, возьмут верх над французским дворянским элементом.
Мы видим двойной, моральный и социальный, характер этой
эволюции. Моральный: именно вера создала в последние годы XI в.
латинский Восток. В XIII в. его поддерживала на ногах охота за
пряностями. Какое значение имел потерянный Иерусалим, если склады
и доки Триполи, Тира и Акры оставались у франков? Доказательство
тому: когда Фридрих II дипломатическим путем вернет Иерусалим
франкам (1229–1244), они не будут знать, что с ним делать, не проявят к
нему никакого интереса и продолжат тесниться в своих приморских
городах. Франкская Сирия XII в. руководствовалась религиозной идеей,
а франкская Сирия XIII в. — коммерческой выгодой.
Из этого проистекает весьма любопытное смещение социальных
ценностей. Доминирующим персонажем в XII в. был рыцарь:
иерусалимские Ассизы[166] очень четко показывают нам различия
правового статуса между ним и простолюдином. В XIII в. на первые
роли все больше и больше выходит простолюдин, лишь бы только он
владел тюками товаров и пользовался покровительством консульства
одной из могущественных итальянских торговых республик. Окажись
мы в Иерусалиме XII в., мы бы подумали, что попали в капетингскую
Францию. В Сен-Жан-д’Акре XIII в. мы бы почувствовали себя в
итальянской торговой коммуне. Мы увидим, как в 1288 г. генуэзские
купцы низложат старейшую франкскую династию, Триполийскую, и
организуют в этом городе коммуну, на манер итальянского городареспублики.
Это возвышение простолюдина за счет знати, одновременно с
торжеством коммерческой мотивации над религиозной, характеризует
эволюцию франкских колоний во второй период их существования.
«Акрское королевство» с Третьего по Пятый крестовый походы

Управлять Акрским королевством, урезанным до узкой
прибрежной полоски Палестины, несмотря на его размеры, было,
возможно, труднее, чем старым королевством Бодуэнов. Ощущались
слишком сильные многочисленные торговые и банковские влияния. Его
судьба (династические узы были почти разорваны) создавала для
самого Запада чересчур много международных проблем. Опять же дело
запутала борьба между различными партиями. За право царствовать в
этом восстановленном урезанном прибрежном государстве боролись
два претендента: Ги де Лузиньян и Конрад Монферратский. Хотя
Ричард Львиное Сердце отдавал предпочтение Ги, ему, по настоянию
палестинских баронов, не простивших последнему катастрофы при
Хаттине,
пришлось
согласиться
на
возвышение
Конрада.
Действительно, не было более достойного кандидата на престол, чем
маркиз Монферратский. Это он обороной Тира остановил
мусульманское наступление и начал франкскую реконкисту. Это была
сильная личность, ниспосланная Провидением. В качестве
компенсации Ричард, как мы увидим, отдал Ги остров Кипр (1192)[167].
Итак, Конрад остался единственным повелителем «королевства»,
когда внезапно был сражен буквально накануне своей коронации: 28
апреля 1192 г. его убили исмаилиты. Тогда бароны остановили свой
выбор на французском крестоносце, графе Анри II Шампанском,
который доводился родственником одновременно Филиппу Августу и
Ричарду Львиное Сердце[168] (что примиряло обе партии) и которого
они женили на вдове Конрада, принцессе Изабелле, последней
наследнице Иерусалимской династии (5 мая 1192 г.). Анри Шампанский
проявил себя разумным государем, осторожным, но твердым
правителем, ловким дипломатом, который умел соблюдать такие
необходимые перемирия с мусульманами. Хотя Саладин умер 4 марта
1193 г., но государи его династии — династии Айюбидов — в целом
продолжали его политику мира с франками и терпимости к
христианству. Похоже, что, довольные возвращением Иерусалима, они
легко согласились оставить побережье франкам и старались извлечь из
этого соседства коммерческие выгоды. Однако такое сосуществование
было непрочным и всегда находилось во власти вновь прибывших
паломников, чье неуместное рвение могло спутать все расчеты
политиков.

Боевые действия вроде бы возобновились в сентябре 1197 г. в
результате высадки немногочисленного отряда немецких крестоносцев,
отправленного в качестве авангарда императором Генрихом VI.
Айюбиды ответили разорением Яффы. Тем временем Анри
Шампанский умер в Акре, выпав из окна своего замка (10 сентября
1197 г.), и эта смерть в столь серьезных обстоятельствах могла иметь
тяжелые последствия. Но палестинские бароны сумели найти
необходимого человека. Они отдали «иерусалимскую корону» королю
Кипра Амори де Лузиньяну. Амори был братом Ги де Лузиньяна и его
наследником в новом островном государстве; он показал себя очень
ловким политиком. Бароны женили его на вторично овдовевшей
королеве Изабелле, остававшейся носительницей легитимной власти.
В Акре, как и на Кипре, Амори де Лузиньян оказался прекрасным
королем. Без большой войны, не тревожа ислам угрозами или
шумными демонстрациями, он отбил у мусульман Бейрут — ценное
приобретение,
восстановившее
сообщение
между
акрскими
владениями и графством Триполийским (24 октября 1197 г.). На самом
деле он сдерживался и выжидал в надежде на прибытие крупных
подкреплений, обещанных Западом. Папа Иннокентий III как раз в это
время (1199) проповедовал Четвертый крестовый поход. Мы увидим,
как этот поход был «повернут» против Византии и привел к
неожиданному созданию «франкской империи» в Константинополе
(1204).
Скажем сразу, что эти события нанесли франкской Сирии
серьезный ущерб. Они лишили ее необходимых подкреплений и,
перенаправив от Акры на Константинополь усилия франков,
окончательно обескровили колонии в Святой земле. Можно сказать, что
эфемерная Латинская империя перехватила жизнь у франкской Сирии.
В таких условиях королю Амори оставалось лишь одно: отказ от
крупных операций. У него хватило ума до этого момента не обострять
ситуацию. В сентябре 1204 г. он продлил перемирие с султаном
Маликом аль-Адилом, братом и главным наследником Саладина. По
этому поводу он сумел добиться от султана уступки христианам
некоторых владений: Сидона на севере, Лидды и Рамлы на юге.
Кусочек
за
кусочком
прежнее
королевство
понемногу
восстанавливалось.

Пожалуй, для латинского Востока было бы предпочтительнее,
чтобы Акрское и Кипрское королевства по-прежнему оставались
соединенными. Но сработали законы наследования. После смерти
Амори де Лузиньяна (1 апреля 1205 г.) короны Кипра и Иерусалима
вновь разделились. Кипрское королевство унаследовал сын покойного
Юг I, тогда как Иерусалимское, то есть Сен-Жан-д’Акрское, отошло к
дочери королевы Изабеллы от ее брака с Конрадом Монферратским,
юной Марии Иерусалимской[169]. Поскольку Марии было всего
четырнадцать лет, регентство было поручено ее дяде по материнской
линии Жану д’Ибелину, сиру Бейрутскому[170]. Влиятельная семья
Ибелинов, уже очень важная в конце XII в., в лице Жана уселась на
ступеньки трона.
В то время как судьбы Акры и Кипра вновь разошлись, франкские
государства на севере, напротив, объединились. Граф Триполийский,
Раймон III, не имевший наследников, перед смертью решил усыновить
одного из сыновей своего соседа Боэмунда III Заики, князя
Антиохийского (1187). Сначала выбор пал на старшего сына Боэмунда
Раймона IV (1187), который действительно правил Триполи с 1187 по
1189 г. В 1189 г. князь Антиохийский Боэмунд III отозвал Раймона к
себе, чтобы сделать его своим соправителем в Антиохии, а править
Триполи вместо него послал его младшего брата Боэмунда IV, который
таким образом сначала стал графом Триполийским (ок. 1189), а затем, в
1201 г., отстранив от власти своего племянника, сделался и князем
Антиохийским[171]. С тех пор (за исключением периода 1212–1219 гг.,
когда Раймон-Рубен попытался вернуть власть в Антиохии) княжество
Антиохийское и графство Триполийское существовали в режиме
личной унии. Но при этом не обходилось без шероховатостей. Далее мы
увидим, что бароны старого тулузского графства в Ливане до самого
конца фрондировали против нормандского, или нормандопуатевенского, Антиохийского дома.
Жан де Бриенн и венгерский крестовый поход
История Иерусалимско-Акрского королевства в XIII в. — это
история государства, где благодаря отсутствию салического закона и
коронации принцев-консортов династия менялась почти с каждым

новым царствованием. Когда в 1210 г. юная королева Мария
Иерусалимская достигла девятнадцатилетнего возраста, ее дядя по
матери и регент Жан д’Ибелин по совету Филиппа Августа выдал ее
замуж за шампанского барона Жана де Бриенна. Выбор может
показаться странным: Жану было под шестьдесят, но он был одним из
самых доблестных рыцарей своего времени. Этот старец еще сделает
поразительную карьеру в качестве короля Иерусалимского (1210–1225),
а затем и императора Константинопольского (1231–1237).
Тем временем перемирие между франками и мусульманами,
которое — несмотря на некоторые локальные стычки — продолжалось
со времени окончания Третьего крестового похода, подходило к концу.
Святой престол, чьи расчеты спутал захват Константинополя, не мог
долее не обращать внимания на судьбу Иерусалима. В 1216 г. папа
Гонорий III выступил с инициативой Пятого крестового похода.
Проповедь его велась не только на Западе, но красноречивому епископу
Акрскому, Жаку де Витри, было поручено возбудить изрядно
подугасшее рвение широких масс во франкской Сирии. Его слова, хотя
и несколько утрированные в ораторском пыле, показывают нам
сирийских колонистов более озабоченными торговлей, чем крестовыми
походами, — причем торговлей с мусульманскими странами — и
вполне довольными существующим с 1192 г. порядком вещей. С этого
времени, как мы уже отмечали выше, экономические интересы в
Леванте превалировали над духовными побуждениями, и Жаку де
Витри пришлось применить все свое яростное красноречие, чтобы
стряхнуть с этих креолов апатию.
Папские увещевания не смогли взволновать монарха ни одной
крупной западноевропейской державы. Во Франции Филипп Август
был озабочен лишь тем, как использовать результаты своей победы при
Бувине[172]. В Англии только что умер Иоанн Безземельный (1216) и на
престол взошел ребенок — его сын Генрих III. В Священной Римской
империи, где Оттон IV Брауншвейгский боролся за трон с Фридрихом II
Гогенштауфеном,
внутренние
распри
парализовали
всякую
внешнеполитическую активность. В сентябре 1217 г. в Акру наконец
прибыли два государя-крестоносца: венгерский король Андраш II[173] и
австрийский герцог Леопольд VI, но венгры совершили
безрезультатный рейд до Бейсана (ноябрь 1217 г.), а потом потерпели
неудачу перед айюбидской крепостью на горе Табор (29 ноября — 7

декабря). После этого король Андраш II, больной и разочарованный,
вернулся в Европу (начало 1218 г.). Однако, поскольку другие
крестоносцы — французы, итальянцы, фризы — продолжали
прибывать в Акру, Жан де Бриенн решил использовать эти
подкрепления, чтобы напасть на Египет.
Возвращение египетского вопроса. Жан де Бриенн и легат Пелагий
Таким образом, Жан де Бриенн вернулся к проекту короля Амори I
и византийцев в 1169 г., от которого пришлось отказаться из-за
трагических обстоятельств: смерти короля и катастрофы 1187 г.
Идея была мудрой. Египет представлял собой самую богатую, но и
самую уязвимую, по крайней мере в Дельте, часть империи Айюбидов.
Завладев его портами, Дамьеттой или Александрией, франки могли
получить разменную монету для возвращения Иерусалима. Ключи от
Иерусалима находились в Каире. 29 мая 1218 г. Жан де Бриенн
высадился возле Дамьетты и взял ее в осаду. Несмотря на усилия
султана Малика аль-Камиля, одного из наиболее выдающихся
представителей династии Айюбидов, который только что (в августе
1218 г.) наследовал своему отцу, Малику аль-Адилу, франки все-таки
овладели Дамьеттой (5 ноября 1219 г.). Приз был ценным, поскольку
султан охотно обменял бы Иерусалим на Дамьетту. В интересах
франков было согласиться на эту сделку, и король Жан де Бриенн был
первым, кто высказался за, но легат Пелагий, властный и вздорный
прелат, перехвативший у него руководство, политическое и даже
военное, крестовым походом, заставил отвергнуть предложения
Айюбидов. В июле 1221 г. Пелагий, по своей собственной инициативе,
даже не посоветовавшись с Жаном де Бриенном, решил наступать из
Дамьетты на Каир. И это в момент начала разлива Нила! Результат не
заставил себя ждать. В последних числах августа франкская армия,
потерявшаяся среди наводнения, сочла для себя счастьем принять
условия, впрочем весьма гуманные, которые Малик аль-Камиль
выдвинул Жану де Бриенну: франки, сдав Дамьетту, могли
беспрепятственно вернуться в Палестину (капитуляция при Барамуне
30 августа 1221 г.).

Пятый крестовый поход обманул все надежды, возлагавшиеся на
него христианским миром. Верх досады: он завершился провалом из-за
упрямой гордыни одного человека, тогда как взятие Дамьетты
позволяло наконец вернуть тот самый Иерусалим, ради которого
погибало столько христиан!
Переговоры Фридриха II с египетским двором
Чтобы вызволить франкскую Сирию из колеи, в которой она
увязла, требовалась мощная поддержка извне. Жан де Бриенн решил,
что обрел ее, когда в 1225 г. выдал свою дочь Изабеллу Иерусалимскую
замуж за императора Фридриха II.
Не было государя могущественнее, чем Фридрих II, император
Германский, король Арльский и Сицилийский. Чего бы Святая земля не
достигла с таким защитником? Свадьба была отпразднована в Бриндизи
9 ноября 1225 г. Но Жан де Бриенн не предусмотрел дальнейших
событий. По франкскому праву Святой земли, Жан всего лишь
исполнял обязанности короля Иерусалимского в качестве регента при
своей дочери. В день ее бракосочетания те же обязанности по закону
перешли к ее супругу. Так что Фридрих II присоединил корону
Иерусалима к своим коронам Священной Римской империи и Обеих
Сицилий, отстранив — кстати, довольно грубо — от власти своего
наивного тестя, который был так печально обманут.
Отстранение Жана де Бриенна Фридрихом, грубое по форме, было
юридически безукоризненным. Но надо было, чтобы император
серьезно отнесся к новым обязанностям, которые отныне легли на его
плечи. Папство, содействовавшее заключению этого брака в надежде,
что Фридрих II сразу же возьмет на себя управление Святой землей,
торопило его отправиться в крестовый поход. Но у Фридриха были
совсем другие планы: он еще три года будет месяц за месяцем
оттягивать
исполнение
своего
обета,
проявляя
чудеса
изобретательности в поисках предлогов для отсрочек, так что, в конце
концов, терпение Святого престола истощится.
В самом деле, не было человека, более далекого, чем Фридрих, от
старой крестоносной идеологии. Отнюдь не враг ислама, который он
узнал от своих подданных — сицилийских арабов, он живо

интересовался исламской культурой и поддерживал любезные
отношения со многими мусульманскими государями, в частности с
самим египетским султаном Маликом аль-Камилем, одним из самых
просвещенных умов своего времени. Этот монарх, племянник и
главный наследник Саладина, враждовал со своей семьей. Он
поссорился с братом, Маликом аль-Муаззамом, султаном Дамаска,
который намеревался призвать на помощь против него хорезмийцев,
тюрок-полуварваров из Средней Азии, которые, разбитые Чингисханом,
кочевали, опустошая все на своем пути, на границах Диярбакыра и
Джезире. Против этой угрозы, серьезность которой нисколько не
уменьшала принадлежность хорезмийцев к исламу, аль-Камиль нашел
средство, заключив союз с Фридрихом: он дал понять, что вернет
Иерусалим франкам, если те помогут ему в борьбе против брата и, в
перспективе, против хорезмийцев. С предложениями такого рода он
отправил к Фридриху посольство эмира Фахр ад-Дина, которое с
богатыми дарами отправилось из Каира на Сицилию (1226–1227).
Фридрих, со своей стороны, отправил с миссией в Египет Томазо
д’Ачерру и епископа Берара Палермского.
Путешествие Фридриха II в Святую землю
Итак, в начале 1227 г. император, в согласии с каирским двором,
отправил в Святую землю первый воинский контингент, который
захватил у султана Дамаскского Сидон, восстановил стены Кесарии и
помог великому магистру Герману фон Зальце, главе Тевтонского
ордена, взять крепость Монфор (Каль-ал-Кураин) в Верхней Галилее.
Но эта двуличная дипломатия была слишком тонкой, чтобы ее оценили
третьи лица. Папа Григорий IX, горящий апостольским рвением старец,
выведенный из себя этими полумерами и проволочками, отлучил
Фридриха II от церкви (28 сентября 1227 г.). Тот наконец все-таки
отбыл в Палестину, но отбыл отлученным (28 июня 1228 г.).
Согласимся, странные условия для крестового похода. С другой
стороны, расчеты хитроумной политики Фридриха оказались в
последний момент опрокинуты. За это время султан Дамаска альМуаззам умер (12 ноября 1227 г.), так что султан Египта аль-Камиль,
избавленный от этой угрозы и не имеющий более важной причины

искать союза с императором, проявил по отношению к нему куда
бо́ льшую сдержанность.
Казалось, Фридрих II находит особое удовольствие, создавая
новые трудности во время остановки на Кипре (21 июля — 3 сентября
1228 г.). Поскольку юному королю Кипра, Анри I де Лузиньяну, было
всего одиннадцать лет, за него правил регент, Жан д’Ибелин, сеньор
Бейрута. Фридрих в ходе бурной сцены отстранил Жана д’Ибелина от
регентства, присвоив его себе, равно как и сюзеренитет над кипрской
короной, но эта мера, а также факт его отлучения оттолкнули от него
франкскую знать.
Признаем все же, что с точки зрения имперского права данное
вмешательство, каким бы грубым оно ни было, оставалось совершенно
законным. Династия Лузиньянов получила королевское достоинство от
отца Фридриха II. Таким образом, кипрская корона была вассальной по
отношению к Священной империи, а сюзерен всегда имел право по
веской причине сменить регента при малолетнем монархе, своем
вассале.
Уладив кипрские дела, как мы узнаем ниже, Фридрих II 7 сентября
1228 г. отплыл в Акру. Хотел он того или нет, но ему пришлось
изображать из себя крестоносца, тщательно стараясь избегать прямых
боевых столкновений с мусульманской армией. Так, он совершил поход
вдоль побережья до Яффы. Главным образом он был занят
переговорами с султаном аль-Камилем, с которым в конце концов
заключил договор, призванный, по его мнению, положить конец
священной войне с обеих сторон, восстановив режим взаимной
религиозной терпимости (Яффский договор 11 февраля 1229 г.). По
условиям этого договора, намного опередившего идеи своего времени,
аль-Камиль возвращал франкам то, что было особенно дорого их
сердцу: три священных города — Иерусалим, Вифлеем и Назарет, а
кроме того, в Верхней Галилее сеньорию Торон, нынешний Тибнин, и
территорию сеньории Сидон в Финикии.
Это был великолепный результат. Уступки, которых не смог
добиться силой оружия Ричард Львиное Сердце, были получены
дипломатией Фридриха II, без сражений, благодаря одной лишь дружбе
султана. В любое другое время христианский мир издал бы клич
восхищения от такой победы. Но это была лишь часть достижений
Фридриха. Статьи о передаче территорий дополнялись подлинной

попыткой достижения религиозного мира. Иерусалим, в политическом
отношении отданный франкам, но признанный священным городом для
обоих культов, предполагалось подчинить своего рода религиозному
кондоминиуму: христиане получали Гроб Господень, а мусульмане
удерживали комплекс Харам-ах-Шериф и Куббат-ас-Сахра, или «мечеть
Омара» (Templum Domini) и мечеть Аль-Акса (Templum Salomonis).
Это могло стать, по крайней мере по мысли Фридриха, окончанием
религиозной войны между христианством и исламом, продолжавшейся
шесть веков.
Фридрих
II,
считавший,
что
заслужил
благодарность
христианского мира, совершил торжественный въезд в освобожденный
Иерусалим 17 марта 1229 г. На следующий день он короновался в храме
Гроба Господня иерусалимской короной, но наложенный Григорием IX
интердикт преследовал его и настраивал против него баронов Святой
земли, тамплиеров и госпитальеров. Он мог рассчитывать лишь на
Тевтонский орден, великий магистр которого Герман фон Зальца был
его ближайшим сподвижником. Он отплыл в Европу 1 мая 1229 г. в
атмосфере гражданской войны. Распря гвельфов с гибеллинами[174]
добралась и до Сирии! Очень скоро она сведет на нет результаты
ловкой дипломатии императора.
Война с ломбардцами[175]
Эта ссора поколеблет весь латинский Восток. Вскоре после отъезда
Фридриха бароны Святой земли и их лидер Жан д’Ибелин, сеньор
Бейрутский, начали борьбу против его представителей. Жан д’Ибелин,
который, как сообщает Филипп Новарский[176], не мог решиться
поднять оружие против самого императора, но не испытывал подобных
колебаний, выступив против некоторых кипрских сеньоров,
присоединившихся к партии Гогенштауфена и вследствие этого
получивших на острове полномочия осуществлять власть от имени
императора. Переправившись из Сирии на Кипр, он разгромил этих
имперских агентов при Никосии (14 июля 1229 г.), захватил один за
другим замки, в которых они укрылись (взятие Дьёдамура в середине
мая 1230 г.), и быстро стал хозяином острова от имени юного короля
Анри I. Но Фридрих II не мог так легко смириться с ликвидацией

имперского сюзеренитета над королевством Лузиньянов. В феврале
1231 г. он отправил в Левант экспедиционный корпус под
командованием маршала Рикардо Филанджери, который захватил
принадлежавший Жану Ибелину Бейрут, а также оккупировал Тир.
Конфискация главного сирийского фьефа была для лидера
Ибелинов серьезным ударом. Впрочем, большинство баронов Святой
земли, почувствовав угрозу своим вольностям со стороны Фридрихова
абсолютизма, объединились против императорского маршала. Город
Акра, под патронажем братства Святого Андрея, образовал
противостоящую ему автономную коммуну — любопытный пример
введения в самой столице франкской Сирии муниципальных
французских и итальянских учреждений. Жан д’Ибелин, признанный
вождем и этой коммуной, и присоединившимися к ней палестинскими
баронами, выступил против имперцев. Но первые бои стали для него
неудачными. Филанджери, бывший, очевидно, энергичным человеком и
способным военачальником, застиг его совершенно врасплох и разбил
при Казаль-Эмбере (Аз-Зибе) в 6 километрах к югу от мыса Накура,
между Тиром и Акрой (3 мая 1232 г.), а затем привел к повиновению
Кипр. Казалось, мятеж латинского Востока усмирен, но Жан д’Ибелин
своей холодной решимостью вновь возбудил смелость своих
приверженцев и принес удачу своим знаменам. В свою очередь
перебравшись на остров, он одержал над Филанджери решающую
победу при Агриди (15 июня 1232 г.). Имперцы, изгнанные с Кипра и
потерявшие к тому времени Бейрут, сохранили только Тир. Уцепившись
за него, они сохраняли состояние войны с Жаном Ибелином, а после
его смерти (1236) с его сыном, Балианом III, наследовавшим ему в
сеньории Бейрут. Но эта последняя крепость империи не могла
держаться до бесконечности посреди враждебной страны, и 12 июня
1243 г. Балиан III наконец отбил Тир у имперцев.
Тир был отдан родственнику Ибелинов, Филиппу де Монфору[177],
могущественному сеньору, чья семья уже прославилась своей ролью в
Альбигойских войнах во Франции[178]. Филипп де Монфор сохранил
Тир и Торон (Тибнин) вплоть до своей смерти (1243–1270), а затем они
были унаследованы его сыном Жаном (1270–1283). Далее мы увидим
поведение Монфоров в распрях, расколовших позднее франкскую
Сирию в войне Святого Сабаса.

Крестовый поход Тибо IV
Гогенштауфены были изгнаны из Сирии. Надо было устраивать
жизнь заново. И тогда во франкской Сирии произошел тот же феномен,
что двадцатью годами позже будет иметь место в Германии и Италии.
Как только рухнула императорская власть, в отсутствие некоего
объединяющего начала наступили раскол и анархия. Хотели того
Ибелины или нет, но Фридрих II, в качестве короля Иерусалимского,
был единственным законным обладателем королевской власти в этом
франкском государстве. Результатом изгнания баронами его
представителей стало упразднение если не монархического принципа,
то центральной власти. И не важно, что формально иллюзию
сохранения прав Фридриха или его сына Конрада IV поддерживали
сами Ибелины. На практике все обстояло так, как если бы эти права
были упразднены. Прежнее Иерусалимское королевство превратилось в
реальности в своего рода феодальную республику, управляемую
семейством Ибелинов, различные ветви которой владели сеньориями
Бейрут, Яффа и Арсуф. В Акре, номинальной столице этого странного
королевства без короля, Ибелины занимали преобладающее положение.
Мы не станем здесь подвергать сомнению ни добрые намерения
Жана Ибелина, ни обоснованность его обиды на излишнюю грубость и
нелояльность к нему Фридриха II, не станем разбирать и юридическую
мотивацию, выдвинутую им в обоснование сопротивления нарушениям
местных вольностей королем-императором, притом что он продолжал
признавать королевские права Швабского дома. Значение имеет только
результат, а результатом этим, как мы уже сказали, была анархия.
Повторим: несмотря на личные достоинства сиров д’Ибелин — Жан и
его сын Балиан III были очень благородными людьми, — эта анархия
поставила под угрозу существование франкских колоний. Папа
Григорий IX (возможно сожалевший о той неуместности, с какой он в
1229 г. возобновил в Иерусалиме отлучение от церкви Фридриха II)
первым почувствовал эту опасность и в 1239 г. стал организовывать
новый крестовый поход.
В этом крестовом походе приняли участие многие французские
бароны, в частности Тибо IV, граф Шампанский и король Наваррский,
герцог Бургундский Юг IV, граф Бретонский Пьер Моклерк и граф
Анри де Бар. Поход, как мы видим, исключительно феодальный и

французский; но ему не хватало вождя, поскольку графу Тибо IV,
который был неплохим поэтом, не хватало авторитета. Крестоносцы
выступили из Акры 2 ноября 1239 г., чтобы восстановить стены
Аскалона, самой южной крепости побережья на египетском
направлении. Авангард под командованием графа де Бара, с
поразительным безрассудством бросившийся вперед, не разведав
обстановку, был уничтожен либо взят в плен перед Газой (12–13
ноября). Тем не менее эта частичная неудача не повлекла за собой
трагических последствий. Собственно, само присутствие крестоносцев
уже давало положительный эффект. В это время за власть над империей
Айюбидов боролись двое принцев этой семьи: ас-Салих Айюб, султан
Египта, и ас-Салих Исмаил, султан Дамаска, соответственно, внучатый
племянник и племянник великого Саладина. Угрожаемый Айюбом,
Исмаил обратился к франкам с предложением заключить союз и, по
этому случаю, уступил им Галилею с крепостями Бофор (ШакифАрнун) и Сафед, а также город Тивериаду (1240). С аналогичным
мотивом, чтобы не отстать, султан Египта отдал франкам Аскалон.
Эти территориальные приобретения, на которые историки обычно
не обращают особого внимания, были тем не менее очень важны, тем
более что (как и приобретения Фридриха II) были получены
исключительно дипломатическим путем. С этого времени старое
Иерусалимское королевство было почти восстановлено в своих
исторических границах, за исключением Самарии (Наблуза) и района
Хеврона. Но чтобы эти результаты упрочились, требовалось, чтобы
война гвельфов и гибеллинов, бушевавшая в Италии, не помешала
королю-императору Фридриху II прислать подкрепления, необходимые
для надежной оккупации возвращенных территорий. Поскольку этого
не произошло, реставрация оказалась эфемерной. 23 августа 1244 г.
Иерусалим был окончательно захвачен у франков тюркамихорезмийцами, вступившими в союз с египетским султаном. 17 июня
1247 г. франки точно так же потеряли Тивериаду, а 15 октября Аскалон.
Все результаты умелой дипломатической работы Фридриха II, все
счастливые последствия крестового похода 1239 г. пошли прахом.
Борьба за Антиохийское наследство

Историку крестовых походов приходится почти всегда
рассматривать по отдельности ситуацию в Иерусалимском королевстве
и в княжестве Антиохийском. Пока в Палестине происходили
вышеописанные события, княжество Антиохийское, к которому в
1201 г. в результате династической унии присоединилось графство
Триполийское, вело самостоятельное существование. Как мы уже
знаем, Раймон III, последний граф Триполийский из Тулузской
династии, умирая без наследника, усыновил отпрыска Антиохийской
династии, Раймона IV Антиохийского, который и наследовал ему в
качестве графа Триполийского (1187–1189). Потом Раймона IV,
отозванного в Антиохию своим отцом Боэмундом III, сделавшим его
своим соправителем в княжестве, сменил в Триполи его брат
Боэмунд IV (1189). Однако Раймон IV, которого Боэмунд III
намеревался сделать своим преемником, умер раньше отца. После
смерти Боэмунда III (1201) трон Антиохии должен был бы перейти к
сыну Раймона IV, юному Раймону-Рубену, но граф Триполийский
Боэмунд IV лишил этого ребенка, своего племянника, трона и, таким
образом, объединил две короны (1201). Однако для жертвы этого
грабежа еще не все было потеряно. Раймон-Рубен (Реймон-Рюпэн
франкоязычных хронистов), как мы увидим ниже, был наполовину
армянином, поскольку его мать принадлежала к царствующей фамилии
Армении (Киликии). Король (царь) Армении Левон II выступил на его
стороне и, после ряда бесплодных усилий, в какой-то момент все-таки
сумел в марте 1216 г. восстановить на троне Антиохии, тогда как
владения Боэмунда IV ограничились одним графством Триполийским.
Эта реставрация повлекла за собой тесный франко-армянский союз
в Северной Сирии, точнее, установление настоящего протектората
Армении над Антиохией. Но продолжался он недолго. В 1219 г.
Боэмунд IV изгнал Раймона-Рубена и окончательно стал правителем
обоих княжеств. Естественно, франко-армянские отношения после
этого стали весьма натянутыми. Сын Боэмунда IV Боэмунд V (1233–
1251), бывший, как и он, князем Антиохийским и графом
Триполийским, так же оставался в плохих отношениях с армянами,
которые к тому же дополнительно осложнил территориальный спор:
король Армении мечтал заполучить крепость Гастон, или Баграс,
защищаемую тамплиерами.

Напряженность во франко-армянских отношениях не могла не
повредить интересам как княжества Антиохийского, так и Армении,
которые перед лицом тюркской угрозы обоим не придумали ничего
лучшего, как ссориться. Зато объединение под властью одной династии
двух северных франкских государств, Антиохии и Триполи, само по
себе было фактом отрадным. Повлекшая за собой объединение
франкских сил уния могла бы усилить их, хотя по некоторым признакам
мы догадываемся, что тулузская аристократия графства без восторга
приняла объединение с антиохийскими нормандцами.
К сожалению, результаты этой династической унии были, как мы
видели, частично нивелированы борьбой Боэмунда IV и Боэмунда V
против Армянского королевства. Факт тем более серьезный, что
Боэмунд V в своем сопротивлении армянам неоднократно обращался за
помощью к айюбидскому султану Алеппо, ставшему арбитром в
раздорах между христианами. И раздоры эти шли повсюду, от
расколотой этими раздорами Северной Сирии до побережья франкской
Палестины, охваченного войной между гвельфами и гибеллинами.
Людовик IX и египетский вопрос
Огромную долю вины за упадок франкских государств в Сирии нес
Запад. Если Иерусалим был повторно потерян, то только потому, что
его возвращение рассматривалось исключительно в ракурсе борьбы
гвельфов с гибеллинами. Не было ничего сделано для приведения
Святого города в оборонительное состояние, чтобы тем самым
упрочить дело Фридриха II. Когда же произошла катастрофа, там
наконец поняли серьезность ситуации, и король Франции Людовик IX
принял крест. Вторично Иерусалим, как мы уже знаем, был потерян 23
августа 1244 г., и уже в декабре того же года Людовик IX объявил о
своем намерении. Тем не менее политические обстоятельства
позволили ему осуществить свой обет лишь четыре года спустя.
Следует подчеркнуть, что речь шла о чисто французском
предприятии, более того: официально организованном капетингской
монархией; ни один другой монарх не присоединился к святому
королю. А тот 25 августа 1248 г. отплыл из Эг-Морта и 17 сентября
причалил к берегам Кипра, где должно было происходить

сосредоточение сил его армии. Кипрский король Анри II предложил
ему в своей столице Никосии самое радушное гостеприимство: чисто
французский
характер
королевства
Лузиньянов
облегчил
взаимопонимание между двумя сторонами.
Но куда направить крестовый поход? Предшествующие попытки
начиная с предприятия Ричарда Львиное Сердце доказывали, что
отныне прямой атакой Иерусалима не взять. Возвращаясь к тактике
Амори I и Жана де Бриенна, Людовик IX решил напасть на
айюбидскую империю в самом слабом ее месте — Египте. Выбор был
великолепен, поскольку Жан де Бриенн едва не добился таким путем
возвращения Иерусалима (и добился бы, если бы его послушали).
Проведя зиму на Кипре, армия в последних числах мая 1219 г.
погрузилась на корабли в Лимасоле и 5 июня подошла к Дамьетте,
ключу к дельте Нила. Сначала все шло с поразительной быстротой.
Город Дамьетта, который, как мы помним, полтора года оборонялся от
Пятого крестового похода, был взят Людовиком IX за двадцать четыре
часа (6 июня). Невозможно было начать кампанию с лучшими
предзнаменованиями.
Однако
штаб
не
счел
возможным
воспользоваться ситуацией для немедленного наступления на Каир:
вот-вот должен был начаться сезон жары (июль-сентябрь).

Латинский Восток в момент наибольшего расширения
Очевидно, что король Франции имел основания не повторять
ошибку легата Пелагия. Однако анализ ситуации показывает, что
высадка произошла слишком поздно, что время было выбрано
неудачно, что армия слишком надолго задержалась на Кипре. Вместо
похода на Каир можно было бы, по крайней мере, воспользоваться
передышкой, чтобы занять другие порты Дельты. Для начала граф
Бретонский Пьер Моклерк предлагал, используя преимущество
крестоносцев во флоте, захватить Александрию, как уже овладели
Дамьеттой. Идея была прекрасной. Но, к сожалению, ее отвергли…
Султан ас-Салих Айюб предлагал обменять Иерусалим и Галилею на
Дамьетту. Людовик IX отказался, повторив грубую ошибку легата

Пелагия. Позднее, во время своего пребывания в Палестине, он очень
хорошо поймет необходимость дипломатического маневрирования
среди мусульманских раздоров, а здесь, из-за идеологических шор, он
как будто не понимал важности переговоров. Не желая, подобно
Фридриху II, идти на сделки и компромиссы, он без обсуждения отмел
уникальную возможность освободить Святой город, не проливая кровь
своих воинов, и, как только вода схлынула, 20 ноября начал поход на
Каир. В это время султан умер (23 ноября), но окружение держало эту
новость в секрете до прибытия его сына Туран-шаха. Египетское
государство, которое могло бы свалиться в пропасть гражданской
войны (а оно уже находилось накануне революции), продержалось еще
необходимое время.
Несмотря на доблесть святого короля, военные действия, впрочем
по вине его военачальников, велись ничуть не лучше, чем
дипломатическая подготовка. Изучение этой кампании очень тяжело…
Путь на Каир преграждал канал Бахр ас-Сагир, за которым, в месте
разделения Нила и канала, стоит укрепленный город Мансура,
возведенный египтянами во время Пятого крестового похода для
защиты подступов к их столице. 8 февраля 1250 г. Людовик IX, найдя
брод, сумел форсировать канал. В ходе этой деликатной операции его
брат Робер д’Артуа с тамплиерами командовал авангардом. Но Робер —
злой гений похода — вместо того чтобы, в соответствии с
распоряжениями короля, дождаться, пока следом за ним переправится
вся армия, со своим отрядом — горсткой рыцарей — атаковал Мансуру.
Он сразу же погиб, а противник — мамелюки — внезапно
контратаковал основную часть французской армии в тот момент, когда
она перегруппировывалась после переправы через канал. В эти
драматические минуты Людовик IX, отражавший яростные атаки
мамелюков, все же сумел их отбить, проявив себя в этот страшный день
и как воин, и как командир. Надо прочитать у Жуанвиля[179] рассказ об
этих решающих часах, когда король спас войско своим хладнокровием,
стоицизмом и храбростью. В последующие дни точно так же были
отражены новые атаки мамелюков, но о том, чтобы продолжить
движение на Мансуру, не могло быть и речи. В этот момент крестовый
поход завершился провалом…
Поход на Каир оказался невозможным. Чтобы не повторять все
ошибки Пелагия, было срочно необходимо, пока еще позволяло время,

оторваться от противника и отступить в Дамьетту. Людовик IX решил,
что сделать это ему не позволяет рыцарская честь. В течение сорока
пяти дней, с 11 февраля по 5 апреля, он героически и вопреки здравому
смыслу цеплялся за берега Бахр ас-Сагира. Роковое стояние на месте:
на что он мог этим рассчитывать, если путь на Каир оказался перекрыт?
Каждый прошедший день делал все более трудным «отрыв». Кроме
того, среди этой сети каналов и болот, среди куч трупов, на армию
обрушилась жуткая эпидемия тифа. Когда все-таки решились на
отступление, было слишком поздно. По пути самого Людовика IX,
изнуренного дизентерией, пришлось нести, словно мертвого, на
носилках. Армия, лишившись командующего, выкашиваемая
эпидемией, окруженная мамелюками и, как кажется, преданная,
капитулировала (6 апреля 1250 г.).
Катастрофа, как видим, была хуже, чем у Пелагия и Жана де
Бриенна в 1221 г. Бриенн, по крайней мере, сумел спасти свое войско и
избежать капитуляции… Горечь была тем острее, что оба раза, и в
1249 г. и в 1219 г., крестоносцы держали в своих руках такой ценный
залог, как Дамьетта, который могли бы обменять на возвращение им
Иерусалима, и оба раза отказались от обмена…
Ситуация усугубилась еще и тем, что в Каире произошел
переворот, приведший к резкому изменению политики мусульман. 2
мая 1250 г. султан Туран-шах был убит своими мамелюками, которые
прекратили в Египте правление династии Айюбидов и сами завладели
властью и троном. Эти грубые солдаты едва не прикончили и самого
Людовика IX, ставшего их пленником. Их претензии были столь
высоки, а дерзость столь велика, потому что именно благодаря им, их
воинским достоинствам была одержана победа при Мансуре и
капитулировало войско франков. Стоит прочитать у Жуанвиля рассказ
об этих драматических днях, когда Людовик IX, столкнувшийся с
крайними угрозами, проявил восхитительный стоицизм. Наконец,
предводители мамелюков ратифицировали договор с ним,
подготовленный покойным султаном. Условия предполагали выкуп
короля и его армии за сдачу Дамьетты и выплату 500 тысяч турских
ливров. Горько было подумать, что та же самая Дамьетта, обменянная
своевременно, принесла бы франкам возвращение Иерусалима.
8 мая король Франции, наконец вышедший из темницы, смог
отплыть в Сирию.

Пребывание Людовика IX в Святой земле
Очевидно, что самая продуктивная часть крестового похода
Людовика IX — не его Египетская кампания, а действия во франкской
Сирии. Действительно, он на четыре года продлил свое пребывание в
этой стране (13 мая 1250 — 24 апреля 1254 г.). Рыцарь без страха и
упрека преобразился в дотошного управленца и мудрого дипломата. Он
привел в боевое состояние укрепления городов христианского
побережья: Акры, Кесарии, Яффы и Сидона — и восстановил в этом
охваченном анархией обществе дисциплину на всех уровнях, в
частности требуя повиновения от заносчивых тамплиеров. Все
региональные и частные интересы, как феодальные, так и
экономические, должны были склониться перед его моральным
авторитетом и его неизменной добротой. Номинальным королем
Иерусалимским в ту пору был германский император Конрад IV,
который жил в Германии и которому в Сирии никто не подчинялся. В
отсутствие этого суверена-призрака Людовик IX во все время своего
пребывания исполнял обязанности подлинного главы франкосирийского государства. Во внешней политике он ловко маневрировал
между мамелюками, отныне ставшими владыками Египта, и
Айюбидами, властителями мусульманской Сирии. Он, кто во время
пребывания на зимних квартирах на Кипре априори отвергал любую
возможность союза с мусульманами, любые переговоры, которые могли
бы разъединить исламские государства, теперь с неожиданным
мастерством вел эту тонкую игру. Наученный собственным опытом,
узнавший восточный мир, он в целом возвращался к политике
Фридриха II. Он даже пошел дальше великого Гогенштауфена, ища
союза с лидером ассасинов Алауитских гор и монголами (посольство
Рубрука в Монголию, 1253–1254 гг.)[180]. К тому моменту, когда смерть
матери вынудила его отправиться обратно в Европу (24 апреля 1254 г.),
он уже славно потрудился для спасения франкской Сирии. Можно
только сожалеть, что он с самого своего прибытия на Восток не обладал
теми знаниями местной обстановки и реалий, которые позволили ему
сделать столько полезного ближе к концу его пребывания…
Венециано-генуэзское соперничество в Сирии и его последствия

Крестовый поход Людовика IX стал последней крупной попыткой,
предпринятой христианским миром для спасения своих сирийских
колоний. Если святому королю не удалось одержать военную победу
над Египтом, то он, по крайней мере восстановил единство и
дисциплину в «Акрском королевстве». Однако это улучшение
продолжалось не долго, и после отъезда Людовика IX возобновилась
анархия, в значительной степени объясняемая преобладанием в ту
эпоху экономических интересов, что составляет характерную
особенность той эпохи. Итальянские морские республики,
обогатившиеся на левантийской торговле, устанавливали в сирийских
государствах свои правила и, к сожалению, привносили свои раздоры.
Так, город Сен-Жан-д’Акр, официальная столица «королевства», после
изгнания имперских чиновников сорганизовался в автономную
коммуну, был опустошен соперничеством между генуэзской и
венецианской колониями, обосновавшимися в его стенах. Уже в 1250 г.,
когда консулом Генуи в Акре был Симоне Малочелло, произошла
серьезная стычка. Один венецианец убил генуэзца, в отместку генуэзцы
разграбили венецианский квартал. Скоро вражда разгорелась еще
сильнее. В течение двух лет (1256–1258) генуэзцы и венецианцы,
квартал на квартал, вели в Акре настоящую войну, первоначальным
поводом для которой стало обладание церковью Святого Сабаса и
которая распространилась на всю франкскую Сирию.
Действительно, вся франкская Сирия разделилась, сделав выбор в
пользу той или другой республики в зависимости от своих
естественных симпатий и еще более антипатий. На сторону Венеции
стали сиры д’Ибелин, хозяева Бейрута и Яффы, тамплиеры, Тевтонский
орден, пизанцы и провансальцы. На сторону генуэзцев — Филипп де
Монфор, сеньор Тира — несмотря на свое родство с Ибелинами,
госпитальеры (всегда выбиравшие противостоящий тамплиерам лагерь)
и каталонцы. Франкская Сирия оказалась разделенной надвое, а СенЖан-д’Акр наполовину разрушен уличными боями, напоминающими
нам яростную борьбу между гвельфами и гибеллинами в тосканских
городах в эпоху Данте.
Если подумать о хрупкости франкских колоний, со всех сторон
окруженных и угрожаемых мусульманами, только и поджидающими
любой их ошибки, война Святого Сабаса предстает подлинным
самоубийством. Но это была плата несчастной страны за то, что она

позволила коммерческим и банковским интересам диктовать ей свои
законы. Гражданская война охватила и княжество АнтиохийскоТриполийское, где она наложилась на старые феодальные распри:
Боэмунд VI стал на сторону венецианцев, тогда как его вассал, Бертран
де Жибле (Джебейль), чья семья была генуэзского происхождения,
естественно, держался генуэзцев. Враждебность между двумя домами
вылилась в неутолимую ненависть. Боэмунд VI был ранен Бертраном в
руку, но вскоре после этого Бертран был убит, а его голова принесена
Боэмунду.
Гражданская война, вспыхнувшая в бывшем графстве
Триполийском, принесла тридцать лет спустя самые тяжелые
последствия. Далее мы увидим, что вражда сиров де Жибле с
династией Боэмундов не утихнет вплоть до того дня, как последний из
Жибле свергнет с трона последнюю наследницу Боэмундов и объявит
Антиохийский дом низложенным, чем спровоцирует вторжение
мамелюков и падение Триполи.
Франкская Сирия между монголами и мамелюками: проблема
выбора союзника
Все эти гражданские войны опасно ослабляли франкскую Сирию.
Ей требовалось хотя бы минимальное единство в отношениях с
мусульманским миром. Но франки оказались не менее разобщенными и
во внешней политике.
Раздоры
провоцировала
проблема
франко-монгольских
отношений. В 1260 г. персидские монголы под предводительством
ильхана Хулагу, внука Чингисхана, вторглись в мусульманскую Сирию,
главные города которой (Алеппо, Хама, Хомс и Дамаск) сдались им без
особого сопротивления: Алеппо взят 24 января 1260 г., Дамаск 1 марта.
Последние представители династии Саладина, последние айюбидские
султаны Алеппо и Дамаска, сгинули в водовороте вторжения.

Франкские территориальные приобретения в Сирии между 1225 и
1244 гг.
Итак, франкам надо было выбирать, и выбирать быстро: заключат
ли они союз с Хулагу против мусульман или с мусульманами против
Хулагу? Априори, казалось, что выбран будет первый вариант. У
монголов, собиравшихся воевать с мусульманскими государствами, был
тот же естественный враг, что и у франков; кроме того, часть их
исповедовала христианство несторианского толка, в частности, их
командующий Китбука, бывший в Сирии главным наместником Хулагу.
Поэтому король (царь) Армении (Киликийской) Хетум Великий в этой
войне против мусульманского мира без колебаний присоединил свои
войска к их армии. Примеру Хетума последовал антиохийскотриполийский князь Боэмунд VI, женатый на его дочери. Оба они в
рядах монголов участвовали во взятии Алеппо, а затем Дамаска.
Боэмунд VI вместе с Китбукой участвовал в переделке многих
дамасских мечетей в христианские церкви. Выбор князя Антиохийского
понятен: Дамаск и Алеппо, города, устоявшие перед всеми атаками
крестоносцев, впервые видели на своих улицах христиан, вошедших в
них победителями. В глазах Боэмунда и Хетума экспедиция Хулагу
приобретала черты монгольского «крестового похода».
Если б этот пример поддержали, если бы все сирийские франки
помогли монгольскому завоеванию, то, несомненно, были велики
шансы на окончательный разгром сирийско-египетских мусульман. Но
все произошло с точностью до наоборот. Франкские бароны из Акры и
соседних сеньорий отвергли союз с монголами. Жюльен, сеньор
Сидона, даже напал на монгольский отряд и убил племянника Китбуки,
чем навлек на себя суровый ответный удар, в ходе которого воины
Китбуки разграбили город Сидон. Бароны Акры, напуганные
варварством монголов и давно уже связанные дружескими узами с
мусульманскими дворами, чувствовали куда большую близость ко
вторым, чем к первым. Поэтому они предпочли договориться против
монголов с египетскими мамелюками, которым позволили пройти через
франкскую территорию, чтобы зайти в тыл армии Китбуки. Отчасти
благодаря такому «доброжелательному нейтралитету» лидеры
мамелюков, Кутуз и Бейбарс, смогли в битве при Айн-Джалуте в
Галилее разгромить и убить Китбуку (3 сентября 1260 г.). Монголы

были отброшены в Персию, а мамелюки присоединили мусульманскую
Сирию к Египту.
Результатом этой блестящей политики стало воцарение новых
хозяев Каира в Дамаске и Алеппо. Повторилась, в еще худшем
варианте, ситуация времен Саладина.
Бейбарс: крушение франкской Сирии
Очень скоро франки ощутили размер ошибки, которую совершили,
способствуя победе мамелюков. Это тюркское войско, настоящая
постоянная армия, тогда как франки, если не считать духовнорыцарские ордена, располагали лишь феодальными ополчениями,
созываемыми только на время войны, была одной из лучших военных
машин своего времени. Мамелюкский султанат являлся абсолютной
монархией, единой от нубийской границы до Евфрата. В начале XII в.
успех франков обеспечила их сильная военная монархия,
контрастировавшая с мусульманской анархией. Теперь же сложилась
зеркальная ситуация: мусульманская монархия и франкская анархия.
Кроме того, с 1260 по 1277 г. правителем мамелюков был выдающийся
военачальник — султан Бейбарс, который, решив сбросить франков в
море, без отдыха претворял эту программу в жизнь. Один за другим он
занял Кесарию (27 февраля 1265 г.), Арсуф (26 апреля 1265 г.), Сафед
(25 июля 1266 г.), Яффу (7 марта 1268 г.), Бофор (Шакиф-Арнун) (15
апреля 1268 г.) и Антиохию (май 1268 г.). Владения князя АнтиохийскоТриполийского Боэмунда VI ужались до графства Триполийского.
Известие об организации Восьмого крестового похода, возглавляемого
Людовиком IX, придало франкам некоторую надежду, но роковое
изменение направления похода на Тунис, где святой король нашел свою
смерть (25 августа 1270 г.), разрушило ее. Успокоившийся Бейбарс
затем захватил у тамплиеров Сафиту, или Шастель-Блан (февраль
1271 г.), потом у госпитальеров неприступный Крак-де-Шевалье (15
марта — 8 апреля 1271 г.). Высадка в Акре 9 мая 1271 г. принца
Эдуарда Английского (будущего короля Эдуарда I) не принесла особых
результатов. Тем не менее 22 апреля 1272 г. Бейбарс подписал с
франками десятилетнее перемирие, крайне необходимое истощенной
стране.

Сказать по правде, перемирие это было очень непрочным и
совершенно не гарантировало остатки франкских владений от нового
мамелюкского вторжения. Но, по крайней мере, франки использовали
эту короткую передышку для подготовки к последнему бою. В этом их
убедил король Юг III Антиохийско-Лузиньянский, надевший на свою
голову две короны: Кипра (25 декабря 1267 г.) и Иерусалима (24
сентября 1269 г.). Определенно, объединение акрских и кипрских
баронов под скипетром дома Лузиньянов выглядело наилучшим
спасательным кругом. Но эта концентрация франкских сил
восстановила против себя одного из влиятельнейших людей Святой
земли, великого магистра тамплиеров Гийома де Божё. Гийом де Божё
составил план передачи «иерусалимской» короны королю Сицилии
Шарлю Анжуйскому и бросил на осуществление этого плана всю мощь
своего ордена, все силы деятельного и упрямого ума. Он
систематически торпедировал все усилия Юга III по укреплению своей
власти. Разочарованный, даже обиженный, Юг оставил Акру и
вернулся на Кипр (1276). Ненасытный Шарль Анжуйский, в пользу
которого трудился великий магистр, мог теперь требовать себе трон
Святой земли. Его представитель, граф Марсельский Роже де СанСеверино, установил контроль над Акрой (1277). Наследник амбиций
Фридриха II, мечтающий, как и он, о господстве в Средиземноморье,
Шарль Анжуйский, возможно, мог бы напугать каирский двор, с
которым, впрочем, он поддерживал весьма любезные дипломатические
отношения. Все время, что он носил иерусалимскую корону, мамелюки,
из опасения спровоцировать крупный франко-сицилийский поход,
воздерживались от новых нападений, но Сицилийская вечерня[181]
положила конец попыткам установления анжуйского владычества в
Леванте (1282). После этого франкские владения оказались
предоставленными сами себе и всякая надежда их спасти была
потеряна.
Конец графства Триполийского
Анархия в этой обреченной стране продолжалась до последнего ее
часа. До самого последнего часа внутренние раздоры опустошали
остатки франкской территории. В графстве Триполийском, в частности,

малолетство Боэмунда VI и регентство его матери Люсьенны (Лючии)
ди Сеньи (1237–1252) отмечены борьбой партии пуленов, то есть
местных уроженцев, и римской, названной так потому, что возглавлял
ее брат княгини, римский граф Паоло ди Сеньи, которого она сделала
епископом Триполийским. Личное правление Боэмунда VI (1252–1275)
привело к устранению камарильи «римлян» и торжеству пуленов. Но
это были лишь придворные свары. Настоящая гражданская война
продолжалась между Антиохийско-Триполийской династией и ее
главными вассалами, сирами де Жибле (Джебейль). Как мы уже знаем,
Боэмунд VI был ранен Бертраном де Жибле, а потом Бертран убит,
наверняка по приказу Боэмунда VI (1258). Распря продолжалась и в
правление Боэмунда VII (1275–1287), который продолжил борьбу
против главы соперничающего дома, Ги II де Жибле, опиравшегося на
поддержку тамплиеров. Ги, взятый в плен Боэмундом, умер страшной
смертью: он был похоронен заживо (1282). Эта драма показывает накал
страстей в последних франкских колониях, окруженных мамелюками.
Против Антиохийско-Триполийского дома накапливалась ненависть.
После смерти Боэмунда VII жители Триполи, воспользовавшись
отсутствием у него прямого наследника, объявили о низложении
династии. По предложению Бартелеми де Жибле (младшего отпрыска
семейства Жибле) они сорганизовались в автономную коммуну под
генуэзским протекторатом (1288). Что же касается объединения перед
лицом внешней угрозы, никто об этом даже не думал…

Графство Триполийское

А мамелюкское наступление приближалось. В конце февраля
1289 г. мамелюкский султан Калаун с армией в 140 тысяч человек
осадил Триполи, которому генуэзский флот не смог помочь. Город был
взят штурмом 28 апреля. Его христианское население полностью
уничтожено. Ничто не иллюстрирует вырождение франков лучше, чем
их неспособность защитить полуостровной Триполи, этот «сирийский
Гибралтар», притом что они сохраняли бесспорное господство на море.
1291 г. Финальная драма
После падения Триполи дни Сен-Жан-д’Акра были сочтены.
Остается лишь удивляться тому, что ни один из европейских дворов не
понял необходимости оказания срочной помощи. Это было время, когда
король Франции Филипп Красивый и король Англии Эдуард I
выпроваживали несторианского прелата Раббана Сауму, отправленного
монгольским ханом Персии с посольством, чтобы предложить им
создание коалиции, призванной раздавить мамелюков, спасти Акру и
возвратить Иерусалим (1287). Вместо французских и английских
рыцарей в Акру прибыл итальянский народный крестовый поход,
состав которого напоминал жалкое воинство Петра Отшельника в
1096 г. Эти недисциплинированные паломники проявили безумие —
нарушили перемирие, совершая неспровоцированные нападения на
соседние мусульманские селения. Это означало не только нарушить
существующие правила, но и возложить вину за возобновление войны
на христиан. Мамелюкский султан аль-Ашраф Халиль, только и
ждавший подобного случая, использовал его в качестве предлога, чтобы
начать осаду Акры с армией в 220 тысяч человек (5 апреля 1291 г.).
Город Акра, в который собрались все способные сражаться, насчитывал
приблизительно 35 тысяч жителей, 14 тысяч пеших воинов и 800
рыцарей и конных сержантов. Находился там и юный король Кипра
Анри II, который в 1286 г. получил также иерусалимскую корону, но
личное присутствие этого хилого молодого человека не могло оказать
существенную помощь защитникам города, чью судьбу он все-таки
прибыл разделить. Обороной руководили великий магистр ордена
Храма Гийом де Божё и великий магистр и маршал ордена

госпитальеров Жан де Вилье и Матье де Клермон. Жан де Грайи
командовал капетингским отрядом, а швейцарский рыцарь Оттон де
Грансон — английским.
Своим героизмом эти люди искупили ошибки, совершенные
прежде из-за их предвзятости и раздоров. Оборона Сен-Жан-д’Акра,
ставшая последней страницей истории франкской Сирии, была и одной
из прекраснейших ее страниц. Большинство защитников погибло, в том
числе Гийом де Божё и Матье де Клермон. Короля Анри II вместе с
частью мирных жителей удалось переправить на Кипр. Все остальные
были уничтожены, но погибли они, сражаясь до последнего вздоха
(взятие Акры 18 мая 1291 г.). Крепость тамплиеров пала последней.
Она была захвачена 28 мая в ходе решающего штурма, который стоил
больших потерь и мамелюкам, и защитникам.
Остальные крепости на побережье, еще остававшиеся в руках
франков, были оставлены без боя: Тир в том же конце мая, Сидон и
Бейрут в июле, Тартус в августе.

3. Внутренняя история франкской Сирии
Франкское королевство
Следует признать, что Иерусалимскому королевству франков при
его возникновении не хватало юридической основы. Но одна из двух
высших властей того времени, папство и Священная империя, не
давали дозволения на учреждение новой монархии. С самого начала
странная нерешительность и, похоже, некоторая неловкость заставили
принять, как мы знаем, чисто временное решение, бывшее своего рода
компромиссом: Годфруа де Буйон был избран равными ему по
положению командирами крестоносцев «защитником Гроба Господня».
Здесь следует запомнить сам принцип избрания одного из равных, что
делало корону изначально выборной. Бодуэн I получил ее отчасти
потому, что был братом Годфруа, но в основном потому, что ему не
было равных конкурентов и в целом он сумел навязать свою
кандидатуру. Здесь присутствует новый факт: за неимением серьезных
юридических оснований, королевская власть в Иерусалиме оперлась на
самый веский довод: меч. Она возникла и укрепилась потому, что в

личности Бодуэна I обеспечивала благополучное повседневное
существование королевства. Случай Бодуэна II аналогичен истории его
предшественника. Он был избран палестинскими сеньорами и
прелатами потому, что доводился родственником Бодуэну I, а также
потому, что он был наиболее способным претендентом, к тому же очень
кстати оказавшимся на месте.
Мы видим эволюционную дугу, описанную институтом
королевской власти. Первоначально она явилась результатом личных
трудов Бодуэна I, который, возможно, перед этим сорвал попытку
патриарха Даимберта установить теократию. Затем, начиная с
Бодуэна II, выборность королей сменилась наследованием по прямой
линии, без Салического закона. Следствием отсутствия Салического
закона, совпавшего с частым отсутствием наследников мужского пола,
стала бесконечная передача трона в новые семьи. Так, корона перешла
по женской линии, через брак Мелизанды с Фульком (от Ретельского
дома (1118–1131) к Анжуйскому (1131–1186). После пресечения
мужской линии этого рода две анжуйские принцессы, Сибилла и
Изабелла, принесли корону, первая в дом Лузиньянов (1186–1192), а
вторая, тремя своими браками, в дома Монферратский (1190–1192),
Шампанский (1192–1197) и снова Лузиньянов (1197–1205). Опять же
через женщин права на иерусалимскую корону были переданы
королевой Марией Монферратской в дом Бриеннов (1205–1225), потом
юной Изабеллой де Бриенн в императорский Швабский дом, где
королевское достоинство оставалось (по крайней мере номинально) с
1225 по 1268 г. И наконец, корона, опять на основании тех же самых
принципов, снова вернулась в дом Лузиньянов (1269–1291). В нем она
оставалась, так сказать, посмертно и после падения Акры. Короли
Кипра, вплоть до пресечения их рода, были и номинальными королями
Иерусалимскими (1291–1489).
В принципе выборная первоначально, корона быстро превратилась
в наследственную, и правила наследования соблюдались так строго, что
в лице Гогенштауфенов была признана власть королей, не живущих в
королевстве и пытающихся управлять Акрой из сердца Италии или
Германии. Однако хотя королевская власть в Святой земле очень быстро
стала наследственной, она имела совсем иной характер, чем во
Франции. Во Франции королевская власть считала себя старше
феодализма, и это было так, если заглянуть дальше Капетингов, во

времена миропомазания Пипина Короткого или крещения Хлодвига. В
Святой земле, напротив, мы видим всемогущество феодализма,
который появился там первым, с самого дня завоевания (мы видели, с
какой бесцеремонностью это происходило, с какой быстротой и в
соответствии с какими личными аппетитами), и лишь затем,
столкнувшись с необходимостью иметь военного предводителя, в
самый последний момент, во время общей демобилизации, он увенчал
себя институтом монархии. Иерусалимское королевство — какой бы ни
была на практике власть того или иного конкретного монарха — в
правовом смысле оставалось аристократическим государством, в
котором источником истинного суверенитета был не монарх, а
дворянская корпорация, объединившаяся в ассамблею под названием
Совет баронов или Высокий совет.
И не имеет значения то, что речь здесь идет о чисто юридической
концепции, с которой пять первых королей Иерусалимских, сильные
личности, мало считались. Главным здесь остается теоретическое
первенство Высокого совета. Первоначально Высокий совет, в котором
председательствовал король или, в его отсутствие, один из главных
должностных лиц королевства — сенешаль, коннетабль или маршал —
состоял лишь из прямых вассалов короны, но со времени царствования
Амори I (1162) в него входили и арьервассалы. И здесь хочется, в
скобках, задать вопрос: не ввел ли такой реалист, как Амори I, арьервассалов в Совет специально, чтобы ослабить сопротивление крупных
баронов? Как бы то ни было, полномочия данной ассамблеи были
поистине суверенными. «Она обладала, — отмечает Додю[182], —
властью независимой и более высокой, чем королевская. В то время,
когда государь осуществлял чисто военную власть, Высокий совет имел
все атрибуты суверенной власти. Это было собрание баронов, а король
был лишь первым из баронов. Без одобрения, без согласия совета тот не
мог ничего предпринять и ничего приказать»[183].
Сама церемония вступления на престол нового короля ясно
указывала на теоретически избирательное происхождение его власти.
Прежде чем быть признанным и получить оммаж от своих вассалов,
король должен был дать клятву соблюдать обычаи и ассизы
королевства, то есть феодальные права и вольности. Он не мог ни
издать закон, ни пожаловать фьеф, ни наказать вассала, не получив
предварительно одобрения Высокого совета. Даже в деле,

затрагивавшем напрямую личную честь короля, как, например, связь
жены Фулька Анжуйского с Югом дю Пюизе, тот вынужден был
вынести дело на обсуждение Высокого совета. Отказ в повиновении
королю, если тот нарушит свою клятву соблюдать «обычаи»,
официально закреплен ассизами. Аналогичные положения мы находим
в «Ассизах Романии» — своде конституционного права латинской
Мореи.
Если придерживаться буквы закона, то королевская власть в
Иерусалиме была связана самой строгой Великой хартией вольностей.
Но не всегда люди в своих действиях руководствуются законами.
Личности более сильные, чем пять первых иерусалимских королей,
встречаются редко. Трудно себе представить Бодуэна I или Амори I
покорно склонившимися перед этим феодальным парламентаризмом и
терпящими его опеку над собой. Нет никаких сомнений в том, что при
подобных лидерах несовершенства системы не слишком сильно
ощущаются, тем более в почти непрерывном состоянии войны,
вынуждающем знать полагаться на практике на военного предводителя,
каковым являлся король. Но начиная со смерти Амори I (1174) ситуация
меняется. Проказа Бодуэна IV, спорное избрание Ги де Лузиньяна
страшно ослабили королевскую власть, разом, практически и
юридически, вернув влияние знати. Начиная с 1186 г. дела пошли еще
хуже; и королевская власть, и королевство переживали бедственные
времена: пресечение мужской линии Арденско-Анжуйской династии,
последовавшие одно за другим несколько женских царствований, в
которых король был в действительности лишь принцем-консортом,
затем серия царствований малолетних правителей, которые мы уже
перечисляли выше, помешали королевской власти укрепиться. Можно
предполагать, что ее укрепление произойдет после перехода в
Швабский дом. Однако произошло диаметрально противоположное.
Она окончательно исчезла, поскольку ни Фридрих II, ни Конрад IV не
жили в своем заморском королевстве. После изгнания чиновников
Фридриха в 1232 и 1243 гг. все происходило так, как будто на практике
королевская власть была вообще упразднена. Высокий совет,
заполненный представителями семьи Ибелинов, их клиентами и
друзьями, и де-юре, и де-факто стал суверенным. Франкская Сирия
отныне превратилась в феодальную республику, конфедерацию
бароний.

Мы здесь имеем дело с режимом, аналогичным тому, который
установился бы в Англии после издания Великой хартии вольностей,
если бы у Иоанна Безземельного не было прямого наследника, жившего
в стране. Эта феодальная республика, впрочем, поначалу управлялась
довольно успешно, потому что, как мы видели, ею правила самая
могущественная сеньориальная семья — Ибелины, различные ветви
которой владели Бейрутом, Арсуфом и Яффой. Ибелины имели
большой моральный авторитет, в частности, оказывали преобладающее
влияние на Братство святого Андрея, ассоциацию, которая начиная с
1232 г. организовала в городе Акра настоящую автономную коммуну на
манер тосканских и ломбардских городов.
Этот чисто феодальный режим действовал с бесспорной
слаженностью до тех пор, пока был жив его вдохновитель Жан I
д’Ибелин, «старый сир де Барут (Бейрутский)», сеньор этого города с
1197 по 1236 г., личность во всех отношениях примечательная, ибо он
являлся воплощением идеала «благородного человека», каковой
существовал в то время во французской элите. Благодаря своей
достойной жизни, своему чувству чести и права, своей высокой
мудрости, в случае необходимости прикрываемой свойственным нам
лукавым остроумием, своей утонченной куртуазности, воспетой
Филиппом де Новарским, «старый сир Бейрутский» останется
образцом идеального рыцаря, каким его придумали во Франции в
XIII в. Не имея никакого официального титула, исключительно
благодаря обаянию своей личности, он на протяжении жизни был
истинным вождем Акрского королевства. Но такое положение
сохранялось лишь при его жизни и не пережило «старого сира». Его
сын Балиан III, сеньор Бейрута с 1235 по 1247 г., еще сохранял
достаточный авторитет, чтобы поддерживать союз, как это было в
1243 г., когда он, как мы видели, изгнал имперцев из Тира. Но после
него режим пришел в упадок, подрываемый коммерческими
интересами венецианской, генуэзской, пизанской, марсельской и
барселонской колоний, а также особой политикой духовно-рыцарских
орденов. Феодальная республика уступила место феодальной анархии.
Судебные органы Иерусалимского королевства

Замечено, что в странах с несколько расплывчатой конституцией (в
Англии, например) ее зачастую соблюдают лучше, тогда как четко
расписанные институты не обязательно являются залогом корректной
конституционной практики. Это подтверждается примером Сирии.
Если королевскую власть того периода, когда она была реальной (1100–
1232), часто сковывал присущей ей феодальный характер, а сменившая
ее «баронская республика» (1232–1291) погрузилась в анархию, то
отнюдь не потому, что той и другой не хватало конкретных институтов.
Со времен Годфруа де Буйона и Бодуэна I началось составление
сборника ассиз, обычаев, редактирование которых, видимо,
продолжалось последующими королями, а текст якобы хранился в
Гробе Господнем.
Весьма вероятно, что в первый период (1100–1187) сборник
законов, о котором идет речь, имел силу лишь постольку, поскольку не
сковывал авторитет королевской власти. Трудно себе представить того
же Бодуэна I, который позволил бы связать себя мудреными
юридическими построениями. Как бы то ни было, тексты эти погибли
во время взятия Иерусалима Саладином (октябрь 1187 г.) и были в
XIII в. заменены некоторым количеством трактатов, из которых
наиболее известны четыре. Прежде всего, Книга Филиппа Новарского,
трактат по феодальному праву, написанный предположительно до
1253 г. Затем, Книга Жана д’Ибелина, графа Яффского (не путать со
Старым сиром Бейрутским), написанная около 1253 г. и продолжающая
труд Новарского. Наконец, Книга короля, рассуждающая о королевской
власти и обязанностях сеньоров, и Книга ассиз горожан, трактат по
гражданскому праву, составленный предположительно между 1229 и
1244 гг.
Речь идет о комплексе конституционных, административных и
юридических
текстов,
очень
эффективно
регулировавших
политическую жизнь во франкской Сирии XIII в. Тексты эти
показывают нам функционирование четырех судов, одновременно
юридических и политических: Высокого совета (Высшего суда), Суда
горожан, Суда раиса и Церковного суда. В Высоком совете, намного
более важном, чем все прочие, в принципе председательствовал король,
и вплоть до 1162 г. состоял он, как мы видели, исключительно из
прямых вассалов короля, а после этой даты — из всех сеньоров, как
вассалов, так и арьер-вассалов. С политической точки зрения это был

совет, управляющий работой правительства; с юридической — орган,
ведающий всеми вопросами, затрагивающими дворянство. Суд
горожан, в котором председательствовал виконт, а состоял он из
двенадцати присяжных, или нотаблей, судил свободных людей
простого происхождения и латинского языка. В королевстве Суд
горожан существовал более чем в тридцати городах.
Этот интересный факт демонстрирует нам развитие торговой
буржуазии и, следовательно, активность экономической жизни во
франкской Сирии. Мы очень плохо знаем эту сторону истории
латинского Востока, потому что хронисты привлекают наше внимание в
первую очередь к военной истории, которая есть история благородного
сословия, но существует и другой, как минимум, не менее важный
аспект: не представляй из себя франкская Сирия экономического
интереса, еще неизвестно, предпринимали бы западноевропейцы с 1191
по 1291 г. столько усилий ради ее удержания.
Третьим судом был Суд раиса, где председательствовал местный
чиновник, называвшийся раисом, и присяжными также были местные
жители. Они разбирали тяжбы между сирийцами. В каждом городе или
крупном округе имелся свой раис, в обязанности которого входило
управлять и судить местное население в соответствии с их особым
законодательством. Свидетельство Ибн-Джубайра[184] наводит на
мысль, что эти «местные суды» действовали для удовлетворения самих
мусульман.
Наконец, существовали торговые суды, называвшиеся фондовыми
(от итальянского fondaco, то есть базар), в которых председательствовал
бальи базара. Действовали они в основных местах торговли. Точно так
же, как Суды цепи, состоявшие из присяжных под председательством
бальи, разбирали все дела, касавшиеся мореплавания, в крупных
портах вроде Бейрута, Сидона, Тира, Акры и Яффы. Масштабы
товарооборота сирийских владений с итальянскими морскими
республиками, нормандской, позднее гогенштауфеновской и, наконец,
анжуйской Сицилией, а также с Барселоной, Марселем и Монпелье
объясняют активность только что упомянутых нами судов.
Основные баронии Иерусалимского королевства

Карта феодальных владений Иерусалимского королевства весьма
проста. В период своего максимального расширения оно включало,
помимо королевского домена и владений орденов, четыре крупных
фьефа: 1. Графство Яффское и Аскалонское, расположенное на
египетской границе; оно слишком часто меняло хозяев, чтобы в нем
смогла надолго укрепиться могущественная семья. Порой его давали
брату или зятю короля (будущему Амори I, Ги де Лузиньяну). С 1118 по
1135 г. оно принадлежало семье Пюизе, но романтические злоключения
Юга дю Пюизе в царствование Фулька Анжуйского помешали данной
фамилии пустить здесь корни. В конце концов оно перешло к Ибелинам
(ок. 1247–1268). 2. Сеньория Крак-де-Монреаль и Трансиордания, еще
один пограничный округ, но на границе с Аравией. По площади это был
крупнейший фьеф королевства, хотя основную часть его территории
занимали пустыни. Он принадлежал домам дю Пюи (1118–1135), де
Мийи (1135–1148), де Торон (1168–1173) и, наконец, знаменитому Рено
де Шатийону (1177–1187). 3. Княжество Галилейское, или Табария
(Тивериада), прикрывавшее страну со стороны Дамаска и Хаурана. Мы
уже знаем имена основных его владельцев: Танкред (1099–1101), Юг де
Сент-Омер или де Фоканберг (1101–1106), Жерве де Базош (1106–1108),
Жослен де Куртене (1112–1119), Гийом де Бюр (1120–1171), Элинан
(1142–1148), Готье де Сент-Омер (1159–1171) и Раймон III
Триполийский (1171–1187). 4. Графство Сажетское (Сидон),
основными владельцами которого были: Эсташ Гарнье (1111–1123),
Рено де Сидон (1171–1187) и Жюльен де Сидон (1247–1260). Добавим
сюда второстепенные фьефы: Дарон, Сент-Абраам (Хеврон), Каймон
(Каймун), Кайфа (Хайфа), Торон (Тибнин), Скандельон (Искандерун) и
Барут (Бейрут). Сеньория Кесария была создана для Эсташа Гарнье
(1101–1123). Среди ее владельцев упомянем Готье I (1123–1149),
Готье II (1182–1191) и Готье III (1217–1229). Сеньория Торон
принадлежала семейству Онфруа, в том числе Онфруа I (1107–1136),
коннетаблю Онфруа II (1137–1179) и Онфруа IV (1179–1180). Позднее
она перешла к Монфорам: Филиппу де Монфору (1240–1270) и Жану
де
Монфору
(1270–1283).
Наконец,
сеньория
Бейрутская,
первоначально принадлежавшая дому Бризбар (1125–1166), а затем
Ибелинам (1205–1291).
Военная организация Иерусалимского королевства

Теоретически армия Иерусалимского королевства, насколько мы
знаем, ничем не отличалась от западных армий того времени.
Командовал ею король, а ниже его стояли сенешаль, коннетабль и
маршал. Состояла она главным образом из феодальных ополчений, ибо
вассалы обязаны были служить в войске на определенных условиях. По
призыву короля они должны были явиться с экипированным за свой
счет отрядом, численность которого зависела от размеров фьефа, с
расчетом, что кампания может продолжаться до года, по крайней мере
на территории королевства. Эта последняя оговорка очень важна. Мы
увидим, как заинтересованные лица будут ею пользоваться (в
царствование Юга III, например), чем наносить огромный ущерб
обороне франков.
Но мы на Востоке: наряду с рыцарями армия состояла из конных
сержантов, наемников, рекрутируемых из сирийцев-христиан, и легкой
кавалерии туркополов, набираемой среди метисов или местных
жителей, составлявших своего рода гумы[185] на службе у латинян. К
этому следует добавить другие местные элементы, вроде лучниковмаронитов, имевших особенную важность в графстве Триполийском.
Представляла ли совокупность этих элементов силу, достаточную
для защиты страны, которой угрожало столько врагов, как франкской
Сирии? Признаем сразу: рыцари и наемники, франкские элементы и
вспомогательные подразделения из местных жителей, все вместе
никогда не составляли значительной массы. Во время всеобщих
мобилизаций, объявлявшихся Бодуэном II во всех франкских
государствах для защиты Антиохии, мы видим только 1000 рыцарей. В
1182 г. Бодуэн IV разбил Саладина, имея лишь 700 рыцарей. В битве
при Хаттине, в 1187 г., Ги де Лузиньян располагал всего 20–21 тысячей
человек. Ассизы нам сообщают, что во времена Жана д’Ибелина
феодалы должны были привести к королю 577 рыцарей, а церкви и
горожане, со своей стороны, 5025 конных сержантов. Что же касается
духовно-рыцарских орденов, тамплиеров и госпитальеров, они могли
выставить в среднем около 500 рыцарей и 500 туркополов, то есть оба
ордена приблизительно 2000 копий.
В реальности духовно-рыцарские ордены представляли собой
единственную «постоянную армию» королевства, задачей которой было
оперативно отразить нападение и обеспечить оборону наиболее
опасных пунктов, давая феодальным ополчениям время собраться. В

принципе этих контингентов было достаточно для обычной осадной
войны, но не против стотысячных армий, которые ислам мог бросить на
франкскую Сирию, как было в 1187 г. и в царствование Бейбарса.
Система фортификации
Когда у какой-то страны недостаточно большая армия, чтобы
отпугнуть завоевателя, ей приходится прибегать к инженерному
искусству. С того дня, как франки были вынуждены перейти к обороне,
для них первоочередной задачей стало перекрыть неприступными
крепостями возможные пути вторжения. И в этом они превзошли сами
себя. Оборону Иерусалимского королевства обеспечивала удивительно
последовательная система фортификационных сооружений, как типа
«город и замок», так и отдельно стоящих крепостей.
Я здесь могу лишь кратко пересказать содержание замечательных
работ Поля Дешана[186]. Во-первых, в том, что касается собственно
королевства. Годфруа де Буйон и Бодуэн I укрепили Иерусалим, СенАбраам (Хеврон), Яффу, бывшую портом Иерусалима, а также Рам
(Рамлу) и Сен-Жорж-де-Лидд (Лидду) на исторической дороге,
ведущей от Яффы к Иерусалиму. В Галилее Танкред, который, как мы
помним, некоторое время владел этим «княжеством» (1099–1100),
лично укрепил Табарию (Тивериаду), столицу этого княжества. Речь
здесь идет о ключевых позициях периода первой франкской оккупации
в те же самые годы — 1099–1100.
Проблема стала более масштабной, когда под власть франков
перешло все побережье полностью. Речь шла о защите прибрежных
городов от неприятных неожиданностей из глубин страны, поскольку с
запада было море, на котором господствовали христиане. Оборону
побережья обеспечивала целая вереница городов-крепостей; с севера на
юг: Барут (Бейрут), завоеванный в 1110 г., Сажетт (Сидон), также в
1110 г., Сур (Тир) в 1124 г., Скандельон (Искандерун), крепость,
возведенная в 1116 г. на полпути между Тиром и Акрой, к северу от
мыса Накура, Акра, захваченная в 1104 г., Кайфас, или Хайфа, в 1100 г.,
Шато-Пельрен, или Пьер-Энеиз (Атлит), крепость, построенная в
1218 г. к югу от Хайфы, между этим городом и Кесарией, Сезер
(Кесария), захваченная в 1101 г., Арсюр (Арсуф), также взятый в 1101 г.,

Жаф (Яффа), завоеванная в 1100 г., Эскалон (Аскалон), завоеванный в
1153 г., Гадр (Газа) в 1150 г., и, наконец, Дарон (Дейр аль-Балах), замок,
построенный до 1170 г. с целью наблюдения за египетской границей.
Каким бы ни было значение этих крепостей, речь шла скорее об
убежищах, которые должны были встретить врага в последнюю
очередь, когда уже будут потеряны внутренние области страны. Первый
удар должны были принять на себя фортификационные системы на
севере и на востоке. На севере крепость Мон-Главьен (Дейр-аль-Калаа,
к востоку от Бейрута?), возведенная в 1124 г., защищала Бейрут, а Кавде-Тирон (Тирун-ан-Ниха) прикрывал регион Сидона. Район Тира
защищала стоявшая в большом углу Нахр-аль-Касмия у входа в долину
Бекаа, крайние склоны Ливана прикрывал Бофор (Шакиф-Арнун),
построенный в 1139 г.; а еще чуть южнее Торон (Тибнин), укрепленный
в 1105 г. Верхнюю Галилею, помимо этих крепостей, защищал
Шатонёф (Банияс, Панеас) и его крепость Субейб (1129). Между озером
Хула и озером Тивериада возвышались крепости Шателе (Каср-альАтра) (1178) и Сафет (Сафед), последний был возведен в 1140 г. и
перестроен тамплиерами в 1240 г. Район Акры защищал с севера замок
Монфор (Каль-ал-Кураин) (1227), а с юго-востока — Саффран (ШафаАмр). В центре Галилеи замок Сефория (Саффурийя) возле
одноименных
«фонтанов»
многократно
служил
пунктом
сосредоточения армии, находившей там воду для кавалерии. Южную
Галилею с долиной Эсдрелон усеивали замки: Каймон (Тель-Каймун),
Фев (Аль-Фула), Форбеле (Афрабала) и, возле Иордана, Бельвуар
(Каукаб-аль-Хава), а также город Бессан (Байсан), этот последний был
укреплен Танкредом. Землю Сюэт (Сауад), а также подходы от Иордана
к притоку Ярмука, прикрывал Замок Бодуэна (Каср-Бардауиль) (1105) с
гротами-крепостями Хабис-Джалдака.
Если нанести на физическую карту Палестины и Ливана линию
этих
крепостей,
то
останется
лишь
восхищаться
предусмотрительностью военных инженеров, разработавших этот план.
Левантийская Франция располагала «средневековыми Вобанами»[187],
которые составили ее гордость. Большинство холмов, господствующих
над равнинами, использовались наилучшим образом, места возможных
прорывов перекрывались крепостями, возведенными в самых удобных
пунктах, естественные преграды приспосабливались с превосходным
знанием местности к военным целям. Если бы не грубейшие

политические ошибки, погубившие королевство, его оборонительная
система могла бы просуществовать долгое время.
Так же обстояли дела со стороны Петрейской Аравии и Египта.
Между палестинским побережьем (Яффа — Аскалон) и Иерусалимом
возвышалась другая система крепостей: Мирабель (Медждель-Яба),
Бельвейр (Дейр-Абу-Машал), Ибелин (Ябна); последний, укрепления
которого были построены в 1141 г., являлся фьефом носившей то же
имя семьи; затем Монжизар (Тель-Джазир), Торон-де-Шевалье (АтАтрун), Бланшгард (Тель-ас-Сафийя), Бет-Жибелин (Бейт-Джибрин);
последний датируется 1134 г., и Шастель-Арнуль (Йало), датируемый
1132 г.
Земля за Иорданом (Трансиордания), имевшая особую важность,
поскольку эта пустынная степь, как мы видели, отделяла азиатские
мусульманские страны от мусульманского Египта, включала, в первую
очередь, древние страны Аммон и Моав, к востоку от Мертвого моря.
Этот регион удерживался крепостью Крак-де-Моаб, нынешний Керак,
построенной в 1142 г. Другая часть этого княжества соответствовала
полосе Вади-Муса в древней Идумее, в бывшем набатейском царстве
Петра. Там возвышались франкская крепость Монреаль (Шобак),
построенная в 1115 г., и замок Валь-Моиз (Уайра), построенный в
1116 г. На берегу Акабского залива франки укрепили Айлу и островок
Грайе. Там они имели выход в Красное море, и мы видели, как Рено де
Шатийон воспользовался им, чтобы в 1182–1183 гг. со своей флотилией
угрожать Джедде, порту Мекки.
Другие государства были защищены не хуже. Графство Триполи,
имевшее естественную защиту в виде горных цепей Джебель-Аккар и
Джебель-Ансария, располагало с юга на север такими «городами с
замками»: Джибле (Библос, Джебейль), Нефен (Энфе), Трипль
(Триполи) и Тортоса (Тартус). Внутри территории замок Жибель-Акар
(Джебейль-Аккар) защищал долину Нахр-аль-Кабира, а Крак-деШевалье — Хомскую впадину. Таким образом, контролировались две
долины, через которые, «из-за отсутствия гор», могло произойти
вторжение с востока. Далее к северо-востоку Монферран (Баарин)
следил за долиной Хамы, и мы видели, какую важную роль сыграла эта
маленькая крепость в царствование Фулька Анжуйского, который,
впрочем, потерял ее. На западном склоне того же массива Шастель-

Блан (Сафита) прикрывал фланг Тортосы от вторжений со стороны
Ансарийских гор.
В княжестве Антиохийском проблема обороны была не такой
простой, как в графстве Триполийском, где Ливанские горы, а затем
горная цепь Ансария образовывали природный защитный экран
Ливанской Ривьеры. Франкское государство на Оронте было лишено
такой географической защиты, глубинные районы страны и побережье
разделялись прибрежной горной цепью, затрудняющей сообщения.
Кроме того, постоянное присутствие мусульман в Шайзаре и Хаме все
время угрожало перерезать связь между княжеством Антиохийским и
графством Триполийским в районе Маркаба и Латакии. Поэтому
побережье было защищено линией укрепленных городов или крупных
крепостей, с юга на север: замок Маргат (Маркаб), город Зибель
(Джабла), город Лиш (Латакия), позади которого еще возвышался
мощный замок Саон (Сахиун). Долина Оронта подвергалась не
меньшим угрозам, поскольку Алеппо все время оставался у мусульман
и служил центром сосредоточения сил всех контркрестовых походов.
Поэтому линия Оронта была защищена с юга на север городом Феми
(Апамея), за которым, к северу-востоку, стоял укрепленный город
Кафарда (Кафартаб), защищаемый также замком Шастель-Рюж
(очевидно, Тель-Кашфахан). Земля за Оронтом, угроза которой была
сильнее и которая для франков, по правде говоря, была не столько
постоянным владением, сколько постоянным полем боя, была
предметом не меньших предосторожностей. Помимо уже упомянутой
Кафарды, оборона включала, с юга на север, укрепленные городки
Сардон (Зердана), Сереп (Атариб), Сармит (Сармин), Арранк (Харим) и
укрепленный город Артезия (Артах). Арранк и Артезия,
расположенные восточнее знаменитого Железного моста (Джизр-альХаджид), защищали непосредственные подступы к Антиохии. Проход
Байлан между Антиохией и Александреттой всегда был одними из
ворот, через которые из Малой Азии в долину нижнего Оронта
проникали захватчики. Его защищал замок Гастон (Баграс); районы в
глубине страны за портом Александретты прикрывал замок Трабессак
(Дарбсак). На северо-востоке внутреннюю долину Нахр Африн, откуда
могли исходить вторжения от Евфрата, защищал замок Азар (Аазаз).
Что же касается графства Эдесского, оно было самым непрочным
из франкских государств, настолько непрочным, что полвека его жизни

кажутся удивительным, ежедневным чудом. Его западная часть,
прикрытая Евфратом, еще была относительно защищена рекой, хотя все
равно оставалась во власти тюркских вторжений из Диярбакыра. Но
восточнее реки, в пограничном районе между Джезире и Мардином,
оборона была крайне неустойчивой. Тем не менее франки ничем не
пренебрегали, ни на цисевфратских, ни на трансевфратских
территориях. Упомянем к западу от Евфрата укрепленный город
Турбессель (Тель-Башир) и замки Равендаль (Равандан), Хатаб
(Айнтаб), Тюлюп (Дулук) и Ранкюлат (Калаатар-Рум), а также
укрепленый город Самосату. На восточном берегу великой реки —
укрепленные города Бира (Биреджик), Сорорж (Сарудж), Эдесса
(Урфа); и наконец, в приграничных районах с Диярбакыром, на дороге
из Мардина, крепость Тель-Гуран и укрепленный городок Тель-Мозан.
Достаточно взглянуть на карту, чтобы отметить ненадежность
положения этого выдвинутого в направлении Мардина франкского
опорного пункта.
Какова же была архитектура этого невероятного количества
крепостей и укрепленных городов? Она в принципе делилась на два
типа. Первый, распространенный главным образом у госпитальеров,
представляет высокую крепость на холме с крутыми склонами, по
возможности одиноко стоящем, с двумя рядами стен, повторяющими
форму вершины холма; слабое место укреплено донжоном. Этот тип,
повторенный в крепостях XI–XII вв. на Сене и Луаре (Шато-Гайяр,
Куси), в частности, воплощен в замке Маргат (Маркаб) и Крак-деШевалье[188].
Напомним, что Маркаб имел особо важное значение, поскольку
защищал берег в ненадежном месте, напротив мусульманского выступа,
образуемого эмиратами Хамы и Шайзара, а также горными крепостями
исмаилитов. Он был взят христианами в 1140 г.[189] По причине его
важности охрана его в 1186 г. была доверена госпитальерам. Что же
касается будущего Крак-де-Шевалье, арабская крепость, стоявшая на
его месте, была захвачена Танкредом в 1110 г. и в 1112 г. уступлена им
графу Понсу Триполийскому. Но чтобы обеспечить надежную защиту
этого важнейшего бастиона, закрывавшего от вторжений знаменитую
Хомскую впадину, требовалось занять Маркаб постоянным гарнизоном,
выставить который были способны лишь духовно-рыцарские ордена.

Поэтому Крак (в 1142 г. графом Раймоном II Триполийским) тоже был
передан госпитальерам.
Вторая школа, применявшаяся главным образом тамплиерами и
вдохновлявшаяся
византийскими
и
арабскими
крепостями,
характеризуется прямоугольными башнями, несколько выступающими
за линию стен. Защита усиливается очень глубоким рвом, вырубленным
в скале, или обрывистой скалой. К этому типу принадлежат укрепления
и замок Тартуса, Шателе, Шато-Пельрена (Аатлита), Шастель-Блана
(Сафиты), а также замок Раймона де Сен-Жиля в Триполи и Крак-деМоаб (Керак).
Итак, даже в камне мы видим свидетельства соперничества,
разделявшего в разных сферах тамплиеров и госпитальеров, этих
братьев-врагов, которые смогли объединиться лишь в час последнего
испытания, во время обороны Акры в 1291 г.
Две
фортификационные
системы
присутствуют
в
комбинированном виде в замках Саон, Бовуар, Жибле, Бланш-Гард и
Бофор.
Впрочем, история этой военной архитектуры тесно переплетена с
историей франкского искусства в Сирии, к которой мы обратимся
далее.
Тамплиеры, госпитальеры и тевтонцы
Духовно-рыцарские ордены являются институтом, тесно
связанным с крестоносной идеей или, по крайней мере (поскольку
возникли они уже после Первого крестового похода), с жизнью
франкских государств. Конечно, идея эта впоследствии послужила
образцом для подражания или адаптировалась к иным условиям
(Тевтонский орден найдет себе новое поле деятельности на берегах
Балтики), но истоки ее, несомненно, восходят к защите Гроба Господня.
Фактически ордены играли, особенно со второй половины XII в.,
значительную роль в обороне латинских государств.
Происхождение этих военных братств различно. Орден братьев
Госпиталя Святого Иоанна Иерусалимского первоначально являлся
чисто благотворительной структурой, основанной около 1070 г.
паломниками из Амальфи, имевшего большое торговое значение

города, чьи флоты опередили в Левантийских морях эскадры Генуи и
Венеции. Во время Первого крестового похода главой его был
блаженный Жерар, уроженец, по одним данным, Амальфи, по другим
— Мартига, который произвел глубокую реформу ордена (ок. 1100–
1120). Преемник Жерара, Раймон дю Пюи, занимавший должность
великого магистра приблизительно с 1125 по 1158 г., превратил его в
военный орден, братство рыцарей-монахов.
Как мы видим, на этой воинственной земле эволюция превратила
благотворительное братство в находящееся в постоянной готовности
войско. Совсем иначе обстояли дела с орденом Храма. Он был основан
в 1118 г. шампанским рыцарем Югом де Пейеном (великий магистр в
1118–1136 гг.) и с самого начала имел четкий военный характер.
Название он получил от храма Соломона (современная мечеть АльАкса), где обосновался.
Члены обоих орденов носили настоящую военную форму,
подчеркнуто строгого, монашеского, вида. Знаком тамплиеров был
красный крест на форменном плаще, белом у рыцарей и черном у
сержантов. Знаком госпитальеров был белый крест в мирное время на
черном плаще, а в военное — на красном. В ближнем бою эта
униформа была для остальной армии «словно знамя».
Предназначенные для решения одних и тех же задач, дети одного и
того же рыцарства, набиравшие новых членов в одних и тех же слоях
общества, оба ордена имели аналогичную структуру. Они делились на
три сословия: рыцари (набираемые из дворянства), сержанты
(вербуемые из простолюдинов) и клирики. Во главе каждого ордена
стоял великий магистр, избираемый сословием рыцарей и управлявший
орденом под контролем капитула. Престиж великих магистров как
таковых был весьма высок. Когда пост занимала сильная личность, то
авторитет главы духовно-рыцарского ордена почти равнялся власти
суверенного монарха. Великому магистру помогало некоторое
количество высших офицеров: великий прецептор, маршал,
госпитальер, суконщик (интендант), казначей, адмирал и туркопольер.
В территориальном отношении оба ордена делились на командорства,
управляемые местными командорами.
Ордены Храма и Госпиталя, как и римская церковь, солдатами
коей они являлись, были интернациональными структурами. Однако
если мы взглянем на списки их высших руководителей, то заметим, что

большинство таковых в XII–XIII вв. происходило из франкоязычных
стран. Совсем иначе обстояли дела у тевтонских рыцарей. Этот третий
духовно-рыцарский орден, чье возникновение относится к 1143 г.,
набирал своих членов, как указывает его имя, в германоязычных
странах. В 1198 г. он был реорганизован по образцу двух первых
орденов великим магистром Генрихом Вальпотом, но значение
приобрел при его преемнике, Германе фон Зальца, великом магистре в
1219–1239 гг. Это значение объясняется тем, что в описываемый период
иерусалимская корона досталась германскому императору Фридриху II,
чьим верным советником был Герман фон Зальца. Пламенный
христианин и одновременно человек, всецело преданный Фридриху,
Герман служил посредником между последним и римской церковью.
Если фридриховский крестовый поход завершился успешно, то отчасти
благодаря ему. Устранение Швабского дома баронами Святой земли
уменьшило значение тевтонских рыцарей, которые в дальнейшем
нашли себе новое поле деятельности в балтийских странах.
Политическая история духовно-рыцарских орденов — особенно
госпитальеров и тамплиеров — это история постоянного возвышения.
Простые помощники вначале, они очень скоро стали необходимыми и,
наконец, начали почти на равных разговаривать с королями, как одна
сила с другой. Эти перемены объясняются оказанными услугами;
услугами, которые позволяли смотреть на них как на незаменимых.
Действительно, тогда как франкские правители в принципе располагали
лишь временно созываемыми феодальными ополчениями (или
кратковременной помощью прибывших отрядов новых крестоносцев),
духовно-рыцарские ордены являлись своего рода постоянной армией,
всегда находящейся в боевой готовности. Поэтому к ним обращались
все чаще и чаще для обороны важнейших замков в самых угрожаемых
местах. Так, в Иерусалимском королевстве госпитальерам передали
замки Бельвуар, или Коке (до 1168 г.), Форбеле (Афрабала), Калансюэ
(Калансауэ), Бельмон (Цуба), Бет-Жибелен и Бетсура (Бейт-Сур). Со
своей стороны тамплиеры получили замки Бофор и Сафет (и тот и
другой после 1240 г.), Шателле, к югу от Брода Якова (1178), Саффран,
Шато-Пельрен или Атлит (1218) и Фев, или аль-Фула, Кашон (Какун),
Казаль-де-Плен (1191) и Торон-де-Шевалье, к юго-западу от Рамлы.
Наконец, Тевтонский орден получил в 1227 г. Монфор к северо-востоку
от Акры.

Можно заметить, что большинство этих пожалований орденам
было сделано в конце XII и, главное, в XIII в. Пока Иерусалимское
королевство было сильным, пока баронии жили полной жизнью, они не
собирались лишать себя достояния в пользу рыцарей-монахов.
В графстве Триполийском передача крепостей духовно-рыцарским
орденам, напротив, началась раньше, очевидно, потому, что это
княжество, вытянувшееся вдоль ливанско-тирского побережья, было
труднее оборонять. Поэтому половина графства Триполийского была
уступлена орденам. Госпитальеры получили в нем замки Колиат (1127),
Аккар и Аршас (ок. 1170), а главное — знаменитый Крак-де-Шевалье
(1142). Тамплиеры получили там Ариму, Шастель-Блан (Сафиту) и
Тартус (до 1179 г.).
В княжестве Антиохийском ордены занимали далеко не столь
важное положение. Тем не менее госпитальеры получили мощную
крепость Маргат (Маркаб), а также Валению (Булуниас) (в 1186 г.).
Тамплиеры, со своей стороны, получили на северо-западе
Антиохийского княжества замок Гастон (Баграс), обладание которым у
них, как мы видели, оспаривали киликийские армяне, Пор-Боннель
(Арзуз) и Ла-Рош-де-Руассель.
Как оценить деятельность духовно-рыцарских орденов? Суждения
об их явной и тайной истории бытуют самые противоречивые, в
зависимости от политических пристрастий авторов. Кто-то
интересуется тамплиерами лишь потому, что видит в них хранителей
манихейского эзотеризма, более или менее схожего с эзотеризмом их
мусульманских визави, исмаилитов. Отметим, что те же политические,
если не философские, страсти наложили отпечаток и на труды
старинных хронистов, от Гийома Тирского, врага госпитальеров, до
Жуанвиля, противника тамплиеров. Попытаемся абстрагироваться от
этих крайностей, чтобы вынести объективное суждение. Признаем
честно, что духовно-рыцарские ордены своей бдительностью на
почетных и опасных местах, своим героизмом на всех полях сражений
оказали огромные услуги франкской Сирии. Но признаем также и то,
что их гордыня, алчность (они, в первую очередь тамплиеры,
занимались банковскими операциями), их неповиновение, отдельная,
независимая политика, которую они проводили даже по отношению к
мусульманским государствам, не раз вредили интересам латинского
Востока. Задолго до Филиппа Красивого король Амори I

Иерусалимский в 1173 г. задумался о роспуске ордена Храма, а
Людовик Святой во время своего пребывания в Палестине в 1251–
1252 гг. публично унизил великого магистра Рено де Вишье.
Пороки организации со временем развивались так же, как и
достоинства. Во втором этапе истории франкской Сирии ордены все
больше и больше становились государствами в государстве, что в
условиях ослабления королевской власти после 1185 г., и особенно
когда она практически исчезла в 1233 г., показало все неудобства. Два
великих магистра Храма, Жерар де Ридфор (1186–1189) и Гийом де
Божё (1273–1291), сильные личности (второй, впрочем, действовавший
с добрыми намерениями, первый, похоже, исключительно с дурными),
должны дать истории суровый отчет. Фактически два этих человека, с
интервалом в сто лет, завели страну в пропасть: Жерар де Ридфор тем,
что увлек Ги де Лузиньяна в «поход смерти» от Сефории до Хаттина
(1187), а Гийом де Божё — тем, что провалил попытку монархической
реставрации, предпринятую Югом III (1276). Кроме того, тамплиеров и
госпитальеров разделяло давнее соперничество, разводившее их по
разным лагерям во всех гражданских войнах XIII в., в частности, как
мы помним, в войне Святого Сабаса в Акре (1265–1258). Эти ссоры
между монахами всякий раз принимали размах дел государственной
важности к величайшим бедам для этого самого государства, о котором
ни те ни другие, увлеченные своими партийными интересами и
страстями, похоже, не задумывались.
История Иерусалимского латинского патриархата при франкском
владычестве
Смерть во время Первого крестового похода (1 августа 1098 г.)
папского легата Адемара де Монтрейя, епископа Пюи, возможно,
изменила судьбу Святой земли. Как знать, не сделал бы этот великий
прелат (которого Урбан II назначил вождем крестового похода)
Иерусалим «церковным королевством», каковыми стали две другие
столицы, Рим и Ахен? Во всяком случае, мы видели, что после
завоевания франками Иерусалима их первой заботой, даже еще до
окончательного определения статуса светского правления, которое им
предстояло установить, было избрание латинского патриарха Святого

города. Вопрос открыто стоял так: будет ли Иерусалим светским
государством или же церковным, то есть светской вотчиной патриарха.
Патриарх Даимберт Пизанский (1100–1102) попытался вырвать это
последнее решение, играя на благочестии Годфруа де Буйона, но,
несмотря на вмешательство антиохийских нормандцев, Бодуэн I
добился низложения Даимберта[190]. Решение грубое, но, возможно,
позволившее франкской Сирии избежать многих бед: что бы с ней
стало, если бы с первого дня своего существования она оказалась бы
вовлеченной в раздоры папского престола со Священной Римской
империей, которые в Европе резко остановили политическое развитие
Германии и Италии? Возведя наконец на патриарший престол своего
преданного союзника (я чуть не написал: сообщника) Арнуля де Рё
(патриарх в 1112–1118 гг.), возможно, сомнительного прелата, зато
пылкого роялиста, Бодуэн I сумел окончательно подчинить патриархат
королевской власти. Патриарх Этьен де Шартр в 1129 г. еще попытался
бороться с королем Бодуэном II (которому, впрочем, доводился
родственником), но это была последняя попытка такого рода, и
следующие патриархи уже верно служили королевской политике.
Правда, поддержка короны не раз позволяла иерусалимскому
патриарху одерживать верх в чисто церковных делах. При прежнем,
византийском, разделении епархий архиепископство Тирское с
подчиненным ему епископством Бейрутским входило не в
Иерусалимский, а в Антиохийский патриархат. Вопрос о
подчиненности возник, когда сначала Бейрут (1110), а затем Тир (1124)
были присоединены к Иерусалимскому королевству. По этому поводу
разразился бурный скандал между двумя латинскими патриархами:
иерусалимским Жибленом и антиохийским Бернаром де Валанс. В
конце концов, верх одержал патриарх Иерусалимский. Латинские
епископства Бейрута, Сидона, Тира, Акры и Панеаса, несмотря на
прежнюю подчиненность Антиохийской церкви, были переподчинены
церкви Иерусалимской, поскольку входили в состав Иерусалимского
королевства, а не княжества Антиохийского[191]. Зато, несмотря на то
что графство Триполийское с 1109 г. было вассалом (по крайней мере
фактическим, в лице своих графов) королевства Иерусалимского,
епископства этого графства (Жибле, Триполи, Тартус) продолжали, как
и в византийские времена, подчиняться латинскому Антиохийскому
патриархату.

Многие иерусалимские патриархи, такие как Эбремар де Теруан
(1103–1107), Арнуль де Рё (1112–1118) и Амори де Нель (1158–1180),
проявили героизм, нося в гуще сражений Крест Господень. Патриархи
Гормон де Пикиньи (1118–1128) и Гийом де Мессин (1130–1145) с
благородством исполнили свою роль, первый во время пленения
Бодуэна II (1123–1124), второй — когда Фульк Анжуйский оказался
блокированным Занги в Монферране (Баарине) в 1137 г. Зато патриарх
Ираклий (1180–1189), политикан и распутник, стал одним из тех
дурных советников, которых история считает виновными в восшествии
на престол Ги де Лузиньяна, то есть в падении королевства.
Внутренняя история графства Эдесского
Графство Эдесское[192], самое непрочное из франкских государств
(1098–1144 или 1146), в сущности, не было франкским. Оно было
армянским творением и создано армянином Торосом (ок. 1194–1098).
Призвавший к себе на помощь против тюрок будущего Бодуэна I, Торос
был очень быстро вынужден, уступая требованиям вновь прибывшего,
согласиться с тем, что Эдесское княжество станет армянофранкским[193]. Злая воля и жестокость Бодуэна переставили слова
местами. Эдесса стала франко-армянским графством. Результат нам
известен: Бодуэн спровоцировал бунт недовольных Торосом армянских
жителей, которые убили того, оставив франка-крестоносца
единственным властителем страны. Также мы знаем о попытке мятежа
армян, подавленного Бодуэном с обычной для него жестокостью;
главарей заговора он приказал ослепить или жестоко изувечить. Но
Бодуэн, навязав франкскую власть и насадив франкское рыцарство в
качестве правящего класса, армян поставил хоть и ниже него, но выше
сирийцев. Доказательством того, что армяне получили свою долю,
служит тот факт, что они до самого конца оставались верными и часто
героическими защитниками графства Эдесского, тогда как христианесирийцы имели тенденцию предавать франков в пользу тюрок. Брак
Бодуэна I с армянкой Ардой стал символом этого союза.
Бодуэн II, граф Эдесский с 1100 по 1118 г., углубил эту политику.
Он не только тоже женился на армянке, принцессе Морфии, дочери
Гавриила, или Хорила, князя Малатьи (Мелитены), но, по мягкости

своего характера, так контрастировавшей с жестокостью Бодуэна I,
душой привязался к армянам. Коадъютор армянского патриарха Барсег
(Василий) переехал из Ани в Эдессу в знак подтверждения взаимности
этих симпатий. Бодуэн II, как пишет Матфей Эдесский, «принял
понтифика с великими почестями, одарил его многими деревнями,
осыпал подарками и засвидетельствовал великую дружбу». Брак
Бодуэна II с представительницей семьи правителя Малатьи
распространил его влияние далеко на север, до верховий Евфрата. Его
поддержка позволила Гавриилу еще некоторое время отражать атаки
каппадокийских тюрок Данишмендитов, которым внутри Малатьи
постоянно помогала тайная деятельность сирийского епископа, так что
Малатья была взята тюрками лишь в 1103 г. На северо-восточном
направлении Бодуэн II занял такие далеко выдвинутые твердыни, как
Тель-Гуран, Тель-Мозан и Аль-Коради посреди Шабахтана, совсем
рядом с Мардином. На юго-западе он в 1104 г. с помощью нормандских
князей Антиохии пытался, хотя и безуспешно, овладеть Арранком,
первым пунктом на пути к Мосулу.
Экспансия была на время остановлена разгромом при Арранке, где
Бодуэн II попал в плен к тюркам (1104). Нормандский принц Ришар
Салернский[194], управлявший страной во время его пребывания в
плену (1104–1108), обвиняется сирийскими источниками в том, что изза своей алчности обирал местное население. Вышедшему на свободу
Бодуэну II пришлось отражать энергичные контратаки тюрок.
Несмотря на помощь князя Антиохийского Танкреда и самого короля
Иерусалимского Бодуэна I, в 1110 г. он был вынужден из-за постоянных
тюркских набегов покинуть восточный берег Евфрата, оставив
открытой местность вокруг Эдессы, населенную армянскими и
сирийскими крестьянами. Он попытался перевести их на запад от реки,
в окрестности Самосаты, но исход не обошелся без налета тюркской
конницы, устроившей массовую резню эмигрантов (1110).
После этих событий города графства Эдесского, расположенные на
левом берегу Евфрата, в первую очередь сама Эдесса, бывшая почти
неприступной, продолжали служить убежищем армянскому и
сирийскому населению, плотность которого увеличилась за счет того,
что там укрылись и деревенские жители. Но сельская местность, до
того процветающая и населенная в основном местными христианами,
обезлюдела и пришла в запустение. Земли графства Эдесского,

расположенные на правом берегу реки и защищенные ею, продолжали
процветать. Они частично образовывали сеньорию Турбессель (ТельБашир), главный фьеф графства, которым владел Жослен I де Куртене.
Контраст между экономическим положением двух регионов
спровоцировал опалу Жослена, которого Бодуэн II лишил его фьефа
(конец 1112 — начало 1113 г.).
Разорение дотоле процветавших земель Эдессы вызвало
недовольство не только среди сирийцев, всегда враждебных франкам,
но даже среди армян. В 1113 г. некоторые армянские жители Эдессы
якобы попытались сговориться с тюрками. Армянский хронист Матфей
Эдесский отрицает этот факт, тогда как Сирийский Аноним[195]
откровенно признается, что сирийцы принимали участие в заговоре[196].
Реакция Бодуэна II была энергичной. Он изгнал из Эдессы
сомнительные элементы и на время выслал их в Самосату (май 1113 —
февраль 1114 г.). В том же духе он присоединил к графству Эдесскому
соседние армянские княжества: Кайсун и Рабан; Аль-Биру, или
Биреджик; окрестности Кирра; Гаргар (1116–1117).
После того как Бодуэн II стал королем Иерусалима (1118), Эдессой
некоторое время управлял Галеран дю Пюизе, сеньор Биреджика (1118–
1119), потом, помирившись с бывшим сеньором Турбесселя Жосленом I
де Куртене, Бодуэн назначил его графом Эдесским. Мы видим, как
тесно графство Эдесское было связано с королевством Иерусалимским.
Дважды подряд его графы — Бодуэн I в 1100 г. и Бодуэн II в 1118 г. —
становились королями Иерусалимскими, отдавали графство во фьеф
тому, кому заблагорассудится, и новый граф, всем им обязанный,
оставался их вассалом.
Правление Жослена I де Куртене в качестве графа Эдесского
(1119–1131) разделяется на две части его пленом. Действительно, после
того как он попал в плен к тюркам (1123), регентство осуществлял
Жоффруа Монах, граф де Мараш. Но Жослен завоевал глубокую
любовь своих армянских подданных. Узнав о его пленении, пятьдесят
из них отправились переодетыми в Харпут, где содержали пленника,
как и короля Бодуэна II. С помощью армянского населения города эти
пятьдесят человек перебили небольшой тюркский гарнизон и овладели
Харпутом. Они заплатили за свой подвиг жизнями, поскольку тюрки
скоро вернулись с большими силами, но Жослен успел бежать.

Преданность и героизм армян в этой дерзкой акции доказывают их
привязанность к Жослену де Куртене. Текст Сирийского Анонима
показывает, что Жослен сумел завоевать симпатии и сирийского
населения.
Мы получим представление об успехах Жослена в его
продвижении на восток, когда узнаем, что под предводительством этого
«барона, идущего в авангарде» франки в 1128–1129 гг. сумели дойти до
ворот Амида (Диярбакыра), Нисибина и Рас-аль-Айна.
Дело Жослена разрушил его сын Жослен II (1131–1146). Сын
армянки, он был типичным бароном-креолом, предпочитавшим
франкскому обществу армянское и сирийское и вмешивавшимся в
религиозные раздоры сирийской церкви, что не мешало ему, под
предлогом паломничеств, грабить сокровища патриарха яковитской
церкви в монастыре Мара-Бар-Саумы. Он пренебрегал Эдессой ради
Турбесселя, и его отсутствие стало главной причиной падения Эдессы.
Атабек Занги осадил город 28 ноября 1144 г.; оборона города, в
отсутствие Жослена II и достаточного по численности франкского
гарнизона, легла на местных христиан, армян и сирийцев,
возглавляемых их прелатами (армянским епископом Ананией и
сирийским епископом Василем Бар Шумана). Армяне и сирийцы,
впрочем, с честью исполнили свой долг. После падения Эдессы (23
декабря 1144 г.) атабек Занги, безжалостный к франкам, попытался
привлечь на свою сторону местных христиан, в первую очередь
сирийцев, чей епископ Васил Бар Шумана действительно стал его
другом. Но если сирийское население легко примирилось с тюркской
властью, к которой всегда питало неявные симпатии, армяне
подчинились чисто внешне и в 1146 г. вступили в тайные переговоры с
Жосленом II, чтобы вернуть власть франков. Действительно, именно
армяне 27 октября 1146 г. помогли франкам в их атаке на Эдессу. Но как
мы уже знаем, Жослен II 3 ноября вынужден был бежать от
подошедших тюркских сил. Несчастные армяне заплатили за него
своими жизнями: была устроена их массовая резня. Следствием
второго взятия Эдессы тюрками стала радикальная дехристианизация
ее населения. Даже сирийцы, несмотря на свою франкофобию, были
изгнаны.
Внутренняя история княжества Антиохийского

Княжество Антиохийское, как мы видели, включало в основном
долину нижнего Оронта с соответствующим побережьем. Боэмунд I
(1098–1100) и Танкред (1101–1103, 1104–1112) — особенно Танкред —
присоединили к этому ядру долину среднего Оронта вплоть до
впадения Шайзара и соответствующей зоны за Оронтом до подступов к
Алеппо. Это территориальное расширение на восток не было
остановлено поражением при Тель-Акибрине (1119), где погиб Роже
Антиохийский, но не смогло пережить катастрофы при Маарате
(1149 г., гибель Раймона де Пуатье), стоившей франкам всех земель за
Оронтом и ставшей причиной окончательного разгрома при Хариме
(1164 г., пленение Боэмунда III). Но, урезанное до нижнего Оронта,
княжество, как мы уже знаем, просуществует до 1268 г.
Первым возникает вопрос о юридических отношениях княжества
Антиохийского с королевством Иерусалимским, с одной стороны, и с
Византийской империей — с другой.
Как мы видели, короли Иерусалимские неоднократно оказывались
вынужденными осуществлять регентство в княжестве Антиохийском.
Так, Бодуэн II был регентом после смерти Рожера и в отсутствие юного
Боэмунда II (1119–1126), потом после смерти Боэмунда II при его
дочери Констанс (1130–1131). Фульк Анжуйский точно так же был
регентом при Констанс с 1131 по 1136 г., то есть до брака девушки с
Раймоном де Пуатье. Чуть позже, после смерти Раймона и до второго
замужества Констанс с Рено де Шатийоном, регентство осуществлял
Бодуэн III (1149–1153).
Но эта опека некоторых иерусалимских королей над северным
княжеством была чисто личной и случайной. В правовом отношении
княжество никогда не было вассалом королевства. К тому же, когда
Боэмунд основал его (1098), королевство еще не существовало, и
нормандский вождь так и не принес оммаж ни Годфруа де Буйону, ни
Бодуэну I, когда впоследствии ездил к ним в Иерусалим. Итак, с самого
своего возникновения княжество было независимо от королевства. Оно
имело собственные Ассизы, отличные от Иерусалимских, свой Совет
баронов, свой Суд горожан, никак не зависящие от аналогичных
органов Иерусалима, своих канцлера, коннетабля, сенешаля, двух
маршалов, равных по достоинству аналогичным высшим должностным
лицам королевства.

