Автор: Деперье Б.
Теги: художественная литература история эпоха возрождения
ISBN: 5-250-02238-3
Год: 1995
Текст
БОНАВАНТЮР
ДЕПЕРЪЕ
Uij>
НОВЫЕ ЗАБАВЫ
И ВЕСЕЛЫЕ
РАЗГОВОРЫ
КИМВАЛ
МИРА
МОСКВА
ИЗДАТЕЛЬСТВО «РЕСПУБЛИКА»
1995
ББК 84.4Фр
Д35
«НОВЕЛЛА ВОЗРОЖДЕНИЯ»
Общая редакция и вступительная статья
А. Д. МИХАЙЛОВА
Комментарии А. Д. МИХАЙЛОВА
(«Новые забавы и веселые разговоры»),
В. И. ПИКОВ А
(«Кимвал мира»)
Перевод В. И. ПИКОВА
(новеллы I-XC, «Кимвал мира»)
и М. С. ГРИНБЕРГА
(новеллы XCI—CXXIX)
Деперье Б.
Д35 Новые забавы и веселые разговоры. Кимвал мира/ Общ.
ред. и вступ. ст. А. Д. Михайлова; Пер. с фр. В. И. Пикова
и М. С. Гринберга.— М.: Республика, 1995.— 287 с.— (Но¬
велла Возрождения).
ISBN 5—250—02238—3
Книга «Новые забавы и веселые разговоры», принадлежащая перу одного из
самых смелых мыслителей французского Возрождения — Бонавантюра Деперье,
объединяет девяносто коротких новелл. Они весело, остроумно представляют повсед¬
невную жизнь того времени, знакомят со многими персонажами — глуповатыми или,
напротив, хитрыми и смелыми горожанами, их ветреными и распутными женами,
отъявленными мошенниками и мелкими воришками, наглыми и в то же время
трусливыми школярами, сластолюбивыми монахами и монахинями, пройдохами-
священниками и нечистыми на руку торговцами и т. д.
В этом издании публикуется также антиклерикальная книга остроумных диалогов
«Кимвал мира».
Рассчитана на широкий круг читателей.
„ 4703010000—081 ™
Д 079(02)—95 79-94 ББК *****
ISBN 5—250—02238—3
© Издательство «Республика», 1995
Б. ДЕПЕРЬЕ —
КЛАССИК ФРАНЦУЗСКОЙ НОВЕЛЛЫ
ВОЗРОЖДЕНИЯ
овеяла — слово итальянское. Оно обозначает «новость»,
то есть что-то недавно случившееся, при этом — забав¬
ное, необычное и даже из ряда вон выходящее. И рас-
пространеннейший литературный жанр, существовавший
в разных формах едва ли не везде и всегда и прихотливо
и пестро расцветший во многих литературах Европы в по¬
ру Возрождения — с XIV по начало XVII столетия. Фран¬
цузский эквивалент слова «новелла» — «нувель» («nouvelle») — как тер¬
мин, обозначающий этот самый жанр, возник, несомненно, под ита¬
льянским влиянием, то есть в результате попыток перенести на свою
почву и сам жанр, и его название, хотя то, что затем стало новеллой,
родилось во Франции, на тесных улочках и площадях ее средневековых
городов, родилось раньше итальянской новеллы и передало ей свой
богатейший повествовательный опыт.
Предшественница европейской ренессансной новеллы — французс¬
кая стихотворная городская сатирическая повесть (фаблио) рано выра¬
ботала привычные приемы повествования, провела отбор излюбленных
героев, традиционных тем и ситуаций. В фаблио упор был сделан на
изображение повседневной действительности, более того, действитель¬
ности приземленной, нарочито сниженной (если не сказать, что попросту
низменной и грязной). Герои фаблио были далеки от возвышенных
чувств, ими двигали инстинкты пусть не откровенно примитивные, но
самые обыденные. Что же, назовем их «естественными», если таковыми
можно считать скаредность, завистливость, любострастие, лживость,
просто нечистоплотность, невежество, глупость.
Не приходится удивляться, что набор персонажей и тем фаблио
был достаточно невелик. Среди действующих лиц таких повестушек
мы найдем рядовых горожан или крестьян, как правило глуповатых,
а потому легко поддающихся на обман, любвеобильных горожанок,
ловко наставляющих мужьям рога, блудливых монахов или же не
менее сластолюбивых приходских священников, либо жестоко нака¬
зываемых, либо, напротив, с успехом добивающихся желаемого, не¬
задачливых рыцарей, терпящих постыдное поражение и в войне и в
любви, удачливых воришек и мошенников, бесшабашных бродяг-
школяров, столь ценимых распутными горожанками, а потому ни¬
когда не остающихся внакладе. Вполне понятно, что подмостками
этой своеобразной человеческой комедии служили не лесные дебри,
3
не таинственные замки, а большая дорога, городская площадь, сумрач¬
ные своды церкви, но много чаще — скромное жилище горожанина,
тесное и неопрятное, убогая крестьянская хижина, захудалый постоялый
двор, лавка старьевщика, монастырская келья.
Все эти рассказы о таких обычных, совсем не идеальных героях были
поучительны и смешны. Поучительны в том смысле, что рисовали
с осуждением и сарказмом разительные отклонения от общепринятых
взглядов и норм. В самом деле, наставник своих прихожан, священник,
оказывался фантастически невежественным, монах вместо молитв и бо¬
гоугодных дел волочился за смазливыми молодухами, школяр не грыз
гранит науки, а мошенничал, пьянствовал и тоже предавался плотским
утехам, добропорядочные матери семейств готовы были переспать с лю¬
бым встречным. В фаблио смешно и изобретательно рассказывалось
и о том, как ловкачам и пройдохам удаются их проделки, и о том, как
они попадают впросак и несут заслуженное и довольно часто весьма
жестокое наказание.
Морализм фаблио не был всеобъемлющ и непременен. Нередко
перед нами — очень точная жизненная зарисовка вне какой бы то
ни было дидактической установки, этакий характерологический этюд
(который в XIX в. назовут «физиологическим»). Он верно передавал
особенности человеческого бытия эпохи. ' Вот почему по этой зани¬
мательной и пестрой литературной продукции можно изучать, как
жили люди в то время.
Ренессансная новелла, сохранив этот интерес к быту, попыталась
обрисовать, как они чувствовали. Поэтому новелла весьма ощутимо
расширилась тематически и сюжетно, в ней не только появились новые
герои, но и стали изображаться новые человеческие отношения. Скажем,
любовь и дружба. Но это было не условное поклонение прекрасной
красавице, подчас совершенно неведомой и недоступной, как в ку¬
ртуазной литературе, и не плотское влечение, как в фаблио, а подлинное
любовное чувство, глубоко человечное в своей жизненной конкретности
и одновременно возвышающее и одухотворяющее. Заложенный в че¬
ловеке природой инстинкт размножения и связанная с ним потребность
в чувственном наслаждении вдруг обставлялись такими парадоксаль¬
ными сложностями, что и о продолжении рода, и о наслаждении
если и не забывалось начисто, то они уходили в тень и начинали
играть явно не главную роль. Жизнь духа не отрывалась от быта,
от сиюминутных потребностей и забот, но быт заметным образом
одухотворялся, отодвигался на положенное ему весьма заметное, но
все-таки подчиненное место.
Казалось бы, не вся ренессансная новелла, в том числе французская,
пошла по этому новому пути освоения действительности. Ведь у многих
писателей — от Боккаччо и Саккетти до Маргариты Наваррской и Бан-
делло — рядом с повествованиями о достоинствах человека (даже хотя
бы простой сметливости, доброты, щедрости, не говоря уже о примерах
высокого великодушия) мы найдем рассказы о поступках низких, на
худой конец мелких и самых обыденных. Но и в этом случае перед нами
будет общий широкий взгляд на мир, в контексте которого не остаются
незамеченными и самые рядовые герои с их бесхитростными побуждени¬
ями и мечтами.
4
Было бы упрощением говорить, что для французской новеллистики
предшествующий национальный опыт, предшествующая традиция стали
каким-то тормозом или хотя бы направили развитие новеллы в опреде¬
ленное русло. Этот опыт бесспорно сказался, но он не приостановил
эволюцию жанра, а лишь придал ему неповторимые черты. Скажем
сразу — специфическим здесь стал характерный французский юмор,
«острый галльский смысл», который так трудно определить и который
так легко распознается у, казалось бы, несопоставимых писателей — от
Вийона и Рабле до Анатоля Франса и Жироду (ограничимся лишь этими
случайными именами). Не был здесь исключением и Бонавантюр Депе-
рье, наверняка один из самых ярких рассказчиков французского Воз¬
рождения.
У него, естественно, были предшественники. У истоков французской
ренессансной новеллы стоит анонимный сборник «Сто новых новелл».
Он был создан при дворе бургундского герцога Филиппа Доброго
(1396—1467) в Женнапе (недалеко от Брюсселя), между 1456 и 1461 гг.,
когда там гостил поссорившийся с отцом французский дофин, будущий
король Людовик XI (1423—1483). Книга была явно ориентирована на
опыт «Декамерона» (сто новелл, сменяющиеся рассказчики, зачатки
обрамления), хотя в ней отсутствовала та стройность, которой отмечен
сборник Боккаччо. Существенно также, что повествователями высту¬
пали реальные люди — придворные герцога, он сам, дофин Людо¬
вик, известнейший прозаик того времени Антуан де Л а Саль (1388—
до 1469), которому подчас приписывалась и вся книга,— а не некие
милые девицы и дамы и их юные кавалеры, как это было в «Декамеро¬
не». Но сюжеты «Ста новых новелл», вопреки названию, еще оставались
старыми, традиционными для средневековой литературы, вот только
трактовка их стала несколько свободней и уж по крайней мере менее
морализаторской.
Становление жанра новеллы означало рождение новой ренессансной
прозы, где вместо аллегорических фигур городской дидактики и фан¬
тастических персонажей рыцарских романов, вместо социально диф¬
ференцированных, но схематических действующих лиц фаблио и фарсов
появляются индивидуализированные характеры с глубоко личной судь¬
бой и частными интересами. Весьма симптоматично, что уже в «Ста
новых новеллах», в отличие от средневековой литературы, нет и в поми¬
не антифеминистских настроений; напротив, создатели сборника не без
восхищения описывают замысловатые уловки неверных жен и откровен¬
но смеются над незадачливыми рогоносцами. Нет в книге и .сатиричес¬
кого изображения монахов и священников, на что столь падка была
литература средних веков. Если служители церкви и оказываются вдруг
невежественными или глупыми, то природная смекалка позволяет им
довольно легко выпутываться из, казалось бы, безнадежных ситуаций,
о чем и рассказывается одобрительно и воодушевленно. Авторы книги
отдали дань и трагическим мотивам, но преобладает в сборнике тон
жизнерадостный и веселый. Потому-то в «Ста новых новеллах» так
мало жестокости, а обманщики, плуты и прелюбодеи столь редко подве¬
ргаются наказанию.
Вот эта конкретная система ценностей, соответствующий ей взгляд
на жизнь и манера повествования стали определяющими для развития
5
французской новеллы на всем протяжении XVI столетия *. Ведущими —
и в выборе сюжетов и персонажей, и в стилистике — стали здесь
своеобразный юмор, тонкая ирония и по отношению к изображаемой
действительности, и к читателю, и к самому себе (автору, пове¬
ствователю), когда все это, как и сама жизнь, воспринимается не
совсем всерьез.
Возможно, национальная укорененность, очень мощная инерция
традиции сделали новеллу типичнейшим жанром литературы фра¬
нцузского Возрождения и обеспечили ей небывалую популярность.
Уже на заре Ренессанса, особенно после появления книгопечатания,
забавные реалистические истории находили заинтересованного читателя
в стенах замка или королевского дворца, в купеческой конторе,
в монастырской келье, в крестьянском доме. И если не читателей,
то слушателей — наверняка. Это не значит, конечно, что авторы
новеллистических циклов не тяготели к той или иной литературной
традиции, не ориентировались на разного читателя, не отражали
жизни различных социальных слоев. Впрочем, здесь правильнее было
бы говорить о дифференциации не общественной, а региональной.
В самом деле, один из новеллистов пишет для жителей провинциального
Труа, что в Шампани, другой— для горожан Меца (Лотарингия),
еще один — для своих земляков-бретонцев и т. д. Другие рассказчики
ориентировались на более широкие читательские круги — на гума¬
нистическую интеллигенцию и просвещенное дворянство, особенно
на женщин из аристократических кругов, которые были бесспорными
ценительницами этого рода литературы: ведь им адресованы, хотя
бы демонстративно, очень многие подобные книги.
Возникновение французской ренессансной новеллы неразрывно свя¬
зано со становлением и развитием культуры французского Возрождения.
С известной долей условности можно сказать, что Ренессанс привезен во
Францию в обозе короля Карла VIII после его первого итальянского
похода. Действительно, за Альпийскими хребтами французам открылся
новый мир, совсем новая культура, казавшаяся богатой и утонченной.
Конечно, это было поверхностным — и к тому же далеко не первым —
знакомством с культурой ренессансной Италии. Новые идеи проникали
во Францию и раньше, к тому же они имели и местные (автохтонные)
источники возникновения. Например, произведения Петрарки и Боккач-
чо были уже давно известны в Париже (к знакомству во Франции
с «Декамероном» мы еще вернемся).
И все-таки наладившиеся контакты с Италией дали развитию фран¬
цузской культуры ощутимый толчок. Особых успехов ренессансное дви¬
жение добилось в царствование Франциска I, то есть в 1515—1547 гг.
Франциск бесспорно был выдающимся монархом/Пусть его внешняя
политика была не вполне удачна: продолжающаяся война в Италии не
приносила желаемых результатов, сокрушительное поражение под Па¬
вией (1525) отправило короля в испанский плен, австро-испанская армия
опустошала Прованс, а от завоеванного Милана пришлось отказаться.
Правда, королю удалось заключить ряд выгодных мирных соглашений,
* Общий очерк развития французской новеллы в XVI в. см. в книге: Pérouse
G. Les Nouvelles françaises du XVI siècle. Images de la vie du temps. Genève, 1977.
6
упрочить международное положение Франции. Значительно большего
Франциск добился в политике внутренней — упорядочил финансы и на¬
логи, способствовал развитию промышленности, поощрял книгопечата¬
ние, переводческую деятельность.
В противовес католической Сорбонне он основал учебное заведение
нового типа, «Коллеж де Франс», где преподавали ученые-гуманисты.
При Франциске в страну стало приезжать все больше иностранных
специалистов, прежде всего итальянцев. Это были инженеры, архитек¬
торы, художники, врачи, военачальники, ученые-гуманитарии, поэты,
среди них великие мастера, например Леонардо да Винчи и Приматиччо,
но все-гаки больше специалисты рядовые. И в этом было свое преиму¬
щество: они приносили новые идеи и навыки, но не подавляли учеников
авторитетом. Строительные затеи короля Франциска были огромны
и весьма плодотворны. Именно при нем очень быстро появилась гирлян¬
да замков на берегах Луары с их неповторимым архитектурным обли¬
ком пленительное сочетание отзвуков поздней, так называемой «пла¬
менеющей» готики со стилевыми приметами итальянского Возрожде¬
ния. При Франциске началась внушительная перестройка Лувра,
возникли основные постройки Фонтенбло, сложилась и замечательная
живописная школа («школа Фонтенбло»)...
Король Франциск немного писал стихи, и совсем неплохие, но глав¬
ное он любил литературу, поддерживал писателей и поэтов и заслу¬
женно снискал прозвище «отца изящной словесности». Ему не раз прихо¬
дилось вступаться за своих любимцев: позиции сторонников прошло¬
го обычаев и нравов, литературных вкусов, научных воззрений,
безоговорочной церковной догматики — были еще очень сильны. Их
приводило в бешенство разворачивавшееся гуманистическое движение,
которое на первых порах в основном приобрело формы так называемого
«евангелизма». Это была попытка ревизии многовековых церковных
установлений, возвращение к изначальным положениям христианства
и в том числе — к подлинному тексту Священного писания. Вот почему
первые французские гуманисты, за редким исключением, были связаны
с монастырской средой или с теологическими факультетами университе¬
тов. Добавим также, что первые гуманисты были по образованию, по
своим интересам филологами: их научная критика Писания начиналась
с текстологических и лингвистических штудий.
Евангелистское движение привлекло многих, ему отдали дань едва
ли не все деятели эпохи. Этому не приходится удивляться, ведь вначале
евангелисты ставили перед собой вполне благочестивые задачи, лишь
позже они стали приходить к смелым, «опасным» выводам. Евангелиз¬
мом увлекались одно время король Франциск, его младшая сестра
Маргарита Наваррская (1492—1549), Рабле, поэт Клеман Маро (1496—
1544), эрудит и издатель Этьен Доле (1509—1546). Франциск и его сестра
не раз кидались на защиту своих подопечных. От Рабле, Маро, Бонаван-
тюра Деперье им удавалось отвести карающий меч церкви, Этьена Доле
уберечь не смогли: церковным судом за свои посягновения на устои
религии он был осужден на сожжение и казнен.
Подобные филологические занятия, между прочим, очень способст¬
вовавшие изучению древних языков (греческого и еврейского), вели
к углубленной религиозности, очищенной от позднейших церковных
7
наслоений, либо к сомнениям и скепсису, а нередко — к парадоксаль¬
ному соединению того и другого. Самые смелые мыслители, не от¬
казываясь от проникновенной человечности основополагающих устоев
христианства, приходили к определенному свободомыслию, к внутрен¬
ней независимости от церковной догматики, равно как и к суровым
и постным установлениям протестантизма.
Таким радикальным мыслителем, наряду с Рабле, Этьеном Доле,
Гийомом Брисонне (1472—1534), был и Бонавантюр Деперье *.
О его жизни мы знаем крайне мало. Вот лишь некоторые более или
менее достоверные факты, других же просто нет. Многое в жизни
и творчестве Деперье окружено недомолвками и тайнами, и создается
впечатление, что они чуть ли не сознательны, словно кто-то старательно
скрывал или путал самые простые сведения.
Начать хотя бы с семьи писателя, места его рождения и времени
появления на свет. Из каких социальных слоев вышел Деперье — совер¬
шенно неясно. Очевидно, из горожан, но вот были ли они ремеслен¬
никами или торговцами, состоятельными или не очень — неизвестно.
Писатель нигде никогда не проронил о своей семье ни слова.
Несколько лучше с местом рождения. Почти достоверно известно,
что Деперье родился в малюсеньком бургундском городке Арне-ле-Дюк
(нынешний департамент Кот д’Ор), в сотне километров от Дижона.
Впрочем, называли и другого претендента — шампанский город Бар-
сюр-Об, когда-то славившийся своими ярмарками. И вот здесь не забу¬
дем отметить: Деперье был выходцем из провинциальной городской
среды, что очень характерно для деятелей раннего французского Воз¬
рождения.
Жители Арне, гордящиеся своим предполагаемым земляком, оты¬
скали на одном из домов полустершуюся надпись* под теперь уже
непонятно что изображавшим медальоном; она гласила: «П. Деперье
1571». На этом доме муниципалитет установил мемориальную доску,
указывающую, что писатель родился именно здесь и произошло это
в 1498 году. И то и другое сомнительно: дом действительно принад¬
лежал кому-то из родственников Деперье, но нет никаких данных, что
автор «Новых забав» появился на свет как раз в этих стенах. Еще более
спорна дата: мы знаем, что Деперье учился (в монастырской школе, как
многие его современники?) в 1525—1531 гг.; это поздновато для ума не
просто живого и восприимчивого, но и явно недюжинного. Поэтому
была предложена другая дата, более реалистичная,— 1510 г.
Провинциальное детство и юность, конечно, сформировали характер
Деперье, но еще важнее были годы его учения и странствий. Он прошел
солидную выучку у Сен-Мартенского аббата Робера Юро, занимавшего¬
ся философией с самой Маргаритой Наваррской. Деперье воспринял от
учителя не только склонность к независимости суждений, интерес к иде¬
ям Реформации, но и привычку к осторожности, взвешенности поступ¬
* Лучшая работа о Деперье-новеллисте — книга итальянского исследова¬
теля Лионелло Соцци: Sozzi L. Les contes de Bonaventure Des Périers: Contribution
à l’étude de la nouvelle française de la Renaissance. Torino, 1964.
8
ков, умение скрывать свои истинные мысли и дела. И опять обратим
внимание: первые шаги как мыслитель и гуманист (возможно, и как
поэт) Деперье сделал в узком монастырском кружке, среди немногих
единомышленников, имена которых он, между прочим, утаил.
За учением наступила пора путешествий. Деперье, видимо, исколесил
полстраны, побывал в Авиньоне и Монпелье. Какие-то пути завели его
в Невшатель, где он принял участие в переводе Библии на французский
язык. Перевод вышел в 1535 г. Деперье составил к этому изданию
указатели древнееврейских, халдейских, греческих слов, но, вероятно,
был причастен и непосредственно к самому переводу. Шаг был опромет¬
чивым: католическая церковь не одобряла перевод Писания, хотя и не
имела формальных оснований его запретить.
Наконец, следующий этап на жизненном пути Деперье — 1535—1541
гг., которые он в основном провел при маленьком дворе Маргариты
Наваррской, сестры короля Франциска. Этому предшествовало корот¬
кое пребывание писателя в Лионе, где он сблизился с Этьеном Доле
и членами местной поэтической школы. В первой половине столетия
Лион был крупнейшим культурным центром, не без основания сопер¬
ничавшим с Парижем. Здесь работало много типографий, наладились
многообразные связи с Италией; бремя традиций и церковного присмот¬
ра не было столь тяжелым, как в столице. Не случайно в Лионе побы¬
вали все без исключения крупные писатели и ученые; одни лишь проез¬
дом, другие задерживались надолго, третьи связали с городом в вер¬
ховьях Роны всю свою творческую судьбу. Маргарита, сама незаурядная
поэтесса, человек глубоко литературный, нередко бывала в Лионе, порой
оставалась тут на несколько месяцев вместе с придворными и щедро
покровительствовала местным литераторам, филологам, издателям.
В Лионе Деперье был представлен королеве Наваррской и вскоре
принят к ней на службу, видимо, с обязанностями секретаря, но
в звании «личного слуги» (valet de chambre), или «камер-юнкера»,
как сказали бы несколько веков спустя. Что принесла писателю эта
придворная должность? Прежде всего, конечно, возможность не думать
о хлебе насущном и надежное прикрытие от преследований ретроградов:
находясь при дворе Маргариты, Деперье стал для них почти недосягаем.
Но было и другое: тут Деперье окунулся в насыщенную творческую
атмосферу философских (в том числе и богословских) и литературных
споров, литературных занятий: ведь все члены этого небольшого двора
писали стихи, обменивались стихотворными посланиями, как правило,
злободневными и шутливыми, без особого трагизма жаловались на
холодность возлюбленных, игриво воспевали их красоту, спорили в сти¬
хах о поэзии. Нередко эта стихотворная пикировка приобретала ха¬
рактер веселого импровизированного капустника, изощрявшего ум и от¬
тачивавшего стиль.
Но при дворе Маргариты Наваррской в чести были не только
остроумные стишки на случай. Саму королеву интересовали философс¬
кие проблемы бытия, и им она посвятила несколько пронизанных спири¬
туализмом больших поэм. Они, пожалуй, не были отмечены каким-то
особым свободомыслием, но затрагивали для того времени темы «опас¬
ные» и давали им свою собственную, оригинальную трактовку, без
оглядок на церковные авторитеты. Эта атмосфера философских споров
9
и просто философских раздумий, сосредоточенных и углубленных, ока¬
зала сильнейшее воздействие на Деперье и подвигла его на создание
философского трактата, по смелости и радикальности оставившего да¬
леко позади его учителей и соратников. Речь идет о книжке, состоящей
из четырех диалогов и носящей латинское название «Cymbalum Mundi»
(«Кимвал мира»). Как многое в жизни и творчестве Деперье, она окруже¬
на целой сетью тайн и загадок.
Книга была издана в конце 1537 г. парижским типографом Жаном
Мореном и распространялась известным книготорговцем Ла Гардом.
По не очень понятным причинам она сразу же вызвала резкое недоволь¬
ство в окружении короля Франциска. Предполагают, что на Деперье
«настучали» его литературные враги, которым он посвятил не одну
язвительнейшую эпиграмму. Так или иначе, книга была рассмотрена
советом теологического факультета Сорбонны, признана еретической
и осуждена. Издателя Морена арестовали, судили и изгнали из Парижа,
а его имущество конфисковали. Еще более печальной оказалась судьба
Ла Гарда, за которым водилось уже много грехов (его лавка ломилась
от запрещенных книг),— он был казнен.
«Кимвал мира» — книга бесспорно антирелигиозная, но это совсем
не лежит на поверхности. Ее можно было принять и за остроумный
памфлет, направленный против устаревших языческих верований, все¬
возможных суеверий, против астрологии и алхимии. Все это дейст¬
вительно в книге было, но ее выводы, ее скрытый, тщательно за¬
шифрованный пафос значительно глубже и шире. В ней остро и ост¬
роумно осуждались любые религиозные суеверия, но наибольшей
критике, конечно аллегорической и очень иносказательной, подвергалось
христианство, точнее, ветхозаветная догматика. Одновременно остро¬
умно пародировался образный строй Священного писания, его язык,
а также труды его толкователей (и католических, и протестантских).
Попутно в диалогах Деперье смешно и язвительно изображались многие
современники писателя, но анаграммы и клички, скрывающие их имена,
настолько затемнены и почти нерасшифровываемы, что с уверенностью
сказать, о ком именно писал Деперье, совершенно невозможно. Книга
была не столько антирелигиозной и антицерковной, сколько внере-
лигиозной и внецерковной, она предвосхищала не озлобленные ра¬
зоблачения Вольтера, а спокойный, лукавый скепсис Дидро. И вне
всяких сомнений, в ней были переклички с воззрениями Рабле, вот
только выявить их довольно трудно *.
«Кимвал мира», при всей его тайнописи, был книгой опасной, и Де¬
перье это хорошо понимал, недаром он напечатал ее анонимно. Но
авторство его выдал допрашиваемый с пристрастием Жан Морен; и,
однако, никаким преследованиям писатель не был подвергнут. Еще одна
загадка? Вразумительной ее разгадки мы не найдем. В католических
кругах книга Деперье скоро забылась (быть может, ее подлинный смысл
и не был до конца понят), но вызвала раздраженное брюзжание Каль-
вина и других идеологов протестантизма.
* Аллюзии, переполняющие «Кимвал мира», и само содержание трактата
до сих пор вызывают споры ученых. Не включаясь в эту полемику, мы помещаем
обстоятельные комментарии В. И. Пикова, отражающие определенный этап
в осмыслении этой книги Деперье.
10
Нельзя с уверенностью сказать, что после 1538 г. Деперье постоянно
оставался в придворном штате королевы Маргариты. Молчат докумен¬
ты, нет точно датированных произведений (довольно многочисленных
стихов на случай). Лишь в октябре 1541 г. его имя мелькает в одной из
денежных ведомостей, где сказано, что Деперье было выдано 110 турс¬
ких ливров. Затем — полное, какое-то нарочитое молчание. А в конце
августа 1544 г. в Лионе выходит «Сборник произведений покойного
Бонавантюра Деперье»...
Таинственная кончина писателя, естественно, породила немало гипо¬
тез. Некоторые из них — очень эффектные и смелые. Современники
почти единодушно писали о самоубийстве. Но одни считали его причи¬
ной преследования из-за «Кимвала мира», другие полагали, что Деперье
запутался в долгах, третьи — что он подорвал здоровье чрезмерными
плотскими утехами и у него помрачился разум. Нашлись даже такие, кто
увидел в этом поступке жест отчаяния из-за страстной, но неразделенной
любви к королеве Наваррской. Но все это не более чем предположения.
Самоубийство так и осталось недоказанным. Поговаривали даже об
убийстве — религиозными фанатиками,— но это уже совершеннейшие
фантазии.
Место смерти Деперье и точная дата также не установлены. Можно
лишь сказать, что писатель покинул этот мир до августа 1544 г.,
вероятно, не раньше конца года предыдущего. Естественно, могила его
неизвестна.
Еще при жизни писателя немало споров вызывал и его сборник
новелл (даже его авторство ставилось под сомнение), но посмотрим
сначала, когда и в какой обстановке эта книга была написана.
Мы помним, что новеллистика стала одним из излюбленных и на¬
иболее характерных жанров литературы французского Возрождения.
В первую половину XVI столетия, в развитие традиций «Ста новых
новелл», было создано несколько примечательных новеллистических
книг. 1486-м годом датируется первое издание французского сборника,
а годом раньше вышел из печати первый перевод, Лорана де Премьефе
(1388—1420), «Декамерона». Рукописи этого перевода (очень вольного),
нередко прекрасно иллюстрированные, широко распространялись и ра¬
нее. Поэтому было бы ошибкой не учитывать воздействия итальянских
рассказчиков (прежде всего Боккаччо и Мазуччо) на развитие фра¬
нцузской новеллы. К тому же кроме собственно новеллистов влияли
и авторы фацетий, коротких, почти бессодержательных рассказиков,
близких к анекдоту или портретной зарисовке. Прекрасным автором
фацетий был итальянец Джанфранческо Поджо Браччолини (1380—
1459), и не приходится удивляться, что его латинская книжица была
издана уже в 1492 г. по-французски в переводе Гийома Тардифа
(ок. 1440 — ок. 1500).
Маргарита Наваррская обожала новеллы Боккаччо, старалась под¬
ражать им в своем «Гептамероне» (несомненно, лучшем французском
сборнике новелл), и по ее инициативе секретарь королевы Антуан
Ле Масон в середине 1530-х гг. предпринял новый перевод «Декамерона»
(издан в 1545 г.). Это десятилетие— во многом «золотая пора»
французской новеллы: как раз в это время составляют книгу рассказов
королева Маргарита, простой седельный мастер Никола де Труа,
11
авторы анонимного сборника «Образец новелл добропорядочных и при¬
ятных» и т. д.
Тогда же, состоя на службе у Маргариты Наваррской, пишет свои
рассказы и Деперье.
Книгу он завершил (что видно хотя бы по обрамляющим ее
сонетам), но издавать не стал. Вряд ли этому помешали внезапная
смерть (ведь книга-то была закончена) или опасения цензурного толка:
«Новые забавы» не содержат ничего для того времени рискованного
и крамольного. Тут перед нами опять одна из загадок, на которые
была столь щедра жизнь Деперье.
Прошло не менее четырнадцати лет со дня кончины писателя, когда
книга была издана (1558). В подготовке издания активное участие приня¬
ли друзья автора, сами довольно известные в свое время поэты: Никола
Денизо (1515—1559), Жак Пелетье дю Мане (1517—1582) и Антуан дю
Мулен (ок. 1510— после 1560). Можно предположить, что, готовя
к изданию книгу своего друга, они вносили в текст Деперье какие-то
поправки и дополнения. Но мы хорошо знаем живой и легкий стиль
автора «Новых забав» по другим его произведениям — по стихам
и «Кимвалу мира», поэтому можно с уверенностью сказать, что вмеша¬
тельство это было минимальным. Друзья Деперье наверняка позволили
себе лишь одно: они привязали изложенные в книге истории к «состоя¬
нию» конца 50-х гг., то есть называли титулы и должности того или
иного персонажа, какими они были тогда, а не во времена Деперье,
указывали, что кого-то из героев новелл уже нет в живых, хотя в
1530-е гг. он еще здравствовал, и г. п. И не более. Вся книга выдержана
очень в духе Деперье, в частности в ней ярко воплотились два любимых
девиза ее автора: «loysir et liberté» (покой и воля — франц.) и «bene vivere
et laetari» (хорошо жить и веселиться — лат.).
Человек высочайшей гуманистической культуры, мыслитель смелый
и в достаточной степени радикальный, Деперье в «Новых забавах и весе¬
лых разговорах» («Les Nouvelles Récréations et Joyeulx Devis») как бы
скрывает свою образованность и свой радикализм. Далеко не случайно
среди источников его новелл мы не найдем прямых заимствований
у итальянских писателей, хотя про одного из персонажей сказано, что он
«был знаком с сочинениями Боккаччо и с «Селестиной» * (нов. XVI).
Тяготение к афористичности и краткости позволяет предположить небо¬
льшое воздействие «Фацетий» Поджо. Кое-какие рассказы Деперье напо¬
минают «Сто новых новелл» и некоторые старинные французские книги
(«Пятнадцать радостей брака», книжечку шевалье де Ла Тур Ландри **).
В целом же установка Деперье была очень четкой и определенной,
недаром он писал во вступительной новелле: «Неужели для того, чтобы
вас позабавить, я не мог воспользоваться теми происшествиями, кото¬
рые совершаются у нас за порогом, и должен был идти куда-то за
тридевять земель?» Действительно, в «Новых забавах» читатель оказы¬
вается в самой гуще городской жизни времен «доброго старого короля
Франсуа», мелькают названия исконных французских провинций и хоро¬
шо знакомых Деперье городов — Монпелье, Лиона, Орлеана, Авиньона,
* Речь идет об испанской трагикомедии, героиня которой — сводня.
** Бытоописательные нравоучительные произведения рубежа XIV—XV вв.
12
Пуатье и, конечно, Парижа, «этого рая для женщин, ада для мулов
и чистилища для искателей удовольствий».
Сборник Деперье населяет пестрая толпа современников — от коро¬
ля и его придворных до нищих бродяг; тут и мелкопоместные дворяне,
«из тех, что, отправляясь в дорогу, садятся по двое на одну лошадь»,
и шарлатаны-медики, и уличные торговцы, и степенные юристы, док¬
тора канонического права, ожесточенно ругающиеся с селедочницей
с Малого моста; тут и чулочники, портные, ножовщики, башмачники,
седельщики, пивовары; тут и благочестивые монахи, «пьющие вино как
простые миряне», и веселые кюре, «знавшие латынь лишь ровно насто¬
лько, насколько этого требовала служба, а может быть, даже и меньше»;
тут и жизнелюбивые епископы и кардиналы, мастера поесть и угостить,
обожающие неторопливые застольные беседы и хорошеньких женщин не
меньше, чем ученые споры; конечно же здесь полно женщин всех воз¬
растов и состояний, то молодых, то старых, то привлекательных, то
отвратительных, но все-таки молодых и красивых, «таких всех резвых
и гладких», здесь подавляющее большинство, и не приходится удивлять¬
ся, что героини новелл Деперье почти всегда играют в повествовании
первую скрипку.
Ритм новелл подчас нетороплив, но непременно жив и весел; рассказ
льется свободно и легко, он непритязателен и шутливо-грубоват, иногда
нарочито наивен, но все это скрывает тонкое мастерство автора. Новел¬
лы пересыпаны народными речениями, пословицами, прибаутками (от¬
метим, что они очень удачно переведены В. И. Пиковым). Писатель
умело имитирует простодушный рассказ, но за этим стоит озорная
пародийная стихия и всеобъемлющая ирония — по отношению к героям
повествования, к читателям, к самому автору и вообще к жизни. Прони¬
зывающий книгу Деперье скепсис не лишает ее оптимизма, ибо в ней
сделана недвусмысленная установка на извечные (и родные!) ценности,
со страниц «Новых забав» звучит прямой призыв хорошо жить и весе¬
литься и красноречиво отстаивается право каждого человека на любовь
и счастье.
Писатель не скрывает своих пристрастий, своей личной оценки про¬
исходящего; он любит вторгаться в повествование, его иронический
голос звучит постоянно; он охотно обсуждает с читателями детали
рассказа, советует, как лучше изложить сообщаемый им анекдот или
примечательный случай. В основу книги Деперье легли по большей части
имевшие место в действительности события, то есть «анекдоты» в ста¬
ринном значении этого слова — «исторические анекдоты», которые так
ценили Пушкин или Проспер Мериме. Но из обыденной и неприхот¬
ливой хроники городского повседневья писатель создал увлекательней¬
шие рассказы. Термин «анекдот» употреблен нами не случайно: в новел¬
лах Деперье присутствуют многие элементы этого древнего жанра —
краткость повествования, неожиданность и комизм развязки. Однако
«анекдотичность» ситуации многих новелл Деперье — это только их
чисто сюжетная сторона. Писатель в небольшом рассказике умел созда¬
вать колоритные, индивидуализированные образы персонажей, точно
очерченных психологически и социально. Таковы его гуманист-епископ,
находчивый школяр-юрист, обольстительная молодая красотка, подсле¬
поватая старуха-аббатиса, веселые пройдохи без определенных занятий.
13
Деперье ценит смекалку, изворотливость, умение выйти сухим из
любой сомнительной ситуации. Вот почему в его книге так много
рассказывается о плутнях и плутах, о шутах, но еще больше — о шутовс¬
ких проделках *. Как увидим, жизнь изображена в «Новых забавах» как
раз под этим углом зрения. Вот почему было бы ошибкой сводить всю
сюжетную пестроту книги, ее богатство к набору каких-то немногих
фабульных типов. Уж очень многочисленны новеллы, в такие типы
никак не укладывающиеся. Вот почему жанровый регистр сборника
очень широк: есть здесь и большие остросюжетные новеллы, и корот¬
кие новеллы-анекдоты, и новеллы-диалоги, и своеобразные «физио¬
логические» очерки, и кусочки непритязательной хроники событий горо¬
дской жизни. Кое в чем сборник довольно близок к первым книгам
Рабле; как и в них, в новеллах Деперье все захлестывает стихия неудер¬
жимого веселья, а скептическая ирония соседствует с оптимистическим
восприятием жизни. Близость к Рабле подтверждается и сюжетами
некоторых новелл, использованными также в «Гаргантюа и Пантагрю¬
эле», непосредственными ссылками на Рабле (например, в новелле V)
и целым рядом стилистических приемов, такими, например, как излюб¬
ленные Рабле перечисления, головокружительное нанизывание синони¬
мов или комическая точность в больших цифрах. Да и широта охвата
явлений действительности, пестрота и многообразие персонажей роднит
«Новые забавы» с книгой Рабле о веселых гигантах.
Однако, как и у автора «Гаргантюа и Пантагрюэля», со страниц
сборника Деперье встает не только веселая, но и правдивая картина
жизни его времени. Как и Рабле, писатель не проходит мимо ее теневых
сторон: тут и толпа нищих, и умирающие с голоду крестьяне, и лицемер¬
ные монахи, и тупые профессора-педанты, и бездомные бродяги, кото¬
рых выгнала на большую дорогу не тяга к приклю¬
чениям, а беспросветная нужда. Далеко не случайно книга Деперье
густо населена мошенниками — от обыкновенных воришек-карманни-
ков до мрачных фигур нечистых на руку прижимал и богатеев, дро¬
жащих над своей мошной и запросто обирающих других. Обман,
мошенничество, нечестность в понимании автора не только забавная
сторона жизни, это ее основной, непреложный закон. Деперье тем
не менее не осуждает ни слишком предприимчивых молодых вдов,
ни бродяг-школяров, повторяющих «вийоновы проказы», даже лю¬
бострастных монахов или слишком расторопных прево, безответственно
отправляющих на эшафот невинных. Но он с горькой иронией пишет
о том, как для того, чтобы разбогатеть, надо на несколько лет
забыть о совести и чести, или о том, что справедливость всегда
торжествует, а порок бывает наказан, коль скоро речь идет о по¬
вадившейся в городские курятники лисице. В смехе Деперье порой
проскальзывают грустные ноты, трагическое звучание некоторых его
новелл несомненно. Но. смятенность и боль загнаны глубоко внутрь,
они как бы сняты суховатым объективизмом рассказчика.
Отметим при этом, что трагические нотки все более отчетливо
звучат к концу сборника, возможно, отражая нарастание пессимистичес¬
* См. об Этой стороне книги: Мелетинский Е. М. Историческая поэтика
новеллы. М., 1990. С. 123—124.
14
ких настроений в душе автора. Во второй половине книги коротких
новелл-анекдотов становится все больше, и такие небольшие рассказики
непременно оказываются окрашенными своеобразным «черным юмо¬
ром». При этом голос повествователя либо вовсе перестает быть слыш¬
ным, либо, напротив, прямо и достаточно нелицеприятно комментирует
описываемое (забегая несколько вперед, обратим внимание, что здесь
писатель кое в чем предвосхищает Монтеня с его «Опытами»). Продол¬
жатели Деперье, составившие апокрифическую часть книги, в своих не
очень умелых подражаниях разрабатывали в основном лишь одну раз¬
новидность созданного и закрепленного «Новыми забавами» новелли¬
стического жанра — короткий анекдот, нередко преображающийся
в острую бытовую зарисовку. Но это, как уже говорилось, весьма
продуктивный, но лишь один тип новеллы, использованный нашим
писателем.
Деперье на протяжении своей короткой жизни многое испытал и по¬
нял, во многом разувфился и разочаровался. Но все-таки он остается —
в этой книге — человеком если и зрелой, то все еще оптимистической
поры французского Возрождения, когда мечты о «золотом веке» еще
казались осуществимыми и не развеялись окончательно. Свободен
Деперье и от религиозно-мистических настроений, уже начавших скла¬
дываться в это время в общественных кругах Франции, не разделяет
он и склонности многих своих современников к учению Реформации:
пройдя в молодости через «евангелизм», он как бы преодолел его
и оставил позади. Вот почему Деперье проявил здесь предельный
скептицизм в религиозных вопросах и обнаружил полнейшее безра¬
зличие к теологическим спорам.
Не только народные корни юмора писателя, но традиционный (как
органичный, исконный, национальный, если угодно) взгляд на жизнь
позволили Деперье создать гуманистическую сатиру на духовенство, на
сильных мира сего, на царящие в обществе порядки, нарисовать широ¬
кую картину городской жизни эпохи, подвергнув с демократических (но
отнюдь не плебейских) позиций осмеянию почти все, что было в ней
отрицательного и комического, и одновременно поддержать начала
добра и справедливости.
Принято считать, что Деперье-новеллист не создал школы. Это
верно. Лишь одна довольно удачная попытка подражать ему была
сделана неизвестным автором (или авторами) тех тридцати девяти
коротеньких новелл, которыми дополнялись «Новые забавы и веселые
разговоры» в изданиях 1560-х гг. «Школы» не было, но Деперье своей
книгой обозначил одну из тенденций эволюции ренессансной новеллы,
причем не только французской.
Как раз начиная с эпохи Деперье короткая новелла-анекдот, утрачи¬
вая самодостаточность и автономность, стала все чаще вплетаться
в более широкое и многоплановое повествование как наглядная и забав¬
ная иллюстрация происходящих в окружающей действительности про¬
цессов, просто как примечательный «случай из жизни», поучительный
и парадоксальный. Таки^ новеллы очень часто встречаются в «Придвор¬
ном» Бальдассаре Кастильоне (1478—1529) и буквально переполняют
15
«Прихотливые рассуждения» Пьетро Аретино (1492—1556), выдающих¬
ся итальянских писателей, современников Деперье. Новеллистическая
стихия не обошла и Рабле (у которого многие главы, особенно те, где
действует Панург, воспринимаются как мастерски построенные новел¬
лы). Тяготение к новеллистичности мы найдем и в «Опытах» Монтеня,
но особенно в таких примечательных книгах, как «Апология Геродота»
Анри Этьенна (1531—1598), «Галантные дамы» Брантома (154(У—1614),
«Способ выйти в люди» Бероальда де Вервиля (1558—1612), «Девять
утренних бесед» и «Послеполуденные беседы» сеньора де Шольера
(1509—1592). Об этих писателях конца XVI и начала XVII в. нельзя
сказать, что, обладая всеми необходимыми данными, они лишь случай¬
но не стали новеллистами; они ими бесспорно были, но подчинили свой
повествовательный дар иным задачам, однако когда им было нужно,
создавали острые, динамичные новеллы. Как раз в духе Бонавантюра
Деперье, автора «Новых забав».
А. Михайлов
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Издатель приветствует читателя
рожорливое время, этот пожиратель совершеннейших
творений, будучи нашим заклятым врагом, неисчислимое
количество раз старалось задушить новорожденную славу
стольких замечательнейших умов либо предать неблаго¬
дарному забвению их прекраснейшие труды; а ведь будь
они нам известны, о всемилостивейший Боже, какую бы
это принесло пользу нашей изящной словесности! И при¬
меров тому как прошлые времена, так и наше время подают нам более
чем достаточно. И я решаюсь убедить тебя, друг-читатель, что точно
такое же могло бы произойти и с этой книжкой: мы были бы лишены ее,
если бы не старания нескольких достойнейших людей, не пожелавших,
чтобы такое произошло и чтобы память о покойном Бонавантюре
Деперье, превосходнейшем нашем поэте, не была увенчана достойной
его славой. И вот, вырвав из жадных рук этого докучного косца,
я преподношу ее вам во всем ее несравненном блеске, перед которым
отступят и отойдут на задний план все другие создания. В одном
я совершенно уверен: завистники могут лаять на эту книгу сколько им
вздумается, но укусить ее — никогда. Более того, у людей сумрачных
после ее чтения разгладятся на челе морщины и они примутся смеяться
от души — столько изобретательности проявил наш автор, рассказывая
свои веселые историйки. Люди, склонные к печали и чем-либо озабочен¬
ные, также найдут здесь, чем поразвлечься и разогнать свое дурное
настроение. Что же касается тех, кому несвойственно печалиться и кто
хотел бы вволю позабавиться, то удовольствие их будет расти и расти
и ничто не сможет омрачить их радости, а эти рассказы послужат
надежной преградой, которая защитит их от любых неприятностей. Вот
я и почел уместным сделать вам этот подарок, особенно в наши дни,
полные раздоров и волнений. А ты, снисходительный читатель, прими
же его с открытым сердцем и воздай нам должное за наш труд; мы же,
почувствовав, сколь благосклонно он принят, постараемся его продол¬
жить, дабы дать тебе насладиться вещами более многотрудными и се¬
рьезными. Прощай же. В Лионе, 25 января 1558 года.
18
К читателям
СОНЕТ
Не мудрецам, что радостей дичатся,
Смотря на все с нахмуренным челом,
Дарю новелл веселых этот том,
А тем, кто хочет вдоволь посмеяться.
О умники! Довольно препираться
И в двери тайн стучать без толку лбом!
Прочь распри, гнев! — Поспорите потом.
Развеселить вас буду я стараться.
Я сам забыл своих печалей гнет,
Вседневных дел и будничных забот.
Давайте подурачимся немного!
И день лихой, когда терзают нас
Былые раны сердца иль тревога,
Пусть озарит один веселый час.
Новелла I
В виде предисловия
амереваясь доставить вам развлечение и в обществе,
и в уединении, и где вам угодно, я приберегал для
вас эти веселые рассказики к тому времени, когда
будет заключен мир, но видя, что дело с переговора¬
ми затягивается и что не знают даже, с какого конца
за них взяться, я, положившись на милость Божию
>лучном исходе, решил забежать вперед, дабы раз¬
бавить ваши печали весельем и дать вам возможность хоть
ненадолго забыть о тяжелых временах. Я пришел даже к заклю¬
чению, что именно теперь самое удобное время преподнести их
вам, ибо ведь только больные нуждаются во враче. И заметьте,
что, доставляя вам развлечение, я оказываю вам немалую ус-
лугу — это самый лучший из всех подарков, какие только посиль-
ны для человека. Лучшее житейское правило — bene vivere et
laetari *. Может быть, кто-нибудь станет уверять вас, что главное
условие счастья — эго умение подавлять свой гнев, поменьше
говорить, слушаться чужих советов, быть умеренным и приоб¬
ретать друзей. Что же? И это все очень хорошо. Но сколько бы
вы ни ломали себе головы, лучшего правила вы не придумаете:
хорошо жить и веселиться. Чрезмерная сдержанность вас изну¬
рит, молчаливость измучит, советы обманут, воздержание ис¬
сушит, друзья вас покинут. Да и стоит ли унывать? Не лучше ли
веселиться в ожидании радостей, чем горевать о том, что не
в нашей власти? «Но как я могу веселиться, когда обстоятельства
не позволяют мне этого?» — возразит кто-нибудь из вас. Друг
мой, постарайтесь свыкнуться с ними, притерпитесь к своему
положению, примиритесь со всеми невзгодами и перестаньте
горевать о непоправимом,— это только усиливает вашу печаль.
Доверьтесь мне, и вам будет хорошо — я на личном опыте
убедился, что стофранковой меланхолией нельзя уменьшить
* Хорошо жить и веселиться (лат.).
20
долгов даже на сто су. Но довольно этих поучений! Клянусь
чревом маленькой рыбешки, смеяться куда лучше! Но чем сме¬
яться? Ртом, носом, подбородком, горлом и всеми нашими пя¬
тью органами чувств. Однако все это ничего не стоит, если у вас
не будет смеяться сердце, и вот, чтобы развеселить и его, я дарю
вам эти шуточные рассказы. А когда придет время, мы заставим
вас и серьезно призадуматься. Но как вы думаете, что это за
рассказы? Уверяю вас, что в них нет никаких дурных умыслов,
никаких насмешек, ничего аллегорического, ничего мистического
и фантастического. Не ломайте себе головы над вопросами, как
нужно понимать в них то или другое слово,— они не нуждаются
ни в каких словарях и ни в каких комментариях. Как вы их
поймете, так и понимайте. Раскройте книгу. Не понравится вам
один рассказ — берите другой! Найдется на любой вкус, на
любую цену, на любую мерку — только не плачьте. Не спраши¬
вайте меня, какого порядка я в них придерживался: что за
порядок, когда дело касается смеха? Пусть мне не надоедают
также и возражения вроде: «Ах, это сделал другой! — Дх, это
было в другом месте! — Я уж про это слышал! — Это было
в нашей стране!» Смейтесь только и не рассуждайте, о ком в них
говорится— о Готье или о Гаргиле. Не беспокойтесь также
и о том, где что происходило, в Туре ли Беррийском или в Бурже
Ту ренском — вы будете мучиться из-за пустяков: как годы суще¬
ствуют лишь для того, чтобы подсчитывать расходы, так и назва¬
ния существуют лишь для того, чтобы порождать всякие пререка¬
ния. Предоставим их торгашам и сутягам. Если они будут прини¬
мать в них одно за другое — тем хуже для них. Что касается
меня, то я не очень разборчив. Я даже умышленно искажал
некоторые названия, чтобы вы не вздумали плакать над тем, что
я вам рассказываю,— ведь, может быть, я говорю неправду.
И какое мне дело до правды, если окажется правдой, что я до¬
ставил вам удовольствие? За своими рассказами я не ходил также
ни в Константинополь, ни во Флоренцию, ни в Венецию и ни
в какие другие дальние aie ста. Неужели для того, чтобы вас
позабавить, я не мог воспользоваться теми происшествиями,
которые совершаются у нас за порогом, и должен был идти
куда-то за тридевять земель? Я одобряю того молодца, который
сказал хорошенькой нарядной служанке, пришедшей к нему с по¬
сланием от возлюбленной: «Зачем я пойду в Рим? Ведь я могу
получить отпущение и здесь». Все рассказы, идущие издалека,
прежде чем они успеют дойти до места, либо выдыхаются, как
шафран, либо дорожают, как шелковые ткани, либо наполовину
пропадают, как пряности, либо, как вина, разбавляются по до¬
роге, либо подмениваются, как драгоценные каменья, и портятся,
как и все в мире. Они приходят с тысячами всяких изъянов,
21
и напрасно вы будете возражать мне, что новеллы — не товары
и всегда сохраняют свою действительную цену. Но даже если бы
это было верно, то я все-таки предпочел бы собирать их вблизи,
ибо, приходя издалека, они ничего не выигрывают. Ха-а! Доволь¬
но спорить! Смейтесь же, если хотите, иначе вы меня очень
рассердите. Дамы и девицы, читайте их смело — вы не встретите
в них ничего непристойного. Если же среди вас есть неженки,
которые будут бояться встретить в них слишком веселые места,
то я им советую дать эти новеллы для пробы сначала своим
братьям или кузенам, чтобы не вкусить чересчур много сладкого.
«Отметь мне, братец, плохие и поставь над ними крестики».—
«Кузен, это хорошая новелла?» — «Да».— «А эта?» — «Тоже».
Ах, девочки мои, не верьте им: они вас обманут! Они подсунут
вам quid рго quod *! Хотите мне верить? Так читайте их все!
Читайте! Читайте! Вы очень стыдливы? В таком случае не читай¬
те их. Иначе все тотчас же узнают, что вы предаетесь запретным
развлечениям. А сколько найдется дам, которые наберут в рот
воды, когда они услышат в них о проделках своих подруг,
и будут уверять, что здесь нет правды и наполовину! Но я рад,
что если при людях они — опустив глазки и навострив ушки —
будут делать вид, будто заняты шитьем или вязаньем, так уж
зато вдоволь посмеются промеж собой. Ах, боже мой! Что вы
мне говорите вздор — только между вами, дамы, или между
вами, девицы! Большая беда! Отчего бы и не посмеяться? Я не
верю, что Сократ был совершенно бесстрастным человеком. Ни
Платон, ни Ксенофонт не убедят меня в этом. А если бы это была
и правда, то неужели вы думаете, что я стал бы хвалить эту его
суровость, неуклюжесть, угрюмость и важность? Я предпочитаю
хвалить того нашего современника, который так любил шутить,
что его даже прозвали Забавником. Это свойство было для него
столько естественным, прирожденным, что, даже лежа на смерт¬
ном одре, он продолжал шутить, и присутствовавшие, как они
о нем ни жалели, не могли печалиться. Чтобы ему было теплее,
они поставили его скамью к огню возле плиты камина. Когда
кто-то спросил его: «Ну, друг мой, где ты чувствуешь боль?» —
он, едва собрав дыхание, слабым голосом ответил: «Я чувствую
боль между скамьей и огнем». Это значило, что он чувствует
боль во всем теле. Когда его стали соборовать, он протянул свои
совсем ссохшиеся ноги. «А где же у него ноги?» — спросил
священник. «Посмотрите на концы моих голеней и найдете!» —
«Не шутите, друг,— говорили ему присутствовавшие,— обрати¬
тесь душой к Богу».— «А что?» — «Вы сегодня отойдете, если на
то будет воля Божия».— «Я хотел бы погостить у него завтра
* Одно вместо другого (лат.).
22
целый день»,— ответил он. «Обратитесь же к нему, и вы
будете там».— «А вот когда я там буду, тогда и обращусь
к нему сам». Видали ли вы более наивных и более счастливых
людей? Такое счастье велико еще и тем, что оно дается
немногим людям.
Новелла II
О трех шутах: Кайете, Трибуле и Полите
Пажи прибили гвоздем ухо Кайета к столбу, и бедный Кайет,
боясь, как бы его не оставили в таком положении на всю жизнь,
стоял у столба, не произнося ни слова. Какой-то проходивший
мимо придворный увидел его в этом секретном совещании со
столбом и, тотчас же освободив его, начал у него допытываться,
кто это сделал. Тот запел о каких-то дураках.
— Это сделали пажи?— спросил придворный.
— Да, да, это — пажи,— отвечал Кайет.
— И ты можешь указать, кто именно?
— Да, да, могу.
По приказанию государя шталмейстер вызвал всех молодцов
пажей и в присутствии умника Кайета начал их допрашивать
по очереди:
— Поди-ка сюда! Это ты сделал?
Паж отнекивается, как апостол Петр:
— Нет, сударь. Это — не я.
— Ты?
Не я.
— Ты?
— Тоже не я.
Заставьте-ка пажа сознаться, когда дело пахнет кнутом!
И стоявший здесь же Кайет тоже ответил по-кайетовски:
— Но это сделал и не я.
Видя, что все они отнекиваются, шталмейстер стал спраши¬
вать Кайета, показывая на них:
— Не этот ли?
— Нет,— отвечает Кайет.
— Может быть, этот?
— Нет.
По мере того как он говорил «нет», шталмейстер отставлял
пажей в сторону, и, таким образом, остался лишь один паж,
которому и следовало бы сказать «да» после всех этих правдивых
молодых людей, сказавших «нет». Но и этот ответил то же,
что другие:
23
— Нет, сударь. Я там не был.
Присутствовавшему при этих допросах Кайету пришло в го¬
лову, что и его должны спросить, не он ли это сделал, ибо
он уже забыл, что речь шла о его ухе. Увидев, что он остался
один, он заявил:
— Ия там тоже не был.
И снова отправился проказничать с пажами, чтобы они при¬
били к какому-нибудь столбу и другое его ухо.
При въезде в Руан Трибуле был послан вперед с кличем
«Едут!» и очень гордился тем, что сидел в своем лучшем
праздничном колпаке на коне, покрытом попоной его цветов.
Он пришпоривал коня, гнал, торопил. С ним же ехал при¬
ставленный к нему дядька. Бедный дядька! Ты плохо исполнял
свое дело: у тебя была достаточная причина предоставить Три¬
буле самому себе.
— Остановишься ли ты, мерзавец? — кричал ему дядька.—
Попадись ты мне только!.. Стой!
Трибуле, боясь, что дядька его побьет (что уже случалось
неоднократно), хотел остановить коня, но конь вел себя так, как
ему следовало, ибо Трибуле изо всех сил колол его шпорами,
поднимал и дергал за уздцы. Наконец конь поскакал.
— Остановишься ли ты, негодяй! — кричал ему дядька.
— Кровь Господня! Что это за негодная лошадь! — сказал
Трибуле (клялся он не хуже других).— Я колю ее шпорами изо
всех сил, а она не хочет останавливаться.
Ведь вы не будете возражать, что природа хотела пошалить,
создавая такие милые человеческие экземпляры? Они были бы
счастливцами, если бы были такими забавниками не по великой
своей глупости, которая мешает им видеть свое счастье. Это,
пожалуй, самое большое несчастье.
Был еще один шут по имени Полит. Он жил у одного аббата
в Бургейле. В один прекрасный день, утро или вечер — не могу
вам точно сказать, в какое время,— у аббата лежала на ложе
одна смазливенькая резвая бабенка, а возле нее и сам аббат.
Полит, увидя его в постели, просунул между ножками кро¬
вати руку и, нащупав под одеялом ногу, начал расспрашивать
аббата:
— Монах, чья это нога?
— Моя,— ответил аббат.
— А это?
— И эта тоже моя.
24
Отодвинув в сторону найденные ноги и придержав их одной
рукой, он нащупал другой рукой еще ногу и спросил:
— А это чья же?
— Моя,— ответил аббат.
— Неужели? — воскликнул Полит.— А эта?
— Ступай, ступай, дурак,— сказал аббат,— и эта тоже моя!
— Ко всем чертям этого монаха! — вскричал Полит.— У не¬
го, как у лошади, четыре ноги.
Ну, можете ли вы после этого сказать, что он не был дураком
первого сорта! Но Трибуле и Кайет были дураками на все
двадцать пять каратов, тогда как для этого вполне достаточно
и двадцати четырех.
Итак, мы начинаем с дураков. Но кого можно назвать дура¬
ком? Можете назвать первым меня за мои рассказы, а я назову
вторым дураком вас, за то, что вы меня слушаете, третьим —
того, четвертым — другого. Да и кто не дурак? Всех их не
перечтешь. Оставим же их на время и поищем умников. Подвинь-
те-ка поближе свет — я что-то ничего не вижу.
Новелла III
О том, как один певчий, бас церкви Святого Илария в Пуатье,
сравнил каноников с их похлебкой
В церкви Святого Илария в Пуатье служил когда-то один
певчий, бас, хороший парень и мастер выпить (на это подобные
люди — мастера), за что каноники охотно приглашали его на
свои обеды и ужины. Видя их расположение к себе, этот певчий
решил, что никто из них не будет возражать против представле¬
ния его к награде, и начал заговаривать то с одним, то с другим:
— Вам известно, сударь, сколько времени я здесь служу?
Пора бы уже меня представить к награде. Прошу вас, замолвите
обо мне словечко в совете. Мне немного и нужно. У вас у всех
такие большие доходы, а я буду довольствоваться самым малым.
Его просьбу внимательно и охотно выслушивали, и каждый
из них порознь, находя ее разумной, давал ему хороший ответ.
— Если совет не сочтет возможным вознаградить тебя,—
говорили они ему,— то мы уделим тебе что-нибудь из
своих доходов.
Словом, до совета и после совета, куда он приходил всякий
раз напоминать о своей просьбе, они говорили ему в один голос:
— Подожди немного. Совет тебя не забудет. Ты получишь
первое, что освободится.
Но всякий раз, когда об этом поднимался вопрос, у них
отыскивались какие-нибудь препятствия: то бенефиция была для
25
него слишком велика, хотя до этого времени кто-нибудь из них
и владел ею, то слишком мала для его заслуг, то им казалось
необходимым наделить ею кого-нибудь из племянников своих
братьев, и они по-прежнему продолжали сулить ему первую
освободившуюся бенефицию. Этими обещаниями они и водили
его за нос, время шло, а он оставался ни с чем.
Между тем ему постоянно приходилось тратить свои неболь¬
шие средства на приношения наиболее влиятельным членам сове¬
та. Он покупал для них на старом рынке или в мелочной лавке
свежие фрукты, цыплят, голубей, куропаток,— смотря по сезону,
и уверял их, что все это для него ничего не стоит. Они же ни от
чего не отказывались. Увидев, наконец, что толку от этого ника¬
кого нет, что он напрасно только теряет время, деньги и труд, он
решил больше к ним не приставать, а показать им, что он о них
думает. Для этой цели он стал копить пять или шесть экю, а так
как для этого требовалось некоторое время, то пока он внимате¬
льно к ним приглядывался, стараясь быть с ними как можно
сдержаннее. Когда настала пора привести решение в исполнение,
он отправился к самым видным из них и упросил каждого из них
в отдельности удостоить его чести прийти к нему в будущее
воскресенье на обед. За девять или десять лет своей службы у них
он-де должен по крайней мере хоть раз угостить их обедом,
и если он не сумеет принять так, как подобает их званию, то, по
крайней мере, постарается принять их насколько возможно для
него лучше. Эти приглашения, высказанные им в весьма почти¬
тельной форме, были приняты, и приглашенные дали обещание
прийти, хотя и не были столь беспечны, чтобы в назначенный
день не отдать у себя дома обычных распоряжений по кухне, ибо
они не были уверены, что певчий, более славившийся своим
голосом, чем кухней, сумеет их хорошо угостить. К назначен¬
ному часу они послали свои кушанья к певчему. Певчий же
говорил приносившим их слугам:
— Что вы, милые! Ваши господа хотят меня обидеть? Неуже¬
ли они думают, что я не сумею их угостить? Зачем они это
присылают?
Однако он принимал все, что те приносили, и сливал в один
большой котел, нарочно поставленный для этого на кухне. Нако¬
нец явились и сами гости и заняли за столом места по своим
недостоинствам. В начале обеда певчий подал им то самое
кушанье, которое у него находилось в большом котле, а что это
была за похлебка — известно только одному Богу, так как один
из гостей послал ему каплуна с пореем, другой — с шафраном,
один — говядину с брюквой, другой — цыпленка с зеленью,
третий — вареного цыпленка, четвертый — жареного. Никто из
гостей не отважился есть эту диковинную стряпню, и все стали
26
ждать, когда им подадут их собственные кушанья, не до¬
гадываясь о том, что они у них под носом. А наш певчий
делал вид, что он занят приготовлениями,— то приходил,
то уходил и все время зорко присматривался к поведению
гостей за столом. Увидя, наконец, что приготовления тянутся
слишком долго, они не выдержали.
— Бас, убери этот суп и подай нам то, что мы тебе послали,—
сказали они.
— Да это и есть ваш суп,— ответил бас.
— Наш? Не может быть!
— Сущая правда! Вот ваша брюква! — сказал он одному.—
Вот ваша капуста,— другому.— Ваш порей! — третьему.
Тут только они начали распознавать свои кушанья и перегля¬
нулись между собою.
— В самом деле! — воскликнули они.— Он слил все в одно
место! Так-то ты, бас, угощаешь своих каноников!
— И черт нас дернул пойти к нему,— сказал один из го¬
стей.— Ведь говорил же я, что этот дурень нас обманет!
У меня сегодня такой суп, какого не бывало за весь год!
— И я,— заявил другой,— заказал сегодня такой хороший
обед! Даже думал, не лучше ли пообедать у себя дома?
Выслушав их упреки, бас обратился к ним со следующими
словами:
— Господа, если ваши кушанья были так хороши, то почему
они гак скоро испортились? Ведь я их хорошо закрыл и поставил
к огню. Мне кажется, что лучше и нельзя было сделать.
— Вот тебе на! — ответили они.— Да кто тебе велел сливать
их в одно место? Разве ты не понимаешь, что так они никуда
не годятся?
— Но разве то, что хорошо порознь, может быть плохо
вместе? — возразил певчий.— Впрочем, я с вами согласен. Не
похож ли этот суп на вас, господа? Если взять вас по отдель¬
ности, то все вы — на редкость хорошие люди. Вы сулите и горы,
и долы и на словах готовы обогатить всякого. Но, собравшись
вместе на совет, вы становитесь очень похожими на ваш суп.
Тут только они и сообразили, к чему он клонит речь.
— Вот оно что! — сказали они.— Так ты для этого нас к себе
и приглашал? А ведь ты прав! Однако же мы ведь все-таки
пообедаем?
— Разумеется,— ответил он,— и как нельзя лучше.
И певчий подал гостям все, что сам для них наготовил. Те
отлично пообедали и разошлись весьма довольные. После этого
обеда они уже все вместе решили представить его к награде, что
и исполнили. Таким образом, его проделка с похлебкой оказа¬
лась полезнее, чем все его прежние просьбы и приставания.
27
Новелла IV
О реймсском певчем-пикардийце
и магистре изящных искусств
Один певчий собора Реймсской Богоматери обладал удивите¬
льно хорошим басом, но был слишком мирским человеком. Не
проходило дня, чтобы он не учинил какого-нибудь скандала: то
ударит одного, то побьет другого. Играл он и в карты, и в кости,
и целые дни проводил в таверне или у женщин, которые то и дело
подавали на него жалобы в церковный совет. Сколько ни стара¬
лись церковнослужители образумить его, делая ему выговоры
и наедине и публично, сколько они ни брали с него обещаний, что
он исправится,— все никакого толку. Едва он успевал от них
уйти, как мессир Жан Подай-вина настраивал его на прежний
лад, и он принимался за свои старые проделки. А терпели они его
вот почему: во-первых, он удивительно хорошо пел, во-вторых,
был принят на службу по настоянию архидиакона, которого они
весьма уважали, а поэтому не хотели огорчать жалобами на
певчего, думая, что тот знает о его поведении не хуже их и будет
им возражать, как это уже однажды было. Но архидиакон не знал
и половины всех его проступков. Однажды этот певчий выкинул
такую скандальную штуку, что служители были вынуждены со¬
общить о ней архидиакону. Они-де терпели выходки этого чело¬
века лишь из уважения к нему, архидиакону, но теперь убедились,
что он не только не исправляется, но с каждым днем ведет себя
все хуже и хуже, и они больше не могут молчать.
— Этой ночью,— заявили они,— он избил одного священ¬
ника так, что тот два месяца не будет в состоянии служить мессу.
Если бы мы не любили вас, мы его давно бы уже прогнали,
и теперь, не видя другого выхода, мы просим вас не гневаться,
что открываем вам глаза на этого человека.
Архидиакон сказал им, что они правы, и обещал принять
меры. И действительно, он велел немедленно же разыскать этого
певчего и привести к нему. Тот хотя и сильно сомневался, что ему
хотят пожаловать бенефицию, однако явился. Едва он вошел, как
архидиакон начал ему петь (разумеется, только не заутреню).
— Поди-ка сюда! — сказал он.— Знаешь ли ты, что тебя
слишком долго терпели в этой церкви и что мне уже надоело
слушать все эти жалобы на твое поведение? И знаешь, что я тебе
скажу? Уходи отсюда! Вон с моих глаз! Я не хочу подвергаться
упрекам из-за такого человека, как ты! Ты — просто дурак! По
долгу я обязан посадить тебя на хлеб и воду.
Нечего и говорить, что наш певчий сильно смутился. Однако
же он не настолько испугался, чтобы не найти ответа.
28
— Ваше преподобие,— сказал он,— вы такой знаток людей
и удивляетесь, что я — дурак? Ведь я же — певчий-пикардиец
и магистр изящных искусств.
После такого ответа архидиакон не знал, сердиться ему или
смеяться, и наконец смягчился, ибо гнев его совсем остыл. Он
был вынужден последовать примеру известного епископа из
«Книги придворного», который простил священника, оберемени-
вшего пятерых монахинь, своих духовных дочерей, за его удач¬
ный ответ: «Domine, quinque talenta tradidisti mihi, ecce alia
quinque superlucratus sum» * (Ев. от Матф., гл. XXV, ст. 20).
У всех пикардийцев колпак на макушке, у всех певчих ум с бе¬
лыми нотами, а магистры изящных искусств обычно бывают
такими задирами, что с ними невозможно ужиться.
И в самом деле, не нужно удивляться, если человек, имеющий
все эти три достоинства, отличается легкомыслием. Скорее сле¬
довало бы удивляться, если бы он был умным.
Новелла V
Про трех сестер-невест, которые дали своим женихам
в первую брачную ночь умный ответ
В провинции Анжу жил когда-то один дворянин, который был
и богат и знатен, да вот только немного больше, чем следует,
падок на увеселения. У него были три прелестные, обворожитель¬
ные дочери в возрасте, когда уже самая младшая ждала битвы
один на один. Они рано остались без матери. Не будучи еще
стариком, отец продолжал держаться своих прежних добрых
обычаев: собирал в своем доме всякие веселые сборища, устра¬
ивал балы и задавал пиры. А так как был он от природы
человеком снисходительным и легкомысленным и не очень забо¬
тился о своих домашних делах, то его дочери могли совершенно
свободно забавляться с молодыми дворянами, которые обычно
беседуют с девицами не о вздорожании хлеба и не о политике.
Кроме того, отец, как и все люди, не чуждался любовных забав,
и это давало его дочерям право позволять влюбляться в себя,
а также и любить самим, ибо, имея доброе сердце и гордясь
своим благородным происхождением, они считали неблагород¬
ным и невежливым позволять любить себя и не отвечать тем же.
А посему, ежедневно и ежечасно преследуемые вздохами и лас¬
ками, они сжалились над своими поклонниками и начали с ними
забавляться в уединенных местах. Этими забавами они так
* «Господи, пять талантов ты дал мне; вот другие пять талантов я приоб¬
рел на них»(лат.).
29
увлеклись, что вскоре обнаружили их последствия. Старшая,
самая зрелая и бойкая, недоглядела, как у нее начал пухнуть
живот, и, спохватившись, когда уже было поздно, изрядно струх¬
нула, ибо не знала, каким образом удержать это в тайне. Ведь это
случилось в доме, где нет маменек, следящих за тем, чтобы их
дочери не попадали в такую беду, и уж на худой конец умеющих
устранять неприятные последствия подобных случайностей.
И вот дочь, не зная, у кого попросить совета и не смея удалиться
из общества без позволения отца, была вынуждена поведать ему
о своем горе.
Услышав эту новость, отец сначала опечалился, но так как он
принадлежал к разряду тех счастливцев, которые не принимают
огорчения слишком близко к сердцу, то скоро успокоился. По
правде говоря, терзаться несчастьем после того, как оно уже
случилось, не значит ли его усугублять? Под предлогом болезни
он немедленно отправил старшую дочь за несколько миль от
дома к одной из своих теток (врачи-де сказали, что ей полезно
переменить воздух) — пусть погостит у ней, пока не выйдут
ножки. Но одно счастье всегда влечет за собой другое, и в то
время, когда старшая заканчивала свои дела, средняя начинала.
Может быть, Бог наказал ее за то, что она подсмеивалась над
старшей сестрой. Словом, и у нее потяжелело на сердце, то бишь
во чреве, и отец тоже узнал об этом.
— Ну и слава Богу! — сказал он.— Пусть человеческий род
умножается. И мы ведь тоже когда-то родились.
А затем он отправился к младшей дочери, заподозрив и ее. Та
еще не была беременной, хотя и исполняла свой долг, как умела.
— Ну а у тебя, дочь моя, как дела? Не идешь ли ты по стопам
старших сестер?
Дочь, будучи еще очень молода, не могла сдержать румянца,
и отец решил, что его подозрения подтвердились.
— Ну что ж? — сказал он.— Пусть Бог пошлет тебе счастья
и избавит нас от худшей беды!
Однако же приспело время придумать какой-нибудь выход из
этого неприятного положения, и он понял, что самый лучший
выход — это выдать дочерей как можно скорее замуж. Но он
понял также, что это не так уж просто, ибо выдать их за соседей
было невозможно — об этом происшествии соседи уже знали
или, по крайней мере, догадывались. С другой стороны, женить
на них виновников было тоже нельзя, потому что ведь, возмож¬
но, что в этом деле участвовало не по одному лиходею, а больше:
может быть, один мастерил ножки, другой — ушки, а кто-нибудь
третий — носик. Чего не бывает на свете? А если у каждой
из них и было по одному, то все равно: мужчина неохотно
женится на девушке, которая положила ему в печь каравай.
30
Поэтому отец решил поискать женихов где-нибудь в стороне,
и так как весельчакам и хлебосолам всегда везет, то его поиски
скоро увенчались успехом. Посчастливилось ему в Бретани, где
он был хорошо известен как человек знатный и владелец имений,
находившихся неподалеку от Нанта, которые ему и послужили
предлогом для поездки в эти края. По приезде туда он сам
и через своих посредников объявил, что выдает замуж дочерей.
Бретонцы скоро отозвались, и ему осталось лишь сделать выбор.
Кроме того, он сошелся с одним богатым дворянином, у ко¬
торого было трое рослых молодцов-сыновей, мастерски танце¬
вавших паспье и триори, отличных борцов, не боявшихся схва¬
титься с любым силачом. Наш дворянин весьма обрадовался
этой находке и, поелику дело у него было спешное, немедля
условился с отцом и его тремя сыновьями, что они возьмут
его трех дочерей и даже свадьбу сыграют одновременно, то
есть женятся все в один день. С этой целью все три брата
после недолгих сборов простились с родным домом и вместе
со своим будущим тестем отправились в Анжу. Все они ока¬
зались довольно сговорчивыми, ибо хотя и были бретонцы,
но не из Нижней Бретании, и отлично управлялись с теми бре¬
тонками, которые, говорят, довольно покладисты (не на войне).
Приехав к нашему дворянину, они принялись разглядывать своих
невест и убедились, что все они красавицы, все резвые, веселые
и вдобавок умницы. Свадьба была решена, все было приго¬
товлено, и епископу было уплачено за оглашение и за скамьи.
Накануне свадьбы отец позвал к себе всех трех дочерей.
— Подите-ка сюда! — сказал он.— Все вы знаете, какую вы
сделали ошибку и сколько доставили мне хлопот. Если бы я был
строгим отцом, я отказался бы признавать вас своими дочерьми
и лишил бы вас прав на мои владения. Но я решил, что лучше
принять на себя один раз заботы и поправить дело, нежели
причинять вам горе и жалеть о вашем глупом поступке всю
жизнь. Я привез вам сюда по мужу. Постарайтесь оказать им
хороший прием, не робейте, и вы не пропадете. Если они что-
нибудь заметят — черт с ними! Зачем сюда приехали? За ними
пришлось съездить. Когда ваше дело устроится, вы ведь не
будете с ними церемониться, не так ли?
Все три дочери улыбнулись и ответили:
— Именно так.
— Прекрасно,— сказал отец,— вы еще перед ними ни в чем не
провинились, но если вы в будущем не сумеете вести себя как
следует, то ко мне больше не обращайтесь. Зарубите себе это на
носу. Я же обещаю вам забыть ваши прошлые ошибки, а чтобы
вы были смелее, я прибавлю еще двести экю той, кто из вас
сумеет лучше всех ответить своему жениху в первую ночь.
31
После этого прекрасного напутствия он отправился почивать,
дочери — тоже. Они стали думать про себя, какие слова им
следует сказать в эту ночь сражения, чтобы заслужить эти
двести экю, и решили наконец положиться на Бога, надеясь,
что он не откажет им в нужный момент в своей милости.
На другой день состоялись свадьбы. Ели, пили, танцевали —
чего еще больше? По окончании бала все три девы легли
со своими женихами в постели. Жених самой старшей, лаская
ее, ощупал у ней живот и обнаружил на нем небольшую складку.
Он догадался, что его надули.
— Ого! — сказал он.— Птички-то уже вылетели!
А невеста, весьма довольная, ответила:
— Ступайте сами в гнездо.
Такова одна! Жених второй сестры, гладя ее, нашел, что
живот у нее несколько кругловат.
— Как? — сказал он.— Амбар уже полнехонек?
— Постучите в дверь, впущу,— ответила невеста.
Вот уже и две! Жених третьей сестры, забавляясь с нею, скоро
понял, что он не первый.
— Дорожка проторена! — сказал он.
— Зато не заблудитесь! — ответила младшая.
Вот и все три! Ночь прошла. На другой день они пришли
к отцу и поочередно доложили ему обо всем происшедшем.
Queritur *, которой из них отец должен был отдать обещанные
двести экю? Подумайте. Мне кажется, вы согласитесь со мною,
что они должны были либо поделить их между собою, либо
получить каждая до двести экю, propter mille rationes, quarum ego
dicam tantum unam brevitatis causa **, ибо все они показали свое
усердие, а всякое усердие подтверждается делом, ergo in tantum
consequentia est in Barbara *** и так далее. Кстати, если вы не
рассердитесь, я задам вам по этому поводу вопрос: что вы
считаете лучше — получить рога до брака или после брака? Не
торопитесь с ответом, что до брака лучше, чем после брака, ибо
вы понимаете, какое это редкое удовольствие жениться на девст¬
веннице. Ведь если она наставит вам рога после свадьбы, то это
удовольствие (я говорю не о рогах, а о том, что она досталась
вам девственницей) навсегда останется за вами. Помимо того,
она доставит вам всякие протекции и выгоды. Об этом весьма
хорошо сказано в «Пантагрюэле». Впрочем, не хочу затевать
здесь споров и предоставляю вам подумать об этом на досуге,
а вы мне после изложите свои мнения.
* Спрашивается(лат.).
** По тысяче причин, из которых я укажу ради краткости только одну
(лат.).
*** Следовательно, умозаключая по Барбара (лат.).
32
Новелла VI
О пикардийце, который отучил жену от шашней,
\ сделав ей хорошее наставление при ее родственниках
Во Франции царствовал когда-то король (имя его настоящее
повествование не устанавливает), добрый король, достойный
своей короны. Он весьма охотно допускал к себе всех, у кого
была к нему нужда, и находил в этом большую отраду,
ибо таким путем узнавал обо всем, что творилось в его
стране, а этого не могло не быть, если бы он сам не при¬
слушивался к голосу своих подданных. Но переходим к нашему
повествованию.
Этот добрый король часто ездил по своей стране и, чтобы
лучше узнавать обо всем, иногда ходил по улицам, переодевшись
в простое платье. Однажды он задумал собственной королевской
персоной, но, по обыкновению, запросто навестить Пикардию.
Приехав в Суассон, он призвал к себе самых именитых граждан
города, по-дружески пригласил их к столу и попросил их рас¬
сказать обо всех местных происшествиях, будь они смешные или
серьезные, все, что им придет на память. И вот один из пригла¬
шенных рассказал, между прочим, следующую историю.
— Ваше величество,— сказал он,— недавно в одном из ваших
пикардийских городов один магистрат, живущий еще и поныне,
лишившись жены после долгого и счастливого супружества, ре¬
шил жениться вторично и выбрал себе в жены молодую красивую
девицу благородного происхождения, несмотря на то что она не
подходила ему ни по характеру, ни по возрасту, ибо он уже
прожил половину своей жизни, а она находилась еще в самых
цветущих летах, а поэтому не могла быть особенно рассудитель¬
ной. Понятно, что ему было трудно вертеть такой волчок. Вкусив
сладостей жизни, она увидела, что муж может только разжигать
у ней аппетит, и, как он ни баловал ее нарядами, яствами
и ласковым обращением, все это только раздувало огонь возле
пакли. Ей взбрело в голову обзавестись на стороне тем, что ей
недоставало дома. Она завела себе дружка и стала с ним забав¬
ляться. Потом, не довольствуясь одним, нашла другого, третье¬
го, и скоро у нее завелось их так много, что они стали ссориться
из-за нее и приходить к молодой женщине, забывшей за своими
удовольствиями о чести, и в урочное, и в неурочное время.
Сначала муж об этом не догадывался или делал вид, что не
догадывается, и терпеливо выносил все ее проделки, считая это
наказанием себе за то, что он, пожилой человек, женился на такой
молодой женщине. Но это продолжалось, однако, так долго, что
уже по всему городу пошли толки. Его родственники, узнав об
2 Бонавантюр Деперье
33
этом, крайне огорчились, и один из них, не выдержав, наконец
прищел к нему и рассказал ему о ходивших по городу слухах. Он
заявил, что если муж не примет никаких мер, то его самого
сочтут дурным человеком и им будут гнушаться все родствен¬
ники и все порядочные люди. Выслушав его речь, муж придал
своему лицу подобающее выражение, то есть притворился крайне
рассерженным и огорченным, и дал ему обещание, что сделает
все, что нужно.
Но, оставшись наедине, он пришел к убеждению, что не может
уже восстановить чести жены, что первая обязанность жены —
хранить свое доброе имя и страшиться дурной славы, а иначе
никакие стены не скроют ее от позора. Более того, как человек
рассудительный, он понял, что развеяна прахом также и честь
мужа, если жена запятнала свою репутацию. Поэтому он уже не
очень спешил принимать какие-нибудь меры. Однако, чтобы не
казаться чересчур небрежным к своим семейным неурядицам,
столь сильно порочившим его в общественном мнении, он все-
таки придумал некоторое средство, показавшееся ему наиболее
подходящим, а именно, купил себе дом, прилегавший к заднему
фасаду его собственного дома, и соединил оба дома в один,
желая, по его словам, иметь в своем доме вход и выход с двух
сторон. Устроив с задней стороны дома удобный вход, он присо¬
единил к нему для большего удобства посетителей еще галерею
и заказал для этого входа полдюжины ключей. Покончив с этим,
он в досужий день пригласил к себе родственников жены на обед.
Он очень любезно принял их и хорошо попот.чевал. По оконча¬
нии обеда, когда гости еще не успели подняться из-за стола, он
обратился к ним в присутствии жены со следующими словами:
— Милостивые государи и милостивые государыни! Вам из¬
вестно, что давно я состою супругом вашей родственницы, кото¬
рая здесь присутствует. Я имел уже возможность убедиться, что,
взяв ее в жены, я сделал ошибку, ибо мы друг другу — не пара.
Но так как сделанного уже воротить нельзя, то мне надлежит
испить мою чашу до дна.
И, повернувшись к жене, он сказал:
— Дорогая моя! Недавно меня упрекнули в том, что вы плохо
исполняете обязанности хозяйки. Это меня крайне огорчило.
Говорят, что к вам постоянно ходят сюда на свидание молодые
люди, а это наносит большой ущерб как вашей, так и моей чести.
Если бы я вовремя это заметил, я принял бы против этого
какие-нибудь меры пораньше... Но лучше поздно, чем никогда.
Скажите своим посетителям, что ходить к вам на свидание
теперь для них будет удобнее, чем раньше. Я сделал для них
с задней стороны дома особый ход и дарю вам полдюжины
ключей, чтобы вы их роздали им. Если этого для вас окажется
34
недостаточно, то мы закажем еще. Слесарь всегда в нашем
распоряжении. Скажите же цм, что они могут проводить теперь
с вами время с большими удобствами и для вас и для них, ибо
если вы не можете удержаться от своих забав, то, по крайней
мере, можете скрыть их от людей, чтобы о вас и обо мне не было
никаких пересудов.
Выслушав эту речь в присутствии своей родни, молодая
женщина почувствовала стыд и с этого дня стала терзаться
угрызениями совести за бесчестие, которое она нанесла мужу,
себе и своим родственникам, закрыла двери для всех своих
любовников, прекратила все свои шашни и сделалась добро¬
детельной и честной женой.
Король, выслушав рассказ, пожелал узнать имя этого мужа.
— Клянусь честью дворянина! — сказал он.— Это самый
хладнокровный и самый терпеливый человек в моем королевстве.
Если он умеет быть таким терпеливым, то он способен и сделать
что-нибудь хорошее!
И тут же пожаловал его чином главного прокурора Пи¬
кардии. Что касается меня, то я воздал бы ему славу на
вечные времена. Но его имя, заслуживающее того, чтобы его
занести в летописи и даже причислить к сонму святых, ибо
он был истинным мучеником в этом мире, стерто временем.
Я полагаю, что он вкушает теперь блаженство в другом мире.
Да послужит это для вас хорошим примером! Amen, ибо грош
цена попу без клира.
Новелла VII
О нормандце, который шел в Рим,
запасшись для беседы с папой латынью,
и о том, как он ею воспользовался
Один нормандец, возгоревшийся завистью к счастливой жиз¬
ни духовенства, решил после смерти жены принять духовный сан.
Хотя он едва умел читать и писать, но прослышав, что с день¬
гами можно добиться всего, и считая себя не глупее любого
священника прихода, он открыл свое намерение одному прияте¬
лю и попросил совета, что он должен для этого предпринять.
После того как они обстоятельно обсудили это вдвоем, приятель
сказал ему, что если он хочет добиться успеха, так пусть идет
в Рим, ибо от своего епископа, который на производство в свя¬
щенники и на quocunque стал очень туг, он вряд ли чего-нибудь
добьется, а папа, у которого много всяких других дел, не будет
особенно в нем копаться и мигом произведет его в духовный сан.
Кроме того, сходив в Рим, он сделается бывалым человеком,
35
а возвратившись на родину с званием священника, пожалован¬
ным самим папой, и получив еще какую-нибудь бенефицию,
будет пользоваться среди своих сограждан большим уважением
и сделается важным лицом.
Нашему нормандцу все это показалось весьма заманчивым.
Но тут его поставило в затруднение то, что он не знает латыни.
Он сказал £>б этом приятелю:
— Это хорошо, но, когда приду к папе, на каком языке я буду
с ним говорить? Ведь он не знает нормандского языка, а я не
знаю латыни. Что мне делать?
— Не смущайся этим,— сказал приятель.— Священник до¬
лжен знать лишь Requiem, Beata и мессу Св. Духа. Ты выучишь
их тотчас же, как только вернешься. А что касается разговора
с папой, то я научу тебя говорить по-латыни три очень хорошие
фразы. Как только ты их скажешь, папа сочтет тебя самым
лучшим клириком в мире.
Наш нормандец весьма обрадовался этому обещанию и поже¬
лал узнать, что это за фразы.
— Друг мой,— сказал ему приятель,— когда ты войдешь
к папе, становись перед ним на колени и говори: «Salve, sancte
Peter» *. Он спросит тебя по-латыни: «Unde es tu?» ** — то есть:
откуда ты пришел? Ты ответишь: «De Normania» ***. Он опять
спросит тебя: «Ubi sunt litterae tuae?» **** Ты ему скажешь: «In
manica mea» *****. И тогда, без всяких отлагательств, он велит
тебя постричь. А затем ты вернешься обратно.
Наш нормандец был счастлив, как никогда в жизни. Целых
пятнадцать или двадцать дней ходил он к своему приятелю
заучивать эти фразы и, наконец убедившись, что хорошо их
заучил, отправился в Рим. Дорогою он постоянно твердил:
«Salve, sancte Pater. De Normania. In manica mea». Но, должно
быть, он повторял и твердил их слишком прилежно, ибо первая
фраза: «Salve, sancte Pater» совсем улетучилась у него из головы,
и, к несчастью, в то время, когда он уже отошел далеко от дома.
Нечего и говорить, как это нашего нормандца огорчило. Он не
знал, какому святому помолиться, чтобы вспомнить позабытые
слова, а был убежден, что идти без них к папе — это то же, что
лезть за тутовыми ягодами без крюка. Надеяться же, что он
найдет надежного учителя, как его приятель, он не мог. Он был
убит горем, как никто. Но вот однажды утром, проходя через
какой-то город, он зашел в церковь помолиться Богу и услышал
* Привет тебе, святой отец (лат.).
** Откуда ты 1(лат.).
*** Из Нормандии (лат.).
**** Где твои грамоты?(лат.).
***** В моем рукаве (лат.).
36
начальные слова молитвы Богородице: «Salve, sancta Parens».
Наш нормандец навострил уши.
— Слава тебе, Иисусе и Пресвятая Богородица! — восклик¬
нул он и воспрянул духом, словно воскрес из мертвых. Не¬
медленно же попросил он находившегося вблизи его служи¬
теля повторить эти слова три раза подряд, чтобы уже больше
не забывать их, а затем снова пустился со своею латынью в до¬
рогу.
Разумеется, он был доволен тем, что родился на свет, и снова
принялся шагать так усердно, что скоро добрался до Рима. Надо
заметить, что в те времена, доступ к папе был гораздо легче, чем
теперь. Его впустили к папе, он немедленно стал перед ним на
колени и весьма набожно произнес:
— Salve, sancta Parens.
А папа ему на это:
— Ego non sum mater Christi *.
Нормандец же продолжает:
— De Normania.
Папа смотрит на него и спрашивает:
— Daemonium habes? **
— In manica mea ***,— отвечает нормандец.
И с этими словами сует руку в рукав, чтобы достать оттуда
свое прошение. Папа немного испугался, думая, что тот хочет
вынуть из своего рукава черта, но, увидев, что это была бумага,
успокоился и спросил его еще по-латыни:
— Quid petis? ****
Но тут запасы нашего нормандца пришли к концу, и на
заданный ему вопрос он уже не знал, что ответить. Хорошо, что
там оказались какие-то его земляки. Услышав косскую речь, они
принялись его расспрашивать и узнали, что он для получения
духовного звания запасся из дома несколькими латинскими фра¬
зами, довольно хорошо их заучил, но не умеет ими пользоваться.
г
. Новелла VIII
О прокуроре, который нанял себе в прислуги деревенскую
девушку, и о его писце, который ее обучал
Один парламентский прокурор овдовел, не достигнув еще
сорока лет, и, как хороший малый, сильно тяготился своим
одиночеством. Он не мог обойтись без женского пола и весьма
* Я не мать Христа (лат.).
** Что, у тебя бесы 1(лат.).
*** В рукаве моем (лат.).
**** о чем просишь?fлат.).
37
сожалел, что жена, которая была для него еще вполне пригодна,
умерла так рано. Однако он постепенно привык к своему положе¬
нию и сумел возместить потерю, занимаясь благотворительными
делами, а именно: стал любить жен ближних своих, как свою
собственную, и вести дела вдов и всяких других женщин, приходи¬
вших к нему с жалобами. Словом, ловил, где попадалось, и рубил,
как боец на турнире. Но через некоторое время это стало ему
надоедать, ибо, не имея досуга заниматься выслеживанием удоб¬
ных случаев, как это делает молодежь, он не мог посещать своих
соседей так, чтобы не внушать никаких подозрений. Кроме того,
все это ему обходилось довольно дорого. Поэтому он решил
найти себе какую-нибудь женщину для постоянных услуг. Он
вспомнил, что в Аркейле, где у него было несколько виноград¬
ников, он видел когда-то одну молодую девушку, лет шестнадца¬
ти-семнадцати, по имени Жильетта, дочь одной бедной женщины,
зарабатывавшей себе кусок хлеба пряжей льна1: Эта девушка
была крайне простодушна и глупа, хотя и довольно хороша
лицом, но прокурор решил, что лучшего ему и не нужно, вспомнив
когда-то слышанную им пословицу: глупая супруга лучше умного
друга. Умным женам доверять нельзя: они всегда водят своих
мужей за нос, то и дело вытягивают у них деньги, украшают их
рогами или оказываются уж чересчур честными, а иногда и со¬
вмещают в себе все эти качества.
