/
Автор: Михайлов О.
Теги: русская литература художественная литература роман
ISBN: 978-5-486-03527-2
Год: 2010
Текст
О. Михайлов
КУТУЗОВ
О. Михайлов
КУТУЗОВ
Том 1
ЖМИРКНИГИ
{Литература
УДК 821.161. IP
ББК 84(2Рос=Рус)
М69
Дизайнер обложки А. Кузнецов
В оформлении переплета использована картина Джорджа Доу
«Портрет Михаила Илларионовича Кутузова»
Михаилов О.
М69 Кутузов. Т. 1: Роман. Кн. I; Кн. II, Ч. I, II (гл. I) / М.: Мир
книги; Литература, 2010.— 272 с. (Россия державная).
ISBN 978-5-486-03527-2 (т. 1)
ISBN 978-5-486-03525-8
Олег Николаевич Михайлов — русский писатель, литерату-
ровед. Родился в 1932 г. в Москве, окончил филологический
факультет МГУ. Мастер художественно-документального жан-
ра; автор книг «Суворов» (1973), «Державин» (1976), «Генерал
Ермолов» (1983), «Забытый император» (1996) и др. В центре его
внимания — русская литература первой трети XX в., современ-
ная проза. Книги: «Иван Алексеевич Бунин» (1967), «Герой
жизни — герой литературы» (1969), «Юрий Бондарев» (1976),
«Литература русского зарубежья» (1995) и др. Доктор филоло-
гических наук.
В данном томе представлен исторический роман «Кутузов»,
в котором повествуется о жизни и деятельности одного из вели-
чайших русских полководцев, светлейшего князя Михаила Ил-
ларионовича Кутузова, фельдмаршала, героя Отечественной
войны 1812 г., чья жизнь стала образцом служения Отечеству.
В первый том вошли книга первая, а также первая и вторая
(гл. 1) части второй книги романа.
УДК 821.161.1Р
ББК 84(2Рос=Рус)
ISBN 978-5-486-03527-2 (т. 1)
ISBN 978-5-486-03525-8
© ООО ТД «Издательство
Мир книги», оформление, 2010
© ООО «РИЦ Литература», 2010
Книга первая
Дважды воскресший
Смерть сквозь главу твою промчалась.
Г. ДЕРЖАВИН
Часть I
Глава первая
ЮНОСТЬ ГЕРОЯ
1
Самое дорогое для мальчика - вечера в большом ба-
тюшкином кабинете. Набегаешься всласть, нака-
таешься в салазках с ледяной горки, наиграешься в
снежки, в гуська, в салки, в крепость. Разрумянишься, наберешь
в валенки снегу, весь иззябнешь. Но все равно чуть не силком,
иногда с горькими детскими слезами, уводит тебя мамка домой.
Недолго ребячье горе. После ужина залезешь с ногами на
скользкое кожаное аглицкое кресло и слушаешь, слушаешь ба-
тюшку. Чудо как хорошо!
Чего только не знает Ларион Матвеевич! Ведь недаром на-
зывают его в Петербурге «Разумною книгою».
И про полуденные страны знает, где люди круглый год хо-
дят нагишом и зело черны и где обитают в степях диковинные
птицы. И среди них птица, величайшая в свете, именуемая
Строус, которая бегает как конь. На этом Строусе, усевшись
верхом, римляне учреждали скачки, наперегонки с лошадьми...
И про Индию, царство чудес, в котором вельможи в одеяни-
ях, изукрашенных адамантами и сапфирами, восседают под
балдахинами на звере-горе, называемом Элефант. И тот Эле-
фант на рыле имеет мускулистую длинную трубку. Он ее сжи-
мает и распускает, ею пьет, берет разные вещи и обороняется от
врагов...
И про дерзких мореходов, из которых один, гишпанец Ко-
лумбус, открыл Вест-Индию, или Новый Свет. И в сем Новом
Свете спрятана от пришельцев Золотая Страна — Эльдорадо.
5
Собраны в ней бессчетные сокровища вождей и жрецов индей-
ских — из червонного, красного и белого золота. И многие ры-
цари и простые люди пытались отыскать Эльдорадо, уходили в
леса дремучие, поднимались в горы поднебесные, где ужасные
дыры огонь из преисподней мечут. Но никто не возвращался с
удачей. Или не возвращался вовсе...
— Ас песьими головами люди где обретаются? Мне мамка
вечор сказывала...— решается озадачить Миша своего батюшку.
— Сие выдумки от темноты да невежества. Песьи головы,
Мишенька, привязывали к седлу опричники царя нашего Гроз-
ного Иоанна. Ибо называли себя его верными псами...
Как рассказывает батюшка — век бы слушал! Сколько зе-
мель на белом свете, сколько чудес! Но милее всего Мишино-
му сердцу истории воинские, ратные подвиги и фамильное
прошлое древнего рода Голенищевых-Кутузовых.
— Сам святой Александр Невский, князь Новгородский и
великий князь Владимирский, день кончины коего все мы, пра-
вославные, отмечаем четырнадцатого ноября, благословил ро-
доначальника нашего...
Историю эту Миша слушал едва ль не в десятый раз. Но
каждый раз словно наново. Шаловливый, резвый и даже про-
казливый, мальчик затихал, впивался большими живыми гла-
зами в отца. А тот не без торжественности повествовал:
— Было это в тысяча двести сороковом году от Рождества
Христова. К новгородским границам подошли шведы с их гор-
дым вождем Биргером. И Биргер сей послал князю Александ-
ру надменную грамоту: «Се уже есть зде и пленю землю твою».
Тогда собрал князь Александр Ярославич свою дружину и
встретил шведов. У речки Ижоры, притока нашей Невы. Храб-
рые новгородцы в лоск разбили врага. А князь Александр соб-
ственным копьем возложил печать на лицо Биргера. За эту
битву он и наречен был в народе Невским. Так вот, рука об
руку со святым Александром сражался праотец наш Гавриил,
верный его сподвижник...
Тихо потрескивают свечи в шандале на дубовом столе; за
небольшими, заросшими льдом оконцами тьма и холод — люты
морозы были в восемнадцатом веке. И шли они, с перерывами,
дружной и грозной чередой. Порой по две-три недели держа-
лось поболе тридцати градусов. Как начнет Юрий холодный
оброк собирать, так за порогом уже стучится студень, или де-
кабрь. И идут сперва варварины морозы: трещит Варюха, бере-
ги нос да ухо! Варвара заварит, Савва засалит, Никола загвоз-
6
дит. Варвара ночи урвала, украла, день приточила. А за Варва-
рой — Савва. Савва снегом стелет, гвозди острит, льдом заса-
лит. Савву сменяет Никола Зимний. Два их, Николы: один с
травой, другой со снегом. Зима на Николу заметает — дороги не
бывает.
Но вот Спиридона поворот: солнце на лето, а зима на мороз.
В этот день медведь в берлоге поворачивается и корова на солн-
це успевает нагреть один бок. С солнцеворотом дня прибудет
хоть на воробьиный скок. А там пост холодный — рождествен-
ские морозы. Январь — всем зимним месяцам отец. Трещат
крещенские морозы: трещи, трещи, пока не пришли водохрящи.
После холодов на Татьянин день — афанасьевские морозы:
Афанасий и Кирило забирают за рыло. Их сменяют тимофеев-
ские: в день Тимофея Полузимника — ползимы миновало.
Дождались и Сретенья: зима с летом встретились. Коли на
Сретенье метель дорогу замела, то весь корм подберет. За ним
грядет Власьев день — власьевы морозы. И март на нос садит-
ся, и в нем морозит...
Но тепло и покойно в кабинете с круглыми натопленными
голландками, с длинными полками русских и иноземных книг
в телячьей коже и сафьяне. Размеренно звучит глуховатый ба-
тюшкин басок:
— Праправнук Гавриила, сподвижника Александра Яросла-
вича, был Федор Александрович, по прозвищу Кутуз. От него-
то и пошли мы, Кутузовы...
— А что значит — Кутуз? — быстро спрашивает Миша.
— Подушка у кружевниц,— с готовностью отвечает Ларион
Матвеевич, любуясь дотошностью сынишки.— Из кожи либо
материи. Видно, были в нашем роду искусные мастерицы. Вя-
зали украшения для семей московских князей и бояр...
Сметливый мальчик давно уже знает смысл этого слова от
доброй бабушки, заменившей ему мать. Но просто хочет вопро-
сом сделать приятное батюшке своему.
— Еще, расскажи еще! Про князей московских...— просит
Миша.
— Много чудесного и страшного происходило в те годы.
Нравы были крутые. Внук Дмитрия Донского, победителя та-
тар на Куликовом поле, князь Василий Васильевич1 боролся с
дядей своим Юрием Галицким за московский стол. Ты хоть и
Василий II Темный (1415—1462) — великий князь Московский с
1425 г., сын Василия I.
7
мал, да знать должен, как жестоко поступали тогда князья в
споре за власть. Никого не щадили. Да! Не нынешнее просве-
щенное время благословенной Елизаветы Петровны! — просто-
душно восклицает он, как и все люди на земле, уверенный, что
время, в которое он живет, самое просвещенное и самое значи-
тельное. Хотя бы потому, что в нем уместилась малая его
жизнь.
Ларион Матвеевич крестится на темный угол, где должны
быть иконы, и продолжает:
— Так вот. Желал князь Василий избавиться от одного из
главных своих соперников. Заманил и ослепил старшего сына
Юрия — Василия Косого. А через шестнадцать лет последова-
ла месть. Он сам лишен был глаз братом Косого — Дмитрием
Шемякой. После этого и прозвали его: Темный. И во всех тяж-
ких испытаниях сопровождал князя Василия Васильевича вер-
ный его боярин Василий Федорович Кутуз...
— Сын Федора Александровича, батюшка? — вставляет
Миша.
— Он, он самый.— Ларион Матвеевич гладит мальчика по
стриженой головке: памятлив, умен,— и продолжает: — А Ше-
мяка тем временем сел в Москве. Да сидел недолго. Правил он,
Мишенька, не имея ни стыда ни совести. С той поры люди го-
ворят о бесчестном: Шемякин суд. И москвичи стали звать к
себе слепого князя Василия. С многочисленной ратью двинул-
ся он к Первопрестольной. Бесславно бежал от него Шемяка в
Каргополь. И по пути, как подлый тать, захватил в заложницы
мать Василия Васильевича — Софью. Дочь могущественного
князя Литовского Витовта. Князь Василий Темный вернул
себе великий московский стол. И стал горевать: что с матерью?
Не извел ли ее кат Шемяка? Вызывает он Василия Кутуза и
речет ему: «Поезжай, верный мой слуга, в Каргополь. И если
жива моя матушка, упроси Шемяку вернуть ее...»
— Ну и как? — сучит в нетерпении ножками в мягких бур-
ках сынишка.
— С превеликим трудом, но выполнил Василий Федорович
препоручение великого князя. То-то было радости в кремлев-
ских палатах...
Ларион Матвеевич встает с кресел, щипцами снимает со
свечек нагар. Выступают из полумрака лики с икон Пресвятые
Богородицы и батюшкиного святого — Иллариона, епископа
Меглинского; строго глядит — усы торчком — из вызолоченной
бронзовой рамы Петр Великий.
8
— Батюшка! Скажи о чем-нибудь еще! — молит Миша.
Ларион Матвеевич утверждается в креслах, пухлая рука
сама находит фарфоровую табакерку с лицеизображением го-
сударыни Екатерины, супруги преобразователя России. Со
щелком отворяется крышка, щепоть доброго гамбургского та-
баку отправляется сперва в левую, затем в правую ноздрю.
Орлиный батюшкин нос завостряется от щепотки, мальчик
приготавливается слушать, как с мортирным звуком чихнет
батюшка в батистовый с кружевами платок. Вот пухлое батюш-
кино лицо вновь распускается, белеет, выпуклые глаза откры-
ваются, приятная важность вновь исходит от него.
— А знаешь ли, Мишенька, что родственница наша называ-
лась женой царя и великого князя Московского?
Нет, мальчик не знает об этом и весь обращается в слух.
— Когда разваливалась грозная Золотая Орда, осталось
враждебное Руси Казанское царство. Наш государь и великий
князь Иоанн Грозный желал вернуть балтийские земли, заво-
еванные шведом. Но как сие сделать? Пойдешь на запад — та-
тары ударят тебе в спину! Надобно прежде завоевать Казань.
Орешек сей, однако, оказался зело крепок. Удалось было Иоан-
ну посадить на казанский стол верного ему Шиг-Али-хана. Но
возмутились татары, скинули его и назвали главой своей астра-
ханского царевича Едигера-Махмета. Он дал казанцам клятву
быть неумолимым врагом России. И вот Иоанн Грозный само-
лично явился под стены Казани. Битвы происходили почти
ежедневно. Русским удалось взорвать тайник, откуда татары
запасались водой. Были подведены главные подкопы. Настал
день решающего штурма. Было это1 второго октября тысяча
пятьсот пятьдесят второго года...
Миша спал с открытыми глазами: с грохотом рвались в под-
копах бочки с порохом; в дыме пожарищ рушились стены Ка-
занского кремля; шли с тяжелыми пищалями государевы
стрельцы.
— Казанцы отчаянно защищались на улицах.— Ларион
Матвеевич разволновался от собственного рассказа и грозно
чертил перстом в воздухе.— Они удвоили усилия и почти вы-
теснили наших. Но вот сам Иоанн схватил знамя, стал в город-
ских воротах и удержал бегущих. Царь Едигер был взят в плен,
защитники его пали...
1 Все даты в романе даются по старому стилю.
9
— И государь ослепил его, как Василия Темного? — ужаса-
ется мальчик.
— Нет, грозен и жесток, но справедлив был Иоанн Четвер-
тый,— качает голой (пусть отдохнет от парика) головой Лари-
он Матвеевич.— Едигер был отправлен в Москву. Там он при-
нял святое крещение под именем Симеона. Ему оставили титул
царя. Жил он в Кремле, в особенном большом дворце. Имел
боярина, чиновников и множество слуг. Понимал наш госу-
дарь, сколь важно привязать Едигера-Симеона, склонить его на
верность Руси. И стал подыскивать ему невесту. А у боярина
московского Андрея Кутузова, нашего сородича, была дочь
Мария. Всем хороша — и на личико нежна, и нравом кротка и
послушлива. Вот в тысяча пятьсот пятьдесят третьем году по-
венчал Иоанн Грозный Симеона с Марией и пожаловал им в
отчину город Рузу. А далее вышло, как он задумал: сей Симе-
он всегда был преданным слугой Иоанна. Ходил с ним на хана
крымского, сражался в войне Ливонской и Польской. А при
учреждении опричнины и земщины Иоанн главой последней
сделал Симеона1. Так говорят наши летописи.
Про опричников Миша уже знает. А что такое земщина?
Умиленный любознательностью мальчика, Ларион Матве-
евич даже утирает платочком уголки повлажневших глаз.
— Случилось то в декабре тысяча пятьсот шестьдесят чет-
вертого года,— таинственно объясняет он.— Царь Иоанн Василь-
евич вместе с приближенными, стражей и женой Марьей Тем-
рюковной внезапно исчезли из Москвы. Были с царем и Си-
меон с Марией. Они скрывались в монастырях и в конце концов
остановились в Александровской слободе. Оттуда последовала
грамота. В ней царь обвинил бояр в измене и даже выказал
желание оставить престол. Когда же Москва приняла его тре-
бования, Иоанн учредил земщину и опричнину. Он начал же-
стокую расправу с крамольными боярами. Опричникам были
отведены некоторые города, числом около двадцати. А в земщи-
ну, особое управление территорией, вошли остальные россий-
ские земли во главе с Москвой.
1 Известный русский историк В. О. Ключевский сообщает, что Иван Гроз-
ный земщину предназначал после себя старшему сыну, а опричнину — млад-
шему. И далее он пишет: «...есть известие, что во главе земщины поставлен был
крещеный татарин, плененный казанский царь Едигер-Симеон. Позднее, в
1574 г., царь Иван венчал на царство другого татарина, касимовского хана
Саин-Булата, в крещении Симеона Бекбулатовича... Иван назначал того и
другого Симеона председателями думы земских бояр» (Ключевский В. О. Со-
чинения: В 9 т. М., 1988. Т. 2. С. 167—168).
10
Ларион Матвеевич, увлекаясь рассказом, уже не замечает
времени; еще меньше помнит об этом мальчик. Их возвращает
к действительности бабушка.
— Хватит тебе Мишеньку-то своими страхами пужать! —
выговаривает она сыну, появляясь в сопровождении дворовой
мамки в кабинете.— Ведь сиротка! Некому его приголубить!
А ты вместо ласки солдатскими побасенками его потчуешь!..
Она целует внука и просит:
— Пошли, Мишенька, спать. Вона и глазоньки твои ясные
уже слипаются...
— Батюшка! Разреши еще послушать! Расскажи еще хоть
столечко! — хнычет мальчик.
— Ладно... Только иди в постельку. Да сотвори молитву
святому своему — архистратигу Михаилу. Когда ляжешь, при-
ду и...— тут батюшка укорно смотрит на няньку,— вместо глу-
пой мамкиной сказки расскажу еще какую бывальщину...
И снова, несмотря на ворчанье доброй бабушки, листает
мальчик — страница за страницей — увлекательную «Разумную
книгу». Он засыпает, но и во сне длится рассказ отца — про
диковинные земли, про воинские подвиги, про богатыря Гав-
риила...
2
— Дядюшка! Приехал дядюшка!..
Иван Лонгинович Голенищев-Кутузов, двадцатипятилет-
ний морской офицер, худощавый, с обветренным лицом — рот
плотно сжат, желваки ходят под кожей — и мозолистыми ладо-
нями. Он не из книг знает то, о чем рассказывает батюшка.
Правду сказать, своим фрегатом правит Иван Лонгинович од-
ним и тем же курсом: из Петербурга в Архангельск и обратно.
Но и то в его лета немало — на небольшом паруснике аж через
все Балтийское море, да вокруг Скандинавии, да через Белое
море до устья Двины — путь опасный и долгий.
Миша бежит навстречу моряку, и тот подхватывает его
сильными руками, прижимает к жесткому суконному мундиру,
пахнущему табаком, океанским йодом, жженым порохом. Из
бесчисленных карманов достаются подарки: кусок диковинно-
го китового уса, черный блестящий медвежий коготь, прозрач-
ный камень янтарь, а в нем навсегда застыла, распустив кры-
лышки, желто-полосатая оса. И наконец, аглицкая медная иг-
рушка: пушчонка, которая может ядра с копейку метать...
И
За столом, после первой чарки, Иван Лонгинович пускается
в мореходные рассказы, пересыпая их волнующе-непонятными
словами: «ганшпуг», «вымбовка», «квадрант», «юферс», «руб-
ка», «галс», «крюйс-марс», «фокзейл», «шканцы», «ростры»...
— Всему свой черед,— смеется он, обнажая плотные белые
зубы, в ответ на Мишины просьбы объяснить их значение.—
Придет срок — узнаешь...
А после обеда, в кабинете, дымя трубкой, Иван Лонгинович
слушает Лариона Матвеевича, опытного инженера, который в
очередной раз собирается уезжать для возведения фортеций на
юго-западные рубежи России...
— Меня назначили состоять при особе главного командира
Кронштадта Захария Даниловича Мишукова,— сказал Иван
Лонгинович.— Теперь какое-то время я буду моряком сухопут-
ным. И хочу взять Мишеньку к себе. А то, Ларион Матвеевич,
без тебя как бы здешнее бабье царство его в красну девицу не
обратило...
На том и порешили, к великому огорчению бабушки, засо-
биравшейся после того в свое имение Печатники под Москву...
3
Усадив мальчика рядом с собой, Иван Лонгинович читал
ему «Юности честное зерцало, или Показание к житейскому
обхождению»1:
— «Не хватай первым блюдо и не дуй в жидкое, чтобы вез-
де брызгало.
Не сопи, егда еси...»
Голенищев-Кутузов назидательно поднимает указательный
палец с перстнем, украшенным серебряной Адамовой головой,
и торжественно продолжает:
— «Когда что тебе предложат, то возьми часть из этого,
протчее отдай другому.
Руки твои да не лежат долго на тарелке, ногами везде не
мотай, не утирай губ рукою и не пей, пока пищи не прогло-
тил...»
Он кладет жесткую моряцкую руку на стриженую голову
воспитанника:
— Ну-ка, продолжай теперь сам, Мишенька!..
1 Литературный памятник начала XVIII в., предназначался для воспитания
дворянских детей, составлен сподвижниками Петра I (Я. В. Брюсом и др.).
Впервые издан в 1717 г.
12
Мальчик читает бегло, только от усердия иногда глотает
слова.
— «Не облизывай перстов и не грызи ногтей, но обрежь
ногти.
Хлеба, приложа к груди, не ешь: ешь, что пред тобой лежит,
а инде не хватай.
Над ествою не чавкай, как свинья...— Миша лукаво глядит
на невозмутимо восседающего с неизменной трубкой моряка и,
подмигнув заговорщически, продолжает: — И головы не чеши.
Не проглотив куска, не говори.
Около своей талерки не делай забора из костей, корок хле-
ба и протчего...» — Миша поднимает от книжки голову и ско-
роговоркой спрашивает: — Кстати, дядюшка, что у нас нынче
на обед? Больно уж каша гречневая надоела...— И снова чита-
ет: — «Неприлично руками по столу везде колобродить, но
смирно ести. А вилками и ножиком по талеркам, по скатерти
или по блюду не чертить и не стучать, но должно смирно, пря-
мо, а не избоченясь сидеть...»
— Да ты, мой друг, читаешь уже не хуже моего! — ободря-
юще говорит Иван Лонгинович.— Идем теперь к обеденному
столу. Посмотрим на деле, как ты усвоил урок. Я, кстати, уже
заглядывал на камбуз. Полагаю, что за труды твои мой кок уго-
стит тебя чем-нибудь особливо вкусным...
В доме прекрасно образованного, твердого характером мо-
ряка мальчик провел несколько лет ив 1757 году был опреде-
лен в Петербургскую инженерную школу. Красивый, веселый,
даже лукавый, сметливый и понятливый, Михаил Кутузов сра-
зу же обратил на себя внимание капитана Мордвинова, помощ-
ника Петра Ивановича Шувалова1 по заведованию школой.
Михаил Иванович Мордвинов не мог надивиться способно-
стям юного Кутузова, очень скоро выказавшего отличные по-
знания в математике, фортификации, инженерном деле, исто-
рии, богословии и философии. Мальчик не ограничивался
предложенной в школе программой. Он самостоятельно изучал
русскую и немецкую словесность, юридические и обществен-
ные науки, особое влечение проявив к языкам — французско-
му, немецкому, польскому. Впоследствии Михаил Илларионо-
1 Ш у в а л о в Петр Иванович (1710—1762) — граф, генерал-фельдмаршал,
участник дворцового переворота 1741 г. Был фактическим руководителем пра-
вительства при Елизавете Петровне. В Семилетней войне был одним из орга-
низаторов армии, особенно артиллерии.
13
вич мог изъясняться еще и на шведском, финском, английском
и турецком, знал немного и латынь.
Сам всесильный генерал-фельдцейхмейстер, управляющий
артиллерийской и оружейной канцелярией граф Петр Ивано-
вич Шувалов пожелал познакомиться с талантливым учеником
и проверить его знания. Юный Михаил Кутузов, в свой черед,
увидел реформатора, с которым связывались перемены в рус-
ской артиллерии и изобретение знаменитых уже единорогов.
В возгоревшейся Семилетней войне1 шуваловские гаубицы на-
водили панику на пруссаков.
Нам слава, страх врагам в полках твои огни;
Как прежде, так и впредь: пали, рази, гони.
С Елисаветой Бог и храбрость генералов,
Российска грудь твои орудия, Шувалов,—
слагал в его честь стихи Ломоносов...
Десятого октября 1759 года четырнадцатилетний Кутузов
был произведен в капралы артиллерии, 20 октября, «за прилеж-
ность к наукам»,— в каптенармусы — унтер-офицеры, а 1 ян-
варя 1760 года «за особую прилежность и в языках, и в матема-
тике знание, а паче, что принадлежит для инженера, имеет
склонность, в поощрение прочим»,— в кондукторы 1-го класса
(чертежники). Он был оставлен при Инженерной школе «к
вспоможению офицерам для обучения прочих». Кутузов препо-
давал кадетам арифметику и геометрию.
Здесь он подружился с унтер-офицером Василием Бибико-
вым, братом уже прославившегося своей храбростью в битве
при Кунерсдорфе* 2 командира 3-го мушкетерского полка Алек-
сандра Ильича. Не только артиллерийское дело и математиче-
ские науки сближали их. Василий, который был моложе Куту-
зова на два года, также горячо увлекался изящной словесно-
стью, а пуще того — театром. Вместе они не пропускали ни
одного представления в Сухопутном шляхетском корпусе и
сами разучивали пьесы.
‘Семилетняя война — война 1756—1763 гг. между Австрией, Фран-
цией, Россией, Испанией, Саксонией и Швецией с одной стороны и Прусси-
ей, Великобританией и Португалией — с другой. Вызвана была обострением
англо-французской борьбы за колонии, а также столкновением агрессивной
политики Пруссии с интересами Австрии, Франции и России. В войне выиг-
рала Великобритания, победив Францию и обретя торговое первенство.
2 Кунередорф — деревня вблизи Франкфурта-на-Майне, у которой
русские и австрийские войска 1 августа 1759 г. разгромили прусскую армию.
14
Им с увлечением помогал Иван Лонгинович Голенищев-
Кутузов, отдававший досуг переводам любимого Вольтера.
Иван Лонгинович к этой поре был уже капитаном 2-го ранга
и командовал кораблем «Москва», а затем — «Северный орел».
Он служил в подчинении у брата Михаила Ивановича Морд-
винова — адмирала Семена Ивановича, который заменил Ми-
шукова на посту коменданта Кронштадта.
В свободные вечера у Голенищева-Кутузова часто соби-
ралась молодежь. Иван Лонгинович читал только что перело-
женные им на русский язык отрывки из славного сочинения
Вольтера «Задиг, или Судьба». Вольтер, его смелые мысли, его
увлекательные романы, философские трактаты, душещипа-
тельные трагедии кружили голову. Остроумный и насмешли-
вый, он вызывал восхищение.
«Во времена царя Моабдара был в Вавилоне юноша именем
Задиг, одаренный благополучною природою, которая укрепле-
на была добрым воспитанием. Хотя богат и молод, однако знал
он умерять свои страсти, никогда не потворствовать, ничем над
другими не превозносился и умел снисходить человеческим
слабостям...»
Иван Лонгинович оглядел юных слушателей: смазливый,
точно девушка, франт и высок Васенька Бибиков, рядом с ним
Миша, Мишенька,— в глазах и в уголках губ затаенная улыбка,
готовность в любой момент взорваться шуткой, насмешкой,
веселым смехом. Только Бибиков и может сравниться с ним
живостью и пылкостью нрава. Для них, в назидание их нетер-
пеливому характеру и колкому уму, читает теперь Голенищев-
Кутузов фантастическую сказку о Задиге.
«С удивлением на него взирали, что, имея острый разум,
удержался он от ругательного насмеяния оным разговорам без
разума, смешанным, прерываемым, оному дерзновенному зло-
словию, глупым злоключениям, язвительным шуткам, оному
пустому звуку слов, который почитались приятным собеседова-
нием в Вавилоне...»
— Внемлите, мои друзья, тому, что пишет сей знаменитый
муж,— не удержался Иван Лонгинович,— Он воистину учит
всех нас мудрости житейской...
«Он научился из первой книги Зороастра, что самолюбие
подобно заключающему в себе ветры меху, из которого вылета-
ют бури, когда его прокалывают. Паче всего Задиг никогда не
тщеславился ни презрением, ни покорением себе женщин. Он
15
был щедр, не боялся добро делать, последуя великому правилу
Зороастра: когда ты ешь, корми псов, хотя они тебя и угрызть
могут...»
Васенька Бибиков, мастер обезьянничать и передразнивать
других почище Миши Кутузова, не мог подолгу спокойно си-
деть и слушать. Он вскакивал, переспрашивал непонятные ме-
ста, критиковал слог, пытался тут же разыграть роман в лицах,
зааплодировал, когда наконец Задиг сделался царем и мужем
прекрасной Астарты. А после предложил поставить дома у
Ивана Лонгиновича вольтеровскую трагедию «Заира».
Все было как в дворцовом театре: костюмы, сцена, занавес.
Иван Лонгинович выбрал себе роль жестокого султана Иеруса-
лимского Оросмана, влюбленного в свою невольницу и счита-
ющего себя обманутым. Михаил Кутузов взялся изобразить
благородного французского кавалера, мнимого любовника За-
иры, и ее брата Нарестана. Ну а Васенька согласился сыграть
прекрасную Заиру; в театре шляхетского корпуса все женские
роли в те времена обычно исполнялись кадетами. Он нарядил-
ся в богатое платье своей сестрицы Дуняши, Авдотьи, к кото-
рой, кстати, был неравнодушен Иван Лонгинович, и безбожно
набелил и нарумянил свое хорошенькое лицо.
— Дрожу я идучи, душа моя вострепетала...
Не ты ли, Нарестан, кого я ожидала...—
томно и страстно, заведя свои красивые ореховые глаза не про-
говорил,— пропел Бибиков.
— Да, я, ты коего, злодейка, предала,
Пади теперь, когда неверна так была! —
зычно, словно он находился на капитанском мостике «Северно-
го орла», проревел Иван Лонгинович и выхватил картонный
кинжал.
— О Боже! Смерть моя! —
со слезой ответил Бибиков и упал на кулису, из-под которой
выполз, потирая ушибленное темя, французский кавалер Наре-
стан.
Иван Лонгинович вперил в него сверкающий взор и заревел
еще страшнее и громче:
16
— Приближься ты, ты, кой того меня лишил.
Что более всего на свете я любил!
Презренный мой злодей с проклятою душою,
Еще ль тщеславишься ты честностью своею?
Чтоб посрамить меня, не толь ты строил ков,
Поди, во мзду тебе подарок уж готов.
Твои несчастия сравняются с моими,
Ты в кои вверг меня коварствами твоими.
Ответствуют они злодейству твоему,
Что приказал и ты готовить казнь ему...
Михаил Кутузов закрыл руками лицо от отчаяния и с рыда-
нием в голосе повел партию Нарестана:
— Ах, что ты представляешь?
Иван Лонгинович толкнул его на лежащего недвижно Ва-
сеньку:
— Вот здесь, я говорю, коль зреть ее желаешь,
Кутузов отшатнулся с новым стенанием:
— Кого я зрю?.. Сестру... Заира... Что за страх!
Ах, нет тебя! Уж свет померк в твоих очах!
Теперь пришел черед рыдать и стенать Ивану Лонгиновичу:
— Возможно? Боже мой! Сестрою он назвал!
Мишенька горделиво выпрямился, стуча себя кулаком:
— О варвар! О тиран! То истина вещей!
Пронзи уж грудь мою, пронзи, о лютый зверь!
Во мне искорени весь царский род теперь!..
Иван Лонгинович упал ничком с яростным воем:
— Как? Я любим Заирой был неможно?
Он брат? Любим я был? Ах, все сие возможно!..
Трагедия имела оглушительный успех. Ларион Матвеевич
отбил себе ладони и охрип, крича «бис». Авдотья Бибикова
17
кинула к ногам султана Иерусалимского букет фиалок. А ста-
рая Мишенькина мамка, допущенная на барское представление
за свои заслуги, когда Иван Лонгинович обнажил бутафорский
кинжал, со страху за своего ненаглядного свалилась ничком
на пол...
4
Приглашение на маскарад в Зимний дворец было полной
неожиданностью.
Прапорщик Астраханского пехотного полка Кутузов рас-
сматривал маленький, изящный билетик, таинственным обра-
зом переданный ему. Какая кокетка держала его в своей ма-
ленькой ручке? Быть может, надевая на себя неуклюжие фиж-
мы и тяжелый парик, она думала о молодом офицере и, когда
наклеивала на свое лицо маленькую мушку из тафты — услов-
ный знак любовного свидания,— мечтала о нем...
От сладких мечтаний юношу отвлек вошедший в комнату
Иван Лонгинович. Он держал небольшой плотный конверт.
— Передашь это особе с белой розой в волосах и в голубой
бархатной маске...
Молодой человек почувствовал, что таинственное пригла-
шение связано с этим конвертом.
— Только не вздумай перепутать! — строго добавил Иван
Лонгинович.— Ибо тогда нам обоим не сносить головы...
— А кто сия особа, дядюшка, смею спросить? — решился
Кутузов.
Иван Лонгинович колебался. Он оглядел своего любимца с
головы до пят, его широкое домино в шахматную клетку, встре-
тил открытый взгляд больших темных глаз и, испытывая пол-
ное доверие к юноше, сказал:
— Знай же: ее высочество великая княгиня Екатерина Алек-
сеевна...
...Пышный маскарад увлек и зачаровал Кутузова. Сколько
музыки, танцев, веселой сутолоки! Вон суровый капуцин кру-
жится, обняв резвую пастушку. А тут напудренный Пьеро пля-
шет об руку с грациозной Коломбиной. Там прекрасный Апол-
лон в сопровождении легконогих нимф вертится в бурном хо-
роводе. Многие дамы, по тогдашней маскарадной моде, надели
мужские костюмы и щеголяли в зеленых гвардейских мунди-
рах, а кавалеры обрядились в широкие платья с робронами.
18
Надвинув поглубже капюшон на лоб, Михаил искал женщи-
ну с белой розой, но смуглые арапчата и голубые наяды с весе-
лым смехом окружили его, не давая выйти из живого кольца.
Рядом с Кутузовым оказался звездочет в остроконечной шап-
ке, черном с серебряными блестками балахоне и с огромным
картонным носом.
— Какой прекрасный цветник! Благоуханная оранжерея! —
позабыв осторожность, обратился к нему Кутузов и услышал
ворчливый голос:
— Я бы скорее сравнил этот зал с садком для птичек...
— Сударь, вы циник! — не выдержал юноша.
— О нет, мой юный друг,— отвечала маска.— К сожалению,
я и сам все еще поддаюсь чарам тех, в ком нет ни глубокого ума,
ни знаний, а есть лишь искусное притворство и в том и в дру-
гом. Зато если вы послушаете этих очаровательных попугайчи-
ков, то узнаете все — или почти все — о нашем свете. Впрочем,
вас ждет более серьезное дело. Идите же к главной лестнице...
И звездочет решительно отстранил двух прелестных наяд,
державших Кутузова за полы домино.
В смущении юноша пересек весь огромный беломраморный
зал, залитый светом тысяч свечей в переливающихся хрусталь-
ных люстрах. И кажется, успел вовремя.
Его здесь ожидали! И узнали!
Вниз по лестнице спускалась стройная молодая женщина в
синей полумаске. Она была одета подчеркнуто скромно: корсаж
из белого гродетура и белая юбка на маленьких фижмах — ки-
товых обручах, поддерживающих платье. Длинные, роскошные
темно-каштановые волосы зачесаны назад и перехвачены белой
ленточкой; в простой прическе только белая роза с бутоном и
листьями — точно живая; другая роза приколота к корсету.
Белый газовый шарф, газовые манжеты и газовый передничек
дополняли наряд.
«Что за чудо и что за простота! — сказал себе Кутузов.—
И это она?..»
Темные глаза блеснули в прорезях голубой маски. Женщи-
на остановила мимолетный взгляд на Кутузове и вошла в тол-
пу. И вслед за ней в толпе оказался молодой человек. В тесно-
те он нашел ее дрогнувшую маленькую ручку и вложил кон-
верт. Послышался тихий, но спокойный голос:
— Домино! Как вас зовут?
И теперь уже без колебаний он назвал себя.
19
— Мы не забудем вас...— раздалось в ответ.
Близость с Иваном Лонгиновичем, которого решено уже
было сделать наставником по морскому делу при малолетнем
внучатом племяннике Елизаветы — Павле, и дружба с Васень-
кой Бибиковым, любимцем лихих гвардейских офицеров бра-
тьев Орловых, рано втянули Михаила Кутузова в круг боль-
шой политики.
5
Часы на мраморной каминной подставке пробили два попо-
луночи. Вызолоченный вепрь, несший циферблат, мчался, вы-
гнув мощную спину, сквозь золоченый же кустарник. Соснуть
так и не удалось. Поправляя стекающую с рыхлого плеча сороч-
ку, Елизавета Петровна подошла к одному из трех уборных
столиков. Овальное зеркало, освещенное шандалами, отразило
ее отекшее лицо, выцветшие глаза. Только рот, твердо очерчен-
ный и алый, напоминал прежнюю Елисавет.
«Ах! уж покою томну сердцу не имею никогда; мне прошед-
шее веселье вспоминается всегда...»
Воспоминания невольно перенесли стареющую государыню
во дни ее бедной и незабвенной юности, когда в полуопале,
ненавидимая покойной царицей Анной Иоанновной уже за
свою красоту, а более всего за право на престол, Елизавета Пет-
ровна могла беспечно отдаваться радостям любви: то водила
хороводы в Александровской слободе; то без стыда проделыва-
ла вещи, которые заставляли краснеть даже наименее скром-
ных; то горячо молилась перед образом Знамения Пресвятые
Богородицы...
Точно в сладком сне, точно не бывшие с нею, возникли пе-
ред императрицей образы очарованных ею избранников: пер-
вый раб ее сердца — любимец Петра Великого гвардеец Бу-
турлин, красавец Шубин, конюх Андреян Вожжинский, паж
Ляпин... Как хороша она была тогда — стройная, с густой каш-
тановой косой и темными бровями, оттенявшими большие го-
лубые глаза, всегда с улыбкой, легко переходившей в шаловли-
вый смех!
А сколько претендентов на ее руку появилось в те поры — не
счесть! И каких претендентов!
Французы — Людовик XV, герцог Шартрский, принц Кон-
де, герцог Бурбонский, немцы — принц Карл-Август, епископ
любский, курляндский герцог Фердинанд, принц Морис Сак-
20
сонский, принц Фридрих Зульбахский, маркграф Карл Бран-
денбургский-Байрейтский — самые громкие фамилии в Евро-
пе! Не отставали и русские: в красавицу тетку был влюблен
четырнадцатилетний император Петр II, ее руки добивались
князья Долгоруков и Меншиков. Но всем она предпочла певче-
го Алексея Разумовского, с которым тайно обвенчалась...
Тяжело ступая отекшими ногами, Елизавета Петровна до-
бралась до белых, под цвет уборной залы, кресел.
Она сознавала, что конец близок. Первый роковой припадок
произошел четыре года назад. 8 сентября 1757 года, в праздник
Рождества Богородицы, царица отправилась из царскосельско-
го дворца в приходскую церковь, рядом с дворцовыми ворота-
ми. Но едва началась служба, как Елизавета почувствовала себя
дурно, вышла из церкви, спустилась с крыльца и, сделав два
шага, упала без чувств на траву. Ее обступила толпа крестьян,
сошедшихся из окрестных сел к праздничной обедне.
Извещенные дамы прибежали на помощь не тотчас и нашли
государыню все еще на траве, без сознания, посреди народа,
который глазел на нее, но не смел притронуться. Ее покрыли
белым платком и послали за доктором. Первым прибыл хирург
Фусадье, французский эмигрант. Он тут же, на траве, в присут-
ствии простого народа, пустил ей кровь, однако императрица
не приходила в себя. Долго ждали доктора Кондоиди, грека,—
он был болен, и его принесли в креслах.
Наконец доставили из дворца ширмы и кушетку, положили
императрицу, терли мазями, давали нюхать всевозможные
спирты — она не открывала глаз. Такой, в бесчувственном со-
стоянии, и перенесли ее во дворец. Во время этого припадка
она так прикусила себе язык, что несколько дней не владела
речью, а после того долго еще говорила невнятно...
С того, уже далекого, дня здоровье ее медленно, но верно
шло на убыль. Государыня стала больше времени проводить в
молитвах, поститься, уединяться от веселий. Теперь ее по це-
лым дням лихорадило, кровь шла носом, слабость валила в по-
стель. А в июле нынешнего, 1761 года припадок повторился —
она снова несколько часов пролежала без чувств.
Смерть стоит за дверями. А на кого оставить Россию? На
племянника Петра Федоровича1? Хуже не придумаешь! Недав-
1 Петр III Федорович (1728—1762) — российский император с 1761 г.,
сын герцога Голштейн-Готторпского Карла-Фридриха и Анны Петровны, внук
Петра I. Он был свергнут в результате переворота, организованного его женой
Екатериной, и убит.
21
но, после театрального представления, когда Елизавета Петров-
на сидела в ложе с шестилетним Павлом, в зал вбежали кара-
ульные гвардейцы. Преображенцы, семеновцы, измайловцы
теснились к ней с криком: «Матушка наша! Защита наша! На-
дёжа!..» Среди них было немало и ветеранов-усачей, которые
двадцать лет назад возвели Елизавету Петровну на трон, сверг-
нув ненавистное немецкое правление. И вот теперь новое ино-
земное засилье угрожает России. Конец победоносной войне с
Фридрихом II! Конец всему!..
Она понимала, что стоило только тогда сказать: «Вот ваш
император!» — и судьба престолонаследия была бы решена.
Павел Петрович, резвый, премилый мальчуган, сделался бы ее
наследником, будущим русским царем. А кто при нем реген-
том? Или регентшей?..
Елизавета Петровна очнулась, провела рукой по лицу, отго-
няя черные мысли. Сама, не вызывая камер-фрау, оделась. Сно-
ва перечитала перехваченную депешу французского посланни-
ка Бретеля о разговорах, которые вела великая княгиня Екате-
рина Алексеевна с датским министром Остеном, положила
бумагу в вазу.
Гоффрейлина доложила о прибытии Ивана Шувалова1.
— Ваше императорское величество! — Тридцатитрехлетний
генерал-адъютант и конференц-министр, ее фаворит, ловко от-
весил поклон.— Их высочества Петр Федорович с супругой
направляются для получения аудиенции...
Елизавета не обладала государственным умом и сама пони-
мала это. Легкомысленная, нервная, она лишь по необходимо-
сти терпела до поры до времени Алексея Петровича Бесту-
жева2, сознавая превосходство ныне опального канцлера надо
всеми Шуваловыми и Воронцовыми или иностранными мини-
страми при петербургском дворе. И Екатерину Алексеевну ца-
рица не любила как раз за ум, к чему с некоторых пор прибави-
лось и ее политическое интриганство. Но Петра Федоровича!..
Великого князя Елизавета просто не могла терпеть, и чем дале,
тем более, называла его не иначе как «великим дураком», «уро-
дом» и т. п. А ведь какие надежды возлагала она на него пона-
1 Шу вал о в Иван Иванович (1727—1797) — фаворит Елизаветы Петров-
ны, первый куратор Московского университета, президент Академии худо-
жеств.
2 Бестужев-Рюмин А. П. (1693—1766) — граф, дипломат, генерал-
фельдмаршал. В 1740—1741 гг. был кабинет-министром, в 1744—1758 гг.—
канцлером.
22
чалу! Мечтала, что он-то и станет настоящим Петром III и при-
умножит славу и могущество России!..
— Иди-ко, Иван Иваныч, за ширмы да посиди там, покудо-
ва мы с канцлером учиним допрос ее высочеству...
Едва граф укрылся, как появился долговязый Петр Федоро-
вич, подошел к теткиной ручке и с надутым видом прислонил-
ся к стене. Чуть позже, опередив сопровождавшего ее Воронцо-
ва, вбежала Екатерина Алексеевна и бросилась к ногам госуда-
рыни со словами:
— Молю вас, отошлите меня к моим родным!
— Как же мне отпустить тебя? — сказала императрица.—
Вспомни, что у тебя есть сын!..
— Сын мой у вас в руках,— опустив голову, тихо ответила
Екатерина Алексеевна,— и ему нигде лучше быть не может.
Я надеюсь, вы его не покинете...
Елизавета с трудом подавила в себе невольную симпатию к
этой не то тонко игравшей, не то глубоко переживавшей жен-
щине.
— Ты просишься уехать уже не в первый раз. Но что я ска-
жу обществу? Какая причина этого удаления?
— Ваше величество! Объявите, если найдете это прилич-
ным, причины, по которым я навлекла на себя ваши подозре-
ния и ненависть великого князя!
Императрица положила руку ей на голову:
— Где же ты будешь жить? Твоя мать умерла. Цербст занят
пруссаками...
Сдерживая рыдания, Екатерина Алексеевна ответила:
— Поеду в Париж. К брату Фридриху-Августу...
На деле она, конечно, и не помышляла ни о каком отъезде.
Да и братцу, цербстскому князю без княжества, не до нее. Ека-
терина лихорадочно искала, на кого можно было бы опереться
в это трудное время. Ведь приход к власти Петра Федоровича
означал бы для нее скорую или медленную, но неизбежную
погибель. Но с кем посоветоваться? Все ее старые друзья изгна-
ны или в отлучке: бывший канцлер Бестужев-Рюмин в опале,
лапушка Салтыков отослан в Гамбург, сердечный приятель
граф Понятовский выехал из Петербурга по требованию импе-
ратрицы, Захар Чернышев на войне. На душе пусто. Маленькая
дочь Анна умерла, а сына она почти не видит. Надобно что-то
предпринимать. Вот отчего она решилась, казалось бы, на не-
осторожный шаг — рассказала барону Остену, что сочла бы
счастливейшим днем в своей жизни тот, когда императрица
23
пожелала бы отстранить от престолонаследия ее мужа и заве-
шать корону сыну. «Я предпочла бы быть матерью императора,
чем супругой»,— заявила она датскому посланнику. Расчет про-
стой: это вызовет понимание и сочувствие; в Дании знают, что
воцарение Петра Федоровича неминуемо означает войну с Рос-
сией из-за Голштинского княжества...
Елизавета приказала Екатерине Алексеевне встать; та пови-
новалась. В задумчивости императрица отошла к кушетке. Да,
племянник спит и видит, как бы избавиться от ненавистной
супруги. Он тотчас же женился бы на своей любовнице — толс-
той Лизке Воронцовой, которая открыто живет в его ораниен-
баумском дворце...
Принцесса тем временем быстро оглядела комнату. Она не
первый раз бывала на ночных аудиенциях у государыни. «Кто
на сей раз из Шуваловых спрятан за ширмами? Иван, как это
было на прошлом допросе, или его двоюродный брат Петр?
А может быть, сам управляющий Тайной канцелярией граф
Александр Иванович?» Затем она приметила вазу со свернутой
бумагой. Как хорошо, что появились два новых лица, на кото-
рых она может положиться! Двадцатипяти летний красавец,
бретер и гуляка, отважный поручик Григорий Григорьевич,
Гриша Орлов1 готов за нее в огонь и в воду. И сорокадвухлет-
ний обер-гофмейстер при Павле Никита Иванович Панин2
тоже надежен. Это он предупредил принцессу запиской о сво-
ем разговоре с канцлером Воронцовым насчет злосчастной де-
пеши...
Елизавета заговорила снова:
— Бог мне свидетель, сколько я плакала, когда ты была при
смерти по приезде в Россию... Если бы я тебя не любила, то
никогда не оставила бы у себя...— Она приблизилась к принцес-
се вплотную и нахмурилась, вспомнив все, что ей наговорили.—
Но ты чрезмерно горда! Вспомни, как однажды в летнем двор-
це я подошла к тебе и спросила, не болит ли у тебя шея. Пото-
му что ты едва поклонилась мне.
— Господи! — воскликнула Екатерина Алексеевна, глядя в
глаза царице.— Как ваше величество могли думать, что я захочу
1 Орлов Григорий Григорьевич (1734—1783) — граф, фаворит Екатери-
ны II, один из организаторов дворцового переворота 1762 г., генерал-
фельдцейхмейстер русской армии.
2 Панин Никита Иванович (1718—1783) — граф, дипломат. Воспитатель
Павла I, с 1763 г. был руководителем Коллегии иностранных дел.
24
гордиться перед вами! Клянусь, я и не подозревала, что вопрос,
заданный четыре года назад, мог иметь подобные последствия...
Елизавета перебила ее:
— Ты воображаешь, что на свете нет человека умнее тебя!
— Если б я так думала о себе,— кротко проговорила Екате-
рина Алексеевна,— то мое теперешнее положение и самый этот
разговор лучше всего способны вывести меня из этого заблуж-
дения. Я до сих пор по глупости своей не понимала того, что
угодно было вам сказать мне четыре года назад...
Слушая принцессу, Елизавета приметила, что Петр Федоро-
вич все время о чем-то шушукается с канцлером Воронцовым.
Она подошла к ним и стала тихо увещевать великого князя
примириться с женой. Петр Федорович сперва возражал впол-
голоса, но затем не вытерпел, притопнул ногой и вскрикнул:
— Ее надобно немедля выслать! Она ужасно зла и страшно
упряма!
Екатерина Алексеевна, слыша это, обратилась к великому
князю:
— Я рада случаю объяснить вам в присутствии ее величе-
ства, что я действительно зла — зла на тех, кто советует вам
делать несправедливости. Да, я стала упрямой. Потому что моя
угодливость навлекла на меня только одну вашу неприязнь.
— Дрянь! Дрянь! — Великий князь заплакал, громко и без-
утешно, словно обманутое дитя. Обе женщины отвернулись.
— Ладно... Иди...— после недолгого молчания приказала
племяннику, не оборачиваясь, императрица.
Вслед за Петром Федоровичем, повинуясь знаку Елизаветы,
вышел и граф Михаил Ларионович Воронцов, великий канцлер.
— Теперь мы одни, и я могу сказать тебе правду,— негром-
ко, но грозно молвила она.
— Я догадываюсь, ваше величество! Вы хотите попрекнуть
меня за разговоры о наследнике Павле Петровиче с бароном
Остеном и французским посланником Бретелей,— потупив гла-
за, как бы из глубины души, ответила Екатерина Алексеевна.—
Но, свидетель Бог, я говорила это, думая лишь о благе России...
Елизавета невольно протянула руку к вазе. Граф Иван Ива-
нович Шувалов пытался из-за ширмы змеиным шипом или
птичьим чиканьем, наподобие воробьиного, удержать императ-
рицу от преждевременного шага, но понимал, что игра разгада-
на. «Экая филя, право,— ворчал он про себя.— И куда ей до
молодой княгини! Ведь обвела — и не в первый раз обвела —
25
вокруг пальца. Как будто Екатерина Алексеевна умудрена жиз-
нью, а матушка-царица — молодая, неопытная простушка...»
Втайне он сочувствовал принцессе и надеялся, что допрос при-
ведет к доверительной беседе о престолонаследии. Ведь не да-
лее как на прошлой неделе сама государыня размышляла, что
надо бы объявить наследником Павла, а его отца либо обоих
родителей выслать из России...
— Я не виню тебя,— наконец тихо сказала Елизавета Пет-
ровна.— Я сама не знаю, что делать... Иди!
«Поздравляю себя с рождающейся милостью,— подумала
принцесса.— Впрочем, не столько довольны мной, сколько не-
довольны великим князем. Да, как же звали того мальчика-
офицера, который передал мне предупреждение Панина? У не-
го такая трудная русская фамилия... А, Михайло Голенищев-
Кутузов! Надобно при случае вознаградить его...»
Она низко поклонилась и покинула покои царицы.
...Куранты прозвенели три пополуночи. Вызолоченный
вепрь нес на могучей спине Время, отмеряя последние часы в
жизни государыни Елизаветы Петровны.
Глава вторая
«...Я - РУССКИЙ...»
1
Шестнадцатилетний прапорщик Кутузов скучал у бронзо-
вой решетки Большого Ораниенбаумского дворца.
Плоская равнина незаметно становилась морем, серое зерка-
ло которого было до зевоты пустынно: не на чем глаз остано-
вить — ни птицы, ни паруса. Лишь на горизонте обозначалась
слабым контуром морская крепость Кронштадт на острове Кот-
лин.
Начало обычного развода неопределенно затягивалось — х
накануне император Петр Федорович засиделся за ужином до
пяти пополуночи, крепко перебрав в служении Бахусу. Впро-
чем, в Ораниенбауме, как примечал Кутузов, царил полный
разгул: каждодневные разводы голштинских батальонов, а пос-
ле — шумные застолья, пьяные ужины, невоздержанные речи и
неисполнимые распоряжения государя. Сюда, в летнюю рези-
денцию Петра Федоровича, съехались его немцы-родственники,
26
чтобы отметить 29 июня — тезоименитство императора — день
святых Петра и Павла.
Среди них был и дальний родич Петра Федоровича по Гол-
штинскому дому, генерал-губернатор Санкт-Петербурга и Эст-
ляндии, фельдмаршал, принц Петр-Ав густ-Фридрих Гол-
штейн-Бек, при котором обязанности флигель-адъютанта вы-
полнял Кутузов.
Назначение на эту должность, совершенно неожиданное для
молодого офицера, последовало 1 марта 1762 года. Лишь позд-
нее Кутузов узнал, что за него просила сама Екатерина Алексе-
евна. Для юного прапорщика Астраханского полка подобный
пост был чрезвычайно лестным, хотя сам он тяготился своими
обязанностями при особе генерал-фельдмаршала. Зато приоб-
ретенные в эту пору навыки очень помогли Михаилу Иллари-
оновичу в дальнейшем — в годы его генерал-губернаторства в
Киеве и Вильне...
Когда к прапорщику подошел двадцатичетырехлетний
франт ~ флигель-адъютант Петра Федоровича князь Барятин-
ский, от увенчанного императорской короной дворца послыша-
лись пьяные крики, смех, немецкие восклицания. По желтым
дорожкам, меж померанцевых деревьев в кадках и мраморных
статуй, вдоль канала скакали с десяток разряженных в узкие
цветные мундиры молодых людей. Иные с хохотом станови-
лись на четвереньки, прочие прыгали через них. Кое-кто и в
чехарде не выпускал изо рта глиняных трубок, издавая доволь-
но громкое мычание и немилосердно дымя вонючим смрадом.
Впереди же всей честной компании неслась и ловко кружилась,
несмотря на дородность, краснолицая женщина в богатой робе
на немецкий лад.
— Кажется, Елизавета Романовна сегодня в хорошем на-
строении,— кивнул в сторону фаворитки царя Воронцовой
Кутузов.
— Чего нельзя сказать о государе,— озабоченно отвечал
князь Барятинский.— Он встал поздно и с головной болью. Бог
даст, экзерциции на разводе развеселят его...
Разговор велся на немецком языке, хотя оба собеседника
были русскими. Впрочем, немецкая речь господствовала при
дворе нового императора, ибо почти все его приближенные
принадлежали к природным голштинцам или пруссакам: дядя
Петра принц Георг-Людвиг, граф Миних, правая рука госуда-
ря — прусский посланник Гольц, начальник голштинского
27
войска генерал-лейтенант Ливен, граф Петр Антонович Девь-
ер, принц Голштейн-Бек и его двенадцатилетняя дочь Екате-
рина, которую уже прочили в невесты князю Барятинскому...
— Смотрите! — воскликнул флигель-адъютант.— Его вели-
чество!
Посреди толпы длинный голштинец с маленьким, детским
лицом, размахивая руками, закричал по-немецки:
— Братцы! Кто свалит с ног первым? — и заскакал по аллее
на одной ноге.
Прочие запрыгали за ним, норовя наддать его величеству
коленом по мягкому месту, однако никто не преуспел. Тогда
Елизавета Романовна сама набежала на него сзади и сшибла на
газон с визгом и хохотом.
— Вижу, что его величество уже успел несколько попра-
виться,— с самым невинным видом заметил Кутузов.
— Да, государь предпочитает с утра аглицкое пиво, до кото-
рого он превеликий охотник,— не чувствуя насмешки, пояснил
Барятинский.
Глядя на забавы Петра Федоровича, Кутузов невольно
вспомнил о той игре, какую учинил император на похоронах
своей тетки Елизаветы Петровны. Он был в тот день чрезмер-
но весел и, шествуя за катафалком, то замедлял шаг свой на-
столько, что отпускал лошадей с гробом на тридцать сажен, то
пускался за ним бегом вприпрыжку. Несшие его шлейф стар-
шие камергеры пытались не отстать, но выронили концы.
Шлейф развевался по ветру, Петр Федорович хохотал. Процес-
сия мало-помалу расстроилась, а после и встала. Сколько пере-
судов и толков в гвардии и при дворе вызвали шалости нового
самодержца!..
Ропотом встречены были и первые же указы Петра Федоро-
вича. Он тотчас заключил с Пруссией оскорбительный для
России как страны-победительницы мир и готовился развязать
совершенно нелепую войну против Дании из-за мелких гол-
штинских амбиций. Принц Георг-Людвиг был послан в Петер-
бург для последних приготовлений к походу. От Васеньки Би-
бикова Кутузов слышал, что в полках, особенно в гвардейских,
не скрывают недовольства, произносятся пылкие возмутитель-
ные речи. Шло брожение и в Астраханском полку, в составе
которого числился юный поручик...
Из-за темно-зеленых кущ, с невидимого отсюда плаца, про-
звучал сигнал трубы: начинался вахтпарад. Кутузов с князем
28
Барятинским шли, перекидываясь фразами. Со стороны их
можно было принять за добрых приятелей. Однако Михаил
Илларионович едва терпел князя, а тот страшился его колкого
языка и насмешливого ума.
— Нам предстоят героические дела,— говорил Барятин-
ский.— Сам великий Фридрих благословил государя покарать
Данию. А кто бы мог сравниться в военной истории с сим зна-
менитым мужем!..
Кутузов вспомнил о славном роде Барятинских: Рюрикови-
чи, потомки князя Михаила Черниговского, они храбро воева-
ли со шведами и поляками, а дед теперешнего собеседника от-
личился в Полтавской битве и в Персидском походе Петра
Великого.
— Знаете, князь Иван Сергеевич,— с самой обворожитель-
ной улыбкой сказал Кутузов,— вы не носите свою знаменитую
фамилию — вы тащите ее за собой...
После развода, где генерал-лейтенант барон фон Ливен по
глазам угадывал все желания императора, Петр Федорович
окончательно обрел беззаботную веселость. Предстояло отпра-
виться в Петергоф, где находилась на положении полуссыль-
ной императрица Екатерина Алексеевна. Для соблюдения при-
личий накануне Петрова дня во дворце Монплезир у государы-
ни был назначен большой обед.
Впереди поскакали голштинские гусары, за ними — Петр
Федорович с самыми близкими придворными в каретах и ко-
лясках. Адъютант принца Голштейн-Бека вместе с нескольки-
ми офицерами и многочисленной челядью трясся на одной из
длинных линеек.
От Ораниенбаума до Петергофа путь недолог. Весело бол-
тая, путники добрались к двум часам пополудни.
Дамы и кавалеры праздно рассыпались по парку, направи-
лись к Драконову каскаду и римским фонтанам, к Самсону,
раздирающему пасть льва (тогда еще не бронзовому, а свинцо-
вому). Но что это? От Монплезира послышались тревожные
крики, а затем и женский плач.
Дворец, где должна была находиться Екатерина Алексеевна
вместе с дамами и придворными кавалерами, был найден пус-
тым!
Прислуга рассказала, что императрица еще ранним утром
поспешно уехала в Петербург с двумя офицерами. Полчаса
прошло в тупом недоумении. Самые опытные из царедвор-
29
цев — генерал-прокурор князь Трубецкой, граф Александр
Иванович Шувалов и великий канцлер Воронцов предложили
Петру Федоровичу отпустить их в столицу, чтобы выяснить,
что там делается, и привезти необходимые сведения. Вскоре
после их отъезда появился поручик-преображенец с фейервер-
ком для готовящегося торжества. Он сообщил, что при выезде
из Петербурга слышал большой шум, видел, как многие солда-
ты бегали с обнаженными тесаками и провозглашали государы-
ню царствующей императрицей...
Для Кутузова это было похмельем на чужом пиру.
С холодным, чуть насмешливым любопытством наблюдал
он, как паника мало-помалу охватила недавно еще развеселую
компанию. Женские всхлипывания перешли сперва в рыдания,
а затем и в громкий вой. Растерялись и вельможи: обер-гоф-
маршал Александр Александрович Нарышкин и его брат обер-
шталмейстер Лев Александрович, отец фаворитки Роман Илла-
рионович Воронцов. Однако кое-кто и тут не потерял головы.
Бабьи крики скоро перекрыл резкий тенор генерал-лейтенанта
Ливена. Он тотчас разослал адъютантов, ординарцев и гусар по
дорогам, ведущим в Петербург, для разведки. Шеф астраханцев
Измайлов и шеф ингерманландцев Мельгунов отправили офи-
цера с приказом немедля привести оба полка в Ораниенбаум.
Непривычная деятельность, видимо, утомила Петра Федо-
ровича, которому приходилось подписывать множество бумаг.
Со всех сторон между тем сыпались советы: скакать на пере-
кладных в Нарву, где находятся войска, выступающие в дат-
ский поход; бежать еще далее — в отчину государя Голштинию;
отплыть в Кронштадт. А престарелый Миних предложил даже
явиться в Петербург и выступить перед народом и гвардией,
заявив о своих законных правах на престол...
Но сам Петр Федорович не мог ни на что решиться. Нако-
нец он почувствовал острый голод и вместо предполагавшего-
ся праздничного пиршества наскоро пообедал прямо на дере-
вянной скамейке у канала жарким с бутербродами, выпив из-
рядное количество бургундского и шампанского.
Наступил вечер 28 июня. Никто из посланных гонцов так и
не возвратился. Ни слуху ни духу не было и об отправивших-
ся увещевать Екатерину Алексеевну первых вельможах госу-
дарства. Лишь князь Барятинский, посланный на шлюпке в
Кронштадт, привез утешительную весть: комендант крепости
Нуммерс ожидает своего императора.
30
Это был последний шанс.
Кутузов наблюдал с берега, как лихорадочно грузилась на
галеру и яхту провизия, как прыгали с берега в шлюпки сам
Петр Федорович с Лизкой Воронцовой, принцесса Екатерина
Голштейн-Бек, ее отец со своей невестой — толстой принцессой
Каролиной, голштинцы фон Румор, Штелин, Ливен, пруссаки
барон Гольц, граф Штейнбок, немногочисленные оставшиеся
при особе государя русские вельможи...
Была ночь, и не было ночи.
Серебристый, рассеянный свет позволял видеть словно днем.
Михаил Илларионович, сидя на скамейке, покинутой импера-
тором, глядел на удаляющиеся суда и размышлял о возможных
последствиях необыкновенного дня...
Трудно было нарочно придумать такие две противополож-
ные фигуры, такие характеры-антиподы, как Петр Федорович
и Екатерина Алексеевна. Даже внешне они казались несовме-
стимыми: он — длинный, с маленьким, злобным и довольно
живым лицом, в смешном прусском наряде и штиблетах, не
позволяющих даже сгибать ноги при ходьбе; она — крепкая и
здоровая, с гордой поступью и приятным станом, с открытым
лицом, с каштанового цвета волосами и черными глазами,
которые, отражая свет, приобретали голубоватый оттенок, и с
ослепительно-белой кожей. Он болтлив, непоследователен,
вспыльчив и зачастую неуправляем; она внимательна, кротка,
внешне послушлива, с огромной внутренней работой ума и
сердца. Здесь контраст духовный был еще разительнее физиче-
ского.
В то время как муж, будучи наследником престола, играл в
солдатики и судил военно-полевым судом крыс, а во время
православного богослужения в церкви показывал язык дьяко-
нам и священникам, жена читала Плутарха, Монтескье, Бейля
и управляла за него Голштинским герцогством, самолично рас-
сматривая деловые бумаги. Великий князь, а затем государь
«всея Великия, Малыя и Белыя Руси», в жилах которого тек-
ла кровь Петра Великого, каждым своим шагом оскорблял рус-
ское национальное достоинство; напротив, Екатерина Алексе-
евна во всем подчеркивала верность древним заветам и во вре-
мя болезни просила врачей выпустить из нее немецкую кровь,
чтобы заменить ее на русскую...
Михаил Кутузов сидел белой июньской ночью, вглядываясь
в море, и думал о превратностях судьбы. Но вот на горизонте
31
обозначился силуэт; к берегу шло какое-то судно. Это возвра-
щалась галера императора (все еще императора!) Петра Федо-
ровича.
Теряясь в догадках, молодой офицер не мог, конечно, знать,
что, пока Петр III мешкал, в Кронштадт примчался вице-адми-
рал Талызин, немедля привел гарнизон к присяге новой госу-
дарыне и приказал не допускать на остров и в крепость ни еди-
ной души. Когда галера и яхта подошли к Кронштадту, в ответ
на приказы и даже мольбы Петра Федоровича было сказано,
что в него будут стрелять. Потрясенный, император опустился
в каюту, и галера убралась восвояси...
Уже унылыми тенями проплелись мимо Кутузова незадач-
ливые мореплаватели. Михаил Илларионович был рад, что
Голштейн-Бек, в полной прострации, не обратил внимания на
своего адъютанта. Он пошел в парк, уже понимая, что присут-
ствует при последнем акте драмы или, скорее, трагикомедии.
Кутузов кружил по аллеям, когда со стороны Петербургско-
го тракта заворковал ружейный огонь и тотчас смолк. Он выбе-
жал к дворцу: толпа лейб-гусар, весело переругиваясь, разору-
жала голштинцев. От толпы отделился гвардейский офицер,
в котором Михаил Илларионович не сразу признал Васеньку
Бибикова. В величайшем возбуждении он кричал, обнимая и
целуя Кутузова:
— Поздравляю с государыней!.. Мы с Алексеем Орловым
вчерась спозаранок отвезли ее величество из Петергофа в Пи-
тер!.. Она — сущий ангел!.. Теперь немецким порядкам — конец!
Петр Федорович на глазах у Кутузова под сильным конво-
ем был отправлен под арест в Ропшу. Через несколько дней он
внезапно скончался там, как было объявлено, «от геморрои-
дальных колик». Тело усопшего на утренней заре перевезли в
Александро-Невскую лавру и поставили в скромных деревян-
ных покоях архиепископа. Три дня приходили туда вельможи
и простой народ; улучил время проститься с государем и Ми-
хаил Илларионович.
Петр III лежал в бедном фобу, четыре свечи горели по сто-
ронам. Сложенные на груди руки одетого в поношенный гол-
штинский мундир покойного были в больших белых перчатках,
на которых запеклась кровь. Как говорили, от следов небреж-
ного вскрытия.
Екатерина почла за лучшее не являться в лавру. Кутузов
слышал, будто сенаторы убедили ее не ходить на погребение
мужа...
32
2
— Ты, мой друг, должен теперь помочь мне и позаботиться
о достойном приеме ее величества. Мы все есть верные рабы
нашей всемилостивейшей государыни. Итак, во-первых...
Генерал-губернатор Эстляндии Петр-Август-Фридрих Гол-
штейн-Бек стар, брюзглив, мокрогуб. По своей беззубости на
родном немецком языке говорит хоть и быстро, но до крайно-
сти шепеляво. Иногда — к месту и не к месту — вставляет рус-
ские словечки и речения.
Крестник Петра Великого, он вступил в российское поддан-
ство только при императрице Анне Иоанновне и был возведен
в чин генерал-фельдмаршала покойным Петром Федоровичем.
Принц не любил свою вторую родину; старший сын Голштейн-
Бека пал при Цорндорфе, находясь под знаменами Фрид-
риха II. Дурной нрав Голштейн-Бека и нежелание учиться рус-
скому языку отмечал еще граф Миних, в армии которого принц
Петр-Август-Фридрих сражался против турок.
— Запомни хорошенько, мой друг,— бубнил фельдмаршал,
утонув в глубоком кресле, своему адъютанту, почтительно сто-
явшему перед ним.— В важных делах мелочей не бывает. Вник-
ни во все до тонкости...
Капитан Астраханского пехотного полка Кутузов привычно
изобразил внимание, пропуская мимо ушей многословные по-
учения принца.
— Привези от графа Румянцева точное расписание, когда и
где его дивизия будет учинять маневры в честь ее величества.
И в какой день и час государыня соизволит посетить мызу гра-
фа Петра Александровича...
Заведуя два с лишним года канцелярией генерал-губернато-
ра, Михаил Илларионович хорошо изучил характер Голштейн-
Бека и уже успел распорядиться обо всем нужном.
— Да проверь,— монотонно шепелявил генерал-губерна-
тор,— изготовил ли обер-фохт1 Весель приветственные стихи ее
величеству. Прочти, хороши ли они, прикажи от моего имени
отвезти в типографию и немедля их напечатать. И еще узнай,
все ли подготовил гауптман Ульрих в рыцарском доме для
торжественной встречи...
Кутузов побывал к этому часу и в штабе дивизии графа
Румянцева, который выслал навстречу императрице три эскад-
1 Обер-фохт — командир конвента рыцарей (нем.).
2 №3445
рона кирасирского и карабинерного полков, и в рыцарском
доме, и еще в десятке других мест, о которых позабыл принц
Петр-Август-Фридрих. Михаил Илларионович несколько раз
обошел все покои Екатеринтальского дворца, где должна была
расположиться со свитой государыня, поднялся на яхту «Свя-
тая великомученица Екатерина», над которой развевался кор-
мовой генеральсфлаг, и уточнил, когда флот адмирала Полян-
ского изобразит государыне баталии морского сражения.
Михаил Илларионович думал теперь о том, что вечером его
ожидает приятное свидание с Гретхен, белокурой и пригожей,
словно фарфоровой, дочкой председателя ревельского магист-
рата. Скосив глаза, он видел за готическим окном губернатор-
ского кабинета, с высоты Вышегорского замка, веселую июнь-
скую зелень, стрельчатые крыши кирх, а за ними — встающее
на полнеба, густо-зеленое, усеянное, словно чайками, парусами
море.
— Я так беспокоюсь, мой друг,— бубнил Голштейн-Бек,—
потому что ее величество обратила свои взоры на Эстляндию,
Лифляндию и Курляндию1, имея какие-то важные цели...
Кутузов снова изобразил на лице крайнюю степень внима-
ния.
Продолжая числиться в Астраханском полку, он, подобно
множеству других офицеров в русской армии только приписан-
ных к полкам, там даже не появлялся. Это подтверждается до-
кументально. Так, ко времени назначения командиром Астра-
ханского полка Суворова в августе 1762 года, в полковом списке
значилось шестнадцать капитанов, но лишь восемь из них, как
сказано в документе, были «при полку в комплекте». Осталь-
ные находились в отпуске или в долгосрочных командировках.
Понятно, что первыми перечислялись офицеры, действительно
несшие службу. Кутузов поименован в списке капитанов по-
следним, шестнадцатым. Иначе сказать, он отсутствовал.
Такое положение, кстати, было характерно во все время цар-
ствования Екатерины II, а затем и при Александре I. Сам Куту-
зов впоследствии имел адъютантов, лишь числившихся в лейб-
гусарском, гвардейском Семеновском, кирасирском, Изюмском
гусарском и ряде других полков.
1 Курляндское герцогство — государство на территории Курземе
и Земгале. Столица — Митава. Герцогство образовалось при распаде Ливон-
ского ордена, с 1617 г.— дворянская республика. С 1569 г. было вассалом Речи
Посполитой, с 1710 г.— России. В 1795 г. присоединено к Российской импе-
рии (Курляндская губерния).
34
...Едва лишь Голштейн-Бек закончил свой бубнеж, Михаил
Илларионович, словно он впитал каждое слово принца, быст-
ро затараторил по-немецки:
— Не волнуйтесь, ваша светлость! Все распоряжения вашей
светлости будут исполнены в точности. Извольте, ваша свет-
лость, рассмотреть и подписать эти бумаги, в коих составлен
подробный ход церемониала...
Принц Петр-Август-Фридрих поднялся с кресел, подобрал
нижнюю губу, распростер для объятия свои подагрические
руки и с умилением воскликнул:
— Друг мой! Каждый раз, слушая тебя, я думаю: ты удивля-
ешь меня! Да и как не дивиться тому, что ты говоришь истин-
но как природный немец!..
Кутузов наклонил голову, чтобы фельдмаршал не увидел
насмешки, пробежавшей по его лицу, и полушутливо, но твер-
до ответил:
— Ваша светлость! Я только с немцами — немец. С русски-
ми — я русский!
Триумфальные арки, пушечная пальба, фейерверки, востор-
женные крики встретили государыню, едва она вступила в пре-
делы Эстляндии.
Михаил Илларионович в числе лиц, ожидавших императри-
цу, находился в Ехлегте, на последней от Ревеля почте. Здесь
уже были члены ландрата, рыцари, знатные мещане и предста-
вители магистрата. Под городским штандартом, на конях, по-
ротно расположились вооруженные горожане, разодетые в бо-
гатые кафтаны, с литаврами и трубами. В дорогих нарядах бы-
ли их жены и дочери, стоявшие с букетами цветов.
Да, как подмечал Кутузов, здесь жилось лучше, сытнее, бо-
гаче, чем в России. И не только мещанам и ремесленникам, но
и простым землепашцам.
Но вот ударили колотушки литавристов, запели трубы, за-
бурлила толпа. На дороге показался огромный — из 57 эки-
пажей — поезд русской государыни. Возле парадной кареты
ехали верхами в окружении гвардейских офицеров граф Алек-
сей Орлов и обер-шталмейстер Лев Нарышкин. Когда же в
окошке кареты показалась царица, восторг толпы достиг пре-
дела.
35
Не останавливаясь, поезд двинулся в Екатеринталь — увесе-
лительный дом близ Ревеля, заложенный еще Петром I.
Ревель, или по-русски Колывань, перешел к России при
Петре. В течение многих столетий земли эти усиленно онеме-
чивались: в XIII веке меченосцы разрушили эстонскую кре-
пость Линданиссе на Вышегорской горе и построили на ее мес-
те мощный замок. Различные пришельцы — датчане, ливонские
рыцари, шведы — жестоко подавляли стремление местного на-
селения к независимости.
Придя к власти, Екатерина II не скрывала озабоченности
прусским натиском на Прибалтику. Речь шла прежде всего о
судьбе Курляндии, формально независимом герцогстве, владе-
ние которым Петр III передал своему дядюшке — пруссофилу
принцу Георгу-Людвигу. Применив посулы, угрозы и даже от-
крытую силу, Екатерина удалила принца и поставила на его
место возвращенного из ссылки Бирона1. Это был тонкий ход:
убивались сразу два зайца — из России удалялся ненавистный
временщик Анны Иоанновны, а в Митаве оказывался послуш-
ный Петербургу вассал.
Капитан Кутузов следовал в процессии за каретой императ-
рицы.
