РЕТРОТОПИЯ
ВЦИОМ
• Оои». • IW '»*Г •

ВСЕРОССИЙСКИЙ ЦЕНТР ИЗУЧЕНИЯ ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ

CrosstfBoads

ВЦИОМ
• Основан в 1987 году •

Retrotopia
Zygmunt Bauman

polity

ВСЕРОССИЙСКИЙ ЦЕНТР ИЗУЧЕНИЯ ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ
(ВЦИОМ)

Серия «CrossRoads»

Зигмунт Бауман

РЕТРОТОПИЯ

Перевод с английского

В. Л. Силаевой

Научная редакция перевода
О. А. Оберемко

ВЦИОМ
• Основан в 1987 году •

Москва
2019

629

Ре>ЛАнцнонный емюг серии

В И Ильин

Д Г Подпойский

В П Коломнец

Э Д Понарин

В А Куренной

С Р Хайкин

В. В Федоров

Бауман 3.
Б29

Ретрогопия / Зигмунт Бауман ; пер. с англ. В. Л. Силаевой; под науч, ред,

О. А Оберемко. — М.: ВЦИОМ, 2019. —160 с. (Серия «CrossRoads»).
ISBN 978’5906345 19-6
Последняя книга Зигмунта Баумана, выдающегося социолога и социального мыслителя
тюевящена ретротопии — глобальной эпидемии ностальгии по прошлому, описываемой им чах

дарвктериай черта современного общества. Автор анализирует, мак поменялся привычны»
м»*Р доверие главным социальным институтам утеряно, одиночество человека а обществе

из исключения превратилось в правило, насилие приобрело новые, невиданно изощренные
форм» а самым важным и тяжелым стал выбор между безопасностью и свободой.

УДК 318.42
ББК 60.52

€ Zygmunt Bauman, 2017

Ф Polity Prww, 2017
Ф Силаева В. Л., перевод на русский язык, 2019

Содержание

Предисловие издателя..................................... §
Предисловие переводчика........................... ю
Введение: эпоха ностальгии........................ 15
Глава 1

Назад к Гоббсу?................................................ 26

Глава 2

Назад к племенам.......................................... 56
Глава 3
Назад к неравенству...................................... 89

Глава 4
Назад в утробу............................................... 117

Эпилог
В будущее с надеждой на перемены......145

Предисловие издателя

ВЦИОМ продолжает издание серии книг, написанных самыми ярки-

ми исследователями современной социальной реальности и ставших
вехами в развитии мировой социологической мысли. Уже вышли книги

таких выдающихся мыслителей, как Энтони Гидденс, Джон Урри, Джеффри
Александер, Джордж Ритцер... Сегодня мы представляем вниманию чи­
тателей «Ретротопию» —последнюю работу Зигмунта Баумана, ушедшего

от нас в 2017 г.
По сравнению со многими его западными коллегами, труды Баумана

весьма широко переведены на русский язык. Его работы «Текучая со­
временность» и «Мыслить социологически» уже легли в основу базовой
социологической подготовки в университетах нашей страны. Причин
здесь, полагаем, как минимум две. Во-первых, Бауман исторически
и биографически сильно связан с Россией: он тесно общался с В. А. Ядо­

вым и Г. С. Батыгиным, входил в редколлегию «Социологического
журнала» (и это было не номинальное членство!), опубликовал там

несколько своих текстов. В некотором смысле он работал «мостиком»
между российской социологией и западной, он неоднократно приезжал

в нашу страну в 1990-х—начале 2000-х гг. Хорошее знание русского
языка позволяло ему легко общаться с коллегами из Института социо­
логии РАН, читать лекции, отвечать на письма редакторов.

Здесь, пожалуй, стоит вспомнить, откуда появилось такое знание
языка: в возрасте 14 лет Бауману пришлось вместе с семьей эмигри­

ровать из Польши в СССР, спасаясь от преследований нацистов. В мо­

лодые годы он стал убежденным коммунистом, служил в просоветской

1-й армии Войска Польского и имел чин политического комиссара...
Надо отметить, что биографии Зигмунта Баумана присущи несколько

6

Предисловие издашля

крутых виражей и в целом травматичный жизненный опыт, возможно,
его социологические рассуждения стали ответом на пережитое. Что

такое личность? Это наше отношение. Отношение к семье, к работе,
к тому, с чем пришлось по жизни столкнуться...

Вторая причина касается научного и писательского таланта Баумана.
Свои идеи он излагал весьма увлекательно и метафорично, демон­

стрируя несомненный писательский дар. Его книги — научны, а вовсе
не публицистичны, но именно талант писателя позволил ему стать
по-настоящему популярным автором, переводимым на большое чис­
ло языков. Он подарил нам множество новых понятий и определений,

самым известным из которых, пожалуй, стала «текучая современность».

И все же читать и переводить Баумана непросто: его эрудирован­
ность, страсть к длинным предложениям, наполненным метафорами
и смыслами, обязывают переводчиков и редакторов соответствовать

уровню автора, не сетуя на то, что текст оказался умнее тебя. Благодарю
в этой связи Викторию Силаеву и Олега Оберемко за их высокий про­
фессионализм, позволивший взяться за такой важный труд, а также

за вдумчивое чтение и заботу о читателях: текст снабжен несколькими
десятками примечаний переводчика и научного редактора перевода,
чтобы облегчить прочтение и понимание книги.
Работы Баумана стали опорными для нескольких поколений

ученых и исследователей, например, в книге Джорджа Ритцера
«Макдональдизация» идет такая отсылка к его трудам:

«Как для меня современным образцом формальной рациональности стал
ресторан быстрого питания, в свою очередь для Зигмунта Баумана это
Холокост-—систематическое уничтожение евреев нацистским режимом...
„Рассматриваемый в качестве сложной целенаправленной операции,
Холокост может служить образцом современной бюрократической ра­
циональности". Многим покажется неприличным обсуждать рестораны
и Холокост в одном и том же контексте. Тем не менее в социологическом
мышлении относительно современной рациональности прослеживается
отчетливая связь от бюрократии к Холокосту и далее к ресторанам бы­
строго питания. Веберовские принципы рациональности можно с пользой
и смыслом применить к каждому из этих явлений. Те, кто осуществлял
Холокост, применяли бюрократию в качестве одного из своих основных

7

орудий. Условия, делавшие Холокост возможным, особенно система*
мольной рациональности, продолжают существовать и сегодня».
°Р

Но «Ретротопия» не очень похожа на предыдущие работы Баумана
это —одна из наиболее эмоциональных его книг. В ней есть место
не только осмыслению реальности и тех процессов, заложниками ко­

торых мы стали, но и пронзительные, чувственные слова о любви и оди­

ночестве современного человека. На пороге смерти он хотел говорить

со своими читателями о надежде и любви, о свободе и об избыточной
увлеченности современного человека самим собой.

«.. .Купер, как кажется, признает эту проблему, однако забывает о ее корнях

и уроне, который она наносит: «Кто-то может быть другом, членом семьи
или даже [sic! — 3. Бауман] любовником, но никто из них, как кажется

[снова это треклятое чувство! — 3. Бауман], не сможет обогатить вашу
жизнь должным образом» (р. 22, курсив — 3. Бауман); и нарциссу, обреме­
ненному самопричиненным одиночеством, все эти люди и их возможные
роли „кажутся" еще менее значимыми. Такая одинокая личность одобре­

ние на отношение с другим может только купить на рынке консультантов
и психотерапевтов».

И далее:

«Впрочем, поток этот течет в разных (не всегда отчетливых) руслах. Первый
нацелен на тех, кто ищет инструкций, как стать нарциссом и без вины

наслаждаться. Второй — на тех, кто хочет научиться защищать себя от нарциссических поползновений других, заставить их сожалеть о своих мыслях

и делах. Еще одно русло, возможно, исходит из того же источника и тоже
распадается на две речушки. Одна течет, чтобы утолить жажду творческого

уединения, другая — страдания от мук одиночества. А в низовье всех этих

рек и речушек плывут лишь обломки лодок и тонущего скарба».

Не менее прочувствованы и выводы Баумана о насилии в совре­
менном мире:
«...Похоже, мы начинаем готовить себя к продолжительной (но без ре-

«тающих сражений) войне до полного истощения между .хорошим насили­
ем (совершаемым службами правопорядка, как бы они ни назывались)

8

и .дурным насилием" (совершаемым ради подрыва, разрушения и поломки
дейС1 нующен о правопорядка), кошроо дурно еще и потому, что вынуждает
сипы .хорошего насилия" перенимать инструменты и стратегию у своего
врага. Мир без насилия нам придется отнести к числу самых прекрасных
и, увы, самых несбыточных утопий».

Последняя книга Баумана сразу же стала бестселлером и получила
самую широкую аудиторию. Уже в 2018 г. в бельгийском Брюгге со­
стоялась триеннале, посвященная текучести как свойству общества
и среды. Ее кураторы — специалист по фламандским художникам
XIV—XV веков Тиль-Хольгерт Бохерт и эксперт по новейшему искусству
Михел Девилде — писали, что источником вдохновения для них стала
именно «Ретротопия», описанная в ней тоска по прошлому, которое
многим кажется предпочтительнее настоящего.
Мне очень приятно, что и российские читатели смогут теперь про­

честь «Ретротопию». Надеюсь, что она вызовет отклик не только у подго­

товленной социологической аудитории, но и у широкого круга читателей,
вдохновит, откроет неожиданные горизонты и поможет выйти на новый

уровень осмысления прошлого, настоящего и будущего человеческой

цивилизации.
Валерий Фёдоров

Предисловие переводчика

«Ретротопия», противопоставляемая утопии,—понятие, которое

Зигмунт Бауман вводит для обозначения феномена, охватившего нашу

жизнь и заключающегося в тоске по прошлому, идеализации того, что
было и безвозвратно прошло.

3. Бауман выделяет несколько направлений развития этого фено­

мена. Первое, получившее название «назад к Гоббсу», заключается
в том, что Левиафан, призванный защитить нас от насилия, за долгие
годы своего существования не только со своей задачей не справился,
но и вывел насилие на новый уровень изощренности. Усиливающаяся

террористическая активность вернула нам чувство страха и безза­
щитности. При этом насилие стало не только угрозой, но и своего рода
модой. 3. Бауман описывает распространившуюся на насилие практику

copycat, которая посредством медийных и информационных техно­
логий делает террористов и агрессоров героями и вызывает волну
подражания. Насилие тиражируется и транслируется не только на ши­
роких экранах, но и в обывательских блогах, вовлекая в свои сети все

большее число людей —и в качестве агрессоров, и в качестве жертв.
Одной, но не единственной причиной тому видится природа общества

потребления и разящее социальное неравенство. Нас приучили к тому,
что покупки и впечатления —показатель статусности, но не все могут

достичь этого уровня, живя за чертой бедности в социально изолиро­
ванных районах, что вызывает чувство несправедливости и никчем­

ности и, как следствие, подталкивает к насилию.
Еще одно важное ретротопическое направление, обозначенное
3. Бауманом как «назад к племенам», вызвано гегемонной философией

управления и глобализацией с последовавшими за ней миграционны-

ю

Предисловие переводчика

ми процессами. Племенное мышление, основанное на эмоционально­
сти, оставило в прошлом рациональное, обезличенное и эффективное.

Как пишет 3. Бауман, «индивидуальные особенности стали считать
неотъемлемой частью должностных обязанностей и главными крите­

риями оценки работника». Племенное мышление, также основанное
на разделении на своих и чужих, вызванное сегодня наличием ми­

грантов, возвращает нас к состоянию трибалистской обособленности
и иррациональности.

Социальное неравенство сегодня, как никогда, разверзло пропасть

между бедными и богатыми. Все попытки бороться с ним (построение

социалистических государств, разработка социальных программ) ока­
зались тщетными. Мы вернулись к кастовой системе, построенной

на принципе наличия или отсутствия капиталов. И это направление

ретротопии 3. Бауман называет «назад к неравенству». Выход из этого
тупика он видит в безусловном базовом доходе и обосновывает его

эффективность, однако понимает, что до его введения человечеству
очень далеко. Причина — общемировое разделение полномочий по­

литики и власти, т.е. несогласованность между «возможностью что-то
сделать и возможностью решать, что нужно сделать». Значит, тот, кто
решит, что безусловный базовый доход нужен и важен, и тот, кто сможет
его ввести—люди двух разных, не пересекающихся сегодня категорий.

Но на этом наше возвращение назад не останавливается, более
важное направление ретротопии, обозначенное 3. Бауманом как
«назад в утробу», выражается на индивидуальном уровне. Название
направления взято из концепции писательницы Мелиссы Бродер, ко­

торая заявила, что не хотела рождаться и с радостью бы вернулась
назад «в утробу матери». Подобные настроения 3. Бауман отмечает

повсеместно. Они вызваны и социальным неравенством, и усталостью

от философии эффективного управления и культивированного нарцис­

сизма, и одиночеством, и боязнью будущего. Их усилению способствуют
интернет-технологии, которые не просто не расширяют наши миры,
но, наоборот, сужают их до состояния комфортного и безопасного не­

большого племени или уютной «утробы».
Это лишь некоторые проблемы, которые 3. Бауман поднимает
в своей книге. Проблем действительно много, и они трудно поддают­

11

ся решению. Автор смотрит на эту ситуацию пессимистично. Не 0Чб
надеясь на изменения, тем не менее, он видит единственный ВЬ(Х^

в общемировой интеграции. Единственный — потому что все другцЧ
шаги мы уже предприняли, и, по его мнению, в целом удачно. 3. Бауман

рассматривает историю человечества как историю последователь,

ных интеграций: племенной, общинной, религиозной (даже конфЛИкт

между католиками и протестантами удалось преодолеть) и т. д. и в этой
истории настал последний этап, когда люди мира должны распахнуть
объятья друг другу. Мы находимся в уже случившемся состоянии космополитизма: глобальная экономика, глобальная политика, глобальные

миграционные процессы стали неотъемлемой характеристикой нашей
жизни. Однако космополитическое сознание в наши головы не пришло,

более того —мы тяготеем к раздробленности и разобщенности истори­
ческого прошлого, потому что патологически боимся будущего. Будущее

символизирует роботизацию, но если раньше она приветствовалась

и внушала надежды на более легкое существование, сегодня она гро­
зит потерей рабочих мест. Будущее символизирует наличие чужаков

в наших домах: концепция всемирного братства воплотилось только

физически, но не духовно. Будущее грозит войнами, экологическим кри­
зисом, усилением бедности. Мы больше не читаем книги и не смотрим

фильмы про «светлое будущее», наша фантастика стала одним сплош­
ным фильмом ужасов и уходом в миры фэнтези. Сможем ли мы в таком
состоянии интегрироваться всем миром? Едва ли, как предупреждает

3. Бауман, но другого пути нет, другой путь ведет к самоуничтожению.
Конечно, не хочется проникаться пессимизмом и верить, что буду­
щее печально. Позволю высказать несколько соображений по этому

поводу. С одной стороны, жизненный цикл общества близок к че­
ловеческому, а в какой момент человек начинает ностальгировать

по прошлому? Очевидно, в старости, чувствуя свою скорую кончину.

Поэтому возможно, что диагноз, поставленный 3. Бауманом, верный.
С другой стороны, подобный диагноз, правда, для менее масштабного,

не общемирового пространства, уже ставился. Я имею в виду «Закат
Европы» 0. Шпенглера: закат, который не случился. И еще один момент:
«Ретротопия»-последняя книга 3. Баумана, и писал он ее, очевидно,
в ностальгическом настроении, переживая кризисы, происходящие

12

Ир«!дмслоиии переводчика

в нашем мире и болезненно подбирая синонимичные ряды слов, ко­
торые нередко пишет даже не через запятую, а отделяя косой чертой.
Эта книга сама по себе пропитана тоской, ностальгией. Она наполнена
тревогой. Возможно, взгляд молодого, полного сил мыслителя был бы
более оптимистичным. Хочется в это верить!

Виктория Силаева,
кандидат философских наук

Александре, спутнице моих размышлений

Жизни

Введение: эпоха ностальгии

Вот что, если вы помните, писал Вальтер Беньямин в «Тезисах
о философии истории» начала 1940-х годов1 о главной идее картины

«Angelus Novus» (переименованной в «Ангела истории»), созданной

Паулем Клее в 1920 г.:

«Лик ангела истории обращен к прошлому. Там, где для нас — цепочка
предстоящих событий, там он видит сплошную катастрофу, непрестанно

громоздящую руины над руинами и сваливающую все это к его ногам.

Он бы и остался, чтобы поднять мертвых и слепить обломки. Но шквальный
ветер, несущийся из рая, наполняет его крылья с такой силой, что он уже
не может их сложить. Ветер неудержимо несет его в будущее, к которому

он обращен спиной, в то время как гора обломков перед ним поднимается
к небу. То, что мы называем прогрессом, и есть этот шквал»1
2.

Если почти век спустя после того, как Беньямин записал свое не­

постижимо глубокое и поистине бесподобное озарение, внимательно
посмотреть на акварель Клее, можно снова увидеть летящего ангела

истории. Но теперь зрителя, пожалуй, поразит то, что полет Ангела ме­
няет направление—Ангел истории запечатлен в момент разворота,

когда лик его разворачивается от прошлого к будущему, его крылья

заломлены за спину шквальным ветром, который в этот раз дует из во­
ображаемого, предвосхищенного, заранее пугающего ада будущего

в сторону рая прошлого (каковым, вероятно, он ретроспективно видит-

1 Уавтора именно так: «начала 40-х». Неоконченную работу Вальтера Беньямина (1892—1940)
«О понятии истории, или Тезисы о философии» принято датировать 1940 г. — Примем, науч. ред.
2 Перевод цит. по: Беньямин В. 0 понятии истории / пер. с нем. и коммент. С. Ромашко // Новое

литературное обозрение. 2000. № 46. С. 84. — Примем, пер.

15

ся после утраты и разрушения), но крылья его по-прежнему вывернуты
с такой силой, «что он уже не может их сложить».

Можно заключить, что прошлое и будущее запечатлены здесь в мо­

мент, когда поменялись местами присущие им добродетели и пороки,
обозначенные, по предположению Беньямина, сто лет назад худож­
ником Клее. Теперь, похоже, настал черед будущего оказаться в долж­

никах и встать у позорного столба, раз его уже осудили за неверность

и неуправляемость. Пришел черед выдать кредит прошлому—кредит
доверия (заслуженно ли?) как месту все еще свободного выбора, на ко­

торое возлагаются еще не поруганные надежды.
***

Ностальгия, как полагала профессор славянского и сравнительного

литературоведения Гарвардскогоуниверситета Светлана Бойм3,—«это
чувство утраты и перемещенности, а еще и роман со своей собствен­
ной фантазией» (р. xiii). Если в XVII веке к ностальгии относились как
ко вполне излечимой болезни, бороться с которой швейцарские врачи,
например, предлагали с помощью опиума, пиявок или поездки в горы,

то «к XXI столетию этот временный недуг превратился в безнадежное
состояние современности. XX век начался с футуристической утопии

и закончился ностальгией» (р. xiv). Бойм фиксирует сегодняшнюю «гло­
бальную эпидемию ностальгии, стремление к эмоциональной общности

с коллективной памятью, тяготение к непрерывности в раздробленном
мире» и предлагает рассматривать эту эпидемию как «защитный меха­

низм в период ускоренных ритмов жизни и исторических потрясений»
(ibid.). «Защитный механизм» сводится преимущественно к «обещанию
вернуть всех домой4. Он лежит в основе многих могущественных сего­

дня идеологий, соблазняя нас отказаться от критического мышления

ради эмоциональной близости». И Бойм предупреждает: «Ностальгия
опасна тем, что ведет к смешению действительного и воображаемого

дома» (р. xvi). Также Бойм подсказывает, где вероятнее всего встретить
3 См.: Boym S. The Future of Nostalgia. New York: Basic Books, 2001.
4 «Ностальгия, от двух греческих корней, „nostos" и „algiaa, буквально „тоска по дому"; часто это
тоска по метафорическому дому, которого больше нет или, может быть, никогда и не было. Это­
утопия, обращенная не в будущее, а в прошлое» (Бойм С. Общие места: Мифология повседневной

жизни. М.: НЛО, 2002. С. 297). - Примеч. пер.

16

Введение: эпоха ностальгии

опасность: в «реставрационном» духе ностальгии, свойственном «на­

циональным и националистическим движениям во всем мире, которые,
пускаясь в антимодерное мифотворчество истории, обращаются к бы­

лым национальным символам и легендам, подпитываясь при случае
конспирологическими теориями» (р. 41).
Позвольте заметить, что ностальгия —лишь один из членов доволь­

но обширного семейства нежных привязанностей к тому, что находит­
ся «где-то там». Привязанности этого рода (как и все родственные им
соблазны и ловушки, которые Бойм упомянула, говоря о «глобальной
эпидемии ностальгии») издавна были неотъемлемыми элементами
человеческого существования, по крайней мере, с того момента (его

трудно точно определить), когда была обнаружена свобода человече­

ского выбора; или, точнее, эти привязанности стали таковыми, когда
открылось, что осознанное поведение человека есть область выбора,
и иначе быть не может, и что мир здесь и сейчас —лишь один из вели­
кого множества возможных миров прошлого, настоящего и будущего.

«Глобальная эпидемия ностальгии» приняла эстафету от «эпидемии

безумия прогресса» в гонке истории.

Гонка, междутем, никогда не прекращается. Она может изменить на­

правление или переместиться на другую беговую дорожку—но не оста­

новиться. Кафка попытался словами схватить этот внутренний, неукро­
тимый и ненасытный императив, который повелевает и, вероятно, будет
повелевать нами до скончания веков:

«Я услышал звуки трубы и спросил слугу, что случилось. Он ничего не знал,

так как ничего не слышал. У ворот он остановил меня вопросом:

— Куда поскачет господин?

— Не знаю,— сказал я,—лишь бы прочь отсюда, прочь отсюда. Прочь от­
сюда, и все. Только так я смогу достичь своей цели.

— Значит, Вы знаете свою цель? —спросил он.
— Да,—отвечал я,—я же сказал: прочь отсюда —это и есть моя цель»5.

5 Перевод С. Апта сверен по тексту 3. Баумана, который цитировал английское издание: Kafka F.
The Departure. The Collected Short Stories of Franz Kafka. Ed. by Nahum N. Glatzer; trans, by Tania
and James Stern. London: Penguin, 1988. P. 449. — Примем, науч. ред.

17

***
Через пятьсот лет после того, как Томас Мор, назвав утопией, отверг тысячелетнюю мечту человечества о возвращении в рай или
устроении Небес на Земле, еще одна гегелевская триада, образо­

ванная двойным отрицанием, приблизилась к завершению полного
круга. Сначала планы на человеческое счастье —со времен Мора

связанные с неким топосом* (с определенным местом, полисом,
городом, суверенным государством, находящимся в руках мудрого
и великодушного правителя), — оторвали от любых конкретных топо­

сов, индивидуализировали, приватизировали и персонализировали
(отдали индивидам, словно раковины улиткам), так что настал черед
отрицать сами планы с помощью аргументов, которые ранее доблест­
но и почти успешно отрицались. Пережив двойное отрицание, утопия

Мора сегодня восстала в виде ретротопии — в картинах утраченного/
украденного/покинутого и призрачного прошлого. Призрачное про­

шлое заместило собой еще не рожденное и потому несуществующее
будущее (как и дважды подвергшаяся отрицанию мечта о возвраще­
нии в рай).

«Согласно Оскару Уайльду, по достижении Страны изобилия мы должны
вновь устремить взгляд к далекому горизонту и поднять наши паруса.

„Прогресс —это воплощение Утопий",— писал он6
7. Но далекий гори­

зонт пуст. Страна изобилия окутана туманами. Именно теперь, когда мы
должны бы взяться за историческую задачу наполнения нашего богато­

го, безопасного и здорового существования смыслом, мы похоронили

утопию. У нас нет новой мечты ей на замену, поскольку мы не можем

вообразить лучшего мира, чем тот, что у нас уже есть. На самом деле
большинство людей в богатых странах полагают, что детям придет­

ся хуже, чем их родителям: так считают от 50% в Австралии до 90%
во Франции»8.

6 Слово «утопия» образовано от трем, ои (отрицательная частица) и topos (место), т. е. Томас Мор

назвал Утопией землю, которой нет нигде. — Примем. пер.
7 См.: Уайлд 0. Душа человека при социализме // Истина о масках: эссе / пер. с англ. А. Зверева

)и др.]. СПб.: Азбука, 2015. — Примеч, науч. ред.
" Цит. по: Брегман Р.Утопия для идеалистов:Как построить идеальный мир. М.: Альпина

Паблишере, 2018. С. 17—18. — Примем, пер.

18

Введение: эпоха ностальгии

Так пишет Рутгер Брегман в своей недавней книге «Утопия для реа­

листов»9 (с подзаголовком «Кейс с общедоступным базовым доходом,
открытыми границами и пятнадцатичасовой рабочей неделей»),
Приватизация/индивидуализация идеи «прогресса» и стремлений

«лучшей жизни была обманом навязана силами, в лице которых боль­

шинство видело силы освобождения: освобождения от подчиненности
и суровой дисциплины благодаря социальному обеспечению и госу­

дарственной защите. Для абсолютного и растущего большинства та­
кое освобождение медленно, но верно оборачивалось сомнительным

благословением, вернее, даже благословением с изрядной примесью
проклятья. Неудобство от необходимости соблюдать дисциплину сме­
нилось унизительными, пугающими, лишающими спокойствия рисками,
которые, конечно же, разрушают данную законом самодостаточность.

Свойственный утопии (прямому предшественнику ретротопии) страх
не получить причитающиеся блага/улучшения в обмен на конформ­

ность сменился ужасом оказаться несостоятельным. Старые страхи
постепенно предавались забвению, новые обретали мощь и глубину,

при этом развитие и упадок, прогресс и отставание менялись местами,

по крайней мере, для растущего множества невольных пешек в этой

игре: они были (или только чувствовали, что были) обречены на по­
ражение. В конце концов маятник общественных установок и обще­

ственного сознания качнулся в обратную сторону: отказавшись ожидать
улучшений от неопределенного и не внушающего доверия будущего, мы

снова стали уповать на смутно вспоминаемое прошлое, приписав ему

ценности стабильности и надежности. Послетакого разворота будущее

из естественной среды обитания надежд и верных ожиданий превра­
тилось в обитель кошмаров —страхов потерять работу вместе с прила­

гаемым к ней социальным положением, боязни того, что весь твой дом
вместе с нажитым имуществом может «сменить собственника», страхов

увидеть, как дети скатываются с высоты достигнутого благосостояния
и престижа и как собственные навыки и опыт теряют последние крохи

былой рыночной стоимости. Дорога в будущее выглядит зловеще, как
путь к разложению и вырождению. Не упустит ли своего шанса путь
9 Bregman R. Utopia for Realists: The Case for a Universal Basic Income, Open Borders, and a 15-Hour
Workweek. Amsterdam: The Correspondent, 2016. — Примем, ред.

19

назад, в прошлое, стать дорогой избавления от вреда, который будущее

наносит всякий раз, становясь настоящим?

Влияние этого разворота, как я покажу в этой книге, заметно и ощу.
тимо на всех уровнях общественной жизни — на уровне мировоззре­
ния и на уровне жизненных стратегий, которые этим мировоззрением

внушаются и формируются. Диагноз Хавьера Соланы, поставленный

всему Европейскому союзу (передовому эксперименту по выведению
национальной интеграции на наднациональный уровень), с неболь­
шой поправкой может служить типичным примером поворота «назад

к прошлому», наблюдаемого на всех остальных уровнях, где в разных
формах звучат поразительно похожие истории.
Как утверждает Солана, «Европейский союз охватила опасная но­
стальгия. Это не просто тоска по „старым добрым временам" (когда
ЕС еще якобы не посягал на национальные суверенитеты), провоци­

рующая рост националистических политических партий; дело в том,
что европейские лидеры продолжают попытки применять вчерашние

решения к сегодняшним проблемам»1011
. И он объясняет, почему это

происходит, приводя самые свежие, радикальные и привлекающие
внимание отправные точки:

«В самом начале мирового финансового кризиса 2008 г. слабые экономики

ЕС столкнулись с резким ростом безработицы, особенно среди молодежи,
в то же время сильные экономики почувствовали принуждение к „проявле­

нию солидарности" реальной помощью. Когда сильные экономики помощь

предоставили, они потребовали столь жесткого режима экономии, что он мог
воспрепятствовать экономическому восстановлению стран-реципиентов.

Это мало кого устроило, а многие стали винить европейскую интеграцию»11,

— только для того, чтобы предупредить, что принятие подобных об­

винений всерьез является фатальной ошибкой, грозящей увести нас

с единственно правильного пути оздоровления сложившейся ситуации,
который можно обдуманно поискать и, надеюсь, найти:

10 Solana J. Europe's Dangerous Nostalgia. Project Syndicate. 2016. April 25. URL Oisponible en
https://www.project-syndicate.org/commentary/nationalism-leaves-europeans-at-risk-by-javiersolana-2016-04?barrier=accessreg (доступ: 15.12.2018).

11 Ibidem. — Примеч. науч. ред.

20

Ввецение: эпоха ностальгии

«Экономические неурядицы, испытываемые многими европейцами, не­

сомненно, реальны, однако поставленный националистами диагноз их

источника—ложен. Реальность такова, что ЕС можно критиковать за то,
какой справлялся с кризисом, но его нельзя обвинять в глобальных дисба­
лансах экономики, из-за которых пошли экономические распри, начиная

с 2008 г. Эти дисбалансы отражают более широкое явление — глобализа­

цию. Одни используют разочарования глобализацией как предлог для воз­
врата к протекционизму и якобы безмятежным временам национальных
границ. Другие, сожалея о национальных государствах, которых на самом
деле никогда и не было, держатся за национальный суверенитет только

ради отказа от дальнейшей европейской интеграции. И те, и другие подвер­
гают сомнению основы европейского проекта. Но их память им изменяет,
а стремления заводят в тупик»12.
***

«Ретротопией» я называю то, что происходит из второго отрицания,

упомянутого выше, то есть из отрицания утопии, по завету Томаса
Мора накрепко привязанной к территориально суверенному топо­

су— ктвердой почве, которая по замыслу должна была гарантировать

приемлемую толику стабильности и, тем самым, приемлемый уровень
самодостаточности. Отличие ретротопии заключается в том, что она
одобряет, поглощает и встраивает в себя блага/улучшения, достигну­

тые ее непосредственным предшественником — утопией; ретротопия
заменила идею «абсолютного совершенства» убежденностью в неза­

вершенности и природной неустойчивости поддерживаемого порядка,
допуская таким образом возможность (и желательность) бесконеч­

ной последовательности дальнейших изменений, которую исходная
мечта о совершенстве априори делегитимирует и исключает. Верная
утопическому духу ретротопия питается надеждой примирить, наконец,

безопасность и свободу: на что не могла уповать ни исходная мечта,

ни утопия, ее первое отрицание; а если и уповали, то безуспешно.
Я намерен кратко осветить наиболее значимые тенденции в 500-лет-

нем развитии утопии после Мора и выявить в «ретротопической» фазе ис­
тории утопии важнейшие тенденции, ведущие «назад в будущее»: в част­

ности, реабилитацию племенной модели общества, возврат к понятию
исконного/первобытного самосознания, предопределенного внекуль2 Ibidem.—Примеч. науч. ред.

21

турными, или невосприимчивыми к культуре факторами, и в целом отказ
от сложившихся к настоящему времени представлений (и в социальной

науке, и в обществе) о важнейших, непреложных, sine qua поп13 чертах

цивилизованного порядка.
Эти три отправные точки, конечно, не означают простого возвраще­

ния к практиковавшемуся ранее образу жизни, что, как убедительно
показал Эрнест Геллнер, было бы абсолютно невозможно14. Скорее
они (если развить концептуальное различение Деррида) являются ите­

рациями, а не повторением15 status quo ante16, предположительно или

фактически существовавшего до второго отрицания: его образ сегодня
существенно трансформировался в процессе избирательного запоми­
нания вперемешку с избирательным забыванием. И теперь эти то ли
истинные, толи мнимые черты прошлого предстают проверенными

временем, незаслуженно забытыми и опрометчиво преданными раз­

рушению и служат ориентирами/реперными точками при разработке
сценария ретротопии.

Чтобы показать ретротопный роман с прошлым в правильном свете,
с самого начала необходимо сделать еще одну оговорку. Бойм пишет,
что эпидемии ностальгии «часто случаются после революций», и спра­
ведливо добавляет, что в случае Французской революции 1789 г. «не
только ancien regime17 привел к революции, но в некотором смысле

и революция породила ancien regime, придав ему форму, завершен­
ность и золоченую ауру», а распространенные сегодня в России пред­

ставления о последних советских десятилетиях как о «золотой эпохе

стабильности, силы и „нормальности"»18 порождены падением комму­
низма. Иными словами, то, к чему мы, как правило, «возвращаемся»,

13 Sine qua non (лат.) —«без чего нет», т.е. таких черт, без которых нет цивилизованного поряд­

ка.—Примем. лер.

14 Имеется в виду работа Э. Геллнера «Нации и национализм» (1983), в которой обсуждение воз­

можности исторического повтора строится вокруг тезиса, что уже сам факт повторения исключает

полное тождество с оригинальным явлением. — Примеч. пер.
15 Итерация, согласно Ж. Деррида, это не точное повторение, а повторение со сдвигом, порож­

дающим новые смыслы. Корень имеет оттенок значения и латинского iterum — «опять», и сан­

скритского itera —«другой». Т.е. итерация —это «другость» повторений. — Примеч. пер.

16 Status quo ante (лат.)—положение, которое было прежде. — Примеч. пер.
11 Ancien regime (фр.)—старый режим.—Примеч. пер.
18 Boym S. The Future of Nostalgia. P. xvi.

22

Введение; эпоха ностальгии

погружаясь в ностальгические мечты,—это не прошлое как таковое,
это не прошлое «wie es ist eigentlich gewesen» («как оно было на самом
деле»), которое Леопольд фон Ранке19 советовал открывать и показы­
вать (и многие историки, несмотря на отсутствие единодушного одоб­

рения, этому ревностно предаются). В чрезвычайно важной работе
Э.Г. Карра «Что такое история»20 мы читаем следующее:

«Историк неизбежно избирателен в своем подходе к материалу. Вера
в ядро исторических фактов, существующих объективно и независимо
от интерпретации историка, есть не более чем нелепое заблуждение, но его

очень трудно искоренить... Принято было считать, что факты говорят сами

за себя. Это, конечно, неправда. Факты говорят лишь тогда, когда исто­
рик апеллирует к ним: именно он решает, какие именно факты приводить

и в какой последовательности, в каком контексте»21-22.

Карр обращался к своим коллегам, профессиональным историкам,

которым приписал жгучее желание находить и сообщать читателям
правду, только правду и ничего, кроме правды. В1961 г., когда первые
экземпляры книги «Что такое история?» появились на книжных полках,

широкое распространение «политики памяти» — практики произвольно­
го выбора и/или исключения фактов в политических (а по факту, в поль­

зу одной из сторон) целях — еще не было таким секретом Полишинеля,
как сейчас, во многом благодаря сделанному Джорджем Оруэллом
предостережению в леденящем душу препарировании Министерства

Правды23, которое «постоянно обновляло» (попросту переписывало) ис­

торические факты согласно текущим нуждам государственной политики.
Но какой бы путь ни выбрали профессиональные охотники за истори­

ческой правдой, как бы трудно им ни было следовать избранному пути,

на общественный форум доступ имеют не только их выводы. Их голоса

19 Леопольд фон Ранке (1795—1886) историограф Пруссии, в основ® его исследовательской
практики лежал исторический источник и его неискажающее прочтение, представление истории

такой, какой она была на самом деле. — Примеч. пер.

xCarrE.H. What is History? Cambridge: Cambridge University Press, 1961.
2iЦит. по: Kapp Э.Г. Что такое история? Рассуждения о теории истории и роли историка / лер.

с англ. Б.Д. Джоламанова. Алматы: Жен Жаргы, 1997. С. 17,16. — Примеч. пер.
22 См: http://howitreallywas.typepad.com/how_it_really_was/2005/10/wie_es_eigentli.html (доступ:

04.01.2019).

23 Имеется в виду роман-антиутопия Дж. Оруэлла «1984», изданный в 1949 г. —Примеч. пш.

23 .... . -

не самые громкие в общем хоре, и нет гарантий, что их услышит широ-

кая аудитория, пока их предприимчивые соперники, недобросовестные
ревизоры и менеджеры, будут стараться практическую пользу поста­

вить выше истины в качестве главного критерия отличия правильных
исторических примеров от неправильных.

Есть веские основания полагать, что появление глобальных сетей
связи и интернета знаменует закат Министерства Правды (но не за­
кат «политики исторической памяти», хотя средства, чтобы положить

ей конец, стали доступнее, чем когда-либо ранее, а последствия от их

применения стали более действенными, пусть и не слишком продолжи­
тельными). Однако закат Министерства Правды (т. е. бесконтрольной
монополии властных структур на вынесение вердикта об исторической
истине) не слишком облегчил путь профессиональным искателям и гла­

шатаям «того, как все было», к массовому сознанию; даже напротивон стал еще более тернистым, извилистым, опасным и ненадежным.
***

С углублением пропасти между властью и политикой — между воз­
можностью что-то сделать и возможностью решать, что нужно делать

в рамках территориально суверенного государства,— исходная идея до­

стичь человеческого счастья посредством проектирования и построе­

ния общества, восприимчивого к человеческим потребностям, чаяниям
и стремлениям, становилась все более призрачной в силу отсутствия
института, уполномоченного решать такую неимоверно сложную задачу.
Как недвусмысленно выразился Питер Друкер24 (возможно, вдохнов­

ленный максимой Маргарет Тэтчер «TINA —There Is No Alternative»25),

общества, где человек прочно увязывается с совершенствованием
социального устройства, в планах больше нет, и нет больше оснований

ждать помощи и спасения от общества. По словам Ульриха Бека, каж­
дому теперь нужно искать, находить и воплощать собственные реше­

ния порождаемых обществом проблем, используя свои собственные
знания, навыки и ресурсы. Улучшение общества перестало быть целью
24 Drucker R The New Realities. London: Butterworth-Heinemann, 1989.
25 «There Is no alternative» (нет альтернативы) — излюбленный слоган М. Тэтчер, настолько часто

ею использовавшийся, что составленная из него аббревиатура (TINA) стала ее прозвищем. Примеч, пер.

24

Введение: эпоха ностальгии

(поскольку любые намерения и практические попытки сделать обще­
ство еще лучше оказались бессмысленными); целью стало улучшение

индивидуальной позиции внутри не поддающегося никакому исправ­

лению общества. Вместо коллективного вознаграждения за участие
в социальных реформах каждому надлежит отстаивать свою добычу
в борьбе с соперниками.
***

Далее я намерен собрать наиболее яркие и, возможно, наиболее
важные отправные точки, связанные с появлением ретротопических

настроений и практик.

ГЛАВА 1
НАЗАД К ГОББСУ?

ОМНЕНИЯ в актуальности вынесенного в название главы во­

С

проса легко развеять, если изучить быстро множащиеся прогно­
зы (некоторые из них похожи на диагнозы или замаскированы

под них), строящиеся на самых свежих и самых популярных заголовках.

На Левиафана Гоббса1 все меньше и меньше полагаются в том, что он

как следует выполняет свою работу, и даже в том, что вообще на это
способен, хотя не так давно еще считалось, что он полностью оправ­

дал свою гипотетическую миссию подавления врожденной жестокости

людей, сделав их жизнь терпимой, а не «беспросветной, тупой и корот­
кой»1
2. Природную агрессивность человека, временами проявляющуюся
в склонности к насилию, Левиафан не слишком умерял и еще меньше

искоренял; человеческая агрессия сохранила свою жизнестойкость

и готова проявиться в любой момент.
«Процесс цивилизации», который якобы планировался, осущест­
влялся и контролировался государством модерна, все более походит

на то, как (намеренно или ненароком) его описал Норберт Элиас3:

на реформу человеческих нравов, а не врожденных человеческих
способностей, предрасположенностей и побуждений. В ходе процесса

1 Имеется в виду образ библейского чудовища, которое Томас Гоббс использовал, описывая
государство как гаранта общественного договора. Благодаря ему устанавливаются стабильность
и безопасность.—Примеч. пер.
2 Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского.

М.: Мысль, 2001. С. 48. — Примеч. науч. ред.
3 Elias N. The Civilizing Process: Sociogenetic and Psychogenetic Investigations. Oxford: Basil Blackwell.

2000. —Примеч. лер.

26

Глава 1. Назад к Гоббсу?

цивилизации акты человеческого насилия убирались из поля зрения,

но не из человеческой природы, насилие «отдавалось на аутсорсинг»,
на него «подряжали» профессионалов (заказывали, так сказать, ма­

стерам) или низких, «грязных» людей: рабов, кабально зависимых
свободных людей или слуг,— «козлов отпущения», которым выдавали
позорный ярлык на необузданную агрессию. Этот процесс не слиш­

ком отличался оттого, что происходило многие столетия в кастовой

системе Индии, где работа, считавшаяся непристойной, унизительной,

грязной (например, забой скота, вывоз мусора, утилизация живот­

ных и человеческих отходов), поручалась «неприкасаемым» — группе,
находящейся вне кастовой системы, панчаме4, пятой касте, вытес­

ненной из общества без права в него вернуться (читай —на самое
дно), а точнее, в социальную пустоту, лишенную моральных и поведен­

ческих правил, обязательных и в целом соблюдаемых в приличном
обществе четырехсословной варны, которая объединяла основную

массу индийского общества. Совсем недавно мы могли наблюдать
реинкарнацию этих неприкасаемых в андерклассе5— классе, нахо­
дящемся вне классовой системы, т. е. за пределами разделенного
на классы общества.

Цивилизующая функция процесса цивилизации заключалась в том,

чтобы положить конец публичным казням, позорным столбам и висе­
лицам на городских площадях, перенести кровавую разделку туш жи­

вотных из обеденных залов, где их едят, на кухни, где их мало кто видит;
и, кстати сказать, одновременно праздновать господство человека

над природой и его надуманное моральное превосходство над живот­
ными в ежегодном ритуале охоты на лис. Ирвинг Гофман добавил бы

кэтому списку достижений цивилизации «гражданское невнимание»

(искусство отводить взгляд от незнакомца, встретившегося на улице,

в автобусе или в приемной у дантиста), которое сигнализирует о на­
мерении воздержаться от контакта ради того, чтобы взаимодействие

между незнакомыми друг другу акторами не породило неприятных по­
буждений, выходящих из-под контроля, и тем самым не обнаружило

4 Pancama (санскрит)—пятая, — Примеч. пер.
Underclass (англ.)

термин, возникший в конце 1950-х — начале 1960-х гг. для обозначения

дискриминируемых социальных групп, проживающих в гетто. — Примеч. пер.

