в языке
СОЦПЙЛЬНЫХ МУК
мм
вше
соцпдльиьаидук
АЛЕТЕЙЯ
ЦЕНТР НЕЗАВИСИМЫХ СОЦИОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИИ
ПРАВОЗАЩИТНЫЙ ЦЕНТР «МЕМОРИАЛ»
ЦЕНТР РАЗВИТИЯ ДЕМОКРАТИИ И ПРАВ ЧЕЛОВЕКА
m
в языке
СОЦИАЛЬНЫХ мук
Под редакцией
Виктора Воронкова
Оксаны Карпенко
Александра Осипова
«Алетейя»
Санкт-Петербург
2002
ББК С.я43
УДК 301.194.3
Р24
Издание осуществлено при поддержке Фонда Форда
Р24 Расизм в языке социальных наук / Под ред. В. Воронкова, О. Карпенко,
А. Осипова. — СПб.: Алетейя, 2002. — 224 с.
ISBN 5-89329-544-7
Этот сборник является результатом работы междисциплинарной конферен-
ции «Социальные науки, расистский дискурс и дискриминационные практики»,
организованной Центром независимых социологических исследований (Санкт-
Петербург), Правозащитным центром «Мемориал» (Москва), Центром развития
демократии и прав человека (Москва) и состоявшейся 1-2 декабря 2001 года в
Санкт-Петербурге.
Собравшиеся на конференции социологи, этнологи, лингвисты, правозащит-
ники впервые обсуждали вклад современной российской социальной науки в
развитие представлений и языка, оправдывающих дискриминацию и насилие.
В сборнике содержатся тексты докладов участников конференции и наиболее
важные и интересные, с нашей точки зрения, выдержки из дискуссии.
Мы выражаем благодарность Фонду Форда, без финансовой поддержки ко-
торого ни конференция, нн этот сборник были бы невозможны.
ББКС.яЯЗ
УДК 301.194.3
© Издательство «Алетейя», 2002
© Центром независимых социологических
исследований, 2002
ПРЕДИСЛОВИЕ
Конференция «Социальные науки, расистский дискурс и дискриминаци-
онные практики» была организована группой единомышленников, обеспо-
коенных ситуацией, сложившейся в российском обществоведении, и счита-
ющих себя ответственными за (вос)производство в российском обществе
так называемой этнической нетерпимости.
Организаторы видели свою цель в том, чтобы инициировать дискуссию о
роли академического сообщества в распространении расистских идей и прак-
тик дискриминации различных категорий населения. Проникая «в массы»
через институт политического и научного консультирования, академический
язык и дискурс в целом во многом определяют то, как представляют себе об-
щество «простые» люди, журналисты, чиновники, политики. Поэтому мы
исходили из тезиса об исключительной важности анализа того, как общество-
веды видят и описывают общество и существующие в нем противоречия.
В фокусе нашего внимания оказались процедуры дискурсивного (воспро-
изводства отношений доминирования и практические последствия исполь-
зования дискриминирующего языка чиновниками, которые регулируют ми-
грационную ситуацию или «этнические отношения».
Взаимосвязь между языком науки, официальным дискурсом и дискрими-
национными практиками до настоящего времени не была объектом внима-
ния ни российских исследователей, ни активистов гражданских организа-
ций. Россия до сих пор остается в стороне от ведущихся в других странах
академических дебатов на подобные темы. Исключением являются в основ-
ном работы, посвященные простому н в целом маргинальному сюжету —
вкладу политически ангажированных представителей отдельных гуманитар-
ных наук в развитие националистических доктрин.
Участников конференции интересовал феномен, который в российском кон-
тексте можно было бы определить как «нечаянный расизм» (в международ-
ной дискуссии он трактуется как «современный расизм»). Особенность этой
разновидности расизма состоит в негативном отношении его приверженцев к
положениям традиционного расизма1. Они могут идентифицировать себя с ли-
беральными политическими кругами и думать, что лишены предубеждений,
однако их высказывания содержат негативные стереотипы в отношении «ми-
грантов», «турок», «бомжей» и т. д. Мы обращаем внимание на то, что в обы-
1 К традиционным расистским можно отнести идеи о физической и психической
неравноценности человеческих рас, о генетической предопределенности подчинен-
ного положения одних рас и доминирующего положения других и т. п.
6
Расизм в языке социальных наук
денной речи «демократически мыслящих» людей, профессионально занятых
исследованием общества, существуют «политически корректные» формы вы-
ражения «этнических» и других предубеждений. В основании идеи о естест-
венности доминирующего положения той или иной группы может лежать
представление о привилегированности «коренной этнической культуры» по
сравнению с «некоренной», «развитой цивилизации» по сравнению с «нераз-
витой» и т. д. В этой ситуации традиционный смысл, приписываемый катего-
рии «расизм» (связанный с понятием «раса»), оказывается слишком узким.
Расизм неоднократно попадал в фокус западных академических, полити-
ческих, общественных дискуссий, и представления о нем претерпели зна-
чительные изменения. В настоящее время в эту категорию включают не толь-
ко ограниченный набор концепций традиционного расизма, но и практики
приписывания социального значения более широкому спектру так называ-
емых аскриптивных характеристик человека («пол», «возраст», «фенотип»,
принадлежность к тому или иному «этносу») и создание иерархических си-
стем классификаций, используемых в дальнейшем для обоснования необ-
ходимости ограничения доступа или исключения какой-либо группы из про-
цесса распределения ресурсов2.
Приходится признать, что прошедшая в европейской и американской со-
циологии и антропологии дискуссия обошла Россию стороной. Ее отзвуки
можно обнаружить в статьях недавно изданных переводных словарей по
социологии3, однако говорить о сколько-нибудь значительном влиянии этих
текстов на российскую дискуссию едва ли приходится. С начала прошлого
века значение слова «расизм» в русском языке не претерпело значительных
изменении. Он по-прежнему ассоциируется почти исключительно с деятель-
ностью экстремистских группировок, открыто выражающих свое негатив-
ное отношение к «черным». При этом незамеченным остается тот факт, что
расистские идеи в более «цивилизованном», «окультуренном» виде присут-
ствуют практически во всех научных, учебных и публицистических текстах,
претендующих на «объективность» и следование нормам непредубежден-
ного отношения к «другому»4, а также законодательных актах, касающихся
«национальных отношений».
2 Джери Д., Джери Дж. Большой толковый социологический словарь. М.: Вече;
ACT, 1999. Т. 2. С. 136-137.
3 Аберкромби Н., Хилл С., Тернер Б. Социологический словарь / Под ред. С. Ерофе-
ева. Казань: Изд-во Казанского университета, 1997; Джери Д, Джери Дж. Указ. соч.
4 Исключение составляют академические тексты, авторы которых используют по-
нятие «расизм» в западном смысле (см. работы В. Воронкова, О. Карпенко, В. Мала-
хова, А. Осипова, О. Паченкова, С. Соколовского). Начало академической дискуссии
о современном расизме в России можно связать с проведением в 1999 году Междуна-
родной конференции «Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ»,
результатом которой стал одноименный сборник статей (Мультикультурализм и транс-
Предисловие
7
Мы далеки от мысли, что большинство российских социологов созна-
тельно обосновывает расистские политические решения в области, напри-
мер, миграции. «Нечаянный» расизм российских обществоведов отражает
не столько злой умысел, сколько недостаток рефлексии по поводу основа-
ний, целей и последствий своей профессиональной деятельности. Многие
участники конференции обращали внимание на то, что, будучи оппонентами
(традиционного) расизма, ученые могут невольно способствовать его распро-
странению. Этот обратный запланированному эффект возникает из-за того,
что стороны пользуются одним и тем же языком, опираются на общие базо-
вые допущения и посылки (например, о реальном существовании «рас» или
о том, что каждый человек принадлежит к какому-то «этносу»). Поэтому
дискуссия о роли ученых в воспроизводстве в обществе предубеждений и
нетерпимости тесно связана с вопросами развития категориального аппарата
и методологии социальных наук. По нашему мнению, подобный разговор
должен стать частью более широких дебатов о роли и месте позитивист-
ских подходов в социальных науках. С нашей точки зрения, задача пре-
одоления «расизма» — это не задача борьбы с маргинальными идеями и
группами людей. Она должна быть переформулирована как преодоление
эссенциалистских навыков мышления.
Необходимость проведения подобного рода дискуссий обусловлена тем,
что доминирование в академическом сообществе эссенциалистской концеп-
ции этничности способствует воспроизводству расистских представлений
в обществе. Возникающие на базе подобных взглядов рецепты социального
управления потенциально допускают и предполагают различные формы
организованной дискриминации.
Большинство участников конференции являются сторонниками конструк-
тивистской парадигмы и рассматривают «этнические различия» как резуль-
тат процесса приписывания «этнического» смысла наблюдаемым различиям
в поведении, внешности и т. п. Тот факт, что этнические различия воспри-
нимаются большинством людей как «очевидные» и «естественные», объяс-
няется устойчивостью «этнического» языка и практик социализации, в ос-
нование которых заложено убеждение о существовании эссенциальной связи
человека с его «этносом», его «этнической культурой».
Наша конференция представляла собой своего рода попытку акцентиро-
вать внимание на современном значении категории «расизм». Целью такой
интеллектуальной интервенции является проблематизация доминирующих в
отечественном обществознании эссенциалистских навыков мышления и со-
ответствующих способов производства знания об «этнических», «нацио-
формация постсоветских обществ / Под ред. В. Малахова, В. Тишкова. М.: Институт
этнологии и антропологии РАН, 2002), и выходом в свет книги Владимира Малахо-
ва (Малахов В. «Скромное обаяние расизма» и другие статьи. М.: Модест Колеров и
«Дом интеллектуальной книги», 2001).
8
Расизм в языке социальных наук
нальных», «расовых» различиях. Эти различия предлагается рассматривать
не как данность (то, что есть «на самом деле»), ожидающую своего объек-
тивного описания и научного объяснения, но как результат политических и
дисциплинарных усилий, плод сформировавшихся в советское время прак-
тик изучения, описания и «регулирования» этих различий.
Обсуждение проблем «современного расизма» в России особенно акту-
ально в контексте разворачивающейся сегодня борьбы с «экстремизмом» и
«нелегальной миграцией». На фоне убеждения, что существуют «этничес-
кие группы», склонные к преступной деятельности, к решению вопросов
силовым путем и т. п., призывы к борьбе с «преступностью» и «экстремиз-
мом» превращаются в расистские. На фоне убеждения, что правом на ле-
гальный статус и судебную защиту имеют прежде всего представители «ко-
ренных национальностей» или «коренные жители», в расизм превращается
борьба с «нелегалами». Мы полагаем, что публикуемая дискуссия даст тол-
чок новому осмыслению ситуации не только в социальных науках, но и в
обществе в целом.
Владимир Малахов
Институт философии РАН, Москва
ПРЕОДОЛИМО ЛИ
ЭТНОЦЕНТРИЧНОЕ МЫШЛЕНИЕ?*
Я начну с того, что сформулирую свое понимание смысла нашей конферен-
ции. На мой взгляд, она нужна прежде всего для того, чтобы оппоненты нацио-
нализма, расизма, ксенофобии не играли с националистами, ксенофобами и
расистами по тем правилам, которые последними навязаны. Чтобы право-
защитники не говорили с расистами на одном языке, не разделяли с ними тех
допущений, часто молчаливых, нерефлективных, которые лежат в основе на-
ционалистического и расистского мышления.
Что для этого нужно сделать? Разумеется, это вопрос в высшей степени слож-
ный. Я не уверен, что мы в практическом плане можем предложить некий
свод непротиворечивых рекомендаций, однако в теоретическом плане на по-
ставленный вопрос есть достаточно однозначный ответ. А именно: необходимо
подверпгуть ревизии эти нерефлективные допущения, что означает— изменить
тип мышления.
Условно говоря, этот тип мышления называется эссенциализмом. В этой
связи я бы хотел сделать одну важную оговорку. Речь не идет о том, чтобы
присягнуть на верность парадигме, альтернативной эссенциализму — то есть
социальному конструктивизму. Этим вопрос вовсе не решается. Во-первых,
у конструктивизма как у методологии есть свои уязвимые стороны. Во-вто-
рых, это совсем не однородное явление, это отнюдь не единая парадигма.
Между такими ее представителями, как Питер Бергер и Томас Лукман, и
такими как, скажем, Пьер Бурдье или Энтони Гидденс, немало различий.
И наконец, в-третьих, не только в нашей литературе, но и в западной имеет
место некое вульгарное представление о конструктивизме. Отчасти это свя-
зано с поверхностным восприятием, невнимательным чтением, когда про-
читываются фактически сплошные лозунги. Увидели, допустим, выраже-
ние «изобретение традиции» или «изобретение прошлого» и тут же сделали
вывод: все изобретается, читай — фабрикуется, сознательно изготовляется.
Получается, что сложнейшие социальные феномены суть не что иное, как
продукт чьих-то манипуляций, не более того. Взять хотя бы формулу Бене-
дикта Андерсона о нациях как воображаемых сообществах или тезисы Ва-
лерия Тишкова в этой же связи. Согласно вульгарному восприятию данной
позиции, Андерсон и Тишков провозглашают, что нации существуют толь-
ко в воображении, только в головах людей. Но это же абсурд. И вопрос как
бы закрыт, дискуссия окончена, мы, стало быть, к «конструктивистам» не
имеем отношения. Пусть себе играют в модные слова, а мы останемся в
рамках строгой науки.
Работа выполнена при поддержке Фонда Д. и К. Макартуров.
10
Расизм в языке социальных наук
Итак, дело заключается не в том, чтобы отказаться от одной — эссенциа-
листской — парадигмы в пользу другой, конструктивистской, а в том, чтобы
преодолеть интеллектуальные навыки, от которых современная социальная
наука постепенно отказывается — независимо от того, считают себя ученые
конструктивистами или нет. Я позволю себе маленькую цитату из Роджера
Брубейкера, достаточно известного и авторитетного ученого. Он пишет сле-
дующее: «Сегодня ни один серьезный исследователь не придерживается мне-
ния, рутинным образом приписываемого карикатурно изображаемым примор-
диалистам, будто нации или этнические группы суть изначальные, неизменные
сущности. То, что я критикую, — это не соломенное чучело примордиализма,
но более убедительная субстанциалистская позиция сознания, приписываю-
щая реальное, устойчиво длящееся существование нациям, как бы они при
этом ни воспринимались»1. Таким образом, для большинства исследователей
нации как государственно-политические сообщества и этносы как культур-
ные сообщества представляют собой социальные — или, если угодно, соци-
ально-исторические — конструкты. Они производятся определенными поли-
тическими и идеологическими условиями, в том числе усилиями каких-то
людей. Они не есть нечто само собой разумеющееся, не есть данность, не
есть субстанция, акциденцией которой является национальное государство,
не есть сущность, явлением которой выступает национальная культура.
Я прошу прощения за известную тривиальность этих тезисов. Для многих
здесь сидящих это действительно совершенно банальные вещи, но, как гово-
рил Витгенштейн, в проговаривании тривиальностей — если это правильные
тривиальности, конечно, — и состоит наука.
В западной социальной мысли постепенный отказ от эссенциализма, или
субстанциализма, начался в 1980-е годы, и цезуру здесь провели две работы:
«Нации и национализм» Эрнеста Геллнера и «Воображаемые сообщества»
Бенедикта Андерсона2. Плюс сборник статей под редакцией Эрика Хобсбау-
ма и Теренса Рэйнджера «Изобретение традиции»3. Потом был Хобсбаум с
книгой «Нации и национализм после 1780 года»4. После этих публикаций даже
те авторы, кто, в общем, не разделяет их образа мысли и стоит на эссенциалист-
ских позициях, уже не могут не учитывать произошедшего изменения. Они
1 Brubaker R. Nationalism Reframed: Nationhood and National Question in the New
Europe. Cambridge: Cambridge University Press, 1997. P. 15.
2 Gellner E. Nations and Nationalism. Oxford: Blackwell, 1983. Русский перевод этой
работы (1991) мало того что вышел маленьким тиражом, но страдает неточностями;
Anderson В. Imagined Communities. Reflections on the Origin and the Spread of Na-
tionalism. London; N. Y: Verso, 1983. По-русски эта книга вышлатолько что (2001), и
ей, как кажется, повезло больше, чем книге Геллнера.
3 Hobsbawm Е.. Ranger Т. (eds ). The Invention of Traditions. Cambridge: Cambridge
University Press, 1983.
4 Hobsbawm E. Nations and Nationalism after 1780: Programme, Myth, Reality. Cam-
bridge: Cambridge University Press, 1990. В русском переводе, которого публика ждала
восемь лет, тоже есть, к сожалению, неточности.
В. Малахов. Преодолимо ли этноцентричное мышление?	11
видят, что нечто радикально изменилось в самой гносеологической ситуации.
Вот почему такой оппонент Эрнста Геллнера, как Энтони Смит в своих более
поздних работах5 нигде не говорит о тотальном пересмотре того, что сделали
Геллнер и его единомышленники, а говорит о коррекции их позиции, о том,
что нужно сделать некоторые оговорки, что теоретические построения его
оппонентов нуждаются в дополнениях и уточнениях и т. д. Но об отказе от
сделанного нет и речи. Так что тезис о «конструируемое™» этнических и на-
циональных сообществ постепенно становится в международном общество-
ведении общим местом.
Перейдем теперь к эссенциалистским навыкам мышления. Неразлучная спут-
ница эссенциализма — интеллектуальная процедура, которая в философии на-
уки называется гипостазирующей реификацией. Со времен Канта все знают,
что гипостазация, или гипостазирование, — это принятие предмета мыслимо-
го за предмет как таковой, а со времен Лукача известно, что реификация — это
принятие того, что существует в человеческих отношениях, за нечто, существу-
ющее само по себе. Если гипостазирование — это превращение мысли в вещь,
то реификация — это превращение отношения в вещь. В любом случае и то и
другое предполагает овеществление того, о чем мы мыслим.
И если эссенциализм — родовое понятие, то этноцентризм — это видо-
вое понятие. Этноцентризм есть логическое следствие эссенциализма. Под
этноцентризмом я буду понимать не проповедь исключительности или превос-
ходства одних этнических групп над другими, как то имеет место в обыден-
ном языке (европоцентризм, азиацентризм и т. д.), а этнически центрирован-
ное мышление. Это мышление, базисной категорией которого и исходным
пунктом при объяснении социальной реальности в котором выступает по-
нятие этноса.
Ниже речь пойдет именно об этом — об определенности российского поли-
тического и, шире, публичного дискурса этноцентризмом. Наш общественно-
политический дискурс буквально пронизан этноцентристскими представле-
ниями. Они воспроизводятся с поразительным постоянством как на уровне
элит, так и на уровне массового сознания.
Какова роль обществоведения в этом воспроизводстве? Казалось бы, роль
науки не стоит переоценивать. Политические активисты редко читают умные
книжки, тем более монографии, предназначенные, как правило, нескольким
сотням специалистов. Однако эту роль не стоит и преуменьшать. Знания, про-
дуцируемые академической наукой, оказываются востребованными действу-
ющими политическими деятелями или людьми, ответственными за принятие
5 См.: Smith A. The Ethnic Origins of Nations. Oxford: Blackwell, 1986; Smith A. National
Identity. L.: Penguin Books, 1991; Smith A. Nations and Nationalism in Global Era.
Cambridge: Cambridge University Press, 1995. Стоит, кстати, отметить, что спор Э. Сми-
та с Э. Геллнером начался еще в начале 1970-х — в «Теориях национализма» (1971),
где Смит полемизирует с известной статьей Геллнера 1964 года, и не прекращался до
смерти последнего в 1995-м. См.: Smith A. D. Memory and Modernity: Reflections on
Ernest Gellner’s Theory of Nationalism // Nations and Nationalism. 1996. Vol. 2. No. 3.
12
Расизм в языке социальных наук
решений. Прежде всего через институт политического консультирования, че-
рез институт научного консультирования. Вы знаете, что Александр Дугин
нынче вхож в Думу в качестве члена экспертного совета, а бывший лидер
«Конгресса русских общин» Дмитрий Рогозин возглавляет думский комитет.
Кроме того, производимое наукой знание транслируется через масс-медиа в
самые широкие слои населения. Телекомментаторы и журналисты, работа-
ющие в массовой печати, может быть, высоколобых текстов в руки не берут,
но они просматривают словари и энциклопедии, они читают популярные бро-
шюры, которые учеными мужами и учеными женами пишутся.
Должен признаться, что я был в некотором шоке, когда проделал путеше-
ствие по словарям и энциклопедиям. Оказалось, что 99 % того, что пишется у
нас на темы «нации» и «национальных отношений», написано с этноцентри-
стских позиций. Даже самые продвинутые ученые, причем не этнологи (этно-
логам это почти простительно), а политологи, социологи — я мог бы назвать
имена очень уважаемых людей — стихийно воспроизводят эти интеллекту-
альные навыки и соответственно навязывают своему читателю.
Этим индоктринациям очень трудно противостоять. Ведь когда на книжке
стоит гриф, скажем, Министерства по делам национальностей или рядом с
именем автора значатся регалии вроде «профессор Института мировой эконо-
мики и международных отношений», то это определяет и восприятие ее содер-
жания, оно, как правило, сопровождается априорным доверием. Если человек
в таком институте работает, и он там профессор, заведующий сектором и т. д.,
то, наверное, сведения, которые он сообщает, представляют некую серьезную
и общепринятую позицию.
Приходится констатировать, что этот язык, а значит, и язык чиновников, и
язык низовых политических активистов в конечном итоге определен тем язы-
ком, который вырабатывает академическая наука. Обществоведы задают не
только словарь этого языка, но и его синтаксис, то есть правила связи между
отдельными элементами данного словаря.
Остановимся кратко на уровне словаря.
1)	«Этнос» — разумеется, гипостазируемый и мифологизируемый. Заме-
тим, что мифологизация этноса бывает двух родов: органицистская (а 1а Гуми-
лев) и спекулятивно-романтическая (а 1а Бердяев); во втором случае уже нет
речи о каких-то организмах, которые рождаются, испытывают расцвет и уми-
рают, речь идет о «духе», о «культуре», об «истории».
2)	Этническое понятие нации, тоже с поразительной настойчивостью вос-
производимое подавляющим большинством русскоязычных работ на эту тему.
Очень мало кто у нас понимает нацию в политическом смысле — как граждан-
ское сообщество. Для русскоязычных авторов нация — явно или неявно —
есть этническая общность. Московский культуролог В. Мохнач так и говорит:
«Нация есть этнос и ничего, кроме этноса». У других авторов (например, у
академика Ю. Бромлея) это не столь очевидно, но редукция национального к
этническому — характернейшая черта отечественного обществоведения.
3)	Нерефлективное использование таких метафор, как «пробуждение» и
«возрождение». Этносы (этнонации) мыслятся или как некие спящие красави-
В. Малахов. Преодолимо ли этноцентричное мышление?
13
цы, которые ждут прихода своего принца, или как пришедшие в упадок суще-
ства, которые следует вернуть к полнокровной жизни.
4)	Операционализация понятий и концептуальных схем, которые именно
по причине их неоперационализируемости оставлены международной наукой
в прошлом. К таким понятиям принадлежит «национальный характер». Это
понятие сначала подвергалось жесткой критике, а потом его просто перестали
использовать как социологически бессмысленное. Или «национальный во-
прос», который все время стоит, иногда обостряясь, иногда «затухая» (так
обычно, не следя за единством тропа, выражаются), и который всегда нужно
решать. Как встал он примерно в 1930 году, так и стоит. Или «межнациональ-
ные отношения», под которыми имеют в виду, разумеется, «межэтнические
отношения». И опять же «этносы» рассматриваются здесь как самостоятель-
ные субъекты, в отношения друг с другом вступающие.
5)	Реифицированное понятие «культуры» и (или) «цивилизации», которая
постепенно занимает место «этничности», а «этничность» в свое время заняла,
как вы знаете, место «расы», но это, очевидно, предмет отдельного разговора.
Особенности формирования и функционирования этого словаря невозмож-
но понять, если не обратиться к методологическим основаниям российского
обществознания в целом. Основания эти заложены еще в советское время и
восходят, по крайней мере, к книжечке «История ВКП(б). Краткий курс». Глав-
нейшим из таких оснований служит позитивизм, а также неотъемлемые от
него объективизм, эволюционизм и эклектизм. Другое основание здесь состав-
ляет спекулятивный историцизм, причудливым образом соединяющийся с по-
зитивизмом, или, если воспользоваться более привычной терминологией, ис-
торизм. Историзм как вера в историческую необходимость, в железные законы
истории, в поступь прогресса и т. д. С историцизмом связан телеологизм и то,
что Луи Альтюссер удачно назвал «ретроспективной телеологией»: когда не-
что произошедшее объясняется задним числом как на самом деле предрешен-
ное, когда люди совершившееся событие — для них самих, кстати, явившееся
полнейшим сюрпризом, — объясняют так, как если бы изначально существо-
вали рациональные основания такого поворота дела, некая логика развертыва-
ния, которая не могла не привести к данному результату.
Бросается в глаза методологическая рыхлость отечественного общество-
знания советского времени. Авторы могли не знать, что находились в рамках
какой-то теоретической парадигмы, скажем, эволюционистской, функциона-
листской или структуралистской. Они просто не отдавали себе в этом отчета,
хотя втайне подпитывались либо Парсонсом, либо Леви-Строссом. Но от них
никто и не требовал такого отчета. О чистоте метода не могло быть и речи.
Никто не мог попенять автору, что он от установок веберианства перешел к
Дюркгейму. Также нелепо было ожидать от советского обществоведа соблю-
дения терминологических конвенций. Например, ответственного употребле-
ния таких слов, как «историзм» или «идеология». Ведь в международной ли-
тературе начиная с последней трети XIX столетия «историзм» («историцизм»)
был синонимичен релятивизму, тогда как у нас в советское время было рас-
пространено квазигегельянское понимание «историзма». Или использование
14
Расизм в языке социальных наук
такого выражения, как «системный подход» (отечественный аналогпарсонов-
ской «теории систем»). Достаточно было оговориться, что это наш марксист-
ский историзм или наша марксистская теория систем, чтобы все подозрения
в некогерентности были сняты. Что касается термина «идеология», то в на-
шем случае речь вообще шла о какой-то труднопостижимой вещи — о научной
идеологии, т. е. очевидном оксюмороне. Я не знаю, сколько людей верили в то
время в этот оксюморон, но, видимо, их было не меньше, чем тех, кто, не сму-
щаясь, говорил об экономических законах социализма или определял свобо-
ду как осознанную необходимость.
Эта практика породила на свет привычку ничего не продумывать до конца,
специфическую половинчатость мыслительных процедур. С одной стороны,
многим было ясно, что откровенно дурацкие послесловия и предисловия, ко-
торые писали умные авторы, писались скорее для цензуры. С другой стороны,
не всем ясно было, что же автор на самом деле думает. И отсюда специфичес-
кий шок, который мы все пережили в конце 1980-х, когда стало можно сказать
все, что ты думаешь. И оказалось, что сказать-то особенно нечего.
Этот же эффект связан с тем, что, открещиваясь от позитивизма, равно как
от других методологических установок своего идеологического противника,
советские обществоведы в большинстве случаев как раз на позициях позити-
визма и стояли. Это был такой, я бы сказал, «нечаянный позитивизм». С неко-
торой долей огрубления позитивизм как метод можно определить следующим
образом: это вера в объективную реальность, которая может быть объектив-
ными средствами зафиксирована и описана.
Допущение номер один всякого позитивизма — это представление о том,
что объекты научного познания существуют вне и независимо от познающего
субъекта. И всякая отсылка к последнему будет «субъективизмом», «реляти-
визмом», «феноменализмом» и прочими смертными грехами. Впасть в эти гре-
хи, как и в прочую ересь, очень боялись. «Объективное описание фактов» в
сфере социально-гуманитарного знания в идеале должна была приближаться
к объективному описанию фактов естествознания. Поразительно, но критика
Дильтеем Конта и Спенсера, и тем более критика Бергером и Лукманом объек-
тивистской социологии середины XX века как бы прошла мимо большинства
советских ученых.
Я не уверен, что у меня есть время на какие-то иллюстрации, но от них
трудно удержаться. Дело в том, что из этого позитивистского допущения вы-
текает пристрастие к объективным дефинициям. Самые продвинутые авторы
не могут удержаться от того, чтобы какую-то объективную дефиницию не дать.
Если они пишут, скажем, на тему наций и национальностей, они обязательно
цитируют (фактически просто перефразируют) Сталина, дефиницию нации,
данную им в статье 1913 года. Перелистывая разного рода словари, я обнару-
жил, что эта дефиниция просто перекочевывает из издания в издание с незна-
чительными вариациями. Среди этих изданий немало и учебной литературы
для студентов, что еще страшнее, потому что они рекомендованы министер-
ствами как учебные пособия — для будущих социологов, политологов, куль-
турологов и так далее.
В. Малахов. Преодолимо ли этноцентричное мышление?	15
Вот пример из справочного издания, рекомендуемого Московским госу-
дарственным институтом международных отношений в качестве пособия по
современной социологии. В нем читаем: «Нация — высшая форма этничес-
кой общности людей, возникшая исторически в эпоху формирования буржуаз-
ных отношений и ликвидации на этой основе феодальной раздробленности
этнической территории и объединения людей, говорящих на одном языке и
имеющих общую культуру, традиции, психологию и самосознание...»1’ И, что-
бы уже все знали, что В. Тишков со товарищи заблуждаются: «Нация — объек-
тивно существующая и эмпирически фиксируемая реальность»1.
Еще одна цитата на ту же тему. Любопытно, что автор ее — фигура доста-
точно одиозная, так что я пока не буду его называть, но все почувствуют по
некоторым особенностям стиля, из какого он лагеря. «Нации предшествует
народ. Народом называется общность людей, имеющих общее происхожде-
ние (кровнородственное), общую историческую судьбу, которая обусловли-
вает общность языка и территории, экономического уклада жизни, культу-
ры и национально-психологического типа, то есть национального характера».
(Реплика из зала: Абдулатипов.)
— Нет, Баркашов, но в данном пункте они мыслят одинаково. Любопытна в
этой связи еще одна деталь. Нашел я цитату не у Баркашова. Я, к своему стыду,
поленился почитать оригинал («Катехизис русского националиста»), а нашел
ее в одной свежей книжке 2001 года, называется она «Антропология насилия».
Автор статьи, где я это определение нашел, цитирует его очень сочувственно
и говорит, что у него претензий нет, нормальная дефиниция6 7 8.
Но как все-таки случилось, что ученые, декларировавшие свою привер-
женность марксизму, марксистами никоим образом не являлись. Отчасти это
связано с тем, что писали они, в общем-то, рефераты, от них никто науки не
требовал. Это было обреченное на реферативность письмо. Отсюда и непро-
дуктивное классификаторство, и чисто дескриптивные процедуры в обраще-
нии с предметом. Наши коллеги в советское время либо маскировали свои
методологические преференции и переименовывали западные школы на свой
лад (так появились «диалектика элементов и структуры», «теория деятельно-
сти» и т. п. — они имели вполне опознаваемые корреляты в западной соци-
альной науке, но называть по именам авторов этих концепций было по понят-
ным причинам нежелательно); либо, что хуже, выставляли своих любимцев
на обозрение, а точнее, на позор в рамках так называемой критики западной
философии, западной социологии, критики западных концепций и критики
антикоммунизма. Это была в общем-то достаточно трагичная ситуация для
6 Учебный социологический словарь / Общая ред. С. А. Кравченко. 2-е, доп. и
перераб. изд. М.: Московский государственный институт международных отноше-
ний, 1997. С. 90.
7 Там же. Интересно, что авторы этой статьи прямо вступают в полемику с В. Тиш-
ковым и А. Здравом меловым.
8 См.: Гиренко Н. М. Морфология, идеология насилия и стратегии выживания //Ан-
тропология насилия / Отв. ред. В. В. Бочаров и В. А. Тишков. СПб.: Наука, 2001. С. 105.
16
Расизм в языке социальных наук
всех, кто хотел защищать кандидатскую диссертацию, скажем, в мое время.
Любимого автора приходилось, в общем, подвергать неприятным процеду-
рам. Его нужно было обязательно уличить в том, что он чего-то недоучел,
гипертрофировал, преувеличил, абсолютизировал, что он не понял сути диа-
лектики... и прочий бред. Эта ситуация на самом деле имела очень серьезные
методологические последствия, потому что обращение с оригинальными тек-
стами не предполагало движения внутри этих текстов, не предполагало про-
думывания логики, которую те или иные школы представляли. От аналитиков
не требовалось анализа. В результате сложилась очень печальная и контрпро-
дуктивная мыслительная практика, которая выражается, во-первых, в небре-
жении исходными установками и в столь же небрежном отношении к след-
ствиям, а во-вторых, как я уже говорил, в эклектизме.
И, если позволите, еще одна иллюстрация. Это автор, работающий в Ин-
ституте мировой экономики и международных отношений, его фамилия Позд-
няков. Он написал довольно много, в том числе брошюру «Нации, национа-
лизм и национальные интересы», вышедшую в 1994 году в издательстве
«Прогресс»’. Многие ее знают, тираж достаточно большой. Словом, обле-
ченный степенями известный человек. У него я нашел очень много забав-
ных рассуждений. Все, конечно, привести здесь нельзя. Это предмет от-
дельного разговора, достаточно веселого, но вот один фрагмент, не привести
который не могу. Г-н Поздняков цитирует из Ренана всем известное «Жизнь
нации... есть каждодневный плебисцит». Кстати, он это многоточие тоже
цитирует. Вообще-то в оригинале там, где переписывающие друг у друга
российские авторы ставят отточие, сказано следующее: «Извините меня за
такую метафору». Но самое интересное в том, как г-н Поздняков интер-
претирует ренановское высказывание: «Данное определение отнесем ско-
рее к разряду эмоциональных, нежели строго научных9 10 11. [...] Но тем не ме-
нее фраза Ренана о жизни нации как ежедневном плебисците важна тем,
что как бы выводит понятие нации из сухого перечня каких-то статичных
элементов. [...] Нации, — продолжает свое толкование Ренана г-н Поздня-
ков, — это не застывшая статичная совокупность каких-то компонен-
тов, а живые организмы. Как и последние, они не вечны, они зарождаются,
развиваются, клонятся к упадку и умирают»". Вот как, оказывается, надо
читать классиков.
А ведь автор пытался при этом разъяснить читателю смысл парадигматич-
ного текста, заложившего основание «французской модели» нации — моде-
ли, определившей международную практику употребления данного понятия
как обозначения прежде всего политического сообщества. Для него это со-
всем не очевидно.
9 Поздняков Э. А. Нация. Национализм. Политика// Национализм: теория и прак-
тика / Под ред. проф. Э. А. Позднякова. М.: Прогресс, 1994.
10 А в качестве «строго научных» у него проходят дефиниция Сталина и пассаж из
работы одного мыслителя из ГДР — это, напомню, в 1994 г.
11 Поздняков Э. А. Указ. соч. С. 13.
В. Малахов. Преодолимо ли этноцентричное мышление?
17
Позитивистские представления, встроенные в интерпретацию значений тер-
минов «нация» и «этнос», на уровне массового сознания проявляются в вере
в то, что от ученых можно узнать, сколько на самом деле живет в России этно-
сов, что представляет собой тот или иной этнос — народ, нация или народность.
Придут этнологи и скажут, что на самом деле нет хакасов, а есть качинцы,
кызыльцы, сагайцы и койбалы, нет алтайцев, а есть тубалары, кумандинцы и
еще полтора десятка более мелких этносов. И так далее.
Я уже упоминал о мифологизациях органицистского толка, к которым посто-
янно прибегает наше обществознание. Одно из проявлений таких мифологиза-
ций — обращение с термином «национальный характер». Передо мной статья из
популярного журнала, называется «Национальный характер как феномен куль-
туры». Автор — доктор исторических наук М. Мартынова. Она вполне сочув-
ственно излагает гипотезу происхождения «русского национального характера».
Называется последняя «пеленочной» гипотезой. Русского ребенка, согласно этой
теории, заворачивают в жесткие пеленки, от чего впоследствии формируется
специфика русской ментальности: короткие периоды активности, за которыми
следуют длительные периоды вынужденного бездействия. Отсюда и особенности
русской психологии: сильные душевные порывы и всплески активности в про-
межутках между длительными периодами апатии и самокопания12.
Автор, правда, говорит, что ей эта гипотеза не очень нравится, хотя она и
любопытна. Многие исследователи русского национального характера выхо-
дят за рамки «пеленочной гипотезы», продолжает г-жа Мартынова. «Мне, на-
пример, больше по душе гипотеза, которая выводит особенности русского на-
ционального характера из сезонных сельскохозяйственных работ»13 14.
И последний пример обращения российских обществоведов с термином
«нация». В Министерстве по делам национальностей в декабре 1999 года со-
стоялся круглый стол по «национальному вопросу». В обсуждении приняли
участие два заместителя министра, несколько человек с высокими научными
степенями. В разделе «Выводы и рекомендации» этого мероприятия можно
прочесть следующее: «Если максимально упростить задачу и попытаться
определить научно в виде математической формулы, то нация выглядит при-
мерно так: это фенотип плюс язык (как проявление сознания, являющегося
элементом ноосферы)... Язык как интеллектуальная знаковая система опре-
деленной популяции есть важнейшая паспортная характеристика нации,
поскольку является уникальным элементом, входящим в общечеловеческую
ноосферу абсолютным сувереном»'*.
* * *
Какими могут быть практические последствия этих теоретических построе-
ний? Мне кажется, они просматриваются более или менее отчетливо. Пусть и
12 Мартынова М Национальный характер как феномен культуры // Этносфера:
народы и культуры в зеркале Рвееии И мира. 2001. № 1(28) С. 12-15.
13 Там же. С. И.
14 Жизнь национальностей 2000. Л® 1. С.'30.
18
Расизм в языке социальных наук
через ряд опосредований, но логическая связь следующего рода может быть
прослежена: если этносы — это агенты социального действия и субъекты по-
литического действия, то, следовательно, социальное взаимодействие — это
борьба или конкуренция этносов. Такая же логика, как логика классовой борь-
бы. Раньше считалось, что история — это история борьбы классов, теперь
специалисты считают, что история — это борьба этносов. И, как вы помните,
она обострялась по мере победы гегемона в случае классовом. Сейчас она
тоже, видимо, каким-то образом обостряется. Отсюда такие предприятия, как,
скажем, «Закон о русском народе» или «этническое квотирование», которое
может выражаться в преимуществах для титульной нации, то есть титульной
этнической группы на «ее» территории или же за ее пределами (как это имело
место в советское время при поступлении в вузы).
Далее. Если этническая или этноконфессиональная идентичность занимает
приоритетное положение в структуре индивидуальной идентичности, то, сле-
довательно, этническая или этноконфессиональная лояльность является опре-
деляющим фактором социального поведения. Стало быть, этническая ло-
яльность должна преобладать над гражданской лояльностью. А если это так,
то часть населения изначально подозрительна, ее нужно нейтрализовать, если
она, не дай бог, не вписывается в какой-то официальный этнокультурный ка-
нон. Нейтрализовать ее можно либо репрессивными методами, либо какими-
то ограничениями типа отказа в регистрации, «вплоть до депортации», либо
какими-то иными методами. И в общем в этом ряду находятся и меры по ре-
шению чеченского вопроса, предлагаемые, например, депутатом Алексеем
Митрофановым и тележурналистом Михаилом Леонтьевым: либо выселить,
либо заасфальтировать... В этой же логике находится дискриминация не-
русских в Краснодарском крае, в Ставропольском крае или дискриминация
русских в Эстонии и Латвии. И здесь и там происходит этнизация политичес-
кого, подмена гражданского сообщества этническим (или, в более мягкой фор-
ме — этнокультурным).
Характерное проявление этой практики — неприятие идеи персональной —
экстерриториальной — культурной автономии как со стороны русских нацио-
налистов, так и со стороны их противников из числа активистов этнических
меньшинств. Русские националисты хотели бы видеть Россию русской. По их
представлениям, нерусские должны либо стать русскими, ассимилировавшись,
либо уехать. Активисты меньшинств, в социологии зачастую называемые «эт-
ническими предпринимателями», видят в отрыве этничности от территории
угрозу национальной идентичности тех групп, которые они претендуют пред-
ставлять. Единственная гарантия сохранения этничности в их логике — это
сохранение этнически определенного (квази)государства. Укрепление сувере-
нитета там, где он уже есть (в так называемых «национально-территориаль-
ных образованиях»), или обретение такового, если его еще нет. Иными слова-
ми, всякому этносу нужна «своя» территория.
В заключение, не побоявшись быть банальным, скажу, что до тех пор,
пока обсуждение проблематики дискриминации будет вестись в этноцент-
ристских терминах — то есть не в терминах прав человека, а в терминах
В. Малахов. Преодолимо ли этноцентричное мышление?
19
прав этноса, — жертвы дискриминации будут говорить на языке тех, кто их
дискриминирует. До тех пор, пока защитники прав этнических меньшинств
не преодолеют эссенциалистских представлений об этничности, они будут
невольно служить воспроизводству того языка, который к нарушению этих
прав как раз и ведет.
ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ
Сергей АБАШИН
У меня такой вопрос. В вашем докладе невольно все время было противо-
поставление российской (советской) науки, которая активно использует этни-
ческий расистский дискурс, и зарубежной науки, которая давно уже отошла от
этого расистского этнического дискурса, вполне избавилась от всех его недо-
статков. Я хотел, чтобы вы прокомментировали этот сюжет подробнее.
И второй вопрос. Может быть, вы читали в журнале «Этнографическое обо-
зрение» рецензию Виктории Коротеевой по поводу книг Андерсона15. В ней
она высказала упрек в том, что Андерсон и Геллнер часто аргументируют
свои взгляды удачными, броскими фразами и иронией. Вашему докладу тоже
можно бросить этот упрек Коротеевой, потому что вы полемизируете с оппо-
нентами, иронизируя над ними. Насколько такой прием оправдан? Насколько
он достигает той цели, которой вы хотите достичь?
Владимир МАЛАХОВ
По поводу первого замечания: я его ожидал. Спасибо, что вы его сделали.
К сожалению, у нас просто нет времени подробно входить в этот сложней-
ший комплекс проблем. Буду предельно краток. Разумеется, не надо думать,
что «у них» сплошь продвинутые исследователи, а «у нас» сплошь недоумки.
У «них» тоже идут дебаты между приверженцами эссенциалистской и конст-
руктивистской парадигм. Тот же Энтони Смит, которого я упоминал, стоит на
позициях эссенциализма.
Я особенно хорошо знаю немецкоязычную ситуацию и вижу, с какой гигант-
ской симпатией они относятся к нашим работам, занимающимся конкретными
исследованиями, особенно если те (а это обычное дело) исходят из эссенциали-
стской и даже примордиалистской методологии. Возьмем, например, Андреаса
Каппелера. Ему очень нравится как раз то, что делают люди, стоящие ближе к
позитивистскому историцизму, чем какие-либо конструктивисты. И он упот-
ребляет свое влияние при лоббировании — в фондах, которые приглашают
людей на конгрессы и стажировки, дают стипендии и так далее. Словом, ситуа-
ция в западном академическом сообществе во многом похожа на нашу.
Так что мне бы очень не хотелось, чтобы из моих слов складывалось пред-
ставление о господстве социального конструктивизма на Западе. Там, кстати,
15 Коротеева В. «Воображаемые», «изобретенные» и «сконструированные» нации:
метафора в науке // Этнографическое обозрение. 1993. № 3.
20
Расизм в языке социальных наук
наряду с убежденными примордиалистами спекулятивного, так сказать, пла-
на, есть и примордиалисты органицистского, биологистского толка. Петер ван
ден Берге, например. Это исследователь, который фактически сводит этнич-
ность к генам. По его теории этническая группа обречена на воспроизвод-
ство в своем поведении и мышлении тех образцов, которые заложены в гено-
типе ее членов.
Что касается критики Викторией Коротеевой Геллнера, Хобсбаума и Ан-
дерсона, то, конечно же, статью эту я изучал внимательно еще в 1993 г.,
когда она выходила в «Этнографическом обозрении». Что я могу сказать?
Разумеется, есть различие в жанрах. Работа Геллнера выполнена в жанре
своего рода социологического эссе, и поэтому определенные ходы мысли
там просто не нюансировались — подобное данным жанром не предполага-
ется. А когда такой человек, как, скажем, Смит, пишет в жанре научного
трактата, ему надо прояснять основания своих суждений, ему нельзя отде-
латься красивым афористичным высказыванием там, где надо аргументи-
ровать. Ну и что? Во-первых, случались достаточно многочисленные поле-
мические столкновения. Одному из них с участием Геллнера я даже был
свидетелем в 1994 г. Так что, прибегая к иронизированию или нет, можно
было обсуждать проблему на одном поле и устно и письменно. Вспомним,
например, полемические выступления против конструктивистов у Смита или
у Лии Гринфельд.
Сергей АБАШИН
Можно мне уточнить? Какая цель нынешнего разговора или вашего вы-
ступления, вашей позиции? Это цель вступить в какую-то форму диалога со
сторонниками этнического дискурса, переубедить их? Тогда ирония, которая
вызывает отторжение, создает эмоциональный конфликт, здесь неуместна. Или
цель, наоборот, создать свой дискурс, свой «язык», параллельный, конфрон-
тирующий с этническим дискурсом и с носителями этого «языка»? Тогда, на-
верное, ирония — это вполне допустимое оружие в споре. Но нужна ли такая
цель? Нужно ли ее ставить?
Владимир МАЛАХОВ
Моя ирония порождена недоумением, которое я испытал, изучая спосо-
бы обращения с «этничностью» в российской академической литературе.
Понятно, что «Этнографическое обозрение», которое выходит тиражом 910
штук — это одно, а учебные пособия и популярные брошюры — это другое.
Но между академической литературой и популярными изданиями существует
явная связь. Этноцентричность академического дискурса не может не ска-
заться на публикациях, предназначенных для широкой аудитории. Когда в
учебниках и популярных брошюрах уже в виде формул, в виде окончатель-
ных дефиниций преподносятся весьма сомнительные допущения (да еще
набираются жирным шрифтом), мы имеем дело с некоей индоктриниру-
ющей процедурой. И бороться с ней иначе как перформативными средства-
ми нельзя. Ее влияние нельзя уменьшить научными трактатами. Академи-
В. Малахов. Преодолимо ли этноцентричное мышление?
21
ческие споры здесь не помогут. Это надо делать на другом поле. Нужно
выходить на газеты, нужно выходить на телевидение. Необходимы совер-
шенно иные способы воздействия. Вообще переубедить с помощью чисто
логических аргументов никого нельзя. Ибо, как сказал один мудрый чело-
век: если бы геометрические аксиомы затрагивали интересы людей, то и
они бы оспаривались.
Что касается «нации» и «этноса», то это настолько идеологически нагру-
женные слова, в них заложены такие эмоциональные и политические инвес-
тиции, что ожидать установления научного согласия относительно их опре-
делений — просто наивно. Проблема таких дефиниций слишком тесно
связана с проблемами статуса. От того, как определить ту иную группу —
как «нацию» или как «народность», зависит направление колоссальных де-
нежных потоков.
Если позволите, случай из моего личного опыта. Связан он с моим препо-
даванием в Высшей школе социальных и экономических наук. Не так давно
слушательница, которая прослушала два моих курса (один — «Национализм
как политическая идеология», другой — «Мультикультурализм: дискурс и
политическая реальность»), обсуждала со мной проект магистерской диссер-
тации. Это было уже после всех лекций и семинаров, где говорилось об опре-
деленности этнической идентичности самосознанием и культурой, о нереду-
цируемости этничности к биологии. Все, казалось, было разжевано до такой
степени, что воспринималось как трюизм. Так вот, в ходе обсуждения проек-
та мы заговорили о книге о культурном плюрализме во Франции. Говоря об
авторе этой книги, я заметил, что не знаю, кто он на самом деле, — по-моему,
он не француз, говорю я (имея в виду, что он не из Франции). И что же я
слышу? Что «на самом деле он еврей».
Так что год работы, как оказалось, псу под хвост. Понимаете? Она живет в
дискурсивном поле, которое определяет, что есть «на самом деле». На самом
деле он еврей, она же знает, это истина. А то, что он из Британии или Фран-
ции — это неважно. Как с этим бороться? Если вы видите в девяноста слу-
чаях из ста, что под нацией понимают этнос, или под этносом понимают
кровнородственное сообщество, или считают этнос автономным агентом со-
циального действия, самостоятельный, либо коллективной персоной — чис-
то теоретически это опровергнуть невозможно. «Опровергнуть» это (я имею
в виду преодолеть как мыслительный навык) можно через косвенные дей-
ствия. В частности, перформативно.
Как может, например, утвердиться употребление термина «национальное»
в неэтническом смысле? Вот сериал «Агент национальной безопасности», он
же не об агенте этнической безопасности, он — об агенте национальной без-
опасности. Или «Общенациональная газета». Это не газета русского народа,
это газета российской нации как политического и социокультурного сообще-
ства. Или телепередача «Национальный интерес». Это опять же не интерес
какой-то группы, а интерес нации как гражданско-политического целого.
Так что журналисты за несколько лет косвенным образом достигают ре-
зультата, которого ни ученые, ни педагоги прямым образом достичь не могут.
22
Расизм в языке социальных наук
Андрей ТУЗИКОВ
Не кажется ли вам, что вы тоже совершили определенную реификацию, ре-
ифицировав гражданские отношения? Ведь основная идея (core idea) либе-
рального дискурса — это именно автономность личности, автономность граж-
данского общества. Но ведь это феномен отнюдь не вещественный, он тоже
возникает только в социальных отношениях, в социальной практике. А у вас
как бы прозвучало, по крайней мере, что есть нечто позитивное — то, что
противостоит плохому консерватизму, который занимается гипостазирующей
реификацией. Но мне показалось, что вы использовали как бы гипостазиру-
ющую реификацию номер 1 против гипостазирующей реификации номер 2.
А в принципе из них можно выпрыгнуть?
Сергей СОКОЛОВСКИЙ
Несколько слов о гипостазировании. Мне кажется, это такой троп или осо-
бенность мышления, который, вообще говоря, неизбежен и просто должен
рефлексироваться; мне кажется, что процессы гипостазирования присущи лю-
бому абстрагированию. Ведь что такое абстрагирование? Мы пытаемся уло-
жить сложную реальность в упрощенную схему, а любой схематизм как ре-
дукция, конечно же, означает описание большего через меньшее, через свертку,
что и есть, в общем, гипостазирование. Мы берем часть и по части пытаемся
объяснять целое. Если мы рассмотрим внимательно собственные тексты и
тексты друг друга, то мы увидим там это самое гипостазирование если не
этнического, то чего-нибудь другого: языкового, дискурса, элит, их роли в
наших объяснениях.
Владимир МАЛАХОВ
По поводу опасности гипостазирования. Конечно, эта опасность всех все-
гда подстерегает. Все можно реифицировать. В том числе и саму категорию
реификации.
* Для меня гражданское общество — это не некий terminus technicus, под-
брошенный нам, россиянам, откуда-то извне квазилиберальным Западом. Это
регулятивная идея. Как всякая регулятивная идея она лишь определяет гори-
зонт нашего действия, но она нигде не воплощена. Авантюра в Косово это
еще раз показала. То, что либеральный Запад повел себя в высшей степени
нелиберально, и то, что эти бомбардировки находились в вопиющем проти-
воречии с самими основаниями либерального дискурса, более-менее одно-
значно. И цезура, проходящая между российскими и западными участниками
интеллектуального сообщества, очень показательна. Получилось, что по на-
циональному (не этническому, а именно национальному) признаку здесь про-
шел водораздел, то есть подавляющее большинство российских участников
эту акцию осуждает, подавляющее большинство западных участников эту
акцию поддерживает. Тот же самый Ю. Хабермас поддерживал. Потом, прав-
да, открестился, сославшись на слишком большое количество жертв среди
мирного населения. Но то, что можно в принципе навязывать свободу бомба-
ми, — это его не смущало.
Оксана Карпенко
Центр независимых социологических исследований
КАК ЭКСПЕРТЫ ПРОИЗВОДЯТ «ЭТНОФОБИЮ»
Я хочу проиллюстрировать иа одном небольшом примере то, каким обра-
зом работает расистский дискурс в текстах, в принципе ориентированных на
борьбу с ним. Возьмем отрывок из введения к сборнику «Нетерпимость в Рос-
сии: старые и новые фобии», где опубликованы тексты различных экспертов
по вопросам «этнических отношений» и изданной Московским Центром Кар-
неги в 1999 году1. Автором введения является политолог и эксперт Центра
Карнеги Александр Малашенко. Этот пример тем более важен, что представ-
ляет собой экспертное суждение.
«Кавказофобия — термин, сравнительно недавно появившийся в связи с
возникновением массовой кавказской диаспоры. Это, пожалуй, наиболее рас-
пространенный тип этнофобии. Она берет начало, так сказать, в низах
общества. В основе ее лежит целый комплекс противоречивых причин.
Прежде всего отметим обилие кавказцев в российских городах, что само
по себе является непривычным и раздражающе действует на коренное рус-
ское население. Далее, в силу своей предприимчивости, уровень которой
выше, чем у местных жителей, кавказцы сравнительно легко приспособи-
лись к новым рыночным отношениям, извлекая из них финансовую выгоду.
Уроженцы Кавказа традиционно занимали важные позиции в торговле, на
рынках, где они стремились диктовать свои, зачастую завышенные цены.
Образ спекулянта-кавказца вызывал и вызывает негативные эмоции у рус-
ских покупателей.
Раздражает и сплоченность кавказцев, объяснимая тем, что, будучи
меньшинством, к тому же спаянным родственными и местническими уза-
ми, они зачастую выступают сообща в конфликтных ситуациях (правда, в
реальности эта сплоченность весьма относительна, поскольку между осев-
шими в России различными кавказскими этносами существуют серьезные
противоречия).
С кавказцами связан рост преступности, что имеет под собой объектив-
ную основу. Во-первых, среди временных и постоянных мигрантов с Кавка-
за немало маргиналов. Во-вторых, в некоторых районах Кавказа разбой на
Уровне массового сознания воспринимается как некая специфическая форма
героизма и в отдельных случаях встречает “понимание", если не сказать
больше. Наконец, жители Кавказа принесли на российские равнины свои, не
принятые в России стереотипы общественного поведения — громкий говор,
бурную жестикуляцию, презрительно-пренебрежительное отношение к (рус-
1 Нетерпимость в России: старые и новые фобии / Под ред. Г. Витковской, А. Ма-
лашенко. М.: Московский Центр Карнеги, 1999.
24
Расизм в языке социальных наук
ским) женщинам. Вызывает неприязнь и показная ориентированность кав-
казцев на престижное потребление. Кстати, нельзя не заметить, что по-
степенно среди кавказцев, которые намерены закрепиться в России, появля-
ется тенденция к изменению —хотя бы внешнему — стереотипов поведения,
приспособлению его к окружающей русской среде»2.
Данный отрывок является характерным примером (вос)производства ра-
систских установок российскими экспертами-обществоведами. Мне представ-
ляется, что ни логика рассуждений, ни идеи, содержащиеся в этом отрывке,
не отличаются от того, что мы можем услышать «на улице». Более того, в тек-
сте воспроизводятся установки наиболее «предубежденной» части населения.
Но (!) эти утверждения делаются «не на пустом месте», под них подведена
«научная» база (данные опросов «общественного мнения», статистика пре-
ступности, мнение населения, экспертов и т. п.), что позволяет автору рассмат-
ривать знание, носителем которого он является, как «объективное», «научно
обоснованное», «базирующееся на фактах, а не на предубеждениях». В своем
докладе я попытаюсь показать, как такого рода рассуждения об «этнофобии»
населения легитимируют «просвещенные» формы расизма.
Автор затронул все популярные «кавказские» темы: обилие «кавказцев»
в российских (как принято говорить, «на 90 % русских») городах; их пред-
приимчивость, наносящая вред «коренным русским» жителям; их «тра-
диционная» сплоченность, соответственно угроза солидарных действий в
конфликтных ситуациях; связь миграции с Кавказа и роста преступности в
российских городах; кавказские/горские стереотипы общественного по-
ведения (в том числе, сексизм и стремление к показному потреблению). Все
это, по мнению автора, объясняет и оправдывает «раздражение» «местных
жителей» или «низов общества». При этом автор, как и многие другие ис-
следователи, производящие аналогичные тексты, не воспринимает свое от-
ношение к людям, которых он называет «кавказцами», как предубежденное
и, несомненно, станет протестовать, если назвать его высказывания «ра-
систскими». Он стремится показать «объективную картину» и опирается в
своих суждениях на «мнение населения». Но в результате получается кар-
тина, мало чем отличающаяся от той, которую рисуют авторы национа-
листических изданий. Хотя, конечно, при этом не используется лексика,
признаваемая неприемлемой для «нормальных» людей (категории типа
«жиды», «черные» или призывы типа «Бей жидов, спасай Россию!»). Од-
нако существуют вполне нормальные слова и выражения, которые могут
быть использованы для того, чтобы сообщить о неполноценности или под-
чиненном положении какой-то категории людей в обществе. Например, мало
кто отдает себе отчет, что, используя метафору «мигранты — гости в нашем
доме», мы приписываем «приезжим» подчиненное положение. Эта мета-
2 Малашенко А. Ксенофобии в постсоветском обществе (вместо введения) //
Нетерпимость в России. Старые и новые фобии. М.: Московский Центр Карнеги,
1999. С. 12-13.
О. Карпенко. Как эксперты производят «этнофобию»	25
фора часто используется для обоснования дискриминации различных кате-
горий мигрантов3.
С начала 90-х годов российские исследователи неоднократно обращались
к изучению «этнофобии» «коренного/русского населения» по отношению к
так называемым этническим меньшинствам. Выявив в ходе массовых опро-
сов общественного мнения, что «кавказцы» в 1990-х годах повсеместно ста-
ли «объектом неприязни россиян», исследователи стремятся сформулировать
свое объяснение причин, мотивов, эволюции и возможных социальных по-
следствий такого отношения.
Наиболее часто среди мотивов «кавказофобии» упоминается комплекс «на-
циональной неполноценности», испытываемой «россиянами» или «русскими»
из-за относительно более успешного приспособления «кавказцев» к новой
(рыночной) экономической ситуации. Признание этого тезиса, использование
метафоры этнофобия — психическое заболевание предполагает постановку
диагноза обществу в терминах кризисных психических состояний (массовые
депрессии, раздражение, фрустрации, страхи и т. д.), поиск условий, стимули-
рующих эти состояния, и разработку рекомендаций по лечению.
Понятие «этнофобия» обозначает болезненную, иррациональную реакцию
на объективные культурные различия, существующие между представителями
тех или иных «народов», «этносов» и т. п., как разновидность вируса (у которо-
го есть «носители»), который «паразитирует на трудностях», «распространяется»
и т. п. Ситуация активизации этого «вируса» задается предельно широко: соци-
ально-экономический кризис, вызвавший «понижение социального статуса
целых общественных слоев», «горечь за падение, по сравнению с СССР, пре-
стижа России», разрушение советской идеологии и системы ориентации в мире,
«высвобождение» подавленной в советское время бытовой ксенофобии и т. п.
Для человека, попавшего в эту сложную ситуацию, оказывается естественным
испытывать «комплекс неполноценности» среди «чужаков».
Негативно оценивая проявления нетерпимости и предлагая направления
выхода из сложившейся ситуации, большинство исследователей не ставят под
сомнение саму возможность измерять социальные различия в (квази)этни-
ческих (расовых) категориях. Так, «кавказцы» («выходцы с Кавказа» и т. п.)
из этой перспективы действительно более импульсивны, обладают большим
(чем, например, «русские») социальным капиталом (родственные, землячес-
кие и т. п. сети), «особым менталитетом», «предпринимательским талантом»,
«наглостью», «не принятыми в России стереотипами общественного поведе-
3 См.: Карпенко О. «...И гости нашего города...» // Отечественные записки. № 6.
2002. С. 468-475; Карпенко О. Языковые игры с «гостями с юга»: «кавказцы» в рос-
сийской демократической прессе 1997-1999 гг. // Мультикультурализм и трансформа-
ция постсоветских обществ / Под ред. В. Малахова, В. Тишкова. М.: Институт этноло-
гии и антропологии РАН, Институт философии РАН. 2002. С. 162-193; Карпенко О.
«Эти гости, похоже контролируют сегодня всю рыночную торговлю»: концепция «эт-
нической экономики» через призму российской прессы // Этничность и экономика в
постсоциалистическом пространстве. Труды ЦНСИ. Вып. 8.СПб., 2000. С. 59-66.
26
Расизм в языке социальных наук
ния» и т. п. Все это рассматривается как естественные причины экономичес-
кого успеха представителей данной группы и (ответного!) раздражения мес-
тных жителей, положение которых описывается в терминах социально-эко-
номического неблагополучия. При этом некоторые исследователи прямо
идентифицируют себя с населением и явно оправдывают такое раздражение,
полагая, что «кавказофобия — установка именно жертвы, но никак не агрес-
сора»4. Характерным примером высказываний из перспективы обиженного
населения является уже упомянутый текст Алексея Малашенко.
В исследованиях «этнофобии» фактически происходит абсолютизация
значения этнических классификаций, их характерной чертой является «этно-
центризм». Общество предстает как естественно разделенное на этнические
группы, которые иногда смешиваются, когда их члены вступают в «межна-
циональные браки», осуществляют «межнациональную коммуникацию»,
переезжают на «историческую/этническую» родину и тому подобное. В не-
которых случаях такое смешение рассматривается как опасное, так как со-
циальная и культурная дистанция, объективно разделяющая встречающие-
ся (в лице своих «представителей») «этносы» или «нации», очень велика.
Вопрос о социальной интеграции в этой ситуации подменяется вопросом о
культурной совместимости.
Для нормализации идей о естественности различий между, например, «ко-
ренными жителями русских городов» и «кавказцами» или естественности
существующей между ними социальной границы применяются различные дис-
курсивные технологии. В частности, используются особые обороты речи и
фразы, констатирующие «истину», «очевидность» и «несомненность» разли-
чий: «в силу своей предприимчивости, уровень которой выше, чем у местных
жителей, кавказцы сравнительно легко приспособились...», «раздражает спло-
ченность кавказцев, объясняемая тем, что, будучи меньшинством, к тому же
спаянным родственными и местническими узами...» и т. д. Различие описано
как очевидное, что подкрепляется ссылками на статистику, мнение экспертов,
данные опросов. С другой стороны, «этнофобия» рассматривается как качество
индивидуального или коллективного сознания, вытекающее из способности
отделить себя от «другого». Как пишет Зинаида Сикевич: «Что приводит к
формированию этнического “врага”? Прежде всего, как это ни парадоксаль-
но, сама этничность. В истоке любой этнофобии лежит та же социально-пси-
хологическая структура различения между “нами” и “не-нами”, что и в осно-
ве этнической самоидентификации». И продолжает: «Понятно, что обыденное
сознание оценивает чужие обычаи, нравы и формы поведения с точки зрения
традиций и нравов собственной общности»5. «Понимание» этой ситуации
опирается на представление об естественности этнических различий.
Для исследований «этнофобии» характерно некритичное отношение к по-
вседневным процедурам осмысления «этнических» различий и использова-
4 Сикевич 3. Этническая неприязнь в массовом сознании россиян // Нетерпимость
в России. Старые и новые фобии. М.: Московский Центр Карнеги, 1999. С. 109.
5 Там же. С. 99.
О. Карпенко. Как эксперты производят «этнофобию»	27
ние этих процедур в научных целях. Причем, как я уже отмечала, за базовые
принимаются модели репрезентации «этнических отношений», характерные
для откровенно предубежденной части населения. Так, например, Лев Гуд-
ков, проводя мониторинги «этнической напряженности», спрашивает: «Если
вы считаете, что есть такие народы, которые разжигают национальную рознь,
назовите их» или «Согласны ли вы с тем, что люди нерусских национально-
стей пользуются сейчас в России слишком большим влиянием?» Или Зина-
ида Сикевич задает вопрос: «Будет ли в городе спокойнее, если в нем будет
меньше кавказцев?..» Или Виктор Дятлов в анкете предлагает студентам на-
звать несколько «типичных качеств кавказцев». Сама постановка вопросов
исходит из допущения, что для «населения» естественно мыслить мир в эт-
нических категориях. Такие провокационные вопросы втягивают респон-
дента в «ксенофобский» дискурс. Отвечая на них, он вынужден делить мир
между «народами» и оценивать их вклад в «межнациональную рознь», рас-
пределять «влиятельных» людей между «русской» и «нерусскими нацио-
нальностями» и т. п. Такие вопросы и мониторинги/опросы в целом не
способствуют пониманию природы «нетерпимости», но работают на ее вос-
производство, постоянно обновляя картину мира, разделенного на сопер-
ничающие за ресурсы «национальности» или «этносы». Иные дискурсы, си-
туативная природа и характер «раздражения» не исследуются, игнориру-
ются и иные системы классификаций, повседневно практикуемые людьми
для ориентации в мире. Сам принцип опроса отрицает возможность дру-
гих дискурсов, а если они каким-то образом и проникают в данные, то их
отбрасывают.
Особенность исследований «этнофобии» — это дискурс, производимый из
перспективы «большинства». В этих опросах не слышно голоса тех людей, на
которых «кавказофобия» направлена, тех, кто испытал на себе в той или иной
степени дискриминацию. «Некоренное» население, «мигранты», «кавказцы»
становятся объектом высказываний «коренного» населения и социологов. Из
исследований «этнофобии» мы узнаем о том, что испытывает «коренное на-
селение» — «раздражение от присутствия “кавказцев”». Если мы и узнаем о
том, как «кавказцы» реагируют, то описание таких реакций — это описание
новых проблемных ситуаций. Например, стандартное описание, в котором
возникают каким-то образом эти самые «кавказцы»:
«Ксенофобия в отношении выходцев из Средней Азии была заметна в со-
ветской армии и была связана с неготовностью большинства новобранцев
из этого региона нести в полном объеме военную службу, их низким уровнем
образования, плохим знанием русского языка. Будучи выталкиваемы из об-
щей армейской среды, среднеазиаты и кавказцы создавали свои неформаль-
ные землячества, болезненно реагируя на негативное к себе отношение, что
в свою очередь вызывало новый виток этнофобии»ь.
Если в этих текстах и возникает каким-то образом категория людей, кото-
рые становятся объектом «этнофобии» или «ксенофобии», то они описываются
6	Малашенко А. Указ. соч. С. 8.
28
Расизм в языке социальных наук
как создающие новые или воспроизводящие старые проблемы. И оказывается,
что этнофобия — это некоторая цепная реакция, которую невозможно в прин-
ципе остановить, потому что неприязнь естественна, неприязнь рождает не-
приязнь, страх рождает страх. И все действия, которые могут быть предпри-
няты, — это всего лишь отодвинуть ситуацию острого конфликта, но никогда
не может случиться так, что этот конфликт будет исчерпан.
С моей точки зрения, понятие «этнофобия» ложно ориентирует исследова-
тельский интерес, его использование отсылает к представлениям о естествен-
ной для человека склонности мыслить мир в категориях «свой» — «чужой»
или «посторонний» (insider/outsider) и о специфических эмоциональных со-
стояниях (страхи/фобии), которые он испытывает при встрече с чем-то чуж-
дым (будь то одежда, цвет кожи, поведение и т. п.). При этом без внимания
остается тот факт, что граница между «мы» и «они» не является естествен-
ной, она социально организована и ее (вос)производство может сопровож-
даться, но вовсе не обязательно сопровождается формированием образа опас-
ного заграничья, из которого приходят опасные «они». Таким образом, вопрос
о природе нетерпимости, заданный из социологической перспективы, дол-
жен быть вопросом об агентах и используемых ими процедурах проведения
границы между «своими» и «чужими», ее легитимации и охраны.
ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ
Олеся КОЛЬЦОВА
Мой вопрос касается противопоставления примордиалистского и конст-
руктивистского дискурсов по отношению к категории этничности. Оксана от-
метила, что вопросы исследователя исходят из того, что простым гражданам
свойственно мыслить в примордиалистских категориях. И провоцируют это.
Цель состоит в том, чтобы формулировать вопросы в конструктивистских ка-
тегориях и провоцировать у населения релятивистский подход? Или цель со-
стоит в том, чтобы выйти из той идеологии и задавать какие-то вообще во-
просы, находящиеся вне дискурсов, не провоцирующие ничего? Если второе,
то возможно ли это? Мне вспомнился один пример. Я была на докладе амери-
канского исследователя, который исследовал евреев на Украине. И задавал
вопрос респондентам: что значит «быть евреем»? И он с некоторой досадой
рассказывал, что одна женщина очень рассердилась и сказала: «Что значит
“быть евреем”? Еврей знает, что он еврей». Поэтому этот вопрос попал вооб-
ще мимо цели.
Оксана КАРПЕНКО
Вопрос, что в этом случае было целью? Я думаю, что от таких вопросов
просто надо уходить. И исследовать, каким образом люди используют язык,
не задавая им рамки языковыми штампами, не задавая специфическую (в дан-
ном случае «этническую») перспективу рассмотрения социальных отноше-
ний, в которые они вступают. Если я буду разговаривать с тобой о каком-то
О. Карпенко. Как эксперты производят «этнофобию»	29
недавнем событии, которое, например, в СМИ было связано с присутствием
в городе «кавказцев», то я многое могу узнать как о роли СМИ в формирова-
нии твоих представлений о событиях, так и о твоих представлениях о «кав-
казцах», «этнических отношениях», «роли меньшинств» и т. д. Вовсе не обя-
зательно задавать вопрос в этнических терминах для того, чтобы выяснить
что-то про «этничность». Наоборот, если вопрос задан в этнических терми-
нах, то скорее всего в ответ будет получен набор стереотипов или ничего не
получено. Это, прежде всего, вопрос исследовательской перспективы, мето-
дов сбора и анализа данных. Отдавая предпочтение так называемым антро-
пологическим методам исследования, я получаю возможность гораздо глуб-
же понять, что заставляет человека действовать тем или иным образом. Вполне
возможно, что люди время от времени мыслят мир в этнических категориях,
делят окружающих на «евреев», «русских», «кавказцев». Интересно посмот-
реть, какой практический смысл они вкладывают в проведение этой границы.
Елена ФИЛИППОВА
Когда вы отвечали на вопрос Олеси, вы сказали, что выходом может быть
использование антропологического метода. Мне хотелось бы тогда узнать, что
вы подразумеваете под антропологическим методом? И каким образом, ис-
пользуя этот метод, исследователь может не навязывать свою парадигму? Един-
ственное, что мне кажется возможным, — это понаставить везде «жучков» и
записывать людей, когда они не знают, что их слушают.
Оксана КАРПЕНКО
Нет, я думаю, что невозможно фабриковать все время свое мнение, невоз-
можно разговаривать все время придумывая. А что касается того, что я подра-
зумеваю под антропологическими методами, то я имею в виду исследование
‘Методом включенного наблюдения. Это даже не интервью, а разговор. В ос-
нове этих методов попытка понять и вжиться в реальность других людей, не
авязывая свою реальность. Властные отношения, выстраиваемые между ин-
формантом и исследователем, в ситуации формализованного опроса и нефор-
мального разговора принципиально отличаются.
Елена ФИЛИППОВА
То есть вопросы не задаем вообще?
Оксана КАРПЕНКО
Мы разговариваем. Если вы хотите что-то узнать в разговоре у своего друга,
вы с ним просто разговариваете. Вы задаете вопросы, но они должны есте-
отвенно вытекать из контекста общения.
Елена ФИЛИППОВА
Мне только что прислали отчет об исследовании, проведенном в Самаре,
один из вопросов был сформулирован так: «Будь ваша воля, какие народы вы
®Ы выселили за пределы Самарской области?» Так я спрашиваю вас: неужели
30
Расизм в языке социальны.': наук
вы думаете, что если человек с такой парадигмой мышления будет пользо-
ваться антропологическими методами, то он в разговоре не будет высказы-
вать свою точку зрения?
Оксана КАРПЕНКО
Нет, это совершенно разные парадигмы. И человек, работающий в одной,
довольно тяжело принимает другую. По собственному опыту знаю. Исследо-
вательский вопрос задается из определенной перспективы. Исследователь вы-
нужден опираться на базовые теоретические утверждения. От выбора пара-
дигмы зависит, какие вопросы он задает социальной реальности и каким
образом он с ней работает (то есть какие методы сбора и анализа данных
использует).
Татьяна ЛОКШИНА
Если я правильно понимаю, то тот альтернативный подход, который вы пред-
лагаете, полностью исключает статистику.
Оксана КАРПЕНКО
Статистика может стать объектом исследования. Каким образом собира-
ется статистика, что она способна показать и что с ее помощью показывают.
Возможны разные вопросы: как ее собирают, какие вопросы задают... и так
далее. Статистика — один из инструментов контроля и управления со-
циальной реальностью. Для решения социологических вопросов статисти-
ка, на мой взгляд, бессмысленна. И социологи могут анализировать ста-
тистику, так как в ней черпают аргументы различные категории людей,
обосновывая необходимость совершения тех или иных действий. Я воспри-
нимаю статистику как инструмент оправдания различных решений: «Мили-
цейская статистика убедительно свидетельствует, что большинство особо
тяжелых преступлений совершает именно эта категория населения». Чем не
аргумент для проведения специальной политики в отношении этой самой
«категории»?
Виктор ВОРОНКОВ
Я бы уточнил, что статистику как результат массовых опросов почти ни-
когда невозможно интерпретировать или, что то же самое, возможно интер-
претировать как угодно, как хочется тому, кто интерпретирует.
Юлия ЛЕРНЕР
Я твердо убеждена в том, что исследователь может спрашивать кого угодно,
о чем угодно и в какой угодно форме. Важно, что с этим материалом, с этими
ответами вы делаете. Между прочим, с ответом «еврей всегда знает, что он
еврей», который дается в определенном политическом, культурном и социаль-
ном контексте, сделать можно очень многое.
Мне иногда кажется, чзо наша дискуссия о дискурсе и «поисках нового
языка» выходит за всякие возможные пропорциональные рамки. И мне ка-
С. Соколовский. Расизм, расиализм и социальные науки в России	31
жется, что здесь речь идет просто о хороших исследованиях и плохих. Как,
например, текст Малашенко, который мы получили, — я не знаю, какой он —
исследовательский или какой-то другой, — но никакого, будь то аналитичес-
кого, научного, даже академического аппарата за ним не стоит. Это просто объ-
яснение одних стереотипов посредством других стереотипов, что напоминает
мне недавно прочитанную статью в какой-то израильской газете, где журна-
лист описывает то, что «восточные» евреи в Израиле не любят «русских» ев-
реев, потому что «все русские женщины проститутки и русские не любят ра-
ботать», а «русские» не любят «сефардов», потому что «они двадцать лет назад
слезли с деревьев». То есть это примерно такого же уровня тексты. Поэтому я
думаю, что иногда просто можно говорить не об «альтернативном дискурсе»,
а просто о хороших исследованиях и о правильно поставленных задачах, о
каком-то аналитическом механизме интерпретации и т. д.
Сергей Соколовский
Институт этнологии и антропологии РАН, Москва
РАСИЗМ, РАСИАЛИЗМ И СОЦИАЛЬНЫЕ НАУКИ
В РОССИИ*
Для обсуждения особенностей функционирования расистского дискурса
в современной науке важным является терминологическое различение меж-
ду расизмом и расиализмом, весьма подробно обсуждаемое Цветаном То-
доровым* 1, который предложил оставить за термином расизм значение ха-
рактеризуемого нетерпимостью поведения по отношению к людям с иными
физическими чертами, а расовую идеологию, совокупность соответству-
ющих идеологических обоснований и их индоктринацию обозначать терми-
ном расиализм.
Различение между доктринально немотивированным поведением и его
логическим обоснованием, между неотрефлексированным отношением к
другому и отношением, обретшим основания в квазинаучных и научных
построениях, весьма существенно для обсуждаемой темы, однако одного
* Работа выполнена при поддержке программы RSS, грант № 1005/2000.
1 Todorov Т. Nous et les auters: La reflexion fran<;aise sur la diversite humaine. Paris:
Seuil, 1989. P. ИЗ [см. также перевод главы из этой книги «Раса и расизм» в журна-
ле «Новое литературное обозрение» (1998. № 34. С. 5-36)]. В российской критике
есть близкое, но не идентичное различение бытового и научного расизма. Главное
отличие в том, что защитники некоторых расиалистских представлений могут не
являться расистами в бытовом смысле слова и не отстаивать идей ущербности ка-
кой-либо расы.
32
Расизм в языке социальных наук
этого различения оказывается недостаточно для выявления элементов ра-
систского и ксенофобного отношений в современном дискурсе социальных
наук. Трудность заключается в том, что какая-то часть обосновывающего
расизм дискурса сама по себе не является расиалистской, составляя своего
рода предпосылки или условия возможности для формирования и функцио-
нирования расиализма и расизма. Отдельные утверждения из этого обосно-
вывающего комплекса сами по себе могут не нести явных признаков расиа-
листских доктрин и легко интегрируются в научный дискурс. Эту стратегию
камуфлирования предпосылок расиалистских концепций под научные (что
в данном случае не значит — деидеологизированные, но значит в широком
смысле связанные демократическим или либеральным проектами) можно
обозначить как контекстуализацию расиализма. Нелишне повторить, что
сами средства такого рода контекстуализации могут не нести или нести в
очень ослабленном виде элементы и признаки расиалистских доктрин. Ино-
гда их распознавание оказывается практически невозможным, поскольку ка-
кие-то из этих утверждений содержат довольно общие посылы, на которых
могут выстраиваться как расиалистские, так и нерасиалистские доктрины.
Другие утверждения более определенно связаны с расиализмом, хотя сами
по себе, по крайней мере в явном виде, не обязательно ассоциируются с
расиализмом. Все эти обстоятельства существенно затрудняют различение
расиалистских, потенциальнорасиалистских и контекстно-расиалистских
элементов дискурса, что препятствует своевременному выявлению элемен-
тов расиалистских доктрин в научном дискурсе и способствует воспроиз-
водству расиализма в науке.