По отношению к Византийской империи все обстояло иначе.
Теоретически Антиохия оставалась византийской, что было признано
крестоносцами по их Константинопольскому соглашению 1097 г.,
имевшему в виду в первую очередь именно этот город, тем более что он
был отнят турками у византийцев лишь в 1084 г. и, стало быть, права
империи на него были совсем свежими. Эти теоретические права
тяготели над новым княжеством целый век. Несмотря на то что
соглашение 1097 г. было аннулировано Боэмундом уже в 1098 г., десять
лет спустя, после капитуляции у Дюраццо он вынужден был признать
их законную силу и недвусмысленно согласиться с сюзеренитетом
императора Алексея Комнина. Правда, Танкред, оставшийся
правителем Антиохии (1104–1112), в свою очередь, отказался признать
соглашение при Дюраццо, оставшееся мертвой буквой. Но в 1137 г., как
мы видели, император Иоанн Комнин, блокировав Антиохию, принудил
Раймона де Пуатье признать свой сюзеренитет. Однако умело
срежиссированный бунт антиохийского населения против византийских
властей (1138) заставил василевса удовлетвориться чисто номинальным
сюзеренитетом. Но в 1159 г. император Мануил Комнин, подступив к
Антиохии во главе всей византийской армии, принудил Рено де
Шатийона склониться и реально стать его вассалом. Боэмунд III, когда
начал править самостоятельно (1163), без возражений признал
имперский сюзеренитет, что подтверждается его поездкой в
Константинополь (1165). Но вследствие потери византийцами Киликии
(1173) и сокрушительного поражения от тюрок, которое они потерпели
при Мириокефалоне во Фригии (1176) и которое территориально
отрезало княжество от Византии, права империи утратили силу.
Княжество Антиохийское, основанное в 1098 г. итало-нормандской
династией (Боэмундом I Тарентским), сохранило нормандский
отпечаток, живучесть которого подтверждают его институты. Боэмунду
наследовал его племянник Танкред (1111), потом Рожер, племянник
Танкреда (1112), Боэмунд II, сын Боэмунда I (1126), и Констанс, дочь
Боэмунда II (1130). В 1136 г. Констанс, выйдя замуж за Раймона де
Пуатье, разделила трон с ним. Произошедшая от рожденного в этом
браке Боэмунда III (1163–1201) нормандско-пуатевенская династия
прокняжит в Антиохии вплоть до мусульманского завоевания в 1268 г.
Большинство дворянских фамилий княжества были, как и
правящая династия, нормандского происхождения. Таковы были

Сурдевали, Шеврейи (и те и другие пришли из Италии), де Сен-Ло, дю
Вьё-Поны, де Ложи, де л’Или, Френели, д’Андервили, Корбоны и
Барневили. Выделим, однако, Манселей, которые, вероятно, пришли из
Мэна, Тирелей, пришедших из Пикардии, Монши из Артуа и Мазуаров,
которые вроде бы родом с Центрального плато. Мазуары, де Моны и
Мансели наследовали друг другу в должности коннетабля, тогда как
многие Тирели занимали должности маршалов. Крупнейшим фьефом
владели Мазуары; он в определенное время включал в себя Валению
(Булуниас) (1109) и Маркаб (1118). Другим крупным фьефом был фьеф
сеньоров де Саон (Сахиун), которые, вероятно, также владели
Сардуаном (Зерданой). Из других фьефов упомянем Арранк (Харим),
Сереп (Атариб) и Кафарду (Кафартаб). Но в целом нормандская
династия, в отличие от того, что происходило в королевстве
Иерусалимском и графствах Триполийском и Эдесском, не стремилась
отрезать куски своей территории крупным вассалам. Напомним, что это
чисто нормандское явление, поскольку мы наблюдаем аналогичную
политику всюду, где обосновывались нормандские принцы: в самой
Нормандии, в Англии и в Королевстве обеих Сицилий.
В этом княжестве, более централизованном, чем три остальных
франкских государства, высшие должностные лица были те же, что и
повсюду: канцлер, коннетабль, два маршала, сенешаль. Местную
администрацию возглавляли дуки, чьи титул и функции были
унаследованы от византийцев (дуки Антиохии, Латакии, Джабалы), и
один виконт Антиохийский. Город Антиохия отличился созданием в
октябре 1193 г. Антиохийской коммуны, организованной под
покровительством антиохийского патриарха Эймери де Лиможа
совместно различными группами латинского населения: дворянами,
клириками и горожанами, дабы противостоять захвату власти
армянами. Именно потому, что коммуна создавалась для борьбы с
армянской угрозой, она, вероятно, включила в себя греческое
население, которое, впрочем, было доминирующим в городе Антиохия
местным этническим элементом. Боэмунд IV, чьи права коммуна
поддерживала против армянского кандидата, поощрял ее деятельность.
Коммуну возглавляла коллегия консулов (так же как южнофранцузские
коммуны) под председательством мэра (как в коммунах Северной
Франции), и так же, как коммуна Акры («Братство святого Андрея» с

1231 г.), она имела собственную «кампану», колокол для сигналов к
сбору.
Чтобы закончить с гражданскими институтами Антиохии,
отметим, что личная уния княжества с графством Триполи не стала для
него источником дополнительной силы. У последних Боэмундов видна
тенденция бросить это приграничное владение, почти окруженное
мусульманами, а местом своего пребывания сделать гораздо более
комфортабельный Триполи на прекрасной Ливанской Ривьере. Так себя
вела регентша Лючия (Люсьенна) ди Сеньи (1251–1252), занимавшаяся
исключительно Триполи, оставив Антиохию в небрежении. Когда же
Антиохия была завоевана мамелюками (1268), сам Боэмунд VI,
правитель энергичный и здравомыслящий, отсутствовал в ней,
проживая в Триполи.
Важную роль играл Антиохийский латинский патриархат[197]. Он
был основан не на следующий же день после завоевания. Боэмунд I,
возможно связанный соглашениями с императором Алексеем
Комнином, оставил на месте греческого патриарха Иоанна. Местное
христианское население города в большинстве своем было греческим.
Но в 1100 г. Иоанн удалился в Константинополь, и франки поспешили
назначить патриархом одного из своих, Бернара де Валанса, который
занимал престол с 1100 по 1135 г. Бернар очень высоко поднял престиж
своего сана, став вдохновителем и организатором сопротивления в
1119 г. после разгрома при Тель-Акибирне, где нашел свою смерть
князь Рожер. Его преемник Рауль де Домфрон (1135–1139), прелат
властолюбивый и слишком склонный к светской жизни, воспользовался
малолетством княгини Констанс, чтобы увеличить патриарший
авторитет, но Раймон де Пуатье, которому он помог взойти на трон
(1136), очень скоро устал от его претензий и под предлогом его
излишней суровости к капитулу сместил (1139). Эймери де Лимож,
патриарх с 1139 по 1194 г., помог спасти княжество после того, как
Раймон де Пуатье был убит тюрками, а король Бодуэн III поручил ему
возглавить временное правительство (1149). В период вдовства княгини
Констанс (1149–1153) он играл в правительстве первенствующую роль,
но после того, как Констанс вышла замуж за Рено де Шатийона (1153),
у того вызвала опасения власть, которую приобрел Эймери. Он бросил
прелата в тюрьму, а потом выставил голым на палящее летнее
сирийское солнце. После этого Эймери удалился в Иерусалим, не

отрекшись при этом от патриаршего сана. Вернувшись впоследствии в
Антиохию, он спас город после катастрофы 11 августа 1164 г.
(поражение при Хариме, пленение Бодуэна III), организовав отпор
войскам Нур ад-Дина.
Мы видели, что в 1127 и особенно в 1159 г. княжество
Антиохийское вынуждено было признать над собой византийский
сюзеренитет, который еще более упрочился, когда Боэмунд III, взятый в
плен Нур ад-Дином, был отпущен на свободу благодаря
дипломатическому вмешательству императора Мануила Комнина
(1165). Боэмунд III нанес в Константинополь визит благодарности
(1165). В ходе встреч с василевсом он согласился принять в Антиохии
греческого патриарха, каковым стал Афанасий II (1165–1170). После
прибытия Афанасия латинский патриарх Эймери де Лимож удалился в
замок Кюрса (Кусайр), наложив на Антиохию интердикт. В борьбе с
победившим греческим духовенством он заключил союз с яковитской,
то есть с Сирийской монофизитской, церковью, патриархом которой
тогда был знаменитый хронист Михаил Сириец. В 1170 г., после смерти
Афанасия II, Боэмунд вновь интронизировал Эймери де Лиможа.
Едва миновала греческая опасность для латинской церкви
Антиохии, как навалилась армянская угроза. Армянский правитель
Левон II, поймав Боэмунда III в западню в Баграсе, попытался
принудить своего пленника сдать ему город Антиохию и вырвал у того
соответствующие приказания. Но как мы видели, латинское и греческое
население города объединилось в коммуну под руководством патриарха
Эймери де Лиможа и отразило нападение армян (1194).
История получила продолжение в патриаршество Пьера
д’Ангулема (1197–1208), когда за трон Антиохии, как мы уже знаем,
боролись Боэмунд IV (1201–1233) и его племянник Раймон-Рубен.
Последний, будучи также внучатым племянником короля Армении
Левона II, пользовался поддержкой армян. Боэмунда IV, напротив,
поддерживали сирийцы, по-прежнему остававшиеся в Антиохии
влиятельной этнической общиной. Патриарх Пьер д’Ангулем,
полагавший, что главная угроза латинской церкви исходит от греков,
высказался в пользу Раймона-Рубена и зимой 1207/08 г. организовал
заговор, чтобы сдать последнему Антиохию. Заговор провалился, и
Боэмунд IV бросил Пьера д’Ангулема в тюрьму, где уморил жаждой
(1208). В это же время он даровал свое расположение греческому

патриарху Симеону II. Новый латинский патриарх Пьер II де Лочедио
(1208–1217) стал душой заговора, который при поддержке армян
наконец-то усадил на антиохийский трон Раймона-Рубена (1216). Но
когда Боэмунд IV вернул престол себе (1219), армяно-латинская партия
окончательно проиграла. Боэмунда IV за его поведение неоднократно
отлучали от церкви (в очередной раз в 1230 г.). Окончательное
примирение наступило лишь после его смерти (1233).
Внутренняя история графства Триполийского
В отличие от одновременно созданных в 1098–1099 гг. княжества
Антиохийского и королевства Иерусалимского графство Триполийское
возникло не сразу. Лишь в 1102 г., как мы видели, граф Тулузский
Раймон де Сен-Жиль предпринял систематическое завоевание его,
овладев Тартусом. И только в 1109 г. его сын Бертран, при помощи всех
прочих франкских принцев, отберет у арабов Триполи.
Графство Триполийское было по преимуществу «государством
Великого Ливана». Вначале оно, как и другие франкские государства,
предприняло попытку расширения вглубь континента, выйдя на северовостоке в долину верхнего Оронта, а на юго-востоке на Бекаа. Целью
Раймона де Сен-Жиля на этом направлении был Хомс, который франки
называли Шамель. Раймон едва не овладел им в 1103 г. Несмотря на его
неудачу, его преемника Гийома Журдена (1105–1109) Альберт
Ахенский[198] будет называть князем де ла Шамель[199]. Не вызывает
сомнений, что лишь завоевание Хомса обеспечило бы выживание
графства Триполийского, как одно завоевание Дамаска могло бы
обеспечить выживание королевства Иерусалимского, а завоевание
Алеппо — выживание княжества Антиохийского. Не сумев взять Хомс,
графство Триполийское обеспечило себе владение южными хребтами
Ансарийских гор Кракде-Шевалье, завоеванными Танкредом в 1110 г. и
уступленными им графу Понсу (1112), затем Рафанеей (Рафанийей) и
Монферраном (Баарином), завоеванными тем же Понсом, первая
крепость 31 марта 1126 г., вторая — ранее 1132 г. Со стороны Бекаа
граф Бертран точно так же занял около 1109–1110 гг. Монестр
(Мунайтиру, Мнейтри), господствующую над Баальбеком. Но это были
лишь отдельные исключения. Графство оставалось ливанской

Ривьерой, вытянувшейся между горами и морем. Графы из Тулузского
дома допустили создание относительно крупных фьефов, таких как
Нефен (Энфе), Бутрон (Батрун) и Жибле (Джебейль), что
дополнительно уменьшило размер их собственных земель. В 1258 г. мы
увидим сеньоров Жибле, Эмбриачи, оскорбляющих своего сюзерена
прямо под стенами Триполи.
В отличие от королевства Иерусалимского и княжества
Антиохийского графство Триполийское с самого начала едва не
раскололось надвое, правда, в пользу членов правящего дома: в 1109 г.
оно было разделено арбитражем короля Бодуэна I между двумя
тулузскими претендентами, Гийомом Журденом и Бертраном. Лишь
благодаря убийству — очень своевременному — Гийома Журдена
единство было восстановлено (1110). Точно так же в 1148 г. граф
Тулузский Альфонс Журден прибудет из Франции оспаривать графство
Триполи у Раймона II, своего внучатого племянника. Но Альфонса
Журдена тоже очень вовремя отравят[200].
Несмотря на это смертельное соперничество между членами
тулузской династии, страна, похоже, была весьма привязана к этому
дому. И кажется, сильно сожалела, когда его сменил Антиохийский дом.
Мы увидим, как восемьдесят шесть лет спустя, в 1287 г., рыцари и
горожане, «коммуна Триполи», станут протестовать против
деспотического режима, установленного у них тремя последними
Боэмундами, который, видимо, сравнивали с правлением Тулузского
дома, и сравнения эти было в пользу последнего.
Латинские поселенцы графства Триполийского происходили либо
из Южной Франции, либо из Италии. К первой группе принадлежали
фамилии д’Агу, де Пюилоран, Порселе, Монтольё (или Монтолиф), де
Роншероль, де Фонтенель, де Корнийон, де Фарабель. Исследования
Ж. Ришара показывают, что общеупотребительным языком в графстве
был не северофранцузский (ланг д’ойль), как на остальной территории
Святой земли, а южнофранцузский (ланг д’ок). В этом была причина
партикуляризма, который тулузское графство Ливана проявляло в
XIII в., в период правления нормандско-пуатевенской династии князей
Антиохийских.
Что же касается итальянского элемента, он с самого начала был
представлен семейством Эмбриачо, генуэзского происхождения,
которое в 1109 г. получило фьеф Жибле (Джебей) при сюзеренитете

графа Триполийского и под контролем генуэзской Синьории. Эмбриачи
достаточно быстро офранцузились и избавились от политической опеки
Генуи, но тем не менее всякий раз, когда затрагивались интересы их
исторической родины, демонстрировали преданность генуэзской
партии. В этом качестве и в качестве главных вассалов графа они
выдвинулись на роль лидеров латинской знати в ее оппозиции графской
власти, по крайней мере, когда последняя, после пресечения тулузской
династии, перешла к Антиохийскому дому.
Вторая волна итальянизации началась, когда в 1235 г. Боэмунд V
женился на римской принцессе Лючии, дочери графа Сеньи, Паоло ди
Конти. Лючия привлекла в страну многих выходцев из Рима, в том
числе своего брата Паоло II ди Сеньи, которого сделала епископом
Триполи. После смерти Боэмунда V (1251) Лючия, в качестве регентши
при их сыне Боэмунде VI, правила страной вместе с римским кланом.
Против этого клана поднялись триполийские феодалы, возглавляемые
младшим отпрыском дома Эмбриачо, Бертраном де Жибле, который,
как мы уже знаем, под стенами Триполи ранил Боэмунда VI в руку
(1258), а потом был убит по наущению двора. Также мы видели, как в
1282 г. один из его родственников, Ги (или Гвидо) Эмбриачо, сеньор де
Жибле, возглавивший восставшую знать, попытался свергнуть
Боэмунда VII, но был захвачен тем и похоронен заживо. Наконец, мы
видели, как один из его родственников, Бартелеми де Жибли отомстил
после смерти Боэмунда VII, возглавив Триполийскую коммуну,
объявившую династию Боэмундов низложенной за тиранию и
провозгласил над страной генуэзский протекторат: поведение,
соответствующее постоянной политике семейства Эмбриачи.
Какие юридические узы связывали графство Триполийское с
королевством Иерусалимским? Вначале таковые просто не
существовали. В Иерусалимских ассизах нет даже намека на них. Ни
Раймон де Сен-Жиль (1102–1105), ни Гийом Журден (1105–1110) не
были вассалами Бодуэна I. Но чтобы победить Гийома Журдена,
Бертран (1109–1112) открыто признал сюзеренитет того же короля, а
Гийом Тирский уверяет нас, что после принесения данной присяги на
верность (1109) графы Триполийские юридически превратились в
вассалов Иерусалимского королевства. Тем не менее если сын и
наследник Бертрана, граф Понс (1112–1137) вел себя как верный вассал
Бодуэна II (1118–1131), то после восшествия на престол короля Фулька

(1131) он попытался разорвать эту зависимость. Он не только не помог
Фульку вразумить вдовствующую княгиню Антиохийскую Аликс, но
еще и обнажил оружие в ее поддержку. Фульк победил его при
Шастель-Рюж возле Кашфахана и заставил вновь признать вассальную
зависимость от королевства. Услуги, оказанные чуть позднее Фульком
Понсу, осажденному мусульманами в Монферране (Баарине), укрепили
эти узы. Еще больше скрепило их регентство, которое после убийства
графа Раймона II (1152) король Бодуэн III взял на себя в качестве
опекуна юного Раймона III, а затем регентство, которое король Амори I
осуществлял в Триполи в то время, когда Раймон III находился в плену
у атабека Нур ад-Дина (1164–1172).
Эти вассальные узы ослабли, когда тулузская династия угасла
(1187) и графство Триполийское оказалось соединено личной унией с
княжеством Антиохийским (1201). Как мы уже знаем, Боэмунды, в
качестве князей Антиохийских, никогда не приносили оммаж королям
Иерусалимским. И поскольку вскоре после этого (начиная с 1232 г.)
королевская власть в старом королевстве практически прекратила
существование, они оказались независимыми и в своем Ливанском
графстве точно так же, как в их северном княжестве.
Внутренняя история графства Триполийского нам известна плохо,
но лучом света для нас служит «манифест», опубликованный в 1287 г.
местными баронами против правления Антиохийского дома, до самого
конца воспринимавшегося как иностранный. Итак, в период с 1201 по
1287 г. потомки тулузцев и генуэзцев из Триполи или Жибле так и не
смогли по-настоящему смириться с нормандско-пуатевенской
Антиохийской династией. Причины этого кроются в культурных и, как
предполагает Ж. Ришар, в языковых различиях.
Дом Ибелинов
После рассказа о правящих домах следует рассказать о доме
Ибелинов, занимающем в истории франкской Сирии особое место.
Основатель этого дома, Балиан I, именуемый Балиан Француз
(умер до 1155 г.), принадлежал к семейству виконтов Шартрских.
Приехав в Святую землю, он, благодаря своему браку с дочерью
местного сеньора, стал сеньором Ибелина (Ябны) и Рамы (Рамлы), к

югу и юго-востоку от Яффы. Один из его сыновей, Бодуэн, сеньор де
Мирабель (Медждель-Яба), проявил себя в 1186 г. как лидер баронской
оппозиции против передачи престола Ги де Лузиньяну. Еще один его
сын, Балиан II (умер после 1193 г.), женился на вдовствующей королеве
Иерусалимской Марии Комнине (вдове Амори I) и в 1187 г., после
хаттинской катастрофы, попытался спасти Иерусалим: как мы видели,
ему удалось хотя бы добиться от Саладина свободного выхода
христианского населения. В этих трагических обстоятельствах он
действовал как регент королевства.
Старший сын Балиана II, Жан I д’Ибелин (ум. в 1236 г.), в 1197 г.
получил от Анри Шампанского сеньорию Бейрут. «Старый сир де
Барут», как его называют хроники, был бальи Иерусалимского
королевства с 1205 по 1210 г., в период малолетства королевы Марии
Иерусалимско-Монферратской, своей племянницы, а потом бальи
Кипрского королевства с 1227 по 1229 г., во время малолетства короля
Анри I де Лузиньяна, тоже доводившегося ему племянником[201]. Он
был лидером франкской знати Святой земли и Кипра в противостоянии
Фридриху II и во время так называемой войны с ломбардцами (1229–
1232), ему удалось изгнать имперцев с острова и с континента, за
исключением Тира. Признанный лидер Акрской коммуны, то есть
буржуазии франкской столицы и баронов Святой земли (1229), он был
некоронованным королем страны. Опытный юрист, он отстаивал от
императорского абсолютизма все конституционные свободы франкской
знати и Высокого совета баронов, права юридически равные, если не
превосходящие коронные. Его племянник, Жан Ибелин-Яффский (ум. в
1266 г.), получивший графство Яффу около 1250 г. и занимавший
должность бальи Иерусалимского королевства с 1254 по 1256 г.,
кодифицировал конституционные теории дворянства Святой земли в
первой книге Ассиз, подлинным автором которой он является. Что же
касается сыновей «старого сира де Барута», они также продолжили его
дело. Старший, Балиан III, сеньор Бейрута с 1236 по 1247 г., завершил
изгнание имперцев (взятие Тира, 1243 г.). Один из младших братьев
Балиана III, Жан д’Ибелин-Арсюр, называемый так, потому что был
сеньором города Арсюр (Арсуф) к северу от Яффы (ум. 1268), был
бальи Иерусалимского королевства с 1256 по 1258 г.
Различные ветви семьи Ибелинов сохраняли свои палестинские
сеньории до самого мамелюкского завоевания (Арсуф пал в 1266 г.,

Яффа в 1268 г., а Бейрут в 1291 г.). Тогда Ибелины перебрались на
Кипр, где продолжали играть роль первого плана. Находясь благодаря
частым бракам в тесном родстве с королевской династией Лузиньянов,
они, как и в Акре, жили на ступеньках трона. На Кипре, как и в Акре,
Ибелины показали себя защитниками «прав баронов», то есть очень
разработанной конституционной теории, по которой сюзеренитетом
обладала не корона, а феодальный Высокий совет.
Ибелины — самые блестящие представители французской
цивилизации в Святой земле XIII в. «Старый сир де Барут», повторим
здесь еще раз, остался для средневекового общества образцом
благодаря безупречности своего морального облика, абсолютной
верности данному слову, своим юридическим познаниям, не менее
выдающимся, чем рыцарские доблести, своей безупречной честности,
полной одновременно достоинства, доброжелательности и лукавства,
дальновидной верности, благородству сердца, проявлениями которых
полна история его жизни в изложении Филиппа Новарского. Но не
следует забывать, что результатом торжества конституционных теорий,
проводимых им, духа Ассизов, победе благодаря ему феодального права
стало разрушение во франкской Сирии власти и понятия государства,
замененных анархией баронов и, в конце концов, парализовавших
франкское сопротивление мусульманской реконкисте.
Сирийские общины: яковиты и несториане
Изучение четырех франкских государств по отдельности показало
нам значительную роль, сыгранную различными местными
христианскими общинами. Настал момент рассмотреть их
внимательно. Эти восточные христианские общины, состоявшие из
сирийцев, принадлежали к трем церквям: яковитской, несторианской и
греческой, а также к армянской григорианской церкви.
Яковиты, арабоязычные монофизиты сирийского обряда,
составляли самый многочисленный элемент везде, кроме графства
Эдесского, где доминировали армяне, и города Антиохии, в котором
доминировали греки. Их количество (как и число сирийцев греческого
обряда) в Иерусалимском королевстве, должно быть, увеличилось с
1115 г. Действительно, в том году король Бодуэн I, желавший заново

населить свое государство, в котором вследствие мусульманской
эмиграции образовались значительные пустоты, позвал в Палестину из
Трансиордании всех сирийских христиан, хотевших получить
землю[202]. Резиденцией яковитского епископа Иерусалима был
монастырь Мадлен, яковитского антиохийского патриарха в монастыре
Мар-Бар-Сайма возле Малатьи. Эта община, естественно, была
отделена от римской церкви конфессиональной бездной по
деликатному вопросу христологии. Тем не менее, пока продолжалось
франкское владычество, лидеры яковитов старались поддерживать
добрые отношения с властями. В яковитской церкви было несколько
выдающихся прелатов. Назовем трех из них: Михаил Сириец, патриарх
в 1166–1199 гг., оставил нам ценную хронику; он поддерживал дружбу
с латинскими патриархами Амори де Нелем и Эймери де Лиможем.
Игнатий II, патриарх 1222–1253 гг., в 1237–1247 гг. вел переговоры с
папством на предмет примирения яковитов с римской церковью.
Наконец, Абуль Фарадж Бар-Эбрей (1226–1286), яковитский примас
восточной провинции в 1261 г. и тоже автор ценной хроники.
Тонкий вопрос, каковы были истинные чувства яковитских общин
к франкской власти. Если верить некоторым местам трудов Михаила
Сирийца и особенно Сирийского Анонима, чувства эти были не
слишком лоялистскими, и, столкнувшись с жестокостями правления
франков, эти «арабы-христиане» скорее испытывали тайную симпатию
к своим соплеменникам-мусульманам. Со своей стороны франкские
хронисты демонстрируют недоверчивость латинских баронов, которую
во времена неудач и поражений порождало у них поведение местных
христиан. Но, очевидно, всякий раз речь шла о конкретных случаях,
обобщать которые было бы несправедливо.
Особое место следует отвести ливанским маронитам, которые, по
свидетельству Гийома Тирского, поставляли прекрасных лучников во
вспомогательные части франкских армий, а в 1181 г. присоединились к
римской церкви в лице патриарха Эймери де Лиможа.
Несториане,
восточные
христиане
сирийского
обряда,
монофизиты, но, с точки зрения христологии, исповедовавшие
противоположные догмы (две природы в Христе), были менее
многочисленны в Сирии, их основные центры находились в Ассирии и
Ираке. В Иерусалиме у них был архиепископ, подчиняющийся их
католикосу Селевкийско-Багдадскому. Они проживали в основном в

Триполи, где имели свои школы, в частности медицинские (они были
известны как врачи со времен школ в Эдессе и Нисибине), а также в
Джебейле, Бейруте и Акре.
Местные христиане греческого обряда
Сирийцы греческого обряда, очевидно, были настроены по
отношению к франкским властям наименее благожелательно. Их
провизантийские симпатии заставляли сомневаться в их лояльности. Во
время взятия Иерусалима Саладином в 1187 г. их обвиняли в сговоре с
врагом. «Большинство населения Иерусалима, — говорится в „Истории
патриархов Александрийских“, — состояло из греческих христиан, или
мелькитов, питавших смертельную ненависть к латинянам». Один из
них, Иосиф Батит, стал доверенным человеком Саладина, который
использовал его, чтобы ускорить капитуляцию Святого города. Франки,
по сугубо политическим мотивам, более симпатизировали сирийским
церквям, которые, монофизитская или несторианская, считались равно
еретическими, чем греческой, бывшей «схизматической». Тем не менее
в Антиохии, где греки составляли основной местный элемент (так же
как армяне в Эдессе), в 1194 г. они были допущены франкскими
горожанами в «Антиохийскую коммуну». Впрочем, мы уже убедились в
том, что антиохийские латиняне и в первую очередь сам Боэмунд IV
вполне могли положиться на греков при отражении попыток армян
захватить город (1207 и последующие годы).
Несмотря на религиозные раздоры между христианами различных
течений и подозрения, предметом которых со стороны латинян могли
стать яковиты в Эдессе, армяне в Антиохии и греки в Иерусалиме,
франкское правление проявило замечательный либерализм в
отношении этих отделившихся братьев; перед лицом угрозы со стороны
ислама франки вынуждены были опираться на всех христиан без
исключения, невзирая на расхождения относительно природы Христа
или исхождения Святого Духа. Все сирийские христиане, вне
зависимости от их исповедания, допускались в ряды сословия горожан.
Нам известно, что в Суде горожан, или Суде виконта, они могли
приносить присягу, даже против латинянина. Данная правовая норма
иллюстрирует признание их значения в крестоносном обществе. Так же

как горожане-латиняне, они имели право владеть землями и казалем
(казаль — деревня или село, населенное крепостными земледельцами).
Ими управляли в соответствии с их особенными обычаями их
собственные чиновники, раисы, чьи функции были идентичны
функциям латинских виконтов.
В целом, несмотря на неизбежные трения, отношения между
латинянами и местными христианами были достаточно хорошими,
чтобы эпоха франков оставила у последних приятные воспоминания.
Латинские поселенцы в Сирии
Сирийско-палестинские латинские княжества часто обозначают
термином «франкские колонии», допускающим неоднозначное
толкование. В действительности франкская Сирия никогда не была
колонией в смысле населения. Причиной первоначального дефицита
переселенцев стал крах «арьергардных походов», уничтоженных в
1101 г. в пустынях Анатолии. Но следует отметить, что иммиграция
никогда не была достаточно многочисленной, чтобы создать класс
латинских деревенских жителей: сельское население, как мы видели, в
королевстве Иерусалимском, графстве Триполийском и княжестве
Антиохийском по-прежнему состояло из сирийских христиан
(сирийского и греческого обряда) или мусульман, в графстве Эдесском
— из сирийцев-христиан и армян. Иммиграция ограничивалась
дворянством и горожанами. Как это бывает в колониях, иммигранты
нередко повышали свой общественный статус, и мелкий дворянчик
становился большим сеньором, а то и владетельным князем (Рено де
Шатийон), бедный простолюдин превращался в богатого буржуа,
владельца ферм и обширных полей (пример, приводимый Фульхерием
Шартрским[203]). Но после осуществления этого социального
возвышения, ставшего результатом колонизации, рамки между
сословиями сохранились очень четко. С одной стороны — рыцарство,
наделенное фьефами или собранное в крепостях вокруг баронов,
составлявшее каркас франкского режима, каковой был и в целом
оставался режимом военной оккупации. С другой стороны — быстро
достигшее процветания и умеющее, в случае необходимости,
обращаться с оружием, а потому имеющее возможность получить

дворянство сословие горожан: в 1152 г. именно иерусалимские
горожане в отсутствие королевской армии блистательно отразили
нападение туркоманов Яруки; в 1187 г. Балиан II д’Ибелин в своей
попытке защитить Иерусалим от Саладина посвятил в рыцари
богатейших буржуа города.
Этими рамками и ограничивалась реальная колонизация:
франкская Сирия была (как и современные европейские колонии)
колонией руководящих кадров, но кадров, обосновавшихся в ней
насовсем, адаптировавшихся к окружающей обстановке и не желающих
возвращаться обратно.
Главный источник, к которому приходится постоянно
обращаться, — это труд Фульхерия Шартрского. Приблизительно в
1125 г. (он писал между 1101 и 1127 гг.) этот бывший капеллан
Бодуэна I оставил нам весьма интересную картину этой колонизации:
«И вот мы, жители Запада, превратились в жителей Востока.
Вчерашний итальянец или француз стал, переехав сюда, галилеянином
или палестинцем. Уроженец Реймса или Шартра преобразился в
сирийца или жителя Антиохии. Мы уже забыли наши родные места.
Здесь один имеет дом и прислугу с такой уверенностью, будто это его
наследство с незапамятных времен. Другой уже взял в жены сирийку
или армянку, а возможно даже, крещеную сарацинку. Тот живет в семье
жены.
Мы
поочередно
пользуемся
различными
языками,
употребляемыми здесь. Переселенец стал местным, иммигрант
ассимилируется с коренным жителем. Каждый день с Запада
приезжают родные и друзья, чтобы присоединиться к нам. Они без
колебаний оставляют там все, чем владели. Действительно, тот, у кого
было всего несколько денье, здесь оказывается обладателем огромного
состояния. Тот, у кого в Европе не было даже одной деревни, здесь, на
Востоке, становится сеньором целого города. Зачем нам возвращаться
на Запад, если Восток осуществил наши мечты?»
Метисация. Пулены
Фульхерий Шартрский очень конкретен в этом отношении. То, что
он нам показывает с первого поколения переселенцев, это не просто
колониальная адаптация и рождение креольского общества, но и,

используя специальную терминологию, метисация. Метисы франков и
сириек и (наверняка намного более редкие) сирийцев и франкских
женщин назывались пуленами, и именно этим термином
западноевропейцы в конце концов стали обозначать всех франковкреолов со второго поколения.
Было ли это наименование, точнее, его расширительное
толкование, оправданным? Действительно ли происходило смешение
рас? Чтобы ответить на этот вопрос, прежде всего следует оговорить
различия между разными классами общества. Франко-сирийские браки,
упомянутые
Фульхерием
Шартрским
и
подтверждаемые
существованием пуленов (в узком смысле слова), должно быть,
оставались характерными для городской среды. Среди высшей знати
были распространены франко-армянские брачные союзы.
В первую очередь мы имеем в виду графство Эдесское и Киликию.
В графстве Эдесском доминирующим христианским элементом к
моменту прихода крестоносцев были армяне, чьи воинские доблести
предводители франков смогли очень быстро оценить. Франки вступили
с ними в тесный союз, и мы видели, что графство Эдесское за недолгое
свое существование (1098–1146) было франко-армянским графством.
Чуть дальше, в Киликии, у армян было собственное государство,
возглавляемое блистательными династиями, которое практически
непрерывно было союзником франков. Различные франкские владетели
вступали в отношения с армянскими правителями, как совершенно
равные с равными. В то время, когда франкские бароны безуспешно
искали среди сирийских христиан дворянство, с которым можно было
бы вступать в брачные отношения, не роняя собственного достоинства,
они нашли это сословие в совершенно сложившемся виде в лице
нахараров киликийских гор. Итак, оставив франко-сирийскую
метисацию латинскому простонародью и купцам, высшая знать
постоянно искала брачных союзов с армянами. Бодуэн I, Бодуэн II, граф
Эдесский Жослен I де Куртене женились, как мы видели, на армянских
принцессах. Королева Мелизанда, регентша Иерусалима с 1143 по
1152 г., была наполовину армянкой, и иерусалимская династия начиная
с Бодуэна III (1143), таким образом, имела в своих жилах армянскую
кровь. В XIII в. семейство Ибелинов, Антиохийский княжеский дом,
королевский дом Лузиньянов (Кипрско-Иерусалимский) не переставали
заключать браки с царской династией Армении. Так что в этом смысле

можно сказать, что высшая франкская знать действительно состояла из
пуленов.
Добавим к этим франко-армянским и франко-сирийским союзам
все возрастающее с каждым поколением влияние восточного
окружения, климата и местных обычаев. Креольские нравы развивались
в том же направлении, что и браки. По этому поводу отсылаем к
картине (несмотря на некоторую ее утрированность и напыщенность),
нарисованной Жаком де Витри в связи с проповедью Пятого крестового
похода (1216–1217).
Франкское владычество и мусульманское население
Гораздо более деликатной проблемой были франко-мусульманские
отношения. Проблемой всегда острой для христианского завоевателя на
земле ислама. Проблемой особенно щекотливой, когда этот завоеватель
был крестоносцем, видевшим в последователях Магомета «язычников»
из «Песни о Роланде», тогда как для мусульман христианин, по факту
его веры в Троицу, оставался «многобожником».
Несмотря на столь малоблагоприятное начало, необходимость
сосуществования сделала свое дело. Даже вопреки практически
непрерывному состоянию войны, наступившему вслед за собственно
крестовым походом, жизнь в крестоносных государствах содержала
франко-мусульманский симбиоз, основанный на хотя бы минимальной
взаимной терпимости. Враждебность проявлялась разве что в вопросах,
затрагивающих экономические интересы. А потом, как это ни
парадоксально, случилось так, что сирийские франки и мусульмане
стали помогать друг другу против третьих лиц (которые были
мусульманами) в этой самой Сирии, их общей родине. Мы уже
наблюдали союзы, порой мимолетные, порой довольно прочные,
заключавшиеся между франкскими принцами и принцами
мусульманскими, например между Бодуэном I и Рожером
Антиохийским, с одной стороны, и атабеком Дамаска Тугтекином — с
другой, в 1115 г. или — в данном случае речь шла не о разовом военном
соглашении, а о стабильной дипломатической системе — между
королем Фульком Анжуйским и регентом Дамаска Муин ад-Дином
Унуром в 1137–1144 гг. Автобиография эмира Усамы показывает нам

настоящую дружбу, установившуюся между двумя дворами во время
визитов, которые его господин Унур наносил Фульку. Многие франки
изучили арабский язык, как, например, историк Гийом, архиепископ
Тирский с 1175 по 1183 г., который даже написал Historia
Saracenorum[204], к сожалению утраченную; или Онфруа IV де Торон
(1179–1198) и граф Рено де Сидон (1171–1187), знавшие арабский
настолько хорошо, что выступали переводчиками на дипломатических
переговорах.
Но пока речь шла о дипломатических соглашениях, которые могут
заключать даже самые враждебные друг другу государства. Нас же
больше интересует (поскольку это суть вопроса) положение мусульман
во франкских государствах. Нам известно, что они могли достигать
высоких постов, поскольку, например, князь Антиохийский Боэмунд III
ранее 1188 г. поручил мусульманские дела региона Джабала — Латакия
арабскому кади Джабалы Мансуру ибн-Набилю. И не важно, что тот
так дурно отблагодарил Боэмунда III за его доверие в момент
вторжения
Саладина.
Сам
факт
существования
этого
высокопоставленного чиновника из местных наверняка не был
единичным. Кстати, под 1184 г. путешественник Ибн-Джубайр,
которого трудно заподозрить в симпатиях к христианам, отмечает в
знаменитом фрагменте: «Мы покинули Тибнин по дороге, постоянно
шедшей мимо ферм, населенных мусульманами, живущими под
франками в большом достатке. Условия, которые им поставлены:
уступка половины урожая в момент жатвы и уплата подати в один
динар и пять киратов, плюс легкий налог на фруктовые деревья.
Мусульмане являются хозяевами своих домов и управляют собой, как о
том сами договорятся. Таковы условия жизни мусульман во всех
растаках, то есть фермах и городках, в которых они живут на франкской
территории. Несчастье мусульман в том, что в странах, управляемых их
единоверцами, у них всегда есть основания жаловаться на
несправедливости своих правителей, тогда как они не нахвалятся на
поведение фрагов (франков), на справедливость которых всегда могут
положиться». И чуть дальше: «Мы остановились в городке близ Акры.
Чиновник, поставленный надзирать за ним, был мусульманином. Он
был назначен франками управлять жителями-земледельцами».
В связи с этим можно вспомнить ситуацию, созданную в Сирии в
VII в. арабскими завоевателями для местных христиан, определенных в

класс зимми, или опекаемых людей, но, за исключением этого, не
подвергавшихся дурному обращению. С установлением власти франков
ситуация перевернулась. Положение мусульман и евреев напоминало
положение христиан на исламских землях, с той лишь разницей, что
они облагались менее тяжелыми налогами.
В Акре, как опять же отмечает Ибн-Джубайр, если старая большая
мечеть была превращена в христианскую церковь, франки оставили
угол для отправления мусульманского культа, настоящую мечеть
внутри церкви. И наоборот, другая мечеть в Акре была оставлена
мусульманам, но франки пристроили к ней часовню: «Так мусульманин
и неверный соединились в этой мечети, и каждый возносил молитву,
обратясь лицом к месту своей веры». Даже если и мусульмане, и
христиане были равно скандализированы подобным решением,
невозможно себе представить более полное религиозное согласие, чем
эти культовые сооружения, поделенные между двумя теоретически
враждебными конфессиями. А что сказать о соглашении по разделу
великих святынь Иерусалима в 1229 г.?
Вера и коммерция. Роль итальянских морских республик во
франкской Сирии
На первый взгляд история франкской Сирии кажется историей
одних лишь войн между франками и мусульманами. И действительно,
авансцену, по крайней мере в XII в., оккупировала военная знать, в
большинстве своем французская, сформировавшая политическую элиту
Иерусалимского королевства, графства Триполийского и княжества
Антиохийского. Но при этом не следует упускать из виду итальянский
морской фактор, тем более что франкская Сирия была не чем иным, как
Сахелем, длинной полоской побережья, существующей лишь благодаря
морю, имеющей легкое сообщение с Европой только морским путем.
Впрочем, франки с самого начала не смогли бы овладеть портами
Сирии и Палестины, не получи они помощи от итальянских морских
республик, бывших хозяйками моря. Генуэзцы помогли им взять Акру
(1104), Жибле, или Джебейль (1104), и Триполи (1109), пизанцы —
овладеть Латакией (1108), генуэзцы и пизанцы — взять Бейрут,
венецианцы — Сидон (1110) и Тир (1124).

Разумеется, услуги оплачивались. В качестве вознаграждения за
участие в завоевании побережья генуэзцы, пизанцы и венецианцы
получили в завоеванных городах кварталы для своих коммерческих
заведений и широкие торговые привилегии. Так, генуэзцы имели треть
портовых сборов в Акре, треть в Триполи и полностью владели Жибле,
городом, превращенным в сеньорию для генуэзской семьи Эмбриачи,
которая владела им с 1109 по 1282 г. Венецианцы получили по кварталу
в Акре и Сидоне, а также треть Тира; пизанцы — квартал в Латакии.
Наконец, каждая из трех республик получила в каждом порту свой
торговый квартал с фондато (склад и магазин), со своими мельницей,
печью, бойней, банями, церковью. Каждая из этих итальянских
«концессий» обладала, подобно европейским «концессиям» в Китае в
XIX в., собственными привилегиями, а также административным и
юридическим иммунитетом. Принадлежавший ей квартал управлялся
венецианским, генуэзским или пизанским «виконтом», располагавшим
собственным судом, чтобы судить все дела выходцев из
соответствующей республики. Коммерческая экстерриториальность и
консульская юрисдикция делали эти итальянские колонии такими же
хозяевами в своих фондачи, какими были в Новейшее время в своих
шанхайских сеттльментах англосаксонские державы. Здесь мы тоже
имеем дело с настоящими муниципальными учреждениями на чужой
земле.
Таким образом, во франкской Сирии изначально существовало два
накладывавшихся одно на другое общества, разница между которыми
была тем явственнее, что они сложились из разных этнических
элементов: французское дворянское военное общество и буржуазное
торговое итальянское, первое ярко выраженное сухопутное, второе —
преимущественно морское. Их общественный строй, их политический
идеал не менее отличались. Идеал первого был чисто феодальным.
Второе вращалось вокруг своих коммунальных вольностей, на манер
всех прочих итальянских городов того времени. В XII в., по крайней
мере до Хаттина, итальянские торговые колонии, довольные своими
прибылями, не выходили за рамки чисто своей экономической роли.
Они оставались в явном подчинении французским дворянским властям.
Но после хаттинского разгрома ситуация быстро изменилась. После
катастрофы 1187 г. и восстановления франкской власти на побережье
колонии трех морских республик, до того момента довольствовавшиеся

торговой ролью, приобрели чисто политическое значение и скоро стали
очень влиятельной силой в государстве. Тому было несколько причин: с
одной стороны, слабость центральной власти и крушение на поле
битвы франкского дворянского общества; с другой — возрастающее
значение морского фактора для последующих крестовых походов.
Венеция,
понимая
важность
совершающейся
революции,
реорганизовала свои колонии, посадив в Акре около 1192 г. бальи для
всей Сирии (bajulus Venetorum in tota Syria). Генуя точно так же
централизовала свои сирийские колонии, поставив их под власть двух
консулов, резиденцией которых стала Акра (1192). Примерно в то же
время пизанскими колониями стали управлять три консула, количество
которых в 1248 г. было сокращено до одного. Освобождения от
таможенных платежей, часто раздававшиеся франкскими князьями
генуэзским, пизанским или венецианским купцам, окончательно
поставили выходцев из трех республик в привилегированное
экономическое положение.
Услуги, оказанные итальянскими республиками крестоносному
делу, бесспорны. Сомнительно, чтобы без помощи их флотов франкской
армии удалось бы в период 1100–1124 гг. овладеть ливанскими и
палестинскими портами, необходимыми для существования Святой
земли; не менее сомнительно, что без той же поддержки Третий
крестовый поход смог бы в 1191 г. отвоевать Палестину и позволить
латинянам продержаться там еще целый век (1191–1291). Своим
выживанием сирийские государства были обязаны итальянским
колониям, пусть даже те во многом руководствовались только
коммерческими интересами своих метрополий. К сожалению,
ослабление, а затем исчезновение центральной власти предоставило
этим тщеславным и буйным республиканцам, к тому же располагавшим
данной им их капиталами силой, власть, каковой они злоупотребили.
Венецианцы, генуэзцы и пизанцы перенесли в сирийские порты не
только свое торговое соперничество, но и свою политическую борьбу.
В 1222 г. пизанская колония Акры вступила в борьбу с колонией
генуэзской. Пизанцы, сначала терпевшие поражения, устроили пожар,
пожравший «очень высокую и очень красивую башню», гордость
генуэзского квартала. Опираясь на поддержку Жана де Бриенна, они
воспользовались пожаром, чтобы разгромить генуэзцев. В результате
этих событий генуэзцы направили к берегам Сирии флот, но так и не

сумели получить компенсации за понесенные убытки. Тогда они
перестали заходить в порт Акры, и этот многолетний бойкот ударил по
финансам королевства. Фридрих II, став королем Иерусалимским,
сумел наконец договориться с ними о возобновлении торговли с Акрой.
В 1249 г. боевые действия между генуэзцами и пизанцами
возобновились. Летопись говорит, что «сражались 21 день с
использованием всех осадных машин. Генуэзцы потерпели поражение,
и один из их консулов был убит». В конце концов, Жан д’Ибелин
добился заключения между враждующими колониями перемирия.
Отметим, что происходило это в самый разгар крестового похода
Людовика Святого!
Еще серьезнее была борьба, вспыхнувшая за обладание церковью
Сен-Сабас в Акре между венецианской и генуэзской колониями города,
уличная война, которая, как мы уже видели, продолжалась два года
(1256–1258) и распространилась на всю франкскую Сирию, а затем и на
все Средиземноморье. Наконец 24 июня 1258 г. венецианская эскадра
под командованием Лоренцо Тьеполо и Андреа Зено одержала в водах
Акры решающую победу над генуэзской эскадрой, которой командовал
Россо дела Турка. Оставив Акру венецианцам, уязвленные генуэзцы
удалились тогда в Акру, город, сеньор которого, Филипп де Монфор,
был их союзником. Мир был заключен лишь в 1270 г. Но вскоре после
этого началась новая война между Генуей и Пизой, на сей раз из-за
Корсики, война, отмеченная разгромом пизанцев при Мелории (6
августа 1284 г.) и сопровождавшаяся новыми боями в водах Акры. В
1287 г. генуэзский адмирал Роландо Ашери высадил в Акре десант на
территорию пизанской концессии.
И эти братоубийственные войны не ограничивались одним только
Иерусалимским королевством. В графстве Триполийском сеньоры де
Жибле (Джебейля), принадлежавшие к генуэзской фамилии Эмбриачи,
находились, как мы видели, в постоянной вражде с последними
Боэмундами, своими сюзеренами. Поймав в западню, детали которой
плохо известны, Бертрана де Жибле, Боэмунд VI позволил или
приказал его обезглавить (ок. 1258). Четверть века спустя произошел
еще более дикий случай: Боэмунд VII приказал заживо похоронить
Ги II де Жибле (1282). Но месть не заставила себя ждать. После смерти
Боэмунда VII (1287) Бартелеми де Жибле объявил его дом
низложенным и создал в Триполи независимую коммуну, которую

поспешил поместить под протекторат Генуи. Эта кровавая борьба,
проходившая на глазах у общего врага, лишь играла тому на руку.
Коммунары Триполи рассчитывали, что генуэзский протекторат
эффективно защитит их город. Но генуэзский адмирал Бенедетто
Заккария не смог помешать захвату полуостровного города
мамелюками (1289).
Так франкская Сирия оказалась втянутой во все гражданские
войны, терзавшие Италию в то время. Со времени коронации
Фридриха II до взятия Тира Балианом III д’Ибелином (1229–1243) в ней
постоянно свирепствовала борьба гвельфов и гибеллинов. Едва она
завершилась благодаря изгнанию имперцев, как в сирийских водах
началась венециано-генуэзская война, подорвавшая последние усилия
по организации франкской обороны Леванта, так же как в 1261 г. в
«Романии» она привела к падению Латинской империи.
Экономическая карта франкской Сирии
Политическое соперничество между пизанцами, генуэзцами и
венецианцами имело экономическую основу. Сирийские владения в
XII–XIII вв. служили одновременно для экспорта местных товаров и в
качестве склада для товаров арабо-персидского мира или мира
индийского.
На экономическую карту Сирии той эпохи следует нанести
строевые леса Ливана и Джебейль-Ансарии, марену графства
Триполийского, лён Наблуза, гранаты («адамовы яблоки») и лимоны
Антиохии, тирские оливки, пальмовые и банановые рощи (musa
paradisi) Бейсана, сафедские дыни, пихты Энгадди и Иерихона, индиго
из Гора, поля сахарного тростника и сахарную промышленность Тира, а
также Иерихона и Трансиордании («кракские и монревальские
сахара»), хлопок из княжества Антиохийского (Латакия) и Триполи,
виноградники также из Антиохийского княжества («лалишские вина»,
то есть из Латакии) и графства Триполийского («нефенские и
бутронские вина», то есть из Энфе и Батруна), виноградники Сажетты
(Сидона), Сура (Тира) и Галилеи (вина из Назарета, Саффрана, Кайфаса
и Казаль-Эмбера), наконец, виноградники Иерихона и Энгадди, на
берегу Мертвого моря, и виноградники Вифлеема.

В Тире существовало производство керамики. Тир, Триполи и
Антиохия производили шелковые, называвшиеся сендаль и самит, а
также муаровые ткани. В 1283 г. в Триполи насчитывалось не менее
4000 ткачей, выделывавших шелк и камлот. По свидетельству
Идриси[205], около 1150 г. в Антиохии также производились муаровые
шелковые ткани, парча на манер исфаханской, шелковые ткани с
вытканными золотыми и серебряными нитями фигурами. Из ткацких
мануфактур Триполи и Тартуса также выходили камлот, плотные ткани
из верблюжьего или козьего пуха или из шерсти. Также следует
упомянуть красильные мастерские Латакии, Триполи, Сидона, Хеврона
и Иерусалима, ковроткачество Тивериады, мыловаренные производства
Антиохии, Тартуса, Акры и Наблуза, стекольные Тира и Триполи, а
также Антиохии, Акры и Хеврона, инкрустированные медные вазы
Тира, Триполи и Антиохии.
Но главное, сирийские владения были рынком, на который
итальянские моряки приходили за всевозможными экзотическими
товарами: хлопковыми и муслиновыми тканями из Месопотамии и
Ирана, коврами из Средней Азии — из всех тех стран, для которых
Сирия была естественным путем сбыта, за пряностями и драгоценными
камнями из Индии, даже за привезенными через Басру или Аден
шелками с Дальнего Востока; и Акра соперничала за звание главного
перевалочного пункта с Александрией.
Франкская архитектура в Сирии и Палестине
Франкская Сирия эпохи крестовых походов стала Новой
Францией, Nova Francia, по выражению самого папы римского
Гонория III. И ни в одной области человеческой деятельности это
выражение не подтверждается так же полно, как в области искусства,
начиная с архитектуры. Романская архитектура во франкской Сирии
XII в. в значительной степени основывалась на южнофранцузских
школах. Строения в основном имеют внутреннее устройство
лангедокских церквей, а внешнее убранство — прованских, часто с
бургундским влиянием.
Так, в Иерусалиме крестоносцы воздвигли романскую церковь
Гроба Господня, где под одной крышей объединились византийские

молельни Константина Мономаха (датируемые 1048 г.) и ротонда
Анастасис Константина, отреставрированные и украшенные. Новая
базилика была освящена 15 июля 1149 г. Абсида была задумана в
рейнском расположении, но скорее во французском стиле. Алтарь имеет
все характерные черты французского искусства второй половины XII в.
(точнее, периода с 1150 по 1180 г.). Южный фасад, единственная точка,
с которой сегодня можно окинуть взглядом все здание, принадлежит
той же эпохе. Врата напоминают пуатевенскую школу, хотя бы
тимпанами, украшенными простыми геометрическими рисунками, а в
прошлом, возможно, декорированные живописью. Эти тимпаны
покоятся на резных притолоках, с изображениями воскресения Лазаря,
ветвей и листьев в стиле, весьма напоминающем провансальский, на
одной и вязью с жемчужными корнями, аналогичными орнаменту
главных ворот Шартра, на другой. Опять же французские резчики
вырезали восхитительные по разнообразию и фантазии капители,
украшающие здание внутри, и фигуры, которыми украшен карниз
купола.
Другие романские церкви Сирии и Палестины выполнены в
гораздо более четком стиле, поскольку там не идет речи об адаптации.
Упомянем собор Богоматери (Нотр-Дам) в Тартусе, Святого Иоанна
(Сен-Жан) в Бейруте с абсидами в овернском стиле, кафедральный
собор в Джебейле, церковь Святого Иоанна Крестителя (Сен-ЖанБатист) в Севастии, Святой Анны (Сент-Анн) в Иерусалиме;
последний, в своем нынешнем виде, датируется временем аббатисы
Иветты, дочери Бодуэна II, и несет следы бургундского влияния.
Что же касается романской скульптуры, украшавшей эти
святилища, она, естественно, была уничтожена мусульманами. Лишь
несколько уцелевших фрагментов позволяют составить представление
о ней. Упомянем головы пророков и фигуры капителей, найденные в
1908 г. в Назарете и напоминающие бургундскую школу при
поразительном сходстве с одним капителем в Племпье в Берри.
В принципе романский стиль в Сирии соответствует
«иерусалимскому периоду», готический — сен-жан-д’акрскому.
Действительно, готический стиль появляется в XIII в., в эпоху, когда
Иерусалим — если не принимать в расчет фридриховский период
«дезаннексии» 1229–1244 гг. — вновь попал под власть мусульман.
Собор Нотр-Дам в Тартусе отлично показывает переход от одного стиля

к другому. Эта церковь, известное место паломничества, в 1188 г. была
разорена Саладином. После Третьего крестового похода она была
восстановлена и перестроена в новом стиле. Франки украсили фасад
красивым порталом с округлым ломаным сводом и с тремя окнами над
ним. Если расположение и общая структура здания сохранили свой
романский характер, капители и ключи свода теперь вдохновлялись
готическими моделями. Некоторые детали, такие как розы капителей
нефа, напоминают Реймс. К готическому искусству относятся также
большая квадратная колокольня церкви Гроба Господня в Иерусалиме,
завершенная, очевидно, в 1229–1244 гг., и старинная церковь в Атлине,
Шато-Пельрен хронистов (1218–1291). Нам известно, что собор
Святого Андрея в Акре (Сент-Андред’Акр) также был готическим.
«Франкская» литература в Сирии
Разумеется, было бы некоторым утрированием включать в раздел
франко-сирийской литературы все произведения о крестовых походах.
Часть хроник, в которых о них рассказывается, относится
исключительно к странам, где они были созданы. Так, «Анонимная
история Первого крестового похода» интересна прежде всего для
Нормандии, труд Альберта Аахенского — для Германии и Лотарингии,
а «История» Раймона д’Ажиля[206] — для Южной Франции. Тем не
менее историк крестовых походов может назвать принадлежащими
франкской Сирии несколько хронистов, действительно обосновавшихся
в этой стране. Среди тех из них, кто писали на латыни, упомянем в
первую очередь, на наш взгляд, особо ценных трех очевидцев:
Фульхерия Шартрского, капеллана Бодуэна I, оставившего нам очень
умную и живую историю событий между 1100 и 1127 гг. с личными,
зачастую очень живыми, впечатлениями, интереснейшими деталями и
острыми психологическими размышлениями; Готье Канцлер, очевидно
канцлер князя Антиохийского Рожера, рыцаря безумной храбрости,
который с плохо скрываемым волнением в патетических сценах рисует
нам его подвиги и эпическую гибель в 1119 г. (рассказ охватывает
период с 1115 по 1122 г.); наконец, Гийом Тирский, родившийся в
Сирии около 1130 г., наставник Бодуэна IV, прокаженного ребенка,
которого он нежно любил. Канцлер королевства с 1174 г. и архиепископ

Тирский с 1175 г., Гийом оставил нам полную историю латинского
Востока от Первого крестового похода до 1183 г.
Гийом Тирский — автор другого класса, чем обычные хронисты.
Он широко образован. Он пишет на хорошей латыни и воспитан на
римской литературе, цитирует по ходу своего рассказа поэтов и
историков. Он также сведущ в греческой словесности; кроме того,
изучив арабский язык, он написал Historia Saracenorum, к сожалению
утраченную, но познания его в данной теме чувствуются, когда он
рассказывает нам о мусульманских династиях, о противостоянии между
суннитами и шиитами и т. д. Досконально знающий историю
восточного вопроса со времен императора Ираклия, чье имя написано
на фронтисписе его книги, он хорошо знает исламский мир. Наконец,
он обладает сильным чувством истории. Причастный к важным
событиям своего времени (он был послом в Константинополе и
прекрасно понимал важность союза с Византией, хотя и не испытывал
личных симпатий к грекам), он имеет очень ясный взгляд на политику,
на которую смотрит сверху. Последние главы его истории особенно
пронзительны, потому что он был свидетелем и действующим лицом
описываемых событий, и чувствуется, что, если бы к его советам
прислушались, если бы он одержал верх над отвратительным
патриархом Ираклием, возможно, катастрофы удалось бы избежать и
Святая земля была бы спасена…
В XIII в. мы встречаем, как в Сирии, так и во Франции, хронистов,
пишущих уже не на латыни, а на «простонародном языке», на
французском. Упомянем в этой связи продолжателей Гийома Тирского
(продолжение, называемое Эрнульфовым или Бернара Казначея),
которые рассказывают о событиях вплоть до 1231 г. Как и Гийом
Тирский, его продолжатели не отличаются холодной отстраненностью.
Причастные к страшной драме 1187 г., очевидцы падения Святой земли
по вине придворной камарильи, они сохранили в душе острую горечь,
но тем больше от этого интерес к их рассказу, как свидетельству
политических распрей своего времени.
Наконец, рассказ о борьбе между Ибелинами и Фридрихом II в
1228–1243 гг. оставил нам человек, напрямую вовлеченный в нее на
стороне Ибелинов: Филипп Новарский. Несмотря на свое пьемонтское
происхождение, Новарский пишет на изысканном французском, легко и
остроумно, порой вставляя в текст неплохой стих, ибо он был не только

уважаемым юристом, но и блестящим поэтом. Постарев, он закончит
именно как специалист по феодальному праву и моралист. Тем не менее
это не государственный деятель, каковым был Гийом Тирский, а
пылкий рыцарь, прямой, как его меч, беззаветно преданный своим
друзьям, он обрушивал на врагов весь свой сарказм. Его герой (и он
этого заслуживал) — старый сир Бейрутский, Жан д’Ибелин,
незабываемый портрет которого он нам оставил. Главный злодей для
него — император Фридрих II, чью репутацию сильно очернила
злопамятность автора. Со всеми восторгами, дружескими чувствами и
антипатиями он, не скрывая собственных ошибок, рассказывает о своих
ударах мечом и стихах на злобу дня, всегда с юмором, даже когда из-за
своей храбрости получал ранения. В целом это один из наиболее
симпатичных персонажей своего круга.
Крестовый поход не мог не вдохновить на создание героических
поэм, то есть попыток описать языком эпоса события, происходившие
при завоевании Сирии. Среди поэм о Первом крестовом походе
упомянем прежде всего «Песнь об Антиохии», относительно которой
существует неясность: была ли она создана в самой Сирии или, скорее
(как хроника Альберта Ахенского, к которой она близка), в
примозельском регионе. Зато «Песнь пленников», сюжет которой также
связан с осадой Антиохии в 1098 г., точно сочинена в Сирии, по заказу
князя Антиохийского Раймона де Пуатье (1136–1149). Наконец, как мы
уже отмечали выше, существуют очень хорошие стихи у очень
хорошего хрониста Филиппа Новарского.
Итак, во франкской Сирии на протяжении 193 лет ее
существования (1098–1291) процветала великолепная «латинская»
цивилизация с особенным французским оттенком. Эволюция
общественных институтов, искусства, литературы показывают ее
насыщенную жизнь, проявления которой интересны нам вдвойне: как
неотъемлемая часть нашего средневекового Запада и как адаптация к
восточной среде. Действительно, речь идет о колонии, где, несмотря на
постоянный приток новых крестоносцев и новых паломников,
формировалось особое, креольское, мышление. Противостояние между
крестоносцами и пуленами, заметное со времени Второго крестового
похода, подтверждает эту быструю дифференциацию.
Данная эволюция была разом остановлена катастрофой 1291 г. Тем
не менее история Кипрского королевства Лузиньянов позволяет нам

проследить в некоторых аспектах последний этап ее развития до конца
XV в.
ФРАНКСКИЕ ДИНАСТИИ СИРИИ
Королевство Иерусалимское
Годфруа де Буйон 1099–1100
Бодуэн I де Булонь 1100–1118
Бодуэн II дю Бург (бальи Эсташ Гарнье 1123 и Гийом де Бюр 1124)
1118–1131
Фульк Анжуйский 1131–1143
Бодуэн III (регентство королевы-матери Мелизанды 1143–1152)
1143–1162
Амори I 1162–1174
Бодуэн IV (регентство графа Раймона III Триполийского 1174–
1176) 1174–1185
Бодуэн V при регентстве графа Раймона III Триполийского 1185–
1186
Ги де Лузиньян 1186–1187
Конрад Монферратский 1192
Анри Шампанский 1192–1197
Король Кипра Амори де Лузиньян 1197–1205
Мария Иерусалимско-Монферратская 1205–1212
Жан де Бриенн (супруг Марии Иерусалимско-Монферратской)
1210–1225
Император Фридрих II Гогенштауфен (в качестве супруга
Изабеллы де Бриенн-Иерусалимской) 1225–(1250)
и их сын Конрад, титулярный король 1228–1254
Король Кипра Юг I де Лузиньян 1246–1253
Король Кипра Юг II де Лузиньян 1253–1267
Король Кипра Юг III Антиохийско-Лузиньян 1268–1284
Король Сицилии Шарль Анжуйский, антикороль Иерусалима
1277–1285
Король Кипра Жан Антиохийско-Лузиньян 1284–1285
Король Кипра Анри II Антиохийско-Лузиньян 1285–1291
Графство Эдесское (Рохас)
Бодуэн I де Булонь (впоследствии король Иерусалима) 1098–1100

Бодуэн II де Бург (впоследствии король Иерусалима, губернатор
Галеран дю Пюизе, 1118–1119) 1100–1118
Жослен I де Куртене (губернатор Жоффруа Монах, 1123) 1119–
1131
Жослен II 1131–1146
Княжество Антиохийское
Боэмунд I Тарентский 1098–1111
Танкред, дважды регент Антиохии, 1101–1103, 1104–1111, затем
князь 1111–1112
Рожер Салернский 1112–1119
Регентство короля Иерусалимского Бодуэна II 1119–1126
Боэмунд II 1126–1130
Констанс 1130–1163
Второе регентство короля Иерусалимского Бодуэна II 1131
Регентство короля Иерусалимского Фулька 1131–1136
Регентство короля Иерусалимского Бодуэна III 1149–1153
Раймон де Пуатье, супруг Констанс 1136–1149
Рено де Шатийон, 2-й супруг Констанс 1153–1160
Боэмунд III Заика 1163–1201
Боэмунд IV Кривой 1201–1216
Боэмунд-Рубен 1216–1219
Боэмунд IV вторично 1219–1233
Боэмунд V 1233–1251
Боэмунд VI Красивый 1251–1268
Графство Триполийское (Трипль)
Раймон де Сен-Жиль, граф Тулузский, в Тартусе 1102–1105
Гийом Журден, в Тартусе 1105–1110
Бертран, в Триполи 1109–1112
Понс 1112–1137
Раймон II 1137–1152
Раймон III 1152–1187
Раймон IV Антиохийский 1187–1189?
Князь Антиохийский Боэмунд IV Кривой 1189–1233
Князь Антиохийский Боэмунд V 1233–1251
Князь Антиохийский Боэмунд VI Красивый 1251–1275

Боэмунд VII 1275–1287
Лючия 1287–1288
Сеньория Жибле (Джебейль)
Гульельмо I Эмбриачо 1109–1118
Уго I Эмбриачо 1127 — ок. 1135
Гульельмо II Эмбриачо 1135–1157
Уго II 1163–1184
Уго III 1184–1187
Гвидо I 1199–1241
Энрико ок. 1254–1262
Гвидо II 1271–1282
Сеньория Тивериада (Табария) или княжество Галилейское
Танкред 1099–1101
Юг де Сент-Омер или де Фоканберг 1101–1106
Жерве де Базош 1106–1108
Жослен де Куртене 1112–1119
Гийом де Бюр 1120–1141
Элинан Тивериадский 1142–1148
Гийом, брат Элинана 1148–1158
Готье де Сент-Омер 1159–1171
Граф Триполийский Раймон III 1174–1187
Сеньория Бейрут (Барут)
Фульк де Гин 1110
Готье I Бризбар 1125
Ги I Бризбар 1138–1156
Готье II Бризбар 1157–1164
Готье III Бризбар 1165–1166
Жан I д’Ибелин (Старый сир де Барут) ок. 1205–1236
Балиан III д’Ибелин 1236–1247
Жан II д’Ибелин 1247–1264
Изабелла д’Ибелин 1264 — после 1277
Эшива д’Ибелин 1291
Сеньория Сидон (Сажетт)

Эсташ Гарнье или Гренье 1111–1123
Рено 1171–1187
Балиан 1229–1240
Жюльен 1247–1260
Сеньория Торон
Онфруа I 1107–1136
Онфруа II, коннетабль Иерусалима 1137–1179
Онфруа IV 1170–1180
Филипп де Монфор (сеньор Тира с 1246 г.) 1240–1270
Жан де Монфор, сеньор Тира и Торона 1270–1283
Сеньория Кесария (Сезер)
Эсташ Гарнье 1101–1123
Готье I ок. 1123–1149
Юг 1154–1168
Ги 1174–1176
Готье II 1182–1191
Эймар де Лерон 1193–1213
Готье III 1217–1229
Жан 1229–1241
Жан Алеман 1249–1264
Сеньория Рамла (Рам) и Ибелин
Бодуэн I 1110–1120
Юг 1122–1129
Бодуэн II 1136–1138
Ренье 1144–1147
Балиан I д’Ибелин 1143 и 1148–1150
Юг д’Ибелин ок. 1154–1169
Бодуэн д’Ибелин 1171–1186
Графство Яффа
Юг дю Пюизе ок. 1118
Юг II дю Пюизе ок. 1120–1135
Готье де Бриенн ок. 1221–1246
Жан д’Ибелин, автор Ассиз ок. 1247–1266

Сеньория Монреаль или Трансиордания
Ромен дю Пюи 1118–1133
Пайен де Мийи 1133–1148
Филипп де Наблуз 1161–1168
Онфруа де Торон 1168–1173
Миль де Планси 1173–1174
Рено де Шатийон 1177–1187
Великие магистры ордена госпитальеров на Святой земле
Блаженный Жерар 1100–1120
Раймон дю Пюи 1125–1158
Оже де Бальбен 1160–1162
Жильбер д’Асайи 1163–1170
Каст де Мюроль 1170–1172
Жобер 1173–1177
Роже де Мулен 1177–1187
Арманго д’Асп 1188–1190
Гарнье де Наблуз 1190–1192
Жоффруа де Донжон 1192–1204
Альфонс Португальский 1204–1206
Жоффруа ле Ра 1206–1207
Гарен де Монтегю 1207–1227
Бертран де Тесси 1230
Герен 1231–1236
Бертран де Комп 1236–1239
Пьер де Вьей-Брид 1240–1241
Гийом де Шатонёф 1243–1258
Юг Ревель 1258–1277
Николя Лорнь 1277–1283
Жан де Вилье 1285–1293
Великие магистры ордена Храма в Святой земле
Юг де Пайен 1118–1136
Робер де Краон 1136–1148
Эврар де Бар 1148–1149
Бернар де Тремеле 1152–1153

Эбрар 1154
Андре де Монбар 1155
Бертран де Бланшфор 1156–1168
Филипп де Мийи 1169
Эд де Сент-Аман 1172–1179
Арно де Торрож 1183–1184
Жерар де Ридфор 1186–1189
Робер де Саби 1191–1196
Жильбер Ораль 1194
Филипп дю Плесси 1204–1209
Гийом де Пюизе 1210–1219
Пьер де Монтегю 1220–1229
Арман де Перигор 1232–1244
Гийом де Соннак 1247–1250
Рено де Вишье 1250–1256
Тома Барар 1256–1273
Гийом де Божё 1273–1291
Великие магистры Тевтонского ордена в Святой земле
Генрих Вальпот 1198–1200
Отто фон Керпен 1200–1209
Генрих Бардт 1209–1210
Герман фон Зальца 1210–1239
Конрад Тюрингский 1239–1240
Герхард фон Мальберг 1241–1244
Генрих фон Гогенлоэ 1244–1249
Гюнтер фон Шварцбург 1250–1252
Поппо фон Остерна 1253–1256
Анно фон Зангерсхаузен 1257–1273
Бурхард фон Швенден 1282–1290
Конрад фон Фейхтванген 1290–1296

Глава 2. История Кипра при Лузиньянах
1. Династия Лузиньянов
Ги и Амори де Лузиньян
Своим основанием латинское государство на Кипре обязано
неожиданным стечением обстоятельств в ходе крестовых походов, и
даже те, кто его основал, похоже, не догадывались о важности этого
своего деяния.
Остров Кипр, как мы видели, был завоеван арабами у византийцев
начиная с 686 г., отвоеван византийцами у арабов в 964–965 гг. и
принадлежал Византии вплоть до 1191 г., когда византийский принц
Исаак Комнин вышел из повиновения константинопольскому двору и
создал на нем автономное княжество. Интересно напомнить, что, когда
Исааку Комнину угрожал византийский императорский флот,
посланный из Константинополя императором Исааком Ангелом, его
спасла направленная нормандским королем Сицилии Гульельмо II
Добрым латинская эскадра под командованием графа Мальтийского
Маргарита (или Маргаритона) ди Бриндизи. Уже в этом мы видим
зародыш протектората нормандского двора над Кипром. Идея
овладения западноевропейцами островом, казалось, витала в воздухе,
когда Ричард Львиное Сердце, отправившийся в Третий крестовый
поход, был прибит к его берегам бурей. Высадившись в Лимасоле,
Ричард столкнулся с недоверием и злой волей Исаака. Он тотчас
разгромил его при Колосси и без особого труда взял в плен в
Тремитуссии (21 мая 1191 г.). Став хозяином острова, король Англии,
похоже, оказался в затруднительном положении. Не зная, что с ним
делать, он продал его тамплиерам, но 5 апреля 1192 г. греческое
население восстало против них и осадило в замке Никосии. Тамплиеры
подавили восстание, но, удрученные враждебностью жителей, они
решили вернуть остров Ричарду. Тогда Ричард уступил его за 100 тысяч
золотых безантов своему неудачливому протеже, бывшему королю
Иерусалима Ги де Лузиньяну (май 1192 г.): элегантное решение
неразрешимой проблемы с наследованием иерусалимской короны,

которую Ричард хотел сохранить за Ги, тогда как бароны Святой земли
не желали о нем больше слышать. Ги, согласившись с этим решением,
привлек и расселил на острове большое количество франков,
лишившихся вследствие завоеваний Саладина своего достояния в
Палестине. Он раздал кипрские фьефы 300 рыцарям и 200
оруженосцам или туркополам.
Большего для обустройства своего нового владения Ги де Лузиньян
сделать не успел. Он умер в апреле 1194 г. Наследовал ему его брат
Амори, который царствовал на Кипре с 1194 по 1205 г. и, как мы уже
знаем из истории франкской Сирии, во всем его превосходил.
Энергичный и умелый управленец, Амори стал подлинным
основателем нового государства. Скажем так: между ним и братом была
такая же разница, как между Бодуэном I и Годфруа де Буйоном. Вопервых, видя, что своей расточительной щедростью Ги раздал их
соратникам слишком много земель острова, он приступил к пересмотру
и перераспределению фьефов с тем, чтобы создать себе достаточный
королевский домен. Он обеспечил церковную организацию Кипра,
добившись от Святого престола создания латинского архиепископства в
Никосии и трех подчиненных ему епископств в Пафосе, Лимасоле и
Фамагусте. Но в первую очередь он занимался юридическим статусом
своего нового государства. Действительно, Ги де Лузиньян, который от
своего пребывания на иерусалимском троне сохранил королевский
титул, не имел нужды уточнять свою титулатуру на острове. Амори,
напротив, требовалось решить это проблему. Несмотря на то что его
предшественник получил права владения от короля Англии, он
обратился к двум более высоким властям Запада: папству и Священной
империи. В 1195 г. он получил от императора Генриха VI титул короля
Кипра (Ги был лишь королем на Кипре). Осенью 1197 г. канцлер
империи Конрад, епископ Хильдесгеймский, торжественно короновал
его в Никосии. Как мы уже знаем, в 1197 г. Амори получил еще и
корону Иерусалима, то есть Акрского королевства.
Разделение иерусалимской и кипрской корон. Регентство Готье де
Монбельяра и личное правление Юга I

Результатом инвеституры 1197 г. стало четкое различение двух
корон: Кипра и Иерусалима. Фактически после смерти Амори (апрель
1205 г.) они тотчас же разделились. Кипрское королевство отошло его
сыну Югу I, которому тогда было всего десять лет[207]. Регентство было
доверено одному из баронов Святой земли, Готье де Монбельяру,
женатому на принцессе Бургонь, старшей сестре маленького Юга I.
Готье отличился походом против турок-сельджуков на Саталию, или
Адалию, на побережье Памфилии (1206–1207). Во внутренней
политике он, опытный и твердый управленец, проявил себя жестким и
алчным, так что Юг I, объявленный совершеннолетним к исходу
пятнадцатого года жизни (1210), подверг его опале, заставил вернуть
часть награбленного и вынудил удалиться в Акру.
За время своего личного правления (1210–1218) Юг I проявил себя
мстительным и жестоким, хотя серьезным и прилежным. Неизвестно,
как бы проявил себя дальше этот король, в котором заметны черты
Филиппа Красивого, ибо 10 января 1218 г. он преждевременно умер
двадцати трех лет от роду во время путешествия в Триполи. От своей
жены, Аликс Шампань-Иерусалимской, он оставил единственного
девятимесячного сына, который стал Анри I.
Малолетство Анри I способствовало усилению иностранных
интриг, и в первую очередь попыткам императора Фридриха II
установить контроль над островом.
Кипр и Война с ломбардцами
Король Анри I Толстый (1218–1253) — Анри Жирный, как
называют его наши хронисты, — сначала царствовал при номинальном
регентстве своей матери, Аликс Шампанской, но эта принцесса, похоже
весьма взбалмошная и не имевшая вкуса к власти, передоверила
управление своему дяде, Филиппу д’Ибелину, которому в конце концов
окончательно уступила регентство в 1223 г. и уехала в Сирию. Там она
вновь вышла замуж за будущего Боэмунда V АнтиохийскоТриполийского и практически потеряла интерес к кипрским делам.
После смерти Филиппа д’Ибелина в 1227 г. его преемником на посту
регента Кипра стал его родной брат Жан д’Ибелин, Старый сир
Бейрутский. Так на Кипре, подобно Сирии, началось возвышение дома

Ибелинов, происходящего, как мы знаем, из области Шартра и
постоянно усиливавшегося начиная с середины XII в. Вскоре после
этого произошло непредвиденное событие, которое на десяток лет
потрясло всю жизнь на Кипре. 21 июля 1228 г., как мы знаем, по дороге
в Святую землю в Лимасоле сделал остановку император Фридрих II. В
ходе бурной сцены, драматически изложенной Филиппом Новарским,
Фридрих объявил, что сам будет осуществлять регентство, и
немедленно сместил Жана д’Ибелина.
Отметим, что с чисто юридической точки зрения Фридрих II имел
право так поступать. Он был сюзереном Кипрского королевства, Кипр
был возведен в ранг королевства его отцом Генрихом VI (1195), и
первый король Кипра Амори де Лузиньян был миропомазан канцлером
империи, представителем императора (1197). Но эти императорские
права не извиняют грубого и резкого поведения Фридриха, которое,
вдобавок к тому, было неловким, поскольку сразу оттолкнуло от него
французскую знать Кипра и Сирии. В дальнейшем он держал свой двор
в Никосии, где принял оммаж если не баронов, то, по крайней мере,
короля-ребенка Анри I. С феодальной точки зрения это были разные
вещи. Против того, что король приносил оммаж императору, возразить
было нечего, поскольку, повторим, именно империя возвела Кипр в
ранг королевства. Гораздо серьезнее была бы личная клятва верности
кипрских баронов императору, а этой клятвы они избежали. Как мы
знаем, после отъезда Фридриха II в Сирию (3 сентября 1228 г.) и потом
после его возвращения на Запад (10 июня 1229 г.) вопрос об
императорском сюзеренитете над Кипром встал вновь. Покидая Левант,
он доверил опеку над юным Анри I пяти кипрским баронам,
присоединившимся к гибеллинской партии: Амори Барле, Говену де
Шениши, Амори де Бейсану, Югу де Жибле и Гийому де Риве, которых
Филипп Новарский гневно клеймит названием предателей франкского
дела. Поскольку они преследовали партию Ибелинов — пытались
убить замечательного Филиппа Новарского — Жан д’Ибелин атаковал
их, разгромил при Никосии (14 июля 1229 г.) и принудил к капитуляции
последнюю их крепость, замок Дьёдамур (середина мая 1230 г.).
Победа гвельфов, то есть феодальной французской партии,
казалась в тот момент полной. Но Кипр представлял собой слишком
важную позицию, чтобы император так легко от него отказался.
Фридрих II, как мы уже знаем, отправил в Левант экспедиционный

корпус под командованием своего маршала Рикардо Филанджери,
который был не лишен военных талантов. В мае 1232 г. Филанджери
высадился на Кипре и, в отсутствие Ибелинов, занятых в Сирии, без
труда оккупировал остров; но Жан д’Ибелин, в свою очередь,
высадился во главе кипрской и палестинской знати и 15 июня 1232 г.
нанес ему решающее поражение при Агриди (по-французски Грид)
возле Дикомо, на полпути между Никосией и Киринеей. Последняя
крепость, удерживаемая имперцами, Киринея, капитулировала в апреле
1233 г. В 1247 г., в самый разгар войны между Святым престолом и
империей в Италии, папа Иннокентий IV санкционировал изгнание
имперцев с Кипра, освободив Анри I от всякого оммажа по отношению
к Фридриху II. Это было очень важное юридическое решение,
поскольку оно с точки зрения международного права аннулировало акт
1197 г., по которому кипрский трон был создан империей. Тем самым
последние вассальные узы между Лузиньянами и Гогенштауфенами
были разорваны самим главой христианского мира.
Так результатом ненужно грубой политики Фридриха стала потеря
унаследованного им от отца сюзеренитета над островным
королевством. Факт, важный не только с юридической точки зрения, но
и в целом для судьбы Кипра. Если бы кипрская корона оставалась
вассальной от короны сицилийской, сюзеренитет над ней, очевидно, в
дальнейшем перешел бы к Анжуйскому дому, а мы увидим на примере
княжества Морейского, сколько неприятностей влек за собой такой
переход…
Противовесом окончательному разрыву со Швабским домом стало
усиление моральных связей киприотов с капетингской Францией.
Повод к тому дал крестовый поход Людовика IX. В сентябре 1248 г.
Анри I с большим усердием и дружелюбием принял короля Франции,
который провел зиму в Никосии, прежде чем отправиться атаковать
Египет. Анри, в сопровождении своей знати, сел на корабли в Лимасоле
вместе с Людовиком (май 1249 г.) и участвовал с кипрскими рыцарями
во взятии Дамьетты. Затем он вернулся на Кипр и таким образом
избежал участия в катастрофическом завершении крестового похода.
Он умер в Никосии — преждевременно, как и его отец, — 18 января
1253 г. От своей жены Плезанс Антиохийской он оставил
единственного сына, Юга II, которому было всего несколько месяцев.

Малыш Юг II — наши хронисты называют его уменьшительным
именем Югет — царствовал при регентстве своей матери Плезанс
Антиохийской (1253–1261), затем своего дяди (брата Плезанс) Юга
Антиохийского (1261–1267). Маленький король умер 5 декабря 1267 г. в
возрасте четырнадцати лет, и кипрская корона отошла Югу
Антиохийскому, который стал королем Югом III.
Так угасла прямая ветвь Лузиньянов, уже давно истощившая свои
жизненные силы, поскольку, как мы видели, следом один за другим
умерли: Юг I в двадцать три года, Анри I в тридцать пять, а сам Югет
— в четырнадцать.
Восшествие на престол Антиохийско-Лузиньянского дома.
Царствование Юга III
После пресечения ветви прямых Лузиньянов законным
наследником короны оказался Юг III: если его отец был лишь младшим
отпрыском Антиохийского дома, то матерью — Изабелла де Лузиньян,
сестра короля Кипра Анри I. С ним на трон Кипра взошел
Антиохийско-Лузиньянский дом, которому суждено будет править
островом с 1267 по 1474 г. или, если угодно, по 1489 г.
Юг III (1267–1284) был хорошим королем, умным и
ответственным, которому обстоятельства не позволили проявить себя в
полной мере. Полностью сознавая серьезность момента для Святой
земли, он мог рассчитывать лишь на себя в том, чтобы исправить
ситуацию. Действительно, получив вдобавок к кипрской короне еще и
иерусалимскую (1268), он, как мы видели, тщетно пытался спасти
остатки франкской Сирии, Акрское королевство, вырвав его из лап
анархии. Мы также видели, в какую оппозицию против него по этой
причине стали акрские бароны и тамплиеры, в первую очередь великий
магистр Храма Гийом де Божё, который, действуя в интересах короля
Сицилийского Шарля Анжуйского, в конце концов принудил Юга
покинуть Сен-Жан-д’Акр (1276). Добавим, что кипрское рыцарство, из
«конституционного» духа, из любви к своим феодальным привилегиям,
отказывалось следовать за Югом в Сирию, за исключением очень
коротких периодов обязательной для вассалов службы. Жак д’Ибелин,
выразитель мнения кипрских баронов, ясно объявил, с Ассизами в руке,

что они не обязаны служить королю за пределами собственно острова
(1271). Нельзя насильно спасти страну, общество, желающие
погибнуть. К тому моменту, когда 26 марта 1284 г. Юг III умер в Тире,
изгнанный из Акры, закрывшей перед ним, по подстрекательству
Гийома де Божё, свои ворота, все его усилия выправить положение во
франкских владениях завершились провалом.
Царствование Анри II
После смерти Юга III для франко-кипрского общества и самой
династии Лузиньянов наступил весьма смутный период. Король Жан I,
старший сын Юга III, лишь промелькнул на троне. Он умер 20 мая
1285 г. Анри II, младшему брату Жана, досталось одно из наиболее
драматических царствований в кипрской истории (1285–1234). Это был
томный и болезненный молодой человек, непригодный к воинским
делам, подверженный приступам эпилепсии, да к тому же импотент, но
при этом не лишенный ни ума, ни (как показали дальнейшие события)
весьма неожиданной в нем энергичности. «Этот жалкий кипрский
Людовик XVI», как назвал его Йорга[208], несмотря на всплески ума и
воли, разумеется, был не тем вождем, который требовался в данных
обстоятельствах, поскольку как раз в это время в Сирии мамелюкские
султаны начали последний штурм франкских колоний.
Анри II, как мы уже видели, мог лишь наблюдать за взятием Акры
мамелюками, да и то только потому, что чувство долга, красящее его,
побудило лично прибыть в осажденный город. Потеря последних
остатков Иерусалимского королевства (титулярным королем которого
он был, как и его отец Юг III) еще больше подорвала его престиж. Зато
его брат Амори, титулярный принц Тирский, был человеком действия: в
1299 г. он предпринял десантную операцию — впрочем,
завершившуюся неудачей — на побережье Сирии, рядом с Тартусом.
Очень скоро у Амори возникло искушение воспользоваться своими
преимуществами. В апреле — мае 1306 г., чувствуя поддержку части
баронов, он добился назначения себя ими «губернатором Кипра»,
лишив Анри II какой бы то ни было власти. Он заточил несчастного
короля в его дворце, затем в загородном доме и, наконец, в феврале

1310 г. выслал в Армению (Киликию), очевидно, в ожидании момента,
когда сможет надеть корону на себя.
Но тут возникло народное возмущение, быстро изменившее
ситуацию. Спесь Амори перешла все границы. Преследуя бароновлоялистов, он вызвал к себе сильную ненависть. 5 июня 1310 г. он был
убит одним из своих приближенных, Симоном де Монтолифом,
которого мы еще увидим в одной из частых при кипрском дворе
кровавых драм, где он унесет в качестве трофея правую руку своей
жертвы. Лоялисты, возглавляемые Агом де Батсаном, открыто
выступили в Фамагусте и скоро вызвали из Армении Анри II.
Восторжествовал легитимизм, столь дорогой сердцу населения. Анри
был восторженно встречен жителями Никосии и торжественно
восстановлен на троне (сентябрь 1310 г.). Одни бароны, как, например,
Юг д’Ибелин, преследовали его и были вынуждены явиться босыми и
на коленях молить о прощении. Другие были брошены в темницы.
Пострадали многие представители семейства Ибелинов, оказавшегося в
числе противников короля, и это сильно подорвало влияние рода.
Феодальный дух, дух Ассизов, официальным выразителем которого,
как в Святой земле, так и на Кипре, в течение более чем трех четвертей
века были Ибелины, получил тяжелый удар.
Анри II, продемонстрировавший в этой реставрации королевской
власти энергию, которой от него не ждали, царствовал еще
четырнадцать лет. Он умер, не оставив наследника, 30 или 31 марта
1324 г. Корона перешла к его племяннику Югу IV.
Юг IV и Священная лига
После драматических изгнания, а затем реставрации Анри II
Кипрское королевство нуждалось в твердом человеке с неоспоримым
авторитетом, который стер бы воспоминания о стольких проявлениях
ненависти. И этим лидером стал Юг IV (1324–1359). Правитель умный
и осмотрительный, он сумел восстановить авторитет королевской
власти. Хорошо образованный, он, по словам Флорио Бустрона[209], «с
превосходными способностями предавался изучению богословия и
управлению своим королевством». Хотя и не очень воинственный по
характеру, он в 1343 г. стал одним из вдохновителей Священной лиги,

коалиции, сформированной папой и Венецианской республикой против
анатолийских турок, в первую очередь против эмиратов Айдын и
Сарухан на Ионическом побережье. Действительно, ввиду упадка
Византийской империи при слабых преемниках Михаила Палеолога
Андронике II (1282–1328), Андронике III (1328–1341) и Иоанне
Кантакузине (1341–1355), турки возобновили свои завоевания в Азии.
В их руки попала Иония. Повторялась ситуация, непосредственно
предшествовавшая Первому крестовому походу. Король Кипра,
титулярный король Иерусалима должен был возобновить крестовые
походы. Слишком слабый, чтобы справиться с задачей в одиночку, он
соединил свои силы с силами папства, Республики святого Марка и
родосских рыцарей (госпитальеров). Его четыре галеры под
командованием Эдуара де Божё приняли блистательное участие в
экспедиции. 28 октября 1344 г. крестоносцы отбили у турок Смирну,
которую передали госпитальерам. Это был большой, но исключительно
локальный успех, который не позволила развить слабость коалиции.
Впрочем, Юг IV, человек разумный и осторожный, не собирался
позволять вовлекать себя в предприятия, выходящие за рамки его
целей. Так, он поддерживал с султаном Египта мир, весьма выгодный
для кипрской торговли. Его царствование, в целом мирное, стало
эпохой большого процветания: очевидно, на него пришелся апогей
развития кипрской экономики. Боккаччо посвятил Югу IV одно из
своих произведений. Еще при жизни Юг разделил трон со своим сыном
Пьером I (1358).
Кипрский крестовый поход. Пьер I и взятие Александрии
Пьер I (1359–1369) представляет разительный контраст со своим
предшественником, тот же самый, который разделяет наших первых
Валуа и прямых Капетингов. Он предстает перед нами как пылкий
рыцарь, герой, соответствующий рыцарскому идеалу Средневековья,
иными словами, для своей эпохи человек немного из другого времени.
Крестовый поход, который для Юга IV был делом приличия, в котором
он участвовал лишь в той мере, в какой это не вредило коммерческим
интересам страны, Пьер I принял к сердцу так близко, как это делали
Годфруа де Буйон или Людовик IX. Он отдался ему полностью. Вся его

жизнь стала одним крестовым походом, причем в эпоху, когда
крестовыми походами увлекались все меньше и меньше. Начал он с
занятия на киликийском побережье порта Корикос, или Горигос,
последние защитники которого, армяне (или, скорее, греки), плотно
осажденные турками, призвали его на помощь и перешли в его
подданство (15 января 1361 г.). Затем он лично отобрал у турок
(эмирата Текке или Теке) на памфилийском побережье порт Сатталию,
или Адалию (24 августа 1361 г.). Жан де Норес, «великий туркопольер
Кипра», стал первым губернатором Сатталии. В мае 1362 г. адмирал
Кипра Жан де Тир подошел к побережью Теке, чтобы разграбить и
сжечь город Миру. В 1373 г. он так же опустошил Анамур на побережье
эмирата Караман[210].
До сих пор речь шла о том, чтобы обеспечить себе обладание
лучшими морскими базами на южном побережье полуострова Малая
Азия с целью установления господства на омывающих Кипр морях.
Пока что это было в русле политики короля Юга IV. Но теперь Пьер I
хотел совсем другого. У него была амбициозная мечта возобновить
крестовые походы, победить там, где потерпели поражение Амори I,
Жан де Бриенн и Людовик Святой, освободить Святую землю, завоевав
Египет. С этой мыслью Пьер I лично отправился на Запад просить
помощи у итальянских республик, королей Франции и Англии, а также
немецких князей (октябрь 1362 г.). С навербованными там
контингентами он собрал флот в 115 кораблей и армию в 10 тысяч
человек, в том числе 1000 рыцарей, лучников и арбалетчиков, и
устремился на Египет. 9 октября 1365 г. он высадился в Дельте и с
налету приступом взял Александрию (10 октября 1365 г.).
В тот момент Пьер I почувствовал себя победителем. Александрия,
устоявшая при всех предыдущих крестовых походах, попала в руки
христиан! Это был блестящий успех, но успех без будущего. Чтобы
удержать Александрию, чтобы победить мусульман, требовались
громадные вооруженные силы, а христианский мир не был готов их
предоставить. Большинство западных крестоносцев и кипрские бароны
считали, что их слишком мало для удержания огромного города в
случае контрудара мамелюков. Полностью разграбив богатства
Александрии, ее дворцы, банки, склады, как принадлежащие
мусульманам, так и христианам (они разграбили даже венецианские,
генуэзские, каталонские и марсельские фондачи), они через три дня

погрузились на корабли, не обращая внимания на возражения и мольбы
Пьера I, пришедшего в отчаяние при мысли о необходимости бросить
свое завоевание.
Но уйти из Александрии было еще не всё. Теперь приходилось
испытать на себе ответные меры мамелюков. Их султан Шабан, снова
заняв огромный порт, немедленно отомстил экономическими мерами:
захватив имущество латинских купцов на всей территории Египта и
Сирии и наложив эмбарго на любую торговлю с Западом. Эта
конфискация причинила огромный ущерб итальянским морским
республикам, в первую очередь Венеции и Генуе, заставив их
противиться всякому новому предприятию Пьера I. После сложных
переговоров венецианские послы Франческо Бембо и Пьетро Соранцо с
огромным трудом сумели добиться от султана восстановления торговых
отношений (1366).
Невозможно представить более деморализующий факт для
теоретиков крестовых походов. Итак, удалось занять вторую столицу
Египта, но, вместо того чтобы выторговать за этот залог возвращение
Святой земли, ее попросту оставили второпях, даже не дождавшись
атаки мамелюков. Хуже того: опыт доказывал, что отныне любая
попытка крестового похода грозила Западу коммерческой катастрофой.
Отныне существовало противостояние между крестовым походом и
экономическими интересами. А экономические интересы в
Средиземноморье доминировали в политике. Франция Валуа и Англия,
занятые Столетней войной, не считались больше с Левантом. Только
Генуя и Венеция своими эскадрами представляли христианский мир, а
опыт 1365 г. научил их, что любая попытка вернуть Иерусалим
завершится для них коммерческой катастрофой.
Пьер I, как нам известно от Машо[211], был горько разочарован. Он
считал, что его предали его трусливые командиры, его рыцарство,
исключительно меркантильная политика венецианцев и генуэзцев. Тем
не менее этот паладин, воодушевляемый мечтами иного века и, видимо,
разбиравшийся в политике не больше, чем его современники, короли
Франции Филипп VI и Жан Добрый, не отказался от крестового похода.
После неудачи в Египте он атаковал анатолийских турок, а затем
Сирию. В конце февраля 1367 г. он отправил своего брата Жана,
титулярного князя Антиохийского, на анатолийское побережье
защищать город Корикос от турецкого эмира Карамана (Коньи). В

сентябре — октябре того же года Пьер сам возглавил серию десантов на
берега Сирии и Киликии, возле Триполи, Тартуса, Латакии и Айаса
(Лайаццо); он захватил трофеи, но не смог сделать никаких
территориальных приобретений. Тогда он вновь отправился на Запад,
чтобы попытаться убедить монархов и итальянские республики в
необходимости нового крестового похода (октябрь 1367 г.). Все его
усилия были тщетными. Повсюду его встречали с уважением и вежливо
выпроваживали. Франция и Англия, занятые Столетней войной, которая
была в самом разгаре, Священная империя, ставшая бессильной,
итальянские коммуны, занятые постоянной борьбой друг с другом, не
говоря уже о гражданских войнах внутри каждой, потеряли интерес к
священной войне. Венецианские послы Никколо Джустиани и Пьетро
Марчелло, а также генуэзские послы Кассано Чигала и Паало
Джустиниани даже пытались добиться от Пьера I согласия заключить, в
интересах торговли, мир с мамелюками. 23 сентября 1368 г. он отплыл
из Италии обратно на Кипр, так ничего и не добившись.
Везде он встречал неблагоприятное общественное мнение.
Крестовые походы очень дорого стоили. Дворянство, по-прежнему
недисциплинированное, демонстрировало усталость от необходимости
подчиняться. Вспомним, как еще при Юге III оно воспротивилось
распространению обязанности военной службы на участие в походах в
Святую землю, протест Жака д’Ибелина, опирающийся на букву Ассиз.
Не забудем также, что со времени заключения и изгнания короля
Анри II прошло всего полвека (1306–1310). Кипрская знать,
воспитанная на этих воспоминаниях, не могла подчиниться
абсолютистским замашкам Пьера I. Кроме того, она ревновала к
милостям, которые король раздавал, в ущерб ей, рыцарям из Франции:
мы уже наблюдали в Палестине эту неприязнь пуленов к сеньорам,
недавно прибывшим с Запада. Двор, когда Пьер I вернулся на остров,
бурлил эмоциями, возбужденный скандалами, разделенный между
королевой, красивой и грозной Элеонорой Арагонской, законной женой
Пьера, и двумя королевскими любовницами, Жанной Лалеман, дамой
де Шулу, и Эшивой де Сандельон. В отсутствие короля Элеонора
приказала бросить в темницу и жестоко пытать Жанну Лалеман,
которая была на девятом месяце беременности. Но саму королеву
Элеонору не без оснований обвиняли в том, что она изменяет королю с
Жаном де Морфом, титулярным графом де Рохас, то есть Эдессы. Вот в

такой атмосфере произошло возвращение короля. Собравшись на
Высокий совет для рассмотрения обвинений против королевы, бароны
отказались давать делу ход, оправдали графа де Рохаса и осудили как
клеветника слугу, выдавшего Элеонору. Но Пьера им одурачить не
удалось. Эти измены ожесточили его, оппозиция раздражала, его
характер изменился, и он начал суровые репрессии против баронов,
даже против всего своего окружения. Похоже, в тот момент его
рассудок помутился от несчастий. Тогда бароны, в согласии с его
братом Жаном, титулярным князем Антиохии, решили избавиться от
него. В ночь с 17 на 18 января 1369 г. они проникли в королевскую
спальню и жестоко убили несчастного суверена. Согласно
неподтвержденной версии, его окровавленная голова была предъявлена
толпе с балкона королевского дворца. В первом ряду цареубийц
фигурировал Филипп д’Ибелин, титулярный сеньор Арсуфа, чья семья
на протяжении полутора веков всегда выступала против прав короны,
как в Иерусалиме, так и на Кипре.
Остатки совести не позволили убийцам предложить корону принцу
Жану Антиохийскому, с которым они были в той или иной степени
связаны. Верные, несмотря ни на что, принципу легитимности, они
провозгласили королем сына своей жертвы, одиннадцатилетнего
Пьера II, Перрена хроник. Регентство было поручено вдовствующей
королеве, беспокойной Элеоноре Арагонской, и двум братьям Пьера I,
Жану Антиохийскому и Жаку. Мы увидим, как скоро начнутся раздоры
между регентами, особенно между Элеонорой и князем Антиохийским.
Беды царствования Пьера II. Захват генуэзцами Фамагусты
Убийство Пьера I не прошло для кипрской знати бесследно.
Конечно, проекты крестового похода, ради которых он разорял страну,
могли казаться анахроничными. Можно было, как пишут, найти в этом
запоздавшем крестоносце немало донкихотства. А в конце
царствования он вел себя как тиран. Но не менее верно и то, что он был
великим королем с душой героя — героя, который просто ошибся
веком. А главное, его убийство опасно ослабило Кипрское государство.
Его братья, подозреваемые в том, что знали о заговоре, приведшем к его
смерти, его жена, подозреваемая в супружеской измене, уже в тот

момент, когда получили регентство, не пользовались уважением.
Последние драмы, завершившиеся страшной трагедией, еще больше
углубили раскол в уже расколотом обществе. Для Кипрского
королевства это было тем более опасно, что его богатство делало его
желанной добычей для всех, и для христиан, и для мусульман, и оно
было окружено врагами. Последствия всех этих ошибок скажутся в
царствование Пьера II (1369–1382).
Несчастья начались в день коронации юного короля в качестве
титулярного суверена Иерусалима (12 октября 1372 г.). В этот день, в
Фамагусте[212], вспыхнула серьезная драка между генуэзской и
венецианской колониями по поводу, кажущемуся ничтожным:
венецианский бальи и генуэзский подеста заспорили из-за того, кому
принадлежит честь держать правый повод королевского коня. Ссора о
первенстве в церемониале скрывала под собой острое политическое
соперничество, вроде одного из тех конфликтов, которые в XIX в.
вспыхивали в Османской империи между послами Англии и России. В
действительности две великие морские республики спорили за
экономический протекторат над островным королевством. В результате
венецианцы и генуэзцы схватились в рукопашной. Первые одержали
верх. Генуэзская колония, считая себя оскорбленной (население
Фамагусты выступило против нее), покинула Кипр, взывая о мести и
объявив Лузиньянов виновными в пережитом ею унижении.
Это была война, к которой островное королевство, опасно
ослабленное смертью Пьера I, было совершенно не готово. Боясь, что
их владение Сатталия, в Анатолии, попадет в руки генуэзцев, киприоты
предпочли уступить его эмиру Теке (май 1373 г.). Так было потеряно
прекрасное завоевание Пьера I.
Отметим, что независимо от желания получить возмещение за
потери, понесенные во время погромов их складов в Фамагусте,
генуэзцы искали благовидный предлог для своей интервенции.
Вдовствующая королева Элеонора, желавшая отомстить деверям за
убийство своего супруга, несчастного короля Пьера I, втайне попросила
Синьорию Генуэзской республики освободить ее и ее сына, юного
Пьера II. И под этим благородным предлогом генуэзская эскадра
получила от Святого престола полную свободу действий. В октябре
1373 г. командующий этой эскадрой Пьетро ди Кампофрегозо
блокировал Фамагусту силами от 26 до 43 галер с

четырнадцатитысячным десантным корпусом. Город был взят, замок
сдан благодаря предательству (предположительно по вине Жана де
Морфа, титулярного графа Эдесского), а сам Пьер II, завлеченный в
ловушку, попал в руки генуэзцев, отправившихся затем грабить
Никосию.
Хватило всего четырех лет, чтобы королевство Лузиньянов, при
Пьере I на мгновение ставшее арбитром Восточного Средиземноморья,
опустилось до уровня третьеразрядного государства, которое может
заставить капитулировать обычная эскадра. Пьер II, пленник врагов,
окруженный западнями и даже подвергавшийся грубому обращению
(Пьетро ди Кампофрегозо дошел до того, что однажды влепил ему
пощечину), вынужден был склониться перед свершившимся фактом.
По договору от 21 октября 1374 г. он брал на себя обязательство
выплатить генуэзской Синьории огромную компенсацию в 2 146 400
золотых экю и вплоть до уплаты последнего взноса позволить
генуэзцам оккупировать Фамагусту. Это означало экономический
захват лигурийской республикой королевства Лузиньянов, что,
благодаря средствам давления, которыми она располагала, влекло за
собой и установление настоящего политического протектората. Здесь
можно увидеть финал медленной эволюции, которая, начавшись еще во
франкской Сирии в XIII в., мало-помалу обеспечила приоритет
экономических интересов, представленных итальянскими морскими
республиками над франкским обществом, его принцами, его баронами
и рыцарями. Зримым проявлением совершившегося переворота стал
тот факт, что после октябрьского договора 1374 г. один из дядьев короля
Пьера II, коннетабль Жак, был отвезен в Геную в качестве заложника,
то есть узника.
И тут, как будто иностранной оккупации было недостаточно,
разразилась новая драма в королевской семье. Королева-мать Элеонора
Арагонская, хотя ее в свое время подозревали в том, что она изменяла
своему мужу, несчастному Пьеру I, теперь горела желанием покарать
убийц короля, в первую очередь одного из братьев покойного, принца
Жана Антиохийского. В том же 1374 г. в Никосии по ее приказу Жан
был заколот у нее на глазах в прямо-таки шекспировской сцене: перед
ним развернули окровавленную рубашку короля (его одежду, как
написал Махера[213], не уточняя).

Что мог поделать против этой череды бед слабый король Пьер II?
Тем не менее он не отчаивался и искал против генуэзцев союзников
вплоть до Италии. С этой целью он женился на Валентине (Валенце)
Висконти, дочери герцога Миланского Барнабо Висконти, от которого
ожидал энергичного давления на генуэзскую территорию[214]. Также он
обратился к Венеции. Когда генуэзцы и венецианцы схватились между
собой в Войне Кьоджи (1378–1381), он решил, что выиграл, и
попытался воспользоваться затруднениями первых, чтобы вернуть
Фамагусту, но ему это не удалось. Союз с Висконти и Венецией не
помог ему заставить Геную возвратить этот крупный порт острова. Зато
миланское влияние сказалось на кипрской архитектуре того времени, о
чем мы узнаем позже.
Генуэзский протекторат и Маона Кипри
Выйдя из Войны Кьоджи, Генуя еще больше усилила
экономическую, а также политическую власть над королевством
Лузиньянов. У генуэзцев, находивших агентов Пьера II во всех
коалициях, сформированных против них в Италии, появились новые
обиды на никосийский двор. После смерти Пьера II (октябрь 1382 г.)
его преемником стал его дядя, коннетабль Жак, который, как мы знаем,
как раз находился в плену в Генуе[215]. Чтобы получить возможность
вернуться на Кипр, он по договору от 19 февраля 1383 г. вынужден был
окончательно уступить Фамагусту генуэзцам, а кроме того, позволить
им оккупировать важный город Киринею на севере острова.
На этих условиях Жак I получил корону Кипра (1385). Его
царствование (1385–1398) ознаменовалось обложением народа все
более и более тяжелыми налогами, чтобы удовлетворить ненасытных
генуэзских кредиторов. Точнее, речь шла об удовлетворении генуэзских
капиталистов, оказавшихся кредиторами Синьории Генуи, потому что
являлись владельцами судов, использовавшихся в 1373 г. против
Фамагусты. Эти судовладельцы создали акционерное общество «Маона
(или Магона) Кипри», которому шли все контрибуции и возмещения
военных расходов, выплачиваемые Синьории киприотами. Более того,
генуэзцы захватили монополию в кипрской торговле, любые торговые
пути острова должны были проходить через их таможни в Фамагусте.

Эта удушающая монополия нанесла очень тяжелый удар по кипрской
торговле, поскольку соперники генуэзцев, в первую очередь
венецианцы, с этой поры получили прекрасные основания
систематически бойкотировать остров (акты венецианской Синьории от
18 марта 1374 и 13 февраля 1375 г., запрещающие ее подданным
торговать с Кипром).
Таким образом, генуэзская оккупация вдвойне обирала Кипр. Вопервых, потому, что замкнула на Геную всю торговлю острова. Вовторых, потому, что одновременно Кипр, бывший прежде одним из
наиболее активных центров международной торговли, лишился этого
статуса из-за его бойкота как генуэзского сателлита. В конце концов,
королевство Лузиньянов оказалось в таком положении, что работало
лишь на прибыли одного итальянского банка. Никогда еще
капиталистическая эксплуатация финансовой компанией целого народа
не была столь полной.
Сын и преемник Жака I король Жанюс (1398–1432) тоже долгое
время прожил заложником в Генуе, и даже его имя, производное от
названия города, было проявлением сервильной угодливости перед
надменной Синьорией. Он был красив, умен, прекрасно образован, чист
нравами, но с умом, помраченным бедами времени, а его царствование
оказалось болезненным. Не в силах забыть традиции семьи, он в 1402 г.
попытался освободиться от генуэзской опеки и вернуть Фамагусту.
Безуспешная попытка. Генуя, помимо своих эскадр, располагала тогда
помощью Франции, под покровительство которой она себя отдала. 7
июля 1403 г. Жанюсу пришлось подписать с маршалом Бусико,
губернатором Генуи, договор, сохранявший генуэзские позиции и
монополию. Признанием вреда, причиняемого этой монополией
кипрской экономике вообще и процветанию Фамагусты в частности,
служит для нас датированное 21 января 1449 г. постановление совета
Синьории Генуи, призванное бороться с обезлюдением города, некогда
полного жизни, а теперь оставшегося в стороне от торговых путей.
Египетская агрессия 1426 г. Пленение короля Жанюса
К тяготам генуэзской экономической опеки скоро добавилось
мамелюкское вторжение. Мамелюки, по-прежнему хозяева Сирии и

Египта, были естественными врагами Кипрского королевства.
Очевидно, они не забыли разграбления Александрии Пьером I в 1365 г.
Во всяком случае, в том состоянии слабости, в каком пребывало
островное королевство, в его интересах было избегать любых
провокаций в адрес грозных соседей. Однако кипрские корсары не
упускали случая проявить активность на мусульманских землях, в
первую очередь на побережье Сирии. В 1425 г. мамелюкский султан
Барсбей, дабы наказать киприотов за эти набеги, отправил эскадру
разграбить Лимасол (август 1425 г.). В следующем году произошло
настоящее вторжение: более крупный экспедиционный корпус под
командованием эмира Тенгриберди Махмуда высадился к югу от
Авдиму и при Кирокитии наголову разгромил кипрскую армию из 1600
рыцарей и 4000 пехотинцев (5 июля 1426 г.). Франки сильно
выродились и оказались недостойными своих предков со Святой земли,
потому что их неподготовленность можно сравнить разве что с их
паникой во время сражения. Детали, сообщаемые по этому поводу
Махерой, печальны. Греко-киприотский хронист не упускает
возможности также подчеркнуть высокомерие латинского рыцарства по
отношению к пехтуре из местных… Это было Креси и Азенкур[216] —
бесславное, но и без больших потерь. Король Жанюс попал в плен.
Мамелюки стрелой домчались до Никосии, ворота которой были
предательски открыты проживавшими в ней венецианцами, как уверяет
Махера, разграбили ее богатства, в том числе сокровища двора (10–12
июля 1426 г.). Потом они вернулись к себе с добычей и 3600
пленниками, которых провели по улицам Каира с королем Жанюсом во
главе.
Можно оценить степень деградации королевства Лузиньянов всего
за шестьдесят лет. В 1365 г. Кипр был достаточно силен, чтобы напасть
на Египет и разграбить Александрию. Его эскадры хозяйничали от
дельты Нила до берегов Малой Азии. Анатолийские эмиры боялись его,
а мамелюки оказывались бессильны покарать за провокации. И вот в
1426 г. он не смог оказать никакого сопротивления вторжению тех же
мамелюков. В сражении при Кирокитии его армия обратилась в
бегство, так что невозможно было признать в этих беглецах потомков
баронов Святой земли, а его король находился теперь в плену в Египте.
Греческое население, терпеливо сносившее на протяжении 235 лет
латинское владычество, не обманывалось относительно разгрома при

Кирокитии. Латиняне, до сих пор слывшие непобедимыми, отныне
потеряли лицо. Греческие крестьяне тут же восстали. Это была
одновременно и жакерия[217], каких немало знало Средневековье, и
массовое национально-освободительное движение коренных жителей
против иностранных захватчиков, против французских и итальянских
помещиков, против латинского духовенства. Крестьяне выбрали себе
вожаков в различных центрах восстания — Лефке, Лимасоле, в горах, в
Перистероне и Морфе; они даже избрали себе в Лефконике василевса
— бывшего пастуха по имени Алексей. Разумеется, крестьянские
повстанцы не могли устоять против латинского рыцарства, и восстание
было жестоко подавлено кардиналом Югом, архиепископом Никосии и
братом короля Жанюса. «Капитанства», созданные восставшими
крестьянами, были уничтожены, а избранные ими «капитаны»
повешены, или им отрезали носы. Василевс Алексей, схваченный в
Лимасоле, тоже был торжественно повешен в Никосии (12 мая 1427 г.)
[218].
Итак, восстание было легко подавлено, как все аналогичные
социальные движения в Средние века. Тем не менее оно при первом
представившемся случае продемонстрировало неприязнь широких масс
греческого населения к их франкским господам. Здесь, как и в Морее,
францизация была чисто поверхностной. Рассматривая завоевание
Кипра османами, мы вновь увидим то же отсутствие солидарности
между греческими подданными и франкскими господами.
В тот самый день, когда был повешен вождь греческого восстания,
король Жанюс, отпущенный мамелюками, высадился в Киринее. Но
ради освобождения ему пришлось признать сюзеренитет султана.
Никосийский двор стал всего-навсего вассалом каирского двора. Он
должен был одновременно выплачивать дань мамелюкам, платить
тяжелую контрибуцию генуэзскому банку и позволять генуэзцам
забирать себе всю выручку таможен Фамагусты.
Возвращение византийского влияния
Король Жанюс так и не оправился от пережитого унижения.
Подавленный и больной после катастрофы 1426 г., он преждевременно
скончался в 1432 г. За все его царствование, пишет Махера, никто не

слышал, чтобы он смеялся. Царствование его сына Жана II (1432–1458)
отмечено во внешней политике полным вассалитетом в отношении
султана Египта — впрочем, никакой другой политики вести было
невозможно, — а во внутренней — растущим влиянием греческого
элемента.
Отправной точкой этого пробуждения киприотского эллинизма
стал заключенный 3 февраля 1441 г. брак Жана II с византийской
принцессой Еленой Палеолог, дочерью деспота[219] Морейского
Феодора II. Женщина умная, образованная, ловкая и склонная к
интригам, Елена полностью подчинила себе мужа, который правил
лишь по ее советам. Очень преданная греческому православию, она
покровительствовала старой местной церкви, с давних пор отодвинутой
на обочину римской церковью: о ее предпочтениях говорит Манганский
монастырь (Святого Георгия Манганского) возле Никосии,
построенный ею и получивший от нее 15 тысяч дукатов дохода. После
падения Константинополя (1453) она приняла множество византийских
беженцев, проводя тем самым мирную реэллинизацию острова.
Это введение в кипрскую жизнь эллинизма «сверху», еще больше,
чем греческое восстание 1426 г., обеспечило его скорый реванш. Со
времен латинского завоевания 1191 г. греческое население стало
жертвой настоящего социального падения. По замечанию Мас
Латри[220], каждый класс греческого общества «был опущен на одну
ступеньку», чтобы оставить верхушку иерархической лестницы
латинянам. Эмиграция на Кипр византийцев, принадлежавших к элите
общества Палеологов, разом подняла уровень и престиж греческого
элемента. Среди вновь прибывших — прелатов, ученых, высших
чиновников — были самые образованные люди всего христианского
мира. В Италии таких эмигрантов встречали как профессоров всех
наук, инициаторов всякого ренессанса. На Кипре реакция могла быть
лишь точно такой же: эти еще вчера столь презираемые греки теперь
стали учителями цивилизованности.
Прелат эпохи Возрождения: архиепископ-король Жак II
Казалось, уже ничто не изменит к лучшему участь Кипра.
Фамагуста была по-прежнему оккупирована генуэзцами. Королевство

по-прежнему являлось вассалом мамелюкского султаната. А «эллинское
возрождение», возглавляемое королевой Еленой Палеолог, показывало
всю хрупкость латинских общественных учреждений. И тут появился
неординарный персонаж, способный обновить это преждевременно
деградировавшее общество: Жак Бастард.
Умирая (26 июля 1458 г.), король Жан II оставил трон своей дочери
от Елены Палеолог — принцессе Шарлотте, выданной замуж за Луи
Савойского, графа Женевского. Но еще до брака с Еленой Жан II
прижил от своей любовницы Мариетты де Патрас незаконного сына,
названного Жаком. Елена в приступе ревности приказала отрезать
несчастной Мариетте нос, но она не смогла помешать королю
воспитать бастарда. Тогда, чтобы закрыть ему дорогу к трону, его
посвятили церкви: сделали архиепископом Никосийским, откуда его
прозвище Жак Архиепископ, употреблявшееся наравне с Жак Бастард,
под которыми он известен хронистам.
Но это значило не учитывать личность Жака. Самое меньшее, что
можно сказать об этом священнике против воли или, точнее, настоящем
прелате эпохи Ренессанса, — это то, что в нем не было ничего
религиозного. Его легче представить себе в окружении папы
Александра VI, чем на одной из наиболее почтенных епископских
кафедр латинского Востока. Участник всех придворных интриг, он,
подобно Чезаре Борджиа[221], обвинялся в нескольких политических
убийствах, совершенных с неслыханной дерзостью. Так, он избавился
от Тома де Море, камергера королевы, и от Жака Юрри, виконта
Никосийского. После восшествия на престол его единокровной сестры
Шарлотты он бежал в Египет, к мамелюкам (1459). Как мы уже знаем, с
1426 г. египетские султаны считали себя сюзеренами островного
королевства. Для удовлетворения своих амбиций Жак, не колеблясь,
договорился с ними. Без зазрений совести странный епископ выпросил
у правящего султана — аль-Ашраф Сайф ад-Дин Инала — передачи
короны Кипра ему.
Никогда еще христианский мир не присутствовал при подобном
скандале. Но времена крестовых походов давно прошли, а
архиепископа подобные моральные принципы не волновали. Получив,
в обмен на обещание увеличить выплачиваемую Египту дань, желанное
пожалование короной, он отправился на Кипр с египетской эскадрой и

экспедиционным корпусом мамелюков, поставленным под его
командование (сентябрь 1460 г.).
Странное это было зрелище: архиепископ Никосии, королевский
бастард, возглавляет мусульманское нашествие на свою родину! Но
этот человек был ловким политиком, умевшим использовать своих
грозных союзников, не становясь при этом игрушкой в их руках.
Благодаря своим мамелюкам он изгнал Шарлотту из Никосии, куда
вступил победителем, и тотчас же провозгласил себя королем. Старая
французская знать Кипра, практически без исключений сохранившая
верность королеве, заперлась в Киринее, которая продержалась еще три
года. Один из этих баронов-легитимистов, Готье де Норес, попав в руки
Жака, предпочел лишиться всех своих фьефов, но не нарушить данную
клятву верности, поскольку счел это несовместимым со своей честью.
Читая рассказ о его отказе, как будто слышишь гордые слова, которыми
в 1228 г. Жан д’Ибелин защищал честь баронов Святой земли от
предложений Фридриха II. Но Жак, как и многие люди эпохи
Возрождения, по-настоящему порвал с прошлым. Потомкам бароновкрестоносцев он предпочитал иностранных авантюристов —
каталонцев, арагонцев или сицилийцев, которыми любил себя окружать
и которых награждал титулами и командными должностями, как,
например, каталонца Хуана Переса Фабриса, которого в 1461 г. сделал
графом де Карпас.
Однако, несмотря на не слишком респектабельные методы,
которыми он упрочил свою власть, его правлением были довольны все.
В политике значение имеет лишь результат. А царствование Жака
Бастарда — Жака II — было великим царствованием (1460–1473).
Захватив у баронов-легитимистов Киринею (сентябрь — октябрь
1463 г.), он совершил то, что не удалось никому из его
предшественников: 6 января 1464 г. изгнал из Фамагусты генуэзцев.
Ничто не могло укрепить его трон лучше. Освобождение крупного
кипрского порта после девяностооднолетней оккупации (1373–1464)
укрепило популярность нового короля даже среди оппозиционеров.
Чтобы расширить эту популярность, он стал проводить в собственных
интересах политику своей мачехи Елены Палеолог, опираясь, как и она,
на местные, греческие элементы, окружая себя офицерами-греками и
даже используя греческий язык наравне с латинским и французским в
документах. С другой стороны, после отвоевания Фамагусты его

помощники-мамелюки, которым он был обязан своим троном,
оказались ненужными, даже стали мешать. Жак, которого не могло
смутить еще одно преступление, избавился от них, попросту перебив и
при этом — верх ловкости — не поссорившись с каирским двором
(1464). Ссылка на заговор, более или менее реальный, обеспечила ему
дипломатическое прикрытие… Тогда французская знать, отказавшись
от бесперспективного легитимизма, присоединилась к нему.
Таким образом, к концу своего царствования Жак Бастард
восстановил территориальную целостность своего королевства, сделал
его независимым экономически, восстановил моральное единство,
прекратив резкий раскол, из-за которого общество, со времени убийства
Пьера I, жило в атмосфере гражданской войны. Каковы бы ни были
методы, позволившие ему занять трон, он заслуживает того, чтобы
смотреть на него как на восстановителя кипрского величия. Наконец,
желая получить надежного внешнего союзника и, в первую очередь,
предотвратить любые атаки со стороны генуэзцев, он в 1472 г. женился
на прекрасной Катерине Корнаро, происходившей из знатной
венецианской фамилии, на протяжении более чем века имевшей
крупные интересы на Кипре (в частности, в бальяжах Морфо и
Пископи, где Корнаро эксплуатировали богатые плантации сахарного
тростника). Ради этого брака Синьория Венеции торжественно
объявила об удочерении Катерины, показывая тем самым
исключительную важность, придаваемую ею этому браку, вводившему
Кипр в сферу ее влияния. Со своей стороны, Жак II, обеспечивший себе
покровительство могущественной республики, освободитель своей
страны, который, вдобавок ко всему, еще и помирился со Святым
престолом, казалось, во всех сферах достигший всех целей, которые
ставили перед собой Лузиньяны, внезапно умер 6 июля 1473 г. Он
оставил Катерину Корнаро беременной сыном, который стал Жаком III,
но этот ребенок умер после нескольких месяцев царствования (1474).
Разумеется, две эти последовавшие одна за другой смерти показались
подозрительными, и в них обвиняли венецианцев, которым они были на
руку. Не углубляясь в предположения, можно лишь с грустью
констатировать, что карьера храброго правителя завершилась в тот
момент, когда он реализовал все свои амбиции и осуществил
программу своих предков.