27

«в человеке животного», которое нужно держать в клетке под замком
вдали от посторонних глаз.

С помощью хитростей и уловок Гоббсово животное, сидящее внутри

человека, пережило реформу нравов модерна нетронутым и неукро­
щенным в своем первозданном, могучем, грубом, необработанном,

невоспитанном/неотесанном виде; процесс цивилизации смог придать
лишь внешний лоск этому животному и/или передать его «на аутсор­

синг» (например, перенося агрессию с поля брани на футбольное поле),
но он не смог его исправить, а тем более изгнать. Животное лишь за­

таилось, готовое стряхнуть пугающе тонкий покров приличий, годных

для того, чтобы скрыть непривлекательность, но не подавить и сдержать
злобность и жестокость.
Тимоти Снайдер, переосмысляя и переоценивая горький опыт Холо­
коста (в частности, тот факт, что зло совершалось многими, а явить
«нравственный инстинкт» и «человеческую доброту» мало кому удава­

лось), приходит к следующему выводу:

«Вероятно, мы можем вообразить себя в роли спасателей в какой-нибудь

предстоящей катастрофе. Однако если уничтожить государства, разру­
шить местные бюрократические институты и экономически стимулиро­
вать убийства, мало кто из нас останется паинькой. Вряд ли этически мы
превосходим европейцев 1930-х и 1940-х годов и менее подвержены

влиянию идей, подобных тем, что с успехом провозгласил и взялся реа­
лизовать Гитлер»6.

То, в чем мы ради самоуспокоения готовы были видеть (если

не по результатам, то хотя бы по намерениям) достижение социаль­
ной инженерии по окончательному изгнанию мистера Хайда из док­
тора Джекила7, все более напоминает очередную попытку в стиле

Дориана Грея поменять местами реальность и ее репрезентацию
посредством пластической хирургии. В реальной жизни косметиче­

ское вмешательство, как правило, требует регулярного повторения,
поскольку эффект от каждой очередной операции длится недолго.
6 Snyder Т. Black Earth: The Holocaust as History and Warning. L.: The Bodley Head, 2015. P. 320.
1 В романе Роберта Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» (1886)

оба персонажа составляют личность одного человека: Эдвард Хайд представляет демоническую

сторону Генри Джекила. — Примеч. пер.

28

Глава 1. Назад к Гоббсу?

Мы начинаем понимать, что надо стремиться не к окончательной

и бесповоротной победоносной битве спокойствия/вежливости/
выдержки с насилием, а готовиться к затяжному энергичному про­

тиводействию. Похоже, мы начинаем готовить себя к продолжи­
тельной (но без решающих сражений) войне до полного истощения

между "х°рошим насилием» (совершаемым службами правопорядка,
как бы они ни назывались) и «дурным насилием» (совершаемым

ради подрыва, разрушения и поломки действующего правопорядка),

которое дурно еще и потому, что вынуждает силы «хорошего насилия»
перенимать инструменты и стратегию у своего врага. Мир без наси­

лия нам придется отнести к числу самых прекрасных и, увы, самых
несбыточных утопий.
Как объяснить этот неожиданный (и потому радикальный и после­

довательный) поворот в том, как мы стали думать о феномене наси­
лия? Он мог произойти из-за того, что внезапные вспышки насилия

слишком часто стали заносить в наши дома вездесущие неутомимые

медиа, которые стряпают интригующие новости по рецепту Уильяма
Рэндольфа Херста8: «новости следует подавать, как кофе —свежими
и горячими»; так что они буквально вторгаются в нашу жизнь. А мо­

жет быть, и за самим насилием стоит своеобразный эффект границ,

которые некогда воображались неприступными стенами, а затем под

действием усиливающихся приливов, рождаемых глобализацией, сде­
лались пористыми и стали пропускать воду?

Может быть, отношение к насилию изменилось вследствие транс­

формации государств, которые на деле, если не на словах, перестали
претендовать на монополию на средства и применение принужде­

ния? Или, может быть, право провести границу между легитимным
(т.е. ради сохранения порядка) и нелегитимным (т. е. нарушающим

или подрывающим порядок) принуждением, считавшееся прерогати­
вой тщательно отобранных, точно и недвусмысленно определенных

агентов, вошло в постоянно пополняемый список (употребляя тер­

мин Альфреда Норта Уайтхеда) «оспариваемых по существу концеп-

* Уильям Рэндольф Херст (1863—1951)—американский издатель, медиамагнат; с его именем
связано понятие желтой прессы.—Примеч. пер.

29

ций»9, и теперь стали думать, что это право останется в нем навсегда
Согласно Т. Снайдеру, все современные государства в настоящей
момент располагаются на шкале между полюсом Вебера с идеалу

но-типическим государством, обладающим монополией на средства

принуждения, и полюсом Снайдера с «несостоявшимся» (или разру.
шившимся, разрушенным) государством, которое практически экви­

валентно «территории без государства».
***

Право прочертить (и если понадобится, перечертить) границу между
легитимным и нелегитимным, разрешенным и запрещенным, закон­
ным и преступным, терпимым и нетерпимым насилием — главный приз

в борьбе за власть. Обладание этим правом в конечном счете является
определяющим атрибутом власти, а способность его использовать для

подавления других —определяющей чертой господства. Установление

и отправление этого права со времен Левиафана считалось областью
политики —прерогативой и задачей, возложенной на правительство,

символизирующее политическое тело. Позднее этот взгляд получил

пространное обоснование и могучую поддержку со стороны Макса
Вебера10, когда он решил определить политическое государство через
монополию на средства и на применение принуждения, и это определе-

9 3. Бауман и ранее приписывал термин «оспариваемые по существу концепции- (essentially
contested concepts) А. Уайтхеду (см. Bauman Z„ Mazzeo R. In Praise of Literature. Cambridge: Polity
Press, 2016), однако этот термин ввел в обращение У. Б. Гэлли (1956) для обозначения концеп­

ций, «употребление которых неизбежно вызывает бесконечные споры среди тех, кто отстаивает
свои варианты верного употребления» (Gallie W. В. Essentially Contested Concepts. Proceedings о*
the Aristotelian Society. 1956. Vol. 56. P. 169), при этом спор «нельзя разрешить какой-то одной

отсылкой только к эмпирической очевидности, языковому употреблению или канонам логики'
(Gray J. N. On the Contestability of Social and Political Concepts. Political Theory. 1977. Vol. 5. No. 3

(August). P. 344). — Примеч. науч. ред.
На русский язык «essentially contested concepts» уже переводили как «сущностно конкурирующие
концепции» (см.: Алексеева Т. А. Что такое политическая философия? Статья вторая // Полития. 2004.

№ 1 (32). С. 153) и «сущностно оспариваемые понятия/концепции» (см.: Ледяев В. Г. О сущностной

оспариваемости политических понятий // Полис. Политические исследования. 2003. № 2. С. 86-95:
Ильин М.В. Слова и смыслы. Опыт описания ключевых политических понятий. М.:РОССПЭН, 1997.

С. 22—24). Предложенный вариант буквально ближе к оригиналу и соответствует нормам языка
перевода.—Примеч. пер. и науч. ред.
10 Имеется в виду «монополия на насилие»—концепция государства, которую Макс Вебер описав
в работе «Политика как призвание и профессия» (1919 г.). —Примеч. пер.

30

Глава 1. Назад к Гоббсу7

ние стало едва ли не каноническим в социально-политической теории.
Правда, в преддверии эпохи текучей современности нас прозорливо

предостерегал Лео Штраус, обсуждая заповеди историцистского под­

хода к человеческому существованию:

«Всегда были и всегда будут удивительные, совершенно неожиданные
смены точек зрения, радикально меняющие смысл всех приобретенных
прежде знаний. Ни одна точка зрения на целое, в особенности ни одна

точка зрения на целое человеческой жизни, не может претендовать
на окончательную и всеобщую истинность. Каждая доктрина, какой бы
окончательной она ни казалась, будет заменена рано или поздно другой

доктриной» (р. 21).

«Все человеческое мышление зависит от судьбы, от того, что мышление

не может подчинить себе, чьих действий оно не может предвидеть» (р. 27).

«Волею судьбы сущностная зависимость мысли от самой судьбы осознается

именно сейчас и не осознавалась прежде» (р. 28)11.

Как подтверждение правоты Штрауса на ум приходят два предвидения/предостережения: Гегеля (о том, что Сова Минервы начинает

свой полет лишь с наступлением сумерек) и Маркса (о том, что люди
сами делают свою историю, но при обстоятельствах, которые не сами

выбрали)11
12. Сказанное свидетельствует в пользу тщательного пере­

смотра взглядов Гоббса на государство как на гаранта безопасности
подданных и как на единственную возможность его субъектов защи­
титься от врожденной (инстинктивной и импульсивной) человеческой

агрессивности, а следовательно, получить эффективную защиту от не­

управляемого насилия со стороны окружающих. Они даже предполага­

ют, пусть и косвенно, возможность причислить государство, в котором
некогда видели основного (и даже единственного) стража человече­

ской безопасности и единственную страховку от насилия, к основным

11 Strauss L. Natural Right and History. Chicago: University of Chicago Press 1965 [1950].
Перевод цит. по: Штраус Л. Естественное право и история / пер. с англ. Е. Адлер, Б. Путько.

М.; Водолей Publishers, 2007. URL: http://www.lstrauss.ru/ (доступ: 04.01.2019). — Примеч. пер.
12Тезис из работы К. Маркса «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», — Примеч. пер.

31

факторам/причинам/операторам сегодняшнего торжества беззащит­

ности и уязвимости перед насилием.
Анри Жиру, один из самых острых и откровенных современных кри­
тиков общества и культуры, публикующийся в независимых изданиях

социалистической ориентации в США, пишет:

«После встраивания в систему насилие приобрело системный характер,

и теперь оно разрушает планету, любое понимание общественного блага

и демократии; теперь оно управляется не идеологией, а растущим караю­

щим государством, в котором криминализуется все, что представляет
угрозу финансовой элите и ее контролю над страной... Неолиберализм
впрыскивает насилие в наши жизни и страх — в нашу политику»13.

Я бы добавил: и vice versa14, насилие — в политику и страх — в наши
жизни. Словом «наши» я хочу подчеркнуть невозможность изолиро­

ваться от ужасных судеб других людей в этом мире, вдоль и поперек
пронизанном информационными каналами. Люди, живущие на облом­

ках государств в сатанинском поясе между тропиками Рака и Козерога,
люди с телами и душами, отравленными страхом и насилием, —в по­

исках ночлега они все ближе подходят к нашим домам; в их назойли­

вом, надоедливом и жутко раздражающем присутствии больше нельзя
не видеть знаки, появляющиеся снова и снова и все чаще и чаще, знаки

разрушения нашего защитного инстинкта душить/скрывать/вытеснять
в наше подсознание пугающее подозрение об общности и усиливаю­

щемся сходстве наших с ними судеб. Таким образом, говоря о жизнях,
отравленных страхом и насилием, я имею в виду и тех, кто живет среди
нас, наслаждаясь комфортом под сенью «закона и порядка», но в мину­

ты просветления оказывается не в состоянии отделаться от всплываю­
щих из глубин подсознания жутких подозрений и дурных предчувствий.

Если коротко, в результате длинной череды непредвиденных пово­
ротов судьбы Левиафан предстал перед нами банкротом: он не смог

выплатить проценты по кредиту доверия, оказанного теми, кто в поисках
безопасности, по совету Гоббса, привычно инвестировал во взятые им

13 См.: https://thisisheH.com/guests/henry-giroux; эта ссылка автора неверна, правильная ссылка:
https://thisishell.com/interviews/882-henry-giroux (доступ: 04.01.2019). —Примеч. науч. ред.
14 Vice versa (лат.) - наоборот. — Примеч. лер.

32

irkiaa 1. Назад к Гоббсу?

на себя (иногда глубоко обоснованно, но чаще номинально) полномочия.
Все чаще он показывает себя неспособным прочертить границу между
легитимным и нелегитимным насилием, границу по-настоящему надеж­

ную: обязывающую, сдерживающую, нерушимую и непреодолимую.

Макс Мутчлер из Боннского международного центра по проблемам

конверсии (из военных целей в гражданские) (BICC, Bonn International

Centre for Conversion) пишет:

«Западные государства все реже задействуют сухопутные войска в во­

енных интервенциях. Вместо этого они полагаются на точечные удары,
производимые комплексом сложных военных технологий, включающим
штурмовую авиацию, беспилотные летательные аппараты (БПЛА), вы­

сокоточное оружие, радары воздушного и космического базирования:

все, что стало возможным благодаря современным коммуникационным
технологиям»15.
Мутчлер связывает эти эпохальные изменения в ведении войн

с усилением процесса детерриторизации власти: «Свободно пере­
мещаться и при необходимости быть недосягаемой, чтобы избежать

ответственности,—вот главная особенность власти в наше время»:

«В войнах, которые я называю „текучими", современные государства укло­
няются от издержек и ответственности за распоряжение и управление
территорией, поскольку считают, что обладают более эффективными и эко­
номичными средствами контроля. Современная военная техника дает им

возможность решать, когда и где нанести удар высокой точности поражения

и остаться недосягаемыми для ответного удара. Они полагаются на тактику
„ударил—убежал", чем-то напоминающую принципы ведения партизанской

войны, в которой мобильность и скорость бьют численное превосходство»16.

Эмансипация власти от территории —самый тяжелый удар из всех,
которые еще не завершившийся процесс глобализации нанес и по ру­

тинному функционированию, и по несостоявшемуся всемогуществу
(а следовательно, по жизнеспособности) Левиафана, как понимал

Mutschler М. М. On the Road to Liquid Warfare? Revisiting Zygmunt Bauman's thoughts on liquid
modernity in the context of the «new Western way of war»: BICC Working Paper. 2016. March. URL:

https://www.bicc.de/uploads/tx_bicctools/wp_3_2016_030316.pdf (доступ: 04.01.2019).
1 Mutschler M. M. On the Road to Liquid Warfare? BICC Working Paper. 2016.

33

его Гоббс. Левиафан Гоббса как образец, которому современные

государства следовали и пытались подражать, представлялся тяже­

лым, громоздким, инертным телом, крепко стоящим на земле; по сути,
Гоббс задумал Левиафана как абсолютно недвижимое устройство: его

устанавливали совсем не для тактики «ударил — убежал». Левиафан

с проницаемыми, легко преодолимыми территориальными границами

был бы возмутительным оксюмороном. Но проницаемость границ—это
не частный и не случайный сбой, а скорее норма нового мирового (бес)
порядка, установившегося в ходе поступательной глобализации власти
вкупе с непрерывной локализацией политики; жизнеспособной, устой­

чивой и воспроизводимой ее сделала «текучесть» войны и поддержи­
вающие ее технологии. Политика, оставшаяся главным и монопольным
metier17 современного государства левиафановского толка, оказалась

беззубой перед грозной могучей силой, а приготовленные на замену
вставные челюсти—слишком хрупкими.

В результате во всех смыслах, кроме чисто формального, Левиафан

утратил взятую на себя и, как правило, признаваемую за ним моно­
полию на разграничение между легитимным и нелегитимным наси­
лием. Линии, которые он по инерции продолжает чертить и пытается

(или делает вид, что пытается) укрепить, неизменно оспариваются как
в теории, так и на практике. Более того, поставив задачу вернуть утра­

ченную монополию и обосновать ею свои raisons d'etre18, Левиафан
обнаружил, что его толкают/вынуждают/обязывают (иногда и не про­

тив его воли) ради этой цели отодвинуть на второй план все осталь­
ные обязанности и даже отказаться от них совсем, либо устранившись
от ответственности за ход и результаты их выполнения, либо передав

их на аутсорсинг или подряд тем силам, которым обеспечена неподконтрольность со стороны Левиафана. В результате всех этих иннова­
ций государство, исходя из практических соображений, сменило роль
защитника и стража порядка на роль одного из сонма агентов (пусть
и самого эффективного), которые совместными усилиями возводят

незащищенность, неопределенность и ненадежность в ранг перма­
нентных условий человеческого существования.

17 Metier (фр.)—ремесло, занятие, профессия. — Примеч. пер.

18 Raisons d'etre (фр.)—смыслы существования.—Примеч пер.

34

Глава 1. Назад к Гоббсу?

Эти агенты в самом деле многочисленны и разнообразны, и боль­

шинство из них (а возможно, и все) прорастают из одного корня: из все­
проникающей глобализации человеческой жизни, которая сегодня
вышла из-под контроля и легко подавляет в зародыше, попирает любую
попытку надзора при столкновении с территориальным, номинально су­

веренным государством вопреки тому, что это государство исторически
образовалось (как напоминает нам Бенджамин Барбер19) для обеспе­

чения автономии, автаркии и независимости от экстерриториальных
сил, для обеспечения (что кажется уже неосуществимым) безопасно­
сти внутри территориальных границ. В условиях неконтролируемой

глобальной и, по всей видимости, нерушимой взаимозависимости
выполнение подобных задач государством становится немыслимым.

Далее я постараюсь перечислить и охарактеризовать некоторых

агентов и начну с насыщения планеты обычными летальными воору­
жениями, которые легко приобрести и легко спрятать.

***

В 2003 г. Ассоциация по контролю над вооружениями сделала сле­

дующие выводы о ситуации в мировой торговле оружием:

«Отсутствие контроля над вооружением позволяет одним наживаться

на страданиях других. Пока внимание международного сообщества со­
средоточено на контроле над оружием массового поражения, торговля
обычным оружием ведется в условиях правового и морального вакуума.

Все больше стран открывают производство стрелкового оружия, и мало кто
способен или намерен регулировать его применение. Постоянные члены

ООН —США, Великобритания, Франция, Россия и Китай— доминируют
на мировом рынке оружия. Большая часть национальных мер по контролю

над вооружениями изобилует лазейками и едва соблюдается. Основные

лазейки кроются в посредничестве, лицензионном производстве и „конеч­
ном использовании" оружия. Оружие попадает не в те руки из-за слабого

контроля над владением огнестрельным оружием, плохого учета и непра­
вомерного его применения законными владельцами»20.
“Бенджамин Барбер (1939—2017)—американский политический философ, автор нашумевшего
бестселлера «Джихад против Мак-мира». — Примеч. пер.

^Control Arms Campaign. The Arms Bazaar: Shattered Lives. 2003. October. Ch. 4. P. 54. URL: http://

www6lobalissues.org/article/74/the-arms-trade-is-big-business#Asworldtradeglobalizessodoesthe
tradeinarms (доступ: 04.01.2019).

35

Спустя десять лет после тяжелого экономического кризиса, 2 мар>
2013 г. газета The Guardian писала: «Несмотря на экономический спад
в 2010 г. крупнейшие мировые оружейные компании привычноувеЛй

чили объем продаж оружия и военной техники, который превысил 4QQ
млрд долл. (250 млрд фунтов)»21. А еще через два года, в августе 201зг

«Международная амнистия» сообщила, что мировой оборот стрелкового

оружия и вооружений малого калибра насчитывает 875 млн единиц
и ежегодно производится от 700 до 900 тыс. новых единиц22.

Позвольте напомнить, как великий Антон Чехов, по праву обожае­
мый и превозносимый во всем мире за непревзойденный реализм

произведений, давал совет начинающим драматургам, стремящими

достичь уровня его мастерства: если в первом акте пьесы на стене
висит ружье, в третьем оно должно выстрелить.

Наивно ожидать, что большая часть из почти миллиона ежегодно

выпускаемых стволов в тот же год ни разу не выстрелит. Мы живем
в мире, где прагматизм является высшей ступенью рациональности-

в мире «я могу, а потому буду и хочу». В мире, где идея Макса Вебера

об инструментальной рациональности перевернута с ног на голову:
вместо того, чтобы искать наиболее эффективные средства для до­

стижения поставленных целей, имеющимся в наличии средствам ищут

(но чаще не находят) подходящее применение. Такой прагматизм впол­

не ожидаемо встраивается, а возможно —уже и встроился, в наш мир
потребления, в котором товары не удовлетворяют наличный спрос,

а создают его и формируют зачастую ab nihilo23.
Чтобы описать эту особенность нашего сегодняшнего состояния, са­
мой подходящей и полезной видится метафора минного поля, которую
придумал и развернул (хотя и в несколько ином контексте) Юрий Лотман,
потрясающий исследователь культуры из Эстонии. О минных полях мы

точно знаем, что они нашпигованы взрывчаткой, что время от времени
мины взрываются, но не знаем точно, когда и где взорвется следующая-

Смягчить ужас от неизбежности взрывов и неспособности предсказать
2ШЛ1_: https://www.theguardian.com/news/datablog/2012/mar/02/arms-sales-top-100-prodijcert

(доступ: 04.01.2019).
12Small Arms Survey. URL: https://www.amnesty.org/en/latest/news/2015/08/killer-facts-the-scale-

of-the-global-arms-trade/ (доступ: 04.01.2019).
23 Ab nihilo (лат.) — из ничего.—Примеч. nep.

36

Глава 1. Назад к Гоббсу?

их время и место можно только одним способом — прекратить миниро­

вание, что в наше время, увы, остается несбыточной мечтой.
Мечта на самом деле несбыточна, поскольку военно-промышлен­
ные комплексы мира, особенно при их нынешней эмансипации от по­

литического контроля, не откажутся от своих баснословных прибылей,
а правительства не станут сопротивляться искушению спасти статистику
занятости от дальнейшего падения с помощью процветающей военной

промышленности, и ни один преступник мира не упустит шанс пожи­

виться за счет тех (немногих) правительств, которые осмеливаются,
вопреки сложившимся обстоятельствам, вводить ограничения на экс­
порт и импорт оружия и взрывчатки. Есть еще один соблазн: тем, у кого

в руках «стволы», и особенно их беспринципным гуру и/или заказчи­
кам, мучительно трудно перестать заигрывать с мировыми СМИ, чтобы
о мелких локальных происшествиях оповестить весь мир и в режиме
реального времени, без особых затрат сделать из них шокирующие,

кровавые бойни. Кастинг идет по всему миру, заглядывая в каждый

закоулок и каждую щель в режиме перманентного риска и чрезвы­

чайности. И дополнит список факторов, делающих разминирование
несбыточной мечтой, растущая убежденность электоратов всего мира

(а США здесь впереди планеты всей), что лучшее средство против вреда
от перенасыщения оружием, которое слишком легко можно приобрести

и применить,—это производить еще больше оружия и делать его еще
более доступным.

***
Еще появился феномен копикэта24, распространению которого так­

же способствовали жадные до рейтингов и на все готовые СМИ. У копи­
кэта с модным поведением один и тот же паттерн: в обоих случаях это

попытка примирить непримиримое, одновременно удовлетворив две
человеческие—слишком человеческие — абсолютно несовместимые
страсти: страсть к социальности и страсть к индивидуальности, вож­

деление принадлежать и вожделение выделяться. Похожий дуализм
намерений и диалектику его влияния на поведение обнаружил и тщаКопжэт (от англ, copycat)—термин, употребляемый для обозначения копирования манеры

поведения.-Примеч. пер.

37

тельно проанализировал Георг Зиммель25. Однако научное освещение

действующей во все времена диалектики повторения и инновации

присущей моде, восходит к Габриэлю Тарду26, который копирование
объяснял стремлением людей к безопасности, возникающим всякий

раз, когда приходится делать рискованный выбор, а инновациистоль же сильным стремлением Я отличаться и быть самостоятельным.

Впрочем, со времен Тарда и Зиммеля механизм, масштаб и роль
подражания [imitation] сильно изменились, и появилось понятие «копи-

кэта, в котором отражены произошедшие новшества в подражании как

неизменном спутнике человеческого существования. Эти изменения
порождены недавней революцией в коммуникации, которую проана­
лизировал Элиху Кац с коллегами. Конечно, эти новшества не вполне

новы, они имеют количественный, а не качественный характер в кру­
говом движении между источником информации, личными мнениями

и образом действий, хотя масштаб этих количественных изменений,

вызванных развитием интернета, заставляет признать появление но­
вого качества. Это целиком и полностью «разница, которая составляет
другую разницу» (перефразируя часто повторяемую максиму «разница,

которая не составляет другую разницу, разницей не является»)27. Тем

25 Simmel G. Fashion. American journal of Sociology. 1957. Vol. 62. No. 6 (May). P. 541—558. ORC

https://sites.middlebury.edu/individualandthesociety/files/2010/09/Simmel.fashion.pdf (доступ;
04.01.2019).
Перевод цит. по: Зиммель Г. Мода / пер. М. И. Левиной // Избранное: в 2 т. М.: Юристь, 1996.
Т. 2: Созерцание жизни. С. 266—291. — Примеч. пер.
26 TardeG. The Laws of Imitation /trans. E.C. Parsons. N.Y.: Holt and Co., 1903 (оригинальный текст

опубликован в 1890 г.).

Тард Г. Законы подражания. М.: Академический проект, 2011. — Примеч. лер.
27 Эту максиму, довольно банально звучащую при такой подаче, обычно приписывают пионеру
философии прагматизма Уильяму Джеймсу, хотя в его варианте она звучит несколько иначе.

В Лекции II в книге «Что такое прагматизм?» (1907) он пишет: «Не может быть разницы в одном

каком-нибудь пункте, которая бы не составила разницы в каком-нибудь другом» (перевод цит. по:
Джемс У. Прагматизм. Новое название для некоторых старых методов мышления. Популярные
лекции по философии / пер. П. Юшкевича. СПб.: Шиповникъ, 1910. С. 36 (Примеч. пер.)). В той же
лекции Джеймс возводит свое утверждение к формулировке Чарльза Пирса, который написал

в статье «Как сделать наши идеи ясными?» (1878): «Наши убеждения суть фактически правила
для действия... чтоб выяснить смысл какого-нибудь утверждения, мы должны лишь определить

тот способ действия, которое оно способно вызвать» (перевод цит. по: там же. С. 34 (Примеч.
лер.)). Именно эта идея привела Людвига Витгенштейна к определению понимания как знания

того, как двигаться дальше. См. также: https://theblogofciceronianus.blogspot.com/2013/ll/
differences-that-make-no-difference.html (доступ: 04.01.2019).
7

38

Глава 1. Назад н Гоббсу?

не менее ретроспективно нужно отдать Тарду должное за то, что он ука­
зал на появление паттерна, который спустя столетия оказался способен
произвести нынешнее качественное изменение (указал, когда этот

паттерн еще не сформировался и не получил признания в социальных

науках). Во введении Элиху Кац пишет: «Тард понял, что на место тол­
пы приходит новое социальное образование, организующееся вокруг
ежедневных газет. По сути, „публика'1 была не физическим скоплением
людей, а рассеянной толпой, которая впитывала повестку дня, осве­

щаемую прессой, а затем физически собиралась в кафе и салонах,
чтобы обсудить текущие дела и сформировать общественное мнение»28.

Однако, оглядываясь назад, мы можем утверждать, что решающий,

исторический, судьбоносный переход, который, возможно, заверша­
ется в наши дни, заключается в физическом отдалении коллективного

мнения от его носителей и промоутеров. Сегодня ни на одной стадии

процесса формирования общественного мнения (по крайней мере,
в принципе) не требуется ни скопления толпы, ни физической плот­

ности контактов «лицом клицу». Для признания глубины и масштаба

последствий от той трансформации арены публичного, которая этот

переход предвещала, сделала не только возможным, но и весьма
вероятным, потребовалось множество количественных изменений,
зачастую настолько малых, что их невозможно было сразу заметить,

зафиксировать, чтобы как следует рассмотреть, а потом и оценить. В те­
чение многих десятилетий идеи Тарда не находили отклика за предела­

ми редко посещаемых академических библиотек с пыльными томами

и не всплывали в академических дискуссиях. Пожалуй, именно это, как
цитирует Кац, имел в виду Бруно Латур, замечая: Тарду «понадобилось
иное столетие, чтобы быть, наконец, понятым».
Сейчас мы живем в этом «ином столетии». Мотивы, направляю­

щие диалектику отношений индивидуального vs. группового (своего
рода ненависть—любовь между тягой к сохранению принадлежности

и стремлением к автономному самосозиданию), поочередно то сходясь,
то расходясь, могли бы возникнуть из этого перехода в иное столетие
в неизменном виде, но, как уже двадцать лет назад указывал Джон
” Katz Е. et al. Echoes of Gabriel Tarde: What We Know Better or Different 100 Years Later. [S.I.J: USC

Annenberg Press, 2014.

39

Томпсон, «развитие средств коммуникации формирует новые формы

действия и взаимодействия и новые виды социальных отношений

отличающихся по ряду свойств от взаимодействия „лицом к лицу^'

(р. 81-82).
Общая особенность новых форм коммуникативного взаимодействия

и формируемого ими нового вида социальных отношений (порождаю­
щая все остальные особенности) заключается в растущем преоблада­
нии «действия на расстоянии». Его последствия Томпсон определил как

«опосредованную публичность», своего рода «публичность» «индивидов,
действий и событий», которая «больше не связана общим местом дей­

ствия» (р. 126). Томпсон предлагает выделить две формы этого отно­

сительно нового вида действия. Первая форма — «опосредованное
взаимодействие», для которого характерно «сужение многообразия

значимых жестов», как, например, «подмигивание, мимика, хмурые
взгляды и улыбки», видимые акторами взаимодействия. Вторая фор­
ма—«опосредованное квазивзаимодействие», для которого характер­

на другая особенность: передаваемая информация предназначается
«для неопределенного круга потенциальных реципиентов» (р- 83—84).

Полагаю, единственная важная особенность новых средств комму

никации (и важнейшая —для распространения феномена копикэта).
особенно интернета, ставшего доступным благодаря интерактивным

и мобильным гаджетам, обеспечивающим в силу малых размеров ком­
муникацию «в реальном времени» в режиме 2АП> заключается в обес­
печении возможности «согласованного, но не скоординированного

реагирования» (р. 113). Что особенно привлекательно, теперь можно

(и главное, без особых усилий) одним кликом сразу «запечатать в бу­
тылку» весточку и разослать ее многим пользователям, чтобы увеличить

шансы на то, что ее заметят, выловят, откроют, прочитают — и сделают
все это в унисон и безо всякого координирования, как будто случайно.

Неудивительно, что в опубликованном двадцать лет назад иссле­
довании Томпсон выбрал для анализа новых средств коммуникации
пример телевидения —с его жестким и асимметричным делением

на производителей и реципиентов информации (если посмотреть
внимательно, то можно сказать, что замысел был жестче, чем реали» Thompson J. Media and Modernity: A Social Theory of the Media. Cambridge: Polity 1995

40

Глава 1. Назад к Гоббсу?

зация, поскольку приближался к декартовому делению на активных

мыслящих субъектов и пассивные, податливые объекты). Полагаю,
что Томпсон сделал бы другой выбор, если бы проводил исследова­
ние после того, как интернет принес с собой совершенно новую прак­

тику «действия на расстоянии»: встроенная в него интерактивность,
всесильнее притупляющая остроту декартового деления на субъекта
и объект, стала новшеством, влияние которого на формирование че­

ловеческой совместности вызывает все меньше сомнений, поскольку

становится все более очевидным. Оценивая перспективы публичности,
т.е. общедоступного публичного пространства, в котором идеи каждого
человека могут (по крайней мере, в принципе) выражаться, восприни­
маться, обсуждаться, одобряться или осуждаться, Томпсон описывает

«символическую среду» того времени как «уже сформированную из-за
значительной концентрации ресурсов» (р. 263, курсив. —3. Бауман),
возникшей в результате «слияний, поглощений и частичного обмена
активами в медиаиндустриях» (р. 241).

Это замечание звучит так же верно, как и двадцать лет назад.
Однако появление интернета привело к новой тенденции в процессах,
которые шли в символической среде с доминирующим телевидением:

нарядус ростом могущества медиаконгломератов происходит диссипа­
ция ресурсов, способствующая установлению режима «регулируемого
плюрализма»; его Томпсон предлагает в качестве основного принци­
па для «переосмысления публичности» (р. 240). Плюрализм достигнут,

но на самом деле он регулируется все сильнее, хотя и с оговорками.

Во-первых, возьмем задачу регулирования, решение которой, подобно

другим аспектам человеческого бытия-в-мире (как, например, нахож­
дение индивидуального решения порождаемых обществом проблем
или сочинение «собственного» Бога из набора элементов, предложен­

ных организованными религиями), уже делегировано и отдано на ин­
дивидуальное усмотрение. Регулирование передано на исполнение

в низшую, как называет ее Энтони Гидденс, сферу «политики жизни»,
однако благодаря интернету политика жизни не только получила доступ
карене публичного, но завоевала и подчинила ее, обретя (в чем боль­
ше нет сомнений) господство, которое не порицается, а приветствует­

ся и ежедневно подпитывается. И, во-вторых, как ни парадоксально,

41

обсуждаемый нами плюрализм происходит от множества разных ин­
дивидуальных попыток «регулировать» (ослабить или полностью устра­
нить) беспорядочную какофонию, которую плюрализм только и может

дать™попыток сделать неудоботтаримое более аппетитным, внести

в хаос минимум упорядоченности.
Отрезав своих обитателей (как правило, уже переживших корабле­
крушение или мучительно его ожидающих) от бурных и пугающе мутных

волн плюрализма, рожденный в браке между прозрачностью и недву­

смысленностью, остров спокойствия содействует удовлетворению двух
разнонаправленных потребностей: он утоляет необходимость в при­

надлежности группе (или только нам так кажется, что он ее утоляет)

и в самосозидании—неразлучных и неизменных спутников текучей
современности. Эти две потребности не противостоят друг другу, а тесно
переплетаются между собой (или, по крайней мере, выглядят таковы­

ми), идут бок о бок, и обе получают удовлетворение. Копикэт—это иде­
альный инструмент для идеального разрешения этого амбивалентного

беспокойства, и именно интернет дает возможность им воспользовать­

ся, поскольку в неподдающемся упрощению плюрализме офлайна он
практически бесполезен.

Но чтобы тебя копикэтили, твой поступок должен собрать аудиторию,

которую может предоставить именно интернет. В недавнем прошлом
социальные группы формировались по принципу физической близости,
что позволяло их членам регулярно встречаться лицом к лицу, а в ин­

формационную эпоху эти группы (перевоплотившись в социальные

сети) складываются и закрепляются вокруг тех передающих инфор­
мацию людей, которых по какой-то причине считают авторитетными

и заслуживающими доверия. Частота их появления на экранах муль­
тимедийных устройств (телефонов, планшетов и т.д.), а тем более ко­
личество «лайков» и «репостов», которыми они хвастаются и дополняют
свои сообщения, для обывателей становится подтверждением того,
что их выбор обоснован и уважаем, а потому, согласно дедуктивному

выводу, желателен. Тот факт, что я выбираю одних, отвергая других (а в
сообществе прошлого было иначе: не я выбирал, а выбирали меня,

не спрашивая моего согласия), приносит блаженство и, как похло­
пывание по плечу, укрепляет самоуважение. Это переживается как

42

Глава 1. Назад к Гоббсу?

осуществление независимости против зависимости и, кроме того, как

куртуазное самоутверждение с заранее гарантированным признанием
и одобрением в группе.
***
Выше мы дали самые общие характеристики всех без исключения

разновидностей копикэта, а теперь рассмотрим его разновидность,

непосредственно связанную с расширением и интенсификацией наси­
лия, в чем часто видят знак возвращения гоббсовского мира (точнее,

наоборот, нашего возвращения в мир Гоббса). Я имею в виду количе­

ственный рост имитаций актов насилия.
В полном соответствии с адекватной для этого случая идеей ите­
рации Жака Деррида, акты копикэта никогда не являются точными

копиями исходного акта: учитывая высокую конкуренцию медиаинду­
стрий за максимально возможные рейтинги, в которой они старают­

ся подавать новости, как кофе, свежими и горячими, чтобы зритель
никогда не уставал от пресыщения, механическое, буквально верное
поэлементное повторение, очевидно, контрпродуктивно, если стре­

мишься стать узнаваемым в медиа. На самом деле, в копикэте одно­

временно заложено стремление и к повтору (в той мере, в какой оно
нацелено на повторение некоторых из проверенных эффектов уже

протестированной формы действия), и к новаторству (к добавлению

одного или нескольких ранее отсутствовавших штрихов, позволяю­

щих превзойти и затмить впечатление от копируемого оригинального
злодейства). А кроме того, успешно тиражировать можно только то,

что в силу своей необычности имеет свежий, еще не выработанный
шокирующий потенциал.

Медийный рынок нуждается в богатом предложении актов наси­

лия, чтобы их можно было копикэтить и устанавливать (с помощью
уже настроенной соответствующим образом и обеспеченной ресурса­

ми медиаиндустрии) хотя бы среднесрочную повестку дня; описанное
выше насыщение мира легкодоступным стрелковым оружием способно
подпитывать предложение насилия. Но требуется еще одно условие:

предложению должен соответствовать спрос. Необходим такой спрос,
который уже ищет эффективные и в то же время не нарушающие при-

43

личий инструменты его удовлетворения — инструменты, с высокой

пенью вероятности позволяющие найти для копирования такой ан
который сможет соответствовать уже сформировавшимся ожидания^'
Чтобы семена проросли, нужна хорошо удобренная почва.

***

Почв, плодородных для прорастания семян насилия, сегодня в из­

бытке. Было бы глупо и неправильно думать, что за появление и бы­

строе распространение феномена преступлений-копикэтов ответствен­

ны исключительно новые информационные технологии: как максимум,
их вспомогательная роль состояла в том, чтобы сделать ранее обре­

менительные и дорогостоящие начинания соблазнительно простыми

и дешевыми. Но семена насилия не дали бы всходов, если бы почва,

на которую они были (пусть и с избытком) брошены, была бесплодной.

Она совсем не бесплодна, а даже наоборот—благодаря переиз­
бытку удобрений, которые в условиях человеческого существования
слишком охотно и ревностно поставляются. Средства для повышения

плодородия этой почвы насилия вырабатываются в большом разно­

образии и в больших количествах, однако в каждом из них есть об­
щий компонент: гнев, который, подобно гноящемуся нарыву, набухает,

не находя выхода. Приступы гнева охватывают все более широкие
слои населения, хотя влияют на них неодинаково по двум совершенно
разным причинам. Джок Янг, глубоко погруженный в водоворот текучей
современности, неутомимый и удивительно проницательный исследо­

ватель гнева, описывает это следующим образом:

«Одержимость насилием конкретного пацана из уличной банды и одер­

жимость карать у респектабельного гражданина схожи не только по сути,
но и по происхождению. Обе происходят из тектонических сдвигов на рын­

ках труда: насилие вырастает из рынка, где человека исключают как ра­
ботника и стимулируют в нем ненасытного потребителя, а стремление
карать —из рынка, где работника оставляют, но на прекарной основе.
То есть одержимость происходит из мучительно резкой эксклюзии и ча­
стичной инклюзии»30.

30 Young J. The Exclusive Society. L.: Sage, 1999. R 8—9.

44

Слнвя 1. Назад н Гоббсу?

О психоло! ическом механизме утилизации накопленных фрустра­
ций и гнева в насилие Янг пишет: «правонарушители ведомы силами

унижения, и часто за их поведением стоит практический смысл, пря­
чущий за наслаждением неумеренность, ликующую вседозволенность,

утверждение своей мощи и индивидуальности»31.

Из этого описания следует, что акты ат рессии в значительной сте­
пени бескорыстны (как в популярном выражении «ничего личного»),
что в них нет того, что в детективных историях называется мотивом. Их

основная и, возможно, единственная рациональная причина — при­

ступы слишком часто подавляемого, вырывающегося наружу гнева,
объект же агрессии случаен, если он и имеет какую-то, то весьма от­
даленную (и совсем необязательную) связь с ее причиной. У агрессии,
вызванной нестерпимым чувством унижения или невыносимым ужа­

сом перед социальной деградацией и изоляцией, как правило,нет объ­
екта. Осмысленно или наугад выбранная жертва насилия часто вообще

ни при чем и попадает как кура в ощип из-за того, что действительный
виновник злоключений и страданий агрессора либо неизвестен, либо

недосягаем (даже если связь между насилием и жертвой обнаружива­

ется, скорее всего, ее обнаруживают ретроспективно).
Террористы непреднамеренность и случайность выбора жертв
стараются продемонстрировать так четко и ясно, чтобы этого нельзя

было не заметить. Тут намеренно стремятся к максимально широкому
потрясению от акта террора, произведенного локально понимаемым

и локально исполненным насилием. Случайность сообщает всем, что
никто не застрахован, что всякий, виновен он или нет, в любое время

и в любом месте может пасть жертвой злобного отмщения. И совер­
шенно бесполезно доказывать себе и окружающим, что мести этой ты

ничем не заслужил. Весть о намеренной случайности мести призвана

указать на то, что у каждого из нас, без исключения, есть одинаково
веские основания испытывать тихий ужас от участи жертвы.

Выброс накопленного гнева бескорыстен в силу своей самоценно­

сти; он сам себе и мотив, и цель. Как объясняет Виллем Шинкель, это

•насилие ради насилия»32. Шинкель полагает, что «признаки самоценно-

11 Voting J. The Exclusive Society. L.: Sage, 1999. P. 54.

&Sctiinkel W. The Will to Violence. Theoretical Criminology. 2004. Vol. 8. No. 1 (February).

45

сти присутствуют в каждом акте насилия: насилие часто предпочитают
не потому, что оно обеспечивает достижение конкретной цели, а из им
манентной привлекательности самого акта». Насилие губительно при-

влекаеттем, что дает временное избавление от унизительного чувства

собственной неполноценности —слабости, бесталанности, никчемно­
сти, ничтожества. О таком избавлении тысячелетия назад писал Эзоп
в своем иносказании о самоуспокоении и самодовольстве, которые

испытал вечно испуганный, постоянно убегавший от более крупных
и сильных животных заяц в момент, когда однажды своим появлением

он сам напугал лягушку, в панике спрятавшуюся в укрытии33.
Насилие ради насилия служит своего рода предохранительным
клапаном, позволяющим выпустить пар, но не предотвращает его

повторного накопления до критического уровня давления. Достичь

превосходства над тем, кто слабее и хуже соображает, несложно, и это
хорошо и плохо одновременно. Легкость победы лишает заслуженного

удовлетворения от «хорошо выполненной работы», не дает убедиться

в обладании незаурядными умениями и способностями, мешает аг­
рессору укрепить чувство собственного достоинства, самоуважения

и уверенности в себе. Поэтому насилие как самоцель оказывается

еще и бессмысленным; и что еще хуже —оно теряет смысл, становится
болезненным, постыдным и для самого агрессора. А то, что теряет в ка­

честве, компенсируется количеством. Оттого бессмысленное насилие

склонно к самоумножению и самораспространению.

