VWRLli
4*
СКАЗКИ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ
Перевод с латышского
МОСКВА
«ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕР АТУ РА>
1977
С (Лат) 2
С15
Предисловие
И. Киршентале
Художник
М. Карпенко
© Предисловие, иллюстрации. Издательство
«Художественная литература», 1977 г.
п 70303-260
028(01^-77
129-77
В МИРЕ СКАЗОК АННЫ САКСЕ
Сказка сопровождала жизнь человека тысячелетиями.
Она выражала его идеалы, мечты и стремления. С течением
времени она не только не изжила себя, но сохранила свое
вечно юное очарование. Одна эпоха сменялась другой,
менялись и взаимоотношения между людьми. Понимание
мира и природы становилось более глубоким, а сказка
богаче и разнообразнее по содержанию. Исчезают мистика
и мифы, на смену им приходит философия. Для сказки
характерна тесная связь с жизнью народа, которая нашла
отражение в подлинно сказочном переплетении реальности
и фантазии. Это жанр, традиционная условность сюжетов и
образов которого позволяет в условной форме воплотить
богатое идейно-философское содержание. В этом тайна
привлекательности и долговечности сказки, этим она пле-
няет и юных и старых.
Многие писатели мира испытали на себе неповторимое
очарование сказки и создали в этом жанре прекрасные
образцы. В русской литературе — Л. Толстой, Салтыков-
Щедрин, Горький, в немецкой — Гауф, Шамиссо, в анг-
лийской— Уайльд. Это лишь немногие, наиболее извест-
ные имена, которые приходят на память, когда думаешь
3
о литературной сказке. Королем сказки единодушно при-
знан Ганс Христиан Андерсен, домик которого в Оденсе
стал царством сказок.
И в советской литературе этот жанр не забыт, сказки
писали А. Толстой, К. Паустовский, М. Бажан, С. На-
гишкин и многие другие.
Из латышских советских писателей в жанре литератур-
ной сказки дольше и интенсивней всех работала Анна
Саксе. Еще в 1946 году в серии «Детская библиотека»
вышли ее сказки для маленьких читателей «Война зверей и
чудовищ», «Свиное ушко», «Как заяц ездил в Ригу за семе-
нами кислой капусты» (позже — «Заячья капуста»).
Однако самые первые шаги на этом поприще она сде-
лала гораздо раньше, в школьные годы, — первой литера-
турной попыткой будущей писательницы была сказка. На
вопрос, случайность это или закономерность, хочется отве-
тить — закономерность.
А чтобы это не выглядело голословным утверждением,
обратимся к детству народной латышской писательницы,
послушаем ее недлинный рассказ о семье, в которой она
выросла, о родном доме со странным названием «Лауза»
(«Куча»), где в 1905 году родилась Анна Саксе.
«Я выросла в семье бедного крестьянина, — рассказы-
вает Анна Саксе. — Как вы знаете, посреди леса, и лес
всегда был моим лучшим другом. В лесу я провела самые
прекрасные мгновения своей жизни, здесь обретала спокой-
ствие в трудные минуты. И в Риге, после войны, я посели-
лась в Межапарке, среди сосен, берез, кленов и рябин.
Прямо под моим окном растет ель, и в любое время года
вокруг меня, пусть в миниатюре, шумит лес, распускаются
и желтеют березы и клены, краснеют гроздья рябины, а в
кустах сирени и кронах деревьев щебечут птицы.
Моя трудовая жизнь началась в раннем детстве — я
пасла скот, но пасла только в лесу, на что разрешение за
определенную плату (отработку) дал барон, хозяин Аугули-
енского имения. Еще и сейчас помню каждое дерево в лесу,
4
большой камень на Ведьмином болоте — «на лугу», кото-
рый тоже арендовали у имения и где косили траву и осенью
пасли скот. ...О Ведьмином болоте рассказывали предания,
будто там в полночь дерутся ведьмы. Была ли то выдумка,
но иногда оттуда, со стороны болота, по ночам действи-
тельно долетали звуки, напоминавшие шлепки.
...На территории Лаузы были каменоломни, где хозяе-
ва Крампаны, купившие свою землю у имения, имели
право добывать известняк. Когда там уже почти ничего не
осталось, этот кусок земли, около шести гектаров, арендо-
вал мой дед и перенес туда свою кузницу. Помню, что со
стороны «Крампаней» почти до самого яблоневого сада
тянулась полоса леса, так называемые «малые гряды»,
который постепенно вырубили, потом выкорчевали пни и
вспахали. И все время в хлебах местами попадался па-
поротник».
Таинственные, оставшиеся после добычи известняка
ямы, поля, на которых среди хлебов рос папоротник, призе-
мистый дом с кузницей на обочине песчаной дороги — и
вокруг лес. Обособленный, тихий, сказочный мир, и растет
здесь маленькая девочка, которой кажется, что удивитель-
ные существа из сказок, рассказанных дедом и матерью,
живут в лесу, где она пасет корову. Кажется, стоит только
пролезть под причудливо изогнутым деревом — и станешь
оборотнем. Страшно — и заманчиво. Решившись, сдержи-
вая трепет в сердце, девочка, прильнув к земле, пролезает
под распластанным деревом. Странно — руки, ноги — все
осталось таким же, нет ни острых волчьих когтей, ни
шерсти. Второй раз она проделывает это уже смелее, и все
же удивительный мир сказки долго еще кажется девочке
реальным, фантастическое и будничное уживаются, объ-
единяются, сливаются в ее богатом воображении.
Близость природе, любовь ко всему живому — дар,
которым наделило будущую писательницу детство. А вто-
рой дар — это богатство латышских народных сказок,
фантастический мир, который для маленькой девочки в
5
отрешенном от остального мира доме становился словно
бы второй реальностью.
Есть и третий дар, который писательница взяла с собой
из страны детства. Это неразрывная связь с сельскими тру-
жениками. Отсюда прототипы ее героев, отсюда замыслы
ее больших романов — «Трудовое племя», «В гору», «Ис-
кры в ночи».
Без детства, проведенного в «Лаузах», не было бы
реалистических, остроумных, богатых наблюдениями рас-
сказов о птицах и животных в книжках «Лети, моя птица» и
«Дневник Читы», не было бы ее умных сказок.
Анне Саксе двадцать лет, когда она пишет сказку в
стихах «Принцесса и заячий пастух», родившуюся из расска-
зов деда. Это повествование о принцессе, зачарованной
вольной песенкой дудочки заячьего пастуха. И вот пастух
должен играть во дворце, но в неволе дудочка плачет, и
пастух просится обратно на волю. По приказу принцессы
пастуха убивают. И каждую ночь слышит она теперь голос
дудочки, видит тающий в тумане образ. Следуя за ним,
принцесса заблудилась в лесу и больше не вернулась в
замок.
Через шесть лет была написана первая сказка в прозе
«Ночная фиалка» — о Занэ, заколдованной Лесным духом,
и Янисе, оставшемся верным ей всю жизнь. В основу
сказки легло пережитое самим автором. Однажды июнь-
ской ночью она заблудилась в лесу и долго плутала, пока ей
не показалось, что это запах ночных фиалок увлекает ее все
дальше в лесную чащу. Позже это произведение включалось
во многие сборники литературных сказок писательницы.
С 1957 года сказка стала главным произведением в
творчестве Анны Саксе. Писательница обратилась к жан-
ру, диаметрально противоположному роману по средствам
художественной выразительности и объему, — к сказке.
Лаконичная по форме, сказка традиционностью сюжета и
системой образов вызывает у читателей и слушателей не-
мало ассоциаций. Ее емкость позволяет в лаконичной фор-
6
ме, на нескольких страницах вместить материал целого
романа, передать богатое содержание. К тому же фанта-
стика, чудеса, которые являются неотъемлемым элементом
сказки, помогают сконцентрировать вокруг нескольких
образов и событий огромный жизненный опыт, выводы,
наблюдения. Именно так написаны сказки Анны Саксе —
поэтический сборник «Кузнец счастья» (1960), ирониче-
ско-саркастический «Пиковый король» (1963), переливаю-
щиеся всеми цветами радуги «Сказки о цветах» (1966).
Удивительной емкостью отличается, например, сказка
«Почему Крот луг перекопал».
Звери решили вырыть пещеру, чтобы зимой можно
было жить в тепле. Работу поручают Кроту, а смотрителем
назначают Лиса. Он взбирается Кроту на спину и начинает
распоряжаться. А затем Волк, Медведь, Тигр и, наконец,
сам Лев. Каждый заставляет копать в ином направлении —
весь луг перекопан, а работа у Крота не спорится.
Шестеро надсмотрщиков и один работник, которому
шесть раз приходится начинать все сначала, ведь сколько
голов, столько и умов; и нам становится ясно, что сатириче-
ское острие сказки направлено против бюрократов. Писа-
тельница точно подметила суть целого общественного явле-
ния в его наиболее типичной модели, обобщенной и точной
одновременно, модели, которую может создать только сказ-
ке. Здесь все ясно, четко, недвусмысленно, благодаря этому
суть явления предстает в предельно обнаженном виде, и раз-
глядеть ее ничто не мешает, ассоциации с жизнью без
усилий всплывают в памяти. Материал, который труд-
но вместить даже в толстый роман, тут очень легко уме-
щается.
Некоторые сказки Анны Саксе по своим образам и
сюжетам близки фольклору. В них действуют характерные
для латышского фольклора образы животных — Медведь,
Лиса, Заяц; глуповатый, но деятельный сказочный Черт;
Мороз и четыре сына Ветра; Солнце и его дочери. По харак-
теру эти образы и ситуации близки фольклорным. Мед-
7
ведь — сильный, но тугодум; Лиса — хитрая сплетница;
Заяц — не очень-то умный, однако покладистый. Мир
народной сказки, не теряя своей традиционности, приобре-
тает у Анны Саксе современное и общественно актуальное
звучание. В сказке о войне зверей и оборотней звучит резкое
обличение поджигателей войны. В иных сказках достигнуто
сюжетное сближение с современностью. Так, напри-
мер, Заяц приезжает в Ригу на поезде; Солнце считает
своим внуком созданный советскими людьми спутник
Земли и т. д.
В сказках Анны Саксе есть и традиционное противопо-
ставление бедного и богатого, обладающего властью и бес-
правного. И как в народных сказках, зло наказывается, тер-
пит поражение, а добро остается жить, даже если герой
погибает.
Большинство сказок о цветах пронизано мыслью, что в
жизни человека ничто не исчезает бесследно — ни счастье,
ни страдания, ни добрые, ни злые дела. В одной из бесед
писательница сформулировала эту мысль так: «Если чело-
век что-то делал, строил, создавал, в жизни это «что-то»
обязательно останется, — доброе или злое, и иной раз про-
сто насмешка — они будут жить». Дочь Солнца, полюбив
сына Земли, превратилась в Подсолнечник, который в тоске
по родине протягивает свои лепестки к Солнцу. В реке
Ганг, где в свадебную ночь погибает дочь раджи Лотос,
спешившая к своему возлюбленному Месяцу, вырастает
цветок, который напоминает Месяцу улыбку принцессы
Лотос. Из злого сердца уродливого горбуна, изменивше-
гося под влиянием любви к принцессе Розе, вырастает
побег, алые цветы которого вьются вокруг стеблей розы
как маленькие сердечки. Цветок, который посадил Симеон
на могиле своей возлюбленной Пионии, стал называться
именем этой самоотверженной, чистой сердцем женщины.
Индийских девушек, которые гибнут, охраняя сокровище
племени — птицу Охрис, шаман превращает после смерти
в орхидеи.
8
Рассказ о невиданном растении из далекого Китая под
названием цзи-цзин писательница связывает с реальным
фактом из истории рабочего движения в Китае — восста-
нием шахтеров в поселке Цзинтань. Сказка повествует о
родившейся в семье шахтера Ян Су-цина светловолосой
девочке Цзи-цзин, которую все называют дочерью Солнца,
посланницей Надежды. Чтобы спасти девочку от злого
властителя, шахтеры отправляются во дворец, к ним при-
соединяются крестьяне, и вот уже течет по дороге людской
поток, напоминающий реку в половодье. Его не может оста-
новить никакая сила, он все сметает на своем пути, и злой
властелин побежден.
Уже эти немногие сказки свидетельствуют, что фанта-
зия писательницы опирается на реальную действитель-
ность — местом действия сказок почти всегда избирается
родина цветка, развитие сюжета отражает историю и быт
этой страны. И еще. Камелия действительно названа по
имени исторического лица. Назвал ее так известный швед-
ский ботаник Линней по имени аптекаря Камеллы, который
привез этот цветок в Европу в 1738 году. В сказке вместо
аптекаря действует монах Камелий, которого отправляют в
Японию проповедовать христианство. А магнолия получила
свое название от имени французского ботаника профессора
Маньоля (по-французски Магнол, 1638—1715). В сказке
Саксе «Магнолия» к японке Кейко приезжает из Франции
любитель цветов Магнол и сулит большие деньги, если
девушка сделает для него живые цветы, белые и желтые,
розовые и красные. Писательница сохранила и традицион-
ное, имевшее хождение в народе представление о цветах. Ее
Фиалка — застенчивая и робкая, Мак — злой и властный,
Лилия — символ чистоты и невинности невесты, красавец
Тюльпан — самовлюбленный эгоист.
В сказке о Фиалке рассказывается о нежной, застенчи-
вой, доброй девушке, скрипка которой чарует всех — и
властного румяного Мака, и красавца Тюльпана, и строй-
ного Ириса, с которым кокетничает сестра Мака. Огорчен-
9
ная Фиалка незаметно покидает свадебные торжества, но
боль ее рождает новые песни, которые другим принесут
радость.
Крошечная фиалка, цветущая ранней весной и второй
раз поздней осенью, — это ли не залог верности, дружбы
и любви. В этой сказке также воспевается чарующая
власть музыки, которая затрагивает самые сокровенные
струны человеческой души, владеет умами и сердцами.
От мира ботаники, от садовых цветов, превратившихся
в живые существа и живущих своею жизнью на страницах
сказки, до раздумий о жизни художника, который способен
творить красоту даже из своей боли, — вот какой путь
проходим мы вместе с писательницей в этой сказке, проник-
нутой богатым философским и эмоциональным подтек-
стом. И нигде мы — для мира сказок Анны Саксе это очень
существенно — не вступаем в противоречие с существу-
ющими в реальной жизни отношениями, так же как и со
сложившимися в народе представлениями об определенных
явлениях живой природы. «Не хотелось ломать представле-
ния о цветах и их природе», — говорит в этой связи сама
писательница.
И не только о цветах. Вспомним хотя бы сказку о
Вишне, дочке садовника. Желая спасти ее от мести Север-
ного Ветра отец постоянно меняет ее обличье — то она
белая, то зеленая, то в одежде с красными пуговками и
т. д. Весь цикл роста дерева заключен в сказочное повест-
вание. Или посмотрите, как готовятся цветы, деревья, тра-
ва и кусты к карнавалу в честь появления Солнца в сказке
«Сухоцвет». Гвоздика хочет надеть на карнавал красную
цыганскую юбку, Черемуха — белую фату. Каштану хо-
чется превратиться в ветвистый подсвечник, застенчивой
Ромашке — в колдунью.
А среди всей этой радости, ликования и пышности
Сухоцвет, который все переводит на калории и предлагает
прочесть лекцию о вредном влиянии веселья на здоровье, в
конце концов в свадебное утро требует от Яблони, чтобы та
10
подписала договор о будущих урожаях. Таким образом,
ботаническое противопоставление стало основой этой сар-
кастической сказки, высмеивающей бездушный практи-
цизм.
То же касается и сказки «Вьюнок». Особенность этого
растения — поиски опоры, только тогда он сможет расти и
цвести, — писательница сделала его символом подхалим-
ства и двоедушия. Самые обычные явления из жизни цве-
тов— а какое символическое обобщение, какие челове-
ческие черты они обрели в столь талантливо написанной
сказке!
Нежная, застенчивая Фиалка, грустный Подсолнечник,
верная Дикая Роза, Черемуха, которую заглушил Вьюнок,
прекрасная Яблоня, которая назло Вишне едва не стано-
вится нареченной Сухоцвета, легкомысленная Кукушка,
наслаждающаяся жизнью, — все эти образы и характеры,
встречающиеся в сказках Анны Саксе, наделены большой
силой обобщения, озарены талантом их создателя. И как
вообще в творчестве Анны Саксе, в центре ее сказок нередки
женские характеры — девочки, девушки, женщины, ста-
рушки. Вновь и вновь удивляет нас писательница точностью
и глубиной психологических характеристик, многооб-
разием характеров, с которыми встречаемся мы в написан-
ных в разном эмоциональном ключе сказках Анны Саксе.
Здесь сарказм, ирония, язвительная насмешка, нежность,
тихая грусть, а подчас звучат даже трагические ноты.
Однако над всем властвует порожденный мудростью жизни
оптимизм, утверждающий смысл человеческого существо-
вания.
Размышляя над сказками народной писательницы, я
припомнила разговор о Сельме Лагерлёф, происходивший
в доме латышской писательницы. На книжной полке у
Анны Саксе почетное место занимает собрание сочинений
Сельмы Лагерлёф, подаренное Анне Саксе народным
поэтом Яном Судрабкалном. Писательница, осторожно
коснувшись книг, сказала: «Это моя дорогая Лагерлёф.
И
Когда мне очень грустно и ничто больше не радует, я читаю
ее. Я читаю все подряд, мне близко все ее творчество. Меня
всегда поражает, как она из мира мифов, который порой
кажется столь безнадежно застывшим, вновь совершенно
неожиданно возвращает в реализм, в реальную жизнь». Как
дорогую реликвию, хранит Анна Саксе фото шведской
писательницы.
Столь же внезапен, неожидан в сказках Анны Саксе
переход из мира фантастики в мир реальности. Сказочное
и реальное так переплелись, что неотделимы друг от дру-
га. Как и у Сельмы Лагерлёф, как в сказках и преданиях
вообще. Это — родство талантов, из которого выросла и
литературная симпатия Анны Саксе к столь далекой ей во
многом другом шведской писательнице. У Сельмы Лагер-
лёф есть способность и умение разглядеть в реальном фан-
тастическое, нежность к людям, глубокая, всепостигающая
любовь к своему народу, природе родной земли — эти каче-
ства характерны и для творчества Анны Саксе, которое в
сказках засверкало новыми, совершенно иными гранями.
Анна Саксе до конца остается верна реализму. Ясность
и простота — главное в ее прозе, та простота, которая
помогает показать и постигнуть жизнь в ее реальном мно-
гообразии, в разноцветье и богатстве красок. Не только ее
романы и рассказы, но и сказки подтверждают огромные
возможности реалистического искусства.
Ингрида Киршентале
ж
СКАЗКИ
S3

КЛИЧ ИСПОЛИНА
На длинном хребте, на самой высокой из его гор,
упиравшейся вершиной в облака, жил всем исполинам
исполин — великий и могучий Агарвагар. На других,
меньших горах тоже жили исполины, но никто из них ни
ростом, ни силой не мог сравниться с Агарвагаром. Не
говоря уже об обитателях холмов: рядом с Агарвагаром
они просто казались пигмеями.
Трижды на дню, утром, в полдень и вечером, Агарвагар
поднимался на свою высокую вершину и, поворачиваясь
сперва на восток, затем на запад, громовым голосом воз-
глашал:
— Я великий и могучий исполин!
И все меньшие исполины и пигмеи, вылезая из своих
гор и холмов, вторили ему:
— Великий и могучий исполин!
Эхо голосов перекатывалось в самых дальних уголках
горного хребта, убеждая Агарвагара в том, что он действи-
тельно самый великий и могучий исполин.
Но вот Агарвагару начало казаться, что голос его был
бы слышен куда дальше и шире, если бы вокруг его
большой горы простиралась неоглядная равнина. Голос
15
его тогда звучал бы над всем миром, и весь мир узнал бы,
как велик и могуч Агарвагар.
— Да будет так! — сказал он и, дунув, поднял на
воздух горы и холмы, затем сбросил их в море.
Теперь его высокая гора одиноко возвышалась на рав-
нине. Взойдя на ее вершину, Агарвагар хотел поразить мир,
возвестив ему о своем величии.
— Я великий и могучий исполин! — прокричал он гро-
хочущим голосом и стал ждать, что мир начнет превозно-
сить его.
Тишина, воцарившаяся вокруг, казалась Агарвагару
насмешкой. Он прокричал еще раз. Еще и еще. Наконец его
собственный голос, облетев вокруг земли, прошептал ему
на ухо:
— ...великий и могучий...
Агарвагар счастливо улыбнулся.
— Мир все-таки признал мое величие и могущество.
ВЕЛИКИЙ НЕНАВИСТНИК
Он сам еще был очень мал, когда все стали называть его
великим — Великим Ненавистником. Его настоящее имя
уже давно забыто, зато известно его прозвище — Великий
Ненавистник.
Еще ребенком Великий Ненавистник не терпел, если
кто-нибудь осмеливался быть выше его ростом. Чтобы
казаться выше других, он ходил на ходулях. Пася скот, он
мерился ростом с молодыми деревцами и тем, которые ока-
зались длиннее него, срубал верхушки.
Собаке, которая верно служила ему, помогала сторо-
жить скот, Великий Ненавистник даже корку хлеба жалел.
Более того: в обед и в ужин он опрокидывал миску, в
которую мать наливала собаке похлебку. Если кошка при-
носила котятам мышей, Великий Ненавистник отнимал их и
топил в колодце.
Он ненавидел даже собственную тень, которая по вече-
рам становилась в десять раз длиннее его. Пытался растоп-
тать ее ногами, но тень так проворно убегала вперед, что
Великий Ненавистник плакал от злости, пока не придумал
другой вид мести — хлестать тень розгой.
И так же как к,вечеру удлиняется тень, так вместе с
Великим Ненавистником росла его ненависть. Он не выно-
сил, чтобы у другого было что-нибудь лучше, чем у него.
Если у кого-либо из соседей уродилась в поле густая
пшеница, Великий Ненавистник вытаптывал ее. Если люди
17
хвалили розы, выращенные какой-нибудь девушкой, Вели-
кий Ненавистник вырывал их с корнями. Не дай бог кому-
нибудь появиться в чистой одежде поблизости дома Вели-
кого Ненавистника — он непременно окатывал неждан-
ного гостя помоями из ведра, которое всегда было у него
под рукой.
Однажды кто-то заметил, что отец Великого Ненавист-
ника был порядочным человеком и неизвестно, откуда у
него такой сын взялся. Как только. Великий Ненавистник
узнал об этом, он побежал на кладбище и надругался над
могилой своего родителя.
Чтобы уберечь себя от Великого Ненавистника, люди
начали ему льстить, заискивать перед ним. Величали его
барином, кланялись ему, уверяя, что счастливы, когда Вели-
кий Ненавистник обливает их из своего бездонного помой-
ного ведра. Великий Ненавистник покряхтывал от удоволь-
ствия, делал этих льстецов своими подручными и натравли-
вал на тех, кто не величал его барином.
Огромен был вред, который причинял Великий Нена-
вистник. И волость с облегчением вздохнула, когда при-
шла весть:
— Великий Ненавистник умер!
Когда гроб опустили в могилу и вслед ему полетели
первые горсти земли, крышка гроба вдруг отскочила и из
могилы со злобным криком выскочил Великий Ненавист-
ник.
Отчего он пришел в такую ярость, что не сдержался
даже в могиле? Ох, бедные люди, делавшие ему гроб, —
они не знали, что рядом с могилой Великого Ненавистника
похоронен покойник в более богатом гробу. Да разве Вели-
кий Ненавистник даже мертвым мог снести, чтоб у другого
был гроб лучше, чем у него?!
Если вы увидите, что кто-то вытаптывает цветы, если
вас вдруг окатят помоями, то знайте: это он, Великий Нена-
вистник.
СПРАВЕДЛИВЫЙ СУДЬЯ
Испокон века люди уважали справедливых судей.
Вспомним хотя бы, сколько сотен, даже тысяч лет мы
неустанно восславляем справедливость мудрого Соломона:
он разрубил бы мечом пополам невинного младенца, не
прибегни одна из сварливых женщин к хитрости и не от-
кажись она от ребенка в пользу другой, еще более сварли-
вой. Однако, и кроме Соломона, были справедливые
судьи, и об одном из них я расскажу в этой сказке.
Жил-был Судья, до того справедливый, что его славили
не только оправданные им, но и приговоренные к самой
суровой каре. Кроме, конечно, осужденных на смерть, кото-
рых так быстро вешали, что они даже не успевали написать
завещание и проститься с близкими, не то чтобы похвалить
Судью. Но очень возможно, что они делали это на том свете,
куда после смерти попадали их черные души. А поскольку
есть основание полагать, что попадали они не на небо, а в
ад, то, наверное, и чертям, и ведьмам, и всяким дьяволятам
они прожужжали уши о добром и мудром Судье, и те ждут
не дождутся, чтобы познакомиться с ним лично и развести
дьявольский огонь под медным котлом, который они
нарочно берегут для этого почтенного человека.
19
Некоторые, правда, утверждали, что Судье вовсе не
трудно было решить, кто прав и кто виноват, ибо жители
земли, зная, что вода по жиру не течет, строго соблюдали
неписанный закон: с сильным не борись, с богатым не
судись. Но не станем прислушиваться к людской молве, хотя
и говорят, что дыма без огня не бывает. В последнее время,
правда, часто случалось, что дым прямо клубами валил, а
когда он рассеивался, то никаких следов огня не обнаружи-
валось.
Итак, Судья, недолго ломая голову, справедливо разре-
шал любой спор, пока ему не пришлось иметь дело со строп-
тивым Человечком.
Случилось этому Человечку идти мимо дворца боль-
шого (сиречь богатого) Вельможи. Вельможа как раз стоял
у открытого окна и, завидев Человечка, плюнул тому на
голову.
Окажись на месте Человечка другой, тот бы утерся,
поклонился и польстил:
— Вот это был настоящий королевский плевок!
Но, как я уже сказала, Человечек был очень строптив и
затеял с Вельможей ссору.
— Ты не имеешь права плевать мне на голову, —
сказал он. — Я честный труженик и живу на то, что зара-
батываю собственными руками.
Вельможа, даже не ответив Человечку, захлопнул
окно.
Человечек все-таки не успокоился. Он подал на Вель-
можу в суд.
Полгода Судья думал, как справедливо решить это
спорное дело. Наконец он назначил день суда. Свидетелями
Судья вызвал весь двор Вельможи.
Первым допросили придворного Философа.
— О высокий Судья, — начал он. — Если бы Челове-
чек был способен философствовать, он был бы рад, что
Вельможа только плюнул на него. Было бы куда хуже, если
бы Человечку вылили на голову ночной горшок. И еще
20
хуже, если бы Вельможа швырнул в несчастного Человечка
гирю или кирпич. Жизнь мы должны воспринимать фило-
софски и радоваться тому, что с нами не приключилось
худшее. Поэтому Человечек должен чувствовать себя очень
счастливым.
После Философа говорил придворный Поэт.
— Я, как Поэт, одарен безграничным воображением.
Я представляю себе, как Вельможа восхищался у откры-
того окна красотами природы: кругом черемуха, сирень,
каштаны, липы, розы в цвету; в голубом небе, точно бе-
лые овечки, плывут серые облака. В низинах и в горах
ветерок рябит вечнозеленое море, а в долине, у подножия
дворца, раскинулся ковер из подснежников, маков, калуж-
ницы, флоксов и осенних астр. И вдруг среди этой небес-
ной красоты появляется сгорбленная фигура растрепан-
ного Человечка в лохмотьях.
— Я не горблюсь, не хожу растрепанным и не ношу
лохмотьев! — воскликнул Человечек.
— Не перебивайте свидетеля! —крикнул Судья.
— Да, Вельможа видит омерзительную, растрепанную
голову Человечка и, безгранично возмущенный тем, что в
этом прекрасном, богатом мире все же существует ни-
щета и уродство, плюет на Человечка, который мешает
ему наслаждаться...
Поэт замолк — воображение его иссякло.
Придворный Священник в резких словах осудил высо-
комерие Человечка:
— Скажи, кто ты перед богом, что смеешь гневаться на
ближнего своего? Разве спаситель не сказал, что блаженны
нищие духом? А Человечек? Его духовная нищета должна
была проявиться в глубокой покорности Вельможе, а он
затевает с ним тяжбу!
Придворный Шут сказал совсем коротко:
— Это самая удачная из всех шуток Вельможи. Даже я
не придумал бы ничего смешнее.
Придворный Блюдолиз свидетельствовал, что плевок
21
Вельможи — большая честь, которой удостаиваются толь-
ко те, кто удостоился его внимания.
— Ну, Человечек, ты слыхал, что говорят свидете-
ли? — обратился Судья к пострадавшему. — И поскольку
ты к этому не относишься ни философски, ни поэтически и
поскольку в тебе нет смирения и ты не чувствуешь себя
польщенным, то будешь наказан поркой...
Но Человечек не успокоился и после порки. Теперь он
жаловался каждому встречному и поперечному не только на
Вельможу, но и на Судью. Про это прослышал Вельможа и
послал своего Оруженосца, чтобы тот избил строптивого
Человечка.
Оруженосец Вельможи так всыпал несчастному Чело-
вечку, что у того, казалось, должна была пройти всякая
охота жаловаться. Но Вельможа не знал, какой невыноси-
мый у Человечка характер. Залечив раны, он пожаловался
на Оруженосца Вельможи в суд, выставив свидетелем неко-
его Бродягу, случайно видевшего, как Оруженосец избивал
Человечка.
Ровно год Судья думал над тем, как справедливо рассу-
дить это сложное дело. Думал, думал — и придумал.
На суд опять пригласили много свидетелей, уважаемых
в обществе лиц.
Когда Судья по очереди всех их спросил, видели ли они,
как Оруженосец Вельможи избивал Человечка, они, присяг-
нув на Библии, показали, что ничего не видели, ибо их
даже близко не было.
— Ну, видишь, Человечек, — объявил Судья приго-
вор, — только один-единственный человек, жалкий Бродя-
га, видел, как тебя бил Оруженосец Вельможи, а тридцать
три человека утверждают, что не видели этого. Что ж, я
должен поверить этому одному и не поверить тридцати
трем? Значит, ты оклеветал и его, Оруженосца. За это ты
будешь привязан к позорному столбу.
Видите, как справедлив был Судья и как худо пришлось
Человечку, не пожелавшему уважать неписаный закон.
ПОДСЛУШАННЫЙ РАЗГОВОР
Вечером, когда свет уже был погашен, вещи в моей
комнате, видимо, решили, что я уснула, и затеяли между
собой разговор.
— Я вам вот что скажу... — шелестя страницами, мед-
ленно начала оставленная на столе Книга.
— Ну, ну, ну, ну, что ты скажешь? — подбодрил ее
росший в горшке Амариллис.
— Я должна сказать, что люди ко мне несправедливы.
Когда меня приносят из магазина, я так красива, а они начи-
нают листать меня страницу за страницей, вырывают из
обложки и даже отдают на время другим. Представьте
себе — одалживают! А что делают те, которые берут меня?
Они слюнят пальцы и, перелистывая страницы, пачкают
углы, выворачивают нас наизнанку — словом, обходятся
с нами очень небрежно. И под конец еще забывают вер-
нуть нашему настоящему хозяину. Никогда я не слыша-
ла, чтобы те, которые берут нас, просили у других дать
им на время рубаху или простыню, а книги — книги
просят...
Я услышала, как Книга в великом возмущении захлоп-
нула свою обложку.
— Ты, Книга, думаешь, что они так небрежны только с
23
тобой? — заговорил Амариллис дрожащим от волнения
голосом. — А как часто они забывают полить меня! Со
мной чуть ли не делается обморок, когда я высасываю из
земли последнюю каплю влаги.
— Тик... —тикнули Часы, но тут же умолкли и только
чуть погодя выжали из себя: — ...Так! Вы видите, —
немощно прошептали сразу уставшие Часы, — они опять не
завели меня. Завести меня как следует забывают, а если
я ночью иногда останавливаюсь, то они утром не знают,
который час, и, боясь опоздать на работу, называют меня
хламом и грозятся выкинуть на свалку. Разве это справед-
ливо?
— Люди очень неблагодарны, — сказала висевшая на
стене Картина. — Рядом со мной много лет висела Аква-
рель. Ее, конечно, создал не такой знаменитый мастер, как
меня, но это была неплохая Акварель; нет, нет, люди
не говорили, что она плохая, когда сняли ее со стены и
подарили другим. Подумайте, им не нравится худож-
ник, который написал эту Акварель! Подумайте, Аква-
рель виновата в том, что им не нравится художник!
Но на стене ведь не художник висит. На стене же Аква-
рель.
— Ой, кто там в корзине для бумаг шуршит? — испу-
ганно воскликнул Амариллис. — Не мыши ли? Как бы они
мою луковицу не сгрызли.
Я тоже услышала, как в корзине для бумаг кто-то за-
возился с моими выброшенными черновиками.
— Чего вы там жалуетесь, все это чепуха! — раздался
совсем кислый голос Лимона. — А как жестоко обраща-
ется со мной человек! Вот представьте себе, тебя все жмут,
жмут, пока не выжмут все соки. А выжав досуха, выкиды-
вают. Выкидывают в мусорное ведро или в лучшем случае в
корзину для бумаг, как это сделала моя хозяйка, да и то
лишь потому, что она очень ленива и не удосужилась
вынести меня на кухню. Ни с кем другим люди так не посту-
пают. Так они ведут себя только с Лимонами.