Царствование Катерины Корнаро
Неожиданная смерть Жака II создала большой вакуум. Смерть
маленького Жака III окончательно сделала завтра неопределенным.
Катерина Корнаро — королева Катерина — осталась единственной
госпожой Кипра (1474–1489). Сначала проявилась весьма серьезная
оппозиция, не столько против нее лично, сколько против венецианского
правления, инструментом которого она, вольно или невольно,
оказалась. Вождями этой оппозиции стали сицилийские, арагонские и
каталонские авантюристы, прежде служившие Жаку II, а теперь
желавшие передать корону Кипра королю Неаполя Фердинанду I.
Дело о наследстве Лузиньянов было открыто. Весь вопрос
заключался в том, кто станет наследником: Неаполитанский дом или
Венецианская республика. Венецианскую политику представлял дядя
королевы, Андреа Корнаро, пытавшийся управлять от имени Катерины
исключительно в интересах своих соотечественников и следуя
директивам правительства Республики святого Марка. Представители
сицилийской и арагонской партий, все люди плаща и шпаги,
среагировали на свой манер. 15 ноября 1473 г. они убили Андреа
Корнаро, равно как и большинство прочих венецианских граждан.
Венеция отреагировала резко. Она направила в Фамагусту мощную
эскадру под командованием Пьетро Мочениго, который восстановил
порядок, изгнал или казнил лидеров противостоящей партии и открыто
расставил своих земляков на главные посты в государстве (1474).
Это означало установление если не юридического, то фактического
венецианского
протектората.
Тем
не
менее
королевство
просуществовало еще пятнадцать лет. Хотя и оказавшись силой вещей
орудием венецианской политики, королева Катерина, «столь же добрая,
сколь красивая», оставалась дорога сердцам своих подданных. Они
были тем более привязаны к ней, что она оставалась для них последним
символом их давней независимости, последней представительницей их
старой династии.
Но эта тень независимости продолжала тревожить Совет
десяти[222]. Кто знает, что может прийти в голову этой красивой
женщине? Вдруг ее сердце не устоит перед каким-нибудь
претендентом, за которого она решит выйти замуж, и тогда жемчужина
Средиземноморья ускользнет из рук венецианцев. В 1489 г. сенат

Венеции вынудил ее отречься в пользу Республики святого Марка (26
февраля — 14 марта 1489 г.). Очевидно, у сенаторов были основания не
доверять своей бывшей соотечественнице, ибо Катерина, возмущенная
совершенным насилием, подумывала о бегстве на Родос. Но
представители Синьории следили за каждым ее шагом, и она была
отправлена в Венецию, где до самой своей смерти (1510) содержалась
под негласным надзором, продолжая при этом получать от Синьории
королевские почести.
Итальянское владычество на Кипре. Завоевание острова турками
Приобретение Кипра стало апогеем венецианской колониальной
империи, в которой он стал самым прекрасным цветком. Тем не менее
беспорядки, сотрясавшие остров со времени завоевания Фамагусты
генуэзцами (1374) до отвоевания этого крупного порта Жаком II (1464),
серьезно повредили его процветанию. На момент аннексии Венецией
Кипр насчитывал 247 тысяч жителей (против 310 тысяч в наши дни), из
которых 16 тысяч в Никосии (сегодня 18 600), 6500 в Фамагусте, 950 в
Киринее, 77 066 франкоматов и 47 185 париков[223].
Как же следует оценивать аннексию Кипра Республикой святого
Марка? Скажем откровенно: перед турецкой угрозой присоединение к
венецианским владениям могло успокаивать. Могущественная
республика, с последовательной политикой, с осуществляющей хорошо
продуманные планы дипломатией, казалась более способной сохранить
остров под властью христианского мира, нежели королевская власть с
ее многочисленными дворцовыми кознями и распрями. Тем не менее
киприоты слишком привыкли к своей старой династии, чтобы перемена
не вызвала сожаления, тем более что венецианский режим здесь, как и в
других местах, был далек от чаяний населения. «Прежде, — писал в
1507 г. нормандский каноник Пьер Мезанж, — жители вели судебные
процессы и подавали жалобы на французском языке, а теперь делают
это на венецианском, чем весьма недовольны, ибо все они в этой
стране, и в особенности благородные дворяне, такие же добрые
французы, как и мы во Франции». К этим элементам, упорно
остававшимся французами, администрация Синьории относилась с
недоверием, раздражением и подозрением. Чтобы ослабить

французскую земельную аристократию, разрушались ее замки, ее саму
старались демилитаризовать, держали под плотным контролем, ломали
основы местной жизни. Что было крайне неразумно на этом аванпосте,
перед лицом турецкой угрозы.
По крайней мере, Венеция, похоже, оставалась верна
обязательствам, которые в некотором роде взяла на себя по отношению
к христианскому миру. Конечно, ее можно упрекнуть за то, что в
1570 г., когда началось османское вторжение на остров, она не
направила туда достаточных подкреплений, чтобы отразить высадку
неприятеля. Так что Никосия была после сорокавосьмидневной осады
штурмом взята турками (8 сентября 1570 г.). Но, по крайней мере,
командир венецианского гарнизона Никколо Дандоло погиб в бою. А в
Фамагусте Маркантонио Брагадино заперся в крепости с 5000 солдат и
3000 вооруженных горожан и крестьян и героически отражал атаки 80
тысяч солдат Мустафа-паши. Отразив с 21 июня шесть штурмов, он
получил право уйти из города со всеми воинскими почестями (1 августа
1571 г.). Он вышел из крепости верхом на коне, в парадном костюме, в
пурпурном плаще поверх доспехов, а оруженосец держал над его
головой зонтик от солнца. Но паша, нарушив свое слово, приказал
содрать с него живого кожу. Его смерть завершает славную страницу
истории латинского правления на Кипре.

2. Жизнь на Кипре при Лузиньянах
Характер королевской власти на Кипре
В правовом отношении Кипрское королевство было лишь
«продолжением Иерусалимского королевства»[224]. Для теоретиков оно
было не чем иным, как чудом спасенным Иерусалимским
королевством. Действительно, оно управлялось Иерусалимскими
ассизами и, по крайней мере теоретически, являлось продолжением
старого государства Святой земли. Как когда-то в Иерусалиме, высший
суверенитет в нем принадлежал собранию феодалов (в Никосии) в
Высоком совете или Совете баронов. Опять же, как в Сирии (по
крайней мере, в Сирии с 1162 г.), Высокий совет включал в себя не
только прямых вассалов короны, но и арьер-вассалов. Чтобы решения

Высокого совета стали законными, в принципе требовалось, чтобы его
созвал и председательствовал в нем король. При этой оговорке —
имевшей капитальное значение — Высокий совет, когда он был созван
законно, обладал властью, превосходящей власть короля. «В недрах
его, — пишет Мас Латри, — королевские предложения приобретали
силу закона, обсуждались все вопросы передачи короны, признания
монарха совершеннолетним или установления регентства. Только в
присутствии этих феодалов устанавливались личность суверена, его
возраст и происхождение, прежде чем принц получал от Совета
инвеституру королевской властью»[225]. Рассказ Махеры о заточении
Анри де Жибле королем Пьером I в 1369 г. ясно показывает нам, что
корона не имела права карать крупного вассала без санкции Высокого
совета.
Таким образом, в теории кипрская корона, как и иерусалимская,
оставалась не только под плотным контролем Высокого совета, но и, в
некотором смысле, в подчиненном по отношению к нему положении.
Или, если угодно, верховная власть не принадлежала ни королю, ни
Высокому совету, а заключалась в особе короля, заседающего в
Высоком совете, или в Высоком совете под председательством короля.
Тем не менее на практике королевская власть на Кипре была или
быстро стала более сильной, чем в Иерусалиме и тем более в Сен-Жанд’Акре. Во-первых, существовала четкая разница в происхождении
власти. Если в Иерусалиме Годфруа де Буйон был избран равными
себе, то Ги де Лузиньян получил Кипр напрямую от Ричарда Львиное
Сердце, а затем свободно раздавал фьефы своим соратникам. «На
Кипре, — отмечал Мас Латри, — королевская власть появилась ранее
феодализма»[226]. На острове, в отличие от Сирии, не было крупных
фьефов, способных пробить брешь в правах королевской власти: ничего
похожего на княжество Галилейское, на Трансиорданию. Возведение
Жаком II полуострова Карпас в ранг графства для каталонского
авантюриста Хуана Переса Фабриса было поздним и исключительным
случаем. Ги де Лузиньян был слишком щедр при раздачах земель, его
брат и преемник, король Амори, как мы видели, отобрал часть его
даров, урезал фьефы и установил преобладание королевского домена.
Возвращение, возможно, было не слишком благородным деянием, но
тем не менее оно укрепило монаршью власть… Таким образом, нельзя
говорить о существовании на острове Лузиньянов по-настоящему

крупных вассалов. Королевские прерогативы — право чеканки монеты,
право суда над горожанами, торговые привилегии и др. — без
возражений оставались в руках короля. Лузиньяны, от Ги до Юга III,
приобрели в Сирии слишком горький опыт феодальных вольностей,
чтобы не ограничивать их, насколько это возможно, в своем островном
владении. И Амори де Лузиньян, и Юг III, когда были одновременно
королями Кипра и Иерусалима, в первую очередь заботились о Кипре,
потому что чувствовали себя на нем настоящими королями, тогда как в
Сирии они были лишь первыми должностными лицами феодальной
республики: точно так же позднее Габсбурги реально заботились только
о своих австрийских владениях и пренебрегали Священной империей.
У укрепления королевской власти на Кипре имелась и еще одна
причина, та же самая, что в капетингской Франции: династическая
преемственность с почти постоянным наследованием по мужской
линии. Не будем забывать, что в Иерусалимском королевстве шла
постоянная смена династий, обусловленная отсутствием салического
закона. На практике иерусалимская корона, благодаря восшествию на
престол принцев-консортов, переходила, как мы видели, от Булонского
дома к Арденской династии, от нее — к Анжуйскому дому, потом к
домам Лузиньянов, Монферратов и Шампанскому, потом снова к
Монферратам, от них к Бриеннам, от Бриеннов к Гогенштауфенам и,
наконец, вернулась к Лузиньянам. На Кипре же, напротив, корона
оставалась у «прямых Лузиньянов» с 1192 по 1267 г., потом к боковой
линии, Антиохийско-Лузиньянскому дому, царствовавшему с 1267 по
1474 г. И то Юг III, в лице которого антиохийские Лузиньяны взошли
на трон, был, как мы помним, по матери Лузиньяном и дядей с
материнской стороны последнего «прямого короля». Кроме того,
прежде чем взойти на трон, он в течение пяти лет (1262–1267) исполнял
функции регента, так что его коронация не отмечена никаким кризисом,
и преемственность власти была обеспечена. Все прошло так, как будто
Лузиньяны непрерывно царствовали с 1192 по 1474 г. Вопрос
легитимности, поднятый в 1359 г. против Пьера I его родственником
Югом де Лузиньяном[227], был быстро улажен после снятия Югом
своих претензий.
Для довершения контраста отметим, что Лузиньяны всегда
пребывали на Кипре, тогда как иерусалимской короной с 1225 г.
владели иностранные принцы, проживали в Италии или Германии

(точно так же, как княжество Морейское с 1278 г. большую часть
времени управлялось из Неаполя франко-итальянскими принцами[228]).
Это реальное присутствие кипрской династии обеспечило ей
популярность, несмотря на жестокости Пьера I и Жака II, слабости
Анри II или Пьера II. Доказательством тому служит отчаянная
привязанность киприотов к Катерине Корнаро, единственной заслугой
которой было то, что она являлась женой и матерью их последних
королей.
Если утрировать наше наблюдение, то можно сказать, что
королевство Святой земли в XIII в., в акрскую эпоху, своими
институтами напоминало Польшу времен liberum veto[229], тогда как
Кипрское королевство, вне зависимости от его дворцовых драм,
наслаждалось почти капетингской династической непрерывностью.
От феодального короля к макиавеллиевскому государю
Эти замечания объясняют эволюцию властей на Кипре, эволюцию,
шедшую в обратном направлении с той, какую мы наблюдали в Святой
земле. Мы надеемся, что показали, что в Святой земле сильная
монархия XII в. в XIII в. сменилась настоящей феодальной
республикой. На Кипре же, напротив, в XIII в. королевская власть,
теоретически все еще удерживаемая на поводу знатью, с царствований
Юга IV и Пьера I явно стала превалирующей. Бароны, занятые главным
образом своими развлечениями и удовольствиями и не имевшие более
возможности увеличить свой престиж и свои военные силы, главные
движущие мотивы священной войны, предоставили короне
возможность приобрести личный авторитет, доходивший при Пьере I до
абсолютной власти.
Очевидно, что при этом восхождении были многочисленные шаги
назад, резкие отступления, даже глубокие провалы. «Тирания» Пьера I
привела в 1469 г. к его убийству баронами. Однако отметим, что речь в
данном случае шла не о мятеже крупных вассалов, феодалов как
таковых, а об обычном дворцовом перевороте, тем более что
заговорщиками из-за кулис руководил, по крайней мере действовал с
ними заодно, родной брат короля Жан Антиохийский: если Жан и не
приказывал убить Пьера I, то был дружен с его убийцами. Аналогичная

трагедия будет стоить жизни уже самому Жану Антиохийскому,
поскольку пять лет спустя его заколют по приказу и на глазах
вдовствующей королевы, развернувшей перед ним окровавленную
рубашку покойного короля. Но и это уже было не феодальной распрей,
а обычными домашними преступлениями в шекспировских декорациях
и в стиле итальянского Ренессанса, со всеми полагающимися бурными
страстями, любовью и ненавистью. Очевидно, после убийства Пьера I
бароны, его убийцы, подумывали возродить в версии, созданной Жаном
д’Ибелином, графом Яффским, знаменитые Иерусалимские ассизы, то
есть теорию подчиненной и контролируемой монархии. Высокий совет,
созванный сразу после убийства, 17 января 1369 г., заявил, что
«новшества и дела, происходившие без согласия и дозволения баронов»
должны прекратиться. Комиссии из шестнадцати баронов было
поручено обеспечить возрождение духа и буквы Ассизов. Но тексты не
могли поспеть за изменениями в нравах. Даже за полвека до того
изгнание (1306), а затем возвращение (1310) короля Анри II не
представляли собой феодальных мятежей в строгом смысле этого
определения, а были семейными конфликтами между принцами дома
Лузиньянов, конфликтами, уже тогда едва не вылившимися в
братоубийство.
Вопреки этим драмам, через все эти семейные преступления,
несмотря на весьма блеклую личность многих королей (в XIV и XV вв.
такие, как Пьер I и Жак II, — редкость), положение династии остается
непоколебимым и даже укрепляется с каждым днем. Парадоксально, но
оно укреплялось даже вопреки ослаблению государства, когда, от
Пьера I до Жака II (с 1369 по 1460 г.), страна пережила экономическую
опеку со стороны генуэзцев, вторжение мамелюков, греческое
восстание и пр. А происходило это потому, что кипрская королевская
власть проходила общую для Запада эволюцию, при которой из
феодального короля получился современный монарх. Первый король из
дома Лузиньянов, Амори (1194–1205), был еще отягощен феодальными
путами, наследством Иерусалимских ассизов и Акрской республики.
Последний, Жак Бастард (1460–1473), стал государем итальянского
Ренессанса, государем Макиавелли, понимающим монаршью власть
исключительно как власть абсолютную. Внутренняя история
Лузиньянов на Кипре позволяет нам проследить «посмертную
эволюцию» монархических институтов Иерусалимского королевства,

как если бы не случилось катастрофы 1291 г., как если бы Бодуэна де
Булонь связала с Жаком Бастардом непрерывная нить.
Двор и администрация
Значительную часть истории кипрских институтов составляет то,
что в различных областях мы видим то же продолжение прошлого
Святой земли, потому что они показывают нам, что стало бы с
Иерусалимским королевством, если бы оно выжило. Островное
королевство было не чем иным, как старой Святой землей,
перенесенной на середину моря и просуществовавшей там еще около
двух веков, продолжая развиваться вместе со всем западным
обществом. Так, высшие должности никосийского двора были в
принципе теми же, что и при дворе иерусалимском. Мы вновь
встречаем здесь сенешаля, который заведует дворцом, королевскими
имуществом и доходами; коннетабля, замещающего короля во главе
армии и в председательстве на Высоком совете; маршала,
помогающего, в свою очередь, коннетаблю в его военных обязанностях;
камергера, управляющего домом короля; великого бальи, на которого
возложено управление казной, или секретом; адмирала, чье значение,
разумеется, намного выше на острове Кипр, нежели в Иерусалиме;
наконец, великого туркопольера, который командует войсками,
набранными из местных жителей. Отметим также виконта Никосии и
виконта Фамагусты, возглавлявших администрацию этих городов и
местную полицию; матессепы были их помощниками по полицейской
части. С незначительными отличиями, вызванными адаптацией к
здешним условиям, это были иерусалимские должности, которые на
всех уровнях в точности сохранили как свои функции, так и названия.
Как и в Иерусалиме, правосудие отправляли Высокий совет по
делам феодальным и Суд горожан, или Суд виконта, под
председательством последнего и с участием назначенных королем
присяжных по гражданским и уголовным делам с привлечением
простолюдинов. Добавим, опять-таки как и в Иерусалиме, Суд цепи и
Суд фондовый по морским и торговым делам. По именам и функциям,
повторимся, они были продолжением иерусалимских институтов, точно

так же, как институты Квебека в XIX в. зачастую были продолжением
французских институтов XVIII в.
Французская знать Кипра
Французский элемент на Кипре, как некогда в королевстве
Иерусалимском, был главным образом представлен дворянством. Это
дворянство имело два различных происхождения: франкские фамилии,
эмигрировавшие из Святой земли, откуда были изгнаны (между 1191 и
1291 гг.) мусульманским завоеванием; и фамилии, переселившиеся на
Кипр непосредственно из Франции, а порой (но редко) происходящие
из других «заморских Франций», например, эмигранты из Неаполя во
времена Анжуйской династии. Среди самых известных знатных домов
упомянем: игравших преобладающую роль на острове с 1223 по 1310 г.
Ибелинов, как мы помним, выходцев из Шартра, прежде сеньоров
Бейрута, Арсуфа и Яффы, близких родственников Лузиньянов;
Бессанов, также получивших имя по своему прежнему фьефу Бейсан
близ Иордана (семья из Артуа); Жибле, происходящих от давно
офранцузившейся генуэзской фамилии Эмбриачи, владевшей в Ливане,
как мы видели ранее, фьефом Джебейль, на старофранцузском
именовавшимся Жибле или Жибеле; фамилии Суассон, Риве, Ле Жон,
Барла или Барле (последние родом из Пуату, один из представителей
рода, Амори Барле, вызвал гнев Филиппа Новарского тем, что в 1229 г.
пошел на сделку с императором Фридрихом II), Ла Форс, Монфор,
Монбельяр, Монтолиф, Шенеши, Бабен, Могастель, Новар (эта была
пьемонтского происхождения, к ней принадлежал знаменитый рыцарьпоэт и хронист), л’Алеман (Лалеман) и Поселе (два последних дома
родом из Прованса; ранее мы упоминали драматическую историю
несчастной любовницы Пьера I, трогательной Жанны Лалеман, дамы де
Шулу, которую в 1368 г. королева Элеонора Арагонская подвергла
жестоким истязаниям), Пикиньи (пикардийцев по происхождению), де
Бри, Наблуз (шампанцы), наконец, д’Арсюр, де Табари (Тивериада), де
Торон, де Монжизар, де Монреаль, де Белинас (Банияс в верхней
Галилее), де Нефен (Энфе в Ливане), де Маракле, де Скандельон и де
Бланшгард — все дома, чьи имена, обозначающие их старинные
сирийские фьефы, волнительно видеть здесь. А вот д’Антиош,

напротив, происходили не от древнего княжеского рода правителей
Антиохии, а были новым домом фламандского происхождения. Де
Морфы, или Морфо, были пуатевенской фамилией, родственной дю
Плесси-Ришелье (в 1368 г. мы видели Жана де Морфа, ставшего героем
скандальной хроники в качестве любовника королевы Элеоноры
Арагонской).
Когда читаешь титулы многих из этих сеньоров, создается
впечатление, будто мы все еще на Святой земле, что драма 1291 г. не
произошла. На деле, после окончательной потери Сен-Жан-д’Акра,
кипрские Лузиньяны, титулярные короли Иерусалима, продолжали
раздавать своему окружению старинные сирийские и палестинские
княжеские титулы. Так, в XIV в. де Морфы могли титуловаться графами
де Рохас, то есть Эдесскими (по городу, потерянному христианами еще
в 1144 г.!), а наследный принц Кипра носил титул графа Триполийского,
тогда как его младшие братья титуловались принц Галилейский, или
Табарийский, принц Тирский, сеньор Бейрутский, сеньор Кесарийский
и т. д.
В этом сохранении давних воспоминаний о временах крестовых
походов была очень трогательная верность самому смыслу
существования Кипрского государства, его корням, его идеалу.
Конечно, за исключением Пьера I, мы не видим среди кипрских
королей тех, кто серьезно задумывался над тем, чтобы взять на себя
роль Годфруа де Буйона. Последние из них были слишком слабы для
этого и едва могли защищать свою независимость от мамелюков.
Несмотря на это, они, а вместе с ними все их дворянство, чувствовали
себя потомками героев прошлого, и эти благоговейно хранимые
славные воспоминания составляли гордость королевства Лузиньянов.
Причиной этого сохранения памяти было сохранение самой
французской идентичности. Действительно, кипрское дворянство было
очень верным своим французским корням, в первую очередь в
сохранении языка. В 1308 г. в Никосии, дабы сделать понятным «для
народа» обвинительный приговор, вынесенный тамплиерам, пришлось
переводить папские буллы с латыни на французский. Французский язык
даже пережил Лузиньянов. Один нормандский путешественник,
посетивший остров в 1507 г., через восемнадцать лет после аннексии
Кипра Венецией, отмечал, как мы уже знаем: «Все они в этой стране, и

в особенности благородные дворяне, такие же добрые французы, как и
мы во Франции».
Следует ли из этого, что за весь столь долгий период не было
никакого вырождения? Утверждать это было бы неразумно. Для
франкского дворянства не прошло бесследно то, что после почти двух
веков насыщенной ежедневными боями жизни в Сирии и Палестине
(1097–1291) оно, в этом королевстве без границ, оказалось почти на
триста лет (1291–1570) обречено на праздное существование без всяких
войн. Вместо каждодневных сражений против ислама оно не имело
теперь никаких занятий, кроме жизни при дворе и в замке, дворцовых
интриг и драм (мы видели, к чему они приводили) и всяких прочих,
производных от праздности занятий, фривольных и опасных.
Эра крестовых походов, бывших смыслом существования этой
блестящей знати, закончилась. Ей пришлось полностью предаться
своей любви к роскоши и наслаждениям. В часто используемой цитате,
датируемой 1350 г., несколько шокированный Лудольф из Зюдгейма[230]
дает яркую картину. «Принцы, сеньоры и рыцари Кипра, — пишет он
своему епископу, — самые богатые в христианском мире. Состояние в
три тысячи флоринов годового дохода здесь ценится не более, чем у нас
— доход в три марки. Но киприоты растрачивают все свое достояние на
охоты, турниры и развлечения. Граф Яффы (один из Ибелинов)
содержит свору из более чем 500 собак, со всей прислугой, чтобы их
сторожить, купать, вычесывать; что же до сокольничих, то их у него
десяток». Эти охоты, добавляют наши источники, длились не менее
месяца, в течение которого сеньоры передвигались по сельской
местности с большой роскошью, их багаж перевозился на верблюдах,
хвосты их собак и лошадей были, по восточной моде, выкрашены в
оранжевый цвет, а диких зверей преследовали с помощью прирученных
леопардов. Разумеется, эта роскошь была не всегда невинна, и наш
путешественник шаржированно описывает роль и скандальное
богатство кипрских придворных. Конечно, следует учесть
присутствующие в его рассказе преувеличения, как некогда в речах
Жака де Витри относительно вялости сирийских пуленов примерно в
1216 г.; но бесспорно то, что в деталях своего сделанного с натуры
описания он точен.
Наконец, наряду с адаптацией к левантийским условиям следует
учитывать итальянизацию, испанизацию, а также франко-греческий

метисаж. Действительно, кипрское дворянство, почти исключительно
французское в XIII в., со второй половины XIV и особенно в XV в.
позволило проникнуть в свои ряды итальянским — главным образом
сицилийским — элементам, а ближе к концу элементам каталонским и
арагонским. Мы уже видели роль, сыгранную сицилийскими и
арагонскими авантюристами при дворе Жака II. Список владельцев
фьефов, составленный хронистом Флорио Бустроном на 1464–1468 гг.,
отражает это медленное проникновение. В том же списке рядом с
французскими, итальянскими и испанскими именами мы видим имена
сеньоров греческого происхождения (Подокатаро, Димитрий
Калапониоти, Александр Контостефано, Николя Сгуро), перечисляемых
наравне с сеньорами латинского происхождения.
Роль Кипрского королевства в левантийской торговле
Если все средневековые хронисты превозносят богатство
кипрского общества, если это богатство возбуждало такую зависть и
если оно, в конце концов, стоило Фамагусте катастрофы генуэзской
оккупации, то было это потому, что остров занимал исключительное
место в левантийской торговле.
Важность этого места постоянно росла с начала латинской
оккупации. Уже в первый век своего существования (1192–1291)
королевство Лузиньянов играло весьма важную роль в торговых связях
между Западом и франкской Сирией в качестве перевалочного пункта.
Лучшим доказательством тому служит то, с каким упорством генуэзцы
— пользуясь здесь традиционно дружеским расположением к ним дома
Ибелинов — стремились получить освобождение от уплаты
таможенных пошлин (1218), а также концессии в Никосии, Лимасоле,
Фамагусте и Баффо (Пафосе) (1232). Венеция также добилась
освобождения от таможенных пошлин и аналогичных концессий, в
частности в Лимасоле. Тем не менее в ту пору Кипр в экономических
расчетах итальянских республик еще занимал второстепенное место.
Это была лишь главная промежуточная станция на пути из Сирии.
Ситуация резко изменилась после падения последних франкских
владений в Сирии, ибо нет сомнений в том, что именно окончательная
катастрофа Святой земли обеспечила процветание Кипру (1291).

Торговое значение кипрских портов моментально многократно
увеличилось. В следующие десять лет после падения Акры Венеция,
Генуя, Пиза и Барселона, адаптировав коммерческие приемы к новым
условиям, перенесли свои торговые конторы на остров. Таким образом,
порты Кипра: Фамагуста, Ларнака, Лимасол, Баффо — унаследовали
грузопотоки Триполи, Тира, Сен-Жан-д’Акра и Яффы. Королевство
Лузиньянов стало практически обязательным для христианского мира
перевалочным пунктом в торговле с мамелюкскими Сирией и Египтом,
главным складом для импорта из мусульманской Азии, Индии и
Дальнего Востока: шелковых и хлопковых тканей, золотой парчи,
ковров, фарфора, медных изделий, благовоний, пряностей и
драгоценных камней. Все караваны, груженные пряностями и хлопком,
прибывали в Сирию или в Александрию, откуда грузы их морем
переправляли в Фамагусту. Все западные народы назначали встречи в
этом городе и занимались в нем делами.
К экзотическим товарам следует добавить продукцию самого
острова, в первую очередь сахарный тростник с полей в Лимасоле,
Баффо и Колосси, а также соль с копей в Ларнаке. С другой стороны, на
Кипре была своя промышленность. Здесь производились камлот, самит
и золотая парча, востребованные на всем Западе. Важность этой
торговли подтверждает нам Пеголотти, живший на Кипре с 1324 по
1327 г., и снова в 1335-м, в качестве агента флорентийского банка
Барди.
В древности за звание главного торгового порта Кипра спорили
несколько портов восточного побережья, таких как Саламин, и порты
юго-востока Пафос и Китиум (Китион). В эпоху Лузиньянов первенство
бесспорно принадлежало расположенной на восточном берегу
Фамагусте. Это был крупный центр экспорта продукции местного
производства, огромный склад иностранных товаров. Также это был
главный центр коммерческой активности генуэзцев, которым Пьер I —
явно в надежде на помощь их флота в планируемом им крестовом
походе — около 1365 г. даровал исключительные привилегии. Отметим,
что данные привилегии распространялись не только на членов
генуэзской общины. Точно так же в XIX в., в период европейских
«концессий» в Шанхае, британский или французский флаг защищал
индийских или вьетнамских резидентов, и здесь вольности, дарованные
на Кипре гражданам Генуи, в дальнейшем были распространены на

находящихся под генуэзским покровительством, по большей части
сирийских купцов, «которым, — пишет Махера, — генуэзские консулы
в интересах их торговли давали гражданство». Махера сохранил для
нас имена нескольких сирийских семей родом из Акры или Джебейля:
Гурри, Даниэли, Гули и др. С 1329 г. во главе генуэзской колонии на
острове стоял подеста, чья резиденция находилась в Фамагусте. Но
интерес, испытываемый Итальянской республикой к Фамагусте, таил в
себе опасность. Уже в 1364 г., в царствование Пьера I, генуэзская
колония этого порта, сочтя нарушенными свои иммунитет и
привилегии, взялась за оружие. Генуэзский подеста Гульельмо ди
Лерми, не колеблясь, угрожал представителям королевской власти.
Пьер I, ради сохранения помощи генуэзцев в запланированных им
крестовых походах, направил к дожу Генуи Габриеле Адорно
посольство, предложившее генуэзцам полное возмещение ущерба и
подтвердившее все ранее данные им привилегии, вплоть до настоящей
экстерриториальности. Таким образом, Генуя получила от столь
сильного короля, как Пьер I, удовлетворение всех своих требований.
Ситуация еще более ухудшилась после его убийства, при таком слабом
монархе, каким был Пьер II: мы видели, как, воспользовавшись
обстоятельствами, генуэзцы в 1374 г. попросту открыто захватили
крупнейший кипрский порт.
Богатство Кипра
Вероятно, 1350 г., то есть время царствования Юга IV, обозначает
апогей экономического развития Кипра, богатства острова в целом и
Фамагусты в частности, что в деталях описал Лудольф из Зюдгейма:
«Кипрские купцы приобрели огромные богатства. В том нет ничего
удивительного, поскольку их остров — последняя христианская земля в
направлении Востока, так что все корабли и все товары, от какого
берега они бы ни отплыли, вынуждены останавливаться на Кипре. Что
же касается Фамагусты, это один из богатейших существующих
городов. Его обитатели живут в изобилии. Один из них, выдавая дочь
замуж, дал ей только для прически драгоценности, стоящие больше,
чем все украшения французской королевы, вместе взятые. Некий купец
из Фамагусты однажды продал египетскому султану для царского

скипетра золотое яблоко, украшенное карбункулом, изумрудом,
сапфиром и жемчужиной. Это украшение стоило 60 тысяч флоринов.
Через некоторое время купец захотел его выкупить и предложил — но
тщетно — 100 тысяч флоринов. В любой лавочке Фамагусты больше
алоевого дерева, чем можно увезти на пяти телегах. Я ничего не говорю
о пряностях: их в этом городе столь огромное количество, что они
продаются в таком же изобилии, как хлеб. Относительно драгоценных
камней, золотой парчи и иных предметов роскоши мои
соотечественники отказались бы поверить моим утверждениям. Еще в
Фамагусте имеется великое множество куртизанок; они сделали себе
там значительные состояния, и многие из них имеют более чем по 100
тысяч флоринов». Но не забудем, что мы находимся на «родине
Афродиты», и «латинские» куртизанки XIV в., возможно, лишь
продолжали
традиции
своих
греческих
и
финикийских
предшественниц, жриц из Амафонта, Идалии и Пафоса.
Итальянские колонии
Здесь все обстояло так же, как ранее во франкской Сирии XIII в.:
процветание страны во многом обуславливалось интересом,
проявляемым к ней итальянскими республиками, их судовладельцами,
их крупными торговыми домами, их банками. Основными очагами
ослепительного кипрского богатства, вдохновителями всей этой
роскоши были генуэзские, венецианские, пизанские или флорентийские
фактории, теснившиеся в столице и в портах. Кварталы, уступленные в
Фамагусте и в других крупных городах генуэзским и венецианским
колониям, включали, как некогда в Сирии, целые поселения, в которых
имелись церкви, склады, административные здания; кварталы эти
пользовались
весьма
широкими
вольностями,
практически
доходившими до экстерриториальности. Колониями, как мы уже знаем,
руководили генеральные консулы, называвшиеся у венецианцев бальи
(bailo), а у генуэзцев подеста (podesta). В XIV в. генуэзский подеста и
венецианский бальи станут самыми могущественными людьми на
острове после короля, как в Турции XIX в. после России и Англии при
Порте. Также большое экономическое значение, в частности в
Фамагусте, оказывал флорентийский банк Барди. Наконец, не следует

забывать барселонскую и монпельерскую колонии (последней
покровительствовали Юг IV и Пьер I), которые тоже занимали почетное
положение.
Левантийские негоцианты
К деловым людям латинских народов следует прибавить и
сирийских негоциантов. Махера (в разделе за 1364 г.) недвусмысленно
утверждает, что «сирийцы имели верховенство в богатом городе
Фамагусте» и презирали греческое население, с которым обращались,
как с рабами. Среди сирийских негоциантов упомянем двух братьев
Лаха,
или
Лаханопулос,
несториан
по
вероисповеданию,
обосновавшихся в Фамагусте в царствования Юга IV и Пьера I.
Занимаясь комиссионной торговлей, в первую очередь ювелирными
изделиями, они сколотили себе огромное состояние. Они принимали у
себя Пьера I и встретили его и его окружение с поистине королевским
великолепием. Вероятно, именно братья Лаханопулос построили около
1360 г. в Фамагусте несторианскую церковь, стиль которой напоминает
южнофранцузский.
Многочисленные данные позволяют предположить, что случай
братьев Лаханопулос отнюдь не исключение и что многие сирийские
или армянские коммерсанты нажили на Кипре аналогичные состояния.
Обогащение буржуазии
Вне зависимости от этнического происхождения, а оно, как видим,
было весьма разнообразным, класс буржуазии процветал, приобретя
могущество, которое обычно доставляется богатством, и вполне
осознавал свою силу. Дворянство, даже двор считались с буржуазией,
часто были у нее в долгу. В «Хронике Амади»[231] или у Бустрона мы
находим очень яркие изображения этого богатого торгового общества в
связи с празднествами, данными им в 1310 г. в Никосии в честь
возвращения из изгнания короля Анри II. Картина очень живописная.
Буржуа продефилировали организованными «компаниями», каждая
одетая в свои национальные цвета: генуэзцы в желтом и фиолетовом,

венецианцы в желтом и красном, пизанцы полностью в красном,
сирийцы в красном и зеленом и, наконец, собственно, киприоты, то
есть французы или пулены, в белом и красном.
Действительно, хотя мы говорили главным образом об итальянской
и левантийской, но будем забывать и о французской буржуазии острова.
Разбогатев на торговле с богатыми иностранными колониями, она
сумела, если не юридически, то фактически, завоевать влиятельное
место в политике. По свидетельству Леонтия Махеры, король Жак I
«установил такой закон, что если с буржуа грубо обошелся рыцарь или
барон, то он мог вызвать последнего в суд именем короля». Жак I
дошел до того, что «набирал из детей буржуазии гвардию для себя и
своего сына». Буржуа могли занимать государственные должности в
королевстве, и при Жаке II Бастарде один из них даже стал виконтом
Фамагусты. В 1473–1474 гг. мы видим никосийских буржуа
сорганизовывающимися для оказания отпора каталонской партии и
защиты прав королевы Катерины Корнаро. Именно так во франкской
Сирии жители Антиохии сорганизовались в коммуну в первый раз в
1193 г., чтобы защищаться от посягательств Армении, а во второй раз в
1231 г. для защиты от угрозы, исходящей от Фридриха II. В обоих
случаях призыв к буржуазии, вмешательство буржуазии были
последним средством против потери национальной независимости. Но
на Кипре в 1473 г. результат этого династического лоялизма, этого
рыцарственного чувства по отношению к молодой вдове был совсем
иным: полагая, что действуют на благо королевы Катерины, жители
Никосии играли на руку Венеции, которая пятнадцать лет спустя
воспользуется этим, чтобы аннексировать королевство.
Общественно-политическое положение греческого населения
Второй секрет королевства Лузиньянов в дни его наибольшего
процветания заключался в самом его происхождении. Оно было
основано благодаря грубому наложению франкского элемента на
местную византийскую основу. Дворяне или буржуа, латиняне всегда
представляли лишь правящую верхушку кипрского общества. Масса
населения оставалась греческой. Во время завоевания правящие классы
греческого общества, по выражению Мас Латри, «были опущены на

одну ступеньку, низведены до состояния первых горожан, недавно
вышедших в Европе из крепостного состояния». Впоследствии этот
класс свободных и богатых местных жителей увеличился за счет
прибавления элефтериев, или сельских вольноотпущенников,
выкупленных из крепостного состояния.
Это разделение никогда не исчезло. Создается впечатление, что и в
дни мамелюкского вторжения в 1426 г., и при османском нашествии в
1570 г. греческая масса не ощущала никакой солидарности со своими
латинскими господами. Кроме того, вскоре за мамелюкским
вторжением последовало восстание греческого сельского населения
1426–1427 гг., целью которого было восстановление на Кипре
византийского княжества, то есть возврат к ситуации до 1191 г.
Однако в этой этнической и культурной вражде имелись и
значительные смягчения. Проживание бок о бок в течение трех веков не
могло не вызвать определенного сближения. Некоторые греки вступали
в армию, дослуживались до высших чинов и этим путем приобретали
дворянство: таков был любопытный случай одного солдата удачи,
называемого в источниках Тиба или Тома Бельфарадж, который около
1375–1376 гг. получил от короля Пьера II звание великого туркопольера
и многочисленные фьефы. Этот Бельфарадж был назначен великим
туркопольером, чтобы попытаться отбить у генуэзцев Фамагусту. Но
очень скоро преданность солдат сделала его наглым, он приказал убить
королевского исповедника и виконта Никосии, мешавших
осуществлению его планов, и в конце концов был казнен (1376). У
Бустрона и Махеры мы находим многочисленные гневные обличения,
которые он, идя на эшафот, адресовал королеве-матери Элеоноре
Арагонской. Другие греки благодаря своей образованности и
способностям поднимались до высших чинов в гражданской
администрации; таков случай семьи Махера: Пьер Махера в 1427 г.
участвовал в подавлении восстания местных крестьян, ярко
демонстрируя в этих драматических обстоятельствах свой «латинский»
лоялизм, а историк Леонтий (Леонс) Махера, служащий королевской
канцелярии, в 1432 г. был отправлен послом к эмиру Карамана в Малой
Азии. Наконец, при Жаке II, в 1464–1468 гг., многие из сеньоровобладателей фьефов носят греческие фамилии: Подокатаро,
Контостефано, Каламониоти, Сгуро. Филэллинизм Пьера II и особенно
королевы Елены Палеолог выразился в реальных фактах.

Тем не менее не следует заблуждаться. Речь здесь все-таки шла об
отдельных случаях социального восхождения. Греческая буржуазия в
принципе оставалась на вторых ролях. Что же касается основной массы
греческих крестьян, то они при Лузиньянах, так же как при
византийцах, продолжали обрабатывать землю, пребывая в состоянии
колоната, включавшем личную зависимость и барщину. По
свидетельству Леонтия Махеры, они образовывали два класса: парики
(paroikoi), которые, по сути, были обыкновенными рабами, и
перпериарии, или перперитиды (называемые так, поскольку платили
подушный налог в одну золотую монету иперпер), близкие по
положению к прикрепленному к земле серву или «человеку мертвой
руки»[232] наших французских кутюмов. Нам известно, что три дня из
шести они были обязаны работать на своего сеньора. Однако, как
свидетельствует Леонтий Махера, в 1364–1365 гг. король Пьер I,
желавший раздобыть деньги, даровал свободу большому количеству
перпериариев. С другой стороны, многие парики постепенно тоже
улучшали свою участь и сумели перейти в разряд элефтериев, вербуясь
в армию для священной войны или гражданских войн. Например,
Махера упоминает наличие в кипрской армии, отражавшей в 1425 г.
нашествие мамелюков, греческих крестьян, освобожденных по этому
случаю. В 1460 г. Жак II вознаградил это сословие за службу, возвысив
многих из них до младших офицерских званий.
Итак, в XV в. «подъем» греческого элемента становился для двора
необходимостью. Мы видели, что королева Елена Палеолог всей своей
властью содействовала ему и приобщила к этому своего супруга
Жана II. В свою очередь, Жак II, хоть и пришел к власти вопреки
партии Елены, в этом пункте стал верным продолжателем политики
своей мачехи.
Церковная политика
На Кипре, точно так же, как в латинской Константинопольской
империи и во франкском Морейском княжестве, было лишь одно понастоящему важное различие между завоевателями и их подданными:
религиозное — по вопросу об исхождении Святого Духа в
догматическом плане и по главенству римских пап в плане

подчиненности. Лузиньяны пытались обратить своих греческих
подданных в католическую веру, но тем не менее между латинянами и
греками проявились серьезные разногласия религиозного порядка.
На следующий же день после завоевания римская церковь
заполучила епископские кафедры. В 1196–1197 гг. папа Целестин III
назначил архиепископа в Никосию и трех епископов в Фамагусту,
Лимасол и Лидду; наиболее примечательным из них был овернец
Эсторж де Монтегю, архиепископ с 1217 по 1250 г., один из строителей
собора Святой Софии в Никосии. Между тем здесь обосновались
монашеские ордены: бенедиктинцы, цистерианцы, августинцы,
кармелиты, кордельеры, доминиканцы и премонстранты. Наконец,
крупные угодья на Кипре получили тамплиеры и госпитальеры. С
момента падения Акры (1291) до перебазирования на остров Родос
(1308) центром госпитальеров был город Лимасол.
И тем не менее, как мы видели, короли династии Лузиньянов,
похоже, не стремились вести проповедь католичества среди греческого
населения. С их стороны не зафиксировано ни одной попытки
массового (или хотя бы частичного) обращения кипрских греков в
римскую веру, точно так же, как в Святой земле в XII–XIII вв.
королевская власть не пыталась принудить подчиниться Риму яковитов,
греков и несториан. В обоих случаях проявился относительно
свободомыслящий дух монархии, о чем неплохо напомнить. На Кипре
греческая церковь сохранила своего архиепископа, тринадцать
епископов и часть монастырей с их имуществом, хотя потеряла
десятину, отныне выплачивавшуюся латинским епископам.
Как бы то ни было, если немедленного межконфессионального
конфликта опасаться не приходилось, то все равно велась острая
дискуссия относительно дележа церковного имущества. Латинская
церковь, получившая часть греческих приходов и монастырей,
претендовала на все остальное добро, принадлежавшее прежде этим
учреждениям. Она даже пыталась завладеть спорными землями,
которые захватили королевская власть или сеньоры. По последнему
вопросу в Лимасоле в октябре 1220 г. между папским легатом Пегалием
и регентшей Аликс было достигнуто соглашение, в соответствии с
которым дворянство обязалось выплачивать церкви десятину со всех
продуктов и доходов от ее земель, тогда как корона отказывалась от
податей или вспомоществований от сервов из церковных имений.

Что же касается разногласий между греческой церковью и
государством Лузиньянов, они обычно решались полюбовно.
Разумеется, греки смотрели на свою старую церковь как на
естественную защитницу от захватчиков. Они прятались в ней,
пытались укрыться за сохраненными ею, несмотря ни на что,
привилегиями. Чтобы спастись от подушного налога и барщины,
местные сервы или крестьяне массово входили в православные
монастыри. При заключении соглашений 1220 г. регентша Аликс и
легат Пелагий, сохраняя освобождение от крепостного права греческого
духовенства, постарались остановить этот рост числа местного
монашества, постановив, что ни один серв не может вступить в
монастырь без дозволения своего сеньора. Для тех, кто понимает силу
монашества в православной церкви — а монахи в ней воплощали не
только веру, но и патриотическую идею, если можно говорить о
греческом патриотизме применительно к той эпохе, — не вызывает
сомнений, что франко-кипрское государство столкнулось здесь с
серьезным препятствием, которое оно, впрочем, ловко преодолело.
Различия между двумя церквями не урегулировались столь же
легко и даже усиливались. Латинское духовенство — явно действуя в
данном случае вопреки воле королевской власти — похоже, теперь
обдумывало возможность полного подчинения греческой церкви, если
не открыто с точки зрения духовной и догматической, то хотя бы со
светской и феодальной. Во всяком случае, оно требовало, чтобы ни
один греческий прелат — епископ, аббат или поп — не вступал в
исполнение своих обязанностей без четкого позволения латинского
епископа; чтобы все вновь назначенные греческие епископы являлись
преклонить колено перед латинским епископом и, «вкладывая свои
руки в его руки, на манер вассала, приносящего оммаж своему
сюзерену, клялись бы ему в верности».
Как мы видим, речь шла вовсе не о том, чтобы приобщить
греческих прелатов к римской вере, а о том, чтобы превратить их в
вассалов латинского прелата. И именно чисто светский и феодальный
характер этого требования вызвал недовольство короны. Фактически
династия Лузиньянов в данном случае выступила покровителем
греческого духовенства. Несмотря на желание римской курии оставить
грекам лишь обычного епископа, королевская власть даже терпела
присутствие греческого архиепископа рядом с архиепископом

латинским. В 1222 г. папскому легату кардиналу д’Альбано удалось
добиться лишь того, чтобы четыре греческих прелата — архиепископ
Никосии, епископы Фамагусты, Лимасола и Баффо — устроили свои
резиденции за пределами четырех этих городов, во второстепенных
населенных пунктах, и подразумевалось помимо того, добавил легат,
что латинские епископы будут рассматриваться в качестве их духовных
начальников. Многие греческие прелаты предпочли отправиться в
добровольное изгнание, нежели подписаться под тем, что они считали
святотатством, но большинство из них смирились, вернее, сделали вид,
что смирились к этими условиями, продолжая при этом, сами они и их
паства, считать истинным духовным вождем никейского или
константинопольского православного патриарха.
Были и другие приступы нетерпимости. Конфликт, в частности,
обострился при латинском архиепископе Никосии Юге де Фаджиано
(1250). В 1251 г. Юг отлучил от церкви всех греков, не признающих
первенство римской церкви или отказывающихся посещать по
воскресеньям латинские службы.
Последнее правило было не более и не менее как объявление
межнациональной войны, усугубленной еще языковым конфликтом.
Похоже, что Юг де Фаджиано не получил на то одобрения папы
Иннокентия IV, который, напротив, в том же 1251 г. разрешил создание
греческой митрополии, подчиненной (по всей очевидности, только на
словах) римской церкви. Как бы то ни было, король Анри I, похоже,
открыто поддержал греческое духовенство. Когда Юг де Фаджиано
покусился на прерогативы греческого архиепископа Германа, тот,
проявив ловкость, обратился к римскому папе и отправился в Рим
(1260). Папа Александр IV издал тогда (3 июля 1260 г.) буллу об
устройстве кипрской церкви.
Надо признать, что акт понтифика, по крайней мере теоретически,
ухудшал религиозную ситуацию для греков. Единственным
митрополитом для греков, как и для латинян, должен быть стать
латинский архиепископ Никосии. Греки сохраняли четырех епископов,
избираемых верующими и носящими титулы епископов Никосии,
Баффо, Фамагусты и Лимасола, но в действительности проживающих
во второстепенных городах: Солия (для Никосии), Арсиноэ (для
Баффо), Ризокарпасо (для Фамагусты) и Лефкара (для Лимасола). Более
важное условие: греческие епископы ставятся на кафедру латинским

епископом, которому они, вложив свои руки в его, приносят клятву
повиновения. Очевидно, значение данной клятвы варьировалось в
зависимости от действующих лиц. Нет никаких сомнений, что для
латинского епископа это означало полное духовное подчинение, тогда
как для греческих прелатов это был чисто политический оммаж, к тому
же приносимый под принуждением и, следовательно, не имеющий
законной силы. Наконец — что подрывало доходы православных
священников — десятина должна уплачиваться только латинскому
духовенству. Разумеется, в этих условиях напряжение не могло не
сохраниться. Неоднократно, в частности в 1313 и 1359 гг.,
межконфессиональная вражда в Никосии провоцировала настоящие
бунты греческого населения. Так, в декабре 1359 г. легат Пьер Тома,
кармелит, созвал в никосийском соборе Святой Софии греческих
епископов и настоятелей монастырей и попытался силой принудить их
перейти в католичество. Греческое население восстало, выбило двери
церкви и едва не подожгло ее. Вмешался король Пьер I, заставивший
легата покинуть остров, и, рассказывает Махера, «рекомендовал
греческим прелатам и священникам продолжать соблюдать их веру,
следуя привычным обрядам». Затем Пьер I поручил трем рыцарям
«отправиться к папе объяснить безумное легкомыслие его легата,
попросив больше не присылать таких, что провоцируют подобные
скандалы».
В реальности на Кипре, как и в Морее, навязываемые
формальности не заставили греческое духовенство изменить свою
внутреннюю веру, совсем наоборот. Кроме того, настал день, и, как мы
видели, положение греков изменилось, когда король Жан II в 1441 г.
женился на византийской принцессе Елене Палеолог. Вплоть до своей
смерти (11 апреля 1457 г.) эта принцесса правила от имени своего мужа.
Ловкая и осторожная, она успешно использовала православную
церковь, к которой испытывала глубокое почтение. Мы видели, что
после падения Константинополя (1453) она приняла большое
количество видных византийских лиц, как светских, так и церковников,
и пошла на большие траты, построив для этих беженцев греческий
монастырь в Мангане. Для греческих крестьян и горожан, с которыми
до того обращались как с представителями низшей расы, не могло быть
более яркого возвышения их народа, чем видеть свою соплеменницу —

василиссу — на троне Лузиньянов, а вокруг нее элиту византийского
общества.
Интеллектуальная жизнь
Леонтий Махера очень хорошо охарактеризовал францизацию
Кипра: «После того как Лузиньяны завоевали остров, здесь начали
учить французский, а эллинский язык стал варварским. Так что сегодня
мы пишем на греческом и французском, делая из них такую смесь, что
никто уже не может понять наш язык». Отметим, что пишет это грекостровитянин, и его свидетельство имеет значение лишь
применительно к смешению французского с местным эллинским
диалектом. Чтобы проследить развитие интеллектуальной жизни на
Кипре, нужно поместить ее в общие западноевропейские условия того
времени. Лузиньяны особо покровительствовали литературе, как на
латыни, так и на «народных языках», французском и итальянском. Так,
святой Фома Аквинский написал для Юга III De regimine principum[233],
а Боккаччо — De genealogia deorum[234] по просьбе Юга IV.
Рассказывая о Святой земле, мы уже упоминали Филиппа
Новарского (род. ок. 1195 — ум. после 1264). В актив кипрской
франкоязычной литературы можно включить произведения этого
автора: «История войны, которая произошла между императором
Фридрихом и Жаном д’Ибелином», основным театром действий
которой был Кипр, трактат по феодальному праву, названный «Книга в
форме жалобы», и моралистический трактат «Четыре возраста
человека». Другой франкоязычный хронист, творчество которого
затрагивает и Святую землю, и Кипр, — Жерар де Монреаль,
написавший около 1320 г. «Деяния киприотов» — историю латинских
королевств, охватывающую период с 1132 по 1300 г.
Хотя пикардиец Филипп де Мезьер (род. ок. 1326 — ум. 1405) не
окончил свои дни на Кипре, он был советником, канцлером и другом
Пьера I, по отношению к которому до самой смерти испытывал
огромное восхищение. Так что часть его произведений можно
привязать к кипрской жизни. Во фрагментах своей «Песни старого
паломника», опубликованных Мас Латри, он с болью вспоминает о
героизме и трагической гибели этого короля, который поистине был

последним крестоносцем. Шампанский поэт Гийом де Машо в своей
поэме о взятии Александрии[235] явно использовал сведения «старого
паломника».
Мы уже указывали на сдвиг кипрской цивилизации к итальянизму
во второй половине XIV и особенно в XV в. Несмотря на то что
большинство дворянства остается франкоязычным, в него все более и
более проникают сицилийские, тосканские, генуэзские и миланские
элементы. Впрочем, это была эпоха, когда лидерство в Ренессансе
окончательно перешло от Франции к Италии. Триумф итальянизма
станет полным после венецианской аннексии. Так что не будем
удивляться тому, что «латинские» хроники XV в. составлены на
итальянском. Одна из них, называемая «Хроникой Амади» и
написанная уже при венецианском владычестве, рассказывает, после
краткого изложения событий крестовых походов, историю острова до
1442 г. Этот рассказ был сокращен и доведен до конца царствования
Катерины Корнаро (1489) киприотом итальянского происхождения и
полугреком по духу Флорио Бустроном, очень живым автором.
Одновременно с прогрессом итальянизации происходило, как мы
уже указывали, и пробуждение кипрского эллинизма, которое
блистательно проявило себя в области литературы. Мы располагаем
многими греческими хрониками, в частности написанной Леонтием
(Леонсом) Махерой, греком, подданным Лузиньянов. Служивший, как
мы знаем, в королевской канцелярии и даже бывший послом
никосийского двора в анатолийский эмират Карамат, Леонтий Махера
был искренне предан дому Лузиньянов, и его безупречный
«династический патриотизм» интересен тем, что показывает начало
слияния народов под управлением короны. Его рассказ особенно
подробен и оригинален в описании периода между 1359 и 1458 гг.
Второй грекоязычный хронист Жорж Бустрон, родственник Флорио
Бустрона, оставил нам рассказ, охватывающий 1456–1501 гг. Жорж
Бустрон был другом короля Жака II, чью политику он умело защищает.
Жорж Бустрон был «франком», писавшим по-гречески. Этот факт
заслуживает упоминания в качестве подтверждения факта
проникновения греческой культуры в латинские элиты. Ту же волну
эллинизации мы увидим при дворах флорентийских герцогов Афин из
дома Аччайоли. Ренессансный гуманизм отправил западных книжников
в школу эллинизма. Естественно, что движение давало особо сильный

эффект в стране с греческим субстратом, какой был Кипр.
Противоположную тенденцию воплощал Диомед Страмбальди — грек,
писавший на итальянском. Его хроника, охватывающая события с 1306
по 1458 г., частично является переведенной греческой хроникой
Махеры. Если бы не османское завоевание 1571 г., кипрская литература,
все больше и больше отходившая от французского языка, развилась бы
в очень интересный для историка греко-итальянский симбиоз.
Готическая архитектура
Как видно по существованию греческих по происхождению и
языку хронистов, пробуждение эллинизма укрепилось уже к концу
правления династии Лузиньянов и лишь усиливалось в период
венецианского владычества. Турецкое завоевание 1571 г., сметя
латинский элемент, обеспечило триумф греческому возрождению. От
блестящей цивилизации Лузиньянов ничего не осталось, кроме попрежнему волнующих соборов.
Действительно, готическая архитектура оставила на Кипре
великолепных свидетелей французского правления.
Приход Лузиньянов к власти на Кипре (1192) точно совпал по
времени с окончательным триумфом во Франции готического стиля.
Именно этот стиль династия пуатевенского происхождения развивала
вокруг себя, в особенности вдохновляясь постройками Иль-де-Франса.
В 1209 г. архиепископ Тьерри приглашал юную королеву Аликс
Шампанскую заложить первый камень собора Святой Софии в
Никосии. «Хоры новой церкви, — пишет Анлар[236], — получили
довольно необычный план, какой тогда имел лишь собор Парижской
Богоматери и который мы встречаем в Манте, Гонесе, Дёйе, Дулане:
деамбулаторий без лучевых капителей увенчан карнизом особого,
шампанского или бургундского типа». Строительство продолжалось все
время епископата Эсторжа де Монтегю (1217–1250) и завершилось уже
во второй половине XIII в., когда был сооружен беломраморный южный
портал в лучшем французском стиле[237]. Точно так же собор СенЖорж-де-Латен в Фамагусте, построенный в конце XIII в., повторяет
план и стройные очертания Сент-Шапель, а его стиль не менее чист.

Как видим, памятники раннего периода ясно указывают на прямое
влияние Иль-де-Франса.
Второй период, продолжавшийся приблизительно с 1250 по
1350 г., выдает шампанское влияние, выражающееся в использовании
перехода на уровне окон, тимпанов, украшенных листьями над
порталами, карнизами с медальонами, сверхострыми арками,
колокольнями с четырьмя фронтонами.
К этому второму периоду относятся собор Сен-Николя (Святого
Николая) в Фамагусте, первый камень которого был заложен в 1308 г. и
который был быстро завершен. «Всякий, кто видел соборы
Шампани, — пишет Анлар, — будет поражен сходством плана и
внешнего и внутреннего убранства этой церкви с Сент-Юрбен де Труа,
а также аналогиями ее фасада с фасадом Реймсского собора».
Третий период, соответствующий концу XIV в., отмечен влиянием
юга Франции, объясняемым коммерческими связями Кипра с районом
Нарбонна и двумя пребываниями короля Пьера I при папском дворе в
Авиньоне. «Колокольни-аркады, укрепленные внешние галереи,
цельные нефы, отсутствие деамбулатория, использование цоколей для
пят свода и круглых колонн являются, по мнению Жана Лоньона,
основными общими чертами, характерными для обеих стран».
Наиболее характерным для этого стиля является элегантное аббатство
премонстрантов Лапэ, основанное Югом IV, галерея, капитул и дортуар
которого действительно датируются XIV в. Оно почти полностью
принадлежит искусству Лангедока, а снаружи на первый взгляд
напоминает папский дворец в Авиньоне. Тем не менее архитектура
подвалов и округлый силуэт отдельных капителей говорят о вторичном
английском влиянии (старая больница в Йорке). Стиль Лапэ
встречается в монастыре Нотр-Дам-де-Шан близ Никосии. Та же
южнофранцузская готика вдохновила создателей церкви Святой Анны в
Фамагусте (начало XIV в.) и Святой Марии Кармельской (конец
царствования Пьера I).
Над памятниками той эпохи, в частности Лапэ, как и в Авиньоне,
работали
художники
сиенской
школы,
сотрудничавшие
с
архитекторами из Лангедока и Прованса.
В четвертом периоде, в XV в., проявляется каталонское и
североитальянское влияние, что объясняется браками Лузиньянов с
арагонскими и миланскими принцессами: Пьер I (1359–1369) женился

на Элеоноре Арагонской, Пьер II (1369–1382) женился на Валентине
Висконти, Жанюс (1398–1432) первым браком был женат на Эльвиз
Висконти. Поэтому королевский дворец в Никосии близок к
каталонскому пламенеющему стилю. Венеция привнесла собственный
пламенеющий стиль, потом, в последнее время, так же естественно
привнесла искусство Ренессанса.
Некоторые здания представляют собой любопытную смесь
различных стилей, например церковь Святого Николая в Никосии.
«Готический стиль XIII–XV вв., — пишет Анлар, — предстает в ней в
своем французском и, возможно, испанском и венецианском обличье.
Кроме того, к нему примешиваются заимствования из византийского
искусства. Наконец, на все накладывается ренессансный стиль».
Франкская военная архитектура оставила на Кипре, как и в Сирии,
знаменитые замки. Как и в Сирии, можно различить равнинные замки,
регулярный план которых, прямоугольный, с башнями на углах, близок
к византийскому castrum, и горные, вдохновленные французской
системой, приспосабливающиеся к рельефу и обычно имеющие две
крепостные стены, одна внутри кольца другой, притом что вторая стоит
на самом высоком месте. К первому типу относятся замки Киринеи,
Фамагусты и Сигури, последний был построен в конце XIV в. Ко
второму типу — замки Сент-Иларион или Дьёдамур, Кантара и
Бюффаван, построенные в XIII в., реставрированные в XIV в. Замок
Киринеи существовал еще в XIII в. Из всех горных замков Бюффаван
являлся самым неприступным, никогда не был взят. Что же касается
замка Дьёдамур, роль которого в войнах против имперцев (1228–1232)
мы видели, в дальнейшем он служил летней резиденцией двора.
ФРАНКСКАЯ ДИНАСТИЯ КИПРА
1. Дом Лузиньянов
Ги де Лузиньян 1192–1194
Амори де Лузиньян 1194–1205
Юг I 1205–1218
Анри I 1218–1253
(Регентство Филиппа д’Ибелина 1218–1227 Регентство Жана
д’Ибелина (старого сира де Барут) 1227–1229
Регентство императора Фридриха II 1229
Юг II 1253–1267

2. Антиохийско-Лузиньянский дом
Юг III Антиохийский-Лузиньян 1267–1284
Жан I 1284–1285
Анри II 1285–1324
(Узурпация Амори, принца Тирского, брата Анри II, 1306–1310)
Юг IV 1324–1359
Пьер I 1359–1369
Пьер II 1369–1382
Жак I 1382–1398
Жанюс 1398–1432
Жан II 1432–1458
Шарлотта 1458–1460
Жак II Бастард 1460–1473
Жак III при регентстве своей матери Катерины Корнаро 1473–1474
Катерина Корнаро 1474–1489

Глава 3. Малая Армения (Киликия)
1. Киликийская Армения. Политическая история
Появление армянского населения в Тавре
Несмотря на то что история армянского народа проходила в Азии,
сам этот народ является одним из великих европейских народов, всегда
находящимся в авангарде защиты христианства в пограничных районах
Востока. Мы наблюдали за борьбой Армении против персов в эпоху
Мамиконянов, затем против арабов в эпоху Багратидов. Во времена
крестовых походов армянское сопротивление перемещается в эдесскокиликийский район. Завоевание Армении турками-сельджуками между
1064 и 1071 гг. спровоцировало, как мы знаем, эмиграцию части
армянского народа в район Эдессы (Урфы), Антитавра и Киликийских
гор — в страны, принадлежавшие в то время Византии. Армянские
эмигранты, что мы тоже видели, в 1081 г. окончательно свергли в этих
странах византийскую власть, чтобы выкроить в них себе небольшие
княжества, попытавшиеся оружием и дипломатией худо-бедно
противостоять тюркскому вторжению. Приблизительно в 1072–1086 гг.,
мы об этом тоже рассказывали, один из армянских вождей, бывший
офицер на службе Византии по имени Филарет, стал правителем
киликийских городов (Тарс и Мамистра), Эдессы (1083) и Малатьи, или
Мелитены. Это было довольно большое владение, пожалуй, даже
слишком большое, чтобы в тех обстоятельствах армянский народ мог
сохранить все его наследство. Мы показали выше, как Филарета
(которого следует поставить в один ряд с величайшими деятелями
армянской истории) его соплеменники преследовали ненавистью за
переход в греческое православие[238] и как в конце концов он лишился
большей части своих владений, захваченной тюрками. Гениальный
предтеча, не признанный своими (с которыми, впрочем, он, кажется,
был жестоким и тираничным), он в действительности первым создал
Новую Армению между Курдистаном и Александреттским заливом. На
первый взгляд, его творение было эфемерным, но его дело не погибло
окончательно. После него двое его сподвижников удержали или

возвратили себе: первый — Гавриил — Малатью (ок. 1095–1103),
другой — Торос — Эдессу (ок. 1094–1098). Мы уже рассказывали, как
во время Первого крестового похода Бодуэн I весьма цинично устранил
Тороса, создав в результате этого устранения франкское Эдесское
графство, просуществовавшее с 1098 по 1144 г. Мы также видели, что
правитель Малатьи Гавриил выдал свою дочь Морфию замуж за графа
Эдесского Бодуэна II, будущего короля Иерусалимского. Но Малатья —
крепость, слишком близко стоящая к тюркско-курдским землям, — в
1103 г. попала в руки каппадокийских тюрок Данишмендидов и уже
никогда не вернулась в руки христиан.
Третье армянское княжество было основано в прежних владениях
Филарета дерзким авантюристом, известным под именем Гох Васил, то
есть Васил, «Вор (территории)», прозвищем, ни в коей мере не
несущим негативного смысла, поскольку хронисты в данном случае
намекают на энергию, с которой он собирал армянские земли. Этот
энергичный персонаж, ловкий и доблестный, после прихода сил
Первого крестового похода стал сеньором Кайсуна, Рабана и Румкалы.
Его брат Баграт (Пакрад, Панкратус) был первым, кто внушил Бодуэну I
мысль попытать счастья на армянской земле, за что тот, впрочем, его
весьма плохо отблагодарил. Сам Гох Васил в 1103 г. уплатил часть
выкупа за Боэмунда Антиохийского, попавшего в плен к тюркам.
Матфей Эдесский называет его «прославленным воителем, вокруг
которого объединились остатки нашего национального войска».
Именно в его владения приехал и там умер армянский патриарх
Григор II Вкаясер (скончался 3 июня 1105 г.), которого он похоронил в
монастыре Кармир-Ванк («Красный монастырь») возле Кайсуна. Гох
Васил в 1107–1108 гг. неоднократно громил различные тюркские банды,
вторгавшиеся в его Кайсунское княжество. Его подвиги во время этих
кампаний по справедливости воспеты Матфеем Эдесским, как
достойная пара франкской эпопеи. Он неоднократно помогал эдесским
франкам против тюрок. Но они и в отношении к нему проявили
неблагодарность: в 1112 г. Бодуэн II, граф Эдесский, на некоторое время
отнял у него Рабан. Гох Васил умер в том же году (12 октября 1112 г.).
Матфей Эдесский посвятил ему взволнованную надгробную речь: «Эта
потеря вызвала всеобщий траур нашего народа. Вокруг него
объединились остатки армянской армии, войска Багратидов и
Пахлавуни; при его дворе жили принцы королевской крови и военная

знать Армении, и жили они в мире, с почестями, подобающими их
рангу. Резиденция патриарха была переведена в его владения, границы
коих он раздвинул своей доблестью». Он был похоронен в КармирВанке патриархом Барсегом I, его гостем. Его владения унаследовал
приемный сын Васил Тха (Тга).
Васил Тха был менее удачлив, чем его предшественник. В 1114 г.
он совершил ошибку, вступив в союз с атабеком Алеппо против
франков. Граф Эдесский Бодуэн II осадил Рабан (1115). Васил Тха
бежал к другому армянскому князю, своему соседу Торосу I, сеньору
Вахки, но Торос выдал его Бодуэну II. Последний принудил Васила Тху
уступить графству Эдесскому Кайсун, Рабан и все остальные земли его
княжества (1116).
Более живучими, потому что лучше защищенными, оказались
армянские княжества Киликии. Около 1080 г. армянский вождь Рубен,
или Рупен, обосновался в одном из наиболее недоступных горных
пунктов, Бардзрберде, или Партзерперте, к северо-западу от Сиса.
Другой армянский вождь, Ошин (ок. 1072–1110), закрепился в
Ламброне (Нимруне), замке, господствующем над верхней долиной
реки Тарс. Для нас в данном случае не имеют значения более или менее
подлинные генеалогии, составленные потомками двух этих вождей и
выводящие их происхождение от древних династий Великой Армении.
Нас здесь интересует то, что, сыновья, тот и другой, своего меча, они
стали предками блистательных династий, Рубен — основателем
династии Рубенидов, а Ошин — династии Хетумидов, двух домов,
которые создадут величие новой Армении.
Начало династии Рубенидов: от Костандина I до Левона I
Первым значительных успехов добился дом Рубенидов. Он и
создал Новую Армению.
Противником в этом деле был не столько тюрок, сколько
византиец. Действительно, если в эпоху султана Малик-шаха туркисельджуки обосновались на Киликийской равнине (в частности, в
Тарсе), они не успели захватить армянские крепости в горах. К тому же
прибытие Первого крестового похода — в первую очередь Бодуэна I и
Танкреда — очень быстро принудило их очистить города равнины,

которые поспешил оккупировать византийский император Алексей
Комнин. Так что именно у византийцев Рубениды, воспользовавшись
неразберихой, вызванной прохождением крестоносцев через эти земли
или поблизости, и отвоевали страну. Костандин I (1092–1100), сын
Рубена, отбил у византийцев мощную крепость Вахку (Феке) в
Антитавре, на верхнем Сейхуне, которая стала его резиденцией.
По примеру других армянских сеньоров данного региона, но с
лучшим, чем они, результатом (ибо пример Тороса Эдесского совсем не
вдохновлял) Костандин I обратил себе на пользу Первый крестовый
поход и образование поблизости от его владений франкских государств,
чтобы заключить с ними полезные союзы. Так, он выдал свою дочь
замуж за Жослена I де Куртене, сеньора де Турбесселя, а позднее графа
Эдесского. Этот брак, поспешим заметить, стал первым в долгой череде
семейных союзов между армянскими и франкскими принцами. Мы уже
упоминали брак Бодуэна I с Ардой, племянницей армянского
властителя Гаргара. Действительно, армянские вожди образовывали
общественный класс, с которым крестоносцы тотчас почувствовали
себя на одном уровне.
Из всех восточных христиан, с которыми франкским поселенцам
приходилось контактировать, именно к армянской общине они
относились как к равной — за ней единственной признавали воинскую
доблесть, потому что она единственная имела земельную военную
аристократию, с которой они могли родниться, не роняя своего
достоинства. Таким образом, браки между франкскими баронами и
армянскими нахарархами стали постоянными.
Каким бы парадоксальным это ни показалось, но почти так же
обстояли дела и с религиозной точки зрения. Очевидно, что
монофизитство национальной армянской григорианской церкви дальше
отошло от римской веры, чем греческое православие. Тем не менее
армянское и латинское духовенство, видя своего главного врага в
греческой церкви, по отношению друг к другу демонстрировали
огромную терпимость. По этому вопросу между ними, во всяком случае
на протяжении длительного периода времени, существовал молчаливый
уговор. Чтобы не сталкиваться на догматической почве, на нее просто
не ступали, а в политической области при любом случае вступали в
союз против греков. На всем протяжении эпохи крестовых походов мы

наблюдаем
инстинктивную
франко-армянскую
солидарность,
направленную против Византии.
Костандин I стал зачинателем дела. Его сын и преемник армянский
князь Торос I (1100–1129) направил «армянский десант» дальше на юг.
Там он отобрал у византийцев район верховий восточных притоков
Джейхуна с городами Сис и Аназарбе, первому суждено будет стать
столицей будущего армянского королевства. Левон I (1129–1137), брат и
преемник Тороса, около 1132 г. отнял у тех же византийцев Мамистру
(Мисис, Мопсуестию), Адану и Тарс, то есть три крупнейших города
Киликийской долины.
Новая Армения была создана. Потеряв древнее царство Тигранов и
Багратов, армянский народ обрел новую родину. Горные гряды Тавра и
Антитавра образовывали природную крепость, напоминавшую армянам
их прежнюю страну. Что же касается Киликийской долины, со своими
разливами дельт рек и субтропическими культурами, как в Египте, она,
благодаря естественному плодородию, была предназначена для того,
чтобы стать одной из житниц Востока.
Это был блестящий успех, таивший, однако, опасности.
Действительно: Византийская империя Комнинов не собиралась
мириться с потерей Киликии, тем более что эта провинция была ей
необходима для обеспечения коммуникаций с франкскими
государствами в Сирии. Поэтому в 1137 г. император Иоанн Комнин
вторгся в страну во главе большой византийской армии и благодаря
численному превосходству без особого труда отбил у армян Тарс,
Адану и Мамистру, потом, после осады, Аназарб (июль 1137 г.), но этот
уже с большим трудом. Левон I бежал в горы вокруг Сиса и Вахки, где
продолжал сопротивление еще в течение шести месяцев. Вахка наконец
была взята, а Левон I отправлен пленником в Константинополь. В плену
он и умер в 1142 г. Один из его сыновей, Рубен, внушавший страх
византийцам, был ослеплен и умер от этой пытки. Вся Киликия была
вновь аннексирована Византией. Казалось, дело Рубенидов погибло
навсегда.
Окончательное изгнание византийцев: от Тороса II до Млеха.
Рубен III: умиротворение

Хотя Киликийская Армения и была усмирена, она нисколько не
забыла о своих чаяниях. Ее прежние вожди ждали только ослабления
Византии, чтобы возобновить борьбу. Фактическая независимость
Киликийской Армении была восстановлена младшим сыном Левона I,
Торосом II, который в 1143 г., обманув тюремщиков, сумел бежать,
вернулся в Киликию, встал во главе своих суровых земляков-горцев и
шаг за шагом отвоевал у византийцев северные крепости, такие как
Вахка, потом крупные города на равнине, такие как Мамистра и Тарс
(1151), и, наконец, все отцовское наследство. Но византийцы еще не
сказали последнего слова. Отказ от Киликии, как мы сказали, означал
для них разрыв связи с латинским Востоком, причем в тот самый
момент, когда их новый император Мануил Комнин намеревался
подчинить себе франкское княжество Антиохийское. Поэтому в 1158 г.
Мануил Комнин предпринял новое вторжение в Киликию, снова
захватил Аназарб, Тарс и практически всю провинцию Антитавр. Тем
не менее в этот раз византийцы не использовали свое преимущество до
конца. Иерусалимский король Бодуэн II добился примирения между
противниками. Торос признал себя вассалом василевса и в этом
качестве сохранил некоторое количество горных замков, но
византийцы, со своей стороны, удержали города на равнине.
Разумеется, это было лишь перемирие. В 1162 г. Торос вновь взялся за
оружие и отобрал у византийцев Вахку и Аназарб, потом, обоснованно
опасаясь нового прихода большой византийской армии, снова
помирился с Мануилом (1163).
Итак, был достигнут компромисс: Киликийские горы армянам,
речная долина имперцам. Торос II умер в 1168 г., оставив урезанное до
таких размеров Армянское княжество своему малолетнему сыну
Рубену II. Но этот ребенок был свергнут братом Тороса, принцем
Млехом, заручившимся поддержкой алеппского атабека Нур ад-Дина
(1169).
В армянской истории Млех представляет собой исключение для
хронистов, и не столько из-за того, что пришел к власти в результате
узурпации, сколько по причине своего открытого союза с тюрками. В
действительности, и это приходится признать, лишь благодаря данному
союзу он освободил Нижнюю Киликию от византийского ига, вернув
себе три крупных города на равнине: Адану, Мамистру и Тарс. Только с
этого момента Киликия стала целиком армянской (1173). Конечно, его

антифранкская и происламская политика — это, в некотором роде,
шокирующее исключение в семейной истории. Тем не менее правда то,
что она принесла ему успех, и этот полуренегат оказался
освободителем своей страны. Также правда и то, что, оказав ей эту
услугу, он оказался больше не нужен ей. «Оскорбивший чувства
армянского народа», он был убит в 1174 г.

Киликийская Армения
Теперь, после освобождения Киликии от византийского
владычества, могла начаться политика разрядки и примирения. С этим
прицелом армянская знать отдала корону Рубену III, племяннику двух
последних князей (Тороса II и Млеха), не принадлежавшего ни к одной
из партий. Кроме того, Рубену III (1175–1187) повезло, что на момент
его вступления на престол византийцы оказались ослаблены
поражением,
нанесенным
им
турками-сельджуками
при
Мириокефалоне во Фригии (1176). Теперь, столкнувшиеся с «тюркским
реваншем» в Анатолии и вследствие него практически отрезанные от
Киликии, византийцы были заняты делами более важными, чем
отвоевание последней. Рубен III воспользовался ситуацией, чтобы раз и
навсегда покончить с притязаниями Византии на Мамистру, Адану и
Тарс. Кроме того, он загладил неприятное впечатление, оставленное у
франков (в первую очередь в княжестве Антиохийском),
продемонстрированной Млехом симпатией к исламу и возобновил
традиционный союз с крестоносными государствами. В 1181 г., во
время поездки в Иерусалим, он даже женился на франкской принцессе

Изабелле де Торон, дочери Онфруа де Торона и Антуанетты де Мийи,
правительницы Трансиордании. Тем не менее он вступил в конфликт с
князем Антиохийским Боэмундом III, желавшим заполучить Мамистру
и Адану. Отметим, что враги Рубена III, в первую очередь византийцы,
во вторую князь Антиохийский, нашли себе союзника в лице первого из
сеньоров горной Киликии, Хетума Ламбронского, главы второго
армянского правящего дома страны. Чтобы напугать этого непокорного
вассала, Рубену пришлось осадить замок Ламброн. Как видно из этого
примера, армянские сеньоры были далеки от того, чтобы безоговорочно
признать первенство дома Рубенидов. Фактически семейство
Хетумидов не переставало его оспаривать вплоть до того дня, когда
заменило Рубенидов на троне Киликийской Армении.
Рубен III принял постриг, и после него на трон взошел его брат
Левон II.
Великое царствование: Левон II
Мы подошли к апогею армянского Киликийского государства.
Левон II, вошедший в историю под прозвищем Левон Великий,
действительно был одним из наиболее выдающихся суверенов своего
времени (1187–1219).
Первым делом он освятил окончательно завоеванную
независимость своего княжества — своей баронии, как переводили
франки, — возведя его в ранг королевства (царства). Дабы эта
трансформация прошла в соответствии с нормами международного
права, он обратился к двум высочайшим властям Запада, римскому папе
и императору Священной Римской империи, поскольку намеревался
ввести Новую Армению в сообщество западных государств. Итак, он
испросил и получил от императора Генриха VI и папы Целестина II
королевскую корону, которую кардинал Конрад фон Виттельсбах
возложил на его голову в соборе Тарса 6 января 1199 г.: символический
жест, который окончательно выводил Киликийскую Армению из сферы
влияния Византии и привязывал ее к латинскому Западу. Фактически
же условием коронации Левона стало его присоединение — в
реальности весьма фиктивное — к римской вере.

Не следует заблуждаться относительно этого так называемого
религиозного присоединения. Ни у армянского духовенства в Киликии,
ни даже у царствующей династии даже на мгновение не возникало
мысли отречься от особого символа веры, чтобы принять «две
природы». На этот счет, как и относительно приоритета римского
престола, существовали лишь словесные уступки, вернее, ловко
сформулированные двусмысленности, позволявшие сохранять с
латинянами политический союз, не слишком спотыкаясь о религиозное
препятствие.
Зато в другой области, не имеющей отношения к религиозным
догмам, согласие с латинянами стало очень интимным. Левон II
последовательно женился на двух франкских принцессах: Изабелле
Антиохийской (1189) и Сибилле Иерусалимской, дочери короля
Кипрского Амори де Лузиньяна (1210). Этими брачными союзами
франки дорожили не менее, чем сам армянский король. После потери
Иерусалима они как никогда нуждались в союзе с Арменией.
Нельзя сказать, что между армянами и франками всегда царило
полное взаимопонимание. Именно по мере перенимания первыми
образа жизни франков они рисковали оказаться вовлеченными в
местные свары. Так, вопреки своим профранкским симпатиям, Левон II
вступил в конфликт с князем Антиохийским Боэмундом III. Предметом
ссоры стал пограничный округ к юго-востоку от Александреттского
залива, протянувшийся вдоль берега моря от горного прохода Портелль
(между Александреттой и Сакалтутаном) до залива Айас (Лайаццо) у
места впадения Джихуна, и господствующий над этим округом замок,
называемый франками Гастон, а мусульманами Баграс. Левон привлек
на свою сторону принцессу Сибиллу, жену Боэмунда III, и сумел
завлечь того в ловушку, организованную во время прогулки к фонтану
Баграса. Имея такого заложника, он едва не захватил Антиохию, но, как
мы видели, потерпел поражение, столкнувшись с оппозицией
латинского патриарха города, Эймери де Лиможа (1194). Эти франкоармянские конфликты, напоминающие семейные ссоры, никогда не
доводились до полного разрыва. Примирение ознаменовалось браком
принцессы Аликс, племянницы Левона, с Раймоном IV, старшим сыном
Боэмунда III.
Казалось, брак Раймона с Аликс укрепляет франко-армянский
союз. На самом деле он позволил хитрому королю Армении стать

арбитром франкских дел во время серьезных смут и борьбы за
наследование антиохийского престола. Действительно, после смерти
Боэмунда III в 1201 г. трон княжества Антиохийского, при соблюдении
правил наследования, должен был перейти сыну Раймона и Аликс,
юному Раймону-Рубену, но он, вопреки всякому праву, был
узурпирован младшим сыном Боэмунда III Боэмундом IV. Король
Левон II, доводившийся Раймону-Рубену двоюродным дедом, взялся за
оружие, отстаивая его права, и на некоторое время (1216–1218) сумел
вновь посадить его на антиохийский престол. Но армянский протеже не
сумел на нем усидеть: Боэмунд IV, опиравшийся на греко-латинские
элементы, окончательно взял верх, и Левону II пришлось даже уступить
тамплиерам спорный пограничный пункт — замок Баграс.
Эти вмешательства во франкские дела не помешали Левону II
продолжать национальную войну против тюрок, в частности против
малоазиатских Сельджукидов. Сначала он одержал крупный успех, в
результате которого молодое Армянское государство вышло на
Каппадокийское плато. В 1211 г. он отбил у Сельджукидов Эрегли и
Ларанду (Караман) в Ликаонии, но в 1216 г. ему пришлось отдать эти
города, а также округ Бозанти. Чтобы не надорвать свои силы,
королевство Армении должно было оставаться в границах
киликийского региона.
Левон II умер 2 мая 1219 г. Поскольку он не оставил наследника
мужского пола, корона Армении перешла к его дочери, юной Забел,
Изабель или Изабелле. Забел вышла замуж за младшего отпрыска
Антиохийского дома, Филиппа, который с самонадеянностью юности
весьма неловко попытался францизировать страну. Однако армянские
бароны, приглашая Филиппа на трон, поставили ему условие «жить по
армянским обычаям, принять армянскую веру и причастие и соблюдать
все их национальные привилегии». Став принцем-консортом, Филипп
без смущения обращался с армянскими аристократами как с
представителями низшей расы, которых попытался заменить своими
соплеменниками. В 1224–1225 гг. возмущенные армянские бароны
свергли его и убили. Хронисты описывают нам драматические сцены,
происходившие в ходе этого переворота, поскольку Забел, сильно
влюбленная в своего юного супруга, так что его пришлось буквально
вырывать из ее объятий, пыталась защитить его и уступила лишь
насилию. Предводитель баронов Костандин Ламбронский, бывший

инициатором и главным действующим лицом в свержении и убийстве
Филиппа, затем принудил Забел выйти замуж за его собственного сына,
принца Хетума (1226).
Хетум Великий и начало династии Хетумидов
Мы подходим ко второму периоду истории армянского
Киликийского государства. С Хетумом I («Хайтоном» западных
хроник) на престол взошла династия, названная его именем: Хетумиды.
Ранее было показано происхождение этого дома с конца XI в. Как мы
видели, он почти постоянно находился в оппозиции к Рубенидам.
Поэтому можно было опасаться, что с занятием им трона будут
разорваны армянские политические традиции. Ничего такого не
произошло. Между двумя длительное время соперничавшими домами
существовала преемственность, поскольку брак Хетума и Забел должен
был сделать их детей законными наследниками как Рубенидов, так и
новой династии. Что же касается чувств Забел, можно быть
уверенными, что ими никто не интересовался, принуждая ее выйти
замуж за Хетума, но следует признать, что выдающиеся достоинства
этого принца превратили то, что начиналось как суровый политический
брак, в идеальный семейный союз.
Хетум I был одним из наиболее выдающихся и глубоких умов и
одним из самых ловких политиков своего времени. Его царствование
(1226–1269) стало одним из величайших в армянской истории. Придя к
власти после убийства Филиппа Антиохийского, на волне реакции
армянского национального чувства, оскорбленного францизацией, он
сразу же вернулся к откровенно франкофильской политике. Он отдал
свою дочь Сибиллу в жены князю Антиохийскому Боэмунду VI
Красивому, с которым много лет жил в тесной дружбе (1254).
Соперничество между двумя домами сменилось прочным союзом, как
мы увидим дальше, в связи с монгольскими делами.
Это было время, когда монголы, завоевав в царствование
Чингисхана Северный Китай, Центральную Азию и Туркестан,
готовились, под руководством его сыновей, а затем и внуков, завершить
завоевание Ирана. Хетуму I принадлежит заслуга — по нашему
мнению, капитальная — правильно оценить важность этого нового

фактора в шестисотлетнем противостоянии Креста и Полумесяца.
Признаем сразу, что он проявил в этом больше политического
предвидения, больше «понимания духа будущего», чем тот же
Фридрих II или Людовик IX. Действительно: ему пришла идея
превратить этих опасных соседей в защитников от угрожающей Сирии
мусульманской реконкисты. По этому поводу он направил с
посольством в Монголию своего брата, Смбата Спарапета[239] (1247).
Смбат, оставивший нам любопытное письмо о своей поездке, был
принят великим ханом Гуюком, внуком и вторым преемником
Чингисхана. Гуюк передал ему грамоту, гарантировавшую армянскому
монарху его покровительство. Но монгольский арбитраж в восточном
вопросе мог стать настолько решающим, что Хетум в 1254 г. решил
лично отправиться в Монголию. 13 сентября он был принят на
торжественной аудиенции близ Каракорума новым монгольским
императором, великим ханом Менгу, тоже внуком Чингисхана. Хетум
признал себя вассалом Менгу, который взамен, в свою очередь, заявил,
что берет под свое покровительство Армянское королевство и
армянскую церковь. Если верить армянским хронистам, великий хан
даже обещал королю Армении отправить войска в поход против
багдадского халифа и сирийских мусульман. Утверждение это выглядит
все-таки преувеличением. Тем не менее оно действительно
соответствует программе, подготовленной монгольской политикой,
программе, которая именно в этом пункте в скором времени начнет
воплощаться в жизнь.
Как мы видели, четыре года спустя, в 1258 г., хан Хулагу, младший
брат Менгу, которому было поручено ведение войны против столицы
исламского мира, взял Багдад, казнил последнего аббасидского халифа
и уничтожил халифат. В 1260 г. Хулагу точно так же вторгся в
мусульманскую Сирию, которую с первой же попытки отнял у ее
хозяев, айюбидских султанов, внучатых племянников Саладина. Два
крупнейших города султаната, Алеппо и Дамаск, были захвачены
монголами, первый — в январе, второй — в апреле 1260 г. Король
Хетум, видевший, что осуществляются его надежды, зародившиеся во
время его поездки в Монголию, не мог упустить такую прекрасную
возможность. Как верный вассал, он присоединил свои войска к
монгольским и принял участие в их «крестовом походе». Князь
Антиохийский Боэмунд VI, зять Хетума, также поучаствовал в этой

блестящей кампании. Оба они вместе с монгольской армией вступили в
Алеппо и Дамаск.
Алеппо и Дамаском, мусульманскими городами, не взятыми ни
одним франкским крестовым походом, теперь без труда овладел
«монгольский крестовый поход», частично инспирированный королем
Армении. Хетум и Боэмунд VI наслаждались своим триумфом и,
воспользовавшись своим влиянием при монгольском военачальнике
Китбуке — христианине-несторианине, — доставили себе
удовольствие, превратив в церкви некоторые дамасские мечети.
Но последовавшие за этим великим триумфом события были
горькими. Победа, одержанная мамелюками при Айн-Джалуде в
Галилее несколькими месяцами позже над монголами, и оставление
последними мусульманской Сирии в сентябре 1260 г. оставили
Армянское королевство в опасном подвешенном состоянии. Полностью
скомпрометировав себя связями с монголами, оно теперь оказалось
перед угрозой мести мамелюков.
В этой сложной ситуации Хетум I не растерялся. Он немедленно
попытался среагировать, намереваясь организовать экономическую
блокаду латинским миром мамелюкского Египта. Примечательная,
намного опередившая свое время программа, систематическое
осуществление которой удушило бы Дельту; но мамелюкский султан
Бейбарс, понявший опасность, предотвратил ее, совершив внезапное
нападение на вдохновителя этой блокады. Бейбарс разгромил
армянскую армию при Дарбсаке (Трепессак латинских хроник) возле
Александретты (24 августа 1266 г.) и после форсированного маршброска беспрепятственно вторгся в Киликию. Его мамелюки
разграбили города Киликийской равнины: Мамистру, Адану, Тарс, порт
Айас (Лайас или Лайаццо), даже Сис, столицу королевства — место,
где на протяжении полутора веков накапливались все богатства
Леванта. Ушли они лишь тогда, когда захватили огромную добычу.
Хуже всего было то, что у несчастного армянского монарха теперь
были связаны руки: во время своего набега мамелюки взяли в плен
принца Левона, сына Хетума. Ради его освобождения старому королю
пришлось отдать каирскому правительству пограничные крепости в
районе Дарбсака и Александретты, а также многие горные перевалы
Антитавра на северо-востоке страны. Это означало передать в руки
наследственного врага ключи от Малой Армении.

Хетум был сломлен этим поражением. В 1269 г. он оставил трон
сыну, ставшему королем Левоном III, и отрекся, чтобы уйти в монахи.
Поражение великого армянского монарха было одновременно
поражением крестовых походов, поражением Европы. Хетум, по
своему уму, превосходил современных ему лидеров христианского
мира, охватывая в своих расчетах всю Азию, от Сен-Жан-д’Акра до
Пекина, рассчитывая на монгольское вторжение, в котором видел
спасение Запада. Но Запад к нему не прислушался. Из франкских
правителей за ним последовал лишь его зять Боэмунд VI
Антиохийский. И теперь Армения и княжество Антиохия остались
наедине с жаждавшими мести торжествующими мамелюками.
Последние Хетумиды: от Левона III до Левона V
Единственной надеждой на спасения для армян оставался
монгольский протекторат, поскольку на Западе не готовилось никакого
крестового похода. Левон III (1269–1289) понимал это лучше, чем кто
бы то ни было. Поэтому свое царствование он начал с поездки ко двору
монгольского хана Персии, ильхана Абаги, чьим вассалом признал себя
и у кого выпросил помощь против мамелюкской угрозы.
Но монгольская сила, еще столь грозная в 1258–1260 гг., начала
слабеть. Персидские ханы, чьим вассалом была Армения, были
парализованы своими родственниками, ханами Кипчака (Южная
Россия), которые приняли ислам. Результатом этих внутренних
раздоров стало предоставление каирскому правительству карт-бланша в
отношении Армении. В 1274–1275 гг. мамелюки, помнившие свой
прибыльный набег 1266 г., снова пришли и разграбили Айас, Мамистру
и Тарс. Когда Абага в 1280 г. наконец направил свою армию в Сирию,
Левон III тотчас присоединился к ней, но на сей раз монголы были
разбиты мамелюками при Хомсе и отброшены на восток от Евфрата.
Новое поражение стало повторением Айн-Джалуда, с еще более
серьезными последствиями. Непобедимые монголы, на которых так
армяне возлагали все свои надежды, теперь в каждом крупном
сражении обращались в бегство перед мамелюками. И Армения,
предоставленная сама себе, должна была расплачиваться за свои
неудачные попытки.

Понятно, что в таких условиях у Хетума II, сына Левона III, было
трудное царствование, к тому же сопровождавшееся внутренними
неурядицами (1289–1301). Испытывая отвращение к мирской жизни и
призываемый душевным влечением к монастырской жизни, он, дабы
иметь возможность уйти в монастырь, сделал соправителем своего
брата Тороса III, но вскоре, по настояниям близких, был вынужден
против воли вернуться на престол, чтобы противостоять новой угрозе
со стороны мамелюков. Свергнутый на некоторое время своим вторым
братом Смбатом (1296–1299) — а внутрисемейное соперничество
продолжалось, несмотря на угрозу вторжения извне, — Хетум II был
вторично возвращен к власти волей народа, опять же по причине
внешней угрозы. В 1301 г. он смог наконец отречься в пользу своего
племянника Левона IV, но продолжая из монастыря помогать тому
советами. Нет участи тяжелее, чем судьба последних королей династии
Хетумидов, обманутых в своих надеждах на христианский мир,
преданных равнодушием христианского мира…
Действительно, никогда еще натиск мамелюков не был сильнее,
чем с тех пор, как в 1291 г. они отобрали у франков Сен-Жанд’Акр и
сбросили латинский Восток в море. Отныне у них остался
единственный противник: Армения. В 1293 г. они вынудили Хетума II
уступить им восточные пограничные крепости: Бехесни, Мараш и ТельХамдун, которые до того момента прикрывали Киликию со стороны
Ахирдага. В отличие от своих предшественников Хетум II больше не
мог надеяться на реальную помощь своего сюзерена, монгольского хана
Персии. В то время им был лично очень доброжелательно
расположенный к армянам, несмотря на принятие ислама, хан Газан,
последний великий правитель в своей династии. В 1295 г. Хетум II
отправился к его двору, чтобы умолять прислать вспомогательное
войско. Через четыре года Газан действительно вторгся в Сирию и
разгромил мамелюков при Хомсе (22 декабря 1299 г.), но не было более
разочаровывающей победы, ибо, не взяв на себя труд ни оккупировать
Сирию, ни навязать мамелюкам мир на своих условиях, он тут же
вывел войска из завоеванной страны. Правда, монголы вернулись туда
снова, в 1303 г., но на сей раз были разбиты мамелюками возле
Дамаска. Армяне, которые дважды, с полным доверием,
присоединялись к монголам, остались более чем когда-либо под
угрозой мести мамелюков. К тому же, как мы видели, персидские

монголы перешли в ислам. С этого момента они стали для армян куда
менее
надежными
покровителями.
Один
исламизированный
монгольский военачальник в 1307 г. из религиозного фанатизма
приказал жестоко казнить несчастного Хетума II и его племянника
Левона IV. Бедные армяне теперь не знали, кого им больше бояться: их
наследственных врагов мамелюков или их защитников монголов.
Тем не менее наступила пора затишья. Царствование Ошина
(1308–1320), последнего брата Хетума II, было, если не считать
нескольких мамелюкских набегов, относительно спокойным. Армяне
более чем когда бы то ни было искали дружбы латинян, в частности
кипрских королей, последних, вместе с ними, выживших после
окончания великой эпохи крестовых походов. Ошин, женившийся на
Изабелле, дочери короля Кипра Юга III, жил в тесной дружбе с
Лузиньянами и вследствие этого оказался втянут в семейные раздоры
никосийского двора (изгнание в Киликию короля Кипра Анри II, 1310).
Левону V (1320–1341), сыну Ошина, когда он взошел на престол, было
всего десять лет. Регентство осуществлял граф Корикосский. В 1329 г.
юный король приказал арестовать и казнить регента. Все эти дворцовые
перевороты, говорившие о неустойчивости внутренней ситуации,
совпали по времени с усилением внешней угрозы. Действительно, в это
царствование возобновились набеги как исламизированных иранских и
анатолийских монголов, так и египетских и сирийских мамелюков. В
1322 г. мамелюки впервые разрушили крупный приморский город Айас,
или Лайаццо, который, как мы знаем, был одним из важнейших
торговых портов Леванта. Они вернулись туда в 1337 г. и вынудили
Левона V дать обещание снести крепостные стены: большой порт,
лишившийся защиты, отныне был в их власти. Как мы увидим далее, в
этом упорстве против Айаса были не только военные мотивы. Айас в
левантийской торговле являлся конкурентом Александрии. Разрушая
его, правители Египта обеспечивали своей стране полную торговую
монополию.
Армения между Лузиньянами и антифранкской реакцией
По мере ухудшения внешнеполитической ситуации внутреннее
положение Армянского королевства становилось все более смутным.

Раздраженный несчастьями армянский национализм обратился против
латинян, которые так плохо ему помогали. Левон V был убит,
возможно, за свои симпатии к латинянам (28 августа 1341 г.?). Он не
оставил наследников. В соответствии с условиями его завещания
корона Армении переходила от династии Хетумидов к французскому
дому Лузиньянов Кипрских.
Завещание Левона V было абсолютно корректным. Действительно,
сестра четырех последних королей Армении (Хетума II, Тороса II,
Смбата и Ошина), принцесса Забел, или Изабелла, была в свое время
выдана замуж за младшего отпрыска кипрской династии Амори де
Лузиньяна[240]. И вот старший сын Амори и Изабеллы, Ги, по условиям
завещания Левона V, в полном соответствии с законами, приглашался
занять трон Армении.
Помимо уважения к наследственным правам, выбор армян,
очевидно, объяснялся политическими соображениями. Теперь, когда
монгольское ханство в Персии исчезло, они могли получать помощь
только от латинских держав, в первую очередь от Кипрского
королевства. Очевидно, сажая на трон принца из дома Лузиньянов, они
надеялись на какой-нибудь новый крестовый поход. В ожидании короля
Ги первым в Киликию прибыл его брат Жан де Лузиньян, чтобы
осуществлять регентство. В октябре 1342 г. Ги наконец приехал в
Киликию, где был коронован. Он привез с собой отряд латинских
рыцарей для защиты королевства. Но вместо того чтобы полностью
посвятить себя этому делу, он тут же вмешался в религиозные споры и,
не довольствуясь использовавшимися разумными двусмысленностями,
попытался прямо навязать армянскому духовенству присоединение к
римской церкви. Инициатива была крайне неуместной, поскольку
догматические расхождения были, наверное, единственными, по
которым франки и армяне не могли прийти к соглашению. Он задел
самые дорогие чувства своих новых подданных и, в свою очередь, был
убит (17 ноября 1344 г.). Так когда-то был убит Филипп Антиохийский,
который тоже пытался францизировать страну.
Тогда армянские сеньоры отказались приглашать нового
иностранного претендента и, рискуя прерыванием преемственности с
прошлыми династиями, выбрали королем одного из своих,
Костандина IV[241]. Костандин IV, процарствовавший около двадцати
лет (1344–1363), оказался в сложном положении. Вознесенный на трон

ярко выраженной антилатинской реакцией, он, ради завоевания
симпатий латинян, был вынужден на церковном соборе в Сисе
фиктивно присоединиться к римской церкви. Помощь латинства
действительно была для него необходима, но помощи этой он не
получил: никакой крестовый поход, никакая морская экспедиция
венецианцев или генуэзцев не пришли облегчить положение
несчастного
королевства,
со
всех
стороны
окруженного
мусульманскими государствами. Порт Айас (Лайаццо) был еще раз, уже
окончательно, взят мамелюками (25 мая 1347 г.). В 1359 г. мамелюки
вновь вторглись в Киликию и захватили крупные города Адану и Тарс.
Киликийская равнина была потеряна, жалкие остатки королевства
оттеснены в горы.
Сквозь весьма скупые сообщения хроник угадывается глухое
раздражение армянского народа против латинских государств, ничего
не сделавших для помощи ему и вмешивавшихся лишь для борьбы с
его национальной церковью. Так что после смерти Костандина IV
армянские бароны, вопреки генеалогическим правам, вновь отказались
принять короля Лузиньяна. Они еще раз отдали корону одному из
своих, который стал королем Костандином V (1365–1373)[242]. Но и
Костандин V был убит, поскольку по мере ослабления государства
феодальные смуты усиливались. Армяне, для которых угроза со
стороны мамелюков становилась все серьезнее и серьезнее, решили,
устав от вражды, вернуть трон Лузиньянам в надежде, что те наконец
сумеют в последний момент организовать крестовый поход. Они
выбрали королем Леона (Левона) VI де Лузиньяна, сына бывшего
регента Жана де Лузиньяна. Высадившись в Киликии 2 апреля 1374 г.,
Левон VI совершил очень трудное путешествие. Объехав Тарс,
захваченный мамелюками, он после тысячи приключений добрался
наконец до Сиса, где был по всем правилам коронован (14 сентября).
Теперь его королевство включало лишь города Сис и Аназарб,
остальная страна оказалась под властью мамелюков. Почти сразу же
Левон VI был осажден ими в Сисе. Его положение было трагичным
вдвойне: он чувствовал себя преданным и христианским миром, и
частью своих новых подданных. Где взять помощь? Доблестного
короля Кипра Пьера I, последнего крестоносца, уже не было, чтобы
возглавить спасительный поход в Киликию. Со своей стороны эскадры
генуэзцев, для которых освобождение побережья Киликии было важно

по причине торговых связей с этой страной, не показывались: генуэзцы
и киприоты, как мы знаем, растрачивали силы во взаимной вражде,
первые — стремясь удержать порт Фамагусту, вторые — пытаясь его
вернуть. В этих условиях судьба Армении никого не волновала.
Наконец, в столь грозный час, кажется, возобновились теологические
споры между армянским духовенством и латинскими монахами,
приехавшими с Левоном VI. Это стало причиной дезертирств,
подрывавших силы последнего. Тем не менее среди всех этих
опасностей тот достойно исполнял свой долг до конца. Наконец,
раненный в лицо, он, после героической обороны, был вынужден сдать
Сис (13 апреля 1375 г.). Отправленный в Египет, он смог выкупиться на
свободу лишь после семи лет плена (октябрь 1382 г.) и в конце концов
уехал во Францию. Последний король Армении умер в Париже 29
ноября 1393 г. Что же касается Киликии, она отныне стала частью
державы мамелюков, а с 1516 г. Османской империи. Французская
оккупация 1919–1921 гг. породила в армянском населении этого края
надежды, которые были разрушены последующими событиями…

2. Институты и цивилизация королевства Армения
Королевство Армения и франкское влияние
Близость и блеск франкских государств ощущались в их влиянии
на институты Киликийской Армении. Коронация в 1199 г. Левона II в
качестве короля (тагавора) из рук римского легата окончательно
включила Армению в сообщество латинских монархий. Но новый
монарх не просто внешне подражал латинским королям, он тем самым
претендовал на власть, которой не пользовались даже древние
тагаворы Великой Армении, Багратиды (885–1045). Те никогда не
могли подчинить себе крупных феодалов, или нахарархов, былых
«губернаторов», сделавших свои должности наследственными; те
обладали собственными армиями и были абсолютными владыками в
своих владениях, обязанными лишь приводить тагавору воинские
контингенты в случае вторжения извне. Впрочем, в Киликии, при
первых князьях династии Рубенидов, ситуация была точно такой же, и
нахарархи, такие как владетели Ламброна (из дома Хетумидов),

смотрели на себя как почти независимых правителей, даже имели
собственную внешнюю политику, отличную от политики князейРубенидов, а порой даже оппозиционную ей. Так что в интересах
новых королей Армении было заимствовать франкские институты.
Тогда они могли требовать от своих нахарархов четкой вассальной
присяги и упорядоченной службы, как король Иерусалимский, князь
Антиохийский, король Кипрский требовали того же от своих вассалов.
Аллодиальный режим сатрапий, существовавший при Багратидах, был
изменен. Свободные земельные владения, наследуемые в одной семье
по одному факту родства, без королевской инвеституры, были
превращены во фьефы, управляемые по тем же законам феодального
права, что и во Франции.
Сисский двор попытался подражать Антиохийско-Триполийскому,
Акрскому и Никосийскому дворам. Нахарархи стали баронами, а
позднее графами, связанными с королем клятвой вассальной верности,
обязанными лично сражаться под его знаменами или хотя бы
предоставлять ему свои военные контингенты; все их обязанности
стали более четкими, чем у прежних нахарархов времен Багратидов.
Объединение высших должностных лиц и баронов вокруг короля
получило наименование Высокий совет, как во франкских Ассизах.
Названия высших должностей были заимствованы и ассимилированы у
франков. Перед смертью Левон II назначил двух бальи для отправления
регентства при его дочери Забел, или, вернее, он дал имя бальи двум
чиновникам, которые в старой национальной традиции назывались
«отец короля» и «принц принцев». Высшими воинскими званиями в
багратидской Армении были заимствованные в сасанидском Иране
спарапет, спахбад или спахсалар, что означало «главнокомандующий»
или «военный министр», и аспабед — начальник над кавалерией.
Теперь спахсалар стал называться коннетаблем, его заместитель стал
маршалом, а аспабед переместился на третье место. Среди гражданских
чинов появились канцлер (обычно эту должность занимал
григорианский архиепископ Сиса), камергер и др. Кстати, византийские
титулы проксимос (министр финансов), севаст и пансеваст
сохранились. Наконец, Хетум I восстановил древний армянский титул
тахадир, «возлагатель короны» для придворного, действительно
обладавшего привилегией возлагать корону на королевскую голову в
день коронации.