Едва поезд приблизился к Екатеринталю, как ухнула сиг-
нальная пушка. Тотчас открылась пальба со всех городских
укреплений Ревеля и с кораблей стоящего на рейде флота. Гром
выстрелов заглушил торжественный колокольный перезвон...
Со следующего дня пошли непрерывные празднества, увесе-
ления и балы: прием в Екатеринтальском дворце для знатных
персон, генералитета и всех находящихся в Ревеле русских
офицеров, для членов магистрата, для православного и люте-
ранского духовенства и знатного мещанства; шествие русской
самодержицы в Ревель; посещение соборной церкви Казанской
Богородицы; торжественный обед в ратхаузе2; смотр в военном
лагере дивизии графа Румянцева (Екатерина для этого случая
надела армейский мундир); наконец, маскарад во дворце гене-
рал-губернатора.
В Вышегорском замке, где некогда пировали свирепые ме-
ченосцы, собрался, кажется, весь город.
1 Бирон Эрнст Иоганн (1680—1772) — граф, фаворит императрицы
Анны Иоанновны. После дворцового переворота был сослан, Петром III по-
милован и возвращен в Петербург.
2 В ратуше (от нем. Rathaus).
36
Кутузов шутил в уголке залы с очаровательной Гретхен,
которая искусно смущалась и вспыхивала от его изящных дву-
смысленностей, что радовало наблюдавшего за ними начальни-
ка магистрата, гордившегося своей скромной дочерью. А Миха-
ил Илларионович, глядя на нее, думал: «Да! Вот женщины!
Воистину, это о них сказано: в тихом омуте черти водятся...»
В наряде пастушки, с бутафорской овечкой на руках, голубо-
глазая Гретхен казалась воплощением невинности и знамени-
той германской добродетели...
Но вот гауптман Ульрих стуком серебряного жезла возвес-
тил о том, что повелительница России явилась на маскарад.
По странному совпадению Екатерина Алексеевна, как и тог-
да, четыре года назад, была в голубой полумаске, ио Кутузов
теперь мог довольно близко рассмотреть ее. Совсем иная, чем
в ту встречу, в Петербурге, женщина предстала в ревельской
зале: самоуверенная, гордо несшая порфиру самодержицы, и
одновременно приветливая, доброжелательная и умеющая слу-
шать своих подчиненных.
Михаил Илларионович поспешил на помощь генерал-губер-
натору, который в растерянности лепетал что-то царице. Он
смело вступил в разговор, пособляя Голштейн-Беку отвечать на
расспросы о крае и его жителях.
Услышав фамилию офицера, Екатерина поинтересовалась,
не сын ли он генерал-поручика Лариона Матвеевича, и затем
сказала:
— По проекту батюшки вашего заканчивается строитель-
ство Екатерининского канала. Он столь нужен жителям Петер-
бурга. Отныне они будут предотвращены от гибельных послед-
ствий разливов Невы...
Она еще раз поглядела на молодого капитана в мундире
Астраханского полка, и феноменальная память подсказала ца-
рице что-то. Внезапно Екатерина Алексеевна положила ма-
ленькую, изящную руку на его сильную мужскую кисть и спро-
сила:
— А каково ваше заветное желание?
— Как можно скорее отличиться на поле брани! — тотчас
ответил Михаил Илларионович. Ему уже довольно надоела
канцелярская служба у Голштейн-Бека и однообразие светских
развлечений.
— Желание ваше будет непременно исполнено,— продол-
жая задумчиво глядеть на офицера, проговорила государыня.
37
Вскоре после отъезда Екатерины в Петербург пришел при-
каз о назначении Кутузова в корпус генерала Веймарна, распо-
ложенный в Польше.
4
Чувственным и легкомысленным был пышный екатеринин-
ский век. Процветало и даже поощрялось то, что Пушкин с
улыбкой снисхождения именовал как «похоти боярские». Чре-
да незамужних цариц-женщин на российском троне — Анна
Иоанновна, Елизавета Петровна, наконец, Екатерина II — са-
мим своим личным статусом, не говоря уже об интимной жиз-
ни, не способствовала святости семейных уз. Фаворитизм ско-
ро сделался при дворе обычной нормой, а следовательно, не мог
не сказаться на воспитании чувств дворянства. Провинция и
столица жили остренькими сплетнями, что госпожа такая-то де
забрюхатела и выкинула, и сверяли по календарю, где находил-
ся в положенный срок ее законный муж.
В деревенских имениях, в губернских и уездных городах, в
высшем петербургском и московском свете у дворянства оста-
валось слишком много свободного времени, за вычетом хозяй-
ствования, обязанностей чиновников у мужчин и неизбежных
материнских забот. Особенно легкомысленные нравы царили в
высшем придворном кругу, в атмосфере балов и маскарадов,
банкетов, празднеств, каруселей и спектаклей. С ранней юно-
сти начинали привыкать к любовным похождениям «россий-
ские фобласы», в 14 и 15 лет посещавшие уже куртаги и балы.
Из камер-фурьерских журналов мы узнаем о правиле, по кото-
рому запрещался вход на придворные маскарады только лицам
моложе 13 лет! Празднества и праздности имеют один корень;
тогда в глазах света они совпали.
Исключением оставалась военная служба.
Выезжая в поле, перед лицом неприятеля дворянин-офицер
уравнивался с мужиком-солдатом. Правила сословной чести и
достоинства ставили трусость в бою в разряд самых гнусных
пороков. Трус был презираем хуже шулера и вора. Образовал-
ся постепенно тот слой служилого военного дворянства, из ко-
торого складывался русский офицерский корпус — незабвен-
ные Гриневы, Максим Максимычи, Тушины или тот герой
Бородина — «слуга царю, отец солдатам», уже полковником
сложивший голову со словами «не Москва ль за нами», сдержав
«клятву верности».
38
С 1764 года, с открывшихся военных действий в Польше,
Кутузов начинает почти непрерывное, едва ли не тридцатилет-
нее огневое поприще — от схватки с отрядом князя Радзивил-
ла у стен Вильны до штурма Измаила и кровопролитного сра-
жения при Мачине.
Часть II
Глава первая
ЗАНОВО РОЖДЕННЫЙ
1
Представим себе крымский берег двести с лишним лет
назад, когда не существовало курорта Алушта, а была
лишь Алуштинская пристань у поселка и маленькая
татарская деревушка Шума.
Ничего не изменилось с тех далеких по нашим меркам пор
ни в очертаниях диких скал, растущих прямо из моря, ни в бе-
реговом рельефе бухты, ни в равнодушном величии гор Чатыр-
дага, Демерджи, Кастели, ни в цвете июльского, неподвижного
от зноя сапфирового неба, ни в медленном и безостановочном —
взад-вперед — движении ленивого летнего моря. Иным был
лишь ближний пейзаж. Горстка низких, беленных известью
домиков под черепицей, с глухими по-восточному фасадами и
саманными заборами: в центре — татары, а по окраинам дере-
вушки, в сплошном оазисе виноградников, яблонь, груш, пер-
сиков, слив, каперсов,— греки, армяне, болгары. Они главные
садоводы-труженики Крыма, данью которых богатеет в Бахчи-
сарае хан Сагиб-Гирей.
Уже окончена кровавая русско-турецкая война и подписан
победный мир в деревушке Кючук-Кайнарджи1. Но ни русские
здесь, в Крыму, ни турки, высадившиеся на пристани и окопав-
шиеся у Шумы, об этом не подозревают. Двенадцать дней для
1 Русско-турецкая война 1768—1774 гг. окончилась Кючук-Кайнарджий-
ским миром после того, как турецкие войска были разгромлены при Ларге,
Кагуле, флот разбит в Чесменском сражении и был завоеван Крым.
40
той поры срок слишком малый, чтобы курьеры, стремглав до-
ставившие эту весть в Петербург, поспели из столицы донести
ее до губернаторов.
Генерал-поручик граф Мусин-Пушкин, толстяк и брюзга,
которого царица за слабохарактерность прозвала «нерешимым
мешком», дал противнику укрепиться, колебался в обычных
сомнениях, но 24 июля приказал: штурмовать. Под шквальным
огнем солдаты замешкались. Бывший в голове атакующих под-
полковник выхватил у рослого мушкетера белое с синим крес-
том и золотыми наугольниками на красном древке знамя и ув-
лек всех за собой. Роковой выстрел грянул почти в упор: пуля
из гладкоствольного ружья, весящая около восьми золотников1,
ударила подполковника в левый висок и вылетела у правого
глаза. Он уже не видел, как солдаты преодолели окопы и опро-
кинули турок.
И офицеры-однополчане, и врачи, и сам граф Мусин-Пуш-
кин, удивляясь, что раненый еще жив, были уверены, что Ми-
хаил Илларионович Кутузов не дотянет и до утра. Доктор за-
претил переносить подполковника: малейшее сотрясение мог-
ло непоправимо повредить мозг. Кутузову лишь перебинтовали
голову и оставили там, где его настигла пуля...
Он лежал на овечьих шкурах, устремив вверх немигающий
взгляд. Он видел и не видел. Толчками, с неистовой, сатанин-
ской болью, возвращалось сознание. И тогда он замечал, как из-
за быстрых туч переливами бежал свет луны. И снова и снова
кто-то натягивал ему на голову тесный черный мешок и он па-
дал в бездну, на дне которой скалил зубы турок, разрядивший
свою фузею2 прямо ему в голову. Турок подымался в месиве
тел, и Кутузов узнавал тех, кто, сражаясь вместе с ним при Ря-
бой Могиле, на реке Ларге, при Попешти, пал от пули, сабель-
ного удара, пики, ядра или скончался от ран в Молдавии и Ва-
лахии. Тихими просьбами, жалобным воем звали они его к
себе — с протянутыми руками, призывными стонами, нежными
заверениями отдохнуть, заснуть вместе с ними.
И, чувствуя, как вытекает из него жизнь, как смертной исто-
мой напитывается немощное и неподатливое тело, Михаил
Илларионович силился оторвать свинцовую голову от ложа,
зная, что иначе — конец.
1 Один золотник — примерно четыре грамма.
2 Фузея — ружье (от фр. fusille).
41
И вновь огненные когти рвали в клочья мозг, и от боли не
хотелось жить, и на сумрачном западе чернели пирамидальные
тополя, и слышался равнодушный плеск моря. Но Кутузов не
давал натянуть на себя черный мешок, он не желал встречи с
теми, кто там, внизу, на дне, ждет его, хочет увести с собой.
— Рано, рано! — бормотал он, споря с ними и возражая
им.— Отец! — звал он.— Отец! Да помоги же мне! Приди...
Был ли это Ларион Матвеевич, или названый отец — Иван
Лонгинович, или даже отец иной — всеобщий, родивший все
сущее на земле, сам Кутузов не знал. Не знал и того, сколько
времени пробежало с того рокового мига, когда из-под тюрба-
на грянул выстрел...
Все еще стояла ночь, но уже размело тучи. В небе выткался
золотой узор — вон дрожит, как раздавленный бриллиант, в
созвездии Большого Пса Сириус, вон Ковш, а вон Полярная
звезда указывает прямо на Петербург...
Так что же такое наша жизнь? В чем ее смысл? В тех на-
слаждениях, которым так легкомысленно предавался он, в лу-
кавой женской любви, в веселости и удовольствиях? В бесша-
башной, в азарте и безоглядности отваге и в неосторожности
поступков — с колкой шуткой, издевкой, бретерством? Или
смысл в тех страданиях, которые теперь, если он выживет, бу-
дут сопровождать его до гробовой доски? И где мера, предел
терпению человека? Вот она, судьба! Не клянись больше всуе.
Ни животом своим, ни головою не клянись, ибо, как сказано в
мудрой книге, не можешь ни одного волоса сделать белым или
черным...
Каждому свое. Подполковник Анжели падал в обморок при
одном виде крови. А он с двумя ротами легких войск, послан-
ный Анжели на помощь, стоял несколько часов под непре-
рывной пальбой на реке Ларге, и даже тогда, когда рядом че-
репком чиненого ядра солдату снесло голову, Михаил Иллари-
онович силою печальных обстоятельств и несправедливости
был переведен в спокойный Крым. Анжели сам напросился
уехать с главного театра военных действий туда, где не свистят
пули. А Кутузов искал любой возможности выказать свое му-
жество — у села Цецоры, на Ларге и при Кагуле, под стенами
Измаила. И наконец, при штурме лагеря у Алуштинской при-
стани...
— Месье, месье, взгляните! — посыпалась быстрая француз-
ская речь, послышался знакомый и даже как будто бы недо-
вольный голос: — Да он еще жив! Невероятно!..
42
«Анжели — легок на помине...»
И в наступившем раннем крымском утре Кутузову помере-
щилась на месте чернявой головы вздорного вертлявого фран-
цузика, принципиально не желавшего выучиться русскому
языку и знавшего одно лишь слово — «водка», голова другая,
на тучном теле. Полное курносое лицо с надменно выпяченной
пухлой нижней губой: всесильный главнокомандующий Мол-
давской армией граф Петр Александрович Румянцев1.
2
Румянцев хохотал.
От сотрясающего все его большое, полное тело смеха сполз
набок завитой парик и выступили крупные, как градины, сле-
зы. Любимец графа капитан Замятин, державшийся с той раз-
вязностью, какая свойственна штабным офицерам, находящим-
ся все время на виду у главного начальника, с беспокойством
глядел на своего благодетеля: не будет ли ему вместо ожида-
емой милости за проявленную заботу отставка с одновремен-
ным утверждением нового фаворита?..
— Нет, ей-ей, не могу! Уморил, батюшка, уморил! — поста-
нывал Румянцев, утираясь огромным, словно простыня, плат-
ком.— А ну-ка, покажи еще. Как я хожу, как разговариваю, как
морщусь. Валяй, валяй...
Подполковник Кутузов невозмутимо выходил на середину
просторной горницы и, слегка надув худые щеки, начинал мед-
ленно и важно шествовать к креслу графа. Затем, остановив-
шись, делал вид — «Пуф! Пуф!» — будто вынимает изо рта
трубку. (Румянцев был великий охотник курить из глиняных
трубок и сейчас сжимал пипку в пухлом кулаке.) И вот уже
Михаил Илларионович начинал отдавать повеления, преувели-
ченно акая на московский манер и с нерусской четкостью вы-
деляя каждый слог.
«Да что же это деется? — в смятении рассуждал Замятин.—
Я доложил его сиятельству, что подполковник Кутузов в ком-
пании офицеров дерзко передразнивал его, а граф аплодирует
теперь насмешнику! Хотя, может быть, чему удивляться? Ведь
назвал же я его сиятельство принародно плутом!..»
^умянцев-Задунайский П. А. (1725—1796) — граф, известный
полководец, генерал-фельдмаршал, прославился в Семилетней войне. В рус-
ско-турецкой войне 1768—1774 it. прославился победами при Рябой Могиле,
Ларге, Кагуле.
43
Замятин побился крупно об заклад, что сделает это, и свое-
го добился. Как-то за обеденным столом сказал, обращаясь к
Румянцеву: «Давно тревожит меня мысль, ваше сиятельство,
что в человеческом роду две противоположные крайности».
«Какие же?» — поинтересовался граф. «Или дурак, или плут»,—
последовал заготовленный ответ. Главнокомандующий рассме-
ялся: «К какому же классу людей, мой батюшка, меня причис-
ляешь?» «Конечно, ко второму!» — выпалил проказник. Румян-
цев оценил бойкость и остроту языка своего адъютанта, и тем
дело кончилось...
— Похож! Ох как похож! — сквозь смех приговаривал меж-
ду тем главнокомандующий.
«Но есть же мера!» — возмущался Замятин, вспоминая не-
пристойные подробности веселой офицерской пирушки после
очередной виктории, одержанной над турками.
...Пили арак — водку, выгнанную из изюма. Молодые офи-
церы громко рассуждали о видах на войну, вспоминали эпизо-
ды последней сечи. Но особенно шумел подполковник Анжели,
перебивавший всех и каждого, хоть сам и не участвовал в деле.
Он трещал по-французски:
— А я, господа, готов служить и Богу, и дьяволу. Кто боль-
ше заплатит. Я продаю, господа, не только свою шпагу, но и все
то, что составляет мою живую требуху. Берите же! Кто даст
больше? Что? Загробная жизнь? Душа? Грехи? Бога нет, госпо-
да, это доказал уже Вольтер...
— Хватит болтать! — крикнул ему премьер-майор — гигант
с красным, заросшим шерстью лицом.— Замолчи, петрушка!
Только занудил! Пусть Кутузов покажет свое искусство! Пра-
во, он любого актера на театре за пояс заткнет!..
Михаил Илларионович не заставил долго просить себя.
Вспомнился принц Голштейн-Бек, генерал-губернатор ревель-
ский, часто изъяснявшийся на смеси немецкого и русского язы-
ков, старец, у которого губа нижняя мокра и отвисла, даже ру-
ками ее подбирал. Кутузов, притворно покашливая, вышел из-
за стола, выпустил губу и важно, церемонно промаршировал по
комнате, вытягивая по-журавлиному, на прусский манер, ноги.
Потом, подбирая губу рукой, заговорил:
— Где есть майн адъютант Голениш-шев? Вас? Што? Не
понимайт! Повторяйт — видерхолен! Ах, это ты есть майн адъ-
ютант? Гиб мир кусош-шек этого, как это? Забывайт чего. При-
неси мне кусош-шек того, што я забывайт...
44
Под смех офицеров он изобразил затем вельмож и братьев
графов Паниных, но особенно удачно — покойного государя
Петра Федоровича.
— Браво, Михаил! Браво! «Лебедя»! «Лебедя» ему!..— гре-
мело за столом.
Усадив Кутузова, офицеры поднесли ему «лебедя» — в ог-
ромную посудину слили водку, пунш и виноградное вино. Под
хлопки в ладоши он запрокинул лицо и медленно влил в себя
пойло, сразу ощутив вертеж в голове. Кто-то (уж не Замятин
ли?) предложил:
— Михаила Ларионович! А нашего главнокомандующего
сможешь показать?
— Его сиятельство? — с хмельной улыбкой переспросил
подполковник.— Нет ничего легче...
Он поднялся с лавки и, тщательно выделяя каждый слог, от-
чеканил:
— Е-го си-я-тель-ства в сва-ем га-ре-ме...— Кутузов санови-
то оглядел притихших офицеров.— А па-дай-те-ка мне в на-ту-
раль-нам ви-де тур-чан-ку, что вчерась ат-би-ли у ви-зи-ря...
Молва о том, что славный полководец был примером непо-
стоянства, ходила и в свете, и в армии. Супруга его, Екатерина
Михайловна, статс-дама ее величества, свято хранившая вер-
ность мужу, присылала из Петербурга множество подарков.
И не только ему и его камердинерам и приближенным, но по-
дарила как-то несколько кусков шелка на платье его очередной
любезной. Кутузов слышал, что добрый сердцем граф Петр
Александрович был тронут до слез и сказал адъютантам: «Она
человек придворный, а я солдат. Ну, право, батюшки, если бы
знать ее любовника, нынче же отправил ему с курьером самые
дорогие подарки!..»
. — О-хо-хо! А-ха-ха!..— плакал от смеха Румянцев, словно
бы продолжалась веселая пьяная вечеринка и сам главнокоман-
дующий был ее участником.
Внезапно граф Петр Александрович покосился на кусавше-
го губы Замятина:
— Говорят, батюшка, и насчет баб моих проходился?
Кутузов молчал, шире раскрыл свои большие темные глаза
и выразительно поглядел в сторону адъютанта, только теперь
догадавшись: «Ах ты, шпынь, доносчик!..»
Тогда Румянцев просох лицом, хватил трубкой о край сто-
ла, так что брызнули осколки, и заорал, наливаясь кровью:
— Меня? Передразнивать? Перед а-фи-це-ра-ми? За пун-
шем? У-нич-то-жу!..
45
В славном полководце еще жили болезненные воспомина-
ния о пережитом в молодости из-за прекрасного пола. Чего он
только не выкидывал! На двадцатом году, в чине полковника,
в чем мать родила обучал верхом на коне батальон перед домом
одного ревнивого мужа, а другому заплатил двойной штраф и
в тот же день заметил ему, что тот не может жаловаться, ибо
получил уже удовлетворение вперед. Государыня Елизавета
Петровна, которой наконец надоели эти проказы, отправила
Румянцева к отцу, чтобы тот сам примерно наказал его. Люби-
мец Петра Великого тотчас велел принести пук розог. «Я пол-
ковник»,— возразил сын. «Знаю и уважаю мундир твой,— отве-
тил отец.— Но ему ничего не сделается. Я буду наказывать не
полковника». Молодой граф Петр Александрович повиновал-
ся, не дозволив, однако, конюхам руками прикасаться к его
мундиру. Когда его порядочно припопонили, закричал: «Дер-
жите! Держите! Утекаю!..»
Теперь Румянцев не мог остановиться в гневе.
— Из армии вон выкину! Раз-жа-лу-ю! — ревел он.
Кутузов был переведен в Крым к генерал-аншефу князю
Долгорукову. От участия в серьезных кампаниях честолюбиво-
му офицеру пришлось отказаться...
3
— Месье! Месье! Он все еще жив! — повторил Анжели.
Лекарь повернулся к говорящему и сухо возразил:
— Наука утверждает, что этого не может быть, потому что
этого не может быть никогда!
Затем он наклонился над раненым, заглянул ему в лицо,
медленно поднялся и развел руками:
— Феноменально!
— Но кому нужна жизнь развалины? Кому полезен рамо-
ли — слабоумный? — продолжал трещать Анжели.— Какой в
этом смысл?
И тогда Михаил Илларионович приподнял голову и тихо,
но внятно произнес:
— Смысл... жизни... в терпении...
4
Весть о чуде, которое равно воскрешению, достигла Петер-
бурга. Екатерина II помнила Кутузова. Она сама завернула ему
в коробочку знаки ордена Святого Георгия 4-й степени.
46
Осенью 1774 года Михаил Илларионович вернулся в сто-
лицу. Отец, инженер-генерал, всю войну находившийся в Мол-
давской армии, приехал в Петербург несколько раньше. В дол-
гих беседах с сыном Илларион Матвеевич наставлял его, убеж-
дая навсегда избавиться от слабостей ветреной молодости —
излишней доверчивости и откровенности, злоязычной насмеш-
ливости. Почти каждый день Кутузов навещал своего воспита-
теля и второго отца — Ивана Лонгиновича.
К той поре И. Л. Голенищев-Кутузов, уже капитан 1-го ран-
га и директор Морского кадетского корпуса, был назначен ге-
нерал-казначеем флота. Он женился на Авдотье Ильиничне
Бибиковой, сестре Васеньки и знаменитого вельможи генерал-
аншефа Александра Ильича. Прекрасная хозяйка, она самолич-
но солила грузди, квасила капусту, варила всевозможные ва-
ренья, парила, жарила, пекла,— и дом их был полной чашей. Но
не только усладительные беседы с хозяином и обильный рус-
ский стол привлекали Михаила Илларионовича. Главным, хотя
и тайным, магнитом была надежда встретить двадцатилетнюю
Катю Бибикову, сестру Авдотьи Ильиничны по отцу.
Веселая, находчивая и в то же время застенчивая брюнетка
с большими черными глазами, Катя все больше нравилась под-
полковнику. Не то чтобы он потерял голову, нет, ведь уже да-
леко не юноша. Но трезво оценивал: хороша, сметлива, даже
умна, начитанна, набожна, скромна. И если бы не тяжкое ране-
ние, которое почасту, особенно ночами, давало о себе знать
мучительными приступами, Михаил Илларионович, верно,
употребил бы все усилия, чтобы последовать примеру назва-
ного отца.
Однако, пока не пришло полного исцеления, нельзя и ду-
мать о браке. Кому в радость муж, который днем, на людях, не-
истощимо остроумен, владеет редкостной способностью пья-
нить собой других — своими занимательными рассказами и бы-
валыцинами, а оказавшись в спальне, один, не находит себе
места от головных болей и, словно лунатик, до рассвета бродит
по дому? К тому же семья Бибиковых все еще носила траур:
9 апреля 1774 года внезапно скончался Александр Ильич Биби-
ков. Безутешный отец, инженер-генерал-поручик Илья Алек-
сандрович, переживший двух жен — мать Авдотьи Ильиничны,
урожденную Писареву, и Катину мать, урожденную Шишко-
ву,— дал обет отложить на год все празднества и увеселения...
Кутузова пожелала видеть императрица. Она милостиво
беседовала с ним о военных и государственных делах и, приме-
47
тив его слабость, посоветовала ехать за границу — как для по-
правления и совершенного восстановления здоровья, так и для
того, чтобы поглядеть мир. Казначею для этого велено было
выдать тысячу червонных. Вояж предстоял интересный и дол-
гий: Германия, Англия, Голландия, Италия, Австрия...
Отправляя героя в чужие края, Екатерина говорила:
— Надобно беречь Кутузова. Он будет у меня великим гене-
ралом...
В Пруссии Михаил Илларионович на короткое время при-
соединился к свите князя Репнина1, своего бывшего началь-
ника в Польше и Молдавии.
5
Сан-Суси в Потсдаме, на виноградной горке,— второй Вер-
саль, летнее прибежище государя-философа, друга Вольтера,
писателя — автора трудов «Анти-Макиавелли» и «История
Бранденбурга», поклонника живописи, ваяния, страстного му-
зыканта. Сан-Суси означает «без забот», но рядом — военный
лагерь, где не прекращаются плац-парады, где всякая сволочь,
силой, обманом или деньгами загнанная в казарму, должна под
палкой капрала преобразиться в идеальное, вымуштрованное
до степени автомата войско, где вынашиваются новые агрессии
для приращения к королевству завоеванных земель.
Сан-Суси — доброе сердце Пруссии, откуда «Отец наро-
да» — «старый Фриц», в своей неизменной треуголке и грубом
потертом солдатском плаще, обходит, подражая отцу, благодар-
ных подданных, спорит с упрямым мельником, ветряк которого
своим скрежетом и шумом мешает королю размышлять, экза-
менует в сельской школе вместе с пастором учеников и запро-
сто пьет с бауэрами в трактире скромную «гальбу» — пол-лит-
ровую кружку пива. Сан-Суси — полигон Европы, куда, чтобы
увидеть великого полководца, со всех ее концов съезжаются ино-
странные офицеры, изумленные его действиями в трех кампа-
ниях — стремительностью передвижений войск, внезапностью
‘Репнин Николай Васильевич (1734—1801) — князь, генерал-фельдмар-
шал. В 1763—1769 гг. был послом в Польше, участник русско-турецких войн,
командовал корпусом в Молдавии и Валахии. В 1775—1776 гг. был полномоч-
ным посланником в Турции. В 1791 г. осуществлял командование над соеди-
ненной армией во второй русско-турецкой войне. В 1794 г. стал губернатором
виленским, гродненским, эстляндским и курляндским, в 1796 г.— губернатор
Риги.
48
предупреждающих ударов, сверхъестественной дисциплиной,
царящей в двухсоттысячной армии...
— Все мы ученики этого славного короля-солдата! Сейчас,
друзья, вы получите счастье увидеть его и, возможно, погово-
рить с ним!..
Генерал-аншеф Репнин, фанатически преданный Фридри-
ху II и его идеям, не уставал воспевать военный гений прусско-
го монарха. Его очень смуглое лицо с густыми красивыми бро-
вями бледнело от волнения, едва князь Николай Васильевич
вспоминал уже давний 1762 год, когда в качестве полномочного
министра российского двора в Берлине он сблизился с Фрид-
рихом и мог наблюдать его отличные воинские распоряжения
в сражениях при Рейхенбахе и Швейднице.
Кутузов почтительно внимал горячим тирадам сорокалетне-
го князя. С группой русских офицеров они стояли в мраморном
овальном зале с видом на дивный парк, уступами сбегающий к
фонтану. Здесь все напоминало о контрастах, которыми были
отмечены личность и вкусы «старого Фрица»: против мрамор-
ного Аполлона надменно вскинул мальчишеское лицо бронзо-
вый Карл XII; на нагое изваяние Венеры непроницаемо взирал
бронзовый Ришелье.
«Знаменитый французский кардинал и министр, вероятно,
олицетворяет для Фридриха II любимую мысль об абсолютной
монархии,— рассуждал про себя Михаил Илларионович.— Ну
а шведский король, безусловно, близок прусскому тем, что так
же, как и он, любил поставить на карту все. Только его карта
под Полтавой оказалась битой...»
По знаку шталмейстера прусские вельможи, генералы впе-
ремежку с философами, гости из России через приемную с ка-
мином из белого итальянского мрамора проследовали в кон-
цертную комнату. Небольшое, рассчитанное на полтора десятка
слушателей помещение казалось просторным из-за широких
венецианских зеркал, в которых отражалась зелень и вода пар-
ка — природа словно вошла сюда.
Часы в деревянном корпусе прозвенели нежной мелодией.
Четверо музыкантов заняли места. За пюпитром с черепаховой
и перламутровой отделкой встал согнутый от ревматизма ста-
рик с флейтой. Начался концерт.
Квартет был слажен, сыгран давно, надежно. Каждый слы-
шал другого так, словно одно существо пальцами, смычком,
губами производило общую гармонию звуков. Флейта короля
Пруссии нигде не нарушала этого согласия. Здесь не было по-
49
велителя народа, а был лишь такой же старательный исполни-
тель, как и виолончелист, пианист и скрипач.
— Музыка довольно изрядна... Только я не могу опреде-
лить, кто автор...— шепнул Михаил Илларионович князю.
— Это сочинение,— не без гордости отвечал Репнин,— при-
надлежит перу его величества!..
Окна в парк были растворены, и майские ароматы жасмина,
роз, сирени как бы продолжали ту же возвышенную, поэтич-
ную тему. Кутузов, который после ранения стал слышать еще
острее, чутким ухом уловил доносившиеся откуда-то издали
слабые крики о пощаде и капральскую брань: «Ферфлюхте
шайзе!»1 Очевидно, в казармах под виноградной горкой истяза-
ли провинившихся солдат...
После концерта Репнин представил Фридриху II подпол-
ковника Голенищева-Кутузова.
— Как? Вы и есть тот знаменитый русский, который выжил
после смертельной раны в голову? Юберрашенд! Невероятно!..
Острый нос и глубоко запавшие глаза с их пронизывающим
взглядом, сильная воля, несгибаемый характер, отталкивающая
внешность и явные знаки уже подкрадывающейся старческой
немощи — скручивающего суставы ревматизма,— таким запом-
нился Михаилу Илларионовичу король Пруссии.
— Мой отец,— между тем рассказывал Репнину Фридрих,—
как известно, коллекционировал великанов-солдат и изгонял
из королевства ученых и артизанов. Он распродавал вашему
императору Петру произведения искусства, собранные дедом.
Я же поступаю наоборот. Я распустил этот нелепый батальон
двухметровых верзил и приобрел во Франции драгоценные
полотна и скульптуры. Они мне не менее дороги, чем дружба с
философами. Взгляните же на них. Вот прекрасный Буше...
Вокруг короля Пруссии прыгало несколько такс, с лаем хва-
тая его за полы и обшлага мундира. Фридрих успевал погла-
дить каждую из своих любимиц, к которым прислуге было
строго наказано обращаться только на «вы»...
— Как успеваете вы, ваше величество, посреди стольких
ратных дел уделять еще непрестанно внимание прекрасному! —
восхитился князь Николай Васильевич.
— В моем королевстве гром пушек не заглушает пения
муз,— с видимым удовольствием подтвердил Фридрих.
1 Проклятое дерьмо! (нем.)
50
— Покровитель муз и великий полководец! — говорил Реп-
нин.— А ведь в ваших баталиях тоже есть скрытая красота —
красота правильности воинского искусства. Да вот хотя бы
взять сражение, где так блистательно отличилась кавалерия
генерала Зейдлица... Как оно...
— Кунерсдорф? — с самым невинным видом вставил Ку-
тузов.
Репнин улыбнулся наивной бестактности молодого офице-
ра: под Кунерсдорфом прусская машина вдребезги разбилась о
русскую стойкость. Зато Фридрих впился обжигающим взгля-
дом в Михаила Илларионовича и прочел в его реплике нечто
иное, вызвавшее досаду и боль. Не желая бередить эту застаре-
лую рану, он йочел за лучшее перевести разговор на другое.
Прусский король хорошо знал о масонских связях Репнина и
принялся расхваливать достоинства братства вольных камен-
щиков.
— Но позвольте, государь! — удивился князь Николай Ва-
сильевич.— Как же понимать тогда известное всему миру ваше
августейшее внимание к дерзкому вольнодумцу Вольтеру?
«Братья» отвергают Вольтера и его безбожное учение, как и
Вольтер жестоко высмеивает их...
— Гений в силах сочетать несочетаемое,— снисходительно
улыбнулся Фридрих.— Любовь к моему фернейскому другу не
исключает глубокого почитания мудрости масонской...
Король поднял худые старческие руки и большим пальцем
правой руки надавил на ладонь левой. Михаил Илларионович
не знал, что таким магическим жестом Фридрих II сообщил
Репнину о своей принадлежности к ложе...
Разговор о масонстве неожиданно для Кутузова был про-
должен во время их вечерней прогулки с князем Николаем
Васильевичем в аллеях дворцового парка.
— Михаил Илларионович! — по своему обыкновению слег-
ка гнусавя, говорил Репнин.— Вы чудесным провидением спа-
сены от смерти. Это не просто счастье. Это перст судьбы!..
У сорокалетнего генерал-аншефа главное — глаза: они свер-
кают то улыбкой, то гневом под темными, проведенными кра-
сивой аркой бровями, резко выделяясь на очень смуглом лице.
Князь ростом мал, суховат, изящен. В разговоре остроумен,
порой желчен, а то и гневлив. Но в близком кругу обходителен
и добр до крайности. Он удивлял Кутузова начитанностью,
редкой памятью, способностью к языкам и почти юношеской
пылкостью сердца.
51
— Я чувствую это,— невольно поддаваясь настроению собе-
седника, отвечал Михаил Илларионович.— Какая-то огненная
черта подведена под частью жизни моей. Много думал я в по-
следнее время о свободе человека...
— В чем же вы видите ответ? Неужто в сочинениях Вольте-
ра и Гельвеция? — с жаром перебил его князь Николай Василь-
евич.
— Нет! — просто сказал Кутузов.— Я прошел в юности че-
рез искус вольтерьянства. Но вижу теперь, что оно вместо ос-
вобождения принесло мне безверие. А значит, безнадежность.
Однажды, читая Вольтера, я ощутил, как рушится и уничто-
жается во мне само вещество нравственности. Он низвергает
власть земных и небесных богов. Но не замечает, что вместе с
ними низвергает и высшее существо в человеческой душе. Где
же оно?..
— Во всеобщей любви,— тихо произнес Репнин.— В мире
разлита любовь. Она соединяет нас в служении высшим идеа-
лам. Эта невидимая материя, или, лучше сказать, дух, открыва-
ет нам свет конечной истины. К ней указывает нам путь брат-
ство вольных каменщиков!
Против воли в эту минуту Михаилу Илларионовичу вспом-
нилась досужая молва, ходившая в Петербурге о Репнине: сей
умник предан масонству до глупости..,
— Простите, князь,— уклончиво возразил он.— Ведь масон-
ство, насколько известно мне, непосвященному, проповедует
идеи братства и равенства всех перед Господним престолом...
— Да, это так! — пылко подтвердил Репнин.
— И ведь не только за гробом, но и здесь, на земле,— под-
черкнул Кутузов.
— Верно. Ну и что же?
— Не понимаю, как вы, потомок святого Владимира, разде-
ляете такие взгляды...
Михаил Илларионович не досказал, а лишь подумал о высо-
комерном аристократизме князя Николая Васильевича. На-
ходясь в Польше, в ранге полномочного министра, Репнин от
чистого сердца недоумевал, почему русское правительство
должно заботиться об иноверцах в этом краю, раз среди мест-
ных православных нет дворян...
Смутно белели в полумраке, на фоне черно-зеленых кущ,
античные богини и герои. Мраморные тела их теперь, в таин-
стве нисходящей ночи, казались живыми. Словно откуда-то
52
издалека доносился глуховатый голос князя Николая Василь-
евича:
— Я нашел в сем ордене источник сил для борьбы со стра-
стями и ключ от тайны бытия. А моя родословная? Да знаете
ли вы, Михайла Ларионович, что мать моя даже не дворянка,
а дочь бедного пастора!..
И Репнин стал рассказывать о том, как его отец в молодости
находился в Ливонии и жил на квартире у бедного сельского
пастора Поля, как он подружился с ним и стал ухаживать за его
дочерью, как их взаимное расположение не укрылось от верно-
го дядьки, который и уведомил обо всем генерал-фельдмарша-
ла князя Аникиту Ивановича1.
— Дед получил письмо и немедля собрался в дорогу,— тихо
говорил Репнин.— Немало удивил он моего батюшку приездом.
Отец поведал о службе, о знакомых, упомянул и пастора. «А что
ж ты молчишь об его дочери? — спросил дед.— Разве не прав-
да, что ты ей занят?» Батюшка был сконфужен и сознался, что
она ему действительно нравится. «Ты думаешь на ней женить-
ся?» — спросил опять дед. Он уверял его, что не забывал никог-
да, до какой степени подобная женитьба для него невозможна.
«Как? — крикнул дед.— Ты не хочешь жениться и пользуешь-
ся гостеприимством и доверием отца девушки, чтобы вскру-
жить ей голову и запятнать ее честное имя? Нет! Этому не бы-
вать! Я требую, чтобы ты назавтра же сделал ей предложение...»
— Князь Аникита Иванович был истинный воспитанник
прямодушного Петра Великого! — с искренним восхищением
отозвался Кутузов.— Какой это прекрасный урок на все вре-
мена!
— И урок для меня тоже,— тихо молвил Репнин.— Я хочу
попросить вас: прочитайте сию книгу.— Он вынул из кармана
камзола маленький томик.— Возможно, она откроет вам на
многое глаза...
6
«Итак, достижение премудрости, искусства и добродетели
есть первая цель, к которой истинный свободный каменщик
стремиться должен. Но какую премудрость, думаете вы, долж-
1 Репнин А. И. (1668—1726) — князь, генерал-фельдмаршал, сподвиж-
ник Петра I, участник Северной войны. В 1724—1725 гг.— президент Военной
коллегии.
53
ны мы стараться приобретать? Ту ли, которую обыкновенно
находим в чадах мира, которая учит стремиться к владычеству,
богатству, пред другими величаться, ненавидеть добродетель,
любить те же пороки, искать пышности и почестей, не хотеть
сносить ради Господа никакого поношения и гонения, следова-
тельно, служить миру, плоти и диаволу более, нежели Богу,
и предпочитать их Христу?
Нет! Это не та Премудрость, к которой мы стремимся, ко-
торую ищем, которую стараемся постигнуть и которою хва-
лимся. Наша Премудрость есть та, которая соделывает нас ча-
дами Божиими и обнадеживает нас в получении небесного
наследия. Одним словом: это та, которую просил у Бога пре-
мудрейший из Царей и с которою вкупе получил он все прочие
блаженства...»
Кутузов отложил немецкое сочинение Карла Губерта Лоб-
рейха фон Плуменека «Влияние истинного свободного камен-
щичества во всеобщее благо государств, обнаруженное и дока-
занное из истинной цели первоначального его установления».
Сильно болели глаза. Он смежил веки, осмысляя прочитан-
ное, глядя в самого себя внутренним зрением. В туманной ми-
стике и загадочных символах прозревалось нечто очень важ-
ное, хотя и ускользающее, как бы нарочито размытое. Отблеск
истины?..
В Баварии, в древнем городке Регенсбурге, Кутузов вступил
в ложу вольных каменщиков «К трем ключам».
Когда же произошло преображение и остроумный, изящ-
ный, быстронравный молодой офицер, храбрец, забияка и на-
смешник, перевоплотился в полнеющего, себе на уме молчуна,
хорошо усвоившего, помимо всего прочего, что большинство
людей ждет услышать вовсе не правды, а только того, что каж-
дый из них ждет? Когда этот задира с острым языком, не поща-
дивший самого главнокомандующего графа Румянцева, обрел
по-крыловски мудрую, хочется сказать, чисто народную хит-
рость? Иными словами, когда же он начал приобретать черты
привычного нам Кутузова?
Простодушные биографы, писавшие житие фельдмаршала
сразу после его кончины, относят перелом к результатам нази-
дательного разговора с сыном отца Иллариона Матвеевича:
54
«Дав слово отцу переменить свое поведение, он в короткий
срок сделался чрезвычайно скромен: никого не пересуждал и не
вмешивался в чужие дела. Случалось, короткие его знакомые,
желая узнать образ его мыслей о ком-нибудь, заводили разго-
вор, стараясь выведать его мнение. Кутузов тотчас переставал
об этом говорить и начинал совсем другую речь, а иногда и
прямо отзывался так: „Какое нам дело до других? Нет лучше
того, как знать самого себя...”»
Но сомнительно, чтобы это произошло именно так — по ка-
нонам сентиментального романа, завершающегося трогатель-
ным прозрением. Нет, скорее всего, резкая перемена в характе-
ре и поведении молодого офицера совпала со страшным потря-
сением — сквозным ранением в голову.
Тут, между прочим, существуют аналоги и чисто медицин-
ские, физиологические: документы сохранили, к примеру,
подробности «странного случая», приключившегося в середи-
не XIX века с неким американским шахтером-взрывником, ко-
торому пробил голову железный стержень. Шахтер остался
жив, но внезапно переменился его характер: подозрительный
скупец вдруг сделался общительным и щедрым, что называ-
ется, широкой натурой. Он стал безалаберным, бестактным,
своенравным. Так, по крайней мере, утверждает история меди-
цины.
Однако, помимо этих, быть может, несколько вульгарно-
материалистических обоснований, есть, конечно, более важные.
Духовные, нравственные.
В долгом колебании между жизнью и смертью, заглянув глу-
боко в бездну и почитаясь уже совершенно безнадежным, моло-
дой Кутузов точно вернулся с того света. И уж верно, прошел
через немыслимые страдания и недоступные нам размышле-
ния — наедине с собой, со своими мучениями. Можно только
догадываться, какие бури мыслей проносились через него, какие
небеса над ним разверзались! И интерес молодого Кутузова к
масонству не объясняется ли попыткой мысленно еще раз спу-
ститься туда, откуда он только что телесно выкарабкался?..
С тех пор и до конца дней его не оставляли страшные голов-
ные боли, напоминая о бренности всего живого и о пережитых
муках. Но в этом больном, израненном человеке кипели стра-
сти, било жизнелюбие, гедонизм, желание черпать полную
чашу бытия. Он смело шел наперекор судьбе, открывая лицо
новым испытаниям.
55
8
Профессор был тощ, уродлив, желчен. Тощ, потому что об-
щался только с книгами и разъятыми трупами. Уродлив, ибо
это надежно охраняло его от житейских соблазнов. Желчен —
от излишества знаний.
Знаменитый хирург и патологоанатом, он защищал в Ант-
верпенском университете диссертацию, посвященную ранени-
ям, которые случаются на войне. В ученом труде, между про-
чим, доказывалось, что рана, которую будто бы, как говорили,
получил русский офицер Кутузов, есть не что иное, как сказка.
Потому что с такой раной трудно остаться в живых и уж совер-
шенно невозможно сохранить зрение.
Михаил Илларионович отправился слушать профессора.
Позади были Сан-Суси, Пруссия, встречи с Фридрихом II,
германские княжества, Австрия, Вена, где Кутузов познакомил-
ся со знаменитыми полководцами Лаудоном и Ласси. Давно
уже расстался он и с Репниным, который был назначен чрезвы-
чайным и полномочным послом в Оттоманскую Порту и отбыл
в Константинополь. И уже масонские идеи, еще недавно казав-
шиеся столь привлекательными, вызывали теперь сомнения.
Он начал разочаровываться в них, как ранее разочаровался в
мнимой смелости вольтерьянства, за которой не нашел ничего,
кроме убогого безверия.
«Правду сказать, требуя безусловного равенства, масоны
восстают против основ самой Природы,— размышлял он, сидя
в средневековой аудитории, посреди рогатых париков и длин-
ных мантий.— Именно Природа создала людей неравными. Что
делать, если один рождается пригож, а другой дурен собой; тот
здоров, а этот болезнен и хил; кто-то удачлив, а кто-то невезуч.
Уж не говоря о том, что иной с колыбели богат и знатен, а иной
беден и безроден. Неравенство воистину правит миром. Ум и
глупость, талант и бездарность, красота и уродство, сила и сла-
бость, благородство и коварство — разве не столкновение их
только и приводит в движение все сущее! Кто же, какой умник
возьмется уравнять все и вся? Ведь сама Природа возразит на
это и найдет тысячу способов, чтобы опровергнуть неосторож-
ного смельчака!..»
Сухой, как шелестящий пергамент, голос профессора, гово-
рившего по-немецки, назвал его имя. Кутузов очнулся. Ученый
грозно увещевал лгунов, распространяющих небылицы про
русского офицера.
56
Едва стихли рукоплескания, Михаил Илларионович подо-
шел к просвещенному науками мужу и сказал ему перед всей
аудиторией:
— Господин профессор! Вот я здесь! И я вас вижу!..
9
Когда в далекой Бугульме, посреди решительных действий
против скопищ Пугачева, скончался генерал-аншеф Александр
Ильич Бибиков, Екатерина II осыпала семейство покойного
своими щедротами. Вдова Анастасия Семеновна получила две
с половиной тысячи душ в Белоруссии; старший сын Павел
Александрович был произведен в полковники и назначен к го-
сударыне флигель-адъютантом; другой — десятилетний Алек-
сандр — произведен офицером в гвардию; дочь Аграфена стала
фрейлиной.
В своем горе Анастасия Семеновна была столь безутешна,
что не могла расстаться с дочерью и, поблагодарив императри-
цу за оказанные милости, испросила у нее разрешения оставить
Груню при себе. Это было первым нарушением строгого стату-
са: до тех пор фрейлины непременно должны были жить в Зим-
нем дворце. Впрочем, Аграфена неукоснительно являлась на
положенные дежурства при особе государыни.
Время все лечит. Родные не забывали Анастасию Семенов-
ну в ее несчастье. Частыми гостями были у нее Авдотья Ильи-
нична с Иваном Лонгиновичем, уже вице-адмиралом. Приез-
жая в Петербург из полевых войск, Анастасию Семеновну на-
вещал младший деверь — боевой офицер полковник Гаврила
Ильич. Но особое оживление приносил с собой Васенька, Ва-
силий Ильич Бибиков,— франт в раззолоченном кафтане, так
и сыпавший забавными историями, эпиграммами, цитатами из
модных комедий. Дела его шли блестяще. За участие в пере-
вороте 28 июня он получил 600 душ и звание камер-юнкера.
Сама государыня, видя его страсть к театру, поставила Василия
Ильича во главе управления русской труппой. И уже гремели
овации в обеих столицах в честь написанной им пьесы «Лихо-
имец».
Постепенно в большом доме Бибиковых вновь стала соби-
раться молодежь, зазвенел смех, зазвучала музыка. Кутузов
пользовался любой возможностью, чтобы встретиться там с
двадцатитрехлетней Катей, которая дневала и ночевала у не-
вестки и относилась к осиротевшей Груне не как к племяннице,
57
а скорее как к младшей сестренке. Да они и выглядели точно
сестры, когда, уединившись в светелке, исповедовались друг
дружке, обсуждали свои сердечные дела: у каждой уже был
суженый.
Что до Кати, то тут все было ясно и просто: ее любви ничто
не препятствовало. Ивану Лонгиновичу и Авдотье Ильиничне
не пришлось даже убеждать престарелого Илью Александрови-
ча в том, что именно Кутузов ниспослан небесами для его млад-
шенькой.
Главу рода Бибиковых, давно уже не выходившего из дому,
навестил, на правах будущего свекра, и Илларион Матвеевич.
Старики были знакомы много лет. Они вместе некогда стро-
или укрепленную Украинскую линию. Оба были вдовы. Оба
обласканы Екатериной II: Илья Александрович в начале ее цар-
ствования был назначен начальником Тульского оружейного
завода с производством в генерал-поручики; Илларион Матве-
евич получил в 1765 году орден Святой Анны 1-й степени, а за-
тем, когда завершилось строительство Екатерининского канала,
государыня подарила ему богатую золотую табакерку с брил-
лиантовой осыпью. Правду сказать, боевых заслуг было по-
больше у Бибикова; он отличился еще в Семилетнюю войну,
в битве при Кунерсдорфе, а при осаде Кольберга с успехом
командовал всей кавалерией.
Теперь оба находились в отставке; оба были не просто ста-
ры, а дряхлы: Илье Александровичу шел семьдесят девятый
год, а Иллариону Матвеевичу — восемьдесят третий.
Все шло к скорой свадьбе, и Катя примеряла уже подвенеч-
ное платье.
Совсем иные волнения мучили юную Груню Бибикову.
На одном из придворных балов она увидела статного кра-
савца — адъютанта светлейшего князя Потемкина Ивана Рибо-
пьера. Он приглянулся ей; она была им тоже замечена. Офицер
стал появляться у Бибиковых, и уже все примечали, что они с
Груней неравнодушны друг к другу. Против брака, однако, вос-
стала надменная Анастасия Семеновна, урожденная княжна
Козловская.
Не только страх, что дочь отдалится от нее, был тому причи-
ной. Родниться с чужеземцами в то время не любили. А тут еще
по городу поползли слухи, будто Рибопьер — это французский
парикмахер Пьер Рибо, переменивший порядок имени и фами-
лии, чтобы скрыть свое плебейское происхождение, и очаровав-
58
ший смазливой внешностью фрейлину Бибикову, дочь досто-
славного вельможи Александра Ильича...
— Катенька, это гнусный поклеп! — горячо говорила Агра-
фена своей тетке-подружке.
— Ах, Грунюшка! — весело отвечала невеста Кутузова.— Да
ежели кого полюбишь по-настоящему — не поглядишь ни на
его происхождение, ни на звание...
— Но он никакой не парикмахер!
— Ей-ей, уж лучше умный и пригожий парикмахер,— засме-
ялась Катя,— чем какой-нибудь завитой парикмахером кочан
капусты на плечах с золотым эполетом! Разве Руссо перестал
быть великим только оттого, что он сын часовщика, а в молодо-
сти был лакеем?..
Екатерина Бибикова отличалась некоторой сентименталь-
ностью и обожала книгу Руссо «Эмиль, или О воспитании», где
воспевались простые, естественные чувства и бичевался свет с
его растлевающим влиянием.
— Однако мой избранник хорош и душой, и лицом, и про-
исхождением...— в сердцах, словно отвечая своим обидчикам,
рассуждала Аграфена.— Он — швейцарец, из древней эльзас-
ской фамилии. Вместе с князем Юсуповым и графом Апракси-
ным учился в Тюбингском университете. Сам Вольтер, близ-
кий друг отца его, дал ему рекомендательное письмо к госуда-
рыне Екатерине Алексеевне. Каково после этого выслушивать
злобные наветы наших кумушек!..
— Подожди! Никак, колокольный звон! К чему бы это? —
перебила ее тетка.
Девушки прислушались. Да, медленный и тяжкий, над сто-
лицей гудел медный перезвон. Груня подбежала к закрытому
по-зимнему окну и отворила фортку. Вместе с гулом колоколов
ворвался резкий весенний ветер и холодным дождем прошел по
лицам. Внизу гулко стукнула дверь. Мягкий баритон, от кото-
рого захолонуло Катино сердце, мог принадлежать только Ку-
тузову.
Он и предстал перед девушками, но в каком виде! Вода тек-
ла с треугольной шляпы, вымок парик, мундир и плащ.
— В городе наводнение! — радостно глядя на невесту, объ-
явил Михаил Илларионович.— Нева затопила улицы. Повсю-
ду гуляет волна.
— У меня же сегодня дежурство в Зимнем дворце! — вспо-
лошилась Аграфена.
59
— А как вы добрались? — с удивлением спросила Катя Ку-
тузова.
— На лодке. Я ведь воспитывался в доме адмирала...
— Она будет и моим экипажем! — решительно заявила Аг-
рафена.— Я не могу себе позволить пропустить дежурство при
ее величестве!
Не помогли никакие увещевания. Груня села в утлую посу-
дину. На носу примостился лакей с фонарем. Два гребца удари-
ли веслами по воде, и лодка скрылась среди мрака и плеска.
Глядя вслед исчезающему пятнышку света, Кутузов сказал:
— Настоящая дочь непреклонного Александра Ильича!
Впрочем, во всех вас бибиковская кровь.— Он прямо на крыль-
це, под сеющим дождем, обнял зардевшуюся невесту.— Моя
ненаглядная Катенька! Я приехал сообщить тебе, мой свет, что
родители наши назначили свадьбу на двадцать седьмое апреля...
Летом 1777 года Кутузову предстояло отправиться на юг
России, под начало уже знаменитого генерал-поручика Алек-
сандра Васильевича Суворова, командующего войсками в Кры-
му и на Кубани.
Глава вторая
ПОД КРЫЛОМ СУВОРОВА
1
В своем военном лагере, близ Карасу-Базара, Суворов со-
брал полковых начальников, чтобы обсудить с ними положение
в Крыму.
По Кючук-Кайнарджийскому миру Турция обязалась при-
знать независимость Крыма; кроме того, русские получили
ключи от полуострова — Еникале, Керчь и Кинбурн. Теперь
зависимость Крыма от Порты выражалась лишь в том, что та-
тары должны были принимать из Константинополя судей и
чеканить монету с именем султана. Однако крутые меры хана
Шагин-Гирея, стремившегося ввести преобразования на евро-
пейский лад, вызвали подогретое духовными фанатиками вос-
стание. Оно было подавлено, в Крым вошли русские войска.
Тогда и было решено, чтобы ослабить ханство экономически,
вывести в Россию христиан — преимущественно армян и гре-
ков. Всего из Крыма в Азовскую губернию было переселено
31 098 душ обоего пола.
60
Это вызвало ярость дотоле верного России Шагин-Гирея.
Ведь в руках христиан находились и промыслы, и садовод-
ство, и земледелие, и рыболовство. Короче, все, что составляло
главные статьи его доходов. Вывод в Россию армян и греков
подрывал и без того непрочный ханский престиж в глазах под-
данных и доказывал его бессилие. В татарской верхушке вновь
поднялось глухое брожение. Одновременно турки направили к
Крыму огромный, в сто семьдесят вымпелов, флот, который
оцепил часть полуострова, держась ближе к Кафе, то есть к
Феодосии. Неспокойно было и на Кубани, где агитаторы из
Оттоманской Порты подговаривали восстать ногайцев и татар,
а набеги немирных черкесов не раз застигали русские посты
врасплох...
Суворов, легкий, стремительный, в распахнутом солдатском
мундире, быстро расхаживал по палатке перед сидящими офи-
церами. В голубых глазах под высоко поднятыми бровями —
озабоченность и строгость. На мундире — лишь один крест
Святого Георгия 2-й степени.
— Ключ вредностей,— отрывисто говорил он,— скоропос-
тижность без должных размышлений! Сила — в дружелюбии.
А не в угрозах, недопущениях, насилиях. Низко то и вредно!..
Полковник Кутузов только что вернулся из полугодового
отпуска, предоставленного ему для женитьбы. Екатерина Иль-
инична, его ненаглядная Катюня, приехала вместе с ним. Они
ожидали ребенка, и Михаил Илларионович волновался, как бы
беспокойная обстановка не отразилась на Катюнином здоровье.
Однако сама Екатерина Ильинична решительно заявила, что
желает разделить все тяготы его походной жизни.
«Да, бибиковская кровь у них у всех одна»,— повторял себе
Кутузов.
Но если на сердце у Михаила Илларионовича было тревож-
но, то у его любимого начальника настроение вовсе никуда не
годилось. Очень мнительный и самолюбивый, Суворов рвался
прочь из Крыма, терзая себя действительными и мнимыми не-
приятностями.
Правду сказать, неприятностей хватало.
Мучило двоеначалие. Как командир корпусов в Крыму и на
Кубани, генерал-поручик подчинялся одновременно и мало-
российскому генерал-губернатору, и главнокомандующему
войсками на юге России генерал-фельдмаршалу Румянцеву-
Задунайскому, и генерал-губернатору Новороссии, и президен-
ту Военной коллегии князю Потемкину. Оба вельможи едва
61
терпели друг друга и с удовольствием ставили один другому
палки в колеса. Если Потемкин требовал вывода из Крыма хри-
стиан, то Румянцев открыто выступал против этой затеи, не
видя в ней ровно никакого проку.
Прямодушному Суворову невыносимо было находиться
между двух огней. И каких жарких! Граф Петр Александрович
из своего имения Вишенки допекал его ордерами, которые не-
редко во всем противоречили распоряжениям светлейшего кня-
зя Григория Александровича. А ведь Потемкин ныне в таком
фаворе у государыни, какого не знавал и сам граф Григорий
Григорьевич Орлов!..
И тут на тебе — неповиновение Шагин-Гирея, который де-
монстративно покинул Бахчисарай и грозился отправиться в
Петербург с жалобой на имя государыни. Вот они — когти хан-
ского мщения!
Все ненадежно, сил мало. Даже генералов под рукой нет; все
отсиживаются в отпусках. Единственный генерал-майор Ви-
кентий Викентьевич Райзер, отправленный командовать кор-
пусом на Кубань, и тот уже успел наделать нелепых оплошно-
стей сверх меры.
И это еще не все. В Полтаве маются в горячке жена Суворо-
ва Варвара Ивановна и трехлетняя дочурка Наташенька.
Впрочем, ни Кутузов, ни сидящий рядом с ним командир
полтавских пикинеров Андрей Яковлевич Левалидов, ни ос-
тальные офицеры даже не подозревали, что на душе у Алек-
сандра Васильевича скребли кошки. Суворов говорил, как все-
гда, убежденно, страстно, непререкаемо:
— Между тем хан тайно заводит тринадцать тысяч войска.
Зачем ему столь много? Отвечаю. Он теперь раздражен против
всех русских!..
— Мы готовы дать отпор, ваше превосходительство! — вста-
вил пятидесятилетний ветеран, начальник Екатеринославско-
го полка пикинеров Деев.— Держим порох сухим...
Деев, не дурак выпить, или, как говорили тогда, протащить,
горлан и забияка, был, впрочем, как примечал Кутузов, дель-
ный и храбрый офицер.
Суворов, казалось, ожидал его реплики.
— Вот-вот! Турки спят и видят, дабы мы дали отпор. То
есть ввязались в потасовку,— отрезал он.— Что же делать над-
лежит? Удвоить, нет, утроить осторожность! Тут надобен муд-
рый советчик. А как я примечаю,— генерал-поручик погрозил
Дееву сухоньким пальцем,— иные из полковых начальников
62
ищут советчиков более в стакане пунша, чем в печатной мудро-
сти. Боюсь, что кое-кто грамоту и вовсе позабыл. И посему ре-
комендую в ней поупражняться. Хотя бы на сей книжице...
Суворов подбежал к походному столу и поднял руки, держа
в каждой по небольшому томику.
— Вот, внимайте! «Деяния господина Ионафана Вилда ве-
ликого» — сочинение господина Филдинга...— Он отложил
один томик, а в другом нашел закладку: — «Врагу не должно
никогда прощать, но и во мщении своем поступать с осторож-
ностью и оное отсрочивать чаще до самого удобнейшего време-
ни с довольным предрассуждением следствий». Лукав великий
Ионафан. Лукав, но и мудр!..
Генерал-поручик изложил затем подробную диспозицию на
ближайшие дни для каждого из полков, удостоверился, что все
понято верно, и, прощаясь, сказал:
— Господина полковника и кавалера Голенищева-Кутузова
прошу остаться...
Несколько месяцев совместной службы убедили Суворова,
что Михаил Илларионович не просто храбрый и надежный
офицер, но еще и искусный дипломат.
— Его светлость Шагин-Гирей в раздражении убежал из
престольного своего города. Он ночует то в Эски-Крыму, то в
Кафе, то в чистом поле,— без околичностей заговорил генерал-
поручик, когда они с Кутузовым остались одни.— Нужно убе-
дить его присутствовать в собственной столице и управлять
врученными ему Богом народами!..
— Александр Васильевич! А что же господин резидент? —
осведомился полковник.
— Хан после неоднократных отказов принял Константино-
ва. Но, кроме обычных пустых учтивостей, ничего молвить не
соизволил...
Суворов не договорил того, что было хорошо известно им
обоим. Конечно, резидент при бахчисарайском дворе Андрей
Дмитриевич Константинов Шагин-Гирея хорошо знает, вмес-
те с ним жил в Полтаве (где, кстати, крестил дочь Александра
Васильевича — Наташу). Все обычаи татар, как и их язык, ему
ведомы. Он умеет с ними ладить. Да уж больно склонен к коры-
сти — в компании с калужским купцом Прокофием Хохловым
тайно участвует в откупах, получает дутые векселя и вообще
замечен в замашках к бесстыдному обогащению. Это сильно
роняло его в глазах прямодушного Шагин-Гирея.
63
— В общем, Михаила Ларионович, прояви свое искусст-
во! — совсем дружески напутствовал Суворов полковника.—
Сейчас это, право, гораздо важнее выигранной баталии...
2
Кутузов нашел Шагин-Гирея на берегу речки Салгир, по
дороге из Бахчисарая в Ак-Мечеть. Хан вышел из своей поход-
ной юрты в окружении бешлеев — постоянной гвардии, кото-
рая была организована на европейский образец и одета в зеле-
ные мундиры и кивера. Сам Шагин был высок, строен и не но-
сил бороды. Он стоял спиной к Кутузову у оседланной гнедой
лошади.
«Ах, какой конь! — позавидовал невольно Кутузов.— Чис-
токровный араб!»
Михаил Илларионович спрыгнул с лошади и представился,
стараясь подражать восточной высокопарности:
— Великому правнуку сотрясателя вселенной Чингисхана,
светлейшему принцу и капитану лейб-гвардии Преображенско-
го полка, повелителю Крыма полковник и кавалер Голенищев-
Кутузов челом бьет!
Шагин-Гирей даже не обернулся на голос. Он взялся за лу-
ку расшитого жемчугом седла и вставил левую ногу в стремя.
«Грубости татарские надо презреть...» — вспомнил Михаил
Илларионович совет Суворова.
Баскак в красной шапке посмотрел на русского офицера и
прошептал что-то хану. Кутузов расслышал лишь два слова:
«кюр-багадур» — «кривой богатырь». Так татары прозвали
Михаила Илларионовича, уважая его храбрость, после ранения
у Алуштинской пристани.
Уже собравшийся взлететь в седло, Шагин вынул из стреме-
ни ногу в мягком сапоге и резко, точно птица, повернул голову.
Он встретил Кутузова открытым взглядом узких зорких глаз.
«Да, это настоящий сокол,— подумал Михаил Илларионо-
вич.— А ведь „шагин” и означает по-татарски „сокол”...»
Хан сделал несколько шагов навстречу Кутузову и загово-
рил так горячо и быстро, что толмач в высокой чалме едва ус-
певал переводить:
— Я воле монаршьей не противлюсь. Все сделал, что от
меня долг потребовал. Но что теперь? Шайтанга! Неприятели
мои утешены моим несчастьем. В укоризну они будут вечно
64
смеяться надо мной. У меня все отнято. Одна надежда — ми-
лость государыни...
— Ваша светлость! — вкрадчиво возразил Кутузов.— Мне
хорошо ведомо, сколь неприятны вам обычаи рабства...
— Это так, эджегет орус — русский джигит! — твердо отве-
тил Шагин-Гирей.— И, видит Аллах, я старался во всем просве-
щать моих не всегда благодарных подданных...
Михаил Илларионович невольно подумал о тех временах,
когда предки этих татар уводили из Руси в полон — на беспро-
светные муки — целые селения и города.
— А кем, как не рабами,— еще мягче сказал он,— пребыва-
ли доселе христиане в Крыму? И разве не попирались их пра-
ва и достоинство?..
Хан молчал. Быть может, он думал о том же, что и русский
полковник. Шагин смотрел себе под ноги, и только желваки,
ходившие на красивом смуглом лице, выдавали его волнение.
— Ваша светлость! — нарушил молчание Кутузов.— Друг
ваш и доброжелатель, а мой начальник — генерал-поручик Су-
воров просит вас во имя мира и спокойствия в Крыму не поки-
дать своих владений.
Шагин-Гирей резко поднял голову и снова посмотрел пол-
ковнику прямо в глаза.
— Хорошо! — наконец молвил он.— Вы можете передать
Суворову, что я ожидаю его в Бахчисарае.
Хан слегка наклонил голову и пошел к своим бешлеям. По-
клон ответный пришлось отдавать удаляющейся спине. «Горд,
горд. Как все восточные люди»,— сказал себе Михаил Иллари-
онович.
Он ехал в русскую ставку дивной горной дорогой. Дубовый
лес подымался темно-зеленой шапкой. Показался армянский
монастырь — низкое саманное строение на бугре, брошенное
монахами. Михаил Илларионович размышлял о судьбе этой
земли, о бесконечной череде сменявших друг друга народов.
Сарматы, тавры, скифы, гунны, греки, римляне, генуэзцы, ар-
мяне — чья только нога не ступала тут! Страстно любивший
историю, Кутузов объездил весь Крым — от древнего Пантика-
пея до Херсонеса. Татары топтали эту землю, не подозревая,
какие сокровища таятся под их бедными жилищами. Заросли
и потрескались мраморные бассейны, равнодушный топор об-
рушивался на безмятежных эллинских богов, и гортанный
крик муэдзина раздавался там, где некогда звучал язык Демос-
3 № 3445
фена и Гомера... Горы незаметно переходили в долины, кругом
простирались теперь брошенные, дичающие сады и виноград-
ники: лихие наездники и превосходные пастухи, татары, с ухо-
дом христиан, не могли освоить их вековые ремесла...
Справа зеленой стеной уходило к горизонту море. Как и эти
вечные горы, равнодушное к людям и их истории, оно бугри-
лось от ветра. Ни чаек, ни дельфинов. Лишь буревестник, или
глупыш, носился над водой...
Михаила Илларионовича нетерпеливо ожидал в ставке Су-
воров. Выслушав доклад полковника, он сказал:
— Помилуй Бог! Рад! Рад! Не ошибся в выборе. И чует мое
сердце, мы еще славно послужим вместе...
Предчувствие на сей раз, кажется, обмануло полководца.
10 марта 1779 года Оттоманская Порта признала наконец неза-
висимость Крыма. Екатерина II обязалась вывести из ханства
русские войска и упразднить Кубанскую укрепленную линию.
В следующем, 1780 году Суворов отправился в Астрахань для
подготовки военной экспедиции за Каспий.
Кутузов со своим полком вступил под начальство генерал-
поручика графа де Бальмена, с которым участвовал в штурме
Бендер.
— Господа, господа! — горячился молоденький подпоручик
Хвостов.— А когда же снова за дело? Как бы не заржаветь!
Право, от нетерпения могу захворать или с курка спрыгнуть!..
Выдался день, посреди учений и боевых эпизодов, когда
надлежало и отдохнуть: собраться и порассуждать.
Бригадир Голенищев-Кутузов, сидя посреди офицеров Лу-
ганского и Екатеринославского полков, только усмехался пылко-
сти своего подчиненного. У подпоручика от волнения проступил
вишневый румянец. А может быть, виною всему был пунш, от
двух стаканов которого захмелел с непривычки юноша?
— Где же наш достопочтенный Андрей Яковлевич Левани-
дов? — спросил Кутузов у своего соседа, начальника екатери-
нославцев полковника Деева.— Отчего он опаздывает?..
Деев был уже, как говорили тогда, под каплей и не без весе-
лости отвечал Михаилу Илларионовичу о приятеле-командире:
— Учтите, что Полтавским полком командует вовсе не Анд-
рей Яковлевич, а его высокоблагородие Марфа Никитична.
Я ведь помню Леванидова еще холостым, только произведен-
66
ным в офицеры. А до своего чина он выслужился из унтер-офи-
церских детей...
— Очень уважаю таких командиров,— вставил Кутузов.—
Они познали соленую солдатскую нужду. Самые надежные
воины!..
— И вот, Михайла Ларионович, когда получил он офицер-
ский чин, встретилась ему в Тамбове купеческая дочь. Девка
свежая, нежная. Сущий розан! А от казарменного нашего мо-
лодца, нечего греха таить,— тут Деев подмигнул Кутузову,—
ужас как несло порохом и сталью!
Но девица тотчас поняла, с кем ей рок сулил жить. Сперва
окрутила героя. А потом умно и осторожно обошла в богатыр-
ской натуре центр и фланги. Подметила слабую сторону, атако-
вала, да так в дефилеи прижала молодца, что он и не спохватил-
ся, как на победоносный штык его повесила чепчик. И теперь
все зависит от резолюции Марфы Никитичны...
— Это путь многих,— миролюбиво молвил Кутузов.— Пред-
ставьте, полковник, и я — правда, лишь вне боя — чту своим
командиром Катерину Ильиничну...
Он гордился своей женой, которая с трехлетней Парашень-
кой сопровождала его во всех испытаниях.
— Ваша Катерина Ильинична само совершенство,— сказал
худощавый, похожий лицом на монаха майор, однофамилец
Кутузова Алексей Михайлович, самый близкий ему в полку
офицер.
«Да, странно видеть майора,— подумалось Михаилу Илла-
рионовичу,— который днем командует эскадроном, рыщет по
полям с пикинерами, рассеивает возмутившихся татар и ногай-
цев, нимало не заботясь о том, что ему могут отсечь башку, а ве-
черами, у своего полкового начальника, рассуждает о правиле
римского стоика Эпиктета: „Глупо прилепляться к вещам, от
нас не зависящим...” Однако ведь прилепился — искренне, ду-
шевно — к семье Голенищевых-Кутузовых!»
— А вот и Андрей свет Яковлевич! Легок на помине! — вос-
кликнул Деев.
Огромный и уже седой полковник с серебряным одинцом1 в
ухе подходил к ним, надувая щеки, словно играл сам себе
встречный марш. Он втиснул большое свое тело между двумя
Кутузовыми и, широко, по-детски улыбаясь, сказал:
1 О д и н е ц — мужская серьга-одиночка, обычно холопья серьга.
67
— Хочу загадать желание. Чтобы вам, Михайла Ларионо-
вич, была самая приятная весточка.— Леванидов сунул ручищу
за отворот белого легкоконного мундира и вынул узкий кон-
верт.— Я получил из Петербурга почту. С надежной оказией,—
подчеркнул он.— И там письмо на ваше имя...
Кутузов тут же, за столом, пробежал послание дорогого
Ивана Лонгиновича. Бог мой! Несчастье стряслось, и с кем —
с племяшом Екатерины Ильиничны! Флигель-адъютантом го-
сударыни й любимцем наследника Павлом Бибиковым! Вели-
кий князь Павел Петрович путешествовал в это время за гра-
ницей под именем графа Северного. Как писал Иван Лонгино-
вич, великий князь поручил Бибикову сообщать ему обо всем
важном. И вот рижский губернатор Броун перехватил тайную
депешу Павла Бибикова, резко порицающую действия Потем-
кина. Она была спрятана в подошве сапога у бибиковского адъ-
ютанта д’Огерти. Павел Александрович брошен в Петропавлов-
скую крепость...
«Вот она, столичная жизнь! — сокрушенно размышлял Ку-
тузов.— Быть близко к трону и остаться необожженным! Воз-
можно ль сие? Да и нужно ли теперь расстраивать Катеньку?
Ведь она на сносях. Не ровен час, выкинет! Нет, уж лучше не
буду ничего говорить...»
— Ну как, Михаила Ларионович? Вижу, вижу по лицу, что
вы довольны письмом,— все еще улыбаясь, молвил Леванидов.
— Угадали, Андрей Яковлевич,— ответил Кутузов, пряча
конверт.— Спасибо! Очень удружили!
Обрадованный, что оказал услугу всеми любимому бригади-
ру, Леванидов принялся вспоминать недавние эпизоды русско-
турецкой кампании. Рассказы трогали полковых командиров.
Судьба сводила Кутузова с Леванидовым и Деевым не раз —
под знаменами генералов Панина, Эссена, Бауэра, Текелли,
Вейсмана. Андрей Яковлевич с жаром говорил о Вейсмане,
о его походе за Дунай и взятии крепости Исакча, о сражениях
у Карасу и Гуробала.
— Его называли Ахиллом русской армии...— вспомнил
Михаил Илларионович.
— А вы знаете, господа, что в гибели его косвенно повинен
Репнин? — спросил Деев.— От графа Румянцева предписано
было князю Николаю Васильевичу идти на помощь Вейсману.
Но тот не успел подкрепить генерала. Вейсман пал на поле сра-
жения. Как рассказывают, главнокомандующий тогда сгоряча
написал Репнину: «Прибавляйте силы вашему ползущему кор-
68
пусу. Если бы вы это сделали при Минихе, вас повесили бы! Не
подумайте, что я не могу сделать подобного. Но мое великоду-
шие вас прощает...»
— Так ли это? — заметил Кутузов.— Впрочем, чего только
не нагородит молва! Тем паче что Репнин, мне помнится, к то-
му времени отбыл из армии. Когда случилось несчастье с Вейс-
маном, там находился его брат — князь Петр Васильевич...
— Но вот вам случай из первых уст,— перевел разговор сло-
воохотливый Леванидов.— Моему тестю, купцу Михайлову,
случилось быть в Крыму, как раз накануне турецкой кампании,
с товарами. Однажды слышит он на берегу шум и крики. Гля-
дит, под наблюдением хана крымцы выгружают пушки, достав-
ленные турками. Хан Сагиб-Гирей и говорит тестю: «Это все
вам гостинцы готовятся». Узнаете, дескать, почем фунт лиха.
Тот, ничего не отвечая, начал мерить пушки пядью. Хан уди-
вился: «На что ты пушки меряешь?» «Да на то,— объясняет
тесть,— чтоб узнать, улягутся ли они на наши сани, когда при-
дется нам их к себе отвозить». Хан ну плеваться, ну плеваться...
Шум в прихожей прервал веселую беседу. Забрызганный
грязью курьер с пакетом встал в дверях. Как старший в чине,
Кутузов вскрыл пакет.
— Приказ графа де Бальмена! — громко сказал он.— В Кры-
му волнения. Шагин-Гирей бежал под защиту русских штыков.
В поход!
Татарская конница шла с большой смелостью, в две толпы.
На прекрасных лошадях и в ярком убранстве всадники показы-
вали свои проворство и ловкость, а громким «Алла!» старались
вселить в противника страх. Подъехав на ружейный выстрел к
луганцам, они произвели сильную стрельбу и с криком пусти-
лись в атаку.