Итак, различение расиализма и расизма, с моей точки зрения, должно
быть дополнено градуированной шкалой оценок, позволяющей опознавать
не только откровенно расистские построения, но и предпосылки и «пред-
обоснования» расиалистских доктрин. Некоторый материал для построения
такой шкалы содержится в уже упомянутой работе Ц. Тодорова. Описывая
«идеальный тип» расиалистской доктрины, он формулирует пять основных
утверждений расиализма: 1) в мире существуют различные расы; 2) духов-
ные качества вытекают из физических; 3) группа воздействует на индивида;
4) существует универсальная иерархия ценностей; 5)так как политика
должна основываться на знании, знание о расах должно быть реализовано в
соответствующей политике2. Многие российские специалисты в области фи-
зической антропологии, а точнее — в такой ее субдисциплине, как расове-
дение, исключат по меньшей мере часть этих высказываний из числа оче-
видно расиалистских в Тодоровском понимании этого термина. В частности,
значительная их часть придерживается того мнения, что «в мире существу-
ют различные расы» и что это утверждение никак не связано с расиалист-
скими доктринами, в которых существование рас должно объединяться с
постулатом детерминации духовных качеств особенностями физического
строения. Только такое объединение, по их мнению, превращает научное
2 Todorov Т. Nous et les auters... P. 115-117.
С. Соколовский. Расизм, расиализм и социальные науки в России
33
расоведение в расиалистскую доктрину. Однако поскольку принцип детер-
минации духовных качеств физическими сам по себе, в отрыве от утверж-
дения о существовании различных рас также не приводит к расиализму, то в
соответствии с трактовкой, вытекающей из представлений российских антро-
пологов, оба эти постулата следовало бы отнести либо к потенциально, либо
к контекстно-расиалистским. Вместе с тем такая трактовка вызывает ряд
возражений.
В современной биологии человека, популяционной генетике, медицинской
географии, серологии, дерматоглифике, одонтологии, краниологии и в ряде
других биоантропологических дисциплин твердо установлено, что люди дей-
ствительно физически отличаются друг от друга и что географическое рас-
пределение отдельных маркеров, возникших в результате длительной адапта-
ции к условиям среды, характеризуется пространственной компактностью,
ареальностыо. Однако новейшие данные из этих же дисциплин свидетельствуют
о том, что никаких четких группировок или географических ареалов, в том
случае, если мы попытаемся строить классификацию на основе всех име-
ющихся различий, а не опираясь на ограниченное число признаков, характе-
ризующих отдельную «подсистему» человеческого организма, не получает-
ся. Географические распределения групп крови отличаются друг от друга и
от распределений, построенных на основе цвета кожи и глаз, строения волос,
черепа, зубов или скелета.
В попытках сохранить основание таких дисциплин (продолжающих суще-
ствовать в некоторых национальных научных традициях, в том числе и глав-
ным образом — в российской), как расоведение, расовые дерматоглифика и
одонтология, расовые краниология и соматология, расодиагностика и т. п.,
специалисты начинают разделять признаки, как генотипические, так и фено-
типические, на так называемые расоводиагностические и не имеющие расо-
водиагностической ценности. Но даже этот прием не приводит к выявлению
полисистемного комплекса признаков, который позволял бы получать четкие
группировки людей в разных регионах планеты. Тогда вводятся новые огра-
ничения на универсальность полученных маркеров (например, географичес-
кого характера), а сама расовая классификация безмерно усложняется: появ-
ляются локальные расы, полиморфные расы, переходные расы, смешанные
типы и т. п. Все это заставило сегодня многих антропологов пересмотреть
основания всех перечисленных дисциплин и заявить, что расы являются ти-
пологическим конструктом, то есть артефактом исторически наслаивавших-
ся классификаций и классификационных процедур, а не группировками, об-
ладающими относительно четкими границами и реальностью за пределами
классификационных упражнений и вырастающих на их основе расиалистских
Доктрин. Критический пересмотр имеющихся в распоряжении антропологов
данных о глобальном распределении всех известных физических характерис-
тик человеческих существ заставил отказаться от постулата объективного су-
ществования рас и отнести его к числу расиалистских. Это и дало основание
Ц. Тодорову внести в список основных утверждений расиализма постулат
существования рас.
34
Расизм в языке социальных наук
Вместе с тем следует признать и правоту тех антропологов, которые отста-
ивают ценность частных субдисциплинарных классификаций, результаты ко-
торых находят применение в прикладной антропологии (например, в меди-
цинской антропологии, генетической эпидемиологии, судебной медицине и
т. п.) и играют эвристическую роль в теоретических построениях у иссле-
дователей антропогенеза и исторической антропологии. Критики понятия
«раса» обычно пишут, что в такого рода случаях вполне можно обойтись и без
этого понятия. Например, серповидно-клеточную анемию (мутацию S-ге-
моглобина, закрепившуюся под действием многопоколенного отбора у насе-
ления влажной тропической Африки) можно определять и без использования
концепта «раса». Однако, как возражают им некоторые антропологи, види-
мые признаки африканского происхождения позволяют врачу уже при пер-
вом осмотре заподозрить наличие серповидно-клеточной анемии, следова-
тельно, утверждают они, концепт расы, при всей его приблизительности, может
быть операционально полезным. Лишь тогда, утверждают они, когда инстру-
ментальные дисциплинарные классификации претендуют на универсальность
и глобальную объяснительную силу и когда такие универсалистские постро-
ения смыкаются с постулатом детерминации психического физическим, мы
сталкиваемся с расиалистским дискурсом, то есть научными попытками обо-
снования расизма и дискриминации.
Противники использования понятия «раса» в науке как понятия слишком
грубого и ложноориентирующего для того, чтобы быть инструментально по-
лезным, обычно указывают на его идеологическую нагруженность. Индоктри-
нация расиалистских построений и применение их на практике нацистами и
идеологами апартеида значительно поляризовали высказывания участников
всех дискуссий вокруг понятия раса. Американское сообщество биоантропо-
логов, например, оказалось разделенным на две группы, представители первой
из которых продолжают полагать, что человеческие расы являются реальными
биологическими единицами, в то время как другая группа рассматривает расу
как чрезмерно упрошенное или бессмысленное с точки зрения биологии и
генетики человеческих популяций понятие. В американской антропологии
после довольно длительного периода относительного игнорирования или не-
внимания к проблематике расы и расизма, последовавшего за публикациями
Ф. Ливингстона и С. Л. Брейса3, к началу 1990-х годов наметился рост числа
работ, свидетельствующих о новом интересе к феномену расизма. В США
это было связано прежде всего с устойчивостью воспроизводства так называ-
емой «color line», несмотря на успехи политики позитивной дискриминации
и создания условий для правового и фактического равенства людей всех цве-
тов кожи4. Практически одновременно несколько видных американских юри-
’ Livingstone F. В On the Non-Existence of Human Races // Cunent Anthropology.
1962. Vol. 3. P. 279-281; Brace C. L. On the Concept of Race // Current Anthropology.
1964. Vol. 5. № 4. P. 313 -320.
4 Harrison F. V. The Persistent Power of «Race» in the Cultural and Political Economy
of Racism// Annual review of Anthropology. 1995. Vol. 24. P. 47-74.
С. Соколовский. Расизм, расиализм и социальные науки в России	35
стов и социологов констатировали тот факт, что вопреки усилиям американ-
ского общества проблема расизма остается не только одной из главных проб-
лем XX века, но и будет оставаться в числе ведущих проблем века XXI. Более
того, расизм, меняясь в условиях его критики, принимает все более рафини-
рованные и изощренные формы, включая отрицание важности проблемы расы
и расизма в современных условиях.
Одновременно анализ европейских материалов привел известного фран-
цузского исследователя Этьена Балибара к выводам, что современный расизм
легко встраивается в дискурсивные практики, в основе которых лежит отри-
цание существования рас и расовых иерархий5. Действительно, в условиях,
когда раса продолжает оставаться структурным принципом, организующим
различные социальные миры, и глубоко институализированной формой че-
ловеческого неравенства, отрицание существования рас психологически эк-
вивалентно отрицанию значимости страданий и опыта дискриминации, кото-
рые испытывают люди, оказавшиеся в условиях неравенства.
Другой формой (пост)современного расизма является реконцептуализация
и перекодирование тех различий между группами людей, которые в прежних
классификациях подавались как «расовые», в иерархизируемые и несущие
прежние коннотации неравенства различия «культур»6. Уходящие в «контекст»
и «подтекст» расистские и расиалистские посылки разнообразных концепций
этнических конфликтов и межэтнических отношений с трудом поддаются вы-
явлению и анализу, тем более что мировое антропологическое сообщество не
выработало консенсуса относительно теории и методологии такого рода ана-
лиза. В современной культурной и социальной антропологии нет единой точ-
ки зрения на такие распространенные структуры доминирования и неравен-
ства и обслуживающие их идеологии, как отношения между иммигрантами и
принимающим обществом, как, например, в России, Великобритании, Фран-
ции и Германии. Существуют как попытки концептуализации этих отноше-
ний в качестве новой формы расизма, так и представления их абсолютно но-
вой структурой классификационных различий и нового порядка отношений
между знанием и властью7. Хорошо известно, что абсолютное большинство
антропологов в России8 придерживаются постулата существования рас и
одновременно не принимают принципа детерминации психических качеств
5 Balibar Е Is There Л «Neo-Racism»? // Race, Nation, Class: Ambiguous Identities I
Ed. by E. Balibarand I. Wallerstein. New York: Verso, 1991. P. 15-28.
6 Park K. Use and Abuse of Race and Culture: Black-Korean Tension in America //
American Anthropologist. 1996. Vol. 98. № 3. P. 492-505.
7 Stolcke И Talking Culture: New Boundaries, New Rhetorics of Exclusion in Europe //
Current Anthropology. 1995. Vol. 36. № 1. P. 1-24.
8 По сложившейся традиции «антропологами» у нас именуют специалистов по
физической, или биоантропологии, в то время как «остальные антропологи» еще с
Дореволюционных времен именутся этнографами и/или этнологами. Сегодня под
влиянием западной дисциплинарной номенклатуры ситуация усложнилась: появились
Учебные курсы и учебники по социальной и культурной антропологии, а специалис-
ты, их написавшие, также именуют себя антропологами.
36
Расизм в языке социальных наук
физическими, известного еще как принцип биологического (генетического)
детерминизма. Поскольку такая концепция требует объяснения постулируемо-
го разрыва между психологией и физиологией (или, что встречается реже, —
между физиологией и морфологией), советские философы, антропологи, пси-
хологи, психиатры, нейрофизиологи, физиологи и генетики в свое время по-
тратили немало сил на разработку различных теорий соотношения социаль-
ного и биологического у человека. Марксистская историко-эволюционная
парадигма требовала объяснения генезиса разрыва детерминации, эволюцион-
ного скачка, давшего начало культуро- и социогенезу. Любопытно, что общая
линия рассуждений о происхождении человеческого интеллекта не исключала
детерминации психического физиологией и морфологией: хорошо известны
рассуждения о роли в процессе сапиентации прямохождения, развития руки и
соответствующих зон мозга, усложнения морфологии мозга, роста объема че-
репа и т. п. Разрыв цепи детерминации связывался со становлением общества и
культуры, в результате чего культурная адаптация заменила биологическую и
процесс видообразования у человека был остановлен.
Здесь уместно отметить, что процессы расообразования объяснялись и
объясняются также с использованием понятия биологической адаптации, рас-
сматриваемой в эволюционной перспективе, поэтому физиологическая адап-
тация в этой схеме дополняется другими генетическими факторами (мутаци-
ями, изоляцией и дрейфом генов, отбором и т. д.). Здесь, разумеется,
возникает трудность логического характера. Либо мы считаем расы продук-
том пресапиентной эволюции, но тогда, хотя бы в эволюционном плане,
вынуждены признать детерминацию психического физическим именно в
рамках процесса расообразования; либо, если расообразование протекало
уже после постулируемого «разрыва», то сам этот разрыв, или скачок, не
может рассматриваться как абсолютный, ведь расообразование — это био-
логическая дивергенция, незавершенный процесс видообразования. В этом
последнем случае «неабсолютность» разрыва не может не интерпретировать-
ся как сохранение каких-то зависимостей и форм детерминации психическо-
го физическим. Обе альтернативы ведут если не к расизму, то к расиализму.
Таким образом, признание объективного существования рас у человека ока-
зывается логически связанным с принципом биологической детерминации, а
вместе эти два постулата образуют основание расиалистских концепций. Ил-
люзия того, что можно отстаивать существование рас и не принимать второ-
го постулата, ведущего к признанию психического неравенства рас, была
положена в основу советской версии критики расизма, которая, с некоторы-
ми модификациями, продолжает разделяться и большинством российских
антропологов.
В России постулат существования рас практически не подвергался сомне-
нию, хотя соответствующая позиция американских антропологов была хо-
рошо известна. Даже такой крупнейший специалист по расоведению и одон-
тологии, как А. А. Зубов, отчетливо понимающий все ограничения и меру
условности расовых классификаций, в своем обзоре проблемы, сделанном в
середине 1990-х гг, предлагает чисто терминологическое решение: «При всей
С. Соколовский. Расизм, расиазизи и социальные науки в России
37
объективности и реальности факта существенной внутриподвидовой ва-
риабельности Homo sapiens sapiens этот термин (“раса”. — С. С.) подле-
жит устранению, поскольку он не соответствует современной система-
тике человеческого рода, стал одиозным с этической точки зрения и весьма
нечетким по своему содержанию в работах ряда современных авторов»'.
Предлагаемую этим автором замену термина «раса» терминами «антропологи-
ческий тип» и «группа антропологических типов» можно было бы прочитывать
и как призыв называть вещи своими именами и избавиться от избыточных и
ненаучных понятий, ведь понятие «тип» отсылает прежде всего не к объектив-
ной реальности, а к реальности типологической, классификационной, тем са-
мым подчеркивая конвенциональный и инструментальный характер этих на-
учных конструктов.
Однако такому прочтению препятствует настаивание автора на «объектив-
ном и реальном характере внутриподвидовых таксонов» у человека9 10 11 12. Вооб-
ще, следует заметить, что его подход и интерпретация расовой систематики
настолько типичны для российских антропологов, что делают возможным на
примере цитируемой здесь работы охарактеризовать особенности отношения
российских антропологов к проблеме в целом. Так, анализируя известные оп-
ределения расы, А. А. Зубов, в частности, пишет: «Общие черты имеются не
только в деталях систематики, но и в определениях самого понятия “раса ”,
что отражает достаточно объективный подход специалистов к пробле-
мам расоведения. Ниже приводятся определения расы, данные в прежние
годы рядом авторитетных исследователей»". Далее он приводит выборку
определений этого понятия американскими антропологами, сделанных пре-
имущественно в 1940-50-х гг. Хронология подборки обусловлена теми об-
стоятельствами, что, по мнению автора, «вероятно, в определениях, данных
авторами еще до 70-х годов, сказано практически все, что можно было ска-
зать, и в последующих работах трудно уже было сделать какие-либо суще-
ственные, принципиальные дополнения. Одонтология, дерматоглифика, по-
пуляционная генетика внесли много нового в наши знания о вариабельности
человеческого рода, однако в этих областях науки не наблюдалось выражен-
ного интереса к построению собственных глобальных классификаций, ко-
торые полностью заменили бы прежние схемы. Новые системы признаков
работали скорее на пересмотр и уточнение взаимоотношений ранее выде-
ленных таксонов, часто используя последние как основу и не отвергая преж-
ней терминологии»'2. Однако его подборка страдает односторонностью — в
ней нет определений расы как социального конструкта, как нет и авторов,
критически относившихся к этому концепту и опубликовавших свои работы в
этот же период: в 1940-е гг. в США появилась серия работ, ознаменовавших
9 Зубов А. А. Проблема термина «раса» и расовых классификаций в современной
физической антропологии // Этнографическое обозрение. 1996. № 1. С. 23.
10 Там же. С. 16, 22.
11 Там же. С. 16.
12 Там же.
38
Расизм в языке социальных наук
ранний и самостоятельный этап основ критики расовой таксономии, в числе
которых выделялись работы учеников Ф. Боаса — Р. Бенедикт и Э. Монта-
гю13. В число цитированных А. А. Зубовым определений вошли следующие:
Т. Добжански: «Расы суть популяции, отличающиеся по частоте некоторых
генов и обменивающиеся либо потенциально способные обмениваться генами
через барьеры (обычно географические), их разделяющие» (1944)14 *. В работе
1962 г. этот же автор добавляет: «Расовыеразличия — объективно доказуемый
факт, число рас, которые мы выделяем, — предмет для согласования»".
Э.	Хутон: «Раса есть группа, члены которой обладают сходными комби-
нациями специфических физических характеристик, которыми они обязаны
своему общему происхождению» (1946)16.
У. Бойд: «Мы можем определить расу как популяцию, которая существенно
отличается от других популяций по частоте одного или более генов. Выбор
генных локусов и их число, которое можно считать достаточным для при-
знания значимости всего набора, являются произвольными» (1950)17.
С. Гарн: «В настоящее время общепринято, что раса есть смешивающа-
яся популяция, в значительной мере, если не полностью, репродуктивно изо-
лированная от других смешивающихся популяций. Мерой расы является,
таким образом, репродуктивная изоляция, возникающая обычно, но не ис-
ключительно, по причине изоляции географической» (I960)18 19.
Я. Я. Рогинский, М. Г. Левин: «Раса есть совокупность людей, облада-
ющих общностью физического типа, происхождение которого связано с опре-
деленным ареалом» (1978)”.
Ф. Фогель, А. Мотульски: «Раса — это большая популяция индивидов, ко-
торые имеют значительную долю общих генов и отличаются от других рас
общим генофондом» (1986)20.
С. Молнар: «Я буду, если нужно, употреблять термин "раса ” для обозна-
чения группы или комплекса смешивающихся популяций, обладающих неко-
торыми общими чертами» (1992)21.
А. А. Зубов обращает внимание читателей на следующие особенности при-
веденных выше определений: «1) почти во всех случаях авторы называют
13 Benedict R. Race: Science and Politics. N. Y.: Viking, 1940; Montagu A. Man’s Most
Dangerous Myth: The Fallacy of Race. N. Y.: Columbia University Press, 1942.
14 Dobzhanski T. On Species and Races of Living and Fossil Man // American Journal of
Physical Anthropology. 1944. Vol. 2. P. 251 -265.
"Dobzhanski T. Mankind Evolution; the Evolution of the Human Species. New Haven:
Yale University Press, 1962. P. 266.
16 Hooton E. A. Up from the Ape. N. Y., 1946.
17 Boyd W. C. Genetics and The Races of Man. Boston; Boston University Press, 1950.
P. 207.
18 Garn S. M. Human Races. Vol. III. Springfield, Ill.: Charles C. Thomas, 1960. P. 7.
19 Рогинский Я. Я., Левин М. Г. Антропология. М.; Высшая школа, 1978. С. 345.
20 Vogel Р, Motulski A. G. Human Genetics. Problems and Approaches. Berlin: Springer,
1986. P. 534.
21 Molnar S. Human Variation. Englewood Cliffs, NJ; Prentice-Hall, 1992. P. 31.
С. Соко ловский. Расизм, расиализм и социальные науки в России
39
расу "популяцией”, иногда — конгломератом популяций, группой популяций;
2) подчеркивается наследственный характер признаков, отличающих расы
друг от друга; 3) отмечается связь с определенным географическим ареа-
лом; 4) раса определяется как смешивающаяся популяция, репродуктивно
изолированная от других групп, но потенциально способная к смешению с
ними; 5) расы воспринимаются всеми как таксоны, принадлежащие к одно-
му виду; 6) почти никогда не упоминается внутрирасовая таксономическая
иерархия; 7) имеются указания на условность числа выделяемых единиц ра-
совой систематики, но нет речи о нереальности понятия "раса ” и бессо-
держательности расовой таксономии»11.
Отмечая нынешнюю непопулярность расовых классификаций и расоведе-
ния на Западе, А. А. Зубов тем не менее замечает, что «нашим антропологам
было бы трудно порвать с теорией и практикой этнической антропологии,
поскольку они за долгие годы убедились в практической действенности мор-
фологических классификаций прошлых лет (несмотря на все их недостат-
ки), накопили в этой области большой опыт и обширный материал и про-
должают использовать антропологические данные, обогащенные новыми
системами признаков, для разработки конкретных вопросов этногенеза.
Отказаться от морфологических методов и классификаций в таких рабо-
тах — означало бы перечеркнуть богатый опыт исследований не только
современных популяций, но и краниологических материалов, где морфология
играла и играет ведущую роль».
Это высказывание интересно тем, что в нем достаточно очевидно выступа-
ет связь между расоведением и исследованиями так называемого «этноге-
неза». Нельзя сказать, что этногенетические исследования составляют сколь-
ко-нибудь существенную часть осуществляемых сегодня антропологических
и этнографических исследований, однако практика такого рода исследова-
ний, увязывающих вместе расоведение, территорию и историю сообществ,
определяемых как этнические, несомненно, жива в России. Некоторые регио-
нальные исследовательские центры, как, например, омский, вообще делают
такого рода исследования основными и рассматривают их в качестве фун-
даментальных.
В заключение еще раз отметим, что в популяционной генетике и биосистема-
тике термин раса во многих контекстах является синонимом термина подвид.
Соответствующие этим терминам понятия в данных дисциплинах обычно
указывают на географически компактные и генетически дифференцированные
совокупности особей. Географическая компактность ассоциируется с пред-
ставлениями о наличии определенных и относительно постоянных географи-
ческих границ (ареальностьго), а под генетической дифференцированностью
рас (подвидов) обычно понимают наличие генетической структуры, то есть спе-
цифических и уникальных паттернов генетических маркеров, характеризу-
ющих как локальные популяции, так и группы этих популяций (иногда геогра-
фически смежные) в рамках подвида. Во избежание смешения понятий расы и 22
22 Зубов А. А. Указ. соч. С. 16.
40
Расизм в языке социальных наук
локальной популяции в систематике обычно вводятся пороги дифференциации
(величины различий выше заданного порога признаются значимыми). В био-
антропологии уровни дифференциации (пороги), ассоциируемые с расовыми
различиями, оказываются ниже порогов, принятых для выделения рас в рам-
ках других биологических видов. Иными словами, подвиды в традиционном
для общей биологии смысле у человека не существуют.
Впрочем, эволюционная биология использует несколько иные критерии для
выделения рас (подвидов). Здесь существенным становится наличие само-
стоятельного эволюционного «линиджа» — отдельной «ветви» на древе про-
исхождения и эволюции вида. Человеческие расы, однако, не соответствуют
и этому критерию, поскольку по современным представлениям, полученным
на основе анализа географических распределений генетических маркеров и
гаплотипов ДНК, не существует и не существовало в прошлом «чистых» рас;
размер межпопуляционной миграции генов во все времена человеческой эво-
люции был достаточным для обеспечения существования единого общечело-
веческого «линиджа» и единой эволюционной судьбы.
Большинство из вышеприведенных утверждений нуждаются в обстоятель-
ном комментировании и развертывании, без чего ряд ключевых моментов в
обсуждении проблемы существования рас у человека остается, по меньшей
мере, спорным. В частности, в связи с приведенным выше сопоставлением
понятий расы в биосистематике и теории эволюции, с одной стороны, и антро-
пологии, с другой, следует учесть то обстоятельство, что термин раса теперь
редко встречается вне антропологии; в различных областях биологии пред-
почтение отдается термину подвид. Стоит еще раз повторить, что в тех биоло-
гических работах, в которых термин раса продолжает использоваться, он ока-
зывается синонимичным термину подвид2*. Более того, термин раса стал
исчезать и из биоантропологических работ. В американском и ряде европей-
ских сообществ биоантропологов он начал выходить из употребления после
появления критических работ 1960-70-х гг.23 24; в российской физической ант-
ропологии (расоведении и этнической антропологии) эта тенденция обозна-
чилась лишь во второй половине 1990-х гг.25
Проблема существования рас у человека остается весьма острой, о чем сви-
детельствует и разделенность мирового сообщества биоантропологов на два
непримиримых «лагеря». В одном из них существование рас у человека при-
знается неоспоримым фактом (к этой группе принадлежит и большинство
российских антропологов), в другом расы рассматриваются как устаревшие
классификационные (типологические) конструкты, от которых необходимо
избавиться.
23 Futuyama Г>. J. Evolutionary Biology. Sunderland, MA: Sinauer Assoc., 1986.
P. 107-109.
24 Livingstone F. B. Op. cit P. 279-281: Brace C. L. Op. cit. P. 313-320.
25 Например, А. А. Зубог. предложил использовать термины «антропологический
тип» и «группа антропологических типов» вместо термина «раса» (Зубов А. А. Указ,
соч. С. 23).
С. Соколовский. Расизм, расиализм и социальные науки в России
41
ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ
Елена ФИЛИППОВА
У меня один короткий вопрос насчет рас. Я все-таки не поняла, насколько
глубоко заходит твое отрицание предмета физической антропологии и суще-
ствования расовых различий.
Сергей СОКОЛОВСКИЙ
Глубоко.
Елена ФИЛИППОВА
Поясни тогда.
Сергей СОКОЛОВСКИЙ
Хорошо, я поясню. Сначала раса создавалась как типологический конст-
рукт. И все были с этим более или менее согласны, поскольку она строилась
на измерительных признаках. И все говорили: да, типы, объективно суще-
ствующие типы. Я имею в виду человеческие расы, а не подвиды в живот-
ном мире. Но потом выяснилось, что все это строилось на том, что ареалы
этих измерительных признаков более-менее, как считалось, совпадают с тер-
риториями. То есть выделялись компактные ареалы. Как-то они могли объяс-
няться с точки зрения видимого и измерительных признаков, а потом оказа-
лось, что многие признаки, очень многие признаки нарушают эту картину
ареальности. Стали выделять расово-диагностические признаки. Оказалось,
что расово-диагностические признаки не характеризуются компактными ареа-
лами... Тут в дискуссию вступила генетика... Выяснилось, что расово-диаг-
ностические признаки не обладают моногенной природой, а определяются
сложными комплексами генов, мировые распределения которых оказались
иными, чем ожидалось бы при моногенном наследовании... Стали строить
популяционные концепции расы, которые тоже рассыпались из-за того, что
часто внутрипопуляционная изменчивость оказывалась гораздо выше, чем
межпопуляционная.
Таким образом, как только мы пытаемся создать некий биологический ва-
риант расы, опираясь на генетические признаки, мы обнаруживаем при их
картографировании, что никакого ареала не получается. Поэтому подавля-
ющее большинство современных антропологов в мире отказалось от поня-
тия расы как научно осмысленного; как типологический конструкт он про-
должает использоваться. Не отказались от понятия расы в другом отношении.
Поскольку оно довольно широко используется в разных дискурсах — ив
политическом, и в прочих, — то игнорировать его как социальный конструкт
невозможно; это — компонент нескольких идеологий, который влияет на умо-
настроения разных обществ, и его нужно в этом качестве исследовать. Поэто-
му в 1998 году Американская ассоциация антропологов устроила большую
дискуссию, посвятила специальный выпуск журнала «American Anthropologist»
Концепции расы, он был даже назван так: «Возвращение расы в социальные
42
Расизм в языке социальных наук
науки», но именно в социальные науки, а не в физическую антропологию.
Антропологами и культурными социальными антропологами, физическими,
биоантропологами в Штатах были приняты соответствующие декларации о
расе, где они отмежевывались от этого понятия, говорили, что оно, в общем,
ненаучное.
У нас, если вы помните статью Александра Александровича Зубова, был
тоже предпринят интересный ход в этой связи, кажется, в 1998 году. В журна-
ле он опубликовал статью, где говорил, что, да, это эмоционально нагружен-
ный термин с нехорошими ассоциациями, от которого нужно избавиться, нуж-
но использовать слова «антропологический тип» и «антропологический
подтип». Казалось бы, все хорошо, потому что тип — это типологический
конструкт, классификационный конструкт. Мало ли для каких целей люди объ-
единяют всех рыжих вместе, или всех голубоглазых, или всех, носящих раз-
мер обуви 41. Иногда оказывается полезным зпать, сколько стране нужно бо-
тинок покупать этого размера, допустим. Но дальше он пишет, что это
объективные реальности. И вот тут я с ним никак не могу согласиться. Это
точно такая же замена слов, какую мы пытаемся произвести со словом «эт-
нос» или «этничность». Если это остается на уровне терминов, а не на уровне
концепций, то это меня не устраивает. Может быть, и еще кого-то здесь.
Алексей СЕМЕНОВ
И все же эти статистические типологии что-то описывают, какую-то реаль-
ность — хотя бы наличие группы людей с 41-м размером. Не скажу, что это
стопроцентно объективная реальность, пусть это воображаемое сообщество,
но это некое знание, которое может оказаться необходимым, хотя бы сапож-
никам. Это с одной стороны. С другой стороны, эти типы, кластеры или как
угодно хотя и не имеют филогенетического происхождения, но тем не менее
они что-то собой представляют, и их надо как-то называть. Если мы начинаем
табуировать некоторые слова, термины (боимся черта помянуть), то нет ли
тут уже другой опасности для наших дискуссий?
Сергей СОКОЛОВСКИЙ
Я не против того чтобы использовался термин «раса» или термин «антро-
пологический тип», хотя «антропологический тип», мне кажется, удачнее, уме-
стнее и точнее. Я против реификации этих понятий, когда классификацион-
ные конструкты наделяются независимым бытием, на них навешиваются еще,
так сказать, ярлыки особых психических или духовных качеств. А что это та-
кое, менталитет или национальный характер, как не обусловливание духов-
ных или психических качеств некими физическими, потому что с нашими
примордиалистскими трактовками этничности это и есть расизм, то есть оба
постулата здесь складываются в расистскую концепцию...
Поэтому я отрицаю, как Лена заметила, глубоко отрицаю, некоторые по-
строения двух наук: физической антропологии в части расоведения и в этни-
ческой психологии — практически во всех ее частях.
С. Соколовский. Расизм, расиализн и социальные науки в России
43
Андрей ТУЗИКОВ
Я глубоко симпатизирую подходам конструктивизма и понимаю, скажем,
что в тот или иной исторический период то или иное основание для типоло-
гизации, которое может быть сконструировано как расовый признак, они мо-
гут быть разные. Я снимаю шляпу перед вашим очень эффектным примером
с ботинками 41-го размера.
Действительно, теоретически можно сконструировать расу людей, нося-
щих обувь 41-го размера. Но вот как по-вашему, почему на протяжении уже
нескольких веков в качестве такого расового (видимого расового) признака
выделяются и используются цвет кожи (черный — белый) или же те черты
лица, которые принято называть европеоидными и монголоидными? Это что —
какая-то историческая случайность? Или вы за этим могли бы попытаться
нарисовать какую-то закономерность?
Я недавно прочитал работу Роберта Фергюссона. У него как раз проводится
идея, что конструктивизм должен быть расширен до пределов и рас. Не только
нация -— конструируемое понятие, но и раса, по идее. До каких пределов здесь
применим конструктивизм?
Сергей СОКОЛОВСКИЙ
У меня несколько ассоциаций возникло, пока я вас слушал, всяких реми-
нисценций. Одна из них по поводу заблуждения, допустим, научного заблуж-
дения, когда объединяли вместе население Океании, негроидов Океании и не-
гроидов Африки. Сегодняшняя точка зрения — что они возникли совершенно
в сходных обстоятельствах тропического климата, но совершенно из разного
«материала», из разных человеческих популяций, никак не связанных отноше-
ниями родства.
А вторая ассоциация, которая у меня возникла, — я вспомнил исследова-
ния (имени не помню, но они довольно широко практиковались) по восприя-
тию вот этих расовых признаков, в том числе цвета кожи и волос у детей.
Ведь маленькие дети не различают всего этого. Это научаемо. Таким вещам
научаются, поскольку социальная среда и культура песет эти различения и
несет понятно откуда. Мы можем посмотреть на историю колониализма и как
возникали эти разделения, как возникали эти противоречия, и как линии раз-
дела выстраивались именно по этому набору признаков.
Если говорить о научной стороне, то ведь и цвет кожи — это такое бытовое
представление. Вам любой антрополог скажет, что это не различительный
признак сегодня.
Сергей АБАШИН
Есть культуры и были культуры, которые не различали по цвету кожи.
Сергей СОКОЛОВСКИЙ
Это видимо для нас, для европейцев, для тех, которые срослись с колони-
альной историей, и невидимо — для некоторых культур, поэтому это опять
Же из нашей картины мира — псевдоочевидность.
44
Расизм и языке социальных наук
Эдуард ПОНАРИН
Я тоже по поводу ботинок 41-го размера. Действительно, наверное, можно
сконструировать, но встает вопрос: какие издержки и какие затраты нужны
будут на то, чтобы сконструировать на основе размера обуви? С другой сто-
роны, какие политические выгоды это может принести? И поскольку полити-
ки стремятся минимизировать свои издержки и увеличить свои выгоды, то с
этой перспективы становится понятно, что на основе расы, на основе рели-
гии, на основе этнических различий сконструировать гораздо легче, во-пер-
вых, и, во-вторых, гораздо выгоднее. Поэтому, мне кажется, ученые не могут
просто игнорировать эти вещи. Постановка проблемы на этой конференции —
борьба с эссенциализмом. Эссенциализм — это, действительно, проблема, но
существует и другая крайность. Крайность заключается в вере, что так же
легко можно построить что-то на основе размера обуви.
Вот попробуйте постройте. Не получится.
Сергей СОКОЛОВСКИЙ
Короткая реплика на эту тему. А вы посчитали средства, вложенные в те же
самые расовые типологии? Значительно больше. Конечно, это институализи-
рованные типологии, именно поэтому мы и наблюдаем сегодня в Штатах фе-
номен нового интереса к «расе», но к «расе» уже как социальному конструкту,
как важной политической силе.
Владимир МАЛАХОВ
Два коротких замечания.
Первое по докладу. У меня есть сомнение насчет авторства Цветана Тодо-
рова в различении расиализма и расизма. Насколько я знаю, он просто поза-
имствовал это различение из британской научной традиции. «Racism» в этой
традиции — понятие нейтральное, оно относится к физической антропологи.
Данная область знания фиксирует расовые различия — например феноти-
пические — цвет кожи, разрез глаз, форма черепа и т. д. В самом по себе
научном изучении этих фенотипов еще нет расизма в нормативном и идео-
логическом смысле. А вот «racialism» — это уже идеология, она связана с
определенной социально-культурной интерпретацией антропологических
различий.
Второе по обсуждению. Сейчас Эдуард и Андрей хотели бы обвинить
докладчика в каком-то оголтелом конструктивизме. Я бы хотел его всячески
защитить, потому, мне кажется, надо проводить четкое различие между кон-
структами социальными и конструктами теоретическими. Когда мы гово-
рим, что нечто есть конструкт, надо понимать, в каком смысле это конструкт,
где он существует— в общественных отношениях или в теоретических по-
строениях.
Александр Осипов
Правозащитный центр «Мемориал», Москва
КОНСТРУИРОВАНИЕ ЭТНИЧЕСКОГО КОНФЛИКТА
И РАСИСТСКИЙ ДИСКУРС
В нашей стране в последние 15 лет так называемые «национальные», или
«этнические», «проблемы» обсуждаются самым активным образом, в разных
формах и на разных уровнях. Этим «проблемам» посвящено множество офи-
циальных, академических, масс-медийных и прочих текстов. Сложилось со-
общество экспертов и управленцев, и возникло, как уже можно предполагать,
более или менее единое дискурсивное поле.
Личные наблюдения показывают, что заносимое в графу «этнические проб-
лемы» зачастую и преимущественно описывается и интерпретируется в тер-
минах или/и контексте «этнического» или «межэтнического конфликта». Вме-
сте с этим термином или вместо него используется также очень близкое по
смыслу выражение «межэтнические или межнациональные отношения» и про-
изводные от него понятия: «состояние межэтнических отношений», «напря-
женность в межэтнических отношениях» и пр. Дело не только в том, что доми-
нирующим направлением в отечественных «этнических» исследованиях
безусловно стало конфликтологическое. Я берусь утверждать, что конфликто-
логический подход и соответствующий язык претендует на тотальность. Са-
мые разные социальные агенты используют «конфликтный» язык для описа-
ния и интерпретации большинства манифестаций этничности в различных
областях социального пространства.
Я ставлю перед собой задачу прояснить роль «конфликтного» языка в оправ-
дании и поощрении расистского дискурса и дискриминационных практик1.
Упрощенно говоря, проблема состоит в том, что категория «(межэтнический
конфликт» часто используется для описания и интерпретации таких практик,
как прямая дискриминация, разные формы косвенной дискриминации, деятель-
ность экстремистских организаций, hate crime и hate speech, стереотипизация
меньшинств и мигрантов в СМИ и пр. То есть для описания действий, которые
в российской правовой терминологии обозначаются как «преступления по мо-
тиву этнической ненависти» или как «возбуждение этнической вражды».
На первый взгляд это выглядит как одно из проявлений так называемой
«проблемы отрицания». Термин «проблема отрицания» (the problem of denial)
обозначает различные формы непризнания, отрицания или оправдания суще-
1 В данном случае я сознательно оставляю за скобками такие вопросы, как со-
стояние западных этнических исследований, их сходство и различие с российскими
«этнополитологией» и «этноконфликтологией» и их влияние на российскую науку.
Тем самым никоим образом не утверждаю, что к западной науке нельзя предъявить
аналогичные претензии и что ее отличие оз российской науки кардинально, просто
тема требует отдельного подробного обсуждения.
46
Расизм в языке социальных наук
ствования расизма и дискриминационных практик и прочно вошел в лекси-
кон многих правозащитных организаций на Западе2 3. Притом что конфликт-
ный подход, как будет показано ниже, действительно служит инструментом
пропагандистских манипуляций, проблема носит более широкий характер.
Скорее, речь должна идти о такой контскстуализации и концептуализации эт-
ничности, которые исключают либо умаляют саму постановку вопросов о дис-
криминации либо иных нарушениях прав человека.
Наиболее яркие и наглядные иллюстрации всего набора соответствующих
теоретических и прикладных проблем можно подобрать на Юге России, осо-
бенно в Краснодарском и Ставропольском краях. С этих иллюстраций я и нач-
ну, тем более что материал мне хорошо знаком по результатам тех исследова-
ний, которые в этих регионах проводил «Мемориал». Иллюстрации есть
иллюстрации, и я не хотел бы быть понятым таким образом, что описыва-
емые случаи уникальны и имеют ограниченное распространение.
В Краснодарском крае региональными нормативно-правовыми актами вве-
ден особый режим проживания для мссхетинских турок как таковых. Турки не
просто не признаны, вопреки закону, гражданами РФ и лишены целого ряда
основных прав, но стали объектом целенаправленной кампании, направлен-
ной на то, чтобы вынудить их выехать из края и России в целом'. Одно из
основных обоснований этой политики, используемое властями и СМИ, за-
ключается в том, что турки социально и культурно «несовместимы» с окру-
жающим населением и, как следствие, между ними и «коренными жителями»
или/и «казачеством» возникает «межэтническая напряженность», которую
необходимо «снизить». Делается вывод о том, что «конфликт» «объективно
предопределен», соответственно «предотвратить» его можно, только удалив
турок из региона. Такую точку зрения поддерживают и многие эксперты —
«знатоки национальных проблем» и «этноконфликтологи»:
«Особенно острая ситуация складывается в местах компактного рас-
селения турок-месхетинцев, что обусловлено прежде всего крайне слабой адап-
тацией турок к экономическим и социокультурным условиям Кубани... Сосре-
доточение турок преимущественно в восьми районах края, по мнению лидеров
местных этнополитических движений, нарушает исторически сложившийся
здесь баланс численности национальных групп. Отношения, слож ившиеся меж-
ду турками и местным населением, можно охарактеризовать как конфликт-
ные (потенциально конфликтные). Это вызвано глубокими социокультурны-
ми различиями, несоответствием поведенческих стереотипов, экономических
ориентаций, жизненных ценностей. Резкое неприятие со стороны местного
славянского населения в 1989-1990 гг. вызвала "рыночная" ориентация турок,
2 См.: Petrova, Dimitrina. The Denial of Racism // Roma Rights. Newsletter of the
European Roma Rights Center 2000. № 4. P. 26- 38.
3 Подробнее см.: Осипов А. Г, Черепова О. И. Нарушение прав вынужденных ми-
грантов и этническая дискриминация в Краснодарском крае. Положение мссхетин-
ских турок. М.: Мемориал, 1996; Осипов А. Г. Российский опыт этнической дискри-
минации: месхетинцы в Краснодарском крас. М.: Звенья, 1999.
А Осипов. Конструирование этнического конфликта и расистский дискурс 47
которые предпочитали не работать в общественном секторе, а заниматься
частным ведением сельского хозяйства (животноводством и огородниче-
ством), продажей своей и скупленной продукции. В свою очередь, туркам, как
депортированному в сталинскую эпоху народу, свойственно настороженное
отношение к местному иноэтничному населению, что воспринимается окру-
жающими как отчужденность и высокомерие»4.
Следует отметить, что в соседней Ростовской области живет больше турок,
чем в Краснодаре, в Ставропольском крас есть населенные пункты с удельным
весом турок в составе населения большем, чем в любом населенном пункте
Краснодарского края. Удельный вес турецкого населения в Белгородской обла-
сти такой же, как в Краснодарском крае (то есть около 0,3 %), а общий мигра-
ционный прирост гораздо выше, чем в Краснодарском крае. Хотя «объективные»
обстоятельства в этих регионах такие же, как в Краснодарском крае, никаких
«межэтнических конфликтов» с турками там не наблюдается. Существенное
отличие этих территорий от Краснодарского края состоит в том, что их власти
не проводят политику «выдавливания» месхетинцев и других меньшинств.
В Краснодарском и Ставропольском краях. Ростовской области в 1990-е гг.
происходили массовые насильственные инциденты, в которые были вовлече-
ны десятки, а иногда сотни людей. Большинство этих случаев представляли
собой акции радикально-националистических организаций, именующих себя
«казачьими», против национальных меньшинств, но официальные лица, СМИ,
активисты этнических организаций описывали их как «межэтническое про-
тивостояние». Наука в лице многих авторов заняла аналогичную позицию.
Так называемые «этнические проблемы» в названных регионах в основном
обсуждаются в контексте миграции и в тесной связи с «проблемами мигра-
ции». Организованные преследования месхетинцев и массовые насильствен-
ные акции — наиболее острые и наглядные проявления реакции на так назы-
ваемых мигрантов.
Слово «мигранты» или похожие термины используются в официальном язы-
ке, языке СМИ и академических экспертов в нескольких не вполне опреде-
ленных значениях, но, с определенной долей условности, можно сказать, что
к «мигрантам» обычно относят население, прибывшее в регион на протяже-
нии последнего десятилетия.
В описаниях «мигрантов» важное место занимают утверждения об их пре-
тензиях на ограниченные ресурсы региона. При этом акцент делается на мас-
совости их переезда, что позволяет превратить эти претензии в реальную
опасность для населения. Прибытие мигрантов описывается в терминах, име-
ющих четкую негативную коннотацию — как «приток» или «наплыв». Этот
«приток» якобы столь велик, что угрожает местной экономике и социальной
инфраструктуре:
«...Край [Ставропольский] испытал три мощные миграционные волны
вынужденных переселенцев, значительно дестабилизировавших социально-
4 Крицкий В. В., Савва М. В. Краснодарский край. Модель этнологического мони-
торинга. М.: ИЭА РАН, 1998. С. 26, 36.
48
Расизм в языке социальных наук
демографический баланс. <...> Нерегулируемый поток мигрантов, особенно
в небольшие населенные пункты, вызвал перегруженность их инфраструк-
туры, дестабилизировал товарный рынок, рынок услуг и трудовых ресурсов.
В 92-94 гг. такая ситуация вызвала ряд местных, имеющих этническую
окраску конфликтов>Р.
Над «мигрантами» — порождением «неконтролируемой», или «стихийной»,
миграции — якобы ослаблен административный контроль (многие не регист-
рируются по месту жительства или пребывания, не имеют статуса беженца
или вынужденного переселенца). По этой причине «мигранты» воспринима-
ются как во многом деструктивный, в том числе криминогенный фактор.
На отношения конкуренции за ресурсы накладывается конфликт, вызванный
предполагаемыми этническими и культурными различиями. «Мигрантов» неред-
ко описывают как культурно отличную от большинства категорию, иногда —
как «мигрантские этнические меньшинства». При этом отличия рассматрива-
ются как одна из основных объективных причин враждебных отношений меж-
ду «мигрантами» и «коренным населением». Вот лишь некоторые примеры:
«На территориях традиционного проживания казачества — Ставрополь-
ском, Краснодарском краях и Ростовской области — причины осложнения
межэтнической ситуации видятся в увеличивающемся притоке мигрантов-
неславян, главным образом из республик Северного Кавказа, Закавказья и Сред-
ней Азии. Потоки неконтролируемой миграции приводят к формированию
этнического разделения труда, ущемлению интересов славян в относитель-
но стабильных сферах экономики, торговли, производства, а также тене-
вого бизнеса. Неконтролируемые миграционные процессы в регионе привели
к тому, что в середине 90-х гг. донское, ставропольское и кубанское казаче-
ство неоднократно предпринимало антиконституционные действия и де-
лало заявления, направленные на силовое ограничение миграции представи-
телей неславянских национальностей в свои субъекты Федерации»* 1'.
«Ситуация в Ставропольском крае во многом определяется миграцион-
ными явлениями, которые способны влиять на традиционные соотношения
этнических групп и межэтнические конфликты. <...> Миграционное попол-
нение диаспор вызывает обострение межэтнических отношений... Мигра-
ция влияет на распределение и изменение ролей этнических групп. В соот-
ветствии с новыми реалиями складывается новая иерархия диаспор, между
ними ощущается конкуренция, которая представляется важным фактором
этнополитических отношений в крае»1.
«Прибывающие в край славяне заняты в основном в народном хозяйстве,
мигранты неславянского происхождения больше ориентированы на коммерчес-
5 Попов С. И. Ставропольский край в системе федеративных отношений на Север-
ном Кавказе // Федерализм: система государственных органов и практический опыт
их деятельности. Второе издание. М.: МОНФ, 1998. С. 232 233.
6 Пути мира на Северном Кавказе. М.: Центр по изучению и урегулированию кон-
фликтов ИЭА РАН, 1999. С. 122.
1 Там же. С. 123-125.
А. Осипов. Конструирование этнического конфликта и расистский ducKvpc 49
кую деятельность, торговлю и сферу обслуживания. Это раздражает мест-
ное население. Тем более, что известны многочисленные факты, когда мелкие
торговцы-мигранты, нанимая продавцов из среды местных женгцин, ставят
обязательным условием работы сожительство с работодателем. В услови-
ях отсутствия эффективного федерального законодательства такие слу-
чаи зачастую провоцируют .местных жителей на противоправные действия.
Наиболее конфликтные территории находятся в зоне Черноморских курор-
тов Адлера, Сочи, Анапы, Геленджика и в прилегающих к ним районах Абин-
ского, Крымского и др., где селятся армяне, турки-месхетинцы, курды»*.
«Для Кубани продолжает оставаться проблемой так называемый армян-
ский вопрос. Длительная скрытая конфронтация различных социокультурных
типов, к которым принадлежат славяне и армяне — выходцы из Азербайджа-
на, Армении и Грузии, может привести к открытому противостоянию. При-
рост армянского населения в крае за период с 1989 по 1996 г. составил 22,5 %,
причем в основном за счет миграции. Преступления, совершаемые армянами,
являются важным фактором негативного отношения жителей Кубани ко всей
этнической диаспоре. Особенно это характерно в случае тяжких преступ-
лений — убийств и изнасилований. Общественное мнение особенно остро
реагирует при совершении армянами тяжких преступлений»8 9.
В средствах массовой информации и выступлениях политических активистов
влияние межгрупповых различий обычно передается посредством таких клише,
как «чуждость», «несовместимость обычаев и традиций», «стремление [мигран-
тов] жить по своим правилам» или даже «стремление навязать свои законы»10 11.
В текстах, претендующих на академичность, наряду с перечисленными ис-
пользуются такие понятия, как «культурная дистанция»", «низкая способность
к социокультурной адаптации»12 13 или «этнический статус»1’. Впрочем, эксперты
8 Крицкий Е. В., Савва М. В. Указ. соч. С. 26.
9 Там же. С. 38 39.
10 Яркие образцы такого рода рассуждений можно найти в региональной прессе н
в десятках выпускаемых в этих регионах книг и брошюр. В качестве примера назову
только книгу бывшего губернатора Краснодарского края: Кондратенко Н. И. Ходил
казак в Кремль. Краснодар: Советская Кубань, 2001. С. 33-41.
11 Психолог Н. М. Лебедева, наиболее активно использующая понятие «культур-
ная дистанция», определяет ее как субъективное восприятие «близости» или «отда-
ленности» другой культуры, см.: Лебедева Н. Роль культурной дистанции в формиро-
вании новых идентичностей И Идентичность и конфликт в постсоветских государствах.
М.: Московский Центр Карнеги, 1997. С. 65-67. Другие авторы, как правило, это по-
нятие «овеществляют» и используют в значении показателя «объективных» разли-
чий, см.: ДробижеваЛ. Социально-культурная дистанция как фактор межэтнических
отношений И Там же. С. 44-63.
12 Язькова А. А. Краснодарский край: социально-экономическое положение и меж-
национальная напряженность//Конфликт Диалог - Согласие. Бюллетень. № 5. 2000.
Сентябрь-ноябрь. С. 21.
13 СавваМ. В. Этнический статус (Конфликтологический анализ социального фе-
номена). Краснодар: Издательство КубГУ, 1997.
50
Расизм в языке социальных наук
щедро используют бытовые и политические клише. Миграция этнических
меньшинств описывается как «нарушение этнического баланса». Сочетание
такого «нарушения» с активностью меньшинств в разных областях общест-
венной жизни описывается понятием «экспансия некоренных национально-
стей», или «сукцессия». Именно «нарушение баланса», «экспансия» вызы-
вают «естественную» ответную негативную реакцию «коренного населения»,
в том числе в насильственных и в организованных формах. В этом контек-
сте оказывается, что единственная возможность для региональных властей
сохранить стабильность — ограничить приток в регион групп населения,
«несовместимых» с «местными» и «дестабилизирующих ситуацию». Мир-
ное же разрешение уже возникших конфликтов между «общинами» видится
на пути переговоров их представителей и использования прочих согласи-
тельных процедур14.
Важно отметить, что большинство авторов высказываний, приведенных
выше, пользуется категориями «конфликта» спонтанно, не ставя перед собой
цели пропагандировать то или иное политическое решение или скрыть факты
дискриминации. В большинстве случаев мы имеем дело не столько с махина-
циями, сколько с применением устойчивого и широко распространенного под-
хода к описанию любых форм доминирования, агрессии, насилия, который
вытесняет все остальные подходы и аналитические перспективы15. Этому под-
ходу соответствует определенный язык, навязывающий тем, кто его использу-
ет, логику восприятия, интерпретации наблюдаемого и способ действий.
С моей точки зрения, социальный, в том числе этнический, конфликт как
составная часть социальной реальности может и должен рассматриваться
как процесс и продукт социального конструирования. Проявления, опреде-
ляемые как «конфликт», неотделимы от категорий, в которых их восприни-
мают и описывают. Используя те или иные категории, люди определенным
образом упорядочивают окружающую действительность и устанавливают
рамки возможных в определенном контексте действий. Поэтому нет «кон-
фликта» как такового, конфликта, который был бы чем-то внешним и объ-
ективно данным воспринимающим и описывающим его людям. Любой че-
ловек является соучастником описываемого события хотя бы потому, что
выбирает слова для его описания. «Реальные» и «объективные» в физичес-
ком смысле действия или акты речи также не существуют как таковые, а
только в тех значениях, которые им приписывают совершающие их люди
или окружающее общество.
Я ни в коей мере не отрицаю эвристической ценности понятия «конфликт»
и концепций конфликта. В частности, не покушаюсь на возможность исполь-
зования понятия «этнический конфликт» и выработки на его основе объясни-
14 Савва М. В. Указ. соч. С. 21-22; Попов С. И. Указ. соч. С. 233.
15 Антисемитская риторика краснодарских властей некоторыми авторами тоже ста-
вится в один ряд с «конфликтными» проявлениями или проявлениями «межэтничес-
кой напряженности» (см., иапр.: Белозеров В. С. Этнодемографические процессы на
Северном Кавказе. Ставрополь: Изд-во СГУ, 2000. С. 3-4).
,4. Осипов. Конструирование этнического конфликта и расистский дискурс 51
— 
тельных моделей. Можно выделить и обозначить таким образом категорию
социальных конфликтов, характеризующихся тем, что их участники приписы-
вают взаимодействию этнический смысл, то есть организуют и оправдывают
его как взаимодействие этнических коллективов или стычку по поводу группо-
вых, определяемых в этнических терминах, интересов. Речь идет не о достоин-
ствах и недостатках отдельных теоретических или повседневных конструк-
тов, а о том, каковы последствия их использования в качестве универсального
объяснения любых, в том числе политических действий. Необходимо учиты-
вать опасности, связанные с неограниченно широким и безальтернативным
использованием одной объяснительной модели.
Концептуализация этнического конфликта
и его субъектов
«Конфликт» — понятие, широко используемое разными дисциплинами.
Не имеет определенной дисциплинарной принадлежности и термин «этни-
ческий конфликт». «Различное понимание обществоведами феномена эт-
ничности, с одной стороны, и их дисциплинарная специфика — с другой,
обуславливают весьма широкий спектр интерпретации этнических конфлик-
тов...»16 17 При всем безусловном разнообразии подходов к описанию и объяс-
нению феноменов, определяемых как этнические конфликты, нужно акцен-
тировать внимание на своеобразном массовом редукционизме. Упрощенно
говоря, люди следуют, в сущности, бытовым представлениям о конфликте
как о столкновении двух определенных и четко структурированных субъек-
тов или, выражаясь метафорически, коллективных личностей. Едва ли кто-
либо из основных авторов, пишущих о конфликтах, станет спорить с тем,
что конфликт должен рассматриваться как сложная система диспозиций, а
не просто противостояние двух монолитных «сторон», и что определение
«этнический» является предикативным, а не атрибутивным, т. е. означает
смысл, который приписывают взаимодействию его участники, а не сущность
этого взаимодействия.
Однако на деле эти авторы зачастую ведут себя непоследовательно: «Под
Этническим конфликтом понимается любая форма гражданского противо-
стояния на внутригосударственном и интрагосударственном уровнях, при
котором по крайней мере одна из сторон организуется по этническому прин-
ципу или действует от имени этнической группы»11. Вполне корректное в
силу своей широты определение, которое, однако, может быть прочитано и
интерпретировано по-разному. Сам же автор сразу же за определением ста-
вит в текст фразы, которые резко сужают свободу истолкования и явно подво-
дят читателя к прочтению в духе соперничества «коллективных индивидов».
Продолжение цитаты: «Обычно это конфликты между меньшинством и до-
16 Тишков В. А. Очерки теории и политики этничности в России. М.: Русский мир,
1997. С. 303.
17 Там же. С. 309.
52
Расизм в языке социальных наук
минирующей этнической группой, контролирующей власть и ресурсы в госу-
дарстве. И поэтому столь же обычно меньшинство ставит под вопрос сло-
жившуюся государственность и существующие политические структуры»18.
Небезобидны и распространенные рассуждения о «некоторых» этнических
конфликтах как о «закамуфлированных», «ложных», «замещенных» или пре-
вращенных формах «обычных» социальных или политических противостоя-
ний19 20. При этом по умолчании подразумевается (а порой и прямо утверждается)
существование «настоящих» этнических конфликтов, отражающих «собствен-
но» межэтнические противоречия.
В итоге упрощенный взгляд на конфликты и соответствующую фразеоло-
гию вольно или невольно предлагают наиболее значимые теоретики; таким
языком изъясняются авторы многочисленных академических работ по част-
ным проблемам и тем более — околонаучной публицистики. Если же взять
официальные тексты и средства массовой информации, то представления о
борьбе «коллективных личностей» господствуют там безраздельно.
Необходимо принимать в расчет давление сложившегося языка, который
не всегда адекватен требованиям теории. Можно сказать, что, переходя от
теоретических высот к составлению частных моделей или к описанию кон-
кретных ситуаций, все мы становимся заложниками доступных коммуни-
кативных возможностей. Большинство наиболее распространенных и, если
угодно, хрестоматийных определений конфликта выводятся из понятия «ин-
терес». Тем самым подразумевается наличие определенного носителя интере-
са, способного этот интерес осознавать и активно защищать. В общем смысле
«конфликт» описывается как ситуация столкновения различных субъектов
по поводу несовпадения или противоположности их интересов. Подобное,
далеко не всегда проговариваемое допущение формирует определенный язык
и поощряет следование упрощенным описательным и объяснительным мо-
делям: «Конфликт: процесс-ситуация, в которой два или более индивида или
две и более группы активно стремятся расстроить намерения друг друга,
предотвратить удовлетворение интересов друг друга вплоть до нанесения
повреждений другой стороне или ее уничтожения»-’0. «Под конфликтом мы
имеем в виду преследование разными группами несовместимых целей»21.
«Конфликтологическая парадигма восстанавливает субъектность социаль-
ных противоречий, позволяет изучать и осмысливать их как реальную борь-
бу реальных социальных субъектов, относительно самостоятельных и неза-
висимых в своих устремлениях и самоопределении, в интересах и целях,
направленных па удовлетворение имеющихся потребностей, определяемых
18 Тишков В. А. Указ. соч.
19 См., напр.: Там же. С. 303- 305: Конфликты в современной России. Проблемы
анализа и регулирования. 2-е изд. М.: Эдиториал УРСС, 2000. С. 224.
20 Dictionary of Sociology and Related Sciences / Ed. by H. P. Fairchild. Totowa (N. J.):
Littelefield, Adams & Co, 1977. P. 58-59.
21 MiallH., Ramsbotham O.. Woodhouse T. Contemporary Conflict Resolution. Oxford,
Malden, MA: Polity Press & Blackwell Publishers Ltd., 1999. P. 19-20.
А. Осипов. Конструирование этнического конфликта и расистский дискурс 53
особенностями их жизнедеятельности, их наличного социального бытия»22
(курсив мой. —А. О).
Если понимать подобные определения широко, то любое агрессивное по-
ведение. в том числе речевое, можно интерпретировать как конфликт, посколь-
ку интересы того, кто совершает агрессивный акт, и того, на кого этот акт
направлен, явно не совпадают. Например, если формально подходить к пре-
следованиям месхетинских турок в Краснодаре, то в принципе можно заклю-
чить, что имеет место конфликт: одна сторона — власти и военизированные
группировки, именующие себя «казачьими», — хочет выгнать турок из края,
а другая — условная совокупность лиц, идентифицируемых как «турки», —
хочет, чтобы ее оставили в покое. Расширительные определения «этническо-
го конфликта» как любого, в том числе одностороннего, акта агрессии или
доминирования, достаточно распространены. Для А. Н. Ямскова к этничес-
ким конфликтам относятся ситуации неприятия сложившегося статус-кво пред-
ставителями определенной группы и соответствующие, в том числе односто-
ронние действия23 *; «этническим» конфликт делает то, что «в восприятии хотя
бы одной из сторон определяющей характеристикой противостоящей сторо-
ны служит этничность»2,1. В. А. Тишков относит к этническим конфликтам те
ситуации, в которых «хотя бы одна сторона определяет себя по этническому
признаку» (курсив мой. — А. О ). Однако подобные расширительные толко-
вания конфликта вызывают вопросы и создают определенные трудности. Одна
из них (я бы ее считал основной) — названный выше массовый редукцио-
нистский подход к пониманию конфликта: чтобы ни хотели сказать теорети-
ки, публика по инерции или осознанно связывает со словом «конфликт» взаи-
модействие двух или более в равной степени активных субъектов.
Наиболее распространенный и типовой для нашей страны «конфликтный»
подход является позитивистским и материалистическим. «Межэтнические от-
ношения» и «межэтнический конфликт» описываются как явления, производ-
ные от «объективных» экономических отношений, «объективных» культурных
различий или в крайнем случае от навязанных участникам идеологических
рамок. Разумеется, прямолинейные социально-структурные интерпретации,
выводящие конфликт непосредственно из конкурентных социальных и эко-
номических отношений между группами как таковыми, встречаются уже срав-
нительно редко. Чаще речь ведется о борьбе за статусные позиции, доступ к
власти и ресурсам и о мобилизации людей. Однако применяемый язык в сущ-
ности мало отличается от того, который обслуживает социально-структур-
ные подходы25. Приходится иметь дело просто с разными вариантами взгляда
22 Конфликты в современной России. С. 37.
23 Ямское А. Этнический конфликт: проблема дефиниции и типологии // Идентич-
ность и конфликт в постсоветских государствах. М.: Московский Центр Карнеги, 1997.
С. 206- 207.
2,1 Там же. С. 208.
25 Это особенно хорошо видно на примере текстов, следующих все еще модной
«теории человеческих потребностей» (human needs theory), см.: Fisher. Ronald. Needs
54
Расизм в языке социальных наук
на конфликт как на «форму противостояния между целостными социальны-
ми системами (группами)»* 26. Конфликт рассматривается как данность, он яко-
бы возникает и развивается по своим устойчивым закономерностям, которые
могут быть познаны и описаны. Примечательно, что в российских «конфлик-
тологических» работах, претендующих на теоретизирование, едва ли не ос-
новное внимание уделяется выявлению «сущности» этничпости, а следова-
тельно — «истинной» основы конфликтов27.
Теоретическое и социальное конструирование этнического конфликта имеет
те же черты, что конструирования этничности вообще, и может рассматри-
ваться как область такого конструирования. В частном случае конструирова-
ния конфликта, как и в общем случае конструирования этничности имеет ме-
сто аскрипция двух видов.
Во-первых, коллективным образованиям, в том числе условным множествам,
приписывают свойства социального субъекта, в частности субъекта конфликта.
«Сам термин “этнополитика” предполагает, что в качестве главного действу-
ющего лица здесь выступает этническая общность (этническая группа), пресле-
дующая определенные политические цели»28. Стороны конфликта (по крайней
мере, одна из «сторон») воспринимаются как «этносы», в крайнем случае —
части «этносов», имеющие свои интересы и действующие как единое целое.
Так, в большинстве академических и неакадемических публикаций, посвя-
щенных ситуации на Северном Кавказе и особенно «проблемам миграции»,
по умолчании подразумевается или прямо утверждается, что субъектами
«экспансии» или, наоборот, «противодействия экспансии» выступают этни-
ческие или квазиэтнические группы («кавказцы», «казачество») как таковые.
Нередки утверждения о том, что «национальные общины» жестко структури-
рованы29, что «клановые» или «общинные» отношения внутри меньшинств, а
также двойные поведенческие и этические стандарты (по отношению к «сво-
им» и «чужим») являются основой их, меньшинств, «консолидированности»,
что требует ответной «консолидированности»30. Лидерам и участникам нацио-
нально-культурных общественных объединений приписывается роль «лиде-
ров общин», и они бывают вынуждены ее играть при процедурах «урегулиро-
вания» или «предотвращения конфликтов».
Theory, Social Identity and Eclectic Model of Conflict / J. Burton (ed.) // Conflict: Human
Needs Theory, Basinstoke & L.: The Macmillan Press Ltd, 1990. P. 89-112; Конфликты в
современной России. С. 209-237.
26 Перепелкин Л. Межэтнические конфликты: причины возникновения и механизмы
предупреждения//Конфликт—Диалог- -Сотрудничество. Бюллетень. 1999. № 1. С. 8 -9.
27 Там же. С. 209 222; Авксентьев В. А. Этническая конфликтология: проблемы
становления// Современная конфликтология в контексте культуры мира. М.: УРСС,
2001. С. 179-180.
28 Котанджан Г. С. Введение в этнополитологию консенсуса-конфликта. Теоре-
тико-методологические проблемы цивилизационного анализа. М.: Луч, 1992. С. 16.
29 См., напр.: Вынужденные мигранты на Северном Кавказе. М,: ООО Фирма «Ин-
фограф», 1997. С. 14.
30 См., напр.: Савва М. В. Указ. соч.
А. Осипов. Конструирование этнического конфликта и расистский дискурс 55
Во-вторых, действиям разных агентов, их мотивации, спонтанным соци-
альным процессам произвольно приписывается «этнический» смысл —смысл
«свойства этноса», фактора или детерминанты «этнических процессов», объек-
та «этнических интересов», ресурса или продукта «этнического развития» и
пр. (перечень штампов может быть достаточно длинным).
Нужно сделать ударение на двух понятиях — воображаемая релевантность
и произвольность. «Этнические» смыслы чаще всего внедряются косвенным
путем, тем, что вещи, лица и явления помещаются в контекст этнических
отношений или этнического конфликта. Тем самым различные вещи по умол-
чании рассматриваются как релевантные этнической конфликтности, а этнич-
ность в самых разных значениях — релевантной широкому спектру социаль-
ных отношений. Подобный перевод в этническую плоскость делается обычно
произвольно, по усмотрению автора или идеолога.
Выражаясь коротко, в действие вступает такая малопонятная и никем не
объясненная, но часто поминаемая сущность, как «этнический фактор». «Если,
скажем, случилась стычка между двумя соседями по поводу чистоты мусоро-
провода и если один из них — русский, а другой — азербайджанец, то, буду-
чи пропущена сквозь призму этно-центристского мышления, эта стычка бу-
дет выглядеть не иначе как проявление межэтнической розни»31.
Как известно, в стране сохраняется ведомственный (милицейский и проку-
рорский) статистический учет этнической принадлежности лиц, совершив-
ших преступления32. Получаемые из системы МВД сводки по регионам РФ,
как бы ни оценивать методику, на которой они основаны, в общем показыва-
ют, что доля лиц определенной этнической принадлежности, обвиняемых в
совершении преступлений, в целом совпадает с долей соответствующих на-
циональностей в составе населения. Есть организованная преступность и,
очевидно, преступные группы разного этнического состава — из лиц, относя-
щихся к этническому большинству, меньшинству или смешанного состава.
В средствах массовой информации, в профессиональном лексиконе право-
охранительных органов и даже в научных публикациях часто используются по-
нятия «этническая преступность» и «этнические преступные группы». Смысл
этих выражений, похоже, не всегда ясен даже для тех, кто их использует; в об-
щем он сводится к тому, что криминальная активность отдельных лиц и коллек-
тивов каким-то образом связана с их этнической принадлежностью. Примеча-
тельно, что преступная деятельность лиц и групп, относимых к этническому
большинству, за редким исключением не определяется как «этническая». Этой
чести удостаиваются только этнические меньшинства, а русская или «славян-
ская» этничность к криминалу как бы не имеет никакого отношения.
31 Малахов В. «Скромное обаяние расизма» и другие статьи. М.: Модест Колеров и
«Дом интеллектуальной книги», 2001. С. 169.
32 См.: Осипов А. Г. Указ. соч. С. 46-47; Бредникова О., Карпенко О., Паченков О.,
Осипов А. Откуда берется этническая преступность? // Сеть этнологического мони-
торинга и раннего предупреждения конфликтов. Бюллетень. 1999. Ноябрь-декабрь.
С. 123- 125.
56
Расизм в языке социальных наук
Самые разные культурные феномены или общественные институты и в обы-
денном сознании, и в научном дискурсе наделяются этническими чертами: «на-
циональные» культуры в целом и их компоненты, особенности хозяйства, чер-
ты психики и пр. К области (меж)этнических отношений, этнических процессов
или этнического развития причисляют отношения между разными эшелонами
государственного аппарата в федеративном государстве'3, отношения различ-
ных групп населения с окружающей природной средой33 34, систему образова-
ния35 и т. д. Внешние наблюдатели, в том числе представители пауки, проделы-
вают подобные операции вне зависимости от того, присутствуют ли этнические
категории в языке самих участников описываемых отношений.
Собственно говоря, развитие отечественной этнографии в 1960-80-е годы
в основном сводилось к сочинению «теорий этноса», созданию субдисциплин
вроде этносоциологии, этнопсихологии, этноэкологии и было соответственно
основано на переводе самых разных предметов и явлений в этническую плос-
кость. «Понятием “этнические (этносоциальные) процессы” в российской на-
учной традиции охватываются все изменения в жизни народов, этнических
групп, имеющие в равной мере как “внутренние”, так и “внешние” по отно-
шению к ним источники». Логично поэтому «посмотреть, насколько нынеш-
няя конфигурация этноконфликтных отношений в нашей стране может быть
обоснована с позиций этносоциального развития, то есть этнических процес-
сов, шедших среди российских народов в годы советской власти»36.
В интересующей нас области в качестве примера можно привести монито-
ринговый проект Сети раннего предупреждения конфликтов па базе Инсти-
тута этнологии и антропологии РАН. В рамках проекта региональные наблю-
датели ведут наблюдение не манифестаций этничности в разных сферах
общественной жизни, а практически всего спектра общественных отноше-
ний для выявления объективных факторов этнической конфликтности. В ма-
териалах мониторинга получают освещение и тем самым произвольно вно-
сятся в сферу этнических отношений самые разные природные и социальные
феномены — от экологического состояния территории до хода выборов. Тем
самым по умолчании подразумевается, что различные обстоятельства «объек-
тивно» выступают как детерминанты «межэтнической конфликтности». По-
добный же, но более прямолинейный подход используют участники другого
московского конфликтологического проекта — «Раннее предупреждение и
33 Конфликты в современной России. С. 231 -235; Дробижева Л. М., Аклаев А. Р.,
Коротеева В. В., Солдатова Г. У. Демократизация и образы национализма в Россий-
ской Федерации 90-х годов. М.: Мысль, 1996. С. 160-203.
34 См.: Методы этноэкологической экспертизы. М.. Институт этнологии и антро-
пологии РАН, 1999.
35 Сусоколов А. А. Устойчивость этноса и концепции национальных школ России.
М.: ИНПО, 1994.
36 Перепелкин Л. В. Социальные предпосылки современных межэтнических кон-
фликтов в Российской Федерации. М.: Институт востоковедения РАН и Российский
центр стратегических и международных исследований, 1997. С. 7.
А. Осипов. Конструирование этнического конфликта и расистский дискурс 57
управление этническими конфликтами в процессе социально-политической
трансформации России через общественный диалог и образование», осуще-
ствляемого Центром стратегических и политических исследований и обходя-
щегося, правда, без своей региональной мониторинговой сети.
Таким образом, в публичном дискурсе феномен, определяемый как «этничес-
кий» или «межэтнический» конфликт, отличается от «просто» социального кон-
фликта двумя обстоятельствами. С одной стороны, тем, что участники конфлик-
та подвергнуты этнической категоризации или, наоборот, категории населения,
выделяемой по этническому признаку, приписаны свойства консолидированного
социального субъекта, образующего сторону этнического конфликта. С дру-
гой — факторам и элементам ситуации, определяемой как конфликт, — внеш-
ним обстоятельствам, мотивам участников и прочему — придан «этнический»
смысл. Эти операции могут проделать те элитные группы и агенты, которые по
своему положению «имеют право называть», в том числе и сами участники
конфликта. Чаще всего в такой роли приходится наблюдать официальных лиц,
средства массовой информации и представителей научного сообщества.
Концепции «конфликта» и его «предотвращения»
как идеология
И в советский, и в постсоветский период официальная «национальная поли-
тика», как бы ее ни определять, исходит из того, что общество представляет
собой конгломерат внутренне целостных и структурированных этнических групп
со своими границами и определенными социально-культурными характеристи-
ками. Соответственно этническая принадлежность воспринимается как одна
из базовых социальных характеристик индивида, подлежащая в той или иной
форме учету, а государство присваивает себе право управлять «межнациональ-
ными отношениями». При обновлении терминологии в последние десятилетия
базовые представления остаются в общем неизменными. Происхождение по-
добных воззрений и эволюция форм, в которых они воплощаются, являются
предметом отдельного разговора. Они уже подвергались подробному анализу
в научной литературе, и я не буду их здесь специально рассматривать.
Понятие «конфликт» предлагает простые и легкие для понимания картины
так называемых «межэтнических отношений» и возможной роли государства.
«Межэтническое или «межобщинное» противостояние якобы вызывается
«объективной» логикой и «объективными» факторами. У «этносов» есть объек-
тивно данные интересы, касающиеся распределения власти и ресурсов, вклю-
чая символический капитал. Если эти интересы не совпадают, начинается про-
тивоборство и происходит этническая мобилизация, создающая основу для
Внешних проявлений конфликта. Масштаб и формы этой мобилизации не име-
ют значения — все равно сутью конфликта является противодействие этни-
ческих интересов и соответственно этнических групп.
Этническая конфликтность, вызываемая столкновением «этнических ин-
тересов» и внешними манипуляциями, предстает как квазиприродная стихия
и с этой точки зрения — как «естественное» или объективно данное состоя-
58
Расизм в языке социальных паск
ние этнических отношений. В этом смысле власть в принципе не несет ответ-
ственности за возникновение конфликтов. Поскольку этнические конфликты
угрожают безопасности общества и государства, последнее обязано принять
вызов и запяться укрощением стихии. Более того, предотвращение и урегу-
лирование конфликтов как угрозы рассматривается властью в качестве при-
оритетной задачи.
Подобные построения просматриваются в официальных текстах, посвя-
щенных «национальной политике». В советский период основным идеологи-
ческим клише, обозначавшим направленность государственной политики в
этой области, была «дружба народов». В конце 1980-х — начале 1990-х гг.
акценты заметно сместились, и прежний тезис стал высказываться через от-
рицание — как предотвращение и урегулирование конфликтов. Сама по себе
эта формула не несет в себе определенного содержания, но обеспечивает ос-
нову для множества риторических приемов, позволяющих оправдать соци-
альную инженерию разного характера и разной направленности.
В частности, власть может развернуть кампанию против неугодной этничес-
кой группы, описывая ее нс прямо как «враждебную», «нелояльную» или «не-
приемлемую», а как источник нестабильности. Пример месхетинских турок в
Краснодарском крае приводился выше. Власти субъектов Федерации, в кото-
рых проводится политика прописочных ограничений против притока мигран-
тов извне, в той или иной степени оправдывают ее похожим образом. Анало-
гичная аргументация («предотвращение конфликта») прикрывает политику
руководства Северной Осетии, попустительствующего акциям, направленным
против возвращения в Пригородный район республики беженцев-ингушей.
Идея конфликта оправдывает бездействие власти, поскольку предусмотрен-
ные законом действия (восстановление нарушенных прав граждан, пресече-
ние деятельности экстремистских организаций) могут интерпретироваться как
фактор возможной дестабилизации. Как вариант — власть изображает себя
заложником «воли населения», вовлеченного в конфликт и совершающего про-
тивоправные, по в принципе объяснимые и оправданные действия. В 1992—
1993 гг. несколько раз группировки, именующие себя «казачьими», пытались
силой выселить по нескольку армянских семей из населенных пунктов райо-
на Кавказских Минеральных Вод. Местная власть не пресекала эти акции и
не привлекала никого к ответственности, а призывала к «компромиссам» ради
«стабилизации»-17.
В июне 1995 г. после нападения группы Шамиля Басаева на Буденновск,
36 чеченских семей якобы по решению схода жителей были выселены из по-
селка Терского Буденновского района. Выселение произошло не только при
попустительстве, по прямом участии и районных властей, и начальника УВД
края. Чеченцам были выделены грузовики для вывоза имущества, от имени
начальника УВД края выданы справки о том, что предъявители выезжают в
Чечню. Инициаторы выселения не были привлечены к ответственности, а
районные и поселковые власти делали все возможное, чтобы не дать вернуть-
17 Полевые материалы 1996 1999 гг. О. И. Череповой и автора.
J. Осипов Конструирование этнического конфликта и расистский дискурс 59
ся в поселок тем чеченцам, которые этого хотели. Представитель краевой ад-
министрации оправдывал беззаконную акцию и попустительство ей «нака-
лом страстей» среди местных жителей, вызванным акцией Басаева. По его же
уверению, деятельность возглавляемого им отдела по межнациональным от-
ношениям в июне 1995 г. заключалась в «работе с диаспорами» для избежа-
ния столкновений”1, хотя, по всем данным, национально-культурные обще-
ства ни до, ни после буденновских событий не собирались пи на кого нападать,
и на них никто не собирался нападать.
В ноябре 1995 г. группа казаков провела «рейд» по хутору Армянскому
Крымского района Краснодарского края, выпорола плетьми и избила 20 че-
ловек, в основном турок и курдов. Власти нс вмешивались, а впоследствии к
уголовной ответственности был привлечен только один участник нападения”.
Поводом для нападения послужило якобы случившееся незадолго до того из-
насилование русского старика молодым турком. Уголовное дело, возбужден-
ное против последнего, было закрыто из-за отсутствия события преступле-
ния. Краевые власти и СМИ до настоящего времени описывают инцидент в
Армянском как выступление местного населения, возмущенного изнасилова-
нием и прочими «бесчинствами» турок. Аналогичная история случилась на
хуторе Виноградный также Крымского района, где двух подростков 10 и 11 лет
обвинили в гомосексуальных развратных действиях против других детей40.
«Сход граждан», прошедший 29 июля 1997 г. по инициативе казаков из Крым-
ска и при участии сотрудников районной и сельской администраций, а также
Крымского городского и районного отдела внутренних дел, постановил вы-
селить семьи этих подростков41. Районное, а вслед за ним краевое начальство
интерпретировало инцидент как спонтанное возмущение населения против
турок, хотя обвиняемые подростки, строго говоря, не имели отношения к тур-
кам, а организаторы схода нс имели отношения к местному населению.
Поскольку мир и стабильность описываются как приоритетные ценности,
это позволяет оправдывать дискриминационные действия или бездействие как
вынужденные, используя конструкцию, аналогичную крайней необходимости.
Тем самым идеологема «предотвращения конфликта» также активно поощря-
ет дискриминационные практики. Конфликтный контекст в целом, вне каких-
либо конкретных инцидентов позволяет уклоняться от позитивных действий,
направленных на предотвращение дискриминации или защиту меньшинств под
предлогом «сохранения баланса».
Важно нс забыть еще одну «мелочь» — рассмотрение этнических отноше-
ний преимущественно в конфликтном контексте приучает людей относиться
” Интервью В. А. Кореняко с С. И. Поповым, заведующим Отделом по делам
национальностей правительства СК; Ставрополь, 14 августа 1997 г.
’’ Осипов А. Г., Черепова О. И. Указ. соч. С 87 90.
411 Подробнее см.: Осипов А. Г. Российский опыт этнической дискриминации. С. 58.
41 Четыре семьи пол угрозой насилия со стороны казаков и под давлением мест-
ных властей выехали из района, глава одной семьи Темур Алиев был избит, его дом
Разгромлен, а затем взорван казаками.
60
Расизм в языке социальных наук
к мигрантам и к меньшинствам не как к равноправным членам общества, ино-
гда нуждающимся в защите, а исключительно как к источнику проблем.