При сисском дворе был введен и институт рыцарства. Еще до
1199 г. армянским аристократам нравилось, когда их посвящали в
рыцари князья Антиохийские. Так, Левон II получил посвящение от
князя Боэмунда III. Но, став королем, он потребовал себе право
возводить своих баронов в рыцарское звание, считая это средством
укрепить их верность по отношению к себе. Очень скоро ситуация
перевернется, и в 1274 г. Боэмунд VII будет посвящен в рыцари своим
дядей по материнской линии королем Армении Левоном III. Нерсес
Ламбронский[243] свидетельствует, что неудержимая мода побуждала
армянскую знать перенимать нравы и обычаи франкского рыцарства,
латинизировать названия титулов и должностей, забывая старые
национальные наименования.
Заимствуя франкские обычаи, армяне позаботились и о том, чтобы
обзавестись солидной юридической базой. Коннетабль (спарапет)
Смбат, брат короля Хетума I, не довольствовался адаптацией для
Киликии великоармянского «Судебника», составленного в 1184 г.
Мхитаром Гошем[244]. Также он, между 1254 и 1265 гг., перевел на
армянский язык «Антиохийские ассизы», драгоценный труд, поскольку
лишь благодаря данному переводу этот текст дошел до нас. Сам Смбат
признавался, что перевод стал необходим вследствие проникновения в
Киликию франкских обычаев. Он уже проявлял свой интерес к
франкскому праву, отправившись за консультацией к великому
юрисконсульту Жану д’Ибелину. Так что не будем удивляться тому, что
начиная с 1201 г. официальные документы заносились в регистры
королевской канцелярии одновременно на армянском и на латинском
или на французском языках.
Францизация подкреплялась целой серией браков с французскими
домами. Дочь Костандина I (1095–1100) вышла замуж за Жослена де
Куртене, ставшего графом Эдесским. Левон I (1129–1139) женился на
сестре короля Иерусалимского Бодуэна II. Рубен III (1175–1187)
женился на Изабелле де Торон-Монреаль. Их старшая дочь, Алиса де
Монреаль, сначала вышла замуж за армянского сеньора Хетума
Сассунского, а потом за Раймона IV Триполийского. Другая их дочь
вышла замуж за принца Андраша Венгерского. Король Левон II
последовательно женился на Изабелле Антиохийской и Сибилле де
Лузиньян, последняя была дочерью кипрско-иерусалимского короля
Амори. Одна из их дочерей, Стефания, вышла замуж за иерусалимского

короля Жана де Бриенна; другая, королева Армении Изабелла (Забел),
сначала вышла за Филиппа, младшего сына князя Антиохийского
Боэмунда IV. Из дочерей королевы Изабеллы от второго брака с
королем Хетумом I (1226–1269) одна, Сибилла, вышла замуж за князя
Антиохийского Боэмунда VI, вторая, Фемия, за графа Жюльена
Сидонского, третья, Мария, за кипрского принца Ги де Лузиньяна.
Король Армении Левон III (1269–1282) выдал одну из своих дочерей,
Изабеллу, за младшего отпрыска кипрской династии Амори де
Лузиньяна, принца Тирского. Король Торос III (1293–1299) женился на
Маргарите, дочери короля Кипра Юга III. Король Смбат (1296–1299)
женился на Изабелле д’Ибелин. Король Левон IV (1301–1307) женился
на Аньес де Лузиньян, дочери Амори Тирского. Король Ошин (1308–
1320) сначала женился на Изабелле де Лузиньян, сестре кипрского
короля Анри II, а после на Жанне-Ирэн, дочери итало-анжуйского
принца Филиппа Тарентского. Наконец, король Левон V (1320–1341)
женился на Констанс Арагон-Сицилийской, вдове Анри II Кипрского.
Из этого видно, насколько армянская династия была
францизирована. Наконец, благодаря этой игре брачных союзов на трон
Армении восходили короли латинского происхождения. Так, после
пресечения
мужской
линии
династии
Рубенидов
Филипп
Антиохийский стал королем Армении (1222–1225) в качестве супруга
королевы Изабеллы; точно так же, после пресечения династии
Хетумидов, королями Армении становились Ги де Лузиньян (1342–
1344) и Левон VI (1374–1375).
Армянская реакция против францизации
Францизация неоднократно вызывала весьма четкую реакцию
армянского населения. На самом деле это была реакция армянских
баронов, видевших, что династию захватывают латинские веяния, в
некотором смысле лишая ее национального духа. Когда юная королева
Изабелла вышла замуж за Филиппа Антиохийского и разделила с ним
трон, бароны поставили Филиппу условие «жить по армянским
обычаям, принять армянскую веру и причастие, уважать все
привилегии местных жителей». Но Филипп, едва получив корону,
принялся снимать с важных постов армян, заменяя их франками. «Он

обращался с армянами не как с воинами, но как с крестьянами. Он не
допускал их до своего стола», — сообщает в «Гражданской хронике»
Бар-Эбрей. Лидер баронов Костандин Ламбронский приказал
арестовать неосторожного и, невзирая на мольбы и слезы юной
королевы Изабеллы, сильно любившей своего супруга, убить его (1225).
Как мы уже знаем, Костандин заставил Изабеллу выйти замуж за своего
сына, ставшего королем Хетумом I (1226).
Эта первая националистическая антифранкская реакция,
вышедшая из феодальных кругов, продлилась достаточно недолго,
потому что династия Хетумидов, взойдя таким путем на трон, с
царствования Хетума I (1226–1269) возобновила франкофильскую
политику предыдущего дома. Ни один другой армянский монарх, как
мы убедились, не поддерживал столь близкие связи с франками, о чем
свидетельствует его дружеское сотрудничество с Боэмундом VI
Антиохийским, его зятем. Но провал «глобальной политики» Хетума I,
плачевные финальные результаты его тесного союза с монголами (в
провале которой виноват не столько он, сколько франки) ухудшили
ситуацию. Завоевание Антиохии мамелюками (1268) отрезало Киликию
от франкских государств, изолировало ее, и маленькое Армянское
государство, постепенно потеряв свои морские ворота (утрата Айаса,
1347), было отброшено в горы, в окрестности Сиса. Тогда
антифранкская реакция стала проявляться еще сильнее, тем более что
армянский двор был более францизирован. Вновь со всей остротой
встал конфессиональный вопрос.
Армянская церковь в эпоху Рубенидов
У армян, как мы уже знаем, была своя национальная церковь,
григорианская, придерживавшаяся монофизитской доктрины. В момент
завоевания Великой Армении тюрками патриарший престол занимал
Григор II Вкаясер (1065–1105), сын знаменитого Григора Магистра.
Этот понтифик сделал своей резиденцией Цамандос (Дзаминдав,
Заминтию) в Каппадокии, в сердце района, весьма плотно заселенного
армянской эмиграцией. Его коадъютором, а позже преемником (1105)
был племянник Барсег (Василий) I Анеци, сохранивший официальную
патриаршью резиденцию в Цамандосе, но в действительности

проживавший то в Ани, в ставшей тюркской Великой Армении, то в
Киликии, у князей дома Рубенидов, то в Коммагене, под
покровительством графов Эдесских. Очень скоро Барсег основал
монастырь в Шугре, к западу от Мараша, на Сеав-Леарне (Черной
горе), на границе округа Кайсун, где в то время правил армянский
вождь Гох Васил. Барсег оказал довольно сильную поддержку князю
Торосу, основателю величия Рубенидов.
Тем не менее перенос патриаршего престола в Новую Армению, в
киликийские пределы, не обошелся без осложнений. Духовенство
Великой Армении проявляло растущее неповиновение ему. Против
патриарха Григора III Пахлавуни (1113–1166) был провозглашен
антипатриарх — архиепископ Ахтамарский Давит Торникян (1114).
Григор III созвал в монастыре Сеав-Леарн церковный собор, на котором
присутствовали армянские князья Киликии. На нем Давит был отлучен
от церкви, но, несмотря на этот приговор, диссидентствующий
Ахтамарский патриархат отказался подчиниться: он дожил до наших
дней.
Чтобы ограничить влияние Ахтамарского антипатриархата,
Григор III несколько приблизил патриаршью резиденцию к Великой
Армении. С 1125 по 1148 г. он проживал в замке Цовк, прежде
идентифицировавшемся с крепостью на озере Гольдьюк, юго-восточнее
Харпута, а в действительности — крепости Калаат-Соф, в ДжебельСофе. Но там его все плотнее окружали и все сильнее угрожали ему
тюркские эмиры из семейства Артукидов. В 1150 г. он переехал в
Румкалу, по-армянски называемую Ромкла, крепость на Евфрате, на
великом северном рукаве реки, к северо-востоку от Дулука, которая при
разделе старого графства Эдесского была отдана графине Беатрикс,
вдове последнего графа Жослена II. Патриархи пребывали в Ромкле с
1150 по 1293 г.
Армянская церковь, Византия и Святой престол
Потребность в военном союзе с государствами крестоносцев
привела армянских прелатов к попытке если не чисто догматического,
то хотя бы политического сближения с римской церковью.

С этой целью армянский патриарх Григор III Пахлавуни (1113–
1166) принял участие в состоявшемся в Антиохии и Иерусалиме (в
Иерусалиме в апреле 1140 г.) латинском церковном соборе под
председательством папского легата Альберика Остийского. Армянская
церковь, веками сталкивавшаяся с враждебностью греческого
патриархата, старалась получить поддержку от папского престола. С
этой целью посланцы Григора III отправились в Италию к папе
Евгению III, который принял их в Витербо (1145–1146).
Следующий армянский патриарх, Нерсес IV Шнорали (1166–1173),
всю жизнь искал почву для согласия и, если так можно выразиться,
теологический модус вивенди между армянским, греческим и
латинским исповеданием. В мае — июне 1170 г. и еще раз в 1172 г. он,
по просьбе императора Мануила Комнина, принимал в Ромкле
греческого богослова Теориана, с которым вел долгие беседы
относительно Халкидонского собора (вопрос «природ» в христологии).
Отметим, что при этих беседах в качестве представителей яковитского
(сирийского
монофизитского)
патриарха
Михаила
Великого
присутствовали также епископ Иваннис (Элиас) Кайсунский и монах
Теодорос Бар Вахбун, так что это была самая серьезная за много лет
попытка примирения монофизитов и диофизитов. Честь этой попытки
примирения различных ветвей христианства принадлежит такому
великому уму, каким был Нерсес Шнорали.
Патриарх Григор IV Тха, возглавлявший армянскую церковь после
него (1173–1193), с помощью выдающегося прелата и писателя Нерсеса
Ламбронаци, епископа Тарсского, собрал в 1179 г. в Ромкле собор,
который, не присоединившись к греческим (в данном случае греколатинским) установлениям, предложил несколько компромиссных
формулировок. Кроме того, Григор Тха поддерживал добрые отношения
с папой Луцием III. В 1184 г. он отправил ему письмо, полученное тем в
Вероне. Григор Тха выражал свое уважение римской церкви и просил
ее помощи армянам, преследуемым греческой церковью. Луций III
ответил, послав Григору «кольцо, паллиум и митру».
Тем не менее армянское духовенство, особенно в Великой
Армении,
выступало
против
«халкидонских»
тенденций,
демонстрируемых патриархом. После смерти Григора Тхи кандидатуры
епископов Григора Апирата и Нерсеса Ламбронаци в качестве его
преемников были отклонены из-за их излишней благожелательности к

греческим и латинским идеям. Вместо них выбрали Григора V
Каравежа, называемого также Григор Мануг (Молодой) (1193–1194). Но
армянский князь Левон II слишком нуждался в дружбе с латинянами,
чтобы уступить этой оппозиции. Григор V был низложен, а Григор
Апират под именем Григор VI взошел на патриарший престол, который
занимал с 1194 по 1203 г. Правда, националистическая антилатинская
оппозиция спровоцировала тогда раскол в Великой Армении, где
избрала антипатриарха Барсега II Анеци (1195–1206). Левону II и его
преемникам приходилось балансировать между заинтересованностью в
союзе с франками и религиозной оппозицией в Великой Армении,
уничтожить которую они никак не могли.
В конце концов решительный сторонник унии с Римом Григор
Апират, с помощью Нерсеса Ламбронаци, признал на Тарском соборе
(1196) основные постановления Халкидонского собора и серьезно
сблизился с папством, первенство которого он, похоже, признавал. Это
признание, как мы видели, позволило Левону II получить королевскую
корону, доставленную ему папским легатом Конрадом фон
Виттельсбахом, тогда как патриарх Григор Апират совершил над новым
королем обряд миропомазания (6 января 1199 г.?). Иннокентий III
прислал Григору Апирату паллиум.
В действительности теологические уступки, сделанные армянской
церковью папству, имели лишь политическое значение, армянский
патриархат никогда не помышлял о реальном отречении от своего
Символа веры ради римского. Великий епископ Тарса Нерсес
Ламбронаци (1153–1198), возглавлявший сближение с папством,
вступил в конфликт с группой духовенства и даже был вынужден
оправдываться перед королем Левоном II. Оппозиция угрожала
патриархату расколом и присоединением к Ахтамарскому
антипатриархату в Великой Армении. Кроме того, политическое
сближение Армянского патриархата с Римом спровоцировало
враждебность со стороны Византийской империи, которая принялась
притеснять выходцев из Армении. Миссия Нерсеса Ламбронаци в
Константинополь по этому вопросу (1196) завершилась безрезультатно.
По крайней мере, сердечное согласие с латинянами, похоже,
продолжало действовать, и патриарх Ованес VI Мечабаро, или
Великолепный, в 1205 г. получил паллиум от папы Иннокентия III.

При династии Хетумидов сохранялись те же отношения. Король
Хетум I (1226–1269) и патриарх Костандин I Бардзрбердци (1221–1267)
ради укрепления политического союза с латинскими государствами
неоднократно признавали приоритет римской церкви, что вызывало
ропот армянских монахов и священников. Добавим к этому, что церкви
Великой Армении, находившиеся за пределами владений киликийских
королей и потому не имевшие тех политических причин к
компромиссам, которые были у них, открыто взбунтовались против
догматических уступок, в частности той, что признавала за папами
первенство. С 1262 г. патриарх Костандин, столкнувшийся с этой
оппозицией, стал отдаляться от сторонников Рима. Некоторую
сдержанность по отношению к папским авансам можно заметить и у
следующих патриархов: Акопа (Якова) I Клайеци, прозванного
Гимнаканом, или Ученым (1267–1286), и Костандина II Пронагорца
(1286–1280). Правда, король Хетум II (1289–1301), чьей
франкофильской политике мешало сопротивление Костандина II,
приказал его сместить.
Таким образом, периоды сближения с римской церковью и
отдаления от нее сменяли один другой в зависимости от превратностей
политики. В царствование Хетума II произошла катастрофа, еще более
тесно привязавшая патриаршество к королевской власти.
29 июня 1292 г. мамелюкский султан аль-Ашраф Халиль овладел
патриаршей резиденцией Ромкла. Патриарх Степанос IV был уведен
пленником в Дамаск, где умер в следующем году. Следующий
патриарх, Григор VII Анаварзеци (1293–1307), обосновался в столице
Киликийского королевства, в Сисе, остававшейся местопребыванием
патриарха с 1293 по 1441 г.
Поскольку именно король Хетум I способствовал его избранию,
Григор VII был сторонником соглашения с Римом. В организационных
вопросах он проводил откровенно пролатинскую линию, которая была
освящена, или казалась освященной, при его преемнике Костандине III
на Сисском соборе, который даже частично принял римские
определения относительно двух природ Христа (1307).
Движение, увлекавшее к латинству часть киликийского высшего
общества, иллюстрирует пример Хетума Корикосци, «монаха Хайтона»
(род. между 1230 и 1245 гг., ум. предположительно после 1314 г.). Он
был принцем королевского рода, возможно, племянником короля

Хетума I. В 1305 г. он стал католическим монахом в монастыре
премонстрантов в Лапэ, на Кипре. Он написал на французском свой La
Flor des Estoires de la Terre d’Orient[245], который в 1307 г. подарил в
Пуатье папе Клименту V и в котором он демонстрирует великолепное
знание азиатских проблем своего времени, выступая решительным
сторонником союза с монголами.
Но традиционалисты не принимали этих объединительных
действий. После Сисского собора 1307 г. они обвинили короля
Хетума II и его прелатов в отречении от монофизитства, в измене
национальной религии. Тем более что, если Киликийское королевство,
увлекаемое царствующей династией, казалось, склоняется к принятию
римской веры, другие армянские регионы — Евфратский и Великая
Армения — не желали следовать его примеру и отказываться от
монофизитства. Впрочем, поскольку эти регионы находились под
властью мусульман, они придавали особую важность религиозным
вопросам по причине связанных с ними воспоминаний о славном
прошлом.
Религиозная оппозиция проявила себя в политике. Ради получения
западной помощи король Левон V (1320–1342) умножил доказательства
своей доброй воли в адрес пап Иоанна XXII и Бенедикта XII, а также
покровительствовал ордену соединенных братьев Святого Григория,
филиалу доминиканцев, но армянский патриарх Акоп (Яков) II
Тарсонаци (1327–1341) отказался одобрить папские пожелания как в
вопросах подчиненности, так и в теологических. Конфликт разгорелся.
Акоп II пригрозил отлучить короля от церкви, а король в 1341 г.
приказал сместить патриарха. Традиционалисты, в отчаянии от
перехода Левона V на сторону латинян, якобы спровоцировали его
убийство (28 августа 1341 или 1342 г.?).
Итак, на момент приглашения на трон Армении кипрского принца
Ги де Лузиньяна (1342–1344) в обществе царил раскол. Ги был
ревностным католиком, и его попытка навязать римскую веру привела к
его убийству (17 ноября 1344 г.). Антифранкская партия посадила на
трон армянского барона Костандина IV (1344–1363), который
попытался добиться от папства прощения. Сисский собор 1345 г. вновь
признал первенство римской церкви, но, несмотря на это решение,
легаты папы Климента VII так никогда и не смогли добиться от
патриарха Мхитара I Грнерци (1341–1355) в полной мере требуемых

ими деклараций и отказов. Что же касается Левона VI де Лузиньяна
(1374–1375), с Кипра в Сис он привез с собой латинского епископа,
чтобы тот помазал его на царство по франкскому обряду. Столкнувшись
с ропотом своих новых подданных, он вынужден был согласиться на
компромисс и был помазан представителями обеих церквей, по обрядам
обеих. Несмотря на эту уступку, многие бароны из антилатинской
партии во время последней осады Сиса строили заговоры против
Левона VI и даже едва не заманили его в ловушку.
Так борьба между двумя церквями до последних дней омрачала
взаимоотношения Армянского королевства и латинских государств.
Армянское Киликийское королевство и левантийская торговля
Все 283 года своего существования (1092–1375) Армянское
королевство Киликии играло значительную роль в левантийской
торговле. Порт Лайаццо, ныне Айас (Лайас на средневековом
французском), был конечным пунктом длинного торгового пути,
который из Китая и Центральной Азии шел через Персию и Восточную
Анатолию. Близость франкских государств Сирии и Кипра увеличивала
важность этого рынка. С 1201 г. генуэзцы, по результатам посольства
Оджерио ди Палло, добились от короля Левона II освобождения от
уплаты таможенных пошлин, а также факторий в Сисе, Мамистре
(Мопсуестии, Мисисе) и Тарсе. В 1215 г. генуэзский «виконт», то есть
консул, в Киликии, Угоне Феррарио, добился расширения этих
привилегий. Венеция миссией Джакопо Бадоаро добилась признания
своих привилегий, хотя и в более ограниченном масштабе (1201).
Падение Антиохии (1268), а затем Акры (1291) увеличило
коммерческое значение Армянского королевства в целом и Лайаццо в
частности[246]. Отныне Лайаццо остался на азиатском континенте
единственным крупным рынком, принадлежащим христианам. Поэтому
все европейские купцы стекались туда, чтобы избежать уплаты
заоблачных пошлин в Александрии. К тому же рынок этот был более
надежным, и, благодаря тесной армяно-монгольской дружбе, в
Лайаццо, через Тебриз, приходили караваны из всех бескрайних
владений Чингисидов — Китая, Туркестана и Ирана, доставляя с
Дальнего Востока товары, за которые боролись генуэзские,

венецианские, пизанские, флорентийские, марсельские и каталонские
купцы: пряности — перец, имбирь, корицу, нард, гвоздику, мускатный
орех, — жемчуг Индийского океана и алмазы Декана, сандаловое и
красное дерево из Индии, индийское индиго, дальневосточные шелка,
ковры и хлопковые ткани из мусульманской Сирии, тюркской Анатолии
и Ирана, тафту, сендаль, золотую парчу и шелковую нить со всего
Востока. Помимо этой транзитной торговли, Киликия торговала и
товарами собственного производства: железом из месторождений в
Тавре, строительным лесом из своих лесов, шерстью «армянских коз»,
используемой для производства камлота, наконец, превосходным по
качеству киликийским хлопком.
Договор, заключенный в 1271 г. между Венецией и королем
Армении Левоном II, подтверждает, что уже в то время Республика
Святого Марка имела в этой стране своего бальи. Тогда Венецию и
Лайаццо соединяли регулярные рейсы с промежуточным заходом на
Кипр[247]. Торговля Генуи была не менее значительна. Генуэзские
нотариальные документы из Лайаццо показывают нам ее в деталях. Мы
уже перечислили экзотические и местные товары, продававшиеся там.
В свою очередь, генуэзцы импортировали в Киликию вино,
растительное масло, сыр и ячмень, разного рода сукна и ткани. Новое
соглашение, заключенное в 1288 г. между королем Левоном III и
генуэзским адмиралом Бенедетто Дзаккарией, урегулировало
отношения генуэзской колонии (ее по-прежнему возглавлял консул, или
виконт) с королевским правительством. Наряду с венецианцами и
генуэзцами освобождение от уплаты таможенных пошлин в 1335 г.
благодаря визиту своего агента Пеголотти, автора трактата Pratica della
mercatura[248], получил флорентийский торговый дом Барди.
Если Айас-Лайаццо, благодаря своему местоположению в
Александреттском заливе, был конечным пунктом караванных путей из
Азии и главным рынком Киликии, находящийся дальше к западу порт
Корикос, или Горигос (Курко, Курк), в XIV в. тоже имел важное
значение. «Генуэзцы, — отмечает Йорга, — для торговли с Коньей
предпочитали его, как лучше расположенный. В 1375 г. его таможня
принесла доход в 3000 флоринов»[249].
Торговое процветание Армянского королевства Киликия стало, как
отмечает Санудо[250], одной из причин, вызвавших его уничтожение
египетскими мамелюками: Лайаццо успешно конкурировал с

Александрией. В тот день, когда мамелюки окончательно оккупировали
и разрушили Лайаццо (25 мая 1347 г.), Александрия получила
монополию на торговлю с Индией и Восточной Азией.
ДИНАСТИИ МАЛОЙ АРМЕНИИ (КИЛИКИИ)
1. Династия Рубенидов
Рубен, или Рупен, владетель Бардзрберда 1080–1095
Костандин I, барон Армении 1095–1099
Торос I 1100–1129
Левон I 1129–1139
Торос II 1145–1168
Рубен II 1168–1170
Млех 1170–1175
Рубен III 1175–1187
Левон II Великий (в 1199 г. получил королевский титул) 1187–1219
Изабелла (1219), супруга Филиппа Антиохийского, который
царствовал 1222–1225
2. Династия Хетумидов (и Лузиньянов)
Хетум I (второй супруг королевы Изабеллы) 1226–1269
Левон III 1269–1289
Хетум II 1289–1293, 1299–1301
Торос III 1293–1299
Смбат, узурпатор 1296–1299
Костандин II 1299
Левон IV 1301–1307
Ошин 1308–1320
Левон V 1320–1342
Ги де Лузиньян 1342–1344
Костандин IV 1344–1363
Костандин V 1365–1373
Левон VI де Лузиньян 1374–1375

3. На обочине большой истории. Грузинский крестовый
поход
Грузинское сопротивление при Баграте IV и Георгии II

В час, когда Византия рушилась, один христианский народ,
которому она передала свою «греко-православную» религию,
грузинский народ, продолжил вместо нее в Закавказье борьбу против
ислама. Хотя и разворачивавшаяся в некотором отдалении от основного
театра, где шли сражения между крестом и полумесяцем, грузинская
«героическая поэма» тем не менее должна занять свое законное место в
истории восточного вопроса.
Мы показали выше первую грузинскую экспансию при царе
Баграте IV (1027–1072), который около 1040 г. принудил мусульман
Тифлиса признать вассальную зависимость от него. Конец этого
царствования
был
омрачен
вторжением
турок-сельджуков.
Сельджукский султан Персии Алп-Арслан, после того как вырвал
Армению из рук византийцев (1064), вторгся в Грузию и оккупировал
всю Картли, где множество христиан были убиты или взяты в плен
(декабрь 1068 г.). Один из грузинских вождей, Агсартан, князь Кахетии,
был вынужден принять ислам, по крайней мере сделать вид. Уходя,
султан оставил Тифлис курдскому вождю Фадлуну, эмиру Гянджи, а в
бывшей армянской столице Ани поставил другого эмира, по имени
Манучихр ибн Абуль-Усвар. Весной 1069 г. Баграт IV перехватил
инициативу и изгнал Фадлуна, которого взял в плен Агсартан. Тем не
менее Тифлис остался под властью другого эмира, вассала
Сельджукидов.
Грузинский царь Георгий II (1072–1089), сын и преемник
Баграта IV, сделал своей столицей Кутаис. Он, как и его
предшественники,
вел
постоянную
борьбу
с
непокорным
могущественным феодальным домом Орбелианов. Когда новый
сельджукский султан Персии Малик-шах (1072–1092) в начале своего
царствования совершил набег на Закавказье, Орбелианы пытались
снискать его расположение. Тем не менее он захватил их крепость
Самшвилде (на реке Ктзия, к юго-западу от Тифлиса). После ухода
султана Георгий II с помощью Агсартана, князя Кахетии, разбил силы
местных тюрок при Фарцхиси на Алгети, южнее Тифлиса. В это же
время крушение византийского могущества позволило Георгию II
вернуть от византийцев порт Анакопия (Никопсия) на побережье
Абхазии, а также области Шавхетия, Кларджетия и Джавахетия. В
Армении Георгий II на некоторое время занял даже древнюю
армянскую столицу Карс, впрочем разрушенную тюрками.

Но эти блистательные успехи продолжались недолго. Тюрки
застали врасплох и разгромили армию Георгия возле Квели, на реке
Джакис-Цхали в провинции Самцхе. Тюрки опустошили все царство, в
то время как Георгий II бежал в леса Аджарии, возле Черного моря, в
окрестностях Батума. Провинции Шавхетия и Аджария, Кларджетия до
моря, Самцхетия, Аргетия, вся Кахетия подверглись страшному
разорению. Тюркские передовые отряды сожгли даже царскую столицу,
город Кутаис.
Отчаявшись спасти свою страну, Георгий II, который после
сокрушительного поражения Византии не мог больше рассчитывать ни
на чью помощь, в 1080 г. решился отправиться в Исфахан, чтобы
принести вассальную присягу Малик-шаху. Султан принял присягу и
отправил его назад, как своего данника. Сельджуки четко следовали
своей политике: ослаблять Грузию, поддерживая раздоры между
багратидской династией Абхазии и Картли, с одной стороны, и домом
Агсартани в княжестве Кахетия — с другой.
Грузинский крестовый поход при Давиде II Восстановителе
Давид II Агмашенебели, то есть Исправитель или Восстановитель
(1089–1125), наследовавший своему отцу на троне Абхазии и Картли,
возглавил, как говорит его прозвище, блестящую национальную
реставрацию.
Давид II взошел на трон в возрасте шестнадцати лет при самых
неблагоприятных обстоятельствах, но серия счастливых событий
разжала тюркские тиски, стиснувшие Грузию. Во-первых, смерть
султана Малик-шаха в 1092 г., которая, как известно, спровоцировала
раздел империи Сельджукидов; затем приход в Левант сил Первого
крестового похода (1097) отвлек от Закавказья внимание сельджукских
правителей. Пленение в том же году князя Липарита Орбелиана, а затем
смерть его сына Рати в 1101 г. лишили враждебных монархии феодалов
их естественных вождей. Также в 1101 г. Давид II напал на другого
грузинского правителя, Квирике IV, князя Кахетии, и отнял у него
важную крепость Зедазадени, возле впадения Арагви в Куру, к северу
от Тифлиса. Племянник и преемник Квирике IV, Агсартан II,
правивший Кахетией с 1102 по 1104 г., был выдан своими вассалами

Давиду II (1104–1105). Кахетия, то есть Восточная Грузия, была тогда
присоединена к царству, и грузинское единство окончательно
восстановлено в пользу Абхазско-Картлийской династии.
Теперь Давид II царствовал над территорией от Черного моря до
Дагестанских гор. Однако со времени разгрома Георгия II
Сельджукидами тюркские племена со своими стадами периодически
вторгались в страну. Каждый год, в октябре, они проходили долиной
Мткавари (грузинское название Куры) от Тифлиса до Бердаа, откуда
весной возвращались в горы Сомхетии и в район Арарата.
Чтобы покончить с этими сельджукскими вторжениями, Давид II
заключил ценный союз с осетинами и кипчаками. Осетины были
ветвью исторических аланов, которые сами образовывали ветвь
древней североиранской семьи скифо-сарматов. Они жили возле
слияния Ардона и верхнего Терека, к западу от современного
Владикавказа. Кипчаки были тюрками из русских степей, оставшимися
кочевниками и язычниками, следовательно, устоявшими перед
исламом. Давид II установил контакт с этими северными племенами,
построив мощную крепость, закрывавшую Дарьяльское ущелье возле
Казбека. Он даже женился на кипчакской принцессе. Поэтому он смог
пригласить в Грузию и взять на жалованье тысячи кипчакских
наемников, которые по этому случаю более или менее искренне
обратились в христианство. Укрепившись за счет воинственных
кипчаков, он отказался платить харадж, или дань, Сельджукидам и
запретил переходы тюрок в Грузию. С 1110 г. он изгнал тюрок из
провинции Сомхетия[251], но лишь в 1115 г. сумел положить конец
сезонным миграциям тюркских банд, захватив крепость Рустави к югозападу от Тифлиса, которая до тех пор прикрывала их движение по
долине средней Мткавари (Куры) и Иори. В 1116 г. его конница даже
изгнала тюрок из Клареджетии и Тайка, или Тао. В 1118 г. грузинскими
войсками была взята крепость Лори на среднем Бердуджи, через
которую тюрки имели доступ в провинцию Сомхетия, а тюркская армия
разгромлена на берегах Аракса.
Давид II расширил систему союзов, выдав свою дочь Тамару за
ширваншаха, то есть мусульманского владетеля Ширвана, и сделал
этого владетеля своим ценным вассалом. Еще одну дочь, принцессу
Кату, он отправил в Константинополь, где она вышла замуж за сына
«кесаря» Никифора Вриенния.

Успехи Давида II, осуществленная им христианская реконкиста
были столь значительны, что против него был объявлен джихад,
мусульманская священная война. Сельджукский султан Персии Махмуд
(1118–1131) отправил в Грузию армию под командованием тюркского
эмира Мардина и Алеппо Ильгази Артукида, арабского эмира Дубайса
и младшего отпрыска Сельджукской династии Тогрула, принца Аррана
и Нахичевани. В августе 1121 г. эта армия вторглась в грузинскую
провинцию Триалетия, но была полностью разбита Давидом II 14
августа 1121 г. при Манглиси[252], к западу от Тифлиса. В следующем
году Давид II овладел Тифлисом, «дабы город сей навсегда стал
арсеналом и резиденцией его сыновей».
Тифлис находился под мусульманской оккупацией около четырех
веков. Его падение вызвало на Востоке шок тем больший, что оно
совпало по времени с победами государств крестоносцев в Сирии и
Палестине. Грузинский крестовый поход, нанесший мусульманскому
миру удар с тыла, дублировал франкский крестовый поход. Этот факт
никогда не должен быть забыт при изучении восточного вопроса в
XII в. Впрочем, у Давида II хватило мудрости не раздражать после
победы чувства мусульман и отказаться от каких-либо систематических
религиозных преследований.
В 1124 г. Давид, выйдя за пределы собственно грузинских земель,
вторгся в Великую Армению, вот уже шестьдесят лет покоренную
тюрками. Он овладел Спером, или Испиром, на реке Чорох (на полпути
между Эрзерумом и Трапезундом) и древней армянской столицей Ани,
пребывавшей под властью мусульман с 1064 г. Он взял в плен эмира
Ани Абуль Усвара, или Абу’л Севара, из местной курдской династии
Хаддадидов и торжественно вернул город христианскому миру. «Так, —
поет ему хвалу Матфей Эдесский, — был освобожден этот царский
город от ига, тяготевшего над ним шестьдесят лет. Священный
огромный собор, который неверные обратили в мечеть, заботами
Давида вновь объединил под своими сводами армянских епископов,
священников и монахов и был освящен с торжественным размахом. То
было великое счастье для нашего народа — видеть это священное
здание вырванным из-под тирании неверных».
Давид II отдал Ани во фьеф армянскому роду Захаридов
(Захарянов), большинство членов которого носили имена Закаре
(Захарий) и Иванэ. Стены города были продлены Захаридами до

обрывистого берега Арпа-Чая. Религиозные постройки, датируемые
этим
периодом,
подтверждают,
что
грузинские
суверены
покровительствовали халкидонской (греко-православной) тенденции,
точно так же, как прежде ей покровительствовали греческие суверены,
и что она стала в те времена преобладающей.
Тюркское отступление из Верхней Армении под натиском грузин
имело такой же резонанс в мусульманском мире, как франкские победы
в Сирии. Мусульмане с Кавказа явились просителями к багдадскому
халифу, чтобы вымолить у него объявление контркрестового похода
против грузин; а в это же самое время алеппские мусульмане умоляли
его о начале антифранкского контркрестового похода.
Призывы эти были тщетными. Тем не менее в царствование
Деметре I (1125–1154), сына и преемника Давида II, грузинское
завоевание сделало паузу. Но страна, очевидно, наслаждалась
значительным процветанием: восстановленная благодаря непрерывным
войнам Давида II, она возрождалась после периода разорительных
сельджукских набегов. Но сохранить все завоевания предшествующего
царствования оказалось невозможно. Город Ани вновь попал в руки
эмиров-Шаддадидов (1126). Правда, в 1128 г. Деметре I овладел
Дманиси и Кумани и разбил тюрок в долине Гаги, которую помещают
между озером Севан и Курой, на северо-запад от Гянджи. Потом удача
отвернулась от него. Между 1132 и 1139 гг. грузинские войска,
действовавшие на границах Армении и Азербайджана, неоднократно
терпели поражения от тюркского атабека Азербайджана Ильдегиза.
Наконец, в 1153 г. грузины одержали значительную победу, разбив
возле Ани тюркского эмира Эрзерума Салтука ибн Али. Впрочем,
рассказ арабского историка Ибн аль-Азрака, посетившего Тифлис в
1153 г., свидетельствует, что мусульмане нисколько не преследовались
при
грузинском
владычестве:
даже
будучи
православным
христианином, Деметре без колебаний посещал по пятницам, в день
мусульманских молитв, мечеть.
Грузинский крестовый поход при Георгии III и Тамаре
При Георгии III (1156–1184) грузинская экспансия возобновилась.
В 1162 г. Георгий вновь отвоевал Ани и даже (июль — август 1162 г.)

Двин. «Он вступил в Двин, в то время как мусульманский гарнизон
обратился в бегство. Он разгромил его и уничтожил. Те, кто спасся от
меча, искали убежища в городе, грузины проникли туда с ними,
перебили всех, кого могли, захватили пленных и подожгли дома. После
чего они отправились обратно в свою страну, нагруженные добычей и
ведя с собой множество пленных», — пишет священник Григорий в
своем продолжении «Хроники» Матфея Эдесского. По сведениям
Самуела Анеци[253], количество пленных достигало 60 тысяч — число,
очевидно, преувеличенное. Тюркский атабек Азербайджана Ильдегиз,
извещенный о разгроме, безуспешно пытался нагнать грузинскую
армию. Он отомстил, разорив различные христианские поселения к
северу от Двина, и дошел до грузинской провинции Гугарк, или Кукарх,
но отступил при приближении Георгия III. Напомним, что хотя Двин и
расположен в сердце Армении, но был он чисто тюркским городом,
которым багратидские цари Ани и Карса не могли овладеть даже на
пике своего могущества в X в. Так что естественно, что Георгий III
ограничился его разорением. Напротив, Ани остался христианским.
Тем не менее атабек Ильдегиз отбил его в конце 1165 г. Но Георгий III
не собирался отказываться от древней армянской столицы. Конец его
царствования заполнен походами в этом направлении и на Эрзерум,
Нахичевань, Гянджу, Бердаа и Байлакан. Грузинская хроника даже
утверждает, что, придя на помощь своему кузену, шаху Ширвана, он
дошел до Дербента.
Внутри страны Георгий III жестоко усмирил мятеж феодалов, в
частности дома Орбелианов.
Георгию III наследовала его дочь Тамара, чье царствование (1184–
1211) стало высшей точкой грузинской истории.
Первым браком (1185) Тамара вышла за русского князя Юрия,
сына Андрея Боголюбского, с которым вскоре развелась, чтобы
сочетаться браком с осетинским принцем Давидом Сосланом (1189).
Юрий, удалившийся в Константинополь, позднее вернулся, чтобы с
помощью феодалов снова захватить власть (1190–1191). Тамару, почти
окруженную мятежниками в Тифлисе, спасли несколько оставшихся
верными вельмож: амирспасалар[254] Гамрикели и князья дома
Захаридов (или Мхаргрдзели), Закаре и Иванэ. Юрий, взятый в плен
лоялистами, был вынужден вновь уехать в Константинополь (1191).

Освободившись от этой проблемы, Тамара вернулась к политике
военной экспансии. Ее полководцы, в частности Закаре и Иванэ, принцконсорт Давид Сослан и воинственный епископ Антоний Чкондидели,
отличились блистательными походами против соседних эмиров и
тюркского атабека. Грузины вступились за своего союзника шаха
Ширвана («ширваншаха»), защитив его от атабека Азербайджана
(династия Ильдегизидов). Они разгромили армию атабека при Дзагаме
(июнь 1203 г.) и заняли Шамхор, Гянджу и даже Двин. Ширван,
спасенный их оружием, снова стал вассальным от Грузии государством.
Затем грузинам пришлось воевать с эрзерумскими Сельджукидами. В
ходе этой войны, начавшейся в 1205 г., грузинская армия осадила Карс.
Древний армянский город был в конце концов взят принцем-консортом
Давидом Сосланом и братьями Закаре и Иванэ Мхаргрдзели (1208–
1209). Карс был присоединен к Грузинскому царству. Летом 1208 г.
эмир азербайджанского Ардебиля совершил набег на армянский город
Ани, где истребил 12 тысяч христиан, укрывшихся в своих церквях. В
следующем году Закаре и Иванэ возглавили карательную экспедицию
против него. Эмир был убит, и в качестве возмездия за жертв Ани было
уничтожено 12 тысяч мусульман. В 1210 г. грузинские армии,
воодушевленные успехами, перешли Аракс в Джульфе и, под
командованием Иванэ и Закаре, снова опустошили Азербайджан.
В этот момент христианское Грузинское царство реально
контролировало Закавказье. Благодаря ему борьба креста и полумесяца
в этом регионе завершилась победой христиан. Ему суждено будет
лишиться этого преобладающего положения, когда монгольское
нашествие, путая все данные задачи, согнет под одним игом и
христиан, и мусульман[255].

Глава 4. Византийский «крестовый поход»
Комнинов
1. Византийская реконкиста 1097–1176 гг.
Алексей Комнин и отвоевание Западной Анатолии
Наряду с непосредственными результатами — образование
франкских государств в Сирии и Палестине и — рикошетом — на
Кипре, крестовые походы имели и косвенные, не менее интересные
последствия. Одним из таковых, как мы видели, стало образование в
Киликии нового Армянского государства, находившегося под сильным
влиянием франкской цивилизации. Еще одним последствием крестовых
походов, о котором нам предстоит поговорить, стало отвоевание
эллинизмом Восточной Анатолии.
К моменту восшествия на престол императора Алексея Комнина
(1081) тюрки, как мы видели, стали хозяевами не только всей восточной
и частично центральной части Малой Азии, за исключением
армянского владения Киликия, которое мы уже рассмотрели. Они почти
полностью заняли всю Западную Анатолию, включая почти всю
Вифинию, в частности Никею, Никомедию[256] и Кизик.
Сельджукидский принц Сулейман ибн Кутулмыш сам обосновался в
Никее, откуда контролировал весь регион.
Император Алексей Комнин (1081–1118), который, несомненно,
был одним из лучших политиков в византийской истории, не ждал
прибытия Первого крестового похода, чтобы предпринять реконкисту
Вифинии. С первого же года своего царствования он начал вытеснять
тюрок из окрестностей Никомедии (1081), но город, видимо, был
окончательно освобожден лишь после смерти Сельджукида Сулеймана
ибн Кутулмыша, убитого в семейной разборке со своим кузеном —
сирийским Сельджукидом Тутушем (1081). Точно так же, после смерти
великого султана Малик-шаха (1092), Алексей воспользовался новым
витком междоусобиц среди сельджукидских принцев, чтобы отбить у
тюрок Аполлониаду (Абуллонию) и Кизик. Но сельджукский правитель

Кылыч-Арслан I, сын Сулеймана, по-прежнему удерживал Никею. Мы
видели, как Алексей использовал Первый крестовый поход, чтобы при
содействии крестоносцев осадить Никею. Город капитулировал 26
июня 1097 г. и, в соответствии с договоренностями между Алексеем и
предводителями похода, был передан византийцам. Таким образом,
первым результатом Первого крестового похода стало полное
возвращение Вифинии Греческой империи.
Победа, одержанная крестоносцами над Кылыч-Арсланом 1 июля
1097 г. при Дорилее (Эскишехире), окончательно парализовала силы
сельджуков. Крестоносцы, вторгнувшись в сердце государства КылычАрслана в Восточной Фригии, в Писидии, в Ликаонии, разбивали свои
лагеря, где им заблагорассудится, — в Акшехире, Конье, Эрегли, и
нигде (за исключением последнего города, 10 сентября) наследник
Сельджукидов
не
осмеливался
оказать
им
эффективного
сопротивления. Как в этих условиях он мог бы защитить от
византийских войск Вифинию, Ионию, Лидию и Восточную Фригию?
У Алексея Комнина оказались развязаны руки для изгнания тюрок из
этого обширного региона.
В то же время (ок. 1081 г.), когда младший отпрыск Сельджукской
династии Сулейман ибн Кутулмыш, а затем сын Сулеймана КылычАрслан закрепились в Никее, в ионических городах обосновались
другие, менее могущественные тюркские эмиры. Двое основных (чьи
имена нам известны лишь в греческой транскрипции) стали владыками,
первый, Чакан, Смирны, а другой, Тангриперм, Эфеса. Их корсары
заполнили Эгейское море и добавили к их владениям Хиос и Родос.
На следующий день после взятия Никеи Алексей Комнин направил
в Ионию армию под командованием своего шурина Иоанна Дуки и
эскадру, которой командовал Каспакс. Чтобы произвести на тюрок
эффект, он отдал Иоанну Дуке сельджукских пленных, взятых в Никее,
в частности жену Кылыч-Арслана, которая была дочерью Чакана. Когда
Дука подошел к Смирне, Чакан сдал город без боя при условии
предоставления ему права свободного выхода (июнь 1097 г.). Оттуда
Дука двинулся на Эфес, которым также овладел без особого труда.
Древняя Иония, «фема Самос», как называли ее византийцы, была
освобождена.
Приблизительно весной 1098 г. Иоанн Дука начал отвоевание
«фемы Фракиссий» (то есть древней Лидии и Восточной Фригии).

Пройдя вверх по долине реки Гермос (Гедиз-Чая), он занял Сарды
(Сарт) и Филадельфию (Алашехир). Оттуда, выйдя на средний Меандр,
он взял Лаодикею-Иераполь возле современного Денизли. Этот поход
вернул Византийской империи не только всю фему Фракиссий, но
также и древнюю Дориду, древнюю Карию, древнюю Ликию и
древнюю Памфилию, то есть «фему Кивириоты» до Адалии. Затем
византийский военачальник, двигаясь на северо-восток через район
Хойранголь и Султан-Даг, достиг Полибота (Бульвадина), где разбил
тюрок. Существует версия, что он в это время двигался навстречу
императору Алексею Комнину. Действительно, в это время василевс
завершал оккупацию Вифинии, оставленной тюрками после битвы при
Дорилее. Соединение Алексея и его полководца должно было
состояться в центре Фригийского плато. Завершив отвоевание Западной
Анатолии, Алексей Комнин в июне 1098 г. стал лагерем у Филомелиона
(Акшехира), в центре древней фемы Анатолик, вся западная часть
которой была возвращена Византийской империи. Впрочем, признаем,
что это первое возвращение Западной Фригии Комнинами было на тот
момент весьма непрочным, поскольку в 1118 г., как мы увидим,
сельджукский принц Масуд (сын и преемник Кылыч-Арслана) все еще
владел Созополем (Улуборлу) и даже в очередной раз отбил у
византийцев Лаодикею (возле Денизли). Также мы увидим, как
императору Иоанну Комнину, преемнику Алексея, придется возвращать
Лаодикею от Масуда и в 1119 г. окончательно отвоевывать Созополь.
Тем не менее верно, что с 1098 г. Византия благодаря Первому
крестовому походу возвратила от турок приблизительно треть Малой
Азии, наиболее плодородную часть полуострова. Сравним карту
Востока в 1095 и 1098 гг. В 1095 г. тюрко-византийская граница
проходила между Никеей и Никомедией, посреди Западной Вифинии, в
нескольких часах пути от Мраморного моря и Босфора. Тюркские
эмиры царствовали в Никее, Смирне и Эфесе. Поход, начавшийся в
Туркестане, докатился до берегов Эгейского моря. Теперь возьмем
карту Востока в 1098 г. Вифиния, Мизия, Иония, Лидия, Кария, Дорида,
Ликия и Памфилия освобождены. Тюрки отброшены в Галатию, в
Салинскую пустыню и Ликаонию. Последствия сокрушительного
поражения византийцев в 1081 г. были частично исправлены. Жизнь
византийской цивилизации продлилась еще три с половиной столетия.
Правда, с того дня, когда Четвертый крестовый поход сокрушит

Византийскую империю в Европе в 1204 г., именно в возвращенных
Византией во время Первого крестового похода анатолийских
провинциях, в Никее, эллинизм найдет сначала прибежище, а затем и
трамплин для нового взлета.
Уже в царствование Алексея Комнина (ум. в 1118 г.) началась
довольно сильная реакция тюрок. Около 1109–1110 гг. турецкий корпус,
пришедший из Каппадокии, осадил Филадельфию (Алашехир), но
город, обороняемый византийским военачальником Эвматием
Филокалом, устоял, и Эвматий разгромил одну за другой различные
банды, составлявшие эту армию.
Что же касается сельджукских правителей Малой Азии или, как
тогда говорили, Рума (то есть Рима, Романии), из рода Сулеймана ибн
Кутлумыша, они, после потери Никеи, перенесли свою столицу в
Конью, древний Икониум, в сердце Анатолийского плато. Так
кемалистская Турция, после оккупации Стамбула союзниками, в 1920 г.
вынуждена была перенести столицу в Анкару. Третий Сельджукид
Рума, Малик-шах (ок. 1107–1115), еще раз попытался отбить
Филадельфию, но был разбит византийским военачальником
Константином Гаврасом (1112). В 1113 г. он предпринял новую
попытку, вторгся в Вифинию, на какое-то время осадил Никею и
разграбил Прусу (Бруссу), Аполлониаду, Лопадион (Улубад),
Пойманенон и даже Абидос на Дарданеллах и Адрамиттий в Мизии.
Византийский полководец Эвматий Камица был разбит и взят в плен
при Пойманеноне. Император Алексей Комнин лично выправил
положение, бросившись в погоню за тюрками, которых настиг во время
их отступления и разгромил при Котиайоне (Кютахье); эта победа
освободила всю страну (1113).
Когда в 1116 г. сельджуки возобновили свои набеги в направлении
Никеи и Пойманенона, Алексей Комнин, хотя постаревший и больной,
совершил с войском переход по Фригии через Дорилею и Полибот
(Бульвадин) до Филомелиона (Акшехира), освободив и забрав с собой
большое количество пленных греков. Сельджукидский принц Маликшах, попытавшийся его атаковать на обратном пути, был полностью
разбит возле Ампуна, или Амбаназа. Тем временем полководец Алексея
Вурц покорил к северу от Филомелиона регион Амория.
Тогда Малик-шах запросил мира. Территориальные условия этого
мирного договора не совсем ясны, но Шаландон[257] полагает, что

восточная граница Византийской империи по нему проходила через
Гангру (Кангери), Анкиру (Анкару), Аморий и Филомелион (Акшехир).
Помимо территорий, освобожденных в сердце Фригийского плато,
византийцы владели, с одной стороны, частью понтийского побережья
(часть старинной «фемы Армениак» и «дуката» Трапезундского) до
впадения реки Чорох, а с другой — частью южного побережья вплоть
до Киликии или даже (временами) до франкского княжества
Антиохийского.
Видимо, во внутренних районах предположенная нами граница
просуществовала недолго. Вероятно, что окончательная ее линия на
востоке проходила (с севера на юг) через Дорилею (Эскишехир),
Котиайон (Кютайю) и Лаодикею Ликийскую в бассейне верхнего
Меандра, город, который Никита Хониат[258] описывает нам в начале
царствования Иоанна Комнина как пограничную крепость. Районы
Гангры, Анкиры, Амория оставались на практике в руках тюрок,
потому что Гангру, например, отвоюет только Иоанн Комнин. Что же
касается района Писидийских озер — Филомелиона (Акшехира),
Полибота (Бульвадина), даже Созополя (Улубурлу) — если
последующие императоры, Иоанн и Мануил Комнины, часто
совершали туда походы, значит, он оставался спорной территорией,
насыщенной тюркскими бандами, а стабильная византийская граница
начиналась, очевидно, лишь около Сублайона (Хомы), у истоков
Меандра, даже, как уже было сказано, еще дальше к западу, у Лаодикеи
Меандрской (возле Денизли).
Но, несмотря ни на что, для Византийской империи это были
великолепные приобретения. Когда Алексей Комнин умер в ночь с 15
на 16 августа 1118 г., сельджукское наступление было не просто
остановлено, а тюрок заметно потеснили. Византийская империя
возвратила в Малой Азии широкую полосу — плодородную
Анатолию, — а тюрок отбросила на внутренние степные плато.
Византийская реконкиста при Иоанне Комнине
Император Иоанн Комнин (1118–1143), сын и преемник Алексея,
добился еще большего. Настоящий монарх-рыцарь, который провел
всю жизнь во главе своих войск, он намеревался продолжить

византийский реванш, распространив его на Анатолийское плато. Он
надеялся воспользоваться соперничеством между конийскими
Сельджукидами и данишмендидскими эмирами Сиваса, но это
соперничество двух мусульманских династий не помешало
Сельджукиду Масуду и Данишмендиду эмиру Гази в 1119 г.
объединиться, чтобы разгромить и взять в плен византийского «дуку»
Трапезунда Константина Гавраса. В том же 1119 г. Иоанн Комнин
предпринял свой первый поход в Малую Азию против Сельджукидов.
Незадолго до того Сельджукиды отвоевали в районе Писидийских
озер возвращенные Алексеем Комнином Созополь (Улубурлу) и
Лаодикею Ликийскую (возле Денизли). Через несколько месяцев он при
помощи военной хитрости взял Созополь. Оттуда василевс планировал
двинуться в Памфилию, изгонять Сельджукидов из внутренних
районов Адалии.
Тем временем власть тюрок в Малой Азии ослабела из-за
соперничества сельджукских властителей Коньи (в скором времени они
примут султанский титул) и данишмендидских эмиров Сиваса, в
Каппадокии. В этих раздорах между тюрками византийцы стали
арбитрами. Добавим сюда еще раздоры в правящем в Конье семействе
Сельджукидов. Около 1125–1126 гг. Сельджукид Масуд, изгнанный из
Коньи своим братом Арабом, бежал к константинопольскому двору, где
Иоанн Комнин предоставил ему средства вернуться на трон. Тогда
настал черед Араба бежать к христианам, в частности в Киликию, к
армянскому князю Торосу I, который точно так же оказал ему
поддержку (ок. 1126–1127). В дальнейшем, когда Масуд окончательно
вернул себе трон, Араб удалился в Константинополь.
Однако, если анатолийские Сельджукиды, ослабленные своими
распрями, были вынуждены признать арбитраж василевса, Гази,
данишмендидский эмир Сиваса, оставался для Византии угрозой; он
даже сумел захватить часть пафлагонийского побережья, до того
времени бывшего владением Византии. В 1130 г. император Иоанн
Комнин направил против него вдоль берега Черного моря экспедицию,
в ходе которой византийцы в первый раз отвоевали Кастамон,
нынешний Кастамуни[259]. Когда после его ухода Данишмендиды снова
заняли Кастамуни, Иоанн Комнин возглавил новый поход, в котором
вернул себе крепость (декабрь 1132 г.). Повторяя план ломбардского
крестового похода 1101 г., но более успешно, чем они, он даже перешел

реку Галис, или Кызыл-Ирмак, и опустошил земли Данишмендидов в
направлении Амасии. Многие туркоманские эмиры региона, в том
числе Алп-Арслан, эмир Гангры (Кангери) и Тогрул, эмир Амасии, в
той или иной степени признали себя его вассалами.
Вернувшись, Иоанн Комнин устроил торжественный въезд в
Константинополь. «После долгого шествия пленных зрители увидели
идущего пешком, с крестом в руке, всемогущего василевса, скромно
предшествующего триумфальной колеснице, на которой, возвышаясь
над толпой, была установлена икона Богоматери»[260]. Это описание,
напоминающее описания Гийомом Тирским того, как иерусалимские
короли
после
какого-нибудь
удачного
похода
устраивали
торжественную церемонию со Святым Крестом в храме Гроба
Господня, показывает, что византийцы в Малой Азии вели настоящий
крестовый поход, параллельно крестовому походу франков в Сирии и
Палестине.
Акция Данишмендидов против Кастамуни, который они внезапно
атаковали и вновь захватили, побудила Иоанна Комнина начать новый
поход (осень 1134 г.). Тем временем умер их глава Гази. Кроме того,
Иоанн заключил союз с конийским Сельджукидом Масудом,
предоставившим ему вспомогательный контингент. Поход был
тяжелым, но успешным. Проведя зиму на театре военных действий,
василевс к началу 1135 г. окончательно вернул Кастамуни и даже
принудил к сдаче Гангру (Кангери). В Гангре был размещен
двухтысячный византийский гарнизон. Галис, нынешний КызылИрмак, стал в этом месте пограничной крепостью империи,
возвратившей себе всю древнюю фему Пафлагония. Задача, с которой
не справился злосчастный ломбардский крестовый поход 1101 г., была
наконец решена, причем самими византийцами.
Тем самым Иоанн Комнин вернул Византийской империи все
черноморское побережье от Босфора до Чороха на востоке имперского
Трапезундского «дуката», так же как его отец вернул все побережье
Эгейского и Кипрского морей от Дарданелл до окрестностей мыса
Анамур у границы Киликии.
Киликия, как мы подробно рассмотрели в главе, посвященной этой
стране, незадолго до того перешла под власть армянских иммигрантов,
один из владетельных домов которых, Рубениды, основал там
независимое княжество. Иоанн Комнин начал отвоевание этой страны.

Для киликийской кампании василевс собрал одну из самых
мощных армий своего времени, как из собственно византийских частей,
так и из вспомогательных подразделений, затребованных от вассальных
народов, с многочисленной кавалерией и огромным обозом для
снабжения. Как установил Шаландон, войско должно было пройти
через Вифинию и Лидию, затем от Лаодикеи Ликийской возле Денизли
должно было, двигаясь в юго-восточном направлении, выйти на
побережье Памфилии возле Адалии, следовать вдоль берега Исаврии от
Антиохии Исаврийской и Скалендроса (Каландарана) до Селевкии
Исаврийской (Селефке), Ламоса и Мерсина.
Когда весной 1137 г. огромная византийская армия вторглась в
Киликийскую долину на Тарсус-Чае, нижнем Сейхуне и нижнем
Джейхуне, стало очевидно, что молодое княжество Рубенилов не в
силах ему сопротивляться, тем более что армянские феодалы, с их
обычной непокорностью, отнюдь не склонны покорно сносить
владычество Рубенидов. Фактически рубенидскому князю Левону I
пришлось рассчитывать лишь на собственные силы. Иоанн Комнин без
труда овладел тремя городами Киликийской равнины, Тарсом, Аданой
и Мамистрой (Мопсуестией или Миссисой, ныне Мисис). Оттуда он
направился южнее осадить расположенный в бассейне среднего
Джейхуна, у первых отрогов Козанского массива город Аназарб,
столицу Левона I. Город, разумеется, укрепленный, оказал
сопротивление.
Императорский
авангард,
составленный
(показательный факт) из тюркских союзников, сначала был отражен.
Наконец после тридцати семи дней осады византийские боевые
машины принудили защитников капитулировать (июль 1137 г.).
Тем не менее двор был разочарован: Левон I ускользнул. Бежав в
Козанский массив в окрестности Вахки (Феке) и Сиса, он еще более
шести месяцев продолжал сопротивление. Впрочем, Иоанн Комнин
отбыл в Антиохию. Лишь на обратном пути из Сирии зимой 1137/38 г.
энергичный василевс завершил завоевание Верхней Киликии взятием
Вахки. Левон I был наконец настигнут в верхних долинах Тавра и
вместе со своими сыновьями уведен в плен в Константинополь (1138).
Там он и умер в 1142 г. Из плененных вместе с ним двоих сыновей
один, Рубен, внушавший страх византийцам, был ослеплен и умер от
этой пытки; другой, Торос II, напротив, сумел завоевать расположение
василевса. Став почетным гостем константинопольского двора, он тем

не менее не забыл про свою родину. После смерти Иоанна Комнина
(1143) он бежал из Константинополя, добрался до Тавра и восстановил
Киликийское Армянское государство (1144–1168)[261].
Но пока этот час не наступил и вплоть до окончания царствования
Иоанна Комнина Киликия оставалась всего лишь одной из провинций
Византийской империи, чья территория теперь соприкасалась с
франкскими владениями в Сирии. В одной из предыдущих глав
показана попытка Иоанна Комнина присоединить к империи княжество
Антиохийское.
Мануил Комнин и тюркский султанат Малой Азии
Император Мануил Комнин (1143–1180), сын и преемник Иоанна,
был, как и он, одним из величайших монархов в византийской истории.
В его царствование не хватило какой-то малости, чтобы вся тюркская
Анатолия признала его сюзеренитет.
В царствование Иоанна Комнина Византийская империя
воспользовалась
соперничеством
двух
тюркских
династий,
закрепившихся на Малоазиатском плато: конийских Сельджукидов и
сивасских Данишмендидов. Данишмендидские эмиры тогда как будто
брали верх из-за раздоров между Сельджукидом Масудом и его
братьями, чьи ссоры зашли так далеко, что, как мы видели, в какой-то
момент Масуду пришлось искать убежища в Константинополе. Затем
начиная с 1142 г. ситуация переменилась, и теперь уже Масуд
воспользовался распрями в семье Данишмендидов, чтобы отобрать
часть ее владений в районе Кангери и Анкары. Тогда уже
данишмендидский эмир Якуб Арслан призвал на помощь императора
Мануила Комнина. Тот, счастливый получить этот предлог для
вторжения, вторгся в сельджукское государство (1146). Через Дорилею
(Эскишехир) и Филомелион (Акшехир) василевс двинулся прямо на
вражескую столицу Конью. Разгромив засаду, устроенную Масудом
перед Акшехиром, он взял и сжег этот город, освободив при этом
огромное количество христианских пленников. Затем, прорвавшись
через перевалы Кабалы (Чигиля), Мануил дошел до Коньи, разбил
сельджуков восточнее города и разграбил его предместья. Однако,
поскольку Масуд, вместо того чтобы закрыться в своей столице,

отступил в Салинскую пустыню, в направлении Аксарая, чтобы
призвать на помощь туркоманов Восточной Анатолии, Мануил,
опасаясь удара с тыла или, возможно, думая, что взятие Коньи ничего
не решит, не стал осаждать город, как ожидалось, а отступил.
Отступление было тяжелым и началось с ожесточенного сражения в
ущелье Циврелицемани (Девент-Кей) западнее Коньи, где несколько
корпусов византийской армии были разгромлены прежде, чем Мануил
выправил положение. Затем армия вступила на византийскую
территорию через озеро Каралис (Бейшехир-Гол) и истоки Меандра.
Вскоре после этого в Константинополь прибыли участники
Второго крестового похода, возглавляемого германским императором
Конрадом III и французским королем Людовиком VII (1147). Какое-то
мгновение Мануил Комнин мог лелеять надежду на то, что использует
крестоносцев для благополучного завершения похода прошлого года и
изгнания тюрок из Коньи, но тут же начавшиеся разногласия между
ними и Конрадом III создали совершенно противоположную ситуацию.
Он неожиданно сблизился с тюрками и заключил против Конрада
сепаратный мир с Сельджукидом Масудом. Он даже позволил тюркам
зайти на земли империи, чтобы помешать походу крестоносцев через
Малую Азию. Мы видели роль этого византийского предательства в
разгроме сельджуками Конрада III при Эскишехире (октябрь 1147 г.), а
потом Людовика VII между Денизли и Адалией (декабрь 1147 — январь
1148 г.).
На тот момент византийцы, казалось, стали единственными, кто
получил выгоды от этой авантюры. Император Мануил Комнин, через
посредничество турок-сельджуков, ставших орудиями его политики,
нанес Второму крестовому походу поражение, от которого тот не
оправился. После чего сразу же вновь обратился против Сельджукидов.
В то время Сельджукиды были представлены Кылыч-Арсланом II
(1155–1192), сыном Масуда. Он первым из правителей Коньи стал
чеканить на своих монетах титул «султан»[262]. Мануил Комнин
поддерживал против него соперничающую тюркскую династию —
каппадокийских
Данишмендидов.
Сельджукид,
побежденный
данишмендидским эмиром Якубом Арсланом, вынужден был в 1160 г.
уступить тому многие области, в том числе Абулустайн, или Эльбистан,
между Деренде и Марашем. Тем временем византийские армии
атаковали Конийский султанат с запада (1160). Мануил лично очистил

от тюркских банд район Филадельфии и долину верхнего Меандра. Его
полководец Контостефан, ходивший в Киликию и Сирию набирать
вспомогательные войска у армянских и франкских князей, возвращался
с этими контингентами в Анатолию, когда наткнулся на часть армии
Кылыч-Арслана II, которую обратил в бегство (1161).
После этого поражения положение Сельджукида стало тем более
сложным, потому что византийская политика продолжала натравливать
на него его соседа, данишмендидского эмира Сиваса, и даже
зенгидского атабека Алеппо Нур ад-Дина. Этот последний, ударив на
Сельджукида с тыла, с юго-востока, отобрал у него район Мараша и
Бехесни (1159–1160).
Окруженный византийскими оружием и дипломатией, КылычАрслан II запросил у василевса мира, предложив ежегодно, когда ему
будет нужно, выставлять армейский корпус и уважать границы
греческой империи. Помимо этого, он обещал воевать против тех, кто
нападет на империю, незамедлительно исполнять волю императора и
возвратить василевсу те греческие города, что попали в руки мусульман
(конец 1161 г.).
В 1162 г. Кылыч-Арслан отправился в Константинополь лично.
Мануил Комнин устроил ему тем более великолепный прием, что его
приезд выглядел как приезд вассала к сюзерену. Оказанное ему
гостеприимство было роскошным. Вся пышность двора была
задействована, чтобы ослепить его, все императорские сокровища
раздавались ему в подарки. Завороженный и подкупленный, султан
ответил льстивыми речами, позволявшими думать, что отныне
сельджукская Малая Азия становится не более чем византийским
протекторатом. Помимо этого Кылыч-Арслан, вероятно, обещал
вернуть Византийской империи регион Сиваса в Каппадокии, отняв его
у Данишмендидов, и возобновил с Мануилом оборонительный и
наступательный союз, заключенный ранее.
Таким образом, эта дата, 1162 г., является одной из величайших дат
в истории Востока. Наследник непобедимых Сельджукидов XI в. и
предшественник Османов, тюркский султан Ближнего Востока в
Константинополе признал себя вассалом наследника «ромейских
императоров». Какое возрождение после разгрома при Манцикерте,
какая передышка перед 1453 г.! Мануил Комнин предстал в Малой

Азии арбитром двух тюркских династий, и даже в Сирии он выглядел
арбитром между франками и атабеком Алеппо.

2. Сельджукский реванш: Мириокефалон
Разгром византийцев при Мирикефалоне
Внешняя капитуляция султана Кылыч-Арслана II во время его
визита в Константинополь, где его присутствие послужило лишь
усилению триумфа Мануила, была не более чем хитростью. Тюркский
правитель пытался выиграть время, добиться разрушения стены,
воздвигнутой против него Мануилом Комнином. Едва он, благодаря
расточаемым в Константинополе заверениям, усыпил бдительность
василевса, как сразу обратился против заклятых врагов своего дома —
второй тюркской династии Малой Азии, эмиров Сиваса в Каппадокии,
Данишмендидов. Смерть данишмендидского эмира Якуб Арслана и
последовавшие за ней раздоры между его наследниками облегчили
задачу Сельджукида. С 1170 по 1177 г. Кылыч-Арслан, вопреки
Византии и атабеку Алеппо Нур ад-Дина, сумел лишить преемников
Данишменда их владений и присоединить Каппадокию (Амасию,
Никсар,
Сивас,
Кайсери,
Цамандос
и
Малатью)[263].
Данишмендидскому эмиру Дул Нуну не оставалось ничего иного,
кроме как спасаться в Константинополе.
После восьмидесяти лет борьбы между двумя соперничающими
тюркскими домами единство мусульманской Малой Азии было
восстановлено в пользу Сельджукидов.
Мануил Комнин понял, какую ошибку совершил, позволив
уничтожить эмират Данишмендидов и реализовать опасное для него
единство тюрок. Их банды, от которых Кылыч-Арслан II официально
отрекался, но тайно, несомненно, подстрекал, только что совершили
внезапный набег на Лаодикею Ликийскую в бассейне верхнего
Меандра. Василевс сначала усилил гарнизоны в приграничных городахкрепостях, в частности в Дорелее, и возле истоков Меандра, Сублайоне
(Хоме) (1175), а затем подготовил свое наступление.
В 1176 г., в начале весны, Мануил Комнин сосредоточил огромную
византийскую армию в Лопадионе (Улубаде), в северо-западном углу

озера Аполлония, на границе Вифинии и Мизии. Тридцатитысячный
корпус под командованием Андроника Вататца был выделен для похода
на Никсар, бывшую Неокесарию, в Понтийской Каппадокии, с целью
восстановления на ее престоле эмира Дул Нуна Данишмендида,
который сопровождал войско. Но осада Никсара закончилась неудачей,
и Андроник Вататц был убит при отступлении. Голова несчастного
византийского военачальника в качестве трофея была отправлена
Кылыч-Арслану II.
Тем временем Мануил Комнин принял командование над
основными силами армии. Он поставил себе задачу покончить с
Сельджукидским султанатом, овладев его столицей Коньей. Мануил
дошел до Лаодикеи Ликийской (возле Денизли), откуда проследовал
долиной верхнего Меандра. Он миновал византийскую крепость
Мириокефалон возле Чардагского перевала и продолжил марш в
направлении Эгердира, когда при прохождении горных ущелий его
армия была внезапно атакована и рассечена на части сельджуками.
Авангард под командованием Иоанна и Андроника Ангелов и главные
силы под командованием Константина Макродуки, Андроника
Лампарды, Маврозома и Бодуэна Антиохийского (франского принца на
службе Византии) сначала не обеспокоились. Длинная колонна телег,
следовавшая,
вместе
со
своим
командиром
Андроником
Контостефаном, за Мануилом и авангардом, в свою очередь вступила в
ущелье. Когда основные силы армии втянулись в него, тюрки
показались на вершинах гор по обеим сторонам дороги, и битва
началась.
Чтобы внести больше паники в ряды византийцев, тюрки сначала
сосредоточили свои усилия на арьергарде. Окруженный, осыпаемый
стрелами, отрезанный от основных сил армии огромным
императорским обозом, закупорившим ущелье, он был смят, опрокинут
и истреблен. Мануил Комнин, ехавший верхом в обозе, потерял голову.
Он подал своим подданным пример паники, бросившись наутек, в то
время как тюрки на всех выходах из ущелья поражали беглецов. Его
щит был утыкан стрелами, его шлем смят, но он чуть ли не
единственный из всего корпуса сумел прорваться через вражеские
порядки и, после продолжительной погони, после которой в его ушах
еще долго звенели бубенцы тюркских лошадей, сумел достичь своего
авангарда.

Центр византийской армии пострадал почти так же сильно, и в
бою, в частности, погиб Бодуэн Антиохийский. Лишь авангард, до
которого сумели также добраться Контостефан и остатки других
корпусов, остался целым, укрепившись на холме, когда наступление
ночи прервало сражение. Мануил Комнин был так подавлен, что среди
ночи объявил своему штабу намерение бежать, бросив армию. Ему
помешали это сделать возражения Андроника Контостефана и
возмущение солдат.
Когда рассвело, Иоанн Ангел и Макродука предприняли
безуспешную попытку прорвать вражеское кольцо отчаянными
атаками. Чтобы избежать капитуляции, ставшей бы повторением
Манцикерта, пришлось принять условие султана Кылыч-Арслана II,
пообещать, помимо выплаты военной контрибуции, разрушить две
пограничные крепости: Дорилею (Эскишехир) на севере и Сублайон
(Хому) на юге, запиравшие туркам вход, соответственно, в долины
Пурсака и Меандра. На этих условиях остатки огромной византийской
армии после тяжелого отступления, тревожимые нерегулярными
тюркскими отрядами, смогли через Сублайон и Хонай (Хонас, возле
Денизли) достичь Филадельфии (Алашехира), где наконец-то оказались
в безопасности.
Последствия катастрофы при Мириокефалоне
Разгром при Мириокефалоне, который сам Мануил Комнин
сравнивал с катастрофой при Манцикерте, имел очень тяжелые
последствия. Киликия, где армянские князья выказывали все больше и
больше неповиновения византийскому сюзеренитету, окончательно
отделилась от империи. Но главное: пришлось навсегда оставить
надежду отвоевать Конью, древний Икониум, изгнать тюрок из Фригии,
Ликаонии и Каппадокии.

Латинская империя
Тем не менее, если сражение при Мириокефалоне окончательно
остановило византийскую реконкисту, оно не стало и началом
тюркского наступления. Хотя Мануил Комнин, ради того чтобы
вырваться из западни, вынужден был срыть укрепления Сублайона
(Хомы), он, оказавшись в безопасности, отказался сделать то же самое в
Дорилее. Кылыч-Арслан II, в ярости от такого нарушения условий,
послал банды опустошить долину Меандра, включая города Антиохия
Меандрийская и Тралль (возле Айдына). Византийский военачальник
Иоанн Вататц сумел прогнать эти банды, но другие тюрки теперь
поселились восточнее, в Панасиосе и Лакериосе в Лаодикее, и даже
Мануилу Комнину лично не удалось освободить от них этот регион.
Наконец, один из военачальников василевса Андроник Ангел, в свою
очередь, был разбит тюрками при Хараксе, в районе истоков Меандра,
между Хонаем (Хонасом) и Сублайоном (Хомой) (1177–1180).
Раздоры, вспыхнувшие в семействе Сельджукидов после смерти
султана Кылыч-Арслана II (1192), помешали тюркам развить свои
успехи в тот момент, когда Византийская империя при династии

Ангелов (1185–1204) пришла в упадок. Один из сыновей покойного
султана, Кей-Хосров I, до того времени управлявший провинцией
Улубурлу в районе Писидийских озер, захватил столицу Сельджукидов
Конью, но был изгнан из нее своими братьями и бежал в
Константинополь, к императору Алексею III. Хорошо принятый им, он
женился на дочери знатного византийца Мануила Маврозома. В 1204 г.
ему удалось вновь взойти на трон Коньи. В другое время занятие
престола этой тюркско-греческой четой могло бы дать интересные
последствия, но то была эпоха, когда захват Константинополя
латинянами — участниками Четвертого крестового похода —
радикально перетряхнул и в Малой Азии, и на Балканском полуострове
все элементы, составлявшие восточный вопрос.

Глава 5. Латинская гегемония в греческих
морях
1. Четвертый крестовый поход
События, предшествовавшие Четвертому крестовому походу
При перечислении крестовых походов мы намеренно опустили
Четвертый. Сделано это потому, что он, в отличие от прочих, был
направлен не против мусульман, а против христианского государства,
Византийской империи, и его результаты затронули не исламский, а
греческий мир.
Несмотря на недолгие периоды согласия и даже союза, отношения
между Византией и «франками» никогда не были теплыми. У
крестоносцев уже давно возникло искушение отомстить византийцам за
недоверие и тайную враждебность. Разве не были византийцы
схизматиками? Разве не следовало прежде, чем отвоевывать Гроб
Господень, вернуть их к истинной римской вере? Враждебность между
византийцами и франками еще более усилилась в результате их
контактов во время крестовых походов. Уже во время Первого, в январе
1097 г., воины Годфруа де Буйона имели под стенами Константинополя
довольно серьезные стычки с солдатами императора Алексея Комнина.
В октябре 1107 г. князь Антиохийский Боэмунд Тарентский,
разъяренный противодействием византийской политики его попыткам
закрепиться в Сирии, совершил из Италии высадку в Эпире и осадил
Дураццо, крупную византийскую крепость на Адриатике, но в сентябре
1108 г. был взят перед нею в плен императором Алексеем Комнином, и
латинское завоевание Романии пришлось отложить. В 1147 г., во время
прохождения сил Второго крестового похода через Босфор, германский
император Конрад III, раздраженный недоброжелательностью
византийцев, на мгновение задумался о возможности штурма
Константинополя. В том же самом 1147 г. нормандский король Сицилии
Рожер II направил свой флот с десантным корпусом разорить Эвбею и
Аттику, разграбить Фивы и Коринф. В 1185 г. другой нормандский

король Сицилии, Гульельмо II, послал против Византийской империи
более значительную армию, которая, высадившись в Дураццо (июнь
1185 г.), двинулась на Фессалоники (Салоники), которые взяла (август
1185 г.). Нормандцы приближались к Константинополю, где
Гульельмо II намеревался венчаться короной василевсов как основатель
Латинской Восточной империи (идея, как мы видим, витала в воздухе),
но 7 сентября 1185 г. при Деметице (Демирхиссаре) в Македонии
нормандское войско было разбито византийцами и сброшено в море.
Наконец, в ходе Третьего крестового похода, в 1189–1190 гг., император
Фридрих Барбаросса нашел в царствующем василевсе Исааке Ангеле
столько враждебности, что разграбил Адрианополь и, в свою очередь,
задумался о возможности штурма Константинополя. Сегодня нам
известно, что Исаак Ангел, подозревая крестоносцев в недобрых
намерениях, заключил против них союз с Саладином.
Германский император Генрих VI, сын и преемник Барбароссы, к
тому же ставший, благодаря браку с последней нормандской
принцессой, королем Сицилии, решил покончить со старой враждой.
Готовя в 1197 г. новый крестовый поход, он решил предварить его
завоеванием Константинополя. Он заканчивал на Сицилии последние
приготовления к погрузке войск на корабли, когда смерть нарушила его
планы (28 сентября 1197 г.). Но идея нашла дорогу, и его брат Филипп
Швабский, наследовавший ему в Германии (1197–1208), продолжал
оставаться ее приверженцем. Представляется, что Филипп был одним
из вдохновителей «поворота» Четвертого крестового похода на
Византию.
Четвертый крестовый поход
Вопреки намерениям Генриха VI, папа Иннокентий III (1198–1216)
оставался сторонником политики терпимости по отношению к
византийцам. Он посвящал все свои усилия организации Четвертого
крестового похода, единственной целью которого было возвращение
Святой земли, захваченной мусульманами. Участвовать в этом походе,
проповедуемом во Франции, в частности, Фульком из Нейи, решило
большое количество сеньоров из Иль-де-Франса и Шампани, в числе
прочих граф Луи де Блуа и Жоффруа де Виллардуэн, будущий

летописец похода (1199). Также крест принял граф Фландрский
Бодуэн IX вместе со своим братом Анри д’Ангром, или Анри де Эно, и
многими фландрскими сеньорами (1200). В апреле 1201 г. венецианцы
обязались перевезти крестоносцев на Восток за плату в 85 тысяч марок.
Было решено, что, по примеру короля Амори I, крестоносцы нападут на
Египет — главную часть султаната Айюбидов.
Тем временем умер (май 1201 г.) граф Тибо III Шампанский,
которого крестоносцы избрали своим вождем; его заменили на
ломбардского принца, маркиза Бонифация (Бонифачо) Монферратского,
брата прежнего короля Иерусалимского Конрада Монферратского.
Когда осенью 1202 г. крестоносцы собрались в Венеции для
погрузки на корабли, они обнаружили, что не способны собрать сумму,
обещанную венецианцам. Республика Святого Марка предложила им
списать долг, если они помогут ей отвоевать у венгерского короля город
Зару в Далмации. Крестоносцы согласились, дож Энрико Дандоло
присоединился к ним, приняв крест вместе со многими венецианцами,
и все вместе они отплыли из Венеции в Зару (1 октября 1202 г.). Осада
Зары продолжалась с 13 по 24 ноября и завершилась взятием города,
вопреки возражениям и угрозам Иннокентия III, возмущенного тем, что
крестоносцы повернули оружие против народа не просто
христианского, но еще и принадлежащего к римской вере.
А тем временем Византийскую империю сотрясали дворцовые
перевороты. Император Исаак II Ангел (1185–1195) был свергнут и
ослеплен своим братом Алексеем III, захватившим трон (1195–1203).
Но сын Исаака Алексей Молодой — впоследствии Алексей IV — сумел
бежать из Константинополя и отправился к крестоносцам. В обмен на
их помощь в восстановлении на престоле его отца, несчастного Исаака,
и свержение узурпатора Алексея III он, помимо выплаты крупной
суммы, обещал им подчинить греческую церковь папству. Венецианцы,
чьи коммерческие интересы только выиграли бы, если бы на
константинопольский трон удалось посадить дружественного им
монарха, убедили крестоносцев принять предложения молодого
Алексея (январь 1203 г.)[264]. Несмотря на возражения Иннокентия III
против такого изменения маршрута похода, венецианский флот 24 мая
повез крестоносцев с Корфу к Константинополю.
Пройдя через Дарданеллы, крестоносцы 26 июня 1203 г. прибыли в
Скутари, напротив Константинополя. 6 июля они овладели Галатской

башней, затем начали осаду огромного города (11 июля). 17-го они
начали его штурм. Вылазка защитников потерпела неудачу, после чего
император Алексей III, бросив своих подданных, удрал. Тогда жители
Константинополя вывели из тюрьмы ослепленного императора
Исаака II и восстановили его на троне (18 июля). Его сын, молодой
Алексей IV, ставленник крестоносцев, чей договор с ними привел к
этой реставрации, сел на трон рядом с отцом как соправитель.
Тогда крестоносцы потребовали от своих протеже исполнения
Зарского пакта: подчинения греческой церкви папству, выплаты
вознаграждения в размере 200 тысяч марок серебром и отправки 10
тысяч византийских солдат для совместного с франками похода на
Иерусалим. А пока продолжались трудные переговоры по всем
пунктами, крестоносцы расположились в Галате. Отношения между
ними и греками очень быстро испортились. Множились взаимные
претензии. Загнанные в угол, Исаак и Алексей IV никак не могли
собрать требуемую сумму. Однако их снисходительность по отношению
к крестоносцам больно задела византийский патриотизм, и они были
свергнуты в пользу представителя антилатинской партии Алексея Дуки
по прозвищу Мурзуфл (Насупленный), ставшего императором
Алексеем V (28–29 февраля 1204 г.).
Крестоносцам пришлось начинать вторую осаду Константинополя.
Но прежде они заключили между собой — между венецианцами и
баронами — соглашения о возможном последующем разделе империи
(март 1204 г.). Было условлено, что коллегия, образованная из шести
баронов и шести венецианцев, изберет императора, который получит
четверть территорий империи, другая четверть отойдет Венеции, а
оставшаяся половина — баронам.
Штурм Константинополя с суши и с моря начался 9 апреля. 12
апреля, в результате яростного приступа, крестоносцы ворвались в
город. На следующий день Мурзуфл бежал, и они больше не встречали
сопротивления. Бонифаций Монферратский занял императорский
дворец Буколеон (Bouche-de-lion — «Львиная пасть»), а Анри де Эно —
Влахернский дворец.
За захватом Константинополя последовал жуткий грабеж, который
в этом городе, бывшем как бы кладовой сокровищ грекоримской
Античности, привел к непоправимым потерям предметов искусства.
Виллардуэн пишет (§ 250): «Добыча была столь велика, что

невозможно сосчитать: золото и серебро, посуда и драгоценные камни,
и атласные ткани, и шелковые одежды, и плащи на беличьем, сером и
горностаевом меху, и разные ценные предметы, какие когда-либо
имелись на земле».
Затем крестоносцы собрались на «парламент» и избрали шесть
прелатов и шесть венецианцев для выборов императора. Кандидатур
было две: маркиз Бонифаций Монферратский и граф Бодуэн IX
Фландрский. Венецианцы поддержали Бодуэна, который и был избран
(9 мая 1204 г.). 16 мая он был коронован в соборе Святой Софии. Чтобы
не обидеть проигравшего кандидата, заранее было решено, что
последний получит в качестве компенсации Анатолию и Грецию.
Бонифаций Монферратский, которому после поражения на выборах
причитались эти земли, попросил обменять Анатолию на «королевство
Фессалоникское», то есть Македонию, на что новый император без
труда согласился. После чего Бонифаций принес Бодуэну оммаж по
всем правилам.

2. «Романия» под властью латинских императоров
Царствование императора Бодуэна Фландрского
Не стоит заблуждаться относительно того, что даже после
завоевания Константинополя основание Латинской империи выглядело
авантюрой. Для того чтобы эта затея могла просуществовать скольконибудь длительный срок, требовалось, чтобы завоеватели обладали
либо подавляющим численным превосходством и были способны
затопить
эллинизм
волнами
вторжения,
либо
культурным
превосходством, которое могли навязать византийскому миру. Однако
завоевание Константинополя стало делом рук горстки баронов, не
имевших прочной связи между собой, не знающих восточной среды, не
приобщившихся заранее к почтенной византийской культуре и, сверх
всего, еще объектов манипуляций венецианской политики. Все
обстояло так, будто Романия была захвачена врасплох временным
объединением авантюристов, которые, осуществив свою дерзкую
акцию, не имели даже достаточно многочисленной армии для
эффективной эксплуатации завоеванных земель. Когда граф Бодуэн IX,

ставший императором Бодуэном I, был 16 мая 1204 г. коронован в
Святой Софии, империю еще только предстояло завоевать.
Распределение фьефов, последовавшее за взятием Константинополя,
обнаружило полное отсутствие у победителей не только знаний о
политических реалиях страны, но даже самых элементарных
географических сведений о ней. Что, например, могла означать
рассматривавшаяся некоторое время идея передать Адрианополь
венецианцам? Даже когда договорились о менее фантастическом
разделе, в практическом плане он затрагивал лишь Фракию и
потенциально латинскую Анатолию, включенные в собственно
императорский домен. Император Бодуэн осуществил, с помощью его
брата Анри де Эно, хотя бы оккупацию Фракии.
Правда, ужас, произведенный падением Константинополя,
продолжал оказывать действие. Бодуэну покорились Цурулон (Чорлу),
Дидимотихон (Демотика), Адрианополь, Филиппополь и Мосинополь
(Мессинопль у Виллардуэна, нынешний Мисси). Бывший византийский
император Алексей III, бежавший в этот последний город, снова
обратился в бегство и укрылся в Фессалии. Нигде греки не оказывали
сопротивления. Крестоносцы думали, что выиграли партию. Нет
никаких сомнений в том, что в их понимании их завоевания должны
были охватить все земли, на которых правили прежние василевсы.
Команда, успешно осуществившая захват Константинополя,
состояла, в общих чертах, как мы видели, из двух групп крестоносцев:
франко-фламандцев, избравших Бодуэна, и ломбардцев, пришедших с
Бонифацием Монферратским. Соперничество за императорскую корону
едва не спровоцировало конфликт между двумя предводителями. Едва
посредничество баронов и дожа Дандоло их примирило, как между
ними вспыхнула новая, более серьезная ссора, едва не остановившая
франкское завоевание. Бодуэн, на следующий день после коронации,
пообещал Бонифацию в качестве компенсации — дабы тот забыл про
императорский трон — «королевство Фессалоникское», то есть
Македонию. Но вместо того чтобы предоставить Бонифацию
завоевывать эту страну, Бодуэн занялся делом лично. Признаем, что
ничто не оправдывало эти его действия, что подобное поведение
ставило под вопрос все предшествующие договоренности. Разъяренный
Бонифаций в отместку осадил в императорском домене второй город
Фракии — Адрианополь. Обиженный тем, что фламандцы не сдержали

слова, он даже демонстративно отмежевался от прочих латинян, став
защитником от них греческого населения. Женившись на Маргарите
Венгерской[265], вдове василевса Исаака Ангела, он получил в свое
распоряжение юного Мануила, сына Исаака и Маргариты, и
использовал мальчика, чтобы обеспечить себе поддержку греков против
Бодуэна. Он представлял Мануила как законного наследника их
императоров и в этой двусмысленной роли не стеснялся представлять
себя главным защитником византийского общества от фламандского
императора: крайне опасная игра, тем более в тот момент, когда
завоевание еще не было завершено. Но венецианская политика бдела.
Она, более чем кто бы то ни было сделавшая для создания Латинской
империи, не собиралась позволить непокорным баронам сразу же
подорвать ее усилия. С другой стороны, даже соратники обоих
противников пытались сгладить противоречия. В частности, графы де
Сен-Поль и де Блуа, а также Жоффруа де Виллардуэн, осознавая
опасность раздоров для общего дела, договорились с дожем Дандоло,
чьи возраст, мудрость и авторитет сыграли решающую роль, и все
четверо вовремя успели примирить двух соперников. Но ситуация была
горячей.
Каждый возобновил для себя завоевание отданных ему
территорий. Бонифаций, сняв осаду с Адрианополя, отправился
вступать во владение Фессалониками, которые передали ему люди
Бодуэна. Заняв другие города приморской Македонии, такие как Серрес
или Бероя (Верия), он отправился в Фессалию, область, называемую
тогда франками Великой Влакией из-за валашских пастухов,
перегонявших через нее скот. Там он нашел экс-василевса Алексея III,
бежавшего в Ларису — Л’Арс, как говорили франки, — и выгнал его из
этого города. Византийский сеньор Лев Сгур, личность энергичная и
хитрая, попытался остановить Бонифация при Фермопилах. Как
некогда его далекий предшественник Филипп Македонский во время
Первой священной войны, король Фессалоникский наткнулся на
греческое заграждение, но, более счастливый, чем тот, прорвал его с
первой же атаки и очистил горные проходы. Греческий архиепископ
Михаил Акоминат, управлявший Афинами, счел оборону невозможной
и сдал город без боя. Но Лев Сгур занял оборону в крепостях на
перешейке и в Арголиде: Коринф, Аргос и Навплию, где приготовился
оказать ожесточенное сопротивление. Бонифаций занял во всех трех

местах нижний город, но не смог овладеть верхними замками:
знаменитая цитадель Коринфа, Акрокоринф, выдержала все штурмы
его офицера Жака д’Авена, а сам он потерпел неудачу перед Навплией,
так что Коринф, Аргос и Навплия пока что избежали латинского
владычества: три крепости останутся под властью греков до 1210–
1212 гг.
Результатом похода Бонифация стало подчинение латинянам
центральной Эллады. Его офицеры поделили захваченные провинции
между собой: крестоносец из Пармы Гвидо Паллавичини обосновался в
Бодонице, на Фермопилах, а крестоносец из Франш-Конте Отон де ла
Рош — в Афинах и Фивах. Так были основаны барония (позднее
маркизат) Боденис и барония (впоследствии герцогство) АфиноФиванская (1205); последней было суждено яркое будущее. В это же
время Бонифаций выдал еще одному своему офицеру, уроженцу
Шампани (или, скорее, Франш-Конте) Гийому де Шамплиту
разрешение на завоевание Мореи или Ахеи, то есть Пелопоннеса[266].
Дальше мы увидим крайне интересные последствия этой последней
инфеодизации. Здесь же скажем лишь, что, когда король
Фессалоникский уступал ее Шамплиту, он не мог догадываться, что из
всех владений со звучными названиями, розданных им своим
соратникам под солнцем Романии, «княжество Аморейское», как будут
писать хронисты, станет практически единственным, где пришедшие из
Франции и Италии завоеватели создадут прочное государство и оставят
после себя долгую память.
Территории Древней Греции составляли наиболее легкую для
колонизации и обороны часть новых латинских владений. Совсем иначе
обстояли дела на фракийском направлении, где крестоносцы рисковали
столкнуться с болгарами, и в Малой Азии, где укрепился эллинизм,
получивший новых, энергичных и деятельных предводителей.
Оставившему за собой при разделе основную часть Фракии и,
потенциально, греческую Анатолию императору Бодуэну предстояла
самая трудная задача. Он начал обустраивать эти «земли империи» в
соответствии с феодальной концепцией своего времени, то есть
раздавать их в феоды своим вассалам, причем включая в раздачу и
будущие завоевания в Анатолии. Так, в Европе он выделил во фьеф
одному дворянину из Эно, Ренье де Триту, «графство Финепопль»
(Филиппополь), в Азии пообещал Луи де Блуа «герцогство Нике»

(Никею), а Этьену дю Перш — «герцогство Финадельф»
(Филадельфию в Лидии). В действительности два последних города,
как и вся византийская Анатолия, оставались, как мы видели, во власти
греков. Укрепившийся в Никее и Бруссе греческий «деспот» Феодор I
Ласкарис преградил латинянам путь во внутренние области Малой
Азии.
Похоже, Бодуэн довольно быстро осознал важность греческого
сопротивления в Анатолии. Он, кто недооценит силы болгар, видимо,
понял угрозу, которую представлял отказ Феодора Ласкариса
покориться. Во всяком случае, он предпринял серьезные усилия для
подавления этого сопротивления. Два его офицера, Пьер де Брасьё, или,
скорее, де Брашё, и Пайен д’Орлеан, 1 ноября 1204 г. выступили в
авангарде, переправились через «Рукав Святого Георгия», то есть
Дарданеллы, и взяли Эспигаль, место, которое, видимо, соответствует
Спиге, западнее Кизика[267]. 11 ноября брат Бодуэна, Анри де Эно, в
свою очередь, переправился через Дарданеллы и оккупировал Абидос
(Ави) в Троаде. Еще один крестоносец, Макэр де Сент-Менеульд,
пересек Босфор и овладел Никомедией (Никомией). 6 декабря франки
разбили Феодора Ласкариса при Пойманеноне (Пюменьеноре) в Мизии.
Этот город, Лопадион (Люпер) и Аполлония (Пюлинак) попали в их
руки. Анри де Эно, выступив из Абидоса, дошел до Адрамиттий
(Ландремита) и перед этим городом разгромил Феодора Ласкариса (19
марта 1205 г.). Вся Мизия оказалась присоединенной к Латинской
империи. Если посмотреть по карте, то становится видно, что уже
покоренная латинянами часть Анатолии представляла собой важный
передовой плацдарм для дальнейшего продвижения.
Что было бы, если бы темпы продвижения сохранились? Могла ли
греческая Анатолия, по примеру Фракии и Македонии, полностью
перейти под власть крестоносцев? Казалось, после падения Никомедии
ничто не мешало латинянам завоевать в следующих кампаниях Никею
и Филадельфию Лидийскую, после чего деспотат Ласкарисов
прекратил бы свое существование. Офицеры Бодуэна в Азии, как и
Бонифаций Монферратский в Греции, расширяли зону латинского
владычества. В том ключевом 1205 г. казалось, что скоро она охватит
все византийские земли, но выход на сцену болгар резко остановил
процесс.

У болгар, на протяжении всей их истории, была очень непростая
судьба. Поочередно то без пяти минут хозяева Балкан, то низвергаемые
в пропасть с вершины своих надежд, они в X в. заселили всю
внутреннюю Македонию, а затем были полностью покорены
Византийской империей (завоевывание различных частей Болгарии
Македонской династией с 971 по 1018 г.). В 1185 г. они в союзе с
валахами, или влахами, восстановили свою независимость. Валашскоболгарский царь (1197–1207) Иваница ловко использовал в своих
интересах падение Византийской империи и затруднения латинян.
Давний враг Византии, он уже давно задумывался о возможности
опереться на латинство. Папский престол даже рассчитывал привязать
его к себе: 8 ноября 1204 г. легат Иннокентия III короновал его в
кафедральном соборе Тырново, после чего болгарская церковь была —
по крайней мере теоретически — подчинена римской. Для Латинской
империи это стало нежданным шансом нейтрализовать опасного
соседа, поощряя прозападные наклонности царя. Во всяком случае,
император Бодуэн был более чем кто-либо заинтересован в следовании
политике Иннокентия III и поддержании дружбы с молодым
болгарским государством. Но тот, напротив, высокомерно потребовал
от Иваницы вернуть удерживаемые тем древние византийские земли.
Началась война, к которой латиняне совершенно не были готовы.
Греческое население воспользовалось случаем, чтобы восстать, в
частности, в Дидимотихоне (Демотике) и Адрианополе. Латинянам
пришлось оставить даже Аркадиополь (ныне Луле-Бургас), стоящий в
нескольких днях пути от предместий Константинополя.
Первым результатом столь неосторожно спровоцированной войны
с болгарами стало то, что латиняне оказались вынуждены прекратить
завоевание греческой Анатолии: их сил было недостаточно для ведения
войны на два фронта. Узнав о событиях во Фракии, император Бодуэн
спешно отозвал свои войска из Азии и выступил против мятежников, на
помощь которым пришли первые болгарские банды. Но он строил свои
планы без учета огромной болгарской армии, которая очень скоро
вступила в дело. Он осаждал Адрианополь, когда был атакован перед
этим городом лично царем Иваницей, пополнившим свое войско
вспомогательными отрядами куманов, или кипчаков, тюрок-язычников
из русских степей. Тяжелая крестоносная конница совершенно
растерялась, столкнувшись с тактикой этих варваров, и битва при

Адрианополе завершилась для латинян страшным разгромом (14 апреля
1205 г.). Сам император Бодуэн попал в плен к болгарскому царю.
Несчастный монарх погиб в плену, и точные обстоятельства его смерти
неизвестны. Еще немного, и никому из латинян не удалось бы уйти
живым. Маршал Романии Жоффруа де Виллардуэн — историк
крестового похода, командовавший арьергардом, сумел благодаря
своим твердости и осторожности спасти остатки армии и отступить к
Константинополю. Катастрофа казалась тем более страшной, что со
времени
их
предшествующего
триумфа
латинян
считали
непобедимыми. И вот их военный престиж был поставлен под
сомнение точно так же, как в 1101 г. истребление арьергардных
крестовых походов на Анатолийском плато разрушило в глазах тюрок
престиж соратников Годфруа де Буйона.
Анри де Эно и улучшение положения латинян
Три четверти армии уничтожено, император в плену — битва при
Адрианополе стала для франков Романии тем, чем для франков Святой
земли стала в 1187 г. битва при Хаттине. Еще немного, и за ней
последовало бы немедленное крушение Латинской империи, положение
которой было ужасным. Латиняне оказались зажаты между стихийным
греческим восстанием во Фракии и болгаро-куманским вторжением с
севера. Неужели Четвертый крестовый поход завершится совершенно
неожиданной заменой Византийской и Латинской империй на империю
болгарскую? Царь Болгарии, встречаемый греческим населением как
освободитель, стал хозяином Фракии до самых ворот Константинополя,
в то время как в Азии Феодор Ласкарис одним ударом отвоевал
большинство городов в Вифинии и Мизии. Латиняне удержали только
Константинополь, Селимбрию и Родосту (Родесток) на побережье
Мраморного моря и замок Пигай в Мизии.
В этих отчаянных обстоятельствах регентом империи был назначен
Анри де Эно, брат Бодуэна. Это назначение изменило ход событий.
Храбрый, энергичный, умный, Анри сражался на всех фронтах и на
всех фронтах спас положение. Но ему пришлось изрядно потрудиться,
прежде чем он смог перевести дух. Он снова занял Цурулон (Чорлу) и
Аркадиополь, когда новая победа болгар и их помощников куманов

снова поставила все под вопрос (29–31 января 1206 г.). Царь Иваница
взял Родосту, Цурулон и подошел к Константинополю. Казалось, город
падет, но ситуация внезапно резко изменилась. Грабежи и зверства
болгарской армии, а особенно ее жестоких союзников куманов
приобрели такой масштаб, что напуганное греческое население
сблизилось с еще вчера ненавистными ему латинянами. Первыми на
сторону латинян предались жители Адрианополя и Дидимотихона;
точнее, на сторону греческого вельможи, перешедшего в стан латинян,
Феодора Враны, который занял оба этих города именем регента Анри
де Эно (июнь 1206 г.)[268]. Предались без энтузиазма, исключительно
вынуждаемые обстоятельствами, но Анри тут же обратил это себе на
пользу. Фактически эта перемена в настроении греков лишила болгар
ценной поддержки, в результате чего лучшая часть Фракии оказалась
отвоевана латинянами.
Тем временем была подтверждена смерть Бодуэна, и Анри де Эно
получил императорскую корону (20 августа 1206 г.). Но у него не было
времени наслаждаться почестями в Священном дворце. Ему сразу же
пришлось отражать новое болгарское вторжение, также возглавляемое
лично царем Иваницей. Дидимотихон был еще раз взят и разграблен, но
Анри среагировал энергично. Ему удалось спасти Адрианополь,
оттеснить болгар до Берои (ныне Стара-Загора) и Бургаса в их же
стране и отнять у них часть добычи. В Азии, на южном берегу
Мраморного моря, латиняне пока вынуждены были перейти к обороне.
Чтобы сдержать натиск никейских греков, они укрепили там Кизик
(Экиз), Герике (Каракас), Кибот (Сивето) и Никомедию. Прежде чем
возобновить продвижение в Азию, надо было покончить с болгарской
угрозой в Европе.
Впрочем, выправление ситуации в 1206 г., сколь удивительно это
ни прозвучит, ничего не решало. Опасность заключалась в возможности
сговора василевса Никеи Феодора Ласкариса, политика столь же
тонкого, как сам Анри, с болгарским царем, чтобы одновременно
атаковать латинян на двух фронтах. Понятно, что такая вероятность
была для латинян настоящим кошмаром. Именно это и случилось в
1207 г. Болгарин осадил Адрианополь, а Ласкарис — вифинскую
крепость Кибот. Неутомимый Анри справился с этой двойной угрозой.
Удар за ударом, он принудил болгар снять осаду с Адрианополя, а в

Азии деблокировал Кибот (2 апреля 1207 г.), а также Кизик и
Никомедию.
И все же эта война на два фронта была для латинян
изнурительной. Следовало выбрать «главного противника», а с другим
заключить временное перемирие. Анри решил уступить Ласкарису
Никомедию и Кизик, благодаря чему получил мир в Азии (июнь
1207 г.). Развязав себе наконец руки на этом направлении, он обратился
против болгар, чьи пограничные крепости к северу от Адрианополя
разорил. Несмотря на улучшение ситуации, болгарские банды
продолжали рыскать по стране, и одна из них внезапно напала возле
Мосинополя на короля Фессалоникского Бонифация Монферратского,
который был в схватке убит (4 сентября 1207 г.).
Драматический финал ломбардского принца, случившийся через
год после гибели первого латинского императора, мог поставить под
вопрос чудесное выправление ситуации, совершенное Анри де Эно. Не
попытаются ли болгары, не имея возможности атаковать слишком
надежно защищенный Константинополь, овладеть латинской
Македонией?
Царь
Иваница
действительно
намеревался
воспользоваться этой нежданной удачей, чтобы захватить Фессалоники,
но потерпел неудачу, в его окружении вспыхнули раздоры, и он был
убит возле города (октябрь 1207 г.). Его племянник и преемник Борил,
правда, еще некоторое время продолжал войну, но он сильно уступал
своему предшественнику, и император Анри нанес ему под
Филиппополем решающее поражение, сделавшее латинян бесспорными
владетелями Фракии (1 августа 1208 г.). Впервые после катастрофы при
Адрианополе Латинская империя могла перевести дыхание.
В 1208 г. франко-болгарская война, поставившая Латинскую
империю на волосок от гибели, наконец закончилась, благодаря личным
достоинствам императора Анри де Эно, окончательной победой.
Великолепный успех, который тем не менее не должен внушать
иллюзий. Если успешное противодействие Анри помешало
образованию огромной болгарской империи, включающей «Царьград»,
то, со своей стороны, болгарские победы 1205–1206 гг. помешали
завоеванию Латинской империей Эпира и Никеи, распространению на
всю прежнюю византийскую территорию, короче говоря, помешали ей
стать жизнеспособной.

Кроме того, в среде латинян грозили возобновиться ссоры между
фламандцами и ломбардцами. В «королевстве Фессалоникском»
Бонифацию Монферратскому наследовал его сын Деметриос
(Димитрий) (1207–1222). Поскольку ему было всего два года,
регентство осуществлял ломбардец граф Оберто ди Бьяндрате, человек
волевой и мстительный, с первых же самостоятельных шагов в
политике показавший себя ярым противником линии императора Анри.
Последний был не тем человеком, кто позволяет попирать свой
авторитет, и решил сломить сопротивление. Он лично отправился в
Фессалоники. Вопрос, отметим, был серьезным. Речь шла о том, будет
или нет ломбардское королевство Македонии (которому, напомним,
подчинялись баронии древней Эллады) независимым от Латинской
империи. Ломбардцы отказались впустить его в Фессалоники. Анри
силой заставил открыть ему ворота (2 января 1209 г.) и арестовал
Бьяндрате. Он короновал короля-ребенка Деметриоса под опекой его
матери, Маргариты Венгерской, но четко обозначив свои права
сюзерена (6 января 1209 г.)[269]. Ему также пришлось подавлять
сопротивление ломбардских губернаторов Серреса и Христополя
(Кавалы), поскольку ломбардцы, не успокоившиеся после гибели
Бонифация Монферратского и свержения Бьяндрате и уже
организовавшиеся в этническую и политическую общность,
противодействовали константинопольским франко-фламандцам.
Но Анри не остановился на этом. В апреле 1209 г. он вошел в
Фессалию, где нашел других ломбардцев и разбил их при Ларисе
(Л’Арсе). В мае 1209 г. он собрал в Равеннике, близ Ламии (Зейтуна) во
Фтиотиде, торжественный «парламент». На нем он принял оммаж от
латинских баронов Греции, еще вчера бывших вассалами Монферратов,
в частности от Отона де ла Роша, сеньора Афинского, и Годфруа де
Виллардуэна, бальи Мореи. Ломбардцы упорно цеплялись за земли. Он
прогнал их из Фив, которые отдал Отону де ла Рошу, и гнал до Афин,
где его с почетом встретил тот же Отон. Неукротимый Оберто ди
Бьяндрате, бежавший из заключения и укрывшийся на острове
Негропонте (Эвбея), у терциария[270] Равано далле Карчери,
рассчитывал на его поддержку, возможно, из-за его национальности, но
тот, незадолго до того перейдя на сторону императора, добросовестно
исполнил долг и принуждал Бьяндрате наконец покориться. Поспешим
добавить, что свирепый ломбардец не пожелал служить своему

победителю. Он вернулся в Италию, после того как, по слухам, из-за
своей ненависти к Анри принял участие в заговоре с целью его
убийства.
Военный поход Анри де Эно превратился в триумфальное
шествие. Престиж императора после его возвращения был так высок,
что греческий деспот Эпира Михаил Ангел Дука прибыл в
Фессалоники принести ему оммаж. Подчинение — по крайней мере
внешнее — этого человека говорило о многом: он, как мы увидим
дальше, был злейшим врагом латинства.
Отметим, что деятельность Анри де Эно напоминает действия,
предпринятые некогда в Сирии королем Иерусалимским Бодуэном I.
Как и Бодуэн I, собравший под своей властью прочие франкские
государства Сирии-Палестины, Анри де Эно распространил
императорскую власть (поначалу столь непрочную) на королевство
Фессалоникское, сеньорию Афинскую и княжество Морейское. При его
предшественнике Латинская империя имела перед королем Фессалоник
чисто протокольный приоритет. Анри превратил его в реальный
сюзеренитет. Его деятельность поражает нас меньше, чем деятельность
первого короля Иерусалимского, потому что Латинская империя
рухнула практически на следующий день после его смерти, тогда как
Иерусалимское королевство просуществовало более восьмидесяти лет,
однако история должна отнестись к обоим этим людям с равным
восхищением.
Анри де Эно правильно расставил приоритеты, отложив на более
позднее время борьбу против греков Никеи, пока не были устранены
болгарская угроза и ломбардский сепаратизм. Отныне, успокоившись за
ситуацию в европейской части, он возобновил войну в Азии. 15 октября
1211 г. при Леопадионе, возле реки Луперкос (Риндакос) в Мизии он
нанес сокрушительное поражение василевсу Никеи Феодору Ласкарису,
снова занял город Пойманенон и продвинулся через Мизию и Эолиду
до Пергама. 13 января 1212 г. он прислал итальянским прелатам из
Пергама торжествующий бюллетень. При заключении мира он
сохранил: 1) все побережье Вифинии, включая Никомедию (внутренняя
Вифиния с Никеей и Бруссой осталась у Ласкариса); 2) большую часть
Мизии, включая Пойманенон и Акираос (Ласкарис сохранил
провинцию Неокастра с Каламосом, Хлиарой и Пергамом).

Как мы видим по этому списку, приобретения в Малой Азии были
значительны. Они обеспечили латинскому миру широкую полосу
прибрежных земель и с достаточными внутренними районами.
Эллинизм был отброшен далеко вглубь полуострова. Однако он не был
уничтожен. Несмотря на свои победы, Анри оставил Феодору
Ласкарису Никею, столицу Вифинии, и Филадельфию, столицу Лидии,
с большей частью прежних византийских территорий, нетронутым
убежищем эллинизма, откуда тот, переждав дурные дни, бросится на
отвоевание проливов. Чем вызвана эта умеренность латинского
императора посреди его побед? Он взял на себя труд сам объяснить
свои мотивы. В письме к итальянским прелатам Анри действительно не
скрывал, что для закрепления своих побед он хотел бы «быть
окруженным большим числом латинян, чтобы иметь возможность
распределять между ними завоеванные земли, ибо незачем их
завоевывать, если не хватает воинов, чтобы удерживать завоеванное».
Невозможно яснее выразить причину остановки латинского завоевания,
которая в скором времени вызовет крушение латинской
Константинопольской империи точно так же, как в Сирии вызвала
крушение латинского Иерусалимского королевства. Мы можем лишь
отослать читателя к тому, что уже сказали по этому поводу,
применительно к Святой земле.
Как бы то ни было, мы не можем сделать Анри де Эно
ответственным за беду, о которой он первым заговорил. Его военная и
дипломатическая деятельность равняется (на наш взгляд, это большая
похвала) трудам величайших королей Иерусалима. Положив конец
ломбардской непокорности в Фессалоникском королевстве, соединив
под своим сюзеренитетом, в «парламенте» в Равеннике, баронов всей
Греции, он собрал в кулак все франкские силы. Он изгнал из Фракии
болгар, а из Мизии никейских греков. И он в гораздо большей степени,
чем его брат Бодуэн, чьи ошибки едва не привели к катастрофе,
заслуживает право называться истинным основателем Латинской
империи. Его фигура возвышается тем более рельефно, что, как мы
увидим дальше, среди его преемников не нашлось ни одного
достойного стоять вровень с ним.
Феодальный мир знал много доблестных полководцев, хитрых
дипломатов. Талант управленца в этом обществе был гораздо более
редким. Всеми этими достоинствами, причем в самой высокой степени,

обладал Анри де Эно. Его внутренняя политика заслуживает особого
внимания, особенно в такой деликатной сфере, как дела религиозные.
Следует признать, что здесь существовало множество трудностей, не
только между новым латинским духовенством и греческим
православным населением, но и между самими латинскими клириками.
Первым делом разразился острый франко-венецианский
религиозный конфликт, вызванный странными гипотетическими
притязаниями Республики Святого Марка на Константинопольский
патриархат. В 1203 г. крестоносцы, в соответствии со своими
обязательствами перед Синьорией и по просьбе дожа Дандоло,
назначили патриархом Константинополя венецианца Томмазо
Морозини. До сих пор в этом не было ничего неприемлемого, учитывая
решающую роль венецианцев в основании новой империи. Но (и вот
тут претензии венецианцев стали несколько шокирующими) прежде
чем покинуть Венецию, Морозини дал соотечественникам обещание
назначать в подчиненные ему епархии архиепископами исключительно
венецианских священников, более того: все подготовить для того,
чтобы и преемниками его были только венецианцы. Подобное
обязательство, заранее устанавливавшее монополию Синьории на
патриарший престол, настолько шло вразрез со всеми церковными
правилами, что вызвало со стороны папы Иннокентия III самый
энергичный протест. Но венецианцы упорно проводили свою политику,
вследствие чего весь период своего понтификата (1203–1211) Морозини
прошел в непрекращающейся борьбе между французскими и
венецианскими священниками.
Между прочим — и это стало одним из наиболее грустных
следствий дележа имперской добычи — раздел прежних владений
греческой церкви вызвал острые споры между латинскими дворянством
и духовенством. Это духовенство намеревалось стать наследником
всего имущества, отобранного у православной церкви, но «баронызавоеватели» не собирались выпускать из рук захваченное добро. Так
латинское общество принесло в Романию спор между священством и
светской властью. Император Анри де Эно, с его твердым здравым
смыслом и готовностью к компромиссам, попытался достичь согласия
по данному вопросу на втором «парламенте» в Равеннике, созванном в
мае 1210 г. и посвященном исключительно церковным делам.

Если таковы были разногласия между самими латинянами, то
можно себе представить ту межконфессиональную пропасть, что
разделяла завоевателей и их новых подданных. Главную трудность для
новой империи представляла категорическая оппозиция греческого
духовенства римской иерархии. Вспомним, что для грека XIII в.
национальная принадлежность определялась в первую очередь его
православным вероисповеданием. Православие было его родиной,
православный Символ веры — его флагом. Сделки по этому вопросу
были крайне трудны. Иннокентий III с его политическим чутьем и
опытом догадывался о деликатности проблемы. Он назначил на
архиепископские кафедры латинских прелатов. Но в обычных
епископствах, по крайней мере в большинстве случаев, просил
сохранять на постах греческих прелатов, разумеется, при условии их
перехода в римскую веру. Под шоком от завоевания, полагая, что их
положение делает допустимым определенный компромисс, многие из
их числа подчинились или сделали вид, что подчиняются данному
требованию, но переменили веру чисто формально, что не мешало
греческому духовенству, политически подчиненному латинянам,
молчаливо считать своим легитимным духовным лидером никейского
православного патриарха. Для этих прелатов главным было выиграть
время, выждать, пока пройдет буря…
Их задачу облегчал либерализм римской курии и, признаем это,
большой ум Иннокентия III. Не то чтобы он допускал торг в целом, но
проявлял примечательную терпимость во всех конкретных случаях.
Так, подчинившееся духовенство могло и дальше отправлять службы в
соответствии с греческим обрядом. Так удалось избежать дублирования
теологических раздоров, достойных сожаления сами по себе, ненужной
языковой ссорой. Иннокентий III уговорами пытался увеличить число
присоединившихся к римской церкви. Его легат, кардинал Бенедикт де
Сент-Сюзанн, с этой целью устраивал в 1206 г. диспуты с греческим
архиепископом Михаилом Акоминатом. Преемник Бенедикта, легат
Пелагий, кардинал Альбано, в 1213 г. даже организовал в соборе
Святой Софии конференцию с греческим митрополитом Эфесским,
Николаем Мезаритом, имея в виду унию двух церквей, включая —
крайне важный момент — и ту часть православной церкви, что
оказалась в Никейской империи.

Надо склониться перед этой попыткой решить греко-латинские
теологические разногласия дружеской философской дискуссией,
аргументами. Она делает честь и латинскому интеллекту, и
византийской смекалке. Следует ли добавлять, что в условиях
закостенения догм подобный диспут не имел ни единого шанса
завершиться успехом? Вернее, он лишь позволил измерить глубину
пропасти, разделяющей обе церкви. Пелагий, прелат властный и
высокомерный, полагался не столько на силлогические дискуссии,
сколько на прямое принуждение и подчинение враждебной стороны. На
практике он без колебаний бросал упорствующих священников в
тюрьмы и закрывал церкви схизматиков. Преследуемые греки
обратились к императору Анри[271], угрожая, если Пелагий продолжит
гонения на них, массово эмигрировать вместе со своей паствой к
деспоту Никеи, и это была серьезная угроза, поскольку религиозная
война одновременно с массовым оттоком населения стала бы для
империи катастрофой, сравнимой с последствиями отмены Нантского
эдикта во Франции[272]. Анри, осознав опасность, без колебаний
удовлетворил их требования. Презрев инструкции легата, он своей
властью повелел открыть закрытые православные церкви и монастыри
и освободил священников и монахов. Следует ли считать, что тем
самым он вступил в борьбу против римской церкви? Нет, ибо, если он
поступал вопреки букве инструкций Пелагия, он действовал в духе
политики Иннокентия III.
Религиозная политика Анри де Эно была орудием его общей
политики. Проповедуемое им религиозное примирение способствовало
единению народов, что было целью его правления. Таким образом ему
удалось привязать к своей особе значительную часть греческого
населения. Окончательная оценка его греками была четко выражена
Георгием Акрополитом[273]: «Он обращался с местными жителями
очень мягко и доброжелательно. Многие из них занимали высокие
должности в его дворце, даже в его армии, и он проявлял к нашему
простонародью столько же симпатии, сколько и к народу своей
собственной страны». Редкий завоеватель заслужил от побежденных
подобную надгробную речь. Согласимся, что трудно себе представить
лучшую похвалу.
Казалось, Анри, победившего всех внешних врагов и
справившегося со всеми внутренними трудностями, ждет спокойное и

благополучное царствование, когда 11 июня 1216 г. он внезапно умер в
Фессалониках в возрасте всего лишь сорока лет, якобы отравленный по
наущению ломбардца Оберто ди Бьяндрате, которого ранее изгнал из
этого города. Он все сделал для того, чтобы завоевать симпатии своих
греческих подданных. Если кто и мог добиться примирения и
сотрудничества двух народов, так это он. К сожалению, он умер
слишком рано, ибо преемниками этого доблестного воина, этого
мудрого политика были лишь посредственности. Странная судьба
империй: король Бодуэн I в Иерусалиме и император Анри де Эно в
Константинополе делали одно и то же дело: строили, в самом лучшем
смысле слова. Но строение первого просуществовало три четверти
века, тогда как построенное вторым рухнуло через десятилетие.
Латинская империя при доме де Куртене
Анри де Эно не оставил потомства[274]. В наследники ему бароны
избрали мужа его сестры Пьера де Куртене, графа д’Оксерра[275].
Помазанный на трон в Риме папой Гонорием III (9 апреля 1217 г.), Пьер,
вместо того чтобы достичь проливов по морю, высадился в Дураццо и
отправился в Константинополь по старой Эгнатиевой дороге[276]. Это
было крайне неосторожно, поскольку следовало пересекать или
двигаться вдоль границ владений деспота Эпирского Феодора Ангела
Комнина, одного из наиболее грозных врагов латинян. В Эльбасанском
ущелье в Албании Феодор внезапно напал на Пьера, перебил или
рассеял его эскорт, а его самого взял в плен. Несмотря на все усилия
римского папы добиться его освобождения, несчастный в следующем
году умер в плену (1218). Его вдова, Иоланда де Эно, несколько
месяцев осуществляла регентство[277]. Затем на трон призвали их сына
Робера де Куртене[278]. Выехав из Франции в конце 1220 г., он был
коронован в Святой Софии 25 марта 1221 г.
Короткое царствование императора Робера (1221–1228) было
заполнено одними бедами. К сожалению, получилось так, что два трона
латинской Романии одновременно занимали два лишенных
способностей молодых человека: он сам и новый король
Фессалоникский Деметриос Монферратский. Когда последний,
чувствуя свою слабость, отправился за помощью в Италию, деспот

Эпира Феодор Ангел Дука[279] воспользовался его отсутствием, чтобы
внезапно захватить Фессалоники (1224). Армия, которую император
Робер направил туда, чтобы попытаться оспорить у победителя хотя бы
обладание Серресом, потерпела поражение перед этим городом и была
вынуждена поспешно отступить во Фракию (1224). Все Македонское
королевство, основанное двадцатью годами ранее Бонифацием
Монферратским, после всего одного удара попало в руки греков.
Отметим, что Фессалоникское королевство было обречено с того
самого дня, когда латиняне решили оставить Эпир с частью Албании
грекам. Деспотат, основанный в этой стране семейством Ангел-Дука, с
высоты своих гор внимательно следил, когда же обосновавшиеся в
приморской Македонии латиняне допустят первую ошибку, чтобы
изгнать их оттуда. В Малой Азии сложилась аналогичная ситуация.
Восточному фасаду Латинской империи противостоял новый василевс
Никеи Иоанн Вататц. При Пойманеноне он нанес войскам Робера де
Куртене крупное поражение, в котором погиб один из наиболее
доблестных рыцарей, ветеран Четвертого крестового похода Макэр де
Сент-Менеуль (1224). Несмотря на зиму, Вататц шаг за шагом отобрал у
латинян Пойманенон, важный город Кизик и Троаду, короче, все
азиатское побережье, до того момента находившееся под их властью,
оставив им только полуостров Скутари напротив Константинополя. Он
отнял у них даже острова Лесбос, Хиос и Самос, что много говорит об
их растерянности, если учесть, что благодаря венецианскому флоту они
в принципе имели господство на море. Наконец, его войска
переправились через Дарданеллы, оккупировали Мадитос и Галлиполи
— ключи к проливам, проникли во Фракию и изгнали — видимо, без
боя — латинян из Адрианополя (1224). Почти одновременно с ним его
соперник, василевс Эпира Феодор Ангел, отняв у Робера де Куртене
Ксантейю (Ксанти), Мосинополь и Дидимотихон, в свою очередь
появился перед Адрианополем и вынудил людей Вататца оставить
город ему, а латиняне даже не попытались воспользоваться этим
соперничеством между греками, чтобы дипломатическими маневрами
или вооруженной силой вернуть утраченную территорию (1225).
Вопрос был не в том, как долго еще латиняне смогут
противостоять греческому реваншу, а в том, который из двух
василевсов, Никейский или Эпирский, отберет у них Константинополь.
Обычная гонка ради дележа добычи.