Короче говоря, наш прокурор поехал во время сбора виног¬
рада в Аркейль и стал просить мать этой девушки отпустить ее
к нему в услужение. У него-де в настоящее время нет служанки,
а без служанки он не может обойтись, он-де будет с ней хорошо
обращаться и женится на ней, когда придет время. Старуха,
отлично понимавшая, к чему он клонит речь, притворялась,
однако, недолго. Бедность вынудила ее согласиться на это пред¬
ложение, и она обещала послать к нему свою дочь в ближайшее
воскресенье, что и сделала. Девушка, попав в город, была совсем
ошеломлена, увидев в Йем такое множество людей, ибо она не
видала до этого времени ничего, кроме коров.
Чтобы дать ей немного осмотреться, прокурор сначала ни
о чем с ней не говорил и продолжал по-прежнему ходить на
поиски приключений. Кроме того, чтобы она исполняла предсто¬
ящие ей обязанности старательнее, он заказал для нее кое-какие
наряды. Но в доме у него жил один писец, который поступил
совсем иначе. Через два или три дня, когда прокурор ушел
к кому-то на обед, оц, увидев эту девушку, завел с ней разговор.
Он стал ее расспрашивать, откуда она приехала и где ей больше
нравится — в деревне или в городе.
— Милая моя,— сказал он,— не бойтесь ничего, вы не
найдете лучшего места, чем здесь. На вас не будет лежать
38
больших забот. Хозяин — человек добрый, и вам у него будет
хорошо. А он еще не говорил вам, для че!го он вас взял к себе? —
спросил писец.
— Нет,— ответила девушка.— Мать наказывала мне только
слушаться его, помнить все, что мне скажут, и ничего не терять.
— Милая моя! — сказал писец.— Ваша мать дала вам хоро¬
ший совет. Но она знала, что писец объяснит вам все ваши
обязанности, и поэтому больше ничего не говорила. Милая моя,
когда какая-нибудь молодая девушка поступает в городе в при¬
слуги к прокурору, она должна предоставить себя в полное
распоряжение его писца, а писец должен знакомить ее с городски¬
ми обычаями и с привычками ее хозяина, чтобы она умела ему
угождать. В противном случае бедные девушки ничему не науча¬
ются, а хозяева начинают с ними дурно обращаться и наконец
отсылают их обратно в деревню.
Так говорил писец, а бедная девушка слушала его и всему
верила, ибо он учил ее угождать хозяину. Наконец она робко
и с самым простодушным видом ответила ему:
— Я буду вам за это очень благодарна!
Писец, увидев по лицу девушки, что дела у него идут недурно,
начал с ней заигрывать, гладить ее и целовать. А она только
и говорила:
— Ох! Мать ничего про это мне не сказала.
Когда писец начал ее обнимать, она тоже не сопротивлялась,
думая, что это городской обычай. Вот насколько она была глупа!
Он проворно повалйл ее на сундук, и, должно быть, сам черт ему
помогал, так ловко он начал действовать!
С этого дня они продолжали свои занятия всякий раз, когда
писцу представлялся удобный случай. И пока прокурор ждал,
когда его служанка поумнеет, писец делал его дело, не спрашивая
у него никаких полномочий. Через несколько дней, нарядив мо¬
лодую девушку, которая от привольной жизни, а равно и оттого,
что красивое оперение придает птице красоту, хорошела с каж¬
дым днем, прокурор решил наконец испытать, сумеет ли она
подойти к приступку, и послал однажды утром писца, который
шел к Жильетте для обычных занятий, снести в город какой-то
пакет. Когда писец вышел, прокурор начал с ней заигрывать,
трогать ее за груди и совать руки под юбку. Ей было очень
весело, ибо она знала, что плакать тут не из-за чего, хотя
и продолжала относиться к хозяину с прежней деревенской засте¬
нчивостью. Прокурор прижал ее к кровати, и так как, прижима¬
ясь к ней, он делал совершенно то же, что и писец, то девушка
(ха-ха! Какая дура!) сказала ему:
— Ах, сударь! Спасибо вам. Мы с писцом это все уже изу¬
чили.
39
Прокурор, у которого уже натянулся гульфик, хотя и не
отказался от случая пустить в черное, но сильно рассердился,
узнав, что писец начал просвещать ее так рано. Надо полагать,
что, по крайней мере, он его уволил.
Новелла IX
О том, как один человек закончил ухо
у ребенка жены своего соседа
Нужно ли удивляться, что деревенские женщины такие про¬
стофили, если даже и городские иногда весьма легко попадаются
на удочку? Правда, это случается нечасто, ибо именно городские-
то женщины и славятся своим лукавством; но, ей-богу, то, что
я хочу рассказать, произошло в городе.
У одного довольно богатого лионского купца была весьма
молодая красивая жена. Но он не прожил с ней и трех-че¬
тырех месяцев, как ему пришлось с ней разлучиться из-за
каких-то дел, когда она была на третьей неделе беременности,
о чем она узнала по начавшимся у нее замираниям сердца и по
другим болезненным приступам, случающимся у беременных
женщин.
Как только он уехал, один из его соседей, по имени господин
Андре, пользуясь обычаем, принятым у соседей, запросто наве¬
щать друг друга, пришел к молодой женщине поболтать и,
посмеиваясь над нею, спросил ее, как она поживает. Она от¬
ветила ему, что все идет довольно хорошо, но что она чувствует
себя беременной.
— Возможно ли это? — сказал он.— Ведь ваш муж не мог
еще за время вашего супружества сделать ребенка!
— Я говорю вам правду,— сказала она.— Госпожа Туани
мне говорила, что она чувствовала себя точь-в-точь так же, как я,
когда она вынашивала первого ребенка.
Господин Андре, без всякого еще дурного умысла и не ожидая
тех последствий, которые были вызваны его шутками, сказал ей:
— Поверьте мне, я тонкий знаток этих вещей, и, глядя на вас,
я сомневаюсь, что муж успел вам сделать целого ребенка. Я по¬
лагаю, что он еще не закончил у него, по крайней мере, уши.
Клянусь честью, вы должны остерегаться! Я видел многих жен¬
щин, которым это причиняло несчастье. Более умные женщины,
боясь печальных последствий, заканчивали своего ребенка уже
без мужа. Как только мой кум вернется, немедленно же поста¬
райтесь закончить.
— Вот как! — воскликнула молодая женщина.— Но ведь он
уехал в Бургундию и вернется не раньше чем через месяц.
40
— Ваши дела плохи, моя дорогая,— сказал он.— Ваш ребе¬
нок может родиться с одним ухом, и вам будет угрожать опас¬
ность, что и следующие дети будут тоже одноухими, ибо если
у женщины первый ребенок родится уродом, то и другие дети
выходят тоже уродами.
Услышав эти новости, молодая женщина крайне испугалась.
— Ах, Боже мой! — воскликнула она.— Я удивляюсь, почему
он его не закончил до отъезда?
— Но разве вы не знаете,— сказал господин Андре,— что
есть средство против всех зол, кроме смерти? Из уважения к вам
я с удовольствием закончу вашего ребенка. Видит Бог, я не
взялся бы за это ни для кого другого — у меня много работы со
своими, но я не хочу оставлять вас без помощи в таком неприят¬
ном положении.
Молодая женщина, будучи очень доверчивой, приняла все его
шутки за чистую монету, ибо он говорил резко, словно он хотел
ей сделать этим согласием большое одолжение и словно это было
для него очень трудно. В заключение она согласилась на его
предложение, и господин Андре честно трудился не только этот
день, но и еще много дней в дальнейшем. Однажды молодая
женщина сказал ему:
— Смотрите, не сделайте ему четыре или пять ушей. Это
будет тоже плохо.
— Будьте спокойны,— сказал господин Андре,— я сделаю
только одно. Вы думаете, что его можно сделать так скоро?
А сколько времени трудился ваш муж над тем, что он сделал?
Можно сделать меньше, чем нужно, но больше нельзя, ибо
к законченной вещи прибавить больше ничего нельзя!
Так было закончено это ухо. Когда муж вернулся, жена,
забавляясь с ним ночью, сказала:
— Хорошо же ты умеешь, однако, делать детей, видит Бог!
Ты сделал его одноухим и уехал.
— Полно, полно! — сказал он.— Какая ты дурочка! Разве
делают безухих детей?
— Конечно, делают,— возразила она.— Спроси-ка об этом
господина Андре. Он говорил мне, что видел более двадцати
детей с одним ухом, родившихся такими оттого, что их не
закончили отцы, и что сделать ухо — это самое трудное дело.
Если бы он его не закончил, представь себе, что за красавчика
я родила бы!
Муж не очень обрадовался этой новости.
— О каком ты окончании говоришь? — сказал он.— Что это
такое он у тебя закончил? Что он с тобой делал?
— Ты спрашиваешь? — сказала она.— Он делал со мною то
же, что и ты.
41
— Вот как!— воскликнул муж.— Это правда? Вот вы
что делали!
И один только Бог знает, как он спал в эту ночь! Обладая
вспыльчивым характером, он, при воспоминании об этом ухе,
сотни раз мысленно пронзал своего непрошеного помощника
кинжалом, и эта ночь показалась ему тысячелетием. Первое, что
он сделал, поднявшись с постели, это отправился к господину
Андре, высыпал ему на голову тысячу отборных ругательств
и погрозился, что заставит его раскаяться в этой скверной про¬
делке. Однако он лучше умел угрожать, чем мстить. Вдоволь
покипятившись, он помирился с господином Андре за подарен¬
ное ему каталонское одеяло, взяв, однако, обещание, что тот
больше не будет доделывать уши его детям, ибо он отлично
справится с этим сам.
Новелла X
О том, как Фуке выдал своему хозяину,
прокурору города Шателле, одного доброго человека за глухого,
а этого доброго человека уверил, что прокурор глух,
и как прокурор за это наказал Фуке
Прокурор города Шателле держал при себе двух или трех
писцов, и в числе их в качестве ученика — сына одного богатого
парижанина, обучавшегося у него по желанию отца судопроиз¬
водству. Мальчуган лет шестнадцати или семнадцати, Фуке (так
звали этого ученика) был большим озорником и постоянно про¬
казничал. По обычаю, заведенному у прокуроров, он, как ученик,
исполнял все домашние работы, открывал двери стучавшимся
посетителям, осведомлялся, что они за люди, что им нужно,
и докладывал о них прокурору..
В числе посетителей прокурора был один житель Баньо. Он
вел в Шателле процесс и часто заходил к хозяину Фуке, который
был его поверенным. Чтобы задобрить его, он носил ему кап¬
лунов, бекасов, зайчат и чаще всего приходил после полудня,
когда писцы обедали или заканчивали обед. Фуке открывал ему
дверь без особенного удовольствия, ибо этот добрый человек
пускался с ним в разговор й весьма часто Фуке приходилось
что-нибудь передавать от него прокурору, приносить от послед¬
него ответ, а из-за этого он оставался голодным. С другой
стороны, и хозяин не очень баловал Фуке: он посылал его в город
ежечасно, двадцать раз, сто раз в день, и это тоже сильно надоело
мальчугану.
Однажды этот добряк из Баньо в обычное время стучится
в дверь. Фуке, узнававший его по стуку, услышав три удара,
42
пошел ему открывать и по пути задумал сыграть с ним шутку за
то, что всякий раз приходит во время обеда, а одновременно
отплатить и хозяину.
— Ну, почтеннейший, что скажете? —спросил он, открывая
дверь.
— Я хотел бы переговорить с господином прокурором
о своем деле.
— Ну что же,— сказал Фуке.— Изложите его мне, а я ему
передам.
— "Ох,— сказал добряк,— мне непременно нужно перегово¬
рить самому. Без меня вы ничего не сумеете.
— Хорошо,— молвил Фуке,— я ему скажу, что вы пришли.
Фуке вошел к хозяину и сказал:
— Тот человек из Баньо хочет с вами переговорить.
— Просите его сюда,— сказал прокурор.
— Сударь,— заявил Фуке,— он совсем оглох или, по крайней
мере, очень плохо слышит. Если вам угодно, чтобы он вас
расслышал, то с ним нужно говорить как можно громче.
— Хорошо,— сказал прокурор,— я буду говорить громко.
Фуке вернулся к добряку и сказал:
— Друг мой, можете переговорить с господином прокуро¬
ром, но только вот что я вам скажу: в последнее время он
страдает воспалением уха и почти совсем оглох. Когда вы будете
с ним говорить, то кричите громче, иначе он вас не расслышит.
Сделав свое дело, он пошел заканчивать свой обед, говоря
про себя: «А нуте-ка, почтенные, поговорите теперь о ваших
секретах!» Добряк вошел в кабинет прокурора и приветствовал
его, крича на весь дом:
— Добрый день, господин прокурор!
Прокурор ответил ему еще громче:
— Храни вас Бог, любезный! Что скажете?
Затем они начали говорить о деле и принялись кричать,
словно в лесу. Когда они вдоволь накричались, добряк простился
с прокурором и ушел. Но вот, несколько дней спустя, этот добряк
пришел опять, и случайно в то время, когда Фуке ушел по
поручению хозяина в город. Добряк вошел и, обменявшись с про¬
курором приветствием, спросил его, как он себя чувствует. Тот
ответил, что хорошо.
— Слава Богу, господин прокурор! — сказал добряк.— По
крайней мере, вы теперь слышите? В последний раз, когда я к вам
приходил, мне пришлось говорить с вами довольно громко. Но
теперь вы, слава Богу, хорошо слышите.
Прокурор изумился:
— А вы, любезный, вылечили свои уши? Ведь это вы
плохо слышали?
43
Добряк ответил, что уши у него никогда не болели и что он,
слава Богу, всегда прекрасно слышал. Прокурор тотчас же дога¬
дался, что это проделка Фуке, и скоро нашел случай его проучить.
Однажды Фуке, отправившись в город с поручением от проку¬
рора, не мог устоять против соблазна поиграть недалеко от дома
в мяч, что он делал почти всякий раз, когда хозяин куда-нибудь
его посылал. Хозяин это прекрасно знал, ибо несколько раз сам
заставал его за этим занятием. На этот раз, зная, что Фуке уже за
своим обычным занятием, он сообщил одному цирюльнику, сво¬
ему куму, о своих намерениях и попросил его приготовить новый
веник и сидеть дома. Подождав, пока Фуке не разгорячился
игрой, прокурор пришел на место игры в то время, когда тот уже
выиграл свои две дюжины и играл для того, чтобы сквитаться.
Увидев, как он раскраснелся, прокурор сказал:
— Ах, дружок мой, это вам очень вредно. Вы заболеете,
а ваш отец будет винить в этом меня.
И сойдя с ним с площадки, привел его к цирюльнику.
— Будь любезен, куманек,— сказал он,— одолжи мне для
этого мальчугана какую-нибудь рубашку и вытри его. Он
весь вымок.
— Господи! Да он схватит простуду! — сказал цирюльник.—
Уж я постараюсь.
Они ввели Фуке в заднюю половину лавочки и раздели его
возле огня, который они нарочно развели, чтобы не внушить
подозрений. А тем временем для бедного Фуке, доверчиво позво¬
лившего раздеть себя донага, уже готовились розги. Когда он
был раздет, эти розги начали чистить его пониже живота и-по
всему телу. Стегая его, хозяин приговаривал:
— Ну, Фуке, я был когда-то глухим, а у тебя нет ли теперь
насморка? Чувствуешь, как пахнет веник?
* Один только Бог знает, сколько розог высыпалось ему на
спину. Таким-то образом милый Фуке узнал, что ему не следо¬
вало шутить с хозяином.
Новелла XI
Об одном докторе канонического права,
которого так сильно ушиб бык, что он не мог вспомнить,
в какую ногу
Один доктор факультета канонического права, едучи на лек¬
цию, встретил стадо быков, которое гнал работник мясника.
Один бык слегка задел господина доктора через его мантию за
ногу, когда тот проезжал мимо него на своем муле. Доктор
принялся вопить:
44
— Помогите! Ах, какой злой бык! Умираю!
Думая, что бык сильно его ушиб, на крик сбежалась большая
толпа, ибо за тридцать — сорок лет безвыездной жизни доктора
в Париже все знали. Один подхватил его с одного боку, другой —
с другого, боясь, что он упадет, а он продолжал кричать и звать
своего фамулуса Корнеля:
— Подойди сюда! О Боже мой! Беги скорее в классы и скажи
там, что я умер, что меня убил бык и на этот раз я не
мог читать лекцию!
Эта весть произвела в классах большой переполох. Доктора
факультета встревожились и немедленно отрядили несколько
человек узнать о состоянии его здоровья. Они нашли его в посте¬
ли. Около него возился цирюльник с промасленными повязками,
с мазями и яичными белками и всякими снадобьями, употребля¬
ющимися в подобных случаях.
Господин доктор сильно жаловался на боль в правой ноге, но
не позволял ее разувать. Пришлось немедленно распороть сапог,
но цирюльник, осмотрев обнаженную ногу, не нашел ни ушиба,
ни поранения и ни малейших знаков повреждения, хотя доктор
без умолку кричал:
— Я умираю, друг мой, я умираю!
Когда же цирюльник попытался притронуться к его ноге
рукой, он закричал еще громче:
— Ох, вы меня убили! Я умираю!
— В каком же месте, сударь, вам больнее всего? — спраши¬
вал цирюльник.
— Неужели вы не видите? Бык убил меня, а он еще спрашива¬
ет, в какое место он меня ушиб! Ох, умираю!
— Может быть, вот сюда? — спрашивал цирюльник.
— Нет.
— Сюда?
— Нет.
Словом, рана не отыскивалась.
— Ах, Боже мой! Что это такое? Эти люди не могут узнать,
где мне больно! Не опухла ли она? — спросил он цирюльника.
— Нет.
— В таком случае,— сказал господин доктор,— он ушиб
меня, наверное, в другую ногу: я не могу вспомнить, в какую.
Пришлось разуть и другую ногу, но и эта нога оказалась
поврежденной не больше, чем первая.
— Вот тебе на! Да этот цирюльник ничего не смыслит!
Найти другого!
Побежали. Пришел другой и тоже ничего не нашел.
— Ах, Боже мой! — воскликнул господин доктор.— Вот так
оказия! Возможно ли, чтобы бык так шарахнул меня и совсем не
45
ушиб? Ну-ка, Корнель, с какой стороны он шел, когда он меня
толкнул? Ведь возле стены?
— Да, Domine,— ответил фамулус.— Он толкнул вас, несом¬
ненно, в эту ногу.
— Это я и говорил им с самого начала, а они думали,
что я шучу.
Цирюльник, убедившись, что почтенный муж был ушиблен
лишь страхом, чтобы успокоить его, сделал ему легкую перевяз¬
ку. Он перевязал ему ногу и сказал, что для начала этого до¬
статочно.
— А потом,— добавил он,— когда вы, господин доктор,
вспомните, какая нога у вас болит, мы сделаем вам
что-нибудь другое.
Новелла XII
Сравнение алхимиков с женщиной,
которая несла на рынок горшок с молоком
Всем известно, о чем обычно болтают алхимики. Они хвалят¬
ся, что могут приобрести неисчислимые богатства и что они
постигли тайны природы, скрытые от всех остальных людей. Но
в конечном счете все их труды превращаются в дым, а поэтому их
алхимия заслуживает лишь названия искусства, которое изнуря¬
ет, или несуществующего искусства. Их можно, пожалуй, срав¬
нить с той доброй женщиной, которая несла на рынок горшок
молока и делала такой расчет: она продаст его за два лиарда; на
эти два лиарда она купит дюжину яиц и положит их под наседку;
из них выведется дюжина цыплят; когда цыплята вырастут, она
сделает их каплунами; каждый каплун будет стоить пять су; это
составит больше экю; на эти деньги она купит двух поросят —
борова и свинку; они вырастут и принесут еще двенадцать; через
некоторое время она продаст их по двадцать су за штуку; это
составит двенадцать франков; на них она купит кобылу, которая
принесет ей хорошенького жеребеночка; он подрастет и сделается
таким резвым! Все будет прыгать и ржать: «Х-н! Х-н!» И произне¬
ся это «Х-н!», добрая женщина, обрадованная своим удачным
расчетом, принялась подпрыгивать, как ее будущий жеребенок.
Прыгая, она уронила горшок и пролила все молоко. Прощайте,
яйца, цыплята, каплуны, поросята, кобыла и жеребеночек! Такова
же и судьба алхимиков. После всех их обжиганий, обугливаний,
замазываний, раздуваний, процеживаний, прокаливаний, замора¬
живаний, сгущений, растапливаний, стеклований, загниваний
у них вдруг разобьется какой-нибудь аламбик, и они оказывают¬
ся в таком же положении, как и эта добрая женщина.
46
Новелла XIII
4 О царе Соломоне, который добыл философский камень,
и почему алхимикам не удаются их затеи
Никто не знает, почему алхимикам не удаются их затеи. Но
Мария-Пророчица весьма хорошо и подробно объяснила это
в своей книге о великом искусстве, где она дает философам
мудрые наставления и поддерживает их мужество. По ее мнению,
философский камень является для людей величайшей ценностью
и, помимо всех прочих чудесных свойств, заключает в себе силы,
дающие власть над демонами: обладатель его может их закли¬
нать, предавать анафеме, связывать, срамить, терзать, сковы¬
вать, истязать и пытать. Словом, играй им, как палашом, и делай
все, что хочешь, если умеешь пользоваться своим счастьем. Затем
она говорит, что Соломон добыл самый лучший философский
камень и Бог просветил его познанием величайшей чудодействен¬
ной силы этого камня, о которой мы уже говорили, а именно —
силы, дающей власть над демонами. Поэтому, получив его, он
решил немедленно вызвать к себе демонов, но сначала он велел
соорудить огромный медный чан, в окружности не менее Вен-
сеннского леса или, может быть, на какие-нибудь полфута поме¬
ньше (это все равно — о таких пустяках не стоит и говорить).
Правда, чан имел лишь более круглую форму, но такие громад¬
ные размеры его были необходимы для дела, задуманного царем.
Для чана была сделана такая же большая, плотно закрывающая¬
ся крышка и одновременно с этим вырыта соответственной ши¬
рины яма, в которую его по повелению царя и зарыли.
Когда эти приготовления были закончены, царь вызвал с по¬
мощью своего чудодейственного камня всех обитателей преис¬
подней от больших до малых, начиная от властителя четырех
сторон земли, королей, герцогов, графов, баронов, военачаль¬
ников, капитанов, кончая капралами, ефрейторами, солдатами,
конными и пешими, и всеми, кто обитал, не оставив ни одного
черта даже на их адской кухне. Когда они явились, Соломон
с помощью своего камня велел им всем войти в этот чан, уже
вкопанный в землю. Черти не могли его ослушаться и вошли,
разумеется, весьма неохотно, корча самые ужасные рожи. Тотчас
же, как только они вошли, Соломон велел прикрыть их сверху
крышкой, хорошенько замазать cum luto sapientiae * и яму засы¬
пать до самого верха землей. Засадив туда господ чертей, Соло¬
мон надеялся избавить мир от вреда, который причиняли людям
эти злые, проклятые гады, дать людям мирную, счастливую
жизнь, чтобы в ней царили одни только добродетели и радости.
* Замазкой мудрости (лат!).
47
И действительно, тотчас же после этого все люди вдруг сделались
счастливыми, довольными, здоровыми, веселыми, бодрыми, пол¬
ными, шутливыми, бойкими, радостными, любезными, пылкими,
забавными, красивыми, ловкими, милыми, игривыми и сильны¬
ми. Ах, как они счастливо зажили! Ах, как стало хорошо! Земля
начала без всякой обработки приносить плоды, волки перестали
нападать на стада, львы, медведи, тигры и кабаны сделались
кроткими, как овцы. Словом, пока эти плуты черти сидели в своей
яме, земля походила на рай.
Но что произошло потом? По истечении долгого времени,
когда сменились многие царства и разрушились старые города,
а на их месте возникли новые, появился один царь, который
словно по велению судьбы задумал построить город как раз на
том месте, где были погребены черти. Надо полагать, что по
недосмотру Соломона в то время, когда черти входили в чан,
какой-нибудь чертенок сумел улизнуть и спрятаться за ком земли.
Этот-то чертенок и внушил царю мысль строить город на том
самом месте, где находился чан, чтобы выпустить своих товари¬
щей на волю. Итак, царь собрал людей строить город. Он
задумал построить в нем пышные дворцы и обнести его крепки¬
ми, неприступными стенами. А для таких стен потребовался
очень прочный фундамент, и закладывавшие его землекопы так
глубоко зарылись в землю, что один из них натолкнулся на чан
с чертями. Он поднял сильный стук. Услышавшие его товарищи
сочли себя богачами, думая, что там зарыты несметные сокрови¬
ща! Но увы! Что это оказались за сокровища! О, как позавидова¬
ло людям небо! О, какое случилось несчастье! О; как боги разгне¬
вались на людей! Где перо, где язык, который сумел бы проклясть
эту ужасную, несчастную находку? Вот к чему ведет алчность, вот
к чему ведет честолюбие, которое, пресытившись счастьем, до
самой преисподней разрывает землю в поисках своего несчастья!
Но возвратимся к нашему чану и нашим чертям. Повествова¬
ние говорит, что землекопы не скоро сумели его открыть, ибо
насколько он был велик, настолько же была тяжела его крышка.
Поэтому о находке должен был узнать и сам царь. При виде чана
у него зародилась та же мысль, что и у землекопов, ибо кто мог
подумать, что там находятся черти, если никто не подозревал об
их существовании и всякие слухи о них давным-давно уже канули
в воду? Этот царь знал, что его предшественники владели огром¬
ными богатствами, и ему не могло не прийти в голову, что они
зарыли здесь свои несметные сокровища, а судьба приберегла их
для него, чтобы сделать его самым могучим царем на земле.
И вот следствие. Он собрал всех людей, живших над этим чаном,
и велел его откапывать. Пока они его откапывали, черти прислу¬
шивались к шуму и не понимали, что это значит. Они решили,
48
что окончился суд, начавшийся над ними со дня их заключения,
и их хотят откопать для того, чтобы повесить. Землекопы же так
усердно колотили по чану, что им удалось его погнуть, отколоть
от крышки большой кусок и проделать в ней отверстие. Нечего
и говорить, как черти рвались к этому отверстию и какой ужас¬
ный рев они испускали при выходе. Их вопли так испугали царя
и всех присутствующих, ч*го они упали наземь как мертвые.
А черти выползли из своей тюрьмы, поднялись на ноги и раз¬
бежались по земле, по своим местам. Некоторые из них, увидев,
какие изменения произошли на земле со времени их заключения,
были совсем ошеломлены и, не видя колоколен своих приходов,
не помня своих мест, навсегда сделались бродягами. Но, бродя
по земле, они всюду разносили столько зла, что страшно даже
рассказывать. Вместо прежних злодейств, которыми они стара¬
лись отравить человеческую жизнь, они придумали новые: нача¬
ли убивать и истязать людей, бесчинствовать и опрокидывать
у них все вверх дном. Все побежали прятаться по горшкам, но
и там были черти. С этого времени на земле появилось множест¬
во философов (ибо алхимиков принято считать преимущественно
философами).
Для добывания упомянутого чудодейственного камня Соло¬
мон оставил им письменное руководство, которое не уступало
в точности и ясности такой науке, как грамматика, и многие
люди начали было уже постигать его, ибо черти, находясь в за¬
ключении, не затемняли их мозгов. Когда же их выпустили на
свободу, они, обозленные на Соломона за его проделку, начали
с того, что забрались к философам в очаги и разнесли их вдребез¬
ги. Они постарались также стереть, исцарапать, порвать и подде¬
лать все найденные книги, в которых излагалась эта наука, отчего
она сделалась столь темной и трудной, что люди совсем переста¬
ли ее понимать. Черти охотно уничтожили бы их книги совсем,
если бы им это позволил Бог. Вырвавшись на свободу, они стали
мешать ученым работать. Когда какой-нибудь ученый натал¬
кивался на дорогу, ведущую к цели, и начинал уже постигать всю
премудрость, следивший за ним бесенок вдруг разбивал аламбик,
наполненный драгоценным веществом, и в один миг уничтожал
все, над чем бедный философ трудился десять, двенадцать лет,
и ему приходилось начинать все снова. И вели себя так не свиньи,
а черти, которые хуже свиней. Вот почему в настоящее время
алхимикам так редко удается добиться каких-нибудь полезных
результатов. Но это не значит, что их наука потеряла ту истин¬
ность, которой она обладала в прежние времена. Причина их
неудач — ненависть чертей к этому дару Божию. Но так как нет
ничего невозможного в том, что в один прекрасный день какому-
нибудь философу посчастливится сделать то же, что сделал
49
Соломон, и если случайно это произойдет в наше время, то
я буду просить его, обратив внимание на все изложенное, чтобы
он не забыл заговорить, заклясть, изгнать, предать анафеме,
проклясть, заколдовать, погубить, истребить, развеять в прах
и уничтожить всех этих злых, гадких бесов, врагов творений
Божьих и добра, которые приносят такой вред бедным алхими¬
кам и всем остальным людям, а значит, и женщинам. И дейст¬
вительно, не кто иной, как бесы, внушают женщинам неприступ¬
ность, упрямство и всякие фантазии; не кто иной, как бесы,
влезают в головы старух, позабытых смертью, и делают их
сущими дьяволицами. Отсюда про дурных женщин и пошла
поговорка, что у них — черт в голове.
Новелла XIV
Об адвокате, который говорил со своей служанкой по-латыни,
и о писце, его переводчике
Лет двадцать пять, а может быть, и сорок тому назад
в городе Ле Мане жил один адвокат по имени Ларош Тома.
Он был одним из самых видных людей в Ле Мане, который
в то время так славился своими учеными, что в него приходили
за советами даже из Анжерского университета. Господин Ларош
любил повеселиться, но умел согласовать свои увеселения с се¬
рьезными занятиями. Он устраивал в своем доме пирушки
и, будучи навеселе, довольно часто говорил по-французски на
латинский лад и по-латыни на французский й увлекался этим
до того, что говорил наполовину по-латыни со своим слугой,
а также и со служанкой, которуй) он звал Педиссекой. Служанка
не понимала его, но боялась просить у него пояснений, ибо
\в подобных случаях Ларош Тома кричал на нее: «Жирная
аркадская пекора! Неужели ты еще не научилась меня понимать?»
У бедной служанки при таком окрике отнимались от испуга
все четыре ноги, ибо она думала, что ее ругают самыми по¬
носными словами, какие только существуют на человеческом
языке. Да, и действительно, он употреблял иногда такие сло¬
вечки, что куры слетали с насеста. Но со временем она нашла
из своего затруднения выход, а именно, сдружилась с одним
из его писцов, и тот, в случае надобности, вбивал ей в голову
снизу, как нужно понимать хозяина. Таким образом, когда
хозяин говорил ей какое-нибудь непонятное слово, она могла
обращаться за разъяснением уже к своему переводчику.
Однажды у Лароша Тома был подан на ужин пирог из дичи.
Скушав от него с гостями два-три ломтика, он сказал служанке,
убиравшей со стола:
50
— Педиссека, сервай эту фарциму из ферины, чтобы ее не
сфамулировали.
Служанка с грехом пополам догадалась, что он говорит ей
о пироге, ибо она когда-то слышала от него слово «фарцима», но
она совсем не понимала, что должно означать дошедшее до ее
слуха слово «сфамулировать». Она взяла пирог и, сделав вид, что
все поняла, ответила:
— Слушаю* сударь.
Когда гости разошлись, она пошла к своему писцу и спро¬
сила, что значит «сфамулировать». Писец, случайно оказавшийся
поблизости, поступил с ней, к несчастью, на этот раз не вполне
честно.
— Милая моя,— сказал он,— хозяин велел тебе угостить
этим пирогом писцов, а что останется — приберечь.
Служанка ему поверила, ибо еще не было случая, чтобы его
объяснения имели для нее дурные последствия. Она отнесла этот
пирог писцам, а те, разумеется, не пощадили его, как за первым
столом, и вырезали из него что получше.
На другой день Ларош Тома, полагая, что его пирог цел,
пригласил на него самых важных чинов Ле Майской палаты
(называвшейся в то время еще просто судебной залой). Гости
пришли и уселись за стол. Когда подали пирог, то все убедились,
что он уже побывал в хороших руках. Трудно сказать, кому
больше досталось — Педиссеке ли от хозяина за то, что она
«сфамулировала» эту «фарциму», хозяину ли от насмешек гостей
за то, что он, поручая служанке на хранение лакомый пирог,
говорил по-латыни, или, наконец, писцу от служанки за надувате¬
льство. Но писцу, по-видимому, досталось больше всех, ибо она
не один день и не одну ночь посылала его к нечистому и клялась
всеми святыми, что больше он от нее ничего не получит. Но
убедившись, что ей без него не обойтись, она волей-неволей
должна была пойти с ним на мировую. В воскресенье утром,
когда весь народ ушел к обедне, они, оставшись дома вдвоем,
закусили остатками от четверга и настроили свои рыли на пре¬
жний лад, как добрые друзья.
Однажды Ларош Тома ушел обедать к одному из своих
соседей. А в те времена существовал обычай ходить в гости
к соседям со своими обедом и ужином, чтобы не вводить хозяев
в расходы; хозяин был обязан лишь накрыть стол. Ларош Тома,
будучи уже в то время вдовцом, велел служанке зажарить только
цыпленка. Когда она принесла его под тарелкой, он весело
спросил ее:
— А ну-ка, что ты мне афферируешь?
Служанка ему ответила:
— Сударь, я принесла цыпленка.
51
Этот ответ ему весьма не понравился, ибо он хотел показать¬
ся перед хозяином более щедрым. Возвратившись домой, он
вспомнил про него и сердито позвал к себе Педиссеку. Та,
сообразив по тону, которым он ее позвал, что ей предстоит
выговор, побежала скорее за переводчиком, чтобы тот послушал,
что будет ей говорить хозяин, ибо он имел обыкновение бранить
ее латинскими словами.
Когда она явилась, Ларош Тома начал сыпать:
— А ну-ка, жирная тварь, идиотка, инептуха, инсульса, нуги-
герула, империтуша! (И всеми прочими словами Доната.) Когда
я обедал в гостях и спросил тебя, что ты афферируешь, кто тебя
просил говорить: я принесла цыпленка? Говори же, говори в дру¬
гой раз во множественном числе, жирное четвероногое, говори во
множественном числе! Цыпленка! Что это за обед для такого
человека, как Ларош Тома?
Педиссека, никогда еще не слыхавшая про «множественное
число», попросила писца объяснить, что оно значит.
— Ты не знаешь, что оно значит? — сказал он.— Хозяин
рассердился на тебя за то, что ты, подавая ему обед, на вопрос,
что ты несешь, ответила «цыпленка». Он хотел, чтобы ты сказала
«цыплят», а не одного «цыпленка». Вот что он разумеет под
множественным числом. Поняла?
Педиссека постаралась это запомнить.
Через несколько дней Ларош Тома опять ушел обедать к сосе¬
дям (не знаю, к гем ли, у которых он обедал в прошлый раз, или
к другим). Служанка приносит ему обед. Ларош Тома, по обык¬
новению, спрашивает ее, что она афферирует.-Она, хорошо по¬
мня прошлый урок, немедля отвечает:
— Сударь, я принесла вам быков и баранов.
Своим ответом она рассмешила всех гостей, и особенно мно¬
го смеялись они после того, как узнали, что это он научил ее
употреблять множественное число.
Новелла XV
О кардинале Люксембургском, о доброй женщине,
просившей у него священнического сана для своего сына,
у которого не было шулят, и о том, как оный кардинал
назвался Фелиппотом
Во время царствования Людовика XII один кардинал Люк¬
сембургской фамилии носил сан епископа Ле Майской епархии.
Будучи епископом, он жил на широкую ногу и, как подобает
принцу, пользовался среди своих прихожан всеобщим уважением
и любовью. Несмотря на свою знатность, он отличался необык¬
52
новенной простотой и в то же время веселостью нрава, умением
вовремя и уместно пошутить, что еще более содействовало его
популярности. И если он любил пошутить над другими, то вместе
с тем не сердился, когда шутили и над ним. Так как он допускал
к себе всех без разбора, то однажды явилась к нему какая-то
крестьянка. Преклонив колена и, по благочестивому обычаю того
времени, попросив у него благословения, она сказала:
— Не прогневайтесь на меня, сударь! С позволения вашей
милости, осмелюсь сказать, что у меня есть сын, которому уже
исполнилось двадцать годков, ваше преосвященство. Он — хоро¬
ший причетник и уже год как обучается в здешнем приходском
училище. Если бы на это была милость Божия, то я желала бы,
чтобы он был священником.
— Воистину, мать моя, это было бы очень хорошо,— сказал
кардинал.— Ему следует быть священником.
— Сущая правда, сударь,— продолжала добрая женщина.—
Но у него есть один изъян. Мне сказали, что вы можете его
вознаградить.
Кардинал, потешаясь над простодушием доброй женщины,
спросил:
— Что же это за изъян, мать моя?
— Как бы вам это сказать, сударь? У него нет...
— Чего же у него нет? — снова спросил он.
— Ах, сударь, у него нет... я, право, не смею сказать, но вы
хорошо понимаете... у него нет того, что носят мужчины.
Кардинал отлично ее понял, однако спросил:
— Что же это такое носят мужчины? Может быть, у него нет
длинных чулок?
— Да нет же, я хочу сказать не то, сударь. Дело-то не
в чулках. У него нет...
Долго толковал с ней кардинал, добиваясь, чтобы она объяс¬
нилась как следует, но все напрасно. Она только твердила:
— Ах, сударь, вы это прекрасно понимаете! Зачем вы надо
мною смеетесь? — Однако же наконец сказала: — Видите ли,
сударь, когда он был еще ребенком, он упал с лестницы и так
ушибся, что его пришлось охолостить. Если бы не это, я бы его
женила. Он ведь у меня из детей самый старший.
— Воистину, мать моя,— сказал ей кардинал,— он непре¬
менно получит за это священнический сан и без всяких пре¬
пятствий. Дай Боже, чтобы в моей епархии все священники
были такими, как он!
— Ах, сударь,— воскликнула она,— как я вам за это благо¬
дарна! Он будет молиться Богу за вас и за ваших усопших друзей.
Но у меня к вам есть еще одна нужда, сударь. Боюсь только вас
разгневать.
53
— Что еще за нужда у вас, мать моя?
— Ох, сударь! Вот о чем я хочу вас еще попросить. Мне
говорили, что епископы могут менять имена. У меня есть еще
другие выводки, и они то и дело над ним насмехаются. С позволе¬
ния вашей милости, его зовут Фелиппом. Я думаю, что лучше,
если бы у него было какое-нибудь другое имя. Они постоянно его
дразнят: «Фелиппот, Фелйппот!» Вы понимаете^ сударь, что очень
неприятно, когда над вами смеются. И вот я хотела бы, чтобы
у него, с вашего позволения, было какое-нибудь другое имя.
А его преосвященство тоже звали Фелиппом.
— Воистину, мать моя,— сказал он,— это очень нехорошо,
что вашего сына кличут Фелиппотом. Это следует исправить. Но,
знаете ли, мать моя, я не разрешу его от имени Фелипп: я хочу,
чтобы он его носил из любви ко мне. Ведь меня зовут тоже
Фелиппом, мать моя. Понимаете? Но я передаю ему свое имя,
а его имя беру себе. Его будут звать Фелиппом, а меня Фелиппо¬
том. А кто будет звать его иначе — подавайте мне жалобу.
Согласны ли вы на это, мать моя? Вы не возражаете против того,
что ваш сын будет носить мое имя?
— Право, сударь, вы делаете нам честь, которой мы не
стоим. С позволения вашей милости, я буду молить Бога, чтобы
он даровал вам долгую и счастливую жизнь и вечное блаженство
в Раю, когда вы преставитесь.
Очень довольная ответом епископа, добрая женщина ушла
и рассказала об этом по всей деревне. А епископ, охотно рас¬
сказывавший про такие забавные случаи, в шутку именовал себя
с тех пор Фелиппотом и уверял, что он уже больше не Фелипп.
Нередко его так и звали, но это его только смешило. В этом
отношении он был очень похож на императора Августа, который
любил шутить над другими и не сердился, когда шутили над ним
самим. Для примера хоть взять его известный разговор с одним
молодым человеком, приехавшим в Рим. Этот молодой человек
так походил лицом на Августа, что их почти невозможно было
различить, и всему городу это удивительное сходство казалось
странным. Однажды Август спросил его: «Скажи мне, друг мой,
твоя мать в этом городе никогда не бывала?» Молодой человек,
догадавшись, о чем его спрашивает Август, ответил: «Нет, госу¬
дарь, насколько мне известно, моя мать никогда здесь не бывала,
но отец мой ездил в Рим довольно часто». Этим ответом он
обратил шутку Августа на него самого, ибо нет ничего невозмож¬
ного в том, что отец молодого человека знал мать Августа, так
же как Август — мать молодого человека. Этот же император не
сердился, когда Вергилий называл его сыном булочника, так как
в начале их знакомства Август дарил ему только булки. Зато
потом он делал ему более щедрые подарки.
54
Новелла XVI
Об одном парижанине и о Бофоре,
который придумал остроумный способ позабавиться с его женой,
несмотря на бдительность дамы Пернетты
Один молодой человек, уроженец Парижа, побывав в универ¬
ситетах и по ту и по эту сторону гор, возвратился в свой родной
город и жил некоторое время холостяком, вполне довольный
своим положением, ибо не имел недостатка ни в женщинах и ни
в каких других утехах. Можно быть счастливым и в Париже!
Изучив женскую хитрость и коварство во многих странах и вдо¬
воль ими попользовавшись, он боялся оказаться в позорном
положении рогоносца и поэтому не очень спешил с женитьбой.
У него не было также желания обзаводиться потомством, и он
охотно остался бы холостяком до самой смерти, но, будучи
человеком рассудительным, он убедился, что через это испытание
(то есть через брак) все-таки нужно пройти, и чем раньше, тем
лучше, ибо чаще всего рогоносцами бывают мужья, страдающие
бессилием. И, придя к такому решению, он припомнил и записал
самые хитрые уловки, которыми женщины пользуются для своих
целей. Он знал, для чего ходят старухи, которые разносят по
домам нитки, ткани, кружева и собачек. Он знал, почему жен¬
щинам иногда нездоровится, зачем они ездят на сбор винограда,
как они строят шуры-муры с дружками, приходящими в масках,
как они занимаются шашнями, прикрываясь родством, и ко
всему этому он был знаком с сочинениями Боккаччо и с «Селе-
стиной». Итак, он решил быть умным и сказал себе: «Я постара¬
юсь для избежания рогов сделать все, что могу. А если что-
нибудь случится, то, значит, это неизбежно».
Приняв такое решение, он перекрестился правой рукой и по¬
ложился на волю Божию. Затем среди парижских девушек, кото¬
рые были все к его услугам, он выбрал наиболее подходившую
к его вкусу, женился на ней и ввел ее в отчий дом. Он не сделал
промаха: молодая жена была красива, богата и происходила из
хорошей семьи. В его доме жила престарелая женщина, его
кормилица, с незапамятных времен служившая его семье. Звали
ее дамой Пернеттой, и он знал ее как женщину догадливую
и сговорчивую. Представив ее молодой жене, он сказал:
— Дорогая моя, к этой женщине я сильно привязан, ибо она
была моей кормилицей и сделала много добра для моего отца,
для матери и для меня. Я рекомендую вам ее в советчицы. Она не
научит дурному, и вы будете ею очень довольны.
А потом, наедине, он сделал даме Пернетте строгий наказ
находиться всегда при его жене и, куда бы она ни пошла, не
отставать от нее ни на шаг. Дама Пернетта дала ему клятвенное
55
обещание, что будет беречь ее пуще глаза. Но здесь я напомню
попутно одну дурную пословицу. Я не знаю, кто ее придумал, но
ее слыхали очень многие: «Casta quam пето rogavit» *. Я не
утверждаю, что она справедлива, а просто беру ее на веру. Но
я убежден, что нет ни одной сколько-нибудь красивой женщины,
за которой не ухаживали бы или не будут ухаживать. «Ах, так,
значит, я не красива?» — скажет одна особа. «И я не красива?» —
скажет другая. Пусть они не сердятся. Я очень рад, что они
красавицы, и не хочу поднимать спора. Но только ни одна
опытная женщина не будет хвалиться перед своим мужем, что
у нее были ухаживатели, ибо в противном случае умный муж
будет думать, что если бы она сама не давала к этому повода и не
была так снисходительна, то к ней и не приставали бы.
Но возвратимся к нашему повествованию. К числу друзей,
посещавших дом этого молодого супруга (не надейтесь, что
я скажу вам его имя), принадлежал один молодой адвокат, по
фамилии Бофор, уроженец Берри, имевший в Париже судебную
практику. Господин Бофор находился с нашим героем в самых
приятельских отношениях, ибо они были знакомы еще с универ¬
ситета, где даже много раз совместно выступали на состязаниях.
Фамилию Бофор он носил вполне заслуженно, так как был
очень хорош собой, ловок и любезен. Поэтому молодая женщина
при первой же встрече с ним подарила его благосклонным взгля¬
дом, а он тоже посмотрел на нее очень внимательно, и, таким
образом, посредством частого обмена взглядами они открылись
друг другу во взаимном влечении. Что касается мужа, то, знако¬
мый с жизнью, он в самом начале даже не почувствовал от этого
никакого холода в ногах. Он мало беспокоился о том, что жена
еще слишком молода, и честность друга тоже не вызывала в нем
больших опасений, а поэтому он вполне положился на бдитель¬
ность дамы Пернетты. Благодаря этому Бофор, умевший дей¬
ствовать палочкой не хуже его, увидев такую снисходительность
со стороны мужа и любезный прием, оказанный ему молодой
женщиной, убедившей его, что она питает к нему исключительное
расположение (что и было в действительности), беседуя с ней,
скоро уловил случай сделать ей любовное предложение, тем
более что она воспитывалась в купеческом доме и научилась
угадывать, где пахнет хорошим предложением. Слово за слово,
и Бофор повел с ней такую речь:
— Сударыня, умные и добродетельные дамы быстро угады¬
вают чувства своих поклонников, ибо даже помимо их желания
сердца мужчин находятся в их руках. Поэтому мне нет надоб¬
ности высказывать вам свое восхищение и благоговение перед
* Женщина, за которой никто не ухаживал, целомудренна (лат.).
56
вашими неисчислимыми прелестями, а равномерно и перед тон¬
костью вашего ума, оценить который по достоинству может
лишь тот, у кого бьется в груди благородное и пылкое сердце,
ибо истинное цепное доступно лишь для благородных сердец.
Поэтому я имею теперь случай поблагодарить свою судьбу за то,
что она была ко мне так благосклонна, дав мне возможность
выразить свою любовь ко всему редкостному и ценному. И хотя
я самый недостойный из всех ваших слуг, я уверен, однако, что
ваши несравненные совершенства, вызывающие во мне восхище¬
ние, увеличат во мне силы, необходимые для того, чтобы я мог
вам угодить, ибо сердце мое объято такой пламенной любовью
к вам, сильнее которой не может быть на земле. Я надеюсь, что
сумею вам это доказать, и вы никогда не будете сожалеть о том,
что позволили мне быть вашим слугою до самой моей смерти.
Будучи благонравной и благовоспитанной, молодая женщина,
слушая эту страстную речь, очень желала, чтобы его намерения
были столь же легко осуществимы, сколь легко их было заду¬
мать. Поэтому женской, но довольно смелой для ее возраста
речью (ибо она находилась еще в том возрасте, когда женщины
обычно робеют и испытывают целомудренный стыд), она
ответила:
— Сударь, если бы мое сердце пожелало любить, то неужели
я могла бы помыслить еще о ком-нибудь другом, кроме своего
мужа? Он меня так любит, так со мной любезен, что я страшусь
даже и мысли об измене. Но если судьбе будет угодно разделить
мое сердце нд две части, то я положусь на вашу честность и на
ваше благонравие и буду надеяться, что вы не сделаете ничего
такого, что могло бы послужить мне во вред. Что касается
совершенств, которые вы мне приписываете, то я не признаю их
своими и отсылаю их туда, откуда они исходят, то есть к вам.
Кроме этого, я задам вам вопрос: неужели вы способны обидеть
человека, который питает к вам такое доверие и принимает вас
с таким радушием? Мне кажется, что в таком благородном
сердце, каким обладаете вы, не может быть места подобным
замыслам. Затем, вы знаете, сколько препятствий встанет вам на
пути, если вы пожелаете их осуществить. Меня постоянно со¬
провождает сторож, который так зорко следит за мною, что
я совершенно не имею возможности следовать своим желаниям.
При таком ответе у Бофора взыграло сердце, когда он понял
доводы, которыми возражала ему молодая женщина. Первые из
них показались ему довольно сильными, но их опровергали
последние. И Бофор ответил ей на это:
— Я предвидел и уже заранее обдумал все три довода, кото¬
рые вы выдвигаете передо мной, сударыня. Но вы можете убе¬
диться, что Два первых довода зависят от вашего согласия,
57
а третий — от вашей ловкости и осторожности. Ибо, говоря
о первом, если любовь есть добродетель, свойственная благород¬
ным сердцам, то вам необходимо принять во внимание, что рано
или поздно вы неизбежно полюбите. Поэтому не лучше ли вам
теперь откликнуться на чувства человека, который любит вас
больше жизни, чем ожидать воли Всевышнего? В наказание за
вашу прежнюю ошибку он отдаст ваше сердце какому-нибудь
притворщику, который не будет так дорожить вашим счастьем,
как дорожу я. Что касается второго довода, то он уже давно
опровергнут теми, кто знает, что такое любовь. Моя любовь не
только не может причинить вашему мужу никакой обиды, но
скорее должна доставить ему честь, ибо я нахожу достойным
любви то, что любит он. Нет лучшего доказательства согласия
между двумя сердцами, чем единство предмета их любви. Заме¬
тьте, что если бы мы были с ним врагами, если бы мы не были
друзьями, то я не мог бы видеть вас и беседовать с вами так
часто. Поэтому мои дружеские чувства к нему, вызвав в моей
душе такую страстную любовь к вам, не должны быть причи¬
ной моей смерти от этой любви. Что касается третьего довода,
то вам известно, сударыня, что для смелого сердца нет ничего
невозможного. И наконец, подумайте о том, какую утрату могут
понести сердца двух влюбленных, отказавшихся от любви, этой
царицы, которая дарит своим подданным столь много счастья.
Короче говоря, Бофор так учтиво изложил ей свои желания,
что молодая женщина из учтивости же не могла ему отказать.
Она была, наконец, побеждена силой своей доброй воли, и им
осталось лишь улучить удобный момент для того, чтобы приве¬
сти их замысел в исполнение. Они обдумали для этого все
способы, но всякий раз, когда они пытались ими воспользовать¬
ся, дама Пернетта портила им все, ибо глаза у нее были зорче,
чем у сторожа дочери Инаха. Воспользоваться же обычными
хитростями Бофор Не мог потому, что муж знал их все наперечет.
Однако же он придумал, наконец, одну хитрость, которая показа¬
лась ему пригодной. А именно, зная, что во всех удачных любов¬
ных замыслах обычно принимает участие третье лицо, он открыл
свои планы одному приятелю, молодому торговцу шелком, еще
не женатому, который жил у моста Собора Богоматери в доме,
недавно полученном по наследству от отца. Он был даже близко
знаком с мужем.
Однажды в день Всех Святых молодая женщина, повинуясь
ведениям бога любви, пошла в назначенный час в церковь Св.
Иоанна, что на Гревской площади, послушать проповедь одйого
известного богослова. Муж, чем-то занятый, остался дома. В то
время как она проходила мимо дома господина Анри (так
звали купца), на нее, по уговору, было вылито целое ведро воды.
58
Ее окатили с ног до головы и сделали это так искусно, что все
прохожие приняли это за простую случайность!
— Ах, какое несчастье! — воскликнула она.— Тетя Пернетта,
меня запачкали! Что мне делать?
Опрометью вбежала она в дом господина Анри и сказала
даме Пернетте:
— Милая моя! Принесите мне поскорее платье с барашковой
оторочкой! Я подожду вас здесь, у господина Анри.
Старушка ушла, а молодая женщина поднялась наверх, где
она нашла отличный камин, разожженный для нее другом. Едва
дав ей время раздеться, он повалил ее на кровать, стоявшую
возле камина, и они, разумеется, не стали терять времени. Пока
старушка шла домой и обратно, собирала платье и другие при¬
надлежности туалета, они успели сделать все, что хотели. Муж,
сидевший дома, услышал, что дама Пернетта, которая побоялась
сказать ему об этом происшествии, почему-то возится в соседней
комнате. Он вошел туда и, увидев добрую Пернетту, начал ее
расспрашивать:
— Что вы здесь делаете? Где жена?
Дама Пернетта рассказала ему все, что случилось, и объяс¬
нила ему, что пришла за платьем.
— Ах, черт возьми! — вскричал он в ярости.— Вот еще одна
хитрость, которую я не записал! Я знал их все, кроме этой! Ах,
в каких я дураках остался! Ведь нужно только один злой час,
чтобы сделаться рогатым! Бегите же к ней скорее, ради Бога!
Остальное я пошлю с мальчиком!
Дама Пернетта пошла, но было уже поздно, ибо Бофор уже
сделал все, что нужно, и, предупрежденный нарочно поставлен¬
ным для этого сторожем, улизнул из дома через черный ход.
Придя к молодой даме, Пернетта ничего не узнала, ибо хотя
последняя немного и раскраснелась, но она подумала, что это от
огня. Правда, это и было от огня, но только от такого, которого
речной водой не зальешь.
Новелла XVII
О парламентском адвокате,
сбрившем для примера свою бороду, и об обеде,
которым он угостил своих друзей
Один весьма посредственный парламентский адвокат произ¬
носил при президенте Лизе, недавно преставившемся в сане аб¬
бата Сен-Виктор «ргоре muros» *, защитительную речь, и так как
* Близ стен (лат.).
59
дело было важное, то он говорил с необыкновенным жаром, ибо
в подобных случаях адвокаты, стараясь-выиграть процесс в поль¬
зу своей стороны, лезут из кожи. Поэтому, может быть, боясь,
что палата не отнесется с должным вниманием ко всем его
доводам (опасение совершенно излишнее в Париже), он случайно
привел один из своих доводов вторично. Тогда президент под¬
нялся с места с намерением удалиться на совещание. Адвокат
огорчился.
— Господин президент, еще одно слово! — обратился он
к президенту.
Но президент, держась мнения заседателей, не внял его сло¬
вам. Разгоряченный адвокат продолжал просить:
— Господин президент, еще одно слово! Ах! Одно только
слово, для примера!
Когда президент услышал про пример (ради которого нельзя
отказывать никому), он остановился, чтобы выслушать от ад¬
воката все, что тот хотел сказать, дав ему этим понять, что для
примера он охотно оказывает ему эту услугу. Это вызвало всеоб¬
щий смех, и Бог знает, как он хотел бы воздержаться от своего
примера. Однако же он сказал все, что хотел.
Выиграл он или проиграл этот процесс благодаря своему
примеру, повествование не говорит, но верно то, что адвокат,
о котором идет речь, носил длинную бороду. Хотя это и не
было большой диковиной (их носили весьма многие, и даже
адвокаты), но тем не менее сильно не нравилось господину Лизе,
ибо тогда на это существовал особый закон, соблюдавшийся,
впрочем, недолго, благодаря тому, что многие подражали модам
двора, где бороды носили все без различия. Но перейдем к
рассказу.
Через несколько дней после этого случая адвокат опять вы¬
ступил по какому-то делу с защитой. Упомянутый президент
был не в духе и, вынося приговор, сделал к нему добавление:
«А вместе с тем Жакло не мешало бы также сбрить бороду».
И немного помолчав, сказал: «Для примера».
При этих словах поднялся еще более дружный смех, чем
в первый раз, ибо это «для примера» было еще свежо в памяти.
И адвокат был вынужден сбрить свою бороду, ибо в противном
случае президент, которому он был обязан этим «примером», не
захотел бы его и видеть.
Приблизительно в это же время адвокату случилось присут¬
ствовать в кругу шести именитых лиц, седьмым по счету, на
завтраке у аббата Шателю. Завтрак оказался не особенно обиль¬
ным, может быть, оттого, что кушанья были приготовлены не
вовремя, и так как все гости были близкими знакомыми, то
Шателю обошелся с ними запросто. На прощание Жакло пригла¬
60
сил их к себе на обед, дополнив это общество еще несколькими
друзьями. Обед был веселый. Среди гостей находилось одно
лицо, известное всей Франции столь же за свое почетное звание,
сколько за ученость. Это лицо присутствовало также и на завтра¬
ке у Шателю. Я думаю, что оно осталось довольным угощениями
у обоих, ибо порядочные люди более обращают внимание на
общество, чем на кушанья, однако же ради шутки написало об
этом обеде эпиграмму:
Истративши не менее кароля,
Дал завтрак Шателю на шестерых.
Жакло позвал к себе гостей поболе
И угостил на ту же сумму их.
Окончен пир. Бокалов звон утих.
Довольный всяк побрел в свое жилище.
Кто не найдет у Шателю следов моих,
Тот пусть и у Жакло меня не ищет.
Новелла XVIII
О том, как столяр Жиль проучил одну гончую,
которая съела его обед
В Пуатье жил когда-то столяр по имени Жиль. Он трудился
изо всех сил, чтобы заработать себе кусок хлеба. От умершей
жены у него осталась дочь лет девяти или десяти, которая
заменяла ему и работника, и служанку. Каждую субботу он
покупал припасы, сколько их требовалось на всю неделю. Рано
поутру он ставил на плиту полный горшочек, поручая его забо¬
там дочери, и был доволен своим скромным обедом не меньше,
чем иной богач. Но в простонародье есть поговорка: бедный
сосед плох, но и от богатого избави Бог. Бедняк то и дело будет
у тебя просить, а помощи от него не жди; богатый же будет тебя
притеснять, а ты не смей попросить у него в долг.
Этому столяру Бог дал в соседи одного городского дворяни¬
на, державшего многочисленную дворню, всяких бегунов и ско¬
роходов, а значит, человека слишком* знатного для того, чтобы
он мог быть хорошим соседом. Этот дворянин был большим
любителем охоты и, чтобы üe уезжать из города всякий раз,
когда у него появлялось желание поохотиться на зайцев, он
держал своих собак при доме. В числе этих собак находилась
одна весьма вороватая гончая, которая постоянно рыскала по
чужим дворам и никогда не находила для себя ничего слишком
горячего и слишком тяжелого. Хлеб, мясо, сыр — все для нее
было добычей, и бедный столяр, которого отделял от этого
дворянина один только забор, терпел от нее больше всех. Она
пробиралась к нему через этот забор и уносила у него все, что ей
61
попадалось. Она была столь хитра, что даже крала у него
мясо, опрокидывая кипевший на плите горшок. Бедного столяра
это сильно сердило, ибо, проработав полдня, он часто должен
был убирать со стола не пообедавши. И обиднее всего было
для него то, что он не смел на нее пожаловаться.
Наконец он решил во что бы то ни стало проучить ее как
следует. Однажды увидев, что эта гончая пришла за добычей, он
взял здоровенный четырехугольный брус и потихоньку вошел за
ней в хижину. Он застал ее у горшка за добыванием мяса.
Плотно притворивши за собою дверь, он кинулся на нее, отвесил
ей этим брусом пять-шесть ударов по спине, разумеется, не
жалеючи ее, а затем, -быстро бросив брус на землю, схватил
тонкий прут длиною с локоть и открыл ей дверь. Она визжала
во всю глотку, словно ей перебили хребет, как оно, наверное,
и было, а столяр гнался за ней до самой улицы, бил ее этим
кнутом и кричал:
— Будешь еще, госпожа гончая? Приходи-ка, я тебя попот¬
чую обедом!
Он старался показать, что стегал ее только прутом, тогда
как этот прут был не гибче, чем ножка стула, и так отделал
ей бока, что с тех пор дворянин уже больше не кушал зайцев
своей добычи.
Новелла XIX
О сапожнике Блондо, который за всю свою жизнь
был печальным только два раза, о том, как он избавился
от печали, и о его эпитафии
В Париже по Сене три лодки плывут, в Париже около Круа-
дю-Тируар жил в своей хижине сапожник Блондо. Он весело
трудился, зарабатывая себе кусок хлеба починкой башмаков,
и больше всего в мире любил хорошие вина, в которых был
большим знатоком и авторитетом для своих посетителей. Как
только где-нибудь поблизости появлялось хорошее вино, он не¬
пременно его отведывал и радовался всей душой, если его было
вдоволь. С утра до вечера он распевал песни и веселил своих
соседей. За всю свою жизнь он был грустным не более двух раз.
В первый раз — когда он нашел где-то в старой каменной стене
большой чугун со старинными серебряными и биллонными моне¬
тами неизвестного для него достоинства. С этого дня он загру¬
стил, замолк и стал думать только о своем чугуне с побрякуш¬
ками. Он рассуждал про себя: «Это — деньги неходячие. Мне не
дадут за них ни хлеба, ни вина. Если я покажу их ювелирам, то
они на меня донесут или потребуют за них себе долю и не дадут
62
мне за них и половины того, что они стоят». Затем он стал
думать, что йлохо их спрятал, беспокоился, как бы их не
украли, и поминутно ходил смотреть, лежат ли они на месте.
Он испытывал нестерпимее муки, пока его не осенила наконец
хорошая мысль.
— Как? — сказал он.— Я только и думаю о своем горшке?
Глядя на меня, люди начинают подозревать, что у меня что-то
случилось. Ба! К черту этот горшок! Он принес мне одно
только горе!
И действительно, когда он вежливенько взял этот чугун за
бока и швырнул его в реку, то вместе с ним утонула и его
печаль.
В другой раз много огорчений причинил ему один живший
напротив него господин (или, если угодно, он жил напротив этого
господина). У него была маленькая обезьянка, которая причйни-
ла бедному Блондо много убытков. Она подсматривала, напри¬
мер, с верхнего окна, как Блондо резал кожи, и, когда тот уходил
обедать или отлучался куда-нибудь по делам, спускалась вниз,
забиралась в его хижину и, взяв его нож, начинала так же, как он,
резать у него кожи. Она делала это всякий раз, когда Блондо
отлучался, и поэтому бедняга не мог сходить ни поесть, ни
попить, не заперев свои кожи. Когда он забывал это сделать,
обезьяна изрезывала их на куски. Эти проказы сильно его сер¬
дили, но он не смел ее наказать, потому что боялся ее хозяина.
Наконец, когда это сделалось для него совершенно невыноси¬
мым, он решил ее проучить. Он заметил, что обезьяна имела
обыкновение в точности подражать всем его действиям. Если
Блондо точил нож, обезьяна по его уходе тоже точила нож, он
смолид дратву, и обезьяна делала то же, он пришивал заплату,
обезьяна тоже принималась вертеть локтями. Однажды Бдондо
взял свой нож, наточил его как бритву, и, когда обезьяна показа¬
лась на своем наблюдательном посту, он приложил этот нож
к своему горлу и начал водить им,взад и вперед, словно хотел им
зарезаться. Затем, проделав это несколько раз, чтобы обезьяна
могла у него научиться, оц положил нож и ушел обедать. Обезья¬
на, обрадовавшись новому развлечению, тотчас же спустилась
вниз, схватила нож, приложила его к горлу и начала водить им
взад и вперед, как это делал Блондо. Но она держала его
слишком близко к горлу, не догадавшись, что может им заре¬
заться, и так как нож был очень острый, то не прошло и часу, как
она протянула ножки. Таким образом, Блондо без всяких непри¬
ятных для себя последствий отомстил этой обезьяне и по-прежне¬
му стал петь песни и есть с аппетитом.
Так он и жид до самой своей смерти. В память его веселой
жизни на его могильной плите соседи написали эпитафию:
63
Под этим камнем погребен
Блондо, сапожник. В жизни он
Себе богатств не накопил,
А после — с миром опочил.
Друзья скорбят о нем душой:
Он мастер выпить был большой.
Новелла XX
О трех братьях, которых едва не повесили
за латынь
Три брата, происходившие из хорошего дома, долго жили
в Париже,,но все свое время они тратили на разъезды, забавы
и шалости. Однажды отец велел им всем приехать домой. Это их
сильно встревожило, ибо не знали по-латыни ни одного слова.
На тот случай, если он будет их спрашивать, они решили выучить
по одному предложению. Самый старший выбрал слова: «Nos
très clerici» *. Средний взял своей темой деньги: «Pro bursa et
pecunia» **. Третий, выходя из церкви, запомнил из мессы слова:
«Dignum et justum est» ***. Подготовившись столь хорошо к сви¬
данию с отцом, они выехали из Парижа и, чтобы все принимали
их за самых ученых клириков, условились говорить везде и со
всеми людьми только эти слова.
Раз им пришлось ехать через лес, где разбойники только
что зарезали одного прохожего и, ограбив, бросили на дороге.
Прево жандармов, приехав туда со своей командой, увидел
наших путников у того места, где было совершено убийство
и брошено тело.
— А ну-ка,— сказал он,— кто убил этого человека?
Старший, которому была предоставлена честь говорить пер¬
вым, немедленно ответил:
— Nos très clerici.
— Ого! — сказал прево.— Для чего же вы это сделали?
— Pro bursa et pecunia,— ответил средний.
— Прекрасно! — сказал прево.— Я вас за это повешу.
— Dignum et justum est,— сказал младший.
И беднягам пришлось бы познакомиться с виселицей, если бы
они, поняв, что дело принимает плохой оборот, не заговорили на
латыни своей матери. Видя, что они еще очень молоды и глупы,
прево догадался, что они невиновны, отпустил их и пустился
догонять грабителей. Поймал ли он их? Откуда мне знать? Ведь
я там не был, друг мой.
* «Мы — трое клириков» (лат.).
** «Ради кошелька и денег» (лат.).
*** «Достойно и праведно есть» (лат.).
64
Новелла XXI
О том, как один юноша усвоил у своего кюре
урок латинского языка
Один богатый и умный земледелец по совету своего кюре
вызвал домой сына, уже несколько лет обучавшегося в Париже.
Когда сын приехал, старик отец так обрадовался, что решил
устроить пир, и немедленно пригласил на обед кюре. Кюре
пришел и, увидев юношу, сказал:
— Добро пожаловать, друг мой. Я очень рад тебя видеть. Но
сперва мы пообедаем, а потом поговорим о тебе.
Они сытно пообедали. После обеда отец сказал кюре:
— Господин кюре, вот — юноша. По вашему совету я вызвал
его из Парижа. В Сретение исполнится уже три года, с тех пор как
он уехал туда учиться. Я хотел бы знать, научился ли он там
чему-нибудь. Боюсь, что ничему не научился. Мое желание —
видеть его священником. Прошу вас, господин кюре, поэкзаме¬
нуйте его немного, чтобы мы могли знать, чем он там занимался.
— Хорошо, кум,— сказал кюре,— я его проэкзаменую из
уважения к вам.
И тотчас же, в присутствии этого доброго человека, завел
с его сыном разговор.
— Ну, друг мой,— сказал он.— Ваши парижские профес¬
сора — знаменитые латинисты. Хотел бы я посмотреть, как они
тебя выучили. Я очень рад, что отец прочит тебя в священники.
А скажи-ка мне, как будет по-латыни слово «священник»?
Юноша ответил ему:
— Sacerdos.
— Недурно сказано,— заметил кюре,— ибо и в Священном
писании говорится: «Ессе sacerdos magnus» *. Но «prestolus» бу¬
дет и красивее и точнее, ибо тебе известно, что священники носят
эстолу. Ну, а теперь скажи мне, как будет по-латыни «кошка»? —
продолжал кюре, увидев возле печки кошку.
— Catus, felis, mirilegus,— ответил юноша.
Кюре, желая показать его отцу, что он знает латынь лучше,
чем парижские профессора, сказал:
— Друг мой, я полагаю, что так учили тебя профессора.
Но есть более подходящее слово, а именно mitis **, ибо
кошка — самое ручное животное. А хвост ее, мягкий, словно
пух, когда ее гладишь, называется suavis ***. Ну, а как
будет по-латыни «огонь»?
* «Вот служитель великий» (лат.).
** «Добрый», «тихий», «кроткий» (лат.).
*** «Приятный» (лат.).
3 Бонавантюр Деперье
65
Юноша ответил:
— Ignis.
— Нет,— возразил кюре,— gaudium, ибо огонь радует. Ви¬
дишь, как нам приятно сидеть у, огня? Ну, а «вода» как будет
по-латыни?
Юноша ответил:
— Aqua.
— Лучше называть ее abunc^ntia *,— сказал кюре,— ибо ты
знаешь, что в природе больше всего воды. Ну, а «кровать»?
Юноша ответил:
— Lectus.
— «Lectus»? — переспросил кюре.— Это очень грубая ла¬
тынь. Всякий младенец сумеет тебе так ответить. Не припомнишь
ли ты какого-нибудь другого слова?
— Thorus,— ответил юноша.
— И это не годится,— заметил кюре,— не припомнишь ли
еще?
— Cubile,— ответил юноша.
— И это не идет.
Наконец, когда юноша ничего уже не мог сказать,
кюре заявил:
— Клянусь святым Иоанном, я скажу тебе, как нужно назы¬
вать по-латыни «кровать». Requies **, друг мой! ибо на кровати
спят и отдыхают.
В то время как кюре говорил свои «ну, а...», отец юноши
хмурился. Он охотно поколотил бы его за деньги, которые на
него напрасно истратил. Но кюре, увидев, что тот рассердился,
сказал ему:
— Нет, кум! Он неплохо выучился. Я вижу, что он отвечает
так, как его учили, и отвечает совсем неплохо. Но есть латынь —
и латынь, да! Я знаю такие слова, каких в Париже и не слыхали.
Посылайте-ка его ко мне почаще, так он будет знать, чего еще не
знает. Вы увидите, что не пройдет и трех месяцев, как я его
совсем переделаю.
Юноша не смел на это возразить, ибо был довольно робок
и застенчив, но в душе был с этим не согласен.
Через несколько дней кюре заколол откормленную свинью
и пригласил добряка отца вместе с сыном откушать жаркого
и колбасы. Те пришли и откушали. Юноша, хорошо помня урок
латинского языка, который дал ему в прошлый раз кюр^, приду¬
мал средство применить его к делу. Он пораньше встал из-за
стола, потихоньку поймал кошку, привязал к ее хвосту клок
соломы, а затем поджег солому спичкой и выпустил ее из рук.
* «Изобилие»(лат.).
** «Покой», «отдых» (лат.).
66
Кошка принялась кружиться, словно ей сунули огонь в зад,
и тотчас же бросилась под кровать кюре, где огонь разгорелся
еще сильнее. Когда юноша увидел, что настало время выступить
с латынью, он подошел к кюре и сказал:
— Prestole, mitis habet gaudium in suavi: quod si abundantia non
est, tu amittis tuum requiem *.
Кюре должен был немедленно спасать свою кровать от раз¬
горевшегося огня. Так воспользовался юноша латынью господи¬
на кюре для того, чтобы тот не срамил его перед отцом.
Новелла XXII
О священнике, который, читая Евангелие,
произносил лишь слово «Иисус»
В приходе Сен-Жорж Ле Майской епархии служил один свя¬
щенник, который был когда-то женат и, овдовев, принял духо¬
вное звание для того, чтобы исполнить завещание своей умершей
жены — усерднее молиться о ней и поминать ее в приходской
церкви. Хотя он знал латынь лишь ровно настолько, насколько
этого требовала служба, а, может быть, даже и меньше, он
исполнял, однако, свои обязанности не хуже других священников
и с грехом пополам всегда доводил богослужение до конца.
Однажды в какрй-то большой праздник в Сен-Жорж приехал
по делам один дворянин. Он явился в церковь в перерыве между
мессами, и так как у него не было времени дожидаться большой
мессы, то он изъявил желание прослушать лишь малую мессу
и послал своего слугу за священником, который мог бы ее
отслужить. Слуга обратился к священнику, о котором идет речь;
и тот охотно согласился, ибо был всегда готов к услугам, как
подсвечник. Несмотря на то что он знал только Requiem, молит¬
ву Богородице и Святому духу, он, боясь потерять свои шесть
беленьких, облачился и начал служить мессу. Кое-как он прочел
Зачало, с трудом справился с Посланием, благо дворянин, заня¬
тый чтением Часослова, ничего не заметил, но когда дело дошло
до Евангелия, к которому он еще не привык, ибо читал его всего
три-четыре раза, положение его сделалось крайне трудным. От
страха перед слушателем у него начал заплетаться язык, и читать
стало еще труднее. Встречая в Евангелии совсем незнакомые,
длинные слова, он стал половину их выпускать и за каждым
словом восклицать «Иисус», хотя этого в Евангелии не было.
Кое-как дотянул он чтение до конца и отслужил мессу. Дворянин,
* Кроткий радуется приятному; если у тебя нет излишков, ты лишишься
своего покоя (лат.). Однако кюре из новеллы понимает этот текст иначе:
«Батюшка, у кошки на хвосте огонь; если нет воды, то твоя постель пропала».
67
обратив внимание на находчивость этого славного капеллана,
заплатил ему за мессу и по окончании большой мессы послал
к нему слугу с приглашением на обед. Священник' охотно
пришел, ибо кто платит шесть беленьких и потчует обедом,
тот может дать и добрых пять су на домашние нужды. За
обедом дворянин коснулся в разговоре этой мессы и пра¬
здничной службы.
— Мессир Жан,— заметил он,— сегодняшнее Евангелие бы¬
ло весьма набожным. В нем часто упоминался Иисус.
Мессир Жан, немного повеселев от хорошего обеда, равно как
и от любезного обхождения дворянина, ответил ему на это:
— Я хорошо понимаю, сударь, что вы хотите этим сказать.
Но я должен вам заметить, сударь, что я служу священником
всего лишь три года, сударь. Я еще не наловчился, сударь, как те
священники, которые служат по двадцать, по тридцать лет, су¬
дарь. Что касается сегодняшнего Евангелия, сударь, то я читал
его, сударь, всего три-четыре раза, а в требнике, сударь, есть
довольно много трудных слов, сударь. Когда я служу мессу,
сударь, для добрых, сударь, людей и когда я встречаю в Еван¬
гелии трудные слова, сударь, я их пропускаю, сударь, чтобы не
слишком затягивать мессу, сударь, и взамен их говорю «Иисус»,
ибо так мне кажется лучше, сударь.
— Право, вы хорошо делаете, мессир Жан,— заметил дворя¬
нин.— Пью за ваше здоровье.
— Премного вам благодарен,— ответил мессир Жан.— Et
ego cum vos *. Желаю вам, сударь, успехов. Если у вас будет ко
мне нужда, я сумею отслужить вам не хуже, чем священник
здешнего прихода, сударь.
И с этим он простился и ушел, веселый, как Перро.
Новелла XXIII
О том, как мастер Пьер Фефе обзавелся даровыми сапогами,
и о Зубоскалах Ла Флеша Анжуйского
Еще совсем недавно в городе Анжере отличался один прой¬
доха по имени мастер Пьер Фефе, человек необыкновенно ост¬
роумный и изобретательный, но не причинявший большого
вреда, помимо тех случаев, когда он проделывал вийоновские
фокусы, ибо
Пройдоха сметлийый и прыткий,
Всем мастерам благой пример,
Раздеть приятеля до нитки
Большой ловкач был мастер Пьер,—
* И я с вами (лат.).
68
одобрявший пословицу: владей добром, коли взял молодцом.
Правда, он делал это так мило и искусно, что к нему не питали
большой неприязни и только посмеивались над его проделками,
держась от него, разумеется, как можно дальше.
Рассказывать обо всех его проделках слишком долго, и по¬
этому я выберу из них только одну, и притом не самую
заурядную, чтобы вы могли убедиться, что и прочие кой-чего
стоили. Однажды ему пришлось так спешно уезжать из Анжера,
что у него не было времени надеть сапоги. Да что сапоги!
У него не было времени даже оседлать лошадь, ибо за ним
гнались по пятам. Но он был так пронырлив и находчив, что
в двух шагах ог городских ворот сумел завербовать у какого-то
бедняка, возвращавшегося в деревню, кобылу, уверив его, что,
проезжая через его деревню, он возвратит лошадь его жене.
А так как погода была довольно плохая, то он забежал на
гумно, где искусно изготовил себе новые сапоги из сена, а затем
вспрыгнул на кобылу и так пришпорил, или, точнее, прищелк¬
нул ее пятками, что добрался, хотя и весь вымокший и в самом
плачевном состоянии, до Л а Флеша. Это обстоятельство поверг¬
ло его в большое уныние, а к довершению несчастья, когда он
проезжал по городу, где пользовался славой седого волка, как
и везде, его заметили Зубоскалы (так прозвали жителей этого
города за их насмешничество) и начали над ним всячески
издеваться.
— Мастер Пьер,— кричали они,— ты сегодня выглядишь
героем! Видно, задали тебе хорошую баню! Мастер Пьер, не
оброни шпагу! Ты похож на святого Георгия верхом на кобыле!
Кроме того, сапожники принялись смеяться над его сапогами:
— Ах, что за райское житье для нас наступило! Лошади будут
есть у хозяев сапоги! — говорили они.
Нашему мастеру Пьеру не пришлось даже прикоснуться нога¬
ми к земле, и Зубоскалы принялись его вышучивать тем более
охотно, что он сам любил подшутить над другими. Он терпеливо
переносил их насмешки, пока наконец ему не удалось укрыться от
них в гостинице, где он решил привести себя в надлежащий вид.
Отогревшись немного у огня, он решил отомстить им за эту
встречу и, сообразуясь со своим временем, а также и нуждами,
придумал хороший способ отомстить пока сапожникам, надеясь,
что Бог поможет ему отомстить когда-нибудь и остальным:
крайне нуждаясь в сапогах, он придумал способ обзавестись ими
за счет сапожников. Притворившись, что плохо знает город, он
спросил у хозяина, нет ли тут поблизости каких-нибудь сапож¬
ников. Он-де должен был очень спешно выехать из Анжера по
одному делу и не успел надеть дорожные сапоги и шпоры.
Хозяин ответил, что сапожников тут сколько угодно.
69
— Ради Бога,-- сказал мастер Пьер,— позовите мне какого-
нибудь, любезный.
Хозяин исполнил его просьбу. Приходит сапожник — случай¬
но один из тех, которые над ним смеялись.
— Друг мой,— сказал ему мастер Пьер,— не можешь ли ты
сделать для меня к завтрашнему утру пару сапог?
— Конечно могу, сударь,— ответил сапожник.
— Но они мне понадобятся за час до рассвета.
— Они будут вам готовы к любому времени, сударь.
— Ах, друг мой, прошу тебя, поторопись же с ними! Я тебе
тотчас же заплачу.
Сапожник снял с него мерку и ушел. Немедленно же после его
ухода мастер Пьер посылает слугу за другим сапожником, будто
бы не сойдясь с первым в цене. Сапожник пришел, и ему было
сказано то же, что первому, то есть чтобы сапоги были готовы за
час до рассвета, что за ценой дело не постоит, лишь бы они были
из хорошей коровьей кожи, причем фасон был указан тот же, что
и первому. Сняв мерку, ушел и этот. На другой день, утром,
в назначенный час, мастер Пьер посылает за первым сапожни¬
ком, и тот приносит уже готовые сапоги. Мастер Пьер надел
правый сапог. Сапог оказался впору, словно печатка или словно
он был сделан из воска или из чего хотите, ибо восковые сапоги
плохая вещь, ну, словом, сапог был сшит отлично. Но, надев
левый сапог, он притворился, что ему жмет ногу.
— Ах, друг мой, ты мне делаешь больно. Эта нога у меня
немного распухла от жидкости, которая перетекла в нее сверху.
Сапог тесен, но это можно исправить. Поди, дружок, надень его
еще раз на колодку. Я могу подождать часок.
Когда сапожник ушел, мастер Пьер скорехонько разул ногу
и послал за вторым сапожником, а в то же время велел снарядить
лошадь и рассчитался с хозяином. Приходит второй сапожник,
тоже с сапогами. Мастер Пьер надевает левый сапог — сапог
оказывается как раз по ноге, но с правым сапогом он поступает
так же, как с левым у первого сапожника,— отсылает его в поправ¬
ку: сделать немного пошире. Тотчас же, как только этот сапожник
ушел, мастер Пьер надевает на правую ногу сапог первого сапож¬
ника, садится на свою кобылу, в сапогах со шпорами (которые он
себе купил потому, что у него не было времени надуть зараз
столько народу), и давай пришпоривать! Он уже проскакал милю,
когда наши сапожники явились в гостиницу, держа в руках по
сапогу. Они осведомились друг у друга, для кого эти сапоги.
— Для мастера Пьера Фефе,— сказал один,— он велел мне
сделать этот сапог немного пошире. Он был ему тесен.
— Как? — вскричал другой.— Да ведь и я разводил для него
же этот сапог.
70
— Врешь! Не для него!
— Для него! Разве я не говорил с ним сам? Разве я его не знаю?
Пока они препирались, подошел сам хозяин и спросил их,
кого они тут ждут.
— Вот сапог для мастера Пьера Фефе,— говорит один. Дру¬
гой — то же.
— Вам придется подождать, пока он не заедет сюда на обрат¬
ном пути,— сказал хозяин.— Если он нигде не останавливался,
то едет теперь уже, наверное, далеко.
Вот в каких дураках остались наши сапожники!
— Что же нам теперь делать с этими сапогами? — спраши¬
вали они друг у друга и решили наконец разыграть их в кон-
данаду, ибо оба сапога были одинакового фасона.
А мастер Пьер продолжал весело улепетывать, довольный
тем, что он одет несколько наряднее, чем накануне.
Новелла XXIV
О том, как мастер Арно
увел у одного итальянца в Лотарингию иноходца
и возвратил его через девять месяцев
Был еще такой же пройдоха в Авиньоне. Я не знаю, принад¬
лежал ли он к той же школе, что и мастер Пьер Фефе, но они
были одинаково искусны на проделки и жили почти в одно время.
Мастер Арно (так звали этого пройдоху) обзаводился в Авиньоне
сапогами тем же способом, что и мастер Пьер, и только ему не
пришлось так спешно уезжать, как последнему.
Однажды он задумал лишь съездить в Лотарингию и рас¬
сказал о своем намерении всем своим знакомым. Но ему никто
не верил, ибо, надеясь на свою находчивость, он совсем не
заботился о снаряжении. Когда он раздобыл наконец плащ,
все стали спрашивать его, где он возьмет сапоги; когда он
обзавелся сапогами, его стали спрашивать, где он достанет
шляпу, где он достанет деньги — этот ключ ко всякому делу.
Однако он обзавелся всем и мало-помалу снарядился в поездку
в Лотарингию. Ему недоставало только лошади. Но, надеясь,
что Бог ему поможет, он ходил постоянно обутый, как по¬
чтальон, и слонялся туда-сюда по всему городу, делая вид,
что прощается с друзьями. В действительности же он под¬
сматривал, нельзя ли где-нибудь подцепить лошадь. Знакомые,
встречаясь с ним, говорили ему со смехом:
— Мастер Арно, ведь тебе не уехать в Лотарингию, пока ты
не достанешь лошади. Ты надел сапоги, чтобы улечься в этом
городе спать.
71
— И прекрасно,— отвечал он,— вам какое дело? Придет
время — и уеду.
Наш герой думал совсем иначе, чем другие: то, что они
считали для него самым трудным, он считал самым легким
и сумел это блестяще доказать.
Высмотрев наиболее удобное место для исполнения задуман¬
ного, он пробрался однажды утром к девяти часам к городской
палате, куда вошли с утра несколько мессеров по делам легации.
Эти мессеры были, вероятно, большей частью итальянцы и пожи¬
лые люди, ибо молодежь прекрасно обходится без верховых,
а они все приехали к палате кто на иноходце, кто на муле.
В подобных местах всегда можно увидеть какую-нибудь вер¬
ховую лошадь, оставленную без присмотра, ибо слуги в ожида¬
нии выхода господ привязывают их обычно к заборам и отправ¬
ляются повесничать и пьянствовать. В указанный час мастер
Арно увидел там несколько верховых и в числе их прекрасного
иноходца, принадлежавшего одному почтенному итальянцу. Это¬
го иноходца он себе и облюбовал. Видя, что слуги поблизости
нет, он подошел к иноходцу, отвязал его и спросил, не хочет ли
тот прогуляться в Лотарингию. Иноходец ничего не ответил,
позволил сёбя отвязать, и наш приятель, основываясь на важ¬
нейшем положении юридической науки — qui tacet consentire
videtur *, вывел его за повод с площади, на которой находилась
палата, к мосту, где я слышал песнь прекрасной девы...
Убедившись, что его никто уже не может заметить, он быстро
вскочил в седло и помчался по направлению к Вильневу, находя¬
щемуся за пределами легации, а оттуда, покрепче пришпоривая
иноходца, поскакал в Лотарингию, до которой и доехал благо¬
получно. Он прожил там восемь-девять месяцев, не давая о себе
никакой вести мессеру Джулиано, который, выйдя из магист¬
ратуры и не найдя своего иноходца, сильно изумился и, более
того, не получая о нем никаких вестей день, два, месяц, два
месяца, три месяца, был вынужден купить себе мула, ибо был
человеком пожилым и обладал слабым здоровьем.
Между тем мастер Арно ухаживал за его конем и заставлял
его зарабатывать свой овес. По истечении срока женской бере¬
менности Арно, закончив свои дела в Лотарингии, возвратился
на этом же иноходце обратно в Авиньон и нарочно въехал
в город в тот самый час, когда он его увел, для чего ему
пришлось немного обождать и выпить малую толику вина в Ви-
льневе. Ровно в девять часов утра он подъехал к палате, поти¬
хоньку привязал иноходца к тому же кольцу, от которого он его
отвязал, и ушел в город.
* Кто молчит, тот соглашается (лат.).
72
По счастливой случайности, il magnifîco Messer * находился
в это утро в палате и вскоре из нее вышел. Собираясь сесть на
своего мула, он взглянул на иноходца и сразу же узнал его. Он
заметил, что этот иноходец очень похож на того, которого он
потерял в прошлом году, и мастью и ростом; и даже сбруя на нем
была точь-в-точь такая же, как у того, ибо мастер Арно ее не
переменил. Правда, она выглядела немного постарше, но ведь
и неудивительно: она отслужила добрых три четверти года. Но
ввиду столь давней пропажи иноходца итальянец не мог с одного
взгляда убедиться в справедливости своей догадки и поэтому,
позвав своего слугу Торнето, сказал ему:
— Ven qua. Vede che questo mi par’esser il cavallo ch’io
perdi l’an passato **.
Слуга осмотрел иноходца и нашел в нем полное сходство
с пропавшим. Только этот иноходец показался ему немного
похуже. Но он не знал, что сказать, ибо, так же как и хозяин, он
подумал, что иноходец принадлежал кому-нибудь другому. Од¬
нако чем больше они на него смотрели, тем больше убеждались,
что это и есть пропавший, и простояли около него до одиннад¬
цати часов. Поломав над ним головы и увидев, что его никто не
берет, они окончательно в этом убедились. Мессер Джулиано
велел Торнето взять его и отвести в стойло, где иноходец показал
себя столь привычным, словно он никогда оттуда не выходил. На
другой день мессер Джулиано велел Торнето снова отвести его на
то же место, чтобы посмотреть, не возьмет ли его кто-нибудь, и,
увидев, что за ним никто не приходит, он крайне удивился
и решил, что его привел туда какой-нибудь дух. Через некоторое
время мастер Арно, увидев мессера Джулиано, ехавшего на этом
иноходце, подошел к нему и сказал:
— Сударь, я весьма рад тому, что этот иноходец принад¬
лежит вам. Это прекрасная лошадь — я ее испытал. Почти год
тому назад я нашел ее около моста через Рону. Она шла совсем
одна, и какой-то молодец хотел уже ее взять, но я, убедившись по
его виду, что она ему не принадлежит, отобрал ее у него и держал
у себя дня два, тщетно пытаясь узнать, чья она. На третий день
я отвел ее в Вильнев, где, по слухам, какой-то французский
дворянин искал ее и ему там сказали, что видели, как один
молодец вел ее по дороге к Парижу. Дворянин пустился вслед за
ним, а я поехал догонять его, чтобы передать ему эту лошадь. Но
я не мог его догнать, ибо, желая поймать вора, он ехал слишком
быстро. В поисках этого дворянина я попал в Лотарингию.
Не получая о нем никаких вестей, я долго держал ее у себя и,
* Великолепный мессер (итал.).
** Подика-ка сюда. Взгляни, мне кажется, что это тот самый конь, которого
я потерял в прошлом году (итал.).
73
наконец, возвратился в город, где я ее нашел. Здесь я встретил
кое-каких знакомых, которые сказали мне, что видели ее когда-
то в городе, но не могли вспомнить, у кого именно,— по их
мнению, у кого-то из посетителей палаты. Узнав об этом,
я привел ее к палате, чтобы ее мог увидеть владелец, а сам
уехал в Ним, откуда вернулся всего два дня тому назад. Слава
Богу, что она нашла своего хозяина, ибо я о ней крайне
беспокоился.
Итальянец выслушал эту прекрасную речь мастера Арно и по¬
благодарил его, сказав:
— О, valente huomo, io vi ringratio! Io faceva conto de l’haver
persa, ma Iddio ha voluto che sia casca in buona man. Se voi avete
bisogno di cosa che sia ne la possenza mia, io son tutto vostro *.
Мессер Арно со своей стороны тоже поблагодарил итальянца
и с тех пор стал его часто посещать. Но не думайте, что он
прекратил свои проделки. Я охотно рассказал бы о них, но не
знаю, доставят ли они вам удовольствие. Поэтому вместо них
я расскажу о чем-нибудь другом.
Новелла XXV
О том, как конюх возвратил советнику
его прежнего старого мула, выдав его за молодого
У одного советника судебной палаты был мул, которого он
держал около двадцати пяти лет, а также конюх, по имени Дидье,
ходивший за этим мулом лет десять—двенадцать. После своей
долгой службы конюх попросил у советника увольнения. Полу¬
чив хорошее вознаграждение, он стал барышничать лошадьми,
продолжая, однако, посещать дом своего бывшего хозяина
и предлагая ему услуги, словно был по-прежнему его слугою.
Через некоторое время советник, обратив внимание на то, что
его мул сильно постарел, сказал Дидье:
— Вот что я тебе скажу. Ты знаешь моего мула — я был им
весьма доволен и теперь крайне сожалею, что он так постарел.
Хотя я и не надеюсь заменить его таким же, но все же прошу тебя
подыскать мне какого-нибудь другого. Ты не нуждаешься в ука¬
заниях, ибо отлично знаешь, какой мне нужен.
Дидье сказал ему на это:
— Сударь, у меня в конюшне есть, кажется, весьма хороший
мул. Я с удовольствием дам его вам на некоторое время. Если он
* О почтенный человек! Благодарю вас. Я уже считал ее пропавшей, но
Богу было угодно, чтобы она попала в хорошие руки. Если у вас будет в чем-
нибудь нужда, то все, что в моих силах, я сделаю для вас с удовольствием
(итал.).
74
вам понравится, то мы сойдемся и в цене, если нет — я возьму
его обратно. Вот мое слово.
Советник велел конюху привести этого мула и отдал ему
старого, чтобы он сбыл его с рук.
Взяв старого мула, конюх немедленно же подпилил ему зубы,
обтер его соломою, вычистил скребницей и так подкормил его,
что тот принял вид еще вполне годного животного. Советник же,
испытав нового мула, остался им не вполне доволен. Вскоре он
заявил конюху:
— Твой мул мне не нравится: он слишком капризен. Не
поищешь ли ты мне другого?