24
Я громко рассмеялась, и все вещи вдруг умолкли.
Только Часы тихо тикнули:
— Тик...
Произнести «так» у них не хватило сил. Они оста-
новились.
ПОЧЕМУ КРОТ ПЕРЕРЫЛ ЛУГ
Лесные звери на общем собрании решили вырыть себе
на зиму теплое логово. Все единодушно согласились пору-
чить это Кроту, у которого большой опыт и глубокие
познания в земляных работах. Крот с охотой взялся за дело.
Чтобы высшее звериное руководство могло спокойно
спать, будучи уверенным, что работа спорится, над Кротом
поставили надзирателя Лиса.
Итак, Крот принялся рыть логово на облюбованной для
этого лесной опушке. Роет он без отдыха день, другой, а на
третий приходит Лис. Почему так мало вырыто, спрашивает.
И почему он, Крот, роет налево, когда надо рыть направо.
Крот оправдывается, что роет в сторону солнца — так
теплее будет, а Лис настаивает: нет, в другом направлении
рыть надо.
Затем Лис явился к Волку и в резких словах доложил
об ошибке Крота. Волк доложил Медведю, Медведь —
Тигру, а Тигр — самому Льву. На другой день Лев прика-
зал Тигру, Тигр — Медведю, а Медведь — Волку: пору-
чить Лису сесть на Крота и руководить работами, а
обязанности надзирателя взять на себя Волку.
Лис сел на Крота, велев рыть в противоположную
сторону. Крот принялся за работу, но так споро, как в
26

первые дни, она уже не шла. Он то и дело останавливался
и отирал лоб.
Явился надзиратель Волк и накинулся на Лиса и Крота.
Ничего не сделано, Медведка — и та за это время больше
успела бы. И как они копают, надо не вдоль, а в глубь леса
рыть. И Волк доложил Медведю, Медведь — Тигру, а
Тигр — Льву, что земляные работы ведутся не в том
направлении.
Возмущенный Лев приказал Тигру сказать Медведю,
чтобы передал Волку: пускай сядет на Лиса и ведет
земляные работы в нужном направлении, усиленными тем-
пами. А надзирателем Лев теперь назначил Медведя.
Волк сел на Лиса, а Крот начал все сначала. Он рыл,
стеная, — двое руководителей давили его своей тяжестью.
Но пришел надзиратель Медведь и в ярости взревел: ничего
не сделано, и какой смысл рыть в глубь леса, когда надо
рыть в сторону реки! Пускай на себя пеняют, он обо всем
этом доложит куда следует.
И Медведь в самом деле доложил Тигру, а Тигр —
Льву, что Волк и Лис не справились с руководством земля-
ными работами. Лев с Тигром решили велеть Медведю сесть
на Волка, а на должность надзирателя поставили Тигра.
Тигр передал Медведю приказ Льва, и Медведь сел на
Волка. Теперь Крот должен был рыть в сторону реки, но
работа двигалась так тихо, что Крот чуть не плакал от
стыда. Медведь ругал Волка, Волк — Лиса, а Лис — Кро-
та, но когда явился надзиратель Тигр, то все от страха
задрожали: так страшно тот зарычал, возмущаясь дурнями,
которые рыли в сторону реки, вместо того чтобы рыть в
направлении ольшаника. Пускай уж сами выворачиваются*
а он об их головотяпстве доложит Льву.
Когда Тигр с возмущением рассказал Льву, что натво-
рили Крот и надзиратели, Лев схватился за голову.
— Ну и дела, ну и дела! Как же нам теперь быть?! —
воскликнул он. — Один ты можешь выручить их из беды.
Сейчас же ступай и садись на Медведя, — приказал Лев
28
Тигру, — может, еще успеете до зимы хоть небольшое
логово отрыть.
Итак, Тигр сел верхом на Медведя, приказав Кроту
рыть в сторону ольшаника. Но бедный Крот так измучился
от напрасной работы, так уморился под непосильной тяже-
стью, что за целый день продвинулся лишь на несколько
пядей. Не помогало и то, что Тигр колотил Медведя,
Медведь шлепал Волка, Волк щипал Лиса, а Лис пинал
Крота, подгоняя его.
Но что было, когда на третий день Лев лично явился с
ревизией! Весь лес гремел от его рыка: так негодовал Лев
на Тигра, обманувшего его надежды и велевшего рыть в
сторону ольшаника.
— Ведь к кривой березе рыть надо было, старый
дурень этакий! К кривой березе, понимаешь ты? — вопил
он, тряся густой гривой. — Я наведу наконец порядок, сам
сяду на тебя и буду руководить!
Когда вы увидите перерытый вдоль и поперек луг, то
вспомните, как худо пришлось в свое время труженику
Кроту.
КАК ЭТО СЛУЧИЛОСЬ?
Лесной начальник Волк, почуяв, что долго ему на своем
посту не удержаться, решил перевестись в другую округу и
созвал общее собрание зверей, чтобы те избрали себе
нового начальника.
Волк думал, кого бы из обитателей леса предложить
вместо себя. Самым справедливым начальником был бы,
конечно, Олень: он не плотоядный и никого не обидит. Но
если преемник окажется лучше его, Волка, то старого
начальника никто потом добрым словом не помянет. Уж
лучше пускай избирают всем ненавистного кума Лиса —
его боятся не только косули, трепещущие за своих детены-
шей, но и любая мелкая тварь: птицы, мыши и лягушки,
которых Волк не трогал.
Так и решив, Волк приказал кукушкам куковать, воро-
нам каркать и мышам пищать, чтоб созвать лесной народ на
большое общее собрание.
На вырубке собрались хвостатые и пернатые от мала до
велика, расселись на пнях, взгромоздились на груды веток.
Когда Волк сказал, что он решил покинуть свой пост, по
вырубке прокатился вздох облегчения.
— Ваши вздохи говорят о том, что вы жалеете о моем
уходе, — продолжал Волк. — Но напрасно вы огорча-
30
етесь: среди вас найдется немало молодых и способ*
ных руководителей. Можете избрать себе самого достойно-
го из них. От души рекомендую вам вместо себя муд-
рого и ловкого Лиса. Прошу высказаться об этой кандида-
туре.
Настала такая тишина, что было слышно, как из шубы
Лиса выпрыгнула блоха.
— Смелее, смелее! — подбадривал Волк. — Пускай
первыми выскажутся самые мелкие звери, чтобы они потом
не жаловались, что большие и сильные навязали им свою
волю. Послушаем для начала Мышь.
Мышь испуганно встала на задние лапки, подняв вверх
передние. Что сказать? Скажет, что Лиса избирать не надо,
так потом неприятностей не оберется. А один голос все
равно ничего не решает, так уж лучше зря Лиса не гневать.
Большие звери все равно провалят его. И Мышь пропи-
щала:
— Думаю, что лучшего начальника, чем Лис, нам в лесу
не сыскать! Голосую за Лиса.
— А как думает Лягушка? — спросил Волк.
Лягушка, подавшись вперед, растерянно выпучила гла-
за. Как быть? Лис опаснее Аиста. Тот охотится только днем,
когда лягушки спят, забравшись под листья, а Лис шляется
и по ночам. Не дай бог Лиса рассердить, уж лучше похва-
лить его, как Мышь. И Лягушка проквакала:
— Если выбирать, так надо выбрать Лиса. Голосую
«за»!
— Так. А теперь попросим высказаться Зайца, — ска-
зал Волк.
Заяц, пошевелив ушами, решил: хорошо, конечно,
высказываться последним. Знаешь тогда, как большинство
считает, а то... Нет, против Лиса он не пойдет. Зачем ему
умнее Мыши и Лягушки быть? И он тоже проголосовал за
Лиса.
Куропатка, Глухарь, Жук во всю мочь превозносили
Лиса. Но когда настал черед Оленя, тот рассудил:
31
«Мне Лис не страшен, но с чего это я против него буду,
когда все «за». Еще подумают, что я сам на должность
начальника мечу и против него из зависти голосую».
Высоко подняв свои ветвистые рога, Олень промолвил:
— Я очень уважаю мнение коллектива и потому голо-
сую за Лиса.
— Итак, начальником единогласно избран Лис, —
объявил Волк, закрывая собрание.
— Ура! Ура! — загомонили звери в честь нового
начальства.
Возвращаясь к себе в нору, Мышь с возмущением гово-
рила Зайцу:
— Прямо не пойму, как это случилось — этакого
негодяя начальником избрали.
— В самом деле! Будто в нашем лесу нет порядочных
зверей? — согласился Заяц.
— Хи, хи! — захихикал из кустов Еж. — Я же видел,
как вы сами, уважаемые, за Лиса лапки поднимали!
— А ты? Ты возражал? — спросил Заяц.
— Я? Я на собрании не был. Я смотрел со стороны, —
гордо ответил Еж.
ЗАСЛУГА КОМАРА
В первую оттепель Комар вылез из щелки в стене и,
кружась по теплой комнате, тоненько зажужжал:
— Чего ты, Крестьянин, спишь, чего спишь? Пора в
поле собираться!
Но вот вернулись морозы. Комар снова забрался в щел-
ку, а Крестьянин сел на трактор и вывез в поле навоз.
Весною, только снег стаял, Комар опять летал и жуж-
жал:
— Чего ты спишь, Крестьянин, чего спишь? Сеять
пора!
Крестьянин подождал, пока сбежит паводок и прогре-
ется земля, вышел в поле и отсеялся.
Только начала на лугу пробиваться трава, а Комар
опять Крестьянина подгоняет:
— Чего ты спишь, чего спишь?! Ступай сено косить!
Крестьянин подождал, пока выросла трава, потом
вышел на луг и, как каждый год, накосил сена, высушил и
свез в сарай.
Еще не поспели как следует рожь и пшеница, а Комар
принялся жужжать Крестьянину в ухо:
— Чего ты спишь? Чего ждешь? Пора хлеб жать и
молотить!
Крестьянин подождал, пока хлеб созреет, затем сжал
его, обмолотил, провеял и засыпал в закрома.
Осенью Комар хвастал:
— Думаете, Крестьянин бы посеял и убрал, если б я не
подгонял его?
33
СОБРАНИЕ В ЛЕСУ
Тигр, хоть он совсем не был голоден, по привычке
растерзал дётеныша Косули.
Косуля брела по лесу, и крупные прозрачные слезы
лились из ее черных глаз. Даже Лисе стало жаль Косулю.
— О чем ты плачешь, дорогая? — спросила она Косу-
лю.
— Как же мне, Лисичка, не плакать? Тигр растерзал
моего ребеночка, —отвечала Косуля, утирая слезы.
— Да неужели? Ай-ай-ай! — сочувственно покачала
головой Лиса. — Ну и негодяй же наш Тигр! Какое
страшное преступление! Нам нужно собраться и строго
наказать Тигра.
Сказано — сделано. Созвали лесной народ на собра-
ние. На повестке дня один-единственный вопрос: «Дело
Тигра».
Открыли собрание, и Лиса, избранная председательни-
цей, дала слово Волку.
— В последнее время в нашей среде наблюдаются
нездоровые явления, — начал Волк, заглянув в бумаж-
ку. — Я, например, видел, как Ворон поймал и съел Мышь,
хотя уже наелся до отвала, доклевав после меня Барана.
Спрашивается, что же заставило Ворона броситься на
Мышь, когда он уже взлетел на дерево и дремал, приоткрыв
34
один глаз? Я самым строгим образом осуждаю жадность
Ворона и требую, чтобы он оставил эту неумеренность,
которая в конце концов может повредить его же здоровью.
— А что скажет господин Хорек? — спросила Лиса.
— По-моему, следовало бы установить нормы, сколько
каждому зверю позволяется съесть. Мне довелось быть сви-
детелем такого позорного зрелища, о котором в приличном
обществе даже говорить стыдно. А именно: уважаемый
всеми нами господин Аист так долго глотал на лугу лягу-
шек, пока нога одной из них не осталась торчать из клюва.
Если вы думаете, что он удовлетворился этим, то ошиба-
етесь! Завидев Змею, он все же ухитрился проглотить ногу
Лягушки и потащил Змею по воздуху к себе в гнездо. Я не
требую от господина Аиста, чтобы он отказался от змей, —
для него это лакомство, — но должен же он понимать, что
Змея могла свалиться кому-нибудь из нас на голову. Про-
сто страшно. Вот о чем не подумал господин Аист. Поэтому
он заслуживает самого строгого порицания.
— Может быть, госпожа Ворона выскажется? —
выкликнула Лиса по списку.
— Уже давно пора поговорить о непристойном поведе-
нии господина Дятла. Целыми днями он стучит по сухим
деревьям. Когда наш вороний хор собирается на репетицию,
у дирижера просто нервы не выдерживают, так ему мешает
господин Дятел. Надо, наконец, призвать его к порядку
Барсук обвинял Соловья:
— Мне кажется, что господину Соловью вскружили
голову беспрерывные похвалы поэтов и он уже не понима-
ет, что своими руладами мешает другим спать. Я, например,
после полуночи возвращаюсь с охоты и хочу вздремнуть
часок-другой, а не могу. Соловей только и знает —траляля
да траляли. Если он такой певец, то пускай поступает в
оперу.
— Жаворонок тоже слишком рано встает!.. Дрозду
надо запретить свистеть!.. Кукушку надо прогнать!.. —
кричали наперебой участники собрания.
35
— Дамы и господа!—воскликнула Лиса и призвала
к порядку, стукнув хвостом по пню, на котором сиде-
ла. — Предлагаю: обсуждение недостойных поступков зве-
рей закончить! Разрешите прочесть решение.
Все замолчали и стали внимательно слушать Лису.
— «Широко и всесторонне обсудив безобразия, име-
ющие место в наших взаимных отношениях, решаем:
1. Вороне и Аисту поставить на вид.
2. Дятла и Соловья призвать к порядку».
На этом мы наше собрание закрываем. До свидания,
дамы и господа, спешу на охоту за курами.
— А как же с Тигром, который растерзал моего ребен-
ка? Почему не осудили Тигра?! — воскликнула растерян-
ная Косуля.
— Госпожа Косуля, — холодно обратилась Лиса к
пострадавшей, — вы ведь слышали, как сурово мы осудили
совсем незначительные проступки. Ваш вопрос нас просто
оскорбляет По-вашему, получается, что мы недостаточно
принципиальны. Господа, господа, погодите! —закричала
она зверям, уже начавшим расходиться. — Предлагаю
дополнить наше решение третьим пунктом: «Выразить
презрение Косуле».
Все очень торопились, и никто против дополнительного
пункта не возразил.
БОЛЬШАЯ ЛЮБОВЬ ПОЭТА КУЗНЕЧИКА
Вы и не пытайтесь отрицать, что вам нравятся чудесные
стихи поэта Кузнечика! Все равно вам никто не поверит. Уж
лучше честно признайтесь: навряд ли вы заметили бы летом
нежную красоту солнечного заката, если бы Кузнечик не
воспел ее в своих прочувствованных, мастерски сделанных
стихотворениях. Разве узнали бы вы, какой должна быть
настоящая большая любовь, не открой вам это поэт Кузне-
чик? Если бы стихи Кузнечика вышли сборниками, то не
уместились бы и в двадцати томах, — столько у него их
было.
Но Кузнечик не заботился об увековечении своей сла-
вы. Он сочинял стихи и сам читал их, взгромоздясь на
ветвь ольхи, что росла на краю луга. Читал он их не без це-
ли, конечно. Ах да, вы еще не знаете, что Кузнечик был
страстно влюблен в Зеленую Лягушку, жившую в ближнем
мочиле. Ну, ну, не смейтесь, пожалуйста: влюбиться можно
не только в лягушку, но и в осла и даже в змею, ибо лю-
бовь способна на все: она может не увидеть длинных
ослиных ушей и увидеть в змее грацию балерины и кро-
тость голубки.
Итак, Кузнечик влюбился в Зеленую Лягушку. Не ска-
37
жу, что с первого взгляда. Как это иногда бывает, все нача-
лось с поддразнивания. Когда Кузнечик продекламировал
первую строчку своего нового стихотворения:
— Умеет ли кто-нибудь так петь, как я? — и умолк,
подыскивая рифму для следующей строки, Зеленая
Лягушка высунула голову из затянутого водорослями
мочила и проквакала:
— Куда красивей звучит мое ква-ква!
Кузнечик, разумеется, не мог остаться в долгу и продол-
жал:
— Когда песня начинается моя...
Но у Зеленой Лягушки уже была готова ответная
строка:
— Она глохнет, когда раздается мое ква-ква!
И так они поддразнивали друг друга день, другой, пока
Кузнечик не понял, что влюблен — беззаветно, неотврати-
мо, навечно.
— До чего она остроумна! — восхищался Кузне-
чик. — И как хороша собой! И как она сумела приноро-
виться ко мне — мой зеленый сюртук и ее зеленое платье.
Я влюблен, я люблю и буду любить вечно!
И Кузнечик принялся сочинять поэму о любви. Рано
утром, протерев глаза, он стал думать и соображать, как бы
ярче выразить свои неповторимые чувства, каких еще не
испытал никто на свете.
До полудня он уже отчеканил несколько строк и, убе-
дившись, что солнце уже стерла росу с листьев, вышел на
балкон своего дома и начал декламировать:
— Умеет ли кто-нибудь так любить, как я?
Но Зеленая Лягушка, видимо, только и ждала этого.
Она уже сидела на листе кубышки и своим крикливым
голосом, казавшимся Кузнечику музыкой, проквакала:
— Ты что-нибудь сказал? Ква-ква!
— Эх ты, маленькая плутовка! — Кузнечик погрозил
Лягушке длинным рожком. — Когда сердце мое в груди
стучит...
38
— Ква-ква, земля тогда гудит! — Громко рассмеяв-
шись, Лягушка размашисто нырнула в воду.
Кузнечик вздохнул и, подождав, пока его возлюбленная
не появилась снова, продолжил поэму о любви:
— Словно целый оркестр звучит...
— Ква-ква-ква... — заквакали враз все обитательницы
мочила, сестры и кузины Зеленой Лягушки, которым она
уже тайно шепнула о Кузнечике.
Можно подтрунивать друг над другом, почему бы и нет.
Вначале каждый влюбленный, даже если он поэт, будет
только восхищаться этим, и милые шуточки возлюбленной
будут казаться ему умнее острот самого Бернарда Шоу.
Но и любимая девушка должна знать, что, если пересту-
пить известную границу, в сладкое вино чувств возлюблен-
ного может упасть капля горькой полыни.
Ой-ой, ой, не знала этой границы Зеленая Лягушка!
Может, она была слишком уверена в своей красоте, может,
она слишком возомнила о своем остроумии, которое так
нравилось вначале Кузнечику, а может, она была недоста-
точно умна, чтобы понять, что нельзя одни и те же шуточки
повторять изо дня в день.
И когда Кузнечик однажды продекламировал самое
восторженное место в поэме:
— Никто на свете не умеет любить, как я... — Зеленая
Лягушка опять перебила его своим «ква-ква-ква».
Но на этот раз он не погрозил ей рожком, не назвал
плутовкой, даже не улыбнулся своей возлюбленной. Нет,
он сердито прыгнул на другой лист и весь день мрачно
молчал.
Теперь-то Зеленая Лягушка должна была понять, что
терпение Кузнечика скоро лопнет. Может быть, жизнен-
ный опыт чему-нибудь научил ее, и в другой раз она будет
умнее и не повторит ошибки? Но на другой день Лягушка
все же повторила ее, когда Кузнечик, успев за ночь отойти
и все простить, сердечно пожелал ей доброго утра и прочел
новую строчку из своей поэмы:
39
— Умеет ли еще кто-нибудь прощать, как я?
И, представьте себе, что сделала эта ветреница? Она
выпалила:
— Другого нет такого дурака, ква-ква!
Дорогой читатель, что сделал бы ты, если бы твоя
суженая назвала тебя дураком? Будь у тебя хоть чуточку
собственного достоинства, ты бы повернулся кругом и,
не простившись, ушел быстрым шагом. А если бы объяс-
нение состоялось в комнате, ты с треском хлопнул бы
дверью.
И вот у Кузнечика, который сознавал, какой он талант
и какое он занимает место в мировой литературе, в реша-
ющую минуту хватило духу побороть нежные^ но сильные
чувства и ускакать. Он все скакал и скакал, пока скакать
уже было некуда — дорогу преградила широкая река.
Поскольку и здесь росла ольха, он решил поселиться в ее
ветвях и начать новую жизнь.
Кузнечик зарекся никогда не давать сердцу воли в таких
чувствах, как любовь. О любви он больше и слышать не
хотел.
Но, как назло, ему случилось поселиться неподалеку
от жилья Малиновки. И как только наступало утро, она
заводила свою песню.
О чем? О любви!
Она пела, что любит реку, неутомимо текущую к морю;
черемуху, сыплющую весною в реку белые лепестки; месяц,
который по ночам перекидывает через реку мост и каждое
утро убирает его.
«У нее очень приятный голос!» — Кузнечику начало
нравиться пение Малиновки.
«Да, это тебе не кваканье Зеленой Лягушки, — начал
он сравнивать через некоторое время. — Она великолепна!
какая утонченность, какое богатство оттенков! И как
скромно одета! Да, такое чувство вкуса говорит о врожден-
ном благородстве. Ну, конечно, она же не какая-нибудь
обитательница льняного мочила».
40
С этой мыслью Кузнечик заснул, но, проснувшись
утром, почувствовал, что влюблен. Влюблен безрассудно,
неотвратимо, навечно.
Об этом, разумеется, надо было сказать и Малиновке.
И не как-нибудь, а как положено поэту — в лирическом
посвящении.
И Кузнечик сочинил новую поэму о любви:
— Кто на свете прекрасней тебя?
Глядя на тебя, я вижу себя.
Кузнечик был безумно влюблен и ничего больше сочи-
нить не мог. Весь день он стрекотал эти две строчки.
Но, когда настал вечер, Малиновка опять пела о реке, о
черемухе, о месяце.
«Может, моя любовь безнадежна?» — забеспокоился
Кузнечик, но тут же решил не падать духом: он ведь поэт и
знает, что неприступных сердец, как и крепостей, не бывает.
Те, которыми не удается овладеть приступом, можно взять
осадой. И он изо дня в день стрекотал свою поэму, которую
дополнил двумя новыми строчками:
— К реке, месяцу и черемухе буду тебя ревновать,
И петь перестану, если не захочешь женой моей стать!
Кузнечик оказался настоящим чародеем в сложных сер-
дечных делах: через неделю Малиновка согласилась стать
его женой. И Дятел выдолбил их имена на коре самой
статной ели.
Ах, как согласно они прожили бы до глубокой старо-
сти, отпраздновали бы медную, серебряную и, бог дал бы,
даже золотую свадьбу, если бы не злые человеческие языки,
разбившие уже не один счастливый брак даже среди своих
ближних!
Надо же было повадиться на реку двоим — Ему и Ей!
Надо же было им ходить сюда каждый день и просиживать
до полуночи!
Нет, вначале Кузнечик вовсе не проклинал их. Его даже
поразили их огромные литературные познания. Прислу-
шавшись к стрекоту Кузнечика, Она спросила:
41
— Ты слышишь?
А Он ответил:
— О, это ведь большой поэт — Кузнечик!
Она положила голову Ему на колени и, какое-то время
помолчав, заговорила:
— Мне кажется, он поет о любви...
— Да, о любви... в самом деле, о любви, — подтвердил
Он и закрыл ей рот поцелуем, так что дальнейший разбор
поэзии Кузнечика стал невозможным.
Он и Она оказались также любителями музыки, ибо
когда начинала петь Малиновка, они с таким увлечением
слушали ее, что на несколько минут даже забывали цело-
ваться.
И Кузнечику пришлось пережить тяжелое разочарова-
ние. Они, оказалось, все же не умели по-настоящему ценить
поэзию; через несколько дней Она сказала:
— Стрекот Кузнечика начинает мне надоедать.
— Мне вообще быстро надоедает поэзия, — отве-
тил Он.
— Зато мне все больше нравится пение Малиновки, —
сказала Она.
— Только абсолютному тупице может надоесть песня
Малиновки, — согласился Он.
Люди, люди, знаете ли вы, какой яд зависти вы влили
в сердце Кузнечика? Видимо, и Малиновка не подозре-
вала этого, ибо, подслушав их разговор, она начала свой
концерт часом раньше и рассыпала такие рулады, кото-
рым позавидовало бы самое искушенное сопрано в
мире.
Кузнечик поборол в себе низменные чувства и решил на
другой день ошарашить их новыми темами и свежими риф-
мами. Но они, наверно, оглохли, и слух вернулся к ним
только для того, чтобы слушать Малиновку и расхваливать
ее не хуже завзятых критиков.
— Послушай, жена! Не пой ты им! — надувшись от
злости, крикнул Кузнечик Малиновке.
42
А Малиновка даже не ответила ему, потому что взяла
верхнее «до», которое хотела повторить шесть раз.
— Великолепно! —воскликнула Она.
— Прямо хочется аплодировать! —добавил Он.
— Жена, говорю же тебе, не пой ты этим невеждам! —
занервничал Кузнечик.
Ах, Малиновка, почему ты не замолчала и не подумала
о том, что ради непостоянной славы не стоит ставить на
карту семейное счастье и рисковать любовью Кузнечика?
Не будешь ли ты потом жалеть всю жизнь? Опомнись, опо-
мнись, безумная, ибо критики, которые сегодня льстят,
могут завтра тебя поносить или, что еще хуже, совсем
забыть о тебе. Но я вижу, что мои предостережения
напрасны, ты не первая, которая не умеет вовремя уйти со
сцены.
Да, Малиновка не замолчала, и Кузнечик впервые
поступил как настоящий мужчина. Он бранил жену самыми
скверными словами, обидными любой женщине, даже если
ее ругают заслуженно. Может быть, Малиновка тоже оби-
делась бы, но она не слышала Кузнечика, потому что на этот
раз хотела во что бы то ни стало вывести верхнее «до»
двенадцать раз вместо обычных шести.
— Чего там бормочет этот Кузнечик и мешает концерту
Малиновки! — с досадой воскликнула Она.
— Милая, если он тебе мешает, то я заберусь на дерево
и поймаю его, — решительно сказал Он и вскочил. — Куз-
нечика я завтра на крючок посажу. Голавли очень жадно
клюют их, —добавил Он.
— Так! Значит, вот до чего докатилась наша культу-
ра — поэта променивают на голавля. И для таких моя жена
поет! Теперь я вижу, что она никогда меня не любила. Ее
привлекали лишь мое звание поэта, моя слава. Так прощай
же, пой себе на здоровье! — воскликнул Кузнечик и,
спрыгнув с ольховой ветки, кинулся к лесу.
На опушке леса, правда, пахло багульником, но Кузне-
чику теперь было не до этого. Может, так даже лучше —в
43
дурмане багульника он не почувствует острой боли, кото-
рую оставила в сердце поруганная любовь.
Утром он проснулся поздно. Ныла голова, но сердечная
боль как будто притихла. Надо бы опять сочинять, но о чем
петь певцу любви, когда некого любить?
«Может, взяться за составление собрания сочине-
ний? — рассуждал он. — Но нет, я ведь еще не так стар и
не так влиятелен. Могу лишь надеяться на избранное».
И Кузнечик начал читать свои лучшие стихи, которые
думал включить в избранное. Он читал и читал, пока не
услышал нечто вроде вздоха, а чуть погодя нечто вроде
шепота:
— Ах, как хорошо!
Сколько восхищения и восторга прозвучало в этом сла-
бом шепоте! Что за нежный, медово-сладкий голосок!
И вот Кузнечик увидел ее — маленькую бурую Яще-
ричку, которая лежала на пне и с обожанием смотрела на
него сияющими глазками.
— Тебе нравятся мои стихи? — улыбнулся ей Кузне-
чик.
— Ах, как хорошо!.. — прошептала Ящеричка.
И еще Кузнечик видел, как она иногда утирала малень-
кой лапкой глаза.
Ну, скажите сами, разве можно не влюбиться в такое
нежное, в такое трогательное, чуткое созданье? Нельзя,
скажете вы и этим самым отгадаете, что Кузнечик влюбился
в Ящеричку, на этот раз окончательно, неотвратимо, навеч-
но. Это был самый счастливый брак, какой я знаю в писа-
тельских кругах. Кузнечик, правда, уже ничего нового не
сочинил, но это и не важно. У него так много стихов, что он
их все читает и читает своей Ящеричке, а та только вздыхает
и шепчет:
— Ах, как хорошо!..
И трет маленькой лапкой глаза.
А Кузнечик? — спросите вы.
Кузнечик все еще счастлив.
ПИКОВЫЙ КОРОЛЬ
У меня, как и у многих, случилась в жизни неприят-
ность. Сколько ни старалась уверить себя, что горе, как и
радость, со временем развеивается, мне было трудно ждать,
пока это произойдет. Я страдала, по ночам не спала и,
признаюсь, иногда даже плакала. Друзья приходили ко мне,
как когда-то к Иову, — ох эти добрые друзья, во все
времена они одинаковы! — они надеялись утешить меня.
Иной говорил, чтобы я на все наплевала и шла по жизни с
песней. Но слишком велико было мое несчастье, и песни
застревали в горле и глохли. Иной учил, чтобы я смиренно
несла свой крест, ибо что такое человек по сравнению со
Вселенной — пылинка, ничтожная мошка. Поэтому несча-
стья одного человека — лишь пустяк по сравнению с
такими катастрофами, как войны, эпидемии и тому подоб-
ные бедствия, которые обрушиваются порою на целые
народы и даже на все человечество.
Я понимала, что наставления моих друзей очень мудры,
но легче от этого не становилось. И тогда мой знакомый Б.
в шутку посоветовал чем-нибудь увлечься: ловить рыбу, раз-
водить кактусы или же придумать занятную игру. Но,
поскольку для такой игры необходимы партнеры и нельзя
отравлять счастливых людей лекарством, нужным несчаст-
ному, Б. предложил мне игру, в которую можно играть в
одиночку, а именно пасьянс.
Для начала он показал мне самый простой пасьянс, так
45
называемый «пасьянс Марии Стюарт», который несчастная
королева раскладывала в тюрьме, куда ее заточила жесто-
кая Елизавета. Шесть лет подряд Мария Стюарт изо дня в
день раскладывала этот пасьянс, гадая о своем будущем:
пасьянс сойдется — она умрет, не сойдется — будет жить
по милости Елизаветы. Шесть лет пасьянс не сходился, но
на седьмой год все карты легли по своим местам, и в тот же
день ей объявили приговор и ночью отрубили голову. За
историческую достоверность этого факта я не ручаюсь,
пересказываю только то, что слышала от своего знакомого.
Может, он и сам не верил в эту легенду, а хотел лишь заин-
тересовать меня, подкрепив вздорную затею с картами
ссылками на историю.
В том, что гадание — сущая чепуха, я убедилась при
первой же самостоятельной попытке разложить пасьянс.
В отличие от Марии я ставила картам совсем другое усло-
вие: выйдет пасьянс — горе мое развеется и жизнь опять
станет такой же безоблачной, какой была много лет.
Пасьянс вышел, но меня постиг новый удар, куда тяжелее
предыдущего. Когда я поведала об этом своему знакомому,
он посмеялся и сказал, что вовсе не важно, сбывается или не
сбывается загаданное: раскладывание карт, как говорит
уже само название игры, — в переводе «пасьянс» означает
терпение, — должно закалять терпение. И он научил меня
раскладывать гранпасьянс, или короля всех пасьянсов.
Я приобрела две колоды карт, и тут для меня на1 ались
новые несчастья. Если вначале я за пасьянсом только коро-
тала досуг, то вскоре карты захватили меня как непобеди-
мая страсть. Целыми днями я только и делала, что тасовала
карты и раскладывала их в ряды, чтобы они легли по всем
правилам один на другой.
Дня для этого увлечения было мало, и я, пренебрегая
ночным отдыхом, просиживала над картами далеко за пол-
ночь, а то и до четырех и пяти часов утра. Мне даже некогда
было умыться и одеться как полагается: взлохмаченная, я
сидела на диване и тасовала карты. Газеты и письма я, не
46
читая, бросала под стол, книги и в руки не брала, а писание
забросила совсем. Друзья казались мне скучными, и я охот-
нее провожала их, чем встречала. Они, видимо, заметили
это и перестали ко мне ходить. Комнату мою затянуло
паутиной, полки и подоконники покрылись пылью, а чудес-
ные, когда-то любимые цветы я не поливала, и они зачахли.
Собаки мои смотрели на меня печальными глазами, но мне
некогда было кормить их: я раскладывала пасьянс. Точно
старая ведьма, косматая и неряшливая, с пылающими
глазами, я сидела в нетопленной комнате за картами.
В минуты просветления, случавшиеся, правда, редко, я
пыталась оправдать свою страсть тем, что другие предаются
порокам похуже: например, запою, распутству, стяжатель-
ству. Я даже успокаивала себя известным афоризмом Ана-
толя Франса, что человек без единого недостатка ужасен.
Вот видите, до чего можно опуститься, оправдывая свои
слабости, — даже до осквернения афоризмов великих
людей!
В обществе меня вполне заслуженно начали презирать и
осуждать: прошло уже несколько лет, а у меня не появилось
ни одной книги. Читатели, когда-то с нетерпением ждавшие
моих книг, начали забывать обо мне. Но меня это не
трогало: ничто — ни работу, ни славу — я не променяла
бы на сладостное забвение, в которое впадала от одного
лишь прикосновения к картам.