Использовать собственное превосходство, чтобы причинить обиду
и боль заведомо более слабому созданию,—это лакейство, рабская

замена «честной проверки» на силу, отвагу и храбрость прежде всего

самого обидчика. Чтобы акт насилия стал настоящей проверкой или
хотя бы стал похож на нее, агрессору нужен сильный противник, кото­
рому можно бросить вызов, нанести урон или поражение: чем сильнее

13 В переводе М. Л. Гаспарова эта басня Эзопа выглядит так: «Поняли зайцы, какие они трусливые,
и порешили, что лучше им всем разом утопиться. Пришли они к обрыву над прудом, а лягушки

у пруда как заслышали их топотанье, так и попрыгали в самую глубь. Увидел это один заяц и сказал

остальным: Давайте не будем топиться: смотрите, и трусливее нас есть твари на свете".—Так

и для людей зрелище чужих несчастий служит ободрением в собственных невзгодах». (Зайцы и ля­
гушки // Басни Эзопа / пер., ст. и коммент. М.Л. Гаспарова. М.: Наука, 1968. С. 104).—Примеч.

науч. ред.

46

Глава 1. Назад к Гоббсу?

противник, тем лучше. Вести борьбу со злокозненными исламистами

и поставить заслон их нашествию, грозящему уничтожить все, «что мы

отстаиваем и что нам дорого»,— несравнимо более эффективное ле­
карство от унижения, чем сжечь ларек соседу-пакистанцу.
***
Некто Симоне Симонини, абсолютно отрицательный герой (и един­

ственный вымышленный среди реальных исторических персона­

жей) «Пражского кладбища» (последнего из длинного ряда романов

Умберто Эко. наполненных неуловимым духом и причудливыми изги­
бами европейской истории), являет неповторимо глубокое проникно­
вение в генеалогию параноидального поиска заговоров; склонность
искать заговоры встречается во все времена, но сейчас она проявляет
себя во всей красе. Вот как Эко устами Симонини обобщает эффект

конспирологического мировоззрения, его функции и причины широкой

привлекательности:

«Меня с рождения окружали люди, страшившиеся козней какого-то скрыто­
го врага. Мой дед подозревал евреев, иезуиты — масонов, мой революци­

онный папаша — иезуитов, монархи всей Европы — карбонариев. Мои то­

варищи по школе, мадзинианцы, подозревали, что король —пешка в руках
священников. Полиция всего мира подозревала баварских иллюминатов.
И так далее. Нет счета всем людям, кто опасается, что против них плетутся

заговоры. Вот нам готовая форма. Можно заполнять ее по усмотрению,
кому чего, по заговору на каждый вкус» (р. 99)34-35.

В лекции в Болонском университете, открывшей 1994/1995 учеб­
ный год, опубликованной в сборнике эссе36, анализируя роль истинного
и ложного в истории (ложное, пишет он, «не обязательно в форме лжи,

но уж точно в форме ошибки», обусловило «многие события в истории»

(р. 2), иногда к добру, иногда к худу) на материале проведенных им
*Еи> U. II cimitero di Praga. Milano: Bompiani, 2010; цит. no: Eco U. The Prague Cemetery / transl.

by Richard Dixon. L.: Vintage Books, 2012.
кПеревод цит. по: Эко У. Пражское кладбище / пер. с итал. Е. Костюкович. М.: ACT, 2011.—Примеч.
пер.

Eco U. Serendipities: Language and Lunacy / trans, by William Weaver. N. Y.: Columbia Univ. Press,
1998,

47

с исключительной эрудицией скрупулезных исследований широко Из
вестных сюжетов о тайных (как правило, злонамеренных) заговора*

и о судьбах заговорщиков, Умберто Эко заключает: «Миф о тайны*
обществах и существование Высших Неизвестных37, которые опред6

ляют судьбу мира, обсуждались еще до Французской Революции». Эти

мистические истории «слишком увлекательны, чтобы распасться под
натиском фактов» (р. 18—-19): «Каждая из этих историй имела свои до­

стоинства: как нарративы они казались даже более правдоподобными,

чем повседневная или историческая реальность, которая гораздо слож­
нее и вызывает меньше доверия. Казалось, эти истории объяснилито,

что иначе понять невозможно» (р. 23).
Повествователь «Пражского кладбища» живет, мыслит и действует

в XIX веке, но поместивший его туда Умберто Эко реконструировал
его жизнь, мысли и действия, опираясь на опыт XXI века. Сегодня кон­

спирологическая теория истории и мнимой/выдуманной машинерии,
якобы дергающей за ниточки мировых деятелей, отнюдь не является

помрачением ума жалкой кучки маргиналов, она, напротив, неуклон­

но перемещается в центр общеполитической дискуссии, которую под­
питывает и вдохновляет общественное мнение; растет число стран,
где теория заговора набирает популярность (даже в тех странах, что
до недавнего времени считались невосприимчивыми к ее бациллам),
расширяя круги своих почитателей, проникая в речи политиков и но­

вости СМИ, захватывая быстрорастущие социальные сети, так что ее
популярность невозможно остановить. И когда акты автотелического
насилия вписываются в широкий, возможно, даже в бесконечно (кто

знает?) широкий контекст всемирного заговора, их значимость резко
повышается, а вместе с ней повышается и значимость их исполнителей.

Но, пожалуй, самое главное в том, что вписывание насилия в кон­
текст всемирного заговора позволяет завлекать в сети еще боль­

ше новобранцев, жаждущих «большого дела» (которое придало бы
смысл—конечно же, благородный —их блеклому, вялому, никчемному
существованию), из сред, не подверженных или даже противостоящих
37 Высшие Неизвестные (фр. Superieur Inconnu) - особый титул в системе масонской страти­

фикации, а также сверхлюди, упоминание о которых вселяло в простых смертных ужас и тпе
пет,—Примеч. пер.

48

Слана 1, Назад к Гоббс:/?

практике копикэта автотелического насилия. Наличие «большого делан

обеспечивает выход события за границы местности, где оно произошло,
подобно тому, как поднявшаяся волна покрывает собой несоизмеримо

большие пространства и несет ущерб неисчислимому множеству людей.
«Большое дело» сродни тому, ч то движет «войной миров», финальному

столкновению Добра со Злом: сродни битве гигантов, смертельной
схватке, войне до полною истощения, т.е. действительно последней

войне во имя окончания всех войн, во имя победы, которая предот­

вратит любое поражение в будущем.

***

Это выводит нас на феномен террористов-смертников, который
сам по себе являет пример преступлений-копикэтов: это давняя, осо­

времененная, «новая и улучшенная» (улучшенная в смысле уровня

зрелищности, масштаба и продолжительности психологических послед­

ствий) версия японских «камикадзе» времен Второй мировой войны.

Но на этот раз то, что все большее число людей, в основном молодых

мужчин и женщин, желает пожертвовать своей жизнью во имя «ве­
ликого дела»,—это не столько результат идеологического фанатизма
или тоталитарного давления, сколько следствие неприглядных жизнен­

ных условий и неясных жизненных перспектив. Готовность принести
себя в жертву, как правило, подстрекается и поощряется политикой
эксклюзии, принятой власть имущими в качестве основной стратегии

социального господства в целом и излюбленного метода управления
в частности, равно как и передачей на аутсорсинг управленческих за­

дач и полномочий выборных государственных органов игре рынков,
а также агентам и посредникам, недостижимым для индивида, вынуж­

денного сегодня решать жизненные проблемы своими собственными
(зачастую совершенно недостаточными) силами. Стэнли Коэн в своем

новаторском исследовании отмечает:

«Урезание социальных программ вместе с иллюзорностью приписывав­

шихся „местному сообществу" достоинств показало, что больные, негодные
и увечные мало что получали от созидательного общественного вмеша­

тельства. Их постоянно передавали из социального попечения в частный
сектор и обратно, и в итоге они обнаружили, что местные сообщества

49

не способны ни позаботиться о них, ни даже терпеть. По отношен
к уголовным преступникам и мелким правонарушителям обществен^
вмешательство сохраняется, но едва ли можно говорить, что новые публич
ные институты способны реагировать на широкие социальные контексты

(класса, расы, власти, неравенства), в которых совершаются преступления
и правонарушения»38.

Широко распространено и хорошо обосновано мнение, что ответственность за сегодняшний рост насилия, особенно интенсивный

в районах проживания бедных, обездоленных и бесправных людей,
в значительной степени лежит на господствующей культуре потреб­
ления, к впитыванию которой с рождения приучается/соблазняется

значительная часть «нормальных», сотте /7 taut39, bona fide40 членов
современного общества, равно как и их насильников41. Вот что я писал

после волнений в лондонском районе Льюисхэм42:
«От колыбели до гроба нас призывают и приучают видеть в магазинах ап­
теки, полные лекарств, позволяющих исцелить или по крайней мере смяг­
чить все невзгоды и несчастья, встречающиеся в нашей жизни и в жизни
вообще. Тем самым магазины и шоппинг в полной мере приобретают под­

линно эсхатологическое измерение. Согласно знаменитой формулировке
Джорджа Ритцера, супермаркеты —это наши храмы; соответственно, мож­

но добавить, что списки покупок — наши требники, а прогулки по моллам
становятся для нас паломничеством. Источником самых ярких эмоций для

нас служат спонтанные покупки и избавление от вещей, потерявших для
нас привлекательность, с тем чтобы заменить их более привлекательными.
Полнота потребительского наслаждения означает полноту жизни. Я по­
купаю— следовательно, я существую. Покупать или не покупать—такой

вопрос перед нами уже не стоит.

Для неудавшихся потребителей, этой современной разновидности неимущих,

недоступность шоппинга является кровоточащим и болезненным стигматом

неполноценной жизни, знаком никчемности и собственного ничтожества.
Речь идет не только об отсутствии удовольствия, но и об отсутствии челове38 Cohen S. Vision of Social Control. Cambridge: Polity, 1985. P. 125.
39 Comme il faut (фр.) —приличных, как подобает. — Примеч. пер.

40 Bona fide (лат.) — термин, выражающий честность, моральность, веру в истинность суждений
относительно поведения. В англ.—честный, добросовестный. — Примеч. пер.
41 Наиболее яркое описание этого см.: Ballard J. G. Kingdom Come. L.: Fourh Estate 2014
« Имеются в виду беспорядки 2011 г., когда в Льюисхэме были зафиксированы нападения ня „
лицейских, массовые грабежи и погромы магазинов. — Примеч. пер.

50

Глава J. Назад, к Гоббсу?

ческого достоинства — более того, об отсутствии смысла жизни, а в конеч­
ном счете —об отсутствии права называться человеком и каких-либо иных
оснований для самоуважения и уважения со стороны прочих»43.

Изначально ярлык «Unwertes Leben»44 («жизнь, недостойная жизни»}

правители-тираны навешивали на категории населения, которые они
провозглашали негодными и нежелательными, обузой или угрозой

для нации, класса, расы или религии. В наше время все чаще решение

отом, принять или отвергнуть этот ярлык, делегируется на собственное
усмотрение индивида: из полномочий авторитарной власти решение
передается в область индивидуального выбора. Все больше людей

предпочитают сами принять этот ярлык, чтобы уйти от жизни, которую

они сами считают невыносимой и даже подозревают, вполне обосно­

ванно, что лучшей она для них никогда не станет. «Смерть со смыслом»

представляется им лучшим выбором (часто гораздо лучшим) по срав­
нению с единственной реалистичной альтернативой безнадежно бес­

смысленной жизни. Именно среди таких людей, такой категории людей

в целом, главари террористических группировок вербуют послушных

солдат, готовых к самопожертвованию. Вербовщику остается лишь

«промыть» новобранцам мозги и заставить их поверить в то, что их

смерть получит смысл только в том случае, если умрут так и тогда, как

и когда им скажет вербовщик; эту задачу выполнить гораздо проще,
если новобранцы утратили смысл собственной жизни задолго до того

как попасть к вербовщику.
***

Позволю себе напомнить, что мир, до Гоббсова Левиафана не знэе

ший ни политики, ни политически зачатой и рожденной власти, бьи

театром военных действий, войной всех против всех, а потому войн;
не велась кем-то конкретно против кого-то конкретно. Каждый мух

43 Перевод цит. по: Бауман 3. Идет ли богатство немногих на пользу всем прочим? / пер
Н. Эдельман. М.: Изд-во Института Гайдара, 2015. С. 68-69. Оригинал: Bauman Z. Th,

London Riots-On Consumerism Coming Home To Roost. Social Europe. 2011. 09 Aug. URL
https.//www.socialeurope.eu/the-london-riots-on-consumerism-coming-home-to-roost (доступ
W.01.2019). — Примеч. пер.

Германские нацисты близким термином «Lebensunwertes Leben» обозначали те группы насе
ия, которые они считали недостойными и назначали к уничтожению.-Примеч. пер.

51

чина и каждая женщина были готовы биться с каждым дгшгим.

V

V

|f

~

к,

нои и женщиной. Каждый «другой» был или уже разоблаченным
ждущим своего разоблачения врагом. Искать врага следовало bcioJ
и постоянно. Безопасность была обманом. Краткий миг спокойствия

был лишь уловкой врага, пытавшегося усыпить бдительность. Если бы

у гоббсовскихдогосударственных созданий был порох, они держали бы
его сухим всегда и при любых обстоятельствах.

По нашим ощущениям (пусть мы и не можем подобрать слова для
их обозначения), наш мир —мир слабеющих человеческих связей, де.
регулирования и распада политически выстроенных структур, разрыва
между политикой и властью,—снова стал театром войны всех против

всех, и потому она не ведется никем и не против кого-то конкретно.Эту
войну ведут изо дня в день в одиночку и в складывающихся по случаю

изменчивых альянсах. Благодаря соединенным силам рынков, нашим

школьным учителям, начальникам на работе и медиа, ради нашего

учения и потребления рисующим мир, который нам предначертано на­
селять, нас с самого детства приучали к мысли, что всю свою жизнь мы
будем солдатами на этой войне; и неважно, что мы не получаем сейчас
от государства военной формы и переименованы в «конкурирующих

индивидов». Как пишет Фрэнк Бруни из Mew York Times, процесс приема

в ведущие учебные заведения — самые престижные, самые авторитет­
ные и определяющие мир колледжи — «деформирует ценности, разде­
ляемые студентами, ввергая их в бешеную конкуренцию»45. Мы все друг
другу конкуренты, нас или уже разоблачили, или вот-вот разоблачат.

В этой бешеной конкуренции люди стараются держать порох сухим,

а ружья —смазанными, всегда под рукой и готовыми к применению.
Нас учат самодостаточности — натаскивают на определенность

и сиюминутную готовность,—внушают, что мы можем рассчитывать

только на себя, если, попав в беду, из грязных бушующих вод нам по­
надобится выбраться в тихую заводь. Пусть мы не в силах изменить
порядок вещей, но именно мы, каждый из нас, должен играть роль его

стража в режиме 24/7. Мы играем роль стражников, не жалея сил,
но разве от этого мы суть стражники?! Рано или поздно почти все мы
45 Bruni F. Rethinking College Admission. New York Times. 2016. Jan. 22. URL: httos-//ww
com/2016/01/20/opinion/rethinking-college-admissions.htmi (доступ: 04.01.2019)
W'nytimeS

52

Глава 1. Назад к Гоббсу?

придем к ужасному открытию — как цитирует Дэвид Брукс в том же

номере New York Times Ананда Гиридхарадаса46: «Если в этом раздрае

что-то и объединяет Америку, то только повсеместно распространенное
чувство, что власть находится там, где нас нет». При этом Гиридхарадас
решительно не видит, чтобы из-за этого всех охватывала «тревога

от бессилия».

Поданным «Исследовательского центра Пью»47, которые Брукс
также приводит, в ответ на вопрос «Как бы Вы сказали, Вы чаще ока­
зываетесь в выигрышной жизненной ситуации или в проигрышной?»

64%американцев выбрали второй вариант. Подозреваю, этот процент
был бы выше и, возможно, значительно выше не только среди амери­

канцев, но и среди всех нас, обученных измерять собственную цен­
ность устойчивостью опоры, на которой нам приходится стоять. Но нас

научили, что стыдно признаться в шаткости опоры, когда незнакомецинтервьюер задает нам столь личный вопрос —о чувстве собственного

достоинства в парадигме «быть или не быть». Такой вопрос вызывает

чувства бессилия и беспокойства/испуга, обнаружить которые перед

посторонними большинству из нас крайне неловко. Абсолютная власть,

как гласит мудрость, по крайней мере, со времен лорда Актона48, может

быть абсолютно разрушительной, и, переводя эту мудрость на язык
нашего дерегулированного/атомизированного общества, Брукс го­

ворит нам, что ощущение абсолютного безвластия также может быть
абсолютно разрушительным:

«Мы живем в мире изоляции и атомизации, где люди не доверяют своим
собственным учреждениям. В такой ситуации люди реагируют на свое
безвластие бессмысленными актами саморазрушения. Например, на па­
лестинских территориях молодежь не стремится улучшить свои жизненные

перспективы, участвуя в организации и сотрудничестве с администрация­
ми. Они бродят по Израилю, чтобы найти удобный случай нанести удар

солдату или беременной женщине, получить пулю или попасть под арест.
“'Brooks D. The Anxieties of Impotence. New York Times. 2016. Jan. 22. URL: https://www.nytimes.
«т/2016/01/22/opinion/the-anxieties-of-impotence.html (доступ: 04.01.2019).
"Имеется в виду опрос об отношении общественности к правительству 2015 г. URL: http://www.
oewfesearch.org/fact-tank/2015/ll/25/winners-and-losers-in-politics/ (доступ: 04.01.2019).
“Джон Актон, лорд Актон (1834-1902) — английский политик, историк, автор цитируемого афо-

оизма «Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно». —Примеч. пер.

53

Они напрасно отдают свои жизни ради бессмысленного

иобь,чнонеж

ного мига террора»49,

Но каким бы обманчивым ни был подобный миг демонстрации си^

с его помощью они надеются (и напрасно) компенсировать затянув

шееся и слишком явное бессилие, чтобы опосредованно отплати^
и отомстить за долгое и грубое отрицание осмысленности своей жизни

Можно высмеять наивность подобных надежд (заранее обреченных

на неудачу) или озадачиться высокой ценой, которую некоторые готовы

платить, но найдутся и те, кто увидит в этой надежде единственный ре.
альный шанс восстановить свое предательски и вероломно украденное

достоинство. А разгуливающие с ножами палестинцы — это всего лишь

один из примеров длинного списка людей, чье человеческое достоин­
ство постоянно подвергается ущемлению.

Что касается находящихся на другом конце шкалы благосостояния
американцев, граждан самой богатой и могущественной страны мира,

то они, выражаясь словами Дэвида Брукса, «сталкиваются со сложными,
неразрешимыми проблемами, не имеющими однозначного источника:
сокращение рабочих мест в рамках технологического развития, деста­

билизация местных сообществ в процессе глобализации и ускорения

мобильности, растворение структуры семьи, подрыв политического
порядка на Ближнем Востоке, ухабы китайской экономики, усиление

неравенства, ослабление мирового порядка и т. д.»50.

Невольно напрашивается вывод, что по сравнению с американ­
цами, испытывающими страдания от непонятных для них причин

палестинцам еще повезло: они, по крайней мере, могут возложить
вину за все свои мучения на один конкретный объект под названием

«израильская оккупация». Люди же в других местах, чья жизнь также
лишена достоинства и будущего, понятия не имеют, кому приставлят

нож к горлу. И потому бьют наугад. Жизнь в нашей обновленной вереи!

гоббсовского мира сродни ходьбе по минному полю, карта которог
утеряна или вообще не была нарисована; и напомню, что это поле стог

«Brooks D. The Anxieties of Impotence. New York Times. 2016. Jan. 22. URL: https://ww.nytim
com/2016/01/22/opinion/the-anxieties-of-impotence.html (доступ: 04.01.2019)

50 Ibidem.

54

Глава 1, Назад к Гоббсу?

обильно нашпиговано взрывчаткой, что взрывы неизбежны, но никто
не может с уверенностью сказать, где и когда произойдет следующий.

Поэтому я полагаю, что знак вопроса, стоящий в заголовке этой гла­

вы, можно удалить. Мы действительно вернулись, или, по крайней мере,
приблизились к миру Гоббса, хотя на этот раз находимся в состоянии
войны всех против всех не из-за отсутствия всемогущего Левиафана,

аиЗ'За соприсутствия чрезмерного множества больших, средних и ма­
лых левиафанов, скверно функционирующих и не выполняющих за­

дачи, для решения которых, по мнению Гоббса, наши предки позвали

(или даже заклинали) могучего Левиафана править ими. Потому что
того Левиафана, который устранил бы ляпы и недоработки маленьких

Левиафанов, нигде не видно.

ГЛАВА 2

НАЗАД К ПЛЕМЕНАМ

«Неясно, превратятся ли государства когда-нибудь в крупные сосед­
ства1, скорее соседства превратятся в маленькие государства. Члены

их будут организованно защищать свою местную политику и культуру
от чужаков. Исторически соседства превращаются в закрытые местные

сообщества... тогда как государство везде было открытым»1
2,—такой
вывод сделал более тридцати лет назад Майкл Уолцер, аккумулировав

имевшийся на тот момент опыт прошлого, [одновременно] предвосхи­
тив его повторение в недалеком будущем. Сегодня это будущее стало

настоящим, подтвердив ожидания и прогнозы Уолцера.

Благодаря глобализации, принесшей разделение, а потом и разрыв

между властью и политикой, государства действительно стали сильно
напоминать крупные соседства, обособленные изнутри лишь слабо очер­

ченными, проницаемыми и слабо укрепленными границами, тогда как
1 Neighbourhood (англ.)—в обычном дискурсе используется аналогично русскому понятию соседство.

В урбанистике тяготеет к понятию микрорайона, характеризующегося определенной организационной

структурой (см. определение neighborhood unit урбаниста Кларенса Перри). И в первом, и во втором

случае подразумевается, что между жителями взаимодействие происходит лицом к лицу.—Примеч. пер.
2 Walzer М. Spheres of Justice: A Defense of Pluralism and Equality. N.Y.: Basic Books, 1983. P. 38.
Противопоставление государства соседству проясняется из дальнейшего текста Уолцера:

«.. .в космополитических городах многонациональных империй, например, где государственные чи­

новники не прививали никакую конкретную идентичность, а позволяли различным группам строить
собственные институциональные структуры... Соседства могут быть открытыми, только если страны,
как минимум, потенциально закрыты. Только если государство производит отбор среди кандидатов

в свои члены и гарантирует лояльность, безопасность и благополучие индивидов, которых оно
отбирает, местные сообщества могут формироваться как „индифферентные" ассоциации, ограни­
ченные только личным предпочтением и рыночными ресурсами» (Ibid. R 38—39). Сомнения автора,

превратятся ли государства когда-нибудь в крупные соседства, по-видимому, связаны с вопросом,
отомрут внутри Европейского союза межгосударственные границы или нет. — Примеч. науч. ред.

56

Глава 2. Назад к племенам

былые соседства, которые вместе с остальными pouvoirs intermediaires3,
как некогда ожидалось, должны были отправиться на свалку истории,
изо всех сил пытаются играть роль «малых государств», максимально

выжимая из того, что осталось от так называемой местной политики
и некогда ревниво охраняемой единой и неотчуждаемой государствен­

ной монополии на право отделять «нас» от «них» (и, конечно, vice versa).
Как только начинается работа по разметке границ, копанию рвов

и возведению стен, увенчанных колючей проволокой, любые «разли­
чия, на какие только можно указать... используются, чтобы оправдать

превосходство одной группы над другой. Ценители оружия ставят себя
выше только потому, что любят оружие, а противники ощущают свое

превосходство, потому что его ненавидят». «Почему различия между
социальными группами всегда сводятся к отношениям господства
«подчинения? Причина — в трибализме». «И назначение племени в том,
чтобы определять, кого защитить, а кого убить»4.

Чтобы внести разлад, а потом его поддерживать, выбирают грубое

и непримиримое различие (иногда различия примиряются, гибриди­

зируются или стираются; но с теми различиями, которые проводятся
намеренно, так случается редко, если вообще когда-либо случается,

иещереже—с теми различиями, которые кому-нибудь нужны). Когда

раздор посеян, бескомпромиссно разделяющая/разъединяющая логи­
ка «или-или» становится столь же самоочевидной, сколь и обязательной,
а противоположная логика «и-и» отвергается, и тогда даже мысли нель­

зя допустить об отказе делать однозначный и бесповоротный выбор.

В такой ситуации «никто никого не слушает. Все, что противоречит по­
зиции каждой из сторон, игнорируется... Люди не слушают друг друга,

просто потому что друг друга не слышат. Подтверждающая их позицию

информация приобретает эмоциональную значимость, воспринимает­
ся и осмысливается. Все остальное отбрасывается»5 или, что предпо­

чтительнее, к нему не допускают.

На территории, населенной племенами, конфликтующие сторо­

ны упорно воздерживаются от наставлений и обращения противной
Pouvoirsintermediaires (фр.) —промежуточные уровни власти. —Примеч. пер.
Hozenblit В. Us Against Them: How Tribalism Affects the Way We Think. Kansas City, Kan.:
Ascendent Publications, 2008. P. 74—75.
‘ 1ЭД. R 54.

57

стороны в свою веру; подчиненность любого представителя i

племени есть и должна оставаться предопределенной —непрелож ^
и неискоренимой —или, по крайней мере, выглядеть и считаться^
ковой. Подчиненность другого племени должна быть его неизменн^
и непоправимым состоянием, а его клеймо — нестираемым, и всяка

попытка уравнения в правах должна решительно пресекаться.^
только разделение на «мы» и «они» начинает осуществляться по этим
правилам, целью любого контакта между противоборствующими

сторонами становится не компромисс, а сбор/создание все новых
доказательств тому, что компромисс противоречит здравому смыслу
и потому невозможен. Чтобы не будить лихо и отвести беду, члены раз.
ных племен, находящихся в замкнутом круге господства и подчинения,

игнорируют друг друга при встрече.
Именно так Люк Болтански описывает возникновение гегемонист­

ской философии (как Антонио Грамши, вероятно, классифицировал бы

современную тенденцию «назад к племенам») в ее французской раз­

новидности— «новой господствующей идеологии, или французского
неоконсерватизма»:

«Французский неоконсерватизм отличают одновременно антикапитализм
(в отличие от американского неоконсерватизма), морализм и ксенофобия.

Он навязчиво педалирует вопрос о национальной идентичности, проти­
вопоставляя настоящих (и хороших) французов обитающим в banlieues6
иммигрантам, аморальным, жестоким и опасным, а главное стремящимся

нажиться на доброте государства всеобщего благосостояния»7.

И добавляет: осудив и отвергнув мягкость официальной политики

толерантности, неоконсервативная идеология требует «расширения
полицейских полномочий».

***
Приняв предположение Розенблита, что «причина — в трибализме»,
мы, вероятно, зададимся вопросом: «почему именно в нем?».

6 Banlieues (фр.)—пригороды. — Примеч. пер.
7 Boltanski L. Domination et emancipation, pour un renouveau de la critique sociale: dialogue avec

Nancy Fraser, presente par Philippe Corcuff. Lyon: Presses Universitaires de Lyon, 2014. R 64

58

Глава 2. Назад к племенам

Как полагает Селия де Анка, возвращение «эмоциональности»

из ссылки, продлившейся весь XX век (одобренное и поощряемое,
по ее мнению, даже подкрепленное новой управленческой политикой
корпораций, стремящихся «максимально эффективно использовать
культурные и индивидуальные различия своих сотрудников»), принесло

с собой мощную новую волну трибализма: «Главное в наблюдаемой

нами смене парадигм заключается в том, что стремление к незави­

симости от общества, состоящего из малых сообществ, обратилось

в стремление принадлежать к обществу, состоящему из индивидов»8.
Резюмируя, можно сказать, что в долгой войне на истощение, ве­
дущейся под знаменем рациональности, эффективности и полезности

против ограничивающих свободу социальных/моральных связей, обя­
зательств и лояльностей, победителем вышел самоопределяющийся

исамоугверждающийся индивид. Но вскоре обнаружилось, что победа

была пирровой, поскольку у «негативно свободного» (если использовать
дихотомию Исайи Берлина9) победителя не осталось ничего, кроме

жалких личных ресурсов, эмоционального опустошения и «позитив­
ного бессилия»: победитель освободился не только от вмешательства,

ноиотпомощи извне — лишился социального капитала, без которого
в обществе нельзя быть эффективным, и, по сути, лишился возмож­

ности пользоваться с таким трудом завоеванным правом на само­
утверждение. Подобная свобода не имела ничего общего с мечтами

осчастье и обольстительными обещаниями, вдохновлявшими на войну
за индивидуальный статус и эмансипацию субъекта. Свобода индивида,
оплаченная его безопасностью, все меньше кажется удачной сделкой

и все больше походит на попадание из огня в полымя.
Де Анка полна надежд. Она считает, что смена парадигмы означает

не возврат к прошлому варианту общества, «состоящему из местных
сообществ» со всеми их порицаемыми особенностями, а скачок впе­
ред, к устранению или, по крайней мере, радикальному сглаживанию
* DeAncaC. Beyond Tribalism: Managing Identities in a Diverse World. L.: Palgrave Macmillan, 2012.
P xxii-xxvi.
' Исайя Берлин (1909—1997) —английский философ и историк; развивал два понимания сво­

боды: негативной свободы от всякого внешнего принуждения и позитивной свободы для того,
чтобы поступать по своему усмотрению. См.: Берлин И. Два понимания свободы / пер. Л. Седова

//Берлин И. Философия свободы. Европа. М.:НЛО, 2001. С. 122—185,—Примеч. пер. и науч. ред.

59

противоречий между «способностью мыслить самостоятельно» и«

требностью принадлежать группе» —которым «не обязательно быт

несовместимыми», поскольку это шаг не к трибализму, а «по
трибализма» (или скорее по ту сторону дилеммы «трибализм vs, антитри

бализм»), к «новым формам этничности», которые обеспечивают «чув.
ство полной принадлежности к сообществу без потери индивидуально,

го самосознания». По ее мнению, зги изменения уже произошли, и она

их одобряет: «в новых формах трибализма» она видит модель «открытых
сообществ» с более слабыми эмоциональными привязанностями, чем
в прошлых способах племенной организации». Обосновывая свою по­

зицию, Де Анка опирается главным образом на концепции, появившие­
ся в «политических и экономических организациях сегодняшнего мира»

и разработанные «хорошо известными консультантами, трудящимися
над многими программами в интересах этих организаций»; проще го­

воря, она делает ставку на новую философию менеджмента, которая

вполне имеет шанс завоевать едва ли не мировое господство.
«Сплав передовой философии и политики управления» сегодняшне­

го дня, настроенный на перекладывание менеджерских хлопот вниз
по иерархической лестнице, на «делегирование» задачи «достичь ре­

зультата» вместе с ответственностью за неудачи, находит прекрасную
возможность увеличивать прибыль и сокращать расходы благодаря
повсеместному стремлению сочетать безопасность принадлежности

одновременно с нежеланием отказаться от преимуществ индивиду­
альной автономии, В сегодняшней версии управленческого новояза

намеренно оставленная туманной и недоопределенной идея «открытого
сообщества» служит в первую очередь тому, чтобы покрывать неде­

еспособность, представляя ее под видом открытия новых возможно­
стей. Личные отношения—эмоциональные привязанности и неприятие,

симпатии и антипатии, притяжения и отталкивания,— все эти индивиду­

альные, нестандартные особенности, мотивы и наклонности, которые
некогда приходилось оставлять за порогом фабрик и офисов, сегодня

не только допускают и терпят на рабочем месте, но радушно пригла­

шают, радостно привечают и решительно поощряют; индивидуальные

особенности стали считать неотъемлемой частью должностных обязан­
ностей и главными критериями оценки работника. Разнообразие объ­

60

Глава

Назад к племенам

явили целью, а однородность и однообразность рутины стали порицать

как препятствие к росту производительности и прибыли.

Конвейерные ленты и сборочные линии Генри Форда, равно как
и измерение затрат времени и движении Фредерика Тейлора, канули

в прошлое, но теперь перед работниками, которых настраивают стано­
виться индивидами, быть ими и действовать как индивиды, намеренно
ставится малопонятная задача: приспосабливать свои индивидуально

предпринимаемые и выполняемые действия к «конвейеру» по произ­

водству прибыли для компаний. Произошедшее изменение в статусе
личностных черт, которые раньше изгонялись с рабочего места или,
как минимум, подавлялись в рабочее время, подразумевает одно­

временное потакание работникам в их амбициях к самоутверждению

и ностальгии по эмоциональному теплу принадлежности (а также посту­
лирует и обещает признание и одобрение сообществом индивидуаль­
ных выборов). Однако все эти подвижки, произошедшие вместе с ос­

новательным дерегулированием рынка и условий труда, на практике

налагают еще больше обязательств содействовать «благополучию» «от­

крытого (?) общества» без каких-либо твердых гарантий на взаимность,
не говоря уже о страховке на случай, если не получится соответствовать

ожиданиям, которые никогда ясно не выражены и меняются по прихоти

«совета старейшин» в его современной менеджерской версии.
Коротко говоря, поиск преимуществ от принадлежности к группе
затухает где-то на пути к «построению сообщества», определяемого
вышеописанным образом. Хуже того, если раньше компания покупала

определенное рабочее время и навыки работников соответствующей
квалификации, то теперь она претендует на право эксплуатировать
все время и все личностные активы сотрудников целиком— и даже

негласно ожидать, что они будут работать круглыми сутками семь дней
в неделю даже в отсутствие производственной необходимости и соот­

ветствующего условия в контракте.
Выход «по ту сторону трибализма» через примирение непримири­

мого, т. е. через достижение и объединение «лучшего из обоих миров»

(из мира коллективности и мира индивидуальности), выглядит подозри­

тельно похожим на попытку нынешних менеджеров с их консультантами

капитализировать низменные чувства и мысли масс через призыв «на­

61

зад к племенам» (который был порожден факторами, неподвластны
менеджерам компаний), нежели на утопию лучшего общества (которую

рисуют и к которой стремятся новоявленные философы и практики
управленческого искусства).

***
В работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» Карл Маркс

раскрывает тайну революций, которые широко распахивали дверь в бу­
дущее—неизвестное, еще не существующее, неиспытанное, никогда

прежде не пережитое, а потому неизведанное и в лучшем случае смутно
предугадываемое —и в то же время рядились в сшитые по старинным

выкройкам одеяния, которые некогда носили (или только мы думаем,
что носили) герои прошлого, выставленные в музее восковых фигур

мадам Тюссо и в его многочисленных аналогах:

«Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздума­
ется, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непо­
средственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого. Традиции
всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых. И как

раз тогда, когда люди как будто только тем и заняты, что переделывают
себя и окружающее, создают нечто еще небывалое, как раз в такие эпохи

революционных кризисов они боязливо прибегают к заклинаниям, вызы­
вая к себе на помощь духов прошлого, заимствуют у них имена, боевые
лозунги, костюмы, чтобы в этом освященном древностью наряде, на этом
заимствованном языке разыграть новую сцену всемирной истории»10.

Сосредоточившись на череде политических переворотов во Фран­
ции XIX века, Маркс раскрывает психосоциальную логику обращения
за поддержкой к прошлому, чтобы открыть будущему врата настоящего:

«Однако как ни малогероично буржуазное общество, для его появления
на свет понадобились героизм, самопожертвование, террор, гражданская
война и битвы народов. В классически строгих традициях Римской респуб­
лики гладиаторы буржуазного общества нашли идеалы и художественные
формы, иллюзии, необходимые для того, чтобы скрыть от самих себя бур“Перевод цит. по: Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта // Маркс К

Сочинения/пер. с нем. Т. 8. М.: Политиздат, 1957. С. 119.

62

Энгельс Ф.

мации условий существования, вторые приводя! к тому, что настояначинает выглядеть и ощущаться как «чужая страна» не меньше,

мем (если следовать знаменитому диат позу и названию книги Давида

Поуэнтапя1’) ушедшее прошлое в нашем быстро меняющемся миро,

который на удивление привычно и настойчиво вновь и вновь сбивает

столку

своих обитателей, застает их врасплох: ошарашивает, дезори

епгирует, приводит в смятение. Свойство прошлого быть «чужой стра­

* утратило свою особенность и исключительность, и в результате
ной

границы, отделяющие его от настоящего, постепенно стали стираться,

а пограничные посты — упраздняться. Конечно, будущее —это тоже

.чужая страна», хотя можно заметить, что наши современники нередко

стремятся отгородиться от него надежнее и плотнее, чем от прошлого:

количество туристов, желающих посетить и разведать «чужую страну»

будущего, быстро уменьшается, и сегодня оно ограничивается лишь

небольшим кругом самых оптимистичных и отважных из нас (которых

некоторые считают беспечными счастливцами). Количество людей,

спешащих попасть в будущее в надежде сразу получить приятные

переживания, а не ждать их, пока настоящее естественным образом

само не станет будущим, похоже, тает еще быстрее: наши научно-фан­

тастические фильмы и романы все чаще из серии фильмов-ужасов

и готической литературы.

Сегодня мы склонны опасаться будущего, разуверившись в нашей

коллективной способности обуздывать его крайности, делать его менее

страшным, менее отталкивающим и хоть немного более дружествен­

ным. То, что мы по инерции называем прогрессом, сегодня вызывает

no: Marx К, The Eighteenth Brumaire of Louis Napoleon, the American 1897 translation reprinted

WllHby Amazon 2008, R 1—2. См. также: https://www.marxists.org/archive/marx/works/1852/
fei brumaire/ (доступ: 04.01.2019),

6книге «Прошлое — чужая страна» («The Past is a Foreign Country») Д. Лоуэнталя прошлое сохра-

млевий статус реальности лишь до тех лор, пока связано с настоящим живыми нитями, а потому
неизбежно испытываем на себе его давление. — Примеч. науч. ред.

эмоции, противоположные тем, на которые рассчитывал Кант, впервые

предложивший это понятие13. Теперь прогресс чаще всего ассоцииру.
ется со страхом перед надвигающейся катастрофой, а не с радостью

от того, что жизнь вот-вот станет более комфортной и все больше до­
кучливых неудобств будет отмирать и предаваться забвению.

Первое, что многим приходит на ум при упоминании прогрес­
са,—что еще больше рабочих мест, требующих навыков умственного
и угасающего ручного труда, скоро исчезнут и на смену людям при­

дут компьютеры и управляемые ими роботы; что обострение борьбы

за выживание еще впереди. Согласно данным почти всех доступных
исследований, «миллениалы» (молодежь, вышедшая сегодня на рынок
труда, с большими трудностями пытающаяся встать на ноги и преодо­
леть все неопределенности, свойственные периоду поиска достойного,

удовлетворяющего, вознаграждаемого и одобряемого социального
положения) —это первое послевоенное поколение, которое выражает

страх потерять, а не надежду упрочить достигнутый родителями со­

циальный статус. Большинство «миллениалов» ожидает, что будущее
ухудшит условия их жизни, а не вымостит дорогу к их дальнейшему

улучшению, как это было в истории жизни их родителей, к чему роди­

тели их предуготовляли и ради чего учили трудиться. В конечном счете
перспектива неотвратимого прогресса предвещает утраты, а не новые

обретения и повышение статуса: прогресс теперь связан с социальной
деградацией, а не с развитием и движением вперед. Между тем, как
отмечал Дэвид Лоуэнталь, «когда угасает надежда на прогресс, насле­
дие утешает нас традицией»14.

133десь, по-видимому, неточность. Более привычную точку зрения см., например: «Первый, кто
провозгласил, что человечество прогрессирует в умственном, нравственном и общественном

отношениях, был Тюрго, который в 1750 г. посвятил идее П. две речи (о выгодах, доставленных
человеческому роду введением христианства, и об успехах человеческого ума). После него на
точку зрения П. становится целый ряд писателей. Из них во второй половине XVIII в. особенно

выдаются Кондорсе, Гиббон, Пристлей, Изелин, Лессинг, Гердер, Кант, Пелитц и др. Вообще, во

второй половине XVIII в. впервые рядом с прогрессом умственным и нравственным был при­

знан и прогресс общественный. О нем весьма определенно говорит уже Тюрго, но только Кант
впервые дает ему совершенно самостоятельное значение, заявляя, что на всемирную историю
можно смотреть как на постепенное выполнение сокровенного плана природы создать совер­
шенное государственное устройство» (Н.И. Кареев. Прогресс // Энциклопедический словарь/
Изд. Ф. А. Брокгауз и И.А. Ефрон. Полутом 49. СПб., 1898. С. 351). — Примеч. науч. ред.

14Lowenthal D. The Heritage Crusade and the Spoils of History. L.: Viking, 1997. p. ix.

64

Глава 2. Назад к племенам

«Почему наследие прошлого столь широко представлено сегодня?»» —
упрашивает Лоуэнталь и пробует найти ответы:
«Ответы разнятся в зависимости от места... Но ни один ответ, подходящий

для какого-то одного конкретного народа, не объяснит всеобщую зара­
зительность тренда. Речь идет о целом ряде трендов, чьи предпосылки,

прогнозы и проблемы носят поистине глобальный характер. Эти тренды
порождают изоляцию и перемещение себя из семьи, семьи из соседства,

соседства из нации и даже самого себя из себя прежнего. Такие перемены
отражают самые разные стороны жизни: увеличение продолжительности

жизни, распад семьи, утрату привычного окружения, ускоренное мораль­
ное устаревание, геноцид и массовую миграцию, а также накапливаю­

щийся страх перед технологиями. Они подрывают надежды на будущее,
усиливают интерес к прошлому и исподволь внушают миллионам людей,
что они нуждаются в наследии и обязаны ему... Под тяжестью потерь и пе­
ремен мы продолжаем жить, цепляясь только за остатки стабильности»»15.

Обнаружив это, Лоуэнталь неоднократно предупреждает: «Невеже­
ство наравне с удаленностью защищает наследие прошлого от тщатель­

ного разбора». Но смутность представлений и невежество обладают
и другим достоинством: «Прошлое восхищает больше, являясь царством
веры, а не фактов» (р. 134—135).

В заключительной части своего монументального, многогранного
исследования Лоуэнталь приходит к выводу, что «близорукое сопер­
ничество... присуще самой природе наследия. Утверждение своего

первенства или превосходства, прославление того, что есть наше и что
исключает других,—вот что такое наследие» (р. 239).