Упоминание угрозы конфликта может использоваться и как средство шан-
тажа по отношению к высшим эшелонам власти или избирателям («если не
будет сделано то-то и то-то, то произойдет конфликт»). Целый ряд региональ-
ных лидеров в РФ строят свой публичный имидж как «миротворцы» и «га-
ранты межнационального мира». Особенно активно эта карта разыгрывается
руководителями Татарстана, Башкортостана, Адыгеи, Кабардино-Балкарии и
Краснодарского края. Риторика «межнационального согласия» служит основ-
ным средством оправдания местных авторитарных режимов и систематичес-
ких нарушений законности. Одно из частных применений лозунга «защиты
стабильности» — оправдание, как минимум, пропагандистского давления на
оппозицию и организации, представляющие национальные меньшинства.
Разумеется, во всех описанных случаях концепция конфликта в этом ряду
выступает и как способ отрицания расизма и дискриминации в том смысле,
который упоминался в начале статьи. Их проявления (действия «ультра», отказ
в прописке определенным этническим группам) описываются либо как «кон-
фликт» с окружающим населением, либо как правомерные защитные действия
государства.
Но было бы ошибочным сводить применение официозом «конфликтного»
языка только к пропагандистским манипуляциям, оправдывающим расист-
ские практики. «Конфликтный» подход стал универсальным и стереотипным
и встречается там, где власти, в общем, не в чем оправдываться. Практичес-
ки любая региональная концепция или программа «национальной политики»
именуется как план «гармонизации» или «стабилизации» «межнациональ-
ных отношений»"2, а в качестве главной цели устанавливает не предотвра-
щение дискриминации и этнического насилия и не защиту меньшинств, а
борьбу с этническими конфликтами, в том числе и в практически моноэт-
ничных регионах.
На протяжении года, с ноября 1994 по ноябрь 1995 года во дворы турок,
живущих в станице Советской Кировского района Ставропольского края,
было подброшено в общей сложности 21 взрывное устройство. Местная ми-
лиция не принимала никаких мер, и только присланные в командировку со-
трудники краевого УВД смогли быстро установить и задержать подозревае-
мых. Ими оказались члены местной казачьей группировки; из четырех
человек, привлеченных к ответственности, осужден был только один. Свой *
42 Весьма примечательно, что одним из основных нормативных актов краснодар-
ских краевых властей, установившим для месхетинских турок как таковых особый
режим проживания в крае, называлось Постановление Законодательного собрания
края № 291-П «О мерах по снижению напряженности в межнациональных отноше-
ниях в районах компактного расселения турок-месхетинцев, временно проживающих
на территории Краснодарского края» от 24.04.96. Почти также — «О дополнитель-
ных мерах...» — называется и новое Постановление ЗСК № 1363-П от 20.02.02 о
месхетинских турках.
А. Осипов. Конструирование этнического конфликта и расистский дискурс 61
ответ на депутатский запрос о в общем-то довольно простых обстоятель-
ствах дела заместитель прокурора края начал с рассказа о якобы существу-
ющем в станице конфликте между турками и остальным населением. При-
чину конфликта он свел к тому, что турки «игнорировали местные обычаи,
требовали к себе повышенного внимания, не желали работать в колхозе»43.
Подобным образом описывал ситуацию и представитель Министерства по
делам национальностей44. Между тем турки, составляя около 15 % населе-
ния станицы, живут там с начала 1980-х годов, и каких-либо столкновений с
окружающими или агрессивных акций с любой стороны ни до взрывов, ни
после не фиксировалось.
Официальные и академические объяснения и интерпретации становятся
частью конструирования конфликта также и в повседневности так называе-
мых «простых» людей. Например, бытовые конфликты или акции экстремис-
тов интерпретируются практически всеми причастными к этим ситуациям не
как односторонняя агрессия, а как объективно предопределенное противосто-
яние этнических коллективов. Эти представления предлагают модель поведе-
ния для «просто» граждан, правоохранительных органов, местных властей,
лидеров меньшинств, СМИ в аналогичных ситуациях. Бытовой конфликт или
подозрение в том, что лицо, относящееся к меньшинству, совершило правона-
рушение, становятся для «просто» граждан поводом жаловаться казачьим груп-
пировкам или властям на девиантное или агрессивное поведение меньшин-
ства как такового («наглость», «засилье», «экспансию»). Насильственная акция
или угрозы насилия со стороны военизированных группировок воспринима-
ются как основание не для пресечения правонарушения, а для «переговорного
процесса» с участием «национальных общин» и «казачества».
Географически подобные концепции конфликта и способы их использова-
ния не ограничиваются Югом России. В Москве 7 мая 1998 г. на рынке «Луж-
ники» неизвестные лица убили торговца-азербайджанца. По свидетельствам
очевидцев, убийство совершили члены предположительно неонацистской груп-
пировки, занимающейся рэкетом на рынке, при попустительстве и на глазах
милиции. Торговцы провели спонтанную демонстрацию протеста, которая
была в жесткой форме разогнана милицией. В последующих официальных
комментариях почти исключительно говорилось о демонстрации как чрезвы-
чайном нарушении общественного порядка и об угрозе дальнейших «ответ-
ных» действий со стороны «азербайджанцев». Об убийстве, систематическом
насилии и вымогательстве на рынке официальные лица предпочитали не го-
ворить или ставили убийство на один уровень с демонстрацией. Основные
московские газеты делали ударение на том, какое место занимает азербайд-
жанская «община» в «теневой» экономике города и чем вызвана «напряжен-
ность» в ее, «общины», отношениях с окружающими. Аналогичной образом
43 Письмо № 16-428-95 от 5.12.95 за подписью заместителя прокурора Ставро-
польского края А. И. Селюкова на имя заместителя председателя Комиссии по пра-
вам человека при Президенте РФ А. Т. Копылова. Копия у автора.
44 Независимая газета. 1995. 2 ноября.
62
Расизм в языке социальных наук
представители власти и СМИ реагировали на организованные «бритоголо-
выми» погромы у метро «Царицыно» и гостиницы «Севастопольская» в Москве
30 октября 2001 г. Милицейское начальство в основном выражало озабочен-
ность гипотетическими «ответными» акциями «кавказцев». Средства массо-
вой информации уделяли основное внимание «напряженности» в отношени-
ях между кавказскими «мигрантами» и «коренными жителями», вызванной
«чрезмерной» экономической активностью «мигрантов».
В городе Удомле Тверской области в ночь с 9 на 10 мая 1998 г. толпа под-
ростков в состоянии алкогольного опьянения разгромила ларьки, принад-
лежавшие местным жителям, причисляемым к «кавказцам». Милиция прак-
тически бездействовала, а депутаты представительного органа местного са-
моуправления, местные газеты и руководители районной администрации
обвинили в инциденте самих «кавказцев», вызывающих своим поведением
недовольство местных жителей. Никто из участников погрома не был при-
влечен к ответственности45.
Было бы, однако, ошибочным видеть за всеми подобными представления-
ми только интересы групп и институтов, доминирующих в системе распреде-
ления власти и ресурсов и потому прямо или косвенно заинтересованных в дис-
криминационных и репрессивных практиках. Можно было бы предположить,
что лица и институты, осуществляющие подавление, будут использовать «кон-
фликтный» подход, а подавляемые и жертвы будут апеллировать к правовым ка-
тегориям. В наших реалиях (за редкими исключениями) этого не наблюдается,
и конфликтный язык практически одинаково принимается всеми. Самая на-
глядная иллюстрация — выражение солидарности со стороны лидеров нацио-
нально-культурных обществ с позицией властей, «защищающих» «межнаци-
ональное согласие» милицейско-прописочными методами. В Краснодарском
крае лидеры краевых и районных армянских организаций неоднократно пред-
лагали властям создать в дополнение к официальной прописочной системе
свою собственную систему миграционного контроля, которая помогала бы
ограждать регион от нежелательных мигрантов-армян и тем самым снижала
бы «напряженность»46.
При всех различиях между конкретными случаями применения «конфликт-
ного» подхода к интерпретации реальности можно говорить о том, что этот
подход имеет вполне определенный идеологический смысл, а не является про-
сто риторической оболочкой, в случае необходимости заполняемой любым со-
держимым. Следует отметить, что, как и другие идеологемы, порожденные
советским/постсоветским обществом, «предотвращение конфликтов» или по-
нятия из того же ряда не несут свое содержание в явном виде, а служат знака-
ми, прочитываемыми адресатом в определенном контексте. «Предотвращение
конфликтов» или «регулирование межнациональных отношений» означает, что
государство присваивает себе полномочия «управлять процессами» в некоей
4? С.м. доклад 1Щ «Мемориал»: Черепова О. И. Майские события в Удомле (Твер-
ская область) - http:/7www. memo. ru/hi7discrim/ethnic/other_ind. htm.
46 Полевые материалы автора. Краснодарский край, апрель 1996 —- сентябрь 1997 г.
А Осипов. Конструирование этнического конфликта и расистский дисксрс 63
не вполне определенной области общественной жизни по своему усмотре-
нию, руководствуясь самостоятельно и для себя устанавливаемыми сообра-
жениями целесообразности47.
Изучение «конфликта»
как фабрикация социально приемлемого знания48 49
В России в течение последнего десятилетия возникло многочисленное со-
общество «этнополитологов» и «этноконфликтологов». Эта группа не имеет
четких границ, и многие входящие в нее персонажи совмещают разные роли.
Многие государственные служащие публикуются в качестве академических экс-
пертов, академические эксперты привлекаются в разных качествах для работы
в официальных структурах, все активно размещают свои тексты в средствах
массовой информации. Официоз, академические эксперты и СМИ используют
одну и ту же терминологию. Таким образом, «научные разработки» и «научное
знание», связанные с конфликтами, оказываются востребованными на админист-
ративном рынке и на рынке массовой информации. Возможность презентации
суждения в качестве «научного» выступает как дополнительный ресурс для того,
кто его высказывает, а следование рекомендациям «науки» — как символичес-
кий капитал власти и средств массовой информации.
Между тем в последние годы нет оснований говорить о существовании соб-
ственно исследований повседневности, связанной с доминированием, агрес-
сией и насилием на этнической почве. Исключением служат отдельные рабо-
ты, посвященные идеологии (национализму) и истории современности —
фактографии отдельных вооруженных конфликтов. Не приходится говорить
о том, что этнополитология — это отрасль политологии, изучающая манифе-
стации этничности в политике посредством аппарата этой дисциплины, То
же самое можно сказать об «этноконфликтологии». Мы, скорее, имеем дело с
новой, весьма своеобразной областью деятельности.
Как это ни покажется парадоксальным, деятельность, номинально нацелен-
ная на изучение повседневности, не предполагает эмпирических исследова-
ний. Действительность описывается на основе публикаций СМИ и количе-
ственных исследований — массовых и экспертных опросов4’. Последний метод
47 Показательно, что первое в нашей стране (и, по сути, единственное) учебное
пособие по этническим отношениям для обучающихся по специальности «Государ-
ственное управление» рассматривает «управление межнациональными отношения-
ми» как предотвращение конфликтов и руководство национально-культурными авто-
номиями. См.: Проблемы управления в сфере межнациональных отношений. Саратов:
Изд. Поволжской академии государственной службы, 1998. С. 235- 256.
4!< Выражение позаимствовано у С. В. Соколовского. См.: Соколовский С. В. Третий
путь, или Попытка объяснения в разделенном сообществе Л Мир России. 1994. № 2. С. 136.
49 В качестве образцов можно привести, напр.: Межнациональные отношения в
Ставрополе. М.: ИСПИ РАН, 1995; Морозова Е. В. Современная политическая куль-
тура Юга России // Полис. 1998. № 6. С. 113- 131.
64
Расизм в языке социальных наук
является наиболее популярным, а в качестве основных экспертов выступают
государственные служащие (включая сотрудников правоохранительных ор-
ганов). Мнение людей выступает фактически как единственный источник зна-
ний о повседневности.
Другая черта работы «конфликтологов» с эмпирической базой — произвольно
избирательное обращение с источниками. Статистические данные о численно-
сти и составе населения, об экономической и криминальной ситуации, о состо-
янии рынка труда не дают никаких оснований для тех выводов об «изменении
этнического состава», «наплыве мигрантов», «преобладании меньшинств» в той
или иной сфере деятельности^0. Конфликтологическая литература полна рас-
суждений о «взрывном» росте миграции в начале 90-х годов, а Федеральная
миграционная программа на 1998-2000 гг. сообщает между тем, что «с 1989 по
1996 год общий миграционный оборот в России снизился с 12,5 до 6,7 млн
человек, причем на долю внутреннего миграционного оборота пришлось 86 %
всех миграций»50 51. В Краснодарском и Ставропольском краях, якобы наиболее
страдающих от наплыва мигрантов, уже к середине 1990-х годов после крат-
ковременного подъема миграции общий прирост населения вернулся на уро-
вень 1970-80-х годов. С 1998 г. в Краснодарском, а с 1999 г. в Ставропольском
крае отмечается абсолютное сокращение населения. Все наблюдатели отмеча-
ют, что этнические меньшинства составляют незначительную долю в миграци-
онном притоке. Никого из «конфликтологов», отстаивающих идею «экспансии
мигрантов как причины конфликтов», это ни в малейшей степени не смущает.
Официальная статистика применяется выборочно или отвергается под предло-
гом «недостоверности». Однако спекуляции чиновника о численности этничес-
ких групп, об особенностях их «поведения», как правило, не анализируются и
не критикуются. Распространенный вариант— объяснение агрессии строится
на двух взаимоисключающих тезисах. Утверждается, что «объективная соци-
альная конкуренция» (например, «коренного населения» с «торговыми мень-
шинствами») является причиной массовой этнической фобии, а затем вносится
уточнение, что общественное мнение воспринимает ситуацию «нс вполне адек-
ватно», поскольку конкуренция на самом деле не имеет места.
Методология подавляющего большинства конфликтологических публикаций
явно основана на отождествлении мнения людей о действительности с дей-
ствительностью. Это мнение интерпретируется материалистически, в духе «те-
ории отражения», при этом оно не деконструируется, не ставится вопрос о мо-
тивах тех или иных высказываний или об источнике высказанных представлений.
Отсутствует также исследовательская рефлексия и желание поставить вопрос о
влиянии исследователя и его публикаций на язык и сознание изучаемых.
50 Подробнее см., напр.: Осипов А. Г. Регистрация по месту жительства и месту
пребывания в Краснодарском крае//Вынужденные мигранты и государство. М.: ИЭА
РАН, 1998. С. 139-166; Осипов А. Г. Регистрация по месту жительства и месту пре-
бывания в Ставропольском крае // Там же. С. 167-198.
51 Собрание законодательства Российской Федерации. № 47, 1997, 24 ноября,
ст. 5406.
.4. Ос ипов. Конструирование этнического конфликта и расистский дискурс 65
Таким образом, конфликтология, обращающаяся к названным сюжетам,
самодостаточна и не имеет никакой связи собственно с исследованием. Воз-
никает замкнутый круг: чиновник широко привлекает академическую «экс-
пертизу» для обоснования и планирования решений, а для исследователя глав-
ным и практически единственным экспертом выступает чиновник.
Вот довольно типичное экспертное рассуждение о ситуации в Москве:
«...Управляющий субъект имеет весьма смутное представление об объекте
управления. В настоящее время никто даже приблизительно не представляет
себе реальную численность тех или иных этнодисперсных групп, прожива-
ющих постоянно или временно на территории города. <...> Лишь на уровне
обыденного сознания формируются представления о том, что отдельные сфе-
ры деятельности (как правило, связанные с получением неконтролируемых
доходов и потому в значительной степени криминализованные) монополизи-
рованы в Москве представителями той или иной этнодисперсной группы.
Совершенно очевидно (sic!), что ситуация, в которой представители одних
этнических общностей заняты в основном в сфере производства материаль-
ных благ, а представители иных этнических групп — в сфере распределения
и перераспределения этих благ, чревата возникновением острых межэтничес-
ких противостояний. <...> Процесс неконтролируемой миграции привел к тому,
что в городе постепенно сформировались своего рода этнические анклавы.
<...> Более или менее известны некоторые наиболее заметные из них. (Заме-
тим — выше следовало утверждение, что “реальная” ситуация не изучалась и
отсутствуют даже приблизительные представления о ней. — А. О.) Однако
интегрированная и проверенная информация о них отсутствует, а главное,
отсутствуют количественные характеристики процесса концентрации этни-
ческих мигрантов в том или ином районе города (sic!). Очевидно, что досто-
верное и систематизированное знание о характере расселения диаспорных
групп на территории столицы необходимо как в контексте эффективной соци-
альной политики, так и в контексте профилактики и предотвращения межэт-
нических конфликтов»52.
Однако вывод о необходимости проведения исследований повисает в воз-
духе, поскольку тут же следует слегка завуалированный призыв к репрессив-
ной и дискриминационной практике:
«Оптимизировать межэтнические отношения в столице удастся только в
том случае, если акцент в деятельности московского правительства будет сме-
щен с парадных мероприятий этнокультурного характера на регулирование
реальных этносоциальных процессов. Элиминировать угрозу межэтнических
конфликтов в Москве можно, только переломив отчетливую тенденцию этно-
социальной дифференциации горожан, устранив из экономического простран-
ства Москвы криминальные и полукриминальные экономические структуры,
организованные по этническому и земляческому принципу. Это, в свою оче-
редь, можно сделать только в том случае, если будет реализована иная, неже-
52 Филиппов В. Москва // Сеть этнологического мониторинга и раннего предупреж-
дения конфликтов. Бюллетень. Май- июнь 2001. С. 43.
66
Расизм в языке социальных наук
ли практикуемая сейчас, модель миграционной политики... следует обратить
внимание на предложение сформулировать новую доктрину столичной ми-
грационной политики, основанную прежде всего на создании экономических
и правовых барьеров, препятствующих избыточному притоку этнических ми-
грантов в столицу»51 (выделено мной. —А. О ).
Можно ли говорить в этой ситуации об ответственности экспертов? Сужде-
ние о том, что власть привлекает экспертов только для обоснования уже приня-
того решения и имеет полную свободу выбора угодных ей авторов, весьма спор-
но. Во-первых, не сама бюрократия, а именно эксперты вырабатывают язык,
посредством которого воспринимаются и осмысливаются «проблемы», а сле-
довательно, определяются приоритеты и направленность политических реше-
ний. Во-вторых, власти не нужно кого-либо специально подбирать — с точки
зрения методологии почти вес отечественные специалисты рассуждают и пи-
шут примерно одинаково. В-третьих, всеобщее молчаливое согласие прини-
мать российские «этпополитологию» и «этноконфликтологию» всерьез явно
ведет к дальнейшему разрастанию этой опухоли. Ответственность за такое
положение вещей ложится на все академическое сообщество.
Возможность альтернативы
Вопрос об идеологической альтернативе представляется даже более слож-
ным, чем об альтернативе научной. Конфликтный подход вызывает, поощряет
и оправдывает расистский дискурс и репрессивные практики, а потому вызы-
вает понятную озабоченность с правозащитной точки зрения. Есть сильные
подозрения, что в настоящее время описанные концепции конфликта и связан-
ный с ними механизм фабрикации и презентации «научного знания» не имеют
конкурентоспособной альтернативы. Конфликтный подход устраивает всех,
кроме, вероятно, части жертв и правозащитников.
Предлагаемая объяснительная модель проста, понятна и удобна для власти,
поскольку предлагает большую свободу усмотрения при реагировании на раз-
ные ситуации и позволяет снимать с себя ответственность за многое из про-
исходящего. Метафоры «предотвращения» и «раннего предупреждения» та-
кой угрозы, как «конфликты», служат эффективным приемом оправдания
широкого спектра действий.
Простота, понятность, соответствие представлениям так называемого здра-
вого смысла делают конфликтный подход привлекательным для средств мас-
совой информации и широкой публики. Вероятно, следует учесть и психоло-
гическую комфортность конфликтного подхода для большинства в ситуации
систематической дискриминации или преследований определенных групп —
ответственность за происходящее, по крайней мере частично, может быть воз-
ложена на жертв и снята с самого большинства.
Для конфликтологического сообщества принятые правила игры удобны тем,
что «научная работа» оказывается востребована рынком без необходимости
53 Филиппов В. Указ. соч. С. 48.
.4. Осипов. Конструирование этнического конфликта и расистский дискурс 67
проводить собственно исследования и при минимальных методологических
и этических требованиях. Общественная «значимость» и социальная прием-
лемость «знания» искупает его недостоверный или вероятностный характер.
«Востребованность» в данном случае следует понимать широко, как обще-
ственное признание, а не в том смысле, что конфликтологи подкуплены на-
чальством, политиками или СМИ.
Наконец, фразеология «гармонизации межнациональных отношений»
устраивает и этнических активистов своей гибкостью. Она придает этничес-
ким активистам символический вес как лидерам «общин», привлекаемым для
«межнационального диалога», позволяет оправдывать апелляции к правитель-
ству о прямой поддержке и позволяет в случае необходимости демонстриро-
вать лояльность власти.
Поскольку «конфликтный» подход не просто означает поддержку расизма и
дискриминации, но и сам зачастую становится формой расизма, он не может не
представлять интерес для практиков, занимающихся антидискриминационной
деятельностью. Спустившись на землю, неизбежно приходится думать о прием-
лемой, в смысле не приводящей к описанным последствиям замене, которую
способны воспринять группы населения, чье мнение влияет на общую ситуа-
цию (политики, чиновники, сотрудники СМИ, некоммерческий сектор).
Самый простой путь — разоблачение манипуляций с эмпирическими ма-
териалами и отрицание по существу расистских построений в силу отсут-
ствия или недостоверности фактических обстоятельств, к которым апеллиру-
ют их сторонники. Несложно показать, что «этноконфликтологи» живут в мире
сплетен, которые легко разоблачаются, что нет «наплыва» мигрантов, что не
меняется этнический состав населения, что радикальные националистичес-
кие группировки преследуют свои собственные интересы, что криминальная
статистика не выдерживает критики и ни о чем не говорит и т. д. Эта страте-
гия выглядит приемлемой, но в принципе слабой. Такая позиция слаба, во-
первых, потому что не является возражением по существу, а во-вторых, не
всегда предлагает альтернативное знание. В этом же смысле слабы, с точки
зрения возможного потребителя работы, основанные на критике стандарт-
ных «конфликтологических» языка и методологии. Они интересны для узко-
го круга исследователей, но для людей, чье мнение важно для ситуации в об-
ществе, «наличное» знание в любых обстоятельствах лучше никакого. Наконец,
весьма сомнительной альтернативой выступает также критика с моральных
или идеологических позиций.
Следование «конфликтному» языку и стандартным объяснениям происхо-
дящего означает оправдание и стимулирование расизма. Критика этих подхо-
дов со «слабых» позиций в конечном счете означает то же самое. При отсут-
ствии быстрого, общего и фундаментального решения приходится искать
долгосрочные и частные подходы. Развитие нспозитивистских исследований
в социологии, этнологии и других дисциплинах может оказать положитель-
ный эффект на экспертное сообщество в стране. Весьма желательно, чтобы
само экспертное сообщество, его отношения с властью и роль в конструирова-
нии конфликта стали предметом научного изучения. Немалую пользу может
68
Расизм в языке социальных наук
принести более широкое распространение, в том числе и в таком контексте,
методик деконструкции. Разумеется, можно и нужно указывать на манипуля-
ции, в первую очередь пропагандистские, с информацией и умозаключения-
ми. Для гражданских, особенно правозащитных организаций, на первом мес-
те должна стоять, очевидно, пропаганда правового подхода.
Перед правозащитниками при этом стоит весьма серьезная проблема. Те
формы расизма и дискриминации, с которыми приходится чаще всего стал-
киваться, идеологически основаны на выведении социальных характеристик
лиц и групп из их этнической принадлежности. Протестуя против такой опе-
рации и привлекая внимание к ее последствиям, важно самим не поддаваться
соблазну делать то же самое. Дело не в том, чтобы исключить из языка этни-
ческие обозначения, а в том, чтобы не приписывать этнических смыслов со-
циальным институтам, процессам и явлениям. Это, к сожалению, не всегда
получается. В нынешней ситуации это, может быть, и не имеет большого зна-
чения. Например, правозащитники привлекают внимание к тому, что мили-
ция задерживает или избивает людей, которые относятся к меньшинствам, и
обозначают этих людей как «таджиков», «чеченцев» или «цыган». Обычно
имеется совокупность признаков, позволяющих более или менее определен-
но судить о том, что действия милиции носят избирательный по этническому
или физико-антропологическому признаку характер. Иногда такие признаки
не очевидны, и действиям милиции или других структур приписывается дис-
криминационный, то есть «этнический» смысл просто по аналогии, то есть
произвольно. По своей направленности это не то же самое, что приписыва-
ние этнических черт, например, преступности. Суждения об «этнической пре-
ступности» логически ведут к оправданию и поощрению репрессивной прак-
тики, а «этническая» интерпретация действий милиции правозащитниками
означает так или иначе протест против таковой. Тем не менее даже такая,
вызванная самыми благими намерениями «этнизация» происходящего долж-
на, на мой взгляд, встречать возражения, а не одобрение.
Однако в перспективе широкое использование «этнического» языка россий-
скими правозащитниками означает, что они имеют высокие шансы пойти той
же дорогой, что и западное антирасистское движение. Последнее основано на
представлениях о том, что любое социальное неравенство между этническими
или расовыми группами, независимо от того, чем оно вызвано, должно интер-
претироваться как «институциональная дискриминация» или «институциональ-
ный расизм». Иными словами, социальные отношения переосмысливаются как
отношения межгрупповые в этническом или расовом смысле. Для нашей об-
щественности очень велико искушение таким же образом обращаться к наблю-
даемым или надуманным этническим диспропорциям в некоторых республи-
ках внутри РФ. Диспропорции эти, скорее всего, вызваны спонтанными
процессами, к которым не применим правовой инструментарий. Попытки его
«усовершенствовать» и истолковать наблюдаемое в терминах дискриминации
могут еще более закрепить и разнообразить в общественном сознании ритори-
ку «межнациональных отношений» и «межнациональных конфликтов», кото-
рая, как я пытался показать, является в сущности расистской.
А. Осипов. Конструирование этнического конфликта и расистский дискурс 69
ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ
Александр ВЕРХОВСКИЙ
Обвинение в адрес конфликтологов, условно говоря, в том, что они не ис-
следуют глубоко реальность, а всего лишь воспроизводят мнение... Я, может,
не очень понимаю, но мне оно кажется не очень обоснованным, потому что, с
их точки зрения, конфликт и состоит в том, что одни люди с другими кон-
фликтуют. Если они об этом высказываются, что у нас с ними конфликт... ка-
зачьи лидеры говорят, что турки-месхетинцы заели, месхетинские лидеры го-
ворят, что казаки их заели. Вот они и исследуют действительность в терминах
конфликта: вот конфликт, вот стороны высказываются, они представители,
может быть, даже избранные группой товарищей. В этом смысле к ним нельзя
даже претензии предъявлять, что еще снижает возможность диалога, конечно.
Или я не прав?
Александр ОСИПОВ
Претензии предъявлять можно и нужно. Во-первых, в ситуации с турками
взаимные упреки, условно говоря, турок и казаков — это малый фрагмент си-
туации. Писать только об этом как о «конфликте» двух «сторон», забывая все
остальное — политику властей, «выдавливание», роль средств массовой ин-
формации, социальную маргинализацию, — значит, мягко говоря, искажать
реальность. Полуправда зачастую хуже лжи. Если ли бы это касалось только
краснодарской ситуации! Во-вторых, задача исследователя или даже журнали-
ста заключается нс в том, чтобы зафиксировать, что люди говорят, а когда, при
каких обстоятельствах, в каком контексте и по каким мотивам. Иначе мнение
людей о действительности приравнивается к действительности, что не есть
хорошо.
Главные претензии к конфликтологам или к тем, кто занимается конфликта-
ми в рамках других дисциплин, можно сформулировать в двух тезисах.
Первый — очень некритично и очень неаккуратно используют понятие
«конфликта», не задумываясь над тем, какой смысл вкладывается в это слово.
Второй — никакого внимания не уделяется методологии. Приводится мне-
ние людей, и нет ни малейшей попытки как-то подумать, а что это мнение
вызвало, что за человек его высказывает, каковы мотивы, каков язык, на кото-
ром он изъясняется, и т. д. Затем нет ни малейшего желания говорить о том, а
кто, собственно говоря, участвует в той ситуации, которая описывается как
конфликт, какие социальные агенты могут быть там выявлены и описаны.
Обычно имеет место то, о чем говорил Владимир Малахов, — методологи-
ческая неряшливость. Есть просто картинка, которая нарисована обыденным
или, если хотите, журналистским сознанием и просто пересказывается в на-
учных терминах.
Сергей Абашин
Институт этнологии и антропологии РАН, Москва
РЕГИОНАЛИЗМ В ТАДЖИКИСТАНЕ:
СТАНОВЛЕНИЕ «ЭТНИЧЕСКОГО ЯЗЫКА»*
Конфликт в Таджикистане в 1990-е гг. породил огромную массу текстов,
описывающих, комментирующих, объясняющих происходящие события и
предлагающих свои рецепты выхода из сложившейся непростой ситуации.
Наступил момент, когда каждый новый текст не столько вносил что-то новое
в понимание конфликта, сколько повторял уже сказанное, воспроизводил уже
существующие мнения. Можно говорить о том, что был создан особый «язык»
(я использую наиболее близкий в русском словаре заменитель понятия «дис-
курс») описания «таджикского конфликта», в котором ключевым стало поня-
тие «регионализм». Данный «язык» имеет свои аксиомы, свой порядок умо-
заключений, свои принципы саморазвития. Все это даст основание несколько
переставить акценты в изучении событий в Таджикистане в 1990-е гг. и пере-
ключить внимание с поиска причин конфликта на анализ того «языка», с по-
мощью которого их сегодня описывают. Цель состоит не в том, чтобы опро-
вергнуть предшественников и предложить новое объяснение предпосылок
гражданской войны, а в том, чтобы создать текст о тексте, то есть внести в
обсуждение «таджикской темы» элементы саморефлексии* 1.
Чтобы упредить все замечания и вопросы типа «а как же на самом деле?»,
вначале несколько слов придется сказать о тех принципах, которые лежат в
основе данного исследования. Разумеется, в таджикском обществе существо-
вало и существует много локальных — региональных, сословных, профессио-
нальных, религиозных и прочих различий, в том числе в культуре, языке, фи-
зико-антропологических чертах, социальной структуре и т. д. При этом такого
рода различия обладают следующими свойствами: 1) каждое из них имеет свою
особую конфигурацию, которая не совпадает с другими отличиями и уж тем
более не совпадает с теми границами, которые проведены в бытовых пред-
ставлениях2, 2) они имеют подвижный характер и постоянно меняют свои
* Исследование проведено при поддержке Российского гуманитарного научного
фонда (грант № 97-01-00306).
1 В последнее время уже предпринимались попытки анализировать тот образ Тад-
жикистана, который был создан в прессе в 1990-е гг. Однако этот анализ ограничился
констатацией предвзятости, непрофессионализма многих публикаций, несоответствия
многих приводимых в них фактов реальности. См.: Бушков В. И., Поляков С. П., Ce.iu-
ванецА. А., Собянин А. Д. Таджикистан: образ российского стратегического союзни-
ка в СМИ // Профи. 2001. № 1-2.
2 Чвырь Л. А. Локальные группы среднеазиатских таджиков (Научная и народная
точки зрения) // Этнокогнитология. Вып. 2. Этносознанис. М., 1996; Чвырь Л. А.
О структуре таджикского этноса (Научная и народная точки зрения) /,' Расы и народы.
Вып. 27. М.: Наука. 2001.
С. Абашин. Регионализм и Таджикистане: становление «этнического языка» 71
очертания, 3) они прозрачны, поскольку люди легко их преодолевают, быстро
превращаясь из «своего» в «чужого» и наоборот3.
В научном, публицистическом, официальном «языке», который описывает
эту реальность, локальные различия приобретают совсем иные свойства: пред-
полагается совпадение конфигураций умозрительных и реальных, жесткость
и неизменность различий, непрозрачность и непроницаемость границ. Сле-
довательно, вопрос не в том, есть ли регионализм «на самом деле», а в том —
почему сегодня регионализм рассматривается в качестве главной причины
конфликта, почему понятие «регионализм» востребовано для объяснения про-
исходящего?
Классы или регионы
Для описания модели «таджикского» конфликта существует не один, а, по
крайней мере, целых три самостоятельных «языка», каждый из которых апел-
лирует к наиболее «глубинным» и «естественным» факторам. Первый из них
продолжает традицию марксистской идеологии, согласно которой в основе
любых процессов лежат социально-экономические и классовые факторы. Вто-
рой «язык» — «цивилизационный» — формируется вокруг проблемы ислама,
его противостояния с другими религиями или идеологиями, а также внут-
ренних противоречий между различными мусульманскими течениями. Тре-
тий «язык» — «этнический» — сводит причины конфликта к культурным и
психологическим различиям между противоборствующими силами.
Надо сказать, что в чистом виде каждая из названных версий не сущест-
вует. Аналитики, журналисты, политики говорят нередко сразу на всех трех
«языках». Однако это не означает, что эти «языки» являются совершенно
равноправными. Как правило, один из них используется как основной. При
этом, по мере того как происходил поиск наиболее «глубинных» и самых
«естественных» причин конфликта в Таджикистане, происходила смена ос-
новного «языка», то есть менялось понимание причин конфликта, его содер-
жания и смысла.
Первые проявления нестабильности в Таджикистане наметились в феврале
1990 г., когда в городе Душанбе произошли беспорядки, которые были направ-
лены то ли против армян, то ли против властей. Это наиболее «загадочный»
этап «таджикского конфликта», поскольку в тот момент так и не сложилось
общепринятого объяснения его причин. Нечто похожее было с конфликтом
1989 г. в Фергане.
По мере развития конфликта в республике его стали воспринимать и пуб-
лично представлять как противостояние между «демократами» и «партокра-
тами». В начале 1990-х гг. основная борьба разворачивалась вокруг вопросов
о свободе слова, свободе общественных объединений, свободе митингов, во-
круг проблемы государственного суверенитета. Первые таджикские оппози-
ционные партии (движение «Растохез», Демократическая партия и другие)
3 Абашин С. Н. О самосознании народов Средней Азии // Восток. 1999. № 4.
72
Расизм в языке социальных наук
провозглашали в первую очередь «антикоммунистические» лозунги. Пред-
ставители Горпо-Бадахшанской автономной области выдвигали явно или не-
явно претензии на большую самостоятельность своего региона. Все это про-
исходило вполне в русле тех событий, которые в то же самое время имели
место в других регионах бывшего СССР.
В начале 1992 г. зревший исподволь конфликт в Душанбе перешел в от-
крытую форму. Противоборствующие силы разделились на тех, кто «высту-
пал с антиправительственными лозунгами» (митинг на площади Шохидон —
Мучеников), и тех, кто «защищал конституционный строй» (митинг на пло-
щади Озоди — Свободы). По мере обострения этого противостояния «демо-
краты» превратились в «исламистов» или «ваххабитов», а «партократы» — в
«сторонников светского общества». Именно в этот момент в первых рядах оп-
позиции появляется Исламская партия возрождения Таджикистана, которая в
последующем играла центральную роль в гражданской войне. Интересно, что
для описания противостояния «исламистов» и «сторонников светского обще-
ства» активно использовалась полууголовная лексика: первые были названы
«вовчиками», вторые — «юрчиками».
В том же 1992 г. возникла тема «регионализма», когда наблюдатели замети-
ли, что на площадях Шохидон и Озоди собираются люди из вполне определен-
ных регионов Таджикистана. Эта тема стала все более и более популярной пос-
ле вооруженного столкновения в городе Курган-Тюбе в сентябре 1992 г.:
противостояние в «ничейном» Курган-Тюбе, где жили недавние переселенцы
из самых разных областей и районов республики, приобрело ярко выражен-
ный региональный характер4.
На протяжении всего остального периода, пока длился конфликт в Таджи-
кистане, противоборствующие силы стали напрямую ассоциироваться с регио-
нальными кланами. Популярным стало мнение, что «...регионализм всегда
был главной характерной чертой Таджикистана...»5, «...регионализм домини-
рует в общественной жизни, определяет поведение и руководителей и масс...»6,
«...все политические альянсы и партии носят региональную окраску, а то и
прямо выражают интересы того или иного региона...»7 Смена «языка» стала
восприниматься как постепенное обнаружение «истинных», «настоящих» при-
чин конфликта: «...в ходе него уходили в сторону и идеология, и партийная
принадлежность его участников, уступая место региональным и клановым
интересам...»8; «...конфликт начался на политической и религиозной почве,
4 Луговская А. Политический кризис в Таджикистане был неизбежен // Известия.
1992. 4 сентября.
5 Никонов В. Таджикский узел // Россия и мусульманский мир. 1996. № 3 (45). С. 75.
6 Ниязи А. Ш. Таджикистан: конфликт регионов И Восток. 1997. № 2. С. 95.
7 Краснов А. Изменение этнического самосознания у советских таджиков // Профи.
1999. № 8-9. С. 23.
8 Ниязи А. Ш. Таджикистан: региональные аспекты конфликта (1990-е гг.) // Этни-
ческие и региональные конфликты в Евразии. Кн. 1. Центральная Азия и Кавказ. М.:
Весь мир, 1997. С. 52.
С, Абашин. Регионализм в Таджикистане: становление «этнического языка» 73
его региональные корни вначале не просматривались. Ныне политический
аспект превратился во второстепенный. <...> Превращение политического про-
тивостояния в региональное было неизбежно...»’
Были попытки соединить понимание конфликта как регионального и од-
новременно как социально-классового соперничества. В частности, появи-
лась такая схема: «...феодальный Памир с современной мигрирующей в сто-
лицу памирской элитой, элитно-буржуазный, бюрократический Ходжент,
ориентированный на империю, вынужденный вращаться на внутреннем рын-
ке и в сфере торговли Гарм, и. наконец, общинно-коллективистский Куляб с
его ставкой на высокотехнологическое земледелие. В этих социальных коор-
динатах происходящие процессы перестают быть бесконечной войной экви-
валентных друг другу кланов, а становятся переплетением осмысленных и
разнонаправленных сил...»* 10 Однако подобного рода модели не получили рас-
пространения, а марксистская фразеология постепенно ушла на периферию
общественных дискуссий.
«Незавершенность этнической консолидации»
По мере того как объяснение конфликта менялось в сторону усиления «ре-
гионального языка», на смену социально-экономическим аргументам пришли
этнические: «...То, что в Таджикистане гражданская война является в первую
очередь противоборством между различными этническими группами таджи-
ков, так и не сформировавшихся в единую нацию, признается не только всеми
исследователями конфликта, но и самими его участниками...»11
Рост популярности «этнической» интерпретации был обусловлен целым ря-
дом факторов. Именно в «теории этноса», созданной советскими этнографами,
был наиболее детально разработан «органистический» подход, при котором «ес-
тественная» общность может действовать как единое «коллективное тело», «кол-
лективная личность». «Этнос» обладает полным набором характеристик, удоб-
ных для описания конфликта: это неформальная группа, которая имеет в основе
кровно-родственные связи, у «этноса» есть общее самосознание, свои интере-
сы, четкое деление на «своих» и чужих» и т. д. Кроме того, использование
понятия «этнос» позволяло рассматривать конфликт в длительной временной
перспективе и придавать ему укорененное в истории значение.
При описании таджикского конфликта был использован один из разделов
«теории этноса», в котором говорится о «субэтносах». В основе противосто-
яния в Таджикистане некоторые современные исследователи попытались най-
ти именно «субэтнические» различия: «...политические группировки не со-
4 Ахмедов С. Конфликты в Таджикистане: причины и последствия // Этнические и
региональные конфликты в Евразии. Кн. 1. Центральная Азия и Кавказ. М.: Весь
мир, 1997. С. 81.
10 Кургинян С. Е. Таджикский узел: Аналитическое исследование // Советская Рос-
сия. 1993. 29 июля.
11 РотарьИ. Ислам и война. М.: АИРО-ХХ, 1999. С. II.
74
Расизм а языке социальных наук
всем правильно называть кланами. Ведь клан — это род, <...> а в политичес-
кую группировку <...> входят представители нескольких локальных кланов
(авлодов)...», а такие общности нужно «...именовать <...> термином “субэт-
пос”...»12. Такой взгляд на события в республике стал очень популярным: граж-
данскую войну часто называют «внутриэтнической»1’; самосознание предста-
вителей «локальных субкультур» — «субэтническим»14 15. В литературе наряду
с термином «субэтнос» используются также выражения «кланово-этническая
группа», «культурно-территориальная общность», «этнографическая общ-
ность» и «этнизированная общность».
С точки зрения «теории этноса» конфликт в Таджикистане объяснялся «не-
завершенностью этнической консолидации таджикской нации»: «... Региональ-
ная разобщенность Таджикистана во многом объясняется отсутствием у тад-
жиков сложившегося национального самосознания. В этносе, разбросанном
по разным странам, <...> практически не проявляется интеграционных тен-
денций, нет выраженного стремления к национально-государственному един-
ству...»13; «...накануне Октябрьской революции <...> [таджики. — С. Д.] нс со-
ставляли даже единой народности и были весьма далеки от консолидации в
нацию <...>, вычленение Таджикистана в самостоятельную национально-тер-
риториальную единицу <...> было в значительной степени мероприятием ис-
кусственным...»16
Возникло несколько версий, почему разные регионы оказались раздроблены
между собой. Высказывалось мнение, что регионализм («местничество») —
это в принципе явление феодального строя, а поскольку таджикское обще-
ство не прошло длительную стадию разложения феодализма и не испытало
на себе «нивелирующего механизма рыночного хозяйства», то феодальные
пережитки сохранили свою силу17. В этой точке зрения заметно влияние «клас-
сового языка».
Господствующими при объяснении раздробленности таджиков стали аргу-
менты, которые апеллировали к «естественным», «природным», «культурным»
факторам. Получила популярность точка зрения, что незавершенность этни-
ческой консолидации таджиков обусловлена природно-географическими усло-
12 Микульский Д. В. Кланы и политика в Таджикистане // Россия и мусульманский
мир. 1995. № 12. С. 47-49.
13 Гушер А. [Таджикистан:] Война и мир // Азия и Африка сегодня. 1998. № 3. С. 6.
14 Ниязи А. Ш. Таджикистан: конфликт регионов. С. 95.
15 Лифшиц В. Политическая ситуация в Таджикистане (лето 1993 г.) // Россия и
мусульманский мир. 1993. №11.
16 Бушков В. И., Микульский Д. В. Этнокультурные особенности таджикского на-
рода и их влияние на современную общественно-политическую жизнь // Централь-
ная Азия. 1996. № 6. С. 31.
17 Нарзикулов Р. Двуликий Янус в сердце Азии: некоторые итоги 70-летнего раз-
вития среднеазиатских республик в составе СССР // Восток. 1991. № 5. С. 127; Бака-
ев О. Б. Местничество и национальное примирение в Таджикистане // Миротворчес-
кие процессы в Таджикистане (Материалы научно-практического форума). Душанбе:
Дониш, 1997. С. 312.
С. Адаииш. Региона лизм в Таджикистане: становление «этнического языка» 75
виями. а именно — горным ландшафтом, при котором в каждой изолированной
горами долине складывалась самостоятельная группа населения18. В принци-
пе от нее мало чем отличалось мнение, согласно которому в основе деления
па регионы лежит племенное деление таджиков19 либо совпадающее с ним
деление на государственно-административные образования (бекства, шахства,
мирства и т. д.), которые существовали до прихода русских2". Каждое племя
или каждая административная единица занимали одну долину.
Имелась точка зрения, что «субэтносы» или «историко-культурные обла-
сти» возникли в глубокой древности — не менее 2 тыс. лет тому назад21. По-
лагали, что культура южных таджиков восходит к Бактрии, а культура север-
ных таджиков — к Согду22 *. Иначе говоря, «субэтносы» — это чуть ли не вечная
субстанция, существующая, по крайней мере, на протяжении всего «письмен-
ного» периода истории человечества.
Другая группа мнений связывала регионализм с воздействием на таджик-
ский «этнос» извне, со стороны неких враждебных сил. Высказывалось мне-
ние, что «завершению этнической консолидации» таджиков помешали на-
шествия кочевых, то есть тюркских, племен22. По другой версии, ослабление
этнической консолидации стало происходить с момента колонизации Сред-
ней Азии русскими, которые сделали ставку на тюркские народы: «...очевид-
но, что на сложившуюся ситуацию таджики отреагировали обращенностью
на локально-территориальное самосознание...»24
Очень популярным было представление, согласно которому таджикский
«этнос» оказался в раздробленном состоянии потому, что основные «истори-
ческие центры» таджикской культуры, такие, например, как города Бухара и
Самарканд, которые являлись важными факторами «этнической идентифика-
18 Рахимов Р. Р. Горы и проблемы этнического самосознания: На примере Таджи-
кистана И Курьер Петровской Кунсткамеры. Вып. 4-5. СПб., 1996. С. 239; Рахимов Р. Р.
О региональной интровертности в Таджикистане // Лавровские (среднеазиатско-кав-
казские) чтения. 1996 1997 гг. Краткое содержание докладов. СПб.: М V) (Кунстка-
мера), 1998. С. 12.
19 Трофимов Д. Центральная Азия: проблемы этно-конфессионального развития.
[Исследование Центра международных исследований МГИМО. № 3]. М.: МГИМО,
1994. С. 19, прим. 13; Гушер А. Война и мир. С. 7.
211 Шерматова С. Таджикистан: красное и зеленое /' Россия и мусульманский мир.
1998. № 5 (71). С. 96.
21 ЧвырьЛ. А. Локальные группы. С. 118.
22 Там же. С. 116 -117; Кузьмин А. И. [Таджикистан:] Причины и уроки граждан-
ской войны .7 Постсоветская Центральная Азия. Потери и обретения. М.: Восточная
литература. 1998. С. 216; Мадамиджанова 3. М. Традиции урегулирования регио-
нального соперничества И Миротворческие процессы в Таджикистане (Материалы
научно-практического форума). Душанбе: Дониш. 1998. С. 151.
22 Гушер А. Война и мир. С. 6-7.
24 Рахимов Р. Р. К проблеме этнического самосознания таджиков И Лавровские
(среднеазиатско-кавказские) чтения. 1996-1997 гг. Краткое содержание докладов.
СПб.: МАЭ (Кунсткамера), 1998. С. 9.
76
Расизм в языке социальных наук
ции» таджиков, при национально-государственном размежевании в 1920-е гг.
были отданы Узбекистану15. В результате такого решения, как выразился один
таджикский ученый, «...Таджики <...> из народа преимущественно городского,
каковым они были на протяжении многих веков, стали превращаться в сельчан
<...> была разрушена исторически сложившаяся и функционировавшая столе-
тиями единая система духовного кровообращения, связывающая их в этнокуль-
турную целостность. Все это — вовсе не вопросы географии и демографии.
Речь идет о более принципиальном и судьбоносном: в конечном итоге изме-
нился сам культурно-антропологический тип таджикского этноса...»25 26
Регионы или «субэтносы»
Стремление упростить схему объяснения таджикского конфликта через ис-
пользование «этнического языка» привело к обратному результату: картина
начала усложняться, число действующих сил увеличиваться. Так, отмечалось,
что существует целая иерархия «субэтносов». Одни авторы ссылались на мне-
ние этнографов, которые будто бы выделяют «шесть уровней» такой иерар-
хии: от малых общностей, куда входят жители нескольких соседних деревень,
до больших, куда входит население больших регионов27. Другие говорили всего
о «трех уровнях» иерархии «локальных общностей»28.
Считалось, что таджикский «этнос» распадается прежде всего на ряд групп,
разделенных государственными границами. Так, все таджики мира разделены
на две большие группы, одна из которых живет в Средней Азии, другая — в
Афганистане29. Несмотря на то что образ жизни и исторические судьбы этих
двух групп сегодня очень сильно отличаются, связи между ними, прежде всего в
сознании людей, сохраняются. В Таджикистане с нескрываемой гордостью го-
ворят, что погибший недавно неформальный лидер Северного Альянса Шах-
Масуд, бывший афганский президент Бурхануддин Раббани и нынешний воен-
ный министр кабульского правительства Фахим являются таджиками.
Что касается конфликта в самом Таджикистане, то здесь использовалось
свое деление на «субэтносы». Обычно таджикский «этнос» («советско-тад-
жикский субэтнос») делили на две большие группы. Определение этих групп
было различным, но в целом за его основу брался географический принцип,
25 Ротарь И. Средняя Азия: этносоциальная перспектива // Ислам в России и Сред-
ней Азии. М.: Лотос, 1993. С. 207; Умнов А. Причины демарша Ташкента // Независи-
мая газета (далее — НГ). 1999. 11 февраля; Рахимов Р. Р. Горы и проблемы этничес-
кого самосознания. С. 242, 249 -250.
26 Турсунзод А. Культурная антропология одного конфликта (Взгляд изнутри иа
трагедию Таджикистана) // Центральная Азия. 1997. № 3 (9). С. 50 -51.
27 Ниязи А. Таджикистан: конфликт регионов. С. 95-96; Ниязи А. Таджикистан:
региональные аспекты конфликта. С. 54.
28 Проблемы становления независимости Республики Таджикистан [Доклад ана-
литической группы Фонда «Азия»: Р. Хасанов, Г. Косач, А. Ниязи, М. Саидов, Д. Ми-
кульский, В. Бушков, В. Хомяков] // НГ. 1996. 4 апреля.
29 Гушер А. Война и мир. С. 7.
С Абашин. Регионализм в Таджикистане: становление «этнического языка» 77
основанный на представлении о том, что «субэтносы» (как и «этносы») са-
мым тесным образом связаны с естественно-природными нишами. Логика
здесь такая: «этническое» — это продолжение «природного».
Чаще всего таджиков делили на «северных» и «южных»30. «Север» включал
в себя таджиков Согдийской (до 2001 г. — Ленинабадской) области, которым
противопоставляли все остальные регионы как один «субэтнос»: «...В Тад-
жикистане региональная солидарность оказалась сильнее разницы религиоз-
ных воззрений, и крестьяне-сунниты из южных регионов республики, и па-
мирцы без колебаний объединились против общего “врага” — ленинабадского
клана...»31 Высказывалось мнение, что «Север» и «Юг» — термины услов-
ные, при этом таджики «западно-центральной части» (Гиссарская долина) не
относятся ни к «северянам», ни к «южанам»32.
Иногда таджиков делили на «горных» и «равнинных»33 34. «Равнинный суб-
этнос» («долинная субкультура») включал в себя не только ленинабадских
таджиков, но и всех таджиков, оказавшихся на территории Узбекистана: бухар-
ских, самаркандских, а также ферганских3,1. Было мнение, что именно неудач-
ное проведение национального размежевания в 1920-е гг. привело в итоге к
углублению пропасти между «равнинными» и «горными» таджиками, грани-
ца между которыми по сути дела совпадает с границей между «Севером» и
«Югом»35. Согдийская/Ленинабадская область, единственная часть «равнин-
ного» субэтноса, которая отошла Таджикистану, так и не смогла консолиди-
ровать вокруг себя «горный таджикский субэтнос»36.
Часто к двум названным основным группам добавляли третью — Памир
(Горно-Бадахшанская автономная область), то есть так называемых «(при)па-
мирских народов», «памирцев» или «бадахшанцев»37. Существовало предло-
жение именно Памир называть «Югом», а остальные регионы южнее Гиссар-
ского хребта — «Центральным Таджикистаном»38. «Памирские народы» говорят
на своих особых языках и исповедуют особый толк ислама — исмаилизм,
поэтому их нередко вообще относят к самостоятельному «этносу»39.
Нередко выделяли четыре основных региона: ленинабадский, каратегин-
ский, кулябский, памирский40. Иногда к этим четырем группам, образовавшимся
в результате «этнической дивергенции», добавляли пятый «субэтнос» — Гис-
30 Кузьмин А. И. Причины и уроки. С. 217.
31 РотарьИ. Средняя Азия: этносоциальная перспектива. С. 211-212.
32 Ниязи А. Таджикистан: региональные аспекты конфликта. С. 62.
з3 Кобищанов Ю. Этнические аспекты гражданской войны // Азия и Африка сегодня.
1994. № 3. С. 21, 23.
34 Ниязи А. Таджикистан: конфликт регионов. С. 96.
35 Гушер А. Война и мир. С. 6-7.
36 Там же. С. 7.
37 Кузьмин А. И. Причины и уроки. С. 216.
38 Гушер А. Война и мир. С. 8.
39 Кузьмин А. И. Причины и уроки. С. 218.
40 Трофимов Д. Центральная Азия. С. 22; Кузнецов А. Ислам в странах СНГ // Ев-
разийское обозрение. Специальный выпуск [лето 2001].
78
Расизм в языке социальных наук
cap41. Иногда говорили о шести регионах: Ленинабадская/Согдийская область,
«Гармская зона», «Кулябская область», «Курган-Тюбинская зона», «Гиссар-
ская зона» (кто-то посчитал, что в Гиссаре своего политического клана нет42),
Горно-Бадахшанская автономная область (Памир)43. Иногда отдельно выде-
ляли столицу Душанбе, которая географически находится в Гиссарской доли-
не — получалось семь регионов44. Высказывалось также мнение, что «ду-
шанбинского клана» не существует45.
Все эти регионы делились на более мелкие части, некоторые из которых
обладают нередко значительной спецификой. Так, Согдийскую/Ленинабад-
скую область иногда подразделяли на 5 частей или «субэтносов»46, иногда на
7 «малых региональных субэтнических групп»47, иногда на 8 частей48, иногда —
на 13 «этнографических общностей»49. Причем одна часть — Матча (старая и
новая) имела, по мнению ряда экспертов, много общего с южными районами
Таджикистана, и этот район иногда противопоставляли другим районам Лени-
набадской области. Считалось, что матчинцы «этнически близки» прежде все-
го каратегинцам50. В отдельную общность выделялся Ягноб, жители которого,
как утверждалось, до сих пор говорят на восточноиранском языке51. Иногда от-
мечалась особая роль города Ура-Тюбе, который пытается сохранить свою авто-
номию от Ходжента (бывший Ленинабад); отмечалась также особая роль за-
падного города Пенджикента, который ближе к Самарканду, чем к Ходженту52;
иногда особо выделялся город Канибадам, откуда происходит много научных
и общественных деятелей53. Такая дробность «Севера» даже позволила сде-
лать вывод, что «...понятие “север Таджикистана” довольно относительное,
так как у жителей области нет четко выраженного чувства региональной общ-
ности...»54 Не менее сложное деление имели и другие регионы55.
41 Гушер А. Война и мир. С. 7-8.
42 Межтаджикский конфликт: путь к миру. М.: Институт этнологии и антрополо-
гии РАН, 1998. С. 51.
43 Фейгин М. Чужая война И Новый мир. 1998. № 3. С. 126-127; Ниязи А. Таджики-
стан: региональные аспекты конфликта. С. 55-61.
44 Балытников В. Достижение стабильности возможно // НГ. 1999. 14 января.
45 Нарзикулов Р. Двуликий Янус в сердце Азии. С. 128.
46 Олимов М., Олимова С. Регионы Таджикистана: прошлое и настоящее // Меж-
таджикский конфликт: путь к миру. С. 77-79.
47 Гушер А. Война и мир. С. 7-8.
48 Мадамиджанова 3. М. Традиции урегулирования регионального соперничества.
С. 149.
49 Кузьмин А. И. Причины и уроки. С. 216.
50 Там же. С. 219.
51 Там же. С. 216.
52 Мартин К. «Добро пожаловать в Ленинабадскую республику?» // Центральная
Азия. 1997. № 4. С. 62-63.
53 Ниязи А. Таджикистан: региональные аспекты конфликта. С. 55, прим. 2.
54 Хасанов Р. Новые политические реалии Таджикистана // НГ. 1997. 29 января.
55 Олимов М., Олимова С. Регионы Таджикистана. С. 79-82.
С. Абашин. Регионализм в Таджикистане: становление «этнического языка» 79
Встречались и курьезные случаи: когда, например, к «Югу» причисляли
Пенджикентский район56; когда к числу «бадахшанцев» относили ягнобцев,
язгулемцев и дарвазцев57; когда к «гармскому клану» причисляли Матчу58 или
горные районы вокруг Душанбе, а также население Гиссарской долины59; когда
отдельно называли «гармцев» и «каратегинцев»60. Достаточно взять любой
учебник по географии и этнографии Таджикистана, чтобы убедиться в неле-
пости этих, да и многих других, «аналитических» схем.
Особенности «субэтносов»
Конфликт между регионами или «субэтносами» объяснялся тем, что они
отличаются друг от друга, а значит, имеют разные интересы, которые неиз-
бежно приходят в столкновение.
Поначалу, как полагают, в конфликте каждый регион Таджикистана пред-
ставлял определенную политическую силу и исповедовал определенную по-
литическую идеологию. Так, «Ленинабад» использовал коммунистическую
идеологию, гармцы и памирцы — демократическую и религиозную, кулябцы
сначала использовали коммунистическую идеологию, а сейчас остались без
всякой идеологии61. Причем политические лозунги использовались регионами
для прикрытия своих местнических интересов62.
Многие исследователи видели за внешними, партийно-политическими раз-
личиями более существенные различия между регионами, которые имеют
историческую традицию. Так, имелось мнение, что Гармский регион (Кара-
тегин) неоднократно в истории Таджикистана противопоставлял себя Лени-
набадскому/Согдийскому региону63, а памирцы «испокон веков» сталкивались
с кулябцами и курган-тюбинцами64. Аналитики утверждали, что в Таджикис-
тане сложился определенный баланс региональных группировок, каждая из
которых «...имела свой ранговый статус, а следовательно, определенное по-
ложение в системе распределения власти и ресурсов...», а как только этот ба-
56 Белокреницкий В. Геополитическая вертикаль в сердце Азии // Pro et Contra.
Весна 1997. Т. 2. № 2; Распад и рождение государств. М.: Carnegie Endowment for
International Peace, 1997. C. 105-106.
57 Фейгин M. Чужая война. С. 126.
58 Внутритаджикский конфликт: основная точка напряжения «южной дуги неста-
бильности» [Доклад группы специалистов Института стран СНГ под руководством
А. В. Грозина] // НГ. № 1. 1997. 2 декабря.
59 Сусаров А. Таджикистан: что противопоставить борьбе кланов? // Россия и му-
сульманский мир. 1996. № 12 (54). С. 58.
60 Шермапюва С. Таджикистан: красное и зеленое. С. 96; Ланда Р. Г. Традиционные
общности // Социальный облик Востока. М.: Восточная литература, 1999. С. 72.
61 Шермапюва С. Кто, с кем и за что воюет в Таджикистане // Московские новости.
1996. № 6. 11-18 февраля.
62 Ропгарь И. Средняя Азия: этносоциальная перспектива. С. 211-212.
63 Ахмедов С. Конфликты в Таджикистане. С. 81.
64 Чернышов И. Таджикистан: тревоги и надежды // Ориентир. 1994. № 2 (август). С. 13.
80
Расизм в языке социальных наук
лапе был нарушен, низкоранговые кланы тут же вступили в борьбу за первен-
ство65. Высказывалась точка зрения, что территориальные группы таджиков
«всегда» выполняли определенные «функции»66.
Говоря о различиях между регионами, обычно прежде всего подразумевали
их социально-экономические особенности. Здесь в первую очередь различа-
ли «модернизированный» и «промышленный Север», с одной стороны, «тради-
ционный» и «аграрный Юг» — с другой67. Считалось, что у северных таджи-
ков «патриархальный уклад» был в значительной мере сломлен, тогда как у
южных таджиков он остался в неприкосновенности68. Благополучие «Севе-
ра» объяснялось по-разному: тем, что оно является результатом «махинаций
ленинабадской мафии»6’, или тем, что Ленинабадская/Согдийская область уже
давно находится в составе России и первая приобщилась к индустриальной
культуре70. Иногда истоки быстрого развития «Севера» видели в том, что в
области много полезных ископаемых, доступных для выработки, либо в том,
что Россия благожелательно относилась к Ленинабаду, куда направлялись до
70-80% всех инвестиций, предназначавшихся Таджикистану71.
От имени регионов провозглашалась неудовлетворенность несправедли-
вым характером распределения благ. Одни эксперты считали, что из городов
Курган-Тюбе и Куляба, где сосредоточено «основное промышленное произ-
водство» и «вырабатывались продукты питания», значительная часть доходов
перераспределялась в другие регионы72. Похожие обвинения в собственной
нищете и грабеже со стороны соперников можно было услышать практически
от имени каждого регионального клана: Гармская область «самая нищая, от-
сталая и неравноправная часть страны», и «путь «наверх» гармцам был пол-
ностью закрыт», в Кулябе процветает «нищета и колоссальная безработица»,
памирцы — «самая приниженная часть населения»73 74.
Экономические интересы, по мнению аналитиков, могут объединять раз-
ные регионы, а могут разъединять. Так, иногда можно услышать, что кулябцев
и ленинабадцев объединяет хлопковая индустрия7,1; гиссарцы в мелкотовар-
ной, кооперативной торговле составляют конкуренцию гармцам, но при этом
гиссарцы образовали «финансовый альянс» с ленинабадцами75; отношения
65 Хрусталев М. Центральная Азия во внешней политике России. [Исследование
Центра международных исследований МГИМО. № 5.] М.: МГИМО, 1994. С. 17.
66 Никонов В. Таджикский узел. С. 75.
67 Ниязи А. Таджикистан: региональные аспекты конфликта. С. 62.
68 Трофимов Д. Центральная Азия. С. 22.
6’ Мартин К. «Добро пожаловать в Ленинабадскую республику?» С. 62.
70 Мадамиджанова 3. М. Традиции урегулирования регионального соперничества.
С. 151-152.
71 Фейгин М. Чужая война. С. 126.
72 Чернышов И. Таджикистан: тревоги и надежды. С. 13.
73 Фейгин М. Чужая война. С. 126; Кузьмин А. И. Причины и уроки. С. 219.
74 Ниязи А. Таджикистан: региональные аспекты конфликта. С. 56; Кузьмин А. И.
Причины и уроки. С. 219.
75 Ниязи А. Таджикистан: региональные аспекты конфликта. С. 57.
С. Абашин. Регионализм в Таджикистане: становление «этнического языка» 81
гармцев с ленинабадцами и кулябцами обострились из-за строительства Ро-
гунской ГЭС76.
Существовало убеждение, что регионы («субэтносы») занимают опреде-
ленные социальные ниши в обществе и даже можно обнаружить «социальную
стратификацию» регионов «по преобладающему виду деятельности» и гово-
рить о «внутринациональном разделении труда»77. Было мнение, что в Тад-
жикистане «...наблюдается закрепление этнических и субэтнических групп в
определенных профессиях, экономических сферах, социальных нишах, в ре-
зультате чего ориентации, связанные с различным экономическим, социальным
и профессиональным положением, объединяются с этнической или субэтни-
ческой принадлежностью. Образуется своеобразная структура — как бы “пи-
рамида” этносов, профессиональных групп и социальных слоев <...> этничес-
кое закрепление отдельных экономических, профессиональных, социальных
сфер <...> способствует переходу в этническую плоскость многочисленных
напряжений, связанных с перераспределением власти, реформированием эко-
номики и разделом государственной собственности...»78
Обычно при этом аналитики и эксперты ссылаются на народную поговорку:
«Памир танцует, Куляб охраняет, Курган-Тюбе пашет, Душанбе производит, Гарм
торгует, а Ленинабад правит». Любопытно, что иногда эта поговорка восприни-
малась буквально и излагалась как социологический факт: «...Кулябцы традици-
онно шли в армию и милицию, каратегинцы занимались предпринимательской
деятельностью и т. п...»79; «...север <...> являлся поставщиком правящей элиты
страны. Гарму принадлежали торговля и силовые структуры. Гуманитарная ин-
теллигенция состояла в основном из бадахшанцев. Куляб “освоил” криминаль-
ную сферу...»80 По другой версии, «...Потомки переселенцев из Самарканда и
Бухары составляли значительную часть интеллигенции и научных кадров, вы-
ходцев из Куляба и Бадахшана было много в силовых министерствах, а гармские
таджики имели прочные позиции в системе торговли и в теневой экономике.
Начиная с 40-х гг. ключевые позиции в республике занимали выходцы из север-
ной Ленинабадской области, прежде всего из города Ходжент <...> и частично
из города Канибадам — они составляли основную и руководящую часть партий-
ного аппарата...»81 В других высказываниях памирцам настойчиво приписыва-
лась роль поставщиков наркотиков82. Столь же настойчиво гармцам приписы-
валось доминирование в торговле и потребительской кооперации83.
76 Ниязи А. Таджикистан; региональные аспекты конфликта. С. 58.
77 Рахимов Р. Р. Горы и проблемы этнического самосознания. С. 254; Нарзикулов Р.
Двуликий Янус в сердце Азии. С. 127-128.
78 Олимова С. Этнополитическая ситуация в Таджикистане и ее влияние на мигра-
ционное поведение ,7 Центральная Азия. 1997. № 6(12). С. 46, 52.
79 Гушер А. Война и мир. С. 8.
80 Внутритаджикский конфликт: основная точка напряжения.
81 Мулладжанов П. Элиты у власти: Таджикистанский опыт // НГ. 2000. № 9 (31),
25 октября.
82 Кузьмин А. И. Причины и уроки. С. 217-218.
83 Там же. С. 218-219.
82
Расизм в языке социальных наук
Все такого рода утверждения обычно не подтверждались какими-либо спе-
циальными исследованиями, поэтому судить об их достоверности совершенно
невозможно. Однако при этом все воспринималось как очевидная всем «дан-
ность». Многие даже не замечали противоречий в своих словах: «...Кулябцы в
большом числе работали в милиции, служили в армии. Нищета и колоссальная
безработица способствовали формированию из жителей области мощных пре-
ступных сообществ по всему Таджикистану. Куляб с 1992 года — оплот ком-
мунистических и мафиозных сил. <...> В Таджикистане памирцы были самой
приниженной частью населения. <...> Тем не менее памирцы дали Таджикис-
тану большую часть интеллигенции, деятелей науки, культуры и искусства...
Остается непонятным: кулябцы служили в милиции или в мафии, памирцы
были приниженными или все-таки составляли цвет интеллигенции?
Социально-экономические различия между «субэтносами» вначале рас-
сматривались как главные, что было в определенной мере данью господство-
вавшему еще недавно «классовому языку». Позднее все чаще можно было
наблюдать попытки увидеть более «важные» различия. Тот факт, что каж-
дый «субэтнос» занимает свою социальную нишу, интерпретировался с точки
зрения их культуры и психологи. Далее логика развивалась так: «...Проти-
воречия между регионами определялись различием менталитета этничес-
ких групп...»65 Так. северным таджикам, занятым в промышленности и вы-
сокотоварном частном хозяйстве, приписывалась «частная инициатива,
предприимчивость, прагматизм, меньшая зависимость от мнения окружа-
ющих людей» и даже «развитие индивидуального сознания», а также «инт-
ровертность» и «строгая этикетность» культуры* 86, умение приспосабливаться
к разной обстановке87, «гибкость», образованность, дисциплинированность88.
В отличие от «психологически открытых» северян южные таджики, по мне-
нию некоторых исследователей, больше привержены коллективистским тра-
дициям; они тверже характером, более прямолинейны и наивны89; они «гор-
дые и горячие»90.
Одним из проявлений культурных различий, как считалось, является ре-
лигия. Это относится прежде всего к памирцам, значительная часть которых
исповедует исмаилизм, одно из направлений шиизма, тогда как остальные
таджики — сунниты. Различались только оценки: кто-то считал, что исмаи-
лизм является союзником исламистов91, а кто-то, напротив, полагал, что ис-
8J Фейгин М. Чужая война. С. 126.
65 Шермапюва С. Таджикистан: красное и зеленое. С. 96.
86 Олимова С. К., Озимое М. А. Независимый Таджикистан: трудный путь перемен //
Восток. 1995. № 1. С. 137 138.
87 Кузьмин А. И. Причины и уроки. С. 217.
88 Шахов А. Почему таджики убивают таджиков? Регионально-этническая подо-
плека конфликта // Россия и мусульманский мир. 1994. № 10. С. 54.
89 Ниязи А. Таджикистан: региональные аспекты конфликта. С. 54.
1,0 Шахов А. Почему таджики убивают таджиков. С. 56.
91 Внутритаджикский конфликт: основная точка напряжения.
С. Абашин. Регионализм в Таджикистане: становление «этнического языка» 83
маилизм — очень демократичная религия, приверженцы которой предпочи-
тают «более светскую жизнь»92 93 *.
Некоторые эксперты усматривали религиозные различия и между другими
регионами. Считалось, например, что каратегинские таджики являются наи-
более религиозными, поэтому именно там сформировалась социальная база
для исламской оппозиции9'. Другие полагали, что в Каратегине популярен
«исламский фундаментализм» (или «политизированный» ислам), тогда как в
Кулябе — «исламский традиционализм» (или «народный» ислам)99. Были по-
пытки отличить регионы по преобладающему суфийскому направлению: буд-
то бы среди равнинных таджиков распространен орден накшбандия, члены
которого вступили в союз с советской властью, тогда как горные таджики
являются приверженцами непримиримого к русским ордена кадырия95.
Наконец, отдельные наблюдатели даже говорили об антропологических
различиях между населением разных регионов: «...Каратегинцы (гармцы) —
остатки древнейшего населения страны, они отличаются от остальных даже
внешне: высокие, часто светловолосые и светлоглазые, жители Гарма похожи
на обитателей средней Европы...»96 Такого рода рассуждения в духе «арий-
ской теории», конечно, должны восприниматься как курьез.
«Субэтносы» или «этносы»
Основания для двойственной трактовки понятия «субэтнос» коренятся в
самой «теории этноса». С одной стороны, создателями этой теории постулиру-
ется наличие иерархии «этнических общностей», с другой — утверждается,
что различие между понятиями «этнос» и «субэтнос» имеет не сущностной,
объективный, а субъективный, операциональный характер97. Нередко в «суб-
этнических» границах исследователи видят скрытое «этническое» деление.
Весьма распространенным среди аналитиков и исследователей стало убеж-
дение в том, что в Средней Азии на протяжении веков существует некое проти-
востояние между тюрками и иранцами, которое в современных условиях при-
обрело форму противостояния узбеков и таджиков98. Считалось, что издавна
существовала некая «этническая ранжировка», в которой тюрки занимали до-
92 Виноградов Б. С кем и за что воюют таджики -7 Известия. 1993. 7 августа; Фей-
гин М. Чужая война. С. 126 127.
93 Суриков А., Баранов А. Ваххабиты как концептуальная угроза И Правда. 1998.
5 февраля; Фейгин М. Чужая война. С. 126; Ниязи А. Таджикистан: региональные
аспекты конфликта. С. 58; Кузьмин А. И. Причины и уроки. С. 219.
'“'Ахмедов С. Конфликты в Таджикистане. С. 85; Кузьмин А. И. Причины и уроки.
С. 219.
95 Ротарь И. Таджикская и чеченская смуты // НТ. 1997. 15 мая.
96 Фейгин М. Чужая война. С. 126.
97 См.: Крюков М. В. Этнос и субэтнос // Расы и народы. Вып. 18. М.. Наука. 1988;
а также дискуссию по статье М. В. Крюкова в том же издании.
98 Малышева Д. Б. Региональный аспект конфликта в Таджикистане // Централь-
ная Азия и культуры мира. Бишкек. 1997. № 1. С. 61- 62.
84
Расизм в языке социальных наук
минирующее положение, а таджики — подчиненное9’. При этом «...между
двумя основными этносами велась постоянная конкурентная борьба...»99 100
Это противостояние тюрков и иранцев иногда даже описывалось в метафизи-
ческих категориях: «...Таджикистан не просто горячая точка в цепи конфликтов
по мусульманской дуге нестабильности. Памир и его окрестности — это метафи-
зический нерв планеты, затронув который сегодня, можно вызвать непредска-
зуемые геополитические последствия для судеб мира. <...> В этом контексте
великие таджикские города Бухара и Самарканд служили <...> своеобразными
воротами для взаимного проникновения двух мышлений, двух принципов миро-
ощущения [кочевники и оседлые жители, варварство и цивилизация. — С. Л.]...»101
Тема противостояния тюркских и иранских народов проецировалась на от-
ношения между Таджикистаном и Узбекистаном. В постсоветское время уси-
лиями историков Таджикистана была создана версия того, как происходило на-
ционально-государственное размежевание в Средней Азии в 1920-е гг. Согласно
ей, главными виновниками были узбеки, которые, доминируя во всех партий-
ных и государственных органах, буквально навязали решение, в соответствии с
которым Узбекистану были переданы земли «традиционного» проживания тад-
жиков102. Правда, среди руководителей Узбекистана, по мнению современных
исследователей, было много записанных «узбеками» таджиков, некоторые из
которых якобы пассивно относились к «узбекской экспансии», а некоторые —
прямо встали на сторону «исторического врага»103. Эта мысль даже прозвучала
у нынешнего президента Таджикистана — кулябца Эмомали Рахмонова, ко-
торый посетовал на существование «культа чужого» в таджикском обществе
и отметил, что этот культ «...сыграл неприглядную роль в истории народа на
рубеже XIX и XX вв., особенно в 20-е гг. нашего столетия. Речь идет о некото-
рых таджиках — видных государственных деятелях, действовавших под чу-
жим флагом и оставивших печальный след в истории народа...»104
Некоторыми аналитиками высказывалось мнение, что Ташкент не хочет
укрепления таджикской государственности, в частности, из-за боязни подъема
«нежелательных тенденций» среди узбекских таджиков105. Поведение офи-
циального Ташкента воспринималось в контексте агрессивной ассимиляции
собственных таджиков. Многие исследователи были убеждены, что число тад-
жиков в Узбекистане, пусть и записанных узбеками, достигает 40 % всего на-
селения, и эти таджики, не имея автономии, мечтают о самоопределении106.
Причем к числу «ассимилированных таджиков» причисляли не только жите-
99 Гушер А. Война и мир. С. 6-7; Фейгин М. Чужая война. С. 125.
100 Краснов А. Изменение этнического самосознания. С. 21.
101 Никитенко Е., Пиков И, Шиловский С. Дуга нестабильности // НГ. 1996. 4 де-
кабря.
102 Сахоби 3. Рвутся мины // НГ. 2001. № 3 (36), 28 марта.
103 Масов Р. История топорного разделения. Душанбе: Дониш, 1991; Масов Р. Тад-
жики: история с грифом «совершенно секретно». Душанбе: Дониш, 1995.
104 Рахмонов Э. Тысяча лет в одну жизнь // НГ. 1999. 3 1 августа.
105 Внутритаджикский конфликт: основная точка напряжения.
|П6 Гафарлы М. Гражданская война ведет к распаду страны // НГ. 1996. 25 сентября.
С. Абашин. Регионализм в Таджикистане: становление «этнического языка» 85
лей Самарканда и Бухары, но и значительную часть населения Ферганской
долины, в которой якобы живут «сотни тысяч» выходцев из Гармской облас-
ти107. Считалось, что успехи националистического движения в Таджикистане
могут подвигнуть узбекистанских таджиков активизировать свои оппозици-
онные действия108. Любопытно, что узбекский президент Ислам Каримов тоже
считается «ассимилированным самаркандским таджиком»109.
Имелась версия, которая совмещала этническое противостояние с религи-
озным. Оказывается, тюрки-кочевники склонны к более мирному, спокойно-
му исламу, а таджики — к более ортодоксальному и более воинственному110.
Выдвигалось и другое объяснение разного характера религиозности таджи-
ков и узбеков: длительное пребывание узбеков в составе России обусловило
более мягкий характер их исламизации в отличие от таджиков, большинство
которых оказалось под русским влиянием на полвека позже111.
К теории противостояния тюрков и иранцев добавлялись рассуждения о том,
кому русские отдали предпочтение после завоевания Средней Азии. Одни экспер-
ты говорили, что русские опирались на узбеков, а таджиков считали «противника-
ми коммунизма»"2. Другие, наоборот, полагали, что таджикская знать быстро
освоила «азы русской культуры» и «охотно пошла на российскую службу», а
затем на «сотрудничество с советской властью», и будто бы российские чинов-
ники всегда рассматривали таджиков как «самых надежных союзников»113. Прав-
да, взаимная приязнь русских и таджиков не касалась жителей Каратегина, или
«каратегинского субэтноса», который всегда был в конфликте с русскими, за что
и был подвергнут насильственному переселению с гор114. Популярными стали рас-
суждения о том, что русских и таджиков объединяет принадлежность к «индоев-
ропейской общности», по отношению к которой тюрки были всегда чужаками.
Влияние «тюркского» или «узбекского» фактора на внутритаджикский кон-
фликт рассматривалось по-разному. Иногда обсуждалась роль узбекского мень-
шинства в событиях в Таджикистане: таджикистанские узбеки, составляю-
щие почти четверть населения, имеют свои особые интересы, которые были
ущемлены «кулябским кланом»115; в последние годы в ущерб таджикам про-
107 Рахимов Р. Р. Трудный путь возвращения политического ислама // Курьер Пет-
ровской Кунсткамеры. Вып. 1. СПб., 1995. С. 147, 149 -150.
108 Малышева Д. Б. Региональный аспект конфликта. С. 50-51, 53; Рахимов Р. Р.
Трудный путь возвращения политического ислама. С. 147, 149 150.
109 Внутритаджикский конфликт: основная точка напряжения.
"° Полонская Л. Современный мусульманский фундаментализм: политический
тупик или альтернатива развития? // Азия и Африка сегодня. 1994. № И. С. 25.
111 Литвинов П. П. Государство и ислам в русском Туркестане (1865-1917) (По
архивным материалам). Елец: Елецкий государственный педагогический институт,
1998. С. 268.
112 Гафарлы М. Гражданская война ведет к распаду страны.
113 Внутритаджикский конфликт: основная точка напряжения.
114 Там же.
115 Звягельская И. Состоится ли таджикское урегулирование? // Центральная Азия.
1997. № 4. С. 59.
86
Расизм в языке социальных наук
изошло «резкое усиление узбекской экономической элиты» в республике, чему
способствовала поддержка Узбекистана"6; на севере Таджикистана узбеки со-
ставляют 40 % населения (по другим данным — 30-35 %), поэтому любое оп-
позиционное движение «Севера» воспринимается правящими кулябцами как
происки Узбекистана"7. Особые обвинения иногда выдвигались «локайцам»,
одной из тюркоязычных групп южного Таджикистана, за то, что они пресле-
дуют цель «детаджикизации южных земель»"" (правда, кое-кто называл ло-
кайцев «обузбеченными таджиками»"’).