Кутузов, при распущенных полковых знаменах, просил пики-
неров атаковать врага храбро и не устыдить своего начальника.
— Во всех опасных случаях я буду неотлучно с вами! — за-
кончил он короткое напутствие.
— Умрем или составим тебе славу! — раздалось из рядов.
Бригадир обнажил саблю:
— Вперед! Ступай!..
Луганцы в лаве ударили на толпы татар. В бешеном беге все
смешалось — слышался только конский топ, лязг металла, ред-
69
кие вскрики. В грудь бригадира уперлась трость с железным
наконечником, но он саблей успел отбить удар копья.
Татары выдержали первый натиск и не обратились, как бы-
вало не раз, в бегство. Бой шел уже между всадниками или не-
большими группами. Дрались молча, яростно. Кутузов увидел
неподалеку юного подпоручика Хвостова.
Он только что сразил одного всадника, как другой наскочил
на него сбоку. Хвостов ударил его дротиком, но сделал промах:
попал только в толстый халат, который пробил. Татарин оста-
новил свою лошадь и громко кричал: «Алла!» Хвостов, видимо
сам не понимая зачем, также остановился. Дротик его торчал в
халате врага. Подпоручик искал рукой саблю, но не мог найти
ее и оробел. Когда Кутузов подскакал к ним, татарин уже вы-
тащил кинжал. Бригадир выхватил пистолет и разрядил в него.
Тот закричал хоть и сильным, но умирающим голосом, а Хво-
стов, оставя свой дротик, отъехал немного в сторону и вдруг
громко воскликнул:
— Владыко великий! Спаси меня и всех христиан от войны!..
Бой между тем клонился на пользу русских. Татары пооди-
ночке отрывались от сражающихся и скакали в степь. Еще уси-
лия — и они повалили массой. Русские, согласно приказу, не
преследовали крымчаков: их задача была устрашить, а не ис-
требить восставших. Два пикинера несли на палатке молодого
подпоручика с бледным, словно мел, лицом. Кутузов узнал
Хвостова, невольно вспомнив недавнюю вечеринку.
— Ранен? — спросил он.
— Убит, наповал убит, ваше высокородие,— торопливо,
с виноватой интонацией сказал один солдат.
— Он сперва испужался чегой-то,— добавил второй.— А по-
том как мырнул в самую толпу. Тут его, сердешного, с трех сто-
рон взяли в пики...
«Поторопился с курка спрыгнуть!» — подумал Михаил Ил-
ларионович. Он снял шапку, помолчал несколько секунд, а за-
тем громко произнес спокойным командирским голосом:
— Господа эскадронные командиры! Всем строиться! По-
здравляю с викторией!..
5
Бригадир Голенищев-Кутузов привел вверенный ему Лу-
ганский пикинерный полк в состояние полного совершенства.
Тридцатого июля 1782 года граф де Бальмен мог доложить
князю Потемкину: «При объезде моем на еих днях границы по
70
новой Днепровской линии, для осмотра состоящих там полков,
имел случаи смотреть и расположенные по повелению Вашей
светлости Луганский, Полтавский и Екатеринославский пики-
нерные полки. За долг поставлю Вашей светлости донести, что
из них Луганский и Полтавский полки, старанием и попечени-
ем господ полковых и ротных командиров, во всех частях, как
внутренно, так и наружно, равно и в военной экзерциции, дове-
дены до такого состояния, которого только можно желать от
конных полков...»
Легкой кавалерии приходилось часто менять квартиры:
Луганский полк стремительно перемещался по огромным про-
сторам Азовской губернии. Кочевая жизнь была полна опасно-
стей и тревог. Тем не менее Екатерина Ильинична вместе с
пятилетней Парашенькой следовала за мужем, терпеливо пере-
нося трудности походной или даже бранной жизни. 1782 год
ознаменовался рождением второй дочери — Аннушки.
Майор Алексей Михайлович Кутузов сделался к тому вре-
мени своим в семейном кругу. И когда Парашенька привяза-
лась к зачастившему офицеру, родители — и в шутку и всерь-
ез — стали называть молодого Кутузова женихом.
Сама матушка-командирша Екатерина Ильинична оживля-
лась и словно молодела при его визитах. Она ласково именова-
ла майора «мой зятек» и «Матвеевич», потчевала лучшим кус-
ком, внимала его тирадам о бессмертии души и необходимости
беспредельного совершенствования себя. И лишь тогда, когда
беседа с мужем за походным столом уносила спорщиков дале-
ко в схоластические дебри, хозяйка со вздохами покидала двух
философов в мундирах и пела колыбельную крошечной Ан-
нушке.
Михаилу Илларионовичу было понятно, что Кутузов креп-
ко тяготится службой, хоть и несет ее в высшей степени ис-
правно. Спит и видит вернуться к своим московским друзьям,
таким же возвышенным мечтателям, что и он,— Ивану Петро-
вичу Тургеневу и Ивану Владимировичу Лопухину. По тайно-
му признанию — как «брату каменщику» — открылся Алексей
Михайлович, что состоит в ложе московских масонов «Гармо-
ния», и пылко защищал масонов в рассуждении о человеческом
братстве и равенстве.
У командира пикинерного полка мнение на сей счет было
совершенно другое. К счастью, говорил себе Михаил Иллари-
онович, его ротный философ нигде не покидал покойные осно-
вы государственности и религии. Нет, тут не пахнет серным
возмутительным духом!
71
С интересом и пользой прочитал Голенищев-Кутузов приве-
зенный майором журнал «Московское ежемесячное издание»,
где напечатаны сочинения Алексея Михайловича «Почему не
хорошо предузнавать свою судьбу» и «О приятности грусти».
А уж Екатерина Ильинична, так она выучила их наизусть.
Майор Кутузов чист, мечтателен, набожен, немного слабово-
лен, страстен в изъявлении дружеских чувств, привязчив до
необыкновенности. И весь устремлен к познанию сердечной
истины.
Вот и вчера, едва полк разместился в Луганской слободе на
винтер-квартиры, случилось с майором, как он сам простодуш-
но рассказал Михаилу Илларионовичу, нечто необыкновенное.
Не получая из Москвы, от своего «брата» Лопухина, давно уже
никаких весточек, сидел Кутузов у камина в великой задумчи-
вости и меланхолии, держа два поленца дров, и бессмысленно
тер их. В забвении он и не заметил, как дрова задымились.
— Так и дружба,— объяснял он своему полковому команди-
ру.— Вот мы, вместе с Лопухиным, часто беседовали друг с дру-
гом. И сердца наши, так сказать, терлись одно о другое. И это
производило жар, который мы дружбой называли. А после раз-
луки уподобились оба.поленам, на пол положенным!..
«Наверное, военным надобно родиться, как, впрочем, и фи-
лософом,— подумал Михаил Илларионович.— Но разве не го-
ворят в народе: живи не так, как хочется, а так, как можется...»
Однако полковой командир, проникнувшись к Алексею Ми-
хайловичу горячим сочувствием, изыскивал для него возмож-
ные поблажки. Пусть себе переводит философское сочинение
Юнга «Плач, или Ночные мысли». И не токмо по ночам, но и,
когда выкроится часок-другой, в дневное время.
Вечерами Алексей Михайлович почасту рассказывал Голе-
нищеву-Кутузову и Екатерине Ильиничне о своей молодости.
Двенадцати лет, по восшествии на престол государыни Ека-
терины Алексеевны, был определен он пажом к особе ее вели-
чества и пробыл в сем положении четыре года. Вспоминал, как
дежурил во дворце — в плоской треуголке с пером, в шитом
золотом камзоле, в белых чулках и в башмаках с большими
пряжками.
— Тут,— говорил майор,— я познакомился и подружился до
гроба с самым любимым человеком, который истинно стал мне
дороже кровных родных,— с Александром Николаевичем Ради-
щевым, таким же пажом при государыне, как и я. О, вы еще
услышите о сем благороднейшем из людей! Вместе были мы
72
посланы, по повелению ее величества, в Лейпциг, для изучения
юридических наук в тамошнем университете. Я четырнадцать
лет прожил в одной комнате с Радищевым и не могу нахвалить-
ся его способностями и душевными свойствами!..
— В самом деле, редкий случай,— заметил Михаил Иллари-
онович.— В жизни обычно бывает по-иному. Всякое сближение
ведет к отысканию недостатков. Поневоле начинаешь глядеть
на мелочи через увеличительное стекло.
— Верно! — ответил майор.— Но так происходит, если люди
не сходны. А наши с Радищевым нравы и характеры оказались
столь близки, что это привело нас в самую тесную дружбу.
После он женился. Жена его смотрела на меня другими глаза-
ми. Дружба моя к ее мужу казалась ей неприятной...
— Ну что ж,— улыбнулся Михаил Илларионович,— жены,
бывает, ревнуют даже к неодушевленным предметам или на-
шим меньшим братьям. Моя Катерина Ильинична долго счита-
ла, что я сперва лошадник, а уж потом — муж...
— А как же иначе? — поддержала его шутку жена.— Ведь ни
одной ярмарки не пропускал! А чуть казаки или солдаты захва-
тят добычу — сразу к ним, за лошадьми...
Алексей Михайлович покачал головой:
— Вот вы улыбаетесь, друзья. А я чувствовал, как неприят-
но мое положение названого брата. И для сохранения спокой-
ствия и согласия в братстве я решил расстаться с ними. Отъезд
мой в армию подал к тому пристойный случай...
Через несколько дней из Москвы в Луганский полк прибыл
для прохождения службы капитан Недергоф. Представившись
бригадиру и сдав положенные документы, он осведомился, слу-
жит ли в полку майор Кутузов.
— Как же, как же, отменный офицер,— похвалил его Миха-
ил Илларионович.— А вы что, знакомы с ним?
— Старые приятели, господин бригадир. И привез ему
весть, которая, надеюсь, его обрадует...
«Уж не от „братьев” ли из „Гармонии”? — подумал Михаил
Илларионович.— Да, темна и непонятна масонская сила. Чем
более вглядываешься в сие устройство, тем лучше понимаешь,
что никогда не проникнешь в главную его тайну...»
Но в тот же день на дом к полковому командиру прибежал
радостный Алексей Михайлович. Он рассказал Голенищеву-
Кутузову и Екатерине Ильиничне, что получил наконец дол-
гожданное письмо от Радищева, что, кажется, дружба их возоб-
73
новилась и будет еще теснее, чем прежде. А потом снова загру-
стил и стал жаловаться на свою судьбу.
— Я вижу различие,— пылко говорил он,— между жизнью
тех, кто истине и наукам посвящен, и между теми, кто проводит
жизнь, скитаясь по степям, претерпевает жар, холод, голод и
всякое беспокойство. И для чего? Чтобы лишить жизни не-
скольких людей, никогда никакого зла нам не сделавших. Или
самому быть от них убиту...
— Вы, Алексей Михайлович, истинно книжный человек,—
возразил ему полковой командир.— Помыслы ваши благород-
ны, слов нет. Но представьте себе, ежели все начнут думать,
а после поступать в согласии с вашими мечтами. Что же станет-
ся тогда с нашей бедной Россией? Право, турки с крымчаками
живо подымутся вверх и не только Таврию захватят, но и к
самой матушке-Москве, как то в прошлом случалось, подойдут.
И вы их уж никак не убедите в необходимости горячо любить
ближнего своего. А как они вас полюбят — узнаете, когда наде-
нут вам колодку на шею...
Михаил Илларионович почувствовал здесь, что погорячил-
ся. Но что поделаешь с язвительностью ума и склонностью к
внутренней насмешливости, каковые преследовали его даже
против собственной воли! Да вот и тут. После горячих фраз о
равенстве и любви к ближнему начал Алексей Михайлович
советоваться с супругами о том, как ему лучше переменить
шпагу и лошадь на чернильницу с письменным прибором. Для
этого нужны деньги, и немалые. И вот в рассуждениях майора
о продаже родовой деревни и разделе ее с братом приметил
Михаил Илларионович, сколько истинного человеколюбия
сказалось у многомудрого масона.
— Надобно попросить московских друзей моих Тургенева и
Лопухина,— размышлял Алексей Михайлович,— чтобы о сем
опубликовали в «Ведомостях». А потом, чтоб помогли выгово-
рить мне некоторых дворовых людей. Я еще не знаю, какие мне
достанутся. А когда станут их делить, чтоб старались разделить
поровну.
Там есть два парикмахера: один — Сергей Смирнов, дру-
гой — Федул Григорьев. Так пусть глядят, чтобы на одну сто-
рону оба не достались...
«Да, наш человеколюбец делит людей так же точно, ровно
коров или лошадей,— только и подумал Михаил Илларионо-
вич.— Ну, верно, это всегда было и будет...» А майору лишь
сказал:
74
— Если хочешь, брат, выйти в отставку, не позабудь, что
срок челобитных определен к первому января. А после ожидать
придется еще целый год...
Через две недели, в канун Рождества, Алексей Михайлович
пришел к полковому командиру поздравить его и супругу со
светлым праздником. Был он чрезвычайно бледен, изможден и
еле держался на ногах.
— Да что с вами, батюшка мой? — даже испугалась Екате-
рина Ильинична.
— Ах, не спрашивайте! — со слезами отвечал Кутузов.—
Вчера наконец решился я написать челобитную об отставке.
И когда бумагу составил, то едва удержался, чтобы не кинуть ее
тут же в огонь...
— Почему же, Алексей Михайлович? — не понимал бри-
гадир.
— Да все потому, что привязался я к вам и к Катерине Иль-
иничне так сильно, что, кажется, сердце едва не выпрыгнуло из
груди при мысли о разлуке. Стал корить себя: зачем покидаю
близких мне людей? Куда еду? И вообще — надо ли расставать-
ся с военной службой?..
— Вот мечтательная душа,— даже умилился Михаил Илла-
рионович.— Но, видно, каждому свое. Ему — книги, мне —
поле...
С отъездом Алексея Михайловича в Москву их добрые от-
ношения не прервались. Своего бывшего начальника отставной
майор с любовью называет «мой Кутузов». Правда, переписку,
по занятости бригадира, вела лишь Екатерина Ильинична. Ко-
нечно, не материнский интерес сохранить жениха двигал ее
пером. Если вспомнить, что Парашеньке в эту пору шел шестой
год, станет ясно, что разговоры о будущем браке носили во
многом шутливый характер. Для Екатерины Ильиничны зна-
комство с Алексеем Михайловичем стало началом глубокой и
значительной в ее жизни духовной дружбы. Дружба эта под-
твердила те редкостные душевные и умственные достоинства,
какие находили у Голенищевой-Кутузовой ее современники.
Однако судьбе было угодно, чтобы с этой поры беседы их при-
няли характер эпистолярный. Редкостный даже для романти-
ческого восемнадцатого века пример!..
Впрочем, Екатерина Ильинична могла встретиться с Алек-
сеем Михайловичем в Москве. Например, осенью 1784 года,
когда Михаил Илларионович выхлопотал отпуск в связи с кон-
чиной отца. Глухие намеки на это можно найти в письмах.
75
И тут открывается еще одно предположение, возможно, объяс-
няющее напряженный и даже драматический характер посла-
ний, которыми обменивались Кутузов и Екатерина Ильинична.
Алексей Михайлович был глубоко и без всякой надежды на
успех влюблен в нее.
В отличие от своего необыкновенно общительного супруга,
обожавшего общество, легкий флирт, атмосферу увлеченности,
столь свойственную тому времени, Екатерина Ильинична при-
держивалась в быту твердых устоев. Да и Алексей Михайло-
вич, судя по его характеру, должен был всячески отгонять от
себя запретное, с точки зрения глубоко религиозного человека,
чувство как недостойный соблазн. Тем не менее оно стойко
жило в нем. Екатерина Ильинична лишний раз приоткрыла
завесу этой тайны в письме к своему другу за 1791 год:
«Я корю себя за то, что вы так одиноки, каким вы сделались;
вы, который заслуживает в высшей степени иметь спутницу в
этой страшной жизни; да, мой друг, мысль знать вас несчаст-
ным убьет меня, знать несчастным из-за меня...»
Примечательно, что этот кусок письма написан по-француз-
ски, что вообще было несвойственно Екатерине Ильиничне.
И не одна забота о возможной перлюстрации заставила ее сде-
лать это. Вероятно, русский язык казался ей слишком открытым,
даже беззащитным, и она постеснялась прибегнуть к нему, ког-
да перо коснулось самого потаенного, интимного. Судя по тону
ее писем, и Екатерине Ильиничне был небезразличен Алексей
Михайлович — «Матвеевич», как ласково именовала она его
иногда. И не четыре-пять лет разницы в возрасте стали между
ними непреодолимым барьером, а та высшая нравственность,
которой наделил Пушкин Татьяну, жену боевого генерала:
Но я другому отдана;
Я буду век ему верна...
6
Егеря Бугского корпуса после тяжелого марш-броска распо-
ложились на ночевку у берега Днепра, близ тракта, ведущего на
Кременчуг.
Генерал-майор Голенищев-Кутузов в сопровождении адъю-
танта объезжал в сгущающихся сумерках биваки, прислушива-
ясь к вспышкам смеха, необидной перебранке, словесному сол-
датскому озорству.
76
— Федул, что губы надул? Ай, жену спомянул? — раздава-
лось поблизости.
— А чего споминать-то,— отвечал на шутку серьезный го-
лос.— Солдат — отрезанная краюшка. Ее, чать, не приставишь
снова к караваю...
— Бают, что именно сегодня, двадцать второго числа авгу-
ста месяца, на память Агафона Огуменника,— тараторил с дру-
гой стороны надтреснутый басок,— лешие ночью выходят из
лесу. Они бегают по селам и деревням, дурят и раскидывают
снопы по гумнам. Поэтому опытные знахари надевают тулуп
навыворот и стерегут всю ночь на гумнах с кочергой в руке...
— А что, братцы мои, я вам скажу,— доносился от следу-
ющего костерка старческий альт.— Ведь за фобом ожидают нас
не чины да почести. Не по формулярным спискам и не по чис-
лу лет службы перекликать и сортировать нас будут. Нет, брат-
цы мои! Тут и солдатским надеждам есть место. На суде общем,
где душа и сердце вроде пыжовника, щетки и трещотки, явит-
ся к осмотру налицо, иному рядовому, с путей веры и чести
прибывшему, выпадет доля далеко не по ранжиру и вовсе не по
старшинству. Верный и честный солдат получит вечное место
получше иного ундера или даже его благородия...
«Не иначе как расстрига, подавшийся в солдаты, предается
загробным мечтаниям»,— усмехнулся, проезжая поодаль бива-
ка, Михаил Илларионович.
А у самой воды, от другого костерка, под мерный плеск по-
стирушки, подымалась незамысловатая песенка, выпеваемая
ломким, молодым еще голосом:
Эх, да плывет селезень по реце, пустил носик по воду.
Ох, плы-ивет селезень по реце, д’пустил носик по воду.
Дозволь, тятенька, жениться, дозволь взять кого люблю,
Ах, да дозволь, тятенька, жениться, дозволь взять кого люблю...
...Не позволю, не поверю, что на свете есть любва...
Как быстрая днепровская вода, бежало время. Уже Шагин-
Гирей отказался от прав на ханство, заявив, что не желает иметь
таких вероломных подданных, каковы крымцы. Уже манифест
от 8 апреля 1783 года возвестил о присоединении Крыма к Рос-
сии, а Шагин был отправлен на жительство в Воронеж. Уже
славный военачальник Суворов, о чем Кутузов узнал из «При-
дворного календаря», получил чин генерал-аншефа. Уже Ека-
терина Ильинична подарила мужу третью дочку — Лизоньку.
77
Уже Бугский егерский корпус под началом Михаила Иллари-
оновича прошел отличную воинскую выучку.
Егеря были учреждены в русской армии Румянцевым. Вна-
чале это были охотники, которые действовали в рассыпном
строю и поражали противника меткой стрельбой. Снаряжение
давалось им самое облегченное: вместо шпаг в портупеи вложе-
ны штыки, тяжелые гренадерские сумы заменены легкими
мушкетерскими, палатки забраны, галуны со шляп спороты,
плащи оставлены лишь желающим. В егеря отбирались молод-
цы «самого лучшего, проворного и здорового состояния». Офи-
церов для егерей велено было определять таких, которые отли-
чались особой расторопностью и «искусным военным примеча-
нием различностей всяких военных ситуаций и полезных, по
состоянию положений, на них построений». Румянцев назна-
чал их всегда в авангард наряду с легкой кавалерией, а в боевых
порядках ставил рядом с артиллерией. В 1785 году отдельные
егерские батальоны были сведены в егерские корпуса.
Михаил Илларионович, получив Бугский корпус, в совер-
шенстве обучил солдат и офицеров подробностям воинского
мастерства. Кутузовские учения проводились по методе Суво-
рова: в движении, на бегу; сумы забивались песком, а манерки
заполнялись водой. Для учений выбиралась пересеченная ме-
стность, с буграми, ручьями, нередко и с нарочно сделанными
барьерами. Егеря были приучены к тому, что их нередко подни-
мали по тревоге за полночь без предупреждения. Солдаты про-
ворно снаряжались, получали боевой запас патронов, сухарей
на три дня и только на сборном пункте узнавали, что посреди
них находится неутомимый Кутузов.
Командир корпуса производил воинские эволюции как в
рассыпном строю, так и плутонгами — в едином строю. Баталь-
оны продвигались к позиции, перепрыгивая рвы и плетни, не
разрываясь, и только по команде рассыпались, поражая против-
ника метким огнем. Роль неприятеля исполнял другой баталь-
он, который скрытно, еще с вечера, занимал свои позиции на
местах, никому, кроме Кутузова и его штаба, не ведомых...
Со стороны шляха послышался перезвон бубенцов на голуб-
цах, храп остановившихся лошадей, голоса. Кутузов тронул
коня. Он увидел на тракте силуэт простой брички и худую фи-
гуру в солдатском плаще, быстро шагающую навстречу. Хорошо
знакомый голос заставил его вздрогнуть от неожиданности:
— Михайла Ларионович? Ваше превосходительство! По-
здравляю генералом!..
78
— Александр Васильевич? — не веря своим глазам, вос-
кликнул Кутузов.— Какими судьбами?
— Неисповедимыми, мой дружок,— своей обычной скорого-
воркой отвечал Суворов, обнимая и целуя Михаила Илларио-
новича.— Вот узнал, что корпус ваш недалече, и завернул по
дороге. Еду к Екатеринославской армии для командования кре-
менчугскими войсками. Вспомнили-таки старика! Не разумея
изгибов лести и ласкательств, вельможам я часто неугоден...
— Выходит, новая кампания не за горами, раз вы, Алек-
сандр Васильевич, прибыли в наши края,— с некоторой торже-
ственностью сказал Кутузов.
— Она рядом! Она завтра! — пылко воскликнул Суворов.—
И одно мое желание — кончить службу в поле с оружием в руках...
Часть III
Глава первая
ПОЛТАВСКАЯ РЕПЕТИЦИЯ
1
Седьмого января 1787 года, в девять часов пополуно-
чи, из Царского Села Екатерина II отправилась в пу-
тешествие на юг России. Огромный поезд растянул-
ся на полторы версты. За каретой шталмейстера ехала сама
императрица в вызолоченном просторном экипаже. Вслед за
ней следовали запасные кареты, почивальный возок, генерал-
адъютант, гофмаршал, придворные лица, камер-юнгферы и
камер-медхены, камердинеры, лейб-хирург и доктора, фельд-
шеры, метрдотели, тафельдекеры, официанты, кондитеры, па-
рикмахеры, истопники, работники для чистки столового се-
ребра и шандалов, кроватный подмастерье, хранители гардеро-
ба, карточных марок, бильярдные маркеры, лакеи, скороходы,
арапы...
В шестиместную карету Екатерины Алексеевны были при-
глашены любимая камер-фрейлина Анна Степановна Протасо-
ва, обер-камергер Шувалов, обер-шталмейстер Нарышкин,
двадцативосьмилетний фаворит государыни генерал-майор
граф Дмитриев-Мамонов и австрийский посол граф Кобенцль.
От Гатчинских ворот Царского Села и до Зеленых триумфаль-
ных ворот в первопрестольном великих русских князей граде
Киеве расставлены были караулы пехотных, лейб-гренадер-
ских, карабинерных и кирасирских полков. Многочисленные
депутации от дворянства, духовенства, мещанства и различных
окраинных народов империи встречали царицу хлебом и со-
лью. Города и села украсили иллюминация, триумфальные
80
арки и транспаранты. Гром пушек и колокольный звон возве-
щал о проезде державной повелительницы.
Путешествие как бы подводило итог 25-летнему царствова-
нию Екатерины. Русский флаг свободно развевался в Черном
море. Севастополь и Херсон наполнились флотами. Крым при-
знал власть России. По берегам Буга, Синюхи, Кубани протя-
нулась цепь войск, прикрывающая границы от хищных нападе-
ний кочевников. Еще недавно дикие, степи Тавриды преврати-
лись в плодоносные поля с многочисленными садами, тучными
нивами, богатыми селениями.
Праздничный и даже увеселительный характер двухтысяче-
верстной прогулки имел серьезную подоплеку. России угрожа-
ла коалиция из Англии, Франции, Пруссии, куда вошла и
Швеция. Обеспокоенные ростом могущества восточного гиган-
та, державы эти стремились разжечь пожар в Польше и возбу-
дить к новой войне Турцию. Надо было думать о предупреди-
тельных мерах. Екатерина договорилась о встрече с австрий-
ским императором Иосифом II, который путешествовал под
именем графа Фалькенштейна, и с преданным ей королем
польским Станиславом II Августом.
2
Двадцать девятого января, через Белоруссию, императрица
прибыла в Киев. Сюда явился светлейший князь Потемкин, ге-
нерал-фельдмаршал граф Румянцев-Задунайский, генерал-ан-
шеф Суворов, губернаторы, чиновники, военачальники, знат-
ные иностранцы, искавшие покровительства русской государы-
ни. Польские вельможи, украинцы, татары, греки, армяне,
сербы, осетины, запорожские казаки приветствовали здесь мо-
нархиню. При выездах карета едва могла пробиться сквозь тол-
пы народа.
— Киев! Боже мой! Какой шум, какая толкотня! Сколько
бриллиантов, золота, звезд, лент — только не святого духа! —
восклицал с улыбкой пятидесятилетний красавец в белом авст-
рийском мундире, украшенном знаками орденов Золотого руна
и Марии-Терезии, с огромными алмазными серьгами в ушах и
куньей шубе внакидку.
— Сударь! Это уже нескромность. Вы не имеете права даже
касаться святости религии...— с неодобрительной полуулыбкой
возразила ему государыня, взирая из своей покойной теплой
кареты на великолепное киевское многолюдство.
81
Ее собеседником был любимец императора Иосифа Авст-
рийского принц де Линь, одно перечисление титулов которого
заняло бы целую страницу. Князь Священной Римской импе-
рии, владелец де Фольоль, властитель Бодура, замка Бель-
Ойль, Валинкура и других земель, маркиз де Рубэ и де Вершин,
испанский гранд первого класса, первый пэр Фландрии, пэр,
сенешаль и маршал Гайнау, генерал австрийских войск, капи-
тан драбантов, полковник или командир собственного пехот-
ного валлонского полка в Нидерландах, камергер их импе-
раторских величеств Марии-Терезии и Иосифа II и прочая и
прочая.
Богач, весельчак, храбрец, воин, дуэлянт, беззаботный иска-
тель приключений, он очаровал Екатерину внешностью, ост-
рым и независимым умом, неподражаемым юмором и неисто-
щимостью выдумок и забав.
— Нет-нет! — быстро возразил де Линь.— Я вовсе не желал
задеть религиозное чувство вашего величества. Меня поража-
ет живописность этих картин. Смотрите, тут и чалмы, и папахи,
а вон красные остроконечные шапочки с мехом. Они украшают
уродцев, беспрестанно ворочающих головой. Ну точь-в-точь
статуэтки с китайскими глазами и носами на моем камине...
— Ах, там? В самом деле, это депутация из Китая,— согла-
силась Екатерина.
— Все это поторжественнее каких-нибудь делегатов от пар-
ламента, приезжающих за двадцать лье в Версаль ради нелепо-
го этикета,— подхватил де Линь.— Вы знаете, я не льщу вам. Но
сам Людовик Четырнадцатый — Король-Солнце, если бы мог,
позавидовал бы своей сестре Екатерине Второй или женился
на ней, чтобы сделать свои выходы по крайней мере столь же
торжественными...
Русская императрица знала, что Шарль де Линь ей не льстит.
Да он и не умел льстить и говорил правду в глаза и Фридриху II,
и Иосифу Австрийскому, и Людовику XVI. Она непритворно
вздохнула, на миг задержала потеплевший взгляд на скромно
молчащем Дмитриеве-Мамонове и ответила как бы сама себе:
— Престолы, престолы... Восседающие на них представляют
собой прекрасное зрелище. Но лишь издали. Не в ущерб моим
многоуважаемым собратьям скажу, что все мы должны казать-
ся пренесносными существами. Я знаю это по собственному
опыту. Когда я вхожу в комнату, то произвожу впечатление
Медузиной головы...
82
— Вы исключение, государыня. Я не встречал еще такой
простоты ни у одной коронованной особы.— Де Линь качнул
огромными алмазными серьгами.
— Мне очень лестно слышать это,— возразила Екатери-
на II.— Но опыт убеждает меня, что я такая же, как и другие.
Едва найдется десять или двенадцать лиц при дворе, не стесня-
ющихся моим присутствием...
И в свои пятьдесят семь лет императрица сохранила све-
жесть лица, прекрасные зубы и изящную форму рук. При не-
большом росте и обретенной с возрастом полноте она остава-
лась на редкость живой, подвижной, обаятельной и лишь, на
взгляд де Линя, чересчур открывала свой большой лоб, взбивая
вверх волосы. В прогулке по Киеву под Горностаеву накидку
Екатерина надела лиловое шелковое платье, без орденов, про-
стого покроя, который именовался молдаванским.
Разговор мало-помалу перешел на последние узаконовле-
ния, в числе которых был манифест императрицы о запрете
поединков. Граф Дмитриев-Мамонов позволил себе восхитить-
ся постановлением, которое должно было помешать множеству
случайных и нелепых жертв. Де Линь с горячностью стал воз-
ражать ему, не считаясь с присутствием августейшего автора.
— Я не могу поставить свою честь в зависимость от какого-
то неизвестного мне третейского судьи! Нет, господа! Позволю
себе не согласиться. Когда один из моих версальских прияте-
лей попросил меня быть его секундантом, мне пришлось предо-
ставить ему и свое поместье в Бель-Иле, близ французской гра-
ницы. Знаете, как я поступил? Прямо при просителе я отпра-
вил следующую записку своему управляющему: «Приготовить
завтрак для четверых и обед для троих...»
— Какое варварство! — Екатерина была уязвлена.— Есть
много других способов доказать свою храбрость. Война, напри-
мер,— Русская императрица со значением поглядела на прин-
ца и досказала свою мысль: — Если бы я была мужчиной, то
была бы убита, не достигнув капитанского чина!
Принц в тесном пространстве кареты сумел встать на коле-
но, с неподражаемой ловкостью поцеловал у государыни ручку
и воскликнул:
— Сильно сомневаюсь, ваше величество, потому что я еще
жив...
Русская императрица задумалась, как бы желая вникнуть в
смысл его слов. Но потом тихонько рассмеялась, поняв, что
неуместно считать себя храбрее тех, кто не раз был в огне...
83
По вскрытии Днепра путешествие продолжалось водой,
в раззолоченных и украшенных резьбой и цветными флагами
галерах. Флотилия состояла из двадцати одного водовика, где
«Днепр» предназначался для ее императорского величества,
«Буг» — для князя Потемкина, «Сейм» — для иностранных
послов и знатных чужеземцев. Роскошные помещения и уборы,
специальные галеры-столовые заставляли забыть, что путь шел
по воде и среди земель, еще недавно представлявших собой
пустыню. Особым богатством и изобретательностью отлича-
лись покои императрицы. В ее опочивальне возле кровати по-
мещалось громадное зеркальное панно, двигающееся посред-
ством скрытой пружины. Когда оно подымалось, то за ним ока-
зывалась другая кровать — графа Мамонова...
Круг самых близких императрицы — непременной Протасо-
вой, весельчака и шута, вечно острящего обер-шталмейстера
Льва Александровича Нарышкина, Дмитриева-Мамонова, статс-
секретаря Безбородко, французского посла Сегюра и австрий-
ского — графа Кобенцля — помимо Потемкина пополнили те-
перь принц де Линь и Карл-Генрих-Николай-Отто Нассау-Зи-
ген. Это был бесстрашный авантюрист и морской волк, дважды
сражавшийся под знаменами Франции, объехавший вокруг
света, проникший в заповедные недра Африки и штурмовав-
ший в рядах испанских войск Гибралтар, за что получил чин
генерал-майора и звание испанского гранда. Иногда на беседы
приглашались любимец Дмитриева-Мамонова полковник Ри-
бопьер и выходец из Неаполя, ловкий и необыкновенно хитрый
Осип Михайлович де Рибае.
Во время путешествия по Днепру от нечего делать развлека-
лись и стихами, в сочинении которых особым искусством отли-
чался Шарль де Линь. Мадригалы, сонеты, эпиграммы, песен-
ки, гимны так и сыпались из-под его бойкого пера. Каюта прин-
ца имела общую перегородку с помещением Сегюра, и рано
поутру де Линь будил своего соседа условным стуком, а затем
читал только что набросанные им экспромты. Несколько минут
спустя его слуга приносил французскому послу письмо в пять-
шесть страничек, где остроумие, шутки, политика, любовь, во-
енные анекдоты перемешивались самым оригинальным об-
разом.
Екатерина пожелала сама поупражняться в стихосложении.
После нескольких ее неудачных опытов, под общий смех, де
Линь сказал, что лучшее сочинение государыни, бесспорно,
84
эпитафия на могиле любимой собачки с упоминанием придвор-
ного лекаря:
Здесь покоится принцесса Андерсон,
Которую убил господин Роджерсон...
— Вот видите, господа,— посерьезнев, проговорила Екате-
рина.— Вы меня хвалите в общих чертах. Но чуть затронете
подробности — сами находите, что я ничего не умею...
Де Линь возразил, что в одном, по крайней мере, она очень
сильна.
— В чем же? — поинтересовалась императрица.
— В твердом намерении и решимости.
— Этого-то уж я вовсе не понимаю.
— Все, что вы, ваше величество, приказываете, преобразуе-
те, начинаете и оканчиваете,— все в меру и впору,— объяснил
принц.
— Быть может, оно действительно имеет такой вид,— улыб-
нулась снова Екатерина.— Но посмотрите на существо дела.
Князю Орлову обязана я блеском одной стороны моего цар-
ствования, так как он присоветовал послать мой флот в Грече-
ский архипелаг. Князю Потемкину обязана я Таврией и изгна-
нием орд, угрожавших империи. Можно только сказать, что я
воспитала этих господ. Фельдмаршалу Румянцеву обязана я
победами. Я сказала ему: «Граф! Дело доходит до драки. Луч-
ше побить, чем быть побитым». Михельсону обязана я поимкой
Пугачева, который едва не забрался в Москву, а может быть,
и далее. Поверьте, господа, я только пользуюсь счастьем!..
Шутливые разговоры не мешали важным делам. В Кремен-
чуге путешественники на время сошли с галер, и Екатерина
пересела в карету, разукрашенную вензелями из самоцветных
камней и более похожую своим роскошным убранством на три-
умфальную колесницу. Здесь ожидали ее в парадном построе-
нии войска, отдававшие честь с преклонением знамен и штан-
дартов, с музыкой, литаврами и барабанным боем.
Близ самой кареты на конях императрицу сопровождали
генерал-фельдмаршал Потемкин, генерал-аншефы Долгоруков-
Крымский и Текёлли, генерал-поручики Гейкин, Румянцев 2-й,
Левашов, генерал-майоры Голенищев-Кутузов, Дунин, Ферзен,
Волков и многие штаб-офицеры. 1 мая, на парадном обеде на
104 куверта, присутствовали среди прочих лиц генерал-аншеф
Суворов и генерал-майор Михаил Илларионович Голенищев-
85
Кутузов, а также два брата его жены — генерал-майор Гаврила
Ильич и тайный советник Василий Ильич Бибиковы.
...Бог ты мой! Как исхудал, как исплошал шурин Васенька,
старый товарищ Михаила Илларионовича по Инженерной
школе! Истинно кожа да кости. Ничего почти не осталось от
прежнего здоровяка, весельчака и острослова Василия Ильича,
бесподобного актера, который мог смешить до колик в коми-
ческих ролях и выжимать слезу в трагических...
Они перемолвились беглым словом: Василий Ильич спро-
сил о сестре, которая оставалась в Елисаветграде, а Кутузов,
в свой черед, о большой бибиковской семье, о невестках и пле-
мяшах. Граф Мамонов подошел и сказал, что императрица же-
лает видеть своего управляющего театрами.
Михаил Илларионович, согласно билету, оказался за столом
рядом с другим своим родственником — Рибопьером и мог до-
вольно наговориться о петербургских новостях.
Они не виделись с осени 1784 года, когда Кутузов приезжал
в Петербург на похороны отца.
— Друг мой! Ты уже полковник? Так скоро? — с тонкой
улыбкой заметил Михаил Илларионович.
— Да, дядюшка,— отвечал Рибопьер.— Вы уже догадались.
Имея такого покровителя, каков Александр Матвеевич, можно
быть спокойным за свою карьеру.
— Ах, ведь вы дружили еще тогда, когда граф Мамонов был
вместе с тобой адъютантом у Потемкина. Да, дружили.— Куту-
зов сделал вид, что вспомнил.
— И случай с ним помог моей фортуне...— кивнул Рибо-
пьер.
— Но о сем, милый Пьер, ты мне расскажешь не здесь. Ведь
и у стен могут быть уши,— предложил осторожный Кутузов.
Во время десерта, когда императрица со своими ближними
удалилась на отдых, Михаил Илларионович и Рибопьер реши-
ли прогуляться зелеными улочками тихого Кременчуга, разбу-
женного наплывом массы придворных, чиновников, офицеров,
солдат.
— Вы, верно, дядюшка, понимаете, как обеспокоился князь
Григорий Александрович, когда был отставлен фаворит Ермо-
лов...— начал Рибопьер.
86
— Еще бы! Потемкину близ трона нужен человек, предан-
ный не только государыне, но и ему лично,— сказал Михаил
Илларионович.
— А граф Александр Матвеевич находится с князем в даль-
нем родстве...
— Вот как? Этого я и не знал! — вскинул Кутузов левую
бровь.
— И вот светлейший князь посылает к государыне своего
адъютанта, которому вручается некая картина для показа ее
величеству. По предварительному уговору оценка картины и
будет мнением о достоинствах самого Александра Матвеевича.
Первое впечатление не было благоприятным. Оглядев поручи-
ка, императрица изволила молвить: «Рисунок недурен, да коло-
рит плох...»
— Тут-то, очевидно, и заработали тихие друзья светлейше-
го — Марья Саввична Перекусихина и Захар Константинович
Зотов,— догадливо вставил Кутузов.
— Так, дядюшка! Александр Матвеевич благополучно про-
шел обычные испытания и утвердился фаворитом...
— И скажу искренне, выбор на сей раз очень недурен. Ма-
монов умен, добр, скромен, отменен по воспитанию и мане-
рам,— медленно проговорил Кутузов.
— А уж как ко мне привязан! — с беспечной живостью вос-
кликнул Рибопьер.— Как-то признался, что жить без меня не
может. «Ни с кем не могу говорить так открыто, как с тобой!..»
Но что же мы все о графе? Расскажите лучше, дядюшка, о себе,
о своих успехах...
— Что успехи, когда нет бранного дела! — отмахнулся Ми-
хаил Илларионович.— Ты лучше посмотри-ка, брат, что за ло-
шадь мне удалось купить. Ты-то ведь знаешь в этом толк!
— Конечно, отбита у кочевников?
— Угадал! Но возила на себе какого-нибудь султана. У ка-
зака взял, и задешево. Почти что даром. Не лошадь — целое
состояние. Пойдем, штабные конюшни моего корпуса в двух
шагах...
Ах, какая лошадь ожидала их в длинном деревянном сарае,
куда струйками проникал солнечный свет! Золотисто-гнедая,
сухая, плотная; маленькая, изящная головка со слегка вогнутой
переносицей; шея — лебединая и, как выражаются знатоки,
«с зарезом»; уши острые, глаза навыкате. Лошадь перебирала
тонкими, в чулках ногами и недовольно косила лиловым гла-
зом на вошедших. Кожа ее нервно вздрагивала.
87
— Арабская! Настоящая кохлани\ — объяснил Михаил Ил-
ларионович.
Он в восхищении приседал, требуя от Рибопьера поглядеть
линию живота, сухожилия ног, причмокивал, даже всплеснул
руками почти в детском восторге. Но едва прикоснулся, чтобы
погладить, как она оскалила зубы и взбрыкнула, норовя повер-
нуться задом.
— Гляди, гляди! — в восторге указал Кутузов.— Оскал та-
кой, что в ноздрю хоть кулак суй!..
— Хороша, слов нет,— согласился Рибопьер.— Но ведь со-
всем дикарка. Какова она в выездке?
— По настроению,— сознался Михаил Илларионович.—
Честно сказать, чрезвычайно капризна. Верно, секрет обраще-
ния с ней ведом только прежнему ее хозяину. Ну да не будь я
настоящий лошадник, если ее не приручу...
Они вышли в просторный двор. Конюхи скребницами чис-
тили офицерских лошадей, мыли их, весело переругиваясь, и
напоминали обыкновенных мужиков, собирающихся в поле.
Кутузову внезапно показалось, что затянувшаяся мирная пора
будет продолжаться вечно, что в этот погожий майский день,
пахнущий нагретой землей, травой, лошадьми, нельзя даже и
думать о штыковых атаках, залповых выстрелах, о бранном
деле. Но мысль эта, словно майское облачко, промелькнула и
истаяла в сознании.
Михаил Илларионович обернулся к Рибопьеру:
— Ну а коли война? Будешь сидеть по-прежнему в Петер-
бурге? Ты же офицер!..
— Не знаю, дядюшка...— Рибопьер потупился.— Александр
Матвеевич меня ни на шаг от себя не отпускает. Да и для кня-
зя Григория Александровича, говорит он, будет лучше, если я
останусь в Питере...
— A-а... Так князь, конечно, боится влияния на Мамонова
врагов своих — Завадовского, Безбородко и Александра Рома-
новича Воронцова?
— Вот именно! И пока я рядом с Александром Матвееви-
чем, князь может быть спокоен. Государыня почасту вызывает
меня к себе и советуется со мной. А мой маленький Саша стал
любимой игрушкой ее величества...
— Сколько ему лет?
— Шестой год. Резвый и веселый мальчонка. Он у нее со-
вершенно как дома. В прошлом году государыня пожаловала
Сашу офицером в конную гвардию... Я же истинно хожу у нее
88
в советчиках. Недавно изволила говорить о воспитателе для
любимого внука — великого князя Александра Павловича.
Я присоветовал ей друга моей юности Лагарпа. Это подлинно
наставник!..
— Да, ее величество обладает необыкновенным даром пони-
мания людей. Это видно даже в выборе собеседников,— сказал
Кутузов.— Только теперь и ей ох как нелегко! Предстоит ре-
шать задачи посложнее, чем укрощение моего скакуна...
4
За непрестанными празднествами, куртагами и карточными
и бильярдными играми Екатерина II в мыслях была далеко: ей
сообщили, что граф Фалькенштейн уже выехал навстречу.
Свидание состоялось 7 мая, у городка Кайдаки. Русская
императрица и австрийский монарх вышли из своих карет на
довольно далеком расстоянии, чтобы выразить взаимное ува-
жение друг другу. В Кайдаках состоялась и первая беседа, без
свидетелей. Важно было убедить Иосифа II в необходимости
совместной борьбы против Оттоманской Порты, в то время как
римского императора более заботила угроза со стороны Прус-
сии. Однако ум и обаяние русской государыни взяли верх над
нерешительностью австрийского монарха. Когда позднее, к
ужину, были приглашены старые царедворцы — Василий Ива-
нович Левашов и князь Волконский, Екатерина сказала им
вполголоса о графе Фалькенштейне:
— Он уже в моем рукаве!..
Участие Австрии в возможной войне с турками, польский
вопрос — все было решено так, как она того хотела.
А о близости войны говорило многое: около Киева была со-
брана армия под командованием Румянцева-Задунайского, у
Херсона — корпус под началом князя Потемкина; кроме того,
до шестидесяти тысяч войск расположились небольшими отря-
дами на пути следования императрицы. Многозначительными
были и надписи на триумфальных арках. В Кременчуге: «Воз-
родительница сих стран»; в Херсоне: «Путь в Константино-
поль».
В Крыму государыня со свитой любовалась новым Черно-
морским флотом и поднялась на борт корабля «Слава Екатери-
ны», в то время как Иосиф II с графом Кобенцлем и принцем
де Линем на шлюпке ездил для обозрения нового 50-пушечного
фрегата «Святой Андрей». Потом из специальных покоев Ека-
89
терина наблюдала, как бомбардирский корабль «Страшный» с
пятого выстрела зажег специально выстроенный в трехстах са-
женях городок. В числе представленных ей Потемкиным мор-
ских командиров был уже прославившийся своим искусством
капитан 1-го ранга Ушаков.
Принцу Нассау-Зигену и де Линю, в качестве знатоков,
было разрешено осмотреть сильную турецкую крепость Оча-
ков, поставленную на мысе между лиманом Днепра и Черным
морем, как раз напротив Кинбурнской косы. Турки перегоро-
дили лиман десятью своими военными кораблями, словно бы
для того, чтобы воспрепятствовать войти в Кинбурн, если бы
русская императрица пожелала плыть туда водой. Для мирно-
го времени это было уже неприличной демонстрацией силы.
Путешественники набросали на бумаге расположение ко-
раблей, и по возвращении Нассау-Зиген предложил Екатерине
свои услуги, чтобы избавить ее от этого флота. Императрица
улыбнулась и щелчком сбросила бумажку на пол.
«Я смотрю на это как на предвестие скорой войны»,— поду-
мал де Линь. Его предсказание сбылось быстрее, чем он пред-
полагал. Не прошло и трех месяцев, как этот самый турецкий
флот в тех же водах Днепра напал на русский фрегат «Ско-
рый»...
В полдень 7 июня 1787 года Екатерина II торжественно
въехала в Полтаву.
Полтава! Священное для каждого русского место. Здесь
27 июня 1709 года Петр Великий сокрушил войско шведского
короля Карла XII и тем решительно склонил в свою пользу
долгую Северную войну. Эта славная виктория воспевалась и
поэтами, и безвестными сказителями, и воспевалась в народе.
Было дело под Полтавой,
Дело славное, друзья!
Мы дрались тогда со шведом
Под знаменами Петра.
Наш могучий император —
Память вечная ему! —
Сам, родимый, пред полками,
Словно сокол, он летал,
Сам ружьем солдатским правил.
Сам и пушку заряжал...
90
Еще были видны остатки шести редутов, построенных перед
Полтавской баталией по приказу Петра, а посреди равнины
возвышался внушительный курган, прозванный в народе
Шведской могилой. И русские и шведы погребены в нем были
вместе. Курган, как рассказывали старики, был еще выше, но за
прошедшие без малого шесть десятков лет уменьшился от ис-
тления великого множества находившихся в нем тел. Четыре
тропинки вели на вершину Шведской могилы, а маленький
деревянный столб у основания кургана служил ему скромным
памятником.
Отсюда Екатерина II со свитой наблюдала за маневрами, во
время которых были воссозданы эпизоды знаменитой битвы.
Государыня могла воочию убедиться в благодетельности
реформы Потемкина, который переменил неудобную одежду
русских воинов. Светлейший князь велел отрезать косы, бро-
сить пудру; одел солдат в куртку, удобные шаровары, дал лег-
кую, красивую каску. По его приказу полки беспрестанно пере-
двигались с одного места на другое, чтобы в мирное время не
приучиться к неге.
Среди своих командиров Потемкин давно уже выделил Ку-
тузова, по праву оценив разносторонность его знаний. Михаил
Илларионович прошел к этой поре огромную школу: овладел в
юности инженерной наукой и глубоко постиг искусство артил-
лериста, а затем, под начальствованием светлейшего князя,
участвовал в создании новой для русской армии легкой конни-
цы, командуя последовательно Луганским, Полтавским и Ма-
риупольским пикинерными полками. Теперь, в звании коман-
дира Бугского егерского корпуса, Кутузов мог оценить возмож-
ности легкой пехоты. Его опыт лег в основу инструкции для
егерей, которая положила начало новой тактике рассыпного
строя в русской армии.
Екатерина II с неженской взыскательностью и пониманием
дела следила за состоянием русской армии. Когда она пожелала
ознакомиться с боевой подготовкой пехоты, князь Григорий
Александрович указал ей на Бугский егерский корпус. Один из
батальонов егерей под начальством самого Кутузова продемон-
стрировал перед императрицей и ее свитой ряд экзерциций,
приближенных к обстановке подлинного сражения. Находив-
шийся в свите царицы Франсиско Миранда, участник войны за
независимость Соединенных Штатов Америки и борец за сво-
боду Кубы и Венесуэлы, нашел, что лучше солдат не бывает,
а генерал Кутузов необыкновенно сведущ в военном деле.
91
Затем высокие гости присутствовали на репетиции Полтав-
ского сражения. Пока войска совершали перестроения, Екате-
рина II, превосходно знавшая русскую историю, напомнила де
Линю и Кобенцлю некоторые подробности баталии, а также
знаменитый приказ Петра: «Воины! се пришел час, который
всего отечества судьбу положил на руках ваших, и вы должны
помышлять, что сражаетесь не за Петра, но за государство, Пет-
ру врученное, за род свой, за отечество, за нашу православную
веру и церковь».
— В этой битве,— рассказывала императрица,— Петр Вели-
кий подвергал себя страшной опасности. Он все время нахо-
дился в огне, среди пуль. Одна из них попала в седло его лоша-
ди. Другая прострелила шляпу. А третья угодила ему в самую
грудь. Царя спас большой медный крест, который висел у него
на шее... Это был великий государь! Вы знаете, господа, я все-
гда держу перед собой на письменном столике портрет Петра
Первого. И когда задумываю что-либо, то спрашиваю, как бы
он поступил на моем месте...
Между тем войска разделились, образовав две противобор-
ствующие группы. С громовым «ура», в клубах порохового
дыма и поднятой пыли, они надвинулись друг на друга. Заки-
пел яростный штыковой бой, который с высоты Шведской мо-
гилы казался всамделишным. Впрочем, он и не был только бу-
тафорским: несколько десятков солдат в пылу схватки получи-
ли колотые ранения.
Напор полков, изображавших русскую армию, все усили-
вался, и вот уже «шведы» показали тыл. Миг — и на поле по-
явились легкоконные войска, которые под командованием Ку-
тузова изображали преследование отступающей шведской ар-
мии. Пикинеры и гусары летели через ручьи и рвы, отрезая
бегущую пехоту.
Лишь золотисто-гнедая лошадь командира с трудом пови-
новалась руке хозяина. Она вставала на дыбы, храпела, меняла
галоп на аллюр, пытаясь сбросить всадника. Моментами стояв-
шим на кургане казалось, что вот-вот она появится из порохо-
вой мглы одна, чтобы унестись прочь, в дикую степь.
Но вот Кутузов почувствовал, как дикое животное сдалось,
подчиняясь его воле. Он дал шпоры и со вскинутой саблей по-
несся впереди лавы. Гул нескольких тысяч копыт зазвучал над
полтавским полем.
После примерной баталии Михаил Илларионович был при-
нят государыней.
92
— Благодарю вас, генерал! — сказала Екатерина.— Отсель
вы у меня считаетесь между лучшими военачальниками и в
числе отличнейших генералов. Но я запрещаю вам ездить на
лошади, на которой я вас видела. Я вам не прощу, если вы бу-
дете ею ушиблены. Я сама подарю вам лошадь.— Она прибли-
зилась к Кутузову и добавила тихо: — Лошадь эта, право, умнее
иных моих придворных.— И снова повысила голос: — На сей
лошади вы, генерал, совершите свои подвиги, в громкости ко-
торых не сомневаюсь!..
Глава вторая
ОЧАКОВСКАЯ ПУЛЯ
1
Отдельный корпус генерал-майора Голенищева-Кутузова
переправлялся на паромах через Буг, медленно двигаясь к Оча-
кову.
Всю осень и зиму корпус стоял на речных кордонах, следя
за редкими летучими отрядами турок, которые появлялись в
безлюдной очаковской степи, терявшейся в бескрайних просто-
рах за Бугом.
Теперь уже вошло в свои права лето. Низкие заболоченные
берега, обилие плавней, заросших камышом, степные просторы.
Изредка плеснет в волне щука, и одиноко зависнет в бледно-
голубом небе коршун. Обманчивая тишина.
В долгом стоянии у гавани Глубокой ранним июньским ут-
ром Михаил Илларионович слышал гулкие пушечные выстре-
лы между Очаковом и Кинбурном, где располагался отряд Су-
ворова. Отсюда, от выступающего в днепровский лиман Семе-
нова Рога, хорошо видны были и паруса гребной флотилии
принца Нассау-Зигена, и эскадры храброго американского
авантюриста на русской службе контр-адмирала Джонса; ко-
рабли и галеры запирали устье Буга и крепость Святого Ста-
нислава.
Прошел почти год с того дня, как Турция, подстрекаемая
Англией, Францией и Пруссией, объявила войну Австрии и
России. Оттоманская Порта рассчитывала на то, что охватив-
ший многие русские губернии голод и мятежи, вспыхнувшие в
Римской империи, помогут ей одержать быстрые военные ус-
93
цехи. Посол в Константинополе Булгаков был закован в цепи
и брошен в Семибашенный замок.
Однако надежды султана Абдул-Гамида и великого визиря
на легкие победы не оправдались. От перебежчиков-запорож-
цев Кутузов знал, с какой неохотой идут на войну с русскими
турки, которые еще помнили грозные уроки первой кампании.
Тогда все было по-другому, и турки были настолько воспалены
будущими успехами, что даже старики при костылях и с одни-
ми пистолетами бежали воевать с неверными, чтобы поскорее
прибрать их, как кур на гнезде. Иные запасались даже веревка-
ми, чтобы, перевязав русских заживо, привести их в качестве
невольников. Не то теперь! Теперь даже янычары, которых пе-
реписывали для призыва в армию, наученные горьким опытом,
тихонько покидали свои дома и семьи, чтобы только не идти в
поход против русских...
— Вот какая перемена в турках произошла...— усмехался,
слушая рассказы запорожцев, Михаил Илларионович.
И в самом деле, истекший 1787 год не принес Блистатель-
ной Порте никаких успехов. Турки дважды пытались захватить
Кинбурн и оба раза были отброшены усилиями Суворова. При
первой попытке был взорван один из их 84-пушечных кораб-
лей; при второй, более серьезной, высадка пятитысячного де-
санта закончилась почти поголовным его истреблением.
Теперь Порта решилась предпринять более энергичные уси-
лия, чтобы завладеть Кинбурном, Херсоном и Крымом. Поло-
жение осложнилось тем, что шведский король Густав III в июне
1788 года приказал своим войскам вступить в пределы России;
в тот же день была подвергнута бомбардировке крепость Ней-
шлот. Приходилось отражать нападения неприятелей и на се-
вере, и на юге империи.
Беда, по мнению Кутузова, была в том, что русские войска
на юге не имели единого командования. Украинская армия под
начальством Румянцева должна была соединиться с австрий-
ским корпусом, взять Хотин и идти на Дунай. Екатеринослав-
ской, вверенной Потемкину, надлежало осадить и взять Оча-
ков, а потом сблизиться с первой армией на Дунае. Австрийцы,
занявшие Молдавию и Валахию, хотели к весне 1789 года со-
единиться с Румянцевым. После того все три армии должны
были перейти Дунай и идти к Шумле и Андрианополю. Другая,
и немалая, беда, как виделось Михаилу Илларионовичу, таи-
лась в принятой Иосифом II и его главнокомандующим Ласси
94
системе кордонов. Огромная, 120-тысячная, австрийская армия
была растянута на пространстве от Хотина до Адриатического
моря.
Но главное — не было лада в русском стане.
Как отмечает историк, «Румянцев, оскорбляясь, что Потем-
кин уравнен с ним в начальстве войсками, не думал помогать
ему. Потемкин не скрывал неудовольствия, что власть не отда-
на ему вполне, вредил всем распоряжениям Румянцева и хотел
отличия только себе, когда страх неудачи в глазах опасного
соперника усиливал еще более недостатки его военных дарова-
ний. Отличаясь быстротою, смелостью, дальновидностью сооб-
ражений во всех других делах, как полководец он являлся не-
решителен, медлен, робок — утверждал и изменял планы, давал
и отменял приказы, унывал и робел и, вместе с тем, гордый и
самолюбивый, не хотел слушать ничьих советов».
В мае под стенами Очакова появился сильный турецкий
флот, которым командовал храбрый капудан-паша Гассан. Он
дерзко двинулся на русских, стоявших на рейде в Глубокой
гавани. Однако на мелководье турецкий флот ожидала неуда-
ча: два линейных корабля и фрегат сели на мель и были сожже-
ны. Убедившись, что в тесном лимане ему не победить, Гассан-
паша решился ночью отступить через Кинбурнский пролив. Но
здесь его ожидала тайно устроенная Суворовым 24-пушечная
батарея, открывшая убийственный огонь. Легкие гребные суда
под начальством Нассау-Зигена, на которых еще недавно путе-
шествовала императрица со своей свитой, довершили пораже-
ние; 3 корабля, 5 фрегатов и 17 фелюг сгорели и утонули. Пос-
ле нерешительного боя с Севастопольским флотом адмирала
Войновича Гассан удалился в Константинополь. Черное море
было очищено от неприятеля.
Теперь в гавани Глубокой Кутузов занимался поднятием
многочисленных турецких пушек с затонувших во время сра-
жения кораблей.
2
Об отгремевшей 17—18 июня битве говорило многое: на
мелководье торчали мачты турецкого фрегата, чуть подале на
мели оказался русский брандер, который надлежало снять и
перевезти в гавань для починки, к берегу прибило бочонки,
обломки палубных надстроек, клочья парусов.
95
Матросы и солдаты, перекрестившись, ныряли с канатом в
воду, ощупью находили сорванные взрывами пушки, а затем
накидывали на них петли. Бугские егеря с берега с громким
«Эй, взяли, эй, ухнем!» выволакивали их на твердь. Среди са-
мых заядлых охотников-ныряльщиков был адъютант Ми-
хаила Илларионовича — подпоручик Федор Кутузов, белоку-
рый юноша, с ловкостью заправского водолаза погружавшийся
на дно.
Неподалеку от командира корпуса за работой лениво на-
блюдал рыбак Осип Стягайло, перебравшийся к лиману с деся-
ток лет назад и поставивший себе на берегу скромную хатку.
Хотя одет он был в грязные холщовые порты и латаную руба-
ху, Голенищев-Кутузов с первого взгляда определил в нем бы-
валого запорожца. Медно-красное лицо с длинными усами и
вислым носом, турецкая серьга в ухе, лысая крепкая голова с
сивым оселедцем, черные от загара мускулистые руки,— Миха-
илу Илларионовичу он виделся совсем в ином обличье: высо-
кая суконная остроконечная шапка, широкий кафтан, простор-
ные шаровары с богатым цветным поясом, за который заткну-
то два пистолета, и кривая шашка на боку...
Между тем на берегу одна за другой появлялись чугунные и
бронзовые пушки 24-фунтового калибра, медные трехпудовые
мортиры и даже одна каронада — короткоствольное чугунное
орудие, стреляющее ядрами с близкой дистанции и изготовлен-
ное в Шотландии. «Подарочек союзников-англичан»,— сказал
себе Голенищев-Кутузов, только слышавший о появлении по-
добных пушек, которые были лишь заказаны для русской ар-
мии. Но чаще всего встречались старинные, уже вышедшие из
употребления в нашей артиллерии, длинные кулеврины, васи-
лиски, цапли. Их медные и чугунные стволы были украшены
затейливыми узорами и устрашающими фигурами грифонов,
львов, вепрей, единорогов.
Внезапное оживление привлекло внимание командира кор-
пуса. В стороне от него, под самым берегом, несколько солдат
нащупали пушку, ушедшую глубоко в ил.
— Ты заводи, заводи петлю-то! — надсаживался фальцетом
один, выныривая и вращая от напряжения белками.
— Попробуй заведи! — отфыркиваясь, отвечал другой.—
Хоть у самого берега, а как глыбко! Да это, кажись, и не пушка,
а брявно!..
— Сам ты, садовая голова, «брявно»! — передразнил его
первый.— Пушка! Эвон какая склизкая...
96
Федор Кутузов, радуясь приключению, немедля присоеди-
нился к спорящим. После второго погружения он радостно вос-
кликнул:
— Братцы! Чудеса! Пушка-то, никак, живая! Шевелится!
Осип Стягайло не выдержал и гулким басом, идущим отку-
да-то из глубины живота, подал команду:
— Гэть, олухы! То нэ пушка. И нэ колода. То сом. Я, можэ,
другой рик за ным ганяюсь...
Он подобрал порты и резво запрыгал босиком по камням и
корягам, на ходу продолжая командовать:
— Злякаетэ, бисови диты! Я вас! Почекайте...
Погрузившись было с головой, Федор Кутузов все так же
радостно закричал, высунув лицо:
— Хвостом бьет! Как поленом!
Ворча от нетерпения, Стягайло скинул с себя рубаху и пор-
ты и в чем мать родила, с одним медным крестом на гайтане1,
шумно сиганул в омут. Прошла минута, другая, третья. Солдат
ты и подпоручик с удивлением наблюдали, как на притихшей
воде выскакивают только крупные коричневые пузыри. Нако-
нец запорожец, закусив от чрезвычайных усилий ус, медленно
поднялся на поверхность, прохрипел:
— Тэпэр заводы петлю... Я його за жабры трымаю...
Вода под ним забурлила и потемнела от ила. Собравшиеся
на берегу егеря помогали советами и шутками:
— А может, это вовсе и не сом, а турок сховался?
— Ты, дяденька, садись на него верхом да и правь прямо
до нас!..
— Братцы! А нешто сомов едят? Мне тятенька говорил, что
мясо у них погано. Вроде это и не рыба вовсе, а чертов конь!
— Не хочешь — не ешь! Вон в котле опять сухарная каши-
ца!.. А меня с ее воротит...
— От москали! Йим бы всэ шуткуваты,— беззлобно огры-
зался Стягайло, меж тем как солдаты с Федором Кутузовым
укрощали огромную рыбину.
Сом был и вправду сказочно велик — больше двух сажен,
седоватый с прозеленью, с огромной усатой пастью, из которой
вырывалось что-то похожее на громкие всхлипы.
— Чисто корова недоеная ревет! — восхитился один из ны-
ряльщиков, передавая конец каната егерям.— Тащи, ребята!
Наш!..
1 Гайтан — шнурок для нательного креста.
97
4 №3445
Михаил Илларионович не спеша подошел к солдатам, раз-
глядывавшим невиданную добычу.
— Да... Такой и телка утащит... Да, пожалуй, и бабу, коли та
зазевается со стиркой да уронит белье... Не рыба — слон! — ска-
зал он.— Ну, дети, приглашайте меня на уху!
Осип Стягайло, отдуваясь после тяжелой работы, как был,
в одном гайтане с крестом, выступил вперед:
— Ваша мылость! Дозвольтэ мэни його зварить. Ваши ка-
шовары всэ зипсують. Йим тилькы грэчка та капустняк пид
сылу. А я кашеварив щэ пры Пэтри Калнишевським. На Сичи...
Запорожец шумно вздохнул всем животом и выщелкнул из
пупка ракушку.
— Ступай и возьми себе ротного повара в помощники,—
решил Михаил Илларионович.— Если что потребуется — про-
виант наш к твоим услугам.
— В мэнэ вечирний улов багатый,— важно отвечал Стягай-
ло.— Я вам нэ просту — зборну ушыцю змайструю...
Когда вытащенные на берег пушки были рассортированы по
системам и калибрам, над лиманом потянуло ароматом густо-
го рыбного взвара.
— Духовито...— мечтательно переговаривались солдаты.—
Теперь бы за труды праведные к ухе да винную порцию...
— Будет! — обещал Федор Кутузов.— Я сам слышал, как его
превосходительство отдавал приказание интенданту...
Михаил Илларионович подошел к солдатской артели, ког-
да все было готово к обеду. Солдаты от нетерпения уже посту-
кивали по голенищам деревянными ложками.
— Петр Великий говаривал: «Месяц не пей, год не пей, а пе-
ред горячей похлебкой штаны заложи, но выпей!» — обратил-
ся шутливо генерал к егерям, усаживаясь поближе к котлу.
Стягайло разлил по мискам янтарную от жира, дымящуюся,
густую уху, и по кругу пустили манерку с водкой. Первым при-
ложился сам командир корпуса, за ним — запорожец. Михаил
Илларионович зачерпнул ложку дразнящего запахами рыбного
взвара, отведал и зажмурился:
— Хороша... Ты, Осип, не пойдешь, часом, к нам кашева-
рить?
— Ни, ваша мылость! — твердо отвечал Стягайло.— Я воль-
ный козак. Як Сичь розигналы, задумав я статы рыбаком. А тэ-
пэр, выдно, и рибалци моий прыходыть кинець. Он скильки
вогню та грому напустылы — я думав, лыман закыпить и вся
98
рыба в ньому зварыться. Трэба мэни пэрэбыратысь куды по-
далыпэ...
— Куда же ты думаешь податься? — поинтересовался Куту-
зов, со вкусом обсасывая маленького судачка.
— Куды? — переспросил Стягайло.— Так хоч за Дунай,
в Добруджу. Там нашего брата выдымо-нэвыдымо...
— На туретчину? — покачал головой Михаил Илларионо-
вич.— Ты же православный казак.
— А я чув, нибы там наш брат в достатку жывэ,— неуверен-
но сказал запорожец.
— За уху спасибо. Угодил...— тяжело поднялся Кутузов.—
И вот тебе за твое искусство два червонца. А о туретчине поду-
май, да хорошенько. Мало они вашему брату голов поснимали...
— А що думать? — беспечно махнул загорелой ручищей
Стягайло.— Ни хаты, ни жинкы, ни диток нэма... «Проминяв я
жинку на тютюн та люльку»,— вставил он строку из народной
малороссийской песни.
— Так иди в верные казаки к полковнику Чепеге. Я ему
недавно знамя вручил, а его команда принесла государыне при-
сягу. У него и булава от самого светлейшего князя Потемкина.
— Ни! Нэ трэба мэни вашего полковника з пырначом. Крэп-
ко обидылы мэнэ, як зныщылы Сичь...
К концу первой русско-турецкой войны существование За-
порожской Сечи уже мешало Российской империи. Казачье
сообщество отличалось почти независимым народоправством,
принимало к себе всех, кто искал свободы от утеснения, прояв-
ляло порой непокорность и вело, как это было в гайдамацком
движении, собственную политику. При заселении Новороссий-
ского края сербами, построившими города Елисаветград и Баг-
мут, начались стычки запорожцев с иммигрантами. Это оконча-
тельно решило судьбу вольнолюбивого сообщества. В 1775 го-
ду, по приказанию Екатерины II, генерал-поручик Текёлли,
возвращавшийся с войсками в Россию после победы над турка-
ми, занял Сечь. Последние казачьи начальники — кошевой
Петр Калнишевский, судья Павел Головатый, писарь Иван
Глоба были заточены в монастыри и крепости.
Петр Абрамович Попович-Текёлли, боевой соратник Суво-
рова и начальник Кутузова в первой русско-турецкой войне,
остался в памяти украинского народа не только этим эпизодом.
Женившись уже в преклонных годах на юной красавице укра-
инке, он страшно ревновал ее и никуда не отпускал от себя. Это
о нем народ сложил потом песню:
99
Ой, пид вишнэю, пид черешнэю
Сыдыть старый з молодою, як из ягодкою...
Всю свою жизнь Текёлли утверждал, что он незаконный
сын Петра Великого, и умер в 1793 году с его портретом в ру-
ках...
Теперь Текёлли, в чине генерал-аншефа, командовал вой-
сками на Кавказском побережье Черного моря и уже одержал
несколько побед над горцами. Престарелый военачальник как
бы подавал пример топтавшемуся несколько месяцев подле
Очакова Потемкину.
3
Несмотря на то что Очаков неоднократно разорялся запо-
рожцами, русскими и поляками, значение его росло. В XVIII ве-
ке он по праву считался первым портовым городом в турецких
владениях на берегах Черного моря. Сам Очаков представлял
собой неправильный продолговатый четырехугольник, узкая
восточная часть которого примыкала к Днепровскому лиману,
а три стороны, обращенные к полю, помимо мощной городской
стены, были прикрыты нагорным ретраншементом — земля-
ным валом с каменными одеждами. В самой южной оконечно-
сти косы, против Кинбурна, находился сильно укрепленный
замок Гассан-паши.
Только в июле 80-тысячная Екатеринославская армия пере-
шла Буг и расположилась станом в Анджиголе, у Днепровско-
го лимана, вблизи Очакова. Русские войска постепенно обло-
жили крепость большим полукружием, примыкая правым
флангом к Черному морю, а левым — к лиману. В передней
линии рассыпались бугские казачьи пикеты, между которыми
начали строить пять редутов. За ними стояли главные силы.
Правым крылом командовал генерал-аншеф Иван Иванович
Меллер, центром — князь Репнин, а левым — призванный из
Кинбурна Суворов. Егеря Кутузова расположились впереди
войск. Здесь, у правого фланга передней линии, устанавлива-
лись батарея и редут; другая батарея должна была защищать
левый фланг. Гребная флотилия Нассау-Зигена блокировала
гавань, ограничивая действия турецких кораблей.
За правым крылом, где размещался кавалерийский резерв,
Потемкин учредил свою резиденцию. Там, под очаковскими
ядрами, он жил с обыкновенной своей негой и пышностью:
100
иногда целый день валялся на бархатном диване, слушал музы-
ку Сарти1, писал стихи, переводил историю церкви аббата Фле-
ри, потом давал балы, пиры, жег фейерверки и, казалось, забы-
вал об осаде. Могло возникнуть впечатление, что светлейший
князь куда больше внимания уделял красавицам, в числе кото-
рых были и четыре из шести его родных племянниц, знатным
иностранцам на русской службе и просто проходимцам и иска-
телям приключений. Однако такое впечатление было обман-
чивым.
У Потемкина существовал свой взгляд на происходящее,
такой широкий, что его не могли понять и разделить многие из
генералов. И здесь проявлялись черты его великого государ-
ственного ума. Для князя Григория Александровича война не
ограничивалась сидением под Очаковом: ему виделся весь ог-
ромный фронт — от Анапы до Белграда, где армии великого
визиря Юсуф-паши противостояли австрийцы. «Пусть они там
повозятся,— рассуждал он, полагая, что взятие Очакова не при-
ведет к концу большой войны, а скорее явится ее прологом.—
Ведь все равно расхлебывать кашу придется не цесарцам, а нам.
Так чего же спешить попусту...»
Но мысли свои светлейший открывал лишь немногим, и
прежде всего Екатерине II. Зато в пестрой толпе свиты он, быть
может и не без умысла, беспрестанно являл новые странности
своей удивительной натуры.
Потемкин в глаза унижал самых знатных вельмож, но под-
черкнуто вежливо выслушивал и благосклонно обращался с
простым офицером. Отворачивался от князя или графа, если
они заслуживали презрения гнусным раболепством перед ним,
и непритворно любил солдат. Он употреблял все усилия, что-
бы сберечь их жизнь и здоровье, однако никак не мог добить-
ся своей цели, потому что не умел наказывать за преступления
начальников. Светлейший прекрасно знал, что окружающие
его грабительствуют, что многие из ближних — племянник
Василий Васильевич Энгельгардт, поставщик для армии и
флота Фалеев, коммерсант Нотка — бездельничают и заботят-
ся лишь о собственном кармане, и с молчаливым равнодушием
считал их канальями.
1 Сарти Джузеппе (1729—1802) — итальянский композитор и дирижер,
с 1784 г. жил в России, здесь написал несколько опер, гимнов и других про-
изведений.
101
Двадцать пятого июля Потемкин внезапно решил обозреть
строившийся на пушечный выстрел от крепости Гассан-паши
редут.
Голенищев-Кутузов встретил светлейшего князя вместе с
генерал-майором Синельниковым. Огромная фигура Потемки-
на в раззолоченном и унизанном бриллиантами камзоле очень
скоро привлекла внимание турок. Ядра так и посыпались с го-
родского вала и бастионов крепости. Михаил Илларионович, с
его давно уже выработавшимся презрением к смерти, спокой-
но давал пояснения о близких сроках окончания строительства.
Предложивший свои услуги Потемкину и назначенный гене-
рал-фельдцейхмейстером — начальником артиллерии, принц
де Линь советовался с Кутузовым о наилучшей расстановке
орудий.
Близкий удар картечью заставил свиту князя поспешно ис-
кать спасения за вырытым окопом. Для турок выстрел ока-
зался удачным: генерал-майор Синельников был смертельно
ранен возле самого светлейшего; чуть подале лежал в крови со-
провождавший Кутузова казак — картечина в ноге прошла че-
рез всю лапу и остановилась в большом пальце. Казак громко
стонал.
— Что орешь попусту! — сердито бросил Потемкин.
Вызванный им лекарь тут же извлек свинцовую пулю, кото-
рыми была начинена граната.
Светлейший погрозил кулачищем в сторону Очакова и
громко сказал:
— Надо дорожить себе подобными. Нет! Не штурмом — тес-
ной осадой я возьму Очаков!..
Этого мнения, однако, не разделяло большинство генералов.
Даже не терпевшие один другого князь Репнин и Суворов.
Двадцать седьмого июля, в два часа пополудни, Голенищев-
Кутузов услышал частые выстрелы на нашем левом фланге.
Вскоре он получил известие, что турки сделали энергичную
вылазку против войск Суворова. Выдвинув вперед небольшой
отряд конницы, они с главными силами, до двух тысяч пехоты,
стали пробираться вдоль берега Очаковского лимана. Когда
был сбит пикет из бугских казаков, Суворов заметил неприяте-
ля. Он приказал двум гренадерским батальонам выстроиться в
четыре каре и выехал перед строем.
— Впереди — Бог! Я — за ним! Не отставать! — крикнул
генерал-аншеф и дал шпоры коню.