«Наследие возводит коллективную гордость и предназначение, но одно­
временно и подчеркивает различия между хорошими (нами) и плохими
парнями (ими). Наследие веры, наследие предметов быта и наследие ри­
торики разжигания вражды, особенно когда мы думаем, что „наше все“
подвергается опасности. Укоренившаяся близорукость сеет раздоры, а не­
вежество препятствует взаимности. Одурманенные своим наследием, сле­
пые к наследию других, мы не только избегаем сравнения, но и лишаемся
пользы от него» (р. 248—249).

4Шр.5~6.

65

***
Когда по соседству живет много чужаков— это верный, осязаемый
признак того, что определенность исчезает, а жизненные перспективы

равно как и возможности их реализовать, не просматриваются. Чужаки

олицетворяют все, что в нашей жизни ускользает из рук, что ненадежно
нестабильно и непредсказуемо, что отравляет повседневное существо,
вание ощущением собственного бессилия и наполняет бессонные ночи

кошмарными предчувствиями. Именно против чужаков (и прежде всего

против «тех, кто очевидно чужой» —иноземцев, инородцев, иммиграц.
тов) и ради избавления от них жители какого-нибудь заполоненного

чужаками соседства [neighbourhood] (как писал Майкл Уолцер) «будут

организованно защищать свою местную политику и культуру» и пытать­
ся превратить ее в «маленькое государство». Однако, поскольку прямо

предлагать государство, очищенное от чужаков, в качестве будущего
ориентира вряд ли приемлемо, берется образ из прошлого (каким оно
было, но чаще—каким его можно было бы себе представить: неделимое

«наше» прошлое, не испорченное «их» навязчивым присутствием), чтобы

направить усилия на построение такого государства.

Лишившись однажды власти определять будущее, политика охотно

перемещается в пространство коллективной памяти —в пространство,
гораздо более податливое манипулированию и менеджменту, а потому

дающее шанс на блаженство от всемогущества, давно (и, возможно,
безвозвратно) утраченное применительно к настоящему и грядущему.

Вполне очевидно, и эта очевидность весьма разрушительна для нашей
самооценки, самоуважения и гордости, что не мы контролируем настоя­

щее, из которого родится и вырастет будущее, а потому у нас мало надежд
на то, что мы сможем проконтролировать его приход: в ходе его формиро­

вания, кажется, мы обречены оставаться пешками на шахматной доске

в чужой неведомой нам игре. Каким же облегчением станет возвраще­
ние из этого таинственного, малопонятного, недоброго, отчужденного

и отчуждающего мира, полного ловушек и капканов, к знакомому, уют­
ному и простому, пусть порой шаткому, но успокоительно податливому
миру памяти: нашей памяти, а значит моей памяти, поскольку я—один

из нас; памяти о нашем, а не об их прошлом; памяти, которой обладаем

(т.е. можем использовать, как заблагорассудится) мы и только мы одни.

66

I /IdHtl 2. I Id 1ЛД H

в теории будущее, в отличие от прошлого, где царит незыблемая

неотвратимая неизбежность (все, что могло случиться, случилось),—
»io царство свободы (все еще может случиться); будущее — в принципе

гибкое, прошлое—твердое, прочное, установившееся раз и навсегда.
Нов практике политики памяти отношения к будущему и прошлому

вменялись местами, или, по крайней мере, к будущему и прошлому
дан относиться так, будто они поменялись местами. Податливость

^управляемость прошлого, его подверженность формовке и преобра­
жению стали одновременно sine qua поп условием политики памяти,
ее почти аксиоматической презумпцией легитимности и ее принятым

по умолчанию согласием на постоянную реконструкцию событий.
В современном обществе главная цель политики исторической

памяти заключается в оправдании права группы (называемой наци­

ей) на территориально очерченный политический суверенитет, который,
в свою очередь, является чаянием и целью национализма. Как метко
выразился Эрнест Келлнер:

•Национализм— это прежде всего политический принцип, суть которо­

го состоит в том, что политическая и национальная единицы должны
совпадать... Не только наше определение национализма невозможно
без исходного, взятого как данность определения государства, дело еще

и атом, что национализм проявляется только в среде, где государство уже
воспринимается как нечто само собой разумеющееся»1617.

И, как он добавляет, союз государства и нации —прерогатива исто­

рии, а не законов природы, хотя назначение национализма заключа­
ется в отрицании истории и утверждении природы, и в конечном счете,
3 закреплении идеи, что «у человека должна быть национальность18,

как у него должны быть нос и два уха; конечно же, отсутствие носа

кушей не исключается и иногда встречается. Но это всегда результат
несчастного случая, и само по себе уже несчастье»19.
7 СеиегЕ, Nationsand Nationalism. Oxford: Blackwell, 1983. R 1,4.

Перевод цит. по: Геллнер Э. Нации и национализм / пер. с англ. Т. В, Бредниковой. М.Н.Тюнь'х<х,ред.илослесл. И.И. Крупника. М.: Прогресс, 1991. С. 8,10.— Примеч. пер.

4

национально-государственной идентичности, —Примеч. науч. ред.

■‘Перевод «иг по: Геллнер Э. Нации и национализм / пер. с англ, Т.В. Бредниковой. М.К.Тюнь<М,род.и11ослесл. И. И. Крупника. М.: Прогресс, 1991. С. 11.— Примеч. пер.

67

Так или иначе, о национализме нечего было бы и думать, ко вся
ком случае, вероятность его появления была бы крайне мала, если бы
не идея территориально суверенного государства: cuius regio,

religio^—'UpuHwn, изначально сформулированный на Вестфальских
конгрессах в Мюнстере и Оснабрюке в 1648 к, а затем —в период

с«Весны народов» 1848 г. до Версальской конференции 1919 г., где его
активно поддержал Вудро Вильсон, переформулированный ради всяких

практических намерений и целей в cuius regio, eius natio2i. Современный
национализм был и остается борьбой за власть, вожделенный приз

победителя; столь притягательной и манящей добычей всевозможных
внутренних и международных восстаний, военных и дипломатических

конфликтов было и остается обладание политически независимым, тер­
риториально суверенным государством. И еще раз цитирую Геллнера:

«Нации как естественный, данный от Бога способ классификации людей,
как изначально уготованный им, хотя долго не осознаваемый полити­
ческий удел—это миф. Национализм, который иногда берет ранее су­

ществовавшие культуры и превращает их в нации, а иногда изобретает

новые культуры и часто уничтожает старые,—это реальность, хороша
она или плоха, и, в общем, реальность неизбежная22.

Неизбежность ассоциируется с вожделенной твердой почвой под
ногами, но ее сегодня постоянно размывают перекрестные тече­

ния ложных сообщений и следующих за ними опровержений. В эссе

«Размножение медиа» из сборника «Вера в подделки» Умберто Эко
указывает: «Мы знаем, что собой сегодня представляет радио и те­
левидение; неконтролируемое разнообразие сообщений, из которых
каждый с помощью дистанционного переключателя каналов формирует

себе собственную палитру сообщений». Но «что есть отдельно взятое

средство массовой коммуникации сегодня? Конечно, та же программа
телепередач». Но не является ли она еще и:

«газетной рекламой... рубашкой поло [с отпечатанным или вышитым лого­
типом производителя — 3. Бауман]? В данном случае у нас не одно, а два,
и Cuius rfegio, eius reltgio (лат.)—чье царство, того и вера. — Примеч. лер.
” Cuius regio, eius nalio (лат.)—чье царство, того и нация. — Примеч. пер.

а Перевод цит. по: ГеллнерЭ. Нации и национализм / пер. с англ. Т.В. Бредниковой, М.К.Тюнь-

ииноЖред. и послесл, И.И. Крупника. М.: Прогресс. 1991. С. 39. — Примеч. пер.

68

ipn и. М0Ж61 быть, даже больше средств массовой информации, действую­
щих по разным каналам... И кто в этой сшуации посылает сообщение?..
Больше нет Авторитета, псе сами но себе (и как утешительно шо было!)...
Власть неуловима, и мы больше но знаем, откуда исходит „план" [а шпал»,

безусловно, есть— 3. Бауман|, и в нем больше нет преднамеренности,
б потому его нельзя подвергнуть традиционной критике с традиционными
намерениями»*'.

Цитируемое эссе Эко написал в 1983 г. Неудивительно, что радио
и телевидение еще фигурируют здесь в качестве главных героев масс­

медийной драмы. Если бы у Эко была возможность освежить свое эссе,
отразив в нем wi-fi, цифровую эру всемирной паутины, интернета и кар­

манных компьютеров с сенсорными экранами, наверняка у него возник­
ло бы гораздо больше вопросов и трудностей с тем, чтобы найти на них

однозначные ответы. Когда-то давным-давно все надеялись, что инфор­
мация даст миру четкую карту, разбитые дороги обозначит надежными,
прочными, устойчивыми перед непогодой указателями. Сегодняшние

указатели чересчур подвижны, их легко можно убрать одним нажатием
на кнопку «delete», чем все чаще с радостью пользуются благодарные

«интернавты»24, бороздящие в поисках «зон комфорта» просторы яростно
и безнадежно турбулентного, хаотичного мира. С помощью этой функции
владельцу любого персонального компьютера разобрать [decomposing]
сообщения, выхваченные из многоканального шума, теперь также легко,

как и собрать [composing] их, правда, сборку и разборку каждый ведет

под свою ответственность «до первого уведомления». В мире, снаб­
женном таким оборудованием, карты «sat-nav»25 требуют постоянного

обновления, и все же многие водители не застрахованы от получения

устаревших данных, которые могут завести не туда.
Как ни парадоксально, но в прошлом открывается более удобная
ипомногим основаниям более привлекательная и заманчивая площад­

ка для строительства такого места комфорта. Парадоксально, потому

что прошлое считается хранилищем faits accomplis2*3, перемежающихся

EtoU. Fatih in Fakes: Travels in Hyperreality. (S.I.J: Vintage, 1995.
йериавПангл. термин, образованный отелов «интернет» и «астронавт») —человек, постоянно
/ладящий время в интернете. — Примеч. пер.

' Таоащенно от англ, «satellite navigation» — система спутниковой навигации для автомобили-

Примеч. пер.
* Tuts accomplis (фр.)—свершившиеся факты.— Примеч. пер.

69

разрывами, невосполнимыми задним числом. Это должно в принципе
строго ограничивай» свободу составителей сообщений и вариативность
исходящих от них посылов. Если бы они были добросовестны в своей

миссии и безоговорочно подчинялись завету Леопольда фон Ранке

представлять события такими, «какими они были на самом деле», мно­

гие «любители старины» были бы вынуждены отказаться от милого их

сердцу «подбора фактов». Более того, в силу принципиальной незавер­
шенности историографических исследований в стиле Ранке и невоз­

можности их свести к quere/les2? интерпретаций, многим пришлось бы
отказаться от самой надежды построить защищенную «зону комфорта»
из «фактов прошлого». Но такое едва ли случится.
Напротив, невосполнимость неизвестных фактов прошлого, разно­

образие интерпретаций, всякий раз умножаемое очередной подборкой
событий из прошлого, и в итоге неполнота и спорность всякой попытки

дать исчерпывающий и непротиворечивый рассказ, «как было на са­

мом деле», с одной стороны, могут жутко раздражать профессиональ­
ного историка, а с другой — представляют те привлекательные стороны

прошлого, которыми оправдывают безапелляционную веру в него. Сам
факт неразрешимости разногласий и невозможности подвергнуть исто­
рический нарратив окончательной проверке на истинность позволяют
приверженцам прошлого стойко держаться своих убеждений, невзирая

на весомость аргументов оппонентов.

Цель споров, касающихся вопросов веры, заключается не в до­
стижении согласия, а в стремлении объяснить противнику, что он не­

проходимо слеп и глух к сути вопроса и руководствуется недобрыми

намерениями. При этом вердикт о дурном умысле оппонента осво­

бождает от того, чтобы доказывать истинность собственных выска­

зываний. Прислушиваться к оппоненту категорически не рекоменду­
ется, сопереживать ему —роковая, практически самоубийственная

ошибка; «вступая в спор с кем-либо, не используй его язык»,—советует
Джордж Лакофф (восхваленный Джефри Найбергом, профессором
Калифорнийского университета, за сочетание «чуткости уха лингвиста

л Querelle(фр.)-ссора, идейный или идеологический спор. По-видимому, аллюзия на .querelle
беь femmes*--женский вопрос, т.е. многовековой (в Европе, как минимум, с XV века) диспут

о положении и роли женщины в обществе. — Примеч. пер. и науч. ред.

70

«тонкостям языка с глубоким пониманием сложностей современной

политики», проявленное в тон е <>11е думай о слокс»;‘я. которую лауреат
Нобелевской премии по экономики Джордж Лкерлоф назвал «гениаль­
ным творением») нынешним и i рядущим шпорам политической сцены

и ее закулисья (р. 1). Вопреки широко распространенному среди по­

литических деятелей мифу, пользователи информационных каналов

затыкают уши, когда слышат сообщения, взывающие к их интересам,
но исходящие от тех. кто a priori носит клеймо «они», являясь заклятым
врагом. «Внимать таким сообщениям—значит предавать „нашу" идеи

тичность, ставить под угрозу, ослаблять нашу решимость и подрывать

саму основу мира, к которому мы принадлежим: нашего мира». «Люди
не всегда голосуют в своих интересах,—предупреждает Лакофф.—Они

голосуют за свою идентичность. Голосуют за свои ценности. За тех, с кем
себя отождествляют. Да, они могут идентифицироваться и со своими

интересами. Так бывает. Дело не в том, что люди никогда не заботятся
о своих интересах, а в том, что они голосуют за свою идентичность.
Если их идентичность соответствует их личным интересам, они за них

и проголосуют. Это обстоятельство важно понимать» (р. 17).
В противном случае, добавляет Лакофф, «факты приходят и уходят
незамеченными. Их не слышат, не воспринимают как факты или не по­

нимают: почему и зачем они так сказали? На такие факты мы навеши­
ваем ярлыки нелогичных, безумных или глупых», а потом переносим

их на того, кто их озвучил, «если только на него не навесили этот ярлык

еще до того, как он раскрыл рот» (р. 16).
Иначе объясняет это парадоксальное жертвование своими интере­

сами ради идентичности Фридрих Ницше: «Уже врожденное ощущение

себя как высшего существа с повышенными притязаниями делает их
достаточно холодными, а их совесть —спокойной»29. Поэтому «эгоизм

не зол»; он лишь означает, что «то, что другой страдает—надо учить­
ся понимать; и полностью научиться этому невозможно»39. А отсюда

следует:

* См.: Lakoff G. The All New Don't Think of an Elephant. [S. I.]: Chelsea Green Publishing, 2014.
л Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое // Поли. собр. соч. М.: Культурная революция,

2011. С. 77.—Примеч. науч. ред.
* Там же. С. 89. — Примеч. науч. ред.

71

«Злые поступки нацелены не на само по себе страдание другого человека
а на наше собслненное наслаждение... Обычное подтрунивание показы

Baei, какое удовольствие доставляет проявлять нашу власть над другим,
получая восхи1 тельное ощущение превосходства... {На карту ттосгавле
но 3. Бауман] собственное удовольствие от собственного превосходства,

а оно может обнаружиться как раз в страдании другого, к примеру, при
подтрунивании»'1'2.

Восхваленный за исключительную чуткость к продромальным, эм­
бриональным. рудиментарным, еще не оформившимся, не видимым

аксиологическим веяниям европейской (Западной? i лобальной в своем

потенциале и процессе становления?) культуры, Ницше не представлял

себе (да и не мог представить) мир, где есть Facebook, Twitter, MySpace,
LinkedIn: мир. в котором создать и разорвать связи между людьми,

включить и исключить других в/из Lebenswelt*33 и провести линию между

«нами» и «ими» теперь можно мгновенно, по мановению пальца. Эти дей­
ствия стали доступны всякому и в любой момент времени. В таком мире
возможности «осуществить власть над другой персоной» и насладиться

«радостным чувством собственного превосходства» становятся безгра­
ничными и практически неисчерпаемыми. И еще они выходят из-под

нравственной оценки в пространство эстетики — пространство, как по­
лагал Кант, незаинтересованного, неинструментального, автотелическо-

го опыта. Главная, и часто единственная роль, предписанная другому или
другим, подвергающимся поношению, заключается в утолении жажды

собственного превосходства. А в случае оцифрованных оскорблений,
клеветы и диффамации соблазнительность такого метода удовлетворить

свое эго безмерно усиливается —благодаря анонимности, а потому ча­
сто (кажущимся) неподсудности, неуязвимости и безнаказанности.

В культуре, как писал Линди Уэст в New York Times от 11 марта 2016 г„
в которой, «некоторые считают, что расистом прослыть хуже, чем быть

им», многие, скорее всего, воспримут такие цифровые возможности
как ниспосланный Богом дар. Во время одного многолюдного скопле­
ния восторженных сторонников Дональда Трампа некая г-жа Кемпер
■“ Nietzsche F. Aphorisms on Love and Hate. L.: Penguin Classics, 2015. P. 21, 29—30.

33 Ницше Ф. Человеческое... С. 89. — Примеч. науч. ред.
" Lebenswelt {нем.)-жизненный мир: термин, введенный Э. Гуссерлем для обозначения повсе­
дневного мира, создаваемого беспредпосылочным личным опытом. — Примеч. пер.

72

Пмва 2. Назад к племенам

(«яркая, пылкая и скептичная») призналась: «Я думаю, этой стране луч­
ше вернуться к некоторым из тех ценностей. К ценностям, на которых

выросли мои родители, мои бабушки и дедушки выросли»; «Если что-то
было не так, они всегда могли это заметить и сказать вам об этом»34.

Публичное озвучивание мыслей (которые ранее оттачивались в приват­

ных беседах в смартфонах и планшетах) через простой микрофон, без
гаджетов, без обиняков и без маски, с гало ключом, подобранным г-ном
Трампом к народу, управляемому в онлайн формате.

Г-н Трамп— лишь один из представителей (пусть и лидер по зрелищ­

ности и известности) широкой и растущей категории «политиков гнева»,
как их определяет профессор Гарварда Дани Родрик в «Social Europe»35.

«Конфликты между гиперглобализацией экономики и сплочением об­
щества реальны, — замечает автор.—В этом процессе обостряются

два типа политических разломов: разлом политико-государственных,
этнических и религиозных идентичностей и разлом по доходу, связан­

ный с принадлежностью к социальному классу. Популисты обращаются
то к одному, то к другому типу... В обоих случаях имеется очевидный

„другой", на которого можно направить гнев». «Привлекательность по­
пулистов состоит в том, что они выражают гнев исключенных».
В таких обстоятельствах поддержание гнева в состоянии постоянного
тления является лучшим рецептом успеха популистов: гнев обездоленных
и брошенных—необычайно богатая руда, обеспечивающая постоянный

приток политического капитала, а учитывая то, для каких «ошибочных

и зачастую опасных» решений этот капитал используется, мало шансов
на то, что в обозримом будущем его запасы истощатся. Подобно телам,
сжигавшимся в крематориях Освенцима и Треблинки, эта руда не требует

специального горючего: постоянное тление гнева дает собственный жар.
И все же для многих униженных и брошенных людей в этом мире,

поделенном расширяющейся пропастью между свободно парящей
мировой элитой и остальными, обреченными на укорененность, обо­
зленными и напуганными неизбежностью эксклюзии, политика «назад

к племенам» с ее призывом строить стены, укреплять границы и экстра­

*nttp$7/www.nytimes.com/2016/03/ll/opmion/campaign-stops/what-are-trump-fans-reallyatetdto-say.html (доступ: 04.01.2019).

* http$;//ww.socla/europe.eu/the-politics-of-anger (доступ: 04.01.2019).

73

дировать чужаков знаменует собой (как выразился Вадим Никитин*)
«прибежище и сочувствие, а не ненависть и разделение». Но на самом
деле в этой политике люди видят прибежище одним («нам») и ненависть

к другим (к «ним»). Задиристость и вязкость вместе с безрадостной го­
речью и грубостью племенных традиций служат для них своеобразным

щитом, оберегающим их «сообщества». И сообщества, как и обещанная
ими соблазнительная, пусть и обманчивая безопасность,—это (выра­

жаясь языком Лакоффа) «фреймы» двуликого Януса: один—с улыбкой
радости избавления от тревог, и с мрачной угрюмостью ввиду угрозы
социального падения и эксклюзии—другой. Метафора безопасности
(«безопасности как политики сдерживания — не пускать зло за по­
рог»36
37) подразумевает, как пишет Лакофф, идею охраны (наших) гра­

ниц, недопуска их самих и (их) оружия в наши аэропорты и присутствия

маршалов на авиарейсах38.
Большинство экспертов сходятся во мнении, что подобные меры
заведомо неэффективны: умный террорист способен проникнуть

через любую систему безопасности. Однако для популярных (у нас,
а не у них) образов и мнений знания экспертов мало что значат.

Значима сила, с которой укоренившийся фрейм руководит нашим
мышлением: «Фреймы— это познавательные структуры, которые фор­

мируют то, как мы видим мир. В результате они формируют наши цели,

к которым мы стремимся, планы, которые мы строим, способы, кото­

рыми действуем, и то, что мы считаем хорошим или плохим результатом
наших действий»39. Фрейм «сообщества» тоже формирует наше видение

мира и наш способ бытия в нем; в этом фрейме «объединение» тесно
связано с «размежеванием»: домашний уют с недомашностью улицы

дружелюбие внутри сообщества с отчуждением, подозрительностьк
и осторожностью за его пределами. Это видение и этот способ бытиг

сегодня воплотились в феномене национализма.

36 https://www.independent.co.uk/voices/donald-trump-is-just-the-kind-of-president-americi

needs-a6924986.html (доступ: 04.01.2019).
37 Lakoff G. The All New Don't Think of an Elephant. [S.l.j: Cheisea Green Publishing, 2014 P. 108-

M Воздушные маршалы - вооруженные сотрудники служб безопасности, сопровождающие ави
рейсы под видом обычных пассажиров на случай террористической атаки и иных поестчппен

на борту самолета, —Примеч. пер.

ресгуплен

л lakoff. Р. xi—xii.

74

(iwi.i2.11a iaa к племенам

+♦+

Энтони Смит, ведущий британский экспорт по нациям и национализ­
му, задается вопросом: "Что мошаеi пламени свирепого национализма
возродиться через сорок лет после того, как мы думали, оно выгорело

при Gdtterdammerung™ Tpen.ei о Рейха?».

Спрашивает и сразу замечает, что «пламя национализма никогда

не гасло, а лишь временно пряталось от нашего взора за осознанием
вины за его ужасающие последствия41. Даже в западных странах этни­

ческий национализм выжил под гонким налетом социал демократии

н либерализма», и это дает основание Смиту сделать вывод, что «нации
и национализм остаются единственной реальной основой для свобод­

ного общества в государствах современного мира».
Однако можно сказать, что действенность фреймов нации, госу­
дарства и территориального суверенитета опирается на незыблемый,

нисколько не меркнущий опыт жизни в мире, испещренном границами,

размеченными погранпостами и укомплектованными сотрудниками
служб миграционного контроля. Я думаю, именно этот опыт раскрывает

широкий спектр вариаций на предмет «мы» и «они» (или, если рассуж­
дать в прагматическом плане, на предмет объединения посредством
разъединения и разъединения посредством объединения). Как отмеча­

ет Энтони Смит, «любой культурный элемент может выполнять функцию
знака отличия, или бейджа нации, хотя значения его могут сильно раз­
ниться в зависимости от обстоятельств» (р. 150), при этом некоторые

исследователи отрицают даже возможность «последовательной док­

трины национализма» (р. 149). Сам Смит так далеко не заходит, однако
в качестве единственной общей черты всех возможных национализмов

он выбирает «идеологическое движение, направленное на достижение
и сохранение автономии, единства и идентичности от имени народа,

который, по мнению некоторых его представителей, конституирует

.нацию"» (р. 149—150).

В главном труде Смита, цитируемом здесь только раз, в главе
об «ошибках модерна» в подходе к национальному вопросу упоминается

'Gottwoammerung (нем.) —миф. «Гибель богов», одноименное название оперы, завершающей
«гралогию Рихарда Вагнера «Кольцо Нибелунга». — Примеч. пер.

д Q Nationsand Nationalism In a Global Era. Cambridge: Polity, 2007. P. 51—52.

75

великий норвежский антрополог Фредрик Барт. Не вдаваясь в
странную аргументацию. Смит отвергает утверждение Барта о npj°
ритете социальных границ над культурным различием, хотя условн

и снимает с него обвинение в опрометчивом «заблуждении по поводу

социальной границы». Смит признает: «Барт не чистый инструменталист,
в той мере, в какой он полагает, что «этнические идентичности в неко
тором смысле пред-существуют изначально и „где-то там"» (р. 164)

что бы это «где-то там» ни значило.

В сущности, созданная Бартом школа, основные принципы которой
я полностью разделяю, известна тем, что культурные различия ее предста­
вители выводят из практик установления социальных границ, на что, соб­
ственно, указывает заглавие его фундаментального труда. Подход Барта,
как он сам отметил, отличается от других подходов стремлением «изучить

процессы, способствующие появлению этнических групп и поддерживаю­

щие их сохранность», а не задачей разработать «типологию форм этниче­

ских групп и отношений»42, а также переносом «акцента с исследования
внутреннего устройства и истории отдельных групп на выявление этниче­
ских границ и причин их устойчивости». Отмечая, что среди исследователей
национальных проблем «основное внимание обычно уделяется владению

общей культурой», Барт утверждает, что «можно добиться гораздо больше­
го, если рассматривать этот необычайно важный признак как следствие

или результат, а не как первичную или определяющую характеристику
этнической групповой организации»; «в фокус исследовательского вни­
мания попадает этническая граница, определяющая группу, а не куль­

турный инвентарь, который она в себе заключает». По мнению Барта,
а его я целиком разделяю, трактовка других «как чужих», предполагающая

•признание ограничений на общее знание», подразумевает «ограниче­
ние взаимодействия секторами предполагаемой общей эпистемологии
и предполагаемых общих интересов»43.

<г Barth F, Ethnic Groups and Boundaries: The Social Organization of Cultural Difference. Middleton:

Waveland Press, 1998. P. 10,11,15.

Здесь и далее перевод цит. по: Этнические группы и социальные границы: социальная орга­

низация культурных различий. Сборник статей / под ред. Ф. Барта; пер. с англ, И. Пильщикова.
М.-.Новое издательство, 2006, С. 11,12-13,18.- Примеч. пер. и науч. ред.
«Точнее «ограничение взаимодействия секторами предполагаемого общего понимания и вза­

имного интереса, (common understanding and mutual interest). — Примеч. науч, ред

76

Глава 2. Назад к племенам

В классической работе, вышедшей в 2006 г, 13-м изданием, Хобс­

баум отмечает: «С того времени как в начале 1990-х годов вышло
первое издание настоящей книги, уже образовалось или находится

в стадии образования больше государств, чем в любой иной период
нашего столетия... Все современные государства официально яв­
ляются „нациями"; все политические волнения и пропагандистские

кампании легко обращаются против иностранцев, практически все

государства их стесняют и всячески стремятся не допустить на свою

территорию»44.
«Именно „их" можно и должно обвинять во всех несчастьях, трудностях
и разочарованиях, испытанных „нами" за последние сорок лет, ставших

эпохой самых глубоких и стремительных сдвигов в условиях человеческой
жизни, которые известны нам из письменной истории. Но кто такие „они"?

Совершенно ясно, можно сказать, по определению, что „они" —это „не

мы"; это люди, которые являются нашими врагами... И если бы чужаков
и иностранцев с их коварными плутнями не существовало вовсе, их не­

пременно следовало бы выдумать. Впрочем, в конце нашего тысячеле­

тия их и не нужно изобретать: как легко узнаваемый источник скверны

и общественной опасности они буквально заполонили наши города; ими

кишит мир за пределами наших границ, где они —совершенно недоступ­
ные нашему контролю — ненавидят нас»45 (р. 174).

Хобсбауму осталось еще только заявить, что взрыв национализ­
ма, склонного по своей природе прибавлять новые политически
автономные образования к тем, которые уже и без того разделили
человечество планеты, является естественным, безальтернативным

продуктом «объективного» закона истории, т.е. неотчуждаемым эле­

ментом человеческого способа существования. Однако, напротив,

он неоднократно утверждает, что взрыв национализма в конечном
итоге оказывается следствием человеческого выбора, и в силу своей

природы этот выбор мог бы быть иным. «Очевидный взрыв сепаратиз­

ма в 1988—1992 гг. проще всего определить как „завершение дела,
“ Hobsbawm Е. Nations and Nationalism since 1780: Programme. Myth, Reality. Cambridge: Cambridge

bmversity Press, 2006. R 163.
Здесь и далее перевод цит. по: Хобсбаум Э.Д. Нации и национализм после 1780 года: програм­

ма,миф, реальность/пер. с англ. А.А. Васильева. СПб.:Алетейя, 2017. С. 258. —Примеч. пер.
Перевод циг. по: Хобсбаум Э.Д. С. 275. — Примеч. науч. ред.

77

не оконченного в 1918—1921 гг."»4647
(р. 165); «определенное пони

мание „нации" и ее чаяний (парадоксальным образом одинаково'

у Ленина и Вудро Вильсона) создало линии разлома, вдоль которых
и раскололись... многонациональные образования,—точно так же
как колониальные границы 1880—1950 гг., за отсутствием каких-ли­
бо иных, превратились в границы новых независимых государства

(р. 166). Иными словами, это был целый ряд антропогенных выборов

которые привели к ситуации отсутствия выбора48.
В действительности у человечества был иной выбор, до того как

собравшиеся в Версале победители в Мировой войне возвели терри­

ториальное разделение и суверенитет каждой нации в универсальный

и обязательный для всех принцип. Тогда надеялись, что построенный
на этом принципе мировой порядок сделает закончившуюся войну

финалом длинной череды кровавых межэтнических распрей, сделает
ее войной, предотвратившей все войны в будущем (но, как оказалось,

резолюция, инициированная Вудро Вильсоном, проложила дорогу са­
мой кровавой войне в мировой истории).

Этот выбор обсуждался в европейских регионах, названных

Ханной Арендт49 «поясами смешанного населения». Веками пред­
ставители многочисленных этнических, религиозных и языковых
групп проживали в непосредственном контакте вперемешку друг

с другом; если бы к ним была применена версальская формула

(ведущая свое начало от Вестфальского урегулирования 1648 г.50),
стало бы совершенно неясно, какие из многих языков, религиозных
культов и этнических культур, укорененных на данной территории,

должны стать стандартами, связывающими население в каждом
из предполагаемых политических единств. Скорее всего, каждый

46 Перевод цит. по: Хобсбаум Э.Д. С. 262. —Примеч. науч. ред.
47 Перевод цит. по: Хобсбаум Э.Д. С. 263. — Примеч. науч. ред.
48 Или, как ярко констатировал Карл Маркс (в приведенном ранее отрывке из работы
«Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта»): «Люди сами делают свою историю, но они ее делают
не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непо­

средственно имеются налицо, даны им».
49 Ханна Арендт (1906—1975)—философ, основоположник теории тоталитаризма,—Примеч. лер.

50 Имеется в виду, что Вестфальский мир, завершивший Тридцатилетнюю войну, стал началом
нового европейского порядка, основанного на принципе государственного суверенитета, который
лег и в основу Версальского мира. — Примеч. пер.

78

такой проект вызвал бы ожесточенные споры. Процитирую еще раз

Эрнеста Геллнера:

«Обычно принято говорить о силе национализме^. Это существенная ошибка,

хотя и легко объяснимая, поскольку везде, где национализм пускает кор­

ни, он обычно без труда одерживает победу над друг ими современными

идеологиями.
Тем не менее ключ к пониманию национализма столько же в его слабости,
сколько в его силе. Именно незалаявшая собака навела Шерлока Холмса

на правильный след. Количество потенциальных, „незалаявших" национа-

лизмов намного больше, чем заявивших о себе в полный голос, хотя эти
последние завладели всем нашим вниманием»51.

«Грубый подсчет» Геллнера (р. 44) «дает нам только один успешный

национализм на десять потенциальных!.. На каждый успешный нацио­

нализм приходится энное количество потенциальных... чьи сторонники

не преуспевают в использовании этого потенциала или даже не пыта­
ются его использовать» (но, позвольте заметить, спустя более тридцати

лет после «подсчета» Геллнера значение п существенно сократилось
по всему земному шару, хотя и с разной скоростью в разных местах).
Вместе с глобализацией взаимозависимости постепенно, но неуклонно

превращающей все или, по крайней мере, подавляющее большинство

•территориальных суверенитетов» в иллюзию, критерии, используе­
мые для обеспечения права на территориально-политическое отделе­
ние, постепенно, но неумолимо становятся все менее строгими —что
является одним из самых мощных факторов усиления тренда «назад

«племенам».
Одним из самых выраженных «поясов смешанного населения» была
Австро-Венгерская империя; именно там возник и тщательно обсуж­

дался вопрос альтернативного выбора, в основном в социал-демокра­
тическом секторе политического спектра. Альтернативой выступала

культурная, а не территориальная и не государственно-политическая
автономия этнических групп. Если коротко, остроту выбора предлага­

лось смягчить за счет взаимного отделения «национальной проблемы»
^‘Перевод цит. по: Геллнер Э. Нации и национализм/пер. с англ. T.B. Бредниковой, М.К. Тюнь-

»*н</й;ред. и послесл. И. И. Крупника. М.: Прогресс. 1991. С. 42. — Примеч. пер.

от территориальной в привязке к «принципу правосубъектности лич­
ности» (национальная самоидентификация является вопросом личного

выбора, а не административного назначения государством). Пожалуй
наиболее представительно этот выбор пропагандировала работа Отто
Бауэра52-53 54.
Так или иначе, быстрый рост новых территориальных обособлений,

объединяющихся по принципу «неприятия иноземцев»,—явление от­

нюдь не новое. На самом деле, как напоминает Хобсбаум, об этом

уже писал Георг Зиммель: «Забота о том, чтобы враги —неважно, ка­

кие именно —непременно наличествовали, провозглашается... даже
чем-то вроде политической мудрости: с их помощью сохраняется дей­

ствительное единство членов группы и сознание группой того, что это

единство есть ее жизненный интерес»55. На деле, поскольку все три ноги

трипода суверенитета (военная, экономическая и культурная), на ко­
торые политический суверенитет территориальных наций-государств
опирается, искалечены, подточены и смыты приливами финансовой,
торговой и информационной глобализации, именно забота о наличии

врагов может оказаться единственной «политической мудростью», ис­

комой, находимой и используемой растущим числом действующих и на­
чинающих политических лидеров, которые мало что могут предложить

своим избирателям, кроме «осознания единства», уходящего корнями

в далекое и темное прошлое, но убедительно обоснованное тем, что
чужаки, иностранцы, иноземцы, искусно строящие козни и плетущие
интриги, толпятся у наших дверей и в самом доме меж нами. Как я уже

52 Источник цитируется по французскому переводу. La question des nationalites et la social
democratic, Guerin Litterature 1987. Оба вышеизложенных принципа были предложены Бауэро:
для обеспечения преемственности национальных идентичностей и одновременно прочног

(хочется верить, что мирного) взаимодействия между ними в рамках многоэтничного австро-Bei
герского государства с его «melange de nations» (смешением наций.—Примеч. пер.), в частное
см. р. 25, 364 ff.

53 Отто Бауэр (1881—1938) —австрийский политик, представитель социал-демократичесш
партии, —Примеч. пер.

мСм.: Bauer О. Die Nationalitatenfrage und die Sozialdemokratie. Wien: Verlag der Wier
Volksbuchhandlung Ignaz Brand, 1907; Бауэр О. Национальный вопрос и социал-демократ

Петроград:Книга, 1918. —Примеч. науч. ред.

55 Hobsbawm Е. Nations and Nationalism since 1780: Programme, Myth, Reality. Cambridge: Cambrii
University Press, 2006. P. 175.
Перевод цит. по: Хобсбаум Э. Д. С. 275. — Примеч. науч. ред.

80

Глава 2. Назад к племенам

пытался объяснить в интервью, данном Брэду Эвансу для раздела «The
Stone»56 в New York Times, когда он спросил: «По Вашему мнению, за­

тронувший Европу современный кризис беженцев является еще одной
главой в истории бегства от преследований или здесь происходит что-то

другое?», я ответил: «Это еще одна глава», но, как обычно бывает, когда

написаны последующие главы, обязательно приходится что-то исправ­

лять в содержании глав предыдущих.
***

Для современной эпохи массовая миграция —явление не новое
и событие не случайное, которое могло бы быть вызвано из ряда вон

выходящим, разовым стечением обстоятельств. По сути, миграция —
неизбежное следствие современного образа жизни с его извечной
заботой об устроении порядка и экономического прогресса; эта забо­
та оборачивается непрерывным производством «избыточных людей»,

которым не находится работы или терпимых условий жизни, а потому
вынужденных искать убежища или лучшей доли вдали от дома.

Правда, сегодня вслед за распространением современного образа
жизни преобладающие маршруты миграции меняют свое направление:

из Европы пункты отправления переносятся в остальную часть земного

шара. Пока Европа оставалась единственным «модерным» континентом
на планете, избыточное население выводилось на земли, оставав­
шиеся «премодерными», и там превращалось в колонистов, военно­

служащих или чиновников колониальных администраций (считается,

что в период расцвета колониального империализма до 60 миллионов
жителей переселились из Европы в обе Америки, Африку и Австралию).

Однако с середины XX века траектория миграции полностью изме­

нилась: из центробежной она превратилась в центростремительную.
Но на сей раз мигранты были без оружия и не ставили цель завоевать

земли, в которые они направлялись. Мигранты постколониальной эпо­
хи стали разменивать традиционные для себя способы существования,
* «The Stone»—онлайн-площадка (форум) современных философов и мыслителей, развернутая
на страницах New York Times. Беседа Брэда Эванса и Зигмунта Баумана опубликована 2 мая

2016 г, Интервью называлось 'The Refugee Crisis Is Humanity’s Crisis' («Кризис беженцев —это

кризис человечества»), см.: https://www.nytimes.com/2016/05/02/opinion/the-refugee-crisis-is-

humanitys-crisis.html (доступ: 04.01.2019). — Примеч. пер.

81

уничтоженные победоносной для их бывших колонизаторов моде
зацией, на возможность свить гнездышко в брешах национал^
экономик тех же бывших колонизаторов.

*

Кроме того, все больше людей изгоняется из своих домов десягками
гражданских войн, этнических и религиозных конфликтов и разгулом
бандитизма на территориях, оставленных колонизаторами в статусе фор­

мально суверенных, искусственно слепленных «государств» с мизерными

перспективами на стабильность и гигантскими арсеналами вооружений
(ищущих себе жертвы), также завезенными бывшими колониальными

хозяевами. Наиболее яркий, но не единственный пример всего этого по-видимому, тупиковая дестабилизация ближневосточного региона,

которая стала следствием непродуманной, по-идиотски близорукой и за­
ведомо обреченной на провал политики и военных авантюр западных

держав. По сути, целый пояс между тропиками Рака и Козерога превра­
тился в огромную фабрику по производству беженцев.

Мишель Ажье, ведущий исследователь причин и последствий мас­
совой миграции, предупреждает, что по современным оценкам в те­

чение следующих сорока лет появится миллиард «перемещенныхлиц»:
«После глобализации капиталов, товаров и образов наступила пора
глобализации людской массы»57. Но перемещенные лица—-это люди,

едущие в никуда, у них нет места назначения и нет места, на которое

они могут легитимно претендовать; как отмечает Ажье, сам переезд

без конкретной точки назначения делает это «в никуда» местом их
неопределенно длительного пребывания: у них, так сказать, нет ме­

ста в мире, в котором они живут вместе с другими (р. 20—21). Но эти

«в никуда» беженцев (например, железнодорожные вокзалы в Риме
и Милане58, или Центральный парк в Белграде59) располагаются по со­
седству с нами— счастливыми уроженцами, выбирающими маршруты

для путешествий не под ударами жестокой судьбы, а свободно. Самому

57 Agier М. Le Couloir des exiles. Eire etranger dans un monde commun. Bellecombe-en-Bauge; Editions

du Croquant, 2011. P. 95.
58 Летом 2015 г. на этих вокзалах наблюдалось большое скопление беженцев, пытавшихся вы­
ехать в другие европейские страны. — Примеч. пер.
w В Центральном парке Белграда в 2015 г. также наблюдалось большое скопление мигрантов, ко­

торым помогали местные сербы, как правило, сами пережившие подобное в период Балканского
кризиса.-— Примеч. пер.

82

Глава 2, Назад к племенам

оказаться в таком «в никуда», вместо того чтобы видеть его с безопас­
ного расстояния на телеэкране — большое потрясение. Так мировой
беспорядок со всеми его демонами буквально вламывается к нам
в дом. Глобализация со всеми ее отвратительными побочными эф­

фектами больше не «где-то там», она здесь, на нашей улице и на улицах,
по которым мы ходим на работу и водим детей в школу.

Дело, однако, заключается в том, что надежно оградить себя от го­

рестей мира в надежде обезопасить территорию своего дома —■ это все

равно, что пытаться спрятаться от ядерной войны у себя под кроватью.
Глобальные проблемы требуют глобальных решений, и никак иначе

решить их невозможно. Бессмысленно закрываться от проблемы,
полагаясь на то, что ее очаг тлеет где-то в стороне, а не у тебя на зад­

нем дворе. Поэтому радикальное, окончательное излечение в данном
случае невозможно ни для какой отдельно взятой, какой бы большой

и могущественной она ни была, страны; даже за пределами такого
объединения стран, как Европейский союз, едва ли мы готовы загнать

«мигрантов» в лагеря, построенные в Европе, Африке и Азии, или дать
им сгинуть в водах Средиземного моря и Тихого океана.

В конечном счете племена (будь они «первобытными» и «прими­

тивными», каковыми их представляли избранные интеллектуалы, по­

кровительствовавшие идее строительства наций, как и старомодные
социалисты, казавшиеся Карлу Марксу «утопическими» (бывшие пло­
дом плод многовекового самообмана, перезревшим для глубокого

пересмотра и переиначивания посредством научной критики) или об­
лаченные в «обновленный и улучшенный», ибо «рационализированный»

костюм «наций»)—суть продукты человеческой, слишком человеческой
потребности упростить непостижимую и безнадежно отчаянную слож­

ность условий совместного человеческого существования до такой раз­

мерности, чтобы человек мог целиком охватить ее своими чувствами
и разумом—до постижимой умом размерности.

С момента появления человеческого рода это упрощение дости­

галось путем разделения мира людей на «нас» и «их»: на тех, кто нахо­
дится во вселенной определенных моральных обязательств, и на тех,

кто—-за ее пределами. Как предположил Левинас, такое разделение
было (и остается) неотъемлемой компонентой извечного стремления

83

подчинить ««бытие в обществе» принципу «абсолютной ответственности
за другого», лежащему в основе всякого человеческого сосуществова­
ния60. Разделение—необходимый инструмент для этой работы, тогда

как принцип абсолютной и безусловной ответственности за все и всех
кроится по мерке святых, а не тварей, в коих мало от святости, коими
мы в большинстве своем являемся, коими, по-видимому, нам до скон­

чания века суждено оставаться.