Иногда рассматривалась проблема военной и политической поддержки Таш-
кентом «своих» регионов в Таджикистане. «Своей» для него является Сог-
дийская/Ленинабадская область, что объяснялось географической близостью,
тесными экономическим связями и родственной культурой116 117 * * 120. К числу про-
водников узбекского влияния причислялись политики этой области — Абду-
малик Абдулладжанов121, Сайфиддин Тураев122, Махмуд Худойбердыев123 124.
Иногда в полемике намекалось на «тюркское» или «смешанно-тюркское» про-
исхождение отдельных лидеров: к ним относят всех бывших премьер-мини-
стров, выходцев из Ленинабадской области — А. Абдулладжанова, Дж. Кари-
мова, А. Самадова, которых обвиняют в неумении «выражать свои мысли на
родном таджикском»12,1; первого президента Таджикистана — ходжентца Рах-
мона Набиева125; офицера и мятежника (по слухам, недавно убитого) М. Ху-
дойбердыева126, что, кстати, он сам не отрицал127.
116 Олимова С. Этнополитическая ситуация в Таджикистане. С. 50, 52; Олимов М.,
Олимова С. Худжанд: между Ферганой и Таджикистаном // Вестник Евразии. М.,
1998. № 1-2 (4-5). С. 216.
117 Панфилова В. Противоречия имеют глубокие корни // НГ. 1998. 25 ноября; Гу-
шер А. Война и мир. С. 7-8.
116 Рахимов Р. Р. Трудный путь возвращения. С. 147, 149- 150.
Сусаров А. Таджикистан. С. 59.
120 Мартин К. «Добро пожаловать в Ленинабадскую республику?» С. 62; Гушер А.
Война и мир. С. 11.
121 Там же. Война и мир. С. 11; Олегов Ф., Ротарь И. Есть ли в Ходженте «третья
сила»? // НГ. 1998. 6 ноября; Внутритаджикский конфликт: основная точка на-
пряжения.
122 Задонов А. В Таджикистане по-прежнему делят власть // НГ. 1997. 4 ноября.
123 Олегов Ф., Ротарь И. Есть ли в Ходженте «третья сила»; Ротарь И. Мятеж
Худойбердыева провалился // НГ. 1998. 10 ноября; Панфилова В. Противоречия име-
ют глубокие корни // НГ. 1998. 25 декабря.
124 Мухаббатов X. Бывшие премьер-министры заблуждаются // НГ. 1996. 19 ок-
тября.
125 Дубнов А. Катастрофа в Таджикистане, о которой в России ничего не знают //
Новое время. 1993. № 4. С. 14.
126 Искандеров Р. Страна в прицеле геополитики [Интервью с Д. Усмоном] // НГ.
1998. 29 декабря; Ротарь И. Мятеж Худойбердыева провалился; Ротарь И. Несосто-
явшаяся сверхдержава // НГ. 1999. 20 января.
127 Махмуд Худойбердыев. Я еще вернусь! [Интервью с М. Худойбердыевым] //
Новая газета. 1998. 16-22 ноября. № 45 (517).
С. Абашин. Региона тзм в Таджикистане: становление «этнического языка» 87
Рассуждения о «тайных» тюркских корнях были напрямую связаны с по-
пулярными в Таджикистане разговорами о «чистых» и «нечистых» таджиках.
На роль «чистых» претендовали южные таджики (каратегинцы и памирцы),
которые обвиняют таджиков Согдийской/Ленинабадской области, реже — Ку-
ляба и Гиссара, в смешении с узбеками. Есть свидетельство, что в рядах тад-
жикской оппозиции было популярно мнение, будто жестокость кулябцев и
ленинабадцев объясняется их «смешением с тюркскими племенами и остат-
ками монгольских завоевателей»|2В. Это мнение повторялось часто: «равнин-
ные» таджики (ходжентцы-ленинабадцы, кулябцы) в большей степени под-
верглись тюркскому влиянию, и их язык якобы больше тюркизирован в
отличие от «горных» таджиков, говорящих на «классическом фарси»128 129. В числе
«чистых» таджиков фигурировали чаще всего две группы: памирцы, которые
являются прямыми потомками древних обитателей этих мест, и близкие к ним
каратегинцы130. В ответ от имени таджиков «Севера» говорилось о «высокой
иранской культуре», наследниками которой они являются, в отличие от «ди-
ких» таджиков «Юга».
«Субэтнический баланс»
Регионализм из сферы дискуссий и объяснительных моделей постепенно
стал переходить в сферу практической политики. Появились рассуждения о
том, что раздробленное состояние этнического самосознания таджиков позво-
ляет достаточно эффективно манипулировать им в ходе «управляемых этни-
ческих конфликтов» и добиваться нужных политических результатов'3'.
Взаимные обвинения в регионализме, в поддержке «своего» региона явля-
лись характерной чертой последних десяти лет и инструментом мобилизации
своих сторонников в борьбе за власть. Кулябцы и их «рупоры» заявляли, что
межрегиональный конфликт был спровоцирован ходжентцами: в советское
время принадлежность к Ленинабадской области и Ходженту гарантировала
быстрый служебный рост, и на этой системе, в которой не было места «чужа-
кам», держалась вся власть в республике132; интересы представителей Ход-
жента во власти зачастую превалировали над интересами Таджикистана в
целом133; выходцы из Ходжента постоянно разыгрывали национальную карту,
стравливая представителей других регионов между собой, что спровоциро-
вало гражданскую войну134; после того, как ослабло влияние России, «ход-
128 Ротарь И. Таджикская и чеченская смуты.
129 Внутритаджикский конфликт: основная точка напряжения; Дубнов А. Ката-
строфа в Таджикистане, о которой в России ничего не знают. С. 13, 14.
130 Фейгин М. Чужая война. С. 126.
131 Краснов А. Изменение этнического самосознания. С. 23.
132 Хасанов Р. Новые политические реалии Таджикистана.
133 Рахимов Р. Р. Горы и проблемы этнического самосознания. С. 253.
134 Мартин К. «Добро пожаловать в Ленинабадскую республику?» С. 61; Ахмедов С.
Конфликты в Таджикистане. С. 82.
88
Расизм в языке социальных наук
жентский субэтнос» попытался нарушить сложившийся политический баланс
в свою пользу, но не сумел справиться с ситуацией, чем разрушил мир в Тад-
жикистане135. Высказывалось мнение, что до 1937 г. в Таджикистане правили
южане-кулябцы, но благодаря репрессиям против них затем к власти пришли
ленинабадцы136.
Оппозиция, состоящая теперь во многом из ленинабадцев, обвинила власть —
и не без оснований — в том, что все руководящие посты захватили кулябцы —
«холдинг Дангара» (Дангара — районный центр Кулябской-Хатлонской области,
откуда родом президент Э. Рахмонов), что дестабилизирует ситуацию в стране137.
При этом обе стороны (и третья сторона — Россия) искали и вполне серь-
езно порой обсуждали разные конфигурации власти и различные варианты
«субэтнического баланса». Одни говорили, что поскольку кулябский «субэт-
нос» имеет лояльные отношения лишь с гиссарским и отчасти — с «северны-
ми субэтносами», а отношения с каратегинцами и памирцами у него враж-
дебны, то он никак не может быть лидером «этнической консолидации»138.
Кто-то предлагал возвратить на роль лидеров представителей «Севера»: в
основе этого решения «...должна лежать идея о возврате к традиционному
для Таджикистана распределению власти между регионами, которое сложи-
лось в 70-80-е годы и в целом <...> показало свою эффективность...»139 140 141 142 Кто-то
говорил, что Ленинабад не может претендовать на главенствующую роль, а
руководить республикой должны люди, которые опираются на поддержку
Куляба, так как именно его жители «...больше всех отдали сил в борьбе за
восстановление конституционного строя и более, чем кто-либо другой, по-
страдали от экономического кризиса...»1,10
Другие видели решение конфликта в многостороннем соглашении разных
региональных сил1’’1. Мятежник М. Худойбердыев предлагал построить по-
литическую власть по региональному принципу, а именно создать Госсовет, в
которым должны быть представлены (прямо или пропорционально) все вли-
ятельные региональные лидеры1,12. Похожего рода призывы к «федерализа-
ции госструктуры» в конце 1990-х гг. раздавались все чаще143. Вот одно из
конкретных предложений такого рода: «...Для достижения стабильности не-
обходимо учитывать не только интересы всех политических сил, но и интере-
135 Гушер А. Война и мир. С. 7-9.
136 Стариков В. Долгая дорога в Россию // Общая газета. 2001. № 50, 13-19 декаб-
ря (Досье ОГ).
137 АтовуллоевД. Кто предотвратит новые беды И НГ. 2001. № 1 (34), 31 января.
138 Гушер А. Война и мир. С. 13.
139 Бушков В. И., Микульский Д. В. Таджикистан: на грани коллапса // Сегодня.
1996. 16 августа.
140 Ахмедов С. Конфликты в Таджикистане. С. 92.
141 Салимов Я. Таджикистан: унция мира или тонна победы? // НГ. 2001. № 3 (36),
28 марта.
142 Олегов Ф., Ротарь И. Есть ли в Ходженте «третья сила».
143 Проблемы становления независимости Республики Таджикистан; Межтаджик-
ский конфликт. С. 43-44.
С, Абашин. Регионализм в Таджикистане: становление «этнического языка» 89
сы всех субэтнических (региональных) групп населения. <...> Современное
административно-территориальное деление Таджикистана, а также полная
зависимость областных и районных властей от центра не соответствуют тер-
риториальной структуре таджикского этноса и развитому региональному са-
мосознанию. В связи с этим представляется целесообразным проведение в
республике административно-территориальной реформы, включающей в себя
ликвидацию Хатлонской области и восстановление существовавших ранее
Кулябской и Курган-Тюбинской областей, а также образование Гармской об-
ласти, Гиссарской области и Душанбинского (столичного) округа, включаю-
щих в себя территории проживания соответствующих региональных групп.
Целесообразно было бы также установить, что главы администраций обла-
стей и столичного округа назначаются и освобождаются от должности прези-
дентом республики по представлению премьер-министра и с согласия регио-
нальных представительных органов. Такой порядок, как представляется,
обеспечил бы гармоничное сочетание интересов центра и регионов. Исклю-
чение из него следовало бы сделать для Горного Бадахшана, главу которого
было бы целесообразно избирать абсолютным (50 % + 1 голос) большинством
голосов членов представительного органа автономной области, а отстранять
от должности — квалифицированным (не менее 2/3 голосов) большинством
голосов его членов. Такой порядок стал бы одной из гарантий реальной авто-
номии Горного Бадахшана...»144
Противостояние «иранцы—тюрки» из сферы объяснительных моделей
постепенно перешло в сферу внутренней и внешней политики государств Сред-
ней Азии. Э. Рахмонов уже как-то полуофициально высказался по поводу Буха-
ры и Самарканда, что Таджикистан вправе предъявить на них свои права. Ин-
тересно, что «региональный язык» приняла не только таджикская, но и узбекская
элита. Пресса передала такие слова узбекского президента И. Каримова о со-
бытиях в Таджикистане: «...Идет регионально-клановая война за власть, при
этом очень жестокая, переходящая в вооруженные столкновения...»145
* * *
Такой вариант «этнического языка», когда происходит разделение «этноса»
сначала на отдельные кланы, племена и «субэтносы», а затем им приписывается
скрытое «этническое» содержание, достаточно широко распространен на пост-
советском пространстве. Это касается всех среднеазиатских государств: в Кир-
гизии исследователи усматривают противостояние северных и южных киргизов,
в Туркмении — различных туркменских племен, в Узбекистане — региональных
кланов, в Казахстане — трех джузов. Противостояние регионов или «субэт-
носов» обнаруживается на Кавказе и в Поволжье: в Калмыкии конкурируют
улусы-племена, в Дагестане — джамааты, в Грузии и Азербайджане — регио-
ны. Нечто похожее есть и в других случаях: в России — проблема казачества,
а на Украине — проблема западных украинцев и т. д.
144 Балытников В. Достижение стабильности возможно.
145 Алимов Г. Ташкент обижен и раздражен // Известия. 1998. 2 декабря.
90
Расизм в языке социальных наук
Поразительное сходство «языков» можно обнаружить, например, между
описанием конфликтов в Таджикистане и в Чечне. Так, по мнению исследо-
вателей, в основе противостояния различных чеченских политических и во-
енных группировок лежит борьба между родственными кланами (тейпами) и
региональными общностями. Высказывалось мнение, что чеченский «этнос»
издавна делится на две большие «субэтнические группы» — равнинные и гор-
ные чеченцы146. Между этими «субэтносами» якобы имеются существенные
различия: «равнинные» всегда занимались земледелием и скотоводством, «гор-
ные» — разбоем и похищениями; «равнинные» более зажиточные, «горные» —
бедные; «равнинные» придерживаются традиционного ислама и принадлежат
к суфийскому братству накшбандия, «горные» — склонны к исламскому фун-
даментализму и принадлежат к суфийскому братству кадырия; «равнинные»
более лояльны к русским, «горные» — настроены антироссийски147. Между
чеченскими «субэтносами» существует противостояние: «горные» обвиняют
«равнинных» в том, что те не пускают их во власть, а «равнинные» отвечают
«горным», называя их «дикими». В этом споре неизбежно возникает тема
«чистых» и «нечистых» чеченцев. В происхождении чеченских лидеров послед-
него десятилетия усматривают «тайные» инородческие корни: у Р. Хасбула-
това — черкесские, у Дж. Дудаева — ингушские, у С. Хаджиева — аварские,
а у Ш. Басаева — аварские или даже русские148 149.
Аналогии между дискуссиями по поводу конфликтов в Таджикистане и
Чечне прослеживаются в рассуждениях об их государственном устройстве:
«...Необходимо вайнахские неписаные законы издать в виде Основного зако-
на, который должен утвердить съезд тухумов (Мехк кхел). <...> На съезде
представителей тейпов следует избрать состав Мехк кхел. От каждого из де-
вяти тухумов в его состав должны войти по девять человек. <...> Именно
тейпы как носители народных вайнахских традиций смогут реально изме-
нить и оздоровить ситуацию в республике. <...> Необходимо срочно устано-
вить численность каждого тейпа и определить, какое количество людей се-
годня нуждается в жилье. <...> Кроме того, изучение обычаев должно быть
включено в обязательную программу общеобразовательных школ. <...> От-
ветственность за любое противоправное деяние возлагалась на семью ви-
новного и на его тейп. Именно такую форму ответственности необходимо
вновь установить...»14’
Такое совпадение «языков» описания и объяснения двух совершенно раз-
ных конфликтов и даже повторение одних и тех же, почти под копирку, кли-
ше, конечно, не является случайным. Оно вытекает из одной и той же логики
146 Блоцкий О. Аслан и Шамиль // Известия. 1999. 24 августа.
147 Ротарь И. Таджикская и чеченская смуты; Акаев В. Суфийские братства и вах-
хабиты // Азия и Африка сегодня. 1998. № 6. С. 47-48.
148 Гусев П.. Колпаков А. Чечня моя, страна моя... [Интервью с Доку Завгаевым] //
Московский комсомолец. 1996. 11 марта; Ротарь И. Таджикская и чеченская смуты;
Крутиков Е. Национальная идея для Чечни // Известия. 1999. 14 августа.
149 Акбулатов А. Чечню спасет обращение к традициям // НГ. 1998. 10 октября.
С. Абашин. Регионализм в Таджикистане: становление «этнического языка» 91
«языков», которые по сути отпочковались от единого «этнического языка». Ло-
кальные различия в диалектах, в форме лица, носа и глаз, различия в способах
приготовления пищи, особенности хозяйства, социальной жизни и т. д. сами по
себе не содержат в себе никакой причины для конфликта. Но если эти различия
назвать «субэтническими», то сразу появляются некие «коллективные субъек-
ты» («субэтносы» и «этносы») со своими особенностями психологии, культу-
ры, своими политическими устремлениями и интересами. Как только эти «суб-
этнические» или «этнические субъекты» возникают, то неизбежно встает вопрос
об их «коллективных правах» или «коллективной ответственности».
Разумеется, дело не только в том, что «этнический язык» навязывается по-
литикам и населению как объяснительная модель. В самом обществе су-
ществует некая потребность именно в таком «языке» и само ее наличие обу-
словливается более глубинными факторами человеческой психологии и
исторического развития. В частности, существенными являются проблемы
модернизации, глобализации, колониализма и постколониализма и т. д.
Тем не менее все сказанное все-таки выводит проблему «этнического язы-
ка» в сферу научной морали. Встает серьезный вопрос: где находится грань,
когда научные или околонаучные штудии превращаются в средство полити-
ческой борьбы, иногда заканчивающейся жертвами? Чтобы найти эту грань,
необходимо в первую очередь несколько изменить фокус рассмотрения кон-
фликтов. Надо внимательно анализировать не только «факты» и «события»,
что само по себе, разумеется, очень важно, но и то, как эти «факты» и «собы-
тия» подаются, описываются, интерпретируются. Необходимо ввести в ис-
следование элементы саморефлексии и более широкой дискуссии с привле-
чением всего существующего в науке арсенала теорий и понятий. Наконец,
следует отказаться от мысли, будто существует одна «истина», ради которой
ученый проводит свои исследования.
ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ
Андрей ТУЗИКОВ
Академическое сообщество как бы плетется сегодня в хвосте многих про-
цессов. Мы обсуждаем уже прошедшие явления, постфактум.
Я бы рискнул охарактеризовать сегодняшнюю ситуацию как постнациона-
лизм. Для обществ, традиционно считающихся образцом демократии, харак-
терен «новый расизм». Очень символично звучат термины: «Север против
Юга». Я напомню, что в 1861 году уже была одна война Севера против Юга
на территории Соединенных Штатов. Мне кажется, сегодняшний мир стоит
на пороге такой новой расовой войны — «Север против Юга», — только ра-
совые признаки начинают конструироваться за пределами того, что мы при-
выкли называть терминами «этничность», «нация» и т. д.
И вот в связи с этим у меня к вам вопрос: может ли быть изменение акаде-
мического дискурса более или менее эффективным средством противостоя-
ния, деконструирования этого нового ренессанса расизма? Есть наблюдение,
92
Расизм в языке социальных наук
что тот механизм политической корректности, который был создан и приме-
нен на Западе, привел к появлению так называемого латентного расизма, ко-
гда все дружно говорят правильные слова, но при этом, что называется, «оста-
ются при своих». И если мы попытаемся вспомнить этимологию набившего
сегодня оскомину ярлыка «лицо кавказской национальности», то, на мой
взгляд, это и был эвфемизм, призванный заменить более грубое выражение.
Я думаю, все его здесь знают, я не рискну повторять его.
Казалось бы, мы нашли новый термин, который вполне корректен, но про-
шло какое-то время, и неожиданно он наполнился старым содержанием. Где
гарантия, что если мы изобретем какого-нибудь «гостя с юга» или «жителя
южных регионов», спустя месяц, два, год это не будет таким же оскорбитель-
ным ярлыком, как сегодня термин «лицо кавказской национальности»?
Сергей АБАШИН
Я бы сказал так, я — оптимист в области академических или гуманитарных
исследований, то есть я считаю, что понимание этого явления будет разви-
ваться, и будут искаться новые интересные подходы. И они уже как бы есть,
нащупываются эти подходы. Но я пессимист в той сфере, которую можно было
бы назвать «прикладные социальные науки». Я считаю, что эти гуманитарные
штудии никакого абсолютно влияния не оказывают, или почти никакого влия-
ния не оказывают, на тот мир, которым правят интересы, а не термины.
Ингрид ОСВАЛЬД
Насколько я поняла, политическая корректность — это какой-то фасад, а
если мы его уберем, то увидим то, что на самом деле за ним мало что измени-
лось. Почему я против этого? Потому что это скорее ведет к сегрегации раз-
ных дискурсивных полей, а потом к сегрегации социальных милье. Те люди,
которые уже привыкли к политически корректным категориям, когда возвра-
щаются домой, думают, мол, вот сейчас мы можем говорить так, как мы хотим.
И это связано с тем, что эти категории, которые мы используем в разных дис-
курсах, становятся все изысканнее.
Я могу привести здесь аналогию. Ведущая наука, безусловно, медицина.
Она говорит, что здоровым человек не бывает, бывает только человек, которо-
го врач не исследовал. Мне кажется, это вообще типичный подход для науки.
Если где-то не видно конфликта, это не значит, что его нет, его просто не
видно. Если какой-то человек это отрицает, то он сам какая-то проблема.
Я хочу сказать, что возникают и параллельно развиваются разные дискур-
сивные поля. Различные партии, формируя свой образ, могут на них опирать-
ся. Например, в Берлине есть старая традиция политической корректности,
там люди привыкли к ней, привыкли совместно дискутировать и с академи-
ческих, и с политических, и с журналистских позиций. Им понятно, о чем
речь идет. Но в пятидесяти километрах оттуда, в земле Бранденбург, букваль-
но убивают иностранцев. Это существует одновременно. Там критерии пока
еще не такие изысканные, и мы не должны недооценивать влияние науки на
эту область.
С. Абашин. Регионализм в Таджикистане: становление «этнического языка» 93
Виктор ШНИРЕЛЬМАН
Сергей, при всем том, что я сейчас услышал, и со многим я согласен, у
меня возникает вопрос: не кажется ли вам, что все-таки в вашем выступлении
есть некое противоречие? С одной стороны, тот тезис, с которого вы начали и
которым сейчас закончили, что академическая наука не имеет особого отно-
шения к рассматриваемым сюжетам; а с другой стороны, вы привели массу,
так сказать, стереотипизированных подходов, которые формулируются-то как
раз прежде всего интеллектуалами.
Сергей АБАШИН
Это противоречие есть. Дело в том, что эта часть доклада, которая посвя-
щена собственно Таджикистану, писалась года два назад, давно, когда все это
было живо, очень актуально. И действительно казалось, что вот это и оказы-
вает самое главное влияние на события. С тех пор много изменилось. После
1998 года такого публичного обсуждения темы субэтнического конфликта
практически нет. Но тем не менее проблемы, связанные с этническим дис-
курсом, остаются; и поэтому, как я говорил, я пессимист в отношении воз-
можности влияния на ситуацию. Мой пессимизм основан скорее не на тад-
жикских материалах, а на других.
Виктор ШНИРЕЛЬМАН
Не кажется ли вам, что это несколько упрощенный взгляд — объяснять
весь этот дискурс ситуацией постсоветского периода и всплеском страстей,
которые затронули и задействовали уже науку?
Вам, конечно, виднее, так как вы специалист по региону, но мне кажется,
этот дискурс между интеллектуалами, скажем, таджикскими и узбекскими,
велся чуть ли не с 1920-х годов. Другое дело, что где-то это принимало откры-
тый характер, а где-то это существовало имплицитно, но какая-то обстановка
конфронтации поддерживалась едва ли не постоянно... Я много занимался
именно дискурсом в поле этногенетических исследований, и мне представля-
ется, что это все развивалось непрерывно...
Сергей АБАШИН
Я, кстати, не свожу эту ситуацию к проблемам постсоветского периода.
Я как раз шире смотрю. Это проблемы колониального периода и постколони-
ального периода, это проблемы национально-государственного размежевания.
Но это проблемы, наверное, все-таки новейшей эпохи, связанные, вероятно,
с процессами глобализации... Мне здесь пока трудно дать четкий ответ. На-
верное, здесь нужны еще какие-то дополнительные размышления на этот счет.
Но что я могу сказать точно, что проблемы, скажем, «узбеки — таджики»
не было. До прихода русских в регион не было такой проблемы.
Сергей Соколовский
Институт этнологии и антропологии РАН, Москва
КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИЯ ЭТНИЧЕСКОГО
В РОССИЙСКОМ КОНСТИТУЦИОННОМ ПРАВЕ
Проблема функционирующих в различных обществах этнических представ-
лений и классификаций относится к относительно мало исследованным обла-
стям национальной политики1. Речь пойдет не столько о научных типологиях
(хотя некоторые из этих классификаций могут иметь научные обоснования),
сколько о категоризациях населения, наделяемых отчетливой этнополитичес-
кой спецификой. Поскольку практически каждое из существующих ныне госу-
дарств вырабатывает собственную категоризацию, а в рамках статьи невозможно
охватить даже наиболее представительные случаи, остановимся на рассмотре-
нии российской системы этнических категорий, тем более что она весьма спе-
цифична. Исследование функционирования в российском обществе власти
номинации, способной наделять классификационные системы и, в частно-
сти, рассматриваемую здесь часть системы коллективных идентичностей ста-
тусом общепризнанности и неоспоримости, едва начинается, поэтому пред-
лагаемый ниже анализ следует рассматривать как предварительный2.
До сих пор система этнических категорий исследовалась почти исключи-
тельно с позиций этимологии обслуживающих ее терминов. Историческая
динамика референциальных аспектов этнонимических систем (объемов соот-
ветствующих понятий и их изменений во времени и пространстве) остава-
лась мало изученной. Кроме того, внимание исследователей традиционно фо-
кусировалось на общепризнанных, «официальных» наименованиях этнических
1 В России термином «национальная политика» обозначают по преимуществу по-
литику по отношению к нерусским народам; в западных демократиях аналогичное
понятие отсутствует: в англоязычных странах, например, «national policy» будет озна-
чать «государственную политику», как внешнюю, так и внутреннюю. Для передачи
смысла русскоязычного термина советологи и современные специалисты по странам
Восточной Европы используют термин «nationalities policy».
2 Обсуждение рассматриваемых понятий содержится в работах: Абашидзе А. X.,
Ананидзе Ф. Р. Правовой статус меньшинств и коренных народов: международно-
правовой анализ. М.: Изд-во Российского ун-та дружбы народов, 1997; Блищенко И. П.,
Абашидзе А. X. Международная защита прав национальных меньшинств: Уч. посо-
бие. М.: Изд-во Российского ун-та дружбы народов, 1993; Васильева Т. А. Правовой
статус этнических меньшинств в странах Западной Европы // Государство и право.
1992. № 8. С. 133-142; Крылов Б. С. О правовом положении национальных мень-
шинств // Народный депутат. 1991. № 10; Соколовский С. В. Права меньшинств: ан-
тропологические, социологические и международно-правовые аспекты. М.: Москов-
ский Общественный научный фонд, 1997; Статус малочисленных народов России.
Правовые акты и документы / Составитель В. А. Кряжков. М.: Юридическая литера-
тура, 1994.
С. Соколовский. Концептуализация этнического...	95
сообществ3. Особенности функционирования неофициальных этнонимов и
этнонимических наименований с пейоративной окраской («нацмены», «чур-
ки» и т. п.), а также этнонимических наименований со значением собиратель-
ности («гальча» — в некоторых местностях Таджикистана и Узбекистана; «рай-
онские» — в Баку; «националы» — во многих государствах Средней Азии; «лица
кавказской национальности» — в средствах массовой информации и т. п.) оста-
ются за пределами научных публикаций. Таким образом, функционирующие в
повседневной жизни народные системы классификаций в отличие от класси-
фикаций, обретших статус научных (лингвистические, этнографические и т. д.),
фактически не считаются заслуживающими внимания ученых, несмотря на то,
что именно они влияют на многие аспекты межкультурной коммуникации. От-
носительно мало изученными остаются и классификации метауровня, игра-
ющие чрезвычайно важную роль в национальной политике — официальные
подразделения населения на народы, народности, нации, меньшинства и т. п.
Ниже будет рассмотрена специфика именно этого уровня категоризации.
Традиционными категориями российской национальной политики являются
коренные народы, национальные (этнические) меньшинства и титульные (го-
сударствообразующие) нации (народы). В разные исторические периоды эти
основные категории приобретали различный терминологический облик и ино-
гда особые содержательные аспекты, меняющиеся к тому же в зависимости
от места (региона), социального статуса и профессии пользователей и их по-
литических симпатий. Политизация сферы межэтнических отношений в зна-
чительной степени способствовала неустойчивости понятийных и термино-
логических систем, обслуживающих политику идентичности, превращая даже
научные и терминологические дискуссии в жаркие политические дебаты. В пред-
лагаемом анализе в центре внимания оказываются главным образом проб-
лемные области исследований и практической деятельности, имеющие отно-
шение к положению меньшинств в постсоветских государствах вообще и в
России в особенности.
Следует отметить, что понятие «меньшинство» остается дискуссионным, и
в рамках социальных и гуманитарных наук отсутствует согласие относительно
его содержания и объема. Более того, по ряду причин оно вряд ли будет до-
стигнуто в будущем. Если говорить об отдельных дисциплинах и направлени-
ях научных исследований, то можно все же утверждать, что во многих из них,
в частности в международном праве, политических науках и отдельных на-
правлениях социологии и социальной антропологии, существует более или
менее признанный набор базовых характеристик или компонентов значения,
относимых к «ядру» этого понятия, причем в каждой отдельной дисциплине
этот набор свой.
3 Важными исключениями, демонстрирующими историческую подвижность и
условность межэтнических границ, являются многие работы академика В. В. Бар-
тольда (см., напр.: Бартольд В. В. Таджики: Исторический очерк // Таджикистан:
Сборник статей. Ташкент, 1925) и Б. X. Кармышевой (Кармышева Б. X. Очерки этни-
ческой истории южных районов Таджикистана и Узбекистана. М.: Наука, 1976).
9Ь
Расизм в языке социальных наук
На дисциплинарные различия в трактовке понятия «меньшинство» накла-
дываются еще и традиции национальных научных школ и бытовые представ-
ления, которые, разумеется, различаются от страны к стране. Например, по-
нятие «национальные меньшинства» в ныне действующих документах
международного права толкуется просто как любая совокупность граждан
страны, меньшая по численности по сравнению с остальным населением, не
занимающая господствующего положения, члены которой обладают осо-
быми этническими, религиозными или языковыми характеристиками и про-
являют солидарность в целях сохранения своих культуры, традиций, рели-
гии или языка4. Таким образом, «национальное» здесь означает гражданство
и в случае, например, России может быть без смысловых потерь заменено
термином «российское».
В отличие от языка международного права (приведенное толкование кото-
рого может быть оспорено и оспаривается некоторыми российскими полити-
ками и учеными) в российском политическом дискурсе бытует толкование
«национального» как этнонационального, собственно этнического (что на бы-
товом уровне поддерживается использованием терминов типа «национал» и
«нацмен»), В результате из числа потенциальных бенефициантов некоторых
международных конвенций (как, например, Европейской рамочной конвенции
по защите национальных меньшинств 1994 г.) могут произвольно исключать-
ся группы, не обладающие официально признаваемой этнической спецификой
(духоборы, молокане, камчадалы и т. п.), либо официально не признаваемые в
качестве самостоятельных этнических групп (мишари, булгары; до последне-
го времени — чулымцы и др. — в России; шугнанцы, ваханцы, ишкашимцы и
другие народы Памира — в Таджикистане и т. д.).
Сама постановка проблемы меньшинств в постсоветских государствах
должна предваряться вопросом, насколько оправданно употребление этого
понятия в данном контексте. Дело в том, что, являясь частью словаря парла-
ментской демократии, понятие «меньшинство» сохранило среди компонен-
тов своего значения множество коннотаций, ограничивающих его осмыслен-
ное употребление контекстом демократического общества. Определение
наших государств и обществ как «пос/исоветских» или «пос/птоталитарных»
мало характеризует их современное положение. Характеристика «постсовет-
ские» хотя и представляется юридически правильной, но может быть оспоре-
на социологами, по данным которых до двадцати процентов граждан отдель-
ных государств (таких, например, как Украина или Казахстан) продолжает
считать либо во многих отношениях вести себя как «советские». Характерис-
тика этих государств как «посттоталитарных» в отношении некоторых из них
остается пожеланием либо надеждой, не подкрепляемой диагнозом полито-
логов. Поскольку именно положение меньшинств (точнее, так называемых
4 Читатель может сравнить несколько известных рабочих определений Подкомис-
сии по предупреждению дискриминации и защите меньшинств Комиссии по правам
человека ООН, предложенных ее экспертами и специальными докладчиками Ж. Де-
шеном, Ф. Капоторти и А. Эйде.
С. Соколовский. Концептуализация этнического...
97
«недоминирующих» или «уязвимых» групп населения) является зачастую той
самой «лакмусовой бумажкой», которая позволяет достаточно надежно оха-
рактеризовать политический строй государства, постольку использование
ярлыка «посттоталитарное государство» автоматически подразумевает улуч-
шение положения тех или иных групп меньшинств.
Насколько такому диагнозу соответствует реальное положение дел в на-
ших государствах, можно попытаться судить по официальной статистике и
данным социологических исследований, однако следует учитывать, что социо-
логические данные независимых исследовательских центров, а тем более го-
сударственная статистика или правовые акты этих государств являются своего
рода векторами политических сил, складывающимися из политического дав-
ления международного сообщества, правительств заинтересованных госу-
дарств, интересов внутренних политических элит и т. п. Результирующие оцен-
ки могут слабо соотноситься с реальным положением.
Существует еще целый класс определений, содержательно группирующий-
ся вокруг терминосочетания «переходное общество». Этот диагноз остается
принципиально несводимым к единой позиции, поскольку разные специалис-
ты существенно расходятся во мнениях относительно того, «откуда» и «куда»
переходят эти общества. Помимо этого сама метафора «перехода» представля-
ется уязвимой из-за ее идеологического содержания: заключенная в ней сти-
листика ожидания напоминает идеологемы «развитого социализма», в соот-
ветствии с которыми жизни ныне живущего поколения приносились в жертву
грядущему коммунистическому обществу.
Таким образом, диагностика социального контекста, в котором существуют
интересующие нас категории населения, связана с рядом проблем, которые не
нашли пока удовлетворительного решения. Между тем, как уже утверждалось,
эта диагностика определяет продуктивность применения анализа в терминах
взаимоотношений между большинством и меньшинством. Необходимость
специальных мер по защите меньшинств в демократических обществах воз-
никает исключительно в связи с тем обстоятельством, что меньшинству не
хватает такого политического ресурса, как численность, и именно поэтому (и
не почему более) члены таких сообществ оказываются не в состоянии эффек-
тивно влиять на процесс принятия политических решений. Иными словами,
во всех прочих отношениях члены группы меньшинства имеют столько же
прав и оказываются равными с представителями большинства. Вне контекста
демократического общества (то есть общества, в котором численность груп-
пы является важнейшим ресурсом в таких механизмах политического воле-
изъявления, как голосование, референдум, выборы и т. п.) анализ ситуации в
терминах «меньшинство — большинство» теряет свой социологический и по-
литологический смысл. Понятие «меньшинство», таким образом, составляет
неотъемлемую часть концептуальных основ демократии и может рассматри-
ваться в качестве одного из продуктов такого общества.
Если говорить об отечественных подходах к пониманию термина «меньшин-
ство», то можно утверждать, что, несмотря на довольно широкий спектр пози-
ций, расходящихся во многих деталях, все же существует хрупкое согласие, в
98
Расизм в языке социальных наук
основе которого лежит признание, по меньшей мере, двух основных признаков
групп меньшинств — их относительно меньшей численности и их подчинен-
ного, недоминирующего положения, обусловливаемого и вытекающего из их ма-
лочисленности. Уже даже в этом элементарном представлении содержится мно-
жество трудных и дискуссионных моментов. Например, выражение «относи-
тельная численность» заставляет говорить о границах территории, на которой
данное сообщество выступает как меньшинство. Известные парадоксы, когда
одно и то же сообщество является меньшинством в границах государства и боль-
шинством в границах региона, или уязвимой группой в одних субъектах Федера-
ции и титульной или доминирующей — в других — хорошая тому иллюстрация.
Другой пример: так называемые ирредентистские меньшинства, проживающие
по обе стороны государственных границ. Представители этих меньшинств могут
пытаться оспорить легитимность границы, само существование которой низво-
дит самоопределяющийся народ до положения «меньшинства» (наиболее яр-
ким современным примером меньшинств этого типа являются курды, однако в
сходном положении находятся, например, осетины, лезгины, шугнанцы, неко-
торые приграничные группы русских, казахов, киргизов, таджиков и др.).
Возвращаясь к теме операциональности понятия «меньшинство» для ана-
лиза положения этнических групп в постсоветских государствах, хочу еще раз
подчеркнуть, что именно сопоставление признаков относительной численно-
сти группы и ее положения в системе властных отношений позволяет говорить
о демократическом обществе как об уникальной среде, в которой понятия
«меньшинство» и «большинство» обретают социологическую определенность
и полноценность. Это происходит именно в силу того, что для обеспечения
равноправия в условиях демократического общества необходима эффектив-
ная численность, гарантирующая участие в управлении. При всех прочих ре-
жимах правления численность группы перестает оказывать прямое и непо-
средственное влияние на ее положение в иерархии власти. Другие ресурсы, а
именно богатство, вовлеченность в силовые и управленческие структуры,
доступ к средствам массовой информации, уровень образования членов, со-
лидарность и групповая монополия в значимых секторах общественной жиз-
ни играют здесь определяющую роль. В политических режимах, где массы
бесправны и где численность группы никак не связана с ее весом и влиянием
в обществе, понятия «меньшинство» и «большинство» не работают; здесь уме-
стнее использовать термины «элита» и «масса», или уязвимые (депривиро-
ванные, недоминирующие, маргинальные, люмпенизированные и т. п.) груп-
пы и группы доминирующие (господствующие, правящие и т. п.).
С уяснением положения конкретной группы меньшинства в локальной сис-
теме власти связан и еще один интересный момент. Некоторые исследователи,
как, например, В. А. Тишков, определяют меньшинство как ситуацию, заявляя
в этой связи, что списки меньшинств, содержащиеся в растущем числе энцик-
лопедий, справочников, обобщающих работ, устаревают уже в ходе их подго-
товки к печати. С этим, в принципе, можно согласиться, однако полемическое
определение меньшинства как «.ситуации приниженности», ситуации нахож-
дения у подножия пирамиды власти остается слишком неопределенным, что-
С. Соколовекий. Концептуализация этнического...	99
бы рассматриваться в качестве дефиниции этого центрального для многих
областей политической практики понятия. Что подразумевается в этом выра-
жении? Если эфемерность, сиюминутность и недолговременность «недомини-
рующего» положения группы в быстро меняющемся раскладе политических
сил, то следует ли вообще законодателям и политикам предпринимать особые
усилия для защиты таких групп, ведь те из них, которые ущемлены сегодня,
могут оказаться в привилегированном положении завтра? Такую логику (если,
разумеется, ею кто-либо руководствуется) скорее следует отнести к издержкам
полемики. Продуктивнее работать с ситуациями устойчивыми, со структурно
определенной системой неравенств, задаваемой неравной численностью со-
обществ, при которых разработка особой политики по отношению к деприви-
рованным группам становится осмысленной. При такой установке становится
очевидным, что определение меньшинства как ситуации в первом смысле (как
быстро преходящей и эфемерной) является не более чем недоразумением. Чис-
ленное соотношение групп хотя и может довольно резко меняться за счет ми-
граций, однако чаще является довольно устойчивой характеристикой. Ситуа-
цию же, при которой положение группы в системе властных отношений резко
меняется не за счет изменения ее численности, а за счет иных факторов, сле-
дует анализировать, как я попытался доказать выше, не в терминах «большин-
ство — меньшинство», а в иных, более подходящих для данного социального
контекста понятиях — депривированные, или уязвимые, группы и т. п.
К постсоветской специфике, достаточно яркой, но редко обсуждаемой в
рамках дискуссий об определении меньшинств, следует отнести и то обстоя-
тельство, что в наших условиях «этническому меньшинству» зачастую про-
тивостоит не столько «большинство», сколько так называемые «титульный
народ», «титульная нация» или «государствообразующий народ» — понятия
малоизвестные нашим западным коллегам и совершенно чуждые языку меж-
дународного права, задающему сегодня тон обсуждения проблемы мень-
шинств. Игнорирование наличия в понятийном поле этих концептов, оказы-
вающих серьезное влияние на содержание понятия «меньшинство», создает
иллюзию взаимопонимания между юристами, политиками и представителя-
ми национальных элит, порождающую впоследствии множество курьезов на
уровне местного регулирования прав меньшинств.
Насколько серьезно тезаурусные связи влияют на восприятие концепта, из-
меняя его содержание, удобнее всего рассмотреть на конкретных примерах.
Вот, например, как реинтерпретируется содержание понятия «национальное
меньшинство» по документам ОБСЕ: «Документы ОБСЕ к “национальным
меньшинствам" относят только граждан данного государства, исключают из
их числа рабочих-иммигрантов последних десятилетий и подразумевают су-
ществование другого государства, являющегося исторической родиной мень-
шинства»5 (курсив мой. — С. С.).
5 Мартынова М. Ю. Политика государств Европы в сфере защиты прав этничес-
ких меньшинств // Этнические проблемы и политика государств Европы. М.: Старый
сад, 1998. С. 10.
100 Расизм в языке социальных наук
То, что такого рода прочтение не случайно, а является типичной рецепци-
ей этого понятия российскими специалистами, может быть подтверждено се-
рией цитат из работ других авторов. Ограничусь приведением цитаты из од-
ной из недавно опубликованной работы: «К “национальному” меньшинству,
согласно документам ОБСЕ, относятся только граждане страны проживания
при условии существования другого государства — их исторической роди-
ны»6 (курсив мой. — С. С.).
На самом деле ни фразеология текста мандата верховного комиссара по де-
лам национальных меньшинств ОБСЕ, ни какие-либо другие документы, исхо-
дившие из офиса верховного комиссара и других подразделений ОБСЕ, не со-
держат отсылок к исторической родине. Более того, даже в тех случаях, когда
такие отсылки могли бы быть в контексте российского восприятия «естествен-
ными», эксперты ОБСЕ всячески избегают пользоваться этой терминологией.
Например, в комментариях к известным Гаагским рекомендациям по правам
национальных меньшинств в сфере образования, описывая деятельность вер-
ховного комиссара, они выбирают следующие выражения: «Его деятельность
фокусировалась преимущественно на тех ситуациях, в которых оказывались
вовлеченными лица, принадлежащие национальным / этническим группам, ко-
торые составляют численное большинство в одном Государстве, но числен-
ное меньшинство — в другом Государстве, привлекая, таким образом, интерес
органов власти каждого из Государств, что составляет потенциальный источник
межгосударственного напряжения, если не конфликта» (курсив мой. — С. С.~)7.
Точно такую же формулировку содержат и Комментарии к языковым правам
национальных меньшинств, выработанные группой экспертов ОБСЕ в февра-
ле 1998 г. в Осло. Мандат верховного комиссара действительно ограничивает
сферу его деятельности межгосударственными конфликтами описанного выше
типа (впрочем, он занимался и правами цыган), однако вменять ему и его экс-
пертам неоромантические представления в духе Blut und Boden (кровь и почва),
вполне «естественные» и типичные для отечественных сторонников примор-
диалистских трактовок этнической реальности, было бы ошибкой.
Что же лежит в основе такой искаженной рецепции понятий международ-
ного права? Помимо уже отмеченного влияния исконнических трактовок эт-
нического, превращающего гражданские узы в территориальные, уже само
перемещение понятий из пределов одной дискурсивной формации в другую,
которая характеризуется совершенно иной понятийной средой, не может не
изменять содержания этих понятий. Эта тема, на мой взгляд, заслуживает спе-
циального обсуждения в контексте дискуссии о гражданской лояльности и
культурной идентичности, поскольку российский дискурс в сфере националь-
ной политики высоко специфичен и устанавливает особые, редко вне его ра-
мок встречающиеся типы связей между гражданским и этническим самосо-
6 Ганцкая О. А. Проблемы меньшинств в государственной политике Польши //
Этнографическое обозрение. 2000. № 1. С. 88.
7 The Hague Recommendations Regarding the Education Rights of National Minori-
ties. P. 1.
С. Соколовский. Концептуализация этнического...	101
знанием. Своеобразным зеркалом, отражающим эту специфику, может служить
правовой дискурс в сфере национальной политики. Этим обстоятельством я
и намерен воспользоваться, чтобы продемонстрировать, как социокультур-
ный контекст способен менять и содержание понятий, и обслуживаемую
этими понятиями совокупность практик, составляющих внутрироссийскую
«национальную политику».
Рассмотрим понятийно-терминологический аппарат российского конститу-
ционного права на примере текстов конституций республик в составе РФ и Кон-
ституции РФ. В тексте Конституции РФ встречаются шесть-семь классифика-
ционных терминов (в зависимости от принципов подсчета), относящихся к сфере
национальной политики. Поскольку текст общероссийской Конституции слу-
жил определенным образцом для формулирования соответствующих положе-
ний многих республиканских конституций, он заслуживает более подробного
рассмотрения. Ее текст содержит следующие термины и терминосочетания:
народ, многонациональный народ, малочисленный коренной народ, националь-
ное меньшинство и малочисленная этническая общность. Особенностью тек-
ста Основного закона является относительная бедность контекстов, тем не ме-
нее большинство значений перечисленных терминов удается реконструировать.
Народ — народы
Преамбула Конституции РФ содержит следующую формулу: «Мы, много-
национальный народ Российской Федерации, ...исходя из общепризнанных
принципов равноправия и самоопределения народов, ...принимаем Конститу-
цию Российской Федерации»’.
Термин народ (народы), помимо этого, содержится еще в шести статьях:
Статья 3 (1). Носителем суверенитета и единственным источником власти
в Российской Федерации является ее многонациональный народ. 3 (2). Народ
осуществляет свою власть непосредственно, а также через органы государствен-
ной власти и органы местного самоуправления. 3 (3). Высшим непосредствен-
ным выражением власти народа являются референдум и свободные выборы.
Статья 5 (3). Федеративное устройство Российской Федерации основано
на ее государственной целостности, единой системе государственной власти,
разграничении предметов ведения и полномочий между органами государствен-
ной власти Российской Федерации и органами государственной власти субъек-
тов Российской Федерации, равноправии и самоопределении народов в Рос-
сийской Федерации.
Статья 9 (1). Земля и другие природные ресурсы используются и охраня-
ются в Российской Федерации как основа жизни и деятельности народов, про-
живающих на соответствующей территории.
Статья 68 (3). Российская Федерация гарантирует всем ее народам право
на сохранение родного языка, создание условий для его изучения и развития. *
8 Здесь и далее все термины, выделенные в текстах Конституций, выделены
мной. — С. С.
102
Расизм в языке социальных наук
Статья 69. Российская Федерация гарантирует права коренных малочис-
ленных народов в соответствии с общепризнанными принципами и нормами
международного права и международными договорами Российской Федерации.
Статья 82. При вступлении в должность Президент Российской Федера-
ции приносит народу следующую присягу: «Клянусь при осуществлении пол-
номочий Президента Российской Федерации уважать и охранять права и
свободы человека и гражданина, соблюдать и защищать Конституцию Рос-
сийской Федерации, защищать суверенитет и независимость, безопасность
и целостность государства, верно служить народу».
Рассмотрение и анализ всех приведенных контекстов употребления терми-
на народ заставляет предполагать, что за ним скрываются два разных поня-
тия и две различные, если не диаметрально противоположные концепции:
народх — «население страны в целом», «согражданство», и народу — «этни-
ческая общность», причем не всегда ясно, какое из понятий употребляется в
конкретном контексте, как не ясна и позиция авторов текста Конституции от-
носительно некоторых существенных положений. Так, например, ст. 3 (1) и 82
бесспорно имеют в виду согражданство, в то время как ст. 68 (3) и 69 столь же
бесспорно имеют дело с понятием «этническая общность». Содержание тер-
мина.многонациональный народ (Преамбула Конституции и ст. 3.1) может быть
раскрыто лишь при анализе еще одного термина —национальность, который
будет рассмотрен ниже. Тем не менее уже теперь можно утверждать, что здесь
имеется в виду согражданство, особо характеризуемое с точки зрения его эт-
нической (национальной принадлежности) как неоднородное, полиэтничное,
то есть мы имеем дело с понятием народу в его соотнесенности с одним из
компонентов значения понятия народу
Сложнее обстоит дело с анализом контекстов, в которых понятие народ
соотносится с некоторыми коллективными правами — самоопределением
(Преамбула и ст. 5.3), и правом на природные ресурсы (ст. 9.1), переклика-
ющихся с соответствующими положениями Международного билля о правах
и рядом деклараций ООН. Вне соотнесенности с соответствующими положе-
ниями международного права можно было бы категорично утверждать, что
нормы Конституции РФ подразумевают самоопределение этнических сооб-
ществ. Так это, по-видимому, и есть, и в международной дискуссии о субъек-
тах самоопределения разработчики российской Конституции находятся на
позиции тех, кто признает это право за этническими сообществами. Это от-
нюдь не самая популярная сегодня позиция в мире, хотя она имеет давнюю
традицию, на которую опирался Ленин и большевики9.
9 Как известно, аналогичные воззрения были у идеологов американской и фран-
цузской революций и связаны с идеей национального государства. Принцип «один на-
род— одно государство» рассматривался некоторыми теоретиками демократии в каче-
стве ее непременного атрибута. Так, Дж. С. Милль в своих «Размышлениях о предста-
вительном правительстве» писал, что свободные институты почти невозможны в стране,
объединяющей несколько национальностей (nationalities), и в соответствии с этим не-
обходимым условием существования независимых институтов является совпадение
С. Соколовский. Концептуализация этнического...	103
События Второй мировой войны заставили международное сообщества
отказаться от «этнического» содержания самоопределения и сделать акцент
на гражданских сообществах. Не случайно понятие «народ» в многочислен-
ных резолюциях Генеральной Ассамблеи ООН и знаменитой Декларации
№ 1514 (XV) о колониализме, провозглашающей, среди прочего, право «всех
народов на самоопределение», трактуется большинством специалистов как
синоним выражения «население страны». Не случайно и то, что подавляю-
щее большинство пародов Африки в эпоху деколонизации «самоопредели-
лись» отнюдь не по этническому принципу. Тем не менее остается вряд ли
возможным полагать, что российская Конституция опирается на гражданское
понимание термина «народ» в своей преамбуле и ст. 5 (3). Это позволяет мно-
гим республикам, в свою очередь, понимать в качестве субъекта самоопреде-
ления не население республики в целом, а лишь его титульную часть. Так,
например, «Республика Бурятия, образованная в результате реализации права
бурятской нации на самоопределение, защищает интересы всего многонацио-
нального народа республики» (ст 60.1). «Чеченская Республика — суверен-
ное демократическое правовое государство, созданное в результате самоопре-
деления чеченского народа» (ст. 1). «Алтайский парод» (ст. 77) и «башкирская
нация» (ст. 69) признаны субъектами самоопределения в текстах конститу-
ций соответствующих республик.
С терминоведческих позиций следует отметить появление новых терми-
нов (по сравнению с российской Конституцией) — п-ский народ и п-ская на-
ция (алтайский/-ая, бурятский/-ая, тувинский/-ая и т. д.). В текстах конститу-
ций всех республик в составе РФ отсутствует терминосочетание «титульный
народ» (титульная нация), но его с успехом заменяют в ряде случаев такие
сочетания, как приведенные выше, а также «коренная нация» (Тува, ст. 31) и
«коренной этнос» (Хакасия, ст. 60 в).
Вообще трактовка принципа самоопределения относится к наиболее непо-
следовательным и запутанным сюжетам конституционного права субъектов
Федерации. Помимо уже отмеченных случаев провозглашения в этом качестве
титульных групп, ряд республиканских конституций называет несколько субъ-
ектов самоопределения одновременно. Так, в преамбуле Конституции КБР содер-
границ юрисдикции правительств с границами распространения национальностей.
Следуя именно этому принципу, В. Вильсон призвал в феврале 1918 г. положить конец
межнациональным конфликтам и руководствоваться на мирных переговорах стремле-
нием удовлетворить «все четко определенные национальные интересы, без создания
новых причин для раздора и увековечивания старых». Парижская мирная конференция
образовала новые государства, изменив границы и расселение этнических групп, одна-
ко проведение межгосударственных границ строго по этническим оказалось невозмож-
ным вследствие исторических миграций и смешения. Именно для тех групп, члены
которых оказались в «чужих» государствах, и была создана Лигой Наций система защиты
меньшинств, предусматривающая не только защиту против дискриминации (в данном
случае, равенство в отношении политических и гражданских прав), но и позитивные
права в области образования, религии и языка (предоставление государственных суб-
сидий на поддержку школьной системы, обучения на языках меньшинств и т. п ).
104
Расизм в языке социальных наук
жится следующая формулировка: «Верховный Совет Кабардино-Балкарской Рес-
публики, — выражая волю многонационального народа Кабардино-Балкарии, —
сознавая историческую ответственность за судьбу Кабардино-Балкарии, — сви-
детельствуя уважение к суверенным правам всех народов, — реализуя неотъ-
емлемое право кабардинской и балкарской наций, всего народа Республики на
самоопределение, — подтверждает государственный суверенитет Кабардино-
Балкарской Республики...» Аналогичные нормы содержат конституции Ады-
геи (ст. 51: «Республика Адыгея, образованная в результате реализации права
на самоопределение адыгейского народа и исторически сложившейся общно-
сти людей, проживающих на ее территории...») и Удмуртии (ст. 1.1: «Удмурт-
ская Республика — Удмуртия — государство в составе Российской Федерации,
исторически утвердившееся на основе осуществления удмуртской нацией и
народом Удмуртии своего неотъемлемого права на самоопределение...»).
Особый случай представляют формулы, допускающие и «этническое» и
«гражданское» толкование субъекта самоопределения. Так, в соответствии со
ст. Конституции Ингушетии, она представляет собой «демократическое, пра-
вовое, светское государство, образованное на основе реализации народом Ин-
гушетии своего неотъемлемого права на национально-государственное само-
определение. Столь же неоднозначная формула содержится и в преамбуле
Конституции Марий Эл: «Народ Республики Марий Эл через своих предста-
вителей в Конституционном Собрании, реализуя свое неотъемлемое право на
самоопределение, подтверждая исторические единство с народами России,...
принимает настоящую Конституцию».
Ряд республиканских конституций (Калмыкии, Карелии, Карачаево-Черке-
сии, Коми и Чувашии) вообще не содержат статей, содержащих термин «само-
определение»10 11. Наконец, оригинальную трактовку содержание понятия «субъект
самоопределения» содержит Конституция Тувы: «Республика Тыва — суве-
ренное демократическое государство в составе Российской Федерации, име-
ет право на самоопределение и выход из состава Российской Федерации пу-
тем всенародного референдума Республики Тыва». Лишь две республики —
Саха (Якутия) и Мордовия — объявляют в качестве субъектов самоопределе-
ния «народ» как согражданство", впрочем, конституция последней не содер-
жит понятия самоопределения, вместо этого ст. 1 гласит: «Единственным ис-
точником власти в Республике Мордовия является многонациональный народ,
проживающий на ее территории».
10 Конституция Республики Коми в своей ст. 3 содержит следующую формулу:
«Коми народ — источник государственности Республики Коми. Политика государ-
ства направлена на поддержание и развитие языка, культуры и жизненного уклада
коми народа в соответствии с международными нормами и принципами, действую-
щими в отношении коренных народов».
11 «Республика Саха (Якутия) является суверенным, демократическим и правовым
государством, основанным на праве народа на самоопределение. Носителем сувере-
нитета и источником государственной власти в республике является ее народ, состо-
ящий из граждан республики всех национальностей» (ст. 1).
С. Соколовский. Концептуализация этнического...	105
В завершение рассмотрения понятийно-терминологических аспектов функ-
ционирования концепта «народ» в текстах конституций субъектов РФ, необ-
ходимо прокомментировать еще одно терминосочетание, содержащееся в Ос-
новном законе РФ — коренной малочисленный народ (ст. 69). С этим термином
оказывается семантически связанным еще ряд терминосочетаний, представ-
ленных как в тексте Конституции РФ, так и в текстах республиканских кон-
ституций — малочисленная этническая общность (ст. 72.и Конституции РФ),
и отчасти — коренной этнос, коренная нация, и народность.
В соответствии со ст. 72 «в совместном ведении Российской Федерации и
субъектов Российской Федерации находятся: (...) ,ц) защита исконной среды
обитания и традиционного образа жизни малочисленных этнических общнос-
тей; (...)». Эксплицитная соотнесенность понятия коренной малочисленный
народ в ст. 69 Конституции РФ с «общепризнанными принципами и нормами
международного права» позволяет соотнести его содержание с аналогичными
понятиями, используемыми в документах Международной организации труда
(Конвенции МОТ № 107 и № 169), однако терминология (и отчасти содержа-
ние соответствующих понятий) не совпадает — в документах МОТ отсутству-
ет критерий численности.
Если иметь в виду исторический аспект, то термин коренные народы дол-
гое время в нашей стране официально не употреблялся. Еще относительно не-
давно его заменяло выражение малые народности Севера, которое оставалось
в употреблении до середины 1980-х гг., но постепенно вытеснялось термино-
сочетанием малые народы Севера, Сибири и Дальнего Востока. До 1993 г.
выражение «коренные народы» в официальных документах появляется лишь
дважды и оба раза — в указах президента. В указе № 118 от 5 февраля 1992 г.
есть предложение о ратификации Конвенции МОТ № 169 «О коренных наро-
дах и народах, ведущих племенной образ жизни в независимых странах», а
указ № 397 от 22 апреля 1992 г. содержит распоряжение «подготовить до кон-
ца 1992 г. и внести в Верховный Совет РФ проекты законов “О правовом
статусе коренных народов Севера” и “О правовом статусе национального райо-
на, национального сельского и поселкового Советов, родовых и общинных
Советов коренных народов Севера”». Шестидесятилетнее табу на употреб-
ление формулы коренные народы и замена ее выражением малые, или мало-
численные, народы (народности) неслучайно. Оно объяснялось официаль-
ной позицией, выраженной представителем СССР на одной из сессий Рабочей
группы ООН по коренному населению, в соответствии с которой использо-
вание выражения «коренные народы» уместно лишь в колониальном контек-
сте. В соответствии с этой позицией было заявлено, что «коренных народов»
в юридически строгом понимании этого термина на территории СССР нет12.
С 1993 г. с принятием Конституции РФ в юридическую практику вошло тер-
миносочетание коренной малочисленный народ, которое воспроизводится вме-
сте с соответствующей формулой о разделении полномочий в текстах некото-
12 Barsh R. Indigenous Peoples: Ап Emerging Object of International Law // American
Journal of International Law. 1986. Vol. 80. P. 375.
106
Расизм в языке социальных наук
рых республиканских конституций (Бурятии — ст. 62; Коми — ст. 64 м; Мор-
довии — ст. 62 л/; Адыгеи — ст. 54.1).
В текстах некоторых республиканских конституций в понятие коренной
народ наряду со стандартным, соответствующим духу и букве документов
МОТ, вкладывается иное содержание, по существу совпадающее с понятием
титульного народа (нации). Так, например, ст. 10 Конституции Республики
Алтай гласит: «Территория Республики Алтай является исконной землей тради-
ционного расселения ее коренного и других народов, обеспечивает сохране-
ние их самобытности...» Это же понятие фигурирует рядом с содержательно
неопределенным малочисленные этнические общности в ст. 24: «Республика
Алтай гарантирует и обеспечивает защиту исконной среды обитания и тради-
ционного самобытного уклада жизни и хозяйствования коленного народа и мало-
численных этнических общностей в местах их компактного проживания в со-
ответствии с федеральными и республиканскими законами, принципами и
нормами международного права».
Обширные права и их гарантии для коренных народов содержит Конституция
Республики Саха (Якутии). Статья 42 этой конституции гласит: «Республика
Саха (Якутия) гарантирует сохранение и возрождение коренных народов респуб-
лики, а также русских и других старожилов. Республика, уважая традиции, куль-
туру, обычаи коренных народов и малочисленных народов Севера, защищает и
обеспечивает их неотъемлемые права: — на владение и пользование в соответ-
ствии с законом землей и ресурсами, в том числе родовыми сельскохозяйственны-
ми, охотничье-рыбопромысловыми угодьями; — на организацию социальной
и медицинской программ с учетом экологических особенностей среды обита-
ния, хозяйствования и этнической специфики организма человека; — на защи-
ту от любой формы насильственной ассимиляции и этноцида, а также посяга-
тельства на этническую самобытность, на исторические и священные места,
памятники духовной и материальной культуры. Порядок и условия реализации
прав малочисленных народов Севера, не предусмотренных настоящей Конститу-
цией, определяются законом». В этой же Конституции содержатся следующие
гарантии прав коренных малочисленных народов: «На территории компакт-
ного проживания представителей малочисленных народов Севера по волеизъ-
явлению населения могут быть созданы национальные административно-тер-
риториальные образования. Статус этих образований определяется законом
республики» (ст. 43). «Территория Республики Саха (Якутия) принадлежит мно-
гонациональному народу республики и является исконной землей традицион-
ного расселения ее коренных народов. Территория республики в пределах су-
ществующих границ на момент принятия настоящей Конституции целостна и
неделима» (ст. 44). «...В местностях компактного проживания представителей
малочисленных народов Севера местные органы государственной власти могут
быть образованы с учетом национально-этнических особенностей в порядке,
установленном законом» (ст. 85). «В местах компактного проживания малочис-
ленных народов Севера могут образовываться избирательные округа с мень-
шей численностью избирателей» (ст. 112). Отсылки к титульным народам как
к коренным содержатся в конституциях Дагестана (ст. 5) и Коми (ст. 3).
С Соколовский. Концептуализация этнического...
107
Предварительный анализ современных и исторических терминов, исполь-
зовавшихся для обозначения этих народов в российском законодательстве,
административных актах, в научной литературе и публицистике13, позволил
ответить на ряд вопросов, например:
1)	Как и когда в российской истории сформировалась особая правовая
категория, охватывающая сегодня так называемые «малочисленные народы
Севера»?
2)	Почему уже даже на уровне именования этих народов выделяется их
«малость» («малые народы» вплоть до конца 1980-х гг., «малочисленные» —
сегодня), в то время как многие столь же немногочисленные народы Кавказа
вплоть до появления нового закона официально так не именовались, как не
входили в эту группу в советские времена ряд немногочисленных народов
Средней Азии, севера европейской России, не говоря уже о многих примерах
за пределами страны: малочисленными не именуют индейцев Северной, Цент-
ральной и Южной Америки, а также сравнительно немногочисленные группы
в Африке, Индии, Индонезии, Австралии и т. д.?
3)	Почему многие территории, населенные этими народами вплоть до се-
годняшнего дня, мыслились, а представители некоторых ведомств продолжа-
ют о них думать как об «осваиваемых»?
Истоки формирования особой категории подданных, кратко обозначаемых
сегодня как «пароды Севера», восходят к периоду конца XVI — начала XVII в.
и коренятся в фискальной политике Московского государства, в частности,в
политике обложения местного населения ясаком. Следует лишь отметить, что
категория «ясачных» была намного шире того перечня из 30 народов (если
говорить о так называемых «народах Севера»), который используется сегодня.
Несколько ближе к составу этого списка стоит Устав М. М. Сперанского, в
особенности если иметь в виду его географическую отнесенность; однако
Устав относился и к «большим» народам Сибири —- алтайцам, бурятам, яку-
там, хакасам, а также охватывал коренное население русской Америки. «Вре-
менное положение об управлении туземными народностями и племенами се-
верных окраин РСФСР» от 25 октября 1926 г. содержало перечень из 37 групп,
и, видимо, именно оно послужило основанием для установления советского
списка из 26 народов, поскольку, используй мы более поздние этнографичес-
кие классификации с их более крупными подразделениями, то перечень бы
сократился до 27 наименований. Здесь интересны не только логика включе-
ния/исключения из списка и сами принципы группировки, но и географичес-
кое районирование, положенное в его основу.
Известный этнограф-северовед 3. П. Соколова, анализируя критерии, по
которым в 1920-30-е гг. была выделена группа «коренных малочисленных
народов Севера», а именно: 1) малая численность; 2) ведение традиционных
отраслей хозяйства (оленеводство, охота, рыболовство, морской зверобойный
13 Его результаты были опубликованы на страницах журнала «Этнографическое
обозрение» (1998. № 3. С. 74-88) и сборника статей «Этиометодология» (М., 1999.
Вып. 5. С. 57-84).
108
Расизм в языке социальных наук
промысел, собирательство); 3) образ жизни (полуоседлый, кочевой) и 4) низ-
кий уровень социально-экономического развития, — приходит к выводу, что
сегодня безоговорочно работает лишь первый критерий. В традиционных от-
раслях у большинства народов занято менее четверти трудоспособного насе-
ления; часть народов характеризуется довольно высоким уровнем урбаниза-
ции (например, у получивших этот статус в 1993 г. шорцев он достигает 90 %).
Что касается последнего критерия — уровня социально-экономического раз-
вития, то, несмотря на его справедливость, положение значительной части
остального российского населения «не отличается в лучшую сторону от ситуа-
ции на Севере»14. Можно к этому добавить, что, как это демонстрирует наш
новый закон15, и первый критерий — малая численность уже не работает столь
однозначно, и избранный законодателями демографический порог в 50 тыс.
чел., помимо увеличения перечня народов по меньшей мере вдвое, не имеет
убедительного обоснования, а на половину оказавшихся в этом списке наро-
дов не могут распространяться защитные нормы Конвенции № 169 МОТ.
Анализ исторических стереотипов и клише, распространенных в россий-
ском обществе по отношению к «народам Севера», позволяет увидеть склады-
вание особой оптики рассмотрения этих народов уже на самых ранних этапах
колонизации Сибири. Сущность этой оптики, создающей эффект переверну-
того бинокля, заключена в приравнивании удаленности от метрополии к не-
значимости, «малости». В конце 1980-х гг. термин «малые народы» заменили,
как мы помним, политически более корректным «малочисленные», однако
еще и сегодня власть этой особой оптики продолжает формировать наш гори-
зонт рассмотрения и «угол зрения» на эти народы16.
Используемый вплоть до конца 1920-х гг. термин «туземцы» семантически
был близок таким терминам колониального дискурса, как голландские «in-
landers», французские «indigenes» или английские «natives»'1 и имплицитно
включал классификацию земель на «свои», «освоенные» и «ничьи», «осваи-
ваемые», основывающуюся на доктрине terra nullius. В экономической поли-
тике доктрина ничейной земли стала предпосылкой и вошла в качестве уже не
осознаваемых сегодня оснований целого спектра теорий «освоения» и «раз-
вития» «отсталых национальных окраин» и проявляется в обслуживающих
эти концепции терминосистемах18.
14 Соколова 3. П. Концептуальные подходы к развитию малочисленных народов
Севера // Социально-экономическое и культурное развитие народов Сибири и Севе-
ра: традиции и современность. М.: ИЭА РАН, 1995. С. 34-36.
15 О гарантиях прав коренных малочисленных народов Российской Федерации (при-
нят Государственной Думой 16 апреля 1999 г.).
16 Например, на одной из конференций по национальным школам чиновник из Ми-
нистерства образования использовал выражение «микроскопические народы Севера».
17 Анализ исторической эволюции этих терминов в контексте голландского колониа-
лизма в Юго-Восточной Азии см. у Андерсона (Anderson В. Imagined Communities.
Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. L.; N. Y: Verso, 1991. P. 112-128).
18 Например, в законопроекте «О правовом статусе этнокультурных объединений,
представляющих языковые, этноконфессиональные и этнические меньшинства»,
С. Соколовский. Концептуализация этнического...	109
Таким образом, рассмотрение контекстов употребления и особенностей тер-
минологического оформления понятия «коренной народ» позволяет утверж-
дать, что мы на самом деле сталкиваемся с несколькими плохо дифференциро-
ванными понятиями, в которых присутствуют такие компоненты значения, как
малая численность, автохтонность, определенная экстремальность мест прожи-
вания и образ жизни — традиционное хозяйство. Часть этих значений содер-
жится и в других понятиях конституций, тематизирующих сферу националь-
ной политики — коренной этнос, народность, национальное меньшинство,
национальная группа и др., к рассмотрению которых мы переходим.
Народности, нации, меньшинства,
национальные группы
Прежде чем я вернусь к рассмотрению контекстов употребления этих и
других терминов в республиканских конституциях, уместно еще раз вернуть-
ся к теме обсуждения специфики российской трактовки содержания понятия
«меньшинство». С моей точки зрения, эту специфику невозможно продемон-
стрировать вне рассмотрения особенностей употребления этого понятия. Ра-
зумеется, что ограничение рассмотрения узуса термина узкими рамками тек-
ста конституции значительно обедняет наше представление о существующей
палитре его значений даже в границах одного дискурса — правового. Вклю-
чение в это рассмотрение, например, уставов национальных округов, краев и
областей увеличило бы число терминов примерно на треть. Если бы рамки
статьи позволили включить в анализ тексты федеральных и республиканских
законов, число терминов возросло бы вдвое, а обзор законопроектов в сфере
национальной политики увеличил бы их число на порядок. Дело, однако, не в
ограниченности сроком написания и объемом публикации. Проблема в том, и
она проявляется уже даже в этом узко представленном материале — текстах
конституций, что мы сталкиваемся с неопределенностью границ дискурсив-
ного поля. Остается неясным, имеем ли мы дело с единым, выстроенным по
общему плану и логике дискурсом, отражающим современное состояние рос-
сийского конституционного права, или мы сталкиваемся с набором плохо со-
относимых дискурсивных образований, часть смыслов которых не поддается
генерализации. В этом контексте выстраивание «глобальных» тезаурусных
связей между всеми существующими понятиями вроде бы единого темати-
ческого поля оказывается ошибочным.
проходившем парламентские слушания в марте 1997 г., «народы, ведущие традици-
онный образ жизни (малые коренные, или аборигенные, народы)» определяются как
«народы (меньшинства) Российской Федерации, находящиеся на менее высокой, чем
большинство, стадии социально-экономического развития, чей образ жизни полно-
стью или в значительной степени зависит от природной среды места их проживания
и чье правовое положение регулируется частично или полностью их собственными
обычаями, традициями или же особым законодательством» (курсив мой. — С. С.).
Между прочим, еще в статье В. Даля «Туземный» есть пример: «Туземные жители
части Океании стоят на низшей ступени человечества».
110 Расизм в языке социальных наук
Деятельность Конституционного суда по приведению республиканских кон-
ституций в соответствие с федеральной дает некоторые основания для рассмот-
рения всех текстов конституций в качестве единого, во всяком случае связного и
в принципе соотносимого с неким образцом текста, что и позволяет мне произ-
водить логически небезукоризненную процедуру сравнения понятий из разных
конституций. Если же исходить из идеи принципиальных различий и несводи-
мое™ этого набора текстов (а основания для этого есть — как известно, тексты
конституций республик Якутии, Татарстана и Тувы были приняты до федераль-
ной Конституции, а Конституция Чечни — независимо от последней), то един-
ственной корректной процедурой остаются внутритекстовые (в рамках одной
республиканской конституции) сопоставления терминов и понятий и выстраива-
ние их взаимных связей. Выше уже говорилось, что появление в дискурсе хотя
бы одного нового понятия преобразует значения и связи всех остальных, хотя бы
косвенно. Именно в силу этого наличие в российском дискурсе неизвестных
Западу понятий и терминов превращает известные в узнаваемые с трудом и,
скорее, по словоформе, нежели по содержанию и референциальному объему. Вот
почему, с моей точки зрения, тему взаимосвязей между гражданскими и этничес-
кими идентичностями в России мы должны рассматривать как бы заново, «с
чистого листа» — слишком много новых понятий и терминов влилось в дискурс
совсем недавно и коренным образом изменило прежние понятия и термины.
У многих сохраняется иллюзия, что «новые слова» были использованы для
переобозначения старых понятий, как, например, выражение.малые народно-
сти было заменено сначала малочисленными народами, а затем коренными
народами Севера. Однако новые термины просто не могут не изменять смыс-
ла прежних понятий, выстраиваясь в новые ассоциативные ряды, привнося
новые оттенки значений и т. п. Следовательно, с моей точки зрения, необхо-
димо внимательней отнестись к особенностям современных словоупотребле-
ний и уже на основе их анализа заново реконструировать значения терминов.
«Вчитывание» же в новые контексты прежних смыслов создает особую ситу-
ацию гетерохронности производства и потребления текста и порождает мно-
жество ошибок интерпретации, поскольку смешивает понятия из хронологи-
чески различных дискурсивных образований.
Вернемся, однако, к рассмотрению текстов конституций, которые распола-
гают рядом терминов, еще более усложняющих схему тезаурусных связей ба-
зового для этого рассмотрения понятия «национальное меньшинство». Тексты
трех республиканских конституций содержат термин народность. Ст. 1.1 Кон-
ституции Удмуртской Республики гласит: «...Удмуртия — государство в составе
Российской Федерации, исторически утвердившееся на основе осуществления
удмуртской нацией и народом Удмуртии своего неотъемлемого права на само-
определение и суверенно осуществляющее государственную власть на своей тер-
ритории в соответствии с Конституцией Российской Федерации и Конституци-
ей Удмуртской Республики. Развитие Удмуртской Республики в существующих
границах осуществляется равноправным участием всех наций и народностей
республики во всех сферах ее жизнедеятельности». Термин народность содер-
жится в преамбуле Конституции Чеченской Республики («По воле Всевышнего
С. Соколовский. Концептуализация этнического...	111
народ Чеченской Республики, выражая стремление чеченского народа, руко-
водствуясь идеями гуманизма и целью построения социально-справедливого
общества, исходя из высокой ответственности перед нынешними и будущими
поколениями наших соотечественников, уважая права и интересы всех наций
и народностей, провозглашая Чеченскую Республику самостоятельным суве-
ренным государством и признавая себя равноправным субъектом в системе ми-
рового содружества наций, принимает настоящую Конституцию и считает ее
впредь Основным Законом общества и государства»), а также в ст. 4: «Государ-
ство, его органы и должностные лица служат всему обществу, а не какой-то его
части. Оно способствует консолидации всех социальных слоев и групп, наций
и народностей Чеченской Республики на основе социальной справедливости,
гражданского согласия и мира». Наконец, Конституция Чувашии, принятая в
1978 г. и действующая с поправками 1989, 1991-1993 и 1998 гг. содержит не-
сколько контекстов, иллюстрирующих употребление этого термина: «Соци-
альную основу Чувашской Республики составляет нерушимый союз рабочих,
крестьян и интеллигенции. Государство способствует усилению социальной од-
нородности общества — стиранию классовых различий, существенных разли-
чий между городом и деревней, умственным и физическим трудом, всесторон-
нему развитию и сближению всех наций и народностей» (ст. 19); «Граждане
Чувашской Республики различных рас и национальностей имеют равные пра-
ва. Осуществление этих прав обеспечивается политикой всестороннего разви-
тия и сближения всех наций и народностей, воспитанием граждан в духе пат-
риотизма и интернационализма, возможностью пользоваться родным языком и
языками других народов...» (ст. 31); «Долг каждого гражданина Чувашской Рес-
публики — уважать национальное достоинство других граждан, укреплять друж-
бу наций и народностей многонационального государства» (ст. 58). Архаика
этого словоупотребления особенно выразительна на фоне значительных изме-
нений дискурса, связанных с самоутверждением титульных народов и новой
риторикой прав человека, заимствованной авторами конституций из докумен-
тов международного права. Понятно, что термин народность, помещенный ря-
дом с термином нация, отсылает к известной сталинской триаде «племя — на-
родность — нация» и подразумевает разновидность этнической общности,
«находящейся стадиально между племенем или союзом племен и нацией»19.
Остается малопонятным, каким образом схемы социальных эволюционис-
тов, дожившие с помощью марксистского исторического материализма до сере-
дины XX в. в советских общественных науках, оказались «стадиально совпав-
шими» с либеральной риторикой прав меньшинств. Любопытно в этой связи
отметить, что практически единственно возможным в данном отношении пере-
водом термина народность, например, на английский, оказывается термин na-
tionality, который, в свою очередь, соотносится отнюдь не со стадиальными
схемами эволюционистов, а прежде всего с идеей гражданства. Тезаурус
американского английского Microsoft в компьютере, которым я пользуюсь для
19 Козлов В. И. Народность И Этнические и этносоциальные категории. Свод этно-
графических понятий и терминов. Вып. 6. М.: ИЭА РАН, 1995. С. 69
112
Расизм в языке социальных наук
написания этой статьи, дает следующие синонимы к слову nationality', national
loyalty, allegiance, love of country, civism, patriotism, public spirit, good citizenship,
loyalty. Заметим, что сопоставлением с объемом русского понятия практически
не обнаруживает сходства и тем не менее русско-английские словари предла-
гают именно этот термин в качестве основного для перевода народности. На
этом примере отчетливо видно, как разница, условно говоря, «западной» и
российской парадигм, лежащих в основе конструирования сфер гражданско-
го и этнического, сказывается на диалоге Восток—Запад в этой сфере.
На фоне пары нации—народности понятия национальная группа, этни-
ческая группа, этническая общность, коренной этнос, национальная общ-
ность воспринимаются как концептуальные новации. Все они так или иначе
оказываются связанными с концептом национальное меньшинство, либо за-
мещая его (как в случае национальной и этнической группы, как в случае кон-
ституций Башкирии и Алтая соответственно), либо противопоставляясь ему
(коренной этнос — в Конституции Хакасии), либо вступая с ним в синоними-
ческие отношения (национальная общность — в Конституции Хакасии).
Для удобства сопоставления терминологических особенностей текстов рес-
публиканских конституций и федеральной все данные представлены в конце
текста в виде таблицы. Из экономии места в нее не были включены некото-
рые единичные (не встречающиеся в текстах других конституций) термины
типа п-ское население (например, в ст. 140 Конституции Республики Алтай,
определяющей принципы местного самоуправления говорится: «На террито-
риях компактного проживания алтайского населения и других этнических
общностей могут быть образованы национально-родовые общины и органы
их самоуправления»), а также менее определенно относящиеся к концептуа-
лизации этнического понятия типа соотечественники и др. Я не останавли-
ваюсь также на обсуждении понятия национальность, которое потребовало
бы привлечения всех контекстов терминов национальный, этнический, нация
и т. п. и заслуживает отдельного рассмотрения. Повторю, что это лишь краткий
очерк, ставящий в качестве цели постановку проблемы, поскольку топология
концептуального пространства российской национальной политики необы-
чайно усложнилась за счет обретения некоторыми понятиями официального
статуса и вхождения их в правовой дискурс. За рамками права остается под-
водная часть айсберга многочисленных дисциплинарных традиций и школ и
региональные тезаурусы обыденного сознания. Не рассматривается здесь так-
же и вся совокупность правоприменительных и политических практик.