102
Началась жестокая схватка. Турки были отогнаны до само-
го гласиса крепости — земляной насыпи у рва. Не останавлива-
ясь, Суворов двинулся на одно из городских укреплений. Тур-
ки непрерывно получали подмогу, и в садах, примыкающих к
Очакову, битва все более ужесточалась.
Находясь на батарее, впереди правого фланга, Кутузов ви-
дел, что значительная часть турецкого гарнизона была оттянута
для отражения Суворова.
— Турки оголили это крыло! — крикнул он подскакавшему
принцу де Линю.
— Надо немедленно начинать общий штурм! — в волнении
отвечал тот.— Я только что с левого фланга. Там все кипит!
Мне пришлось сменить лошадь. Одну подо мной убило...
Де Линь тут же, на батарее, набросал записку о необходимо-
сти общего штурма и послал ее Потемкину с австрийским офи-
цером из своей свиты. Ответа не было. Собравшиеся на батарее
генералы — Меллер, князь Долгоруков, Самойлов, Пален —
единодушно соглашались с принцем. Князь Репнин громко
именовал Потемкина Кунктатором — Медлителем. Кутузов
склонялся к общему мнению, но, по обыкновению, молчал.
«Благая идея! — размышлял он.— Но как совместить в войне
истребление врага со сбережением собственного воинства? Как
добыть победу малой кровью?..»
На стенах Очакова тем временем замечено движение вра-
жеских отрядов — бунчуки перемещались на турецкое правое
крыло.
Де Линь составил новое, более резкое письмо главнокоман-
дующему и послал его с русским офицером. Однако Потемкин
молчал. В ярости он уже четыре раза отправлял Суворову гон-
цов с приказом об отступлении. Однако сделать это было не-
обычайно трудно из-за ожесточения сражающихся. Но вот бе-
жавший накануне в Очаков молодой крещеный турок, служив-
ший денщиком у одного из офицеров, узнал Суворова и указал
на него янычарам. Сперва под генерал-аншефом была убита
лошадь, а затем пуля пробила ему шею, засев у затылка. Суво-
рову пришлось воротиться в лагерь, сдав команду генерал-по-
ручику Бибикову.
Весть о ранении любимого военачальника, вероятно, произ-
вела дурное впечатление на солдат. Когда Бибиков велел уда-
рить отбой, вместо стройного отхода произошло беспорядочное
отступление. Это заметил Репнин. С тремя батальонами и ки-
103
расирами, любимым полком Потемкина, он двинулся к очаков-
ским стенам, отвлекая на себя турок. Отряд Бибикова спасся от
истребления. Возвращаясь под защиту городских стен, турки
унесли с собой головы многих офицеров и солдат, а затем на-
садили их на частокол очаковских укреплений. Нерешитель-
ность и зависть Потемкина стоили русским в этот день около
четырехсот павших. Удобный момент для взятия Очакова был
упущен.
Суворов, превозмогая страшную боль, играл в своей палат-
ке с адъютантом в шахматы; Потемкин, грызя ногти, в гневе,
в эти минуты писал ему: «Солдаты не так дешевы, чтобы их те-
рять попусту... Не за что потеряно бесценных людей столько,
что довольно было и для всего Очакова...»
Потемкин был единственным другом и, можно сказать, со-
царствователем императрицы Екатерины.
Слава России, слава Екатерины II были нераздельны со сла-
вой князя Григория Александровича. Он пользовался обожани-
ем солдат и младших офицеров и мало заботился о том, что
говорили о нем генералы, и в особенности Репнин. Прослышав,
будто князь Николай Васильевич подбивает других начальни-
ков собрать военный совет и, в соответствии с уставом, лишить
его поста главнокомандующего, Потемкин в ответ пригласил
генералов на пышный ужин.
Сам он принимал гостей, раскинувшись огромным телом на
бархатном диване, подаренном государыней. Рядом со светлей-
шим сидела его главная в ту пору фаворитка, красавица гречан-
ка, бывшая до того прачкой в Константинополе. Судьба ее была
необыкновенна, как и внешность. Она стала женой генерала на
польской службе графа Вита, а еще позднее сделалась супругой
князя Потоцкого, видела у своих ног императора Иосифа II,
Фридриха-Вильгельма Прусского, первого министра Франции
Верженя, шведского короля Густава. Уже в немолодые годы
Софья Потоцкая заслужила внимание государя Александра
Павловича...
Тут же, в покоях главнокомандующего, находились племян-
ницы светлейшего — Татьяна, жена генерал-интенданта Миха-
ила Сергеевича Потемкина; Надежда, выданная за генерал-май-
ора Шепелева, с которым, впрочем, после свадьбы, если верить
молве, не была близка ни одного дня; Варвара, столь же веселая
104
и легкомысленная, что и ее супруг князь Сергей Федорович
Голицын; белокурая, голубоглазая Александра, Сашенька,—
графиня Браницкая.
«Ах, Сашенька, Сашенька! — думал, глядя на нее, Михаил
Илларионович,— Как она прелестна! И как нравилась мне в
Петербурге, когда именовалась не графиней Браницкой, а про-
сто Сашенькой Энгельгардт! Воистину — грешный ангел из
райского сада!..»1
Пятидесятисемилетний муж ее, Ксаверий Браницкий, вы-
полнявший некогда роль сводника между Екатериной Алексе-
евной и будущим польским королем Понятовским, сейчас на-
ходился в своре трутней при главнокомандующем и немило-
сердно льстил Потемкину, как всегда притворяясь великим
патриотом России...
Перед тем как отправиться за столы, в специальные покои,
собравшиеся развлекались в гостиной картами, слушали музы-
кальные номера и чтение стихов. Голенищев-Кутузов вопреки
своим привычкам разоткровенничался с принцем де Линем.
Быть может, оттого, что в последние дни они часто виделись
под жестоким огнем, когда генерал-фельдцейхмейстер появ-
лялся на выдвинутой вперед батарее. Впрочем, тема была са-
мой мирной: об отцах и детях. Михаил Илларионович с благо-
дарностью поминал покойного своего батюшку, который в са-
мый трудный момент жизни взял с него клятву безупречно
вести себя и достойно выполнять свой солдатский долг.
— А ведь если бы не он, все могло у меня пойти по-иному,—
вслух размышлял Кутузов, улыбаясь своим воспоминаниям.—
Так горяч и невоздержан я был...
— Ваш отец! — перебил его пылкий де Линь.— А вы знаете,
что сказал мне мой отец? Он командовал войсками его величе-
ства римского императора. Когда я уведомил его официальным
рапортом о получении чина полковника, отец написал: «К не-
счастью иметь вас своим сыном присоединяется теперь новое
горе — иметь вас своим полковником». Мой ответ был краток:
«Ваше сиятельство! Ни в том, ни в другом я не повинен. За
новое несчастье вы должны пенять на императора, а за преж-
нее — на себя...»
— Глядите-ка,— сказал Михаил Илларионович,— у нас на
глазах завязывается новая интрига. Точно мы не в чистом поле
возле Очакова, а в эрмитажном дворце.
1 Энгельгард — букв.: сад ангелов (нем.).
105
— Что вы подразумеваете?
— Присмотритесь к играющим в пикет...
За карточным столиком одна из трех племянниц Потемки-
на — Татьяна Васильевна явно давала знаки о возможном сви-
дании полковнику Сибирского гренадерского полка князю
Дашкову. Ее ножка в сафьяновой туфельке не уставала нажи-
мать мысок полковничьего ботфорта. Однако не только зоркий
Кутузов приметил это. Потемкин был и крив, как Михаил Ил-
ларионович, и столь же наблюдателен. Он движением пальца
поманил к себе камердинера Секретарева и прокричал:
— Вон! Спать хочу!..
Выходка светлейшего была обыкновенным его поведением.
Гости откланялись спине Потемкина, который обернулся ли-
цом к стене, и отправились в обеденную комнату. Кутузов шеп-
нул де Линю:
— Быть буре!..
Оставшись с Секретаревым, Потемкин приказал ему прине-
сти три длинных свежих прута, какими гоняли преступников-
солдат сквозь строй, хорошенько свить и связать их, чтобы
удобнее было хлестать. Когда камердинер принес прутья, свет-
лейший сказал:
— Татьяну сюда. В дезабилье...
Племянница и была уже в дезабилье, ожидая бравого пол-
ковника, но вошедший Секретарев разрушил ожидаемые удо-
вольствия. С досадой Татьяна Васильевна спросила:
— Зачем это? Что, дядюшка нездоров?..
— Не знаю,— отвечал камердинер.
— Да что же он делает?
— Изволит лежать на диване...
Едва она вошла к Потемкину, тот приказал:
— Федор! Запри дверь!
Татьяна Васильевна, привыкшая оставаться с дядюшкой
при закрытых дверях с глазу на глаз, увидела, что вместо четы-
рех глаз будет шесть, и решила показать вид целомудрия. Но
она не успела сказать и слова, как князь начал хлестать ее
шпицрутенами сплеча. Татьяна визжала, просила помилования,
умоляла дядюшку, взывала к нему:
— Помилуй! За что?!
Князь, обломав на ее нагих плечах прутья, с преспокойным
видом сказал ей:
— Разве тебе не довольно? Пошла вон!..
106
Он снова лег на диван и приказал позвать Попова, которо-
му продиктовал:
— Ордер Дашкову: с получением сего, часу не мешкав, от-
правиться на Кубань и ожидать моего повеления там...
Во все время экзекуции вопли Татьяны Васильевны доноси-
лись до столовых покоев, вызывая недоумение у собравшихся.
Голенищев-Кутузов и принц де Линь, обменявшись понима-
ющими улыбками, продолжали свою беседу.
— Вы знаете, принц,— говорил Михаил Илларионович,—
я до безумия люблю своих детей...
— Мой генерал! — отвечал де Линь.— Я не похож на своего
отца. У меня есть сын; как и я, Шарль. Если с ним что-то слу-
чится, мне кажется, я не переживу этого...
— А я только мечтаю о сыне...— признался Кутузов.— Моя
супруга подарила мне пять дочерей, и все мне любы. Но все не
теряю надежды на наследника...
У обоих отцов в одном оказалась судьба несчастливой. Меч-
та Михаила Илларионовича сбылась. Однако своего единствен-
ного сына Николашу, которого болезнь унесла на первом году
жизни, Кутузов даже не видел. Шарль де Линь-младший погиб
в 1792 году, во время неудачного похода австрийских войск во
Францию...
5
Ободренный поражением русских, комендант Очакова Гус-
сейн-паша готовился повторить вылазку. На сей раз его при-
влекла батарея на нашем правом фланге, которую он возна-
мерился захватить. Местность, изобилующая неровностями,
канавами и рвами, облегчала задачу. 18 августа сильный отряд
янычар внезапно атаковал прикрытие, составленное из егер-
ских батальонов. Голенищев-Кутузов немедля прибыл на ба-
тарею.
Вылазка турок была необыкновенно мощной.
Под пронзительные крики мулл «Алла иль-Алла Магомет
рассуль ля-ля!..» они бросились из ворот, в то время как тайно
прокравшиеся янычары, выскочившие из рвов, оказались перед
самыми пушками. Михаил Илларионович приказал усилить
орудийный огонь и открыть ружейный. Одновременно, предви-
дя, что турки оборотятся вспять, Кутузов повелел собрать ко-
лонну, чтобы, преследуя неприятеля, на его плечах ворваться в
ворота Очакова.
107
Янычары, пользуясь неровностями и рвами, стояли отчаян-
но под ядрами и картечью. Батареи всей армии поддержали
канонаду, перенеся огонь внутрь самой крепости. Уже Очаков
пылал во многих местах, когда наступающие заколебались и
дрогнули; уже егеря приняли их в штыки и принудили бежать
из рвов, где турки оставили до пятисот раненых и убитых. Ку-
тузов держал в руке платок, чтобы по его знаку полковник
Андрей Миллер повел в атаку колонну. Находившийся рядом
с ним принц де Линь поднялся от амбразуры, блеснув алмаз-
ными серьгами:
— Мой генерал! Взгляните! Кажется, пора на приступ!..
Кутузов прильнул к амбразуре и тотчас без звука откинул-
ся на спину. Ружейная пуля поразила его у виска, выше глаза.
Он зажал рукой сквозную рану у щеки и с досадой сказал
принцу:
— Ну что заставило тебя подозвать меня к этой дыре в сию
минуту! Теперь пиши пропало...
Доктора при нем не оказалось. Егеря перевязали голову
платком, по мановению которого должна была начаться атака.
Окровавленный Кутузов сидел на камне и отдавал различные
приказания полковнику Миллеру о том, как распорядиться и
вести войска. Но, придя наконец в чрезвычайное расслабление,
был увезен без памяти в тыл.
Рана была нанесена почти в то же место, что и в сражении
при Шуме, близ Алушты. Этот последний удар, по единоглас-
ному мнению лучших медиков, должен был лишить Михаила
Илларионовича жизни: пуля совершила второй прорыв височ-
ной кости вблизи глазных мышц и зрительных нервов. Принц
де Линь сокрушенно сообщал императору Иосифу: «Вчера
опять прострелили голову Кутузову. Я полагаю, что сегодня
или завтра он умрет...»
Михаил Илларионович не только остался жив, но и сохра-
нил вновь зрение; лишь правый глаз еще более искосило.
«Чудо,— говорит современный ему историк,— о котором меди-
ки, даже чужих краев, писали обширнейшие диссертации».
Суворов, узнав о произошедшем, воскликнул: «Кутузов по-
лучил рану, какой в Европе не бывало! А в целой Европе ничто
ни на волос не пошевелилось!» Он предвидел, что исцеление
Михаила Илларионовича приведет к славнейшим в мире по-
следствиям. Императрица Екатерина тревожилась о герое и
несколько раз осведомлялась о его положении у Потемкина.
31 августа: «Отпиши, каков Кутузов и как он ранен, и от меня
108
прикажи наведываться»; 18 сентября: «Пошли, пожалуй, от
меня наведываться, каков генерал-майор Кутузов»; 7 ноября:
«Отпиши мне... каков генерал Кутузов».
Находясь на излечении, Михаил Илларионович получал
невеселые вести от очаковских стен. Убыль в людях от стычек
и болезней день ото дня становилась в русском стане все замет-
нее. Начались осенние дожди, поднялись снега и метели, нако-
нец настала зима со всеми ее ужасами в безлесном краю. Сол-
даты громко просились на приступ — «согреть застывшую
кровь». Михаил Илларионович вернулся к своим егерям на-
кануне решающего штурма. Рана напоминала о себе тягучей
болью, хотя уже и чешуя, окружившая ее, призасохла и отва-
лилась.
Шестого декабря, в день Святого Николая Чудотворца, По-
темкин наконец решился взять силой крепость. Жестокий бой
длился лишь час с четвертью. Сам главнокомандующий все это
время неподвижно стоял на одной из батарей, подперши голо-
ву и беспрестанно повторяя: «Господи, помилуй! Господи, по-
милуй!» Затем он отдал город во власть солдатам на три дня...
Уже в январе следующего, 1789 года Потемкин поручил
Кутузову начальство над легкоконными и гусарскими полками,
которые прикрывали польские и турецкие границы. В июле
Михаил Илларионович командовал отдельным корпусом меж-
ду Днестром и Бугом и особенно отличился при взятии крепо-
стей Аккерман и Бендеры. Подвиг его под Очаковом, равно как
и прочие заслуги, был отмечен: в одном и том же 1789 году
Кутузов был удостоен орденов Святой Анны 1й степени и Свя-
того Владимира 2-й степени.
...В тот самый 1789 год, когда Кутузов оправлялся от страш-
ной раны, которая могла свести его в могилу, произошло одно
незначительное событие. В далекой Италии генерал Заборов-
ский вербовал корсиканцев на русскую службу. Среди прочих
прошений ему прислал ходатайство никому не ведомый пору-
чик Наполеон Бонапарт. Дело расстроилось из-за амбиций кор-
сиканца: иностранцев принимали в русскую армию чином
ниже, а Бонапарт непременно требовал себе звания майора...
Лечивший Кутузова врач оставил запись:
«Надобно думать, что Провидение охраняет этого человека
для чего-нибудь необыкновенного, потому что он исцелен от
двух ран, из коих каждая смертельна».
109
Глава третья
КОМЕНДАНТ ИЗМАИЛА
1
Генерал-майор Голенищев-Кутузов готовился к скромному
ужину в своей походной палатке. При неярком свете каганца он
самолично помешивал пустую говяжью похлебку в глиняном
горшке, меланхолически размышляя над бычьими мослами о
том, что при теперешнем безначалии блокада Измаила может
затянуться до греческих календ...
А какие надежды, какие громкие планы связывались с про-
шедшим, 1789 годом!
После блистательных побед Суворова вместе с австрийским
принцем Кобургским над турками у Фокшан и Рымника союз-
ники не продолжили наступления, хотя этого требовал русский
полководец. Мало того, принц Кобургский, оскорбленный дерз-
ким письмом Потемкина, полученным в день Рымникской бит-
вы1, расстался с Суворовым, и оба отошли на свои прежние
места. Главные силы Потемкина все же овладели замком Гад-
жибей — будущей Одессой, а затем принудили к капитуляции
крепость Бендеры.
Наступивший 1790 год потребовал от России еще большего
напряжения сил. Колебания нестойкой союзницы Австрии, где
скончавшегося Иосифа II сменил император Леопольд, опас-
ность войны со стороны Пруссии и Польши — все это не пред-
вещало военных удач и на юге. На границах с Польшей при-
шлось сформировать особый корпус.
Потемкин, по его же словам, намеревался начать кампанию
«рано и живо». Однако Суворов, двинувшийся было со своим
отрядом к Бухаресту на соединение с принцем Кобургским,
узнал о выходе Австрии из коалиции и вернулся за реку Серет.
Дела на Кавказе были омрачены неудачей генерал-поручика
Бибикова, отступившего с большими потерями от Анапы. Зато
на севере дела неожиданно пошли на поправку. То, чего не мог-
ли дать победы, принесло поражение. Нассау-Зиген был разбит
шведами, и Густав III нашел для себя возможным заговорить о
1 Во время русско-турецкой войны в сражении у реки Рымник 11 сентяб-
ря 1789 г. русские и австрийские войска под командованием А. В. Суворова
разгромили турецкую армию. Суворов получил титул графа Рымникского.
110
мире1, который и был заключен 3 августа. На радостях Екате-
рина II писала Потемкину: «Одну лапу мы из грязи вытащили;
как вытащим другую, то пропоем аллилуйя...»
События на турецком фронте развивались медленно. Толь-
ко к осени 1790 года русские овладели почти всеми крепостя-
ми на Нижнем Дунае: Гудович захватил Килию, де Рибае —
Тульчу и Исакчу. Но оставался Измаил. Это не Килия, не
Тульча, не Исакча. Громадная крепость, по своей обширности
названная турками орду-калеси (крепость сбора войск), зани-
мала в окружности десять верст и составляла треугольник, при-
мыкая с одной стороны к Дунаю, где ее ограждала каменная
стена, с других — был земляной вал в четыре сажени высотой
со рвом в семь сажен глубиной.
Измаил превратился в истинную твердыню с 265 пушками
на валах и 35-тысячным отборным гарнизоном, половину кото-
рого составляла регулярная пехота — янычары и легкая конни-
ца — сипахи. Комендантом был один из лучших турецких гене-
ралов — поседевший в боях сераскир Айдос Мехмет-паша. При
нем находились еще несколько пашей и брат крымского хана
Каплан-Гирей с шестью юными сыновьями. Надобно было еще
помнить и об отчаянной храбрости турок при защите крепос-
тей. Робкий в поле, оттоман становился отважным за стенами
укрепления.
Со взятием Измаила было сопряжено завоевание всей Мол-
давии.
А что в русском лагере? Гудович рассорился с Павлом По-
темкиным и де Рибасом и был отозван на Кавказ. Третьего дня
бежавший из крепости старый знакомый Кутузова Осип Стя-
гайло показал, что турки спокойно взирают на вялые приготов-
ления русских. Да есть ли им повод для беспокойства, коли сам
Гудович при отъезде сказал, будто взять Измаил открытым
приступом невозможно: ведь осаждающих меньше, чем осаж-
денных! А с наступлением холодов, чувствительной нехваткой
провианта и участившимися болезнями к тому же, чтобы снять
осаду, начали склоняться и прочие начальники во главе с гене-
рал-поручиком Самойловым...
1 Речь идет о русско-шведской войне 1788—1790 гг., закончившейся Ве-
рельским миром. Нассау-Зиген (1745—1808), русский адмирал, одержал
в этой войне несколько побед, но потерпел сокрушительное поражение в июне
1790 г. при Свенскзунде.
111
Адъютант Глебов оторвал Кутузова от размышлений, всу-
нув в палатку всклокоченную голову:
— Михаил Илларионович! Бригадир из Санкт-Петербурга
к вашему превосходительству!
И вслед за адъютантом собственной персоной появился не
кто иной, как Иван Степанович Рибопьер, как всегда быстрый,
насмешливый, ловкий.
— Ба! Мой милый Пьер! Каким ветром тебя занесло? —
удивился Кутузов, в шутку называвший так своего племянни-
ка по жене после памятной сплетни о свадьбе мнимого фран-
цузского цирюльника и знатной русской боярышни.
— К вам, дядюшка! — весело отвечал сорокалетний брига-
дир.— Насилу выпросился именно в ваш отряд.
— Как? Ты? И здесь, среди нашего военного варварства и
неуютства? А не на малом эрмитаже у ее величества? — развел
руками Михаил Илларионович.— И в таком разе как же мог его
сиятельство Александр Матвеевич отпустить тебя под пули и
ядра? Расстаться с тобой, неразлучным своим другом?
— Ах, дядюшка,— грустно улыбнулся Рибопьер,— граф
Дмитриев-Мамонов более не фаворит ее величества.
Кутузов со значением поднял левую бровь.
— Значит, партия Безбородко и Завадского одержала верх?
— Нет, дядюшка.— Рибопьер приблизился к Кутузову и
сказал совсем тихо: — Сам Александр Матвеевич, прямо гово-
ря, по простоте своей сильно разгневал ее величество...
Кутузов приложил палец к губам и кликнул Глебова:
— Голубчик! Приготовь-ка из самых секретных запасов нам
с господином бригадиром чего-нибудь побогаче этого варева.
Чать, после долгого пути наш гость крепко проголодался. Да и
я,— Михаил Илларионович хлопнул себя по заметному уже
животу,— не прочь чем повкуснее заморить червячка. И винца,
винца молдавского красного захвати бутылочку...
Спровадив затем Глебова, который жил в его палатке, со
срочным поручением к де Рибасу, Михаил Илларионович за
ужином расспрашивал впавшего в немилость вельможу о по-
дробностях приключившейся в Петербурге истории.
— Граф Александр Матвеевич отставлен? Ума не прило-
жу,— рассуждал он, потягивая терпкое каберне.— Красив, вос-
питан, неглуп. И на службе у государыни столь долго! Ничего
не понимаю...
Рибопьер, на котором новехонький, с иголочки, зеленый
военный мундир сидел так щеголевато, словно это был при-
дворный камзол, живо возразил:
112
— Не забывайте, дядюшка, что двор — это скопище соблаз-
нов! Вы помните княжну Щербатову?
— Фрейлину двора ее величества? Как же! Довольно пост-
ная девица.
— Так вот Александр Матвеевич вообразил, что влюблен
в нее.
«Что не столь уж диковинно, если вспомнить о почтенном
возрасте императрицы»,— подумал Кутузов, но счел за лучшее
промолчать.
— А государыню убедили,— продолжал Рибопьер,— будто
сводником был ваш покорный слуга...
— Но ее величество достаточно прозорлива, чтобы не запо-
дозрить тебя в столь бесчестной игре,— сказал Михаил Илла-
рионович.
— Ревность, ревность! Она ослепляет! — воскликнул Рибо-
пьер.— Да и сами обстоятельства были против меня. Ведь граф
Мамонов встречался со Щербатовой в моем доме. Точнее ска-
зать, у тещи — Анастасии Семеновны...
— Да-да, ведь Анастасия Семеновна доводится княжне
двоюродной тетушкой,— вспомнил Кутузов.
— И Щербатова чуть не ежедневно посещала ее,— подхва-
тил Рибопьер.— Там они и объяснились с графом. Но так, что
никто в доме не подозревал этого. Однако, может ли что-то
укрыться от придворных сплетников? И противники Мамоно-
ва очень скоро донесли государыне о причинах частых поездок
графа в наш дом...
— И что же ее величество? — с искренним любопытством
осведомился Михаил Илларионович, обсасывая жареное кры-
лышко цыпленка.
— Призвала к себе графа и сказала: «Я старею, друг мой.
Будущность твоя крайне меня беспокоит. Хотя великий князь
Павел Петрович к тебе благосклонен, я очень беспокоюсь, что-
бы завистники не имели влияния на его переменчивый нрав.
Отец твой богат. Я тебя также обогатила. Но что будет с тобой
после меня, если я заранее не позабочусь о твоей судьбе? Ты
знаешь, что покойная графиня Брюс была лучшим другом моей
юности. Умирая, она поручила мне свою единственную дочь.
Ей теперь шестнадцать лет. Женись на ней! И ты из нее обра-
зуешь жену по вкусу и будешь одним из первейших богачей
России. За тобой останутся все занимаемые должности. Ты
будешь помогать мне по-прежнему сведениями и умом, кото-
рые, как сам знаешь, я высоко ценю. Отвечай откровенно. Твое
счастье — мое счастье...»
ИЗ
— Ловко подстроено! Узнаю матушку-царицу! — восхи-
тился Кутузов.— И граф, конечно, клюнул на эту нехитрую на-
живку?
— Угадали, дядюшка. Мамонов бросился к ногам государы-
ни и, как сам потом мне рассказывал, воскликнул: «Если, ваше
величество, желаете вы моего счастья и решаетесь женить меня
и удалить от себя, то дозвольте мне жениться на той, которую
я люблю!» Ее величество сдержала свои чувства и промолвила
только: «Итак, это правда?» Граф понял, что оказался в ловуш-
ке и окончательно упал в глазах государыни...
— Ах, простота, простота!..— покачал тяжелой головой
Михаил Илларионович.
— Да, но слова не воротишь. После этого ее величество при-
звала к себе княжну Щербатову и сказала: «Я вас взяла по
смерти ваших родителей. Я старалась всячески заменить их.
Кроме благосклонности вы от меня ничего не видели. Теперь
исполняю окончательно долг свой. Я знаю, вы любите графа
Мамонова. Он сейчас признался в своем чувстве к вам. Я реши-
ла вашу свадьбу...»
— Чувствительный конец! Как в комедиях Лашоссе1,—
ввернул Кутузов, высоко ценивший откровенность Рибопье-
ра.— Но, ей-ей, это уже слишком. Даже для нашей обожаемой
матушки Екатерины Алексеевны.
— Обождите. Придет черед и мести,— сказал Рибопьер.—
Гнев и досада государыни должны же были на кого-то излить-
ся. К ней явился камердинер Зотов. Только тогда она изволи-
ла разразиться упреками и жалобами: «Я знаю, кто предатели!
Рибопьер и его жена устроили эту свадьбу! Они бессовестно
надо мной подшутили». Захар Константинович заметил, что
этим браком я ничего не выиграл. Более того, я рисковал на-
всегда потерять благоволение государыни, которое приобрел
единственно через дружбу с Мамоновым. Ее величество согла-
силась с Зотовым, добавив: «Горе меня ослепило».
— Значит, гроза все-таки пронеслась?
— Ничуть не бывало. Вскоре я был вызван во дворец. Госу-
дарыня много говорила со мной о посторонних вещах, а затем
вдруг перевела речь на долги новой графини Мамоновой и при-
казала: «Ну, бог молчания,— так она обычно называла меня в
1 Лашоссе (1692—1754) — французский драматург, член Французской
академии, писал драмы на сюжеты из семейной жизни.
114
шутку,— выкладывайте все без утайки!» Признаться, дядюшка,
от неожиданности я растерялся и даже побледнел. Это, верно,
только укрепило ее подозрения. И вот я здесь...
— А где же опальный граф? — осведомился Кутузов, с види-
мым удовольствием допивая вино.
— На другой день после свадьбы молодые уехали по пове-
лению государыни в Москву...
— Да, Москва для ее величества нечто вроде места почетной
ссылки,— проговорил Михаил Илларионович, осмысляя все
услышанное.— Орлов тоже ведь был отправлен в Первопре-
стольную. Там доживают век чуть не все опальные вельможи.
Он помолчал и сказал уже иным голосом:
— А мы тут готовимся к зиме. Среди генералов разброд.
Измаил почитают неприступным. Конечно, знатно потрудился
для турок месье де Лафит-Кловье. Под руководством сего
опытного инженера переоборудованы все прежние укрепления
и построена Новая крепость. Два неудачных приступа охлади-
ли горячие головы. Я все же по-прежнему стою за открытый
штурм!..
Рибопьер изумился. Пять минут назад перед ним был сиба-
рит, гастроном, гедонист, сластена, дегустатор, придворный,
охочий до маленьких тайн двора. А теперь сидел совершенно
другой человек — решительный и собранный, военный до по-
следней косточки. Словно совсем другое тело втиснули в зна-
комый генеральский мундир.
Кутузов поднялся из-за стола:
— Ну что ж, Иван Степанович, отдыхай с дороги. Будешь
жить у меня. В тесноте, да не в обиде. А кругом пустая холод-
ная степь. Укрыться негде. Завтра получишь команду.
2
Императрица Екатерина Алексеевна не любила Москву.
Быть может, именно в этом сказывалась ее немецкая кровь:
в предпочтении, отдаваемом спланированному по линеечке, с
европейской строгостью, холодному Петербургу перед веками
застраивавшейся и разраставшейся кольцами (словно в старом
древесном стволе), пестрой, язычески-шумной Первопрестоль-
ной. С ее бесчисленными золотыми куполами и маковками
монастырей, соборов, церквей, часовенок. С огромными угодь-
ями и садами, когда городские дворцы более походили на
115
привольные деревенские усадьбы. С московскими торжищами,
с тем изобилием, какое только и может иметь срединный центр
империи.
Не любила она и своевольных московских бояр, пронесших
вопреки всем державным усилиям Ивана IV и Петра Велико-
го дух кичливого непокорства, спеси и надменности. Не терпел
рациональный, холодный ум государыни и той мистики, кото-
рой начали так страстно предаваться в годы ее царствования
здешние дворяне: Лопухины, Трубецкие, Панины, Репнины,
Тургеневы. Все знаменитые фамилии! Недостаточным оказа-
лось высмеять их в комедиях, написанных августейшей рукой:
«Обманщик», «Обольщенный», «Шаман сибирский». Ввери-
лись, и кому? Иноземцам, хитрым и пронырливым «братьям»,
которые под видом просвещения и гуманности сеют свои неле-
пые и ложные идеи мартинизма1 и масонства. Да, в эту толпу
русских бояр, политиков, мечтателей, мистиков, филантропов,
педагогов, книголюбов пролезли иностранные агенты с явно
корыстными и злонамеренными целями!..
Правда, Москва, как большая чушка, все может слопать. Не
так ли случилось с клубом адамистов, учрежденным Анной
Ивановной Зотовой, урожденной Голицыной? Мнилось учре-
дить храм человеколюбия, ан вышло на азиатский образец.
В десять пополудни в большом, прекрасно обставленном двор-
це собирались гости обоего пола, до ста лиц. Мужчины шли
раздеваться в одну комнату; женщины — в другую. Там ожида-
ли их ванны, благовонные духи и все, что кому потребно и
угодно. А между этими комнатами устроена была большая зала
с нишами, уставленная померанцевыми деревьями в кадках,
розами в горшках, лилиями, гвоздиками. Чем не райская оби-
тель? Свальным грехом обернулись мечтания о братстве и ра-
венстве.
Просвещенные бояре? Какова же им истинная цена? Ведь,
право же, нигде, как в Москве, не выступали так отчетливо ази-
атская дикость, варварство, жестокость, лишь припудренные
европейской образованностью и мнимой филантропией.
«Предрасположение к деспотизму выращивается там лучше,
чем в каком-либо другом месте на земле,— гневалась царица на
1 Мартинисты — мистическая секта, основанная в XVIII в. Мартине-
сом Паскалисом. Члены секты считали себя визионерами, то есть способны-
ми наблюдать сверхъестественные видения.
116
москвичей в своих «Записках».— Оно прививается с раннего
возраста к детям, которые видят, с какой жестокостью их роди-
тели обращаются со своими слугами; ведь нет дома, в котором
не было бы железных ошейников, цепей и разных других ору-
дий для пытки при малейшей провинности тех, кого природа
поместила в этот несчастный класс, которому нельзя разбить
свои цепи без преступления. Если посмеешь сказать, что они
такие же люди, как мы, и даже, когда я сама это говорю, риску-
ешь тем, что в тебя начнут бросать каменьями».
В свое время Екатерина Алексеевна отклонила предложе-
ния депутатов, собравшихся в Москве для создания нового
Уложения, о присвоении ей звания «Великой» и «Премудрой»,
которые представил ей предводитель собрания Александр Иль-
ич Бибиков. Однако она охотно согласилась, чтобы ее именова-
ли «Мать Отечества». И теперь, после пронесшейся над Яиком
и Волгой великой крестьянской войны1 и революционной гро-
зы во Франции, многое из того, что происходило в Москве,
тревожило «Мать Отечества» все больше.
Она и усилившуюся деятельность масонов в Первопре-
стольной прямо связывала с распространением «возмутитель-
ного» революционного духа.
Просветительство Новикова2, выпускавшего книги в арен-
дуемой им университетской типографии, появление берлин-
ских масонов Шредера и Шварца, учредивших в Москве орден
Злато-Розового креста, наконец, явные попытки вовлечь через
архитектора Баженова в союз вольных каменщиков наследни-
ка Павла Петровича — все это представлялось Екатерине зве-
ньями одной цепи. И хотя в самом существенном она ошиба-
лась — у революционных и просветительных идей, пожалуй, в
ту пору не было более злобного врага, чем прусские фанатики-
масоны,— ее предположение о том, что Берлин через ложи
стремится влиять на политику России, было непреложной ис-
тиной.
1 Имеется в виду восстание 1773—1775 гг. под предводительством Е. И. Пу-
гачева.
2Новиков Николай Иванович (1744—1818) — писатель, журналист, из-
датель, русский просветитель. Издавал сатирические журналы «Живописец»
и «Трутень», организовал библиотеки, типографии, школы. В 1770-х гг. он
примкнул к масонам. В 1792—1796 гг. по указу Екатерины II заключен в Пет-
ропавловскую крепость.
117
Немецкие масоны имели все основания возлагать своеко-
рыстные надежды на Павла Петровича: известное пруссо-
фильство великого князя и резкое неодобрение екатеринин-
ских порядков толкали его в объятия берлинских «братьев».
В 1785 году близкий царевичу князь Репнин, давний масон, дал
торжественную клятву (которая сохранилась во французском
подлиннике) и был принят в «теоретический градус», служив-
ший подготовительной ступенью к розенкрейцерству — само-
му крайнему и фанатическому среди масонских течений.
Теперь на очереди был сам Павел Петрович.
Один из деятельных масонов и будущий министр прусско-
го двора Вёлльнер так сказал о великом князе: «Мы можем его
принять без опасений за будущее. Мы должны влагать клятву
русским прямо в сердце, чтобы зато, в случае нужды, иметь
право пользоваться физическими средствами».
Масоны в Берлине и в Москве почти единодушно отверга-
ли любые революционные идеи, в том числе и изложенные в
«Путешествии из Петербурга в Москву» Радищевым. Екатери-
на II же считала, что все обстоит как раз наоборот. В какой-то
степени заблуждение ее объясняется окружением Радищева и
Новикова.
Некогда царица собственноручно отправила своего пажа за
границу, снабдив его с товарищами специальным «Наставлени-
ем». Но оказалось, что она играла с огнем, что в просвещении
таится опасность отрицания всех устоев, на коих покоится
государство. Заботясь о пажах, императрица, по собственным
словам, намеревалась создать «новую породу людей». И эта
новая порода появилась в лице Радищева, ужаснув образом
мыслей Екатерину II. Как ужаснул другого царя — Александ-
ра II своим мятежным духом через сто лет еще один паж —
князь Кропоткин1, самое имя которого было стерто с мрамор-
ной доски в белом зале корпуса...
«Автор „Путешествия”,— сказала Екатерина Алексеевна с
приметным жаром своему секретарю Храповицкому 7 июля
1790 года,— бунтовщик хуже Пугачева...»
Книга была посвящена Алексею Михайловичу Кутузову:
«Что бы разум и сердце произвести ни захотели, тебе оно, о!
сочувственник мой, посвящено да будет. Хотя мнения мои о
Кропоткин Петр Алексеевич (1842—1921) — князь, по профессии был
географом и геологом. Стал известным революционером и теоретиком анар-
хизма, написал воспоминания «Записки революционера».
118
многих вещах различествуют с твоими, но сердце твое бьет
моему согласно — и ты мой друг...»
Закованный в кандалы, Радищев был отправлен в Сибирь.
Было приказано заняться личностью Кутузова. Оказалось, что
еще весной 1787 года вместе с известным масоном и розенкрей-
цером бароном Шредером Алексей Михайлович выехал в Бер-
лин по каким-то тайным делам «братьев». Это возбудило новые
подозрения государыни, которую в ту пору — несмотря на
длившуюся войну с Турцией — особенно заботили прусские
дела.
После смерти монарха-фельдфебеля Фридриха II в 1786 го-
ду во главе государства оказался фанатический приверженец
ордена Розового креста Фридрих-Вильгельм II. Он усердно
занимался магией и алхимией и окружил себя масонами. «Тол-
па духовидцев и темных мистиков продвигалась все дальше
при прусском дворе,— замечает исследователь масонства
Я. Л. Барсков,— кто не принадлежал к ней, не имел надежды на
повышение». Ярый розенкрейцер Вёлльнер становится правой
рукой нового короля и его главным министром.
Именно к всесильному Вёлльнеру и был послан Алексей
Михайлович Кутузов для дальнейшего успеха в «орденских
науках» и получения более высоких масонских степеней. При
большом дворе, в Петербурге, все более неодобрительно коси-
лись на Пруссию. Русский посол в Берлине Алопеус даже при-
думал особый шифр, чтобы поддерживать взаимные отноше-
ния между Фридрихом-Вильгельмом II и Павлом Петровичем.
Екатерина II не без основания опасалась заговора.
За Алексеем Кутузовым и его друзьями поэтому давно ве-
лась слежка; теперь она была резко усилена. Исполнительный
московский почт-директор Пестель (отец будущего декабрис-
та) представлял копии перлюстрированных писем, а некоторые
изымал вовсе. Еще в 1789 году была пресечена деятельность
типографии Новикова. Сейчас над кружком мартинистов в
Первопрестольной сгущалась новая гроза.
Не ведая о происходящем в Москве, Алексей Кутузов бом-
бардировал «братьев» письмами, копии с которых Пестель ак-
куратно препровождал новому генерал-губернатору князю
Прозоровскому. Писал Алексей Михайлович и в действующую
армию — на имя доброго своего друга Екатерины Ильиничны
Голенищевой-Кутузовой. Но проходили сроки — и не было
ответа.
119
3
Скучно и уныло было в Елисаветграде, штаб-квартире Ду-
найской армии.
Единственным развлечением для Екатерины Ильиничны
служили прогулки с детьми вдоль крепостной стены, по бере-
гу мелкой речушки Ингул. Городу не было еще и полусотни
лет; весь деревянный, он насчитывал пять церквей и один дур-
ной трактир. В обществе не с кем было перемолвиться, и Ека-
терина Ильинична томилась, не зная толком, что происходит
на театре военных действий.
Доходившие слухи о готовящемся штурме Измаила только
усилили ее тревогу: по скупым записочкам Михаила Иллари-
оновича и рассказам приезжавших сюда офицеров и курьеров
она знала о грозной мощи этой крепости.
Смутные предчувствия чего-то ужасного не покидали ее.
Екатерина Ильинична все еще не могла оправиться с тех пор,
как из Петербурга пришла печальная весть. Скончался ее лю-
бимый брат Василий Ильич Бибиков. Уже три года прошло,
а кажется, что все это было вчера. В голове никак не умещалось,
что весельчак и острослов, друг и покровитель актеров, умни-
ца и нежный брат покоится в Александро-Невской лавре...
1790 год с первых же месяцев выдался для нее несчастным,
и Екатерина Ильинична суеверно ожидала новых бедствий.
Все шестеро детишек Кутузовых — пятеро дочурок и грудной
Николаша — заболели оспой. Болезнь была неопасна лишь у
старшей, тринадцатилетней Парашеньки, благодаря тому что
столичный лекарь вложил ей несколько лет назад оспенный
гной в проколотую ранку. Но прививки делались тогда только
в Петербурге и Москве и были еще в диковинку. Тем более в
елисаветградской глухомани. Восьмилетняя Аннушка, семи-
летняя Лизонька, трехлетняя Катенька и двухлетняя Дашенька
выжили. А вот единственный сын, ее надежда и отрада, погиб!..
Да, пришла беда — отворяй ворота. Сама Екатерина Ильи-
нична вскоре сильно простудилась, отчего приключилось у нее
жесточайшее воспаление горла — жаба. Мучительная хвороба
постепенно усиливалась. Екатерина Ильинична четыре дня
была уже безо всякой надежды на выздоровление, как местный
лекарь пустил ей кровь и поставил шпанских мух. Постепенно
она начала поправляться, но вместе со слабостью пришла к ней
жестокая истерика, угрожавшая самыми дурными последст-
виями.
120
Как нужно было теперь Екатерине Ильиничне слово утеше-
ния и надежды! Она все ожидала весточки от духовного настав-
ника своего Алексея Михайловича Кутузова, однако он отчего-
то молчал.* Неужто с ним стряслось несчастье? Михаил Илла-
рионович уже предупреждал жену быть крайне осторожной с
отставным майором Луганского полка. Но тяжкие пережива-
ния понудили Екатерину Ильиничну не особенно беспокоить-
ся об осторожности. И когда наконец пришло письмо из Берли-
на, она словно увидела просвет в сгустившихся над нею тучах.
С удивлением читала Екатерина Ильинична жалобы Алек-
сея Михайловича на долгое ее молчание. Она простодушно
изумлялась: куда же деваются ее письма? Кутузов, как обычно,
много и возвышенно рассуждал о том, что все в жизни ниспо-
слано Богом, что надо терпеть удары судьбы и с кротостью ис-
целять себя от жизненной скверны. Слова эти целебными кап-
лями падали на раны Екатерины Ильиничны. Вспоминая дол-
гие разговоры с ним, его советы и пространные письма из
Москвы и Берлина, она с жаром отвечала:
«Вы пеняете или, лучше сказать, вы беспокоитесь, что со
мною делается, не получая так долго от меня писем... Кроме
невольного моего молчания двухмесячного, о котором я скажу
вам в письме сем, я писала к вам довольно часто через Москву;
но вижу, что моим письмам та же участь, что вашим; а я от вас
более 4 месяцев перед этим письмом не получала...»
Лишь теперь начала догадываться Екатерина Ильинична о
существовании жестокого досмотра, перлюстрации и изымания
почты, каковые давно уже были применены к переписке ее дру-
га. Но жена боевого генерала, как видно, не страшилась и самой
цензуры.
«Уверьтесь, сделайте милость, единожды и навсегда, что
дружба моя к вам иначе не кончится, как с моей жизнью,— пи-
сала она,— что молчание мое никогда не будет самопроизволь-
ное; но или болезнь, или другие страдания, мне сделавшие об-
стоятельства. Порадована я, что вы здоровы. Вы, кажется, рав-
но со мной предубеждены, что все утешавшее или, лучше
сказать, все привязанное к нам похищается скорее прочего.
Не получая от вас долго писем, беспокоюсь и думаю, что не
удалось ли чего-нибудь с вами, ибо потеря брата Василья Иль-
ича сделала, что я в тех же мыслях, как и вы. Не угодно ли Богу
лишить меня всех тех, кои больше мною занимаются?.. Отдаю
я вам справедливость и уверена, что дружбы вашей ничто пе-
121
ременить ко мне не может, и посему молчание ваше приписы-
ваю болезни или, Боже сохрани, еще большему нещастию, и от-
того всегда в грусти, помня ваших писем...»
Однако ни желание покориться неумолимой судьбе, ни
скорбные мысли об утратах, ни заботы матери о пятерых остав-
шихся детях не могли отвлечь Екатерину Ильиничну от жгучей
тревоги за мужа.
«Михаила Ларионовича,— сообщает она своему берлинско-
му другу,— не видела 8 месяцев. Теперь стоят под Измаилом,
который, думаю, возьмут, ибо Божья помощь и храбрость войск
наших делают сию победу несумненною. Но частые удары на
кого упадут, неизвестно. Боюсь, чтоб не была я избрана прине-
сти оный в потере Михаила Ларионовича. Мысль сия меня уже
съест. На сих днях он сделал победу, разбив их конницу, кото-
рая выходила из города...»
4
Бой был коротким и жестоким.
Когда отряд турецкой конницы под покровом темноты вы-
шел из Измаила, Кутузов самолично повел в атаку казачий
полк Денисова. Подмерзшая земля звенела от ударов сотен
подков. Михаил Илларионович перевел своего тяжелого кауро-
го дончака в галоп. Плечо в плечо с ним скакал на легком арга-
маке Рибопьер.
Турки были смяты с фланга и отброшены к оврагу, где их
ожидали бугские егеря. Ружейные залпы ударили в плотную
массу. Сипахи в ужасе закружились на месте. Их вопли слыш-
ны были на измаильских стенах, и в расположении русских
корпусов, и даже на острове Чатал, где стояли батареи де Ри-
баса1.
Полковник граф Чернышев, вглядываясь в сгустившуюся
тьму, откуда доносились ружейные выстрелы, ржание лошадей,
заунывные возгласы турок и всплески «ура», заметил, обраща-
ясь к офицерам из штаба Павла Потемкина:
— Что странно, господа, так это то, что корпус Кутузова за-
ставляет турок дрожать. А мы, похоже, сами дрожим от страха.
Или, по крайней мере, делаем вид, что перепуганы...
1 Рибае Хосе де (Дерибас Осип Михайлович; 1749—1800) — русский ад-
мирал, испанец, на русской службе с 1772 г.
Только что перед этим на собравшемся военном совете, во-
преки мнению Михаила Илларионовича, большинством голо-
сов решено было снять осаду. Наступившие холода, голод, бо-
лезни подорвали дух в войсках. Корпус Кутузова был исключе-
нием.
...С боя возвращались молча, каждый по-своему вспоминал
пережитое. Молоденький Глебов страшился, не заметил ли
Михаил Илларионович его минутной растерянности в начале
атаки; Рибопьер, напротив, сожалел о том, что дядюшка не мог
видеть, каким молодецким ударом поверг он с коня рослого
турецкого офицера-сипаха.
В палатке, где, кроме Рибопьера и Глебова, вместе с генера-
лом жил его двоюродный племянник подпоручик Федор Куту-
зов, Михаил Илларионович сказал:
~ Главную новость, друзья мои, я приберег напоследок. Не
много чести рассеять в открытом поле конных оттоманов. Сего
дни получено известие о назначении начальником над всеми
войсками генерал-аншефа графа Суворова. Поздравляю вас,
господа! Наше сидение под Измаилом на этом кончилось. Бу-
дет штурм!..
5
Г. А. Потемкин — А. В. Суворову.
25 ноября 1790 года.
«Измаил остается гнездом неприятеля, и хотя сообщение
прервано через флотилию, но все он вяжет руки для предпри-
ятий дальних. Моя надежда на Бога и Вашу храбрость. Поспе-
ши, мой милостивый друг! По моему ордеру к тебе присутствие
там личное твое соединит все части. Много тамо равночинных
генералов, а из того выходит всегда некоторый род сейма нере-
шительного.
Рибае будет Вам во всем на пользу. Будешь доволен и Куту-
зовым; огляди все и распоряди, и, помолясь Богу, предприни-
майте. Есть слабые места, лишь бы дружно шли...
Вернейший друг и покорнейший слуга князь
Потемкин Таврический».
*
Рано утром 2 декабря Суворов в сопровождении только од-
ного казака Ивана появился в русском лагере. С дороги он от-
123
дал приказ генерал-поручику Самойлову вернуть войска, кото-
рые уже начали отход от крепости.
На другой день, тоже поутру, Рибопьер вместе с будущим
губернатором Одессы, молодым графом Ришелье, который
прибыл в русскую армию волонтером, отправился представить-
ся главнокомандующему. Было еще темно, лагерь тонул в мо-
розном тумане. В отдалении они заметили нескольких солдат
вокруг совершенно голого человека, который скакал по смерз-
шейся траве и выделывал отчаянную гимнастику.
— Кто этот безумец? — спросил Ришелье.
— Главнокомандующий граф Суворов,— ответил Рибопьер.
Суворов, заметив на Ришелье мундир французских гусар,
поманил его к себе.
— Вы из Парижа, милостивый государь?
— Так точно, генерал!
— Ваше имя?
Тот назвал себя.
— А, внук маршала Ришелье. Ну хорошо! Что вы скажете о
моем способе дышать воздухом? По-моему, ничего не может
быть здоровее. Советую вам, молодой человек, делать то же.
Это — лучшее средство против ревматизма.
Затем он обратился к Рибопьеру:
— А вас я помню. Мы встречались у матушки-государыни.
Ваш дядюшка по жене Александр Ильич был моим учителем.
Следуйте примеру сего замечательного человека!..
Суворов сделал еще два или три прыжка и убежал в палат-
ку, приговаривая на ходу:
— Помилуй Бог, как хорошо! Сейчас бы и на штурм!..
Да, с его приездом, словно по мановению волшебной палоч-
ки, все переменилось. Закипела подготовка к решающему при-
ступу. Солдаты упражнялись в преодолении препятствий, из-
готавливали лестницы и вязали в пучки длинные ветки — дела-
ли фашины, чтобы забрасывать рвы и волчьи ямы. Теперь на
военном совете все начальники единогласно постановили:
брать крепость штурмом. Во время обеда Суворов приказал
казакам ловить орлов и пускать их под полу палатки. Орел
взлетал и, ударяясь о невысокий верх, падал на стол.
— Это, господа,— объяснял Суворов, обращаясь к генера-
лам,— означает, что и Измаил падет.
В день своего приезда, 2 декабря, он послал сераскиру тре-
бование о сдаче крепости. Айдос Мехмет-паша высокомерно
124
советовал русским «убираться поскорее, если они не хотят уме-
реть от холода и голода». Был послан еще один ультиматум.
«Скажи Суворову,— был ответ,— что скорее небо упадет на
землю и Дунай потечет вспять, нежели я сдам Измаил!»
Решаясь на генеральный штурм, Суворов клал на чашу ве-
сов славу своих сорокалетних подвигов и даже саму жизнь,
потому что не пережил бы позора неудачи. Между тем под ру-
жьем у него была всего 31 тысяча человек при 500 орудиях
против 35 тысяч обороняющихся.
Русский полководец разработал подробный план одновре-
менных действий с суши и со стороны Дуная, где стояла фло-
тилия де Рибаса. Как уже случалось ранее, Суворов желал
знать мнение Кутузова о диспозиции и послал к нему с этой
целью командира Фанагорийского полка Золотухина.
Михаил Илларионович тотчас рассмотрел план штурма и не
нашел в нем ничего нужного к исправлению. Лишь мелкие по-
правки касались порядка передовых цепей, но это входило уже
в обязанности начальников колонн. Он еще раз, более внима-
тельно, обозрел план и тут обнаружил, что изрядная часть су-
хопутного войска, по просьбе де Рибаса, переведена на остров
Чатал. Но зачем адмиралу столько пехоты? Ба! Похоже, что
этот ловкач думает раньше остальных ворваться в Измаил и
тем приписать себе лавры победителя!..
Кутузов укорил суворовского любимца:
— Ах, Василий Иванович! Неужто и вы не увидели, что гра-
фа Александра Васильевича хотят предварить, и не остерегли
его в том!
Это удивило Золотухина. Не понимая, о чем идет речь, он
просил Кутузова открыть ему истину. Михаил Илларионович
взял у него честное слово не говорить даже и Суворову, кто
указал на де Рибаса, и затем объяснил:
— Хитрый итальянец хочет предвосхитить славу Суворова!
Как вы там не видите? А мне это очень жаль...
Золотухин, воротясь к главнокомандующему, рассказал ему
о подозрительных приготовлениях де Рибаса.
— Как! — вскричал Суворов.— Кто тебе сказал? Говори!
Нельзя было не повиноваться.
— Лошадь! — потребовал Суворов и немедленно помчался
к дунайскому берегу.
Де Рибае в это время как раз облегчал суда от тяжелых ору-
дий, чтобы затем посадить на борт войска и подвинуться к
Измаилу для штурма. Главнокомандующий тотчас отдал при-
125
каз высадить на берег пехоту и поставить снова на корабли
пушки. Возвращаясь в ставку, он сказал Золотухину:
— Браво, браво! Кутузов усмотрел, Кутузов связал, Кутузов
и развязал...
Согласно диспозиции войска были разделены на три отря-
да по три колонны в каждом. Три колонны правого крыла под
командованием Павла Потемкина должны были атаковать за-
падный фас крепости; еще три — под начальством генерал-по-
ручика Самойлова — восточный; отряд де Рибаса на Лиман-
ской военной флотилии переправлялся через Днепр и штурмо-
вал крепость с юга. Из девяти колонн на главном направлении,
в приречной полосе, сосредоточивалось шесть. Здесь же была
собрана большая часть артиллерии. Обязанности инженера,
строившего батареи, исполнял состоявший при Суворове сын
принца де Линя полковник Шарль де Линь.
Два дня продолжалась канонада с суши и моря по крепости.
В ночь на 11 декабря колонны были выдвинуты на исходные
позиции для штурма.
Кутузов командовал шестой колонной на левом фланге рус-
ских войск. Ему предстояло взойти в Измаил, сломив одну из
наиболее грозных твердынь — Новую крепость.
6
Было очень холодно. Стоял морозный туман. Впереди ко-
лонн пошли охотники со скородельными фашинами. За ними
тронулись бугские егеря, при которых находился Рибопьер.
В глубоком молчании отряд подвинулся к чернеющей громаде
Измаила и остановился. Ожидание сигнала было нестерпимо
мучительным.
— Скорее бы уж, Иван Степанович! — прошептал Рибо-
пьеру Федор Кутузов.
— Не худо проверить, там ли мы встали,— так же тихо отве-
тил точный, как швейцарский часовой механизм, Рибопьер.—
Где колонновожитель?
Но проводник куда-то подевался.
— Федор Васильевич! — попросил Рибопьер.— Я на тебя
надеюсь, как на себя. Возьми егерей и поди до рва. Узнай, где
мы теперь с отрядом стоим...
Кутузов молча повернулся и отправился в голову колонны,
к стрелкам. Он отобрал пятерых егерей и пополз с ними к кре-
126
пости. Через каждые двадцать шагов подпоручик клал их, одно-
го за другим, чтобы потом найти обратную дорогу во тьму, и ве-
лел им отзываться свистом. Но вот наконец и глубокий ров,
а за главным валом завиднелся Сингалпашинский бастион, вы-
ложенный белым камнем.
Вдруг забрехала собака, очевидно привязанная на случай
опасности турками. Но подпоручик припал к земле, и она за-
молкла. Шума со стороны крепости не доносилось никакого: то
ли все спали, то ли затаились. Федор Кутузов пополз назад, по
пути собирая егерей.
— Надобно отряд повернуть несколько влево,— задыхаясь
от трудного пути, сказал он.
Вновь двинулись солдаты, но, как ни старались идти тише,
штыки и лестницы застучали. Однако и тут турки не отозва-
лись.
— Ракета! — воскликнул Федор Кутузов, указывая на жел-
тое пятно, ползущее по свинцовому небу.
— Вперед! На штурм! — крикнул Рибопьер.
Было пять с половиной пополуночи. Все молчавшее дотоле
вдруг содрогнулось, и вал осветился — со стен крепости загре-
мели картечные и ружейные выстрелы. Турки, знавшие о гото-
вящемся приступе от нескольких казаков, перебежавших нака-
нуне, подпустили русские колонны на двести—триста шагов и
открыли убийственный огонь. Оставляя позади десятки уби-
тых и раненых, отряд уже не шел, а бежал прямо на выстрелы.
Но вот и ров. Здесь солдаты поневоле замешкались, и уже каж-
дая турецкая пуля находила цель.
Ров был так глубок, что лестница в девять аршин едва мог-
ла достать до бермы — площадки перед стеной, а с бермы до
амбразур надобно было надставлять лестницу другую.
На самом дне рва Рибопьер почувствовал толчок в грудь, но
не ощутил никакой боли. Он продолжал командами ободрять
солдат, карабкавшихся наверх.
Получивший сильный удар меж лопаток брошенным со сте-
ны ядром, Федор Кутузов едва удержался на ногах. Он схва-
тил Рибопьера за плечо, и по руке его потекла густая горячая
влага.
— Иван Степанович! Вы ранены! — сквозь гром и треск
крикнул он бригадиру.
— Ничего! Царапина! — в горячке ответил тот, еще силясь
подняться по лестнице.
127
Только теперь он почувствовал, что жизнь вытекает из него,
и сел в лужу собственной крови. Слабеющим голосом Рибо-
пьер приказал:
— Передашь Михаилу Илларионовичу, что я здесь положил
живот свой... Веди солдат!..
Времени для колебаний не было. Сверху доносились, меша-
ясь, крики «алла» и «ура». Подпоручик взобрался на берму и
полез выше. Три егеря, карабкавшиеся перед ним, были изруб-
лены турками в амбразуре, и тела их скатились, задевая рукава
его мундира.
Кутузов поднялся на рампар — крепостную стену и уже сел
на пушку, когда взобравшийся вслед за ним трубач успел сдер-
нуть его с хобота — не то бы янычарский ятаган снес ему го-
лову.
Отбиваясь от наседавших турок, Федор Кутузов обнаружил,
что с ним только двое егерей и трубач. Остальные солдаты
были уже побиты или ранены.
— Труби атаку! — хрипло сказал он полковому музыканту,
который спас ему жизнь.
В ответ на сигнал еще два десятка егерей показались в амб-
разуре. Ранее они не решались подняться на стену, полагая, что
турки перерезали всех русских.
— Ура, ребята! — крикнул подпоручик, увлекая солдат
внутрь бастиона.
Вмиг турки были изрублены и переколоты штыками. Спус-
каться в город было запрещено, пока не откроют Килийские
ворота — чтобы вошел резерв.
Случайная пуля со шмелиным жужжанием, уже на излете,
пробила Кутузову грудь. Чувствуя слабость, он прилег на бан-
кете — площадке за бруствером для наблюдения и стрельбы.
— Ваше благородие! — подбежал к нему егерь, простоволо-
сый, в изорванном и забрызганном кровью мундире.— Турок
лезет сюда! В агромадной силе!..
Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов руководил ата-
кой колонны, находясь у вала Новой крепости.
Слева и справа от Сингалпашинского бастиона, где засела
горсточка русских храбрецов, яростный бой кипел с перемен-
ным успехом. Уже вся шестая колонна была в деле. Соседи
справа испытывали трудности; явился офицер с просьбой о
128
помощи. Михаил Илларионович, ослабив свою колонну, тотчас
подкрепил их егерским батальоном.
Дважды самолично водил он солдат в штыки, и дважды гу-
бительным орудийным и ружейным огнем турки отбрасывали
русских с вала. Наконец Кутузов послал своего адъютанта Гле-
бова к Суворову, следившему за ходом боя с высокого кургана,
сказать, что идти дальше невозможно. Глебов привез ответ:
— Передай Кутузову, что я назначаю его комендантом Из-
маила и уже послал в Петербург известие о покорении кре-
пости!..
— Комендантом? — переспросил Михаил Илларионович.—
Меня? Значит, отступать некуда!..
Третья штыковая атака была самой яростной. В одном месте
солдаты Полоцкого полка дрогнули, в их рядах появился свя-
щенник с крестом в руках и увлек за собой. Наконец были от-
ворены Килийские ворота и 26-пушечная батарея турок на ба-
стионе повернута внутрь города. Херсонцы под начальством
Андрея Миллера, гренадеры и два донских казачьих полка во-
рвались в Измаил.
Было восемь пополуночи. День бледно освещал уже все
предметы, и русские войска твердой ногой стояли на валу.
Вслед за 2-й колонной генерала Ласси, ранее прочих взошед-
шей на вал Старой крепости, 1-я колонна генерала Львова ов-
ладела Хотинскими воротами. Трудная задача выпала на долю
колонн бригадиров Орлова и Платова: 4-я колонна оказалась
даже разорванной надвое, когда часть ее взобралась на вал,
а другая, еще находившаяся во рву, внезапно была атакована во
фланг турками, выбежавшими из Бендерских ворот. Суворов
тотчас поддержал ее ближайшими резервами. В это же время
флотилия де Рибаса высадила десант и овладела береговыми
батареями.
Турки, пользуясь своим многолюдством, готовились оборо-
няться внутри города. Каждый шаг стоил крови, каждое стро-
ение приходилось брать с бою. В одном из каменных домов —
ханов — засело около двух тысяч неприятелей. Кутузов взял
батальон Бугского егерского полка, поднялся по лестницам на
хан и выбил турок. Но сопротивление не ослабевало.
В час пополудни султан Каплан-Гирей собрал на рыночной
площади целое войско — более десяти тысяч татар и турок
(преимущественно янычар). Отчаяние придавало обороня-
ющимся новые силы. Они опрокинули черноморских казаков и
даже отбили у них две пушки. Кутузов с генералом Ласси
5 №3445
спешно собрал три батальона, и они быстрым шагом бросились
на неприятеля в штыки. Из всего скопища после жестокой
схватки в плен досталось только четыреста человек. Каплан-
Гирей пал вместе со своими шестью сыновьями.
К этой поре русские войска заняли уже весь город. Лишь
комендант крепости старик Айдос Мехмет-паша засел в одном
из домов с сильным отрядом янычар и продолжал исступлен-
но сражаться. Пришлось орудийными выстрелами выбивать
ворота.
Голенищев-Кутузов, уже в качестве коменданта Измаила,
послал через Глебова предложение о сдаче. Окруженный со
всех сторон, Мехмет-паша понял бесполезность сопротивления
и выкинул белый флаг. Несколько сот янычар во главе со сво-
им предводителем вышли из дома, повесив в знак покорности
на шею ятаганы и сабли.
В этот момент один из казаков заметил на престарелом
паше богатый кинжал и захотел тут же овладеть им. Охраняв-
ший Айдоса Мехмета великан-янычар вскинул ружье и вы-
стрелил; пуля пробила Глебову голову. Солдаты решили, что
бой возобновился, взяли неприятеля в штыки и перекололи
всех.
У турок было убито в этот день 26 тысяч и взято в плен бо-
лее 9, но 2 тысячи вскоре умерли от ран. Суворов в своем ра-
порте Потемкину определил урон своих войск в 2 тысячи уби-
тых и две с половиной — раненых. Однако потери, очевидно,
были значительно больше — до 10 тысяч, причем из 650 офице-
ров выбыло 400.
Измаил дымился в развалинах. Солдаты бродили по пе-
пелищам, скликая товарищей. Трофеями русских стали 265 пу-
шек, 364 знамени, 42 судна; войскам досталась громадная добы-
ча, оцениваемая в 10 миллионов пиастров.
Только один человек ушел из Измаила. Он принес велико-
му визирю весть о падении непобедимой крепости.
8
М. И. Кутузов — Е. И. Кутузовой.
72 декабря, в Измаиле.
«Любезный друг мой, Катерина Ильинична. Я, слава богу,
здоров и вчерась к тебе писал... что я не ранен и бог знает как.
Век не увижу такого дела. Волосы дыбом становятся. Вчераш-
130
ний день до вечера был я очень весел, видя себя живого и такой
страшный город в наших руках, а в вечеру приехал домой, как
в пустыню. Иван Степанович Рибопьер и Глебов, которые у
меня жили, убиты; кого в лагере ни спрошу, либо умер, либо
умирает. Сердце у меня облилось кровью, и залился слезами.
Целый вечер был один; к тому же столько хлопот, что за ране-
ными посмотреть не могу; надобно в порядок привести город,
в котором одних турецких тел больше 15 тысяч.
Полно говорить о неглавном. Как бы с тобою видеться, мой
друг: на этих днях увижу, что можно мне к тебе или тебе ко
мне... Скажу тебе, что за все ужасти, которые я видел, накупил
лошадей бесподобных; между прочим, одну за 160 рублей, бу-
ланую, как золотую, за которую у меня турок в октябре месяце
просил 500 червонных. Этот турок выезжал тогда на перего-
воры.
Из твоих знакомых хуже всех ранен Федор Васильевич Ку-
тузов. Пуля, думаю, в легком. Кровью все кашляет. Надежнее
Миллер. Корпуса собрать не могу, живых офицеров почти не
осталось. Ты и дети не рассердитесь на меня, что гостинцев еще
не посылаю, не видишь совсем таких вещей, как были в Очако-
ве, для того, что все было на военную руку. Деткам благосло-
вение.
Верный друг Михаила Г. Кутузов».
Екатерина Ильинична плакала и смеялась, перечитывая это
страшное письмо. Она то клала благодарственные поклоны
архистратигу Михаилу за то, что уберег раба своего от верной
гибели, то вспоминала покойников — Рибопьера и Глебова, то
молилась об исцелении Федора Кутузова и Андрея Миллера.
Она думала о том, как был бы счастлив и вознагражден за все
свои страдания Михаил Илларионович, если бы здесь, в Ели-
саветграде, его ожидал живой и невредимый Николаша! После
смерти сынишки Екатерину Ильиничну стали посещать частые
нервные припадки.
Вся жизнь ее теперь сосредоточилась в дочерях. Тринадца-
тилетняя Парашенька, которую они в шутку и всерьез хотели
с Михаилом Илларионовичем выдать в положенный срок за
Алексея Михайловича Кутузова, уже, можно сказать, барышня.
Изрядно играет на клавикордах, способности превосходные, и,
коли бы не ее нетерпение, получилась бы хорошая музыкантша.
Екатерина Ильинична и здесь, в самой глуши, старалась дать
старшей дочери приличное образование. И кое-чего добилась:
131
Парашенька превосходно знает богословие, изучила порядочно
географию и историю, тверда в арифметике, читает по-латыни
и довольно знает российскую грамматику. А вот по-французски
говорит худо: учить некому. Да, очень неглупа! Но, верно, бу-
дет в ней много и ветрености, что уже теперь огорчало добрую
маменьку...
Совсем иной характер у восьмилетней Аннушки, пышечки,
толстушки. Она, конечно, станет степеннее, хоть и проще. Ан-
нушка уже сейчас прилежна до крайности к чтению, усидчива
и послушлива. Интереснее их обеих Лизонька — очень остра.
Вот только болезни мешают ей учиться. Девочка нервная, жи-
вая и столь сообразительная, что, кажется, даже чересчур для ее
семи годков...
Впрочем, больше всех удивляет двухлетняя Дашенька. Бой-
ка, понятлива и так ласкова, что Екатерина Ильинична, чув-
ствуя свою к ней пристрастность, опасается, как бы ее не изба-
ловать...
Каждый день ожидала она теперь возвращения Михаила
Илларионовича. Уже многие генералы, бравшие Измаил, вер-
нулись к своим семьям, а он, увы, видно, не очень торопится.
Екатерине Ильиничне успели наплести, будто ее супруг от без-
делья день-деньской сидит в своих измаильских покоях. А если
и покидает их, то только для того, чтобы направиться к одной
из своих повелительниц, которых он якобы завел в гарнизоне.
Да, свет не без добрых людей! А врагов и завистников у Миха-
ила Илларионовича без меры...
Думая о счастливом избавлении мужа от смертельной опас-
ности, Екатерина Ильинична не позволяла себе даже тени рев-
ности. Главное, что жив и здоров!..
Она искала отрады в редких письмах из Берлина от Алексея
Михайловича Кутузова. О причинах невозвращения в Россию
своего друга Екатерина Ильинична вскоре узнала из очередно-
го пространного послания. Печальная участь Радищева пону-
дила Алексея Михайловича ожидать и для себя Сибири и ка-
торги.
«Вы знаете, что на всякого человека бывают в жизни пери-
оды, во время которых выступает он из обыкновенного положе-
ния,— писал ей Кутузов, перемежая рассуждения о Радищеве
строками из гомеровской «Илиады».— Сии периоды можно
точно назвать кризисами нашей жизни. Иногда разрешаются
они с пользою, но нередко уничтожаются все труды и заботы
132
прошедших наших дней. Мой друг, несчастный друг, испытал
сию истину. Провождая 40 лет в тишине и покое, имея четве-
рых детей, которых чрезвычайно любил и которыми мог поис-
тине заниматься с приятностию и пользою, вздумалось ему сде-
латься автором,— несчастное желание! Начало к сему сделал
книжкою „Житие Федора Васильевича Ушакова”, с приобще-
нием некоторых его сочинений, но, по несчастию, был человек
необыкновенных свойств, не мог писать, не поместив множе-
ства политических и сему подобных примечаний, которые, из-
вестно вам, не многим нравятся. Он изъяснялся живо и свобод-
но, со смелостию, на которую во многих землях смотрят как
будто бы на странную метеору. Книжку сию приписал он мне.
Признаюсь, что большую часть его положений касательно ре-
лигии и государственного правления нашел я совершенно про-
тивоположною моей системе...
Книга наделала много шуму. Начали кричать: „Какая дер-
зость, позволительно ли говорить так!” — и проч, и проч. Но как
свыше молчали, то и внизу все умолкло. Нашлись и беспри-
страстные люди, отдавшие справедливость сочинителю. И сих-
то последних похвала была, может быть, неумышленною при-
чиною последовавшего с ним. Не успел еще перестать упомяну-
тый шум, как является уже он вновь перед публику с новым
сочинением,— которого, однако ж, я не имею в виде Норико-
вом: „Путешествие из Петербурга в Москву”. Что писано в нем,
того не знаю; известно, однако ж, мне то, что тотчас он был
арестован, отослан под суд в уголовную палату, осужден и при-
говорен к смертной казни. Но когда дело дошло до монархини,
то из высочайшего милосердия лишен чинов и дворянства и со-
слан в Сибирь, в Илимский острог, на десятилетнее безвыход-
ное заточение.
Сие получа вдруг, вообразите, сколь я был поражен сим
происшествием и в состоянии ли я был писать что-либо; ваше
нежное и справедливое сердце послужит мне хоть некоторым
извинением. Не успел еще укротить возмущающуюся кровь,
как слышу от проезжих, что и я, может быть, подобной участи
ожидать должен. Я забыл сказать, что и сия книга приписана
мне, ибо почитали меня, не знаю почему, участником в его пре-
ступлении. Но я не хочу входить в подробности для оправда-
ния. Совесть моя чиста, и я ничего не страшусь. Вот истинная
причина долговременному моему молчанию.
Теперь вы все знаете и можете судить меня беспристрастно.
Я уверен, что вы не усумнитесь нимало в моем сердце. Рас-
133
целуйте мою милую любезную невесту и верьте, что я навсег-
да пребуду ваш нижайший и верный
Алексей Кутузов».
Странным, прихотливым образом пересекаются порой чело-
веческие судьбы на исторических координатах...
Кажется, что могло быть общего у набирающего силу и ав-
торитет военачальника, высоко чтимого и вице-императором
России светлейшим князем Потемкиным, и самой госуда-
рыней, Голенищева-Кутузова с дерзким революционером Ра-
дищевым, который своим «Путешествием из Петербурга в
Москву» потряс все устои общества? Но где-то там, на боковых
линиях координат, возникает точка соприкосновения: это
Алексей Михайлович Кутузов.
Радищев — самый близкий друг Алексея Михайловича;
Алексей Михайлович — любимец Михаила Илларионовича по
службе в Полтавском пикинерном полку и доверенное лицо его
супруги. Ссылка в Илимский острог лишенного чинов и звания
Радищева резко отразилась на всей жизни Алексея Михайло-
вича; судьба последнего, в свой черед, была далеко небезраз-
лична для Голенищевых-Кутузовых, особенно для Екатерины
Ильиничны. Так завязывались психологические и житейские
узлы, так сплетались жизненные узоры, где все взаимосвязано,
где неожиданно в гром победных орудий вплетается звучный
голос певца вольности и борца с самодержавием. Мы можем, к
сожалению, лишь строить догадки, какими были разговоры
Кутузовых об авторе «Путешествия из Петербурга в Москву»:
доверить бумаге их было невозможно...
Но вместе с Алексеем Михайловичем странной тенью в
жизнь Екатерины Ильиничны вошел и Радищев.
Она понимала, что в письме, обреченном на вскрытие и при-
стальный досмотр, многого не скажешь, и, хорошо зная Алексея
Михайловича, легко читала между строк. Ведь подчеркнутое
несогласие с Радищевым, с его взглядами и мыслями, было
предназначено прежде всего всевидящей цензуре, в надежде на
возможное возвращение в Россию. Понимала Екатерина Иль-
инична и то, сколь небезопасно находиться в приятельской пе-
реписке с человеком, которого считают в верхах политическим
преступником. Но Екатерина Ильинична не могла изменить
своей прямодушной, пылкой и, быть может, даже несколько
экзальтированной натуре. Некоторые меры предосторожности
134
все-таки приняты, и, очевидно, по совету предусмотрительно-
го Михаила Илларионовича. Теперь она посылает письма на
адрес московского «брата» Кутузова — Лопухина, который уже
переправляет их в Берлин.
Поздравляя Алексея Михайловича с наступившим 1791 го-
дом, Екатерина Ильинична напоминает, что не просто добрая
традиция, а нечто гораздо большее, даже невысказанное, застав-
ляет желать ему «всякого благополучия». Ее отношение к дру-
гу выражено в словах: «Всякий день помня о вас...» Тут много
недоговоренного, скрытого в недомолвках и намеках, облачен-
ного в своего рода психологический шифр. Но что-то прорыва-
ется в прямых признаниях, приоткрывая завесу женской души:
«Сердце ваше мне знакомо. Льщусь я, что оно не перемени-
лось». Здесь и участие, и затаенная грусть о несбыточном, и да-
же некая сентиментальность, предваряющая строй чувств ге-
роинь Карамзина.
Впрочем, Алексей Михайлович, сам возвышенный, чистый
и сентиментальный, и должен был, видимо, вызывать к себе
подобное отношение. Ведь не случайно он был близким другом
не только Радищева, но и молодого Карамзина. Именно его за-
шифровал Карамзин (по понятным соображениям) в своих
знаменитых «Письмах русского путешественника» под иници-
алом «любезного друга А» и в своем заграничном вояже искал
с ним встречи...