До сегодняшнего дня два параллельно действующих фактора влияли
на замысловатый ход этой работы. С одной стороны, количественно
рос объем «нас»: от племен охотников-собирателей до современных
«воображаемых целокупностей» наций-государств. С другой стороны,

шел «цивилизационный процесс» — «смягчение нравов» внутри посто­
янно расширяющейся среды обитания «нас», —в котором приходится

принимать, признавать и абсорбировать беспрестанно растущее число
чужаков и, тем самым, заменять импульс отторжения, инстинктивную
воинственность и безотчетную враждебность к чужакам «граждан­

ским невниманием» и/или исключительно словесной, символической

враждой. Однако давление этих двух факторов нигде не приблизило
нас к изменению правил тысячелетней игры «мы vs. они». Сегодняшний

массовый наплыв чужаков, еще далекий от своего окончания, объем
которого, судя по всему, будет только расти, а не сокращаться, застиг
нас врасплох точно так же, как были застигнуты врасплох племена,

к состоянию которых мы мчим на всех парах.
В номере New York Times от 14 января 2016 г. Роджер Коэн61 на­
поминает, что между 1880 и 1924 гг. Америка приняла около 4 мил­

лионов итальянских иммигрантов. И далее он цитирует сотрудника

^Эммануэль Левинас (1906—1995)—французский философ. По Левинасу, общество представ­

ляет собой братство, в котором каждый ответственен за Другого. При этом и «ответственность»,
и «Другой* —неотъемлемые элементы не только социального, но и экзистенциального существо­
вания. «Ответственность за Другого —вот призвание человека в бытии; становясь ответствен­
ным, я обретаю высшую реальность», «Я существую не как бесплотный дух, не как улыбка или

беззаботный ветерок; я не есмь без ответственности» (см.: Философия, справедливость и любовь
//Левинас Э. Избранное. Тотальность и бесконечное. М.; СПб: Университетская книга, 2000;

Левинас Э. Время и другой/пер с фр. А. В. Парибка. СПб.:Высшая религиозно-философская
школа, 1998). — Примеч. пер.

См. https://ww.nytimes.com/2016/01/08/opinion/a-shameful-round-up-of-refugees.htnW
стул; 04.01.2019).

84

Глава 2. Назад к племенам

Брукингского института: «К нам приехали Энрико Ферми, Фрэнк Синатра,

Джо ДиМаджио, Антонин Скалиа, ну, и Аль Капоне62. Кто в здравом уме

сказал бы, что итальянская иммиграция не стала для нашей страны
великим благословением?». Коэн продолжает:
«Президент Обама пригласил сирийского беженца Рифаи Хамо63
на Обращение президента США к нации, продемонстрировав „наше мно­

гообразие и открытость"... Но, если учешь ту степень открытости, которую
Америка демонстрировала сирийским беженцам на протяжении почти

пяти лет войны, когда было убито четверть миллиона жителей, то устро­

енный политический спектакль смотрелся бестактно».

Втечение пяти лет войны Америка приняла около 2500 сирийский бе­

женцев («примерно 0,06% от 4,4 миллиона бежавших из страны»). Таким
образом, Хамо «скорее послужил символом закрытости американского
сознания», такой закрытости, которая, позвольте добавить, сама по себе

является свидетельством ускоренного движения назад к племенам.
Несколькими днями ранее, 8 января, в редакционной колонке той
же газеты сообщалось:
«С Нового года администрация рассылает агентов инспектировать жилища,

чтобы выявлять правонарушителей и защищать принцип безопасности гра­
ниц. Президент, столь трогательно говоривший о детях, ставших жертвами

насильственной смерти в вооруженных конфликтах, теперь озадачился
депортацией матерей и детей в самые опасные страны нашего полушария

(Гондурас, Гватемалу, Сальвадор). Матерей и детей, которые не представ­

ляют для нашей безопасности ни реальной, ни воображаемой угрозы»64.

62 Энрико Ферми (1901—1954)—итальянский физик, натурализованный гражданин США, лауреат
Нобелевской премии по физике; Фрэнк Синатра (1915—1998) —американский певец, кино­
актер, сын итальянских иммигрантов, неоднократный лауреат премии «Оскар»; Джо ДиМаджио

(1914—1999)—выдающийся американский бейсболист, сын итальянских иммигрантов, включен

в сборную лучших игроков МЛБ XX в.; Антонин Скалиа (1936—2016) — выдающийся американский

юрист, сын итальянских иммигрантов, член Верховного суда США; Аль Капоне (1899—1947) — из­
вестный американский гангстер, сын итальянских иммигрантов, был не только преступником, но
и активным благотворителем, оказал большое влияние на популярную культуру. — Примеч. пер.

'' Рифаи Хамо бежал из Сирии в 2013 г., его дочь и жена были убиты разорвавшейся рядом с до­
мом бомбой. В период ожидания легализации у Рафаи Хамо был обнаружен рак. Американское

гражданство он смог получить лишь в 2015 г. — Примеч. пер.
44 См. https://www.nytimes,com/2016/01/08/opinion/a-shameful-round-up-of-refugees.html (до­

ступ: 04.01.2019).

85

Какие бы ни происходили исторические события, склонностьделИт

людей (всех—-далеких и близких) на «нас» и на «них», как и прежде
остается непреодолимой, даже если события подсказывают и дикту
ют новые поведенческие паттерны. До тех пор, пока “человечество,
будет оставаться фантомом, непостижимой сущностью, ни разумом

ни на практике не усвоенной (вспомним едкое замечание Ульриха

Бека о том, что состояние нашего космополитического сознания зна­
чительно отстает от космополитических реалий современной жизни)

поиск идентичности —т. е. борьба с внутренним и внешним давлением

за то, чтобы выбрать и закрепить за собой место в мире, населенном

другими людьми, и необходимость получить признание и одобрение
этого выбора со стороны окружающих — будет требовать какой-то опре­
деленной точки отсчета: «люблю vs. не люблю», «свои vs. чужие» и т.д.

Словом, «мы vs. они» есть (и, видимо, еще долго будет) незаменимый
инструмент самоидентификации: чтобы существовали «мы», должны

существовать «они» («не мы»), в противном случае их следует завести
или__как последнее средство —выдумать (и они действительно су­
ществуют, их изобретают, назначают и выдумывают во всевозможных

обличиях, стадиях и проявлениях). Увеличение размера (по крайней
мере, некоторых) групп, с которыми (и в оппозиции к которым) люди

стремятся себя идентифицировать, равно как и смягчение («цивилизование») взаимодействий между членами этих групп (или, по крайней
мере, некоторых из них) —это лишь изменение в количестве, а не в ка­
честве: в форме, а не в функции.

***
Для племен, равно как и наций, идентичность (неважно, сознатель

но выбранная, или безоговорочно, безучастно дарованная или приня
тая при рождении) сопряжена с жесткими требованиями: «п ринадлеж
ность», как правило, требует самоотвержения целиком и полностьк

«не на живот, а на смерть», без обсуждения и меры. «Пожертвоват
своей жизнью во благо группы» было неотъемлемой чертой племе>

ного образа жизни и стало окончательной проверкой принадлежност
в «воображаемых цел окуп ностях» наций-государств — модерных обр
зований, которые сохранили эту максиму, но отбросили многие други

86

I пан,» 2

н пл«мг*нам

черты наследия племенного прошлого, отрекшись от него в целом. Эта
суровая и жесюкая максима почт полностью изымалась из обраще­
ния или вовсе отменялась, как только становилась избыточной — даже

местной и контрпродуктивной

в результате замены (или одновре­

менно с ней) традиционной войны с всеобщей мобилизацией на техполемически сложные операции небольших профессиональных армий,

а также в результате эмансипации от тесных в прошлом связей между
экономической эксплуатацией и территориальными завоеваниями.

Однако история «ухода от племен» (и даже в большей степени совре­

менное возвращение «назад к племенам») была бы неполной, если бы
в ее картину не была включена совершившаяся недавно компьютерная/цифровая культурная революция. Само по себе вхождение

компьютеров в повседневную жизнь большей и все растущей части
человечества — отдельная и новая глава в истории технологий; их прак­
тически всеобщая доступность и совершенно «оторванная от террито­

рии» мобильность, не синхронизированная с перемещениями наших
тел, полностью изменила наш «набор опций», создала поразительное

множество никогда прежде не виданных реакций на знакомые сти­

мулы, и в то же время наделила нас возможностью создавать совер­
шенно новые стимулы, высвобождать порывы и совершать действия,

которые ранее мы даже не пытались совершать (компьютеры стали
продолжением тела, практически неотделимой частью нас). Исходя

из вывернутой наизнанку логики инструментальной рациональности
(«Скажи мне, как можно использовать это устройство, и я сделаю это,

потому что устройство позволяет это сделать»), новые перспективы,
возможности и шансы приводят к переоценке относительной привле­
кательности доступных для широкого выбора поведенческих образцов,

и, как следствие, кардинально меняют вероятность их выбора.
При этом электронные медиа остаются безучастны к тому, каким
образом новая логика инструментальной рациональности должна
или будет применяться пользователями. Новые медиа облегчают

(чем и привлекают) выбор в пользу культурной всеядности, равно как
и причудливым образом ограничивают избирательность при сборе ин­

формации, построении сетей и организации коммуникации —во всех
трех наиболее общих функциях в использовании новых медиа. Они

87

не больше (но и не меньше) поощряют к открытости и «слиянию горизон­

тов» (по Г.-Г. Гадамеру), чем заключают пользователя в непроницаемую
оболочку, чтобы надменно отметать все, что будет признано неудобным,

неприемлемым и дискомфортным. Задачу одновременно умножать
количество входов и строго ограничивать входящее содержание ста­

ло гораздо проще решать, чем прежде (и чем во вселенной офлайна).

Медиа способны облегчать людям выбор решений, манипулировать

вероятностью их принятия, но, абсолютно точно, не детерминировать
решения, а лишь гарантировать их последовательное и неотступное
отслеживание: неусыпный надзор за ними до того самого момента,

когда решения осуществляются и принимают форму в гармонии с из­
начальным замыслом.

ГЛАВА 3
НАЗАД К НЕРАВЕНСТВУ

В своем романе «Сибилла, или Две нации», опубликованном в 1845 г.,
Б. Дизраэли вложил в уста радикала от рабочего класса, Уолтера Дже­

рарда, следующее утверждение:
«Две нации; между ними нет никакой связи, никакого взаимопонимания.

Они и знать не знают про обычаи, мысли, чувства друг друга, словно оби­
тают на разных полюсах или живут на разных планетах; они по-разному

воспитаны, вскормлены разной пищей, следуют разной морали, да и под­
чиняются не одним и тем же законам».

На что один из героев романа, Чарльз Эгремонт, заметил: «Вы гово­
рите о...»—«...богатых и бедных»,—подхватил Джерард1.
28 июля 2004 г., спустя почти 160 лет, на Национальном съезде де­

мократической партии США сенатор Джон Эдвардс в качестве кандидата
в вице-президенты переформулировал тезис о «двух нациях», дав этому

разделению новое имя: имущие и неимущие*2. Он сказал: «правда в том,
что мы все еще живем в стране, где есть две разные Америки... Одна —
для всех тех, кто воплотил американскую мечту и кому не надо ни о чем

беспокоиться, а другая—для большинства американцев, которые еже­
дневно пытаются свести концы с концами. Так не должно быть»3.
; Disraeli В. Sibyl, or The Two Nations. Oxford: Oxford University Press. 1998. P. 66.
Перевод цит. по: Дизраэли Б. Сибилла, или Две нации / пер. с англ. А. А. Фридман; изд. подгот.
И,И.Чекалов, ГА. Велигорский, М.А. Козлова. М.:Ладомир, 2015. С. 79.—-Примеч. пер.

‘ nnps://usatoday30.usatoday.com/news/opinion/columnist/raasch/2004-07-28-raasch_x.htm
(Доступ: 04.01.2019).

’ https://en.wikipedla.Org/wiki/TwoJVnericas#ExternalJinks (доступ: 04.01.2019).

89

видами на будущее, равно как и проблемами, с которыми общество
сталкивалось в момент озвучивания этих оценок, пройден достаточно
долгий путь, чтобы раскрыть природу феномена ретротопии. Большая

часть почти 160-летнего отрезка истории между этими оценками была
посвящена тому, чтобы вердикт Дизраэли канул в прошлое, т.е. борьбе

с бедностью. Одно время, в течение «славных тридцати» послевоенных

лет4, беспощадное неравенство, раскалывающее общество на две на­
ции, считали исчезающим явлением, а остатки его наследия—-отмираю­

щими пережитками. Как отмечал Михал Калецки5 в эссе «Политические
аспекты полной занятости», опубликованном в 1943 г.6*, в преддверии

эпохи «социального государства», «твердое большинство экономистов се­
годня убеждено, что даже в условиях капиталистической системы полную
занятость можно обеспечить программой государственных расходов».

Большинство ученых/информированных людей сходились во мнении,
что преодолеть неприемлемый уровень неравенства (когда формиру­
ется многочисленный слой людей, живущих за чертой бедности) можно

созданием общедоступных рабочих месте достойной заработной платой.
Многие также считали, что решающую битву со скверной бесконтрольно­
го неравенства, раскалывающего общество на нации бедных и богатых,

начать, запланировать и выиграть должно правительство. Экономика
4 «Славное тридцатилетие» (фр. Les Trente Glorieuses, англ. The Glorious Thirty)—термин фран­

цузского социолога и экономиста Жана Фурастье (1907—1990), введенный для обозначения
послевоенного периода (1946—1975), характеризовавшегося ростом промышленного произ­

водства, минимальным уровнем безработицы и демографическим взрывом во многих странах,
понесших потери во Второй мировой войне, —Примеч. пер.
5 Михал Калецки (1899—1970) —польский экономист, придерживался левых взглядов.—
Примеч. пер.

6 Kalecki М. Political Aspects of Full Employment // Political Quaterly. 1943;

cm.:

https://mronline,

org/2010/05/22/political-aspects-of-full-employment/. Эссе было написано на основе лекции,

прочитанной им Маршаллианскому обществу в Кембридже осенью 1942 г.
? Однако он пророчески предупреждает, что «капиталистические боссы» в штыки встретят актив­

ное вмешательство государства в самые основы своего господства:

«.. .поддержание полной занятости приведет к социальным и политическим изменениям, кото­
рые вызовут новую волну противостояния лидеров бизнеса. В самом деле, при режиме постоянной
полной занятости увольнение перестанет быть „дисциплинарной мерой". Социальное положение
босса будет подорвано, а уверенность в себе и классовое самосознание рабочего класса выРастет..... Дисциплину на фабриках" и „политическую стабильность" лидеры бизнеса ценят выше
прибыли. Их классовый инстинкт подсказывает, что постоянная полная занятость им н
и что безработица является неотъемлемой частью „нормальной" капиталистической661^^

90

Глава 3. Назад к неравенству

сама по себе, без государственного мониторинга и контроля, не даст
желаемого эффекта. Войну с нищетой должны развязать и вести поли­

тические органы, использующие политическое вооружение.

За считанные десятилетия эта точка зрения стала почти аксиомой,
которую разделяли представители всего политического спектра того

времени; могло даже показаться, что единство сложилось поверх раз­
деления на правых и левых, но предпосылки у каждой из сторон были

совершенно разные. Капиталисты исходили из казавшейся нерушимой
взаимозависимости между капиталом и трудом: труд зависел от капи­
тала в обеспечении себя средствами к существованию, но и капитал

в «твердой» фазе современности тоже сильно зависел от труда, глав­

ным образом от локальной рабочей силы, в обеспечении собственного
воспроизводства и загрузки производственных мощностей. Если умест­

но так выразиться, труд разделял эту точку зрения, будучи обреченным
на постоянное перезаключение сделок купли-продажи с капиталом

в обозримом будущем, а поэтому стремился создавать и поддерживать
условия, при которых его стоимость и привлекательность в глазах по­
тенциальных покупателей-капиталистов могла расти. Наконец, тех же
воззрений придерживалось государство, чья функция, как показал

Юрген Хабермас в «Legitimationsprobleme im Spatkapitalismus»8, опуб­
ликованной в 1973 г., т.е. в самом конце периода взаимозависимости

капитала и труда (по своему обыкновению Сова Минервы, как известно,
расправляет крылья в сумерках), заключалась в обеспечении гарантий

для постоянного перезаключения сделок купли-продажи между капи­
талом и трудом, организуя собственную поддержку привлекательности
рабочей силы для потенциального покупателя —выделяя субсидии

на образование, здравоохранение, достойное жилье и другие необ­

ходимые расходы. Иными словами, государство брало на себя часть
издержек по воспроизводству качественной рабочей силы, чтобы ка­

питалисты были способны платить за нее рыночную цену. Благодаря
регулярному и успешному нахождению согласия между стремлением
капитала купить труд и желанием труда себя продать для всех трех иг­
роков ситуация складывалась удачно, или, по крайней мере, выглядела
как наиболее удачная из возможных. Если бы всех троих спросили,
8 «Проблема легитимации позднего капитализма» (с нем.). — Примеч. пер.

91

то они оценили бы ее, как Уинстон Черчилль якобы оценил демократию:
как «наихудшую форму правления, если не считать все остальные*.
Вопрос, почему этот медовый месяц (или, точнее, перемирие между

капиталом и трудом под председательством и при поддержке тосудар
ства капиталистов) так внезапно закончился, все еще сохраняет свою

важность (правда, надолго ли?) в памяти общества и слишком горячо
обсуждается, чтобы можно было прийти к окончательным выводам.

Найдено множество (и поиск продолжается) причин и виновников этого
краха, но односторонний отказ боссов признавать взаимозависимость
капитала и труда (вызванный глобализацией и подкрепленный после­

довательным демонтажем одного государства за другим в сочетании

с алчностью капиталистов и беззащитностью их жертв), по-видимому,

претендует на самое почетное место в их списке.
***

Как убедительно показал Эмиль Дюркгейм, как только социально
сконструированные, законодательно оформленные, подкрепленные
высшим авторитетом и эффективными санкциями, а потому обладаю­

щие сдерживающей силой нормы перестают влиять на поведение или
начинают открыто отвергаться, люди, испытавшие ранее нормативное

принуждение, не столько обретают свободу защищать свои права, сколь­

ко становятся рабами собственных инстинктов и побуждений (нормы,
навязанные обществом по образцу гоббсовского Левиафана, являют­

ся единственной эффективной защитой людей от их собственных низ­
менных, разрушительных, фактически самоубийственных склонностей
и необузданных страстей). Похоже, что, по крайней мере, в отношении

правления Рональда Рейгана, Маргарет Тэтчер и их многочисленных

подражателей и последователей, развязавших руки капиталу, мрач­
ное предсказание Дюркгейма сбылось, тем более что новый порядок,

в появлении которого эти деятели сыграли роль повивальной бабки,

повлиял на две стороны конфликта интересов совершенно по-разному.
От нормативного регулирования избавилась, в основном, одна сторо­

на. Сбросив с себя оковы политически навязанных норм, капиталисты

сразу воспользовались своей свободой, чтобы навязать рабочим новые
правовые ограничения и лишить их всякой способности влиять на при-

92

Глава 3 Назад к неравенству

нятие решений, обретенной в годы взаимозависимости капитала и труда.
Что же касается текущих изменений в отношениях между капиталом

и государством, то достаточно отметить энтузиазм, с которым фондовые
биржи приветствуют массовые высвобождения работников, и ужас, ко­

торый вызывает у них малейшая попытка государства повысить нало­
ги и/или увеличить социальные расходы, чтобы смягчить нанесенный
обществу урон; за этот ужас глобализованные финансы готовы шанта­
жировать государство, чтобы немедленно вернуть его к повиновению,

из которого оно (неосмотрительно, и даже преступно, как нам пытаются

внушить) осмелилось выйти. Недавнее осуждение Греции9 на Голгофу
(и на момент написания этих строк ее страданиям не видно конца) при
рьяной поддержке СМИ наглядно это показало, хотя в данном приме­

ре следует, по идее, видеть благоразумное «назидание заблудшим»10*,

а не разовое, исключительное и самопроизвольное бедствие.
Результаты этих процессов вкратце изложил Бранко Миланович,

который, как было написано в New York Magazine11, «десятилетиями
изучал неравенство доходов» (т. е. начал еще тогда, когда «само слово

„неравенство" было политически неприемлемым, поскольку от него
отдавало дикостью, социализмом и чем-то таким еще»): «Это идеальный

шторм... Правящие круги богатых стран забыли о том, что нужно прояв­
лять заботу о проигравших». «Люди золотого процента богатеют и бога­
теют, причем не только за счет прибыли с оборота капитала, но и за счет

своего труда. Это совершенно новое явление. Забудьте старомодное

деление только на капиталистов и рабочих. Теперьу богатейших людей
два вида источников дохода». То есть те, кто не дотягивает до «бога­
тейших людей», обделяются вдвойне, поскольку они получают меньше

9 Долговой кризис в Греции, начавшийся в 2010 г., стал частью европейского долгового кризиса.
23апреля 2010 г. Греция официально попросила финансовой поддержки от ЕС, чтобы избежать
банкротства. ЕС предоставил три пакета финансовой помощи (в 2010, 2012 и 2015 гг.). 1 июля

2015 г. Греция допустила дефолт. — Примеч. науч. ред.

10 Воригинале под «guide to the perplexed» очевидно имеется в виду нашумевший фантастический
роман израильского писателя Гилада Ацмона «Заблудшим назидание» (A Guide to the Perplexed,
2001). Действие романа происходит в середине XXI века после показательного уничтожения

государства Израиль. Заглавие романа отсылает читателя к труду еврейского богослова и фило­

софа Маймонида «Назидание для заблудших» (The Guide for the Perplexed, 1190). — Примеч. пер.
и науч. ред.
u http://nymag.com/intelligencer/2016/03/milanovic-millennial-on-millennial-war-is-next.html

(доступ: 04.01.2019).

93

из обоих источников, рискуя в конечном счете потерять каждый из них

А в политическом смысле это означает, что вместо «партисипаторной
демократии» «мы сейчас на самом деле видим „один доллар—^один

голос", а не „один человек—-один голос"».

К неравенству перестали относиться предвзято. Как бы его ни из­
меряли экономисты той или иной школы, они приходят к поразительно
одинаковым выводам: неравенство усиливается. С начала века добав­

ленная стоимость от экономического роста практически целиком шла
одному проценту богатейших людей (некоторые говорят о 0,5% и даже
о 0,1%), тогда как уровень доходов и благосостояния остальной части
общества или уже упал, или, как ожидается, скоро начнет падать. Этот

процесс активно идет с самого начала нового тысячелетия и получил

ускорение от краха кредитной системы в 2007—2008 гг. Он привел
нас к ситуации, подобной которой так называемые развитые страны
северного полушария не переживали с 1920-х гг.

Приведу лишь несколько цифр, демонстрирующих текущие «до­

стижения» растущего социетального и общемирового неравенства.
В самой богатой стране мира, в США, 160 тыс. самых состоятельных

семей контролируют столько же богатства, сколько 145 миллионов
беднейших семей. На 10% самых богатых американцев приходится
86% национального благосостояния, а на остальные 90% — всего 14%.
В глобальном масштабе (согласно недавнему докладу «Credit Suisse»)
беднейшая половина человечества (3,5 миллиарда) владеет 1% об­

щемирового богатства — это ровно столько, сколько приходится на 85
самых богатых людей на земле.

***
И здесь шаг назад? Да, но в данном случае его не планировали, его

не выковывали в политических баталиях, о нем не писали на транспа­

рантах, ни одна политическая партия не внесла его в программу, он
не стал поводом для отстаивания и борьбы ни в одном политическом
или экономическом дискурсе; этот шаг скорее не предвидели, или,

по крайней мере, о нем серьезно не думали, он не входил ни в диагнозы, ни в прогнозы. Этот шаг стал результатом случайного сложения

разных сил, бесконтрольно спущенных с поводка.

94

Глава 3. Назад н нераоянству

Потребовалось довольно много времени, прежде чем этот процесс
заметили, и еще больше времени — чтобы о его последствиях стали

писать на первых полосах газет, заговорили ведущие политики и об­
щественные деятели. А ведь долго молчали даже тогда, когда разрыв
между нациями богатых и бедных увеличивался грандиозными темпа­

ми. несмотря на то что все или почти все слои общества, казалось бы,
жили своими привычными ожиданиями бурного роста благосостояния

в богатые годы, и хоть какого-то улучшения — в бедные. Было недоста­

точно ощущения того, что кто-то «там наверху» богатеет быстрее, чем
все остальные «здесь внизу», чтобы неравенство стало «проблемой
номер один» или хотя бы приблизилось к кругу беспокоящих экономи­

ческих, политических или социальных вопросов. Это случилось только
тогда, когда состояние и доходы исчезающе малой доли в самом вер­
ху и уровень жизни стремительно расширяющейся остальной части

населения мира стали двигаться в диаметрально противоположных

направлениях, как это случилось в последние несколько лет. Только
это изменение смогло нарушить привычный ход вещей, раздувая едва

тлеющее уныние депривации до яростного гнева, подпитываемого мно­
жащимися доказательствами ее относительности.

Редкие голоса, предупреждавшие о грядущих конфликтах, были
сразу маргинализированы и эффективно подавлены численно пре­

восходящим хором формирующих общественное мнение экономи­

стов, таких как Фридрих Хайек (в посмертно обновленной версии его
наследия), Милтон Фридман и Кит Джозеф, с энтузиазмом сочиняв­
ших хвалебные оды непогрешимой «невидимой руке» рынка, управ­

ляющей сценой, на которой «каждой группе приходится вести свою
битву, зачастую в открытом конфликте с интересами других групп»12.
На фоне шумихи, разгоревшейся вокруг рейгановско-тэтчеровского

передела политэкономии, своевременные предостережения едва
были слышны и не привлекли общественного внимания. Например,

Фрэнк Паркин предупреждал: «Наступает тот неловкий момент, когда
усилившиеся аппетиты придется удовлетворять все тем же пирогом,
который почему-то не становится больше. В наше время ожидания
12 Poverty and Inequality in Common Market Countries / Vic George and Roger Lawson (eds.). Boston:
Routledge & Kegan Paul, 1980. P. 241.

95

можно удовлетворить только простой передачей ресурсов от одной

группы другой»13» И Роберт Хайлбронер писал: «Сняв предохранительный клапан, в прошлом снижавший напряжение между притязаниями

труда и собственности», установившийся капитализм «для продолже­

ния своего роста вынужден противостоять взрывоопасной проблеме
распределения доходов»14.

Тяготы жизни, как правило, бывают двух видов: привычные-их

терпят так долго, что они проникают в повседневную реальность, пе­

рестают считаться несправедливыми и не вызывают ни ненависти,

ни бунтов; и новые, неожиданные прибавки к привычным тяготам,
иногда ничтожные по объему и силе в сравнении с «нормой», восприни­

маются как несправедливость, и потому и побуждают к вооруженному
сопротивлению.

Концепцию «относительной депривации» и тесно связанных с ней

психосоциальных последствий предложили и разрабатывали каждый

по-своему Роберт Мертон15, Уолтер Рансимен16 и Баррингтон Мур-мл.17
Их подходы и оценки этого явления в чем-то различались, но вместе
они внесли значительный вклад в сложившееся в социологической

практике понимание того, что ощущение депривации относительно,

поскольку возникает из сравнения с социальными нормами, которые

не абсолютны и не универсальны, а различаются в зависимости от вре­
мени и места18. Недовольство, приводящее в конце концов к протестам
и восстаниям, детерминируется вовсе не какой-то абсолютной, «объек­

тивной» мерой количества и тяжести переносимых лишений, а отклоне­

нием в количестве и интенсивности от привычного их распределения
между различными секторами общества— от соотношения, которое

воспринимается как нормальное, а потому легитимное.
13 Parkin Г. Marxism and Class Theory. London: Tavistock, 1979. R S3.

14 Heilbroner R. L. Business Civilization in Decline. New York: W.W. Morton, 1976. R 109.
15 Merton R. K. Social Structure and Anomie. American Sociological Review. 1938. Vol. 3. R 672—682.
16 Runciman W.G. Relative Deprivation and Social Justice: A study of Attitudes to Social Inequality in

Twentieth-century England. Berkeley: University of California Press, 1966.

17 Moore Jr. B. Injustice: The Social Bases of Obedience and Revolt White Plains; N. Y.: M. E. Sharpe, 1978.
18 https://www.boundless.com/sociology/textbooks/boundless-sociology-textbook/social-

change-21/social-movements-140/relative-deprivation-approach-771-1936/^ocTyn:04.01.2019).

96

■

Глава 3. Назад к неравенству

Приведу несколько примеров. Не барщина — неоплачиваемый труд
в поместье барина,— какой бы тяжелой и обременительной повинно­

стью она ни была, толкала крепостных к мятежу, а требования сверх
обычного уровня. В новые времена для профсоюзов было обычным

делом призывать своих членов бастовать, если им отказывали в по­

вышении зарплаты, когда рабочим той же профессии и того же уровня
квалификации на другой фабрике зарплату повышали. В наше время

молодежь из состоятельных семей высших слоев общества, несмотря

на унаследованные привилегии, может и восстать, если обнаружит
на рынке труда нехватку рабочих мест, которые бы не только высоко

оплачивались, но и обеспечивали высокое социальное положение,

соответствующее их образованию, амбициям и ожиданиям.
Общий вывод из концепции относительной депривации и проведен­
ных в ее русле исследований сводится к тому, что к мятежу людей толкает

не абстрактный эталон справедливости (и не абстрактное определение
несправедливости, выдуманное философами), а сравнение себя с окру­
жающими людьми, живущими рядом в «реальном времени», которых

видят, к которым можно прикоснуться, которых знают лично, сравнение

с теми, кто участвует в моем Lebenswelt. Именно они составляют «ре­
ферентные группы», при сопоставлении с которыми рождаются несо­

гласие и мятеж под знаменем законного сопротивления неравенству,

или, вернее, они являются тем источником, из которого оскорбленные
и обиженные выбирают группы в качестве мишеней для отмщения.

Как писал Рансимен, «относительную депривацию всегда следует
понимать как ощущение депривации; „относительно депривирован-

ный" индивид не обязательно „депривирован объективно" в обыден­
ном понимании того, что ему явно чего-либо не хватает» (р. 12). Чтобы

подчеркнуть разницу и отсутствие всякой связи между статистически
схватываемым, объективным, измеримым распределением матери­

альных ценностей, дохода, престижа и соответствующих им атрибутов,

с одной стороны, и субъективным ощущением депривации —с другой,
Рансимен цитирует Алексиса де Токвиля:

«Именно тем областям Франции, где больше всего заметен прогресс,
было суждено стать основными очагами революции... Зло, которое долго

97

терпели как неизбежное, становится непереносимым от одной тольНо

мысли, что его можно избежать... Феодализм в самом своем расцвете
никогда не вызывал у французов такой ненависти, как в канун своего
падения»19.

В подтверждение разницы между объективной и субъективнойде.
привацией Рансимен с опорой на Леонарда Риссмана приводите^

один аспект: «...Те, кто действительно добивались успеха, казалось,
благодаря успеху еще сильнее завышали свои ожидания. Поэтому успех
сам по себе может давать внешний стимул для завышения планки

для сравнения, тогда как те, кто вынужден довольствоваться более
скромными достижениями, будут умерять свои ожидания, сообразуясь

с имеющимся опытом»20.
Как ни парадоксально, но из этих соображений следует, что вчера­

шнее продвижение вверх по социальной лестнице, если оно прекратилось

и не продолжается сегодня, порождает и усиливает обиду тем, что тебя
якобы унизили, и вызывает желание немедленно исправить ситуацию.
В несколько измененном виде эта идея вдохновила на разработку кон­
цепции «революций растущих ожиданий», которую с 1950-х гг. широко

использовали в теориях революций, а позже стали связывать с «гипотезой
о J-кривой» Джеймса Дэвиса21. Дэвис считал, что стимулом к насильствен­

ным революциям служит спад, наступающий после долгого периода роста
ожиданий, сопровождавшегося параллельным ростом их удовлетворения.
«Когда кажется, что потребности удовлетворяются все меньше, а ожида­

ния продолжают расти, резко увеличивается разрыв между реальностью
и ожиданиями. Этот разрыв в конечном счете становится невыносимым
и превращается в подмостки, на которых разыгрывается протест против

социальной системы, не выполнившей свои обещания».

19 Runciman W. G. Relative Deprivation and Social Justice: A study of Attitudes to Social Inequality®
Twentieth-century England. Berkeley: University of California Press, 1966. R 24.

Перевод цит. по: Токвиль А. де. Старый порядок и революция / пер. с фр. М.Федоровой.М.
Моск, философский фонд, 1997. — Примеч. пер.

20 Riessmann L. Levels of Aspiration and Social Class. American Sociological Review. 1953. Vol. 18.

R 233-243.
21 Davies J. C. The J-Curve of Rising and Declining Satisfactions as a Cause of Some Great Revolt

and a Contained Rebellion. Violence in America: Historical and Comparative Perspectives/ ed. by H.

Davis Graham and T.R. Gurr. New York: Frederick A. Praeger, 1969. P. 690—730.

Глава 3. Назад к неравенству

***

Последняя цитата могла бы сойти за точное описание нашего се­
годняшнего положения. Но являемся ли мы при этом свидетелями

«революционной ситуации»? Добавлю лишь, что происходящее с нами
также перекликается с формулой «революционной ситуации» Ленина

как положения, при котором верхи не могут управлять по-старому,

а низы не хотят по-старому жить22.
Но часто за предполагаемым сходством скрываются различия. Так

и тут можно сказать, что все сходства между наиболее вероятными след­
ствиями из вроде бы сходных условий существования тогда и теперь—
случайны: различия затмят и превзойдут внешние сходства и подобия.

В нашем глубоко индивидуализированном и дерегулированном обще­

стве исключительно ad hoc, неустойчивых, временных и бесконечно мно­
жащихся союзов и коалиций с краткой ожидаемой продолжительностью

жизни, в вечно сжимающемся времени-пространстве между полезными

и вредными предприятиями в обществе, отравленном «делегированием»
задач социетальной политики на индивидуальный уровень «политики
жизни», в господствующей философии и соответствующем ей образе

жизни можно видеть стратагему, нацеленную на обесценивание и очер­
нение человеческой солидарности на всех уровнях, кроме уровня «самых
родных и близких». При этом вероятность того, что общность условий

существования перестроится в устойчивую общность целей и действий,
тоже мала. Вместо пестования солидарности сегодняшние условия су­
ществования при поддержке и подстрекательстве новой менеджерской
философии и новой стратегии господства стали фабрикой по производ­

ству взаимных подозрений, непримиримых интересов, соперничества
и раздоров. Как лаконично замечает Пауль Верхаге:

«Солидарность, становясь непозволительной роскошью, уступает место
временным альянсам, основная задача которых прежняя —извлечь
из ситуации больше выгоды, чем конкуренты. Социальные связи с кол­
легами ослабевают, равно как и эмоциональная привязанность к преда «Для революции недостаточно того, чтобы низы не хотели жить, как прежде. Для нее требуется
/
■.

еще, чтобы верхи не могли хозяйничать и управлять, как прежде», см.: Ленин В. И. ПСС: изд. 5-ое.

М.: Политиздат, 1973. Т. 23. С. 300. — Примеч. науч. ред.

99

приятию или организации. Раньше буллинг встречался только в UJKo
сегодня это стало обычным явлением на работе. Это типичный симг^3*'

излияния своей фрустрации от бессилия на слабого, что в психолог^
называется „смещенной агрессией". За ней скрывается страх, котор^
может проявляться вначале беспокойством о собственной эффекгив

ности, а затем —социальными страхами перед угрозами, исходящие
от других»'2<

В обществе, где «другой» (любой другой) является явной, раскрытой

или еще нераскрытой (и потому еще более зловещей и пугающей) угр0.
зой, солидарность (в особенности идейная солидарность, скрепленная
клятвой или обязательствами) выглядит коварной ловушкой для наивных, доверчивых, легкомысленных и безрассудных. Избежать этой

ловушки теперь значит следовать разуму, вернее —доксе, заменившей
разум современной господствующей философией. Солидарность сего­
дня—валюта неконвертируемая. Из надежного актива она странным

образом превращается в пассив. Биржи «политики жизни» обесценили

«социальный капитал» Патнэма23
24, премируя самореферентность, заботу
о себе и доведенное до антисоциальности самоутверждение.
Но «социальный капитал» не единственная жертва быстрого уста­

ревания активов и выполняемых функций в нашем индивидуализи­

рованном, приватизированном обществе, которое преуспело в том,
чтобы передать задачи Политики с большой буквы «П» индивидуаль­
но планируемой, воплощаемой и контролируемой «политике жизни».

«Относительную депривацию» может постигнуть та же участь. Стоит от­

вязать ощущение депривированности от конкретных времени и места

и привязать его к изображенному или воображаемому образу группы
«похожих на нас» людей, но наделенных некоторыми преимуществами,
в которых отказано «нам», мы превратимся в перманентно недоволь­

ный, «свободно дрейфующий остров» депривации, который больше
не связан раз и навсегда с конкретной группой сравнения, напротив,
может бросить якорь в любой из бесконечного числа гаваней, какие

ни встретятся на жизненном пути.
23 Verhaeghe Р, Neoliberalism Has Brought Out the Worst in Us. The Guardian. 2016. 23 April;

cm.;

http://www.thedailycall.org/7px869557 ; эта ссылка автора неверна, правильная ссылка: https;//

www.theguardian.com/commentisfree/2014/sep/29/neoliberalism-economic-system-ethics-

personahty-psychopathicsthic (доступ; 04.01.2019). — Примеч. пер.
24 Р. Патнэм разработал идею социального капитала как общественного блага.—Примеч. пер.

100

Глвии 3. Назад к иерааенстиу

При всем громадном разнообразии среды обитания человека, до­
ступной для посещения и изучения, каждый успех отдельного человека
или группы, скорее всего, будет восприниматься как очередное раз­

дражающее и озлобляющее подтверждение собственной депривации,
а потому добавляться в копилку понесенных обид. В индивидуализиро­

ванном обществе соревнова! 1ие за блага, которых желают все, но кото­
рых никогда на всех не хватает, не может восприниматься иначе, кроме

как игра с нулевой суммой. Любой чужой успех воспринимается как
собственное поражение и заставляет думать о потере и без того скуд­

ных шансов на продвижение. Поэтому возникает соблазн забросить
идею «относительной депривации» в пользу ее универсальной формы.

Однако побочным эффектом осознания «универсальности» деприва­
ции оказывается чувство безысходности: что бы я ни делал в царстве

«политики жизни», ощущение депривации никуда не уйдет. Оно станет
моей неизбежной судьбой до тех пор, пока мои действия не выйдут

за пределы «политики жизни».
На мой взгляд, это обстоятельство во многом объясняет описанный

в предыдущей главе поворот «назад к племенам».
***

Этот поворот стал побочным эффектом двух параллельных процес­
сов: глобализации властей (по крайней мере, самых могущественных,
способных определять наши судьбы) и глобализации информационных

потоков (по крайней мере, в том, что оказывает сильнейшее влияние
на формирование всего того, что нам преподносят и заставляют принять
и признать как правду, «только правду и ничего кроме правды»); короче

говоря, того, что можно назвать «расширением горизонтов» или даже

«стиранием горизонтов» (в смысле пределов видимости) —горизонтов

одновременно взаимозависимости и сравнимости. Этому расширению

горизонтов, по общему и, похоже, хорошо обоснованному мнению, мы
обязаны новым информационным технологиям, которые сегодня при­

ближаются воистину к экуменической —для всех—доступности.
Расширение горизонтов познания во всех направлениях, доступ

ныхдля видеокамер и смартфонов (следовательно, и для Всемирной

паутины), ставит крест на концепции «соседства», которое определя

101

ется физическим расстоянием, отделяющим доступность
■близкого, от недосягаемости и неведомое™ .далекого"

расширение горизонтов познания исключает использовавГ*

нимии25 (или .симпатической магии., как назвал ее Джеймс д»*
Фрэзер в «Золотой ветви»26), в которой и явление, и концепция^

сительной депривации были укоренены.
Как следствие, содержание понятия «соседство» в смысле «люди

в пределах досягаемости» — или, в терминах Джорджа Герберта Мида,

«значимые другие», которые формируют «Меня» в силу принудительного
вовлечения в диалог/взаимодействие с «Я»,—перестает вписывать­
ся в непрерывное/сопредельное пространство и фрагментируется,

становясь диффузным и рассеянным. На географической карте эти
фрагменты будут похожи на архипелаг — группу отдельных, держащихся
на расстоянии друг от друга островов, связанных близостью мышления/

культуры, которая поддерживается их общей идентичностью и одно­

временно сама эту близость поддерживает. На практике это означает,
что референтной группе, выступающей мерилом допустимых разли­
чий, больше не надо находиться вместе. И действительно, в большин­

стве случаев референтная группа теперь неоднородна, разрознен
и в итоге логически ущербна и неустойчива. Ей также не обязательно
стремиться к долговечности или легитимировать себя презумпцией

стабильности и властности: такие группы теперь чаще всего склады

ваются и распадаются ad hoc.
Полагаю, что в этом новом экзистенциальном статусе чувства де­

привации заключен ответ, или, по крайней мере, большая часть ответа
25 Метонимия —оборот речи, в котором одно понятие заменяется другим смежным понятием,

связанным с исходным: предметно, пространственно или как-то еще. Например, «Россия празд­
нует» вместо «россияне празднуют», «зал аплодирует» вместо «публика аплодирует». В логиче­
ских рассуждениях метонимическая замена понятий, правил и т.п. зачастую приводит к ложным

выводам. Соответственно, примером метонимической логики 3. Бауман видит симпатическую

магию. — Примеч. пер.
В работе «Золотая ветвь. Исследование магии и религии» Дж. Дж. Фрэзер вводит понятие

«симпатическая магия» для обозначения особого вида мышления, основанного на двух принципах:
«подобное производит подобное или следствие похоже на свою причину» и «вещи которые раз

пришли в соприкосновение друг с другом, продолжают взаимодействовать на расстоянии после

прекращения прямого контакта». На основе первого принципа, например облапать
считает, что может воздействовать на человека, е» символизируемого На осип»
КУК”“ В’“
заполучив личку» вещь человека, можно воздействовать кв самого человХ
/Т™

человека. — Примем, пер.