— Сударь,— ответил барышник,— вы сообщили мне об этом
весьма кстати. Два дня или три назад я купил одного мула. Я его
давно уже знаю и поэтому думаю, что он придется вам вполне по
вкусу. Если же он вам не понравится, то вы опять отдадите мне
его обратно.
И Дидье привел к нему того самого мула, которого он так
старательно охорашивал. Советник взял его, сел верхом и нашел
его вполне подходящим. Он хвалил его и восхищался его послуш¬
ностью и умением подходить к приступку, или, короче говоря,
находил в нем все хорошие качества своего прежнего мула
вплоть до его масти и роста.
— Где ты, Дидье, достал такого мула? — спросил он у ба¬
рышника.— Он, словно вылитый, похож на моего старого мула,
которого я тебе отдал.
— Поверьте мне, сударь,— сказал барышник,— я купил его
нарочно для вас. Я увидел, что у него и рост, и масть, и даже нрав
точь-в-точь такие же, как у вашего старого мула, и решил, что вы
сумеете его объездить.
— Я всегда считал тебя хорошим человеком,— сказал совет¬
ник,— сколько ты за него возьмешь?
— Да что, сударь,— ответил тот,— вы знаете, что я и все мое
добро — ваши. С кого-нибудь другого я взял бы сорок экю, ну
а вам я уступлю его за тридцать.
Советник согласился и отсыпал ему тридцать экю за своего
собственного мула, который к тому же не стоил и десяти экю.
Новелла XXVI
О Зубоскалах Л а Флеша Анжуйского
и о том, как Пике надул их с миногой
Недавно мы говорили о Зубоскалах Л а Флеша. Если верить
рассказам, они были такие насмешники, что мимо их города
не проехал ни один человек, которого бы они не высмеяли.
75
Я не знаю, каковы они теперь, но то, что я вам расскажу,— сущая
правда.
Когда-то одному знатному вельможе понадобилось проехать
через их город. Не желая подвергаться насмешкам, он, во избежа¬
ние всяких встреч, решил приехать в город поздним вечером
и выехать из него утром до рассвета. И действительно, он
нарочно подъезжал к нему так медленно, что приехал туда
только поздней ночью. Все жители уже разошлись по домам,
и поэтому он не встретил ни одного мужчины и ни одной
женщины, которые назвали бы его хуже чем по имени. Приехав
в гостиницу, он сделал вид, что ему нездоровится, и удалился
в свою комнату. Там он сумел обойтись услугами своей челяди,
и, таким образом, ночь прошла для него без всяких огорчений.
Еще с вечера он отдал хозяину приказ, чтобы тот снарядил его
к отъезду за два часа до восхода солнца. Его воля была испол¬
нена. Он не мог заснуть всю ночь, думая, как бы ему уехать из
этого города без насмешек, и, поднявшись раньше всех, сел на
коня, когда заря едва только начинала заниматься, а все жители
еще спали. Он проезжал уже последние дома Ла Флеша и, думая,
что избежал всех опасностей, начинал уже в душе торжествовать,
как вдруг натолкнулся на какую-то старушонку, сидевшую на
корточках возле забора. Она сделала ему гримасу и прошамкала:
— Ага! ага! мух испугался!
Ни один человек в мире не был еще обижен так жестоко, как
наш вельможа этой старушонкой. Если бы он был королем, как
утверждают некоторые люди, то она дорого бы прплатилась за эту
насмешку. Более здравомыслящие люди, вопреки бахвальству
Зубоскалов, полагают, что это был не король, но, кто бы он ни был,
ему, как и всем, не удалось уехать оттуда без напутствия. Но есть
верная пословица: не скаль зубы над другим, посмеются над самим.
Как мы уже видели из рассказа о мастере Пьере Фефе, жители
Ла Флеша оставались иногда в дураках, а теперь я расскажу вам
о том, как над ними подшутил некто Пике. Он купил в Дюртале
миногу и положил ее в парусиновый мешок, висевший у него на
луке седла, причем крепко-накрепко привязал ее за голову внутри
мешка так, что, хотя ее хвост болтался снаружи, она не могла из
него вывалиться. Когда он проезжал через Л а Флеш, минога,
будучи еще живой, махала хвостом. Заметившие это Зубоскалы
решили, что она должна скоро вывалиться и, надеясь на поживу,
начали подходить к Пике. А он себе ехал как ни в чем не бывало
и нарочно не спешил, чтобы собрать этих Зубоскалов как можно
больше, между тем как они выходили из домов и шли за ним
следом, разинув рты на заманчивую добычу. Четверо или пятеро
из них, самые ярые лакомки, ждали ее, как пасхальных яиц,
и говорили друг другу:
76
— То-то пообедаем! То-то пообедаем!
Пике делал вид, что не замечает их, и лишь изредка огляды¬
вался на этих, следовавших за ним лакеев, как бы опасаясь,
хорошо ли у его лошади застегнута подпруга. Выехав из города,
он поехал быстрее, но Зубоскалы пустились за ним бежать,
думая, что минога должна уж непременно вывалиться, так как
она почти вся высунулась наружу. Он вел их за этой миногой
добрую четверть мили, и двое из преследователей, обремененные
плодами своего пристрастия к кухне, уже отстали, но два других
настойчиво продолжали свое преследование и говорили:
— Пусть остаются,— нам достанется больше.
Когда Пике увидел, что с ним осталось лишь двое лакеев,
достаточно проворных на бегу, он стал пришпоривать все силь¬
нее и сильнее. Но двое Зубоскалов бежали за ним, не отставая,
целую милю. Они не сомневались, что минога достанется им.
Между тем Пике продолжал погонять, а минога все не падала.
Зубоскалы начали злиться, а Пике, которого это потешало, при¬
нимался иногда смеяться так громко, что они наконец услышали
и догадались, что их надули. Чтобы выйти из смешного положе¬
ния, один Зубоскал крикнул ему:
— Эй, господин, ты обронишь миногу!
Пике оборотился к ним и сказал:
— Ага! Так вы ждете эту миногу? 'Бегите же! Она
сейчас упадет.
Наши герои сконфузились.
— Ко всем чертям эту миногу! — сказали они.
Бог знает сколько насмешек перенесли они по возвращении
в город от тех, кто знал про эту шутку. Их дразнили и спраши¬
вали, с каким соусом они хотят ее приготовить. Так иногда
насмешки достаются самим насмешникам.
Новелла XXVII
О пугливом осле, который пугался, когда снимали шапки,
и о том, как Сен-Шело и Кру азе обменялись штанами
Про мессира Рене Дю Белле, не очень давно преставившегося
в сане Ле Майского епископа, слыхали многие. Будучи еписко¬
пом, он весьма увлекался природой и особенно возделыванием
земли, травосеянием и садоводством. В имении Тоннуа у него
был конный завод, где он разводил породистых лошадей, и это
занятие доставляло ему тоже немало удовольствия. Обо всех его
любимых затеях заботился дворецкий. Этому дворецкому кто-то
из его друзей подарил осла, отличавшегося замечательными
особенностями: он был такой рослый и красивый и так хорошо
77
ходил иноходью, что с первого взгляда его все принимали за
мула, тем более что и шерстью он подтверждал это сходство. За
эти добрые качества дворецкий часто ссужал его одному чинов¬
нику, и тот гарцевал на нем не хуже его самого, хотя он был
искуснейшим наездником. Впоследствии этот осел достался од¬
ному священнику по имени Сен-Шело (не знаю, было ли это его
прозвище или его именовали так по какой-нибудь бенефиции,
пожалованной ему сеньором).
Как известно, у всякой вещи есть свои недостатки, и у этого
осла был тоже недостаток, а именно — он был немного пуглив.
Да что я говорю «немного»? Надо сказать, что очень пуглив.
Достаточно было сделать перед его глазами малейшее движение,
как он принимался скакать и прыгать, и седоку приходилось
держаться за него изо всех сил, чтобы не свалиться на землю.
Поэтому Сен-Шело, не принадлежавший к числу хороших наезд¬
ников, то и дело перелетал через его голову. Какая-нибудь ветка
на повороте дороги или неожиданная встреча с прохожим уже
пугала этого осла. Даже если у Сен-Шело выпадал из рукава
требник, осел от одного только шороха падавшей книги прихо¬
дил в такой страх, что принимался прыгать как обезумевший
и сбрасывал священника на землю. Но особенно пугался он,
когда при нем снимали шляпы. Когда его сеньора кто-нибудь
приветствовал,— а подобным лицам кланяются все,— осел, уви¬
дев, как движется шляпа, приходил в бешенство. Он пускался
бежать во всю прыть, словно его несли черти, и всякий раз
сбрасывал бедного Сен-Шело в какую-нибудь рытвину или топь.
Во избежание подобных несчастий, вызываемых встречами, он
был вынужден ездить всегда позади свиты и избегать компании.
И если случайно он замечал какого-нибудь знакомого, едущего
к нему навстречу, то еще издали кричал ему: «Сударь, пожалуй¬
ста, не кланяйтесь мне!» А бывало, иной проказник еще нарочно
отвешивал ему почтительнейшие поклоны и снимал шляпу, что¬
бы посмотреть, как осел вздурится и начнет выделывать скачки.
Иногда Сен-Шело заезжал вперед тех, кто ехал медленнее его,
для того чтобы, во-первых, избежать подобной опасности, а во-
вторых,— пораньше добраться до чарки и завалиться спать,
чтобы сеньор не заставил его читать молитву.
Однажды в середине лета, в полуденную жару, находясь в пу¬
ти, сеньор решил сделать привал и подождать, пока жара не
спадет, а Сен-Шело с одним из его посыльных, по имени Круазе,
поехал вперед. Так как переезд был небольшой, то они добрались
до гостиницы довольно рано, освежились, выпив малую толику,
а освежившись, выпили еще и заказали в ожидании прибытия
кортежа ужин. Но, видя, что сеньор не едет, они с аппетитом
поужинали тем, что было повкуснее, и, так как кортеж все еще не
78
показывался, то поручили'все заботы об ужине хозйину и повару,
который приехал одновременно с ними, а сами, заняв маленькую
якобинскую келейку, pacrtoложились в ней поудобнее и приня¬
лись играть в храпки. Но скоро приехал й сеньор. Узнав, что
наши герои уже улеглись спать, слуги не стали их пока беспоко¬
ить, а после ужина тихонько вошли в их комнату, когда те еще не
кончили первого сна. Надо заметить, что Сен-Шело был столь
худ, что кости его выпирали сквозь кожу, между тем как Круазе
делал своему повару такую же честь, как Сен-Шело его позорил:
он бйл такой жирный и пухлый, что вы прокололи бы его рыбьей
костью. Что же сделали Слуги? Они взяли у спящих панталоны,
распороли их пополам, сшили правую штанину одного с левой
штаниной другого и левую одного с правой другого, а затем
положили их на место и оставили наших героев до утра, пока
сеньор, желая воспользоваться прохладой, не приказал готовить¬
ся к выезду. Тогда один из пажей, знавший об этой проделке (ибо
пажи никогда не бывают в стороне от хороших затей), поспешно
постучал в дверь их комнаты и сказал:
— Господин Круазе, господин Сен-Шело, сеньор уже сел на
коня! Будете ли вы вставать?
Наши герои моментально вскочили и схватились за одежду.
Сен-Шело очутился в лучшем положении, чем Круазе, благодаря
своей худобе, он вошел ногою в штанину Круазе так же легко,
как мужья, женатые в прошлом году. Он оделся и выскочил
оттуда быстрее, чем собака из-за изгороди, а затем взобрался на
своего осла и давай погонять! Но Круазе, надевший, к несчастью,
сначала свою штанину, пришел в большое затруднение с другой.
Она оказалась для него столь тесной, что он едва сумел просу¬
нуть в нее руку, словно в нее забрался черт. Тянет-тянет, а натя¬
нуть никак не может. Ему сначала и в голову не приходило, что
она чужая, ибо он никогда еще не слыхал про такие шутки,
а кроме того, он еще не вполне проснулся, как это бывает со
всеми тучными людьми, плотно закусившими накануне. Наконец
от его усилий штанина разорвалась. Это привело его в ярость
и заставило окончательно проснуться.
— Что за чертовщина? — сказал он.
Приглядевшись к панталонам, он увидел, что штанина не его,
и понял, что ему ее не надеть. Просунув ногу и ляжку в об¬
разовавшуюся прореху, чтобы хоть немного прикрыть зад, он
надел на голую ногу сапог, вскочил на лошадь и помчался вслед
за сеньором, отъехавшим уже на целую милю, надеясь, что
сумеет поправить беду как-нибудь потом. Нечего и говорить, как
над ним смеялись. Когда кортеж остановился в доме одного
дворянина, жившего весьма уединенно и не имевшего нй што¬
пальщиков, ни портных, все узнали о происшествии. Сен-Шело
79
и Круазе были вынуждены меняться своими штанами и переоде¬
ваться как раз во время обеда. Это было для них хорошим
наказанием за слишком сытный ужин накануне. Господину Кру¬
азе оно вреда не причинило, напротив, ему было даже полезно
попоститься, но для бедного Сен-Шело оно было несравненно
тяжелее, ибо он и без того был худ, а кроме того, Круазе
разорвал его штанину. Таким образом, беда
Одна к нам не приходит никогда;
За нею, государь, идет другая, третья.
Да, да. Так говорит Маро. Для того чтобы этот рассказ был
интереснее, некоторые советуют мне говорить, что это произош¬
ло зимой. Но прекрасно зная, что это случилось не зимой,
а летом, я не хочу лгать. За свой поступок я стал бы терзаться
угрызениями совести и должен был бы наложить на себя епити¬
мью, не говоря уже о том, что холодные повествования не так
нравятся. Однако тем, кто будет об этом рассказывать впредь,
можно для разнообразия позволить изображать это происшест¬
вие как имевшее место зимой. Предоставляю это на ваше усмот¬
рение. А что касается меня, то перехожу к другому.
Новелла XXVIII
О прево Кокиллере, у которого болели глаза
и которого врачи уверили, что он видит
Там же, в земле Мен, должность прево недавно занимал некий
Кокиллер, чинивший суд и расправу и в своем лукавстве не
уступавший судье Мельяру. Этот судья, поймав одного молодца,
который довольно много набедокурил, но пытался защититься
своей тонзурой, дал ему немного охладиться в тюрьме, а затем,
выбрав досужее время, велел его привести к себе и завел с ним
дружескую беседу.
— Право, сударь,— сказал он, назвав при этом имя преступ¬
ника,— было бы очень хорошо предать вас суду вашего епископа.
Я не хочу нарушать вашей привилегии, уверяю вас в этом, хотя
вы мне и не верите. Но я советую вам, чтобы вы, выйдя отсюда,
вступили на хорошую дорогу. Вы хороший и храбрый человек,
и вам следовало бы служить королю. Вы могли бы скоро от¬
личиться, заслужить почести и славу, если бы не проказничали по
городам и по дорогам, не рисковали бы напрасно своей жизнью
и не обесчестили себя навеки.
Польщенный этими словами, повеса немедленно ответил ему:
—^ Сударь, я не знаю, чем я могу еще служить королю. Я был
под Павией под начальством капитана Лоржа, когда его взяли
80
в плен, а затем служил в войсках господина де Лотрека во время
осады Милана и завоевания Неаполитанского королевства.
Тогда Мельяр, чтобы показать ему, как можно служить коро¬
лю, вынес ему приговор и высоко и быстро вздернул его на
виселицу вместе с его тонзурой.
Кокиллер умел делать подобные вещи не хуже его и видел
духовными очами сквозь мешок. Но своими телесными очами он
мог видеть не дальше четырех дюймов, и было бы излишним
спрашивать его, предпочел ли бы он иметь столь же длинный
нос, сколь далеко он видел, или столь же далеко видеть, сколь
длинен был его нос, ибо ни о том ни о другом нельзя было
сказать многого.
Однажды Ле Манский епископ задумал объехать свою епар¬
хию и попутно решил навестить Кокиллера, ибо слышал о нем
как о достойнейшем судии. Он нашел его в постели; бедные глаза
его были застланы какой-то влагой.
- Ну, господин прево,— сказал епископ,— как ваши глаза?
— Я надеюсь, что мне скоро полегчает, ваше преосвященст¬
во,— ответил Кокиллер,— врач сказал мне, что я вижу.
Можете судить, насколько он был умен, если полагался на
мнение врача в том, видит ли он. Но он не был столь доверчив
к показаниям своих узников.
Новелла XXIX
О хитростях и достопамятных деяниях лисицы,
принадлежавшей судье города Мен-ла-Жюэ
В городе Мен-ла-Жюэ в нижнем Мене (то есть в прекрасной
стране Кидна) жил один судья, человек весьма почтенный и боль¬
шой любитель всевозможных редкостей. Он держал у себя в доме
несколько прирученных зверьков, и в том числе одну лисицу,
которую достал еще сосунком, прозванную за ее обрубленный
хвост герой. Эта лисица унаследовала хитрость еще от родителей,
но от общения с людьми она превзошла свою природу и развила
свой лисий ум до того, что если бы умела говорить, то показала
бы многим людям, что они по сравнению с нею — не более как
дураки. По ее морде иногда можно было заметить, как она
говорила что-то на своем лисьем языке, а когда она смотрела на
слугу или на служанку, которые давали ей на кухне лакомые
куски, вы подумали бы, что она хочет назвать их по имени. Видя
иногда беготню слуг и хлопоты повара, она догадывалась, что
хозяин ожидает гостей, и пробиралась в курятники, откуда вся¬
кий раз приносила кроликов, каплунов, голубей, куропаток или
зайчат — смотря по сезону. Она делала это так ловко, что
81
никогда не5 попадалась, и таким образом прекрасно снабжала
припасами кухню своего хозяина.
. Со временем, однако, она стала чересчур увлекаться этими
посещениями курятников и возбудила против себя подозрения
владельцев. Но это ее мало беспокоило, ибо всякий раз она
придумывала какой-нибудь новый способ пробираться к своей
добыче, и так как она озорничала с каждым днем все больше
и больше, то владельцы решили ее убить. Однако^ боясь ее
хозяина, который был в городе весьма важным лицом, они не
могли исполнить задуманного открыто, а поэтому каждый из
них про себя решил убить ее ночью, как только застанет ее на
месте преступления. А наша гера, придя за добычей, пролезала то
через какое-нибудь низкое окно, то через слуховое окошко или
ожидала, когда кто-нибудь откроет впотьмах дверь, и проскаль¬
зывала в нее как крыса. Она часто слышала, как птичник грозил¬
ся убить ее, и, узнав о готовящемся против нее заговоре, говори¬
ла про себя: «Сумейте-ка меня словить!» Для нее нарочно выстав¬
лялась дичь, и птичник сторожил ее неподалеку с натянутым
арбалетом и стрелой наготове, но наша лиса чуяла это так же
хорошо, как дым от жаркого, и никогда не подходила к дичи,
которую сторожили. Но как только сторож, побежденный дремо¬
той, закрывал глаза, наша гера схватывала дичь и давай бог
ноги! Тщетно ставились для нее и всякие ловушки: она так ловко
избегала их, как будто ставила их сама. Поэтому, не имея
возможности выследить и убить ее, птичникам оставалось при¬
бегнуть к последнему средству, а именно — запирать свою дичь
в такие места, куда гера не могла проникнуть. Но даже и в этих
случаях она ухитрялась иногда отыскать какую-нибудь лазейку,
хотя это ей удавалось не часто. Это обстоятельство начало ее
сильно сердить, ибо она, с одной стороны, лишалась возмож¬
ности оказывать услуги повару, а с Другой — ей и самой прихо¬
дилось лакомиться уж не столь часто. Ко всему этому, начиная
уже стареть, она сделалась подозрительной. Ей стало казаться,
что на нее меньше обращают внимания и обходятся с ней хуже,
чем раньше (плохая штука — старость!), а поэтому она стала
вести себя еще хуже, чем прежде, и принялась истреблять уже
хозяйскую птицу.
Ночью, когда все укладывались спать, она пробиралась в хо¬
зяйский курятник и выкрадывала каплунов и кур. В первое время
ее никто не подозревал и все думали, что это делает ласка или
бел о душка, но вскоре все ее шалости раскрылись. Она повади¬
лась ходить туда так часто, что одна девочка, спавшая в сарае,
слава Богу, подсмотрела за нею и рассказала о ее проделках.
После этого на геру обрушилось большое несчастье. Господину
судье был сделан донос, что гера ворует птиц. Наша лиса имела
82
обыкновение подслушивать все, что о ней говорилось, и никогда
не пропускала хозяйских обедов и ужинов, ибо любивший ее
хозяин всегда давал ей лакомые куски. Но, узнав о том, что
его любимица ворует кур, он переменился в лице, и однажды
во время обеда лиса, притаившись за слугами, услышала, как
господин судья сказал:
— Так вы говорите, что гера ворует моих кур? Ну, я расправ¬
люсь с ней не позже чем через три дня!
Лиса поняла, что оставаться в городе для нее стало опасно,
и, не дожидаясь истечения этого срока, сама себя подвергла
изгнанию — убежала в поле к своим собратьям-лисицам. Ра¬
зумеется, она не упустила при этом случая в последний раз
полакомиться хозяйской птицей. Но бедной гере предстояло
сначала помириться со своими собратьями, ибо, живя в городе
и изучив собачий язык и собачьи манеры, она ходила с собаками
на охоту и пользовалась своим родством с дикими лисицами
для того, чтобы обманывать их и предавать собакам. Вспомнив
об этом, лисицы отнеслись к ней очень недоверчиво и не
пожелали принять ее в свое общество. Но она пустила в ход
риторику и сумела оправдаться перед ними в части своих
поступков, а за остальное выпросить прощение. Затем она
уверила их, что может доставить им царскую жизнь, так как
она знает, где находятся лучшие курятники города и когда
в них можно проникнуть. Они поддались, наконец, ее заман¬
чивым речам и выбрали ее своим вожаком.
И действительно, благодаря ей в течение некоторого времени
они благоденствовали, ибо она водила их в такие места, где им
доставалась превосходная добыча. Но плохо было то, что она
чрезмерно старалась приучить их к стадной, товарищеской жиз¬
ни, держалась с ними в полях и жила слишком открыто. Вследст¬
вие этого жители, видевшие их стаями, могли с большим успехом
охотиться на них с собаками, и не проходило дня, чтобы какая-
нибудь кумушка не попадалась в собачьи зубы. Однако гере
всегда удавалось спастись, ибо она старалась держаться позади
стаи, чтобы иметь возможность убежать, пока собаки ловят
передних. Даже в нору она не входила иначе как с товарищами:
когда в нее забирались собаки, она кусала своих товарищей
и выгоняла их наружу, чтобы собаки, погнавшись за ними,
оставили ее в покое. Но бедная гера все-таки не могла, наконец,
не попасться, ибо крестьяне были убеждены, что она главная
виновница всех опустошений, наносимых лисицами в этой мест¬
ности, и только и думали о том, как бы ее изловить.
Для этой цели собрались однажды все жители окрестных
приходов и разослали церковных старост по всем ближним поме¬
щикам с просьбой дать обществу по одной собаке, чтобы помочь
83
ему избавить страну от этой злой проказницы-лисицы. Поме¬
щики охотно согласились и обещали свою помощь, тем более
что многие их них давно уже тщетно пытались ее изловить.
В результате собак удалось собрать так много, что их оказалось
достаточно и для геры, и для ее товарищей. Напрасно она
кусала и терзала их по обыкновению,— ибо, как она ни была
ловка, но на этот раз спастись ей было уже невозможно. Ее
скоро окружили, загнали и оттеснили в задний угол норы, разрыв
и раскопав нору, ибо собаки не могли ее оттуда выгнать, да
и, кроме того, она могла их провести, как это она делала
обычно,.или, что еще более возможно, уговориться с ними на
собачьем языке и как-нибудь ускользнуть. Словом, бедную геру
схватили и привели или, точнее, принесли в Мен, где над ней
произвели суд, публично вынесли ей приговор за кражи, мо¬
шенничества, грабежи, лихоимства, предательства, обманы,
убийства и другие учиненные и совершенные ею тяжкие пре¬
ступления, а затем она была подвергнута смертной казни. При
казни присутствовала громадная толпа народу. Все бежали смо¬
треть на нее, словно на пожар, ибо она славилась за девять
миль в окрестности как самая лукавая и злая лиса из всех,
какие когда-либо были на земле. Однако говорят, что многие
умные люди жалели ее и говорили, что напрасно убивают такую
ловкую, хитрую и одаренную таким умом лису. И хотя они
взялись было за оружие, они не в силах были, однако, спасти
ей жизнь. Ее повесили и удушили в замке Мен. Как видите,
никакие плутни и злодейства не остаются безнаказанными.
Новелла XXX
О мастере Жане Понтале; как он высмеял банного цирюльника,
который был о себе слишком высокого мнения
В наше время очень мало найдется таких людей, которые не
слыхали бы про мастера Жана Понтале. Память о нем еще очень
жива; не забылись еще его остроты, шутки и прибаутки и его
замечательные представления, и все помнят, как однажды он
приставил свой горб к горбу одного кардинала и сказал, что
вопреки всеобщему мнению гора с горой прекрасно сходятся. Да
и для чего я рассказываю об этой выходке, когда за ним числится
целый миллион еще более забавных? Но я выберу из них только
одну или две.
Жил-был один банный цирюльник, который был о себе весь¬
ма высокого мнения и воображал, что умнее и искуснее его не
было никого в самом Париже. Даже в своей бане, раздетый
донага и бедный, как брат Круазе, служивший мессу в одной
84
сорочке, он, вооружившись бритвой, разглагольствовал перед
своими клиентами:
— Вот что значит ум, господа! Что вы думаете обо мне?
Своими успехами я обязан только самому себе. Мне не помогали
ни родители, ни друзья. Если бы я был глуп, я не был бы таким,
каким вы меня видите.
И если он был слишком доволен собой, то и требовал к себе
слишком большого внимания. Мастер Жан Понтале знал о его
слабости, пользовался ею для своих целей, заставляя его уча¬
ствовать в своих фарсах и играх, и постоянно требовал его к себе,
когда в нем нуждался, уверяя его, что даже во всем Париже не
сыскать такого искусного актера, как он.
— Ничего мне не доставляет такой славы,— говорил По¬
нтале,— как ваше участие. Меня спрашивают: кто это играл
такую-то роль? Ах, как он хорошо играл! И я всем сообщаю
ваше имя, чтобы сделать вас известным. Не удивляйтесь, друг
мой, если вас пожелает когда-нибудь видеть сам король. Пре¬
доставьте только случай.
Нечего и говорить, как кичился этим наш цирюльник. Спесь
его вскоре превзошла всякие пределы. Однажды он сказал масте¬
ру Жану Понтале:
— Знаете что, Понтале? С сегодняшнего дня вы больше
не будете звать меня на ваши игры каждый день. Я хочу
участвовать лишь в каких-нибудь нравоучительных представ¬
лениях, где должны выступать знатные лица вроде, например,
королей, принцев и вельмож. А кроме того, я хочу играть
лишь самые лучшие роли.
— В самом деле,— сказал мастер Жан Понтале,— вы правы
и вполне этого заслуживаете. Почему вы не надоумили меня
раньше? Я сделал большой промах, что не угадался сам. Но
теперь у меня есть для вас на будущее время кое-что приятное:
я задумал одну очень хорошую вещь и дам вам на подмостках
самое лучшее место. Для начала я прошу вас прийти ко мне
в будущее воскресенье. Я должен представлять одну интересней¬
шую мистерию, в которой будет выступать царь Великой Индии.
Ведь вы согласитесь играть эту роль? Не так ли?
— Да,— ответил цирюльник,— кто же может сыграть ее,
кроме меня? Только дайте мне именно эту роль.
Понтале исполнил свое обещание на другой же день. А в день
представления наш цирюльник показался на сцене сидящим на
троне со скипетром в руке в самом пышном царственном велико¬
лепии, какое только когда-либо выпадало на долю цирюльника.
Между тем мастер Жан Понтале сделал уже все приготовления,
чтобы высмеять господина цирюльника. Он охотно читал проло¬
ги к своим представлениям сам, и, когда зрители собрались, он,
85
\
хотя и вышел на ступеньки последним, выступил, однако, первый
и произнес следующие слова:
Я, ваш смиреннейший служитель,
Не знатен родом, не богат,
Но этот Индии властитель
Частехонько скоблил мне зад.
Чтобы больше высмеять кичливость цирюльника, он
произнес эти слова с самыми забавными ужимками и все
представление вел так, что царь Индии должен был молчать и не
показывать вида, что сердится, ибо в противном случае он мог
бы испортить игру. И научил же он тогда господина
цирюльника играть царей, и пожалел же тот, что не отправился
в свою баню!
Про этого же Понтале ходит, например, еще такой рассказ
(хотя некоторые и отрицают, что в нем рассказывается про него,
но о ком бы он ни был, а рассказ интересный). В какой-то
большой праздник один священник взошел на кафедру читать
проповедь. А читая проповедь, он очень часто уклонялся
в сторону и угощал своих слушателей самой вздорной
болтовней.
— Как вы думаете,— говорил он,— кто я? Очень мало таких
священников, которых можно допустить к кафедре. Даже самые
ученые священники большей частью совсем не умеют читать
проповедей. Но Бог дал мне и ученость, и ораторский талант.
Я просвещен всеми науками.
Затем, показав пальцем на свой лоб, он говорил:
— Сын мой, если тебе нужно знать грамматику — она здесь.
Риторику — она здесь, философию — она здесь. Богословие —
я могу поспорить в нем с любым сорбоннским доктором. Еще
три года назад я ничего не знал, а теперь вы видите, как хорошо
я читаю проповеди. Бог посылает свои милости кому следует.
Однажды мастер Жан Понтале, собравшись давать в после¬
обеденное время какое-то интересное представление и хорошо
зная этого проповедника, прохаживался уже в костюме и гриме
по городу и случайно подошел к церкви, где этот проповедник
читал проповедь. Мастер Жан Понтале остановился на площади
возле церкви и, чтобы заставить его умолкнуть, а также чтобы
зазвать слушавший его народ на свое представление, погромче
и побольше бил в свой тамбурин. Но вышло как раз наоборот.
Чем больше он производил шуму, тем громче кричал проповед¬
ник. У Понтале с проповедником или, точнее, у проповедника
с Понтале началось состязание — кто победит? Наконец пропо¬
ведник пришел в ярость и громко, повелительным тоном сказал
слушателям:
— Идите и велите этому тамбурину замолчать!
86
Но никто его не послушался, а если кой-кто вышел из церкви,
так только затем, чтобы посмотреть на мастера Жана Понтале,
который продолжал еще сильнее бить в свой тамбурин. Видя, что
Понтале не перестает и что никто не повинуется проповеднику,
последний сказал:
— Хорошо же, я пойду сам.
И сошел с кафедры со словами:
— Пусть никто не сходит с места. Я тотчас же вернусь.
Пылая гневом, вышел он на площадь и сказал Понтале:
— Как ты смеешь бренчать на тамбурине, когда я читаю
проповедь?
Понтале посмотрел на него и сказал:
— Как ты смеешь читать проповедь, когда я играю на
тамбурине?
Тогда проповедник, еще больше рассердившись, взял у со¬
провождавшего его служки нож, прорезал им тамбурин и пошел
обратно в церковь заканчивать проповедь. Понтале схватил свой
тамбурин, побежал вслед за проповедником и надел ему тамбу¬
рин на голову, как надеваются албанские шляпы, нахлобучив его
со стороны разреза. Чтобы показать, какое ему нанесли оско¬
рбление и какое кощунство совершили этим над словом Божьим,
проповедник поднялся в таком виде на кафедру, но народ, увидя
его с тамбурином на голове, принялся смеяться и не стал его
слушать. Он был вынужден замолчать и уйти. Этот случай
показал ему, что умному человеку не следует связываться со
скоморохом.
Новелла XXXI
О госпоже Ла Фурьер, которая отвела для одного дворянина
слишком просторный покой
Еще недавно жила на свете добрая дама по фамилии Ла
Фурьер. В то время, когда ее муж отбывал свой срок службы
в королевской свите, она сопровождала иногда двор, но большей
частью жила в Париже, где чувствовала себя счастливой, ибо
Париж — это рай для женщин, ад для мулов и чистилище для
искателей удовольствий.
Однажды, во время своего пребывания в Париже, она воз¬
вращалась домой; у самой ее двери какой-то проходивший мимо
нее дворянин сказал, обращаясь к своему спутнику, нарочно
погромче, чтобы она услышала:
— Ах, черт побери! Вот бы мне такую верховую на сегодняш¬
нюю ночь! Уж и поездил бы я на ней до утра!
Госпожа Ла Фурьер услышала эти слова, и так как
этот дворянин ей понравился, ибо, по-видимому, был малый
87
проворный, то она сказала шедшей с нею маленькой апрель¬
ской рыбке:
— Беги за тем дворянином, что вон в том платье, и не теряй
его из глаз, пока не увидишь, куда он войдет. Постарайся с ним
заговорить и скажи ему, что дама, которую он сейчас видел
у крыльца такого-то дома, желает с ним познакомиться и что
если он хочет видеть ее сегодня вечером, то она может его
принять в девятом часу.
Дворянин принял посланную, велел кланяться и передать
даме, что он придет к ней в назначенный час. А нужно заметить,
что они жили друг от друга неподалеку. Дворянин не упустил
этого часа и явился к ожидавшей его госпоже Ла Фурьер. Она
приняла его весьма любезно и угостила вареньем. Некоторое
время они побеседовали, а затем, когда стало уже поздно, слу¬
жанка, знавшая свое дело, приготовила для них постель, на
которую дворянин, по взаимному соглашению, улегся вместе
с госпожой Ла Фурьер. Дворянин взобрался на верховую и начал
ее пришпоривать. Но в течение ночи он сумел на ней прокатиться
всего лишь три раза. Он поднялся довольно рано и ушел домой,
оставив свою верховую лошадь в конюшне.
На другой день или через несколько дней госпожа Ла Фурьер,
постоянно имевшая в городе какие-нибудь дела, встретила этого
дворянина и, обменявшись с ним приветствиями, сказала:
— Здравствуйте, господин Два с очком!
Дворянин остановился и, посмотрев на нее, сказал:
— Сударыня, если бы доска была хороша, то, клянусь Бо¬
жьим телом, я дал бы вам терну!
Через день, узнав ее фамилию (ибо она пользовалась большой
известностью), он ей сказал:
— Госпожа Ла Фурьер, в ту ночь вы отвели для меня слиш¬
ком просторный покой.
— Вы правы, сударь,— ответила она,— но я не думала, что
у вас такой маленький кортеж.
Хорошая атака, хороший и отпор.
Новелла XXXII
О дворянине, который мчался на почтовых,
и о петухе, который не мог топтать
Один знатный дворянин, отлучившись на некоторое время из
дома, улучил время съездить на побывку к своей молодой, краси¬
вой и дородной жене. Чтобы скорее добраться до дому, он сел на
расстоянии двух дней езды до дома в почтовую карету. Приехал
он поздней ночью, когда жена была уже в постелили лег с ней
88
рядом. Жена тотчас же проснулась и весьма обрадовалась ком¬
паньону, надеясь, что она по крайней мере получит от него свой
гарнчик. Но ее радость была недолговременна, ибо муж был так
утомлен и разбит ездой, что, сколько она его ни ласкала, он не
смог исполнить должного и заснул, ничего не сделав. Он попро¬
сил у нее извинения.
— Дорогая моя,— сказал он,— моя любовь к вам так торо¬
пила меня увидеться с вами, что я всю дорогу мчался на почто¬
вых. Извините меня на этот раз.
Жене это пришлось совсем не по вкусу, ибо, говорят, что это
самое большое несчастье для женщины, когда мужчина возбудит
в ней желание, но не сумеет его удовлетворить. Она по опыту
знала, что если влюбленный, после долгих преследований своей
дамы, неожиданно добившись, наконец, нужного, становится от
чрезмерной страсти, от страха или от других причин бессильным,
то в будущем он никогда не сумеет уже собраться с силами, если
ему не поможет какая-либо счастливая случайность. Однако она
набралась терпения, употребив отчасти силу, отчасти ножницы,
и была вынуждена довольствоваться покамест этим.
Утром она встала с постели, а муж остался лежать. Через час
или два он решил тоже встать и, одеваясь, подошел к окну,
выходившему на задний двор. Жена тоже подошла к окну. Взгля¬
нув в окно, он увидел петуха, который то брался за курицу, то
отходил, а потом снова начинал около нее увиваться и повторял
свои попытки много раз без всякого успеха. Увидев это, дворя¬
нин рассердился и сказал:
— Посмотрите на этого дрянного петуха! Целый час он во¬
зится с этой курицей, и все никакого толку! Он никуда не годится.
Пусть его уберут и достанут мне другого!
А жена ему отвечает:
— Ах, сударь, извините его. Может быть, он всю ночь мчался
на почтовых.
Сударь замолчал. Он понял, что эти слова относились к нему.
Новелла XXXIII
О чудачествах кюре города Еру
Кюре города Бру, которого звали иногда Брионским кюре,
совершил в своей жизни так много замечательных деяний, что
если изложить их письменно, то о нем составится легенда еще
больше, чем о Ланселоте или Тристане. Он пользовался такой
славой, что ему даже стали приписывать все сколько-нибудь
замечательные поступки других приходских священников. Ли-
можцы пытались приписать его подвиги своему кюре Пьеру
89
Бюфферу, но большинством мнений они были утверждены за
кюре Бру. Я расскажу о нем только несколько героических
былей, а все остальное предоставлю тем, кто хочет подобным
описанием их усовершенствовать свой слог.
Надо сказать, что этот кюре в исполнении своих обязанностей
руководствовался исключительно своими собственными взгляда¬
ми и не считался с тем, что было принято его предшествен¬
никами. Например, он пел антифоны, ответные возгласы, Kyrie,
Sanctus и Agnus Dei почти всегда на свой лад, но особенно не
нравилось ему обычная манера чтения страстного Евангелия,
и поэтому он читал его совсем иначе, чем это было принято.
Слова, с которыми Спаситель обращается к иудеям или к Пила¬
ту, он произносил так громко и отчетливо, что их было слышно
во всех углах церкви, а слова иудеев или кого-нибудь другого он
произносил так тихо, что их никто не мог расслышать.
Как-то раз одна знатная и важная дама, направляясь в Шато-
дюн встречать Пасху, проезжала в страстную пятницу около
десяти часов утра через Бру и с намерением прослушать богослу¬
жение зашла в церковь, где служил этот кюре. Приступив к Еван¬
гелию, он начал читать его, как обычно, на свой лад и слова
«Quem queritis?» * произнес во все горло, a «Iesum Nazarenum» —
еле-еле слышно. Так он и продолжал его читать до конца. Дама,
весьма набожная, начитанная в Священном писании и сведущая
в правилах богослужения, пришла от такого чтения в негодова¬
ние и хотела удалиться из церкви. Но, подумав, решила перегово¬
рить с ним и высказать об этом свое мнение. С этой целью по
окончании богослужения она велела позвать его к себе и, когда
он явился, сказала ему:
— Господин кюре, я не знаю, где это вы так выучились
служить в праздники, подобные сегодняшнему, когда все моля¬
щиеся должны проникнуться скорбью. Если вас послушать, то
пропадет всякое благочестие.
— Как же так, сударыня? — спросил кюре.
— Вы еще спрашиваете? — сказала она.— Да ведь вы читаете
Евангелие в противность всякому благолепию. Слова Спасителя
вы горланите так, как будто находитесь на базаре, а слова
какого-нибудь Каиафы, Пилата или иудеев вы шепчете нежно,
словно невеста. Разве так можно? Разве это приличествует свя¬
щеннику? Лишить бы вас за это бенефиции, так вы бы живо
поумнели.
Внимательно выслушав ее, кюре ответил:
— Так вот что вы мне хотели сказать, сударыня! Клянусь
душой, справедлива пословица, что люди часто судят о том, чего
* Кого ищете? (лат.).
90
не понимают! Сударыня, я полагаю, что я могу служить не хуже
других, и всем известно, что в этом приходе по его средствам
чтят Бога не хуже, чем за сто миль в окрестности. Я отлично
знаю, что другие священники читают Евангелие совсем не так,
как я. И я мог бы читать его так же, как они, если бы захотел, но
именно они-то ничего в этом и не смыслят. Подобает ли этим
негодяям иудеям говорить так же громко, как Спасителю? Нет,
сударыня. И знайте, что я. хочу, чтобы в моем приходе госпо¬
дином был Бог, а не кто-нибудь другой, и так будет продол¬
жаться, пока я живу. А другие пусть делают в своих приходах,
что хотят.
Дама поняла его нрав и удалилась, предоставив его этим
странным убеждениям, и только сказала:
— Подлинно, вы умный человек, господин кюре. Мне часто
об этом говорили, но я не верила, пока не убедилась воочию.
Новелла XXXIV.
Об этом же кюре, о его служанке,
о том, как он стирал белье и как он угостил епископа,
его коней и свиту
У кюре города Бру была служанка лет двадцати пяти. Бедная
девушка! Она служила ему и днем и ночью. Его подвергли за это
церковному суду и заставили платить аменду, но все бесполезно.
Однажды епископ запретил ему нанимать служанок моложе пя¬
тидесяти лет, и тот нанял одну двадцати пяти лет, а другую
тридцати лет. Епископ, сочтя этот поступок за pejor priore * из
всех его заблуждений, совсем запретил ему нанимать служанок,
и кюре был вынужден подчиниться этому запрещению, или, по
крайней мере, сделать вид, что подчинился. Но так как он был
парнем добрым и веселым, то ему всегда удавалось умилости¬
вить епископа. Епископ нередко даже приезжал к нему в гости,
ибо он угощал его отличным вином и даже доставлял ему
французскую компанию.
Однажды епископ известил его, что он намеревается приехать
к нему на ужин через день и так как в последние дни он чув¬
ствовал себя не вполне здоровым, то для излечения желудка
врачи рекомендуют ему есть только какое-нибудь легкое мясо.
Кюре попросил передать ему «добро пожаловать», накупил по¬
больше телячьего и бараньего ливера и, намереваясь угостить им
своего епископа, поставил его в большой кастрюле на плиту.
А служанок у него не было с того времени, как ему запретили их
* Самое худшее (лат.).
91
нанимать. Что же он сделал дальше? Пока для епископа варился
ужин, к тому времени, когда последний должен был, по его
расчету, приехать, он снял с себя панталоны и башмаки и с охап¬
кой белья отправился к речке, пересекавшей дорогу, по которой
должен был проехать епископ. Затем со скамеечкой и вальком
в руке он вошел по колени в воду и усердно занялся стиркой
белья, трудясь и лбом и задом, как ворона над орехом. Но вот
подъехал и епископ. Ехавшие впереди слуги еще издали замети¬
ли, как наш кюре стирал белье, подняв зад и выставив напоказ
все, что у него было. Они показали на него епископу:
— Ваше преосвященство, не угодно ли вам посмотреть, как
кюре из Бру стирает белье?
Епископ, увидев его за этим занянием, крайне удивился и не
знал, смеяться ли ему или сердиться. Он подъехал к кюре. Тот
усердно колотил вальком и делал вид, что ничего не замечает.
— А ну-ка, любезный, что ты тут делаешь?
Кюре, как бы застигнутый врасплох, ответил:
— Ваше преосвященство, вы видите — я стираю белье.
— Ты стираешь белье? — сказал епископ.— Так ты сделался
прачкой? Да разве это занятие достойно священника? Вот застав¬
лю тебя выпить бочку холодной воды да лишу тебя бенефиции,
так будешь знать!
— За что же, ваше преосвященство? — спросил кюре.— Вы
запретили мне нанимать служанку, и мне теперь приходится
стирать самому, ибо у меня больше нет чистого белья. ^
— О негодный поп! — воскликнул епископ.— Ступай отсюда!
Я разрешаю тебе нанять одну служанку. А Чем ты меня по¬
потчуешь?
— Если будет угодно Богу, вы останетесь довольны ужином.
Не извольте беспокоиться — я угощу вас легким мясом.
Когда гости сели за стол, кюре начал прислуживать епископу
и подал ему сначала вареный ливер.
— Что это ты мне подаешь? — спросил епископ.— Ты сме¬
ешься надо мной?
— Ваше преосвященство,— ответил кюре,— вы . изволили
меня известить, чтобы я приготовил для вас только какое-нибудь
легкое мясо. Я испробовал все сорта мяса, но когда я начал их
готовить, они все сели на дно кастрюли. Остался наверху только
этот ливер. Значит, эго и есть самое легкое мясо.
— Всегда ты был и будешь таким остолопом! — воскликнул
епископ.— Сколько ты уже наделал мне всяких пакостей! Постой
же, я тебе покажу, где раки зимуют.
Однако кюре приготовил из других сортов мяса отличный
ужин и так хорошо угостил епископа, что тот остался им весьма
доволен. После ужина поиграли во флюкс, а затем епископ
92
пожелал отдохнуть. Зная, чем ему угодить, кюре, вместо вина на
сон грядущий, припас для него молодочку, а для его спутни¬
ков — по кумушке. Так уже было у него заведено, когда они
приезжали к нему в гости. Ложась в постель, епископ сказал ему:
— Ступай теперь отсюда, поп. На этот раз я тобой вполне
доволен. Но вот что мне еще нужно. Мой конюх — пьяница.
Я хочу, чтобы моих коней угостили так же хорошо, как меня.
Постарайся это сделать.
Кюре запомнил этот наказ и, получив у епископа позволение
удалиться до утра, немедленно же разослал по всему приходу
людей разыскивать кобыл. Когда ему было доставлено необ¬
ходимое число кобыл, он поместил их в стойле с епископскими
конями. Забавно было слушать, как они принялись ржать, пры¬
гать и горячиться! Конюх, который поручил заботы о своих
^рнях кюре и отправился чистить свою двуногую верховую,
услышав этот шум, быстро вернулся, чтобы навести среди них
порядок. Но этого нельзя было сделать так скоро, чтобы его не
услышал епископ. На другой день утром епископ осведомился,
почему его кони так волновались ночью. Конюх хотел было
отговориться, но епископ выпытал у него все.
— Ваше преосвященство,— сказал наконец конюх,— с коня-
ми-то помещались кобылы.
Епископ догадался, что это — проделка кюре, позвал его
и высыпал ему на голову добрую тысячу самых отборных
ругательств.
— Долго ли ты, мерзавец, будешь еще устраивать надо мной
эти штуки? Ведь ты испортил моих коней! Чтоб тебе!.. Я тебя!..
— Ваше преосвященство,— возразил ему кюре.— Не вы ли
велели мне вчера вечером угостить ваших коней так же, как вас
самих? Я сделал для них все, что мог. У них было и сено, и овес,
они стояли по самое брюхо в соломе. Требовалось достать для
них лишь по кобыле. И я сделал для них то же, что для вас
и ваших людей.
— Чтоб тебя черт побрал, негодный поп! — вскричал епи¬
скоп.— Ты просто издеваешься надо мной! Замолчи! Разделаюсь
же я с тобой, поплатишься же ты у меня за эту штуку!
Но в конце концов он не нашел ничего другого, как уехать от
него до следующего приезда.
Возможно, что этот епископ был известный Мило, который
вел целый миллион тяжб и говорил, что они доставляют ему
развлечение. Он смотрел на их размножение с таким же удоволь¬
ствием, как купец на рост своих товаров. Говорят, что однажды
король задумал их прекратить, но епископ, узнав об этом, восп¬
ротивился и заявил королю, что, прекратив его тяжбы, он лишит
его жизни. Однако путем долгих увещеваний и всевозможных
93
обещаний его удалось склонить на их прекращение. По крайней
мере, двести или триста его тяжб были прекращены, покончены
миром и приостановлены. Увидев, что таким образом могут
прекратиться все его тяжбы, епископ пришел к королю и, ломая
руки, начал умолять его оставить ему из них для развлечения хотя
бы дюжину, что позанятнее.
Новелла XXXV
Об этом же кюре и о карпе,
которого он купил на обед
Я снова возвращаюсь к нашему кюре. Однажды в воскресенье
утром, прогуливаясь по своему садику, он увидел какого-то
человека, несшего карпа. Вспомнив, что следующий день будет
рыбный (возможно, что это было накануне Недели о Слепом), он
выторговал этого карпа и, убедившись, что поблизости никого нет,
привязал его к шнурку своей куртки и прикрыл сверху рясой, а затем
пошел в церковь, где прихожане уже ждали обедню. Совершив
проскомидию, он обратился с дароносицей к народу и хотел начать
причащение. Карп, который был еще жив, время от времени
помахивал хвостом и приподнимал его облачение. Кюре этого не
замечал, но женщины отлично это заметили, начали перегляды¬
ваться друг с дружкой и закрывать глаза раздвинутыми пальцами.
Они смеялись, корчили друг другу рожи, а священник ждал их. Но
ни одна из них не осмеливалась подойти к нему первой, ибо они
принимали карпа за самое сладостное произведение Божие. Напра¬
сно кюре и его прислужник кричали: «К причастию, благочестивые
жены!» Те не подходили. Заметив их улыбки и гримасы, он понял,
что, должно быть, что-то случилось, и наконец догадался, что
причина всему этому — карп, размахивающий хвостом.
— Ах, ах, прихожанки! — сказал он.— Я удивляюсь, чему вы
смеетесь? Нет, это совсем не то, о чем вы думаете. Это просто
карп, которого я купил сегодня утром к завтрашнему обеду.
И, чтобы убедить их, что это был действительно карп, он
задрал свою ризу и рясу, иначе они не подошли бы к причастию.
Этот почтенный кюре, вопреки словам Евангелия: «Nolite
solliciti esse de crastino» *, заботился о завтрашнем дне, весьма
умно истолковывая их в свою пользу. Например, когда кто-то
заметил ему:
— Господин кюре, Господь запретил вам заботиться о за¬
втрашнем дне, а вы, однако, покупаете себе в запас карпа.
Он же на это ответил:
* «Не заботьтесь о завтрашнем дне» (лат.).
94
— Я исполняю этим как раз то, чему учит Евангелие, ибо,
сделавши хороший запас, я не буду заботиться о завтрашнем дне.
Некоторые приписывают этот ответ одному монаху, спрята¬
вшему во время пирушки в рукав пирог, но это все равно. Об
этом же кюре из Бру рассказывают еще много других занима¬
тельных историй, вроде, например, слёдующей.
Новелла XXXVI
О том, как этот кюре отлучил от церкви всех,
кто нйходился в некоей щели
Однажды в воскресенье, во время торжественного богослуже¬
ния, кюре Бру взошел на кафедру прочесть своим прихожанам
проповедь. А кафедра, как это бывает довольно часто, стояла
возле столба. Когда он читал проповедь, к нему подошел один
служитель и подал ему несколько огласительных записок, чита¬
емых обычно по воскресеньям. Он взял эти записки и сунул их
в щель, нарочно проделанную в столбе для этого, то есть для
опускания всех записок, которые подавались во время проповеди.
Окончив проповедь, он хотел вынуть эти записки и засунул туда
палец, но, должно быть, читая проповедь, он слишком увлекся
истолкованием какого-нибудь трудного места Евангелия, ибо
записки оказались слишком далеко. Он вынимает свой палец,
ворочает им туда-сюда, старается изо всех сил поддеть записки,
но все напрасно. Вместо того чтобы вынуть, он проталкивает их
еще дальше. Наконец, совсем измучившись и убедившись, что все
его усилия тщетны, он сказал:
— Прихожане мои! Я положил сюда огласительные записки
и никак не могу их вынуть. Но, во всяком случае, я отлучаю от
церкви всех, кто находится в этой щели.
Некоторые утверждают, что это случилось с каким-то горо¬
дским священником. Может быть, они и правы, ибо в большинст¬
ве поселков не бывает проповеднических кафедр, но я ручаюсь за
истинность этого происшествия. Если кому-нибудь не понравит¬
ся, что я приписываю честь этого подвига кюре Бру лишь затем,
чтобы отнять ее у него, и скажет мне об этом,— я охотно
поставлю здесь его имя. На худой конец, он должен вспомнить,
как много было изготовлено всяких Юпитеров и Геркулесов: для
того чтобы придать подвигам различных героев больше истин¬
ности, их приписывали какому-нибудь одному герою, хотя дру¬
гие не уступали ему ни в добродетели, ни в доблести. Подобным
же образом весьма легко вошло в обычай называть кюре Бру
всех кюре, викариев, каноников, монахов и капелланов, соверши¬
вших такие же поступки, как он.
95
Новелла XXXVII
О Тейране, который был не виден из-за луки седла,
когда он ехал на своем муле
В городе Монпелье недавно жил один молодой человек, кото¬
рого звали приором де Тейраном. Он происходил из знатной
семьи и получил довольно хорошее образование, но был слаб
здоровьем, ибо имел двойной горб — один на спине, другой на
груди, которые мешали ему научиться владеть копьем и настоль¬
ко задержали его рост, что он достиг высоты не более одного
локтя. Ах, извините, я хотел сказать — до пояса.
Однажды он поехал с несколькими друзьями из Монпелье
в Тулузу. В Сен-Тюбери они сделали обеденный привал. Так как
дело было летом и дни стали долгие, его спутники, закончив
обед, не очень спешили в дорогу и ждали, пока не спадет жара,
а некоторые из них даже изъявили желание соснуть. Тейрану это
было не по душе. Он взнуздал своего мула, сильно рассерженный,
вскочил в седло и, крикнув своим товарищам: «Спите в свое
удовольствие, а я поеду!» — быстро поскакал вперед один. Уви¬
дев, что он ускакал, товарищи, не желая оставлять его одного,
поехали вслед за ним, но он был уже очень далеко. А для защиты
от солнца он носил на голове большую испанскую шляпу, кото¬
рая почти целиком закрывала его вместе с мулом, разве лишь
убавить из этого, сколько следует. Догонявшие его товарищи
увидели неподалеку от дороги крестьянина и спросили его:
— Не видал ли ты здесь, любезный, человека верхом, едуще¬
го в Нарбонну?
— Нет,— ответил крестьянин,— человека-то я не видал, а ви¬
дел только серого мула с большущей фетровой шляпой на седле.
Он скакал что есть мочи.
Догадавшись, что это и есть их товарищ, молодые люди
принялись хохотать, но он ехал так быстро, что им удалось
догнать его лишь в Нарбонне. Некоторые утверждают, что мул
был не серый, а черный, но ведь есть люди, в которых сидит бес
противоречия, и их не переспоришь.
Новелла XXXVIII
Об ученом, осуждавшем танцы, о даме, которая их защищала,
и о доводах, которые они приводили в защиту своих взглядов
В городе Ле Мане недавно жил один доктор богословия,
которого звали «наш магистр Аржантре». Он получал с церков¬
ных доходов докторскую долю, отличался большой ученостью
и безупречной жизнью. Помимо своей учености он обладал зна¬
96
нием хороших манер и умением обращаться с людьми, каковые
качества делали его желанным гостем самых лучших собраний.
Как-то раз, на одном вечере, устроенном самыми знатными
гражданами, в числе которых находился и наш магистр Аржант-
ре, после ужина был затеян бал. Посмотрев немного на танцы, он
вступил в беседу с одной весьма изящной дамой, женой судьи
Силье, женщиной, высоко ценимой всеми благородными людьми
за ее благонравие, красоту и ум, отличавшейся необыкновенной
прелестью во всем, что бы она ни делала, и, между прочим,
в танцах, которые доставляли ей величайшее наслаждение. Бесе¬
дуя о том и другом, они коснулись также и танцев. По этому
поводу доктор высказал мнение, что из всех развлечений нет
менее достойных человека, нежели танцы. Дама возразила ему,
что она не находит ни одного занятия, которое оживляло бы дух
более, нежели танцы, что какой-нибудь олух никогда не сделается
ловким и не научится такту и что эти качества являются призна¬
ком человека искусного и размеренного во всех его поступках
и замыслах.
— Иногда среди молодых людей встречаются такие уваль¬
ни,— продолжала дама,— что, кажется, легче научить ходить
иноходью быка, нежели их танцевать, и посмотрите, что у них за
ум! Танцы доставляют удовольствие и самим танцующим, и тем,
кто на них смотрит. Если бы вы пожелали сказать правду, то, мне
кажется, вы признались бы, что и вы смотрите на них с удоволь¬
ствием, ибо нет людей, которые, сколь бы они ни были печальны,
не наслаждались бы, глядя на это грациозное сплетение тел
и резвые движения.
Выслушав ее, доктор немного уклонился от предмета раз¬
говора, но продолжал, однако, беседовать с нею, не отдаляясь от
него настолько, чтобы при случае его не возобновить. Через
некоторое время, достаточное, по его мнению, для того, чтобы
дама могла отдохнуть от спора, он ее спросил:
—1 Если бы вы стояли у окна или на балконе и увидели бы на
какой-нибудь большой площади десяток или два людей, кото¬
рые, схватившись за руки, прыгали бы, кружились и бегали взад
и вперед, ужели вы не сочли бы их сумасшедшими?
— Конечно,— ответила дама,— если бы они делали это
не в такт.
— Допустим, что в такт, но только без тамбурина и флей¬
ты,— сказал доктор.
— Признаюсь, это было бы очень некрасиво,— ответила дама.
— Так неужели,— продолжал доктор,— какая-то просверлен¬
ная деревяшка и ведро, обтянутое с обеих сторон кожей, облада¬
ют столь чудодейственной силой, что способны вызвать в вас
восхищение вещью, коей глупость совершенно очевидна?
4 Бонавантюр Деперье
97
— А почему бы и нет? — сказала дама.— Вам известно,
какой силой обладает музыка. Звук, издаваемый инструментом,
входит в душу человека, а душа приказывает телу, которое для
того только и существует, чтобы знаками и движениями выра¬
жать ее склонность к радости или к печали. Вам известно, что
печальные люди имеют совсем иной вид, нежели веселые и до¬
вольные. Кроме того, как вы сами постоянно говорите, во всем
нужно обращать внимание на обстоятельства. Барабанщик, иг¬
рающий совсем один, подобен проповеднику, который читает
проповедь без слушателей. Люди, танцующие без музыки или
песен, подобны слушателям, собравшимся на проповедь без про¬
поведника. Если бы вы были правы, нас следовало бы лишить
ног и ушей. Уверяю вас,— продолжала она,— что если бы я, даже
лежа в гробу, услышала звуки скрипки, я встала бы и пустилась
бы танцевать. Игроки в мяч еще с большим увлечением бегают за
маленьким кожаным или шерстяным шариком, нежели танцоры,
и отдаются этому занятию с такой страстью, что иногда бывают
готовы перебить друг друга насмерть. А ведь эта игра куда хуже
танцев! Она ведется без музыки и лишена той удивительной
увлекательности, которая свойственна танцам. И зачем чуждать¬
ся радостей этого мира? Если бы вы пожелали быть правдивым,
то, осуждая развлечения, вы признались бы, что осуждаете лишь
дурные развлечения, ибо вы отлично знаете, что в этом мире
нельзя жить без удовольствий. Конечно, нужно лишь, чтобы ими
не увлекались сверх меры.
Доктор хотел возразить, но тут его окружили женщины,
и в их присутствии он был вынужден замолчать, боясь, как бы
они не увлекли его танцевать. Может быть, это было бы для него
лучше,— кто знает?
Новелла XXXIX
О шотландце и его жене,
которая была чересчур искусна в приемах
Один шотландец, прослуживший некоторое время при дворе,
стал добиваться звания стрелка королевской гвардии — высшей
цели стремлений всех шотландцев, находившихся на французской
службе и со времени своего поступления на эту службу выдава¬
вших себя за двоюродных братьев шотландского короля. Чтобы
достичь этого высокого звания, шотландец старался выслужить¬
ся всеми способами, и это дало ему, между прочим, возможность
жениться на горничной одной знатной дамы. Невеста была еще
весьма молода и поэтому, тотчас же по выходе замуж, постара¬
лась припомнить все те советы, которые обычно даются моло¬
98
дым супругам. Во-первых: держаться ночью за свой чепчик обе¬
ими руками, чтобы муж не помял прически; во-вторых: сжимать
ноги так, как будто они спускаются в колодец без веревки,
затем — не выказывать большой податливости и отвечать на
каждый удар двумя ударами. Молодая с первого же раза начала
поочередно применять эти добрые и полезные советы к делу,
а затем, когда приобрела в них навык, и все зараз. Шотландцу это
не понравилось, и особенно последний прием. Видя, как она
скоро наловчилась, бедняга стал подозревать, что она обязана
этим искусством не ему, а какому-нибудь другому учителю.
— Ах, ты так? — сказал он и крепко ее выругал.
С тех пор он лишился сна и всякий раз, оставаясь с ней
наедине, говорил:
— Ах, ты так? Ты так? Но ведь так делают только
публичные женщины!
Он настолько укрепился в этом мнении, что стал питать
к жене неприязнь и даже перестал целовать ее по ночам. Со своей
стороны и она начала от него отдаляться и стала сдерживать
свою резвость. Замечая, что шотландец становится угрюмым
и раздражительным, она сделалась задумчивой и грустной. Это
не могло ускользнуть от внимания ее госпожи. Она принялась ее
расспрашивать:
— Что с вами, моя милая? Вы беременны?
— Если вам угодно, сударыня,— отвечала она.
— В чем же дело? Тут что-нибудь неспроста.
Она допрашивала ее так настойчиво, что наконец разузнала
все, ибо женщины ужасно любят до всего доискиваться (я могу
это сказать здесь потому, что они это место, наверное, читать не
будут). Выслушав ее признания, дама сказала:
— Только-то? Ну-ну, ладно. Я с ним об этом переговорю.
Она вскоре исполнила свое обещание. Призвав однажды этого
шотландца к себе, она начала его расспрашивать, как он живет
с молодой женой.
— Мадам,— ответил он,— ми жиль хорош. Очень вам
благодарим.
— Но ваша жена чем-то огорчена. Что вы ей сделали?
— Я ничего не сделяль, мадам. Я не зналь, почему
он печален.
— А я знаю. Она мне все рассказала,— ответила дама.—
Знаете что, друг мой? Я хочу, чтобы вы оставили свои дурачества
и обращались с ней лучше. Как это можно быть таким простофи¬
лей — не понимать, что женщина должна испытывать такое же
удовольствие, как и мужчина? Вы думаете, что нужно пройти
школу, чтобы этому научиться? Нет, этому научает природа.
Значит, по вашему мнению, жена должна лежать как чурбан?
99
Ну же, ну, довольно. Чтобы этого больше не было! Идите
и утешьте ее.
Побежденный ее доводами и ласковыми речами, шотландец
смягчился, а дама сообщила его жене все, что она ему сказала.
Весьма вероятно, что она и подслушала, спрятавшись где-нибудь
в гардеробе, весь их разговор, тайком от шотландца, но не
показала виду, что знает об этом, старалась казаться опечален¬
ной и не отзывалась на его действия до тех пор, пока однажды
ночью он не ободрил ее:
— Ну, ну! Мадам, я это очень желай.
Она немного смилостивилась на этот раз, а потом стала
действовать по-прежнему, и шотландец больше не сердился.
Новелла XL
О том, как один священник исповедовал
каменщика
В одном селении служил священник, весьма гордившийся тем,
что кроме своего Катона изучал «De syntaxi» и «Fauste ргесог
gelida». Он сильно зазнавался, щеголял высокопарными речами
и употреблял мудреные слова, которые застревали во рту, и во¬
ображал себя величайшим ученым. Даже опрашивая исповедо¬
вавшихся, он употреблял иногда такие слова, что бедные прихо¬
жане только смотрели на него, вытаращив глаза.
Однажды, исповедуя одного бедного поденщика, он спросил:
— Не был ли ты честолюбивым, сын мой?
Бедняк ответил, что не был. Он полагал, что это слово
употребляется только знатными господами, и раскаивался в том,
что пришел исповедоваться к этому важному священнику, ко¬
торый говорит такие мудреные слова, как «честолюбив». Может
быть, это слово поденщик когда-нибудь и слышал, но не
знал, что оно значит. Между тем священник продолжал его
спрашивать:
— Не прелюбодействовал ли?
— Нет.
— Не был ли неумерен в пище?
— Нет.
— Не был ли горделивым?
А поденщик все отвечает: «Нет».
— Не был ли гневливым?
И еще того менее. Видя, что исповедовавшийся на все воп¬
росы отвечает «нет», священник сделался весьма «изумливым».
— Не был ли ты похотливым?
— Нет.
100
— В таком случае, с чем же ты ко мне пришел?
— Я каменщик,— ответил тот,— а вот у меня с собой ло¬
патка.
Другой исповедовавшийся отвечал совершенно так же, но
казался немного поразвитее первого. Он был пастухом.
— Ну, сын мой,— начал его спрашивать священник,— хранил
ли ты заповеди Господни?
— Нет,— ответил пастух.
— Это плохо. А заповеди церкви?
— Нет.
— Так, значит, ты ничего не хранил?
— Я хранил только овец,— ответил пастух.
Был еще один исповедовавшийся, старый, как цветочный
горшок, а может быть, он покажется кому-нибудь и новым.
После того как он выложил священнику все, что хотел, тот
спросил его:
—v Ну, сын мой, что у тебя есть еще на совести?
Исповедовавшийся ответил, что у него больше ничего нет,
если не считать один пришедший ему на память грех: он украл
однажды недоуздок.
— Что же, друг мой,— сказал священник,— украсть недоуз¬
док — грех не столь тяжелый. Я охотно даю тебе отпущение.
— Все это так,— сказал исповедовавшийся,— да на конце-то
недоуздка была кобыла.
— Вот оно что! — сказал священник.— Это другое дело.
Между кобылой и недоуздком большая разница. Тебе надо спер¬
ва вернуть кобылу. Как только ты это сделаешь, я на первой же
исповеди дам тебе отпущение за недоуздок.
Новелла XLI
О дворянине, который скликал по ночам соколов,
и об извозчике, который погонял лошадей
Есть люди, у которых в теле содержатся холерические, мелан¬
холические и флегматические жидкости (здесь речь идет об одной
из трех жидкостей, ибо говорят, что сангвиническая жидкость
оказывает на человека всегда благотворное влияние). Пары этих
жидкостей поднимаются к мозгу и делают людей фантазерами,
бродягами, лунатиками, фанатиками, схизматиками и всякими
прочими «атиками», и нет никаких лекарств, которые могли бы
излечить их от этих наклонностей. Желая помочь этим несчаст¬
ным и порадовать их жен, родителей, друзей, покровителей
и всех, кого это касается, я покажу здесь на маленьком примере,
как нужно поступить с такими больными и особенно с теми, кто
101
бредит по ночам, ибо нет ничего хуже, когда больные не дают
покоя ни днем, ни ночью.
Когда-то в Провансе жил один молодой и довольно богатый
дворянин, большой любитель всевозможных забав и особенно
охоты, которой он так увлекался днем, что по ночам, во время
сна, вскакивал с постели и кричал точь-в-точь как днем на охоте.
Своим ночным поведением он причинял неудовольствие даже
друзьям, ибо не давал в своем доме никому заснуть, а иногда
кричал и скликал своих соколов так громко, что даже будил
соседей. Во всем остальном он был превосходным человеком
и славился своими добрыми качествами так же, как и этим
печальным недостатком, за который его прозвали птицеловом.
Однажды, бродя со своими соколами, он отошел довольно
далеко от дома. Застигнутый темнотой, он долго блуждал и кружил¬
ся по горам, пока, наконец, не добрался до какого-то дома, одиноко
стоявшего у большой дороги. Так как поблизости жилья нигде не
было, то хозяин этого дома пускал иногда одиноких путников на
ночлег. В то время как наш герой подошел к этому дому, хозяин уже
спал. Но охотник разбудил его и попросил дать ему на ночь кров,
ибо на дворе было холодно и стояла дурная погода. Хозяин его
впустил, поставил лошадь в коровий хлев, а ему самому предложил
постель в свином хлеву, ибо лучшего покоя у него не оказалось.
А рядом с этой постелью находилась другая постель, на которой
спал один извозчик, возвращавшийся с ярмарки из Пезенаса. По
приходе дворянина он проснулся и сильно рассердился на него за то,
что его разбудили, ибо только что начал засыпать и чувствовал себя
крайне усталым. Да и вообще подобные люди редко отличаются
любезностью. Разбуженный столь внезапно, он сказал дворянину:
— Какой черт принес вас так поздно?
Дворянин же, находясь один и в незнакомом месте, ответил
ему насколько мог мягче:
— Друг мой, я забрел сюда, гоняясь за одним из моих
соколов. Потерпите уж меня под этим кровом до утра.
Получше проснувшись, извозчик вгляделся в дворянина и уз¬
нал его, ибо видел его в Эксе Прованском и слыхал про его
ночные повадки. Между тем дворянин его не узнал и, раздеваясь,
продолжал ему говорить:
— Друг мой, не сердитесь на меня из-за одной ночи. Я имею
обыкновение скликать по ночам соколов, ибо весьма люблю
охоту и мне всю ночь снится, что я их пускаю.
— Ого! — сказал извозчик и выругался.— И у меня такая же
привычка, тело Божие! Мне всю ночь снится, что я погоняю
лошадей, и никак не могу избавиться от этого наваждения!
— Ну что же,— сказал дворянин.— Одна-то ночь пройдет
скоро. Как-нибудь мы перетерпим друг друга.
102
Он лег. Но едва он задремал, как вскочил на ноги и принялся
кричать что есть мочи: «Во-ля! во-ля! во-ля!» Извозчик, раз¬
буженный этим криком, схватил лежавший возле него бич
и начал им махать в ту сторону, где находилась постель
дворянина, и тоже кричать: «Но, но! Тпру! Но! Балуй!» —
и отхлестал нашего дворянина так, что и сказать нечего.
Кнут скоро его разбудил и, вместо того чтобы кричать свое
«во-ля», он начал кричать «караул!». Но извозчик продолжал
хлестать его кнутом, и наш бедный дворянин вынужден был
замолчать, залезть под лавку и ждать, пока извозчик не уго¬
монится. А тот, убедившись, что дворянин спрятался, снова
улегся в постель и захрапел, делая вид, что спит. Вскочив
с постели, хозяин зажег свечу и увидел дворянина под лавкой.
Ошалев от порки, с исполосованными ногами, он так съежился,
что его можно было положить в денежный кошелек. Но кнут
совершил величайшее чудо: с тех пор он совсем перестал
кричать по ночам. Его знакомые сильно дивились этой перемене,
пока он на рассказал им о случившемся. Ни один человек
в мире не был никому так обязан, как этот дворянин извозчику,
вылечившему его таким способом от болезни.
Говорят, что в старину этим способом лечили от болезни
Святого Иоанна. А еще говорят, что если упрямой лошади
подвесить к хвосту кошку, то кошка так исцарапает ее зад, что
она, с помощью Божией (или с еще чьей-нибудь), позабудет свое
упрямство. Нужно лишь проделать это триста семьдесят раз
с половиной, да еще с полтретью, ибо семнадцать су да один
онзен и двадцать пять су без одного трезена — сколько это
составит?
Новелла XLII
О доброй вдове, которая хотела подать в суд жалобу
и вручила ее для представления мирскому советнику
Одна добрая вдова затеяла в Париже судебное дело и явилась
туда с намерением подать жалобу. Хотя она и плохо разбиралась
в своих делах, но, надеясь, что парламентские особы примут во
внимание ее старость, вдовство и права, она проявила большую
настойчивость. В одно прекрасное утро, поднявшись с постели
ранее обычного, она не пошла за фиалками в сад, а взяла в руки
свою жалобу, в которой описывались какие-то обиды, нанесен¬
ные ее мужу, и отправилась в судебную палату. Она обратилась
к первому вошедшему советнику и подала ему для представления
свою жалобу. Когда тот принял ее, она, для большей убеди¬
тельности, начала излагать ему свое дело устно. Но советник,
103
случайно оказавшийся церковным, услышав, что речь идет о пре¬
ступлениях, сказал доброй женщине:
— Вам нужно обращаться с этой жалобой не ко мне, любез¬
ная, а к мирскому советнику.
Добрая женщина, не понимавшая, что значит слово «мирс¬
кой», решила, что он посылает ее к какому-нибудь «мерзкому»
советнику, ибо этот советник имел весьма приятную наружность
и стройный стан. Она начала осматривать всех входивших совет¬
ников и увидела наконец одного советника, наружность которого
была действительно не из самых приятных, по крайней мере, на
взгляд доброй женщины, может быть потому, что он носил
длинную бороду и брил голову. Добрая женщина решила, что
она нашла того, кого ей было нужно. Протянув ему свою жалобу,
она сказала:
— Сударь, мне говорили, что мою жалобу может принять
только мерзкий советник. Я смотрела на всех, кто сюда входил,
и более мерзкого, чем вы, не видала. Примите мою жалобу.
Советник, догадавшись, почему она к нему так обратилась,
посмеялся в душе над ее простодушием и, взяв ее жалобу, пред¬
ставил ее палате, не забыв там рассказать о разговоре с проси¬
тельницей. Палата быстро решила ее дело.
Новелла XLIII
О девушке, которая не хотела идти замуж за одного человека
потому, что он проел у своей первой жены спину
Говоря о двусмысленностях, вызываемых произношением,
нужно заметить, что французы имею обыкновение произносить
слова довольно мягко и не договаривать их до конца, вследствие
чего весьма часто одни слова можно принять за другие, если их
значение нельзя понять из каких-либо других слов, стоящих
с ними рядом.
В городе Лионе одну молодую девицу выдавали замуж за
вдовца, волею божьей похоронившего свою жену год или два
назад. Этот человек пользовался славой плохого хозяина, ибо
распродал и промотал имущество своей первой жены. Когда об
этом браке зашел разговор, молодая девица спряталась за дверь
и подслушала. Она услышала о женихе разные мнения и, между
прочим, следующее: «Я не думаю, что ее за него выдадут. Это —
человек нехороший. У своей первой жены он проел все прида¬
ное». Молодая девица поняла это слово не так, как понимал его
собеседник говорившего, ибо была еще слишком молода и ни¬
когда не слыхала слова dot — приданое, которое в некоторых
местах, и главным образом в Лионе, заменяет слово douaire,
104
и подумала, что жених проел у своей жены dos — спину или
хребет. Перепуганная девушка пошла поделиться своим страхом
с матерью и напрямик заявила ей, что она не хочет идти замуж за
того человека, который ее сватает.
— Почему же ты не хочешь, моя милая? — спросила ее мать.
— Маменька,— ответила ей дочь,— это ужасный человек.
Его жена умерла оттого, что он проел у нее спину.
Когда это сделалось известным, над ней жестоко смеялись. Но
она была вполне права, отказываясь от такого мужа. Проест ли
муж у своей жены спину или приданое,— для нее одинаково плохо.
Новелла XLIV
О побочном сыне одного знатного сеньора,
который позволил себя повесить ни за что
и рассердился за то, что его спасли
У одного знатного сеньора был побочный сын, или, по край¬
ней мере, сомнительный, отличавшийся необыкновенной рассу¬
дительностью. Он полагал, что за его родство с знатной семьей
все должны чтить его, как принца, и что весь мир должен знать
о его звании, происхождении и имени. Но для этого он давал
слишком мало поводов, ибо большей частью скитался по стране
в убогой карете, валандался со всяким людом, и с хорошим
и с дурным без разбора, а нередко, проиграв где-нибудь в трак¬
тире и лошадей, и платье, ездил на своей паре и без копья.
Однажды, очутившись в таком плачевном положении, он
возвращался во Францию, чтобы привести себя в приличный вид,
и, блуждая по Руэргу, забрел в лес, где разбойники только что
убили человека. Прево, гнавшийся за разбойниками, встретил
нашего героя, одетого солдатом, и осведомился у него, откуда он
идет. Наш герой удостоил его лишь ответом:
— А вам какое дело, откуда я иду?
— Да, я имею по вас дело! — сказал прево.— Не из тех ли вы
молодцов, что убили этого человека?
— Какого человека? — спросил тот.
— Нечего спрашивать, какого! — сказал прево.— Вот покажу
вам виселицу, так язык-то у вас живо развяжется!
— Что вы хотите этим сказать? — спросил наш герой.
Но за эти ответы прево схватил его (и, что гораздо хуже,— за
воротник) и поволок. Всю дорогу наш герой говорил:
— Ах, так вы осмелились меня схватить, господин прево? Ну
что же? Пусть будет по-вашему.
Думая, что он угрожает ему товарищами, прево льнул к своей
страже. Он довел его до ближайшего селения и учинил ему
105
краткий допрос. Но наш герой в ответ на вопросы, кто он и как
его зовут, только говорил:
— Вам скажут, кто я такой! Ах, так вы — людей вешать?
Сочтя эти угрозы за признание, прево присудил его к повеше¬
нию и заставил подняться на лестницу. А наш герой подчинялся
всему и только твердил:
— Клянусь вам, господин прево, ни одна из ваших жертв еще
не обходилась вам так дорого! Так вы — людей вешать?
Когда он был уже наверху, по счастливой случайности к толпе
зрителей подошел один руэргец, который когда-то бывал при
дворе и встречал там нашего героя. Он сразу же узнал его и,
чтобы прочнее в этом убедиться, подошел ближе к лестнице.
— Господин прево,— сказал он,— что вы делаете? Ведь
это — вот кто. Будьте осторожны.
Наш герой, услышав слова руэргца, сказал:
— Молчи, молчи же, черт побери! Пусть его научат, как
вешать людей!
Узнав его имя, прево немедленно велел ему сойти вниз, а он
все еще продолжал говорить:
— Ах, так вы хотели меня повесить? Ей-богу, вы дорого
поплатились бы за это, господин прево! Зачем ты ему поме¬
шал? — сказал он руэргцу.
Обратите внимание: он позволял себя повесить для того,
чтобы показать, как за него накажут. Кто может поверить, что он
дворянин и даже сын знатного сеньора?
Этот бедняга не походил на того дворянина, которого госу¬
дарь назначил послом к английскому королю, в то время когда
последний был очень плохим французом.
— Ваше величество,— сказал дворянин,— моя жизнь и все
мое добро принадлежат вам. Я не колеблясь отдам их вам,
когда вы этого потребуете. Но если вы пошлете меня теперь
в Англию, я оттуда уж никогда не вернусь. Вы отправляете
меня на смерть, между тем как дело не столь спешное, чтобы
его нельзя было отложить до того времени, когда гнев ан¬
глийского короля остынет. Теперь же, находясь в гневе, он
непременно отрубит мне голову.
— Клянусь честью дворянина,— сказал король,— если он это
сделает, я заставлю его заплатить мне за вашу голову тридцать
тысяч своих, чтобы не быть в обиде!
— Но, ваше величество,— возразил ему дворянин,— из всех
этих голов найдется ли хоть одна, которая могла бы мне
подойти? Человека мало утешает мысль, что за его смерть
отомстят.
Правда, благородный человек спокойно кладет голову под
топор, когда этого требует его честь и любовь к отечеству.
106
Новелла XLV
О господине de Раиго, который откупоривал бочку с вином
и уронил затычку в мерку
В городе Пуатье жил дворянин, человек весьма богатый,
щедрый и добрый, но имевший один большой природный недо¬
статок: он не мог выговорить без заикания трех слов, и, хотя эти
три слова отнимали у него целый час, понять его было все-таки
трудно. И только в припадках гнева он весьма хорошо выговари¬
вал первые произносимые им слова «кровь Божия» и «смерть
Божия», из чего следует заключить, что причина этого порока —
изобилующая в человеческом теле холерическая жидкость, кото¬
рая делает людей несдержанными в выражениях (за такую фило¬
софию на меня бы следовало наложить аменду). Увидев, что он
такой косноязычный, отец отдал его с самых ранних лет на
обучение викарию церкви Сен Дидье, и тот, чтобы исправить его
речь, заставлял его петь в церкви псалмы, утренние молитвы,
навечерия и Benedisamus *. Все это, однако, принесло ему мало
пользы: он стал выговаривать слова более внятно только во
время пения, а в разговорной речи остался таким же заикой. Он
был женат на девушке из хорошей семьи, благонравной и умной,
которая за ним заботливо присматривала. Однажды, в какой-то
один из четырех главных праздников, когда все домашние замеш¬
кались на молитве, этот добрый дворянин, закончив свои молит¬
вы, возвратился со слугою домой и решил позавтракать пирогом
из дичи, который испекла жена. Но, собираясь исполнить свое
намерение, он обнаружил, что жена унесла с собой ключи. Это
его сильно раздосадовало, ибо он не хотел отрывать ее от
молитвы и звать из церкви из-за пирога. Однако чувствуя силь¬
ный аппетит, он послал слугу поискать чего-нибудь съестного.
И вот, в отсутствие женщин, ведающих этим в хозяйственных
домах, которые (не дома, а женщины) должны были прийти лишь
по окончании большой мессы, они вдвоем начали готовить за¬
втрак. Но у них постоянно недоставало то одного, то другого,—
то масла для фрикасе, то яйца для соуса, то луку, то уксусу, то
горчицы. Наш дворянин, спешивший поскорее управиться с де¬
лом, в котором он ничего не смыслил, увидев, что слуга делает не
так, как нужно, вытолкал его за дверь, послав к черту. Очутив¬
шись без помощника, он сильно смутился, но, не желая, однако,
оставаться без завтрака, все-таки с грехом пополам приготовил
его, и ему осталось достать лишь то, о чем говорится в Еван¬
гелии: «Vinum non habent» **. И что же он сделал? Ключей
* Благословляем (лат.}.
** «Не имеют вина» (лат.).
107
от погреба у него не было, но он, недолго думая, взялся за
замок божий и — с помощью молотка и всего, что попалось
под руку,— быстро взломал его, взял мерку и пошел открывать
бочку. Но в этом он разумел еще меньше, чем в приготовлении
фрикасе, ибо, во-первых, он позабыл захватить с собой свечу,
а во-вторых, не знал, какую бочку надо открывать. Однако
ощупью он ознакомился с находившимися в погребе бочками
и разыскал в одной из них затычку. Но, вытащив эту затычку,
он уронил ее по недосмотру в мерку и так как посудина была
очень узка, то не мог просунуть в нее руку, а кроме того,
подумал, что уронил затычку на пол. Как жестоко был он за
это наказан! Ах, бедняга! Что ты будешь делать? Он не мог
придумать ничего лучше, как вставить в отверстие бочки палец,
ибо не хотел, чтобы вино пропало, и ждать, пока не придет
жена. Он топал ногами, скрипел зубами, шипел, кипятился,
проклинал Колена Верно и его квитанции, и, только когда уже
с яростью покорился своему положению, пришла наконец из
церкви жена. Увидев раскрытые настежь двери, а также и дверь
в погреб, лежавшие на полу скобки и замок, она сразу до¬
гадалась, что это хозяйничает господин де Рашо. Вскоре, ус¬
лышав через отдушину погреба, как он читает литанию, она
принялась кричать:
— Эй, сударь! Господин де Рашо! Что вы там делаете?
Он ответил ей на бранном языке или, точнее, на языке
заик (а еще точнее, на обоих этих языках). Но если он находился
в плохом положении, то и она была тоже в затруднении:
она не могла сойти к нему в погреб, ибо на ней было праздничное
платье. Кроме того, она не понимала его слов и поэтому
не догадалась, что ему нужна столь спешная помощь. И только
увидев наконец, что он оттуда не выходит, она заподозрила,
что дело неладно, и, чтобы заставить его говорить более внятно,
надумала дать ему совет:
— Пойте, господин де Рашо, пойте!
Наш герой, не имея никакого желания петь, но и не желая там
оставаться, был вынужден послушаться ее и высоким голосом
принялся петь отчаяннейший «Maledicamus» *:
— Сюда, сюда, черт побери! Затычка упала в мерку!
Жена поняла, о чем он говорит, и послала к нему на выручку
служанку. Но господин де Рашо сгоряча надавал ей на завтрак
лещей, хотя день был не рыбный и она была ни в чем не
виновата.
* «Проклятие» (лат.).
108
Новелла XLVI
О портном, обкрадывавшем самого себя, и о сером сукне,
которое он возвратил своему куму-чулочнику
Там же, в Пуатье, жил один портной, по имени Лион, боль¬
шой мастер своего дела, отлично одевавший и мужчин, и жен¬
щин, и всех. Только иногда, выкраивая задник, он по ошибке
вырезал для него вместо двух кусков три или вместо двух рука¬
вов выкраивал для плаща три, хотя всегда догадывался приши¬
вать два, ибо ведь у человека всего только две руки. Но он так
любил оставлять себе на знамя, что ухитрился для него нарезать
себе кусков из всех сортов и цветов сукна. Даже когда он кроил
что-нибудь для себя, ему казалось, что он употребит сукно не
в пользу, если не отрежет от него образца и не спрячет его
в коробейку или в сундук со знаменем, подобно тому вору,
который, не зная, что украсть, вставал по ночам и крал деньги из
собственного кошелька. Я совсем не хочу сказать, что портные —
воры. Они так же, как и мельники, берут лишь то, что им дают.
Одна честная служанка говорила даме, которая ее нанимала:
— Видите ли, сударыня, я буду вам служить хорошо, но...
— Что «но»? — спросила дама.
— Обратите внимание, у меня немного низковаты пятки.
Я очень плохо держусь на ногах и постоянно падаю навзничь.
Это мой единственный недостаток. Во всем остальном вы будете
мною довольны как нельзя больше.
Наш портной очень походил на эту служанку: он был прекрас¬
ным мастером с одним только маленьким изъянчиком. Однаж¬
ды, выкраивая для своего кума-чулочника плащ из серого руанс¬
кого сукна, он отрезал себе от него довольно изрядный кусок,
когда кум вышел зачем-то ненадолго во двор. Кум это прекрасно
заметил, но не захотел ничего говорить, ибо знал по себе, что
всякий кормится своим ремеслом.
Однажды утром чулочник, проходя в своем новом плаще
мимо мастерской портного, остановился с ним поболтать. Пор¬
тной спросил его, не хочет ли он скушать вместе с ним кусочек
сельди (дело было великим постом), на что тот охотно изъявил
согласие. Они поднялись наверх, чтобы зажарить сельдь. Пор¬
тной крикнул сверху одному из подмастерьев:
— Принеси-ка мне тот кусок, что лежит там внизу!
Подмастерье подумал, что он велит принести кусок серого
сукна, который остался от плаща, и хочет отдать его своему
куму-чулочнику. Он взял это сукно и принес его к хозяину. Кум,
увидев этот кусок сукна, сказал:
— Да ведь это от моего сукна! Ты только это и взял? Э! Тело
Божие! Это еще не так много.
109
Видя, что его уличили, портной сказал ему:
— Неужели ты думаешь, что я хотел его у тебя украсть? Ведь
ты мне — кум. Разве ты не видишь, что я велел его принести для
того, чтобы вернуть тебе? Храни их сукно, а они тебя обвинят,
что ты его украл!
Кум-чулочник остался этим ответом весьма доволен. Он поза¬
втракал и унес свое сукно. Но портной задал за это своему
подмастерью хорошую трепку: будь вперед умнее!
Новелла XLVII
Про аббата Сент-Амбру аза, про его монахов
и его остроты
Магистр Жак Колен, недавно преставившийся в сане аббата
Сент-Амбруаза, обладал обширными знаниями и здравым умом,
свидетельством чему может служить вся прожитая им жизнь. Он
отличался большой смелостью в речах, о чем бы ему ни приходи¬
лось говорить, и удивительно метко острил. Благодаря всем этим
качествам он достиг большого расположения особы покойного
короля Франциска и долгое время состоял при нем чтецом. О нем
рассказывают весьма много интересных историй, и так как все их
пересказать невозможно, то я выберу только один или два забав¬
ных случая из его разговоров с упомянутым государем.
Он был в неладах со своими монахами, которые только
и думали о том, как бы ему насолить, и заставляли его постоянно
держать в памяти известную пословицу: «Бойся быка спереди,
мула сзади, а монаха со всех сторон». Правда, он старался
платить им той же монетой и употреблял против них все
средства, какие только находились в его власти. Самая тяжкая
кара, которую он придумал для бедных монахов, состояла
в том, что он заставлял их поститься. Монахи не могли пе¬
реносить это безропотно и жаловались на него везде, где только
могли. Слухи об их плачевном положении постепенно дошли
до ушей короля, и тот, желая узнать правду, сказал однажды
магистру Жаку Колену:
— Сент-Амбруаз, ваши монахи на вас жалуются. Они гово¬
рят, что вы обходитесь с ними не по уставу и морите их голодом.
— Что из этого, ваше величество? — ответил Сент-Амбру-
аз.— Вам было угодно сделать меня аббатом, они — мои мона¬
хи. А так как я — представитель лица, основавшего их устав, то
я вправе требовать от них исполнения того, что он им предписы¬
вает, а именно, чтобы они жили в смирении, в бедности, в цело¬
мудрии и в повиновении. Я обдумал и взвесил все средства
воспитать в них эти добродетели и убедился, что самое лучшее из
но
них — воздержание, ибо воздержание — это отец всех доброде¬
телей, а чревоугодие — отец всех пороков. Я думаю, что Давид
слышал голос самого Бога, когда говорил: «Si non fuerint saturati,
murmurabunt»*.— И по своей обязанности чтеца аббат исто¬
лковал эти слова королю.— А затем,— продолжал он,— в Новом
завете, совершенно очевидно, о них говорится: «Нос genus
demoniorum non ejicitur, nisi oratione et jejunio»**. «Hoc genus
demoniorum»,— добавил он,— значит: этот род монахов.
В другой раз он проиграл в суде какой-то процесс (может
быть, против этих же монахов). А в те времена судебные пригово¬
ры писались еще по-латыни. Вынесенное против него решение
суда гласило: «Dicta Curia debotavit et debotat dictum Colinum de
sua demanda» ***. Сент-Амбруаз, получив через своего поверен¬
ного копию этого решения, явился к королю и, улучив удобную
минуту, сказал:
— Ваше величество, три дня назад я удостоился такой чести,
какой еще никогда не видел.
— Как так? — спросил король.
— Ваша судебная палата, государь, сняла с меня сапоги.
Король, ознакомившись с этой превосходной латынью, под¬
кованной на шипы, понял, что он хотел сказать этими словами,
и шутка аббата ему весьма понравилась. Но с того времени все
акты стали писаться уже на французском языке. Виновником
этого нововведения в шутку называли Жака Колена; говорили,
что оно не было принято для прекращения толков, будто палата
разувает людей, а для того, чтобы все знали, что она отказывает
в исках сколько угодно и чаще, чем это желательно многим.
Передают еще много других метких словечек этого аббата.
Однажды во время какого-то обеда метрдотель, расставляя
тарелки, пролил на его бархатную мантию суп. Выбрав время,
он завел разговор с одним писателем, сидевшим с ним рядом,
от природы и от чрезмерного трудолюбия человеком необы¬
кновенно хилым.
— Господин Фундулус,— сказал ему аббат Сент-Амбруаз,—
вы очень похудели. Вам, должно быть, нездоровится?
— Я всегда бываю таким,— ответил господин Фундулус,—
и никогда не буду жирным.
— А я укажу вам для этого одно весьма хорошее средство,—
сказал Сент-Амбруаз.— Стоит вам лишь сказать об этом метр¬
дотелю и он тотчас же сделает вас даже чересчур жирным.
Подобных историй рассказывают про него весьма много,
и все они рисуют главным образом его остроумие.
* Если они не будут сыты, будут бормотать (лат.).
** Сей род демонов изгоняется только молитвой и постом (лат.) .
*** Оная палата отказывала и отказывает оному Колену в его иске (лат.).
111
Новелла XLVIII
О том, как один человек отшил упомянутого аббата
своим ответом по поводу носа
Лицо, о котором мы рассказывали, принадлежало к числу тех
людей, о которых говорят, что их воспитывали кормилицы с тве¬
рдыми сосками. От таких сосков будто бы у детей вздергиваются
и притупляются носы. Но это не нанесло ему большого ущерба,
ибо он был человеком коренастым, дюжим и отлично владел
мечом. Несомненно, о таких именно мужчинах одна дама, срав¬
нивавшая мужчин с женщинами, говорила: «Нас, женщин, ценят
только за красоту, а поэтому нам нужно заботливо поддержи¬
вать ее и пользоваться ею, пока есть возможность, ибо, когда мы
ее теряем, мы лишаемся всякого вцимания. Что касается мужчин,
то я не видела среди них ни одного некрасивого. Они все кажутся
мне красивыми».