Не знаю, как это случилось, но однажды я в полночь
посмотрелась в зеркало и увидела чужое лицо, тупое и одут-
ловатое, как у хронических пьяниц. У уголков рта глубокие
складки, щеки обвисли, губы посинели, на морщинистый
лоб спадают взлохмаченные волосы. Но больше всего меня
испугали мои глаза — пустые, невыразительные, безраз-
личные, словно они принадлежали идиоту.
«Глаза — зеркало души», — вспомнила я известное
изречение и испугалась. — Если у тебя такие глаза, так
какова же твоя душа? Она выжжена пламенем страсти, она
как пустыня, в которой никогда не зацветет жизнь, ибо
47
ничто уже не может тебя взволновать или вдохновить. Ты
обломок, ты обречена, и вся твоя жизнь гроша ломаного не
стоит. Соберись с последними силами и поступи так, как
полагается.
Так я сказала себе и, достав из ящика пистолет, загнала
в ствол пулю. Но прежде чем приставить его к сердцу, я
решила бросить в огонь злосчастные карты. Принесла дров,
затопила печь и, когда она разгорелась большим пламенем,
взяла обе колоды и уже было замахнулась, как вдруг услы-
шала глухой голос:
— Постойте. Не спешите. В морг всегда успеете.
Я с перепугу выпустила из руки карты. Они в беспо-
рядке рассыпались по полу перед печкой, а я так и не
поняла, слышала ли этот голос наяву или у меня начались
галлюцинации.
Но вот из кучки карт высунулась голова. Настоящая
королевская — с седой окладистой бородой, с длинными
волосами, украшенная золотой короной. Высокий лоб, пря-
мой нос и черные брови — лицо это было бы красивым,
если бы глаза не светились такой надменной иронией.
А голова поднималась все выше, показались плечи в белом
горностае, и вскоре передо мной предстал настоящий
король в пурпурной мантии, отороченной горностаем, в
голубом камзоле с черной эмблемой пик в золотом гербе на
груди.
В левой руке он держал скипетр, в правой — голубую
державу, охваченную двумя пересекавшимися золотыми
обручами. Признаюсь, будь мне восемнадцать лет, я влюби-
лась бы с первого взгляда, но так как мне уже за пятьде-
сят, то я предпочитаю мужчин помоложе, вроде знакомого
молоденького комедиографа, которого все женщины на-
зывают душкой.
— Присядьте, сударыня, — промолвил король, га-
лантно поклонившись и показав рукой на мою любимую
качалку, — а то и мне придется стоять, ибо сидеть, когда
дама стоит, мне не позволяет мое происхождение.
48
Я села, и король уютно устроился в удобном кресле.
— Разрешите курить, сударыня? — спросил он
и, когда я утвердительно кивнула, достал из кармана усы-
панный бриллиантами портсигар. Раскрыл и протянул
мне.
— Разрешите предложить?
Я в жизни не курила, но теперь, тронутая изысканной
учтивостью, взяла папироску. Гость достал спичку, чиркнул
ею по обтянутой черными панталонами коленке и подал мне
огонь. При свете горящей спички я увидела, как у него в
глазах мелькнула насмешка. Быть может, оттого, что я так
легко поддалась искушению закурить. Он не знал, что меня,
бедняжку, из-за неказистой внешности с самой молодости
не баловали вниманием мужчины. Правда, раньше я объяс-
няла это, конечно, не своей уродливостью, а высоким
умственным развитием, которое приписывала себе. «Муж-
чинам не нравятся умные женщины», — твердила я своим
приятельницам, не понимая, что умная женщина всегда
сумеет притвориться дурочкой, если только ей нужно будет
понравиться любимому мужчине.
— Значит, вы, сударыня, собираетесь самовольно рас-
статься с этим миром? — начал мой гость, затянувшись
несколько раз папироской. — Ай-ай-ай, как вы легкомы-
сленны, уважаемая писательница! Вы совсем не думаете о
своем окружении, о коллегах.
— Надеюсь, что они не стали бы особенно скорбеть обо
мне, — безразлично ответила я.
— Поверьте мне, ни чуточки. Но вы очень затруднили
бы им написание некролога. Понимаете: как они объяснили
бы причины вашего рокового шага? Если бы вы хоть раз в
жизни случайно пропустили лишнюю рюмку, то вас объ-
явили бы жертвой алкоголизма. Но поскольку вы не пьете,
то и сам черт не догадается, что шепнуть на ухо тем, кто
вздумает почтить вашу память. Вот до чего вы дошли,
оторвавшись от своих собратьев по перу.
Незнакомец так укоризненно посмотрел на меня, что я
49
застыдилась и дала себе слово никогда больше не стре-
ляться и вообще не лишать себя жизни каким-либо другим
путем.
— Позвольте спросить, кто вы такой, мой благород-
ный господин, кому я обязана своим спасением от позорной
смерти? — решилась спросить я, ощутив внезапный при-
ступ благодарности.
— Кхе, кхе! — откашлялся мой гость, видимо, черес-
чур глубоко затянувшись папиросой, и глазами стал искать
пепельницу, но в моей комнате ее не было; он швырнул
окурок в печку, стремительно встал, поклонился, едва
слышно щелкнув каблуками.
— Простите мою рассеянность, —отбарабанил он. —
Я Пиковый король, повелитель карточной колоды.
Прочитав, видимо, в моих глазах изумление, он доба-
вил:
— Да, все остальные карты подчиняются мне.
Я определяю, как им раскладываться, когда их тасуют и
снимают.
Я в оцепенении уставилась на ноги Пикового короля,
ибо, когда он швырнул папироску, пурпурная мантия рас-
пахнулась и открыла одно козлиное и одно лошадиное
копыто. Кто же не знает по сказкам, что такие ноги бывают
только у нечистого — у самого черта!
— Пардон! — воскликнул Пиковый король, поняв
мой испуг, и быстро запахнул мантию. — Я был немного
неосторожен. Хотя перед вами мне нечего прикидываться.
Еще минута, и мы бы встретились не в этой комнате, а в
моей приемной, ибо с незапамятных времен у нас с Белым
господином есть соглашение: все души, самовольно ото-
рванные людьми от своей плоти, попадают ко мне.
— Так почему же вы приняли образ Пикового коро-
ля? — спросила я, снова осмелев.
— Образы я принимаю разные, — засмеялся он. —
Перед пьяницами предстаю в виде бутылки, от которой
разит спиртным, перед юбочниками верчусь пленительной
50
красоткой, сектантов я убеждаю, что сам небесный отец
послал меня взыскать с них десятую долю их заработка.
Надо сказать, что таких простачков еще немало на свете, так
что живу на широкую ногу. До второй мировой войны мне
в одной Риге принадлежало двадцать доходных домов, а
сколько еще в других странах! Вот как я жил!
— Но, скажите, — перебила я, — какая вам польза от
картежников?
— Какая польза? — переспросил он. — Я вербую себе
среди них подданных. Да, да. В старые добрые времена
люди считали карточный проигрыш долгом чести и, если не
могли уплатить его, расставались с жизнью. Теперь, правда,
это редко кто делает. Вообще теперешние игроки просто
жмоты по сравнению с дворянами. Чего только не
ставили на банк: чистокровных лошадей, крепостных,
целые имения, жен! А теперь... Даже какой-нибудь домишко
проиграть боятся, разве что государственные деньги
спустят и в тюрьму за это попадут. Посидят несколько лет
до амнистии и опять живут себе. Моей самой большой
победой был военный министр одного государства. Хе, хе,
доигрался до того, что стал шпионить в пользу другой
державы, чтобы добыть денег для уплаты карточного
долга.
— Но если так, то дела ваши плохи, — заметила я.
— Не совсем, сударыня. — Пиковый король сделал
отрицательный жест рукой. На ней были длинные собачьи
когти. — Кое-что мне все-таки перепадает. Помните
жену своего двоюродного брата, которая повесилась?
— Она сделала это из ревности, —возразила я.
— Из совершенно напрасной ревности, — насмешливо
улыбнулся Пиковый король. — Она думала, что муж ее
проматывает свое жалованье в ночных кутежах с женщина-
ми, а тот всего лишь проигрывал в карты, да и только. Ну,
а старого Симаниса, которого Антон колом прикончил за
то, что тот в карты жульничал, вы помните? Симанис теперь
у нас, потому что испустил дух без покаяния и святого
51
причастия, а таких у католиков на небо не пускают. Вот так
понемногу кое-что и набирается.
— А пасьянсисты? Какая вам польза от них? Про-
играться они не могут, подраться тоже... — попыталась я
смутить Пикового короля, но он перебил меня:
— Сударыня, неужели у вас такая короткая память? —
воскликнул он, коснувшись когтем пистолета.
Я покраснела.
— Кроме того, я очень люблю наблюдать, как за
игрой в карты раскрываются человеческие характеры.
Вспомните только, что в самой невинной игре завидуют
тем, кому везет. Да зачем я рассказываю вам это, вы и сами
завидовали то одному, то другому, когда к ним в кошелек
попадали какие-то жалкие гроши. Бывают такие наивные
пасьянсисты, которые, загадав что-нибудь, честно тасуют,
складывают и снимают карты, но есть и такие, как вы,
которые, уже мешая карты, подкладывают наверх туза,
надеясь так повлиять на судьбу. И разве вы, сударыня, не
замечали за собой, что вам хочется казаться лучше, чем вы
есть на самом деле?
— Сударь, как вы смеете!..
— Хе, хе, вы не любите откровенности... — издевался
надо мной Пиковый король. — А то как же еще объяснить
вашу привычку приподнимать карту и заглядывать в нее?
Вы, правда, никогда не делаете этого при других.
«Не хватало еще, чтобы я стала оправдываться перед
чертом», — подумала я и переменила разговор:
— Если уж вы так откровенны, то скажите: а профес-
сиональные гадалки тоже числятся в ваших штатах?
— О нет, — покачал головой Пиковый король, — те
избрали своим патроном моего злейшего врага из небес-
ного царства. Если вы были когда-нибудь у гадалки, то
помните, что видели у нее на столе Библию и зажженную
свечу, а я от таких вещей держусь подальше.
— Если позволено спросить, то скажите, мой знакомый
Б., который научил меня раскладывать пасьянс, тоже слу-
жит у вас?
52
— Упаси бог... тьфу, тьфу, тьфу! — трижды сплюнул
через плечо Пиковый король и осенил себя дьявольским
знамением. — Я хотел сказать: упаси черт... Этого госпо-
дина мне не заполучить. Его жена — настоящий ангел, ско-
рей бы апостол Петр ее прибрал! Должен объяснить
вам, что на языке черта ангел — то же, что по-вашему
ведьма. Мужа своего она держит крепче, чем кошка мышон-
ка. Дома он о картах даже заикнуться не смеет. Только
когда едет в санаторий, то покупает две колоды, вволю
раскладывает там пасьянс за пасьянсом, а уезжая, дарит
карты другим. Я пытался задеть его мужское самолюбие:
как это он, мол, такой видный работник, у жены под каб-
луком находится. А он только усмехается: «У моей жены
очень мягкие каблучки».
Больше вопросов у меня не было, и я стала подумывать,
как бы выпроводить непрошеного гостя.
— Как будто приближается утро, — сказала я и
словно невзначай зевнула.
— Не может быть, — небрежно ответил Пиковый
король. — А как насчет пасьянса? — подмигнул он
мне. — Может, научить тебя какому-нибудь новому?
Меня страшно оскорбил этот нахальный переход с «вы»
на «ты».
— Сгинь, сатана! — закричала я, но Пиковый ко-
роль и не шелохнулся. Даже позволил себе беспечно улыб-
нуться.
В это время на соседнем дворе запел петух (с этого утра
я каждый день бросаю ему через забор вкусненького).
Пиковый король вскочил со стула, словно его змея ужали-
ла, и кинулся к открытым дверям балкона. На ступеньках он
запутался в мантии и чуть не упал. Я схватила пистолет и,
подбежав к нему, выстрелила. Завоняло серой, перед моими
глазами лежала пробитая пулей карта — пиковый король.
Если кто-нибудь скажет, что я этот рассказ придумала,
то пусть зайдет ко мне, и я покажу ему на ступеньках дыру,
пробитую пулей.
ПРЕДАНИЕ ОБ АЛУКСНЕНСКОМ ЯНИСЕ
Когда у скотницы из имения Ласбергов — Мадали —
родился сын Янис, она даже никому шепнуть не посмела,
кто отец ребенка, а то барон сразу выгнал бы ее. Поэтому
Мадаля всем говорила, что ребенка она зачала от святого
духа, как когда-то дева Мария. Верили ей или не верили,
выяснить теперь трудно, но маленького Яниса люди
прозвали сыном божьим, и прозвище это осталось за ним до
конца его дней.
Янис свою добрую мать очень любил и верил каждому
ее слову. Она никогда и не обманывала сына, разве что в тот
единственный раз, когда он, уже будучи большим мальчи-
ком, спросил, где его отец.
— На небе, — коротко ответила мать.
Может, она не лгала и на этот раз: к тому времени
барон уже умер, и поскольку богатых грешников апостол
Петр за щедрые подарки тайком пропускает в рай, — а
барону в гроб положили пудовый золотой меч, который
потом, при вскрытии склепа, не обнаружили, — то очень
возможно, что Мадаля на самом деле не лгала.
54
Мальчуган уже учил евангельские притчи и знал о вели-
ком чуде рождения Иисуса. А если сам пастор утверждает,
что однажды такое чудо на земле свершилось, то пускай
никто не вздумает уверять, что оно не могло повториться.
Поэтому, когда его повели к пастору проверять знания,
Янис на вопрос, есть ли у него брат, громко и твердо отве-
тил:
— Да, есть.
— А как же его зовут? — спросил пастор.
— Иисус, — выпалил Янис, подняв к небу голубые
глаза.
Шаловливые ребята прыснули со смеху, но тут же при-
крыли рты рукой, потому что смеяться в присутствии
пастора неприлично.
А пастор погладил льняную головку Яниса и похвалил
его.
Иисус каждому брат, объяснил пастор детям, придя в
восторг от разумного ответа, и подарил Янису толстую кни-
гу, какой не дарил еще никому из детей, — Новый завет,
или Евангелие.
И это Евангелие Янис хранил как зеницу ока. перечиты-
вая его каждую свободную минуту.
Янис твердо решил всегда и во всем поступать, как учил
старший брат. Впервые ему представился такой случай в
десятилетнем возрасте, когда сынок управляющего имени-
ем, за что-то обозлившись или просто, чтобы выказать свое
превосходство, влепил ему увесистую оплеуху. Янис уже
было замахнулся, чтобы дать барчуку сдачу, но вспомнил
слова Иисуса: «Если кто ударит тебя в правую щеку, под-
ставь левую». А поскольку сынок управляющего ударил
его именно по правой, то Янис подставил левую, попро-
сив ударить также по ней, и, разумеется, получил вторую,
не менее увесистую оплеуху.
Вечером он истово молился за драчливого мальчишку,
ибо Иисус сказал: «Никому не воздавайте злом за зло...»
Вскоре Янис не менее истово молился и за хозяина, ко-
55
торый выпорол его за то, что он полакомился сметаной,
хотя съел-то ее хозяйский сын. Янис помолился и за винов-
ного, который смотрел, как его пороли, и притом еще изде-
вался над ним.
Не будем думать, что Яниса, как и его старшего брата,
не пытался искушать нечистый. Однажды дьявол явился к
нему в образе пастушки Лижел: когда все плясали вокруг
костра и прыгали через него, она схватила Яниса за руку и
крикнула:
— Прыгнем и мы!
Янис уже сделал несколько шагов, ибо ноги его так и
поднимались в такт музыке. Но вдруг он словно услышал
предостережение — не предаваться земным радостям, ибо
они от дьявола. Янис в последний миг, перед самым
костром, вырвал свою руку из когтей Лижел. Она прыгнула
через огонь одна, а Янис тихо поплелся в свой угол, на сено-
вал, чтобы возблагодарить брата за то, что вовремя преду-
предил его.
В другой раз нечистый приставал к нему в образе сосед-
ского мальчугана и хотел совратить Яниса игрой в бабки.
Думаете, тому это удалось? Тогда вы не знаете Яниса.
Только раз нечистый все же чуть-чуть не ввел его в иску-
шение. Янис тогда уже был взрослым юношей и батрачил у
того же хозяина, у которого раньше пас скот. Может быть,
мне и не следовало бы рассказывать об этом, а то вы еще
невесть что подумаете о Янисе. Но случай этот весьма нази-
дателен, ибо показывает, на какие коварные уловки спосо-
бен сатана, когда хочет погубить добродетельного юношу.
В тот день Янис вместе с батрачкой того же хутора Зете
работал на лугу. В полдень, пока сено сушилось, они забра-
лись в еще неполный сарай поспать. Легли каждый в своем
углу. Янис прочел «Отче наш» и захрапел, как и полагается
человеку с чистой совестью, не помышляющему ни о чем
дурном.
Его разбудил пронзительный визг Зете.
— Ай-ай!
56

— Что такое? — спросил Янис, вскочив со сна.
— Ты что, не слыхал? Гром!
И в подтверждение слов Зете за открытой дверью мет-
нулась белая молния и так прогрохотал гром, что сарайчик
закачался. Сразу же полил дождь, так что о спасении сена и
думать нечего было.
— Янис, я боюсь! — заохала Зете.
— Молись! — посоветовал Янис.
Зете принялась читать «Отче наш», но только начала,
как ее перебил ужаснейший удар грома.
— Янис, я пойду поближе к тебе, — сказала она с
мольбой в голосе.
Янис ничего не ответил, Зете перелезла через ворох сена
и повалилась, как в яму, совсем близко от парня. После
следующего удара грома она очутилась уже рядышком с
Янисом. Шею его обвили теплые сильные руки, лицо
закрыла кудель волос, а к груди прижались два мягких
клубка. Произошло нечто непонятное: от ее рук, волос и
особенно от этих клубков на Яниса повеяло такой медовой
сладостью, что он не мог да и не хотел противиться ей, и вот-
вот случилась бы непоправимая беда, если бы о нем не радел
старший брат на небесах. В самую последнюю минуту не-
бесный владыка успел направить молнию в высокую бере-
зу рядом с сараем. Дерево со страшным треском переломи-
лось и рухнуло на крышу. Зете взвизгнула и чуть ослабила
руки. В этот миг на Яниса нашло просветление. Он
оттолкнул Зете, выбежал из сарая, бросился перед сражен-
ной березой на колени и стал читать покаянные молитвы.
Ночью Янис нарвал крапивы, залез в кусты, разделся
догола и принялся пороть себя, особенно нещадно по
местам, которые оказались наиболее слабыми перед лицом
соблазна.
После этой грозы Зете перестала с Янисом разговари-
вать, только, встречаясь с ним наедине, шипела:
— Рохля!
58
Хотя Янис и летом и зимою трудился в поте лица
своего, у него не было ничего, кроме залатанного кафтана
и холщовых штанов. Весь свой заработок он ссужал хозяину
и не только не просил, но даже не брал долга, ибо в молитве
сказано: «И прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем
всякому должнику нашему».
Мать Яниса, которая была уже в летах и добывала себе
хлеб тем, что пряла для людей, не могла видеть, что сын ее
ходит, точно последний нищий. Откладывая копейку за
копейкой, старушка на скопленные деньги купила у хозяев
восемь локтей шерстяной материи. Из нее швец Кор-
нетского имения сшил Янису модный в то время сборчатый
кафтан. Возвращаясь от швеца, Янис, чтобы не помять
новый кафтан, надел его на себя, а старый завернул в
платок и понес под мышкой.
На Псковском шоссе ему повстречался молодой цыган
в рубахе, без шапки. Тот еще издали, как это принято у
цыган, поздоровался с Янисом и заговорил.
— Куда это ты, молодой человек, подался? Знаю, знаю,
к своей зазнобушке идешь, а то разве вырядился бы, как
баронский сын, — сказал цыган.
Янис густо покраснел от стыда: его заподозрили в
таком зазорном поступке!
— А что у тебя в узле? Должно быть, пряники своей
красотке несешь? — дразнил цыган Яниса.
— Нет, нет, там мой старый кафтан! — наивно оправ-
дывался Янис.
— Поклянись, что не врешь, — не отставал цыган.
— Клясться — грех. Мой брат Иисус сказал, что можно
только говорить «да» или «нет», — принялся объяснять
Янис.
Цыган свистнул.
— Э-э! Стало быть, ты сын божий! Послушай-ка, сде-
лай доброе дело, отдай мне свой старый кафтан. А то еще
пойдет дождь, и я промокну до костей. Всю мою черноту
59
смоет, куда я такой денусь— цыганочки любить переста-
нут.
Тут-то Янис понял, что для него настал час большого
испытания. Не кто иной, как Иисус послал ему этого
цыгана, чтобы проверить, как Янис выполняет наставления
брата: «И у кого две одежды, тот дай одну неимущему».
Разве это не чудо, что именно сегодня, когда у него впер-
вые в жизни оказался второй кафтан, ему встретился че-
ловек, у которого нет ни одного?
А так как Янис уже давно ждал случая, чтобы выказать
свое беспрекословное послушание небесному брату, он
немедля протянул цыгану узел со старым кафтаном. Парень
поблагодарил, пожелал Янису большой удачи у девушек,
и они разошлись.
Вдруг Янис вспомнил, что ближнего надо любить, как
самого себя, а что же сделал он — отдал цыгану старый
кафтан, а себе оставил новый. Иисус еще подумает, что
Янис любит себя больше, чем своего ближнего.
«Ой, ой, как я опозорил своего дорогого брата! — Янис
рвал на себе волосы. — Погоди, это ведь еще можно испра-
вить!» Цыган был еще недалеко, у поворота дороги.
Янис бросился вдогонку, крича, чтоб тот подождал. Но
парень, видимо, решил, что Янису стало жаль старого каф-
тана, и он пустился бежать во всю мочь, и Янису, конечно,
было бы не догнать быстроногого парня, не случись на
дороге урядник. Увидев бегущего с узлом цыгана и крича-
щего преследователя, урядник не усомнился в том, что бег-
лец— вор, а Янис— пострадавший. Соскочив с брички,
урядник крикнул цыгану: «Стой! Ни с места, а то стрелять
буду!» — и схватил парня за шиворот и не отпускал, пока не
подоспел Янис.
Запыхавшись и заикаясь от волнения, Янис пытался
втолковать обоим, что он вовсе не хочет отнимать кафтан, то
есть он хочет, чтобы ему вернули старый кафтан, но взамен
он отдаст новый.
Видя, что на словах ему ничего не растолковать, Янис
60
сорвал с себя новый кафтан, надел его на цыгана, развязал
узел и сам облачился в старый.
Урядник проворчал, что такого чудака еще не видывал,
а Янис пошел домой счастливый, напевая по дороге
благодарственные песни.
Всю свою жизнь Янис каждое воскресенье ходил в
Алуксненскую церковь. Весной и летом, осенью и зимой,
сияло ли солнце, шел ли дождь или снег и небо сливалось
с землей, — Янис мерял дорогу вокруг Алуксненского
озера, чтобы попасть в церковь, объявленную святой за
то, что сразу же после молебна, отслуженного в ней,
русский царь исцелился, в то время как молебны в других
церквах не помогли.
В молодости или зрелом возрасте прошагать такое рас-
стояние для мужчины, да еще в постолах, отнюдь не герой-
ство, но, когда Янису уже стукнуло шестьдесят и ноги
скрутил ревматизм, он частенько с тоской поглядывал через
озеро в сторону Алуксне и думал, как было бы хорошо, если
бы он, точно Иисус, мог ходить по воде, яко посуху. Как
легко было бы попасть в церковь, попеть вволю божествен-
ных песен и раз-другой вкусить от святого причастия.
В одну туманную ночь, возвращаясь с пастбища, куда
отводил лошадей, Янис остановился на берегу озера. Вдруг
ему послышалось, будто по озеру кто-то идет: шлеп, шлеп,
шлеп...
«Не он ли?.. Не брат ли Иисус? Правда, апостол Петр
тоже пробовал сделать это, но сразу испугался и вскричал:
«Господи, помоги, тону!»
Иисус все приближался, хотя в густом тумане можно
было разглядеть лишь нечто вроде темного столбика вели-
чиною с человека среднего роста.
— Иисус, это ты? — спросил Янис дрожащим голосом.
— Да, брат мой, это я, — последовал ответ. —Да будут
благословенны твои очи, узревшие меня в темноте, да еще в
тумане. За это ты увидишь такое, чего не увидеть никому из
смертных. А за то, что ты веришь мне всей душой, я дам тебе
61
все, что пожелаешь. Можешь взять себе хоть имение Ласбер-
гов, можешь попросить хутор, на котором всю жизнь батра-
чишь, — все, все можешь взять.
— Брат Иисус, я не жажду благ мирских, — отвечал
Янис. — Но если бы ты выполнил мою просьбу...
— Проси, и желание твое исполнится, — обещал
Иисус.
— Если можешь, то вели, чтоб я, не замочив ноги,
ходил через озеро в церковь, — попросил Янис.
— Поскольку ты довольствуешься малым, то я внемлю
твоей просьбе. Ты сможешь ходить по озеру, но только в
церковь и обратно. Если захочешь сходить на базар или
хозяин пошлет тебя за табаком, то пойдешь кругом —
божий дар нельзя на мирские дела тратить, —> обещал и
одновременно предупредил Иисус, и шаги его стали уда-
ляться: шлеп, шлеп, шлеп...
Янис с нетерпением ждал праздника, чтобы впервые
перейти озеро. И когда настало воскресенье, он еще дома
обул новые постолы, которые обычно, чтобы уберечь от
росы, носил до самого Алуксне под мышкой. Вера его была
так сильна, что он ни минуты не сомневался в обещании
Иисуса.
Какое это было зрелище, когда Янис в солнечное утро
шагал по озеру! Рыболовы забыли о своих поплавках и не
вытащили в тот день ни одной рыбы, ибо были так ошара-
шены, что побежали домой рассказать о великом чуде
женам. Те, правда, им не поверили и стали искать у них по
карманам и торбам пустые водочные бутылки.
А Янис тем временем уже сидел смиренно в церкви, на
самой задней скамье, хоть народ еще и не собрался и он
вполне мог занять место у самого алтаря.
Вдруг Янис услышал стук шагов — тук, тук, тук, —
словно кто-то ступал на деревянных ногах. Поскольку в
церкви смотреть по сторонам не полагается, Янис продол-
жал сидеть неподвижно, косясь одним глазом на проход
посередине, между мужскими и женскими скамьями.
62
На свое счастье, Янис при виде необыкновенного посе-
тителя утратил дар речи. А то бы он вскрикнул во весь
голос, ибо это... это... это был сам черт! На тонких козлиных
ногах, с длинными крутыми рогами, весь косматый, безоб-
разный. Под мышкой у него была зажата вяленая телячья
шкура, в руке он держал черное воронье перо. Подойдя к
алтарю, черт примостился на амвоне, расстелил рядом с
собой шкуру и, словно от нечего делать, стал ковырять в
зубах вороньим пером.
Вдруг глаза у черта загорелись, и он уставился на
женскую половину. Янис тоже глянул туда и увидел, как
Зете шепчется с горничной молодого барона. Черт тут же
что-то записал на телячьей шкуре. За всю службу он записал
десять человек: еще двух девиц— за болтовню и двух
парней, пяливших глаза на красотку Анлизе; старого кучера
имения, который тайком сплюнул на пол; двоих хозяев,
мерно храпевших во время проповеди; и сына одного из
них, который, желая разбудить отца, ткнул его кулаком в
бок.
Как только начали вызванивать обедню, черт сунул
шкуру под мышку и, виляя между прихожанами, выскочил
из церкви. Ну и чудо — ни один человек не заметил сатаны,
хотя у самых дверей он так обнаглел, что пролез между ног
у церковного старосты, стоявшего там с блюдом для пожер-
твований в вытянутой руке. Вот что означали слова брата
Иисуса на озере: «...и ты увидишь такое, чего не увидеть
никому из смертных».
Весть о чудесном переходе Яниса через озеро облетела
все Алуксне. Огромная толпа стояла на берегу и с восхище-
нием и завистью смотрела, как он шагал по воде, — а он
ступал, словно под его ногами простирался гладкий боль-
шак.
Слава о Янисе из уст в уста дошла и до дальних округ.
Из Белявы, из Леясциема, даже из Пиебалги к алукснен-
скому Янису начали ездить пожилые и старые женщины,
страдавшие разными недугами. Янис, правда, отмахивался
63
от них, говоря, что брат не наделял его даром исцеления, но
женщины не отставали — пускай хоть коснется больного
места, хоть взглянет на него или нальет в бидон водички,
которой умывается. Делал ли там Янис что-нибудь или не
делал, но у женщин словно рукой сняло болезни» которые
доктора годами старались и не могли вылечить. Чтобы хоть
в какой-то мере защитить свою честь, ученые доктора
оправдывались, что не сумели вылечить этих больных
только потому, что те ничем не болели.
Жаль, что слава Яниса оказалась столь недолговечной и
к старости, после так безгрешно прожитой жизни, нечи-
стому удалось занести его имя в свой список.
Случилось это поздней осенью, в пору молотьбы хлеба.
Тугой ветер катил по озеру большие пенящиеся волны, но
не мог же Янис из-за этого сидеть дома. Легонько, как
гоголек, он просеменил по озеру и вошел в церковь сразу за
нечистым.
Неизвестно, что случилось в то воскресенье с людьми:
то ли они в овинах или на гумнах выдохлись при молотьбе,
то ли обожрались на поминках, — но черт прямо выби-
вался из сил, едва успевая записывать всех, кто спал, хра-
пел. К середине проповеди черт исписал всю телячью
шкуру, а люди все не переставали грешить. На секунду он
словно растерялся, но тут же нашелся. Встал, вцепился в
один край шкуры зубами, а на другой наступил копытом
и, выпячивая при этом толстый живот, принялся растяги-
вать ее. Это выглядело так смешно, что Янис не выдержал
и засмеялся. Глазастый черт — забодай его корова! —
увидел это и тут же записал Яниса.
Видимо, черт, как только он вышел из церкви, сообщил
имена грешников небесным владыкам, те спешно провели
у себя заседание и решили, кого как наказать. По крайней
мере, Янис понес кару сразу, по дороге домой: посреди
озера у него начали промокать ноги, и к другому берегу он
подходил уже по щиколотку в воде.
Больше Янису в церкви побывать не пришлось. В ледя-
64
ной воде он так простыл, что к вечеру свалился в лихорадке
и через девять дней умер, не приняв даже святого причастия,
ибо лошадь пастора испугалась раздавшегося из кустов
козлиного крика, понесла и сломала оглоблю. Пока пастор
добирался к умирающему с просфорой и вином, Янис уже
успел отдать душу высокому судье.
Таков рассказ об алуксненском Янисе, и такой Янис
жил только среди алуксненцев. Если вы прочтете в сказках,
что и в других округах был такой безгрешный человек,
который ходил по воде, яко посуху, и видел в церкви
самого нечистого, не верьте.
КЕГУМСКАЯ РУСАЛКА
Близко, совсем близко подошел день, когда кегумская
плотина должна была преградить путь водам Даугавы, пре-
вратив их могучую силу в свет и тепло. Если кому-нибудь в
то лето казалось, что ветры в прибрежных ивах шумят
громче, чем в другие годы, то он не знал, что к ветрам
присоединились вздохи стариков. И если кого-нибудь
удивляло, что воды Даугавы стали солеными, то он не знал,
как жалобно плакали у реки старушки, ковылявшие туда,
опираясь на палочки.
О чем же вздыхали старики и о чем плакали старушки?
Близок, совсем близок день, когда они должны будут оста-
вить обжитые дома, покинуть обрамленные сиренью дворы,
замшелые яблони и проторенные многими поколениями
тропы, по которым теперь будут ползти ленивые усатые
сомы и плясать иззелена-золотистые щуки, потому что
обжитые дома, с сиреневыми кустами и яблонями, затонут
в большом Кегумском озере, когда перекроют шлюзы пло-
тины.
Но никто не знал, почему в то лето радостно, как нико-
гда, пела черноокая Аустра, почему она так часто бегала на
Даугаву и, защитив глаза рукой, все глядела и не могла
66
наглядеться на поднимающуюся мощную плотину, где
перекликались молодые, сильные парни, катившие камни и
скреплявшие их бетонным раствором. Но среди сотен пар-
ней она видела только одного— рыжеволосого Екаба, и
неважно, что он двигался ленивее остальных, что чаще
остальных присаживался покурить и, размахивая руками,
балагурил и сам громко смеялся при этом.
Зато в субботние вечера, когда молодежь собиралась в
большом сарае потанцевать, Екаб— его просто нельзя
было узнать— отплясывал, извиваясь, как угорь, и ни
минуты не мог усидеть на месте. Пока остальные отдыхали,
болтали с девчонками или выходили покурить, Екаб вер-
телся около музыкантов, брал у них трубу и издавал такие
грохочущие звуки, что девчата с визгом затыкали уши. Бы-
ли, да, были и такие, что сердито морщили носы и пожи-
мали плечами, но Аустре эти шутки не надоедали, хотя он и
повторял их по нескольку раз в вечер. Ничего удивительно-
го, что Екабу, который так развлекал общество, некогда
было выйти покурить. Но нельзя же было требовать, чтобы
Екаб за весь вечер ни разу не затянулся папироской!