102

Глава 3. Назад к неравенству

на вопрос, приведет ли, как предположили бы наши предшественники,
резкое усиление «объективного» неравенства, как бы оно ни было из­
мерено, к возникновению «революционной ситуации»? И если не при­

ведет, то почему?
***
Нельсон Д. Шварц симптоматично назвал статью в The New York

Times27 «В эпоху привилегий не все в одной лодке», посвященную новым

сверхроскошным и, что важно, изолированным, спрятанным и глубоко
приватным закрытым резиденциям, которые предоставляют новому

численно ничтожному, но неудержимо богатеющему классу «экстре­
мального достатка» туристические компании, открывшие в сверхсостоя­

тельных людях новый уникальный по прибыльности рынок и переклю­
чившие свое внимание на удовлетворение их потребностей и прихотей,
предпочтя экстенсивному, как было в прошлом, интенсивный метод

стремительного и впечатляющего увеличения прибыли. Метафора

«одной лодки», подразумевающая противопоставление какой-то «со­
вершенно иной лодке», родилась в результате углубленного изучения

двух морских компаний —норвежской и «северо-карибской». Однако то,
что в этих двух кейсах обнаружил Шварц, являет гораздо более общую

тенденцию, получившую сегодня беспрецедентное развитие.

Описывая ситуацию, когда неравенство холится и лелеется, а само
причисление к золотому проценту сверхбогатых, всегда жадных до по­

честей, обогащается новыми измерениями и смыслами усилиями рас­

пространителей и поставщиков привилегий, Шварц приводит данные
профессора экономики Калифорнийского университета в Беркли

Эммануэля Саеза:

«Золотой процент американских домохозяйств сегодня контролирует 42%

национального богатства, два десятилетия назад эта цифра составляла

менее 30%. На долю 0,1% приходится 22% национального богатства, что
почти вдвое превышает показатель 1995 г.... Сегодня все больше ресур­

сов инвестируется в завоевание доли рынка на самой верхушке пирамиды,
иногда за счет сокращения услуг, оказываемых остальной части общества.
http$://www.nytimes.com/2016/04/24/business/economy/velvet-rope-econorny html (доступ:

04.01.2019).

103

Если в период после Великой рецессии28 доходы среднего кла
жают стагнировать, то для самых богатых и обслуживающих ихТ ПР°А01’‘
это время стало экономическим бумом».
К0Мпанрщ

Как суммарный эффект логики рынка и целенаправленных усилии
рыночных трендсеттеров, стремящихся приумножить капиталы нащ

крытиитакого нового и исключительно прибыльного рынка,—

«согласно исследованию „Бостонской консалтинговой группы", в 201(к
2014 гг, число американских домохозяйств с финансовыми активами

от 1 миллиона долларов выросло почти на треть, под семь миллионов.

В тот же период благосостояние таких домохозяйств ежегодно прирастало
на 7,2 п, п.. что в восемь раз превысило темпы прироста благосостояния
домохозяйств с активами до 1 миллиона долларов»,

— всяжизньсамыхсостоятельныхлюдей, а нетолько домашняя жизнь,

стала протекать будто в огороженном неприступными стенами мобиль­

ном пространстве, внутри тесной раковины, куда наглухо закрыт доступ
для голытьбы без миллиона долларов.
Легко догадаться, что обе группы проводят всю свою жизнь в двух
взаимно incommunicado29 мирах, мощные и прочные стены между кото­

рыми преодолевать группе с миллионом-)- нет необходимости, а группе
без миллиона —возможности. Благодаря новым защитным доспехам,

которыми сверхбогатых людей снабжают компании, потакая их пред­
расположенности ксамоотчуждению и самоограждению, жители двух

миров могут за всю жизнь ни разу не встретиться, не говоря уже о том,

чтобы вести сходный образ жизни и разделять, в силу этого сходства,
жизненный опыт и понимание жизни. Реализуя все практические на­
мерения и цели, жители этих миров (до миллиона и свыше миллиона),

по-видимому, создают и используют взаимно непереводимые языки.
Неоднократно отмеченное расхождение (а по сути, непреодолимая
пропасть) между языком элиты и языком остальной части человечества
едва ли когда-нибудь со времен Средневековья было столь глубоким,
как в начале XXI века. Вдобавок к разнице в комфорте, объеме и силе

“Имеется в виду мировой экономический кризис, резко обозначившийся в 2008 г - Примем
“Incommunicado (исп.)-несообщающийся, — Примеч. науч. ред.

104

Глава 3, Назад к неравенству

возможностей, в стиле жизни превосходство одной «нации» над другой
обрело и свой собственный язык. Это еще одно доказательство, что
разделение общества на две нации состоялось.

Однако есть и существенная оговорка, которая, хотя и вскользь,

но упоминается в статье Шварца:

•Например, когда пассажиры эконом-класса гурьбой поднимаются на борт
гигантских боингов 747 и А380, „беглый взгляд на душ или каюту люкс

оставляет в их сознании определенные маркеры",—отметил Алекс Дихтер,

один из директоров компании «Мак-Кинси», работающей с крупными авиа­
компаниями. „Многие мировые бренды используют подобные продукты

в качестве средства мотивации, ведь классовая сегрегация создает нечто,
кчему можно стремиться"».

Очарование высоким уровнем и экзотичностью мира, населенного
людьми с миллионом-»-, имеет еще одну функцию: они приоткрывают
для аутсайдеров завесу непрозрачности и закрытости мира роскоши,

дают возможность подсмотреть, что там скрывается. Чтобы должным
образом реализовать эту функцию, аутсайдерам надо изредка позво­

лять мельком взглянуть на захватывающие дух умопомрачительные
диковины, ставшие обыденными для людей с миллионом+, в которых

отказано остальным. Потребительские рынки настроены на ликви­
дацию относительной части относительной депривации, что, по идее,
должно подтолкнуть неудачников к компенсаторному действию. Как

я пытался показать в книге «Идет ли богатство немногих на пользу
всем прочим?»30, «эффект просачивания» богатства на народное бла­

госостояние в значительной степени — миф; но я должен добавить, что
этот же эффект резко усиливает ощущение депривации и, как след­

ствие, поднимает на уровень притязаний.
И кейсы абсолютной закрытости, и кейсы (пусть редкой и частич­

ной) открытости имеют значение и применяются для достижения раз­

ных целей. Чтобы стимулировать рост притязаний (в надежде таким об­
разом расширить себе рынок), прелести богатой жизни демонстрируют

* Bauman Z. Does the Richness of the Few Benefit Us All? Cambridge: Polity Press, 2013.

н Пе!!е1$ОД циг. no: Бауман 3. Идет ли богатство немногих на пользу всем прочим? / пер.
Эдельман. М/,Изд-во Института Гайдара, 2015. С. 68-69. -Примеч. пер.

105

на мониторах массмедиа, где их видят зрители: и в трущобах Мумбаи

и в сверхроскошных закрытых резиденциях. Но, как и со всеми сооб
щениями на экране, всегда есть риск, что их воспримут как плод вооб.

ражения сценариста даже при заверении, что все «основано на реаль­

ных событиях». И тогда «беглый взгляд на душ или каюту люкс» по пути
к тесному салону эконом-класса гигантского авиалайнера становится

важным актом подтверждения: так, значит, несмотря на мои сомнения,
все. что было показано на экране,—это не просто сказка, не вымы­

сел. а реальность; чтобы попасть в такую реальность, стоит приложить
серьезные и продолжительные усилия. Если такой эффект достигается,
планка амбиций, скорее всего, поднимется, как задумывалось.
***

Даниэль Равентос и быстро растущее число его соратников счита­

ют безусловный базовый доход (ББД) краеугольным камнем любого

будущего «Дома равенства». Равентос пишет: «Безусловный базовый

доход—это доход, который государство выплачивает всем полноправ­
ным членам общества и зарегистрированным резидентам независимо

оттого, хотят они наниматься на оплачиваемую работу или нет, богаты

они или бедны, имеют какие-либо еще источники дохода или нет, и не­
зависимо от оснований совместного проживания в домохозяйстве» \
31Raventos 0. Basic Income: the Material Conditions of Freedom / Trans, from Spanish by Julie Wark.

London: Ann Arbor, Ml: Pluto Press. 2007. P. 8. Определение Равентоса не сильно отличается от бо­

лее раннего определения Филиппа ван Парейса, многими принимаемого как фундаментальное
определение ББД:
•Неноторый доход выплачивается государством на одном для всех уровне и регулярно всем
взрослым членам общества. Субсидия выплачивается в фиксированной сумме независимо

от того, богат человек или беден, живет один или с кем-то, хочет работать или нет. В большинстве
моделей, и, конечно, в моей модели, она предоставляется не только гражданам, но и всем постоян­

ным резидентам» (Parijs Ph. van. What’s Wrong with a Free Lunch? Boston: Beacon Press, 2001. P. 5).
Ван Парейс указывает на Карла Маркса и Жозефа Шарлье, находившихся под влиянием Шарля

Фурье, как на пионеров этой идеи (1848 г.)

Добавлю, что кому бы в конечном счете ни отдали пальму первенства за идею о безусловном
базовом доходе, суть в том, что еще в апреле 2016 г. Нил Ховард в рецензии на «Утопию для реали­
стов» Брегмана (см. https://www.opendemocracy.net/neil-howard/utopia-for-realists-review ) выразил

изумление: «Легкие деньги для всех. Звучит безумно». Однако через несколько строк он добавил:
»Но одна из сильных сторон Брегмана в том, что он умеет представлять свои идеи и доказательства
так, что они звучат не только не безумно, а наоборот—разумно». Ховард завершил свою объемный
анализ еще более высокой похвалой: «Все тщательно проработано и хорошо написано, в доступной

для всех форме. Одно из качеств Брегмана—писать о революционном как о заурядном».

106

Mtiftrt 3 и,-»
Соглашусь в этом вопросе с положениями Ппл.
6»’<’»"го дохода» в защиту 6Язус„0„„о,о б„:1о„(),0
Г***’”' иго оси будет при,,,,, с<,о,ио1с,„ую„1ий
„««ШХ-ния модели БЬД буде, положи,.... ым и н6

°с

•

”

голь«0 при неукоснительном соблюдении следующих 7рех ,,РИНЧИПОв.
„должен выплачиваться (1) физическим лицам, а не домохозяйствам

(2) независимо от наличия у получателя доходов из иных источников
И (3) без обязательств выполнять какую-то работу или изъявлять го
даность брать на себя предложенные трудовые обязательства (р 9)
Замечу, что эти три принципа отличают идею ББД от явных и скры­
тых презумпций современной практики, оставшейся от философии
государства всеобщего благоденствия с ее упором на домохозяйства,
а не на индивидов, с ее склонностью назначать социальное обеспече-

ние по результатам проверок и стремлением подменять благоденствие
общественными работами33.
Всемирная сеть в защиту безусловного базового дохода, как и сам
Даниэль Равентос, глядя поверх голов современных плановиков и ме­

неджеров социального обеспечения, обращается к историческим кор­
ням государства всеобщего благоденствия. Опубликованный в 1942 г.
доклад Уильяма Бевериджа «Социальное страхование и смежные виды
социального обслуживания» встретил почти единодушное одобрение

со стороны широкой британской общественности и ведущих организаций,
формирующих общественное мнение (одним из немногих противников

выступил Кингсли Вуд, который на тот момент занимал должность канц­
лера казначейства в коалиционном правительстве консерваторов и лей­

бористов, заявивший о бесполезности финансовых обязательств, пред­
ложенных в докладе Бевериджа). О намерении восстановить положения,
на которых основывался доклад Бевериджа (и от которых впоследствии
постепенно, но настойчиво отказывались до почти полного забвения
12 Basic Income Earth Network— сеть ученых и активистов, выступающих за внедрение модели

безусловного базового дохода.—Примеч. пер.
” Workfare—система социального обеспечения, обязывающая получателей пособий участвовать

8 общественных работах или программах переквалификации и обучения. Сегодня система распро­
странена в Австралии, Канаде и Великобритании. Она вызывает много критики, так как подрывает

работу волонтеров, представляет угрозу для работников низкой квалификации и сопоставима
с системой общественных работ, обязательной для преступников. Workfare—слово, образованное
в результате соединения «работы» (work) и «благосостояния» (welfare).—Примеч. пер.

107

многочисленные пранительсгва консерваторов и лейбористов), свидетодычвует подзаголовок исследооания/манифеста Равентоса34. Уильям

(позднее лорд) Беверидж но был ни консерватором, ни социалистом,
носчюалсебя либералом и имел на это полное право, поскольку не-

укосншельмо следовал основополагающим принципам либеральной

идеологии, доводя их до логического завершения. Индивидуальная сво­
бода, коюрая в рамках этой идеологии является важнейшей ценностью,

главным принципом действия и высшей целью политической практики,
можегдолжным образом реализоваться только при наличии материаль­

ных условий свободы. Однако этих условий (ни тогда, ни сейчас) не было
для значительной части британского общества—той части, которая стра­

дала (и в некоторых отношениях страдает и сейчас или имеет основания
опасаться, что скоро начнет страдать) под бременем пяти «больших бед»
общества: грязи, невежества, нужды, праздности и болезней35. И пока

эти беды не встретят должного отпора, под которым они будут вынужде­

ны отступить, для значительной части британского общества «свобода»

останется пустым лозунгом, а ее иллюзорность будет лишь еще больше
бередить и без того саднящую рану угнетения. Эта провозглашенная ли­

бералами цель—обеспечить материальные условия свободы — не стала
ближе с тех пор, когда Беверидж сел сочинять свой доклад. А может быть,

она стала еще дальше?

Признавая, что идея ББД рассматривалась (конечно, в левой ча­
сти политического спектра) «как способ сократить неравенство», Пол
Мейсон36 приводит еще один весомый аргумент, оправдывающий ее

актуальность. ББД —«это решение гораздо более серьезной пробле­

мы: проблемы исчезновения самого труда». Грубо говоря, его мысль
заключается в том, что еще совсем недавно Панглосс и Кассандра37

34 Подзаголовок работы Равентоса переводится как «Материальные условия свободы».—Примем, пер.
^Согласно докладу Бевериджа, нужда возникает от бедности, невежество—от отсутствия образо­

вания,грязь—от плохих жилищных условий, праздность—от отсутствия работы или способности

кайги ее, болезни—от дурного здравоохранения. — Примеч. науч. ред.

* https://www.theguardian.com/commentisfree/2015/feb/01/paying-everyone-a-basic-income-

woufd-kill-off-low-paid-menial-jobs (доступ: 04.01.2019).
3? Панглосс—персонаж романа Вольтера, известен тем, что смотрел на мир с неоправданным

оптимизмом, Кассандра—в древнегреческой мифологии дочь троянского царя Приама, пред­
сказала смерть Трои и ряд других бедствий, в связи с чем прославилась как вестница несча­

стья, —Примеч. пер.

108

Г/1Л8М 3 Ии 1ЯД и нвранвисиг/

этою мир<1 жили в утопии, основанной на груде, говоря словами Андре
Горца; но к исчезновению ipyqa во всех частях политического спектра
никто не был готов, потому что он разрушил фундамент, на котором эта

утопия возвышалась. Об этом говорят мног ие изыскания, в частности,
по результатам исследования Оксфордской школы Мартина, прове­

денного в 2013 г.: «в ближайшие два десятилетия 47% рабочих мест
в США могут исчезнуть в результате автоматизации»; в Глобальном

институте Мак-Кинси делают вывод, что «140 миллионов работников
интеллектуального труда может постигнуть та же участь», да и мы сами
теперь понимаем, что если прошлые волны «деквалификации и ликви­

дации рабочих мест сопровождались новым, высокорентабельным
трудоустройством и развитием культуры потребления с более высокими

зарплатами», то автоматизация, «снижая спрос на труд в одном секторе,

необязательно будет создавать его в другом».

***

Все же перспективы того, что общественное давление сможет пре­

вратить в обозримом будущем ББД из благородной, но утопической идеи
в стиле «страны лентяев»38 в скроенную на скорую руку реальность выгля­
дит, как минимум, уныло и обескураживающе, особенно если вспомнить

о третьем условии Равентоса: отказ от проверки нуждаемости вместе

ссохранением права на ББД занятых на оплачиваемой работе. Эти два
взаимосвязанных положения, пожалуй, вызывают наибольшее сопро­
тивление внедрению ББД, даже если (а скорее именно поэтому) оно
основано на непонимании и путанице понятий. В любом случае, если реа­
лизация повестки ББД и приведет к прибавкам в благосостоянии, они,

скорее всего, окажутся временными и под давлением их начнут по одной
отменять, как это случилось с принципами государственных социальных
услуг, заложенными в основу государства всеобщего благоденствия.

Официальное резюме симпозиума, проведенного 11 марта 2009 г.
Фондом Джозефа Раунтри совместно со Школой политики Университета
38 Страна лентяев — волшебная страна, встречающаяся во многих европейских сказках, в русском
фольклоре известна как страна с молочными реками и кисельными берегами. «Страна лентя­

ев»—также известная картина П. Брейгеля Старшего (1567 г.), но ее сюжет относится не столько
к эпосу, сколько к реальному нидерландскому обществу, изображенному в сатирической мане­

ре.— Примеч. пер.

109

llopKrt (симпозиум был посвящен обсуждению вклада Филиппа ван

Паре'йса п проект ББД) начинается с диагноза, поставленного совре­
менному этапу путанной и противоречивой истории государства все­
общего благоденствия:

•За последние три десятилетия кабинеты британского правительства ото­

шли от философии универсализма, некогда лежащей в основе i осударства
всеобщего благоденствия. Адресность и выборочность помощи становятся

нормой, а льготы и социальные услуги — исключением. Об этой тенден­
ции свидетельствует проходящий в настоящее время через парламент

законопроекте реформе системы социального обеспечения, в котором
среди прочего указано, что душевнобольные и одинокие родители с деть­

ми (в возрасте до трех лет) до получения права на пособие должны быть

готовы к трудоустройству».

Распространение этой тенденции, как отмечается в резюме,

не ограничивается Великобританией. В 1996 г. конгресс США принял

«Закон о личной ответственности и возможностях трудоустройства»,
который «оставил в числе получателей пособий только самых нуждаю­

щихся, ограничил период получения пособий до пяти лет и обязал всех
получателей к трудоустройству или профессиональной переподготовке».

И здесь возникает критическое расхождение между «философией
универсализма» (безусловный базовый доход как неотъемлемое право

гражданина и долг общества перед любым и каждым своим членом) и
акцентом на «наиболее нуждающихся» и «наиболее сильно страдающих».

Первое—естественный атрибут эпохи признания и пропаганды «прав
человека», второе—возврат общества во времена викторианских ра­
ботных домов. В этих домах не было места ни концепции всеобщего,

укорененного человеческого достоинства, ни праву на «стремление

к счастью», провозглашенному в Декларации независимости США.
Работные дома предназначались для решения задач гораздо более

низкого уровня: для биологического выживания подопечных (высо­
кий уровень смертности среди них был побочным эффектом, а не явно

и сознательно поставленной целью). Так что цель при своей постановке
была явно двойственной: с одной стороны, хотели отсрочить смерть

подопечным, с другой—не допустить их возвращения к жизни нестиг-

110

Шайн

I НА.тднмйрппишдпу

визированных, «нормальных» людей (которые были «нормальными».
inMVMV нто сами

о себе заботились и были самое гоя тельными). Прием

о работный дом сопровождала слигма: вина и стыд за утрату полно­
ценною человеческого существования. В мире, где работа и военная

служба являются нормой, свидетельством социальной принадлежности
нстатуса, людей, не имеющих работы, а поюму и надежных средств

к существованию, иначе как изгоями назвать нельзя. 1ребование от­
менить проверну нуждаемости и признать право быть полноценным
членом общества, независимо от наличия или отсутствия оплачиваемой

работы, радикальным образом расходится с почти ушедшим образом

мыслей, породившим работные дома, который пытаются возродить
и восславить те, кто предлагает старые/новые модели проверки нуж­
даемости и общественных работ.

Все больше исследователей (в противовес не менее многочис­
ленным критикам) пытаются собрать эмпирические доказательства
того, что раздача людям денег без их привязки на короткий поводок
(стратегия, побуждающая людей к самостоятельности и одновременно
делающая самоутверждение возможным и достижимым)—«выгодный
бизнес» с точки зрения правительственных бюджетов и национального

богатства. Это скорее актив, чем пассив, который не снижает, а по­

вышает уровень национального богатства и доходов. Один из таких

исследователей, который шире других раскинул свои исследователь­
ские сети (настолько широко, что нет возможности описать здесь весь
его громадный улов), это уже знакомый нам Рутгер Брегман, которого

публикует даже Economist (никогда не выступавший в качестве трибуны
сторонников ББД), чтобы документально подтвердить нарождающийся

консенсус по этому вопросу: «самый эффективный способ потратить
деньги на бездомных — просто отдать их бездомным»39.
Брегман призывает нас коренным образом переосмыслить логи­

ку государства всеобщего благоденствия, которая сформировалась
в эпоху «общества труда», но стала неуместной в настоящее время:

«Государство всеобщего благоденствия, которое должно укреплять
8 людях ощущение безопасности и достоинства, деградировало

в систему подозрений и позора» (р. 69). Я бы добавил, что механизм
sBregman R, Cutting out the Middleman. The Economist. 2010.4 Nov.
Ill

ittWjwmxwnmoni богтснш, который мы по инерции все еще назы
мем госудкрепюм всеобщею благоденствия, сегодня превращается
п мечйюмм наненщлания на получателя пособия позорного клейма,

тем самым нлпаиляя общественное сознание от вины за допущенное
(а потом выросшее) социальное неравенство, которое должно было бы

стать поиддом для истошного призыва к восстанию. «Получение посо

*,
бич

обычно воспринимаемое как нахлебничество, как требование

(или получение) чего-либо задарма, в логике государства всеобщего
благоденствия деформировалось и преобразовалось в клеймо позора,

в доказательство того, что сидящие на пособии заслуживают урезания
в правах человека, что они порочны и развращены, что в целом они —
в обществе лишние.

В отличие от философии, лежащей в основе современной версии

государства всеобщего благоденствия (а по сути, в жесткой оппозиции
к ней), философия ББД предвещает и способствует инклюзии, а не экс-

клюзии, социальной солидарности и интеграции, а не социальному
разложению и расколу.

Эти соображения оправдывают отношение к ББД как к громадной

общественно-моральной выгоде, с которой, по-видимому, не сможет

сравниться ни один другой рецепт решения проблемы неравенства.
И эта выгода может иметь самые разные проявления. Призывая нас
«говорить и думать иначе», Брегман в качестве примера цитирует

книгу «Просто дайте бедному денег» (2001)40, написанную командой

Университета Манчестера под руководством Армандо Барриентоса

и Дэвида Халма. В ней обосновывается, что программы ББД среди про­
чих ведут к получению следующих выгод: «(1) домохозяйства тратят эти

деньги себе во благо, (2) уровень бедности снижается», «предвидится
разнообразная долгосрочная польза в области доходов, здравоохра­

нения и сбора налогов, (3) и эти программы дешевле альтернативных»
(р. 59). Приведу еще один пример, на этот раз исследования 2003 г.,

проведенного профессором Университета Дьюка Джейн Костелло41.
* Hanion J., Huime 0., Barrientos A. Just give money to the poor: The Development Revolution from

the Global South. Sterling, VA: Kumarian Press, 2010.—Примеч. науч. ред.

w Costello E. J„ Compton S. N„ et al. Relationships Between Poverty and Psychopathology. A Natural
Experiment. JAMA. 2003. No. 290 (15). P. 2023-2029. doi: 10.1001/jama.290.15.2023. https://

jamanetwork.corn/journals/jama/fullarticle/197482 (доступ: 04.01.2019).

112

Глина 3. Назад к нерапннс!ву

Она задалась вопросом, в чем причина психических заболеваний сре­
ди бедных: в природе или культуре? И пришла к выводу, что причиной

являются оба фактора, «поскольку генетически предрасположенные
к психическим заболеваниям люди, попадая в стрессовую ситуацию
бедности, подвержены повышенному риску развития болезни. Но бо­

лее важный вывод заключается в том, что гены исправить нельзя,
а бедность —можно» (р. 99).

«Главный аргумент в пользу безусловного базового дохода,—пи­
шет Филипп ван Парейс,— строится на представлениях о справедли­
вости»42. «Справедливость», в его определении, равнозначна созданию

институтов, «призванных наилучшим образом обеспечивать реальную

свободу всем». Заметьте: речь идет не просто о праве быть свободным,
но о реализации свободы (о том, что Джон Ролз называл «ценой сво­
боды», а Исайя Берлин, увы, из ошибочных намерений, небрежно на­

звал «позитивной свободой», отделяя ее от «свободы негативной»—т.е.
от свободы от ограничений). Однако для защитников ББД, каки для их

предшественников, строивших государство всеобщего благоденствия,

позитивная свобода, т. е. способность и возможность утверждать себя
и следовать своему выбору, оказывается накрепко связанной со сво­
бодой негативной, как только они начинают доказывать, что именно по­

зитивная, а не негативная свобода может стать средством избавления
от нищеты значительного числа членов общества. Свобода чего-нибудь

стоит, когда и она, и широко раскрытый ею человеческий потенциал ста­
новятся реальными; но без ББД или его функционального эквивалента

для очень многих людей свобода не станет реальностью. Цена, или
реальная ценность личной свободы,—как утверждает ван Парейс,—
зависит от ресурсов, которые человек имеет в своем распоряжении,

чтобы реализовать свою свободу, и в то же время для установления
общей социальной справедливости «распределение шансов —на до­

ступ к средствам, которые необходимы людям, чтобы делать то, что они
хотят,—нужно сделать таким, чтобы реальные шансы по максимуму

предоставлять тем, у кого таких шансов меньше всего».
В дополнение к четкому и лаконичному объяснению позиции ван
Парейса скажу, что цитируемая книга представляет собой собрание
42 Van Parijs Ph., et al. What’s Wrong with a Free Lunch? Boston: Beacon Press, 2001. P. 14.

113

критических оценок розничных положений его программы. Вместе эти
оценки поддам довольно полный обзор короткой, но бурной истории

идеи ББД, а также ее текущего состояния, возможностей и препятствий
на нуги ее надлежащей реализации. Среди этих оценок особо отме

тим вводный текст Клауса Оффе, который выделяется своей полнотой
и в целом успешной попыткой докопаться до сути ее популярности

и шансов на воплощение в жизнь.
То, что Оффе попытался сделать, это ни много ни мало попытка вы­
жать из теории ван Парейса то, на что должна быть способна всякая

хорошая теория, —выдвинуть теорию о самой себе: «Теоретик должен
ответить, среди прочих, на вопрос, почему так много людей выступает
против его теории?»43. Это серьезный, возможно, даже самый важный

вопрос, требующий ответа, «несмотря на то, что интерес к моделям

ББД и готовность их обсуждать в целом растут, и не только в странах

с развитой экономикой, никто не решится всерьез утверждать, что
реализация системы ББД не за горами. Почему?» (р. 112).

Среди самых поверхностных ответов, содержащих самые обычные
сомнения, страх перед грядущей свободой (страх «трепетный и пре­

увеличенный, но далекий от параноидального») естественным обра­

зом стоит на первом месте. Но «кто и почему боится свободы, которая

последует за введением ББД»? Закономерно список этих людей от­
крывают работодатели. Причин две. Они опасаются, что, во-первых,

«их контроль над персоналом ослабнет, поскольку у рабочих появится

материальное подспорье, позволяющее сносно пережить увольнение»;
и, во-вторых, что «бремя ББД ляжет на их плечи в виде повышения
ставки... налогообложения, что, в свою очередь, приведет к снижению

чистого дохода» (р. 113).

К этим страхам, как и к страхам других групп, опасающихся ББД,
следует относиться серьезно, о чем небезосновательно предупреждает
Оффе. Он также предлагает способы, как избавиться от этих страхов

или хотя бы ослабить их, пусть частично. Главные и самые новаторские

способы состоят в «постепенности и обратимости. Идея заключается

в том, чтобы обеспечить среду, в которой люди смогут менять свои пред­
почтения в ходе постепенного обучения в соответствии с поговоркой

43 Ibid. R III.

114

Глава 3. Назад к неравенст »у

аппетит приходит во время еды" (а не во время принудительного корм­

ления)» (Р- 114). Пожалуй, самый интересный и самый многообещаю­
щий способ Оффе называет «творческим отпуском... (ну, скажем, лет

на десять), на который каждый взрослый человек может рассчитывать
и из которого сможет выйти в любое время... при этом минимальный
срок такого длительного отпуска должен составлять не менее полугода,

оплачиваемых фиксированным пособием, независимо от заявленных
оснований». Оффе предсказывает, что наиболее желательный и в то же

время наиболее вероятный эффект этого способа упрочить подлинно
универсальные основы свободы отразится в том, «что мы привычно на­

зываем „гуманизацией труда", и в постепенной ликвидации особенно

„плохих" рабочих мест» (р. 117).

Однако на пути к реализации разработанной Оффе прагматически

здравой «дорожной карты» ББД самым серьезным препятствием (даже
если оно техническое/административное, а не связанное с «антагониз­

мом классовых интересов») станет то, что всякая практическая попытка

его внедрения будет быстро подтверждать догадку, что вводить режим

ББД следует или сразу везде, или нигде. Оффе ясно говорит об этой,
пожалуй, фундаментальной загвоздке: по крайней мере, на территории

ЕС «ни одна страна не сможет ввести ББД в одиночку». Следует уточ­
нить, что «не сможет» до тех пор, пока сеть политических институтов,

обслуживающих территорию ЕС, в целом отсутствует или политически
фрагментирована. Это обстоятельство, с одной стороны, характерно
именно для ЕС, но с другой —является следствием общемирового ин­

ституционального отделения способности что-то делать от способности

решать, что именно нужно сделать.
Конечно, эти соображения не следует воспринимать как аргумент

против внедрения режима ББД. Напротив, их нужно использовать, чтобы
повысить известность и привлекательность ББД и воссоединить находя­

щихся сегодня в разводе власть и политику, например, ради еще более
масштабной цели «имплементировать „социальную" Европу, которая
способна придать проекту европейской интеграции столь необходимый
смысл и признание со стороны широкой общественности» (р. 118).

Полагаю, было бы большой ошибкой считать проект ББД обречен­
ным только потому, что хорошо документированные факты сегодня

115

„йавП™°'№е'1ре"ла'^Л
" ”%> развесь-.
\
„в. *'о " *°’ -и*
«*ч
«X (в<*
„ из ае'л* оВ. «О»«°
з <л aprt и »<!« ₽еа"1Э образе

ГЛАВА 4

НАЗАД В УТРОБУ

Призыв «назад к себе» родился как боевой клич в войне за освобо­
ждение отужасов племенного заточения; его вызвала к жизни мертворожденность мнимой космополитической альтернативы: как и призыв

«назад к племенам», он был и остается девизом поиска прибежища
от мерзостей одиночества осиротевших/обездоленных индивидов

послевоенной эпохи. Оба призыва несут в себе яды, причудливым об­
разом служащие друг другу противоядием.
В статье «Приватизация надежды: капитализм vs. солидарность вче­

ра и сегодня»1, опубликованной в Boston Review,— кратком, язвитель­
ном и резком, но в первую очередь — искреннем (можно сказать, дерз­

ки искреннем) препарировании человеческих связей, распадающихся

из-за того, что они оставлены на произвол обособившихся индивидов,
которым все время чего-то не хватает, у кого все заботы, начинания

и прожекты крутятся исключительно вокруг самих себя,—Рональд

Аронсон утверждает:

«Надежду приватизируют. Весь мир, и главным образом США и Соединенное
Королевство, испытывает сейсмический сдвиг, который вытесняет чаяния
и ответственность из широкого общества в наши приватные универсумы.

Когда личные ожидания отрываются от большого мира, трансформируются
и ожидания, и мир...

1 Aronson R. The Privatization of Hope. Boston Review. 2016. April 26. http://bostonreview.net

editors-picks-us-books-ideas/ronald-aronson-privatization-hope (доступ: 04.01.2019).

117

За последнее поколение мы растеряли не все надежды, осталось еще
много личных надежд. Под угрозой оказалась надежда общественная, ко­
торая поощряет попытки сделать мир более свободным, равноправным,
демократичным и пригодным для жизни».

Иными словами:
«Когда-то рабочие понимали, что коллективным самоутверждением они

могугулучшить условия своей жизни; сегодня они понимают, что защищать
себя лучше самому. Для корыстолюбцев переживания класса и солидарно­

сти невозможны, им они не нужны. Как сказал [Стив —3. Бауман] Фрейзер,
когда „я" —это единственное, что поддается улучшению, в коллективном

действии нет выгоды, а коллективное сознание кажется „глупым, наивным,

тупым, или наоборот —порочным и крамольным"».

Людей забросили в рыночную игру, правила которой не оставля­

ют выбора, кем быть: продавцом или товаром. Тех, кого превратили

в товар, вынудили и/или уговорили воспринимать свое бытие-в-мире
как тотальную последовательность сделок купли-продажи, а осталь­

ных людей—как скопление торговцев на рынке, каждый из которых
завлекает в свой ларек своим товаром.

Люди, которых вы встретили, впервые попав в этот мир, а потом
встречаете снова и снова, заходя в их ларьки и конторки, скорее все­

го, «интерпеллируют»2 к вам и также интерпеллируются вами как со­
перники и конкуренты —иногда, возможно, как кандидаты на редкий

ad hoc альянс, но едва ли как братья/сестры по оружию, даже если
объективно вы уже соратники или станете ими в будущем. Сегодня нас,

пусть и без особого сопротивления с нашей стороны, насильно толкают
назад, в начало XIX века, когда у крестьян во многих странах Европы,

а у кустарей и ремесленников во всех странах, ускоренными темпами

2Термин, введенный Луи Альтюссером в эссе «Идеология и идеологические аппараты государства

(заметки для исследования)» (см. в кн.: Althusser L. Lenin and Philosophy and Other Essays. L.: Verso,
1970) для обозначения специфического обращения, подразумевающего заранее произведенное,
добровольно принятое или навязанное отнесение персоны к определенной категории. И тот, кто

обращается, и тот, к кому обращаются, идеологически подготовлены распознать в акте «интер­
пелляции» ссылку на свой статус и характер взаимоотношений.
[В русском переводе этой работы (Альтюссер Л. Идеология и идеологические аппараты государ­

ства И Неприкосновенный запас. 2011. № 3 (77). С. 14—58.) на этом термине внимание не заост­
ряется: «interpellate» заменено на «обращаться», «interpellation» — на «обращение».—Примеч. пер.)

118

Ла°а

НазаД в утробу

экспроприировались средства производства, а вместе с ними и ихсоци
альное положение и социальный капитал. С тех пор они стали тесниться
в пространстве жизни «беспросветной, тупой и короткой»3, поскольку она
протекала в мире, вовлеченном в «войну всех против всех» —в мире

населенном такими же отверженными, как они, безликими и не слишком
похожими на людей, находящими в своем новом положении отчужден­

ность, а в окружающих —враждебность. Понадобились многие деся­
тилетия, чтобы в этой безымянной толпе людей, по часам приходящих
и уходящих с первых капиталистических фабрик, обнаружить общий
интерес и увенчать его открытием солидарности, которая возвестила

эпоху экспериментов, прерванных и мертворожденных, фальстартов
поражений и краткосрочных триумфов, воспоминания о которых хранит
долгосрочная память; и еще больше времени потребовалось, чтобы изо­
брести, институциализировать и ввести в практику системное и система­

тическое солидарное действие, цель которого —сменить порабощение

эмансипацией.

У нашей эпохи схожие настроения. Одни черпают силы, уповая на но­
вые начинания, сулящие человечеству большие перспективы; другие,

разочаровавшись в несбывшихся надеждах,—на возврат в прошлое.
Но, похоже, больше всего среди нас тех, кто не думает ни о прошлом,
ни о будущем и вместо этого от безрадостных перспектив ищет успо­

коения в гаджетах, которые наверняка приносят пусть маленькое,
но ежедневное удовлетворение: отказавшись от амбиций и чаяний,

люди отступают в ложно безопасное прибежище заботы о себе и своих

интересах. Однако мы еще не начали всерьез осознавать (не говоря
уже о том, чтобы делать выводы) всю обманчивость этой безопасности
и все лицемерие этой самореференции. Обжегшись ранее, большин­
ство продолжает верить, что, как заметил Фрейзер, коллективное со­
знание (а тем более коллективное действие) — признак либо крамолы,

либо наивности.
В этих разочарованиях и ожогах придуманного мало, но выво­

ды из них, которые большинство людей делает на практике, трудно
признать единственно возможными или доказанными, а еще труд­
3 Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского. М.:

Мысль, 2001. С. 48. —Примеч. науч. ред.

119

нее признать их предопредолинными: напротив, все такие выводы

опираются на принятые по умолчанию допущения разной глубины,

но ни ('дно из этих допущений не упирается в твердое основание. Тим
Джексон, профессор, специализирующийся на теме устойчивого раз
вития в Университете Суррея, объединил основательность всех этих

допущений одной емкой фразой: «Эго история о нас, людях, которых

тбеждают тратить деньги, которых нет, на вещи, которые нам ни к чему,
чтобы произвести впечатление, которое долго не продлится, на людей,
мнение которых нас не волнует»4. В сухом остатке эта фраза означает:

нас втянули в бессмысленные хлопоты и дрязги, представив их надеж
ным средством для подтверждения нашего иллюзорного статуса.

Используя знаменитое мертоновское деление на явные и латентные
функции социальных институтов и поведенческих шаблонов, которые

ими (институтами) внушаются и потом спрашиваются с человека, заме­

тим, что явная функция образа жизни, навязанного культурой потреб­
ления, заключается в удовлетворении потребностей клиентов, а также
в содействии их удовольствиям; а латентная функция (которая, как

полагал R Мертон, является фактическим двигателем социального ин­
ститута) позволяет потребителям примириться с тем, что к хронической

неудовлетворенности подлинных потребностей привыкают благодаря

призрачному удовлетворению потребностей иллюзорных.

Выдающееся, удивительно проницательное объяснение действия

этого правила предложил в одном из эссе в 1991 г. Умберто Эко:

«Человек, наделенный властью, не обязан отвечать на каждый звонок.

Наоборот, он, как говорится, всегда на совещании...
Поэтому попытка выставить напоказ мобильный телефон как символ
власти означает лишь отчаянное, подчиненное положение, при котором

необходимо, даже занимаясь любовью, следить, не звонил ли директор.
Сам факт демонстративного использования мобильного телефона дока­

зывает, что его обладатель не знает этого правила и безапелляционно
подтверждает свой статус социального изгоя»5.

4 https://ivww.ted.com/talks/timjackson_s_economic_reality_check/transcript?language=en.

5 Есо U. How Not to Use the Cellular Phone. How to Travel with Salmon and Other Essays I trans, by
William Weaver. Mariner Books, 1995. [При переводе использован текст: Эко У. Как не пользоваться

мобильным телефоном // Как путешествовать с лососем. М.: СЛОВО/SLOVO, 2018.—Примеч. пер.]

120

Глава 4. Назад в утробу

Новаторское исследование Стива Фрейзера, в котором тщатель-

оИ глубоко проанализирована так называемая эпоха уступчивости6,
носит подзаголовок «Жизнь и смерть американского сопротивления

организованному богатству и власти»; это настоящая энциклопедия
всего того, что заставляет власти предержащие прятаться в свои замки
и делает их невосприимчивыми ко всякому инакомыслию и протестам
со стороны тех, кому доступ в замки закрыт. Его исследовательский во­

прос состоял не в том, почему возникло движение «Захвати Уолл-стрит»7
(ответслишком очевиден, чтобы его растягивать на 500 страниц книги),
а в том, почему «оно не возникло гораздо раньше». Крепкие задним
умом, прочитав книгу спустя два года после ее выхода, мы могли бы

добавить: почему движение так быстро угасло, выдохлось и сошло
на нет, не оказав почти никакого влияния ни на деятельность Уолл-стрит,
ни на практику защиты людей-во-власти от мыслей и поступков осталь­
ных 99% нации? Особенно если учитывать, что «политический класс
прописал остальным людям то, чего у них и так в достатке: очередную

дозу жесткой экономии и принятие на веру надежды на „выздоров­

ление", которое для 99% американцев представлялось не более чем
оптической иллюзией», и что уже в те годы «надежды простых людей
на достойное будущее иссякли и обернулись горьким разочарованием».

***

Где-то на пути из раннемодерной, позитивной, победоносной, напори­

стой и самоуверенной утопии к пораженческой и робкой ретротопии сего­
дняшнего дня Пигмалион, прославившийся (благодаря «Метаморфозам»

Овидия) любовью к Галатее, своему собственному творению, скульптуре
из слоновой кости, встречает Нарцисса, влюбившегося в свою красо­
ту—хотя, при тщательном рассмотрении, влюбился он в те впечатления,

которые красота оставляла на поверхности, способной отразить ее (или,
как в случае с речной водой8, способной удержать ее).
6 Fraser S. The Age of Acquiescence. Little, Brown and Company, 2015.

7 Протестное движение (англ. Occupy Wall Street) — захват исторического центра финансового
квартала Нью-Йорка в сентябре 2011 г. для привлечения внимания к «преступлениям финансовой
элиты*. Протестующие заявляли: «Нас 99%», что отсылало к неравенству доходов между абсолют­
ным большинством обычных людей и 1% богачей. Спустя год движение угасло. — Примеч. пер.

8 По легенде, Нарцисс увидел свое отражение в речных водах, влюбился в него и больше не смог
отойти от него, умерев от голода и страданий. — Примеч. пер.

121

В своем эпохальном исследовании современного нарциссизма
Кристофер Лэш предрекает предстоящую замену «психологическо­

го человека», конечного продукта буржуазного идеализма, «экономическим человеком», ортодоксальной традиционной личностью

капиталистического общества. Типичная личность, выпестованная

капиталистическим обществом в его современной потребительской/
нарциссической стадии:

«Переживает не вину, а тревогу. Он стремится не навязать окружающим

свои убеждения, а найти смысл в жизни... Групповая лояльность перестает

быть для него безопасной, и каждый другой представляется ему соперни­

ком в борьбе за покровительство патерналистского государства... Яростно

соревнуясь за одобрение и признание, он не допускает конкуренции,
потому что подсознательно связывает ее с необузданным стремлением
к разрушению... Чувственный, ибо не знает пределов в своих желаниях...
[он] жаждет сиюминутных удовольствий и живет неустанно, вечно чем-то

недовольный... Жить одним моментом — главная страсть: жить для себя,

а не для предшественников или потомков»9.