Однажды Сент-Амбруаз (как обычно звали этого аббата),
находясь в Фонтенбло, стоял с несколькими друзьями, облокоти¬
вшись о перила галереи, и заметил внизу одного человека, кото¬
рый показался ему знакомым. Он был один и имел вид новичка.
Сент-Амбруаз не ошибся — он часто встречал его и даже посе¬
щал в те времена, когда имел еще не столь высокое звание.
— Да ведь это — вот кто, ей-богу! — сказал он своим собе¬
седникам.— Он немного принарядился.
Сент-Амбруаз спустился вниз и подошел к этому человеку
с намерением представиться ему, но с иным видом, нежели это он
делал прежде. Его лицо приняло такое выражение, которое труд¬
но скрыть даже придворному, при всех его стараниях. Этот
человек, увидя его гримасу, ответил ему не менее выразительной
гримасой, ибо, хотя и не посещал двора, тем не менее был
хорошо знаком с придворными нравами.
После обмена приветствиями Сент-Амбруаз спросил его:
— А что вы здесь делаете? Ведь вы, наверное, явились
сюда по делу?
— Честное слово, в настоящий момент я занят не важным
делом,— ответил тот.— Я ищу человека, у которого был бы
самый красивый нос.
Магистр Жак Колен указал ему на короля, случайно беседова¬
вшего в это время с кем-то у окна, и сказал:
— Вот же тот, кого вы ищете.
И действительно, у короля Франциска, обладавшего царствен¬
ной внешностью, нос был длинный и красивый, тогда как у Жака
Колена — короткий и вздернутый. Поэтому он понял, к кому
были обращены эти слова, и, подождав, пока тот не удалился,
возвратился к своим собеседникам и сказал:
112
— Клянусь телом Божиим, этот человек рассчитался со мной
чистоганом! Я спросил, что он тут делает, а он мне ответил, что
ищет человека с самым красивым носом.
Об этом человеке, которого считают сборщиком Элуаном из
Лиона, ходит слух, что он дал подобный же ответ одному
кардиналу, который его спросил:
— А что вы здесь поделываете? Ведь я полагаю, вы здесь
не без дела?
— Право, сударь,— ответил тот,— я занят теперь делом не
больше, чем какой-нибудь служитель церкви.
Новелла XLIX
О барабанщике Шишуане,
который подал жалобу в суд на своего тестя
за то, что тот долго не умирал,
и о решении, которое ему вынес судья
Не так давно в городе Амбуазе жил один барабанщик, по
имени Шишуан, малый веселый и остроумный, пользовавшийся
всеобщей любовью столь же за свой веселый нрав, сколько и за
игру на тамбурине. Он женился на дочери одного престарелого
человека, жившего там же, в Амбуазе, в собственном доме,
человека честного, проникнутого духом старинной строгости
и вполне довольного тем, что у него была только одна дочь.
А так как у Шишуана только и было богатства, что его тамбурин,
то, заключая брак, он попросил у этого почтенного человека
небольшую сумму денег наличными на издержки по обзаведению
новым хозяйством. Но этот почтенный человек ничего ему не дал
и сказал в свое оправдание:
— Друг мой, не просите у меня денег. Я не могу вам сейчас
ничего дать. Но вы видите, что я стою на краю могилы, а наслед¬
ников у меня нет никого, кроме дочери. Вы получите и дом, и все
мое имущество. Я проживу всего какой-нибудь год или два.
Старик говорил так убедительно, что тот согласился жениться
на его дочери и без денег и только сказал:
— Помните, уважаемый, я полагаюсь только на ваше слово.
Никому другому я не поверил бы. Даете ли вы мне слово, что
исполните свое обещание?
— Ага! — ответил старик.— За всю свою жизнь я еще никого
не обманывал, и Бог не пожелает, чтобы вы были первым.
— Ну что же! — сказал Шишуан.— Мне не нужно никакого
договора, раз вы даете слово.
Настал день свадьбы. Шишуан вышел из своего дома, отправил¬
ся к старику за невестой и сам привел ее с тамбурином в церковь.
из
— Это еще не все,— сказал он.— Шишуан привел сначала
невесту, а затем он приведет самого себя.
Он вернулся домой и тотчас же привел оттуда с тамбурином
самого себя. Он обвенчался с невестой и увел ее к себе. Таким
образом, он женился и стал зарабатывать свой кусок хлеба
музыкой. Молодые люди зажили дружно и весело.
Прошло два года. Видя, что тесть не умирает, Шишуан подо¬
ждал еще месяц, два, но, когда и после этого тесть все еще
продолжал жить, он решил для забавы подать на него жалобу
в суд и послал к нему сержанта. Почтенный старик, никогда не
имевший дел с судом и не имевший понятия, что значит вызов
в суд, весьма удивился, узнав, что его вызывают, да еще и род¬
ственник, с которым он виделся вчера и который не говорил ему
об этом ни слова. Он немедленно отправляется к Шишуану,
высказывает ему свое неудовольствие по поводу этого иска
и спрашивает, что это значит.
— Вы узнаете все на суде,— ответил ему Шишуан.
Делать было нечего. Пришлось идти на суд. Когда они пред¬
стали перед судьей, Шишуан начал сам излагать свое дело.
— Сударь,— обратился он к судье,—1 всем известно, что
я женился на дочери этого человека. Он не будет оспаривать,
что я не получил от него ни гроша. Но, отдавая за меня
свою дочь, он посулил мне умереть через год, через два и оста¬
вить мне свой дом и имущество. Я ждал два года и еще
лишних три месяца, но ни дома, ни чего другого не получил.
Я требую, чтобы он потрудился умереть или передал мне
согласно обещанию свой дом.
Почтенный старик выставил от себя защитника, и тот коротко
изложил все, что он желал привести в свое оправдание.
Выслушав обе стороны и догадавшись, что весь процесс был
шуткой, затеянной Шишуаном, судья приговорил его за этот
дурацкий иск к уплате проторий и убытков старика и штрафа
в двадцать турских ливров в пользу короля.
— Ах сударь, Шишуан подаст обжалование,— заявил Ши¬
шуан.
— Постойте, постойте! — сказал судья, обращаясь к Шишу¬
ану.— Я сбавлю штраф до одного каплуана с ядрами, которого
этот добрый человек поставит вам завтра в своем доме. Вы, как
добрые друзья, завтра же вместе его съедите, а затем, пока он
жив, вы будете ежегодно в первый день мая устраивать под его
окнами концерты. Когда же он умрет, вы получите его дом, если
он не будет продан, отчужден или не сгорит.
Таким образом, решение судьи было того же рода, что и жа¬
лоба Шишуана, который вначале перепугался. Судья был вправе
смягчить свой приговор, поскольку это было сделано безотлага¬
114
тельно, в согласии с указаниями in 1. nescio, ff. ubi et quando, per
Bartholum, Baldum, Paulum, Salicetum, Jasonem, Felinum et omnes
tormentatores juris *.
Новелла L
О гасконце, который предложил отцу
выбирать яйца
Один гасконец, побывав на войне, возвратился домой к свое¬
му отцу, старому и смиренному поселянину. Сын же был разбит¬
ной малый: он держался дома как истый рубака и вел себя
хозяином. Однажды, в пятницу за обедом, он сказал отцу:
— А ведь у нас достало бы кружек и на тебя, и на меня, хоть
ты и не стал бы пить.
Как-то раз они испекли на камельке три яйца. Наш гасконец
взял одно для пробы, другое тоже потянул к себе, оставил на
блюде только одно яйцо, а потом и говорит отцу:
— Выбирай, отец!
— Э! — сказал ему на это отец.— Да что же я буду выбирать-
то? Ведь тут осталось всего одно яйцо.
— Голова Божья! — сказал гасконец.— Все-таки есть что
выбирать: можешь взять или оставить.
Отцу предоставлялся хороший выбор.
Когда отец заболел, сын сказал ему:
— Помоги тебе Бог, отец.— А потом добавил: — Если толь¬
ко будет на это его милость. Он ведь ничего не делает против
своей воли.
Он был стыдлив, как свинья, ворующая тесто, а поэтому не
смел бранить отца и только говорил:
— Чтоб язва поразила половину людей!
А потом упрашивал приятеля:
— Пожелай язву и другой половине, чтобы она досталась отцу.
Новелла LI
О казначейском писце, который уронил при короле
две косточки со своей чернильницы
Король Людовик Одиннадцатый был государем столь же
рассудительным, сколь быстрым в исполнении задуманного.
К числу его особенностей принадлежало то, что он любил людей
смышленых и быстрых на ответ, но вместе с тем говорят, что он
никогда не дарил более сотни экю зараз.
* Не знаю, в какой книге, на каких страницах и когда, у Бартола, Бальда,
Павла, Салицета, Ясона, Фелина и всех мучителей права (лат.).
115
Однажды, например, ему потребовалось скрепить несколько
писем, а под рукой не оказалось секретаря. Не будучи особенно
разборчивым, король приказал это сделать находившемуся при
нем одному молодому казначейскому писцу. Приготовляясь пи¬
сать, тот открыл чернильницу и уронил с нее на стол две какие-то
косточки.
— Что это за безделушки? — спросил король.— Для чего они
тебе служат?
— Contra pestem *, ваше величество,— ответил писец.
— Contra pestem? — сказал король.— Я беру тебя к себе.
И приказал выдать ему сто экю.
Однажды генуэзцы, про которых сказано «Vane ligur» **,
узнали, что король начал разъезжать по своим делам и настав¬
лять врагов на ум, и, рассчитывая заблаговременно получить от
него прощение, отрядили к нему посла, который, блистая красно¬
речием, начал убеждать короля в том, что генуэзцы давно уже
намерены и готовы ему подчиниться и что такому славному
и доблестному королю они подчинятся охотнее, нежели всякому
другому государю.
— Так! — сказал король.— Значит, генуэзцы мне предаются?
— Да, ваше величество.
— Значит, они подчиняются мне беспрекословно?
— Да, ваше величество.
— Ну так я посылаю их ко всем чертям! — сказал король.
Он дарил так же охотно, как и получал, ибо, говорят, нет
лучшего приобретения, нежели даровое.
Новелла LII
О двух доводах, которыми можно заставить
замолчать жену
Один молодой человек, беседуя с парижанкой, которая хвали¬
лась тем, что командует мужчинами, сказал:
— Будь я вашим мужем, я не дал бы вам потачки.
— Вы? — воскликнула она.— Нет, и вы стали бы плясать под
мою дудку, как и все.
— Ой ли? — усомнился он.— Ведь у меня есть два прекрас¬
ных довода, которыми я сумею управиться с любой женщиной.
— Вот как! — сказала собеседница.— Что же это за доводы?
— Вот один довод,— ответил молодой человек, сжимая ку¬
лак, и затем, сжимая другой кулак,— а вот и другой довод.
* Против чумы (лат.).
** Лживый лигуриец (итал.).
116
Дама засмеялась, ибо полагала, что у него есть какие-нибудь
два новых довода наставлять женщин на ум. А тот разумел
кулаки. Но, я думаю, нет ни кулаков, ни доводов, которыми
можно образумить женщину, когда на нее найдет блажь.
Новелла ЫН
Способ разбогатеть
Начав с мелочной торговли, с продажи иголок, поясов и була¬
вок, один человек так разбогател, что скупил у своих соседей
землю, и во всем округе только и было разговоров что о нем.
Удивляясь удачливости этого человека, один дворянин, очутив¬
шийся однажды вместе с ним в дороге, спросил его (назвав его
при этом по имени):
— Послушайте, любезный, как это вы сумели так раз¬
богатеть?
— Сударь,— ответил тот,— я расскажу вам это в двух словах:
я старался больше трудиться и меньше расходовать.
Вот действительно остроумно сказано, но к этому требуется
еще хлеб и вино, ибо иной свернет себе шею, а все-таки от этого
не разбогатеет. Но этот человек сумел выразиться удачнее, чем
тот, который говорил:
— Для того чтобы разбогатеть, нужно лишь повернуться
к Богу спиной на добрых пять-шесть лет.
Новелла LIV
Об одной орлеанской даме, любившей школяра,
который изображал у ее двери маленькую собачонку,
и о том, как большая собака прогнала маленькую
За одной орлеанской дамой, женщиной красивой и благонрав¬
ной (хоть она и была оса), женой торговца сукном, долго ухажи¬
вал один молодой школяр, красавец и лихой плясун (в те времена
орлеанские плясуны славились так же, как пуатинцы-флейтисты,
авиньонские удальцы и тулузские зубрилы). Звали этого школяра
Клеретом. Дама, обладавшая жалостливым и добрым сердцем,
не могла устоять против его ухаживаний и ответила ему наконец
взаимностью, каковой он мирно наслаждался благодаря искус¬
ному обмену с нею посланиями, обоюдным предостережениям
и намекам. У них были в ходу также и кой-какие невинные
ухищрения, которые они применяли попеременно, вроде, напри¬
мер, того, что в десять часов вечера Клерет приходил к ее двери
117
и подражал лаю маленькой собачонки. Горничная, посвященная
в этот секрет и державшая его в тайне, тотчас же выходила на его
лай без свечи и без фонаря и открывала ему дверь. А по соседству
с этой дамой жил другой школяр, который тоже был в нее
влюблен и страстно желал быть в компании с Клеретом, но не
мог этого добиться, потому что либо не нравился ей, либо не был
так смышлен, как Клерет, а вероятнее всего потому, что умные
женщины неохотно заводят шашни с соседями, опасаясь слиш¬
ком скорого разоблачения. Однако, узнав о посещениях Клерета
и даже о том, как он лает и как ему открывают дверь, этот
школяр сумел кое-что придумать. Точно узнав время прихода
Клерета, он решил, что голос у него вполне пригоден для того,
чтобы подражать им лаю собачонки, как это делал Клерет,
и стоит ему только залаять, как добыча будет в его руках.
И вот однажды, когда мужа дамы не было дома, он немного
ранее десяти часов подошел к дверям ее дома и залаял как
маленькая собачонка:
— Гав! Гав!
Служанка, услышав лай, тотчас же открыла ему дверь. Весьма
обрадовавшись этому, он, знакомый с расположением комнат,
направился прямо в спальню дамы и лег к ней на кровать. Дама
приняла его за Клерета, а он, разумеется, не терял даром времени.
Пока он с нею забавлялся, пришел Клерет и принялся, по
обыкновению, лаять у двери:
— Гав! Гав!
Но его не впустили. Хотя даме и послышалось что-то, но она
не подумала, что это — он. И только после того как он тявкнул
еще раз, у нее зародилось подозрение, тем более что приемы
и манеры гостя показались ей не такими, как у Клерета. Она
хотела встать и позвать служанку, чтобы та узнала, в чем дело,
но школяр, намеревавшийся провести эту ночь, которая началась
для него столь счастливо, в свое удовольствие, немедленно под¬
нялся с кровати и, подойдя к окну, в то время как Клерет
продолжал еще свои «Гав! Гав!», залаял ему в ответ наподобие
деревенских брехунов:
— Гоф! Гоф! Гоф!
Услышав этот голос, Клерет сказал:
— Ах, ах, Божье тело! Конечно, большая собака должна
прогнать маленькую. Прощайте, прощайте, доброго вечера и до¬
брой ночи!
И ушел. А тот школяр снова улегся на кровать и постарался
успокоить даму; как мог. Ей не оставалось ничего другого, как
покориться. С этого времени он вступил с маленькой собачкой
в сделку, и они ходили охотиться на кроликов по очереди, как
добрые друзья и товарищи.
118
Новелла LV
О подвигах de Водрея
Еще совсем недавно жил сеньор де Бодрей, который за свои
странные и вместе с тем удачные выходки был известен не только
всей знати, но, пожалуй, даже всему народу. Ни один человек
в мире не решился бы сделать того, что делал он, и, как говорит¬
ся, умный человек погиб бы на его месте сто раз. Взять, напри¬
мер, случай в Боссе, где он догнал на коне сороку, или как он со
связанными за спиной руками задушил зубами кошку, или еще,
как однажды, надев для пробы буйволовый панцирь (или коль-
чугу — точно не могу сказать), он вставил в стену острием к себе
шпагу и принялся набегать на нее с такой силой, что прокололся
насквозь и все-таки не умер. Надо полагать, что голова у него
была не в порядке.
Из его сумасбродных выходок заслуживает внимания еще
одна. Как-то раз он проезжал через Сейские мосты возле Ан¬
жера,— мосты хоть и деревянные, но весьма высокие,— и вез на
крупе своего коня одного молодого дворянина, который вздумал
с ним пошутить.
— Послушай, Бодрей,— сказал он смеясь,— хоть ты и мастер
на всякие выдумки и затеи, но что бы ты сделал, если бы ты
увидел, что у обоих концов моста тебя сторожат враги?
— Что бы я сделал? — сказал Бодрей.— Смерть Божия! Вот
что бы я сделал!
И с этими словами он вонзил в коня шпоры и махнул с ним
через перила прямо в Луару. Он столь хорошо держался в седле,
что ему вместе с конем удалось спастись. Если его спутник тоже
спасся, то, по меньшей мере, он был столь же счастлив, сколько
умен, ибо разве не безумием было с его стороны садиться на
одного коня с сумасшедшим? Кто связывается с сумасшедшим,
тот сам ушел от него недалеко.
Новелла LVI
О дворянине, который отрезал у одного стригуна ухо
В соборе Парижской Богоматери один дворянин, попав в дав¬
ку, почувствовал, что вор срезает с рукава его плаща золотые
пуговицы. Как ни в чем не бывало, он вынимает кинжал,
берет этого вора за ухо, начисто его отрезает и говорит, по¬
казывая его вору:
— Вот, твое ухо цело. Видишь? Отдай мне пуговицы, а я от¬
дам тебе ухо.
119
Это предложение было бы для вора хорошо, если бы для
него было так же легко пришить свое ухо, как дворянину —
пуговицы.
Новелла LVII
О даме из Тулузы, которая перестала ужинать,
и об одном человеке, соблюдавшем диету
Во времена сбора винограда одна тулузская дама приехала на
свою ферму и задумала со своей соседкой, дамой из того же
города, заняться виноделием. Дамы часто встречались и иногда
вместе обедали. Но одна дама обыкновенно воздерживалась от
ужина и однажды сказала соседке:
— Сударыня, когда-то я постоянно болела, но совсем выздо¬
ровела с тех пор, как отучилась ужинать и стала ограничиваться
по вечерам лишь легкой закуской.
— Чем же вы закусываете, сударыня? — спросила ее соседка.
— А вот чем,— сказала она,— я зажариваю в больших виног¬
радных листьях пару перепелок (так делают в этой стране для
того, чтобы испечь перепелок с жиром, ибо они очень жирны),
а затем кладу меж двумя углями одну штучку рато (а эти груши
бывают величиной с кулак). Вот чем я закусываю. После этой
закуски, выпив еще кружку вина (с добрую парижскую пинту)
с лиардовым хлебом, я чувствую себя так хорошо, как будто ела
самые лучшие кушания.
— Вот как,— сказала соседка,— да после такой закуски вас
и сам черт не проймет.
Можете себе представить, как она была недовольна, когда
миновала пора перепелок и настала пора прекрасных синиц,
вяхирей и кукушек!
Не менее мне нравится тот господин, который наказывал
своему слуге:
— Скажи своему хозяину, кто я, и передай ему, что я его
прошу прислать мне только супу, кусок телятины, крылышко
каплуна да крылышко куропатки, ну и еще чего-нибудь. Я не хочу
ничего есть, ибо соблюдаю диету.
А другой, полагавший, что его почитают трезвенником, тре¬
буя вина, после того как уже получил сколько следует, говорил:
— Дайте мне пять-шесть кружек белого, а затем сколько
угодно светлого.
Мне кажется, он не похож на ту особу, которая жаловалась на
свой желудок:
— Я съела целую лапку жаворонка и так обременила себе
желудок, что чувствую себя невыносимо плохо.
В такой желудок не поместится и кончик тростинки.
120
Новелла LVIII
О монахе, который давал на все вопросы краткие ответы
Один монах, находясь в пути, зашел во время ужина в харчев¬
ню. Хозяин усадил его с другими проезжими, которые успели
изрядно закусить, и наш монах, дабы догнать их, принялся
уписывать свой ужин за обе щеки с такой жадностью, словно он
не видал хлеба целых три дня. Для большего удобства он снял
с себя все облачение до фуфайки. Обратив на это внимание, один
из сидевших за столом принялся задавать ему разные вопросы.
Монаху это весьма не нравилось, ибо он был занят ублажением
своей утробы, и, чтобы не терять времени, он стал давать краткие
ответы, в которых, я полагаю, он упражнялся раньше, ибо от¬
вечал весьма точно. Вот в чем состояли вопросы и ответы:
— Какую вы носите одежду?
— Клобук.
— А много в вашем монастыре монахов?
— Очень.
— Какой вы едите хлеб?
— Черный.
— Какое вы пьете вино?
— Светлое.
— Какое мясо вы едите?
— Говяжье.
— Сколько у вас послушников?
— Девять.
— Как вы находите это вино?
— Добрым.
— Вы не пьете такого?
— Нет.
— А что вы едите по пятницам?
— Яйца.
— А сколько их полагается на брата?
— Два.
Таким образом от отвечал на все вопросы, ни разу не оторва¬
вшись от еды. Если он так же кратко читал свои утренние
молитвы, то, надо полагать, он был хорошей опорой церкви.
Новелла LIX
О школяре-юристе и об аптекаре, который обучал его медицине
Один школяр, пробывший некоторое время в Тулузе, заехал
в маленький городок Сент-Антонин, находящийся близ Кагора
в Керси, намереваясь заняться там повторением своих кодексов.
121
Нельзя сказать, чтобы он в них особенно преуспевал, ибо
более увлекался кодексами сердца и был в них большим зна¬
током, но он пришел к решению, что уж если выбрал себе
профессию юриста, то должен ее держаться, хотя она ему
и не совсем по плечу. Так как в небольших городах всякий
приезжий тотчас же обращает на себя внимание, то вскоре
по его приезде в Сент-Антонин к нему пристал с разговорами
местный аптекарь.
— Добро пожаловать, сударь,— приветствовал он его и завел
с ним беседу, во время которой школяр обронил несколько
медицинских терминов, ибо, как человек образованный, он до¬
лжен был уметь поговорить обо всем.
Услышав эти слова, аптекарь сказал:
— Насколько я могу судить, сударь, вы обучались меди¬
цине?
— Не совсем так,— ответил школяр,— но кое-что олыхал.
— Я полагаю,— продолжал аптекарь,— вы не хотите в этом
сознаться потому, что не имеете намерения остаться в этом
городе. Но уверяю вас, что вы ничего от этого не потеряете.
У нас теперь нет врача. Наш врач недавно умер, оставив
после себя сорок тысяч франков. Если вы согласитесь здесь
остаться, то вам будет неплохо. Я вам дам квартиру, и мы
с вами отлично заживем, если сумеем хорошо сойтись. По-
жалуйте-ка ко мне обедать.
Выслушав аптекаря, который был человеком неглупым, ибо
знал свое дело и живал в лучших городах, школяр согласился
пойти к нему обедать, думая про себя: «Уж не попытать ли
счастья? Если этот человек исполнит свое обещание, то у меня
будет хорошее занятие. Сторона здесь глухая, никто меня не
знает. Посмотрим, что из этого выйдет». Аптекарь привел его
к себе обедать. Беседовали они все на ту же тему и после обеда
сделались уже друзьями. Короче говоря, аптекарь уверил школя¬
ра, что он — врач, и тот в конце концов заявил:
— Видите ли, в чем дело. По своей специальности я еще не
практиковался — вам это нетрудно заметить. Я имел намерение
добраться до Парижа, поучиться там еще годик, а потом уж
заняться практикой в своем родном городе. Но если я уж встре¬
тился с вами и нашел в вас человека, который желает доставить
мне удовольствие, так же как и я вам, то мы попытаемся заняться
с вами делом. Я рад здесь остаться.
— Не беспокойтесь, сударь, ни о чем,— сказал аптекарь.—
Я обучу вас врачебному искусству в две недели. Я имел дела
с врачами и во Франции, и в других странах, и у меня большой
опыт. Я знаю все их приемы и все их рецепты наизусть. А кроме
того, в этих краях достаточно иметь лишь солидную внешность
122
и уметь угадывать, для того чтобы заслужить славу самого
ученого врача в мире.
И со следующего дня аптекарь начал его учить, как про¬
писывают унции, драхмы, скрупулы, горсти и щепоти, а еще
через день рассказал ему название наиболее употребительных
лекарств, научил его отмеривать дозы, примешивать, взба¬
лтывать и всему прочему. Это продолжалось десять — две¬
надцать дней, в течение которых школяр, по совету аптекаря,
не выходил из дому, под видом нездоровья, а сам аптекарь
постарался распространить по городу слух, что этот молодой
человек — самый лучший, самый ученый из всех врачей,
какие только когда-либо приезжали в Сент-Антонин. Жители
весьма обрадовались этому и, когда он стал выходить из
дома, начали всячески его ласкать и наперерыв приглашать
к себе. Все они с великим удовольствием заболели бы только
ради того, чтобы доставить ему практику и удержать его
в своем городе.
Но школяр (что я говорю, школяр? — доктор, прошедший
науку у аптекаря!) ломался, посещал лишь весьма немногих,
старался солидно держаться и во всем советовался с аптекарем,
который неизменно давал ему указания. Но вот понесли ему со
всех сторон мочу. А в этих краях от врача требовалось, чтобы он
угадывал по моче пол больного, что у него болиг и сколько ему
лет. Но этот врач оказался еще умнее: он угадывал, кто были
родители больного, женат ли он или нет, с какого времени женат
и сколько у него детей. Словом, с помощью господина аптекаря
он узнавал у всех своих пациентов, от старого до малого, всю их
подноготную: как только кто-нибудь приходил к нему с мочой,
аптекарь принимался его расспрашивать, и, пока врач сидел
у себя наверху, он узнавал все, что нужно, а затем, попросив
посетителя немного подождать, тайком передавал врачу все све¬
дения о том, кто принес мочу. Взяв мочу, врач немедленно
принимался рассматривать ее сверху, ставил руку между посуди¬
ной и светом, опускал ее и с подобающей миной говорил:
— Это женщина.
— О, сударь! Вы говорите правду! Ей-богу!
- У нее болит левый бок под грудью (голова или живот,
смотря по сведениям, которые давал ему аптекарь). Около трех
месяцев назад она родила дочь.
Изумлению принесшего мочу не было границ. Немедленно же
бежал он рассказывать по всему городу все, что слышал от врача,
и слава о его учености переходила из уст в уста. Он сделался там
первым человеком. Если случайно аптекаря не было дома, он сам
выпытывал у руэргцев нужные сведения, начиная с удивленного
восклицания: «Тяжелая болезнь!» После чего посетитель тотчас
123
же проговаривался: «у него» или «у нее». Затем, немного посмот¬
рев мочу, он спрашивал:
— Ведь это мужчина?
— Сущая правда! Это — точно мужчина.
Когда же ему приходилось принимать больного при свиде¬
телях, он всегда старался держаться поближе к своему учителю,
и тот говорил с ним на медицинской латыни, которая была в те
времена нежна, как крашеное сукно. Под этим сукном он переда¬
вал ему и рецепт, делая вид, что говорит о чем-то постороннем.
Предоставляю вам полюбоваться на врача, пишущего рецепты
под диктовку аптекаря! Но не знаю, что тут было причиной,
мнение ли, которое он завоевал среди своих пациентов, или
что-нибудь другое, а только больные, лечившиеся у него, выздо¬
равливали, и не было во всем этом краю ни одного сына доброй
матери, который у него не побывал бы. Все считали для себя
счастьем заболеть, пока он у них, ибо думали, что если он от них
уедет, то такого врача им уже не видать. Ему подносили тысячи
всяких подарков — дичь, посудины с вином, и женщины выши¬
вали для него платки и рубашки. За ним ухаживали, как за
петушком под корзинкой, и благодаря этому месяцев через
шесть, через семь он сумел скопить изрядную кучу экю, да
и аптекарь при его помощи тоже от него не отстал.
После этого он решил уехать, будто бы получив от родных
письмо, в котором ему наказывали немедленно приехать, и от¬
правился в Париж, где занялся изучением медицины. Но, может
быть, никогда он не был таким хорошим врачом, как во время
своего обучения, то есть никогда у него дела не шли так хорошо,
как в том городе, ибо судьба бывает иногда более благосклонной
к смельчакам, чем к благоразумным людям. Ученые люди слиш¬
ком рассудительны: они взвешивают обстоятельства, опасаются
и сомневаются, порождая этим недоверие к себе и охлаждая
у людей желание обращаться к ним за советами. И в самом деле,
говорят, что попасться в руки к счастливому врачу — лучше, чем
к ученому. Итальянский врач это прекрасно понимает, и, когда
у него бывает досуг, он пишет две-три сотни рецептов на случай
разных болезней, а затем, собрав их в кучу, кладет в карман.
Когда кто-нибудь приносит ему мочу, он вынимает наугад, как
вынимаются лотерейные билеты, рецепт и вручает его пациенту
со словами: «Dio te daga buona!» * Если больной выздоравливает:
«In buona hora» **. Если больному становится хуже: «Suo
danno» ***. Вот что творится на белом свете!
* Да пошлет тебе Бог добра (лат.).
** В добрый час (лат.).
*** Тем хуже для него (лат.).
124
Новелла LX
О том, как мессир Жан влез на кузнеца,
намереваясь влезть на его жену
У одного кузнеца, жившего в деревне возле большой дороги,
была жена, бабенка довольно смазливая, по крайней мере на
взгляд священника мессира Жана, который сыгрался с нею на
флейтах. Как только кузнец вставал с постели и брался за молот,
мессир Жан, заслышав двойной стук, догадывался, что он уже
работает со своим работником в кузнице, пробирался к задней
двери его дома, отпирал ее ключом, подаренным его женой,
ложился на теплое место мужа и тоже принимался стучать по
наковальне, но не столь громко, чтобы люди могли слышать, как
он кует. Кончив работу, он выходил через ту же дверь, что
и входил. Но они не сумели удержать свои проделки в тайне:
кузнец иногда слышал, как открывалась и закрывалась дверь,
и наконец в голове у него мелькнула догадка или, по крайней
мере, подозрение, что дело нечисто. И в один прекрасный день он
с гневом, свойственным только людям, имеющим дело с огнем,
приступил к жене так грозно и так припугнул ее, что она во всем
созналась, рассказала, как мессир Жан, слыша двойной стук
молотков, ложится к ней в постель, и запросила прощения.
Кузнецу больше ничего не оставалось делать, как примириться
с этой приятной для него новостью, и, после того как жена его
уже достаточно поголосила, прося у него прощения, он отвел
свою душу лишь тем, что надавал ей тумаков и оплеух. Через
несколько дней он увидел священника и спросил его:
— Мессир Жан, вы навещаете на досуге мою жену?
Священник поклялся, что он идет совсем не к ней и что он
скорее согласится умереть, чем решится на такие поступки.
— Ведь вы — мой кум,— добавил он.
— Ну-ну! — сказал кузнец.— Я вам верю. А впрочем, можете
на ней ездить в свое удовольствие, когда к ней придете. Но
только остерегайтесь влезть на меня. Если это случится, то сам
черт отслужит вам заутреню.
Зная, что с ним шутки плохи, священник стал с тех пор
держать ухо востро и прекратил шашни с его женой. Но однажды
кузнец сказал жене:
— Вот что нужно сделать. Только берегись, как бы тебе не
остаться с одним глазом и как бы я не наставил тебе горб; ты
ведь знаешь, что это тебе цены не прибавит. Завяжи опять
знакомство с мессиром Жаном, поговори с ним поласковее,
и как-нибудь утром я скажу, что тебе дальше делать.
Она с радостью была готова обещать ему все, что угодно,
лишь бы не навлечь опять на себя его гнев. А надо сказать, что
125
она отлично умела работать молотом, ибо в отсутствие мужа
часто заменяла его и работала в кузнице. Итак, по наущению
мужа она снова принялась любезничать с мессиром Жаном,
уверив его, что кузнец о нем уже позабыл, что у него тогда
мелькнуло только подозрение, и, наконец, ласковыми речами
уговорила его прийти к ней в обычное время.
— Приходите завтра утром, как только услышите, что они
оба работают в кузнице.
И бедный мессир Жан поверил. Утром кузнец сказал жене
при батраке:
— Вставай и иди за меня ковать. Мне что-то нездоровится.
Жена послушалась и ушла с батраком в кузницу. У мессира
Жана при стуке молотков слетел сон. В своей длинной ночной
мантии он поднялся с постели и, пробравшись через знакомый
вход, лег рядом с кузнецом на кровати, принимая его за жену.
А так как он уже давно не занимался изготовлением вафель, то
ему хотелось как можно скорее приступить к делу и, едва добрав¬
шись до кровати, он единым махом взгромоздился на кузнеца.
Тут кузнец стиснул его в своих ручищах и сказал:
— Эх, сила Божия! Кто вас сюда звал, мессир Жан? Ведь
говорил же я вам: не смейте на меня лазать, ибо со мной шутки
плохи, а вы мне не верили!
Священник пытался освободиться, но кузнец крепко держал его
в своих ручищах и позвал батрака, находившегося внизу. Батрак
тотчас же поднялся, захватив с собой огня, и один только Бог знает,
как они крепко взгрели господина священника.воловьими жилами!
Для облегчения труда они били ими по спине мессира Жана
вдвоем. Мессир Жан не смел звать на помощь, ибо кузнец грозился
посадить его в горнило, и, конечно, он предпочел порку пытке
огнем. Он отделался все-таки дешевле, чем тот герой, у которого
зажали крышкой ящика мошонку, а под задом развели огонь: он
был вынужден сам отрезать ее бритвой, которую ему сунули в руку.
Новелла LXI
О приговоре бретонского прево,
повесившего Жана Трюбера и его сына
Жил в Бретани один человек, и, надо сказать, человек дрян¬
ной. Звали его Жаном Трюбером. Он много раз попадался на
кражах, и, казалось, получив в одном месте трепку, в другом —
порку, он должен был бы немного образумиться, но, напротив,
он так к этому привык, что не только не исправлялся, но даже
начал обучать своему ремеслу пятнадцати-шестнадцатилетнего
сына, водя его с собою на промысел.
126
Как-то раз они украли у одного богатого крестьянина кобылу.
Тот сразу же заподозрил в этой краже Жана Трюбера и сумел
с помощью надежных свидетелей доказать, что Жан Трюбер увел
его кобылу в среду на базар, находившийся в пяти-шести милях
от деревни, где и продал. Жана Трюбера вместе с сыном выдали
прево, и ему недолго пришлось ждать суда и приговора, в кото¬
ром, между прочим, значилось следующее: «Жана Трюбера за
кражу и увод взрослой кобылы повесить и удавить, и мальчик
должен быть вместе с ним». Затем прево передал Жана Трюбера
и его сына палачу и откомандировал с ними своего актуариуса —:
парня не особенно ученого. Когда дело дошло до исполнения
приговора, палач высоко и быстро повесил отца, а затем спросил
актуариуса, что он должен сделать с мальчуганом. Актуариус
прочел приговор, внимательно рассмотрел слова «и мальчик
должен быть вместе с ним» и велел палачу делать свое дело.
Палач сделал. Он вздернул и мальчугана, который уже совсем
повесил голову, и, что гораздо хуже, удавил. Исполнив приговор,
актуариус пришел к прево, и тот его спросил:
— Ну, как дела с Жаном Трюбером?
— Жан Трюбер повешен,— ответил актуариус.
— А мальчуган? — спросил прево.
— И мальчуган повешен, ей-богу!
— Как? — сказал прево.— Тысяча чертей! И мальчуган по¬
вешен?
— Ей-богу, и мальчуган,— ответил актуариус.
— Что вы сделали! — сказал прево.— Ведь я вам этого
не говорил.
И между ними произошел долгий спор. Актуариус утверждал,
что, согласно приговору, он должен был повесить и мальчугана,
прево утверждал обратное. Наконец после долгих препира¬
тельств прево сказал:
— Прочтите приговор. Клянусь Богом, я не имел намерения
вешать мальчугана!
Актуариус прочел приговор и это самое важное место: «Жана
Трюбера за кражу и увод взрослой кобылы повесить и удавить,
и мальчик должен быть вместе с ним». Словами «вместе с ним»
прево хотел сказать, что Жан Трюбер должен быть повешен, а его
сын должен присутствовать при казни, чтобы казнь отца послу¬
жила для него назиданием. Прево хотел поступить с мальчиком
согласно именно этим словам, но было уже поздно. Актуариус же
оправдывался тем, что слова «вместе с ним» должны означать,
что мальчик подлежит повешению вместе с отцом. Наконец, не
зная„ что сказать, хотя актуариус был не прав, прево промолвил:
— Покончено с мальчиком, покончено. А может быть, это
и хорошая развязка для молодого волка, ей-богу!
127
Вот и все вознаграждение, какое получил бедный мальчуган,
если не принимать в расчет распоряжения прево снять его с висе¬
лицы, чтобы не было толков.
Новелла LXII
О юноше, который под именем Туанетты поступил
в женский монастырь, и о том, как он вышиб очки у игуменьи,
которая осматривала его голого
Жил на свете юноша лет семнадцати-восемнадцати. Побывав
на празднике в одном женском монастыре, он увидел там четы¬
рех или пятерых красивых монахинь и пришел от них в такое
восхищение, что за любую из них охотно согласился бы нару¬
шить свой пост. Они настолько пленили его воображение, что не
давали ему ни на минуты покоя.
Приятель, которому он поведал однажды свои чувства,
сказал ему:
— Вот что тебе нужно сделать. Ты — парень красивый.
Оденься девушкой и ступай к игуменье. Она тебя охотно примет
в монахини. Ведь здесь тебя никто не знает.
Это верно: он был мастеровым и скитался по всей стране:
Этот совет ему весьма понравился. Полагая, что нет такой
опасности, от которой он не сумел бы увильнуть, он решил им
воспользоваться. Он переоделся бедной девушкой, придумал себе
имя «Туанетта», отправился в монастырь и добился там свида¬
ния с игуменьей. Игуменья была очень стара, и по счастливой
случайности у нее не было в это время горничной. Туанетта
довольно толково изложила ей свою просьбу, уверив ее, что она
бедная сирота из одной недальней деревни, сказав при этом, из
какой именно. Ее смиренная речь понравилась игуменье, и, как
бы из милосердия к ней, она согласилась ее приютить, обещая
через несколько дней принять ее к себе в услужение, а если она
будет вести себя, как хорошая девушка, то и оставить в монасты¬
ре совсем. Туанетта стала вести себя умницей. Она весьма понра¬
вилась доброй игуменье, и мало-помалу ее полюбили все монахи¬
ни. А так как она быстро научилась работать иглой (может быть,
потому, что умела раньше), то еще более довольная ею игуменья
решила немедленно постричь ее в монахини.
После пострижения, которое было для нее самым важным
делом, она начала теснее сближаться с теми монахинями, кото¬
рые казались ей самыми красивыми, и, шаг за шагом, ей удалось
улечься с одной из них на одну кровать. И в первую же ночь,
предаваясь с нею невинным и приятным утехам, Туанетта от¬
крылась своей подруге в том, что по воле Божией у нее чудесным
128
образом вырос на животе рог, и они начали забавляться. Этой
забаве он (я хочу сказать — она) с легкой руки предавался
довольно долго и тешился не с одной только, но с четырьмя
монахинями, с которыми сумел завязать дружбу. Нет ничего
удивительного в том, что если в этот секрет были посвящены
трое или четверо сестер, то о нем узнала и пятая, и шестая. А так
как среди них были и красивые, и некрасивые, то Туанетта,
выказывая к последним меньше расположения, чем к первым,
дала повод ко всяким подозрениям и догадкам. Они принялись
следить за нею так внимательно, что скоро открыли все.
Поднялся ропот, который дошел и до ушей игуменьи. Они не
указали ей прямо на сестру Туанетту, ибо игуменья была винов¬
ницей ее посвящения и так сильно к ней привязалась, что вряд ли
поверила бы, если бы ей рассказали всю правду, но косвенными
намеками они дали ей понять, что не следует особенно полагать¬
ся на монашеское одеяние, что не все монахини так благонравны,
как она думает, и что есть-де среди них одна монахиня, которая
порочит религию и развращает сестер. Когда же она спросила их,
о ком и о чем они говорят, они ей ответили, что если она хочет
это узнать, то пусть их всех разденет донага. Игуменья, поражен¬
ная этой новостью, пожелала узнать всю правду на другой же
день и призвала к себе всех монахинь. Сестра Туанетта, уведом¬
ленная своими любимицами о намерении игуменьи, а именно,
что игуменья хочет произвести осмотр, повязала свой рожок
шнурком и так искусно подтянула его через зад, что, рассмат¬
ривая ее не очень близко, нельзя было заметить ничего подозри¬
тельного. Она надеялась, что игуменья, не видевшая дальше
своего носа, ничего не разглядит. Все монахини явились. Игуме¬
нья прочла им назидание, объяснила им, зачем она их призвала,
и велела им раздеться донага. Затем она надела очки и начала их
осматривать. Обходя их по очереди, она дошла и до сестры
Туанетты. Туанетта, увидев всех этих голых, свежих, белотелых,
пухлых и жирных монахинь, не могла управиться со своим
рожком, и он сыграл с ней плохую шутку. В тот самый момент,
когда игуменья подошла к ней вплотную и начала ее разгляды¬
вать, шнурок порвался, а рожок, внезапно развернувшись, ударил
по очкам игуменьи и отбросил их шага на два. Бедная игуменья
была так поражена этим происшествием, что только и могла
воскликнуть:
— Иисус Мария! Так это — вы? Кто бы мог это подумать!
О, как вы меня обманули!
Однако ей ничего больше не оставалось, как замять это
происшествие, ибо она не хотела позорить религию. Сестра
Туанетта была отпущена с обещанием, что она впредь будет
rnfimn ттятъ. ХТРГТТ^ МППЯYMHT.
Новелла LXIII
О профессоре, который сражался с одной селедочницей
с Малого моста
Один стриж направился как-то раз в Великий пост к Малому
мосту и подошел к селедочнице, намереваясь купить у нее треску.
Но вместо двух лиардов, которые она с него запросила, он
предложил ей только один. Селедочница рассердилась и обруга¬
ла его, сказав:
— Проходи, проходи, Жоан! Отнеси свой лиард к кишечникам.
Стриж, получивши такое оскорбление прямо в глаза, пригро¬
зил ей пожаловаться на нее своему профессору.
— Ступай, паренек, жалуйся! — ответила она.— Я сумею
отделать вас обоих — и тебя, и его!
Стриж, не долго думая, отправился прямо к своему профес¬
сору, порядочному повесе, и сказал ему:
— Per Diem, Domine! * Там, на Малом мосту, сидит самая
злющая старуха в мире! Я хотел купить у нее треску, а она
назвала меня Жоаном.
— А кто она? — спросил профессор.— Ты сумеешь мне ее
показать?
— Ita, Domine **,— ответил школяр.— А кроме того, она
мне сказала, что сумеет отделать и вас, если вы к ней придете.
— Пусть только попробует! — сказал профессор.— Рег
dies! *** Она получит, что следует.
Профессор решил, что к такой особе с пустыми руками идти
нельзя и что самым лучшим подарком для нее будет запас
хороших отборных ругательств, которыми он должен отделать
ее так, чтоб довести ad metam non loqui ****, a поэтому велел
спешно собрать все ругательства, какие только существуют, и об¬
ратился также за помощью к своим коллегам. Коллеги, сидя за
кружками вина, скоро придумали их для него такую уйму, что он
вполне удовлетворился. Записав их на двух больших свитках, он
выучил один свиток наизусть, а другой положил в рукав на тот
случай, если одного свитка окажется недостаточно.
Затвердивши свои ругательства насколько возможно лучше,
он позвал стрижа, чтобы тот довел его до Малого моста и пока¬
зал ему эту селедочницу. Кроме него, он пригласил с собой еще
нескольких других галошников, которых он сводил in primis et
ante omnia ***** в кабачок «Мул» и хорошенько подпоь.1. Едва
* Клянусь Богом, сударь! (лат.)
** Да, сударь (лат.) .
*** Клянусь богами! (лат.)
**** До пределов молчания (лат.).
***** Во-первых и прежде всего (лат.).
130
они дошли до Малого моста, как селедочница узнала стрижа
и, увидев, что он явился на этот раз не один, догадалась,
зачем он пришел.
— Ах, вот они! — закричала она.— Вот они, обжоры! Вся
школа свалилась!
Профессор приблизился к ней и, постучав об лохань, где она
держала сельди, сказал:
— А что нужно этой старой ведьме!
— Ах ты, кутейник! — сказала старуха.— Уж не за тем ли ты
сюда пришел, чтоб задирать меня?
— Вот навязалась, старая шлюха!— сказал профессор.—
Клянусь светом! Пусть будет по-твоему!
И с этими словами он стал перед ней в позу фехтовальщика,
намереваясь сразиться с ней меткими ударами языка.
— Слава те Боже,— сказала селедочница, увидев, что ей
делают вызов.— Так ты хочешь меня переругать, чумазый учите-
лишка! Ну-ну! Начинай, дюжий осел, увидишь, как я тебя от¬
делаю. Говори же, твой черед!
— Эх ты, двужильная! — сказал профессор.
— Ах ты, сводник!
— Провались ты, тварь!
— Нишкни, потаскун!
В самом разгаре сражения я должен был уйти, потому что
у меня были дела, но я слышал от свидетелей, что обе стороны
долго и отважно сражались, высыпав друг на друга по сотне
самых отборных, крепких и сногсшибательных ругательств. Но
говорят, что у профессора вырвалось одно ругательство два раза:
он вторично назвал ее «тварью». Селедочница заметила это
и сказала:
— Слава те Боже! Да ведь ты уже это говорил, блудник
ты этакий!
— Ну и что же? — ответил ей профессор.— Ведь ты и дважды
и трижды тварь!
— Брешешь, лягушонок противный!
Надо полагать, что бойцы бились некоторое время так искус¬
но, что зрители не знали, кому из них отдать пальму первенства.
Но у профессора истощился наконец первый свиток. Он вытащил
из рукава второй, и так как он не знал его наизусть, то немного
смутился, увидев, что селедочница входит в еще больший азарт.
Однако, надеясь, что если он отхватит их единым духом, то ему
удастся ее сбить, он начал читать записанные в свитке школьные
ругательства:
— Алекто, Мегера, Тезифона, презренная, гнусная, омерзи¬
тельная, отвратительная!
Но селедочница его прервала.
131
— Ну, слава те Боже! — сказала она.— Ты уже не знаешь, что
и сказать? Говори по-настоящему, и я буду тебе отвечать, без¬
мозглый! Говори по-настоящему! Ах, он принес с собой целый
свиток! А ну-ка, поди сперва выучи его, учитель Жоан! Ты еще не
выучил своего урока!
И все селедочницы принялись на него лаять, словно собаки на
луну, и так напустились на него, что ему больше ничего не
оставалось делать, как спасаться бегством. Бедняга был побеж¬
ден. Вероятно, он пришел в выводу, что, если бы у него был
Калепин — вокабулярий, диксионарий, промптуарий и тезуарий
ругательств,— он не уступил бы этой ведьме: поэтому он был
вынужден скрыться в коллеж Монтегю, куда и удрал без оглядки.
Новелла LXIV
О парижанине, который сходил с ума по одной молодой вдове,
и о том, как она, задумав над ним посмеяться,
оказалась посрамленной более, нежели он
Один парижанин, происходивший из хорошей семьи, юноша
ловкий и знавший себе цену, влюбился в молодую и красивую
вдову, которая была очень довольна тем, что в нее влюблялись,
умела искусно разнообразить приманки, пленявшие ее поклон¬
ников, и наслаждалась анатомией сердец молодых людей. Но
свою благосклонность она дарила только тем поклонникам,
которые ей нравились, притом нередко самым худшим, и моло¬
дого человека, о котором здесь идет речь, лишь водила за нос,
делая вид, что готова для него на все. Он беседовал с ней наедине,
трогал и даже целовал ее груди, касался ее тела, но никак не мог
добиться позволения умереть возле нее заживо. Тщетно он умо¬
лял, заклинал ее и носил ей подарки,— она оставалась непреклон¬
ной, за исключением разве того случая, когда во время одной
уединенной беседы с нею, в ответ на его красноречиво изложен¬
ное желание, она сказала:
— Нет, вы ничего от меня не получите, пока не поцелуете
мне зад.
Эти слова вырвались у нее совершенно необдуманно, и она
полагала, что молодой человек не примет их всерьез, но он,
несмотря на свое смущение, после того как все его средства
оказались бессильными, решил, однако, испытать и это средство,
надеясь, что никто о нем не узнает, и ответил, что если ничем
другим он не может ей угодить, то он готов.
Дама, пойманная на слове, поймала его и заставила его
поцеловать свой зад без всякого прикрытия. Но когда дело
дошло до переда — он опять остался ни с чем. Дама только
132
смеялась над ним и говорила ему такие колкости, что он пришел
в совершенное отчаяние и ушел от нее в бешенстве, какого не
испытывал еще ни один человек в мире. Но он был не в силах
оставить ее совсем и лишь на некоторое время удалился от
общества, ибо стыдился не только ее, но и всех людей, словно
весь мир знал о его поступке. Он обратился, наконец, за помо¬
щью к одной старухе, которая знала эту даму.
— Послушай, нельзя ли сделать что-нибудь такое, чтобы эта
женщина меня полюбила? — сказал он ей, когда разговор кос¬
нулся его дамы.— Не можешь ли ты придумать какое-нибудь
средство, которое могло бы избавить меня от моих мучений?
Если ты мне ее отдашь, то я подарю тебе такое платье, какого ты
еще никогда не носила.
Старуха утешила его, обещала сделать все, что возможно,
и добавила, что если в Париже есть человек, который может ему
помочь, так это только она. И действительно, она пустила в ход
самые лучшие и сильные средства. Но вдова была довольно
хитра и, догадавшись, что старуха хлопочет об этом молодом
человеке, осталась по-прежнему непоколебимой. Может быть,
она рассчитывала выйти за него замуж или имела на его счет
какие-нибудь особенные соображения, ибо, например, хитрые
женщины имеют обыкновение мучить какого-нибудь одного не¬
счастливого поклонника своей неприступностью для того, чтобы
скрыть свою уступчивость другим.
Так или иначе, но старухе сделать ничего не удалось. Она
пришла к молодому человеку и сказала, что безуспешно испробо¬
вала все ивановские травы и что помочь его горю больше ничем
нельзя. По ее мнению, у него осталось только одно средство: он
должен переодеться нищим и пойти к дверям дамы просить
милостыню — может быть, хоть этим ему удастся чего-нибудь
добиться. Это показалось юноше исполнимым.
— Но что я должен буду делать? — спросил он.
— А вот что,— ответила старуха.— Вам нужно сперва зама¬
зать себе лицо, чтобы она вас не узнала, а затем притвориться
дурачком. Она догадлива на диво.
— Но как мне притвориться дурачком? — спросил молодой
человек.
— А я почем знаю? — ответила старуха.— Ну, смейтесь все
время и говорите первое слово, какое взбредет в голову, и о чем
вас ни спросят, говорите только это одно слово.
— Я так и сделаю.
И они решили, что он будет только смеяться и говорить
слово «сыр».
Он оделся в лохмотья и вечером, когда народ уже начал
расходиться, отправился к дверям своей дамы. Хотя уже
133
миновала Пасха, погода стояла еще довольно холодная. По¬
дойдя к двери, он начал громко кричать и смеяться:
— Ха-ха! Сыр!
Окна комнаты, где жила вдова, были обращены на улицу,
и поэтому, услышав его крик, она сейчас же послала служанку
узнать, кто это кричит и что ему нужно. Но он только и отвечал:
— Ха-ха! Сыр!
Служанка вернулась и сказала даме:
— Боже мой! Сударыня, это какой-то нищий — мальчуган
и дурачок. Он только смеется да кричит «сыр!».
Дама пожелала узнать сама, что это значит, сошла вниз
и спросила:
— Кто ты, друг мой?
Но и ей он отвечал:
— Ха-ха! Сыр!
— Ты хочешь сыру? — спросила она.
— Ха-ха! Сыр!
— Хочешь хлеба?
— Ха-ха! Сыр!
— Ступай отсюда, друг мой, ступай!
— Ха-ха! Сыр!
Убедившись, что он совсем дурачок, дама сказала служанке:
— Перетта, да он в такую ночь совсем замерзнет. Надо его
впустить. Пусть обогреется.
— Мананда,— сказала служанка.— Вы правы, сударыня.
Войди, дружок, войди. Обогрейся.
— Ха-ха! Сыр! — сказал он и вошел со* смехом на устах
и в душе, увидев, что дело идет на лад.
Он подошел к огню и выставил напоказ свои толстые
крепкие ляжки, на которые дама и служанка прищурили глазки.
Они спросили его, не хочет ли он пить или есть, но он
по-прежнему ответил:
— Ха-ха! Сыр!
Настало время ложиться спать. Дама, раздеваясь, сказала
служанке:
— Перетта, это очень красивый мальчуган. Жаль, что он
такой дурачок.
— Мананда,— ответила служанка.— Вы правы, сударыня.
Мальчуган — хоть куда!
— А если мы положим его на нашу кровать? — сказала
дама.— Что ты об этом думаешь?
Служанка рассмеялась:
— А почему бы и не положить? Он ведь не выдаст нас, коли
умеет говорить только одно слово.
Словом, они его раздели, причем для него не потребовалась
134
и чистая сорочка, ибо надетая на нем сорочка оказалась не
грязной, а только немного разорванной, и удобно уложили
промеж собой на кровать. Наш герой предался утехам с дамой.
Служанке тоже кое-что досталось, но он дал ей понять, что
ему больше нравится дама, и, забавляясь с нею, он не забывал,
однако, про свои: «Ха-ха! Сыр!» На другой день рано утром
его выпустили, и он пошел своей дорогой. С этого времени
он стал часто ходить за своей добычей, весьма довольный
своими успехами, и по совету старухи старался себя не выдавать.
А иногда, одевшись в свое обычное платье, он приходил к даме,
вел с нею обычные разговоры и ухаживал за нею, как и прежде,
без всякого успеха.
Наступил май месяц. Молодой человек решил нарядиться
в зеленую куртку и сказал даме, что он хочет надеть эту
куртку в знак того, что он ее любит. Даме это весьма по¬
нравилось, и в награду за его любовь она обещала при первом
же удобном случае ввести его в общество красивых женщин.
В этом наряде она и представила его однажды собранию же¬
нщин, среди которых находилась и сама. Кроме него, пришли
и другие молодые люди. Уйдя в сад, все собравшиеся дамы
и кавалеры уселись вперемешку в кружок. Молодой человек
сел рядом со своей дамой. Мастерица на всякие затеи и игры,
она предложила начать игру, и все общество охотно согласилось
на ее предложение. Между тем она уже давно задумала высмеять
молодого человека и решила, что настал удобный случай при¬
вести этот замысел в исполнение. Она затеяла игру, состоявшую
в том, что каждый из участников был обязан прочесть какой-
нибудь любовный стишок или сказать что-либо смешное, что
ему придет на ум. Все начали выступать по очереди. Когда
очередь дошла до вдовы, она с выразительными, заранее за¬
ученными жестами прочла:
Какого вы мненья о госте в зеленом,
Столь преданном даме и страстно влюбленном,
Что, зад ей целуя, шептал: «Мой кумир!»
Все обратили взоры на этого молодого человека, ибо было
нетрудно догадаться, что речь шла о нем. Однако он не смутился,
напротив, воспылав поэтическим вдохновением, он быстро от¬
ветил своей даме:
Какого вы мненья о госте в зеленом,
Что, с вами играя в углу потаенном,
Ваш зад трамбовал и кричал: «Ха! ха! Сыр!»
Нет нужды говорить, что дама была сильно сконфужена этим
ответом, ибо, несмотря на все свое умение владеть собою, она не
могла не измениться в лице и, таким образом, не выставить себя
135
на позор перед всем собранием. Так одним ударом молодой
человек отомстил ей за эту выходку и за все ее прежние коварные
проделки. Этот пример — хороший урок для всех слишком приве¬
редливых и самоуверенных насмешниц: к своему позору, они
большей частью попадают впросак, ибо боги помогают и покро¬
вительствуют влюбленным с искренними сердцами, как это мож¬
но видеть на примере с молодым человеком, которого Феб осенил
вдохновением, чтобы он мог дать быстрый ответ на оскорбление,
столь хитро и нагло задуманное дамой.
Новелла LXV
Об авиньонском школяре и о старухе,
вступившей с ним в спор
Однажды в Авиньоне ватага школяров забавлялась за горо¬
дскими стенами игрой в мяч. Один школяр, бросая мяч, кинул его
вкось и угодил в соседний сад. Решив его отыскать, он перелез через
стену и спрыгнул в сад, но столкнулся там со старухой, которая
сажала капусту. Она тотчас же набросилась на него с криком:
— Какой нечистый занес тебя сюда? ты забрался воровать
мои дыни?
Но школяр, занятый поисками мяча, не обратил на нее внима¬
ния и только сказал:
— Замолчи, проклятая старуха!
Старуха принялась призывать на его голову все беды. Увидя,
что она пришла в ярость, школяр начал для забавы' говорить ей
первые пришедшие ему в голову слова:
— Cum animadverterem quam plurimos homines *,— делая ей
угрожающие жесты, чтобы раззадорить ее еще сильнее.
А старуха ему по-своему, по-авиньонски:
— Ах ты, негодник, ах ты, воришка, лазающий по стенам!
Школяр стал читать ей прекрасные наставления Катона:
— Parentes ama **.
— Провались ты, сатана! — ответила ему старуха.— Разрази
тебя гром!
А школяр:
— Cognatos cole ***.
— Да, да, в школе. Унеси тебя нечистый дух!
Школяр:
— Cum bonis ambula ****.
* С большим вниманием, чем многие люди (лат.).
** Люби родителей (лат.).
*** Чти родственников (лат.).
**** Общайся с добрыми (лат.).
136
— Очень мне нужна твоя «була». Покарай тебя Бог! Ведь
я понимаю, что ты говоришь по-итальянски.
— Именно, именно по-итальянски,— ответил школяр.—
Foro te para *.
Если бы он пожелал продолжать с нею эту приятную беседу,
то ей пришлось бы выслушать всего Катона и все quos decet **,
а может быть, он на этом еще и не кончил бы. Но он убежал
заканчивать партию.
Новелла LXVI
О судье города Эгесморта, об одном пасквине
и о Латеранском соборе
В городе Эгесморте жил судья по фамилии де Альта-Домо,
у которого мозг состоял из вещества, подобного воску. На суде
он выносил нескладные решения и за стенами суда столь же
нескладно рассуждал. Как-то раз он заспорил с одним шутником,
любившим выставлять его насмех, по поводу одного места из
Библии, а именно: действительно ли Ной поместил в свой ковчег
по паре всех животных, населяющих в настоящее время землю?
Один из них утверждал, что в Ноевом ковчеге не было мышей
и что мыши сами зарождаются из пыли, как некогда доказывал
Жан Бютер, магистр ордена Святого Антония в Дофинё в своем
трактате «De Area Noe» ***. Другой утверждал, что в Ноевом
ковчеге был только один заяц: его самка убежала от Ноя и уто¬
нула. Поэтому-де самец в настоящее время рожает, как самка.
Один твердил одно, другой — другое. Наконец господин судья,
любивший везде держать верх, раздраженный упорством этого
шутника, сказал ему:
— Вы просто не имеете и понятия, о чем говорите! Где вы это
вычитали?
— Где вычитал? — ответил тот купец.— Это написано в кни¬
ге Моисея!
— Моисея? — сказал судья.— Да вы смеетесь надо мной!
Ведь это самый обыкновенный гриффон. Он живет в Ниме. Я его
хорошо знаю. Он смыслит в этом не больше, чем вы.
И действительно, в Ниме жил один «гриффон», которого
звали Моисеем, и бедный судья думал, что купец говорит именно
об этом. Надо сказать, что он знал всю Библию наизусть, кроме
ее начала, середины и конца..
* Готовься к государственной деятельности (лат.).
** Что подобает (лат.).
*** «О Ноевом ковчеге» (лат.).
137
Он был похож на того господина, который, присутствуя
при беседе одного придворного с королем Франциском
о новом пасквине, сочиненном в Риме, вздумал вставить
свое слово.
— Ваше величество,— сказал он,— я видал этого Пасквина.
Он — приятнейший человек в мире.
Король, догадавшийся, что он имеет дело с изрядным просто¬
филей, спросил:
— Вы его видели? Где?
— Ваше величество,— ответил тот,— в последний раз я видел
его в Риме. Он был очень пышно одет. На голове у него была
испанская шляпа с бархатной повязкой, на шее — цепь в восемь¬
десят или сто экю, а за ним шли двое слуг. Он отличался
необыкновенным остроумием и никогда не показывался без этих
принадлежностей.
— Полноте! — сказал король.— Что вы меня морочите? Сту¬
пайте поищите себе дураков!
Был еще один простак, которого вызвали на суд в качестве
свидетеля по одному делу о бенефиции. Речь коснулась ка¬
кого-то решения Латеранского собора, и судья спросил этого
простака:
— Послушайте, любезный! Вы понимаете, о чем мы говорим?
— Да, сударь. Вы говорите о господине Латеране. Я его
видел много раз. Он ходил всегда опоясанный, в большой крас¬
ной шляпе и имел обыкновение носить с собою большую охот¬
ничью сумку из красного шелка. Я хорошо знал также и его
супругу, госпожу Прагматию.
Вот о чем подумал этот простак. Я не знаю, верите ли вы мне,
но если кто-нибудь из вас и не верит, то я его не прокляну.
Новелла LXVII
О жандармах, гостивших у одной доброй крестьянки
Солдаты, когда-то ездившие в гости к простакам, не забывали
навещать и простачек. Один отряд солдат, проезжавший через
какое-то село, вполне подтверждал своим поведением слова по¬
словицы: «На закон адвокат, ливень на виноград, свинья на жито,
крот на луг, сержант на село — одно зло». Они грабили, громили
и опрокидывали все вверх дном. Двое, трое или четверо из них
(не знаю точно, сколько их было) зашли к одной доброй женщине
и положили в горшок все ее припасы. Когда они ели ее кур, она
жевала сухую корку и читала по-обезьяньи «Отче наш». Но
солдаты были парни вежливые.
138
— Ах, добрая медонка,— сказали они ей,— ведь вы себя
уморите такой пищей! Вы жалеете о своих курах? Ну же, ну,
ешьте вместе с нами и говорите, как мы: к черту скряг!
Но убитая горем женщина сказала:
— К черту пестряг!
Она была вполне права, ибо
Как посыпались декреты
И полез солдат в подклеты,
Поскакал монах верхом,—
Полетело все вверх дном.
Новелла LXVIII
О мастере Берто, которого уверили о том,
, что он умер
Некогда в городе Руане (не ручаюсь, впрочем, за точность,
что именно там) жил человек, служивший предметом развле¬
чения для всех прохожих и проезжих (разумеется, если они
только знали, как к нему подойти). Он ходил по улицам одетый
то моряком, то магистром, то собирателем слив, но всегда
дурак дураком. Звали его мастером Берто. Наверное, не кто
иной, как он, употреблял при счете число двадцать одиннадцать,
а между тем он гордился своим званием мастера, как осел
новым седлом. Кто забывал об этом, тот получал от него
мало удовольствия, но, назвав его «мастером Берто», вы могли
бы заставить его пролезть через кошачью лазейку. Причиной
его слабоумия была одна шутка, сыгранная над ним несколькими
весельчаками: они не дали ему спать целых одиннадцать ночей
подряд, всаживая ему в ягодицы толстые булавки. А ведь
это верный способ сделать человека дураком по бекар и бемоль.
Правда, к этому он имел предрасположение от природы, ибо
ведь он был мастером Берто.
Однажды он попал в руки к каким-то честным людям, кото¬
рые увели его в поле и там, вдоволь потешившись над ним,
начали уверять его, что он болен, заставили его исповедаться
у находившегося среди них священника, написать завещание,
а затем убедили его, что он умер, ибо пели над ним заупокойные
молитвы и говорили: «Ах бедный мастер Берто! Он умер! Нико¬
гда мы его больше не увидим. Увы! Не увидим». Они положили
его в тележку, возвращавшуюся в город, и шли за нею, распевая
над телом бедного мастера Берто: «Libéra me, Domine» *, а тот
совершенно серьезно воображал себя покойником, хотя некото¬
рые провожатые весьма убедительно доказывали ему, что он
* Избави мя, Господи (лат.).
139
жив, пользуясь тем приемом, о котором мы только что упомя¬
нули, а именно кололи его в ягодицы булавками. Он не хотел,
однако, показывать вида, что ему больно, и даже досадовал,
когда при уколах ему волей-неволей приходилось немного отдер¬
гивать ляжку. Наконец один из весельчаков уколол его iaк
сильно, что он не мог стерпеть, и, подняв голову, сказал первому
попавшемуся на глаза:
— Злодей! Если бы я был так же жив, как мертв, то, ей-богу,
я убил бы тебя на месте!
И снова принялся изображать покойника. Он поднялся только
тогда, когда кто-то из весельчаков сказал:
— Ах! Бедный Берто умер.
— Вы ошибаетесь,— возразил он ему.— Здесь для вас есть
только мастер Берто, который, к сожалению, еще жив.
Вот как мастер Берто воскрес из мертвых оттого, что его
забыли назвать мастером.
Есть еще рассказ про какого-то мастера Журдена; этот считал
себя несколько умнее того, хотя и о его уме нельзя было сказать
многого. Какой-то носильщик, идя по городу со своей ношей,
довольно нескромно, то есть довольно грубо, толкнул его, а за¬
тем сказал:
— Берегись.
Лучше поздно, чем никогда.
— Вот тебе на! — ответил ему мастер Журден.— Что же ты
делаешь, гревский ангел? Ей-богу, если бы я не был философом,
я размозжил бы тебе голову, дурачина ты этакий!
Оба были одного поля ягоды. Только один был дураком,
а другой — философ. /
Новелла LXIX
О том, как пуатипец показывает проезжему
дорогу
Много существует способов упражнять терпение! Для этой
цели иные дамы держат, например, болтливого, сварливого или
совершенно глухого слугу. Вы велите ему принести шпагу, а он
несет вам туфли, вы требуете пояс, он несет колпак. Когда вы
совсем замерзаете от холода, он набивает печь сырыми дровами,
которые разгорятся только тогда, когда вы израсходуете на них
всю солому из своего матраса. Для этой же цели очень полезно
ездить на лошади, у которой расковались или сбились от езды
ноги или которая имеет обыкновение спотыкаться на каждом
шагу. Да и вообще вы можете для этого использовать все несча¬
стья, какие только могут с вами случиться в жизни. Но те
140
несчастья, о которых я здесь говорю, пожалуй, слишком велики.
Их можно пожелать только врагам. Есть другие несчастья, кото¬
рые вследствие их меньшей продолжительности не столь мучите¬
льны, и, после того как они уже миновали, иногда вспоминаешь
о них даже с удовольствием и охотно о них рассказываешь.
Особенно большую пользу приносят они молодым людям тем,
что немного приучают их сдерживать гнев.
К числу таких несчастий можно отнести, например, встречу
с пуатинцами, когда вам приходится проезжать через их страну.
Представьте себе, что вы очень спешите, или выдастся холодная,
ненастная погода, или вы чем-нибудь недовольны и, к доверше¬
нию несчастья, не знаете дороги. Вы видите вдалеке шагающего
за плугом пуатинца и обращаетесь к нему:
— Эй, ау! Любезный, как отсюда проехать в Партене?
Волотыка хоть и слышит вас, но не спешит вам отвечать. Он
беседует со своими волами:
— Гареа, Фрементин, Брише, Кастен, трогай за мной! Ишь
ты, кривоногий!
Он занят своими волами, и вам надо кричать ему два-три раза
что есть мочи. Наконец, когда он увидит, что вы намереваетесь
подскакать прямо к нему, он засвищет своим волам, чтобы они
остановились, и спросит вас:
— Что это вы говорите?
Но это гораздо лучше звучит на их наречии: «Quet о que vo
disez?» Представьте себе, что за удовольствие услышать от этого
волопаса такой вопрос, после того как вы уже вспотели и охри¬
пли от крика. Но все-таки вы вынуждены повторить свой вопрос:
— Где дорога в Партене? Говори!
— В Партене, сударь? — спросит он вас.
— Ну да, в Партене, чтоб тебя язвило!
— А откуда вы едете, сударь?
Надо что-нибудь придумать и ответить, откуда вы едете.
— Как же отсюда проехать в Партене?
— Погодите. Вы туда едете, сударь?
— Да, любезный. Я туда еду. Где же дорога?
Тогда он кликнет другого волотыку, который в это время
подъедет, и скажет ему:
— Миша, этот человек спрашивает, как отсюда проехать
в Партене. Не туда ли это будет, под гору?
Другой, если только ему Бог поможет, ответит:
— Надо полагать, сюда.
Можете решать сами, сойдете ли вы с ума или сделаетесь
мудрецом, пока они вдвоем обсуждают, куда вам ехать. Наконец,
когда пуатинцы все основательно обсудят, один из них вам скажет:
— Когда вы доедете до того большого перекрестка,
141
поверните направо, а потом поезжайте все прямо. И вы не
собьетесь.
Довольны ли вы, наконец? Можете смело продолжать ваш
путь. После таких подробных объяснений вы уж, наверное, не
заблудитесь.
Затем, если вы пойдете на городской рынок что-нибудь ку¬
пить, то вам придется иметь дело с искусными и хитрыми
купцами.
— Любезный, сколько стоит этот козленок?
— Этот козленок, сударь?
— Да.
— А вы хотите купить его вместе с маткой? О, это очень
хороший козленок.
— Это правда. Козленок хороший. Сколько ты за него хо¬
чешь?
— Приподнимите-ка его, сударь, какой тяжелый!
— Верно, но сколько же?
— Сударь, матка принесла всего еще только двоих.
— Верю. Но сколько же тебе за него заплатить?
— А хотите, я вам скажу только одно слово. Я уверен, что
вам это не покажется много. Нет.
— Да сколько же, наконец, тебе за него дать?
— Право, я прошу с вас за него всего только пять с полови¬
ной су. Вот вам товар. Берите или оставьте.
Новелла LXX
О пуатинце, у которого сержант отобрал телегу и волов
и передал в руки короля
Я больше не буду занимать вас рассказами о пуатинцах,
которые, бесспорно, весьма забавны. Нужно лишь знать их язык,
и, самое главное, их удивительно милое произношение. Но раз
уж я начал, так расскажу вам еще один рассказ.
У одного пуатинца за неуплату подати сержант описал
имущество и, согласно приказу властей, забрал в королевские
руки телегу и волов. Бедняга пуатинец был совсем убит горем,
но делать было нечего. Случилось так, что через некоторое
время король приехал в Шательро. Узнав об этом, наш пуатинец,
живший в Л а Тришери, отправился в Шательро посмотреть
на королевские забавы, и ему удалось увидеть, как король
выезжает на охоту.
Посмотрев на короля, он вернулся в свою деревню,— больше
его при дворе ничего не интересовало. Вечером, ужиная со сво¬
ими кумовьями-волотыками, он сказал:
142
— Тьфу ты, навоз! Видел я короля так же близко, как вас.
Лицом он — как и все люди. Уж я поговорю с этим шельмой
сержантом, что забрал у меня третьего дня телегу и волов
в королевские руки. Тьфу ты, навоз! У него руки не больше,
чем у меня!
Этот пуатинец думал, что король должен быть ростом с коло¬
кольню Святого Илария и иметь руки величиною с дуб, а в них
держать телегу и волов.
Но отчего мне не рассказать еще один рассказ?
Новелла LXXI
О другом пуатинце и его сыне Mutuà
Это был человек трудолюбивый и неглупый. Он отвез двух
своих сыновей в Пуатье, чтобы отдать их в школу; вместе со
своими земляками-одноклассникамй они поселились у «Короно¬
ванного вола». Старшего звали Мишелем, младшего — Гильо-
мом. Поместив их в школу, отец простился с ними и уехал.
Письма он получал от них редко и довольствовался вестями
о них от соседей-крестьян, время от времени ездивших в Пуатье.
С ними он иногда посылал своим сыновьям сыры, окорока
и весьма прочно подбитые башмаки.
Случилось, что оба они заболели, и младший из них умер,
а старший, еще не выздоровев, не мог написать отцу о смерти
брата. Через некоторое время отец услышал об этом, он не мог
узнать, который из сыновей умер. Весьма огорченный этой ве¬
стью, он составил с помощью приходского писаря письмо, кото¬
рое было адресовано: «Моему сыну Миша, проживающему у ко¬
роля волов или где-то поблизости». А в письме, между прочим,
были такие слова: «Миша, сообщи мне, кто из вас двоих помер,
Глом или ты. Это меня очень беспокоит. А еще сообщаю тебе,
что наш епископ находится, говорят, в Диссе. Ступай к нему
и прими тонзуру, да пускай тебе ее сделают получше да поболь¬
ше, чтобы не ходить за ней второй раз». Мастер Миша так
обрадовался этому письму от отца, что сразу выздоровел, встал
с постели и написал ответ. Ответ был начинен риторикой, кото¬
рой он научился в Пойте. Ради краткости я не буду излагать его
здесь целиком и приведу из него только одно место: «Отец мой,
уведомляю вас, что умер не я, а брат мой Глом. Но, наверное,
я хворал сильнее его, ибо кожа у меня сползает, как у свиньи».
Хороший ответ, не правда ли? Ей-богу, кто будет это оспаривать,
тот ужасный спорщик!
143
Новелла LXXII
О дворянине, из Босса и его обеде
Один босский чворянин, из тех, что, отправляясь в дорогу,
садятся по двое на одну лошадь, довольно рано и весьма легко
пообедал каким-то кушаньем, приготовленным по местному
обычаю из муки, нескольких яичных желтков и еще из чего-то,
что я затрудняюсь назвать, ибо не знаю, как оно приготовляется,
словом, какой-то похлебкой, которую, я слышал, там называют
«коделе». Вот этим-то «коделе» он и пообедал. Но ел он с таким
аппетитом, что не успевал вытирать губы и оставил на них
несколько кусочков «коделе».
Пообедавши, он отправился по тамошнему обычаю навестить
соседа (а этот обычай у них так же распространен, как обычай
пукать на ходу) и, запросто ввалившись в дом соседа, когда тот
садился обедать, завел с ним разговор.
— Как? — сказал он.— Вы еще не обедали?
— А вы,— спросил его сосед,— уже пообедали?
— Да,— ответил наш дворянин.— Уже пообедал, и славно
пообедал. Я заказал в горячем виде горлышки двух куропаток
и обедал я только сам-друг с женой. Жаль, что вы не пришли ко
мне откушать.
Сосед, прекрасно зная, как он обычно обедает, ответил
ему:
— А ведь вы говорите правду. Вы кушали отличных куропа¬
ток. Вон тут у вас остался еще кусочек!
И показал нашему дворянину кусочек «коделе», застрявшего
у него в бороде. Дворянин, увидев, что «коделе» его выдало,
весьма сильно сконфузился.
Новелла LXXIII
О священнике, который съел завтрак,
приготовленный на всех монахов Бо-Лъе
В городе Ле Мане жил когда-то священник, мессир Жан
Мелен, необыкновенный объедало, съедавший за один присест
столько, сколько могли съесть по меньшей мере девять-десять
человек. Свою молодость он прожил довольно счастливо, ибо
всегда находил людей, которые его охотно кормили, а каноники
даже ссорились из-за него, приглашая его к себе ради той потехи,
которую он доставлял им своим удивительным аппетитом. Бла¬
годаря этому ему иногда удавалось по целым неделям обедать
поочередно то у одного, то у другого. Но когда хорошие времена
миновали, все стали забывать бедного мессира Жана Мелена,
144
и ему пришлось познакомиться с постом. Он высох, как полено,
и живот у него стал полым, как фонарь. Довольно долго он
терпел большую нужду, ибо шести «беленьких» ему на хлеб
насущный не хватало. Но аббат Бо-Лье, в былые хорошие време¬
на довольно часто баловавший его кормежками, все-таки заду¬
мал однажды доставить ему удовольствие — накормить его, как
прежде, до отвала.
На годовой праздник в аббатстве в числе прочего многочис¬
ленного духовенства был приглашен и мессир Жан Мелен. Аббат
наказал келарю:
— Вот что сделайте. Накормите мессира Жана завтраком
и дайте ему еды столько, сколько он сможет съесть.
А затем сам сказал священнику:
— Мессир Жан, как только вы окончите мессу, ступайте на
кухню и скажите, чтоб вам дали позавтракать. Да кушайте
вволю. Понимаете? Я распорядился, чтобы вас хорошо уго¬
стили.
— Много вам благодарен, сударь! — ответил священник.
Служа мессу, он только и думал о предстоящем ему угощении
и, поскорее ее закончив, отправился на кухню, где ему отвалили
сначала большой кусок говядины, с монашескую порцию, гро¬
мадный хлеб* каким кормят борзых, и добрую кварту вина,
служащую в этой местности в качестве мерки. Не пробило еще
и десяти часов, как он уже управился с этим завтраком, ибо такой
порцией он мог только облизнуться. Ему принесли еще такую же
порцию, и он съел ее так же быстро. Увидев, что аппетит у него
неплох, келарь, помнивший наказ аббата, велел принести ему еще
два куска говядины, но и их он так же быстро уложил в свой
мешок вместе с первыми. В конце концов он съел все, что было
приготовлено на обед монахам, и келарь, как король под Ар¬
расом, стрелявший до последнего заряда, был вынужден спешно
заготовлять для него еще.
В ожидании того времени, когда мессир Жан кончит завтра¬
кать, аббат прогуливался по саду, и, когда мессир Жан, туго
набивший свою утробу, тоже вышел прогуляться, аббат, увидев
его, спросил:
— Ну, мессир Жан, позавтракали?
— Да, сударь} — ответил священник.— Благодарю Бога
и вас. Я съел кусочек и в чаянии обеда выпил чарочку.
Разве он был не вправе ожидать хорошего обеда, если он еще
не наелся?
Однажды в пятницу ему подали где-то огромную деревян¬
ную миску гороховой похлебки и супу, которого хватило бы
на шесть-семь виноделов. Зная аппетит гостя, потчевавший его
хозяин подсыпал в горох две здоровенных горсти круглых
145
косточек трески, называемых «Paternoster» *, подлил побольше
масла и уксусу и подал это кушанье мессиру Жану. Но тот,
по обыкновению, съел все до дна вместе с «Paternoster».
Я думаю, что он съел бы и Ave Maria и Credo **, если бы их ему
подали. Хотя эти кости и хрустели на его зубах, но в чрево
проходили совершенно беспрепятственно. Когда он кончил, его
спросили:
— Ну, мессир Жан, как вам понравился горох?
— Благодарю Бога и вас, сударь! Горох хорош, но только
немножко недоварен.
Разве плохо, что природа наделила священника таким аппети¬
том? Это — милость Божия. Будь он купцом, он опустошил бы
все дороги от Парижа до Лиона, все дороги Фландрии, Германии
и Италии. Будь он мясником, он съел бы всех своих быков
и баранов, вместе с рогами и копытами. Будь он адвокатом, он
съел бы свои бумаги и пергаменты. (Хотя это была бы и неболь¬
шая беда. Гораздо хуже то, что он съел бы и своих клиентов.
Впрочем, и другие адвокаты едят их неплохо.) Будь он солдатом,
он стал бы есть кольчуги, шишаки, аркебузы и даже пороховые
бочки. А если бы ко всему этому он был женат, его жене,
разумеется, достался бы не лучший удел, чем жене Камблеса,
царя Лидийского, который в одну ночь сожрал свою жену до
последней косточки. Боже милостивый! Что это за царь! Уж
людей есть начал!
Новелла LXXIV
О Жане Дуанже, который по совету отца
перевернул свое имя
В великом городе Париже жил один именитый и пользо¬
вавшийся почетом человек, которого звали господин Дуанже;
он отличался большой ученостью и рассудительностью. Но
так как у ученых людей обычно очень редко рождаются умные
дети (я думаю, это потому, что, находясь в объятиях жен,
они оставляют ум в своих трудах), то и у этого ученого,
о котором идет речь, был сын Жан Дуанже, менее всего по¬
ходивший на своего отца умом.
Однажды, когда отец что-то писал или изучал, его доброде¬
тельный сын стоял перед ним, сложа руки, словно икона, и с ви¬
дом человека, у которого сегодняшний день отработан. Отцу,
наконец, надоело на него смотреть.
* «Отче наш» (лат.).
** Верую (лат.).
146
— Друг мой,— сказал он,— какую службу несешь ты здесь
королю? Почему ты не займешься чем-нибудь?
— Сударь,— ответил сын,— чем вы мне посоветуете занять¬
ся? Мне нечего делать.
Услыхав такое чистосердечное признание, отец сказал:
— Бедняга, ты не знаешь, чем тебе заняться? Ступай перевер¬
тывать свое имя.
Мастер Жан принял эти слова всерьез, между тем как отец
сказал их в шутку, как обычно говорят людям, которые не
любят работать. Вняв отцу, сын решил приступить к делу —
заняться перевертыванием своего имени. И вот он перевертыва¬
ет его то на Дуанже Жан, то на Жан Жедуан, то на Жедуан
Жан. Затем он пошел показать свои произведения приятелю
и спросил его, какого он мнения о его успехах. Но приятель
ответил ему, что недостаточно только переставить слоги
в обратном порядке. Их нужно перемещать так, чтобы
получился какой-нибудь хороший девиз. Наш герой снова
принялся за работу и опять начал переворачивать свое имя на
все лады. Он трудился над этим битых два или три дня,
перестал есть и пить и не посмел показаться отцу, пока не
перевернул своего имени. Наконец ему удалось-таки добиться
того, что он придумал два или три образчика, лучше которых,
по его мнению, не могло и быть. Обрадованный удачей, он
ходил взад и вперед и смеялся. Ожидание того часа, когда он
сможет сообщить о своем открытии отцу, показалось ему
тысячелетием. Наконец, дождавшись удобного момента,
торопливо, словно намереваясь застигнуть отца без зелени, он
заявил ему:
— Сударь, я его перевернул.
Отец, думавший о чем угодно, но только не о нем, был
сильно удивлен этим заявлением, сделанным без всякого по¬
яснения, а тем более когда он вспомнил, что не видел сына
уже целых два дня.
— Ты его перевернул? — спросил он.— Но что такое ты
перевернул?
— Сударь, вы мне посоветовали в понедельник заняться пере¬
вертыванием имени. С этого дня я трудился над ним не отрыва¬
ясь, пока не достиг цели.
— Вот как! Я знал, что ты славный парень,— сказал отец.—
Так ты его перевернул? Чего же ты достиг, бедняга?
— Сударь,— ответил тот,— я переворачивал его на все лады,
но получил лишь два девиза, которые, мне кажется, довольно
хороши. Я получил Жанен Годе и Анжен д’Уа.
— В самом деле! — сказал отец.— Ты не напрасно потратил
время. Ступай!
147
Не правда ли, какой милый сын? Цыганки про него, наверное,
сказали бы: «Хороший отец и хорошая мать, а детищем — нос
подтирать». Кто-нибудь возразит мне, что слово engin пишется
не через «а». Верно, но чего вы хотите? Неужели из-за одной
только буквы стоит терять такой прекрасный девиз?
Новелла LXXV
О молодожене Жапене
Жанен все-таки решил жениться. Но молодая жена стала
забавляться с манекенами и, не желая порочить доброе имя
своего мужа, делала это совершенно открыто. Как-то раз один из
соседей Жанена стал задавать ему кое-какие вопросы, а так как
при этом он должен был делать некоторые замечания, то получи¬
лась довольно любопытная сцена.
— Ну, Жанен, вы все-таки женились?
— О да! — ответил Жанен.
— Это хорошо,— сказал сосед.
— Хорошо, да не очень.
— А что?
— Да очень ветрена.
— Это плохо.
— Плохо, да не очень.
— А что?
— Она — первая красавица в приходе.
— Это хорошо.
— Хорошо, да не очень.
— А что?
— Да у нее есть ухаживатель. Он то и дело ходит к ней.
— Это плохо.
— Плохо, да не очень.
— А что?
— Он каждый день что-нибудь мне дарит.
— Это хорошо.
— Хорошо, да не очень.
— А что?
— Он постоянно куда-нибудь меня посылает.
— Это плохо.
— Плохо, да не очень.
— А что?
— Он мне дает денег, и я кучу на них по дороге.
— Это хорошо.
— Хорошо, да не очень.
— А что?
148
— Да мне приходится постоянно быть на ветру и под дож¬
дем.
— Это плохо.
— Плохо, да не очень.
— А что?
— Як этому привык.
Можно на этом и закончить. Это вроде рассказа про белого
бычка.
Новелла LXXVI
О законоведе, который обучался ораторскому искусству,
и о речи, которую он произнес при своем первом выступлении
Один законовед, обучавшийся в Пуатье, достиг в своей про¬
фессии довольно больших успехов, но больших знаний у него не
было, равно как и смелости и навыка излагать свои знания
другим. Его отец, опытный в этом деле адвокат, велел ему читать
лекции, дабы он мог упражнением укрепить свою память, и наш
законовед, послушавшись отца, решил поступить лектором
в Министерию. Ради большего успеха он стал ежедневно ходить
в один отдаленный и уединенный огород, где в изобилии росла
превосходная пышная капуста, и в течение всей своей подготовки
к выступлению он читал там свои лекции, называя кочаны
«domini» и диктуя им параграфы, словно они были его слуша¬
телями. Через две-три недели таких занятий он пришел к убежде¬
нию, что ему пора уже выступать с кафедры и что он сумеет
читать перед учениками так же хорошо, как перед кочанами.
Он является в Министерию и начинает говорить речь. Но едва
он произнес десяток слов, как уже забыл, что ему следует гово¬
рить, и замолчал. Только и удалось ему вымолвить: «Domini, ego
bene video quod non estis caules». То есть: «Господа, я вижу, что
вы не кочаны» (я поясняю это для тех читателей, которые поже¬
лают узнать эти слова во французском переводе). В огороде ему
было легко представить кочаны учениками, но на кафедре пред¬
ставить учеников кочанами он не мог.
Новелла LXXVII
О добром пьянице Жанико и о жене его Жаннете
В Париже, где люди столь разнообразны, жил портной по
имени Жанико. Он никогда не отличался скупостью, ибо тратил
весь свой заработок на удовлетворение своей страсти к чарке.
С течением времени эта страсть возросла до того, что он
149
решил пожертвовать ей даже своим ремеслом, ибо всякий раз,
когда он, возвратясь из таверны, садился за работу и пытался
продевать нитку, он чувствовал себя как новобрачный и никак
не мог попасть в ушко. Вместо одной нитки он видел две
и часто пришивал рукав не тем концом. Так, мало-помалу
он забросил это противное шитье совсем и смело посвятил
свою жизнь блаженному пьянству. Забравшись в таверну с утра,
он уже не выходил из нее до вечера. Иногда его отыскивала
там жена и принималась осыпать его бранью, но он спокойно
проглатывал всю ее брань и запивал ее чаркой вина. Нередко
ему даже удавалось смягчить ее ласковыми словами и усадить
с собой за стол.
— Дорогая моя, отведай-ка этого вина,— говорил он ей,—
такого вина ты еще никогда не пила.
— Как же! Буду я пить! — отвечала она.— Уйдешь ли ты
отсюда, пьяница?
— Эх, Жанетта, да ты только немножко попробуй!
Сколько можешь.
И она в конце концов поддавалась его просьбам, рассуждая
про себя: «А ведь за это приходится платить и мне. Выпью-ка
я свою долю». Правда, она была несколько умереннее Жанико
и никогда не напивалась до того, чтобы у нее не хватило
сил увести его домой, а ведь надо полагать, что разлучить
Жанико с кружкой было не легко. Иной раз она сердилась,
и муж ей говорил:
— Жаннета, ты знаешь, что я вчера видел? Вот этот гос¬
подин... Ты меня понимаешь? Я больше об этом ничего не скажу,
Жаннета. Но только дай мне допить. Ступай же, дорогая. Я при¬
ду вслед за тобой.
И снова за кружку. А возвращался он всегда в таком состоя¬
нии, что лучше знал, откуда он идет, чем куда (ибо улица
казалась ему недостаточно широкой), и шел покачиваясь, ковы¬
ляя и спотыкаясь. Всякий раз он стукался впотьмах о какую-
нибудь дверь или телегу и сажал себе на лоб шишку, но ушиб
заживал прежде, чем он успевал его заметить. Несколько раз он
падал с лестниц и проваливался в люки погребов, но все это
сходило ему благополучно: Бог всегда был к нему милостив.
Если вы спросите, откуда же он брал деньги, то я скажу вам, 4fo
в доме у него не осталось ни одной тарелки и ни одной миски.
Застигнутый нуждою, он начал продавать скатерти и одеяла
с кровати, а когда с ним в попойке принимала участие жена — ее
пояса, шляпки и платья, если они попадались ему под руку.
Почему ему было не воспользоваться ими, если и жена поддалась
этой страсти? Надо же было чем-нибудь ее поить! Да и у него
всегда находился какой-нибудь плательщик, ибо ведь чем
150
в верхнем окошке икалось, тем нижнее откликалось. Кстати, надо
упомянуть, что Женико всегда носил с собой трехчарочную
бутылку, держал ее ночью возле себя и, просыпаясь, всякий раз
отпивал от нее несколько глотков. Даже во сне он не мог забыть
о своей бутылке, и до того изловчился, что во время сна держал
ее в руке и пил из нее, словно совсем не спал. Зная о его привычке,
жена частенько предупреждала его — выпивала из бутылки все
вино, а затем наполняла ее водой, и бедный Жанико пил спросо¬
нья воду. Иногда он просыпался от этого, ибо вода вызывала
у него во рту противный вкус, но снова засыпал, не находя
нужным поднимать из-за этого ссору.
Большей частью на их кровати вместе с ними помещался
некто третий, исполняя с Жаннетой тревизанский танец, но Жа¬
нико не было до этого никакого дела. Иногда он пытался разбав¬
лять вино водою, но, обмакнув для этой цели в кувшин с водою
лезвие ножа, он стряхивал с него в свой стакан не больше капли.
Вы никогда не встретили бы его без косточки окорока в кармане.
Больше всего в мире он любил сосиски, миланский сыр, сардины,
копченую сельдь и прочие острые закуски к вину. Для него были
хуже всякого яда яблоки, салат, сдоба и сладкие пирожки, и,
когда о них кричали продавцы, он затыкал уши.
Глаза его были окаймлены багровой пленкой. Однажды, ког¬
да они у него заболели, врач запретил его жене давать ему вина.
Но с ним можно было сделать все, что угодно, только не это,
и он предпочел лишиться лучше окон, чем всего дома. Когда же
ему посоветовали промывать глаза белым вином, он сказал:
— Что толку промывать их снаружи? Это еще хуже. Не лучше
ли пить его столько, чтобы оно выходило через глаза и промы¬
вало бы их и изнутри и снаружи?