Спасти Латинскую империю могло лишь решительное
вмешательство Запада. Для этого был необходим крупный крестовый
поход, но франки едва вышли из Пятого, в Египет, в 1221 г., который,
как нам известно, завершился катастрофой. Во всяком случае, папство
сознавало опасность. Среди стольких катастроф, между потерей
Фессалоник и Адрианополя, папа Гонорий III во взволнованном письме
к Бланке Кастильской[280], датированном 20 мая 1224 г., требовал
вмешательства Капетингов в интересах Латинской империи Романии,
которая, как писал понтифик, была «как новая Франция». Он
предупреждал, что в отсутствие быстрой помощи результаты
Четвертого крестового похода будут утрачены.
Сложность ситуации усугублялась неспособностью правителей,
слабостью династии. В то время, пока рушилась его империя, Робер де
Куртене оставался пассивным. Этот апатичный и сластолюбивый
молодой человек — хронисты даже называют его слабоумным — не
появился на поле ни одного сражения, на которых решалась судьба
Романии.
Презираемый
баронами
за
свою
вялость,
дискредитированный потерей Адрианополя и большей части Фракии,
утративший престиж даже среди своего ближайшего окружения, он
очень скоро пожал плоды этой дискредитации. Он взял себе в
любовницы или в морганатические супруги молодую женщину из дома
де Невиль в Артуа. Однажды бароны, предводительствуемые ее
бывшим женихом, брошенным и сгоравшим от жажды мести,
ворвались во дворец, схватили несчастную и отрезали ей нос и губы, а
слабый Робер даже не сумел отомстить за нападение. После этой драмы
Робер, пожираемый стыдом и гневом, отправился в путешествие в
Италию, где папа попытался его утешить. Но он был сломлен и
скончался на обратном пути (1228). Если убожество империи и ее
императора растрогали отеческое сердце понтифика, то больше никого
на Западе они не тронули.
Странное влияние византийской среды: после двадцати лет
пребывания на Босфоре французские бароны дошли до той же степени
вырождения, как прежние слабейшие василевсы до них, а после —
самые бездарные Османы.
Последние подвиги Жана де Бриенна

Необходим был сильный правитель. Законы наследования привели
на престол одиннадцатилетнего ребенка Бодуэна II, младшего брата
Робера. Некоторое время предполагалось доверить регентство
болгарскому царю Ивану Асеню; конечно, данный выбор был
рискованным, однако он, по меньшей мере, обеспечил бы несчастной
империи могущественного покровителя. В конце концов, испугались
этого слишком яркого соседа. Бароны и латинское духовенство
предпочли бывшего короля Иерусалимского Жана де Бриенна,
бесспорно, отважного рыцаря, однако уже восьмидесятилетнего и к
тому же посредственного политика (мы видели, как в 1225 г. он наивно
позволил императору Фридриху II отстранить себя от управления
Иерусалимским королевством). Этот выбор толкнул болгарского царя к
союзу с греками.
Это означало собственными руками умножать трудности. Франки
получили еще одного врага в тот момент, когда с огромным трудом
сдерживали греческий реванш.
Как в самые худшие дни 1205 г., соединились две угрозы: Жану де
Бриенну, провозглашенному одновременно регентом и императоромсоправителем (1231–1237), предстояло противостоять коалиции
никейского василевса Вататца и болгарского царя Ивана Асеня, которые
совместно осадили Константинополь (1235–1236). Для обороны города
у Бриенна было всего 160 рыцарей, несколько конных сержантов и
немного пехоты против массы противников, насчитывавшей, возможно,
сто тысяч человек. Но даже на излете жизненного пути он проявил
замечательный героизм, который уже продемонстрировал в 1218 г. в
ходе осады Дамьетты. Константинополь был спасен легендарной
отвагой этого старца. Венецианцы, знавшие, что, допустив падение
города, потеряют торговую гегемонию в Романии, помогали ему всеми
силами. Их бальи Джованни Мичиель проявил замечательную энергию,
а участие в обороне одной из их эскадр, обеспечившей удержание
господства на море, охладило пыл никейцев. Не забудем и про крайне
своевременное прибытие князя Морейского Жоффруа II де
Виллардуэна, который своими кораблями прорвал вражескую блокаду и
во главе цвета своего рыцарства триумфатором вступил в
Константинополь. Ссора между греками и болгарами окончательно
разжала кольцо блокады. И те и другие сняли осаду с Константинополя.

Это блестящее сопротивление обеспечило Латинской империи еще
четверть века существования.
Царствование Бодуэна II. Наржо де Туси
Это стало последним подвигом Жана де Бриенна. После смерти
старого крестоносца (23 марта 1237 г.) Бодуэн II остался единственным
императором. Он был слабым человеком, во всяком случае, кажется, не
имел больших воинских талантов. Зато проявил настоящие
способности в дипломатии. Он неоднократно ездил на Запад
выклянчивать помощь, продавая для этого реликвии из церквей своей
империи (таким образом в парижскую Сент-Шапель попали шипы из
тернового венца). В 1245 г. он присутствовал на Лионском соборе
рядом с папой Иннокентием IV. Но Запад, поглощенный борьбой пап со
Священной империей, практически ничего для него не сделал.
Добавим к этому, что, поскольку Латинскую империю
поддерживали римские папы, император Фридрих II, из ненависти к
ним, открыто поддерживал греков, и его дипломатическая деятельность
приносила им немалую пользу.
Инертность Запада была тем более преступной, что с его стороны
небольшого усилия могло хватить для того, чтобы надолго обезопасить
Константинополь. Во время одной из поездок Бодуэна II на Запад
управление Латинской империей было поручено (1238–1241)
активному и адаптировавшемуся к балканской среде барону Наржо де
Туси, нанявшему банды куманов, или кипчаков, тюрок-язычников из
русской степи (1238). Благодаря этим суровым помощникам латиняне
на какое-то время отбили у никейских греков город Цурулон, или Чорлу
(1240), но, из-за отсутствия свежих подкреплений, это завоевание почти
разу было утрачено (1247)[281].
Это была последняя победа Латинской империи. Сжавшись до
размеров столицы, она просуществовала еще двадцать лет только
благодаря раздорам между ее врагами. Ко дню 25 июля 1261 г., когда
солдаты василевса Никеи Михаила Палеолога отняли Константинополь
у Бодуэна II, дело Четвертого крестового похода уже давно было
обречено.

Отметим, что после падения Константинополя большое
количество франкских рыцарей, спасаясь от греческой реконкисты,
бежали в Грецию, где князь Морейский Гийом де Виллардуэн дал им
земли и оставил при себе. Точно так же после падения в 1187 г.
Иерусалима многие рыцари Святой земли перебрались на Кипр.
Оценка Латинской империи
Настал момент дать общую оценку Латинской империи. Скажем
без обиняков: эта империя, обязанная своим недолгим блеском одному
по-настоящему выдающемуся человеку, Анри де Эно, была
действительно
совершенно
искусственной,
«подвешенной»
конструкцией, не имеющей под собой фундамента. Однажды горстка
баронов и рыцарей навязала свою власть византийскому обществу, не
располагая
ни
подавляющим
численным,
ни
культурным
превосходством, необходимыми для того, чтобы сделать эту власть
прочной. Вообще, изменение маршрута Четвертого крестового похода
— этот акт международного бандитизма, с самого начала преданный
папством анафеме, — стало для Европы несчастьем. Победители 1204 г.
разрушили византийское единство, не заменив его ничем
жизнеспособным. Даже греческая реставрация 1261 г. не сможет
залечить нанесенные раны. Она так и не сможет возвратить все
территории, которыми империя владела в 1203 г., так что в результате
захвата 1204 г. Романия навсегда останется расколотой на куски, и
турецкое наступление пройдет беспрепятственно. Таким образом,
Четвертый крестовый поход в долгосрочной перспективе подготовил
неотвратимое османское завоевание.
Торговая гегемония Венеции в Романии
Экономическую историю основание Латинской империи
интересует в первую очередь как проявление венецианского
империализма. После захвата Константинополя в 1204 г. венецианцы
сами себя хвастливо называли «господами четверти с половиной»

новой империи. Фактически они получили основную выгоду от ее
основания.
При дележе 1204 г. в амбициях венецианцев обнаружилась
некоторая неопределенность. Республика Святого Марка потребовала
для себя обширные территории на континенте, на которых не смогла
эффективно установить свое правление из-за отсутствия сухопутной
армии: Адрианополь, где в результате постоянной войны против болгар
и греков права дожа остались теоретическими; Эпир, Акарнанию и
Этолию, которые венецианцы вынуждены были оставить в руках
греческих деспотов из фамилии Ангелов; даже Ионические острова, из
которых Кефалонию им пришлось уступить семейству Орсини, а Корфу
— Ангелам; наконец, Пелопоннес, который, за исключением Модона и
Корона, попал в руки Гийома де Шамплита и Жоффруа де Виллардуэна.
На всех этих территориях венецианцы, несмотря на титул господ
четверти с половиной Ромейской империи, присвоенный ими себе,
когда прошел первый приступ гордыни 1204 г., показали больше
амбиций, нежели способностей эти амбиции реализовать. Их сила
заключалась в их флоте, и они продемонстрировали неспособность
эффективно оккупировать большинство вожделенных земель. Впрочем,
они очень быстро вернулись к более взвешенной оценке своих сил и к
более традиционной практике предпочтения реальной власти внешним
ее атрибутам и коммерческих выгод прямому политическому
господству. Даже в отношении островов архипелага, которые
Республика Святого Марка могла просто-напросто аннексировать, она
предпочла, как мы увидим дальше, метод создания на них автономных
сеньорий в пользу своих патрицианских семей.
Зато Венеция проявляла постоянную заботу об установлении и
сохранении своей экономической власти над новой империей, по
максимуму эксплуатируя все преимущества, данные ей ее положением
в проливах. С этой стороны раздел 1204 г. вместе с Галлиполи, Родосто
и Гераклеей отдал ей ключи от Дарданелл и Босфора. Это были
ключевые позиции для контроля над проливами, за который на
протяжении всей истории боролись все великие державы, от Афин
времен Античности до XX в. Оккупировав их, Республика Святого
Марка доказала свою обычную предусмотрительность.
В самом Константинополе венецианцы теперь чувствовали себя
как дома, поскольку новая Латинская империя, их детище, ни в чем не

могла им отказать. Так, старый венецианский квартал получил
дополнительные территории от Золотого Рога до Влахернского дворца.
Первый венецианский подеста после завоевания, Марино Джено, обнес
этот квартал стеной, отделившей его от соседних районов и
защитившей от покушений, создав как бы город в городе. Один из его
преемников, подеста Джакопо Тьеполо, около 1220 г. построил в
Константинополе великолепный фондако, призванный утвердить
торговую гегемонию его родины в бывшей столице василевсов.
Венецианский подеста в Константинополе был не только
руководителем местной колонии, но также губернатором всех
венецианских владений в Романии, чем-то вроде генерального консула
с очень широкими полномочиями. В иерархии Латинской империи он
приравнивался к франкским баронам и греческим деспотам. В
действительности его роль можно сравнить лишь с той, какую
впоследствии будут играть в Османской империи послы Англии и
России. Вернее, его роль была даже еще значительнее, поскольку
именно Республика Святого Марка была настоящей основательницей
Латинской империи, а флот республики оставался самым надежным
гарантом существования империи. Фактически венецианский подеста
был протектором Латинской империи и вторым человеком в ней после
императора.
Но, разумеется, почести, воздаваемые венецианскому подесте в
Константинополе, имели единственную цель: обеспечить его
соотечественникам сохранение огромных экономических привилегий,
приобретенных ими в тот день, когда они направили на Босфор вождей
Четвертого крестового похода. Это изменение направления похода, хотя
крестоносцы этого не понимали, произошло в рамках торговой
венециано-генуэзской и венециано-пизанской борьбы: конкуренции за
завоевание рынков и сражений банковских балансов. Судовладельцы и
банкиры Венецианской лагуны великолепно провернули операцию.
Привилегированное положение, занимаемое при императорском дворе
представителем Синьории, отныне обеспечивало венецианской
торговле абсолютное преобладание над конкурентами: генуэзцами и
пизанцами. Под ударом от постигшего их сокрушительного
экономического поражения пизанцы и генуэзцы взялись за оружие, но
обладание
проливами
обеспечивало
Венеции
подавляющее
превосходство. Пиза сдалась первой и, признав морскую гегемонию

Республики Святого Марка, получила подтверждение договоров,
заключенных в свое время с Византией (1206). Генуя продолжала
войну, но была вынуждена признать свершившийся факт в форме
перемирия (1212), за которым вскоре последовал окончательный
мирный договор (1218). После этого генуэзцы вновь получили все
права и владения, которые имели при Комнинах и Ангелах. Хотя, по
правде сказать, это было слабым утешением, поскольку они вынуждены
были платить такие же подати, что и в те времена, тогда как Венеция
отныне пользовалась полным освобождением от уплаты таможенных
пошлин, а также широчайшими торговыми и налоговыми
привилегиями. Поскольку она победила византийцев в войне, направив
против нее крестоносцев в 1204 г., то, благодаря этой первой победе,
смогла одержать другую, не менее важную, но уже коммерческую, над
своими итальянскими конкурентами.
Торговый паритет между венецианцами и генуэзцами был
нарушен. Старая вражда двух конкурирующих фирм, казалось,
завершится сокрушительным триумфом адриатической республики.
История крестовых походов в то время, к которому мы подошли,
привела лишь к этому результату. Впрочем, генуэзцы не собирались
складывать руки. Они тотчас принялись искать возможности
компенсировать свою неудачу, по максимуму отказавшись от контактов
с Константинополем в пользу расширения торговли с другими
латинскими владениями, в частности с ломбардским Фессалоникским
королевством, столица которого тоже была важным промышленным
центром, и с бургундской Афинской сеньорией, где их заинтересовали
древние шелкоткацкие мануфактуры города Фивы.
Но и это было слабой компенсацией. Вопреки постоянным
заклинаниям папства о необходимости сохранения солидарности
латинского мира, Генуя не могла смириться с второстепенной ролью,
сильно задевавшей ее интересы. В конце концов, ради разрушения
венецианской монополии генуэзцы, не колеблясь, сделали
решительный шаг, заключив союз с греками против Латинской
империи. В отчаянии от таможенных поборов, они сделали ставку на
греческую реставрацию в Константинополе как на единственное
средство вернуть себе былое положение в торговле и, более того,
перевернуть ситуацию и заполучить те же привилегии, которыми
сегодня пользовалась Венеция. 13 марта 1261 г. генуэзские послы

Гульельмо Весконте и Гуарнерио Джудичи подписали в Нимфее[282] в
Лидии союзный договор на таких условиях.
Не станем отрицать, что подобный договор являлся
предательством по отношению к латинскому миру, интересами
которого Генуя открыто пожертвовала в пользу своих собственных.
Правда, и Венеция, со своей стороны, намеренно смешала крестовый
поход со своими коммерческими выгодами, так что казалось вполне
естественным ответить ей тем же. К тому же генуэзцы были не
первыми, кто так поступал. Мы уже видели, как незадолго до того
носитель высшей светской власти Запада император Фридрих II тоже
без колебаний (но он из ненависти к папству) вступил в союз с
никейским василевсом против константинопольских латинян.
Союз генуэзцев с Михаилом Палеологом был не менее неудобным
в их отношениях с папством. К счастью для их последующих
объяснений Святому престолу, союз этот просто не успел сработать и
сыграть роль в освобождении Константинополя. Действительно,
Нимфейский договор был ратифицирован Генуей лишь 10 июля, а уже
25-го греки вступили в Константинополь, прежде чем вышедший в
море генуэзский флот под командованием Мартино Бокканегры успел
войти в Босфор. Точно так же галеры под командованием Джакопо
Квирино, отправленные венецианцами на помощь императору
Бодуэну II, прибыли слишком поздно. Но ситуация изменилась.
Экономические цели, преследовавшиеся при заключении Нимфейского
договора, были достигнуты: отныне в проливах генуэзская торговая
гегемония заменила венецианскую.
В истории Леванта начинался новый период.

3. Латинское владычество в Морее. От Гийома де
Шамплита до Гийома де Виллардуэна
Гийом де Шамплит и основание княжества Морейского
Если результатом Четвертого крестового похода стало бы лишь
создание Фессалоникского королевства и Латинской империи, его
историческое значение было бы весьма незначительным. К счастью,
рядом с этими торопливо возведенными и незавершенными зданиями

он оставил и два более прочных и долговечных памятника: княжество
Ахейское, или Морейское, и герцогство Афинское. В то время как
государства, основанные латинянами в Македонии и Фракии, оказались
эфемерными, те, что были созданы в собственно Греции,
просуществовали более двух веков.
Латинские княжество в собственно Греции возникло не в
результате Четвертого крестового похода, а, как мы видели, только
после рейда короля Фессалоникского Бонифация Монферратского через
центральную Элладу в 1204–1205 гг. Бонифаций, как мы помним, отдал
баронию (позднее маркизат) Боденис (то есть Бодоница), в районе
Фермопил, во фьеф пармскому сеньору Гвидо Паллавичини, баронию
Салон (бывшую Амфиссу к западу от Дельф) Тома де Стромонкуру, а
баронию Афинскую и Фиванскую (Сатин и Эстив) уроженцу ФраншКонте Отону де ла Рош. Первая из этих сеньорий имела особое
значение для того, кто ее дал: это был ключ от Эллады, и стоит
отметить, что Бонифаций Монферратский передал ее одному из своих
земляков (мы видели, насколько сильным было в ту пору
соперничество между итальянцами и франко-фламандцами).
Стратегическое значение баронии Салон, основанной к юго-западу от
Парнаса, в горах древней Локриды Озольской и древней Фокиды, было
немногим меньшим. Что же касается герцогства Афино-Фиванского, то
это, разумеется, было самое сердце Древней Эллады.
О Пелопоннесе речь пока не заходила, разве что в проекте раздела
1204 г. венецианцы в принципе зарезервировали за собой западное и
южное побережье полуострова: Ахею, Элиду, Мессению и Лаконию. Но
там, как и в других местах, Венеция проявила неспособность овладеть
тем, что затребовал для нее дож Дандоло, лишь через два года после
раздела она реально оккупировала два мессенских порта, Модон и
Корон. То есть место оставалось свободным. И вот в то время, когда
Бонифаций осаждал Навплию, где укрылся греческий сеньор Лев Сгур,
к нему в лагерь прибыл шампанец Жоффруа де Виллардуэн. Жоффруа
был тезкой и племянником знаменитого хрониста и «маршала
Романии». Он не принимал участия в завоевании Константинополя (что
делает ему честь), а вошел в число тех крестоносцев, кто направились
прямиком в Палестину. Возвращаясь из Святой земли, он прибыл в
Модон, древнюю Метону, в Мессении и, воспользовавшись
неразберихой в этих оставшихся бесхозными землях, овладел городом.

В лагере Бонифация он встретил своего соотечественника[283] Гийома
де Шамплита[284] и предложил ему вдвоем завоевать Ахею или Морею,
то есть древний Пелопоннес. Ради этого завоевания Жоффруа заранее
признавал себя вассалом Гийома де Шамплита.
Рассказ, донесенный до нас хроникой, раскрывает характер союза,
заключенного между двумя шампанскими баронами. С одной стороны,
Жоффруа де Виллардуэну первому пришла идея завоевать полуостров
после его пробного путешествия в Мессению. У него в активе было
право первенства, на котором хронист особенно настаивает, поскольку
оно морально оправдывает последующее весьма бесцеремонное
обращение Жоффруа с законными наследниками Шамплита. И в то же
время показательно, что Жоффруа, хотя и будучи инициатором
предприятия, с самого начала довольствовался блестящей, но второй
ролью. Очевидно, Шамплит, благодаря предшествующей дружбе с
Бонифацием Монферратским, пользовался бо́ льшим авторитетом,
перед которым его новый компаньон вынужден был склониться.
Каким бы ни были скрытые мотивы заключенного между ними
союза, два шампанца с сотней рыцарей тотчас взялись за дело.
Средства их были невелики, но и противостоящие им силы, очевидно,
не внушали страха. В Пелопоннесе, дезорганизованном падением
византийской центральной власти, они могли столкнуться лишь с
крупными греческими землевладельцами да с поднявшимися на
партизанскую войну горцами. Они взяли Патры, оккупировали главный
город Элиды Андравиду и овладели приморским городом
Понтикокастроном (близ современного Катаколона), который станет
латинской крепостью Бовуар, или Бельведер (1206). Крупные греческие
землевладельцы, архонты из нижней долины Альфеи и горцы из
верхней долины — страны Эскорты, или Скорты, — видя, что брошены
и предоставлены сами себе, поняли бесполезность сопротивления. Они
заключили с победителем договор, по которому передали Шамплиту
императорские земли и некоторое количество частных угодий, заверив,
что сохранят за собой в полной собственности остальное, при условии
признания феодальной вассальной зависимости. Из Элиды Шамплит
отправился в Мессению, взял штурмом приморский город Корон и
заставил капитулировать важную крепость Каламату, которую отдал во
фьеф Жоффруа де Виллардуэну.

Примечательно, что в этом первом завоевательном походе
латиняне четко обозначили территории, которые наиболее сильно
отметят своим влиянием. Ахею, Элиду, Мессению, завоеванные ими в
1206 г., их последние преемники сохранят вплоть до первой четверти
XV в. А между этими двумя датами, как мы увидим, латиняне покорят
весь Пелопоннес, но в дальнейшем его потеряют. В целом главным
очагом латинского владычества станет западное побережье
полуострова, земли, обращенные к Италии.
Однако греческое население Лаконии — жители Никли (древней
Тегеи), Велигости (возле древнего Мегалополя) и Лакедемона — равно
как и воинственные мелинги (славяне-горцы Тайгета) — взялись за
оружие, чтобы остановить вторжение. Греческий деспот Эпира Михаил
Ангел Дука, который в этот период был самым грозным защитником
эллинизма в Европе, переправился через Коринфский залив и
присоединился к ним со своими войсками. Его численный перевес над
силами Гийома де Шамплита был угрожающим: более четырех тысяч
против приблизительно семисот воинов. Однако при Кодуросе
Шамплит дал противнику сражение и обратил его в бегство. Эта
решающая
победа
обеспечила
ему
виртуальное
владение
Пелопоннесом. После того как эпирский деспот был отброшен на
другой берег Коринфского залива, Шамплиту противостояли лишь
местные ополчения, с которыми он легко справился. Он принудил к
капитуляции продержавшуюся до этого времени Аркадию
(Кипариссию), главный город Мессении (1207), и отдал ее Жоффруа де
Виллардуэну, а затем сломил сопротивление греческого вождя
Доксопатриса — героя народных песен, — оборонявшего крепость
Ореокловон (переименованную латинянами в Бюсле или Бусселе) в
Западной Аркадии, у входа в ущелья Эскорты.
Однако шампанцы оказались не единственными, кто взялся делить
Пелопоннес. Еще не сказала своего слова Венеция. Пока Гийом де
Шамплит и Жоффруа де Виллардуэн без особых усилий брали
полуостров под свой контроль, венецианская эскадра заняла на землях,
которые они намеревались взять себе, два мессинских порта Модон и
Корон, Метону и Корону Фукидида[285] (1206). Не разразится ли новая
Пелопоннесская война между хозяевами суши и владыками моря?
Гийом де Шамплит и Жоффруа де Виллардуэн, разумеется, получили от
Бонифация Монферратского инвеституру по всем правилам, но по

проекту раздела 1204 г. западное побережье Пелопоннеса отходило к
Республике Святого Марка. Шампанцы, будучи людьми опытными,
проявили мудрость и добровольно отказались от обладания Модоном и
Короном[286] ради сохранения ценного союза с Венецией. В 1207 г.
венецианцы назначили в оба города своих губернаторов, Джованни
Кирини в Модон и Джакопо Дольфини в Корон.
Жоффруа I де Виллардуэн и лишение Шамплитов наследства
На протяжении трех лет Гийом де Шамплит и Жоффруа де
Виллардуэн сохраняли свой союз к большой обоюдной выгоде, и,
насколько нам известно, ничто не нарушало их взаимопонимания. Но
скоро произошло событие, доказавшее, что их соглашение скрывало
тайные личные амбиции второго участника. Это обнаружилось после
отъезда Гийома де Шамплита. Гийом покинул Грецию в мае 1209 г.,
чтобы отправиться в Бургундию получать наследство умершего брата, и
вскоре скончался сам. Управление завоеванными областями он оставил
своему племяннику Югу де Шамплиту, но и тот умер в том же году
(1209). Естественно, бароны Мореи избрали правителем старого
соратника Гийома, Жоффруа де Виллардуэна, который помогал ему
завоевывать эту страну и которому, в конце концов, первому пришла в
голову идея этого завоевания. То, что Жоффруа получил полномочия и
титул бальи, сомнений не вызывает. Однако обстоятельства, при
которых это произошло, намеренно оставлялись в тени. Так,
«Морейская хроника»[287] забудет имя Юга, переходя сразу от Гийома к
регентству Жоффруа де Виллардуэна. Гийом, если верить хронисту,
даже специально оговорил, что, если его наследники не заявят о своих
правах в положенный срок (год и один день), княжеская корона
перейдет к Виллардуэну. Но это, вероятно, последующая интерполяция,
имевшая целью придать легитимность приходу к власти Виллардуэнов
и установить юридическую преемственность между Шамплитами и
ими.
К тому же Жоффруа не забывал ни о чем, что могло бы
юридически укрепить его власть. В том же 1209 г. император Анри де
Эно, который в борьбе против фессалоникских ломбардцев нуждался в
помощи столь ловкого политика, назначил его на «парламенте» в

Равеннике
сенешалем
империи.
Это
было
значительным
«повышением», официальным признанием, пришедшимся как нельзя
более кстати: таким образом Жоффруа стал — через голову короля
Фессалоникского — прямым вассалом латинского императора. Эти
предосторожности и высокая поддержка были далеко не лишними.
Потому что права дома Шамплитов не были аннулированы. Морейское
наследство потребовал себе родственник покойного князя, Робер де
Шамплит[288]. Его права для человека непредвзятого казались
бесспорными. Феодальное право было на его стороне в случае их
предъявления в течение года и одного дня. Но все эти доводы не
принимали в расчет хитрости Жоффруа де Виллардуэна. Тот располагал
реальной властью, которая «стоит титула», и пользовался поддержкой
баронов и рыцарей, которые все были его соратниками, его друзьями,
его должниками. Добавим к этому, что буквальное следование праву в
данном случае выглядело оскорбительным, ибо было бы вопиющей
несправедливостью лишить реального основателя Морейского
княжества власти и титула в пользу чужака, явившегося после победы,
чтобы потребовать себе результаты чужих трудов. Поэтому, по общему
молчаливому соглашению, решено было отстранить некстати
явившегося нового претендента. С помощью, в частности, венецианцев
и прибегая к хитростям, Жоффруа дурачил Робера де Шамплита до тех
пор, пока не истек срок предъявления претензий. После чего он
объявил его права утратившими силу. Бедняге, обманутому и
разъяренному, осталось лишь убраться восвояси. После года регентства
Жоффруа де Виллардуэн сменил титул бальи на княжеский
(приблизительно январь — февраль 1210 г.). В «Морейской хронике»
вся эта история изложена с насмешливой иронией и пикантным
юмором фаблио, хотя событие и вызвало определенный скандал, о чем
свидетельствует одно место в Иерусалимских ассизах, где Филипп
д’Ибелин намекает на него в разделе за 1218 г. как на дурной пример,
которого следует избегать.
Завоевание Жоффруа I Аркадии и Лаконии
В крестоносном обществе более, чем где-либо, цель — когда она
служила интересам завоевания — оправдывала средства. Хотя

Жоффруа де Виллардуэн захватил для себя наследство Гийома де
Шамплита с уловками прокурора, он проявил себя верным
продолжателем его дела. Лакония и соседние районы Аркадии не были
завоеваны Гийомом. Жоффруа позаботился о том, чтобы отнять их у их
владельцев — греческих сеньоров городов и равнин и славянских
племен горцев. Он штурмом взял город Велигости (Белигост) возле
Мегалополя, за три дня принудил к сдаче Никли (Никль), который был
древней Тегеей, и после пятидневной осады заставил сдаться даже
Лакедемон (Кремони).
Это завоевание было довольно мягким. Видимо, здесь
отсутствовала та непримиримая расовая ненависть, которая в Византии
разделяла грека и латинянина. Впрочем, греческое население к тому
времени наверняка понимало, что помощи ему ждать неоткуда.
Наилучшим для него было скорее покориться. Поэтому жители
подчинились, получив заверения в неприкосновенности их имущества
и свободы исповедовать православную веру. Греки еще удерживали
несколько крепостей на восточном побережье: Акрокоринф, или
цитадель Коринфа, Навплию, Аргос и Монемвасию (Мальвуазию), из
которых три, как мы помним, отразили все атаки короля
Фессалоникского
Бонифация
Монферратского.
Жоффруа
де
Виллардуэн обратился за помощью к Отону де ла Рошу, сеньору
Афино-Фиванскому, и, при его содействии, овладел Акрокоринфом
(1210), а потом, при помощи венецианского флота, Навплией. В 1212 г.
он даже отобрал у греков цитадель Аргоса. Отона де ла Роша он
вознаградил, отдав ему во фьеф Аргос и Навплию. Эта акция очень
интересна. Она нам показывает честное сотрудничество франкских
баронов в Греции в деле завершения ее завоевания, а также тесную
связь и переплетение их интересов. Барон Афинский проявил себя как
блестящий помощник князя Морейского. Он получил шателенство
Коринфское и часть Арголиды взамен на то, что станет вассалом князя
за эти фьефы. В связи с событиями 1258 г. мы увидим, какие
юридические проблемы создала данная инфеодизация.
Греки сохранили (вплоть до 1248 г.) лишь Монемвасию.
Обустройство княжества Морейского Жоффруа I

Жоффруа де Виллардуэн был не только завоевателем. Он также
проявил себя как способный правитель, озабоченный правильной
организацией страны. В 1209 г. он собрал для этого в Андравиде или,
как говорили франки, Андревиле, «парламент», на котором был
подведен итог завоевания. На нем латинская Морея была разделена на
двенадцать бароний[289]; перечислим их по прежним греческим
провинциям, где они были основаны (по состоянию на 1225 г.):
а) в собственно древней Ахее: 1) барония Востица (Вутис), бывший
Эгион, была отдана Югу де Лиллю, также называемому Югом де
Шарпиньи; 2) барония Патры — провансальскому сеньору Гийому
Аламану; 3) барония Халандрица (Каландри) — Роберу де Тремоле,
ошибочно называемому Одебером де ла Тремуй;
б) в Мезарее, древней Аркадии: 4) барония Калаврита (Коловрат) —
Отону де Турне; 5) барония Акова с ее замком Матагрифон, МатеГриффон или Мате-Грифон (буквально: Усмиритель греков) — Готье де
Розьеру[290]; 6) барония Каритайна (Каринтена), крепость,
предназначенная для сдерживания славян из Скорты (Эскорты,
древнего Гортиса), — Югу де Брюйеру (который женился на дочери
князя Морейского Жоффруа I де Виллардуэна)[291] и 7) баронию Никли
(Никль, древняя Тегея) — Гийому де Морле;
в) на границах Южной Аркадии и Северного Тайгета: 8) барония
Велигости (Велигур) — Матье де Валинкуру, также называемому Матье
де Монс;
г) в Лаконии: 9) барония Гераки (Жьераши), призванная наблюдать
за горцами Цаконии, — Ги де Нивеле[292] и 10) барония Пассава
(Пассаван) возле древнего Гифиона — Жану де Нейи;
д) наконец, в Мессении 11) барония Грицена в долине Лаккоса —
сеньору по имени Люк и 12) барония Каламата и Аркадия
(Кипариссия), ранее отданная Гийомом де Шамплитом самому
Жоффруа де Виллардуэну.
Добавим к этому церковные земли латинского епископата,
архиепископа Патрского, епископов Коринфского, Лакедемонского,
Оленского, Модонского, Коронского, Аргосского и Никлийкого.
Центром княжества оставалась Элида, провинция, которую за ее
прекрасные
плодородные
долины
французское
рыцарство
предпочитало остальной, более гористой части Пелопоннеса. Впрочем,
такое отношение к Элиде, так же как к Фессалии и Беотии, восходит

еще к временам Античности. Так, в IV в. до н. э. спартанцы подарили
своему другу Ксенофонту Скиллунт, где он мог предаваться своему
любимому занятию: разводить лошадей и писать трактат о коннице.
Кроме того, Элида представляла в глазах латинян то преимущество, что
была обращена к Западу. Не будем забывать, что она находилась в
собственно Морее и не зря впоследствии латиняне распространили ее
название на весь полуостров. Андравида (Андревиль) возле древнего
Элиса играла роль столицы, а столичным портом была Кларенца
(Кларанс), древняя Киллена. Свою летнюю резиденцию Виллардуэны
устроили на этих средней величины холмах, напоминающих своей
формой некоторые места Шампани, засаженные виноградниками. В
более общем плане следует отметить, что франкской Мореей был
главным образом Западный Пелопоннес. Именно там обосновались
франки, именно там они продержались дольше всего, тогда как
Западный Пелопоннес оставался намного более греческим. Здесь, не
говоря о стратегических причинах, сыграло роль очевидное
географическое различие: крупный остров Пелопс, как его называли
древние поэты, имеет двойственный вид: его сухое и бесплодное
восточное побережье кажется продолжением Аттики, а жирная
плодородная почва противоположного берега напоминает Италию или
северные районы Франции. Вот эта-то черта западного побережья и
объясняет предпочтения франков.
Жоффруа I и греческое население
Политика Жоффруа де Виллардуэна в отношении коренного
населения Мореи в некоторых моментах напоминает политику короля
Бодуэна I по отношению к сирийским христианам. В обоих случаях
речь шла о приобщении местных христиан к политике латинского
государства, с той лишь трудностью, что греки были вчерашними
врагами, побежденными, которые не забывали о своей былой
независимости. Эти обиды Жоффруа де Виллардуэн и постарался
погасить. Своей умелой филэллинской политикой он сумел добиться
перехода на его сторону греческого населения, как городского, так и
сельского. Особо сложной эта задача была в горах Лаконии, жители
которой всегда проявляли независимый нрав и не всегда подчинялись

византийским центральным властям. Как мы видели, после завоевания
этой провинции Жоффруа I дал ее обитателям гарантии оставить
«каждого в его состоянии». Иными словами, там, как и на остальной
территории Пелопоннеса, земли были разделены на две части: одну
оставили грекам, включая сюда и феоды крупных местных сеньоров,
или архонтов, другую, «излишек», забрал князь, чтобы раздавать своим
людям. Арагонская хроника — а это важнейший источник информации
по данному вопросу — добавляет, что «греческие дворяне», так же как
дворяне франкские, «монастыри и капелланы» сохранили владение
своим добром.
Такой либерализм делает честь опытному шампанцу,
управлявшему этой страной. Поспешим добавить, что это была
наилучшая политика. Если франкское правление продлилось более двух
веков, то только потому, что завоеватели сумели добиться перехода на
их сторону побежденных. В то же время Жоффруа де Виллардуэн сумел
внушить уважение вечно неспокойным горным племенам — греческим
и славянским — округа Скорта, Тайгета (мелинги, майноты) и Цаконии.
Эти непокорные горцы, большую часть времени подчинявшиеся власти
Византии чисто номинально, отказались от нападений на соседние
латинские замки и наверняка получили в награду признание их
автономии.
Наконец, Жоффруа I пришлось защищать свои прерогативы от
латинского духовенства. Так, в 1212 г. мы видим его конфликт с папой
Иннокентием III по поводу епископства Андравидского, имущество
которого он захватил.
Княжество Морейское как великая держава. Правление Жоффруа II
де Виллардуэна
У Жоффруа I от его жены, Елизаветы де Шапп, было два сына,
Жоффруа II и Гийом (и дочь, вышедшая замуж за Юга де Брюйера,
сеньора Каритайны). После его смерти (ок. 1229) Жоффруа II
наследовал ему и занимал трон Мореи с (приблизительно) 1229 по
1246 г.
Структура средневекового общества в латинской стране требовала,
чтобы там периодически обострялась латентная борьба между светской

властью и церковью. Княжество Морейское в правление обоих
Жоффруа не избежало этой фатальной закономерности. У князя
действительно были серьезные конфликты с латинским духовенством,
отказывавшимся предоставлять свои воинские контингенты для
феодального ополчения. По той же причине, как мы помним, король
Иерусалимский Бодуэн I ссорился с патриархом Даимбертом, когда
патриарх отказал королю в уплате налога на церковное имущество для
финансирования расходов в священной войне. Мы помним, с какой
жесткостью Бодуэн I заставил патриарха уступить. Жоффруа в
аналогичных условиях проявил такую же решительность. Его бароны,
уверяет нас «Греческая хроника», первыми посоветовали ему
действовать твердо; ее текст приписывает им такие речи: «Церкви
владеют почти третью Мореи. Духовенство живет мирно и спокойно,
никоим образом не заботясь о войне, которую мы ведем против греков.
Мы вам советуем, монсеньор, созвать ваших вассалов духовенства,
дабы прибыли они вооруженными помочь нам отвоевать те крепости. А
если они откажутся, конфискуйте их фьефы!»[293] Духовенство
действительно отказалось уступить в этом принципиальном вопросе, и
Жоффруа, «придя в гнев», осуществил угрозу, некогда высказанную в
Святой земле первым королем Иерусалимским: он приказал своим
сержантам завладеть всем церковным имуществом. На полученные с
конфискованных земель доходы он построил в Элиде важную
приморскую крепость, знаменитый Клермон (Хлумуци), порт на
оконечности Хелотанаского полуострова, призванный принимать
приходящие с Запада подкрепления и контролировать Ионическое море
(1219–1222). Однако никому не удавалось безнаказанно бросить вызов
церкви: легат Джованни Колонна отлучил Жоффруа. Тот настаивал на
своей правоте. Поскольку в прошлом веке имел место прецедент с
королем Иерусалимским Бодуэном I, папство было полно
снисходительности к этим принцам-крестоносцам, поддерживавшим
пламя веры в землях неверных или еретиков. Жоффруа без особого
труда добился от папы Гонория III снятия интердикта (конец 1222 или
1223 г.) и (что, очевидно, было сложнее) даже заключил особый мир с
латинским архиепископом Патр, митрополитом Морейским. Вероятно,
он сумел убедить того, показав полезность цитадели, построенной на
церковные деньги. «Если мы когда-либо потеряем Морею, — заявил

Жоффруа архиепископу Патрскому, — благодаря крепости Клермон мы
сможем ее отвоевать, ибо она истинный ключ к этой стране».
Поспешим сообщить к чести Жоффруа II, что ее трофеи не
ограничивались конфискацией церковного имущества. Как мы видели
выше, он в 1236 г. пришел на помощь латинскому императору
Бодуэну II, осажденному в Константинополе никейскими греками и
болгарами. Как повествует Обри де Труа-Фонтен[294], с эскадрой,
перевозившей 100 рыцарей, 300 арбалетчиков и 500 лучников, он
доблестно прорвал блокаду Мраморного моря и спас город. Филипп
Муске[295] пишет лишь о 10 галерах. Как бы то ни было, эта блестящая
операция, так же как и героизм старого короля-императора Жана де
Бриенна, помогли спасти Константинополь и продлить на четверть века
существование Латинской империи. Престиж княжества Морейского,
сыгравшего столь важную роль, значительно вырос. В благодарность
император Бодуэн даровал Жоффруа сюзеренитет над венецианским
герцогством Наксос, то есть архипелагом, а также над терциариями
Эвбеи и маркизатом Бодоница (Фермопилы).
В результате этой инфеодизации княжество Морейское приобрело
вид крупного государства. Если сравнить площадь ее собственной
территории (с признанной зоной влияния), с одной стороны, и
ничтожные
размеры
Константинопольской
«империи»,
ограничивавшейся пригородами ее столицы, то станет видно, что
Морея заменила империю в качестве латинской великой державы.
Обратной стороной этого блестящего положения была узость
этнической базы: «латиняне» (то есть в данном случае французы)
составляли здесь лишь военную аристократию. Озабоченный
устранением этой опасности, Жоффруа II работал над францизацией
Пелопоннеса, привлекая туда многих рыцарей, прибывавших главным
образом из Шампани, Бургундии или Франш-Конте. О нем говорили,
что «при своем дворе он всегда держал восемьдесят рыцарей с
золотыми шпорами». Франкское владычество могло сохраняться лишь
при условии периодического обновления французской крови,
постоянного притока новых национальных элементов, способных
победить эффект смешанных браков, становившихся с этого времени
все более и более многочисленными.

Княжество Морейское как великая держава. Княжение Гийома де
Виллардуэна: апогей
Жоффруа II был женат на Аньес де Куртене, дочери
константинопольского императора Пьера де Куртене. Не имея детей, он,
умирая, оставил корону своему брату Гийому, который княжил с 1216
по 1278 г.
Гийом стал первым князем Морейским, родившимся в этой стране
(в Каламате)[296], и нам известно, что он говорил на греческом языке,
как коренной житель. Морейские хронисты отмечают этот факт с тем
же удовлетворением, с каким Гийом Тирский нам рассказывал о короле
Иерусалимском Бодуэне III как о первом франкском принце,
родившемся в Святой земле.
При этом принце, уже глубоко укоренившемся на греческой земле,
княжество Морейское достигло апогея. Сразу после восшествия на
престол Гийом начал блокаду последней греческой крепости
Пелопоннеса, Монемвасии (1246). На помощь ему пришли Ги I де ла
Рош, сеньор Афинский[297], Анджело Санудо, герцог Наксосский,
Матео Орсини, граф Кефалонийский и целая венецианская эскадра. В
этих обстоятельствах он явно выглядел сюзереном прочих франкоитальянских баронов Греции. Все обстояло так, как если бы он являлся
феодальным королем франкской Греции. Перед таким объединением
сил Монемвасия в конце концов капитулировала (1248). Это завоевание
завершило умиротворение Лаконии. Гийом держал свой двор в
Лакедемоне (Кремоне), городе, который ему, видимо, особенно
нравился и в котором мы видим его в феврале 1249 г. Естественно, что
рыцари из Франции любили эту долину Эвротаса, эту широкую
лаконийскую равнину «с роскошной зеленью, с тяжелой влажной
атмосферой, где прячутся болота и рисовые поля». Суровые окрестные
племена горцев — мелинги, или тайгетские славяне, майноты — греки
с Тенарского полуострова, и цаконы, тоже греки с Парнонского горного
хребта — до того момента практически независимые, были прочно
привязаны к княжеству. Чтобы лучше их удерживать, Гийом построил
крепости Мистру (на греческом в «Хронике» Мицитра) юго-западнее
Лакедемона (1249), Гран-Мань (Майна) в Тенарском массиве (1250) и
Бофор (Левктрон Майнский возле древней Кардамилы) (1251). Из
Мистры он держал под контролем всю округу — перпендикулярная

скала, на которой стоят дворец и крепость, обрывается резко вниз:
пустота, свободное пространство, поля и реки. Вся округа расстилалась
у ног хозяина, который с этого пугающего бельведера мог следить за
окрестными дорогами, горными проходами, видеть приближение врага.
Стратегическая важность Мистры станет очевидной для всех, когда
после 1262 г. ситуация перевернется и в ней закрепятся византийцы: с
этой неприступной позиции они станут медленно, но неуклонно
сталкивать латинян в Ионическое море. Что же касается Гран-Маня, его
стратегическое значение проявится еще позднее, когда при османском
владычестве горцы станут отражать оттуда атаки турецких пашей.
Став отныне бесспорным властителем всего Пелопоннеса и
признанный в качестве лидера остальными франкскими баронами
Греции, Гийом предпринял несколько походов за пределы своих границ.
Его брат и предшественник Жоффруа II плавал спасать латинскую
Константинопольскую империю. Гийом со своим блестящим
рыцарством присоединился к Людовику Святому во время Египетского
крестового похода и участвовал во взятии Дамьетты (6 июня 1249 г.).
В ходе этого крестового похода княжество Морейское более чем
когда бы то ни было имело вид великой державы. Фактически Гийом де
Виллардуэн, чьи амбиции теперь выходили за горизонт Пелопоннеса,
начинал распространять свои действия на центральную Элладу.
Вопросы наследования побудили его вмешаться в конфликт на Эвбее
против веронской семьи Карчери, терциариев острова. Овдовев после
смерти жены, дочери бальи Константинополя Наржо де Туси, он
женился на Каринтане далле Карчери, дочери терциария Ореоса
Риццардо далле Карчери. Хотя эта принцесса умерла в 1255 г., она
оставила ему в наследство свои права, которые он захотел расширить за
счет других членов семьи Карчери. Венеция, осуществлявшая с 1209 г.
настоящий протекторат над терциариями, вступилась за своих
клиентов. Таким образом, Гийом де Виллардуэн оказался втянут на
Эвбее в войну одновременно против семейства Карчери и против
венецианцев (1256–1258). Он высадился на острове, арестовал в замке
Купа Нарзотто далле Карчери и Гвидо, он же Гульельмо, далле Карчери,
терциариев, соответственно, Каристоса и города Негропонт (Халкис), и
изгнал венецианского бальи Паоло Градениго (1256). Он даже
подумывал об изгнании венецианцев из Корона в Мессении. Однако
контроль над Эвбеей был слишком необходим для венецианской

гегемонии в Эгейском море, чтобы Республика Святого Марка так легко
от него отказалась. Очень скоро венецианская эскадра под
командованием проведитора[298] Марко Градениго вернула остров под
протекторат Республики (1256–1258).
Эти события показали Гийому де Виллардуэну, поддавшемуся
своей гордыне, что он допустил ошибку, поссорившись с
венецианцами. Те, что когда-то прекрасно приняли Шамплит и
Жоффруа I, были естественными союзниками Морейского княжества,
ибо имели общего врага в лице греков. Хотели они того или нет,
интересы венецианцев и князей Морейских всюду совпадали. Впрочем,
Гийому де Виллардуэну хватило мудрости прекратить ссору.
Гегемонистская политика Гийома де Виллардуэна в конце концов
стала причиной образования против него коалиции баронов
центральной Эллады. В первом ряду их стоял Ги I де ла Рош, сеньор
Афинский и Фиванский, которого Гийом считал своим вассалом.
Вопрос мог считаться спорным в том, что касалось самих Афин и Фив,
но бесспорно, что Ги де ла Рош являлся вассалом княжества
Морейского в качестве сеньора Аргоса и Навплии, городов, отданных в
1212 г. Жоффруа I де Виллардуэном во фьеф Отону де ла Рошу, дяде и
предшественнику Ги. И вот, несмотря на это обстоятельство, Ги не
оказал Гийому де Виллардуэну помощи в его борьбе против семейства
Карчери на Эвбее. Призванный принести Гийому строгий оммаж, Ги
уклонился, а потом, сбросив маску, присоединился к его противникам:
терциариям и венецианцам.
Здесь мы имеем дело с одним из запутанных случаев применения
феодального права, распространенных вследствие переплетений уз
вассальной зависимости. Ги, считавший себя в Афинах независимым
государем, в Аргосе был обыкновенным вассалом князя Морейского;
точно так же Плантагенеты, короли Англии, в Бордо были всегонавсего герцогами Гиеньскими, вассалами Капетингов.
Опасность для Гийома де Виллардуэна представляли силы,
группировавшиеся вокруг Ги де ла Роша. Еще два крупных автономных
барона Эллады, Тома I де Стромонкур, барон Салона (Амфиссы), и
Убертино Паллавичини, маркиз Бодоницы (Фермопил), выступили
совместно с сеньором Афинским и объединили свои и его войска. Так в
феодальной французской Греции началась новая «Пелопоннесская
война», в которой Ги де ла Рош, нечаянный наследник Перикла,

выступил против Гийома де Виллардуэна, не менее неожиданного
наследника царей Спарты. Как и в V в. до н. э., победа осталась за
пелопоннесцами. Гийом де Виллардуэн выступил против враждебной
ему коалиции, встретил возле горы Кариди, между Мегарой и
Кифероном, разгромил и гнал до Фив, которые с ходу осадил (1258).
Отметим, что Фивы были более любимой резиденцией де ла Рошей,
чем Афины. То есть речь шла о фактической столице Ги. При этом ее
цитадель, Кадмея, была далеко не столь хорошо укреплена, как
афинский Акрополь. Город мог быстро пасть…
Взятие Фив, пленение баронов Эллады морейскими баронами
повлекли за собой, при том состоянии, в котором находился Гийом де
Виллардуэн, весьма печальные последствия. Греция была не так прочно
завоевана французами, чтобы те могли безнаказанно убивать друг друга
на глазах своих подданных. К счастью, вмешалась церковь. Гийом де
Виллардуэн простил мятежных баронов Афинского, Бодоницского и
Салонского, но потребовал от них официального принесения оммажа,
причем от Ги де ла Роша — строгого оммажа. Для этой цели он созвал в
Никли (Тегее) торжественный «парламент», где и принял от них клятву.
Но случай Ги де ла Роша был не единственным вопросом
феодального права, вынесенным на рассмотрение Никлийского
парламента. Еще более серьезным, причем с двух точек зрения,
юридической и личностной, было дело одного из пелопоннесских
баронов, рыцарственного и романтичного Жоффруа де Брюйера,
сеньора Каритайны (Каритены), который покинул своего сюзерена,
князя Морейского, чтобы сражаться на стороне сеньора Афинского.
Политическая проблема в данном случае усугублялась двойным
семейным вопросом. С одной стороны, Жоффруа де Брюйер по своей
матери доводился Гийому де Виллардуэну племянником: его отец, Юг
де Брюйер, первый сеньор Каритайны, был женат на родной сестре
Гийома. Но, с другой стороны, сам Жоффруа де Брюйер был женат на
Изабелле де ла Рош, дочери Ги. Хронисты позволяют нам догадаться о
том, какая битва происходила у него в душе. Не вызывает сомнений то,
что вассальный долг заставлял его, в качестве владельца фьефа
Каритайна, стать под знамена князя Морейского. Но любовь к Изабелле
де ла Рош победила. Нарушив клятву, он присоединился к рыцарям
своего тестя, герцога Афинского, и в битве при Кариди сражался
против своего законного сеньора. В конце концов Гийом де Виллардуэн

простил и его, но преобразовав его фьеф — унизительное разжалование
— из «сеньории по праву завоевания» в «сеньорию по пожалованию».
В том, что касается сеньора Афинского, Гийом де Виллардуэн,
похоже, искренне помирился с ним при условии, как мы видели,
принесения прямой присяги на верность: и действительно, с этого дня
вассальная зависимость Афино-Фиванской сеньории от княжества
Морейского никогда уже не вызывала сомнений, даже после
катастрофического разгрома 1259 г. Кроме того, для определения
степени наказания, которое заслужил Ги, Высокий совет решил
передать дело на арбитраж королю Франции Людовику IX. Ги
отправился в Париж, где святой король вынес умеренный приговор,
призванный завершить дело. Если верить «Морейской хронике»,
Людовик Святой даровал Ги герцогскую корону, действительно
носимую с тех пор всеми его преемниками. До того момента, как мы
видели, де ла Роши довольствовались титулом «сеньоров Афинских»,
по-гречески «великих сеньоров», mégas kyr. С 1280 г. они впредь
титулуются только «герцогами Афинскими». Однако, как отмечает
Лоньон, вряд ли возведение Афинской сеньории в ранг герцогства
было, как утверждает «Хроника», делом рук Людовика Святого. Что же
касается Гийома де Виллардуэна, после этой победы он еще разбил на
Эвбее, при Ореосе, «карчерийскую» партию и венецианцев. Далее, в
связи с историей «Негропонта», мы рассмотрим различные фазы этого
дела.
Разгром в Пелагонии
Никлийские соглашения, узаконившие результаты битвы при
Кариди, имели большое значение. По результатам их можно сравнить с
Триполийскими соглашениями 1109 г., когда король Иерусалимский
Бодуэн I собрал под своим руководством все франкские силы в
Палестине. Нет никаких сомнений в том, что, если бы не пресечение
мужской линии Виллардуэнов в 1278 г., достигнутое в Никли
политическое единство оказалось бы жизнеспособным. Сюзеренитет,
отныне бесспорный, Гийома де Виллардуэна распространялся за
Фермопилы. Вся франко-итальянская Греция от мыса Матапан до
Отриса признавала его своим сеньором. Его двор, где находилось от

700 до 1000 рыцарей, был, как рассказывает Санудо, более блестящим,
чем двор какого-нибудь великого короля. И вот тут произошла
неожиданная катастрофа, внезапно положившая конец этому
процветанию.
Крах этот вызывало вмешательство князя Морейского в ссоры
между греками. Гийом де Виллардуэн, овдовев после смерти
Каринтаны далле Карчери, женился третьим браком (1259) на
греческой принцессе Анне, дочери Михаила II Ангела Дуки, деспота
Эпирского. Деспот боролся за гегемонию в Македонии с другим
греческим правителем, василевсом Никеи и Фракии Михаилом
Палеологом. И обратился за помощью против последнего к Гийому,
ставшему его зятем и союзником. Князь Морейский не отказал в
помощи. Рыцарственный по натуре, он считал своим долгом помочь
отцу Анны. К тому же ему было приятно изображать из себя арбитра в
спорах между греческими принцами, то есть стать арбитром Балкан.
Это могло удовлетворить его тщеславие, непомерно выросшее после
победы при Кариди. Итак, со всем своим рыцарством в полном составе
он присоединился к армии деспота Эпирского в районе озер, в Верхней
Македонии. Сражение произошло в тех краях, в горах Пелагонии, возле
Монастира, при Кастории. В последний момент деспот Эпира поставил
там своих латинских союзников, на которых пришелся основной удар
противника. Рыцари успели бы спастись, но при условии, если бы
бросили свою пехоту. По призыву Жоффруа де Брюйера, сира
Каритайны, они благородно отказались это сделать и в одиночку
встретили массы врагов, раздавивших их числом. Это было одно из тех
«великолепных поражений», какими остались в общей памяти в нашей
стране битвы при Креси и Азенкуре. Гийом де Виллардуэн и Жоффруа
де Брюйер вместе с цветом рыцарства попали в плен (октябрь 1259 г.).
Поражение было столь же сокрушительным, во всяком случае с
военной точки зрения, как и то, что рыцари Святой земли потерпели в
1187 г. на историческом поле Хаттина.
Уступка лаконийских крепостей
Отказавшись вовремя бежать с поля боя при Кастории, Гийом де
Виллардуэн повел себя больше как рыцарь, нежели как

государственный деятель. Его персона в руках победителей
представляла ценный залог, выкуп которого вызвал раздел княжества;
так же как в случае с Жаном Добрым после битвы при Пуатье[299].
Вместе со своими рыцарями Гийом был отведен в плен к императору
Михаилу Палеологу, который обращался с ним учтиво, но за его
освобождение потребовал не больше и не меньше, как сдать ему
княжество Морейское. Гийом отказался. Тем временем Михаил
Палеолог отбил у латинян Константинополь (25 июля 1261 г.).
Несмотря на опасения обратного, это событие уменьшило его
претензии. Василевс стремился избежать угрозы карательного
крестового похода. Теперь за освобождение Гийома де Виллардуэна и
его баронов он требовал в дополнение к признанию — чисто
формальному — вассальной зависимости княжества от него, уступки
четырех крупных крепостей Лаконии: Монемвасии, Гераки, Мистры и
Гран-Маня.
Требование выглядело скромным. В действительности же под
внешней умеренностью скрывались тяжелые последствия, оно
угрожало княжеству разгромом и уничтожением в будущем, ибо
требуемые крепости, как уже было сказано, являлись ключом к
Пелопоннесу. Устав от войны и трехлетнего плена, Гийом де
Виллардуэн
проявил
слабость
и
принял
эти
условия
(Константинопольский договор 1262 г.).
Однако согласия князя Морейского было недостаточно для того,
чтобы осуществить условия подобного договора. Действующие
феодальные
обычаи
княжества,
которые
позднее
будут
кодифицированы в «Ассизах Романии», не позволяли ему уступать
столь важные крепости без согласия баронов, заседавших в Высоком
совете. Поэтому Гийом де Виллардуэн отправил из Константинополя
своего товарища по плену Жоффруа де Брюйера созвать Высокий совет,
который тотчас собрался в Никли (Тегее). Перед этой ассамблеей
герцог Афинский Ги де ла Рош громко выразил протест против уступки
лаконийских крепостей. Он отмечал, что отдать византийцам эти
орлиные гнезда — все равно что отдать им всю страну и что, для
начала, это означает непрерывную войну с неприятелем в собственном
доме. Очевидно, в его словах было воспоминание о его поражении при
Кариди, об испытанном им от победителя четыре года назад в этом же
городе Никли унижении. Но досада на Гийома де Виллардуэна вовсе не

мешала ему рассуждать разумно, даже напротив, и лишение княжества
будущего ради освобождения князя было чрезмерно высокой ценой.
В общем, устами Ги де ла Роша говорил государственный интерес,
но без учета соображений гуманности. Большинство французских
сеньоров, составлявших Высокий совет, находились в плену в
Константинополе, вместе с Гийомом де Виллардуэном. Поэтому их на
законном основании представляли жены, имевшие решающий голос. А
эти любящие супруги «спешили снова увидеть своих мужей». Они не
желали слушать тревожные предупреждения герцога Афинского и
энергично поддержали Жоффруа де Брюйера, который, безрассудно по
своему обыкновению, отстаивал их дело, то есть выступал за уступку
крепостей. Добавим, что княгиня Морейская, супруга Гийома де
Виллардуэна, Анна Эпирская, будучи сама гречанкой, не могла
разделять тревог Ги де ла Роша по поводу размещения византийских
гарнизонов в Лаконии. Так что странный «женский парламент» в Никли
ратифицировал Константинопольский договор. Монемвасия, Гераки,
Мистра и Гран-Мань были переданы византийцам, а Гийом де
Виллардуэн со своими соратниками обрел свободу. По чисто
византийскому обычаю, очевидно больно задевшему его самолюбие,
он, в качестве компенсации за сданные крепости, получил от Михаила
Палеолога титул великого доместика, один из наиболее завидных в
имперской иерархии.
Чтобы понять катастрофический характер подобной уступки,
достаточно взглянуть на карту Лаконии с двойной цепью Парнонских и
Тайгетских гор, идущей с востока и запада от коридора Эвротаса, где
теперь вновь обосновались византийцы. Эти четыре крепости Гийом де
Виллардуэн сам превратил в неприступные цитадели, чтобы из них
обеспечивать покорность соседних суровых горских племен. И вот
теперь сам же впускал в них византийские гарнизоны, которые,
благодаря поддержке их соседними горскими племенами, теперь
невозможно будет оттуда выбить! Едва вернувшись в Морею, Гийом
понял, что, как предсказывал герцог Афинский, он отдал врагу ключи
от собственного дома. Что толку, что он сохранил Лакедемон, если
неприступная крепость Мистра, отныне византийская, господствовала
над всей Лаконией, если Гран-Мань, так же как Гераки, предоставляла
горцам-майнотам и даже тайгетским мелингам убежище, а в
Монемвасии, по всей очевидности, должны были найти надежный порт

греческие корсары? Обнаружив, какую огромную ошибку он совершил,
Гийом де Виллардуэн поспешил прекратить старые раздоры и
обеспечить единство латинян. Первым делом он заключил мир с
венецианцами, признав их преобладание на Эвбее. Те, для кого
вступление греков в Константинополь представляло не меньшую
угрозу, чем для него, признали его сюзеренитет над терциариями
острова, и обе стороны пришли к соглашению о совместном владении
(1262). Добавим, что морейский сюзеренитет над Эвбеей остался чисто
юридическим и номинальным, тогда как венецианская опека,
основанная на экономическом господстве, все время усиливалась.
На самом деле, о чем можно догадаться по обстоятельствам, при
которых был заключен этот договор, речь шла о создании настоящего
военного союза между князем Морейским и Венецией против Михаила
Палеолога. Это было время, когда Запад, взволнованный падением
Латинской империи, заговорил о возобновлении Четвертого крестового
похода. Никто не думал о нем более серьезно, чем Венеция, столько
потерявшая из-за перемен 1261 г. Что же касается Гийома де
Виллардуэна, ему не было нужды отправляться искать византийцев в
Константинополь, поскольку теперь они были в его владениях. Вплоть
до смерти у него была одна цель: вернуть утраченные в Лаконии
крепости. Но, будучи в курсе его намерений, император Михаил
Палеолог направил в Мистру сильные подкрепления; его войска
перешли в наступление и внезапно двинулись через Аркадию на
Андравиду в Элиде, столицу княжества. Греки-горцы из области
Скорта, радостно приветствуя императорские знамена, с восторгом
присоединились к ним. Мятеж местного населения совпал с внешним
вторжением. Ситуация была крайне серьезной. В довершение
несчастий Гийом де Виллардуэн в тот момент отсутствовал (он
находился в Коринфе, ожидая подхода отрядов герцога Афинского,
маркиза Бодоницкого и других баронов центральной Эллады). Самый
блестящий паладин Мореи, Жоффруа де Брюйер, сир Каритайны, забыв
про свой воинский долг из-за любовной интрижки, незадолго до того
уехал в Неаполь, похитив молодую жену старого рыцаря Жана де
Катаваса, или де Кареваса. Именно Жану де Катавасу Гийом де
Виллардуэн поручил в свое отсутствие командование армией
княжества. Жан был стар, страдал подагрой, но он действовал как
хороший полководец: выступил навстречу византийцам, наголову

разбил их возле древней Пизы, в Элиде, освободил эту провинцию и
отбросил противника к Мистре (1263)[300]. Опасность усиливало то, что
греки из Скорты, подданные Гийома де Виллардуэна, ждали только
случая, чтобы восстать, что они, впрочем, и сделали в следующем году.
Действительно, в 1264 г. война возобновилась. Гийом де Виллардуэн с
одним из своих военачальников, Ансленом де Туси, командовавшим
авангардом, одержал в ущелье Макриплаги, между Дьяволисти и
Мегалополем, вторую победу над византийцами, еще более полную,
чем первая, завершившую освобождение Аркадии и Элиды и
вынудившую скортских греков вернуться в повиновение, однако,
несмотря на все усилия, он так и не смог вернуть Мистру[301].
Опыт был убедительным. Стало очевидно, что в полевом сражении
латиняне сохраняют свое превосходство над греками. Однако за
стенами Мистры или Гран-Маня те непобедимы. Исправить фатальную
сдачу крепостей в 1262 г. было невозможно. Отчаявшись восстановить
собственными силами территориальную целостность Морейского
княжества, Гийом де Виллардуэн обратился к французскому королю
Сицилии, Шарлю Анжуйскому, универсальному претенденту,
мечтавшему обо всех тронах латинского Востока. По Витербскому
договору от 27 мая 1267 г. бывший латинский константинопольский
император Бодуэн II как раз только что уступил Шарлю сюзеренитет
над Мореей. Гийом отправился в Неаполь к своему новому сюзерену, с
которым вступил в тесный союз (1268). Он заключил помолвку своей
старшей дочери Изабеллы с одним из сыновей Шарля Анжуйского и,
хотя «жених и невеста» были еще детьми, наследование княжества
Морейского — сыновей у Гийома не было — отныне было обеспечено
анжуйцам[302].
Решение Гийома де Виллардуэна понятно. Шарль Анжуйский был
не только королем Сицилии и графом Прованса. В это время он являлся
арбитром Италии. Сюзерен Мореи, приобретший права у последнего
латинского императора Константинопольского, он к тому же готовился
стать королем Иерусалима или, по крайней мере, Сен-Жан-д’Акра
(1277). Кто лучше этого могущественного монарха мог вернуть
княжеству Морейскому его потерянные крепости, изгнать византийцев
из Мистры, как он похвалялся изгнать их вскоре из Константинополя?
Брак одного из его сыновей с Изабеллой де Виллардуэн казался
латинской Морее залогом самого блестящего будущего. В

действительности эти надежды здесь, как и в Святой земле, были
жестоко разбиты. Во-первых, анжуйское правление оказалось
совершенно недейственным и в Греции, и в Сен-Жан-д’Акре. В течение
оставшихся десяти лет, которые Гийом де Виллардуэн прожил под
сюзеренитетом Шарля Анжуйского, этот последний практически
ничего не сделал для Мореи.
Гийом де Виллардуэн умер в Каламате 1 мая 1278 г. С этого дня
княжество Морея стало всего лишь зависимым владением италоанжуйского королевства.
Герцогство Афинское от Отона де ла Роша до Готье де Бриенна
Выше мы рассказывали о создании Афино-Фиванской сеньории
крестоносцем Отоном (или Эдом) де ла Рош, сыном Понса де ла Рошсюр-Оньон во Франш-Конте. Отон де ла Рош получил этот фьеф от
короля Фессалоникского Бонифация Монферратского. Фивами он
овладел приблизительно в 1211 г., но Афины занял уже в 1205 г., после
изгнания византийского архиепископа этого города Михаила
Акомината. Мы видели, что в 1209 г., на первом «парламенте» в
Равеннике, он принес оммаж латинскому императору Анри де Эно. Он
помог князю Ахейскому Жоффруа I де Виллардуэну отнять у греков в
1210 г. цитадель Акрокоринф, потом, в 1212 г., Аргос и Навплию. В
награду Жоффруа передал ему во фьеф свои «портовые права» в
Коринфе, Навплии и Аргосе, которые Отон держал как вассал
княжества Морейского.
Отон де ла Рош носил титул dominus Athenarum, «сир Афинский»,
переводимый на греческий как mégas kyr, «великий сеньор». Вассал
латинского императора за свою афинскую сеньорию, он был вассалом
князя Морейского за Коринф, Аргос и Навплию. С тех пор и до своего
отъезда в 1225 г. он мирно управлял новой сеньорией, не имея врагов.
Самое большее: мы видим разногласия Отона де ла Роша с римской
курией по поводу владения церковным имуществом, в неправомерном
удержании которого его подозревали. Письмо папы Иннокентия III от
июля 1210 г., адресованное архиепископу Фиванскому и епископам
Дамальскому и Зейтунскому, прямо его в этом обвиняет. В июне 1212 г.,
в связи с учреждением архиепископства Коринфского, было отправлено

новое письмо Иннокентия III, адресованное на сей раз Отону де ла
Рошу и князю Морейскому Жоффруа I де Виллардуэну, с требованием
возвратить имущество, отнятое у архиепископств Коринфского и
Фиванского.
Отон де ла Рош женился на Изабелле де Рей. Их сын и внук, Ги и
Отон де Рей, оба остались во Франции (Отон де Рей совершил поездку
в Афины в 1265 г., но не претендуя на наследование этой сеньории). В
1225 г. сам Отон де ла Рош, очевидно страдая от ностальгии по родному
Франш-Конте, вернулся во Францию, мирно процарствовав в городе
Перикла (1205–1225)[303]. Но прежде он вызвал в Грецию своего
племянника, Ги I де ла Рош (сына его брата Понса де Флаже), который
ему наследовал.
Сначала Ги I правил Афино-Фиванской сеньорией с титулом mégas
kyr (1225–1260), потом с титулом герцога (1260–1263). Мы видели, что
традиция, похоже, безосновательно приписывает Людовику Святому
дарование ему герцогской короны, которую впоследствии носили все
его преемники. Мы также видели, что, будучи вассалом князя
Морейского Гийома I де Виллардуэна за шателенство Коринфское и
сеньорию Аргосскую и Навплийскую, он тем не менее отказался
исполнять «службу», требуемую от него Гийомом в эвбейских делах,
что вызвало Каридийскую войну между ними (1258). Также известно,
что Гийом де Виллардуэн простил ему мятеж и даже возвратил его
пелопоннесские фьефы Коринф, Аргос и Навплию. Впрочем, в данном
случае досаду смягчали семейные узы: Ги I был женат на племяннице
Гийома де Виллардуэна. От нее у него было два сына, Жан и Гийом, о
которых мы еще поговорим, и три дочери: Алиса, вышедшая замуж за
Жана II д’Ибелина, сеньора Бейрутского, Катрин, вышедшая за Шарля
де Лагонеса, сенешаля Сицилии, и Изабелла, выходившая замуж
последовательно за Жоффруа де Брюйера, сеньора Каритайны, и за
Юга де Бриенна, графа Лечче.
Ги I наследовал его старший сын Жан де ла Рош (1263–1280).
Влияние этого принца было значительным и ощущалось вплоть до
Фессалии, страны, которая в то время составляла греческий деспотат
«Великой Влахии» и находилась под управлением одной из ветвей
семейства Ангелов. В 1275 г. вмешательство Жана спасло деспота
Фессалии от византийского вторжения: маленькое войско герцога
Афинского — по разным сведениям, 300 или 500 рыцарей —

разгромило византийцев в сражении при Неопатрасе (ныне Ипати)[304].
Более счастливый, нежели князь Морейский Гийом де Виллардуэн,
который при аналогичном вторжении потерпел поражение при
Кастории, Жан приобрел в связи с этим значительный престиж и стал
арбитром между различными греческими принцами. Жан также
защищал веронских «терциариев» на Эвбее и их венецианских
покровителей от атак византийского флота. Правда, во время одного из
таких походов его постигла участь Гийома де Виллардуэна: он был
разбит и взят в плен при Веронде (Ватондасе) возле Ореоса имперским
адмиралом Ликарио, грозным итальянским авантюристом, перешедшим
на службу к императору Михаилу Палеологу. Жан был отправлен в
Константинополь, где, возможно, ожидал предъявления требований о
территориальных уступках, столь же тяжелых, какие семнадцатью
годами ранее были предъявлены Гийому де Виллардуэну, но Михаил
Палеолог, задумавший выдать за него одну из своих дочерей, принял
его с почетом и неожиданно любезно. Как раз в это время король
Сицилии Шарль Анжуйский готовил новый крестовый поход, чтобы
отбить Константинополь у византийцев. Опасаясь ускорить
выступление этой экспедиции чрезмерно жесткими требованиями к
герцогству Афинскому, василевс почти тотчас освободил своего
пленника.
Жан умер, так и не вступив в брак (1280). Ему наследовал его брат
Гийом де ла Рош, до того момента являвшийся сеньором Ливадии в
Беотии, города, возведенного в ранг крупного фьефа ради младшего
отпрыска правящей династии. Гийом, княживший в Афинах и Фивах с
1280 по 1287 г., кроме того, некоторое время являлся бальи Мореи
(1285–1287). Он женился на дочери греческого деспота Фессалии,
принцессе Елене Ангел, которая принесла ему в приданое округ Зейтун
(Ламию, во Фтиотиде) и Гардики. После смерти Гийома (1287) Елена
осуществляла регентство при их несовершеннолетнем сыне Ги II. В
1291 г. она повторно вышла замуж за французского барона Юга де
Бриенна, с которым разделила регентство. Так дом Бриеннов уселся на
ступеньки трона.
Ги II (1287–1308) суждено было стать последним из де ла Рошей.
Можно сказать, что в нем собрались все достоинства этой
блистательной французской фамилии, обосновавшейся у подножия
Парфенона. Достигнув в 1294 г. установленного законом

совершеннолетия, он был по этому случаю посвящен в рыцари одним
из его друзей, Бонифацием Веронским, в ходе сцены, словно взятой из
героической поэмы и описанной хронистом Мунтанером. В 1297 г.,
после смерти деспота Фессалийского Константина, он в силу кровного
родства с тамошней династией был назначен опекуном наследника
этого принца; опекунство он осуществлял в соответствии с феодальным
кодексом чести, с великолепной учтивостью и большой бдительностью.
«Морейская хроника» отмечает его прекрасную манеру держаться, его
юношескую пылкость, спортивный азарт на турнире в Коринфе (май
1304 г.), когда, несмотря на хрупкое телосложение, он бросил вызов
одному из наиболее грозных бойцов того времени, рыцарю Гийому
Бушару. На этих турнирах, собиравших под взорами прекрасных дам
цвет французского рыцарства Греции, Ги II заработал репутацию
паладина, «самого могущественного человека после князя
(Морейского) и лучшего наездника». Последняя похвала была наиболее
лестной из всех, что мог придумать хронист-современник.
Интерес, проявляемый к последним герцогам Афинским
«Морейской хроникой», объясняется временем: центр тяжести
французской цивилизации в Греции теперь переместился из
Пелопоннеса в Аттику и Беотию. Со времени битвы в Пелагонии (1259)
и возвращения византийцев в Лаконию (1262), а особенно с тех пор, как
княжество Морейское превратилось в зависимое от анжуйской Италии
образование, герцогство Афинское стало самым процветающим
государством латинской Греции. Его герцоги были практически
независимы и, главное, жили в нем. Впрочем, охотнее они проживали в
Фивах, а не в Афинах, поскольку Беотийская равнина лучше, чем
гористая Аттика, подходила для действий их многочисленной конницы.
Их двор, который они держали то в Эстиве, то в Сатине (названия Фив
и Афин на языке наших хронистов), был одним из наиболее блестящих
дворов своего времени и, так же как двор Андравиды, являлся
активным очагом французских «порядочности» и «куртуазности» в
соответствии с идеалами Виллардуэна и Жуанвиля.
Тем не менее, несмотря на любовь к таким суровым играм, как
турниры, Ги II, как мы уже сказали, был весьма хрупкого сложения (по
ряду признаков можно предположить наличие в этой блестящей семье
некоего физического истощения: уже его дядя Жан де ла Рош страдал
от подагры). Развлечения окончательно подорвали его здоровье, и 5

октября 1308 г. он умер в возрасте всего лишь восемнадцати лет,
прежде чем успел осуществить брак со своей невестой, Матильдой де
Эно, наследницей дома Виллардуэнов. В отсутствие наследника де ла
Рошей мужского пола герцогство Афино-Фиванское отошло к Готье V
де Бриенну, кузену Ги II по женской линии.
Готье де Бриенн был тесно связан с герцогством Афинским. Он
являлся сыном Юга де Бриенна и Изабеллы де ла Рош, сестры герцога
Ги I. С другой стороны, Юг де Бриенн, овдовев после смерти Изабеллы,
вторым браком женился, как мы уже знаем, на герцогине Елене, вдове
герцога Гийома де ла Роша, и в этом качестве разделил с ней регентство
в малолетство Ги II.
Итак, у Готье были самые бесспорные права на наследство
династии де ла Рошей. В то же время он не был чужим в стране, где его
знали уже долгое время. К сожалению, как мы увидим в дальнейшем, у
него не было никаких способностей к управлению. Это был Филипп де
Валуа, наследовавший прямым Капетингам. И его Креси, к которому он
пришел, его разгром каталонской Большой компанией на берегах озера
Копаис в 1311 г. означал конец этого блестящего бургундского
государства в центральной Элладе.
Готье де Бриенн стал последним французским герцогом Афин.

4. Жизнь в Морее при Виллардуэнах
Князь и бароны по данным «Ассиз» и «Морейской хроники»
В Морее положение династии и феодалов несколько напоминает
существовавшее на Кипре и противоположно тому, что происходило в
Иерусалиме. В Иерусалиме, как мы помним, Годфруа де Буйон был
избран своими пэрами. В Морее Гийом де Шамплит получил
полномочия от короля Фессалоникского, а затем, в свою очередь,
раздавал фьефы своим соратникам. Таким образом, здесь, как и на
Кипре, корона «появилась ранее феодализма». Что же касается
передачи власти, наши источники желают нас убедить в том, что
происходило это совершенно по правилам. Гийом де Шамплит,
возвращаясь во Францию, якобы (по крайней мере если мы поверим
«Морейской хронике») указал на Жоффруа I де Виллардуэна как на

своего наследника в случае, если по истечении одного года и одного
дня после его смерти не явится наследник из рода Шамплитов. Правда,
тот же источник не скрывает от нас, как Жоффруа I хитрыми уловками
прокурора сумел использовать это условие себе на пользу. Выше мы
рассказали настоящую комедию, разыгранную им: играя в прятки с
наследником Шамплитов, он так «замотал» его, что, когда тот наконец
добрался до него, законный срок уже закончился неделю назад, и
благодаря этой уловке Жоффруа стал князем Морейским. Отметим, что
юристы, вдохновлявшие нашу хронику, вовсе не возражают против
подобных действий: буква «обычая» была за сира де Виллардуэна,
равно как, что мы уже показали выше, были давность владения и
свершившийся факт. В остальном решение Высокого совета,
вынесенное по данному случаю — опять-таки, если верить «Морейской
хронике», — относилось не столько к избранию князя, сколько к
толкованию условий завещания. Речь шла не о том, чтобы выбрать
нового сеньора, а об исполнении воли сеньора предшествующего. И с
тех пор (1210) до 1278 г. корона передавалась напрямую, без споров, от
Жоффруа I его старшему сыну Жоффруа II (ок. 1229), затем младшему
брату Жоффруа II, Гийому де Виллардуэну (1246). Они были князьями
по праву. Высокий совет не мог их избирать или назначать, а лишь
признавал в качестве законных наследников, принимая акт об этой
легитимности. Совет выполнял функции не конституционного органа, а
скорее отдела записи актов гражданского состояния.
Таким образом, история Виллардуэнов не знает (за одним
исключением, о котором мы напомним) феодальных мятежей, так
сотрясавших Святую землю. В отличие от Иерусалима, Сен-Жанд’Акра
или Триполи, мы не видим здесь феодальной оппозиции. Единственный
случай, о котором стоит упомянуть, — это подавление Гийомом в
1258 г. сопротивления сеньора Афинского Ги I де ла Роша. Однако
взаимоотношения сеньории Афинской с княжеством Морейским до
того момента не были четко определены. Ги, как мы отметили, мог
считать независимыми от Мореи Афины и Фивы и признавать свой
вассалитет лишь в отношении фьефов Аргос и Навлия, которые в
1212 г. Жоффруа I уступил его отцу.
Еще более деликатным, как мы видели, но юридически менее
сомнительным был в этом мятеже случай Жоффруа де Брюйера, сира
Каритайны. Точнее, правовой аспект здесь вообще не возникал. «Сир

Каритайны», несмотря на то что был зятем Ги де ла Роша, бесспорно,
являлся одним из главных баронов княжества. Самые строгие
феодальные обязанности требовали от него стать под знамя
Виллардуэнов. Как нам известно, «безумный» и галантный, он
предпочел прекрасные глаза афинской принцессы, на которой женился.
Так этот образец рыцарственности предал своего сеньора, которому
давал клятву верности. Правда, возможно, его сердце разрывалось из-за
родственных чувств, поскольку Гийом был не только его сюзереном, но
и дядей. В общем, если борьба Ги де ла Роша против Гийома де
Виллардуэна не представляла собой феодальный мятеж в чистом виде,
явным феодальным мятежом является случай Жоффруа де Брюйера. В
остальном, как мы видели, победа Гийома при горе Кариди (1258)
принудила их обоих покориться и окончательно остановила
сюзеренитет княжества над тремя латинскими сеньориями Эллады:
Афинской, Салонской и Бодоницской.
Основные вассалы княжества Морейского
Говоря о княжестве Морейском, следует различать крупные
внешние баронии, которые, по меньшей мере, с 1258 г. должны были
приносить ему оммаж, и внутренние фьефы Пелопоннеса. Внешними
барониями, согласно «Ассизам Романии», были: герцогство Афинское,
герцогство (венецианское) Наксосское, три баронии терциариев Эвбеи,
маркизат Бодоница (Фермопилы) и графство Кефалония, к которым,
хотя они и не упомянуты в «Ассизах Романии», следует прибавить
сеньорию Ла-Соль (Салон, Амфисса). Похоже, Ассизы здесь путают
две категории, которые мы разделили выше, включая в список внешних
бароний четыре крупных фьефа, расположенные на самом
Пелопоннесе: сеньории Каритайну, Патры, Матагрифон и Калавриту.
Владельцы этих одиннадцати фьефов, к которым Ассизы добавляют
«маршала Романии», носили титул баронов и имели ранг пэров при
княжеском дворе — «пэров мессира Принца».
Как видим, мы здесь имеем дело с очень четким намерением
создать в Греции двенадцать баронов по примеру двенадцати пэров
каролингского цикла; для того чтобы включить в список маршала
Романии, в нем не упомянут сеньор Салона. Да и в целом составленный

список весьма искусствен: если герцогство Афинское осталось тесно
привязанным к жизни княжества, другие внешние вассалы, например
герцог Санудо Наксосский, были привязаны к «андревильскому» двору
чисто номинально, мы крайне редко видим их присутствующими на
некоторых исключительно важных собраниях «парламентов» или в
походах против греков. Так, на Коринфский «парламент» 1304 г. князь
Морейский Филипп Савойский призвал наряду с герцогом Афинским и
другими баронами центральной Эллады (Бодоницы, Салона)
терциариев Эвбеи и герцога Санудо Наксосского. Как мы помним,
латинский император Бодуэн II в 1236–1237 гг. отблагодарил
Жоффруа II де Виллардуэна за помощь, даровав ему сюзеренитет над
герцогством Наксос, терциариями Эвбеи и маркизатом Бодоница.
Двойственный порядок был принят не только для «баронов». В
самом Пелопоннесе феодальная иерархия включала двенадцать
крупных вассалов, или баронов, список которых мы дали выше, не
говоря уже о многочисленных мелких вассалах или «людях полного
оммажа». Следует отметить различие между первыми и вторыми и еще
раз подчеркнуть отличие морейских институтов от существовавших в
Святой земле. Иерусалимское королевство строилось на принципе
единственного строгого оммажа, ставящего всех феодалов на одну
ступень, подчиняющего всех в равной степени королевской власти. Все
законодательство «Ассиз Романии», напротив, построено так, чтобы
определить привилегии баронов, образующих узкую замкнутую
прослойку крупных феодалов. В Романии класс баронов, наделенных
всяческими привилегиями, четко отличается от массы вассалов
простого оммажа. Другой особенностью морейских институтов была
иерархия фьефов, содержавшая в вопросе наследования привилегии
для тех, что возникли в период завоевания: «фьефы по праву
завоевания» передавались всем прямым и непрямым наследникам,
тогда как простые «фьефы по пожалованию» могли передаваться только
прямым наследникам.
В семьях первых завоевателей присутствовала воля составить
своего рода синдикат, чтобы зарезервировать для себя основные выгоды
от завоевания. Установленное подобным образом различие между, если
так можно выразиться, баронами первой и второй категории смогло
сохраниться лишь потому, что в Морее долгое время царил мир, ни
атаки извне, никакие серьезные угрозы не нарушали установившийся

порядок. Столь искусственное разделение не могло бы долго
существовать в Иерусалимском королевстве, где фьефы постоянно
переходили из рук в руки, в зависимости от перипетий священной
войны. Наконец — но мы находим здесь обычный феодальный режим
— двенадцать пелопоннесских бароний сами разделились на арьерфьефы, из которых одни, домениальные фьефы, остались под
непосредственной властью барона, а другие, фьефы оммажа, были
выделены их вассалам. Так, самая крупная барония Матагрифон
насчитывала 24 фьефа, из которых 15 домениальных и 9 оммажа.
К светским барониям следует прибавить церковные фьефы,
которыми владели архиепископ Патрский с шестью своими
подчиненными: епископами Оленским, Модонским, Коронским,
Велигостийским, Амиклейским и Лакедемонским. Мы видели, как
архиепископ Патрский вступил в борьбу с Жоффруа II по поводу
контрибуции, затребованной с церковных фьефов на войну против
греков.
В целом Морея Виллардуэнов была просто образцовым
феодальным государством французского типа XIII в. Не зная ни
постоянной внешней угрозы, при которой каждодневно жило
королевство Иерусалимское, ни дворцовых драм, часто будораживших
Кипрское королевство Лузиньянов, оно, для выживания, нуждалось
лишь в одном: капетингском чуде. Я имею в виду: непрерывности
династии по мужской линии.
Двор и высшие должностные лица
Организация
«андревильского»
двора
была
аналогична
организации дворов иерусалимского и кипрского, с той лишь разницей,
что должности и титулы вдохновлялись одновременно французским и
византийским образцами, о чем говорит то, что названия этих
должностей и титулов даются в двойном написании. Центральную
власть представлял князь, окруженный высшими должностными
лицами короны, среди которых мы видим маршала (протостратоласа),
командовавшего армией в отсутствие князя. Должность маршала была
наследственной в семье де Нейи, из которой по браку перешла в семью
де Сент-Омер (через брак Жана де Сент-Омер с Маргаритой де Нейи,

дамой Пассавы и Аковы, в 1270 г.). Назовем также канцлера
(логофета), камергера (протовестиария), коннетабля (контостаулоса),
заменявшего маршала (должность коннетабля также была
наследственной и принадлежала семейству Шодерон, из которого по
браку перешла в семью венецианского происхождения Гизи), казначея
(тризурьера) и инспектора крепостей (пробеурес тон кастрон).
Конституция княжества Морейского
Княжество Морейское так же, как королевства Иерусалимское и
Кипрское, было конституционной монархией в том смысле, что князь
был обязан соблюдать права и привилегии знати, а «вольности» и
«прецеденты», связывавшие ему в этом смысле руки, играли роль
настоящей конституции. Составленные морейскими юристами тексты
четки и недвусмысленны. При восшествии на престол, говорят «Ассизы
Романии», князь Морейский должен «присутствовать лично», дабы
«дать присягу своим баронам, крупным вассалам и рыцарям и иным
своим подданным, что охранит и гарантирует и всей своей властью
прикажет своим чиновникам охранять и гарантировать все свободы и
вольности империи Романия. И после того, как мессир принц даст эту
клятву своим баронам, означенные бароны поклянутся означенному
принцу в верности».
Речь здесь идет отнюдь не о пустых стилистических оборотах.
Оммаж баронов зависел от выполнения весьма четких условий. В
случае если нового князя будет замещать бальи, бароны смогут
отказаться приносить присягу любому иному лицу, помимо князя.
Более того, союза князя и его баронов будет недостаточно. Кроме всего
прочего, принесение присяги должно происходить на территории
княжества. Мы видели, что довод того же порядка позволил баронам
Святой земли отказать в реальном подчинении Конраду IV
Гогенштауфену под предлогом, что тот не прибыл в Заморье.
В Морее так же, как в Святой земле, эта своеобразная
конституционная монархия дополняется своего рода феодальным
парламентаризмом. В Андравиде, как и в Сен-Жан-д’Акре, бароны, чья
власть ограничивает власть князя, осуществляют эту свою власть,
собравшись в Высокий совет. В обеих странах Высокий совет, или

парламент, являет собой одновременно совет при монархе и верховный
суд. Именно он решает феодальные споры. Если у одного из баронов
Высокого совета спор с князем, князь должен покинуть совет, чтобы не
быть в числе судей, и заменен в качестве председателя этой ассамблеи.
Этот феодальный контроль сильно стеснял инициативу князя. Ему
полностью не принадлежало ни право вершить правосудие, ни право
собирать налоги. Принц не имел права наказывать своих вассалов или
устанавливать новые налоги без согласия большинства крупных
вассалов; он мог арестовать крупного вассала лишь за убийство или
государственную измену; он даже не мог уступить неприятелю
территорию без согласия Высокого совета. Мы видели на примере
Никлийского парламента 1262 г., что последнее условие было строго
соблюдено, даже когда уступка части территории требовалась для
освобождения князя из плена.
Зато точно так же, как в Иерусалиме и Никосии, обязанности
вассалов были велики. Все они должны были в течение года четыре
месяца отдать полевой службе князю и четыре месяца службе
гарнизонной. Каждый барон, владеющий более чем четырьмя фьефами,
должен был служить лично, выставляя по одному рыцарю и двум
сержантам с каждого фьефа; бароны с четырьмя фьефами по рыцарю и
двенадцать сержантов. Только в одном Пелопоннесе князья Морейские
могли таким образом собрать армию в 300–400 всадников и, видимо, в
два раза больше пехотинцев, к каковым следует приплюсовать
контингенты внешних пэров, например около 200 всадников герцога
Афинского.
Не отмечены протесты морейских баронов против слишком
продолжительных периодов службы, что было у баронов кипрских.
Насколько нам известно, не имело места ничего подобного манифесту
Жака д’Ибелина, отрицавшего в 1271 г. право короля Юга III вести
кипрское рыцарство в Святую землю. Дело в том, что походы
Виллардуэнов, даже самые дальние (в Эпир или Константинополь,
например), не могут сравниться с жестокой войной против мусульман.
Правда, мы отмечаем один отказ служить — Жоффруа де Брюйера в
1258 г., но мотив, которым вдохновлялся сир Каритайны, чисто
сентиментального и личного порядка, не имеющий никаких
юридических аргументов.

Судебная власть в Морее, как в Иерусалиме и на Кипре, была, что
мы уже видели, представлена Высоким советом, заседавшим в
Кларенце. Между дворянством и вилланами место — опять-таки как в
Святой земле и на Кипре — занимали свободные горожане, в состав
которых, естественно, вливались богатые итальянские купцы и,
очевидно, часть греческого городского населения. Здесь мы также
находим ту же социальную организацию, что в Святой земле: в
частности, в Антиохии мы видели, что горожане греческого обряда
объединились с горожанами-франками и создали вместе с ними в
1194 г. коммуну под покровительством патриарха.
Вопрос греческого населения
Латинская колонизация в Морее столкнулась с той же проблемой,
что и на Кипре: проблемой греческого населения.
В реальности проблема была неразрешима. В Морее, как и на
Кипре, латинская колонизация практически ограничивалась военной
элитой французского, а позднее франко-итальянского происхождения, а
также итальянским купечеством. Основное сельское, а также городское
население составляли греки. И о том, чтобы этих греков уничтожить
или хотя бы систематически их угнетать, не могло быть и речи. В связи
с чем приходилось искать способы сосуществования с ними. Как мы
видели, в момент завоевания, архонты, то есть богатые греческие
землевладельцы Элиды и Аркадии, затем Лаконии, один за другим,
признали власть латинян при условии сохранения части своих
латифундий, преобразованных в фьефы, и тем самым вошли во
франкскую социальную иерархию. «Благородные люди из Морейской
долины и жители замков по всей долине и гор Эскорты, — сообщает
„Морейская хроника“, — стали замиряться с Шампанцем (Гийомом де
Шамплитом) на том, что благородные люди греки, владевшие землями
и замками, принесут присягу и будут держать их, по своему
достоинству, а излишек будет поделен меж нашими, и народ останется
на своих местах, и станут служить так, как служили они господину
императору Константинопольскому». В другом месте «Морейская
хроника» сообщает нам, что в 1209 г. для раздела фьефов была

сформирована комиссия из двух рыцарей, двух латинских прелатов и
четырех греческих архонтов.
Данный текст проливает новый свет на историю франко-эллинских
отношений. Значит, перераспределение земель происходило подружески, на основе равноправия. Победители даже не пытались
обеспечить себе большинство голосов в комиссии по разделу, что
позволяет нам предположить, что такое же равенство царило и при
самом дележе фьефов, по крайней мере арьер-фьефов.
Подобный либерализм дал значительные результаты. С одной
стороны, греческое население Мореи сохранило социальное значение,
намного превышающее то, что оно имело на Кипре, где мы не
наблюдали подобного аккуратного обхождения с греками. С другой
стороны, феодальная система внедрилась в греческое общество. Наряду
с латинским феодализмом княжество Морейское создало и сохранило
феодализм местный. «Ассизы Романии» защищают права архонтов
точно так же, как и права латинских сеньоров. «Во фьефах греческих
феодалов, держимых с давних пор, — гласит параграф 138, — сыновья
и дочери наследуют равно». Некоторые архонты, как мы знаем,
достигают высоких должностей при дворе. Греки, примкнувшие к
латинскому делу, часто демонстрируют примеры подлинного
франкского патриотизма, что доказывает тон греческой хроники. С
другой стороны, под рубриками 1262-го и последующих годов мы
видим, что в борьбе с мистрийскими византийцами у Жоффруа де
Брюйера, сира Каритайны, нет лучших помощников, чем его греческие
подданные: «Самую большую войну, что он вел против них
(византийцев), он вел со своими греками, каковые были очень храбры,
и верны, и преданны, потому что были вскормлены и взрощены
им»[305].
В общем, династия Виллардуэнов в Морее, в отличие от
Лузиньянов на Кипре, с самого начала проявила настоящий
филэллинизм.
Деликатным моментом для латинян в греческих странах — мы это
видели на примере Кипра и Константинопольской Латинской империи
— были взаимоотношения с православным духовенством. Отношения
между латинскими сеньорами и греческими архонтами могли стать
сердечными. Между представителями двух церквей они всегда
оставались натянутыми. Тем не менее кажется, что в Морее эта

натянутость была сведена к минимуму. Греческое духовенство в
большинстве случаев сохранило свое имущество, а правящая династия,
похоже, никоим образом не поддерживала прозелитизм латинского
священства. Мы могли видеть, как князья Морейские боролись против
латинского духовенства, в случае о присвоении Жоффруа II церковных
доходов для строительства замка Клермон, но нам неизвестны
аналогичные меры против греческого духовенства. Самое большее:
ограничивалось количество деревенских священников, как на Кипре
ограничили количество крестьян, допускаемых для вступления в
православные монастыри.
Как мы видели, в Святой земле метисаж между франкскими
поселенцами и сирийскими женщинами практиковался довольно
широко и породил смешанную расу пуленов. В Морее союзы между
латинянами и греками были не менее многочисленными. Рожденные от
них метисы известны под именем гасмулов, произошедшего от
соединения французского слова gars (парень) и греческо-морейского
moulos, что означает «ублюдок». Рожденные от отцов-франков и
матерей-гречанок, они обладали, по словам Пахимера[306],
«благоразумной ловкостью одних и пылкой храбростью других». Более
того: поскольку сами князья Морейские и герцоги Афинские —
приведем в пример только их — часто женились на греческих
принцессах, то и обе эти династии в конце концов стали гасмульскими;
Гийом де Виллардуэн в 1259 г. женился на Анне Ангел Комнине,
дочери Михаила II, деспота Эпирского, а герцог Афинский Гийом де ла
Рош (1280–1287) на другой гречанке — Елене Ангел, дочери деспота
Эпирского Фомы. Такие примеры в XIV и XV вв. только множились.
Морис Баррес[307] в своем «Путешествии в Спарту» грезит о
девушках-гасмулках XIII в.: «Юная гасмулка приближается
покачивающейся походкой. Когда она входит в жизнь франкских
принцев, своих сводных братьев, это как молодая хищная птица,
заставляющая своим присутствием замолчать скромных лесных певцов.
Ее взгляд, яркий цвет ее щек, гармония ее тела, ее обнаженное плечо,
приближение ее секрета — не стоит ли ради них умереть? Франки —
искатели приключений сгорели в этом пламени». Добавим, что
верность гасмулов латинской власти была зачастую сомнительной.
После занятия лаконийских крепостей византийцами в 1262 г. они в

большом количестве поступили на службу в армию Палеологов,
которые предпочитали их своим солдатам.
Рыцарские нравы в латинской Морее
Морея Виллардуэнов и Аттика де ла Рошей так же, как Сен-Жанд’Акрское королевство во времена Ибелинов или Кипрское королевство
Лузиньянов, были блистательными очагами цивилизации — той
французской цивилизации XIII в., которая стала одной из вершин
нашей культуры. Францизация в Андревиле так же очевидна, как в
Никосии и Акре, так же подтверждается всеми источниками. «Всегда со
времени завоевания, — пишет каталонский хронист Мунтанер, —
князья Морейские брали жен из лучших домов Франции, и так же
обстояло с прочими баронами и рыцарями. Посему говорили, что самое
благородное французское рыцарство — это рыцарство морейское. Там
говорили на таком же хорошем французском, как в Париже». Другой
хронист, венецианец Санудо, в том же духе описывает тот же
морейский двор с его семьюстами или тысячей рыцарей, который во
времена Гийома де Виллардуэна был «более блестящим, чем двор
какого-нибудь великого короля». Что же касается чувств французов, они
подтверждаются многими текстами. «Хроника» показывает нам Гийома
де Виллардуэна и членов Высокого совета полагающимися на
Никлийском парламенте 1258 г. в решении дела сеньора Афинского Ги
де ла Роша на суд Людовика Святого. Далее «Хроника» нам сообщает,
что во время борьбы между Шарлем Анжуйским и Конрадином за
обладание Сицилийским королевством Гийом де Виллардуэн встал под
анжуйские знамена, «потому что он был француз».
Мы можем, благодаря нашим источникам, реконструировать жизнь
морейского двора в Андревиле, городе, который официально являлся
столицей княжества, или вокруг Кларанса (Кларенцы, также в Элиде)
летом, в Кремони (Лакедемоне) или вокруг Каламаты, в Мессении,
зимой. Названия и «украшение жизни» — все здесь было французским.
«Казалось, все благородное и великолепное, что мог породить мир
западного рыцарства и куртуазности, — пишет Жан Лоньон, —
расцвело на греческой земле. По отзывам хронистов, княжество
Морейское рассматривалось как наиболее блестящая школа

рыцарства». «Хроника», рассказывающая нам о Гийоме де Виллардуэне
или о герцогах Афинских Жане (1263–1280) и Ги II де ла Роше (1287–
1308), описывает великолепные приемы, турниры, дискуссии о
тонкостях феодального права, о том, как противоборствующие партии
соперничают в куртуазности и любезности, о рыцарских поединках во
имя права и чести. Все эти бароны «благородные, куртуазные и
умеющие красиво говорить», готовые погибнуть ради своей дамы и при
этом не лишены хитринки, как наш Виллардуэн или наш Жуанвиль, их
соотечественники. Удача, что им в этом благоприятствовали
обстоятельства. Они отправились на самую кровавую священную войну
в выжженных пустынях Иудеи, а нашли греческие пейзажи, эллинское
окружение, так быстро смирившееся с их властью, и приятную жизнь.
В этой Аттике и в этой Морее XIII в., где жизнь была такой легкой,
существование их протекало в роскошных военных праздниках и
утонченных развлечениях. На турнире в Коринфе в мае 1304 г., который
стал как бы парадом этого прекрасного французского дворянства,
которое погибнет в кровавых болотах у озера Копаис, мы видим не
менее тысячи участников, и простых рыцарей, и знатных баронов, и
среди последних Ги II де ла Роша, бросающегося в атаку с копьем
наперевес, словно простой рыцарь.
Жоффруа де Брюйер, сир Каритайны, был самым блестящим
представителем этого идеала «благородного человека». В своем
«Путешествии из Спарты» Морис Баррес набросал его портрет,
поместив его в рамку времени: «На самом дальнем плане одинокая
скала Каритены… Замок Каритены, трофей нашей нации, ждет, словно
Иерихонская роза, что сильное воображение может ему вновь
расцвести. Целый день я брожу по двум холмам, в церкви, по всем этим
старым камням и по тропинке с иссохшего утеса возвращаюсь к
донжону, построенному назавтра после завоевания шампанцем
мессиром Югом де Брюйером». Затем сын Юга, наш Жоффруа, самый
привлекательный герой эпической поэмы, происшедшей на самом деле.
Но достоинства Жоффруа имели оборотную сторону: «Женщины имели
над ним крайне большое влияние. Ради любви к той, на которой он
женился, он начал войну со своим сюзереном». Этот блистательный
рыцарь еще более легкомысленно повел себя в разгар кризиса 1262 г.: в
час, когда византийцы вторглись в Морею, он, переодевшись, похитил
молодую жену сира де Катаваса, «которая была красивейшей дамой во

всей Романии», чтобы с приключениями странствовать с ней по
неаполитанским дорогам, правда, под благочестивым предлогом
посетить все церкви Италии. Но рыцарские подвиги были превыше
всего. Жоффруа де Брюйер будет по возвращении прощен. «Дважды он
приходил с веревкой на шее просить помилования. Его соратники,
которых он предавал, с любовью обнимали его, и все плакали. Он был
приятным спутником и таким отважным бойцом! Он доказал это, когда
захотел, вопреки единодушному мнению своих командиров, дать
безумно неравное сражение, где все полегли». Правда, и здесь у него
был великолепный мотив: на сей раз уже не любовь его дамы, а
соблюдение чести, ибо, чтобы не запятнать ее, не совершить
вероломства, он увлек всю «морейскую Францию» в героический и
безумный рейд до Кастории.
Та же атмосфера окружает в «Морейской хронике» и турниры,
сопровождавшие Коринфский парламент в мае 1304 г., где преемник
князей Морейских Филипп Савойский и герцог Афинский Ги II да ла
Рош «благородно состязались» вместе с рыцарями в поединках,
которые бывали и опасными, что еще больше возбуждало энтузиазм
блестящего общества. За превосходное поведение Филиппа Савойского
на этих турнирах «Морейская хроника» прощает ему ошибки его
политики.
Французская литература в Морее
Как крестоносная Сирия, как Кипр Лузиньянов, французская
Морея была блистательным очагом нашей средневековой литературы.
За завоевателями пришли менестрели и трубадуры. «Песнь о Роланде»,
поэмы цикла Круглого стола, Ланселота Озерного и короля Артура, в
свою очередь, вторглись во владения Одиссеи. Но в княжестве
Морейском появилось и несколько своих интересных произведений
нашей литературы. Пример подавала семья Виллардуэн. Как известно,
маршал Шампани, а позднее маршал Романии Жоффруа де Виллардуэн
(род. ок. 1148, умер между 1212 и 1218 гг.) является одним из первых и
крупнейших прозаиков, писавших на нашем языке. Его «История
завоевания Константинополя» была, вероятно, написана в его фьефе
Мессинопль (Мосинополь), во Фракии. Его племянник и тезка, второй

князь Морейский Жоффруа I, якобы писал стихи на обычные
куртуазные темы: возвышенная любовь и новые походы. Возможно,
подлинным автором этих произведений является четвертый князь
Мореи Гийом де Виллардуэн.
Здесь самое место напомнить два очень важных прозаических
текста, из которых первый, к сожалению, очень редко упоминается в
наших учебниках по истории литературы: «Ассизы Романии» и
«Морейскую хронику». Ассизы представляют собой сборник обычаев
княжества Морейского, очевидно просуществовавший более века в
устной форме и кодифицированный в данном виде предположительно
около 1320 г. Что же касается «Морейской хроники», то это, согласно
версии ее последнего издателя Жана Лоньона, частичная копия
утраченной на сегодня книги о завоевании Константинополя и Мореи,
написанной на итальянском языке — вероятно, на венецианском
диалекте — между 1305 и 1331 гг. Текст на старофранцузском, по
мнению господина Лоньона, был написан между 1331 или даже 1341 и
1346 гг. В любом случае, как заявил ученый-медиевист, окончательно
нам ее вернувший, «Морейская хроника» представляет собой рассказ
«крайне живой, в некоторых местах даже романтичный; она изобилует
живописными деталями и зарисовками нравов, воскрешающими перед
нашими глазами чудесную историю французских рыцарей в Греции».
Стихотворная греческая версия из того же источника не менее ценна,
во-первых, потому, что представляет варианты и сюжетные
продолжения, заполняющие множество лакун во французском тексте,
во-вторых, потому, что показывает нам с натуры тесное сотрудничество
греческого и латинского элементов. Далее, в связи с великим магистром
Эредией, мы поговорим о каталонской версии.
Куда меньшим материалом мы располагаем в области истории
архитектуры. В Морее нет ничего подобного Нотр-Дам в Тартусе или
готическим соборам Кипра. От церквей, возведенных французами в
своих столицах Элиды, Андревиле и Кларансе, почти ничего не
осталось. В качестве примера «морейской готики» можно привести
маленькую церковку Ипапанди в Афинах, от которой сохранились лишь
абсида и придел, напоминающие готические постройки Лангедока и
Ломбардии; а также цистерианское аббатство в Дафни (Дельфинабле) в
Аттике, служившее усыпальницей герцогов Афинских из дома де ла
Рош, композиция которого напоминает монастырь Понтиньи. Наконец,

церковь в Халки (Негропонт), плоское изголовье которой относится к
шампанской школе.

5. Латинская Морея в XIV и XV вв.
Морея при правлении Шарля Анжуйского
Мы рассмотрели мотивы, сами по себе вполне обоснованные,
побудившие князя Морейского Гийома де Виллардуэна в 1268 г. войти в
тесное подчинение королю Сицилии Шарлю Анжуйскому, заключив
помолвку своей старшей дочери с одним из сыновей короля. Пока
Гийом был жив, это подчинение если ничего не принесло Морее, то и
не навредило ей тоже: всегда можно было надеяться, что отвоевание
Константинополя, к чему тогда готовился Шарль Анжуйский, вернет
княжеству Мистру и другие лаконийские крепости, потерянные в
1262 г. Смерть Гийома де Виллардуэна (1278), а затем крушение планов
Шарля Анжуйского в Сицилийской вечерне (1282) разбили эти
надежды. До того момента князья Морейские, сначала из-за упадка
Латинской империи, затем по причине ее исчезновения, были столь же
независимы, как короли. Начиная с 1278 г. история княжества
Морейского будет лишь главой истории (и весьма бесславной)
неаполитанских анжуйцев. После смерти Гийома де Виллардуэна
Шарль Анжуйский как его преемник, а также свекор его дочери
Изабеллы управлял страной (1278–1285) — ни разу в ней не побывав —
через посредство своих бальи, первыми двумя из которых были
коннетабль Мореи Жан де Шодерон (1278)[308] и сенешаль Сицилии
Галеран д’Иври (1278–1280).
С первых же лет княжество ощутило свою зависимость. В общем,
ситуация была аналогична той, в которой королевство Иерусалимское
оказалось в 1231 г., когда император Фридрих II направил туда своим
представителем Рикардо Филанджери. И анжуйские бальи в Морее,
точно так же, как императорские бальи в Сен-Жан-д’Акре, имели
тяжелую руку. Уже Галеран д’Иври попытался управлять французскими
феодалами Мореи, столь дорожившими своими традиционными
правами и вольностями, в абсолютистской манере, унаследованной
анжуйцами от Фридриха II. Морейские бароны направили в Неаполь, к

Шарлю Анжуйскому, Жана де Шодерона и Наржо де Реми с жалобой на
это нарушение королевских обещаний. Шарль, в чьих интересах было
ублажить морейскую знать в то время, когда он готовил поход против
Византии, удовлетворил просьбу баронов. Он отозвал Галерана и
заменил другим франко-неаполитанским бальи, Филиппом де
Лагонессом, сеньором де Рокка ди Гульельмо, получившим приказ
соблюдать привилегии баронов (1280–1282). В дальнейшем пост бальи
доверяли местным баронам: Ги де Тремоле, сеньору Халандрицы
(1282–1285), герцогу Афинскому Гийому де ла Рошу (1285–1287),
Николя II де Сент-Омер, сосеньору Фиванскому (1287–1289), и Ги де
Шарпиньи, барону Востицы (1289). Следует отметить, что назначение
бальи местных сеньоров совпадает по времени с затруднениями,
которые Анжуйский дом стал испытывать в Италии после Сицилийской
вечерни. У анжуйцев было слишком много дел, чтобы вешать на себя
еще и мятеж их пелопоннесских вассалов.
Изабелла де Виллардуэн и Флоран де Эно
Видимо, по тем же соображениям Изабелле де Виллардуэн была
предоставлена свобода в политических — и сердечных делах.
Наследнице княжества Морейского было семнадцать лет, когда она
овдовела после смерти сына Шарля Анжуйского. В 1289 г. она вторично
вышла замуж за коннетабля Сицилии Флорана де Эно, молодого
сеньора, наделенного большими достоинствами, который вследствие
этого разделил с ней княжеский трон (16 сентября 1289 г.). В 1290 г.
супруги переехали жить в Морею.
Можно себе вообразить, с какой радостью молодая женщина,
которая столько лет прожила, словно в ссылке, при неаполитанском
дворе, вновь увидела пейзажи Греции, среди которых прошло ее
детство. Можно себе также представить удовлетворение баронов,
наконец-то вновь увидевших дочь своих князей. Тем более что это было
очень кстати. После смерти Гийома де Виллардуэна страна пребывала в
запустении. Как нам известно, правление иностранного двора, не
проявлявшего интереса к этому далекому владению, и угрозы,
создаваемые закреплением византийцев в Мистре, разрушили сельское
хозяйство. Урожаев было недостаточно для прокормления населения,

так
что
приходилось
импортировать
продовольствие
из
Неаполитанского королевства. Флоран де Эно, будучи человеком очень
способным, принялся возрождать страну и ради этого заключил с
византийцами мир, который, как рассказывает «Морейская хроника», в
короткое время сделал землю плодородной и жирной (Кларенцский
договор, 1290 г.)[309].
Кларенцский мир был мудрым актом. Состояние перманентной
войны между латинянами и греками могло лишь разорить Пелопоннес.
Теперь, когда закрепление арагонцев на Сицилии мешало
неаполитанским анжуйцам направить в Морею крупные подкрепления,
исчезла всякая надежда изгнать греков из Мистры. В этих условиях
лучше было договариваться с ними. Однако не так-то просто было
искоренить привычку к партизанской войне. Через три года после
заключения Кларенцского мира тайгетские славяне, подчинявшиеся
византийскому губернатору Мистры, внезапным ударом захватили
латинский город Каламату (1293). Флоран де Эно направил в
Константинополь к Михаилу Палеологу Жана де Шодерона и Жоффруа
д’Онэ с посольством протестовать против этого акта разбоя. Они
получили удовлетворение, и
василевс отдал
необходимые
распоряжения, чтобы латинянам вернули город. Но это была не
последняя тревога, поскольку эллинизм повсюду переживал
возрождение. В 1296 г. знатный грек, оскорбленный франкским
сеньором, отомстил, хитростью захватив замок Сен-Жорж, недавно
построенный Флораном в горах Скорты (Аркадии). Война
возобновилась. Флоран тут же осадил Сен-Жорж и для облегчения
отвоевания замка и демонстрации своей готовности идти до конца
приказал возвести рядом с ним замок Бофор. Но предприятие ни к чему
не привело, ибо он преждевременно умер во время осады (23 января
1297 г.), и на этом латинское контрнаступление было остановлено.
Изабелла де Виллардуэн и Филипп Савойский
Смерть Флорана де Эно стала для Мореи настоящим несчастьем,
возможно равным с пресечением мужской линии Виллардуэнов. Он
всерьез воспринял свою роль князя, сумел завоевать любовь морейских
баронов, столь ревнивых к своим привилегиям, сумел заключить

необходимый мир с Михаилом Палеологом и при этом держать в
повиновении своих греческих подданных. Его вдова, Изабелла де
Виллардуэн, управляла княжеством одна (1297–1301), а в качестве
бальи у нее были Рикардо Орсини, граф Кефалонийский (1297–1300),
потом Николя III де Сент-Омер, сосеньор Фиванский и маршал
Романии (1300–1301). Что же касается боевых действий, после смерти
Флорана они, похоже, заглохли. В 1299 г. с византийцами был заключен
новый мир.
Подвергающемуся таким серьезным угрозам государству, почти
непрерывно ведущему войну на границах, необходим был сильный
правитель. Очевидно, с таким расчетом Изабелла в 1301 г. вышла замуж
в третий раз, за Филиппа Савойского. Филипп был воинственным
принцем, твердо настроенным отвоевать у византийцев всю Лаконию.
К сожалению, его властный характер и абсолютистские замашки,
которые он приобрел, как уверяет «Морейская хроника», общаясь с
тиранами ломбардских городов, скоро стали причиной его конфликта с
местными баронами. Те за время отсутствия в стране правящего князя
давно привыкли к почти полной независимости и не желали
поступаться своими «вольностями». Такой настрой умов мы видели у
франкских баронов Сен-Жан-д’Акра по отношению к «королям
Иерусалимским», не проживавшим в стране: Фридриху II и Конраду IV.
Самым
могущественным
из
морейских
баронов
был
наследственный маршал Николя III де Сент-Омер[310]. Его независимые
повадки раздражали Филиппа Савойского. Не осмеливаясь взяться
прямо за него, Филипп стал бить по его окружению. Под предлогом
мошенничества он приказал арестовать канцлера княжества Бенжамена
де Каламату, который был личным другом маршала. Последний
вспылил от ярости. В бурной сцене он заметил Филиппу, что подобная
мера противоречит обычаям, по которым управляется страна: такого
крупного барона нельзя арестовать без согласия равных ему, собранных
в Высоком совете. Это было обращение к «феодальному
парламентаризму», которым так дорожили франки Утремера[311].
Фактически в тех же выражениях в 1228 г. лидер франкской знати
Святой земли и Кипра Жан д’Ибелин протестовал против абсолютизма
Фридриха II. Но савойский принц, воспитанный в той же школе, что и
швабский император, не признавал ограничения своей власти
баронским контролем. «Эй, кузен! — иронически обратился он к

Николя. — Где это вы нашли такие обычаи?» Разъяренный маршал
выхватил свой меч: «Вот они, наши обычаи! Мечами наши предки
завоевали эту страну, и мечами же мы защитим наши вольности и
привилегии или сломаем их!» Перепуганная княгиня Изабелла
бросилась между мужчинами и худо-бедно помирила их[312]. Впрочем,
дело не имело продолжения такого же накала. Филипп Савойский
научился договариваться с гордыми баронами, которые, со своей
стороны, не были заинтересованы в разрыве с ним. В конце концов,
проходили великолепные праздники, устраиваемые Филиппом для
морейской знати во время Коринфского «парламента» в мае 1304 г., где
он принял участие в турнирах, «благородно состязаясь» бок о бок с
лучшими рыцарями, чем, похоже, снискал себе некоторые симпатии
баронов, поначалу настроенных к нему очень сдержанно. На этом
блестящем собрании, по приглашению Филиппа Савойского,
присутствовали герцог Афинский Ги II де ла Рош, маршал Николя III де
Сент-Омер, граф Кефалонии Джованни Орсини, эвбейский
«терциарий» Бонифачо да Верона, сеньор Каристоса, и маркиз
Бодоницы Альберто Паллавичини. Отметим, что герцог Наксосский,
Гульельмо I Санудо, был также приглашен. Так что Филипп Савойский
собрал один из самых пышных «парламентов» того времени.
Тем не менее правление Филиппа Савойского было неудачным. Он
с самого начала настроил против себя франкскую знать. Он
спровоцировал первое значительное восстание греческого населения.
Налоги, которыми он обложил земельные владения, вызвали мятеж
греческих архонтов и крестьян в районе Скорты, в Аркадии.
Византийцы из Мистры воспользовались им, чтобы возобновить войну.
Они разрушили латинские замки Сент-Элен и Кревкёр, после чего
осадили Бофор, к которому Филипп успел как раз вовремя, чтобы снять
с него осаду. Но теперь латиняне вынуждены были перейти к трудной
обороне, и всякая надежда отвоевать Мистру была оставлена навсегда.
Морея при Филиппе Тарентском
Анжуйский двор Неаполя, казалось, на некоторое время потерял
интерес к морейским делам, по крайней мере предоставил своим
тамошним вассалам действовать по собственному усмотрению — а

ведь со времени заключения Витербского договора 1267 г. княжество
оставалось вассалом анжуйцев. Но это равнодушие было временным. В
1307 г. Филипп Савойский и Изабелла де Виллардуэн внезапно, по
прихоти своего сюзерена, короля Неаполя Шарля II, были смещены с
престола.
Так, через двадцать девять лет после смерти Гийома де
Виллардуэна его дочь оказалась лишенной своего наследства тем
самым неаполитанским двором, покровительству которого он ее
доверил. Шарль II отдал княжество Морейское своему сыну Филиппу
Тарентскому. Тот действительно прибыл в Морею и возобновил войну с
мистрийскими византийцами. Если бы анжуйцы выделили на эту войну
достаточные силы, латинская Морея могла хотя бы что-то выиграть от
смены правления. Действительно, византийцы были разбиты возле
Трипотамоса и потеряли многие крепости. К сожалению, Филипп
Тарентский после неудачного похода против греческого Эпирского
деспотата быстро устал от этой тяжелой жизни и, оставив войну и
княжество, вернулся в Неаполитанское королевство, доверив
управление Мореей и руководство военными операциями маршалу
Сицилии Томмазо Марцано (1309). Удача отвернулась от латинян.
Мистрийские византийцы разбили войска Марцано в Геринском ущелье
и отбили все крепости, недавно занятые Филиппом Тарентским. В этом
видна степень военного упадка анжуйцев. Армии Палеологов вовсе не
имели репутации непобедимых, однако анжуйские наместники не
могли их разбить.
Морея при Матильде де Эно
В 1313 г. Филипп Тарентский, став номинальным императором
Константинопольским, уступил Морею принцессе Матильде, или Маго,
де Эно, дочери Флорана де Эно и Изабеллы де Виллардуэн. В лице этой
молодой женщины была реставрирована легитимная морейская
династия Виллардуэнов. В том же году Матильда в Париже вышла
замуж за французского принца Луи Бургундского[313], который
вследствие этого разделил с нею морейский трон. Но случилось
непредвиденное: прежде чем Луи и Матильда успели вступить во
владение Мореей, появился еще один претендент: арагонский инфант

Ферран (Фернандо) Майоркский, который, по своей жене Изабелле де
Сабран, также имел права на наследство Виллардуэнов.