Лэш приходит к выводу, что сходство в поглощенности собой и ил­
люзией величия между «современным нарциссистом и „имперским
самосознанием", так часто прославлявшимся в американской лите­

ратуре XIX века»,—поверхностное10, и позволю добавить: как и сход­

ство между Пигмалионом-производителем и Нарциссом-потребителем.
Однако замечу, что этим сходством нельзя пренебрегать как случайным
или условным. Ведь возвращение к нарциссической «самости» в по­

пытке возродить «имперское самосознание» прошлых лет в точности

соответствует обещанию заполнить бесчисленные полки магазинов
комплектами стандартных идентичностей вместе с инструкциями по их
сборке: причинно-следственная связь и возникающая в результате

ситуация совсем не «поверхностно» похожи на проблемы, связанные

с остальными аспектами феномена «назад в прошлое», среди которых
«назад к себе»—лишь один из вариантов.

9 Lasch Ch. The Culture of Narcissism: American Life in An Age of Diminishing Expectations. Warner

Books, 1979. P. 22-23, 30.
10 ibid. R 35.

122

i

Глава 4, Назад в /гробу

фундаментальный вопрос состоит в том, следует ли склонности

к нарциссизму лечить (если вообще относить их к зоне ответствен­
ности медицины) как «расстройство личности», как они традиционно

категоризуются, или как «расстройство общества»? Являются ли все

такие склонности разными, но все же пограничными (каковыми, возможно/надеемся, они и останутся) индивидуальными отклонениями
или они суть симптомы намечающейся нормальности? Являются ли
они признаком сброса настроек, вызванного изменением условий

человеческого существования, или новыми чертами характера, воз­
никшими под бременем современных обязательств и задач? Коротко
говоря, они лежат в зоне ответственности психологии или социологии?

Бессмысленно искать однозначные ответы на эти сложные вопросы,
если рассматривать экотип, в котором нарциссический феномен был

зачат и порожден, под микроскопом. Корректное исследование долж­

но быть социоскопическим, таким каку Энтони Эллиота:

«Сегодня мы живем в мире, где люди борются с изменениями сексуальных
нравов, сражаются против нестабильности отношений, экспериментируют

с разными самоопределениями и ищут смысл в устроении межличностных

отношений в повседневной жизни. Подобное приобщение к широкому
культурному полотну ради поиска смыслов собственной жизни непременно
ведет к осознанию сделанного выбора. В этом контексте выбор означает

осмысление активных, творческих способов формировать и изменять по­
нимание себя и в то же время признавать глубокое влияние других людей
и культуры на индивидуальные представления в личностной сфере»11.

По твердому и хорошо аргументированному мнению Лэша, «пере­

живание внутренней пустоты, одиночества и неаутентичности», про­
воцирующее нарциссическую реакцию, «возникает из враждебности,

пронизывающей американское общество, из окружающих нас опасно­
стей, неопределенности и исчезнувшей уверенности в завтрашнем дне»

(р. 64). Эта гипотеза кажется истинной, но в своей истинности неполной.
В ней отсутствует связь между переживанием неконтролируемого по­
тока рисков и постоянной тревогой, которую этот поток создает наряду

с синдромом нарциссизма. Полагаю, эта связь возникла в результате
11 Elliott A. Concepts of the Self: 2nd ed., rev. and upd. Cambridge: Polity, 2007. P. 85.

123

массового перекладывания всей ответственности за жизненные не­
удачи на плечи самих людей.
Когда нимфа Лириопея, мать Нарцисса, попросила Тиресия (см. книга

OS «Метаморфоз»* Овидия) предсказать судьбу своего сына, всевидящий

по причине своей слепоты предсказатель пообещал ему долгую жизнь,
при условии, если «сам он себя не увидит». Так случилось, что культура,

в которой рождаются современные нарциссы, принуждает всех, неза­

висимо от пола, первым делом «всмотреться в себя». Фактически это
главная причина превращения в нарциссов—с нежных лет и всю жизнь
нарциссизм вскармливают, натаскивают, упражняют.

Зигмунд Фрейд12 был осторожен, осмотрителен и благоразумен
в вопросах состояния человека и его психики; он избегал однозначных
заключений, когда надо было решить, является ли стремление «познать
себя» симптомом расстройства или распространенным свойством че­

ловеческой психики. Чтобы показать реальные трудности, с которыми

сталкивается прямое и ясное разрешение этой дилеммы, Фрейд расши­

рил принятое в то время клиническое описание нарциссизма (в версии
Пауля Нэкке 1899 г., позднее ставшее общепризнанным: нарциссизм —

состояние, при котором «человек относится к собственному телу как
к сексуальному объекту»13), так чтобы ему было «уделено определенное
место в нормальном сексуальном развитии человека... Нарциссизм

в этом смысле не является перверсией, а либидонозным дополнением

к эгоизму инстинкта самосохранения, известную долю которого с полным
правом предполагают у каждого живого существа» (р. 3—4). В расширен­
ной версии нарциссизм отличают «две следующие основные характер­
ные черты: бред величия и потеря интереса к окружающему миру (к ли­

цам и предметам)» (р. 4). Однако эти характеристики между собой тесно
связаны: «Либидо, оторвавшись от внешнего мира, обращается на соб­

ственное Я» (р. 5). Между ними, если можно так выразиться, происходит

синтетическое/антитетическое14 НавИеЬе15 взаимодействие: «Говоря

n См.: Freud S. On Narcissism: Ап Introduction. Redditch, UK: Read Books, 2013 (1914).

nЗдесь и далее перевод цит. по: Фрейд 3. Очерки по психологии сексуальности. М.;Пг.: Госиздат,
1923.—Примеч. пер.

м Антитетический — от слова антитеза, противополагаемый, полярный.—Примеч. пер.
48 Haftliebe (нем. Haft (ненависть) + liebe (любовь)) — чувство любви, смешанной с ненавистью.—

Примеч. пер.

124

Глава 4. Назад в утробу

в общих, более грубых чертах, мы видим известное противоречие между
Я-либидо и объект-либидо. Чем больше расходуется и изживается одно,
тем бедней переживаниями становится другое» (р. 7). Подход Фрейда
подразумевает, что «нарциссизм» все еще можно рассматривать как

перверсию естественной человеческой предрасположенности, однако

не считая его при этом «клиническим случаем». Фрейд далек от утверж­

дения, «что все люди распадаются на две резко различные группы... Мы

предпочитаем допустить, что каждому человеку открыты оба пути выбо­
ра объекта [нарцистический и опорный —3. Бауман], и предпочтение

может быть отдано тому или другому».«.. .При этом допускаем у каждого
человека первичный нарциссизм, который иногда может занять домини­

рующее положение при выборе объекта» (р. 23—24). Я полагаю, что эта

возможность, предугаданная Фрейдом в 1914 г., к 2014 г. стала нормой,
регулирующей наше поведение.

***
Превращение предугаданного Фрейдом эффекта в психосоциаль­
ную норму зафиксировано Рутгером Брегманом: теперь важно «просто

быть собой» и «делать свое дело». Так, свобода, наш якобы высший
идеал, «оказалась выхолощенной»1617
. Чего нам особенно не хватает, так
18

это «повода вылезать поутру из постели наружу». Неудивительно, что

«никогда прежде так много молодых людей не посещало психиатров,
как сейчас»; никогда прежде так много молодых сотрудников не сгорало
на работе, никогда прежде не потреблялось так много антидепрессан­

тов. Но у Брегмана нет худа без добра: «Повсеместная ностальгия, тоска
по такому прошлому, каким оно на самом деле никогда не было, говорит

о том, что у нас все еще есть идеалы, даже если мы и похоронили их
заживо»17118.

Утратив всякую мечту (или отвернувшись от нее) об альтернативном,

лучшем обществе будущего,—ожидая от будущего если не «ухудшения»,

то лишь плавного продолжения настоящего (с еще одной прибавкой

18Bregman R. Utopia for Realists: The Case for a Universal Basic Income, Open Borders, and a 15-Hour
Workweek. Amsterdam: The Correspondent, 2016. R 22—23.

17 Ibid. P. 25.
18 Перевод частично цит. no: Брегман R Утопия для идеалистов Жак построить идеальный мир.

М.: Альпина Паблишере, 2018. Гл. 1. — Примеч. пер. и науч. ред.

125

к зарплате, постеленным карьерным ростом, новым гаджетом, оче­
редным отпуском, капризом моды на одежду, автомобили или обои),—

надо ли удивляться, что в поиске по-настоящему значимых идей мы
ностальгически обращаемся к похороненным (преждевременно?)
великим идеям прошлого? Позволю себе сделать вывод, что мечта

о «лучшей жизни» расторгла свой заключенный на небесах брак с бу­
дущим, А в процессе развода мечту еще и превратили в товар, пустили
по потребительским рынкам, гнусно обобрали, лишив ее всякой эти­

ческой значимости.

Но что стало с самой идеей улучшения общества? Смогли ли мы

под натиском культурной революции сохранить в неприкосновенно­

сти те смыслы, которые нам подсказывают и которыми мы склонны

проникаться и наполнять источники наших усилий? Как обнаружили

в своем исследовании Карл Седерстрем и Андре Спайсер, новый смысл
«хорошего самочувствия» вытесняет все остальные смыслы, еще остав­

шиеся в памяти от недавнего прошлого. На «хорошее самочувствие»

само по себе «появился моральный спрос... Нас как потребителей обя­

зывают вести образ жизни, нацеленный на максимизацию хорошего
самочувствия» (что означает, поясню, нашего личного (!) здоровья и фи­

зической формы). Существенно, что «когда здоровье становится идеоло­

гией, неспособность ей соответствовать превращается в стигму». Люди,

«у которых не выходит заботиться о своем теле... выставляются в дур­
ном свете—ленивыми, бесхарактерными, слабыми», «непотребными

девиантами, беззаконно и беззастенчиво находящими удовольствие
в том, чему должен сопротивляться каждый здравомыслящий человек».

Авторы цитируют Стивена Пула19, показавшего, что еда стала нашей
идеологией, и что в поиске ответов на «главные (экзистенциальные)

вопросы» мы обращаемся не к политикам и священникам (доверие
к которым мы потеряли), а к знаменитым поварам и диетологам. Это

поистине судьбоносный сдвиг: когда мы отдаем нашу жизнь и поиск
ее смысла на аутсорсинг экспертам, «коучинг приводит к инсорсингу
ответственности» (курсив—3. Бауман), которые подводят к идее, что

«теперь во всех мыслимых проблемах нам нужно винить только себя»20.

19 Poole S. You Aren’t What You Eat. Aurum Press Limited, 2012.
20 Cederstrom C., Spicer A. The Wellness Syndrome. Cambridge: Polity Press, 2015. P. 3-4,13.

126

Глава 4. Назад в утробу

Позволю заметить, что если принятие на себя обязательств и сле­

дование им некогда было сутью моральных отношений, то новая мо­
раль «назад к себе» основана на переносе ответственности (во всяком

случае, ее главной составляющей, заслуживающей нашего присталь­

ного внимания и озабоченности) с «где-то там» (т.е. с Другого, близ­
кого и родного, «нас», сообщества, общества, человечества, планеты,

на которой мы все живем) на свое собственное тело: на его ловкость,
на его способность испытать удовольствие от «хорошего самочув­

ствия». И сопутствующий ущерб этого переноса заключается в том,
что он приводит к приватной самореферентности морального долга.
Новая мораль из центробежной превратилась в центростремитель­

ную: когда-то она была главным связующим звеном в преодолении
межличностных зазоров, в сближении и интеграции; теперь мораль
стала одним из инструментов разделения, разобщения, размежевания,
отчуждения и разрыва.

***

По поводу популярного сегодня творчества писательницы и фило­
софа Айн Рэнд (1905—82), неоцененного, если не полностью отверг­

нутого и обойденного вниманием как господствующей академической
философией, так и авторитетной научной критикой, «Википедия» дает

следующую информацию:

«В 1991 г. опрос членов клуба „Книга месяца" [англ. Book-of-the-Month
Club], проведенный по заказу самого клуба и Библиотеки Конгресса, по­

казал, что самой влиятельной книгой после Библии был роман Айн Рэнд

„Атлант расправил плечи". Ее книги по-прежнему широко продаются
и читаются: по состоянию на 2013 г. продано более 29 млн экземпляров
(около 10% из них приобретено Институтом Айн Рэнд для бесплатного

распространения в учебных заведениях). В1998 г. читатели „Современной

библиотеки" [англ. Modern Library]21 проголосовали за роман „Атлант рас­

правил плечи" как за лучшее произведение художественной литературы
XX века, далее следовали другие ее книги: „Источник" — на втором месте,
мГИМНн_~на седьмом, и „Мы живые" —на восьмом»22.

21 Крупная американская издательская компания. — Примеч. пер.
22 https.y/en.wikipedia.org/wiki/Ayn_Rand#PopularJnterest (доступ: 04.01.2019).

Согласно общепринятому мнению (подтверждаемому данными

о продажах), «Атлант расправил плечи» относится к числу chef d ’oeuvre23,

и «Википедия» описывает его, несмотря на множество отрицательных
рецензий, как международный бестселлер. По большому счету, эта

оценка отражает и судьбу остальных романов и философских эссе Айн
Рэнд. История ее жизни — яркое свидетельство поразительно широкого

и неутолимого массового спроса на идеи, развиваемые в ее книгах.
Должно быть, она смогла увидеть в Lebenswelt наших современников

то, что упустили и за что не стали браться философская и литературная
элиты, даже так: этот сюжет не удостоился признания, был проигнори­

рован этими элитами, не говоря уж о его основательном исследовании.
В этом странном и необычном разладе можно видеть намек на проти­
воречивость и врожденную двусмысленность воскрешения Нарцисса,

даже намек на статус всего движения «назад к себе» в современной
культуре(именно поэтому продолжающееся игнорирование «феномена

Айн Рэнд» со стороны философов, а заодно и социологов, представля­

ется грубой логической ошибкой).

Свою концепцию Айн Рэнд назвала «этикой объективизма» (под

которым понимается «объективная необходимость человеческого вы­

живания»), а итог, который должен получиться в результате его куль­

тивирования, называется «рациональным эгоизмом» (под которым
понимаются «ценности, необходимые для человеческого выживания»)24.

Заметим, что объект под названием «человеческое общество» в этом
определении фундаментальных оснований никакой роли не играет.

Рэнд достаточно непосредственна в выборе терминологии. Приз­
навшись, что ей уже задавали вопрос «почему Вы используете сло­
во „эгоизм" для обозначения положительных качеств характера при

том, что оно вызывает неприятие у столь многих людей, для которых ■

это слово совсем не значит то, что Вы имеете в виду?», она отвечает:'

«Потому, что оно вас пугает» (р. vii)25. И поясняет: «Альтруизм (ошибоч­
но) объявляет любое действие, предпринятое ради выгоды других,
23 Chef d'oeuvre {фр.)—шедевр.—Примеч. пер.

24 Rand A, The Virtues of Selfishness. N.Y., etc.: Penguin, 1964. С момента публикации было продано

1,3 млн экземпляров.
25 Здесь и далее перевод цит. по: Рэнд А. Добродетель эгоизма / Айн Рэнд: С добавлением статей

Натаниэля Брандена / пер. с англ. М.: Альпина Паблишерз. 2011. —Примеч. пер.

128

ГппнпЛ Н(>.«|Д н утробу

хорошим, а любое действие, выполненное ради своей собственной

рнтоды,—плохим» (р. viii). Такой подход, принципиально враждебный

ее видению «этики объективизма», как везде наааиваег автор, несет
ожетственношь за «неразрешимые конфликты и противоречия, кото­
рые характерны для человеческих взаимоотношений и человеческих

обществ на протяжении всей истории».

Иными словами, Рэнд представляет нам, ни много, ни мало, ради­
кальнейшую переоценку ценностей, в которой добро и зло меняют­
ся местами. Она подразумевает, что «объективная истина» остается

за гоббсовским описанием человеческого сосуществования как
войны всех против всех, а на Левиафана, с которым Гоббс связывал

надежды на мирную жизнь, возлагает вину за то, что он извратил эту
истину (и за все ужасные последствия этой лжи). Рэнд также утверж­

дает: факт, что этика требует человеческого эгоизма, многие из нас,
кающиеся и нераскаявшиеся грешники, должны воспринять как

хорошую новость: как оправдание эгоизма, освобождение от вины,

стыда и греха, ошибочно приписанных ему извращенным современ­
ным философствованием. Еще больше людей — кто хотел, но не смел
грешить,—могли бы приветствовать эту этику как заранее получен­

ное прощение всех будущих грехов. Но природа отпущения грехов
и индульгенций оптом опасна, поэтому «объективная этика» является

не только всеобщим прощением, но и всеобщим предостережением.
Само сочетание благой и плохой вести в «объективной этике» теоре­
тически должно было бы превратить «рациональный эгоизм» в само-

доказывающуюся гипотезу.
Мы уже видим, как это происходит. Как и следовало ожидать, в силу

неисправимой двойственности заложенной в основу идеи (одновре­
менного обещания и предупреждения, ободрения и смятения) открылся

шлюз для огромного потока публикаций «учитесь делать сами», «сделай
сам» и «инструкций для чайников»; их цель —произвести читателей

из тех, кому платят, в тех, кто платит. Впрочем, поток этот течет в раз­
ных (не всегда отчетливых) руслах. Первый нацелен на тех, кто ищет

инструкций, как стать нарциссом и без вины наслаждаться. Второй —
на тех, кто хочет научиться защищать себя от нарциссических пополз­

новений других, заставить их сожалеть о своих мыслях и делах. Еще

129

шшорнж жкшожно, исходиг из ююжо источника и гоже распадается
нл дне речушки. Одна 1ечот чшбы угони гь жажду творческого уедини

мнч, другая

страдания ш мук одиночества. А в низовье всех этих рек

иречинек тшыву! лишь обломки подок и тонущото скарба.
Согласно утешительным словам Уилсона Купера, «одиночества

как же привычно людям, как ракушки на пляже»26. К счастью, «один©
*

ww —это только чувство. А если чувства вас сильно беспокоят, их
можно трансформировать» (р. 13). Как это сделать? Помните: «Ниш
не полюбит вас, пока вы сами себя не полюбите... Нельзя ожидать, что
вашу низкую самооценку заменят чьи-то чувства. Если у вас проблема
с самопринятием,

ничьи похвалы, какими бы лестными они ни былм,

вас от нее не избавят» (р. 15). Неважно, за что вас ценят или судят окру
*

жающие, «учитесь быть смелыми» (р. 19). Не стыдитесь на людях предать

свое одиночество: «Может быть, вы хотите пойти в новый ресторан илы
до смерти

мечтаете попасть на какой-то концерт, но боитесь, потому

что вам не с кем пойти... Научитесь понимать, что видеть себя на пуб
*
лике “-это нормально»

(р. 20). Советы кажутся понятными и простыми,

а правила—легко выполнимыми. Но что если они сработают не так

хорошо, как ожидалось, и ваших действий окажется недостаточно?

«Можно ли что-то сделать для вас»? Если вы готовы поговорить с

кем-то

о своих чувствах, то да, к счастью, можно. Есть психотерапевты. И есть

средства, которые они могут назначить (р. 26—7).
Как и все разновидности несовершенных «я», страдающие от оди­

ночества «я», как выразилась бы Арли Рассел Хохшильд27, теперь
предлагают/рекомендуют/просят «передавать на аутсорсинг». Все,

остается нашему якобы всемогущему

что'"

«я», достаточно сильному, чтобы

трансформировать свои чувства,—это подавить унизительное чувство

Cooper W. Love yourself-your life depends on it: How to transform your life and overcome tft^
loneliness. US: Createspace Independent Publishing Platform, 2015. P. 7.
s?Cm.:

Hochachild A. R. The Outsourced Seif: Intimate Life in Market Times. New York: Henry Holt

Company, 2012. Передача на аутсорсинг наемным специалистам в области «тех услуг, которая
касаются самого сердца нашей эмоциональной жизни, той сферы, которая раньше была бол^

защищенной от рынка», по мнению Хохшильд, является «величайшим новшеством современной^

общества-. Модель, ранее протестированная на безопасных бритвах, часах с автозаводом и^'
*
ъ
фастфуде, оказалась удобной, когда новый потенциально прибыльный рынок одиночества
наполняться неизменно растущим множеством людей, выстроившихся в очередь, чтобы переда^^
на аутсорсинг те задачи, которые сами решить они не в состоянии.

130

Глава 4, Налед в утробу

,гь(Да и самому/самой, без компании отправиться в новый ресторан
^ина крутой концерт.

Не так много инструментов осталось в нашей жизни. В эпоху фаст­
фуда и мобильных телефонов старомодные навыки социализации либо

сбываются, либо быстро ржавеют от отсутствия практики. Искусство

добиваться поддержки общественного признания, одобрения нашего
личного выбора и публичной поддержки самооценки столь же быстро

приходит в упадок, в то время как культура страдания становится со­
временной заменой хождению, плаванию, нырянию и пониманию.

Выносимые «важными другими» вердикты обессмыслились, поскольку
эти другие исчезают с горизонта задолго до того, как им удастся стать

важными, а нам — получить возможность признать непогрешимость их
мнения. Купер, как кажется, признает эту проблему, однако забывает

о ее корнях и уроне, который она наносит: «Кто-то может быть другом,
членом семьи или даже [sic! —3. Бауман] любовником, но никто из них,
как кажется [снова это треклятое чувство! — 3. Бауман], не сможет

обогатить вашу жизнь должным образом» (р. 22, курсив—3. Бауман);
и нарциссу, обремененному самопричиненным одиночеством, все эти

люди и их возможные роли «кажутся» еще менее значимыми. Такая
одинокая личность одобрение на отношение с другим может только
купить на рынке консультантов и психотерапевтов.

Подразумевается, что товары, приобретенные на этом рынке, во­

оружат покупателей для сражений сразу на двух фронтах. Покупки нуж­
ны (как рекомендуют консультанты и психотерапевты, предлагающие

свои услуги), чтобы принять два вызова, типичных для наших совре­

менников перед лицом растущей волны нарциссической заботы о себе

и самореферентности.

Первый вызов —суметь остановиться у порога, за которым хва­
леная нарциссическая позиция «рационального эгоизма» превра­

щается из ценности в обузу, из одобряемой «нормы» в осуждаемую

извращенность; у порога, за которым нарциссические наклонности,

спровоцированные ежедневным разрушением человеческих связей
и подпитываемые объединенными усилиями рынков и средств массо­
вой информации, угрожают превратить подающего надежды, амбици­

озного и предприимчивого нарцисса в гнусного типа, сведя на нет его

131

шансы завести (а тем более поддерживать) значимые (не говоря уже

о полезных и приятных) отношения с другими. Об образцах предлагае­
мой помощи в решении этой первой проблемы см., например, книгу
Теда Доусона «Эгоизм и самопоглощение: как не допустить разрушения

ваших отношений»*8 или Кэрол Франклин «Нарциссизм какой есть»28
29.

Второй нызов связан с опасностью самому стать объектом нарциссических выпадов. Примеры рекомендаций для этой ситуации

можно найти, например, в брошюре Евы Делано с говорящим назва­
нием «Решение проблемы нарциссизма: что делать, если ваш партнер,
родитель, друг или коллега — нарциссисты»30. Однако позволю себе

предупредить вас, что граница между двумя категориями экспертных

рекомендаций далека от ясности и прочности. Ориентируясь на за­
просы своих клиентов/пациентов, консультанты и психотерапевты
вынуждены неуклюже и неуверенно лавировать между двумя совер­
шенно противоположными задачами, связанными с одним и тем же

явлением: как быть успешным нарциссом самому и как обезвредить
нарцисса в другом.

***

Большое внимание общественности (особенно в Швеции, но и дале­
ко за ее пределами) сегодня привлекает снятый недавно документаль­
ный фильм Эрика Гандини «Шведская теория любви»31. Автор подчерки­

вает, что шведское общество «богато, и благодаря этому богатству у нас
появилось свободное время. Мы можем посвятить его саморазвитию

и рефлексии». Но тут же добавляет, что если присмотреться вниматель­
нее, то можно увидеть, что в этом спектакле о счастье и благополучии

на первый план выступает одиночество. В Стокгольме 58% домохо­

зяйств состоят из одного человека, каждый четвертый житель города
умирает в одиночестве, а потребление антидепрессантов за последние
20 лет возросло на четверть.
28 Selfishness and Self Absorption: How to Stop It from Ruining Your Relationships.

29 Narcissism: The Narcissist Laid Bare.
30 Narcissism Problem Solution: What to Do if Your Partner, Parent, Friend or Work Colleague is a

Narcissists,
31 http://weekend.gazeta.pI/weekend/l, 152121,20064106, sztokholm-europejska-stolica-

samotnych-jak-szwedzi-stali.html (доступ: 04.01.2019),

132

Глава 4. Назад в утробу

Исследование Тони Джетона Селини под названием «Одиночество:
пмрус современной эпохи»»32 получило следующий отзыв от Джона

демяртини (согласно данным «Википедии»»33, автора девяти между­

народных бестселлеров, переведенных на 28 языков): «Бальзам для
неприкаянной души, ищущей отношений, свободы и любви в необитае­
мой пустоте». Эти слова напечатаны в верхней части лицевой стороны

обложки, но за ними следует еще не менее 30 громких похвал, под­
писанных авторитетными учеными и практиками коучинга и терапии.
Книга, являясь действительно серьезным исследованием, читается

широкой аудиторией и пользуется влиянием (Селими в своем резюме
пишет о себе как об «эксперте в области человеческого поведения и по­

знания, всемирно известном среди бизнес-лидеров, руководителей

компаний и предпринимателей»»). По его словам, он посвятил эту книгу
«тем душам, что испытывают боль отверженности и неразделенности

и чувствуют свое отличие от нормы, как бы она ни понималась»» (р. xvii).
Явление, ставшее предметом книги Селими, слишком хорошо из­

вестно в нашем повседневном опыте. Оно нас всех возмущает, но, как

это ни парадоксально (или не так уж и парадоксально), оно поддержи­
вается и подпитывается именно благодаря нашим ежедневным стара­

ниям. Как написал во введении Селими:

«Обособление, изоляция, одиночество и разобщенность преследуют вас

во всех сферах жизни. И в ежедневных поездках на работу, и в аэропортах
и ресторанах вы всегда встретите людей, уткнувшихся в свои мобильные
телефоны, айпады, планшеты, компьютеры и ноутбуки в отчаянной попытке

соединиться, пообщаться и быть услышанными. Но, оглянувшись вокруг, вы

увидите, что все они игнорируют находящихся рядом людей, не устанавли­
вают с ними личных контактов, стесняясь заговорить» (р. ххх).

На первый взгляд, в этом абзаце ничего не убавить и не прибавить;
сказано кратко, но информативно и заставляет задуматься. Ното, что

можно простить абзацу, целой книге не спустить. После того как вы

прочитаете ее целиком, страницу за страницей, в надежде найти всю
32 Selimi T.J. Loneliness: The Virus of the Modern Age. Carlsbad, CA: Balboa Press, 2016.
33 https://en.wikipedia.org/wiki/John_Frederick_Demartini; на момент подготовки книги к печати
данная ссылка не работает. Упоминаемые 3. Бауманом сведения можно найти на похожем ресурсе:
http://www.wikiwand.com/en/John_Frederick_Demartini (доступ: 04.01.2019). —Примеч. пер.

133

необходимую информацию и точные указания, как разумно ответить
на chi нал )реноги и откуда ждать ответа, вы, вероятно, почувствуете,

что и книге многого недостает, так как самое главное осталось невы­
сказанным. 1о, что должно было быть введением в гему, обозначенную
в заглавии книги, теперь выглядит маневром, отвлекающим от наме­

ченного и обещанного пути.
Еще в самом начале XX века во время частых вспышек эпидемии

брюшного тифа, диагностируя болезнь по высокой температуре (40 °C

и больше) тела, врачи клали пациентов в ванны с холодной водой.

Подобной логике подчиняется и описанная выше процедура диагно­
стики и лечения социальных расстройств и недугов. Сходство имеется
и в степени эффективности: и там, и там нечто заведомо еще живое,

здоровое и красивое, полностью и без остатка отдается на «аутсорсинг/
инсорсинг ответственности» с печально известной сегодня серой зо­
ной зазора между социальной наукой и личным консультированием.
Очевидно, что диагноз, семиотика и предложенное лечение одино­

чества. этого «вируса современной эпохи», является одним из многих
доказательств того, что логика «клин клином» по-прежнему жива.

***

Одиночество и страх одиночества — это не просто широко распро­

страненные чувства, но и твердо установленные факты нашего време­
ни, прочно укорененные в жизненном опыте текучей современности;

но таким же фактом является и стойкое отвращение ко всему тому,
что могло бы стать радикально действенной вакциной от одиночества

или хотя бы временным противоядием против его невидимых токси­
нов: радикальное отвращение ко всяким долгосрочным и особенно

неспецифичным взаимным обязательствам, которые могли бы ради­

кально побороть одиночество. В атмосфере мимолетности и времен­
ности никакое долгосрочное планирование, даже если оно основано

на (принятом для видимости) договоре о взаимных обязательствах,
не вызывает доверия. Долгосрочность расширяет область рисков,

значительно увеличивая число неизвестных при каждом подсчете
прибыли/убытков и вероятности успеха или провала. Когда под со­
мнение ставится надежность любых отношений и любой альянс сво-

134

Гляни 4.

к cifwvcy nd hoc. сели, конфедерации и зшопюры одна ли про
Л^К н
^ призрак одиночества. Это, призрак пари, над человеческими
^цнослммм всех уровней, сверху донизу, лишая любой вид радующих

\|рдня межличностных связей, даже тщательно выстроенных, дол*

урочной перспективы.
Начнем с самого нижнего, фундаментального,Л уровня человече-

единения —уровня любовного партнерства, или «нравствонно-

взаимодействия двоих»35. Рассказ о его нынешнем упадке у бель­

гийского психоаналитика Пауля Верхаге36 начинается с определения
условий существования домохозяйства. «Исчез мир», пишет Верхаге,

.итеперь его можно описывать только с помощью множества кавычек:

хозяйка дома" пригласила мужа своей „лучшей подруги" к себе в квар­
тиру „пропустить стаканчик". Сегодня все эти слова больше не значат

то. что они некогда значили... семейная жизнь сильно изменилась,
вчерашняя чета практически исчезла». Наблюдая за последствиями

(или причинами?) этого исчезновения, он продолжает: «старомодные
признания в романтической любви стали лишь пустым звуком. Былые
ожидания вечной любви сегодня неактуальны, сегодня это —любовь

„на какое-то время", „пока не пройдет". Молодое поколение редко ис­

пользует такие выражения, как „любовь моя" и „мой муж/моя жена",
но называют друг друга „партнерами"» (р. 1).

Современное состояние «любовных отношений» носит все признаки
мимолетности временных договоренностей, но все не так просто и од­

нозначно. Как ни парадоксально, «любовь до гроба все еще остается
мечтой и пожилых, и молодежи. Невозможность достичь ее делает ее еще
более вожделенной» (р. 2). Решающий шаг к разгадке этого парадокса—

в осознании того, что «если главным [в длительных любовных отноше~См. мое эссе «Morality Begins at Home; or the Rocky Road to Justice» в кн.: Bauman Z. Postmodernity

and Its Discontents. Cambridge: Polity, 1997.
353. Бауман также обращается к этому определению в работе «Индивидуализированное обще­

ство» при описании моральной философии Левинаса: «Это нравственное взаимодействие двоих
было для Левинаса «изначальной сценой» моральности, как бы пробиркой, в ноторой зародились

и взросли облеченные нравственностью субъекты; оно было единственной сценой, на которой
подобные субъекты могут играть самих себя, т.е. моральных существ, а не разыгрывать написан­

ные сценаристом роли и произносить чужие слова».—Примеч. лер.

хСм.: Verhaeghe Р. Love in a Time of Loneliness: Three Essays on Drives and Desires / trans, by Plym

Peters and Tony Langham. London: Karnac Books, 2011.

135

ннях — 3. ЬщлюЩ щшыпо был соке, то геперь акцент делается на без­
опасности. Любовь >— лекпреню or о/ишочеепш» (курсив - 3. Бауман).

Я бы сказал, что любовь стала одной из пешек в бесконечной игре
«безопасность vs. свобода», разыгрываемой человеческой природой

со всеми нами, активными и целеустремленными, иногда вдохновлен­

ными. иногда обиженными, живущими свою жизнь людьми — ее основ­

ными и побочными продуктами, ее строителями, авторами и актерами.

Во второй половине XX ветка,

koi да

одни стены рушили, а другие падали

сами разрушились и «четко определенные пределы безопасности» (сло­

ва Ворчате), чтобы открыть врата к свободе «новых и просвещенных

отношений между мужчинами и женщинами». Возникшие в этой сумятице

высокие ожидания стали быстро угасать под грохот падающих стен, как
только за ними, откуда ожидали, предвкушали и страстно желали появ­

ления реальных ответов на все сложные вопросы, обнаружилась пустота.

Пока любовь не спешит занять пустующий офис поставщика без­
опасности. обслуживающего растущую армию одиночек, и сопротивля­
ется попыткам поднять себя на уровень, приемлемый для этого офиса;
выхода из тупикового спора между свободой и безопасностью нам

не увидеть. Что предлагает свобода, с порога отвергает безопасность.

Призывы к безопасности и свободе между собой идеально сбалан­

сированы, при этом противоположность стремлений к большей без­
опасности и к большей свободе сегодня более явная, чем когда-либо

прежде. Теоретически они несовместимы, а на практике они беспо­
щадно лишают друг друга притягательности и способности действовать.

Одновременно обеспечить рост и свободы, и безопасности невозмож­
но, а рост только с одной стороны приведет лишь к агрессивному не­

повиновению другой стороны. Как соперничество между свободой
и безопасностью влияет на судьбу одиночества? Выбор, на что поста­

вить, подобен выбору между чертом и тихим омутом.
***

Телесный и духовный стриптиз Мелиссы Бродер37 за одну ночь стал
бестселлеромобеих —онлайн и офлайн —вселенных, между которыми
мы ежедневно дрейфуем, которые расщепляют наш способ бытия-в•" Broder М. So Sad Today. Melbourne; London: Scribe, 2016.

136

ГНЯНН 4 Н-14НД » flpVfy

мнрои ншие мировоззрение и перекрестно обогащают аугопсию нашей

еамонн. Читающая публика и литора1урные кри1ики на этот раз были
эдинсШ'ишы. 410 случается нечасто. Миттели нашли в публичной испо
Бродер именно ю, чго обещали критики: ответ на мучительный во­

просе том. как облачить свои Erlebnisse3* в слова, которые читатели от­

чаянно ищут. желая представить свои внутренние и внешние ощущения

8форме, понятной самим себе и окружающим. Журнал ЕПе (от 14 марта

2016 г.39) с энтузиазмом приветствовал «царящую в Twitter королеву
тоски, незащищенности, сексуальной одержимости и экзистенциальногоужаса, выраженных посредством своего a Iter ego »: «кажется, она
не пытается шокировать, а пытается выжить». По словам Роксаны Гэй40,

•эти эссе —грустны, вызывают неловкость и по-своему великолепны.
Они так много говорят о том, что значит жить в этом мире, прямо сейчас».

Дилемма, к которой Бродер обращает своих жадных и (безусловно)
благодарных читателей, ставит их в тупик с первых же страниц: «Чтобы

вы могли почувствовать себя дерьмово, есть внешняя атрибуция. Это

очень удобный инструмент, с помощью которого все положительное, что
происходите вами, вы воспринимаете как ошибку, субъективность, и/

или никогда ~ как результат ваших собственных добродетелей. А нега­

тивные вещи, в свою очередь, являются для вас объективной истиной.
И в их возникновении всегда есть ваша вина»» (р. 1—2).

Учитывая, что при рождении вас неизбежно и безусловно бросают

в мир, жители которого обременены неприятной задачей составления
своих реальных «я» из «внешних атрибуций», неудивительно, что первое
утверждение и одновременно упреждающий вывод всей книги заклю­

чается в следующем: «Рождение ребенка без его согласия кажется

неэтичным. Выход из утробы матери кажется безумием. Утроба —это
нирвана». Еще менее странно, даже как предрешенное заключение,
выглядят допущение Мелиссы Бродер «Я не хотела покидать утробу»
и ее решительное и категоричное признание: «С тех пор я пытаюсь в нее
вернуться». Почему? Потому что «в первый же день на Земле обнаруHrlebnisse (нем,)—глубокие переживания. — Примеч. лер.
э» См.: https://www.elle.com/culture/books/a34613/melissa-broder-so-sad-today/ (доступ:

04.01.2019). — Примеч. пер.
* Роксана Гэй (род. 1974) — популярный автор, эссеист, пишет заметки для «Нью-Йорк Таймс». —
Примеч. пер.

137

жила. как быпйтп. когда тлбп асо мл по», и но открытие дань ото дня
л но мпное
нора титольным

CMmohhtvu mv болоп

v>p.<4-> л которую мечт.-юг нориугьея Мелисса Бродер, но <w словам,
образчиком нирпаны. В буддизме. из которого нышла комцеп

цен морщить». она снизана с подавлением стремлений, желании, похоти
м mwiewHHH а также досады, беспокойства, раздражения и ai рессии;

посети эю «задувание» (как задувание свечи) всех порывов и страстей,

положительных и отрицательных, приятных и болезненных, приносящих
удовольствие и дискомфорт. Обещанный результат, опять же, согласно
буддийскому учению,-— •отсутствие эго» —является полной противопо­

ложностью состояния Бродер, при котором ей все время «мало», она

вечно стремится и никогда не достигает, подобно Танталу, наступления
яростно ускользающего момента прибытия и, очевидно, полного раз­

ворота жизни, которому мы. свободно-выбирающие-по-воле-судьбы,
обязаны следовать. Стремление «вернуться в утробу» и тем самым вой'

ти в состояние нирваны —это ностальгия одинокого человека по раю,

необратимо, а потому безнадежно утраченному, та же ностальгия, что
преследовала потомков Адама и Евы. За непреодоленную тягу мгновен­

но и радикально, одним махом отказаться от ответственности за соб­
ственные ошибки, промахи и преступления приходится переплачивать

отказом от свободы выбора.

Когда речь идет о мечте, ностальгии, тоске по миру, отличному
от того, который нам до боли знаком, —без привычных, но досадных
неприятностей (а все мечты сводятся к альтернативным условиям су­

ществования), эти ностальгические чувства указывают направление

нашего общего поиска лучшей жизни: жизни, где больше комфорта
и меньше неудобств, с благами, которыми мир, существующий здесь

и сейчас, одарить нас не может, с избавлением от недугов, перепол­

няющих наше бытие. Утроба/нирвана Мелиссы Бродер, кажется, ука­
зывает на то место, к которому мы пришли в результате исторического
приключения нашего модерна. Средневековая страна Кокейн41 была
началом этого приключения: «представьте страну мечты, где жареная

<3 Кокейи, или фр, вариант Кокань—сказочная страна, в которой не нужно работать и можно
жить на всем готовом. Описывается в средневековой английской и французской литературе.

Ранее 3. Бауман уже упоминал о ней, называя «страной лентяев». — Примеч. пер.

138

Гпинй

4 Н.л ид ц уцкубу

расхаживает с ножами в спине, чтобы ее было удобно есть,
^РеНЬ,е гуси запетаю1 прямо в рот, где при1 топленная рыба выпры

^ни'т и3 К°АЬ| и падает у ваших

hoi

. Климат мягкий, вино течет рекою,

^кс легкодоступен, и все вечно молоды»».

Именно так почетный профессор голландской литературы Амстер­
дамского университета Герман Илей реконструировал эту страну
всвоем удивительном исследовании «Мечты о Кокейне»42 —«мечты
средневекового крестьянина об избавлении от непосильного труда

и прекращении каждодневной борьбы за скудную пищу»43; мечты

о мире свободы и изобилия, где все общественные запреты «наруше­
ны (монахи избивают своих аббатов), сексуальные свободы доступны
(монахини сверкают ягодицами), а еда всегда в изобилии (с неба идет

сырный дождь)». Полагаю, именно эта мечта указала путь приключению
модерна, а потом, с подмостков исторической сцены, придала импульс,

сопроводила по траектории, тем самым (даже если тайно и непредна­
меренно) расчистив место для триумфальных ворот в утробу/нирвану;
мечта прекариата текучей современности об избавлении от трех непо­

сильных задач: (1) как достичь устойчивой самоидентичности, (2) как

выбирать «свободно», если постоянно приходится устранять ущерб
от прошлых актов «свободного выбора» и (3) как, решая две первые

задачи, конструировать смысл (смыслы?) жизни. В идее Кокейна про­

читывался призыв к действию; в визуализации нирваны в виде утро­

бы—мольба оставить в покое.

Кокейн —это утопия, скроенная по мерке скудости и недееспособ­
ности страдальцев от голодной нищеты; нирвана из призыва «назад

в утробу» скроена по мерке обремененного налогами, но бодрящего

переизбытка шансов, вариантов, волнующих соблазнов, манящих удо­
вольствий, возможных ходов,— но каждый такой переизбыток полон
рисков проиграться в прах; соразмерно пережитым тяготам изобилия

разочаровавшиеся в его очарованиях, усталые, измученные, измож­

денные люди оказались испуганы и раздавлены ужасающей и отрезв­
ляющей картиной приближения Кокейна во плоти.
42 Pieij Н. Dreaming of Cockaigne: Medieval Fantasies of the Perfect Life / Trans, by Diane Webb. New
York: Columbia University Press, 2001. См. также: https://cup.coiumbia.edu/book/dreaming-of'

cockaigne/9780231117036 (доступ: 04.01.2019).
43 https://en.wikipedia.org/wiki/Cockaigne (доступ: 04.01.2019).
139

***
Словно повторяя/резюмируя длинную цепочку споров, спровоци­

рованных анализом Джорджа Герберта Мида диалектики «Я и Меня»,
Умберто Эко44 заявляет, что «наличие другого внутри себя» — это «фун­

даментальное условие» человеческого бытия:

«Взгляд Другого определяет и формирует нас. Мы (как не в состоянии су­
ществовать без питания и без сна) не способны осознать, кто мы такие,
без взгляда и ответа Других. Даже тот, кто убивает, насилует, крадет, изу­
верствует,—занимается этим в исключительные минуты, а в остальное
время жизни выпрашивает у себе подобных одобрение, любовь, уважение,

похвалу... Можно умереть или ополоуметь, живя в обществе, в котором

все и каждый систематически нас не замечают и ведут себя так, будто
нас на свете нет»45.

Альтернативой, по словам Эко, является «некий звероподобный

и одинокий Адам, не ведающий, что есть сексуальное единение, радость
диалога, любовь к детям, горе из-за утраты любимого человека». И, как
еще две с половиной тысячи лет назад заметил Аристотель, только

ангелы и звери могут жить вне полиса, то есть вне общества. Но люди
не ангелы и не звери. Человек без компании людей— логическая
несообразность.