Когда шел град, он падал на колени и молил Бога сохранить
только виноградники. Если его спрашивали: «А отчего же ты,
Жанико, не молишься о хлебе?» — он говорил: «О хлебе? С кус¬
ком хлеба величиною с орех я выпью кварту вина. Я не беспо¬
коюсь о хлебе: уж слишком мало его должно уродиться, чтобы
его не хватило для меня».
Это было в то время, когда он еще не потерял своего рассуд¬
ка, ибо говорят, что, втянувшись в свою привычку, он уже
больше никогда не протрезвлялся. Некоторые даже утверждают,
что кровь его превратилась в вино. Он не говорил ни о чем, кроме
вина, и, если бы его сделать священником, он стал бы петь
только о вине. Вот какая это была увлекающаяся натура!
Весьма вероятно, что он и умер в нетрезвом состоянии. За два
или три дня до смерти у него вышло все вино. Он слезно
жаловался и просил убить его, чтобы ему не пришлось умереть
без вина. На исповеди он не мог отыскать на своей совести
151
ни одного греха, кроме пьянства, и говорил с исповедовавшим
его священником только о вине. Он рассказал ему, сколько раз он
пил плохое вино, каялся в этом и просил у Бога прощения. Когда
же он понял, что ему придется пить вино уже в другом мире, он
завещал похоронить его в погребе под винной бочкой, головой
под краном, чтобы капли вина стекали ему в рот и утоляли его
жажду, ибо он видал на кладбище Невинно убиенных, как у по¬
койников пересыхают рты. Разве он был плохим философом
с своей верой в то, что и после смерти люди продолжают любить
блага, которые они любили при жизни? Только вино порождает
таких людей, для которых нет ничего невозможного. Некоторые
утверждают, что он завещал похоронить его под виноградной
лозой и что эта лоза стала с тех пор давать с каждым годом все
больше и больше винограда. И будто бы, когда все виноградники
побивало градом, она оставалась нетронутой и приносила виног¬
рада не только не меньше, чем обычно, но, может быть, даже еще
больше. Предоставляю вам решать, правда ли это и как это было
в действительности.
Новелла LXXVIII
О дворянине, который, целуя одну даму,
вложил ей в рот язык
Один дворянин, только что приехавший в Монпелье, посетил
тамошний бал. В числе дам, находившихся на этом балу, была
весьма красивая молодая вдова. Надо полагать, что гости танце¬
вали пьемонтский, ибо им пришлось целоваться. Наш дворянин
пригласил на танец именно эту вдову, и, когда дело дошло до
поцелуя, он вздумал поцеловать ее по способу, принятому в Ита¬
лии, откуда он приехал, а именно — во время поцелуя вложил ей
в рот язык. Этот способ целоваться был тогда для Франции
новинкой, да и теперь он еще не очень распространен, хотя
французы начали быстро усваивать подобные новинки. Дама
была немного удивлена этим способом и, хотя не отличалась
особенной обидчивостью, отнеслась, однако, к поступку дворяни¬
на неодобрительно. Она не могла об этом умолчать, и на одном
вечере, где она вскоре о такой новинке проговорилась, один из
приглашенных, может быть имевший на нее некоторые притяза¬
ния, сказал ей:
— Как вы могли это перенести, сударыня? Ведь в Риме
и Венеции так целуют только куртизанок.
Решив, что дворянин обошелся с нею не так, как обходятся
с честными женщинами, дама очень огорчилась и стала думать,
что если она оставит его бесчестный поступок безнаказанным, то
152
ее репутация в общественном мнении сильно пострадает. Обду¬
мав все средства, какие только находились в ее власти, чтобы
отомстить этому дворянину, она сочла самым лучшим прибег¬
нуть для восстановления своей чести к помощи суда. Короче
говоря, благодаря знакомству с влиятельными лицами города ей
удалось предъявить своему кавалеру судебный иск. Кавалер узнал
о ее намерениях только тогда, когда суд назначил ему день явки.
Но так как он находился в это время вне города, хотя и невдалеке
от него, то друзья посоветовали ему некоторое время туда не
показываться, уверяя, что это для него — самое лучшее средство
избавиться от тех преследований, которые она может возбудить
против него, ибо она находилась в родстве с судьями и адвоката¬
ми, тем более что своего поступка он отрицать не может, так как
уже сам о нем кое-кому рассказывал. Но будучи человеком
довольно самоуверенным, он не придал этому большого значения
и ответил им, что из-за такого пустяка он не намерен обрекать
себя на изгнание и сумеет дать судьям надлежащий ответ.
Назначенный день наступил, и он явился в залу суда, где
собралось довольно много горожан, желавших послушать, что
будет отвечать этот чужеземец, опозоривший себя на весь город.
Его начинают допрашивать: «Не был ли он в такой-то день на
такой-то вечеринке?» Он отвечает: «Да».— «Не знаком ли он
с дамой, подавшей на него жалобу?» Он ответил, что знаком с ней
лишь издали, но желает познакомиться поближе. «Не хочет ли он
этим сказать, что оная дама не принадлежит к числу честных
женщин?» Он отвечает: «Нет».— «Правда ли, что он поцеловал ее
в такой-то вечер?» Отвечает: «Да».— «Но она на вас жалуется,
говоря, что вы нанесли ей большое оскорбление». Он отрицает.
— Вы вложили ей в рот язык?
— Ну что ж за беда, если это и действительно было?
— Так поступают только с женщинами легкого поведения.
Вы ошиблись!
Увидев, что его прижали к стенке, он ответил:
— Она говорит, что я ей положил в рот язык? Что касается
меня, то _ я этого не помню. Но зачем же она, глупенькая,
разевала клюв?
Он хотел этим сказать: «Если бы она не разевала рот, я ничего
в него не вложил бы». Для знающих тамошний язык эти слова
звучат еще лучше: «Et per che badava la bestia?» То есть: «Зачем же
она, дура, зевала?»
Что можно было на это возразить? Поднялся смех. Обе
стороны были удалены из палаты, и процесс прекращен с усло¬
вием, однако, что она будет закрывать клюв, когда вздумает
целоваться.
153
Новелла LXXIX
О стригуне и о священнике, продавшем зерно
Нет в мире ни одного ремесла, которое требовало бы боль¬
шей ловкости, чем ремесло стригунов, ибо этим достойным
людям приходится иметь дело и с мужчинами, и с женщинами,
и с дворянами, и с адвокатами, и с купцами, и с попами (сначала
я расскажу об этом случае) — одним словом, со всеми людьми,
за исключением лишь францисканских монахов, которые хотя
и носят вопреки своему уставу деньги, но прячут их так хорошо,
что бедным стригунам никогда не удается ими поживиться. Мало
того, что им приходится иметь дело со всеми перечисленными
людьми,— они должны красть у вас в вашем присутствии,
и именно то, что вы держите крепче всего. И так как им очень
хорошо известно, чтб их ожидает в случае поимки, то решайте
сами, какими они должны быть ловкими и находчивыми. Я выбе¬
ру для вас две или три проделки, которые, кажется, считают
довольно остроумными, хотя я и не отрицаю, что они делают
кое-что и похитрее, когда бывает нужда.
Один из этих дельцов, о которых мы говорим, был пойман
в Тулузе. Я не знаю только, был ли он одним из самых ловких,
и даже склонен думать, что нет, ибо он попался и, что гораздо
хуже, был повешен. Впрочем, повадится кувшин по воду ходить,
тут ему и голову сломить. Как бы то ни было, но, сидя в тюрьме,
он в надежде на помилование выдал товарищей и начал от¬
кровенно рассказывать обо всех случаях своей обширной практи¬
ки. Вот один случай. N • *
Однажды ватага стригунов в десять или двенадцать человек,
находясь в упомянутом городе в базарный день на Пейрской
площади, заметила священника, который получил за проданное
зерно (известно какое) чистоганом сорок — пятьдесят франков
и положил эти деньги в сумочку, висевшую у него за поясом
(разумеется, он носил ее на голове). Повесы этому весьма об¬
радовались, ибо надеялись поживиться от него не менее чем
одним денье. Ради этой благой цели они начали подбираться
друг к другу поближе, чтобы действовать сообща, а иначе им
ничего не удалось бы, и принялись теснить его изо всех сил. Но
священник, дрожавший за свой кошелек, как нищий за суму,
очутившись в давке, старался не выпускать его из рук. Он боялся,
что его обокрадут, и думал, что все окружавшие его люди —
стригуны кошельков и сумок. Тем временем повесы, чтобы от¬
резать его сумку, теснили, поворачивали и водили его по толпе,
делая вид, что пробивают себе дорогу. Но сколько они его ни
кружили, он крепко держал свою выручку в руке. Это их сильно
раззадорило и удивило: какой-то поп доставляет им столько
154
хлопот! Сам рассказчик, отвечая на вопросы судьи, говорил, что
за всю свою практику ему не приходилось встречать человека,
который держался бы за свой кошелек более упорно и цепко, чем
этот поп. Но они поклялись, что кошелек будет принадлежать
"им. И что же они сделали, кружа его таким образом по толпе?
А вот что. Они подвели его к большой груде деревянных баш¬
маков, или сабо, которые делаются для большей красоты с заост¬
ренными носками (как видите, и деревянные башмаки могут
быть красивыми), а затем один из стригунов толкнул ногою один
башмак и больно ударил им священника в колено. Почувствовав
сильную боль, священник не мог не схватиться рукою за ногу,
ибо сильная боль заставляет забыть обо всем, и не успел он
выпустить свою сумку из рук, как этот ловкий стригун уже
подхватил ее. Несмотря на сильную боль, священник все-таки
хотел ухватиться за свою драгоценность, но поймал одну лишь
подвязку. Он завопил от этого сильнее, чем от боли в ноге, но его
сумка шла уже через третьи-четвертые руки, ибо в подобных
случаях они действуют удивительно ловко. Таким образом, бед¬
ный священник был вынужден уйти с плохой выручкой: с ушибом
в ноге, с потерей кошелька и денег. Есть такие совестливые люди,
которые считают продажу церковного добра грехом, но я ничего
об этом не говорю и перехожу теперь к другому рассказу.
Новелла LXXX
О тех же стригунах и о прево Ла Вут
Надо заметить, что у стригунов есть весьма хорошее прави¬
ло — они всегда стараются как можно лучше одеваться, ибо,
если бы они плохо одевались, то им было бы трудно проникнуть
в среду порядочных людей, между тем как только среди послед¬
них они и могут рассчитывать на поживу. К дурно одетым
людям, хотя бы они складывали антиминсы, всегда относятся
подозрительно.
Однажды несколько этих почтенных дельцов, одевшись дво¬
рянами, пристали к свите короля Франциска, гостившего в Блуа.
Один из них был пойман на месте преступления, fero немедленно
доставили к господину Ла Вуту, человеку, который тогда вгонял
многих людей в лихорадку, хотя, надо отдать ему справедли¬
вость,— у него всегда с собой был врач, весьма быстро ее
вылечивавший. Когда стригуна доставили к прево, вокруг него
собралась большая толпа. Как известно, в подобных случаях на
пойманного бегут смотреть, как на пожар, и в данном случае
всем было любопытно узнать, что с ним сделает этот прево, злой
155
и опасный шут и лицемер. Остальные стригуны толпились тут же
с видом честных людей и намеревались послушать, как будут
допрашивать их товарища, а также, если подвернется удобный
случай, и попытать счастья, ибо в подобных случаях люди не
бывают особенно бдительными, забывая о том, что в лесу может
жить не один только волк, а и все десять. Да и кому, наконец,
могло прийти в голову, что найдутся такие смельчаки, которые
вздумают воровать как раз в том месте, где судят за кражу?
Но все жестоко ошиблись. И клянусь святым Иоанном, пер¬
вый из них — прево! Пока он осматривал первого пойманного
стригуна и ощупывал отрезанный кошелек, из толпы выбрался
другой, вырезал у него из-под мышки его собственный и передал
товарищам. Прево, несмотря на то, что был занят пойманным,
почувствовал, что у него шарят под мышкой. Он пощупал рукав
и обнаружил, что его обокрали. Он пришел в неописуемую
ярость, но, видя вокруг себя только порядочных людей, или, по
крайней мере, порядочно одетых, он не знал, кого ловить. Сгоря¬
ча он схватил за воротник одного дворянина, стоявшего к нему
ближе других.
— Это вы вытащили у меня кошелек?
— Потише, господин де Ла Вут,— возразил ему дворянин,—
спрячьтесь снова — вы не угадали. Хватайте кого-нибудь друго¬
го, а не меня.
Прево пришел в отчаяние. А пока он расспрашивал о своем
кошельке, пойманный выскользнул из его рук и скрылся в толпе.
С досады прево повесил с дюжину других воров, сидевших
в тюрьме, лишь после этого вынеся им приговор.
Новелла LXXXI
Еще об этих же героях и о ножовщике,
у которого отрезали кошелек
В городе Мулене, в Бурбонё, жил один мастер, славившийся
на всю страну своим необыкновенным искусством делать ножи.
Услышав об этом ножовщике, один почтенный стригун решил
его отыскать и заказать ему нож. С этой целью он и отправился
в Мулен, рассчитывая, что по пути, на дороге и в поселках, он
сумеет заработать себе на расходы.
Придя в Мулен (я уже не говорю о том, что он делал
дорогой), он разыскал этого ножовщика и сказал ему:
— Друг мой, не можешь ли ты сделать мне один нож такого
фасона, какой я тебе закажу?
Ножовщик ответил, что может, если только в Мулене когда-
либо имели с ним дело.
156
— Друг мой,— сказал ему этот добрый человек,— фасон
не очень мудреный. Самое главное, нужно, чтобы он хорошо
резал и был отточен, как бритва.
— Что же,— ответил ножовщик, назвав его «сударем» (ибо
стригун был хорошо одет),— о том можете не беспокоиться.
Скажите только, как вам его сделать.
Стригун в точности рассказал ему все, что нужно, и, желая его
задобрить, добавил:
— Друг мой, только сделай мне хорошо. А о цене не бес¬
покойся,— я тебе заплачу, сколько потребуешь.
И ушел.
Ножовщик сел за работу и сделал нож к условленному време¬
ни. Стригун пришел и, заявив, что нож ему вполне подходит,
вынул из кармана один голованчик и отдал его ножовщику. А так
как подобные люди постоянно высматривают, не пошлет ли им
судьба какую-либо поживу, то он заметил, что ножовщик, пряча
полученный голованчик, вынул свой кошелек из-под мышки (в те
времена кошельки прятались в особый прорез на рукаве плаща
или куртки). Увидев кошелек, повеса искусно завел с ножовщи¬
ком разговор и так увлек его, что тот позабыл положить кошелек
в рукав и беззаботно повесил его на пояс. Не выпуская из глаз эту
лакомую добычу, повеса продолжал вести с ним приятельскую
беседу и тут же сделался ему двоюродным братцем. Слово за
слово, и ножовщик сказал ему невзначай:
— Не рассердитесь на меня, сударь, если я вас спрошу,
для чего вам понадобился такой нож? Много я сделал за
свою жизнь всяких ножей, но такого ножа мне еще никогда
не приходилось делать.
— Друг мой,— ответил стригун,— если я тебе скажу, для чего
он мне нужен, ты очень удивишься.
— Почему? Скажите мне, пожалуйста.
— А ты об этом никому не расскажешь?
— Нет,— ответил ножовщик,— даю вам слово.
Стригун подошел к нему поближе, как бы намереваясь ска¬
зать ему это на ухо, и шепнул:
— Отрезывать кошельки.
И с этими словами он срезал новым ножом первый плод,
а затем отрезал хвост и пошел практиковаться по всему городу.
Много мастерских фокусов проделал он этим ножом, и я думаю,
что уж чересчур ими увлекся, ибо был пойман во время отрезыва-
ния кошелька у одного молодого горожанина. Такова уж судьба
всех мастеров этого цеха. Рано или поздно, но они всегда попада¬
ются все,— всякая лиса попадает в руки скорняка.
После того как он пробыл несколько дней в тюрьме, ему, как
это обычно делается, обещали помилование, если он откровенно
157
расскажет все, что требуется в подобных случаях. Он поверил
обещанию и рассказал все, что знал. Во время допросов речь
коснулась и его проделки с ножовщиком, тем более что тот,
услышав о поимке стригуна, явился помочь правосудию и подать
на него свою жалобу, на что прево со смехом сказал нашему
герою (подобные молодцы неохотно предаются епископскому
суду), но это был смех хозяина:
— Ну не стыдно ли тебе? Ты отрезал кошелек у человека,
который сделал для тебя орудие пропитания.
— Ах, сударь! — воскликнул тот.— Кто его не отрезал бы?
Он отвисал у него до колен.
Но после всех таких шуток прево все-таки отправил его на
виселицу.
Новелла LXXXII
О разбойнике Камбере и о его ответе
на парламентском суде
В окрестностях Тулузы скрывался один знаменитый разбой¬
ник, известный под именем Камбера. Когда-то он состоял на
королевской службе в звании капитана пехоты и слыл одним из
самых смелых и доблестных офицеров, но по окончании войны
он вместе с другими ветеранами был отставлен, и в отместку за
это, также и под давлением нужды стал заниматься разбоями
в горах и окрестностях города. В своей новой профессии он
достиг таких успехов, что сделался самым знаменитым из всех
своих соратников. Но парламентский суд так усердно ловил его,
что в конце концов он был пойман и посажен в тюрьму.
В тюрьме он сидел лишь до того времени, пока суд не
разобрал его дела и не вынес ему приговора. Так как все задуман¬
ные и учиненные им преступления были весьма велики, то суд
после короткого рассмотрения его дела вынес ему смертный
приговор. Однако несмотря на то, что свидетельскими показани¬
ями он был изобличен в громадном числе всяких злодеяний, из
коих самое меньшее стоило бы иному человеку головы, суд
поступил с ним мягче, нежели это было там принято. (Есть
поговорка: строгость Тулузы, гуманность Бордо, милосердие
Руана, справедливость Парижа, окровавленный бык, блеющий
баран и гниющая свинья — все это никуда не годится, если плохо
сварено.) Он отнесся к Камберу с некоторым уважением и хотел
это показать, прежде чем он будет предан казни. Вызвав его
в зал, президент сказал:
— Камбер! Вы должны благодарить суд за милость, которую
он вам оказывает. За ваши преступления вы заслужили весьма
сурового наказания, но так как вы были когда-то на хорошем
158
пути и служили королю, то судебная палата приговорила вас
к отсечению головы.
Камбер выслушал эти слова и, не долго думая, ответил на
своем гасконском наречии:
— Клянусь Божьей головой, остальное я отдал бы за осли¬
ную морду!
В самом деле, остальное стоило недорого, да ничего не стоило
и с головой в придачу, но этот ответ имел для него дурные
последствия. Суд, разгневанный его дерзостью, приговорил его
к четвертованию.
Новелла LXXXIII
О почтенном господине Зальзаре
Я хочу рассказать вам интересное повествование о некоем
почтенном господине Зальзаре. Знаете ли вы, что это за человек?
Во-первых, голова у него походит на масляный горшок, лицо —
сморщенное, как жженый пергамент, и глаза — как у вола. С его
носа, особенно зимой, течет как с рыбацкой сумки; ходит он
всегда, задрав морду кверху, словно торговец старыми жестян¬
ками, и искривив пасть, как не знаю кто. Колпак у него всегда
засаленный, как горшок из-под щей, платье — отвисшее, как
у горбуна, куртка до икр, панталоны с невиданными разрезами,
подвязки на чулках, как у влюбленного бретонца (что я говорю,
панталоны? Не панталоны, а грязь, обшитая полоской сукна).
Его превосходная сорочка, надетая три недели назад, обычно
бывает уже грязной. Его ногти вполне пригодны для того, чтобы
вешать на них фонари или сражаться с тем, кто лежал в ногах
святого Михаила. Милостивые государыни! На ком бы нам его
женить? Не тронул ли он у кого-нибудь из вас сердечка своими
достоинствами? Вы смеетесь? Довольно смеяться! Для него надо
подыскать такую жену, которая была бы ему вполне под пару.
Что касается меня, то я не могу найти для него достойной
женщины, сколько об этом ни думаю. Не будьте разинями,
влюбляйтесь в него скорее. Он к тому же очень любезен, ибо,
если вы, например, его спросите:
— Как вы себя чувствуете, сударь?
Он ответит вам по-мужицки:
— Дела — тьфу!
— А что с вами, сударь?
— Голова — что твой кулак!
— Сударь, обед готов.
— Лопайте.
— Сударь, уже одиннадцать часов.
159
— Стало быть, скоро двенадцать.
— Чего вы хотите — жареной, вареной, печеной рыбы или
еще чего-нибудь?
— Дайте чего-нибудь.
Кто же этот почтенный господин? Подите-ка скажите ему об
этом, если вам хочется подраться! Да и зачем вам о нем осведом¬
ляться, если вы не хотите идти за него замуж?
Новелла LXXXIV
О двух школярах, укравших у портного ножницы
В Парижском университете учились два молодца школяра,
оба отъявленные воры. Не проходило дня, чтобы они не выки¬
нули какой-нибудь штуки. Они крали и книги, и пояса, и перчат¬
ки — все шло им впрок — и не ждали, когда кто-нибудь потеря¬
ет, а предпочитали просто брать. Но главным образом они крали
башмаки. Если они зайдут к кому-нибудь в комнату и, например,
заметят под кроватью туфли, то один из них даже в присутствии
хозяина непременно наденет их на свои башмаки и скроется.
Поэтому, чтобы уследить за ними, необходимо было смотреть не
только за их руками, как это советует известная пословица, но
даже за ногами. Они поклялись друг другу выходить отовсюду,
куда бы они ни зашли, непременно с каким-нибудь грузом и от¬
лично столковались между собой: в то время как один крал,
другой сторожил.
Как-то раз зашли они вдвоем к одному портному (порознь
они почти никуда не показывались) заказать ему куртку. Постре¬
ляв глазами во все стороны, они не моги найти у него никакой
пригодной дичи. Один из них заметил лишь довольно хорошие
ножницы и, кивнув головой, сказал своему товарищу, стоявшему
к ним поближе, по-латыни: «Accipe». Товарищ отлично понимал
это слово и умел прилагать его к делу. Он тихонько взял эти
ножницы и сунул их под плащ. Портной, беседовавший в это
время с кем-то на улице, слышал слово accipe, но так как он нигде
не учился, то ни о чем не догадался, пока после ухода школяров
не хватился ножниц. Убедившись, что они пропали, он крайне
удивился и стал припоминать всех, кто заходил в его лавку. Он
сразу же заподозрил этих двух молодцов и, вспомнив их поведе¬
ние, вспомнил также и слово accipe, которое еще более усилило
его подозрение.
В это время в лавочку зашел один посетитель, и портной,
рассказав ему о происшествии с ножницами (которые не выходи¬
ли у него из головы, как у Робена флейты), спросил его:
— Сударь, что значит слово accipe?
160
Посетитель ему ответил:
— Друг мой, это слово хорошо понимают женщины. Accipe
значит «прими».
— Ах ты Господи (я полагаю, что он помянул тут черта)!
Если accipe значит «прими» — мои ножницы пропали.
По крайней мере, они сильно заблудились. В этом не может
быть сомнения.
Новелла LXXXV
О монахе-корделъере, который держал возле себя на столе воду,
но никогда ее не пил
Один дворянин имел обыкновение приглашать на свои обеды
монаха-кордельере, который проповедовал в приходе воздержа¬
ние, но сам был большим весельчаком и охотником выпить.
Садясь за стол, он всегда требовал себе кувшин воды, но никогда
не прибегал к нему, ибо находил вино достаточно крепким и без
воды и пил его sicut terra sine aqua *. Заметив это, дворянин
однажды спросил его:
— Для чего это, сударь, вы требуете всякий раз воду, если
никогда не разбавляете ею вино?
— Сударь,— ответил монах,— для чего это вы постоянно
носите с собою шпагу, если никогда ею не пользуетесь?
— Это верно,— сказал дворянин,— но я ношу ее на тот
случай, если мне неожиданно придется от кого-нибудь защи¬
щаться.
— Сударь,— сказал кордельерец,— вода мне нужна тоже на
тот случай, если вино неожиданно начнет меня одолевать и мне
придется от него защищаться. Вот для чего я ставлю возле себя
кувшин с водой. Но когда я вижу, что вино не причиняет мне
вреда, я тоже ею не пользуюсь.
Кордельерец, подвижник святой,
Пьет вино, как мирянин простой.
Новелла LXXXVI
О даме, которая не подпускала своих петухов
к курам
Знатной даме, живущей в Бурбонё, какой-то гастроном сооб¬
щил, что мясо молодых невыхолощенных петушков, если их не
подпускать к курам, обладает более нежным и натуральным
* Как высохшая земля (лат.).
6 Бонавантюр Деперье
161
вкусом, нежели мясо каплунов. По его мнению, мясо петухов
становится таким жестким оттого, что они предаются любовным
забавам с курами, как и все самцы со своими самками, ибо,
совершенно несомненно, большим опытом обладал тот человек,
который говорил, что слишком умеренные в них разочаровыва¬
ют своих компаньонок, подмастерья становятся хозяевами, вели¬
чайшие мастера этого дела ходят на костылях, мужчины от этого
чахнут, женщины цветут и прочие хорошие слова, относящиеся
к этому вопросу. Как бы то ни было, но я верю, что эю
возможно, хотя и говорю вам это не для того, чтобы прекратить
все споры.
Но вернемся к петухам. Дама, о которой идет речь, держала
своих петухов отдельно от кур, чтобы подать их затем на стол
вместо каплунов, и весьма радовалась своей затее. Как-то раз ее
посетил один знатный сеньор (она принадлежала к знатному
и владетельному дому); оказав ему самый пышный прием, какой
только могла, она пожелала ознакомить его с достопримечатель¬
ностями своего дома. По пути она не забыла и про своих петухов.
С гордостью показав их гостю, она обещала пригласить его на
ужин попробовать их на вкус. Сеньор весьма заинтересовался ее
затеей, но ему стало жаль, что с этими бедными петушками
обходятся столь жестоко, а именно лишают их высшей отрады,
дарованной природой всему живущему, и он решил про себя, что
сделает доброе дело, если окажет им какую-нибудь помощь.
Отойдя в сторону, он позвал одного из своих слуг и тайком
приказал ему отыскать трех-четырех кур и потихоньку впустить
их в тот курятник, где помещались эти петух». Его приказание
было немедленно исполнено. Тотчас же, как только слуга впустил
кур, петухи набросились на них, и началась свалка. Никогда еще
мир не видал такого боя! Едва успевал слезть один, как на его
место уже вскакивал другой. Бедные куры совсем измучились,
ибо говорят, что
Gallus gallinaceus ter quinque suffîcit unus.
Ter quinque viri non sufficiunt mulieri *.
Но я думаю, что последнее неверно, ибо слышал от одной
дамы, что в течение ночи ей вполне достаточно трех раз: один —
вначале, другой — между двумя снами, третий — перед встава¬
нием, хотя она и выдерживала, когда приходилось, лишний раз.
Мне кажется, что эта дама довольно умна: один раз — это
пустяк, два раза — хорошо, три — довольно, четыре — слиш¬
ком, на пятом дворянин умрет, если он не очень голоден, а свыше
* Один петух пятнадцать кур обслужит. Пятнадцати мужчинам женщины
одной не обслужить (лат.).
162
пяти приличествует лишь извозчикам. Правда, один дворянин
хвастался, что сумел дойти до семнадцати раз за одну ночь, и все
слушавшие удивлялись его проворству, но я полагаю, что если
бы он хорошенько посчитал, то признался бы, что ошибся на
целых пятнадцать. А ведь это очень большая разница.
Но что это я рассказываю? Извините, сударыни, это меня
сбили петушки. Клянусь душой, это такая приятная тема, что
никак нельзя не разболтаться! Но ведь и в самом начале этой
книги я вас предупреждал, что буду с вами говорить не о вздоро¬
жании хлеба.
Новелла LXXXVII
О сороке и ее птенцах
Довольно говорить об этих мужчинах и женрцинах! Я рас¬
скажу вам один рассказ про птиц.
Как-то раз одна сорока повела своих птенцов в поле познако¬
мить их с жизнью. Но птенцы были весьма избалованны и,
думая, что мать будет всю жизнь кормить их из своего клюва,
рвались обратно в гнездо. Несмотря на это, мать, считавшая их
достаточно окрепшими для земных странствований, стала при¬
учать их самостоятельно отыскивать себе пищу и сделала им
наставление:
— Детки мои, летите в поле. Вы уже теперь большие и може¬
те отыскивать себе пищу сами. Моя мать покинула меня, когда
я была гораздо меньше вас.
— Но что мы будем делать? — сказали птенцы.— Ведь нас
убьют стрелки.
— Не убьют,— ответила мать,— чтобы прицелиться, стрелку
нужно время, и, как только вы увидите, что он подним!ает
арбалет и прикладывает его к щеке, чтобы выстрелить,
летите прочь.
— Ладно, так мы и будем делать,— сказали птенцы.—
Но если кто-нибудь вздумает поднять с земли камень, чтобы
кинуть им в нас, он ведь не будет прицеливаться. Что мы
тогда будем делать?
— А вы следите хорошенько, не нагибается ли кто-нибудь за
камнем,— ответила мать.
— А если он будет держать его наготове в руке? —
спросили птенцы.
— Ах, так вы и это знаете? Так старайтесь же предусмотреть
и это, если хотите.
И с этими словами она улетела. Вы не смеетесь, значит,
рассказ вам не понравился.
163
Новелла LXXXVIII
Про обезьяну аббата, которую итальянец
взялся обучать говорить
У одного аббата была удивительно милая обезьяна. Она не
только забавляла всех своими проделками и уморительными
рожицами, но и разгадывала людей по лицам: по бороде, по
одежде и по манерам она узнавала умных и добрых людей
и ласкалась к ним. А пажа она узнала бы даже в том случае, если
бы он переоделся девицей, и различила бы его среди других девиц
по его особенной, пажеской наружности тотчас же, как только он
вошел бы, хотя бы она его никогда прежде не видала. Когда
кто-нибудь говорил, она слушала с таким умным видом, как
будто понимала, о чем говорят, и по всем признакам можно
было заключить, что она действительно понимает. И в самом
деле, то, что она не умела говорить, не могло служить до¬
казательством, что у ней не было мыслей. Я полагаю, что она
принадлежала к роду той португальской обезьяны, которая иг¬
рала в шахматы.
Аббат очень гордился своей обезьяной и часто говорил о ней
за столом. Однажды в присутствии именитых сеньоров, собрав¬
шихся в его доме (а его дом посещал весь цвет местного обще¬
ства), он начал ее расхваливать.
— Ну разве это не чудесное животное? — говорил он.—
Я полагаю, что природа собиралась сделать ее человеком,
но, занятая другим делом, забыла о своем намерении. Взгляните,
у нее совершенно человеческое лицо, человеческие пальцы и руки
и даже линии на ладонях точь-в-точь как у человека! Как
вам это нравится? Чтобы сделаться человеком, ей недостает
лишь речи, но, может быть, возможно научить ее говорить?
Например, птицы, у которых даже нет такого ума и сметливости,
как у этих животных, отлично научаются говорить. Я отдам
целый годовой доход за то, чтобы она научилась говорить,
как мой попугай. Я не считаю это невозможным, ибо, даже
когда она жалуется и смеется, вы могли бы принять ее за
человека, которому недостает лишь слов высказать то, что
он хочет. Мне думается, что тот, кто пожелает помочь этой
игре природы, сумеет достичь успехов.
Случайно при этой речи присутствовал один итальянец. Видя
воодушевление аббата и его готовность поверить в то, что эта
обезьяна может научиться говорить, он с развязностью, свойст¬
венной представителям его нации, и в то же время не забывая
употреблять «преподобий», «высокопреподобий» и «преосвя¬
щенств», обратился к аббату с такими словами:
164
— Владыка! Вы совершенно справедливо оценили достои¬
нства этой обезьяны, ибо если природа придала ей вид, столь
сходный с человеческим, то она не желала препятствовать и то¬
му, чтобы недостающее было восполнено искусством. Она не
наделила ее даром речи лишь для того, чтобы доставить человеку
занятие и показать, что настойчивым трудом можно преодолеть
все. Ведь писали же где-то о говорящих слонах и об одном
говорящем осле (я охотно добавил бы, что говорящих ослов
можно найти сотни). Я удивляюсь, что ни одному королю,
ни одному принцу до сих пор еще не пришло в голову проделать
над этим животным опыт, и полагаю, что первый решившийся
на него заслужит бессмертную славу.
Слушая эти философские речи, аббат развесил уши, тем более
что они исходили из уст итальянца, ибо французы (наряду с про¬
чими своими дурными особенностями) иностранцев выслушива¬
ют охотнее, нежели своих. Он пристально посмотрел на итальян¬
ца своими большими глазами и сказал:
— Я душевно рад встретить человека, придерживающегося
одних мнений со мной, тем более что эту мечту я лелею
уже давно.
Говоря короче, после непродолжительных рассуждений на эту
тему аббат нашел этого итальянца человеком весьма неглупым
и с миной, стоившей поболе мерки, сказал ему:
— А не возьметесь ли вы обучить ее говорить?
— Да, ваше высокопреосвященство, я охотно за это возьмусь.
Когда-то я брался за такие дела и достигал успехов.
— А сколько вам для этого потребуется времени? —
спросил аббат.
— Ваше преосвященство, вы знаете, что этого нельзя сделать
скоро,— ответил итальянец,— для такого нового дела мне потре¬
буется порядочный срок, ибо я должен буду кормить ее в извест¬
ные часы самыми лучшими, редкостными и дорогими блюдами
и находиться при ней неотлучно и днем и ночью.
— Хорошо,— сказал аббат,— о расходах можете не беспоко¬
иться. Я не пожалею ничего. Укажите только срок.
Итальянец попросил шесть лет, на что аббат согласился
и отдал ему свою обезьяну на содержание. Итальянец получил
изрядную кучу экю и взялся ее обучать. Эти переговоры,
понятно, сильно смешили присутствовавших, хотя они всеми
силами удерживались от смеха, не желая обижать аббата
и надеясь вволю посмеяться где-нибудь в другом месте. Но
итальянцы, знакомые с этим затейником, сильно на него рас¬
сердились, ибо в то время они только что начинали разъезжать
по Франции и боялись, что эта обезьянопедия может создать
им дурную славу. Поэтому некоторые из них принялись его
165
бранить и уверять, что своей дурацкой затеей он позорит всю
нацию и что, злоупотребляя доверчивостью аббата, он поступает
крайне неосторожно, ибо если об этом узнает король, то ему
несдобровать. Внимательно выслушав их, итальянец ответил:
— Вот что я вам скажу. Вы, по-видимому, ничего не поняли.
Я уговорился обучить эту обезьяну в шесть лет. Уговор стоит
денег и деньги — уговора. В эти шесть лет может случиться
весьма многое. Прежде, нежели этот срок истечет, либо аббат,
либо обезьяна умрет. Да и сам я, быть может, тоже. Значит, мы
сочтемся.
Видали ли вы столь отважного предпринимателя? И говорят,
что судьба ему благоприятствовала, а именно: аббат, потеряв
эту обезьяну из виду, загрустил и лишился сна и аппетита,
ибо надо заметить, что итальянец посулил с помощью каких-то
таинственных, никому неизвестных и невиданных снадобий из¬
менить у нее даже внешность. Увидев, что итальянцу достались
все удовольствия, которые доставляла ему обезьяна, аббат по¬
жалел о своей затее и изъявил желание получить ее обратно.
Таким образом, итальянец расчелся с аббатом и начал задавать
на аббатские экю пиры.
Новелла LXXXIX
Про обезьяну, которая выпила лекарство
Я не знаю, была ли это та самая обезьяна, о которой я только
что говорил, или какая-нибудь другая, но как -бы то ни было,
а хозяин этой обезьяны тяжело заболел лихорадкой. Он позвал
врачей, и те, по тогдашнему обычаю, прописали ему сначала
клистир и кровопускание, а затем велели ему каждое утро в тече¬
ние четырех дней принимать сиропы и какое-то лекарство. Ап¬
текарь принес это лекарство ранним утром и, застав своего
пациента спящим, не счел нужным его будить, тем более что
больной давно уже не знал покоя. Он поставил бокал с лекар¬
ством на стол, покрытый скатертью, полагая, что больной про¬
снется, когда нужно. И действительно, больной скоро проснулся.
Увидев на столе лекарство, он пожелал его принять, но так как
все от него удалились, не желая нарушать его покой, то подать
ему это лекарство было некому. Случайно дверь комнаты оказа¬
лась открытой, и благодаря этому обезьяна могла прийти к свое¬
му хозяину. Войдя в комнату больного, она первым долгом
взобралась на тот стол, где стоял бокал с лекарством. Она
открыла бокал и начала нюхать его содержимое. Судя по особен¬
ному выражению ее мордочки, запах лекарства ей не понравился,
но из любопытства она вздумала испробовать его вкус. Хлебнув
166
немного этой подслащенной горечи, она отвернула мордочку и,
поводя губками, начала корчить уморительные рожи. Но так как
лекарство было сладковатое, она хлебнула еще раз, другой,
и мало-помалу, пробуя и смакуя его, она выпила весь бокал до
дна и даже облизала свою бороду. А между тем больной внима¬
тельно следил за ее действиями, и рожи, которые она корчила,
так рассмешили его, что он, позабыв о своей болезни, принялся
громко и весело хохотать, и всю его болезнь как рукой сняло, ибо
благодаря внезапному и неожиданному приступу веселья его
животные духи оживились, кровь очистилась и жидкости вошли
в свои каналы. Вскоре пришел врач и спросил у больного, как он
себя чувствует и хорошо ли действует лекарство. Но смех, души¬
вший больного, мешал ему говорить. Врач нахмурился: он по¬
думал, что больной бредит, и счел себя виновником этого. Одна¬
ко больной кое-как ему ответил:
— Спросите-ка лучше обезьяну, как оно действует.
Врач не понял, что он хочет этим сказать, и догадался лишь
тогда, когда обезьяна принялась бегать по комнате задом напе¬
ред, метаться, прыгать и опрокидывать стулья. Он понял, что
обезьяна выпила за больного его лекарство, между тем как
больной едва собрался с силами рассказать ему о случившемся —
такой смех его разбирал! Это происшествие позабавило их обоих,
но особенно больного, который тотчас же бодро встал с постели
и с аппетитом пообедал, благодаря Бога и обезьяну.
Новелла ХС
О хитрости, к которой прибег один муж,
задумавший отомстить неверной жене
Многие думают, что если жена обесчестит своего мужа, то
муж должен наказать за это прежде всего жену, а не любовника,
и полагают, что для устранения зла необходимо сначала устра¬
нить его причину, согласно итальянской пословице: «Morta la
bestia, morto il veneno» *. По их мнению, мужчины делают лишь
то, на что их вызывают сами женщины, и редко идут туда, куда
их не привлекает ласковый взор, приветливое слово или какая-
нибудь другая приманка. С своей стороны, я охотно доставил бы
женщинам удовольствие, взявши их под свою защиту, но боюсь,
что если я вздумаю ссылаться на их слабость, то большинство из
них осудит меня и даже самые уступчивые из них будут мне
возражать: «Меня толкает на это не мое легкомыслие, а достоинст¬
ва мужчины, и ради них я готова доставить ему все удовольствия,
* В могиле гад, в могиле яд (итал.).
167
какие только могу. Любовь такого мужчины делает меня гордой
и счастливой». И действительно, эти доводы почти неопровер¬
жимы. Они могут поставить в затруднение любого мужа. Правда,
если он считает себя честным и добрым мужем, он имеет полное
право отстаивать свою жену, но если совесть говорит ему другое,
он не имеет, мне думается, больших оснований порицать ее
и запрещать ей любить того, кто ей нравится. Мне даже скажут,
что он и не может, и не имеет никакого права запрещать своей
жене любить добродетель и добродетельных мужчин. Но не
нужно лишь смешивать душевные качества с телесными, плотс¬
кими качествами, и в подобных случаях простительно лишь
духовное, а не плотское сближение, вроде, например, того, о ко¬
тором говорится в песне:
Пастух с пастушкой забавлялись
Под сенью сладостной ветвей,
В объятьях тесных укрывались
От любознательных очей.
Оправдывать женщин тем, что у них нет сил устоять против
подарков; которые им преподносят поклонники, это значит де¬
лать им гнусное, подлое и отвратительное обвинение. Скорее
даже наоборот, женщины, у которых алчность одерживает побе¬
ду над сердцем, хотя подарки и представляют собою самое
сильное оружие, заслуживают сурового наказания. Но чем же
можно их оправдывать? Не поискать ли нам каких-нибудь других
доводов (если недостаточно веских, то, по крайней мере, прием¬
лемых за неимением лучших)? И право, мне кажется, самым
веским доводом, какой только можно привести в их оправдание,
может послужить лишь то положение, что нет такой твердыни,
которая могла бы устоять перед настойчивыми и яростными
атаками. Понятно, что сердце дамы не столь твердо и непреклон¬
но, чтобы оно могло устоять против упрямой назойливости
влюбленного. Сами мужчины, считающие постоянство своим
прирожденным и исключительным достоинством, очень часто
поддаются соблазну, увлекаясь забавами, которые они должны
признавать самыми позорными, и пуская на ветер то, что должно
храниться под замком веры. А поэтому может ли женщина со
своей нежной натурой и жалостливым сердцем, приветливостью,
слабым телом и слабой волей устоять против мужчины, назой¬
ливого в просьбах, упрямого в преследованиях, изобретатель¬
ного на всякие уловки, ловкого в речах и чересчур щедрого на
обещания? В самом деле, это почти невозможно.
Но в данном случае я не выскажу ни одного заключения,
которое не имело бы отношения лишь к этому различию между
мужчиной и женщиной. Я только добавлю, что счастье жены
168
зависит от достоинств ее мужа, ибо мужья бывают весьма раз¬
личные. Одни, например, знают о поведении своей жены, но
скрывают это, предпочитая рога на сердце рогам на лбу, а другие
знают и стараются мстить. Эти мужья — злые и опасные безум¬
цы. А есть и такие мужья, которые знают все и терпеливо несут
свой крест, памятуя пословицу — терпение и труд все перетрут.
Это — несчастные люди. Есть мужья, которые ничего не знают,
но стараются узнать и узнают то, о чем бы они не хотели знать.
И наконец, есть такие мужья, которые ничего не знают и не хотят
знать. Это самые счастливые из всех рогоносцев. Они даже
счастливее тех мужей, у которых еще нет рогов, но должны быть.
Перечислив все эти разновидности рогоносцев, мы расскажем
вам про одного господина, принадлежавшего к числу этих мужей
(разумеется, не спрашивая у него позволения, ибо это положение
его крайне сердило). Но он принадлежал к первому разряду —
тщательно скрывал свое несчастье и надеялся, что судьба помо¬
жет ему отомстить жене или ее любовнику, или — если ему
удастся застать их вместе — обоим сразу. А так как с женой ему
было расправиться легче, ибо она была всегда у него под руками,
то с помощью одной хитрости ему удалось нанести первый удар
именно ей. Однажды во время перерыва судебных заседаний он
задумал поехать на отдых в одно из своих имений, находившееся
в двух милях от города, и с самым благонамеренным видом
пригласил с собою жену. Обращался он с ней так же хорошо, как
всегда, но когда настало время ехать обратно в город, он за день
или за два до отъезда наказал одному из своих слуг (которого он
считал преданным себе и умеющим хранить тайны) не поить того
мула, на котором ездила жена, дня два и, кроме того, подсыпать
в его овес соли. Хотя он и не объяснил цели своего приказания,
но ее нетрудно было угадать по тем последствиям, которые
могли быть им вызваны. Слуга в точности исполнил все, что ему
велел хозяин, и ко времени отъезда этот мул не пил уже целых
два дня. Дама уселась на своего мула и поехала по дороге
в Тулузу. А эта дорога соприкасалась в одном месте с Гаронной
и шла на некотором расстоянии вдоль ее берега. Приближаясь
к реке, мул еще издали начал чуять воду и наконец рванулся к ней
с быстротой, соответствовавшей силе его жажды. Место, где
дорога подходила к реке, было глубокое и непереходимое вброд.
Дама не могла удержать своего мула, умиравшего от жажды,
и он со всего ходу прыгнул прямо в реку. Дама, охваченная
страхом и стесненная одеждами, мигом свалилась в воду, а муж
нарочно подъезжал к этому месту как можно медленнее, чтобы
задуманное им дело шло своим ходом. Прежде нежели он
мог подоспеть к ней на помощь, она погрузилась в воду и за¬
хлебнулась.
169
Вот один из способов мстить женам, способ несколько жесто¬
кий и даже бесчеловечный. Но что же делать? Иным мужьям
носить рога ведь неприятно. Надо думать, что если бы он
расправился только с ее любовником, то оскорбление никогда не
выходило бы у него из головы, ибо эта дура, обесчестившая его
имя, постоянно находилась бы у него на глазах. А кроме того,
она всегда могла обзавестись новым любовником, ибо женщина,
совершившая дурной поступок хотя бы один раз (если, однако, ее
поступок относится только к этому роду), всегда будет вызывать
подозрение, что она может и впредь совершить такой поступок.
Что до меня, то я не знаю, что и сказать об этом. Да и всякий,
наверное, станет здесь в тупик. А поэтому я предоставляю ре¬
шать эту задачу и выбирать соответствующий образ действий
тем, кого она касается.
В ЗАКЛЮЧЕНИЕ
НОВЫХ ЗАБАВ И ВЕСЕЛЫХ РАЗГОВОРОВ,
ПОМЕЩЕННЫХ В СЕЙ КНИГЕ,
СОНЕТ АВТОРА К ЧИТАТЕЛЯМ
Ну вот и все. Довольны ли вы мной?
Скажите мне, досыта ль хохотали?
Иль попусту труды мои пропали —
Развеселить вас этой болтовней?
Я старь перемешал в ней с новизной.
Берите все, что вы облюбовали,
Что хуже — мне. Лишь не было б печали,
Мечтатели расстались бы с тоской.
Долой печаль! Она сама придет
В века грядущих бедствий и невзгод.
Пока есть время — радости ловите.
Когда же горе тронет вас крылом,
Оденьте сердце мужества щитом
И бодро бремя горести несите.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
(Новеллы, приписываемые Деперье)
Новелла XCI
О встрече, назначенной мессиром Эсташем,
священником из Баньоле,
хорошенькой торговке репами,
и о том, что из этого воспоследовало
ессир Эсташ, священник из Баньоле, был мужем
великой добродетели, доктором богословия, ergo *,
был мужем, ergo, в силу неоспоримых аргументов,
имел мужеское естество, ergo, любил, как и любой
другой, естество женское; вследствие чего, приметив
однажды смазливую торговку репами, простоватую
и гожую на всякие добрые дела, стал ее будто бы невзначай
улещивать: как, мол, ей торгуется, крепкие ль и ядреные у нее
репы, потому, мол, до похлебки из реп он очень охоч; и указал
ей на своего служителя Жоана, коему велел объяснить торговке,
где находится его дом, дабы та впредь носила ему свои репы,
за что будет отменно вознаграждена и reliqua **, понеже он
человек щедролюбивый и весьма расположен проливать свою
щедроту и благостыню в подобающее место. Она обещала
прийти,ча Жоан забрал впрок весь ее товар, уплатив по приказу
господина двойную цену.
На следующий же день торговка приходит к дому священника
и спрашивает, возьмут ли ее репы; слуга велит ей явиться в вечер¬
нее время для тайной беседы с господином, дабы принять до¬
стойный дар, который тот, следуя Евангелию, пожелал сотво¬
рить правой рукой так, что левая и не почувствует; для чего
назначил ближайшую ночь. Молодуха соглашается. Вечером,
в ожидании гостьи, священник исполняется благоговейного духа
и наказывает своему фамулусу Жоану пораньше улечься спать
* Следовательно (лат.).
** Все остальное (лат.).
171
в гардеробной, а ежели послышится какой шум, то пусть-де
не встает, не поднимает переполоха и вообще не придает этому
значения. Ну, а пока почтенный Эсташ прохаживается по ко¬
мнате, спускается к дверям, поднимается обратно, смотрит
в окно, не пришла ли торговка,— словом, ввергнут в мучения,
подобные тем, что в романе о неистовом Роланде испытывал
Руджьер, ожидавший Альцину. Наконец, устав бегать вверх-вниз
по лестнице, садится он в кресло в своей спальне, но двери
оставляет приоткрытыми, чтобы впустить торговку неслышно
для соседей,— из страха перед оглаской, которая повредит
ему как никому другому, ибо поведение священника должно
быть общим образцом. Тут его зазноба входит и прямиком
идет наверх.
— Здравствуйте, сударь,— говорит торговка.
— Пожалуйте, пожалуйте, моя милая,— отвечает священ¬
ник,— поистине, вы женщина обязательная и держите свое слово.
Но едва он подступает к гостье, чтобы заключить в объятия
и со страстью прижать к груди, как врывается, застигая их
врасплох, какой-то мужчина и кричит:
— Ах ты, мерзавка! Чуяло мое сердце, не за добрым делом
ты улизнула из дому на ночь глядя!
И с этими воплями принимается что есть силы выколачивать
се платье претолстой дубиной; почтенный же Эсташ пытается
тому помешать и, бросившись между ними, восклицает: «Полно
вам! Уймитесь!» — и прочее, что только может в такой переделке
прийти в голову и на язык.
— Это как же понимать, сударь,— говорит -мужчина,— вы,
оказывается, кружите голову замужним женщинам, заманиваете
их к себе домой по ночам? А еще проповедуете, что желающий
содеять зло любит мрак и бежит света!
А жена ему:
— Что вы, муженек! что вы, дружок! вы все поняли не¬
правильно! Этот вот добрый господин, услышав про нашу
постыдную бедность, дал мне знать через своих слуг, что на¬
думал нас облагодетельствовать, но не ищет пустой славы
и не хочет, чтобы это видели и знали. А так как у нас прескверная
постель, он, заботясь о нашем потомстве и продолжении рода,
решил подарить нам свою — гляньте-ка, до чего она красивая
и добротная,— причем с одним лишь условием: чтобы мы
молили за него Бога. А почему он делает это в столь поздний
час, я уже объяснила; так что перестаньте буйствовать, муженек,
и, вместо того чтобы уподобляться Олибрию, поблагодарите
мессира Эсташа.
Тут муж принимается на все лады каяться, что согрешил
гневом против своего доброго священника и духовника, просит
172
у него прощения и снисхождения. Удачная и ловкая выдумка
торговки несколько ободряет мессира Эсташа, который уже ви¬
дел себя избитым дубиной разъяренного мужа и ославленным на
весь свет соседями, что было бы сущей бедой для человека его
звания. Муж, рассыпаясь в самых вежливых изъявлениях благо¬
дарности, стягивает наземь перину; не забывает прихватить
и простыни (а они, ввиду ожидавшейся сшибки, были постелены
какие только есть белые). Потом влезает на кровать и срывает
прекрасный полог из разноцветной саржи: на себя взваливает что
потяжелее, а остальное, почтительнейше кланяясь, уносит жена.
После их ухода мессир Эсташ, не слишком довольный,—и оттого
что добыча так легко ускользнула из его рук, и оттого что лишился
своего добра,— зовет Жоана, слышавшего шум и по большей части
уразумевшего, что произошло, и говорит ему с весьма кислым видом:
— Посмотри только, famule, как этот мужлан изгваздал но¬
жищами мой тюфяк! Мог бы, по крайней мере, снять башмаки,
прежде чем лезть на кровать.
Жоан, с одной стороны, желая утешить своего господина,
а с другой, огорченный тем, что не удалось поживиться самому,
отвечает:
— Domine, вы же знаете старую добрую пословицу: Rustica
progenies nescit habere modum, что означает: Мужик не боится
креста, а боится песта. Вам бы кликнуть меня, как эти неряхи
явились сюда, я их выгнал бы палкой, а теперь уж не сетуйте, что вашу
спальню подчистую обобрали, и притом без судебных исполнителей.
Новелла ХСН
О средствах к быстрому обретению денег,
которые один шут указал своему королю
Так как Трибуле снискал доверие в самых почтенных кругах
общества и так как в настоящей книге рассказывается о его
дурачествах, нам показалось уместным дать ему в спутники
некоего шута, пользовавшегося большим успехом при королевс¬
ком дворе. Видя, что король никак не может найти денег для
покрытия своих военных расходов, этот шут открыл ему два
таких средства (мало кто еще мог бы до этого додуматься).
— Первое, сир,— сказал он,— состоит в том, чтобы сделать
вашу должность сменяемой, какой вы сделали многие другие
в вашем королевстве. Ручаюсь, в этом случае вы получите два
миллиона золотых, а то и больше.
Можете вообразить, как хохотали король и присутствовавшие
при том сеньоры над этим первым средством. И, желая еще
сильнее раззадорить шута, спросили:
173
— Как, господин шут, это, по-твоему, единственный способ,
коим можно пополнить финансы?
— Нет, что вы,— ответил шут, обращаясь к королю,—
я знаю еще один, не хуже и даже лучше: велите особым указом
распродать с торгов кровати всех монахов, какие есть в ваших
землях, а вырученные деньги сдать в казну.
Тогда король, рассмеявшись, спросил:
— Где же будут спать несчастные монахи, если их лишат
кроватей?
— С монашками.
— Но монахов,— возразил король,— право же, куда больше,
нежели монашек.
Весельчак и тут не полез за словом в карман, сказав, что
одна монашка способна приютить полдюжины монахов, никак
не меньше.
— Поверьте,— заключил шут,— именно с этой целью ваши
августейшие предки, да и другие государи, поставили во многих
городах мужские монастыри в точности напротив женских.
Новелла ХСШ
О воре, который надумал украсть у своего соседа
корову
Некий прожженный плут, надумав украсть у своего соседа
корову, поднимается раным-рано, еще до света, й, пробравшись
в стойло, выводит корову наружу, причем делает вид, что бежит
за нею следом. Услышав шум, хозяин высунулся в окно, а вориш¬
ка ему кричит:
— Сосед, помогите поймать мою корову! У вас ворота были
плохо прикрыты, она и забрела к вам на двор.
Когда хозяин помог это сделать, тот уговорил его отправить¬
ся с ним вместе на рынок (ведь останься он дома, кража была бы
тут же замечена). На полпути, как начало светать, бедолага узнал
свою корову и говорит:
— Соседушка, до чего же эта корова похожа на мою!
— Так и есть,— отвечает вор,— оттого-то я и веду ее прода¬
вать, ведь что ни день, моя жена и ваша препираются: какая
корова чья.
За этой беседой приходят они на рынок. Тут пройдоха, боясь,
что его выведут на чистую воду, притворяется, будто у него
какое-то дело в городе, и просит соседа подороже продать коро¬
ву, суля выставить ему стаканчик-другой. И тот корову продает,
а деньги приносит вору. Засим оба, как и было условлено,
прямиком направились в трактир; однако после того как они
174
хорошенько клюкнули, мошенник нашел способ удрать, предо¬
ставив соседу платить по счету.
Оттуда направился он в Париж и там, между прочим,
учинил вот что: на рыночной площади, где, как обычно, к же¬
лезным скобам, вделанным в стену, было привязано множество
ослов (так что все места были заняты), выбрал самого казисто¬
го, уселся на него, и, проехавшись по рынку, очень дорого
продал его какому-то незнакомцу; а этот человек, найдя у коно¬
вязи единственное свободное место — то, где осел стоял рань¬
ше,— там его и привязал. И когда настоящий владелец осла,
у которого его украли, пришел, чтобы отвязать и увести свою
животину, между ним и новым владельцем возникла перебран¬
ка, да такая злая, что дело дошло до кулаков. И в то самое
мгновение, как незадачливый покупатель, получив несколько
зуботычин, оказался на земле, вор, стоявший в толпе зевак, не
удержался и сказал:
— Всыпьте, всыпьте ему покрепче, чтоб закаялся воровать
ослов!
Несчастный, который не знал куда деться и мечтал только об
одном: увидеть вновь своего продавца, обернулся на голос, узнал
мошенника и завопил:
— Вот, вот кто мне его продал!
Негодяй был тут же схвачен и, после того как признался перед
судьей во всем, о чем рассказано выше, заслуженно приговорен
к смертной казни.
Новелла XCIV
О сельском бедняке, который с помощью клистира,
поставленного ему врачом, отыскал своего
заблудившегося осла
В Бурбонском краю (где уши растут высоко-высоко) жил
некогда один знаменитый врач, который вместо лекарств пропи¬
сывал всем своим пациентам клистиры, и, на его удачу, во
многих случаях им это помогало; так стяжал он большую славу,
и, если у какой-либо матери заболевал ребенок, она непременно
обращалась к этому врачу.
Случилось, что в ту пору один сельский бедняк потерял в поле
своего осла и был этим донельзя удручен. Когда он бродил по
ущельям, ища пропавшего осла, встретилась ему одна добрая
старушка и спросила, отчего он так горюет; бедняк отвечал ей,
что потерял своего осла и потому раздосадован до такой степени,
что не может ни пить, ни есть. Тогда старушка рассказала, как
найти дом того лекаря, и со всею уверенностью направила
175
крестьянина к нему: он, мол, даст совет насчет любой пропажи.
Простак очень тому обрадовался — и скорей туда. Но войдя
в дом врача, увидел, что тот окружен великим множеством
людей и к нему не подступишься. Крайне огорчась, он принялся
кричать:
— Ах, сударь, ради Бога, верните моего осла! Мне без него
не жить, не прячьте его, умоляю. Говорят, он у вас; а если нет,
вы знаете, где он.
И так несколько раз, да все громче и громче, так что
наконец врач рассердился. Посмотрев в лицо этому крестья¬
нину, он решил, что тот спятил с ума, и велел своим служи¬
телям поставить ему клистир, что было в ту же минуту сде¬
лано.
Выйдя от врача; бедняк отправился восвояси, думая найти
осла у себя дома, однако на полпути ощутил потребность опоро¬
жнить брюхо и, не в силах терпеть, бросился в какую-то хибарку,
где клистир успешным образом оказал свое действие. А за этим
самым делом крестьянин услышал, что в поле заревел его осел,
чрезвычайно тому обрадовался и, наспех подтянув штаны, по¬
мчался на крик; найдя же осла, возликовал всей душой, уселся на
него и немедленно отправился обратно в город, чтобы поблаго¬
дарить врача. А по дороге рассказывал всем встречным, как
сведущ и многомудр этот целитель и как его лечение помогло
отыскать осла,— благодаря чему врач с тех пор сделался еще
более известен и знаменит.
Новелла XCV
О суеверном враче, который соглашался
развлекаться со своей женой только во время ненастья,
и о том, как этой женщине посчастливилось
после его кончины
Вот что недавно произошло в городе Париже: некий врач,
углубившись в астрологическую премудрость и постигая самую
квинтэссенцию, настолько погряз в суевериях, что счел опасным
для себя развлекаться и забавляться с женой в ясную погоду
и решительно этого избегал; мало того, когда начиналось нена¬
стье, он еще справлялся с движением луны,— что нисколько не
радовало его жену, которая часто просила его позабавиться
с нею и, чувствуя в том потребность, старалась привлечь его
к себе. Но отнюдь не преуспела: на всякий ее довод муж говорил,
что погода неблагоприятна и что от подобных дел будет ему
вред, а не польза. И под этим предлогом оставлял свою бедную
жену ни с чем.
176
Наконец лекарша по-приятельски рассказала о своей незадаче
соседке, и та дала ей совет: велеть сразу же после того, как она
отойдет ко сну, принести на чердак три-четыре ведра воды и вы¬
лить их в установленный возле чердачного окна свинцовый бак,
который служит для того, чтобы собирать дождевую воду и за¬
тем (как обычно делается в благоустроенных домах) отводить ее
по свинцовой же трубе или желобу на задний двор. А как только,
сказала соседка, она услышит журчание воды, пусть немедля
уведомит о том мужа. Почтенную лекаршу не надо было угова¬
ривать, и она без отлагательств, хотя день был жаркий и ведрен¬
ный, привела этот замысел в исполнение.
Когда они с мужем легли в постель, наученная ею служанка
начала понемногу лить в желоб воду, отчего послышалось жур¬
чание, и дама тотчас разбудила мужа, предложив ему позаба¬
виться, что он и учинил по мере сил, не испытав, однако, при том
радости, ибо погода внезапно переменилась. Лекарша и в даль¬
нейшем не раз прибегала к этой уловке, которая пришлась ей
весьма по вкусу.
А потом случилось так, что врач умер, и, поскольку эта дама
была очень хороша собой, молода и состоятельна, многие стали
просить ее руки; но она не хотела давать согласия ни одному
ухажеру, как бы богат тот ни был, без предварительной беседы.
Врачей она вообще не пускала на порог, остальных же спраши¬
вала, знают ли они толк в звездах и луне; и многие из женихов, не
догадываясь, в чем тут дело, отвечали, что постигли их в совер¬
шенстве, вследствие чего и получали от нее отказ. Наконец ей
предложил себя в мужья один добрый приятель, человек не
слишком церемонный; и дама, завязав с ним шутливый разговор,
спросила между прочим, хорошо ли он разбирается в звездах.
Тот ответил, что ничего не смыслит ни в солнце, ни в звездах, ни
в луне и знает только, что, когда на дворе ни зги, нужно отправ¬
ляться спать. Ответ даме понравился, и она дала свое согласие.
Новый муж стал умело и пользительно возделывать ее поле,
и она с тех пор похвалялась, что в избытке имеет то, в чем
раньше терпела недостаток.
Новелла XCVI
О весельчаке голландце, который заставил бежать
за собой сапожника, стачавшего ему сапоги
Не будет лишним рассказать здесь о ловкости некоего весель¬
чака, который, прогуливаясь по одному из не самых бедных
голландских городов, заглянул в сапожную мастерскую, где хозя¬
ин спросил его, что-де будет угодно. А приметив, что вошедший
177
покосился на висящие под притолокой сапоги, предложил ему
купить пару. Тот ответил согласием, и сапожник, выбрав наибо¬
лее подходящую заготовку, стачал голенища по его ноге. Потом
примерили и башмаки, которые тоже пришлись впору, не хуже,
чем голенища к голеням. И тут проказник, вместо того чтобы
узнать цену и расплатиться, спрашивает сапожника (как бы при¬
глашая его немного поточить лясы):
— Скажите откровенно, не случалось ли когда-нибудь, что
заказчик, которому вы сшили такую же удобную обувку, сбежал
от вас, не заплатив?
— Ни разу,— отвечает тот.
— А если бы случилось, что бы вы сделали?
— Пустился бы за ним вдогон,— говорит сапожник.
— Вы это говорите всерьез?
— Уж будьте покойны,— отвечает вежливый сапожник,—
как же иначе?
А тот:
— Надо бы это проверить на деле. Стало быть, так: я побегу
первым, а вы за мной следом.
И с этими словами как даст деру! Сапожник выскочил на
улицу и помчался за ним, крича:
— Держи вора! Держи вора!
Но когда из домов стали выскакивать люди, плут, боясь,
что его схватят, сделал вид, будто все это делается потехи
ради.
— Не трогайте меня,— кричал он им,— мы поспорили на
большие деньги!
Так, не угнавшись за вором, вернулся сапожник домой ни
с чем, крайне огорченный потерею времени, денег и трудов.
В этой веселой истории употребляется слово сапоги, но не
нужно тут подразумевать сапоги, сделанные на манер наших
теперешних, потому что те сапоги вдевались в башмаки.
Новелла XCVII
О школяре, который пересмотрел все свои книжки,
чтобы узнать значение слов ramon, ramonner, hart,
sur peine de la hart и т. п.
Скверное словцо hart, столь известное и распространенное во
Франции во времена мира, некогда лишило покоя одного юного
школяра, который ни от кого не мог получить объяснения, что
оно значит, хотя тысячу раз спрашивал о том деревенских при¬
четников; для них, однако, это было все равно что еврейская
грамота. Рассердившись еще больше, школяр углубился в книж-
178
ки: Calepinus auctus et recognitus *, Cornucopiæ **, Catholicon mag¬
num et parvum ***, и все их пересмотрел; да только понапрасну,
нигде это слово не сыскалось. Наконец, хорошенько раскинув
собственным умом, припомнил он, как лет с десять назад некая
служанка, выдававшая себя за уроженку Пикардии — хотя была
родом из Нормандии,— однажды вечером в Париже, угощаясь
перед сном плотвой, объясняла ему, что гатоп означает метлу
трубочиста, а гатоппег — чистить печную трубу, о чем и поется
в песенке:
Прочисти-ка мою трубу.
А про hart (рассказывал школяр) вспомнил я, что это лычко,
которым в Париже перетягивают вязанки и метелки и которое
в моем благословенном краю зовется riotte; потому, слыша крик:
«Именем короля, sur peine de la hart (hart est fæminini gene-
ris ****)!», я понимаю, что это значит: «под страхом висели¬
цы»,— раньше ведь, чтобы не тратить на удавку пеньки, исполь¬
зовали древесное лыко.
Вот как исполнил свой обет юный школяр, встретивший это
- слово в послании к королю Клемана Маро: выражение sentir la
hart там означает то же, что «шея, чувствительная к щекотке»:
Так, шеей за версту щекотку чуя,
Слуга сбежал: его и днесь ищу я.
Новелла XCVIII
О Трибуле, шуте короля Франциска Первого,
и о его веселых проделках
Покойный король Франциск Первый, государь доблестный
и великодушный (да простит ему грехи Господь!), воспитал
одного бедного дурачка, чтобы развлекаться на досуге, после
трудов на благо французского королевства; и, едучи верхом по
городским улицам, охотно позволял ему ехать перед собой.
Случилось однажды, что Трибуле ехал перед королем и балагу¬
рил насчет какой-то чепуховины, насаженной на конец палки, как
вдруг его лошадь пукнула шесть, не то восемь раз подряд. Тут
Трибуле вышел из себя: мигом спешившись, он снял с лошади
седло, взгромоздил его себе на спину и сказал королю:
— Братец, вы сегодня дали мне самую скверную лошадь из
всех, что у меня были. Это сущая пьянчуга: налакалась всласть,
* Калепин расширенный и просмотренный (лат.).
** Рог изобилия (лат.).
*** Католикон большой и малый (лат.).
**** Женского рода (лат.).
179
а теперь только и делает, что пердит. Видит Бог, лучше мне идти
пешком. Ахти, ахти! напердеть прямо перед королем!
И как хватит лошадь дубинкой! А седло-то осталось у него на
спине. Так и прошагал с ним добрую половину лье.
В другой раз король отправился в свою парижскую церковь
Сент Шапель к вечерне, а Трибуле его сопровождал. Когда они
вошли, внутри стояла полная тишина, какую только можно
вообразить. Спустя некоторое время епископ стал вполголоса
читать Deus in adjutorium *, и тут же ему ответили певчие, так что
все вокруг загремело. Тогда Трибуле поднялся со своего места,
направился прямиком к епископу, начавшему богослужение, и от¬
весил ему несколько изрядных тумаков промеж лопаток. Король,
заметив это, подозвал шута к себе и спросил, почему он бьет
столь добродетельного человека. А Трибуле:
— Что тут объяснять, братец! Когда мы сюда пришли, было
тихохонько, а этот возьми да и подними шум. Кого же наказать,
как не его!
А в другой раз Трибуле продал лошадь, чтобы купить сена,
а еще как-то продал сено, чтобы купить дубинку. Так до самой
смерти (которую все оплакивали) и прожил дурачась; но про него
говорили, что он был счастливей любого мудреца.
Новелла XCIX
О двух тяжущихся, которые были обобраны
собственными адвокатами
Один крестьянин, все делавший без особой оглядки, вздумал
как-то, поедая свою капусту, будто сосед чинит ему вред и убы¬
ток, и подал на него в суд, выбрав, по совету приятелей, ад¬
воката, которого попросил взять иск в свои руки, на что тот
согласился. Спустя два часа в суд явился его противник, человек
весьма зажиточный, и попросил представлять его в этой тяжбе
того же адвоката, на что опять-таки получил согласие.
Накануне рассмотрения дела крестьянин пришел к своему
ходатаю (уверенный, что он сдержит слово), дабы лишний раз
убедиться в его готовности выступать завтра в суде. Тот был
несколько смущен, так как подрядился защищать противную
сторону. Тем не менее, чтобы успокоить истца, стал его моро¬
чить, доказывать, будто вовсе не обещал ему своих услуг, и,
желая выпутаться из этого неприятного положения, сказал:
— Друг мой, в тот раз я вам ничего не объяснил ввиду
некоторых обстоятельств; теперь же прямо говорю, что не могу
* Да поможет вам Бог (лат.).
180
быть вашим адвокатом, поскольку защищаю противную сторо¬
ну. Но я дам вам записку к благонадежному человеку, который
поддержит ваш иск.
И, взяв перо, написал следующее секретное послание другому
адвокату:
«Мне в руки попали два жирных каплуна; себе я выбрал
лучшего и более упитанного, другого же посылаю вам».
А ниже приписал:
«Вы ощипайте вашего, а я займусь моим».
Состряпав это письмецо, адвокат вручил его крестьянину,
но тот, доверяя человеку, которому должен был отнести ре¬
комендацию, не больше, чем своему первому защитнику, осме¬
лился его распечатать; когда же прочитал, то, принимая во
внимание, что тяжба тянется долго и без всякого успеха и что
ему трудно осилить столь богатого и влиятельного противника,
решил пойти с ним на мировую, к чему не раз призывали
его собственные друзья.
Новелла С
О балагурстве человека, которого вели
на монфоконскую виселицу
Один изрядный прощелыга, коему за его заслуги предстояло
вознестись аж на самую последнюю ступень той лесенки, откуда
(как принято шутить) спускают на веревке, являл чудеса пропове¬
днического искусства; а во время этой проповеди палач, налажи¬
вая свою снасть, непрестанно поводил руками близ подбородка
и горла проповедника, так что тот обратил наконец на это
внимание.
— Э, не надо так вертеть руками, дружище палач,— молвил
он,— видать, ты не знаешь, до чего моя шея чувствительна
к щекотке. Я вот сейчас прысну, а люди что скажут? Что я плохой
христианин и насмехаюсь над правосудием.
Потом, чувствуя приближение часа, когда ему предстояло
заступить в дозор на Монфоконе — а его как раз проводили
через городские ворота,— принялся что было сил окликать
сторожа, который прекрасно слышал эти крики, но, поскольку
его собственная шея была не менее чувствительна к щекотке,
чем шея висельника, счел за благо не отвечать и отойти в сто¬
ронку, испугавшись, как бы его самого не притянули к суду
(с этой шантрапы ведь сталось бы ляпнуть такое, о чем и не
спрашивали).
Тогда наш бедолага повернулся к своему исповеднику и го¬
ворит:
— Отец мой, скажите, пожалуйста, сторожу, что сегодня он
смело может запереть ворота пораньше: я решил не возвращать¬
ся на ночлег в Париж.
А потом священник, наряду с прочими утешениями,
сказал ему:
— Мой друг, в здешнем мире нет ничего, кроме тягот
и страданий: ты поистине счастлив, избавляясь ныне от
стольких скорбей.
— Эге-ге, брат,— отвечал приговоренный,— ну дай-то Бог,
чтобы вы оказались на моем месте и насладились счастьем,
которое сулите мне!
Священник сделал вид, что не слышит, и, когда они оказались
за городской чертой, молвил:
— Смелее, друг мой; какие бы грехи ни были на твоей
совести, от чистого сердца попроси Господа разрешить их, и тебе
простится все: сегодня же ты будешь ужинать в раю небесном,
с ангелами,— и пр. и пр.
— Сегодня же ужинать в раю, отец мой? Да мне поспеть бы
туда к завтрашнему обеду! Но в пути одному скучно: прошу вас,
проводите меня туда. Право, сделайте милость, особенно если
знаете дорогу.
И еще несколько шуток успел отпустить этот бесстыдник, да
слишком долго все пересказывать.
Новелла CI
О пожелании, высказанном королю Франциску Первому
одним из его советников
Один советник короля Франциска Первого, прирожденный
остроумец, находился на совещании, где обсуждались средства,
к коим государю надлежало прибегнуть для оказания отпора
императору, наступавшему, согласно донесениям, с большим
войском; слыша, что один желает королю призвать под свои
знамена столько-то доблестных гасконцев, другой — столько-то
ландскнехтов, а прочие советники выражают еще какие-то благие
пожелания, он сказал:
— Сир, поскольку речь идет о пожеланиях, я, если вам угод¬
но, тоже скажу свое; но я скажу о такой вещи, которая не
потребует от вас никакого расхода, тогда как все, что предлагают
другие, обойдется недешево.
Король спросил, что это за вещь, и советник с присущей ему
живостью отвечал:
— Сир, я желал бы на четверть часа превратиться в черта.
И что бы вы тогда сделали? — спросил король.
182
— Я полетел бы прямо к императору и перервал ему глотку.
— Ничего не скажешь,— молвил король,— вы изрядный
шутник; да только в землях императора, как и у нас, достанет
святой воды, чтобы любого черта прогнать.
На это, желая еще больше рассмешить короля, советник
заметил:
— Простите меня, пожалуйста, сир: если бы то был какой-
нибудь юный чертенок, он бы убежал, не спорю; но черта,,
которым обернусь я, так просто не напугаешь.
Он говорил столь непринужденно, что все присутствовавшие
не могли сдержать смеха. Такой уж это был забавник, гораздый
на веселые шутки и проделки.
Новелла СИ
О школяре, который влюбился в свою хозяйку,
и о том, как они увенчали свою любовь
Во времена, когда носили башмаки с острыми носами, когда
горшки ставили на стол и когда в долг давали тайком, жены
твердо блюли обет супружеской верности, не дозволялось и му¬
жьям грешить против своих степенных женушек (разве что днем
или ночью). Таков был взаимно соблюдаемый обычай, достой¬
ный не то что похвал, но истинного восхищения, и благодаря
тому обычаю ревность не была в ходу, за исключением той,
какая происходит от недостатка любви и от какой дохнут гусаки.
По причине столь удивительной доверчивости все женатые и не¬
женатые, без разбору, ложились спать в одну большую постель,
нарочно сделанную пошире, не боясь и не опасаясь каких-либо
нескромных помыслов, и если мужчины и женщины любили друг
дружку, то единственно с тем, чтобы поверять друг другу свои
мысли. Со временем, однако, люди поиспортились, и всяк поже¬
лал иметь отдельную постель, понятно зачем: чтобы отвратить
от всех и каждого опасности, которые могли из такого обычая
проистечь.
Расскажем, кстати, про одного молодого школяра, который,
не достигнув восемнадцати лет, стал строить куры своей квар¬
тирной хозяйке, а потом — лиха беда начало! — гулять с весе¬
лыми компаниями, не брезгуя и обществом шлюх. Понабив себе
шишек, он полностью отдался своему чувству к хозяйке и столь
глубоко в него погрузился, что забросил ко всем чертям и диалек¬
тику, и логику, и физику, и прочие подобные бредни; туда же,
потворствуя страстям и увлекаясь мечтаниями, отправил и часть
своих денег. Так из софиста и очумелого логика превратился он
в одного из самых безумных влюбленных, каких видел свет, о чем
183
и поведал возлюбленной, изъяснив ей свою страсть следующим
образом:
— Ах! высшая и единственная повелительница моих внутрен¬
ностей, если б я мог, оставаясь в живых, для вас учинить оных
анатомию! Вы бы увидели, как пылает мое сердце, как дымится
печень, как поджариваются легкие и как раскалился хребет,— до
того, что и жизнь не мила! Мне суждено погибнуть, если вы не
соблаговолите меня утешить.
И добавил изречение певца любви, пришедшее ему на па¬
мять:
— Ах! сколь горестен удел человека, начинающего любить!
Да на то и обед, чтоб засалить жилет. О Амур, Амур! Когда
я настраиваюсь на твой лад, то заключаю, что вводный тон
должен быть натуральным, а гексахорд твердым, ибо мягкий не
ценится ни во что.
Потом, вспомнив, как учил его отгонять кручину покойный
дядюшка, школяр решил сложить песенку. Об этом узнала его
подруга и, боясь, что он предаст огласке свою мучительную
тоску и ночные терзания, коим подвергается по ее вине, попроси¬
ла ту песенку не петь, сказав:
— Друг мой, держите свои уста на замке; я заглянула в тот
уголок вашей памяти, где вы храните вашу песенку, и знаю, о чем
в ней говорится.
Этим намеком она хотела отвлечь школяра от его намерения.
Однако тот, истомленный страстью, запел:
Ваш отказ страшнее смерти,
Я вот-вот умру, поверьте.
Горе мне! Ужель и впредь
Это бедствие терпеть?
Ах, соседка, вы неправы!
Вы жестоки, вы лукавы
И не числите за грех
Поднимать меня на смех.
Я поведал вам, как стражду,
Как любви всем сердцем жажду,
Как извелся, изнемог,—
Но разжалобить не мог.
Совладаю ль с этой мукой?
Страсть моя тому порукой,
Что не выжить мне, увы,
Если не смягчитесь вы.
Вновь и вновь язвим насмешкой,
Тороплю себя: не мешкай,
Ей скажи: ответа жду;
Не дождавшись, пропаду.
184
Лик ваш нежен и прекрасен,
Мой — уродлив, груб и красен,
Все же о любви молю,
Ибо искренне люблю.
Вы моим страданьям рады,
Пусть: но много ль вам досады,
Если счастлив буду я?
Сжальтесь! — вот мольба моя.
Каждодневно в Отче наше
Мы врагам прощаем нашим,
Я же — вам не враг, а друг,
Изнывающий от мук.
В вас любви не замечаю.
Что же! состраданья чаю,
Повторять не престаю:
Не губите жизнь мою.
Не провижу исцеленья
От смертельного томленья;
Лучше б век вас не видать,
Чем так горестно страдать.
На любовь любовью должно
Отвечать, скажу неложно.
Чахну, вами побежден,
Но ничем не награжден.
Госпожа, довольно злиться.
Не пора ль в объятьях слиться?
Жду ответа три уж дня,
Горькую судьбу кляня.
Я понять не в состоянье,
Что за радость в ожиданье,
Право, нету сил моих!
Счастлив муж ваш, будь он лих.
Новелла СШ
О священнике,
который изливал с кафедры гнев на своих собратьев,
без должной ревности относящихся к обязанности
проповедовать перед прихожанами
Некий священник, известный своими чудачествами и поведе¬
нием, не вполне сообразным с его саном, однажды, проповедуя
перед прихожанами, принялся с яростной божбою обличать ны¬
нешних лютеран и, доказывая, что они хуже дьявола, сказал:
— Дьявол, как только сотворишь крестное знаменье, пускает¬
ся наутек; если же осенить крестом лютеранина, тот — видит
185
Бог! — вцепится вам в глотку и давай душить. А потому советую
вам, дети мои, елико можно избегать общества лютеран.
Далее, возмущаясь тем, что другие священники относятся
к обязанности проповедовать перед паствой не так ревностно,
как он, стал кричать с кафедры:
— Смеют еще говорить, что они недостаточно ученые! Пусть
учатся, разрази их небо праведное и все черти в аду! Станут
такими же, как я.
И, увидев, как изменились лица прихожан, добавил:
— Сами помните, господа и дамы, всего год назад я был
круглым неучем, а теперь видите, как хорошо я проповедую!
И еще ворох всяких прибауток вываливал на своих прихожан
этот забавник кюре, чтобы те не спали во время проповеди.
Новелла CIV
О том, как итальянец ловко провел француза,
приехавшего в Венецию
В Венеции, в гостинице Осетра, с одним новоприбывшим
французом случилась вот какая история. Некий итальянец, про¬
живавший в той же гостинице, сказал ему, будто бы в их стране
небезопасно показывать, что имеешь при себе деньги, и посовето¬
вал, если тот пожелает взвесить экю или пересчитать какую-то
сумму, не делать этого на виду, как ему привычно, но запереться
в своей комнате. Француз, решив, что его предостерегают по
доброте душевной, горячо поблагодарил итальянца и с тех пор
считал его своим добрым знакомым. Как только итальянец
почувствовал, что рыбка клюнула, он предложил французу поме¬
нять его экю на полупистоли, коли в том есть нужда.
— Другие,— сказал он,— за ваши экю вам дали бы ровно
столько же полупистолей, а я дам больше.
Француз сказал, что это самое ничтожное удовольствие, какое
он хотел бы доставить своему новому другу, но напомнил, о чем
была между ними речь несколькими днями раньше.
— Чтобы уберечь наши деньги от чужих глаз,— ответил
тот,— я думаю, лучше всего сесть в гондолу и взять с собою
весы; катаясь по Большому Каналу, мы сможем взвесить наши
деньги и совершить обмен.
Француз сказал, что полностью готов к его услугам. На
следующий день они сели в гондолу, и там француз достал свои
золотые, а итальянец их забрал,— впрочем, предварительно взве¬
сив на весах, чтобы прежде времени не вызывать подозрений.
Когда же деньги оказались у него, сделал вид, будто ищет свой
кошель с полупистолями, и внезапно выпрыгнул из гондолы
186
(заранее шепнув словцо лодочнику, нарочно причалившему в та¬
ком месте, откуда во все стороны вело множество узких улочек).
Француз только его и видел.
Надо полагать, он и по сей день ничего не слыхал ни об этом
человеке, ни о своих ста экю и зарубил себе на носу, что пословица
об итальянцах, которая в ходу у разных народов, должна служить
ему предостережением на будущее и отвращать от подобных
менял, у коих, в подтверждение их худой славы, начертано на лбу
известное изречение: Zara a chi tocca *, оповещающее с первого же
взгляда: кто доверяется таким людям, пусть пеняет на себя.
Новелла CV
О забавных остротах и выходках,
коими один ирландец снискивал пропитание
во всех странах, куда ни попадал
Один ирландец, наделенный изрядным остроумием, задумал
изучить обычаи разных народов и употребление их языков; с этой
целью он путешествовал по разным странам, и, хоть в карманах
у него свистел ветер, нигде не оставался голодным, так как умел
втереться в любую компанию и, не чрезмерно вожделея славы
мира сего, смотрел сквозь пальцы на оскорбления, которым иной
раз подвергался: ему были куда милее привычки неимущих и го¬
лодных миконийцев, что под предлогом своей нищеты и убогости
являлись на обеды и пирушки незваными гостями, нежели пустая
трата времени в судах.
Однажды этот пройдоха, надеясь попотчевать себя всласть,
явился в обеденный час в королевский дворец; увидев стол,
накрытый для придворных сановников, он дождался, пока те
приступят к трапезе, а потом уселся с ними рядом и, словечка не
проронив, принялся уплетать за обе щеки. Некоторые из обеда¬
вших, удивленные появлением в их обществе этого залетного
гуся, стали спрашивать его, из какой он страны и кого сопровож¬
дает; он же, ни на миг не переставая жевать, бойко им отвечал.
Потом они спросили, состоит ли он на придворной службе.
— Нет,— говорит ирландец,— но с удовольствием бы со¬
стоял.
Тогда ему велели выйти из-за стола и убираться вон, под
Страхом немедленного наказания за столь великую дерзость
и бесстыдство.
— Сейчас уйду, господа,— говорит ирландец,— вот только
кончу обедать.
* Кто играет в дзару (итал.).
187
И знай набивает брюхо.
Так продолжалось довольно долго, и, глядя на ирландца,
вельможи, чувствовавшие себя задетыми и грозившие ему
расправой, были вынуждены забыть свой гнев и рассмеяться
вместе с остальными. И, чтобы развлечься и позабавиться,
стали спрашивать гостя, как, будучи чужестранцем и не имея
дозволения, он отважился проникнуть в дворцовые покои
и в буфетную.
— А я знал,— отвечает тот,— у вашего короля хватит денег,
чтобы угостить меня обедом.
Своим веселым нравом и живостью ума этот ирландец
почти всегда находил дорогу к сердцу тех, что должны
были бы, если бы судили по одной лишь наружности, гнать
его прочь.
Новелла CVI
О том, каким образом один врач добился платы
от исцеленного им аббата
Некоего врача, пользовавшегося благодаря своим успехам
и знаниям довольно широкой известностью, однажды позвал
к себе заболевший аббат, прося избавить его от недуга. Врач
охотно согласился и так хорошо исполнил свой долг, что в неско¬
лько дней поставил аббата на ноги. Тут-то он и заметил, что
больной, суливший ему раньше (пока чувствовал себя особенно
худо) горы золота, смотрит на него косо и, с тех пор как пошел
на поправку, даже не заикается о том, чтобы вознаградить его
труды,— и, убоявшись, что под конец останется ни с чем, приду¬
мал вот какой способ получить свою плату: известил аббата, что
опасается нового приступа, еще тяжелее прежнего, и считает этот
приступ весьма вероятным. По указанной причине назначил он
ему лекарство, которое составил таким образом, чтобы тот
спустя два часа после приема понял, что обрадовался прежде
времени и что нуждается во враче даже больше, нежели при
начале болезни.
Когда аббата припекло, он стал посылать к врачу одного
гонца за другим; но подобно тому как сам он не спешил с вознаг¬
раждением, врач теперь не хотел вспомнить о больном. Наконец
аббат прислал слугу с деньгами: тот, отсыпав врачу изрядную
сумму, сказал, что хозяин умоляет его, Бога ради, прийти и уже
не чает быть в живых. Только после посещения этого слуги,
пустившего в ход самое верное средство, коим были устранены
все помехи, врач отправился к аббату и в три дня вернул его
к жизни, после чего был еще раз вознагражден.
188
Так учтивый лекарь получил плату от своего больного,
которого, как и подобает настоящему лекарю, сначала заставил
воскреснуть и умереть, а спустя недолгое время — умереть
и воскреснуть.
Новелла CVII
О воре-новичке, которого привел на виселицу
слишком длинный язык
Один новичок в воровском ремесле, забираясь через крышу
в какой-то дом, чтобы попытать там удачи, наделал шуму и вспо¬
лошил находившихся внутри хозяев; по этому случаю все соседи
в округе сбежались посмотреть, что происходит. Видя, что отов¬
сюду бегут его ловить, воришка сумел все же спуститься вниз,
примеченной им обходной тропкой пробрался наружу и зате¬
сался в толпу тех, кто его искал, благодаря чему не был обна¬
ружен.
Спустя некоторое время суматоха улеглась, поиски прекрати¬
лись, и он решил уйти через калитку, делая вид, будто явился
лишь для поимки вора, и ничуть не боясь быть узнанным. Да
плохо умел держать язык за зубами, а потому сам себя выдал
и сам затянул петлю на своей шее. Ибо, уже идя со двора,
встретил он нескольких человек, обсуждавших происшествие
и честивших вора на все лады, остановился и тоже стал бранить
злодея, по чьей вине, мол, потерял свою шапку. А надо сказать,
что в то время как этот пентюх искал спасения и метался то туда,
то сюда, с него свалилась шапка, и шапку ту нашли и сохранили
как улику для опознания вора. И когда услышали его болтовню,
это сразу вызвало подозрения: он был схвачен на месте и сей же
час повешен, поплатившись за свой не в меру длинный язык.
Новелла CVIII
О человеке, который от избытка благочестия
позволил себя повесить
Некий прево согласился сохранить жизнь попавшему в его
руки вору на условии, что тот поделится с ним добычей (о чем
они и столковались между собой), но, понимая в то же время, что
за это его будут порицать и что, если не свершить правосудия,
поднимется великий ропот, да и самого себя он подвергнет
большой опасности, прибегнул к следующей уловке: велел схва¬
тить какого-то горемыку и сказал ему, что уже давно его разыс¬
кивает и что он-де совершил то-то и то-то. Тот, понятно, все
189
отрицал, ибо не имел на совести ни одного из тех преступлений,
что вменялись ему в вину. Однако прево, намеренный во что бы
то ни стало добиться своего, твердил, что ему выгоднее сознать¬
ся (потому как в любом случае, добром или худом, его лишат
жизни), что, если он сознается, прево клятвенно обязуется зака¬
зать должное число заупокойных служб, дабы он наверняка
попал в рай, а если не сознается, все равно будет повешен
и попадет в лапы к чертям, так как тогда никто даже одной
службы не закажет. При мысли, что его повесят, а потом он
попадет к чертям, бедняга страшно перепугался и предпочел
быть повешенным, но так чтоб попасть в рай. Отчего и объявил
в конце концов, что не помнит, как совершил все то, в чем его
обвиняют, но тем не менее, ежели другие помнят это лучше, чем
он, и не испытывают в том сомнений, он примет смерть с радо¬
стью и просит только, чтобы сдержали обещание насчет заупо¬
койных служб. И едва он это вымолвил, как его тотчас поменяли
местами с вором, которого следовало казнить.
Все же, когда ему на шею накинули петлю и дрожь стала бить
его тело, он попытался было сказать, что жалеет о своем призна¬
нии, несмотря на все посулы. Но тут прево, испугавшийся при¬
людного разоблачения, подал знак палачу, чтобы тот помешал
ему договорить,— и палач поспешил сделать свое дело. Так этот
несчастный от избытка благочестия позволил себя повесить.
Новелла CIX
О священнике, которому для посрамления
отрицающих существование чистилища
достало авторитета собственной лошади
Одному священнику, щеголявшему остротой и бойкостью
своего ума (хоть в своей жизни он не так уж много корпел над
словесными науками), для посрамления тех, кто отрицает сущест¬
вование чистилища, достало авторитета собственной лошади,—
тогда как другие в этих целях ссылались, да и сейчас обычно
ссылаются, на многих премудрых и ученых богословов. Беседуя
со своей паствой о лютеранах, не верящих в то, что чистилище
существует на самом деле, этот почтенный муж сказал:
— Я сейчас расскажу историю, из которой вы поймете, сколь
нечестивы те, кто отрицает существование чистилища. Я, как
вам известно, сын покойного господина д’Э..., и мы владеем
неплохой усадьбой в одной из окрестных деревень. Однажды,
когда мы ехали туда и в пути нас застигла ночь, моя вьючная
лошадь (а надо вам знать,— заметил он,— что лошадь у меня
очень ладная и дюжая и служит всей моей родне) вдруг, против
190
обыкновения, остановилась и захрапела: пхх, пхх. Я и говорю
моему слуге:
— Пришпорь-ка ее хорошенько.
— Я так и делаю, сударь,— отвечает слуга,— да похоже,
ваша лошадь что-то увидела.
Тут я вспомнил, как однажды моей матери рассказывали
о призраке, который некогда являлся в этих местах. И прочел
Отче наш и Аве Мария, коим она (матушка) меня научила,
а затем еще раз приказал слуге пришпорить лошадь, что он
и сделал. Та, однако, ступив еще два-три шага, вновь заар¬
тачилась и захрапела (как нарочно, ей еще перетянули подпругу),
и так как мой слуга продолжал уверять меня, что она что-то
видит, я прочитал вдобавок De Profundis, коему научил меня
покойный отец: лошадь тотчас двинулась вперед. Потом лошадь
стала в третий раз, но стоило мне прочитать Avete omnes *
и Requiem, как она миновала препятствие и с тех пор больше не
испытывала затруднений (быть может, потому, что это место
осталось позади).
После чего священник заключил, обращаясь к прихожанам:
— И эти нечестивцы еще смеют говорить, что чистилища
не существует и что не нужно молиться за усопших! Я бы их
послал к моей лошади — да-да, к моей лошади,— чтобы та их
вразумила!
Новелла СХ
О лодочнике, который побился об заклад с герцогом Феррарским,
утверждая, что в его городе врачей больше, нежели людей
других занятий, и о том, как герцог с ним расплатился
Некий остроумец лодочник, находивший добрый прием в луч¬
ших домах Италии, однажды явился к маркизу Феррарскому
Николаю, доблестному и жизнерадостному государю, который,
желая испытать этого весельчака, спросил шутки ради, какое
занятие и состояние, на его взгляд, распространено в Ферраре
более прочих. Лодочник, зная нрав маркиза, решил вовлечь его
в спор и вытянуть под этим предлогом деньги. И ответил на его
вопрос так:
— Что вы? Разве может быть сомнение, что врачи в этом
городе превосходят числом всех остальных?