Национальные меньшинства
Можно и должно комментировать и двойной стандарт в определении рефе-
рентов понятия «национальное меньшинство» на основе численности (мень-
шинство в рамках населения страны, как это определяется международным пра-
вом, или только в рамках населения субъекта Федерации?). Можно обсудить
странности практики отнесения некоторыми учеными к национальным мень-
шинствам лишь диаспоры народов, имеющих собственную государственность
С, Соколовский. Концептуализация этнического...	113
(включая республиканский ее уровень). Однако эти сюжеты уже достаточно
хорошо представлены в специальной литературе, поэтому я ограничусь ком-
ментариями к двум обстоятельствам, до сих пор находящимся «в тени» и прак-
тически не затронутым в дискуссиях о меньшинствах, а именно «властном»
измерении выделения меньшинств и определении меньшинства как ситуации.
Проблема определения положения меньшинства в иерархии власти остается
сложной. Численность не является достаточным признаком для объявления кон-
кретного сообщества бенефициантом международных и внутригосударствен-
ных законов, направленных на защиту прав меньшинств; меньшинства, нахо-
дящиеся у вершины властной иерархии, как известно, именуются элитами.
Проблема эта многослойна, и именно здесь отечественные натуралистические
трактовки этнической реальности продолжают оказывать дурные услуги. В част-
ности, по причине того, что в этих подходах не проводится различий между
статистическими совокупностями и реальными группами (социальными ка-
тегориями, социальными сетями и другими группоподобными совокупностя-
ми, типологиями которых располагают другие теоретические школы), сама та-
кая оценка приобретает лишенный конкретного содержания характер. Оценка
положения статистического конструкта в системе реальных отношений власти
хотя и технически возможна (что доказывают некоторые масштабные социоло-
гические обобщения материалов переписей), но остается чисто схоластичес-
ким упражнением, поскольку в реальности члены этой совокупности могут не
иметь между собой никаких отношений и никаких общих интересов.
Предпринятый анализ инструментария национальной политики далеко не
полон. Критический анализ современного российского профессионального дис-
курса об «этнических других» обнаруживает существенные черты колониаль-
ного мышления. Отсутствие отечественных исследований с использованием
современных методов дискурсивного анализа позволяет российским законода-
телям в законопроектах по защите прав меньшинств и коренных народов ис-
пользовать концептуальные построения, ранжирующие культуры на «высокие»
и «низкие», «прогрессивные» и «отсталые», и опираться в некоторых случаях
на современные формы колониальной доктрины «ничейной земли».
Критика скрытых форм колониального мышления на основе анализа профес-
сионального дискурса, надеюсь, поможет преодолеть такие недемократические
практики, как разработка законов в отношении меньшинств и народов без уча-
стия их представителей, лишение их законодательной инициативы, патернали-
стский подход в управлении и экспертократия. Имеет ли такое мышление ре-
альные последствия для национальной политики и законодательства? Да, имеет.
Более того, можно утверждать, что в разные эпохи существования российской
государственности, включая наше время, существовали и существуют особые
режимы гражданства20 (и подразумеваемые этими режимами особые граждан-
ские состояния), обусловленные как раз спецификой мышления, определяю-
щей государственное регулирование и политическую практику в этой сфере.
20 Использование выражения «режимы гражданства» может показаться юристам
малообоснованным, поскольку наличие документов декларативного характера не мо-
114
Расизм в языке социальных наук
Таблица
Концептуализация сферы национальной политики
(наборы терминов, используемых в текстах
федеральной и республиканских конституций)
Наименование субъекта РФ	народ				нация			национальность	п-ская национальность	народность	национальное меньш-ство	национальная общность	| национальная группа |	|	этническая группа	|	(малочисленная)этническая общность	|	коренной этнос	|
	-	п-ский	малочисленный (коренной)	многонациональный	-	n-ская нация	коренная									
РФ	+		+	+				+			4-				4-	
Адыгея	+			+							4-				4-	
Алтай	+	4-	+	+				+						4-	4-	
Башкирия	+	+		+		+		+					4-		4-	
Бурятия	+		+	+					4-		4-				4-	
Дагестан	+	4-	+	+							4-					
Ингушетия	+			+				+								
Кабардино-Балкария	+			+		+		+			4-				4-	
Калмыкия	+	+		+												
Карачаево-Черкесия	+			+				+			4-				4-	
Карелия	4-										4-				4-	
Коми	4-	+	+	4-				+			4-				4-	
Марий Эл	+			+				+								
Мордовия	+							+	4-		4-				4-	
Северная Осетия	4-	+		+				+								
Саха (Якутия)	4-		+	+				+								
Татарстан	4-			+				+								
Тува	+			+			+	4-			4-					
Удмуртия	+	+		+		+		+		4-	4-				4-	
Хакасия	4-			+				+			4-	4-			4-	4-
Чечня	+	+				+		4-		4-	4-					
Чувашия	+				4-					4-						
жет являться основанием для утверждения о существовании особого правового ре-
жима. Однако поскольку появление республиканских законодательств, так или иначе
трактующих права титульных народов и меньшинств, формирует соответствующий
дискурс и оказывает воздействие на социальные практики (имеет практические по-
следствия), я счел возможным оставить это выражение, имея в виду прежде всего его
социологическое, а не строго правовое наполнение. С другой стороны, и юристам
необходимо как-то учитывать нередко встречающиеся случаи, когда набор обязанно-
стей для разных групп граждан фиксируется один, а наборы прав существенно разли-
чаются (т. н. почетное гражданство; особые права т. н. титульного населения или
населения, владеющего языком коренной нации, в том числе право баллотироваться
на республиканских президентских выборах и т. п.).
С. Соколовский. Концептуализация этнического...
115
ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ
Василий ФИЛИППОВ
Сергей, ты правда считаешь, что тот смешной законопроект, который на-
зывается «Закон о русском народе» (его вообще с большим трудом можно
назвать нормативным актом), будучи принят Государственной Думой, дей-
ствительно добавит какие-то новые статусные права русским, особенно рус-
ским в «национальных» республиках?
Сергей СОКОЛОВСКИЙ
Я формалист. Я считаю, что если закон выходит, то он что-то добавляет, иначе
зачем его издавать. Другое дело, в правоприменительной области, в механизмах
осуществления этого права, там, может быть, он ничего не добавляет. Но с точ-
ки зрения юридической все-таки для меня добавляет. Написано слово, слово
называется «закон», значит, соответственно мы можем вычитывать и тракто-
вать его как добавление, по, что называется, формальному критерию.
Елена ФИЛИППОВА
Сергей, я хотела бы уточнить, в чем различие между понятиями «этничес-
кие» и «национальные» меньшинства. Насколько мне известно, в бывшей
Югославии, например, существуют национальные меньшинства, которые
пользуются одним объемом прав, и этнические меньшинства, которые пользу-
ются другим объемом прав.
Сергей СОКОЛОВСКИЙ
Отчасти да, хотя что это такое «на самом деле» — для меня всегда пробле-
ма. Потому что для меня «на самом деле» нет, а есть конкуренция двух видов
описаний. У нас все время, когда мы прочитываем международный термин
«национальное меньшинство», «национальное» автоматически заменяется «эт-
нонациональным», а там все-таки подчеркивается «национальное» в таком же
смысле как национальный гимн, то есть принадлежащее государству, гражда-
нам этого государства.
Недавно к нам в институт присылали на отзыв проект закона о меньшин-
ствах Сербии. И он весь проникнут теми же самыми эволюционистскими и
примордиалистскими построениями, как и многие наши документы. Поэтому
я подозреваю, что они там разделяют национальное и этническое по статусу.
Там термин «национальный» как «согражданство» не работает. Там работает
термин «национальный» как «нация» и «этнический» как «не нация». Более
низкий статус у этой второй группы. Это мне напоминает, может быть, я неточ-
но буду цитировать: разделение на коренные народы и меньшинства в некото-
рых странах Балтии. Было такое в законах. Борис меня сейчас поправит.
Борис ЦИЛЕВИЧ
Действительно, проблема концептуализации через терминологию исклю-
чительно важна. Она и намного сложнее, чем может показаться на первый
116
Расизм в языке социальных наук
взгляд. Наша организация в течение последних полутора лет занимается ин-
тересным проектом. Мы пытаемся создать базу данных национального законо-
дательства в посткоммунистических государствах Восточной и Центральной
Европы, имеющего отношение к проблематике меньшинств, языка, этнично-
сти и так далее. Тут, конечно, добавляется еще проблема перевода, потому
что очень часто в национальных языках понятия имеют очень серьезные смыс-
ловые нюансы. Но тем не менее, действительно, просто для иллюстрации...
Сергей упомянул страны Балтии. В Латвии эту понятийную базу определяет
закон от 19 марта 1991 года, имеющий очень претенциозное название: «О сво-
бодном развитии национальных и этнических групп Латвии и праве на куль-
турную автономию». На самом деле, конечно, никакой культурной автономии
там нет, она есть в названии, но не более того. И иерархия там примерно
такая. По-латышски это звучит «паматтаута», что, в общем, на русский очень
трудно перевести иначе как «коренной народ». В то же время есть небольшая
группа — ливы, которую опять же приходится переводить как «коренной на-
род», но уже в смысле...
Сергей СОКОЛОВСКИЙ
«Традиционные меньшинства» — там была категория...
Борис ЦИЛЕВИЧ
В законодательстве не было. В околоюридическом дискурсе была. Но дело
в терминологии, которая используется: национальные и этнические группы.
Естественно, никто не может ответить на вопрос, какая между ними разни-
ца: какие группы национальные и какие этнические. Те эксперты, которые
участвовали в подготовке этого закона, они как бы неформально депутатам
так объясняли, что национальные — это те, которые имеют где-то «свое го-
сударство», этнические — нет; это как бы известный подход, но это нигде не
записано — не то что в законах, но и где-то в более или менее академических
текстах.
Этот закон явно устарел, он такого, вобщем-то, чисто перестроечного перио-
да, декларативный. Я был одним из членов рабочей группы, которая разраба-
тывала новый закон. Мы выбрали другую линию, мы очень твердо придержи-
вались терминологии Европейской рамочной конвенции о защите националь-
ных меньшинств. Этот законопроект был успешно разработан, но правительство
даже не стало подавать его в парламент, это еще дело будущего.
В России — несколько проще, поскольку законодательная база строится не
на защите меньшинств. Основная парадигма — не защита меньшинств, а куль-
турная автономия. Круг субъектов культурной автономии достаточно широк
и как бы нет необходимости его жестко регулировать. То есть вы уходите от
этой проблемы, я имею в виду российское законодательство, каким-то обра-
зом, но, конечно, концептуально это имеет очень большое значение.
Те же самые проблемы существуют на уровне, скажем, Совета Европы и
ООН. Вот почему национальное меньшинство? Одно из объяснений даже
такое: национальное — это значит не региональное. То есть Европейская
С. Соколовский. Концептуализация этнического...
117
рамочная конвенция была задумана именно для меньшинств, существую-
щих в пределах целого государства. К региональным меньшинствам вроде
бы, по идее, должна быть применима Европейская языковая хартия (хотя
там субъектом являются языки). На практике получается, что государства-
участники рамочной конвенции намного охотнее применяют ее именно к
региональным меньшинствам. Например, Германия просто установила спи-
сок меньшинств, включила туда сорбов и фризов. Это, скорее, региональ-
ные, чем национальные меньшинства. Ну и так далее, я не буду больше раз-
вивать эту тему.
Проблема определения национального меньшинства — это, конечно, тема
отдельного и очень долгого разговора, вы знаете все эти сложности. Я хочу
только подчеркнуть, что есть фундаментальные различия между подходом ООН,
с одной стороны, и Совета Европы — с другой. Все-таки сегодняшняя пози-
ция Совета Европы определяется Рекомендацией Парламентской Ассамблеи
№ 1201 1993 года, которая вводит достаточно ограничивающее определение
национального меньшинства. Это не юридически обязывающий документ.
Документом он стал бы, если бы его утвердил Комитет министров. Этого ни-
когда не было сделано, поэтому это только проект. Более того, это проект, ко-
торый входит в явное противоречие с Общим комментарием № 23 Комитета
ООН по правам человека, который предлагает намного более широкое поня-
тие национального меньшинства в смысле применимости статьи 27 Пакта о
гражданских и политических правах.
То есть на самом деле на международном уровне в этом смысле ясности и
порядка ничуть не больше, чем на уровне российского законодательства и за-
конодательства субъектов Федерации.
И последнее. Ситуация в академическом смысле, в частности политологи-
ческом, как мне кажется, тоже очень неясная. В частности, Уилл Кимлика (Will
Kymlicka) очень последовательно проводит эту линию на противопоставле-
ние национального меньшинства и иммигрантского меньшинства— «migrant
minority». Этот подход Саша Осипов критикует в книге под редакцией Ким-
лики, которая должна выйти до конца этого года и в которой есть и моя статья.
Я тоже очень критикую этот подход, но мы, как вежливые люди, критикуем,
скорее, его применение в посткоммунистической Центральной и Восточной
Европе. На самом деле эта критика могла бы иметь и достаточно универсаль-
ный характер, поскольку каких-то твердых критериев установить тут невоз-
можно. Как мне кажется, в данном случае проявляется одна особенность аме-
риканской политической философии. Это ее стремление как бы помочь нам,
то есть перенести принципы либеральной философии, вполне оправдавшие
себя в том мире, на нашу посткоммунистическую почву. Это может нам со-
служить медвежью услугу.
Татьяна Бараулина
Университет г. Билефельда, Германия
ПАРАДИГМА ИНТЕГРАЦИИ
И СОЦИАЛЬНОЕ ИСКЛЮЧЕНИЕ МИГРАНТОВ:
НЕМЕЦКОЯЗЫЧНАЯ СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ
ДИСКУССИЯ
Введение
В немецких миграционных исследованиях последних лет особенно подчер-
кивается необходимость изучения миграций, ускользающих от государственно-
го контроля, например внутригосударственных перемещений граждан. Выбрав
их объектом исследования, новое поколение социальных ученых попыталось
отказаться от проблематизирующего взгляда на феномен миграции, практи-
куемого государственными политиками и разделяемого абсолютным большин-
ством социологов. В альтернативной версии социологии миграции предлага-
ется рассматривать пространственное передвижение людей нс как проблему
(культурную, социальную, политическую), а как одну из множества форм соци-
альной мобильности. Такой «нормализирующий» взгляд на миграцию опирает-
ся на утверждение, что определение этого феномена не является прерогативой
только государства. С другой стороны, необходимо признать конституирующую
роль государства в регулировании интернациональных миграций, т. е. мигра-
ций, связанных с пересечением государственных границ. Задачей альтерна-
тивной концепции в изучении этого типа миграций должен стать критичес-
кий взгляд на роль государства в создании социальных границ.
Основной целью данного доклада является прояснение возможных облас-
тей критического анализа государственного конструирования миграции. Я обо-
значу различные стратегии государства в этой области, а на одной из них —
на публичной проблематизации миграции — остановлюсь подробнее. В этой
связи речь пойдет и о роли социальных наук в легитимации политического
исключения «чужих».
Для прояснения выбранного в докладе исследовательского направления
приведу пример. Индивидуальное право на сохранение целостности семьи в
Германии является одним из основных гражданских прав. Формально оно не
имеет отношения к сфере миграционной политики и не обсуждается в поли-
тической, научной и публичной дисскусиях о «миграции в Германию». Однако
выросшие на его базе структуры социальных, правовых и бюрократических
отношений определяли эмиграцию «этнических немцев» из восточноевропей-
ских стран в Германию в период холодной войны и стали одной из причин
бума эмиграции после ее окончания. Этническая миграция в Германию воз-
никла как бы в обход государственной миграционной политики и до опреде-
ленного момента отсутствовала в публичном дискурсе. В скудных публичных
репрезентациях миграции «этнические немцы» появлялись как «вернувшие-
Т. Бараулина. Парадигма интеграции и социальное исключение мигрантов... 119
ся на Родину граждане» или «наконец воссоединившиеся семьи». Отсутствуя
в публичном дискурсе, миграция существовала как биографический опыт, как
решение бюрократа или как факт перехода границы.
Этот пример проясняет двойственность роли государства в конструирова-
нии социального феномена миграции. С одной стороны, мы можем наблю-
дать направленные друг на друга действия индивидов и государственных ин-
ститутов (бюрократии), формирующих миграцию как структуру социальных
связей и миграционных ресурсов. С другой стороны, мы можем проследить,
как миграция становится феноменом государственной политики. В докладе
рассматривается именно этот последний процесс — процесс «огосударствле-
ния» миграций и его социальные последствия. Я постараюсь ответить на во-
прос, как и в какой форме миграция становится частью публичного пробле-
матизирования и какие социальные последствия имеет это «опубличивание»
или «огосударствление» миграции.
Государство без головы
Прежде чем определять роль государства в конструировании междуна-
родной миграции, необходимо прояснить, с каким типом государственно-
сти мы имеем дело в настоящее время. Современным государствам чужд
образ рационального субъекта политики — Левиафана — или бюрократи-
ческой машины Макса Вебера. Современные государства нужно рассмат-
ривать как иерархически и функционально организованную структуру вза-
имодействия политики и бюрократии. Ядром политики является принятие
легитимных (обязательных и одобряемых всеми гражданами) решений. Ле-
гитимация политики достигается, однако, не только путем завоевывания
публичной политической поддержки. В основании согласия граждан с поли-
тическими решениями лежит единый взгляд на должное и желаемое. Произ-
водством такого единого взгляда на мир и заняты формальные организации
разных государственных уровней — начиная от городских администраций
и заканчивая национальными парламентами. Именно в них политические
решения наполняются социальным смыслом, становятся ориентирами пуб-
личного действия.
Производство разделяемого политикой и «гражданами» взгляда на реаль-
ность и его воплощение в конкретных политических решениях исторически
изменчиво. Например, решение 1992 года о вводе миграционной квоты для
«этнических немцев» само по себе не является публично одобряемым власт-
ным актом. Только на фоне определения миграции в терминах неконтролиру-
емого потока людей, влекущего проблематичные социальные последствия,
это решение становится наиболее приемлемым. Если на протяжении периода
холодной войны «этническая миграция» как бы отсутствовала, так как не ста-
новилась предметом публичных дебатов, то с начала 1990-х годов ситуация
кардинально изменилась. Изменение взгляда на «этническую миграцию» и
является основой легитимности ввода миграционной квоты. Именно оно де-
лает формализованную в праве политику социально значимой.
120
Расизм в языке социальных наук
Раздеяемый политикой и «гражданами» взгляд на реальность изменяется и
на различных организационных уровнях. Введение миграционной квоты для
этнических немцев по-разному вписано в социальные контексты разных го-
родов Германии. Например, Дюссельдорф считается городом, в котором проб-
лема «русских немцев» отсутствует как таковая, а Ганновер — городом, пере-
полненным «русскоязычными поселениями». При этом оба города входят в
один регион, а квота по приему переселенцев в Дюссельдорфе выше, чем в
Ганновере. В Дюссельдофе, однако, квотирование было помещено в контекст
«справедливого» распределения новых граждан в городском пространстве.
В Ганновере же, напротив, квотирование миграции вычленило «русских нем-
цев» в отдельную миграционную группу и очертило ее социальные границы.
Итак, на разных организационных уровнях и в разных исторических кон-
текстах государственности миграция проявляется в разном обличии. Она мо-
жет быть символическим маркером, очерчивающим границы национальной
солидарности; локальной социальной проблемой с пространственными грани-
цами городских бедных районов; она может вовсе исчезнуть из общественного
поля зрения. Она не всегда является объектом публичной проблематизации.
Наше предположение заключается в том, что публичное проблематизирова-
ние происходит только тогда, когда миграция грозит поставить под вопрос
легитимность политических решений.
Территория и национальность:
легитимность политического действия
Легитимность современных государств, чаще всего национальных демо-
кратий, основывается на системе гражданства. Гражданство определяет осно-
вополагающую связь государства и индивидов, его образующих. Это кодиро-
ванное в системе гражданства отношение обосновывает как право политиков
на принятие обязательных для всех граждан решений, так и обязанность нести
отчет за их правильность.
Система гражданства любых государственных образований содержит в себе
два принципа принадлежности к сообществу граждан. Первый — принцип
национальности (миф о национальном единстве). Он определяет принадлеж-
ность к сообществу примордиально — по факту рождения или «через кровь».
Передача гражданского статуса по наследству закрепляет эксклюзивность
гражданства. Человек рождается только однажды и не выбирает родителей.
Сам по себе факт рождения приписывает индивида к определенному нацио-
нальному сообществу. Этот принцип принадлежности к сообществу граждан
принципиально закрыт для «чужих». Он основан на традиционном, внутри-
семейном воспроизводсте гражданской солидарности. Второй принцип граж-
данства — территориальный — принципиально открыт для всех, прожива-
ющих на государственной территории. Это эгалитарный, достижительный
принцип гражданства. Все те, кто легально находятся на территории и ведут
надлежащий образ жизни, включаются в сообщество равных. Следуя этому
принципу, никто из проживающих на территории не может быть исключен из
Т. Бараулина. Парадигма интеграции и социальное исключение мигрантов... 121
системы обеспечения социального равенства без особого для этого повода.
Таким образом, современные государства параллельно оперируют кардиналь-
но различными принципами регулирования доступа к гражданскому статусу —
традиционным, или наследственным, и эгалитарным, или достижительным. Эти
принципы не сталкиваются друг с другом в практике взаимодействия госу-
дарства с «коренным населением». Гражданский статус этого населения как
передается по наследству, так и постоянно подтверждается публичной демон-
страцией лояльности: участием в выборах, оплатой налогов и т. д. Что же
происходит с системой гражданства при интернациональной миграции?
Попадание «чужих» на территорию государства расшатывает основания
традиционного принципа принадлежности. Легальное пребывание мигран-
тов на территории требует их неизбежного участия во взаимоотношениях с
государством, регулируемых по принципу территориальной принадлежности.
Такое участие обеспечивает мигрантов некоторыми правами (например, опре-
деленный трудовой стаж дает право трудовым мигрантам в Германии на госу-
дарственную пенсию, независимо от их гражданства). Однако любые усилия
легальных мигрантов по демонстрации надлежащего гражданам поведения
недостаточны для того, чтобы причислить их к «своим» по происхождению.
Таким образом, статус мигранта в современных государствах отличается тем,
что он обеспечивает возможность участия человека в сферах труда, социально-
го обеспечения и других достижительных областях публичного действия, но
исключает их из сферы политического участия — символической принадлеж-
ности к «своим». Символическое исключение позволяет сохранить легитимность
национального принципа гражданства. Однако чем больше социальное учас-
тие мигрантов в структурах территориальной солидарности, тем менее объяс-
нимо национальное исключение. Оно так или иначе требует оправдания.
Разные государства по-разному обходятся с этой проблемой легитимации
национального исключения. Политическая практика открытого регулирования
миграции сформировала промежуточный правовой статус, дающий право на
«натурализацию» наиболее лояльным мигрантам. Он как бы открывает лазей-
ку в эксклюзивную примордиальную солидарность для ставших социально
равными «чужих». Другие государства, в том числе и Германия, долгое время
пытались игнорировать проблему символического национального исключения
социально равных. Чтобы обосновать правомерность символического исклю-
чения, они подкрепляли его систематической институциональной (но не за-
писанной в праве) дискриминацией «чужих». Невидимая дискриминация
превращалась на публике в индивидуальное несоответсвие мигрантов тре-
бованиям социального участия. «Социальная слабость» мигрантов, в свою
очередь, объяснялась примордиальными конструкциями — врожденными
неисправимыми недостатками, труднопреодолимыми этническими разли-
чиями. Символическое исключение поддерживало институциональную дис-
криминацию, а она, со своей стороны, делала мигрантов социально слабыми
публичными актерами. Подкрепленная примордиальными объяснениями со-
циальная неполноценность мигрантов легко становилась предметом публич-
ного проблематизирования.
122
Расизм в языке социальных наук
Рассмотрим эту модель социального исключения на примере трудовой ми-
грации из Турции и этнической миграции из Восточной Европы в Германию.
Порядок социального исключения
Если ситуация мигрантов турецкого происхождения в Германии полностью
вписывается в нашу объяснительную модель, то миграция «этнических нем-
цев» на первый взгляд ей противоречит. Трудовые мигранты из Турции посте-
пенно повышали свой социальный статус, пользуясь территориальным обосно-
ванием социального участия. Одновременно с этим они были исключены из
национальной принадлежности, следовательно, из политической и ряда других
социальных сфер. Символическое и институциональное исключение оправды-
валось недостаточной интеграцией турок в немецкое общество. Их этнические
и культурные особенности считались причиной интеграционных проблем.
Этническая миграция, наоборот, поддерживалась традиционной солидар-
ностью и в соответствии с нашим представлением о системе гражданства не
требовала особой легитимации. Именно поэтому в рамках модели символи-
ческого исключения этнические немцы должны были служить примером ус-
пешно «интегрированных», или, по крайней мере, непроблематичных групп
приезжающих. Все же в начале 1990-х годов можно наблюдать возникновение
публичной дискуссии о проблеме интеграции «немцев с Востока». Как же объяс-
нить опубличивание миграции, уже по своему определению вписанной в при-
мордиальную принадлежность к нации?
Уравнивание «этнических немцев» во всех, в том числе и «незаработан-
ных» ими длительным социальным участием правах, потеряло оправдательную
силу после падения «железного занавеса». Исчезновение идеологического про-
тиворечия между восточным и западным блоками превратило «этнических
немцев», принимаемых долгие годы в качестве обделенных коммунистичес-
кими системами и поэтому достойных особой поддержки «родного» государ-
ства, в накладных «бедных родственников». Завершение холодной войны как
бы открыло глаза на шаткость и недостаточность национальной солидарно-
сти для полноценного социального участия. Доступ «этнических немцев» к
полному гражданскому статусу также стал требовать публичного оправдания,
как требовало его исключение турок. Пошатнувшаяся концепция традицион-
ной солидарности и в этом случае привела к проблематизации миграции в
публичном пространстве.
Изменение публичного статуса этнической миграции показывает, что раз-
личные звенья выстроенного порядка социального исключения функциональ-
но эквивалентны. В случае трудовой миграции можно утверждать, что сим-
волическое исключение ведет к институциональной дискриминации, а та, в
свою очередь, к публичной проблематизации и оправданию исключения. В
случае же этнической миграции механизм исключения работает в обратную
сторону: проблема легитимности национальной принадлежности решается
публичной проблематизацией миграции, которая оправдывает символичес-
кое исключение и невидимую дискриминацию. Этническим немцам оставля-
Т. Бараулина. Парадигма интеграции и социальное исключение мигрантов... 123
ют право на принадлежность к нации, но одновременно приписывают их к
«особенно слабым» членам национального сообщества. Государство при этом
снимает с себя ответственность за их социальную неполноценность, объяс-
няя ее глубинными недостатками самих мигрантов.
Какое же место в порядке социального исключения занимают науки о че-
ловеке? Примечательно, что именно в процессе публичной проблематизации
миграции она приобрела статус научной проблемы.
Контейнерная теория общества
Бум исследований мигрантов из Турции приходится на начало 1980-х го-
дов. Социальные педагоги, социологи, историки открывают для себя «ислам»,
«традиционную культуру Востока» и последствия социальной отсталости на-
селения «турецкой национальности». Исследователям неожиданно становит-
ся ясным, что структурные статистические данные, показывающие откло-
нение «турок» от «нормального» распределения социальных позиций, имеют
«однозначную этническую природу». Историки объясняют ее чуждой совре-
менному немецкому обществу национальной традицией, социологи — со-
циализационными недостатками представителей этнического меньшинства,
социальные педагоги — культурным одиночеством. Все эти объяснения мо-
гут быть сведены в едином постулате: мигранты привезли из страны проис-
хождения такие качества и характеристики, которые мешают им быть полно-
ценными членами современного немецкого общества. Различные аспекты
этнической (культурной) неполноценности объединяются в общей проблеме
интеграции. Разрабатываются и меры разрешения этой проблемы. Языковая,
культурная, социальная ресоциализация турок считается чуть ли не единствен-
ным способом интегрировать их в немецкую культуру. Особенно остро при
этом ставится проблема второго поколения, родившегося на немецкой терри-
тории, но чуждого «немецкому народу».
В начале 1990-х годов эти же объяснительные модели перекочевывают в
дискуссию о структурном выделении группы этнических мигрантов в немец-
ком обществе. Описание этнической неполноценности «русских немцев» хоть
и не так однозначно, но также сфокусировано на негативных групповых или
индивидуальных характеристиках мигрантов. «Русские немцы» определя-
ются как слишком советские или как слишком традиционные, или, наоборот,
утерявшие всякую традицию. Дискуссия о культурном и социальном несоот-
ветствии переселенцев продолжается на протяжении 1990-х годов и дости-
гает кульминации в высказывании опасений (уже известных по описанию
«турок в Германии») по поводу поколения юных «русских», добровольно вы-
брасывающих себя за пределы общества.
Проблема интеграции, анализируемая в терминах этнического или культур-
ного несоответствия мигрантов принимающему обществу, остается доми-
нирующим исследовательским направлением в немецкоязычной социологи-
ческой дискуссии. Учитывая различие истории возникновения, структуры,
политического и правового статуса обеих миграций, поражает единодушие
124
Расизм в языке социальных наук
социальных ученых по поводу описания проблемы и способов ее решения
как для «турок», так и для «немцев с Востока». Чем же объяснить такое еди-
номыслие социологов?
Мое предположение заключается в том, что интеграционная парадигма раз-
деляет государственный взгляд на феномен интернациональной миграции и
тем самым легитимируют социальное исключение «чужих». Однако ее «сго-
вор» с государством нельзя сводить к примитивной идеологической функции.
Исследователи интеграции не являются корыстными приспешниками полити-
ков, а интеграционная парадигма — «опиумом для народа». Идеологическую
функцию парадигмы интеграции скорее нужно искать в ее эпистемологичес-
ких основаниях. Она некритически принимает государственное представление
о надлежащем общественном устройстве за парадигмальную модель обще-
ства. Государственное видение надлежащего общественного устройства на-
ходится в прямом соответствии постулатам интеграционной парадигмы.
Общество предстает в парадигме интеграции ограниченной системой с
внутренним иерархически организованным порядком — социальной структу-
рой. Из перспективы государства общественный порядок видится как иерар-
хия статусов в пределах государственных границ. Интеграционная парадиг-
ма наделяет общество гомогенной культурой, выраженной в единой традиции,
языке, ритуале. Государство пользуется понятием единой нации, основанной на
традиции и языке. Центральной единицей — реципиентом и созидателем —
социальной структуры и культуры в интеграционной социологии является
индивидуальный актер. Государство же ставит в центр гражданина с правами
и свободами. Индивидуальный публичный актер является единственным
объектом социологических измерений. Он же является адресатом политичес-
ких решений. Интегрированное общество находится в состоянии равновесия,
если его элементы — индивидуальные актеры — соответствуют культурным
требованиям и занимают надлежащее место в социальной иерархии. Регуля-
ция общественного равновесия — первостепенная задача государства, а объяс-
нение причин его нарушения — дело социальных наук.
В рамках такого представления об общественном порядке интернациональ-
ная миграция естественным образом выступает принципиально опасным для
общественного равновесия феноменом. Вторжение «чужеродных элементов»,
социализированных в чуждой культуре и не вписанных в социальную струк-
туру, может привести к нарушению общественной гармонии. Естественным
является и вывод: восстановление порядка возможно только при исключении
«чужих» из областей общественного участия или при интеграции их в систе-
му социального равновесия.
Если наше предположение об однородности взгляда государства и интег-
рационной парадигмы на социальный порядок верно, то необходимо отве-
тить на вопрос о функциональности этого совпадения взглядов. Государство
привлекает контейнерную теорию общества по понятным причинам. С ее по-
мощью оно наиболее оптимально может поместить себя в структуру обще-
ства-контейнера. Непонятно, однако, в чем «выгода» контейнерной теории
для социальных наук?
Т. Бараулина. Парадигма интеграции и социальное исключение мигрантов... 125
Выводы
Истоки государственных дискриминационных практик по отношению к
мигрантам нужно искать в традиционных основаниях системы национально-
го гражданства. Исключение «чужих» проявляется на двух уровнях: институ-
циональном и символическом. Оба уровня воспроизводят друг друга в тех
государствах, где политические решения требуют публичной легитимации.
Каждое политическое или административное решение по особому обраще-
нию с мигрантами должно сопровождаться легитимным описанием его при-
чин. И их чаще всего находят в самих мигрантах или их происхождении. Ле-
гитимация особого отношения к мигрантам через их индивидуальную или
этническую неполноценность снимает с политики ответственность за послед-
ствия институционального и символического исключения. Описание пробле-
мы миграции как социального или культурного несоответствия между ми-
грантами и принимающим обществом легитимирует, таким образом, порядок
социального исключения. Подкрепленное институциональной реальностью,
социальное исключение становится мощным механизмом символического
исключения мигрантов из сообщества «полноценных граждан». Социальные
науки, ищущие причины проблем миграции в культурном, этническом, клас-
совом багаже мигрантов, поставляют политике множественные варианты
оправдания символического и институционального исключения. Определяя
«чужих» и закрепляя государственный взгляд на «реальность», они усиливают
самовоспроизводящееся пророчество исключения: «они не такие, как мы, по-
тому что они другие».
Система гражданства (Правила определения принадлежности — включения/исключеиия — из сообщества равных)			
Национальность (политическая полноценность)		Территория (социальная полноценность)	
По рождению пример — Франция	По крови (этнической принадлеж- ности) пример — Германия	По проживанию иа территории	
Организационные эквиваленты (Организационные структуры государства, функционирующие на основании одного из принципов принадлежности)			
Национальное государство		Социальное государство	Правовое государство
126
Расизм в языке социальных наук
ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ
Виктор ВОРОНКОВ
Я хочу обратить внимание коллег, что дискурсы миграции почти всегда
носят латентно расистский характер. Мы, когда обсуждаем иммиграцию, о
ком говорим? Мы не говорим о французах, переехавших в Германию, или аме-
риканцах, или шведах, или англичанах — это не проблематизируется, хотя эти
люди тоже могут искать и получать гражданство. Почему-то мы всегда имеем
в виду тех, кто приезжает из «третьего мира».
Виктор ШНИРЕЛЬМАН
Насколько мне известно, в прошлом году были сделаны существенные изме-
нения в германском законодательстве относительно предоставления мигрантам
гражданских прав. Есть ли связь между этими изменениями и довольно жест-
ким дискурсом о «Leitkultur» в Германии? Если есть такая культура, то что это?
Татьяна БАРАУЛИНА
Дискуссия о «Leitkultur» — как это можно перевести? — «основной культу-
ре», «высокой культуре» не случайна. Она не случайна, по моему мнению, имен-
но в контексте переопределения системы гражданства, в контексте нового ос-
нования гражданской солидарности. Если в течение холодной войны быть
лояльным государству значило быть этнически принадлежащим ему по крови
либо быть антикоммунистически настроенным, то сейчас лояльность государ-
ству однозначно определить стало трудно. Дискуссия о том, что такое «лояль-
ность государству» и основания солидарности — можно ли ее определять че-
рез знание языка, принадлежность к культуре или этничности, — возникает
после разрушения политического противостояния между Западом и Востоком.
Мое личное убеждение заключается в том, что переопределение Германии или
гражданской системы в Германии коренным образом связано с исчезновением
противостояния между Востоком и Западом, с окончанием холодной войны.
Кризис национального государства, о котором сейчас говорят, — это на са-
мом деле кризис государств благосостояния. В рамках этой дискуссии, однако,
постоянно возвращаются к этнической общине как источнику солидарности.
Это не кризис национальной риторики, закрывающей доступ для чужих в это
самое национальное сообщество, а кризис легитимации классического евро-
пейского государства благосостояния. Не случайно в Америке и в Англии, где
государство благосостояния менее развито, такого кризиса национального го-
сударства якобы нет, по крайней мере, разговор о нем не ведется.
Ингрид ОСВАЛЬД
Я хотела сказать кое-что о том, есть ли какие-то связи между разрушением
национального государства и миграцией. Мне кажется, что эти связи ясны и оче-
видны. Что такое кризис национального государства? Это то, что границы разру-
шаются не войной, а добровольными методами. Это, к примеру, делегирование
прав Брюсселю. И каждое национальное европейское государство, конечно, не
Т. Бараулина. Парадигма интеграции и социальное исключение мигрантов... 127
_________________________________________________________________________
хочет отдать сразу весь контроль. Поэтому есть какие-то области, где не только
на символическом, но и на юридическом уровне упорно что-то делают. Одна из
этих областей — это миграционная политика. Сейчас соединились все систе-
мы законодательства, поэтому у нас сейчас шенгенская страна. Шенген — это
прямой результат уравнивания и адаптации разных систем законодательства.
Я не думаю, что Германия — это худшая часть Европы по сравнению с
другими странами. И Франция и Великобритания не хотят пускать к себе свои
бывшие колонии, у всех у пас есть какие-то мигранты, которые нежелательны.
И государства вместе защищают себя от мигрантов, изобретая специфические
культуральные, символические языки, чтобы это всем объяснить. Я еще раз
повторяю, мы можем сколь угодно долго повторять, изучать эти культураль-
ные элементы и аргументы. При этом существует множество политических и
экономических причин, которые мы рискуем совсем потерять из виду. Есть
какая-то интеграция на рынке труда, но мы этого не замечаем, а постоянно
говорим о каких-то культуральных элементах.
Владимир МАЛАХОВ
Мне показалось, что все-таки напрасно релятивизируется дихотомия фран-
цузской и немецкой модели. Как бы ни было это условно, и какими бы фран-
цузы ни были шовинистами, как бы ни цеплялись они за идеал этнокультурной
однородности и как бы плохо ни относились к иммигрантам, все-таки во Фран-
ции и в Германии принципиально различны нормы законодательств. А раз-
личны они в силу разного понимания национальности — принадлежности
национальному сообществу. Это отличие закреплено и в публичном дискурсе,
и на уровне законов: в Германии господствует ius sangvinis (право крови), во
Франции — ius soli (право почвы). Теперь эта дихотомия постепенно теряет
остроту: с 1999 года у немцев серьезно изменилось законодательство; францу-
зы вполне на «немецкий» мапер пытались ввести этнокультурое понимание
национальной принадлежности («код национальности», поправка Паскуа). Но
тем не менее это различие, мне кажется, принципиально.
Во-первых, до 1999 года все это работало. Во-вторых, то, на чем я пытаюсь
заострить внимание, — это особенности публичных дискурсов. Немецкая си-
туация, которую мы сейчас описываем, имеет, между прочим, много аналогий
с российской. Уникальность немецкой ситуации и возможность проведения
параллелей с российской состоит в устойчивом, распространенном в обществе
отождествлении этничности и национальности. Даже на уровне документов
это закреплено: есть Staatsangehoerigkeit (гражданство), а есть Nationalitaet (на-
циональность) — ничего подобного при заполнении французской анкеты вы не
найдете. Сейчас немецкие законы подогнаны под европейские, но нельзя за
год-два изменить мышление, воспроизводившееся на протяжении поколений.
Грубо говоря, немцем нельзя было стать, можно было только родиться. Как
и евреем. Сейчас, кажется, все сложнее?
Борис ЦИЛЕВИЧ
Евреем можно стать, приняв гиюр.
128
Расизм в языке социальных наук
Владимир МАЛАХОВ
Но это уже хорошо, это уже шаг вперед. Ведь Израиль, по сути, был расист-
ским государством. И таким же расистским государством оставалась Германия
до 1999 года. Немцем считался тот, кто являлся потомком немцев, уехавших
когда-то, двести лет назад, например, из Швабии или из Шлезвиг-Гольштей-
на. Он мог при этом ни слова не знать по-немецки.
Вот хорошая иллюстрация: на бирже труда разговорились двое из бывшего
СССР, один из Казахстана, другой из Воркуты. Делятся впечатлениями: «К оче-
редям-то мы еще в “совке” привыкли. — За колбасой, может, и привыкли, но
не за работой!» Тут поворачивается к ним турок и говорит: «А мы вас сюда не
звали!» Он социализирован в германской культуре, но он считается «иностран-
цем», «ауслендером», а они — «переселенцами», «аусзидлерами». Это опять же
закреплено в языке. Выходец из Анатолии •— иностранец, даже если он по куль-
туре и, возможно, по самосознанию — немец, а люди, не говорящие по-не-
мецки и не имеющие никаких «немецких» черт, кроме записи в паспорте, —
немцы. Это этническое понимание национальности продолжает работать.
Или такая показательная вещь, как отказ от практики двойного граждан-
ства. Попытались социал-демократы, пришедшие к власти, не получилось.
Активисты ХДС-ХСС собрали подписи: народ против.
С Россией масса аналогий. Просто сейчас нет времени их обсуждать
Сергей АБАШИН
Существуют ли в Германии и возможны ли вообще какие-то другие модели
описания миграции, то есть модели, которые не подразумевают культурного
деления на «своих» и «чужих»? Возможны ли иные способы описания этого
явления в принципе, или единственной альтернативой является незаметность
самой проблемы, то есть ее игнорирование в публичном дискурсе?
Татьяна БАРАУЛИНА
В политической дискуссии есть альтернативная модель. Она как раз появи-
лась совсем недавно — фигура квалифицированного мигранта. Эти мигранты
описываются совершенно не в этнических терминах, не важно, с какой поли-
тической позиции: они — граждане мира, они нам необходимы, потому что
квалифицированны. Возможность миграции на основании «грин-карт» обсуж-
дается как раз в этой неэтнической модели. Она критикуется многими социо-
логами и политиками, которые опять же сомневаются в лояльности этих ми-
грантов по отношению к государству. «Что мы будем делать, если через пять
лет у него контракт закончится и он нас бросит?»
И еще, если миграция не появляется в политическом дискурсе, то мигран-
тов как бы и нет. Это, однако, не значит, что нет миграции как таковой. На-
пример, этнические немцы в Германии не изучались практически до конца
1980-х годов, потому что никого это не интересовало. В общем-то, все писа-
ли про трудовую миграцию, про «турок», про проблемы с ними и так далее.
И вдруг после падения «железного занавеса» возникает такая тема, которая
опять же хорошо продаваема и для которой уже есть механизм объяснения.
Т. Бараулина. Парадигма интеграции и социальное исключение мигрантов... 129
Юлия ЛЕРНЕР
Было бы очень интересно узнать, проводится ли в Германии активная поли-
тика культурной интеграции по отношению к этническим немцам, с одной сто-
роны, и турецким иммигрантам и их детям, с другой стороны? Проводится ли
на уровне образовательных институтов, образовательных программ и т. д. или
в каких-то других областях? Можем ли мы увидеть разную позицию этих двух
коллективов с точки зрения их включенности или исключенности из нацио-
нального или этнического государства, как бы мы его ни определяли?
Татьяна БАРАУЛИНА
Интегрируют в Германии, по-моему, всех мигрантов очень активно, опять
же потому, что в Германии существуют очень развитые традиции государства
благосостояния, государственная социально-демократическая традиция, а не
либеральная, как в Америке. Поэтому, естественно, есть образовательные
программы (языковые, например) по интеграции мигрантов в немецкое об-
щество. Однако интересный факт заключается в том, что они часто организа-
ционно и финансово разделены. Эти мигранты разделены не только по право-
вому статусу, но и по средствам, которые получают различные организации
на различных мигрантов. В общем-то интегрируют не мигрантов, интегриру-
ют отдельно иностранцев (например, русских немцев), интегрируют моло-
дежь и так далее.
Можно было бы сделать сравнительное исследование двух организаций,
которые интегрируют какие-то социально слабые группы, и посмотреть раз-
личное обхождение государства с различными статусными группами.
В Германии происходит и изменение интеграционной концепции. Сейчас
ведется дискуссия о введении общей интеграционной программы для всех
мигрантов. С этническими немцами, естественно, возникают проблемы легаль-
ного порядка, потому что они все-таки немецкие граждане.
Ингрид ОСВАЛЬД
Дискуссия об этнических немцах началась только в 1990-х годах. Я думаю,
очень важно, что после войны прошел огромный приток этнических немцев,
их называли вынужденными мигрантами, переселенцами, беженцами и т. д.
Это происходило до 1960-х годов. Примерно 13 миллионов. Это надо только
представить себе, какое это было количество. Они довольно хорошо интегри-
ровались. Хотя там тоже были проблемы.
Я лично помню, например, я несколько лет жила, когда была еще маленькая,
в маленьком городе в южной Германии, в районе, который назывался «Малень-
кая Москва». Назывался так потому, что там в основном жили переселенцы.
Шел долгий и сложный процесс их интегрирования. Почему это было возмож-
но — потому что Германия очень сильно нуждалась в рабочей силе. И после
войны первый поток мигрантов состоял из рабочих-мигрантов, потому что была
нужна рабочая сила. И когда это начиналось, то обсуждалось совершенно по-
другому. Было ясно, рынок труда не может интегрировать так много образован-
ных кадров. Поэтому в дискуссии появились культурные элементы. Сейчас это
130
Расизм в языке социальных наук
как будто повторяется в связи с состоянием рынка труда. Что касается этой
грин-карты — это цинизм. Приглашают людей, у которых есть довольно хоро-
шие шансы на рабочем рынке. Все остальные приглашаются только для рабо-
ты, которую никто другой не хочет делать, особенно образованные немцы.
Та же самая «ляйт-культур», мне кажется, это не отношения Запад—Вос-
ток, это какая-то новая волна культурализации этого вопроса.
Татьяна БАРАУЛИНА
Я не хотела останавливаться на внешних причинах типа требований рынка
труда, поэтому я сказала, что меня интересует именно политическая или пуб-
личная проблематизация миграции. Интересен факт, что к середине 1980-х го-
дов в Германию приезжает 50 тысяч русских немцев и практически не приез-
жает ни один рабочий-мигрант. При этом о русских немцах или об этнических
немцах в то время политики не говорят ни слова. Их нет, они исчезают про-
сто. Они исчезают и из бюрократических структур, потому что для них нет
специально выработанной системы бюрократического обхождения. А о трудо-
вых мигрантах ведется широкая дискуссия: насколько они отличаются от не-
мецкого населения, почему не интегрируются. И это происходит независимо
от причин, связанных с рынком труда, — в середине 1980-х годов на рынке
труда уже начинаются проблемы.
Хотя после войны в Германию мигрировали 13 миллионов, политические
дебаты никак не были связаны с миграцией, тем более с культурными различи-
ями. Наоборот, постоянно подчеркивается их, мигрантов, связанность, при-
частность, объединенность с немецким народом. Они, конечно, социально
слабые, но, однако, с нами вместе. Национальное единство, этническое един-
ство подчеркивалось. Опять же в публичной сфере. А что была «Маленькая
Москва» — я никак не могу это оспаривать.
Но с русскими немцами теперь начинает повторяться история, которую пе-
режили в Германии трудовые мигранты. Трудовые мигранты теперь более обо-
снованно участвуют в социальной солидарности с точки зрения политики.
У них хоть и другая культура, но они интегрировались, а вот русские немцы,
особенно во втором поколении, теперь криминально опасны, проблема с нар-
котиками обсуждается все время. Например, в городском управлении Биле-
фельда с 1995 года была создана специальная рабочая группа, которая рас-
сматривает только эти проблемы — криминализацию и наркотики среди
русскоязычной молодежи.
Юлия ЛЕРНЕР
Татьяна очень правильно сказала, что коллективы «других» угрожают го-
сударству, его национальному единству, культурной гомогенности. И действи-
тельно, в этом смысле ваш текст вписывается в литературу, которая пытается
изучать государственные и институциональные практики по отношению к раз-
ным группам иммигрантов как индикаторы и средства понимания процессов
построения национального коллектива, государственного коллектива, коллек-
тивной идентичности и так далее. Та же литература говорит о том, что разные
В. Шнирельман. Цивизизационный подход, учебники истории и «новый расизм» 131
другие в разной степени угрожают этому самому коллективу, его националь-
ному сознанию, идентичности и прочему. И вот один раз я прочитала в этой
связи такое предложение, которое мне особенно понравилось: «другой», ко-
торый наиболее нам кажется опасным (или государству кажется опасным), —
это тот other (другой), который claims to be us (претендует на то, чтобы быть
нами). И в этом смысле этот дискурс по поводу турецких немцев, что вот они,
мол, «другие в культурном смысле», на самом деле говорит о том, что они
воспринимаются не так плохо, как могло бы быть.
Что я имею в виду? Что на самом деле потенциально их позиция (не знаю,
насколько реально уже сейчас) находится, если не внутри, то, по крайней мере,
где-то очень рядом с тем, чтобы быть включенными (included) в этот националь-
ный коллектив. Тогда как есть другие примеры, скажем, коллективов арабских
или иностранных рабочих в Израиле, которые просто на самом деле выклю-
чены... их степень исключенное™ (exclusion) намного больше, чем турецких
немцев в Германии...
Теперь по поводу социальных наук. Интересно посмотреть, насколько со-
циальные науки воспроизводят вот эту самую градацию «другости», инако-
сти. Проще всего задаться вопросом, какие науки кем занимаются. Например,
какими эмигрантами занимается антропология? Какими эмигрантами занима-
ется экономика? Например, иностранными рабочими в Израиле занимается
исключительно антропология, которая рассказывает о том, как африканцы
строят свои церкви и как они там праздники справляют. Или экономика, кото-
рая говорит об их влиянии на рынок труда... и так далее. То есть насколько
социальные науки воспроизводят вот эти вот градации деления inclusion (вклю-
чение) и exclusion (исключение) разных групп «других» и «своих».
Виктор Шнирельман
Институт этнологии и антропологии РАН, Москва
ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЙ подход,
УЧЕБНИКИ ИСТОРИИ И «НОВЫЙ РАСИЗМ»
Что есть историческая истина?
Мысль о том, что вера во что-либо как в незыблемую истину определяет
практическое поведение людей, известна давно. Анализируя это явление, аме-
риканский социолог Р. Мертон сформулировал понятие «самопроизвольно
сбывающегося пророчества»: «[такое пророчество] поначалу является оши-
бочным восприятием ситуации, вызывающим новую модель поведения, кото-
рая превращает изначально ошибочную концепцию в реальность». Суть это-
го явления состоит в следующем: «люди реагируют не только на объективные
особенности ситуации, но также, и иной раз прежде всего, на то, какое значе-
132
Расизм в языке социальных наук
ние эта ситуация имеет для них самих. Как только они придают ситуации то
или иное значение, их поведение и некоторые последствия этого поведения
уже определяются их собственной интерпретацией ситуации»1. В антрополо-
гию эта идея была введена Ф. Боасом, который полагал, что реакция людей на
вызовы окружающей действительности опосредована традицией, заставляю-
щей их воспринимать происходящее в определенных уже выработанных за-
ранее понятиях и образах, которые так или иначе расходятся с объективной
действительностью. Он настаивал на том, что такое восприятие и вытекающие
из него практические действия всегда культурно окрашены2. В течение послед-
них десятилетий эта мысль стала настолько тривиальной, что регулярно встре-
чается в научной литературе3 4.
Отчетливо сознавая названное явление, любое современное государство, и
в особенности национальное, придает огромное значение официальной вер-
сии истории, навязывая ее населению всеми возможными способами — че-
рез средства массовой информации, систему образования, музеи, рекламу, по-
литические декларации. При этом национальное государство узурпирует право
на историческую истину, присваивает себе всю историю в рамках своей тер-
ритории, тщательно отбирает исторические факты, преувеличивая и воспе-
вая то, что идет ему на пользу, и замалчивая то прошлое, воспоминания о
котором способны подрывать его позиции. Все это делается во имя единства
нации, которая теоретически должна охватывать все население государства,
но фактически нередко отождествляется с доминирующим этносом11. Поэто-
му история отдельных вошедших в государство этнических меньшинств и
малочисленных коренных народов нередко искажается или даже игнорирует-
ся вовсе. Американский антрополог Джонатан Хилл называет этот процесс
«историцидом», который, похоже, неизбежно сопутствует становлению со-
временного национального государства, отменяющего какие бы то ни было
групповые права или привилегии, типичные для предшествующих монархи-
ческого, колониального или социалистического режимов5 *.
1 Merton R. К. Social theory and social structure. Glencoe, Ill.: The Free Press, 1957.
P. 421-423.
2 Об этом см.: Sahlins M. Culture and practical reason. Chicago: The University of
Chicago Press, 1976. P. 69-70.
3 См., напр.: Park R. E. Race and culture. London: The Free Press of Glencoe, 1964.
P. 315; Dennen J. M. G. van der. Ethnocentrism and in-group/out-group differentiation.
A review and interpretation of literature // V. Reynolds, V. Falger, I. Vine (eds.). The so-
ciobiology of ethnocentrism. London and Sydney. Croom Helm, 1987. P. 39; Marger M. N.
Race and ethnic relations. American and global perspectives. Belmont: Wadsworth Pub-
lishing Company, 1994. P. 23.
4 Alonso A. M. The effect of truth: representations of the past and the imaging of com-
munity // Journal of Historical Sociology. 1988. Vol. 1. № 1. P. 39-45; Искандеров A. A.
Историческая наука на пороге XXI века // Вопросы истории. 1996. № 4; Поляков Ю. А.
Почему история нас ие учит? И Вопросы истории. 2001. № 2.
5 Hill J. Nationalism, chamanisme et histoires indigenes au Venezuela // Ethnologie
framjaise. 1999. T. 29. No. 3. P. 388-390.
В- Шнирельман. Цивилизационный подход, учебники истории и «новый расизм» 133
•• Специфика этого процесса в постсоветских государствах состоит в том,
ЧТО там главным героем истории объявляется самоопределившаяся этнона-
ция, которая легитимизирует свой доминирующий политический статус пу-
сем апелляции к этногенезу. В ход идет этногенетический миф, отлича-
ющийся ярко выраженными примордиализмом и редукционизмом. Отдельные
его компоненты конструируются таким образом, чтобы они могли оттенить
высокие достоинства господствующей этнонации и ее предков и предста-
вить весь пройденный исторический путь в виде прямой безальтернатив-
ной линии, ведущей из первобытной древности к независимому государ-
ству. Важно подчеркнуть, что для пущей убедительности такие версии
должны опираться на научную информацию и выглядеть наукообразными.
Здесь-то и возникает серьезная проблема, с которой неизбежно сталкивает-
ся создатель исторического мифа. Она заключается в том, каким образом
можно совместить заранее сформулированную априорную идею с научным
знанием, которое либо не способно дать ей прочные основания, либо вообще
полностью ей противоречит. Чтобы решить эту проблему, создатель официаль-
ной версии истории обязан произвести определенную манипуляцию с исто-
рическими источниками, прибегая как к некоторым методам, принятым в
науке (и это должно заставить специалистов всерьез задуматься о надежно-
сти их методического инструментария!)6, так и к прямым подлогам. В част-
ности, в последние годы широко распространяются подделки, такие как
«Влесова книга» у русских и украинцев или «Джагфар тарихы» у татар-бул-
гаристов. Они находят поддержку среди местных этнонационалистов и кое-
где даже внедряются в систему школьного обучения7.
Цивилизационный подход и «новый расизм»
В настоящей работе я остановлюсь лишь на одной стороне такого отноше-
ния к исторической и культурологической действительности, которое имеет
прямое отношение к поднимающему голову, так называемому «новому (куль-
турному) расизму». На Международной конференции против расизма, расо-
вой дискриминации, ксенофобии и нетерпимости, проходившей в Дурбане
(ЮАР) в начале сентября 2001 г., от неправительственных организаций стран
Восточной и Центральной Европы и стран бывшего СССР выступил Юрий
6 Об этом см.: Шнирельман В. А. Уроки националистической археологии // Г. Г. Гам-
затов (ред ). Современное состояние и перспективы развития исторической науки
Дагестана и Северного Кавказа. Махачкала: Дагестанский научный центр, 1997.
7 Об этом см.: Shnirelman V. A. Russian Neo-pagan myth and Antisemitism. Jerusalem:
The Vidal Sassoon International Center for the Study of Antisemitism, The Hebrew
University of Jerusalem, 1998. P. 3-7; Шнирельман В. А. От конфессионального к этни-
ческому: булгарская идея в национальном самосознании казанских татар в XX в. //
Вестник Евразии. 1998. № 1-2. С. 148-149. Аналогичные манипуляции свойственны
и мифам современного индийского национализма. См.: Bhattacharya N. Myth, history
and the politics of Ramajanmabhumi // S. Gopal (ed.). Anatomy of a confrontation. The
rise of communal politics in India. London: Zed Books, 1993. P. 124.
134
Расизм в языке социальных наук
Джибладзе. Он сделал особый акцент на «государственном расизме», «типич-
ном для многих стран нашего региона, который нередко демонстрируется по-
литическими и интеллектуальными элитами, использующими националисти-
ческие и ксенофобные чувства широких кругов населения для политической
мобилизации и легитимизации их собственной власти и политического гос-
подства. Это делается не только откровенными традиционными способами,
но и с помощью относительно новых, более скрытых институциализирован-
ных форм»8 9 10 11. К этому я бы добавил, что современное государство никогда не
оперирует институциализированными рычагами, не придав им легитимности
путем обращения к истории и культуре. Поэтому здесь речь пойдет о том, как
это делается в современной России.
С недавних пор в российской науке особой притягательностью пользуется
цивилизационный подход, который не только используется немалым числом
российских ученых, но и вошел в учебные программы. Крах коммунистичес-
кой идеологии в СССР во второй половине 1980-х гг. породил у многих исто-
риков и обществоведов жестокое разочарование в марксистских подходах к
исторической и культурной реальности. Они отказались от принятого прежде
формационного подхода и в поисках новой парадигмы обратились к циви-
лизационному подходу, известному тогда, главным образом, из переводных
работ А. Тойнби’. А вскоре на русском языке была впервые издана книга
Освальда Шпенглера «Закат Европы»'0; тогда же вспомнили о Н. Я. Данилев-
ском и переиздали его книгу «Россия и Европа»'1. Правда, при этом не учли,
что Данилевский был по образованию естествоиспытателем, а не историком,
и его подход к культурному и политическому разнообразию современного ему
мира был скорее сродни Ламарку, нежели Дарвину12. Шпенглер, получивший
математическое образование, также был далек от исторической науки, а его
исполненный трагического пессимизма подход к истории Европы был вы-
зван поражением Германии в Первой мировой войне13 в не меньшей мере,
чем взгляды Данилевского были порождены современной ему обществен-
но-политической обстановкой (военной катастрофой в Крыму, польским вос-
станием, не вполне удачными попытками демократических реформ в России
в 1860-х гг, образованием дуалистической Австро-Венгерской монархии и
Славянским съездом 1867 г).
8 Fenyvesi Ch. (ed.). Bigotry Monitor. A weekly human rights newsletter on antisemitism,
xenophobia and religious persecution in the former communist world and Western Europe.
Washington, 2001. Vol. 1. № 10.
9 Тойнби А. Дж. Постижение истории. M.: Прогресс, 1991.
10 Шпенглер О. Закат Европы: очерки морфологии мировой истории. М.: Мысль,
1993.
11 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991.
12 MacMaster R. Е. Danilevsky, a Russian totalitarian philosopher. Cambridge, Mass.:
Harvard University Press, 1967.
13 Hughes H. S. Oswald Spengler. New Brunswick, N. J.: Transaction Publishers, 1992;
Афанасьев В. В. Философия политики Освальда Шпенглера. М.: Московский педаго-
гический университет, 1999. С. 7-8.
В. Шнирельман. Цивилизационный подход, учебники истории и «новый расизм» 1 35
Ни один из этих ведущих адвокатов цивилизационного подхода, не говоря
об их эпигонах, не смог дать сколько-нибудь стройной классификации отдель-
ных цивилизаций, предложить строгие критерии их выделения или же дока-
зать, что они отличались имманентными, лишь им одним присущими особен-
ностями духовности, якобы обусловливавшими уникальность их исторических
путей. Все это неоднократно отмечалось их критиками, которые подчеркива-
ли достаточно шаткое основание цивилизационного подхода, руководство-
вавшегося скорее интуицией, чем строгими научными критериями. В итоге
цивилизационный подход не нашел сколько-нибудь достойного места в рам-
ках современной западной науки.
Между тем он встретил восторженный прием в постсоветской России, где
ему посвящались многочисленные конференции, круглые столы и научные
заседания разного уровня вплоть до Государственной Думы. Правда, среди
ученых большого единодушия не наблюдалось — одни проявили недюжин-
ный энтузиазм и, руководствуясь цивилизационным подходом, бросились
пересматривать все сложившиеся исторические теории; другие сочли этот
подход приемлемым лишь наряду с другими, для решения ряда конкретных
исследовательских задач; третьи резко критиковали его за неразработанность
и неясность многих методических приемов и постулатов; четвертые просто
отмалчивались. Однако это не помешало работникам Министерства общего
и профессионального образования РФ ввести цивилизационный подход в учеб-
ные программы по истории.
Сложилась парадоксальная ситуация, когда, с одной стороны, цивилизаци-
онный подход за неимением лучшего лоббировался радикальными демокра-
тами и антикоммунистами, делавшими все для того, чтобы не оставить и сле-
да от господствовавшей в недавнем прошлом марксистской идеологии, а с
другой — с энтузиазмом подхватывался бывшими обществоведами и пре-
подавателями истории КПСС, которые стремились как можно скорее осво-
бодиться от груза своего сомнительного прошлого. Например, некогда не-
утомимый борец за чистоту марксизма-ленинизма Е. С. Троицкий объяснял,
Что «цивилизационный подход призван заполнить теоретический вакуум, об-
разовавшийся в российском обществознании после краха марксизма-лени-
низма, падения авторитета вульгарно-материалистического учения о соци-
ально-экономических формациях»14. Для оценки этой его позиции полезно
знать, что в советское время Троицкий сам сделал немало для создания «вуль-
гарно-материалистического учения». Тогда он не покладая рук развивал
«марксистско-ленинское учение о некапиталистическом пути развития», бо-
ролся против «национального социализма» и «неоколониализма», пропаган-
дировал опыт КПСС по экспорту революции и отчаянно разоблачал «фальси-
фикации ленинизма».
Именно в этой обстановке, не имевшей никакого отношения к внутренним
потребностям развития науки, и произошло стремительное проникновение
14 Троицкий Е. С. Русская цивилизация: прошлое и настоящее // Е. С. Троицкий
(ред.). Русская цивилизация и соборность. М.: АКИРН, 1994. С. 6.
136
Расизм в языке социальных наук
цивилизационного подхода в школу. Первой ласточкой стал учебник Л. И. Се-
менниковой, которая в советское время работала на кафедре истории КПСС и
была специалистом по истории революции 1917 г. (в настоящее время она
заведует кафедрой истории Российского государства Института государ-
ственного управления и социальных исследований МГУ). Ни культурологи-
ей, ни общими проблемами исторической науки она никогда прежде не за-
нимались. Тем не менее ее учебник, основанный на цивилизационном
подходе, показался свежим словом в науке и даже получил поддержку в мос-
ковском фонде «Культурная инициатива», финансировавшемся Дж. Соро-
сом. Учебник, изданный в 1994 г., понравился чиновникам из Министер-
ства образования, и с тех пор содержавшаяся в нем схема была воспринята
и воспроизведена в десятках подобного рода пособиях и учебниках как в
различных столичных вузах, так и в провинции.
Вкратце подход Семенниковой состоял в следующем. По ее мнению, в мире
сосуществуют три типа относительно замкнутых цивилизаций, или культурно-
исторических комплексов, — западный, или прогрессивный («цивилизации
непрерывного развития»), восточный («цивилизации циклического развития»)
и внеисторический («цивилизации непрогрессивной формы существования»).
Западные отличаются высоким динамизмом и безграничными возможностя-
ми к техническому совершенствованию; восточные (примерами служат прежде
всего Китай и Индия) демонстрируют большой консерватизм и, несмотря на
временный технический прогресс, неспособны вырваться за рамки восточ-
ных деспотий; наконец, внеисторическим цивилизациям (типа австралийских
аборигенов, американских индейцев или бушменов юга Африки) вовсе про-
тивопоказано какое-либо развитие, и им, по Семенниковой, удается жить «в
единстве и гармонии с природой», а фактически — добавим мы — суждено
бесконечно прозябать в бедности и невежестве.
Схема Семенниковой, жестко ограничивавшая способности отдельных
цивилизаций к эволюции, фактически наделяла их имманентными качества-
ми, преодолеть которые люди были не в состоянии. Не помогали и межци-
вилизационные контакты, которые вели лишь к разрушению самобытных
цивилизаций15. Тем самым культурные особенности, отличавшие цивилиза-
ции друг от друга, оказывались прирожденными, а отдельные цивилизации
сближались с биологическими организмами. Вряд ли надо объяснять, что
эта схема создает идеологическое обоснование расизму. Действительно, в
литературе уже неоднократно отмечалось, что резкое противопоставление
Запада Востоку и «ориентализация» последнего служит оправданию коло-
ниализма и легитимизирует неоколониализм, а также провоцирует расист-
15 Семенникова Л. И. Россия в мировом сообществе цивилизаций: Уч. пособие для
вузов. М.: Интерпракс, 1994. С. 39-81. Любопытно, что все эти рассуждения не столько
вытекают из современных научных представлений, сколько перекликаются с теософ-
скими идеями мадам Блаватской о соотношении сконструированных ею так называ-
емых «лемурийской», «атлантической» и «арийской» расах. Ср.: Блаватская Е. П.
Тайная доктрина. Т. 2. Антропогенезис. Кн. 3-4. М.: Прогресс, 1991-1992.
В. Шнирельман. Цивилизационный подход, учебники истории и «новый расизм» 137
ские чувства16. И делу мало помогают утверждения Семенниковой о том,
что «весь человеческий опыт бесценен». Ведь стержневая идея ее книги зак-
лючается в том, что «нельзя перевести общество, относящееся к одному
типу развития, на принципиально иной»17.
Любопытно, как в эту схему вписывается Россия. Удивительно, что этот
принципиальный для российского автора вопрос получал у Семенниковой
весьма маловразумительный ответ. Не считая Россию самостоятельной циви-
лизацией и не относя ее ни к одному из рассмотренных выше типов, она отво-
дила ей особое место между Западом и Востоком, однако оставляла откры-
тым вопрос о ее специфике. Читатель пребывал в неведении о том, в чем же
состояло своеобразие России, кроме ее промежуточного географического
положения, способствующего тому, что там переплетались черты разных ци-
вилизаций18. И уж совсем опускался вопрос об отдельных народах России,
часть из которых (малочисленные народы Севера) были в недалеком прошлом
типологически сходны с народами «внеисторической цивилизации», другие
(например, тюркские и монгольские народы) — с обитателями «восточной
цивилизации». Оставалось неясным, как они вписывались в российское об-
щество, если они состояли плоть от плоти других цивилизаций со всеми их
прирожденными качествами; если же эти народы прогрессивно развивались
вместе с другими обитателями России, то рушилось представление Семенни-
ковой о строгих культурных барьерах между цивилизациями.
Кстати, представителей малочисленных коренных народов Севера вовсе
не устраивает образ неисторических и «непрогрессивных» цивилизаций, ко-
торый им навязывала Семенникова. Устами первого президента Республики
Саха-Якутия М. Н. Николаева они причисляют себя к особой арктической
(циркумполярной) цивилизации, имеющей перед западной цивилизацией то
преимущество, что в основе первой «лежит не противоборство с природой, а
слияние с ней». Поэтому западной цивилизации предлагается учиться этому
у аборигенных народов19.
16 См., напр.: Said Е. W. Orientalism. New York: Pantheon Books, 1978; Phoenix A.
Dealing with difference: the recursive and the new // Ethnic and Racial Studies, 1998.
Vol. 21. № 5. P. 868-869. Отечественные ученые также отмечали сходства между тео-
рией замкнутых цивилизаций и расистскими схемами. См.: Токарев С. А. Четыре
основные концепции исторического процесса// Древняя Русь и славяне. М.: Наука,
1978; Семенов Ю. И. Философия истории. М.: Старый сад, 1999. С. 51-55, 92, 95-96;
Савельева И. М., Полетаев А. В. История и время. В поисках утраченного. М.: Языки
русской культуры, 1997. С. 346-349.
17 Семенникова Л. И. Указ. соч. С. 84-85. Любопытно, что несколько ниже она
сама пишет об интеграции малых народов в рыночную среду и даже призывает идти
по этому пути. См.: там же. С. 87.
18 Там же. С. 100-109.
19НиколаевМ. Н. Планета Арктика //Президент. Парламент. Правительство. 1999.
№6. С. 10-11.
138
Расизм в языке социальных наук
Цивилизационный подход и учебники истории
Как бы то ни было, несмотря на эти разительные противоречия, примитив-
ность предложенной схемы, ее бездоказательность и расистский привкус20, она
была с готовностью подхвачена авторами десятков учебников и растиражиро-
вана по всей России. Мало того, цивилизационный подход активно лоббировался
Министерством общего и профессионального образования РФ и настоятельно
рекомендовался для использования во всех общеобразовательных учреждени-
ях страны. В 2000 г. он был включен в общегосударственную концепцию истори-
ческого образования21 и в отличие от формационного подхода был поддержан
участниками обсуждения, устроенного Московской Ассоциацией преподава-
телей истории в марте 2000 г.22 * Кстати, многие антимарксистски настроенные
участники этого обсуждения успешно не заметили, что формационный и циви-
лизационный подходы используют для анализа человеческой истории разные
критерии, которые вовсе не противоречат друг другу. Ведь формационный под-
ход делает акцент на экономическом и социальном развитии, а цивилизацион-
ный — па культурных особенностях этого развития в отдельных регионах.
Однако еще до того как цивилизационный подход получил одобрение со
стороны Министерства образования, он по воле составителей учебников и
учебных пособий стал активно внедряться в систему общероссийского обра-
зования. Для того чтобы измерить его популярность и особенности его при-
менения, я проанализировал более 40 школьных и вузовских учебников и учеб-
ных пособий по отечественной истории, выпущенных в 1990-е гг. как в Москве
и Петербурге, так и в провинциальных городах (Воронеже, Екатеринбурге,
Казани, Курске, Новосибирске, Орле, Саратове, Ставрополе, Сургуте, Тюме-
ни). Выяснилось, что авторы 12 из 42 учебников и учебных пособий выка-
зывали симпатии к цивилизационному подходу. При более дробном анализе,
рассматривающем учебники по трем разным категориям (1. Начальная и
средняя школа, а также популярные учебники для желающих; 2. Старшая
школа и абитуриенты; 3. Вузы), картина получается следующая. Первая кате-
гория (9 книг) лишена каких-либо намеков на цивилизационный подход. Оче-
видно, это связано с возрастом учащихся, которые еще неспособны усвоить
сколько-нибудь сложные историософские доктрины. Ко второй категории от-
носятся 12 книг, три из которых демонстрируют симпатии к цивилизацион-
ному подходу. Наконец, третья категория включает 21 книгу, причем авторы
девяти из них объявляют себя приверженцами цивилизационного подхода.
Таким образом, в 1990-е гг. цивилизационный подход предназначался, глав-
ным образом, для студентов вузов. А получив одобрение со стороны Мини-
20 Правда, сама Семенникова вряд ли это сознавала и, похоже, искренне считала,
что ее концепция послужит росту взаимоуважения между народами.
21 Концепция исторического образования в общеобразовательных учреждениях
Российской Федерации // Преподавание истории в школе. 2000. № 4. С. 2-8.
22 Обсуждение концепции исторического образования в общеобразовательных
учреждениях Российской Федерации // Преподавание истории в школе. 2000. № 4.
С. 41-43.
В Шнирельман. Цивилизационный подход, учебники истории и «новый расизм» 139
стерства образования РФ, он начал активно преподаваться в старших классах
российских общеобразовательных школ с 1999/2000 уч. г.
Цивилизационный подход начал завоевывать российскую систему народно-
го образования начиная с середины 1990-х гг. Попавшие в мою выборку учеб-
ники такого рода выходили в основном в 1995 1999 гг., причем из 16 вузовских
учебников, выпущенных в эти годы, восемь (т. е. половина) рекламировали ци-
вилизационный подход.
Еще одной особенностью проникновения цивилизационного подхода в сис-
тему российского просвещения было то, что в 1990-е гг. он вызывал интерес,
главным образом, в столичных центрах. Из 13 проанализированных учебников
и учебных пособий, популяризирующих этот подход к истории, семь было из-
дано в Москве, один в Петербурге и лишь четыре в провинциальных городах
(в Новосибирске, Екатеринбурге, Орле и Саратове).
Чем же цивилизационный подход привлек авторов российских учебников?
Известно, что классический марксистский подход сознательно преуменьшал
роль «национального» («этнического») фактора, и за это пренебрежение послед-
ним социалистов и либералов упрекал в свое время Н. А. Бердяев23. В отличие
от него цивилизационный подход, делающий упор на самобытности и само-
ценности каждой так называемой цивилизации, оказался очень удобным для
пропаганды патриотических идей и выковки национального самосознания.
В этом смысле этот подход снимал давний антагонизм, свойственный оппози-
ции «культура/цивилизация»23, и делал цивилизацию воплощением особой куль-
туры. Тем самым концепция цивилизации приобретала нативистский и попу-
листский характер, который когда-то придал концепции культуры немецкий
мыслитель И.-Г. Гердер* 25. Поэтому в условиях кризиса идентичности и роста
антизападнических настроений цивилизационный подход показался от-
дельным авторам учебников удачным способом преодоления европоцентриз-
ма. Не случайно именно эти мотивы звучат в соответствующих учебниках26.
2j Бердяев Н. А. Философия неравенства. Письма к недругам по социальной фило-
софии // Русское зарубежье: из истории социальной и правовой мысли. Л.: Лениздат,
1991. С. 74-75. Правда, в позднесоветском марксизме-ленинизме этому фактору уде-
лялось большое значение.
2<| Elias N. The civilizing process. Vol. 1. The history of manners. N. Y: Pantheon,
1982. P. 1-34. Кстати, понятие «цивилизация», исконно связанное с мессианским бре-
менем Франции, сперва получило в России весьма враждебный прием. Об этом см.:
Зорин А. Идеология «православия — самодержавия — народности»: опыт рекон-
струкции // Новое литературное обозрение. 1997. № 26. С. 79 -81.
25 Eagleton Т. Op. cit. Р. 12-13.
26 Ионов И. Н. Российская цивилизация. IX — начало XX в. Учебник для 10-
11 классов. М.: Просвещение, 1995. С. 67, 84, 89; Быстренка В. И. и др. История
России X-XIX вв.: Курс лекций. Новосибирск: НГАЭиУ, 1996; Радугин А. А. История
России (Россия в мировой цивилизации). Учебное пособие. М.: Центр, 1997. С. 19-
20, 50-51; Степанищев А. Т. и др. История России: Уч. пособие для курсантов Во-
енного университета. М.: Военный университет, 1997. С. 23; Рубан М. В. и др. Ис-
тория России и мировые цивилизации. М.: Российское педагогическое агентство.
140
Расизм в языке социальных наук
Между тем практическое применение цивилизационного подхода сводится
большинством авторов учебников к бездумному воспроизведению клас-
сификации цивилизаций и их краткой характеристике по Семенниковой. Не-
редко апелляцию к нему авторы учебников объясняют стремлением к преодо-
лению прежних политизированных и тенденциозных подходов к истории.
Парадоксально, что, ассоциируя его с объективным беспристрастным анали-
зом истории, развенчивающим мифы, некоторые авторы одновременно созна-
тельно придерживаются патриотического подхода к истории, как бы не заме-
чая, что патриотизм является все той же политизированной идеологией27. Мало
того, жизнеспособность цивилизации иной раз прямо увязывается с наличи-
ем своего мифа, а религия, в противовес прежней марксистской установке,
объявляется «здоровьем народа»28.
Тем самым цивилизационный подход, который его сторонники превозно-
сят как гуманистический, делающий акцент на человеке29, на самом деле яв-
ляется новой попыткой научного оправдания этнического национализма. Ведь,
по их определению, «цивилизация является сообществом людей с основопо-
лагающими духовными ценностями, устойчивыми чертами социально-поли-
тической организации, культуры, экономики и психологическим чувством
принадлежности», тип цивилизации трактуется ими как «тип развития опре-
деленных народов, этносов»30. Это определение до боли напоминает то, кото-
рым десятилетиями пользовались советские этнографы для определения эт-
носа и которое в своей основе восходит к сталинскому определению нации
(«исторически сложившаяся устойчивая общность языка, территории, эконо-
мической жизни и психологического склада, проявляющегося в общности
культуры»31), в свою очередь заимствованному у Отто Бауэра32. С этой точки
зрения становится понятным тот особый акцент, который сторонники циви-
лизационного подхода делают на национальном самосознании как «факторе
1997; Покупав А. Ю. История России: цивилизационный подход И Преподавание ис-
тории в школе. 1998. № 2; Аяцков Д. Ф. и др. История России: проблемы цивилизаци-
онного развития: Уч. пособие. Саратов: СГСЭУ, 1999. С. 24.
27 См., напр.: Тот Ю. В. и др. История России IX-XX веков: Пособие по отече-
ственной истории для старшеклассников, абитуриентов и студентов. СПб.: Нева, 1996.
С. 6-8; Федоров О. А. История России (с древнейших времен до наших дней): Учеб-
ник для высших учебных заведений МВД России. Орел: Высшая школа МВД РФ,
1996. С. 7-8; Степанищев А. Т. и др. Указ. соч. С. 4-27; Радугин А. Указ. соч. С. 13-14,
19-20; Рубан М. В. и др. Указ. соч. С. 3-6; Аяцков Д. Ф. и др. Указ. соч.
28 Степанищев А. Т. и др. Указ. соч. С. 20.
29 Там же. С. 4 сл.; Аяцков Д. Ф. и др. Указ. соч. С. 18.
30 Аяцков Д. Ф. и др. Указ. соч. С. 18. См. также: Мартюшов Л. Н., Попов М. В.
Россия и мир: Лекции по курсу «История цивилизаций». Часть 1. Екатеринбург:
Уральский государственный педагогический университет, 1996. С. 3; Тот Ю. В. и др.
Указ. соч. С. 7.
31 Сталин И. В. Сочинения. Т. 2. М., 1946. С. 296.
32 Об этом см.: Smith J. The Bolsheviks and the National Question, 1917-1923. London:
MacMillan, 1999. P. 18.
В. Шнирельман. Цивилизационный подход, учебники истории и «новый расизм» 141
оборонном, обеспечивающем самосохранение народа»33. Иногда националь-
ное самосознание, т. е. «сознание единства людей, принадлежащих к данно-
му народу, нации», признается отличительным признаком России как циви-
лизации3"1, но при этом нс поясняется, что следует понимать под народом —
все население страны или же конкретный этнос. Цивилизационный подход,
изложенный таким образом, по сути дает право каждому народу (этносу) счи-
тать себя особой цивилизацией и создает почву для бурных, хотя и достаточно
бесплодных дискуссий о том, кто достоин статуса цивилизации, а кто нет.