И Аустра никогда не обижалась, когда он, бывало, сунет
в рот папиросу, зажжет ее и потом уже пригласит на та-
нец. Да разве вообще можно было в чем-нибудь упрекать
Екаба?
Ох, лето, лето, как ты смущаешь сердца молодых деву-
шек! Разве это хорошо, что соловьи до самого утра поют
только про любовь, и ни о чем другом? Разве это хорошо,
что на лугах цветут ромашки только с нечетным числом
лепестков и, гадая «любит — не любит», срываешь послед-
ний лепесток с ликующим возгласом: «Любит!»
«Любит! Любит! Любит!» — жужжали пчелы вокруг
свитого Аустрой веночка.
«Любит! Любит!» — журчали волны Даугавы, когда
Аустра полоскала в них рубашки Екаба. Приятнее всего
слово это прозвучало бы из уст Екаба, но он почему-то не
спешил произнести его. Нет, он никогда не говорил о
67
любви, но что, кроме любви, заставляло его приносить сти-
рать свои рубашки именно Аустре, а не другой.
И Аустра надеялась, что, когда кегумскую плотину
закончат и все рабочие уедут, Екаб останется, и они зажи-
вут вместе в новом доме, который строил Аустрин отец.
Но Екаб исчез первым, даже не простившись с Аустрой,
даже не поблагодарив ее за стирку рубашек и за мгновения
любви, о которых знали только они оба да соловьи.
Отчего весь мир для Аустры вдруг опустел и помрачнел,
отчего черемуха словно зачахла, замолкли птицы и застыли
воды Даугавы? Отчего теперь на лугах росли ромашки
только с четным количеством лепестков и, когда Аустра,
гадая, срывала их, они все повторяли: «Не любит...»?
«Жизнь без Екаба хуже смерти», — решила Аустра и,
простившись взглядом с лесами и лугами, с голубым небом
и белыми облаками, спряталась в погребе покинутой усадь-
бы, чтобы навсегда остаться в пучинах Даугавы.
Она сидела на песке в погребе и оплакивала свою
разбитую жизнь, а воды над ее головой все катились и кати-
лись, пока на месте бывшей даугавской низины не возникло
большое Кегумское озеро.
Ушла бы Аустра жить на новую усадьбу, и время,
возможно, залечило бы сердечные раны. Прошел бы год, и
от горя осталась бы только грусть, прошли бы два, и Аустра
опять услышала бы, как на берегу озера в зарослях
черемухи поют соловьи. Может, она опять сорвала бы
ромашку и, оторвав последний лепесток, сказала бы:
«Любит!»
А тут, в пучине озера, время остановилось, не было ни
дней, ни ночей, ни месяцев, ни лет. Но сердце Аустры
беспрестанно болело, глаза не переставали плакать. Она
даже не заметила, как щучка, первая приветствовавшая ее в
водяном царстве, уже выросла в статную, сильную щуку, а
упитанный подросток-сом — в толстопузого молодца.
Обитатели озера любили Аустру — свою русалку — и разу-
красили ее жилье всякими травами и блестящими ракушка-
68
ми, а к волосам ее привесили воздушные пузырьки, сверкав-
шие, как жемчуга.
— Ну и хороша же наша русалка! — радовался зеле-
ный полосатый окунь. — Но о чем она все плачет?
— Да, о чем она плачет?— жалостливо повторила
красноглазая плотвичка.
— Удивляюсь, как это ей не надоест хныкать? Поспала
бы лучше, — прогундосил сом, отправляясь на покой.
Сострадательная плотвичка уплыла к берегу и спросила
у соловья, не знает ли он, отчего плачет русалка.
— Она плачет? Как хорошо! Как хорошо, тра-ля-ля! —
заликовал соловей.
— С ума спятил! — сердито плеснула хвостом плот-
вичка. — Горю русалки радуешься!
— Как же мне не радоваться, как мне не петь? —
защелкал соловей в безудержном восторге. — Мы, соло-
вьи, — песенники любви. И мы знаем только две песни:
одну о счастливой и другую — о несчастной любви. Когда-
то нас очень уважали влюбленные всего мира. Они прихо-
дили к нам парочками, и мы пели им о счастливой любви.
Через год они к нам уже не ходили — это означало, что они
поженились, но иногда приходил только один из них — тот,
кого бросили, и мы пели ему или ей свою другую песню.
А теперь влюбленные парочки почти не бывают на наших
концертах. Они ездят сюда, на Даугаву, на тарахтящих
машинах и привозят с собой какие-то ящики. Когда у этих
ящиков открывают крышки, они поднимают шум, как ста-
до мычащих быков, отара блеющих овец и пять лающих
собак. Некоторые наши лучшие певцы от этого шума ли-
шились музыкального слуха, — с возмущением закончил
соловей.
— Я спрашиваю тебя о русалке, а ты мне о каком-то
бычьем мычании толкуешь,— обиделась плотвичка и
хотела уплыть.
— Погоди, поговорим и о русалке,— остановил ее
соловей. — Теперь счастливых влюбленных нам на свои
69
концерты завлечь больше не удается. Но и несчастные влю-
бленные в лунные ночи уже не ходят на берега Даугавы
слушать нашу песню о несчастной любви. Поэты теперь
пишут, что парень, брошенный невестой, садится вечером на
трактор и за одну ночь поднимает десять гектаров залежи,
а невеста, оставленная женихом, становится дояркой.
Теперь ты поняла, почему я так обрадовался? Стало быть,
есть еще на свете такая любовь, о которой мы поем в наших
песнях! Бесконечная, красивая, несчастная любовь! Тра-ля-
ля!
Плотвичка так и уплыла бы, не получив ответа, если бы
из своей норы не высунул голову крот.
— Простите, что я подслушал ваш разговор, — забор-
мотал он,— но я не удержался, уж слишком это было
соблазнительно. По-моему, ваша русалка перестала бы пла-
кать, если бы вы привели к ней того малого, из-за которого
она утопилась. Он каждый день ездит сюда рыбу ловить и
катается по озеру в лодке.
Когда плотвичка передала другим рыбам совет крота,
те долго судили да рядили, как перевернуть лодку Екаба.
Сом, конечно, был самый сильный среди них, но разве этого
отъевшегося толстяка расшевелишь на такое поэтическое
дело? Им, вероятно, так и не удалось бы завладеть Екабом,
если бы в лодке не было молодой девицы, которая, чуть
ударит волна, взвизгивала:
— Ой, Екаб, боюсь!
А Екабу, видимо, нравился визг спутницы — он только
посмеивался и даже нарочно покачивал лодку. Как раз в
одну из таких минут из воды выскочил веселый сазан и
обрызгал девицу. Девица вскрикнула: «Екаб, спаси!» —
вскочила и навалилась на борт лодки. Но Екаб уже не мог
спасти ни себя, ни ее. Лодка перевернулась, и Екаб кам-
нем пошел ко дну у самых дверей погреба. Девица
трижды вынырнула, и назавтра на берегу озера нашли ее
тело.
При виде Екаба у Аустры от счастья так засияли глаза,
70
что в погребе стало светло. С возгласом: «Екаб, милый
Екаб, ты все-таки не забыл меня!» — она кинулась ему на
шею.
Екаб таращил глаза и никак не мог вспомнить имя
красотки.
— А, Зенточка, ты ли это? — попытался он угадать.
— Я не Зента! — Аустра разочарованно ослабила
руки.
— Ах да, я ошибся. Да ведь ты Вилма,— поспешил
Екаб исправить ошибку.
— Я не Вилма! — Аустра отступила немного, но руки
ее все еще оставались на плечах парня.
— Что-то я плохо видеть стал, — оправдывался
Екаб. — Да ты же Валия!
— Я Аустра! Неужели ты меня больше не узнаешь? —
воскликнула Аустра и, забившись в угол, громко всхлип-
нула.
— Аустриня! Да ты же в самом деле Аустриня! — хлоп-
нул себя Екаб по лбу. — Помнишь, как мы на Венте...
— Не на Венте, а тут, на Даугаве, когда еще не было
этого Кегумского озера. Мы слушали* песню соловья о
любви...
— Стало быть, ты кегумская Аустра? Та самая, что
лучше всех стирала мне рубашки? Потом я им всем говорил:
«Так, как Аустра, никто из вас стирать не умеет»,—
похвалил ее Екаб.
— И только поэтому ты помнишь меня? — упрекнула
Аустра.
— Но ведь это самое лучшее, что можно сказать о поря-
дочной женщине. А то вы все одинаковы. Хи-хи-хи да ха-ха-
ха, поцелуйчик — и все. А не успеешь вовремя смыться, так
тебе сразу петлю на шею накинут,— пожаловался Екаб,
махнув рукой.
Аустра смотрела на него широко раскрытыми глазами,
но они уже не лучились счастьем и любовью.
— Так вот какой ты, Екаб, — заговорила она без
71
прежней нежности в голосе. — И ради такого я отказалась
от прекрасной земной жизни, от цветущей черемухи и
голубого неба, от крика кукушек и соловьиной песни!
Земля, мать моя, солнце, сестра моя, месяц, брат мой, я иду
обратно к вам! Слышите, я иду!
Красное солнце уже садилось за темными лесами, когда
из Кегумского озера вынырнула черноокая женщина и усе-
лась на берегу под ивой. Когда на горизонте со своей
облачной постели поднялся заспанный месяц, в кусте чере-
мухи запел соловей. Он пел новую песню — о том, как
прекрасна земля и как удивительна жизнь.
Когда соловей на минуту замолк, из своей норы высу-
нул голову крот и молвил:
— Ну, разве я плохо присоветовал?
ЛУЧШЕЕ ПОЖЕЛАНИЕ
Молод и красив был принц Хайям, когда он вступал на
престол. В тот день он давал большой пир, и, когда он сел
на трон, мимо него начали проходить визири и придворные,
желая ему счастья.
— О великий повелитель! — воскликнул придворный
поэт.— Я желаю тебе такую пылкую любовь самой пре-
красной женщины на свете, чтобы тебе никогда не укры-
ваться ночью одеялом.
— О благородный владыка, — заговорил придворный
философ, склонив голову, — я желаю тебе мудрости, недо-
ступной пониманию кого-либо другого.
— О высокий властелин,— сказал великий визирь,
кланяясь так низко, как только это позволял его толстый,
охваченный золотым поясом живот. — Желаю тебе так раз-
богатеть, чтобы твои недоброжелатели ни одной ночи не
спали спокойно.
И так все они, визири и придворные, соревновались в
льстивых пожеланиях.
Последним перед троном Хайяма остановился придвор-
ный шут.
— Бывший принц, теперешний повелитель и будущий
покойник, — начал он, трижды взмахнув над своей головой
73
шутовским колпаком, — визири и придворные желали тебе
счастья, которое только в молодости приносит радость и
усладу. То, что пожелаю я, пригодится тебе в старости, ибо
молодость пролетает, как шустрая ласточка, а старость пле-
тется, точно улитка. Я желаю тебе самого лучшего из того,
чем судьба может одарить человека,— быстрой и легкой
смерти.
— Он желает властелину смерти!
— Ой, ой! Несчастный! Горе тебе! — закричали напе-
ребой недоумевающие придворные.
И первым повелением властелина Хайяма было отру-
бить шуту голову.
Шут рассмеялся.
— Многие короли и вельможи всю жизнь прожили без
голов, но это не мешало им драть с бедняков по две шкуры
и стать могущественными. Но поскольку я зарабатываю
себе хлеб головой, то мне, конечно, без нее не обойтись.
Только запомни — ты не сможешь умереть, пока не при-
дешь на мою могилу и трижды не поклонишься мне.
Телохранители увели шута и отдали его палачам.
И никто уже больше не видел этого славного малого.
Пир продолжался, жизнь шла своим чередом и без шута.
А что такое жизнь владыки, если не сплошной пир? Так и
теперь: едва на празднике коронации Хайяма были выпиты
последние бокалы вина и в окна выброшены народу обгло-
данные кости, как по стране опять зарыскали сборщики
податей. Хайям увидел самую прелестную женщину на све-
те, страстно полюбил ее и спешил отпраздновать свадьбу.
Любовное счастье Хайяма длилось пять лет. К этому
времени гарем его насчитывал триста жен, но самой люби-
мой из всех была и оставалась прекрасная Хелар, подарив-
шая ему сына Хасана, провозглашенного наследником пре-
стола. Но любовь — это птица, которую не удержать, даже
если ее заточить в гарем, и в одну ночь Хайям застал Хелар
в объятиях своего телохранителя. И Хайям из властелина
превратился в обыкновенного мужчину, который не может
74
понять, как его жена смеет полюбить другого. Он приказал
обоим — Хелар и ее возлюбленному — отрубить головы.
Они ушли, взявшись за руки, с надеждой хоть на том
свете всегда быть вместе и вечно любить друг друга. Только
у двери Хелар оглянулась и попросила:
— Можно ли мне высказать свое последнее пожела-
ние?
Хайям великодушно разрешил.
— Я хотела бы, чтобы ты вспомнил обо мне в свой
последний час.
После смерти Хелар Хайям стал молчалив, как сфинкс.
И хоть в его гарем прибыло двести новых жен, он ни одну
из них не мог полюбить.
Разочарованный в любви, Хайям посвятил себя науке.
Создал новое философское учение и назвал его хайямиз-
мом. Восточные мудрецы, которым он читал свои рукописи,
в один голос уверяли, что таких глубин мудрости еще не
достиг никто в мире. Они написали толстенные фолианты,
толковавшие хайямизм, но когда Хайям прочитал это, то
ровно ничего не понял в собственном учении. Душу его,
точно липучие пиявки, сосали сомнения, и, чтобы избавиться
от них, он пошел на хитрость: под чужим именем отправил
свои ученые трактаты в храм науки какого-то государства.
Получив оттуда ответ, Хайям узнал жестокую правду, кото-
рая никогда не всплыла бы, если бы отвечавшие ему знали,
что философские труды эти написаны повелителем столь
богатого государства. В письме было сказано, что такой
бред может написать только дурачок или сумасшедший.
Разочаровавшись в философии и в способностях чело-
веческого ума, Хайям пришел к выводу, что только богат-
ство может поднять властелина над другими. Он стал скуп
по отношению к своим визирям и придворным, заставлял
своих пятьсот жен с утра до поздней ночи ткать ковры, а с
подданных драл две шкуры. Золото и драгоценные каме-
нья уже не умещались в сводчатых подвалах дворца, надо
было рыть все новые и новые пещеры, чтобы хранить нахва-
75
тайные богатства. И слава о Хайяме пошла по всему свету.
Поэты сочиняли о нем хвалебные оды, а монархи низко-
низко склоняли перед ним головы, хоть от зависти не могли
по ночам спать. И как они ликовали и злорадствовали,
когда в одну ночь великий визирь Хайяма опустошил под-
валы и пещеры своего повелителя, погрузил золото и дра-
гоценные каменья на самые быстроходные корабли и бежал
за море.
И странно, как только Хайям лишился богатства, при-
дворные перестали уважать его, подданные— бояться, а
любимый сын — благоговеть перед ним. Хасан свергнул
отца с престола и провозгласил себя властелином. Брошен-
ный в самый темный закуток дворца, Хайям не видел, как
визири и придворные желали новому повелителю счастья в
любви, мудрости и богатства.
Несчастный, всеми презираемый, Хайям томился в
своей темнице. Ни одно утро не радовало его новым днем,
ни один вечер не сулил бодрящего отдыха. Как обычно,
незваной и нежданной явилась к нему непрошеная гостья —
старость, и вместе с нею все ее бесчисленные родственни-
ки — хвори и недуги. Они скрутили ему руки и ноги, сгор-
били его стан, приковали к постели. Погасили свет в его
глазах, лишили слуха и отняли язык. Они гудели над его
головой, как волчки, и, словно калеными щипцами, щипали
тело. Сон летел от него, как неуловимая бабочка, и жизнь
стала для Хайяма невыносимым игом. Ни одна из его
многих жен не приходила поправить подушку или подать
больному глоток воды.
Медленно тянулись дни, еще медленнее — годы.
— Смерть, о смерть, сжалься хоть ты и избавь меня от
мук! — молил Хайям в самые трудные минуты.
Но бывший повелитель не имел никакой власти и над
костлявой, и она, размахивая своей косой, проходила мимо
него.
Чтобы забыть о своих страданиях, Хайям снова и снова
перебирал в памяти лучшие часы своей жизни. Точно в
76
зеркале, он видел себя молодым и статным, обожаемым,
всемогущим. Торжественной была минута, когда он впер-
вые сел на трон и придворные желали ему счастья: любви,
мудрости и богатства. И только старый шут пожелал ему
тогда легкой смерти.
— О старый шут, мудрейший из мудрых, только теперь
я понимаю, какую глубокую правду таили твои слова, когда
ты сказал, что лучшее, чем судьба может одарить челове-
ка, — это быстрая и легкая смерть... — вздохнул Хайям.
И муки на время отступили от его постели. К нему
вернулись зрение, слух и дар речи. Хайям велел позвать
старого палача и попросил отвести его на могилу шута.
Далека была дорога на кладбище бедных. И ноги Хай-
яма устали, а когда он совсем выбился из сил, палач разы-
скал на свалке старую тачку и покатил на ней своего
бывшего властелина по песчаным улицам. За кладбищен-
ским валом рос одинокий терновый куст, около него палач
остановился и стащил Хайяма с тачки.
— Тут лежит твой старый шут, которому я по твоему
повелению отрубил голову, — сказал палач, отирая с лица
пот. — Перед казнью он просил посадить на его могиле
этот терновый куст, чтобы ты мог найти место его упо-
коения.
Хайям, трижды склонив голову, рухнул перед могилой
шута и остался лежать, устремив неподвижный взор в небес-
ную синеву. Точно далекий отсвет, точно луч тающего меся-
ца, он увидел свою молодость. Как шустрая ласточка, она
упорхнула, унося на своих крыльях радость, здоровье, силу
и счастье.
«Счастье? На свете так мало счастья, что мы должны
быть благодарны за каждое мгновение, в которое хочется
крикнуть времени: «Остановись, не беги так быстро!» Такие
минуты дарила мне только Хелар. А чем я отплатил ей за
подаренное мне счастье? Разве я задумывался над тем, как
часто ей приходилось коротать свои молодые дни и ночи в
одиночестве, в то время как я пировал с друзьями и обнимал
77
других женщин? Хелар! Хелар, добрая, любимая, прости
меня, только смертью я могу искупить свой грех перед
тобой».
Тяжело размахивая широкими крыльями, на кладбище
бедных спустилась темнота. Она заслонила небесную сине-
ву, отсвет далеких воспоминаний и светлый образ Хелар.
Хайям уже не чувствовал, как палач закрыл ему глаза.
ОСЕЛ МУХАМЕДЖАНА
Самым ценным из всего, чем владел Мухамеджан, был
красивый, им самим выращенный осел. Вот это был осел —
длинноухий, с выносливой спиной и твердыми копытами,
которые не трескались, даже когда он взбирался по устлан-
ным самым острым щебнем склонам. Он был лишен некото-
рых присущих ослам качеств, даже глупости и упрямства.
Осел Мухамеджана был умен, как лошадь, и послушен,
как собака.
— Что мы стали бы делать, не будь у нас такого
осла? —часто говаривал Мухамеджан своей жене. — Как я
возил бы в город бурдюки с вином? И как тащил бы оттуда
соль и муку?
— Да, трудно пришлось бы тебе, — соглашалась
жена.
— Хороший осел, красивый осел. Такого осла нет ни
у кого из моих родственников, соседей и знакомых. Такого
осла не сыскать во всем ханстве. Такого осла нет у самого
хана.
79
С тайным злорадством слушал Мухамеджан рассказ
Абаса о том, как осел Абдурахмана заартачился на горном
перевале, над крутым обрывом, и швырнул в бездну два
бочонка самого дорогого вина. Не меньше радости доста-
вил ему рассказ Абдурахмана об осле Абаса, заупрямив-
шемся на мостике над узкой, но глубокой речкой и
скинувшем в воду мешок соли и мешок муки.
— Ой, ой, что же это у них за ослы! —качал он головой
с притворным сожалением и восхвалял аллаха, наградив-
шего его самым лучшим ослом в мире.
Однажды Мухамеджан подслушал разговор своих
соседей.
— Имей я такого осла, как Мухамеджан, у меня куры
денег не клевали бы, — сказал Абдурахман.
— В наше время чудес уже не бывает. Теперь ты не
скажешь: «Ослик, встряхнись!»— и не подстелешь про-
стыню под хвост, чтоб на нее золотые посыпались, — отве-
чал Абае.
— Именно так я и сказал бы: «Ослик, встряхнись!» —
и деньги посыпались бы мне прямо в кошелек,— уверял
Абдурахман.
— Если ты знаешь такие заклинания, то скажи их
Мухамеджану. Может, тебе от него потом что-нибудь пере-
падет, — посоветовал Абае.
— Может, перепадет, а может, и нет,— недоверчиво
засмеялся Абдурахман. — Я еще не видел богача, который
вспоминал бы друзей и родственников, помогавших ему,
когда он был беден.
После этого разговора Мухамеджан больше не находил
себе покоя.
— Ослик, встряхнись! Ослик, встряхнись! — бормотал
он утром и вечером, выводя осла из лачуги и загоняя его
туда на ночлег.
Но вскоре осел сам поведал своему хозяину волшебное
слово, сделавшее Мухамеджана первым богатеем на всю
округу.
80

Стояло жаркое и сухое лето. Реки высохли и ползли по
дну русла, как ленивые медяницы. Ключи перестали бить, и
редкие капли воды, которые они еще выжимали из себя,
испарялись на раскаленном песке быстрее, чем слезы на
лице молодой пригожей вдовушки.
Мухамеджан возвращался из города, где продал
остатки вина. На этот раз он не вез домой мешки с мукой,
а сидел на осле сам, ибо под палящим солнцем Мухамеджан
совсем выбился из сил.
Каким-то образом — то ли Мухамеджан задремал, то
ли слишком понадеялся на осла, — но на этот раз умное и
послушное животное унесло своего хозяина в горы. Когда
Мухамеджан очнулся, он хотел повернуть обратно, но
осел уперся передними ногами в землю, вытянул голову
против ветра и так тоскливо заржал, словно ослиный рай
находился где-то под боком и он, осел, погибнет,
если хозяин не позволит ему заглянуть туда хоть одним
глазом.
— Ну, иди, иди, мой ослик, покажи, что тебя так тянет
туда, — уступил Мухамеджан.
Осел свернул на заросший терновником склон и,
торопливо продираясь сквозь кусты, пришел к крутой
скале.
— О святой аллах!-— воскликнул Мухамеджан.—
Вода!
Из щели в скале била прозрачная струя, исчезавшая у
подножия скалы в камнях, втекая, видимо, в какую-то под-
земную реку.
Мухамеджан слез с осла, и оба они— хозяин и его
осел — пили, пили и пили. После этого человек умыл лицо
в прохладном потоке и, скинув полосатый халат, освежил
разгоряченное тело, уже давно не наслаждавшееся лаской
водяных брызг. Освежившись сам, Мухамеджан ока-
тил водой осла, наполнил пустые бурдюки и отправился
домой.
От радости он смеялся и пел, представляя себе, как
82
благодарна будет жена за два бурдюка чистой воды. Он
вспомнил изнывающих от солнечного зноя женщин, стояв-
ших в городе в длинных очередях у двуколок и бурдюков
продавцов воды, чтобы за большие деньги купить кружку
мутной, тепленькой водички.
— Вода! Вода! — Вдруг Мухамеджан хлопнул себя
ладонью по лбу. — «Вода» — то волшебное слово, которое
знает Абдурахман!
И Мухамеджан, очутившись на перекрестке, не повер-
нул домой, а отправился обратно в город. Он пришел туда
в полдень, когда цены на воду поднялись почти так же
высоко, как солнце в небе.
Теперь Мухамеджан знал, как водяную струю, бившую
из скалы и втекавшую в подземную реку, превратить в
денежную и направить в свой кошелек. Он заставлял осла
трижды на дню мерять трехчасовой путь в город, и осел
терпеливо тащил туда бурдюки с водой, а обратно —
утром — Мухамеджана, в полдень — старшего его сына, а
вечером — младшего.
Каждое утро и каждый вечер Мухамеджан молил
аллаха не посылать дождя высохшим полям и обмелевшим
рекам, и аллах внимал его молитвам, но не внимал вздохам
загнанного осла.
Это уже не был тот статный и сильный осел — тихо он
плелся теперь по песчаной дороге в город и обратно. Спина
его прогнулась, из потрескавшихся копыт сочилась кровь,
уши обвисли. На заработанные ослом деньги Мухамеджан
купил кожаную плетку, и она все чаще плясала по ослиным
бокам.
Итак, настало утро, когда осел был уже не в
силах подняться на ноги. Не помогали ни кусок хлеба,
ни плеть, ни пинки Мухамеджана и его сыновей. Осел
умоляющими глазами смотрел на своего хозяина и жалоб-
но мычал.
— Из-за этого осла я еще потеряю дневной заработок!
А может быть, он еще вздумает и завтра и послезавтра
83
валяться и грабить меня? Да вообще, разве такому богачу,
как я, пристало ездить на падали с прогнувшейся спиной и
обвислыми ушами? Это позор, а не осел! Вместо этой дохля-
тины я могу купить себе трех верблюдов, и тогда мы, трое
мужчин, сможем трижды в день возить в город воду
бочками.
И Мухамеджан взял тяжелую дубину и огрел ею осла по
голове.
ПОДСНЕЖНИК
Когда у Богини снега родилась девочка, она долго
думала, как назвать дочку.
Думала-думала, пока не придумала, и назвала ласко-
вым именем — Снежинка.
Снежинка, беленькая девочка с белыми волосами,
лежала в белой кроватке, под белыми облачными просты-
нями.
Когда Снежинка подросла, к ней, как водится, стали
ходить женихи. Пришел Месяц, но Снежинке он не понра-
вился — лысый забулдыга, ночами не спит, все по небес-
ным кабакам шатается, а днем заберется под облако и
дрыхнет.
Пришел Луч солнца, но Снежинка отказала и ему. Он
так горячо клялся в любви, что было трудно ему поверить.
Разгневался Бог снега и сурово сказал дочке:
— Если не можешь сама выбрать мужа, так я это
сделаю за тебя.
И он послал весть Ветру, повелителю небесной синевы,
у которого было четверо холостых сыновей. Примчался
Ветер на расписных санях. Как бубенцы, звенели ледяные
сосульки, примерзшие к уздечкам резвых жеребцов. Сне-
жинку сосватали старшему сыну Бога ветра — Северному
ветру.
85
Счастливая Богиня снега собирала дочери приданое.
Набивала перины и подушки мягким снежным пухом, под-
рубала и шила белые облачные простыни, низала на нитки
сверкающие ледяные бусы.
Как принцесса выглядела Снежинка, когда съехались
свадебные гости. Довольные родственники желали счастья,
нахваливали молодых: какая красивая, ладная пара. Только
у Снежинки сердце не радовалось, когда Северный ветер
под застольные возгласы «Горько! Горько!» касался хо-
лодными губами ее уст.
— Я не могу любить его,— прошептала со вздохом
Снежинка, но так тихо, что, кроме матери, никто ее не услы-
шал.
— Не быть моей дочке счастливой.— Материнское
сердце дрогнуло от страшного предчувствия.
Когда пир был в разгаре, жених крикнул своему брату
Южному ветру, чтобы тот сыграл танец. Южный ветер
уселся на край облака, достал из-за пазухи дудку и заиграл.
Полилась нежная мелодия, и Снежинка пустилась в пляс.
Она вертелась и кружилась, пристукивая звонкими каблуч-
ками серебряных туфелек, а озорной деверь, Восточный
ветер, хлопал в ладоши и посмеивался. Только Западный
ветер, пригорюнившись, все мрачнел и мрачнел, пока не
заплакал, припав головой к отцовскому плечу.
— Сын мой, в такой праздник ты плачешь! —удивился
отец.
— Почему ты высватал Снежинку брату, а не мне?
Почему у меня не будет такой пригожей жены? — захныкал
Западный ветер.
Теперь и Южный ветер поднял свои голубые глаза на
Снежинку, и они встретились с сияющим взором невесты.
Еще нежнее зазвучала дудка, она пела только для одной
Снежинки, а Снежинка плясала только для Южного
ветра. Что же будет, если заметит злой и ревнивый Север-
ный ветер?! Богиня снега в отчаянии ломала под столом
пальцы.
86
,— Дочка, дочка, укроти свое сердце! — умоляла Ше-
потом Богиня снега, когда Снежинка кружилась возле нее.
Но как укротить сердце, в котором пробудилась
любовь? Разве могла Снежинка сделать то, на что не
способны даже люди — ни молодые, ни старые, ни глупые,
ни умные!
Может быть, Северный ветер, увлекшись беседой с
Богом снега, ничего и не приметил бы, если бы снедаемый
завистью Западный ветер не ткнул его в бок со злой
насмешкой:
— От пылких взоров нашего братца твоя Снежинка
скоро растает.
Услышав это, Северный ветер вскипел от ярости, стук-
нул кулаком по столу и крикнул Южному:
— Спрячь свою дудку, не то я сломаю ее!
Музыка пуглива, как птица. Дудка замолкла, и Сне-
жинка растерянно заглянула в голубые глаза Южного
ветра, словно убеждаясь, в самом ли деле любовь его была
такой мгновенной.
Снежинка опомнилась лишь тогда, когда Северный
ветер вскочил на ноги и взревел:
— Не забывай, Снежинка, что ты моя, а ты, брат, не
забывай, что она не твоя! А теперь, Снежинка, ты запля-
шешь под мою дудку!
Северный ветер засунул пальцы в рот и так пронзи-
тельно свистнул, что у всех мурашки по спине пробежали.
— Пляши! Пляши! — приказал он Снежинке.
Как зачарованная стояла она перед простиравшим к
ней руки Южным ветром.
Она пыталась повернуться, но ноги ее превратились в
ледяные сосульки и не повиновались.
— Пляши! Пляши для меня! — Северный ветер взревел
так яростно, что зашатались своды снежного дома, но
Снежинка и не шелохнулась.
— А-а-а! У-у-у! — взвыл Северный ветер и, выхватив
из-за пояса бич, замахал им. — А теперь, брат мой, Южный
87
ветер, я не пожалею твоих розовых и яблоневых садов. Этой
же ночью загублю их своим дыханием, завтра будешь
качаться на высохших ветвях и лить горючие слезы.
Любовь, должно быть, вернее всего подсказывает, как
спасти то, что любимому жизни дороже. Не успел Северный
ветер набрать в грудь воздух, как Снежинка, увидев помрач-
невшее лицо Южного, быстро вспорола свои перины, и
мгновенно сады Южного ветра застлались белым снежным
покровом. И не страшно уже было розам и яблоням ледяное
дыхание ветра.
Обезумевший Северный ветер пытался отомстить Сне-
жинке. Он замахнулся на нее бичом, но Снежинка ловко
увернулась от удара.
Северный.ветер бросил бич и кинулся на Снежинку.
— Свадьба кончилась!— вопил он.— Я отвезу тебя
домой и упрячу в самое темное подземелье. Пускай тебя там
загрызут крысы и мыши, непокорная жена!
Видимо, любовь подсказала и Южному ветру, как спа-
сти ту, что стала его сердцу всего дороже. Прижав
Снежинку к груди, он полетел с ней к своим садам.
Северный ветер взвыл, как подраненный волк, и,
схватив бич, погнался за ними.
От взмахов бича в темном небе мелькали красные поло-
сы, от рева содрогался воздух.
Но куда Южному ветру укрыть Снежинку от гнева
Северного? Он уложил ее под розовый куст и просил подо-
ждать, пока не одолеет в трудной схватке брата.
— Поцелуй меня сначала, мой милый, мой единствен-
ный, и я буду ждать тебя хоть всю жизнь.
Южный ветер целовал Снежинку нежно и долго, пока
возлюбленная не растаяла в его объятиях, не ушла каплей
росы в землю и не растворилась в ней.
— Где она? Куда девалась? — кинулся Северный ветер
на брата. — Я только что видел, как ты целовал ее.
— Ах брат мой, не из-за чего нам больше враждо-
вать,— скорбно ответил Южный ветер.— Вон где она
88
лежит теперь, как капля росы, как слеза, растворившаяся в
земле.
— Я не верю ей и тебе не верю, — ответил Северный
ветер, скрежеща зубами. — Чтоб она никогда не встала, я
придавлю ее ледяной плитой.
Время от времени Южный ветер обходит свои розовые
и яблоневые сады. В конце зимы или ранней весной Сне-
жинка, чувствуя его приближение, дыханием растапливает
ледяную корку и, высунув головку, заглядывает в голубые
глаза возлюбленного.
А люди, завидев маленький беленький цветок, почему-
то радуются и рассказывают друг другу, как о большом
событии:
— Ты знаешь, в саду уже расцвел Подснежник!
ФОРСТЕРИАНА
Доводилось ли вам когда-нибудь слышать, как разго-
варивают цветы? Мне, признаться, не доводилось, пока в
одно раннее весеннее утро случайно не подслушала я раз-
говор Подснежника с узбекским диким тюльпаном —
Форстерианой. Говорила главным образом Форстериана,
а Подснежник только внимательно слушал, лишь изредка
перебивая собеседницу вопросами.