Для Екатерины Ильиничны Алексей Михайлович был един-
ственным другом. Но и только? Нет, еще и духовником. Толь-
ко ему исповедуется она в больших и малых заботах, делится
интимными огорчениями касательно Михаила Илларионовича,
все еще не спешащего к домашнему очагу.
«Награждена за все Божию милостию,— пишет она,— что
спас Михаила Илларионовича. После такого жестокого огня,
каков сей штурм был, не только оставил его живого, но и здо-
рового. Услыша сие, была порадована несказанно; думала, что
за сим последует и свидание с ним скорое; но он, по обыкнове-
нию своему, еще не едет, хотя все приезжавшие генералы мне
сказывали, что он уже отпущен, а на его месте командует в
Измаиле Ласси, а сначала командовал он, ибо вошел в город
первый. Три недели скоро, как и известия от него не имею;
можете судить о моем положении».
Екатерина Ильинична напрасно гневалась на своего мужа,
которого крепко держали новые бранные заботы.
135
9
На другой день после взятия Измаила Суворов отслужил
молебен в церкви греческого монастыря Святого Иоанна.
Здесь, подле могилы славного генерала Вейсмана, был похоро-
нен с отданием воинских почестей Иван Рибопьер.
Затем полководец собрал генералов и старших офицеров на
торжество по случаю громкой виктории. Только что им были
отправлены реляции. Екатерине: «Гордый Измаил у ног Ваше-
го Императорского Величества»; Потемкину: «Не бывало обо-
роны отчаяннее обороны Измаила, но Измаил взят — поздрав-
ляю...» Теперь он по праву ожидал себе желанной награды —
фельдмаршальского жезла.
За обедом, между тостами, Суворов оказывал особенное
внимание Кутузову и самолично подкладывал ему на тарелку
лучшие куски жаркого.
— Ваше сиятельство,— спросил Михаил Илларионович,
когда отгремели здравицы в честь государыни и всего россий-
ского воинства,— почему изволили вы поздравить меня комен-
дантом, когда я отступил?..
Полководец помедлил, но затем ответил своей обычной ско-
роговоркой:
— Я знаю Кутузова, а Кутузов знает меня. Я знал, что Куту-
зов будет в Измаиле. А если бы не был взят Измаил, Суворов
умер бы под стенами Измаила — и Кутузов также...— И доба-
вил, обращаясь к собравшимся: — Кутузов находился на левом
крыле, но был моей правою рукою...
В конце обеда зашел разговор о генералах — кто из них ум-
нее и искуснее. Большинство отдавало предпочтение Кутузову.
Суворов, вступив в разговор, подхватил:
— Так, так! Он умен! Очень умен!..— и сказал, уже вполго-
лоса: — Его и сам Рибае не обманет...
В списке отличившихся при взятии Измаила о Михаиле
Илларионовиче говорилось: «Генерал-майор и кавалер Голени-
щев-Кутузов оказал новые опыты искусства и храбрости своей,
преодолев под сильным огнем неприятеля все трудности, влез
на вал, овладел бастионом, и, когда превосходный неприятель
принудил его остановиться, он, служа примером мужества,
удержал место, превозмог сильного неприятеля, утвердился в
крепости и продолжал потом поражать врагов».
На документе Потемкин начертал: «Третий класс Георгия».
Помимо боевого ордена Кутузов был произведен в генерал-
136
поручики. Ему вверили войска, расположенные между Днест-
ром и Прутом.
С падением Измаила можно было надеяться, что турки ста-
нут уступчивее. Действительно, прервавшиеся было перегово-
ры вновь возобновились. Однако интриги Пруссии, Австрии и
Англии расстроили все попытки к примирению. Приходилось
ив 1791 году готовиться к новой кампании.
Глава четвертая
ГЕРОЙ МАЧИНА
— Позвольте же мне, дорогой Михайла Ларионович, обнять
вас и еще раз поздравить с успешным походом за Дунай!..
— Счастлив видеть ваше сиятельство в добром здравии,—
отвечал Репнину Кутузов, про себя отмечая, до чего же изме-
нился, похудел и постарел князь Николай Васильевич. Краси-
вые его брови заметно проредились, глаза запали и потеряли
былой блеск.
— Надежда главная моя на Всевышнего, а уж затем на воен-
ные дарования ваши и прочих генералов...— проговорил торже-
ственно, как обычно слегка гнусавя, князь Николай Василь-
евич.
Генерал-аншеф Репнин, временно заменивший Потемкина
на посту главнокомандующего Молдавской армией, по причи-
не отбытия его светлости в Петербург, вызвал Голенищева-
Кутузова в свою ставку, в Галац, чтобы обсудить план ведения
кампании.
К началу 1791 года неспокойно стало на западных рубежах
России, куда с берегов Дуная пришлось выделить значитель-
ную часть войск. Репнину поэтому предписывалось занимать
главным образом оборонительную позицию. Для отвлечения
турецких сил генерал Гудович должен был наступать на Кав-
казском побережье и завладеть Анапой. Севастопольскому
флоту поручалось прервать сообщение между европейскими и
кавказскими владениями Оттоманской Порты.
Кутузов, назначенный начальником над всеми войсками и
крепостями, расположенными между Прутом, Днестром и Ду-
наем, учредил свою штаб-квартиру в Измаиле. Отсюда он со-
137
вершил ряд удачных поисков на правый берег Дуная. 27 марта
Михаил Илларионович разбил сильный турецкий отряд у села
Монастырище, близ Бабадага, а на следующий день вместе с
генерал-поручиком князем Голицыным у стен Мачина рассеял
скопища Арслана Магомет-паши и овладел самой крепостью.
После этого все укрепления Мачина были срыты, и русские
воротились на левую сторону Дуная. Однако летучие рейды не
могли сломить упрямство турок. Нужна была решительная
победа.
Когда Репнин получил сведения, что главные силы велико-
го визиря Юсуф-паши направляются к Мачину, он приказал
Кутузову вторично выступить в направлении Бабадага. В ночь
на 3 июня отряд из 20 батальонов, 12 эскадронов и небольшо-
го числа черноморских казаков перешел Дунай у крепости
Тульча. 23 тысячи турок и татар под начальством сераскиров
Ахмеда и Джур-оглу пашей и хана Бахти-Гирея, расположив-
шиеся у Бабадага, не ожидали внезапного появления русских.
Дело было решено одной конницей. После ее стремительной
атаки неприятель, не дожидаясь, пока подойдет русская пехо-
та, стремглав побежал в сторону Мачина, оставив сильно ук-
репленный лагерь с огромными запасами хлеба и пороха. Было
захвачено несколько знамен, восемь медных пушек. Турки и
татары потеряли в этом деле до полутора тысяч, а русские —
всего лишь несколько человек. Это уже был серьезный урок
для великого визиря. Тем не менее Юсуф-паша, собиравший
главную армию у Мачина, готовился перейти в наступление: он
был превосходно осведомлен о слабости русских сил...
Князь Николай Васильевич, в ожидании командиров двух
других корпусов — генерал-поручиков Голицына и Волконско-
го, пригласил Кутузова выпить кофе. На маленьком столике
рядом с низкой оттоманкой лежала Библия с многочисленны-
ми закладками. Михаил Илларионович слышал, что Репнин
после смерти любимой дочери Прасковьи, последовавшей
шесть лет назад, еще более погрузился в религиозность. Библия
сделалась теперь его единственным чтением.
За кофе хозяин попенял, что Кутузов до сих пор не сумел
исполнить его распоряжений — с помощью местных жителей
срыть оставшиеся укрепления в Измаиле, Килии и Аккермане.
— Нет, князь, право, увольте,— говорил Михаил Илларио-
нович; отхлебывая крошечными глотками крепчайший кофе.—
Надо оставить сих несчастных в покое. Довольно натерпелись
они в настоящую кампанию. Ведь все это — молдаване и болга-
138
ры, наши братья! В краях этих около двух тысяч мужчин, спо-
собных таскать лопату. А для срытия крепостей потребуется
держать их на тяжкой работе более трех месяцев. Что же ста-
нется с их урожаем? Хлебом? Виноградниками? Кто позабо-
тится о пропитании их семейств?..
— Вы правы, Михайл а Ларионович,— со вздохом отвечал
Репнин, положив руку на Библию, словно для произнесения
торжественной клятвы.— «Делая добро, да не унываем; ибо в
свое время пожнем, если не ослабеем...»
Великолепно знавший Закон Божий, Кутузов продолжил
слова из послания апостола Павла к галатам:
— «Итак, доколе есть время, будем делать добро всем, а наи-
паче своим по вере...»
Князь Николай Васильевич в знак согласия наклонил пуд-
реную голову, а затем, не поднимая глаз, быстро спросил:
— Кстати, нет ли чего от вашего берлинского друга — Алек-
сея Михайловича Кутузова?
Михаил Илларионович только что получил письмо Екате-
рины Ильиничны с подробным изложением очередного посла-
ния из Берлина.
— Ничего нет, и уже давно,— так же быстро ответил он,
придав голосу оттенок неподдельной скорби.— Я чаю, уж не
стряслось ли что с бедным Алексеем Михайловичем?..
Репнин внимательно поглядел в лицо Михаилу Илларионо-
вичу: трудно прочитать взгляд, когда правый глаз сильно косит,
а левый холоден и словно пуст. «Да! — подумал князь (и уже не
в первый раз).— Кутузов доступен, но сердце его недоступ-
но!» — и, слегка гнусавя, сказал, сильно растягивая слова:
— Я так и полагал, Михаила Ларионович... Я так и полагал...
Появился адъютант Репнина француз Гюне и доложил, что
генералы прибыли. Михаил Илларионович слышал об этом
Гюне как о яром масоне и кавалере Злато-Розового креста, под-
чинившем себе старого князя.
Внутренне давно уже охладев к братству вольных каменщи-
ков, Кутузов, насколько мог, использовал этот могущественный
орден. С течением времени он был принят в ложи Франкфур-
та-на-Майне, Берлина, Петербурга, Москвы и проник в тайны
высоких степеней. При посвящении в седьмую степень швед-
ской ложи Михаил Илларионович получил орденское имя «Зе-
ленеющий Лавр» и девиз: «Победами себя прославит». Но он
же ускользал от любого посягательства на свою свободу в мыс-
лях и чувствованиях. При малейшей попытке использовать в
139
неизвестных целях его самого и его имя, как это могло бы про-
изойти сейчас, Михаил Илларионович незаметно отступал в
сторону и как бы отгораживался...
А вот и храбрый генерал-поручик Голицын, сподвижник
Кутузова в его поисках за Дунай!
Князь Сергей Федорович, как хорошо помнил Кутузов,
в молодости был пылок и невоздержан во всем, что касалось
прекрасного пола, карточных страстей и застольного веселья.
Когда генерал-аншеф князь Николай Сергеевич Волконский
отказался жениться на легкомысленной Вареньке Энгельгардт
и поплатился за это назначением воеводой в далекий Архан-
гельск, Голицын тотчас предложил племяннице Потемкина
руку и сердце, что и было благосклонно принято. Светлейший
же отнесся к бракосочетанию иронически и сказал в своей из-
любленной грубоватой манере явившимся вельможам:
— С чем поздравлять? Вышла б... за б...!..
Николай Сергеевич Волконский погубил свою карьеру и
прожил последние годы безвыездно в собственном имении
Ясная Поляна, которое обессмертил под именем Лысые Горы
его родной внук Лев Николаевич Толстой, наделив некоторы-
ми чертами деда старого князя Болконского. Что же до Сергея
Федоровича Голицына, то надо отдать ему должное: страсть к
женщинам превратилась у него после женитьбы в постоянную
любовь к одной; прежний отчаянный азарт игрока перешел в
благородное увлечение шахматами, где, кажется, он не знал
себе равных; не желал князь другого чтения, кроме военной
истории и книг по искусству стратегии.
Округлое, с маленьким ртом и открытыми серыми глазами
лицо князя Сергея Федоровича выражало его природную доб-
роту, приветливое обхождение и всегдашнюю любезность. Дру-
гой генерал-поручик — князь Семен Григорьевич Волконский
держался не в пример сдержаннее и суше, хотя и приходился
Репнину зятем: он был женат на его дочери Александре Нико-
лаевне. Сам князь Николай Васильевич подчеркнуто старался
не выказывать своих родственных симпатий и неприязненного
отношения к потемкинскому клану.
Всех, однако, что-то разъединяло: родство, пристрастия,
антипатии. Только Кутузов был исключением — недаром ему
покровительствовали лица, не терпевшие друг друга: покойный
Петр Федорович и Екатерина II; фельдмаршал Румянцев-Заду-
найский и Потемкин-Таврический; Суворов, которого князь
140
Николай Васильевич называл «сущим партизаном» и «балов-
нем счастья», и Репнин, о котором граф Рымникский отзывал-
ся: «фагот гугнивый», а позднее — Павел I, вообще не умевший
долго являть кому-либо одни милости. У Михаила Илларионо-
вича имелось немало врагов при дворе и в армии. Но то были
не вельможные покровители, а лишь завистники и недобро-
хоты...
В аскетически-строгих покоях Репнина Кутузов держался
так легко и независимо, словно он был тут хозяином. Когда
Гюне принес и разложил карты, Михаил Илларионович на пра-
вах младшего по чину высказался первым, но в главных чертах
предопределил готовящуюся операцию: собрать все силы у Га-
лаца, перейти Дунай и захватить Юсуф-пашу врасплох, упре-
див его наступление.
По имеющимся сведениям, верховный визирь, желая при-
крыть главные города Болгарии, соединил многочисленную
армию и расположился в нескольких лагерях близ Дуная. Око-
ло тридцати тысяч турок уже находились в укрепленном лаге-
ре возле Мачина, а сам Юсуф-паша намеревался вот-вот высту-
пить со стотысячной армией туда же от крепости Гирсово. Од-
новременно к Галацу двигалась флотилия из полусотни судов.
Князь Николай Васильевич распределил роли и уточнил
план предстоящей операции. Переправа через Дунай намеча-
лась в четырех верстах выше Галаца на судах флотилии гене-
рал-майора де Рибаса. Тридцатитысячная русская армия раз-
вертывалась в четыре колонны на полуострове Кунцефан. От-
ряду Голицына ставилась задача нанести отвлекающие удары
по неприятелю с фронта, меж тем как Бугский егерский корпус
Кутузова с казачьей бригадой Орлова должен был обойти пра-
вый, наиболее открытый фланг турок. Ударом с двух сторон
надлежало нанести Юсуф-паше решительное поражение. Кор-
пус Волконского осуществлял связь между двумя ударными
частями и подкреплял их.
Прощаясь с генералами, Репнин задержал пухлую руку Ку-
тузова:
— Ну как, Фабий Ларионович? Вы верите в успех?..
— Не я верю,— отшутился Кутузов,— верит мой правый
глаз...
Князь Николай Васильевич именовал так Кутузова, имея в
виду одного из лучших римских военачальников времен Вто-
рой Пунической войны Фабия Максима, который отличался
141
благородством души, кротостью и такой твердостью характера,
что ее не могли поколебать ни превратности жестокой судьбы,
ни зависть, ни близорукость его товарищей и сограждан. Такая
характеристика делала честь прозорливости Репнина. Ведь
именно Фабий вернее всех других вождей Рима понял образ
действий вторгшегося Ганнибала. Однако сограждане приняли
его глубоко обдуманный замысел борьбы с предводителем гроз-
ного Карфагена за нерешительность и прозвали Кунктатором,
то есть Медлителем. Какой перелет мысли к будущему проти-
воборству с Наполеоном!..
Другим прозвищем, которым наградил Репнин Кутузова,
было: Михаил Баярд, в честь французского «рыцаря без стра-
ха и упрека» и полководца Пьера-лю-Терайя Баярда. Князь
Николай Васильевич подразумевал здесь не только изумитель-
ную храбрость своего генерала, но и тяжелейшие ранения, ко-
торые тот, подобно Баярду, перенес мужественно и кротко.
И сейчас Репнин невольно поглядел на следы от двух турец-
ких пуль, пронизавших голову Кутузова. Михаил Илларионо-
вич перехватил его взгляд.
— Я уже дважды, мой князь, за последний месяц побывал
на полуострове Кунцефан и высмотрел там все. Туркам, конеч-
но, будет удобно отбиваться от нас с высот. Но ежели мы про-
бьемся через крутизну и зайдем им в бок, цель будет достигну-
та.— И добавил, призажмурив больное око: — Не верь брату
родному, верь своему глазу кривому...
2
Верхом на Зефире, гнедом жеребце, подаренном ему импе-
ратрицей, Кутузов медленно ехал в середине пехотной колон-
ны, оглядывая равнину Кунцефана. Полуостров был образован
Дунайским рукавом и изрезан множеством речушек, озер и
пойм. Поросшие камышом, заболоченные низины перемежа-
лись здесь обширными сухими пролысинами: лето выдалось
воистину огненным.
Подле Михаила Илларионовича находились начальству-
ющий над конницей генерал-майор Тормасов, генерал-квартир-
мейстер армии Пистор, французский эмигрант полковник граф
Ланжерон, уже переменивший не одно отечество, и немного-
численные адъютанты.
До позиции турок оставалось около тридцати верст, но, ка-
жется, русским удалось незаметно перейти Дунай, а днем
142
27 июня форсировать речку Самогуль. Стараниями Якова
Матвеевича Пистора были отысканы в камышах три дороги к
Мачину: правой, по берегу Дуная, шел теперь корпус Голицы-
на, средней, где находился Репнин,— отряд Волконского, а по
левой, уходившей крутой дугой на юго-запад,— Кутузова.
Разведка донесла, что неприятельская армия в густых мас-
сах стоит впереди Мачина, примыкая своим левым крылом к
укреплениям, возведенным впереди города, и имея правый
фланг открытым на плоской возвышенности. Однако какова
численность турок, установить не удалось.
Михаил Илларионович волновался, не видя казаков из бри-
гады Орлова, которые переправлялись через Самогуль вслед за
Бугским корпусом.
— Федя! Дружок! — позвал генерал своего любимца.— Ска-
чи что есть мочи назад и узнай, отчего замешкался Василий
Петрович...
Федор Кутузов, с молодого лица которого не сходило выра-
жение преувеличенного возбуждения, с радостным видом под-
нес два пальца к шляпе, но тут же, не отнимая руки от головно-
го убора, воскликнул:
— Идут! Михайла Ларионович! Они самые! Казачки!..
Несмотря на то что солнце клонилось к западу, было жарко.
Под слабым горячим ветерком сухмень задымила пылью,
всклубленной копытами. Впереди лавы в высоких шапках, над
которыми колыхался лес пик, летел сорокапятилетний цыгано-
ватый бородач, лихо привстав на стременах. Сын простого ка-
зака, Василий Петрович Орлов выдвинулся только благодаря
своему недюжинному уму и отчаянной храбрости и уже за пер-
вую войну с турками имел боевого Георгия, а затем отличился
при штурме Измаила.
Он поравнялся с командиром корпуса, закрутил на месте
своего мощного каурого дончака, роняющего розовую пену,
и Кутузов невольно залюбовался удальцом.
— Трошки затрымала нас переправа...— отдуваясь доложил
он.— Какие будут приказания?..
— Держись, Василий Петрович, в одном ряду с нами,—
с улыбкой отвечал Михаил Илларионович.— Да вышли вперед
кого попроворней. Чать, казаки — глаза и уши армии...
Орлов повернулся вместе с конем к толпе и громко вы-
кликнул:
— Стягайло! Осип! Давай сюда! Отправишься в поиск!..
143
— А, старый знакомый,— все так же улыбаясь, сказал Куту-
зов, узнав подъехавшего запорожца.— Вижу, не сладко при-
шлось у турка?..
— Да хужэ некуды, ваша милость,— отвечал тот, подкручи-
вая сивый ус, впрочем, так невозмутимо, словно речь шла о
зряшной прогулке.— Нэ раз згадував ваши слова за ушицею. Та
нэ в одниму туркови дило. Бач, стари запорижцы вид обиды та
вредности здержувають перехид молодых. Брэшуть, що моска-
ли будуть их мучить, що наши козакы тут не мають ни клейно-
тов1, ни яких прав — одна нэволя. Я було став суперечить, та
потим чуть головы не лишився. В ночи зговорились турки ме-
нэ, як куря, прыризать. От и тикав з Измаилу. Та всэ цэ було та
й мынуло...— Он набрал в широкую грудь воздуха и, наливаясь
кровью, гаркнул: — Гэй, моя полусотня! Слухай мэнэ! За мною!
Вперэд!..
— Как, не подведет? — прищурил правый глаз Кутузов
вслед помчавшимся казакам.
— Можете быть спокойны. Не позавидую ему, ежели он да
попадет к басурманам,— криво ухмыльнулся, пряча рот в исси-
ня-черную бороду, Орлов.— Они его через кол протащать и с
живого кожу сдеруть...
Михаил Илларионович со свитой выехал в голову колонны.
Между тем болотистые низины стали попадаться все чаще, до-
рога сузилась, под копытами зачавкало: по всему чувствова-
лось, что близко вода. Отряд вытянулся узкой лентой, и движе-
ние еще более замедлилось. Впереди, за болотистым кочкарни-
ком, поросшим тростниковым лесом, показалась бугристая
возвышенность: Мачин...
Чутким ухом Кутузов уловил: возвращаются казачки. Те-
перь полусотня шла медленно, выстроившись гуськом. Моло-
дого чубатого казака сзади поддерживал сосед: казак был бле-
ден и то и дело клонился к седлу. Стягайло с независимым ви-
дом приблизился к командиру корпуса.
— За болотом и ричкою — гора,— коротко доложил он.— На
гори пушкы. По долу горы КИННИ турки сот в пять...
— Чечуль...— напомнил название гнилой речушки, проте-
кавшей у самой подошвы мачинских высот, генерал-майор
Пистор.
— Придется строить плотину...— нахмурился Кутузов.—
И очевидно, под артиллерийским огнем...
^лейноты — войсковые знаки, атрибуты власти (булава и проч.).
144
Солнце уже завалилось за холмы Мачина, и наконец посве-
жело, когда колонна Кутузова вышла к низким берегам Чечу-
ли. От Репнина пришел приказ: войскам переночевать, навес-
ти переправу и с зарей идти на Мачин. Сражение это стоило
солдатам много пота и крови...
3
Только что показавшееся солнце било туркам прямо в гла-
за, зажигая разноцветными огнями оружие их офицеров и бо-
гатую сбрую у лошадей. Но тот огонь, который несся с высот,
губил русских. Батареи, поставленные на гребне холма, греме-
ли безостановочно.
Перейдя Чечуль в голове колонны, Кутузов повелел двум
сотням казаков под начальством премьер-майора Иловайского
занять подошву горы. Когда турки заметили русских, их конни-
ца спустилась навстречу. Казаки, действуя испытанным мето-
дом, подались назад, выманивая неприятеля. Сипахи1 в азарте
бросились их преследовать. В этот момент Михаил Илларионо-
вич приказал ударить перешедшим плотину бугским егерям и
сибирским гренадерам. Видя массу войск, турки начали оста-
навливаться и поворачивать лошадей. Задние наседали на пе-
редних, отчего и образовалась суматоха.
К Кутузову подскакал Осип Стягайло и указал на всадника
в чалме, под которым плясал прекрасный буланый жеребец.
— Ваша мылость! Я у вас в довгу! И дарую вам он того
коня!..
Он раскрутил свою лошадь и направил ее прямо в толпу
турок. И уже подоспевшая кавалерия Тормасова сшиблась с
противником и погнала его назад, к высотам Мачина.
Михаила Илларионовича тревожила неизвестность, которая
всегда подстерегает в закрытой местности. Крутыми, почти
отвесными откосами вставали глинистые, с выжженными солн-
цем кустарниками холмы. Что там, на высотах? И нет ли где
засады? И какие еще хитрости поджидают в трудном пути?..
Двадцать четыре орудия, приданные Кутузову, пока бездей-
ствовали; конница могла подняться на высоты лишь слева, где
холмы постепенно понижались, переходя в обширный луг.
— Яков Матвеевич! — позвал Кутузов Пистора.— Не сочти-
те за труд. Возьмите, голубчик, два батальона егерей и попро-
буйте подняться по скатам.
* Сипахи (спаги) — турецкая легкая конница.
145
Испытанный воин молча наклонил голову, спрыгнул с коня
и, передав его адъютанту, побежал к колонне.
Легкая пехота рассыпалась у подножия высот. Их шапки
замелькали в теснинах, подымаясь все выше и выше. Засверка-
ли ружейные выстрелы с гребня, зеленые фигурки егерей заку-
выркались, замирали, но остальные упорно лезли вверх...
Весь отряд Кутузова выстроился тем временем у подошвы:
слева — кавалерия Тормасова и бригада Орлова, в центре —
егеря и сибирские гренадеры. Где-то позади еще только пере-
правлялся через Чечуль князь Голицын.
Не дожидаясь, пока соседний корпус займет свои позиции,
Михаил Илларионович подкрепил Пистора новыми силами.
Почти одновременно с появлением Голицына на правом фланге
русских сверху донеслось «ура». Это егеря оседлали наконец
под огнем гребень, несмотря на чрезвычайную крутизну. Пока
они работали штыками, отвоевывая у турок плацдарм, надле-
жало всему отряду подняться наверх.
— Братцы! — громко обратился Кутузов к построившимся
войскам.— У нас один путь! — Он указал пухлой рукой на вы-
соты.— Не посрамим же славы русского оружия! Победим или
погибнем!..
Генерал-поручик дал знак — и все пришло в движение. Пе-
хота лезла в лоб на крутизны; конница и артиллерия двигались
в обход горы.
Когда Кутузов оказался на возвышенности, егеря штыками
уже очистили версты на две обширную поляну. Взору генера-
ла открылась справа, перед Мачином, огромная армия турок.
Здесь собралось 80—100 тысяч отборных войск под командова-
нием верховного визиря Юсуф-паши, собиравшегося двинуть-
ся за Дунай.
Голицын, перешедший Чечуль, еще не поднялся со своим
корпусом на высоты, и Михаилу Илларионовичу приходилось
думать об отражении отчаянных атак. Справа уже продвига-
лись от главного лагеря густые толпы янычар. Сперва Кутузов
построил отряд в пять каре, в двух линиях, поместив кавале-
рию на своем левом крыле. Однако затем он обратил внимание
на то, что широкое поле на левом фланге русских давало про-
тивнику удобную возможность развернуть огромную массу
конницы. Михаил Илларионович приказал быстро переменить
фронт и построил все свои каре в одну линию, оставив Торма-
сова и Орлова за своим левым крылом.
146
Едва он произвел это перестроение, как вся поляна запест-
рела толпами всадников. Под разноцветными знаменами, пред-
водительствуемые муллами, сипахи кинулись очертя голову на
неверных. Их встретил густой ружейный и пушечный огонь.
Одна линия позволяла использовать всю мощь фузейных зал-
пов. Самое главное теперь было — сбить пыл, посеять неуверен-
ность у храброго до безрассудства, но не стойкого противника,
каковы турки. Кутузов медленно ехал позади пехотного по-
строения, ободряя солдат. В густых клубах порохового дыма
турки отхлынули назад, усеяв поле павшими. Но в это время
справа ударили янычары.
— Взять их в штыки! — по цепи передали приказ команди-
ра корпуса.
Пока егеря на правом фланге управлялись с янычарами, ата-
ка конницы с фронта повторилась. Лава за лавой накатывались
все новые волны всадников. Казалось, отряд Кутузова, уже ок-
руженный, будет вот-вот раздавлен. Далеко справа заворкова-
ли ружейные выстрелы: корпус Голицына поднялся на высоты
против главного лагеря и отвлекал на себя турок. Однако меж-
ду двумя отрядами образовалась широкая брешь, которую
было нечем заполнить: Волконский еще только переходил Че-
чуль.
— Терпите, братцы! Бог терпел и нам велел! — повторял
Кутузов. Он приказал несколько перестроить свой правый
фланг углом назад.— Терпите! Ведь главное еще впереди!..
Но вот наконец появилась подмога — карабинеры Северско-
го полка и конные егеря. Волконский поспешно выслал свой
авангард на высоты. Этих сил было, однако, недостаточно, что-
бы закрыть разрыв. Турки получали из главного лагеря все
новые и новые подкрепления. И хотя егеря и карабинеры вся-
кий раз атаковали левое крыло неприятеля, вводившего свежие
войска, отражать нападения становилось все труднее.
За ближним гребнем загремела канонада: Свято-Николаев-
ский, Московский пехотный и гренадерский полки Волконско-
го поднялись на взгорье и соединили оба корпуса — Кутузова
и Голицына. Рассеявшийся пороховой дым открыл пустое поле
перед вражеским лагерем, покрытое множеством тел и лошади-
ных трупов. Странная, зловещая тишина нависла над местом
битвы.
— Ну, кажется, вот оно — главное...— сказал Михаил Илла-
рионович не то самому себе, не то своему адъютанту. Впрочем,
147
он тут же уточнил: — Федор, дружок, поезжай к артиллеристам.
Прикажи, чтобы заряжали только картечью...
Опытный генерал, он предвидел, что Юсуф-паша предпри-
мет теперь решающую и самую отчаянную атаку. Под коман-
дой верховного визиря находились пять пашей, два анатолий-
ских бея и два татарских хана. Все конные и пешие силы,
сколько могло вместить поле перед лагерем, одновременно на-
двинулись на русскую армию. От дыма и пыли не видно уже
было поднявшегося в зенит солнца. Пушки и ружья били на-
угад, но по причине тесноты наступающих толп находили цель.
Когда передовые турецкие отряды были приняты в штыки, не-
приятель начал отходить по всему фронту.
Гюне привез повеление Репнина: атаковать турецкий лагерь.
Но Кутузов уже и сам видел, что чаша весов впервые заколеба-
лась и подалась в нашу пользу. Егеря и гренадеры теснили про-
тивника, который медленно, пядь за пядью, уступал.
— Феденька! — крикнул Кутузов.— Мчись к Тормасову!
Теперь черед коннице!..
По его приказу вся кавалерия с бригадой Орлова, до того не
принимавшая участия в сражении, заскакала в правое крыло
неприятеля и оказалась позади его главного лагеря. Здесь ску-
чилось множество войск в ожидании, когда их бросят в дело.
Но Юсуф-паша не успел воспользоваться своим огромным ре-
зервом. Кавалеристы Тормасова и казаки на полном скаку вру-
бились в толпы турок и погнали их по дороге на Гирсово. Это
послужило началом полного разгрома.
Когда Юсуф-паша завидел русскую конницу в своем тылу,
мужество покинуло его. Он бросился бежать, увлекая всю ар-
мию. Лишь несколько янычарских полков продолжали сопро-
тивляться с упорством обреченных. Заскакавший в их ряды
князь Волконский получил сильнейший сабельный удар в го-
лову. Он выжил, но рана давала о себе знать некоторыми стран-
ностями. Впрочем, они носили безобидный характер. На-
значенный позднее генерал-губернатором в Оренбург, князь
Волконский едва ли не насильно заставлял местное общество
регулярно слушать старинную итальянскую музыку...
Итогом мачинского побоища было пять тысяч убитых ту-
рок, не считая тех, кто погиб в Дунайском сражении (три вра-
жеских судна взлетели в воздух после канонады артиллерии из
корпуса Голицына), большое число пленных, в числе которых
оказался двухбунчужный паша Мегмет-Арнаут, тридцать пять
148
орудий, пятнадцать знамен и огромный лагерь. Русским эта
победа обошлась в 141 человека убитыми и 300 — ранеными.
Возвращаясь к месту сбора, Кутузов встретил Денисова и в
самых горячих словах благодарил за отвагу его бригаду. Каза-
ки бродили по полю, подбирая своих раненых и убитых товари-
щей. Михаил Илларионович заметил знакомого буланого же-
ребца, которого два запорожца вели под уздцы. На расшитом
жемчугом и бисером седле, поперек лошади, лежал, бессильно
свесив сивый оселедец, Осип Стягайло. Даже с первого взгля-
да видно было, что душа его давно уже отправилась в мир иной.
Кажется, на нем не было живого места, так был он весь исполо-
сован ятаганами и саблями. Глубоко в теле засел дротик, верно
пущенный в своего земляка кем-то из турецких запорожцев.
— Ваша мыл ость! — обратился один из казаков к Кутузо-
ву.— Мы всэ судым, кому отдать цього коня...
— Коня? — переспросил Михаил Илларионович.— А коня
должен, думаю, получить тот, кого на общем вашем сходе при-
знают самым храбрым!..
4
На другой день после битвы Кутузов в сопровождении сво-
его двоюродного племянника объезжал биваки, поздравляя
солдат с одержанной победой. Он в самых трогательных выра-
жениях изъявлял подчиненным свою благодарность, добавляя,
что именно им принадлежит честь одержанных успехов и что
всех достойных ожидает награда. Здесь в полной мере прояви-
лась свойственная Кутузову черта — скромность, полное отсут-
ствие стремления присвоить себе чужие заслуги. Напротив, он
стремился всем воздать должное, выставить и подчеркнуть то,
что они сделали и что без подобного его отношения к делу,
может быть, осталось бы вовсе неизвестным.
Поле перед Мачином озарилось бивачными кострами. Сол-
даты отдыхали от тяжелых трудов и лакомились припасами,
захваченными в лагере Юсуф-паши: тут было найдено много
сарачинского пшена, меда, коровьего и розового масла и ва-
ренья. Особенно по вкусу пришелся воинам изюм, который они
ели горстями, сидя у костров. В сторонке один из егерей возил-
ся над небольшим бочонком, в каковых обычно хранится изюм.
Он взял камень, выбил дно и захватил полную пригоршню
ягод. И вдруг выбросил все обратно, стал отплевываться и что
было мочи бросил камень в бочонок.
149
Михаил Илларионович с Федором Кутузовым подъехали к
незадачливому едоку.
— Что ты, братец, творишь с добычей?
— Так что, ваше превосходительство,— ответил тот, вытянув-
шись во фрунт,— турок изюм отравил! Как есть — чистый яд!..
Кутузов наклонился к бочонку и увидел прекрасные соле-
ные маслины.
— Федор! — улыбаясь, сказал он.— Егерю от меня червонец!
Я у него покупаю добычу!..
— Ваше превосходительство! — обрадовался солдат.— Мо-
жет, еще купите у меня турецкого гороха? Какой-то дюже креп-
кий горох. Сколько мы его артелью ни варили, не поддается,
проклятый...
В изрядном мешке оказался превосходный кофе, за который
генерал-поручик тотчас же приказал заплатить, добавив:
— Первый червонец твой, а вот второй раздели, братец, на
всю артель...
Уже возвращаясь в штаб, Михаил Илларионович услышал,
как за кустами, у спуска к речке, два солдата горячо обсужда-
ют что-то, и остановился. Он чувствовал, что начал сильно пол-
неть: в конной атаке при Мачине впервые ощутил, как прыга-
ют при галопе у него груди. Тяжело слезая со своего Зефира,
Кутузов укорил себя:
— Да, друг мой! Ты сделался, право, изрядный и преизряд-
ный брюхан!..
Приказав Федору Кутузову ожидать на месте, генерал-пору-
чик тихо пошел на голоса.
— Опять нашего Чижика наградой обнесли...— говорил чей-
то резкий альт.
— Что, Сергей снова отличился? — вторил ему другой го-
лос, низкий и хрипловатый.
— Да еще как! Сам свидетель. Как турку-то мы сбоку обо-
шли, он четверых бритоголовых на штычок наколол...
— А помнишь, при Измаиле? Офицера заменил!
— Еще бы не помнить! Поручик нашей роты был ранен, не
доходя до рва. Ударило ему в грудь картечью. Упал с хрипени-
ем. Да ухватил меня за галстук. Я так и преклонился до земли...
— А я,— басил второй гренадер,— был там оглушен камнем.
Он ударил меня меж плечами. Два раза меня ткнули дротиком
в мундир. И банником получил несколько ударов в голову.
И все же Чижик был самый достойный!..
150
— Истинно так, Мокеевич! Он первый взошел на батарею.
А мы еще внизу были. И там услышали, что отрезаны сзади и
что турок всех режет и убивает. Тут-то Чижик взял у какого-то
мертвого офицера саблю, начал махать ею и кричать: «Друзья!
Вперед! Ко мне!» И мы, ободрясь, перелезли первый порог и
бруствер. И на батарее все оказались. И сколько нашли турок —
побили...
— Нет,— хрипловато говорил второй,— видимо, справедли-
вости на сем свете надо ждать-пождать, да и не дождешься. Что
делать! И ты, чай, не великий господин. Да и Чижик не из цар-
ской ранжереи ягодка и не заморское сарачинское семечко...
Михаил Илларионович раздвинул кусты и увидел при све-
те полной луны двух гренадеров в форме Ярославского полка,
с серебряными медалями участников измаильского штурма.
Маленького, жилистого и немолодого, верно заканчивающего
свое положенное в армии двадцатипятилетнее дежурство,
и другого, худого, кадыкастого малого с длинными ручищами.
Вычерненные сажей и распущенные по щекам усы придавали
им воинственный и даже свирепый вид, но глаза светились
добротой. Оба набирали в манерки воду.
При виде корпусного начальника гренадеры вскочили, вы-
тянулись во фрунт и молодецки гаркнули:
— Здравия желаем, ваше превосходительство!
Вопреки ожиданиям Кутузова, обладателем резкого альта
оказался долговязый солдат, а низкий голос принадлежал нека-
зистому подстарку Мокеевичу.
Ласково ответив на приветствие, Михаил Илларионович
спросил, точно ли этот гренадер таков, как они о нем говорят.
— Да мы, ваше превосходительство, еще и сотью не возда-
ли ему за его заслуги,— не робея перед генералом, пояснил ве-
теран.
— А отчего у него фамилия такая — Чижик? — полюбопыт-
ствовал Кутузов.
— Это не фамилия. Это прозвище,— сказал тенористый
малый.— Звать же его рядовой Сергей Семенов.
— Что же он, тщедушен? Ростом не вышел?
— Какое не вышел! Косая сажень в плечах! — дружно отве-
тили оба солдата.
— Да больно весело песни играет и побасенки сказывает
складно,— добавил Мокеевич своим басом.— Вот и прозвали:
Чижик...
151
Михаил Илларионович поблагодарил солдат за то, что они
так признательны к своему сотоварищу, и отправился к поджи-
давшему его адъютанту. Несколько дней протекло в обычных
заботах. Наконец при полном собрании генералитета, полковых
и батальонных командиров велел он позвать рядового 1-й гре-
надерской роты Ярославского полка Сергея Семенова.
И вот явился высокого роста молодец — волосы как солома,
нос луковицей, глаза словно два василька.
— Славно, брат Семенов! — встретил его начальник корпу-
са.— Благодарю тебя за находчивость и неустрашимость! Адъ-
ютант! Сейчас галун на него!..
Пока Федор Кутузов прикалывал булавками галуны на сол-
датский мундир, Михаил Илларионович объявил, что жалует
Семенова знаком отличия. Он обнял, поцеловал богатыря и
велел выдать ему манерку русской горилки.
Победа при Мачине имела далекоидущие последствия. Она
довершила то, чего не удалось добиться взятием Измаила: вер-
ховный визирь направил Репнину предложение возобновить
мирные переговоры. Одновременно с Мачинской битвой ге-
нерал Гудович на Кавказе взял 22 июня штурмом крепость
Анапу, а 31 июля эскадра контр-адмирала Ушакова разбила и
рассеяла у Калакрии турецкий флот. Репнин спешил восполь-
зоваться плодами всех этих побед. 31 июля в Галаце были под-
писаны предварительные условия — ими подтверждались все
пункты Кючук-Кайнарджийского договора: Россия приобрета-
ла земли между Бугом и Днестром; Черное и Азовское моря и
черноморские проливы были открыты для русского торгового
мореплавания.
Приехавший из Петербурга Потемкин был, однако, взбешен
заключением мира без его участия: условия казались ему недо-
статочными для победившей стороны, и он потребовал от Пор-
ты уплаты 20 миллионов контрибуции. Впрочем, Россия еще
не получила за прежнюю войну ни полушки. Снова открылись
переговоры, затянувшиеся до осени. 5 октября Потемкин вне-
запно умер на пути из Ясс в Николаев на руках у своей люби-
мой племянницы графини Александры Браницкой.
Двадцать девятого декабря в Яссах был подписан наконец
окончательный мир, положивший конец успешной пятилетней
кампании.
152
Репнин в своем рапорте главнокомандующему о победе при
Мачине сообщал, что не находит себя в состоянии выхвалить
достойно искусство, мужество, неустрашимость и беспредель-
ное усердие к пользе Отечества генерал-поручика Голенищева-
Кутузова, который одной решительностью своей склонил долго
колебавшуюся победу на сторону российского воинства. В до-
несении императрице Екатерине II князь Николай Васильевич
писал: «Расторопность и сообразительность генерала Голени-
щева-Кутузова превосходит всякую мою похвалу; одна Ваша
монаршья щедрость может заменить ее».
Восемнадцатого марта 1792 года Кутузов был пожалован ка-
валером Святого великомученика и победоносца Георгия боль-
шого креста 2-й степени. Вторая русско-турецкая война выдви-
нула его в число первых военачальников России. Предсказание
Екатерины II сбывалось.
Но у русской государыни имелись на генерал-поручика уже
другие виды.
Часть IV
Глава первая
ЦАРЬГРАДСКАЯ МИССИЯ
1
Густой, маслянистой казалась вода в Золотом Роге.
Единственным косым парусом скользила в воде луна.
Высокими каменными сотами подымался на другой
стороне город — Царьград — Константинополь — Стамбул. За
лесом неподвижных корабельных мачт тысячи огоньков тепли-
лись в сбегающих террасами домах. Как и пятьсот лет, как и
десять веков назад, после трудового дня люди ужинали, весели-
лись, отдыхали, молились, любили, радовались и страдали,
умирали и рождались...
Вечный город! Песнью песней, чудом чудес, столицей зем-
ли именовали его греческие летописцы.
Несчетное число раз Константинополь осаждали, брали
штурмом, разоряли, предавали огню, угоняли жителей в раб-
ство, но он встал — в новых одеждах. Столица древней Визан-
тии видела нашествия готов, гуннов, аланов, сарматов, аравов,
булгар, персов, аваров, хазар, венгров, сербов, варягов, россов,
норманнов, печенегов, куманов, венецианцев и генуэзцев, крес-
тоносцев, пока не пала под натиском османов.
Государыне было угодно избрать его чрезвычайным и пол-
номочным послом в ту самую Оттоманскую Порту, в войнах с
которой Кутузов столь славно отличился.
Назначение вызвало у многих недоумение и даже неодобре-
ние. Посылать боевого генерала с дипломатической миссией,
и куда? В Константинополь, в самую бучу всех интриг, средо-
точие, где сталкиваются интересы европейских держав! В сто-
154
лицу Блистательной Порты, которая ныне подстрекаема фран-
цузскими и английскими агентами, толкающими турок пере-
смотреть мирные трактаты с Россией или, по крайней мере,
ущемить, насколько возможно, интересы северного соседа на
суше и на море.
Да вот хотя бы недавнее решение Турции изменить, в нару-
шение Ясского договора1, таможенный тариф и повысить цены
на товары, ввозимые и вывозимые из Порты русскими купца-
ми. Или неприкрытая поддержка со стороны султана обосно-
вавшихся в Смирне разбойничьих французских фрегатов, кото-
рые нападают на наши купеческие суда и немилосердно не
дают им проходу в Греческом архипелаге. Уж не готовятся ли
в Константинополе к большой войне?..
Способен ли генерал-поручик Кутузов разобраться во всех
этих и многих прочих хитросплетениях? Двадцатичетырехлет-
ний граф Кочубей, готовящийся занять место постоянного
представителя Петербурга в Порте, в сомнениях писал русско-
му посланнику в Лондоне многоопытному Семену Романови-
чу Воронцову: «Никто не ожидал подобного выбора, так как
хотя человек он умный и храбрый генерал, но, однако, никогда
его не видели использованным в делах политических».
Но Екатерина II гораздо лучше многих своих вельмож раз-
биралась в людях, еще раз подтвердив это назначением Кутузо-
ва. Его краткосрочная миссия формально заключалась в том,
чтобы восстановить прерванные войной дипломатические свя-
зи. Однако в долгих разговорах с Михаилом Илларионовичем
в Петербурге государыня указывала ему на необходимость глу-
боких перемен в отношениях с беспокойным и воинственным
южным соседом. Россия нуждалась в мире, и миссия Кутузова
должна была служить упрочению доброго согласия с Портой.
Этому, однако, мешало многое: сильные антирусские на-
строения, интриги английского посла Энсли и, пожалуй, глав-
ное — влияние республиканской Франции, неофициальный
представитель которой Декорш имел в лице реиса-эфенди (ми-
нистра иностранных дел) Решида и начальника Монетного
двора Юсуф-аги своих ярых приспешников. Французы подтал-
кивали Турцию к войне с Россией и советовали воспользовать-
ся выгодами от непрекращавшихся волнений в Польше.
1 Русско-турецкая война 1787—1791 гг. окончилась Ясским догово-
ром 9 января 1792 г., который подтвердил присоединение к России Крыма
и Кубани и установил границу по Днестру.
155
Кутузову вменялось в обязанность, в меру возможности и
сил, защищать интересы христиан, порабощенных турками:
болгар, молдаван, валахов, греков, сербов, черногорцев, которые
видели в России избавительницу от ненавистного османского
ига. Впрочем, как говорилось в секретной инструкции, при-
ходилось одновременно соблюдать «осторожность, чтобы ока-
зательством таковых ласк не возбудить внимания в турках и
не дать им повода к каким-либо лютым с христианами по-
ступкам».
...Михаил Илларионович выехал из Петербурга во главе ог-
ромного посольства, насчитывающего 650 человек, 15 марта
1793 года. Великолепие и многолюдство свиты должно было
лишний раз подчеркнуть могущество России. Шестьдесят то-
пографов готовились составлять подробные описания местно-
сти и подсчитывать ресурсы Турции на случай возможной вой-
ны с ней. Дипломатическим помощником при Кутузове был
определен первый драгоман — переводчик при константино-
польской миссии Николай Антонович Пизани, великолепно
знавший все тайны дивана и сераля, поверенными в делах —
полковники Бароцци и Хвостов.
Навстречу русским двигался пышный поезд турецкого по-
сла — генерал-губернатора провинции Румелия Рассых-Муста-
фа-паши.
В соответствии со строгим церемониалом размен послов
произошел одновременно, в конце мая, в молдавском городе на
Днестре Дубоссары. Бендерский паша Хассан препроводил
лодку с Кутузовым в тот самый момент, когда с правой сторо-
ны реки отчалил шлюп с Мустафой. Здесь каждая мелочь по-
дробного ритуала служила в восточном духе тому, чтобы не
уронить достоинство своего государя.
Двадцать шестого сентября Кутузов с необыкновенной
пышностью, с распущенными знаменами, музыкой и барабан-
ным боем, въехал в Константинополь через Адрианопольские
ворота. Под ним была богато убранная лошадь, которую вы-
слал в подарок послу Селим III. Факельщики освещали путь до
русской резиденции в Пера, а янычары стояли шпалерами по
обе стороны дороги. Во двор Кутузов направился верхом, а со-
провождавшие его турки спешились. Роскошь и великолепие
посольского поезда напоминали сказочные картины из «Тыся-
чи и одной ночи».
На другой день великий визирь прислал справиться о здо-
ровье посла и передал ему драгоценную табакерку, золотую
156
кофейную чашку с алмазами и яхонтами необыкновенно искус-
ной работы и девять отрезов парчи на платья. Вечером Миха-
ила Илларионовича навестили с визитами австрийский, прус-
ский и неаполитанский посланники. С Декоршем, которого
Петербург отказался признать представителем Франции, Куту-
зову запрещено было вступать в какие-либо переговоры...
В ночной темноте Михаил Илларионович предавался уже
иным, чем утром, сугубо деловым размышлениям. Он думал о
той миссии, какую возложила на него русская императрица.
Кипение жизни в этом миллионном капище поразило Ми-
хаила Илларионовича, когда из предместья Пера, где жили ев-
ропейцы и была его резиденция, он поехал на прогулку в Кон-
стантинополь. Узенькие улочки зажаты превысокими домами
с множеством окон, а на верхних этажах балконы сходятся вме-
сте. Толпы разного люда — турки в фесках, тюрбанах, белых и
зеленых чалмах, в меховых безрукавках, халатах, овчинных
куртках, лиловые арапчата, армяне в бараньих шапках, курды,
пучегубые негры, греки, египтяне, черногорцы. И женщины в
широкой чадре — они идут переваливаясь с боку на бок, влача
плоские ступни, не привыкшие к обуви. И из-за яшмака1 бле-
стят жадным любопытством глаза с насурьмленными ресница-
ми и виден уголок до невозможности набеленного лица. Бегут
ослики, подгоняемые водоносами, медлительно и гордо шеству-
ют за босоногими проводниками верблюды, звенят бубенчики
прокаженного, вымаливающего милостыню. Разноязычные
возгласы, перебранка, музыка, чад кофеен, пыль, лохмотья,
нищета...
Но вот за поворотом вдруг открывается давящая громада из
каменных подпорок и пристроек, над которыми в кольце окон
словно парит над землей гигантский полушар-купол, охраня-
емый четырьмя белыми пиками минаретов. Айя-София — Свя-
тая София!..
Красив Атмейдан с колоссальной белой султанской мечетью
Ахмедиэ, окруженной шестью высоченными минаретами. И ря-
дом — обломки греческого мрамора и розового гранита, руины
знаменитого некогда Ипподрома Византии и ветшающая ко-
лонна греческого императора Константина Багрянородного,
у подножия которой янычар лениво раскуривает свою трубку.
Обломки прошлого, напоминающие о том, что в сем мире все —
бренно...
1 Я ш м а к — часть покрывала, закрывающая лицо (тур.).
157
А поутру? Михаил Илларионович встал очень рано и, взой-
дя на высокий бельведер своего дома, увидел Константинополь
при восходе солнца. Весь! Две мрачные крепости — Румелиха-
сары и Анадолухисары, сторожащие по обе стороны Босфора
вход в пролив, гавань, заполненную тысячами судов и лодок,
султанский сераль и приземистый отсюда, с Пера, купол Айя-
Софии. Голубоватые очертания Царьграда, уступы плоских
крыш, решетчатые стены, покрытые зеленью, прозрачные ми-
нареты занимали все пространство, уходя и растворяясь в сол-
нечно-мглистом горизонте.
А там, в розовой дымке, зеленой стеной встает Мраморное
море, миражно зыблются Принцевы острова, и надо всем, напо-
добие неподвижного облака, курится в дальней дали вершина
Малоазийского Олимпа...
— Боже мой! — только и молвил тогда Кутузов, доставая
платок.— Сии чудеса увидя, не рассмеешься, а заплачешь от
чувства нежности...
Впрочем, всему свой срок...
Теплой осенней ночью Михаил Илларионович вглядывал-
ся в огоньки Константинополя, отыскивая по ним султанский
сераль — выстроенный из серого камня и похожий на крепост-
ную тюрьму, с крышей без выступов и узкими, высоко проби-
тыми окошками. Он думал о Селиме III, тридцатидвухлетнем
правителе Блистательной Порты, столь не похожем на своих
предшественников.
Сын Мустафы III Селим взошел на престол в 1789 году под
гром побед русского оружия, торжествовавшего над турками на
суше и на море. Это был великан и силач — полная противопо-
ложность сластолюбивым и изнеженным владыкам, какими
оказывались обычно султаны. Кутузов слышал от Пизани, что
в соревнованиях на длину полета стрелы Селим послал свою
стрелу так далеко, как никто и никогда не посылал. Она проле-
тела 889 метров. Красавец и богатырь, он не выказывал никако-
го интереса к женщинам, заставляя роптать красавиц в гареме,
и находился под большим влиянием своей матери — валиде.
Новый султан намеревался произвести реформы на евро-
пейский лад и обуздать своевольных янычар. Но Блистатель-
ную Порту раздирали противоречия, которые угрожали ей раз-
рушением. В Египте бунтовали мамелюки — милиция, наби-
равшаяся из христиан-невольников; в Алеппо возмущались
янычары; наместник Багдада объявил себя независимым от
158
султана; паши в Малой Азии своевольствовали и противились
новым порядкам; волнения вспыхивали не раз и в самом Кон-
стантинополе.
«Вряд ли Порта в таковых обстоятельствах решится вое-
вать,— размышлял Кутузов.— Надобно будет воспользоваться
ее несчастным положением. Но не угрожать, а доказывать
пользу мира».
Подошедший в темноте Федор Кутузов тихо сказал:
— Михайла Ларионович! Било уже два пополуночи... А зав-
тра у вас тяжелый день...
— Спасибо за напоминание, мой дружок. Спасибо, голуб-
чик,— оторвался от своих дум посол.— Мне кажется, я нашел
ключик к его величеству. Это мать султана — валиде.
2
Мать Селима III была еще не старая и очень чернявая жен-
щина, быстрая в движениях и столь миниатюрная, что Кутузов,
глядя на нее, невольно удивлялся, как могла она родить тако-
го богатыря, каков был султан. Умная, веселая, приветливая,
она от души смеялась, слушая забавные истории, которые рас-
сказывал за столом Михаил Илларионович, мешая русские и
турецкие слова.
Накануне Кутузов нанес официальный визит великому ви-
зирю в его огромном деревянном дворце Паша-Капусси. Ка-
пусси означало по-турецки «дверь» или по-французски «ла
порт». Отсюда и произошло название Турции — Блистательная
Порта...
«Честно сказать, блистательного во дворце визиря я ничего
не усмотрел,— думал Михаил Илларионович, продолжая шут-
ливый разговор с валиде.— Зато смешного и дикого для евро-
пейского глаза и уха нашел предостаточно...»
Кутузов подъехал к самому крыльцу, где встречен был глав-
ным драгоманом — переводчиком Порты Мурузи, а также ча-
ушларом-эмини — интендантом корпуса стражи и чаушларом-
кятиби — секретарем. К ним присоединился тешрифаджи —
первый церемониймейстер. Они отвели посла в приемную залу.
Вступив в нее, Михаил Илларионович остановился, не видя
великого визиря. Он знал, что по турецким обычаям великий
визирь, как и все сановники, не может вставать с софы перед
«неверным» и, желая вежливо принять высокого гостя, обык-
159
новенно входил из другой комнаты. Перед тем как немусульма-
нин, которому не хотят нанести обиды, входит в одну дверь,
визирь, не нарушая своих обычаев и не оскорбляя своих пред-
рассудков, быстро появляется в другой. Вот и теперь он тотчас
показался из бокового прохода — маленький суетливый стари-
чок-подагрик в расшитом золотом халате.
Пряча улыбку, Михаил Илларионович вручил визирю гра-
моту императрицы. Тот принял ее стоя и положил на подушку
возле себя. Согласно этикету, посол и визирь сели одновремен-
но: посол на поставленные для него кресла, а визирь на софу в
углу комнаты. Затем визирь через Мурузи приветствовал Ку-
тузова, справившись о его здоровье. Исполнив длинные и необ-
ходимые учтивости, Михаил Илларионович сказал:
— Императрица желает твердо и ненарушимо содержать
блаженный мир, заключенный между обоими государствами,
и возобновленную дружбу с султаном. Ее величество не сомне-
вается в похвальных, в миролюбивых его чувствованиях...
Затем он испросил скорее ходатайствовать ему аудиенцию
у султана, чтобы подтвердить все это ему лично.
Великий визирь отвечал, что, со своей стороны, желая со-
хранить и утвердить блаженный мир, приложит к этой цели
совершенное попечение и труд и что он ощущает истинное удо-
вольствие в том, что выбор посла пал на особу, в коей обитают
столь высокие способности, прилежание к общим интересам и
коя отмечена следами мужества, выказанного на полях битв...
В обеденный час слуги принесли круглый серебряный сто-
лик и поставили перед визирем и Кутузовым. Два арапчонка
опустились на колени и положили визирю шитые шелком и
золотом салфетки. Кутузову салфетки подали тоже, но без ко-
ленопреклонения.
Обед был из шестидесяти блюд, причем некоторые из них
Кутузов нашел превосходными. Однако подавали все без раз-
бору: супы следовали за вареньем, жаркое — за пирожным. Не
было ни ножей, ни вилок, только к супам и соусам полагались
маленькие черного дерева ложки, украшенные бриллиантами и
кораллами. Для остальных блюд приходилось пользоваться
пальцами, и едва Михаил Илларионович успевал взять щепот-
ку, как блюдо исчезало. «Это напоминает сцену обеда Санчо
Пансы на острове Баратария»1,— с усмешкой подумал он.
1 Из романа Сервантеса «Дон Кихот».
160
Пиршество сопровождалось концертом. Подобной какофо-
нии Кутузов еще не слыхивал: десять громадных тромбонов,
двадцать маленьких и восемь кларнетов в продолжение двух
часов раздирали своими завываниями уши. Меж тем визирь
сладко жмурился при этих ужасных звуках, и Михаил Иллари-
онович вынужден был назвать музыку прелестной.
После обеда нужно было омыть руки в большой серебряной
посудине, куда был положен кусочек мыла. Великий визирь,
омыв себе руки и бороду, причесал ее золотым гребешком.
После этого их с Кутузовым надушили алоэ и фимиамом, при-
несли трубки, и разговоры вновь продолжились.
Кое-чего Михаил Илларионович добился уже во время этой
аудиенции. Преданно служивший Турции молдавский госпо-
дарь Александр Мурузи выслал из Ясс митрополита, который
пользовался покровительством России. По настоянию Кутузо-
ва визирь обещал сместить Мурузи, а митрополиту разрешить
отправиться обратно в Яссы.
Предстояло, однако, добиться главной цели: воспрепятство-
вать франко-турецкому союзу, угрожавшему России, и нейтра-
лизовать враждебные действия англичан. Михаил Илларионо-
вич между делом рассказал визирю о будто бы состоявшихся
своих дружеских переговорах с Энсли, намекая, что былые про-
тиворечия благополучно разрешены. Кажется, его маленькая
хитрость удалась.
При конце аудиенции послу подали богатую соболью шубу
с парчовым верхом, которую тот надел на себя, не вставая с
кресел, чтобы не унизить величия России. Поверенный в де-
лах Хвостов, маршал посольства Корф и секретари получили
лапчатые собольи шубы, кавалеры — горностаевые, свите было
роздано сто кафтанов. Назавтра Кутузов отправил ответные
подарки великому визирю, отнесены были дары и в сераль сул-
тану...
Теперь Михаил Илларионович в самых пышных выражени-
ях распространялся о красоте, силе, мужестве и уме Селима III,
которого подарить миру могла только такая необыкновенная
женщина, как валиде. Мать султана была растрогана и от вол-
нения даже пропустила несколько кушаний, приказав не ста-
вить их ей. Но вот она успокоилась, хлопнула в ладоши, и по
этому знаку четверо евнухов внесли гигантское вызолоченное
блюдо, на котором дымился, дразня обоняние, плов из нежно-
го, молочного козленка.
161
6 №3445
Лишь только кушанье было водружено посреди стола, как
вдруг вся масса дымящегося риса всколыхнулась и оттуда с
громким криком вывалилось на скатерть что-то живое. Кутузов
только усилием воли остался на месте, в то время как его пере-
пуганные соседи вскочили со скамеек. Валиде со смехом ус-
покаивала гостей, говоря, что готовила специально для русско-
го посла эту приятную неожиданность.
На столе лежал и едва дышал крошечный карлик, весь мок-
рый, обожженный паром: глазки склеились, а мордочка была
ярко-красной, как у сваренного омара. Турки оценили остро-
умие шутки. Михаил Илларионович учтиво сидел, ничего не
выражая на лице. Жестокость почтенной валиде вызвала у него
брезгливое чувство, но положение обязывало снова острить,
улыбаться, говорить комплименты...
С валиде они расстались совершенными друзьями. В поко-
ях султанши Кутузов познакомился с ее зятем — капудан-па-
шой, или начальником морских сил Турции, Кючук-Хуссей-
ном. Это был молодой красавец, щеголь и мот, женатый на се-
стре Селима. Завоевав его симпатии, Михаил Илларионович
приобрел очень влиятельного союзника. Впрочем, как давно
приметил Кутузов, положение и вес при дворе не всегда имели
решающее значение для пользы дела.
В свите Кючук-Хуссейна находился скромный капитан Ах-
мед-ага. Он-то и оказался для русского посла самым ценным
приобретением.
Ахмед был лаз (одна из кавказских народностей) и, прежде
чем стать под зеленое знамя Порты, долгое время промышлял
пиратством, грабя всех, в том числе и правоверных турок. По-
ступив матросом в султанский флот, Решид Ахмед благодаря
отчаянной храбрости и смекалке скоро выдвинулся и был про-
изведен в офицеры. В 1788 году, в Галаце, он попал в плен к
русским, однако Потемкин отличил его среди прочих и возвра-
тил ему свободу. С той поры он с величайшей благодарностью
вспоминал о светлейшем князе. Ахмед-ага симпатизировал рус-
ским и ненавидел французов.
— Что бы сделали со мной турки, если бы я воевал против
них и, раненный, попал к ним в плен? — рассуждал он,— Отре-
зали бы мне голову? Продали бы в рабство? Бросили бы поды-
162
хать, как собаку? А Потемкин приказал вылечить меня и вер-
нул мне саблю...
Михаил Илларионович в сопровождении Ахмед-аги гулял
по Константинополю, все более убеждаясь, что новый знако-
мый для него сущий клад. Ахмеду было чуть более тридцати —
крепкий, среднего роста, смуглолицый, со знаками ветряной
оспы на лице и волосатый до кончиков пальцев. «Рожа у него,
что и говорить, самая разбойничья,— думал Кутузов.— Зато
глаза живые, умные. Да и все, что говорит этот лаз, имеет до-
вольно смысла. Откуда это у него, простого матроса?»
— Если бы я не поклялся верно служить султану, я бы счи-
тал за величайшее счастье драться в ваших рядах,— продолжал
Решид Ахмед.— Вы полагаете, я шучу? Нет, серьезно! Я люблю
войну и провел на войне почти всю свою жизнь. Вот, посмотри-
те на мою голову,— добавил он, снимая тюрбан.— Я получил
пятьдесят сабельных ударов, сражаясь за моего повелителя
против разбойников...
Голова бывшего пирата была иссечена страшными шра-
мами.
— Ну что ж, здесь мы могли бы посоревноваться,— с улыб-
кой отвечал Михаил Илларионович.— Я не люблю вспоминать
о своих ранах, но теперь, пожалуй, исключительный случай...
— Я знаю, вы получили эти раны в битвах с моими соотече-
ственниками,— с жаром подхватил Ахмед-ага.— Я сожалею об
этом. Но теперь у нас с вами есть общий враг. Это Франция.
И здесь я готов помочь вам...
Через Решида Ахмеда Михаил Илларионович раздобыл
списки французских агентов в Молдавии и Валахии, работав-
ших и на турок. В Бухаресте их возглавлял боярин Константин
Филипеско.
4
М. И. Кутузов — Е. И. Кутузовой..
«Хлопот здесь премножество; нету в свете министерского
поста такого хлопотливого, как здесь, особливо в нынешних
обстоятельствах, только все не так мудрено, как я думал; и так
нахожу я, что человек только того не сделает, чего его не заста-
вят. Дипломатическая карьера сколь ни плутовата, но, ей-богу,
не так мудрена, как военная, ежели ее делать как надобно».
163
Да, пришла пора, когда Михаил Илларионович начал пожи-
нать плоды своей миссии.
Прежде всего он добился того, что Порта отказалась от на-
мерений изменить таможенные тарифы. В его резиденции со-
брались на совещание австрийский, прусский и неаполитан-
ский послы. За обедом, конечно, не было откровенных объясне-
ний, все разговоры велись иносказательно. Но потом Кутузов
уводил к себе в кабинет то одного, то другого дипломата, объяс-
няя им, что пересмотр тарифа на торговлю с Россией может
легко привести и к пересмотру тарифа на торговлю с другими
европейскими державами. Лиха беда начало! Он склонил по-
одиночке послов к тому, чтобы они обещали ему от имени сво-
их правительств заявить о несогласии с пересмотром тарифа.
Вечер закончился вполне дружеской партией в вист, которая
затянулась за полночь. Михаил Илларионович мог торжество-
вать победу не только над турецкой, но и над английской дип-
ломатией в Константинополе. Ведь это Энсли надоумил турок
изменить тариф и всячески препятствовать русским купцам,
лишив их привилегий...
Затем надо было решительно помешать франко-турецкому
сближению. Дело зашло далеко. В руках у Кутузова оказался
проект тайного договора между Парижем и Константинополем,
направленного своим острием против России. Правительство
Порты уже настолько поддалось влиянию республиканцев, что
Михаил Илларионович в кругу своих называл Турцию «флю-
гером Франции».
Как и в случае с тарифами, послу оказал поддержку капу-
дан-паша Кючук-Хуссейн, который трезво смотрел на вещи,
понимая, что война с Россией окажется для Порты гибельной.
Оказав давление на султанское правительство, Кутузов добил-
ся твердых гарантий о высылке из Константинополя всех
французов, признавших республиканское правление на их ро-
дине. Под воздействием неопровержимых улик диван дал при-
каз коменданту Смирны прекратить поддержку республикан-
ских судов, пиратствовавших в архипелаге. В итоге влияние
Франции было в значительной степени подорвано.
Приходилось работать от зари до зари. Встречи с иностран-
ными дипломатами, в том числе и с недругом России англича-
нином Энсли. Множество бумаг, писем, донесений — госуда-
рыне, вице-канцлеру Остерману, главнокомандующему на юге
России Суворову, фельдмаршалу Румянцеву, адмиралу Мор-
двинову, послам — в Польше Сиверсу и в Лондоне Воронцову.
164
Разбор жалоб, челобитных, прошений, домогательств. И почти
все своеручно: ближайшие помощники — Хвостов, Пизани и
Бароцци запутались в интригах, подсиживая и наушничая друг
на друга.
Однако и в этих трудах Михаил Илларионович, не изменяя
своему привычному образу жизни, находил время для прогу-
лок и увеселений.
Был теплый погожий день, и Кутузов в сопровождении ту-
рецкого офицера Бим-паши и своего двоюродного племянника
отправился на верховую прогулку за город.
Бесконечные сады тянулись по обе стороны дороги, вымо-
щенной еще, верно, римлянами. Вдалеке, за массивными воро-
тами, охраняемыми стражей, завиднелся загородный дворец
султана. Здесь была его святая святых — летний гарем. Здесь,
под надзором евнухов, расцветали редкие цветы девичьей кра-
соты.
Закатывая в страхе глазки, похожие на спелые маслины,
маленький и круглый Бим-паша произнес:
— Это даже для самых первейших турок ужасное место!
Вход в него для кого бы то ни было запрещен под страхом
смертной казни!
Не отвечая, Михаил Илларионович повернул своего красав-
ца араба, подаренного Селимом, и направил по аллее платанов,
ведущей к воротам дворца.
Бим-паша чрезвычайно встревожился. Полагая, что инове-
рец не понял смысла его слов, он нагнал Кутузова и в самых
почтительных выражениях повторил, что никому не позволено
даже приближаться к этому увеселительному саду и что досе-
ле никто из иностранцев не смел даже ступить на эти священ-
ные плиты.
— Знаю, знаю,— рассеянно отвечал Михаил Илларионович,
но продолжал ехать к воротам.
Бим-паша все еще предполагал, что Кутузов проедет только
мимо ворот, однако посол внезапно пришпорил лошадь и ока-
зался в саду. Стража пришла в чрезвычайное замешательство и
не успела ему воспрепятствовать.
Только начальник пикета — полковник султанской гвардии,
огромный янычар, обнажил саблю и громогласно вопросил:
- Кто?!
165
— Имя той монархини, пред которой ничто не вянет, а все
цветет,— на пределе голоса отвечал Михаил Илларионович по-
турецки,— имя Екатерины Великой, императрицы Всероссий-
ской, которая ныне милует вас миром!
Полковник в страхе бросил свою саблю в ножны и отступил
в сторону.
Кутузов спокойно направил коня в глубь сада. Прошло пол-
часа, час, полтора. Адъютант Федор Кутузов уже не на шутку
начал тревожиться, когда на аллее показалась грузная фигура
Михаила Илларионовича.
Завидя его, Бим-паша вместе с полковником рухнули на
колени. Сложа руки на груди, Бим-паша горько сетовал, что за
нарушение султанского повеления и он и стража должны будут
лишиться головы: Кутузов сошел с лошади, поднял офицеров
и дружественно стал ободрять их, заверяя, что ничего дурного
с ними не приключится. Затем, запретив Бим-паше провожать
его, отправился с адъютантом в сторону города.
Отъехав с полверсты, Михаил Илларионович сказал:
— Теперь, Феденька, надо спешить. Не пройдет и часу, как
великий визирь будет извещен о моей проказе. И, уж конечно,
не упустит возможности нанести нам вред и возбудить гнев у
его величества...
Он дал шпоры своему арабу, и всадники понеслись что было
мочи в сгущающейся темноте, заставляя шарахаться редких
прохожих на узких улочках пригорода.
Воротясь домой, Кутузов сел за письмо Селиму III. Он по-
чтил его величество всеми возможными похвалами, добавив
между прочим, что едва ли на земном шаре есть еще такое го-
сударство, где бы государь имел толикую мудрость, как его сул-
танское величество. Что его величество для столь важного ме-
ста, каков его загородный увеселительный сад, сумел избрать
столь умную, верную и справедливую стражу, которая приво-
дит в удивление точным исполнением своей должности, что он
не может ей надивиться.
«Но, Высокий Обладатель Блистательнейшей Оттоманской
Порты! — писал Михаил Илларионович.— Я невольно стал
великой виной тому, что стража преступила священное Ваше
повеление. Нет! Не я, а имя Екатерины Великой. Имя сие обе-
щало спасти не только Бим-пашу, всю стражу от праведного
гнева Вашего султанского величества, но даже исходатайство-
вать им Ваше милосердие и награду. Султанское правосудие, а
больше...— Тут Кутузов несколько задумался, вспоминая по-
166
дробности гнусных в своей изощренности пыток, в которых уп-
ражнялись властители Оттоманской Порты, и добавил: — Из-
вестное всем человеколюбие Ваше ручаются мне за успех в сем
предприятии...»
Он позвал адъютанта:
— Феденька! Гони в сераль! Одна нога здесь, другая там!
Теперь только бы не опоздать!..
Адъютант с письмом Кутузова и великий визирь прибыли в
султанский дворец одновременно. Но Селим прочел сперва
письмо русского посла, а уж затем рапорт визиря. И без даль-
нейшего размышления приказал рапорт уничтожить, а Михаи-
лу Илларионовичу отвечал весьма милостиво. Он извещал его,
что из уважения своего к высокому имени ее величества Екате-
рины II приказал произвести Бим-пашу в бунчужные паши,
а всю стражу во главе с полковником достойнейше наградить.
Это невиданное снисхождение изумило великого визиря и
всех турецких вельмож. Бим-паша, дежурный полковник и вся
подначальственная ему стража уже почитали смерть свою со-
вершенно неизбежной и заблаговременно готовили головы на
огрубление. Но какое восхищение заступило на место страху
при получении против всякого чаяния высочайшей милости!
Кутузов уравнял себя в глазах этих людей с самим султаном!
Впрочем, Михаил Илларионович прекрасно отдавал себе
отчет, направляясь в султанский сад, что задевает только эти-
кетный авторитет Селима III, но никак не самолюбие оскорб-
ленного мужчины.
6
М. И. Кутузов — Е. И. Кутузовой.
5 ноября 1793 года. Пера.
«На прошедших днях были визиты у визиря и аудиенция у
государя... Как бы тебе наскоро сказать, что султан и его двор:
с султаном в дружбе, т. е. он, при всяком случае, допускает до
меня похвалы и комплименты; велел подружиться своему
зятю — капудан-паше со мною... На аудиенции велел делать
мне учтивости, каких ни один посол не видал. Дворец его, двор
его, наряд придворных, строение и убранство покоев мудрено,
странно, церемонии иногда смешны, но все велико, огромно,
пышно и почтенно. Это трагедия Шекспирова, поэма Мильто-
нова или „Одиссея” Гомерова. А вот какое впечатление сдела-
167
ло мне, как я вступил в аудиенц-залу: комната немножко тем-
ная, трон при первом взгляде оценишь миллиона в три; на тро-
не сидит прекрасный человек, лучше всего его двора, одет в
сукно, просто, но на чалме огромный солитер1 с пером и на
шубе петлицы бриллиантовые. Обратился несколько ко мне,
сделал поклон глазами и показал, кажется, все, что он мне при-
казывал комплиментов прежде, или я худой физиономист, или
он добрый и умный человек. Во время речи моей слушал он со
вниманием, часто наклонял голову, и где в конце речи адресу-
ется ему комплимент от меня собственно, наклонился с таким
видом, что, кажется, сказал: „Мне очень это приятно, я тебя
очень полюбил; мне очень жаль, что не могу с тобою говорить”.
Вот в каком виде мне представился султан. Прощайте, мои дру-
зья. Здравствуйте, детки. Боже вас благослови...»
Успех миссии Кутузова в Константинополе превзошел все
ожидания. Его с удивлением признал даже граф Кочубей. Ми-
хаил Илларионович не только добился всего, чего хотел, но и
заручился прочным покровительством матери султана — вали-
де и его зятя Кючук-Хуссейна, а значит, и самого Селима III.
Однако из Константинополя Кутузову было хорошо видно, что
не Турция представляет опасность для России. Все, что могло
произойти далее в большой политике, было так или иначе свя-
зано с другим могучим феноменом. И имя ему было — фран-
цузская революция.
7
Старое платье Европы трещало по всем швам.
Древа свободы, фригийские колпаки, лозунги «Свобода,
равенство, братство!» приносились в другие страны на штыках
санкюлотов, составивших ядро республиканской армии. В са-
мой Франции торжественно возвещалось о том, что старый мир
будет сметен до основания. «Город Лион будет уничтожен. Все,
что было обитаемо богатыми, будет разрушено. Останутся
лишь жилища бедняков, убитых или осужденных патриотов,
здания, специально предназначенные для промышленности, и
монументы, посвященные человечеству или народному просве-
щению. Само название Лиона будет вычеркнуто из списка го-
родов республики»,— говорилось в постановлении Конвента.
1 Солитер — крупный бриллиант.