Как бы то ни было, сторонники цивилизационного подхода иногда с ого-
ворками, иногда без них трактуют Россию (вопреки Семенниковой!) как са-
мостоятельную обособленную цивилизацию, расположенную между цивили-
зациями западного и восточного типа. Иными словами, в этом они следуют
евразийскому подходу, выработанному некоторыми русскими эмигрантами в
1920-е гг. и возвращенному из полного забвения Л. Н. Гумилевым. При этом
вопреки евразийцам, подчеркивавшим многонациональный состав России,
история России связывается авторами рассматриваемых учебников прежде
всего с историей славянского, русского народа, хотя и признается смешение
славян с другими этническими компонентами35. Иногда Россию объявляют
особым типом цивилизации, который «связан с конкретным народом и его
государством»36, или внушают студентам, что «нашими прямыми предками
были восточные славяне»37. При этом другие государства (Казанское ханство,
Грузия, Бухарский эмират и пр.), которые развивались по соседству и лишь
позднее были включены в состав Российской империи или СССР, из патрио-
тических соображений игнорируются. Равным образом игнорируются и не-
русские народы. Например, один из авторов фактически использует такие тер-
мины как «славянская», «славяно-русская» и «русская цивилизация» в качестве
синонимов. В то же время в своей классификации цивилизаций он отличает
«славянскую цивилизацию» от «евразийской». Дело окончательно запутыва-
ется, когда выясняется, что он, с одной стороны, связывает «русскую идею» с
«энергетикой русификации единого евразийского пространства», а с другой,
33 Радугин А. Указ. соч. С. 20; См. также: Ионов И. Н. Указ. соч. С. 67 сл.
33 Аяцков Д. Ф. и др. Указ. соч. С. 24.
35 См., напр.: Радугин А. Указ. соч. С. 50-52, 56 -57, 73 сл.; РубанМ. В. и др. Указ,
соч. С. 13, 15.
36 Рубан М. В. и др. Указ. соч. С. 6.
°7 Быстренко В. И. и др. Указ. соч. С. 5. Это напоминает колониальные француз-
ские учебники по истории, в которых учащихся французских колоний в Африке и
Индокитае убеждали в том, что их предками были галлы. Об этом см.: Ферро М. Как
рассказывают историю детям в разных странах мира. М.: Высшая школа, 1992. С. 37;
Fleuiy-Illetl М. The identity of France: an archaeological interaction // Journal of European
Archaeology. 1993. Vol. 1. № 2. P. 174; idem. The identity of France: archetypes in Iron
Age studies//?. Graves-Brown, S. Jones, C. Gamble(eds.). Cultural identity and archaeology.
London: Routledge, 1996. P. 202; Dietier M. «Our Ancestors the Gauls»: Archaeology,
Ethnic Nationalism, and the Manipulation of Celtic Identity in Modem Europe// American
Anthropologist. 1994. Vol. 96. № 3. P. 590.
142
Расизм в языке социальных наук
видит путь к новой интеграции народов Евразии через «возвращение чувства
евразийской идентичности», которая должна охватить прежде всего славян-
ские и тюркские народы38.
Впрочем, не все сторонники цивилизационного подхода придерживаются
этой по сути шовинистической позиции. Некоторые критикуют евразийство
за связь с русским национализмом, идентифицирующим Россию исключи-
тельно с русскими, и призывают учитывать многонациональный состав Рос-
сии39. Стремление некоторых авторов глубже разобраться в цивилизацион-
ных особенностях России приводит их к весьма неутешительному выводу: с
одной стороны, Россия не вписывалась полностью ни в западный, ни в вос-
точный типы цивилизаций, а с другой, не могла претендовать и на статус са-
мостоятельной цивилизации. Поэтому Россия иногда рассматривается как
«цивилизационный котел», переваривающий оптом и в розницу западные и
восточные воздействия, или же как «дрейфующее общество», подверженное
циклам маятниковых колебаний между Востоком и Западом40.
По сути, только в одном из выявленных мною учебников делалась попыт-
ка реализовать цивилизационный подход на практике, т. е. показать ценност-
ные ориентации русской культуры, проанализировать ее культурную симво-
лику. К сожалению, его автор, хотя и объявляющий себя либералом, не
удержался от этноцентристских заявлений. Обрушиваясь с критикой на иуда-
изм и отстаивая преимущества православия перед католицизмом, он в то
же время с симпатией относится к идее богоизбранности русского народа.
И... вопреки длительной православной традиции связывает русское само-
сознание прежде всего с языческими ценностями41. Фактически никто из
современных российских авторов учебников даже нс приблизился к уров-
ню изданной в 1927 г. книги Г. Вернадского, где была сделана первая доста-
точно удачная попытка сформулировать особенности так называемой «рус-
ской цивилизации»42.
Лишь в одном из изученных мною учебников по отечественной истории
содержались достаточно критические и, надо сказать, справедливые замеча-
ния относительно цивилизационного подхода и его использования в россий-
ской пауке. Автор этого учебника резонно связывал необычайный рост инте-
реса к цивилизационному подходу среди российских историков с кризисом
марксистско-ленинской идеологии и стремлением быстрыми темпами пре-
одолеть советское наследие. «Но, — писал он, — цивилизационный подход
38 Калашников В. Л. Славянская цивилизация. М., 2000. С. 149-152.
39 Степанищев А. Т. и др. Указ. соч. С. 27. Надо отметить, что это — искаженное
представление о евразийстве, которое всегда делало акцент на полиэтничном составе
российского населения.
4(1 Федоров О. А. Указ. соч. С. 10; Степанищев А. Т. и др. Указ. соч. С. 21-27;
Мартюшов Л. И., Попов М. В. Указ. соч. С. 36.
41 Ионов И. Н. Указ. соч. С. 25-30, 44 -45, 67.
42 Вернадский Г. В. Начертание русской истории. Кн. 1. Прага: Евразийское книго-
издательство, 1927.
В. Шнирельман. Цивилизационный подход. учебники истории и «новый расизм» 143
остается неразработанным. В произведениях российских историков он, как
правило, представляет собой эклектическую смесь христианского, всемир-
но-исторического и культурно-исторического подходов к интерпретации ис-
тории. При этом цивилизационный подход более прокламируется, чем реаль-
но используется»43. Да и сами сторонники цивилизационного подхода
понимают его очевидные слабости, в частности, нечеткость самого термина,
неразработанность критериев выделения типов цивилизаций и сложность опи-
сания «типов ментальности»44.
Как это ни печально, проанализированные мною учебники, основанные
на цивилизационном подходе, грешат русским этноцентризмом и национа-
лизмом. Фактически они оживляют давно оставленный антропологами под-
ход, который расставлял культуры по ранжиру в соответствии с априорной
европоцентристской оценкой. Они выковывают культурный фундаментализм,
тесно связанный в наше время с расизмом.
Любопытно, что тенденции к расизму «цивилизационного» типа наб-
людаются и в Западной Европе, где, по словам французского исследователя
Э. Балибара, стремление обрести четкую национальную идентичность не-
избежно опирается на понятие «национальной чистоты». В свою очередь,
последнее имеет очевидный расовый подтекст и противопоставляет хрис-
тианскую «индоевропейскую» Европу третьему миру45. Вместе с тем если в
некоторых странах Запада в течение последних десятилетий термин «куль-
тура» в значении обособленных культур используется, благодаря постмодер-
нистам, прежде всего в отношении ощущающих неравенство меньшинств46,
то в России он ассоциируется в общественном мнении прежде всего с пре-
обладающим в стране населением. Это закрепляется цивилизационным под-
ходом, который фактически игнорирует нерусские культуры России и их спе-
цифику; они попросту поглощаются «российской цивилизацией». Между тем
это по сути имперское использование понятия «культура» уже выявило свое
нутро в нацистской Германии. Как говорил Теодор Адорно, «идеальное со-
стояние культуры в виде полной интеграции находит свое логическое выра-
жение в геноциде»47.
43 Личман Б. В. (ред.). История России: вторая половина XIX-XX вв.: Курс лекций.
Екатеринбург: Уральский государственный технический университет, 1995. С. 12-13.
44 Радугин А. Указ. соч. С. 24-26; Калашников В. Л. Указ. соч. С. 24.
45 Balibar Е. Race, nation and class (interview) // M. Silverman (ed.). Race, discourse
and power in France. Aidershot: Avebury, 1991. P. 80. Об этом см. также: Piper N. Racism,
nationalism and citizenship. Ethnic minorities in Britain and Germany. Aidershot: Ashgate,
1998. P. 43-48.
46 Eagleton T. Op. cit. P. 14. 38.
47 Об этом см.: Ibid. P. 44. Кстати, указанного имперского подхода, популярного,
в особенности в начале XX в., и имевшего тогда расистские коннотации, не избежа-
ла и русская философская мысль. См., напр.: Бердяев Н. А. Философия неравен-
ства. С. 74 сл.
144
Расизм в языке социальных наук
Патриотизм или «новый расизм»?
В принципе цивилизационный подход может оказать некоторую помощь
ученым, занимающимся историей культуры. Однако не следует упускать из
виду, что, конструируя обособленные, якобы гармонично устроенные циви-
лизации, находящиеся в непримиримой оппозиции друг к другу, он вольно
или невольно способствует поиску внешних врагов и выковывает конфрон-
тационное мышление. А его огрубление и вульгаризация, которые встре-
чаются в современных учебниках, способны лишь возбудить у учащихся
ксенофобию и расистские настроения. Мало того, такого рода версии циви-
лизационного подхода оказываются близкими к «интегральному национа-
лизму» (по Шарлю Моррасу), который, признавая деление общества на со-
циальные группы или классы, рассматривает их как функциональные
бесконфликтные категории, работающие на общее дело. Кстати, эта бли-
зость не случайна, ибо российский цивилизационный подход уходит свои-
ми корнями в идеи русских евразийцев, которым такие взгляды вовсе не
были чужды48.
Следовательно, идеальной политической организацией такого народа мо-
жет служить единое общенародное государство с одной партией и одним ли-
дером. Именно к такому решению политических проблем были в свое время
склонны евразийцы, а позднее его пропагандировали нацисты, выдвинувшие
лозунг: «Один народ, одна партия, один фюрер»4’. Еще раньше весьма сход-
ную позицию занимали русские черносотенцы50. В основе такой идеологии
лежит представление об органических локальных культурах, развивающихся
исключительно своим своеобразным путем, не имеющих ничего общего друг
с другом и неспособных достичь полного взаимопонимания в силу их разно-
го «духа». Часто отождествляя дух с религией, этот тип национализма иной
раз пытается создать или возродить свою собственную религию или же нацио-
нализировать одну из мировых религий, например христианство, в лице ка-
кой-либо особой ее конфессии, и свести ее роль к чисто локальному вероуче-
нию. Когда-то об этом феномене писал С. Н. Булгаков51.
Различие между культурами рассматриваемая идеология объясняет не толь-
ко «духом», но и более материальными факторами, как, например, природная
48 Об этом см.: Шнирель.ман В. А. Евразийская идея и теория культуры // Этногра-
фическое обозрение. 1996. №4. С. 11-12.
49 Hermand J. Old dreams of a new Reich: Volkish utopias and national socialism.
Bloomington; Indiana University Press, 1992. P. 190. В современной России интег-
ральный национализм с энтузиазмом пропагандирует сторонник расового подхода
писатель В. Авдеев. См.: Авдеев В. Интегральный национализм // За русское дело.
1996. № 11.
50 Раскин Д. И. Идеология русского правого радикализма в конце XIX — начале
XX в. // Р. Ш. Ганелин (ред.). Национальная правая прежде и теперь: историко-со-
циологические очерки. СПб.: Институт социологии, 1992. Часть 1. С. 26- 27.
51 Булгаков С. Н. Из размышлений о национальности // Вопросы философии и
психологии. 1910, 21. Кн. 103 (3). С. 405 -407.
В. Шнирельман. Цивилизационный подход, учебники истории и «новый расизм» 145
среда. Признается, что «дух» сам по себе тесно связан с конкретным природ-
ным окружением и, более того, определяется им.
Вот почему с этой точки зрения тесные контакты разных культур друг с
другом таят якобы определенную опасность, ибо разрушают «дух нации»,
что ослабляет ее и делает уязвимой для врага. А враг, явный или тайный,
есть всегда — в этом националисты рассматриваемого типа не сомнева-
ются. Национализм, как и марксизм, исходит из того, что в истории дей-
ствуют крупные массы людей. Но если марксизм ассоциирует такие массы
с социальными классами, то для национализма действующими силами ис-
тории являются народы или даже расы. Концепция интегрального нацио-
нализма представляет историю вечной борьбой народов или рас друг с дру-
гом в духе социодарвинизма. Вредоносные действия отдельных конкретных
лиц эта концепция тут же объявляет реализацией тайных умыслов враж-
дебного народа или даже некоего деперсонифицированного «мирового
зла». Соответственно важным компонентом этой концепции является ата-
вистическое понятие о мести и круговой поруке. Скажем, агрессия данно-
го народа против другого объявляется справедливым возмездием за то зло,
которое тот причинил предкам много веков назад. Этот «оборонительный»
аргумент едва ли не универсален для риторики агрессии. Он же наряду со
стремлением сохранить культуру в первозданной «чистоте» и уберечь ее
от засорения чужеродными элементами служит оправданием для этничес-
ких чисток.
ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ
Сергей АБАШИН
В докладе так прозвучало, что цивилизационный подход стал в России очень
популярным, тогда как на Западе это скорее маргинальная тема. Тем не менее
есть такой западный политолог, как Хантингтон. Когда о нем говорят на Запа-
де, то его все время опровергают. Меня в этой ситуации смущает то, что его
все время опровергают... Казалось бы, достаточно один раз опровергнуть и
забыть. Как можно прокомментировать эту ситуацию?
Виктор Шнирельман также сказал о некой связи цивилизационного под-
хода с теорией этноса, хотя между этими двумя дискурсами есть и раз-
личие, например, цивилизация как этнос не предполагает самосознания,
не предполагает кровно-родственной связи. Во всяком случае, мне хоте-
лось бы, чтобы вы прокомментировали данную проблему чуть-чуть попод-
робнее, в частности, сказали, существует ли какой-то самостоятельный ци-
вилизационный дискурс или речь идет о части этнического и расового
дискурса? А может быть, мы имеем дело с новым этапом развития этих
дискурсов?
И в связи с этим — стоит ли вслед за терминами «раса» и «этнос» отменить
понятие «цивилизация»?
146
Расизм в языке социальных наук
Виктор ШНИРЕЛЬМАН
Сэмуэль Хантингтон — известный политолог из Гарварда, который нема-
ло сделал, является руководителем очень важного центра в Гарварде. Но с тех
пор как он издал эту книгу, его престиж среди американских политологов
пошел резко вниз.
Когда я говорю, что цивилизационный подход не распространен на Западе,
я имею в виду научный дискурс, именно научный дискурс и именно научные
труды. Внеакадемический дискурс — это уже вопрос другой. Скажем, сей-
час, в связи с созданием единой Европы, даже политики в Европе иной раз
позволяют себе риторику в цивилизационной парадигме. Это тоже уже об-
суждается специалистами. Иногда говорят о Европе как о крепости, которая
должна закрыть свои ворота для мигрантов... Сегодня мы уже говорили о ми-
грантах; в связи с миграцией и возникли эти суждения. Ведется такой дис-
курс и широкой общественностью. Но все-таки в академической литературе
этого дискурса почти нет, кроме того, о чем вы сказали. Да, Хантингтона
опровергают, потому что специалисты чувствуют, что его теория очень опасна.
И события 11 сентября показали, насколько она опасна, потому что в той же
американской журналистике в течение некоторого времени очень много пи-
сали о конфликте цивилизаций. Потом эта волна спала. И в нашей журналис-
тике тоже. Так что тема-то непростая.
Второй вопрос — этнический дискурс... Как специалисты, я думаю, мы
прекрасно понимаем, что надо разводить эти вещи. Скажем, этнос, этничес-
кий дискурс — одно, а цивилизация, цивилизационный дискурс — другое,
вопросы расы — третье. Но я говорю не вообще о цивилизационном подходе,
не вообще о научном определении цивилизации, я говорю о совершенно кон-
кретной модели, которая сейчас идет в учебники.
Происходит очень интересный процесс. Происходит накладывание поня-
тий друг на друга, которое вообще диктуется не столько научными, академи-
ческими интересами, сколько интересами, я бы так это сформулировал —
интегрального национализма, по Шарлю Моррасу. Интегрального национа-
лизма, который требует полного схождения всех параметров. Иначе говоря, —
одна территория, одна раса, один фюрер, одно государство.
К сожалению, эта линия в националистической, точнее, этнонационалисти-
ческой риторике у нас звучит. И здесь, в русле вот этой парадигмы, в русле этой
риторики эти термины сходятся. Я привел уже цитаты, где некоторые авторы
учебников идентифицируют цивилизацию с этносом. У них выходит, что цивили-
зация — это плод творчества единого этноса. Что тут дальше говорить?! А даль-
ше — цивилизации присущи те свойства, которые присущи данному этносу.
К сожалению, такая концепция уже возникла; было бы полбеды, если бы она
была маргинальная, существовала где-то на периферии общества, но она по-
шла в учебники, вот почему я сегодня об этом здесь и говорю.
И третий вопрос... Я повторяю, что, на мой взгляд, в определенных рам-
ках, цивилизационный подход имеет право на существование. Можно и так
воспринимать действительность. Другое дело, что с научной точки зрения
там много подводных камней. Кстати, так же, как Сергей Соколовский гово-
В. Шнирель.ман. Цивилизационный подход, учебники истории и «новый расизм» 147
рил относительно рас и расовых классификаций: разные специалисты вводят
разную таксономию. И это тоже говорит о том, что здесь мало объективного,
на самом деле речь идет о довольно субъективных критериях, которые кла-
дутся в основу одной таксономии, другой или третьей. То же самое с цивили-
зациями. Каждый создатель цивилизационной схемы вводит свою классифи-
кацию цивилизаций. Скажем, у Шпенглера одна, а у Тойнби не одна, у него
даже несколько. Он в разные годы вводил разные схемы. Почему? Да просто
потому, что очень трудно решить вопрос о границах и очень трудно с крите-
риями, и непонятно, как вообще определять цивилизацию. А на самом деле,
если посмотреть, то тут сразу возникает масса ненаучных привходящих мо-
ментов, которые влияют на конечный продукт.
Алексей СЕМЕНОВ
Хорошо, что вы оговорились, что речь идет не вообще о типологии цивили-
заций, а о вульгарной интерпретации этого подхода. Тем не менее, все-таки ка-
кова же может быть эвристическая (в широком смысле слова) ценность такого
подхода? К примеру, концепция Фрейда (раннего Фрейда, то есть самого Фрей-
да, не говорим о постфрейдизме), конечно, с точки зрения позитивной науки
критики не выдерживала и в академических кругах была встречена с иронией.
Тем не менее она очень распространена, и она обогатила другие сферы дея-
тельности человечества — литературу, искусство. И вообще довольно много
дала как нетривиальный подход к пониманию психики. Поэтому сама по себе
позитивно-научная несостоятельность той или иной концепции, того же Хан-
тингтона, допустим, вовсе не говорит о том, что она не имеет эвристической
ценности. И вот то, что, как вы говорили, книги сметаются с прилавков — это,
в сущности, свидетельство того, что процесс пошел. И если научное сообще-
ство скривит губки и скажет: фи, это не соответствует нашим строгим критери-
ям, — то, значит, этот вакуум восполнят другие. Поэтому, на мой взгляд, нужно
не отвергать это с порога, а наоборот — серьезно взяться за работу.
Что такое вообще цивилизационный подход, почему он должен быть отдель-
ным от формационного, допустим? Например, классическая работа по
социологии Макса Вебера так и называлась: «Протестантская этика и дух ка-
питализма». То есть была связь экономического, социального и, если хотите,
цивилизационного подходов. Протестантская этика, протестантизм — это ведь
некая своя цивилизация. То есть это в принципе имеет глубокую научную
традицию.
По-моему, мы не имеем права сейчас, в ситуации, когда книги сметаются с
прилавков, когда публикуются вульгарные интерпретации этого подхода, от-
казываться от данной идеи или, по крайней мере, замыкать ее в узком науч-
ном кругу. Как раз наоборот, такое мое убеждение.
Виктор ШНИРЕЛЬМАН
Вы заметили сами, что я не отвергаю цивилизационный подход вообще, я
говорю об интерпретации. В принципе, подход в каких-то рамках достоин
обсуждения. Еще надо разобраться, что он может внести в науку.
148
Расизм в языке социальных наук
А что касается вашего тезиса о том, что его надо так активно популяризи-
ровать за рамками науки, то мне кажется, что сначала надо внутри науки ра-
зобраться. Протестантизм не создает цивилизацию хотя бы потому, что в та-
ком случае мы должны были бы относить германоязычные народы к двум
разным цивилизациям, с чем ни один специалист не согласится. Этот пример
как раз очень наглядно показывает, какой сложной проблемой являются кри-
терии выделения цивилизаций.
Теперь вы говорите: — книги сметаются с прилавка. Я упомяну в этой свя-
зи конкретную книгу Троицкого, которая называется «Расовый смысл рус-
ской идеи». Вы говорите: надо нам развивать... Что нам надо развивать — эти
расистские подходы? Расистские концепции? Я не уверен. Я думаю, и вы не
поддержите эту идею.
Владимир МАЛАХОВ
Очень близко тому, что уже спрашивали, и я собирался спросить. Помните,
в советское время была такая практика: 300 экземпляров для служебного
пользования. Не получается ли так, что то, к чему вы призывали, хотя я с вами
в принципе согласен, как бы был такой мотив, такая интенция: мы — люди по-
нимающие, для нашего пользования можно это сохранить, но для публики —
нельзя. Не получается ли, что мы еще раз вводим такую практику — для внут-
реннего пользования. Как бы «sapienti sat» (мудрый поймет), но опять жест-
кое деление интеллектуального дискурса и публичного.
И второй вопрос, чудовищно наивный: а как бы вы писали учебники?
Виктор ШНИРЕЛЬМАН
Для начала, как бы я писал... Я ждал этого вопроса.
Я думаю, что учебники можно писать очень по-разному. И я бы поддер-
жал идею альтернативных учебников. Я против единой схемы. Но если бы я
писал учебники, я бы старался их сделать такими, чтобы они не вызывали
каких-то расистских, ксенофобских и прочих негативных реакций. Созда-
вая учебник по истории многонациональной страны, надо прислушиваться
к оценкам исторических фактов, которые дают представители разных этно-
сов, и принимать во внимание их особые суждения. Возможно, оценивая
такие острые моменты, как монгольское завоевание или Куликовскую бит-
ву, следовало бы объяснять учащимся, почему русские и татарские авторы
смотрят на это по-разному, и давать две эти точки зрения. Вот так бы я пи-
сал учебники, старался бы, по крайней мере. Я анализировал учебники, и у
меня есть публикации на эту тему; могу сказать, что в современных учебни-
ках я нахожу весьма малоприятные вещи, и учебники сами создают почву
для того, что можно назвать межэтнической конфронтацией. Это — ответ
на второй вопрос.
Теперь по поводу первого. Это вопрос не простой. Нужно нам профессио-
нальное знание или не нужно? Нужно человеку учиться чему-то, или он рож-
дается и сразу способен абсолютно все понять и понять адекватно? Я все-
таки убежден, что школа существует не для того, чтобы просто болтать
в. Шниречьчан. Цивилизационный подход, учебники истории и «новый расизм» 149
языком, а для того, чтобы чему-то людей учить. И я не уверен, что любая
научная концепция может тут же быть воспринята правильно человеком,
который не готов ее воспринять. Я не знаю, может быть, эта моя позиция
будет воспринята как какая-то элитистская, но я убежден, что наука требует
для своего понимания специальной подготовки... Скажем, каждый ли чело-
век обсуждает проблемы мира атомов или проблемы ядерной физики? На-
верное, чтобы обсуждать эти проблемы, нужна очень серьезная профессио-
нальная подготовка, а между тем то, что касается общественных наук,
обсуждается очень широко. Тут достаточно уметь читать — прочел книгу и
все, можешь обсуждать. Между тем, чтобы па равных участвовать в науч-
ном дискурсе, надо знать не только факты, но — и это очень важно —- мето-
дику работы с ними, то, откуда берутся так называемые факты, и что нужно,
чтобы создать из них концепцию.
Те концепции, которые я сейчас очень активно изучаю, создаются —
частично, к сожалению, учеными, но во многом дилетантами — так: чело-
век неподготовленный читает массу научной литературы, выхватывает от-
туда то, что ему нравится, и создает концепцию, которая ему нравится.
Концепция же искажает факты, потому что вырывает их из контекста и
придает им совершенно фантастический облик. И, к сожалению, нередко
создает довольно опасную схему. При этом ссылается на авторитеты: вот
профессор такой-то сказал, академик такой-то сказал. Для людей, которые
его читают, это очень важно: есть ссылки на авторитеты, есть ссылки на
академиков, значит, эта теория достойна существования. А если посмот-
реть, что на самом деле писали эти профессора и академики и откуда, из
какого контекста вырваны эти цитаты, можно увидеть, что или это совсем
не так, или там все гораздо сложнее. Короче говоря, речь идет о вульгари-
зации знаний.
Разве мы любой наш инструментарий предоставляем широкой публике
для обсуждения? Я не уверен. В каждой науке есть своя методическая база,
свои инструменты, которыми она работает. И чтобы знать, как эти инстру-
менты работают, нужна все-таки профессиональная подготовка. Иначе очень
трудно понять, о чем, собственно, эта наука и что стоит за словами и за
концепциями. Наука не является закрытой системой. Хотите заниматься
наукой? Добро пожаловать. Но прежде овладейте ее методическими при-
емами, научитесь ими правильно пользоваться, в противном случае мы бу-
дем иметь профанацию знаний.
Александр ВЕРХОВСКИЙ
Хорошо, в этом учебнике — вульгарная схема. В каких-то других учебни-
ках — схемы полурасистского толка. Я уже не говорю про книжки, которые
пишут профессиональные патриоты (они вообще никакие не ученые). А вот
за этим, где-то сзади, в академической среде существует цивилизационный
подход в каких-то формах, похожих на то, что изложено у Семенниковой?
Или это просто случайными чиновниками одобренная тоже на таком диле-
тантском уровне схема? Или есть какой-то прототип?
150
Расизм в языке социа льных наук
Виктор ШНИРЕЛЬМАН
Я об этом говорил в том месте, где я касался научного кризиса конца 1980-х го-
дов, когда марксистская схема рухнула и на ее месте надо было что-то созда-
вать. Да, немало ученых восприняли этот подход. Он обсуждается, есть науч-
ные публикации. Но существует много разных мнений на этот счет в ученом
мире. Есть те. кто цивилизационный подход развивают, но каждый раз следует
внимательно разбираться, на каких основах они это развивают и в каком на-
правлении. В общем, ведется дискуссия. И я бы не сказал, что этот вопрос уже
абсолютно ясен и абсолютно разработан, там еще много всего неясного.
Сергей СОКОЛОВСКИЙ
У меня единственная проблема с одним из положений этого доклада по
поводу истории. Я тут уже высказывался по поводу физической антропо-
логии и этнической психологии. У меня есть претензии к истории тоже, по-
тому что тут был один персонаж, о котором не говорилось, но который
подразумевался. Есть политизированные, идеологизированные версии ис-
тории. Им что противостоит? — Некая объективная история. А в историо-
графии истории вы когда-нибудь видели такую вещь, как объективная исто-
рия? Ведь история — это всегда проект потребного прошлого и всегда
переписывается. Раз нам сегодня требуется, нам как России, патриотичес-
кая версия нашего прошлого с позиций по-новому понятого патриотизма —
вот такие учебники и пишутся, — у меня вам такой ответ. Какую вы ждете
объективную версию истории?
Виктор ШНИРЕЛЬМАН
Ну, Сергей, мне немножко странно, что вы мне задаете этот вопрос, по-
скольку вы мою точку зрения знаете. Я с вами абсолютно согласен: да, исто-
рия — это наука очень политизированная, да, учебники переписываются ис-
ходя из текущего момента. И об объективной версии истории я не только нс
говорил, я ее даже и не подразумевал! Но ведь лейтмотив моего выступления
сводился вовсе не к этому. Речь-то шла о том, что сегодня появились учеб-
ники, которые провоцируют расистские чувства. Вот о чем конкретно шла
речь. И все.
Сергей СОКОЛОВСКИЙ
Можно реплику сразу? У меня проблема-то не с тем, что есть расизм в учеб-
никах, который нужно устранять, разумеется. У меня проблема с тем, что опять
выделяется идеология, противопоставленная чистому знанию. А мне кажет-
ся, чистого знания пет, не было и не будет. И быть не может. Пора расстаться
с идеей этого противопоставления идеологии научному знанию. Вот я о чем,
и не первый раз, кстати, об этом говорю.
Виктор ВОРОНКОВ
Про цивилизационный подход мне все ясно, я совершенно согласен с Вик-
тором Шнирельманом и не считаю необходимым в академической среде это
В. Шнирельман. Цивилизационный подход, учебники истории и «новый расизм» 151
даже обсуждать. Хотя обсудить, почему он так популярен, было бы любопыт-
но... ну, я не знаю, популярна религия, популярна астрология...
Я хотел буквально два слова сказать по истории, поддержав Сергея Соко-
ловского. Конечно, марксистский подход вы сильно вульгаризировали. Что
касается того, что не учитывали этнического фактора в вульгарном марксиз-
ме... еще как учитывали! То, что его не учитывал Маркс XIX века, так и такого
дискурса-то не было, «этничность» только появлялась слегка. Еще не учиты-
вался этнический фактор в учебниках Покровского и его школы до 1934 года.
Но зато вы помните, конечно, тогдашнюю дискуссию о школьном учебнике
истории и роль товарища Сталина, который внес принципиальные изменения
в наши представления об истории. Интересно в связи с этим другое. Выясни-
лось, что ровно через 60 лет произошел очередной поворот к патриотизму, но
несколько в другом дискурсе. И появилась новая задача (может быть, вообще
инициированная сверху), и появился новый подход: и особый путь России, и
особое место России в этом мире.
Юрий ДЖИБЛАДЗЕ
Мне кажется, что именно в разговоре о цивилизационном подходе наибо-
лее остро и выпукло проявляется эта проблема — соотношения элитного и
массового дискурсов. Мы говорим — триста экземпляров для служебного
пользования и продолжение академического обсуждения проблемы. А есть
ли у нас на это время? Можем ли мы позволить себе только академические
дебаты? Есть, безусловно, задачи качественной серьезной научной дискус-
сии. Но нельзя не видеть прямой связи с политикой именно той области, кото-
рую мы сейчас обсуждаем. Имя Хантингтона у всех на слуху, его сейчас, после
11 сентября, знает каждая домохозяйка. Это, конечно, некоторое преувеличение,
но именно «столкновением цивилизаций» и объясняют сейчас многие — и
политики, и ученые — все события, происходящие после 11 сентября. Очень
высока общественная востребованность именно такого подхода. Поэтому я
думаю, что параллельно с продолжением серьезной научной дискуссии по
этой проблематике нужно выносить тему на широкое публичное обсуждение
и объяснять все ограничения, недостатки и опасности, в том числе опасности
применения таких концепций в практической политике.
Юлия ЛЕРНЕР
Я думаю, что речь идет не об абстрактном каком-то простолюдине, кото-
рый якобы просто не понимает этих наших супернаучных теорий. Мне ка-
жется, мы часто преувеличиваем эксклюзивность этого самого нашего науч-
ного знания и каких-то концепций, которые никто не может понять. Мне
кажется, что они на самом деле очень понятны. Мы уже говорили о том, что
они неотделимы от повседневного сознания. Мне не очень понятно, в чем
сложность цивилизационного подхода даже для «татарского грузчика» на вок-
зале. Я думаю, что дело тут на самом деле не в этом... Это вопрос, который,
мне кажется, стоит нам обсудить на общей дискуссии и который напрямую
релевантен теме конференции. Это — несем ли мы ответственность за то, что
152	Расизм в языке социа льных наук
происходит с тем знанием, абсолютно не эксклюзивным и не таким уж слож-
ным, которое выходит за рамки академических дискуссий, лекций и журна-
лов. Не мне вам говорить о том, как часто эти самые научные концепции за
рамками академического сообщества превращались (и часто при участии пред-
ставителей этого самого сообщества) в какие-то социальные орудия. Мы упо-
минали о том, что мы как социальные исследователи, может быть, и не ста-
вим перед собой задачу изменить общество, но, по крайней мере, наверное,
как мне кажется, несем ответственность за интерпретацию того знания, кото-
рое мы производим, будь оно сложное или простое.
ИЗБРАННЫЕ ЧАСТИ ДИСКУССИИ
Сергей АБАШИН
Откровенно говоря, когда речь зашла об этом семинаре, я думал, что ак-
туальность темы «этнического» или «расистского» дискурса в России спада-
ет, В том же Таджикистане, например, после соглашения о мире 1998 года
дискуссии о «субэтносах» сами собой утихли, и реальная политика сосредо-
точилась в области раздела портфелей и сфер влияния, далекой от чистых
теоретических изысканий.
Однако после известных сентябрьских событий в Америке опять и с новой
силой в российском обществе возобновились разговоры о различии культур,
религий, цивилизаций и этносов. Более того, меня поразило то, что даже мно-
гие так называемые «либералы» (я бы даже сказал — в первую очередь именно
они), вроде бы провозглашавшие приоритет прав человека над любыми кол-
лективными правами, с энтузиазмом новообращенных заговорили о превос-
ходстве западной культуры и защите христианских ценностей.
Посмотрите, как «разруливается» сейчас ситуация в Афганистане, как всем
международным сообществом она этнизируется. То есть весь конфликт сво-
дится к противостоянию таджиков, узбеков и пуштунов, что у специалистов
по региону вызывает полное недоумение, поскольку запутанные противоре-
чия в афганском обществе не сводятся только к этническому противостоянию.
Но это выгодно всем внешним силам, которые пытаются с помощью внедре-
ния и усиления этнического дискурса как-то решить свои собственные задачи
и обеспечить собственные интересы.
Даже у некоторых ученых произошла переоценка взглядов. Так, на этногра-
фической конференции в Нальчике в сентябре этого года Сергей Александро-
вич Арутюнов на пленарном заседании заявил, не более и не менее, что куль-
туры (этносы) не могут быть равны между собой и существует их иерархия.
И даже предложил использовать такую терминологию для их описания: «ци-
вилизованный (или «белый») мир» и «варварский (или «черный») мир». Ду-
маю, не стоит напоминать, что именно Арутюнов считался всегда сторонни-
ком наиболее радикальных взглядов на равенство культур между собой.
Очень тревожными мне представляются те сдвиги, которые происходят се-
годня в западной общественной мысли. Не знаю, насколько эти сдвиги можно
считать глубинными, но вектор их вызывает у меня недоумение. Вспомните
якобы случайные оговорки Буша о «крестовом походе» или похожие высказы-
вания Берлускони. Опять усилились разговоры о разделении мира на «цивили-
зации». В Великобритании обсуждается закон о депортации иностранцев только
по подозрению в чем-то нехорошем. А это уже прямая аналогия того, что про-
исходит в Краснодарском крае или, допустим, в Москве.
Эти последние события заставляют снова осмыслить «этнический» (или «ра-
систский») дискурс. Оказалось, что он гораздо сильнее укоренен в сознании
людей и в общественных настроениях. И даже тогда, когда, казалось бы, поли-
тиками и учеными было сделано все или почти все для борьбы с «расизмом»,
154
Расизм в языке социальных шт
этот дискурс (или язык) вновь возродился, может быть, в некоторых своих эле-
ментах в еще более циничной форме. Все это говорит о том, что критика «ра-
сизма» и «этницизма» во всех его проявлениях должна быть усилена. Нужно
искать новое понимание этого явления и новые аргументы для борьбы с ним.
Владимир МАЛАХОВ
Меня поразила в прошлом году информация, которая прошла по «Евро-
ньюс». Какая-то экспертная группа при Европейском сообществе провела сле-
дующий опрос: «Считаете ли вы себя расистом?» Это среди политкорректных
европейцев, где слово «расизм» абсолютно неприлично! Положительно на
этот вопрос ответили 22 % немцев, более 30 % французов и 43 % бельгийцев.
Это на самом деле мало о чем говорит, потому что немцы, насколько я их знаю,
не менее расисты (скрытые, разумеется), чем те же бельгийцы, просто у них
другие правила политической корректности и другие табу — исторические
прежде всего. Результаты, скорее всего, с этим связаны, и поэтому данный
опрос имеет не очень много смысла, он как бы не отражает какой-то реаль-
ной структуры общественного мнения, но он очень показателен: пробита
брешь в либеральном консенсусе. Говорить о своем расизме стало возможно.
Еще два примера — это выборы в Австралии и выборы в Дании, только что
прошедшие. Везде педалируется тема иммиграции «черных», «чернозадых».
Развешиваются плакаты, в Дании, например, были откровенно расистские пла-
каты — женщина в головном платке («мусульманка») соблазняет белого муж-
чину, и текст: «Seduced by the enemy» — «Соблазнен врагом». В Австралии,
которая так гордилась своей иммиграционной политикой, своей открытостью,
своей мультикультуриостыо, после долголетнего периода правления лейбо-
ристов побеждают либералы, то есть центристы, сделавшие одним из ключе-
вых элементов предвыборной агитации ограничение миграции.
То же самое в Дании 20 ноября — опять победили центристы. В два раза, то
есть на 100 %, увеличила свой электорат «Народная партия» — праворадикаль-
ное профашистское объединение. Так что расизм российский лишь часть об-
щего глобального феномена.
Виктор ВОРОНКОВ
Только что па Гражданском форуме в дискуссии по национальной политике
я наблюдал такой хороший пример, когда выступавшие буквально демонстри-
ровали самые яркие образцы расистского дискурса. После этого вышел М. Гу-
богло, который является заместителем В. Тишкова (директора Института этно-
логии) и который в некоторых более научных формулировках приветствовал
то, что сказали эти докладчики. Эти люди, которые в науке находятся на са-
мых важных позициях, довольно сильно влияют на средства массовой инфор-
мации и на образование. Мы должны об этом говорить.
Многие ученые, которые считают, что борются с расизмом и ксенофобией,
на деле укрепляют и развивают этот же расистский дискурс. Еще большая
беда — то, что в этом же дискурсе говорят практики, — борцы с расизмом,
антифашисты и так далее. Я вспоминаю еще дискуссии перестройки, когда
Избранные части дискуссии
155
впервые столкнулись с тем, что мы не можем говорить, у нас нет другого
языка. И когда на трибуны выходили представители академической науки и
пытались спорить о том, а вот сколько евреев или не евреев в органах власти,
а вот он вовсе нс еврей... и так далее. И до сих пор многие не знают, как на
такие вопросы отвечать, хотя известно, что, как Маркс хорошо говорил, «от-
ветом па неправильно поставленный вопрос может быть только критика са-
мого вопроса». То есть мы все попадаем в ложную дилемму, эти ложные ди-
леммы и хотелось бы обсуждать.
Юрий ДЖИБЛАДЗЕ
Первый вопрос, который хотелось бы обсудить, — вопрос о взаимосвязи
языка академического, политического и обыденного. Язык, которым пользу-
ются политики, различные эксперты, сильно связан с обыденным. Некоторые
исследователи полагают, что язык элит имеет большое значение и определяет
то, как видят мир и действуют в нем «обычные» люди. Другие считают, что
его влияние преувеличивается. Я предлагаю начать наше обсуждение с вопро-
са о роли ученых в воспроизводстве насилия в обществе.
Здесь же мы можем обсудить вопрос об ответственности ученых и всех
нас. Должны ли ученые влиять на практику, политику или им следует зани-
маться в первую очередь академическими дискуссиями и т. п.? Как отделить
свою гражданскую позицию от профессиональной и нужно ли это делать?
Когда мы говорим об ответственности, то речь, конечно, не идет о такой со-
ветской ответственности ученого перед Родиной, или «поэтом можешь ты
не быть, а гражданином быть обязан». Тем не менее, как наше слово отзовет-
ся, действительно, очень важно. Особенно сегодня, когда этническое в поли-
тике очень востребовано. Зададимся вопросами: кто эксперты, на основе чьих
слов, книг и так далее формируются представления политиков? Какие книж-
ки лежат в Государственной Думе в киосках, с кем общаются люди во власти?
Я не призываю всех броситься в эксперты. Пусть будет рынок парадигм на
самом деле. Может быть, конструктивистское — это вовсе нс значит, что един-
ственно правильное. Парадигм несколько, а вот формируется сегодня поли-
тика по одной-единственной — по эссенциалистской и этноцентрической.
Пусть будет выбор. Хотя бы так.
Другой очень важный вопрос — как найти общий язык между, с одной сто-
роны, либералами и сторонниками конструктивистских подходов и, с другой,
теми людьми, активистами, организациями, которые защищают и представля-
ют интересы людей, принадлежащих к этническим, национальным, расовым
меньшинствам (если угодно, к такому конструкту, как «этнические меньшин-
ства»), Для них самих, определяющих себя как меньшинство, это вовсе не кон-
структ, и страдают-то они от преследований и дискриминации реально. На
практике мы занимаемся вроде бы одним делом, по возникают острые разногла-
сия и противоречия. Это не академический, а вполне практический вопрос.
И последний вопрос — какие практические шаги могут быть предприня-
ты, как же мы можем противостоять расизму? Все эти вопросы и предстоит
нам обсуждать.
156
Расизм в языке социальных наук
«Мир делится на называющих и называемых»:
власть и ответственность ученых
Виктор ВОРОНКОВ
Я хотел бы развести два языка: профессиональный язык, которым пользу-
емся мы, социальные исследователи, и язык, которым пользуется для описа-
ния тех же процессов «нормальные» люди.
Почему я не верю в Бога? Да потому что для объяснения того, что я наблю-
даю и хочу себе уяснить, мне понятие Бога привлекать не нужно. Надо ли нам
привлекать понятие этнического, этнический язык, для того чтобы объяснить
те процессы и феномены, которые в обществе происходят? С этим немножко
сложнее, чем с Богом, но все же в подавляющем большинстве случаев мы мо-
жем обойтись без этого языка, как только начнем исследовать, почему нечто
происходит, почему люди ведут себя так или иначе.
Конечно, сложно отрицать, что в обществе существует определенная по-
требность в этническом языке. Но почему она существует? До XIX века та-
кой потребности не возникало. Люди мыслили друг друга в терминах ло-
кальных, конфессиональных общностей, по принадлежности к каким-то
монархиям или разным суверенам. «Этнического» или «национального» не
было. Эта потребность в национальпой/этнической идентичности была сфор-
мирована и поддерживается усилиями политических, культурных, экономи-
ческих и т. д. элит. В ходе нашей конференции приводится немало примеров,
поддерживающих этот тезис.
Мы понимаем, что большинство людей конструирует мир таким образом,
что в нем вполне «естественно» существуют этнические группы, этнические
конфликты, межэтнические отношения и т. п. И мы, как сторонники кон-
структивистских представлений, должны понять истоки этой естественно-
сти и очевидности. Одним из объяснений является то, что этот обыденный
дискурс сформировался под сильным влиянием позитивистских представле-
ний ученых, занятых изучением «этносов», «наций», «народов» и т. д. Эти
представления, к сожалению, доминируют в российском обществознании.
В отличие от конструктивистски ориентированных социологов, традици-
онные1 (позитивистски ориентированные) этносоциологи, этнопсихологи не
задают вопросов о природе объекта своих исследований и о своей роли в его
(вос)производстве. Они с готовностью объясняют происходящее с привлече-
нием этнических категорий, привыкнув рассматривать любого человека че-
рез «этническую» призму. Это такой особый профессиональный навык, во
многом конституирующий дисциплину, — устанавливать «действительную»
этническую принадлежность людей.
Наши социальные исследователи в силу своей ангажированности или, ска-
жем, в силу наличия общих «нерефлективных допущений» считают своей обя-
занностью обслуживать или оправдывать те дилетантские теории, которые воз-
никают во власти. Иногда это прямое нарушение социологического кодекса,
гласящего, что социолог должен честно, без искажения публиковать резуль-
таты своих исследований. Иногда никаких сознательных подтасовок нет, про-
Избранные части дискуссии
157
сто дизайн исследования строится на тех самых допущениях, общих для ис-
следователей и какой-то части политиков. И это уже вопрос рефлексии по
поводу оснований и последствий нашей профессиональной деятельности,
вопрос осознания наших политических и других предпочтений и того, как
они влияют па дизайн исследования и его результаты.
Социологи должны отдавать себе отчет в том, что они обладают властью.
Даже если самим им кажется иначе. Эта власть не всегда выражается в день-
гах, она символическая. Мы относимся к той части общества, которой даио
(или которая когда-то присвоила себе) право называть. Мы обладаем вла-
стью распределять «обычных людей» по категориям, зачастую определяя та-
ким образом их жизненные шансы. Конечно, наша власть не прямая и внешне
выглядит незначительной, но мы создаем классификации, формулируем «проб-
лемы» и т. д. и таким образом поддерживаем (или критикуем) существующие
властные отношения, оправдываем (или критикуем) принимаемые полити-
ческие решения.
Общество делится на называющих и называемых. Кто называет, тот и
власть, так как вся политика (в широком смысле слова) это работа с катего-
риями населения. Но мало того, что мы называем, мы еще делегируем это
право называть, освящаем научным авторитетом представления той власти,
которая, например, принимает решения по поводу тех или иных «азербайд-
жанских» групп. Большинство людей (в особенности те, которые приписы-
ваются к социально опасным или социально некомпетентным категориям)
такой властью не обладают.
Я бы в подавляющем большинстве случаев исключил из нашего профессио-
нального языка этнические обозначении. Во всяком случае, обязательно ис-
ключил бы их в тех случаях, когда наши обсуждения выходят за пределы
узкого круга исследователей. Зачастую, называя какие-то группы «этничес-
кими» терминами («армяне», «азербайджанцы» и т. д.), мы полагаем, что
здесь нет никакой оценочной окраски. Ан нет! За этим стоит очень многое,
за этим стоит мощный свернутый текст, огромная культурная предыстория
понятия. Это, как сказали бы лингвисты, «логоэпистема», то есть в одном
слове свернуто все предыдущее знание, весь дискурс. Достаточно назвать
слово «грузин», неважно, по поводу чего, и у всех немедленно возникает
определенное представление о «грузине», хотя никто не знает, что «на самом
деле» хочет сказать говорящий.
Оксана КАРПЕНКО
Приведу одну цитату из книжки «Язык и этнический конфликт», изданной
в 2001 году Центром Карнеги. Я открыла ее и в первых же строках вводной
статьи прочитала: «Социальная и теоретическая деконструкция советской эт-
нокультурной конфигурации привела к разрушению социально-психологи-
ческой самоидентификации и позволила актуализировать скрытые измере-
ния идентичности». Прочитав это, я подумала: о каком, собственно, влиянии
академического дискурса мы можем говорить, если «академики» говорят на
таком странном птичьем языке. Может быть, мы переоцениваем нашу «сим-
158
Расизм в языке социальных наук
волическую власть», нашу способность оказывать влияние на то, каким обра-
зом люди видят мир, отношения в нем и соответственно действуют в различных
ситуациях. Но это, может быть, вопрос больше для будущей дискуссии, так как
эта проблема перегруженности такой (около)научной терминологией — лишь
одна особенность «умных» текстов, может быть, наиболее заметная, особенно
раздражающая. С другой стороны, если вникнуть в идеи, которые столь «про-
фессионально» излагаются, то окажется, что дистанция между «научным» и
«обыденным» представлениями (об «этнических отношениях», в частности)
вовсе не так велика, как различия в языке, па котором о них говорят. Большин-
ство (этно)социологов находятся во власти этнических предубеждений.
Сергей СОКОЛОВСКИЙ
Хочу оттолкнуться от тезиса, сформулированного Виктором Воронковым:
мир делится на называющих и называемых. Это было своего рода введение в
тему «Власть номинации», которая воплощается, помимо прочего, в различ-
ных классификациях, категоризациях, типологизациях, в том числе и по этни-
ческому и расовому основаниям. Такого рода проблематизация и схематиза-
ция, как «власть номинации», создает проблемы, о которых нужно говорить.
Что мне не нравится, при всем моем уважении к Т. ван Дайку (Tcun A. van Dijk)
и его школе, в этих построениях? Этот самый элитизм — когда за элитой
признается активное начало, а за массой — только пассивное, роль реципиен-
та. Это слишком упрощающая редукция. И строится она на картине мира, я бы
сказал, предшествующего нам периода с дисциплинарными границами, со зна-
нием, которым обладают одни и совсем не обладают другие, с такими характе-
ристиками этого знания, что это знание (научное знание) привилегированно, а
бытовое знание непривилегированно; научное знание дистанцируется от здра-
вого смысла (обыденного).
Все эти представления были хороши, когда соблюдались конвенции дисцип-
линарного знания. Дисциплинарное знание, в общем, рухнуло, потому что все
дисциплинарные границы трансцендированы. В модусе воспроизводства зна-
ния, то есть когда мы обучаем студентов, оно еще держится; в модусе его произ-
водства уже ничего не осталось от дисциплинарных границ. Что это означает?
Это означает, что эксперт, который, так сказать, возрос дисциплинарно, но все
время должен решать какие-то проблемы и мобилизовать знания из сопредель-
ных паук, выстраивать проблемно-ориентированное знание, все время оказы-
вается не на своей площадке. И момент, когда он уже не эксперт, им часто нс
рефлексируется. Он начинает выступать, неся авторитет эксперта, в общем-то,
от имени толпы. В этом случае экспертное знание становится малоотличимым
от знания, так сказать, профанного. И настаивать на том, что оно сохраняет свой
сакральный экспертный характер в этих ситуациях, значит обманывать самого
себя. Что и означает, что элиты уже больше в некотором смысле не элиты.
Я попытаюсь проблематизировать несколько раз использованное здесь по-
нятие «обыденное сознание» или «обыденное мышление». Сегодня мы уже
не раз об этом говорили. Владимир Малахов в своем докладе тоже говорил
про научную идеологию как оксюморон. Это для меня, в общем, не очевидно.
Избранные части дискуссии
159
Мне кажется, что такие рассуждения по поводу обыденного мышления не-
справедливо противопоставляют его мышлению научному, которое превра-
щается в своего рода «reine Vernunft» («чистый разум»). Вы как бы ставите
задачу очищения научного языка от тропов обыденного мышления. Мне ка-
жется, мы идеализируем научное мышление и научный язык. Он действитель-
но все время связан идеологически и концептуально с тем, что мы полагаем
иным. И когда мы так говорим, мы просто воспроизводим привилегирован-
ность этого языка, его статусную выделенность. Он и так привилегирован в
России, по-моему, чересчур.
И в этом смысле, может быть, стоит переформулировать задачу? Потому
что если мы занимаем позицию «с точки зрения бога», то есть выносим себя
за рамки (мы можем «сверху» это все видеть и критиковать), то я думаю, что
при такой отстраненной позиции и вынесении себя за скобки мы оказываем-
ся в ситуации, в этических терминах — внеморальной. Мы начинаем не с
себя. Здесь есть проблема.
Сергей АБАШИН
Я хотел бы сказать об одном вопросе, который часто поднимает директор
Института этнографии и антропологии РАН Валерий Тишков. Будучи сторон-
ником концепции «конструктивизма» в отношении «этнической реальности»,
Тишков уже неоднократно заявлял о том, что главным виновником «этниза-
ции» конфликтов являются так называемые «этнические предприниматели».
В их число он включил прежде всего ученых (в основном этнографов) и жур-
налистов. Если присутствующие здесь видели последнюю книгу Тишкова, по-
священную чеченскому конфликту1, то не могли не заметить, что весь пафос
обвинений в разжигании конфликта на Северном Кавказе в этой книге был
обращен в большей степени именно к названным категориям общества, неже-
ли, скажем, к политикам, военным и «олигархам».
Именно интеллектуальная власть и внешнее интеллектуальное принужде-
ние, по мнению Тишкова, превращают теоретический конструкт в факт массо-
вого самосознания. В этом задействованы такие инструменты, как средства
массовой информации, система образования и литература, переписи и паспорт-
ная система, музеи и фольклорная культура, а также научная и научно-попу-
лярная продукция.
Не отрицая этих, в общем-то теперь почти хрестоматийных утверждений,
я хочу тем не менее обратить внимание и на другие аспекты «этнического»
дискурса (или. как написано в моем докладе, «этнического» языка).
Напомню, что первым проблему соотношения власти и дискурса поставил
Мишель Фуко. Многие поняли или интерпретировали этого французского фи-
лософа так, что речь идет исключительно о власти элиты, которая навязывает
свое мнение обществу. На самом деле Фуко рассматривал власть как более
сложную категорию. Он писал о внутреннем самопринуждении, о власти соб-
' Тишков В. А. Общество в вооруженном конфликте (Этнография чечеиской вой-
ны). М.: Наука, 2001.
160
Расизм в языке социальных наук
ственных убеждений и предубеждений над самим собой и над личностью.
Именно такой подход к дискурсу, в том числе «этническому» или «расовому»,
является более корректным и, если хотите, теоретически более интересным и
перспективным.
Обвинения или подозрения, что главную вину в создании «этнического»
языка несет так называемая «теория этноса», созданная в 1970-80-с годы в
рамках Института этнологии и антропологии (тогда Института этнографии),
мне представляются преувеличенными.
Я хочу обратить внимание на то, что единой «теории этноса» никогда и не
существовало. Существует теория С. М. Широкогорова, самостоятельная тео-
рия Л. Н. Гумилева, теория Ю. В. Бромлея. Существуют варианты «теории
этноса» С. А. Арутюнова, В. И. Козлова, М. В. Крюкова. В последнее время
активно разрабатывается «теория этноса» за пределами Института этнологии
и антропологии. Я могу упомянуть, например, историка Светлану Лурье или
философа Сергея Рыбакова. Последний, кстати, выпустил недавно книгу, где
утверждается, что «этнос» — это объединение людей с общими ценностями,
которые прячутся в их подсознании.
Для чего я все это говорю? На мой взгляд, политики, политологи, журна-
листы, транслирующие «этнический» язык обществу, не говоря уже о са-
мом обществе, вряд ли в курсе всех тонкостей теоретический предпочтений
Бромлея или Рыбакова, вряд ли они знают точно нюансы взаимоотношений
между всеми этими концепциями. На мой взгляд, это говорит о том, что
«этнический» язык — это особая сфера или реальность, которая включает в
себя помимо научных разработок и научных суждений массу других эле-
ментов, имеющих свои истоки не только в ученой среде. В головах людей
циркулирует очень хаотическая смесь бытовых и научных представлений,
рациональных и иррациональных стереотипов, сознательных и подсозна-
тельных ожиданий. Сами люди даже не подозревают, что тот «поток созна-
ния», которым они живут, образует некий «этнический» дискурс. Людям
кажется, что они рассуждают «обычными», «понятными», «ясными», «при-
вычными», «вечными» категориями.
Для более точного понимания феномена «этничности» нужно говорить не
только о внешних механизмах принуждения, которые навязывают «этничес-
кий» дискурс, но и о некой внутренней силе этого дискурса, или как здесь
было очень удачно и изящно сформулировано Владимиром Малаховым —
об «обаянии расизма». На мой взгляд, в самом «этническом» дискурсе (или
языке) имеются некие особенности, которые делают его легко входящим в
сознание и самосознание людей. «Этнический» язык имеет явную привлека-
тельность для общества не только по политическим или идеологическим со-
ображениям, но и по соображениям психического комфорта, повседневных
стратегий поведения, бытового прагматизма и так далее. К числу такого рода
«привлекательных» черт «этнического» языка можно отнести его стремление
к самодостаточности и тотальному господству.
Наиболее существенным представляется вопрос о том, откуда у людей берется
такая потребность в «этническом» дискурсе? Является ли эта потребность
Избранные части дискуссии
161
особенностью человеческого сознания вообще, либо она возникает в какой-
то определенный этап, момент истории или при каких-то особых социальных,
политических и других условиях? Мне кажется, что именно посредством та-
ких вопросов надо искать объяснение феномена «этнического» языка.
Наука, несомненно, дает импульсы этому дискурсу, но сводить все пробле-
мы (такие, как возникновение «этнического» дискурса, закономерности его
развития и так далее) только к влиянию ученых концепций нельзя. И тем бо-
лее несправедливыми являются слова Тишкова о том, что «слова этнографов
отливаются в пули». Я считаю такие выражения чудовищным обвинением.
Владимир МАЛАХОВ
Я бы хотел усомниться в том, что роль академиков, академических работни-
ков невелика, и хотел бы здесь защитить Тишкова. Вы, Сергей, процитирова-
ли его высказывание о том, что «слова этнографов отливаются в пули» и на-
звали это выражение чудовищным.
Дело в том, что это не совсем точная цитата. У него сказано: «слова интел-
лектуалов отливаются в пули». Это вовсе не этнографы, это обществоведы во-
обще. И сказано это было во вполне конкретном контексте. Речь шла о Влади-
славе Ардзинба, его полемике с Гамсахурдиа. И действительно, их полемика,
вроде бы чисто академическая, о том, на каком языке — на абхазском или на
грузинском — были сделаны некие древние каменные надписи. И директор
института, в котором тогда Ардзинба служил научным сотрудником, сказал:
«Этот Владислав Ардзинба доведет нас до войны с грузинами, не все же могут
так спокойно реагировать». Метафора в данном случае сработала буквально, и
мне вообще кажется, что хотя она и содержит некоторое преувеличение, она
очень емкая и очень удачная. Не менее удачная, чем, скажем, очень спорная
фраза, крылатая фраза Ролана Барта, что «язык — это фашизм». Преувеличе-
ние, разумеется, вопиющее, но как сказано-то, посмотрите! Это производит
колоссальное впечатление. Мы сразу начинаем понимать, что в языке есть ка-
кие-то структуры, которые имплицитно содержат в себе репрессивные практи-
ки. Барт это подчеркнул. Теперь это все знают, теперь все обращают внимание
на то, что в языке надо отслеживать содержания, которые неявным образом
несут в себе дискриминацию или репрессию.
И в этой связи такое методологическое замечание. Мне кажется, можно го-
ворить об интеллектуальном производстве конфликтов. Это достаточно емкая
методологема. Возьмем, к примеру, участие сербских или хорватских лингвис-
тов, которые конструировали сербские и хорватские языки перед войной. Язык-
то на самом деле один, сербо-хорватский. Нет, они там словари составили
отдельные. Есть сербы, есть хорваты, есть два этноса, которые должны нако-
нец выяснить отношения, понять, на чьей стороне правда! Ну а следующий
шаг — насильственные действия. Поэтому неплохо было бы, чтобы объектом
социологического анализа сделалась наука. Чтобы социологи анализировали
не только пресловутый обыденный язык или язык масс-медиа, но и язык так
называемой этнополитологии, этносоциологии — как раз тот язык, который
скорее замутняет, чем помогает анализировать реальные проблемы.
162
Распы в языке социальных наук
Виктор ШНИРЕЛЬМАН
Мы не должны ограничиваться констатацией того факта, что интеллектуа-
лы участвуют в конфликтах. Но надо обязательно иметь в виду в этой ситуа-
ции взаимоотношения интеллектуалов и власти. Надо иметь в виду прежде
всего, что главное — роль государственной политики, роль государства в фор-
мулировании той самой парадигмы, о которой мы говорим. Ведь там, где госу-
дарство политизирует этничность, мы и будем иметь этот дискурс именно в
этнических терминах, в том числе внутри научного сообщества.
Я могу привести два небольших примера, которые могли бы послужить хо-
рошей иллюстрацией. Возьмите в США знаменитую пентагоиальную схему
так называемых «расовых категорий», которая до сих пор господствовала.
Правда, во время последней переписи она была сильно расширена, ввели еще
несколько категорий, но это принципа-то нс изменило, все равно он остался
расовым. И вот в США конфликты формулируются и описываются прежде
всего именно в расовых терминах. У нас же мы давно имеем список пародов
и политизированную этничность. И вот мы видим, что у нас конфликтность
формулируется и описывается в этнических терминах. Иными словами, тот
образ окружающей действительности, который навязывается обществу госу-
дарственными структурами, заставляет общество именно в соответствии с
ним воспринимать происходящие вокруг процессы. Вот в чем дело-то!
Сергей СОКОЛОВСКИЙ
Ученый может ответственно заявить, и я как ученый ответственно заявляю,
что ни за что, изошедшее из меня, я не отвечаю. Объясню почему. А потому,
что я не могу контролировать последствия собственной деятельности, контро-
лировать ваше восприятие и моих слов, и моих текстов. Если я этим начну
заниматься (а механизмы есть, и мы все с ними хорошо знакомы, — это цен-
зура, это идеологические партийные чистки, это устранение инакомыслия или
разномыслия), я начинаю, так сказать, контролировать смысл. А нам не дано
предугадать, как наше слово отзовется.
По поводу смерти автора (по Барту) или что мы заложники дискурса (по
другому философу), или сомнения Деррида относительно письма как рода де-
ятельности — это уже общие места в обсуждении этой темы... Но этим и отли-
чаются социальные ученые от физиков. И мне кажется, вопрос об ответствен-
ности ученых повисает. Мне кажется, ответственность ученых возможна
только в условиях тоталитарного общества. И пример Германии с расизмом
это демонстрирует. Или наш вариант со сталинскими играми с наукой.
Олег ПАНЕНКОВ
Наверное, это наивно полагать, что ученые могут изучать социальную реаль-
ность, при этом на нее никаким образом не влияя. Скажем, физики давно уже
отказались от мысли, что они исследуют атомы, и этим дело заканчивается.
Дискурс — это понятие более широкое, чем совокупность слов или тек-
стов. Существует контекст, в котором эти слова (и тексты) производятся, кото-
рый влияет на то, какие из них выбираются и как используются. Надо отдавать
Избранные части дискуссии
163
себе отчет в том. что мы не свободны в выборе слов, а в построении предло-
жений ограничены не только нормами грамматики. Существуют социальные
границы возможного. В том, как мы говорим или пишем, проявляется наше
мировосприятие, наше положение в обществе, представления о властных от-
ношениях, справедливости, наше представление об уместности, корректнос-
ти использования тех или иных слов и т. д.
Проблемы начинаются там, где какой-то язык и соответствующее мировоз-
зрение становятся единственно возможными, точнее, воспринимаются как един-
ственно возможный способ думать о мире и действовать в нем. Наша конферен-
ция для того и собрана, чтобы посмотреть, какие есть другие (отличные от всем
известного доминирующего) способы думать об «этническом», как можно гово-
рить, избегая (вос)производства существующих властных отношений и дискри-
минации. И в этом смысле, наверное, отчаиваться не надо, потому что история
и историки говорят нам о том, что есть и раньше существовали другие формы
мировосприятия, и мыслили люди друг друга точно так же — «мы и они». — но
эти «мы и они» были совершенно иными. И, учитывая то, что существует не
так много плоскостей, в которых разделение на «мы и они» ведет к войнам,
кровопролитиям и тому подобному, наверное, имеет смысл переводить это «мы
и они» в другую плоскость из расово-этнической и культурологической.
Эдуард ПОНАРИН
Мне кажется, что не вполне правомерно сравнивать социальных ученых и
физиков. Физики признали свою ответственность, давайте мы тоже признаем
свою ответственность. Ситуация несколько разная. Все-таки физики сначала
придумали атомную бомбу, а потом се политики взорвали. Национализм при-
думали не социальные ученые. Если мы возьмем книжку Андерсена — «еван-
гелие или талмуд конструктивизма», — то увидим, что он начинает с нацио-
нализма в Латинской Америке рубежа XVIII и XIX веков. Никаких социальных
ученых, социологов й политологов в Латинской Америке того времени не было,
а национализм был. И социальные ученые только потом стали пытаться осмыс-
ливать этот процесс, это явление.
Я хотел бы поддержать мысль, что от ученых на самом деле не очень много
зависит, потому что если уже есть технология мобилизации и если есть рацио-
нальные политики, которые действуют в своих интересах, то сколько бы уче-
ные в качестве мантр и заклинаний не повторяли, что этничности не суще-
ствует, этничность будет мобилизована. Существуют какие-то глубинные
потребности в этническом языке.
Владимир Малахов, отвечая на вопросы, сказал: смотрите, есть же различ-
ные подходы к конфликту в Косово, и они разделились по национальному
признаку. По национальному — он имел в виду гражданство. То есть у росси-
ян было одно мнение, скажем, у Хабермаса — другое мнение. По посмотри-
те, что происходило внутри России. Ведь в Татарстане люди заняли совсем
Другую позицию, не ту, которую заняли в Москве, а прямо противополож-
ную. Как известно, в Москве и некоторых других местах стали записывать
Добровольцев воевать па стороне сербов. В то время как в Татарстане про-
164
Расизм в языке социальных наук
изошла встречная инициатива — записывать добровольцев воевать на сто-
роне албанцев. Это как бы подчеркивает, что этническая основа какая-то
есть. Нация, конечно, это не гражданство, и нация — это не этнос, а это что-
то между этносом и гражданством.
Александр ВЕРХОВСКИЙ
У меня в некотором роде развернутый вопрос к Виктору Воронкову, пото-
му что здесь высказывали такую мысль, что мы (академическое сообщество)
породили этнический дискурс, мы его вот сейчас и закопаем.
Я не знаю, как насчет «породили». У меня вызывает большие сомнения
возможность «закопать» в том смысле, что даже если все собравшиеся сейчас
договорились до какого-то полного взаимопонимания, все равно вне этой ком-
наты останется достаточно много по-другому мыслящих академических лю-
дей. И так будет всегда не потому, что они не понимают, а потому, что извне
академического сообщества существует запрос на вот эти эссенциалистские
представления. Это политический запрос. Я имею в виду не только каких-то
гнусных чиновников, которые хотят чем-то манипулировать, но и людей доб-
росовестно мыслящих, что называется, о том, как бы всем сделать лучше.
Можно привести много примеров этому. Я не был на Гражданском форуме,
но обнаружил решение в той его части, которая занималась национальной
политикой. Люди собрались с лучшими намерениями, и тут они чего только
не понаписали. Тут и управление национально-культурным развитием наро-
дов, и Общественная палата национальностей в Федеральном собрании, еще
что-то есть такое. Если это запрос, он настолько широкий, что всегда найдут-
ся ученые (их будет много), которые будут это развивать академическим об-
разом. Никакой же, как сказано было, объективной истины нет, значит, такой
дискурс всегда будет существовать.
С другой стороны, есть еще другой запрос, заключающийся в том, что
государство в принципе нуждается в нем. Оно нуждается в теории регули-
рования конфликта. Нуждается почти в фундаментальном смысле. В прин-
ципе, мы бы хотели, чтобы государство равномерно применяло право, исхо-
дило из правозащитного дискурса. И если бы поссорились, например, две
деревни, то они не вникали бы в то, какой национальности эти деревни, а
разобрали бы случай хулиганства. Но на практике государство очень часто
боится, что у него нет сил применить (просто, так сказать, тупо применить)
уголовный или какой-то там кодекс. И от этого испуга оно прибегает к регу-
лированию. В предельном случае — это сепаратистский мятеж. Ну нет сил
его подавить. Надо вести переговоры. А не хочется доводить до этого, по-
этому регулируют на всех предыдущих ступенях. И вот когда московские
власти после погрома в Царицыно первым делом бросились отслеживать,
не кинутся ли кавказцы бить в ответ кого-нибудь, — ну, отчасти это, конеч-
но, извращенное сознание милицейских начальников, но и вот этот есте-
ственно присущий испуг. Он существует и в международном масштабе, что
мы сейчас наблюдаем. И вряд ли в какие бы то ни было ближайшие годы,
десятилетия ситуация изменится.
Избранные части дискуссии
165
Поэтому я не очень понимаю, какое революционное действие можно
совершить такой группе либералов-конструктивистов, чтобы переубедить
общественность. Возможно ли это вообще? Мне, к сожалению, это не оче-
видно.
Ингрид ОСВАЛЬД
Мы говорим о якобы ясных границах между языками различных науч-
ных дисциплин, которые надо преодолевать. Я боюсь, что этот вопрос на
самом деле перед нами так не стоит. Дифференциация разных академи-
ческих языков в зависимости от сферы, безусловно, существовала и суще-
ствует. Однако сейчас идет процесс взаимного перетекания, пересечения,
диффузии в этих сферах. Смысл одного из главных тезисов Рихарда Мюн-
ха в книге «Диалектика коммуникативного общества» в том, что хотя про-
цесс дифференциации необратим, однако его диалектическое движение
скоро кончится. Если мы посмотрим на западные общества, то мне кажет-
ся очень заметным тот факт, что там не существует каких-то академичес-
ких сфер, которые совершенно оторваны от прочих сфер, в том числе по-
литических.
Я сейчас говорю не только о грубой инструментализации языка. Политика
может инструментализировать те понятия, которые обрели определенную
популярность. Однако мне кажется, что это не такой простой процесс. Неяс-
но, что означает «быть успешным» (здесь использовалось и такое понятие
как продуктивность) для какого-то языка. Я бы сказала, что успешен тот язык,
который может стабильно функционировать в политической сфере, во-пер-
вых; а во-вторых, который может быть успешным на рынке.
Я бы хотела еще сделать реплику по другому поводу. Речь идет о «этничес-
ком ресурсе». Люди могут сами себя называть азербайджанской или еще ка-
кой-то мафией, если это помогает напугать клиентов. Или это помогает, на-
пример, эмигрировать в Германию «этническим немцам». Я знаю, что очень
много анекдотов на эту тему. И это смешно, когда ситуация такова, что про-
ще всего эмигрировать в Германию не «евреям», не «немцам», а всем прочим
под видом «евреев» или «немцев». Разумеется, немцы и немецкое государ-
ство об этом знают. Но есть много причин, по которым для политики выгодно
закрывать на это глаза. Вероятно, представление о том, что этнические нем-
цы могут «вернуться» в Германию, более выгодно, чем какие-то другие пред-
ставления. Фактически же все уже сильно изменилось — есть скрытое и от-
крытое квотирование. И одновременно сокращается доля тех людей, которые
получают в Германии политическое убежище.
Лариса СЕМЕНОВА
Хочу кое-что проиллюстрировать на примере Эстонии. У нас в государствен-
ном секторе, который является основным поставщиком рабочих мест, чуть боль-
ше трех процентов граждан, которые относят себя к так называемому русско-
говорящему населению. Каким образом этот состав влияет на формирование и
становление так называемого этнического языка?
166
Расигм « языке социальных наук
Дело в том, что у нас существует такая шутка: — Кто ты по профессии? —
Эстонец. В государственном секторе, при заполнении всех этих ниш. а госу-
дарственный аппарат у нас очень сильно раздут, там не столь важна принад-
лежность к какой-то профессии или вообще образование, сколь важно быть
эстонцем. Поэтому и соответствующий язык формируется у нас. па котором
мы общаемся и вынуждены общаться. Здесь происходит своеобразная дискри-
минация так называемых интеллектуалов, потому что они просто нс будут по-
няты. Если они будут говорить на своем языке и придерживаться определенной
терминологии, то их просто не будут понимать. К сожалению, эстонский язык,
который применяется чаще всего в этих дискуссиях, нс настолько богат тер-
минологией, которая смогла бы отразить определенные тонкости, аспекты,
отразить точно реальную ситуацию.
В таком случае получается так: чтобы быть в этом обществе своим и пони-
маемым, ты обязательно должен отнести себя к определенной этнической груп-
пе. И тогда ты будешь свой, тебя будут понимать, и ты будешь к чему-то при-
надлежать. Таким образом, тот язык, который мы здесь используем, в Эс тонии
просто недоступен. Если большинство людей поместить сюда, они вообще не
поймут, что здесь происходит и о чем говорят. Я не говорю о себе, но Семенов
или Цилевич вообще для них непонятные люди, которые вызывают просто
раздражение.
Борис ЦИЛЕВИЧ
Есть ли у этнических предпринимателей конкуренты, которые действуют в
рамках другой, не этноцентристской парадигмы? Если есть, то бывают ли слу-
чаи, когда они побеждают? II могут ли они вообще успешно конкурировать с
этническими предпринимателями, или идеи этнического предпринимательства
являются не просто наиболее эффективной, но и единственной формой моби-
лизации своих сторонников?
Все правильно: человек во главе угла, либеральные ценности и так далее,
ио всегда ли есть у конкретного человека выбор? Я думаю, что в любом об-
ществе есть достаточное количество людей (может быть, даже большинство),
которые не согласны с вот этой этноцентристской системой ценностей. Есть
ли у них выбор? Могут ли они каким-то образом самоопределиться, найти
свое место в обществе вне вот этой, не ими сформированной системы ценно-
стей? Я думаю, что пет.
В реальности считается, что если человек нс выражает в явной форме
свою лояльность или принадлежность к определенной группе, то он авто-
матически записывается в противники этой группы. Мы это ощущаем очень
хорошо даже в нашей цивилизованной Балтии. То есть сам факт, что я, до-
пустим, выступаю против латышского национализма, автоматически запи-
сывает меня в ряды русских националистов. И этот факт вызывает страш-
ное неудовольствие и ярость настоящих русских националистов, потому что.
с их точки зрения, я никак нс имею права претендовать на такую честь —
считаться русским националистом. То есть вне этих очень жестких этно-
центрических рамок пространства, в общем-то, нет. Причем пет в прямом
Избранные части дискуссии
167
смысле слова в политике. Даже в России те политические партии, которые
пытаются работать вне этой этноцентрической парадигмы, не имеют успе-
ха, их политическое участие оказывается достаточно плачевным. Приходится
основываться па предпосылке, что другой идеологии, кроме этноцентрич-
ной, кроме национализма, у нас просто нет.
Виктор ВОРОНКОВ
Вспомните один из известнейших анекдотов про Вовочку. Учительница
предлагает детям назвать слова на букву «ж»? Вовочка называет известное
слово. Учительница говорит: — Нет такого слова! — А Вовочка отвечает: —
Как же это, Марьивапна, ж... есть, а слова «ж...» нет?!
Что я предполагал, о чем мы будем здесь говорить? Разумеется, я наивно
думал, что мы все быстренько согласимся, что дискурс надо менять, быстрень-
ко объясним себе, почему он воспроизводит расизм. И потом займемся кропот-
ливой работой над средствами, которые могли бы заменить привычный расист-
ский дискурс, над средствами, способными изменить характер социализации.
Но мы об этом вообще не говорим. Я думал, мы будем говорить о типичных
оборотах, о семантических трюках, о привычных и опасных обозначениях.
С другой стороны, я думал, что мы сейчас будем говорить, как можно было
бы конструировать новый дискурс или выращивать его из замеченных про-
клюнувшихся ростков, попытаться это все проинвентаризировать и обобщить.
Я думаю, что мы обязательно этим будем заниматься дальше.
Я хотел бы обратить внимание на то, что сказала Лариса Семенова по
поводу того, что из разных перспектив предмет разговора видится по-раз-
ному. Дело в том, что вообще дискурс о чем-то существует в разных ипо-
стасях, точнее, существует несколько дискурсов по поводу, например, «эт-
ничности». Люди пользуются вроде одними словами, но используют их
совершенно по-разному. Эти различия в использовании языка социально
обусловлены. Есть, скажем, дискурс образованного слоя. Речь идет о лю-
дях, которые в своей повседневной жизни нс конкурируют с мигрантами за
рабочие места, жилье и так далее. Для них мигранты — жители иного соци-
ального пространства. И только в кризисной ситуации они начинают предъяв-
лять мигрантам претензии, предают свои либеральные убеждения. Люди
низшего класса, которые находятся с мигрантами в отношениях конкурен-
ции, говорят уже совершенно иначе. И их трудно будет убедить, что права
мигрантов должны быть защищены. Или можно выделить дискурс хорошо
интегрированных в общество бывших мигрантов. Если мы разговариваем с
представителями национально-культурных обществ, то мы видим, какие
гигантские различия существуют между ними и новыми мигрантами, людь-
ми, которые дискриминированы, борются за выживание, которые вырваны
из сети привычных социальных отношений и т. д. Поэтому, если бы я остал-
ся в Латвии, где когда-то жил, то, может быть, я иначе смотрел бы на эти
вещи (хотя у меня столь сильная профессиональная идентичность, что я бы
все равно, наверное, в первую очередь думал не о том, что я «дискримини-
руемое меньшинство», а о том, что я социолог).
168
Расизм в языке социальных наук
В принципе я понимаю, почему очень многие, кто оказался в положении
меньшинства, смотрят на это иначе и говорят об этом иначе. Отсюда понятно,
что мы должны размышлять не только о переводе нашего языка на язык право-
защитников, но и о переводе на языки людей, находящихся в разных жизнен-
ных ситуациях.
Елена ФИЛИППОВА
У меня три небольших сюжета. Первый — о гуманитарной экспертизе и о
роли ученых в том, что происходит, о том, насколько ученые действительно
могут влиять на власть, на общество и т. д.
Надо сказать, что, по крайней мере, в нашей стране ситуация обычно скла-
дывается так: власти заказывают экспертизу для того, чтобы сказать: мы сове-
товались с учеными. Если экспертиза, которую провели ученые, их не устраи-
вает, они заказывают экспертизу другим ученым и пользуются ее результатами.
И примеров такого использования науки каждый из нас из своей личной прак-
тики может привести немало. Кроме того, среди множества текстов, которые
пишут ученые, власти и политики выбирают те, которые их почему-либо устра-
ивают, и делают публичными именно их, остальные ложатся под сукно. Пере-
оценивать возможности научного сообщества на что-то реально повлиять не
следует, поскольку общество востребует то, что в данный момент по каким-то
причинам выгодно, нужно, удобно и так далее. Известно, что и о многих назре-
вающих конфликтах ученые заблаговременно пытались проинформировать
власти, но, как правило, все эти предупреждения остаются втуне.
Может быть, имеет смысл говорить о другом: о том, что ученые смотрят
достаточно безразлично на тот вал околонаучной литературы, в том числе и по
этническим и расовым сюжетам, которая публикуется сейчас огромными ти-
ражами. Она доступна, она распространяется в массах и она не имеет ничего
общего ни с какой реальностью. А между тем у нас принято считать, что пе-
чатное слово — это нечто сакральное. Поэтому если книга опубликована, зна-
чит, так оно и есть, как в ней написано.