Но лучше расскажу вам все по порядку. Луковицы Фор-
стерианы мне подарила приятельница, которая сама выко-
пала их на каменистых склонах Зеравшанских гор. Осенью
я посадила их в саду под стеной дома, рядом с Подснеж-
ником.
Весной снег уже стаял в марте, и наступила необычно
теплая погода. Снег стаял, но наледь, оставшаяся с той
поры, когда оттепель сменялась заморозками, пренебре-
гала ласковыми улыбками солнца. И все же подснежники
и ранние форстерианы пробились сквозь ледяной покров и
радостно приветствовали весну.
В одну апрельскую ночь я очень поздно сидела за рабо-
той, которую непременно хотела закончить. Когда я поста-
вила последнюю точку и, отворив окно, уселась в кресло
90
отдохнуть, подышать свежим воздухом, на краю неба уже
розовела утренняя заря.
Вдруг я услышала тонкий звон, такой чистый и при-
ятный, словно где-то чокнулись хрустальными рюмками.
— Доброе утро, — тихо прозвенел колокольчик Под-
снежника.
И только чуть погодя более глухой голос ответил:
— Салям алейкум!
— Ты, наверное, чужая в нашем саду? — спросил тон-
кий голосок.
— Я цвету здесь впервые, — ответили ему.
— Будем знакомы. Я — Подснежник!
— А я —Форстериана!
— Откуда ты попала сюда?
— Из далекого-далекого края, называется он Узбеки-
станом.
— Стало быть, ты в самом деле издалека, — прозвенел
Подснежник, словно знал, где и как далеко находится Узбе-
кистан. — По обычаям нашего сада, ты должна рассказать
мне историю своей жизни.
— История моей жизни очень печальна, — вздохнула
Форстериана. — Мы передаем ее из поколения в поколение,
чтобы никто из нас не забывал, какие муки перенесла
девочка Форстериана, в чью память вечным огнем горят
наши цветы.
— Ну, расскажи, я весь внимание!— с нетерпением
воскликнул Подснежник.
— Так слушай. Тысячи лет тому назад в одной из
ложбин Зеравшанских гор жил чабан Сабирджан. Жил он в
беспросветной нищете, ибо овцы, которых он пас, принадле-
жали не ему, а богачу Хамиду. Сабирджан владел всего
лишь двумя сильными руками, самодельной дудкой и семью
черноокими дочерьми. Младшую из них назвали необычным
именем — Форстериана. Сабирджан любил своих дочерей,
но не раз им приходилось слышать его вздохи:
— Эх, были бы у меня сыновья...
91
— Почему он предпочел бы иметь сыновей? — спросил
Подснежник.
— Потому что сын для отца точно крылья, а дочери...
дочери выходят замуж, покидают отца, и на сердце у него
становится одиноко и грустно.
Однажды самая младшая и самая красивая дочь чаба-
на — десятилетняя Форстериана принесла ему обед. Чтобы
развлечь усталого отца, она пела песни, которые сама сло-
жила, гибко и плавно танцевала. Щеки Форстерианы поро-
зовели, а черные глаза загорелись, как звезды. Ни одна
принцесса не могла бы соперничать с ней.
В этот час злой рок послал в горы богача Хамида,
который на статном коне объезжал свои бесчисленные ста-
да. Завидев пляшущую Форстериану, он остановил коня и,
спрятавшись за кустом, наблюдал за гибкими движениями
прелестной девочки.
Кончив танцевать, Форстериана сказала отцу:
— Отец мой, я хотела бы всю жизнь петь и танцевать
людям на радость.
— О дитя мое, — покачал головой отец. — Ты бедная
девочка, где тебе взять шелковые одеяния и прозрачные
покровы танцовщицы.
Хамид подстерег девочку, когда она с обеденной
посудой возвращалась домой, схватил и увез к себе во
дворец.
Он запер Форстериану в покои, где сотня таких же
красивых девочек ткала ковры. От восхода до заката Фор-
стериана томилась в пыли и полумраке, корпя над постылой,
изнурительной работой. Девочка никогда не видела солнца,
не слышала пения птиц, она жила, как в темнице, за
толстыми каменными стенами, окна были закрыты став-
нями.
Мрачное, безнадежное миновало лето, пришли и ушли
осень и зима. Но к весне Форстериану охватила такая тоска
по горам, по бурлящим ручьям и песням птиц, что она ре-
шила: либо она умрет, либо вырвется на волю.
92
Однажды девочка подошла к окну и сквозь маленькую
щелку глянула вниз. Она увидела, что под окном рассыпаны
осколки стекла— чтобы пленницы, если бы им удалось
открыть окно и бежать, изрезали себе ноги.
В это время на подоконник села птица — белый голубь
старшей сестры Форстерианы — Фаризоды.
Как сообщить о себе домой, сестре? Писать Форсте-
риана не умела, да и никто не умел дома читать. Девочка
быстро отрезала свою черную косу, нарвала несколько
ниток дорогой пряжи, из которой ткала ковры, и через
щелку передала это верному голубю. Птица кивнула и
улетела.
Фаризода, получив весть от младшей сестры, долго
ломала себе голову над тем, как вызволить сестру. Нако-
нец, она решила пойти к старой Турсуное. Старуха одиноко
жила в своей лачуге, собирала травы и коренья, которыми
лечила больных. Поговаривали, что Турсуноя умеет воро-
жить, но если и умела, то была доброй ворожеей.
Турсуноя выслушала Фаризоду, глянула на месяц и
промолвила:
— Свобода даром не дается, за нее надо платить кро-
вью.
— Кровью Форстерианы?— испуганно воскликнула
Фаризода.
— Да, кровью Форстерианы, твоей, всех ваших семе-
рых сестер. И не только — но и кровью всех ваших под-
ружек, таких же бедных детей. Так слушай, что я тебе
скажу.
Через две ночи, на третью, когда месяц взойдет только
после полуночи, Хамид будет давать во дворце большой
пир. Как обычно, первыми опьянеют стражи, хоть наутро и
поплатятся за это головой. В эту ночь, до восхода месяца,
вы, сестры и подружки Форстерианы, пойдете ко дворцу, а
голубь покажет вам окно покоя, где живут девочки. Боси-
ком подкрадетесь к окну и откроете его. Говорю— боси-
ком. Вы должны поранить стеклом ноги. Сейчас скажу,
93
почему. Хамид вскоре узнает, что его рабыни бежали,
кинется за ними в погоню. По немногим кровавым следам
ему легко узнать, куда побежали его рабыни, но если следов
будет много, он растеряется и замечется на своем коне по
каменистому склону, а тем временем вы вскарабкаетесь на
кручу, на которую не взобраться его коню.
Фаризода сделала все, как ее научила Турсуноя. Охме-
левшие стражи не заметили подкравшихся девочек. Изрезав
стеклом ноги, девочки распахнули окно и тихо позвали
Форстериану. Та выпрыгнула в окно и, больно поранив
ноги, даже не вскрикнула. Ее подружки по несчастью после-
довали за ней, так же отважно терпя страшную боль.
Девочки врассыпную бросились к склону. Трудно было
им бежать, болели ноги, но беглянки не проронили ни
стона, боясь выдать себя и потерять свободу, добытую
такой дорогой ценой.
Девочки уже взбегали по каменистому, еще покрытому
снегом склону, когда услышали цокот конских копыт.
— Хамид за нами гонится! — воскликнула Форстериа-
на, поторапливая подружек. —Девочки, бегите скорей!
Девочки бежали, словно их нес ветер, но Форстериану
начали покидать силы. Она отстала от сестер и подружек. За
ее спиной уже храпел конь Хамида. Неужели она опять
окажется в плену ненавистного богача, не увидит больше
солнца и гор?
«Нет, лучше умереть на свободе, чем зачахнуть в нево-
ле!» — И Форстериана бросилась коню под ноги. Конь рас-
топтал ее подковами, но и сам оступился и сломал ногу.
Разъяренный Хамид поплелся домой, поклявшись рано
утром погнать всех слуг за беглянками.
Форстериана, окровавленная, поднялась, но, сделав
несколько шагов, замертво упала на снег.
Поутру на заснеженную возвышенность пришел Хамид
с толпой слуг, и взору их открылось невиданное зрелище: на
белом снежном покрове расцвели бесчисленные красные
цветы.
94
— Такова моя история, вот почему меня зовут Форсте-
рианой, — закончила свой рассказ Форстериана и замолча-
ла.
Молчал и Подснежник.
У меня по спине пробежал озноб, и я встала. Укутав-
шись в платок, я вышла в сад.
Вот так диво— когда же успел выпасть этот мягкий
снежок и застелить сад белым покрывалом? А на цветочной
клумбе, возле стены дома, пылал красный цветок Форсте-
рианы. Я наклонилась и увидела крупную прозрачную сле-
зу, примерзшую к поникшему колокольчику Подснежника.
*
ОДУВАНЧИК
Жила-была маленькая кругленькая девочка, она пасла
свою козочку и торговала молоком. В зеленом платьице и
желтой косынке, она с деревянным подойником обходила
дома и каждому, кто желал, наливала молока в кувшин.
Веселая и улыбчивая, она для каждого находила доброе
слово: желала здоровья больным, мирила повздоривших
супругов, а девушкам предсказывала скорое замужество.
Поэтому, может быть, ее всюду и ждали с нетерпением, ибо
ее приветливая улыбка приносила солнце и весну даже в
самые мрачные дома. Люди прозвали ее Молочницей-Оду-
ванчиком1. Иные даже не знали, есть ли вообще у нее
другое имя.
Прозвище это звучало так мило и ласково, что оно
девочку ничуть не обижало
Пришло время, и на нее начали заглядываться парни.
Первым притащился Паук. И, как все себялюбивые сква-
лыги, заговорил не о любви, а тут же стал расписывать,
какой у него удобный и просторный дом и как славно за-
живут они там вдвоем с Молочницей-Одуванчиком. На
двери повесят еще один замок, чтоб никто не мешал им.
1 Одуванчик по-латышски—«пиенените» от слова «пиенс» —
молоко.
96
Нетрудно представить себе, что ответила Молочница-
Одуванчик этакому жениху. Подбоченившись, она усмехну-
лась:
— Живи себе на здоровье в своей лачуге и повесь на
двери хоть три замка, чтоб никто не выкрал тебя. Мне твоей
развалюхи не надо. Накоплю денежек и поставлю себе
домик. Поставлю домик, возьму пригожего муженька.
Но кто же в молодости может накопить денег? Так и
Молочница-Одуванчик: что ни день —новая желтая шелко-
вая косынка, новые туфельки или зеленое платьице, и, гля-
дишь, разлетелись денежки, точно их и не бывало.
Приглянулась красотка богатому Шершню, и поехал он
к ней свататься. Расхвастался своим стадом божьих коро-
вок, но Молочница-Одуванчик решила лучше остаться при
одной белой козочке, чем выходить за такого сердитого
мужа.
— Накоплю денежек, поставлю себе домик. Поставлю
себе домик, возьму пригожего муженька, — напевала она
утром и вечером.
Понемногу Молочница-Одуванчик остепенилась, доила
свою козочку, торговала молоком, ну и начала денежки
откладывать. Не покупала она больше новых косынок, а
стирала старые, но, застиранные, они уже так не сверкали
желтизной, стали серо-зелеными.
Денежки копились. А любовь? Где она оставалась, нс
прошла ли незаметно мимо? Не может этого быть, ибо
любовь не забывает ни одного живого существа.
Так почему же она не посылает Молочнице-Одуванчи-
ку назначенного ей судьбой суженого? А может, суже-
ный где-нибудь тут, рядом, только не решается посва-
таться, зная, что она отказала уже не одному солидному же-
ниху?
Все более задумчивой и мечтательной становилась
Молочница-Одуванчик. Утром, выгоняя на росистую траву
свою козочку, она подносила руку к глазам и долго всма-
тривалась в небесную синеву, словно ждала оттуда ответа на
97
свои думы. А там ничего не было видно, только высоко в
небе парил Жаворонок и пел свою бесконечную песню без
слов. Молочнице-Одуванчику нравилась эта песня, она вол-
новала ее до глубины души. И когда девушка проводила
ладонью по глазам, та становилась влажной.
Как же это случилось, что весь мир зазвучал для Мо-
лочницы-Одуванчика как песня Жаворонка? Тряхнет ко-
зочка головой, зазвенит бубенцами, а Молочница-Одуван-
чик бежит смотреть, не летит ли Жаворонок над прогоном.
Свистнет на ветви липы Дятел, Молочница-Одуванчик
сразу одернет косынку и кидается навстречу Жаво-
ронку. По ночам ей снилось, что кто-то стучит в дверь и
поет, и она соскакивала с постели, уверенная, что это Жаво-
ронок.
— Вот она и пришла, моя большая любовь! —осенило
наконец Молочницу-Одуванчика, и она стала счастлива.
Можно ли еще глупее разбить свое счастье, чем это
сделала Молочница-Одуванчик? Люди, будьте разумнее и
извлеките урок из несчастья этой девушки. Любовь — она
как красивая песня без слов, которую поет Жаворонок, и
если вы услышите ее, то поднесите ладонь к глазам и
слушайте, пока слеза счастья не покатится по щеке.
Но никогда не поступайте, как Молочница-Одуванчик.
В одно утро она не вытерпела и крикнула Жаворонку:
— Эй! Послушай! Спустись-ка вниз, потолкуем с
тобой.
Когда Жаворонок, описав в воздухе большую дугу,
опустился на траву, Молочница-Одуванчик так растерялась,
что не могла произнести ни слова.
— Что ты хотела мне сказать? — спросил Жаворонок.
— Я...я... хотела узнать слова твоей песни,— призна-
лась она.
— Пожалуйста, — сказал Жаворонок и пропел:
Сколько песен знаю,
Все тебе их посвящаю...
98
— Мне! — воскликнула Молочница-Одуванчик, —
Мне! Я так и думала, что ты поешь только для меня, а теперь
ты и сам сказал это. Тогда давай скорей отпразднуем
свадьбу.
— Мы — свадьбу? — удивился Жаворонок. — Но...
— Ах, я знаю, что ты небогат, но мне богатства не
надо. С меня хватит твоей любви. — перебила его Молоч-
ница-Одуванчик.
— Моей любви? — растерялся Жаворонок. — Но я...
— Хватит тебе притворяться, милый плутишка! —
погрозила она пальцем Жаворонку. — На, выпей козьего
молочка, потом потолкуем.
У Жаворонка от удивления пересохло в горле, и он
отпил глоток, но тут же сплюнул.
— Молоко горькое, как полынь! — сказал он.
Только теперь она вспомнила, что, слушая песню Жаво-
ронка, три дня не доила козочку.
— Это ничего, что молоко горькое, зато поцелуи мои
будут сладкими!— воскликнула она и бросилась Жаво-
ронку на шею. Но Жаворонок шарахнулся в сторону, взмыл
в небо и запел:
Сколько песен знаю,
Все Хохлатке посвящаю.
Только теперь Молочница-Одуванчик поняла, что
Жаворонок любит вовсе не ее, а Хохлатку. Что делать, как
быть, у кого просить совета? Молочница-Одуванчик зама-
хала своей выцветшей косынкой и прокричала:
— Погоди, погоди, я скажу тебе еще кое-что! Иди ко
мне, у меня много денег.
А Жаворонок, устремляясь все выше и выше, пел свою
песню без слов.
— Так пускай все мои деньги прахом пойдут! — крик-
нула Молочница-Одуванчик. Раскрыв свою мошну, она
стала хватать оттуда горсти золотых и швырять их вслед
Жаворонку.
99
И полетели золотые, закружились на ветру.
А Молочнице-Одуванчику казалось, что Жаворонок из
небесной синевы кричит:
— Песню мою за деньги не купишь!
В следующую весну весь луг сверкал и блестел золо-
тыми цветами, а над ними кружил Жаворонок и пел свою
песню.
вишня
Садовникова дочка Вишенка сидела на воротах и сте-
регла отцовский сад и вдруг видит: мчится злой Северный
ветер. «Что делать, как спасти сад?» — подумала Вишенка
и второпях ничего другого не придумала, как схватить
камушек и швырнуть Северному ветру в бороду.
— Погоди у меня, озорница! — вскричал Северный
ветер и давай ловить девочку. Вишенка и туда и сюда, а
Северный ветер за ней и уже было к ее волосам ледяную
руку протянул, но девочка шмыгнула в мышиную нору.
Северный ветер взвыл от злости, растоптал нору и обдал
своим холодным дыханием.
Садовник убивался по любимой дочке, плакал горь-
кими слезами. Слезы капали на могилу дочери, и на ней
выросло дерево. В память дочки садовник назвал его Виш-
ней, ухаживал за ним и лелеял больше остальных растений
в саду.
Болтливые воробьи прочирикали на весь свет о том, что
Вишня — та же дочка садовника. Вороны рассказали это
Северному ветру, и тот поклялся загубить Вишню. Пускай
только скажут ему, как она выглядит. Ну, серая, ска-
зали вороны, как Вишенка, которая в сером платьице
бегала.
101
Северный ветер опять налетел на сад, но синички, про-
слышав о предательстве сплетниц-ворон, дали друг другу
знать и те, что жили вблизи садовника, затенькали, чтоб
спасал Вишню от Северного ветра. Садовник накинул на
деревце белое покрывало — так ветер не узнает Вишню.
Прибежал Северный ветер, ищет серое деревце, а нет
такого. Побежал с воронами ругаться. Пока они дознались,
что Вишня больше не серая, а белая, пока дали знать Север-
ному ветру, пока тот прибежал, синички тоже не зевали.
Предупредили садовника, и тот быстро сорвал с Вишни
белое покрывало и накрыл ее зеленым. Хрипя и гогоча,
прискакал Северный ветер, смотрит — нет белого деревца.
Рассердился на ворон и пригрозил заморозить им клювы.
И все ж;е вороны снова и снова продолжали обманы-
вать. Рассказали, правда, что Вишня теперь уже в зеленое
оделась, но тем временем садовник к зеленому покрывалу
красные пуговки пришил, и Северный ветер опять мимо
промчался, не узнав Вишни.
Осенью садовник накинул на Вишню желтое покрыва-
ло, зимой — опять серое и так, меняя покрывала, спас
деревцо.
— Вишенка, любимая моя доченька! — говорит садов-
ник каждую весну дереву, и ветка с набухшими почками
нежно гладит лицо старика.
БЕЛОКРЫЛЬНИК
На болотистых лугах и травянистых трясинах среди
леса вы, наверное, замечали странный цветок. Он цветет на
толстом водянистом стебле, с единственным лепестком,
который, точно белое крыло, обнимает желтый, похожий на
заскорузлый кулачок, початок. В деревне его называют
белокрыльником, а в городе, где цветок этот выращивают
в горшках,— каллой. Вот какую сказку про этот цветок
рассказал мой дед.
Жил-был мальчик, звали его Янит, румяный и веселый,
как все ребята, пригретые ласками солнца и матери. Слав-
ный парень вырос бы из него, если бы злая болезнь не свела
в могилу его мать.
Суровой стала жизнь к Яниту, когда он лишился мате-
ринского крыла. Отец привел в дом мачеху — злую зеле-
ноглазую женщину, одного взгляда которой Янит пугался.
Мачеха привела с собой в приданое целое стадо сви-
ней — черных и белых, пестрых и пятнистых, и Янит пас их
от восхода до заката, от зеленой весны до серой осени. На
краю пастбища была глубокая грязевая яма, куда свиньи в
жару повадились ходить валяться. За ямой лежало карто-
фельное поле. Одна из пятнистых свиней своим пятачком
вынюхала там что-то лакомое. Точно воровка, она обычно
кралась по трясине к картофельному полю, и Яниту не раз
103
приходилось месить грязь, чтобы прогнать ее оттуда.
По вечерам он возвращался домой весь в грязи, а мачеха не
давала ни капли теплой воды, чтобы вымыть руки и ноги.
Они потрескались и заскорузли, как старые коряги.
Раньше у Янита было много друзей по веселым играм.
Теперь дети сторонились грязного, оборванного свинопаса.
Он издали глядел на беспечно игравших ребят и насвисты-
вал «Солнышко бегом бежало». Однажды, задумавшись, он
не заметил, как свинья с поросятами перелезла через яму и
принялась рыться в картофельном поле. Дети мачехи уви-
дели это и, не сказав Яниту ни слова, побежали к матери
жаловаться. Свинопас очнулся от удара розгой по спине.
Испугавшись, он кинулся по топи, выгнал свиней, но, бредя
назад, оступился на осклизлой коряге и во весь рост растя-
нулся в грязи. Когда он, весь измазанный, выбрался на
берег, мачеха снова исхлестала его розгой. Однако куда
больнее были издевки других детей. У извозившегося в
грязи Янита остался чистым один бок, похожий на белое
крыло.
— Белокрыльник! Белокрыльник! Смотри, бело-
крыльник, — визжали дети, подпрыгивая от восторга.
Кличка эта прилипла к Яниту крепче черной грязи. Теперь
никто иначе не называл его, словно у него никогда и не
было другого имени. Даже отец, гладивший иной раз, тай-
ком от мачехи, сына по головке, трепал его теперь за ухо и
смеялся:
— Ах ты, Белокрыльник, срамишь ты меня да и
только!
Выдалось знойное лето. Трава выгорела, хлеба увяли.
Грязевая яма высохла и затвердела, как каменная, мухи и
оводы донимали свиней, которым больше негде было пова-
ляться. Пыхтя и сопя, они сновали по голому пастбищу и
рвались в лес, где на заросшем озере еще можно было найти
влагу. Там, где было озеро, теперь простиралась трясина,
только на самой ее середине зияло черное окнище, в которое
даже не смотрелось небо.
104
I
Жара и засуха все усиливались, высохла и трясина.
Только окнище, точно черный глаз, коварно пыталось
завлечь какого-нибудь искателя прохлады. Издалека обхо-
дили окншйе звери, с криком пролетали над ним изныва-
ющие от жажды птицы. И только глупый поросенок из
стада мачехи, измученный жарой, бросился туда купаться.
Окнище злорадно схватило его в скользкие объятия и не
отпускало. Поросенок начал тонуть. Перепуганный Янит
побежал домой за помощью. Но глаза мачехи загорелись,
такие же зеленые и злые, как окнище на трясине. Она схва-
тила Янита за ухо и потащила к трясине.
— Ты сам вытащишь мне оттуда поросенка!
Несчастный паренек кинулся в окнище, над которым
только виднелось белое поросячье ухо. Янит ухватился за
него, но ледяное окнище засосало и пастушка. Лишь свиное
ухо да заскорузлый кулачок паренька торчали на поверхно-
сти.
— Вот и оставайся там, Белокрыльник,— прошипела
мачеха.
На другой день высохло и окнище, а на его месте вырос
цветок, похожий на белое крыло.
— Белокрыльник, смотри, Белокрыльник! — восклик-
нула проходившая мимо девочка. И по сей день этот цветок
называют белокрыльником.
НАРЦИСС
Даже богам не всегда удается воспитать своих детей
так, как это им хотелось бы.
Когда у речного бога Кефиса и нимфы Лаврионы
родился сын Нарцисс, они не могли нарадоваться на
прелестного, здорового младенца.
— Белолицый ты мой, ясноокий, кудрявенький, —
ласково говорила Лавриона мальчику.
Когда сын подрос, Кефису, хоть он по-прежнему
оставался богом и повелителем реки, дома приходилось
довольствоваться более скромной ролью — богом и пове-
лителем тут стал Нарцисс.
— Ах, какой красавец! Какое прелестное дитя! Вот
будет сердцеед! — восхищались собиравшиеся у Лаврионы
нимфы.
— А какой он добрый и умный! —добавляла к похва-
лам подруг счастливая мать.
Но у богов, как и у людей, тоже есть свои недоброжела-
тели и завистники, которые не выносят удач и успехов ближ-
них. Рыбы, плывшие с востока на запад, разнесли слух о
красоте и уме сына Кефиса и Лаврионы. Узнала об этом и
Медуза Горгона. Горгона, сын которой был уродлив, зол
107
и глуп, прослышав о достоинствах Нарцисса, так разъяри-
лась, что змеи, покрывавшие вместо волос ее голову, под-
нялись дыбом и зашипели. И Горгона прохрипела, переко-
сив рот:
— Пусть твоя красота погубит тебя, ты влюбишься в
собственное отражение, ты будешь добрым только ради
тщеславия, а мудрым ради высокомерия. Пусть миг, в
который ты узришь себя в зеркале, станет началом твоей
гибели.
Рыбы, плывшие с запада на восток, принесли весть о
проклятии Медузы и в реку, где царствовал Кефис. И бог
приказал разбить в своем дворце все зеркала, а осколки
выкинуть на берег. Нарцисс, который с самого детства
только и слышал о своей красоте и своем добром серд-
це, считал, что ему и на самом деле надо быть добрым и
умным, хотя давалось ему это порою совсем нелегко. Когда
дети других нимф оставляли часть своего завтрака или обе-
да, чтобы покормить рыбок, то и Нарцисс, не желая
прослыть скупым, кидал кое-что от своей еды. При этом он
был уверен, что, урывая от себя хоть кусочек, делает добра
гораздо больше, чем другие, ибо жертвует не простую пищу,
а божественную. Но потом он умудрился не отрывать от
себя ни крошки, а брать еду из кладовой матери, восхищая
остальных нимфят своей щедростью и самоотверженно-
стью.
Быстро бегут годы даже у сыновей богов. Еще недавно
Нарцисс играл с рыбками, собирал ракушки, украшал себя
водорослями, но вскоре незаметно вырос в статного юношу.
Выросли и нимфята, вместе с которыми он кормил когда-
то рыбок, и стали развлекаться по-другому. Каждый из них
старался блеснуть умом и ловкостью. Они читали друг
другу стихи собственного сочинения, пели сложенные
самими песни или же состязались в том, кто проворнее
прыгнет на спину дельфину и дальше уплывет, сидя на нем
верхом. Нарцисс тоже сочинял стихи, но вскоре понял, что
кое-кто из сыновей нимф превосходит его в этом искусстве,
108
и, отказавшись от поэтических соревнований, принялся
поносить каждого, кто декламировал свои сочинения.
И всем казалось, что Нарцисс и в самом деле лучше других
разбирается в законах поэзии — а то разве мог бы он так
умно судить о том, как следует сочинять стихи? Он упре-
кал и певцов, доказывая, что песни их звучат не так, как
надо.
— Какой умный, какой одаренный юноша’ Счастлива
будет та нимфа, которую Нарцисс возьмет себе в жены! —
поговаривали старые нимфы, уже наперед завидуя суженой
Нарцисса. И если старые нимфы восторгались красивым,
добрым и умным юношей, то и не удивительно, что молодые
пытались соблазнить его своими прелестями и так вились
вокруг Нарцисса, что только длинные зеленые кудри разве-
вались. Долго Нарцисс присматривался, на какой из краса-
виц остановить свой выбор, пока не убедился, что пре-
краснее всех Эхо, и обручился с нею.
Накануне свадьбы Эхо попросила Нарцисса выйти на
берег и нарвать ей черемухи, которую хотела вплести в свои
зеленые косы. Нарцисс нарвал целую охапку цветов и уже
было наклонился, чтобы прыгнуть в реку, как вдруг увидел
на водной глади свое отражение.
— Какая красота! Такого великолепия никто не видел
со дня сотворения мира! — воскликнул он и застыл, словно
очарованный. Уставившись на свое отражение, он забыл об
Эхо, с которой завтра должен был обвенчаться. Цветы он
бросил на траву и, поднявшись, залюбовался в водном зер-
кале своим станом.
— Да, я не только самый добрый и самый умный, но и
самый красивый юноша, — восхищался собою Нарцисс.
Когда Эхо, не дождавшись возвращения любимого, высу-
нула голову из воды, Нарцисс грубо выбранил ее за то, что
она взволновала водное зеркало. Эхо не поверила, что
Нарцисс рассердился всерьез, и, заигрывая с ним, опять
всколыхнула водную гладь.
— Я вижу, ты завидуешь моей красоте и потому меша-
109
ешь мне. Перестань шалить, плыви немедленно
прочь, — приказал Нарцисс.
— Любимый, почему мне, прекраснейшей из нимф,
завидовать твоей красоте? — сказала Эхо, все еще думая,
что Нарцисс шутит.
— Я считал тебя красивой, пока не увидел себя. Посмо-
три на это лицо, на этот стан, и ты поймешь, что сама Афро-
дита недостойна быть моей женой, не то что ты, — ответил
Нарцисс и опять погрузился в созерцание своей красоты.
Но и для нимфы, как и для земной женщины, нет ничего
обиднее, чем непризнание любимым ее красоты, а если она
и в самом деле некрасива — нежелание польстить ей.
И Эхо так рассердили слова Нарцисса, что она обозвала его
самовлюбленным глупцом и рассказала Кефису и Лаврио-
не, что сын их лишился рассудка.
Напрасно Кефис уговаривал сына вернуться в водяной
дворец, напрасно умоляла и лила слезы мать. Нарцисс оста-
вался на берегу, смотрелся в воду, только и твердя о своей
красоте, и наконец зачах и слился с землей.
Почему-то к мертвым относятся куда снисходительнее,
чем к живым. Когда Нарцисса не стало, Эхо часто приплы-
вала к омуту, в который смотрелся ее любимый.
«Как прекрасна была наша любовь...» — вздыхала Эхо
и, чтобы навеки сохранить память о Нарциссе, посадила на
месте его гибели цветок, который был таким же белым,
как лицо Нарцисса.
ГИАЦИНТ
Казалось, нет на свете такой силы, которая могла бы
посеять раздор между богом Аполлоном и сыном царя
Спарты Гиацинтом. Аполлон любил Гиацинта как брата, и
все считали их неразлучными. Сын Зевса был поклонником
прекрасного и каждое утро восходил на вершину горы,
чтобы приветствовать солнце, которое, отдохнув после дол-
гого пути вокруг земли, вставало со своего морского ложа.
Аполлона в его прогулках неизменно сопровождал Гиа-
цинт.
Проводив солнце в его странствие, юноши ходили осма-
тривать стада, пасшиеся на росистых лугах, и счастлив был
скотовод, чьи стада благословлял Аполлон.
Они шли мимо зреющих пажитей, и нивы, по которым
скользил взгляд Аполлона, дарили щедрый урожай.
После полудня Аполлон и Гиацинт отдыхали в дубраве,
слушая арфу Эола, а вечерами Аполлон собирал поэтов,
которые читали ему оды, воспевавшие красоту, дружбу,
любовь.
— Мой божественный друг, я благодарен тебе за то,
что я самый счастливый человек на земле, —уверял каждый
11 1
день Гиацинт Аполлона, и в словах этих не было ни тени
лести или неискренности.
Однажды оба красавца — бог и человек — долго оста-
вались на берегу реки. Они купались, в камышах ловили
голубых стрекоз, соревновались в метании диска. Их
дружба была чудесна, и им было так хорошо друг с другом.
Должно быть, они чересчур расшумелись, ибо из воды
вынырнула нимфа и окликнула их:
— Эй вы, озорники, нельзя ли потише? Мой отец
лег отдохнуть после обеда.
Аполлон, повернувшись к реке, опустил руку с диском,
занесенным для броска. И увидел красавицу, не виданную
даже среди дочерей богов: белое, как молоко, лицо, зеле-
ные, точно водяные травы, волосы, а груди — налитые спе-
лые яблоки. От изумления он выпустил диск, и тот пока-
тился в воду.
— Красавица, кто ты такая? И кто твой отец? —
спросил Аполлон.
— Мой отец речной бог, а я — его дочь Дафна,—
гордо отвечала нимфа.
Даже боги способны влюбиться с первого взгляда. Слу-
чилось это и с Аполлоном. Ему казалось, что воздух раска-
лился и только воды реки могут охладить тело. Не согла-
сись дочь речного бога выйти к нему, он отказался бы от
прекрасных утренних зорь, от поэзии, даже от дружбы
Гиацинта, только бы разделить с Дафной свою судь-
бу и остаться с ней, — хоть примаком в водяном царстве
тестя.
— Дафна, прекраснейшая из прекрасных, я — бог
света Аполлон. Выйди ко мне и раздели со мной мою
любовь и царство! — предложил Аполлон нимфе.
Дафна тряхнула мокрой головой, и голова ее украси-
лась короной из сверкающих капель.
— Ты — рожденная повелительница, даже прекрасная
Елена не может соперничать с тобой! — воскликнул в вос-
торге Аполлон, протянув Дафне руки.
112
— Ты горяч, как твое солнце. — Нимфа опустилась в
воду, только белое лицо ее покачивалось над потоком,
словно водяная лилия.
— Дафна, если ты не выйдешь ко мне, я кинусь к
тебе. — Воспылавший страстью Аполлон хотел броситься в
реку.
— Постой, не баламуть воду, отец спит — разбудишь
его раньше времени, он рассердится и поднимет на реке
такие волны, что все лодки перевернутся,— остановила
Дафна Аполлона, решив остудить огненную страсть бога.
Подняв со дна реки диск, она кинула его Аполлону со
словами:
— Пускай нашу судьбу решают боги. Я полюблю того
из вас, кто, метнув трижды диск, дальше кинет его.
Бедный Гиацинт! Он от души желал другу победы, но
от волнения у Аполлона дрожала рука, и два первых броска
оказались неудачными, а Гиацинт, как ни поддавался другу,
метнул оба раза дальше Аполлона.
В третий раз Гиацинту метать не пришлось. Разъярен-
ный Аполлон замахнулся и, метко прицелившись, швырнул
диск ему в голову. Гиацинт упал и уснул вечным сном.