Очаги мятежа переименовывались «на вечные времена»:
Лион стал теперь называться «Освобожденным городом», а
Тулон — «Портом у горы». Правительство террора обратилось
к самым крайним мерам. Пленные соотечественники подверга-
лись массовому расстрелу. После взятия роялистского Тулона
особо отличился генерал Бонапарт, хладнокровно казнивший
четыре тысячи пленных, преимущественно портовых рабочих.
Все без исключения эмигранты были осуждены на граждан-
скую смерть. Не только их собственное имущество, но даже до-
стояние родителей и детей конфисковывалось.
Разбивались статуи монархов; национальные реликвии, по-
читавшиеся священными, как сердце Генриха IV, публично
сжигались; без устали работала машина, изобретенная врачом
Гийотеном, который первым испробовал ее действие на своей
шее. Вслед за Людовиком XVI на гильотине погибли тысячи
людей, в том числе королева Мария-Антуанетта, физик Ла-
вуазье, поэт Андре де Шенье и герцог Орлеанский, прозванный
Эгалите1 и голосовавший за казнь короля. Закон 22 прериаля
II года (христианское летосчисление и прежний календарь бы-
ли также навечно отменены) о «врагах народа» предлагал для
всех нарушителей единственное наказание — смертную казнь.
Затем машина принялась уничтожать самих революционе-
ров: вслед за умеренными — жирондистами Гебером и Данто-
ном покатилась голова Робеспьера. «Революция во Франции,—
размышлял Кутузов,— воистину, словно мифический Кронос2,
пожирает теперь собственных детей!..»
На внешних фронтах республика теснила врага. В 1793 году
Франция объявила войну Голландии и Англии. Давний при-
ятель Суворова генерал Дюмурье начал побеждать в Нидерлан-
дах. Австрийская армия во главе с принцем Кобургом перешла
Рейн. Союзники могли двигаться прямо на Париж, согласно
плану, начертанному в Херсоне Суворовым, но не было согла-
сия в действиях.
В следующем году Кобург потерпел поражение в Голлан-
дии; осенью австрийцы ушли за Рейн. Нидерланды заключили
союз с Францией под именем Батавской республики. Герман-
1 Эгалите — равенство (фр.).
2Кронос — в греческой мифологии титан, сын Геи и Урана. Он стал вер-
ховным богом, оскопив отца. Кронос проглатывал своих детей, рожденных Геей.
Гее удалось спрятать только Зевса, который, возмужав, заставил Кроноса изрыг-
нуть проглоченных детей. Они и составили поколение олимпийских богов.
169
ские княжества трепетали перед близкими громами «Марсель-
езы». На Рейне у союзников остался один Мец.
Когда в Петербург пришла весть о казни Людовика XVI,
Екатерина несколько дней не выходила на приемы. Все надо
было переоценивать. Рухнула иллюзия просвещенной монар-
хии, опирающейся на Разум: в своих давних друзьях — энцик-
лопедистах Вольтере, Дидро, Монтескье императрица теперь
увидела источник, приведший французского короля на эшафот.
Тревожилась она и об интригах французов в Турции.
Из Константинополя агенты писали о двух шпионах-фран-
цузах, которым обещали семь с половиной тысяч пиастров за
сведения о России, сообщалось, что эскадра из 18 судов адми-
рала Латуша ожидается для совместных действий с Портой в
Черном море, что под турецким флагом явится судно якобин-
цев под командой Перголе, а на обратном пути зайдет в один из
наших портов, что бывший полковник русской службы Анже-
ли, изгнанный некогда за измену, собирается как уполномочен-
ный якобинского клуба посетить Россию с сыном, прежним
пажом двора Екатерины, что Анжели собирается произвести в
России революцию вроде французской...
Кутузову все эти страхи виделись преувеличенными и даже
надуманными. А старый знакомый Михаила Илларионовича
еще по первой русско-турецкой войне Анжели, так напугавший
Екатерину, как был, так и остался обыкновенным мелким жу-
ликом. «Я отлично узнал Анжели на нашей службе,— писал
Кутузов послу в Вене Разумовскому,— в этом человеке, безу-
словно, соединяется ум интригана с душой низкой и трусли-
вой, а поэтому я почти уверен, что он ничего не осмелится
предпринять у нас; кстати, он настолько коверкает русский
язык, что как эмиссар не может вызывать ни малейших опа-
сений».
Страхи, страхи! Для них нет никакого резона. Ослабевшая
Турция не хотела войны; ее желала, под влиянием последнего
фаворита, сама престарелая Екатерина. В своих полудетских
мечтаниях Платон Зубов видел себя фельдмаршалом, ему мни-
лось покорение Персии, Тибета, Китая и Константинополя.
Суворов обдумал план войны с Оттоманской Портой и продик-
товал его своему инженер-полковнику де Волану. В ноябре
1793 года Екатерина потребовала полководца к себе. «Мы у
подножия Балканов. Где пройдет олень, там пройдет солдат.
Умейте удержать болгар в их домах, чтоб они не бежали в горы,
и тогда хлеб у вас будет...» — разъяснил Суворов. В феврале
170
1794 года его биограф Антинг привез в Петербург ответ на
22 вопроса о ведении кампании с Турцией.
Появление Суворова в Херсоне имело громкий эффект. Ре-
зидент Хвостов сообщал ему из Константинополя: «Один слух
о бытии вашем на границах сделал и облегчение мне в делах, и
великое у Порты впечатление; одно имя ваше есть сильное от-
ражение всем внушениям, кои со стороны зломыслящих на
преклонение Порты к враждению нам делаются». Ясский кон-
сул Северин тревожился о готовности к войне турок, Кутузов
из Константинополя отвечал Суворову: «Северин вам врет:
крепости турецкие валятся, флот не силен, вся внутренность
расстроена, а паче всего — вы тут».
Пребывание Михаила Илларионовича в Блистательной Пор-
те подходило к концу. Он знал, что им были довольны в Петер-
бурге, и лишь несколько тревожился последствиями той реши-
тельной чистки, которой подверглись по приказу императрицы
масоны. Долго сгущавшаяся гроза наконец разразилась.
Когда князь Репнин на балу у московского главнокоманду-
ющего в день рождения Екатерины II 21 апреля 1792 года уз-
нал о произведенном у Новикова обыске и беде, нависшей над
мартинистами, то побледнел и едва владел собой. Впрочем, для
него все обошлось немилостью, без прочих последствий. Куда
хуже оказалась судьба просветителя и издателя Новикова.
Сношения его через архитектора Баженова с великим кня-
зем Павлом Петровичем, что было доказано, носили политиче-
скую окраску. Велась и была обнаружена тайная переписка
специальным шифром с прусским министром Вёлльнером, и
именно в ту пору, когда берлинский двор готовил коалицию
против России. К тому же Екатерина II могла подозревать, что,
по понятным соображениям, Новиков далеко не во всем от-
крылся в ходе дознания. Дело доходило до обвинений его в
«умыслах против жизни ее величества».
В отблесках французского пожара Новиков показался ста-
рой государыне «мартинистом хуже Радищева». Его персоной
занялся известный своей жестокостью Шешковский. Новиков
был осужден на пятнадцатилетнее заключение в Шлиссель-
бургскую крепость; его молодой ученик Колокольников умер
во время следствия, а другой — Невзоров сошел с ума. Куда
мягче оказался приговор в отношении Трубецкого и Лопухина,
которых лишь сослали в их имения. Но, так или иначе, на ка-
кое-то время с масонством в России было покончено.
171
Михаил Илларионович знал обо всем этом и предпринял
некоторые шаги предосторожности. Прежде всего он настрого
запретил своей жене отзываться на письма Алексея Кутузова
из Берлина. Возможно, что он проявил известное бессердечие,
однако дело зашло уже слишком далеко, чтобы, как полагал
Голенищев-Кутузов, ставить на карту и собственную карьеру,
и даже благополучие семьи и будущее пяти дочерей. После
1792 года переписка с Алексеем Михайловичем обрывается.
Осторожность Голенищева-Кутузова и здесь возобладала над
всеми прочими эмоциями...
Теперь его ожидали милости в Петербурге. 15 сентября
1794 года Михаил Илларионович был назначен директором
Сухопутного шляхетского корпуса, а в феврале 1795 года стал
одновременно еще и командующим сухопутными войсками в
Финляндии. В том же, 1795 году императрица наградила Куту-
зова богатыми имениями, в две тысячи шестьсот душ, в Волын-
ской губернии.
Награды шли за дело. После славных побед во второй русско-
турецкой войне и миссии Кутузова в Константинополе Россия и
Оттоманская Порта жили в мире долгие двенадцать лет.
В эту пору Михаил Илларионович становится частым гос-
тем эрмитажей, куда Екатерина приглашала лишь самых из-
бранных.
8
В последние годы своей жизни императрица проводила зим-
нее время в среднем этаже Зимнего дворца, над правым малым
подъездом, против бывшего дома Брюса, где находился экзер-
циргауз1, а на лето переезжала сперва в Таврический дворец, а
потом — всегда инкогнито — в Царское Село.
В Зимнем дворце Екатерина занимала скромные помеще-
ния. Узкая лесенка вела в комнату, обращенную окнами к ма-
лому дворику. Здесь за ширмами, на случай скорого приказа-
ния, стоял письменный стол, за которым работали чиновники
и секретари. Из этой комнаты вел ход в уборную (где царица
наряжалась), обращенную окнами на Дворцовую площадь. Из
уборной можно было пройти в «бриллиантовую» комнату, где
хранились драгоценности, и в спальню, в которой государыня
1 Экзерциргауз — здание для строевого обучения солдат (нем.).
172
обыкновенно слушала дела. Оттуда входила во внутреннюю
уборную и налево в кабинет и зеркальную комнату, а из по-
следней ход вел в нижние покои, где жил Зубов.
В эти годы Екатерина вставала уже не в шесть, а в восемь
утра и до девяти занималась делами в своем кабинете, выпивая
за работой чашку крепчайшего кофе без сливок. В девять она
возвращалась в спальню. На ней был обычно белый гродетуро-
вый1 шлафрок или капот, а на голове — белый же флеровый
чепец, слегка наклоненный на левую сторону.
Несмотря на свои шестьдесят пять лет, Екатерина была еще
свежа лицом, сохранила все зубы и прекрасную линию рук.
Говорила она твердо, без шамканья, только несколько муже-
ственно. Читала в очках, причем с увеличительным стеклом. Не
любила курсивных, письменных букв, и ей всегда писали доне-
сения крупным прямым шрифтом, обыкновенно в пол-листа.
Однажды, когда ее застал за чтением новый секретарь Грибов-
ский, императрица с улыбкой сказала ему:
— Верно, вам еще не нужен этот снаряд. Сколько вам лет?
— Двадцать восемь, ваше величество,— ответил тот.
— А я уже тридцать два года на троне,— покачала Екатери-
на головой.— И от долговременной службы государству приту-
пила зрение и принуждена теперь очки употреблять...
В другой раз, отдавая Грибовскому собственноручную за-
писку об отыскании некоторых справок для сочиняемого ею
устава Сенату, государыня добавила:
— Ты не смейся над моей русской орфографией. Я тебе
объясню, почему я не успела ее хорошенько узнать. По приез-
де моем сюда я с большим прилежанием начала учиться рус-
скому языку. Но тетка Елизавета Петровна, узнав про то, ска-
зала моей гофмейстерине: «Полно ее учить, она и без того
умна». Вот отчего могла я продолжать занятия только по кни-
гам, без учителя. И это послужило причиной, что я плохо знаю
правописание...
Зато если бумаги Екатерины действительно приходилось
поправлять, то говорила она достаточно чисто, а главное —
любила употреблять простые и коренные русские слова, кото-
рых знала во множестве...
Вечера государыня проводила в кругу близких и доверен-
ных лиц.
1 Гро — название шелковых, самых плотных тканей, гродетур — одна
из таких тканей (фр).
173
Бывали приемы большие, средние и малые. На первых на-
значался обыкновенно бал с ужином и число приглашенных
достигало 150—200 персон. Здесь появлялась вся знать и ино-
странные посланники. После бала давались спектакли, в кото-
рых участвовали знаменитости того времени — композиторы
Сарти и Ситароза, певцы Маргикези и Мажорлетти, мимы
Пик, Росси, Сантини, русские драматурги и актеры Дмитриев-
ский, Шумский, Сандунов, Трепольская. Разыгрывались и
французские комедии и оперы — Седена, Филидора, Гретри.
Иногда экспромтом приказывалось быть маскараду: Кутузову
как-то пришлось явиться в костюме римского жреца, и он все
терял сандалии. Средние приемы отличались от больших толь-
ко числом лиц.
Совсем иной характер носили малые приемы, на один из
которых Михаил Илларионович был приглашен вскоре после
своего возвращения из Константинополя.
9
Вначале было разыграно представление. Но здесь трагедию
Расина «Ифигения в Авлиде» разыграли сами придворные осо-
бы: граф Вильегорский представлял Агамемнона, его супруга —
Клитемнестру, граф Шувалов — Ахилла, генерал от инфанте-
рии Тутолмин — Улисса, красавица Мятлева — Ифигению.
В оркестре виднелись всего четыре музыканта: скрипка, вио-
лончель, флейта и арфа.
«Да, верно, хуже трагедию сыграть было бы невозможно...» —
сказал себе Кутузов, слушая завывания и преувеличенные кри-
ки со сцены.
После спектакля каждый мог делать что хотел. Прогулива-
ясь с неудавшимся Улиссом — правителем Волынского и По-
дольского наместничества Тимофеем Ивановичем Тутолми-
ным, Михаил Илларионович шутливо хвалил его способности
трагика и не без любопытства читал на стенах объявления, раз-
вешанные специально для малого приема.
Запрещалось вставать перед государыней, даже если бы она
и подходила к сидящему или вступала с ним в разговор, про-
должая стоять возле него. Запрещалось иметь сердитый вид,
обмениваться оскорбительными словами, говорить дурно о ком
бы то ни было, даже вспоминать о ссорах. Злоба и ненависть
должны были быть оставлены за дверью вместе со шпагой и
174
шляпой. Запрещалось лгать и говорить вздор. Штраф в десять
копеек, который опускался в кружку для бедных, взимал с про-
винившихся казначей — граф Александр Андреевич Безбород-
ко1, присутствующий в Иностранной коллегии, а с недавних
пор и обер-гофмейстер двора.
«Ее величество всю жизнь преследует масонов,— подума-
лось Кутузову,— а сама создает на малых эрмитажах воистину
новую ложу братства вольных каменщиков!»
В одном из покоев он увидел Екатерину в окружении своих
внуков — хорошенького восемнадцатилетнего Александра и
курносого, в батюшку, шестнадцатилетнего Константина,— а
также молодого красавца Платона Зубова, графа Безбородко и
маленького, очень некрасивого австрийского посланника Ко-
бенцля. Государыня улыбнулась Михаилу Илларионовичу и
знаком руки пригласила подойти. Она все еще беспокоилась о
подготовке Оттоманской Порты к войне и происках Парижа.
— Да хотя бы турки и хотели нам мстить,— успокаивал Ека-
терину Кутузов,— все ныне от того должно их удерживать.
Страну колеблют мятежи, флот не готов. Даже для перевозки
крепостной артиллерии в Измаил они намерены употреблять
французские торговые суда под своим зеленым флагом. Нет,
ваше величество! Ранее будущего лета турки сами носу не по-
кажут в Черном море. Я подробно докладывал об этом в доне-
сениях из Царьграда...
Желая отвлечь Екатерину от забот высокой политики, Без-
бородко сказал Кутузову с обычным своим малороссийским
лукавством:
— Признайтесь, Михайло Ларионович, вы, случаем, не впа-
ли там в мусульманство? Ведь многоженство — такой соблазн
для мужчины...
Кутузов был превосходно осведомлен о выдающемся рас-
путстве графа Александра Андреевича. Не будучи женат, Без-
бородко содержал целый гарем, который возил за собой в Моск-
ву. Он состоял в самых близких отношениях с актрисой Ольгой
Каратыгиной и итальянской певицей Давиа. Генерал-поручик
усмехнулся про себя, вспомнив, как государыня, прознав, что
Безбородко подарил Давиа сорок тысяч, сочла нужным тотчас
выслать ее вон из столицы...
‘Безбородко Александр Андреевич (1747—1799) — светлейший князь,
дипломат. С 1775 г— секретарь Екатерины И, с 1783 г.,— фактический руко-
водитель российской внешней политики, с 1797 г — канцлер.
175
У Кутузова уже висел на кончике языка ядовитый ответ, но
его пришлось проглотить: легкомысленно и даже глупо из-за
пустяков наживать такого могущественного врага. Михаил
Илларионович еще раз оглядел графа, который на вид был
прост, неловок и несколько тяжел. Его щегольской француз-
ский кафтан странным образом контрастировал с опущенными
шелковыми чулками и башмаками, у которых были оборваны
пряжки. Но за неряшеством и внешней простоватостью Безбо-
родко таился острый ум, который выдавали живые вкрадчивые
глаза на улыбающемся толстоносом подвижном лице.
Медленно, взвешивая каждое слово, Кутузов ответил:
— Верно, граф, соблазн велик... Однако не забывайте и того,
что все народы различны. И нельзя турка мерить на русский
аршин. Мы упрекаем турок за многоженство? И завидуем им?
А турок возмущается тем, что почтенная моя супруга бесстыд-
но не закрывает лица перед чужими мужчинами. Сколько наро-
дов — столько странностей! Но,— закончил он с тонкой улыб-
кой,— рыба ощущает, что живет в воде, только тогда, когда вы
вытаскиваете ее из реки. Верно, каждый из нас воспринимает
свои обычаи как единственно достойные лишь в том случае,
если нарушает их...
— Господа! — сказал Зубов, едва Михаил Илларионович
завершил свою тираду.— По-моему, граф Александр Андреевич
сам должен быть оштрафован за дурные подозрения!
— Кружку! Кружку! — смеясь, потребовала Екатерина.
Притворно ворча, Безбородко достал расшитый золотом
кошелек и, за неимением мелочи, бросил в принесенную круж-
ку червонец.
После этого играли в фанты, причем Тутолмину выпало
залпом выпить большой бокал воды, а графу Вильегорскому —
продекламировать, не зевая, отрывок из «Тилемахиды» Треди-
аковского. За роббером1, для которого государыня удалилась в
кабинет с Зубовым, Кобенцлем и приглашенным Кутузовым,
она попросила чашку кофе. Любимый мундшенк* 2 Екатерины
Осип Петрович, войдя с подносом, поставил его на столик,
сперва помолился на образ, потом низко поклонился царице и
подошел к ее ручке.
Обычай этот, заведенный при покойной Елизавете Петров-
не, давно уже вышел из употребления как азиатский. Кобенцль,
Роббер — несколько карточных игр, составляющих одну игру, по рас-
чету, в висте (англ.).
2Мундшенк — заведующий напитками (нем)-
176
видя, что Екатерина с примерным терпением ожидает конца
ритуала, отложил карты и заметил по-французски, что удивля-
ется ее снисходительности.
— Безрассудно огорчать тех, кто верно и усердно служит,—
ответила царица.— Всякий обычай от долговременной привыч-
ки становится необходимым. Вот как мой кофий. Кстати, не
хотите ли чашечку, граф?
Кобенцль изобразил на своем некрасивом, но подвижном
лице притворный ужас, а Екатерина засмеялась и обратилась к
Кутузову, который в качестве новопосвященного не мог знать
некоторых маленьких дворцовых тайн:
— Граф боится, что после моего кофия не удержит карт...
Русская императрица всю жизнь обожала кофе (чай она
пила только при болезнях), и самый крепкий, предпочитая сорт
мокко. В вызолоченном кофейнике варили ровно фунт, из ко-
торого получались лишь две чашки. Чрезмерная крепость уме-
рялась иногда большим количеством сливок. Мундшенк, ка-
мердинер Захар Зотов и Марья Саввична Перекусихина потом
на той же заварке себе доваривали.
— Во время торжеств по заключению мира в Кючук-Кай-
нарджи в Москве стояли страшные холода,— сказала Екатери-
на, вновь берясь за карты.— Секретари мои — Теплов и Кузь-
мин — очень зябли в кабинете. Я приказала подать им мой
кофий. Они по чашке выпили и с непривычки почувствовали
сильный жар, биение сердца, дрожание в руках и ногах. Да, гос-
пода, ко всему должна быть привычка. А какая у нас на очере-
ди карточная фигура?..
Кутузов только смеялся в душе над детскими хитростями
Зубова, над плутовством Кобенцля и мудрствованиями в роб-
бере государыни. Нельзя, однако, показывать, что ты слишком
много знаешь. Даже в картах. И все же, как ни старался Миха-
ил Илларионович прятать свое давнее, но не позабытое искус-
ство, он выиграл сразу в нескольких фигурах подряд, заказав
под конец одну масть — пики.
Зубов, было уверовавший в собственный выигрыш (старая
императрица, бывало, поддавалась ему), мог лишь пролепетать
расхожую остроту:
— На пиках вся Москва вистует!..
После карт, когда общество пополнилось графом Безбородко
и Протасовой, разговор зашел о необыкновенном происшествии.
Капитана одного из гвардейских полков Курточкина за со-
вращение офицерской дочки приговорили к лишению всех
177
прав и ссылке в Сибирь. Капитан этот выслужился из простых
солдат и храбро воевал с турками. Он подал прошение на высо-
чайшее имя. Но не заслуги свои выставлял он в качестве смяг-
чающего обстоятельства. В прошении Курточкин признался в
том, что он вовсе не мужчина, а девица, бежавшая из донской
станицы двадцати лет от роду и выдавшая себя за юношу.
— Я сама произвела освидетельствование и отменила при-
говор, когда убедилась в правоте написанного,— говорила, на-
слаждаясь эффектом, государыня.— Приговор был отменен,
а девица Татьяна Мироновна Маркина уволена в отставку с по-
ложенной ей пенсией...
— Я знавал этого капитана,— сказал Михаил Илларионо-
вич.— Под Мачином он... простите, ваше величество, она дра-
лась лучше многих мужчин.
— Поразительная страна — Россия! — воскликнул Кобенцль.—
Не перестаешь удивляться и восхищаться ею!..
— Матушка! — лукаво напомнил Безбородко на правах каз-
начея и блюстителя правил малых куртагов.— А ведь ты забы-
ла выполнить свой фант...
— А что же я должна сделать? — покорно спросила Екате-
рина.
— Сесть на пол, матушка...
— Ах, господа,— произнесла она, выполняя условия фан-
та,— лета мои таковы, что уже и память отшибло...
Она взглянула на Зубова и молодо засмеялась, как бы опро-
вергая собственные слова, показывая белые ровные зубы.
И вдруг с внезапной, физической остротой Кутузов ощутил
близость конца Екатерины II, конца всего, что было связано с
ней, с ее именем и долгим царствованием.
Глава вторая
ЕКАТЕРИНИНСКИЙ ЗАКАТ
Все лгали всем.
Мужья лгали женам, жены — мужьям. Немцы-управляющие
лгали господам, крепостные-старосты — управляющим. Напуд-
ренный, нарумяненный старичок с балетной фигурой, дума-
ющий исключительно по-французски, изощрялся в остроумии
178
над Богом, православием и, перед тем как навеки упокоиться в
фамильном склепе, лгал почтенному сельскому батюшке, вы-
званному середь ночи для последнего причастия. Юный краса-
вец Платон Зубов в самые горячие минуты лгал, притворяясь
пылко влюбленным в престарелую императрицу Екатерину
Алексеевну.
Правда воспринималась как ханжество.
Ложь шла в обнимку с развратом. Барыни жили с гуверне-
рами, лакеями, кучерами, арапами; баре заводили в поместьях
серали. Все понятия перевернулись, верность в семье почита-
лась непристойностью. Те, кто желал хранить чистоту, приду-
мывали себе любовниц, чтобы не стать посмешищем в свете.
Пороки двора напоминали о Риме времен его пышного упадка.
Теперь и любовники обманывали друг друга, лишь только их
отношения обретали постоянство. Конечно, уже не было вели-
колепного Потемкина, облагодетельствовавшего своим внима-
нием почти всех фрейлин двора ее величества и даже собствен-
ных трех племянниц. Вспоминали, как однажды гнался он по
Зимнему дворцу за очередной жертвой до спальных покоев
государыни, где девушка тщетно надеялась найти спасение.
Увидев ее в слезах на собственном ложе, императрица осведо-
милась о причине сего необычного происшествия. Но, выслу-
шав фрейлину, спокойно заметила:
— Глупышка! Ты должна гордиться, что первым у тебя был
столь знаменитый и отмеченный всеми доблестями герой...
Блудливая вольтеровская улыбка, улыбка всеотрицания,
перетекла на курносые лица русских вельмож. Бога уже не су-
ществовало, стало быть, все было позволено.
Царствование Екатерины Алексеевны постепенно утрачи-
вало свой первоначальный блеск и величие. Ум государыни,
насмешливый, не женский, позволил ей издеваться над ка-
балой масонов, легко раскусить проходимцев в кумирах Евро-
пы — Сен-Жермене и Калиостро и даже водить за нос самого
Дидро. Но, всегда свободная от суеверий, она стала теперь,
в сумерках старости, придавать значение приметам и предзна-
менованиям.
Как-то, возвращаясь с бала, она заметила звезду, которая
сперва сопутствовала ей, а потом скатилась. Войдя во дворец,
Екатерина сказала любимой камер-юнгфере Марье Саввичне
Перекусихиной:
— Вот возвестница скорой смерти моей...
179
— Матушка,— возразила Перекусихина,— ты всегда была
чужда предрассудков.
— Чувствую слабость сил и приметно опускаюсь,— отве-
тила царица.
2
Но какое дело было Михаилу Илларионовичу Голенищеву-
Кутузову до того, чем жили в Зимнем дворце и во дворцах сто-
личных вельмож! Сам он наслаждался — впервые за долгие
годы — домашним уютом, семейным счастьем и покоем.
Едва Михаил Илларионович вошел в свой дом, все пять
дочек облепили его. Начались бурные объятия и поцелуи, вос-
клицания, охи да ахи.
— Папуля! Папочка! Милый! Наконец ты приехал! Не уез-
жай больше, папулечка! — наперебой раздавались нежные го-
лоски.
Они звучали для Кутузова воистину райской музыкой.
«Что любовь плотская в сравнении с отцовской любовью! На-
сколько родительское чувство возвышеннее и чище! Нежная
беззащитность деток рождает только самые светлые помыс-
лы! — невольно сказал он себе.— Ведь это еще безгрешные ан-
гелы!» Но тут же, поглядев на лучащуюся счастьем Екатерину
Ильиничну, сорокалетнюю свою Катюню, устыдился, что не-
вольно принизил тем их долгий и добрый союз. Да и как мож-
но думать о детишках, не думая о Катерине Ильиничне! Она
всему главное начало! Не будь ее, не было бы и этих славных
пяти девчурок, возившихся с ним, целовавших его в нос и ще-
ки, теребивших его плащ, шарф, полы и обшлага дорожного
мундира, перстень на безымянном пальце...
— Детушки мои ненаглядные, женушка моя, как я о вас ску-
чал! — только и мог пробормотать Михаил Илларионович, бо-
рясь с нахлынувшими слезами.
Когда волнения несколько поулеглись, были внесены сунду-
ки с подарками. Мать султана — валиде, великий визирь и ка-
пудан-паша прислали роскошные шали, отрезы турецкой, ост-
индской и Ормузской парчи, драгоценные перстни и табакер-
ки, украшенный самоцветами кофейный сервиз. Хотя Кутузов
и считал, что в Константинополе особой щедрости не прояви-
ли, он похвастался Катерине Ильиничне лошадьми в драгоцен-
ных уборах, которыми одарил его Селим III.
180
— Но что могли значить все эти подарки в сравнении с тво-
им, Катюша! — сказал Михаил Илларионович жене.— Как ты
обрадовала меня портретами! Я заплакал! Где ты взяла этако-
го живописца?..
— Он наш, русский. Молодой человек. И только что вер-
нулся из Италии,— с улыбкой пояснила Екатерина Ильинична.
— Что за работа прекрасная, и какое сходство! — восклик-
нул Кутузов.— У меня в тот день была ассамблея, и я всем по-
казывал. Правда, в дороге портреты несколько пострадали, осо-
бенно твой, Катюня. Да и сходства в нем меньше. Зато Пара-
шенька! Парашенька! — обратился он к своей старшенькой.—
Ты и впрямь гречанка! Черноброва, с густыми черными кудря-
ми! Когда царьградские греки увидели твой портрет, то напере-
бой заговорили: «Пола морфи! Пола кало! Вылитая гречанка!
Наша!» И как похорошела!..
Семнадцатилетняя живоглазая Парашенька вспыхнула от
этих слов и тайком погляделась в венецианское, оправленное
серебром зеркальце, которое привез ей батюшка.
Да, так повзрослела, что хоть сейчас под венец. Новая забота
родителям — приискивать жениха. И не какого-нибудь верто-
праха, которых теперь поразвелось пруд пруди, а достойного и
серьезного молодого человека. Но не так уж долго осталось
ждать и остальным: Аннушке пошел тринадцатый годок, Ли-
зоньке — двенадцатый, Катюхе — восьмой, а Дашеньке — седь-
мой. Всех надобно поставить на ноги, всех определить!..
Что и говорить, семья большая. Все пять одинаково дороги,
словно пальцы на руке; любой отрежь — больно. Но Михаил
Илларионович испытывал особенное чувство к Лизоньке, ко-
торую звал Папушенькой. Умна, остра, сметлива и с таковым
характером, что уже сейчас можно сказать: «Маленький Ку-
тузов!»
— Мишенька, друг мой! — предложила Кутузову жена.—
Пойдем, послушаешь, как Парашенька разучила на фортепья-
но Люлли и Веккерлена...
Екатерина Ильинична была счастлива вдвойне. Радовалась
тому, что впервые за многие годы будет рядом со своим любез-
ным мужем. А кроме того — что пришел конец ее прозябанию
в заштатном Елисаветграде, где столько пережито и перенесе-
но и где спит на бедном погосте их маленький Николаша...
Ей, обожавшей театр, книги, музыку, хорошо знавшей цену
умной беседе, было невыносимо среди убожества елисаветград-
ских обывателей, сплетен, толков, пересудов. Но всего больше
181
мучений доставляли заботы о воспитании дочерей. Боялась —
ну как вырастут дикарками? Теперь все пойдет по-иному!
Она уже побывала с визитом в роскошном доме на Мохо-
вой, где доживала свой век все еще властная Анастасия Семе-
новна, урожденная княжна Козловская, вдова Александра Иль-
ича Бибикова,— ее невестка. Но уже бразды правления забра-
ла в свои руки дочь, и тоже вдова — Аграфена Александровна
Рибопьер, Рибопьерша. Там, в бывшей резиденции герцога
Вюртембергского, в одном из самых модных салонов, бывал
«весь Петербург»: Безбородко, Остерман, Нарышкин, Протасо-
ва, де Рибае, французский посланник граф Сегюр и австрий-
ский — граф Кобенцль.
Ах, ее старая подружка и племянница Аграфена Александ-
ровна, Груня! Она тут же вызвалась пригласить для кутузов-
ских дочек лучших гувернеров, учителей музыки и танца, на-
ставников по географии и истории. Тех, кто обучал сейчас две-
надцатилетнего красавчика Сашу Рибопьера.
Михаил Илларионович с супругой навестил своего дорого-
го наставника и старшего друга Ивана Лонгиновича.
Его встретил двадцатипятилетний морской офицер — худо-
щавый, рот плотно сжат, и желваки ходят под кожей, с боевым
орденом на капитанском мундире за войну со шведами. Куту-
зов невольно воскликнул про себя: «Бог ты мой! Как же отцы
повторяются в детях!» Впрочем, Лонгин Иванович Голенищев-
Кутузов не просто повторял отца, но и продолжал его дело: с
1788 года он состоял при Иване Лонгиновиче помощником
директора Морского корпуса.
Его отец был уже живой историей Российского флота.
Тридцать два года возглавлял он единственное в стране воен-
но-морское учебное заведение, так что все служившие ныне
офицеры и почти все адмиралы были его птенцами. Он знал их
поименно, гордился ими, следил за ними, с необыкновенной
заботливостью пестовал молодых кадетов. При нем была уч-
реждена библиотека и обсерватория в корпусе, он написал пер-
вую историю отечественного флота и перевел капитальное со-
чинение Госта «Искусство военных флотов».
Пока Катерина Ильинична обсуждала семейные дела со
старшей сестрицей — Авдотьей Ильиничной, мужчины удали-
лись в библиотеку, где, кажется, ничего не переменилось с тех
далеких пор, когда Кутузов ребенком штудировал тут военные
науки.
182
— А знаешь ли, Мишенька, что я член Российской акаде-
мии? — не без гордости спросил старый адмирал.— Чай, не за-
был наши молодые литературные забавы?..
— Еще бы забыть! — воскликнул Кутузов.— И «Задига»,
и постановку нашу «Заиры» помню, словно бы все это было
вчера... Да я, дядюшка, читывал в вашем переводе и «Нраво-
учительные письма для образования сердца». И вижу, что вы
уже стали настоящим пиитом!
Лонгин Иванович почтительно возразил ему:
— Нет, все же батюшка мой прежде всего моряк, а уж потом
пиит!
— А ты, мой друг,— сказал ему Михаил Илларионович,— не
помышляешь о литературе?
Лонгин Иванович не сразу ответил.
— Привлекают меня морские путешествия. Кук Мирс, Ла-
перуз, Кларк, Гор... Вот о сих-то мореходах хотелось бы попро-
бовать написать...
— И наших русских не забудь,— вмешался отец.— Вспомни
хоть Беринга и Крашенинникова, наш тихоокеанский берег...
Разговор постепенно переместился в сферу большой поли-
тики. И Михаил Илларионович, и его старший друг видели
опасность, грозящую России со стороны Пруссии, за которой
грозно маячила республиканская Франция. В этих условиях
много значило спокойствие на шведской границе, где стояли
войска, подчиненные Кутузову.
Приблизив Михаила Илларионовича, императрица доверя-
ла ему самые деликатные поручения.
В сентябре 1796 года она повелела главнокомандующему
финляндскими войсками и директору шляхетского кадетского
корпуса встретить на границе и препроводить в Петербург мо-
лодого шведского короля Густава IV Адольфа, принявшего имя
Гаги. Задание было важным и в то же время требовавшим осо-
бой тонкости.
Государыня вознамерилась выдать одну из своих внучек,
великую княжну Александру Павловну, за короля Швеции.
Брачный союз укреплял неспокойные шведские границы. Ца-
рице еще хорошо помнилось, как недавно стекла Зимнего двор-
ца сотрясались от близкого грома шведской корабельной ар-
тиллерии.
183
Михаил Илларионович всецело одобрял замысел государы-
ни. Он лишь находил, что лицо, выбранное для переговоров,—
посол в Стокгольме Аркадий Иванович Морков (иногда его
именовали Марковым), высокомерный и неуживчивый, совер-
шенно не подходит для такой роли. Правду сказать, Морков
получил превосходное образование и вместе с Фонвизиным
считался одним из лучших воспитанников Московского уни-
верситета, прекрасно изъяснялся по-французски, был ловок и
хитер. Но он усвоил высокомерные манеры старого Версаль-
ского дворца, присоединив к ним византийскую надменность.
Лицо его, испещренное оспой, постоянно выражало иронию и
презрение, а круглые глаза и рот с опущенными концами дела-
ли похожим на тигра.
«Мало вежливости и никакой любезности,— размышлял Ку-
тузов во время путешествия с королем и регентом в сопро-
вождении Моркова через Финляндию в Петербург.— Аркадий
Иванович говорит с августейшими особами таким тоном, слов-
но сам носит корону. Слово его едко, повелительно и непри-
ятно...»
Зато Михаил Илларионович обворожил знатных гостей
настолько, что они посетили его в петербургском доме и оказы-
вали всяческие знаки внимания. Екатерина Алексеевна Куту-
зова могла быть вполне довольна.
Препятствием для заключения брака служило шведское
постановление, по которому супруга короля должна была быть
одинакового с ним, то есть лютеранского, вероисповедания.
Однако русская государыня решительно потребовала, чтобы
Александра Павловна и в сане королевы Швеции непременно
оставалась православной. Стараниями Михаила Илларионови-
ча дело шло к счастливому концу. Уже был доставлен в Зим-
ний дворец заказанный лучшему серебряных дел мастеру него-
цианту Буху в приданое для ее высочества богатый столовый
сервиз.
В назначенный для обручения день архиерей в облачении
ожидал выхода Екатерины, которая в порфире и короне сиде-
ла в кабинете. Морков в одном из покоев завершал последние
формальности. Однако посредничество его затягивалось и на-
чинало выводить императрицу из терпения. За окончательным
ответом был послан Александр Андреевич Безбородко, но и он
долго не возвращался. Государыня приказала следовать за ним
Алексею Ивановичу Мусину-Пушкину.
184
Безбородко встретился с ним на дворцовой лестнице и ска-
зал:
— А уже дело разлажено. Король отверг, чтобы великая
княжна осталась в греческом законе...
Морков находил возможность величаться и мстить в Петер-
бурге прежним неприятелям, чем и испортил все.
Безбородко с Морковым вошли в кабинет; Пушкин остался
у дверей. Императрица, поднявшись с кресел, в великом гневе
ударила Моркова два раза тростью, а Безбородко сказала:
— Я проучу этого мальчишку!..
Потом она сбросила корону, сорвала мантию и опустилась в
кресла. У царицы появились знаки легкого паралича; ночь она
провела в мучениях.
На другой день, назначив бал во дворце, государыня через
силу появилась, не выдавая ни малейшего неудовольствия. Она
приказала Екатерине Васильевне Скавронской, племяннице
Потемкина, занять короля разговорами и начать с ним полонез.
Великий князь Павел Петрович поступил иначе.
Когда Густав хотел с ним заговорить, он отворотился и стал
к королю спиной. В отличие от матери он не умел и не хотел
скрывать свои чувства.
Двадцатого сентября 1796 года Кутузов с величайшей по-
чтительностью проводил короля и регента до шведской грани-
цы, расставшись с ними в финском местечке Ловизы. Он не
предполагал, что судьбе будет угодно еще раз свести их.
4
Императрицу уже давно мучили раны на ногах. Старый
Роджерсон ничем не мог облегчить ее страдания, и, когда врач
Ламбро-Качони предложил делать для ног утром и вечером
ванны из холодной морской воды, она начала лечение. Напрас-
но Роджерсон уверял ее в бедственных последствиях для здо-
ровья и самой жизни — Екатерина воспротивилась ему. В июле
раны на ногах закрылись и боли утихли. Но государыню стали
тревожить судороги, тело временами немело.
От доверенных лиц Кутузов знал, что, чувствуя возможную
скорую кончину, Екатерина поручила Безбородко составить
бумаги об отречении Павла Петровича от престола и объявле-
нии наследником Александра, ее любимого внука. Манифест о
том должен был появиться 24 ноября, в день именин государы-
ни, или в день нового, 1797 года.
185
В этот последний год своей жизни Екатерина с особой раз-
борчивостью приглашала на малые эрмитажи. Перелистаем
камер-фурьерский журнал. Именно в 1796 году Кутузов (все-
го лишь генерал-поручик) появляется постоянно в Зимнем
дворце в кругу самых доверенных лиц императрицы — Анны
Степановны Протасовой, братьев Зубовых, графа де Ламбера и
графа Эстергази, австрийского посланника Кобенцля.
Так, 5 февраля «в комнате вещей бриллиантовых» в числе
шести приглашенных «на обеденное кушанье» мы встречаем
Кутузова и Суворова; 2 марта Кутузов участвует в обеде «на де-
вяти кувертах»; 5 марта он среди пяти приглашенных; 12-го —
среди семи; то же — 15 марта; 21-го — среди девяти персон;
22-го — среди десяти и т. д. Всего за неполный 1796 год Куту-
зов был приглашен на «обеденные кушанья» более сорока раз,
то есть появлялся чаще, нежели кто-либо из гостей, не входя-
щих в узкий дворцовый круг, включая и любимца Екатерины
де Рибаса. Характерно, что, за исключением трех-четырех раз,
Кутузов и де Рибае приглашались порознь, очевидно из-за су-
ществовавшей между ними неприязни...
Четвертого ноября, войдя в правый малый подъезд Зимне-
го дворца, против экзерциргауза, и поднявшись по лестнице,
Михаил Илларионович был встречен Перекусихиной и пре-
провожден в «бриллиантовую» комнату. Кроме государыни,
сидевшей в любимых креслах, там находилась лишь Анна Сте-
пановна Протасова.
Два шандала скудно освещали комнату; люстр не зажигали.
Мундшенк Осип Петрович подал кофе на три персоны. Пере-
хватив удивленный взгляд Кутузова, Екатерина пояснила:
— Больше никого не ожидается, Михайла Ларионович...
Никого? Даже Зубова? Кутузов вспомнил, что накануне
императрица появилась на выходе с таким видом, словно же-
лала проститься со своими подданными. После обедни она
долго оставалась в тронной зале, где был выставлен портрет
великой княгини Елизаветы, супруги Александра Павловича,
писанный во весь рост госпожой Лебрен. Может быть, портрет
будущей государыни? Затем был большой обед. Вечером вну-
ки — Александр и Константин — получили приказание не яв-
ляться к ней...
Длительное молчание прервала государыня, когда вошла
Марья Саввична спросить, не нужно ли чего. Екатерина расска-
зала, как отошедшим летом они с Перекусихиной встретили в
царскосельском саду нескольких молодых людей. Те не только
186
не обратили внимания на царицу, но даже не сняли шляп при
виде дам.
— Марья Саввична хотела сделать им выговор. Но я удер-
жала ее за руку и сказала: «Оставь их! На нас не смотрят. Ста-
ры стали...»
— Матушка,— возразила, перед тем как удалиться, Переку-
сихина,— ты просто сегодня не в духе...
— Правда, ваше величество, что причиной вашего скверного
настроения? — осведомился Кутузов.
— Опять выбранила Роджерсона, который говорил о вреде
лечения,— на правах старой подруги объяснила Протасова.
Да, судороги мучили Екатерину все чаще. Однако было не-
мало других причин для дурного самочувствия.
Европа переживала тревожные времена. Не потому только,
что Французская республика била и теснила где возможно
монархическую коалицию. Сами особы на престолах провали-
вались сквозь землю со сказочной быстротой. В 1792 году Гу-
став III Шведский был смертельно ранен на маскараде выстре-
лом из пистолета. В том же году скончался Леопольд II Авст-
рийский, и в следующем — взошел на эшафот Людовик XVI.
Чья теперь очередь? Занедужившего Фридриха-Вильгельма II
Прусского или... А вопрос о престолонаследии так до конца и
не решен. Между тем сейчас, как никогда, России нужна уве-
ренная и твердая рука. Заключенный в 1795 году союз России,
Англии и Австрии против французов не гарантирует спокой-
ствия. Военные приготовления происходят уже в опасной бли-
зости от западных границ...
Государыня почувствовала, как кровь горячо прилила к вис-
кам, и отодвинула кофе.
— Прусский король вооружается. Против кого? Против
меня? — Приметно гневаясь, Екатерина поднялась из-за стола.
Кутузов замечал, как изменился за последние годы ее неког-
да ровный и выдержанный характер.
Императрица повысила голос:
— В угоду кому? Цареубийцам, друзьям своим, на которых
ему нельзя ни в чем положиться. Если этими вооружениями
думают отвлечь меня и остановить поход Суворова, то очень
ошибаются...
— Вы хотите, ваше величество, восстановить во Франции
законную династию Бурбонов? — поинтересовался Михаил
Илларионович.
187
— Это не столь важно,— медленно остывая, ответила Екате-
рина.— Пусть там останется республика. Главное — прекратить
нашествия и сохранить эквилибр1 в Европе. Надо наконец за-
ставить французов уважать чужие границы, отказаться от по-
бед и воротить войска домой. И только...
«Очень дальновидно,— подумал Кутузов.— Впрочем, госу-
дарыня хоть и ненавидела революцию во Франции, но всегда
интересовалась ею меньше, чем ближними — турецкими, швед-
скими и польскими — делами. Ведь выгоды России, а не Евро-
пы составляли для нее до сего дня главную цель. За все эти
годы ни один русский солдат не перешел границы для защиты
чужих интересов. Вот где величайший практицизм нашей мо-
нархини!»
— Вы правы,— сказал он.— Надо помешать Франции под-
чинить себе итальянские и германские государства. А то, чего
доброго, республика столь усилится, что под ее влияние перей-
дут и остальные державы твердого континента...
Разговор о политике перемежался шутливыми историями,
которые Кутузов рассказывал с обычным блеском. Наконец
Протасова дала Михаилу Илларионовичу тайный знак, озна-
чавший, что императрица устала. Кутузов с улыбкой напомнил
о своих пяти дочках, которые заждались его, и поднялся.
— Договорим завтра,— ответила ему улыбкой на улыбку
Екатерина.— У меня для вас, Михаила Ларионович, новое зада-
ние. И очень почетное...
Не вставая, она подала ему для целования руку, все еще
изящную, но уже осыпанную желтыми старческими пятнышка-
ми. Когда Кутузов поднял голову, то встретил увлажненный,
как бы сквозь слюду, покрывшую глаза, взгляд и услышал:
— Я никогда не забывала людей, которые когда-либо су-
мели оказать мне услугу...
И тогда Михаил Илларионович в этой старухе с отекшими
ногами внезапно увидел молодую амазонку своей юности — в
синей полумаске и с белой розой в роскошных волосах...
Кутузов вышел из дворца.
Мгла, ноябрьская сырая стынь, какая, верно, и бывает толь-
ко в Петербурге,— пробирающая до мозга костей, до самого
испода души. Самое время — в карету и мчаться домой. Но
мысли, словно рой растревоженных пчел, мешали телу в его
^квилибр — равновесие (фр.).
188
тяге к покою, теплу, неге, беспощадно жалили л гнали прочь от
постели и сна.
Михаил Илларионович, как бы против собственной воли,
отпустил карету, велев долговязому силачу-лакею идти сзади.
Тротуаров в Петербурге не существовало, и он неторопливо
мерил положенные десять сажен по булыжной мостовой от
одного фонаря до другого. Тусклый свет фитилей, опущенных
в конопляное масло, едва пробивал сыпавшую с неба водяную
муку, ложась размазанными желтоватыми пятнами на мосто-
вую, и не мешал думать.
«Конец, конец! — повторял себе Кутузов.— Со смертью По-
темкина, видно, и началось это крушение. Открылось все: и
неостановимое падение дисциплины в войсках — армия Суво-
рова не в счет; и ненаказуемое воровство полковых команди-
ров; и непосильные рекрутские наборы, истощающие страну.
В последнее царствование войны гремели, почти не умолкая.
Да, ведь это кончается осьмнадцатый век. И в нем — моя
жизнь!»
Он кружил по городу, не замечая ледяной пыли и ветра с
Невы, к великому неудовольствию лакея, у которого давно про-
мокли худые сапоги, и думал. Думал о пулях, которыми угости-
ли его при Алуштинской пристани и у стен Очакова, о страш-
ном штурме Измаила и Мачинском сражении. О своей недав-
ней поездке в Константинополь, о турецких хитростях и о
своей победе. Ах, что для него была Порта, с ее вероломством,
жестокостью и изощренным коварством, когда он, византиец,
был старее и опытнее ее на целых тысячу лет!..
Михаил Илларионович остановился у церкви Святой Ека-
терины, близ кадетского сухопутного корпуса, и огляделся,
словно впервые попал сюда. Да, при нынешней государыне
Божьи храмы стали напоминать более театральные здания — с
фигурами снаружи, похожими не на библейских святых, а, ско-
рее, на могучих античных героев и кудрявых античных небожи-
телей...
«Государыня! Неужто конец? И что дальше? Кто станет у
руля России? Сын или внук? И чем удивит новый век? И уди-
вит ли? Ведь всегда все было и всегда все будет! Даже Батые-
во нашествие — было! А что еще может быть ужаснее Батыева
нашествия и трехсотлетнего лихолетья? И для чего, для како-
го предназначения я продолжаю жить в этом мире?..
Великий век! Свидетель многого — чудесного и ужасного,
мудрого и жалкого, светлого и отвратительного, святого и же-
189
стокого,— думал Кутузов.— Царствование Екатерины Алексе-
евны! Каким оно предстанет для правнуков наших? И славные
победы над турецким царством полумесяца и над железным
королевством шведским. И многие, достойные похвалы граж-
данские дела. И тень покойного императора, воскресшего в
Емельке Пугачеве. И сонмы придворных трутней, льстецов,
угодников, злопыхателей. И упражнения в братской любви к
человечеству в ложах иллюминатов и мартинистов. И игра слу-
чая, когда вчерашний поручик гвардии становился вровень с
троном и уже сверху вниз взирал на первейших вельмож. И ма-
ленькая ангальт-цербстская принцесса, ставшая великой рус-
ской государыней...»
На Северную Пальмиру, на ее мраморные дворцы, где в ок-
ружении бесчисленной челяди почивала знать, на жалкие лачу-
ги бедных чиновников и прислуги, на казармы, где в кратком
сне готовились к новому трудному дню гвардейские солдаты,
на трактиры, еще заполненные припозднившимися гуляками,
на облетевшие сады с белеющими мраморными антиками, на
стылую ленту Невы с последними в эту навигацию кораблями
и многочисленные каналы — на все неотвратимо наваливалась
ночь.
Кутузов вдруг поймал себя на том, что рассуждает сам с со-
бой вслух. Потаенные мысли, верно, так мучили его, что теперь
сами просились наружу. И главной было: «конец».
Книга вторая
Сей идол северных дружин
А между тем без лучших людей нельзя...
Лучшие люди пойдут от народа и должны
пойти. У нас более, чем где-нибудь, это долж-
но организоваться. Правда, народ еще без-
молвствует и называет, кроме Алексея —
человека Божия,— Суворова, например, Ку-
тузова...
Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ
Дневник писателя
Часть I
Глава первая
ГАТЧИНСКИЙ КАПРАЛ
1
Михаил Илларионович сидел на старой смирной ло-
шади в конной толпе генералов. Теперь каждое утро
все, от прапорщика до фельдмаршала, отправлялись
на неизбежный вахтпарад, словно на лобное место. Никто не
знал, что ожидает его там: внезапная милость, исключение из
службы, ссылка, крепость или даже позор телесного наказания.
Над Россией сгустилась тьма павловского царствования.
Дворцовая площадь тонула в сизой стуже. Дивное творение
Растрелли было обезображено расставленными повсюду аляпо-
вато-пестрыми шлагбаумами и будками. В ночь на 6 ноября,
когда Екатерина еще была жива, Павел в сопровождении гат-
чинцев Аракчеева, Линденера и Капцевича самолично воздви-
гал их.
Из промозглой мглы, колыхаясь, выходили один за другим
гвардейские полки. Павел с обнаженной головой, держа шляпу
в левой руке, летел вдоль строя на сером в яблоках кургузом
жеребце. За ним поспешали великие князья Александр и Кон-
стантин, военный комендант Петербурга Аракчеев, дежурные
генералы и адъютанты. Император размахивал правой, в кожа-
ной желтой краге рукой и громко и картаво кричал, выравни-
вая прусский гусиный шаг:
— Раз-два! Раз-два! Левой-правой! Левой-правой!..
В новом государе в полном блеске воскресло военное дура-
чество покойного Петра Федоровича.
Холод проникал в неудобную, тесную одежду, болели виски.
7№3445
В шесть пополуночи военный парикмахер завладел седой
головой Михаила Илларионовича, обстриг спереди остатки
волос и натер ему лоб истолченным в порошок мелом. Затем,
надев пудермантель, он обильно смочил волосы квасом, в то
время как другой куафер щедро сыпал пуховкой на голову
муку и расчесывал гребнем. После пришлось сидеть не шеве-
лясь, пока не затвердела клейстер-кора. Сзади привязали же-
лезный прут для косы, а по бокам, на высоте половины уха,
прикрепили войлочные пукли, которые держались с помощью
проволоки, немилосердно сдавливающей голову.
Потом Кутузов облачился в новую форму, напомнившую
ему времена Петра III.
Теперь Михаил Илларионович мог оценить удобство преж-
ней одежды, введенной Потемкиным: суконные шаровары, сво-
бодный кафтан, наподобие куртки, не говоря уже о прическе —
рядовых стригли под горшок. Сейчас солдат нарядили в темно-
зеленый толстого сукна мундир с отложным воротником и об-
шлагами кирпичного цвета, дали шляпу с огромными загну-
тыми полями — «городами», которая, однако, едва держалась
на голове, до невозможности стянули шею черным фланелевым
галстуком, а ноги обули в курносые смазные башмаки с туго
перехваченными за коленом черными суконными штиблетами.
Кавалеристам вместо сабли, внушавшей страх врагу, воткнули
в фалды по железной спичке, удобной только перегонять мы-
шей, а не защищать жизнь свою. Унтер-офицерам вручили со-
вершенно бесполезную в бою двухсаженную алебарду и навеси-
ли подле тесака трость — как наиболее убедительный аргумент
воинского воспитания...
— Марш! Марш! — несся над площадью резкий голос импе-
ратора.
Свое гатчинское войско Павел уравнял с гвардией, что вы-
звало в полках дружный ропот. Это были по большей части
люди грубые, малообразованные, сор русской армии. Выгнан-
ные из полков за дурное поведение, пьянство или трусость, они
нашли прибежище в гатчинских батальонах, где, добровольно
обратясь в машины, сносили от наследника-цесаревича брань,
оскорбления, а случалось, и побои. Ныне вся армия пригоня-
лась под их образец. Глядя, как солдаты и офицеры старатель-
но тянут ногу под треск барабанов и писк флейтуз, Кутузов
сказал себе:
«Словно они сошли со старорусской гравюры, изобража-
ющей Семилетнюю войну...»
194
Внезапно Павел подскакал к командиру одного из полков,
перегнулся, схватил его за ухо и потянул к себе с возгласом:
— Что же вы, рекалии, не маршируете! Я же сказал: «Впе-
ред марш!»
Солдаты еще не научились понимать новых команд. Вмес-
то приказа «К ружью!» теперь говорилось «Вон!», вместо «За-
ряжай!» — «Шаржируй!». Привычное «Ступай!» заменили
французским речением «Марш!».
— Всех офицеров на гауптвахту! Полковника из службы
исключить! — надуваясь лицом до красноты, зашелся в гневе
Павел.
Аракчеев, сутулый, худощавый и жилистый, громко и подо-
бострастно добавил, указывая на полковые знамена:
— Развесили, гог-магог, екатерининские юбки!..
От резких, гугнивых криков лошадь под Кутузовым завол-
новалась. Михаил Илларионович успокаивал ее поглаживани-
ем, ласково приговаривая:
— Смирно, Зефир... Стой спокойно, мой дружочек...
Да, теперь надобно было учиться всему сызнова. Не только
солдатам... Седым екатерининским генералам пришлось зна-
комиться с тайнами гатчинской экзерциции. В Зимнем дворце
был учрежден тактический класс, за которым надзирал Аракче-
ев, а преподавали бывший учитель фехтования Каннибах и
бывший лакей графа Апраксина Клейнмихель. Герои, штурмо-
вавшие Очаков и Измаил, зубрили значение плутонгов, эшело-
нов, пуан-де-вю, пуан-д’аппюи и других мистерий прусского
воинского устава. Михаил Илларионович встречал там ново-
произведенных фельдмаршалов Салтыкова и Репнина, старика
Прозоровского, наконец, Ивана Лонгиновича Голенищева-Ку-
тузова, у которого в Морском кадетском корпусе и давал неког-
да уроки фехтования выскочка немец...
Павел уже здоровался с генералитетом. Он милостиво побе-
седовал с Павлом Васильевичем Чичаговым, вспомнил, в каче-
стве генерал-адмирала русского флота, должность которого
занимал с двенадцати лет, о былых заслугах его отца-флотовод-
ца и изволил дать для целования руку. Контр-адмирал Чичагов
исполнил это с удовольствием, преклонив колено, и вызвал
царской милостью зависть у наиболее пылких обожателей им-
ператора.
После парада Михаил Илларионович проследовал вместе с
прочими военачальниками в залы Зимнего дворца.
195
Ожидали выхода Павла, затворившегося в кабинете для
подписания бумаг. Вскоре шталмейстер громко назвал имя
Чичагова, который приглашался на экстренную аудиенцию.
В толпе шушукались, что может взойти новая звезда.
Кутузов оглядывал хорошо знакомые лица, вспоминая, как
в последний раз ему довелось увидеть Екатерину Алексеевну.
Уже утром 5 ноября Михаил Илларионович был извещен о
смертельном апоплексическом ударе, поразившем императри-
цу, с которой он расстался накануне. В девятом часу из Гатчи-
ны примчался цесаревич. Он расположился в угольном кабине-
те, примыкающем к спальне государыни, и не мешкая занялся
разбором ее бумаг.
Кутузов, как и все, кого призывал Павел, принужден был
пройти мимо его еще дышавшей матери. Все усилия докторов
привести императрицу в чувство ни к чему не приводили. Ком-
натная прислуга не смогла даже поднять ее на кровать, и Ека-
терина лежала с закрытыми глазами на полу, на сафьяновом
матраце. Страдания неузнаваемо изменили черты ее благооб-
разного лица.
Никто из близких государыне вельмож не посмел предать
гласности ее волю, по которой российский престол, минуя Пав-
ла, передавался великому князю Александру. Вчерашние нена-
вистники цесаревича угодливо спешили возвести его на трон.
В Гатчину поскакал брат последнего фаворита Николай Зубов.
Весть о смертельной болезни Екатерины привез Павлу его
будущий убийца...
Из верных уст Михаил Илларионович слышал о судьбе за-
вещания. Когда Павел с Безбородко разбирали бумаги Екате-
рины, тот указал цесаревичу на пакет, перевязанный черной
лентой. Павел вопросительно поглядел на графа Александра
Андреевича, который молча указал на топившийся камин...
С треском растворились белые с золотом двери государева
кабинета. Перед сановниками и генералами предстал Чичагов.
Но в каком виде! В одном положенном по уставу желтого цве-
та нижнем белье! Два офицера-гатчинца препроводили контр-
адмирала мимо обалдевшей толпы до кареты.
«От такого императора хорошо бы держаться подальше...» —
подумалось Кутузову.
Павлу всюду мерещились якобинцы и революционная зара-
за. На этом и сыграл товарищ Чичагова по службе адмирал
Кушелев, понятно не желавший его чрезмерного возвышения.
Он сообщил государю, что Павел Васильевич заражен якобин-
196
ским духом и собирается перейти на службу к англичанам. Чем
нелепее было обвинение, тем легче оно воспринималось новым
императором как истина.
Когда Чичагов вошел в кабинет, он по глазам государя при-
метил, что тот сильно гневается.
— Сударь! Вы не желаете служить мне? Вы хотите служить
иностранному принцу? — закричал Павел.
Чичагов догадался, откуда дует ветер. Он открыл было рот,
чтобы уверить императора в невозможности этого: английская
конституция не дозволяла принимать на службу иностранцев.
Но император не дал ему вымолвить и слова. Он затопал нога-
ми и еще громче закричал:
— Я знаю, что вы якобинец! Но я разрушу все ваши идеи!
Уволить его в отставку и посадить под арест! — Он обратился
к адъютантам: — Возьмите его шпагу! Снимите с него ордена!
Контр-адмирал выслушал крики Павла хладнокровно. Он
сам снял свои регалии и передал их офицеру.
— Отослать его в деревню с запрещением носить военную
форму! — продолжал сердиться император.— Или нет! Снять ее
с него теперь же!
Флигель-адъютанты бросились на Павла Васильевича, как
звери, и с необыкновенной быстротой раздели его. Чичагов не
терял присутствия духа. Соображая, что Павел, увлекшись,
может сослать его в Сибирь, он обратился к одному из офице-
ров и попросил отдать бумажник, оставшийся в мундире. Тот
смутился и сказал, что бумажник ему возвратят.
— Уведите его! — закричал опять государь.
Чичагов не успел дойти до своей квартиры, как его нагнал
флигель-адъютант с собственноручной запиской императора.
Это было приказание посадить Павла Васильевича в Петропав-
ловскую крепость...
«Говорят, что, еще будучи наследником, Павел лелеял
мысль править железной лозой. Бедная Россия! Не ведомо ни-
кому, сколь долго ей придется терпеть эту Павлову лозу!» —
сказал себе Михаил Илларионович, покидая Зимний дворец.
2
В числе немногих видных деятелей прежнего царствования
Кутузов не только избежал немилости и опалы, но и получил
от нового государя почетные назначения и награды. Он удер-
197
жался посреди той вакханалии разжалований, арестов, ссылок,
какая была развязана с приходом Павла. Подсчитано, что за че-
тыре года и четыре месяца своего короткого правления новый
император уволил из армии 7 фельдмаршалов, более 300 гене-
ралов и 2 тысячи штаб- и обер-офицеров. Около 12 тысяч чи-
новников и военных было сослано в Сибирь: по 3 тысячи в год,
по 250 — в месяц, по 8 — каждый день.
«Корабль не грузился, а выгружался способными людь-
ми»,— писал кабинет-секретарь Екатерины II Завадовский.
Помимо стремления во всем идти наперекор политике сво-
ей великой матушки, в поступках Павла огромную роль игра-
ло мимолетное настроение, вихрь, каприз. Он уволил в от-
ставку Платона Зубова и сослал в дальние деревни старую и
больную Екатерину Романовну Дашкову1, но милостиво обо-
шелся с Алексеем Орловым, одним из убийц своего отца. Бу-
дучи в Москве, новый государь с похвалой отозвался о со-
стоянии тамошних войск. Однако на возвратном пути в Пе-
тербург, на 172-й версте от Первопрестольной, вдруг решил
разжаловать 132 офицера за то, что они заболели и не могли
участвовать в вахтпарадах. Путешествуя по Смоленской гу-
бернии, император приметил, что в слободе Пнев множество
крестьян чинят по приказу своего помещика Храповицкого
дорогу и мост, в то время как строго запрещалось делать какие
бы то ни было приготовления к царскому приезду. Прибыв на
ночлег, взволнованный Павел повелел великому князю Алек-
сандру подготовить указ, приговаривающий Храповицкого к
расстрелу.
— Я могу сказать о себе, как о славном городе Париже, у
которого на гербе начертано: «Плавает, но не тонет»,— шутил
Михаил Илларионович, узнавая о новых причудливых поступ-
ках императора. Они диктовались экзальтацией, романтиче-
ским дилетантизмом, мгновенным порывом.
Государь объявил об амнистии находящимся в заключении
после кампании 1794 года полякам. Он сам приехал в Мрамор-
1 Дашкова Екатерина Романовна (1744—1810) — княгиня, дочь Р. И. Во-
ронцова, сенатора и генерал-аншефа. Дашкова была участницей дворцового
переворота, приведшего на трон Екатерину II. С 1769 г., около десяти лет,—
за границей, где встречалась с Дидро, Вольтером, А. Смитом. В 1783—1796 гг.
была директором Петербургской академии наук и президентом Российской
академии наук.
198
ный дворец, где содержался под стражей знаменитый генерал
Костюшко1, со слезами на глазах обнял его, даровав свободу, и
сказал:
— Такому храброму воину неприлично быть без шпаги.
Возьмите мою...
Был возвращен из далекого Илимска Радищев и выпущен
из Шлиссельбургской крепости Новиков. Во время милости-
вой аудиенции Павел спросил Новикова, чего тот хочет. После-
довала просьба освободить всех заключенных по его делу, что
и было исполнено. Подвергшийся преследованиям при Екате-
рине друг Алексея Михайловича Кутузова масон Лопухин был
вызван в столицу, произведен в действительные статские совет-
ники и назначен секретарем императора.
Многие порывы Павла были благородны, но чаще всего и
они приводили к неожиданным и даже печальным последстви-
ям. Первым его распоряжением, отданным Лопухину, было
подготовить рескрипт об уничтожении печально известной
тайной экспедиции, где кнутобойничал Шешковский, и осво-
бождении всех без исключения узников. Однако в то же время
крепости были переполнены, только в Петропавловской томи-
лось 900 заключенных. Государь воспретил помещикам упо-
треблять крепостных на работах более трех дней в неделю и
приказал, чтобы крестьяне, наряду с прочими сословиями, при-
сягали ему на верность. Но помещики толковали указ в свою
пользу, а манифест о присяге породил слухи об освобождении
и вызвал в центральных губерниях волнения, которые были
подавлены с необыкновенной даже для того времени свире-
постью князем Репниным.
— Единственно приятно,— рассуждал Кутузов в кругу семьи
со своим верным другом Екатериной Ильиничной,— что во
время возмущения одному из гатчинских извергов — Линде-
неру крепко досталось по спине крестьянской дубинкой...
Павел произвел в фельдмаршалы графа Н. Салтыкова, кня-
зя Репнина, графа Чернышева, а затем — Каменского, Эльмпта,
Мусина-Пушкина, И. Салтыкова, Гудовича. И в то же время
заточил в глухом Кончанском великого Суворова.
1 Костюшко Тадеуш (1746—1817) — руководитель Польского восстания
1794 г., участник Войны за независимость в Северной Америке в 1775—1783 гг.
Во время восстания в Польше был пленен царскими войсками, освобожден из
Петропавловской крепости в 1796 г.
199
Отчего же августейший гнев миновал Кутузова? Ведь Ми-
хаил Илларионович ходил в последние годы в любимцах у Ека-
терины Алексеевны.
Тут сказывалось многое: обычная кутузовская предусмотри-
тельность, осторожность, ревностное отношение к службе — не
только к духу, но (что особенно ценил Павел) и к букве ее —
и, не в последнюю очередь, связи Михаила Илларионовича.
В числе покровительствовавших ему лиц недаром были второй
после покойного Панина наставник государя Репнин и с дет-
ских лет приближенный к особе Павла Иван Лонгинович Голе-
нищев- Кутузов.
Михаил Илларионович участвовал в маневрах, производив-
шихся в сентябре 1797 года в Гатчине. В декабре он был вызван
на аудиенцию к императору.
— Этим господам в Берлине вздумалось водить меня за
нос! — сказал Павел Кутузову.— Но они забыли...— раздража-
ясь, продолжал он, проводя рукой по лицу,— что у меня носа
нет! Вероломство прусского двора вынуждает меня просить от
короля объяснений, с кем же он, с господами якобинцами или
с нами. И вам, Михайла Ларионович, я доверяю решать сей ще-
котливый вопрос...
Семнадцатого декабря Кутузов отправился в Берлин к но-
вому прусскому королю Фридриху-Вильгельму III со специ-
альной миссией.
3
Двадцатисемилетний чрезвычайный и полномочный ми-
нистр при берлинском дворе граф Никита Петрович Панин,
сын знаменитого екатерининского вельможи, временами при-
ходил в отчаяние от противоречивых инструкций, получаемых
от своего пылкого императора.
Павел Петрович так часто и круто менял политический
курс, что сотрясал все здание российской дипломатии. В сущ-
ности, новая политика Петербурга преследовала единственную
цель — полное отрицание предшествующей. От действий, на-
правленных на территориальные приобретения, Россия долж-
на была обратиться к противоположным — отказу от всяческих
завоеваний. Ко всеобщей радости, был отменен назначенный
Екатериной II рекрутский набор, а затем последовало прекра-
щение войны с Персией. Все, достигнутое во время тяжелого
200
похода армии Валерьяна Зубова в Закавказье, бросили поспеш-
но, без толку. Лишь бы вырвать с корнем посеянное царицей.
Новое правительство волновали не практические нужды
собственного государства, а отвлеченные заботы о других дер-
жавах. Оно заявило о намерении «противиться всевозможны-
ми мерами неистовой Французской республике» и тем самым
открыло двери к «спасению» Европы ценой русской крови и
без всякой пользы для страны. Это немедленно поняли в Авст-
рии и Англии и решили втянуть Россию в войну против «бого-
мерзкого правления» французов и выманить наконец русские
войска за границу. Именно тогда заложены были предпосыл-
ки нашего поражения на чужих полях Аустерлица и Фрид-
лянда...
В шифрованных, строго секретных письмах к своему кузе-
ну и вице-канцлеру князю Куракину Панин именовал высочай-
шие указания «бестолковыми» и даже называл их «галимать-
ей», упрашивая никому не показывать свои депеши, а только
пересказывать их устно наиболее доверенным лицам, в числе
которых назывался граф Безбородко.
Речь шла об удержании французского кипятка за Рейном с
помощью плотной крышки, роль которой отводилась «четверт-
ному союзу»: России, Англии, Австрии, Пруссии. В то же вре-
мя опасно было бы оплачивать такой альянс усилением двух
последних держав новыми приобретениями за счет Италии и
германских княжеств. Чередуя посулы с угрозами, что револю-
ционный поток сметет шаткую плотину, возведенную перегово-
рами в Кампо-Формио, Панин с удивительным для его лет
упорством пытался выправить крен в политике берлинского
двора, несмотря на интриги влиятельного министра иностран-
ных дел Таугвица.
Однако боготворимая Павлом Петровичем Пруссия не чув-
ствовала ни малейшего желания сражаться из-за отвлеченных
начал с «возмутительными идеями», олицетворяемыми Фран-
цузской республикой. Немцы, как всегда, были практичны.
Фридрих-Вильгельм II желал воспользоваться разладом,
царившим в Европе, лишь для округления своих владений.
С этой целью он заключил с Францией договоры, которые
обусловили нейтралитет Пруссии и солидное приращение ее
территорий в недалеком будущем.
Соглашения с ненавистной Французской республикой оста-
вались полной тайной для Павла. Когда же король счел нако-
201
нец возможным сообщить ему секретные пункты договора об
уступке Директории левого берега Рейна и предстоящем воз-
награждении Пруссии за счет германских владений, это вызва-
ло полное охлаждение русского государя к своему недавнему
другу. В гневе Павел не постеснялся сообщить доверенную ему
тайну послу Австрии в Петербурге, что вызвало смятение в
дипломатическом мире. Зияющая брешь возникла в отношени-
ях двух государств, только недавно скрепленных почти брат-
скими узами.
Пятого ноября 1797 года скончался масон и мистик Фрид-
рих-Вильгельм II — ровно через год после смерти русской им-
ператрицы. Владетелей старой Европы раздирали противоре-
чия и тяжбы. Споры наконец так ожесточились, что австрий-
ский император Франц предложил новому прусскому королю
просить Павла о посредничестве. Местом переговоров был на-
значен Берлин, куда выехал со специальными полномочиями
фельдмаршал Репнин. Предполагалось достичь доброго согла-
сия между членами разваливающейся коалиции.
Между тем, пользуясь раздорами, царившими среди монар-
хов, на проходившем в ту пору Раштадтском конгрессе уполно-
моченный Директории Кальяр предъявлял Европе все новые
непомерные требования.
Репнин в своей миссии не преуспел. На предложение за-
ключить оборонительный пакт против Франции граф Гаугвиц
отвечал, что Пруссия желает сохранить нейтралитет. Павел
сердился на Репнина и приказал ему отправиться в Вену, а Па-
нину продолжать переговоры. По возвращении в Россию князь
Николай Васильевич был и вовсе удален от службы. Неглас-
ным же послом на переговорах назначался Кутузов.
Хотя формальным поводом для поездки было приношение
поздравлений восшедшему на престол Фридриху-Вильгель-
му III и в специальной инструкции Михаилу Илларионовичу
вменялось всячески уклоняться от любых политических вопро-
сов, на деле, что только и бывает в дипломатии, все обстояло
как раз наоборот. Ему надлежало добиться успеха на том
скользком берлинском паркете, где не удержался его покрови-
тель Репнин.
Кутузов еще находился в пути, когда последовал лестный
императорский рескрипт о его назначении на место фельдмар-
шала Каменского инспектором войск Финляндской инспекции
и шефом Рязанского мушкетерского полка. Он еще только на-
202
чал нащупывать тайные нити прусской политической машины,
как был произведен государем в генералы от инфантерии.
Павел желал тем самым выразить Михаилу Илларионови-
чу свою полную доверенность.
4
Кутузов прибыл в Берлин 27 декабря 1797 года.
Начались хлопотные аудиенции, визиты, представления.
Так как молодой государь болел корью, Михаил Илларионович
встречался с его родственниками, с вдовствующей королевой,
с тетками и дядьями, очаровывая их рассказами о своей беседе
с Фридрихом II, о замечательных прусских порядках и о масон-
ских добродетелях скончавшегося государя. Он поражал собе-
седников чистотой берлинского выговора, натуральностью не-
мецкого языка.
— Эхте дойч! Настоящий немец! — качали пудреными па-
риками принцы и бароны.
Между делом Кутузов подбирал ключи к Таугвицу, которо-
го надлежало либо привлечь на сторону России, либо поста-
раться лишить монаршего благоволения, буде он неуступчив и
упрям в своем твердолобом франкофильстве.
Вечерами, в промежутках между деятельными трудами в
берлинских гостиных и замках, Михаил Илларионович обсуж-
дал положение с молодым русским послом<и племянником сво-
его покойного наставника графа Никиты Ивановича — Ники-
той Петровичем Паниным. Он готовился к встрече с Фридри-
хом-Вильгельмом III и сам готовил для нее почву.
— Генерал,— говорил Панин,— король еще молод и столь
неопытен, что вас, возможно, удивят его суждения и оценки...
— О его молодости,— улыбнулся Кутузов,— свидетельству-
ет и самый недуг, из-за которого я лишен счастья представить-
ся ему...
— Да,— не мог сдержать ответной улыбки граф Никита
Петрович,— я переболел корью пяти годов от роду...
— А его величеству уже идет тридцать седьмой... Впрочем,
у монархов особый счет летам. Я в эти годы уже давно коман-
довал полком...
— И получили тяжкое ранение,— вставил почтительно граф
Никита Петрович.
— Давняя история! — махнул пухлой рукой Кутузов.— Ну
вот, стало быть, вернемся к графу Таугвицу, в коем корень зла.
203
Сей зрелый муж был по сию пору в интимных хлопотах с Ка-
льяром и даже слышать не желал о картеле с Россией. Однако
генерал-адъютант его величества Кекериц в бытность мою на
приеме у ландграфини Гессен-Кассельской конфиденциально
сообщил, что с приездом нового французского посланника
Сиеста любовь сия может и порасстроиться...
Панин в некотором волнении подался вперед:
— Учтите, генерал, что Кекериц имеет пристрастие к графу
Гаугвицу! И посему нужно проявлять в разговорах с ним край-
нюю осторожность!