Очень популярны, например (особенно в среде технической интеллиген-
ции), многие «новые» исторические, этногенетические теории и прочее, и про-
чее. И вот тут, мне кажется, наше сообщество могло бы быть более активным.
Наверное, нужно писать не только для себя и нескольких десятков своих кол-
лег, но и для более широкого читателя. А для этого нужно подумать о языке,
чтобы эти писания были читаемыми, чтобы они были запоминающимися, по-
нятными, чтобы яркие метафоры там присутствовали.
Виктор ШНИРЕЛЬМАН
Несет интеллектуал ответственность или нет? Судя по книге Андерсона, не
интеллектуалы изобрели националистические схемы. Хорошо. Но если вы по-
читаете книгу Мирослава Гроха, там вы найдете прямо противоположный под-
ход. Так что все зависит еще и от того, кого вы читаете.
Говорят, в том числе и в этой аудитории, примерно так: мол, обществен-
ность ждет, что ученые ответят на какие-то вопросы. Но ведь мы уже сегодня
Избранные части дискуссии
169
как будто бы поняли, что есть очень разные ученые. И на самом деле та же
общественность, в зависимости от того, что она хочет получить, обратится
именно к тому ученому, от которого она получит именно то, что хочет. Ска-
жем, хотят ксенофобию, будут читать труды Льва Гумилева, и с большим удо-
вольствием это уже делают. И так далее... Тут тоже есть обратная связь, и не
все так просто, как хотелось бы.
Сейчас на Западе очень многие пишут о новом виде расизма. Об этом
писали и Баркер, и Тагиев, и Джилрой, и Майлз. Его можно по-разному
называть — можно говорить о новом расизме, о культурном расизме или о
дифференциальном расизме, — ситуация не изменится. После Холокоста,
скажем, в Европе заявлять себя расистом, проявлять себя откровенно био-
логическим расистом стало невозможно. Это и неприлично, это подверга-
ется осуждению и гонениям. Возникли эвфемизмы, стали использовать тер-
мин «культура», в частности. Стали использовать термины «этническая
культура», «этничность».
Я тут хочу уточнить: в термине ли дело? Я лично не против термина «куль-
тура», я бы его не отменял. Он операционален, и он работает. Но дело в том,
что иной раз такие понятия воспринимаются как застывшие, вечные. И объек-
ты, которые они описывают, тоже воспринимаются как застывшие, вечные.
Вот в чем тут дело. И когда говорится о культурном расизме, имеется в виду
ситуация, когда культурные различия воспринимаются как имманентно при-
сущие человеку, как вечные... тут полная аналогия с биологическими, расо-
выми различиями (точнее, тем, что называется расовыми различиями), но
описывается это в терминах культуры. К этому и сводится этот самый куль-
турный расизм.
Опасно ли это? Надо ли как-то на это реагировать? Безусловно, надо. Когда
нацисты пришли к власти в Германии, им не надо было ничего придумывать,
потому что все расистские идеи уже были в немецкой науке. И была евгеника,
и был расизм, то, что называется научным расизмом. Мало того, немало не-
мецких ученых без больших усилий, без большого давления со стороны на-
цистских властей продолжали развивать эти свои концепции. Но я не хочу
обвинять всех немецких ученых, были разные люди, некоторые это делали с
наслаждением, а некоторые под сильным давлением. Очень небольшое коли-
чество пыталось сопротивляться, но разная у них была судьба.
Я, честно говоря, не вполне согласен с Сергеем Соколовским, что ученый
не отвечает за то, как его слова будут интерпретированы. С одной стороны,
ученому действительно трудно контролировать то, как его слова будут интер-
претированы, а они могут быть интерпретированы очень неадекватно. Скажем,
есть книга «Расовый смысл русской идеи». Я мог бы привести еще такого
рода литературу, там есть ссылки на наших ведущих, ученых-антропологов.
Что должен делать ученый в этой ситуации? Разные есть варианты. Я думаю,
это одно из нужных действий — - ученый может заявить в прессе, что он про-
тив такого рода использования своих идей. Я думаю, у него есть на это пол-
ное право и полное основание.
170
Расизм в языке социальных наук
Спор о терминах
Василий ФИЛИППОВ
В какой степени правомерно то сугубо расширительное значение термина
«расизм», которое вводит Владимир Малахов? В какой степени это лингвис-
тически обосновано? И не затруднит ли это окончательно взаимопонимание
в нашем коммуникативном пространстве? Так же как теперь уже совершенно
не понятно, что хочет человек сказать, когда он пишет о нации, народе, этно-
се. Читаешь и не понимаешь, единомышленник это или оппонент.
Сергей СОКОЛОВСКИЙ
Для меня лично нет проблем, какие слова употребляет тот или иной ав-
тор, — это его дело. И с какими значениями... «Занято» ли слово, то есть
имеет уже устоявшееся значение, а он туда вкладывает собственное, или нет,
меня это ни в малой степени не волнует, потому что я считаю, что термин
живет только в авторских терминосистемах. Никаких других не существует.
Хочешь понять — читай автора. Если автор выстроил свою терминосисте-
му некорректно, внутри нее существуют какие-то проблемы, то в рамках это-
го конкретного, локального текста или авторского дискурса можно предъяв-
лять претензии. Какие-то там переносы между дискурсами в этом смысле не
выстраиваются. И, в общем, таких претензий и нельзя предъявить.
Мы зачастую путаем два вида терминосистем: одни технические, где одно-
значность просто обязательна, потому что там если не тот винтик или не по тому
ГОСТу — самолет не полетит; другое дело — научный дискурс, где все обсужда-
емо. И где если концепция красива, то можно простить за старые слова с новы-
ми значениями. Но это не относится к этому конкретному случаю расизма.
Если говорить о конкретном случае расизма, то, мне кажется, никаких од-
нозначных трактовок нет, а расширительных много. Были дискуссии, обсуж-
дать ли как случаи расизма взаимоотношения между разными европейскими
обществами и так называемыми мигрантами? Случаи ли это расизма или но-
вые технологии власти, которые можно концеп туализировать как-то иначе? Но
это же научные вопросы, вопросы для научного анализа. Если окажутся какие-
то прорывы и интересные идеи у тех людей, которые рассматривают это как
особый вид расизма, мы будем только радоваться. Если мы увидим в альтерна-
тивных построениях эти взаимоотношения как новый вид власти, — я и это
буду приветствовать.
Алексей СЕМЕНОВ
Дисциплинарные науки сильны тем, что строятся на понятийных аппара-
тах, которые всеми разделяются, то есть понимаются более-менее одинаково.
Это именно то, вокруг чего мы бьемся: некие определенные конвенциональ-
ные восприятия понятий, определений и т. д. Если этого нет, то как вообще
строить дискуссию? Каждый раз в каждой аудитории начинаем сначала уточ-
нять понятия, на что уходит уйма времени, и вообще не добиваемся результа-
та? Вот такой парадокс-вопрос — что делать?
Избранные части дискуссии
171
Сергей СОКОЛОВСКИЙ
Мне все время кажется, эти опасности непонимания преувеличиваются.
Во-первых, если человек не понимает, а хочет, желает понять, он всегда смо-
жет в диалоге с автором уточнить все это. Ведь все предъявлено, что называ-
ется, либо в речи, либо в тексте. Если предъявлено более или менее ответ-
ственно, то можно разобраться, какие смыслы человек вкладывает. Оказалось
непопятным — можно переспросить. Я не вижу здесь сложностей принципи-
ального характера.
Все время ведь происходят сбои в коммуникации, постоянно, потому что
каждый человек несет свою идиому, свой язык, вообще говоря. Лингвисты
просто не нашли еще, как бы не отваживаются прийти, опуститься в своем
расчленении человечества, в своих классификациях до уровня человека, хотя
и знают, что каждый человек несет собственный язык. Но как-то при этом мы
все же общаемся. И вот этот феномен общения мне внушает оптимизм, что и
в случае частных словарей, научных мы все-таки будем друг друга понимать.
Если все время призывать держаться традиций — мы тогда остановим на-
уку. Мы будем собирать самолеты с правильными винтиками, которые поле-
тят, но в смысле мышления — мы его остановим, как только запретим людям
вкладывать новые смыслы в старые понятия, допустим. Или мы пойдем по
пути постоянного изобретения неологизмов. Ведь я не против того чтобы ис-
пользовался термин «раса» или термин «антропологический тип», хотя «ан-
тропологический тип», мне кажется, удачнее, уместнее и точнее. Я против
реификации этих понятий, когда классификационные конструкты (очевидные)
наделяются независимым бытием, на них навешиваются еще, так сказать, яр-
лыки особых психических или духовных качеств. А что это такое, «мента-
литет» или «национальный характер», как не обусловливание духовных или
психических качеств некими физическими, потому что с нашими приморди-
алистскими трактовками этничности это и есть расизм, то есть оба постулата
здесь складываются в расистскую концепцию...
Виктор ВОРОНКОВ
Все-таки вопрос с терминами остается неясным. Я могу привести пример
одного своего коллеги, который в начале 1990-х годов выступал в Германии с
исключительно интересным докладом, связанным с трансформацией в Рос-
сии. Я был восхищен этим докладом, подошел к своему немецкому коллеге и
спросил, как ему это понравилось. Он сказал: «Это, вероятно, очень интерес-
но, он говорил много необычных вещей, но я совершенно не понимаю, что с
этим сделать и как это встраивать в то знание, которое разделяет наше сооб-
щество. Это какой-то самородок, который говорит на своем языке, непонят-
но, как перевести на привычный нам язык. Понятия, которые он употребляет,
рождены им самим».
В общем, сложилось в нашем научном сообществе такое положение, что
действительно существует ряд словарей, мы знаем, как переводить из одного в
Другое. И важнейшая наша задача — это позиционировать наше знание, ре-
зультаты нашего исследования, когда мы делаем сообщения. И мы не вообще
172
Расизм в языке социальных наук
употребляем термины, а говорим, что мы придерживаемся вот такой позиции,
такой-то школы, такой-то парадигмы. И тогда все понимают, на каком языке
мы начинаем говорить. Вот Лена Филиппова мне скажет что-нибудь про этнос,
и я сразу понимаю, что она позитивист... И если я стану критиковать ее, то в
том же позитивистском языке, а не исходя из того, что я феноменолог.
Мне кажется, что обязательно нужно договариваться, терминами из какого
словаря мы говорим. Количество словарей ограниченно, и мы не должны каж-
дый раз много читать конкретного автора или долго с ним разговаривать, чтобы
понять, что он еще за новый термин изобрел. Пусть он только укажет словарь.
Сергей СОКОЛОВСКИЙ
Сомнения понятны. Я вспомнил сразу... может быть, я не прав в диагнозе...
вы не про Элиаса говорили? Не про Норберта Элиаса, нет? Крупный социо-
лог, создавший собственный словарь. И что с этим делать? Либо ему дове-
рять, и ученики, так сказать, понесут это знание, в котором, действительно,
много интересного, в будущее; либо не принимать на тех основаниях, что его
концептуализация закрыта массой неологизмов, новаций — не только терми-
нологических, но и понятийных, и его смыслоразличсния оказываются для
нас пустыми.
А вот эта интенция, которую бы я назвал как логоцентристскую или фило-
логоцентристскую — попытаться выстроить новую всеобъемлющую концеп-
цию, в которой было бы все ясно и понятно, то есть еще один метанарратив,
который, так сказать, упорядочивает все наличное знание, исходит, конечно,
из концепции кумулятивности знания, которое оспаривается многими сегод-
ня. Когда я говорю «многими», я имею в виду Т. Куна, допустим, с его идеей
смены парадигм, или П. Фейерабенда, или идею французской философии,
которая продолжает бороться с метанарративами, как Ж.-Ф. Лиотар, или с
логоцентризмом, как Ж. Делез.
Мне кажется, что нам не хватает вот чего. Нам пе хватает, условно говоря,
психоаналитической истории науки; потому что наши собственные вожделе-
ния власти не позволяют увидеть, что быть понимаемым — это не значит рас-
пространить свою концепцию на всех остальных или, так сказать, встроиться
в некое сообщество, которое говорит на одном языке. Я все время хочу подчерк-
нуть, что для того, чтобы быть понятым, нужно только желание и ответствен-
ность за собственные смыслы. И все. А почему-то существует некая боязнь по
поводу того, что одни и те же слова наполняются разными смыслами, или при-
думываются новые слова для обозначения старых понятий. Ведь как только
происходит это опознание, — ага, в этом старом слове совершенно иной
смысл — это повод, для того чтобы заинтересоваться, может быть, там как-то
интересно связанные новые идеи.
Василий ФИЛИППОВ
На мой взгляд, поиски общего языка в науке просто необходимы. Действи-
тельно, терминологический разнобой стал таким удручающим, что мы пере-
стаем порой понимать друг друга.
Избранные части дискуссии
173
Сергей говорит, что, дескать, это — «интимное» дело каждого. У каждого —
свой категориальный аппарат, и всяк просто должен корректно его описать.
Если бы вес пишущие об этничности так и поступали, я бы с этим согласился.
Но ведь на ниве нашей науки подвизается огромное число «специалистов по
национальному вопросу». Какая-нибудь госпожа Болтенкова, размышляя об
этническом федерализме, в слово «нация» вкладывает в разных контекстах аб-
солютно различный смысл. И понять, что она при этом хочет сказать, просто
невозможно. В результате совершенно несостоятельна любая научная крити-
ка подобного рода творений.
Видимо, чтобы преодолеть категориальный разнобой, надо на каких-то
этапах развития науки договариваться о смыслах, заключать своего рода
конвенции.
Елена ФИЛИППОВА
На мой взгляд, некоторые явления, которые объективно существуют, опи-
сываются не теми понятиями, которые реально отражают суть этих явлений.
И поэтому мне хотелось бы предложить обсудить такие понятия, которые очень
широко фигурируют во всевозможных текстах — ив научной, и в околонауч-
ной, и в общественной литературе. Это такие понятия, как «коренное населе-
ние», причем не только в значении «коренные малочисленные народы», как
это зафиксировано в конвенциях, но и, например, «коренное население Перм-
ской области» или «нации и народности N-ской области», или «национальные
и межнациональные отношения», «национальная напряженность» и т. д. Что
такое национальная напряженность, я просто никак попять не могу. Невозмож-
но попять — она то ли есть, то ли нет. Но вот следующие вещи: «национальные
СМИ». Имеются в виду газеты, журналы, радиопередачи, условно говоря, та-
тарские, башкирские, чувашские... Понятно, что понятие «национальные СМИ»
должно бы означать средства массовой информации данного государства. Чем
заменить этот термин, описывая реально существующие газеты, передачи и
так далее? «СМИ на языках этнических групп»? Но они часто функциониру-
ют на русском языке, и тем не менее это татарские, немецкие и пр. СМИ — по
своей тематике, целевой аудитории и пр. «Газеты, издаваемые национально-
культурными обществами»? Нет, это тоже не всегда так.
Термин «национальная школа» тоже мне очень нравится. Получается, что
«национальная школа» — это не система образования, существующая в госу-
дарстве, а... нерусская школа.
Что делать с понятиями «родной язык», «национальный язык»? А какой
еще бывает язык? Распространенное клише «русский и родные языки» под-
разумевает, видимо, что русский язык родным быть не может ни для кого и
никогда.
Почему я считаю, что это важно обсуждать? Потому что по долгу службы
через мои руки проходит очень много текстов, в которых вся эта лексика идет
сплошным потоком. Если так все и публиковать, да еще и под академическим
грифом, — это означает затверживать в сознании совершенно неадекватный
понятийный аппарат. В то же время, те проблемы, о которых люди пишут.
174
Расизм в языке социальных наук
имеет смысл обсуждать — то же развитие образования, обслуживающего по-
требности каких-то лиц, принадлежащих к меньшинствам, те же СМИ и так
далее. Но на каком языке об этом говорить?
Сергей СОКОЛОВСКИЙ
Понятийный аппарат сам нуждается в деконструкции. В частности, рас-
сматриваемый мною дискурс конституционного права неоднороден настоль-
ко, что возникает сомнение, что мы находимся в едином дискурсивном поле.
Непонятна хронологизация этого поля, потому что непонятно, в каком време-
ни мы находимся. Разные фрагменты его можно датировать разными истори-
ческими периодами.
Рассуждая сейчас о неоднородности дискурса (я должен, наверное, упо-
треблять множественное число — дискурсов), я хочу отметить, что сама эта
неоднородность является одной из предпосылок, правда, не самых сильных,
которая используется для создания различных режимов для разных категорий
населения. Если посмотреть на весь корпус нашего права в этой области регу-
лирования этнических отношений, то мы увидим, что там есть разные кате-
гории населения. Если мы еще сюда подключим и международное право, и
российское право, зафиксированное не только в текстах конституций, но и в
вытекающих из этих конституций законов как федерального уровня, так и
местного, мы увидим, что разные категории населения наделяются разными
объемами прав и обязанностей. И фактически (по крайней мере, в социологи-
ческом, а не правовом смысле) это означает, что созданы различные режимы
гражданства для этих категорий.
Игорь КУЗНЕЦОВ
Я хотел бы в рамках дискуссии сделать небольшое сообщение, которое я
назвал бы «“Тени классиков” и “читающие политики” о некоторых нацио-
нальных вопросах: турки — хемшилы — армяне». В этой истории три дейст-
вующих лица: ученые «специалисты по межнациональным вопросам»; власть,
особенно местная; одна из групп так называемых «турок-месхетинцев».
Сообразно «здравому смыслу», институализировавшемуся никак не позднее
XIX века, нации и народности (последние отличаются от первых тем, что в
отношении их просто не поднимается язык сказать «нации») БЫЛИ, если нс
ВСЕГДА, то уж во всяком случае, очень долго, и само существование таких под-
разделений Homo Sapiens, как «русские» и «турки-месхетинцы» — вполне
реальный факт. Словом, разодетые в пестрые костюмы мужчины и женщины,
которые пляшут во время фестивалей, специально для них устраиваемых, —
результат «акта божественного творения». Все так, как будто бы средневеко-
вый монашеский спор номиналистов и реалистов каким-то образом уже за-
кончился и притом в пользу последних! Идея врожденности наций, почерп-
нутая во французском ренессансе, через 150 лет, состарившись в виде «теории
этноса», доковыляла до научно-исследовательских институтов системы АН
СССР. Понадобилось еще лет десять, чтобы «старушку» признали политики
и национальные идеологи.
Избранные части дискуссии
175
Но вот беда, именно когда интеллектуальные волнения вроде бы улеглись,
к старту подоспела очередная «новенькая» (но, честно сказать, уже опять с
изрядными морщинами) идея. Не случайно на последнем Конгрессе этноло-
гов и антропологов России, что был в сентябре в Нальчике, на секции теории
науки (sic!) только и говорилось что об эссенциалистах (те, кто вериг в не-
зыблемость «этноса» и свои корни) и конструктивистах (те, кто в этом со-
мневается и, наоборот, считает, что национальное самосознание весьма по-
движно и что нации и «этносы» вовсе не похожи на вековые дубы). Спор, в
общем-то, начала семидесятых.
«Турки-месхетинцы» начали переселяться в Краснодарский край, на тер-
риторию четырех районов, попарно граничащих друг с другом (Абинского и
Крымского, Белореченского и Апшеронского), в основном из Узбекистана пос-
ле ферганских событий 1989 г. Разные оценки численности их здесь от «мсмо-
риальской» до «официальной», выраженной в газетах, колеблются в пределах
13—20 тысяч человек2. Турки никогда не имели статуса беженцев. Попав в Рос-
сию еще до распада СССР, тем не менее в массе своей они не получили нового
российского гражданства, как и полагающейся по законам Российской Феде-
рации регистрации по месту жительства (прежде прописки). А в условиях
Краснодарского края, на территории которого долгое время действовали за-
конодательные акты, явно противоречащие российской Конституции, это оз-
начает, что они не имеют законных прав на недвижимость, которой пользу-
ются; не принимаются на работу; не получают паспортов; их браки не
регистрируются; им не выдают свидетельств о рождении и т. д. и т. п.
Ничего, по сути, не изменила и «охота на ведьм», организованная в мае-
июне 2000 г. федеральной властью против регионального законодательства,
нарушающего Конституцию. Устранение противоречий более чем в 50 зако-
нодательных актах Краснодарского края закончилось законодательной же ини-
циативой по внесению в Госдуму проекта Федерального закона «О миграции
в Российской Федерации», предпринятой 6 декабря 2000 г. Краснодарским
краем и Республикой Адыгея.
Позволю себе предположить, что законодательные «ошибки», о которых упо-
миналось выше, тоже появились не случайно. Длительный период безраздель-
ного господства науки в органах краевой власти и местного самоуправления,
напряженной работы всех отделов и комиссий по национальным вопросам
дал свой эффект. Были сотворены целые теории о демографическом балансе
этнических групп в регионе и о культурной несовместимости «коренного»
(читай «славянского») населения и мигрирующих «лиц кавказской националь-
ности». Все логично: если «этносы» существуют, то, значит, их можно потро-
гать. Если они осязаемые, то, значит, при столкновении будет больно. — На-
ливаем в колбу два противоположных по химическому составу вещества и...
взрыв! Или подсоединяем неправильно два проводка и... замыкание! Или по-
зитивный образ: прививаем рожь пшеницей — ничего не получается!
2 Осиное А. Г. Российский опыт этнической дискриминации: Месхетинцы в Красно-
дарском крае. М.: Звенья, 1999.
176
Расизм в языке социальных наук
Лидеру «турецко-месхетинского» общества в станице Варениковской при-
надлежит чудный афоризм: «Мы, турки, помогли возродить казачество, а те-
перь казачество должно помочь нам вернуться на историческую родину». Ка-
зачество — основной оппонент турок. Казачество, как и другие «этносы»,
придуманные на партийных слетах — уйгуры, алтайцы, казахи, таты-иудаис-
ты, — «турки-месхетинцы», несомненно, конструируемая общность. Их ак-
тив группируется вокруг нескольких общественных организаций — «Умид»,
«Хена», Краевое отделение Международного общества месхетинских турок
«Ватан», — из которых наиболее структурировано последнее. Идеологи «Ба-
тана» и просто читающие люди настаивают на другом самоназвании — ahisha
turklari («ахалцихские турки»). Они имеют в виду то, что районы Грузии, от-
куда их депортировали (Ахалцыхский, Аспинзский), в Османское время вхо-
дили в границы Ахалцихского пашалыка Турции. Напротив, грузинская сто-
рона приучила всех называть эту группу населения «месхетинцами», чтобы
подчеркнуть, что эти же самые районы, служащие современным туркам ис-
торической родиной, некогда были Месхетией — исторической провинцией
Грузии, и что это никакие не турки, а отуреченные грузины.
Но действительность еще запутаннее — среди тех, кого мы называем «тур-
ками-месхетинцами», есть не только потомки депортированного Сталиным
населения из Месхетии, независимо от того, кем были их предки, но также
еще целый ряд других групп: кочевники-терекеме, которые по языку и куль-
туре ближе азербайджанцам; лазы и аджарцы из Батуми, лишившиеся свое-
го языка и перешедшие на турецкий; поша — аджарские цыгане; наконец
хемшилы. У каждой из них своя история, свои требования. Например, если
«грузинская Сибирь» — Месхетия действительно до сих пор пустует, то пер-
спектива возвращения последних четырех групп, депортированных из ок-
рестностей курортного Батуми с высочайшей плотностью населения и за-
стройкой из пансионатов и многоэтажных домов, не больше, чем если бы
убыхи и садзы, живущие сейчас в Турции, добивались своей репатриации в
центр Сочи.
Естественно, люди, которые ратуют за жесткие меры, не интересуются эти-
ми различиями. Для них представители всех этих групп в лучшем случае про-
сто турки, в худшем — «чурки», «черные», «лица кавказской национально-
сти». В августе 1997 г. в поселке Виноградном Крымского района за якобы
имевшее место изнасилование на почве педофилии выселили две семьи «ту-
рок-месхетинцев». Оказалось, что на самом деле это были тюркоязычные ад-
жарцы и крымские татары.
О хемшилах особый рассказ. В настоящее время подавляющее большин-
ство исследователей считает их потомками мусульманизированной части ам-
шенских армян, сохранившими родной армянский язык3. В XIX в. они насе-
ляли восточные районы Трапезундского вилайета Турции (Лазистан). В 1878 г.
по Сан-Стефанскому мирному договору самая восточная часть территории
3 Торлакян Б. Г. Этнография амшенских армян // Армянская этнография и фольк-
лор. Исследования и материалы. № 13. Ереван, 1981 (на арм. яз.).
Избранные части дискуссии
177
турецкого Лазистана вошла в состав Российской империи, образовав Батум-
ский округ. В двенадцати из перешедших под новую юрисдикцию селах про-
живали хемшилы. 25-26 ноября 1944 г, по решению Государственного коми-
тета обороны, они вместе с греками, курдами, турками были высланы из
Аджарии в Кыргызстан и Казахстан как «неблагонадежное население».
В 1982-1984 гг. 22 хемшильские семьи переехали из Кыргызстана в Апше-
ронский район и примерно в это же время вместе с первыми семьями турок,
курдов и др. — в станицу Пшехскую Белореченского района Краснодарского
края. После узбекско-киргизского конфликта в 1990 г. из Ошской и других
областей Кыргызстана сюда бежало еще несколько десятков их семей (по дан-
ным Александра Осипова, было около 200 семей4).
Как и сотни лет назад хемшилы не знают, кем им быть. Многие соотносят
себя с турками, другие в равной мере считают себя турками и хемшилами.
Все это закреплено и в официальных документах: у очень многих хемшилов
в советских внутренних паспортах в графе «национальность» стоит запись
«турок» или «турок-хемшил». Наконец, и хемшилов и месхетинских турок
объединяют ксенофобские настроения их соседей. Во всех основных требо-
ваниях «ватановцев» хемшилы фигурируют как одно из их подразделений.
Но попав в Краснодарский край, хемшилы обнаружили, что их «родной
язык» является родным и для их новых соседей-армян. Хемшилы и амшен-
ские армяне живут на соседних улицах и в одних и тех же кварталах. Акти-
висты амшсноармянских общин несколько раз уже предпринимали попыт-
ки устроить нечто типа дискуссии или круглого стола с расширенным
представительством хемшилов. Основная идея подобных акций — «просве-
тить» хемшилов в том, что их предки были амшенскими армянами и что
благом для них сегодня будет постепенный отказ от ислама и «возвращение»
в Армянскую церковь.
И дело вроде бы сдвинулось с точки. Отдельные лидеры хемшилов поня-
ли, что добиться своих прав, идя в одном строю вместе с турками, уже невоз-
можно. Надо выбирать. Если сбудется когда-нибудь вторая часть афоризма о
взаимопомощи турок и казаков в вопросах их самосознания, то на «истори-
ческую родину», в Месхетию, турки могут поехать и без хемшилов. А значит,
при помощи опять-таки ученых и политиков нет-нет да и возникнет еще один
новый «этнос». Правда, с его научной классификацией перед учеными вста-
нут обычные проблемы, например, такая: считать ли хемшилов, как армян,
палеоэтносом (так сказано в последней энциклопедии народов России) или
же, как турок — сравнительно молодым народом (с XV в.)?
Юрий ДЖИБЛАДЗЕ
Меня интересует вопрос о том, как какие-то элементы языка из инструмен-
тов описательных становятся предписательными, нельзя рассматривать как
исключительно академический. Скажем, на уровне политики «регулирования
миграции» или деятельности правоохранительных органов, исходя из поня-
4 Осипов А. Г. Хемшины, хемшилы, хемшиили. Неопубликованная рукопись, б. г.
I7S
Расизм в языке социа льных наук
тия, например, «азербайджанская преступная группировка» или «азербайджан-
ская этническая преступность», делается вывод, что нужно создавать специ-
альный отдел, который занимается «этническими» преступными группиров-
ками. Потом делается вывод, что на самом деле прописка и паспортная система
нужны потому, что люди этой этнической группы склонны к преступному или
нелегальному образу жизни — не регистрируются, например, и нужно их про-
верять. Тогда и возникает дискриминационная практика. Возникают такие
механизмы, как face control или racial profiling. Людей останавливают па ули-
це, заведомо предполагая, исходя из принятого языка, из постоянно повторя-
емых экспертных или официальных слов, что «азербайджанцы» предрасполо-
жены к какому-то противоправному поведению. Это гипотеза, я не утверждаю,
что буквально так, по прямой цепочке, все и происходит в жизни. Но исходя
из этой гипотезы, мы и собирали нашу конференцию с целью (это была одна
из целей) посмотреть, как академический язык в разных сферах — социоло-
гии, антропологии, этнологии, конфликтологии и так далее, — транслируясь
в политическую, общественную и так далее практику, приводит не только к
расистскому дискурсу, но и к дискриминации.
Виктор ВОРОНКОВ
Мне не хотелось бы, чтобы мы дискутировали понятие «расизм». Мы долж-
ны, может быть, договориться о том, что это достаточно широкое понятие,
которое претерпело эволюцию в течение XX века, и сегодняшнее понимание
расизма намного шире, чем то, которым мы привыкли пользоваться. Мы опи-
раемся па некоторую новую традицию, которая особенно подробно изложена
в работах Т. ван Дайка и Стюарта Холса или Майлза, например, формулиров-
ки расизма которого приводит ряд словарей.
Я вспоминаю пресс-конференцию после первой, годичной давности кон-
ференции неправительственных организаций. Самый бешеный отпор со сто-
роны одного из участников, кажется корреспондента «Коммерсанта», вы-
звало утверждение, что наша страна является расистской, наше государство
является расистским. Естественно, если иметь в виду привычное значение
понятия «расизм» — «человеконенавистническая идеология» и т. п., то слож-
но доказать его применимость к российскому контексту. Я бы сказал, что
только отдельные радикалы готовы признать, что они «расисты». Мы имеем
дело с тем, что принято обозначать как «современный расизм» или «куль-
турный расизм». На уровне лексики и риторики он имеет мало общего с
«традиционным расизмом», однако, как показали в своих докладах Влади-
мир Малахов, Сергей Соколовский и другие, имеет много общих допуще-
ний и ментальных клише. У людей, полагающих себя «нормальными», это
всегда вызывает отпор. Но наши естественные наблюдения и результаты
целого ряда исследований показывают, что расистское мышление в России
доминирует.
Мы вынуждены признать, что современный расизм в нашем обществе не
проблематизирован, он (вос)производится в процессе социализации: через
разговоры в семье, детские книги, через школьные учебники, масс-медиа, про-
Избранные части дискуссии
179
фессиональныс экономические и политические дискурсы и т. д. Эти дискур-
сы развиваются людьми большинства, институтами большинства, они укреп-
ляют сознание и практики превосходства одних групп над другими. И по-
скольку мы живем в этом дискурсе, то нам трудно посмотреть на проблему со
стороны, у нас нет (или почти нет) другого языка. Мы должны отстраниться и
посмотреть на все из другой перспективы. И мы используем опыт исследова-
ний, проводимых в других странах, выводы, которые были сделаны на дру-
гом эмпирическом материале, но, конечно, в фокусе внимания российский
контекст развития дискуссии об «этнических»/«расовых» различиях.
Мы поставили перед собой задачу, как Мюнхгаузен, вытащить себя за во-
лосы из болота, пытаясь каким-то образом отстраниться и посмотреть со сто-
роны на нас самих и на других представителей «элит», которые развивают
основные политические концепты, вырабатывают важные для множества
людей решения и способы контроля за выполнением этих решений. Когда мы
говорим о расизме снизу, мы должны помнить, что этот расизм подготовлен
элитами, он определяется, дефинируется на макроуровне, в языке власти боль-
шинства, и потом воспроизводится, реализуется на микроуровне в непосред-
ственной коммуникации.
Владимир МАЛАХОВ
Мне кажется, надо проводить четкое различие между конструктами социаль-
ными и конструктами теоретическими. Когда мы говорим, что нечто есть кон-
структ, надо понимать, в каком смысле это конструкт, где он существует — в
общественных отношениях или в теоретических построениях.
Хотя Виктор и предложил «запретить» обсуждать содержание таких по-
нятий, как «расизм», дабы избежать спора о словах, все-таки трудно этому
запрету полностью последовать. Этот спор по поводу реальности «расы» на-
помнил мне спор о реальности «этничности». «Этпичиость» (понятие «эт-
ничность») нельзя отменить. Мне кажется, что одним из высших пунктом на-
шего обсуждения была реплика Виктора, где он нам предлагал отказаться от
термина «этничность». Это так же хлестко и эффектно, как призыв В, Тишко-
ва забыть о нации. Если захотеть провести какую-то пиаровскую акцию этого
мероприятия, то лучшего не придумать: пусть в газетах напечатают, что со-
брались в Питере какие-то экстремисты и сказали, что нужно забыть об эт-
ничпости. По-моему, очень хороший ход. Хотя я, конечно, вульгаризирую:
предложение Виктора касается лишь языка науки, языка общества это не ка-
сается. Подобные «запреты» — это наши собственные конвенции. Надо по-
думать, какая стратегия здесь была бы оптимальной.
Так вот, мое предложение в этой связи — найти компромисс между двумя
крайностями. Достаточно очевидно, что па уровне фенотипа различия есть.
Называть их расовыми или не называть, но они есть. Они фиксируются нашим
взглядом, независимо от наших идеологических предпочтений. Я думаю, от-
рицать их бессмысленно. И дело заключается не в отрицании или утвержде-
нии различий, а в их интерпретации. Расизм начинается там, где эти различия
определенным образом интерпретируются.
180
Расизм в языке социальных наук
Виктор ШНИРЕЛЬМАН
Вот раздаются голоса: «этнос» — это плохой термин, в нем все дело, да-
вайте перестанем использовать этот термин, и все будет хорошо. Я хочу при-
вести один небольшой пример. В первой половине XX века на Западе очень
активно использовался термин «раса». Мы уже здесь упоминали научный ра-
сизм, который был тогда очень популярным, очень сильным течением. Двад-
цать лет Эшли Монтэгю боролся против термина «раса» и писал буквально
следующее: давайте вместо «расы» введем термин «этническая группа», это —
термин нейтральный, не нагруженный какой-то ценностной информацией; да-
вайте его введем, и все будет нормально.
Что мы видим сейчас, когда все вокруг пользуются этнической терминоло-
гией? Решило ли это проблему? Так в терминах ли дело? Может быть, стоит
говорить не столько о терминах, сколько о концепциях в целом, о картине
мира, которая создается государственной машиной и транслируется на обще-
ство через школу и СМИ?
Я сейчас рискую быть обвиненным в том, что я недостаточный конструк-
тивист. И тем не менее я приведу сейчас один любопытный пример, который,
кстати, касается и дискурса повседневности.
Было время, когда рядом с моей квартирой была коммунальная квартира.
Там жили две семьи: одна мордовская, а другая карачаевская. В мордовской
семье очень любили свинину. В квартире была единая кухня. Так что эти люди
все время там жарили свинину. Карачаевцы, как вы понимаете, мусульмане.
Можете себе представить напряженную обстановку, которая там складыва-
лась. Значит, культурный фактор влияет или не влияет? Значит, можем ли мы
отказываться так уж радикально от роли культурного фактора?
Владимир МАЛАХОВ
Это как раз к вопросу о феномене, который называется культурализация
социального. Действительно, если мы хотим продвинуться в своей деконст-
руктивистской практике дальше, то вслед за «этносом» должны последовать
«культура» (культура, понятая в эссенциалистском смысле) и «культурцент-
ризм» как вариант или как политкорректный заместитель этноцентризма. Что
я имею в виду? Отношения, в которые вступают люди, противоречия, кото-
рые между ними возникают, конфликты, которые могут между ними разго-
раться, — это часто отношения, противоречия и конфликты самого разного
рода. Бытовые, экономические, правовые и т. д. У них может быть, а может и
не быть составляющей, которую мы называем этнической, но сейчас очень
стало модно их «культурализировать» — перетолковывать их в терминах куль-
туры. Здесь таится очень серьезная опасность. И аналитическая работа социо-
логов могла бы состоять в том, чтобы эту опасность отслеживать. Параллель-
но с этой опасностью существует другая, тоже вскользь здесь упоминавшаяся.
Это «морализация» социальных феноменов, перетолкование социальных проб-
лем в проблемы моральные.
Избранные части дискуссии
181
Виктор ВОРОНКОВ
Недавно на конференции в Казани разговор без конца варьировал вокруг
границы «татары — русские», мол, такая культура — не такая культура. Буду-
чи знаком со многими людьми, которые называют себя «татарами», либо кото-
рых другие называют «татарами», я не паходил ничего такого особенного, что
бы их отличало от тех, кого считают «русскими». Дело в том, что в российских
городах повседневные практики одинаковы, к каким бы «этническим» груп-
пам мы ни относили конкретных людей. Эти практики обычно различаются
по другим признакам — по уровню образования, по принадлежности к опре-
деленному милье. И я тогда вспомнил, каким образом Соссюр когда-то опи-
сывал трансформацию возникновения романских языков. В Римской импе-
рии латынь существовала как язык империи. Потом империя распалась, связи
между отдельными частями империи были разрушены, язык на разных тер-
риториях различным образом трансформировался. Так что сегодня можно
сказать, что латынь продолжает существовать в различных ипостасях: во
Франции как французский язык, в Испании как испанский, в Румынии как
румынский и так далее. С культурой примерно то же самое. Культура вообще
одна, но на разных территориях она проявляется в разных формах с какими-
то особенностями. И действительно, жители Казани живут, может быть, не
совсем так, как жители Петербурга или Баку, или Чикаго; но в принципе их
культура является частью общей человеческой культуры при всех ее локаль-
ных особенностях. Поэтому мы должны не наклеивать этикетку «татарская
культура», акцентируя внимание на поиске границ и различий, а обсуждать
особенности культуры жителей такого-то города или такой-то местности.
Понятие «культура», по моему разумению, достаточно вредное. Я бы под-
черкивал, что мы все принадлежим к одной культуре, и говорил бы о субкуль-
турах. Здесь кроется принципиальное различие. Когда мы говорим «субкуль-
тура», то это отношение «интра» — внутри чего-то общего, различия внутри
одного, акцент делается на общем, а не на особенном. А когда мы говорим
«культура», то это «интер» — это акцент на различиях, выстраивание границ
между различными общностями. Понятие «культура» в этом смысле посте-
пенно замещает справедливо выброшенное из употребления понятие «раса» и
начинает выполнять его функции.
Какой вывод я хотел бы предложить из того, что сказал? Первая задача со-
здания нового дискурса — это демифологизация, деконструкция границ. Наш
язык должен не воспроизводить их постоянно, а разрушать. И меньше обоб-
щать и меньше типологизировать, а рассматривать, когда мы что-то анализи-
руем, конкретных людей, конкретные случаи, конкретное поведение, конкрет-
ные процессы.
Юрий ДЖИБЛАДЗЕ
Мы, конечно, понимаем, что не в словах дело. Если мы удалим из дискурса
«этничность», «культуру» и еще что-то подобное, то всегда найдется кто-то,
кого будут дискриминировать каким-то другим признакам. Холокост — до-
статочно яркий пример. Уничтожали ведь не только евреев или цыган, кото-
182
Расизм в языке социальных наук
рых можно описать как бы по этническому или религиозному признаку. Унич-
тожали и инвалидов, и геев, и умственно отсталых, и людей не с тем разме-
ром головы... На самом деле таджиков в России бьют не потому, что у них в
паспортах написано «таджик», а потому, что те, кто их бьет, считает их чужи-
ми. Всегда найдется какой-нибудь субститут. Мы должны из этого выводить
более общие размышления о дискриминационном дискурсе и соответствен-
но практиках.
Андрей ТУЗИКОВ
На мой взгляд, то, что сегодня проявляется в таких жарких дебатах и на
академическом уровне, и на политическом, и на обыденном в форме нацио-
нально-этнического, это не что иное, как проблема, связанная с фундамен-
тальным социологическим законом, а именно разделением любого социума
на «мы» и «они». Насколько это вообще в принципе преодолимо? Можно ли
представить себе развитие общества вне постоянного конструирования би-
нарных оппозиций в стиле «мы» и «они»?
Владимир МАЛАХОВ
Эти группы — «мы» и «они» — постоянно формируются в разных услови-
ях, под влиянием разных обстоятельств. Это расслоение будет проходить все-
гда, но весь вопрос в том, чтобы не утратить способности его релятивизиро-
вать, ставить под вопрос естественность этого деления. Не бывает одной
ситуации, которая раз и навсегда установила границы «мы-группы», отличив
эту группу от всех возможных «они-групп». Эта граница может проходить по
этническому или, скажем, по половому признаку. Вы знаете, как влиятельны
сегодня гендерные дискурсы. У нас феминизм еще вялотекущий, а на Западе
это очень активное движение, там можно встретить немало людей, воинству-
ющих феминисток, для которых человечество состоит из «нас» («женщин») и
«их» — «мужчин».
У нас почему-то считается, что в каждом индивиде есть некий глубинный
слой, и слой этот — этничность. И он все определяет. Вот родился я русским —
и все, я только и буду делать, что искать «мы-солидарность» в русских, а во всех
нерусских видеть априорно угрозу моей русскости. Родился я нерусским в Рос-
сии, значит, я в русских буду видеть колонизаторов или что-то в этом роде.
Андрей ТУЗИКОВ
Я как раз и думаю, что этничность — это и есть проявление этого глубин-
ного процесса, отражающего постоянную фрагментацию общества на «мы»
и «они».
Владимир МАЛАХОВ
Я совсем не уверен, что это глубинный процесс. Я думаю, надо отследить
условия производства этничности и выяснить, почему так сложилось, что эт-
ничность у нас стала играть именно такую роль. Мне кажется, что ответ на
этот вопрос — как случилось, что этничность превратилась в институт, един-
Избранные части дискуссии
183
ственный эффективно работающий институт в постсоветских условиях — все-
таки существует. Как случилось, что это единственный ресурс коллективной
мобилизации? В самом деле, за что можно было уцепиться с развалом той
системы легитимности, которая распалась в 1991 году? Мне кажется, это бо-
лее или менее описано. Исследователи нашли адекватное объяснение, но его
надо еще доводить до общества, а значит — до масс-медиа. Здесь деконст-
руктивная практика, на мой взгляд, в высшей степени продуктивна. То есть
не надо торопиться упрекать тех, кто критикует, в том, что у них нет «позити-
ва». Давайте сначала покажем негатив. Как говорил тургеневский герой: надо
сначала место расчистить.
Игорь САВИН
Я хотел попросить Владимира Малахова прокомментировать ситуацию, ко-
торая сложилась в моем родном Казахстане. В течение ряда последних лет на
высшем уровне руководства страны и среди консультантов вокруг Назарбае-
ва стало немодно употреблять слова «национальность» и «этнос». Сейчас все
это заменено на «многокультурность», «мультикультурность», «межкультур-
ность». В декабре прошлого 2000 года Назарбаев выступил с речью, где были
такие вещи: — У нас нет этнической идентичности, мы гордимся тем, что у
нас люди ощущают себя прежде всего казахстанцами, мы работаем на граждан-
скую идентичность, — то есть весь набор того, о чем мы как бы должны
мечтать, исходя из ваших... да и из моих тоже представлений и чаяний... Как
бы все есть, что нужно? Все присутствует, все как положено. При этом ни на
йоту не изменилась ни кадровая политика, ни языковая, ни дискурс на низо-
вом уровне. Такие же пещерные представления сохраняются и работают. Как
быть? Что сделать здесь?
Владимир МАЛАХОВ
Дело в том, что дискурс мультикультурализма очень даже эффективно мо-
жет быть использован как вариант этнонационализма. Об этом уже не раз пи-
сали. Я очень благодарен, кстати, Юрию Джибладзе за то, что они на своих
сайтах — www. tolerance, ngo. ru и www. demokratia. ru — помещали мои ста-
тьи из «Русского журнала» и других изданий, которые потом вошли в мою
книгу5, В одной из этих статей я как раз останавливался на функционирова-
ния мультикультуралистского дискурса в качестве заместителя этноцентрист-
ского. Поэтому я думаю, что в данном случае речь идет просто о риторичес-
ком обновлении старых мыслительных практик. Сегодняшние этноцентристы
просто увидели, что говорить об этносах или межэтнических, межнациональ-
ных отношениях не совсем политически корректно, и нашли новую форму
политкорректности, назвав ее «мультикультурализмом». Хотя то, что они по-
нимают под «культурами», это по существу то же самое, что они раньше по-
нимали, скажем, под «этносами».
5 Малахов В. «Скромное обаяние расизма» и другие статьи. М.: Модест Колеров и
«Дом интеллектуальной книги», 2001.
184
Расизм в языке социальных наук
Игорь САВИН
Я понимаю это. Но что делать теперь?
Владимир МАЛАХОВ
Что касается стратегии поведения. Ну что... надо их разоблачать. (Ожив-
ление в зале.)
Что касается теоретического плана — как теоретики мы должны показать,
что, несмотря на новые слова, происходит «вливание нового вина в старые
мехи», что термин «культура», ими используемый, это просто эрзац «этно-
са» или эрзац биологической или квазиисторической константы. «Культура»
здесь видится в качестве некой самозамкнутой, самодостаточной данности,
вступающей в отношения конкуренции или диалога с другими подобными
данностями. Отсюда популярнейшая мифологема, кстати, — «диалог куль-
тур». Что под ним имеют в виду? Параллельное существование, сосущество-
вание двух миров.
Игорь САВИН
Мне как человеку, пытающемуся не только писать что-то на эту тему, но и
пропагандировать эти идеи в массах через свою организацию, хотелось бы,
чтобы каждый выступающий оставлял полсекунды, чтобы привести механиз-
мы грядущего, альтернативных вариантов, контрдискурса, что ли. Не только
предлагать деконструкции... все это понятно, но, может быть, поискать и пер-
спективные поля деятельности, наметить союзников... Понятно, как это дела-
ется у наших оппонентов. А как делается по-другому? Известны ли вам поло-
жительные примеры в академическом дискурсе, в экспертной сфере? Где еще
могут быть источники альтернативных подходов, как вы думаете? В каких
сферах общественной деятельности?
Оксана КАРПЕНКО
Существует альтернативный дискурс, который я назвала «правозащитный»,
не знаю, насколько это адекватно. Этот дискурс представляет собой разговор
о правах человека, из перспективы конкретного человека, сталкивающегося с
какой-то ситуацией; описание этой ситуации, как она развивается. Можно го-
ворить о «ксенофобии», рассматривая конкретную ситуацию.
Виктор ШНИРЕЛЬМАН
Когда эти вещи — ксенофобия, расизм, нетерпимость — возникают и жи-
вут на бытовом уровне, это еще не так страшно, как тогда, когда эти вещи
поддерживаются государством, государственной политикой.
Потому что геноцид и этнические чистки — это следствия поддержки со
стороны государства. На бытовом уровне может быть ксенофобия, могут
быть какие-то стычки, но они никогда не достигают таких катастрофичес-
ких размеров. По-моему, это очень важный момент, который в этом дискур-
се важно подчеркнуть.
Избранные части дискуссии
185
Артур ЦУЦИЕВ
Это все правильно... Правильно, что институциональная дискриминация го-
раздо более опасна. Но тем не менее есть дискриминация спонтанная, есть те
формы, те практики дискриминационные, которые скрыты в обыденной жизни
и которые исподволь определяют и политику государства отчасти. Скажем, пред-
ставлять этого обывателя, человека с улицы, чистым реципиентом каких-то об-
разчиков официальных мнений, это значит фокусировать проблему ответствен-
ности только на политиках, идеологах, ученых, правозащитниках и т. д.
Я уже говорил Саше, что у меня тревогу вызывает это дистанцирование
правозащитных стратегий от неформальной дискриминации, которая прак-
тикуется, например, в отношении «русскоязычного» населения, — в частно-
сти, в северокавказских республиках. К чему это приводит? Это приводит к
игнорированию целого пласта проблем и фактически к серьезным ошибкам,
в том числе, лидеров правозащитного движения. Говорится, например, о том,
что нарастающая эмиграция русских еще до чеченской войны была вызвана
безработицей. То есть здесь абсолютное непонимание тех реалий, которые
складывались, формировались еще задолго до открытого конфликта. Там не
было никаких законодательных актов, которые бы ущемляли права, никаких
нормативных актов, принимаемых на локальном уровне. Не было официаль-
ной дискриминации. Но тем не менее складывалась определенная структура
отношений, которая заставляла одних подниматься с места, думать о том, что
эта республика обречена и т. д. И эта практика была совершенно не зафикси-
рована правозашитниками. Вот в чем проблема.
Каким образом можно описывать эту реальность, каким языком возможно
это сделать, если мы удалим определенные этнические категории? Если эти
категории используются самим населением, описывают эту реальность? Как
можно описать фобию, если мы не понимаем фобию? Если мы не становимся
на позицию человека, который там живет? И описать фобию по крайней мере
как стартовую площадку исследования — с тех позиций, с каких ее описыва-
ет сам участник событий.
Виктор ВОРОНКОВ
Для конструктивиста вся эта проблема вполне понятна. Существует два
языка. Первый язык — это язык тех людей, которых исследователь пытается
понять. Он идет к этим людям и пытается понять и объяснить, как они кон-
струируют собственный мир, каким языком они его описывают, то есть социо-
лог описывает конструкты первого порядка. Потом исследователь возвраща-
ется в социологическое пространство и создает в процессе аналитической
работы конструкты второго порядка (то есть собственные конструкты) уже на
другом, социологическом языке для своего социологического сообщества.
Должен ли быть этот язык его таким же, как язык, которым описывают соб-
ственный мир информанты? Разумеется, нет.
Если мы исследуем, к примеру, магические практики, то наши информан-
ты-целители их описывают в своих представлениях, на своем языке. Но мы
же потом не уверяем, что то-то и то-то объясняется сглазом или порчей. У нас
186
Расизм в языке социальных наук
есть свой язык, который мы совершенствуем и пользуемся им потому, что
хотим точно описать те процессы, те феномены, которые исследуем. Хотя он
может быть и тиражирован, и распространен, как это часто бывает, и в среде
так называемых обывателей. Какие-то ученые придумали, к примеру, поня-
тие «этнос», так теперь про это знают даже люди совсем не образованные.
В этом смысле я ставлю вопрос: должны ли мы свой язык тиражировать за
пределами профессионального сообщества? Я думаю, что это не наша зада-
ча, хотя, наверное, и полезно бы. Я полагаю, например, что если люди пой-
мут, что мир конструируем, тогда многие проблемы просто исчезнут как та-
ковые, перестанут быть проблемами.
Обыватель есть продукт определенной социализации. И представления,
и язык, и дискурсы сформированы конкретными условиями. А кто сформи-
ровал условия социализации? Элита, власть и, не в последнюю очередь, уче-
ные. И от нас во многом зависит воспроизводство условий социализации и их
изменение. Мы должны помнить, что и мы делаем историю, а не только исто-
рия делает нас.
Но вот кто делает историю? Каждый человек создан историей и, с другой
стороны, он может делать историю, но не всем дано. Идеи могут возникать у
очень многих людей, а вот возможность их формулировать для массового
пользования и тиражировать есть очень у немногих, у тех, кто имеет право
называть, у властвующей элиты. И мы в эту элиту входим как бы по своему
профессиональному статусу — как эксперты, которым дано право называть.
Когда я говорю, что мы должны отказаться от понятия «этничность», то я
не имею в виду то, что мы должны отказаться от понимания этничности, ко-
гда мы описываем конструкты первого порядка. (Кстати, я утверждаю, — бла-
годаря тем исследованиям, которые мы давно проводим, — что повседнев-
ные ситуации, когда нечто люди объясняют «этничностыо», крайне редки,
хотя нам и кажется, что это бывает очень часто.) Да, люди считают естествен-
ным описывать мир в этнических понятиях, потому что мы, ученые, для них
этот мир сконструировали когда-то, через учебники тиражировали, только об
этом и говорили. И элита с большим удовольствием делит мир по этническим
группам, для того чтобы лучше управлять. Но все это не значит, что мы сами
должны продолжать все объяснять точно тем же языком (как, например, при
изучении целителей мы бы пользовались магическим языком).
Ситуация с «культурными различиями», с «культурными границами», с эт-
ническими границами, с расизмом зашла так далеко — виноваты мы, уче-
ные, в этом или не виноваты, — что нужно очень сильное лекарство. И если
вспомнить Владимира Ильича, то он когда-то говорил, что мы так долго
угнетали меньшинства, что надо бы дать им преимущества перед «нами»,
«титульной нацией». В принципе это ошибочный механизм исправления ис-
торической несправедливости. Но в данном случае я бы особенно рекомен-
довал подобные радикальные средства, которые, может быть, надолго прини-
мать не надо, но которые полезны для разрушения тех привычных расистских
установок, которые существуют в головах не только российских обывателей,
но и исследователей.
Избранные части дискуссии
187
Артур ЦУЦИЕВ
А вы можете назвать пример конструктивистского описания ситуации в
Северо-Кавказских республиках? Примеры описания конструктов первого по-
рядка? Не примордиалистских — например, в терминах несопоставимых
«культуры стыда и культуры вины», «традиционного сознания» и прочего, —
а конструктивистские описания? Их нет. Вот в чем проблема.
Виктор ВОРОНКОВ
Как вы справедливо отметили, их нет. Ученые очень много исследуют и
потом описывают тем же языком, на котором говорят их информанты. Есть
немало описаний, как видят этот мир представители различных милье в раз-
ных местностях Северного Кавказа. Но я что-то не видел исследований, ко-
торые бы попытались объяснить эти конструкты первого порядка другим
языком. Огромное количество исследований Северного Кавказа в основном
еще больше усиливают мифы и еще больше укрепляют границы. Когда это
в виде текстов возвращается к жителям Северного Кавказа, то те получают
подтверждение того, что они думают правильно, во всяком случае, в «пра-
вильных» категориях. А если они где-то в деталях и ошибаются, то их «уче-
ные поправят».
Игорь КУЗНЕЦОВ
Хотя мы здесь несколько раз ставили в кавычки понятие этнического дис-
курса, мне кажется, что не до конца ощущаем его закавыченность. Боль-
шинство из присутствующих (а я принадлежу к этому же большинству), мы
как бы каемся здесь в грехе эссенциализма, или «каем» других, которые за
пределами этой аудитории. Но, по-моему, раскаяние будет неполным, если
еще в одном не покаяться. В том, что мы часто стараемся превратить кон-
цепты, которые здесь звучат, в нечто универсальное, универсалистски по-
нимаемое.
У моей ремарки есть оптимистическое начало. Оно вот в чем. Если даже
посмотреть на географию распространения всех этих классификаций, то по-
лучается что использует «этнический» дискурс меньшинство. Мы уже назы-
вали Соединенные Штаты как страну, где больше распространен расовый
дискурс, чем этнический. А ведь не так же на самом деле. Если говорить о
взаимоотношениях в правовом поле: государство, федеральные власти и ре-
зервации, — то там будет больше национального дискурса, а этнического по-
чти нет. Если говорить о взаимоотношениях федеральной власти и мигран-
тов, там больше этнического дискурса, но национальный тоже присутствует.
И все это описывает единая схема, которую неуклюже называют расовой, или
расистским дискурсом. Появились в последней переписи «филиппино» и так
далее — но это же не расы, это компромиссы между одним дискурсом, вто-
рым и третьим.
Это США — культура, близкая нам, и близкая нам академическая тради-
ция. А если говорить о Китае? Китаец, когда пишет, не звуки читает, а считы-
вает рисунок. Там своя номенклатура «этнического». «Идзу» — это не просто
188
Расизм в языке социальных наук
народ «и», а «дзу» — наверное, ассоциируется с каким-нибудь цветком пер-
сика, допустим. И то, что мы, антропологи, не можем китайцев вписать в
свои классификации — тоже показатель того, что не работает там ни один, ни
второй, пи третий, ни десятый дискурсы. Оцените дистанцию между разны-
ми так называемыми письменными диалектами «минь» или «хака» какими-
нибудь. Они же разные, а дистанция такая, как между французским и англий-
ским в Европе. А мы их считаем диалектами одного национального языка
китайцев. И так далее.
А Индия? Об Индии особенно хотелось бы сказать. Почему? Потому что
прозвучало у коллеги Абашина такое, что этнический дискурс плохой, расист-
ский тоже плохой, а альтернатива — господство интересов и классовый дис-
курс. Так вот Индия как раз и показывает такой случай. Там испокон веков
существует этно-кастово-классово-сословный дискурс. Там непонятно — на-
род это или каста, но от этого не легче. В мире на самом деле очень мало
этнического дискурса. Он представляет меньшинство, поэтому с ним будет
легко бороться.
Василий ФИЛИППОВ
Раскрою маленький секрет: весь пафос выступления Александра Осипова
был направлен против моей экспертизы этнической политики в столичном
мегаполисе. Именно мои тексты он столь обильно цитировал.
Последнее время я об этом так часто и так много писал, что толком не
помню, откуда взяты эти «избранные места» — если не ошибаюсь, из бюлле-
теня этнологического мониторинга.
Так вот, во первых строках там действительно сказано, что объективной
информации об этническом составе населения Москвы и об этносоциальной
стратификации горожан нет, что управляющий субъект практически ничего
не знает об объекте управления. Готов трижды подписаться под этим тези-
сом. Действительно, правительство Москвы руководствуется в своей практи-
ческой деятельности данными переписи 1989 года. Сами понимаете, насколько
они не соответствуют нынешним этническим, этнодемографическим реа-
лиям Москвы. Это факт.
Саша упрекает меня в том, что, несмотря на отсутствие объективной ин-
формации, я тем не менее делаю выводы о наличии в Москве устойчивых
этнокриминальных группировок.
Действительно, полных, объективных, исчерпывающих, статистически до-
стоверных данных о деятельности этнокриминальных группировок в Москве
нет. И это очень опасно, на мой взгляд. Данных нет, а группировки — есть!
Загляните на официальный сервер правительства Москвы: масса информа-
ции о «криминальной специализации» отдельных этнодиаспорных групп.
Притчей во языцех стало засилье азербайджанских перекупщиков на опто-
вых рынках столицы, перекупщиков, которые не гнушаются ничем, для того
чтобы «держать цены» и не допускать к прилавкам местных товаропроиз-
водителей. Наши коллеги из Азербайджана сами называют очень внуши-
тельные цифры, характеризующие отток капитала из Москвы, — до 3 млрд
Избранные части дискуссии
189
долларов ежегодно. А будоражащие сознание обывателей слухи о таджиках-
наркоторговцах, о чеченцах-террористах и прочее! Слухи эти муссируются
«желтой прессой», ситуация мифологизируется, у москвичей формируются
всякого рода фобии. В результате очки набирают политические структуры с
явным «коричневым» оттенком.
Из соображений политкорректности делать вид, что этнокриминальных
группировок не существует, это по примеру страуса засовывать голову в пе-
сок, что, па мой взгляд, крайне неосмотрительно. Мы рано или поздно столк-
немся с очень опасными последствиями такой «страусиной» стратегии.
Неудовольствие Александра вызвало упоминание в моих статьях об этни-
ческих анклавах на территории мегаполиса. Да, мы точно знаем сейчас, что в
Москве некоторые микрорайоны заселяются представителями определенных
этнодиаспорных групп. Соответственно знаем, какие криминальные автори-
теты «держат» ту или иную территорию. Приветствовать такого рода локали-
зацию этничности в городе неразумно: это резко повышает вероятность воз-
никновения острых этноконфликтных ситуаций.
Я думаю, если работать в правозащитной парадигме, которую отстаивает
Саша, то здесь понятно желание быть святее папы римского. Мы, дескать,
настолько демократы, что исключаем всякую возможность упоминания о кри-
минале в этническом контексте. Позиция изящная и почти не уязвимая для
критики, но она не операциональна, вот в чем дело. Управленческая практика
должна строиться на неких реалиях. А для этого надо знать, что происходит
на самом деле, и называть вещи своими именами. К сожалению, Саша не про-
цитировал конец моей статьи.
Александр ОСИПОВ
Могу процитировать.
Василий ФИЛИППОВ
В резюмирующей части я пишу как раз о том, что власть предержащие
обязаны, прежде всего, организовать исследование этнических процессов в
городе в режиме мониторинга. Надо финансировать исследовательские про-
екты, которые позволят создать достоверную, эмпирически доказуемую кар-
тину «московской этничности».
Я боюсь злоупотребить вашим вниманием, но отвечу и на упрек в том, что
я своей экспертизой сознательно конструирую конфликтную парадигму. В Са-
шином выступлении прозвучало имплицитное обвинение в том, что такого
рода экспертиза оплачивается правительством Москвы и на нее имеется, так
скажем, товарный спрос.
Поверьте, это совсем не так.
Александр ОСИПОВ
У меня встречные три вопроса возникли: как милиция привлекает ми-
грантов в Москву? Что такое этнические мигранты? И что такое нелегаль-
ные мигранты?
190
Расиз м в языке социальных наук
Сергей СОКОЛОВСКИЙ
Мне представляется, что и в докладе Александра Осипова, и в тезисах к
докладу довольно четко подмечены недостатки сегодняшних конфликтоло-
гических исследований, к которым многие из нас, сидящих здесь в зале, при-
частны. Здесь представители нескольких центров, которые в разное время
занимались исследованиями так называемых «этнических конфликтов» и опе-
рировали тем языком, который мы сейчас пытаемся «расследовать» как сле-
ды собственных «преступлений»... (Оживление в зале.)
Поэтому и возникло напряжение, а не только потому, что цитировалось
конкретное исследование. Я думаю, что я на себя могу взять часть этого бре-
мени и сказать, что и я занимался вещами такого рода. Наконец-то наши ака-
демические рассуждения о языке «пересеклись» с нашими конкретными де-
лами. Но сказав, что я разделяю практически все позиции, которые Александр
сформулировал в этом докладе, я хочу все-таки поставить вопрос, а как нам
сформировать такой антисубстантивистский язык вне этих конфликтологи-
ческих и этнических категорий в тех ситуациях, когда действительно проис-
ходит борьба за ресурсы между группами, которые мобилизуют себя по соци-
альным сетям, имеющим выраженный или очевидный этнический состав. Они
привлекают своих, чтобы контролировать этот ресурс, и эти «свои», оказы-
ваются такими же и в этническом отношении. Тем более что институты, ко-
торые поддерживают такую интерпретацию в нашем обществе, довольно
глубоко укоренены. Сами агенты этого действия интерпретируют и часто осо-
знают весь план действий и его структуру именно в этих терминах. Исследо-
ватели, видя такое осознание ситуации и мобилизацию по линиям социальных
«разрывов», внешним образом совпадающих с этническими границами, также
впадают в соблазн интерпретировать конфликт в этнических терминах. Я не
знаю, каким образом деконструировать этот язык. Может быть, у вас или еще
у кого-то будет ответ на этот вопрос.
Виктор ВОРОНКОВ
Во-первых, я бы не делал выводов, не изучая конкретно взгляды и пред-
ставления о мире тех людей, которых мы так или иначе называем. Пред-
ставление, что правительство Москвы, торговцы на рынке или преступные
группировки состоят из людей этнических (homo ethnicus), соответствует тра-
диционным подходам к исследованию этнических проблем. Мы не обсужда-
ли с членами правительства Москвы, действительно ли они поступали при
принятии профессиональных решений как «этнические люди», исходя из сво-
ей этнической идентичности, а не профессиональной, политической, возраст-
ной, гендерной и т. п. А какие основания существуют для называния «этничес-
кими» каких-то криминальных групп? Меня удивляет такой подход, что мы,
мол, этих людей не исследовали, но при этом, пользуясь властью называть,
легко им присваиваем те или иные названия, что, между прочим, часто влечет
серьезные социальные последствия.
Я могу сделать из такого бездумного называния вывод, что, например, люди,
которые собираются в криминальные группы, ведут себя «по-этнически». На-
Избранные части дискуссии
191
пример, «азербайджанская преступная группировка» формируется по прин-
ципу «азербайджанское™», и ее члены руководствуются в своих действиях, в
первую очередь, специфическими «азербайджанскими» правилами. Однако
исследования показывают, что эти люди ведут себя как преступники, как при-
надлежащие к преступному сообществу, а «азербайджанцами» называют их
уже те, кому дана власть называть.
То же самое касается всяческих определений. Андрей Тузиков говорил,
что во власти в Татарстане «девяносто процентов татар». Я не знаю, собира-
ется ли власть по принципу «татарскости», сильно в этом сомневаюсь, и не
уверен, во всяком случае, что мы сможем достигнуть консенсуса по поводу
того, что, собственно, означает «быть татарином». Наши исследования пока-
зывают, что там, где мы людей определяем как «татар» или «азербайджанцев»,
действуют совершенно другие механизмы солидарности. И они, чаще всего,
никак не связаны с этничностыо. Я не исключаю, что в некоторых ситуациях,
в «трудные для нации времена», или при коронации, действительно возникает
некоторая потребность ощущать себя принадлежащими к воображаемому со-
обществу. Но в повседневной жизни и у криминальных сообществ, и у ми-
грантов ничего особенно этнического не возникает в процессе поиска ресур-
сов, в проявлении солидарности.
К сожалению, в России слишком мало таких исследований, где слово пре-
доставляется исследуемому, а не схеме социолога. Для лучшего понимания
я хотел бы привести пример из исследования, которое делал Олег Паченков.
Он описал в своей статье, как те, кого мы называем азербайджанцами, и
местные (петербургские) жители, кого мы называем русскими, торгуются
перед входом на рынок. В обыденном понимании «азербайджанцы» покупа-
ют зелень у «русских» и потом перепродают с прибылью. Когда мы начинаем
исследовать ситуацию в другом языке, мы можем говорить, что это «приез-
жие», «мигранты», покупают у «местных» жителей. Мы здесь уже не прибега-
ем к этническим определениям. Но есть и третье определение ситуации, ко-
торое возникает после внимательного изучения происходящего, согласно
которому правильнее всего говорить о том, что «розничные продавцы» поку-
пают у «оптовых». Так что поспешные определения («азербайджанцы», «рус-
ские», «мигранты», «местные») нисколько не проясняют анализируемую
ситуацию. Я утверждаю, что в большинстве случаев невозможно a priori, не
вникнув тщательно в ситуацию (и не при помощи вопросов, которые любят
задавать позитивисты, а лишь путем участвующего наблюдения), опреде-
лить ситуацию и объяснить, почему это происходит. Задача социолога —
только объяснить, по каким правилам себя люди ведут, а эти правила почти
никогда не бывают «этническими».
Надо сказать, что мы все время забываем, что каждый человек одновремен-
но принадлежит к большому числу самых различных социальных сообществ.
И только в редких случаях возникает ощущение принадлежности к этничес-
кому сообществу, намного реже, чем мы себе привыкли представлять. И по-
этому, наверное, следовало бы снять наши этнические очки и попытаться ана-
лизировать социальные ситуации с других позиций, исследуя поведение
192
Расизм в языке социальных наук
человека в связи с его различными идентичностями. Надо идти от изучения
поведения отдельных людей, а не неких статистических групп. Да, исследо-
ватели все еще предпочитают конструировать статистические группы, при-
писывать им определенные (скажем, «этнические») смыслы, потом всех лю-
дей расписывать по этим группам, а уже потом каждому человеку приписывать
«типичные групповые черты» и искать объяснение поведения в принадлеж-
ности к этой статистической группе.
Андрей ТУЗИКОВ ’
Я озвучивал данные о расслоении во властных структурах. Но я здесь да-
лек от какого-то примордиалистского подхода. Я согласен на сто процентов,
что те процессы, которые происходят, скажем, в Татарстане, есть только эт-
ническая интерпретация каких-то иных социальных, более сложных, чем мы
привыкли считать, процессов. Но в таком случае, на мой взгляд, точно такой
же подход надо распространить и на то, что мы называем, предположим, ан-
тикавказской дискриминацией. В этих случаях, мне кажется, мы тоже следу-
ем упрощенной интерпретации довольно сложных социальных процессов в
этнических терминах. Давайте их тогда изучать, прежде чем прибегать к пра-
возащитным акциям. Иначе получается, что мы уже знаем, как бороться с
этнической интерпретацией социальных проблем применительно к одним
категориям наших уважаемых россиян, и в то же время готовы бесконечно
углубляться в смысл, лежащий по ту сторону этнических ярлыков, использу-
емых применительно к другим категориям россиян.
Мне кажется, здесь равенство и полный баланс должны быть безусловно
соблюдены.
Василий ФИЛИППОВ
Виктор сказал, что азербайджанцы на рынках ведут себя не как азербайд-
жанцы, а как преступники. Да, безусловно, — это так! Конечно же, из того
факта, что азербайджанская криминальная группировка «контролирует» опто-
вые рынки Москвы, вовсе не следует, что все азербайджанцы — преступники.
Но ассоциируются эти группировки по этническому принципу. С этим-то нельзя
не согласиться. Эмпирический материал это являет со всей очевидностью.
Вы призываете не называть их азербайджанцами, уходить от этнических
определений. Зачем это делать? Для того, чтобы соблюсти пресловутую по-
литкорректность? Но управленческую практику это не обогатит. Для того что-
бы понять, как бороться со злом, надо понимать все факторы, которые детер-
минируют это зло. Нужно понять, что побуждает криминал группироваться в
соответствии с этничностью, какого рода угрозы связаны с этнизацией кри-
минала и что можно противопоставить этому процессу. И это мне кажется
очень существенным.
Это необходимо еще и для того, чтобы противостоять фобиям обывателей,
чтобы защитить от милицейского произвола тех, кто имел несчастье быть при-
численным к «лицам кавказской национальности», это необходимо для того,
чтобы оптимизировать миграционную политику и т. д.
Избранные части дискуссии
193
Виктор ВОРОНКОВ
Мне казалось, что я достаточно хорошо объяснил, что люди объединяются
по принципу доверия, и в этих сетях доверия редко играет роль националь-
ность, этническая принадлежность. Люди объединяются для достижения кон-
кретных целей потому, например, что они вместе сидели в одной тюрьме, или
они в одном городе выросли, или, скажем, говорят на одном языке. Но какие
основания считать их «азербайджанцами» или «не азербайджанцами», если
они объединялись вовсе не по этническому принципу? В преступную группу
объединялись не азербайджанцы, а люди, склонные к криминальной деятель-
ности. Может быть, рынки и контролируются «мафией». Но почему мы долж-
ны считать, что это делают «азербайджанцы» или «русские»? Это просто та-
кая система контроля сложилась, что важную роль стали играть преступные
элементы.
Елена ФИЛИППОВА
Я согласилась бы с вашим тезисом о том, что розничные торговцы покупа-
ют у оптовых торговцев, если бы те, кого вы называете оптовыми торговцами,
совершали эту торговую операцию по доброй воле. Но я сошлюсь на два ис-
следования. Одно выполнено Арифом Юнусовым и посвящено азербайджан-
цам в России, авторы второго исследования — Игорь Клямкин и Лев Тимофе-
ев, оно называется «Теневая Россия». Мы собирали информацию для этого
исследования. В трех областях России мы провели серию глубинных интервью.
Мы не задавали специальных вопросов на эту тему, но наши собеседники —
сельские производители — неизменно выходили на нее сами в разговоре. И они
рассказывали нам о том, что ни один сельхозпроизводитель не может самосто-
ятельно продать свою продукцию. Как только он подошел к дверям рынка, его
уже встречают и делают предложение, от которого невозможно отказаться. Если
не хочешь отдавать товар по дешевке или платить «крыше», есть два варианта:
либо создавать свою «розничную сеть» (у тебя есть, условно говоря, 20 посто-
янных покупателей, и ты носишь молоко к ним домой, минуя рынок); либо
вообще перестать заниматься товарным хозяйством. Вот такая ситуация. А в
исследовании Арифа Юнусова подробно расписывается, какие именно рынки,
кафе, игорные дома и прочее в Москве контролируют азербайджанские груп-
пировки. Без согласия этих группировок ни один человек из Азербайджана
приехать в Россию и начать здесь торговать на рынке как розничный торго-
вец не может, он сразу попадает под патронат. Автор исследования —• сам
азербайджанец, и я не вижу причины, по которой ему нужно было бы дезин-
формировать читателя, возводя напраслину на своих соотечественников.
Реплика: Метод он использовал антропологический, включенное наблюдение.
Олег ПАЧЕНКОВ
Что касается замечаний по поводу оптовых и розничных торговцев. Я хочу
внести поправку, поскольку мы коснулись темы моего исследования. И речь
там шла о том, что оптовыми продавцами выступают «русские», они приво-
194
Расизм в языке социа льных наук
зят оптом продавать. Василий Филиппов сказал, что на рынках существует
жесткая структура, иерархизированная, контролируемая, что никто нс мо-
жет просто прийти и начать торговать. Это совершенно справедливо. Это
говорит только о том, что на рынке существуют правила, которые вне за-
висимости от того, «азербайджанец» ты, «таджик», «цыган» или «русский»,
ты должен соблюдать. И как вы думаете, если бы «русская мафия» контро-
лировала рынок и туда бы пришел русский производитель, его бы пустили
торговать только на том основании, что он сам «русский»? Я в этом сильно
сомневаюсь.
Владимир МАЛАХОВ
В споре Василий Филиппов — Виктор Воронков возможен компромисс.
Давайте попробуем вместе с Виктором обойтись без гипотезы этничности.
Давайте дискутировать, обсуждать, анализировать наш предмет, пытаясь
без этой категории обойтись — до тех пор, пока нам это удастся. Вот в тот
момент, где мы обнаружим, что это не у нас не получается, мы к ней вер-
немся. Мы подумаем, как ввести се в оборот. Вот это и нужно обсуждать,
мне кажется.
Виктор ВОРОНКОВ
Я хотел бы коротко отреагировать на те реплики, которые были обращены
ко мне. В частности, напомню известные строки Евтушенко: «Ученый, сверст-
ник Галилея, был Галилея не глупее, он знал, что вертится Земля, но у него
была семья...» В этом смысле ученые очень разные, но мы исходим из того, что
социолог априорно честен в соответствии с этическим кодексом. И эти ученые
что-то исследуют, исходя из разных парадигм, так что исследования одного и
того же процесса могут принести очень разные результаты.
Вот мы с Василием — честные ученые, но описываем одну и ту же ситуа-
цию по-разному. И я могу сказать, что мы оба правы, потому что в социоло-
гии, в общественных науках нормален парадигмальный плюрализм. Васи-
лий мне только объяснит, в какой парадигме он работает; и я тогда буду
анализировать его высказывания, ориентируясь на его систему представле-
ний. С другой стороны, я буду убеждать научное сообщество, что мой под-
ход более адекватно описывает ситуацию и лучше объясняет те правила, по
которым живет исследуемая среда.
Конечно, кто-то должен инициировать серьезные изменения в научных
представлениях, но не надо ожидать, что через год-два все изменится. Дис-
куссия, которую мы сегодня, наконец-то, начинаем, не нова, она на Западе
ведется около 20 лет. Кто-то тоже инициировал. Мы видим, как постепенно
меняется общественное мнение в наиболее продвинутых авангардных со-
циальных группах Европы.
Действительно, хорошо бы у нас уже было развитое гражданское обще-
ство, и демократические процедуры бы эффективно работали. Тогда бы мы
могли предполагать, что будут автоматически действовать механизмы, кото-
рые помогают реализовать интересы меньшинств. Скажем, меньшинства уче-
Избранные части дискуссии
195
ных или всех ученых как меньшинства. Действовал бы нормальный меха-
низм — через голосование или делегирование депутатам или формирование
общественного движения. Можно апеллировать к наднациональным органи-
зациям, поскольку в сегодняшнем мире они уже немало значат. В этом смыс-
ле я с Алексеем не согласен, будто нет таких механизмов, причем в Эстонии
они, наверное, значительно лучше действуют, чем в России.
И что касается упреков социологам в том, что они не делают прогнозов, то
это не их дело. Социологическая наука только объясняет, почему что-то проис-
ходит, но не предсказывает.
Василий ФИЛИППОВ
Сейчас брошу камень в правозащитников и успокоюсь... (Оживление в зале.)
Коллеги, мне все время инкриминируют тот факт, что, вводя в экспертный
дискурс этнонимы, я провоцирую «расизм». Не стану спорить, так это или не
так. Но напомню слова классика: «Врачу — исцелися сам».
Предлагаю всем присутствующим «зайти на сайт» правозащитного центра
«Мемориал». И вы увидите там в изобилии сообщения такого рода: тогда-то,
там-то чеченец Махмуд... был избит работниками милиции в таком-то отделе-
нии. Тогда-то, на таком-то рынке 43 рабочих-таджика были избиты, построены
на снегу и обобраны работниками милиции... Как вы думаете, это не порож-
дает ксенофобию, не разжигает межнациональную рознь? Коллеги, правила
игры должны быть едины для всех. Уж если изымать из публицистического
дискурса этнонимы, так изымать!
Но нужно знать, в каких случаях надо изымать и во имя чего изымать. Не
подумайте, что я — сторонник непременной этнической определенности
всех криминальных или конфликтных ситуаций в СМИ, ничего подобного.
Но в научном или экспертном дискурсах это просто необходимо. Если, ска-
жем, этническая солидарность становится системообразующим фактором
при организации криминальных группировок, то изучать их деятельность и
предлагать алгоритмы их нейтрализации вне этнического контекста было
бы наивно. Так же, кстати, как в правозащитной парадигме писать об этни-
ческой дискриминации, избегая употребления этнонимов. Если человека
бьют за то, что он чеченец, то об этом так и надо писать. Но для этого надо
быть уверенным в том, что бьют его не за то, например, что он оскорбил
женщину.
Оксана КАРПЕНКО
Можно очень короткую реплику?
Я исследовала правозащитный дискурс и могу сказать, что «правозащит-
ники» зачастую используют этнические категории как цитаты из речи тех
людей, которые совершают дискриминирующие действия. Допустим, автор
высказывания хочет сообщить, что у представителей правоохранительных ор-
ганов существует специальное отношение к «таджикам» или «кавказцам». Как
он может обозначить те или иные действия как дискриминацию по этничес-
кому признаку? Цитирование — один из путей. Предполагается, что человека
196
Расизм в языке социальных наук
остановили как «таджика» или как «кавказца», то есть милиционеры восполь-
зовались своей способностью читать по лицу. Обозначая этнической/расо-
вой категорией человека, ставшего объектом внимания представителя право-
охранительных органов, автор высказывания обвиняет представителя власти
в этнической неприязни/расизме.
Михаил МАКАРОВ
Я представляю здесь в меньшинстве, но пока что не дискриминируемом,
науку филологическую, которая сейчас, как известно, переживает кризис. Все
жалуются, что филологическая культура в обществе падает. На одном из засе-
даний головного совета по филологии в связи с этим было предложено при-
влечь общественное внимание путем переименованием ее в логофилию. Ну,
и заодно где-то там в криминальных новостях рассказывать о тяжких нару-
шениях лингвистических норм власть предержащими.