Греция ок. 1280 г.
Здесь необходимо вернуться немного назад и вспомнить
генеалогию Виллардуэнов. Последний в династии, князь Гийом (ум.
1278), оставил двух дочерей: старшую, Изабеллу, чью историю мы
рассказали, и младшую, Маргариту де Матагрифон, которая вышла
замуж за провансальского барона Иснара де Сабрана. От этого брака
родилась Изабелла де Сабран, чей муж Ферран Майоркский теперь
требовал себе корону Мореи. Ферран был одним из самых доблестных
рыцарей своего времени и, приняв раз решение, вложил в его
реализацию необыкновенный пыл. Летом 1315 г. он высадился в Элиде
с войском, силой овладел Кларенцей, принудил к сдаче крепость

Клермон, оккупировал столицу княжества Андравиду, затем еще и
Бовуар (Бельвейр) и принудил баронов, а также епископа Оленского
признать его права. Он мог считать себя владыкой всей Мореи, за
исключением крепости Каламата, куда бежал анжуйский бальи Николя
Моро (1315). Следует отметить, что каталонская Большая компания
герцогства Афинского, верная династическому лоялизму, направила к
нему подкрепления. Однако в октябре 1315 г. принцесса Матильда де
Эно и ее супруг Луи Бургундский тоже покинули Францию и в начале
1316 г., в свою очередь, высадились в Морее с армией бургундских
рыцарей. Вернее, Матильда, прибывшая первой, высадилась в порте
Жонк, нынешнем Наварине, в Мессинии. Морейские бароны, с
неохотой
подчинившиеся
инфанту,
в
большинстве
своем
присоединились к ней, равно как и архиепископ Патрский, латинский
примас Мореи. Однако каталонцы инфанта нанесли бургундцам и
морейцам Матильды серьезное поражение возле Элиса, в Элиде, и
Матильде пришлось звать на помощь мужа, Луи Бургундского. Наконец
тот высадился в Морее и пришел к Бовуару с новыми бургундскими
подкреплениями. Со своей стороны Ферран Майоркский запросил из
Афин новые подкрепления каталонцев, но те не успели подойти.
Напротив, византийцы из Мистры, благодаря вмешательству
архиепископа Патрского, прислали вспомогательные отряды Луи. Сын
венецианского герцога Наксосского Гульельмо Санудо и граф
Кефалонийский Джованни Орсини также прибыли сражаться под
знаменами Луи Бургундского. Решающее сражение произошло при
Маналаде в Элиде 5 июля 1316 г. Ферран Майоркский, несмотря на
свою безумную храбрость, был в нем побежден и убит. Последние
арагонцы, осажденные в Кларенце, в конце концов сдались. Луи
Бургундский, обеспечивший себе этой победой морейскую корону,
казалось, был призван со своими рыцарями заново францизировать
страну, но в разгар триумфа внезапно умер, возможно отравленный
коварным графом Кефалонийским, Джованни Орсини.
Как бы то ни было, события пошли по крайне неблагоприятному
для страны варианту. Ферран Майоркский и Луи Бургундский, и тот и
другой, могли бы придать княжеству Морейскому динамичное
развитие. Их одновременная смерть стала для всех катастрофой. Что же
касается овдовевшей Матильды де Эно, она еще некоторое время
оставалась княгиней Мореи. Потом с ней произошла та же

неприятность — даже в худшем варианте — что двенадцатью годами
ранее приключилась с ее матерью Изабеллой де Виллардуэн. В 1318 г.
граф де Гравина, младший брат короля Неаполитанского Роберта, под
предлогом женитьбы на ней, похитил ее, заточил в Кастель-дель-Ово в
Неаполе и лишил княжества. Романтичная Матильда тайно вышла
замуж за избранника своего сердца Юга де ла Палисса, из-за чего
упрямо отказывалась от проектов брака с Жаном де Гравина, что стало
причиной ее окончательной погибели.
Жан де Гравина. Отвоевание Аркадии греками
Латинская Морея вновь попала под власть Неаполя, равнодушного
к ее интересам и обращавшегося с нею как с обыкновенной колонией.
Неаполитанский двор управлял страной через своих бальи: Эустакио
Пагано де Ночера (1317–1318), Фредерико Трогизио (1318–1321),
Лигорио Гиндаццо (1321–1322), Перроне де Вилламастре (1322–1323) и
Николя де Жуанвиля (1323–1325). И опять же: если бы неаполитанцы
собирались защищать княжество от его врагов, им можно было бы
простить грубое низложение Матильды де Эно. Но они оставляли без
серьезного ответа действия мистрийских византийцев, продолжавших
округ за округом отвоевывать страну. Так, византийцы отняли у
латинян город Акову с его носившим символическое имя замком
Матагрифон, господствующим над областью Скорта, затем город
Каритайну (Каритену), до того момента один из главных фьефов
княжества, и, наконец, крепость Сен-Жорж. Анжуйский бальи
Фредерико Трогизио, пытавшийся спасти Сен-Жорж, потерпел под его
стенами кровавое поражение, в котором попали в плен латинский
епископ Жак Оленский и коннетабль Мореи, терциарий Негропонта
Бартоломео Гизи. Чуть позже, в 1321 г., вся Аркадия, из-за небрежения
неаполитанского двора, попала под власть византийцев. А ведь тот, кто
владеет
Аркадией,
господствует
над
всем
Пелопоннесом.
Правительство Жана де Гравина уступало наследство Виллардуэнов
греческой реконкисте.
Следовало что-то делать. Морейские бароны, возмущенные
бездействием или бессилием своих неаполитанских владык, решили,
чтобы остановить византийскую реконкисту, передаться Венеции.

Республика Святого Марка с ее последовательной политикой и морской
мощью, возможно, могла спасти еще остававшиеся латинскими части
Пелопоннеса. 11 июня 1321 г. канцлер княжества Бенжамен и
латинский епископ Олены (Оливы) Жак написали письмо в этом
смысле дожу. Тогда Жан де Гравина, понимая, что может потерять все,
решился лично прибыть в Морею, чтобы возглавить военные операции.
В 1325 г. он высадился в Кларенце и собрал против мистрийских
византийцев силы различных латинских сеньоров. В частности, он
заручился поддержкой Пьетро далле Карчери и Бартоломео Гизи,
терциариев Негропонта, и Никколо I Санудо, герцога Наксосского, не
говоря уже об архиепископе Патрском, Гульельмо Франджипани,
примаса Мореи. Но после исчезновения Виллардуэнов доблесть
латинян сильно деградировала. Их армия не сумела отвоевать
Каритайну. Жан де Гравина, которого это усилие утомило, передал
руководство боевыми действиями Никколо Санудо и с позором
вернулся в Италию. Никколо Санудо, по крайней мере, отбил под СентОмером новую атаку византийцев.
Катрин де Валуа
Теперь Жан де Гравина получил отвращение к Морее и в 1333 г.
уступил княжество своей невестке, Катрин де Валуа[314], вдове
Филиппа II Анжу-Тарентского и титулярной императрице
Константинопольской. Эта миловидная молодая женщина, известная
своей элегантностью и роскошью своего двора, тоже бо́ льшую часть
времени проживала в Неаполе, ограничиваясь правлением Мореей
через своих бальи: Гаудино Романо дела Скала (1333), Пьетро де СанСеверо (1333–1336) и Бертрана де Бо (1336–1338). В октябре 1338 г.
Катрин наконец переправилась из Бриндизи в Кларенцу и прибыла в
Морею. Она обосновалась в Патрах, где держала свой двор, и вернулась
в Неаполь лишь в конце июля 1341 г. (Она умрет в Неаполе в 1346 г.) За
время своего пребывания в стране она осыпала дарами своего
советника и фаворита, флорентийского банкира Николу Аччайоли. Так
дом Аччайоли впервые ступил на греческую землю. Дальше мы увидим
его блистательный взлет.

Княжество Морейское при Марии де Бурбон
После Катрин де Валуа княжество Морейское досталось ее сыну
Роберу II Анжу-Тарентскому (1346–1364). Одновременно Робер
унаследовал от матери и титул константинопольского императора.
Казалось, можно ожидать, что он проявит особый интерес к своим
греческим владениям. В действительности, в основном занятый
итальянскими делами (к тому же длительное время проведший в плену
в Венгрии), он провел жизнь в Неаполитанском королевстве и ни разу
не побывал в Морее. После его смерти (1364) за княжество Морейское,
все более и более превращавшееся в зависимую от соседнего
королевства территорию, начался спор между его вдовой, Марией де
Бурбон, и братом покойного, Филиппом III Тарентским. Морейские
бароны, в частности флорентиец Анджело Аччайоли, архиепископ
Патрский и примас Мореи, и генуэзец Чентурионе Дзаккариа, сеньор
Халандрицы и бальи княжества, выступили в пользу кандидатуры
Филиппа III, которого Чентурионе от их имени признал князем в
Таренто. Тогда Мария де Бурбон приехала в Морею с Югом,
называемым Галилейским, своим сыном от первого брака с кипрским
принцем, и в сопровождении крупной армии в 12 тысяч воинов,
состоявшей как из киприотов, так и из провансальцев и др. Она и Юг
осадили архиепископский город Патры, но Анджело Аччайоли и его
офицер, венецианец Карло Зено, в течение шести месяцев отражали все
атаки (1366). В дальнейшем, согласно арагонской хронике, войска
Марии де Бурбон были оттеснены до Наварина (Жонка), города,
входившего в состав ее вдовьего удела. Капитан, управлявший
Наварином от ее имени, Гийом де Тале, видя, что противник теснит его,
обратился за помощью к французскому сеньору Аргоса и Навплии, Ги
д’Ангьену[315] и, что было намного серьезнее, к византийцам из
Мистры. Это, признаем, было настоящее предательство: деспоты
Мистры были наследственными врагами всех латинян. Разумеется,
греки не упустили шанса откликнуться на призыв Гийома де Тале и,
вместе с войсками Ги д’Ангьена, пришли из Мистры опустошать Элиду
вплоть до предместий Андравиды. Так неаполитанские распри, отныне
перенесенные на землю Пелопоннеса, систематически играли на руку
греческой реконкисте.

Тем не менее осада замка Наварин сторонниками Филиппа III
продолжалась, и дела Марии де Бурбон шли все хуже, когда граф
Савойский Амедей VI[316], отправлявшийся на священную войну (см.
далее), причалил возле порта. Его вмешательство привело к
заключению короткого перемирия между воюющими сторонами.
Войска архиепископа Патрского сняли осаду. В конце концов, в 1369–
1370 гг. Мария де Бурбон, чувствуя, что ее дело проиграно, отказалась
от своих притязаний на Морею в обмен на ежегодную выплату ей 6000
золотых монет. Таким образом, Филипп III Тарентский остался
единственным хозяином княжества, вернее, того, что от него осталось
(1370–1373). Он направил в Морею в качестве бальи графа де
Конверсано, который заключил мир с мистрийскими греками, но не
сумел изгнать из Афин каталонскую «Большую компанию».
Великий магистр Хуан Феррандес де Эредиа
Можно было бы предположить, что если правление младших
отпрысков Анжуйского дома стало причиной ослабления княжества
Морейского, то оно выиграло бы в случае прямого включения его в
Неаполитанское королевство. А именно это и произошло после смерти
Филиппа III Тарентского, скончавшегося в Италии в 1373 г. Поскольку
Мария де Бурбон отказалась от своих прав (она умрет в Неаполе в
апреле 1387 г., больше не пытаясь их выдвигать), Морея зависела
теперь напрямую от королевы Неаполитанской Жанны (Джованны) I,
каковая, в силу причуд феодального наследования, оказалась сюзереном
княжества. Королевское правительство поначалу предприняло усилия с
целью вырвать у византийцев их недавние приобретения. Новый бальи
Жанны в Морее, Франческо де Сан-Северино, попытался отбить у них
замок Гардики, расположенный на юге Аркадии, к юго-западу от
Мегалополя, но, хотя он и разбил под стенами Гардики митрийских
греков, пришедших на выручку крепости, все равно не смог взять ее
(ок. 1374–1376). В 1377 г. королева Жанна (Джованна), в бурной жизни
которой имелись, помимо Мореи, другие заботы, на пять лет передала
страну госпитальерам, или родосским рыцарям, в частности их
великому магистру арагонцу Хуану Феррандесу де Эредиа.

Эредиа, о котором мы поговорим подробнее в связи с историей
Родоса, был одним из наиболее открытых политических умов своего
времени. Возможно, он смог бы многое сделать для спасения
латинского владычества в Пелопоннесе, но с самого начала столкнулся
с албанской проблемой. Действительно, мы подошли к моменту, когда
повсюду в Элладе и в Македонии начинается проникновение этого
энергичного горского народа. Уже распространившись по Эпиру,
Акарнании и Этолии, албанцы теперь мечтали о расположенном на
берегу Коринфского залива городе Лепанто, древнем Навпакте. С
1294 г. Лепанто принадлежал латинянам, принесенный в приданое
Тамарой, дочерью Никифора, греческого деспота Эпира, когда эта
принцесса вышла замуж за младшего отпрыска Анжуйского дома
Филиппа II Тарентского. В 1378 г. албанцы в результате дерзкого рейда
захватили город у княжества Морейского. Эредиа тотчас выступил
против них и блистательно отбил город, но совершил ошибку,
преследуя противника до Арты в Эпире, где был взят в плен (лето
1378 г.). Албанцы снова оккупировали Лепанто (1380).
Наваррская компания
Неудача Эредии положила конец попытке, способной выправить
положение латинской Мореи. Более чем когда бы то ни было она
оказалась заброшенной землей, полем боя для раздоров анжуйских
принцев. За корону Мореи боролись неаполитанская королева Жанна I
и другой итало-провансальский принц, Жак де Бо[317], который для
отстаивания своих прав обратился к одной из «Больших компаний»,
которые тогда бродили по Западу, собирая выкуп с городов и деревень и
разоряя их, к Наваррской компании. Эта банда наемников в прошлом
служила королю Наваррскому Карлу Злому против короля Франции
Карла V. На тот момент она осталась без работы и с радостью приняла
предложение Жака де Бо. Наваррцы, переправившись в Грецию, начали
с вторжения в Беотию и Аттику, где моментально овладели Ливадией и
Фивами, хотя так и не смогли окончательно вырвать их из-под власти
своих коллег и полуземляков каталонцев; истощение франкоитальянских элементов в Греции было столь велико, что такой город,
как Афины, превратился в ставку в игре соперничающих между собой

двумя объединениями испанских наемников. Оттуда наваррцы
двинулись на Пелопоннес и, похоже, без особых усилий овладели
большей частью княжества Морейского (1381, 1382). Соблюдая
соглашение, они поначалу подчеркивали, что завоевывают земли от
имени Жака де Бо, потом, после смерти этого принца (1383), больше не
обременяли себя протокольными предлогами и управляли Мореей
напрямую, через своих бальи Майо де Кокреля (1383–1386) и Пьера
Бордо де Сен-Сюперана (1386–1402). Центрами их владычества были
города Андруса и Каламата в Мессении. Как мы увидим,
принадлежавшая латинянам территория в ту пору практически
сводилась к полоске западного побережья Пелопоннеса.
Чентурионе Дзаккариа
Владычество наваррцев было эфемерным. Это объединение
наемников, еще больше, чем каталонцы в Аттике, проявило свою
неспособность создать нечто прочное. И там и здесь авантюристы не
продержались дольше, чем продолжалась их авантюра. Вскоре после
смерти Сен-Сюперана (ум. 1402) власть была вырвана из рук его вдовы
Марии Дзаккариа и их малолетнего сына ее родственником
Чентурионе II Дзаккарией, сеньором Халандрицы (20 апреля 1404 г.).
Чентурионе управлял княжеством Морейским — вернее, тем, что от
него осталось, с 1404 по 1428 г. Надо добавить, что в 1421 г. Карло ди
Токко из неаполитанского рода графов Кефалонии, владевший с 1418 г.
Эпиром, отобрал у Чентурионе сначала Кларенцу, потом (1424–1428)
остаток Элиды. Территориальное раздробление достигло высшей точки.
Накануне греческой реконкисты последние латинские сеньоры рвали
друг у друга из рук жалкие остатки наследства Виллардуэнов.
Как мы видим, имена последних морейских сеньоров все сплошь
итальянские. Действительно, если абстрагироваться от наваррской
оккупации, которая является поздним феноменом небольшого значения
(1381–1404), история княжества Морейского в XIV в. характеризуется
исчезновением французского влияния в пользу итальянского.
Изменения происходили без столкновений, без насилия, но
автоматически и постоянно. Анжуйское владычество способствовало
этой итальянизации: Морея итальянизировалась, как сама Анжуйская

династия, как капетингские и провансальские сеньоры, которых Шарль
Анжуйский привел с собой в Неаполь. Во второй половине XIV в.
потомков завоевателей из старинных французских фамилий почти во
всех фьефах Пелопоннеса сменили неаполитанцы или генуэзцы.
Отметим, что та же итальянизация, хотя в гораздо меньшем масштабе,
наблюдалась в Святой земле в конце XIII в. и она также ощущалась, как
мы видели, в Кипрском королевстве Лузиньянов в XV в. Во всем
Восточном Средиземноморье XII–XIII вв. были французскими веками.
XIV и XV вв. стали итальянскими и, дополнительно, италоарагонскими. Франция, разгромленная, обезлюдевшая, разрушенная
Столетней войной, больше не котировалась в Средиземноморье. Что же
касается
неаполитанских
анжуйцев,
после
крушения
средиземноморской имперской мечты Шарля Анжуйского их история
— это постоянный упадок, без славы для внешней Франции, без пользы
для итальянства.
Греческая реконкиста
Колония, обосновавшаяся в чужой стране, не может безнаказанно
предаваться подобным раздорам и являть пример подобной
политической нестабильности. В то время как латинская Морея,
испытывая на себе отголоски всех дворцовых переворотов
Неаполитанского двора, барахталась в анархии, греки, с 1262 г. вновь
обосновавшиеся в Лаонии, вокруг Мистры, под руководством деспотов
из энергичного семейства Кантакузинов (1348–1384), затем из
императорской династии Палеологов (1384–1460), отвоевывали у нее
все новые территории. Согласимся, что это было нетрудно, имея такого
противника, как латинская Морея: раздробленного на враждующие
между собой княжества, раздираемого соперничающими клиентелами,
чьи фьефы анжуйцы раздавали своим фаворитам, купцам и банкирам,
ни разу не позаботившись о военной обороне страны. Как мы видели, с
1320 г. мистрийские греки отобрали у анжуйцев две важные крепости,
Акову (Матагрифон) и Каритайну (Каритену), в Аркадии. В конце
XIV в. греческий деспотат Мистра, раскинувшийся теперь от
Калафриты до мысов Матапан и Малея, отбросил к западу Латинское
княжество, ограничивавшееся лишь побережьем собственно Ахейи

(Патры), Элиды и Мессении, с куском, соответствующим Западной
Аркадии.
Что мог противопоставить этой медленной, но неотвратимой
греческой реконкисте, постепенно теснившей латинян к Ионическому
морю, наваррский бальи Пьер де Сен-Сюперан со слабыми
пиренейскими
контингентами?
Лишь
крупная
экспедиция,
неаполитанская или арагонская, могла бы спасти остатки латинской
Мореи, но политическая ситуация в Южной Италии исключала такую
возможность. Отчаявшись остановить продвижение греков своими
силами, Пьер де Сен-Сюперан заключил союз с турками (1394). Нет
необходимости
подчеркивать
серьезность
этого
поступка.
Действительно, это был тот самый момент, когда османские
завоеватели, установив свое иго над Балканами, покорили Фессалию.
Принять турка в качестве арбитра в греко-латинском соперничестве
означало подготовить его признание господином. Генуэзец Чентурионе
Дзаккариа, который, как мы видели, наследовал Сен-Сюперану во главе
Латинского княжества, увидел усиление греческой реконкисты.
Действительно, сокрушительное поражение Османов при Анкаре в
1402 г., о котором мы поговорим позже, уничтожив на время турецкую
силу, вернуло свободу грекам. Они этим воспользовались. В 1417 г.
деспот Мистры отбил у Чентурионе город Андрусса в Мессении. 1 мая
1428 г. он так же отнял у соперника Чентурине, Карло ди Токко, город
Кларенцу в Элиде. Затем греки атаковали Патры, которые, как мы
знаем, составляли латинскую церковную сеньорию. В июне 1429 г., в
отсутствие итальянского архиепископа Рандольфо Малатесты, они
захватили город. В том же году они отобрали у Чентурионе Дзаккарии
крепость Халандрица, к югу от Патр. Чентурионе, последний
латинский сеньор Пелопоннеса, оказался вынужден выдать свою дочь и
наследницу Катерину замуж за своего победителя, деспота Мореи
Фому Палеолога[318] (январь 1430 г.). Таким образом, завершение
реконкисты греками Западной Мореи приобрело куртуазную форму
брачного союза между последней латинской принцессой и
византийским «освободителем». Тем не менее это был этнический и
языковой реванш, уничтожение всего, что было создано после 1206 г.,
окончательный финал франкократии, латинской колонизации
пелопоннесской земли.

Накануне турецкого завоевания латинская Морея вновь стала
греческой.
Каталонская Большая компания в Беотии и Аттике
Не вызывает сомнений, что соглашения, заключенные в 1268 г.
Гийомом де Виллардуэном с Шарлем Анжуйским, определили
дальнейшую судьбу латинского княжества Морейского, присоединение
которого с 1278 г. до конца XIV в. к королевству Неаполитанскому
повлекло за собой потерю этим княжеством своей национальной
самобытности. Точно так же брак Изабеллы Иерусалимской с
императором Фридрихом II в 1225 г. привел бы — не среагируй
вовремя французские бароны Святой земли, партия Ибелинов, — к
подобной же участи старое Сен-Жан-д’Акрское королевство. Но в
Морее, несмотря на протест коннетабля Николя де Сент-Омера в
1301 г., не нашлось своих Ибелинов. Морея (или то, что от нее
оставалось), столь явно французская при Виллардуэнах, превратилась в
неаполитанскую территорию. «Новая Франция», о которой говорил
когда-то папа Гонорий III, стала Новой Италией. Тем не менее эта
утрата национальной принадлежности происходила почти незаметно,
потому что младшие отпрыски Неаполитанской династии, которым
доставалась Морея, не совсем забыли свои французские корни, а их
наследницы часто выходили замуж за французских принцев. В
континентальной Греции, в герцогстве Афино-Фиванском, напротив,
дефранцизация произошла более резко, поскольку стала результатом
каталонского вторжения.
Каталонская компания была одним из тех объединений наемников,
которых было так много в XIV в. и которые долгое время воевали в
Италии на стороне арагонских королей против неаполитанской
Анжуйской династии. Оставленные без работы арагоно-анжуйским
миром 1302 г., каталонские авантюристы нанялись на службу к
Византийской империи, где император Андроник II использовал их в
Анатолии против турок. Они освободили города Ионии и Лидии,
угрожаемые последними, в частности, в Лидии Филадельфию, Куле и
Фурни (1303–1304); затем командиры Каталонской компании, Роже де
Флор, Беренгер д’Энтенса и Беренгер де Рокафор, привели ее обратно в

Европу, где они обосновались в Галлиполи. Там каталонцы
поссорились с византийцами, которые приказали убить Роже де Флора
(апрель 1305 г.). Из-за этого преступления пролились реки крови.
Надежно укрепившись в Галлиполи, каталонцы на протяжении двух лет
разоряли Фракию (1305–1307). Зимой 1307/08 г. они обосновались в
Кассандрейе, на Халкидикском полуострове, в Македонии. В 1309 г.
они пришли в Фессалию, провинцию, образовывавшую независимый
греческий деспотат Великой Влахии, управляемый в то время
Иоанном II Ангелом Комнином, и, как повсюду, жили там за счет
населения страны.
Каталонские наемники были превосходными солдатами — они
доказали это в Малой Азии против турок. Они были опасными врагами,
но еще более опасными союзниками: византийцы испытали это на себе.
Поистине вследствие помутнения рассудка герцогу Афинскому Готье V
де Бриенну, строившему в уме грандиозные завоевательные планы,
пришла мысль нанять их. Весной 1310 г. он пригласил их из Фессалии
и разместил у себя, в Беотии, в количестве 3500 всадников и 4000
пехотинцев; последние были известны под испанизированным
арабским названием «альмугавары». Какое завоевание Готье
рассчитывал осуществить при помощи этих опасных наемников?
Очевидно, он и сам этого толком не знал, поскольку был человеком
взбалмошным, каких в эпоху первых Валуа у нас имелась масса.
Совершив глупость, пригласив их, он совершил другую, еще более
серьезную, поссорившись с ними и отказавшись, грубо и вопреки
взятым на себя обязательствам, заплатить им. Теперь, желая от них
отделаться, но опасаясь их мести, он призвал на помощь соседей,
Альберто Паллавичини, маркиза Бодоницы, Тома III де Стромонкура,
сеньора Салона, терциариев Эвбеи и элиту французского рыцарства
Мореи, общим числом «семь сотен рыцарей, из коих двести в золотых
шпорах, а также шесть тысяч четыреста конных воинов и восемь тысяч
пехотинцев».
Настроение умов этой великолепной знати было таким же, как у
наших «золотых шпор» накануне Куртре, Грансона и Мора[319]. Так вот,
если морейские рыцари не уступали в высокомерии и беззаботности
рыцарям Филиппа Красивого и Карла Смелого, каталонские наемники,
закаленные пятью годами боев в турецкой Анатолии и в Византийской
империи, были куда более грозными противниками, чем фламандские

горожане или швейцарские крестьяне 1302 и 1476 гг. Встреча между
ними и французами произошла на берегах озера Копаис, возле
впадения беотийского Цефиса. Готье де Бриенн по-глупому выбрал для
сражения это болотистое место, где его тяжелая конница с первой атаки
увязала и падала. С этого момента партия перестала быть равной. Он
был убит почти со всеми своими рыцарями, и, как говорит «Морейская
хроника», убит «по собственной вине» (15 марта 1311 г.). Вместе с ним
погибли маркиз Бодоницы, сеньор Салона и двое эвбейских
терциариев. Почти все французское рыцарство центральной Эллады
осталось на поле битвы. Пелопоннесское рыцарство, в большом числе
прибывшее на помощь Готье де Бриенну, тоже понесло тяжелые потери;
это случилось всего полвека спустя после катастрофы в Пелагонии и
окончательно выкосило французскую знать Леванта. Французская
иммиграция всегда ограничивалась баронами и рыцарями. После
кровопускания, полученного в Пелагонии и на озере Копаис, оно
больше не могло мешать испанизации Беотии и Аттики и
итальянизации Пелопоннеса. Разгром у озера Копаис в этом смысле
стал для Новой Франции в Элладе тем же, чем в 1187 г. стала для
франкских колоний в Сирии катастрофа при Хаттине. Он стал концом
колонизации, концом света. Относительно же чувств, испытанных
греческим населением Аттики и Беотии, их нам передал Никифор
Григора[320], написавший, что греки сменили давнее рабство на еще
более тяжелое иго.
Победители-каталонцы, похоже, сами были смущены своей
победой, не ожидав, что она окажется такой полной. Они одним махом
оккупировали Фивы, Афины и другие города вплоть до Коринфского
перешейка, включая баронию Салон (Амфиссу) возле Дельф. Лишь
маркизат Бодоница на Фермопилах выжил словно чудом под
управлением семейства Паллавичини, а позднее (1338) венецианской
семьи Джорджи, или Цорци[321].
За этим исключением, во всей центральной Элладе, еще вчера
такой французской, пришел конец той блестящей и богатой
цивилизации, уничтоженной на пике развития. Бывшее бургундское
Афино-Фиванское герцогство, разом потерявшее свои национальные
черты, превратилось в своего рода каталонскую военную республику,
где язык Барселоны сменил язык Иль-де-Франса. В 1318 г., после
смерти последнего греческого деспота Фессалии (Великой Влахии),

каталонцы оккупировали также большую часть и этой провинции.
Фессалийский город Неопатрас (Ипати) стал, вместе с Афинами,
Фивами и Ливадией, одной из их столиц. Таким образом, каталонское
герцогство по площади превысило былое французское герцогство. С
такой прекрасной территорией, с энергией народа-завоевателя и
доблестью его легендарных альмугаваров ему, казалось, суждено
блестящее будущее.
Скажем сразу, чтобы больше к этому не возвращаться, что в 1331 г.
сын побежденного при Копаисе граф Готье VI де Бриенн, ставший к
тому времени еще и графом Лечче в Неаполитанском королевстве и
оставивший славный след в истории Флоренции[322], попытался
отвоевать свое наследство. Он прибыл из Италии с 800 французскими
рыцарями и 500 воинами, принадлежавшими к тосканской элите, не
говоря уже о контингентах из его графства Лечче. Но его великолепная
кавалерия ничего не смогла сделать против тактического умения
каталонских наемников, и он вернулся в Италию, не добившись
никакого результата (1332). Каталонцы, опасавшиеся, что он овладеет
замком Сент-Омер в Фивах, между тем разрушили этот ценный
памятник французского искусства эпохи де ла Рошей.
Организация каталонского герцогства Афинского
Едва став властителями центральной Эллады и не находя более
противника, осмеливавшегося бы выступить против них, счастливые
наемники принялись организовывать свою жизнь, худо-бедно
возвращаться в рамки нормального монархического и феодального
общества своего времени. Их офицеры стали жениться на французских
и гасмульских дамах Аттики и Беотии, вдовах рыцарей, массово
павших у озера Копаис. Верные подданные арагонской короны, они
принесли по всем правилам оммаж за свое завоевание арагонскому
королю Сицилии Фадрике (или Фридриху) II. Ни Фадрике, ни его
преемники, впрочем, ни разу не ступили на землю этого своего нового
владения, точно так же, как анжуйские короли Неаполя никогда не
посещали свои вассальные владения в Морее, но так же, как
неаполитанцы в Морее, они направляли для управления каталонским
герцогством Афинским своих представителей, полный список которых

мы дадим далее. Наиболее известными из этих сицилийско-арагонских
наместников были Беренгер Эстаньоль (1312–1316), королевский
бастард Альфонсо-Фадрике Арагонско-Сицилийский (1317–1330),
Хайме Фадрике Арагонский (1356–1359), Маттео де Монкада (1359–
1361 и 1363–1367), Роже де Луриа (1361–1363 и 1367–1371) и Педро де
По (1385–1387). Следует отметить, что, за исключением принца
Альфонсо-Фадрике, управлявшего новым герцогством тринадцать лет,
большинство этих губернаторов, присланных или утвержденных
палермским двором, имели очень эфемерную власть.
Каталонский народ всегда был упрямым и сильным, способным
преодолевать превратности судьбы. В XIV в., опираясь на власть
Арагоно-Сицилийского дома и участвуя в его экспансии, он казался
способным сохранить греческую колонию, неожиданно доставшуюся
ему после победы на озере Копаис. Но оказалось, что это завоевание
необходимо обновлять следующими волнами вновь прибывших.
Каталонские наемники весьма трогательно сохранили связь с родиной,
институты которой они последовательно внедряли в Аттике и Беотии.
Каждый округ или город имел своего вегера, кастеллано или капитана.
Над ними, заменяя прежнего герцога, стоял генеральный викарий с
маршалом, которого избирали из рядов Каталонской компании
(практически, из семьи Новелль).
Однако эта «каталонизация» не вызвала сколь бы то ни было
интенсивную иммиграцию. Каталонцы оставались столь же
немногочисленными, как ранее французы. Как только компания
перестала вербовать пополнения в Испании, а принцы Арагонского
дома потеряли к ней интерес, она, после множества боев и походов,
резко перешла к праздной жизни в роскоши и легкодоступных
наслаждениях и быстро пришла в упадок. Сами члены компании, по
свидетельству византийских авторов, вроде Никифора Григоры,
выродились и деградировали.
Столь быстрое вырождение грозных альмугаваров сыграло на руку
самым неожиданным соперникам: флорентийским банкирам из
семейства Аччайоли. Каталонское Афинское герцогство из-за
отсутствия колонистов должно было кончить так же, как французское
герцогство. Точнее, последнее пало в громком сражении, «меч против
меча, честь против чести». Каталонское герцогство рухнет незаметно,
подточенное скрытой властью итальянского банка.

Конкуренты дома Медичи: семейство Аччайоли
Вторая половина XIV в. была в Греции временем смутным и
любопытным. Прежние франкские сеньоры пребывали в полном
упадке. Сменившие их власти — в частности, Каталонская компания в
Беотии и Аттике — также быстро деградировали. Турки еще не
пришли. В этот исторический промежуток сцена принадлежала
денежным державам. Могущественные коммерческие предприятия,
каковыми являлись Генуэзская и Венецианская республики,
устанавливали в греческих морях свои законы. А в континентальной
Греции флорентийский банк Аччайоли дожидался скорого падения
каталонцев.
Аччайоли были семейством ловких флорентийских банкиров,
выдвинувшихся на службе Анжуйской династии и имевших интересы
по всех делах Неаполитанского королевства, где они получали титулы,
почетные должности и прибыли. Мы видели, что Никола Аччайоли[323]
исполнял для Катрин де Валуа, княгини Морейской (1332–1346),
многочисленные миссии в Пелопоннесе. Он сопровождал ее туда в
1338 г. и провел там подле нее три года. В то время она уступила ему
баронию Каламата. Сын и преемник Катрин, Робер II Анжу-Тарентский
(1346–1364), передал Николе актом от 21 апреля 1358 г. сеньорию
Коринф с ее неприступной цитаделью Акрокоринфом[324]. Щедрость
Робера была отнюдь не бескорыстной: шателенство Коринф,
расположенное, как он сам указывал, на границе с различными
врагами: каталонцами, турками и греками, ускользнуло бы из его рук,
не отдай он его в крепкие руки. Никола привел крепость в боевую
готовность, починил стены, успокоил население и зазывал обратно в
область бежавших из нее крестьян. После его смерти фьеф перешел к
его сыну Анджело, или Аньоло, графу Мальтийскому. В 1371 г. Аньоло
обещал Коринфскую сеньорию своему родственнику, Нерио I
Аччайоли.
Нерио I Аччайоли был любопытной личностью. Настоящий
основатель территориального могущества своего дома, он действовал в
Греции на протяжении почти четверти века (1371–1394). Мастерски и
без особых усилий, благодаря умелой дипломатической и финансовой
подготовке, он в 1387 г. отвоевал у ослабевших каталонцев герцогство
Афино-Фиванское. Крепость Акрополь, где укрылся каталонский

предводитель Педро де По, продержалась еще год, но в конце концов
капитулировала (1 мая 1388 г.). Дипломом от 11 января 1394 г. король
Неаполитанский Владислав узаконил его завоевания, даровав Нерио
герцогский титул. Инфеодизация, отметим, была совершенно законной,
поскольку, по Витербскому договору 1267 г. между императором
Бодуэном II и Шарлем Анжуйским, король Неаполитанский становился
легитимным сувереном Мореи и, следовательно, Аттики.
Герцогство де ла Рошей, исчезнувшее в катастрофе у озера Копаис,
после почти векового владычества каталонцев было восстановлено в
пользу наследника тосканского банка. Восстановлено и расширено.
Действительно, «шателенство Коринфское», простиравшееся от
Сикиона до Трезена, и герцогство Афинское с Мегарой, Афинами,
Фивами и Ливадией образовали единое княжество под властью
удачливого флорентийца, чья звезда привела его из Флоренции в
Акрокоринф, а из Акрокоринфа в Акрополь.
Разумеется, владение это было неустойчивым и искусственным,
поскольку, хотя Нерио и стал законным правителем, получив от
неаполитанского суверена латинской Греции герцогский титул, все
знали, что секрет его могущества заключается не столько в его войсках,
сколько в его флоринах, а противостоять турецкой угрозе, уже
вырисовывавшейся со стороны Македонии, можно было только силой.
По крайней мере, Нерио воспользовался затишьем, предоставленным
христианским династиям Эллады. Установленный им режим отличался
давно забытыми разумностью, умением и процветанием, которые он
обеспечил стране. Этот потомок флорентийских банкиров управлял
своим герцогством с той же разумностью, с какой его предки проводили
финансовые операции. Нерио исполнял свои обязанности с изяществом
и демонстрировал филэллинизм, достойный флорентийского
Треченто[325]. Демонстрируя терпимость, он позволил греческому
архиепископу обосноваться в Афинах (чего, напомним, не бывало со
времени франкского завоевания). Разница сохранялась максимум в
«этажах»: греческий архиепископ жил в нижнем городе, а архиепископ
латинский сохранял «церковь Парфенона». Греческий язык даже вновь
стал языком администрации, наряду с латынью.
Но чтобы завоевать симпатии местного населения, только
дипломатических действий было мало. Похоже, Нерио действительно
питал искренние симпатии к эллинизму. Когда пришло время выбирать

жениха для своей дочери Бартоломеи — красивейшей женщины своего
времени, по уверениям Халкокондила[326], — он выдал ее не за
латинянина, а за византийского деспота Мореи Феодора Палеолога. И
вся его политика имела то же направление: опираться на Палеологов
против своих земляков-итальянцев. В 1377 г. умер последний
французский сеньор Аргоса и Навплии, Ги д’Ангьен, и дочь Ги, юная
Мария, приняла протекторат Венеции, выйдя замуж за венецианского
патриция Пьетро Корнаро, однако Нерио Аччайоли выступил против
этой комбинации вместе с Феодором Палеологом, и совместно,
объединив свои силы, они опередили венецианцев, в два счета
оккупировав Аргос (1388). Правда, венецианцы для своей защиты
располагали оружием, силу которого Нерио не мог отрицать: выступая
против союза герцога Афинского с греками, они приняли против него
ряд очень стеснительных таможенных мер, в частности, в своих
владениях на Эвбее. После торговой войны, в которой последнее слово
не могло не остаться за Республикой Святого Марка, был заключен
мир, и Аргос возвращен союзниками Венеции (11 июня 1394 г.).
Это стало финалом деятельности герцога Нерио I. После почти во
всем удачливой жизни он умер в Афинах 25 сентября 1394 г. Его
прекрасное княжество было разделено, ибо, как ни странно, этот
ловкий человек совершенно не интересовался судьбой ни своего
творения, ни, похоже, даже своей семьи после собственной смерти. У
него, как и у многих итальянских сильных личностей эпохи Ренессанса,
индивидуализм дошел до крайнего предела. Как мы видели, он
игнорировал латинский патриотизм настолько, что предпочитал греков
итальянцам.
Не
более
его
беспокоила
и
династическая
преемственность, поскольку он дробил свое наследство так, что
распылил его. Правда, основной наследницей с титулом госпожи
Коринфа он назначил свою младшую дочь Франческу, жену графа
Кефалонии Карло ди Токко, лишив тем самым наследства старшую
дочь Бартоломею и ее мужа, византийского деспота Мистры Феодора
Палеолога. В этом поступке можно было бы увидеть проявленную в
последний момент латинскую солидарность, выразившуюся в желании
удержать в руках итальянцев главную крепость полуострова. Вот
только думать об этом было уже поздно, и его посмертная воля не была
исполнена. Феодор Палеолог завладел Коринфом, который таким
образом вернулся к грекам. Латинское владычество на полуострове, от

завоевания Акрокоринфа князем Ахейским Жоффруа I де
Виллардуэном и герцогом Афинским Отоном де ла Рошем,
продолжалось 184 года (1210–1394).
Нерио Аччайоли, не приняв своевременно мер предосторожности,
подготовил потерю Перешейка латинянами. Что же касается герцогства
Афино-Фиванского, лучшую часть своих владений Нерио разделил
необъяснимо. Он отдал лишь Беотию (Фивы и Ливадию) своему
бастарду Антонио, а Афины завещал «церкви Мадонны
Парфенонской». Странное условие, ибо не нужно быть пророком,
чтобы предсказать, что столь желанная позиция не даст спокойной
жизни святым отцам. Действительно, назначенный Нерио губернатор
Акрополя Маттео де Монтона, не очень уверенный в верности
греческого населения, а с другой стороны, угрожаемый турецкими
вторжениями — это было время, когда турки начали появляться южнее
Фермопил! — не нашел других средств, кроме как перейти под
покровительство Республики Святого Марка, единственной, кто был
способен защитить город от османской угрозы. Итак, он призвал себе
на помощь венецианского бальи Эвбеи. В результате этого с 1394 по
1402 г. Афинами управляли венецианские подеста.
Но все эти расчеты не принимали в расчет бастарда Антонио
Аччайоли. Этот любопытный персонаж, унаследовавший политический
гений своего отца, не собирался скромно довольствоваться Беотией,
оставив Афины тем, кто хотел их удержать или захватить, ни туркам, ни
Республике Святого Марка, ни Деве Марии. А ведь рейды турок,
ставших теперь хозяевами Балкан, доходили уже до Аттики (1397).
Антонио, не колеблясь, совершил дерзкий маневр, прекрасно
демонстрирующий отсутствие «христианского патриотизма» у людей
Ренессанса: он обратился к туркам и сумел заручиться их поддержкой.
В то же самое время он спровоцировал в Афинах восстание греческого
населения против венецианского владычества: заметим здесь, ибо это
многое объясняет, что он был рожден от матери-гречанки, и в этом
качестве православные смотрели на него почти как на
соотечественника. Благодаря помощи столь разных сил он изгнал
венецианцев из нижнего города (1402), затем с Акрополя (1404). Он
даже продемонстрировал величайшую ловкость, добившись от Венеции
прощения за свои действия тем, что внезапно признал сюзеренитет
Синьории (1405). Теперь, когда он стал властителем Аттики, он мог

только выиграть от такого протектората. В византийском флоте он
находил страховку и противовес на случай вторжения в страну его
опасных турецких союзников.
Откроем здесь скобку, чтобы показать, насколько карьера Антонио
Аччайоли в Афинах напоминает карьеру Жака Бастарда на Кипре. Они
почти современники (Антонио умер в 1435, Жак — в 1473 г.). И тот и
другой — великолепные представители Кватроченто[327], впрочем,
первый итальянец по происхождению, а второй из сильно
итальянизированной семьи, но у обоих нет иных моральных правил,
кроме «желания государя», что к их действиям нельзя подходить с
общей меркой. Эти двое могли бы послужить моделями для
Макиавелли.
Любопытно посмотреть, как этот подражатель великих
итальянских авантюристов Кватроченто непринужденно применяет их
теории в балканском осином гнезде. Но очевидно, что такие игры
находились на пределе допустимых возможностей, потому что не было
ничего опаснее опоры на дружбу с турками в тот момент, когда султан
Баязид готовился покорить последние христианские государства на
Балканах. Правда, везучему Антонио несказанно повезло. В том же
1402 г. Баязид был побежден и взят в плен при Анкаре Тамерланом, и
турецкая угроза отступила на четверть века. Благодаря этому
неожиданному обстоятельству новый герцог Афинский мог править
мирно и даже очень блестяще (1402–1435). Афины в то время стали как
бы второй Флоренцией: мы видим обосновавшихся там Медичи, Питти,
Макиавелли, все они в той или иной степени родственники правящего
дома. Эллинизм, поощряемый движением итальянского Ренессанса,
был в большой чести при дворе Антонио. Тот выбрал своей
резиденцией Пропилею (памятник Мнесикла[328] стал флорентийским
палаццо). У него была прекрасная вилла возле фонтана Каллирои.
Возле него росли греческие гуманисты Лаоник Халкокондил, «Геродот
современной Греции», и его брат Деметрий Халкокондил, тот самый,
что будет распространять эллинизм в Италии. Из той же семьи он
выбрал свою первую жену, герцогиню Елену. Его вторая жена также
была гречанкой знатного рода: Мария Мелиссина, из блистательного
дома архонтов Итомских, в Мессении. Его протонотарий, его канцлер
были греками, а официальные документы и при нем составлялись на

греческом языке. Удивительно, что эта любопытная фигура не
привлекла внимания историков гуманизма раньше.
Но это было неустойчивое равновесие, парадоксальное величие, не
основывавшееся ни на чем, кроме нескольких исключительных
личностей и, главное, чудесном исчезновении турецкой мощи. Однако
время этого исчезновения заканчивалось, а преемники Антонио
Аччайоли не унаследовали ни его везения, ни его способностей. Он
стал последним герцогом Афинским, действительно достойным этого
имени, последним еще уважаемым представителем грекофлорентийского дома, державшегося благодаря какому-то чуду,
дипломатической ловкости и банкирской дипломатии, между
торжествующей греческой реконкистой Пелопоннеса и турецким
завоеванием, которое вновь готово было хлынуть с севера через
Фермопилы. Конечно, великие культурные эпохи, когда элита может
наслаждаться радостями жизни, учиться и мыслить, зачастую являются
лишь передышкой между двумя всплесками варварства, но этот случай
особенно поражает.
По смерти Антонио (1435), после неизбежных семейных раздоров
по вопросу наследования, верх одержал его кузен Нерио II (1435–1439
и 1441–1451), но одержал лишь благодаря покровительству турок,
которое теперь превратилось в настоящий протекторат (промежуток
1439–1441 гг. занят узурпацией трона Антонио II, братом Нерио II).
Затем, как во множестве итальянских сеньорий эпохи Ренессанса,
произошла серия дворцовых драм, окончательно сыгравших на руку
врагам. После смерти Нерио II регентство получила его вдова,
принцесса Бодоницская, венецианка по происхождению, Кьяра
Джорджи (1451–1454). В 1453 г. — в год взятия Константинополя
турками — Кьяра, безумно влюбленная в венецианского патриция по
имени Бартоломео Контарини, вышла за него замуж ценой страшного
преступления, ибо Контарини, дабы стать свободным, предварительно
съездил в Венецию убить свою первую жену. Один из членов
герцогского семейства, Франко Аччайоли, сын Антонио II, жил в
Константинополе, где стал двусмысленным фаворитом Мехмеда II. По
его настояниям султан, который ни в чем не мог ему отказать, послал в
Афины армию, чтобы заменить на троне герцогиню Кьяру, обвиненную
Франко в соучастии в убийстве. Кьяра попала в руки турок, и Франко,
накладывая преступление на преступление, приказал ее убить, даже,

говорят, собственноручно удавил ее или обезглавил либо в монастыре
Дафни или в донжоне Мегары (1456). Он стал герцогом Афинским под
османской опекой, но, что можно было предвидеть, скоро поссорился
со своими грозными покровителями. Те осадили его в Акрополе. В
конце концов, он сдал крепость султану, который снизошел до того, что
взамен Афин оставил ему Фивы (1458). Но этот остаток фавора
продолжался недолго. В 1460 г. паша Фессалии попросту приказал
удавить недостойного наследника блестящей флорентийской династии.
Серия жестоких трагедий в великолепных декорациях, достойная
вдохновить Шекспира.

6. Итальянская колониальная империя в греческих морях
Венеция и Эвбея
Мы уже упоминали о том преобладающем положении, которое
венецианцы получили в греческих морях после Четвертого крестового
похода. Возвращение Константинополя Михаилом Палеологом в 1261 г.
лишило их выгод этого положения в проливах, но они на долгое время
сохранили преимущества на Эвбее, островах Архипелага и Ионических
островах. Однако установление венецианского владычества в этих
различных районах было делом длительным и сопряженным с многими
трудностями, потребовавшим всей твердости политики Республики
Святого Марка. Так, например, хотя договор 1204 г. о разделе Византии
отводил венецианцам остров Эвбею — Негропонт, как его называли, —
они с неудовольствием узнали, что их там опередили. В 1205 г. король
Фессалоникский Бонифаций Монферратский отправил на завоевание
острова фламандского крестоносца Жака д’Авена. Если бы тот
закрепился там, то, без сомнений, остров стал бы очередной
независимой сеньорией, того же ряда, что Афины или Морея. Но Жак
там не обосновался, а вскоре вернулся во Фландрию, и Бонифаций,
похоже всюду отдававший предпочтение своим землякам-итальянцам,
отдал Эвбею веронскому сеньору Равано далле Карчери и двум
родственникам последнего, Гиберто да Верона и Пегораро деи
Пегорари. С этого момента Эвбея осталась разделенной на три фьефа:
Ореос на севере, Халки, или «город Негропонт», в центре, Каристос на

юге, владельцы которых принадлежали к дому Карчери или другим
родственным веронским домам и носили титул терциариев или терсье.
При этом первом разделе Равано далле Карчери получил Каристос,
Гиберто да Верона — Халки (Негропонт), а третий терциарий,
Пегораро деи Пегорари, — Ореос. Скажем сразу, что Равано в конце
концов соединил под своей рукой все «три трети». После его смерти
(1216) Ореос и Каристос перейдут двум членам семьи Карчери, а
Халки-Негропонт вернется сыновьям Гиберто да Верона. В
зависимости от терциариев Каристоса находился остров Эгина.
Оставались права Венеции, которая могла их предъявить, и не в ее
привычках было отказываться от того, что ей принадлежало. Веронские
сеньоры, которым случай отдал Эвбею, слишком хорошо знали
Республику Святого Марка, чтобы желать иметь ее своим врагом.
Равано далле Карчери, бывший терциарием Каристоса с 1205 по 1216 г.,
уже в 1209 г. пошел навстречу притязаниям венецианцев, признав вдруг
их сюзеренитет. С тех пор этот сюзеренитет осуществлялся
венецианским байло (бальи), проживавшим в городе Негропонт и
имевшим в качестве помощников двух судей и трех conciliatori
(советников). Та же зависимость проявилась и в духовной сфере:
церковь Святого Марка Халкийского подчинялась Сан-Джорджо в
Венеции. Но в то же время, по крайней мере с 1236 г., эвбейские
терциарии входили во французскую феодальную иерархию, признавая
себя также вассалами княжества Морейского: все трое фигурируют в
«Ассизах Романи» среди двенадцати пэров по праву завоевания. Тем
самым они были прикрыты с двух сторон: венецианский протекторат
защищал их с моря, а сюзеренитет Виллардуэнов — со стороны
континентальной Греции. Похоже, что многие терциарии очень
серьезно относились к этому вассалитету от княжества Морейского,
вассалитету, который включал их во франко-морейскую дворянскую
иерархию, столь престижную в то время. Поэтому мы увидим на
почетных местах на Коринфском «парламенте» 1304 г., при дворе
морейского князя Филиппа Савойского терциария Каристоса, Бонифачо
да Верона.
Но одновременно с преимуществами данное положение
представляло и неудобства: двойной сюзеренитет в 1256–1258 гг. едва
не расколол ломбардскую Эвбею. Вспомним факты. Князь Морейский,
могущественный и тщеславный Гийом де Виллардуэн, женился на

Каринтане далле Карчери, дочери одного из терциариев, Риццардо
далле Карчери, сеньора Ореоса. Как мы уже видели, он потребовал от
двух остальных терциариев, Гульельмо (он же Гвидо) далле Карчери
(или да Верона) и Нарзотто далле Карчери — терциариев,
соответственно, Каристоса и Халки — отдать ему наследство его жены
и, после их отказа, вторгся на Эвбею. Он вызвал к себе в замок Купа,
Гульельмо и Нарзотто и удержал там в качестве пленников. И что было
гораздо важнее, изгнал венецианского бальи Паоло Градениго[329]. Мы
также видели, что последнее слово, как и следовало ожидать, осталось
за венецианцами: проведитор Марко Градениго, сменивший Марко
Градениго на посту венецианского бальи на Эвбее (1256–1258), в конце
концов вернул остров под протекторат Республики. Благодаря помощи
сеньора Афинского Ги де ла Роша он после тринадцатимесячной осады
отбил Халки у людей князя Гийома. Андреа Бароцци, сменивший его на
посту командующего венецианскими войсками (1258–1259), отразил
новое наступление морейцев на Халки. Однако конфликт был улажен,
лишь когда победа греков над Гийомом де Виллардуэном при
Монастире в 1261 г. и возвращение в том же году Константинополя
Михаилом Палеологом показали и князю Морейскому, и Венецианской
республике, что греческий реванш одинаково угрожает им обоим. Так
что Республика Святого Марка по договору от 15 мая 1262 г. без
колебаний заставила терциариев, сохраняя тесную экономическую и
политическую связь с нею, признать над собой полный феодальный
сюзеренитет Гийома де Виллардуэна. Венеция и князь Морейский
действительно заключили союз против восстановленной Византийской
империи, для которой Эвбея как раз являлась одной из первоочередных
целей.
Опасность была реальной. Уже в 1275 г. терциарии и их
венецианские друзья под командованием Филиппо Санудо возле
Деметриады в Альмирском заливе потерпели от византийцев
поражение в морском бою, в котором нашел смерть терциарий
Гульельмо II далле Карчери. Византийская угроза Эвбее стала
явственнее в 1276–1279 гг. Император Михаил Палеолог нашел против
латинян неожиданного союзника: Ликарио. Этот любопытный
персонаж, которого Никифор Грегора называет Икариосом, а латинские
источники уверяют, что он происходил из рода Дзаккариа, был
итальянским
авантюристом
венецианского
происхождения,

родившимся на Эвбее. Ему удалось влюбить в себя вдову терциария
Нарзотто далле Карчери, даму Фелису, что насмерть поссорило его с ее
братом, кичливым терциарием Гиберто II да Верона. Обиженный,
оскорбленный в своих самых пылких чувствах, авантюрист перешел на
сторону византийцев, которые, признав его таланты, поспешили их
использовать и назначили его адмиралом своего флота.
Получив в свои руки оружие мести, Ликарио высадился на Эвбее
во главе императорских сил, захватил Каристос (Кастель-Россо) у
местного терциария Отона де Сикона[330], а также овладел крепостями
Куппа, Лармена и Клисура, оборонительные сооружения которых он
еще более усилил. Растерявшиеся терциарии призвали на помощь
герцога Афинского Жана де ла Роша, но Ликарио при Варонде
(Ватондасе) разбил силы коалиции терциариев и Жана (1279). Герцог и
Гиберто да Верона попали в его руки. Он возвратился в
Константинополь, чтобы торжественно передать двух своих пленников
императору Михаилу Палеологу. При этом произошла трагическая
сцена: Гиберто да Верона, видя у ступеней императорского трона
Ликарио, осыпанного почестями своего личного врага, итальянского
перебежчика, соблазнителя прекрасной Фелисы, почувствовал такую
ярость, что рухнул, словно сраженный молнией[331]. Можно себе
представить Ликарио, наслаждавшегося местью, и василевса,
невозмутимо наблюдавшего за вендеттой между ненавистными
латинянами.
В этот момент казалось, что вся Эвбея вернется под власть
Византии, но византийская реконкиста была делом спонтанным и во
многом случайным, тогда как венецианская политика никогда не
отступалась от своих целей. Энергия венецианского бальи Никколо
Морозини Россо позволила удержать город Негропонт (Халки). И
поскольку византийцы не могли продолжать свои попытки, а своими
успехами на море они были обязаны лишь Ликарио, который внезапно
исчез со сцены, еще до конца века они снова потеряли остров. Их
изгнание во многом было заслугой нового терциария, Бонифачо да
Верона, личности, как представляется, энергичной и наделенной
многими талантами, который получил Каристос, женившись (1294) на
наследнице этого фьефа Аньес де Сикон. Бонифачо изгнал византийцев
из Каристоса и, в конце концов, со всего острова. Но, разумеется, их
поражение стало результатом терпеливой и последовательной политики

венецианцев, которые никогда не сдавали свои позиции и всегда
поддерживали терциариев[332].
Интерес венецианцев к острову Эвбея отчасти объяснялся его
стратегическим положением, позволяющим контролировать пути к
Константинополю
и
господствовать
одновременно
над
континентальной Грецией и Архипелагом, а отчасти его экономической
важностью. В правление терциариев венецианцы имели не только
освобождение от уплаты таможенных пошлин для себя, но и право
собирать их с купцов других стран, что изрядно пополняло казну
Республики. Все обстояло так, будто с коммерческой точки зрения
Эвбея являлась частью венецианской территории. К тому же остров
был очень плодороден, экспортировал пшеницу, вино, растительное
масло, воск, мед, а также шелк — сырец и обработанный. Не будем
забывать, что в Античности афиняне, владевшие им, превратили его в
зерноводческий регион. Венецианская талассократия здесь со многих
точек зрения оказалась на месте талассократии афинской.
Хоть и привязанная с коммерческой и морской точек зрения к
Венецианской империи, Эвбея тем не менее оставалась подверженной
последствиям переворотов, ареной которых стала континентальная
Греция. Так, на ней сказались последствия битвы у озера Копаис, в
которой, как мы знаем, герцог Афинский Готье де Бриенн был
побежден и убит каталонской Большой компанией (1311). Связи между
герцогством Афинским и терциариями оставались попрежнему очень
тесными. Двое терциариев, прибывших, чтобы сражаться бок о бок с
герцогом, пали вместе с ним, а третий, Бонифачо да Верона, сеньор
Каристоса, сумел спастись в бойне и заключить мир с победителями.
Каталонцы, обосновавшиеся в Беотии и Аттике, тем не менее
оставались для Эвбеи опасными соседями. Они не упускали случая
вмешаться в дела острова, и венецианской политике лишь с большим
трудом удавалось срывать их акции. Но потом им помог счастливый
брак. В 1317 г. правитель нового каталонского герцогства Афинского,
принц Альфонсо-Фадрике Арагонско-Сицилийский, женился на
наследнице терциария Бонифачо да Верона и тем самым стал сеньором
Каристоса. Разумеется, внучка мелких веронских авантюристов была
счастлива сочетаться браком с королевским бастардом. Один из их
сыновей, Бонифачо-Фадрике, наследовал им во владении фьефом
Каристос[333].

Тем не менее Венеция не теряла Эвбею из виду и терпеливо
дожидалась своего часа. Наконец в 1365 г. она приобрела у семьи
Фадрике фьеф Карикос за сумму в 6000 дукатов. Скоро ей отошли и две
остальные трети. В 1383 г. последний из Карчери, Никколо III, был
убит, и эта семья угасла. В 1390 г. последняя семья терциариев, Гизи,
точно так же угасла в лице Джорджо Гизи, завещавшего свои владения
Венеции. Республика Святого Марка могла ввести прямое управление
островом, но она предпочла, как и в Архипелаге, управлять через
назначенных сеньоров; эта политика протектората, экономичная и
ловкая, избавляла ее от неудобств открытой колонизации. Поэтому она
сохранила терциариев, которые в реальности превратились не более
чем в послушных агентов ее бальи. Так, в 1386 г. она отдала Каристос
трем братьям Джустиниани, из венецианской семьи, уже владевшей в
Архипелаге островом Серифос. Точно так же она отдала две трети
Негропонта (Халки) Марии Санудо из семьи венецианских герцогов
Наксоса и супругу Марии, Джунули д’Аноэ, из давно
итальянизировавшейся французской семьи д’Онэ. Впрочем, Синьория
предусмотрительно оставила за собой владение укрепленными замками
и требовала, в качестве сюзерена, полного вассального оммажа.
Титулярные князья Морейские, сосюзерены Эвбеи, практически
отказались от своих прав в пользу Венеции.
Следует признать, что на Эвбее, как и на Корфу, как и в
Архипелаге, правление Венеции было в принципе благотворным,
гораздо лучшим, чем правление соседних мелких династов.
Заслуживает похвал сама ее забота об острове, ибо теперь Эвбея стоила
Республике Святого Марка дороже, чем приносила дохода.
Сельскохозяйственное процветание острова, вчера еще столь
примечательное, теперь было разрушено войной и пиратством.
Обнищание, вызванное многочисленными конфликтами, было столь
велико, что эта бывшая житница сама нуждалась в ввозе
продовольствия. Но Венеция, похоже, отнеслась к своим обязанностям
серьезно. Мы видим, что начиная с 1430 г. венецианские власти
методично работали над восстановлением сельского хозяйства, проводя
ирригацию земель, в частности, в долине Лиланто. Отметим в числе ее
чиновников поламарка, на которого специально были возложены эти
обязанности. В духовном плане Синьория добилась от Святого
престола, чтобы латинский архиепископ Негропонта (Халки) получил

титул патриарха Константинопольского, что делало этого прелата
(которого она держала в руках) главой всех латинских архиепископов и
епископов Греции. Ничто не показывает лучше, до какой степени Эвбея
стала к тому времени центром венецианского владычества в греческих
морях. Наконец, венецианское правительство рассматривало остров как
законное наследство бывшей Латинской империи и в 1453 г. приказало
ввести в употребление для своих эвбейских протеже новую редакцию
«Ассиз Романии».
Эвбея оставалась венецианским протекторатом до 1470 г., когда
султан Мехмед II лично возглавил осаду ее столицы Негропонта
(Халки). Эскадры Республики не поспели вовремя, и, несмотря на
оборону венецианского бальи Эриццо, город был взят при пятом
штурме (12 июля 1470 г.). Почти все его итальянское население было
уничтожено.
Отметим для памяти, что на момент турецкого завоевания
последними терциариями были Никколо Соммприпа в Негропонте
(Халки), Антонио Джорджи в Каристосе и Джанули III д’Аноэ или де
Ноэ (д’Онэ) — итальянизированный француз — в Ореосе.
Киклады под властью Венеции
По мнению некоторых авторов, при разделе 1204 г. Венеция
получила Киклады. Другие же полагают, что ей был обещан лишь
остров Андрос, как продолжение ее будущих владений на Эвбее, тогда
как Тинос предназначался Латинской империи, а остальная часть
Архипелага — «паломникам». Как бы то ни было, Республика Святого
Марка, больше всех заинтересованная в решении этого в первую
очередь морского вопроса, приняла по поводу Киклад промежуточное
решение. Вместо прямой их оккупации она пригласила патрицианские
семьи основать на островах наследственные фьефы под ее
протекторатом. Так, Марко Санудо, родной племянник дожа Энрико
Дандоло, обосновался в Наксосе и на остальном Архипелаге (1207). Он
оставил себе главный остров Наксос, Парос, Сиру, Термию, Сифнос,
Милос, Поликандрос, Сикинос и Ниос с титулом герцога, тогда как его
соратники, ставшие его вассалами, разделили другие острова: Марино
Дандоло получил Андрос; Джеремия и Андреа Гизи — Тинос и

Миконос, Скирос, Хелидромию, Скопелос и Скиафос, Аморгос, затем
большую часть Серифоса и Кеоса (Кеи) (остальная территория двух
последних островов принадлежала семьям Микеле и Джустиниани);
Джакопо Бароцци получил Санторин; Леонардо Фосколо — Анафи;
Джованни Квирини — Стампалию; Марко Веньер и Джакопо Вьяро
получили Кериго и Кериготто.
Как видим, раздел был проведен довольно беспорядочно. Если
«герцогские» земли Санудо были сгруппированы в центре Архипелага,
то владения семьи Гизи оказались разбросанными от Спорад на севере
до Анафи. Что же касается Филокато Навигаджозо, еще одного
венецианского патриция, утвердившегося на Лемносе (Сталимене) с
титулом «великого герцога», он действовал независимо от Марко
Санудо и никогда не являлся вассалом последнего, а был прямым
вассалом Латинской империи. Поэтому его «великое герцогство»,
вместо того чтобы дожить, как Наксос, до XVI в., разделило судьбу
Латинской империи и рухнуло вместе с ней в XIII в.
Со стороны новых островных сеньоров можно было ожидать
большой верности по отношению к матери-родине. Но получилось
совсем наоборот — и это очень любопытный факт: все эти
венецианские патриции, превратившиеся благодаря результатам
Четвертого крестового похода во «владетельных князей», очень
серьезно восприняли свои новые титулы. Даже семья Санудо сразу както подзабыла о своем венецианском происхождении, во всяком случае,
постаралась уничтожить всякую зависимость от Республики Святого
Марка и рассматривать себя исключительно в качестве вассалов
сначала Латинской империи[334], затем, после 1236 г., княжества
Морейского. Поскольку сюзеренитет империи или Мореи был чисто
номинальным, они тем самым становились — по крайней мере, они не
желали больше считаться подданными дожа, — практически
независимыми. Таковым было поведение уже первого герцога дома
Санудо, Марко I (1207–1227). Кстати, его герцогский титул был в
1209 г. признан латинским императором Анри на ассамблее в
Равеннике; так что он официально вошел в ряды франко-ломбардской
знати новой империи. Невероятный факт, показывающий всю степень
нерасположения — и неблагодарности, жертвой которых со стороны
одного из представителей своей аристократии стала Венеция: когда в
1212 г. греческое население острова Крит восстало против

венецианской власти, Синьория, посчитав, что может рассчитывать на
герцога Наксосского, обратилась к нему за помощью в подавлении
восстания. Марко Санудо примчался, но в химерической надежде стать
«королем Крита», не колеблясь, предал своих соотечественников и
обратил оружие против них. Венецианскому флоту пришлось изгонять
его с большого острова, как врага (1213). Согласимся: удивительное
зрелище всего через девять лет после Четвертого крестового похода!
Марко Санудо мог быть опьянен перспективой присоединить Крит
к Архипелагу и сменить недавно полученную герцогскую корону
Наксоса на королевскую корону Кандии[335]. Сын Марко, Анджело
Санудо, второй герцог Наксосский (1227–1262), продолжал отцовскую
политику: тесный союз с французами Романии, подчеркнутая
холодность в отношении Венеции. На первом направлении он, как мы
видели, помог князю Морейскому Жоффруа II де Виллардуэну спасти
Константинополь от греков (1236), затем помог преемнику Жоффруа II
Гийому де Виллардуэну отобрать у других греков порт Монемвасию на
восточном берегу Лаконии (1245–1248). Зато, призванный
венецианцами на помощь во время нового восстания критян (1229), он,
повторяя действия отца, уклонился от участия.
В связи с этим можно отметить притягательность французской
рыцарской цивилизации XIII в. для коренных венецианцев, генуэзцев и
граждан других городов-республик, которых превратности крестовых
походов занесли в Святую землю или в Романию, где они получили
земельные фьефы. Семья Санудо францизировалась в Греции точно так
же, как Эмбриачи в Ливане. Причина этой притягательности, очевидно,
заключается в том, что венецианец, ставший герцогом Наксоса, или
генуэзец, ставший сеньором Жибле, тем самым завершал и освящал
свое восхождение по социальной лестнице: отныне он вставал в ряды
высшей франкской знати. Францизируясь, они поднимались вверх. В
XIV и особенно в XV в. будет наблюдаться обратный процесс.
Обедневшие французы будут ослеплены материальным богатством
итальянских республик, а также их отныне более высоким культурным
уровнем. И мы увидим итальянизацию старинных французских домов,
таких как д’Онэ или д’Ангьены из Аргосской ветви.
Но бесцеремонность и неблагодарность по отношению к
Республике Святого Марка новые сеньоры Архипелага могли проявлять
лишь тогда, когда им не угрожала никакая внешняя опасность. Как

только эта опасность появится, у неблагодарных князьков останется
единственная надежда на спасение: униженно вымаливать
покровительство Венеции. Что и произошло в очень скором времени. В
правление герцога Наксосского Марко II (1262–1303) Архипелаг, как и
Эвбея,
испытал
на
себе
результат
отвоевания
греками
Константинополя. «Византийский» адмирал Ликарио — тот самый
итальянский авантюрист, перешедший на службу к Михаилу Палеологу,
чью необычную карьеру мы описали ранее, — отвоевал для своего
повелителя множество островов (1276–1278). Ликарио выгнал с
Лемноса «великого герцога» Паоло Навигаджозо и взял в плен
Филиппо Гизи. Благодаря ему Византийская империя отняла у семьи
Навигаджози Лемнос, а у семьи Гизи Скиафос, Скопелос и Скирос,
Кеос, Серифос и Аморгос (Филиппо Гизи был отвезен пленником в
Константинопль), у Бароцци — Санторин, у Квирини — Стампалию, а
у самого герцога Марко II Санудо — Ниос, Сикинос и Сифнос. Как
видим, правители островных княжеств лишились почти половины
своих владений. Все северные Спорады и добрая часть западных и
южных Киклад вернулись под власть греков. Лишь герцогский домен
семьи Санудо остался более или менее целым. Но даже для него
появление на соседних островах баз греческих корсаров представляло
серьезный источник нестабильности.
К несчастью, к территориальным потерям, понесенным вследствие
византийского реванша на море, добавилась взаимная ненависть между
островами, аналогичная той, что в Италии разделяла тосканские и
ломбардские города. Так, герцоги из дома Санудо и их основные
вассалы, семья Гизи, находились в состоянии постоянного
соперничества. Сложная игра. Поскольку Санудо пытались
освободиться от венецианского протектората, Гизи, чтобы самим
освободиться из-под сюзеренитета Санудо, искали поддержку, в числе
прочих, у Венеции. После смерти Марино Дандоло Гизи узурпировали
остров Андрос. Санудо приказали им отдать добычу, но захватили
Андрос для самих себя. По жалобе Гизи дож Венеции пригласил
герцога Марко II Санудо явиться к нему на суд. Марко гордо отказался,
прямо отвергнув право Синьории на Архипелаг: якобы герцогство
Наксосское зависело только от княжества Морейского, то есть, на тот
момент, от анжуйского двора Неаполя. Венеция, признаем это,
проявила по отношению к мятежным соотечественникам большое

терпение, тогда как в Архипелаге Марко II и семья Гизи сошлись в
смехотворной «ослиной войне» (1290). Возможно, Республика Святого
Марка, которой приходилось заниматься обороной своих владений,
была права в том, что не принимала слишком всерьез вызовы, которые с
важным видом посылали друг другу со своих островков сыновья ее
патрициев, игравшие в феодалов; точно так же относилась она и к их
вызовам, бросаемым ей.
Можно было бы предположить, что пережитое испытание
изменило чувства семейства Санудо к лучшему. Ничуть не бывало!
Возможно, потому, что основную выгоду от интервенции
венецианского флота извлекли их соперники Гизи. Герцоги Наксоса
Гульельмо I (1303–1323) и Никколо I (1323–1341) упрямо продолжали
традиционную политику своего дома. В первую очередь они
стремились расширить собственные владения за счет соседей и
вассалов. Несмотря на протесты Венеции, Гульельмо I отобрал
Аморгос у Гизи, а Никколо I отнял Санторин у Бароцци (1335).
Никколо даже захватил на Миконосе принцессу из дома Гизи, и
подобные семейные оскорбления лишь усиливали политическую
ненависть и юридические споры. В связи с этим Гизи и остальные
островные княжества заявили, что зависят только от Венеции и никоим
образом от герцога Наксосского. Их поведению подражали семьи,
недавно получившие владения в Архипелаге и тоже в большинстве
своем имевшие венецианское происхождение, такие как Квирини и
Гримани на Стампалии, Брагадини на Серифосе, Премарини на Кеосе и
др. Данное утверждение разрушало все претензии на сюзеренитет
герцога Наксосского, который оказался в клещах между мятежом своих
«вассалов» и требованиями Венецианской республики.
Герцог Джованни I (1341–1361) стал первым из Санудо, кто стал
проводить откровенно провенецианскую политику. К сожалению, он
был втянут в войну между Венецией и Генуей и в какой-то момент
оказался в плену у генуэзцев (1354). К тому же этот переход Санудо на
сторону Венеции слишком запоздал: Джованни стал последним
герцогом из этой семьи.
Смерть Джованни (1361) повлекла за собой серьезную проблему
наследования, похоже сильно занимавшую Венецианскую республику.
Джованни оставил единственную дочь, Фьоренцу, которая вышла
замуж за одного из терциариев Эвбеи из веронской семьи Карчери. Но к

моменту смерти отца Фьоренца осталась вдовой с малолетним сыном.
Из страха, что она отдаст свою руку какому-нибудь врагу Республики,
генуэзцу или кому-то другому, венецианцы заставили ее срочно выйти
замуж за одного из отпрысков младшей ветви дома Санудо, Никколо
Спеццабанда (1364). В 1371 г. герцогство законным образом отошло к
сыну Фьоренцы от первого брака, Никколо далле Карчери. Но молодой
человек, чьи права так тщательно оберегали, оказался одним из
порочнейших людей своего времени. Он правил тиранически, что,
возможно, в тот век не являлось достаточной причиной для его
свержения, но, кроме того, он совершил капитальную ошибку, предав в
своих эвбейских делах венецианцев в пользу генуэзцев (1380).
Подобные преступления Синьория Венеции никогда не прощала. Она
подняла против него другого веронского сеньора Эвбеи, Франческо
Криспо, который к тому же имел права на наследование наксосского
престола, потому что женился на одной из Санудо. Дворцовая драма в
лучшем итальянском декоре Треченто произошла в желаемом
уединении. В 1383 г. во время развлекательной прогулки Франческо
Криспо приказал убить Никколо далле Карчери и, по праву своего
преступления, тут же воссел на герцогский трон. История итальянских
сеньоров на Востоке полна подобных мрачных дантовских драм,
перенесенных под небо Греции.
Впрочем, трагедия 1383 г. стоила того, чтобы быть сыгранной.
Семья Криспи проявила куда большую верность Венеции, чем Санудо.
Правда, ее к этому вынуждала турецкая угроза. Прошло время, когда
герцоги Наксоса могли позволить себе роскошь фрондировать против
Синьории, а Синьория игнорировать их оскорбления. Победоносное
вторжение османов на Балканы вынуждало правителей Архипелага, как
и прочих латинских княжеств, сплотиться вокруг матери-родины.
Третий герцог из дома Криспи, Джованни II (1418–1437), чьи права на
престол оспаривались, взял верх, лишь официально признав себя
вассалом Венеции: так завершился длительный процесс, начатый в
1209 г. первым герцогом из дома Санудо, и завершился он в
соответствии с правовыми притязаниями Республики Святого Марка.
Последующее распределение территорий было обусловлено новой
провенецианской политикой, проводимой семейством Криспи.
Франческо Криспи в 1383 г. отблагодарил венецианцев за их поддержку,
передав Андрос и Сиру Пьетро Зено, сыну их бальи на Эвбее. Кроме

того, он женил на наследнице острова Парос сеньора веронского
происхождения Гаспаро Соммарипа, основавшего там новую династию.
В 1440 г., когда остров Андрос останется бесхозным, Венеция даст ему
в правители главу этого дома, Джустино Соммарипу. На Тиносе и
Миконосе венецианцы действовали иначе: по пресечении династии
Гизи (1390) они попросту аннексировали оба острова. Отметим, что это
стало первым случаем отхода от принципа, которого они
придерживались около двух веков: управлять греческими островами
только через назначенных сеньоров. Перед ежедневно усиливающейся
турецкой угрозой Синьория чувствовала теперь необходимость
напрямую осуществлять оборону Архипелага. Кстати, режим прямого
правления, похоже, более отвечал чаяниям местного населения, которое
оказалось в большей безопасности и в большей стабильности при
чиновниках Синьории, чем при своих сумасбродных мелких тиранах.
Так, в 1462 г. мы видим, что Венеция вводит прямое правление не
только на Тиносе и Миконосе, но также на Кериго и Аморгосе, а также
на Скиросе, Скопелосе и Скиафосе, которые спонтанно передались ей
после падения Константинополя. Герцоги династии Криспо на Наксосе
и Милосе и Соммприпа на Андросе и Паросе, со всех сторон
угрожаемые османами, теперь укрылись за тесным вассалитетом
Республики Святого Марка. Но турецкие корсары не переставали
вторгаться в Архипелаг. В 1468 г. они опустошили Андрос и убили
местного сеньора, Джованни Соммарипу. Однако по мирному договору
1479 г. Венеция, сохранившая еще достаточно сил, сумела заставить
турок признать свой протекторат над Архипелагом. Этот Архипелаг
оставался единственной спасательной соломинкой для островных
правящих семей.
Спасения здесь, как и во всем Восточном Средиземноморье,
можно было ждать только от Венеции. Тем более странным и
анахроничным выглядит мятеж против Синьории герцога Наксосского
Джованни III, впрочем правившего как настоящий тиран; настолько эти
крохотные итальянские ренессансные княжества уверовали в свое
бессмертие. Когда Джованни был убит во время бунта, население
умолило Венецию ввести прямое правление (1494). Но Совет десяти не
мог переступить через сложившиеся традиции. В 1500 г. Синьория
возвратила власть сыну Джованни Франческо III. Реставрация
оказалась крайне неудачной. Молодой человек, сбившийся с пути,

тиран с расстроенным мозгом, наполовину сумасшедший, своей
экстравагантностью и своими преступлениями вызвал всеобщее
негодование. Когда он зверски убил свою жену, венецианскую
патрицианку самого знатного происхождения Катерину Лоредано,
пришлось реагировать. Республика Святого Марка, несмотря на свое
терпение, была вынуждена взять управление герцогством в свои руки
(1511). Затем Венеция посадила на трон и удерживала на нем герцогов
Джованни IV (1518–1564) и Джакопо IV (1564–1566), простые орудия в
ее руках. А затем наступил давно ожидаемый финал: в 1566 г. турки
окончательно отобрали Наксос у Джакопо IV и одновременно Андрос у
династии Соммарипа[336]. Венеция сохранила лишь — до 1718 г. —
наследство семьи Гизи: Тинос и Миконос, сами по себе маловажные
островки, но ставшие центральными пунктами, откуда ее флот
продолжал следить за Эгейским морем.
Ионические острова: Кефалония, Занта и Левкада
История Ионических островов в некоторых аспектах связана с
итальянской историей еще теснее, чем история Архипелага, но это
«второстепенная линия» истории, весьма своеобразная. Любопытно,
что итальянизация этих островов началась на четверть века раньше
Четвертого крестового похода, при нормандском короле Сицилии
Гульельмо II. Ко времени Четвертого крестового похода три
ионических острова — Кефалония, Занта и Итака — уже были
отторгнуты от Византийской империи. Сицилийские нормандцы, всегда
мечтавшие завоевать Византию, начали с этого естественного
дебаркадера. Они овладели им в 1185 г., и один из лучших полководцев
их короля Гульельмо II, его адмирал Маргарит, или Маргаритоне, ди
Бриндизи, граф Мальтийский, выкроил себе там своеобразный фьеф
(1185–1194). Преемником Маргарита стал его зять или, скорее, сын
того, Маттео Орсини, который был пфальцграфом Кефалонии с 1194 по
1238 г. Однако по разделу 1204 г. Ионические острова вошли в часть,
причитавшуюся Венеции, видевшей в них дополнение своей
адриатической империи. Маттео, оказавшись под угрозой потери
владений, в 1209 г. проявил ловкость, признав над собой сюзеренитет
Синьории. Венецианцы, занимавшие, как мы видели, на таких условиях

все территории, доставшиеся им по результатам Четвертого крестового
похода, оставили за ним его графство. В дальнейшем, чтобы иметь — в
противовес этим — еще и гарантии на Востоке, он также признал себя
вассалом Морейского княжества. По свидетельству «Ассиз Романии» и
«Морейской хроники», пфальцграфы Кефалонии входили в число
двенадцати пэров княжества; на всем протяжении существования
франкской власти в Пелопоннесе мы увидим их заседающими в
Высоком совете в «Андревиле» и на различных «парламентах»,
созываемых для обсуждения важных дел.
Итак, Маттео Орсини сумел выпутаться из затруднительного
положения, к тому же легализовать юридический статус своего
случайно возникшего графства в системе латинской Романии. Ловкий
рыцарь одинаково хорошо ладил как с царицей морей, так и с
крестоносными государствами Греции. Ему наследовал его сын
Риккардо Орсини (1238–1278). Риккардо женил своего сына Джованни
— довольно непорядочным образом, через своего рода
злоупотребление доверием и похищение, на доверенной его попечению
юной дочери греческого деспота Эпира (Арты) Никифора Ангела Дуки.
Эта принцесса принесла в приданое остров Левкаду (Сент-Мор),
которого до того момента сильно не хватало графству Кефалония и
который очень удачно его дополнил.
Но это был лишь первый шаг. Позднее этот брак позволит семье
Орсини сделать куда более неожиданные территориальные
приобретения.
Сын Джованни и эпирской принцессы Никколо Орсини, граф
Кефалонийский с 1317 по 1323 г., показал, каким бывает результат
такой двойственной наследственности: с одной стороны, кровь
итальянских авантюристов, пришедших искать счастья в греческих
морях, с другой — кровь грозных эпирских правителей, в ком
византийская хитрость плохо маскировала давний албанский
бандитизм. В 1318 г. Никколо Орсини убил своего дядю по материнской
линии, деспота Эпирского Фому, и этим примитивным приемом, не
встретив никаких затруднений, приобрел власть в деспотате. Он был, в
свою очередь, убит своим братом Джованни II, который рассчитывал,
как и он, править одновременно латинским графством Кефалония и
греческим деспотатом Эпир (1323). Но он не предусмотрел всех
сюрпризов судьбы. В 1324 г. он был лишен графства Кефалонийского

неаполитанским принцем Жаном де Гравина, который присоединил
Архипелаг к анжуйскому княжеству Морейскому. Зато Джованни II
сохранил Эпир. Чужой в стране человек, он, несмотря на получение
трона путем братоубийства, не был лишен ни талантов правителя, ни
культуры. Чтобы завоевать симпатии своих эпирских подданных,
Джованни II (не он первый, не он последний) перешел или, по крайней
мере, сделал вид, что перешел в греческое православие. Его
филэллинизм проявился также в том, что он заказал Константину
Армониакосу парафраз Гомера восьмисложным стихом. Тем не менее
он — опять-таки следуя семейным нравам этого странного дома — был
отравлен своей супругой-гречанкой Анной Ангел (1335), после чего
Анна, как утверждают хронисты, с достоинством, мудростью и
умением осуществляла регентство от имени их сына Никифора
Орсини. Но с этим последним фортуна отвернулась от их рода: в 1339 г.
он был лишен своих владений византийским императором
Андроником III, и Эпир на некоторое время был присоединен к
Греческой империи. В дальнейшем, правда, Никифор попытался
восстановить свою власть в Арте (1356), но вскоре погиб (1358) в ходе
мятежа албанцев — албанские кланы больше всего выигрывали от этих
греко-итальянских дворцовых переворотов и вызываемых ими
беспорядков, что облегчало им методичное проникновение на
территорию Эпира.
Смерть Никифора стала концом семьи Орсини, этой любопытной
островной, ставшей позже континентальной, итальянской династии,
которая так сильно эллинизировалась.
Авантюру семейства Орсини в точности повторила семья Токко.
Власть ее опиралась на самые что ни на есть законнейшие
основания. Как мы только что видели, в 1324 г. анжуйский принц Жан
де Гравина, князь Морейский, отнял у Джованни II Орсини
пфальцграфство Кефалонийское — Кефалонию, Занту, Итаку и Левкаду
— и оно, в полном соответствии с феодальным правом, вернулось
княжеству Морейскому, то есть анжуйскому неаполитанскому двору.
Мы видели, сколь мало значения Анжуйский дом придавал своим
греческим владениям, которые и прежде интересовали его только как
базы для возможного похода на Константинополь. Анжуйский князь
Мореи, Робер II Анжу-Тарентский, в 1357 г. отдал Кефалонию и Занту,
а в 1362 г. Левкаду неаполитанскому сеньору Леонардо I ди Токко, чья

мать, впрочем, была Орсини. Прежнее графство Кефалония оказалось
воссозданным, и дом Токко начал мечтать об эпирских землях, в
прошлом находившихся под властью Орсини. Сыну Леонардо, Карло I
ди Токко, графу Кефалонии с 1381 по 1429 г., удалось, частично
благодаря греческому населению, приобрести Эпирский деспотат (Арту
и Янину): таким образом, былое княжество Орсини было полностью
восстановлено в его пользу. Он женился на Франческе Аччайоли,
дочери флорентийского герцога Афинского Нерио I Аччайоли. Эта дочь
тосканской земли, выросшая на берегах Ионического моря, была
настоящей ренессансной принцессой, в равной степени владевшей
греческим и итальянским языками. Здесь мы прикасаемся к истории
гуманизма, слишком часто забываемой, тогда как она должна была бы
вызывать у нас особый интерес, поскольку местом действия ее была
Греция.
Но этот итальянский Ренессанс на эллинской земле очень быстро
закончился. Близился час турецкого завоевания. Карло II ди Токко
(1430–1448) был последним принцем своего дома, царствовавшим в
Эпире. В 1430 г. турки дошли до Янины, а в 1449 г. овладели Артой.
Ради сохранения своих островных владений Карло II плотно связал
себя с венецианской политикой. 15 марта 1433 г. он получил
достоинство члена Большого совета Венеции. У сына Карло II
Леонардо III ди Токко (1448–1479) осталось лишь «графство
Кефалонийское», то есть острова Кефалония, Занта, Итака и Левкада,
да и те он сохранил исключительно потому, что в 1458 г. поставил их
под прямой протекторат Венецианской республики, единственной
силы, способной защитить их от высадки турецкого десанта. В 1482–
1483 гг. Венеция напрямую аннексировала все четыре острова.
Республика Святого Марка, дорожившая этим приобретением, сделала
все необходимое, чтобы удержать его. Так, Занта, ненадолго
оккупированная турками в правление Леонардо III, была у них
выкуплена венецианцами в 1490 г. Обладание Ионическими островами
было необходимым для Венецианской республики для защиты выхода в
Адриатику.
История Корфу

История венецианской империи в греческих морях не так проста,
как ее преподносят наши учебники. Действительно, эта история
составлена из полумер, авансов и частичных отступлений, «раскаяний»,
подходящих правящей аристократии, длительных надежд и обширных
замыслов. Договор о разделе Византии в 1204 г., как мы говорили,
выделял Венеции значительную территорию, которую в тот момент она
не смогла оккупировать. По здравому высказыванию одного ее
историка, у нее «глаза были больше желудка». Мы видели, что даже на
необходимых ее талассократии Кикладах она предложила
патрицианским семьям создать там автономные сеньории — неудачный
выбор, неудобства которого она быстро почувствовала. Зато в 1206 г.
она, надавив на князя Морейского Гийома де Шамплита, сумела
оккупировать два порта в Мессении, Модон и Корон, стоянки для
кораблей, направляющихся к Архипелагу и проливам; это же значение
они сохранили до нынешних времен.
Те же соображения морской стратегии заставили ее обратить взоры
на остров Корфу, доставшийся ей по договору о разделе, но где между
тем весьма некстати закрепился генуэзский корсар Леоне Ветрано. По
правде говоря, обладание Корфу было для республики не столь уж
обязательно, но она не могла позволить своим наследственным врагам,
генуэзцам, обосноваться там за ее счет, потому что оттуда они могли
контролировать Адриатику, что было опасно. В 1206 г. венецианская
эскадра подошла к острову и разбила Ветрано, который был взят в плен
и тут же казнен; однако и здесь, как на Кикладах, Синьория, вместо
прямого управления своей добычей, предпочла отдать ее во фьеф
патрицианским семьям, разумеется, при условии сохранения ее
торговой гегемонии (1207). Но в 1214 г. греки неожиданно взяли
реванш: Корфу был отвоеван греческим деспотом Эпирским, Михаилом
Ангелом Дукой. С 1214 по 1259 г. остров был частью Эпирского
деспотата. Дальнейшая его судьба была весьма хаотичной и зависела от
превратностей итало-греческих отношений. С 1259 по 1266 г. остров
был в руках короля Сицилийского Манфреда, незаконного сына и
преемника императора Фридриха II на Сицилии, потом, в 1267 г.,
вместе с Неаполем и Сицилией попал под власть Шарля Анжуйского. С
1267 по 1386 г. он зависел от Анжуйского дома, правившего в Неаполе
и Морее. Правда, в 1351 г. анжуйский принц Робер Тарентский
подумывал продать венецианцам Корфу (с расположенным напротив

него на континенте портом Бутринто), Занту и Кефалонию. Был
заключен договор о продаже (30 января 1351 г.), но в дальнейшем
аннулирован (11 февраля 1351 г.), и Корфу остался у Анжуйского дома.
На примере Мореи мы видели, насколько невыгодной для
греческих земель была зависимость от неаполитанского двора и сколь
малый интерес этот двор проявлял к своим подданным, живущим за
Ионическим морем. Корфиоты, уставшие от такого положения, от того,
что им приходилось испытывать на себе превратности постоянных
неаполитанских переворотов, в конце концов передались Венецианской
республике, как единственной силе, чья политика была наиболее
последовательной, стабильной и мудрой. 28 мая 1386 г. они избрали
депутацию, которой предстояло отправиться в Венецию просить об их
присоединении к республике.
Венеция отозвалась на эту просьбу, не только льстившую ее
самолюбию, но и отвечавшую ее тайным желаниям. Она направила на
остров байло (бальи), или губернатора, и проведитора, на которого
возлагалась военная защита. Там, как и на Эвбее, ее правление было
либеральным и относительно филэллинским. Широкое место в делах
отводилось местным жителям. Население избирало совет из ста
пятидесяти нотаблей, поровну греков и итальянцев, которые выбирали
на год трех судей, служивших помощниками байло, и двух советников,
а также различных местных чиновников. Венецианская политика,
порвав с традициями неуступчивости, проявила очень большую
терпимость, особенно в религиозном плане, к греческой церкви.
Известно, что это был очень щекотливый момент в отношениях
греческого населения с его латинскими господами. Вследствие этого
корфиоты в основном демонстрировали реальный лоялизм к Синьории.
Когда в 1537 г. турки под командованием знаменитого корсара
Хайреддина Барбароссы осадили Корфу, они потерпели неудачу не
только благодаря упорному сопротивлению венецианцев, но также и
благодаря лояльности населения власти. Тесно связанный с жизнью
метрополии, остров Корфу оставался во власти Венецианской
республики вплоть до падения последней в 1797 г.
Крит под властью Венеции

Трудно вынести единое мнение о режиме управления Венецией
всеми греческими владениями республики. Доказательством служит
разница в реакции местного населения Корфу, с одной стороны, и
Крита — с другой. Остров Крит по разделу 1204 г. теоретически
отошел к королю Фессалоникскому Бонифацию Монферратскому. Этот
принц, который не знал, что делать со столь необычным
приобретением, сразу же уступил его Венеции, которой он пригодился
гораздо больше (12 августа 1204 г.). Тем временем Крит был
оккупирован графом Мальтийским, генуэзцем Энрико Пескаторе
(1206). Венецианцы не могли допустить, чтобы генуэзцы владели
Критом, как и Корфу. Но Энрико Пескаторе был серьезным
противником, и им понадобилось два года, чтобы изгнать его (1206–
1208).
По замечанию Йорги, «венецианское правление было (по крайней
мере в принципе) весьма мягким и с самого начала отношение к
острову Крит отличалось особенной доброжелательностью. Местные
жители сохранили свою собственность и гражданские законы. Им даже
дали долю участия в управлении»[337]. В административном отношении
остров был разделен на три округа: Кандию, ставшую местом
пребывания правительства, Ретимо и Ситию. Венецианский губернатор
носил титул «герцога Кандии». Ему помогали два советника. Всех
троих назначал на два года Большой совет Венеции. Каждый из трех
округов возглавлялся ректором, которому помогали два советника, а
также подчинялось определенное количество кастелланов или
капитанов укрепленных замков.
Однако власть Венеции утвердилась на Крите не без труда.
Глубоко привязанное к традициям греческое население острова, для
которого партизанская война была тысячелетней привычкой,
предприняло серию мощных восстаний против своих иностранных
господ. Восстание 1212 г. был с трудом подавлено венецианским
«герцогом» Джакопо Тьеполо (1213). Поднятое в 1229 г. восстание было
не менее серьезным. Чтобы надежнее удержать остров и усмирить
население, Венеция организовала на Крите военные колонии. Бывшие
императорские земли или владения, недавно конфискованные у
мятежников, она преобразовала в привилегированные поместья,
которые раздавала своим гражданам, иммигрировавшим на Крит, как
патрициям, так и плебеям, при условии что и те и другие будут нести

военную службу по защите ее власти. Патрицианские семьи получали
из этого фонда рыцарские фьефы, семьи простолюдинов — фьефы
пехотинцев.
На Крите, как и на других греческих землях, покоренных
латинянами, угроза стала особенно острой, когда Михаил Палеолог,
отвоевав Константинополь и реставрировав Византийскую империю
(1261), смог своим авторитетом и силой оружия всюду поддерживать
выступления против власти франков. Крит как раз и стал одной из
первых провинций, которую он попытался от них освободить. Венеция,
однако, держалась стойко и по договору 1265 г. заставила василевса
признать свои права на владение островом. С другой стороны, у
Синьории возникли сложности с собственными колонистами, как,
например, в 1269 г., когда акт частной мести спровоцировал мятеж
некоторого количества венецианских семей против «герцога Кандии»
Андреа Дзено. Еще более опасными были восстания местного
населения,
возглавляемые
семьями
греческих
крупных
землевладельцев, архонтов. Первое из таких восстаний продолжалось с
1273 по 1277 г. Во главе его стояли братья Хортацес (по-итальянски
Кортацци), Георгий и Феодор, которые в 1274 г. внезапно напали в
горном ущелье на герцога Марино Дзено. Половина венецианской
знати осталась на поле боя. В 1277 г. Хортацесы загнали герцога Пьетро
Дзено в его столицу Кандию, которую осадили. Казалось, венецианское
владычество на острове вот-вот рухнет. Прибытие армии под
командованием Марино Градениго вынудило восставших снять осаду, а
затем покориться. Чуть позже другой греческий предводитель, Алексей
Калергис, возглавил новое выступление, которое продолжалось не
менее шестнадцати лет (1283–1299). Чтобы завершить его, Венеция
решила купить покорность Калергиса: она добилась его верности,
увеличив его земельные владения. Восстания 1319 и 1333 гг. были
локальными. Причиной восстания 1332–1333 гг. стало вооружение за
счет жителей двух галер; налоговый гнет вызвал общее недовольство и
колонистов, и коренного населения. Восстание 1341–1342 гг., которое
поднял греческий «патриот» Коста Капсокалини, охватило все коренное
население, и в какой-то момент венецианцы вновь оказались заперты в
Кандии и нескольких замках. Выступление было подавлено благодаря
венецианским колонистам — владельцам фьефов, которые энергично
выполнили свой воинский долг.

Последнее — и самое крупное — восстание греческого населения
в 1363 г. было спровоцировано введением нового налога,
предназначенного для финансирования ремонта порта Кандии, но на
сей раз к нему в большом количестве примкнули венецианские
колонисты, принадлежавшие к лучшим фамилиям, — Тито Верньер,
Марко Градениго — без колебаний заключившие союз с лидерами
национальной греческой партии Георгием Калерги и Захарием Калерги.
Венецианский герцог, или губернатор, острова Леонардо Дандоло был
арестован, заключен в тюрьму и заменен на одного из примкнувших к
восстанию венецианских колонистов, Марко Градениго. Знамя со
святым Марком восставшие заменили знаменем со святым Титом,
покровителем критской церкви. Колония полностью отделилась.
Венеции пришлось направлять на ее усмирение крупный флот под
командованием Доменико Микеле да Санта-Фоска. Наконец, 10 мая
1364 г. Кандия была отбита у восставших. Затем венецианский капитан
Джованни Мочениго покорил Ретимо и Канеа и вынудил повстанцев
отступить в горы. Последние их группы были уничтожены только в
1366 г.[338]
В плане религии венецианцы на Крите, похоже, действовали менее
либерально, чем в других местах, возможно, как раз из-за силы
греческого национализма. Они заменили греческую церковную
иерархию римской с архиепископством в Кандии и епископствами в
Канеа, Кисамо и Мелипотамо. Что же касается греков, у них на острове
больше не было прелатов, посвящение в сан их попов осуществлялось
православными епископами Модона и Корона в Мессении. Невозможно
не заметить твердую волю Республики Святого Марка обезглавить
греческую оппозицию, лишив ее естественных вождей.
Венеция сохранила Крит до второй половины XVII в. 28 мая
1667 г. турки начали осаду Кандии. Город, обороной которого
руководил Франческо Морозини, держался два года, отчасти благодаря
французскому экспедиционному корпусу под командованием герцогов
де Навай и де Бофор. 6 сентября 1669 г. Венецианская республика
уступила Крит султану, сохранив лишь три второстепенных порта:
Корабусу, Суду и Спина-Лонгу.
Венецианские морские базы в Греции

При создании морской империи компактные владения зачастую
менее важны, чем морские базы: в приоритетах Британской империи
Гибралтар порой занимал такое же место, как Канада, Мальта как
Египет, а Сингапур как сама Индия. Еще более это наблюдение верно
для Венеции. Признаем, кстати, что венецианское Адмиралтейство
умело особенно удачно выбирать места для этих опорных пунктов. Мы
видели, что на побережье Мессении венецианцы уже в 1206 г. заняли
два порта, Модон и Корон, которые сохранили до 1500 г., из которых
они наблюдали за Мореей. Мы также видели, что наследница Ги
д’Ангьена, последнего французского барона Арготиды, в 1377 г. вышла
замуж за венецианского патриция Пьетро Корнаро, но мистрийские
греки и герцог Афинский Нерио I Аччайоли оспорили наследство у
венецианцев. В конце концов Навплия (1389) и Аргос (1394) остались у
Венеции. Республика владела Арголидой вплоть до турецкого
завоевания 1463 г. Ее разумное и осторожное правление принесло этой
разоренной земле относительное процветание. Также венецианцы
оккупировали с 1407 по 1499 г. фокидийский порт Лепанто, древний
Навпакт, который они купили или отняли у албанцев и из которого
контролировали Коринфский залив; с 1451 по 1537 г. — остров Эгину,
откуда наблюдали за Аттикой и Арголидой, и с 1464 по 1540 г. —
лаконийский порт Монемвасию (Мальвуазию), морскую базу, особенно
важную для владычества в Архипелаге.
Генуэзская империя в Эгейском море
Выше мы показали, какой ущерб генуэзской торговле принесло
возникшее после 1204 г. преобладающее положение венецианцев в
латинской Константинопольской империи. Мы также видели, что
накануне отвоевания Константинополя греками генуэзцы заключили с
императором Михаилом Палеологом Нимфейский договор (13 марта
1261 г.) о союзе, направленном против Венеции и Латинской империи.
Очевидно, что вступлением в Константинополь (10 июля 1261 г.) греки
обязаны самим себе, поскольку союз с Генуей еще не успел заработать.
Тем не менее Генуя очень широко воспользовалась этим союзом. В
соответствии с условиями Нимфейского договора генуэзцы испытали
удовлетворение — и, несомненно, наслаждались этой местью —

получив в Константинополе земельный участок, который при
латинском правлении занимала венецианская цитадель.
Но генуэзская колония слишком бурно отмечала свой триумф, а ее
притязания вызвали недовольство самих византийцев. В 1267 г. Михаил
Палеолог перевел их факторию в предместье Пера-Галата, получившее
после этого свою громкую известность. В целом то, что поначалу было
для генуэзцев полуопалой, стало источником нежданных прибылей. По
крайней мере, там они теперь были у себя дома, гораздо лучше
защищены от императорского контроля, чем в самом Константинополе.
В их руках торговля Пера-Галаты приобрела такой размах в ущерб
столичной, что около 1337 г. сборы тамошней таможни достигли 200
тысяч иперпиров[339], тогда как в Константинополе не превышали 30
тысяч иперпиров. Возгордившаяся этим новым процветанием,
растущим с головокружительной быстротой, а также ободряемая
быстрым упадком и внутренними раздорами византийцев,
происходившими у нее на глазах, генуэзская колония в Пера-Галате в
конце концов стала вести себя как настоящая автономная община,
практически независимая от последних василевсов и при случае
проявлявшая неповиновение даже в отношении собственной
метрополии. Так, в 1348 г. перотцы ради расширения своей
«концессии» начнут против византийцев войну по всем правилам,
причем по собственной инициативе, без санкции генуэзской Синьории,
даже не поставив ее в известность. Кстати, победа останется за ними,
поскольку император Иоанн Кантакузин, несмотря на их наглость, ради
заключения мира согласится на расширение генуэзского квартала.
Ярчайший пример слабости Византии, который только подхлестнет
наглость генуэзцев.
Однако, какова бы ни была фактическая автономия, присвоенная
себе Перской колонией генуэзцев, она находилась слишком близко к
византийской столице, чтобы претендовать на полную независимость.
И напротив, в азиатской Греции удаленность сама по себе была
достаточной, чтобы они дошли до предела своих притязаний. В этой
стороне Нимфейский договор отдал им один квартал Смирны. На
практике это означало установление в крупном ионическом порту
генуэзской власти, при условии, которое выдвинули византийцы:
генуэзцы будут соблюдать права греческого епископа. Но здесь
надежды генуэзской Синьории не осуществились: турки — в частности

Айдын, основатель одноименного эмирата в Ионии, — очень скоро
отобрали непрочное дарение, завладев Смирной (около 1300 г., по
мнению Йорги, или, по уточненным данным, около 1320 г.). Еще
Нимфейский договор гарантировал генуэзцам создание обычных
колоний с консульским судом в Кассандрейе на полуострове
Халкидики, в Адрамитте (Эдремиде) в Мизии и в Анаэе между Эфесом
и Приеном, на юге Ионии. Наконец, генуэзцы получили торговые
фактории на Хиосе и Лесбосе.
Характерно расположение этих заведений. Оно доказывает, что
Генуя уже остановила свой выбор на Ионических островах и
побережье. В 1275 г. Михаил Палеолог уступил во фьеф генуэзцу
Мануэле Дзаккарии город Фокею (Фогию или Фолию) в Ионии с его
богатыми квасцовыми рудниками. Мануэле, умершему в 1288 г.,
наследовал его брат Бенедетто Дзаккариа (1288–1307), которого
торговля квасцами невероятно обогатила. В 1298 г. он продал 650
центнеров квасцов на 1500 тысяч фунтов. Около 1300 г. генуэзцы, для
большего удобства в эксплуатации рудников, основали к северу от
древней Фокеи Новую Фокею, торговый оборот которой стал в два раза
больше, чем у первой. В 1311 г. Фокея перешла к другим генуэзцам,
родственникам Дзаккариа, семейству Каттанеи, конкретно к Андреоло
Каттанео (1314–1331) и Доменико Каттанео (1331–1336). Как видим,
генуэзские владения в этих краях расширялись быстро.
Фокея была лишь началом. Оттуда генуэзцы очень скоро стали
бросать взгляды на крупный византийский остров Хиос. В 1304 г.
сеньор Фокеи Бенедетто Дзаккариа оккупировал — впрочем, мирно —
Хиос, а слабый император Андроник II, вместо принятия решительных
ответных действий, позволил ему удержать его в качестве вассала
империи. Бывшие союзники по Нимфейскому договору больше не
церемонились со слабеющей Византийской империей. Правда,
присутствие генуэзцев могло стать здесь ценной поддержкой против
турецкой угрозы. С 1314 по 1329 г. Хиос находился под властью
Мартино Дзаккарии, очень отличившегося в войнах против турок.
Однако Византия все-таки нашла силы ответить на посягательства
генуэзцев. В 1329 г. император Андроник III, решивший покончить с
оккупацией ими Хиоса, лично прибыл отвоевывать остров и его
столицу. Он взял Мартино в плен и изгнал династию Дзаккариа. Также

он принудил к капитуляции Новую Фокею, но оставил город во фьеф
семейству Каттанеи.
Экономическое значение азиатских островов было слишком
велико, чтобы генуэзцы не попытались взять реванш. Вернуть Хиос не
получилось, но в 1333 г. сеньор Фокеи Доменико Каттанео при помощи
родосских рыцарей и венецианского герцога Наксосского — как видим,
целой коалиции соседних латинских сил — отобрал у византийцев
остров Лесбос, однако император Андроник III, продолжавший в этом
деле проявлять энергию, осадил Фокею, чем заставил Каттанео
оставить остров (1336). В самой Фокее греческое население восстало,
изгнало генуэзцев и передалось Андронику (1340). Но это был
последний успех византийцев в данном регионе. В 1346 г. генуэзская
эскадра под командованием Симона Виньози отобрала у них Хиос и обе
Фокеи, Старую 18 сентября, а Новую — 20 сентября. Правда, через два
года византийцы вернули обе Фокеи (1348). Но последнее слово всетаки осталось за генуэзцами. Они снова овладели Фокеями: первой в
1351 г., второй в 1358-м. Упорство горстки купцов одержало верх над
жалкой «Ромейской державой».
Отныне, окончательно став хозяйкой Хиоса и Фокеи, генуэзская
Синьория передала доходы и управление ими арматорам и капитанам
эскадры, которая их завоевала. Лица, о которых идет речь, составили по
этому поводу акционерное общество «Маона», или «Магона»,
призванное защищать их права и собирать для них доходы. Почти все
члены «Магоны» — магоны или магонези, как их называли, —
поселились на Хиосе как купцы, банкиры, рантье, поделив все
общественные должности в финансах и администрации. Генуэзские
губернаторы Хиоса и Фокеи (они носили титул подеста) назначались
Синьорией Генуи по представлению магонов. Основу богатства
«Магоны» составляли квасцовые рудники и плантации мастичного
дерева на Хиосе. Мастичное дерево, чья смола шла на производство
мастики, в то время очень высоко ценилось. «Магона» ежегодно
продавала 120 центнеров мастики на Запад, 114 в азиатский Левант и
Египет, а 200 в Романию. Ежегодный доход магонези составлял 19 530
фунтов. Хиос также производил пользующийся спросом шелк. В 1329 г.
доходы «Магоны» достигли, как утверждают, 120 тысяч золотых
иперпиров. По банковскому соглашению «Старая Магона» в 1358 г.
уступила место «Новой Магоне», другой компании, основанной на тех

же принципах. С 1362 г. члены «Магоны» приняли название
джустиниани по дворцу Джустиниани в Генуе, собственности
компании, помимо Хиоса и Фокеи, а также островков Энусе (сегодня
Спальматори, восточнее Хиоса) и Санта-Панагия.
Отметим, что в точности ту же самую систему Генуя применит на
острове Крит после завоевания в 1373 г. Фамагусты. «Магона Кипри»
станет копировать методы хиосской «Магоны». В обоих случаях это
будет методичная эксплуатация страны крупной колониальной
компанией.
Расширение владений генуэзцев этим не ограничилось.
Пришедшая в полный упадок Византийская империя сама добровольно
уступала в концессию территории, оговаривая сохранение своего
сюзеренитета над ними, которые, впрочем, на практике отчуждались
полностью. В 1355 г. византийский император Иоанн V, в награду за
службу, оказанную ему генуэзцем Франческо Гаттилузио, вместе с
рукой своей сестры Марии отдал ему остров Лесбос. Так была
основана насчитывающая пять представителей «династия» Гаттилузио,
правившая Лесбосом с 1355 по 1462 г. Ее разумное управление
принесло острову реальное процветание. Франческо Гаттилузио (ум.
1401) укрепил владение его земляками, хиосскими магонами, старым
городом Фокея. Его брат и преемник Никколо приобрел (в 1384 или,
скорее, до 1384 г.) город Энос на фракийском побережье. Третий
Гаттилузио, Дорино (1427), добился от византийцев уступки островов
Лемнос (Сталимена) и Тасос. Энос стал владением младшей ветви
семьи Гаттилузио. Второй сеньор из этой ветви, Паламеде Гаттилузио
(1409–1455), в свою очередь, заставил византийцев отдать ему в
качестве фьефа острова Имброс и Самофракия, крайне важные для
контроля над проливами.
Итак, к середине XIV в. генуэзцы стали, в разном качестве,
властителями островов Тасос, Самофракия, Имброс, Лемнос, Лесбос,
Хиос и Фокеи в Ионии. Они доминировали в северной и восточной
частях Эгейского моря. Если прибавить к этому Перу на Босфоре,
Фамагусту на Кипре, а также фактории в Крыму, на Черном море, о
которых мы поговорим позже, становится понятна значительность этой
генуэзской империи Леванта. А если к этому добавить, что в то же
самое время венецианцы стали властителями Киклад, Эвбеи, Крита,
многочисленных опорных пунктов в Пелопоннесе, то придется

признать, что итальянская талассократия в эту эпоху восстановила
основные позиции афинской морской империи V в. Но под это
блестящее положение была подложена мина изнутри. Несмотря на
усиливавшуюся с каждым днем турецкую угрозу, генуэзские колонии
не остались в стороне от непрекращающихся войн между
итальянскими республиками. В 1379 г. венецианская эскадра
опустошила Фокею и Хиос. Хуже того: как мы видели на примере
Перы, генуэзские колонии без колебаний поднимали открытый мятеж
против их метрополии. В 1408 г., когда Генуя перешла под власть
Франции, «Магона», отказавшись следовать за изгибами политики
матери-родины, провозгласила свою независимость, и понадобилось
вмешательство генуэзского адмирала Коррадо Дориа, чтобы вразумить
Хиос (1409). Затем возобновилась борьба с венецианцами, тем более
опасная, что по Кикладам и Криту они были ближайшими соседями
венецианских владений в Ионии. В 1431 г. венецианская эскадра под
командованием Андреа Мочениго вновь атаковала Хиос, но магоны,
сплотившись вокруг генуэзского подеста Раффаэлло ди Монтальдо,
сумели отразить нападение.
Это первенствующее положение, это горделивое доминирование на
морях со всеми вытекающими из него экономическими привилегиями
разом оказались под вопросом после взятия Константинополя турками
(1453). Несмотря на свою готовность платить Порте все более и более
тяжелую дань, генуэзские колонии оказались обречены. Турки почти
сразу овладели Старой Фокеей (1455) и Новой Фокеей (1458), чуть
позже изгнали последнего Гаттилузио с Лесбоса (1462) и, в конце
концов, отобрали у хиосской «Магоны» остров Самос (1475). Что же
касается самого Хиоса, турки ценой признания тесной вассальной
зависимости оставили его за «Магоной» еще почти на век, но он же не
был свободной колонией в чужой земле; он стал обыкновенной
купеческой конторой, которую генуэзцы использовали благодаря
терпимости султана, платя за нее половину получаемой ею прибыли. В
1566 г. терпимость Порты наконец закончилась, и она окончательно
аннексировала Хиос.
Генуэзские фактории в «Газарии»

Итальянская колонизация в Крыму в XIII–XIV вв. напоминает
греческую колонизацию в тех же регионах в Античности. С VI в. до
н. э. на таврических берегах возникли ионийские колонии (главным
образом милетские), были основаны Пантикапей, или Боспор (Керчь),
его визави Фанагория (на Таманском полуострове) и Феодосия, в то
время как дорийцы (мегарийцы) основали Херсонес (Севастополь). Эти
эллинские колонии сохранялись весь греко-римский период, и потомки
их основателей позволили византийцам сохранять на южном побережье
Крыма губернаторство, или фему Херсон, также называемую Готией по
готскому населению, оставшемуся в ней с IV в. н. э. Во внутренних
районах Крыма, как и более северных южнорусских степях, сменяли
друг друга различные кочевые орды: готы в IV в., гунны в V в., хазары в
VII в. В XIII в. пришли монголы-Чингизиды, основавшие в Южной
России Кипчакское ханство (позднее Золотая Орда).
С монгольскими ханами Кипчака генуэзцам пришлось иметь дело
первыми. Это было время, когда союз с императором Михаилом
Палеологом обеспечивал Генуэзской республике, через контроль над
проливами, господство на Черном море. В не установленную точно
дату — между 1266 и 1289 гг. — генуэзцы получили от ханов Кипчака
право организации фактории в Кафе, на юго-восточном берегу Крыма,
возле современной Феодосии. Первые колонисты принадлежали к
семье дель Орто, которая с некоторых пор пользовалась особым
положением. Как показал Георге Братиану[340], начала этой
колонизации весьма неопределенны. Первым известным нам
генуэзским консулом в Кафе был некий Альберто Спинола, чья
деятельность, вероятно, проходила ранее 1285 г. Но генуэзцы здесь
были не одни. Со своей стороны венецианцы основали факторию в
Солдайе (Сугдее или Судаке). Очень скоро здесь, как и всюду,
проявилась взаимная враждебность между генуэзцами и венецианцами.
В 1296 г. венецианский адмирал Джованни Соранцо изгнал из Кафы
генуэзцев, но те вновь овладели ею в 1299 г. Но главной угрозой,
нависшей над итальянскими колониями, были монголы, всегда
подверженные резким сменам настроения, из-за которых они могли в
любой момент отменить концессии и выгнать западноевропейцев. Что и
произошло в 1308 г.: хан Кипчака Тохта взял Кафу и заставил генуэзцев
убраться оттуда.