Кутузов смежил свой больной правый глаз и добавил:
— Да, и ежели я недурной физиономист, то, смею еще заме-
тить, Кекериц честен и недальновиден. Для нас же главное то,
что он пользуется отличным доверием и милостью своего коро-
ля. Я, кажется, произвел на него впечатление своей беседой.
Доселе старался я в разговорах с сим человеком распростра-
няться о делах, посторонних политике. Разговаривал всего бо-
лее о ремесле военном. Но тут он сам вступил со мной в рас-
суждение о страшных успехах французской вольницы...
...Пока тянулись переговоры в Берлине, Директория про-
должала создавать республики в Северной Италии, а затем за-
няла Пьемонт и сделала сардинского короля пленником в соб-
ственной столице. Французы вошли в Рим, провозгласили его
республикой, а папу увезли в Париж. Войска Директории не
покидали Голландии и овладели Швейцарией, объявив, что
желают усмирить внутренние распри кантонов. Принимая в
Париже польских депутатов, Директория объявила свое покро-
вительство образованию ляшских легионов в Северной Ита-
лии. Легионы тайно предназначались в качестве ядра будущей
польской армии. В Тулоне производились огромные морские
вооружения, назначение которых хранилось в глубоком секре-
те. Революционная Франция мало-помалу становилась Фран-
цией агрессивной, войны — захватническими, цели — граби-
тельскими.
Не об освобождении, а о покорении других народов, попра-
нии их национального достоинства шла теперь речь-
Михаил Илларионович продолжал рассказывать о своей
беседе с Кекерицем:
— Я лишь разделял с ним его омерзение французскими по-
ступками и незаметно подогревал его жар. И тогда он заклю-
чил, что спасение Европы зависит от самодержца российского,
что только он один сильным влиянием может соединить ав-
204
стрийский и прусский дворы, дабы поставить преграду гибель-
ному наводнению. Я ничем не поддался ответствовать на его
предложения и лишь выражал общие слова нашей доброй друж-
бы. Но семя посеяно, граф. Теперь будем ожидать всходов...
Проводив Кутузова, Панин тотчас же начал составлять
шифрованную депешу вице-канцлеру Куракину.
«Подобно вам, милый кузен,— писал он,— сознаю трудность
выбора человека, долженствующего быть моим помощником.
Так как предварительный наказ хотят дать генералу Кутузову,
нет ли возможности остановиться на нем и оставить его на не-
сколько времени? Признаюсь, я предпочитаю его весьма мно-
гим. Он умен, со способностями, и я нахожу, что у нас с ним
есть сходство во взглядах. Если пришлют кого иного, мы поте-
ряем драгоценное время на изучение друг друга и, так сказать,
на сочетание наших мнений. Еще одна из главных причин за-
ключается в том, что он имел успех при дворе и в обществе.
Старому воину они здесь доступнее, чем кому иному, и с этой
выгодой он соединяет еще другую: знает в совершенстве немец-
кий язык, что необходимо. Наконец, повторяю, я думаю, что он
будет полезнее другого и что мы с ним всегда поладим...»
Помимо выполнения важной дипломатической миссии у
Михаила Илларионовича была еще одна, приватная цель. Он
разыскивал в Берлине давнего знакомого — Алексея Михайло-
вича Кутузова.
Связь с Россией сохранялась лишь до разгрома масонских
гнезд в Москве. «Братья» Алексея Михайловича по ложе сооб-
щали ему обо всех ратных успехах славного генерала. Князь
Трубецкой писал в Берлин 3 апреля 1791 года: «Друг твой
Михаил Ларионович пожалован в генерал-поручики, с чем тебя
поздравляю». После сражения у Бабадага Лопухин извещал
Алексея Михайловича: «О победе за Дунаем, одержанной тво-
им Кутузовым, ты, я чаю, уже знаешь из ведомостей. Я слыхал,
что сему искусному и храброму генералу пожалован крест Свя-
того Георгия 2-й степени». В другом письме в Берлин он добав-
лял уже о Мачине: «И на оной баталии с визирем, между про-
чим, отличился твой Михаил Ларионович Кутузов, коему все
отдают справедливость. За сию баталию пожалована ему, ска-
зывают, шпага с бриллиантами...»
205
Но Алексей Михайлович ничего не получает от самих Куту-
зовых.
«Не могу себе представить,— сокрушенно обращается он к
Екатерине Ильиничне в октябре 1791 года,— чтоб вы забыли
совершенно человека, которого вы удостаивали вашей друж-
бою; сердечные ваши свойства подтверждают мое мнение. Но
чему же припишу я ваше столь упрямое молчание?..
Я не намерен углубляться в исследование причин мне не
известных, скажу только вкратце, что молчание ваше убивает
меня. Не забывайте старой пословицы: „Напуганная ворона и
куста боится”, обратите оную на меня и представьте, с какими
страшными чудовищами воображения ныне я принужден сра-
жаться! И так, хотя из сожаления, рассейте одною строчкою
руки вашей мрачные сомнения, в которые я погружаюсь».
Однако ответа не последовало.
Еще до того, как грянул гром, Михаил Илларионович ощу-
тил, что над московскими масонами сгущаются тучи. Прежде
чем начались репрессии, он посоветовал Екатерине Ильинич-
не прекратить ставшую особо опасной переписку. А после аре-
стов и ссылок она сделалась уже и вовсе невозможной...
Теперь Кутузов желал искупйть невольную свою вину. Но
известия оказались самые печальные: Алексей Михайлович ото-
шел в мир иной 27 ноября 1797 года, ровно за месяц до приезда
Михаила Илларионовича в Берлин. И где? В долговой тюрьме,
в жесточайшей бедности! Вот: все мечтал о братстве человече-
ства, о любви и о свободе и умер самой поносной смертью, за-
должав жалкую кучку талеров. Не нужный никому!..
«Да, жестоки рыцари Злато-Розового креста! — размышлял
Михаил Илларионович.— Видно, Алексей Михайлович поте-
рял всякую ценность для „братьев” и сразу же был выброшен
вон за ненадобностью. Могуча и беспощадна масонская сила.
Словно из бездны, восстает она, управляя и стравливая поли-
тиков, приносит человеческие жертвы — и все это во имя чего-
то тайного. Но чего?..— Чем долее Кутузов думал над этим, тем
яснее понимал тщетность своих попыток.— Право, ведь каждый
из братьев допущен лишь к той малой степени, какой он достиг
в масонской пирамиде. А выше мрак уже сгущается. И верхов-
ное существо, верно, не сидит во мраке: оно само мрак... Но и
этой силой надобно воспользоваться...»
Кутузов и в самом деле не пренебрегал своими масонскими
связями, что тоже помогало делу. Ведь все окружение покой-
206
ного короля принадлежало к братству вольных каменщиков.
И многие из них сохранили свое влияние.
Он пускал в ход обещания, лесть, одних шармировал, дру-
гих стращал якобинским пугалом, распространялся о любви
русского государя к прусскому королевству и заметно поколе-
бал положение Гаугвица. В высших берлинских сферах его ус-
пех перерастал уже в триумф. 12 января 1798 года Кутузова
принял Фридрих-Вильгельм III. Михаил Илларионович пере-
дал поздравление от своего монарха и от себя добавил:
— Вся Европа, видя ваше величество на троне своих пред-
ков, озарилась надеждой, что возобновляется царствование
Фридриха Великого...
Польщенный, король отвечал:
— Ваша известность опередила вас, генерал. Его император-
ское величество, мой августейший брат, не мог дать мне лучше-
го доказательства своей дружбы, чем избрав вас своим предста-
вителем.
Затем Фридрих-Вильгельм наговорил Кутузову еще множе-
ство комплиментов. Его заслуги, его военные таланты, его
раны — ничто не было забыто. В этот же день и на следующий,
когда Михаила Илларионовича удостоила приемом королева
Луиза, прусский монарх долго разговаривал с ним о европей-
ских делах, политике берлинского двора. Кутузов не раз ужи-
нал с королевской четой — честь, которая не была оказана ав-
стрийскому посланнику графу Штернбергу.
Оставалось, по-видимому, сделать еще несколько последних
усилий и выждать необходимое время, чтобы окончательно
склонить короля к заключению союза. На столе у Фридриха-
Вильгельма III уже лежал подготовленный к подписи доку-
мент...
Н. П. Панин — А. Б. Куракину. 19 января 1798 года. Берлин.
Партикулярное письмо. Секретно.
«Если вы расположены, милый кузен, оказать мне важную
услугу, которой жду от дружбы вашей, я предложу вам еще
одно средство, которое нисколько не покажется натяжкой. По-
обождите, по крайней мере до тех пор, покуда генерал Кутузов
не выполнит возложенного на него поручения. Если оно — в
чем я нисколько не сомневаюсь — будет выполнено к вашему
удовольствию; если вы признаете существующее между нами и
совершеннейшее единомыслие,— не будет ли тратою драгоцен-
ного времени навязывание мне новых хлопот с новичком, кото-
рому успеть здесь будет гораздо труднее, нежели генералу
207
Кутузову? Кутузов в Берлине имел удивительный успех, и гос-
подину, пользующемуся вашим покровительством, долго при-
дется ожидать того приема, который был оказан здесь Куту-
зову...»
Теперь у Панина не существовало никаких тайн от Михаи-
ла Илларионовича. Граф Никита Петрович перехватил секрет-
ную депешу Кальяра, где говорилось «Господин Гаугвиц до
такой степени предан французской нации, что только от Дирек-
тории зависит заключить договор о союзе. Он ожидает един-
ственно новых инструкций для заключения статей». Надо было
торопиться. Кекериц, главный адъютант короля, в свой черед
заверял Кутузова, что слабость зрения после кори Фридриха-
Вильгельма — единственная причина, по которой документ о
русско-прусском пакте не подписан.
Это напоминало перетягивание каната...
Но доверительные разговоры русского посла с Кутузовым
велись не только об интригах Гаугвица и о возрастающей опас-
ности со стороны Франции. Касались и тем самых деликатных.
Заходила речь и о царствующей особе, повелевающей из Петер-
бурга. «Совершеннейшее единомыслие» подтверждалось и
здесь. Не называя даже имени государя, оба собеседника со-
шлись в том, что России приходится как никогда солоно, но что
худшее — впереди.
Граф Никита Петрович рассказывал, что в столице Пруссии
еще помнили о приезде цесаревича и его встречах с Фридри-
хом II. Проницательный король сказал тогда, в далеком 1782 го-
ду, о Павле Петровиче своим придворным: «Он может подверг-
нуться участи, одинаковой с участью его несчастного отца».
Молчание Кутузова и взгляды, которыми они обменялись,
были красноречивее слов.
Именно в Берлине завязались дружеские узы у Кутузова с
будущим вице-канцлером и одним из руководителей заговора
против Павла...
Между тем все попытки Панина задержать Михаила Илла-
рионовича в Берлине ни к чему не привели. Император считал,
что длительное пребывание Кутузова в Пруссии не может быть
прилично уже «по большому его чину». А кроме того, генерала
от инфантерии ожидали неотложные дела в Финляндии.
Павел был убежден, что стараниями Франции готовится
коалиция против России, которая объединит Пруссию, Шве-
цию и Турцию. Еще в 1797 году он составил план на случай
208
войны против шведов и теперь ожидал его апробации со сторо-
ны Кутузова. Пришлось поторопиться с отъездом и оставить
все так удачно начатое на полпути.
Первого марта 1798 года Михаил Илларионович имел от-
пускную аудиенцию у Фридриха-Вильгельма и его супруги,
а 3 марта ездил в Потсдам для осмотра королевских замков, где
состоялся, уже без свидетелей, последний доверительный раз-
говор с прусским монархом.
Проезжая мимо Виноградной горки, Кутузов увидел еще
заколоченный на зиму одноэтажный дворец Сан-Суси и вспом-
нил 1775 год. Король принял русского генерала в Новом двор-
це — последнем сооружении Фридриха II. Вялый и нереши-
тельный, ни в чем не напоминающий своего дядюшку, Фрид-
рих-Вильгельм III встретил Михаила Илларионовича с таким
почтением, словно старшего родственника. Кутузову было вру-
чено письмо для императора Павла. Король подарил ему бога-
тую табакерку с собственным портретом и ящик драгоценного
саксонского фарфора.
Сердечно прощаясь с графом Никитой Петровичем, Миха-
ил Илларионович говорил ему:
— Страшусь, что картель наш с Пруссией, ежели он и будет
заключен, может оказаться хрупким. Как и подаренные мне
тарелки с голубыми мечами! Ведь, судя по всему, его королев-
ское величество собирается подписать сразу два противопо-
ложных трактата: с нами и с Францией...
Восьмого марта Кутузов выехал из Берлина в Петербург.
Его краткая миссия все же сдвинула дело с мертвой точки.
Глава вторая
ПО ВЕЛЕНИЮ МОНАРХА
М. И. Кутузов — Е. И. Кутузовой.
20 апреля 1798 года. Выбурх.
«По вчерашней почте получил я, милый друг, твое письмо.
Это второе после моего приезда. Дороги еще так дурны в здеш-
ней прекрасной земле, что тебе никак нельзя подумать ехать, да
и мне надобно еще объездить инспекцию. Я, слава богу, здоров,
только от многого письма болят глаза и очень скучно...
209
8 № 3445
Здесь мы хлопочем очень, а потому и соседи наши беспоко-
ятся; от самого этого, что мы готовимся, может быть, все и ус-
мирится...»
За небольшим оконцем, в сетке частого дождя, вырисовы-
вался знакомый силуэт Выборга: гранитные бастионы крепо-
сти, основанной легендарным королем Эриком и перестроен-
ной при Густаве Вазе, верхи стрельчатой кирки, мокрая черепи-
ца обывательских крыш. Здесь все было памятно Михаилу
Илларионовичу по прежнему командованию сухопутными вой-
сками. Зато как переменились с той поры порядки!
Верно, только в России новое лицо может в один день все
поставить вверх дном.
Вместо редких курьеров по раскисшим дорогам то и дело
бешено скакали фельдъегери. Они отмахивали сотни верст,
чтобы разрешить пустячный вопрос, подведомственный коман-
диру батальона. Бесчисленные бумаги за подписью императо-
ра определяли не только судьбу корпусов и дивизий, но и
участь каждого унтер-офицера. Власть на местах была вытесне-
на мелочной опекой.
Главным, конечно, оставалось приведение войск к боевой
готовности. Михаил Илларионович приступил к обязанностям
инспектора с обычным своим усердием. И все закипело! Госу-
дарь прислал свой план Кутузову и просил высказать предло-
жения о боевых действиях вверенного ему корпуса. Однако
Михаил Илларионович не ограничился этим, а составил раз-
вернутый проект наступательного движения трех корпусов.
Трудился день и ночь и был своим трудом доволен. Но по-
лучил от Павла рескрипт: «Повелеваю Вам исполнять то, что
прежде предписано мною, когда придет на то время, держась во
всем моего плана, от которого я не отступлю». Как будто из
Зимнего дворца все видно лучше, чем здесь, на месте, где Куту-
зов изъездил все маршруты, коммуникации, дороги и берего-
вые линии.
Что ж, монаршая воля — закон.
В любом деле теперь Михаил Илларионович был связан по
рукам и ногам. Не только передвинуть полк, но заменить пуго-
вицы на мундире нельзя было без царева разрешения. Умерли
три обывателя в Кивинованском киркшпиле — рапорт госуда-
рю. Не отпущено унтер-офицерам положенное число алебард —
новая бумага. Возникла нужда в адъютанте по частым разъез-
дам — письмо генерал-майору Нелидову с просьбой донести
его величеству, ежели он «сие не дерзновенным считает». На-
210
чался или прекратился падеж скота, утонул в Выборгском за-
ливе мастеровой, пьянствует в егерском полку унтер-офицер
или капитан берет деньги у солдат — все всепокорнейше докла-
дывается на самый верх.
Да вот третьеводни Кутузову вновь пришлось поволновать-
ся. И из-за чего? Гарнизонный офицер в Выборге напился
пьян, нанял тихонечко у фурмана лошадей, уехал за город и
увез с собой дочку пастора. К счастью, скоро схватились и
отыскали его с ней в слободе. Офицера Михаил Илларионович
немедля отдал под караул, а девицу вернул к отцу. Пастор уп-
рашивал не предавать дела огласке, а потихонечку женить ви-
новника. Но Кутузов был иного мнения. Он отправил обо всем
случившемся рапорт Павлу и объяснял в письме Екатерине
Ильиничне: «Воля императорская, женить его или нет... Я не
надеюсь, чтобы государь на меня за сие погневался, что его не
тотчас хватились и поймали. Впрочем, власть Божия...»
Закончив письмо жене и подписав еще ворох бумаг, Миха-
ил Илларионович мог позволить себе за обедом перелистать
свежие газеты. В «Санкт-Петербургских ведомостях» извеща-
лось:
«Сегодня, пополудни в 5 часов, в Кушелевом доме, даст при-
ехавший сюда из Штокгольма с 9-летним своим сыном камер-
музыкант Бервалк концерт. Билеты для лож, кресел и прочих
мест можно получить у Демута под № 36...
...Всемилостивейше произведен из генерал-майоров в гене-
рал-лейтенанты Войска Донского Орлов...
...В Малой Коломне, в Дровяной улице, под № 66-м, у отъез-
жающей продаются дворовые люди: девка 18 лет, которая умеет
шить цветами и белье чинить, из крестьян; мужик 40 лет, жен-
щина 35 лет, сын 14 и девка 16 лет; все они хорошего поведе-
ния; серый попугай, который говорит чисто по-русски и песни
поет, да гнедой рысак, а о цене спросить в оном доме у хозяи-
на. Тут же отдается лакей с женой в услужение, лакей — порт-
ной, а жена — хорошая прачка и шьет в тамбур цветами и блон-
ды плетет; оба хорошего поведения...»
Далее сообщалось, что странствователь Мунго-Парк возвра-
тился из Африки в Лондон. Ни один европеец не проникал так
далеко, как он. Мунго-Парк подтвердил известие других путе-
шественников о существовании города Гуссака, лежащего при
реке Тумбуктое, который вдвое многолюднее Лондона. Печата-
лись объявления о продаже книг: «Способ отгадывать имена,
кто кого любит или о ком задумает» — 15 копеек, «Арапский
211
кабалистик, прорицающий будущее и предсказывающий судь-
бу каждого человека» — 20 копеек. Говорилось и о птичьем
базаре — торговле недавно привезенными в Петербург тульски-
ми, курскими и новосильскими соловьями, обученными свис-
теть полкуруантами, скворцами-говорунами, а также арзамас-
скими гусями и учеными жаворонками...
Скучно, скучно!..
Несмотря на обилие забот, Кутузова грызла тоска по насто-
ящему делу. Он не верил в близость шведской кампании. «За-
весть, что ли, теневой театр? — думал он.— Или купить курских
соловьев? Спрошу Катерину Ильиничну, дорого ли они стоят.
А то в эдакой глуши совсем закиснешь. Да скажу, чтоб присла-
ла романов немецких и французских побольше. И когда же
прекратится эта финская морока?..»
Летом 1798 года начались переговоры с командующим вой-
сками в шведской Финляндии генералом Клингспором об
уточнении сухопутных границ и разграничении островов в
Финском заливе. Они продолжались всю осень, а затем и зиму,
то прерывались, то возобновлялись сызнова. Кутузов зарылся
в карты, в инструкции Иностранной коллегии, дотошно вникал
во все мелочи, а сам жадно следил за новым поворотом в рос-
сийской политике.
Одной из романтических причуд Павла было объявление
себя протектором Мальтийского ордена1 — уцелевшего оскол-
ка крестоносцев Средневековья. Когда Бонапарт отправился в
1798 году в египетскую экспедицию, он мимоходом завладел
Мальтой. Это вызвало у русского императора неудержимый
гнев. 10 сентября, в специальной декларации, он принял орден
под свое верховное руководство, а 29 ноября возложил на себя
сан великого магистра Иерусалимского ордена. Павел горел
желанием покарать Францию, в которой, по его словам, «раз-
вратные правила и буйственное воспаление рассудка попрали
закон Божий».
Последствием всей этой фантасмагории было заключение
военного союза с Австрией, а затем — с Англией и Турцией.
Русские войска удалось-таки выманить за границу: в октябре
корпус генерала Розенберга перешел Буг у Бреста и через Люб-
лин, Краков, Брюнн направился к Кремсу. Как замечает рус-
1 В начале XII в. крестоносцы основали в Палестине духовно-рыцарский
орден, члены которого назывались иоаннистами. В конце XIII в. они ушли с
Востока, и с 1530 по 1798 г. их резиденцией стал остров Мальта.
212
ский историк, «это движение послужило прологом борьбы, за-
вязавшейся вскоре на полях Италии и среди Альп, которая со
временем привела всю континентальную Европу в Кремль, а
нашу армию в Париж».
Вот когда возникла неотложная нужда в талантливом вое-
начальнике. 6 февраля 1799 года в глухое Кончанское к Суво-
рову примчался флигель-адъютант Павла. Император спешно
звал его к себе со словами: «Теперь не время рассчитываться.
Виноватого Бог простит». Михаил Илларионович, хорошо ос-
ведомленный о предыдущем визите в Петербург великого пол-
ководца, когда тот зло осмеял все гатчинские порядки, волно-
вался и спрашивал у Екатерины Ильиничны: «Напиши, пожа-
луйста, приехал ли Суворов и нет ли каких-нибудь маленьких
проказ от его?»
С этой поры, с начала триумфального похода Суворова в
Италию, внимание Кутузова приковано к его победам. Взятие
крепости Брешиа, сражение при Адде, Тидоне, Треббии, паде-
ние Мантуи, битва при Нови — все это вызывало жгучее жела-
ние быть там, под знаменами своего славного учителя. Михаил
Илларионович сердился на скупые сообщения в газетах и тре-
бовал от Екатерины Ильиничны писать ему подробнее о ново-
стях из Италии. 9 июня 1799 года он извещает ее из Фридрихс-
гама: «Я получил, мой друг, будучи в дороге, твои письма с дву-
мя почтами... Первое после крестин, а второе с известиями о
победах Александра Васильевича... Спасибо, что берешь труд
описывать. Дай бог, чтобы была все правда...» И июня: «Благо-
дарю тебя, мой друг, за письмо от 8 числа и за добрые вести о
Суворове, которому дай бог». 15 июня из Выборга: «Благодарю
за известие о Суворове, и в гамбургских газетах есть, только не
все...» 18 июля: «Благодарю за известие о разбитии Моро.
Здесь, в скуке, это ужасно занимает». 13 сентября: «Реляции в
русских газетах нету о последнем Суворова деле, что мне...
обидно...»
Михаил Илларионович искал пути вырваться к чему-то жи-
вому, настоящему. Он то намеревался писать генерал-прокуро-
ру Сената Александру Андреевичу Беклешову, то думал про-
сить Ивана Лонгиновича Голенищева-Кутузова, чтобы тот до-
ложил государю о переводе его в действующую армию.
Усилиями Суворова и его чудо-богатырей Италия была уже
очищена от французских войск. Теперь Англия считала, что
настал ее черед использовать русское оружие. По договоренно-
сти с Лондоном Павел выставлял 45-тысячный корпус, кото-
213
рый высаживался в Голландии. Под предлогом реставрации
монархического правления в Нидерландах, объявленных Ба-
тавской республикой, британское правительство мечтало со-
крушить своего давнего конкурента или хотя бы уничтожить
сильный голландский флот.
«Может, в самом деле купить „Арапский кабалистик” и за
двугривенный узнать свою судьбу?» — невесело шутил Миха-
ил Илларионович, читая горячие реляции из разных концов
Европы.
Двадцать седьмого сентября внезапно последовал приказ
Павла о назначении Кутузова командиром экспедиционного
корпуса в Голландии вместо генерала Германа.
2
Осенние дороги, разбитые колеи, мелкий сыпучий дождик,
невозможные радикулитные боли. Эвон, отмахал поболе тыся-
чи верст. Из Финляндии в Петербург, а там через всю Прибал-
тику на Кенигсберг и далее до Гамбурга. Шутка сказать, сколь-
ко лошади намесили грязи.
В тряской дороге думалось трудно.
А было над чем задуматься. Русский экспедиционный кор-
пус был загнан в далекую Голландию и выполнял роль англий-
ских ландскнехтов. Австрийцы из Швейцарии передвигались
на Нижний Рейн, а на их место должна была вступать армия
Суворова. Огромные массы войск в долгих переходах выклю-
чались на время из участия в боевых действиях, что уже порож-
дало множество опасных и непредвиденных неожиданностей.
Вести из Голландии приходили самые неутешительные. Вместо
сорока пяти тысяч русских солдат туда отправилось только
восемнадцать, да еще вошедшие в антифранцузскую коалицию
шведы обещались выставить восемь тысяч. Командир корпуса
фон Герман оказался никудышным воякой. Когда Павел возвел
его в чин генерала от инфантерии, он уже дал разбить себя под
Бергеном и сам очутился в плену.
Первоприсутствующий в Иностранной коллегии граф Рас-
топчин извещал Суворова: «Генерал Кутузов заступит место
Германа, взятого в плен... Уповательно, что Кутузов лучше сде-
лает: он русский...»
Между тем коалиция дышала на ладан. Русский император
все больше возмущался алчностью Вены. Пруссия так и оста-
лась от всего в стороне, англичане откупаются своим крепким
214
фунтом, а от шведов большой помощи не жди. Ныне это не ве-
ликая держава Карла XII, а заштатное европейское государ-
ство, навроде крупного немецкого княжества.
Теперь речь шла не о том, чтобы вытеснить французов из
Голландии, а чтобы подобру-поздорову унести ноги. Эвакуиро-
ваться в Англию! И кому? Доблестным фанагорийцам, павлов-
ским гренадерам, белозерским мушкетерам, тавричанам и то-
больчанам. Каждый полк — целая славная история!..
В Гамбурге пришлось в буквальном смысле слова ждать у
моря погоды. Вечерело. Кутузов сидел у окошка в Старом горо-
де — Альтштадте и грустно глядел на узенькую средневековую
улочку, по которой шествовали чопорные архивариусы с коси-
цами и в синих камзолах, пузатые негоцианты — основа благо-
получия славного вольного Гамбурга, иноземные гости. А там,
приподняв кружевные юбки, прыгают через лужи дамы и де-
вушки. Верно, собрались на бал. У каждой пышная прическа
для сохранности укрыта приколотым платочком, и от этого их
головки кажутся огромными. Да, здесь идет нерушимый круго-
ворот мирной жизни, и никому нет дела до того, что старый
русский генерал ломает башку над неразрешимыми вопросами.
Ведь вот: спешил, спешил да и приехал к разбитому корыту.
Остатки русских войск уже перевезены на остров Жерзей —
самое дорогое и голодное место. Слышно было, что англичане
содержат их хуже, чем во Франции русских пленных. Придет-
ся, видно, вовсю дипломатничать в Лондоне. А пока нет воз-
можности даже добиться судна. Да и все равно не выехать из
гавани — третий день с моря дует сильный ветер...
В бездельной нуде Михаил Илларионович отправлялся
мыслями к детям. Старшие дочки — Парашенька и Аннушка —
удостоились милости стать фрейлинами. А недавно государь
изволил крестить внука Пашеньку. Сам Кутузов 4 октября был
пожалован кавалером большого креста ордена Иоанна Иеруса-
лимского и получил имения с тысячью душ. Что и говорить,
приятно чувствовать высочайшее благоволение. Но да ведь и
опасно! Крутая прилипчивость Павла может обернуться в лю-
бой час бедой...
Михаил Илларионович выбрал поострее очиненное перо, и
на бумагу легли строки Екатерине Ильиничне: «Я, слава богу,
здоров, но очень скучно, всякую ночь Вас во сне вижу...»
Письмо пришлось прервать: вдогонку Кутузову уже летел
фельдъегерь с новым срочным рескриптом: «Отправьтесь не-
медленно в Россию, где Вы назначены на все должности и на
215
место генерала от инфантерии Лассия, отставленного, по его
желанию, от службы».
Михаил Илларионович уже не дивился переменчивости
Павла. Снова в дорогу, снова месить грязь. Только непонятно:
куда ехать? Хозяйство большое — Литовское военное губерна-
торство, Литовская и Смоленская инспекция инфантерии, да
еще шефство над Псковским мушкетерским полком. Может
быть, в Гродно? Или в Вильно? К семье в Петербург не завер-
нешь — опасно. Без позволения государя навлечешь его гнев.
А вдруг как императору мыслилось видеть его в Зимнем двор-
це? Надо спешно узнать у начальника военной канцелярии Ли-
вена...
Кутузов вновь вернулся к письму Екатерине Ильиничне:
«Получил от государя повеление с нарочным, по которому мои
обстоятельства совсем переменились... Я думаю завтра, ежели
карета, которая в починке, поспеет, выехать и ехать прямо в
Гродну. Не смею инако сделать; как без позволения в Петер-
бург быть».
Очередная перемена политического курса повернула и до-
рожную карету Кутузова.
У Павла возник новый план: сосредоточить русские войска
на западной границе, чтобы обратить их против возможной
опасности в любом пункте Европы, о чем он извещал в ре-
скрипте от 20 ноября 1799 года Суворова: «Назначение как
ваше, так и всей линии, позади вас по границе расположенной
и составленной из армий генералов: маркиза Дотишана, Голе-
нищева-Кутузова и графа Гудовича, состоит в том, чтобы поло-
жить вовремя, есть ли бы сего дошло, преграды успехам фран-
цузского орудия и сохранить Германскую империю и Италию
от неизбежной погибели, с другой стороны, удержать и венский
двор в намерениях его присвоить себе половину Италии, и,
наконец, есть ли бы обстоятельства были таковы, что францу-
зы, шед на Вену, угрожали бы низвержению римского импера-
тора, тогда нам идти помогать и спасать его».
Но и этот поворот руля держался недолго.
М. И. Кутузов — Е. И. Кутузовой.
1800 год. Вильно.
«Любезные и милые детки, здравствуйте. Благодарю за
письмы. Я не очень к здешней жизни еще привык; для меня
216
очень шумно, и я должен женироваться1 для публики, чтобы
им не мешать веселиться, и всегда больше устану, нежели по-
веселюсь. Например, вчерась должен быть в спектакле, после
на маленьком бале в партикулярном доме; однако же здесь и
маленький бал — 100 человек, где танцевали мазурку, казач-
ка, алемонд, перижорден, этрусский вальс, пока у меня голо-
ва не заболела; после в редут, где 700 человек, и, ей-богу, рад,
рад, как домой уехал. Мне бы весело в маленькой компании,
и в 6 часов выйти и в десять спать лечь, а здесь должен сидеть
за ужином, без того обижаются, и ежели я куда не поеду, то
никто не поедет. Мне это не здорово и не весело. Впротчем,
есть люди очень приятные, и много. Вот моя жизнь. Боже вас
благослови...»
Очень хлопотной оказалась генерал-губернаторская долж-
ность. К военным делам 16 января добавились и заботы по
гражданской части в Литовской губернии. Глазам выпадало так
много труда, что Михаил Илларионович страшился за них.
Почасту на бумаги времени до обеда не хватало и приходилось
занимать еще вечера. А веселая виленская знать просила, наста-
ивала, требовала, чтобы знаменитый генерал уважил своим
посещением их танцевальные редуты, праздничные застолья,
частные спектакли.
Богатство и роскошь польских и литовских магнатов изум-
ляли даже видавшего виды Кутузова.
Долгое время в Литве соперничали два могущественных
дома: Масальские и Радзивиллы. Первые поддерживали пар-
тию Чарторижских и помогли Екатерине II возвести на поль-
ский престол ее бывшего фаворита — Станислава-Августа По-
нятовского, родственника Чарторижских и врага рода Радзи-
виллов. Паны-вельможи жили в Литве настоящими царьками.
Они имели при себе своих управляющих — шамбелянов, содер-
жали целые толпы ловчих, оруженосцев и гайдуков. Виленский
епископ Ксаверий Масальский вооружил на свой счет целую
армию в шестнадцать тысяч драгун и казаков. Князь Радзивилл
получал десять миллионов ежегодного дохода и имел двадца-
титысячное войско. В его имении в одном из костелов стояли
двенадцать золотых статуй апостолов по полтора фута вы-
шиной...
Михаил Илларионович вспомнил далекое уже лето 1764 го-
да — свое боевое крещение, схватку с отрядом Радзивилла, ког-
1 Здесь: не стеснять своим присутствием (от фр. gener — беспокоить, стес-
нять).
217
да на поляне вдруг замелькали белые шапки польской кавале-
рии. Тогда со своим батальоном Кутузов остановил наступле-
ние Виленского воеводы, который обратился в бегство. Потом
Михаил Илларионович участвовал в штурме польских окопов
при реке Овруч и во второй раз имел возможность проверить
свою храбрость...
Когда русские войска разбили поляков, Радзивилл успел
переправить своих золотых апостолов в Мюнхен и, проживая
там, кормил на выручку с литого золота множество соотече-
ственников, покинувших родину...
В том же, 1764 году, перед избранием на престол Станисла-
ва-Августа, войска Масальского окружили избирательные сей-
мики, которые вынуждены были подавать голоса за кандидата
России. Сторонники Радзивилла пытались помешать Масаль-
скому и ворвались в замок епископа. Но тот приказал бить в
набат и, собрав вооруженный народ, выгнал их из Вильны.
Скоро все переменилось. Поляки возненавидели своего ко-
роля. Завязалась Барская конфедерация против Понятовского,
и тот же Масальский вместе с Пулавским и Огинским встал во
главе ее. Через восемь лет после избрания Станислава-Августа
русские войска покончили с польским движением. Огинский,
разбитый Суворовым, бежал в Кенигсберг, Масальский — в Па-
риж. В сентябре 1772 года Австрия, Пруссия и Россия догово-
рились о разделе Польши.
С этого момента Вильна отошла к русской короне.
Положение Кутузова в Вильне было до некоторой степени
щекотливым. Знать в своем большинстве таила мстительные
чувства к России и только ожидала удобного часа. В то же вре-
мя подъяремный народ — литовцы и белорусы, безмолвно от-
неслись к произошедшим событиям: от перемены короны они
ничего не проигрывали...
На балах и празднествах Михаил Илларионович очаровы-
вал всех этих Радзивиллов, Масальских, Потоцких, Коссаков-
ских, Огинских остроумием и блеском рассказов. Он появлялся
в окружении боготворивших его русских офицеров и хоро-
шеньких польских женщин, говорил по-польски и по-француз-
ски и незаметно оккупировал чужие сердца. И лишь наедине с
собой предавался другим, горьким размышлениям — как сво-
дить концы с концами. Росли доходы, но еще быстрее увеличи-
вались расходы.
Когда у вас пять дочерей и вы живете на два дома, не хвата-
ет никаких средств. Старшие — Аннушка и Парашенька — уже
218
пристроены, но и в замужестве требуют помощи. Скоро придет
черед Лизоньки, которая обещает стать очень умной и столь же
пылкой. Надо бы ей подобрать жениха. Нежнейший отец, Ку-
тузов озабочен каждым шагом, каждой подробностью в жизни
оторванных от него дочурок.
Парашенька, выйдя замуж за Матвея Федоровича Толстого,
писать ленится. Вспоминает об отце лишь по нужде в деньгах.
Лизонька теперь в семье за старшенькую и стала высокомерна
к двум меньшим. Для чего она их обижает? Всегда пишет отцу:
«Мои маленькие сестры». Словно они двухлетние! А вот Да-
шеньке завидно, что Лизонька ездила в кавалькаде верхом, а не
на линейке. Ну да ей еще надо лошадку деревянную. И почему
Катерина Ильинична не написала, кто был в компании, что за
кавалеры? Навещает ли их Антон Коронелли, сопровождавший
Кутузова в Константинополь? Вот, может быть, пара для Ли-
зоньки?..
Кутузов здесь, в Вильне, волновался, что не может дать се-
мье столько денег, сколько требуется. Управляющие в имени-
ях постепенно губили все, что давало доход. Поташ не прода-
вался, хлеб не родился, аренды не окупались. А за тысячу верст
не очень-то углядишь за порядком. Чуть набегало что-то — ухо-
дило на уплату долгов и проценты ростовщикам. А при той
дороговизне, какая была тут, жизнь генерал-губернатора стала
и вовсе не по карману. Жалованья недоставало даже на обеды,
куда Михаил Илларионович приглашал по десятку и больше
офицеров. Между тем Кутузову даже еще не было назначено
столовых денег. А по гневливости теперешнего государя и это
перерастало в задачку: как напомнить?..
«Ты сама знаешь, что наши способы не велики,— писал Ми-
хаил Илларионович в ответ на просьбы жены о помощи.— По-
лячки неопасны, я же не охотник давать никому. Нельзя ли от
меня попросить Кутайсова, что мне никакого положения не
сделано о столовых деньгах. Ласси получал 300, а Гудович по-
лучает 600, по тому праву, что был прежде наместником.
Можно бы и мне ту же милость сделать. Мне как-то неловко об
этом писать...»
Да, теперь самое близкое лицо к трону — бывший брадобрей
Павла, а ныне обер-шталмейстер, крещеный турчонок Кутай-
сов. Он вместе с петербургским генерал-губернатором Паленом
и несколькими гатчинцами вершит судьбу военачальников и
чиновников. Он усиливает громкие крики императора, от кото-
рых проходит по России стон и дрожь...
219
4
Здесь, в Вильне, Михаил Илларионович узнал о кончине
Суворова.
Приходилось быть столь осторожным, что и бумаге нельзя
было вверять свои мысли. Все письма вскрывались. Каждый
час удача могла перемениться на опалу.
Вот и третьего дня, посреди обеда, за жарким, в дверях по-
казалась фигура в захлестанном грязью плаще. Фельдъегерь!
Это имя ныне повергало в ужас. Невольное упущение в воен-
ной службе, небрежность в предписанном этикете или приня-
той императором форме — все могло теперь поменять Кутузо-
ву губернаторство в Вильне на какое-нибудь тобольское или
якутское. А не хотите ли и без губернаторства? На вечное жи-
тельство в дальние деревни? Ведь Михаил Илларионович оста-
вался единственным из крупных военачальников, любимых
Екатериной И, кто покамест не испытал на себе ни разу гнева
государя. Были лишь мелкие недовольства, а вслед — крупные
милости.
Гости за столом побледнели. Только прелестные литовки
щебетали по-польски. Кутузов взял поданный конверт и по-
старался скрыть, что внутренне весь содрогнулся: на конверте,
собственноручно запечатанном императором, печать была не-
обычайной — черной. Что это, как не знак внезапной немило-
сти? Ему предстояла поездка в Гатчину. Неужто будет совсем
иная?..
Офицеры с тревогой наблюдали, как Михаил Илларионо-
вич, торопливо порвав конверт, никак не вытащит сложенную
бумагу с рескриптом. Вот ведь как может статься! Недавно
лишь пришел всемилостивейший приказ с похвалой Псковско-
му мушкетерскому полку, где он шефом, за образцовый поря-
док. Новый знак внимания от государя. А теперь пальцы одере-
венели и никак не поймают ставшую скользкой бумагу...
Он наконец вынул и развернул ее. Это был траурный мани-
фест Павла, извещающий о кончине его старшей дочери Алек-
сандры.
Кутузов поднялся и зачитал известие. Видел, видел, как во
время читки иные офицеры крестились не с печалью, а с облег-
чением за своего любимого начальника. Еще раз пронесло. Те-
перь впереди Гатчина...
История с Суворовым огорчила и огорошила. За Итальян-
ский и Швейцарский походы был возведен в высшее воинское
220
звание — генералиссимуса с отданием ему почестей даже в при-
сутствии государя. В столице готовилась торжественная встре-
ча герою и был отдан высочайший приказ о воздвижении ему
прижизненного памятника. Однако болезнь, признаки которой
великий полководец ощутил еще в Праге, в кобринском име-
нии уложила его в постель.
Двенадцатого марта 1800 года в Вильно проездом в Кобрин
был племянник Суворова и его адъютант Андрей Горчаков. От
него Кутузов узнал о тревожном состоянии героя. С надеждой
Михаил Илларионович сообщал жене: «Думаю, что натура его
спасет. У него Вейкарт из Петербурга прислан...»
Но вслед за отправкой к Суворову своего лейб-медика Вей-
карта Павел обрушил на больного генералиссимуса град обид-
ных приказов, которые тотчас же рассылались и зачитывались
по всей армии. 20 марта «с порицанием» сообщалось, что князь
Суворов «вопреки действующему предписанию» имел в своем
корпусе постоянного дежурного генерала. 22 марта выражалось
«крайнее неудовольствие» государя порядком, в котором нахо-
дились вернувшиеся из похода войска. Кутузов уже с осторож-
ностью извещает Екатерину Ильиничну 26 марта: «Почта еще
не пришла, мой друг; кажется, осталась где-нибудь за реками,
которые теперь расходятся. Завтра или послезавтра ожидают
здесь Суворова, который едет в Петербург...»
А затем Михаил Илларионович и вовсе ничего не сообщает
об опальном генералиссимусе: когда он проехал через Вильну,
и сколько там был, и о чем говорили они на своем последнем
свидании. Между тем Кутузов рассказывает в письмах к жене
о десятках встреч с самыми различными лицами, порою незна-
чительными, делится с Екатериной Ильиничной большими и
малыми заботами, тешит ее пестрыми новостями виленской
бурной жизни.
Теперь надо было читать между строк.
С нарочитым спокойствием, если не сказать равнодушием,
откликается он на роковую весть. 14 мая отвечает Екатерине
Ильиничне: «Вчерась, мой друг, имел удовольствие получить
твое письмо, в котором ты пишешь о смерти князя Александра
Васильевича Суворова. Дай Бог ему вечный покой. Настасья
Семеновна также была немолода, но все жаль, пусть бы жила
еще... Напиши, пожалуйста, ко мне две вещи: 1-е, слышала ли
ты, что я буду в Петербурге к маневрам, и 2-е, как Мальтий-
ский более носят крест».
221
Кутузов укрывает свои чувства известием о недавней дру-
гой кончине — любимой свояченицы Екатерины Ильиничны и
жены славного генерала Александра Ильича Бибикова, власт-
ной хозяйки, урожденной княжны Козловской. «Все тленно,—
как бы хочет сказать он,— и всему приходит свой срок».
Но каждому смертному надлежит терпеливо нести свой
крест. Даже если это крест — Мальтийский...
5
Маневры в Гатчине обозначали новую и полную смену кур-
са в политике империи.
Составленная с таким трудом коалиция распалась. Готовил-
ся разрыв России с Англией и Австрией. К довершению всеоб-
щего недоумения замечались признаки предстоящего в недале-
ком будущем сближения Петербурга с Парижем. Император
обменивался любезными посланиями с первым консулом
Франции. В новый картель, помимо России, должны были вой-
ти Швеция, Дания и Пруссия.
Бескорыстное заступничество Павла за своих союзников
привело к тому, что он с ними рассорился и стал готовиться к
войне.
Кандидатами в главнокомандующие назывались граф Па-
лен и Кутузов. Решено было сформировать две армии — одну
в Литве, а другую на Волыни. Большие маневры, назначенные
в Гатчине на начало сентября 1800 года, должны были стать
проверкой как готовности войск, так и способностей обоих ге-
нералов.
Главным для Павла, конечно, оставались внешний вид, вы-
правка и строевая подготовка солдата.
Объезжая лагерь в сопровождении начальника кавалерии
генерал-лейтенанта Кологривова, графа Ланжерона, генералов
Милорадовича и Маркова, а также адъютанта — поручика Фе-
дора Опочинина, Михаил Илларионович наблюдал обычную
тягостную картину. Солдат мучили подготовкой к маневрам,
более похожим на церемониальный парад.
Впрочем, мука эта при Павле повторялась каждый день.
Кроме чистки амуниции с утра и до вечера, солдаты занима-
лись белением панталон, портупеи и перевязи и уборкой голо-
вы. Еще с полуночи всех подымали и начинали натирать тупей1
1 Тупей — старинная прическа: взбитый хохол волос на голове.
222
и косу свечным салом и набивать, взамен пудры, крупитчатой
мукой. Каждого одевали и осматривали, как жениха. Мундир,
панталоны, штиблеты, телячий ранец на белых кожаных помо-
чах — все должно было быть пригнано щегольски, в обхват.
Самое трудное заключалось в том, чтобы соблюсти идеаль-
ную чистоту в одежде и в форме прически до утра. Солдат и
вздремнуть мог не иначе как сидя, вытянув ноги и прислонясь
к стене. Главное — не сбить пудры. Малейший изъян в причес-
ке или пятнышко на панталонах — и вновь возня до бела дня.
А не то фельдфебельская трость начнет гулять по спине.
— Весь этот парад, граф, напоминает мне крестоносцев
Средних веков,— позволил пошутить себе Кутузов, когда, пос-
ле представления императору, они с Паленом разъезжались к
своим корпусам.
— Но теперь на дворе уже не двенадцатый, а девятнадцатый
век,— с улыбкой на тонких губах ответил новоиспеченный граф
и генерал-губернатор Петербурга.— Его величество изволил
опоздать. На самую малость. На семь столетий...
Михаил Илларионович показал ему глазами на ехавшего
чуть позади Кологривова. Командир всей кавалерии гатчин-
ских войск, он боготворил императора и сам был его первей-
шим любимцем. Встретив 5 ноября 1796 года секунд-майором,
Андрей Семенович в течение двадцати дней прыгнул сперва в
полковники, а потом в генерал-майоры, был награжден орде-
ном Святой Анны, а в двадцать три года сделался уже генерал-
лейтенантом.
— Вы правы, эксцеленц,— перехватил его взгляд Пален,
переходя на немецкий язык.— Но мы продолжим столь много-
обещающий разговор...
Оба главнокомандующих давно, еще с осады Очакова, зна-
ли друг друга, и теперь Пален, формировавший заговор против
Павла, желал заручиться если не поддержкой, то хотя бы ней-
тралитетом влиятельного Кутузова.
Разноцветные фигурки маршировавших на зеленом лугу
солдат казались игрушечными. Накануне маневров Михаил
Илларионович долго беседовал с престарелым бароном Диби-
чем, который, как бывший адъютант Фридриха II, пользовал-
ся особым благоволением императора. Он в самых учтивых
выражениях распространился об известном благородстве по-
чтенного генерала, которое, при его близости августейшей осо-
бе, позволяет надеяться на успешное проведение маневров.
223
Теперь Дибич сопровождал Павла, ревниво всматривающе-
гося в марширующие каре, и на каждом шагу громко восклицал
по-немецки:
— О, великий Фридрих! Если бы ты мог видеть армию Пав-
ла! Она выше твоей...
Чувствительное сердце императора было покорено. Дибич
искусно направлял во время маневров его внимание таким об-
разом, что сумел скрыть неизбежные во время таких операций
промахи. Павел в ответ восторгался, что имеет в своей армии
двух «столь отличных тактиков».
На третий день маневров, 8 сентября, государь возложил на
графа Палена орден Святого Иоанна Иерусалимского большо-
го креста, а на Кутузова — Святого Андрея Первозванного.
В высочайшем приказе отмечалось: «Для его величества весь-
ма утешно было видеть достижение войска его до такого совер-
шенства, в каковом оно показало себя во всех частях под на-
чальством таковых генералов, которых качества и таланты, при
действиях таковых войск и таковой нации, как российская,
могут ручаться совершенно за утверждение и обеспечение бе-
зопасности и целости государства».
Михаил Илларионович оказался уже в самой опасной бли-
зости к Павлу.
Из Гатчины он извещал жену: «Я вчерась, мой друг, был у
государя и переговорил о делах, слава богу. Он приказал мне
остаться ужинать и впредь ходить обедать и ужинать; об тебе
много раз говорил, а прощаясь со мною в кабинете, изволил ска-
зать: „Кланяйся Катерине Ильиничне и скажи, что я помню,
сколь она мне всегда была предана, и ежели не могу ее непосред-
ственно возблагодарить, то хотя бы тех, кто ей принадлежит”».
Но, каждодневно видясь с императором, который давал ему
книги из своей библиотеки, а затем в задушевных беседах об-
суждал прочитанное, Кутузов считал дни, когда сможет вы-
рваться из августейших объятий.
Глава третья
МИХАЙЛОВСКИЙ ЗАМОК
1
Граф Иван Андреевич Тизенгаузен, педант, брюзга с водя-
нистыми лягушачьими глазами, впрочем добрый старик, с ост-
зейской пунктуальной дотошностью объяснял Кутузову план
224
постройки дворца, над воздвижением которого уже более трех
лет без устали трудились сотни мастеровых.
Уродливая масса красноватых камней, окруженная рвами с
подъемными мостами, высилась при слиянии Мойки с Фон-
танкой. Первоначальный проект принадлежал скончавшемуся
в 1799 году Баженову и был завершен архитектором Бренной.
Главное же начальство над работами Павел вверил Тизенгаузе-
ну, назначенному обер-гофмейстером.
— Его величество изволил каждодневно справляться о сро-
ках завершения,— пояснял Тизенгаузен,— и мне приходится,
словно на войне, торопить строителей...
К замку тянулись вереницы телег с глыбами финского гра-
нита и розового мрамора, грудами жженого кирпича. На лесах,
подгоняемых капралами, суетились рабочие.
— Право, граф, дворец сей все более походит на непри-
ступную крепость,— шутливым тоном сказал Михаил Илла-
рионович. Про себя же добавил: «Только кто будет штурмо-
вать ее?»
Кутузов на время отъезда графа Палена в Ригу для перего-
воров с англичанами выполнял обязанности петербургского
генерал-губернатора.
— Вы правы! И скажу по секрету, милый генерал, что уже
завезены двадцать новых бронзовых пушек двенадцатифунто-
вого калибра,— сыпал быстрой немецкой речью Тизенгаузен.
— А что там за конная статуя? — поинтересовался Михаил
Илларионович, указывая на огромного бронзового всадника:
лошадь идет шагом, седок одет по-римски, на голове — лавро-
вый венок.
— Представьте себе — Петра Великого. Она была отлита
итальянцем Мартелли при императрице Елизавете Петровне.
И забыта в сарае. Когда ломали летний дворец, где родился
наш государь, нашли ее. Она будет поднята на мраморный
пьедестал и установлена посреди большой Дворцовой пло-
щади...
Не одни генерал-губернаторские заботы заставляли Куту-
зова любезничать с начальником гофинтендантской конторы.
У графа Ивана Андреевича два сына и дочь. Один из сыно-
вей — девятнадцатилетний подпоручик Федор-Фердинанд уже
не раз на балах приглашал танцевать только Лизоньку. И она,
кажется, неравнодушна к нему. Дай бы Бог! А то уж больно
разборчива, отвергла Антона Коронелли. Сказала, что выйдет
замуж только по любви — большой, настоящей.
225
— Граф! — наклонил пудреную голову Кутузов.— Не забы-
вайте, прошу вас, наш дом, Катерина Ильинична почасту гово-
рит со мной о вас и Катерине Ивановне. Считает, что у нее с
супругой вашей родство душ...
— Почту за честь, генерал,— отвечал польщенный Тизенга-
узен.— Вот только этот дворец. Все жилы вытягивает. Не знаю,
как и угодить его величеству.
Он подошел к Михаилу Илларионовичу совсем близко и
понизил голос:
— А вы знаете, что при копке котлована тут нашли плиту с
именем несчастного императора-узника Иоанна Антоновича...
— Дурной знак! — откликнулся Кутузов.— Но ведь на все
воля его величества. Он сказал: «На этом месте я родился, здесь
хочу и умереть...»
Как отмечал историк, слова эти исполнились с буквальной
точностью.
2
Восьмого ноября 1800 года, в день святого архистратига
Михаила, происходило торжественное освящение долгождан-
ного прибежища Павла.
От Зимнего дворца до Михайловского замка были расстав-
лены шпалерами войска. Утром, около десяти часов, при громе
пушек началось торжественное шествие. Сам император, в ок-
ружении великих князей и небольшой свиты, ехал верхом; го-
сударыня Мария Федоровна, великие княжны и придворные
дамы следовали за ним в парадных каретах.
Подъезжая к ярко-розовой громаде замка, Михаил Иллари-
онович, находившийся в свите, невольно вспомнил о причине
появления сего необычного колера. Когда дворец был готов,
оставалось выбрать цвет для наружных стен. Колеблясь, импе-
ратор попросил совета у своей фаворитки княгини Гагариной,
дочери сенатора Лопухина, но и та не могла ровно ничего ре-
шить. Тогда Павел взял одну из ее розовых перчаток и послал
к архитектору Бренне с приказанием немедля окрасить дворец
точно таким же колером. На стенах Михайловского замка он
принял, однако, кровавый оттенок...
С Садовой улицы государь направился к подъемному мос-
ту надо рвом через средние ворота, которые открывались лишь
для царской фамилии, на главную площадь, или коннетабль.
226
Отсюда вся процессия двинулась для освящения дворцовой
церкви.
В час пополудни в столовой комнате было накрыто восемь
кувертов. Приглашались самые близкие государю лица. По-
мимо императорской четы за столом находились: великая
княжна Мария Павловна, Кутузов, обергофмаршал Нарышкин,
обер-шталмейстер граф Кутайсов, граф Пален, обер-камергер
Строганов. В камер-фурьерском журнале, где все имело свой
особый смысл, Михаил Илларионович в списке значился вто-
рым.
Кубков не было, и за здоровье государя пили из простых
граненых рюмок...
Павел спешил с новосельем. 1 февраля 1801 года, несмотря
на сырость и предупреждения врачей, что во дворце жить край-
не вредно, он переехал туда с женой и великими князьями
Александром и Константином. В новом помещении император
дал большой бал-маскарад для дворянства и купечества. Лицам
первых двух классов велено было явиться под цвет дворца, в
розовом.
Февраль в столице выдался очень холодным, но не сухим;
влагой был пропитан морозный воздух и, кажется, самые сте-
ны Михайловского замка. Скинув на руки лакею кунью шубу,
Михаил Илларионович невольно с зябкостью передернул пол-
ными плечами в блекло-красном домино.
Стужей веяло от гранита парадной лестницы, от серого си-
бирского мрамора двух балюстрад, от золоченой бронзы пиля-
стров. На площадке безропотно мерзла нагая Клеопатра1, полу-
лежа на высоком постаменте. С ее мраморной неподвижностью
могли соперничать фигуры двух красавцев гренадеров, застыв-
ших по обе стороны распахнутых парадных дверей из красно-
го дерева. Оттуда вместе с аккордами танцевальной музыки и
приглушенным гулом голосов валил густой пар...
Кутузов не без оснований почитался теперь одним из самых
близких государю лиц. В конце ноября минувшего года он вы-
полнил еще одно деликатное поручение Павла — встретил и
проводил до Петербурга молодого шведского короля Густа-
1 Клеопатра (69—30 до н. э.) — последняя царица Египта, славилась сво-
им умом и образованностью. Она была любовницей Юлия Цезаря, после
41 г.— Марка Антония, затем его женой. После поражения в войне с Римом
Клеопатра покончила с собой, поднеся к груди ядовитую змею.
227
ва IV. На финской границе, по старому знакомству, они расце-
ловались и ехали до столицы в одной карете.
Русский император, порицавший политику стокгольмского
двора, искал поводы, чтобы излить свое августейшее недоволь-
ство, и они очень скоро явились. Во время представления в
эрмитажном театре шведский монарх имел неосторожность
назвать красные шапочки танцовщиц якобинскими колпаками,
а затем, усилив негодование императора, отказал бывшему бра-
добрею Кутайсову в пожаловании ордена Святого Серафима.
Немедленно последовало повеление отменить все приготовле-
ния, сделанные для обратного следования Густава IV по Фин-
ляндии. Кутузову было приказано остаться в Петербурге. Ко-
роль и его свита в пути не имели бы даже пропитания, если бы
их не выручил финский пастор...
«Наш государь — воистину воплощение капризной форту-
ны,— подумалось Михаилу Илларионовичу.— Миг, и спица в
колесе, вознесенная вверх, уже в пыли...»
Чуть помедлив у дверей, изукрашенных бронзовым оружи-
ем и Медузиными головами, Кутузов шагнул, точно в море,
в обширную залу. Отделанная под желтый с пятнами мрамор,
она тонула в густом тумане. Хотя было зажжено несколько
тысяч свечей, Михаил Илларионович различал лишь пятна на
месте лиц в полумасках. «Словно в бане,— сказал он себе,—
Только без положенного жару».
Обер-гофмаршал Нарышкин под руку провел Кутузова
сквозь густую толпу к особе императора.
Павла, видимо, удручали холод и сырость, испортившие
празднество. С другом своей юности — вице-канцлером Кура-
киным — он стоял под огромной картиной кисти Шебуева
«Полтавская победа». Быстро говоря что-то князю Александру
Борисовичу, государь неотрывно глядел на холст, на круглое
лицо своего великого прадеда.
Кутузов уже привык к тому, что император почасту погру-
жается в мистическое настроение, с особым, болезненным удо-
вольствием вспоминает о страшных и необъяснимых случаях
из своей жизни. Коротко поздоровавшись, Павел продолжал
говорить. Речь шла о том, что судьбе, видно, не угодно одарить
его долгой жизнью. Очень курносое лицо государя было блед-
но, большие глаза сверкали.
— Михаила Ларионович! — обратился он к генералу.— Мне
отчего-то сегодня страшно. И покойный император! Он смот-
рит на меня с особым значением...
228
— Вы переволновались, ваше величество,— успокоил его
Кутузов, отводя глаза от картины, от действительно пронизы-
вающего взгляда Петра I.— Вам лучше бы на время покинуть
залу.
— Генерал прав,— поддержал его Куракин.
— Хорошо. Только пойдемте со мною, господа,— слегка дро-
жащим голосом пригласил их Павел.
Через галерею Рафаэля, названную так потому, что тут ви-
село четыре великолепных ковра — копии картин знаменитого
итальянца, император быстро прошел в белую с золотыми раз-
водами комнату. Он сел в кресло, предложив спутникам два
других. Здесь было тихо и уютно. От топившегося камина шел
горячий воздух, который колебал пламя свечей в двух шанда-
лах. Блики ползали по стенам, по знакомым ландшафтам Гат-
чины и Павловска, придавая всему происходящему смутную
таинственность.
Помолчав, Павел тихо заговорил:
— Этот взгляд, он преследует меня... Ты помнишь Куракин,
что приключилось со мной много лет назад? Здесь, в Петер-
бурге?
— Государь! — ответил Александр Борисович.— При всем
уважении к вашим словам, могу сказать, что то была игра ваше-
го воображения...
— Нет, сударь, нет! — быстро возразил император.— Это
правда, сущая правда! И если Михаила Ларионович даст сло-
во молчать, я расскажу, как было дело. Впрочем, я ценю Куту-
зова именно за дипломатический дар. Он столь блестяще под-
твердил его в Берлине...
Михаил Илларионович поклонился и сказал, что никогда
еще не выдавал чужих секретов, а тайна августейшая для него
священна.
— Я в этом не сомневался. Итак, вооружитесь терпением.—
Павел погрозил Кутузову пальцем.
Он вздохнул, словно собираясь с силами, оглядел потолок,
как если бы ожидал и там узреть что-то пугающее, и начал:
— Мы с Куракиным были молоды, веселы, провели ночь у
меня, разговаривали и курили. И нам пришла мысль выйти из
дворца инкогнито, чтобы прогуляться по городу при лунном
свете. Погода была не холодная, дни удлинялись. Да! Это было
в середине марта. В лучшую пору нашей петербургской весны,
столь бледной в сравнении с этим временем года на юге...
229
Император поглядел на побледневшего Куракина, затем
перевел взгляд на Кутузова, который с невозмутимой учти-
востью выразил осторожной мимикой, что он весь внимание.
— Повторяю, мы были веселы и вовсе не думали о чем-то
религиозном или серьезном. А помнишь, Куракин? Ты так и
сыпал шутками насчет немногих прохожих, которые встреча-
лись нам...
— Ваше величество...— пробормотал Куракин, как бы бо-
рясь с неприятными воспоминаниями,— стоит ли вызывать из
памяти столь странный случай?
— Молчи, Куракин! Так вот. Я шел впереди, предшеству-
емый слугой. За мной, в нескольких шагах, следовал Куракин.
А сзади него, на некотором расстоянии, шел другой слуга. По-
мнится, луна светила так ярко, что можно было читать. Тени
ложились длинные и густые...
Речь Павла, плавная и живая, убеждала. Лицо его преобра-
зилось. Кутузову даже показалось, что исчезла обычная карта-
вость императора. Глаза, и без того большие, расширились и
словно уже видели что-то, не ведомое никому. Взгляд остано-
вился. Павел был так сосредоточен, словно рассказывал все это
самому себе.
— При повороте в одну из улиц,— уже с некоторой торже-
ственностью продолжал он,— я заметил в углублении перед
дверями мрачного здания высокого и худого человека. Он был
закутан в плащ, наподобие испанского, и надвинул на глаза
военную шляпу. Казалось, этот человек поджидал кого-то. Как
только мы поравнялись с ним, он вышел из своего убежища и
молча подошел ко мне с левой стороны. Невозможно было раз-
глядеть черты его лица. Только его шаги по тротуару издавали
странный звук. Как будто камень ударялся о камень. Я был
сначала изумлен этой встречей. Затем мне показалось, что я
ощущаю холод. Холод в левом боку, к которому прикасался
незнакомец! Меня охватила дрожь. Я обернулся к Куракину и
сказал: «Странный у нас, однако, спутник!» — «Какой спут-
ник?» — удивился он. «Вот тот, который идет слева от меня.
И кажется, производит изрядный шум». Ты помнишь, Кура-
кин?..— снова обратился император к другу своей юности.
, — Да, ваше величество,— медленно ответил тот.— Я в изум-
лении таращил глаза и уверял, что слева от вас никого нет...
Михаилу Илларионовичу невольно передалось настрое-
ние, которое охватило обоих участников давней прогулки. Не
230
решаясь перебивать говоривших или вмешиваться в рассказ
государя, он молча слушал продолжение этой странной ис-
тории.
— Я изумился! — возбужденно говорил Павел.— И сказал:
«Как! Ты не видишь человека в плаще? Который идет слева,
между стеной и мною?» — «Ваше высочество! Вы сами касае-
тесь стены. Между вами и стеной нет места для кого-то друго-
го...» Я протянул руку...
Тут император поднял руку, пальцы которой приметно дро-
жали.
— Действительно, я почувствовал камень. Но человек был
тут и продолжал идти со мной в ногу. Шаги его по-прежнему
издавали звук, подобный удару молота. Тогда я начал всматри-
ваться в него и из-под шляпы встретил такой горящий взгляд,
какого не видывал ни раньше, ни позже. Взгляд этот приковы-
вал к себе, у меня не было сил избежать его притяжения. «Ах,—
сказал я Куракину,— я не могу даже передать, что чувствую. Но
что-то странное...» Я дрожал. Но не от страха, а от холода. Ка-
кое-то необъяснимое чувство постепенно охватывало меня и
проникало в сердце. Кровь застывала в жилах. Вдруг глухой и
грустный голос донесся из-под плаща, закрывавшего рот мое-
го таинственного спутника: «Павел, Павел!» Я невольно отве-
чал, подстрекаемый какой-то неведомой силой: «Что тебе нуж-
но?» «Павел!» — повторил тот. На этот раз голос звучал ласко-
во, но с еще более грустным оттенком. Я ничего не ответил и
ждал. Он вдруг остановился. Я вынужден был сделать то же
самое...
Государь взял пухлую руку Кутузова в свою, маленькую и
крепкую, сжал ее.
— Я услышал: «Павел! Бедный Павел! Бедный принц!»
Я обратился к Куракину, который также остановился: «Слы-
шишь?» — «Ничего, государь! Решительно ничего! А вы?» А я,
я слышал! Этот плачущий голос еще раздавался в моих ушах.
Я сделал отчаянное усилие и спросил таинственного незнаком-
ца, кто он и чего от меня желает...
Павел выпустил руку Кутузова, наклонил к нему курносое
лицо и продолжал совсем тихо, словно страшась, что его могут
услышать стены:
— И он сказал мне: «Бедный Павел! Кто я? Я тот, кто при-
нимает в тебе участие. Чего я желаю? Я желаю, чтобы ты не
особенно привязывался к этому миру. Потому что ты не оста-
231
нешься в нем долго. Живи как следует, если желаешь умереть
спокойно. И не презирай укоров совести. Это величайшая мука
для души». Он пошел снова, глядя на меня все тем же прони-
зывающим взором. И, как прежде, я должен был остановить-
ся, следуя его примеру, так и теперь я был вынужден следо-
вать за ним. Я шел, а он давал направление нашему пути. Это
продолжалось в молчании более часа. И я не могу вспомнить,
по каким местам мы проходили. Куракин и слуги удивлялись,
но не смели меня остановить... Посмотрите на него,— вдруг
перебил себя император, указывая на князя Александра Бори-
совича.— Он еще улыбается! Он все еще воображает, что я это
видел во сне!
Михаил Илларионович быстро взглянул на Куракина. Тот,
борясь с собой, силился улыбнуться. Но лишь жалкая гримаса
искривляла его лицо.
В досаде Павел махнул рукой. Он не прочел правильно
улыбки своего бывшего фаворита.
— Наконец,— вернулся император к своему рассказу,— мы
подошли к большой пустынной площади между мостом через
Неву и зданием Сената. Незнакомец уверенно направился к
центру ее и там остановился. Я последовал за ним, но услышал:
«Павел, прощай! Ты меня снова увидишь. Здесь и еще в дру-
гом, увы, далеком, месте...» Затем,— с дрожанием в голосе про-
говорил государь,— шляпа его сама собой приподнялась, как
будто бы он прикоснулся к ней. Тогда мне удалось свободно
разглядеть его лицо. Я невольно отшатнулся! Я увидел орли-
ный взор, смуглый лоб и строгую улыбку моего прадеда. То
был Петр Великий! Ранее, чем я пришел в себя от удивления и
страха, он исчез...
Павел замолчал. Молчали и его слушатели, обуреваемые
разными мыслями. Кутузов зорко, как врач, глядел на импера-
тора. Наконец тот собрался с силами.
— На этом самом месте покойная матушка соорудила затем
знаменитый памятник Петру. Не я указал ей место, предуга-
данное заранее призраком. Поверьте, Михайла Ларионович,
я сохранил воспоминание о каждой подробности. Это было ви-
дение! Иной раз мне кажется, что все снова повторяется пере-
до мной. Помню, я возвратился во дворец изможденный, слов-
но после многодневного пути, и буквально с обмороженным бо-
ком. Потребовалось несколько часов, чтобы отогреть меня под
одеялами с горячим пузырем...
232
Император поднялся с кресел и закончил:
— Надеюсь, мой рассказ не лишен смысла. И я недаром за-
держал вас.
«Что это? — думал Кутузов.— Искусный розыгрыш? Игра
воспаленного воображения больной души? Или...»
— История, право, необыкновенная,— сказал наконец Куту-
зов, тщательно подбирая слова.— Но, смею заметить, ваше ве-
личество, не надо толковать все происшедшее буквально. Это
был сон наяву. А ведь снотолковник учит,— с осторожной по-
луулыбкой продолжал он,— что кровь, привидевшаяся нам,
вовсе не означает болезни или раны. А кусающая вас собака
обещает, что наяву мы приобретем друга. Мы почасту разго-
вариваем во сне с покойниками, что не мешает нам, проснув-
шись, оставаться среди живых. Не так ли, государь?
— Может быть, может быть,— с отсутствующим взглядом
пробормотал император.
Они вышли из покоев Павла и через комнаты, богато изу-
крашенные античными статуями, бюстами, барельефами, сар-
кофагами, вернулись в залу, но уже с другой стороны: дворец
представлял собой правильный четырехугольник. Им предше-
ствовали громкие крики «Вон!», которые со стуком прикладов
неслись от одного караула к другому.
Покидая в одиннадцатом часу вечера Михайловский замок,
Кутузов еще раз оглядел громаду камня со рвами, подъемными
мостами, артиллерийскими орудиями и неприступными стена-
ми. В промозглый вечер новый дворец выглядел даже не кре-
постью, а тюрьмой.
«Право, тюрьма,— сказал про себя Михаил Илларионович.—
И государь сам заключил себя в ней. И впрямь: бедный Павел!
Он сделался узником в собственной стране...»
Солнечным, веселым утром император прислал за Кутузо-
вым флигель-адъютанта с повелением явиться немедленно.
Михаил Илларионович был тотчас препровожден в рабочий
кабинет Павла. Эта комната одновременно служила и его
спальней. Посредине стояла маленькая походная кровать, без
занавесок, за простыми ширмами. Над ней — изображение ан-
гела работы Гвидо Рени. В углу — на мраморном пьедестале —
плохой гипсовый бюст Фридриха II.
233
Государь, в нетерпении постукивая рукой, сидел за своим
роскошным письменным столом с колоннами и решеткой из
слоновой кости. Едва появился Кутузов, Павел выбежал ему
навстречу.
— Я захвачен идеей установить всеобщий мир! — с пылко-
стью воскликнул он.— И кажется, нашел средства его добить-
ся! Мне пришла в голову счастливая мысль — организовать
турнир государей. Наподобие того, как это происходило во вре-
мена рыцарей!..
Страсть к театральности, к пышным и причудливым цере-
мониям издавна отличала государя. Михаил Илларионович
невольно вспомнил празднество в Гатчине в честь перенесения
с Мальты частицы мощей святого Иоанна. По обычаю гросс-
мейстеров, Павлу понадобились оруженосцы. Он назначил из
гвардейских полков четверых офицеров, и в их числе внуча-
того племянника Кутузова Александра Рибопьера из конной
гвардии.
Офицеров, которых в те поры сажали в тюрьму или выклю-
чали из службы за малейшее отступление от формы, за не тот
цвет сукна и подкладки, за не так пришитую пуговицу или за
буклю, выбивающуюся из-под прически, заставили снять мун-
диры и обрядиться в одежды, более приличествующие опер-
ным подмосткам. На них были пунцовые одеяния с черными
бархатными отворотами, вместо герба Российской империи —
мальтийская кокарда, а на боку — рыцарский меч, вовсе непо-
хожий на шпагу.
Сам Павел поверх носимого им постоянно Преображенско-
го мундира облачился в пунцовый далматик, обшитый жемчу-
гом, и в плащ из черного бархата. С правого его плеча спускал-
ся широкий шелковый позумент, называемый «страстями»,
потому что на нем разными шелками были вышиты страдания
Спасителя. Он сложил с себя в этот день императорскую коро-
ну, заменив ее венцом гроссмейстера...
— Прошу прощения, государь,— сказал Кутузов,— но я пло-
хо представляю себе задуманный вами турнир...
Павел засмеялся в ответ на это простодушное признание.
— Все очень просто, Михайла Ларионович.— Он взял лис-
ток с текстом.— Я объявлю: «Видя, что европейские державы
не могут прийти к соглашению между собою, и желая поло-
жить конец войнам, уже одиннадцать лет терзающим Европу,
мы предлагаем установить место, куда пригласим всех госуда-
234
рей. Пусть они прибудут и сразятся между собой на поедин-
ке и таким благородным способом решат спор...» Ну а в каче-
стве судей и герольдов мы позовем министров и искуснейших
генералов. Тугута из Вены, Питта из Лондона, Бернсторфа из
Стокгольма...— Он положил свою руку на плечо Кутузова.—
Я же хочу взять с собой графа Палена и вас, Михайла Ла-
рионович...
— Благодарю, ваше величество, за доверие и высокую
честь,— поклонился Кутузов.— Только прибудут ли монархи
на такое ристалище? Вы, государь, рыцарь. И вы полагаете, что
рыцарство, присущее вам, в натуре есть и у других венцено-
сцев. Сдается только мне, что ни английский король, ни рим-
ский император не осмелятся приехать, чтобы потыкаться на
шпагах. А Густав-Адольф Шведский? По ветрености своей он,
чего доброго, может воспользоваться вашим благородным
предложением для делания разных насмешек и непристой-
ностей...
Император задумался.
— Вы правы,— произнес он.— Но как же тогда быть?
— Давайте,— подхватил Кутузов,— изложим ваше предло-
жение как слух. Со слов какого-нибудь иностранного коррес-
пондента! Прикажите литератору с острым пером составить
такую заметку, чтобы напечатать ее в Гамбурге или Лондоне...
— Дельно, дельно, сударь! — Павел снова повеселел.— По-
жалуй, и человек такой у меня есть на примете. Это писатель
Коцебу...
Михаил Илларионович знал Коцебу не только по службе в
России при покойной государыне, но и по его многочисленным
сентиментальным пьесам, с шумным успехом шедшим на пе-
тербургской и московской сцене. Но он знал и о том, как в ап-
реле 1800 года этот писатель был арестован на русской грани-
це и по приказу Павла сослан в Тобольск, а затем в Курган.
А недавно Коцебу так же неожиданно был прощен, вызван в
Петербург и назначен директором придворного немецкого те-
атра...
— Вот-вот,— согласился Кутузов.— Он напишет обо всем
для заграничных газет, а мы подождем, каковы будут отклики...
Последнее сумасбродство императора венчало собой новый
и причудливый крен в политике петербургского двора. Корабль
русской государственности мотало, словно за рулем оказался
пьяный шкипер.
235
Когда Англия заняла все ту же злосчастную Мальту, Павел
в октябре 1800 года повелел наложить во всех портах эмбарго
на британские суда и товары. Между тем Бонапарт, утвердив-
ший свою диктатуру во Франции под скромным званием пер-
вого консула, стал искать сближения с Россией. Он освободил
всех русских пленных и обратился к Павлу с предложением
установить мир и спокойствие на континенте.
Русский император приказал принести к себе карту Европы,
разложил ее надвое и сказал: «Только так мы можем быть друзь-
ями!»
Одним из фантастических последствий новой политики
был задуманный поход в Индию, которую Павел решил завое-
вать силой одних казаков. Славный генерал Платов был воз-
вращен из ссылки и возглавил первый эшелон войска. Без по-
дробных карт, в наступившую распутицу, казаки еще испыты-
вали и жестокие лишения от недостатка продовольствия и
враждебности местного населения и были возвращены с пути
уже Александром I.
Другим следствием было резкое усиление иезуитской про-
паганды, чем не преминул воспользоваться Бонапарт. Отец
Грубер, вылечивший императрицу Марию Федоровну от зуб-
ной боли, получил разрешение являться к императору без до-
клада. Грубер внушал Павлу, что только с помощью Мальтий-
ского ордена тот спасет Европу от бедствий революции и воль-
нодумства...
...Уже в карете, направляясь из Михайловского замка домой,
Михаил Илларионович горестно сказал себе: «Все-таки госу-
дарь наш ненормален. Это чувствуется только временами,
пусть так. Но приличествует ли и такое состояние монарху на
троне? Главе великой державы? Правителю России?..»