Ну а если серьезно, то тема дискурса или дискурса (слава богу, здесь мы
толерантны абсолютно) возникла довольно давно в лингвистике. И мы ею
занимаемся уже где-то с конца 1970-х годов, и знакомы очень хорошо по ра-
ботам и лично с Тойном Ван Дейком, и с Рут Водак, и с другими школами,
особенно с традицией критического дискурс-анализа. Поэтому совершенно
логическим образом у нас в городе Твери сложилась исследовательская груп-
па, которая занимается критическим дискурс-анализом. В частности, мои ас-
пиранты занимаются военным дискурсом, связанным с Чечней, с ситуацией на
Северном Кавказе и с дискурсом уже прошедших предвыборных парламент-
ских и президентских кампаний.
Несколько слов о том, что было опубликовано. Опубликованы были книги,
в том числе, может быть, известные, может быть, не известные вам. В Волго-
граде была интересная книжка «Семиотика политического дискурса», в Мин-
ске вышло уже два тома «Методологии анализа политического дискурса».
То есть с лингвистической стороны делается достаточно много шагов на-
встречу. И мне кажется, междисциплинарный подход, который очень ярко
проявил себя на недавней школе-семинаре «Социальная власть языка» в Во-
ронеже, здесь как нельзя более оказывается кстати. Потому что поскольку
речь идет о конструкционистском подходе к политическим, этническим и
другим дискурсам, существующим в обществе или в обществах, то лингви-
стическая методика как инструмент анализа оказывается востребованной не
в последнюю очередь.
Несколько замечаний по поводу онтологизации или концептуализации по-
нятия «коммуникация». Поскольку дискурс не может существовать отдельно
от коммуникации, обычно где-то со времен Аристотеля и позже развивается
семиотическая традиция, которая вылилась в информационно-кодовую мо-
дель коммуникации, предполагающую то, что есть производящий тексты че-
ловек, каналы, по которым тексты распространяются, и человек, получаю-
щий эти тексты; есть процессы кодирования, декодирования и так далее.
Модель не самая современная и, в общем-то, недоказанная. Она, скорее все-
го, имеет статус научной метафоры.
Избранные части дискуссии
197
Другая метафора, которая, по крайней мере, имеет не меньше оснований
для своей правомочности и применения, это метафора интеракционной моде-
ли коммуникации, где важнейшим моментом является уже не производство
текста как таковое, а интерпретативные усилия людей, которые пытаются
из демонстрируемых смыслов вывести нечто им понятное или необходи-
мое, или и то и другое. В этом смысле уже человек воспринимающий ока-
зывается в более важной, с точки зрения успеха коммуникации, позиции.
Плюс ко всему мы еще сидим в такой, можно сказать, долговой яме европо-
центристской научной традиции, когда коммуникация трактуется как
нечто активное, то есть как посылаемый текстом от одного человека к дру-
гому импульс. Если же спросить какого-нибудь индейца из племени Black
Feet, живущего где-нибудь на границе Канады и штата Монтана, о том, что
такое Не is a good communicator, — когда говорят о человеке «он хороший
коммуникатор», он, в первую очередь, будет иметь в виду, что человек уме-
ет молчать и слушать. Так что точка отсчета здесь тоже оказывается куль-
турно относительной, и нельзя забывать о том, что успех коммуникации во
многом зависит от умения слушать.
Другая проблема, которая здесь возникает, это проблема разделения, о чем
мы сейчас здесь говорили, проблема разделения дискурса официального и
дискурса повседневного. Ситуация, на мой взгляд, парадоксальная, потому
что четкой границы никогда провести не удастся. Самая большая опасность в
том, что любой официальный или академический дискурс рано или поздно
переходит в бытовой, повседневный. Это блестяще доказывает в своих тру-
дах Серж Московичи — в теории социальных представлений, говоря о том,
как с помощью метафорических переносов, анкоринга, объективизации, так
или иначе научные идеи переходят в повседневное бытовое знание, претерпе-
вая значительные или незначительные изменения.
Не следует, мне кажется, отказываться и от социально-когнитивных зако-
нов, которые могут помочь объяснить многое из происходящего. Если мы го-
ворим о том, что после 11 сентября оказываются очень востребованными идеи
Хантингтона, то это нормально с точки зрения социально-когнитивной тео-
рии. Произошло нечто, не имеющее прецедента и не имеющее заранее заго-
товленной интерпретации. Начинается поиск причины. Поиск причины идет
по пути наименьшего когнитивного сопротивления, самого удобного, кото-
рое всегда предлагается по водоразделу «мы — они». Где провести его? Про-
водят по цивилизационным группам, по типам цивилизаций.
Таким образом получается, что конфликт, о котором мы уже говорили, за-
дается дискурсивно и подкрепляется методом поиска причин, объясняющих
такое конфликтное поведение, т. е. идет и как бы «экспертным» путем, и бы-
товым путем по наиболее близким к стереотипам суждениям. Таким образом,
и «экспертный» и бытовой дискурс тиражируются, подкрепляются и подпи-
тывают одновременно стереотипы, существующие в обществе.
В чем состоит наша задача? Задача нейтрализации или разрушения этни-
ческих стереотипов на самом деле оказывается практически невыполнимой
В том виде, в котором она сейчас может быть сформулирована. Главная за-
198
Расизм в языке социальных наук
дача сейчас — это осознание, в первую очередь в академическом сообще-
стве, то есть нам подобными, путей формирования и подпитывания тех са-
мых стереотипов.
Я хочу сказать об «азербайджанской мафии», по поводу теории и термина
«этнос» я говорить не буду. Не будем мы все-таки сравнивать этнос с племе-
нем, потому что в русском языке есть слово «племя» и есть слово «этнос», в
современном состоянии.
Здесь, на мой взгляд, имеет место чисто лингвистический казус. Во-пер-
вых, возьмем, например, слово «мафия». Слово имеет совершенно четкие
социокультурные «итальянские» ассоциации и, как и всякое другое слово
языка, имеет некие семантические пресуппозиции, то есть то, что подразу-
мевается, ассоциативное значение, и психологические и внутриязыковые, и
в том числе интертекстуальные ассоциации, связывающие с другими, в том
числе, прецедентными текстами. Если мы говорим о колумбийском — то
скорее всего, это будет «картель». Если говорим о китайских, то скорее вспо-
мним «триады».
Когда русскую преступность начинают называть мафией, это уже опре-
деленная предикация, потому что тому явлению, которое встречается за ру-
бежом, начинают приписывать черты уже существовавшего ранее, и поэто-
му тут уже имеется некоторое уподобление и не просто именование как
минимум. В официальном дискурсе появляется аббревиатура ОПГ (органи-
зованная преступная группа). И вот когда в, скажем так, реномированных
передачах типа «Криминальной хроники» и так далее говорят о «солнцев-
ской ОПГ», об «азербайджанской ОПГ» и так далее... ну, во-первых, все-
таки жителям Солнцева это не так обидно, как жителям Азербайджана по-
чему-то... Почему? Потому что принцип номинации и дескрипции — другой,
территориальный, а здесь происходит перенесение, переосмысление его в
этнических терминах. И самое главное, здесь — лингвистическая подмена
дескриптора предикатом. То есть, если мы используем его как дескриптив-
ное слово, объясняющее некое понятие в качестве «азербайджанской ОПГ»,
то, переходя в повседневный дискурс, это определение переосмысливается
в терминах этнических и становится предикатом. И тогда уже совершенно
другая связь этих двух понятий, и абсолютно другие коннотации и другая
окраска всего дискурса.
Реплика из зала: Понятий или явлений?
А явления не будут существовать отдельно от понятий. Если мы будем про-
водить концептуализацию отдельно явлений, отдельно понятий, то мы вер-
немся в общем-то на рельсы принципа отражения, но не принципа конструк-
тивизма или конструкционизма.
Таким образом, можно сказать, что в каждом этническом дискурсе создают-
ся локальные онтологии. И здесь очень интересно посмотреть на аргумента-
тивную структуру, которая заключается в том или ином дискурсе, потому что
она латентно или совершенно эксплицитно, явно присутствует, поскольку каж-
дый дискурс так или иначе отстаивает свою версию социальной действитель-
Избранные части дискуссии
199
ности и содержит некие аргументы против потенциально конкурирующей вер-
сии социальной действительности.
Вот это основные моменты, которые мы можем здесь отметить. Почему?
Потому что если мы задаем некую рамку, дискурсивно обозначив ее, то далее
уже сознание наше устроено так, что мы начинаем подбирать как бы «объек-
тивные» доводы в пользу именно своей социальной версии действительно-
сти, существующей в данном дискурсе. То есть если мы задаем рамку того,
что существует азербайджанская ОПТ, дальше мы будем уже как бы «объ-
ективные» материалы подбирать, для того чтобы эту версию социальной дей-
ствительности сделать абсолютно бесспорной. В общем-то, такие явления
широко известны в социально-когнитивной теории, они используются для
объяснения многих фактов и в дискурсивной психологии, и в анализе дискур-
са, который мы иногда осуществляем.
Мне кажется, что основная задача, которая перед нами стоит, — задача в
основном образовательная. Потому что уничтожение, нейтрализация, разру-
шение стереотипов возможны только посредством большой просветительской
и образовательной деятельности, подкрепленной взаимным стремлением го-
сударства и административных органов, чтобы... ну, хотя бы не то что совпа-
дало, а чтобы поближе было то, что мы исповедуем и проповедуем.
Василий ФИЛИППОВ
Скажите, пожалуйста, вы уверены, что в нашей обыденной милицейской
практике за «территориальной» маркировкой преступных группировок не
скрываются этнокриминальные сообщества? Я знаю несколько конкретных
примеров, когда на милицейском жаргоне маркируют территориально имен-
но этнические группировки. И оперативники хорошо знают, какого рода эт-
нические реалии стоят за географическими или административными назва-
ниями местечка или городского района.
Михаил МАКАРОВ
Хорошо бы вам тоже примеры привести. Какие примеры, как маркируют?
Василий ФИЛИППОВ
Вы знаете, я бы не хотел это делать «под протокол»: материалы дискус-
сии будут опубликованы. Я с удовольствием приведу такого рода примеры в
кулуарах.
Михаил МАКАРОВ
Хорошо. Я думаю, что ничего случайного в этих наименованиях в общем-
то нет. Ничего случайного нет. И если какие-то группировки принято в обще-
ственно тиражируемом дискурсе называть по территориальному признаку, а в
других дискурсах или другие группировки начинают именоваться по этничес-
кому признаку, то за этим стоит определенное свойство общественного созна-
ния, если не интенция. То есть мы можем сказать, что это возможно наме-
ренно, возможно не намеренно они так называются, но так или иначе,
200
Расизм в языке социальных наук
определенные свойства сознания, которые тиражируются, и соответствующие
установки имеют место быть.
Алексей СЕМЕНОВ
Уточняющий вопрос. А вы не считаете, что за этим стоят принципы фор-
мирования данной группировки хотя бы? Например, мы можем говорить о
якудза как японской мафии, организованной преступной группировки, куда
неяпонцу вход запрещен. Здесь это именно совпадение явления и понятия.
Елена ФИЛИППОВА
Я не знаю, обращали ли вы внимание как филолог на такую вещь, что для
обыденного русскоязычного дискурса характерно тесно увязывать этническое
с территориальным. Поэтому русские мигранты из Грузии проходят в русских
деревнях под названием «грузины», русские эмигранты из Казахстана называ-
ются «казахами». Их никто не признает «русскими». Поэтому, может быть, ап-
пликация этих этнонимов не столь этническая, сколь территориальная?
И я совершенно не исключаю, что, когда говорят об азербайджанской, ска-
жем, группировке (условно говоря), подразумевается, что это сообщество, орга-
низованное выходцами из Азербайджана, среди которых могут быть и рус-
ские, и любые другие, проживавшие там. Особенно учитывая, что, как вы только
что признали, прилагательное «азербайджанский» может иметь как этничес-
кий, так и территориальный смысл.
Михаил МАКАРОВ
Вопрос понятен. Во-первых, не только в русской лингвокультуре — когда
эмигранты поехали на Запад, там абсолютно все они были «русскими», — это
довольно универсальное явление. Тут другой момент. Мы как бы подменяем
здесь предмет имени, ведь речь идет не столько о принципе номинации, сколь-
ко о том, что подмена происходит по пути перевода дескриптора из роли опре-
деления в предикат при переходе из официального дискурса в повседневный.
Вот это как раз будет самым могучим с точки зрения социальной когниции
фактором, который формирует или подкрепляет существующие стереотипы.
То есть сам принцип именования здесь уже отходит на второй план. Возмож-
ны всякие версии объяснения, но тем не менее этот переход дескриптора в
позицию предиката -— это самое основное.
А что касается предыдущего вопроса, да и предшествующей дискуссии, я
вспоминаю блестящую, на мой взгляд, шутку Владимира Высоцкого, который
рассказывал в виде анекдота такую ситуацию, как он говорил, быль, когда на
съемках одного фильма режиссером был узбек, и там снималась цыганская
фольклорная группа. И он все время им говорил: «Товарищи цыгане, встаньте
сюда, товарищи цыгане, встаньте сюда». А они ему сказали: «Сейчас, товарищ
узбек...» В то время это воспринималось очень весело, потому что для некото-
рых категорий этническая номинация становилась стереотипно общеприня-
той, для других она совершенно не нормативна, то есть она сразу резала ухо.
Поэтому здесь тоже, наверное, надо иметь в виду такой эффект, потому что
Расизм в языке социальных наук
201
«русской» мафия становится тогда, когда она выезжает за пределы России. Но
это же тоже стереотипизация, то есть это же не соответствует, скажем так,
«объективной» действительности.
Артур ЦУЦИЕВ
Вы все время акцентируете момент перехода, проникновения употребля-
емых терминов («азербайджанская ОПГ», например) из официального дис-
курса в соответствующую обыденную терминологию, зависимость, произ-
водность лексики обывателя от этого официального дискурса. Почему вы
исключаете, что некоторая интерпретативная стратегия уже наличествует у
обывателя, который достаточно автономен в своих толкованиях, номинаци-
ях и так далее; что официальная терминология сама в определенной мере
зависима от обыденной и что обыватель — тоже конструктор, что он ввязан
в определенную автономную практику? Пытаться описывать эти автономные
практики, интерпретативные стратегии, удаляя из них соответствующую тер-
минологию — «этнический», «азербайджанский» — это значит просто об-
рекать себя на то, что подобная практика не будет описана исчерпывающим
образом.
Михаил МАКАРОВ
В общем-то, я не собирался специально так подробно заниматься именно
этим примером. Дело в том, что у нас сегодня одна из проблем — это соотно-
шение как раз академического или официального дискурса и бытового. И то,
что они взаимосвязаны, и переход происходит, и, безусловно, переход может
быть и обратным... Да, то есть какие-то интерпретативные схемы, которые
могут идти снизу, могут доходить и до академического и официального дис-
курса. То есть стратегии-то могут быть и снизу, и сверху. Просто факт остает-
ся фактом, что такие подмены при переходе с одного уровня на другой имеют
место. И они когнитивно обусловлены.
То есть мы не можем здесь отрицать, что какие-то явления и, скажем, более
или менее серьезные и сложные понятия, концептуализации которых мы тут
уделяем время, доходят до бытового сознания в совершенно другой форме и
ложатся на готовые стратегии и интерпретации, присущие, скажем, повсе-
дневному, бытовому сознанию.
Игорь САВИН
По поводу соотношения этничности и группообразования — это азербайд-
жанцы или это криминальные структуры. На примере Казахстана мне си-
туация знакома, когда я пытался рассмотреть роль так называемых жузов.
Жузы — такие локальные подразделения казахов. Еще лет пять назад был
популярен тезис о том, что сейчас возрождаются жузы, повышается их роль,
все строится по жузовому признаку и т. п. Ну вот, замените слово «жузы» на
«азербайджанцы» или «разные этнические группы».
Для чего, по большому счету, раскручивается вся эта риторика жузов? Они
нужны там, где нельзя прозрачным образом осуществлять некие социальные
202
Расизм в языке социальных наук
взаимодействия. Они нужны для того, чтобы спрятаться и иметь какие-то аль-
янсы, чтобы на людей можно было воздействовать, не применяя официальные
механизмы, которые можно проконтролировать. С этой, абстрактно-логичес-
кой, точки зрения совершенно не важно, «жузы» это или «азербайджанцы».
Но с другой стороны, коль скоро именно этот дискурс является господствую-
щим, и называемые считают, что они именно жузы, или они именно азербайд-
жанцы, или другие так считают, что вот это азербайджанцы, стало быть, мы
не можем уже это игнорировать.
Есть две точки зрения. С одной стороны, мы должны иметь дело с реально-
стью. Реальность такова, что люди видят мир и самих себя в мире определен-
ным образом. Мы не отменим это, сказав: «Вы же не азербайджанцы или вы не
уйгуры, потому что вы были сконструированы...» Другая перспектива — де-
конструкция. Тотальное отрицание одной из этих перспектив в пользу дру-
гой — это, видимо, издержки отсутствия частых дискуссий на эту тему. Даже
люди, претендующие на профессиональное знание, как мы видим, не могут
выработать консенсус.
Татьяна ЛОКШИНА
Мы с коллегами занимаемся мониторингом средств массовой информации
на предмет отслеживания этнической и религиозной нетолерантности. «Ком-
мерсантъ» в этом плане газета не очень примечательная, они не очень грешат.
При всем при том в одной статье, где описывалась война между двумя мафи-
озными группировками, вроде как азербайджанскими, слова «преступник» и
«мафиози» заменялось тотально словом «азербайджанец». И в такие-то мо-
менты и возникает сильное ответное раздражение правозащитников. В та-
ком, примерно, духе: «Какая разница, по какому признаку они объединяются?
Может быть, они объединяются по признаку жизни в одном городе или пития
пива в одном дворе. Все это не важно. Преступник — он и есть преступник,
все остальное не имеет никакого значения».
Да, действительно, в правозащитном дискурсе, я уверена, мы готовы от-
казаться от этнических характеристик. Это отчасти является нашим «от-
ветом Чемберлену». Если слово «преступник» не будет заменяться, скажем,
в данном случае словом «азербайджанец», то вряд ли мы будем непрерыв-
но говорить о таких феноменах, как, скажем, кавказофобия. Это будет не
столь важно.
Оксана КАРПЕНКО
Мой любимый вопрос года три назад был: чем «русский» отличается от
«рабочего»? Вопрос кажется некорректным, как можно сравнивать «класс» и
«этничность». Ясно, что «русские» и «рабочие» находятся в разных системах
координат. Но что эти системы координат конституируют? Чем процедуры и
смысл классового деления отличаются от процедур и смысла этнического?
Ясно, что и там и там присутствуют «мы» и «они», но разные «мы» («рабочие»
и «русские») и разные «они» («капиталисты» и «n-ские»). Этническая кате-
горизация отличается от профессиональной, классовой, какой хотите. И мы
Избранные части дискуссии
203
должны исследовать специфику использования языка для разговоров об эт-
ническом, а отказаться от «мы» — они» для человека означало бы перестать
мыслить себя социальным существом и пользоваться языком.
На самом деле я не очень хочу сейчас это дискутировать, а у меня созрел
такой приблизительный ответ на вопрос, как бороться с расистским дискур-
сом. И ответ, который я пока нахожу приемлемым для себя, — говорить об
опыте конкретных людей и, лучше всего, говорить их языком. Расовые или
этнические категории в таких рассказах будут возникать. Задача социолога,
желающего понять природу этнического, — исследовать контекст, в котором
они используются, для описания каких феноменов, ситуаций и т. д. Это ко-
ротко. Если немного развернуть, то получится следующее.
Несколько раз в ходе семинара прозвучало, что в своей повседневной жиз-
ни люди редко мыслят в этнических категориях. С другой стороны, мы согла-
шаемся с противоположным допущением, что людям более свойственно гово-
рить на этническом языке и нам необходимо создать некий «нерасистский»/
«неэтнический» язык, понятный «обывателю». Противоречие? И да и нет.
И повторяю свою мысль, что, да, люди говорят в этнических категориях, и
осознают себя «русскими», «армянами» ит. д., но происходит это в определен-
ных ситуациях и контекстах (с кем-то это вовсе не происходит).
Мы сталкивались с этой ситуацией в своих исследованиях. Когда мы берем
биографические интервью, имея цель поговорить про этничность, но не зада-
вая прямых вопросов, которые могли бы заставить человека рассказывать ее
определенным образом, то «этничность» может и не возникнуть. Но нам-то
надо про этничность. И мы за какое-нибудь слово зацепимся, например: «А ба-
бушка у меня была татаркой» — и начинаем раскручивать: «в чем это прояв-
лялось?» — и перемещаем его в эту сторону; потом он опять забывает, мы сно-
ва напоминаем... И то же самое у Олега Паченкова было в исследовании
«азербайджанцев» — торговцев на рынках. Люди, как вспоминают, что вооб-
ще-то надо про свою «азербайджанскость», так начинают говорить стандарт-
ными фразами, стереотипные вещи, которые скучно слушать. Рассказывая о
своей жизни, они используют совсем другие (не этнические) категории. Они
могут говорить про «родственников и соседей из Гянджи», «соседей по рынку»
и т. д. Эти категории имеют для них практическое значение. Эти категории обо-
значают реальные группы, в которых люди живут, и реальные отношения, в
которые люди вступают. Попробуйте вступить в «этнические» отношения. Не
правда ли в отношения купли-продажи вступить гораздо легче?
Этнические категории описывают, как мы знаем от Бенедикта Андерсона,
«воображаемые сообщества», люди в таких сообществах не живут, они их «во-
ображают». Конечно, это воображение влияет на то, каким образом они дейст-
вуют в своей жизни, но это вопрос фонового знания, некоторого нерефлективно-
го допущения, что другие понимают различные стандартные ситуации сходным
с тобой образом и действуют в соответствии с известными тебе правилами.
С другой стороны, да, существуют ситуации, про это мы сегодня тоже го-
ворили, в которых использование этнических категорий актуально для описа-
ния повседневности. Одна из таких ситуаций связана с принятием гипотезы
204
Расизм в языке социальных наук
институциональной дискриминации по национальным/этническим призна-
кам. Чаще всего такие разговоры в основании имеют тезис, что государство
вырабатывает какие-то правила, предполагающие или оправдывающие дискри-
минацию людей, которые не говорят на «n-ском» языке, имеют не тех родите-
лей, не там и не теми родились и т. д. Возможно, люди, живущие в Эстонии,
называют себя «русскими», «эстонцами», еще кем-то, потому что государство
их так назвало и ведет себя с ними по-разному в зависимости от кого, к какой
категории приписало: одним автоматически дает гражданство, другим — после
экзаменов и т. п.
Такая ситуация институциональной или государственной дискриминации —
один из контекстов использования «этнических» категорий, именно в этом
контексте становятся возможны «этнические» конфликты, т. е. возможно опи-
сание конфликтов по поводу распределения ресурсов (материальных, симво-
лических, правовых и т. д.) в «этнических» терминах. Мы должны исследо-
вать эту ситуацию.
Недавно, когда я была в Тарту, мне сказали в семье, которая как бы относит-
ся к «русским в Эстонии», что в последнее время граница между «русскими»
и «эстонцами» стала стираться: «Эстонцы поняли, что проблемы у нас общие.
И те и другие теряют работу, страдают от повышения коммунальных плате-
жей...» В сознании людей этнические границы стираются. Государство может
продолжать навязывать этот дискурс, но люди убеждаются, что действия го-
сударственных чиновников определяются не «этническим», а «политически-
ми», «экономическими», «личными» интересами.
Так вот, мне кажется, что надо исследовать опыт конкретных людей, а это
связано с тем, что надо разделить публичность и приватность. Люди живут
своей частной жизнью. И конечно, общие правила, которые существуют,
несомненно, влияют на то, каким образом они себя там ведут. Но их повсе-
дневность должна быть как бы извлечена из постоянно преследующего ее
государственного контекста. Люди должны перестать мыслить себя нераз-
рывно связанными с государством. Необходимо как бы разгосударствить
представление людей о своей жизни. То есть повседневность должна быть
отделена от государства, жизнь конкретного человека должна быть отде-
лена от государства, должна осмысливаться как отдельная от государства.
И эта приватизация должна произойти как в языке, так и в практике. Пра-
возащитный дискурс предлагает одну из возможностей разгосударствить
представления о жизни.
С другой стороны, следует всячески поддерживать стремление людей мыс-
лить жизнь практическими категориями. Как социологи, мы должны старать-
ся увидеть жизнь глазами людей, которые ее живут. И сделать это можно только
теми методами, про которые мы тут неоднократно говорили — антропологи-
ческими, качественными, потому что просто невозможно иначе. Иначе мы
будем всегда обращаться к публичным категориям, к которым каждый из нас
обязан быть приписанным, но ведь для одного человека принадлежность к
какой-то категории оказывается значимой, для другого — нет. Надо говорить
о жизни, о том, что имеет значение для конкретного человека. И опять же в
Избранные части дискуссии
205
своих исследованиях мы часто не замечаем эти дискурсы повседневности, мы
постоянно их сравниваем, соотносим с «этническими». Может быть, именно
в этом причина того, что нам все время кажется, что все-таки обыватель гово-
рит на этническом языке. Может быть, это мы ему навязываем этот дискурс
своими формулировками и сравнениями.
Недавно вышла такая книжка, называется «Культура и равенство»6, напи-
сал ее Брайан Бэри. Описывая историю появления книги, автор говорит, что
она представляет собой развернутый ответ на утверждение другого учено-
го, что альтернативы мультикультуралистскому дискурсу нет. Брайан Бэри
пишет, что альтернатива есть, но излагается она на другом языке. Это другая
перспектива рассмотрения реальности. Бэри считает концепцию «мультикуль-
турализма» несостоятельной, но не вступает в прямую полемику с «мульти-
культуралистами», так как такой разговор предполагает использование кате-
гориального аппарата, системы аргументов и т. д. «мультикультурализма».
Проблема в том, что дискуссия о «мультикультурализме» только укрепляет
этот дискурс. И поэтому он писал другие книжки, но в конце концов после
прямой атаки на него он сказал: «О’кеу, я напишу, что я думаю про “культу-
ру”». Это к вопросу о границах дискурсов и о власти номинаций.
О стратегиях противодействия расизму
и дискриминации
Виктор ШНИРЕЛЬМАН
Мне понравился основной пафос доклада Владимира Малахова, но мне ка-
жется, что на вопрос-то, поставленный в докладе, вы не ответили. Вы много
и правильно говорили об этноцентризме, но остается вопрос, почему, соб-
ственно, сейчас вспыхнул этот этноцентризм. Вы сделали упор на наш регион,
но на самом деле (вы же прекрасно знаете западную литературу) речь идет об
очень широком явлении, едва ли не глобальном.
Проблема, может быть, в том, что классический либерализм сейчас пережи-
вает кризис, потому что при нем меньшинства, которые входят в общество, как
бы интегрируются им уже с некой родовой травмой. Они неминуемо при клас-
сическом либерализме и при свойственной ему избирательной системе дис-
криминируются. Отсюда и идея аффирмативных действий (позитивной дис-
криминации), о которой вы не упомянули, и идея мультикультурализма, о
которой вы сказали вскользь. Это можно по-разному анализировать, это мож-
но критиковать, но отмахиваться от этого нельзя.
Скажем, я лично наблюдал следующую ситуацию на Аляске, где мне по-
счастливилось изучать индейцев-тлингитов. Там я обнаружил интересную
проблему с рыболовными квотами, которые на Аляске выдаются каждому
гражданину США, то есть каждый имеет право выловить столько-то рыб.
6 Barry В. Culture and Equality. An Egalitarian Critique of Multiculturalism. Cambridge:
Polity Press, Blackwell Publishers Ltd, 2001.
206
Расизм в языке социальных наук
Эти права имеет американец, который приезжает туда на каникулы, просто
для удовольствия выловить лосося или парочку и привезти домой — и все.
И те же права имеет тлингит, у которого среднегодовой доход (это было лет
двадцать назад) составлял где-то 7 тысяч долларов. Если вы знаете цены, вы
можете представить, что это много ниже черты бедности, поэтому тлингиты
боролись, и сейчас продолжают, за предоставление им определенных хозяй-
ственных привилегий.
Вот где, на мой взгляд, загадка этой вспышки этничности. Потому что в
обстановке дискриминации меньшинства ищут, на какой основе им объеди-
ниться. Они начинают объединяться на основе таких вот примордиалистских
представлений о культуре. Кстати говоря, и в западной литературе это хорошо
описано, как раз меньшинства борются за свои права, апеллируя к приморди-
алистским, эссенциалистским концепциям. С этой точки зрения встает во-
прос, как эти концепции обсуждать, в какой среде?
Я повторяю, мы с вами единомышленники, я тоже много критикую примор-
диализм, эссенциализм и все такое прочее, но вот этот момент учитывать надо.
И об этом западные антропологи уже писали. Есть статьи о том, с каким гневом
и недовольством малочисленные группы, коренные народы относятся к кон-
структивистской парадигме. Тут возникает очень болезненный вопрос. И не
один такой вопрос возникает на самом деле в этом нашем дискурсе. Я очень
рад, слушая ваш доклад и слушая вступительные слова, что эта дискуссия,
которая на Западе уже лет двадцать существует, наконец-то и до нас докати-
лась. Потому что, слушая все, что здесь сегодня уже говорилось, я вспоми-
наю, где и когда я уже об этом читал, начиная с Мартина Баркера, который в
1981 году впервые написал о новом расизме.
Так что говорить об этом надо, но я, пожалуй, соглашусь с теми, кто счита-
ет, что когда мы об этом говорим, всегда возникает вопрос — как именно, в
какой форме об этом надо говорить? Ведь за этим стоят судьбы людей, за этим
стоят судьбы тех же меньшинств. Говорить с иронией? В узком кругу мы это
еще можем себе позволить, но если выступать с этим публично, в письменном
виде, наверное, надо быть предельно осторожным, особенно когда вы упоми-
наете тех же наших (я не буду повторять имена) этнологов, которые считаются
у нас ведущими и заседают во всех комиссиях. Вполне можно с ними полеми-
зировать, но вряд ли стоит просто так от них отмахиваться. Такой подход мне
не кажется конструктивным, потому что тут можно только вызвать обратную
негативную реакцию. А нам-то нужен диалог. Нам-то нужно, чтобы мы как-то
начали понимать друг друга.
Сегодня мы здесь собрались и, собственно, к кому мы апеллируем? К науке
или к журналистам, или к правовым структурам, государственным чиновни-
кам, политикам? Ведь это совершенно разные аудитории, и совершенно по-
разному нужно здесь строить аргументацию и вести полемику. Я думаю, хоро-
шо, что мы стали обсуждать поставленные здесь вопросы, но я здесь выступал
бы против эйфории. Не надо думать, что мы очень скоро, так вот выступая и
обсуждая поставленные здесь проблемы, сможем эту стену преодолеть. На са-
мом деле предстоит очень тяжелая и очень долгая борьба. Сколько лет пона-
Избранные части дискуссии
207
добилось Францу Боасу и его ученикам для того, чтобы преодолеть то, что
называется на Западе научным расизмом? Полвека. И преодолели они это, я
думаю, не потому, что очень уж удачно вели аргументацию, а только благодаря
внешней причине: была Вторая мировая война, был Холокост, — и вот это по-
зволило публике вдуматься в то, о чем они говорили, и принять новый под-
ход. А если бы этого не было, я думаю, может быть, этот процесс еще длился
бы и длился.
И здесь, может быть, стоит говорить все-таки о том, как это надо делать, на
кого, в первую очередь, стараться влиять. Может быть, исходя из опыта Боаса
и его школы, поначалу попробовать преодолеть то, что мы называем научным
расизмом?
Надо учитывать и то, что на Западе речь шла об эволюционном развитии,
была некая постепенность. Все вопросы открыто обсуждались, ничего не за-
прещалось. У нас, как всегда, переход на эту парадигму происходит в ходе
революционного сдвига, революционного переворота. А революция всегда
вызывает определенный радикализм. Вот, собственно, отсюда и такой накал
страстей, и такая повышенная эмоциональность. Но это тоже усложняет нашу
ситуацию, потому что это означает, что ученые или общество в целом не плавно
переходят от одной парадигмы к другой, а должна происходить какая-то боль-
шая ломка. А ломка, как вы знаете, происходит всегда очень и очень сложно и
иногда с непредвиденными последствиями.
Так что, собственно говоря, пафос моего выступления вполне понятен: я
призываю к большей осторожности, призываю лучше обдумывать нашу пози-
цию, наши формулировки и наши выступления.
Владимир МАЛАХОВ
Конечно же, я знаю о проблеме «утвердительного действия», то есть пози-
тивной дискриминации. Это действительно в высшей степени парадоксальная
вещь. Если принять традиционный либеральный подход к праву, то есть к пра-
ву как праву индивида, тогда окажется, что те лица, которые дискриминирова-
ны именно в силу их принадлежности к коллективу, часто бывают просто не в
состоянии отстаивать свои права. Некто дискриминирован не как индивид, а
как член этнического коллектива — как индеец например. Или не как инди-
вид, а как женщина-негритянка. И соответственно ее принадлежность к груп-
пе является для нее самой в социальном поведении, социальном взаимодей-
ствии, в которое она включена, своего рода сущностной характеристикой.
Поэтому если мы им объясним, что с теоретической точки зрения группы, в
объективное существование которых они верят, всего лишь конструкты, то
это никоим образом не поможет им отстаивать их ущемленные права.
Итак, для того чтобы преодолеть дискриминацию, необходимо дис-
криминацию вводить. Если мы будем догматически настаивать на правоте
классического либерального подхода, то получится, что мы закрепим те от-
ношения господства, которые на данный момент сложились. Власть и ре-
сурсы уже захвачены «белыми мужчинами англосаксонского происхожде-
ния». И члены исключенных групп практически не имеют шансов отвоевать
208
Расизм в языке социальных наук
то, что потеряли. Поэтому в либеральных демократиях и вводится практика
позитивной дискриминации. Устанавливаются квоты: представители таких-
то групп, которые на протяжении многих поколений не получали доступа,
скажем, к образованию, образование будут получать. Мы резервируем для
«чернокожих» 40% мест на данном факультете или на данной кафедре. Мы
резервируем за «женщинами» такие-то места в структурах представитель-
ной власти и т. д.
Но такая практика — палка о двух концах. Дискриминация, которая вво-
дилась временно, чтобы выправить перекос, потом становится уже по инер-
ции способом, извините за выражение, качания прав, когда люди, которые
давно уже не подвергаются дискриминации, продолжают требовать для себя
(своей группы) особых прав. В результате к власти или в некий престижный
медицинский институт приходят люди, отобранные не по принципу профес-
сионализма, а по принципу этнической принадлежности. Я занимаю это место
не как индивид, который имеет необходимые навыки для исполнения этой рабо-
ты, а потому, что я представитель какой-то дискриминированной группы.
Так что проблема действительно очень непростая. Это проблема опреде-
ления или, может быть, переопределения права. Я прекрасно отдаю себе
отчет в том, что ее так просто не решить. Хотя, забегая вперед, скажу, что
мне все-таки при всем том, что я знаю об этой дискуссии и об аргументах,
выдвинутых так называемыми коммунитаристами (например, Уиллом Ким-
ликой или Чарльзом Тейлором), мне все-таки ближе либеральный подход.
С одной, правда, оговоркой: там, где речь идет о «коренных народах», вос-
производство которых связано с окружающей средой и само существование
которых зависит непосредственно от среды обитания (эскимосы, чукчи, эвен-
ки). Здесь пересмотр либеральной концепции права возможен. Возможны
аккуратные, юридически продуманные оговорки о правах этих коллектив-
ных субъектов, так сказать.
Теперь более сложный и масштабный вопрос: на каком языке защищать
права, на каком языке ставить вопрос о нарушениях прав, если либерализм
так подмочил свою репутацию? Да и вообще, если кризис либерализма дей-
ствительно уже достаточно очевиден и если запрос на конструирование но-
вых различий (причем как раз там, где предпосылок для этого, казалось бы,
уже нет) столь велик? Ведь хорошо известно, что за групповые права часто
выступают люди, права которых не ущемлены. И сами группы, от лица ко-
торых они говорят, на самом деле дискриминации не переживают. Не пе-
реживают как группа, хотя отдельные ее представители, разумеется, могут
страдать от дискриминации. Тем не менее люди, которых принято называть
«этнопредпринимателями», продолжают этот дискурс воспроизводить: им
выгодно «торговать» своей этнической принадлежностью.
Так вот, возвращаясь к проблеме адекватного способа выражения проб-
лем прав человека. Мне кажется, что язык «межнациональных отношений»,
язык «межэтнического взаимодействия» нам ничего не даст для того, чтобы
вопросы о нарушении прав ставить. Мне кажется, термин «дискриминация»
здесь гораздо более адекватен. Надо говорить не об отношениях между эт-
Избранные части дискуссии
209
ническими и национальными группами, а о дискриминации — дискрими-
нации лиц по какому-либо признаку (в частности, по этническому, по расо-
вому, по конфессиональному). Заметьте, большинство международных пра-
вовых документов говорят о правах лиц, принадлежащих к религиозным,
языковым, этническим или иным меньшинствам. А не о правах меньшинств
как таковых. И мне кажется, что при всех оговорках о сложности вопроса
примат права человека над правом «этноса» — это то, на чем необходимо
настаивать.
Алексей СЕМЕНОВ
Да, меня волнует соотношение дискриминации и конфликта, потому что
это имеет огромное практическое значение. Я, в общем-то, правозащитник,
поэтому человек больше практический, чем академический.
Действительно, в тех ситуациях, когда реально мы говорим о дискримина-
ции, подменять это понятие понятием конфликта и, таким образом, искусст-
венно выделять какие-то конфликтующие стороны, это значит... ну, как мини-
мум не способствовать решению проблемы, каковой дискриминация и
является.
Но бывает и наоборот. Бывает, что речь идет о действительно существу-
ющем конфликте, конфликте, в котором сильна этническая составляющая, а
ее начинают решать с точки зрения, скажем, прав человека. И тогда возника-
ют совсем другие сюжеты. Последний пример — Македония.
Я не хочу пытаться давать какие-то серьезные развернутые определения.
Для себя лично, для своей практической работы я бы свел дело к неким опера-
циональным показателям. Например, что такое дискриминация? Это означает
неравное обращение, прежде всего. Мы видим субъект неравного обраще-
ния — некую группу людей, а на другой стороне — официальную структуру
или некое большинство, «титульную нацию», скажем, которая является по
отношению к данному субъекту дискриминирующей стороной. Если субъект
протестует, борется за свои права, то это не есть этнический конфликт, это
есть борьба против дискриминации. Грубо говоря, выражение «не слушай,
сынку, матери — она баба, они ничего не знает» — это есть дискриминацион-
ное отношение, но не конфликт.
Но если речь идет о конфликте, то конфликт должен базироваться на каком-
то предмете спора, т. е. на объекте конфликта. Этот объект может быть самый
разный — территория, например, или религиозные обряды и свобода их от-
правления, ресурсы и так далее. То есть если дерутся соседи из-за территории,
из-за того, кому из них принадлежит данный участок огорода, — это кон-
фликтная ситуация. В операциональном определении это — конфликт между
сторонами, которые можно обозначить, и можно определить некий предмет
этого конфликта. И тогда включаются совсем другие механизмы. Не механиз-
мы бескомпромиссной защиты прав человека, не механизмы безоговорочно-
го запрещения дискриминации, а механизмы именно решения конфликта с
помощью компромиссов, взаимных уступок и так далее. Это уже совсем дру-
гой сюжет, и другие механизмы должны быть задействованы.
210
Расизм в языке социальных наук
Александр ОСИПОВ
Я думаю, что проблемы, связанные с соотношением научного и политичес-
кого или правозащитного языка, обострятся в нашей стране, когда люди будут
говорить о более сложных, чем сегодня, вещах. Например, так или иначе уже
начат разговор о положении тех, кого в России называют «нетитульным насе-
лением в составе республик Российской Федерации». В той ситуации право-
вой инструментарий уже не будет работать и правозащитного подхода там про-
вести не удастся. Всегда очень велик соблазн воспринимать и описывать
структурные различия в категориях «межэтнических» и прочих «межгруппо-
вых» отношений. Хотелось бы, чтобы занимаясь обсуждением этих проблем,
эксперты и правозащитники по крайней мере не вредили и дальше не приуча-
ли людей осмысливать окружающее в этнических терминах.
К вопросу о соотношении понятий «конфликт» и «дискриминация». Если
мы обращаемся к дискриминации, то должны учитывать то, что есть социоло-
гические подходы и есть юридические. Юридические можем поделить на меж-
дународные и те, которые выработаны в рамках национальных законодательств.
Все они существенно отличаются друг от друга.
Антирасистское движение, когда оно возникло в 1950-60-е годы, строилось
на представлении о том, что этничность и расовая принадлежность людей не
имеют и не должны иметь отношения к общественным отношениям в очень
многих областях: в образовании, в праве на выбор места жительства, на трудо-
устройство и так далее. Если определенные лица в таких ситуациях проводят
различия между людьми по этим признакам (как правило, исходя из пред-
убеждений), то имеет место дискриминация. Когда все внешние дискримина-
ционные ограничения по этническому или расовому признаку были устране-
ны, пафос антирасистской деятельности стал прямо противоположным. Стали
говорить о том, что социальное неравенство (которое вызвано самыми разны-
ми причинами) надо переосмыслить в этнических и расовых терминах — имен-
но как отношение между «этническими» и «расовыми» группами. И смысл это-
го переосмысления в том, что «этничность» или «раса» становятся релевантными
опять для неограниченного круга общественных отношений. Против чего бо-
ролись, к тому, получается, и пришли. Такое понимание «дискриминации» по
своей сути вполне совместимо с теми, по сути, расистскими подходами, о кото-
рых я говорил. Нужно четко представлять, какой смысл мы готовы вложить в
слово «дискриминация». Этим понятием и многие ученые, и законодатели в
некоторых странах обозначают процессы структурного характера, за которыми
не обязательно стоят определенные деяния определенных людей, деяния, кото-
рые можно выявить, предотвратить или пресечь. Я сторонник достаточно узко-
го понимания дискриминации как определенных деяний — не спонтанного про-
цесса, а действия или бездействия, имеющего интеллектуальный и волевой
компоненты. Международные инструменты следуют именно такому понима-
нию. Для структурного неравенства можно придумать другие обозначения.
С конфликтом сложнее, поскольку нет юридического измерения. На уровне
международных организаций были попытки какие-то придумать подходы к миро-
творчеству и к предотвращению конфликтов, но больших успехов в этой обла-
Избранные части дискуссии
211
сти пока нет. В социологической, антропологической, политологической литера-
туре есть множество теорий конфликта, есть обыденный язык, понятия которо-
го тоже не всегда одинаково нагружены. В любой конкретной ситуации возмож-
ны самые разные сочетания возможностей. Где-то проще говорить о конфликте,
где-то нет и, наоборот, надо возражать против использования этого слова.
Андрей ТУЗИКОВ
Я принадлежу как раз к тому самому большинству, которое может быть
определено как дискриминируемое меньшинство. То есть мы арифметичес-
ки не меньшинство в Татарстане, но оказались на положении меньшинства.
Почему, интересно, нельзя ситуацию с этим самым большинством, кото-
рое в меньшинстве, интерпретировать в правовых терминах? По-моему, та-
кие понятия, как дискриминация, имеют достаточно надежные правовые кор-
реляты. Скажем, один пример. Руководство Республики Татарстан не устает
повторять, что для него при отборе на государственные должности самое глав-
ное не пятая статья бывшего советского паспорта, а способности и образова-
ние человека. Удивительное дело, статистика говорит о том, что свыше 90 %
руководящих позиций на всех уровнях, подчеркиваю, не только на уровне рес-
публиканской власти, но и на уровнях городской власти или районной, зани-
мают представители одной этнической группы. Это что, означает, что все тата-
ры в два-три раза умнее и способнее всех русских?
Так же можно задать вопрос: а как интерпретировать, в каких терминах ин-
терпретировать ситуацию, допустим, с положением русского языка, когда во-
левым порядком сокращается количество часов на изучение русского языка и
резко расширяется количество часов на изучение татарского языка? Хотелось
бы просто прояснить, почему неприменимы такие понятия, как «этническая
дискриминация» к этой ситуации?
В то же время, когда речь, допустим, идет о таких же фактах применитель-
но к титульным этносам (мне термин «этнос» не очень нравится, это «племя»,
это шаг назад), почему же там применимы правовые подходы? Я не совсем это
понял, если честно.
Елена ФИЛИППОВА
Дополнение к этому же вопросу.
В частности, была предпринята попытка на правовом уровне обратить вни-
мание на ситуацию с преподаванием языков в Татарстане. И конкретный чело-
век, отец третьеклассника, обратился в суд, в своем иске выразив несогла-
сие с тем, что его сын изучает родной русский язык три часа в неделю, а
татарский — шесть. Суд его иск отклонил.
Александр ОСИПОВ
Можно (в смысле — не запрещается) называть «дискриминацией» любые
социальные диспропорции между статистическими группами людей, выделя-
емыми по этническому признаку. В мире многие люди так и поступают. Для это-
го нам придется проделать две взаимосвязанные операции. Во-первых, придется
212
Расизм в языке социальных наук
волевым и волюнтаристским путем приписывать самым разным общественным
отношениям и процессам (в том числе спонтанным) «этнический» смысл, во-вто-
рых, переосмысливать многие социальные отношения как отношения «межэт-
нические» в смысле межгрупповых. Я считаю такие операции некорректными и
отношусь к ним весьма неодобрительно. При этом не хочу сказать, что социаль-
ные диспропорции, имеющие расовое, этническое, культурное и тому подоб-
ное измерение, — это вещь, которая не должна занимать людей, озабоченных
социальными вопросами. Не обязательно называть это с ходу дискриминацией.
Слово «дискриминация» по-разному прочитывается и международными
документами, и национальными законами. В мире есть разные судебные прак-
тики. Это надо учитывать. Если мы будем использовать слово «дискримина-
ция» как газетное клише и называть «дискриминацией» все, что нам не нра-
вится, — вперед мы не продвинемся. Надо смотреть, какие есть возможности,
предоставляемые, во-первых, национальными законами и национальной су-
дебной системой, во-вторых, международными инструментами. На худой ко-
нец, и в-третьих, какие-то корректные доказуемые объяснительные модели,
которые можно вынести на публичное обсуждение.
Я не в восторге от того, что происходит в Татарстане и в других подобных
местах. Если мы говорим про дискриминацию и используем международные
инструменты, то необходимо выделить какое-то деяние, которое, юридически
выражаясь, можно вменить определенному человеку или юридическому лицу.
И каким-то образом это деяние предотвратить или пресечь.
Что мы можем вменить в данном случае Шаймиеву? Что статистика не в
пользу русских? Приблизительно понятно, что он скажет в ответ. Мы только
можем строить гипотезы. Можем предположить, что Шаймиев и его команда
тайно проводят политику вытеснения русских с руководящих должностей. До-
казать это мы не можем, даже если это так. Можем, напротив, предположить,
что люди, которые идентифицируются как татары, в силу разных объективных
причин в среднем обладают большим объемом социального капитала, чем про-
чие. И дело не в какой-то этнической субстанции или в чьих-то происках, а, в
частности, в большем объеме социальных, в том числе родственных связей в
данном местном сообществе, в системе коммуникативных и поведенческих
кодов, обеспечивающих большую вертикальную мобильность тех, кто им со-
ответствует. Грубо говоря, начальник-татарин подбирает себе в заместители
не татарина, а человека, которому он доверяет и считает «своим». Статисти-
ческие шансы оказываются при этом выше у лица, в котором мы видим тата-
рина. Есть множество моделей и примеров такой стратификации, которую при
большом желании можно измерять и в этнических, и в расовых категориях.
Что с этим можно сделать? На Западе есть масса литературы, в которой убе-
дительно показано, что прекращение открытой законодательной дискримина-
ции и поощрение социальной мобильности меньшинств зачастую не дает ожи-
даемого результата. Мобильность определяется не какими-то волевыми
решениями лица или института, а устоявшимися, зачастую латентными, ру-
тинными, не всегда субъективно переживаемыми в этнических категориях и
отрефлексированными практиками исключения.
Избранные части дискуссии
213
Что можно этому противопоставить? Заклеймить в газете, обозвать диск-
риминацией и ввести этнические квоты? Кроме этого, реально мало что мож-
но сделать. Ввести квоты — это, может быть, выход, можно его обсуждать и
можно найти массу доводов «за» и «против». У меня лично по ряду причин
это решение восторга не вызывает.
В республиках в составе России (не во всех, но в части) фиксируются дис-
пропорции в «представленности» титульных национальностей в структурах вла-
сти и в престижных областях занятости. Обычно причину сводят к местному
национализму и суверенизации. Если возьмем некоторые районы не «нацио-
нальных», а «простых» субъектов Федерации, где в населении большая доля
меньшинств, то тоже найдем там этнические диспропорции, только в пользу
уже людей, которых идентифицируют как «русских». Взять восточные районы
Ставропольского края — Нефтекумский и Курской, там примерно пятьдесят на
пятьдесят русского населения и, как там выражаются, «нерусских националь-
ностей». В руководстве и внутренних дел, и администрации, и вообще всех
структур, которые распределяют ресурсы, этнических меньшинств почти нет.
Что касается использования языков и дискриминации по признаку языка —
с этим дела обстоят гораздо сложнее, чем с дискриминацией по этническому
признаку. Во-первых, вообще в международных документах языковые вопросы
слабо разработаны, во-вторых, есть серьезные объективные причины, свя-
занные с тем, что язык — это средство коммуникации, а не отвлеченный при-
знак вроде цвета кожи.
Можно применять общую правовую конструкцию для описания дискрими-
нации. Дискриминация есть проведение различий (то есть разное отношение в
одинаковой ситуации), неблагоприятное для одной из сторон, между которыми
проводится различие, и носящее произвольный и необоснованный характер.
Конструкция вроде бы логичная, но на практике ее не всегда просто использо-
вать. Надо доказать, что имело место различение, то есть разное отношение в
одинаковой ситуации, надо доказать, что оно имело неблагоприятные послед-
ствия для одной из сторон, и надо доказать, что это различение носило произ-
вольный характер, то есть что средства не соответствовали поставленным це-
лям или что не были оправданы сами цели. Очень не просто определить, какие
требования, касающиеся владения определенным языком или его использова-
ния, можно рассматривать как обоснованные и правомерные, а какие — как
произвольные и неоправданные, а потому дискриминационные. Если мы бу-
дем в разных ситуациях спрашивать профессиональных юристов о том, как
они относятся к расширению, в том числе административным путем, соци-
альных функций тех языков, которые были языками меньшинств, то будем
получать самые разные ответы.
Борис ЦИЛЕВИЧ
Тут многое из того, что я хотел сказать, уже было высказано, я не буду по-
вторяться, но я думаю, что действительно подход, основанный на дискри-
минации, именно этот понятийный аппарат, действительно принципиально
отличается и от конфликтологического, и от ряда других, которые здесь назы-
214
Расизм в языке социальных наук
вались. Я допускаю, что есть определенная социологическая интерпретация
понятия недискриминации, но сама по себе концепция чисто юридическая.
Саша Осипов сказал, что тут есть представители академического мира и не-
правительственных организаций, но есть еще и третья группа, которую я пред-
ставляю, слава Богу, кажется, в единственном лице, — это политики. Я депу-
тат Латвийского парламента и член Парламентской Ассамблеи Совета Европы.
В частности, принимал определенное участие, голосовал за принятие 14-го Про-
токола к Европейской Конвенции прав человека. И надо сказать, что на самом
деле концепция недискриминации в юридическом плане не стоит на месте,
она развивается. С одной стороны, конечно, в чисто лобовом понимании, в
том виде, как она была принята, — это равное отношение (equal treatment), но
на самом деле сегодня по целому ряду показателей можно видеть, что интер-
претация на практике много шире.
Можно вспомнить хотя бы некоторые документы о правах меньшинств. Кон-
цепция прав меньшинств, которая во времена Лиги Наций и еще раньше была
доминирующей, по сути дела, рассматривала права меньшинств как некие спе-
циальные привилегии, которые государство даровало какой-то группе, особенно
дорогой по каким-то причинам, как правило, ее более сильному или достаточ-
но сильному в военном отношении соседу. И эта концепция совершенно себя
дискредитировала, поскольку в частности Гитлер, ее использовали определен-
ным образом. И после Второй мировой войны, когда возникла универсальная
система защиты прав человека, о правах меньшинств поначалу не говорили
вообще. По сути, принцип недискриминации рассматривался как «естествен-
ная замена» принципа прав меньшинств.
Но сегодня ситуация меняется, и сегодня права меньшинств — неотъемле-
мая часть универсальных прав человека. И целью являются не равное отноше-
ние, a full and effective equality — полное и эффективное равенство. И для
того чтобы добиться полного и эффективного равенства, в целом ряде случа-
ев необходимо различное отношение. Как это ни парадоксально, наиболее про-
двинутый документ в отношении запрета дискриминации принят на уровне
Европейского Союза — это знаменитая Race Equality Directive, и многие проб-
лемы там решены. И ситуация, когда имеют место чисто статистические дис-
пропорции, системная дискриминация, вполне подпадает под определение
расовой директивы и вполне может рассматриваться как дискриминация.
Существенно, что burden of proof — обязанность доказывать обоснованность
решения или ограничения — лежит не на том человеке, который жалуется,
что его дискриминируют, а на том, кто это делает, то есть принимающий ре-
шение обязан доказать, что его решение не было дискриминационным, а не
наоборот.
У нас есть кое-какой практический опыт в Латвии. Практика показывает,
что даже выигрыш в общем-то, казалось бы, не очень важных дел, на уров-
не международных институций очень важен. В частности, мы выиграли дело
по языковой дискриминации кандидатов в депутаты местных самоуправле-
ний. Летом этого года Комитет по правам человека ООН принял решение.
Не совсем такое, как мы хотели: нарушение было признано по процедуре, но
Избранные части дискуссии
215
Комитет ООН не сказал ничего о самой норме закона, которая предусматри-
вала языковые требования к кандидатам в депутаты. Тем не менее это име-
ло колоссальное значение для дальнейшего развития событий. Все между-
народные организации, начиная с ОБСЕ, вдруг заметили: — Ах, как такая
дискриминационная норма могла оказаться в законодательстве Латвии, —
началось колоссальное давление, заодно и на Эстонию. В Эстонии эту нор-
му отменили неделю назад, в Латвии она пока сохраняется. Но как-то вдруг
у всех открылись глаза. Вдруг начались дебаты в обществе Латвии, в парла-
менте, в прессе...
То есть на самом деле эти судебные прецеденты, юридические прецеденты
имеют исключительно большое значение. Конечно, это очень тяжелая работа,
очень сложная работа, очень грязная работа. Но тем не менее я думаю, что
вот этот путь создания юридических прецедентов представляется одним из
наиболее эффективных, и он действительно как бы снимает все разногласия
методологического характера, потому что все-таки право — оно право и есть,
и судебное решение — оно и есть судебное решение. Конечно, всегда сохра-
няется опасность, что судебное решение будет не в пользу заявителя, и тогда
это очень серьезно подрывает позиции тех, кто пытается бороться против дис-
криминации. Но это только доказывает, что такая работа должна вестись очень
грамотно и очень тщательно, для того чтобы эти дела не проигрывать.
Елена ФИЛИППОВА
О коллективных правах. По моим наблюдениям, именно в тот момент, когда
дискуссия доходит до проблемы коллективных прав, начинаются разброд и
шатания и некоторая непоследовательность. Очень часто люди именно на этом
рубеже ломаются: они вроде бы высказывают одну точку зрения, солидаризи-
руются с какой-то одной традицией, а когда доходят до коллективных прав —
начинаются экивоки, мол, вообще-то индивидуальные права важнее, но ино-
гда все-таки без коллективных не обойтись. И вот, в частности, то, что про-
звучало здесь, вроде бы опять выводит на мысль о том, что все народы равны,
но некоторые все-таки более равны, чем другие. Может быть, должны быть
какие-то иные механизмы?
Игорь САВИН
В докладе Александра Осипова прозвучала мысль, что у автора и у группы
коллег существуют большие сомнения в необходимости и полезности на про-
странстве России, СНГ антирасистского дискурса так, как он выглядит на За-
паде. Я хотел бы уточнить, почему?
Александр ОСИПОВ
Эту тему мы подробно обсуждали в своем кругу перед Всемирной конфе-
ренцией против расизма в Дурбане, поэтому мне легко ответить.
Антирасистский дискурс, который уже лет тридцать или сорок развивает-
ся на Западе, очень ярко и наглядно воплотился в резолюции Форума непра-
вительственных организаций, который был частью Всемирной конференции
216
Расизм в языке социальных наук
в Дурбане. В этой резолюции можно выделить три основные идеи, которые
показались группе российских организаций, участвовавших в мероприятии,
абсолютно неприемлемыми. Эти три идеи — три идеологических кита, на
которые опирается дурбанский документ, — порождены западным антира-
систским дискурсом.
Первая идея — идея классовой борьбы. Социальное неравенство пере-
осмысливается в терминах межрасовых и межэтнических отношений. Расизм
и дискриминация видятся как этническое или расовое измерение социально-
го неравенства. Утверждается, что мир делится на группы (этнические или
расовые) угнетателей и группы угнетенных. Возможны терминологические
варианты: доминирующие, привилегированные и пр., с одной стороны, и де-
привированные, эксплуатируемые и т. п. —-с другой. Задача борьбы с расиз-
мом заключается в том, чтобы обеспечить перераспределение благ соответ-
ственно от угнетающих к угнетенным. Эта риторика довольно сложна, я
опускаю детали и передаю суть.
Вторая идея — это идея, как я ее называю, «борьбы с покойниками». По-
скольку современное неравенство есть продукт неких исторических процес-
сов, значит, надо отыграть назад и пересмотреть итоги «несправедливой» или
«неправильной» истории.
И третье — идея групповых прав. В каком смысле? Я в литературе нашел,
по крайней мере, пять разных прочтений понятия «коллективные (или груп-
повые) права». В данном случае имеется в виду приписывание коллективу,
условному или статистическому множеству, свойств социального субъекта и
субъекта права. Самое известное и наиболее часто поминаемое «право» из это-
го ряда — так называемое право народов на самоопределение.
То, что эти идеи возникли, мне кажется вполне закономерным. То, что они
могут быть импортированы в Россию и получат отклик, восторга не вызывает.
Особенно смущает то, что они придут не на пустое место, а будут развиваться
на базе похожих традиций, которые в нашей стране уже выработаны. Идут
сложные процессы, воспроизводящие и углубляющие социальное неравенство.
У этого неравенства можно обнаружить этническое измерение. Эти процессы
можно переосмысливать, а можно и не переосмысливать в этнических катего-
риях. Провоцировать это переосмысление, в общем, не хотелось бы.
Олег ПАЧЕНКОВ
Я бы хотел о двух вещах сказать. Первый вопрос — о разделении на поли-
тиков и обывателей. Я бы не стал проводить такого жесткого разделения, ду-
мая, что это две совершенно разные вещи. Потому что политику делают жи-
вые люди, и, как показывают некоторые исследования, эти живые люди, делая
политику, ориентируются не только на определенные идеологии, но и на свои
собственные человеческие установки и мировоззрения. В каждом конкрет-
ном случае они, конечно, имеют в виду какую-то политическую линию или
идеологию, которая существует и которой они должны следовать как пред-
ставители власти, но тем не менее они также ориентируются на свои соб-
ственные представления. Это делают и представители правоохранительных
Избранные части дискуссии
217
органов, и всех других ветвей власти, которые работают, в частности, с во-
просами этничности. И решения принимаются в том числе на основании того,
как этот человек в качестве обывателя видит ситуацию.
И в этой связи возникает и второй вопрос о том, что мы должны все-таки
влиять на изменение мировоззрения, а не только на изменение каких-то идео-
логий. На изменение мировоззрения всех людей в принципе. И здесь уместен
вопрос, который Александр Осипов уже поднимал в своем докладе, вопрос о
том, что (будем условно называть) «обыватель» хочет знать, хочет, чтобы в очень
простой форме ему изложили, что происходит, что он должен делать. Ему нуж-
ны какие-то простые, популярные вещи и та парадигма, которую мы критикуем,
с точки зрения конструктивизма, условно — примордиалистская или эссенциа-
листская, она дает обывателю то, чего он хочет. Она ему в очень простой попу-
лярной форме излагает, как «на самом деле обстоят дела». Его это объяснение
устраивает, и он всем доволен. Если мы будем продолжать говорить между со-
бой на правильном конструктивистском языке в научном мире... Мы уже стал-
киваемся с этой проблемой, что обыкновенный человек этого языка не понима-
ет. Это прекрасно, что мы выработали другой язык, эти конструкты второго
порядка строятся в конструктивистской парадигме, мы между собой говорим,
друг друга понимаем и знаем, что это правильный язык. Но мы, к сожалению,
должны тиражировать не свой язык, как мне кажется, мы должны тиражировать
свои представления. И для того, чтобы их тиражировать, мы должны вырабо-
тать другой язык — язык, понятный обыкновенному человеку. Потому что до
сих пор (мы сталкиваемся с этим неоднократно), у нас нет языка, который бы
поняли те, с кем мы говорим. И тогда это разговор бессмысленный.
Борис ЦИЛЕВИЧ
Хорошо, что я делаю этот комментарий как раз после Олега. Понимаете, я
все-таки немножко из другого культурного пространства — балтийского. Оно
имеет много общего с российским, но и сильно отличается. Отличие, в частно-
сти, в постановке вопроса об ответственности. В силу целого ряда причин у
нас этого вопроса нет, по крайней мере, тема не проблематизируется.
Второе существенное различие, что вопросы дискурса никоим образом не
обсуждаются. Этноцентристская парадигма существует, она ничуть не слабее
выражена, чем в России, но это принимается как данность. В силу ряда при-
чин таких обсуждений, как сегодня, у нас просто не бывает.
Вот в чем я не согласен с Олегом. В маленькой стране это проявляется более
явно. Я не думаю, что все здесь присутствующие, несмотря на весь свой высо-
кий научный авторитет, звания и регалии, живут в башне из слоновой кости.
Мы послушали очень интересное выступление Владимира Малахова. Насколь-
ко я понимаю, его книга, которую мы имели удовольствие видеть, — это сбор-
ник публикаций в общем-то не только и не столько в академических журна-
лах. Эти статьи написаны для широкой публики, и я думаю, что каждый из
вас так или иначе работает и живет в этом контексте. При всем желании вы не
можете ограничиться разговорами между собой на этом научном птичьем язы-
ке, уж простите. Все равно вы вынуждены обсуждать те же самые проблемы
218
Расизм в языке социальных наук
и с обывателями, и с политиками, и со многими другими людьми. И с этой
точки зрения это уже реальный вклад в жизнь общества. Так или иначе, перед
вами встает выбор: или вы принимаете доминирующую парадигму, или вы
все-таки придерживаетесь какого-то своего подхода.
Маленький пример из моего опыта. В январе 1990 года я опубликовал боль-
шую статью в газете Народного фронта, в которой использовал термин «латви-
ец». Редактор русского издания покривился, но в общем оставил его. А при
переводе на латышский были очень долгие разговоры... о том, как это пере-
вести. В итоге это слово (адекватный перевод) было оставлено, но при этом
редактор сделал примечание — объяснил, что это термин, введенный авто-
ром для обозначения жителя Латвии независимо от этнического происхожде-
ния. Вообще с латышским языком очень интересно, но я сейчас углубляться
не буду. И с тех пор я достаточно последовательно пытаюсь этот термин «лат-
виец» употреблять, и в обшем-то в русской прессе он более или менее вошел
в оборот, хотя является не самым популярным, но вполне легитимным, а ла-
тышский аналог не прижился. И до сих пор в латышском языке нет более или
менее общепринятого обозначения для понятия «латвиец».
Насколько я понимаю, в Эстонии несколько сложнее, там предпринимают-
ся достаточно последовательные попытки закрепления термина «эстоноземе-
лец», но без особого успеха.
Внутри нашей парламентской фракции действуют определенные соглаше-
ния. Те люди, которым регулярно приходится участвовать в дискуссиях, об-
щаться с журналистами, выступать в парламенте на какие-то этнические темы,
попытались между собой договориться о каких-то «конвенциях». Мы пошли
несколько по другому пути — мы договорились о ряде терминов, которые мы
использовать принципиально не будем никогда. Это термин «менталитет», это
термины «национальный характер», «рост национального самосознания», «не-
коренное население» и некоторые другие. Оказывается, что это тот самый стан-
дартный набор штампов, который с перестроечных времен очень органично
встраивается в рамки господствующей этноцентристской парадигмы. На са-
мом деле никакой необходимости в нем нет, потому что все эти термины, точ-
нее, понятия, которые за ними стоят, намного более адекватно и просто описы-
ваются более современными или, скажем так, европейскими терминами. И, в
общем-то, надо сказать, что никакого непонимания с обывателем не возника-
ет. С коллегами в парламенте бывает, что возникает, но это связано, конечно,
не столько с терминологической разницей, сколько с разницей этих парадигм.
То, что я предлагаю, — это, конечно, ни в коей мере не универсальное ре-
шение. Есть ощущение, что мы все равно ничего не можем, потому что мы,
академики, как бы не имеем влияния на повседневную жизнь. Оно вызывает у
меня внутренний протест.
Алексей СЕМЕНОВ
Конструкты, либо добровольно принимаемые, либо навязываемые кому-то,
в конце концов становятся реальной силой, идеей, которая овладевает массами.
Они конвенциональны, то есть мир мыслит сейчас вот этими категориями. Бо-
Избранные части дискуссии
219
лее того, это категория «реал-политик». Их навязывают бомбежками, например
в Косово. Их развели, эти конструкты — сербский конструкт от албанского кон-
структа, — развели буквально силой. Что мы можем этому противопоставить?
Последовательную либеральную идею прав человека? Видимо, ничего другого
нам не остается. Но что такое — защита прав меньшинств с точки зрения прав
человека? Естественно, это не групповые права. Эту категориальную систему,
по крайней мере, мы имеем возможность отстаивать и высказывать. Субъектом
является не группа, а человек. Но человек всегда к чему-то принадлежит. Это мно-
жественная идентичность, как теперь принято говорить, условная, реальная,
воспринимаемая, но множественная идентичность, в том числе и отнесение
себя к какой-то категории, к какому-то конструкту. Может быть, добровольное
отнесение. Между прочим, концепция защиты меньшинств в международном
праве имеет в виду именно это — добровольное отнесение себя к какой-то груп-
пе, поскольку мы хотим исповедовать общую культуру, говорить на одном язы-
ке и так далее. Это добровольное отнесение. В таком смысле это открытая си-
стема, если не говорить о конструкте, принципиально открытая система, но от
этого система не перестает быть системой, то есть некой реальностью, которая
для людей имеет очень важное значение. За это убивают, за это жертвуют жиз-
нью. Это существенно важные элементы самосознания человека.
Итак, добровольное отнесение себя. Или, может быть, и не добровольное. Наш
опыт включенного наблюдения как раз в этом и состоит. Нас жизнь включила в
такую систему, и мы можем наблюдать ее изнутри. Очень интересное ощуще-
ние. В этом смысле латвийский и эстонский опыт в каком-то смысле очень чис-
тый, потому что там нет дискриминации, скажем, русских как таковых. Нет
дискриминации какой-то отдельной этнической группы, там даже в языке это
выражено. По-эстонски это называется «muulane». Буквальный перевод на рус-
ский — «инородец» или «иной». Инородец — чужой, «alien» по-английски, это
все, кто «не мы». «Немцы», так сказать, в старорусском значении. В этом смыс-
ле дискриминация или исключение из господствующего конструкта построе-
ны на категории «не мы», не принадлежащие к нам. Мне кажется, в этом суть.
Что я имею в виду? Самое главное — это категория исключения. Когда мы
начинаем говорить с точки зрения правозащитного дискурса, то многие вещи
становятся достаточно простыми. Есть исключение, формальное, по какому-
то признаку — по цвету кожи, по не тому языку, по не тому происхождению...
Но если существуют исключения, значит, мы можем говорить о дискримина-
ционной практике. Совершенно не важно, зафиксирована ли дискриминаци-
онная практика где-то официально, является государственной политикой или
это практика бытовая. Результат для человека практически всегда один и тот
же: он исключен, он находится в ситуации дискриминируемого, угнетаемого
меньшинства. И здесь возникают категории меньшинства и большинства, ко-
торые тоже очень важны.
Люди по какому-то признаку объединяются или относят себя к некой систе-
ме, которая не является системой большинства. Значит, это уже меньшин-
ство. А меньшинство, в демократическом смысле, всегда находится в угне-
тенном положении или в неравном положении, просто потому что оно
220
Расизм в языке социальных наук
меньшинство. Автоматически. Значит, возникает возможность дискримина-
ционных практик, по крайней мере вероятность их. И от общества зависит,
насколько эти практики реализуются или не реализуются (от членов обще-
ства, от большинства, меньшинства научного сообщества, правозащитного
сообщества, официальных структур и так далее).
Проблема заключается в том, чтобы эти дискриминационные практики или
эту вероятность ущемления меньшинства минимизировать (по крайней мере).
Если не полностью исключить, то минимизировать. Для этого нужно исполь-
зовать какие-то механизмы.
Виктор ШНИРЕЛЬМАН
Я напомню недавний факт, может быть, не очень хорошо известный нашей
аудитории, — скандал с Леви-Строссом и Жоржем Дюмезилем, учеными, ко-
торых мы здесь очень почитаем, и теории их знаем как будто бы. И тем не
менее теории и того и другого активно использовались Национальным фрон-
том Ле Пена и очень активно используются новыми правыми во Франции —
Ален де Бенуа любит на них ссылаться. У них даже неплохие как будто отно-
шения: Бенуа дружил с Леви-Строссом. Дюмезиль близко общался с людьми
из лепеновской организации. Но когда возник этот скандал, Дюмезиль пытал-
ся объясниться и отмежеваться. Кстати, это — один из вариантов поведения
специалиста. Тут возникает вопрос, что делать ученому в такой ситуации.
Какие возможны конкретные действия. Отмежеваться — это раз. Великий
английский археолог Гордон Чайлд в 1925 году написал книгу о происхожде-
нии арийцев. В 1933 году, когда немецкие нацисты пришли к власти, он по-
нял, к чему это все клонится. Что он сделал? Во-первых, он перестал зани-
маться этими сюжетами, он изменил свои научные интересы, ушел в другую
область науки. Во-вторых, он в своих университетских лекциях начал обсуж-
дать вопросы биологического расизма и роль науки в этом дискурсе, и как
наука должна поступать. Вот еще один вариант.
Третий вариант — деконструкция. То есть мы должны показывать, что по-
пулярные понятия и концепции, которые считаются как бы имманентно при-
сущими человеку, вечными, на самом деле имеют свою историю. Что такое
деконструкция? Надо показать, как они возникли, в каком контексте, кто их
изобрел или ввел, как они использовались в разных контекстах.
И наконец, последний момент — этический кодекс. Скажем, в Американ-
ской антропологической ассоциации уже давно принят (они долго это обсуж-
дали, это — целая история) кодекс чести американского антрополога. И пусть
какой-нибудь американский антрополог только попробует поиграть в расист-
ские игры, что-нибудь скажет с таким душком. Его тут же выведут за пределы
ассоциации. У нас ситуация обратная. Я помню, в Рязани на Первом конгрес-
се российских антропологов был принят аналогичный кодекс. После этого
наш известный ученый написал книгу с расистским душком и ухитрился три
раза ее опубликовать. Все и сейчас с ним раскланиваются, здороваются, у
него больше аспирантов, чем у кого-либо из других ученых... Его расистские
взгляды ему нисколько не повредили. Вот это — наша ситуация.
Избранные части дискуссии
221
И последний пример. Все-таки ответственны ли ученые за свои конструк-
ции? Приведу пример так называемой школы ревизионистов, которая отрицает
Холокост, например Дэвид Ирвинг в Англии. За диффамацию его привлекли
к суду. Был длинный процесс, в конечном итоге в начале 2000 года он проиг-
рал, — это тоже возможный подход к проблеме.
У меня предложение начать выпускать, скажем, журнал, где было бы воз-
можно обсуждение расистского дискурса, разных форм ксенофобии, этно-
центризма. Я обращаюсь к трем организациям, которые созвали эту конфе-
ренцию. Нельзя ли вам инициировать нечто подобное? В Англии есть журнал
«Patterns of prejudice», есть другие журналы, где как раз такого рода вещи и
публикуются. Журнал — это уже много, вокруг него собирается уже группа
единомышленников.
Александр ОСИПОВ
Можно с разных сторон взглянуть на отношения между гражданским обще-
ством и научным сообществом. Гражданское общество может, если угодно,
сделать этому воображаемому академическому сообществу заказ на изуче-
ние того, что оно, научное сообщество, собой представляет, какие социальные
роли играет и каким языком пользуется. Гражданское общество может под-
талкивать научное сообщество к более активному обсуждению его, научного
сообщества, корпоративных этических норм. И оно, гражданское общество,
может сказать научному сообществу: то, что вы делаете, не совсем нам нравит-
ся, и ваш язык, когда он проникает в обыденное сознание, создает проблемы.
Если все эти вопросы и проблемы будут проговариваться, в том числе пробле-
ма некритического использования конфликтного языка, проблема приписыва-
ния этнических смыслов — может быть, это сделает ситуацию более приемле-
мой для нас. По крайней мере, когда будут громко озвучены альтернативные
точки зрения, будет легче, чем сейчас, когда мы имеем, по сути, только один
взгляд на самые больные для нас проблемы. Например, на проблему турок в
Краснодарском крае. Сегодня почти все, кто обращается к этой ситуации, даже
те, кто не сочувствуют властям и сочувствуют туркам, говорят почти одно и то
же: приехали мигранты, нарушился баланс, возник конфликт, администрация
вынуждена принимать меры, а поскольку первопричина конфликта — приезд
мигрантов, то, следовательно, надо от них как-то избавляться.
Кроме того, надо напоминать людям, что многие ситуации имеют право-
вую сторону. Есть закон, есть международные обязательства страны, и им
необходимо следовать.
Я вижу возможное минимальное позитивное изменение в том, чтобы раз-
вивалась корректная публичная дискуссия на те темы, которые мы здесь за-
трагиваем.
СПИСОК УЧАСТНИКОВ ДИСКУССИИ
Абашин Сергей — Институт этнологии и антропологии РАН (Москва).
Бараулина Татьяна — Билефельдский университет (Германия)
Верховский Александр — информационно-исследовательский центр «Панорама»
(Москва)
Воронков Виктор — Центр независимых социологических исследований (С.-Пе-
тербург)
Джибладзе Юрий — Центр развития демократии и прав человека (Москва)
Карпенко Оксана — Центр независимых социологических исследований (С.-Пе-
тербург)
Кузнецов Игорь — Кубанский государственный университет (Краснодар)
Лернер Юлия — Еврейский университет Иерусалима
Локшина Татьяна — Московская Хельсинкская группа (Москва)
Макаров Михаил — Тверской государственный университет (Тверь)
Малахов Владимир — Институт философии РАН (Москва)
Освальд Ингрид — Центр независимых социологических исследований / Санкт-
Петербургский государственный университет (С.-Петербург)
Осипов Александр — Правозащитный центр «Мемориал» (Москва)
Паченков Олег — Центр независимых социологических исследований (С.-Петербург)
Понарин Эдуард — Европейский университет в Санкт-Петербурге (С.-Петербург)
Савин Игорь — Информационно-коммуникативная служба «Диалог» (Чимкент)
Семенов Алексей — Центр информации по правам человека (Таллинн)
Семенова Лариса — Центр информации по правам человека (Таллинн)
Соколовский Сергей — Институт этнологии и антропологии РАН (Москва)
Тузиков Андрей — Казанский государственный университет (Казань)
Филиппов Василий — Центр цивилизационных и региональных иследований РАН,
Комитет по делам национальностей ГД РФ (Москва)
Филиппова Елена — Институт этнологии и антропологии РАН, Сеть этнологичес-
кого мониторинга (Москва)
Цилевич Борис — Сейм Латвии (Рига)
Цуциев Артур — Центр социальных исследований Владикавказского института
управления (Владикавказ)
Шнирельман Виктор — Институт этнологии и антропологии РАН (Москва)
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие.......................................................... 5
Владимир Малахов. Преодолимо ли	этноцентричное мышление?............. 9
Ответы на вопросы................................................ 19
Оксана Карпенко. Как эксперты производят	«этнофобию»................ 23
Ответы на вопросы................................................ 28
Сергей Соколовский. Расизм, расиализм и социальные иаукн в России... 31
Ответы на вопросы................................................ 41
Александр Осипов. Конструирование этнического конфликта и расистский
дискурс............................................................ 45
Ответы на вопросы................................................ 69
Сергей Абашин. Регионализм в Таджикистане: становление «этнического языка» 70
Ответы на вопросы................................................ 91
Сергей Соколовский. Концептуализация этнического в российском конституцион-
ном праве.......................................................... 94
Ответы на вопросы................................................. 115
Татьяна Бараулина. Парадигма интеграции и социальное исключение мигрантов:
немецкоязычная социологическая дискуссия.......................... 118
Ответы на вопросы................................................. 126
Виктор Шнирельман. Цивилизационный подход, учебники истории и «новый
расизм»........................................................... 131
Ответы на вопросы............................................... 145
ИЗБРАННЫЕ ЧАСТИ ДИСКУССИИ.......................................... 153
«Мир делится на называющих и называемых»: власть и ответственность
ученых ......................................................... 156
Спор о терминах................................................. 170
О стратегиях противодействия расизму и дискриминации............ 205
Список участников дискуссии........................................ 222
РАСИЗМ
в языке социальных наук
Главный редактор издательства И. А. Савкин
Корректоры Н. М. Баталова, Н. П. Дралова
Оригинал-макет А. Б. Левкина
ИД № 04372 от 26.03.2001 г.
Издательство «Алетейя»,
193019, СПб., пр. Обуховской обороны, 13.
Тел.: (812) 567-22-39, факс: (812) 567-22-53
E-mail: alctheia@rol.ru
Подписано в печать 24.10.2002. Формат 60x88V
Усл.-псч. л. 13,7. Тираж 1000 экэ.
Printed in Russia