Казалось, итальянская колонизация Крыма уничтожена навсегда.
Не будем забывать, что монголы Кипчака в ту пору находились в апогее
своего могущества, что они поставили в тесную вассальную
зависимость от себя русские княжества, и вся Восточная Европа
трепетала перед ними. Но Крым представлял слишком большую
важность для торговли, чтобы генуэзцы так легко от него отказались.
Отсюда они вывозили меха из Северной России, пшеницу с Украины,
соленую рыбу из Азовского моря и Волги, шелк и пряности с Дальнего
Востока, а также кипчакских рабов для египетских мамелюков. Будучи
хорошими купцами, они решили подождать, пока пройдет гроза и
сменится царствование. После смерти Тохты два генуэзских посла,
Антонио Грилло и Никколо ди Пагана, явились к его преемнику, хану
Узбеку, выпрашивать разрешение на восстановление их колонии.
Видимо, они проявили большую ловкость и продемонстрировали
монголам их собственный интерес в возобновлении торговых связей,
поскольку Узбек дал согласие, и в 1316 г. мы видим факторию в Кафе
вновь процветающей.
Интерес Генуи к ее крымским факториям усиливало то, что
привилегированное экономическое и политическое положение при
дворе Палеологов обеспечивало ей, через ее колонию Перу, контроль
над проливами, следовательно, морскую и торговую гегемонию в
Черном море. Поэтому для лучшей централизации и управления всеми
делами, относящимися к этому сектору, она создала у себя настоящую
комиссию по управлению крымскими колониями, Оффиция Газарии
(Officium Gazariae), названную так по имени хазар, жителей страны в
VIII–IX вв. Оффиции Газарии подчинялся генеральный консул в Кафе.
В то время Крым, как и в греко-римскую эпоху, стал перевалочным
пунктом, через который западные товары попадали на азиатскую
землю. Оттуда они по великим русским рекам отправлялись навстречу
товарам с Севера и Дальнего Востока. Особенно итальянских купцов
интересовал район низовий Дона, где во времена хазар стоял торговый
город Саркел (Белая Вежа русских летописей). В 1320–1330 гг. хан
Узбек уступил генуэзцам, а затем (1332) венецианцам фактории в Тане,
возле Азова, у устья Дона, на южном берегу реки. Пеголотти по этому
случаю дает нам ценный перечень товаров, экспортировавшихся из
Таны в Венецию: пшеница и воск с Украины, пряности, привезенные

караванами из Восточной Азии, беличий и другие меха, взамен чего
венецианцы привозили шерстяные сукна, льняные ткани, олово, медь.
Хан Узбек, поселив венецианцев и генуэзцев у конечного пункта
караванных троп, у этих «ворот Азии», исполнил их самые заветные
мечты. Но очень скоро отношения между итальянскими поселенцами и
монгольской властью испортились. В 1343 г., в результате стычки,
происшедшей в Тане между итальянскими торговцами и «татарами»
(так западноевропейцы называли монголов), ханские чиновники
разгневались и выгнали из города всех итальянцев. Это «закрытие
Центральной Азии» повлекло самые серьезные экономические
последствия. В Византийской империи тут же возник дефицит зерна и
соленой рыбы, а в Италии цены на шелк и пряности разом взлетели
вдвое, что доказывает важность караванной торговли между Дальним
Востоком и Черным морем через Тану, равно как и морской торговли
через Азовское море и Босфор.
Татары не ограничились этими экономическими мерами. Хан
Джанибек, сын и преемник Узбека, осадил генуэзскую колонию Кафа,
но был отбит с потерями (1344). Второй поход Джанибека на Кафу в
1345–1346 гг. тоже провалился[341]. В 1347 г. Джанибек, испытавший на
себе воинскую силу западноевропейцев, наконец согласился на
возобновление торговли через Тану, правда с серьезным повышением
таможенных сборов (5 % против 3 %).
Едва был заключен мир с татарами, как возобновились стычки
между венецианцами и генуэзцами. Генуя, владевшая собственно
Кафой и чувствующая себя (недавние события это подтвердили) в
безопасности в этом надежно укрепленном городе, хотела бы заставить
венецианцев в обязательном порядке заходить в ее порт, вместо того
чтобы следовать прямо до Таны. Таким образом, венецианцы
становились бы данниками генуэзцев по всей своей крымской торговле,
тогда как в Тане генуэзцы и венецианцы, по желанию хана, находились
практически на равных правах. Естественно, венецианцы отвергли
такие притязания, что стало предлогом для новой войны между двумя
итальянскими республиками (1348–1355). После заключения в 1355 г.
мира венецианцы продолжили свою прямую торговлю с Таной.
Венецианский посланник Андреа Веньер добился от татар права
организовать торговлю в портах Калитра (Коктебель) и Провато (1356,

1358). В целом венецианцы сорвали планы Генуи занять в Крыму
привилегированное положение.
Но успехи генуэзцев были еще больше. Во-первых, вспомнив опыт
1344–1346 гг., они решили сделать свои позиции неуязвимыми и
защититься от любой татарской агрессии. Их консул, Гоффредо ди
Дзоальи, построил систему фортификационных сооружений в Кафе. В
этом выдвинутом далеко вперед передовом посту латинской
цивилизации защищаться приходилось не только со стороны степи, но
и с моря. В 1361 г. Кафе пришлось отражать морскую атаку синопских
турок. Впрочем, анархия, в которую вскоре погрузилось Кипчакское
ханство, и последовавший за ней упадок орды позволили генуэзцам
перейти в наступление. 19 июля 1365 г., в консульство Бартоломео ди
Джакопо, они отняли у татар город Солдайю (Судак): блестящая
военная операция, увеличившая площадь их колонии вдвое. Развивая
успех, они, в консульство Джанноне дель Боско, добились от татар
передачи им, помимо этого города, всего побережья от Солдайи до
Чембало (нынешней Балаклавы), включая сюда сам Чембало и Ялту
(договоры от 28 ноября 1380 и 23 февраля 1381 г., подтвержденные 12
августа 1387 г. представителями хана Тохтамыша, принявшего
генуэзских послов Джентиле деи Гримальди и Джанноне дель Боско).
Таким образом они стали хозяевами большей части Южного берега
Крыма, то есть бывшей византийской фемы Херсон.
Это был апогей генуэзской «Газарии». Опираясь на хорошо
укрепленные города Кафа и Солдайя и заручившись поддержкой
коренного христианского населения — греков и германцев «Готии», она
пользовалась здесь, как и в Византии, упадком хозяев страны. В столь
благоприятных условиях благосостояние росло быстро. Через век, к
моменту своего падения, одна только Кафа насчитывала не менее 70
тысяч жителей. Городские укрепления были завершены консулами
Джакопо Спинолой, Пьетро Газаро и Бенедетто Гримальди (1384–1386).
Укрепления Солдайи были достроены в 1414 г. Минимум местной
административной
централизации
дополнил
эти
военные
предосторожности: генуэзский консул Кафы имел старшинство над
другими представителями матери-родины в Крыму. С другой стороны,
генуэзцы привнесли свои муниципальные институты, и коммуна Кафы,
статус которой изменялся много раз (10 апреля 1398 г., 28 февраля
1419 г.), пользовалась весьма широкой автономией.

В крымских колониях, так же как в Греции и на Кипре, следовало
опасаться трений между приверженцами римского и греческого
обрядов. Похоже, что этого не произошло. Очевидно, близость татар и
изоляция этой горстки христиан, забравшихся на край монгольской
Азии, заставили их абстрагироваться от теологических разногласий.
Греческое население бывшей фемы Херсон и его духовенство, видимо,
жили в полной гармонии с генуэзцами и его духовенством, которые не
чинили им никаких конфессиональных препятствий. К тому же греки
были частично допущены к управлению местными делами. Нам
известно, что они, вместе с генуэзцами, присутствовали в некоторых
административных и торговых комиссиях. Что же касается татар,
проживавших в генуэзских концессиях, отношения с ними были более
деликатными. В принципе они находились под юрисдикцией своих
соотечественников, носивших титул тудун, но подчиненных
генуэзскому консулу. Инциденты, возникавшие между татарами и
генуэзскими колонистами, неоднократно перерастали в серьезные
конфликты.
Активность итальянских морских республик не ограничивалась
этой чисто генуэзской колонией в Крыму. За пределами полуострова
Тана, в устье Дона, возле современных городов Азов и Ростов,
оставалась чисто татарской территорией. Это был татарский город, но
город, открытый латинским купцам, как генуэзским, так и
венецианским: Венеция, старательно обходившая генуэзский порт
Кафу, каждый год направляла в Тану флотилию из шести — восьми
торговых кораблей.
Это процветание, как мы видели, частично было вызвано упадком
татарского Кипчака и их ханов-Чингизидов. Ситуация изменилась, или
чуть не изменилась, когда в Кипчакское ханство вторгся и опустошил
его трансоксианский завоеватель Тамерлан. Разгромив ханов Кипчака,
Тамерлан атаковал если не генуэзские владения на Южном берегу
Крыма, то, по крайней мере, открытый город Тану. Осенью 1395 г. он
взял и разрушил Тану, а всех ее жителей-христиан обратил в рабство.
После его ухода венецианцы восстановили свой квартал и склады, но
торговля города пострадала из-за разрушений, произведенных
Тамерланом внутри Кипчакского ханства, в частности от разрушения
монгольской столицы Сарай в низовьях Волги.

С 1253 по 1395 г. Сарай был одним из важнейших перевалочных
пунктов трансазиатской торговли, конечной остановкой караванных
троп, идущих из Пекина и Самарканда, крупнейшим рынком,
питавшим Тану и Кафу. Его жестокое разрушение Тамерланом
нарушило черноморскую торговлю и стало причиной обеднения
итальянских колоний. Кроме того, пример Тамерлана как будто
предвещал возвращение наступательного порыва варварства. В 1410 г.
хан Кипчака Пулад-бек снова внезапно захватил Тану, разграбил ее
склады и захватил в плен всех венецианцев, которых там нашел (10
августа 1410 г.). Но Республика Святого Марка, отделенная от Кафы
генуэзским владычеством, не могла оставить Тану, не отказавшись от
любой торговли с монгольским миром. Несмотря на потери (600
постоянных жителей убито, 200 тысяч дукатов убытков), венецианцы,
когда гроза миновала, в очередной раз восстановили свои торговые
конторы. Замечательный пример упорства, характерного для
Венецианской республики.
Что же касается генуэзской колонии в Кафе, мощные укрепления и
удаленность от степи обеспечивали ей относительную защиту от
подобных катастроф. Пользуясь этим спокойствием, она попыталась
расшириться в направлении Кубани. Возле устья реки генуэзцы
устроили факторию Копа, или Куба, рядом с Анапой. Там по весне они
закупали соленую рыбу и икру, поступавшие от местных рыбаков. В
Керченском проливе, в Мартеге, близ Тамани, неподалеку от древней
Фанагории, обосновалась генуэзская семья Гизольфи, чья синьория,
хотя и наследственная, тем не менее подчинялась консулу в Кафе. Мы
видим здесь возникновение генуэзского княжества, в чем-то
аналогичного княжествам семьи Дзаккариа на Хиосе, семьи Каттанеи в
Фокее или Гуттилузио на Лесбосе, но гораздо жестче подчиненного
колониальной администрации метрополии. Напротив, на крымском
берегу, в Воспоро, возле Керчи, древней Пантикапеи, генуэзцы в 1429 г.
располагали еще одной факторией. Так, генуэзская колонизация
завладела не только давними мегарийскими колониями Южного берега,
но и милетскими колониями восточного побережья.
Эта колониальная экспансия была возможной лишь до тех пор,
пока ее терпели хозяева степи. С этой точки зрения и вопреки тому, что
можно было бы предположить, распад Кипчакского ханства стал для
генуэзцев бедой. На его обломках около 1430 г. образовалось местное

татарское ханство — Крымское (с династией Гиреев), намного более
фанатично-мусульманское, которое начало оказывать серьезное
давление на кафскую колонию. В это же время проявилась, вероятно,
впервые, некоторая неприязнь греческого населения Готии к его
итальянским господам. В 1433 г. греческое население Чембало
(Балаклавы) восстало против генуэзцев и изгнало их. В 1434 г. Генуя
направила эскадру с экспедиционным корпусом под командованием
Карло Ломеллино, который отбил Чембало, но потерпел поражение
возле Солгата (Старый Крым) от крымского хана Хаджи-Гирея, ибо
татары не упустили возможности воспользоваться этой смутой.
Здесь, как и на Эгейском море, взятие Константинополя османами
(1453) прозвучало похоронным звоном для генуэзского владычества.
Контролируя Босфор и Дарданеллы, Порта могла закрыть или, по
меньшей мере, серьезно затруднить итальянским кораблям вход в
Черное море. Это море, которое в течение полутора веков являлось
«генуэзским озером», в любой момент могло стать недоступным для
кораблей республики. Крымский хан Хаджи-Гирей тут же попытался
использовать падение Константинополя в своих интересах, заключив
против генуэзцев союз с султаном Мехмедом II. Сформированная таким
образом коалиция могла атаковать генуэзскую колонию с двух фронтов:
в июле 1454 г. османы напали на Кафу с моря, тогда как Хаджи-Гирей
осадил ее с суши. Однако в этот раз город спасся, согласившись платить
ежегодную дань.
В самой Генуе понимали серьезность положения. Синьория
чувствовала свою как финансовую, так и военную неспособность
сколь-нибудь продолжительное время удерживать крымские колонии.
Она прибегла к паллиативу: создало акционерное общество — только
из генуэзцев, разумеется, — Офис, или Банк ди Сан-Джорджо, которое
в действительности было ассоциацией кредиторов государства,
возглавляемой советом из восьми протекторов.
Это был один из самых любопытных экспериментов в
колониальной истории, какие только можно встретить. Ввиду того что
генуэзское государство дурно управляло колониями, оно объявило о
своей неспособности и передало бразды правления синдикату
банкиров, убежденное, что тот, благодаря привычке к делам, сможет
хотя бы восстановить в угрожаемой колонии дисциплину. 15 ноября
1453 г. дож Пьеро ди Кампофрегозо оформил эту передачу официально.

Но турки установили на Босфоре такую эффективную блокаду, что
практически прервали сообщение между банком и его новой колонией.
Представители банка наконец сумели прорвать блокаду, чтобы
отправить в Кафу подкрепления, акционеры согласились открыть свои
сундуки, и султан пошел на мировую, установив дань в 3000 дукатов
(1455).

Крым в генуэзскую эпоху
Но это была лишь отсрочка. Даже для Банка ди Сан-Джорджо дело
показалось плохим. Закрытие турками проливов или, по крайней мере,
требование подвергать любое проходящее через них судно досмотру
наносило крымской торговле огромные убытки. В финансах Кафы
очень скоро обнаружился страшный дефицит. В таких условиях
протекторы Банка ди Сан-Джорджо, чтобы не раздражать своих
акционеров, могли лишь пойти на значительные расходы с целью
серьезно вооружить Кафу. Бдительность и ловкая дипломатия
протекторов даже обеспечили крымской колонии несколько лет порядка
и передышки. Но в 1475 г. генуэзцы Кафы совершили ошибку, неудачно
вмешавшись в распри между татарами, и султан Мехмед II, только и
ждавший подобного случая, воспользовался данным предлогом для

вмешательства.
Ввиду
огромного
неравенства
сил
сторон
сопротивление генуэзцев было слабым. 2 июня 1475 г. османская
эскадра начала осаду Кафы, а уже 6-го защитники капитулировали.
Латинское население, лишившись имущества, было депортировано в
Константинополь. Генуэзская колония в Солдайе защищалась лучше и
была принуждена к сдаче голодом. Заккариа Гизольфи, генуэзский
сеньор Матреги, бросил город и сумел перебраться в Россию. В Крыму
ничего не осталось от былой генуэзской колонизации, как в Святой
земле ничего не осталось от давней франкской колонизации, как скоро
ничего не останется на Кипре и в Греции от латинской колонизации…
Родосские рыцари. Апогей
Среди всех превратностей жизни латинского Востока история
госпитальеров,
или
рыцарей
Госпиталя
святого
Иоанна
Иерусалимского, являет пример непрерывности со второй четверти
XII в. до наших дней. И это несмотря на то, что история его полна
страшных катастроф, за которыми, правда, всегда следовали чудесные
возрождения.
После падения последних франкских городов в Сирии (1291)
госпитальеры еще около десяти лет удерживали островок Руад (Арад) к
югу от Тартусы, откуда наблюдали за побережьем Святой земли, но в
1302 г. были изгнаны оттуда арабским флотом. Они остались без
земельных владений, хотя король Кипра Анри II (1285–1324) поселил
их у себя в Лимасоле. Они могли бы кончить плачевно, как тамплиеры,
став, по их примеру, банкирами, являясь предметом страха или
ненависти многих монархов. Реформа, проведенная их великим
магистром Гийомом де Вилларе (1296–1302), восстановила
религиозный и моральный дух ордена, а также возобновила его
активность в то время, когда ликвидация соперничающего с ним ордена
Храма, часть имущества которого госпитальеры унаследовали (1312),
увеличила их могущество и богатство.
Итак, орден госпитальеров был готов к новым сражениям, когда
получил нежданный подарок судьбы, отголосок спустя сто лет
Четвертого крестового похода: в правление великого магистра Фулька
де Вилларе (1305–1319), племянника и преемника Гийома,

госпитальеры завоевали у византийцев остров Родос. Высадившись на
острове в июле 1305 г., они, после продолжительной осады, 15 августа
1308 г. принудили к сдаче Родосский замок. Одновременно с главным
островом госпитальеры — «родосские рыцари», как их будут отныне
называть, — стали хозяевами и соседних островков: Пископии
(бывший Телос, ныне Тило), Нисирос и Кос (Ланго).
Завоевание Родоса, признаем это, ни в коей мере не оправдывалось
с правовой точки зрения. Подобную акцию — захват в мирное время
земли Византийской империи просто потому, что она понравилась
агрессору, — не могли узаконить никакие крестоносные мотивы. Зато
со стратегической точки зрения оккупация Родоса свидетельствовала о
поразительной предусмотрительности. С Родоса госпитальеры
контролировали Восточное Средиземноморье, следя одновременно за
Эгейским морем и за Египетским, угрожая Александрии, внушая страх
турецким эмиратам анатолийского побережья и протягивая руку
помощи кипрским Лузиньянам, кикладским венецианцам и хиосским
генуэзцам. Тем самым они успешно осуществляли связь христианских
сил. Они принимали участие во всех попытках новых крестовых
походов, предпринимавшихся на протяжении XIV в. В правление
великого магистра Элиона де Вильнёва (1319–1346) их флот, силами
шести галер, под командованием приора Ломбардии Жана де
Бьяндрата, соединился с четырьмя папскими галерами под
командованием генуэзца Мартино Дзаккарии, венецианской эскадрой
из пяти галер под командованием Пьетро Дзено и кипрскими
кораблями (четыре галеры) под командованием Эдуара де Божё. С
другими кораблями, венецианскими и каталонскими, набралось около
тридцати галер. Эта армада, главнокомандующим которой был
венецианец Пьетро Дзено, атаковала город Смирну на территории
турецкого эмира Айдына Умурбека. 28 октября 1344 г. союзники
овладели Смирной, которую затем передали под охрану госпитальеров,
построивших в ней, в порту, возле будущего здания таможни, форт СенПьер; верхний замок, напротив, остался в руках эмиров Айдына.
Следующий великий магистр, Дьедоне де Гозон (1346–1353),
которому легенда приписывает повторение подвига святого Георгия
(бой с чудовищным драконом), сделал более полезное дело, помешав
османам закрепиться на острове Имброс, ключе к Дарданеллам
(морское сражение в мае 1347 г.). При великом магистре Раймоне

Беранже, провансальце, управлявшем орденом с 1365 по 1374 г., десять
галер родосских рыцарей присоединились к королю Кипра Пьеру I и
приняли с ним участие в эфемерном походе на Александрию, о котором
мы говорили выше (10–11 октября 1365 г.)[342]. При великом магистре
Робере де Жюйи, или Жюйаке (1374–1377), Святой престол
окончательно присоединил Смирну к владениям ордена (1374), который
фактически являлся единственной силой, способной выполнить
трудную задачу удержания города, потому что Смирна могла «дышать»
только через море, ибо с суши была постоянно осаждена айдынскими
турками.
Великий магистр Хуан Феррандес де Эредиа (1377–1396),
энергичный и образованный арагонец, предстает перед нами как
неординарная личность, попытавшаяся повести защиту христианства
— и свой орден вместе с ней — новыми дорогами. Очевидно считая
остров Родос слишком маленьким для своих амбиций, он задумал
дерзкий проект: перенесение центра деятельности госпитальеров в
латинские владения на Пелопоннесе. С этой целью он арендовал на
пять лет у Жанны I Неаполитанской княжество Морейское, вернее, то,
что от него еще оставалось (западная часть Пелопоннеса; 1377–1381).
Но мы видели, что, изгнав албанцев из города Лепанто, он неразумно
углубился в эту страну и был взят ими в плен у города Арта (лето
1378 г.). Албанцы, в те времена обычные бандиты, хотя и были
христианами, продали его туркам, но через несколько месяцев он сумел
выкупиться на свободу и вернулся на Родос. Несмотря на эту неудачу,
Эредиа продолжал проявлять интерес к греческим делам, приказав
перевести в 1393 г. на свой родной арагонский язык «Книгу о
завоевании Мореи»; эта Libro de los fechos et conquistas представляет
особую ценность своими оригинальными добавлениями XIV в.
Идеи Эредии стали предметом дискуссии среди историков. Как
оценивать его проект переноса в Грецию штаб-квартиры его ордена?
Одни полагают, что, остававшиеся длительное время неуязвимыми на
Родосе, госпитальеры были бы ослаблены, вмешавшись в дела Мореи, в
шедшую там непрерывную войну между греками и латинянами. Другие
на это отвечают, что орден мог бы военным путем покончить с
Мистрийским деспотатом, объединить полуостров и с большими
шансами возобновить борьбу против турок. Ведь христианские
владения на завоевание их турками обрекала раздробленность,

распыление суверенитета, которым они были подвержены. Но
требовалось,
чтобы
греки
искренне
признали
латинское
доминирование. Однако жизнь буквально через несколько лет показала
преемнику Эредии, какую ненависть они питали к франкократии.
После неудачи реализации этого дерзкого плана госпитальерам
оставалось лишь предоставлять свой меч на службу любой священной
войне. Так было со следующим великим магистром, Филибером де
Найаком (1396–1421), который вместе с цветом рыцарства принял
участие в несчастном Никопольском крестовом походе (сентябрь
1396 г.). Затем Филибер де Найак вернулся к проектам Эредии
относительно Пелопоннеса и даже был на пороге их осуществления. В
1400 г. он купил у Феодора Палеолога, деспота Мистры (удивительно,
что тот пошел на такую сделку), Коринф и саму Мистру, но он не учел
чувств греческого населения, предмета данной сделки, с которым их
правитель не потрудился посоветоваться. В своей ненависти к римской
церкви и латинству мистрийские греки решительно отказались
принимать подобную передачу территорий. Перед лицом народного
недовольства, грозившего вылиться во всеобщее восстание,
госпитальеры не осмелились даже высадиться в Мистре. Что же
касается Коринфа, где они все-таки обосновались, они сами поняли, что
им остается лишь одно: продать его обратно грекам (1404). Больше к
этому проекту не возвращались…
Для будущего латинского Востока и общей защиты христианства
можно пожалеть о провале политики Феррандеса де Эредии и
Филибера де Найака. Если бы им удалось заменить россыпь латинских
и греческих княжеств, поделивших эллинскую территорию, стабильной
структурой, каковую представлял из себя орден, если бы они смогли
добиться принятия их греками и объединить под своими знаменами
разрозненные христианские силы, возможно, они смогли бы оттянуть
роковой момент. Их неудачная попытка обосноваться в Греции
заставила их преемников ограничиваться своим островным владением,
слишком узкой базой на периферии большой истории.
Родосские рыцари. Упадок

Как мы уже знаем, с 1344 г. Смирна находилась в руках
госпитальеров. Но там, так же как венецианские фактории на Азовском
море, все перевернуло тимуридское завоевание. В 1402 г. Тамерлан,
разгромив османов при Анкаре, осадил крупный ионический порт.
Укрепления Смирны, правда, были реставрированы в 1398 г., а адмирал
ордена Буффило Паницати в том же 1402 г. проинспектировал
подготовку к обороне и привел подкрепления: гарнизон теперь
насчитывал 200 рыцарей под командованием брата Иниго д’Альфаро.
Но даже после принятия этих предосторожностей город не мог долго
противостоять огромным силам, которыми располагал противник.
Несмотря на чудеса храбрости, проявленные защитниками, Смирна
была взята Тамерланом и полностью разрушена (декабрь 1402 г.). Все
рыцари, все христиане, попавшие к нему в руки, были убиты. От
смерти спаслись лишь те, кто смог бежать на кораблях.
Отметим, что в этом, со стороны Тамерлана, было своего рода
религиозное обязательство (или лицемерие). Фанатичный мусульманин,
он тем не менее в битве при Анкаре на долгие годы уничтожил
Османскую империю, щит ислама против христианства. Так что хотел
он того или нет, но, победив султана Баязида, он спас Константинополь.
Чтобы избавиться от упреков в этом, ему надо было истребить
христиан. А можно ли было найти более удобный повод, чем Смирна
— крепость, которую долго и безуспешно осаждали малоазиатские
турки?
Найак попытался компенсировать эту потерю, заняв древний город
Галикарнас, нынешний Бодрум, возле которого построил форт СенПьер — слабое утешение после такой потери.
Разгром Смирны говорил о том, что времена изменились. До сих
пор со своего неприступного острова рыцари угрожали всему
мусульманскому побережью. Отныне самому Родосу предстояло
испытать на себе атаки турецкого мира. При великом магистре Жане де
Ластике (1437–1454) на остров трижды нападали египетские мамелюки
(1440, 1442, 1444). Правда, их всякий раз отбивали. Но в последний год
правления Ластика турками был взят Константинополь (1453), теперь
их главной целью стал Родос. В правление Жака де Мийи (1454–1461)
разразилась буря. Орден навлек на себя гнев Мехмеда II, отказавшись,
несмотря на падение Константинополя, платить ему дань. Но
посланная султаном против Родоса эскадра потерпела поражение

(1455). Мехмед II не отступил. В правление великого магистра Пьера
д’Обюссона (1476–1503) он направил против Родоса более
значительный экспедиционный корпус численностью в 50 тысяч
человек, на сотне кораблей, с мощной артиллерией (1480). Штурмы,
начавшись в последних числах мая, продолжались почти без перерывов
до сентября. Неукротимая энергия Пьера д’Обюссона, героизм
рыцарей, а также лояльность греческого населения, о которой здесь не
стоит забывать, обеспечили победу. Турки отступили, потеряв 9000
человек убитыми и 15 тысяч ранеными. Пьер д’Обюссон, в
благодарность за спасение города, приказал построить на Родосе
церковь Сент-Мари-де-ла-Виктуар (Святой Марии Победной).
Оборона Родоса, имевшая место через двадцать семь лет после
падения Константинополя, стала первой серьезной неудачей османов на
их победном пути. Царствование Мехмеда II хронологически
заключено между этим триумфом и этой неудачей. И это полностью
заслуга рыцарей-монахов, чьи предшественники под знаменем
иерусалимских королей побеждали тогдашних турок-сельджуков, а
сейчас остановили прежде всюду побеждавших османов.
Финал драмы был отложен еще на сорок два года. Он наступил в то
время, когда великим магистром был Филипп Вилье де л’Иль-Адан
(1521–1534). Сулейман Великолепный лично возглавил осаду Родоса
(июль 1533 г.). После героической обороны Вилье де л’Иль-Адан
вынужден был согласиться на сдачу (22 декабря). Сулейман, повторяя,
сам того не ведая, жест Саладина в 1187 г., принял старика
обходительно и позволил ему покинуть Родос с воинскими почестями, в
сопровождении всех его подчиненных. В 1530 г. император Карл V
уступил госпитальерам остров Мальту, где они начали новую жизнь и
хозяевами которого оставались вплоть до завоевания острова
Бонапартом в 1798 г.
Памятники госпитальеров на Родосе
За 214 лет владычества на Родосе (1308–1522) госпитальеры
покрыли столицу острова постройками. Собор Сен-Жан (Святого
Иоанна), начатый в 1310 г., имеет признаки каталонского и
южноитальянского зодчества. Маленькая церковь Сент-Катрин (Святой

Екатерины; мечеть Кантури), построенная в 1330 г., сразу напоминает
французскую готику Святой Анны в Фамагусте, а окна с
пламенеющими решетками заимствованы в Англии.
Следует
еще
упомянуть
Дворец
великих
магистров,
перестроенный Пьером д’Обюссоном (1476–1503), Кастелянство, или
Торговый суд, Госпиталь для паломников, вероятно начатый в 1439 г.
великим магистром Жаном де Ластиком и, очевидно, завершенный под
руководством командора Клуэ в 1473 г.; наконец, различные
монументальные ворота, такие как Морские ворота, по бокам которых
стоят две круглые башни с машикулями, напоминающие главные
ворота Вильнёв-лез-Авиньона.
Как известно, орден делился на восемь «языков» или «наций»:
Французский, Овернский, Прованский, Итальянский, Арагонский,
Кастильский, Германский и Английский. Этим «языкам» принадлежали
странноприимные дома. Лучше всего сохранился французский дом,
очевидно отреставрированный после великой осады 1480 г., над дверью
которого имеется надпись 1492 г. и имя великого приора Эймери
д’Амбуаза. Прованский дом, наряду с гербовым щитом с лилиями,
имеет абрис герба Каретто, великого магистра с 1513 по 1521 г.
Защита крепостных стен была разделена по секторам,
закрепленным за различными «языками»: французский «язык»
оборонял стену от башни Найак до Амбуазских ворот; германский
«язык» от Амбуазских ворот до башни Сен-Жорж; овернский «язык» от
башни Сен-Жорж до Испанской башни; арагонский «язык» от
Испанской башни до башни Сент-Мари; английский «язык» от башни
Сент-Мари до башни Сен-Жан; прованский «язык» от башни Сен-Жак
до Итальянской башни; итальянский «язык» от одноименной башни до
места, где стена поворачивает к торговому порту. Наконец, кастильский
«язык» должен был защищать Французскую башню с ее дамбой и
укрепления большого порта, от башни Сент-Катрин до башни Найак.
Там он смыкался с французским «языком».
ЛАТИНСКИЕ ДИНАСТИИ РОМАНИИ И ГРЕЦИИ
Латинская Константинопольская империя
Бодуэн I, граф Фландрский 1204–1206
Анри I де Эно (или Анри д’Ангри) 1206–1216
Пьер де Куртене 1216–1218

Робер де Куртене 1219–1228
Бодуэн II 1228–1261
Жан де Бриенн, соправитель 1231–1237
Королевство Фессалоникское
Бонифаций Монферратский 1204–1207
Деметриос Монферратский 1207–1222
Княжество Ахейское или Морейское
Гийом де Шамплит 1205–1209
Жоффруа I де Виллардуэн (бальи в 1209–1210) 1210 — ок. 1229
Жоффруа II де Виллардуэн ок. 1229–1246
Гийом де Виллардуэн 1246–1278
Изабелла де Виллардуэн 1278–1307
супруга Флорана де Эно, ставшего по браку князем Морейским
1289–1297
затем Филиппа Савойского, ставшего по браку князем Морейским
1301–1307
Филипп I Анжу-Тарентский 1307–1313
Матильда де Эно 1313–1318
супруга Луи Бургундского, ставшего по браку князем Морейским
1313–1316
Жан Анжуйский, граф де Гравина 1318–1332
Катрин де Валуа 1332–1346
Робер II Анжу-Тарентский 1346–1364
Мария де Бурбон, вдова Робера II 1364–1369
Филипп III Анжу-Тарентский 1370–1373
Королева Жанна Неаполитанская 1374–1382
Жак де Бо (представляемый Наваррской компанией) 1382–1383
Пьер де Сен-Сюперан, командир Наваррской компании 1383–1402
Чентурионе II Дзаккариа 1404–1428
Герцогство Афинско-Фиванское
1. Дом де ла Рош
Отон де ла Рош, сеньор Афинский 1205–1225
Ги I (в 1260 принял титул герцога) 1225–1263
Жан 1263–1280

Гийом 1280–1287
Ги II 1287–1308
Готье де Бриенн 1309–1311
2. Предводители Каталонской компании
Роже Делор 1311–1312
Беренгер Эстаньоль 1312–1316
Гийом Тома 1316–1317
Альфонсо-Фадрике Арагонско-Сицилийский 1317–1330
Николо Лансиа 1330–1335
Раймондо Бернарди?–1356
Хайме Фадрике Арагонский 1356–1359
Гонсальво Хименес д’Аренос 1359
Маттео де Монкада 1359–1361
Роже де Луриа 1361–1363
Маттео де Монкада повторно 1363–1367
Роже де Луриа повторно 1367–1371
Маттео Перальта 1371–1375
Луис-Фадрике Арагонский 1375–1381
Филиппо Дельмо де Рокаберти 1381–1382
Рамон де Виллануэва 1382–1383
Роже II де Луриа и Антонио де Луриа 1383–1385
Педро де По 1385–1387
3. Дом Аччайоли
Нерио I (сеньор Коринфский с 1370), герцог Афинский и
Фиванский 1385–1394
Антонио I (сеньор Фиванский с 1394), герцог Афинский 1404–1435
Нерио II, герцог Афинский 1435–1439, 1441–1451
Герцогиня Кьяра Джорджо (в качестве регентши при своем сыне
Франческо; с 1453 г. разделяла трон со своим вторым мужем
Бартоломео Контарини) 1451–1456
Франко Аччайоли 1456–1458
Маркизат Боденица (Фермопилы)
1. Дом Паллавичини
Гвидо Паллавичини 1204–1237

Убертино 1237 — ок. 1278
Изабелла 1278–1286
Томмазо 1288
Альберто 1311
Гульельмина, или Гульельма 1311–1358
2. Дом Джорджо
Никколо I Джорджо (муж Гульельмины Паллавичини) 1338–1345
Франческо 1354–1388
Джакопо 1388–1410
Никколо II 1410–1414
Сеньория Салон (Ла Си), бывшая Амфисса
Тома I де Стромонкур 1205–1212
Тома II 1258
Гийом 1275
Тома III 1294–1311
Герцогство Наксос
1. Дом Санудо
Марко I 1207–1227
Анджело 1227–1262
Марко II 1262–1303
Гульельмо I 1303–1323
Никколо I 1323–1341
Джованни I 1341–1361
Фьоренца 1361–1371
Никколо II Спеццабанда, супруг Фьоренцы 1364–1371
Никколо III далле Карчери, сын Фьоренцы 1371–1383
2. Дом Криспо
Франческо I 1383–1397
Джакомо I 1397–1418
Джованни II 1418–1437
Джован-Джакомо 1447
Гульельмо II 1453–1463
Франческо II, регент 1450–1463

Джакомо III 1463–1480
Джованни III 1480–1494
Франческо III 1494–1518
Джованни IV 1545?
Франческо IV 1564–1566
Графство Кефалония
1. Дом Орсини
Маттео Орсини 1194–1238
Риккардо 1238–1278
Джованни I 1303–1317
Никколо 1317–1323
Джованни II потерял в 1321 г. графство Кефалония, сохранил
Эпирский деспотат 1323–1335
Никифор Орсини, деспот Эпирский (без графства Кефалония)
1335–1358
2. Дом Токко
Леонардо I, граф Кефалонии 1358–1381
Карло I 1381–1430
Карло II 1430–1448
Леонардо II 1448–1479
Антонио 1481–1483
Великие магистры госпитальеров на Родосе
Фульк де Вилларе 1305–1319
Элион де Вильнёв 1319–1346
Дьедоне де Гозон 1346–1353
Пьер де Корнийон 1354–1355
Роже де Пен 1355–1365
Раймон Беранже 1365–1374
Робер де Жюйак 1374–1377
Хуан Феррандес де Эредиа 1377–1396
Филибер де Найак 1396–1421
Антуан Флювиан 1421–1437
Жан де Ластик 1437–1454
Жак де Мийи 1454–1461

Пьер-Раймон Закоста 1461–1467
Жан-Батист дез Юрсен 1467–1476
Пьер д’Обюссон 1476–1503
Эймери д’Амбуаз 1503–1512
Ги де Бланшфор 1512–1513
Фабрис Каретто 1513–1521
Филипп Вилье де л’Иль-Адан 1521–1534

Часть четвертая. Восточный вопрос в
конце средних веков. Турецкое решение

Глава 1. Этапы турецкого завоевания
1. Падение анатолийского эллинизма
Никейская империя и стабилизация греко-турецкой границы
Как мы видели, в последние годы царствования династии
Комнинов и при недолговечной династии Ангелов, в последней
четверти XII в., последствия разгрома византийцев при Мириокефалоне
(1176) далеко не были преодолены. Тюркские банды непрерывно
прорывались через греко-турецкую границу, в частности в долине
верхнего Меандра, чтобы грабить древнюю Лидию и древнюю Ионию.
Положение анатолийского эллинизма казалось весьма нестабильным,
когда силы Четвертого крестового похода овладели Константинополем,
в то время как один из византийских военачальников, Феодор Ласкарис,
основал (1204–1222) в бывших византийских провинциях Малой Азии
— по крайней мере в той их части, что не досталась крестоносцам, —
новую греческую империю, поначалу обычный деспотат, со столицей в
Никее[343].
Какой была реакция турок на византийскую катастрофу?
Царствующий сельджукский султан Кей-Хосров I (1204–1210) не мог
не увидеть в этих событиях нежданный счастливый случай. Очевидно,
что он задумался о том, чтобы использовать в своих интересах
поражение эллинизма от латинян в Европе, чтобы отнять у греков их
азиатские владения или, по крайней мере, подчинить их. Как слабая
«Никейская империя», сражавшаяся с латинскими императорами в
Вифинии и Мизии, могла одновременно противостоять Сельджукидам,
осмелевшим после своей победы при Мириокефалоне? У Кей-Хосрова
было достаточно предлогов для интервенции. Его греческий тесть,
Мануил Маврозом, с его помощью захватил многие города в долине
Меандра. Правитель Никеи Феодор Ласкарис в этих сложных
обстоятельствах проявил поразительные энергию и ловкость. Он разбил
Маврозома, но, из страха спровоцировать сельджукское вторжение,
признал его губернатором занятых городов (1206). Но трудности
увеличились. Через некоторое время к Кей-Хосрову пожаловал

свергнутый византийский император Алексей III Ангел, тот самый,
который некогда с такой доброжелательностью принял его в
Константинополе, а теперь приехал просить его помощи против
«узурпатора» Феодора Ласкариса (1210). Таким образом, вторгнувшись
в том же 1210 г. в долину Меандра, конийский султан атаковал
Никейскую
империю
в
качестве
защитника
византийской
легитимности.
Феодор Ласкарис выступил навстречу тюркам. С ним было всего
800 латинских наемников и 1200 греческих солдат, тогда как КейХосрову приписывают армию в 20 тысяч человек. Встреча произошла
возле Антиохии Меандрийской, города, который султан, по-прежнему
сопровождаемый Алексеем III, осадил, тогда как Ласкарис спешил его
защитить. Сначала преимущество было на стороне тюрок, и латинский
контингент, несмотря на свою доблесть, почти весь остался на поле
битвы. Над Феодором Ласкарисом нависла угроза пленения, но,
благодаря личной храбрости и присутствию духа, он будто бы своей
рукой убил Кей-Хосрова или сбросил с коня, а уже какой-то солдат
будто бы отрубил султану голову. Как бы то ни было, султан был выбит
из седла и убит. Экс-император Алексей III, желавший при помощи
тюрок свергнуть Феодора, был пленен этим последним (1210). Новый
конийский султан, Кей-Кавус I (1210–1219), сын и преемник КейХосрова, поспешил заключить с Ласкарисом мир.
В царствование императора Никеи Феодора II (1254–1258)
сельджукский султан Кей-Кавус II (1245–1257), угрожаемый
монголами, запросил помощи у греков. Кей-Кавус II лично прибыл в
Сарды умолять о том Феодора II (1257). Чтобы убедить его, он уступил
ему города Лаодикею и Хонай в бассейне верхнего Меандра, которые
еще в эпоху Комнинов часто служили предметом споров между
Сельджукидами и византийцами. Феодор II ввел в них византийские
гарнизоны, которые, впрочем, скоро вывел, сочтя, что район
невозможно защитить от вторжений тюркских банд. Султан, не
добившись помощи греков, решил окончательно признать над собой
монгольский сюзеренитет.
Остановка и возобновление тюркского продвижения к греческим
морям

На протяжении всего раннего Средневековья, с V по XI в.,
полуостров Малая Азия, с давних пор эллинизированный, был
бастионом Византийской империи. Поворот в анатолийской истории
произошел, как мы видели, около 1081 г., после чего восточная и
центральная части плато, соответствующие древним провинциям
Каппадокия, Галатия, Фригия и Ликаония, были отняты у византийцев
Сельджукидами. Дело этих анатолийских Сельджукидов (1081–1302)
стало решающим для судеб турецкой нации и будущего Ближнего
Востока. Ведь именно они деэллинизировали малоазийское плато,
чтобы превратить его, по примеру своей среднеазиатской исторической
родины, в новый Туркестан, которому суждено будет стать Турцией. С
другой стороны, эти конийские Сельджукиды носят в мусульманской
истории титул «султанов Рума», иными словами, «султанов Рима», то
есть Византии, императоров Романии. Царствуя над доброй частью
бывшей византийской Азии, они могли надеяться в один прекрасный
день унаследовать остатки греческих владений от Никеи до
Константинополя.
Но в этом наследстве им было отказано. Монгольский вихрь, о
котором мы рассказали в другом месте[344], сломил их силы в тот самый
момент, когда поединок с Латинской империей и никейскими греками
стал приносить им реальные выгоды. С 1243 г., года разгрома их войск
монголами при Кёсе-Даге, близ Эрзинджана, и вплоть до пресечения их
династии в 1302 г., последние Сельджукиды были всего лишь
покорными вассалами монгольского хана Персии, назначаемыми и
свергаемыми по его капризу. Придавленные этим тяжелым
сюзеренитетом, на все время, что он продолжался, анатолийские турки
вынуждены были прервать свое продвижение к греческим морям. Из-за
этого анатолийский (западноанатолийский) эллинизм получил
пятидесятилетнюю отсрочку, совершенно аналогичную той, которую с
1402 по 1453 г. Византия получит после победы другого
«монгольского» завоевателя, Тамерлана, над султаном Баязидом.

Западная Азия и Восточная Европа около 1240–1260 гг.
Турецкий натиск на византийский мир возобновился лишь после
исчезновения Сельджукидов (1302), когда — вскоре после этого —
монгольское Персидское ханство, задушившее под своим тяжелым
протекторатом эту анатолийскую Турцию, исчезло в свою очередь
(1335). Каждый из мелких турецких эмиратов, разделивших наследство
сельджукского Конийского султаната, возобновил для себя завоевание
византийских земель.
Туркоманские эмираты внутренней Анатолии
Главным из этих турецких эмиратов, прежним сельджукским
султанатом в миниатюре, долгое время был Караман. Эмиры Карамана,
или Караман-оглы, туркоманского происхождения, закрепились в
горном районе у Эрменека (Германикополя) и Ларанды, ставшей с тех
пор «городом Караман», в Исаврии. После исчезновения Сельджукидов
туркоманы завладели их столицей Коньей, но были выбиты оттуда
последними монголами. Тем не менее во время проезда через эти края
Ибн-Баттуты[345] в 1332 г. мы видим их хозяевами города, прочно
удерживающими его. Это было наиболее крупное из турецких
княжеств, возникших на обломках сельджукского султаната, но
ситуация внутри Анатолийского плато не давала ему расширяться в
направлении эгейских берегов. Зато оно приобрело широкий выход к
Кипрскому морю, заняв порты исаврийского побережья: Канделор
(Алайю) и Анамур. Король Кипрский Юг IV (1324–1359) в начале
своего царствования заставил оба города платить ему дань. Точно так
же король Кипрский Пьер I (1359–1369) в 1367 г. помешал Караману
Али ад-Дину отнять у армян порт Корикос, или Горигос.
Второй эмират, возникший после распада сельджукского
султаната, был Хамид в районе Писидийских озер (ок. 1302–1390).
Отрезанный от моря зоной закрытых водоемов, этот эмират не мог
расширяться за счет византийцев. А вот эмират Кермиан, или, лучше,
Гермиан, во Фригии (1302–1428), основанный в провинциях Кутайе и
Карахиссар (бывшая Синнада), напротив, окончательно изгнал
византийцев из городов верхнего Меандра, так долго служивших

объектом борьбы с ними: Хоная, Иерапля, Лаодикеи и Триполиса.
Основатель Гермиан-Оглу, Алишер, даже попытался овладеть крупным
византийским городом Филадельфия (ныне Алашехир), но в 1303–
1304 гг. потерпел серьезные поражения от каталанской Большой
компании «альмугаваров», выставленной против него византийцами.
Каталонцы освободили Филадельфию, Куле, Фурни и другие греческие
города региона.
Эмират Текке, или Теке, возник в Ликии и Памфилии. Его
правители, вероятно, происходили от некоего Теке-бека, который стал
властителем древнего византийского порта Адалия (Сатталия
крестоносцев) под сюзеренитетом последних Сельджукидов. В 1333 г.
арабский путешественник Ибн-Баттута застал правящим в Адалии его
внука Хидр-бека. В 1361 г. король Кипра Пьер I отобрал у эмирата порт
Адалию, который кипрские короли в 1372 г., из опасения, что им
завладеют генуэзцы, вернули эмиру Текейскому Мухаммеду. Теке было
аннексировано османами в 1392 г. и, после недолгой реставрации в
1402 г., окончательно присоединено к Османской империи в 1424 г.
Эмираты побережья Эгейского моря
Эмират Ментеше (ок. 1300–1426) возник в древней Карии со
столицей в Миласе, где уже около 1300 г. правил герой-эпоним
Ментеше-бек ибн Беха ад-Дин аль-Курди. Эмиры Ментеше отняли у
византийцев не только Карию, но и побережье древней Дориды.
Эмират Сасан был самым маленьким из этих турецких княжеств.
Он включал территорию старинных ионийских городов Магнезии и
Меандра, Эфеса, Приена и Милета. Что касается Эфеса (Альтолуого
итальянцев, Айасолук турок), нам известно, что в 1304 г., во время
похода каталонцев (альмугаваров), находившихся на службе у
византийского императора Андроника II, город еще был византийским,
равно как соседний порт Ания (Скалануова итальянцев, Куш-Адасси
турок): в это время командиры Каталонской компании Роже де Флор,
Беранже де Рокафор и хронист Рамон Мунтанер жили там и очистили
от турок окружающую местность, подвергнув при этом страну
организованному ограблению в свою пользу. Во второй половине
XIV в. венецианцы получили торговые привилегии в Альтолуого

(Эфесе) и Палатии (древнем Милете). Страна в то время зависела (по
крайней мере временно) от эмирата Ментеше, поскольку Музаффар адДин Ильяс, эмир Ментеше (1391 и 1402–1421), дважды подтверждал
эти привилегии торговыми договорами, одним с Марко Фальеро,
венецианским герцогом Крита (1403), другим — с венецианским
адмиралом Пьетро Чиврано.
Эмират Айдын (ок. 1302–1390) отобрал у византийцев бассейн
среднего Меандра, а также верхнего и среднего Каистра, район Смирны
и полуостров Эритрея и Клазомену. Айдын, герой-эпоним династии, в
первые годы XIV в. обосновался в древней Тралле, с тех пор названной
его именем. На территории эмирата Айдын в 1304 г. Каталонская
компания на службе у императора Андроника II разгромила турок при
Тире, или Тирайоне (Тире, к северо-востоку от Эфеса); в этом сражении
пал каталонский сенешаль Корберан д’Але. В 1333 г. арабский
путешественник Ибн-Баттута застал сына Айдына, Мухаммеда,
правящим старинным византийским городом Пиргион, ставшим
турецким Берки, или Бирге, между Тирой и Сардами. Ранее этой даты
два сына Мухаммеда обосновались на византийской территории
западнее, один, Омар-бек, или Умур-бек, в Смирне, а другой, Хидр-бек,
в Айа-салуке, или Альтолуого (Эфесе), городе, который, как мы видим,
после того как был отнят у византийцев, стал объектом борьбы между
эмиратами Ментеше и Айдын. Умур-бек (ум. 1348) создал флот, с
которым выходил в Эгейское море. 28 октября 1344 г. христианская
армада, в которую входили галеры Венеции (под командованием
Пьетро Дзены), Генуи, родосских рыцарей, папы Климента VI (под
командованием генуэзца Мартино Дзаккариа) и короля Кипра Юга IV,
отбила Смирну. Тем не менее Умур-бек остался властителем
внутренних районов страны и в 1345 г. перебил часть христианского
гарнизона Смирны, осмелившегося выйти за ее стены. Город был
избавлен от угрозы крестовым походом дофина Юмбера II Вьеннского,
который около 24 июня 1346 г. разбил турок под Смирной,
впоследствии (1374), как мы видели, переданной папой под охрану
родосских рыцарей, сохранивших ее вплоть до вторжения Тамерлана
(1402).
Эмират Сарухан (ок. 1302–1390) был основан принцем этого
имени в древней Лидии. В 1303–1304 гг. каталонские наемники на
службе у византийского императора Андроника II опустошили земли

эмира во время похода через Тиатиру и Сарды. Тем самым они на
десяток лет защитили византийские города Нимфей и Магнезию
Сипильскую, где каталонская армия стояла лагерем в период между
освобождением Филадельфии и победой при Тире. Но после
возвращения каталонцев в Европу (1304) эмир Сарухан (царствовал
между 1302 и 1345 гг.) возобновил свои завоевания. Около 1313 г. он
окончательно отобрал у византийцев Магнезию Сипильскую, которую
сделал своей столицей. Один из его братьев закрепился в Нимфее,
ставшем турецким Нифом. Сарухан также царствовал над Сардами
(Сартом), Кассабой и Тиатирой (Акхиссаром). Даже торговые
фактории, устроенные генуэзцами после 1275 г. в Фокее (Фотча,
Фоджиа или Фолья итальянцев), платили ему ежегодную дань за право
торговли квасцами. Он создал флот, с которым неоднократно совершал
набеги на греческие острова Эгейского моря. Его преемники Фахр адДин Ильяс (1345–1374), Музаффар ад-Дин Исхак (1374–1388) и Хызыр
Шах-бек (1388–1390) укрепили свою власть над этими прекрасными
землями Лидии и Ионии.
Эмират Карасы был туркоманского происхождения, как и
предыдущие. Герой-эпоним этого дома будто бы отнял для
предпоследнего сельджукского султана Масуда II (царствовал
приблизительно в 1286–1296 гг.) у византийского императора
Андроника II (царствовал в 1282–1328 гг.) значительную часть древних
Мизии и Эолиды с городами Эссерон, ставшим Балыкесиром, и
Пергамом, ставшим Бергамой. В 1303 г. карасыйские турки готовились
завоевать район Кизика (Артаки), когда император Андроник II бросил
против них Каталонскую компанию под командованием «мегадуки»
Роже де Флора, которая разгромила их. Затем каталонцы прошли с
севера на юг молодой эмират Карасы и вновь разбили его войска при
Герме (между Балыкесиром и Пергамом) (весна 1303 г.), потом, через
Хлиару (Кирк-Агач) к востоку от Пергама, их войско дошло, как мы
видели, до эмиратов Лидийского региона. Последствий это не имело, и
после ухода каталонцев завоевание последних греческих городов
Мизии карасыйскими турками возобновилось с еще большей
скоростью. Пали Адрамиттий (Эдремит) и Ассос. Тем не менее эмират
Карасы просуществовал недолго: между 1334 и 1336 гг. он был
аннексирован османским принцем Орханом.

Пафлагония попала под власть туркоманской семьи Исфендияроглы, чьей столицей был город Кастамону, бывший древний греческий
город Кастамон. Около 1291 г. основатель династии Шамседин
Джандар будто бы поднял мятеж против сельджукского султана
Масуда II, завладел Кастамону и получил от персидских монголов
инвеституру на него. Его сын Шуджаеддин Сулейман (ок. 1300–1339)
захватил город Синоп у дочери последнего султана Масуда. С тех пор
Синоп стал столицей династии. Исфендияр-оглы были лишены
престола османами в 1392–1393 гг. Ненадолго восстановленные на
троне Тамерланом (1402), они будут окончательно свергнуты османами
в 1459 г.
Однако, несмотря на окружение Исфендияров, приморский город
Амастрис, Самастро итальянцев (современный Амассера), оставался
византийским, так же как Понто-Ираклея. Последний город попал под
власть турок лишь в 1360 г. Что же касается Амастриса, то с 1398 г. мы
видим в нем генуэзского консула. Скоро, в начале XV в., он стал понастоящему генуэзским владением и оставался таковым вплоть до
османского завоевания в 1459 г. Дальше к востоку Симиссо, нынешний
Самсун, был турецким городом с генуэзским кварталом (с XIV в.).
Основание османского государства: Эртогрул, Осман и Орхан
Поход каталонских наемников на службе императора Андроника II
стал последней попыткой, предпринятой Византией для освобождения
древних эллинских земель Мизии, Лидии и Ионии от турецких
эмиратов, образовавшихся на них. Попытка провалилась. Эти эмираты
— например, Карасы, Сарухан, Айдын и Гермиан, конечно, понесли
тяжелые потери. Тем не менее они пережили это потрясение и после
ухода каталонцев возобновили продвижение к эллинским морям. Кроме
того, каталонцы, эти неисправимые грабители, постоянно бунтовали
против имперских властей и в конце концов сделали больше зла, чем
добра ненадолго освобожденным ими городам, таким как Магнезия,
которые были разорены прохождением этих страшных освободителей
так, как, возможно, не были тюркским завоеванием. Однако не
эмиратам Ионии, Лидии или Мизии суждена была слава обрушить
однажды дряхлую Византийскую империю, а еще более молодому

эмирату, возникшему на границах Фригии и Вифинии: османскому
эмирату.
Предки Османов принадлежали к тюркскому племени огузов,
которое кочевало в степи к северу от Арала и Каспия. Первый вождь
клана, Эртогрул, согласно традиционному мнению, якобы пришел из
Восточного Ирана в Малую Азию, где получил от Сельджукидов в
качестве «зимнего пастбища» округ Сёгют, бывший Тебасион, в месте
слияния Саракии и Пурсака, на полдороге между Эскишехиром
(бывшей Дорилеей) и еще остававшимся византийским гордом
Белекома (Биледжик); а для «летних пастбищ» горы Эрменибели и
Доманитех. Это была небольшая пограничная область между
сельджукскими владениями во Фригии и Галатии и пока еще
византийской провинцией Вифиния[346].
В качестве главы клана Эртогрулу наследовал его сын Осман I.
Возможно, что на момент прихода к власти он владел Эскишехиром,
уже турецким городом, доставшимся ему при распаде сельджукского
султаната. Осман с самого начала своей деятельности (официальные
историки бездоказательно относят его приблизительно к 1300 г.)
отобрал у соседних византийских сеньоров различные вифинские
города, в частности Белекому, ставшую теперь Биледжиком, и
Ангелокоммон, ставший Инегёлем; последний находится на середине
пути между крупным византийским городом Пруса — нынешняя
Брусса — и Никеей. Наконец, он овладел ключевой позицией
Энишехир, откуда он мог угрожать одновременно Бруссе и Никее. В
1301 г. он разбил при Бафайоне византийского этериарха[347] Музалона;
эта победа отдала Осману Левкаи (Лефке) и Акхиссар на Сакарье;
около 1308 г. Осман также овладел Трикоккией, городом,
расположенным между Никеей и Бруссой. Ближе к Мраморному морю
он отобрал у византийцев Лопадион, ставший Улубадом. Наконец,
Брусса, долгое время блокированная тюркскими бандами, была взята,
кажется, в последний год правления Османа его старшим сыном
Орханом (1326). Этот милый город стал первой столицей новой
Османской империи.
Император Андроник II (1282–1328), один из самых жалких
монархов из всех, которые только правили в Византии, пассивно
наблюдал за образованием османской державы, явно не догадываясь о
непосредственной опасности, которую представляло для его империи

подобное государство, неожиданно возникшее на берегах Мраморного
моря, в нескольких часах пути по суше или морю от Константинополя.
Отметим, что вернулась ситуация 1081 г., когда турки — тогда еще
турки-сельджуки — обосновались в Никее. Но в 1081 г. на трон взошел
великий правитель Алексей Комнин, который среагировал на это
энергично. С другой стороны, Алексей Комнин с 1097 г. пользовался
бесценной помощью Первого крестового похода. А в XIV в. османам
противостоял выродившийся василевс и на Западе не намечалось
никакого крупного крестового похода для спасения передового
бастиона христианства.
Орхан предположительно правил с 1326 по 1359 г. Поставив себе
цель захватить Никомедию, он первым делом перерезал коммуникации
города с Константинополем, овладев византийскими крепостями,
защищавшими полуостров Чатак-Даг, византийскую Месотению,
Семендру (Ходжа-или) и Айдос, потом Эреке (единственную
оказавшую серьезное сопротивление), наконец, Ялову. Зачистив таким
образом почву, он стал хозяином Никомедии, превратившейся в
турецкий Измит (между 1326 и 1330 гг.)[348]. Византийцы, которые по
необъяснимой беспечности ничего не сделали ради спасения
Никомедии, предприняли попытку удержать Никею. Император
Андроник III (1328–1341) в начале 1330 г. направил туда подкрепления,
но его военачальники позволили османам разбить себя возле
Филокрены (Тавчанджила) в Месотении. В результате этого сражения
Никея, ставшая Изником, после продолжительной блокады попала во
власть Орхана (1331), который на некоторое время перенес туда свою
резиденцию. Орхан удвоил протяженность принадлежащей ему
прибрежной полосы греческих морей, аннексировав между 1334 и
1336 гг. эмират Карасы, соответствующий, как мы видели, древней
Мизии и древней Эолиде. Наконец, он увеличил свою военную мощь,
сформировав, вероятно, около 1330 г. корпус йени-чери, или янычаров,
турецкой пехоты, набираемой из христианских мальчиков.
До сих пор турецкое завоевание ограничивалось древними
византийскими провинциями Малой Азии. В Европу турок позвали
сами византийцы, ища в них союзников против конкурирующих
претендентов на престол. За константинопольский трон боролись
законный император Иоанн V Палеолог (1341–1376) и узурпатор
Иоанн VI Кантакузин (1341–1355). Иоанн Кантакузин, один из самых

замечательных государственных деятелей, когда-либо существовавших
в Византии, совершил тем не менее капитальную ошибку, попросив
помощи у эмира Айдына, Омар-бека, или Умур-бека (1343, 1345). Со
своей стороны императрица Анна Савойская, регентша при своем юном
сыне Иоанне V, запросила помощи у эмира Лидии Сарухана и у
османского эмира Орхана. Неосторожность, чреватая серьезными
последствиями, особенно в том, что касалось Орхана. Чтобы
нейтрализовать османского эмира, Кантакузин в январе 1345 г. отдал
ему в жены свою дочь Феодору. Свадьбу Орхана и византийской
принцессы отпраздновали в Селимбрии (Силиври) в мае 1346 г. В
качестве ответной меры Орхан отправил Кантакузину 10 тысяч воинов,
которые, впрочем, быстро повернули свое оружие против византийцев
и, произведя в европейской части Византии страшные грабежи,
вернулись в Азию. В 1349 г. Кантакузин вновь выпросил помощь у
Сарухана, который будто бы послал ему 20 тысяч человек. И на этот раз
турецкий контингент дезертировал и перебрался обратно через
Дарданеллы, после того как все сжег на своем пути.
В общем, Кантакузин, показав туркам дорогу в Европу, совершил
ту же тяжелую ошибку, какую за полтора века до него допустили
Никифор Вотаниат и Никифор Мелиссен, когда, отстаивая свои
династические амбиции, призвали тех же турок из Западной Анатолии.
Но ошибку 1081 г., благодаря политическому гению Алексея Комнина,
удалось исправить. Ошибку 1345 г. уже никто никогда не исправит.
Орхан, узнавший от самих византийцев об их неисправимом
вырождении и введенный ими же в курс их дел, наконец совершил
решительный шаг. В 1357 г. он овладел Галлиполи, ключом от
Дарданелл со стороны Европы. Поскольку он уже владел ключевыми
позициями на азиатском берегу, Абидосом и Лампсаком, то стал
властелином проливов. Константинополь оказался во власти турка и
мог в любой день быть отрезан от Европы. Его жители, рассказывает
нам современник Деметриос Кидонес[349], чувствовали себя «словно
попавшими в сеть».
В начале своего правления Орхан, как его предки, как прочие
туркоманские принцы Малой Азии после падения Сельджукидов,
носил всего лишь титул эмира. После своих завоеваний он, как
сообщают нам некоторые его монеты, принял императорский титул

султана, вакантный после исчезновения последних Сельджукидов, на
наследство которых он теперь претендовал.

2. Завоевание Османами Балкан
Мурад I. Взятие Адрианополя и Косовская битва
Султан Мурад I, третий суверен Османской империи (ок. 1359–
1389), был сыном Орхана и византийки. Ловкий и твердый политик,
при этом страстный воин, он видел бессилие, в котором оказался
христианский мир Балкан вследствие своих раздоров. Удивительные
победы, отметившие его царствование, на пять столетий вперед
определят судьбу Востока. Но не стоит забывать, что его победы,
какими бы поразительными они нам ни казались, объясняются
балканской анархией и, в более общем плане, европейской анархией
того времени: с одной стороны, раздоры между Византийской
империей, Сербской державой и Болгарским царством; с другой —
соперничество, периодически переходящее в открытую войну, между
морскими
республиками
Генуей
и
Венецией;
наконец,
конфессиональная пропасть, более чем когда бы то ни было
непреодолимая, между римской церковью и греческим православием. В
этих условиях Балканы ждали хозяина. Осколки Византийской
империи, в частности, были бесхозными землями. Вопрос заключался в
том, кто ими завладеет. Большая Каталонская компания в 1305 г. готова
была захватить Константинополь, но она находилась слишком далеко от
своей родной Испании, чтобы завоевание это стало прочным, и, даже
если бы оно удалось, она быстро растворилась бы в своей победе, как
это произошло в Аттике после ее триумфа на озере Копаис. Точно так
же за сто лет до того исчезла латинская Константинопольская империя.
Сербский рывок к Эгейскому морю, казалось, имел больше шансов, и
при выдающемся сербском царе Стефане Душане (1331–1355) можно
было ожидать, что он дойдет до Константинополя и Салоник. Но
южнославянская анархия уже на следующий день после смерти Душана
остановила этот порыв, казавшийся неудержимым. Наконец, победили
именно османы, поскольку они находились близко к месту действия, на
берегах Мраморного моря, а еще потому, что судьба последовательно

ставила во главе их нескольких выдающихся военачальников, знавших,
чего они хотят, стремящихся к завоеваниям и не имеющим другой цели.
Мурад I начал завоевание Фракии, захватив у византийцев
Цурулон (Чорлу) и Дидимотихон (Демотику), но событием огромной
важности, решившим будущее Балкан, стало взятие, около 1362 г.,
крупного византийского города Адрианополя (Эдирне)[350], за которым
последовало взятие Филиппополя. Здесь стоит отметить, что среди
военачальников Мурада насчитывалось немало примкнувших к нему
греков, начиная со знаменитого Эвреноса, завоевавшего для своего
повелителя добрую часть побережья Фракии и Македонии[351].
Османская армия представляла собой мусульманскую кондотту[352],
пополнявшуюся за счет различных встречаемых элементов;
янычарский корпус, который обеспечит ей победу над христианством,
не имел другого назначения. Отметим, что Большая Каталонская
компания действовала так же: поначалу состоявшая из барселонцев и
арагонцев, она приняла в свои ряды множество иностранцев, начиная
со своего первого командира, немца Роже де Флора (Рутгера Блюма).
Благодаря присоединению множества ренегатов, рекрутированию
христианских мальчиков на военную службу, похищению множества
греческих и славянских девушек, предназначенных стать матерями для
новых османских поколений, «турецкая кондотта» завоевала Балканы
силами самих жителей Балкан. Но эта Большая мусульманская
компания имела над предшествовавшими ей христианскими Большими
компаниями — Каталонской и Наваррской — двойное преимущество,
будучи институтом монархическим и идеологическим, порожденным, с
одной стороны, энергичной династией, которая выродилась лишь после
завершения своих завоеваний, а с другой — движимая мусульманским
фанатизмом, вернувшимся к своим истокам и возобновившим первую
священную войну сподвижников Мухаммеда.
Теперь, когда Византия, приведенная в состояние беспомощности
(ибо падение Адрианополя после утраты Демотики привело к
окружению Константинополя), вышла из игры, дунайские державы
почувствовали опасность. Сербы, боснийцы и венгры заключили между
собой союз, но были разбиты турками на реке Марице (1363). Мурад
извлек урок из этой победы, перенеся в 1366 г. столицу в Адрианополь,
город, который вплоть до 1453 г. останется столицей османов. Теперь

ему противостояли болгары, у которых Мурад для начала отнял
портовый город Созополь (Ичтехол, или Сизеболу, возле Бургаса).
Перед масштабом турецкой угрозы папа Урбан V (1362–1370)
попытался организовать всеобщий крестовый поход, но ни итальянские
государства, разобщенные более чем когда-либо, ни Франция и Англия,
вовлеченные в Столетнюю войну, не ответили на его призыв.
Единственным, кто отозвался, был граф Савойский Амедей VI по
прозвищу Зеленый граф. Отправившись из Венеции около 20 июня
1366 г., он 16 августа высадился на Галлиполийском полуострове и
отбил у османов город Галлиполи, по праву считающийся ключом к
Дарданеллам. В начале сентября он прибыл в Константинополь, а
оттуда достиг берегов Черного моря, где отбил у турок еще и Созополь.
Но здесь он остановил свой крестовый поход. Вернее, был вынужден
вернуться выручать византийского императора Иоанна V Палеолога,
взятого в плен болгарским царем Шишманом, ибо, даже несмотря на
угрозу со стороны турок, греки и болгары продолжали воевать друг с
другом. Амедей хотя бы добился освобождения Иоанна V (21 декабря
1366 г.). По возвращении в Константинополь он еще отобрал у османов
два форта, Евеакассия и Коловейро на берегу Мраморного моря (14 мая
1367 г.), а потом, сочтя свой обет исполненным, возвратился в Италию.
Очевидно, что для остановки османского завоевания требовалось нечто
другое, чем такие слабые экспедиции.
В 1371 г. сербская армия[353] вновь выступила в поход, чтобы
изгнать османов из Фракии, но была разгромлена возле Черномена на
Марице (26 сентября 1371 г.). Эта победа обеспечила османам владение
сербской Македонией, в глубине территории Сереса.
Как и его отец, Мурад I не упустил случая вмешаться во
внутренние распри в Византийской империи. Напомним, что эта
империя оказалась урезанной до пяти кусков территории, отделенных
один от другого: 1. Константинополь с его дальними пригородами; 2.
Несколько черноморских портов, вроде Месембрии (Мисиврии) и
Анхиалоса, к северу от Бургаса; 3. Фессалоники (Салоники) с частью
Халкидикии; 4. Деспотат Мистра, или Морея, в Пелопоннесе; 5. Город
Филадельфия (Алашехир) во внутренней части Лидии, город
совершенно изолированный и окруженный турецкими владениями в
Малой Азии. В 1275 г. византийский император Иоанн V Палеолог
уступил островок Тенедос, один из последних клочков своего

государства и при этом один из «ключей от проливов», Венецианской
республике, после чего генуэзцы объявили войну венецианцам и
сблизились с султаном. По соглашению с Мурадом, они помогли
византийской оппозиции свергнуть императора Иоанна V и заменить
одним из его сыновей, Андроником V (1376). В 1379 г. Мурад, перейдя
в другой лагерь, помог реставрации Иоанна V. Таким образом,
последних василевсов назначали и смещали по капризу султана. Но в
качестве платы за свою поддержку Мурад потребовал от Иоанна V
уступить ему Филадельфию Лидийскую (Алашехир), последнюю
крепость, еще удерживаемую византийцами в Малой Азии.
С другой стороны, Мурад начал собирание турецких земель в
Малой Азии. Его отец Орхан в 1354 г. отобрал у эмира Карамана город
и район Анкару в древней Галатии. Сам он заставил эмира Гермиана
отдать ему район Кютахьи во Фригии в качестве приданого за
гермианской принцессой, на которой женился его сын Баязид (ок.
1381 г.). Вскоре после этого он купил большую часть эмирата Хамид в
Писидии и завоевал часть эмирата Теке (Ликия и Памфилия). Наконец,
Мурад напал на самый могущественный из туркоманских эмиратов
Малой Азии, Караман, который оспаривал у него наследство
Сельджукидов: от последних эмиры Карамана получили при разделе их
столицу Конью. Именно под Коньей в 1385–1386 гг. османская армия
разгромила армию Карамана Ала ад-Дина. В силу их семейных связей
Мурад согласился оставить Ала ад-Дину его княжество при условии
уплаты дани.
На Балканах турецкое продвижение было не менее молниеносным.
В Болгарии османы взяли Софию (ок. 1385 г.), а в Сербии Ниш (ок.
1386 г.). Сербский князь Лазарь Хребелянович[354] и болгарский
правитель Шишман хотели объединить свои силы, но Мурад опередил
их. Его визирь Али-паши выступил на болгар, взял Шумлу и Тырново
(1388) и принудил Шишмана бежать в Никополь. Вновь побежденный и
взятый в плен, болгарский царь вынужден был уступить половину
своих владений. Что же касается сербов, против них двинулся сам
Мурад. Сражение произошло на Косовом поле 20 июня 1389 г.
Сербской армией командовал Лазарь, помощниками у него были его
зять Вук Бранкович и еще один южнославянский князь Твртко, бан
Боснии. Столкновение двух сильных в военном отношении народов
было ужасным, и в какой-то момент Лазарь начал брать верх. Но в

конце концов сербы были разбиты, однако и Мурад был убит посреди
своей победы. Лазарь, попавший в руки турок, был казнен.
Баязид Йилдырым и Никопольский крестовый поход
При султане Баязиде I — Баязете, как его называют у нас, — по
прозвищу Йилдырым, то есть Молниеносный (1380–1402), османское
завоевание стало неудержимым. Провозглашенный султаном после
гибели отца, прямо на Косовом поле, Баязид пожал плоды победы.
Сербия была сокрушена. Он завершил ее покорение. Сербский князь
Стефан, сын Лазаря, побежденного на Косовом поле, признал себя его
вассалом и в этом качестве сохранил подобие автономии. В
Константинополе Баязид спровоцировал дворцовый переворот. По его
подстрекательствам старый император Иоанн V Палеолог был в 1390 г.
свергнут своим родным внуком Иоанном VII[355]. Тем не менее через
несколько месяцев Иоанн V был восстановлен на троне благодаря
действиям своего младшего сына Мануила. Старику пришлось
пережить последнее унижение. Ввиду турецкой угрозы он приказал
реставрировать стены Константинополя и построить новые
оборонительные сооружения. Баязид приказал ему их разрушить,
угрожая в случае отказа выколоть глаза его сыну Мануилу,
находившемуся в тот момент при османском дворе. Несчастный
император был вынужден подчиниться. Хуже того: Баязид потребовал,
чтобы Мануил прибыл с византийским вспомогательным корпусом для
участия в одном из османских походов в Малую Азию. Рассказ об этой
кампании, оставленный нам самим Мануилом, позволяет прикоснуться
к картине опустошения древних эллинских земель, превращенных в
новый Туркестан. Он пишет по поводу разрушенных городов, которые
встречал повсюду в Малой Азии: «На мои вопросы о названиях этих
городов, мои спутники отвечали: „Подобно тому как мы уничтожили
их, время уничтожило их имена“»[356].
Здесь мы видим двойной характер турецкой оккупации Малой
Азии в эпоху, до которой мы дошли: с одной стороны, дезурбанизация,
сопровождавшая расселение еще полукочевых туркоманских кланов в
древних византийских провинциях, процесс, который с небольшими
исключениями превратил множество античных городов в жалкие

городишки; с другой — комплексная тюркизация в ономастике,
навязывающая городам, горам и рекам совершенно новые названия, что
сегодня так затрудняет идентификацию географических объектов.
Таким образом, разрыв с прошлым становился полным. Как и Мануил
Палеолог, любой путешественник, проезжавший по Анатолийскому
плато, счел бы, что скорее находится в окрестностях Ташкента или
Кашгара, чем на месте древних городов Василия Цезарейского или
Григория Назианзина[357].
Несмотря на приказ, вырванный Баязидом у слабого и несчастного
Иоанна V, комендант Филадельфии Лидийской (нынешнего
Алашехира), последней византийской крепости в Малой Азии,
героически
отказался
ее сдать. Византийский
контингент,
предоставленный Иоанном V султану, был вынужден помогать туркам
овладеть городом, действуя против своих соотечественников (1391).
Иоанн V умер 16 января 1391 г. Его сын и наследник Мануил II
находился в этот момент при дворе Баязида. Ему удалось бежать и
добраться до Константинополя, где он был коронован императором. Но
город, полностью и плотно окруженный, был не более чем осажденной
крепостью.
На Балканах османское завоевание больше не встречало преград.
Турецкий полководец Эвренос-бей разбил последнего греческого
кесаря Фессалии (Великой Влахии) Мануила Ангела Филантропена и
остался в этой провинции. В конце 1392 г., возможно даже, уже в
1387 г., он вмешался в дела Мореи, страны, за которую боролись, с
одной стороны, византийский деспот Мистры Феодор Палеолог (брат
императора Мануила II), а с другой — предводитель наваррских
наемников Бордо де Сен-Сюперан. В борьбе против деспота СенСюперан не побоялся заключить союз с турками, а в 1394 г. даже
нанести визит Баязиду. Таким образом, путь в Пелопоннес был открыт
для турок. Эвренос-бей в 1395 г. опустошил греческий деспотат Мореи,
в частности, разорил Леонтарион (Велигости или Велигур франков,
возле древнего Мегалополя) и Акову в Аркадии, а потом с добычей
вернулся в места постоянной дислокации в Фессалии.
Еще больше были успехи в Болгарии. В июле 1393 г. болгарская
столица Тырново окончательно попала в руки турок. Болгарский царь
Шишман был взят в плен или убит. Вся Болгария, вплоть до крепостей
на правом берегу Дуная — Силистрии, Систово, Никополя, Виддина —

была аннексирована. В 1394 г. Баязид отнял у византийцев столицу
приморской Македонии, крупный город Фессалоники, или Салоники.
Теперь угроза нависла над Венгрией. Ее король Сигизмунд
обратился к христианскому миру, и был организован крестовый поход,
получивший название Никопольского и ставший в то время самой
значительной попыткой оставить турецкое завоевание.
Большая часть крестоносцев прибыла из Франции и Германии.
Французская знать выставила великолепный контингент под
командованием Жана Бесстрашного, наследника герцога Бургундского,
маршала Бусико и адмирала Жана де Вьенна. Весной 1396 г.
крестоносцы выступили в направлении Венгрии. Король Сигизмунд,
знавший, что султан готовится напасть на Венгрию, разумно советовал
дождаться его там, но франко-бургундская знать в своем неуместном
пыле сделала выбор в пользу наступления. Армия двинулась вниз по
течению Дуная, по правому берегу, через Виддин и Рагову. 12 сентября
1396 г. она подошла к Никополю, который осадила. Она не смогла им
овладеть к тому моменту, когда появился Баязид с войском в сотню
тысяч человек. Численность крестоносцев была примерно такой же, но
турецкое войско многократно превосходило их своей дисциплиной, в
силу чего являлось лучшей военной машиной своего времени. А среди
французских сеньоров недисциплинированность была полнейшей. В
крестовый поход они отправились как на увеселительную прогулку, с
самыми безумными надеждами: дух Креси и Азенкура.
Вопреки благоразумным советам короля Венгрии и маршала
Бусико, похоже не разделявшего всеобщего энтузиазма, крестоносцы
атаковали противника (25 сентября 1396 г.). С безумной отвагой
франко-бургундское рыцарство бросилось на штурм турецких позиций,
защищенных рядами кольев. В своем порыве оно смогло прорвать две
первые линии турок, потерявших около 5000 человек; но, плохо
поддержанное венграми, контакт с которыми утратило, оно не проявило
разумной осторожности и не вернулось к главным силам армии. Когда
его атака выдохлась, Баязид отдал приказ контратаковать. Эта
массированная контратака, осуществляемая 40 тысячами воинов, в том
числе элитными османскими войсками — янычарами, — смела все на
своем пути. Французское рыцарство очень скоро оказалось окружено,
задавлено числом и разделено на мелкие группки, погибавшие в
одиночестве. Основная масса венгров была втянута в водоворот.

Предводители босняков, трансильванцев и валахов из-за старых
политических обид обратились в бегство или перешли на сторону
турок. Ядро из 12 тысяч человек под командованием венгерского
палатина с богемскими и германскими контингентами тем не менее
продолжало сопротивление и в какой-то момент заставило янычар
дрогнуть. Король Сигизмунд с частью венгерской знати и немецкими и
польскими крестоносцами предпринял последнее усилие, чтобы
вызволить французских рыцарей. Те перестроились, и, казалось, все
еще можно спасти, как вдруг сербские контингенты турецкой армии под
командованием князя Стефана Лазаревича, до сих пор остававшиеся
неподвижными, несмотря на требования султана, решились выполнить
его приказ. Вступление в бой свежих 5000 бойцов окончательно
склонило чашу весов в пользу турок.
Так жители Балкан сами помогли окончательному порабощению
Балкан.
Французская знать, окруженная, разделенная на небольшие
группки, по крайней мере, дорого продавала свою жизнь. Адмирал Жан
де Вьенн, державший знамя Богоматери, погиб, как герой. Маршал
Бусико, проявивший чудеса героизма, попал в плен, так же как и
наследный принц Бургундский, который как раз в этот день и заслужил
свое прозвище Жан Бесстрашный. Те, кто не погиб, были пленены.
Однако Сигизмунд, который отважно сражался и чьими разумными
советами пренебрегли, сумел уйти на лодке по Дунаю.
Баязид одержал полную победу, но он понес столь же тяжелые
потери, как и христиане. В ярости он приказал перебить всех пленных,
за исключением самых знатных — около четырех десятков, за которых
мог надеяться получить богатый выкуп. Этих последних перевезли в
Адрианополь, потом в Бруссу, где продолжались долгие переговоры об
их выкупе. В июне 1397 г. Баязид наконец решился освободить их за
200 тысяч флоринов. Главный из пленников, Жан Бесстрашный,
вернулся в Дижон 23 февраля 1398 г.
Разгром крестового похода оставил византийцев беззащитными.
Император Мануил Палеолог в Константинополе и его брат Феодор,
деспот Мистры, чувствовали, что пропали. Первый удар турки нанесли
по Греции, защищенной намного хуже. В 1397 г. турецкий правитель
Фессалии Эвренос-бей и его коллега Якуб во главе 50 тысяч воинов
прорвали стену Гексамилиона, защищавшую Коринфский перешеек,

взяли штурмом и разрушили город Аргос, принадлежавший тогда
венецианцам, и опустошили страну вплоть до Модона и Корона, двух
венецианских портов в Мессении. 21 июня 1397 г. они разгромили
войска деспота Мистры Феодора при Леонтарионе, или Леондари
(Мегалополе), в Аркадии, принудили его признать себя данником
султана и ушли из Пелопоннеса с огромным выкупом, который
доставили в Фессалию.
Что же касается Константинополя, Баязид признавал силу его стен.
На следующий день после своего триумфа при Никополе он заставил
императора Мануила передать ему ключи от города. Венецианская
Синьория спешно поручила Томмазо Мочениго, командующему одной
из ее эскадр в Леванте, спасти Константинополь. Мочениго, усилив
свою эскадру кораблями родосских рыцарей и Гаттилузио, генуэзских
сеньоров Лесбоса, успел вовремя, чтобы спасти латинские торговые
фактории в Пере, которую турки плотно обложили и которая без его
помощи вынуждена была бы капитулировать (1396). Тогда Баязид
отложил штурм, ограничившись плотной блокадой. В то же время он
попытался внести раздор в византийское общество, поддерживая
против императора Мануила II его племянника, антиимператора
Иоанна VII, деспота Селимбрии, став на его сторону и предоставив ему
турецкую армию для осады Константинополя[358].
Император Мануил не сдавался. Без военных сил, без денег, имея
на своей стороне только право, престиж и высокий моральный
авторитет, он внушал как друзьям, так и врагам уважение
благородством души, достоинством, готовностью использовать все
возможности для спасения города-империи, постоянством и тем, что
никогда не отчаивался. На следующий день после катастрофы при
Никополе он направил к западным дворам Николая Нотараса
вымаливать помощь (1397). Лучше всего у Нотараса это получилось
при дворе Карла VI, во Франции. Карл VI поручил маршалу Бусико,
несчастному герою Никополя, доставить в Константинополь
контингент из 400 латников и 400 вооруженных слуг, не считая
лучников.
Бусико отплыл из Эг-Морта 26 июня 1399 г. Прибыв к
Дарданеллам, защищаемым турецким фортом Галлиполи[359],
маленький флот Бусико столкнулся с турецкой эскадрой из семнадцати
кораблей. Бусико, отправивший на разведку своего заместителя Жана

де Шатоморана с двумя галерами, вынужден был ввести в бой все свои
корабли, чтобы спасти Шатоморана, и ему повезло прогнать
неприятеля. На следующий день возле Тенедоса к нему
присоединилась венецианская эскадра, две галеры родосских рыцарей
и галера Франческо Гаттилузио, генуэзского сеньора Лесбоса. Пройдя
проливы, не подвергнувшись новой атаке со стороны турок, он был
встречен Мануилом II как спаситель Константинополя.
Бусико тут же начал активные боевые действия против турок, но с
несколькими сотнями людей, бывшими в его распоряжении, он не мог
вступать в бой с огромными армиями Баязида. Ему пришлось
ограничиться несколькими операциями на побережье. Так, он
осуществил в Никомедийской заливе высадку у городка Даскили,
который сжег, но не сумел овладеть самой Никомедией (Измитом).
Затем он взял штурмом замок Рива-Калеси на азиатском берегу
Босфора. Эти акции, какими бы ограниченными они ни были, тем не
менее позволили несколько ослабить турецкую хватку на горле
Константинополя. Тогда Бусико, оставив охрану города на Жана де
Шатоморана и маленький французский контингент, привезенный с
собой, 10 декабря 1399 г. отбыл на Запад. С собой он взял императора
Мануила II. Прежде он помирил Мануила с его племянником,
антиимператором Иоанном VII. Бусико сам ездил к Иоанну в
Селимбрию и привез, раскаивающегося, к Мануилу. Тот настолько
полно простил племянника, что оставил его регентом на время своего
путешествия.
Мануил II, как и Бусико, понял, что для спасения Константинополя
необходимо не несколько контингентов западных рыцарей и
арбалетчиков, а массовый подъем на Западе, отправка настолько же
крупного крестового похода, каким был Никопольский, но более
серьезно организованного. Чтобы добиться этого, Мануил в
героическом
самоотречении
заявил,
что
готов
уступить
Константинополь тому, что поклянется его защищать, например,
Венецианской республике или королю Франции Карлу VI. С таким
настроем августейший посол предпринял дипломатическое турне по
латинским государствам.
Мануил всюду встречал самый радушный прием, сначала в
Венеции, где и Синьория, и народ соперничали в любезностях в его
адрес, затем в Милане, где он стал гостем герцога Джан Галеаццо

Висконти, в Париже, где Карл VI устроил ему великолепный прием (3
июня 1400 г.) и поселил в Лувре, в Англии, где король Генрих IV
устроил ему не менее роскошный прием (декабрь 1400 г.), и, наконец,
на обратном пути, в Генуе, городе, в котором его друг, маршал Бусико,
стал губернатором. Но Мануил не получил ничего, кроме обещаний.
Запад предоставлял обломки Византийской империи их неизбежной
участи.
Казалось, Византия обречена, но тут произошло совершенно
непредвиденное событие, которое дало ей неожиданную отсрочку
длиной в полвека. В то время, когда Мануил II находился на Западе,
Тамерлан разгромил Османскую империю в битве при Анкаре.
Битва при Анкаре или спасенная Византия
Истоки конфликта между Тамерланом и Баязидом следует искать в
анатолийских завоеваниях последнего. Османский султан, дойдя в
Европе до Дуная и Мореи, в Малой Азии довершил аннексию других
турецких государств. В 1390 г. грозный султан сверг эмира Айдына в
Ионии, Ису[360]. Затем (1390 или 1391) пришел черед Хидршахбека[361], последнего потомка Сарухана, чьи владения находились в
бассейне Эрмоса (Гёдиз-Чай) в Лидии и Ионии. Также в 1391 г. Баязид
низложил последнего эмира Хамида в Писидии, Мустафу. В том же
году та же участь постигла эмира Ментеше в Карии и Дориде,
Музаффара ад-Дин Ильяса[362]. В 1392 г. Мухаммед-бек, эмир Теке в
Ликии и Памфилии, тоже потерял свое княжество, включенное в состав
Османской империи[363]. Все эти мелкие эмираты были аннексированы
без труда, поскольку ни один из них не мог меряться силами с
османами. А вот эмир Карамана Ала ад-Дин Али (ок. 1350–1390), чьи
владения включали Ликаонию, часть Фригии и юго-запад
Каппадокии[364], встретил бурю грудью. Он даже принял превентивные
меры и вторгся на османскую территорию, совершил набег в
направлении Анкары и Бруссы и вернулся, приведя пленного
османского генерала Тимурташа. Но Тимурташ, тут же выкупленный
своим повелителем, возобновил наступление, окончательно разгромил
Ала ад-Дина на равнине Аксарая (на бывшей территории Гермиана),
взял в плен и тут же приказал повесить. Большой эмират Караман был

тогда аннексирован Баязидом (1390–1391). Около 1392–1393 гг. другая
туркоманская династия, Исфендияр-оглы, которая, как мы помним,
царствовала с последней декады XIII в. в Пафлагонии, то есть в
Кастамуни и Амасии, также была низложена[365].
Северо-восток Каппадокии, то есть область Сиваса и Кесарии,
некоторое время принадлежал блестящему авантюристу, тюркскому
поэту Бурхан ад-Дину (ок. 1380–1396). Он был убит (ок. 1397 г.) другим
туркоманским вождем, Кара-Юлуком, главой орды Белого Барана, или
Ак-Коюнлу. Однако жители Сиваса, рассказывает нам хронист
Арабшах, отказывались повиноваться Кара-Юлуку. Против него они
призвали султана Баязида, который, счастливый получить предлог для
расширения своих владений в направлении Каппадокии, приказал
своему сыну Сулейману оккупировать город. Наконец, направив свои
взоры на верховья Евфрата, Баязид принудил туркоманского вождя
Тахертена, эмира Эрзинджана, признать себя его вассалом.
Все эти правители, изгнанные османским завоеванием, по крайней
мере те, кого Баязид не приказал казнить или заточить в тюрьму,
бежали к «амиру Тимуру», известному в нашей классической истории
под именем Тамерлан.
Тамерлан, как известно, не был, что утверждали еще совсем
недавно учебники, монголом, а так же, как и Баязид, был тюрком. Он
был правителем тюрок Трансоксианы, то есть страны между
Самаркандом и Бухарой, который, пока Баязид расширял свою
империю от Дуная до Тавра со своей стороны, создал еще более
обширную империю, включавшую в себя Туркестан, Афганистан, Иран,
Месопотамию, Закавказье, а затем перенес свое победоносное оружие
из Кашгарии в Сирию, от Индии на верховья Евфрата. Тамерлан принял
при своем дворе семьи анатолийских эмиров, лишенных власти
османским султаном, со своей стороны Баязид предоставил
гостеприимство другому туркоманскому эмиру, изгнанному уже
Тамерланом, — Кара-Юсуфу, вождю орды Кара-Коюнлу, или Черного
Барана.
Тамерлана, как рассказывают мусульманские историки Шараф адДин и Арабшах, подталкивали к выступлению против османов все
свергнутые эмиры Малой Азии, бежавшие к нему. А также — хотя
мусульманские авторы этим вовсе не гордятся — христианские
державы. Иоанн VII, регент Константинополя, и генуэзский подеста

Галаты вошли с ним в контакт через посредничество греческого
императора Трапезунда и заявили о своей готовности, в случае если он
нападет на османов, выплачивать ему ежегодную дань в таком же
размере, в каком они до сих пор платили ее Баязиду. Со своей стороны,
король Франции Карл VI ходатайствовал перед трансоксианским
завоевателем об интервенции в пользу своего друга императора
Мануила II.
После обмена оскорбительными нотами, показавшими, что
никакое примирение между ними невозможно, два тюркских
завоевателя перешли к военным действиям. В 1400 г. Тамерлан
двинулся походом на Малую Азию. Приняв в Эрзеруме и Эрзинджане
присягу на верность от своего вассала Тахертена, он в начале сентября
вступил на османскую территорию и осадил Сивас, который сдался
дней через двадцать. Еще более фанатичный мусульманин, чем Баязид,
он пощадил «правоверных», но приказал похоронить заживо или
бросить в колодцы 4000 армянских воинов из османского гарнизона.
Довольный этим примером, он на сей раз не пошел дальше и
возвратился в Месопотамию. Баязид воспользовался этим, чтобы
отобрать у Тахертена Эрзинджан и захватить в плен семью эмира.
Только в июне 1402 г. Тамерлан начал полномасштабную войну
против османов. Восстановив Тахертена в Эрзинджане, он пошел по
Кейсарийской дороге на Анкару, где, как ему было известно, находился
Баязид. Решающая битва произошла к северо-востоку от этого города, у
Чибукабада, 20 июля 1402 г. Баязид привел с собой контингенты,
набранные среди покоренных им народов. Если сербы остались ему
верны, тюрки из Айдына, Ментеше, Сарухана и Гермиана, видя своих
эмиров в рядах армии Тамерлана, перешли на сторону того. На закате
солнца поражение Баязида стало очевидным. Он попытался бежать, но
конь под ним был убит, и он попал в плен. Хотя Тамерлан обращался с
ним гуманно, он умер в плену от горя 9 марта 1403 г.
После разгрома османской армии и пленения султана завоевание
Западной Анатолии стало для Тамерлана легкой прогулкой. Он разорил
Бруссу, первую столицу османов, в то время как его военачальники
доходили до Никеи (Изника), «убивая и грабя все, что встречалось на
их пути».
По всей Малой Азии Тамерлан восстановил туркоманские
княжества, недавно аннексированные османами (1402). Так, он вновь

посадил на трон в Ликаонии и Восточной Фригии наследника эмиров
Карамана Мухаммеда II. Точно так же в Западной Фригии он вернул
трон эмиру Гермиана Якубу II, в Лидии потомку Сарухана, эмиру Хидршах-бека, в Ионии бывшему эмиру Алдына Ису, в Карии эмиру
Ментеше Музаффар ад-Дину Ильясу, в Ликии и Памфилии наследнику
эмиров Теке Осману Челеби и, наконец, в Пафлагонии наследнику
Исфандияр-оглы Мубариз ад-Дина Исфандияра. Таким образом,
владения османов в Малой Азии сократились до тех размеров, которые
они имели на момент смерти Орхана (1359), то есть до СевероЗападной Фригии, Вифинии и Мизии.
Каково же было отношение Тамерлана к христианскому миру?
Вопрос этот встал буквально на следующий день после битвы при
Анкаре. Как мы уже сказали, в мусульманском фанатизме он, возможно,
превосходил Баязида. Перед тем как покинуть Малую Азию, он
приказал отобрать Смирну у родосских рыцарей (декабрь 1402 г.).
Тимуридский историк Шараф ад-Дин, автор «Зафар-наме»[366], придает
большое значение этой победе. Ведь она служила оправданием
Тамерлана
от
возможных
упреков
приверженцев
ислама.
Действительно, мыслящие мусульмане не могли не упрекнуть
трансоксианского завоевателя за то, что, разгромив Османскую
империю, он нанес страшный удар делу ислама. Напротив, взятие
Смирны и последовавшая за этим массовая резня христиан
реабилитировали деятельность Тамерлана в глазах его единоверцев.
«Смирну, которую османский султан безуспешно осаждал семь лет,
Тамерлан завоевал менее чем за две недели!.. Мусульмане вступили в
город, славя Аллаха, в благодарность которому они поднесли головы
его врагов» («Зафар-наме»). Затем тимуридское войско осадило Фокею
(Фоджию), генуэзскую концессию, важность которой в торговле
квасцами мы отмечали выше, но генуэзцы вовремя откупились,
согласившись на выплату дани. «Магона», генуэзская коммерческая
компания, владевшая островом Хиос и эксплуатировавшая его
мастичные плантации, с которых вывозила мастику, неожиданно
принесла Тамерлану вассальную присягу на верность. Наконец, в
Константинополе Иоанн VII, регент Византийской империи на время
пребывания на Западе своего дядюшки, императора Мануила II, в свою
очередь получил от Тамерлана предложение покориться и платить дань,
как, впрочем, и генуэзская колония в Пере.

Византийское правительство и перотцы не стали отказываться.
Они были слишком тонкими политиками, чтобы не заметить, что,
несмотря на грубость требования, несмотря на разграбление Смирны,
битва при Анкаре спасла их. Из Константинополя немедленно выехало
посольство. Тамерлан принял его благосклонно. «Греческие послы, —
пишет Шараф ад-Дин, — пришли изъявить покорность Тимуру. Им
была оказана милость быть допущенными на аудиенцию, и они
засвидетельствовали почтение и послушание своего властителя
приказам его величества, каковому обязались платить ежегодную дань.
Затем они преподнесли подарки, состоявшие из множества золотых
монет и ценных украшений. Тимур наложил на них дань, которую счел
приличествующей, и они подтвердили это договором, который
скрепили торжественными клятвами. Затем он приказал дать им
почетные халаты и позволил вернуться домой». Тамерлан, ставший
сюзереном Византии, якобы пообещал Иоанну VII подкрепление в виде
трансоксианского пятитысячного вспомогательного корпуса для
продолжения войны с османами в Европе. А генуэзская колония в Пере
даже подняла на своих стенах знамя Тамерлана.
1403 г. Турецкая анархия и византийское выживание
В 1403 г. Тамерлан вернулся в Иран, но прежде, чтобы
окончательно разрушить Османскую державу, постарался посеять
раздор между сыновьями Баязида. Из этих принцев один, Сулейман,
обосновался в Адрианополе, откуда управлял европейскими
провинциями. Другой, Иса, был провозглашен султаном в Бруссе, но
это оспаривал его брат Муса Челеби. Четвертый сын Баязида, Мехмед I,
вел партизанскую войну в районе Амасии и Токата в Каппадокии. Эта
раздробленность усугубила для османов последствия разгрома при
Анкаре.
Христианские державы поспешили этим воспользоваться.
Впрочем, Сулейман, султан Адрианополя, сам искал их поддержки, в
частности византийского регента Иоанна VII и Венецианской
республики. Венецианцы поручили ведение переговоров сеньору
Андроса, Пьетро Дзено. Тот начал с организации «лиги»
заинтересованных держав: Иоанна VII, Венеции, Генуи и родосских

рыцарей. Потом, от их имени, он добился от Сулеймана договора,
знаменовавшего серьезное отступление османского влияния (1403).
Султан соглашался на открытие всех областей своей империи для
торговли четырех держав, и, отступление гораздо более серьезное, он
соглашался на то, что «турецкие корабли не могут заходить в
Дарданеллы или выходить из них без дозволения василевса или Лиги».
По тому же договору Сулейман возвращал византийцам Салоники и
территорию вокруг, которые недавно завоевал османский военачальник
Эвренос-бей. Он отменял обычную дань для византийского императора,
генуэзских черноморских колоний и генуэзской «Магоны Хиоса» (до
сих пор дань платили даже генуэзские фактории Эфеса и Фокеи).
Наконец, султан давал согласие на территориальные приобретения,
которые венецианская Синьория могла сделать в Греции (Афины и др.).
Это был очень неплохой результат. После разгрома при Никополе
христианский мир и надеяться не мог на то, что Салоники, второй по
политическому, демографическому и экономическому факторам
греческий город, вернется в состав Византийской империи, что
контроль над проливами перейдет из турецких рук в руки итальянских
морских республик. Не менее очевидно, что результатом этих
спонтанных уступок стало успокоение враждебности и угасание жажды
реванша у христианских народов. На следующий день после Анкары
все казалось возможным. Восстание сербов и болгар, вторжение
венгерской армии в сочетании с демонстрацией венецианского флота
могли бы без особого труда изгнать турок с Балкан, отбросить азиатов в
Азию. Но латиняне, довольные тем, что добились удовлетворения в
некоторых вопросах престижа, а особенно получив некоторые
коммерческие выгоды, оставили их в бездействии, и судьбоносный
момент был упущен…
Османская
раздробленность,
столь
благоприятная
для
христианских интересов, быстро закончилась. За власть над империей,
как мы знаем, боролись четыре сына Баязида — Сулейман, Иса, Муса и
Мехмед I. Но в 1403 г. Мехмед отнял Бруссу у Исы. В 1410–1411 гг.
Сулейман, несмотря на помощь, выпрошенную им у византийцев, был
побежден Мусой, который тем самым стал еще и властителем
европейской Турции. Наконец, в июле 1413 г. Муса, в свою очередь,
был побежден при Чамурлу в Болгарии (между Самоковом и

Ичтиманом) Мехмедом I, который таким образом восстановил единство
Османской империи.
Мехмед I, ставший единственным султаном (1413–1421), так же
как до него Сулейман, завязал дружеские отношения с византийским
императором Мануилом II, который в момент решающего сражения
предоставил ему войска и которого он называл отцом. Но несмотря на
эту личную дружбу, реставрация Османской державы очень скоро
принесла свои плоды, и вот турецкий флот снова стал опустошать
берега Эвбеи и Киклады, несмотря на венецианский протекторат над
этими островами. В 1416 г. флотилия венецианских торговых галер,
возвращавшаяся из Трапезунда и Константинополя, вопреки
соглашениям о навигации в проливах, была заблокирована в
Дарданеллах кораблями султана на широте Галлиполи. Им пришлось
прорываться силой. 29 мая 1416 г. венецианский адмирал Пьетро
Лоредано наконец возле того же города Галлиполи нанес османскому
флоту сокрушительное поражение.

Глава 2. Турецкое решение восточного вопроса
1. От Мурада II до взятия Константинополя
Османское возрождение к концу царствования Мехмеда I
Султан Мехмед I в последние годы своего царствования
потихоньку вернулся к большой политике своего отца Баязида
Молниеносного, программе османской экспансии в Европе и в Азии.
Последствия разгрома при Анкаре стерлись. И вот в Европе армии
Мехмеда I вторглись в Валахию, в Боснию, Венгрию, дошли до
Штирии (1416). В Азии огромные куски эмирата Кастамону, включая
Тосию и Кангери, были вновь аннексированы.
В Константинополе старый император Мануил II, чье
царствование продолжалось (1391–1425), мог упрекнуть себя за то, что
не воспользовался вовремя закатом Османской державы, нежданным
стечением обстоятельств, сложившимся после битвы при Анкаре. «Будь
он мужчиной, — решительно пишет Санудо, — то воспользовался бы
паникой турок, чтобы вернуть всю былую греческую территорию».
Сказать по правде, у Мануила II никогда не было ни военных сил, ни
финансов, необходимых для подобных усилий. Лига, в которой он
принял участие в 1403 г. наряду с Венецией, Генуей и родосскими
рыцарями, как мы видели, добилась от турок некоторых
территориальных уступок и принципа, теоретически неоценимого,
свободы проливов. Вот только этот принцип имел силу лишь до тех
пор, пока у христианских держав хватало мощи заставлять его
соблюдать, а уступки были вызваны упадком турецких вооруженных
сил. На следующий день после Анкары последствия Никополя
действительно были стерты, и было бы достаточно, чтобы лигу
поддержали могущественные в военном отношении христианские
державы: Венгрия, германские княжества, Франция. Из-за отсутствия
такой коалиции (идея которой предположительно принадлежала двору
Карла VI, но он оказался неспособным воплотить ее в жизнь)
христианский мир упустил благоприятный момент, и Мехмед I

отделался несколькими небольшими уступками, которые аннулировал в
скором времени.
Византийский двор, очевидно, понимал весь масштаб допущенной
ошибки. Несмотря на очень дружеские личные отношения между
Мануилом II и Мехмедом I, старый василевс искал теперь возможности
поддержания равновесия между султаном и его соперниками. В 1419 г.
выдававший себя за сына Баязида авантюрист по имени Дюзме
Мустафа при поддержке князя Валахии Мирчи поднял мятеж на Дунае.
Его поддержал другой турецкий авантюрист Джунаид, претендовавший
на происхождение от эмиров Айдына. Разбитые армией Мехмеда I
возле Салоник, Дюзме Мустафа и Джунаид укрылись в этом городе,
византийский губернатор которого отказался их выдать. По просьбе
султана Дюзме Мустафа был лишь интернирован императором
Мануилом II на острове Лемнос, а Джунаид — в одном из
константинопольских монастырей. Так Мануил II держал в резерве
османского
претендента,
чтобы
в
случае
необходимости
противопоставить его султану и спровоцировать новые расколы во
враждебной державе.
Мурад II и возобновление османской экспансии
Когда Мехмеда I сменил его сын Мурад II (1421–1451), Мануил II,
как и предполагалось, выставил против него Дюзме Мустафу, которого
по-прежнему поддерживал Джунаид. Выступив из Салоник под
благосклонным взглядом византийских властей, претендент сначала
добился признания в европейской Турции, в то время как у Мурада II
остались лишь анатолийские провинции. Войско, отправленное
Мурадом II из Бруссы, было разбито Дюзме Мустафой под Сазлы-Дере.
Византийцы воспользовались этой османской междоусобицей, чтобы
атаковать Галлиполи, ключ к Дарданеллам. Но Дюзме Мустафа скоро
почувствовал себя достаточно сильным, чтобы порвать союз с
Византией и заставить ее отказаться от притязаний на Галлиполи. Затем
он и Джунаид переправились в Малую Азию преследовать Мурада II.
Они встретились с ним у Улубада, бывшего Лопадиона, в Вифинии. В
ходе боя Джунаид обратился в бегство, а Дюзме Мустафа, оставшийся в
одиночестве, был разбит. Он бежал в Адрианополь, был там взят в плен

войсками Мурада II и казнен (1422). Что же касается Джунаида, он
добрался до Ионии, где убил эмира Айдына и завладел его
территорией. Мурад II не мог надолго оставить его в покое. Султанская
армия, разбив войско Джунаида при Акхиссаре, бывшей Тиатире,
принудила его самого капитулировать в Гипсела, или Ипсили, на берегу
напротив Самоса (1425). Он тоже был обезглавлен.
Стоит отметить, что во время этих битв и походов Мураду II
помогали генуэзцы. В 1421 г. один из руководителей генуэзской
«Магоны» в Фокее, Джованни Адорно, предоставил в его распоряжение
флот и воинский контингент для борьбы с Дюзме Мустафой. В 1425 г.
Перчивалле Паллавичини, преемник Адорно в руководстве фокейской
конторой, помог Мураду добиться капитуляции Джунаида в Гипселе,
которую осадил с моря, тогда как армия султана блокировала замок с
суши.
Окончательно овладев всей Османской державой, Мурад II никогда
не простил византийцам помощи, оказанной теми его соперникам. Он
потребовал от генуэзской колонии в Фокее, которая ни в чем не могла
ему отказать, боевые корабли, с которыми намеревался вернуть
Галлиполи. Став властелином проливов, он летом 1422 г. осадил
Константинополь. Византийцы защищались с мужеством отчаяния; они
отразили атаки турок и сожгли их осадные машины. Если поведение
хиосских генуэзцев было подозрительным, венецианцы, под
руководством своего константинопольского бальи Бенедетто Эмо,
приняли активное участие в обороне города. Возможно, снятию осады
поспособствовало
«византийское
золото»,
переданное
при
посредничестве визиря-грекофила Ибрагим-паши. Наконец, мятеж
одного из братьев Мурада II, которому пришлось идти подавлять в
Изник (Никею), оказался счастливой случайностью, позволившей
султану не потерять лица.
Тогда Мурад II обратился против Мореи, куда в следующем году
отправил в опустошительный поход своего полководца Турахан-бея.
Тот атаковал стену Гексамилиона, защищавшую Коринфский перешеек
(21 мая 1423 г.), овладел ею и страшно разорил византийский деспотат
Мистру, которым в то время правил Феодор II Палеолог[367].
В Константинополе император Мануил II, старый и
парализованный, перед смертью сделал соправителем своего старшего
сына Иоанна VIII, который будет царствовать в Византийской империи

с 1425 по 1448 г. В действительности, как мы убедились, империя
теперь ограничивалась Константинополем с его округой, несколькими
портами на Черном море, такими как Анхиалос (к северу от Бургаса) и
Месембрия (Мисиврия), без владений в глубине суши, а также
деспотатом Морея. Да и то, чтобы сохранить Месембрию и
черноморские порты, Иоанну VIII приходилось платить Мураду II дань
в 300 тысяч аспров[368]. Что же касается Фессалоник (нынешних
Салоник), император Мануил II сделал их губернаторством для одного
из своих сыновей, Андроника, но в 1423 г. Мурад II осадил город.
Жители, считая, что пропали, решили передаться под власть
Венецианской республики, которую считали единственной способной
их защитить силой. Андроник согласился с таким решением и за 50
тысяч дукатов уступил Республике Святого Марка город
(насчитывавший тогда 30 тысяч жителей) и его территорию (1423).
Венецианцы тотчас оккупировали Салоники и соседние города, в
частности Платанею и Кассандрию, в Халкидике.
Мурад, уверенный, что возьмет Салоники со дня на день, был в
ярости от того, что его опередили и обвели вокруг пальца венецианцы.
Лишь в 1427 г. он согласится признать венецианскую оккупацию
города. Но и тогда потребует продолжать, как при византийском
правлении, выплату ему 10 тысяч аспров дани из доходов города. Кроме
того, предполагалось, что в Салониках будет поставлен турецкий судья
для разбирательства финансовых споров с жителями — османскими
подданными. Но со стороны султана все эти соглашения были обманом
для отвода глаз. Три года спустя он внезапно напал на город и, после
продолжавшейся 40 или 50 дней осады, отнял его у венецианцев (29
марта 1430 г. по греческим данным, 13 марта по венецианским).
Похоже, что греческое население, слабо привязанное к своим новым
венецианским господам, плохо сотрудничало с ними.
От горя император Иоанн VIII решил, как когда-то его отец
Мануил, отправиться на Запад просить державы латинского обряда об
интервенции (1437–1440). Поскольку проповедь крестового похода
должна была исходить от папства, он проявил готовность к заключению
церковной унии и с этой целью присутствовал на заседаниях
Феррарского (1438) и Флорентийского (1439) соборов. Никейский
архиепископ Виссарион, будущий кардинал, заставил большинство
греческих церковных делегатов и самого императора Иоанна VIII

признать, по крайней мере на словах, римские теологические догмы и
главенство папы. Но общий крестовый поход, о котором молил
василевс, так никогда и не состоялся. Можно сказать, что в эти
решающие годы Запад не выполнил свою миссию; европейские народы,
из эгоизма и интеллектуальной лени, допустили «самоубийство
Европы».
Тем не менее одно из католических государств, королевство
Венгрия, подчинилось папским директивам и организовало крестовый
поход за свой счет. После аннексии турками Болгарии и установления
вассальной зависимости от них Сербии Венгрия оказалась
непосредственной соседкой Османской империи, которая ей угрожала
напрямую.
В Венгрии тогда царствовал шестнадцатилетний король, польский
принц Владислав (Уласло) III Ягеллон (1440–1444), которому должен
был наследовать ребенок, Владислав (Уласло) Постум (Посмертный)
(1444–1457). Настоящим вождем венгерской нации в эти решающие
годы был вельможа валашского происхождения, воевода Трансильвании
Янош Хуньяди, по-румынски Ион де Инидоара. В 1440 г. турки осадили
Белград, входивший тогда в состав Венгерского королевства. Янош
Хуньяди заставил их снять осаду. В 1442 г. они под началом Язид-бея
вторглись в Трансильванию и осадили Германнштадт (Надьсебен,
Сибиу). Хуньяди выступил против них и разгромил неподалеку оттуда,
при Сент-Эмерихе (Сант-Имре). На поле боя осталось лежать 20 тысяч
турок. Сербский князь Георгий Бранкович, разрывавшийся между
своими христианскими симпатиями и вассальными обязательствами
перед османами, пришел на помощь венгерскому герою, в
благодарность за которую тот прислал ему голову Язид-бея. В том же
1442 г. Хуньяди при Васаге разгромил еще одну османскую армию,
командующего которой, Шихаб ад-Дин-пашу, взял в плен.
В июле 1443 г. Хуньяди и король Владислав Ягеллон перенесли
войну на османскую территорию. Перейдя через Дунай в Семендрии,
они прошли вверх по долине Моравы, разбили турок возле Ниша и
оккупировали Софию. Зимой венгры преодолели Балканы и снова
разгромили турок при Яловаче, между Софией и Филиппополем.
Дорога на Адрианополь была открыта. Мурад II запросил мира.
Венгерский сейм, заседавший в Сегеде, решил принять
предложения султана. Мир был заключен в том же Сегеде, в июле

1444 г., сроком на десять лет. По этому договору Валахия, где правил
князь Влад III Дьявол[369], и Сербия с ее князем Георгием Бранковичем
переходили из-под османского сюзеренитета под венгерский. Казалось,
последствия никопольской катастрофы устранены. Османская волна
отхлынула. Христианской реконкисте Балкан, как представлялось,
суждена долгая дорога. Мурад II, огорченный своим поражением,
удалился в полуизгнание в Магнису, бывшую Магнезию Сипильскую, в
Ионию. На самом деле в глазах Мурада договор этот был всего лишь
перемирием, позволяющим ему отправиться в Анатолию, чтобы
отразить угрозу, создаваемую восточным границам его державы эмиром
Карамана.
В Магнезии Мурад II вдруг узнал, что Сегедский договор, едва
подписанный, был разорван самими венграми. Узнав об этом договоре,
представители папы Евгения IV, его племянник кардинал Кондольмьери
и легат Джулиано Чезарини, к которым присоединились представители
Венеции и Византии, примчались на сейм умолять его возобновить
войну. Несмотря на противодействие Яноша Хуньяди, их мнение
восторжествовало, и они даже перетянули на свою сторону самого
Яноша. Надо полагать, что христиане во время сегедских переговоров
были столь же неискренни, как и Мурад.
Хуньяди и король Владислав Ягеллон, к которым присоединился
Влад Валашский, вновь вторглись на османскую территорию со
стороны Болгарии и в сентябре 1444 г. осадили приморский город
Варну. У них было всего тысяч пятнадцать воинов, потому что
сербский князь Георгий Бранкович сохранил сепаратный мир с
султаном. Однако они рассчитывали, что у Мурада II, по-прежнему
находившегося в Малой Азии, не будет ни времени, ни средств
перебросить подкрепления в Европу. Действительно, папа Евгений IV
направил к Дарданеллам корабли, которые, соединившись с флотом
венецианского адмирала Алевизе Лоредано, должны были помешать
султанской армии переправиться через проливы. Но случилось
«дьявольское дело», как выражается бургундская хроника Жана де
Ваврена: генуэзцы, в очередной раз приняв сторону турок против
венецианцев, предоставили Мураду II необходимые корабли.
Хуньяди полагал, что Мурад II все еще в сердце Малой Азии, как
вдруг тот молнией налетел на него с сорокатысячным войском. 10
ноября 1444 г. султан ударил на венгров под Варной и, несмотря на

героические атаки их конницы, раздавил их числом. Король Владислав
и папский легат остались на поле битвы среди убитых. Бунт янычаров в
Адрианополе помешал Мураду в полной мере использовать свою
победу и перенести войну в Венгрию (1445). Но Балканы вновь
подпали под турецкую гегемонию. Сама Венеция решилась
возобновить перемирие с султаном (23 февраля 1446 г.).
Следующий свой удар турки нанесли по византийскому
Морейскому деспотату, которым, как мы помним, управляли два брата
императора Иоанна VIII, Константин Драгаш[370] и Фома Палеолог. 10
декабря 1446 г. Мурад II штурмом взял Гексамилионскую стену,
перегородившую Коринфский перешеек. Он сжег Сикион, опустошил
всю Морею до Кларенцы и оставил страну, уводя с собой 60 тысяч
пленных. Оба деспота, Константин и Фома, признали себя его
данниками.
На перепуганных Балканах лишь один человек не согнулся под
этой бурей: албанский вождь Георгий Кастриоти, более известный под
именем Скандербег. В юности будущий Скандербег жил в качестве
пажа (тич-оглана) при дворе Мурада II, где ему пришлось принять
ислам. Сумев затем вернуться на родину, он в 1443 г. поднял восстание
в окрестностях крепости Кроя, или Круя. Мурад лично ходил на него
походом, но не смог победить (1447).
Янош Хуньяди, ставший в 1444 г. gubernator regni, то есть регентом
Венгрии, захотел воспользоваться затруднениями турок на албанском
фронте, чтобы возобновить крестовый поход и смыть позор Варны. На
этот раз он напал на Османскую империю со стороны Сербии, надеясь,
что по его призыву сербы массово поднимутся на борьбу, но сербский
князь Георгий Бранкович, выдавший дочь замуж за Мурада II, отказался
поддержать его. Тем не менее Хуньяди дошел до Косова поля, уже
прославленного разгромом южных славян в 1389 г. Мурад ждал его там
со стапятидесятитысячной армией. У Хуньяди было всего 24 тысяч
воинов, в том числе 10 тысяч валахов, которые бросили его в разгар
сражения. Кроме того, венгерский герой совершил ошибку, не
скоординировав свои действия с албанцами Скандербега. Начатая в
таких условиях, вторая Косовская битва, продолжавшаяся три дня,
превратилась в яростную резню, в которой венгры продемонстрировали
чудеса доблести, но, в конце концов, были раздавлены числом (17–19
октября 1448 г.). Турки потеряли 40 тысяч человек.