Компания людей —самая прочная и устойчивая реальность, пре­
вращающая живое существо в человека. Человек не создан для

изолированного существования и немыслим в нем. Но в нирване ут­
робы других нет (и потому некому сказать, «как чудесно (тепло, уютно,

спокойно) здесь внутри»: для этого нужен человек воплоти, существо,

обучение и становление которого начинается только после выхода

из утробы). А живущие в Кокейне, без труда набивающие свои животы

и потомулишенные необходимости выполнять важные и неотложные
жизненные задачи, не видели смысла, да и возможности, смотреть
друг другу в глаза и пожимать друг другу руки. Поэтому чтобы ценить

тепло нирваны и мечтать о нем, нужно пребывать в холодном обду-

"Есо U. When the Others Appear on the Scene: a letter to Cardinal Carlo Maria Martini. Five Moral

Pieces / trans, by Alastair McEwen. Vintage, 2001.

45Перевод цит. по: Умберто Эко. Пять эссе на темы этики. СПб.: Symposium, 2003. — Примеч. пер.

140

[ лапа 4. Назад в уфобу

0аемом ветрами мире; а убаюкивающее, блаженное dolce far niente
(сладкое ничегонеделание) Кокейна утратит (но сначала и не полу-

цйТ) большую часть своей притягательности и блеска без каждо­

дневных дрязг со злосчастиями и горестями, с попытками упредить
и пресечь их в зародыше, с необходимостью бороться с ними, а после

еще и зализывать раны.

В современных условиях человеческого существования феномен

«назад в утробу» приобрел привлекательносгь благодаря одновременно
открыто декларируемому и скрыто практикуемому «делегированию»
жизненных задач уровней Gemeinschaft'a и Gese//schaft'a46 (в термино­

логии Фердинанда Тенниса) или communitas и societas47 (в терминоло­
гии Виктора Тэрнера) вместе с обязанностями по их надлежащему, нор­

мативно регулируемому исполнению на плечи (на уровень) индивидов,
большинство из которых заведомо лишены ресурсов и навыков, необ­
ходимых для решения этих задач как для собственного удовлетворения,

так и для удовлетворения окружающих их людей, осуждающих или одоб­

ряющих их усилия. Это еще один пример того, как растет несоответствие
между грандиозностью стоящих задач и скудостью доступных средств
для их выполнения: люди бесконечно и безнадежно перегружены обя­

занностями, значительно превосходящими их силы. Неудивительно,
что вытесненные воспоминания об утробе матери и смутные фантазии

о Кокейне оживляются «ветром, неудержимо несущим»48 действую­
щих в мире текучей современности людей прочь от такого будущего.
Нетрудно догадаться, откуда они спешат убежать, и нетрудно их в этом
оправдать. Но куда они, т.е. многие из нас, бегут/бежим?
46 Gemeinschaft и Gesellschaft (нем.)—два типа общности, выделенные Ф. Теннисом. Gemeinschaft—
общность, «община», в которой все живут согласно традициям, религиозным и семейным цен­
ностям. Gesellschaft —общность, построенная на принципах рационализма, обезличенности,
нормативного порядка. — Примеч. пер.

47Communitas (лат.)—термин, близкий к понятию «община», но В. Тэрнер использовал его, чтобы

обозначить модальность социальных отношений, противопоставляемых «структуре». Communitas—
зто и открытое общество равных, и «общение», возникающее в лиминальных и маргинальных
состояниях. Societas (лат.) в понимании В. Тэрнера — процесс в котором структура и communitas,

как фазы общественных формаций, сменяют друг друга. — Примеч. пер.
48Это выражение используется В. Беньямином в описании (которое приводится в самом начале
введения к этой книге) картины Клее «Angelus Novus»: «Ветер неудержимо несет его (ангела]
в будущее, к которому он обращен спиной, в то время как гора обломков перед ним поднимается

к небу». Поэтому 3. Бауман берет выражение в кавычки. —Примеч. лер.

141

В эпоху текучей современности общество потребительских рынков
и индивидуальных потребителей можно рассматривать как хитроумную

попытку сохранить мечту о Кокейне: общество потребления делает'
Кокейн неотразимо соблазнительным, помещая его в зону видимости

и видимой досягаемости, трансплантируя его из царства фантазий
в поле реалистичных перспектив, и в го же время (постоянно повышая
планку желаний) благоразумно давая знак остановить погоню в шаге
от ее завершения, делая тем самым дальнейшие усилия излишними.

А кроме того, оснащенное виртуальной реальностью, продуцируемой

универсально и повсеместно доступными и готовыми к запуску цифро
выми технологиями, это общество может выстроить и выстраивает

аналогичную стратегию, чтобы поддерживать жизнеспособность и реа­

листичность мечтаний о возвращении в утробу.

Утроба —это одинокое место, но безопасное и свободное от по­
явления посторонних и конкурентов, способных поколебать статус ее

единственногожителя,лишитьегольготи привилегий. Если бы у жителя
утробы, эмбриона, был в распоряжении разум, он неминуемо стал бы

самореферентным: он стал бы неоспоримо и безальтернативно само­

очевидным объектом всей суммы собственных забот, внимания и ак­
сиологических интересов. Как замечает Дебора Луптон49, «внедрение

цифровых технологий облегчает (по сути, вкладывает в руки каждо­
го) контроль, измерение и фиксацию данных о своем теле и жизни как

форму самосовершенствования и саморефлексии» (р. 1), т.е. те виды
деятельности, позволю себе добавить, в которые наш гипотетически

наделенный сознанием зародыш был бы постоянно вовлечен без
помех и перерывов; он бы занимался этим без внешнего руковод­
ства и принуждения, а его саморегуляция не получала бы никаких

«поощрений и подкреплений... ради соответствия целям других» (р. 3).

В утробе, во вселенной нашего гипотетического эмбриона, нет ника­

ких «других», поэтому его поведение некому подкреплять, и поощре­
ний не требуется. А вот людей, к которым со временем этот эмбрион,

по идее, присоединится, уже сегодня, как неустанно повторяет Луптон,

«постоянно поощряют, „понужают", обязывают отслеживать те аспекты
своей жизни для сбора личных данных, которые впоследствии могут

А9 Lupton D. The Quantified Self: A Sociology of Self-Tracking. UK: Polity, 2016.

142

f/lrtlia 4 Мй «1/1 'I /фобу

^пользоваться о интересах друг их» (р. 3 - 4). «В геории саморегуляцию

можно рассматривать как пракшку формирования самоши, погорая
соответствует кулыурным ожиданиям, связавшим

с,

самосознанием,

рефлексией и принятием отненивенности за руководство и управле­

ние собой и за улучшение своих жизненных шансов. Таким образом,

саморегуляция представляет собой апофеоз неолиберального пред
принимательского идеала гражданина» (р. 68),
Более того, этот «неолиберальный предпринимательский идеал»,

почти культурный императив при неолиберальном правлении, очень
важен для понимания феномена «назад в утробу», который является
продуктом успешной социализации в господствующую сегодня фило­

софию жизни. Как и все истории успешной социализации, эта история
начинается с превращения «я должен» в «я буду» и заканчивается асси­
миляцией и растворением первого во втором, так что «должен» стало

практически невидимым. Впрочем, любая социализация по факту все­
гда направлена на создание таких условий, чтобы люди добровольно

делали то, что им приходится делать.
Франк Бруни безупречно суммирует то состояние, к которому нас

подтолкнули и к которому мы с радостью и благодарностью пришли:

«Правы те, кто поднимает тревогу по поводу „Facebook11. Почти каждую

минуту, которую мы тратим на смартфоны, планшеты и ноутбуки, листая лю­
бимые веб-сайты и прокручивая предназначенные лично нам сообщения,
нас ведут к заранее известному выводу. Нас вынуждают соответствовать.

Но невидимые кукловоды на зарплате Цукерберга не виноваты. По-

настоящему виноваты мы сами. Когда дело доходит до продавливания
приоритета какой-то одной точки зрения или загона людей, как стада, в не­

гибко культурно или идеологически определяемые племена, все деяния
„Facebook" не сравнятся с тем, что мы делаем с собой сами»50.

Нас вынуждают соответствовать, и мы жаждем принуждения. Когда

нас направляют, мы не боимся потеряться. Комфортность нашего суще­
ствования утешает и успокаивает, точнее, держит нас на безопасном
расстоянии от ситуации, требующей утешения и успокоения. Лично
M6runi Е How Facebook Warps Our World. New York Times. 22 May, 2016. https://www.nytimes.
com/2016/05/22/opinion/sunday/how-facebook-warps-our-worlds.html (доступ: 04.01.2019).

143

я словами «зона комфорта- обозначаю oi гороженную мини вселенную,
к\да нас тянсн и где мы

oxoiho

маневрируем при поддержке и содей*

ствнн, как юнори! Фрэнк Бруни, «невидимых кукловодов на зарплате
Цукерберга-. Свободная oi гревожащей и обескураживающей какофо­

нии «зона комфорт-

это место, в коюром все, ню вы слышите,—это

эхо ваших собственных звуков, и все, что вы видите, — это отражение

вашего подобия; здесь мы близки к нирване утробы настолько, на­
сколько электронные устройства — с нашей помощью или без —во­
обще способны к ней приблизить. В виртуальном мире интернет —это

наше умное средство передвижения, оснащенное мощными двигателя­

ми, чью пугающую мощь мы изо всех сил стараемся нарастить и усилить,
энергично гребя веслами.
Бруни цитирует Джонатана Хайдта, автора книги «Праведный разум»

(2012)51: «Одно из наших стремлений связано с тем, чтобы проводить
больше времени с людьми, думающими, как мы, и меньше времени

с теми, кто думает иначе». И интернет-операторы готовы сделать все,
чтобы нам угодить: интернет, отмечает Бруни, «разработан для того, что­

бы давать нам больше того же самого, чем бы оно ни было», и что еще

важнее—добавлю я,—чтобы оградить нас от иного, чем бы оно ни было.
Поддержу неутешительный вывод Бруни: «Развитие сетей кабельно­
го телевидения и интернета обещало расширить наши миры, а не сужать

их. Вместо этого оно увеличило скорость и тщательность нашего бегства
в анклавы единомышленников».

Феномены «назад к племенам» и «назад в утробу» —два мощных

притока к могучей реке «назад к Гоббсу» —берут начало из одного
истока: из страха перед будущим, коренящегося в раздражающе ка­
призном и неопределенном настоящем. Они текут в никуда. Полагаю,
мало что изменится, если только мы не сможем почистить исток, откуда

они вытекают. То есть если не сможем уговорить или заставить Ангела

Истории снова развернуться.

1 Полное название книги: The Righteous Mind: Why Good People Are Divided by Politics and Religion

Праведный разум: Почему хорошие люди оказываются разделены политикой и религией].—
1римеч. пер.

Эпилог

в БУДУЩЕЕ с надеждой на перемены

Итак, мы очутились в эпохе разрывов и противоречий, в эпохе, в ко­
торой все, или почти все может случиться, но ничего, или почти ничего

нельзя предпринять с уверенностью в том, что увидишь, чем предпри­

нятое завершилось; в эпохе, когда причины следуют за своими по­
следствиями, а последствия в причинах прослеживаются плохо, и чем

дальше, тем хуже; в эпохе, когда все, что прошло тщательную проверку,

все ускоряющимися темпами расточает (или истощает) свою полез­
ность, а поиск замены редко преодолевает стадию эскиза —в эпохе,
чьи достижения впечатляют не более, чем результаты поиска следов
пропавшего авиалайнера рейса 370 «Malaysia Airlines»1.

И еще это эпоха непрерывных кризисов эффективности. Помимо
кризиса (или, точнее, поверх него), вызванного разделением, чуть ли
не разводом власти с политикой (т.е. отсутствием важнейшего условия

эффективного действия, когда власти эмансипированы от политиче­

ского контроля, а политике хронически недостает власти) есть еще
один кризис эффективности, быстро выходящий на авансцену настоя­

щих—и, судя по всему, грядущих забот: проблема институциализи-

рованной недееспособности и практической бесполезности. Я имею

в виду отмеченную покойным Ульрихом Беком несообразность между
опережающим формированием космополитических условий челове­
ческого существования (общемировой взаимозависимостью, взаимо-

1 В 2014 г. этот авиалайнер исчез в небе над Южно-Китайским морем. Расследованию не удалось
установить причину этого происшествия. Поиски останков самолета (самые затратные в истории

авиации) результатов не принесли. — Примеч. пер.

145

дгй» iwhf'm и »»ллимообмоном) и формиронннипм к<>пмогю/1иги'и’скои
C4V»H.Vt‘ W«X‘tW кошрпй (НО IOHOIHI УЖИ о фпцмиропннии КОСМСИ1ОГ1И
г«м₽ч'жмр гожлннч) «w нтодипш н НОНОРОЖДИННОМ СОСГОЯНИИ
ЧцЧЧ* рп«ч лп« гопромонную шиудцню, Уильям Филдинг Oi бори иг;
ON HOUHiHO HVHhtVptHU О ЛИГИ, HOlophIM ПИ Н 1022 Г. обозли
ЧИА СМЦЙЦНЮ гиьрынчми «динлрой» ИНН>НСИННОИ И Н«Н»Я ШИНОЙ И ИЛИ:
ШйД*'ЩШ»{ЩНН« Vi ЛИНИИ ИХ ЖИЗНИ И Н ТО ЖП НрГ’МЧ СЧ.1С1ЛИНОИ (хотя
нархиищси нм самим) нсцюнутосчи современным образом мышлении

и гкч»«щннч»х'ьим кодом Но нужно добавить, а где побуди сейчас есть
такой «уже современный» ум который «еще но современные-’ условия
жизни диат ноет провал бы как отставание, да еще и с перепек тиной

помочь отстающим поравняться с теми, кто ушел вперед? Чтобы понять

сегодняшнее положение дел, полезно и уместно вспомнить, что Карл
Маркс определял нас как людей, которые творят историю, но делают

это. как правило, в условиях, созданных не нами: «Люди сами делают

свою историю, но они ее делают не так. как им вздумается, при обстоя­

тельствах. которые не сами они выбрали, а которые непосредственно
имеются налицо»23.

Жизнь в такую эпоху протекает в атмосфере беспокойства, рас
терянности и тревоги, из которой не видно ясного выхода. Подобная

атмосфера не приносит ни удовольствия, ни успокоения, ни удовле­

творения. Правда, рынки предлагают своим потребителям широкий

ассортимент успокоительных, антидепрессантов и средств ото всех
и всяких психических расстройств, обещающих и даже дающих времен­
ное—приятное и умиротворяющее —купирование психологических

недугов; эти препараты, однако, предназначены для личного (и вну­

треннего) применения, а не для применения к внешним надличностным
реалиям, и потому их прием помогает лишь скрыть от глаз человека
природу своего положения, а не искоренить источники бед.

Стоит нам хорошенько осознать нынешнее состояние общественной
жизни и общественных дел, и мы непременно задаемся вопросом: как

мы до такого дожили?
г См: The Eighteenth Brwnaire of Louis Bonaparte by Karl Marx. URL: https://www.gutenberg.org/

files/1346/1346 h/1346-h.htrn (доступ: 04.01.2019).
* Лер. циг. по; Марис К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения
/лер. с нем, Г. 8, М.:Полигиздаг, 1957. С. 119, — Примеч. пер.

146

HUW'f. H 6vrtym»H t И;»Дй>ч/и>н м«

Один из способов продсшвить историю вида / /ото sapiens с того мо

ментн. когдя небольшая г рун па oi о продсдивитолои да и> между 200000
и J50000 и. до н.э. перебралась из Африки на Ьлижнии Вошок. откуда

ндчапсй долт ий и трудный процесс завоевания и заселения остальной
цастмземною шара,

cociohi

в рассказе о последовательном повышении

уровня социета/тьвой интет рации, «Лсрвобыгная орда* охогнинон-со
бнршепей iex времен не мот ла насчитывать более 150 членов в своих

рядах. тан как на большее количество человек, живущих от охоты на дичь
и сбора Фруктов и орехов, еды на небольшой территории, которую мож
но за день обойти ногами, не хватало бы. С изобретением сельского
хозяйства —возделывания земли, хлебопашества,—а также способов
хранить продовольствие люди получили возможность объединяться в бо­

лее многочисленные группы; их численность возрастала на протяжении
тысячелетий и веков параллельно с совершенствованием орудий груда

и боевых вооружений, ростом производительности труда и скорости

передвижения. С каждым последующим этапом развития содержание

категории «мы» набухало все сильнее вместе с категорией «они», которая
расширилась до всего остального человечества, близкого или далекого,

но в общем и целом отнесенного к категории чужаков —пришельцев,

инородцев, иностранцев, т.е. «не нас», в ком зачастую стереотипно ви­
дели «наших» фактических или потенциальных врагов.

Модели устойчивых союзов и более или менее продолжительных

коалиций между ними варьировали в зависимости от исторической
эпохи и региона планеты, однако общим оставался механизм их за­

рождения, становления и воспроизводства: диалектика ассоциации

и диссоциации, объединения и отделения, интеграции и разделения.
Чтобы с кем-то объединиться, их надо сперва отделить от «нас», а для

этого важно понять, кто такие «мы». В бинарной оппозиции между
«нами» (=теми, кто предопределен, предназначен, а потому обязан
всерьез желать интеграции) и «ими» (=теми, кто— другие по отношению
к ядру и безнадежен и обречен, кому предназначено, даже предопре­

делено навсегда остаться за пределами интеграции, а потому должно
быть запрещено пересекать границу) «они», как правило, играют роль

базового (или, в терминологии структуралистской семиотики, немар­

кированного) члена; решать и объявлять, кто «не похож на нас», можно

147

только после того, как решено и объявлено, кто есть «мы»; идентифика­
ция «их» была необходимым (и часто достаточным) условием «нашей»
самоидентификации — и ее легитимации.

Именно с этим инструментарием (и никаким иным) Европа вошла
в современную эпоху строительства наций-государств, применяя прин­
цип интеграции через размежевание при возведении территориально

суверенных государств модерна. В этом строительстве поворотными
точками служат две даты: 1555 г. и 1648 г. В 1555 г. эмиссары правя­

щих европейских династий собрались в Аугсбурге совместно обсудить
соглашение, которое положило бы конец нескончаемо длительным

кровавым и разрушительным гражданским войнам, т. е. взаимной и по­

вторяющейся резне между католиками и протестантами. Отчеканенная
формула соглашения была следующей: cuius regio, eius religio (в воль­
ном, даже несколько фривольном, но схватывающем суть переводе,

она звучит так: «кто правит, тот и решает, какому богу поклоняться
его подданным»). Но понадобился еще почти век (до 1648 г.) и дру­
гая затяжная —тридцатилетняя —война столкновений Реформации

и Контрреформации с чередой эпидемий и несчетными тысячами жертв

с обеих сторон, прежде чем новые эмиссары собрались (на этот раз
в Мюнстере и Оснабрюке), чтобы поставить свои подписи под согла­

шением, сделавшим Аугсбургский принцип легитимным и обязатель­
ным для королей и принцев династий, участвовавших в подписании.
На практике реализация этого принципа свелась к взаимному терри­

ториальному разделению представителей двух конфликтующих религий
и передаче выбора вероисповедания в руки суверенов территорий.

Именно в их власти было давать привилегии одной из соперничающих

церквей и дискриминировать другую, и на их усмотрение было оставле­
но, как долго можно терпеть отказ подчиняться правящей вере со сто­

роны подданных, не соглашающихся менять свое вероисповедание.
Спустя два столетия после Аугсбургского соглашения последова­

ло тройное (землетрясение, пожар и цунами) разрушение Лиссабона,

который вто время был одним из богатейших и выдающихся европей­
ских центров культуры, искусства и торговли. Наиболее видные умы

Просвещения оно подвигло переосмыслить и пересмотреть мудрость
Божьего промысла в части, касающейся мироустройства. В «Поэме

148

Эпилог. В будущее с надеждой на перемены

о гибели Лиссабона»4 Вольтер обвиняет Природу, главное Божье
творение, в том, что в Лиссабоне она показала свое истинное лицо
морального безразличия и преступной несправедливости («Зачем не­

винному, сродненному с виновным, склоняться перед злом, всеобщим
и верховным?»5), и тем самым доказала свою полную непригодность
к тому, чтобы без контроля со стороны человека обеспечить победу

добра над злом. После такого вердикта завершивший свое творение
Deus стал absconditus6; и теперь миру понадобилось новое, на сей раз

человеческое руководство.
Потребовалось достаточно много времени, чтобы это сообщение

превратилось в новую гегемонистскую философию, пронизало че­
ловеческие умы и установки. Лиссабонская катастрофа произошла

в контексте восхождения абсолютной монархии, и сообщение от les
philosophes7 изначально распространялось как призыв к коллегам-фи­

лософам вместе с их могучими и, как считалось, всесильными покрови­
телями сделать решения абсолютных монархов того времени (которые,

как предполагалось, обладали неограниченной властью и способно­
стью изменять реальность своими декретами) более просвещенными,
чтобы обеспечить триумф добра над злом, который Природа не смогла

ни обеспечить, ни тем более гарантировать.

Однако спустя два столетия после Мюнстерского и Оснабрюкского

соглашений, в 1848 г., начиная с «Весны народов»8, regio9 из формулы

cuius regio, eius religio стало переходить от просвещенных монархов к 1е
people10, получившему избирательные права и в этом новом качестве

ставшему на службу нации, государству и построению нации-государ­
ства. Благодаря европейской имперской/колонизаторской авантюре

пересмотренную формулу вместе с ее применением пересадили на дру­

гие континенты, и председатель Версальской мирной конференции
4 Поэма написана в 1755 г. сразу после Лиссабонского землетрясения, см.: Вольтер. Поэма

о гибели Лиссабона, или проверка аксиомы «Все благо* // Вольтер. Философские сочинения

/ пер. с фр.; Ин-т философии. М.: Наука, 1996. С. 531—535. — Примеч. пер. и науч. ред.

5 Вольтер. Поэма о гибели Лиссабона... С. 534. — Примеч. науч. ред.
6 Deus absconditus (лат.) —Бог незримый, скрытый от нашего разума. —Примеч. пер.

7 Les philosophes (фр.)—философы, т. е. интеллектуалы эпохи Просвещения. — Примеч. пер.
8 Европейские революции 1848—1849 гг. — Примеч. пер.
9 Regio (лат.) — царство. — Примеч. науч. ред.
10 Le people (фр-)—народ. — Примеч. пер.

149

1919—1921 гг. президент США Вудро Вильсон утвердил ее (в форме
«права наций на самоопределение») в качестве универсального прин­

ципа сосуществования людей во всем мире.
Как находить примирение там, где глобализация/космополитизация |

финансов, промышленности, торговли, знаний, коммуникации и неоспо-

римая глобальность проблем выживания человечества сталкиваются
с эндемичной локальностью и самореферентностью политических ин­
струментов, которые, согласно принципу Вильсона, призваны управлять

всеми важнейшими компонентами человеческого существования? Это
самое большое затруднение из тех, с которыми сталкивается челове­

чество; по сути, это —главное затруднение, от разрешения которого

в конечном счете зависит разрешение всех меньших, производных
от него дилемм. Сейчас зияет разрыв между тем, что нужно, и тем, что

можно сделать; между тем, что важно вообще, и тем, что важным считают
вершители; между тем, что происходит, и тем, что желательно; между

масштабом проблем, с которыми сталкивается человечество, и возмож­
ностями инструментария, доступного для их разрешения. Как настаивает
Бенджамин Барбер (при поддержке широкого и растущего круга наблю­

дателей); нация-государство, до сих пор бывшее венчающим звеном
в длинной цепочке интегрированных систем, способных согласовывать

коллективные действия, справлялось более или менее достойно с пред­
назначавшейся ему задачей служения делу независимости и автономии.

Но сегодня оно постоянно демонстрирует исключительную недееспособ­

ность в условиях общепланетарной взаимозависимости людей. И толпы
твердолобых и одержимых писак спешат разослать сообщения (сильно
преувеличенные, как сказал бы Марк Твен) о кончине или последнем
издыхании эпохи наций-государств.

До сих пор расширение масштабов интегрированных политических
единиц до все более высокого (и, по необходимости, более абстрактно­
го, воображаемого и удаленного от восприятия органами чувств) уров­

ня в целом сопровождалось ростом действенности доступных средств
коммуникации и последующим расширением сферы возможностей как
таковой. Каждый шаг на этом пути открывал новые возможности и од­
новременно давал новые поводы иногда вспыхивающему, но постоян­

но тлеющему конфликту между антагонистическими—оборонительным

150

Эпилог. В будущее с надеждой на перемены

и наступательным, консервативным и прогрессивным, нацеленным

вперед и назад—поведенческими синдромами. Однако главной общей
особенностью всех этих шагов до настоящего момента были постоян­

ный пересмотр разделения на «мы» и «они» и теснейшая связь между
стиранием границ при объединении и прорисовкой новых границ при

размежевании.
Поистине беспрецедентная новизна задачи в очередной раз под­
нять уровень интеграции людей заключается в том, что до сих пор

не удалось привести коллективное сознание (равно как и сознательное

поведение, которое вдохновляется и легитимируется этим сознани­
ем) в соответствие с уже достигнутым уровнем взаимозависимости
и взаимодействия в мире (или, в категориях Ульриха Бека, не удалось

дополнить космополитическую ситуацию космополитической созна­
тельностью). В решительном противостоянии всем предыдущим (и в

конечном счете успешным) битвам за переход на более высокий уро­
вень интеграции в этой битве — за доведение интеграции до уровня

всего человечества — нельзя «ни назначить общего врага», ни поде­
литься на «мы и они», т. е. нельзя использовать оружие, апробированное

раньше, использование которого считалось непременным условием

победы. Постулируемая «космополитическая сознательность» распа­
хивает двери и настойчиво предлагает себя в качестве основы для
объединения; наступление ее эпохи равнозначно отказу от идеи «врага»

и идеи «раз чужой — чужой навсегда», положенных в основание разде­
ления на «мы и они». Таким образом, сегодняшняя задача заключается
в том, чтобы впервые в истории человечества, ни больше ни меньше,

спланировать интеграцию без опоры на разделение. Однако все ука­
зывает скорее на то, что ни сейчас, ни в ближайшее время эта зада­
ча ставиться не будет. Сэмюэль Хантингтон точно обобщил мировые

тренды после окончания холодной войны: «Люди открывают новые,
а зачастую и старые символы идентичности и выходят на улицы под

новыми, а порой и старыми флагами, что приводит к войнам с новы­

ми, но нередко и старыми врагами»1112. Подкрепляя свое мнение, он
11 Huntington S. Р. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. N. Y.: Free Press, 1977.

P 20.
12 Везде перевод цит. no: Хантингтон С. Столкновение цивилизаций и преобразование мирового

порядка / пер. с англ. Т. Велимеева. М. :АСТ, 2017. С. 12.—-Примеч. пер. и науч. ред.
151

приводит высказанный в романе Майкла Дибдина13 «устами венеци­
анского националиста демагога... весьма мрачный, но характерный
взгляд на мир»14:

«Не может быть настоящих друзей без настоящих врагов. Если мы не не­
навидим тою, кем мы не являемся, мы не можем любить того, кем мы
являемся. Это старые истины, которые мы с болью заново открываем
после более чем столетия сентиментального лицемерия. Те, кто отрицает
эти истины, отрицает свою семью, свое наследие, свое право по рождению,
самое себя. И таких людей нельзя с легкостью простить»15.

В образе вымышленного «венецианского националиста-демагога»

Дибдин представил Фердинандо Даль Маскио, основателя движения
«Лига Венеции» и сторонника Новой Венецианской республики со сто­
лицей в Венеции, которую он намеревался отделить от Итальянской
республики— одной из реликвий «сентиментального лицемерия»; этот

персонаж находился в остром конфликте даже с реальной фигурой

Умберто Босси, известного тем, что требовал аналогичной автономии
для Падании со столицей в Милане, которого он считал недостаточно

радикальным и недостойным звания «друга» («Мы, венецианцы, должны
сами управлять своей судьбой... Более столетия мы позволяли химере

национализма [сначала Австрийской империи, а потом Италии со сто­

лицей в Риме.—3. Бауман] обманывать себя. А теперь нашлись те, кто

призывает нас смиренно отдать себя под власть Милана»16).

Приведенные выше цитаты взяты из публичных выступлений Даль

Маскио как демагога. Ниже следуют выдержки из его сокровенных
признаний как доморощенного мыслителя и теоретика: «Центр боль­

ше не может держаться... Периферия —вот место действий. В новой
Европе периферия есть центр. Пора вернуться домой. Настал час вер­
нуться к своим корням, к тому, что реально, значимо и непреходяще»;

«В новой Европе не будет места бездомным бродягам и несопричаст­
ным космополитам. В ней будет полно границ, материальных и идей-

13Michael Dibdin. Dead Lagoon; цитируется по Kindle-версии издания Faber&Faber, 2012.
14Хантингтон. С. 12. — Примеч. пер. и науч. ред.
16 Там же. —• Примеч. пер. и науч. ред.

16 См.: Dibdin М. Dead Lagoon. [S.l.:] Faber&Faber, 1994. — Примеч. науч. ред.

152

Эпилог. В будущей с надеждой на перемены

ных, и все они буду! тщательно патрулироваться. И каждому придется

предъявлять документы, а иначе последует наказание»17.

Такое мировоззрение может показаться мрачным, но оно быстро
обретает последователей, чей круг ширится; без большого преувели­
чения в нем можно разглядеть грядущую гегемонистскую философию,

которая заполнит перегородками пространство, освобожденное из­
дыхающей идеей интеграции национальных государств, а призывом

«назад к корням» адаптирует к образовавшейся пустоте так и не родив­

шееся космополитически интегрированное человечество.
Не менее мрачный взгляд на мир самого Хантингтона переклика­
ется с образом «новой Европы», нарисованным Даль Маскио; он бу­

дет одобрен демагогами всех стран, соединенных общей неприязнью

ко всему, что связано с толерантностью и демократичностью, и осо­
бенно к тому, что связано с либеральным пониманием толерантности,
и будет с восхищением и восторгом встречено толпами их последова­
телей и новобранцев. Хантингтон полагает, что «в мире после холод­

ной войны культура является силой одновременно и объединяющей,
и вызывающей рознь». В этом мире «после холодной войны наиболее

важными между людьми стали уже не идеологические, политические

или экономические различия, а культурные»18:

«Люди определяют себя, используя такие понятия, как происхождение,

религия, язык, история, ценности, обычаи и общественные институты. Они

идентифицируют себя с культурными группами: племенами, этническими
группами, религиозными общинами, нациями... Не определившись со сво­
ей идентичностью, люди не могут использовать политику для преследо­

вания собственных интересов. Мы узнаем, кем являемся, только после

того, как нам становится известно, кем мы не являемся, и только затем
мы узнаем, против кого мы»19(р. 20—21).

Это правило, полагает Хантингтон,—не какое-то частное, преходящее
стечение обстоятельств: «Люди всегда подвергались соблазну поделить

мир на „своих" и „чужих", на нашу цивилизацию и варваров»20. Всегда ли
17 См.: Dibdin М. Dead Lagoon. [S.l.:] Faber&Faber, 1994. —Примеч. науч. ред.
18 Хантингтон. С. 15. — Примеч. пер. и науч. ред.

13 Там же.—Примеч. пер. и науч. ред.

20 Хантингтон. С. 30. — Примеч. пер. и науч. ред.
153

MiihoMV гоЛла HIV И МОГЛИ ЛИ ПСИ луп ЛГИ ИНЙЧ0,—

0Н1» WTyniUlH

*ДОрог пм»№й »м который no hi <*и ниднмтм 1и. петля можно ответить

П¥Штмм,ччхч>гм»»пт» on HftrtWh к тому, чп» ужо случилась И ИН 1ЙГЛЯ
дьчмн о 0\4>uit4' и м»»ч онч» оми’И hihhmw ни »у»1мси,тью и способностью

пи »»»

tuw

юч даже вплнчяишия умы челоночесгнд Но ирлдноо

чищение Хантннпоном пазпигмй событий после онончпния холодной
яоиныдос нм пор полностью нодтнвржлал<х:ь, а современные тенденции,

»м> чраинен мере на момент, когда я пишу эти слона говорят о том, что
и а будущем его выводы останутся верными.

Фундаментальный вопрос заключается в том можно ли преодолеть

описанный Аан’инпоном соблазн и если да. то при каких условиях?

Иными с попами можно ли стимулировать рождение •космополитиче­

ски интегрированного человечества* и появится ли новорожденный
на свег невредимым?

Наиболее убедительный ответ (отнюдь не магическое заклинание
с претензией на мт новенныи результат, а, напротив, призыв к неспеш­

ным и многотрудным усилиям без каких либо гарантий на успех) на этот
основополагающий, жизненно важный для человечества вопрос я на­

шел в обращении Папы Франциска, среди общественных деятелей
обладающего сегодня авторитетом планетарного масштаба, который
достаточно смел и решителен чтобы поднимать и решать подобные
вопросы Это обращение было сделано им 6 мая 2016 г. при получении

европейской премии имени Карла Великого. В своем ответе, который

я здесь привожу дословно, как он того заслуживает, он уповает на спо­
собность к диалогу.
«Если есть какое-то одно слово, которое нам следует неустанно повторять,

то вот оно: диалог Мы призваны развивать культуру диалога всеми доступ­
ными средствами и тем самым восстановить каркас общества. Культура

диалога приводит к подлинному ученичеству и дисциплине, которые от­

крывают в нас способность видеть в окружающих полноценных партнеров
по диалогу уважать иностранца, иммигранта и людей других культур как

тех, кто достойны быть услышанными. Сегодня нам необходимо вовлечь
всех членов общества в построение „культуры, предпочитающей диалог
в качестве формы встречи" и в „поиск согласия и гармонии, не отделяя
его при этом от справедливого общества, ответственного и не приемлю-

54

щжо иснпючоннй" (f vrinfcvlii (Uuidtum, ZW‘ Km< долго будят дли тьс.я мир,
ЭЛЛНСН1 <М ИМО. нвгкот.но хорошо мы пооружим наших дхнлй г.рхщслплми

дияпога нйучим их достойно срлжпты и на

шлцочйх

и гтрпгонпрлх Щн

MWtXOftPHM НМ Й НШ ПОДСТНО KWh.tVpY. CftOf ПЛнуЮ ШирлГшгыПйП, сгриозгии
жилнн амосморзи. приоП(Ц1нп|й оно и золяции

Эха «ftAMvpa диатми должно быть меотьемлемой чдсп.ю нашегошмлльного
(ЧЧмжшаний. проодот-тйнь междисциплинирные границы и способе,гво
Mt* онлцдонию молодежью необходимыми инсгрумеными для угыжича
мня нонфлншон иначе, чем привыкли мы. Сегодня нам бе инлагйптьно
нужно создана!ь не только военные и экономические, но и культурные,
образовательные философские и религиозные „коалиции'' Коалиции,
которые ясно покажут, что за многими конфликтами зачастую сюяг эко
комические группировки. Коалиции, способные защитить людей от не
правомерной эксплуатации. Давайте вооружим наших людей культурой
диалога и искусством спора.

Диалог, со всеми вытекающими последствиями, напоминает нам о том,
что никто не может оставаться простым наблюдателем или сторонним

зрителем. У камгдого, от мала до велика, есть своя активная роль в еди

нении и примирении общества. Эта культура диалога может возникнуть
только в том случае, если все мы примем участие в ее планировании и по­
строении, Нынешняя ситуация никого не оставит в стороне смотреть, как

борются остальные. Напротив, ситуация взывает к личной и социальной
ответственности»22.

Это послание, адресованное «всем нам», так как все мы должны

принять участие в «планировании и построении» культуры диалога, спо­
собной исцелить раны нашего мультикультурного, мультиполярного

и мультиконфликтного мира; оно в первую очередь адресовано нам,
hoipolloi23,

а не только профессиональным политикам, претендующим

на исключительную компетентность в искусстве ведения переговоров.

Смысл послания Папы Франциска состоит в том, чтобы забрать судьбу
а См.: Апостольское обращение «Evangehi gaudiurn» Святейшего Отца Франциска епископам,

пресвитерам и диаконам, людям, посвященным Богу, и верным мирянам о возвещении Евангелия
в современном мире. URL: htips://w2.vatican.va/conteiit/francesco/ru/apost_.exhoriations/
Oocumenu/papa frarice6co_esortazione-ap_20131124_evangelii gaudium.html (доступ:
04.01.201Щ.—Примет. науч, ред,

Z2Cm.: Conferral of the Charlemagne Prize Address of His Holiness Pope Francis. Sala Regia, Friday,
6 May 2016 URL: http://w2.vatican.va/content/francesco/en/speeches/2016/may/docunients/

papa fraticesco_20160506„pfemio carlo-magno.htmi (доступ: 04,01.2019). —Примет. науч. ред.
28 От греч. oi лоААог — массы, простонародье. -- Примвч, пер.

155

мирною(чччщеспчмшния, солидарное!и и согрудничесша междулюдь-

мн ил м\1Н010 и юмною царсша высокой политики, «как она выглядит

на идалкрана\«. и передшь ее на улицы, фабрики, в офисы, в школы
и общее! пенные моею

iуда, iде мы, простые hoipolloi, встречаемся

и общаемся; перенес г и задачу, судьбу и надежду интеграции человечсхпна из сферы полномочии военных командиров хантингтонского
•Столкновения цивилизаций" на попечение каждодневно встречаю-

щи\дру! друга соседей и коллег по работе — гуда, где у каждого из нас
есть своя доля, и все мы друг дру| у заботливые или черствые роди гели,

верные или ненадежные партнеры, милые или сварливые соседи, при­

ятные или скучные спутники, а не представители и образчики чуждых
цивилизаций, традиций, религиозных верований и этнических групп.

Но для этого необходимо выполнить ряд дополнительных условий,

при которых мы все будем относиться друг к другу как к «полноценным
партнерам по диалогу». Шансы на плодотворный диалог, напоминает
нам Папа Франциск, зависят от нашего взаимного уважения и возло­

женного, обеспеченного и взаимно признанного равенства статусов:

«Справедливое распределение плодов земли и человеческого труда— это

не просто филантропия. Это —моральная обязанность. Если мы хотим
переосмыслить наше общество, нужно создавать достойные и хорошо

оплачиваемые рабочие места, особенно для нашей молодежи. Для это­
го необходима разработка новых, более инклюзивных и справедливых

экономических моделей, нацеленных не на обслуживание меньшинства,
а на благо простых людей и общества в целом. Это требует перехода от эко­
номики ликвидности к экономике социальности»24.

Нет коротких путей быстро, ловко и легко совладать с попытками
«вернуться назад» —к Гоббсу ли, племенам, неравенству или утробе.
Повторю: нынешняя задача поднять человеческую интеграцию до уров­

ня всего человечества, вероятно, окажется беспрецедентно трудной,
обременительной и хлопотной в выполнении. Нам нужно готовиться

к затяжному периоду, когда будет больше вопросов, чем ответов, боль­

ше проблем, чем решений, когда нам придется действовать в условиях

четко сбалансированного равенства шансов на успех и поражение.
г4 Conferral of the Charlemagne Prize... — Примеч. науч. ред.

цо в данном случае, в отличие от случаев, где бескомпромиссно рабо­
та стратегия Маргарет Тэтчер, вердию «нет альтернативы»» будет

^ончатепьным, не подлежащим обжалованию. Как никогда прежде,

обитатели планеты Земля, оказались в ситуации жесткого выбора:
алн взяться всем за руки, или лечь всем в общую могилу.

Copyright (pZygmunt Bauman 2017

The fight of Zygmunt Bauman to be identified as Author of this Work has been asserted in accordance

with the UK Copyright. Designs and Patents Act 1988.
First published in 2017 Polity Press
Reprinted 2017 (three times), 2018
Polity Press

65 Bridge Street

Cambridge CB21UR, UK

Polity Press

350 Main Street
Malden, MA 02148, USA

All rights reserved. Except for the quotation of short passages for the purpose of criticism and review,
no part of this publication may be reproduced, stored in retrieval system, or transmitted, in any form

or by any means, electronic, mechanical, photocopying, recording or otherwise, without the prior
permission of the publisher.

ISBN-13: 978-1-5095-1531-8
ISBN-13: 978-1-5095-1532-5 (pb)

A catalogue record for this book is available from the British Library.
Library of Congress Cataloging-in-Publication Data
Names: Bauman, Zygmunt, 1925 — author
Title: Retrotopia / Zygmunt Bauman

Description: Malden, MA: Polity, 2017. I Includes bibliographical references and index.
Identifiers: LCCN 2016029145 (print) I LCCN 2016058070 (ebook)
ISBN 9781509515318 (hardback) I ISBN 9781509515325 (paperback)

ISBN 9781509515332 (EPdf) I ISBN 9781509515349 (Mobi) I
ISBN 9781509515356 (Epub)

Subjects: LCSH: Utopias — History — 21st century. I Social action. I
BISAC: SOCIAL SCIENCE / Sociology / General.

Classification: LCC HX806.B278 2017 (print) I LCC hx806 (ebook) I DDc 335/. 02 — dc23

LC record available at http://lccn.loc.gov/2016029145

Typeset in 11 on 14 pt Sabon by
Servis Filmsetting Ltd, Stockport, Cheshire
Printed and bound in Great Britain by Clays Ltd, St. Ives PLC

The publisher has used its best endeavours to ensure that the URLs for external websites referred to in
this book are correct and active at the time of going to press. However, the publisher has no responsibility

for the websites and can make no guarantee that a site will remain live or that the content is or will
remain appropriate.

Every effort has been made to trace all copyright holders, but if any have been inadvertently overlooked

the publisher will be pleased to include any necessary credits in any subsequent reprint or edition.
For further information on Polity, visit our website: politybooks.com

Серия .CrossRofids-

Зигмунт Бауман

РЕТРОТОПИЯ
Перевод

8. Л. Силаева
Научный редактор перевода

О. А. Оберемко
Выпускающий редактор

А. В. Кулешова
Корректор

А.Н. Кокарева
Дизайн и верстка

А. О. Соляев
Фотография на лицевой стороне обложки

В. Л. Силаева
Фотография на последней стороне обложки

Зигмунт Бауман, читающий лекцию в сентябре 2013 г. (лицензия СС BY 3.0)
Печатается с разрешения Polity.
Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат ВЦИОМ.

Любое использование материала данной книги, полностью или частично,
без разрешения правообладателя запрещается.

105064, Москва, Пречистенка, 38

Тел.: +7 495 748-08-07

www.wciom.ru

ВЦИОМ

Формат 16,2х 22,9см (С5). Усл. леч.л, 11.
Гарнтура Franklin Gothic. Тираж 1700 экз.

Заказ № 47-03/2019.