Его ожидала заплаканная Екатерина Ильинична.
После отъезда Кутузова прибежал дворовый Рибопьеров.
Он сообщил, что по приказу императора Александр Иванович
посажен в секретный каземат Петропавловской крепости, а его
матушка Аграфена Александровна и сестры отправлены в
ссылку.
4
По самой своей человеческой природе Кутузов не мог при-
надлежать к заговорщикам, входить в какой-то сговор. Можно
сказать, однако, что он всю жизнь оставался заговорщиком, но
236
в особой партии, которую составляла только одна его собствен-
ная персона. Он был в заговоре против всего: против своего
государя, который терзал страну; против вельмож, завидовав-
ших ему; против масонов, которым позволил вовлечь себя в
«братство» и даже возвести на высокую ступень; против прус-
ской доктрины и муштровки в армии.
И все во имя России.
От вице-канцлера Панина, до его смещения и ссылки в де-
кабре 1800 года, а затем и от графа Палена Михаил Илларио-
нович знал о заговоре, знал и главных заговорщиков. Необык-
новенная подозрительность Павла — к приближенным вельмо-
жам, к собственным детям Александру и Константину, к
супруге Марии Федоровне — торопила их. В любой час готовя-
щийся переворот мог быть предупрежден одним росчерком ав-
густейшего пера.
Императору уже донесли, что Пален слишком часто бывает
в комнатах Александра. Хотя граф Петр Алексеевич, как гене-
рал-губернатор Петербурга, был подчинен великому князю и
был обязан являться к нему с докладами, он не смел более
встречаться с ним. Уговорились обмениваться записками, кото-
рые передавал вице-канцлер Панин.
Ловкость и хитрость в соединении с решительностью Пален
доказал, еще будучи тридцатичетырехлетним генерал-майором,
при штурме Очакова. Со своей колонной он должен был пер-
вым ворваться в крепость и дать оттуда сигнал тремя ракетами,
чтобы на приступ двинулись остальные войска. Барон Петр
Алексеевич заверил Потемкина, что исполнит его распоряже-
ние, он приказал выпустить ракеты, едва лишь тронулся с мес-
та. Общее и одновременное движение всех колонн и опреде-
лило успех...
Ныне Петр Алексеевич, уже граф и генерал от инфантерии,
понимал, что откладывать долее исполнение задуманного не-
возможно.
Слишком много лиц знало о заговоре. О нем шептались в
гостиных у Талызина, Зубова, Обольянинова и у Екатерины
Ильиничны Кутузовой. В первом батальоне Семеновского
гвардейского полка все офицеры, не исключая прапорщиков,
были осведомлены о близости переворота. К числу посвящен-
ных относились сенаторы Орлов, Чичерин, Татаринов, граф
Толстой, из генералов — командир преображенцев князь Сер-
гей Голицын и командир семеновцев Депрерадович, Талызин,
237
Мансуров, князь Яшвили и даже генерал-адъютант императора
Аргамантов.
Пален не просто играл с огнем — он давно ходил на волосок
от гибели.
Однажды, когда он явился с утренним докладом во дворец,
Панин сунул ему в передней императорских покоев очередную
записку от великого князя. Граф Петр Алексеевич, полагая, что
у него достаточно времени, собирался тут же прочесть ее, напи-
сать ответ, а бумажку, переданную ему, сжечь. Внезапно из
спальни вышел государь. Он подозвал к себе Палена, затащил
в свой кабинет и запер дверь. Генерал-губернатор едва успел
спрятать записку в правом кармане сюртука.
Император был в самом хорошем настроении. Он стреми-
тельно ходил взад и вперед по кабинету, по своей давней при-
вычке беспрестанно откидывая руки назад, говорил о самых
невинных вещах, смеялся, шутил. Вдруг он вплотную прибли-
зился к Палену, взял его за лацканы и быстро и картаво сказал:
— Я хочу порыться в ваших карманах. Посмотреть, что у вас
там. Наверняка какое-нибудь любовное послание...
Граф Петр Алексеевич почувствовал, как в жилах у него ис-
паряется кровь.
— Ваше величество! Что вы делаете? Оставьте! — нашелся
он.— Вы не выносите запаха табака. А я много нюхаю. Мой но-
совой платок весь в табаке. Вы запачкаете руки и после будете
страдать от неприятного запаха.
Павел отскочил от него со словами:
— Вы правы! Фи, какая гадость!..
После высылки Панина из Петербурга Пален оказался глав-
ным распорядителем заговора. Он нуждался в надежных ис-
полнителях и возлагал надежды на обиженных императором
екатерининских вельмож. Воспользовавшись однажды добрым
настроением государя, граф Петр Алексеевич глубоко растро-
гал его, описав, как страдают выгнанные из полков и исключен-
ные из службы офицеры и генералы от горя и нужды. Два часа
спустя фельдъегеря скакали во все концы империи, чтобы вер-
нуть в столицу всех сосланных.
В конце 1800 года три брата Зубовых и генерал Беннигсен
были уже в Петербурге. Вместе с князем Яшвили и генералом
Уваровым они составили ядро заговора...
Михаил Илларионович с величайшим вниманием следил за
происходящим в столице. Он ведал обо всем.
238
Да и как мог он оставаться в неведении, если сестра Зубо-
вых Ольга Александровна Жеребцова перед отъездом в Англию
несколько раз собирала заговорщиков в петербургском доме у
Екатерины Ильиничны!..
Пален не единожды издали заводил разговоры о том, что-де
пришла пора действовать, но Михаил Илларионович всякий
раз уклонялся от их продолжений, начиная рассуждать в ответ,
как крут император и сколько осторожностей требуется от его
верноподданных. Однако, отлично сознавая всю опасность и
даже вредность правления Павла Петровича для России, изда-
ли способствовал успеху заговора.
В то же время он не без оснований полагал, что его явная и
все увеличивающаяся близость к особе императора может на-
влечь после свержения Павла месть Палена. Уже существовал
список лиц, которых предполагалось арестовать: обер-гофмей-
стер граф Кутайсов, обер-гофмаршал Нарышкин, адмирал граф
Кушелев, граф Ростопчин. Среди прочих там значился и пре-
данный государю шеф лейб-гусарского полка генерал-лейте-
нант Кологривов.
Кутузов обиняками сумел внушить Палену, что разделяет
его взгляды, ровно ничего не сказав при этом и ничем себя не
запачкав. Михаил Илларионович был осведомлен о судьбе хит-
роумного де Рибаса, заговорщика, который заколебался и, ока-
завшись в фаворе у Павла, принялся, как всегда, вести двойную
игру. И кажется, был отравлен.
«Желал остаться самым хитрым,— сказал себе Кутузов.—
А в результате перехитрил самого себя...»
Михаил Илларионович даже страшился того, что государь
сделает его петербургским генерал-губернатором вместо Па-
лена. Тогда он неукоснительно последует долгу. Дело, право,
простое! Арестовать пол сотни гвардейских офицеров да не-
скольких вельмож, возвращенных Павлом из ссылки. Но что
же будет дальше? Крутая прилипчивость императора грозила
обернуться бедой для любого из его фаворитов. Сколько уже
видел Кутузов тому примеров! Павел сослал Аракчеева и Рос-
топчина, а теперь в любой час мог излить свой августейший
гнев и на Палена. Впрочем, Петр Алексеевич уже испытал на
себе меру немилости его величества, когда в феврале 1797 года,
за мнимые почести при встрече опального князя Платона Зубо-
ва, был выключен из службы...
239
И вот теперь нелепая жестокость по отношению к семейству
Рибопьеров!..
Четырнадцатого февраля 1799 года семнадцатилетний Алек-
сандр был определен Павлом к себе флигель-адъютантом. Но
красивого и горячего юношу еще тогда едва не погубило внима-
ние, которое оказывала ему по прежнему знакомству фаворит-
ка Павла Анна Петровна Лопухина.
...Во время коронации императора в Москве было множе-
ство всяких торжеств, празднеств и балов. На одном из них
девушка, отмеченная исключительной прелестью, может быть,
по ошибке, а может быть, с намерением, подошла к императо-
ру и просила протанцевать с ней полонез. Государь был край-
не польщен. Отец ее, Петр Васильевич Лопухин, и мачеха, Ека-
терина Николаевна, тотчас же попали в милость. Все семейство
получило приглашение переехать в Петербург, где Павел осы-
пал их отличиями и почестями. Петр Васильевич был возведен
в княжеское достоинство, супруга пожалована в статс-дамы, а
старшая дочь получила шифр фрейлины ее величества.
Государь навещал Анну Лопухину каждое утро и часто бы-
вал у нее по вечерам. Чтобы отвлечь общее внимание, он зака-
зал себе карету, напоминающую цветом герб князя Лопухина,
а для лакеев придумал какую-то малиновую ливрею. Разумеет-
ся, посещения эти ни для кого не были тайной. Но все совер-
шенно верно полагали, что в отношениях, столь быстро начав-
шихся с девушкой, державшей себя всегда строго, не могло
быть ничего предосудительного.
«Да! — подумал Кутузов.— И здесь император не похож на
свою любвеобильную мать. Ведь и первая фаворитка Павла
Нелидова была лучшим другом императрицы Марии Федоров-
ны и никогда не забывала чувства долга...»
Но, строго соблюдая пристойность, император требовал ее и
от окружающих, а особенно от приближенных лиц. Этим лов-
ко воспользовалась мачеха Лопухиной. Она злилась на падче-
рицу за то, что та никак не хотела выпросить у Павла Аннен-
скую ленту для ее любимца Федора Петровича Уварова, и ре-
шилась отомстить. Исполнение по-женски коварного плана
облегчалось тем, что дом Лопухиных соединялся внутренним
переходом с покоями их друга князя Долгорукова, у которого
вечерами молодежь собиралась на танцы.
Однажды Павел спросил у Екатерины Николаевны, как
княжна проводит время.
240
— Покуда она на моих глазах, государь, я могу за нее отве-
чать,— сказала мачеха.— Но она пропадает все вечера у Долго-
рукова. И я уже не имею возможности за ней следить.
— Что же она там делает и кого видит? — обеспокоился
Павел.
— Много молодежи там болтается. Все танцуют и, кажется,
очень веселятся,— подлила масла в огонь Екатерина Никола-
евна.
— Кто же из молодых людей там чаще всего бывает? — на-
чал уже сердиться император.
— Рибопьер...— охотно сообщила мачеха.— Если вашему
величеству угодно самому удостовериться, стоит только на
минуточку появиться у дверей, которые ведут в соседние по-
кои...
Тем же вечером, прокравшись к переходу, Павел узрел сем-
надцатилетнего Рибопьера, который вальсировал с Анной Ло-
пухиной при звуках бандуры. При этом — о ужас! — он дер-
жал княжну обеими руками за талию, что было тогда в моде,
но что император находил крайне неприличным и настрого за-
претил.
Государь был в гневе. Но он подписал указ о пожаловании
Рибопьера камергером, что соответствовало чину генерал-май-
ора. Затем он явился к Лопухиной, чтобы просить руки для
своего нового камергера.
Напрасно Лопухина умоляла, плакала, возражала — Павел
долго был неумолим. Убедившись, что между молодыми людь-
ми ничего дурного не могло быть, император все же наказал
Рибопьера. Уже в штатской форме, с ключом назади и в шля-
пе с плюмажем, тот был без промедления отправлен к русской
миссии в Вену сверх штата, в сопровождении фельдъегеря.
Точно в ссылку...
— Саша был любимцем у покойной государыни,— рассуж-
дал дома с Екатериной Ильиничной Кутузов.— Она с ним за-
бавлялась, играла, шутила. И верно, его величество уже по од-
ному этому преследует Сашу своей ненавистью...
Теперь, едва вернувшись из Вены, пылкий Рибопьер влю-
бился в одну особу, за которой уже ухаживал гвардейский офи-
цер князь Борис Андреевич Святополк-Четвертинский. Князь
написал Рибопьеру резкое письмо. Они дрались на шпагах —
Рибопьер ранил Четвертинского выше локтя, а князь нанес ему
болезненный удар в ладонь, порвав артерию.
9 № 3445
Павлу все представили так, будто Четвертинский взял под
защиту Анну Петровну, ставшую уже княгиней Гагариной, о ко-
торой Рибопьер якобы позволил себе говорить дурно. Рассер-
женный за прежнее, государь дал волю своему темпераменту.
Он исключил Рибопьера из службы, отнял Мальтийский крест
и камергерский ключ и кончил заточением в Петропавловской
крепости.
По мере того как Павел наказывал, гнев его разгорался все
больше. Император отправил его мать и сестер в ссылку, кон-
фисковал дом и все его имущество в Петербурге и запретил на
почте принимать как все их письма, так и адресованные им.
На другой день Михаил Илларионович с крайним сожале-
нием узнал, что Иван Лонгинович Голенищев-Кутузов уволен
от двора. Своего престарелого наставника Павел также не по-
щадил. Он обвинил его во время аудиенции в том, что Иван
Лонгинович в присутствии императора посмел иметь вид огор-
ченного родственника...
5
Император был похож на собственную смерть.
Он не шутя именовал себя «безносым». А ведь на Руси «без-
носой» издревле нарекли известную даму с косой. Не раз перед
зеркалом, вглядываясь в свое курносое отражение, Павел Пет-
рович с досадой восклицал: «Хорош! Хорош! Нечего сказать!»
Впрочем, с утра И марта 1801 года император был в отлич-
ном расположении духа и менее всего предавался мрачным
мыслям. Казалось, именно в этот день он желает ускорить ис-
полнение и без того поспешных и необдуманно проводимых в
жизнь постановлений.
С утра иезуит патер Грубер уже находился в приемной с
документами, заключающими давно вынашиваемый Павлом
проект о соединении православной церкви с латинской.
Правда, генерал-губернатор фон дер Пален, опасаясь про-
нырливости святого отца, решился не допустить его до особы
государя. Слишком много было поставлено на карту в эти часы.
Пален предусмотрительно завалил стол Павла бесконечными
бумагами. Устав их читать и подписывать, государь уже в раз-
дражении обратился к губернатору:
— Полагаю, это все?
242
— Нет, ваше величество,— сокрушенно развел руками граф
Петр Алексеевич.— Отец Грубер собирается утомлять вас сво-
им проектом...
Государь, уже боявшийся опоздать на свой любимый раз-
вод, бросил в сердцах:
— Пусть патер убирается вместе со своими бумагами!..
В числе подписанных документов была составленная по-
французски депеша на имя русского посланника в Берлине
барона Криденера:
«Заявите его величеству королю, что, если он не решится
занять Ганновер, вы покинете двор в двадцать четыре часа».
Другой курьер был отправлен в Париж. Послу Колычеву
повелевалось обратиться к Бонапарту с предложением всту-
пить с республиканскими войсками в курфюрство Ганновер-
ское ввиду нерешительности берлинского двора занять эту стра-
ну своими войсками.
Россия была без пяти минут накануне новой войны...
На разводе все удивлялись тому, что не видят великих кня-
зей Александра и Константина. Государь во время вахтпарада
очень гневался, но, против ожидания, никого не сделал не-
счастным.
В час дня, как обычно, был назначен обед на восемь кувер-
тов. Были приглашены обер-камергер Строганов, адмирал граф
Кушелев, Кутузов, вице-канцлер князь Куракин, обер-гофмар-
шал Нарышкин, обер-шталмейстер граф Кутайсов.
Разговор за столом вертелся вокруг похода в Индию, кото-
рый должен подорвать могущество амбициозных англичан.
Затем он перескочил на полководческие достоинства первого
консула Франции, восстановившего в своей стране законность
и порядок. Далее коснулся обширных приготовлений на запад-
ных границах России.
Думали же совсем о другом. Об уроне, который принесло
запрещение торговать с Англией. О сумасбродном приказе
Павла посадить великих князей под домашний арест. Об уни-
зительном приведении их ко вторичной присяге отцу-импера-
тору о том, что болезненное подозрение государя распростра-
нилось и на его супругу Марию Федоровну: двойные двери из
спальни-кабинета в ее покои были теперь заперты на замок.
О безумном намерении Павла объявить наследником престола
малолетнего принца Евгения Вюртембергского...
243
Подавленное настроение за столом было у всех, кроме само-
го императора.
После обеда он милостиво шутил с Кутузовым и отпустил
обычную остроту по поводу Строганова:
— Вот человек, который не знает, куда девать свое богат-
ство!
Остановившись возле статуи Клеопатры, Павел заметил,
насколько прекрасна эта копия. Затем он принялся рассматри-
вать постамент, сложенный из нескольких сортов мрамора.
Переведя взгляд вновь на скульптуру, император в задумчиво-
сти сказал:
— Эта царица умерла прекрасной смертью...
— Да, ваше величество,— согласился Михаил Илларио-
нович.— Но она же доказала, сколь опасна женская красота.
Перед ней не устоял Цезарь, она погубила Марка Антония.
И все же, если бы Август не пренебрег ее прелестями, она ед-
ва ли лишила себя жизни. Ведь женская красота еще и эгои-
стична...
«Да, ежели бы с государем что-либо случилось, его Клеопат-
ра — княгиня Гагарина небось не поднесла бы к своей груди
ядовитую змейку. Униженная им императрица Мария Федо-
ровна — вот кто всю жизнь оплакивал бы его...» — подумалось
Кутузову.
— Нельзя доверять женщинам, Михайла Ларионович! —
словно споря с ним, проговорил император.— Даже если это
жена, все равно от нее пахнет изменой...
Вероломство первой супруги — Натальи Алексеевны оста-
вило незаживающую рану в душе государя.
Напомнив Кутузову явиться вечером в гостиную комнату,
Павел наклонил голову и, по обыкновению, резко повернулся
на каблуках. Он отправился навестить малолетнего великого
князя Николая, которому шел пятый год.
Во время свидания малыш спросил отца, отчего его именуют
Павлом I.
— Потому,— отвечал тот,— что не было другого императора,,
который бы до меня носил это имя.
— Тогда,— сказал мальчик,— меня будут называть Нико-
лаем Первым.
— Если ты вступишь на престол,— поправил его Павел и
погрузился в глубокое раздумье. Он долго глядел на сына, за-
тем крепко поцеловал его и быстро удалился из комнаты.
244
В обычное время был накрыт вечерний стол на девятна-
дцать персон. Кутузов сидел между своей дочерью Прасковьей,
фрейлиной ее величества, и графом Строгановым. По правую и
левую руку императора находились великие князья Александр
и Константин, оба растерянные и бледные. Разговор не клеил-
ся. Только государь был необычно оживлен, острил, рассыпал
комплименты сидящей напротив него старшей дочери Кутузо-
ва. Но и он, поддавшись общему настроению, заметил:
— Что-то на меня напала чрезмерная веселость. Не иначе
как перед печалью...
Затем он заговорил о сне, привидевшемся ему накануне: на
него натягивали узкий парчовый кафтан, и с таким усилием,
что император проснулся от боли.
«Государь верен своему мистическому настроению,— заме-
тил про себя Михаил Илларионович, все более ощущая значи-
тельность происходящего.— Ведь и перед своим восшествием
на престол он видел ночью, будто неведомая сила поднимает
его вверх. Что же это — обостренная чуткость или случайное
совпадение?»
В этот момент Павел на полуслове прервал свой разговор с
фрейлиной Кутузовой и резко обернулся к старшему сыну:
— Сударь, что с вами сегодня?
Александр смешался.
— Государь! — через силу ответил он.— Я не могу сказать,
что чувствую себя хорошо...
— В таком случае обратитесь к врачу и подлечитесь,—
с улыбкой произнес император.— Надобно останавливать не-
домогание в самом начале. Чтобы не допустить серьезной бо-
лезни.
Великий князь ничего не ответил. Через несколько минут
он чихнул. Павел тотчас весело сказал ему:
— За исполнение всех ваших желаний!..
Александр наклонил голову и потупил глаза.
Кутузов еще острее почувствовал, что все вокруг словно до-
шло до точки кипения. Он знал от нескольких гвардейских
офицеров, что на поздний час назначено застолье у Палена,
который невозмутимо сидел теперь между шталмейстером
Мухановым и князем Юсуповым.
«Чересчур много совпадений! — подумалось Михаилу Ил-
ларионовичу.— Ведь именно сегодня обиженные императором
екатерининские вельможи братья Зубовы и генерал Беннигсен
245
пошли на вечеринку к Талызину. Что-то должно произойти.
Это слишком напоминает 28 июня 1762 года. Значит...»
В этот вечер Павел особенно долго беседовал с Кутузовым
о делах военных. Еще в декабре 1800 года составлено было
три армии. Под Брест-Литовском располагалась армия под
начальством Палена; при Витебске — под командованием ге-
нерал-фельдмаршала Салтыкова; Михаилу Илларионовичу
вверены были войска, расквартированные под Владимиром на
Волыни.
— В мае я намерен отправиться на ревю вашей и литовской
армии графа Салтыкова,— говорил Кутузову император.
Впрочем, никто из главнокомандующих не трогался с места:
граф Пален и Михаил Илларионович не расставались с Пе-
тербургом; Салтыков не покидал Москвы. И в этом плане, ос-
тавшемся только на бумаге, чувствовалось нечто гиблое, вымо-
рочное.
Провожая Кутузова, Павел сказал ему:
— Вскоре я прикажу вам быть генерал-губернатором Петер-
бурга, ибо питаю к вам исключительную доверенность...— Он
поймал свое отражение в большом венецианском зеркале и
вдруг воскликнул: — Удивительное зеркало! Когда я смотрюсь
в него, мне кажется, что у меня свернута шея!..
— Ваше величество,— внутренне содрогнувшись, ответил
Михаил Илларионович,— это лишь доказывает, как лгут все
зеркала...
Садясь в карету, Кутузов приказал везти себя к генералу
Кологривову: у них была назначена поздняя партия в вист.
Андрей Семенович был гуляка в русском духе: дом его был от-
крыт с утра до ночи и славился хлебосольством. «Кто у Коло-
гривова поужинает и к утру не умрет — говорили в столице,—
тот два века проживет...»
Михаил Илларионович рассудил, что ежели займет Андрея
Семеновича игрой, то косвенно поможет заговорщикам: люби-
мый генерал Павла никак уже не сможет им помешать. Если же
переворот сорвется, то Михаил Илларионович узнает об этом
не позднее половины первого ночи: адъютанты оповестят и
вызовут всех доверенных государю людей.
Когда пробило час пополуночи, Кутузов понял, что заговор
удался.
Теперь надо было проявить свою безусловную лояльность к
его участникам, которые иначе могли бы занести и его в про-
246
скрипционный список. Михаил Илларионович тяжело вздох-
нул, готовясь к неприятной процедуре, и отложил карты. Он
вытащил золотые куранты с екатерининским вензелем, щелк-
нул крышкой брегета, еще раз вздохнул и ласково сказал:
— Не пугайтесь, Андрей Семенович, голубчик! Вашу шпа-
гу, сударь!..
Часть II
Глава первая
НЕ КО ДВОРУ
Первый выход Александра в Зимнем дворце состоялся
во вторник, 12 марта 1801 года. Перед представлени-
ем новому императору Михаил Илларионович от-
правился в Михайловский замок — проститься с императором
прежним. Войдя в военную залу, где было выставлено тело
Павла Петровича, Кутузов мог улицезреть лишь подошвы его
ботфортов да поля широкой шляпы, надвинутой на самый лоб.
Посетителей было немного. Специальные лица торопили их,
провожая к выходу.
Садясь в карету на Садовой улице, Михаил Илларионович
невольно зажмурился от яркого солнца, которое сверкало в
первых лужицах, отражалось в куполах церквей и зажгло горя-
чим золотом шпиль замка. От вчерашней пасмурной погоды не
осталось и следа. Толпы возбужденного народа всех сословий
переполняли проспекты и площади столицы. Проезжая к Зим-
нему, Кутузов видел всюду приметы необузданной, почти ребя-
ческой радости.
Навстречу ему с запрещенной еще вчера быстротой нес-
лись всевозможные экипажи с русской упряжью, кучерами на
козлах и форейторами. Из окон карет высовывались головы с
обрезанными косичками и буклями, причесанные а-ля Титус.
На улицах посреди однобортных кафтанов и камзолов все
чаще попадались фраки с жилетами и панталонами, круглые
шляпы и сапоги. Восторг публики выходил даже за пределы
248
благопристойности: в нескольких шагах от гроба императора
незнакомые люди целовались при встрече, как на Светлое вос-
кресенье.
Покойного государя Михаил Илларионович не смог уви-
деть, зато в новом едва узнал того великого князя, с которым
расстался накануне в половине десятого вечера. Двадцатитрех-
летний Александр Павлович шел медленно, колени его подги-
бались, волосы были распущены, глаза заплаканы. Он глядел
прямо перед собой, изредка роняя голову на грудь, словно кла-
няясь. На некотором расстоянии за ним, в глубоком трауре,
следовали обе императрицы — вдовствующая Мария Федоров-
на и молодая супруга государя Елизавета Алексеевна.
Кутузов приметил, что они стараются не встречаться взгля-
дами. Лицо Марии Федоровны опухло от слез; Елизавета
Алексеевна, напротив, выглядела спокойной и даже торжеству-
ющей.
«Вот она, история наша,— подумалось Михаилу Илларионо-
вичу.— Почитай, каждый второй правитель России не по своей
воле, а через насилие расстается с троном и даже с жизнью...»
Кутузову было понятно состояние Александра, который
чувствовал себя отцеубийцей. Молодой государь знал все по-
дробности заговора, ничего не сделал, чтобы его предотвратить,
и дал обдуманное согласие на свержение отца. Он даже пореко-
мендовал заговорщикам перенести переворот на ночь, когда
караул в Михайловском замке будут нести преданные Алексан-
дру семеновцы.
Отдавал ли себе отчет Александр Павлович в том, что пред-
стоит кровавый исход? Историк, исследовавший его царствова-
ние, отвечает на это недвусмысленно: «Трудно допустить, что
Александр мог сомневаться, что жизни отца грозит опасность.
Характер батюшки был прекрасно известен сыну, и вероятие
подписания отречения без бурной сцены или проблесков само-
защиты вряд ли допустимо. И это заключение должно было
постоянно приходить на ум в будущем, тревожить совесть
Александра, столь чуткого по природе, и испортить всю после-
дующую его жизнь на земле».
Роль первого вельможи в государстве забрал себе генерал-
губернатор Петербурга граф Петр Алексеевич, а точнее, Петр-
Людвиг фон дер Пален. Это он, вдохновитель и главный испол-
нитель переворота, распоряжался теперь церемонией, представ-
ляя новому государю подданных, ободрял его улыбкой и
249
хладнокровно встречал взоры тех, кто, как Кутузов, хорошо
знал о его ночной роли.
Михаилу Илларионовичу теперь были известны все подроб-
ности страшной ночи, вплоть до отвратительной шутки Палена:
«Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц...» «Мм-да... Расей-
ские наши ндравы...— грустно усмехался сам себе Кутузов.—
Воистину, лучше бы вовсе не знать многого. Поневоле впада-
ешь в чувство близкое к отчаянию. Да, тысячу раз права древ-
няя книга: „В многия мудрости многия печали...”»
Но полуночные страхи рассеивались — общество ликовало.
Воцарение Александра было воспринято как начало радостного
обновления, как приход весны после суровых холодов, как обе-
щание благодатных перемен во всех звеньях государственной
жизни. Молодой обаятельный император, ученик республикан-
ца Лагарпа, не скупился на обещания, а его друзья-ровесники —
Чарторижский, Кочубей, Строганов, Новосильцев — пылко
мечтали облегчить участь крестьянства. Несмотря на мрачную
тень подозрений о соучастии в убийстве отца, Александр сде-
лался кумиром дворянства. Его вступление на престол приве-
ло в движение перья стихотворцев. Запели старые и молодые —
Державин, Херасков, Мерзляков, Карамзин, Измайлов, Озеров,
Шишков:
На троне Александр! Велик российский Бог!
Ликует весь народ, и церковь, и чертог,
Твердят россияне и сердцем, и устами:
На троне Александр! Рука Господня с нами!
Впервые за все свое существование вдруг опустела Петро-
павловская крепость. Рассказывают, что Александр сказал:
«Желательно, чтобы навсегда!» По человеколюбивому указу
было возвращено на службу и восстановлено в правах до две-
надцати тысяч несчастных. В первый же день восшествия на
престол новый государь приказал выпустить и молодого Рибо-
пьера, возвратив ему прежнее звание. В тот же день курьер по-
скакал за его матерью, которая еще не успела доехать до име-
ния, назначенного ей местом изгнания. Был приглашен в Пе-
тербург и граф Никита Петрович Панин.
Выражая общее мнение дворянства, Карамзин в своей за-
писке «О древней и новой России», которую он подал через
великую княгиню Екатерину Павловну Александру, дал через
250
несколько лет уничтожающую характеристику Павлу и его
правлению:
«Сын Екатерины мог быть строгим и заслужить благодар-
ность отечества; к неизъяснимому изумлению россиян, он на-
чал господствовать всеобщим ужасом, не следуя никаким уста-
вам, кроме своей прихоти; считал нас не подданными, а рабами;
казнил без вины, награждал без заслуг; отнял стыд у казны, у
награды — прелесть; унизил чины и ленты расточительностью
в оных; легкомысленно истреблял долговременные плоды госу-
дарственной мудрости, ненавидя в них дело своей матери;
умертвил в полках наших благородный дух воинский, воспи-
танный Екатериною, и заменил духом капральства. Героев,
приученных к победам, учил маршировать; отвратил дворян-
ство от воинской службы; презирал души, уважал шляпы и
воротники; имея, как человек, природную склонность к благо-
творению, питался желчью зла; ежедневно вымышлял способы
устрашать людей и сам всех более страшился; думал соорудить
себе неприступный дворец, соорудил гробницу!»
Это было гласом общества.
Но, приветствуя перемены, в числе которых было уничтоже-
ние тайной экспедиции, чьи дела передавались в ведение Сена-
та, и запрет печатать в газетах объявления о продаже людей —
первое, робкое ограничение крепостничества,— при дворе и в
военных кругах порицали молодого государя за то, что он по-
является среди убийц своего отца. Из разговоров с близким
императрице Марии Федоровне Куракиным Кутузов знал, что
вдова Павла поклялась отомстить им. Она прямо заявила Алек-
сандру, что не вернется из Павловска в Петербург, пока там
находится Пален.
Впрочем, и Александр с брезгливой неприязнью выносил
опеку самоуверенного графа Петра Алексеевича и втайне был
доволен таким оборотом. Вечно колеблясь и сам не решаясь до
конца ни на что, он мог теперь возложить ответственность за
перемены на плечи своей матери и скоро послал Палена в его
курляндское имение.
Восемнадцатого июня 1801 года петербургским военным гу-
бернатором был назначен Кутузов. На другой день последовал
рескрипт, по которому ему передавалось одновременно и уп-
равление гражданскими делами в столичной губернии. В июле
месяце к этому добавились обязанности члена Военной комис-
сии, инспектора Финляндской инспекции и управление дела-
ми в губернии Выборгской.
251
2
Рано поутру Михаил Илларионович отправлялся в генерал-
губернаторский дворец для рассмотрения текущих дел.
В эти часы из окна кареты он видел лишь плетущийся тру-
довой народ — мужичков в запачканных известью сапогах, спе-
шащих на строительные работы, белолицых чухонок, несущих
кувшины с молоком, корзины с зеленью на рынок, да солдат,
высекающих искры подковами из гранитных мостовых.
Наступившие белые ночи внесли свои поправки: с островов
возвращались в колясках подгулявшие гвардейские офицеры —
событие невозможное при покойном императоре.
Кутузов еще не привык к придуманной новой форме, осо-
бенно у офицеров. При Павле отложной воротник на мундире
едва закрывал половину шеи; теперь воротник был сделан сто-
ячим и до того высоким, что голова оказалась точно в ящике и
трудно было повернуть шею. Прежде лиф — верхняя половина
мундира до талии,— по росту человека, был длинный; ныне
лиф укоротили более чем на пядь и фалды болтались вроде
рыбьего хвоста. Шарфы стали подвязывать почти под грудь, и
на шее вместо скромного галстука появилось пышное жабо.
Волосы у офицеров отпускались длинные, шляпы стали носить
высокие, набекрень и с черным петушьим султаном.
Тем не менее все восхищались новой обмундировкой. Не-
довольны были только старики, которым, как известно, не по
нутру любые нововведения. «Просто пиковые валеты, да и
только!» — ворчали они при виде офицеров. Все прочее, одна-
ко, осталось, как при императоре Павле: екатерининская фор-
ма так и не была восстановлена...
Генерал-губернаторские заботы требовали вникать в каж-
дую мелочь, и Михаил Илларионович радовался любой воз-
можности сделать доброе дело.
Да вот хотя бы прошение на имя царя Прохора Дубасова,
крепостного камердинера Суворова.
«Покойный князь Италийский, граф Суворов-Рымник-
ский,— писал Дубасов на высочайшее имя,— в вознаграждение
долговременной моей службы при нем, трудов, усердия и ис-
тинной приверженности... дал своеручное письмо о произвож-
дении мне десяти лет из доходов его имения, ежегодно сереб-
ром или золотом по тысяче рублей. Письмо сие, чтобы воспри-
нять свое действие, поднес я в оригинале его сиятельству графу
Николаю Александровичу Зубову, зятю Суворова... Однако же
оставлен без всякого воззрения...»
252
«Дело рук Варвары Ивановны»,— решил Кутузов.
Жена Суворова поспешила воспользоваться тем, что распо-
ряжение Александра Васильевича не было оформлено в стро-
гом соответствии с требованиями закона, и уничтожила пись-
мо. Дубасову не только не выдали денег, но и не дали обещан-
ную Суворовым вольную. Кутузов продиктовал отношение на
имя статс-секретаря Михаила Никитича Муравьева:
«Судя по засвидетельствованию графа Зубова, признаю тре-
бование Дубасова... верования заслуживающим, к подтверж-
дению которого и, паче, послужило бы оное оригинальное пись-
мо, которое княгиней, быв сочтено за подложное... ею изо-
драно».
Указом Сената Дубасов получил с женой и детьми «на веч-
ные времена» от рабства свободу и пять тысяч серебром с вы-
платой в течение пяти лет...
Собрав бумаги, которые требовали высочайшей подписи,
Михаил Илларионович к десяти утра появлялся в Зимнем
дворце. Едва перед ним отворяли двери кабинета, как государь,
сощурившись, уже шел ему навстречу. Обычно он принимал
Кутузова в присутствии своего генерал-адъютанта тридцати-
двухлетнего Комаровского.
Александр Павлович был несколько близорук, но умел оча-
ровывать улыбкой глаз. Нос у него был прямой и правильной
формы, рот небольшой и очень приятный, оклад лица округ-
лый. Он рано оплешивел, как и его брат Константин, из-за того,
что в царствование отца носил пудру и зачесывал волосы: на
морозе сало леденело и волосы лезли. В ранней молодости он
испортил себе слух от близкого артиллерийского выстрела,
плохо слышал левым ухом и, чтобы лучше понимать собесед-
ника, наклонялся вправо.
— Какие новости в столице? — улыбаясь, спрашивал он сво-
его генерал-губернатора.
— Все спокойно, ваше величество,— говорил Михаил Илла-
рионович, вынимая из портфеля бумаги.— Вот только опять
поутру мне встретились офицеры-семеновцы без шарфов!..
Александр, собиравшийся в бытность цесаревичем бежать в
Америку, чтобы только не возлагать на себя тягостное бремя
самодержца, теперь упивался властью и своим либеральным
великодушием.
— Ах! Боже мой! — отвечал он с кроткой улыбкой.— Пусть
они ходят как хотят. Мне еще легче будет распознавать поря-
дочного человека от дряни.
253
Александр I и Кутузов тихо не терпели друг друга.
Подносимые губернатором бумаги лежали подолгу непод-
писанными. Александр любил оставлять многое в сомнении и
неопределенности, а затем внезапным решением в противопо-
ложном ожидаемому духе приводил всех в недоумение. Проти-
воречивые веяния проносились в его душе. Но Михаил Илла-
рионович терпеливо ждал в таких случаях, какое же мнение из
многих у государя наконец восторжествует, и ничему не удив-
лялся.
Он предвидел, что недолго задержится на этом престижном
и хлопотном месте. Слишком много знал старый генерал о кро-
вавой драме И марта, в том числе и о жалкой роли нынешне-
го императора, который после памятного ужина, проведенного
с отцом, одетый лежал в кровати и с трепетом ожидал графа
Палена.
Чрезвычайно опасно было даже задеть это событие — месть
Александра следовала неукоснительно. Считают, что Наполеон
раз и навсегда лишил себя возможности какой-либо дружбы с
царем, когда неосторожно ответил на резкую ноту русского
правительства, вызванную расстрелом по его приказу 9 марта
1804 года герцога Энгиенского. Через министра иностранных
дел Талейрана Бонапарт выразил недоумение таким преувели-
ченным возмущением Петербурга, где после умерщвления им-
ператора Павла никто из заговорщиков даже не был наказан.
«Этот намек Наполеона,— отмечал один из историков,— никог-
да ему не был прощен, несмотря на все лобзания в Тильзите и
Эрфурте...»
Любой разговор Кутузова с Александром поэтому поневоле
приобретал характер хождения по канату балансировки, искус-
ного лавирования, с необходимой добавкой лести, ответом на
что следовали фальшивые заверения государя в самых друже-
ских чувствах.
После высочайшей аудиенции Михаил Илларионович обыч-
но направлялся с визитом к ее величеству Елизавете Алексеев-
не, а затем — с особенным удовольствием — к фаворитке Алек-
сандра Марии Антоновне Нарышкиной.
3
Она была настоящей полькой — тип женщин, которые осо-
бенно нравились Кутузову,— хотя и происходила из рода Рю-
риковичей. Но слишком много воды утекло: князья Святопол-
254
ки стали считать себя шляхтой, женились и выходили замуж за
поляков и прибавили к своей гордой фамилии другую — Чет-
Вертинские.
Злые языки судачили, будто не Александр, а великая княги-
ня Елизавета Алексеевна первой подала пример неверности:
екатерининский дух вседозволенности после кончины Павла
воскрес и снова торжествовал при дворе...
Замечена Мария Антоновна была уже во время праздников,
посвященных коронации. И скоро черноволосая красавица с
необыкновенно белой матовой кожей, слегка курносая, каре-
глазая, в негласной придворной табели о рангах заняла одно из
высших мест, далеко опередив своего мужа, обер-гофмейстера.
Теперь, чтобы быть на виду, совершенно необходимым ста-
ло пользоваться ее благорасположением. Впрочем, Михаил
Илларионович искренне наслаждался общением с красивой и
очень неглупой фавориткой, которая держала себя достаточно
скромно, была добра и никому не вредила.
— Рада видеть вас, генерал,— говорила она, протягивая Ку-
тузову сразу обе руки для целования.
В простой белой кисейной тунике, смело открывавшей шею
и перехваченной, согласно новой моде, под грудью и с фонари-
ками на плечах, Мария Антоновна была неотразимо хороша.
Она редко надевала драгоценности, и теперь в ее роскошных
волосах была лишь живая алая роза.
Пока Мария Антоновна весело щебетала, помогая генералу
подняться и направляясь под руку с ним к банкетке, Михаил
Илларионович в который раз думал о тайне лукавого женско-
го очарования: «Как же она прелестна! Создала же такое чудо
природа! И в чем секрет, в чем загадка этого обаяния? Нет, не
обаяния, а власти...»
— Мария Антоновна,— сказал он, садясь с ней рядом,— с на-
шей прошлой встречи, кажется, глаза у вас стали еще больше.
Боже правый! Вы всегда смеетесь, всегда приветливы и словно
бы никогда не плакали в жизни своей...
Нарышкина улыбнулась ему, но уже другой, грустной улыб-
кой.
— Ах, мой друг! — проронила она.— Неужто вы не знаете,
сколько пережили мы с матущкой и сестренкой в последнюю
польскую кампанию!..
— Да вы же были тогда ребенком, Мария Антоновна,— уди-
вился Кутузов и взял ее руку в свою.
255
— И уже все понимала,— покачала Нарышкина своей ма-
ленькой головкой.— Когда восстала Варшава, наш несчастный
отец твердо держал сторону русских. Мы бежали в карете, но
нас догнали. Отца тотчас схватили, над ним засверкали сабли.
Главарь партии остановил своих товарищей. Он сказал, что
отца надо судить честным военным судом. Правосудие и состо-
ялось. Тут же, на опушке леса, повстанцы не мешкая пригово-
рили батюшку к повешению...
Нарышкина замолчала и закрыла руками лицо. Молчал и
Михаил Илларионович, только теперь припоминая давно слы-
шанную им историю гибели князя Святополк-Четвертинского
и досадуя на себя за то, что разбередил ее рану. Но вот Мария
Антоновна пересилила себя, прижала руки к груди и продолжа-
ла слегка дрожащим голосом:
— О, как мы плакали — мама, сестренка и я! Как молили
палачей, которые уже перекинули веревку через сук! Они в
ответ только изрыгали ругательства. Мы встали перед ними на
колени, мы целовали им руки. Напрасно! Они остались непре-
клонны. Отец тихо успокаивал нас и просил маму позаботиться
о нашем будущем...
— Может быть, не надо рассказывать больше? — мягко ска-
зал Кутузов.
— Нет! Мне будет легче, если я выговорюсь... Среди пала-
чей были и те, с чьими женами, сестрами, дочерьми отец еще
недавно танцевал на балах мазурку и полонез. Вот они связали
ему руки за спиной — он даже не успел на прощание перекрес-
тить нас. Вот накинули петлю на шею... Мы уже не плакали.
Мы молча смотрели, как уходил от нас наш батюшка...
После долгой паузы Михаил Илларионович по-отцовски
погладил ее руку и медленно вымолвил:
— Я много раз смотрел в глаза смерти. Но поверьте, Мария
Антоновна, даже я, воин, содрогаюсь. Память! Как она жжет и
болит! Простите же меня за неловкость. Право, я бываю так
часто неуклюж! Да вот позавчера ночью лично арестовал ка-
кого-то подвыпившего гвардейского офицера, который закры-
вал лицо и упорно отказывался назвать свое имя. И только на
гауптвахте, к моему конфузу, выяснили, что это не кто иной,
как его высочество Константин Павлович! Каково было мне,
старику...
Когда, рассказав еще несколько забавных случаев, Куту-
зов почувствовал, что Нарышкина успокоилась, то начал про-
щаться.
256
— Знайте, Михайла Ларионович,— сказала она ему на про-
щание,— пока вы остаетесь хозяином Петербурга, я могу спать
спокойно...
«Верно, это не простая учтивость,— подумал Кутузов, поки-
дая покои фаворитки.— Марии Антоновне, должно быть, спит-
ся спокойно. Но не спокойно молодому государю...»
4
Чего только не случается в таком огромном и суматошном
городе, каков Санкт-Петербург!
Там, глядишь, пожар по вине пьяного обывателя, там зло-
дейское ограбление, а тут вдруг объявились фальшивые ассиг-
нации. Или совсем недавно полиция раскрыла тайный притон,
куда заманивали доверчивых молодых дворян-провинциалов и
обирали до нитки за картами, предварительно опоив их. Все это
раздражало императора. Пока что через своего генерал-адъю-
танта Комаровского Александр несколько раз пенял Кутузову,
что столица России никак не превращается в безмятежную
Аркадию и в том повинен генерал-губернатор.
Значит, надо было ожидать первого пустякового случая, к
которому государь мог бы придраться. И случай этот скоро
представился.
Августовской ночью 1802 года Кутузов был поднят с посте-
ли: его звал к себе император. В Летнем саду было совершено
покушение на поручика лейб-гвардии Семеновского полка
Шубина. По докладу полицеймейстера выходило, что некий
Григорий Иванов, находившийся прежде при дворе великого
князя Константина Павловича, склонял этого Шубина войти в
заговор против нового государя. Серьезное дело! Шубин никак
на то не соглашался и открылся во всем своему приятелю —
полковому адъютанту Полторацкому. Он предложил схватить
Григория Иванова во время одного из свиданий с ним, которые
назначались вечерами в Летнем саду. Полторацкий согласился,
и в назначенный день и час они шли по большой аллее. В су-
мерках Шубин сказал:
— Слышишь, кто-то идет? Это, верно, он!..
Полторацкому и в самом деле почудились шаги, и он увидел
даже, будто кто-то мелькнул за деревьями.
— Ты постой,— предложил Шубин.— А я пойду к нему на-
встречу...
Минут через пять Полторацкий услышал выстрел, бросил-
ся в гущу кустов и увидел своего друга лежащим на земле.
257
— Ах, злодей! — стонал Шубин.— Злодей меня застрелил!
Полторацкий растерялся и не знал, что делать. Он поднял
Шубина и увидел, что у того бежит кровь из левой руки. К сча-
стью, в нижнем этаже Михайловского замка еще горел огонь.
Полторацкий отвел туда Шубина и вызвал лекаря. Рана оказа-
лась неопасной: рука была только прострелена выше локтя.
Пуля прошла через мякоть, не задев кость.
Полторацкий тотчас отправился на Каменный остров, где
находился государь, чтобы довести до его сведения о столь важ-
ном происшествии. Был разбужен обер-гофмаршал Николай
Александрович Толстой. Он решился идти в спальню к госуда-
рю и доложить о случившемся. Это довершило гнев Александ-
ра, пославшего полицеймейстера за Кутузовым.
Выслушав в постели подробный доклад, Михаил Илларио-
нович, зевая, спросил:
— А вы проверили, каковы денежные дела у этого Шубина?
— Так точно, ваше высокопревосходительство! — Полицей-
мейстер, маленький, проворный, с вытянутым, лисьим лицом,
вкрадчиво добавил: — Полторацкий показал, что его друг в дол-
гу как в шелку...
— Все ясно!..— ответил Кутузов и отвернулся к стенке.
Взвесив факты и рассудив, как лучше избежать неприятного
объяснения с императором — раз все равно конец известен,—
Михаил Илларионович решил сказаться больным.
На другой день была назначена специальная комиссия в со-
ставе престарелого фельдмаршала Каменского и генерал-адъю-
танта графа Комаровского. Они навестили Михаила Илларио-
новича.
Кутузов выглядел очень расстроенным.
— Знаю, знаю! — прервал он фельдмаршала Михаила Федо-
товича, едва тот начал говорить о произошедшем смещении,
а затем, оборотись к Комаровскому, сказал: — Не кажется ли
вам, что этот Григорий Иванов не что иное, как призрак?
— У нас нет доказательств,— отвечал генерал-адъютант,—
но мы их ищем...
На третий день после случившегося истопник Михайлов-
ского замка, ловя рыбу в канаве, которая шла от Фонтанки в
Екатерининский канал, вытащил пистолет. Комаровский сра-
зу определил, что пистолет этот из военного седла. Приказав
привести к себе шубинского камердинера, он спросил, нет ли у
его господина форменного седла.
— Есть,— объяснил тот,— мой барин некоторое время ис-
правлял в полку адъютантскую должность...
258
Комаровский велел принести пистолеты, но камердинер
нашел только один, оказавшийся зато совершенно таким же,
как выловленный из канала. Между тем Шубин представил
приметы Григория Иванова. Немедленно по всем трактам по-
сланы были фельдъегеря. Узнав, что незадолго до того У Шу-
бина сбежал один из лакеев, Комаровский снова вызвал камер-
динера и осведомился, не подавал ли его господин о том объяв-
ления. Камердинер рассказал, что сам относил бумагу в 3-ю
адмиралтейскую часть. Открылось, что в объявлении перечис-
лены те же самые приметы, которые приписывались мнимому
Григорию Иванову.
Улики вынудили Шубина признаться, что этого Иванова
никогда не существовало. Он сам прострелил себе руку и бро-
сил пистолет в канаву. Молодой офицер наделал много долгов,
которые отец отказался оплатить, и решился выдумать всю эту
историю в надежде, что государь наградит его. Военный суд
приговорил Шубина к смертной казни, но Александр смягчил
приговор. Шубин был лишен чинов, дворянского звания и со-
слан в Сибирь.
Кутузову предоставили годичный отпуск. На деле же он
был отстранен от всех занимаемых должностей и жил, с не-
большими перерывами, в своих волынских имениях Горошки и
Райгородок до 1805 года.
Здесь, пожалуй, уместно вспомнить слова, сказанные неким
русским, не пожелавшим назваться, прусскому писателю Вар-
нгагену фон Энзе об Александре I. По его наблюдению, главные
черты императора — тщеславие и хитрость или притворство.
Александр любил только посредственность (качество, очень
распространенное среди власть имущих). Настоящий гений, ум
и талант пугали его. Только в крайней нужде, против собствен-
ной воли и, так сказать, отвернувшись, он мог пользоваться
подобными людьми.
Отношение русского государя к Кутузову было тому свиде-
тельством.
М. И. Кутузов — Е. И. Кутузовой.
29 марта 1803 года.
«Здесь такая скука, что я не удивляюсь, что многие идут в
монахи. Все равно, что жить в монастыре, что здесь...»
259
28 июля. Горошки,
«У меня рожь и пшеницу всю сжали. Я живу довольно уеди-
ненно. У меня молодой человек Ергольской, который, ежели не
заставишь, двух слов не скажет, да один немец ученый, кото-
рый иногда очень много говорит...»
4 августа. Горошки.
«Новым экономом я поныне очень доволен; он профессор;
но дай Бог, чтобы у него было хотя наполовину честности про-
тиву его ума; а дурак и половины не сделает того, что можно
было бы сделать. Я три недели и больше никуда из границ не
выезжал и завтра еду в один фольварк1, за 25 верст, где еще не
бывал. Хлеб сняли, то есть рожь и пшеницу. Урожай хорош,
пшеница в десять раз родилась, а рожь поменьше — обманули
в посеве,— меньше было засеяно, нежели показали, не то рас-
крали мужики у эконома. Как хлеб весь снимут, то приняться
надобно за строения; нету ни винницы порядочной, ни одной
пивоварни, что здесь важный пункт, особливо в Райгородке.
Винокурня будет порядочная, на восемь котлов; да надобно
много пристроить в Райгородке для жидов. Вот мои упраж-
нения...»
Конец 1802-го, а также весь 1803 и 1804 годы заняли уст-
ройство хозяйственных дел по имениям. Кутузов начал строи-
тельство селитряного и пивоваренного заводов, вел торговлю
пенькой, льном, поташем, лесом. Уйму времени отнимали мно-
гочисленные тяжбы с соседями, разбор жалоб крестьян на же-
стокость управляющих, а также опыты с необычными растени-
ями: Михаил Илларионович выписал масляничные семена
кунжута, или сезама. Он построил в Горошках церковь во имя
святой Екатерины и подарил богатый иконостас. А вот на ризы
денег не хватило...
Вести из Петербурга приходили невеселые, хотя, читая о
некоторых происшествиях в столице, Кутузов смеялся от души.
Новый генерал-губернатор, как и предполагал Михаил Илла-
рионович, сразу начал чудить и шалить. Когда к нему на при-
ем явился бывший правитель канцелярии Кутузова, граф Ка-
менский сперва обругал его последними словами, а затем, дав
волю своей ярости, принялся тузить в бока, так что несчастный
'Фольварк — помещичье хозяйство в феодальной Польше.
260
чиновник вертелся и вопил благим матом. Дурачества фельд-
маршала Михаила Федотовича скоро стали всем известны.
Александр приметил, что Каменский не только слишком тороп-
лив и чрезмерно вспыльчив, но что он позволяет себе даже пе-
реиначивать получаемые им высочайшие повеления. Выведен-
ный из себя император сказал наконец Комаровскому: «Не хо-
чет ли граф Каменский проситься прочь? Если б сие случилось,
я поставил бы свечку Казанской Божьей Матери». В том же
1802 году его сменил граф Петр Александрович Толстой...
Где-то кипела жизнь, вершилась высокая политика, а тут
Кутузов решал вопрос, удастся ли ему заготовить для продажи
корабельный лес. И сколько корчм и лавок следует поставить
в Райгородке — до ста или еще больше?..
Были, впрочем, и счастливые часы. Как он мог не порадо-
ваться за свою любимую дочь Лизоньку, которая вышла замуж
за молодого графа Тизенгаузена! Кутузов не чаял в ней души,
справедливо видел в ее натуре собственные черты, схожесть в
уме и характере и именовал «милая Папушенька». Часть своей
родительской нежности он был готов теперь перенести и на
Лизонькиного мужа. «Ежели бы быть у меня сыну, то не хоте-
лось иметь другого, как Фердинанд»,— пишет он обожаемой
дочери. Федору-Фердинанду — двадцать один год. Папушень-
ке — девятнадцать, и они, безусловно, счастливы!..
Зато сердится Екатерина Ильинична, что не зовет ее к себе
в Горошки, под разными предлогами оттягивает приезд. Ну
конечно, она нужнее ему там, в Петербурге,— как зоркий на-
блюдатель, сборщик и хроникер всех событий и даже ходатай
и заступница по его делам.
Но, честно сказать, одному ему и вправду жилось лучше и
покойнее, хоть и крутился он в непрерывных хлопотах и забо-
тах об урожае. И лишь изредка наезжал с визитами к соседям-
помещикам.
6
Среди соседей — русских, поляков, украинцев — встреча-
лись любопытные экземпляры. Да вот хотя бы престарелый
вдовец, который вовсе сдурел — завел себе девиц, которые де-
лают с ним все, что хотят: рисуют ему сажей усы, водят его в
бумажном колпаке, одевают в женское платье. А намедни, рас-
сказывал обычно немногословный кутузовский помощник
261
Ергольский, заставили его по конюшенному двору ездить вер-
хом на козле. Все это он исполняет безропотно и совершенно
счастлив. Да всякому свое!..
А вот другой подстарок — убежденный холостяк — прима-
нивал Михаила Илларионовича своим хлебосольством, тонко-
стями кухни, умением угостить по-русски от души. Да и не его
одного. И в ближайшую субботу в небольшом, но уютном до-
мике на берегу бархатно-зеленого от тины пруда собрался весь
почет уездный: отставной генерал-интендант, искуснейший во
всей округе охотник на зайцев и дичь; изрубленный в котлету
майор; священник — замечательный знаток и толкователь За-
кона Божия...
Сам хозяин — Иван Степанович, носивший такую простую
фамилию, что Кутузов все время ее путал — то ли Сидоров, то
ли Митрофанов, а может, и Селиванов,— приятно улыбаясь,
встречал гостей на крылечке. При появлении славного генера-
ла, самого значительного лица в губернии, рассыпался мелким
бисером:
— Милости просим! Милости просим, ваше высокопревос-
ходительство! Да за столы! Все уже готово! Есть икорка знат-
ная! Да и семужка — деликатес! Мы ведь люди холостые, толь-
ко о себе думаем! Ха-ха! Жениться опоздали!..
Иван Степанович был толст, но говорил пронзительным
дискантом. Впрочем, слушать его было одно удовольствие.
— Наливайте, да пополнее, господа! Михайла Ларионович,
вот водочка зорная, это — калганная, та — желудочная. А вот и
родной травничек. Такой, бестия, забористый, что выпьешь
рюмку — обязательно другую захочется. Все попросту, по-рус-
ски. Щи с завитками, каша с рублеными яйцами и мозгами.
Объедение, доложу вам! Разварной лещ с приправой из разных
кореньев и с хреном. Сосиски с крупным горохом. А телятина?
Необыкновенно нежная и сочная, с огурцом. Наконец, круглый
решетчатый, с вареньем пирог вместо десерта...
— Здоровье его высокопревосходительства генерала от
инфантерии и кавалера Михайлы Ларионовича Кутузова! —
рявкнул майор, так напрягшись, что бесчисленные рубцы и
шрамы на его лице сделались исчерна-лиловыми.
Все потянулись к Кутузову, который ласково благодарил за
внимание, призажмурив здоровый глаз. Затем он взял со стола
одну из бутылок, с любопытством разглядывая ее, чем вызвал
новый приступ словоохотливости у хозяина:
262
— Мы ведь не французы какие-нибудь, Михайла Ларионо-
вич! Чертова напитка кофию не пьем. А вот милости просим
вашего превосходительства отведать домашних наливочек.
Какая вам по вкусу придется. Все хороши, хороши! Право,
язык проглотишь! Есть и кудрявая, сиречь рябиновичка, есть и
малиновка, да такая, что от рюмки сам малиновым сделаешься.
Ха-ха-ха! А вот вишневочка! Уж такая вышла из своих соб-
ственных вишенок, что любо-дорого! Была и клубничная, да,
признаться, всю девки выпили. У нас не застоится! Эй, кликни-
те девушек, чтобы нам спели!..
Тотчас появились кареглазые, смуглолицые украинки и, не
жеманясь, запели:
Цвитэ тэрэн, цвитэ тэрэн,
А цвит опадае.
Хто з любовью нэ знается,
Той горя нэ знае...
— Вот оно как! — гордо воскликнул уже слегка захмелев-
ший хозяин.— Право, чего не отдашь за такую песню! Поднес-
ти им вина! А каково вино-то? Подлинно отличное! Такого
аквамарину никто отроду не пивал. Ну, так сознаюсь, что это
простое бордоское, лишь подкрашенное по моему приказу...
«Да, видно, и в этом доме прекрасный пол правит хозяином.
Здесь и не поймешь, кто у кого в рабстве...— размягченно думал
Кутузов.— Велика Россия! И чего только не навидаешься в
ней! В целом свете не соберешь стольких чудес, какие водятся
у нас на Руси!..»
Прошла робость у хозяина от близости знаменитого генера-
ла, а там осмелели и гости. Закрутились разговоры: майор вспо-
минал бои с турком, отставной интендант — как его раз чуть не
повесил под горячую руку светлейший князь Потемкин, старая
вдова — как еще девицей ездила в Петербург и видела Елизаве-
ту Петровну.
Михаил Илларионович забавлялся своей способностью пе-
ревоплощаться: с майором он был воин, с охотником — охот-
ник, с помещиком — рачительный эконом, а со священником —
толкователь темных мест Ветхого Завета...
Между тем, раззадоренный вниманием самого Кутузова,
разговором завладел старичок-охотник, бедный дворянин, от
зари до зари таскавшийся по полям и лесам с ружьем.
263
— Ружейная охота против псовой имеет свои великие пре-
имущества! — назидательно говорил он.— Только тот, кто ло-
вок в стрельбе, может присваивать себе род искусства. Псовый
же охотник на ловитве сам собой ничего не значит. Ведь до-
гнать и поймать зайца, собственно, от него и не зависит. Кроме
того, ружейная охота проста и безубыточна, а псовая требует
многих приготовлений, разных пособий и издержек. Стрелок,
вздумавший позабавиться на охоте, тихо встает с постели, ра-
ненько, без шума, выходит из дому и, никого не обеспокоив,
ищет себе добычи, легонько насвистывая или тихо напевая пе-
сенку. А псовники? Какой поднимают гам, крик, свист, хлопа-
нье арапников, рев рогов! А какая пагуба причиняется посевам
и вешним всходам! Как вытаптываются луга! Все это каждый
псовник знает, да не скажет...
— Все это, может быть, и верно, но я, грешен, люблю поле-
вать с собаками,— возразил ему Кутузов.— И приглашаю вас с
собой на псовую охоту. Ну а теперь, господа,— он вынул люби-
мый золотой брегет с екатерининским вензелем и послушал,
как бьют куранты,— спасибо за угощение. Извините, что поки-
ну вас. Мне пора, как учил мудрец Сковорода, «тщету отложи-
ти мудрости земныя и в мире почити от злобы дневныя». Или,
проще сказать, пойти на боковую...
7
Берега огромного озера заросли камышом и осокой, где
было видимо-невидимо дичи: кряквы, чирков, кроншнепов.
Среди частых промахов изредка раздавался выстрел, поражав-
ший цель: это стрелял Кутузов. Тотчас длинноухий Марс бро-
сался в воду и возвращался с добычей в зубах. Где-то рядом
хлопало ружье: бедняга-охотник, видимо оробевший от близкого
соседства с генералом, палил и палил в молоко. «Надо бы сме-
нить место или найти своих псовников,— сказал себе Михаил
Илларионович.— А то мой новый приятель никак в себя не
придет, да и всех уток разгонит...»
Он уськнул Марса и отошел к кустам, где слуга держал ло-
шадь, и вовремя. Туда же подскакал сивоусый псарь в синем
пантекоровом кафтане, зеленом с откладными полями картузе
и длинным охотничьим ножом у пояса.
— Михайла Ларионович! — запросто обратился он к бари-
ну.— Хватит вам пулять! Мы зайцев подняли!
264
— Где, братец? — взволновался Кутузов, залезая в седло.
— За леском! Скачите за мной!..
Теперь уже и Михаил Илларионович слышал звуки дальне-
го гона.
Псарь резво полетел прямиком — через рытвины, ямы, водо-
моины, пни и колоды. Кутузов шел за ним галопом, едва укло-
няясь от хлеставших веток, а затем, почувствовав сильную
одышку, перевел лошадь на тротт. Но вдруг впереди что-то
живое зашуршало в кустах. Стон страха — человечий или нет —
заставил его осадить коня. И в самый раз. Прямо под грудью
лошади раздалось:
— Ахти, барин...— Женский голос был и в испуге нежен.
Михаил Илларионович нагнулся с седла:
— Ты что тут делаешь, красавица?
— Управляющий послал... Вам ягод насбирать...
Белокурая голубоглазая девушка — из русских переселен-
цев, каковых в Горошках было немало.
— Ну, давай я тебе пособлю. Вишь, лукошко-то опрокину-
лось...
— Что вы! Что вы! Управляющий узнает — накажет меня!
Кутузов засмеялся, слез с коня. Дальний гон постепенно
затихал.
— А как величать тебя прикажешь?
— Марина я...
— Марина-малина! Какая ты пригожая... Ровно барышня...
— А я и жила при господах: у дочери управляющего прислу-
живала. Господина Ергольского...
Михаил Илларионович вынул кошелек.
— Это тебе за ягоды. А принесешь их мне под вечер сама.
Слышишь? А вот эту записку,— он быстро набросал на клочке
бумаги,— передашь господину Ергольскому. Ну а теперь про-
щай. Попробую-ка я догнать охоту...
Но в тот день у Михаила Илларионовича не случилось
больше ни одного счастливого выстрела...
8
Делу — время, потехе — час.
А сколько дел — не перечесть. К тому же пошли и всякие
неприятности. Кутузов сделал Ергольского главным управля-
ющим, а на его место взял в помощники приказчика из Берди-
265
чева. Малый разбитной, но уж больно пройдошистый. И вот
какую он учинил Михаилу Илларионовичу пакость.
С утра у Кутузова с визитом был бердичевский фактор, ко-
торому генерал — с обоюдной выгодой — продал большую
партию поташа. Получив и пересчитав две тысячи двести золо-
тых червонцев, Михаил Илларионович запер их в ларчик крас-
ного дерева, от которого ключик носил всегда с собой. Дела
звали его неотложно в поле: на дворе стоял сентябрь. Воротив-
шись, Кутузов проверил, цел ли ларчик. Он был заперт. Но
куда-то подевался новый помощник. Михаил Илларионович
хотел разменять червонцы и шесть тысяч рублей отправить с
первой почтой в Петербург — Екатерина Ильинична, как все-
гда, сидела без денег. Но когда отпер ларчик — ахнул: он был
пуст...
Кутузов кликнул Ергольского и велел немедля скакать в
Житомир. Тот полетел вихрем, но опоздал: вор уже укатил на
наемном извозчике к Бердичеву, как видно, чтобы добраться до
австрийской границы. Ергольской тотчас вместе с капитан-ис-
правником, имея повеление губернатора об аресте жулика, по-
мчался за ним. Они доехали до границы и ни с чем воротились
назад. Плакали денежки! Теперь нужно где-то занимать, чтобы
послать жене...
А скоро — новое несчастье. Пожар.
В Райгородке, который стараниями Кутузова превратился
именно в рай для всех, один еврей в шинке топил сало. Пламя
выкинуло из трубы и пошло гулять. Выгорело сорок пять
корчм и до ста лавок. От Райгородка остались одни трубы. Это
уже грозило великим расстройством для всего хозяйства. Ветер
во время пожара был столь сильный, что бедняги не успели
ничего вытащить, и теперь Михаилу Илларионовичу прежде
всего надо было заботиться о погорельцах. Иные остались даже
без рубашек, так как приключение случилось поздним вечером.
Да, пришла беда — отворяй ворота...
Но время все лечит. Дни складывались в недели, недели —
в месяцы, один год сменялся следующим. Казалось, Кутузову
на роду написано провести остаток жизни новым Цинцинна-
том1 — среди овощных грядок и хлебов. Одна отрада — дети и,
1 Цинциннат — римский патриций, консул с 460 г. до н. э., диктатор в
458 и 439 гг. до н. э. По преданию, был образцом скромности, верности граж-
данскому долгу.
266
конечно, Папушенька. В положенный срок родилась у нее спер-
ва Катенька, а за ней — Дашенька.
Как радовался дедушка! Какой пир закатил в Горошках!
Выслал Лизоньке последние полторы тысячи рублей, отложен-
ные на покупку семян. Да еще отправил к ней Марину — хо-
дить за внучками. Он уже твердо знал, что может на нее поло-
житься — благонравна, спокойна, внимательна. Оставаться же
в Горошках ей было не с руки. Из Петербурга уже выехала к
мужу Екатерина Ильинична.
Вскоре стали приходить первые весточки от Лизоньки. Она
хлопотала, старалась вовсю. Но если бы не Марина, не мино-
вать бы беды, когда Катенька вывалилась из колыбельки...
М. И. Кутузов — Е. М. Тизенгаузен.
Без числа.
«Вот ты и сделалась матерью, дорогая моя Лизонька. Люби
своих детей, как я моих, и этого будет достаточно. Да благосло-
вит Бог тебя и твою малютку. Брюнетка она или блондинка?
Не бранила ли тебя Марина за хлопоты, которые ты наделала?
Любезного Фердинанда благодарю за приписку или, лучше
сказать, за большое письмо. Благодарю за комплименты, кото-
рые он Лизоньке делает, и для этого ей только стоит подражать
обожаемой матери...»
Надо ли говорить, что письмо это писалось, когда дражай-
шая Екатерина Ильинична находилась рядом. Теперь некому
было извещать Михаила Илларионовича о больших и малых
событиях в мире. А события не могли не волновать старого ге-
нерала.
Наметившееся охлаждение между Россией и Францией
пришло к открытому разрыву. Англия возглавила новую коа-
лицию европейских держав против Бонапарта, провозгласив-
шего себя императором Наполеоном I. В коалицию вошли Рос-
сия и Австрия; Пруссия, из страха перед французами и их гроз-
ным вождем, уклонилась от участия...
Кутузов читал газеты, тосковал, вечерами играл с женой в
Филю, или подкидного дурачка, но наконец не выдержал и от-
правился в Киев.
Здесь всех занимала только что случившаяся дуэль. В Кие-
ве был расквартирован славный Московский пехотный полк,
которым командовал Федор Федорович Монахтин. Многолет-
ней заботой и тщанием он довел его до полного совершенства.
267
Природный холостяк, полковник этот, кажется, оставил в себе
только кровь, чтобы пролить за Отечество. Все же прочее, до
последней пуговицы, продавал, а деньги обращал на покупку
солдатам нужного по интендантской части и видел в них род-
ных детей. Тем горше было повеление: сдать московцев Нико-
лаю Семеновичу Сулиме и принять начальство над новгород-
скими мушкетерами.
Полковник не стерпел обиды и потребовал от Сулимы удов-
летворения.
И Монахтина, и Николая Семеновича Кутузов знал хорошо
и любил как превосходных командиров. Дуэль была жестокой.
Полковники бились на шпагах в пустом военном госпитале.
Монахтин разрубил Сулиме лоб, а тот перебил Федору Федо-
ровичу два пальца на левой руке.
Михаил Илларионович мог видеть их на другой день — на
разводе, куда они явились, несмотря на свежие раны. Стояв-
ший рядом с Кутузовым военный губернатор князь Васильчи-
ков поглядывал на обоих полковников довольно сурово, но
ничего им не сказал: честь офицера ценилась превыше всего...
Здесь, в Киеве, Михаила Илларионовича отыскал флигель-
адъютант Федор Тизенгаузен.
Высоченный, белокурый, он ворвался в его покои и так сжал
в объятиях тестя, что тот взмолился:
— Раздавишь, батюшка! Ты же не на медведя пошел!..
Кутузов получил высочайший рескрипт: государь вызывал
его в Петербург, чтобы возглавить экспедиционную армию про-
тив Наполеона.
9
В крайней нужде Александр I сменил-таки гнев на милость.
Лондон был охвачен паникой. Наполеон сосредоточил 200-ты-
сячную армию у берегов Ла-Манша, чтобы с помощью испано-
французского флота произвести высадку в Англии. Правитель-
ство Питта требовало от русских немедленной помощи.
Михаил Илларионович готовился к нелегкому походу и де-
лал прощальные визиты. Он навестил Аграфену Александров-
ну Рибопьер, племянницу своей жены и вдову храброго брига-
дира, в ее роскошном доме, более похожем на дворец. В блестя-
щей толпе завсегдатаев выделялась эксцентричная и бойкая
графиня Ромбек, сестра австрийского посла Кобенцля, покинув-
268
шего Петербург в 1797 году и ставшего министром иностран-
ных дел в Вене. Она выучилась русским непечатным выраже-
ниям, которыми украшала французскую речь, и очень дружила
с Аграфеной Александровной. Муж графини — старичок-эмиг-
рант — обычно дремал на вечерах где-нибудь в уголке, и она
будила его, крича на всю залу:
— Ромбек! Держитесь же на ногах!..
И приправляла свой приказ соленым мужицким словцом.
Когда Кутузов беседовал с хозяйкой, вспоминая достоин-
ства покойной Анастасии Семеновны, ее матушки, к нему по-
дошел Александр Рибопьер. Скучая бездействием, двадцатиче-
тырехлетний камергер двора просил своего двоюродного деда
взять его с собой в поход.
Михаил Илларионович оборотился к его матери и твердо
сказал:
— Отец пал на моих глазах: я не хочу брать на войну сына...
Навестив Марию Антоновну Нарышкину, он застал у нее
красавца лейб-гусара, гибкого, словно хлыст, с черными кудря-
ми и лихо подкрученными усиками.
— Давно хочу представить вам, Михайла Ларионович, мо-
его брата Бориса...— сказала фаворитка.
— А-а-а...— самым добродушным тоном отозвался Куту-
зов.— Так это вы, сударь, чуть не отправили на тот свет моего
внука...
Горячая польская кровь бросилась лейб-гусару в лицо, кото-
рое приняло цвет его алого гвардейского ментика.
— Ваше высокопревосходительство! Мы дрались на чест-
ной дуэли!..
— Полноте, полноте, князь,— успокоил его Михаил Илла-
рионович.— Сам Саша Рибопьер рассказывал мне и о вашем
искусстве, и о вашем рыцарстве...
— А у меня к вам просьба.— Мария Антоновна положила на
плечо Кутузова свою прекрасную руку.— Брат мой мечтает
драться против Бонапарта...
— Именно такого молодца я хотел бы видеть у себя адъю-
тантом,— без промедления ответил Михаил Илларионович,
подумав, что отказал в просьбе внуку, чтобы удовлетворить его
обидчика. Да! Чего не сделаешь ради одной волшебной улыб-
ки Марии Антоновны!
Перед уходом Кутузов сказал:
— Как вы похожи! Находясь со мной, брат ваш будет еже-
часно напоминать мне о вас...
269
Последний вечер в Петербурге Михаил Илларионович про-
вел в кругу своей большой семьи. Он собрал всех дочерей с их
чадами. Вместе с ним готовился к походу Федор Тизенгаузен.
Когда наступила пора прощания, Кутузов крепко расцело-
вал самых маленьких и прослезился:
— Увижу ли я вас, дорогие детки! Помните же старика, ко-
торый поведет русскую рать против непобедимого Бонапарта!..
СОДЕРЖАНИЕ
КУТУЗОВ
Том первый
Книга первая
ДВАЖДЫ ВОСКРЕСШИЙ
Часть I
Глава первая. Юность героя..............................5
Глава вторая. «...Я — русский...».......................26
Часть II
Глава первая. Заново рожденный.........................40
Глава вторая. Под крылом Суворова......................60
Часть III
Глава первая. Полтавская репетиция.....................80
Глава вторая. Очаковская пуля..........................93
Глава третья. Комендант Измаила.......................110
Глава четвертая. Герой Мачина.........................137
Часть IV
Глава первая. Царьградская миссия.....................154
Глава вторая. Екатерининский закат....................178
Книга вторая
СЕЙ ИДОЛ СЕВЕРНЫХ ДРУЖИН
Часть I
Глава первая. Гатчинский капрал.......................193
Глава вторая. По велению монарха......................209
Глава третья. Михайловский замок......................224
Часть II
Глава первая. Не ко двору.............................248
Scan Kreider
Россия державная
Олег Николаевич
Михайлов
КУТУЗОВ
ТОМ ПЕРВЫЙ
Редактор А. Храмков
Компьютерная верстка М. Бойковой
Корректор М Смирнова
ООО ТД «Издательство Мир книги»
111024, Москва, 2-я Кабельная ул., д. 2, стр. 6
Отдел реализации:
тел.: (495) 974-29-76, 974-29-75; факс: (495) 742-85-79
E-mail: commerce@mirknigi.ru
ООО «РИЦ Литература»
115407, Москва, Судостроительная ул., д. 40
Подписано в печать 20.06.2010 г.
Формат 84хЮ8’/32. Гарнитура «Петербург»
Печать офсетная. Усл. печ. л. 14,28
Тираж 4000 экз. Заказ № 3445.
Отпечатано по технологии CtP
в ИПК ООО «Ленинградское издательство».
195009, Санкт-Петербург, ул. Арсенальная, д. 21/1.
Телефон/факс: (812) 495-56-10.
Михаил Илларионович Кутузов — ге-
нерал-фельдмаршал, великий русский
полководец, гениальный стратег и тактик.
Он был дважды смертельно ранен, но во-
преки прогнозам медиков выжил — сама
судьба берегла его, будущего спасителя
России. Жизнь Кутузова стала образцом
служения Отечеству, а воинские подвиги
золотыми буквами вписаны в российскую
историю.
В первом томе писатель и критик О. Ми-
хайлов рассказывает о становлении та-
ланта молодого Кутузова, пришедшего
в русскую армию незаметным прапорщи-
ком. Но уже при взятии Измаила А.В. Су-
воров смог сказать о нем: «Кутузов был
на левом фланге, но он стал моей правой
рукой».
9 785486 035272