Когда царские слуги унесли его бездыханное тело, на траве
осталась лужа крови.
Дафна была потрясена. Благородный юноша погиб по
ее вине. Она легкомысленно распалила в боге ревность,
жертвой которой стал человек.
К ночи, когда над кипарисами поднялся круглый месяц,
из реки вышли Дафна и ее подружки. Нимфы со свечами в
руках двинулись к месту несчастья проводить в вечность
душу Гиацинта. От лучей месяца они зажгли белые, крас-
ные, голубые, розовые и желтые свечи и воткнули их в
землю, увлажненную кровью Гиацинта.
Вдруг из ближней рощи показалась огненная фигура,
еще издали обжигавшая жаром.
— Бежим, нимфы, это Аполлон! — закричала Дафна и
кинулась прочь.
113
Бедная дочь реки, боги отомстили ей, они помутили ее
рассудок и указали ей неверное направление — не к реке,
а к открытому полю. Горячий ветер уже обжигал ей ноги,
страстное дыхание обдавало шею. Куда бежать от обезумев-
шего бога света?
Отчаявшаяся Дафна произнесла три слова: призвала
богиню судьбы и попросила превратить ее в лавр. Желание
Дафны мгновенно исполнилось, и перед Аполлоном вырос
лавр.
Боги, как и тираны, никогда не признают своей вины,
даже если становятся убийцами. Не овладев Дафной, Апол-
лон продолжал ревновать ее к Гиацинту. Пришел на место
гибели друга и взмахом руки погасил свечи.
Аполлон никогда больше тут не появлялся и не знал
поэтому, что свечи эти расцвели, как цветы, и испускают
запах, резкий, как предсмертный крик юности о несбыв-
шемся счастье.
Гиацинты.
ЗАЯЧЬЯ КАПУСТА
Надоело Косому каждый день листья клевера жевать да
ольховую кору грызть. Забрался Заяц на крестьянский ого-
род и давай только что посаженную капусту уписы-
вать. Умял Заяц уже немало свежих, сочных листьев,
как вдруг приходит крестьянин. От удивления руками
всплеснул.
— Послушай, Косой, — говорит крестьянин Зайцу,
который уже наелся досыта и рот утирает. — Я на твою
долю не сажал. Коли ты теперь все сгрызешь, так у меня ни
одного кочана не вырастет, нечего мне по осени квасить
будет.
— Квасить? — удивился Заяц. — На что капусту ква-
сить? Она и так вкусна.
— Да куда ей теперь до квашеной? Ты лучше огород не
трогай, а зимой приходи ко мне квашеной капусты отве-
дать.
Обещал Заяц огород не трогать. Летом заботы мало —
клевера полны поля, на лугах травы сколько душе угод-
но — хоть хвостом от радости маши, да уж очень он
короток.
А зимою Заяц — прямо к крестьянину: подавай, мол,
свою квашеную капусту. Крестьянин угостил его. Назавтра
Заяц опять тут как тут. Летом, мол, помог огород уберечь,
115
а теперь, когда из-под снега и мшинки не выскрести, пускай
крестьянин отблагодарит за доброту.
Кормит крестьянин каждый день Зайца квашеной капу-
стой, а к рождеству, глядишь, вся капуста в бочке и вышла.
А зиме еще конца не видать! Вот и остались оба без вкусной
капусты.
Весной крестьянин говорит Зайцу:
— Послушай, сосед, твои поля ведь побольше моих,
посадил бы капусты на своей земле.
— Нет у меня капустной рассады, — грустно отвечает
Заяц.
— В Ригу поезжай. Каждую весну туда за рассадой
езжу.
Крестьянин думал так от Зайца избавиться. Откуда
Зайцу денег на билет взять, сунется в поезд без билета, а его
в кутузку укатают, вот и хлебнет он там кислых щей.
Но Заяц наш оказался не дурак, хоть и уши у него ни на
вершок не были короче, чем у остальных зайцев. Притопал
Косой на станцию, поезда ждет. Ждет и видит, что всяк, кто
на станцию приходит, билет покупает.
— Что вы с этими билетами делать будете? — спраши-
вает Заяц.
— В Ригу поедем, — отвечают ему.
— А без билета нельзя? — Зайцу стало как-то не по
себе.
— Нельзя, — отвечают.
Гм, вот незадача! Топай теперь обратно, Риги не пови-
дав, капустной рассады не купив. У Зайца душа заныла, не
меньше подстреленной в позапрошлом году лапы. Сидит на
дорожном столбике и слезы утирает. И вдруг над самым его
длинным ухом страшный вой раздался: «Собаки!» У Зайца
хвост похолодел, хочет прочь кинуться, а он к столбу словно
примерз. Но что за чудо! Не собаки, а маленькие аккуратные
домики на колесах. К станции подкатывают, а люди спешат
по ступенькам забраться в них.
«Вот как в Ригу-то ездят», — подумал Заяц.
116
— Счастливого пути! — крикнул он, когда поезд тро-
нулся с места.
«Погоди, а почему бы и мне хоть до Птичьей пущи не
прокатиться?» — догадался вдруг Заяц. Прыгнул на сту-
пеньку и едет себе, как барин. «Эх, проехаться бы так до
самой Риги — и ничего мне больше в моей заячьей жизни
не надо было бы».
И так приятно Зайцу на поезде кататься было, что у
Птичьей пущи он и соскочить забыл. А поезд уже к станции
подходит.
— О боже, о боже, — запричитал Заяц, — выйдет
кондуктор и сцапает меня.
Поезд так неожиданно встал, что Заяц с подножки,
точно мешок, скувырнулся. Кондуктор распахнул дверь и
новых пассажиров впустил. А Заяц тем временем опом-
нился.
— Хе, хе! А почему бы так и до самой Риги не доехать?
Ну, ясно теперь. — Только поезд к станции подходит, Заяц
шмыг с подножки на землю, снова тронется — Заяц опять
на ступеньке сидит.
Протяжно пыхтя и тяжело вздыхая, поезд подка-
тил к Риге. Заяц отыскал лавку, где рассаду прода-
ют. Мудрить нечего, входит и капустной рассады про-
сит.
А лавочник уже всю рассаду продал, остатки сме-
тает.
— Что молодому человеку угодно? — вежливо спро-
сил он.
— Капустной рассады, — робко пролопотал Заяц.
— Какую капустную рассаду, молодой человек, изво-
лите? Могу предложить кочанную капусту, цветную, брюс-
сельскую, кормовую. Может, молодой человек кормовой
возьмет? Летом листья жевать можно, зимой кочерыжки
грызть.
«Ну и мошенник, — решил Заяц, — какую угодно рас-
саду предлагает, а про вкусную молчит».
117
— А другой капустной рассады нет у вас? — лукаво
спросил Заяц.
— Нет, — развел руками продавец.
— Мне рассаду квашеной капусты надо, — уже
настойчивее потребовал Заяц.
Ухмыльнулся лавочник — покупатель, видать, простак
попался.
— A-а, вам рассаду квашеной капусты? — воскликнул
торговец слащавым голоском. — Ее мы задаром отпуска-
ем. — И он смел в бумажный кулек остатки рассады
кислицы и подал зайцу. — На, сынок, сунь в карман, на
Троицу посадишь, к Янову дню квашеную капусту есть
будешь.
Заяц, счастливый, поехал домой. Посадил капусту на
сырой лесной лужайке, а сам рядом торчит, чтоб птицы не
поклевали, кроты не перерыли, козы не пощипали. Жена
капусту с утра до вечера полет, детишки два раза на дню
воду носят и поливают. Когда трехлистная капуста зацвела,
Заяц впервые отведал ее.
— Пускай меня волк сожрет, если это не настоящая
квашеная капуста, — воскликнул Заяц, медленно посасы-
вая листик.
Теперь все: и зайчиха, и зайчата — не отходили от
капустной грядки, все лето лакомились квашеной капустой
и нахвалиться не могли.
Заяц возгордился и зазнался, точно индюк. Каждого
приглашал он на квашеную капусту и все рассказывал, как
без билета в Ригу съездил. С той поры и повелось кислицу
заячьей капустой называть, а безбилетных пассажиров —
зайцами.
ЖАСМИН
Когда-то, в давние времена, все цветы были белыми. Но
в один прекрасный день в сад пришел художник с большим
ящиком красок и целой связкой кистей.
— Подходите все ко мне и говорите, кто какого хочет
быть цвета, — крикнул он цветам и кустам, и те быстренько
встали в очередь, потому что каждый хотел, чтобы ему
досталась краска поярче.
Ближе всех к художнику оказался Жасмин. Он сказал,
что ему хотелось бы, чтобы цветы его были золотисто-жел-
тыми, как цвет волос его любимого Солнца.
— Как ты посмел пролезть раньше королевы Розы? —
оттолкнул его художник.
— Я вовсе не пролез. Я стою тут уже много лет, —
обиженно ответил Жасмин.
— Но ты должен понимать, кому по праву положено
быть повсюду первой, — наставлял его художник. —
В наказание останешься последним, но и тогда как следует
еще попросишь меня.
— Вы ошибаетесь, сударь, никого я просить не ста-
ну, — ответил Жасмин и остался на своем месте.
Художник долго возился с Розами? Каких только кра-
сок не выбирали себе гордые королевы! И алую, и желтую,
119
и розовую, и оранжевую. Только синюю никто из них не
захотел — уж очень она простая, деревенская. Синей
краской, чтобы она не пропала, художник покрасил Неза-
будки и Васильки, хотя им хотелось стать алыми. Но ху-
дожник решил, что для этакой деревенщины сойдет и
синий.
Маки улыбнулись художнику, и он не скупился на кра-
ску и густо накладывал ее. Далии польстили ему, и их лесть
окупилась с лихвой. Он проработал несколько дней, наде-
лив их всевозможными оттенками.
Очень скромным оказался Лиственный Репей. Когда
его спросили, какую краску он хочет, он ответил:
— За любую, сударь, спасибо вам скажу.
Художник выкрасил цветы Репея в серый цвет и спро-
сил, доволен ли он.
— Вам, сударь, виднее, что кому полагается. Я же
понимаю, что на всех ярких красок у вас не хватает. И если
каждый будет так ярок, как Розы, то никто и не заметит их
красоты!
Колючий Репей был настойчивее и получил красные
цветы.
Маленькие Анютины глазки обступили художника и,
вежливо здороваясь, приседали. Это выглядело так мило,
что они показались художнику маленькими девочками, и он
раскрасил цветочки Анютиных глазок, как личики — весе-
лые, грустные и серьезные. Яблоня пообещала художнику
подарить осенью целую корзину яблок, если он выкрасит ее
цветы в нежно-розовый цвет. Художник, не жалея сил,
лазил по сучьям Яблони до самой вершины.
Сирень придумала по-другому отблагодарить художни-
ка, если он не пожалеет красок.
— Весною ты сможешь ломать наши ветви и дарить их
своим невестам, извини, — невесте, — сказала Сирень. —
И чем больше ты будешь ломать нас, тем пышнее будем мы
цвести.
— За бестактность ты останешься белой, — отстранил
120
ее обиженный художник, но сестер ее одарил великолеп-
ными красками.
Одуванчики поднесли художнику кружку сметаны, и
Жасмин только смотрел, как много художник переводит на
одуванчики золотисто-желтой краски, облюбованной Жас-
мином для себя.
Работая желтой краской, художник вспомнил о Жасми-
не, который первым выбрал ее.
— Ну, брат, так как же? — насмешливо обратился он
к Жасмину. — Этой краски осталось немного, но если
хорошенько попросишь, я всю ее отдам тебе.
— Не буду я просить, — ответил Жасмин.
— Как это так? — Художника начало злить упрямство
Жасмина. — Ну, ладно, если тебе трудно произнести свою
просьбу, то поклонись хотя бы, согни спину.
— Предпочитаю сломаться, но не согнуться, — гордо
ответил Жасмин.
Художник, разозлившись, брызнул желтой краской
Жасмину в лицо и закричал:
— Кто ты такой, что не хочешь просить и кланяться! Ну
и оставайся на веки вечные белым!
Таким он и остался — белый хрупкий Жасмин.
А попробуй согнуть его — сломается...
ПЕРСИДСКАЯ СИРЕНЬ
Это приключилось в те страшные времена, когда все
боялись драконов и ведьм.
Завоет вечером в трубе ветер, знай — это дракон
ведьму прислал и кому-то грозит беда. Обычно драконы
похищали принцесс. Но драконов было много, а прин-
цесс — мало, и чудовища эти не брезгали и женщинами
менее знатного происхождения.
Как-то ночью ветер завыл в трубе дома, в котором жила
Персия с девятью сыновьями. Что это? Не иначе как дракон
на мать польстился — кроме нее, в доме женщин нет. Но
неужели девять молодцов свою матушку не уберегут?
Сыновья договорились: один будет стеречь дом, а
остальные на работу ходить. Пока старшие сыновья с мечом
в руке охраняли мать, ничего дурного не случилось, восемь
дней прошли спокойно. Наступил черед меньшого сына
дома оставаться.
Стоит он у ворот, по временам на трубу поглядывает и
ничего подозрительного не примечает. Парень уже хотел
было войти в дом пообедать, как услышал в саду веселый
хохоток. Глянул, и что же видит?! Красивую девицу с алым
маком на груди. Она поманила парня — иди ко мне!
Только пускай сперва меч положит, не нравится ей это
оружие. Парень положил меч, а та сразу давай трещать и
хихикать, снимает с груди мак и протягивает парню — на,
122
1
о.
понюхай. По простоте своей парень сунул нос к алому
цветку, и так ему спать захотелось, что тут же в саду и пова-
лился. Только успел заметить, как, рыча и фыркая, при-
мчался дракон, сгреб матушку и потащил по воздуху, а
девица обернулась ведьмой, села на помело и улетела.
Проспав немало времени, меньшой сын не знал, как ему
теперь быть, что сказать братьям. Уж лучше сразу отпра-
виться искать драконью пещеру. Опоясался он мечом, сунул
в карман краюху хлеба — ив путь.
Шел он шел и к концу дня видит: у дороги усталый
старичок сидит и просит:
— Пожалей, сынок, старика, дай хлеба кусочек!
— С радостью, дедушка, — ответил меньшой. —
Только скажи, не видел ты, в какую сторону дракон мою
матушку унес?
Старичок показал на юг, взял кусок хлеба и остался
сидеть, а парень быстро ушел* на юг.
Шел он шел и к концу дня —что за чудо! —пришел на
то же место, где старичка оставил. А тот опять:
— Вскопай мне, сынок, землицы и яблоню посади.
Яблок захотелось, а сил нет посадить.
Меньшой сын проворно вскопал ме^ом землю и поса-
дил деревцо, только попросил, чтобы старичок показал ему
дорогу к пещере дракона.
Старичок показал на север. И снова меньшой сын шел
и шел и к концу дня — подумать только! — опять вернулся
туда, где старичок сидел. А тот просит еще одну службу
сослужить: убить змея, который к нему в лачугу залез и по
ночам спать не дает.
Вошел юноша в старикову лачугу и мечом отрубил змею
голову. Только попросил старичка не обманывать его
больше и сказать, куда дракон утащил мать.
— Я трижды испытал тебя: твою щедрость, усердие,
смелость. Вижу, мать хорошо воспитала тебя, нельзя ее в
лапах дракона оставить. Иди, сынок, на запад, и там, где
ночью деньги сушатся, поблизости и будет пещера твоего
124
дракона. Только не думай, что он тебе мать добром отдаст.
Тебе с ним тяжкий бой вести придется, да и не знаю, спас-
тись ли вам обоим. Я тебе волшебное слово скажу, оно
обернет тебя в кого пожелаешь. Только запомни: два раза
можешь в кого угодно превратиться, а в третий должен
непременно опять человеком стать. А если и в третий раз
кем-нибудь обернешься, то останешься им навеки.
Юноша запомнил волшебное слово и ушел на запад.
Шел он шел, пока посреди ночи не увидел мечущийся синий
огонек. Деньги сушатся! Стало быть, драконья пещера
близко, пора к бою готовиться.
Парень крепко сжал в руке меч и пошел на огонек, но
завяз в болоте. Одну ногу вытянет, а другая еще глубже
увязнет. Маялся парень, маялся и увидел: идет навстречу
сгорбленная женщина, на плечах тяжелую колоду с день-
гами несет. Кто это? Да неужели матушка!
Сын позвал мать, а та испуганно запричитала:
— Ой, сыночек, зачем пришел искать меня! Из этого
болота еще никто живым не выбрался. Уж лучше мне одной
пропадать, чем видеть тебя рабом дракона.
— Нет, мать, — ответил сын, — по моей вине ты к
дракону в неволю попала. Мой долг теперь спасти тебя.
Садись на колоду, а я скажу одно слово, обернусь рекой и
вынесу тебя из болота.
Сын рассказал матери про встречу со старичком, про
слово, которому тот научил его.
Так и сделали. И река закачала колоду, как лодку.
Но дракон, увидев, как уплыла его рабыня Персия,
погнался за ней. Река текла, текла, пока не притекла к
песчаному полю, и вода иссякла. Что делать, как быть?
— Матушка, я обернусь конем, сядешь на меня и
ухватишься за гриву. Так я перенесу тебя через пес-
чаное поле, — сказал парень и превратился в статного
жеребца.
Скакал конь со всадницей, скакал, а дракон за ними.
И не догнать бы ему быстроногого жеребца, но беглецам
125
дорогу вдруг широкий и глубокий ров преградил. Никак
коню через него не перескочить.
— Сынок, обернись опять человеком и спрячься на дне
рва, — взмолилась мать, но юноша и слушать ее не захотел.
— Нас у тебя девять сыновей, а мать у всех только
одна, — сказал он. — Я превращусь в густой цветущий
куст, а ты спрячешься в его ветвях.
Парень сказал волшебное слово, и над рвом вырос
густой куст с пахучими фиолетовыми цветами. Персия спря-
талась в ветвях, а дракон, с хрипом изрыгая огонь,
промчался мимо.
Персидская сирень — сколько она теперь украшает
садов!
ФИАЛКА
Она появилась ранней весной — маленькая хрупкая
девочка с синей скрипкой под мышкой. Когда девочка
заиграла, птицы умолкли, прислушиваясь к чудесным зву-
кам ее скрипки, пчелы и бабочки долго кружились вокруг,
подпевая мелодиям, которые смычок девочки извлекал из
крохотного инструмента.
— Послушай, Фиалка, — сказала ей краснощекая
девица, сестра хвастливого Мака, прозванная Ветрогон-
кой, — ты могла бы выступать с концертами и получать
огромные деньги.
— Ах, у меня ведь нет никакой школы, — отвечала
Фиалка-Скрипачка. — Я счастлива, что моя игра вообще
доставляет кому-то радость.
— Были бы у тебя деньги, ты могла бы приодеть-
ся, — поучала ее Ветрогонка. — А то ты и в будни и в
праздник ходишь все в одном и том же зеленом платьице.
— Мне и так хорошо, я о роскошных нарядах и не
мечтаю, — отвечала девочка.
— Будь у тебя деньги, ты купила бы себе янтарное
ожерелье и надела бы на свою тонкую шею, — вмешалась
в их разговор красотка Тюльпанша. — Может, пригляну-
лась бы кому-нибудь.
127
Фиалка-Скрипачка засмеялась.
— Говоришь, шея у меня некрасивая, тонкая. Так это
мое ожерелье понравилось бы, а не я. В ожерелье он
влюбился бы, а не в меня. Уж лучше остаться такой, какая
есть.
— Ты рассуждаешь, как ребенок, с тобой даже погово-
рить серьезно нельзя, — рассердилась Ветрогонка и, под-
красив губы, призывно улыбнулась стоявшему по другую
сторону дорожки Ирису.
Ирис на ее улыбку не ответил — в это время Фиалка
заиграла снова, пленив его чудесной музыкой.
С замиранием сердца он слушал волшебную мелодию.
Она лилась и лилась, как нежная песня любви и друж-
бы, которым нет конца и тогда, когда земля застывает,
объятая великим белым безмолвием. Фиалка кончила
играть, и синеглазая Незабудка, наклонившись к ней, шеп-
нула:
— Видела, как Ирис смотрел на тебя? Глаз не сводил.
Он влюблен в тебя!
— Да что ты! — тихо вздохнула Фиалка. — Ведь я
некрасивая. Рядом с Ветрогонкой и Тюльпаншей я просто
Золушка. С чего это влюбится в меня избалованный красот-
ками Ирис? Наверно, он очень любит музыку и слушал мою
скрипку, а ты морочишь мне голову, чтоб потом посмеяться
надо мной: поверила, мол, дурочка.
Так отвечала Фиалка, но сердце ее все же затоско-
вало.
Она прижала к плечу синюю скрипку и излила свою
тоску и мечты в тихой мелодии. Слушавшим ее казалось, что
в жизни бесконечно много счастья, стоит только протянуть
руку и все, что ты пожелаешь — любовь, дружба,
радость, — упадет в нее, точно звезды с высокого голубого
летнего неба.
Скрипка Фиалки умолкла, и Ирис еще долго тер-
зался бы и горевал, если бы Сирень не шепнула ему на
ухо:
128

— Ирис, не будь дураком, не упусти свое счастье!
Неужели ты не видишь, что Фиалка играет только для тебя!
Она в тебя влюблена, это и слепой видит.
— Откуда ты знаешь? — возмутился Ирис. — Фиал-
ка — такая артистка: она словно витает в небесной синеве,
вокруг самого солнца. Земные чувства ей чужды, она живет
своим искусством, и такой заурядный парень, как я, для нее
не больше, чем простой стебелек.
Наступил теплый вечер, и Фиалка играла Лунную
сонату.
Вначале в музыке слышалась непонятная тоска, щемя-
щая мольба, печаль отречения, но вот мелодия перешла в
страстный шепот, она манила, звала и, все нарастая, кри-
чала о счастье.
Рядом с Ирисом страстно вздыхала Ветрогонка.
Ее дыхание опьяняло, как вино. Ирис хмелел и терял
рассудок.
Образ Фиалки перевоплотился в звуки, а Ветрогонка
льнула к нему всем телом, целовала его, нашептывала
нежные слова, и Ирису начало казаться, что Ветрогонка —
его счастье.
Может быть, Ирис на другое утро опомнился бы, пожа-
лел бы о мимолетном увлечении, но не успела еще сойти
роса, как Ветрогонка раззвонила всем подружкам о своей
предстоящей свадьбе.
Жениха и невесту, как водится, поздравляли, желали им
счастья, согласной жизни, богатой потомством.
Ветрогонка самодовольно вертелась — только крас-
ная юбка развевалась, а Ирис стоял неподвижный и
безучастный, словно это и не он женился на Ветро-
гонке.
После свадебного пира должны были начаться танцы, и
Фиалке предстояло играть вальсы и польки.
Гости построились парами, и посаженый отец
Тюльпан сделал знак скрипачке, но наступила неловкая
тишина.
130
В свадебной сутолоке никто не заметил, как Фиалка
исчезла. Только теперь Ирис сообразил, что это она, уходя,
сказала:
— Будь счастлив! Спасибо тебе за то, что встретился
мне! Мои страдания родят новые песни, которые принесут
счастье другим.
МАК
Ирис все еще никак не мог прийти в себя после опромет-
чивой жениткбы на сестрице хвастливого Мака — Ветро-
гонке. Он стоял немой и неподвижный, и все спрашивал
себя:
«Как же это случилось? Ведь я любил Фиалку, и Фиалка
любила меня, а женился я на другой. Как же это?»
А жена его прямо сияла от счастья, гордая, что ей
удалось выйти за такого видного парня.
— Ах, какой у меня муженек, какой миленок... — тре-
щала она подружкам и, о чем бы ни заходил разговор,
всегда норовила ввернуть словечко о своем муженьке, пыта-
ясь поддеть подружек, еще не удостоившихся стать замуж-
ними женщинами.
Но как-то приятельница Фиалки Незабудка с невинным
видом при всех спросила жену Ириса:
— Но отчего твой муженек всегда такой кислый? Сто-
ит, словно аршин проглотил.
Жена Ириса покраснела от злости и, сделав вид, что
приняла намек за шутку, рассмеялась:
— Ах, он у меня такой неповоротливый и застен-
чивый. Ничего, пройдет медовый месяц, так выучу его по-
своему.
И принялась учить мужа.
132
— Чего губу свесил! — кричала она, когда Ирис
притворялся, что не слышит приказа жены затянуть ей
корсет.
Ирис поджимал губы и нехотя, стараясь не касаться
жены, выполнял приказание.
Вместо благодарности жена давала ему пощечину, при-
говаривая при этом:
— В следующий раз будешь расторопнее.
Ирис никак не мог угодить жене. То он вилку непра-
вильно держит, то с ножом не так обращается. Не раз он
вставал из-за стола голодный, потому что под косыми
взглядами жены кусок в горло не шел.
Если бы все это происходило между ними наедине, то
Ирис, может быть, и терпел бы выходки жены, но ей хоте-
лось похвастать своей властью перед другими женщинами.
Только зайдет подружка, как жена Ириса начинает
командовать:
— Ирис, сюда! Ирис, туда! Подай то! Положи это!
А ну-ка, ручку мне поцелуй! Спинку почеши!
Со временем Ирис понял, что больше всего жена бесит-
ся, когда он просто не замечает ее брани и наставлений.
Однажды, когда жена опять начала попрекать его за то, что
не умеет держать вилку, Ирис швырнул вилку на пол и стал
есть пальцами. Как-то жена пыталась втолковать ему, как
надо вести себя дома и как в гостях. Ирис позволил жене
наговориться до потери сознания, а когда та спросила,
понял ли он, что ему сказано, Ирис, зевая, с удивлением
посмотрел на жену и невинно спросил:
— А разве ты мне что-нибудь говорила?
Жена прямо сгорала от вожделения, но, когда она вече-
ром звала мужа к себе, тот отговаривался, что ему на луг
идти надо, лошадь привязать, а как уйдет, пропадает до
самого утра.
Наконец жена не выдержала и пожаловалась на свою
судьбу Белене, о которой поговаривали, что она умеет при-
вораживать мужей.
133
— Милая! —воскликнула Белена. —Чего же раньше
не пришла? Моим зельем таких разинь вмиг распалить
можно.
Белена налила в бутылку зеленоватого пойла и нака-
зала:
— Ты надень юбку поярче, а муженьку дай выпить
этого зелья, потом повертись перед ним, и он уже не
отстанет от тебя.
Возможно, Ирис и выпил бы зелье Белены, и все
произошло бы именно так, как предсказывала ворожея, но
разве Ветрогонка-Мак могла утерпеть и не похвастать
перед подружками, что наконец-то муж запляшет под ее
дудку. А стоит женщине поделиться с кем-нибудь своими
семейными делами, как через пять минут об этом узнает ее
муж.
Так и на этот раз.
У Ириса было достаточно времени, чтобы подумать,
выпить ему зелье Белены или остаться верным памяти
Фиалки.
Жена, не сомневаясь в силе напитка ворожеи, выряди-
лась в самую яркую юбку, налила в стакан зелья Белены и
поднесла Ирису.
— Выпей, муженек, вижу, утомился ты.
Ирис ласково посмотрел на жену, взял стакан и, обняв
ее за талию, сказал:
— Выпей сперва, женушка, глоток за мое здоровье, а
уж потом я выпью за твое.
Жена, счастливо улыбнувшись, закинула голову —
пускай муженек вольет ей глоточек в рот. А Ирис — что он
сделал? Влил жене в рот все зелье Белены, и когда жена,
сгорая от желания, кинулась ему на шею, Ирис схватил
заранее приготовленную розгу, уложил жену к себе
на колени и, задрав яркую юбку, принялся учить уму-
разуму.
— Вот тебе за это, вот тебе за то, а это тебе за ворожбу!
О господи, как визжала и барахталась жена, пока не
134
догадалась выскользнуть из юбки и шмыгнуть в кусты.
Ирис швырнул ей юбку в след, но та зацепилась за кол и так
на нем и повисла. Кто юбку эту приворожил к колу —
Белена или же сама жена, в конце концов значения не имеет,
но юбка так и осталась висеть, и при виде ее люди вспоми-
нают жену Ириса — Ветрогонку-Мак.
лисохвост
Семье землероек привалила великая радость и вместе
с ней — забота. Радостью было то, что меньшая дочка до-
машних мышей Куцехвостка согласилась стать женой
старшего сына землероек Долгохвоста. А заботы начались
с того, что старая мышь поставила условие, без которого
Куцехвостку ни за что замуж не отдаст.
Условие было очень тяжелым. В день свадьбы Долго-
хвост должен был разукрасить кусты вокруг своего жилья
кошачьими хвостами. Это будет очень красиво и докажет
отвагу жениха и что он в недобрый час сумеет защитить
свою семью от самого лютого врага всех мышей, извест-
ного разбойника — Черного Кота.
Семья землероек жила над канавой, в крапивном кус-
те, вдали от человеческого жилья. И не раз по вечерам
землеройки судили о том, каковы собою эти кошки, —
слухи об их злодеяниях передавались из поколения в
поколение, но видеть собственными глазами живую кош-
ку никому, даже старым землеройкам, никогда не дово-
дилось.
И вот тебе! В самый канун свадьбы ищи каких-то
кошек, доставай какие-то хвосты. Бедные землеройки и не
догадывались, что отъевшиеся домашние мыши презирали
136
простых землероек и тайно собирались расстроить свадьбу.
И поймай Долгохвоста кошка, никакой свадьбы не будет.
Но Долгохвост так любил Куцехвостку, что уже приго-
товил меч и собрался отправиться на поиски кошек, чтобы
отрубить им хвосты. Но какой меч из жухлого листа рогоза!
А Долгохвост, который никогда в жизни не видел кошки,
полагал таким мечом рубить кошачьи хвосты.
Так бы и отправился Долгохвост на кошек охотиться,
если бы мать со слезами на глазах не упросила его хоть
денек подождать, пока она что-нибудь да придумает.
Мамаша землероек вылезла из крапивного куста и,
задрав голову, задумалась, и так она напряженно думала,
что у нее задергалась мордочка и задрожали усы. Если
долго так думать, то непременно что-нибудь придумаешь.
Она решила сходить к Лисе, к этой пышнохвостой умни-
це, позвать ее на свадьбу и попросить, чтобы в день свадьбы
та, вместо подарка, вывесила на крапивном кусте свой
хвост.
Лиса, услышав про женитьбу Долгохвоста на дочке
домашней мыши, облизнулась. Землероек она не трога-
ла — уж очень они невкусные. Но домашние мыши —объ-
едение!.. Лиса спросила землеройку, много ли соберется
невестиной родни и нельзя ли и детей с собой захватить, они
тоже свои хвосты на крапиве развесят.
Сказано — сделано. Лиса и лисята явились вовремя,
развесили на ветвях свои хвосты, а сами попрятались —
кто за камнями, кто забрался в канаву: вздремнуть, мол,
охота.
Когда наступили сумерки, трава над канавой зашеле-
стела — это шла толпой невестина родня.
Землеройки вышли встретить гостей, справиться у
новых родственников, довольны ли они украшением.
— Какие пышные, — покачала головой мамаша
Куцехвостки, но таких хвостов я что-то у кошек не видела.
— Это хвосты лесных кошек, — объяснила мамаша
Долгохвоста. — Лесные кошки — те куда злее домашних.
137
Это только мой сыночек может с такими чудовищами упра-
виться.
— Ну, попадись мне такая, я бы ей дороги не усту-
пил, — похвастался братец Куцехвостки, который, прежде
чем отправиться на свадьбу, хватил малость из блюдечка,
что стояло под затычкой пивной бочки.
Только он сказал это, как из-за большого камня и из
канавы выскочили лисицы, кто накинулся на хвастуна,
кто — на его мамашу, а кто — на папашу, братишек и тету-
шек. Долгохвост только успел Куцехвостку в крапивный
куст затащить. Куцехвостка так и не узнала, кому из родни
удалось спастись, а кто лисицам попался.
Когда Долгохвост раскрыл жене свою тайну, Куце-
хвостка в отместку крепко привязала лисьи хвосты к кра-
пиве, на которой они и остались.
Мимо шли люди, увидели пышную крапиву, вырыли ее
и посадили в саду.
Лисохвосты — называют они эти цветы. Ученые садо-
воды, правда, называют их иначе, не упоминая никаких
хвостов, — латинским словом «амаранты».
АКОНИТ
В давние времена жил сапожник по имени Кришус, жил
в своей лесной хибарке и тачал для гномов обувку.
Маленькие синие башмачки.
Все бы хорошо, не попадись парню ленивая жена. А в те
времена, не в пример нынешним, лошадь поменять можно
было, а жену никак — взял жену, так доживай с ней свой
век.
Откуда Кришусу, жившему в лесу, было знать, какой
окажется его нареченная? Наговорили ему кумушки, забре-
давшие сюда по лечебные травы, что Керста девушка как
девушка, в приданое — коза с двумя козлятами, а чего еще
бедняку желать? Будет коза, будет молоко, козлят осенью
зарежут на мясо, а жена хозяйствовать будет, так что он
сможет больше своим ремеслом заниматься. Гномов-то
полный лес — успевай только башмачки тачать.
Что Керста очень ленива, обнаружилось сразу же после
свадьбы, когда коза до самого веяера проблеяла недоеная.
Пришлось Кришусу самому взять подойник, сесть козе на
спину и выдоить.
Еще труднее пришлось сапожнику, когда аист пова-
дился детей носить. Эта глупая птица не знает, наверно,
куда их девать, и носит ленивым женщинам не меньше, чем
работящим.