— Олух злополучный,— воскликнул маркиз,— видно, не ча¬
сто доводилось тебе бывать у нас в Ферраре! Да здесь и двух
врачей насилу сыщешь — что среди местных жителей, что среди
чужеземцев!
* Возрадуйтесь все (лат.).
191
А лодочник на это:
— О, должно быть, государь настолько занят важными и не¬
отложными делами, что не посещает своих городов и не знает,
какие у него есть подданные и вассалы!
Тогда маркиз спрашивает:
— Сколько ты готов заплатить, если окажется, что твои
слова — неправда?
— А вы,— говорит лодочник,— вы сколько заплатите, если
убедитесь, что это правда?
После чего маркиз и лодочник условились, сколько проигра¬
вший заплатит выигравшему.
На следующий день поутру лодочник, завернувшись в шкуры,
стал у дверей самой большой городской церкви и, тяжело
глотая воздух, принялся во всю мочь кашлять, как если
бы был не на шутку болен. И так как он попадался на
глаза каждому, кто шел в церковь, многие спрашивали, что
за беда с ним приключилась, а лодочник отвечал: мучаюсь-де
зубами, и многие указывали ему лекарства, могущие его
исцелить; он же записывал эти лекарства и имена целителей
на маленькой дощечке. Потом, чтобы иметь еще более веские
доводы в споре, прошел по городским улицам, прося встречных
присоветовать ему какое-нибудь снадобье от его хвори, и так
отметил более трехсот советчиков, чьи имена и прозвания
записал на свои дощечки: Сделав это, он явился во дворец
маркиза, как раз садившегося обедать, причем и перед ним
предстал весь укутанный, делая вид, будто крайне изнурен
болезнью. И когда маркиз (не узнавший своего знакомца)
обратил на него внимание, лодочник пожаловался, что у него
болят зубы.
— Принимай лекарство, которое я тебе назначу,— сказал
маркиз,— и молись святому Николаю: мигом исцелишься.
Лодочник, выслушав рецепт, возвратился к себе домой, взял
лист бумаги и переписал на нем все до единого лекарства и имена
людей, которые эти лекарства назначили: первым поставил мар¬
киза, а далее, исходя из общественного положения, разместил по
порядку всех остальных. Спустя три дня, притворясь выздорав¬
ливающим, он обвязал горло, укутал голову, как раньше, и,
явившись к маркизу, протянул ему лист со списком лекарств,
после чего потребовал, чтобы тот приказал выдать ему выигран¬
ные деньги.
Когда маркиз прочитал этот список и увидел, что его имя
стоит первым среди врачей, то расхохотался вместе со всеми
присутствовавшими (которые знали, в чем тут дело) — и, при¬
знав победу лодочника, велел выдать ему условленную сумму.
192
Новелла CXI
О проделках двух принте лей-воришек,
которые были повешены и удавлены
Один отъявленный мошенник, уроженец города Иссудена, что
в Берри, совершивший бесчисленное множество краж и не раз
ставивший свою жизнь под угрозу, был в конце концов пригово¬
рен к казни через повешение. Но когда его повели на виселицу,
рядом по случайности оказался некий сеньор, и с его помощью
вору удалось добиться королевского помилования: он брякнул
что-то на кухонной латыни, и, хоть нельзя было ни слова разо¬
брать, сеньор подумал, будто это человек не из простого люда,—
потому-то после помилования он и был высочайшим изволением
отправлен в новые земли вместе с Робервалем. Однако с его
путешествием вышло точь-в-точь по Горацию:
Coelum, non animum, mutant qui trans mare currunt.
Что значит:
Кто за море уплывает,
Небо, но не нрав меняет.
Ибо, воротясь на родину, он с еще большим рвением принял¬
ся за свое воровское ремесло и, снова пойманный, на сей раз не
избежал смерти. Говоря по правде, я не думаю, что этот малый
мог отделаться дешевле: по всей видимости, он и раньше попа¬
дался в воровстве не однажды, ведь, когда совершаешь кражи
десятками, невозможно все время выходить сухим из воды. И то
сказать, среди людей, от природы расположенных к воровству,
этот причислился бы к лучшим образцам.
Так, у своего дружка, не раз спасавшего ему жизнь, он украл
в награду за его труды новехонькую длинную сорочку и еще
кое-что из одежды, с чем и был пойман, причем сверху на нем
была еще одна сорочка, которую он похитил где-то в другом
месте. Его так и схватили: в трех рубахах, надетых одна на
другую. А незадолго перед тем он стянул бархатный плащ у че¬
ловека, который милостиво дал ему приют. Но особенно гром¬
кую кражу по части верхнего белья совершил он тогда, когда
полностью обчистил гардероб некоей супружеской четы: их одеж¬
да уж очень ему приглянулась, потому что почти вся была из
шелка. Эта кража была поистине поразительна, так как вору,
дабы унести все (что он в конце концов и сделал), понадобилось
ни много ни мало шесть или семь вылазок. И все это добро
спрятал он в жилище, которое ему предоставили в женском
монастыре Святого Креста в Пуатье,— где и находился, когда
к нему пришли выяснить, что сталось с пропавшими нарядами,
7 Бонавантюр Деперье
193
ибо на нем сходились все подозрения. Но вор, увидев через окно,
что к нему идут, решил не дожидаться гостей и дал деру, хороше¬
нько заперев перед этим дверь. Тем не менее в дом удалось
проникнуть, и внутри, помимо разыскиваемой одежды, обнару¬
жили многое такое, чего и не искали, а именно: около сорока пар
башмаков всех видов и фасонов и еще несколько пар обуви,
а также несколько кусков раскроенного сукна и несколько кни¬
жек, украденных у школяров. А со своими хозяйками этот прой¬
доха обошелся даже безжалостнее, чем с прежними хозяевами:
мало того что подтибрил у этих добрых дам кое-какое платье, он
еще, в благодарность за приют и ласку, похитил лучшие мона¬
стырские реликвии.
Однако самую замечательную свою проделку наш ловкач
совершил в тюрьме, куда был помещен за свои подвиги: ока¬
завшись за решеткой по иску фурьера, не мог он дождаться
возвращения на волю, дабы вновь приняться за свое ремесло,
и прямо там самым искусным образом стянул плащ у над¬
зирателя и там же его сбыл с рук, просунув на улицу через
тюремную решетку.
Но как веревочке не виться, конец бывает: его поймали,
а затем повесили и удавили.
Новелла СХН
О дворянине, который потехи ради
выпорол двух монахов-францисканцев
Один дворянин из Савойи, промышлявший грабежом в со¬
бственном замке и в его окрестностях, отличался своеобразным
нравом: хотя этот человек был самым отъявленным разбойни¬
ком, какого только можно представить, он обычно не обирал
людей дочиста, но оставлял им какую-то долю их добра, при
условии что те сдавались на его милость и ничем его не гневали.
Что, напротив, все в нем порицали, так это сильнейшую нелю¬
бовь к монахам и монахиням: наш дворянин себе на потеху
разыгрывал с ними всяческие игры, которые были в радость ему
одному (как говорит пословица, кошке игрушки, мышке слез¬
ки),— среди них мы упомянем игру «выпутайся сам» или, лучше
сказать, «сперва ласка, потом таска», посредством коей заставил
он двух францисканских монахов сначала ликовать ( к ему
казалось), а потом горевать.
Итак, однажды, принимая в своем замке двух францисканцев
и на славу их попотчевав, он сказал, что хочет быть гостеприим¬
ным до конца и потому дарит, каждому из них по веселой девице.
Когда же те отказались, стал йх. упрашивать: у него в доме, мол,
194
нечего стесняться, ведь он понимает, что монахи такие же муж¬
чины, как все остальные. Наконец силком запер их с теми деви¬
цами в одной комнате, а около часу спустя явился туда вновь
и осведомился, по вкусу ли им новые подружки. И, настойчиво
доказывая, что они согрешили, вынуждал их против воли в этом
признаться, причем восклицал грозным голосом:
— Ах вы лицемеры проклятые! Так-то вы боретесь с ис¬
кушениями!
Затем несчастные францисканцы были раздеты и оставлены
в чем мать родила и, после того как хозяин вместе со слугами, не
пожалев сил, задал им крепкую порку, выставлены нагишом за
ворота. А правильно ли с ними поступил этот дворянин или нет,
предоставляю судить их ученому суду.
Новелла СХШ
О священнике из Онзена, что под Амбуазом,
давшем себя охолостить по наущению
своей хозяйки
Некий священник из Онзена, что под Амбуазом, по наущению
своей хозяйки, бывшей с ним в связи и желавшей отвести всякое
подозрение, какое могло бы возникнуть у ее мужа, объявил,
будто он надумал себя охолостить (или, выражаясь более при¬
стойно, оскопить) и поручает себя искусству некоего мастера
Пьера де Серпан, уроженца Виль-Антруа, что в Берри. Собрал
сей пастырь всех родственников и друзей и, объявив им, что
прежде не осмеливался говорить о своем недуге, но теперь дошел
до такого состояния, что вот-вот отправится в мир иной, велел
составить завещание. И для пущего правдоподобия сказал помя¬
нутому мастеру Пьеру (с которым, впрочем, втайне столковался,
чтобы все было сделано понарошку, и вручил ему за то четыре
экю), что если-де приведется умереть, от чистого сердца прощает
ему свою смерть, а затем отдался в его руки, дав себя связать
и приладить все так, как если бы его воистину собирались
оскопить.
Надобно, однако, заметить, что не только священник сгово¬
рился с мастером Пьером, но муж хозяйки (раскусивший этот
фарс) тоже перемолвился с ним тайком и убедил сделать дело
всерьез, посулив в награду вдвое больше, нежели дал ему за
притворство священник. Склонившись на сторону мужа, мастер
Пьер воспользовался своей полной властью над несчастным свя¬
щенником, крепко-накрепко связал того по рукам и ногам и ис¬
правил свою обязанность как следовало и без подлога; впослед¬
ствии же отговорился тем, что не привык к насмешкам над своим
195
ремеслом и стоит, мол, мастеру насмеяться над ним хоть раз,
ремесло отплатит тем же.
Так пострадал бедный священник из-за выдумки этой жен¬
щины и, рассчитывая благодаря ее хитрости обманывать мужа
еще вернее, чем прежде, вместо этого сам подвергся обману,
причинившему ему гораздо больший вред.
Новелла CXIV
Об уловке,
которой воспользовалась молодая женщина из Орлеана,
чтобы завлечь в свои сети полюбившегося ей
юного школяра
Некая молодуха из Орлеана, не найдя никакого иного средст¬
ва, которое позволило бы уведомить понравившегося ей юного
школяра, что она предпочитает его всем остальным, восполь¬
зовалась, чтобы осуществить это намерение и зарлечь его к себе
в сети, благодушием своего духовника. Отыскав святого отца
в церкви, где как раз находился ее возлюбленный, и напустив на
себя опечаленный вид, она подошла к нему для исповеди и пожа¬
ловалась, что ее неотступно преследует бесчестными домогатель¬
ствами один школяр, подвергая и ее, и себя самого величайшей
опасности,— а затем, как бы случайно, показала священнику
ничего не подозревавшего юношу и с великим жаром попросила
вразумить его, как тот сочтет нужным. А заодно, желая прото¬
рить пути для любовника, который, по ее словам, уже их нашел,
в мельчайших подробностях описала все средства, к каким тот
якобы прибегал: он-де по вечерам, в такой-то час, зная, что ее
мужа в это время не бывает дома, перелезал через такую-то
стенку, а потом влезал на дерево, чтобы оттуда забраться в
окно,— словом, поступал так-то и так-то и использовал
настолько изощренные приемы, что ей с трудом удавалось себя
защитить.
Святой отец побеседовал со школяром и прочитал ему назида¬
ние, наиболее сообразное с этим случаем. Школяр, ясно сознавая,
что нимало не причастен к тому, о чем говорила женщина, и что
ничего подобного у него даже в мыслях не было, сделал тем не менее
вид, будто нуждался в этом назидании и принимает его всерьез,
и поблагодарил священника. Сердце человеческое ведь падко на
грех, и он, конечно, без особого труда смекнул, что женщина
обвиняет его в том, чего желает сама, недаром она указала еще и все
потребные для этого уловки и средства. Ну, а от плохого недалеко
до худшего, и юнец не преминул пуститься по указанной ему
стезе.
196
Спустя некоторое время бедняга священник, оказавшийся
столь легковерным, понял, что хитрая молодуха его околпачила,
и, увидев ее в следующий раз, закричал с кафедры:
— Вот, вот она, эта женщина, что заставила меня служить ей
сводником!
После этого разоблачения она уже не осмеливалась прихо¬
дить к нему на исповедь.
Новелла CXV
Как заставлять женщин, на которых накатывает блажь,
прикусывать язык и плясать
Некто, человек вполне миролюбивый и зрелого ума, женился
на женщине столь дурного нрава, что, хоть он и взял на себя все
труды по дому и приготовление пищи, а также прислуживал за
стблом, когда приходили гости, ему не удавалось избегать жени¬
ных издевательств и ежеминутных попреков. Как кротко он ее ни
усовещивал, как ласково с ней ни обходился,— а ведь обычно его
супруга заслуживала лишь того, чтобы ей накостыляли по шее,—
ничто не помогало.
И потому этот почтенный человек, крайне удрученный, решил
прибегнуть к другому средству, а именно: всякий раз, как жена
принималась его шпынять и бранить, он начинал играть на
флейте, в каковом деле был не более ловок, чем в любви. Однако
его жена от этого не стала менее бранчливой и однажды, взбе¬
шенная тем, что муж теперь не принимает ее ругань так близко
к сердцу, как раньше, от гнева пустилась в пляс, а потом,
донельзя раздраженная его игрой, вырвала флейту у него из рук.
Но тот, не желая терять средство, помогавшее ему разгонять
тоску, обхватил ее рукой за шею и отнял свое орудие, после чего
задудел и загудел во всю мочь. Тогда вредная баба, которую он
уел-таки докучным своим дудением, выскочила из дома, но дала
себе слово, что больше не потерпит подобного обхождения, и,
воротясь на следующий день домой, вновь взялась честить мужа,
да еще пуще прежнего. Муж, однако, не оставил своего обыкнове¬
ния: по-прежнему, чуть что, он брался за флейту, и наконец
побежденная им жена дала слово, что впредь будет повиноваться
ему и станет во всем его слушаться,— лишь бы он оставил
в покое свою флейту и больше на ней не играл, «потому как она
от нее совсем оглохла».
Вот так укротил муж свою женушку, убедившись в правоте
пословицы, говорящей, что и без палки можно разными спосо¬
бами сбивать спесь с женщин и заставлять их прикусывать
язык.
197
Новелла CXVI
О человеке,
который набился в толмачи к послам английского короля,
и о том, как он при этом осрамился
Некий господин, занимавший достаточно видное положение
и пользовавшийся во Франции немалым почетом, однажды пока¬
зал всему свету меру своей образованности (могла бы она быть
и несколько большей). Читая письмо от короля Англии Генриха
Восьмого к Франциску Первому, в котором среди прочего гово¬
рилось: Mitto tibi duodecim molossos, что значит: Посылаю вам
дюжину догов, он перевел это место так: Посылаю вам дюжину
мулов. И, не усомнившись в своем переводе, отправился вместе
с другим сеньором к королю, чтобы попросить его передать
подарок английского государя им. Короля, впервые услышавше¬
го об этом подарке, развеселило, что ему из Англии посылают
мулов: он сказал, что для него это большая неожиданность,
и выразил желание на них посмотреть. Вместе с тем он пожелал
увидеть и показать другим самое письмо, и сразу же обнаружи¬
лось, что там стоит duodecim molossos, что значит дюжина догов.
Тут помянутый сеньор, видя, что попал в смешное положение (и
понятно почему), попытался извернуться,— да только напортил
еще больше, ибо сказал, что случайно принял molossos за muletos.
Присутствовавшие, однако, не пожелали приноравливаться к та¬
кой латыни и продолжали хохотать во весь голос.
Новелла CXVII
О том, как один священник шутил шутки
с покойным королем Франции Генрихом Вторым
Некий священник, произнося проповедь перед своими при¬
хожанами, услышал плач каких-то малых детей, помешавший
ему говорить и разъяснить предмет, разгневался, и, вспомнив,
как другие дети бегали по городу, распевая похабные песенки,
воскликнул:
— Кучка блядиных внуков шатается по улицам с песней: Вам
навешают затрещин... Жаль, я не их отец: один Бог знает, какую
бы я им задал трепку!
Блеснул словцом он и в другой раз, когда беседовал с королем
Генрихом Вторым, который забавы ради пригласил его к себе.
Король спросил священника, как поживают его прихожане;
тот ответил, что не считает нужным читать им проповеди,
ибо они далеки от добродетели. Король поинтересовался, как
же они себя ведут.
198
— В моем присутствии,— отвечал священник,— они делают
хорошую мину при скверной игре и вроде бы готовы поступать
так, как я им велю; но стоит повернуться к ним задом, черта вам
лысого, ваше величество.
Этот ответ священника был воспринят благосклонно и не
сочтен развязным, как и его обычные присказки во время пропо¬
ведей,— ибо если бы решили, что он намеренно дерзит, обращая
слова черта вам лысого (которые имеют в речи простого народа
значение «держи карман шире» или «ничего подобного») к госу¬
дарю, то его самого упекли бы к чертям.
Теперь самый час бить в тулумбас!
Новелла CXVIII
О человеке, который дал деньги
взаймы под залог собственного имущества,
и о том, как его одурачили
Некий мошенник, зазвав к себе на обед двух приятелей, кото¬
рых встретил в городе, по возвращении домой обнаружил, что
в кладовой черствой корки не сыщешь, а в карманах у него нет ни
гроша; но мигом придумал, как сдержать свое обещание. Он
пошел к одному из соседей, с которым был немного знаком, и,
воспользовавшись отсутствием служанки, схватил медный гор¬
шок с варившимся в нем мясом, спрятал его под плащом и унес
к себе. Там он велел своей служанке перелить похлебку вместе
с мясом в другой, глиняный, горшок; а после того как медный
горшок был опорожнен и дочиста отмыт, отослал мальчика
к тому же соседу с просьбой ссудить взаймы некоторую сумму
денег под залог этого горшка. Мальчик вернулся к хозяину
с доброй вестью, сиречь с деньгами, которые пришлись как
нельзя кстати, ибо на них удалось прикупить все, чего недоста¬
вало на столе, и с коротенькой распиской, в которой заимодавец
подтверждал, что им в качестве залога за указанную сумму
получен медный горшок.
Когда же помянутый заимодавец сел обедать, то обнаружил
отсутствие одного из своих горшков, стоявшего на огне, и под¬
нял крик. Кухарка уверяла, что, с тех пор как этот горшок
пропал, в дом не входил никто, за исключением нашего пройдо¬
хи; но его посовестились заподозрить в таком деле. В конце
концов, однако, отправились проверить, не находится ли горшок
у этого человека, и, ничего не дознавшись у слуг, спросили его
самого. Он в ответ: знать не знаю; но когда его приперли к стене
(настоятельно указав, что в то время, как случилась пропажа,
в дом, кроме него, не входил ни один человек), говорит:
199
— И правда, я брал горшок на время, но уже вернул
его обратно.
Владелец горшка стал это отрицать, но мошенник во¬
скликнул:
— Ох, господа, видно, в наше время и впрямь никому нельзя
верить без расписки! Ведь меня бы теперь обвинили в воровстве,
не имей я расписки, которую этот человек собственноручно напи¬
сал и заверил подписью.
И предъявил расписку, которую принес ему мальчик. Так что
заимодавец не только не вернул своего, но и стал посмешищем
для целого города, ибо всем тут же стало известно, что такой-то
(имярек) ссудил деньги под залог собственного имущества.
Новелла CXIX
О хитрости, к которой прибегнул один юноша,
чтобы отвадить монахов, останавливавшихся
на постоялом дворе
В анжуйской епархии жила одна добрая вдова, хозяйка посто¬
ялого двора, которая, движимая благочестием, часто предостав¬
ляла приют и оказывала посильные услуги монахам-францискан-
цам, огорчая этим собственного сына: видя, что материно добро
летит на ветер, а на расчет нет никакой надежды, он решил их
отвадить.
Случилось так, что спустя три-четыре дня после этого в гости¬
ницу прибыли два францисканца. Сын, боявшийся обидеть мать,
не стал выказывать им своего недоброжелательства. Но когда все
разошлись по своим покоям и наступила полночь, он незаметно
провел в комнату, где остановились братья-францисканцы, тре¬
хнедельного или, быть может, месячного теленка. И стоило
милейшему теленку почуять, что поблизости нет его матушки,
как он пошел в поисках съестного по комнате и ненароком
набрел на кровать, в которой крепким сном спали монахи. Сунув¬
шись туда, глупыш наткнулся на голову более молодого из них,
свесившуюся в проход, и стал облизывать беднягу, который во
сне взопрел как свинья. Монах тут же вскочил словно ошпарен¬
ный и позвал на помощь приятеля, сказав ему, что по дому ходит
призрак, только что коснувшийся его лица,— и умолял не оста¬
влять его одного. При этом он так сильно дрожал, что перепугал
своего друга, и тот велел ему, во исполнение послушнического
обета, встать и зажечь огонь, на что бедный монах, боясь призра¬
ка, ответил отказом. Все настояния были тщетны; тогда старший
поднялся сам и направился к камину, чтобы зажечь свечу. Те¬
ленок, заслышав шаги, подумал, что это его мать, подошел
200
ближе, просунул морду между ляжек монаха и как схватит свято¬
го отца за его причиндалы (францисканцы ведь под своими
длинными рясами носят короткое белье)! Несчастный завопил
во весь голос: «Пощадите!» — и стремглав бросился обратно
в постель: там, призывая милость Божию, прочитал он се-
мипсалмие и другие молитвы. Теленок же, недовольный тем,
что упустил сосок, стал носиться по комнате и тоненько мычать
серебристым своим голоском (как обычно мычат телята), отчего
монахи струхнули еще больше. Поутру, когда не было и четырех
часов, хозяйкин сын вернулся столь же неслышно, как приходил,
и увел теленка.
Поднявшись, бедные францисканцы рассказали хозяйке обо
всем, что слышали ночью, и уверили ее, что это была чья-то
душа, творившая покаяние. А впоследствии они так расписали
остальным братьям этот постоялый двор, что там не останав¬
ливались с тех пор ни францисканцы, ни другие монахи.
Новелла СХХ
О воре, замеченном в тот миг, когда он запустил руку
в поясную сумку покойного кардинала Лотарингского,
и о том, как ему удалось улизнуть
Случилось во времена короля Франциска Первого, что один
вор, одетый в дворянское платье, запустил руку в поясную сумку
покойного кардинала Лотарингского, и это увидел король, слу¬
шавший мессу неподалеку от кардинала. Вор, понимая, что его
заметили, сделал королю знак пальцем: пусть, дескать, ничего не
говорит, и получится отличная забава. Король, предвкушая поте¬
ху, не стал вмешиваться, а спустя некоторое время подошел
к кардиналу и, заговорив с ним, каким-то обиняком побудил его
заглянуть к себе в сумку. Тот, обнаружив, что она пуста, начал
выражать удивление, к восторгу короля* видевшему, как разыг¬
рывался весь этот фарс. Нахохотавшись, государь пожелал, что¬
бы кардиналу вернули содержимое сумки, ибо предполагал, что
именно таков замысел похитителя; однако вопреки ожиданиям
короля, думавшего, что это был какой-то честный и почтенный
дворянин (тем более что с виду он быль столь уверен в себе
и благообразен), выяснилось, что дело идет об искуснейшем
мошеннике, переодевшемся в дворянское платье, и что он вовсе
не намеревался шутить, но действовал с полным расчетом
и лишь притворялся шутником.
Тогда кардинал обернул весь смех против короля, а тот,
прибегнув к обычной своей клятве, поручился словом дворянина,
что впервые в жизни его сделал своим сообщником вор.
201
Новелла CXXI
О средстве, к коему прибегнул один итальянский дворянин,
чтобы отвертеться от назначенного ему поединка,
и о сравнении итальянцев с французами,
сделанном одним пикардийцем
Один итальянский дворянин, понимая, что не может честным
образом уклониться от поединка с человеком его звания, если
только не приведет какого-нибудь чрезвычайно веского довода,
принял вызов. Позже, однако, он пожалел о своем решении и не
придумал ничего лучшего, как перед самым поединком сказать
противнику, который был готов к схватке и ждал ее с великим
нетерпением, следующее:
— Ты человек бешеный, а я — я совсем другое дело. И пото¬
му от поединка с тобою я воздержусь.
На это могут возразить, что по одному человеку не следует
судить о всех остальных и что если бы было так, то можно
с полным правом охулить и всех французов, сославшись на
слова некоего пикардийца, пытавшегося доказать, что он очень
храбр. Этот пикардиец похвалялся, что пробыл на войне не¬
сколько лет и ни разу не вынимал шпагу из ножен; когда
же его спросили почему, ответил:
— Потому что меня ни разу не рассердили. Тем не менее,—
продолжал он свою речь,— трудно, не покривив душой, от¬
рицать, что рассерженные французы оставили на итальянцах куда
больше отметин, нежели взбешенные итальянцы на французах
и что, хотя не нашлось ни единого пикардийца,, которого по-
настоящему рассердили, сыскалось, во всяком случае, достаточ¬
ное число рассерженных гасконцев, точнее, несколько раз они
достаточно сильно рассердились, чтобы заставить итальянцев
наложить полные штаны и даже с верхом.
Впрочем, семь-восемь никчемных и дурацких военных тер¬
минов, которые мы заимствовали у итальянцев, могут лишить
и гасконцев, и жителей других областей Франции той славы,
какой мы пользовались раньше.
Новелла СХХН
О посетителе, расплатившемся с трактирщиком
песнями
Некто, находясь в пути, почувствовал сильный голод и завер¬
нул в трактир, где съел ровно такой обед, какой позволял ему
кое-как дотерпеть до ужина, если последний, конечно, не слиш¬
ком бы запоздал.
202
Когда же хозяин трактира, обходивший столы, попросил его
расплатиться и освободить место для других, он признался, что
не имеет денег, но, если тому будет угодно, расплатится песнями,
да так, что хозяин останется предоволен. Трактирщик, удивлен¬
ный таким ответом, сказал, что ни в каких песнях не нуждается
и хочет получить плату звонкой монетой: пусть, мол, гость
рассчитается с ним и уходит.
— Как! — воскликнул прохожий.— Да разве мы не будем
в расчете, если я спою песню, которая вам придется по вкусу?
— Пожалуй,— сказал трактирщик.
Прохожий тут же принялся петь песню за песней, исключая,
впрочем, одну, которую приберегал на закуску, и, переводя дыха¬
ние, спрашивал трактирщика, доволен ли он.
— Нет,— отвечал тот,— ни одна из тех песен, что вы спели,
меня не удовлетворяет.
— Ну хорошо,— говорит прохожий,— спою еще одну; уве¬
рен, она вам понравится.
Чтобы трактирщик лучше понял его пение, он вытащил из-за
пазухи кошель, набитый деньгами, и начал петь довольно
милую песенку, которая в большом ходу у путешественников:
MitV la тапо ail bursa, et paga Ihoste, что означает: «Лезь-ка,
брат, в кошель, хозяину плати». Кончив петь, он спросил
трактирщика, понравилась ли ему эта песня и доволен ли он
теперь.
— Да,— сказал трактирщик,— вот эта песня мне очень
нравится.
— Ну что ж,— ответил прохожий,— вы удовлетворены,
и обещание мое выполнено: стало быть, я могу идти.
И тут же, без всякого расчета и без возражений со стороны
трактирщика, пошел прочь.
Новелла СХХШ
Об иске тещи к зятю, обвиненному в том,
что в первую брачную ночь он не лишил девственности
ее дочку
В Лимузине сыграли как-то свадьбу между девицей восемнад¬
цати лет или около того и дюжим деревенским парнем, оснащен¬
ным превосходной снастью. Случилось так, что в первую ночь
этот малый приступил к исполнению брачного долга и, в угоду
своей нежной супруге, дал ей ту снасть потрогать, чтобы воз¬
будить в ней желание поспешить ему на помощь. Но когда
бедная девица за нее ухватилась и обнаружила, какая она громад¬
ная, то, из страха быть искалеченной, отказалась вложить ее
203
в свой чехолец и ни за что не пожелала помериться силами,
к великой досаде жениха. Как он ни старался, склонить ее к весе¬
лой сшибке так и не удалось: пришлось ему на эту ночь отказать¬
ся от своего намерения.
Когда рассвело, мать явилась к дочке, чтобы узнать, как у них
с мужем сладилось и как он с ней обошелся. Та ответила, что они
ровно ничего не делали.
— Что же это,— воскликнула мать,— выходит, твой муже¬
нек — скопец!
И, точно угорелая, помчалась в церковный суд, дабы
там развели ее дочку с мужем, объявив во всеуслышание,
что он оказался неспособен к деторождению. Ослепленная
гневом, теща настаивала, чтобы ее зять дал показания
перед судом, а потом суд разрешил ей выдать дочь за
другого, чем крайне рассердила несчастного жениха, считавшего,
что он никого не обидел и не давал повода для такого
поругания.
Когда все они предстали перед судьей и истица потребовала
развода для своей дочки на том основании, что зять в первую
брачную ночь не пожелал или не смог исполнить супружескую
обязанность и что он скопец, то жених оказал ей решительный
отпор, объявив, что его копье действует не хуже, чем Зад его
жены, и что просил ее только об одном: помериться силами, но
жена не желала ему внять и перепугалась, почему он и не смог
ничего сделать. Тогда судья спросил у новобрачной, вправду ли
она отказала мужу, и та его слова подтвердила: дескать, это
самое у него чересчур здоровенное и она забоялась, да и посейчас
боится, что он ее искалечит, не чает даже остаться в живых.
Когда мать услышала это признание и поняла, что дело
решится не в ее пользу, то стала упрашивать судью отнести
издержки на счет ее дочери, ибо эта тяжба возникла по ее вине.
Судья, однако, постановил иначе: он велел дочке предоставить
мужу ее ладный и красивый снаряд, дав тому поработать и по¬
трудиться с оным так, как надлежало предыдущей ночью, и, из
уважения к тяжущимся, освободил их от уплаты издержек.
Новелла CXXIV
Как один шотландец исцелился от боли в животе
благодаря средству, которое указала его квартирная хозяйка
Не так давно один шотландец, служивший в гвардии короля
Франции и с юности имевший некоторый вкус к изящной словес¬
ности, заметив, что король осыпает милостями ученых людей,
и сам, желая на досуге, в часы, свободные от сидения в казарме
204
и от службы, заниматься науками, приискал себе жилье у до¬
бропорядочной вдовы и там поселился. Однажды он почувство¬
вал себя плохо и, не решившись из-за своего скверного владения
языком обратиться к кому-либо, кроме своей хозяйки, попросил
помощи у нее, сказав:
— Сударыня, я болеть сильно кишка.
Хозяйка, догадавшись, что он жалуется на боль в животе
и просит совета, как от нее поскорее избавиться, отвечала,
что нужно молиться и взывать к Святому Евтропию, который,
как известно, исцеляет от подобной хвори. Шотландец, приняв
к сведению эти слова и чувствуя, что боль становится все
сильнее и сильнее, не стал пренебрегать ее мнением и от¬
правился в первую попавшуюся церковь, где принялся творить
молитвы с таким пылом, что тем, кто его слышал, казалось:
святой сейчас же придет к нему на помощь. А в то время
как он возносился мыслями ввысь, поблизости случайно
оказался какой-то воришка, который прятался за статуей
Святого Евтропия и смотрел, что за люди входят и выходят
из церкви; увидев, какие гримасы корчит шотландец, он
начал вопить:
— Тьфу, тьфу на Иоанна Шотландского и на присных его!
Шотландец, услышавший грубые крики, решил, что это бес,
желающий отвратить его от благочестивого дела: приметив ме¬
сто, откуда, по его мнению, мог исходить голос, он схватился за
свой лук и стрелы и, не долго думая, выстрелил, чуть было не
угодив в статую святого. Вор, скрывавшийся за нею, испугался,
что шотландец выстрелит еще раз, и побежал вниз по деревянной
лесенке (которой и поднялся наверх); но не смог сделать это
неслышно для шотландца,— и тот при мысли, что святой, желая
покарать святотатство, пустился за ним в погоню, пришел в та¬
кой ужас, что мигом исцелился от своего недуга и с тех самых
пор о нем даже не поминал.
Новелла CXXV
Об эпитафиях Аретино, прозванному Божественным,
и его подруге Маддалене
Аретино — не тот, что носил имя Единственного, а тот, что
не по праву присвоил прозвище Божественного,— дерзостно звал
себя также бичом государей, будучи чрезвычайно склонен к зло¬
словию. При этом, как говорится в известной пословице, ради
красного словца не щадил матери-отца: так, в предисловии к од¬
ной из своих итальянских комедий он пишет, что христианней¬
ший государь Франциск Первый сковал ему язык золотой цепью,
205
отлитой в виде скрепленных языков, с тем чтобы Аретино не
отзывался о нем так, как о многих других сеньорах.
И еще: в одном из сочиненных им диалогов он выводит двух
придворных дам, рассказывающих друг дружке, каким образом
они достигли богатства и как благодаря своему мудрому поведе¬
нию и изяществу манер завоевали место в порядочном обществе;
когда же дни одной из них пришли к концу, Аретино посвятил ей
следующую эпитафию, впоследствии получившую самую широ¬
кую известность:
ЭПИТАФИЯ
Лежит здесь Мадцалена, чья п...
Была при жизни столь влаголюбива,
Что и по смерти требует полива,
Прошу: всяк муж да отольет сюда.
Не так давно он умер, сей прямодушный Аретино, и его
соотечественники флорентийцы сложили ему вот какую эпита¬
фию, достойную этого человека и его безбожия:
ЭПИТАФИЯ АРЕТИНО
Qui giace l’Aretino, amaro tosco
D’el seme humano, di cui la lingua trafïsse
E vivi e morti, di Dio mal’ non dice
E si scuso con dir’: No lo conosco.
Перевод
Здесь Аретино спит, чьим языком
Весь род людской жестоко был язвим.
Лишь Бога не хотел хулить он: «С ним,—
Покойный объяснял,— я не знаком».
Новелла CXXVI
О речи, которую попытался произнести один юноша,
вступая в судебную палату, и о том, какой он получил отпор
Этот юноша был отправлен в университет для изучения граж¬
данского права, дабы впоследствии, к радости и удовольствию
своего отца, снискивать себе этим пропитание, и был встречен
там весьма любезно и ласково. А потому, купаясь в наслаж¬
дениях и забавах, забросил он подальше кодексы и дигесты,
вместо них напечатлел в своем мозгу образ некоей подружки,
и, воскармливаясь оным предметом, обратился от своих
. 206
штудий к чтению Петрарки и другим славным подвигам того же
рода.
Тем временем его отец скончал свой век. Узнав об этом,
родственники и друзья юноши, полагавшие, что он уже стал
ученым доктором и достаточно преуспел в изучении права,
написали ему о кончине родителя и известили его, что настало
время выбрать себе дело, которым он хотел бы заняться, и что
они ему в этом по-дружески помогут. Молодой человек (хоть
и постигнул юриспруденцию далеко не в совершенстве) согласил¬
ся с их мнением и советом и возвратился в дом своего покойного
отца. Посетив друзей и убедившись, что отец оставил ему
немалое состояние, надумал он купить должность члена судебной
палаты. Те одобрили решение юноши и, в память дружбы,
связывавшей их с его отцом, обещали ему быть ходатаями перед
королем Франциском Первым, который питал к этим верным
слугам престола ответную любовь.
Однажды, когда им случилось быть у короля, они попросили
его пожаловать юноше эту должность; государь дал согласие,
и им была вручена соответствующая грамота. Весьма обрадовав¬
шись, они известили об этом юношу и рассказали ему, как он
должен держать себя, когда будет представляться в суде. Тот,
в точности следуя их советам, стал готовить и собирать все
необходимое. Наконец он представил королевскую грамоту
в суд, и ее огласили при всех членах палаты.
Спустя некоторое время суд, установив непригодность иска¬
теля, отослал его обратно для продолжения учебы. Тогда
потрясенный юнец вновь прибежал к родственникам и друзьям,
прося сообщить королю об отказе, полученном им в судебной
палате. Короля поставили в известность. Он тут же вызывает
к себе членов суда. Палата направляет к королю двух своих
членов, поручив им дать необходимые разъяснения. Когда они
предстали перед его величеством, дабы выслушать его волю,
король спросил, почему, невзирая на то что он пожаловал
молодому человеку должность члена суда, они отказались
принять его в свое общество. Представители палаты, исполняя
возложенное на них поручение, сказали, что суд вполне убедился
в непригодности искателя и потому не мог удостоить его этой
Чести. Король счел такое объяснение разумным и основатель¬
ным, выразил им свое благоволение и более об этом деле не
вспоминал.
Спустя несколько дней молодой человек возобновил свои
приставания к друзьям и так им надоел, что те решились вновь
просить короля о повелении принять его в судебную палату
(после необходимого экзамена); к тому же они заверили монарха,
что в будущем этот юноша станет хорошим слугой престола;
207
не забыли присовокупить и то, что его отец долгое время нахо¬
дился на государственной службе и стяжал в течение своей жизни
добрую славу. Король, выслушав эти разъяснения и сопоставив
их с тем, что ем^ говорили судейские, снова приказал взять
юношу на это м т Судебная палата воспротивилась и во
второй раз дала королю необходимые разъяснения. Как бы то ни
было, государь велел его принять. А поскольку судьи утверж¬
дали, что этот молодой человек легкомыслен и не слишком умен,
он им сказал:
— Полно вам! Неужели столько мудрых и ученых людей не
могут потерпеть одного дурня?
После этих слов представители суда удалились и известили
о воле короля остальных членов палаты.
Молодой человек, предвкушая исполнение своего желания
и не сомневаясь, что на сей раз его примут, вновь является в суд
и просит, чтобы его по всем правилам экзаменовали. Суд велит
одному из приставов ввести его и препроводить к кафедре,
приготовленной для этого случая. Поднявшись на кафедру и хо¬
рошенько Собравшись с мыслями, юноша начинает свою речь
стихом из псалма 118:
Lapident quem reprobaverunt œdijïcantes,
hic factus est in caput anguli,
что означает:
Камень, выброшенный зодчим,
Позже, как пора пришла,
Предпочтен был всяким прочим,
Сделавшись главой угла.
Тем самым он намекнул, что судьи не должны были относить¬
ся к нему столь пренебрежительно. Услышав это, один из старей¬
ших членов палаты, которому отнюдь не понравилась такая
дерзость, поднялся с места и дал спесивцу достойную отповедь,
ответив следующим образом:
A domino factum est istud, et est mirabile in oculis nostris,
что означает:
Ce деяние Господне,
Явный промысел небес.
Мы воочию сегодня
Видим чудо из чудес.
Своим ответом он поставил бесстыдника на место, да так
удачно, что тот уже никогда не позволял себе подобных речей
в столь почтенном обществе.
208
Новелла CXXVII
О пожилом рыцаре, выбившем с помощью кровопускания
бредни из головы своей жены, на которую прежде,
когда та терзала его озорными и нежданными выходками,
ему никак не удавалось накинуть узду
Величайшее благо для супругов — знать недостатки друг
друга и находить средства ко избежанию бесконечных препи¬
рательств и раздоров, обычно возникающих в большинстве
семей, как то случилось в семье одного благородного тосканс¬
кого рыцаря, который, отдав лучшие свои годы ратным трудам,
охоте и изящной словесности, с некоторым опозданием надумал
связать себя узами брака, каковой заключил наконец с некоей
красивой и юной девицей и окружил ту девицу всяческой заботой
и лаской,— если не считать супружеских утех, для коих, по
причине своего возраста, был недостаточно могуч. Впрочем,
некоторое время молодая жена не сознавала этого изъяна,
пока не прислушалась к болтовне навещавших ее товарок, ко¬
торые судачили друг с дружкой о том, как ловко и со сноровкой
развлекают их молодые мужья. И в ней пробудилось желание
отведать такого же гарнира. Но чтобы сделать это без ущерба
для своей чести, она стала жаловаться собственной матери.
Та, следуя общепринятым законам, сначала прочитала ей не¬
сколько нравоучений, но затем поняла, что не может вполне
отвратить дочку от высказанного ею намерения, и, сменив
гнев на милость, сказала:
— Дочь моя, поскольку я не нахожу иной мази, могущей
унять вашу боль, скажу вам вот что. Есть мужчины разного
нрава и склада: некоторые, желая спилить и отбросить рога,
прибегают к мечу или к яду; некоторые носят рога терпеливо и,
обладая более крепким желудком, переваривают пилюли женс¬
кой неверности легко, не проронив и словца. Посему вам надобно
сначала испытать терпение вашего мужа несколькими пустяч¬
ными и шутливыми уколами.
На это дочь отвечает, что ей нет нужды ни в каких уловках,
используемых в подобных случаях, а нужно только одно: за¬
влечь в свои сети человека пылкого характера и хорошей ре¬
путации, и пусть стати, скрытые под его плащом, будут
славиться не меньше, чем его капеллан. Мать наказывает ей
вначале поискушать кротость супруга, посмотреть, что выйдет
из этого, а там видно будет. Дочка обещает сейчас же взяться
за дело.
В то время как ее муж находится на охоте, она берет топор
и идет в сад, где принимается рубить прекрасное лавровое дерево,
которое тот собственноручно посадил и к которому по этой
209
причине был неравнодушен: под сенью этого дерева он любил
сидеть в ожидании жаркого, заказанного им для угощения дру¬
зей. Буду краток: дерево повалено, муж возвращается домой
и сразу замечает ветви, брошенные по приказу жены в камин.
Однако не торопится поднимать шум, снова надевает плащ
и спешит на место, чтобы удостовериться в случившемся. Что
тут скажешь? Увидев свежую яму, он рассвирепел — и тут же
назад; прегрозно спрашивает жену, кто сыграл с ним такую
шутку, а она в ответ: это сделала я, чтобы согреть вас по
возвращении с охоты, ибо слыхала, что лавровое дерево укре¬
пляет старых людей.
Ну, в этот раз она кое-как его успокоила и решила, что муж
проглотил обиду, не поперхнувшись. На следующее утро изве¬
щает она обо всем свою матушку, и та говорит, что почин
хорош, но нужно попытать удачи дальше, а именно: убить
собачку, которую он так сильно любит. Это принимается
к сведению и исполняется вот при каких обстоятельствах:
собачка, воротясь вместе с хозяином из города, бросилась, вся
в грязи, на кровать, которую дама нарочно застелила роскош¬
ным покрывалом, а когда ее оттуда согнали, прыгнула на платье
хозяйки,— та же, притворно рассердившись, что ей испачкали
лучший наряд, схватила нож и на глазах мужа перерезала
собачке глотку.
Но, по мнению матери, мало было и дерева, и собачки: дочь
должна была еще досадить своему мужу в присутствии несколь¬
ких людей, особенно милых его сердцу. Та и перед этим не
остановилась: во время пира, который он устроил для своих
лучших друзей, опрокинула наземь уставленный* кушаньями стол,
а в свое оправдание сказала, что сделала это без умысла, желая
подать знак слуге.
Оскорбленный до глубины души, наутро — а утро вечера
мудренее — дворянин решил удержать жену в постели; и удержал
силком, объявив, что ей нужно оставаться там некоторое время,
дабы принять кое-какие лекарства, которые он приготовил ей для
исцеления. Она стала отпираться, твердя, что превосходно себя
чувствует и полна душевных сил.
— Совершенно верно,— ответил он,— даже с некоторым
избытком. И это требует немедленного лечения.
После чего, напомнив жене о трех выходках кряду, что та
позволила себе против него, невзирая на увещания и пред¬
остережения, которые он ей всякий раз делал, отчего у него
появились основания опасаться четвертой, могущей оказаться
хуже всех предыдущих, муж посылает за цирюльником и гово¬
рит, что от него потребуется следующая услуга: ввиду некоторых
соображений, о коих он умалчивает, ему желательно и угодно,
210
чтобы как только к цирюльнику будет приведена его жена, тот не
замедлил, во избежание его неудовольствия, исполнить свою
обязанность. Цирюльник, выслушав дворянина, отваживается
спросить, какова же именно будет его воля, и он мигом ему все
объясняет.
Потом, велев пожарче растопить камин в той комнате, где он
беседовал с цирюльником, дворянин направляется в комнату
жены и находит ее совершенно одетой (она якобы пожелала
навестить мать, которой несколькими днями раньше рассказала
о бессилии своего мужа и у которой, что еще хуже, просила
посредничества в устроении любовной схватки с поединщиком ее
возраста). Тут дворянин исполнился еще большей злостью и не¬
годованием — хоть сделал все, чтобы не подать виду,— и говорит:
— Милая моя, у вас, без сомненья, слишком горячая кровь,
своим кипением она побуждает вас ко всем этим непрестанным
причудам и легкомысленным выходкам. Врачи, с которыми я на¬
счет этого беседовал и держал совет, считают, что вам не повре¬
дит небольшое кровопускание, оно будет полезно для вашего
здоровья.
Девица, выслушав эти слова и не раскусив, что задумал муж,
пошла с ним. Он привел ее в комнату, где ждал цирюльник,
приказал сесть лицом к огню и знаком велел цирюльнику
вскрыть ей вену на правой руке, что тот и сделал. После того
как из руки несчастной вытекло некоторое количество крови,
муж, убедившийся собственными глазами, что бредни в ее го¬
лове начали таять, велел цирюльнику перевязать правую руку
и вскрыть вену на левой руке, что равным образом было сделано.
Так что бедняжка едва не отдала Богу душу. Дворянин, весьма
довольный исполнением своего замысла, приказал отнести жену
в постель, где ей предоставилось достаточно времени, чтобы
извлечь из случившегося урок и закаяться навеки досаждать
своему супругу.
Едва придя в себя, она тут же послала одного из слуг
к матушке, и та, узнав от гонца обо всех каверзах и пакостях,
какие она подстроила мужу, заключила — добрая душа! —
что теперь доченька хочет напомнить о ее обещании (данном
против воли); поспешив явиться к больной, она обратилась
к ней с такими словами:
— Ну, дочь моя, как вы поживаете? Не грустите, скоро ваше
желание сбудется — я говорю о поручении, которое вы мне
дали.
— Ах, матушка! — отвечала дочь.— Меня уж нет в живых;
подобные страсти отныне чужды моей душе: столь благотворно
воздействовал на нее мой муж, коему я более признательна
за то, что он вернул меня на стезю добродетели, нежели за
211
честь, которую он оказал мне прежде, взяв меня в жены; и, если
Бог вернет мне здоровье, мы, надеюсь, будем жить дружно
и счастливо.
История рассказывает, что с тех пор они пребывали во взаим¬
ной любви и верности и были весьма довольны друг другом.
Новелла CXXVIII
О двух юных сиенцах, влюбленных в двух испанских девиц,
из коих один, желая доставить удовольствие своему приятелю,
подверг себя опасности, и о том, как эта опасность
обернулась для него верхом радости и наслаждения
Были в Сиене два молодых человека, оба из одной весьма
почтенной семьи, жившие по соседству, вместе воспитывавшиеся
и занятые в одном торговом деле, что породило между ними
большую и искреннюю дружбу. Однажды решили они поехать
в Испанию, чтобы продать там свои товары. Спустя некоторое
время после прибытия в испанский город Валенсию оба сиенца
страстно влюбились в местных дворянок, бывших замужем за
знатными испанскими кабальеро. А звали тех сиенцев Лючио
и Алессио.
Лючио был более искусен в любви к своей даме Изабо,
нежели его приятель в ухаживании за своей избранницей, кото¬
рую связывала с Изабо взаимная дружба, не уступавшая братс¬
кому чувству двух итальянцев. И увивались друзья вокруг этих
дам все два года, что оставались по торговым делам в Валенсии,
однако не продвинулись дальше тайного любования и обмена
ласковыми взглядами, чему причиной было скорее почтение,
питаемое ими к кабальеро, нежели опасность, которой они могли
бы подвергнуть себя в чужой стране, покусившись на нечто
большее с помощью посредников, записок, ночных бдений под
окнами и серенад.
Однажды госпожа Изабо пришла в церковь, где как раз
укрывался от дождя влюбленный Лючио. Прогуливаясь по церк¬
ви, он, себе на удачу, заметил свою даму, которая, сопровожда¬
емая всего одной служанкой, сидела в углу,— более благоприят¬
ного случая нельзя было и пожелать. Эта встреча придала Лючио
храбрости: он приблизился к возлюбленной и учтиво ее привет¬
ствовал. Изабо отвечала на его приветствие сдержанно, но не без
легкого привкуса игривости. Служанка, которая по случайности
была посвящена в гайиы госпожи и обо всем прекрасно осведом¬
лена, отошла в сторону, сделав вид, что разглядывает какую-то
статую. И Лючио, чрезвычайно обрадовавшись удобной возмож¬
212
ности изъяснить свои чувства, обратился к даме с такой
речью:
— Думаю, сударыня, для вас не секрет безмерная любовь,
которая вот уже целых два года держит меня в плену вашей
красоты и которую, из уважения к вашей чести, я не мог вам
открыть. Уверен также, что вы достаточно наслышаны о том, до
какой степени любовный пламень, столь долго скрывавшийся
и таившийся в моей груди, опалил меня изнутри, не находя
выхода, чрез который мог бы излиться наружу. У меня нет
сомнений, что Купидон вполне ублаготворен и удовольствован
непрестанными воздыханиями, слезами и душевными муками,
какие я все это время приносил ему в жертву, и, желая меня
утешить, предоставил мне этот случай, дабы я просил вас, суда¬
рыня,— так кратко, как позволяет место и время,— о жалости,
сострадании и милосердии.
Изабо, ничуть не менее Лючио воспламененная любовью,
отвечала:
— Друг мой,— а вы своей учтивостью, скромностью и посто¬
янством заслужили это звание,— прошу вас не сомневаться
в моей ответной любви и в том, что до сего дня лишь обстоятель¬
ства отодвигали час нашего обоюдного наслаждения. Однако
я решилась употребить все мои силы, чтобы как можно скорее
устроить счастливую встречу, которая позволит нам удовлет¬
ворить наше столь давнее желание, о чем не премину вас своевре¬
менно и точно уведомить.
Лючио, преклонив колено, изъявил благодарность; при этом
не забыл упомянуть и Алессио, в чью пользу Изабо обещала,
из уважения к его верной любви, замолвить доброе слово
перед своей подругой. Тут в церкви появились люди, пришедшие
к началу службы, и влюбленные против волр ^ыли вынуждены
расстаться.
Что же, Лючио полетел с доброй вестью к своему другу
Алессио, и не прошло двух дней, как они получили приглашение
прибыть вдвоем около двух часов ночи в дом госпожи Изабо,—
куда и явились, не опоздав даже на минуту. Влюбленных встрети¬
ла Изабо: открыв им дверь, она отвела в сторону Лючио и сказа¬
ла ему, что ее муж, в последнее время отказавшийся от пребыва¬
ния при дворе и от поездок на охоту, долго лишал ее возмож¬
ности свидания, желанного для нее не менее, чем для Лючио; но
теперь, побежденная неудержимым влечением, она готова от¬
важиться на похищение Венериной награды, если только Лючио
и его приятель чувствуют в себе достаточно смелости для осуще¬
ствления ее замысла, который состоит вот в чем: в то время как
Лючио будет тешиться с ней, Алессио разденется донага и ляжет
в постель рядом с ёе мужем. Алессио (как ни велика была его
213
привязанность к Лючио, коего он любил почти как брата) нашел
эту затею и опасной, и трудноосуществимой, но госпожа Изабо
упрочила его силы обещанием награды, которую она исхлопота¬
ла для него у своей подруги, и заверением, что муж ее уснул очень
крепко и не проснется до самого утра. И последний довод,
окончательно убедивший Алессио: если-де муж, ворочаясь в по¬
стели, ненароком дотронется до его ноги или какой другой части
тела, то подумает, что это его жена.
— Неужели мне еще нужно продолжать?
Позволив себя уговорить, Алессио разделся, с великим стра¬
хом прошел, держась за платье Изабо, в спальню и бесшумно лег
на ее место, боясь случайным кашлем или перханьем разбудить
хозяина. Тем временем Лючио и Изабо безмятежно предались
утехам в соседней комнате. Бедный же Алессио, оказавшись
в соседстве кабальеро, не смел пошевелиться, его била дрожь,
и мысли неслись в полном беспорядке: то думал он, что Изабо
обманула их обоих, его же бросила на растерзание первым; то
решал, что, если даже Изабо вправду им благоволит, теперь она
забыла обо всем в объятиях любовника, а его оставила под этой
страшной и столь близкой угрозой до самого рассвета. В оный
час Алессио и возликовал всею душою, увидев, что Лючио
и Изабо, с шумом распахнув дверь, входят в спальню: приблизи¬
вшись к пологу кровати, они спросили, как ему почивалось этой
ночью. В то же мгновение Изабо приподняла одеяло, и Алессио
увидел рядом с собою не врага, но свою возлюбленную, кото¬
рая — что за душечка! — как и он, целую ночь пролежала не
шелохнувшись и не смыкая глаз. Лючио и Изабо* осыпали обоих
похвалами: Алессио за то, что он подверг себя опасности ради
блага своего приятеля, а его подругу за то, что она столь
добропорядочно сдерживала себя, лежа рядом с ним в постели.
И по этому случаю оставили влюбленных наедине, дабы они
могли получить свою толику наслаждения от любовной схватки.
По слухам, эти двое влюбленных пользовались открытым
кредитом все то время, когда мужья Изабо и ее подруги вместе
находились на королевской службе.
Новелла CXXIX
О юной девице по прозвищу Ослиная Шкура
и о том, как она вышла замуж благодаря помощи,
которую ей оказали маленькие муравьи
В одном из городов Италии жил купец. Скопив достаточное
состояние, он решил отойти от дел и беззаботно провести оста¬
ток дней в обществе жены и детей и, следуя этому решению,
214
удалился в свое сельское имение. А так как он был человеком
хлебосольным и ценил душевное благородство, то к нему часто
заглядывали достойные гости; среди прочих и один родовитый
дворянин, живший по соседству. Этот дворянин, желая присо¬
единить к своему поместью несколько земельных участков, при¬
надлежавших купцу, объявил ему, будто мечтает женить своего
сына на его младшей дочери, звавшейся Пернеттой,— при усло¬
вии, что отец даст за ней кое-что вперед. Купец, хорошо понимая,
к чему ведет дело дворянин, задумавший над ним насмеяться,
учтиво его поблагодарил, сказав, что даже не помышлял о благе,
какое его ожидает.
Этот разговор, однако, не остался тайной для сына дворянина
и для дочери купца: они отважились проверить чувства и склон¬
ности друг друга (каждый со своей стороны), а после дружеской
беседы так превосходно поладили между собою, что решили
стать мужем и женой и сговорились известить о том своих
родителей. Спустя некоторое время сын дворянина явился к отцу
Пернетты и обрушил на него такое множество убедительных
доводов, подсластив их еще и обещаниями подарков, которые он
сделает ему за собственный счет, что склонил купца на свою
сторону, и тот согласился выдать за него Пернетту, если только
не станет возражать ее матушка.
Надо, однако, сказать, что сестры Пернетты, позавидовав ее
счастью и тому, что она выходит замуж первой, наговорили
отцу с три короба всякого вздора, побуждая его изменить
данному обещанию. Что же касается матери, то она выразила
сожаление, что носила Пернетту в своем чреве, и согласилась на
ее замужество лишь при одном условии: если дочка соберет
с земли, и притом собственным языком, полную меру ячменя,
которую она нарочно рассыплет. Дальше больше: купец, уви¬
дев, что брак не угоден его жене, и поддавшись наветам
остальных дочерей, распорядился, чтобы Пернетта впредь не
смела носить никакой иной одежды, кроме ослиной шкуры,
которую и купил для нее, рассчитывая тем самым повергнуть
дочь в отчаяние и отпугнуть от нее жениха. Но Пернетта,
невзирая на жестокое обхождение, коему подвергалась, полюби¬
ла суженого еще сильнее и часто выходила на прогулку в своей
ослиной шкуре.
Узнав про это, ее друг явился к купцу, который, сделав
хорошую мину при скверной игре, сказал ему, что сам-то он не
прочь выполнить свое обещание, да вот его жена хочет, чтобы
дочка прежде исполнила то-то и то-то (и объяснил, что именно).
Пернетта, слыша эти речи, подошла к отцу и спросила, когда тот
приказывает ей браться за работу. Купец, не желая отступаться
от своего слова, назначил день. И Пернетта не просчиталась.
215
Когда она приступила к рассыпанному ячменю, родители зорко
следили, чтобы дочь не подбирала два зернышка зараз. Но
душевная твердость вознаграждается,— и вот, откуда ни
возьмись, появилось множество муравьев, набросившихся на
ячмень: они так споро взялись за дело вместе с Пернеттой (и
к тому же незаметно для остальных), что мигом очистили всю
площадку.
Благодаря их помощи Пернетта вышла замуж за своего дру¬
га, и тот окружил жену лаской и любовью, в полной мере ею
заслуженной. Известно, что до конца своих дней она носила
прозвище Ослиная Шкура.
^иЪкУпкУпЪЪЪЪЪЪЪЪЪЪк'к кск •кы.
Jb!
ю
<Г\
:е
&& **8** **я* **9* •Ч* »*5*» «J*, ^
«
€
€
КИМВАЛ
МИРА,
содержащий четыре
поэтических диалога,
очень старинных,
веселых и забавных
ç*Aj>
?Ç?Î *^5^ r^V> *^в^» <^ви гДи г*Й*+
xs
>f
v-
' d
»
v«
Г?
/ i
V*>
■ *
Sf
VjL
Г?
y?
Yr
>f
я:
>f
>f
>§►
>f
>f
*
>f
ЧД.
r?
Vj^
ЛГ
>f
>f
$
»)|(t'iiÇr^(» «^(» «)^(» c^(» *)ф£ ^PtC^PtC ^(*
ПОСЛАНИЕ ФОМЫ ДЮ-КЛЕВЬЕ
К ПЕТРУ ТРИОКАНУ
Фома дю-Клевъе
своему другу Петру Триокану
же около восьми лет прошло с тех пор, как я обещал
тебе, дорогой друг, перевести на французский язык
небольшое сочинение, которое я нашел в старинной
библиотеке одного монастыря, находящегося непо¬
далеку от города Низовье, и когда-то тебе показы¬
вал. Оно состоит из четырех поэтических диалогов
и озаглавлено «Cymbalum mundi». Я занялся его переводом столь
усердно, что мне удалось выполнить его с наименьшими недо¬
статками, насколько это для меня возможно. Едли я не всегда
дословно передавал его латинский текст, то ты должен разуметь,
что я делал это вполне сознательно с той целью, чтобы как
можно ближе держаться оборотов нашей французской речи. Это
ты легко заметишь в формах употребляющихся в нем клятв.
Вместо me Hercule, per Jovem dispeream... Aedepol, per Styqem proh
Jupiter * и других клятв я воспользовался наиболее ходовыми
выражениями наших повес, такими, как смерть Божия, кровь
Божия, порази меня смерть и т. п., более стараясь передать
и изъяснить мысль говорящего, нежели его слова. Подобным же
образом для большей понятности я вставлял вместо фалернское
вино — бонское вино и нашел нужным сопоставить мастера Бони¬
на с Протеем, чтобы лучше показать тебе, что такое Протей. Что
касается песен, которые Купидон поет в третьем диалоге, то
имеющиеся в латинском тексте кой-какие любовные лирические
стишки я предпочел заменить современными песнями, видя, что
они подходят к содержанию диалога не хуже, чем эти стишки,
* Клянусь Геркулесом; разрази меня Юпитер; клянусь Поллуксом; клянусь
Стиксом; о Юпитер! (лат.)
218
тем более что при переводе их, мне думается, я не сумел бы
придать им надлежащую красоту. Итак, я посылаю тебе это
сочинение таким, каково оно ectb, с условием, что ты никому не
будешь давать его для снятия копий, чтобы оно, переходя из рук
в руки, не попало к лицам, имеющим дело с книгопечатанием.
Благодаря очень широкому распространению теперь этого искус¬
ства (некогда оказавшего столь большие услуги письменности)
напечатанные вещи утрачивают свою прелесть и ценятся менее,
нежели в простом рукописном виде, кроме, разве, тех случаев,
когда они напечатаны чисто и аккуратно.
Если это сочинение тебе понравится, я пришлю тебе еще
много других хороших вещиц.
Прощай, дорогой мой друг. Молю Бога, чтобы он был к тебе
милостив и даровал тебе все, чего желает твое сердечко.
Диалог первый
Лица: Меркурий, Бирфанес, Курталиус и хозяйка
Меркурий. Совершенно несомненно, что он послал меня
заново переплести эту книгу, но не помню — во что он велел ее
переплести: в дерево или картон? Он не сказал мне, чем он хочет
ее покрыть: кожей или бархатом? И я не уверен также, хочет ли
он позолотить ее и переделать фасон застежек и гвоздей по
теперешней моде. Очень боюсь, что не сумею ему угодить. Он
так торопил меня и взвалил на меня зараз такую уйму поручений,
что я перезабыл их одно из-за другого. А тут еще Венера наказа¬
ла мне передать что-то кипрским девицам насчет хорошего цвета
лица, да мимоходом Юнона поручила достать ей какую-то золо¬
тую вещицу — не то ожерелье, не то модный пояс, если я увижу
здесь внизу. Затем я знаю, что Паллада будет меня спрашивать,
не сочинили ли ее поэты чего-нибудь новенького. Далее, мне
нужно проводить к Харону двадцать семь душ бездельников,
которые подохли в эти дни на улицах от скуки, тринадцать душ
пьяниц, перебивших друг друга в кабаках, и восемнадцать —
в непотребных домах, восьмерых малых детей, задушенных ве¬
сталками, и пятерых друидов, уморивших себя неистовствами
и дурачествами. Когда же я успею исполнить все эти поручения?
Где лучше переплетают — в Афинах, в Германии, в Венеции или
в Риме? Я думаю, что в Афинах. Лучше, пожалуй, и спуститься
туда. Пройду по Ювелирной и по Галантерейной улицам и по¬
смотрю, не найдется ли чего-нибудь для госпожи Юноны. А по¬
том пойду к книгопродавцам поискать каких-нибудь новинок
и для Паллады. Однако мне надо здесь держать ухо востро,
чтобы меня не узнали. Ведь если афиняне имеют обыкновение
219
запрашивать за свои товары двойную цену, то с меня они запро¬
сят четырежды двойную.
Бирфанес. На что это ты там загляделся, приятель?
Курталиус. На что я загляделся? Да я вижу сейчас то,
о чем часто читал, но считал вздорным поверьем.
Бирфанес. Что же это за чертовщина?
Курталиус. Я вижу Меркурия, посланника богов. Он спу¬
скается на землю.
Бирфанес. Что за чепуха! Это тебе мерещится, бедняга.
Тебе приснилось наяву. Ну же, ну, пойдем-ка лучше выпьем.
Брось эти вздорные бредни!
Курталиус. Клянусь Божьим телом, это сущая правда, а не
бредни! Вон где он спустился. Я думаю, что он подойдет к нам.
Подождем немного. Посмотри, видишь его там?
Бирфанес. Как тебе не поверить, коли я вижу его своими
глазами? Ей-богу! Вот человек, разряженный точь-в-точь как
поэты описывают Меркурия. Хочешь не хочешь, а надо верить.
Курталиус. Молчи. Посмотрим, что он будет делать даль¬
ше. Он идет к нам.
Меркурий. Храни вас Бог, приятели! Есть ли тут хорошее
вино? Божье тело! Меня мучит адская жажда!
Курталиус. Сударь, я думаю, что в Афинах нет лучшего
вина, чем здесь. Кстати, сударь, какие новости?
Меркурий. Клянусь душой, я не знаю никаких новостей!
Я пришел сюда как раз за тем, чтобы осведомиться о них.
Хозяйка, подайте, пожалуйста, вина!
Курталиус. Уверяю тебя, что это не кто-иной, как Мер¬
курий. А вот какой-то мешок, который он принес с неба. Если мы
только куда-нибудь годимся, то должны узнать, что в нем есть,
и украсть его. Положись уж на меня.
Бирфанес. Мы сделаем весьма доброе и славное дело, если
обокрадем его. Ведь это не простой мошенник, а изобретатель
всех мошенничеств.
Курталиус. Он оставит свой мешок на этом диване, а сам
тотчас же пойдет высматривать по всему дому, где что плохо
лежит, чтобы хапнуть и положить себе в карман, мы же тем
временем посмотрим, что у него в мешке.
Бирфанес. Отлично сказано.
Меркурий. Вино подано? Ну, друзья, перейдемте отсюда
в ту залу и будем пробовать вино.
Курталиус. Хоть мы и выпили только что, но с удовольст¬
вием составим вам компанию и выпьем еще с вами, сударь!
Меркурий. Пока подают вино, я пойду немножко прогу¬
ляться, господа. Велите тем временем сполоснуть бокалы и по¬
дать что-нибудь закусить.
220
Курталиус. Видишь его там, любезный? Я знаю его повад¬
ки. Пусть меня повесят, если он вернется, не обшарив все углы
этого дома и чего-нибудь не подцепив. Поверь мне, что он не
скоро вернется, а поэтому давай заглянем, что у него есть, и тоже
обокрадем его, если можно.
Бирфанес. Но надо спешить, иначе он нас накроет.
Курталиус. Вот какая-то книга.
Бирфанес. Что это за книга?
Курталиус. «Quae in hoc libro continentur: Chronica rerum
memorabilium quas Jupiter gessit antequam esset ipse. Fatorum
praescriptum, sive corum quae futura sunt certae dispositiones.
Catalogus Heroum immortalium qui cum Jove vitam victuri sunt
sempiternam» *.
Сила Божия! Вог прекрасная книга, дружище! Я думаю, что
такие в Афинах не продаются. Знаешь, что мы сделаем? У нас
есть книга в таком же переплете и такой же величины. Иди
отыщи ее. Мы ее положим вместо этой в мешок и завяжем. Он
ничего не заметит.
Бирфанес. Тело Божие! Мы — богачи! Мы найдем книгопро¬
давца, который даст нам десять тысяч экю за одну только копию
с нее. Это книга Юпитера, и мне думается, что Меркурий пошел
отдать ее в переплет: она разваливается от ветхости на куски.
Держи! Вот книга, о которой ты говорил. Она выглядит ничем
не лучше этой, и между ними, по виду, почти нет никакой раз¬
ницы.
Курталиус. Смотри, как хорошо подошла! Узел совсем
такой же, как и был. Он ни о чем не догадается.
Меркурий. Ну, друзья, выпьем! Я ходил посмотреть эту
гостиницу, и она мне очень понравилась.
Бирфанес. Сударь, гостиница хороша тем, что в ней есть.
Меркурий. А какие новости?
Курталиус. Мы никаких новостей не знаем и ждем их от
вас, сударь.
Меркурий. Ну что же? Я пью за ваше здоровье, гос¬
пода!
Бирфанес. В добрый час, сударь. Мы ответили вам тем же.
Меркурий. Какое это вино?
Курталиус. Бонское.
Меркурий. Бонское? Тело Божие! Сам Юпитер не пил
такого нектара!
* Что содержится в сей книге: Летопись достопамятных деяний, которые
совершил Юпитер до своего собственного рождения. Предначертания судеб, или
Каковы суть истинные предустановления грядущего.
Перечень бессмертных героев, которым предстоит вечная жизнь с Юпитером
( лат.).
221
Бирфанес. Вино действительно доброе. Но нельзя сравни¬
вать вино этого мира с нектаром Юпитера.
Меркурий. Сгинь, Боже! Юпитер не пил лучшего нектара.
Курталиус. Обдумывайте хорошенько свои слова. Ведь вы
ужасно богохульствуете, а утверждая такие вещи, вы доказыва¬
ете, что вы — нечестивец, кровь Божия!
Меркурий. Не сердитесь, друг мой. Я испробовал и то
и другое и уверяю вас, что это вино лучше.
Курталиус. Я не сержусь и не пил нектара, чем хвалитесь
вы, но мы верим тому, что о нем сказано в писании и что говорят
люди. Вы не должны сравнивать какое-то взращенное в нашем
мире вино с нектаром Юпитера. Не думайте, что вас за это
похвалят.
Меркурий. Я не знаю, что вы о нем думаете, но
я говорю правду.
Курт алиус. Прошу меня извинить, сударь, но пусть меня
постигнет худая смерть, если я не засажу вас за подобное мнение
в такое место, где вы три месяца не увидите своих ног. К тому же
я знаю про вас еще одну вещицу, хоть вам и в голову не
приходило, что она кому-то известна. (Послушайте, мой друг,
я отлично знаю, что он украл там, в верхнем зале. Клянусь
Божьим телом, я говорю сущую правду!) Я не знаю, кто вы, но
вам очень не пристало говорить такие слова. Вы можете в них
раскаяться и дорого поплатиться за то, что недавно сделали.
Убирайтесь-ка отсюда подобру-поздорову, ибо если я выйду
отсюда раньше вас, то, клянусь Божьей смертью, вам придется
плохо! Я приведу сюда таких людей, что вы скорее пожелаете
иметь дело со всеми дьяволами преисподней, чем с самым после¬
дним из них!
Бирфанес. Он говорит правду, сударь. Нельзя так мерзко
богохульствовать. Поверьте моему товарищу. Нет такого дела,
которое он, посуливши, не сделает, если вы только немного
разогреете ему шерсть, клянусь Божьим телом!
Меркурий. Скверная вещь иметь дело с людьми! Кой черт
попутал этого Юпитера возложить на меня обязанность общать¬
ся и возиться с людьми! Хозяйка, получите по счету, что вам
следует. Ну, вы довольны?
Хозяйка. Да, господин.
Меркурий. Сударыня, с вашего позволения, я скажу вам на
ухо одно слово. Не знаете ли вы, как зовут тех двоих приятелей,
которые здесь пили со мною?
Хозяйка. Одного зовут Бирфанесом, а другого Кур-
талиусом.
Меркурий. Больше ничего не нужно. Прощайте. Но за
удовольствие, которое вы мне доставили, угостив меня таким
222
хорошим вином, и за то, что вы сообщили мне имена этих
негодяев, я вам предсказываю, что в благополучии и счастливом
покое проживете вы свою жизнь и продлится она еще пятьдесят
лет сверх того, что для вас установили и назначили мои дво¬
юродные сестры Судьбы.
Хозяйка. Вы мне сулите чудеса за какие-то пустяки, гос¬
подин. Но я не могу этому поверить, так как совершенно уверена,
что ваши предсказания никогда не сбудутся. Я верю, что вы от
души желаете мне этого, и со своей стороны охотно согласилась
бы пожить так долго и счастливо, как вы мне сулите, но это
невозможно.
Меркурий. Ах, вот что вы говорите? Вы смеетесь, вы
издеваетесь над моими предсказаниями? Нет, воистину, ваша
жизнь не будет столь долгой и счастливой. Рабыней вы будете до
конца сврих дней и кровью будете истекать каждый месяц. Я ви¬
жу, что женщины еще хуже мужчин. Воистину, не сбудется ска¬
занное мною, ибо вы не хотели мне верить. Такого гостя, кото¬
рый сумел бы заплатить вам столь щедрыми обещаниями, вам
уж больше не видать, как бы хорошо вы его ни потчевали. Вот
опасные пройдохи! Клянусь Божьей головой, такого страха я еще
никогда не испытывал! Они ведь, кажется, подглядели за мной,
когда я крал наверху с буфета тот маленький серебряный об¬
разок, который я хотел подарить кузену Ганимеду за то, что он
всегда отдает мне нектар, остающийся после Юпитера. Вот о чем
они и говорили между собой, когда я от них уходил. А ведь если
бы они вздумали меня уличить, то я был бы опозорен вместе со
всеми моими небесными родственниками. Но если они когда-
нибудь попадутся в мои руки, то я накажу Харону, чтобы он
устроил им на берегу Стикса маленький отдых — не перевозил
бы их тысячи три лет. Кроме этого, я сделаю вам еще одну
приятную вещицу, господа Бирфанес и Курталиус! Прежде чем
возвращать отцу моему Юпитеру книгу Бессмертия, которую
я пошел переплетать, я сотру ваши милые имена, если они в ней
записаны, а заодно и имя вашей прекрасной хозяйки, которая
столь спесива, что не хочет мне верить и не принимает оказыва¬
емых ей милостей.
Курталиус. Ловко мы его надули, погибни душа! Так
и следовало поступить, чтобы его выпроводить! Это сам Мер¬
курий — сомнений быть не может.
Бирфанес. Да, это был он, бесспорно. А ведь столь удачной
кражи в мире еще не бывало. Мы обокрали короля и покровителя
всех воров, и наш подвиг заслуживает бессмертной славы. Мы
раздобыли такую книгу, какой не сыщешь во всем мире.
Курт алиус. Наша проделка хороша еще и тем, что хотя
мы подсунули ему тоже книгу, но в ней написано кое-что другое.
223
Я боюсь лишь, как бы Юпитер, увидевшись с ним и узнав
о пропаже книги, не разгромил и не уничтожил из-за нашего
преступления весь этот несчастный мир. Он пострадает невинно.
А тут ничего не поделаешь, ибо Юпитер бывает довольно-таки
грозен, когда берется за дело. Но вот что мы сделаем. Я думаю,
что если в этой книге записано только то, что должно совершить¬
ся, то подобным же образом все, чему надлежит совершиться
в мире, должно быть в ней записано. Ради своего спокойствия мы
лишь посмотрим, не была ли наша кража предсказана и предус¬
мотрена, не говорится ли в этой книге, что мы когда-нибудь ее
совершим.
Бирфанес. Если говорится, то наверное вот тут, под этим
заглавием: «Fata et eventus anni...» *
Курталиус. Тс! Тс! Спрячь книгу. Я вижу— сюда идет
Арделио. Он захочет ее посмотреть. Мы просмотрим ее тщатель¬
нее когда-нибудь в другой раз на досуге.
Диалог второй
Лица: Тригабус, Меркурий, Ретулюс, Куберкус, Драриг
Тригабус. Пусть я погибну, если ты, Меркурий, не пройдо¬
ха, и, будь ты хоть трижды сын Юпитера, я все-таки скажу тебе,
что ты изрядная шельма! Припомни-ка, какую штучку ты здесь
когда-то проделал! С тех пор ты здесь и не бывал. Ловко же ты
надул наших сумасбродов-философов!
Меркурий. Как так?
Тригабус. А вот как. Ты сказал им, что у тебя есть фило¬
софский камень, который и теперь еще доставляет им великое
множество забот. Когда ты показал им его, они начали у тебя его
просить и так тебе надоели, что, не зная, кому отдать его
целиком, ты разбил его на мелкие части, раздробил в песок и,
чтобы каждому из них досталось от него хоть понемножку,
разбросал его по арене театра, где они, по обыкновению, вели
споры. Ты посоветовал им старательнее его разыскивать, уверив
их, что, если им удастся найти даже самую маленькую частицу
этого камня, они будут творить чудеса: превращать металлы,
ломать засовы у открытых дверей, лечить здоровых, толковать
птичью речь и без всякого труда получать от богов все, что им
угодно, лишь бы их желание не противоречило природе и со¬
впадало с тем, что должно произойти, как, например, дождь
после хорошей погоды, цветы и росу весной, пыль и жару летом,
фрукты осенью, холод и слякоть зимой. Словом, ты их уверил,
* Судьбы и исход веков (лат.).
224
что, имея этот камень, они могут получать все и многое прочее.
И право, с того времени они все еще не перестают рыть и перека¬
пывать в театре песок, надеясь отыскать частицы этого камня.
Забавно смотреть, как они копаются. Когда они не дерутся, ты
можешь принять их за маленьких детей, играющих в песке.
Меркурий. И что же? Ни одному из них не посчастливи¬
лось еще найти хоть какую-нибудь частичку?
Тригабус. Ни одному, черт возьми! Но любой из них
скажет тебе, что нашел этих частиц великое множество, и если
собрать в одно место все, что они выдают за частицы фи¬
лософского камня, то получится куча в десять раз больше,
чем был весь камень.
Меркурий. И неудивительно. Они, наверное, выбирали из
песка тот же самый песок, принимая его за частицы этого камня.
Иначе не могло и быть — раздичить их в песке очень трудно, ибо
они почти ничем от него не отличаются.
Тригабус. Не знаю. Но я встречал многих, которые утверж¬
дали, что действительно их нашли, а потом вскоре начинали
в них сомневаться и, наконец, бросали все найденные частицы,
чтобы приняться за поиски новых. Но, набрав их снова изрядную
кучу, они никак не могли удостовериться и доказать, что и эти
частицы истинные. Никогда еще я не видел такой потешной
игры, такого занятного времяпрепровождения, такой достойной
комедии. Тело Божие! Задал же ты работу нашим ослам-фило-
софам!
Меркурий. Правда?
Тригабус. Кровь Божия! Хотел бы я, чтобы ты взглянул на
результаты своей проделки,— какие они устраивают свалки,
когда принимаются вырывать друг у друга найденные крупинки
песку, как они ощетиниваются друг на друга, когда начинают
сравнивать свои находки. Один хвалится, что нашел больше, чем
его товарищ, другой ему говорит, что его находки не настоящие.
Один начинает учить, как их нужно отыскивать, хотя сам не
сумел ничего найти, другой ему отвечает, что он умеет искать не
хуже, а, может быть, даже и лучше его. Один говорит, что для
успешных поисков нужно одеваться в красное и зеленое, другой
уверяет, что для этого полезнее одеваться в желтое и голубое.
Один думает, что нужно есть не более шести раз в день и только
определенные блюда, другой полагает, что для этого нужно
воздерживаться спать с женщинами. Один уверяет, что это необ¬
ходимо делать со свечой даже среди бела дня, другой утверж¬
дает обратное. Кричат, беснуются, бранятся и Бог знает каких
только не учиняют злодеяний! Нет двора, улицы, храма, фонтана,
пекарни, мельницы, площадей, кабака и даже лупанария, где
можно было бы отдохнуть от их болтовни, пересудов, споров
8 Бонавантюр Деперье
225
и заговоров. Если же среди них оказываются упрямцы и гордецы,
совершенно убежденные в том, что песок, который они собрали,
состоит из частиц истинного философского камня, то вы ус¬
лышите от них толкования и рассуждения о небесах, о долинах
Элизиума, о пороке, о добродетели, о жизни и смерти, о мире
и войне, о прошлом и будущем, ну, словом, обо всем и многом
прочем. Нет такого предмета в мире, о котором они не высказали
бы вам своего мнения, вплоть до собачек жреческих любовниц
и до кукол их детей. Возможно, что среди них и есть такие
счастливцы, которые действительно нашли эти частицы (насколь¬
ко можно верить слухам), но их находки ни на что не годны и не
обладают никакими особенными качествами, за исключением
разве того, что с их помощью они превращали людей в стрекоз,
занимавшихся до самой своей смерти трескотней, или в бранч¬
ливых попугаев, не понимавших своих собственных слов, да
еще в ослов, способных таскать тяжелые поклажи и терпеливо
переносить палочные удары. Словом, нет более занятного время¬
препровождения, более веселого развлечения, чем смотреть на
эту доселе невиданную и неслыханную возню.
Меркурий. Неужели это правда?
Тригабус. Сущая правда, клянусь Божьим телом! Если ты
мне не веришь, то пойдем, я свожу тебя в театр, где ты посмот¬
ришь на эту комедию и вдоволь посмеешься.
Меркурий. Хорошо. Пойдем. Только я боюсь, как бы они
меня не узнали.
Тригабус. Спрячь свой жезл, сними крылышки и шлем,
и они тебя не узнают.
Меркурий. Нет, я сделаю лучше: я совсем изменю лицо.
Посмотри-ка на меня, что со мной будет.
Тригабус. Сила Божия! Что это такое? Ты или Протей, или
мастер Тонин! Каково! Так быстро изменить лицо! Из красивого
молодца ты превратился в совсем седого старика. Ага! Я теперь
понимаю, отчего это произошло. Я заметил, что ты бормотал
сквозь зубы какие-то слова. Но, клянусь Божьим телом, или ты
посвятишь меня в этот секрет, или ты мне не друг! Я отдам тебе
за это все, что ты от меня потребуешь. О, если бы я понял это
и научился так изменять свое лицо! Я натворил бы таких дел, что
обо мне заговорили бы. Не отстану же от тебя, пока ты меня
этому не научишь! Умоляю тебя, друг мой Меркурий, научи меня
этим словам!
Меркурий. С большим удовольствием, ибо ты парень слав¬
ный. Прежде чем с тобой расстаться, я тебя обучу. Но мы
сначала пойдем на арену, а уж потом я тебе все расскажу.
Тригабус. Хорошо. Я полагаюсь на твое слово. Видишь
вон того, что так быстро ходит взад и вперед? Хотел бы я, чтобы
226
ты немного послушал его рассуждения. Ты еще никогда не видал
такого забавного сумасброда-философа. Он показывает невесть
какую крохотную песчинку и клянется всеми богами, что она —
осколок самого настоящего философского камня, и даже от его
сердцевины. Посмотри, как он вращает глазами. Как он доволен
самим собой! С каким презрением он смотрит на всех!
Меркурий. А вот и другой, не менее отвратительный, чем
этот. Подойдем же к ним поближе, посмотрим, какие гримасы
они будут строить друг другу, и послушаем, о чем они будут
говорить.
Тригабус. Отлично придумано.
Р е т у л ю с. Сколько бы вы ни искали, господа, а миндалина
пирога досталась мне.
Куберкус. Не очень-то хвалитесь, друг мой. Философский
камень обладает свойством утрачивать свои достоинства, когда
нашедший его человек слишком уж себя превозносит. Я охотно
готов поверить вам, что вы его нашли, но ведь и другие ищут его
и находят не менее удачно, чем вы, если это только возможно.
Меркурий, который нам его вручил, не знает, что мы поднимаем
из-за него такие ссоры, и хочет, чтобы мы любили друг друга, как
братья, ибо, завещав нам поиски столь ценной и святой вещи, он
хотел поселить между нами не раздоры, а любовь. А мы, судя по
всему, делаем все наоборот.
Ретулюс. Напрасно вы только тратите слова. Все, что вы
собрали,— самый обыкновенный песок.
Драри г. Вы нагло лжете! Вот частица подлинного фило¬
софского камня. Она лучше вашей.
Ретулюс. Не стыдно ли вам выдавать это за философский
камень! Разве не очевидно, что это простая песчинка? Фи!
фи! Вон ее!
Драри г. Зачем ты у меня ее вышиб? Ведь она затеряется!
Будь я воин или будь у меня шпага, пусть меня скрутит падучая,
если я тут же, не сходя с места, не убил бы тебя! Как же я теперь
ее разыщу? Сколько трудов я потратил на ее поиски, и вот по
вине этого проклятого, гнусного изверга я ее потерял.
Ретулюс. Не волнуйся. Ты потерял не такую уж дра¬
гоценность.
Драриг. Не драгоценность? Да во всем мире не найдется
таких сокровищ, на которые я согласился бы ее променять! Какие
фурии вселились в тебя? О завистливый предатель! Неужели ты не
мог повредить мне иначе, чем в один миг лишив меня плодов моих
тридцатилетних поисков? Когда бы то ни было, но я тебе отомщу.
Куберкус. У меня есть пятнадцать или шестнадцать крупи¬
нок, из которых, я уверен, по меньшей мере четыре — самые
подлинные, какие только возможно найти.
227
Тригабус. Господа, скажите нам, пожалуйста, что такое
ищете вы со всеми прочими философами на арене этого театра?
Куберкус. Для чего вы об этом спрашиваете? Ведь вы
прекрасно знаете, что мы ищем частицы философского камня,
который когда-то разбил и разбросал здесь для нас Меркурий.
Тригабус. А на что годятся эти частицы?
Куберкус. Вот тебе на — на что годятся! С помощью этих
частиц мы можем превращать металлы, делать все, что мы
захотим, и испрашивать у богов все, что нам нужно.
Меркурий. А возможно это?
Куберкус. Возможно ли? Значит, вы сомневаетесь?
Меркурий. Право, сомневаюсь. Если, по вашим словам,
у вас есть по крайней мере четыре подлинных частицы, то даже
с одной из них вы можете сделать доброе дело (коли не желаете
применить их все зараз), а именно — помочь вашему товарищу
отыскать его частицу, которую он потерял по милости другого
и от горя почти лишился рассудка. Или вот, кстати, у меня нет
денег, и я попрошу вас: сделайте мне милость, превратите име¬
ющиеся в моем кошельке пятнадцать ливров (всего только пят¬
надцать) в экю. Вы от этого ничего не потеряете. Ведь если
найденные вами частицы действительно обладают той силой,
которую вы им приписываете, то вам это будет стоить одного
только слова или пожелания.
Куберкус. Вы ошибочно поняли меня, сударь. Нужно при¬
нять во внимание, что камень уже не обладает теми достоинст¬
вами, какими он обладал в то время, когда его разбил Меркурий.
С тех пор как Меркурий разбросал его по театру, он совсем
выветрился. Но я скажу вам, что если он даже обладает этими
достоинствами, то он не должен непременно их обнаруживать.
Кроме того, Меркурий может их отнимать и снова возвращать
по своему усмотрению.
Меркурий. Вы говорите, что он не должен непременно
обнаруживать свои качества. Но в таком случае из-за чего же вы
уродуете друг другу черепа, глаза и хребты, столь усердно его
отыскивая?
Ретулюс. Нет, не говорите этого. Он обладает всеми сво¬
ими прежними силами и достоинствами, несмотря на то что
и выветрился, как вы говорите. Если же то, что вы нашли, ни
в применении, ни в результате оного не обнаруживает никаких
сил — это верный признак его неистинности. Что касается моей
находки, то я могу вам доказать на деле, что с ее помощью
я совершаю все, что хочу. Я превращаю не только металлы —
как, например, золото в свинец (я хочу сказать — свинец в золо¬
то), но даже и людей. Изменяя их убеждения, которые часто
бывают тверже всякого металла, я приучаю их вести другой
228
образ жизни. Например, те, что прежде боялись и смотреть на
весталок, ныне благодаря мне охотно разделяют с ними ложе.
Тех, что привыкли одеваться по-богемски, я приучаю одеваться
по-турецки. Те, что ездили до сего времени верхом, благодаря
мне приучаются ходить пешком. Те, что имели обыкновение
давать, с моей помощью приучаются просить. Я делаю кое-что
и получше этого, ибо обо мне говорит вся Греция. В ней найдутся
такие люди, которые наперекор всем будут до самой своей
смерти утверждать, что истинность моей находки не подлежит
никакому сомнению. Много других славных подвигов совершает¬
ся с помощью этих частиц, но о них было бы слишком долго
рассказывать. Ну, добрый человек, какого ты теперь мнения
о наших философах?
Меркурий. Мне кажется, что они не особенно умны. Да
и вы тоже, сударь!
Ретулюс. Почему?
Меркурий. Потому что вы принимаете на себя столько
трудов и терзаний, чтобы разыскать и выбрать из песка осколки
какого-то разбитого камня, попусту тратите время, занимаясь
поисками вещи, которую невозможно найти и которой, может
быть, тут совсем и нет. Кстати, вы, помнится, сказали, что его
разбил и разбросал здесь Меркурий?
Ретулюс. Да, это был Меркурий.
Меркурий. О, несчастные! Вы поверили Меркурию, этому
великому изобретателю всех обманов и плутней? Да разве вы не
знаете, что он тешил вас пустой болтовней и своими рассуждени¬
ями и наставлениями лишь доказывал вам, что пузыри — фонари
и тучи — медные сковороды. Неужели вам никогда не приходило
в голову, что он всучил вам какой-нибудь самый обыкновенный
камень или тот же песок и уверил вас, что это — философский
камень, чтобы посмеяться над вами и потешиться, глядя, как вы
трудитесь, ссоритесь и спорите в поисках несуществующей вещи?
Ретулюс. Не говорите этого, сударь! Нет сомнения, что
это — философский камень. Частицы его удалось найти, и под¬
линность их установлена опытами.
Меркурий. Вы в этом убеждены, а я — сомневаюсь. Мне
кажется, что если бы вы были правы, то, воспользовавшись
свойствами, которые вы ему приписываете, вы могли бы натво¬
рить с его частицами несравненно больше чудес, нежели это вам
удалось. Как люди добродетельные, вы могли бы, например,
сделать богачами всех бедняков или, по крайней мере, дали бы
им все необходимое, чтобы они не попрошайничали.
Ретулюс. Эти бездельники нужны миру, ибо если бы все
были богачами, то не на чем было бы упражнять прекрасную
добродетель, именуемую щедростью.
229
Меркурий. Вы могли бы без всякого труда отыскать лю¬
бую пропавшую вещь и разрешать сомнительные иски, чтобы
примирять людей, ибо вам должна быть известна истина.
Ретулюс. А что сказали бы судьи, адвокаты и следователи?
Что они стали бы делать со своими почтенными и благодетель¬
ными кодексами, пандектами и дигестами?
Меркурий. Если бы кто-нибудь заболел и обратился к вам
за помощью, то вам было бы достаточно приложить к нему
лишь кусочек этого философского камня, как больной тотчас же
выздоровел бы.
Ретулюс. Но в таком случае кому были бы нужны врачи
и аптекари со своими прекрасными книгами Галена, Авиценны,
Гиппократа и Эгинета, которыми они так дорожат? Кроме того,
все пожелали бы лечиться этим средством и никто не захотел бы
умирать, а это уж совсем неразумно.
Тригабус. А вот один, кажется, что-то нашел. Посмотрите,
с какой завистью сбегаются к нему другие и начинают искать на
том же месте.
Ретулюс. Они хорошо делают, что ищут, ибо ненайденное
будет найдено.
Меркурий. Вы правы. Но с того времени, как вы начали
искать, было ли слышно, что вы совершили нечто достойное
философского камня? Это-то и побуждает меня сомневаться в его
подлинности. Но если бы даже он был подлинным, то все-таки он
не обладает теми свойствами, которые ему приписываются.
Это — пустая болтовня, и ваш камень служит лишь для того,
чтобы сочинять о нем всякие сказки.
Ретулюс. Я уже говорил вам о многих полезных делах,
которые я совершил с помощью своих находок.
М е р к у р и й. Ну и что же из этого следует? Причина этому не
песчинка, а ваше уменье глубокомысленно пустословить, которое
вы переняли ни от кого другого, как от Меркурия, ибо, как он
обольстил вас пустыми речами, уверив вас, что это — философс¬
кий камень, так и вы морочите всех чистейшей болтовней. Вот,
мне думается, чем вы обязаны Меркурию.
Тригабус. Если бы я был сенатором, то, порази меня
смерть, я заставил бы вас пахать, обрабатывать виноградники
или грести на галерах! Вы думаете, что велико удовольствие
смотреть на эту толпу дюжих дураков, которые всю свою жизнь
проводят в поисках маленьких камешков, как дети? Если бы от
этого был хоть какой-нибудь толк, я бы ничего не говорил. Но
ведь они никогда не исполняют своих затей, замыслов и обеща¬
ний. Тело Божие! В них даже больше ребяческого, чем в детях,
ибо иные дети делают для себя из этого что-нибудь пригодное, и,
когда они забавляются игрой, их легко заставить заняться каким-
230
нибудь делом, а эти чудаки и сумасброды-философы уж коли
примутся искать свои песчаные крупицы среди театра, надеясь
найти какие-то частицы философского камня, то никакими усили¬
ями невозможно оторвать их от этой глупой игры бородатого
вечного детства до самой их глубокой старости и смерти.