Эта решающая победа подтвердила бесспорную гегемонию
Мурада II на Балканском полуострове. Лишь в горах на западе
продолжалось албанское восстание. Он лично осаждал Кройю (1449),
но безуспешно. Ему не удалось взять это орлиное гнездо, а после его
ухода Скандербег перебил его арьергард в горных ущельях (1450). За
этим исключением, результатом деятельности такой незаурядной
личности, как албанский герой, и дикого характера его родных гор, а
также за исключением доживавших осколков Византии в
Константинополе и в Морее, Балканы были покорены.
В это же время Мурад II окончательно аннексировал большинство
последних туркоманских эмиратов Малой Азии: Теке в Ликии (1424),
Айдын и Ментеше в Ионии и Карии (1425–1426) и Гермиан в Западной
Фригии (1428). Эмират Кастамуни или Исфендияр-Оглы в Пафлагонии
будет аннексирован только в 1459–1460 гг. уже султаном Мехмедом II, а
эмират Караман в Ликаонии в 1466–1467 гг., когда Конью возьмут
войска того же султана[371]. В Малой Азии, как и на Балканах,
царствование Мурада II стирало последние последствия разгрома при
Анкаре и ознаменовало окончательный триумф Османов.
В Константинополе 31 октября 1448 г. умер Иоанн VIII,
оставивший свою империю в безнадежном положении. За наследство
едва не началась борьба между тремя его братьями, деспотами
Морейскими Константином XI и Фомой[372] и Деметриосом,
губернатором византийских владений на Черном море. Константин
одержал верх благодаря султану Мураду, чья поддержка склонила чашу
весов на его сторону. Он вступил в Константинополь 12 марта 1449 г.
Что же касается Деметриоса, он разделил с Фомой управление
Морейским деспотатом.
Мехмед II и взятие Константинополя
Султан Мурад II умер в Адрианополе в первых числах февраля
1451 г. К тому времени он сделал своим соправителем своего сына
Мехмеда, которому было двадцать один год, который наследовал ему
(1451–1481) и вошел в историю под именем Мехмед II.
Предвидя скорое нападение нового султана на Константинополь,
император Константин ради получения помощи от латинских держав

согласился провозгласить в декабре 1452 г. в соборе Святой Софии
формулу Энотикон об унии двух церквей и о примате римского папы, в
надежде на помощь от папы Николая V. Но непримиримые ортодоксы,
вроде монаха и будущего патриарха Геннадия, он же Георгий Схоларий,
громогласно возмущались этой моральной капитуляцией. Некоторые,
вроде Луки Нотараса, одного из высших церковных иерархов Византии,
дошли до того, что говорили: «Лучше видеть в Константинополе
турецкий тюрбан, чем латинскую митру!»
Мехмед II решил завоевать Константинополь. Для того чтобы его
изолировать, он заключил мир с регентом Венгрии Яношем Хуньяди и
продлил перемирия с Венецианской и Генуэзской республиками[373],
родосскими рыцарями, албанским вождем Скандербегом и даже с
деспотами Морейскими, Фомой и Деметриосом Палеологами, братьями
императора Константина.
Для обеспечения блокады Константинополя султан Баязид когда-то
построил на азиатском берегу Босфора форт Анатолихиссар. Мехмед II
возвел на европейском берегу, севернее великого города, крепость
Румилихиссар, которая была завершена к концу августа 1452 г. и
артиллерия которой должна была помешать итальянским эскадрам
пройти через проливы. Венецианский капитан Антонио Риццо,
попытавшийся прорваться силой, был посажен турками на кол (26
ноября).
Константин слал отчаянные призывы к регенту Венгрии Яношу
Хуньяди и Венецианской республике. Хуньяди, в чьей преданности
идее «христианской солидарности» невозможно усомниться, непонятно
почему упустил время. Венецианцы же снарядили прекрасную эскадру
из десяти галер под командованием Джакопо Лоредано, которая,
возможно, спасла бы город, но задержалась в пути и пришла слишком
поздно. Европа предоставила последних византийцев их участи.
По крайней мере, латиняне — постоянные жители осажденного
города — исполнили свой долг. Пять венецианских галер под
командованием Габриеле Тревизано, три торговые и две боевые,
следовали через Босфор. Венецианский бальи Джироламо Минотто
взял на себя ответственность задержать их, чтобы использовать в
обороне (декабрь 1452 г.). 26 января 1453 г. в порт прибыли 400 солдат
доблестного генуэзского корсара Джованни Гульельмо Лонго,
называемого Джованни Джустиниани, потому что он входил в партию

Джустиниани, или хиосских магонов. Он предложил императору
Константину свои услуги и был назначен защищать ворота Святого
Романа (ныне Топ-Капу), один из важнейших пунктов обороны, рядом с
василевсом. Вместе с Константином он станет пламенной душой
обороны. Другому генуэзскому капитану, Маурицио Каттанео, который
20 апреля с тремя кораблями своей нации и одним греческим прорвался
через турецкий флот в Золотой Рог, была поручена оборона ворот,
называемых Селимбрийскими (Силиври-Капусси). Венецианский бальи
Джироламо Минотто осуществлял оборону не менее важного сектора
на северо-западе города, рядом с Эвдомским и Влахернским дворцами.
Капитан венецианского галерного флота Габриеле Тревизано оборонял
вход в Золотой Рог от современного Дворцового мыса (Сарайбуйну) до
Императорских ворот.
Мехмед II располагал мощной артиллерией, по большей части
отлитой для него христианами-ренегатами, в том числе гигантской
пушкой, которую он перевез из Адрианополя к Константинополю в
феврале 1453 г. и которая, перепугав осажденных своими снарядами,
разорвалась, убив собственного создателя. Тем не менее очевидцы
выделяют роль турецкой артиллерии во взятии города. С апреля 1453 г.
султан окружил город с суши «огромной армией», численность которой
в различных источниках варьируется от 150 до 265 тысяч человек и
даже больше. По оценке Барбаро, очевидца событий, морскую блокаду
осуществляло 140 турецких кораблей, из них 12 больших галер, но,
несмотря на их численное превосходство, 20 апреля они так и не
смогли преградить путь в порт четырем кораблям, приведенным
генуэзцем Маурицио Каттанео. Морской бой, данный по этому поводу
и ставший блестящим успехом маленькой итало-византийской эскадры,
доказывает, что, если бы большой венециано-неаполитано-папский
флот, которого с нетерпением ожидали осажденные, успел прийти
вовремя и доставить подкрепления, Константинополь мог бы быть
спасен.
Чтобы преградить турецким кораблям доступ в порт, Константин 3
апреля приказал натянуть, под руководством венецианца Бартоломео
Солиго, огромную цепь, которая шла от башни Святого Евгения (возле
Старого Дворцового мыса) до башни Галатского креста. Но если на
море оборона, несмотря на численное превосходство противника,
выглядела прилично, на суше это превосходство оказалось таким, что

город был уже обречен. Гражданское население Константинополя, хотя
и несколько сократилось, все еще составляло 150 тысяч душ. При
упадке военного дела в Византии в последнее время, численность
византийской армии не превышала скромной цифры в 4973 человека.
Прибавим к этому 400 генуэзских солдат, приведенных Джустиниани, и
еще 1600 иностранных бойцов, в том числе из венецианской колонии
под командованием ее отважного бальи Минотто. Этой горстке людей
предстояло проявить чудеса героизма и, в отсутствие сил западных
держав, спасти хотя бы честь Европы.
Их метрополии бросили этих последних «крестоносцев» на
произвол судьбы. Если венецианская колония Константинополя сделала
даже больше, чем требовал от нее долг, Венецианская республика,
которая, как и Венгрия, была больше всех заинтересована в спасении
Византии, так же как и Венгрия, не отправила вовремя необходимые
подкрепления. Повторяем: не вызывает сомнений, что прибытие в
Дарданеллы венецианской эскадры и военная демонстрация венгров на
Дунае могли бы заставить султана отложить его попытку. Что же
касается генуэзцев, их поведение было еще более нерешительным.
Генуя, как мы знаем, владела предместьем Пера-Галата, где ее колония
образовала настоящее автономное сообщество. Во время осады
Константинополя это сообщество заявило о нейтралитете между
турками и византийцами. Генуэзцы Перы проявляли дружелюбие к
турецкой армии и при случае снабжали ее съестными припасами. Тем
не менее чувство христианской солидарности сработало, несмотря ни
на что, и часто случалось, что генуэзцы из Перы, воспользовавшись
ночью, пробирались в Константинополь, где сражались в рядах греков.
Султану об этом сообщали, но он притворялся, будто ничего не знает.
Если бы он пригрозил генуэзской колонии в Пере санкциями за
нарушение официального нейтралитета, Генуэзская республика и
стоявший за ней герцог Миланский Франческо Алессандро Сфорца не
преминули бы отправить в Константинополь эскадру и подкрепления,
что, очевидно, вынудило бы турок снять осаду.
После турецкой неудачи на море 20 апреля великий визирь Халил,
ведший с византийцами переговоры, посоветовал Мехмеду II
заключить перемирие. Султан не пожелал его слушать. Поскольку
знаменитая железная цепь преграждала его кораблям доступ в Золотой
Рог, он решил перевести их туда посуху. Ценой огромных трудов он

вытащил их на сушу и на деревянных катках, предварительно
смазанных салом, «перекатил» за Перу, в точку между Кабатачем и
Долма-Бахче на Босфоре, до современных арсенала и военного порта на
Золотом Роге. Операция, несмотря на сложность, была успешно
проведена за один день и ночь (22 апреля). На следующее утро
османский флот выстроился напротив Влахернского дворца.
Все хронисты пишут об удивлении и ужасе осажденных по этому
поводу. 24 апреля по инициативе венецианцев был созван военный
совет для поиска способов уничтожения вражеских кораблей.
Отважный итальянский моряк Джакомо Коко, командовавший галерой
из Трапезунда, предложил ночью отправиться поджечь их. Что тогда
произошло? По сведениям венецианского хрониста Барбаро и, что еще
важнее, по свидетельствам очевидцев, греческих хронистов Дуки и
Критовула, эту попытку провалили генуэзцы из Перы. По словам
Барбаро, генуэзский подеста Перы Анджело Джованни Ломеллино
заранее предупредил Мехмеда II. В это же время генуэзцы из Перы
будто бы уговорили руководителей обороны отложить намеченную
акцию. Однако она имела шансы на успех только при условии
внезапности. Попытка была предпринята ночью 28 апреля. В ней
вместе с Джакомо Коко участвовали еще два венецианских капитана,
Сильвестро Тревизано и Джироламо Морозини, с двумя легкими
кораблями, сопровождаемыми брандерами. Но своевременно
предупрежденный турецкий флот потопил корабль Джакомо Коко и
сорвал акцию.
23 мая Мехмед II сделал осажденным последнее предложение:
Константин сдает Константинополь, после чего может удалиться в
Морею со всеми, кто пожелает за ним следовать, и мирно царствовать
там под османским сюзеренитетом. Последний василевс благородно
отказался.
Очевидно, что даже в этот момент военная демонстрация венгров
на Дунае или прибытие вспомогательной эскадры побудили бы султана
снять осаду. На деле папско-венецианский флот из трех десятков
кораблей под командованием Джакопо Лоредано собрался частично на
Эвбее, частично на Хиосе, но его удерживали встречные ветры, а
адмирал как будто не понимал серьезности момента. На военном
совете, состоявшемся 26–27 мая, албанский ренегат Заган убедил
Мехмеда II в том, что континентальные державы наверняка не станут

вмешиваться, зато возможен подход крупного христианского флота, изза чего необходимо как можно скорее начать штурм.
День 28 мая прошел для обеих сторон в приготовлениях, военных
и религиозных. В турецком лагере проповедь джихада, мусульманской
священной войны, довела экзальтацию до высшей точки. В
Константинополе император Константин со всем своим двором, со всем
греческим и латинским духовенством в последний раз принял
причастие в соборе Святой Софии. В ночь с 28 на 29 мая, около двух
часов утра, турки ринулись на штурм. Две первых волны были
отброшены благодаря героизму греческих и итальянских защитников
города, воодушевляемых их главными вождями, среди которых
выделялись император Константин, генуэзский капитан Джованни
Джустиниани и венецианский капитан Габриеле Тревизано.
С рассветом Мехмед II начал третий штурм, на сей раз силами
янычар и других отборных войск. Главный удар турки наносили по
долине реки Ликос и на ворота Святого Романа (Топ-Капу),
обороняемые лично императором Константином и Джованни
Джустиниани. Но Джустиниани был тяжело ранен (он умрет через два
дня) и, покинув поле сражения, удалился на свой корабль[374]. Его уход
деморализовал защитников. Видя, что они дрогнули, обрадованный
султан сам стал во главе новых штурмующих колонн. Стена была
преодолена, и янычары ворвались в долину Ликоса. Другие атакующие
внезапным ударом захватили Керкопорту, или Цирковые ворота, и
овладели сектором от них до Адрианопольских ворот (Эдирне-Капу).
Когда все было потеряно, Константин решил красиво умереть. Он
спешился, снял с себя знаки императорского достоинства, кроме
пурпурных сапог, обнажил меч и бросился в самую гущу схватки. Его
нашли в горе трупов по этим самым пурпурным сапогам с золотыми
орлами.
Начались
резня
и
грабеж.
Итальянские
защитники
Константинополя, те, кто не успел, подобно мемуаристу Барбаро,
вовремя бежать на свои корабли, были перебиты или проданы в
рабство. Венецианский бальи Джироламо Минотто, попавший в руки
турок, был казнен на следующий день (30 мая). Из греческого
гражданского населения более 50 тысяч человек были проданы в
рабство. Что же касается культурных ценностей — античные статуи
разбивались, древние манускрипты предавались огню, — эти потери

оказались невосполнимыми. «За один безант давали десять томов
Платона или Аристотеля».
Мехмед II совершил триумфальный въезд через ворота Святого
Романа до Святой Софии, где приказал имаму взойти на христианскую
кафедру и прочитать мусульманский Символ веры. Сам он, стоя перед
большим мраморным алтарем, повернувшись лицом к Мекке, совершил
первую молитву. Затем отдал приказ прекратить резню.
Генуэзская коммуна Перы, сохраняя нейтралитет на протяжении
осады, даже поставляя ценные сведения туркам, надеялась на их
милости после победы. На следующий же день после падения
Константинополя генуэзский подеста колонии Анджело Джованни
Ломеллино смог оценить всю глубину своей ошибки. Он отправил
Мехмеду II ключи от Перы, но его представители нашли султана в
крайнем раздражении. Тот знал о двойной игре перотцев, о том, что
некоторые из них неофициально участвовали в обороне
Константинополя. Так что он с большим трудом согласился сохранить
им жизни и имущество. Заган-паша отправился от его имени в Перу и
провозгласил над ней османский сюзеренитет. Максимум, что получили
перотцы, — это своего рода хартия, которая уравнивала их город с
любым турецким (уплата хараджа, или подушного налога, запрет на
колокольный звон, строительство новых церквей и т. д.), но дозволяла
при соблюдении этих ограничений продолжать коммерческую
деятельность. К тому же Ломеллино, сочтенный турецкими властями
нежелательным, вынужден был сложить с себя обязанности подесты.
Заган заменил его чиновником, назначенным султаном. В первых
числах июня Мехмед II лично посетил с визитом Перу. Он заставил
перотцев выдать ему артиллерию, оружие, боеприпасы, снести
крепостные стены, по крайней мере со стороны суши, засыпать рвы. С
этого момента Пера постепенно скатилась в ранг турецкой деревни,
христианские жители которой платили подушную подать и жили под
властью султанского раба.

2. Турецкая угроза и Запад
Последствия падения Константинополя. Другие завоевания
Мехмеда II

Когда Мехмед II овладел Константинополем, ему было всего
двадцать четыре года. В течение своего долгого царствования (1451–
1481) он будет получать моральные дивиденды с этой победы.
Завоевание города, который безуспешно пытались взять еще
аббасидские халифы, создало молодому падишаху неслыханный
престиж в мусульманском мире. В Малой Азии последним
туркоманским эмиратам оставалось только исчезнуть. В 1459–1460 гг.
Мехмед II провел на полуострове триумфальную кампанию, в ходе
которой отобрал у генуэзцев их колонию Амастрис, или Самастри, на
побережье Пафлагонии, крайне важную для черноморской торговли,
аннексировал эмират Исфендияр-Оглы (бывшая Пафлагония с
Кастамуни и Синопом), а на побережье Понта — греческую
Трапезундскую империю. Точно так же в 1466–1467 гг. был
аннексирован эмират Караман (битва при Ларанде и взятие Коньи). Вся
Малая Азия стала османской в 1477 г. Кафа и другие генуэзские
колонии пали в свою очередь: Черное море стало турецким озером.
В Европе, после падения Константинополя, Мехмед II не мог долго
терпеть существование византийского деспотата Морея (или Мистра), в
котором все еще царствовали Фома и Деметриос Палеологи, братья
несчастного императора Константина. В 1458 г. он лично двинулся
походом на эту страну, взял Патры и Коринф, которые аннексировал, а
также Востицу и Калавриту, но временно оставил братьям Палеологам,
в качестве своих вассалов, Мистру и остаток деспотата. В 1459 г. Фома
Палеолог, подстрекаемый папой Пием II, поднял мятеж против
османского сюзеренитета. Тогда Мехмед II совершил второй поход в
Пелопоннес (1460), в ходе которого заставил капитулировать Мистру
(30 мая 1460 г.), взял штурмом сопротивлявшиеся крепости и
аннексировал весь деспотат. В греческих морях турки отняли Лемнос у
его последнего генуэзского сеньора Никколо Гаттилузио (1455).
Мехмед II лично участвовал в завоевании Эвбеи у генуэзцев (взятие
Негропонта, бывшей Халки, 12 июля 1470 г.). Впрочем, османское
завоевание не ограничивалось только Эгейским морем. Теперь оно
распространилось на Ионическое море, напрямую угрожая
венецианским водам и неаполитанским берегам. Так, в 1479 г. турки
овладели на Ионических островах Сент-Мором (Левкадоей) и Зантой.
Хуже: они неожиданно осуществили высадку десанта в

Неаполитанском королевстве, где 11 августа 1480 г. внезапно захватили
и разграбили Отранто.
Турки в Италии! Поэтому становится ясно, что латинские державы
потеряли, когда не спасли Константинополь.
На Балканах последствия падения Константинополя были не менее
серьезными. Хотя сербский князь Георгий Бранкович, уже турецкий
вассал, ничего не сделал для спасения Константинополя, Мехмед II
вновь вторгся в Сербию. Бранкович позвал на помощь венгра Яноша
Хуньяди. Тот сначала разбил турок под Крушевацем (1454), но
конфессиональные раздоры между сербами (православный обряд) и
венграми (латинский обряд) очень скоро разрушили их союз. В 1456 г.
Мехмед II с 150 тысячами воинов и 300 пушками осадил Белград,
который в то время входил в состав Венгерского королевства, являясь
его передовым бастионом против турецкой угрозы. Перед такой
опасностью папа Каликст III отправил францисканца Капистрано
проповедовать крестовый поход и направил своего легата, кардинала
Анджело, к Яношу Хуньяди. Тот, со своей стороны, собрал 60 тысяч
воинов. 6 августа 1456 г. он под Белградом наголову разгромил
османов, убив 24 тысячи человек и захватив всю их артиллерию. Это
был последний триумф венгерского героя, который умер в том же году.
«С ним, — сказал папа Пий II, — умерли наши надежды». Сербский
князь Георгий Бранкович умер почти одновременно. После чего
Мехмед II смог окончательно аннексировать Сербию (1459), а потом
Боснию (1464). Как известно, если сербы остались верны христианству,
то большинство боснийских сеньоров, ради сохранения своих
владений, перешли в ислам.
Лишь в Албании Скандербег продолжал упорное сопротивление,
вступая в союзы с папой, неаполитанским королем, венецианцами и
ведя против османских войск, рискнувших углубиться в его горы,
изнурительную партизанскую войну. Мехмед II лично возглавил поход
против него (1465–1466), но безуспешно. Албанский герой оставался
непокоренным и неуловимым, но его смерть в 1467 г. ознаменовала
конец сопротивления. Через десять лет вся Албания была покорена
султаном.
Царствования Баязида II и Селима I. Османская империя —
мировая держава

При сыне Мехмеда II султане Баязиде II (1481–1512) османское
завоевание замедлилось. Новому правителю пришлось подавлять
мятеж своего брата Джема, который бежал к родосским рыцарям,
переуступившим его папе. С того момента присутствие этого ценного
заложника стало для папы крайне ценным инструментом давления на
Баязида. В то же время король Франции Карл VIII, завоевав
королевство Неаполитанское (1493), объявил о своем намерении
отправиться освобождать Константинополь: ради этого он приобрел у
последних Палеологов «права» на Восточную империю. Но Баязид II
избавился от Джема, уплатив папе Александру VI 300 тысяч дукатов за
то, чтобы несчастного претендента отравили; преступление произошло
24 или 25 февраля 1495 г. Что же касается проектов Карла VIII
относительно крестового похода, они не пережили его изгнания из
Неаполя в том же 1495 г.
Тогда Баязид II смог возобновить операции против венецианцев.
Он отнял у них их самые лучшие владения в континентальной Греции:
порты Лепанто (29 августа 1499 г.), Модон (9 августа 1500 г.), Корон (16
августа 1500 г.) и Наварин (также август 1500 г.). Одна «Навплия
Мальвуазийская», то есть Монемвасия, обороняемая проведитором
Контарини, держалась. Правда, в 1501 г. венецианский адмирал
Бенедетто Песаро одержал блестящую победу, разбив турецкий флот
возле Превезы, у входа в Артский залив, на побережье Эпира. Папство
в течение уже многих месяцев проповедовало новый крестовый поход,
но все ограничилось созданием антитурецкой лиги между самим папой,
Венецией и Венгрией (30 мая 1501 г.). По планам участников коалиции,
Венеция должна была снарядить 100 галер, а папа — 20. Эскадра лиги
высадила десант возле острова Митилена (Лесбос), но выбить турок из
крепости ему не удалось (17 октября 1501 г.). Зато город и крепость
Сент-Мор (Левкада) были отвоеваны (30 августа 1502 г.) и тем самым
возвращены под власть Венеции. Этим отвоеванием и ограничились
успехи лиги.
В царствование султана Селима I (1512–1520) османская экспансия
возобновилась, но против других мусульманских государств. За
победой Селима над персидским шахом Исмаилом при Чалдыране
последовали аннексии в Армении и Диярбакыре. Затем была не менее
победоносная война Селима против мамелюков (победы при МерджДабике, севернее Алеппо, 24 августа 1516 г., и Риданийе возле Каира 22

января 1517 г.), которая повлекла аннексию Сирии и Египта. Вместе с
тем два турецких корсара, уроженцы Метилены, братья Арудж и
Хайраддин (последний известен в Европе под именем Барбаросса), в
1516 г. овладели Алжиром. Чтобы упрочить за собой свое завоевание,
они принесли вассальную присягу Селиму II.
Эти завоевания в Азии и Африке сделали Османскую империю понастоящему мировой державой. Слишком занятый ими, Селим I
оставил в покое христианские государства, но чрезмерное усиление
турок предвещало Европе, угроза для которой теперь исходила как из
Алжира, так и с Дуная, мрачное будущее.
Сулейман Великолепный. Оборона Венеции. Сопротивление
Мальты
В царствование Сулеймана II, или Сулеймана Великолепного[375]
(1520–1566 г.), турецкие завоевания продолжились в Азии (взятие
Багдада у персов, ноябрь 1534 г.) и возобновились в Европе. В октябре
1522 г. Сулейман, как мы уже знаем, отнял Родос у рыцарейгоспитальеров. Венгрия, которая до сих пор была для христианского
мира несокрушимым бастионом и плацдармом для предпринимавшихся
время от времени контратак, пала в свою очередь. 29 августа 1521 г.
венгерский гарнизон Белграда был вынужден капитулировать. 28
августа 1526 г. Сулейман лично разгромил венгерскую армию при
Мохаче после сражения, исход которого долгое время оставался
неясным и в котором в конце концов победу обеспечила османская
артиллерия. Венгерский король Лайош II погиб в бою. Сулейман
победителем вступил в Буду (11 сентября). Началась борьба за
венгерскую корону между австрийским принцем и будущим
императором Фердинандом I, братом Карла V, и Яношем Запольей,
воеводой Трансильвании. Сулейман, разумеется, поддержал Заполью
против Габсбурга и в 1529 г. совершил новый поход в Венгрию, чтобы
посадить своего протеже на трон. Он отнял Буду у Фердинанда (8
сентября 1529 г.) и осадил Вену (27 сентября).
Это событие позволяет оценить пройденный путь. В 1453 г.
граница Европы еще проходила по Босфору. Три четверти века спустя
она сдвинулась до сердца Австрии. Если бы германская столица

Габсбургов пала, Священная Римская империя рухнула бы и турки
вторглись бы в Центральную Европу.
Вена устояла и тем спасла западную цивилизацию. 15 октября
1529 г. Сулейман был вынужден снять осаду. Но он не отказался от
своих планов окончательно. В 1532 г. он вновь угрожал австрийской
столице и опустошил Штирию. Ситуацию осложнял тот факт, что
европейские политические игры неожиданно позволили увидеть в
турках союзников. Король Франции Франциск I, которому угрожало
окружение Австрийским домом, попытался восстановить равновесие,
заключив соглашение с Сулейманом. Таким образом, в 1543 г. турецкий
флот присоединился к французскому в обороне берегов Прованса от
эскадр Карла V (взятие Ниццы).
Упомянутым турецким флотом командовал бейлербей Алжира,
корсар Хайраддин Барбаросса, которого Сулейман назначил своим
капудан-пашой[376] и который боролся за морскую гегемонию со
знаменитым адмиралом Карла V, генуэзцем Андреа Дориа. Карл V
решил поразить врага в голову, овладев Алжиром: его высадка
закончилась катастрофическим разгромом (23–25 октября 1541 г.).
Несмотря на соединенные усилия Габсбургов, мальтийских рыцарей и
Венецианской республики, бо́ льшая часть Средиземного моря с этого
времени контролировалась турками. Менее чем через век после взятия
Константинополя анатолийские пастухи, потомки кочевников из тюркомонгольской степи, сыновья Центральной Азии не только стали
моряками, но и одерживали победы в латинских морях от Египта до
Орана.
Среди этого отныне турецкого моря остров Мальта являлся
христианским бастионом. После взятия турками Родоса (1522) Карл V в
1530 г., как мы видели, отдал Мальту рыцарям-госпитальерам. Прочно
обосновавшись на острове, разделяющем Средиземное море пополам,
они стали серьезно нарушать коммуникации между султаном и его
новыми подданными — алжирскими берберами. «Мальта, — говорил
по этому поводу Сулейман Великолепный, — хуже Родоса». В 1565 г.
он предпринял крупную попытку покончить с непокорными рыцарямимонахами. К берегам Мальты отправились сто пятьдесят турецких
кораблей под командованием испытанных начальников: капудан-паши
Пияле, Мустафа-паши, Салих-реиса и Торгуд-реиса, «Драгута»
западных источников. Высадка началась 19 мая. Великий магистр Жан

де ла Валетт (великий магистр в 1557–1568 гг.) ждал атаки и
подготовился к обороне. Тем не менее 23 июня 1565 г. янычары
овладели передовым фортом Сент-Эльм, несмотря на то что Торгудреис был убит при подготовке штурма. Но это стало единственным
успехом турок. Героизм Жана де ла Валетта и его рыцарей сорвал все
последующие штурмы. 6 сентября испанский вице-король Сицилии
Гарсия де Толедо перебросил на остров подкрепление: 5000 человек,
которое довершило разгром турок. 12 сентября те погрузились на
корабли. Осада, как уверяют некоторые отчеты, стоила им до 30 тысяч
человек. Христиане потеряли 260 рыцарей и 8000 солдат.
Селим II и битва при Лепанто
При султане Селиме II (1566–1574) турки одержали свою
последнюю крупную победу — завоевали у венецианцев Кипр — и
потерпели поражение, ознаменовавшее окончательный финал
османской экспансии: поражение при Лепанто.
Выше мы упоминали о завоевании Кипра. Добавим лишь, что
здесь, как и при взятии Константинополя, христианская солидарность
не сработала. Венецианскому послу Джакопо Соранцо не удалось
добиться от императора Максимилиана II отвлекающего удара из
Венгрии. Испанский король Филипп II лучше понимал свой долг перед
Европой. По просьбе папы Пия V он предоставил пятьдесят галер под
командованием Джан-Андреа Дориа, сына выдающегося генуэзского
адмирала. Сам Пий V снарядил маленькую эскадру под командованием
Маркантонио Колонны. Но пока папские и испанские корабли стояли
без дела в Отранто, а венецианский флот Джероламо Дзане медлил на
Крите, турецкая армада в начале июля 1570 г. высадила на Крите
крупный экспедиционный корпус под командованием Мустафа-паши и
Пияле-паши. После сорокавосьмидневной осады Никосия, столица
острова, была 8 сентября штурмом взята Мустафа-пашой.
Венецианский командующий Николо Дандоло погиб в бою. 22 сентября
Мустафа разбил лагерь перед портом Фамагуста, где теперь
сосредоточилось сопротивление. В этот момент к Кипру подошел флот
союзников — венецианцев, испанцев и папы, — который мог бы
попытаться разбить османский флот. В случае успеха турецкий

десантный корпус, отрезанный от своих баз, попал бы в трудное
положение. Таковым было на военном совете христиан мнение
Маркантонио Колонны. Но Джан-Андреа Дориа, находясь под
впечатлением от падения Никосии, решил отступить. Три флота,
включая, что весьма необъяснимо, венецианские корабли Дзене,
отплыли в направлении Крита.
В этих условиях защитники Фамагусты оказались предоставлены
сами себе. Осаждающая армия насчитывала 80 тысяч человек, которую
поддерживал флот из 250 кораблей. У коменданта Фамагусты
Маркантонио Брагадино было всего 4000 пехотинцев, 800 всадников,
200 албанцев, плюс около 3000 ополченцев, как горожан, так и
окрестных крестьян. И здесь, как при взятии Константинополя,
проявилось сокрушительное превосходство османской артиллерии,
насчитывавшей 64 орудия. После длившейся десять месяцев осады и
шестидесяти пяти дней яростных атак, отразив несколько штурмов,
венецианская армия насчитывала всего 1800 пехотинцев из 4000.
Брагадино, не имея больше ни пороха, ни провианта, согласился начать
переговоры. Мустафа-паша обещал ему воинские почести и свободное
отплытие с острова со всем войском. Получив клятву паши, Брагадино
вышел из Фамагусты (4 августа 1571 г.). Едва Мустафа заполучил его,
как подверг невероятно жестоким пыткам. Он приказал бить его
палками, отрезать нос и уши, затем, окровавленного, привязать к мачте
галеры, а напоследок содрать с него живого кожу. Набитая соломой
кожа венецианского героя была отправлена в Константинополь вместе с
головами его офицеров, Луиджи Мартиненго и Джанантонио Квирини.
Еще один офицер, Паоло Тьеполо, был просто повешен.
Союзные эскадры, даже венецианская, ничего не предприняли для
спасения Фамагусты. Более того, они разделились, оставив господство
на море большому османскому флоту. Адмирал Алипаша
воспользовался этим, чтобы атаковать венецианский порт Каттаро на
Адриатике. В конце августа 1571 г. флоты лиги наконец вновь
соединились в водах Сицилии. Они насчитывали чуть больше 200
галер, в том числе 109 венецианских, 50 Филиппа II (Испания, Неаполь
и Сицилия), 29 генуэзских, 13 папы Пия V и 3 мальтийских рыцарей.
Испанскими, сицилийскими и неаполитанскими кораблями командовал
дон Хуан Австрийский, незаконнорожденный сын Карла V, который к
тому же имел звание «генерал-капитана» лиги. Венецианские корабли

находились под началом Себастьяно Веньера и Агостино Барбариго,
папские — Маркантонио Колонны. Самым известным генуэзским
капитаном был Джан-Андреа Дориа. На этих кораблях находилось от
28 до 30 тысяч солдат — необходимый элемент в эпоху частых
абордажных схваток.
Турецкая эскадра, крейсировавшая у входа в Коринфский залив,
имела примерно равные силы: 208 галер и 66 галиотов, на борту
которых находилось 25 тысяч солдат, в том числе 2500 янычар.
Командовали ею капудан-паша Ал, Мехмед-бей, паша Негропонта,
Мехмед Шаулак («Сирокко» итальянских источников), паша
Александрии, Улуч-Али, бейлербей Алжира, и Пертев-паша, командир
войск, находившихся на кораблях.
Сражение началось в Коринфском заливе, между Лепанто и
Патрами, 7 октября 1571 г. В христианской эскадре для удобства
маневра национальные подразделения были перемешаны. Авангардом
командовал испанец Хуан де Кардона, левым крылом венецианец
Барбариго, главными силами дон Хуан Австрийский, правым крылом
генуэзец Джан-Андреа Дориа, арьергардом и резервом испанец дон
Альваро де Басан, маркиз де Санта-Крус. На правом фланге турки
поначалу стали брать верх, Барбариго был убит. Затем христиане
выправили положение, и Мехмед Шаулак был убит в свою очередь. В
центре завязался яростный поединок с абордажем между галерой Хуана
Австрийского и галерой капудан-паши Али: Хуан захватил турецкий
адмиральский корабль, Али был убит или утонул. Таким образом, в
центре сражение завершилось явной победой христиан. На левом
фланге, напротив, Джан-Андреа Дориа допустил ошибку, слишком
растянув линию. Алжирский паша Улуч-Али воспользовался этим,
чтобы прорваться в свободные промежутки и атаковать галеры
Кардоны и мальтийских рыцарей, а затем, ввиду поражения других
турецких адмиралов, в свою очередь обратился в бегство. Битва стоила
христианам 12 галер и 7500 человек, в том числе 17 венецианских
капитанов и 60 мальтийских рыцарей; туркам — 15 сожженных или
потопленных галер, 177 захваченных галер и, как утверждают, от 20 до
30 тысяч убитых — цифра, разумеется, слишком высокая, поскольку
соответствует общей численности османских солдат, находившихся на
борту.

Победители при Лепанто, по возвращении в Италию и Испанию,
были встречены как спасители. В Риме Маркантонио Колонна с
триумфом взошел на Капитолий, а папа Пий V применил к дону Хуану
Австрийскому слова из Евангелия: «Был человек, посланный от Бога;
имя ему Иоанн». Что же касается Венеции, где дож тотчас приказал
отслужить в соборе Святого Марка благодарственный молебен Te
Deum, там радость была еще больше: республика, которой еще вчера
угрожали даже в ее лагунах, избавилась от настоящего кошмара.
Победа при Лепанто не принесла христианам территориальных
приобретений. В июне 1572 г. Венеция решилась подписать с Портой
мирный договор, узаконивший потерю ею Кипра. И тем не менее
Лепанто знаменует поворотную дату в истории восточного вопроса. В
этот день была остановлена турецкая экспансия в Средиземном море,
точно так же, как за шестьдесят два года до того поражение Сулеймана
под Веной остановило ее в Центральной Европе. Османская волна еще
некоторое время будет высокой, потом медленно отхлынет, но
потребуется еще три века, прежде чем Балканы вернутся под власть
балканских народов.

notes

Примечания

1
Франкская Сирия просуществовала с 1098 по 1291 г., латинское
владычество на Кипре с 1191 по 1571 г. В континентальной Греции
франкские владения возникли после 1201 г. и окончательно исчезли в
1458 г., когда турки захватили афинский Акрополь у последнего
герцога-флорентийца. (Здесь и далее примеч. авт., если не указано
иного.)

2
Гийом Тирский (ок. 1130–1186) — видный церковный и
общественный деятель Иерусалимского королевства, придворный
историк короля Амори I, по заказу которого написал «Историю
священной войны христианских государей в Палестине и на Востоке»,
чаще называемую «Историей деяний в заморских землях»,
охватывающую события до 1184 г. (Примеч. пер.)

3
Практика рынка (ит.). (Примеч. пер.)

4
Жан Лоньон (1887–1979) — французский историк. (Примеч. пер.)

5
Поход Десяти тысяч — знаменитый поход 10 тысяч греческих
наемников из Персии к Черному морю. Описан одним из их
командиров — Ксенофонтом. (Примеч. пер.)

6
Исократ (436–338 до н. э.) — афинский оратор и публицист.
(Примеч. пер.)

7
Талассократия — подтип государства, вся экономическая,
политическая и культурная жизнь которого, вследствие недостатка
земельных ресурсов либо особого географического положения,
сосредотачивается на деятельности, так или иначе связанной с морем,
морским судоходством и контролем над морскими пространствами и
прибрежными регионами. (Примеч. пер.)

8
Имеются в виду египетские фараоны Псамметих III (годы
правления приблизительно 526–525 до н. э.), Псамметих IV —
предполагаемый правитель ок. 480-х гг. до н. э., Нектанеб I (годы
правления 380–362 до н. э.) и Нектанеб II (годы правления
приблизительно 360–343 до н. э.), воевавшие с персидскими царями,
пытавшимися захватить Египет. (Примеч. пер.)

9
Артаксеркс III захватил Египет и уничтожил в нем власть
фараонов, присоединив страну к державе Ахеменидов. (Примеч. пер.)

10
Лагиды — династия македонских правителей Египта, потомков
Птолемея Лага — полководца и, по одной из версий, единокровного
брата Александра Македонского. (Примеч. пер.)

11
Высказывалось
даже
мнение,
что
Александр
меньше
эллинизировал Азию, чем азиатизировал греческий мир. В
действительности азиатизация восторжествовала лишь в период
поздней Римской империи, при Диоклетианах, Константинах и
Феодосиях, когда римский цезаризм принялся подражать институтам и
внешним формам азиатских монархий (в первую очередь Персидской
империи Сасанидов), а греко-римская мысль в то же время оказалась
пропитанной иранскими (митраизм), египетскими (серапизм) и
семитскими (христианские ереси) верованиями. Афинянин времен
Перикла, перенесенный в феодосиевский Константинополь, решил бы,
что находится в Сузе, при дворе персидского великого царя.

12
Мермнады — династия правителей (700–645 до н. э.) царства,
расположенного в Малой Азии в области Лидия. (Примеч. пер.)

13
Навкрат — город, основанный в VII в. до н. э. греческими
переселенцами (возможно, из Коринфа) на территории Египта;
крупный торговый порт. (Примеч. пер.)

14
Более распространено другое название этого сражения — битва
при Гавгамелах. (Примеч. пер.)

15
Альфред Шарль Огюст Фуше (1865–1952) — французский
археолог и искусствовед. (Примеч. пер.)

16
В данном случае — губернаторов провинций (сатрапий); таково
было первоначальное значение этого слова, не несшее никакого
негативного смысла. (Примеч. пер.)

17
Кимон (ок. 504 до н. э. — 450 до н. э.) — афинский полководец и
политический деятель периода Греко-персидских войн. (Примеч. пер.)

18
Диадохи — полководцы Александра Македонского, начавшие
после его смерти серию войн за раздел его наследства. (Примеч. пер.)

19
René Grousset. L’Asie orientale des origines au XV siècle (Histoire
Générale Glotz, Presses Universitaires, Moyen Age, t. X).

20
Первые цари Греко-бактрийского царства: Диодот I Сотер и
Диодот II. (Примеч. пер.)

21
Жозеф Эрнест Ренан (1823–1892) — французский философ,
писатель, историк религии, семитолог. (Примеч. пер.)

22
Битва при Магнезии (190 до н. э.) — сражение между армиями
Антиоха III и Римской республики, в котором римляне нанесли
сокрушительное поражение Антиоху, несмотря на огромное численное
превосходство его войска. (Примеч. пер.)

23
Лукиан из Самосаты (ок. 120 — после 180 н. э.) —
древнегреческий писатель, уроженец Сирии. Творчество Лукиана
включает философские диалоги, сатиры, пародии, биографии и романы
приключений и путешествий. (Примеч. пер.)

24
Теодор Моммзен (1817–1903) — немецкий историк и археолог.
(Примеч. пер.)

25
Инах — в древнегреческой мифологии речной бог, сын Океана и
Тефии. (Примеч. пер.)

26
Триптолем — герой цикла элевсинских и аттических мифов о
Деметре; с его именем связано введение в Аттике земледелия и
распространение оседлой культуры. Существовало предание о
путешествии Триптолема на Восток (в Сирию). Позднее антиохийцы
почитали Триптолема как героя. (Примеч. пер.)

27
Тибур (ныне Тиволи) — город в 24 км от Рима; в Тибуре имели
виллы многие представители римской знати, в том числе сам Октавиан
Август. (Примеч. пер.)

28
См. ниже.

29
Атаргатис — сирийская богиня плодородия и благополучия,
почитавшаяся в Бамбике (Эдессе). (Примеч. пер.)

30
С 1983 г. Шанлыурфа (Турция). (Примеч. пер.)

31
Экклесия — в древнегреческих городах народное собрание,
высший орган государственной власти.

32
Антиох IV был третьим сыном Антиоха III и имел мало шансов
занять престол. Но старший из братьев умер еще при жизни отца, а
средний, Селевк IV, наследовавший Антиоху III, был убит. Антиох IV
занял трон и женился на вдове своего брата. (Примеч. пер.)

33
Стратег
—
в
древнегреческих
городах-государствах
главнокомандующий войском, заведовавший в то же время внешними
делами государства и отчасти финансами. (Примеч. пер.)

34
В Риме Антиох находился в качестве заложника после заключения
его отцом мирного договора с Римской республикой. (Примеч. пер.)

35
Полибий (ок. 200 — ок. 120 до н. э.) — греческий историк,
известный своей работой «Истории», охватывавшей период 264–146 гг.
до н. э.; из 40 томов до нашего времени сохранились только 5 первых.

36
Булевтерий — в Античности — административное здание;
предназначалось для заседаний буле (государственный совет) или
объединенного совета святилища. (Примеч. пер.)

37
Агораном — рыночный надсмотрщик, должностное лицо с
полицейскими функциями; демарк — правительственное лицо,
управлявшее
всеми
делами
своего
округа
(демоса)
и
председательствовавшее на всех его собраниях. (Примеч. пер.)

38
Палестра — в Древней Греции частная гимнастическая школа, где
занимались мальчики с 12 до 16 лет. (Примеч. пер.)

39
Отметим, что иудейско-греческий синкретизм проявлялся не
только в философской сфере. Отсылаю читателя к классической работе
Эмиля Брелера «О философских и религиозных идеях Филона
Александрийского» — но также, позднее, в области искусства.

40
В частности, Страбон называет основателя династии Аршакидов
скифом. Но мы сегодня знаем, что скифы (или саки) тоже были
иранцами, равно как мидийцы, персы и бактрийцы. Отсюда замечание
римского историка Юстина, что парфянский язык является
промежуточным между персидским и скифским.

41
Последнее упоминание в клинописных текстах о суверенитете
Селевкида Деметрия II датируется 144 г. до н. э.

42
Гней Помпей Трог (I в. до н. э. — I в. н. э.) — римский историк и
ученый; главный труд «Филиппова история» в 44 книгах, основной
темой является македонский царь Филипп II, эпоха Александра
Македонского и диадохов. (Примеч. пер.)

43
Армянское царство было основано сатрапом Арташесом, который
после заключения Апамейского мирного договора (188 до н. э.) стал
независимым от Селевкидов.

44
Топарх — правитель полунезависимой или независимой области;
филарх — племенной вождь; в поздней Римской империи — титул
ведущих арабских князей. (Примеч. пер.)

45
Согласно легенде, эдесский князь Абгар V Уккама (4 до н. э. — 7
н. э. и 13–15 н. э.) якобы исповедовал христианство с 29 или 32 г. В
действительности христианство, очевидно, было возведено в ранг
государственной религии в правление Абгара IX бар Ману (179–214),
но в этом нельзя быть уверенными. Во всяком случае, Абгар IX был
другом христианского ученого Бардайкана (Бардесана) и запретил
местный языческий культ Таратхи.

46
Сампсикерам — греческая транскрипция арабско-арамейского
имени Шамаш-Герам, или Шамши-Герам — «Солнце решило».
(Примеч. пер.)

47
«Ленивыми королями» в истории называют последних франкских
королей из династии Меровингов, царствовавших чисто номинально, в
то время как реальная власть находилась в руках майордомов (букв.
управитель дворца; во Франкском королевстве поздних Меровингов
титул фактических правителей государства при реально не правивших
королях), которые по своему усмотрению ставили и смещали таких
королей. Период «ленивых королей» (639–751) завершился тем, что
один из майордомов, Пипин Короткий, заточил последнего Меровинга в
монастырь, а сам занял королевский престол, основав новую династию.
(Примеч. пер.)

48
Анаксириды — широкие штаны скифов-саков, собранные внизу
или подвязанные у щиколотки, они заправлялись в сапоги. (Примеч.
пер.)

49
Накануне краха он отвергнет заимствованные греческие одежды,
когда пошлет приказ убить всех женщин своего «гарема». Также он
прикажет истребить всех своих сыновей, кроме Фарнака, который
отомстит за братьев, предав отца.

50
Напомним, что сарматы, как и скифы, говорили на иранских
диалектах.

51
Языги, как и роксоланы, были сарматским племенем.

52
По-армянски: Тигранакерт; очевидно, восточнее Батман-Су,
недалеко к юго-востоку от Мануфаркина, если им не является сам этот
город.

53
Клиент — вассал, зависимый правитель. (Примеч. пер.)

54
В этом же духе рассмотрим название Помпейополис, данное Соли
в Киликии. Еще один Помпейополис (Ташкопру) был основан в
Пафлагонии.

55
См.: Груссе Р. Степные кочевники, покорившие мир. М.:
Центрполиграф, 2020. С. 49–51. (Примеч. пер.)

56
Об Аршакиде Ардаване или Артабане III (11–40 н. э.) Тацит
пишет: «Он говорил о древних границах персов и македонян и угрожал
с дерзкой болтливостью отобрать то, чем владели Кир и Александр»
(Annales, V, 31).

57
Фридрих Карл Андреас (1846–1830) — немецкий лингвист,
востоковед, иранист; Артур Кристенсен (1875–1945) — датский
востоковед, исследователь истории и литературы древнего и
средневекового Ирана, современных иранских языков. (Примеч. пер.)

58
Славный, Благодетель, Справедливый. (Примеч. пер.)

59
Перевод цит. по: Корнелий Тацит. Соч.: В 2 т. Т. I. Анналы. Малые
произведения. М., 1993. (Примеч. пер.)

60
Абгар II бар Абгар из династии Мазур был царем Эдессы с 68 по
53 г. до н. э.

61
Модус вивенди (лат., букв.: способ действия) — термин,
применяемый в дипломатии для обозначения временных или
предварительных соглашений, которые предполагается заменить
впоследствии другими, более постоянного характера или более
подробными. (Примеч. пер.)

62
Парфия завоевана (лат.). (Примеч. пер.)

63
В правление князя Эдессы Абгара VII бар Изата (109–116) город
был взят штурмом и сожжен Луцием Квиетом. После недолгой
аннексии Римом (116–118) эдесская династия была восстановлена на
престоле в лице Илура, или Ялуда, и Фарнатаспата (118).

64
Следует отметить, что князь Эдессы Ману VIII, до того момента
клиент парфян (139–163), а с этого момента клиент римлян (167–179),
стал чеканить на своих монетах титул Philoromaios (Друг римлян).

65
Правитель Эдессы Ману VIII (139–163 и 167–179) чеканил на
своих монетах изображение Марка Аврелия рядом с собственным и,
как уже упоминалось, титуловался другом римлян.

66
Великий победитель в Парфии (лат.). (Примеч. пер.)

67
Манучихр — в иранской мифологии и эпосе царь из династии
Пишдадидов; упоминается в ряде среднеперсидских источников, в
поэме Фирдоуси «Шахнамэ» и в поэме Наваи «Стена Искандера».
(Примеч. пер.)

68
Теодор Нёльдеке (1836–1930) — немецкий востоковед, автор работ
по семитологии, арабистике, иранистике, тюркологии. (Примеч. пер.)

69
В частности, Карены, Сурены, Аспахбады — все из народа
пехлеви, то есть парфяне, Спандиахи и Михраны.

70
Геродиан, иногда называемый Иродиан Антиохийский (ок. 170 —
ок. 240) — греческий историк, автор «Истории от Марка Аврелия» в 8
книгах, охватывающей 180–238 гг. (Примеч. пер.)

71
Полное название «Карнамаг-и Ардашир-и Пабаган» — Книга
деяний Ардашира, сына Папака. (Примеч. пер.)

72
Эпоха Тридцати тиранов — период войн императора Галлиена с
узурпаторами и претендентами на престол Римской империи. (Примеч.
пер.)

73
Адопцианисты — представители течения в христианстве, которое
отрицает божественную сущность Иисуса Христа, считая его
человеком, усыновленным Богом при крещении. (Примеч. пер.)

74
Укрепления Амиды были возведены императором Констанцием.

75
Отметим, что прежде, чем принять крещение, Тиридат III проявил
себя как преследователь христиан — подверг мученической смерти
святую Рипсиме.

76
Имеется в виду крещение реймским епископом Реми (Ремигием)
франкского короля Хлодвига (Кловиса) I и последующее принятие
христианства франками. Точная дата этого события неизвестна;
традиционно считается, что оно произошло на Рождество 496 г.
(Примеч. пер.)

77
Святой Ефрем, родившийся около 306 г. в Нисибине, знаменитый
своими религиозными стихами на сирийском языке, поселился в Эдессе
в 363 г. Он основал там знаменитую школу, называемую «Школой
персов», ставшую одним из наиболее активных христианских
литературных центров на сирийском языке. Святой Ефрем умер в
Эдессе 9 июня 973 г.

78
Эти границы в основных чертах просуществуют до VII в.

79
Корюн (годы жизни неизвестны) — армянский историк, писатель и
переводчик первой половины V в., его труд «Житие Маштоца»
считается первым дошедшим до нас оригинальным памятником
армянской литературы. Эзник из Кольба — армянский писатель, автор
ряда богословских трудов. (Примеч. пер.)

80
Ormanian. L’Eglise arménienne.

81
Bar Hebraeus. Chronicon ecclesiasticum, II.

82
Табари (ат-Табари Абу Джафар Мухаммед ибн Джарир; 838–
923) — арабский историк и богослов. (Примеч. пер.)

83
Куропалат — византийский придворный чин; первоначально —
командующий дворцовой стражей, позже — почетный титул. (Примеч.
пер.)

84
Граница шла от Тифлиса к Даре через Двин, Маку, озеро Ван и
Мох.

85
Гавриил был монофизитом. Свое влияние при царе он использовал
против несториан и в целом против диофизитов.

86
Diehl, Le monde oriental de 395 а 1081.

87
Георгий Писида (до 600 (?) — между 631 и 634) — византийский
писатель, поэт и религиозный деятель. (Примеч. пер.)

88
Маркварт [Йозеф Маркварт (1864–1930) — немецкий историк и
ориенталист. (Примеч. пер.)] считает, что это не имя хазарского
предводителя, а хорошо известный согдийско-тюркский титул ябгу.

89
То есть рожденной от царствующего императора. (Примеч. пер.)

90
Последствием победы Ираклия, если бы ее результаты не были
сметены арабским нашествием, могло бы стать религиозное
воссоединение Армении с Византией. Действительно, император
заставил армянского патриарха Эзра (Эсдраса) I Паражнакертци
(патриарх в 630–641 гг.) одобрить в 632 г. на соборе в Эрзеруме
(Феодосиополь, армянское название Карин) принятие византийской
догмы и отслужить совместную обедню. Монофелизм Ираклия служил
мостиком между халкидонянами и монофизитами (монофелизм, как
известно, допускал у Христа единственную волю, общую для его
божественной и человеческой природы).

91
По-гречески его называли Аламундарос.

92
См. страхи, внушаемые проницательному солдату Аммиану
Марцеллину сарацинами, «которых я не пожелаю нам иметь ни в
друзьях, ни во врагах» (Ammien Marcellin, I, XIV, ch. 4), как он писал в
359 г.

93
Ираклий принял благоприятную для монофелитства теорию
патриарха Сергия, пытавшегося найти точки соприкосновения между
монофизитами и «халкидонянами». Но тем самым он лишь навлек на
себя враждебность со стороны диофизитов, представленных
иерусалимским
патриархом
Софронием,
который
осудил
монофелитство как ведущее к монофизитству, а также ненависть
монофизитов, увидевших в монофелизме ловушку, с целью побудить их
признать «две природы» в Иисусе Христе.

94
Вероятно, имеется в виду Евтихий (876–940), патриарх
Александрийский (933–940), автор медицинских, богословских и
исторических сочинений. (Примеч. пер.)

95
Нерсес III Ишханци, называемый Нерсес Шинол, был избран
патриархом в 641 г., удалился от дел в 652 г., вновь занял патриарший
престол в 658 г., умер в 661 г.

96
В арабо-византийских отношениях того времени остается много
темных мест. Например, в том, что касается Кипра. Существует
предположение, что в 686 г. Кипр был объявлен нейтральной
территорией под совместным арабо-византийским управлением и
уплатой дани обеим сторонам.

97
Карл Мартелл (686 или 688–741) — майордом (фактический
правитель) Франкского королевства (717–741) при номинально
царствовавших королях династии Меровингов. В битве при Пуатье (10
октября 732 г.) разгромил вторгшиеся с территории Испании арабские
войска под командованием Абдур-Рахмана ибн Абдаллаха, тем самым
остановив арабскую экспансию на Западе. За эту победу он и получил
прозвище Мартелл (Молот). (Примеч. пер.)

98
Фема — военно-административный округ в Византийской
империи; фемы были созданы в середине VII в. с целью защиты
восточных рубежей империи от арабов. (Примеч. пер.)

99
«Сильнорукий»; прозвище, возможно, славянского происхождения.
(Примеч. пер.)

100
После свержения Аббасидами династии Омейядов практически все
ее представители были физически уничтожены, кроме Абд арРахмана I, бежавшего с небольшой группой приверженцев в
подчиненную халифату Испанию, где он сумел захватить власть и
создать государство, независимое от халифата Аббасидов, —
Кордовский эмират, позднее — халифат, в котором правили его
потомки. Абд ар-Рахман II, о котором здесь идет речь, был правнуком
Абд ар-Рахмана I. (Примеч. пер.)

101
Ренегат — христианин, перешедший в ислам. (Примеч. пер.)

102
Продолжатель
Феофана
—
принятое
в
византийской
историографии обозначение ряда византийских хроник, охватывающих
период с 813 по 961 г. Название сборник получил по анонимному
автору первой из них, который обозначил себя как продолжателя
Феофана Исповедника (ок. 760–818), византийского хрониста. (Примеч.
пер.)

103
Кубикуларий — титул евнухов-камергеров императорского дворца
в поздней Римской империи и Византии. (Примеч. пер.)

104
Schlumberger, Nicéphore Phocas.

105
Schlumberger. Ibid.

106
В любом случае вассальная зависимость Дамаска от Византийской
империи прекратилась в 982 г., когда Фатимиды, победив Афтекина,
захватили город.

107
Василий Владимирович Бартольд (1869–1930) — российский и
советский востоковед, тюрколог, арабист. (Примеч. пер.)

108
Николай Георгиевич Адонц (1871–1942) — армянский византист.
(Примеч. пер.)

109
Шарль Мишель Диль (1859–1944) — французский историк, автор
работ по истории Византийской империи. (Примеч. пер.)

110
Отметим, что толпа не трогала монофизитов-коптов, то есть
приверженцев местной христианской церкви.

111
Жозеф Лоран (1870–1955) — французский историк, востоковед.
(Примеч. пер.)

112
Прозвище будто бы возникло из-за нежелания Ашота соблюдать
пост. (Примеч. пер.)

113
Древний Санасунк, или Сасун, находился между Тароном (Мушем)
на севере и Майяфарикином на юге.

114
Утик располагалась на правом берегу нижней Куры, в районе
Гянджи.

115
Мятеж Васака, владетеля Гугарка (стратоновой Гогарены к северу
от Ани и нынешнего Гянджа на грузинской границе), которого Ашот
Еркат победил при Аскурете (возле Ахалциха); мятеж Мовсеса
(Моисея), губернатора Утика, которого Ашот убил своей рукой в
сражении при Сисакане, между озером Севан и Араксом; мятеж Саака,
владетеля Гардмана, в Ути, которого Ашот взял в плен при Гугарке и
которому приказал выжечь глаза; мятеж Амрама Цлика, нового
губернатора Утика, и др.

116
Как мы уже упоминали, багратидский князь Ашот Мсакер (ум. в
827 г.) оставил двух сыновей. Старший, Багарат, получил Тарон в
Южной Армении; младший, Смбат Исповедник, унаследовал владения
на севере, Багаран и другие земли по Араксу. Из этой ветви произошел
Смбат, ставший основателем царского дома Багратидов. Таронская
ветвь была менее заметна.

117
Царем Карса был Мушег (962–984), брат анийского царя Ашота III.
Абас был его сыном. Абасу предстояло царствовать в Карсе после отца
с 984 по 1029 г.

118
О Сирийском походе упоминалось выше.

119
Тайк, или Тао, — область у истоков Кура и Тортуна (район Олти),
Чороха (район Спера и Бальберта) и Евфрата, к северу от Эрзерума. О
куропалате Давиде см. ниже.

120
Степанос Таронеци (Стефан Таронский), по прозвищу Асохик
(говорун), — армянский историк рубежа X–XI вв. Написал «Всеобщую
историю», доведенную до 1004 г. (Примеч. пер.)

121
Саркис I Севанци — патриарх (992–1019).

122
Напоминаем, что прежде (959–992) патриаршей резиденцией была
Аркина.

123
Гурген был братом двух анийских царей из династии Багратидов:
Смбата II и Гагика I. В 982 г. он стал царем области Ташир со столицей
в Лори. Его преемники, носившие титул «царей Агована», образовали
«Гургенову» ветвь рода Багратидов.

124
В дальнейшем продолженную с 907 по 1226 г.

125
Напоминаем, что Тайк (или Тао) — это область на юге Верхнего
Чороха. Основными центрами его были Байберт, Спер (или Испир),
Ашунк и Олти.

126
Действительно, царь Грузии и Абхазии Баграт III незадолго до
этого объявил, что усыновляет Давида. Василий II якобы поспешил
отравить Давида, чтобы помешать этому усыновлению осуществиться.

127
Отметим, что в Эрзинджане Василию II нанес визит и принес
присягу на верность эмир Майяфарикина.

128
Баграта III сопровождал его отец Гурген, от кого он получил права
на багратидскую Грузию.

129
Административная единица, провинция. (Примеч. пер.)

130
Относительно происхождения сельджуков позволю себе отослать
читателя к моей работе «Степные кочевники, покорившие мир» (М.:
Центрполиграф, 2020).

131
Вот
список
правителей
этого
Багратидского
царства,
отделившегося от Анийского и пережившего его: Мушег (962–984),
Абас (984–1029), Гагик-Абас (1029–1064; умер в византийской Малой
Азии в 1086 г.).

132
Хачик II Анеци — с 1049 г. коадъютор патриарха Петроса I,
патриарх с 1054 г. Умер в Тавблуре около 1060–1061 гг.

133
Михаил Сириец (1126–1199) — патриарх Сирийской яковитской
церкви (1166–1199), автор самой подробной средневековой хроники,
написанной на сирийском языке. (Примеч. пер.)

134
Михаил, сын императора Константина X Дуки, был провозглашен
императором после смерти отца, еще будучи ребенком. Роман Диоген
женился на его матери, вдовствующей императрице Евдокии, и в этом
качестве получил престол как император-соправитель Михаила и его
братьев. (Примеч. пер.)

135
Королевством
обеих
Сицилий
называлось
государство,
включавшее в себя Южную Италию и остров Сицилия. В описываемое
время различные районы этих территорий принадлежали Византии,
арабам и лангобардским княжествам. Сначала нормандцев приглашали
лангобардские правители и византийские губернаторы в качестве
наемников для войны с арабами; в дальнейшем нормандцы обратили
оружие против своих нанимателей. (Примеч. пер.)

136
В Византии стратег — наместник и главнокомандующий фемы.
(Примеч. пер.)

137
Вотаниат возложил на себя императорские инсигнии в своем
губернаторстве 2 июля 1077 г. Провозглашен императором в соборе
Святой Софии 7 января 1078 г.

138
Этот персонаж известен нам лишь под эллинизированным именем,
упомянутым в труде Анны Комнины.

139
См. ниже.

140
J. Laurent. Byzance et les Seldjoucides.

141
Трапезунд принадлежал византийцам еще в конце 1071 г. После
недолгой тюркской оккупации он был отбит в 1075 г.

142
Хамдаллах ибн Абу Бекр Мостоуфи (Мустоуфи) Казвини (ок.
1281/82 — ок. 1344 или 1359) — средневековый персидский историк,
географ и поэт; известен как автор исторического сочинения «Тарих-и
гузидэ» («Избранная история»).

143
J. Laurent. Byzance et les Seldjoucides.

144
Матфей Эдесский датирует порабощение Армении падением Ани в
1064 г., а приходом к власти султана Малик-шаха (1072) окончание
резни и начало тюркского упорядоченного правления: «Царствование
Малик-шаха было угодно Богу. Его власть распространилась далеко, и
он дал Армении отдых».

145
Рубен в восточно-армянском произношении, Рупен — в западноармянском.

146
В восточно-армянском произношении Бардзрберд (по-арабски:
Барсбирт). Эта крепость стояла на притоке Большого Пирана (ДжаханЧай), на расстоянии приблизительно дневного пешего перехода от
впадения в Сис.

147
Санассунк (Санасунитай византийцев) был округом на северовостоке Майяфарикина, на западе от Битлиса, на юго-западе от Тарона,
у истоков Кулп-Су и Батман-Су.

148
В дальнейшем мы увидим этого Тороса в должности губернатора
Эдессы.

149
В
официальных
списках
рассматривается как антипатриарх.

патриархов

Саркис

Хоници

150
Анна Комнина утверждает, что Сулейман был призван самими
жителями Антиохии, желавшими, чтобы он освободил их от тирании
Филарета (Алексиада, 169). Вполне возможно, что раздоры между
приверженцами двух направлений христианства действительно
сыграли на руку тюркам.

151
Постельничий — придворная должность в Византии. (Примеч.
пер.)

152
«Турки, — сообщает Михаил Сириец, — отобрали у Филарета
Кайсун, Итабан, города Джейхун и иные, но Мараш остался в его
владении» (Michel le Syrien, III, I, 15, ch. 4).

153
Если доверять сведениям Михаила Сирийца, изложенным в
процитированном абзаце, Кайсун и Рабан были отняты у Филарета
тюрками, а уже у тех их отбил Гох Васил.

154
Огюстен Флиш (1884–1951) — французский историк, основное
направление научных интересов — история церкви в Средние века.
(Примеч. пер.)

155
Fliche. L’Europe occidentale de 888 а 1125.

156
Только Раймон де Сен-Жиль отказывался до конца. Данный факт
не имел последствий, поскольку именно в дальнейшем Раймон стал
самым большим византофилом из всех своих сотоварищей.

157
См.: Груссе Р. Степные кочевники, покорившие мир. М.:
Центрполиграф, 2020.

158
Египетская армия отвоевала Иерусалим у Артукидов — тюркских
эмиров, вассалов Сельджукидов, получивших после этого во владение
Диярбакыр, где мы их в дальнейшем еще увидим.

159
По условию брачного контракта, в случае отсутствия у Бодуэна I и
Аделаиды детей наследовать иерусалимскую корону должен был
Рожер II Сицилийский, сын Аделаиды от первого брака.

160
Салический закон — правило, по которому престол передается
только по мужской линии и лицам мужского пола. (Примеч. пер.)

161
Уже в 1147 г. правительство регентши Мелизанды очень неразумно
разорвало союз с Дамаском, чтобы предпринять завоевание Хаурана.
Поход провалился и закончился бы катастрофой, если бы не отвага и
находчивость юного Бодуэна III, которому тогда было семнадцать лет.

162
По своей матери Годиерне Раймон III приходился внуком королю
Бодуэну II и, соответственно, двоюродным братом отцу Бодуэна IV,
королю Амори I. (Примеч. пер.)

163
Айюбиды — династия, к которой принадлежал Саладин (по имени
его отца Айюба). (Примеч. пер.)

164
Амбруаз — нормандский трувер конца XII в., автор поэмы Estoire
de la guerre sainte («История священной войны»), прославляющей
подвиги Ричарда Львиное Сердце. (Примеч. пер.)

165
Высокий совет — собрание светской и духовной знати
Иерусалимского королевства; орган власти, отвечавший за выборы
нового короля (или регента), сбор налогов, чеканку монет, выделение
королю денег, сбор армии; также выполнял функции судебного органа
для знати королевства. (Примеч. пер.)

166
Ассизы — сборник норм обычного права Иерусалимского
королевства. (Примеч. пер.)

167
Результатом этого дара стало основание Кипрского королевства.

168
Анри приходился племянником обоим королям: его мать, Мария
Французская, была дочерью Людовика VII и Алиеноры Аквитанской.
После Второго крестового похода Людовик и Алиенора развелись и
вступили в новые браки. Филипп Август был сыном Людовика от
третьей жены (Адель Шампанской), а Ричард — сыном Алиеноры от ее
второго брака с английским королем Генрихом II Плантагенетом. Таким
образом, Мария Французская — единокровная сестра Филиппа Августа
и единоутробная сестра Ричарда Львиное Сердце. (Примеч. пер.)

169
Сама королева Изабелла умерла в 1205–1206 гг.

170
Сыну Марии Комнины, матери Изабеллы, от ее второго брака с
Балианом Ибелином, руководителем обороны Иерусалима в 1187 г.
(Примеч. пер.)

171
Из-за ранения в глаз Боэмунд IV получил прозвище Кривой.

172
27 июля 1214 г. в битве при Бувине (графство Фландрия, ныне
департамент Нор, Франция) войска Филиппа Августа разгромили
армию выступившего на стороне Англии германского императора
Оттона IV (племянника и союзника английского короля Иоанна
Безземельного), графа Фландрского, герцога Брабантского, графа
Булонского и некоторых других крупных феодалов. (Примеч. пер.)

173
По своей матери — внук Рено де Шатийона. (Примеч. пер.)

174
Противоборствующие группировки в Италии: гибеллины —
сторонники императорской династии Гогенштауфенов; гвельфы —
сторонники соперничавшей с нею династией Вельфов и римских пап.
(Примеч. пер.)

175
Ломбардцами называли назначенных в Палестину чиновников
императора, многие из которых происходили из североитальянской
области Ломбардия, входившей в состав Священной Римской империи.
(Примеч. пер.)

176
Филипп Новарский или де Новар (ок. 1195 — после 1264) —
уроженец итальянского города Новара, участник крестовых походов,
дипломат, писатель, поэт; один из ближайших сподвижников Жана
д’Ибелина. (Примеч. пер.)

177
Филипп де Монфор — племянник Жана д’Ибелина — сын его
сестры Эльвисы д’Ибелин от ее второго брака с Ги де Монфором.
(Примеч. пер.)

178
Отец Филиппа, Ги, был родным братом графа Симона IV де
Монфора, в 1208 г. возглавившего поход северофранцузских рыцарей
против альбигойцев — приверженцев распространившегося в южных
регионах Франции еретического с точки зрения католической церкви
вероучения, поддерживаемого местной знатью. В походе принимали
участие и старшие сыновья Симона IV — Амори и Ги. В 1218 г. Симон
был убит на осаде Тулузы. (Примеч. пер.)

179
Жан де Жуанвиль (ок. 1224/1225–1317) — соратник и биограф
короля Людовика IX, автор «Книги благочестивых речений и добрых
деяний нашего святого короля Людовика». (Примеч. пер.)

180
Относительно подробностей связей Людовика IX с монголами
позволю себе отослать читателя к моей работе «Степные кочевники,
покорившие мир» (М.: Центрполиграф, 2020).

181
Сицилийская вечерня — восстание сицилийцев 29 марта 1282 г.
против захватившей остров Анжуйской династии (ветвь дома
Капетингов, идущая от одного из братьев Людовика IX Шарля
Анжуйского). Сигналом к выступлению стал звон к вечерне, по
которому сицилийцы атаковали анжуйцев. Основная часть французов
была уничтожена, и Сицилия оказалась потеряна для Анжуйского дома,
который сохранил власть над Неаполитанским королевством. Попытки
анжуйцев вновь захватить Сицилию оказались неудачными. (Примеч.
пер.)

182
Гастон Додю (1863–1939) — французский историк, автор работы
«Монархические институты Иерусалимского королевства» (Institutions
monarchiques du royaume de Jérusalem), 1894. (Примеч. пер.)

183
Dodu. Institutions monarchiques du royaume de Jérusalem.

184
Мухаммед ибн Ахмед ибн-Джубайр аль-Кинани (1145–1217) —
арабский странствующий поэт, во время хаджа в Мекку посетивший
Египет и Сирию. (Примеч. пер.)

185
Гумы — в первой половине XX в. — подразделения французской
колониальной армии, комплектовавшиеся из коренных жителей
Марокко. (Примеч. пер.)

186
Поль Дешан (1888–1974) — французский историк, искусствовед,
автор труда «Замки крестоносцев в Святой земле» (Les Châteaux des
Croisés en Terre Sainte). (Примеч. пер.)

187
Себастьян Ле Претр маркиз де Вобан (1633–1707) — французский
полководец и военный инженер. Маршал Франции (1703). Построил
вдоль французских границ цепь крепостей. (Примеч. пер.)

188
В эпоху Крестовых походов Крак-де-Шевалье назывался поарабски «Замок курдов»: Хисн-аль-Акрад. Его современное арабское
название Калъат-аль-Хусн.

189
Я руководствуюсь общепринятой хронологией, хотя существует
версия, что мусульманский вождь Ибн-Мухриз уступил Маркаб князю
Антиохийскому Роже Салернскому в 1117–1118 гг.

190
Оппозиция нормандцев установлению в Иерусалиме королевской
власти понятна: если бы Святой город превратился в церковное
владение, князь Антиохийский стал бы первым среди светских князей
новообразованных франкских государств.

191
Иерусалимский латинский патриархат включал архиепископства
Тирское, Назаретское и Петрейское, а также епископства Бейрутское,
Сидонское, Панеасское, Акрское, Тивериадское, Кесарийское, Лиддское
и Сент-Абраамское (Хевронское).

192
Напоминаем, что Эдесса, ныне Шанлыурфа, называлась на
сирийском языке Орхал, на армянском Урхай, а на арабском Аль-Рухд.
Средневековое французское название города произошло от арабского:
Рохес или Рохас. У византийской, армянской и франкской Эдессы был
свой историк, Матфей Эдесский, чей труд охватывает период с 952 по
1136 г.

193
Отметим, что первым в союз с Бодуэном вступил другой
армянский правитель, Баграт (Пакрад), брат Гоха Васила (последний
был правителем Кайсун и Рабана); очевидно, он и подал тому идею
искать счастья на армянской земле. Отбив у тюрок Рауандан
(Равандель), Бодуэн отдал его в качестве фьефа Баграту, потом
поссорился с ним и заставил вернуть город.

194
Ришар Салернский — отец упоминавшегося ранее Рожера
Салернского, регента Антиохии. (Примеч. пер.)

195
Сирийский Аноним — неизвестный по имени яковитский монах,
автор Сирийской хроники, состоящей из двух частей — светской и
церковной истории. Наиболее поздняя дата в копии — 1234 г. —
принята за дату окончания книги. В хронике дается обзор внешних и
внутренних событий в государствах Ближнего Востока, в том числе в
эпоху крестовых походов. (Примеч. пер.)

196
Местами рассказ
антифранкский памфлет.

Сирийского

Анонима

превращается

в

197
Антиохийскому
патриарху
подчинялись
латинские
архиепископства Эдессы, Албары и Апамеи, Тюлюпа (Дулука) и
Иераполя, а также епископства Лаодикеи, Джабалы, Валении
(Булуниаса), Тартуса, Триполи и Жибле (Джебейля).

198
Альберт Ахенский (первая половина XII в.) — немецкий
священник, историк крестовых походов, автор труда «Иерусалимская
история». (Примеч. пер.)

199
До сих пор традиционно признавалась тождественность этой
крепости Шамель с Хомсом. Но в тот час, когда я пишу эти строки, ее
поставил под вопрос Ришар, историк графства Триполийского,
обративший внимание на Ла-Камель тулузцев, идентифицируемую с
Аль-Акмой, завоеванной ими в 1109 г.

200
В 1152 г. Раймон II тоже будет убит при весьма загадочных
обстоятельствах после сцен ревности, устроенных им своей супруге
Годиерне Иерусалимской.

201
Анри был сыном Аликс Шампанской — дочери Анри II
Шампанского и Изабеллы Иерусалимской, единоутробной сестры
Жана I д’Ибелина. (Примеч. пер.)

202
В 1167 г. армянский князь Торос II предложил королю Амори I
принять в Палестине 30 тысяч армянских переселенцев, «дабы
населить христианами Вашу землю».

203
Фульхерий Шартрский (Фуше де Шартр; ок. 1058 — ок. 1127) —
французский священник и хронист, автор сочинения «Иерусалимская
история», ценного и достоверного труда, описывающего события
Первого крестового похода и раннюю историю Иерусалимского
королевства. (Примеч. пер.)

204
«История сарацинов» (лат.). (Примеч. пер.)

205
Абу Абдуллах Мухаммад ибн Мухаммад аль-Идриси, называемый
аш-Шариф аль-Идриси или просто аль-Идриси (1100–1165) —
арабский географ, автор составленного по инициативе короля Сицилии
Рожера II географического сочинения «Нузхат аль-муштак фи-хтирак
аль-афак» («Отрада страстно желающего пересечь мир»), известного
также как «Аль-Китаб ар-Руджжари» («Книга Рожера»). (Примеч. пер.)

206
Раймон д’Ажиль или дю Пюи (? — после 1100) — французский
хронист, монах-бенедиктинец, участник Первого крестового похода в
качестве капеллана графа Раймона де Сен-Жиля, автор «Истории
франков, завоевавших Иерусалим». (Примеч. пер.)

207
Юг I был сыном Амори и его первой супруги Эшивы д’Ибелин.

208
Николае Йорга (1871–1940) — румынский историк-византинист.
(Примеч. пер.)

209
Флорио Бустрон (1500-е — после 1568) — администратор, юрист и
историк XVI в., занимавший важные посты на Кипре в период
принадлежности острова Венеции. Автор написанного на итальянском
языке труда. «История Кипра с комментариями» (Historia overo
commentarii de Cipro). (Примеч. пер.)

210
Об эмиратах Теке и Караман см. ниже.

211
Гийом де Машо (ок. 1300–1377) — французский поэт и
композитор; среди заказчиков его произведений были члены династии
Валуа, представители французской высшей знати и король Кипра
Пьер I. (Примеч. пер.)

212
В Фамагусте кипрские короли получали королевскую корону
Иерусалима. Таким образом, Пьер II был коронован в Никосии 12
января 1371 г. в качестве короля Кипра, а в Фамагусте 12 октября
1372 г. как король Иерусалима.

213
Леонтий (или Леонс, на французский манер) Махера (ок. 1380 —
1-я пол. XV в.) — кипрский хронист, автор «Кипрской хроники»
(«Повести о сладкой земле Кипр») — главного источника по истории
Кипрского королевства в период 1190–1432 гг. (Примеч. пер.)

214
Союзный договор против Генуэзской республики (14 ноября
1377 г.) между Андреа Контарини, дожем Венеции, и Барнабо
Висконти, герцогом Милана, последний заключал от своего имени и от
имени Пьера II, короля Кипрского, своего зятя.

215
Возвращение Жака I задержалось вследствие интриг одного из
кипрских баронов, Перро де Монтолифа, любовника вдовствующей
королевы Валентины Висконти.

216
Битвы при Креси и Азенкуре — сражения Столетней войны (1346
и 1415 гг. соответственно), в которых англичане разгромили численно
превосходящую французскую армию в том числе из-за недооценки
французами роли пехоты, к которой рыцари относились с
пренебрежением и презрением. (Примеч. пер.)

217
Жакерия — антифеодальное восстание французских крестьян в
1358 г.; получила название от презрительной клички Жак-простак,
данной дворянами крестьянам. (Примеч. пер.)

218
Грек-лоялист, каковым был Леонтий Махера, отмежевывается от
«жаков»: «Они силой открыли погреба порядочных людей и захватили
вино. Другие похитили зерно, украли сахар. Рыцари были схвачены и
убиты, их жены изнасилованы».

219
Деспот — в данном случае высший титул поздней Византийской
империи. С XIII в. титул «деспот» носили независимые или
полунезависимые правители отдельных византийских территорий,
называвшихся деспотат. (Примеч. пер.)

220
Луи де Мас Латри (1815–1897) — французский историк и
дипломат, автор, в частности, «Истории Кипра в царствование
государей дома Лузиньянов» (Histoire de l’ìle de Chypre sous le règne des
princes de la maison de Lusignan), 1852–1861. (Примеч. пер.)

221
Чезаре Борджиа (1475–1507) — незаконнорожденный сын папы
римского Александра VI. (Примеч. пер.)

222
Совет десяти — закрытый орган Венецианской республики,
занимавшийся охраной политического строя и безопасностью
государства, имел влияние на полицию, армию, финансы; членами
Совета обычно становились представители знатнейших семей
республики. (Примеч. пер.)

223
Франкоматы — свободные крестьяне, парики — категория
зависимых наследственных держателей земли. (Примеч. пер.)

224
Восходя на трон, Лузиньяны короновались в Никосии как короли
Кипрские, а в Фамагусте как короли Иерусалимские.

225
Mas Latrie. Histoire du royaume de Chypre.

226
Mas Latrie, t. II.

227
Имеется в виду племянник Пьера I — Юг де Лузиньян,
титулярный князь Галилейский (ок. 1335 — ок. 1385), сын Ги де
Лузиньяна, умершего ранее отца старшего сына короля Юга IV и
Марии де Бурбон. После смерти Юга IV престол получил старший из
его живых на тот момент сыновей — Пьер I, а Юг был отстранен от
наследования, но пытался добиться для себя короны, опираясь на
поддержку короля Франции Карла V (женатого на Жанне де Бурбон,
кузине Юга) и римского папы. В 1363 г. между Югом и Пьером I был
достигнут компромисс — в обмен на отказ от претензий Юга на трон
король обязался выплачивать ежегодную пенсию в 50 тысяч
серебряных (белых) безантов и отдать сеньорию Лефкару. (Примеч.
пер.)

228
См. ниже.

229
Установившееся с конца XVI в. в Польше требование
единогласного одобрения любого решения сейма. Достаточно было
одному депутату проголосовать против, и решение не принималось.
Liberum veto стало крайним выражением шляхетских вольностей.
(Примеч. пер.)

230
Лудольф Шильдер, называемый Лудольфом из Зюдгейма (ум.
1341) — немецкий священник; в 1336–1341 гг. совершил
паломничество в Святую землю, автор труда De itinere Terre sancte («О
путешествии в Святую землю». — лат.). (Примеч. пер.)

231
«Хроника Амади» — анонимная хроника, описывающая историю
Кипра от времен византийского императора Ираклия до бракосочетания
короля Жана II с Еленой Палеолог. (Примеч. пер.)

232
Право мертвой руки — одна из форм личной зависимости крестьян
в Западной Европе, выражавшаяся в праве феодала после смерти
крестьянина изъять часть его имущества (обычно — лучшую голову
скота). (Примеч. пер.)

233
«О правлении государей» (лат.). (Примеч. пер.)

234
«Генеалогия богов» (лат.). (Примеч. пер.)

235
Гийом де Машо. Взятие Александрии, или Хроника короля Пьера I
де Лузиньяна.

236
Камиль Анлар (1862–1927) — французский археолог и историк
искусства; автор, в числе других, работы «Готическое искусство и
Ренессанс на Кипре» (Art gothique et Renaissance en Chypre), 1899.
(Примеч. пер.)

237
Никосийский собор был практически завершен в начале XIV в.
архиепископом Жаном де Поло, который 5 ноября 1326 г. торжественно
освятил здание. Тем не менее работы продолжались вплоть до 1330 г.

238
Проклятья сирийских и армянских хронистов в адрес Филарета
объясняются именно тем, что он перешел в греческую церковь, но он
был по происхождению армянином.

239
Спарапет
—
высшее
воинское
звание
в
Армении,
«главнокомандующий», аналогичное французскому «коннетабль».
(Примеч. пер.)

240
Второго сына короля Кипра Юга III и брата короля Анри II.

241
Костандин происходил из младшей ветви династии Хетумидов —
сеньоров Негира. (Примеч. пер.)

242
Также представитель младшей ветви Хетумидов, кузен своего
предшественника. (Примеч. пер.)

243
Нерсес Ламбронский, или Ламбронаци (1153–1198) — армянский
писатель, ученый, философ, государственный и церковный деятель
Киликийской Армении. (Примеч. пер.)

244
Мхитар Гош (около 1120/1130–1213) — армянский мыслитель и
общественный деятель, автор «Судебника» — сборника феодального
права Армении. (Примеч. пер.)

245
«Цветник историй земель Востока» (старофр.). (Примеч. пер.)

246
Другой армянский порт, Корикос или Горигос, возле Селифке,
находился западнее, слишком далеко от Киликийской Месопотамии. С
другой стороны, отметим важность таможенного поста, устроенного
армянами на их сирийской границе в Портелль или Портелле,
нынешнем Сакалтутане.

247
Марко Поло, побывавший в Лайаццо в 1271 г., написал в 1298 г.:
«На море стоит город, называемый Айас, ведущий большую торговлю.
Знайте, что все товары из района Евфрата: пряности, золотые и
шелковые ткани, а также много иных товаров — привозят в тот город.
Купцы из Венеции и Генуи и многих других стран привозят туда свои
товары и закупают новые. Все путешественники, кто направляется в
страны Евфрата, купцы и прочие, приезжают туда».

248
Pratica della mercatura («Практика торговли», итал.) — справочник,
являющийся важным источником для изучения экономики Западной
Европы XIV в. и стран Черного моря; в книге описаны пути в Китай
через Тану (Азов), Сарай, Сарайчук, Ургенч, Отрар, Алмалык.
Составлен между 1338 и 1342 гг. флорентийским купцом Франческо
Бальдуччи Пеголотти (? — ок. 1347). (Примеч. пер.)

249
Iorga. Philippe de Mézières.

250
Марино Санудо (Сануто) (1466–1536) — венецианский историк и
государственный деятель. (Примеч. пер.)

251
Провинция Сомхетия расположена между истоками Дебеды, или
Бердуджи, и Машаверы.

252
Матфей Эдесский сообщает, что войско Давида II было усилено 15
тысячами кипчаков, 5000 аланов и сотней франков. Тюркская армия
насчитывала 40 тысяч человек.

253
Самуел Анеци — армянский историк и церковный деятель XII в.
(Примеч. пер.)

254
Амирспасалар — в средневековой Грузии главнокомандующий,
возглавлявший регулярное войско, личную царскую охрану, ополчение,
выставляемое феодалами, и отряды наемников. (Примеч. пер.)

255
См.: Груссе Р. Степные кочевники, покорившие мир. М.:
Центрполиграф, 2020. С. 246–248, 262–264.

256
Действительно, византийский
император или
узурпатор
Никифор III Вотаниат в 1078–1080 гг. допустил тюрок в Никомедию и
Никею. См. выше.

257
Фердинан Шаландон (1875–1921) — французский историкмедиевист и византинист. (Примеч. пер.)

258
Никита Хониат (1155–1217) — византийский писатель и историк;
главный труд — «История», охватывающий события, происходившие в
Византии и соседних странах с 1118 по 1206 г., является одним из
основных источников по данному периоду. (Примеч. пер.)

259
Напомним, что Кастамон был родовым замком Комнинов.

260
Chalandon. Les Comnène, II, p. 87.

261
Относительно этой реставрации отсылаю к главе об истории
Армянского Киликийского государства.

262
Первые анатолийские Сельджукиды в арабских хрониках
титулуются «королями» (маликами), султанское достоинство в
принципе принадлежало их родственникам, Великим Сельджукидам
Персии. Тем не менее, по свидетельству Анны Комнины, Григория
Священника, Матфея Эдесского и Михаила Сирийца, уже КылычАрслан I узурпировал титул султана.

263
К 1174 г. под власть Кылыч-Арслана попали все владения
Данишмендидов, за исключением Малатьи, которая была взята лишь в
1177 г.

264
Важную роль в согласии большинства крестоносцев на принятие
предложения Алексея Молодого сыграл германский король Филипп
Швабский, наследник балканских проектов императора Генриха VI.
Филипп был женат на сестре Алексея — Ирине. (Примеч. пер.)

265
Маргарита Венгерская — сестра короля-крестоносца Андраша II,
внучка (по матери) знаменитого Рено де Шатийона. (Примеч. пер.)

266
Название Морея превалирует во франкоязычных источниках, Ахея
— в латинских текстах.

267
Также были попытки идентификации Эспигаля с Пегалем (Бигой),
далее к западу, но в глубине страны.

268
Грек Феодор Врана был женат на императрице Аньес
Французской, дочери короля Людовика VII и вдове императора
Андроника Комнина.

269
Регентство над королевством Фессалоникским было поручено
Бертольду фон Катценельнгбогену, который осуществлял его с 1209 по
1217 г.

270
После захвата Эвбеи крестоносцами и смерти ее первого сеньора
Жака д’Авена остров был поделен на три равные части между тремя
властителями, получившими титул терциарии (по-итальянски
терциарий — «владелец трети»). (Примеч. пер.)

271
«Рожденные от иного народа, чем ты, и повинующиеся законам
иного понтифика, мы, когда подчинились тебе, оговорили, что
признаём твою власть над нашими телами, но не над нашими душами».

272
После отмены Людовиком XIV в 1685 г. Нантского эдикта,
дававшего определенные права французским протестантам-гугенотам,
и усиления преследований властями тех, кто не желал переходить в
католичество, началась массовая эмиграция из Франции гугенотов, в
основном ремесленников, купцов и дворян, в протестантские страны,
что нанесло серьезный ущерб французской экономике. Также это
спровоцировало вооруженные выступления гугенотов, в том числе
Севеннское восстание так называемых камизаров, осложнившее и без
того непростое положение страны во время Войны за испанское
наследство. (Примеч. пер.)

273
Георгий
Акрополит
(1217–1282/1283)
—
византийский
государственный деятель, дипломат и историк. (Примеч. пер.)

274
Первым браком он был женат на Аньес Монферратской, сестре
маркиза Бонифация, короля Фессалоникского, а вторым на дочери
болгарского царя Борила.

275
Старший сын Пьера (шестого сына короля Франции Людовика VI)
и Элизабет де Куртене, наследницы старшей ветви дома Куртене,
младшая ветвь которого носила титул графов Эдесских. Женат на
Иоланде де Эно-Фландрской, сестре императоров Бодуэна I и Анри.
(Примеч. пер.)

276
Проложенная через Балканы во II в. н. э. римская дорога,
первоначально соединявшая Диррахий (Дураццо) и Аполлонию с
Фессалониками, а впоследствии продленная до Константинополя.
(Примеч. пер.)

277
Бальи при ней были Конон де Бетюн, сенешаль Романии, и Марино
Микелли (1219–1221).

278
Робер был третьим сыном Пьера и Иоланды. Старший ушел в
монастырь, второй, Филипп, был маркизом де Намюр.

279
Он же упоминавшийся выше Феодор Ангел Комнин; также Феодор
Ангел Дука Комнин, Феодор Ангел. (Примеч. пер.)

280
Бланка Кастильская — жена французского короля Людовика VIII
Льва, регентша Франции в малолетство их сына Людовика IX (1226–
1236), позднее управляла страной во время отсутствия Людовика,
участвовавшего в Седьмом крестовом походе (1248–1252). (Примеч.
пер.)

281
Вот список регентов, или бальи, осуществлявших власть сначала
во время малолетства Бодуэна II, а затем при его отлучках: его сестра
Мари де Куртене, вдова Феодора Ласкариса (1228); Наржо де Туси
(1228–1231 и 1238–1240); Жан де Бриенн, соправитель и тесть
Бодуэна II (1231–1237); Филипп де Туси, сын Наржо (1244–1248).

282
Нимфея — в настоящее время г. Кемальпаша в провинции Измир,
Турция. (Примеч. пер.)

283
Сам Шамплит был уроженцем Франш-Конте, однако его отец, Эд I,
был сыном графа Юга I Шампанского (или незаконным ребенком жены
Юга, прижитым ею не от мужа), которого граф отказался признать
своим, и тот удалился во Франш-Конте, к родственникам матери.
(Примеч. пер.)

284
Шамплит находится возле Везуля во Франш-Конте.

285
Фукидид (ок. 460 — ок. 400 до н. э.) — афинский военный и
государственный деятель, греческий историк, основатель исторической
науки, автор «Истории Пелопоннесской войны» о вооруженном
конфликте (431–404 до н. э.) между Делосским союзом во главе с
Афинами и Пелопоннесским союзом, возглавляемым Спартой.
(Примеч. пер.)

286
Порт Жонк, то есть Наварин, остался за княжеством Морейским.

287
«Морейская хроника» — анонимная стихотворная хроника первой
половины XIV в., написанная на среднегреческом языке с
профранкских позиций. Представляет собой подробную историю
завоевания и господства франков в Морее. Главная часть хроники
охватывает события 1205–1292 гг. (Примеч. пер.)

288
Гийом де Шамплит оставил двух сыновей: Эда III де Шамплита,
сеньора де Ла Марш в Бургундии, умершего в 1250 г., и Гийома II де
Шамплита, виконта де Дижон, ставшего сеньором де Ла Марш после
смерти своего брата. Ни тот ни другой не предъявляли претензий на
Морею.

289
Обратим внимание на эту цифру. Собственно Морея имела
двенадцать бароний, а также объединяла двенадцать пэров, или
баронов, как и капетингская Франция, так же как Карл Великий из
героических поэм имел двенадцать пэров. См. далее.

290
Отметим, что в 1190 г. король Англии Ричард Львиное Сердце,
имевший на пути в Святую землю во время Третьего крестового похода
проблемы с греческой частью населения Мессины, построил, дабы
удерживать его в повиновении, деревянную крепость, которой дал
название Мате-Грифон.

291
«Морейская хроника» § 118 называет ядром этой баронии, перед
Каритеной, замок Ореокловон (Аракловон), на французском Бюсле,
отданный Гийомом де Шамплитом Жоффруа де Брюйеру.

292
После того как греки в 1262 г. отобьют Гераки, Жан I де Нивеле
создаст новую баронию Нивеле в Фанари. См. далее.

293
Эту борьбу с духовенством, до недавнего времени приписываемую
Жоффруа II, Жан Лоньон отнес к правлению Жоффруа I.

294
Обри де Труа-Фонтен (из Труа-Фонтена) (ум. после 1252) —
цистерианский монах и хронист, автор «Хроники», охватывающей
события от Сотворения мира до 1241 г. (Примеч. пер.)

295
Филипп Муске — автор «Стихотворной хроники»: истории
франков и Франции от истоков до 1242 г. (Примеч. пер.)

296
Отсюда прозвище Гийом де Каламата (Каламатский), которым его
иногда называли. Также его прозвали Гийом Большой Зуб.

297
Преемником Отона де ла Роша, сеньора Афинского и Фиванского
(1205–1225), который в 1225 г. вернулся во Францию, стал его
племянник Ги I, сеньор Афинский и Фиванский с 1225 по 1263 г.

298
Проведитор — в Венецианской республике чиновник, призванный
наблюдать за действиями командиров нанятых республикой отрядов.
Иногда проведиторы брали на себя непосредственное командование
войсками в ходе боевых действий. (Примеч. пер.)

299
За освобождение своего плененного при Пуатье (1356) короля
Франции по мирному договору с Англией, заключенному в местечке
Бретиньи (1360), Франция обязалась не только выплатить огромный
выкуп в 3 млн золотых экю, но и уступить Англии огромные
территории на юго-западе Франции (Перигор, Арманьяк, Сентонж,
Руэрг и ряд других), входившие некогда в герцогство Аквитанское
(наследственное владение английских королей с середины XII в.), а
также графство Понтье и Кале на севере. (Примеч. пер.)

300
В ходе предыдущей кампании византийская армия, выступившая
из Лаконии, впервые угрожала Элиде. Гийом де Виллардуэн,
находившийся тогда в Андравиде, выступил навстречу противнику и
разбил его в миле от Сергианы. Хронисты сообщают, что среди
погибших был византийский полководец Кантакузин.

301
Отметим, что Анслен де Туси знал турецкий язык, что позволило
ему завязать ценную дружбу с тюркским кондотьером по имени Мелик,
который оставил службу у византийцев и перешел на сторону Гийома
де Виллардуэна.

302
Вторая дочь Гийома де Виллардуэна, Маргарита де Матагрифон,
вышла замуж за Иснара де Сабрана.

303
Отон де ла Рош умер во Франции в 1234 г.

304
Санудо пишет, что Жан де ла Рош на греческом языке сказал своим
соратникам по поводу многочисленной византийской армии: «Много
народу, но мало людей», что показывает, насколько греческий язык был
близок франкским баронам. К сожалению, за этой победой Жана де ла
Роша последовало (1275) тяжелое поражение его союзников,
терциариев Эвбеи и семейства Санудо Наксосских, которые позволили
византийцам разбить себя в морском сражении возле Деметриады, в
Альмиросском заливе.

305
Libro de los fechos, § 313.

306
Георгий Пахимер (1242 — ок. 1310) — византийский философ,
историк, писатель и церковный деятель. (Примеч. пер.)

307
Морис Баррес (1862–1923) —
политический деятель. (Примеч. пер.)

французский

писатель

и

308
В своем завещании Гийом де Виллардуэн назначил бальи Жоффруа
де Шодерона. Однако тот умер вскоре после своего господина и был
заменен своим сыном Жаном.

309
«Морейская хроника», греческий вариант, стихи 8707–8775: «Как
только был восстановлен в стране мир, все начали богатеть деньгами и
иным добром, и князь, и его подданные… Земля была мирной и в
добром состоянии; бароны и рыцари были богатыми и хорошо
снаряженными. Князь (Флоран де Эно) ездил по своей земле, устраивал
праздники и развлечения и сам получал удовольствие».

310
Сент-Омеры — наследственные маршалы (с Николя III) княжества
Морейского, владели в нем многочисленными фьефами. Вдобавок к
этому они были сосеньорами Фив в герцогстве Афинском. Три замка,
возведенные ими, носили их имя: 1 — замок Сент-Омер, построенный
в Фивах на месте античной цитадели Кадмея; 2 — Сент-Омер в Элиде,
в горах, называемых сегодня Сантамери; 3 — Сент-Омер в заливе
Наварин в Мессении.

311
Утремер (Outremer) — букв. «Заморье» — термин, используемый
для обозначения крестоносных государств в Святой земле. (Примеч.
пер.)

312
В арагонской версии «Морейской хроники» этот драматический
эпизод несколько смягчен.

313
Один из младших сыновей герцога Робера II Бургундского (из
первого капетингского Бургундского дома, идущего от герцога Робера I
Старого, младшего брата короля Генриха I) и Аньес Французской
(дочери Людовика Святого); брат Маргариты, первой жены короля
Франции Людовика X Сварливого, известной по скандальному делу
Нельской башни и умершей (либо убитой) в заключении в ШатоГайаре, и Жанны Хромоножки, жены Филиппа де Валуа, ставшего в
1328 г. Филиппом VI, первым французским королем из линии Валуа.
(Примеч. пер.)

314
Катрин де Валуа — старшая дочь Шарля де Валуа от его второго
брака
с
Катрин
де
Куртене,
титулярной
императрицей
Константинопольской, внучкой последнего реально царствовавшего
латинского императора Бодуэна II. (Примеч. пер.)

315
Ги д’Ангьен — сеньор Аргоса и Навплии с 1356 по 1377 г.; сын
Готье III д’Ангьен. Он был женат на Бонне де Фушероль, дочери
Николя III, губернатора Аргоса. Отметим также, что по своей матери,
Изабелле де Бриенн, он являлся внуком Готье V де Бриенна, герцога
Афинского, убитого в битве у озера Копаис в 1311 г.

316
Женатый на Бонне де Бурбон, племяннице (дочери брата) Марии.
(Примеч. пер.)

317
Жак де Бо — сын Маргариты Тарентской, дочери Филиппа II и
Катрин де Валуа, титулярной императрицы Константинопольской.
(Примеч. пер.)

318
Одна из дочерей Катерины Дзаккариа и Фомы Палеолога, ЗояСофья, стала второй женой великого князя Московского Ивана III.
(Примеч. пер.)

319
Куртре (1302), Грансон (1476) и Мора (1476): три крупных
поражения французской (Куртре) и бургундской (Грансон и Мора)
рыцарской конницы под командованием короля Филиппа Красивого
(Куртре) и герцога Карла Смелого (Грансон и Мора) от пеших в
основном армий их противников (ополчения восставших фламандцев в
первом случае и швейцарских войск в двух остальных); высокомерно
презирая пехоту, рыцари недооценили ее боевые возможности, что и
стало причиной их разгрома. (Примеч. пер.)

320
Никифор Григора (ок. 1293 — ок. 1390) — византийский историк и
писатель; главный труд «Римская история» (иначе — «История
ромеев») в 37 книгах, описывающая события с 1204 по 1359 г. (Примеч.
пер.)

321
Наследница Паллавичини, маркиза Гульельмина, в 1338 г. вышла
замуж за Никколо Джорджи из венецианской семьи Джорджи, или
Цорци, которая таким образом приобрела Бодоницу и, благодаря
поддержке Венеции, продержалась в ней вплоть до турецкого
завоевания. Последний из Джорджи, маркиз Никколо II, в 1414 г. попал
в плен к туркам. См. ниже.

322
Готье VI, титулярный герцог Афинский, граф Лечче, сеньор Аргоса
и Навплии с 1311 по 1356 г., сеньор Флоренции в 1342–1343 гг.,
коннетабль Франции в 1355 г., был убит 19 сентября 1356 г. в битве при
Мопертюи (Пуатье).

323
Родился во Флоренции в 1310 г., умер в Амальфи 8 ноября 1365 г.

324
Никола I также получил в 1363–1364 гг. сеньории Востица и
Нивеле.

325
Треченто (итал. trecento — букв. триста, а также 1300-е гг.) —
принятое в итальянском языке наименование XIV в.; используется для
обозначения определенного периода в развитии итальянского искусства
— эпохи Проторенессанса. (Примеч. пер.)

326
Лаоник Халкокондил (ок. 1423 или ок. 1430 — ок. 1490) —
византийский историк. (Примеч. пер.)

327
Кватроченто (итал. quattrocento, «четыреста», а также 1400-е
гг.) — общепринятое обозначение эпохи итальянского искусства XV в.,
соотносимой с периодом раннего Возрождения (1420-е — ок. 1500).
(Примеч. пер.)

328
Мнесикл — древнегреческий (афинский) зодчий второй половины
V в. до н. э. (Примеч. пер.)

329
Паоло Градениго был венецианским бальи Негропонта с 1254 по
1256 г.

330
Отон де Сикон — терциарий Каристоса с 1250 по 1278 г.

331
Преемником Ликарио на посту командующего византийским
флотом стал другой итало-греческий корсар Джованни де ло Каво (де
Капито), уроженец острова Анафи.

332
Все венецианские бальи Негропонта того периода были
энергичными деятелями. Это: Никколо Морозини Россо, по прозвищу
Добрый бальи (1278–1280), Никколо Фальер (1280–1282), Андреа
Дзено (1282–1283), Джованни Дзено (1283–1285), Джакопо Молино
(1285–1287), Марино Соранцо (1287–1289), Марко Микьели (1289–
1291) и Джакопо Бароцци (1295–1297).

333
Добавим, что происходило с терциариями: в 1278 г. одна из третей
перешла к венецианской семье Гизи, сеньорам Тиноса и Миконоса в
Кикладе.

334
Марко Санудо признал себя
предположительно уже в 1207 г.

вассалом

императора

Анри

335
Кандия — распространенное в Европе второе название острова
Крит, а также название столицы острова. (Примеч. пер.)

336
Сначала турки поставили управлять Наксосом еврея Иосифа Нази,
«герцога-еврея» (1566–1579), а затем напрямую аннексировали остров.

337
Iorga. Philippe de Mézières.

338
Это выступление критской знати едва не спровоцировало
вмешательство короля Кипра Пьера I в пользу венецианцев.

339
Иперпир — византийская золотая монета конца XI — середины
XIV в. (Примеч. пер.)

340
Георге Братиану (1898–1953) — румынский политический деятель
и историк, автор работ о торговой деятельности генуэзцев и
венецианцев на Черном море в XIII–XIV вв. (Примеч. пер.)

341
Возникшая во время второй осады Кафы эпидемия чумы
распространилась на Запад: это знаменитая «черная смерть».

342
Еще до того, как стать великим магистром, Раймон Беранже в
1357 г. командовал флотом ордена, который, соединясь с флотами
Венеции, Византии и бальи Мореи Готье де Лора, сжег турецкую
эскадру из 35 кораблей в водах Мегары.

343
Никея была административным и религиозным центром новой
греческой империи. Но «никейские императоры» часто проживали
также в Нимфее и Филадельфии.

344
Имеется в виду работа Р. Груссе «Степные кочевники, покорившие
мир». М.: Центрполиграф, 2020. (Примеч. пер.)

345
Ибн-Баттута (1304–1377) — путешественник и странствующий
купец, автор книги «Подарок созерцающим о диковинках городов и
чудесах странствий». (Примеч. пер.)

346
Хронология событий очень плохо установлена. Дата смерти
Эртогрула точно не известна. Позднейшие источники варьируют ее от
1264 до 1282 г.

347
Этериарх — командир императорской личной гвардии. (Примеч.
пер.)

348
По турецким источникам, в год 737 Хиджры (1325–1326), или 728
(1326–1327), или в 731 г. (1330–1331); по византийским, очевидно
ошибочным в данном случае, лишь в 1338 г.

349
Деметриос Кидонес (1324–1398) — ученый грек, латинист,
близкий друг и советник императора Иоанна Кантакузина. (Примеч.
пер.)

350
Турецкие и западные источники противоречат друг другу, но
письмо Мурада I, сообщающее о его победе и датированное началом
месяца зуль-каада, то есть концом августа 1362 г., дает
хронологический ориентир.

351
В частности, Ипсалу (1361), Ксанти и Маронею (1371), а также
Серес в Македонии (1382 или 1385).

352
Кондотта (итал. condotta) — в средневековой Италии договор о
найме на военную службу отряда наемников, заключавшийся обычно с
его командиром; в данном случае, скорее, собственно отряд таких
наемников. (Примеч. пер.)

353
После смерти великого сербского царя Стефана Душана (1331–
1355) Сербия при его преемнике Стефане Уроше (1355–1371)
разделилась на несколько частей с различными правителями. Принц,
который в 1371 г. выступил против турок, — это Вукашин, правитель
Западной Македонии.

354
Сербия всегда была разделена между многими правителями.
Лазарь, властитель Рудника, был наиболее могущественным из них. Он
царствовал над всем регионом Моравы от Дуная до Ново-Бродо.

355
Сыном Андроника VII.

356
Письма императора
Э. Леграном. 1893.

Мануила

Палеолога,

опубликованные

357
Василий Цезарейский, он же Василий Великий (330–379) —
святой, богослов, греческий епископ Цезареи в Каппадокии (Малая
Азия, ныне Турция). Григорий Назианзин либо Григорий Назианзин
Старший (ум. 374) — епископ города Назианз Каппадокии (Малая
Азия, ныне территория Турции) либо его сын, тоже Григорий, также
называемый Григорий Богослов (ок. 325–389), святой, один из Отцов
Церкви. (Примеч. пер.)

358
Иоанн VII был сыном бывшего антиимператора Андроника IV.

359
Баязид действительно оценил важность Галлиполи для
«удушения» Константинополя и приказал построить на входе в порт, на
европейском берегу, большую башню. По приказу его сына Сулеймана
генуэзец из фамилии Негро, перешедший на службу к османам,
построил подобную башню на азиатском берегу, в Лампсаке, напротив
Галлиполи.

360
Иса, по исследованиям его монет, правил в Айдыне с 1347 по
1390 г. (и снова с 1402 по 1421 г.).

361
Хидр-шах-бек, последний эмир из семьи Сарухан, царствовал с
1386 по 1391 и вновь с 1402 по 1410 г.

362
Ильяс был свергнут Баязидом в год своего восшествия на престол
(1391). Он вновь будет царствовать в Ментеше с 1402 по 1421 г.

363
Его сын Осман Челеби будет восстановлен на престоле в 1402 г. и
процарствует до окончательной аннексии в 1424 г.

364
В принципе Караман-оглы владел во Фригии Акшехиром, в
Ликаонии Коньей (древним Иконием), Ларандой, городом,
переименованным в их честь в Караман, в Киликии Трахее Эрменеком,
в Каппадокии Нигде и Аксераем. Остальная часть Каппадокии с
Кесарией, Сивасом и Амасией принадлежала другой тюркской
династии, Артена-оглы, царствовавшей там приблизительно с 1335 по
1380 г. Артена-оглы были заменены в Сивасе и Кесарии тюркским
правителем-поэтом Бурхан ад-Дином.

365
Османские и византийские источники не согласны в том, был ли
султаном Баязидом низложен его тезка, эмир Кастамуни Джелал ад-Дин
Баязид Котурум, или сын того Сулейман-бек.

366
«Зафар-наме» (перс. Книга побед) — написанная на фарси в
середине XV в. Шараф ад-Дином биография Тамерлана. (Примеч. пер.)

367
Феодор II Палеолог — деспот Мистры в 1407–1443 гг.; один из
младших сыновей императора Мануила II и племянник деспота
Мистры Феодора I.

368
Аспр — серебряная монета, имевшая хождение в Трапезундской, а
затем в Османской империи. (Примеч. пер.)

369
Более известный под прозвищами Дракула и Цепеш. (Примеч. пер.)

370
Драгаш — фамилия его матери, дочери сербского князя.
Византийская традиция позволяла принимать материнскую фамилию,
если она была достаточно престижна. (Примеч. пер.)

371
Караман-оглы еще несколько лет сохраняли Ларанду (или
Караман) и Эрменек. Династия угасла в 1483 г.

372
Константин был деспотом Мореи с 1428 по 1448 г. и ее части с
1432 г., совместно с Фомой Палеологом.

373
Договоры Османской империи с венецианской Синьорией были
продлены 10 сентября 1451 г. между Мехмедом II и венецианским
послом Лоренцо Моро. По просьбе венецианцев султан освободил от
уплаты дани герцога Наксосского.

374
Венецианские (например, Барбаро) и многие византийские
(Франтцес и Критобул) источники обвиняют Джустиниани в
дезертирстве; другие же настаивают, что Джустиниани покинул поле
боя лишь после того, как получил смертельную рану, хотя,
действительно, он не позаботился назначить себе преемника.

375
Великолепный — прозвище, данное султану европейцами; в
мусульманском мире его называют Кануни (Законодатель). (Примеч.
пер.)

376
Капудан-паша — титул командующего флотом Османской империи
с конца XVI в. (Примеч. пер.)