139
И так Кришусу со временем пришлось не только козу
доить, на зиму сено косить, дрова заготавливать, но и
детишек обмывать, пеленки стирать да еще на всех еду
варить. А сапожное дело тоже не забросишь, иначе как жить
будешь.
Намастерив полный мешок башмачков, Кришус отно-
сил их гномам. Те, подсчитав, сколько пар принес, распла-
чивались с ним.
Однажды, придя к гномам, Кришус обнаружил, что по
дороге часть башмаков из мешка вывалилась. И как же им
не вывалиться, когда в мешке оказалась большая прореха.
Что поделаешь, за потерянные башмачки гномы платить не
станут. Только странно, сколько Кришус на обратном пути
ни искал оброненных башмачков, так ни одного и не нашел.
Вернувшись домой, Кришус попросил Керсту залатать
мешок, а то как бы снова убыток не потерпеть. Керста
обещала зашить, и, когда сапожник опять складывал в
мешок свою работу, дыры как будто не было. Но пришел
Кришус к гномам и опять половины башмачков не досчи-
тался. Кришус осмотрел мешок — ну, конечно! — Керста
так небрежно пришила заплату, что та сразу отвалилась.
Идет Кришус грустный домой, а оброненные башмачки
кто-то уже подобрал.
Идет он идет и видит: на обочине тропы старушка
сидит, с мешком шишек на спине. Кришус снял шапку,
поздоровался, а старушка просит его:
— Миленький, беда у меня стряслась — каблук у туфли
обломался. Сделай милость, выручи старуху.
Кришус не заставил долго просить себя, достал из кар-
мана молоточек, гвоздики — тук-тук — и каблук прибит.
— Спасибо тебе, спасибо, сынок, — поблагодарила
старушка. — А сколько с меня за работу возьмешь?
— Да что я с тебя возьму? — удивился Кришус. —
Коли человек человеку не поможет, так кто >ке ему поможет?
— Ну, раз у тебя такое доброе сердце, так и я в долгу
не останусь, — говорит старушка и достает из-за пазухи
140
7
березовую веточку с тремя листиками. — Вот тебе ветка
счастья. Сколько на ней листьев, столько твоих желаний
исполнится. Иди себе счастливо и смотри не плошай. А то
опадет последний листик, и ты уж ничего пожелать себе не
сможешь.
Расстались они и пошли каждый своей дорогой.
Кришус смотрит на ветку и усмехается про себя:
«Ну и потешная старуха! Как же это простая бере-
зовая ветка мои желания исполнит? Уж лучше дала бы
кусочек хлеба, страх, как есть охота...»
Только он выговорил это, как один листик, звякнув,
упал наземь и Кришусу прямо в руки прыгнул толстый
ломоть хлеба.
Теперь сапожник убедился, что ветка его не простая, а
старушка — не потешная. И, решив как следует обдумать,
что пожелать себе, всю неделю прилежно тачал башмачки.
К гномам Кришус обычно шел по воскресеньям, тогда
они сидели дома и могли примерить башмачки. Но нужда
так прижала Кришуса, что он трудился ночи напролет и в
субботу закончил заказ, решив еще вечером отнести его.
Шел он по лесу и все думал, куда же все-таки подева-
лись потерянные башмачки, и незаметно для себя восклик-
нул:
— Вот нашел бы я потерянные башмачки, так вдвое
больше денег выручил бы!
Едва он произнес эти слова, как сразу очутился перед
пещерой гномов!
И что он видит! Гномы, придя с работы, повесили
промокшую обувь на кусты сушить. Кришус подсчитал —
точно столько пар, сколько он всего сделал вместе с поте-
рянными. Стало быть, маленькие человечки подобрали
выпавшие из дырявого мешка башмачки, а ему об этом ни
слова!
— Ах вон какие вы, приятели! — воскликнул обозлив-
шийся Кришус. — Так пускай прирастут башмачки к кус-
там, чтоб их не снять больше!
142
И тут Кришус хватился, что высказал два желания под-
ряд, но уже было поздно. Достав березовую ветку, он
увидел, что у нее облетели все листики.
— Эх, дурень я, дурень! — воскликнул Кришус. —
Пожелал бы себе новый дом, корову и лошадь, да еще кучу
денег впридачу! А теперь хоть локти себе кусай, все равно
ничего не поправишь.
В воскресенье утром гномы хотели обуться, но — что
за чудо! — башмачки приросли к кустам и ни за что не
оторвать их. Остались человечки босые, а на кустах с тех пор
растет цветок, похожий на синий башмачок. В народе его
так и называют «башмачок», а ученое его название —
«аконит».
КАМЕЛИЯ
Когда монаха по имени Камелий посылали в Японию
проповедовать христианскую веру, он и не подозревал, что
встретит там духов, способных ввести в искушение даже
видавших виды святых отцов. Он дал обет отречения от всех
земных радостей и усердно истязал плоть свою голодом,
а всякие веселые заведения обходил за версту. Поэтому
его наставники, да и он сам, были уверены, что своим цело-
мудрием он заслужит себе благоволение всевышнего и тот
поможет ему обратить заблудших японцев в единственно
истинную веру.
В Японии Камелий, готовясь к великому посту, под
вечер отправлялся в лес собирать коренья и ловить саранчу,
чтобы все это насушить на зиму. Особенно богатая добыча
ему доставалась на одном дереве, на ветвях которого вере-
щало несметное множество саранчи, но сколько он ни
вылавливал ее, на другой вечер все ветви опять кишмя
кишели саранчой.
В один жаркий вечер Камелий задержался в каком-то
селении, рассказывая крестьянам про нагорную проповедь,
и только незадолго до полуночи пришел к щедрому дереву.
144
Над лесом поднялся полный месяц, деревья стояли
неподвижные, словно охваченные сладостной истомой, а
саранча молчала, или, может быть, монах так привык к ее
стрекоту, что уже не слышал его.
Когда Камелий, сложив молитвенно руки и устремя
взор к небу, возблагодарил господа за благочестиво прожи-
тый день, в листве дерева вдруг послышался сладкий жен-
ский смех.
— Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! — Какое-то существо проворно,
точно белка, прыгало с ветки на ветку, поблескивая белыми
зубами.
«Это сам нечистый послал мне искусительницу», —
решил Камелий и, как обычно в таких случаях, осенил себя
и странное существо крестным знамением. Знамение, кото-
рого боялся сам дьявол, ничуть не испугало маленькую
хохотунью. Размахивавший руками монах, казалось, разве-
селил ее еще больше. Она захохотала звонче прежнего и,
поняв жест Камелия как знак приблизиться, прыгнула на
самую нижнюю ветвь, обхватила ствол дерева и принялась
раскачивать белыми ногами над самой головой монаха.
Камелий, несколько попятившись назад, оглядел непо-
нятное существо. Тело, закутанное в зеленый покров, слива-
лось с листвой дерева, видны были только белые ноги да
рыжеволосая голювка, озаренная лунным светом и сиявшая,
как пышно распустившийся цветок.
— Кто ты такая? — спросил монах.
— Хи-хи! Ха-ха!
— Ты —женщина?
Существо отрицательно покачало головой.
— Так кто же ты все-таки? Как тебя звать?
— Я — Дриада, душа этого дерева, — открыла свою
тайну рыжеволосая. — Пришла поблагодарить тебя за то,
что очистил мое дерево от наглой саранчи.
Сказав это, душа дерева прыгнула в простертые руки
монаха и, обняв его, запечатлела на его устах поцелуй.
Камелий так растерялся, что вместо того, чтобы оттолкнуть
145
лесную деву, крепко привлек ее к себе, продлив таким
образом самое чудесное мгновение в своей жизни.
— Я не могу дольше оставаться с тобой, — шептала
Дриада, а то мое дерево начнет засыхать.
Она вырвалась из объятий Камелия и вспорхнула на
зеленую ветвь.
Только теперь монах понял, что нарушил обет цело-
мудрия, и, подавленный, побрел домой. Как быть? До-
нести в орден о том, что он больше не достоин святого
сана?
В ночной прохладе разгоряченная голова Камелия
понемногу остыла. Он начал спокойно обдумывать случив-
шееся. Нарушил ли он обет? Ведь его поцеловала не
женщина, а душа, стало быть, поцелуй этот — не плотская
радость. И не Ьедьма же она, а то испугалась бы крестного
знамения. Да и в Священном писании нигде не упоминается
о том, что общение с душой — грех.
Сознание, что он не поддался никакому соблазну, так
ободрило монаха, что он зашагал легко, как подросток, и
только через некоторое время поймал себя на том, что
насвистывает какой-то легкомысленный мотив.
В следующую полночь Камелий, подхлестываемый
любопытством, опять явился к дереву.
— Дриада! — позвал он, остановившись под развеси-
стой листвой.
— Хи-хи! Ха-ха! — послышался веселый хохоток, по
шелесту листьев можно было догадаться, что лесная дева,
прыгая с ветки на ветку, спускается вниз.
Монах еще днем придумал, чем оправдать свой приход
к дереву. Когда Дриада уселась на нижней ветви, он, не
краснея, объяснил:
— Я пришел посмотреть, не тревожит ли саранча твое
дерево.
— Какая-то нахалка забралась на самую верхушку, —
пожаловалась лесная дева. — Если бы ты поймал ее, то
была бы тебе очень благодарна.
146

Камелий заткнул полы сутаны под опояску и проворно
вскарабкался на дерево. Он ни за что не хотел показаться
лесной деве увальнем и отстать от нее и временами, чтобы
задержать шуструю прыгунью, хватал ее за ногу. Наконец
саранча была поймана, и Камелий получил заслуженную
награду. Но на землю он все еще не спускался, так приятно
было качаться вместе с Дриадой на зыбких ветвях и слушать
ее смех.
Вся саранча была выловлена, но Камелий не растерялся
и сообразил, как добиться еще нескольких поцелуев Дриа-
ды, — он потребовал их в награду за пойманную еще ранее
саранчу, а ее было столько, что до самой осени он все носил
и носил лесной деве низки сушеной саранчи.
Наступили прохладные дни, приближалась зима, и в
одну ночь Дриада сказала Камелию:
— Завтра ты больше не приходи. До весны дерево будет
отдыхать, вместе с ним буду отдыхать и я.
Камелия эта новость потрясла. Как жить ему теперь без
радости дни, недели, месяцы, много месяцев? А нежная
душа —Дриада — она ведь замерзнет в дупле дерева. Нет,
надо что-нибудь придумать, что-нибудь сделать, чтобы спа-
сти ее.
Будь у Камелия больше времени, он, может, что-нибудь
и придумал бы, но теперь думать было некогда, надо было
действовать. Он схватил лесную красотку, спрятал ее под
широкую сутану и унес к себе домой. Всю дорогу у Дриады
рот был зажат, только в комнате, где монах усадил ее на
кровать, она воскликнула:
— Что ты натворил? Теперь мое дерево засохнет...
— Пускай засыхает. Разве мало деревьев в лесу? — уте-
шал ее Камелий.
— Как ты этого не понимаешь — если мое дерево за-
сохнет, то умру ия, — грустно промолвила Дриада.
— Это суеверие, и я избавлю тебя от него, — поклялся
монах.
К весне, когда начали распускаться листья, Дриада
ослабела и заметно осунулась.
148
— Отнеси меня к моему дереву! — попросила она
Камелия, и он с готовностью выполнил ее просьбу, надеясь,
что лесной воздух вылечит Дриаду.
— О горе! — воскликнула Дриада, когда Камелий
посадил ее на нижнюю ветвь. — Мое дерево умерло.
У Камелия на глазах она растворилась и слилась с дере-
вом. Только какое-то время, точно пышный цветок, пылали
ее рыжие волосы, потом и они стали блекнуть.
— Не уходи так, скажи хоть слово! — взмолился отча-
явшийся Камелий и услышал слабенький голосок:
— В самой верхушке дерева еще теплится жизнь.
Отломи там ветку и скорее посади в землю.
Камелий отломил живую ветку и, убитый горем, отпра-
вился домой. Через некоторое время из ветки вырос куст и
расцвел густо-красными цветами.
Спустя годы старый монах возвращался из Японии в
Европу. Единственное, что он вез с собой, был горшок с
цветущим кустом, которым все восхищались. Камелий
называл этот куст Дриадой, но люди никак не могли запо-
мнить такое трудное слово и назвали по имени монаха —
«Камелией».
ПОДСОЛНЕЧНИК
Когда дочери Солнца, искупавшись, сели в лодку и
вышли далеко в открытое море, младшая из них хватилась,
что забыла на берегу, на ветви дуба, свой золотой венок. Без
венка она не осмеливалась показываться дома и попроси-
ла сестер грести обратно. Но старшие сестры сказали, что
очень утомились и хотят скорее лечь спать, а если меньшая
такая разиня, то пускай возвращается на берег одна, оста-
ется на земле до утра и ждет, пока они опять приедут
купаться.
Меньшая поплыла к берегу, но — о ужас! — венка на
ветви дуба не оказалось. А под деревом стоял красивый
юноша, черноволосый и голубоглазый. Он протянул к
дочери Солнца сильные руки и обнял ее, говоря при этом
слова, сладкие, точно мед золотых пчел.
— Останься со мной на всю жизнь, мы будем любить
друг друга и никогда не расстанемся, — шептал он дочери
Солнца, долго и крепко целовал ее, ласкал и просил стать
его женой.
150
— Как же мне остаться на земле? Ночи тут темные и
холодные, а дома я живу в золотом дворце, где под
потолком горят бриллиантовые звезды, днем пряду золотые
нити, а вечером купаюсь в море. В праздники мы танцуем с
сыновьями Месяца и катаемся на серебристых жеребцах.
Какую жизнь ты можешь обещать мне тут, на земле? —
спросила дочь Солнца.
— Я могу обещать тебе росистые утра, которые приятно
охлаждают ноги, песни птиц и шелест деревьев. Могу обе-
щать тебе дни, полные труда, и сладкую истому по вечерам.
А ночью тебя будут согревать мои объятия, — отвечал сын
Земли.
— Покажи мне прелести земли, и я решу, остаться мне
у тебя или вернуться на родину, — сказала дочь Солнца.
И сын Земли повел ее к реке, где цвела черемуха и
щелкали соловьи.
— Слышала ты когда-нибудь такую чудесную пес-
ню? — спросил сын Земли.
— Никогда, — призналась дочь солнца.
— А слышала ты когда-нибудь, как журчит река, мчась
к морю? Чувствовала ты, как пахнет черемуха? И знала ли
ты, что такое любовь?
— Ты моя любовь, я останусь у тебя, — обещала дочь
Солнца, и сын Земли повел ее в клеть, где она увидела
свой венок, висевший там на гвозде.
Напрасно Солнце на другое утро звало дочь домой,
напрасно говорило ей о том, какая трудная ее ждет доля на
чужбине. Дочь упорно отказывалась вернуться, ибо жизнь
на земле казалась ей лучше, чем во владениях Солнца, где ей
надоело изо дня в день сидеть за прялкой. Тут цвела чере-
муха, журчали реки и щелкали соловьи. Пускай Солнце при-
сылает ей приданое, и она отпразднует свадьбу с сыном
Земли.
— Любить сына Земли я не хочу, но запретить тебе
любить его не могу. Только ради любви нельзя пренебре-
гать родиной. А что если ты затоскуешь по дому? — спро-
151
сило Солнце и задернуло облачную занавеску в знак того,
что разговор с дочерью окончен.
— Я обратно не попрошусь, — гордо крикнула в ответ
меньшая дочь Солнца.
Отпраздновали свадьбу, и мать Земля сказала, что
невестке пора взяться за работу. Пускай в саду за пчелами
смотрит, с другой работой этакой белоручке ведь не
управиться.
Теперь дочь Солнца день-деньской стояла посреди сада
и следила за пчелами, чтобы те не забирались в чужие ульи.
Дни текли, такие же однообразные, как жужжание пчел. Где
лихая езда на серебристых жеребцах, где веселые пляски с
сыновьями Месяца, морские прогулки на лодке с сестрами?
Загнанные в плуге кони едва волочили ноги, а муж,
измученный работой, перестал говорить ей ласковые слова.
— Принеси мне с реки черемухи, — попросила одна-
жды дочь Солнца.
— Не вечно черемухе цвести, — сердито ответил сын
Земли.
— Поведи меня послушать песню соловья.
— Не вечно соловьям петь.
— Ты так давно не целовал меня. Неужели и любовь не
вечна?
— И любовь не вечна.
— Что же тут вечно?
— Вечен труд, — ответил сын Земли и, взяв косу, ушел
на луг.
Дочь Солнца опять осталась одна. И так затосковала по
родине, что забыла о своей гордости и, повернув голову к
Солнцу, взмолилась:
— Солнышко, милое Солнышко, выслушай меня.
Я истосковалась по родине. Я вижу во сне тропы детства,
слышу жужжание сестриных прялок. Когда вечером с моря
доносится всплеск весел, я знаю — мои сестры едут купать-
ся. Я слушаю их песни, которые уже позабыла. Солнце,
милое Солнце, прости меня и возьми обратно к себе!
152
Солнце молчало.
А меньшая дочка не переставала умолять:
— Солнце, Солнышко, разве ты не чувствуешь, как
несчастна твоя дочь на чужбине? Позови меня к себе, и если
не захочешь признать меня своей дочерью, то буду твоей
служанкой. Каждое утро и каждый вечер буду вытряхивать
твои облачные покрывала, начищать окна твоего дворца,
выметать пыль из-под прялок сестер и буду счастлива, что
живу на своей родине.
— Слишком долго ты оставалась на чужбине, так дол-
го, что твои ноги вросли в нее, точно корни. Я уже не могу
помочь тебе, — отвечало Солнце и закрыло глаза белым
облачным полотенцем. Дочке на руки упали хрустальные
бусинки — слезы Солнца.
Меньшая дочка попыталась шевельнуть ногами, но в
самом деле — земля крепко держала их. Так она и осталась
на земле и превратилась в цветок, который, тоскуя по
родине, всегда поворачивается к Солнцу. Вот почему этот
цветок называют Подсолнечником.
ДИКАЯ РОЗА И УТРЕННИЙ ВЕТЕР
За оградой сада расцвела Дикая роза. Пунцовая,
застенчивая, с жемчужинками утренней росы на нежных
лепестках, она была прекрасна, как юная девушка в слезах
счастья. И раз уж первыми по утрам просыпаются птицы, то
им первым довелось ее увидеть.
— Чи-ви! Чу-до! Чу-десна! Она чудесна! — вос-
хищалась Синичка.
— Чик-чирик! Очч-очча-ровательна! —согласился Во-
робей.
— Чучу-ичек, ичичичек! — затараторила Пеночка на
ветке осины, и это означало, что роза ей очень понравилась.
— Клик-клик-клик! —отозвалась Камышовка и поле-
тела на берег реки сообщить новость Соловью, ведь она
знала, что он от роз без ума.
И Соловей тут же сочинил новую песню о любви, ко-
торая никогда никому не может наскучить, ибо всякий раз,
когда приходит любовь, она юна и прекрасна, как свежий
цветок Дикой розы.
154
От песни Соловья проснулся Утренний ветер. Этот
озорник, утомившись за день, остался ночевать в колыбели
гибких ветвей березы.
— Полно, уж так ли она хороша? — с недоверием
спросил Утренний ветер, расчесывая свои каштановые
кудри.
— Она прекрасна, как утренняя заря, нежна, как пер-
вый луч солнца, ее дыхание опьяняет сильнее весны, —
самозабвенно восхвалял Дикую розу Соловей.
— Стало быть, она лучше красавицы Черемухи, что цве-
тет у излучины реки? — продолжал расспрашивать Утрен-
ний ветер.
— Красивей Черемухи, красивей Липы, красивей Ябло-
ни, — не унимался Соловей и своей песней разжег в груди
Утреннего ветра такое яркое пламя любви, что тот сразу же
позабыл свое обещание поутру вернуться к Черемухе, кото-
рую накануне так нежно обнимал и целовал и которой
клялся в вечной верности.
Утренний ветер повязал зеленый платок — он очень
шел к его смуглому лицу, — отряхнул с длинных одежд
сережки березы и, послав Соловью воздушный поцелуй,
помчался к садовой ограде, за которой расцвела Дикая роза.
— О прекраснейшая из прекрасных! — склоняясь до
земли и прижимая к груди руки, обратился Утренний ветер
к Дикой розе.
Смущенно зардевшись, она повернула голову и, кивнув
на ограду, еле слышно промолвила:
— Прошу вас, не льстите. Я всего лишь простушка по
сравнению с моими сестрами, что растут там, в саду, насла-
ждаясь уважением и любовью садовника.
— Простота лишь венчает твою красоту, а скром-
ность открывает глубину и чистоту твоей души, — вос-
торгался Утренний ветер.
Радостно удивленная, Дикая роза подняла головку и
заглянула в золотистые глаза Утреннего ветра:
— Вы первый, кто обратил внимание на мою душу!
155
Обычно все восхищаются моей красотой, но ведь красота не
вечна...
— Вечна только любовь, а я люблю тебя, люблю,
люблю, люблю! — Лаская Дикую розу, Утренний
ветер шептал ей на ухо слово, которое придумал волшебник,
чтобы околдовать все живое.
Могла ли Дикая роза противиться власти этого волшеб-
ного слова? Увы! Оно лишало разума философов и древних
мудрецов, короли отказывались от трона, покорные
одному-единственному слову — «любовь».
Утренний ветер целый день обнимал и целовал Дикую
розу, точно так же, как вчера у реки обнимал и целовал Чере-
муху, о которой теперь забыл и думать.
Когда спустились сумерки, Утренний ветер устало
закрыл глаза'.
— Спокойной ночи, моя милая, — прошептал он. —
Прощай до утра. Жди меня! — И, посылая любимой воз-
душные поцелуи, он улетел в колыбель гибких ветвей бере-
зы.
Дикая роза тоже забылась счастливым сном, и ей гре-
зился ее нежный возлюбленный — красавец Утренний
ветер.
Она проснулась на рассвете и стала его ждать, но день
выдался жаркий и безветренный.
— Он еще спит, мой любимый. Он утомился от люб-
ви, — сказала себе Дикая роза и принялась раскрывать
цветок за цветком, чтобы выглядеть как можно наряднее,
когда появится Утренний ветер.
В уголке сада Синичка тихонько щебетала Камышовке:
— Ведь правда» мы не скажем Дикой розе, что Утрен-
ний ветер еще до солнышка убежал на лужок к Незабудке?
— Не скажем, конечно, не скажем.
А Дикая роза ждала своего милого с каждым днем
нетерпеливее. Цветы распускались на ее кусте целыми бу-
кетами, и люди, проходя мимо, останавливались и гово-
рили:
156
— Подумать только! Как прекрасна может быть про-
стая Дикая роза!
Пришло лето, но Утренний ветер не возвращался.
— А знаешь, нашу сестрицу там, за оградой, пора
бы выдать замуж, — шепнула в саду розе Офелии Чайная
роза.
— Разумеется, — ответила та. — Я подошлю к ней
Белого Мотылька. По-моему, он для нее вполне подходя-
щий жених.
Но когда Мотылек прилетел свататься к Дикой розе, та
с возмущением его отвергла:
— Как вы осмелились, сударь? Ведь я не люблю вас и
никогда не полюблю.
— Но я бы вас любил, — рассудительно ответил жених
и добавил: — Мне думается, я не так дурен собой и со
временем смогу вам понравиться.
— Никогда! — воскликнула Дикая роза.— И раз уж
вы так хвастаетесь своей внешностью, то неужели вы дума-
ете, я не помню, какой вы были противной зеленой гусени-
цей, когда ползали по капустным листьям и прогрызали их
до дыр. Фи!
И Дикая роза дала Мотыльку пощечину.
Заметавшись из стороны в сторону, отвергнутый жених
пустился наутек.
Наступили знойные летние дни. Земля высохла и
затвердела. Садовые цветы пили из лейки воду, которой
садовник орошал их по утрам и вечерам. Но ему и в голову
не приходило хоть раз напоить водой Дикую розу за
оградой сада. Спасая свои пышные цветы, Дикая роза рас-
крывала их только по вечерам, чтобы они впитали влажное
дыхание ночи. Днем она сжимала лепестки и листья и спала,
грезя о красавце Утреннем ветре, который ее любил, а
значит, когда-нибудь непременно вернется и будет опять ее
ласкать и целовать...
Страшный вихрь пробудил Дикую розу от сладкого сна.
Придорожные березы прижимали к стволам ветви и глухо
157
стонали. Должно быть, они увидели нечто ужасное, то, чего
низенькая Дикая роза еще не могла увидеть.
О, лучше бы ей не открывать глаза! Это был он,
Утренний ветер! Он мчался по вершинам деревьев, ломая
сучья, обрывая листву. А на кого он стал похож! Лохматый,
обросший колючей бородой, с глубокими морщинами
вокруг некогда нежного рта. Зеленый платок истрепался в
клочья, и они болтались у него на затылке.
Он спустился на землю, захватил полные горсти песка
у обочины дороги и метнул их в сад на цветы:
— Распутницы! Я презираю вас!
Утренний ветер подлетел совсем близко к Дикой розе.
Она улыбалась ему и хотела шутливо подергать за
кудрявую прядь, но песчинки попали ей в глаза. А пока она
их протирала, Утренний ветер улетел далеко.
— Что, что с ним случилось? Отчего он так рассвире-
пел? — опомнившись от страха, спросила Синичка Воро-
бья.
— Хи-хи! — усмехнулся Воробей. — Мой братец на
поле слыхал, о чем болтали Чайки. Утренний ветер влю-
бился в Водяную лилию на озере, а та строила глазки Полу-
денному ветру и Утреннего оставила с носом. Хи-хи!
— Не проболтайся Дикой розе! — наказала Воробью
чуткая Синичка.
— Бедняжка! Он, должно быть, заблудился, разыски-
вая меня, и тяжело страдает из-за нашей разлуки, — со
вздохом промолвила Дикая роза и стала оправлять усыпан-
ные цветами ветки. — Но он вернется, я в этом не сомне-
ваюсь, потому что любовь вечна, ведь он же сам так сказал.
— Как ты думаешь, не пришел ли последний срок
выдать замуж нашу сестру за оградой? — снова обратилась
Чайная роза к розе Офелии.
— Ты права, — согласилась та. — Именно — послед-
ний срок. Уже веет дыхание осени. Теперь-то у Дикой
розы поубавится спеси, и она согласится взять мужа попро-
ще. Я пошлю к ней Навозного Жука.
158
Навозный Жук подполз к Дикой розе и, опершись на
задние лапки, развязно махнул ей рожками:
— Здорово, землячка! Скажу коротко и ясно: я беру
тебя в жены.
Дикая роза выставила ему навстречу свой самый острый
шип. Задыхаясь от гнева, она воскликнула:
— Господин Навозный Жук! Вашей грубости нет
границ. Я невеста Утреннего ветра, а вы осмелились ко мне
приблизиться.
— Слыхал, слыхал про твои шашни с этим бездельни-
ком. Но я на это закрываю глаза. Пусть воробьи болта-
ют, коли охота.
— А вот я слыхала, что вы умеете только рыться в
навозе. Вам недоступно благородство души!
— Что верно, то верно. Я роюсь в навозе, — весело
откликнулся Навозный Жук. — Могу и твоим корешкам
подкинуть щепотку-другую. Долго, думаешь, проживут
твои благородные цветики без навоза? Ну как — по рукам?
Но Дикая роза уколола шипом протянутую к ней лапку
Навозного Жука. Бормоча проклятия, понятные только ему
и прочим жукам и букашкам, золотисто-зеленый Навозный
Жук медленно перебрался через дорогу.
Осень... Осень... Пеночка, Камышовка и Соловей давно
улетели в теплые края. Синицы и Воробьи часто совещаются
о том, как лучше перезимовать. Чайные розы и розы
Офелии садовник надежно защищает деревянными кры-
шами и готовит им теплый ковер из листьев.
— О господи, это мой последний цветок, — со вздохом
сказала Дикая роза как-то утром. — Хоть бы Утренний
ветер вернулся, пока цветок не увял. Впрочем, он будет
любить меня и без цветков, потому что он был первым и
единственным, кто разглядел мою душу, мою глубокую
чистую душу. Как красиво он тогда об этом сказал.
Земля застыла, но небо скупилось дать ей снежное
покрывало и не спешило укутать ее, как в прежние годы.
Дикая роза больше не могла бороться со стужей. За лето
159
она истощила все свои силы, раскрывая цветок за цветком
и тоскуя по ласкам Утреннего ветра. Глубокое безразличие
охватило ее от корней до кончиков самых тонких веточек.
Ей уже ничего не было жаль — ни любви, ни красоты, ни
благородства души, и поэтому она даже не застонала, когда
подошла Смерть и скосила ее своей косой.
Безжалостная, бесчувственная Смерть! Почему ты не
пошла другой тропой, почему не выбрала другой жертвы?
Вон сухой репейник дрожит на ветру, вон с шелестом
клонится серая мятлица — разве ты не могла сперва ско-
сить их? Теперь ты сама съёжилась и дрожишь, как
преступница, потому что по вершинам деревьев с унылым
шумом мчится Утренний ветер. Он постарел, поседел, или,
быть может, то снег искрится в его волосах и всклокочен-
ной бороде? А теперь он заговорил, — ты слышишь, какая
тоска звучит в его хриплом голосе?
— Нежная Дикая роза, — глухо стонет он. —Ты одна
любила меня по-настоящему. Позволь мне, недостойному,
целовать землю, на которой ты выросла. Если ты можешь
простить меня, то махни самой маленькой твоей веточкой.
И если ты меня простишь, я буду лежать у твоих ног до
весны и ждать, пока ты вновь расцветешь, милая моя, вер-
ная Дикая роза.
Но Дикая роза уже не могла его простить.
НОЧНАЯ ФИАЛКА
Шумной гурьбой собирались люди на гуляние в Янову
ночь — чем больше голосов в хоре, тем раскатистей эхо.
Только сам Янис, как всегда, накануне своих именин
пригорюнился и рано лег спать. И, как всегда в Янову ночь,
его разбудили разудалые песни:
А кому на праздник спится, л иго!
Тот ни к черту не годится, л иго!
— Все равно эти крикуны не дадут покоя, — пробур-
чал Янис, встал с постели, оделся и сторожко, пастушьей
тропой, прячась от веселых певцов, добрел до Черного
бора.
Бор был дремучий, темный. Стройные ели веками напе-
вали свои печальные песни, красные стволы сосен, будто
колонны, подпирали кровлю зеленого храма природы.
Янис и сам не понимал, что так неудержимо влечет его
в лес. Много страшных легенд рассказывали об этом месте.
И хоть люди стыдились своих страхов и помалкивали, все
же только отчаянные храбрецы отваживались ночью ходить
по проселку через Черный бор. Когда-то Яниса пугали
россказни о чудесах Черного бора, но с тех. пор, как исчезла
его невеста Занэ. ноги сами против воли вели его туда.
161
И пуще всего одолевало Яниса беспокойство в Янову
ночь. Он не понимал, что это: то ли шепот леса, то ли песни
птиц, то ли чудесный аромат цветов — манит его в лесную
чащу. Должно быть, все же это лесные цветы, ведь вот уже
тридцать лет он без памяти их любит.
Под Янов день, когда расцветает душистая ночная
фиалка. Яниса всякий раз донимала непонятная тревога
Каждую ночь, измученный бессонницей, он бродил по лесу,
и когда находил поляну, поросшую ночной фиалкой, ло-
жился вблизи, покоряясь силе дурманящего аромата. Но ни
одного цветка ночной фиалки он ни разу не сорвал.
Прозрачные стебельки ее были так нежны и хрупки, белые
цветы так прелестны, аромат их так сладок, что Янису каза-
лось великим грехом даже коснуться их своими натружен-
ными, огрубелыми руками.
Янис любил цветы истово, одержимо, должно быть
потому, что их любила Занэ. Он бы с радостью погладил
каждый цветок в лесу, потому что они напоминали ему о тех
днях, когда Занэ утром и вечером приносила в его комнату
душистые яркие букеты.
Вот и нынешней ночью Янис забрел далеко в чащу
леса, туда, где росла ночная фиалка. Он нашел поляну,
сплошь заросшую цветами.
Янис лег на землю и снова стал думать о своей Занэ.
Три десятка лет пролетело с тех пор, как она исчезла, но по
сей день мысли о ней не покидали его ни во сне, ни наяву.
— Занэ, Занэ, как звенела вокруг меня жизнь, покуда
ты была со мной, — прошептал Янис и коснулся губами
цветка ночной фиалки.
И снова припомнилось Янису то время — было ему в ту
пору только двадцать четыре года, — когда у него на
хуторе поселилась матушка Вайдупе со своей дочкой Занэ.
Поначалу Занэ была робкой, боязливой, и только изредка
удавалось Янису полюбоваться, как ветер колышет ее каш-
тановые кудри.
Матушка Вайдупе умела варить зелья от разных неду-
162

гов, но она уже была стара и целебные травы собирала для
нее дочка Занэ. Девушка выходила до солнышка и возвра-
щалась к завтраку, вся мокрая от росы, с полным подолом
пахучих трав и цветов. А иной раз она ходила в обед, ведь
всякий цветок знает свой час.
Когда Янис подружился с Занэ, он стал ходить за
травами вместе с ней. Это были незабываемые прогулки.