Сколько я видел среди них таких, которые могли бы творить
чудеса? Ей-богу, это все болтовня! Они лишь мастера их распи¬
сывать!
Ре ту л юс. Эти частицы находят не так-то уж часто, да
и Меркурий бывает не ко всем одинаково благосклонен.
Меркурий. Я полагаю.
Ретулюс. А теперь, господа, не обессудьте меня, что я вас
оставляю. Господин сенатор Венулюс, к которому я обещал
прийти на обед, уже прислал за мной своего слугу.
Меркурий. Ну, с Богом, сударь!
Тригабус. Полюбуйтесь же на таких людей! Его усадят на
самое почетное место за столом, будут отрезывать ему лучшие
куски и доверчиво развесят уши, слушая его рассуждения, а он уж
там им нагородит!
Меркурий. И все это благодаря моему философскому ка¬
мню?
Тригабус. Чему же еще другому? Хотя это и не более как
даровые кормежки, они тебе весьма обязаны, Меркурий.
Меркурий. Видишь, как полезно мое искусство! Ну, а те¬
перь мне нужно исполнить еще секретное поручение отца моего
Юпитера к одной даме, что живет возле храма Аполлона, а за¬
тем, до отъезда, увидеться со своей подружкой. Прощай!
Тригабус. А ты не хочешь исполнить своего обещания?
Меркурий. Какого?
Тригабус. Научить меня словам, с помощью которых мож¬
но изменять лицо.
Меркурий. Ах, да! Хорошо, что ты напомнил. Я тебе скажу
на ухо. Слушай.
Тригабус. Что? Я тебя не слышу. Не понимаю, что ты
говоришь. Громче!
Меркурий. Вот и весь рецепт. Не забывай его.
Тригабус. Что он сказал? Кровь Божия! Я его не рас¬
слышал, да и, кажется, он мне ничего не сказал, потому что
я ничего не слышал. Ах, если б он пожелал меня этому научить!
Каких только проказ я тогда не натворил бы! Я не нуждался бы
ни в чем, ибо ведь, если бы мне понадобились деньги, я принял
бы лицо какого-нибудь человека, который должен получить
у своих казначеев, и получил бы вместо него. А чтобы всласть
тешиться любовными забавами и без всяких опасений ходить
к своей подружке, я стал бы принимать внешность кого-нибудь
231
из ее соседок! Эх, какая прекрасная маска была бы у меня, если
бы он меня не надул! А теперь я иду восвояси, убежденный в том,
что человек, который рассчитывает получить какую-нибудь поль¬
зу от несуществующего и питает надежды на невозможное,—
самое глупое и несчастное существо в мире.
Диалог третий
Лица: Меркурий, Купидон, Целия, Флегон, Стациус, Арделио
Меркурий. Какое, однако, у него удивительное терпение!
Ведь это хуже, чем злодеяние Ликаона, из-за которого он когда-
то затопил водой всю землю. Не понимаю, почему он еще не
разгромил и не превратил в прах этот несчастный мир! Ведь мало
того, что эти подлецы люди осмелились присвоить его книгу
предвидений,— они, словно желая над ним посмеяться и оско¬
рбить его, подсунули ему другую книгу, заключающую в себе
описание всех его юношеских шалостей, которые он считал неиз¬
вестными ни Юноне, ни другим богам, ни людям. Например,
в ней описано, как он превратился в быка для того, чтобы
похитить Европу, преобразился в лебедя, чтобы подойти к Леде,
принял вид Амфитриона, чтобы возлечь с Алкменой, обернулся
золотым дождем для того, чтобы позабавиться с Данаей, как он
превращался в Диану, в пастуха, в огонь, в орла, в змею, и мно¬
гие другие шалости, о которых нельзя знать людям, а тем более
писать книги. Представьте себе, что эта книга попадет в руки
Юноны и она прочтет обо всех этих милых проделках. Как она
его погладит по головке! Я недоумеваю, почему он не сбросил
меня оттуда вниз, как Вулкана, который от его затрещины оста¬
лся с горбом на всю жизнь! Я непременно свернул бы себе шею,
ибо у меня тогда не было с собой крылышек. Правда, тут отчасти
есть и моя вина. Мне надлежало быть очень внимательным,
когда я брал книгу у переплетчика, ей-богу! Но что я там делал?
Это было ночью, накануне Вакханалий. Впрочем, уйма всяких
поручений, которые мне предстояло еще исполнить, так затмила
мой рассудок, что я даже не помню, что делал. Я вполне доверил¬
ся переплетчику, ибо он показался мне очень хорошим человеком
хотя бы только за те хорошие книги, которые он переплетает.
После я заходил к нему, но он клялся всеми святыми, что
возвратил мне ту самую книгу, которую я ему давал, да я и сам
убежден, что эта подмена — не его рук дело. Где же я был в тот
день? Надо припомнить. Уж не те ли негодяи, с которыми я пил
в гостинице «Белый Карбункул», украли ее у меня и подложили
мне взамен ее другую? А ведь это весьма вероятно, ибо я оста¬
232
влял их довольно надолго, когда подавали вино. Клянусь, я не
понимаю, как этому старому пустомеле не стыдно! Неужели он
не мог увидеть в этой книге, по которой он узнает все, какое-
нибудь указание, что с ней должно случиться? Надо полагать, что
он ослеп от своего собственного света, ибо совершенно несомнен¬
но, что это происшествие в ней было предсказано, как и все
другие. В противном случае это — ложная книга. Если же он
гневается, так пусть разувается! Я уж ничего не могу поделать.
Что это он тут мне написал? «От имени Юпитера-громовержца
всенародный клич по всем площадям Афин и, буде потребуется,
по всем четырем сторонам земли. Если кто-либо нашел книгу,
озаглавленную: Qaue in hoc lïbro continentur: Chronica rerum
memorabilium quas Jupiter gersit antequam esset ipse. Fatorum
praescriptum, sive eorum quae futura sunt certae dispositiones.
Catalogus Heroum immortalium qui cum Jove vitam victuri sunt
sempiternam, или, если кто имеет об этой книге, принадлежащей
Юпитеру, какие-либо вести, тот да сообщит о ней Меркурию,
которого всегда может увидеть в Академии или на Большой
площади, за что в награду, в виде чаевых, Меркурий исполнит
любое его желание. В случае же, если он не сделает этого
в течение восьми дней после оглашения клича, Юпитер соизволит
обойти все двенадцать небесных домов, в которых он сумеет
найти лицо, присвоившее оную книгу, не хуже астрологов, после
чего оное лицо будет принуждено вернуть ее и будет подвергнуто
позору и суровому наказанию». А тут еще что? «Памятка Мер¬
курию. Передать Клеопатре вложенный сюда рецепт Юноны —
производить детей и рожать их с таким же удовольствием, как
и зачинать, и достать следующее...» Да, как же, достать! это
будет мигом исполнено, ждите! «...Во-первых, попугая, который
может петь всю «Илиаду» Гомера, во-вторых, говорящего воро¬
на, затем сороку, знающую все философские наставления, обезья¬
ну, умеющую играть в кегли, генона, который держал бы передо
мной по утрам зеркало, когда я занимаюсь туалетом, самое
большое венецианское зеркало, порею свинцовые белила, двенад¬
цать дюжин очков, надушенные перчатки, ожерелье из драгоцен¬
ных каменьев, «Сто новых новелл», «Искусство любви» Овидия
и шесть пар костылей из черного дерева». А если я не достану
хоть чего-нибудь одного, мне нельзя будет и показаться на небо!
Так вот же, ее записка и рецепт в куски! Поищи-ка себе другого
слугу. Тело Божие! Как же я втащу на небо все эти штуки? Эти
женщины требуют для себя тысячи всяких услуг, как будто мы
обязаны исполнять все их прихоти. К черту и эту, где написано:
«Вот тебе, Меркурий, на покупку фетра для шляпы!..» А это еще
что? «Памятка Меркурию. Передать Купидону от имени его
матери Венеры... (Ах! Это вы, Венера? Я к вашим услугам.)...
233
чтобы он немедленно постарался обольстить и обмануть этих
весталок (которые мнят себя столь мудрыми и благоразумными)
и показал им всю их глупость и легкомыслие. Пусть он обратится
за помощью к Сомнусу, и тот охотно предоставит ему своих
молодцов, которые пойдут с ним ночью к этим весталкам,
и пусть он заставит их вкусить и одобрить во сне то, что они
постоянно осуждают наяву. Пусть он внимательно выслушает,
как они будут сокрушаться и раскаиваться про себя, и пусть
немедленно сообщит мне все новости. Item, сказать дамам и де¬
вицам, чтобы, идя по городу, они не забывали надевать свои
полумаски, ибо они очень любят смеяться исподтишка над всем,
что попадется на глаза. Item, напомнить молодым девицам,
чтобы они не забывали поливать свои фиалки под вечер, когда
стоит засуха, не ложились бы спать, не обменявшись со своими
друзьями пожеланиями доброй ночи, не причесывались бы без
зеркала, запоминали и заучивали бы наизусть все новые песни,
были бы учтивы, любезны и ласковы со своими поклонниками,
чтобы в очах у них было щедрое «да» и на устах суровое «нет»,
подольше ломались бы или, по крайней мере, на словах не
изъявляли бы своего согласия слишком поспешно и притворя¬
лись бы насколько возможно дольше, ибо самое лучшее — начи¬
нать игру с обещаний». Что ж, все будет исполнено в точности.
Найти бы только Купидона. Еще поручения? Ах! Это госпожа
Минерва. Я хорошо знаю ее почерк. Право, я не хотел бы ее
прогневать и лишиться своего бессмертия. «Памятка Меркурию.
Передать от Минервы поэтам, чтобы они перестали писать друг
против друга, иначе она лишит их своей благосклонности, пото¬
му что она очень этого не одобряет; чтобы они не слишком
увлекались пустословием, не боялись бы добродетельного молча¬
ния истины, и если они хотят писать о любви, то пусть пишут
как можно благопристойнее и возвышеннее, следуя ее примеру.
Кроме этого, узнать, не написал ли Пиндар чего-нибудь еще
нового, собрать все его сочинения, принести все, что найдется
похожего на произведения Апеллеса, Зевксиса, Парразия и других
современных художников, вплоть до вышивок, ковров и пор¬
тняжных выкроек; предупредить все девять муз, чтобы они осте¬
регались множества людей, которые строят им куры, делая вид,
что служат им и любят их, тогда как в действительности добива¬
ются лишь славы поэтов и таким путем (не менее искусно, чем
всякими другими) хотят заслужить милость Плутоса, ради бо¬
гатств которого они их так часто покидали, что теперь им
следует быть очень осмотрительными». Конечно, я все это испол¬
ню из любви к вам, госпожа Минерва. А кто это там летит? Да
ведь это Купидон, ей-богу! Купидон!
Купидон. Кто тут? Э-э! Меркурий! Здравствуй! Ты ли это?
234
Какие новости? О чем говорят там, наверху, при вашем небесном
дворе? Влюблен ли Юпитер?
Меркурий. Как же! Влюблен, черт побери! Ему теперь не
до этого. Воспоминания о былых любовных похождениях поверг¬
ли его в страшную тоску и злость.
Купидон. Отчего же это?
Меркурий. Да эти развратники люди написали про него
одну книгу, а я по недосмотру принес ее вместо той книги,
в которую он имел обыкновение заглядывать перед тем, как
отдавать распоряжения о погоде. Он послал меня отдать ее
в переплет, а у меня ее подменили. И вот теперь я иду объявлять
об этой подмене, чтобы похитители ее вернули. Он меня из-за нее
едва не съел.
Купидон. Помнится, где-то я слышал, что у каких-то
двух приятелей есть одна чудесная книга, по которой они
будто бы ворожат и предсказывают всем желающим будущее
лучше всякого Тирезия и оракула Додоны. Многие астрологи
стремятся приобрести эту книгу, чтобы снять с нее копию,
рассчитывая с ее помощью сделать свои эфемериды, предска¬
зания и альманахи более надежными и достоверными. Затем
эти пройдохи за определенную плату сулят людям, что запишут
их в книгу бессмертия.
Меркурий. Ах, тело Божие! Да ведь это и есть та самая
книга! Я боюсь лишь, как бы они не записали в нее лихоимцев,
притеснителей бедных, развратников и мошенников, да как бы не
вычеркнули из нее честных за то, что им нечем платить. И до¬
станется же им от Юпитера, черт побери! А где их можно найти?
Купидон. Не знаю, что тебе сказать. Меня эти вещи ниско¬
лько не интересуют. Я ведь не думаю ни о чем, кроме своих
маленьких забав, невинных утех, веселых игр и забот о молодых
женщинах. Я играю в прятки внутри их маленьких сердечек, куда
я наношу уколы и частенько пускаю свои легкие стрелы. Я по¬
рхаю по их головкам и щекочу их нежные мозги и чувствитель¬
ные внутренности. Я смотрюсь и прогуливаюсь в их смеющихся
глазах, как в маленьких чудесных галереях, целую их взасос
в алые губки, проскальзываю между их упругими грудями и укра¬
дкой пробираюсь в долину услады, к источнику молодости, где
я играю, освежаюсь, возрождаюсь и вкушаю блаженный отдых.
Меркурий. Твоя мамаша наказала мне кое-что тебе пере¬
дать. На, возьми и прочти, когда будет время, да сделай, что там
сказано, а я очень спешу. Прощай.
Купидон. Постой, постой, сеньор Меркурий!
Меркурий. Сила Божия! Ты оторвешь мне крылья! Пусти
меня, Купидон, прошу тебя. Я не расположен веселиться так,
как ты.
235
Купидон.
Пускай кажусь я молодою,
Не беспокойтесь, милый друг:
Любую штучку вам устрою
Не хуже старших я подруг.
Меркурий. Ах, какой ты счастливец! Тебе нет дела до того,
какая должна быть завтра погода, дождливая или снежная.
А наш бедняга Юпитер потерял свою книгу.
Купидон. Всегда
Влюбленным грусть была чужда.
Всегда, в любые времена,
Влюбленным — вечная весна.
Меркурий. Правда, правда. Мы — счастливцы.
Купидон.
Там есть, любезная моя,
Там есть не знаю что...
А кто эта красивая молодая девушка, одиноко гуляющая по
саду? Неужели она еще не влюблена? Надо заглянуть ей в лицо.
Ни чуточки. А между тем я знаю, что ее дружок по ней
тоскует. Ха-ха! Жестокая красавица, вы влюбитесь, прежде чем
сделаете три шага.
Ц е л и я. Ах, какая я неблагодарная и бесчувственная! Как он
мучится, любя меня! Только теперь я поняла (и, увы, слишком
поздно), что нет силы, которая могла бы побороть любовь, и что
избежать ее невозможно. Сколько мук причинила я тому, кто меня
любит больше жизни, своими отказами и пренебрежением! Могу
ли я быть всегда равнодушной, словно мраморная статуя? Могу
ли я вечно переносить это одиночество? Увы! Он любит только
одну меня. Как жаль, что я была такой глупой и упрямой! Ах,
пичужки, как хорошо вы поете и какой хороший вы даете мне урок!
Какая добрая мать эта природа, которая научила меня вашими
песенками и играми, что живые существа не могут обойтись друг
без друга. И я вас прошу только об одном: не показывайтесь мне
со своими свадьбами и не докучайте мне больше своим лепетом.
Я слишком хорошо теперь понимаю, о чем вы говорите. Это меня
не радует, а только заставляет сознавать, что я самое несчастное
существо в мире. Ах, вернется ли ко мне мой друг? Я очень боюсь,
что отпугнула его и он уж больше не вернется. Но он вернется, если
он меня любил и любит так же, как я люблю его теперь. Жду не
дождусь, когда его увижу. Если он придет, я буду с ним ласковой
и устрою ему такую нежную встречу, такой хороший прием,
какого он еще от меня не видал.
Купидон.
Пускай! — девчонка говорит.— Ей-богу,
Здесь никакие средства не помогут!..
236
С этой красавицей дело идет на лад. Она получила, что нужно!
Меркурий. Ну не тошно ли слушать? Прихожу ли я на
землю, поднимаюсь ли я на небо,— и люди, и боги то и дело
спрашивают меня, не знаю ли я чего-нибудь нового? Да тут
нужно целое море новостей, чтобы всегда выуживать для них
свежие. Вот что я сделаю. Я заставлю сейчас эту лошадь загово¬
рить с сидящим на ней конюхом. Послушаю, что она скажет.
И у людей будет о чем посудачить, да и я поднимусь на небо не
с пустыми руками. Все-таки кой-какая новость. Гаргабанадо,
Форбантас, Сармотарагос. Ах, что я сделал! Я почти вслух
произнес слова, которыми животным приказывают говорить.
Какой же я дурак, право! Если бы я сказал все, да кто-нибудь
меня бы услышал, мое искусство переняли бы.
Флегон-лошадь. Было время, когда и животные умели
говорить, и, если бы мы не лишились этого дара, вы не считали
бы нас такими глупыми, какими считаете теперь.
Стациус. Что это за оказия? Сила Божия! Моя лошадь
говорит!
Ф л е г о н. И впрямь говорю. А почему бы мне и не говорить?
Пользуясь тем, что только вы одни сохранили дар речи, а мы,
бедные животные, не понимаем друг друга, потому что не можем
говорить, вы, люди, захватили над нами полную власть и не
только говорите о нас все, что вам взбредет на ум, но и садитесь
на нас верхом, и колете нас шпорами, и бьете нас. Мы обязаны
вас и возить, и одевать, и кормить, а вы нас продаете, убиваете
и едите. А все отчего? Да оттого, что мы не умеем говорить. Если
бы мы умели говорить и возражать вам, то вы ведь настолько
человечны (или должны быть человечными), что, выслушав нас,
надо полагать, стали бы обращаться с нами получше.
Стациус. Смерть Божия! Не видано еще такого дива! До¬
брые люди, прошу вас, подойдите сюда и послушайте это чудо,
иначе вы не поверите. Кровь Божия! Моя лошадь говорит.
Арделио. Что это там случилось? Зачем это туда сбежалось
столько народу? Пойду посмотрю и я.
Стациус. Арделио! Послушай-ка, моя лошадь говорит!
Тело Божие!
Арделио. Да что ты! Экая оказия! И что же она говорит?
Стациус. Не знаю. Меня совсем ошеломило, когда я ус¬
лышал слова из таких уст, и я не возьму в толк, что она говорит.
Арделио. Слезай наземь. Послушаем, что она будет гово¬
рить. Господа, посторонитесь, пожалуйста! Освободите место.
Вам будет прекрасно видно и поодаль.
Стациус. Ну, милая скотина, что ты хочешь сказать?
Флегон. Народ честной! Так как доброму Меркурию было
угодно возвратить мне речь, а вы среди своих трудов удосужи¬
237
лись послушать меня, бедное животное, то знайте, что этот
конюх чинит надо мной всякие жестокости и не только сечет меня
кнутом и колет шпорами, но и морит меня голодом...
Стациус. Я морю тебя голодом?
Ф л е г о н. Да! Ты моришь меня голодом.
Стациус. Смерть Божия! Ты врешь! Если ты будешь врать,
то я перережу тебе глотку!
Арделио. Э-э, постой! Разве можно так грубо обращаться
с лошадью, которая умеет говорить! Это будет замечательный
подарок царю ГТтоломею. Уверяю тебя, что она стоит дороже
всех сокровищ Креза. Соображай же хорошенько, что ты дела¬
ешь, и не обижай ее, если у тебя есть на плечах голова.
Стациус. Зачем же она говорит неправду?
Флегон. А вспомни-ка, как ты рассчитал деньги, которые
тебе были даны для нас, четырех лошадей? «Сена и соломы я вам
дам сколько нужно, а овса-то вы получите на день вот постольку.
На остальные я пойду покутить с подружкой».
Стациус. Право, для тебя было бы лучше, если бы ты
никогда не говорил.
Флегон. Все это я перенес бы, но вот что хуже всего: когда
я встречаюсь с какой-нибудь кобылой в ту пору, когда мы
предаемся любовным утехам (а это бывает у нас только один раз
в год), то он не позволяет мне на нее взобраться, между тем как
я позволяю ему взлезать на меня каждый день. Вы, люди, имеете
одни права для себя и совсем другие для своих ближних. Все, что
требуется природой, вы делаете для себя, а другим, например
нам, бедным животным, не позволяете. Сколько раз я видел, как
ты приводил к себе в стойло всяких девок, и сколько раз я был
свидетелем твоих милых забав! Я от тебя не требую, чтобы ты
позволил мне приводить в стойло кобыл, как ты приводишь этих
девок, но когда мы ездим в поле, ты маг бы позволить мне
кое-что хоть один раз в год. Он ездит на мне верхом уже шесть
лет и еще ни разу ничего не позволял мне.
Арделио. Ты прав, мой дружок, ей-богу! Ты самая милая
лошадь, самое благородное животное из всех, каких я когда-либо
видел! Трогай! У меня к твоим услугам есть кобыла. Я с удоволь¬
ствием предоставлю ее в твое распоряжение, ибо ты славный
парень и вполне этого заслуживаешь. Займись с нею в свое
удовольствие, а я со своей стороны буду очень рад иметь от тебя
потомство, хотя бы только для того, чтобы говорить: а вот
лошадь из породы говорящей лошади!
Стациус. Клянусь Божьим телом, я буду тебя холить за то,
что ты так хорошо завела разговор! Ну же, ну! трогай! Да изволь
бежать побойчее и не дури, коли ты умница, а не то я тебя
побалую этой палкой!
238
Арделио. С Богом, любезный, с Богом. Как она, однако,
тебя пристыдила!
Стациус. Ух, и отделаю же я тебя, сила Божия! Дай только
добраться до конюшни! Я не посмотрю на то, что ты такая
говорунья!
Арделио. Никогда я не поверил бы, что лошади могут
говорить, если бы не видел этого своими глазами и не слышал
своими собственными ушами. Эта лошадь стоит сто миллионов
экю. Сто миллионов экю! Пойду и расскажу об этом про¬
исшествии господину Кердониусу. Он непременно занесет его
в свои анналы.
Меркурий. Вот это все-таки новость! Я очень рад,
что сюда сбежалась такая большая толпа. Слава Богу, все
слышали и видели это чудо. Молва о нем тотчас же рас¬
пространится по всему городу, кто-нибудь его опишет и,
чтобы прикрасить повествование, добавит что-нибудь еще
от себя. Я уверен, что скоро найду копию этого повествования
у книгопродавцев. А пока накапливаются еще какие-нибудь
другие новости, пойду-ка я исполнять свои поручения, да
поищу трубачей, чтобы они покричали, не нашел ли кто-нибудь
эту проклятую книгу.
Диалог четвертый
Две собаки: Гилактор и Памфагус
Гилактор. Как я был бы счастлив, если бы Анубис помог
мне найти такую собаку, которая могла бы говорить, понимать
и рассуждать подобно мне! Я не хочу говорить с чужими, но
я уверен, что, если бы я пожелал сказать при людях хотя бы одно
словечко, я был бы счастливейшей собакой во всем мире. Я не
знаю, есть ли на свете какой-нибудь принц или даже царь,
достойный быть моим хозяином и пользоваться тем почетом,
который я могу ему доставить. Ведь даже если бы я сказал при
ком-нибудь то, что говорю сейчас, слава обо мне дошла бы до
самой Индии. Все стали бы говорить, что в таком-то месте есть
собака, обладающая даром речи. Со всех концов земли приходи¬
ли бы на меня смотреть и платили бы деньги за позволение
послушать мою речь. А те, что увидели бы и услышали бы меня,
пожалуй, заработали бы еще в других странах описаниями моей
наружности и моих речей. Не думаю, что кто-нибудь видал более
необычайную, удивительную и интересную вещь. И если, однако,
я упорно храню среди людей молчание, то только потому, что не
нашел еще собаки, которая умела бы говорить, как я: ведь
239
немыслимо, чтобы во всем мире не было больше ни одной собаки,
подобной мне! Эти люди столь охочи до всяких новинок, что не
успею я обмолвиться и словом, как они тотчас же сбегутся ко мне,
чтобы послушать меня еще, и, может быть, они обожествят меня за
это в Греции, подобно тому как они обожествили Анубиса в Егип¬
те. Но я еще не сказал при них ни слова и буду крепиться до тех пор,
пока не встречу какой-нибудь собаки, с которой я мог бы погово¬
рить. Однако как тяжело молчать, когда накопится столько
невысказанного, сколько накопилось у меня! Поэтому, когда
я остаюсь наедине и убеждаюсь, что меня никто не может
услышать, я принимаюсь говорить сам с собою обо всем, что
у меня накопилось на сердце, и облегчаю свое нутро, то бишь язык,
не услаждая своими речами ничьих ушей. Затем, бегая по улицам,
когда все спят, я очень часто принимаюсь для забавы звать
кого-нибудь из наших соседей по имени и заставляю его добрый
час кричать, приникнув к окну: «Кто там?» Вдоволь накричавшись
и увидев, что никто не отзывается, он приходит в ярость, а я прини¬
маюсь хохотать. А когда приятели-собаки собираются покуроле¬
сить, я охотно присоединяюсь к ним, чтобы свободно поговорить
с ними и узнать, не окажется ли случайно среди них кто-нибудь
понимающий речь и умеющий говорить. Это было бы для меня
величайшей отрадой и высшим счастьем. И в то время, когда мы
играем и грыземся, я то и дело шепчу им что-нибудь на ухо,
называя их по именам, по прозвищам, и допытываюсь: не могут ли
они говорить? Эта неожиданность их страшно ошеломляет. Они не
знают, что и подумать: человек ли я, наряженный собакой, или
говорящая собака? А чтобы не молчать ни одной минуты, я прини¬
маюсь кричать: «Ратуйте, добрые люди, ратуйте!» При этом крике
все соседи просыпаются и бросаются к окнам, но, убедившись, что
это чья-то шалость, снова отправляются спать. Я же тем временем
бегу на другую улицу и кричу что есть мочи: «Воры! Воры! Лавки
взломаны!» Пока они встают с постелей, я пускаюсь дальше.
Добежав до поворота улицы, я опять начинаю кричать: «Пожар,
пожар! Ваш дом горит!» И стоит полюбоваться, как все они
стремглав выскочат на площадь, кто в одной сорочке, кто совсем
нагишом, женщины совсем растрепанные, и будут кричать: «Где
горит? где горит?» Изрядно спотев, старательно обшарив и осмот¬
рев все углы, они, наконец, убеждаются, что никакого пожара нет,
и, успокоенные, расходятся по домам заканчивать свои дела
и спать. Затем, проделав все эти дурачества из своих аттических
ночей до главы: «Qui sunt leves et importuni locutores» *, я незадолго
до рассвета перебегаю на овечий выгон разыгрывать волка,
откормленного соломой. Чтобы израсходовать остатки своей
* Что за вздорные и несносные болтуны (лат.).
240
веселости, я принимаюсь вырывать какое-нибудь плохо прививше¬
еся деревцо, спутываю и смешиваю у рыбаков сети, подкладываю
кости и камни в запрятанные деньги ростовщика Пикаргуса или
бегу к горшечникам, мочусь в их горшки, испражняюсь в их лучшие
вазы, а если нечаянно сталкиваюсь со сторожем, то с наслаждени¬
ем кусаю его три-четыре раза и пускаюсь бежать во весь дух, крича:
«Лови меня, кто может!» Но все-таки мне очень грустно, что я не
могу найти себе товарища, который умел бы говорить. Во что бы
то ни стало я его должен найти. А, вот Гаргилиус со своими
собаками идет на охоту. Пойду поиграю с ними и понаведаюсь, нет
ли среди них умеющих говорить. Здравствуйте, приятели! Здрав¬
ствуй, дружок мой болонка! Здравствуй, борзый! Ну конечно, они
все немы. К черту надежду добиться от них слова! Ах, какое горе!
Не найдя среди них того, что мне нужно, я хотел бы теперь достать
какой-нибудь яд или траву, которая отняла бы у меня этот дар
и сделала бы меня таким же немым, как и они. Я буду тогда
несравненно счастливее, чем теперь, когда изнываю от несчастного
желания говорить и не нахожу ушей, которые могли бы меня
слушать. А ты, приятель, не можешь ли что-нибудь ответить? Вот
и поговори с дураками! Эй, дворняга, скажи, умеешь ли ты
говорить?
Памфагус. Кого это ты называешь дворнягой? Сам ты
дворняга!
Гилактор. Ах! Товарищ мой, друг мой, извини меня, пожа¬
луйста, и обними меня, прошу тебя! Ты — тот, кого я больше
всего в мире желал найти. Вот прыжок в благодарность Диане за
то, что она послала мне на этой охоте такое счастье, вот еще
прыжок в честь тебя, милый Анубис, и еще один — в честь
Цербера, который сторожит преисподнюю! Скажи мне, пожалуй¬
ста, твое имя.
Памфагус. Памфагус.
Гилактор. Это ты, Памфагус, мой братец, мой друг? А по¬
мнишь ли ты Гилактора?
П а м ф а г у с. Конечно, я хорошо помню Гилактора. А где он?
Гилактор. Это — я.
Памфагус. Правда? Извини меня, друг мой Г илактор. Я не
мог тебя узнать,— у тебя подрезано ухо и на лбу какой-то шрам,
которого раньше не было. Откуда это он у тебя?
Гилактор. Прошу тебя, не спрашивай. Не стоит об
этом говорить. Поговорим о чем-нибудь другом. Где ты был
и что делал с тех пор, как мы лишились нашего доброго
хозяина Актеона?
Памфагус. Ах, какое несчастье! Ты бередишь мою рану. О,
как много потерял я с его смертью, Гилактор! Ведь я ел тогда
досыта, а теперь подыхаю с голоду.
241
Гилактор. Славное было тогда для нас времечко, как
подумаешь! Ей-богу! Хороший был человек этот Актеон и истый
дворянин, ибо очень любил собак. Самую последнюю из нас
никто не смел ударить, как бы мы ни провинились, и как
хорошо тогда с нами обращались! Все, что мы ни захотели
бы взять на кухне ли или где-нибудь еще,— все было наше.
Никто не смел дотронуться до нас даже и пальцем, ибо хозяин
приказал кормить нас как можно лучше.
П амфагус. Увы! Это правда. Теперешний мой хозяин со¬
всем не то, что Актеон. Он о нас не заботится, а его слуги почти
ничем нас не кормят, и всякий раз, когда они застают нас на
кухне, они гикают, улюлюкают, бранятся, гонят нас и бьют так,
что мы все исполосованы и искалечены хуже старых жуликов.
Гилактор. Самое лучшее, друг мой Памфагус, что нам
нужно сделать, это — набраться терпения, и лучшее лекарство,
какое я только знаю против горестей настоящего, это — забыть
все минувшие радости и надеяться на счастливое будущее.
А воспоминания о былых бедствиях и готовность встретить
такие же или еще худшие бедствия придают благам настоящего
лишь большую ценность. Знаешь, что мы сделаем, брат мой
Памфагус? Мы предоставим им травить зайцев, а сами увильнем
куда-нибудь в сторонку и поболтаем на досуге в свое удо¬
вольствие.
Памфагус. Я очень рад. Но только нам надо сделать это
поскорее.
Гилактор. Как тебе угодно. Может быть, нам долго не
придется свидеться. Я несказанно рад поделиться с тобою тем,
что у меня накопилось на душе, и послушать тебя. Вот здесь
удобное место. В этой роще они нас не заметят, да и дичь их
сюда не забежит. Прежде всего я спрошу тебя, не знаешь ли ты,
почему мы двое можем говорить, а все другие собаки не могут?
До встречи с тобой я еще не видел ни одной такой собаки.
Памфагус. Так ты об этом ничего не знаешь? Я тебе все
расскажу. Когда Диана превратила нашего доброго хозяина Ак-
теона в оленя, помнишь, как на него набросились наши товарищи
Меланхет, Орезитроф и Феридам? Мы тоже подоспели к ним
и так запустили в него зубы, что он умер, не сходя с места. Я об
этом читал в какой-то книге, имеющейся в нашем доме.
Гилактор. Как? Да ты умеешь и читать? Где же ты
научился?
Памфагус. Я скажу тебе об этом после, а сначала ты
выслушай меня. Когда все мы старались его укусить, я случайно
так сильно рванул зубами его высунувшийся изо рта язык, что
оторвал от него довольно большой кусок и проглотил. В повест¬
вовании сказано, что поэтому я и стал говорить. Все это — сущая
242
правда, ибо этого хотела и Диана. Но так как с людьми я еще ни
разу не говорил, то все считают это происшествие простой
басней, хотя только и думают о гом, как бы разыскать собак,
съевших язык Актеона-оленя. Ведь в книге-то сказано, что их
было двое, и одна из них — я.
Г и л актор. Божье тело! А другая-то — я. Теперь я вспом¬
нил, что съел изрядный кусок его языка. Только я никак не думал,
что своим даром речи я обязан этому.
Памфагус. Уверяю тебя, друг мой Гилактор, что я говорю
тебе сущую правду. Я читал об этом в книге.
Г илактор. Какой ты, однако, счастливец! Ты можешь чи¬
тать книги, в которых так много интересных вещей. Ах, какое это
должно быть занятное развлечение! Я хотел бы, чтобы Диана
наделила меня такими же знаниями, как тебя.
П амфагус. А я очень хотел бы, чтобы у меня их не было.
Какой от них прок собаке, если у ней нет друзей, с которыми она
могла бы ими поделиться. Лаять на чужих, стеречь дом, ласкать¬
ся к слугам, ходить на охоту, травить и ловить зайцев, глодать
кости, лизать посуду и сопровождать хозяина — вот все, что
требуется от собаки.
Гилактор. Это правда, но на всякий случай полезно кое-что
и знать. А ты еще не показывал людям, что умеешь говорить?
Памфагус. Нет.
Гилактор. Почему?
Памфагус. Потому что не вижу в этом нужды. Я пред¬
почитаю молчать.
Гилактор. Однако же ты ведь отлично знаешь, что если бы
ты пожелал с ними заговорить, то не только со всех окрестных
стран, но даже со всего света люди сбежались бы послушать тебя
и стали бы восхищаться и наслаждаться твоею речью. Неужели
тебе не кажется заманчивым видеть вокруг себя миллионы слу¬
шающих ушей и миллионы глаз, устремленных на тебя?
Памфагус. Все это я хорошо понимаю. Но что за польза
мне будет от этого? Я совсем не хочу слыть говоруном, и вот
почему. Мало того, что эта слава мне надоест, но и всякий
бездельник будет заставлять меня говорить и отвечать на его
вопросы. Я убежден, что меня будут держать в комнате, чистить,
расчесывать, наряжать, будут мне поклоняться, золотить меня
и ласкать. Словом, я совершенно уверен, что они заставят
меня вести образ жизни, совершенно неподходящий к собачьей
натуре. Но...
Гилактор. Ну и что же? Неужели тебе не хочется пожить
немного по-человечески?
Памфагус. По-человечески? Клянусь тебе всеми тремя го¬
ловами Цербера, что я охотнее соглашусь жить всегда так, как
243
живу теперь, чем вести их дурацкий образ жизни, хотя бы только
потому, что, живя по-ихнему, мне пришлось бы слишком много
говорить.
Гилактор. А я держусь другого мнения. Правда, я еще
никогда не говорил при них, но если бы я не дал себе слова найти
сперва товарища, который умел бы говорить, как мы, я не
крепился бы так долго. Ведь это даст мне возможность жить куда
веселее и роскошнее! Что бы я ни сказал, меня станут выслуши¬
вать охотнее любого человека и тотчас же, как только я раскрою
рот, будут водворять тишину, чтобы выслушать меня. Разве я не
знаю, что такое люди! Им очень скоро надоедает все обычное,
привычное, понятное и известное, и они ужасно любят то, чего
у них нет, что ново, странно и невозможно. Их дурацкое любопы¬
тство так сильно, что самая ничтожная поднимающаяся с земли
пушинка может доставить им развлечение.
Памфагус. Это верно, что людям надоело слушать друг
друга и они охотно послушали бы каких-нибудь других живых
существ. Но знай, что со временем им надоест слушать и тебя.
Подарок никогда не бывает так прекрасен и так мил, как в то
время, когда его дарят и хвалят. Никогда не бывает так приятно
покрывать Ликиску, как впервые. Ошейник никогда не бывает
таким новым, как в тот день, когда его надевают в первый раз.
Время старит все вещи и отнимает у них прелесть новизны. Когда
они вдоволь наслушаются собачьей речи, они захотят послушать
кошачью, бычачью, козлиную, овечью, ослиную, свиную, блоши¬
ную, птичью, рыбью и всех прочих животных. Да и какая тебе
будет радость, если ты выскажешь все, что хочешь? Подумай
хорошенько, и ты поймешь, что гораздо лучше, если у тебя есть
о чем говорить, чем если ты уже сказал все.
Гилактор. Но я больше не могу крепиться.
П а м ф а г у с. Предоставляю это решить тебе самому. Неко¬
торое время тобой будут восхищаться, тебе не будут знать цены,
кормить тебя будут самыми вкусными яствами, буду! исполнять
все твои желания и разве только не будут тебя спрашивать:
г «какого вы хотите вина», ибо, я полагаю, ты не пьешь вина. Ты
будешь получать все, что попросишь, но зато у тебя не будет той
свободы, какой ты хотел бы: очень часто тебе придется говорить,
когда ты хотел бы соснуть и отдохнуть. А затем, я не думаю,
чтобы ты им в конце концов не надоел. Теперь же нам пора идти
к людям. Пойдем. Надо лишь сделать вид, что мы много бегали
и трудились, и показать, что мы запыхались.
Гилактор. Что это я вижу там, на дороге?
П а м ф а г у с. Это кто-то обронил пачку писем.
Гилактор. Распечатай ее, пожалуйста, и посмотри, что там
написано,— ведь ты умеешь читать.
244
Памфагус. «Верхним Антиподам».
Гилактор. «Верхним Антиподам»? Я полагаю, что тут есть
кое-какие новости.
П а м ф а г у с. «Нижние Антиподы Верхним Антиподам».
Гилактор. Боже мой, как далеко они попали!
П амфагус. «Господа Антиподы! Желая с вами побесе¬
довать по-человечески, дабы позаимствоваться вашей мудростью
и поделиться с вами своею, мы, руководствуясь указаниями
звезд, послали к вам через центр земли несколько наших людей.
Но, узнав об этом, вы заткнули с вашей стороны отверстие,
через которое они должны к вам прибыть, благодаря чему
они вынуждены задержаться во чреве земли. А посему мы
просим вас дать им выход. В противном случае мы выпустим
их к вам из стольких мест и в таком огромном количестве,
что вам будет некуда деваться, и, таким образом, то, о чем
мы вас просим любезно и по-дружески, вы будете вынуждены
уступить под давлением силы, к вашему великому стыду и по¬
зору. Да пошлет вам Бог благополучия. Ваши добрые друзья
Антиподы Нижние». Вот так новости!
Гилактор. Вот так чудеса!
П амфагус. Ах, слышишь? Меня кличут. Мне нужно бе¬
жать. Мы прочтем остальные письма когда-нибудь в другой раз.
Гилактор. Но куда ты их положишь? Засунь их в какую-
нибудь щель в этой пирамиде и прикрой камнем. Тут их никто не
найдет. А потом, когда-нибудь — сегодня, если у нас найдется
время, или завтра (ведь завтра праздник Сатурналий) — мы
придем сюда и дочитаем их. Я думаю, что в них есть какие-
нибудь интересные новости, а кроме того, я хочу тебе рассказать
несколько интересных историй, которые я когда-то слышал:
о Прометее, о великом Геркулесе Ливийском, о суде Париса,
о Сафоне, о воскресении Эруса и песенку «Рикошет», если ты ее
еще не знаешь.
Памфагус. Да ты смеешься, что ли? Мне уже прожужжали
ими уши! Поспешим же и замолчи, пожалуйста, а не то наш
разговор услышат люди. Ведь они тут совсем близко.
Гилактор. Значит, я опять должен молчать? Постараюсь.
Ах Диана, помоги мне только поскорее добраться до дому!
Я больше не в силах терпеть. Прощай.
Памфагус. Не забудь раскрыть рот и высунуть язык, чтобы
показать, что ты много бегал. {Про себя.) Этот шалун Гилактор
не сумеет удержаться. Ему не побороть своего тщеславия. Он
заговорит и тотчас же соберет вокруг себя огромную толпу,
и молва о нем моментально распространится по всему городу:
настолько эти люди болтливы и охочи до всяких новинок
и чудес!
КОММЕНТАРИИ
НОВЫЕ ЗАБАВЫ И ВЕСЕЛЫЕ РАЗГОВОРЫ
«Новые забавы и веселые разговоры» Деперье были впервые изданы уже
после смерти автора в Лионе у Робера Гранжона (королевская привилегия —
разрешение на печатание книги — датируется 26 декабря 1557 г.).
В книгу входили девяносто новелл, она открывалась обращением издателя
и вступительным сонетом автора; замыкал сборник заключительный сонет.
В связи с тем, что в ряде новелл упоминались события, о которых Деперье не
мог знать, его авторство позже бралось под сомнение, хотя многие современники
однозначно указывали на Деперье как на создателя «Новых забав». Между тем
тщательный анализ языка, стиля, мировоззренческой основы книги, проведенный
исследователями, позволил безоговорочно признать, что написал все эти девяно¬
сто новелл Бонавантюр Деперье, и никто другой. Издатели же лишь минимально
осовременили текст.
Лионский издатель Ровиль и парижский печатник Галльо дю Пре переиздали
книгу без изменений соответственно в 1561 и 1564 гг. Но в 1568 г. тот же Галльо
дю Пре выпустил новое издание сборника, добавив в него тридцать две новых
новеллы. В последующих переизданиях появилось еще семь новых новелл. Эти
апокрифические новеллы хотя и написаны в стилистической манере Деперье, но
менее оригинальны (их сюжеты в основном заимствованы из «Апологии Геродо-
та» Анри Этьенна, вышедшей в 1566 г., и из ряда других, менее известных книг)
и поэтому почти наверняка автору «Новых забав» не принадлежат.
Книга Деперье была издана научно несколько раз. Настоящий перевод
выполнен по изданию, подготовленному Полем Лакруа (Библиофилом Жако¬
бом): Les Contes, ou Les Nouvelles Récréations et Joyeux Devis, avec un choix des
anciennes notes de B. de La Monnoye et de Saint-Hyacinthe, revue et augmentée par P.
L. Jacob. Paris, 1858. При комментировании и переводе апокрифических новелл
мы пользовались также следующим изданием: Conteurs français du XVIе siècle.
Textes présentés et annotés par Pierre Jourda. Paris, 1956 (Bibliothèque de la Pléiade).
Перевод первых девяноста новелл (а также и «Кимвала мира») был сделан В.
И. Пиковым для издательства «Academia» и издан в 1936 г. Отдельные новеллы
в этом же переводе переиздавались в 1974, 1988 и 1990 rf: Никаких сведений
о переводчике найти не удалось; известно лишь, что он участвовал в подготовке
для того же издательства отдельных томов Г. Гейне и Д. Дидро.
С. 18. ...старания нескольких достойнейших людей...— Вне всяких сомнений,
речь идет о друзьях Деперье (Н. Денизо, Ж. Пелетье и А. дю Мулене), подготови¬
вших «Новые забавы» к печати, хотя имена их в книге не были названы.
...этого докучного косца...— то есть смерти, традиционно изображавшейся
с косой в руках.
...в наши дни, полные раздоров и волнений.— Имеется в виду напряженная
политическая обстановка во Франции: противоборство католиков и гугенотов
246
скоро должно было привести к так называемым Религиозным войнам, потряса¬
вшим страну последнюю треть столетия.
С. 19. Сонет.— Иногда полагают, что его автором был Никола Денизо.
С. 20. ...когда будет заключен мир...— Имеется в виду завершение одной из
войн, которую вел французский король Франциск I в 20-е и 30-е годы XVI в.
против германского императора Карла V. Исследователи полагают, что Деперье
говорит здесь о мирных переговорах 1538 г. в Ницце.
С. 21. ...о Готье или о Гаргиле.— Имеется в виду действующее лицо популяр¬
ного средневекового французского фарса Готье-Гаргиль, в народной традиции
разделившийся на два персонажа, Готье и Гаргиля.
...в Туре ли Беррийском или в Бурже Ту ренском...— Намеренная неточность
Деперье: Тур бЬш главным городом Турени, а Бурж — Берри.
С. 22. Сократ (ок. 470—399 до н. э.) — древнегреческий философ; изложение
его взглядов сохранилось в трудах его учеников (сам он никаких сочинений не
писал). Его имя было очень популярно на всем протяжении средних веков как
синоним мудреца.
Платон (427—347 до н. э.) — древнегреческий философ, ученик Сократа.
Философия Платона оказала очень сильное влияние на мировоззрение большин¬
ства европейских мыслителей эпохи Возрождения.
Ксенофонт (ок. 430 — ок. 355 до н. э.) — древнегреческий писатель и историк,
один из учеников Сократа. Его сочинения были очень популярны в эпоху
Возрождения.
С. 23. Кайет -- шут при дворе короля Франциска I.
...государя...— короля Франциска.
Шталмейстер — в феодальной Европе так назывался королевский конюший.
...как апостол Петр...— Намек на евангельский рассказ о том, как ученик
Иисуса Христа Петр трижды отрекался от своего учителя (Ев. от Матф., XXVI,
69—75; Ев. от Марка, XIV, 66—72; Ев. от Луки, XXII, 54—62; Ев. от Иоанна,
XXVIII, 16—18, 25—27).
С. 24. Трибуле (ум. ок. 1528 г.) — известный шут при дворах королей
Людовика XII и Франциска I.
Дядька — воспитатель королевских шутов; такая должность, по-видимому,
действительно существовала при французском дворе.
Полит.— Имя этого шута не фигурирует в документах эпохи; ученые пред¬
полагают, что он состоял не при королевском дворе, а при дворе какого-
нибудь вельможи.
Бургейль — небольшой городок в Турени, в центре Франции.
С. 25. ...на все двадцать пять каратов...— то есть абсолютнейшими дураками
(золото высшей пробы определялось в двадцать четыре карата).
Бенефиция — доход, связанный с заниманием какой-либо церковной
должности.
С. 28. Мессир Жан Подай-вина.— В оригинале это выглядит так: «Messir
Jehan ce vin», что позволяет предположить, что здесь содержится намек на
кого-то из известной в Орлеане семьи Севен (Sevin). Один из них, Антуан Севен,
был переводчиком на французский язык «Филоколо» Боккаччо (перевод издан
в 1542 г.), другой, Шарль Севен, был крупным церковным деятелем. Некая
мадмуазель Севен была «шутихой» королевы Наваррской.
С. 29. «Книга придворного» (или «Придворный») — очень популярное в свое
время произведение итальянского писателя Бальдассара Кастильоне (1478—1529),
изданная в 1528 г. В ней в свободной форме рассказывалось о придворной жизни,
ее обычаях и причудах.
...ум с белыми нотами...— то есть с пробелами.
С. 31. ...паспье и триори...— старинные бретонские танцы.
...с теми бретонками...— Эта шутка основана на одинаковом написании
и произношении старого названия жительниц Бретани, длинной шпаги и кокет¬
ливых женщин (brettes).
247
...уплачено за оглашение...— В феодальной Франции разрешение на заключе¬
ние брака выдавал епископ (или помогающий ему викарий); перед бракосочетани¬
ем полагалось делать в церкви «оглашение», то есть объявление о предстоящем
браке, дабы можно было заранее отменить церемонию, если бы она вдруг
оказалась незаконной (если кто-то из брачующихся уже состоял в браке и т. д.).
С. 32. Экю — большая золотая монета.
Барбара — общеутвердительный силлогизм в формальной логике.
...сказано в «Пантагрюэле».— Деперье имеет в виду следующее место из
«Гаргантюа и Пантагрюэля» Рабле (кн. III, гл. XXVIII): «Если ты окажешься
рогоносцем, ergo жена твоя будет красива; ergo она будет с тобой хорошо
обходиться; ergo у тебя будет много друзей; ergo ты спасешь свою душу» (слова
брата Жана, обращенные к Панургу, собиравшемуся жениться). Однако отметим,
что эта ссылка на Рабле может быть позднейшим добавлением, так как «Третья
книга» Рабле вышла в свет лишь в 1546 г.
С. 33. ...царствовал когда-то король...— Речь идет скорее всего о Франциске I,
но не исключено, что о Людовике XI.
Магистрат — то есть судейский чиновник.
С. 35. Quocunque — термин, обозначающий обряд пострижения.
С. 36. Requiem — заупокойная служба.
Beata — месса, посвященная Богоматери.
...лезть за тутовыми ягодами без крюка...— браться за какое-либо дело, не
вооружившись всем необходимым (сборщики тутовых ягод берут с собой крюк,
на который вешают корзину для ягод).
С. 37. Косская речь — наречие одной из областей Нормандии («земли» Косс).
Парламентский прокурор — судейский чиновник при местном парламенте,
в средние века органе городского самоуправления и судопроизводства.
С. 38. Лркейль — небольшая деревня недалеко от Парижа, на реке Бьевр,
впадающей в Сену.
С. 42. Каталонское одеяло — одеяло из очень тонкой и мягкой шерсти.
Шателле — видимо, небольшой город недалеко от Парижа, в провинции
Бри.
Баньо — небольшой городок на Сене.
С. 46. Фамулус — так называли учеников университетских профессоров,
живших в их доме и исполнявших также обязанности слуги.
Лиард — французская серебряная монета низкой пробы; чеканилась со вто¬
рой половины XV в.
Аламбик — небольшая реторта для перегонки жидкостей.
С. 47. Мария-Пророчица — библейский персонаж, Мариам, сестра Моисея
и Аарона. Ей в средние века приписывали составление латинского трактата «О
философском камне», и поэтому она весьма почиталась алхимиками.
Соломон — древнееврейский царь, правивший в X в. до н. э.; библейская
традиция приписывает ему особую мудрость.
Венсеннский лес — обширный лесной массив на восток от Парижа.
Замазка мудрости — смесь, употреблявшаяся алхимиками при их опытах;
якобы открыта Гермесом Трисмегистом (то есть «трижды величайшим»), анало¬
гом египетского божества мудрости Тота, считавшимся в средние века покрови¬
телем алхимиков.
С. 49. ...черти, которые хуже свиней.— Видимо, намек на евангельский
рассказ о том, как Иисус Христос вселил бесов в стадо свиней, которые кинулись
в море и потонули (Ев. от Марка, V, 11—13).
С. 50. Педиссека — имя рабыни из комедий древнеримских драматургов
Плавта и Теренция.
Пекора — латинизм, то есть «дуреха».
С. 51. ...сервай эту фарциму из ферины, чтобы ее не сфамулировали.— Фраза
построена на употреблении латинизмов, приспособлении их к обычной речи
(сервай — то есть береги, фарцина — пирог, ферина — дичь, сфамулировать —
248
то есть быть съеденным слугами, от фамулус — слуга). Таким образом, смысл
этой фразы таков: «Побереги этот пирог из дичи, чтобы его не съели слуги».
Рыли — старинный музыкальный инструмент, прообраз шарманки.
...что ты мне афферируешь? — то есть «что ты мне приносишь?».
С. 52. ...инептуха, инсульса, нугигерула, империтуша.— Опять серия латиниз¬
мов: глупая, бестолковая, безмозглая, невежда.
Донат — прославленный автор грамматики латинского языка, составленной
в IV в. н. э. и служившей основным учебным пособием на протяжении всего
средневековья.
Кардинал Люксембургской фамилии...— Речь идет о кардинале Филиппе Люксем¬
бургском (1445—1519), который возглавлял одновременно несколько епархий и был
очень богатым человеком. Играл в свое время заметную политическую роль.
С. 55. «Селестина» — известная испанская трагикомедия XV в., написанная,
видимо, Фернандо де Рохасом. В 1527 г. была переведена на французский язык
и пользовалась большой популярностью. Героиня этой пьесы — ловкая сводня.
С. 56. Фамилию Бофор он носил вполне заслуженно...— Фамилия этого пер¬
сонажа составлена из двух слов: beau — красивый и fort — сильный.
...действовать палочкой...— Имеется в виду палочка фокусников.
С. 58. ...у сторожа дочери Инаха.— Речь идет, конечно, об Аргусе, который
сторожил превращенную в корову Ио, дочь Инаха, аргосского царя, возлюблен¬
ную Зевса (греч. миф.).
...у моста Собора Богоматери...— у моста через Сену, между правым ее
берегом и островом Сите.
День Всех Святых.— Этот христианский праздник отмечается в католичес¬
ких странах 1 ноября.
Гревская площадь — площадь в Париже перед ратушей; здесь на протяжении
многих веков совершались казни.
С. 59. ...парламентский адвокат...— Речь идет о реальном персонаже, па¬
рижском адвокате Жакло.
Лизе, Пьер (1482—1554) — крупный французский чиновник первой половины
XVI в. В 1529 г. стал президентом парижского парламента (органа местного
самоуправления) и пробыл им до 1550 г. Принял активное участие в преследо¬
вании Жана Морена, издателя «Кимвала мира». Был ярым противником
протестантов и, удалившись в монастырь Сен-Виктор, написал против них
несколько сочинений, в том числе книгу «Против псевдоевангелистов». Упо¬
минание Лизе как сен-викторского аббата — позднее добавление издателей
новелл Деперье.
С. 60. Для примера.— Как указывали современники, это было любимое
присловие президента Лизе.
...особый закон...— Несколько раз принимался закон, запрещавший государ¬
ственным чиновникам и духовным лицам носить бороду. В 1521 г. король
Франциск I, сам отпустив бороду из-за глубокой ссадины на лице (после игры
в снежки), снял этот запрет, и ношение бороды в придворных кругах стало модой.
В 1553 г. король Генрих II издал эдикт, запрещающий носить бороду членам
судейского сословия.
С. 61. ...одно лицо, известное всей Франции...— Полагают, что речь идет
о популярнейшем в то время придворном поэте Меллене де Сен-Желе (1487—
1558), блестящем мастере эпиграммы и сонета.
Кароль — старинная французская серебряная монета; чеканилась в XV в. при
короле Карле VII (правил в 1422—1461 гг.).
...бегунов и скороходов...— Можно предположить, что в этом выражении
(...allans et venans...) обыгрывается название английской породы собак («аланы»)
и французское словосочетание, составленное из глаголов aller и venir, означающее
безудержное снование взад и вперед.
С. 62. В Париже по Сене три лодки плывут.:.— Очевидно, первые слова
когда-то популярной народной песни.
249
Круа-дю-Тируар — парижский перекресток, на котором в старину стоял
позорный столб (а может быть, располагался небольшой рынок).
Биллонный — изготовленный из серебра невысокой пробы; из такого металла
обычно чеканились мелкие разменные монеты.
С. 64. Прево жандармов — так назывался во Франции на исходе средневеко¬
вья уголовный и военный судья. С конца XV в. они судили не только военных, но
и воров и бандитов, а также бродяг.
С. 65. О том, как один юноша...— сходная по сюжету новелла есть в «Прият¬
ных ночах» популярного итальянского писателя Джованфранческо Страпаролы
(ночь IX, сказка 4).
Сретение — христианский праздник, отмечающий встречу праведника Симе¬
она, ожидавшего пришествия мессии, с младенцем Христом, которого родители
несли в храм (Ев. от Луки, II, 25—35). Католической церковью Сретение праздну¬
ется 2 февраля.
Prestolus — возможно, производное от prestolet, несколько пренебрежитель¬
ное название священников.
Эстола — часть облачения священника, длинная полоса материи, обернутая
вокруг шеи. В православной церкви называется епитрахилью.
С. 67. Шесть беленьких.— Речь идет о плате за мессу. Беленькими (или
беляками) называли монету, соответствовавшую пяти денье, то есть невысокого
достоинства.
С. 68. Перро.— Полагают, что это может быть именем героя какого-то
фарса либо сокращением простонародного названия воробья (Pierrot).
Анжер — город на Луаре, старинная столица провинции Анжу.
Пьер Фефе — герой комической поэмы (или цикла коротких стихотворных
новелл, посвященных одному персонажу) Шарля де Бурдинье «Веселая легенда
о мэтре Пьере Фефе, школяре из Анжера», изданной в Анжере в 1532 г.
Вийоновские фокусы — то есть мошенничества и грабежи (по имени знамени¬
того поэта Франсуа Вийона, который был хорошо знаком с представителями
преступного мира своего времени и, видимо, сам порой принимал участие
в уличных драках и даже разбое).
Пройдоха сметливый и прыткий — своеобразная пародия (скорее под¬
ражание) на известное сатирическое стихотворение Клемана Маро «Баллада
о брате Любене».
С. 69. Ла Флеш — небольшой город в северной части провинции Анжу.
...пользовался славой седого волка...— то есть старого волка, «поседевшего»
на кражах.
...похож на Святого Георгия верхом на кобыле!— Святой Георгий в
христианской иконографии всегда изображается верхом на коне и с копьем
в руке.
С. 71. Конданада — старинная азартная карточная игра.
С. 72. Легация.— Здесь имеется в виду, что Авиньон в то время находился
под управлением пап; их наместник именовался вице-легатом.
...я слышал песнь прекрасной девы...— слова из старинной народной песни
(«На Авиньонском мосту я слышал, как пела красотка...»). Мост в Авиньоне,
соединяющий папский дворец с противоположным берегом Роны, относится
к знаменитым сооружениям города.
С. 76. Дюрталь — небольшой городок, расположенный на расстоянии трех
миль от Ла Флеша.
С. 77. Рене Дю Белле — епископ Ле Мана; он умер в 1546 г., то есть уже после
того, как Деперье завершил свою книгу (поэтому, видимо, упоминание о недавней
смерти Дю Белле — вставка издателей сборника).
С. 79. ...маленькую якобинскую келейку...— то есть уютную, теплую комнату,
так как монахи-якобинцы были известны своей любовью к удобной, даже изне¬
женной жизни.
Храпки — популярная в то время в Италии и во Франции карточная игра.
250
С. 80. Так говорит Маро.— Деперье ссылается на стихотворное послание
своего друга — знаменитого поэта Клемана Маро (1496—1544), адресованное
королю Франциску 1.
Мен — старинная французская провинция, граничащая с провинцией Анжу.
Прево — в данном случае основной полицейский чин с весьма широкими
функциями в средневековой Франции.
Мельяр, Жиль — известный парижский судья первой половины XVI в.,
славился быстротой и суровостью своих решений.
...под Павией...— то есть во время рокового для Франции сражения, когда
армия Франциска I была разбита войсками императора Карла V и сам французс¬
кий король был взят в плен (1525 г.).
Лорж, Жак де (ок. 1482—1562) — военачальник Франциска I, командовал
швейцарскими гвардейцами, состоявшими на французской службе.
С. 81. Де Лотрек — Оде де Фуа, сеньор де Лотрек (ум. в 1528 г.), французс¬
кий военачальник, принимавший участие почти во всех войнах Франциска I.
...во время осады Милана...— то есть во время одного из эпизодов так
называемых Итальянских войн, которые вели с Испанией и империей Габсбургов
за преобладание в Северной Италии французские короли Карл VIII, Людовик XII
и Франциск I.
Мен-ла-Жюэ — небольшой город в провинции Мен; ныне — Майан.
Кидн — река в Малой Азии с очень быстрым течением; в ней едва не утонул
Александр Македонский, вздумав искупаться, и утонул в 1190 г. германский
император Фридрих Барбаросса.
Гера — это местное название, видимо, истолковывается как «животное
без хвоста».
С. 84. Понтале, Жан д’Эпин — прославленный французский актер, режиссер
и, видимо, драматург первой половины XVI в., получил известность изобретатель¬
ными постановками моралите, мистерий и фарсов, в которых играл главные роли.
Брат Круазе — персонаж одной из новелл Деперье, монах, постоянная
жертва розыгрышей придворных пажей.
С. 87. Албанские шляпы — шляпы с высокой тульей, напоминающие сахар¬
ные головы; назывались так потому, что их носили наемные солдаты-албанцы.
...добрая дама...— Здесь выведена придворная дама Маргарита Нуарон.
С. 88. ...маленькой апрельской рыбке...— игра слов, основанная на сходном
звучании названия породы рыбы (макрель), которую ловят весной, и словом
«сводня» (maquerelle).
Два с очком...— термин игры в триктрак, обозначающий «три».
Терна — термин той же игры, обозначающий «шесть» (дважды зри).
С. 89. Гарнчик — мера овса для лошадей.
Бру — небольшой городок близ Шартра.
Брионский — по названию города Брион в Нормандии.
Ланселот — герой средневековых легенд и романов, приближенный короля
Артура, возлюбленный его жены королевы Геньевры.
Тристан — герой популярной средневековой легенды, повествующей о его
любви к Изольде, ирландской принцессе, жене его дяди короля Марка.
С. 90. Антифон — церковное песнопение, исполняемое хором, разделенным
на две половины, поющие попеременно.
Kyrie, Sanctus, Agnus Dei — слова из католических молитв.
Пилат — прокуратор (наместник) Иудеи, судивший Иисуса Христа.
Шатодюн — город в долине Луары.
Каиафа — первосвященник Иудеи, в доме которого было решено взять
Иисуса Христа под стражу и предать суду.
С. 91. Аменда — то есть денежный штраф.
С. 92. Флюкс — азартная карточная игра, в которой принимают участие
четыре партнера. Выигрывает игрок, собравший наибольшее число карт
одной масти.
251
С. 93. Мило — Миль д’Иллье (ум. в 1493 г.), известный в свое время крайней
любовью к сутяжничеству епископ города Шартра. Он умер прямо в суде во
время затеянного им очередного процесса. Упоминается у Рабле.
С. 94. ...следующий день будет рыбный...— то есть постный.
Неделя о Слепом — так называется неделя, предшествующая Вознесению
(праздник на сороковой день после Пасхи).
Проскомидия — часть литургии (церковной службы), во время которой при¬
готавливаются святые дары.
С. 95. Огласительные записки — так назывались прошения в церковный суд
с жалобами на духовных лиц.
С. 96. Тейран — небольшое местечко близ Монпелье.
Сен-Тюбери — современный городок Сен-Тибери, недалеко от Монпелье,
в департаменте Эро.
Нарбонна — город на юге Франции, в Лангедоке, на границе с провинцией
Руссильон.
Ле Май — главный город провинции Мен.
С. 98. Один шотландец, прослуживший некоторое время при дворе...— В XV
и особенно в XVI в. французские короли охотно нанимали в придворную гвардию
выходцев из других стран, особенно из Шотландии и Швейцарии, а также из
немецких княжеств; эти солдаты образовывали специальные («национальные»)
роты и батальоны. Шотландцы на французской службе, как правило, были
малоимущими дворянами, старавшимися поправить свое состояние.
С. 100. Катон.— Имеется в виду очень популярный в средние века латинский
сборник моральных изречений и наставлений, составленный, видимо, в IV в.
«De syntaxi» — «О синтаксисе» — учебное пособие по латинскому языку
Жана Депотера, впервые изданное в 1513 г.
«Fauste precor gelida» — начало первой эклоги итальянского латинского поэта
Мантуануса, пользовавшегося большой популярностью в Европе XVI в.
С. 101. Схизматик — сторонник или виновник схизмы, церковного раскола,
неоднократно потрясавшего католическую церковь; особенно ожесточенным
и бескомпромиссным был церковный раскол в XVI в. в связи с движением
Реформации.
С. 102. ...в свином хлеву...— чтение предположительное; возможно, речь идет
просто о подвале.
Пезенас — небольшой город на юге Франции, в департаменте Эро.
С. 103. Болезнь Святого Иоанна.— Возможно, речь идет об эпилепсии, так как
в народе бытовало мнение, что от этой болезни излечивает именно этот святой.
...или еще с чьей-нибудь...— то есть с помощью дьявола.
Онзен — монета не очень большого достоинства; стоимость ее колебалась,
чаще всего ее приравнивали к одиннадцати денье.
Трезен — монета из светлого металла; ее стоимость равнялась тринадцати
денье.
...она не пошла за фиалками в сад...— слова из популярной народной песни.
С. 105. Руэрг — старинная французская область («земля») в провинции
Овернь.
С. 106. ...к английскому королю...— то есть к Генриху VIII (1509 -1547),
поддержавшему императора Карла V в его войнах с Франциском I.
С. 107. Аменда — см. примеч. к с. 91.
...из четырех главных праздников...— Имеются в виду Рождество, Пасха,
Пятидесятница (Троица) и День Всех Святых. Эти .праздники особенно чтятся
католической церковью.
С. 108. Колен Брено — легендарный персонаж; молва сообщала, что он
обладал секретом особых чернил, написанное которыми бесследно исчезало
спустя две недели. С их помощью он сказочно разбогател чуть ли не в течение
одного года: давал деньги в долг, а получая их обратно, писал своими чернилами
расписки («квитанции») и спустя некоторое время получал долги и второй раз.
252
Maledicamus — такой . молитвы нет, это шуточное переиначивание
Benedicamus (Восславим).
С. 109. ...любил оставлять себе на знамя...— то есть на знамя цеха портных.
С. ПО. Жак Колен (ум. в 1547 г.)— французский государственный деятель
и переводчик, сподвижник короля Франциска I. Был королевским «чтецом»
и раздавателем милостыни, а в жизни — человеком жизнерадостным, но несколь¬
ко скаредным. Он был связан со многими писателями того времени, активно
сотрудничал с видным гуманистом Гийомом Бюде (1467—1540), в частности
принимал участие в создании «Коллеж де Франс», учебного заведения гуманисти¬
ческого толка. Колен написал несколько стихотворений, переводил Овидия
и «Придворного» Кастильоне (этот перевод был издан в 1537 г.). После 1536 г.
Колен впал в немилость короля и удалился от дел.
...в сане аббата Сент-Амбру аза...— Колен стал аббатом этого монастыря
в 1530 г.
...покойного короля Франциска...— Король Франциск скончался 31 марта
1547 г., так что эта фраза — позднейшая вставка.
С. 111. ...Давид слышал голос самого Бога, когда говорил...— Далее цитирует¬
ся псалом 58. Давид считался автором псалмов.
...в Новом завете... о них говорится...— Цитируется Евангелие от Матфея
(XVII, 21).
Фундулус.— Имеется в виду итальянский поэт, писавший на латинском языке,
Джироламо Фондуло, одно время живший во Франции.
С. 113. Элуан из Лиона — лицо неизвестное.
С. 114. Протори — то, что растрачено впустую, издержки, расходы.
Турский ливр — французская монета большого достоинства, чеканившаяся
в Туре; равнялась 20 су (парижский ливр стоил несколько больше — 25 су).
...в первый день мая...— В этот день издавна устраивался веселый праздник,
знаменовавший начало полевых работ.
С. 115. Бартол— видимо, известный итальянский юрист Бартоло (1314—
1357).
Бальд— Петр Бальдус (1327—1400), итальянский юрист. Далее Деперье
перечисляет нескольких юристов, значительно менее известных, чем первые два.
С. 116. «Лживый лигуриец» — цитата из «Энеиды» Вергилия (XI, 715—717);
с этими словами обратилась к лигурийцу Авну царица амазонок Камилла:
Зря заносишься ты, лигурийский хвастливый спесивец!
Знай, тебя не спасут изворотливых предков уловки,
К лживому Авну живым не поможет вернуться коварство.
(Перевод С. А. Ошерова)
С. 117. ...хоть она и была оса...— Осами в старой Франции называли за
злоязычие жителей Орлеана.
С. 119. Де Бодрей — старинная дворянская фамилия из провинции Франш-
Конте.
Босс — старинная французская область («земля») с главным городом Шартром.
Сейские мосты — мосты через Луару близ Анжера; это не один мост, а цепь
мостов, которые соединяют берега реки, проходя через острова.
Стригун — обрезыватель кошельков (которые тогда привязывали к поясу
или под мышками).
С. 120. Рато — сорт груши.
...с лиардовым хлебом...— то есть дешевым хлебом, так как лиард был мелкой
монетой (см. примеч. к с. 46).
С. 121. О монахе, который давал на все вопросы краткие ответы.— Сходный
сюжет есть у Рабле в Пятой книге «Гаргантюа и Пантагрюэль» (гл. XXVIII):
«О том, как Панург, расспрашивая брата распева, получал от него лаконические
ответы». Вот только эта книга Рабле появилась много лет спустя после смерти
Деперье, в 1562—1564 гг.
Кагор — город в Юго-Западной Франции, в старинной провинции Керси.
С. 123. ...унции, драхмы, скрупулы...— средневековые названия мер веса
и объема, употреблявшихся аптекарями.
С. 124. ...как за петушком под корзинкой...— Речь идет о домашней птице (в
том числе петухах), которую откармливали перед убоем и для этого сажали под
специальные плетеные корзинки, чтобы она не двигалась и жирела.
С. 125. ...сыгрался с нею на флейтах...— то есть сдружился.
С. 126. Трюбер — имя героя одноименного фаблио XIII в., рассказывающего
о каверзах и плутнях деревенского парня по имени Трюбер.
С. 130. Стриж.— Так называли школяров, постоянно переходивших из
одного учебного заведения в другое.
Малый мост.— Этот мост через Сену соединяет Латинский квартал (левый
берег) с островом Сите.
Жоан — обидная кличка (от прозвища слуг школьных учителей).
Галошник — кличка состоятельных школяров, носивших специальные туфли,
надевавшиеся поверх обычных башмаков, что позволяло им ходить по парижс¬
ким улицам, вечно утопавшим в грязи. Рядовые школяры не могли позволить
себе эту роскошь.
С. 131. Алекто, Мегера, Тезифона — имена трех Эриний, богинь
мщения и хранительниц кровных уз материнского рода в древнегреческой
мифологии.
С. 132. Калепин — латинский словарь, составленный в конце ХУв. Амбрози-
ем Каледину сом.
Коллеж Монтегю — основанный в 1314 г. парижский коллеж, ученики кото¬
рого славились своим плохим поведением и нечистоплотностью.
С. 133. Ивановские травы — травы, которые были собраны в ночь накануне
дня Святого Иоанна (24 июня по католическому календарю).
С. 135. Мананда — выражение, смысл которого не очень ясен; возможно, это
сокращение от божбы «mon âme dea» (то есть «клянусь душой»).
С. 136. Сит animadverterem...— Здесь и далее герой цитирует «Катона» (см.
примеч. к с. 100).
С. 137. Эгесморт.— Почти наверняка речь идет о небольшом городе Эг-
Морт (в переводе: «Мертвые воды») на юге Франции, в Лангедоке. Город
расположен недалеко ог побережья Средиземного моря и поэтому в XVI в. был
крупным морским портом. Город находится недалеко от Авиньбна, Арля, Мон¬
пелье, то есть тех мест, где бывал Деперье.
Пасквин.— Это название короткого сатирического, нередко разоблачитель¬
ного и даже резкого (если не просто грубого) стихотворения (откуда — пасквиль)
возникло следующим образом: на одной из римских улиц сохранились обломки
какой-то античной статуи, в городском обиходе ее называли «Пасквино»; к ее
подножию и привешивались все эти сатирические стишки.
Латеранский собор — собор католической церкви, проходивший в папском
дворце Латерано (в Риме) в 1517 г. Он восстановил так называемые «прагматичес¬
кие санкции», то есть положения, дававшие известную свободу французской
(галликанской) церкви по отношению к папской курии.
...по фамилии де Альта-Домо...— Фамилия этого персонажа значимая, она
может быть переведена как «Высокий Чертог» (или «Собор»).
Жан Бютер.— Под этим именем выступал в печати Жак Боррель (он же Жан
де Больтон), автор ряда ученых трактатов на теологические темы. Его книга «О
Ноевом ковчеге» была впервые напечатана в Лионе лишь в 1554 г. (что, казалось
бы, ставит под сомнение авторство Деперье в отношении этой новеллы), но
писатель мог быть знаком с этим сочинением и в рукописном виде.
...в книге Моисея...— В оригинале здесь игра слов: названа не «книга Моисея»
(то есть Ветхий завет или пять его первых книг), а «книга Генезия»; игра слов
заключается в том, что по-французски имя Генезий пишется так же, как название
первой книги Библии Бытие (Genèse).
254
...самый обыкновенный гриффон — то есть простой судебный исполнитель,
бумагомарака (от франц. greffier).
С. 138. ...госпожу Прагматию...— намек на «прагматические санкции» (см.
примем, выше). Ее упоминает Рабле («Гаргантюа и Пантагрюэль», кн. III, гл. 39).
...они грабили, громили и опрокидывали все вверх дном.— Возможно, здесь
имеются в виду бесчинства и жестокость солдат, подавлявших крестьянское
восстание «Жакерию» (1358).
С. 139. «К черту пестряг!»— Намек на пестрое одеяние ландскнехтов,
наемных солдат из немецких земель, усмирявших восставших.
...по бекар и бемоль...— то есть натуральным дураком; здесь употреблена
в переносном смысле музыкальная терминология: согласно средневековой теории
музыки, натуральной считалась гамма с переходом от минорных к мажорным
тонам через бекар и бемоль.
С. 140. Гревский ангел — возможно, висельник (по названию Гревской пло¬
щади в Париже, где совершались казни).
С. 141. Гареа, Фрементин, Брите, Кастен— клички волов по цвету их
шерсти (соответственно пестрый, пшеничный, рыжий, каштановый).
С. 142. Шательро — небольшой город в 32 км от Пуатье.
Ла Тришери — селение на полпути между Пуатье и Шательро. Название его
значимо, оно переводится как «Жульничество».
С. 143. Колокольня Святого Илария — одна из самых высоких колоколен
в Пуатье.
Диссе — небольшое селение и замок в 20 км от Пуатье.
Пойте — название Оуатье на местном наречии.
С. 144. Босс — старинная французская «земля» (см. примеч. к с. 119). Благо¬
приятные условия для сельского хозяйства привели к большому наплыву населе¬
ния, в результате чего не только крестьянские наделы, но и дворянские землевла¬
дения становились все меньше; это породило немало шуток и поговорок о бед¬
ности и жадности местных жителей.
Коделе — так называлась похлебка, которой в старину угощали новобрач¬
ную. Происхождение названия неясно.
С. 145. «Беленькие» — см. примеч. к с. 67.
Бо-Лье — небольшой городок в Оверни. В переводе — Красивое Место.
...как король под Аррасом, стрелявший до последнего заряда...— Имеется
в виду французский король Людовик XI, который в 1477 г. осадил город Аррас
(принадлежавший тогда Габсбургам), подверг его сильному артиллерийскому
рбстрелу и овладел им.
С. 146. Камблес.— Вероятно, имеется в виду Кандавл, легендарный царь
Лидии, на которого разгневавшиеся боги наслали нестерпимый голод, настолько
сильный, что однажды ночью царь съел свою жену.
Дуанже.— Видимо, это анаграмма фамилии Жедуэн. Один из Жедуэнов,
Робер, состоял в должности королевского секретаря при Людовике XI, Карле
VIII, Людовике XII и Франциске I. Его сын Жан Жедуэн был, наверное, знаком
с Деперье.
С. 147. ...намереваясь застигнуть отца без зелени...— то есть врасплох. Это
выражение связано с существовавшим в старой Франции обычаем украшать
первого мая свои дома зеленью; те, кто не успевал это сделать, должен был
заплатить штраф в городскую казну.
Жанен Годе.— Возможно, смысл этой анаграммы связан либо со словом
guedé — пьяный, либо со словом godet — чарка; в обоих случаях предполагается,
что носитель этой фамилии — пьяница.
Анжен д’Уа.— Эта анаграмма построена на игре слов: первое слово
означает «ум», «хитрость», второе — «гусь», «глупец». Получается что-то вроде
«куриных мозгов».
С. 148. ...забавляться с манекенами...— предаваться любовным утехам (про¬
исхождение выражения неясно).
255
С. 149. Министерия.— Так называлась одна из аудиторий юридического
факультета университета Пуатье. Здесь обычно читались лекции по римскому
праву.
С. 151. Тревизанский танец— эротический намек (почему здесь упомянут
итальянский город Тревизо — неясно).
С. 152. Кладбище Невинно убиенных — одно из старинных парижских клад¬
бищ; ныне не существует. Названо в память об избиении младенцев в Иудее при
царе Ироде (Ев. от Матф., II, 13—14).
...танцевали пьемонтский...— Такой танец действительно существовал; он был
завезен во Францию из Пьемонта (Северная Италия) в период итальянских
походов начала XVI в. Во время танца кавалер и дама должны были поцеловаться.
С. 154. Стригуны — см. примеч. к с. 119.
...хотя носят вопреки своему уставу деньги...— Монахам нищенствующих
орденов запрещалось иметь при себе деньги, некоторым — даже прикасаться
к ним.
Пейрская площадь — рыночная площадь в Тулузе (ныне площадь Пейрад).
С. 155. ...складывали антиминсы...— то есть изображали набожность. Ан¬
тиминсами назывались куски материи, на которых было изображено положение
Христа во гроб; антиминсами покрывали престол во время службы, сверху
клалось Евангелие.
Ла Вут — персонаж реально существовал. Это Франсуа Дюпато, сьёр де Ла
Вут; был королевским прево в 1545 г., поэтому указание на то, что Ла Вут был
прево, является позднейшей вставкой.
С. 156. Бурбоне — старинная французская провинция, граничащая с Бургун¬
дией и Овернью. Вошла в состав королевства при Франциске I, в 1531 г.
С. 157. Головончик — мелкая серебряная монета, чеканившаяся при Людови¬
ке XII. Название ее связано с тем, что на одной стороне монеты была изображена
голова короля.
...отрезал хвост...— термин карточных игр тех времен; так говорили
об игроке, который, сорвав куш, отказывается делать новые ставКи
и выбывает из игры.
С. 158. ...это был смех хозяина...— Видимо, имеется в виду хозяин трактира
и т. п., выставивший клиенту заведомо неверный счет.
С. 159. ...кто лежал в ногах святого Михаила.— То есть дьявол, с которым,
согласно церковным легендам, успешно сражался этот святой.
С. 160. ...как у Робена флейты...— Возможно, имеется в виду герой известной
средневековой пьесы-пасторали «Игра о Робене и Марион» Адама де Ла Аля
(конец XIII в.), исполнявшейся с песнями и музыкальным сопровождением.
С. 161. Кордельерец, подвижник святой...— В оригинале сказано: ceinct
homme, то есть опоясанный (монахи этого нищенствующего ордена опоясывались
простой веревкой); это создает игру слов, так как «опоясанный» и «святой» звучит
по-французски одинаково.
С. 164. ...принадлежала к роду той португальской обезьяны, которая играла
в шахматы.— Об этой обезьяне рассказывает Б. Кастильоне (см. примеч. к с. 29)
в «Книге придворного». Рассказ этот таков. У одного придворного была обезья¬
на, умевшая хорошо играть в шахматы. Однажды она обыграла своего хозяина
в присутствии португальского короля, рассерженный придворный ударил ее
шахматной доской по голове, и обезьяна побежала к королю, жалобно крича, как
бы для того, чтобы пожаловаться. Спустя несколько дней они играли снова,
и в конце партии обезьяна, испустив жалобный крик, закрыла голову подушкой
и затем поставила хозяину мат.
С. 165. ...с миной, стоившей поболе мерки...— Игра слов: «мина» — старинная
мера сыпучих тел и выражение лица.
Обезьянопедия — воспитание обезьяны. Тут очевидна комическая аналогия
с названием книги древнегреческого писателя и общественного деятеля Ксенофон¬
та (см. примеч. к с. 22) «Киропедия» («Воспитание Кира»).
256
С. 168. Пастух с пастушкой забавлялись...— Слова из популярной в свое
время народной песни.
С. 171. Баньоле— северный пригород Парижа, недалеко от знаменитого
собора Сен-Дени.
Фамулус — см. примем, к с. 46.
С. 172. ...Руджьер, ожидавший Альципу.— Здесь автор ссылается на «Неисто¬
вого Орландо» Ариосто, где в песне седьмой описана любовь франкского рыцаря
Руджьера, одного из главных героев поэмы, к фее и колдунье Альцине.
Олибрий — правитель Галлии в 472 г. н. э.; его имя стало нарицательным для
обозначения хвастливого вояки.
С. 173. Трибуле — см. примем, к с. 24.
С. 175. В Бурбонском краю...— в старинной французской провинции Бурбоне
(см. примем, к с. 156).
С. 176. ...постигая самую квинтэссенцию...— Возможный отзвук чтения Раб¬
ле, который называл себя в «Пантагрюэле» «извлекателем квинтэссенции». Впро¬
чем, «квинтэссенция» может здесь значить и просто оккультные науки.
С. 178. ...ramon, гатоппег...—В этих словах явно содержится какой-то эроти¬
ческий намек; слово ramon означает ветки, из которых делались метлы и веники;
глагол гатоппег означает, в частности, прочистку дымоходов в печах (легко
напрашивается эротическое переосмысление этого действия).
Hart.— Это слово означало удавку, с помощью которой приводилась в исполне¬
ние казнь через повешение; другое значение слова — кольцо, сквозь которое
пропускались прутья метлы (бесспорно предполагает эротическое переосмысление).
С. 179. Калепин — см. примем, к с. 132.
Рог изобилия — популярный в свое время школьный учебник.
Католикон — тоже школьный учебник той эпохи.
С. 181. Монфоконская виселица — популярное место казни на северо-восточ¬
ной окраине Парижа. Первая виселица была установлена там в XIII в.
С. 182. Один советник короля...— Полагают, что речь идет о некоем Жане
Гадоне, приближенном Франциска I.
Император.— Имеется в виду Карл V, император «Священной Римской
империи», заклятый враг Франциска I и его преемников на французском троне.
Ландскнехты — наемные солдаты, вербовавшиеся в немецких землях. Их
полки входили во французскую армию.
С. 183. ...когда носили башмаки с острыми носами...— то есть в период
правления короля Карла VI (1368—1422), вступившего на трон в 1380 г.
С. 184. Гексахорд — музыкальный термин, означающий шестиступенный
звукоряд. «Гексахорд твердый» — явно эротическая аллюзия.
С. 187. Дзара — старинная азартная итальянская игра в три кости.
Миконийцы— жители острова Миконос, близ берегов Греции. В древно¬
сти его жители нередко служили объектом насмешек из-за их невежества и ску¬
пости.
С. 191. De Profundis — католическая заупокойная молитва (буквально — «Из
глубин»).
Avete omnes — начало одной из католических молитв.
Герцог Феррарский.— Речь идет о Николае (Никколо) III (ок. 1383—1441),
синьоре Феррары и Модены (с 1393 г.), Пармы (в 1409—1420 гг.), Реджо (с 1409 г.);
принадлежал к могущественному роду д’Эсте.
С. 193. Роберваль.— Имеется в виду Жан-Франсуа де Ля Рок, сеньор де
Роберваль, французский мореплаватель и военачальник. В 1542—1544 гг. он
совершил путешествие в Канаду.
...по Горацию...— Далее цитируется послание Горация к Буллатию (I, 11, 27):
Только ведь небо меняет, не душу — кто за море едет.
(Перевод Н. Гинцбурга)
С. 194. Фурьер — сержант, распоряжающийся провиантом.
9 Бонавантюр Деперье
257
С. 198. Некий господин...— Скорее всего, речь идет о канцлере Франции
кардинале Антуане Дюпра (1463—1535), сподвижнике Франциска I.
Генрих Второй — король Франции с 1547 по 1559 г. Отметим, что Деперье
не дожил ни до вступления на престол этого короля, ни тем более до его смерти.
С. 199. ...самый час бить в тулумбас! — присказка банкометов.
С. 201. Кардинал Лотарингский.— Речь идет о Карле Лотарингском (1525—
1574), видном политическом деятеле эпохи, принадлежавшем к старинному фе¬
одальному роду герцогов де Гизов. Он сделал стремительную карьеру (бесспорно
благодаря содействию могущественной родни): в 1538 г. стал архиепископом
Реймса (города, где традиционно венчались французские короли), в 1547 г.—
кардиналом.
С. 204. ...один шотландец, служивший в гвардии...— см. примеч. к с. 98.
С. 205. Евтропий — католический святой (жил во второй половине IV в.);
считалось, что молитва, обращенная к нему, исцеляет от разных болезней.
Аретино, Пьетро (1492—1556)— итальянский писатель— сатирик и пуб¬
лицист; его памфлеты и эпиграммы были столь язвительны и остры, что его
прозвали «бичом государей», которые наперебой старались от него откупиться.
...не тот, что носил имя Единственного...— Здесь имеется в виду Бернардо
Аккольти (1465—1536), итальянский поэт, уроженец города Ареццо (как и Пьетро
Аретино); Аккольти славился и как изысканный поэт (чьи стихи сейчас совер¬
шенно забыты), и как знатный синьор, любивший пышные празднества
в свою честь.
С. 206. Дигесты — свод сочинений юристов Древнего Рима; составлены
в 533 г. до н. э. и были очень популярны на всем протяжении средних
веков и Возрождения.
А. МИХАЙЛОВ
КИМВАЛ МИРА
В течение почти 400 лет, прошедших со времени первого издания этого
произведения (1537, Paris, J. Morin), оно издавалось, вероятно, более двенадцати
раз. Текст настоящего перевода сверен с двумя изданиями, а именно с амстер¬
дамским изданием 1753 г. и парижским — 1841 г. библиофила P. Jacob’a (Lacroix),
которое в дальнейшем мы будем именовать кратко: «Лакруа». Текст издания
Лакруа 1858 г., которым мы пользовались при переводе, не имеет почти никаких
расхождений с этими изданиями, и, полагаясь на указание Лакруа, что он сверен
и исправлен по первоначальным текстам, мы сочли возможным ввести в наш
перевод те немногочисленные поправки, которые были сделаны Лакруа в его
последнем издании. Самым существенным отличием этого издания от всех пред¬
шествовавших, не считая изданий XVII и XVIII вв., является то, что в нем
опущены заглавия, которые La Monnoye (в дальнейшем Ла-Монне) пометил над
всеми диалогами, и мы, в согласии с Лакруа, также сочли нужным опустить их.
Остальные различия заключаются в пополнении текста этого последнего издания
несколькими словами, вероятно выпущенными в предшествующих изданиях по
недосмотру издателей.
Приступая к истолкованию содержания «Кимвала мира», получившего славу
«таинственного Cymbalum mundi» и породившего редкое в литературе оазнооб-
разие мнений и догадок, мы, используя все достижения его лучшил коммен¬
таторов (В. La Monnoye, Ch. Nodier, L. Lacour’a, P. Marchandé, E. Johanneau, P.
Lacroix), ограничиваемся характеристикой его общей идеи и направлений, по
которым могут пойти его дальнейшие истолкования.
К числу немногих, исключающих всякое сомнение выводов об этом произ¬
ведений, необходимо отнести прежде всего то, что оно носит антирелигиозный
характер. Несмотря на искусную и тщательную маскировку его действительного
258
смысла, оно тотчас же по опубликовании привлекло внимание и возбудило
подозрения сорбоннских докторов и вызвало против себя со стороны властей
соответствующие меры. Издатель Ж. Морен был заключен в тюрьму и предан
суду, сама книга постановлением суда была приговорена к сожжению. По всей
вероятности, «Кимвал мира» еще до напечатания был известен близким друзьям
Деперье, которым он мог сообщить и свои замыслы.
В 1706 г. была опубликована небольшая статья П. Маршана, интересная тем,
что выдвигала очень логичные и веские доводы против отрицательных отзывов
и дурных мнений, сложившихся об этой книге, и доказывала совершенно проти¬
воположное тому, что в ней видели современники Деперье и что было вскрыто
более поздними комментаторами. Эта статья, целиком перепечатывавшаяся во
многих изданиях «Кимвала мира», в настоящее время может представлять лишь
чисто исторический интерес, а потому, отсылая интересующихся к «Notice»
Лакруа при издании «Кимвала мира» 1858 г., где она помещена полностью, мы
приводим здесь из нее лишь несколько кратких выдержек и при толковании текста
касаемся ее только в связи со спорными вопросами.
Разбирая отзывы Анри Этьенна, Лакруа дю-Мена, дю-Вердье, Пакье, Мар-
сенна, Л’Этуаля, Катерино, Бэйля и ряда других более или менее видных писа¬
телей и ученых, называвших эту книгу «презренной», «нечестивой», «безбожной»,
«гнусной», а автора ее «негодяем» и «безбожником, недостойным того, чтобы его
называть человеком», П. Маршан систематически опровергает их, доказывая, что
эти лица судили о ней лишь понаслышке и сами не только не читали ее, но даже
и не видели. «Это,— писал он,— маленькое произведеньице, более любопытное
по репутации, которая составилась говорившими о ней авторами, нежели по
своим достоинствам и по предмету, который составляет его содержание. Нельзя,
однако, не признать, что для того времени оно написано весьма приятно и заду¬
мано весьма остроумно. В самом деле, в нем можно усмотреть тонкую и изящ¬
ную сатиру, из которой некоторые наши современные авторы не побрезговали
позаимствоваться кое-какими чертами, причем даже не потрудились уведомить
об этом читателей. И в эту эпоху мы мало найдем таких произведений, которые
обладали бы столь же совершенным слогом и заключали бы в себе столь же
много мастерства и оригинальности; это свойственно всему, что исходит от
людей талантливых, в какую бы эпоху они ни жили. Их творчество всегда носит
на себе печать, отличающую его от посредственных писаний».
Вполне понятно, что Маршан, видевший в этом «маленьком произведеньице»
лишь «тонкую и изящную сатиру» на языческие верования и на искателей
философского камня, не мог усмотреть в ней ничего замечательного, что могли
видеть лица, которых он пытался опровергнуть. Правда, алхимия и «астрологи¬
ческие бредни», по выражению Деперье, были в XVI в. в большом почете, но
Юпитеры, Меркурии и Купидоны уже давно сделались достоянием истории. Еще
Ла-Монне в примечаниях к амстердамскому изданию «Кимвала мира» 1732 г.
раскрывший анаграмму имени Cubercus, действующего лица II диалога, при
одновременном раскрытии комментаторами Фальконе и Лансло анаграммы име¬
ни Rhetulus, не высказывал положительных догадок относительно действитель¬
ного смысла этого произведения и только начинал сомневаться в благочестивых
намерениях автора высмеять римских богов во славу христианской церкви. Но
раскрытие анаграммы имен Thomas Du Clevier и Pierre Tryocan, сделанное
Э. Жоанно, автором «Ключа к Кимвалу мира» (впервые напечатанного в издании
1841 г. П. Лакруа), сразу осветило это «небольшое произведеньице» зловещим
светом в глазах тех, кто еще хотел в нем видеть безобидную шутку. Несмотря на
слишком свободные и смелые обобщения и аналогии, даваемые им в этом
«Ключе», Жоанно можно считать единственным из всех комментаторов, сдела¬
вшим серьезные попытки систематизировать и обосновать, исходя из единого
принципа, все свои догадки об этом произведении, и мы, относясь к его толкова¬
ниям со всей осторожностью, какая только возможна, придаем им в нашей статье
особо важное значение.
259
Итак, одной из самых главных и неоспоримых заслуг Э. Жоанно является
раскрытие анаграммных имен Thomas Du Clevier и Pierre Tryocan. Если в первом
имени заменить буку v буквой п, то из букв, составляющих Du Clenier, по
принципам анаграммы можно получить слово incrédule — «неверующий». Таким
образом, Thomas Du Clenier, или автор послания, говорящий от его имени —
Фома Неверующий. Из имени «Tryocan» таким же образом совершенно точно
получается слово «croyant» — «верующий». Следовательно, Pierre Тгоусап —
друг, к которому обращается автор послания, это — Петр Верующий. Букву S,
стоящую после имени «Tryocan» и в некоторых изданиях печатавшуюся с ним
слитно, Э. Жоанно считал начальной буквой слова Salut,— «привет». Замену
буквы п в слове Clenier буквой v Э. Жоанно считал возможным объяснить
ошибкой, вкравшейся в какое-нибудь из первых изданий, или даже умышленной
подстановкой самого автора ради более надежной маскировки этой анаграммы.
Итак, ключ к «Кимвалу мира» найден. Адрес послания гласит: «Фома Неверу¬
ющий своему другу Петру Верующему. Щривет]». Фома Неверующий, каким
именует себя автор послания, заставляет вспомнить не кого иного, как апостола
Фому, не хотевшего верить в воскресение Христа (Ев. Иоанна, гл. XX). Петр
Верующий соответственно напоминает апостола Петра, трижды отрекшегося
от Христа, по евангельскому рассказу, во время его бичевания, и уверовавшего
в его воскресение. После раскрытия анаграммы имен Du Clevier и Tryocan
вопрос о том, кого нужно разуметь под именем Петра Верующего, является
уже второстепенным; Э. Жоанно, без достаточных, впрочем, оснований, по¬
лагает, что им мог быть поэт Клеман Маро или Э. Клавье, секретарь короля
Франциска I, приближенный Маргариты Наваррской и друг Маро, выступавший
однажды на суде в качестве его защитника. Об отношениях Клавье и Деперье,
а также о том, была ли эта книга действительно дана сначала для прочтения
Клавье, ничего не известно.
В тесную связь с раскрытием анаграммы первого имени Э. Жоанно ставит
проблему заглавия этого произведения — «Кимвал мира». Этой связи, по его
мнению, не уловил П. Маршан, писавший: «Довольно трудно объяснить, почему
автор дал своему произведению это заглавие, и еще труднее,— почему мы видим
у книги, написанной на французском языке, латинское заглавие. Может быть,
автор не сумел подобрать французских слов, достаточно энергичных для того,
чтобы выразить, как ему хотелось то, что целью его произведения является
осмеяние всего человечества. Может быть, поэтому-то он и прибег к латыни,
чтобы выразить заглавием «Cymbalum mundi», то, что мы отлично выражаем
французскими словами «tympanisation du monde» (осмеяние мира.— В. Я), если
так можно сказать». Конечный вывод, к которому приходит Э. Жоанно в реше¬
нии этого вопроса, представляется нам не более удачным, чем предположение
П. Маршана; но попутно с этим выводом он, как мы только что говорили,
устанавливает между заглавием диалогов и именем «Фома Неверующий» доволь¬
но любопытную связь. В главе XI Евангелия Иоанна апостол Фома называется
Близнецом: «Thomas qui dicitur Didymus» (Фома, иначе называемый Близнец, ст.
16). Но имя Didymus носил также один александрийский грамматик, который за
свои многочисленные ученые труды, числом доходившие до 3500, получил про¬
звище «Cymbalum mundi» — кимвал мира, то есть всесветная слава. В пояснении
этого выражения Э. Жоанно цитирует Плиния «Apion grammaticus hic, quem
Tiberius Caesar Cymbalum mundi vocabat, cum publicae famae tympanum potius
viberi posset» (грамматик Апион, которого император Тиберий называл «кимва¬
лом мира», скорее заслуживал славы барабана). «Следовательно,— рассуждает
Э. Жоанно,— Деперье рассчитывал, что его книжка, вопреки глубокому мраку
аллегории, до сего времени скорее подозреваемой в ней, чем раскрытой, вопреки
пояснениям четырех ученых, которые занимались ею и ставили своей задачей
выяснить ее, прозвучит в мире как медь звенящая или кимвал звучащий. Поэтому-
то Деперье и дал ей заглавие «Cymbalum mundi» —«Кимвал, или набат, мира». Но
здесь необходимо заметить, что Э. Жоанно берет без всякой оговорки у апостола
260
Павла выражения: «Медь звенящая или кимвал звучащий», между тем как
у последнего они имеют иной смысл: «Если я говорю языками человеческими
и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий» (1-е
послание к коринфянам, гл. XIII, ст. 1.) Разумеется, совершенно невозможно
допустить, что Деперье мог смешать апостола Фому «qui dicitur Didymus»
с грамматиком Дидимом, прозванным «Cumbalum mundi», и, следовательно,
связь, которую Э. Жоанно устанавливает между этим именем и заглавием диало¬
гов, носит совершенно поверхностный характер и остается нераскрытой. Поэтому
мы склонны думать, что заглавие диалогов имеет более глубокую внутреннюю
связь с их содержанием и что Деперье придумывал это заглавие, не имея в мыслях
александрийского грамматика, о котором говорит Э. Жоанно. Уж если по приме¬
ру Э. Жоанно прибегать здесь к заимствованиям выражений из Посланий апосто¬
ла Павла, то гораздо целесообразнее прилагать их смысл к характеристике того,
что составляет главный предмет этих диалогов, а именно — к христианской
религии или к богословам и реформаторам, которых Деперье изобразил во
втором диалоге в виде искателей «философского камня». «Меркурий, который
вручил его нам»,— говорит Куберкус,— не знает, что мы поднимаем из-за него
такие ссоры, и хочет, чтобы мы любили друг друга, как братья, ибо, завещая нам
поиски столь ценной и святой вещи, он хотел поселить между нами не раздоры,
а любовь». «Не мир, но меч» принесло с собой христианство, проповедующее
самоотверженную любовь к ближнему. Кимвал мира, в представлении Деперье,
это — христианское ученье, прозвучавшее на весь мир, и вместо той истины,
которой оно хотело осчастливить человечество,— «возлюби ближнего своего как
самого себя», принесшее одно только пустословие, «пустозвонство», о котором
говорит во втором диалоге Меркурий: «Вы поверили Меркурию, этому изобрета¬
телю всех обманов и плутней? Да разве вы не знаете, что он вас тешил пустой
болтовней и своими рассуждениями и наставлениями он вам лишь доказывал, что
пузыри — фонари и тучи — медные сковороды?.. Как он обольстил вас пустыми
речами, уверив вас, что это — философский камень, так и вы морочите всех
чистейшей болтовней».
Содержание послания нисколько не противоречит тем догадкам, которые
возникают в связи с раскрытием анаграмм имен. Согласно сообщению автора,
это «небольшое сочинение» он перевел с латинской рукописи, найденной в старин¬
ной библиотеке одного монастыря вблизи какого-то города Низовье (Dabas).
Второстепенный вопрос, действительно ли это сочинение переведено с латинс¬
кого, решался неодинаково. Почти все мнения ранних комментариев сходятся на
том, что оно было написано первоначально на латинском языке, а затем переведе¬
но самим Деперье на французский. Но уже П. Маршан, по его словам, тщетно
потративший время на поиски латинского оригинала, склонялся к выводу, что
существование его — чистейший вымысел. Его мнение поддерживали Ла-Монне,
Л. Лакур и Э. Жоанно, и это мнение, конечно, соответствует действительности.
Указание на перевод с латинского есть не что иное, как литературный прием,
и могло быть сделано Деперье для отвода глаз.
Вопрос о древности этого сочинения решается сам собой при раскрытии
аллегории, заключающейся в его содержании, равно как и вопрос о том, кто является
его автором. Даже П. Маршан-был убежден, что сдоваfort antiques (очень древние),
стоящие в его заглавии, совершенно себя не оправдывают, и в качестве одного из
доводов указывал на сборник Cent nouvelles nouvelles, упоминаемый в третьем
диалоге. (Этот сборник был впервые издан лишь в 1481 г.) Э. Жоанно высказывает
также очень дельные соображения относительно географических названий, упомина¬
ющихся в послании и в диалоге. Название города Dabas, которое мы переводив
Низовье, он производит от слов d’à bas — снизу — или abas — внизу (имеющее
соответственное испанское слово abaxo, или, но современной орфографии,— abajo,
итальянское — abasso), аналогичных словообразованию à val — aval — вниз по
течению реки. Сообразуясь с географическим положением города Лиона, Э. Жоанно
делает вывод, что под названием Dabas нужно разуметь Лион, и подтверждает этот
261
вывод существованием в нем Галантерейной и Ювелирной улиц (Rue des Merciers
et d’Ofevres), a также и улицы «Белый Карбункул» (Charbon Blanc), вероятно,
прозванной так по названию гостиницы, которая находилась там в старину.
Итак, подводя итоги разъяснениям вступительного послания, следует иметь
в виду следующие важные положения:.
1. Заглавие послания нужно читать: Фома Неверующий своему другу Петру
Верующему.
2. Фома Неверующий есть сам автор — Бонавентур Деперье.
3. Латинского оригинала «Кимвала мира» не существовало. Указание на
перевод есть лишь литературный прием Деперье.
4. Название места, где, по словам автора послания, было найдено это
произведение,— вымышленное название.
5. Анонимный автор, Бонавентур Деперье, старался скрыть свою причаст¬
ность к данному произведению.
Переходим теперь к рассмотрению содержания диалогов.
Первый диалог является наиболее «подозрительным» из трех, составляющих
единую сюжетную нить «Кимвала мира», может быть, он послужил главной
причиной того, что эта книга тотчас же по выходе в свет приобрела репутацию
«безбожной», «нечестивой» и навлекла гонения на издателя. Но если иносказа¬
тельный характер этого диалога заподозрить очень легко, то несравненно труднее
раскрыть действительный смысл заключающейся в нем аллегории. Мнения всех
комментаторов совпадают лишь в отношении одного Меркурия, но трудно даже
пересказать все те разноречивые догадки, которые делались как относительно
других действующих лиц, так и относительно значения этого диалога. Совершен¬
но очевидно, что миссия Меркурия — «посланника богов» и «покровителя во¬
ров» — означает земную миссию Иисуса Христа, согласно христианскому уче¬
нию. Аналогия слишком ясна для того, чтобы в этом сомневаться, и вниматель¬
ный Маршан не мог этого не заметить, но, не подозревая еще значения имен Du
Clevier и Тгуосап, он ошибочно считал необоснованными мнения лиц, видевших
в этом произведении насмешку над религией.
Книга, которую Юпитер поручил Меркурию-Иисусу «заново переплести, ибо
она разваливается от ветхости на куски», означает у Деперье Ветхий завет.
«Chronica rerum memorabilium quas Jupiter gessit antequam esset ipse»-(Хроника
достопамятных деяний, которые Юпитер совершил до своего собственного бы¬
тия) — это насмешливое наименование Моисеева Пятикнижия; «Fatorum
praescriptum sive eorum quae futura sunt certae dispositiones» (Предначертания
судеб, или Истинные предустановления грядущего) — книги Пророков.
«Catalogus Heroum immortalium qui cum Jove vitam victuri sunt sempiternam»
(Перечень бессмертных героев, которым предстоит вечная жизнь с Юпитером)
Лакруа неудачно сравнивает с Деяниями апостолов, с Апокалипсисом и Евангели¬
ями, но Жоанно более справедливо, по нашему мнению, усматривает в ней Книгу
Царств и Книгу Маккавеев, так как здесь сама собой напрашивается догадка, что
миссия Меркурия, заново переплести изветшавшую книгу судеб,— это миссия
Христа обновить Ветхий завет, т. е. преподать человечеству Новый завет. Для
того чтобы сильнее оттенить эту аналогию, Жоанно цитирует слова Цельса из
Оригена: «Поэт — комик писал, что Юпитер послал и афинянам и лакедемонянам
Меркурия. Христианин, не кажешься ли ты самому себе более смешным, когда ты
уверяешь, что сын божий был послан к иудеям?»
Нет нужды думать, что и все прочие лица греческого пантеона, упоминаемые
в этом диалоге,— Венера, Юнона, Паллада и пр.— являются также масками,
скрывающими какие-либо лица христианского «пантеона», хотя это и вполне
допустимо. Как будет показано ниже, далеко не все, что составляет содержание
диалогов, может быть истолковано в аллегорическом смысле, однако подобные
отступления от аллегории не только не наносят ущерба антирелигиозным замыс¬
лам автора, но даже еще усиливают эффект, к которому он стремился, а имен¬
262
но — комический элемент языческих верований перемешивают с христианскими
религиозными представлениями и придают произведению большую живость
и изящество, редко уживающиеся со строго выдержанными аллегориями. Автор,
имевший все основания опасаться за свою судьбу по опубликованию этого
произведения, мог умышленно вводить подобные добавления, чтобы надежнее
замаскировать свои замыслы.
Гораздо более важной задачей исследователя является решение вопроса:
кого разумел автор под остальными действующими лицами диалога — под
Бирфанесом, Курталиусом и хозяйкой. По этому вопросу встречается — нередко
у одних и тех же комментаторов — ряд различных и взаимно исключающих
друг друга предположений, не увязывающихся с их же мнениями по другим
вопросам. Эти предположения мы разбиваем на группы и рассматриваем по
порядку.
Прежде всего есть некоторые основания допустить, что эти лица представля¬
ют собою каких-либо библейских лиц или основоположников христианства.
Жоанно полагал, что Бирфанес и Курталиус изображают апостолов Петра
и Павла. Похищение и подмена ими книги Юпитера, по его мнению, должны
означать замену Ветхого завета Новым заветом, а затем их распри с иудеями,
которые хотели придерживаться Ветхого завета. Но, высказав это мнение, Жоан¬
но не стал развивать его далее, вероятно заметив, как трудно увязать с ним
содержание этого диалога, а также и всех остальных. Миссия Меркурия, с этой
точки зрения, нам представляется не вполне понятной. Сам же Жоанно сравнивал
фигуру Меркурия с Книгой Судеб в мешке, с фигурой Христа, изображенного
в одном соборе с книгой Нового завета в руках. В подтверждение своего мнения
он намекал лишь на некоторое сходство книги, подложенной Меркурию Бир¬
фанесом и Курталиусом и заключающей описание любовных похождений Юпите¬
ра, с Евангелиями и указывал на благовещение девы Марии. Выслушав весть
архангела Гавриила, усомнившаяся Мария спросила: «Как это будет, когда
я мужа не знаю?» Ангел сказал ей в ответ: «Дух святый сойдет на тебя и сила
всевышнего осенит тебя; посему и рождаемое святое наречется сыном Божиим»
(Ев. Луки, гл. 1, ст. 34, 35). Если формулировать это соображение Жоанно
вкратце, то аллегория получит такой смысл. Бирфанес и Курталиус — это
апостолы, подменяющие Новый завет, с которым явился Христос, повествовани¬
ем о рождении и жизни Иисуса. Неудовлетворенный этим толкованием и пред¬
видевший возможность возражения против него, Жоанно был вынужден неоднок¬
ратно менять свои догадки, не доводя, однако, ни одной из них до конца.
В Бирфанесе, который говорит Меркурию: «Отчего не поверить тебе, если я уви¬
жу его своими собственными глазами?» — он пытается найти мытаря Закхея,
который был очень мал ростом, и для того, чтобы увидеть Христа, влез на
смоковницу, после чего уверовал в него (Ев. Луки, гл. XIX, ст. 1—6). В Куртали-
усе, угрожающем Меркурию, он хочет увидеть Иуду, предавшего Христа воинам,
и т. п. Не довольствуясь этими догадками, Жоанно легко оставляет их и присо¬
единяется к мнению Ла-Монне, что под этими лицами нужно разуметь людей,
современных Деперье.
В лице хозяйки Лакур усматривает Марфу, сестру Лазаря, принимавшую
Иисуса в своем доме в Вифании. Это мнение также не выдерживает никакой
критики, если предположить в основе «Кимвала мира» хотя бы сколько-нибудь
последовательную аллегорию. Приняв его, что нужно разуметь под словами
Меркурия и проклятием, которое он произнес хозяйке гостиницы после того, как
она недоверчиво отнеслась к его предсказаниям? Жоанно имеет на этот счет
другие соображения. «Не слышите ли вы,— писал он,— обеты вечной жизни,
которые Иисус Христос давал у колодца Иакова Самаритянке, городу Иерусали¬
му и всей Иудее, если она в него уверует, и Иисуса Христа, который говорил
Самаритянке: «Кто будет пить воду, которую я дам ему, тот не будет жаждать
вовек; но вода, которую я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей
в жизнь вечную».— И в ответе сомневающейся Самаритянки «Откуда у тебя вода
263
живая?» — не слышится ли вам ответ всей Иудеи на обеты вечной жизни,
которые дал ей Иисус?»
Это соображение может быть взято в основу уже совершенно иного толкова¬
ния диалога. Если на место христианской общины, которую Лакруа пытался
усмотреть в хозяйке, подставить иудейскую общину и предположить, что в лице
Бирфанеса и Курталиуса Деперье выводил греческую и римскую религии, то почти
весь диалог становится понятным и аллегория приобретает значительность,
которой не могут придать ему все приведенные догадки.
Иудейская община была очагом мессианистских идей и колыбелью хри¬
стианства. В аллегории этому соответствует прием, оказанный Меркурию-мессии
хозяйкой. Отношение хозяйки к предсказаниям Меркурия — это отношение
иудейской общины к христианству, когда оно начало распространяться среди
других народдв Римской империи, или, согласно евангельским повествованиям,
отношение иудейских первосвященников, ортодоксов и ревнителей Моисеева
закона к самому Христу. Хозяйка, радушно принимающая Меркурия и вы¬
сказывающая недоверие к его предсказаниям,— Иудея, исповедующая веру в мес¬
сию и отвергающая Иисуса Христа. Рассерженный неверием хозяйки, Меркурий
пророчествует: «Поистине ваша жизнь не будет столь долговечной, ибо вы
не хотели мне поверить. Рабыней вы будете всю свою жизнь и кровью будете
истекать каждый месяц». В этих словах заключается намек на дальнейшую
судьбу иудейской общины и иерусалимского храма — на рабство под ярмом
римских правителей, карательные когорты Тита, казни, разрушение Иерусалима
и диаспору.
Бирфанес и Курталиус, узнавшие Меркурия,— греки и римляне, принявшие
христианство. Сделавшись государственной религией, христианство впитывает
в себя сказочный, мифологический элемент греко-римских верований и в руках
духовенства превращается в средство обогащения. В диалоге этому соответствует
подмена Бирфанесом и Курталиусом Юпитеровой «Книги Судеб», которую
Меркурий был послан обновить, книгой языческой мифологии. В третьем диалоге
Купидон рассказывает Меркурию, ищущему украденную книгу, что двое каких-то
людей приобрели чудесную книгу, по которой они «ворожат и предсказывают
будущее не хуже Тирезия и оракула Додоны» и за деньги записывают всех
желающих в книгу бессмертия. Не подлежит никакому сомнению, что это —
намек на продажу индульгенций, практиковавшуюся католической церковью.
Большинство комментаторов видели в Бирфанесе и Курталиусе различных
государственных церковных деятелей, современных Деперье, и вообще лиц, игра¬
вших более или менее видную роль в политических и религиозных событиях того
времени. Ла-Монне, к мнению которого присоединяются Жоанно и Нодье,
подразумевал под Бирфанесом и Курталиусом славившихся в те времена лионс¬
ких адвокатов Клода Русселе (Rousselet) и Бенуа Ла-Кура (La Court), причем
первое имя производил путем очень сложной и явно сомнительной филологичес¬
кой операции. Имя «Бирфанес» он считал составным из двух греческих слов —
(3uppôÇ, Tcu^pôÇ, соответствующего русскому — рыжий, и (paivco — сиять. О Рус¬
селе известно лишь то, что сообщают о нем Жоанно и Лакур, а именно, что он
был известный в свое время лионский законовед и автор латинских эпиграмм,
причем комментаторы совершенно умалчивают, на кого он писал свои эпиграм¬
мы и вообще чем была замечательна эта личность. Бенуа Ла-Кур (Court или
Courtil) — современный Деперье ученый лионский законовед, автор нескольких
трудов по юриспруденции, прославившийся своим латинским комментарием
к «Arrêts d’amour» Марсиаля д’Овернь (Lyon 1538). Этот комментарий замечате¬
лен тем, то Ла-Кур, вооружившись цитатами из трудов прославленных законове¬
дов и всей своей эрудицией в области юриспруденции, со всей серьезностью
и глубокомыслием обсуждает вопросы гражданского права, которые затрагива¬
ются в этом сборнике шуток. Очень трудно понять, чем руководствовались
Ла-Монне, Нодье и Жоанно, помимо отдаленного сходства имен, сопоставляя
этих лиц с Бирфанесом и Курталиусом.
264
По нашему мнению, Лакур справедливо отрицал правильность этого сопо¬
ставления, так как историческая роль этих лиц была слишком незначительной для
того, чтобы Деперье мог отвести им такое важное место в своей аллегории. По
меньшей мере странной представляется их роль в истолковании Нодье: «...это
предположение — самое смелое из всех предположений подобного рода, основан¬
ных на анаграммах, но я, однако, решился бы допустить его без колебания. Идея
изобразить бога воров жертвой двух адвокатов, похищающих у него «Книгу
Судеб», чтобы подменить ее старым кодексом, а затем... обвиняющих его в кощу¬
нстве и заставляющих его бояться следствий своего нечестия,— эта идея, повто¬
ряю, вполне достойна Деперье...» Какое значение придавал Нодье «столь зло¬
стной подмене «Книги Судеб» институтами и пандектами», остается совершенно
неизвестным, между тем как в замыслах автора «Кимвала мира» она имеет,
совершенно очевидно, какой-то особый смысл.
Очень произвольным и плохо увязывающимся с содержанием диалога пред¬
ставляется нам и мнение Лакруа, что в одном из этих лиц, а именно в Бирфанесе,
Деперье намекал на Оливетана, издавшего в 1535 г. новый перевод Библии на
французский язык. Этот труд, к которому был причастен и Деперье, Оливетан
приписывал целиком себе, между тем как для него были использованы все
прежние переводы и при проверке их кроме Оливетана и Деперье принимали
участие Лефевр д’Этапль и Кальвин. «Тело Божие! — восклицает Бирфанес после
похищения Юпитеровой книги.— Мы — богачи! Мы найдем книгопродавца,
который даст нам десять тысяч экю за одну только копию с нее!» Но, приняв
такое предположение, какой смысл следует придавать всей той сцене, которая
произошла между Меркурием, Бирфанесом и Курталиусом в гостинице «Белый
Карбункул»? Если Лакруа упрекает Жоанно в том, что он ошибочно приписывал
Деперье чересчур стройный замысел в этой аллегории, то и Лакруа в свою
очередь заслуживает упрека в том, что он чересчур преувеличивает нестройность,
которая могла в ней быть. Лакур склонен думать, что эти лица просто вымыш¬
лены, то есть не имеют никакого отношения к аллегории. Наконец, возможно, что
под именами Бирфанеса и Курталиуса выведены представители католицизма
и реформации, и тогда точка зрения Деперье выглядит совершенно нигилистичес¬
кой в отношении всего христианства в целом.
Чрезвычайно важным вопросом является также увязка с расшифровкой лиц
диалога значения сцены с вином, которая произошла в гостинице. Но этот вопрос
может быть решен только в связи с разгадкой лиц. Смутно рисующиеся контуры
картины, изображаемой автором под масками аллегории, позволяют нам лишь
высказать в качестве утверждения, что вино имеет здесь то аллегорическое, или,
точнее, символическое значение, которое придается ему в церковных обрядах.
Попойка в гостинице «Белый Карбункул» в целом напоминает тайную вечерю
в повествованиях Матфея и Марка. В словах Меркурия: «Сгинь, Боже! (собств. je
гепу beiu — я отрицаю Бога) Юпитер не пил лучшего нектара» — Жоанно видит
намек на слова Христа: «Пейте из нее все, ибо сие есть кровь моя нового завета...
отныне не буду я пить от плода сего виноградного до того дня, когда буду пить
с вами новое вино в царстве отца моего». Можно было бы привести и еще ряд
сопоставлений этой сцены с тайной вечерей, что и делает Жоанно, основываясь
главным образом на намеках, встречающихся в словах Меркурия, но и сказан¬
ного достаточно, чтобы признать правомерность сопоставления попойки из
первого диалога с евангельской тайной вечерей.
Таким образом, анализ первого диалога и старинных его комментариев
позволяет прийти к следующим выводам:
1. В лице Меркурия Деперье выводит Иисуса Христа.
2. Поручение Юпитера переплести заново «Книгу Судеб» означает земную
миссию Иисуса Христа дать Новый завет.
3. Подмена «Книги Судеб» — Старого завета — другой книгой, как выясня¬
ется в следующих диалогах, книгой любовных и иных похождений Юпитера,—
означает раскрытие истинного содержания так называемого священного писания.
265
4. Бирфанес и Курталиус могут означать представителей католицизма и ре¬
формации.
5. Сцена попойки намекает на некоторые существенные детали евангельской
тайной вечери.
6. Во всем первом диалоге Деперье ставил своей задачей осмеяние религии не
столько аллегорическим изображением событий священной истории, истории
церкви или современных ему событий, сколько буфонной сатирой, соль которой
заключается в искусном подборе выражений, имеющих то или иное сходство
с текстами Библии и Евангелий и в специально придуманных сценах, также
намекающих на различные библейские и евангельские сказания. Не библейским
эпосом, упрятанным за бутафорию греко-римского пантеона, могут быть все эти
сцены, а веселым фарсом, где в фантастическом смешении времен, событий и лиц
брошены в одну кучу Библия и греческая мифология, Юпитер и Саваоф, Мер¬
курий и Христос, Юнона и богоматерь, апостолы и реформаторы, весталки
и монахини, друиды и сорбоннские богословы.
Второй диалог — единственный из всех четырех, значение которого раскрыто
почти полностью. Предположение Маршана, что Деперье высмеивает в этом
диалоге алхимиков, ищущих философский камень, после расшифрования ана¬
граммы имен его главных действующих лиц совершенно опровергается. После
этого для мнений, согласно которым «Кимвал мира» является только сатирой на
языческие представления о богах, уже не может быть места. Ла-Монне, сыгра¬
вший большую роль в раскрытии действительного значения этого диалога,
высказывал по этому поводу довольно верные соображения. Приводим одно
место из его предисловия к амстердамскому изданию 1732 г.: «если бы я смел
высказать здесь свои подозрения, то я сказал бы, что Меркурий играет в этих
диалогах роль весьма омерзительную для христианского вероучения. Я сказал
бы, например, что в них делается попытка высмеять того, кто, сошедши с небес,
принес нам вечную истину, которая возбужденными ею распрями (если так
можно выразиться) перевернула весь мир... Затем я сказал бы, что продолжение
речи, которую говорит в этом диалоге Тригабус, есть в высшей степени нечести¬
вая насмешка над тем, что эта истина вызвала, когда она начала укореняться на
земле... Если подобные подозрения допустимы, то — прощайте святость
«Cymbalum» и благочестивые намерения автора ниспровергнуть паганизм!»
Однако речь идет уже не о подозрениях, а о твердом факте, именно о том, что
«благочестивый» автор «Кимвала мира» высмеял и того, кто принес с неба
«истину, перевернувшую мир», и всех ее проповедников.
Этот диалог является наиболее простым, удачным и стройным по замыслу.
Имена его действующих лиц представляют собой анаграммы и раскрыты все, за
исключением одного, а именно «Тригабус». Ла-Монне видел в этом имени
анаграмму Mattias Garbitus, современного Деперье профессора Тюбингенского
университета, писавшего латинские стихи и комментарий к Гесиоду. Фальконе,
к мнению которого присоединяется и Лакруа, производил это имя от старинного
слова gabeur — насмешник (trigabus — трижды насмешник). Лакруа допускал
также, что в лице Тригабуса Деперье выводил Эразма Роттердамского за его
памфлет «Похвала глупости».
Первое толкование можно считать удачным только с формальной стороны.
О личности Маттиаса Гарбитуса сохранились самые скудные сведения, и можно
думать, что только из формальных соображений Ла-Монне решился подставить
этого профессора под Тригабуса, играющего такую важную роль в диалоге,
а следовательно, и в тех событиях, которые в нем изображены. Вторая догадка
совершенно неудачна и даже наивна. Третья — не обоснована с формальной
стороны, а поэтому кажется совершенно произвольной, так как эта эпоха дает
возможность подставить подобным же образом под Тригабуса не только Эразма
Роттердамского. Вполне возможно, что устами Тригабуса говорит сам Деперье,
как представитель буржуазного «здравого смысла» эпохи.
266
Разгадать остальных лиц сравнительно легко, если вдуматься в смысл
поисков философского камня. Поскольку уже установлено, что произведение
Деперье направлено против религии, следует и в дальнейшем отыскивать намеки
на религию и аналогии с событиями, имеющими ту или иную связь с религией.
Сама по себе идея высмеять алхимию и «астрологические бредни» не могла для
эпохи Деперье казаться таким анахронизмом, как осмеяние языческих верований.
Эти науки были в то время eüje в большем почете. Лишь очень небольшое число
передовых представителей просвещенных кругов тогдашнего общества относи¬
лось к ним с недоверием или совершенно отрицало их. К ним принадлежал
и Деперье. Об его отношении к этим наукам можно судить по новелле XII
«Новых забав», в которой он сравнивает алхимиков с крестьянкой, несущей на
рынок горшок молока и мечтающей о том, как она благодаря ему разбогатеет;
по новелле XIII, где он издевается над повествованием из апокрифической книги
Марии Пророчицы «О великом искусстве», и по новелле XCV «О суеверном
враче», который набил себе голову всякими «астрологическими бреднями
о квинтэссенции». Как один из передовых представителей своей эпохи, Деперье
отрицательно относился не только к этим наукам. Он высмеивал тогдашнюю
медицину, для которой источником и пределом всей премудрости служили
Аристотель, Гален, Авиценна и Гиппократ, схоластическую терминологию,
злоупотребление латинизмами, отсталую юриспруденцию и историю. Как
представитель прогрессивных и общественных групп, он сочувствовал и рефор¬
мации. Но это произведение, по-видимому, было написано в то время, когда он
уже отошел от церковной борьбы, отказался от поисков «Философского камня»
и сделался «Фомой Неверующим».
Итак, беря в качестве руководящей нити антирелигиозную идею «Кимвала
мира», мы обращаем внимание на скрытый смысл, заключающийся в понятии
«философского камня». Что такое «философский камень»? «Это — искусство
судить и толковать обо всем, о небесах, о долинах Элизиума, о пороке и доброде¬
тели, о жизни и смерти, о прошлом и будущем. Для того чтобы отыскивать его,
один считает нужным одеваться в красное и зеленое, другой уверяет, что для
этого полезно одеваться в желтое и голубое. Один утверждает, что это нужно
делать со свечой даже среди бела дня, другой полагает, что для этого нужно
воздерживаться спать с женщинами. Как далеко все это от «великого искусства»
алхимиков! И какое дело до их вздорной науки автору «Кимвала мира»? Фило¬
софский камень Деперье — это «истина» религии, «откровенная» мудрость, вся
религиозная догматика, различные церковные установления и обрядности. Эта
безбожная аллегория так ясна, то почти не нуждается в пояснениях. Если остава¬
лись еще кое-какие сомнения, то они окончательно развеялись после раскрытия
анаграммы» (Нодье).
Автор приведенной цитаты разумеет здесь анаграмму имени Rhetulus. Ла-
Монне довольно удачно подыскал к этому имени Thurelus, решив, что под
именем Ретулюс Деперье имел в виду Пьера Тюреля, директора Дижонского
колледжа и знаменитого астролога того времени. Но каким-то другим коммен¬
татором (Лакруа указывает на Лансло и Фальконе) было открыто, что оно
является анаграммой Lutherus — Лютер. Анаграмму имени Cubercus расшифро¬
вал еще Ла-Монне. Почти нет никакого сомнения, что оно означает Bucerus
(иногда Buccerus) — имя ревностного соратника Лютера, некоторое время при¬
мыкавшего к Ульриху Цвингли, Мартина Буцера.
Имя «Драрйг» является переставленным в обратном порядке букв именем
Girard. Но если легко было расшифровать анаграмму, то оказалось гораздо
более трудным угадать, кого разумел под этим именем Деперье. Были пред¬
положения, что под ним скрывался Жан Жирар, женевский издатель, ученый
теолог и друг Кальвина, или Андре Жирар, доктор теологии Марбургского
университета, которого Теодор де-Без поместил в ряд «истинных портретов
людей, просвещенных в религии и в науке». Лакруа считал, что под этим
именем Деперье выводил Жирара Русселя или Руффи (которого он первоначально
267
подставлял лод Бирфанеса в первом диалоге), доктора теологии, духовника
или, точнее, конфидента Маргариты Наваррской, читавшего по ее повелению
публичные проповеди в Париже и выпущенного при ее содействии из тюрьмы,
где он ожидал суда. Если Деперье выводит именно его, то они были врагами,
хотя оба служили при одном дворе. Жирар Руффи принимал деятельное участие
во французской реформации, но, по выражению Теодора де-Беза, упоминавшего
о нем в своей «Histoire ecclesiastique des églises reformées», постепенно «выро¬
дился», то есть отошел от сторонников реформации.
Кого бы ни разумел Деперье под Тригабусом и Драригом, каковы бы ни
были дальнейшие догадки об этих лицах, смысл диалога можно считать окон¬
чательно выясненным. Совершенно очевидно, что он представляет собой сплош¬
ное издевательство и над христианским вероучением, и над церковной рефор¬
мацией. Устами Тригабуса, под которым можно разуметь и самого Деперье, он
красноречиво выражает свое отношение как к христианской религии, так и к вож¬
дям церковных партий. Они верят, что самая маленькая частица этого «философс¬
кого камня» будет творить чудеса: «Превращать металл, ломать засовы у откры¬
тых дверей, лечить здоровых, толковать птичью речь и без труда получать от
богов все, что им нужно, лишь бы их желание не противоречило природе
и совпадало с тем, что должно произойти». «Не очевидная ли эта насмешка над
чудесами Иисуса Христа и над обещаниями, которые он давал апостолам и всем,
кто уверует в его Евангелие? — писал Жоанно.— Не издевательство ли это над
той священной книгой, в которой говорится, что Христос шел, возвещая Еван¬
гелие и исцеляя больных, что он призвал к себе двенадцать апостолов и дал им
власть над всеми духами нечистыми, дабы изгонять их, исцелять от всякого рода
недугов, возвращать здоровье больным, слух — глухим, зрение — слепым и воск¬
ресение — мертвым, и обещал им, что все, чего бы они ни попросили у отца его,
именем его дастся им?»
Фигура Меркурия — Христа выглядит в этом диалоге нисколько не лучше,
чем в первом: миссия и искупитель, возвещающий человечеству слово спаситель¬
ной истины, и наглый лжец и бесчестный пройдоха, уверяющий людей, что он
обладает чудотворным камнем, а потом цинично заявляющий, что он занимался
только пустословием и бросил им обломки простого камня,— вот сопоставление,
которое делает А этом диалоге автор. Как осколки разбитого камня ничем не
отличаются от птеа, в который они были брошены, так и истины, провозглашен¬
ные мессией, ничем не отличаются от обыкновенных человеческих измышлений.
Какой смысл имеет эта ожесточенная борьба церковных партий, если и католиче¬
ство, и лютеранство, и кальвинизм, и цвинглианство представляют собою один
и тот же песок? Никакие одеяния — ни зеленые, ни голубые, ни желтые, ни
красные — не помогут богословам найти то, что они ищут, равно как и внешний
церковный ритуал, и целибат, и посты. Все, чего богословы достигают с помо¬
щью своих «чудотворных находок», сводится к тому, что они превращают людей
«в ослов, способных переносить тяжелые поклажи и терпеть палочные удары»,
то есть в покорных, забитых рабов, безропотно несущих на своих плечах всю
тяжесть церковных и государственных поборов; «в стрекоз, до самой своей
смерти занимающихся трескотней, или в бранчливых попугаев, не понимаю¬
щих своих собственных слов», то есть в ученых богословов, занимающихся
пустословием, и в проповедников, не понимающих того, о чем они пропо¬
ведуют.
Анализируя содержание диалога, нетрудно заметить, что он целиком запол¬
нен язвительными намеками, насмешками и шутками над злободневными собы¬
тиями того времени и большей частью не нуждается в пояснениях. Мы останав¬
ливаемся лишь на тех местах, которые истолковываются неодинаково. В словах
Куберкуса — Буцера, спорящего с искателями философского камня: «У меня есть
пятнадцать или шестнадцать крупинок, из которых, я уверен, по крайней мере
четыре — самые подлинные, какие только возможно найти», Жоанно видит
намек на книги Библии, из которых самые истинные — четыре книги главных
268
пророков — Ездры, Исаии, Иеремии и Иезикииля, или, вернее, четыре каноничес¬
ких Евангелия, к которым Мартин Буцер писал толкования. Лакруа полагает, что
речь идет об апокрифических и канонических Евангелиях. В словах самодоволь¬
ного Ретулюса: «Те, что прежде боялись и смотреть на весталок, ныне благодаря
мне охотно разделяют с ними ложе». Лакруа справедливо усматривает намек на
женитьбу Лютера и Буцера на монахинях, вызвавшую многочисленные подра¬
жания. Остается совершенно неясным смысл выражения: «Тех, что привыкли
одеваться по-богемски, я приучаю одеваться по-турецки». Лакруа полагает, что
в нем заключается намек на дурное обращение (по-турецки) Лютера с гусситами.
По мнению Жоанно, здесь идет, речь о католическом духовенстве, изменившем
после реформы свой устав, быт и церковные облачения, затем, еще менее удачно,
усматривает намек на девиз лютеран: «Лучше быть турками, чем католиками»,
видевших в папе и султане антихристов и предпочитавших последнего первому.
Лакур придерживался первого мнения и искал для него подтверждения в словах
Ретулюса: «Те, что имели обыкновение давать с моей помощью, приучаться
просить», видя в них намек на разорения, которые принесло духовенству рефор-
мационное движение.
По окончании своей речи Ретулюс обращается к Тригабусу и Меркурию: «А
теперь, господа, не обессудьте меня, что я вас оставляю. Господин сенатор
Венулюс, к которому я обещал прийти на обед, уже послал за мной своего слугу».
Вполне допустимо, что имя «Венулюс» представляет собою анаграмму имени
какого-нибудь видного лица, покровительствовавшего Лютеру, но очень трудно
увязать это лицо с Венулюсом, главой посольства латинян к грекам из VIII книги
Энеиды. Лакур указывал здесь на другие догадки, в частности на одну из них,
усматривающую в этом лице Кальвина, и отрицал их, ссылаясь на возможность
того, что это лицо могло быть просто вымышленным: «Почему не видеть здесь
простого вымысла, которым поэт счел нужным закончить свой диалог?» Далее
в заключительных словах Тригабуса рисуется фигура Лютера, беседующего за
стаканом вина со своими богатыми почитателями: «Его усадят на самое почетное
место за столом, будут отрезывать ему лучшие куски, доверчиво развесят уши,
слушая его рассуждения, и Бог знает чего только он им ни нагородит!» Застоль¬
ные беседы Лютера были собраны и изданы его учениками на немецком языке,
а затем переведены на латинский под заглавием: «Colloquia, meditationes,
consolationes, concilia, judicia, sententiae, narrationes, responsa, facetiae Doctori
Martini Lutheri (nep. H. Rebenstock, Francof. 1571)».
В превращении Меркурия в старика Жоанно усматривает пародию на преоб¬
ражение Иисуса на горе Фаворе. «Это ирония над сыном, который равен своему
отцу и так же стар, как и отец, но особенно — над пресуществлением даров и над
словами при таинстве причащения в богослужении, когда производится подобное
действие, в воспоминание слов мистических действий, которыми Иисус Христос
поучает своих апостолов, перед тем как покинуть их и взойти на небо». Таково,
в основных чертах, значение второго диалога.
Аллегория, окутывающая сцены третьего диалога, весьма туманна. Если во
втором диалоге, освещенном несколько ярче, чем первый, можно рассмотреть ее
главных участников и под их гримом узнать играющих актеров, то в третьем
диалоге остается только одна знакомая фигура, а именно — Меркурий, ищущий
украденную книгу. Под плотными масками, скрывающими лица остальных
участников, можно рассмотреть значительно меньше, и только глухо доносящие¬
ся сквозь них голоса дают возможность строить о них догадки. Однако эти
догадки расходятся по разным направлениям. Мы не решаемся утверждать, что
аллегории Деперье неудачны, потому что с таким трудом поддаются раскрытию,
но вправе заметить, что сложность их наносила и будет наносить ущерб понима¬
нию этого произведения, а следовательно, и оценке его по достоинству. И третий
диалог, самый живой и удачный с художественной стороны, может быть, более
всех остальных страдает от трудности раскрытия его смысла: аллегоричность его
269
выступает слишком резко, для того чтобы можно было удовлетвориться его
явным содержанием.
Прежде всего возникает вопрос о его отношении к предшествующим диало¬
гам, или, точнее, вопрос о том, является ли он последовательным продолжением
действия, развернутого в первых двух диалогах. Маршан, мнение которого
совпадало с мнением Жоанно, полагал, что третий диалог должен быть поставлен
по порядку вторым, так как по своему содержанию он ближе примыкает к перво¬
му. Нодье находил, напротив, порядок диалогов совершенно правильным и от¬
носил события второго диалога к первому посещению Афин Меркурием, во
время которого у него похитили книгу. После выхода из гостиницы «Белый
Карбункул» он отправляется бродить по Афинам, где встречается с Тригабусом
и вместе с ним отправляется в театр. Исполнив данные ему поручения, он улетает
на небо, а в третьем диалоге снова спускается на землю. Ни Маршан, ни Жоанно
не сделали попыток объяснить, чем был вызван такой порядок диалогов, хотя их
мнение и представляется не менее веским, чем мнение Нодье. О правильности
этих мнений можно судить лишь по тому, какой смысл следует придавать
содержанию первого диалога и кого нужно разуметь под выведенными в нем
лицами. Предположение, что Бирфанес и Курталиус — адвокаты Русселе и Ла-
Кур, которое делали Ла-Монне и Нодье, не противоречит этой последователь¬
ности диалогов, дотя и не обязывает считать ее единственно правильной. Но, как
мы уже говорили в пояснении к первому диалогу, эти предположения не выдержи¬
вают критики.
Переходя к обзору толкований третьего диалога, мы снова сталкиваемся
с вопросом, в какой мере этот диалог является аллегорией и можно ли рассматри¬
вать каждое из действующих и упоминаемых в нем лиц как карикатуру на
каких-либо библейских или исторических и современных Деперье лиц. По-види¬
мому, желание считать этот вопрос решенным и породило весь тот сумбур и хаос
догадок, которые мы находим у комментаторов. В Юноне Лакур пытался усмот¬
реть Марию-деву, вероятно по аналогии с тем местом, которое Юнона занимала
в греко-римском пантеоне. Фигура «Юпитера-Громовержца» не нуждается ни
в каких сравнениях: роль его слишком ясна для того, чтобы останавливаться на
тех побочных соображениях, которые о нем высказывались комментаторами.
Начало сцены открывается длинным монологом Меркурия, где автор дает
полный простор своему юмору. Нет никакого сомнения, что помимо «лукиановс-
ких» насмешек над божественным провидением, над старым пустомелей, который
не потрудился заглянуть в свою «Книгу Судеб», чтобы узнать ее собственную
судьбу, этот монолог заключает шутливые намеки на лица, нравы и события,
современные автору. Юнона — это знатная дама XVI века, в будуаре которой
красуются модные венецианские зеркала, банки со свинцовыми белилами, томики
Гомера, «Сто новых новелл» Антуана де Ла Саля, Евангелие, «Искусство любви»
Овидия и моральные поучения какого-нибудь модного богослова. Юпитер угро¬
жает людям, присвоившим его книгу, обратиться к «двенадцати небесным до¬
мам», где он сумеет угадать похитителей не хуже астрологов, стяжавших славу
и почести при тогдашних европейских дворах и занимавших кафедры при универ¬
ситетах. В роли Клеопатры выступает Екатерина Медичи или какая-либо другая
Агриппина этой эпохи; Маргарита Наваррская в роли Минервы, или «девятой
музы», как ее тогда прозвали поэты, упрекает поэтов в распущенности, в раз¬
дорах, которые возникли в это время в связи с церковным движением, и в травле
Клемана Маро, обвинявшегося в ереси. Веселый Купидон, распевающий любов¬
ные песенки французского двора и парафразированные на этот же лад стихи
Маро,— если не сам Маро, посвятивший этой теме более половины своих стихов,
то, во всяком случае, фигура, олицетворяющая направление того литературного
круга, к которому принадлежали Маро и Деперье.
«Цель автора,— писал Лакур,— в одной части этого диалога доказать, что
любовь оказывает на людей несравненно большее влияние, чем какая бы то ни
было религия». Шутливый пассаж в монологе Меркурия по поводу поручения
270
Венеры «соблазнить весталок» и эпизод с влюбленной Целией вполне подтверж¬
дают это соображение. Если Деперье рисуется в этом диалоге равнодушным
к догматической стороне религиозной реформации, то практически он сильно
сближался с этим движением, поскольку оно направлялось против нравственных
идеалов католицизма, против аскетизма и целибата. Свободное и разумное
пользование всеми радостями жизни, гармоническое соответствие умственных
и чувственных наслаждений — это идеал человеческой жизни, о котором мечтал
Рабле, рисуя в своей книге жизнь «Телемского аббатства», и который проповедо¬
вал Монтень в своих «Опытах». Все виды творчества, оставленного этой эпохой,
в той или иной мере носят на себе печать выдвинувших его общественных
настроений. Он выступает в светлых, жизнерадостных тонах рафаэлевских ма¬
донн, в мощных извивах мрамора под резцом Микеланджело, в туманных
умозрениях Джордано Бруно, в строфах Петрарки, в мечтах Томаса Мора об
идеальном общественном строе, в новеллах Боккаччо, в лирике Маро, в «Новых
забавах» и «Кимвале мира» Деперье. Достаточно лишь вникнуть в смысл сцены
встречи и разговора Меркурия с Купидоном, а также проделки,,Купидона над
Целией, как все догадки о том, кого выводил Деперье под видом Целии, представ¬
ляются уже совершенно несущественными, как бы они ни были близки к истине.
По мнению Ла-Монне, Деперье заимствовал это имя у неаполитанского
поэта XV века Джироламо Анджериано, жаловавшегося в своих стихах на
жестокую красавицу Целию, которая отвергла его вздохи. Лакруа, вероятно,
вполне справедливо отрицая правильность этой догадки, указывал на то, что
произведения этого поэта были очень мало известны во Франции и что Деперье не
мог с ним иметь ничего общего. Но не более основательными кажутся и его
собственные предположения, которые он высказывает далее. Во-первых, Деперье
мог взять в качестве образчика целомудренной девственности прекрасную рим¬
лянку Клелию, которую римляне прозвали Clelia virgo за то, что, будучи послана
в качестве заложницы в лагерь Порсены, осаждавшего Рим, она бежала из плена,
перебравшись вплавь через Тибр. Во-вторых, Деперье мог вывести под видом
Целии какую-нибудь даму, в которую он был влюблен сам и не мог добиться
взаимности. В-третьих, Целией могла быть также Делия Мориса Сева, лионского
поэта, который написал и опубликовал в 1544 г. в честь этой дамы поэму, где он
называл ее «образцом высшей добродетели», и т. д. Жоанно подозревал, что под
Целией Деперье выводил Маргариту Наваррскую, в которую был влюблен
Клеман Маро, затем пытался произвести это имя от греческого слова хл^есо —
восхищать красотой голоса, привлекать. Со своей стороны, мы считаем вполне
допустимым, что Целия Деперье — совершенно отвлеченное лицо. В ней он
выводит, как полагал Лакур, монахиню, сожалеющую о том, что она отказалась
от радостей жизни ради служения Богу. Монолог Целии, пораженной1 стрелой
Купидона, действительно может быть намеком на упадок нравственности среди
монашества и на многочисленные примеры оставления монахами монастырей
и смены клобуков на брачные венцы, в связи с церковными событиями, проис¬
ходившими в эту эпоху. Пример Екатерины Борн и Елизаветы Палас — мона¬
хинь, вышедших замуж за вождей реформации Лютера и Буцера, вызвал много¬
численные подражания. «По их примеру многие монахини бежали на волю, рвали
свои покрывала, чтобы найти себе мужей или поступить еще хуже; через стены их
монастырей перебрасывались записки или книжки соблазнительного содержания
или через посыльных им передавалось все, что только могло послужить приман¬
кой подобного рода» (Florimond de Raemon. Histoire de la naissanse, progrès et
décadence de l’hérésie, p. 917. Цит. по P. Lacroix).
Относительно значения последних сцен диалога догадки настолько разнооб¬
разны и разноречивы, что, может быть, было бы самым лучшим принять лишь
мнение одного Нодье: «Конец диалога является простой фантазией поэта, но
фантазией на манер Шекспира или Лафонтена, первая часть которой напоминает
прелестные сцены из «Бури» или «Сна в летнюю ночь», а вторая, может быть,
вдохновила бессмертного баснописца на одну из лучших его басен. Нужно
271
перечесть самый подлинник для того, чтобы понять и, если я не ошибаюсь,
разделить мое восхищение очаровательной идиллией о Целый, побежденной любо¬
вью, и красноречивыми жалобами лошади, которая получила дар слова».
Если следовать за аналогиями Жоанно, то второе сошествие Меркурия на
землю, с которого начинается этот диалог, означает второе возвещение Еван¬
гелия Лютером и Кальвином.
Мы уже говорили о возможной связи содержания первой половины диалога
(монолога Меркурия, сцен с Купидоном и Целией) с эпохой, к которой относится
это произведение. Теперь рассмотрим еще возможные истолкования остальных
сцен диалога в этом же направлении. После монолога Целии Меркурий высказы¬
вает недовольство тем, что и люди и боги при встрече с ним спрашивают у него
о свежих новостях, между тем как он не знает, откуда их взять. Ему приходит
в голову заставить заговорить проходящую мимо лошадь Флегона. Он произ¬
носит магические слова, которыми заставляют говорить животных: «Гаргабона-
до, Форбантас, Сармоторагос». В этих словах Жоанно видит насмешку над
словами священника, совершающего во время мессы таинство пресуществления
даров, чудесным образом превращающего хлеб и вино в тело и кровь Христовы.
Лошадь, получившая дар слова, по мнению Лакура,— низшее духовенство.
Ее жалобы на конюха — это жалобы низшего духовенства на высшее, пользую¬
щееся всеми благами жизни и ездящее на его спине. Арделио, обещающий лошади
брачные удовольствия,— Лютер, даровавший реформированной церкви радости
Гименея. Жоанно, мнения которого придерживался и Лакруа, видел в Флегоне-
лошади народ вообще. Ее имя он считал причастием настоящего времени от
(p^éyco — сжигать, воспламенять, в чем должен быть намек на восстание Северной
Германии под знаменем Лютера против владычества Мадрида и Рима. «Меня
убеждают в правильности этой аллегории известные слова Карла V: «Я говорю
с Богом по-испански, с людьми — по-французски, с любовницей — по-итальянс¬
ки, с птицами по-английски и со своим конем по-немецки». Евангелие Лютера
и Кальвина, по словам Жоанно, возвратило народу дар слова. Это толкование,
очевидно, не менее основательно, чем толкование Лакура, хотя, не оспаривая его
убеждения, что под конюхом Стациусом необходимо видеть Карла V или Фран¬
циска I, нельзя признать происхождение, которое он приписывает имени Statius,
удовлетворительным: Карл V и Франциск I стремились к* сохранению в своих
владениях существующего порядка, status quo, и боролись против народного
движения, возбуждавшегося церковной реформацией; поэтому и Деперье, аллего¬
рически изображая их в виде конюха, придумал последнему имя Statius.
Понять приблизительное значение возможной аллегории, заключающейся
в этой сцене, гораздо легче, чем объяснить значение имен выступающих в ней лиц.
Если неразгаданным остается происхождение и значение имени Celia, то понятна
мысль, которая руководила автором, выдвигавшим это лицо, и если не раскрыто
значение имени Стациус, то понятно, кто мог играть его роль на исторической
сцене, которую видел автор. Является ли это имя не расшифрованной анаграм¬
мой имени какого-нибудь политического или церковного деятеля того времени
или оно вымышлено, как это думал Жоанно и как мы думали об имени Celia, но
конюх Стациус должен олицетворять ту силу, которая из Рима через Мадрид
и Париж протягивала руку на труд миллионов людей и расхищала богатства
более двадцати европейских национальностей, до тех пор, пока сотрясение,
произведенное в них церковными схизмами, не разбудило их и не возвратило им
голос. Претестантизм нашел опору в буржуазии, а затем всколыхнул и крестьян¬
ские массы. «Прожорливые желудки наших хороших адвокатов, которые взялись
защищать их дело»,— писал Флоримон де-Ремон.
Загадочным остается и лицо, которое Деперье выводил под именем Арделио.
Это лицо, как и Меркурий, связывает первый диалог с третьим. В первом, если
вспомнит читатель, оно появляется в тот момент, когда Бирфанес и Курталиус
раскрывают украденную у Меркурия «Книгу Судеб», чтобы ознакомиться с ее
содержанием. Заметив его, они прячут книгу. Совершенно очевидно, что это лицо
272
играет важную роль, и для понимания последних сцен обоих диалогов разгадка
его имеет большое значение. Жоанно производил его имя Ardelio от латинского
ardeo, ardens — поджигатель, зачинщик, беспокойный и всюду вмешивающийся
человек. Он полагал, что под этим лицом Деперье выводил Лютера, Кальвина
или Франциска I, временами поддерживавшего протестантов против Карла V,
разжигавшего с помощью интриг и подкупов смуты среди подвластных ему
народов. Последнее мнение не совсем основательно поддерживал и Лакруа. Во
всяком случае, если это лицо изображало какую-нибудь историческую личность,
то она должна была играть важную роль в церковных событиях того времени.
Имя анналиста Кердониуса, о котором упоминает Арделио, Ла-Монне произ¬
водил от греческого — барыш, нажива. Жоанно полагал, что под ним
Деперье разумел Буше (J. Bouchet), автора «Annales d’Aquitaine», или Ж. Бур-
динье (J. Bourdigné), автора «Histoire aggregative des annales et chronique d’Anjou»,
писавших эти анналы из денежных соображений. Лакруа полагал, что Деперье
намекал в этом лице на пенсионера Людовика XII и Франциска I, итальянского
историка Паоло Эмилио, писавшего по поручению этих королей историю Фран¬
ции на академической латыни в течение 30 лет и не успевшего ее закончить. До
своей смерти ему удалось написать 10 книг под заглавием «De rebus gestis
francorum». Эти догадки, разумеется, нельзя считать вполне основательными,
принимая во внимание тот ненадежный прием, с помощью которого Жоанно
вскрывает значение имени Кердониус.
Четвертый диалог «Кимвала мира» следует поставить на последнее место по
ясности той идеи, которую вкладывал в него автор, и на первое место по
трудности разгадки лиц, скрывающихся под его участниками или упоминаемых
в содержании. Первые три диалога объединяются если не последовательностью
развертываемого действия, то по крайней мере участием в них одних и тех же
лиц — Меркурия и Арделио. Диалог четвертый стоит совершенно особняком.
В нем не отражены ни лица, ни события предшествующих диалогов. Нодье,
считавший конец третьего диалога отступлением от общей темы «Кимвала
мира», был убежден, что подобного же рода отступлением является и весь
четвертый диалог целиком, что содержание его не имеет ничего общего с содер¬
жанием предшествующих диалогов, и видел всю соль его в философских рассуж¬
дениях Памфагуса. «Четвертый диалог,— писал Ш. Нодье,— не имеющий к про¬
чим никакого отношения, заполняет беседа двух охотничьих собак, съевших язык
Актеона и получивших от Дианы дар слова. Доводы, которые приводит Пам-
фагус в оправдание своего нежелания вступить в разговор с людьми, содержат
совершеннейшие выражения мудрости, и, несмотря на то что они принадлежат
простой собаке, в них есть много достойного внимания философов». В находке
писем Антиподов Нодье усматривает забавный вымысел, смысл которого состо¬
ит в том, что истина угрожает выйти на свет во всех странах земли, если ей не
будет дан свободный и легкий выход. «Это,— заключает он,— одна из выдумок,
свойственных гению Деперье, наряду с выдумкой об истине, рассеянной в виде
мельчайших пылинок по театру, или о подмене ветхой книгой человеческих
законов еще более ветхой книги законов Божиих. Наименее удачная из подобных
идей создала бы у древних народов их автору славу великого человека».
Нравоучительные рассуждения Памфагуса, преподнесенные в такой ориги¬
нальной оправе, действительно представляют интерес и сами по себе, но, раз
угаданное, направление идей автора в первых диалогах побуждает, если не
обязывает, отыскивать его и в последнем. Лакур, так же как и Нодье, признавал
этот диалог совершенно обособленным от предшествующих, но полагал, что
Деперье перешел в нем от высмеивания христианства вообще лишь к критике
католицизма и даже взял под свою защиту протестантское движение. Жоанно
продолжал развивать свои догадки в прежнем направлении.
Первый вопрос — кого выводил Деперье в лице Гилактора и Памфагуса,
собак Актеона? — имеет несколько решений или, точнее, предположений.
273
Жоанно, основываясь на характерах, которые Деперье придает этим собакам,
доказывал, что в лице первого автор выводил Клемана Маро, а в лице
второго— самого себя: «Гилактор— это Клеман Маро, который обладал
горячим и безрассудным характером; Памфагус — более сдержанный и скромный
Деперье». Лакур в противовес ему полагал, что в лице их Деперье мог
выводить каких-нибудь расстриженных монахов, поборников реформации, и даже
самих вождей реформации Кальвина и Лютера. Лакруа склонялся в этом
решении на сторону Лакура, хотя в дальнейших догадках сближался с Жоанно.
При таком предположении миф о собаках, съевших язык Актеона, получает
аллегорический смысл. Памфагус и Гилактор, съевшие язык Актеона,— это
Лютер и Кальвин, присвоившие язык Иисуса Христа, то есть Евангелие.
Но их проповедь люди не понимают, так же как собака слова Гилактора.
Так как имя «Памфагус» в переводе с греческого означает «всепожирающий»,
имя «Гилактор» — «лающий» (Жоанно), то Лакруа связывает их значение
с деятельностью Лютера и Кальвина. «Лютер, по выражению того времени,
рьяно охотился на римского зверя и стремился пожрать всю католическую
церковь; Кальвин всюду проповедовал свое учение и объехал Францию, призывая
народы к религиозной смуте». Но далее Лакруа указывает на то, что сдержанный,
хладнокровный Памфагус очень мало похож на Лютера и более приближается
к Рабле, который носил прозвище Памфагус, и что Г илактор по своему
характеру напоминал печатника Этьена Доле, друга Бонавентура Деперье.
Сделав это указание, Лакруа, однако, совершенно его оставляет и продолжает
идти в одном направлении с Жоанно и Лакуром.
Дальнейшие догадки Жоанно направлены на установление полной связи
содержания диалога с событиями и лицами, имеющими то или иное отношение
к Клеману Маро и Деперье, которых он видел в Гилакторе и Памфагусе.
Поставив перед собой эту трудную задачу, Жоанно очень часто был вынужден
прибегать к аналогиям весьма сомнительного и даже явно неудовлетворитель¬
ного качества. Приняв Актеона за Франциска I, он до некоторой степени сумел
еще обосновать свое предположение, что Гилактор и Памфагус, сожалеющие
о гибели своего доброго хозяина Актеона,— это Клеман Маро и Деперье,
сожалеющие об утрате расположения Франциска I к писателям и ученым, сочувст¬
вовавшим церковной реформации. «Хороший человек был .этот Актеон и истый
дворянин, ибо очень любил собак»,— вздыхает Гилактор. Жоанно видел здесь
намек на любимую клятву Франциска I: «Клянусь честью дворянина». Но истол¬
ковывая в этом же направлении фабулу об Актеоне («Метаморфозы» Овидия,
Мет. I—III), превращенном Дианой в оленя и разорванном его собственными
собаками, он делал лишь очень шаткие догадки, далеко не оправдывавшие того
важного значения, которое придается этой фабуле в диалоге.
В Диане он пытался усмотреть Диану Пуатье, любовницу сначала Фран¬
циска I, а затем его сына Генриха II, и, таким образом, в нападении собак
на Актеона ему чудилась аллегория, имеющая в виду поражение и взятие в плен
Франциска I под Павией в 1525 г. «Франциск I был подобным же образом
затравлен, если не убит, в сражении под Павией вскоре после того, как Диана
Пуатье превратила его в оленя». Если трудно удовлетвориться такой аналогией,
то еще труднее согласовать это событие с лицами, которых Жоанно видел
в собаках Актеона. В лице Орезитрофа, Феридама и Меланхета, по его мнению,
Деперье выводил Осиандера, Цвингли и Меланхтона, или ученых, сочувствующих
реформации, которым первоначально покровительствовали Франциск I и Ма¬
ргарита Наваррская. Ни одно из этих лиц не имело прямого отношения к упо¬
мянутым событиям, так же как и к самому Франциску I, помимо того что
неустойчивый в своей церковной политике Франциск I приглашал однажды
Меланхтона для устроения церковных дел во Францию и получил отказ. Мы
не решаемся полностью отрицать возможность такой аллегории, но перемен¬
чивые, колеблющиеся утверждения Жоанно дают слишком непрочное основание
для того, чтобы считать направление его догадок неоспоримо верным. В съедении
274
языка Актеона он видел то намек на создание Франциском I кафедр латинского,
греческого и еврейского языков, по-видимому, в том смысле, что эти языки были
главным орудием гуманистического просвещения и тесно связанного с ним
религиозного движения, то намек на вырывание языков у проповедников рефор¬
мации, применявшееся во Франции с середины 30-х годов XVI столетия.
Нельзя, однако, отрицать того, что дальнейшие аналогии Жоанно довольно
хорошо увязываются с этого рода догадками. Жалобы Памфагуса на хозяина
могут быть с полным правом приняты за намек на гонения, последовавшие во
Франции на сторонников реформации, которые в ноябре 1534 г. пытались пойти
на штурм католицизма. Шрам на ухе Памфагуса, по Жоанно,— это смертный
страх, пережитый Клеманом Маро в 1537 г. за его религиозные убеждения и за
скандальный перевод Псалмов Давида. Наряду с неудовлетворительным тол¬
кованием Овидиевой фабулы об Актеоне, оставляя в стороне и неудачную попыт¬
ку Жоанно доказать, что охотник Гаргилий, упоминающийся в диалоге, олицет¬
воряет Луи де-Брезе, обер-егермейстера короля Франциска и мужа Дианы Пуатье,
догадки Жоанно можно резюмировать в следующем виде.
Гилактор—Маро по возвращении в 1536 г. из Венеции, куда он бежал от
преследований врагов, ищет своих единомышленников, с которыми он хотел
поделиться своими мыслями по поводу церковных событий. Он встречается
с Памфагусом — Деперье, когда-то сочувствовавшим реформации, но потом
охладевшим и к религиозному движению, и к религии вообще. Деперье не
одобряет его желания быть участником этого движения, доказывает ему суе¬
тность той роли, которую он будет играть среди людей, если решится высказать
свои идеи и найдет последователей, ничтожество и недолговечность той славы,
которую он приобретет себе этим выступлением. Клеман Маро, еще видящий
в церковной реформации осуществление своих религиозных идеалов, встречает
в Деперье, некогда сочувствовавшем ему, уже человека, отрешившегося от церк¬
ви, настроенного по отношению к христианскому вероучению если не прямо
отрицательно, то, по крайней мере, весьма скептически. Прощаясь с Памфагусом,
Гилактор обещает рассказать ему несколько интересных историй: о Прометее,
о Великом Геркулесе Ливийском, о суде Париса, о Сафоне, о воскресении Эруса
и песенку «Рикошет». «Да ты смеешься, что ли? — отвечает ему Памфагус.— Мне
уже прожужжали ими уши!»
Жоанно вполне последовательно усматривает в этих историях намек на
«важнейшие таинства, на величайшие чудеса иудейской и христианской религии».
Миф о Прометее — это библейское сказание о сотворении первого человека из
глины, так как, по мифологии греков, Прометей, подобно иудейскому богу,
создал тело первого человека из грязи. В мифе о Геркулесе Ливийском и его
двенадцати трудах Жоанно видит намек на евангельские сказания об Иисусе
Христе и его двенадцати апостолах, суд Париса — Страшный Суд, Сафон —
насмешка над учением церкви о богочеловеке. Жоанно считает это имя искажени¬
ем Psaphon, имени одного ливийца, который, по преданию, с помощью хитрости
сумел возвести себя в боги. Он поймал несколько птиц, научил их говорить слова
«Méyaç ©8Ôç Ч'афсоу» («Псафон — великий бог») и пустил их в лес. Люди,
услышавшие эти слова, произносимые птицами, сочли его действительно богом
и стали воздавать ему божеские почести. В воскресении Эруса (Erus qui revesquit)
Жоанно видит воскресение Христа. Основой этого толкования он берет рассказ
Макроба (кн. I, гл. I и II, «Сон Сципиона») о памфилийском солдате Эрусе,
воскресшем через двенадцать дней после своей смерти и аналогичный рассказ
Платона («Республика», кн. X) об армянине Гере, которому Платон вкладывает
в уста свое учение о метемпсихозе.
Последние выводы Жоанно являются почти единственным, что было сделано
в исследовании значения мифов, упоминаемых в конце диалога, и эти выводы
нельзя назвать неудачными.
Нужно, однако, заметить, что приведенные толкования далеко не исчерпыва¬
ют всего содержания диалога. Речь Гилактора до его встречи с Памфагусом,
275
несомненно, заключает в себе большое количество намеков на события и лица
современные автору. Предположение Жоанно, что Гилактор олицетворяет собою
Клемана Маро, дает широкое поле для сопоставления проделок, о которых
рассказывает Гилактор, с поведением Клемана Маро. Несомненно, очень важно
знать, что следует разуметь под овечьим выгоном, где Гилактор — Маро изоб¬
ражает «волка, откормленного соломой». Жоанно усматривал под этим каль¬
винистскую проповедь, распространившуюся в то время уже по многим городам
Франции, не давая, впрочем, объяснения, какую роль играл в этом Клеман Маро,
чтобы его поведение можно было сопоставить с поведением Гилактора на
овечьем выгоне. Несомненно, намеком на каких-то лиц или злободневные явле¬
ния должны быть и сокровища ростовщика Пикаргуса, и горшечники, и рыбацкие
сети. Лакур, производивший имя «Пикаргус» от греческого названия птицы
чеккана-попутчика, связывал его с насмешливым названием, которое в XVII в.
некоторые гугеноты давали святым дарам, что, с нашей точки зрения, представ¬
ляется недостаточно основательным; но очень правдоподобным будет допуще¬
ние, что под сторожем, которого кусает Гилактор, Деперье разумел судей и всех
приверженцев католицизма, боровшихся с кальвинизмом, которых Клеман Маро
клеймил своими эпиграммами.
Мы упоминали о предположении Лакура, что Деперье в противовес первым
диалогам, где он высмеивает христианское учение вообще, в четвертом диалоге
берет под защиту протестантизм и в лице Гилактора и Памфагуса выводит
Кальвина и Лютера. После раскрытия содержания второго диалога, где так
жестоко высмеяны все вожди реформации, это предположение является совершен¬
но неприемлемым, не говоря уже о том, что весь разговор Гилактора с Пам-
фагусом утрачивает при нем свой смысл. Как Лакур, так и примыкавший к нему
Лакруа не могли развить этого предположения более подробно и связать его
с дальнейшим содержанием диалога, а поэтому оно осталось висеть в воздухе. Но
не связанные с ним дальнейшие предположения и догадки Лакруа и Лакура могут
послужить существенным дополнением к проблемам, оставленным Жоанно. Ла¬
кур дает, например, интересное толкование смысла мифа об Актеоне. «Актеон
должен быть Иисусом Христом, которого церковь (здесь Диана) сделала богом».
Далее, под «языком Актеона» Деперье разумеет Евангелия, на которые первона¬
чально устремились реформаты с целью установить их истинный смысл. До¬
бавим, что в судьбе Актеона автор как бы предсказывает, что реформа будет
последним вздохом христианской религии и что передача Евангелий на суд
свободной критики делает невозможным почитание их подвижников». Этим
толкованием Лакур придает завязке диалога более значительный смысл, чем тот,
который придавал ему Жоанно, и, по нашему мнению, только такое направление
догадок может привести к раскрытию значения этого мифа в диалоге.
Относительно писем Антиподов, найденных Памфагусом и Гилактором,
Лакруа высказывал предположение, что автор разумел под ними афиши, рас¬
клеенные протестантами в Париже и в других больших городах в ноябре
1534 г. и возбуждавшие население против католического богослужения. Лакур
полагал, что под Антиподами Деперье разумел людей, живущих в мире истины,
и что христианский мир является противоположным этому миру. Здесь он
уже сближается с Нодье, хотя последний не видел в этом диалоге сатиры
на церковные события.
Несмотря на несвязанность и неполноту всех высказанных о четвертом
диалоге соображений и несмотря на совершенно темные места, оставленные
приведенными здесь толкованиями в стороне, есть большие основания рассмат¬
ривать его сцены как картину тех же событий, которые автор изображал в зама¬
скированном виде в трех первых диалогах. И если к этой маскировке Деперье
побуждали опасения за свою судьбу, то возможно, что последний диалог, зама¬
скированный тщательнее предшествующих, заключает его главные и наиболее
опасные для его репутации идеи.
276
С. 218. Смерть Божия, кровь Божия, порази меня смерть — разновидность
клятв, употреблявшихся в разговорной речи того времени. В произведениях
Деперье они фигурируют очень часто, и мы в целях приближения к подлиннику
и при отсутствии соответствующих выражений в русской речи переводим их
буквально, хотя составляющие их слова часто представлены в искаженном виде.
Например: Parle corps de Dieu — клянусь телом Божиим — представлено словом
corbieu. Sang Dieu — клянусь кровью Божией — sambieu. Tête Dieu — клянусь
главой Божией — tudieu. Ventre Dieu — чревом Божиим — ventrebieu. Mort
Dieu — смертью Божией — morbieu. Vertu Dieu — силой (или могуществом)
Божией — vertubieu и т. д.
Упадок престижа римской церкви, резко выявившийся в XIV и XV вв., и тесно
связанный с ним упадок религиозности, помимо всего прочего, привел в католи¬
ческих странах к широкому распространению богохульных выражений и клятв
именем Божиим. Приведенные здесь образчики клятв представляют собой лишь
небольшую долю тех выражений, которыми уснащалась разговорная речь того
времени. Это явление не могло не обращать на себя внимания церкви и правите¬
льства и всячески искоренялось коронованными ревнителями благочестия. Людо¬
вик Добродушный установил для богохульников смертную казнь. Филипп-Август
издал закон, по которому за выражения tête-bleu и corbleu богатые и знатные лица
платили аренду, а бедных просто сажали в мешок и топили в воде. Набожный
Людовик XI издал несколько ордонансов, согласно которым у лиц, замеченных
в употреблении богохульных выражений впервые, выжигалось на лбу клеймо,
а вторично — вырезался язык. Генрих IV в декларации 1594 г. установил за
каждое такое выражение особый штраф. Все эти законы просуществовали вплоть
до революции 1789 г.
Гонин (Gonin) — шарлатан, с большим успехом демонстрировавший свои
«магические» фокусы при дворе Франциска I и пользовавшийся такой широкой
известностью, что его имя вошло в поговорку.
Протей (гсроотегх;) — вещий морской старец (d^ioçyspôv), бог, подвластный
Посейдону. Пас стада тюленей Амфитриды и выходил на берег, окруженный
тюленями. Обладал способностью менять свой вид. Орфики приписывали ему
первоначальное устройство мира.
С. 219. Не попало к лицам, имеющим дело с книгопечатанием. Автор посла¬
ния, очевидно, не желал опубликования этого сочинения не потому, что напеча¬
танные вещи менее ценятся, а потому, что боялся преследований. Есть основания
думать, что оно было напечатано Мореном без согласия и ведома автора.
Ошибка в анаграмме — Du Clevier вместо — Du Clenier не могла быть допущена,
если бы он сам принимал участие в издании.
С. 220. Мешок, который он принес с неба (cas qu’il apporte des deux). П. Лакруа
высказывал предположение, что оно является опечаткой: cas вместо sac — мешок.
Это предположение можно признать верным, так как далее вместо cas употребля¬
ется sac. Но выражение quelque cas, стоящее в тексте, по нашему мнению,—
старинное quelque chose — что-то сходное с итальянским qualche cosa.
С. 226. Все и многое прочее. Деперье, очевидно, высмеивает здесь нелепый
оборот речи — «рассуждать de omnibus rebus et quibusdam aliis», употреблявший¬
ся учеными того времени.
С. 227. Миндалина пирога досталась мне (c’est шоу qui ау trouvé la febve du
gasteau) значит сделать приятное открытие, находку. Пословица, ведущая начало
от старинного обычая запекать в крещенский пирог миндалину.
С. 229. Пузыри — фонари и тучи — медные сковороды (il vous feroit bien
entendre des vessies, que sont lanternes et des nuées, que sont poilles d’airain) —
старинная поговорка. Уверить кого-нибудь, что пузыри — фонари и т. д., оз¬
начало убедить, что какая-нибудь вещь есть не то, чем она представляется глазам.
По мнению Франка Шеневье («Lexique de la langue de B. Des Periers»), слово
poilles, которое мы переводим «сковороды», должно означать покров, который
держался над головами знатных лиц в знак особого почета или для защиты от
277
солнца (балдахин), откуда и пошел обычай держать такой покров над головами
новобрачных. Слово le poelle, или poele, происходит от латинского «petalum» —
металлический позолоченный щит, державшийся над головами пап, но оно
родственно слову «la poele» (petalla) — сковорода или плоская металлическая
тарелка,— и, по нашему мнению, вполне допустимо перевести для большей
выразительности «le poele» (в тексте poilles) словом «сковорода».
С. 230. Эгинет (Павел Эгинский) — прославленный врач VII в. Его ме¬
дицинские труды пользовались таким же авторитетом, как труды Гиппократа
и Галена.
С. 232. Ликаон — мифический царь Аркадии, который умерщвлял всех чуже¬
земцев, проходивших через его владения. Был убит Юпитером за то, что хотел
угостить его человеческим мясом (греч. миф).
С. 233. Двенадцать небесных домов — двенадцать зон, на которые астрологи
разделяли небо для составления гороскопов. Эти зоны или дома, располагавшие¬
ся по зодиакальным зонам, носили определенные названия: дом жизни, богатств,
братьев, родителей, детей, здоровья и т. д. По прохождению через них светил, из
которых, по верованиям астрологов, каждое имело определенное влияние на
судьбу людей, в момент начала какого-нибудь явления, астрологи предсказывали
будущее этого явления.
С. 234. Идя по городу, они не забывали надевать свои полумаски — намек на
полумаски из тонкой кожи, которые знатные дамы того времени надевали для
предохранения лица от загара. Эта мода была занесена во Францию из Италии.
Ранее полумаски заменяла фата.
С. 240. Qui sunt leves et importuni locutores — начальные слова гл. XV, 1-й книги
«Аттических ночей» Авла Геллия.
С. 241. Гаргилиус — имя одного охотника из поэм Горация.
С. 244. Ликиска — имя одной из собак Актеона. Et Cyprio velox cum fratre
Lycissca... («Метаморфозы» Овидия, Мет. III). Это имя произведено от греческого
названия помеси собаки с волком.
С. 245. Песенка «Рикошет» (chanson de Ricochet). Согласно Лакруа, так
назывались песни с частым повторением одного и того же слова. Происхождение
этого названия он ведет от игры «Ricochet», состоящей в кидании по поверхности
воды плоских камешков, которые отскакивают от воды несколько раз подряд,
прежде чем утонуть. Лакур полагал, что под этой песенкой Деперье разумел
католические молитвы и четки.
В. ПИКОВ
СОДЕРЖАНИЕ
А. Михайлов. Б. Деперье — классик французской новеллы
Возрождения 3
НОВЫЕ ЗАБАВЫ И ВЕСЕЛЫЕ РАЗГОВОРЫ
Часть первая
Издатель приветствует читателя . 18
К читателям. Сонет . 19
Новелла I
В виде предисловия . 20
Новелла II
О трех шутах: Кайете, Трибуле и Полите . . 23
Новелла III
О том, как один певчий, бас церкви Святого Илария в Пуатье, сравнил
каноников с их похлебкой 25
Новелла IV
О реймсском певчем-пикардийце и магистре изящных искусств . 28
Новелла V
Про трех сестер-невест, которые дали своим женихам в первую брачную ночь
умный ответ 29
Новелла VI
О пикардийце, который отучил жену от шашней, сделав ей хорошее наставле¬
ние при ее родственниках 33
Новелла VII
О нормандце, который шел в Рим, запасшись для беседы с папой латынью,
и о том, как он ею воспользовался 35
Новелла VIII
О прокуроре, который нанял себе в прислуги деревенскую девушку, и о его писце,
который ее обучал 37
Новелла IX
О том, как один человек закончил ухо у ребенка жены своего соседа .... 40
279
Новелла X
О том, как Фуке выдал своему хозяину, прокурору города Шателле, одного
доброго человека за глухого, а этого доброго человека уверил, что прокурор
глух, и как прокурор за это наказал Фуке 42
Новелла XI
Об одном докторе канонического права, которого так сильно ушиб бык, что он
не мог вспомнить, в какую ногу 44
Новелла XII
Сравнение алхимиков с жещиной, которая несла на рынок горшок с мо¬
локом 46
Новелла XIII
О царе Соломоне, который добыл философский камень, и почему алхимикам не
удаются их затеи 47
Новелла XIV
Об адвокате, который говорил со своей служанкой по-латыни, и о писце, его
переводчике 50
Новелла XV
О кардинале Люксембургском, о доброй женщине, просившей у него священ¬
нического сана для своего сына, у которого не было шулят, и о том, как оный
кардинал назвался Фелиппотом 52
Новелла XVI
Об одном парижанине и о Бофоре, который придумал остроумный способ
позабавиться с его женой, несмотря на бдительность дамы Пернетты . . 55
Новелла XVII
О парламентском адвокате, сбрившем для примера свою бороду, и об обеде,
которым он угостил своих друзей 59
Новелла XVIII
О том, как столяр Жиль проучил одну гончую, которая съела’^го обед . 61
Новелла XIX
О сапожнике Блондо, который за всю свою жизнь был печальным только два
раза, о том, как он избавился от печали, и о его эпитафии 62
Новелла XX
О трех братьях, которых едва не повесили за латынь . 64
Новелла XXI
О том, как один юноша усвоил у своего кюре урок латинского языка . 65
Новелла XXII
О священнике, который, читая Евангелие, произносил лишь слово «Иисус» 67
Новелла XXIII
О том, как мастер Пьер Фефе обзавелся даровыми сапогами, и о Зубоскалах
Ла Флеша Анжуйского 68
Новелла XXIV
О том, как мастер Арно увел у одного итальянца в Лотарингию иноходца
и возвратил его через девять месяцев 71
280
Новелла XXV
О том, как конюх возвратил советнику его прежнего старого мула, выдав его
за молодого 74
Новелла XXVI
О Зубоскалах Ла Флеша Анжуйского и о том, как Пике надул их с миногой 75
Новелла XXVII
О пугливом осле, который пугался, когда снимали шапки, и о том, как
Сен-Шело и Кру азе обменялись штанами 77
Новелла XXVIII
О прево Кокиллере, у которого болели глаза и которого врачи уверили,
что он видит 80
Новелла XXIX
О хитростях и достопамятных деяниях лисицы, принадлежавшей судье горо¬
да Мен-ла-Жюэ 81
Новелла XXX
О мастере Жане Понтале; как он высмеял банного цирюльника, который был
о себе слишком высокого мнения 84
Новелла XXXI
О госпоже Ла Фурьер, которая отвела для одного дворянина слишком
просторный покой 87
Новелла XXXII
О дворянине, который мчался на почтовых, и о петухе, который не
мог топтать 88
Новелла XXXIII
О чудачествах кюре города Бру ... 89
Новелла XXXIV
Об этом же кюре, о его служанке, о том, как он стирал белье и как он угостил
епископа, его коней и свиту 91
Новелла XXXV
Об этом же кюре и о карпе, которого он купил на обед . 94
Новелла XXXVI
О том, как этот кюре отлучил от церкви всех, кто находился в некоей щели 95
Новелла XXXVII
О Тейране, который был не виден из-за луки седла, когда он ехал на своем муле 96
Новелла XXXVIII
Об ученом, осуждавшем танцы, о даме, которая их защищала, и о доводах,
которые они приводили в защиту своих взглядов —
Новелла XXXIX
О шотландце и его жене, которая была чересчур искусна в приемах . 98
Новелла XL
О том, как один священник исповедовал каменщика . 100
281
Новелла XLI
О дворянине, который скликал по ночам соколов, и об извозчике, который
погонял лошадей 101
Новелла XLII
О доброй вдове, которая хотела подать в суд жалобу и вручила ее для
представления мирскому советнику 103
Новелла XLIII
О девушке, которая не хотела идти замуж за одного человека, потому что он
проел у своей первой жены спину 104
Новелла XLIV
О побочном сыне одного знатного сеньора, который позволил себя повесить ни
за что и рассердился за то, что его спасли 105
Новелла XLV
О господине де Рашо, который откупоривал бочку с вином и уронил
затычку в мерку 107
Новелла XLVI
О портном, обкрадывавшем самого себя, и о сером сукне, которое он воз¬
вратил своему куму-чулочнику 109
Новелла XLVII
Про аббата Сент-Амбру аза, про его монахов и его остроты . 110
Новелла XLVIII
О том, как один человек отшил упомянутого аббата своим ответом
по поводу носа 112
Новелла XLIX
О барабанщике Шишуане, который подал жалобу в суд на своего тестя за то,
что тот долго не умирал, и о решении, которое ему вынес судья 113
Новелла L
О гасконце, который предложил отцу выбирать яйца . . 115
Новелла LI
О казначейском писце, который уронил при короле две косточки со своей
чернильницы —
Новелла LII
О двух доводах, которыми можно заставить замолчать жену . 116
Новелла LIII
Способ разбогатеть . . 117
Новелла LIV
Об одной орлеанской даме, любившей школяра, который изображал у ее двери
маленькую собачонку, и о том, как большая собака прогнала маленькую . . —
Новелла LV
О подвигах де Водрея . . 119
Новелла LVI
О дворянине, который отрезал у одного стригуна ухо . . —
282
Новелла LVII
О даме из Тулузы, которая перестала ужинать, и об одном человеке,
соблюдавшем диету 120
Новелла LVIII
О монахе, который давал на все вопросы краткие ответы . 121
Новелла LIX
О школяре-юристе и об аптекаре, который обучал его медицине ... —
Новелла LX
О том, как мессир Жан влез на кузнеца, намереваясь влезть на его жену 125
Новелла LXI
О приговоре бретонского прево, повесившего Жана Трюбера и его сына ... 126
Новелла LXII
О юноше, который под именем Туанетты поступил в женский монастырь,
и о том, как он вышиб очки у игуменьи, которая осматривала его голого . . 128
Новелла LXIII
О профессоре, который сражался с одной селедочницей с Малого моста . 130
Новелла LXIV
О парижанине, который сходил с ума по одной молодой вдове, и о том, как она,
задумав над ним посмеяться, оказалась посрамленной более, нежели он . . 132
Новелла LXV
Об авиньонском школяре и о старухе, вступившей с ним в спор . . 136
Новелла LXVI
О судье города Эгесморта, об одном пасквине и о Латеранском соборе . . 137
Новелла LXVII
О жандармах, гостивших у одной доброй крестьянки . 138
Новелла LXVIII
О мастере Берто, которого уверили о том, что он умер . 139
Новелла LXIX
О том, как пуатинец показывает проезжему дорогу . . 140
Новелла LXX
О пуатинце, у которого сержант отобрал телегу и волов и передал
в руки короля 142
Новелла LXXI
О другом пуатинце и его сыне Миша . 143
Новелла LXXII
О дворянине из Босса и его обеде ... 144
Новелла LXXIII
О священнике, который съел завтрак, приготовленный на всех монахов Бо-Лье —
Новелла LXXIV
О Жане Дуанже, который по совету отца перевернул свое имя . . 146
283
Новелла LXXV
О молодожене Жанене . 148
Новелла LXXVI
О законоведе, который обучался ораторскому искусству, и о речи, которую он
произнес при своем первом выступлении 149
Новелла LXXVII
О добром пьянице Жанико и о жене его Жаннете . —
Новелла LXXVIII
О дворянине, который, целуя одну даму, вложил ей в рот язык . 152
Новелла LXXIX
О стригуне и о священнике, продавшем зерно . 154
Новелла LXXX
О тех же стригунах и о прево Ла Вут . 155
Новелла LXXXI
Еще об этих же героях и о ножовщике, у которого отрезали кошелек . 156
Новелла LXXXII
О разбойнике Камбере и о его ответе на парламентском суде . 158
Новелла LXXXIII
О почтенном господине Зальзаре . 159
Новелла LXXXIV
О двух школярах, укравших у портного ножницы . 160
Новелла LXXXV
О монахе-кордельере, который держал возле себя на столе воду, но
никогда ее не пил 161
Новелла LXXXVI
О даме, которая не подпускала своих петухов к курам . —
Новелла LXXXVII
О сороке и ее птенцах . . 163
Новелла LXXXVIII
Про обезьяну аббата, которую итальянец взялся обучать говорить . 164
Новелла LXXXIX
Про обезьяну, которая выпила лекарство . 166
Новелла ХС
О хитрости, к которой прибег один муж, задумавший отомстить
неверной жене '*! . 167
В заключение
новых забав и веселых разговоров, помещенных в сей книге, сонет автора
к читателям 170
284
Часть вторая
(Новеллы, приписываемые Деперье)
Новелла XCI
О встрече, назначенной мессиром Эсташем, священником из Баньоле, хоро¬
шенькой торговке репами, и о том, что из этого воспоследовало 171
Новелла ХСН
О средствах к быстрому обретению денег, которые один шут указал
своему королю 173
Новелла ХСШ
О воре, который надумал украсть у своего соседа корову . . 174
Новелла XCIV
О сельском бедняке, который с помощью клистира, поставленного ему врачом,
отыскал своего заблудившегося осла 175
Новелла XCV
О суеверном враче, который соглашался развлекаться со своей женой только
во время ненастья, и о том, как этой женщине посчастливилось после
его кончины 176
Новелла XCVI
О весельчаке голландце, который заставил бежать за собой сапожника,
стачавшего ему сапоги 177
Новелла XCVII
О школяре, который пересмотрел все свои книжки, чтобы узнать значение
слов ramon, ramonner, hart, sur peine de la hart и m. n. 178
Новелла XCVIII
О Трибуле, шуте короля Франциска Первого, и о его веселых проделках . . 179
Новелла XCIX
О двух тяжущихся, которые были обобраны собственными адвокатами . . 180
Новелла С
О балагурстве человека, которого вели на монфоконскую виселицу . . 181
Новелла CI
О пожелании, высказанном королю Франциску Первому одним из его со¬
ветников 182
Новелла СП
О школяре, который влюбился в свою хозяйку, и о том, как они увенчали
свою любовь 183
Новелла СШ
О священнике, который изливал с кафедры гнев на своих собратьев,
без должной ревности относящихся к обязанности проповедовать перед
прихожанами 185
Новелла CIV
О том, как итальянец ловко провел француза, приехавшего в Венецию ... 186
285
Новелла CV
О забавных остротах и выходках, коими один ирландец снискивал пропитание
во всех странах, куда ни попадал 187
Новелла CVI
О том, каким образом один врач добился платы от исцеленного им аббата 188
Новелла CVII
О воре-новичке, которого привел на виселицу слишком длинный язык . 189
Новелла CVIII
О человеке, который от избытка благочестия позволил себя повесить . —
Новелла CIX
О священнике, которому для посрамления отрицающих существование чисти¬
лища достало авторитета собственной лошади 190
Новелла СХ
О лодочнике, который побился об заклад с герцогом Феррарским, утверждая,
что в его городе врачей больше, нежели людей других занятий, и о том, как
герцог с ним расплатился 191
Новелла CXI
О проделках двух приятелей-воришек, которые были повешены и удавлены 193
Новелла СХН
О дворянине, который потехи ради выпорол двух монахов-францисканцев 194
Новелла СХШ
О священнике из Онзена, что под Амбуазом, давшем себя охолостить по
наущению своей хозяйки 195
Новелла CXIV
Об уловке, которой воспользовалась молодая женщина из Орлеана, чтобы
завлечь в свои сети полюбившегося ей юного школяра . . .•* 196
Новелла CXV
Как заставлять женщин, на которых накатывает блажь, прикусывать язык
и плясать 197
Новелла CXVI
О человеке, который набился в толмачи к послам английского короля, и о том,
как он при этом осрамился 198
Новелла CXVII
О том, как один священник шутил шутки с покойным королем Франции
Генрихом Вторым —
Новелла CXVIII
О человеке, который дал деньги взаймы под залог собственного имущества,
и о том, как его одурачили 199
Новелла CXIX
О хитрости, к которой прибегнул один юноша, чтобы отвадить монахов,
останавливавшихся на постоялом дворе 200
Новелла СХХ
О воре, замеченном в тот миг, когда он запустил руку в поясную сумку
покойного кардинала Лотарингского, и о том, как ему удалось улизнуть . . 201
286
Новелла CXXI
О средстве, к коему прибегнул один итальянский дворянин, чтобы отвертеть¬
ся от назначенного ему поединка, и о сравнении итальянцев с французами,
сделанном одним пикардийцем 202
Новелла СХХН
О посетителе, расплатившемся с трактирщиком песнями . —
Новелла СХХШ
Об иске тещи к зятю, обвиненному в том, что в первую брачную ночь он не
лишил девственности ее дочку 203
Новелла CXXIV
Как один шотландец исцелился от боли в животе благодаря средству, которое
указала его квартирная хозяйка 204
Новелла CXXV
Об эпитафиях Аретино, прозванному Божественным, и его подруге Маддалене 205
Новелла CXXVI
О речи, которую попытался произнести один юноша, вступая в судебную
палату, и о том, какой он получил отпор 206
Новелла CXXVII
О пожилом рыцаре, выбившем с помощью кровопускания бредни из головы своей
жены, на которую прежде, когда та терзала его озорными и нежданными
выходками, ему никак не удавалось накинуть узду 209
Новелла CXXVIII
О двух юных сиенцах, влюбленных в двух испанских девиц, из коих один, желая
доставить удовольствие своему приятелю, подверг себя опасности, и о том,
как эта опасность обернулась для него верхом радости и наслаждения . . . 212
Новелла CXXIX
О юной девице по прозвищу Ослиная Шкура и о том, как она вышла замуж
благодаря помощи, которую ей оказали маленькие муравьи 214
КИМВАЛ МИРА
Диалог первый . 219
Диалог второй . 224
Диалог третий . . 232
Диалог четвертый 239
КОММЕНТАРИИ 246
Бонавантюр Деперье
Новые забавы
и веселые разговоры.
Кимвал мира
Заведующий редакцией В. М. Подугольников
Редактор Я. Б. Чунакова
Младший редактор М. А. Кичатова
Художник В. Г. Фескин
Художественный редактор Е. А. Андрусенко
Технический редактор Ю. А. Мухин
ИБ № 9809
ЛР№ 010273 от 10.12.92.
Сдано в набор 29.07.94.
Подписано в печать 05.04.95. Формат 60 х 84716-
Бумага книжно-журнальная офсетная. Гарнитура «Таймс».
Печать офсетная. Уел. печ. л. 16,74. Уч.-изд. л. 19,32.
Тираж 15 000 экз. Заказ № 4909. С 081.
Российский государственный
информационно-издательский Центр «Республика»
Комитета Российской Федерации по печати.
Издательство «Республика».
125811, ГСП, Москва, А-47, Миусская пл., 7.
Полиграфическая фирма
«КРАСНЫЙ ПРОЛЕТАРИЙ».
103473, Москва,
Краснопролетарская, 16.