Чего только ни рассказывала Занэ о растениях и цветах, она
угадывала каждую птицу по ее песне, и когда они уставали
разговаривать, принималась насвистывать, как иволга, или
петь, как скворец. Занэ знала, от запаха какого цветка
какой привидится сон. Вечером, бывало, поставит в комнату
Яниса цветы, а поутру поддразнивает, рассказывает, что он
видел во сне.
Незадолго до Янова дня Занэ как-то странно перемени-
лась, стала задумчивой и часто по ночам одна бродила по
Черному бору. Янис спрашивал, что с ней, но она и сама не
знала. А иной раз говорила: «Когда в полночь или днем я
хожу в лес за травами, кто-то в лесной чаще кличет меня.
И как-то жутко мне становится и весело оттого, что я не
знаю, чей это голос».
Подошла ночь праздника, Янис и Занэ разожгли на
опушке леса костер. Сидя у костра, они весело смеялись,
баловались, кидали друг в друга цветами.
Вдруг Занэ поднялась и сказала:
— Янис, я знаю, там в чаще расцвел какой-то неведо-
мый цветок. Ветер доносит его запах, и он пьянит меня
сильнее твоих поцелуев. Сегодня ночью я хочу принести
этот цветок тебе. Жди меня, я вернусь.
— Я буду ждать тебя, — ответил Янис и остался сторо-
жить костер.
Он ждал Занэ долго-долго и, не дождавшись, отпра-
вился ее искать.
Он звал ее, но стоило ему дойти до того места, где она
только что откликнулась, как там воцарялась тишина и
девичий смех звенел совсем в другой стороне.
164
— Занэ, да брось ты меня мучить! — кричал Янис, но
Занэ все не показывалась.
Утром Янис вернулся домой измученный и сердитый:
пошутить-то можно, но к чему этак водить его за нос всю
ночь напролет!? Да еще в Янову ночь, которая бывает
только раз в году!
Но Занэ не вернулась ни днем, ни следующей ночью...
Янис вместе с домочадцами отправился на поиски. Они
обшарили весь лес, но так и не нашли ее, и Янис остался в
лесу один.
Он все искал свою Занэ, звал ее и, наконец, забрел в
самую чащу. Вдруг взгляд его привлек какой-то странный
цветок, источавший дурманящий аромат.
— Верно, это и есть тот самый цветок, чей запах
опьянил Занэ сильнее моих поцелуев и заманил ее в
чащу! — вскричал Янис и в ярости кинулся сорвать его, но
споткнулся о корягу и упал, расцарапав в кровь руки и ноги.
Янис пошел искать родник, чтобы обмыть царапины.
«Какой толк, — подумал он, — сердиться на цветок за
то, что он пахнет?»
Пролетел год, два года, пролетели десятки лет, а Занэ
не возвращалась.
Янис горевал по ней, как по усопшей невесте, но начать
заново свою изломанную жизнь уже не смог. Бывали мину-
ты, когда ему казалось, что лучше умереть, но он проти-
вился этой черной мысли. «Жизнь без моей Занэ горше
смерти, — говорил он себе, — но как отнять у себя жизнь,
которая принадлежит не мне одному? И ведь покуда я жив,
я могу видеть Занэ хотя бы во сне, а за порогом смерти я и
этого буду лишен».
Волшебно пахли ночные фиалки... Янису почудилось,
что их аромат, словно бы сгущаясь, превратился в легкую
дымку, в которой возникли смутные очертания. Вот они все
яснее, четче, и вдруг Янис увидел Занэ, свою невесту. Она
приблизилась, опустилась на колени и слегка коснулась
прохладными губами его глаз.
165
— Занэ! Моя Занэ! — не помня себя от счастья, вос-
кликнул Янис. — Наконец-то я тебя нашел. Где ты так
долго была? Волосы мои уже побелели, да и сам я кажусь
себе старым стариком.
Яниса овеяло душистое дыхание.
— Мой друг! Верный друг! Что же ты не сорвал тогда
ночную фиалку, помнишь, когда ты упал? Не поседели бы
твои волосы от безысходной тоски, и мне бы не суждено
было томиться здесь веки вечные в образе ночной фиалки.
Янис не понял ее странных речей, и Занэ поведала ему
обо всем:
— Той далекой ночью меня заманил Леший. Он еще
раньше звал меня и приманивал, но мне было страшно идти
на зов, ведь я не знала, кто меня зовет. Тогда он задумал
хитрость — вырастил цветок, чей аромат пьянит сильнее
твоих поцелуев. Он знал, что я люблю цветы почти так же
сильно, как тебя. Еще перед Яновым днем я задумала
сделать тебе подарок на праздник: найти невиданный
цветок. И вот Леший наслал дурманящий аромат ночной
фиалки, и я убежала искать диковинный цветок. На этом
самом месте Леший схватил меня. Он сказал, что давно уже
на меня заглядывается и хочет, чтобы я была его женой и
навеки осталась в лесу. Я ответила, что этому не бывать, что
я твоя невеста и буду любить только тебя. Всю ночь он
меня просил и молил, но я не соглашалась, ведь я знала, что
ты придешь меня искать и тогда его колдовство потеряет
силу.
Когда на вторую ночь ты пришел один в чащу, Леший
обратил меня в ночную фиалку, чтобы скрыть от твоих глаз.
Если бы ты сорвал тогда цветок, я бы снова стала твоей
Занэ, но Леший, обернувшись корягой, кинулся тебе под
ноги, ты упал, а потом пошел к ручью.
Трижды по девять лет ждала я, что ты сорвешь ночную
фиалку, но ты жалел нежный цветок. Трижды по девять лет
я отказывалась выйти за Лешего. И мольбами и угрозами
добивался он своего, но я ждала только тебя. Но когда
166
проходит трижды по девять лет, человек не в силах больше
победить колдовство Лесного духа, и теперь мне суждено на
веки вечные остаться в лесу с моими горемычными подруж-
ками, такими же заколдованными невестами. Видишь, как
их тут много, и все они остались верны своим суженым.
Ведь Леший старый и уродливый, как сухая коряга.
Друг, верный мой друг! Отчего не сорвал ты цветок
после той Яновой ночи?..
Яниса обдало душистое дыхание, и туманный образ
девушки стал блекнуть и исчезать.
— Занэ, не покидай меня! — вскричал Янис и, желая
удержать свою заколдованную невесту, обнял ее. Но в
руках Яниса остался лишь нежный белый цветок, струив-
ший ему в лицо дурманящий аромат.
лотос
В знойную летнюю ночь принцесса Лотос вышла по-
гулять в дворцовый сад. Задумчивая, ступала она по до-
рожкам, тонувшим в темноте. Землю укутывала прозрачная
серая дымка. Ни малейшее дуновение не касалось листвы
деревьев, цветы стояли точно завороженные, птицы мол-
чали.
Принцесса уже хотела вернуться во дворец, как вдруг ей
почудилось, будто сад затрепетал. Хоть и не было ветра,
листва на деревьях зашелестела, цветы остро запахли, а
соловей на берегу Ганга завел трогательную, полную
печали песню. Постепенно весь сад залило золотистым све-
том, и принцесса словно впервые увидела эти сказочные
деревья, услышала опьяняющий запах роз и даже уловила
слова в песне соловья:
Приди, желанный, перекинь мост через Ганг.
Я отдам тебе свое пылкое сердце.
Так пел соловей, и наполнявшая его песню печаль запа-
ла в душу принцессы. Почему так мучительно пахли розы,
168
так таинственно шептались пальмы? Не от той же тоски no-
любви, которую разбудила в принцессе невыразимая кра-
сота ночи? Но что же так мгновенно перевоплотило мир,
смутило ее сердце?
Принцесса Лотос подняла глаза и увидела полный
Месяц, большой, багряно-золотистый индийский Месяц,
только что поднявшийся над вершинами деревьев. Это он
залил сад золотистым светом, встревожил деревья, цветы и
соловьев! Это он, прекрасный, отливающий золотом и
медью индийский Месяц, очаровал принцессу, зажег в ее
сердце чудесную, еще никогда не испытанную жажду
любви и счастья.
В ту ночь принцесса Лотос не вернулась во дворец. Как
заколдованная, она всю ночь просидела в саду, на скамье, и
смотрела на Месяц, и ей казалось, что он тоже смотрит на
нее. Только под утро, когда Месяц скрылся за горизонтом,
принцесса Лотос вернулась в свою комнату и, крепко уснув,
видела счастливый сон: к ней пришел Месяц и рассказал,
что он заколдованный принц и что только большая, пылкая
любовь женщины может освободить его от колдовских чар.
Вечером принцесса Лотос опять вышла в сад и всю ночь
смотрела на Месяц, а в сердце зарождалась бесконечная
любовь.
Приди, желанный, перекинь мост через Ганг.
Я отдам тебе свое пылкое сердце.
Опять пел соловей, и принцесса Лотос пела вместе с
ним, простирая руки к Месяцу.
Как-то ночью дворцовый садовник услышал пение
принцессы и рассказал об этом остальным слугам. Про
принцессу Лотос пошла молва, что она заболела.
Про это узнал и раджа. Он приказал запирать на ночь
все дворцовые двери. Принцесса Лотос не могла вый-
ти в сад, и она взбиралась на дворцовую башню, где чувст-
вовала себя еще ближе к своему возлюбленному, принцу
Месяцу.
169
Когда Месяц на время исчез, принцесса Лотос впала в
отчаяние. Неужели любовь ее недостаточно велика и пылка,
чтобы освободить Месяц, которого злой колдун теперь ута-
щил в подземелье?
Увидев бледную заплаканную дочь, обеспокоенный
раджа приказал послать за самыми знаменитыми врачами.
Тогда принцесса поведала отцу о своей любви и просила
сжечь ее на костре — так она хотела доказать, насколько
велика и пылка ее любовь.
— Неразумное дитя! — воскликнул раджа. — Тебя
ждет счастье, на какое ты даже не смела надеяться. Сам
магараджа хочет обручить тебя со своим сыном.
— Добрый отец, — отвечала принцесса Лотос, утирая
слезы, — я люблю только Месяц и ни с кем другим не буду
счастлива.
— Моя единственная, моя прекрасная, не забывай, что
ты дочь раджи. Ты должна понять, что значит для моего
княжества родство с магараджей, — сказал отец, а слово
его было для дочери законом.
Чтобы принцесса Лотос не смотрела больше на Месяц,
отец приказал ей носить широкополую шляпу и ходить
с опущенной головой, под раскрытым зонтом.
Настал день свадьбы. Все восхищались прекрас-
ной невестой, только сама она казалась себе тенью среди
живых.
И точно тень она вечером выскользнула из дворца и
привычной садовой дорожкой направилась к берегу Ганга
проститься с рекой, с соловьями, со своей большой, един-
ственной любовью.
Приближаясь к Гангу, она опять почувствовала, как,
взволнованные ожиданием, трепещут деревья и цветы,
точно в ту ночь, когда Месяц впервые открыл ей волшебство
любви. Не осмеливаясь нарушить запрет отца, она не посмо-
трела вверх, но каждой клеткой тела, каждым вздохом чув-
ствовала, как близка она к нему, к заколдованному принцу,
как он ждет ее, зовет, манит.
170
Принцесса торопилась, бежала, а очутившись на берегу
Ганга, вскрикнула от радости и удивления. На середине
реки, на тихой водной глади, отдыхал Месяц, большой
багряный индийский Месяц. Почти к самому берегу он
перекинул золотой мост.
— Перекинь, желанный, золотой мост через Ганг, —
запел Соловей, и принцесса Лотос, забыв о женихе, об отцов-
ском княжестве, бросилась к возлюбленному. Она не заме-
чала, что мост под ее ногами проваливается, что туфли ее
намокают, она все глубже и глубже погружалась в воду,
которая уже доставала ей выше груди...
— Я иду, я спешу, скоро я буду у тебя, — были
последние слова принцессы Лотос, когда водоворот
посреди реки увлек ее в пучину.
Напрасно раджа, сын магараджи и свадебные гости
искали исчезнувшую невесту.
С той поры на Ганге стал расти цветок, напоминающий
принцессу Лотос, с устремленным вверх взором и улыба-
ющуюся Месяцу, а лист его поднимается над водой, точно
раскрытый зонт.
цзи-цзин
Углекопы селения Цзинтань не знали, что такое улыб-
ка, что такое смех. Еще до рассвета они спускались в темные
копи, чтобы только поздно вечером выйти оттуда. Усталые
и угрюмые, они съедали свой скудный ужин и, грязные,
закоптелые, опускались на джутовую циновку, постланную
прямо на глинобитный пол.
Но вот и в Цзинтань пришла радость. В семье Ян Су-
цина родилась девочка, которую в честь родного селения
назвали Цзи-цзин.
Цзи-цзин оказалась необычной девочкой, совсем не
похожей на черноволосых и чернооких детей других углеко-
пов. Глаза у Цзи-цзин были голубые, а волосы сверкали,
как чистейшее золото. Когда девочка улыбалась, каза-
лось, что из облаков выглянуло солнце, рассеивающее мрак
безнадежности, в котором прозябали углекопы.
— Дочь солнца! Дитя счастья! Вестница надежды! —
называли углекопы Цзи-цзин, и если с кем-нибудь случа-
лась беда, то он шел в лачугу Ян Су-цина, чтобы взглянуть
на Цзи-цзин, послушать, как она поет нежным детским
голоском, и посмотреть на ее улыбку, лечившую израненное
горем сердце.
172
Когда Цзи-цзин подросла, ее пение и танцы пленяли не
только жителей Цзинтаня, но и углекопов и крестьян
окрестных селений. По вечерам, когда девочка танцевала
танец заката, углекопы выходили из шахт, крестьяне на
своих клочках земли)бросали мотыги и сходились у колодца
Цзинтаня, чтобы порадоваться на красоту Цзи-цзин.
И только она запевала, как к измученным людям возвраща-
лась бодрость, они подхватывали слова песни и, повторяя
их, возвращались домой.
Надсмотрщика копей бесило, что рабочие вылезают из
шахт до наступления глубокой ночи, и он донес своему
хозяину Ван Го-фаню, что Цзи-цзин отвлекает углекопов от
работы.
— Представьте себе, мой господин, они начали развле-
каться, они даже поют песни! — возмущенно воскликнул
надсмотрщик.
— Рабам никакие радости не нужны, рабы не смеют
петь, — сказал Ван Го-фань с перекошенным от злости
лицом. — Ты приведи златокудрую девочку ко мне во
дворец, и они навсегда перестанут улыбаться.
— Конечно, мой господин, рабы должны только рабо-
тать. Радость, танцы, песни — для тебя, мой господин, —
угодливо пробормотал надсмотрщик.
Не подозревая ничего дурного, Цзи-цзин как-то вече-
ром отправилась к ручью умыться. И только она склони-
лась, чтобы зачерпнуть ладонями воду, как ее схватили гру-
бые руки и потащили прочь. Цзи-цзин даже не успела
вскрикнуть, ей мгновенно заткнули рот тряпкой.
— Теперь ты будешь танцевать только перед напдим
господином Ван Го-фанем, — прохрипел голос надсмотр-
щика.
«О, горе мне! — подумала Цзи-цзин. — Неужели я
больше никогда не увижу отцовского дома, родного
поселка и моих дорогих друзей-углекопов? Нет, они не
оставят меня во власти подлого хозяина. Но они ведь не
знают дороги к его дворцу, никто из них никогда не заходил
173
дальше перепутья, где семь дорог расходятся в разные сто-
роны. Они даже не узнают, куда я исчезла, и будут оплаки-
вать меня, думая, что меня утащили злые духи».
В кустах беспокойно затрещала сорока, подружка Цзи-
цзин, и девочка помахала ей, показав рукой в сторону
поселка. Умная птица поняла Цзи-цзин и улетела.
Подходя к перепутью, девочка в отчаянии думала, как
ей оставить след, по которому друзья могли бы прийти
освободить ее. Ветер встряхнул ее золотистые волосы,
кинув одну прядь ей в лицо.
«Таких волос нет ни у одной девочки в округе!» Цзи-
цзин, превозмогая боль, вырывала целыми прядями волосы
и кидала их на кусты, росшие на обочине дороги. Теперь она
знала, что углекопы Цзинтаня найдут дорогу.
Мать Цзи-цзин сидела во дворе и перебирала рисовые
зерна, когда над ней закружилась сорока и тревожно
застрекотала. Мать поняла, что стряслась беда, и бросилась
к ручью искать Цзи-цзин. Не найдя там дочки, мать побе-
жала к шахтам, где работал Ян Су-цин. Темнело, и угле-
копы уже поднимались наверх, чтобы умыться и пойти к
колодцу полюбоваться танцами Цзи-цзин. Узнав о страш-
ной беде, все застыли в ужасе. Вдруг они услышали чей-то
голос и были поражены — это сорока заговорила по-чело-
вечьи.
— Злой господин увел Цзи-цзин! Я знаю! Идите спа-
сать Цзи-цзин!
— Злой господин! — воскликнуло много голосов. —
Мало ему, что мы отдаем свои силы от зари до заката, он
еще хочет отнять у нас единственную радость! Люди, не
отдадим ему нашу дочь Солнца, дитя Счастья, вестницу
Надежды! Хватит спину гнуть на него, пускай он узнает
нашу силу!
И толпа углекопов потекла по дороге, как поток в
половодье, в который вливаются все новые и новые
воды — к толпе присоединялись крестьяне: оставив поля,
они шли с мотыгами в поселок Цзинтань. Впереди всех
174
шагал Ян Су-цин, держа высоко над головой фонарь угле-
копа.
Толпа подошла к перепутью. Семь дорог расходились в
разные стороны, и все они тонули во мраке, только одна из
них была словно озарена невидимым солнцем.
— Смотрите, смотрите, это волосы Цзи-цзин! — вос-
кликнул кто-то.
Когда людской поток подошел к дворцу, ворота его
оказались заперты.
— Отворите! Отворите! —закричали углекопы, а кре-
стьяне забили мотыгами по воротам.
Ван Го-фань открыл ворота, надеясь одним окриком
запугать людей. Но разве запугаешь криком вышедшую из
берегов реку?
— Верни нам нашу радость! Отдай нашу Цзи-цзин! —
требовала толпа и точно в тиски схватила злого Ван Го-
фаня. Тот, дрожа от страха, взмолился:
— Не убивайте меня! Подарите мне жизнь!
— Нам твоей жизни не надо, но теперь в твоем дворце
будут жить наши дети, а сам ты будешь работать в копях от
темноты до темноты, и твой же надсмотрщик будет подго-
нять тебя плетью.
У Цзи-цзин вместо вырванных золотистых волос выро-
сли черные, а кусты, на которые она побросала свои
локоны, расцветают желтыми цветами, и люди, идя мимо,
восклицают:
— Цзи-цзин!
РАЗБИТОЕ СЕРДЦЕ И ЛАНДЫШ
Однажды жил на свете несчастный Горбун. Он был
совсем одинок — мать и отца он даже не помнил, братьев
и сестер у него не было. Никто никогда не называл его
другом, а его губы тоже ни разу не произносили этого
слова. Про любовь он читал лишь в книжках и знал, что она
ласкает сердце, как легкое дуновение, или жжет его, как
пламя, что она может вознести человека на небеса и
низвергнуть в ад.
Одинокий человек был уверен, что ни легкое дуноденье,
ни пламенный жар никогда не коснутся его больного, бью-
щегося с перебоями сердца. Горбун был до того безобразен,
что его пробирала дрожь, когда ему случалось заглянуть в
зеркало.
И кто полюбит такого, когда на свете есть столько
красивых и ловких юношей? Да и сам он, с таким сердцем,
мог разве полюбить женщину? Нет, сердце его могло
только желчно ненавидеть и завидовать, и одни лишь про-
клятия срывались с губ Горбуна. Узенькие глазки не заме-
чали ни нежного багрянца восходящего солнца, ни зелено-
176
ватого отблеска месяца, они всегда смотрели вниз и видели
лишь грязные лужи и дорожные ухабы. Его острый нос не
улавливал опьяняющих ароматов цветов, зато еще издали
чуял запах падали и плесени. И неудивительно, что весь мир
стал со временем казаться ему гадким, грязным и вонючим,
и сознание этого доставляло ему злую радость, ибо в таком
мире он сам уже не казался себе исключением.
Но однажды — совершенно случайно — он увидел
принцессу Розу, вышедшую на прогулку в парк.
Люди обнажали перед ней головы и останавливались,
только один он в растерянности моргал глазами, не в силах
осознать, что на свете существует такая красота. Розовые
щеки, карие глаза, алые губы и затянутый в зеленое платье
стан принцессы были так полны жизни и юной свежести,
что каждый, увидев ее, словно скидывал с плеч бремя
лет.
Многие старцы проделывали далекий и трудный путь,
чтобы хоть раз взглянуть на принцессу Розу и помолодев-
шими вернуться домой. Роза всем ласково улыбалась, отве-
чая на приветствия. Только один человек не приветствовал
ее, даже шапки не снял: тщедушный, уродливый Горбун
стоял на краю дорожки и, морщась, глазел на триумфаль-
ное шествие принцессы. Для Розы это было так странно и
необычно, что она остановилась и глубоко заглянула в злые
глаза Горбуна. До чего одиноким и жалким казался этот
мрачный человек! Розе стало бесконечно жаль его, и она
одарила его своей самой теплой улыбкой.
Всего лишь один миг, но как он преобразил жизнь
Горбуна! Теперь его глаза смотрели вверх, и он видел, как
пышно цветут кусты белой и лиловой сирени, какие алые
цветы распустил боярышник и как прекрасны деревья,
когда в их листве играют солнечные зайчики. Легкие дуно-
вения обдавали его лицо, и какие чудесные запахи они
приносили с собой! А тут же, на краю дороги, росли
фиалки. И откуда только эти маленькие цветочки брали
силу, чтобы так радовать прохожих? Весельем веяло от
177
солнечных зайчиков, игравших в вершинах деревьев, от
ветра, шелестевшего листвой липы, от песен птиц и
детского лепета.
Горбун стоял растерянный и не мог понять — почему
так изменились его зрение и слух, почему он стал чувство-
вать красоту мира!
— Кого спросить об этом? — задал он себе вопрос.
— Меня спроси! — отвечало сердце.
— Ах ты, несчастное, всегда мрачное, как ночь,
что ты можешь мне ответить, — обругал Горбун свое
сердце.
— Я испытываю радость, потому что знаю теперь, кто
заставляет цветы цвести, птиц — петь, я знаю, кто открыл
тебе глаза и уши! — ликовало сердце.
— Да кто же? Скажи мне, кто? — допытывался
Горбун.
— Это — любовь. Это она — нежная и жестокая,
тихая и бурная, теплая и пламенная! Ты ведь любишь! Ты
любишь принцессу Розу!
— Принцессу Розу? — испугался Горбун. — Чтоб я
посмел любить принцессу Розу?
— А кто же может запретить тебе любить принцессу
Розу? — спорило с ним сердце. — Приходи каждое утро
сюда и, как все, приветствуй ее.
Горбун послушался своего сердца и изо дня в день
ходил встречать Розу, склоняя голову в благоговейном
приветствии, когда принцесса приближалась к нему. Она
проходила мимо, и лицо его словно ласкало нежным дуно-
вением.
То была чудеснейшая пора его жизни. Откуда у него
появилась такая сила, чтобы весь день, до позднего вечера,
колоть камни? Откуда взялся голос, чтобы петь вместе с
жаворонками и соловьями? Горбун не знал, о чем поет
жаворонок, о чем поет головей, но сам он пел о Розе, о ее
красоте, о своей любви.
Несчастный Горбун, он не знал, что внезапная буря
178
может подняться не только в природе, но и в душе человека.
Она нагрянула неожиданно, когда он утром, отправляясь в
парк, чтобы полюбоваться на Розу и впитать в себя свежесть
и силу на весь тяжелый трудовой день, увидел, что весь
город украшен лампионами и гирляндами, а улицы кишат
толпами празднично одетых людей. Люди несли гитары,
свирели и тамбурины, только одна маленькая девочка дер-
жала в руке колокольчик. То была бедная пастушка Майя,
она нигде не могла достать гитару или дудку и сняла с шеи
козы колокольчик, потому что и ей в этот торжественный
день хотелось как-то выразить свою радость.
Тогда Горбун спросил одного встречного, в честь ко-
го так разукрашен город и почему на улицах так много на-
роду.
Встречный удивленно ответил:
— Где же ты живешь, любезный, если не знаешь, что
сегодня наша принцесса выходит замуж?
— Принцесса? Какая принцесса? — пробормотал рас-
терявшийся Горбун.
— Неужели ты не знаешь, что у нас только одна
принцесса? Принцесса Роза!
Если бы незнакомец стукнул Горбуна по голове кам-
нем, то не ошарашил бы так бедного влюбленного. Горбун
рухнул на холодные камни, но мгновенно вскочил снова
на ноги, ибо ему показалось, что он упал на пылающий
костер. И, точно обожженный пламенем, он побежал
по улицам в сторон/ парка, где каждое утро встречал
Розу.
— Моя Роза! Моя Роза! — кричал он, чувствуя, как
сердце его горит пламенем, которого не могут погасить
слезы, ручьями бегущие по щекам.
Потом зазвенели гитары, засвистели свирели, высоко в
воздух понеслись песни и радостные возгласы. Народ при-
ветствовал принцессу Розу и чужеземного принца, которые
шли, — молодые и прекрасные, — одаривая ликующую
толпу улыбками. Опьяненные счастьем, они не удивились,
179
когда сквозь толчею продрался какой-то горбун, упал перед
Розой на колени и начал умолять ее, причитая:
— Роза, Роза, ты ведь моя Роза! Прогони этого чужого
человека и иди со мной!
— Опомнись, безумный! — закричали ему. — Не
стыдно тебе, дурню, показываться таким оборванцем на
глаза принцессе Розе?
— Жених нашелся!
— Лучше бы к метле посватался!
— Или к прошлогодней полевице!
Так жестокосердные люди издевались над Горбуном, а
женщины показывали на него пальцем и смеялись.
Но ни предупреждения, ни издевки не могли образу-
мить Горбуна.
Пламя любви испепелило последние искры разума.
Выхватив из-за пояса кинжал, Горбун пронзил им сердце
принцессы.
Люди в скорби склонили головы. Когда они подняли
глаза, над толпой пронесся возглас удивления. Из окро-
пленной кровью земли вырос благородный цветок с аро-
матными огненно-красными лепестками. Но каждого, кто
пытался коснуться его, он колол острыми, точно кинжал,
шипами.
— Это Роза, это наша Роза! — шептали люди. —
Даже после смерти она дарит нам радость.
По законам той страны, убийцу, из ревности лишив-
шего жизни свою возлюбленную, изгоняли из общества, и
он должен был селиться в скалистых горах. Осыпаемый
камнями и проклятиями, ушел туда и Горбун. С тех пор его
никто не видел, только в следующую весну маленькая
пастушка Майя, искавшая козочку, отставшую от стада,
нашла у подножья горы разбитое сердце. Девочка вспо-
мнила несчастного Горбуна, погибшего от безумной люб-
ви, и, склонившись над разбитым сердцем, заплакала, ибо
она тоже была одинока и никем не любима. И странно,
слезы Майи впитались в скалу, на которой выросли два
180
цветка. У одного лепестки были розовыми и вились вокруг
стебелька, похожие на маленькие разбитые сердечки, дру-
гой расцвел белыми колокольчиками, свисавшими со стеб-
ля, точно прозрачные слезинки.
Позже люди пересадили эти цветы в сад и назвали розо-
вый — разбитым сердцем, а белый — майским ландышем.
ГЛАДИОЛУС
Римский полководец Барбагало приказал казнить
всех пленных фракийцев, оставив в живых только двух
самых красивых и сильных юношей — Тереса и Севта. Он
привел обоих красавцев в Рим и отдал в школу гладиа-
торов.
Тоска по родине, горечь неволи, унизительная рабская
доля угнетали молодых фракийцев, и они молили своих
богов только об одном: о скорой смерти. Но боги не
внимали их мольбам. День проходил за днем, а юно-
ши просыпались каждое утро живые и здоровые, бра-
ли свои мечи и упражнялись в искусстве защиты и напа-
дения.
— Может быть, боги уготовили нам другую судьбу, —
тихо сказал однажды Терес Севту. — Может быть* они
хотят научить нас искусно владеть мечом, чтобы мы ото-
мстили за позор нашего народа?
— Если боги оказались не в силах уберечь наш народ,
то как же сделаем это мы? — тяжело вздохнув, отвечал
Севт.
— Попросим богиню снов, пускай она предскажет
нам, что нас ждет впереди, — сказал Терес, и Севт согласил-
ся с ним.
Когда Терес утром рассказал другу, какой он видел сон,
182
то Севту уже было ни к чему рассказывать свой — обоим
приснилось одно и то же.
Терес видел, что он выходит с мечом на арену, а против
него, тоже с мечом в руке, выступает Севт. Они растерянно
смотрят друг на друга, а толпа вопит, требуя, чтобы гладиа-
торы начинали бой. Никто из них не решается поднять руку
на товарища по несчастью, но вот к Тересу подбегает
красивая римская девушка и говорит: «Руби так, чтобы ты
вышел победителем, и ты обретешь свободу и мою любовь!»
Терес замахивается мечом, но в этот миг голос из
подземелья восклицает: «Поступай так, как тебе велит
сердце!»
— Ну, ты словно мой сон подсмотрел! — удивленно
воскликнул Севт.
Под вечер, когда друзья возвращались с занятий, они
встретили двух прелестных римских девушек. То были
дочери Барбагало — Октавия и Леокардия. Терес и Окта-
вия обменялись взглядами, и обоих словно молния пронзи-
ла. Они не в силах были оторвать друг от друга глаз и
поэтому не видели, что то же самое происходит с Севтом и
Леокардией.
Любовь не всегда слепа, она бывает и мудра, и воз-
любленные находят пути, чтобы быть вместе даже тогда,
когда между ними лежит такая пропасть, как между поло-
жением победителя и раба.
Долгое время Барбагало не подозревал, что его дочери
тайно встречаются с гладиаторами, пока Октавия ему не
призналась в своей безумной любви к Тересу, а чуть погодя
точно такое же признание в любви к Севту сделала и
Леокардия.
Барбагало, зная упрямый нрав своих дочерей, не зато-
чил их в тюрьму, не запретил им коротких свиданий с воз-
любленными. Он только объявил им, что в ближайшем бою
гладиаторов Терес и Севт выступят на арене друг против
друга и тот, кто выйдет победителем, получит свободу.
Коварный Барбагало надеялся, что гладиаторы будут
183
драться не на жизнь, а на смерть, и никто из них не останется
в живых, зато зрелище это будет невиданное.
Все шло так, как предвидел Барбагало. Октавия убе-
ждала Тереса во что бы то ни стало добиться победы,
которая даст ему свободу; то же самое Леокардия твердила
Севту. Сестры стали врагами, ибо каждая из них опасалась
за свое счастье, которое означало несчастье другой. Пронзи-
тельно и грозно звенели теперь мечи друзей, словно пред-
вкушая утоление жажды теплой кровью.
Настал день боя. Амфитеатр был переполнен; в первом
ряду, у самой арены, сидел Барбагало с дочерьми.
Когда на арену вышли Терес и Севт в облачении
фракийских воинов и, подняв сверкающие мечи, воскликну-
ли: «Идущие на смерть приветствуют тебя!» —толпа заре-
вела от восторга. Октавия взглядом ободрила Тереса,
Леокардия кивнула Севту и, показывая на Тереса, ткнула
большим пальцем вниз.
Гладиаторы приготовились к бою, подняли мечи. Зри-
телей охватило напряжение, сестры замерли.
Но в тот миг, когда Терес уже было занес меч,
чтобы пронзить грудь Севта, он услышал голос своего
сердца:
— Фракиец Терес, как ты ответишь матери-родине за
убийство ее сына?
Тот же вопрос задало Севту и его сердце, и противники
бросились друг к другу в объятия и расцеловались.
Толпа в возмущении завопила:
— Они должны умереть!
Октавия вскочила и воскликнула:
— Терес, борись за наше счастье!
Теми же словами Леокардия пыталась ободрить Севта.
Терес, взмахнув мечом, успокоил зрителей и, гордо под-
няв голову, сказал:
— Вы оказались сильнее и сделали нас своими рабами,
но вам не сделать нас негодяями. Вы можете убить нас, но
не победить!
184
Сказав это, он воткнул свой меч в землю, то же самое
сделал Севт.
Барбагало знаком приказал воинам убить взбунтовав-
шихся гладиаторов. Когда трупы Тереса и Севта унесли с
арены, случилось чудо: воткнутые в землю мечи зазеленели,
на них появились почки и распустились цветы.
Цветы эти назвали гладиолусами.
ДУШИСТЫЙ ГОРОШЕК
У одного отца, точно в сказке, было трое сыновей.
Ребята были еще слишком малы, чтобы помогать отцу в
работе, и порою им приходилось трудно. Отец, отправляясь
надолго в лес по дрова, оставлял сыновьям миску вареного
гороха. Этим они и кормились.
Но однажды отец не вернулся вовремя, а на дне миски
оставались всего только шесть горошин. Средний брат
предложил поделить горошины поровну: каждому по две.
Старший, который в отсутствие отца распоряжался млад-
шими, напротив, считал, что справедливо будет, если ему
достанутся три, среднему — две, а меньшому — одна. Так
он и поделил горох, наказав братьям не сметь жаловаться
отцу.
Не успели они сунуть горошины в рот, как кто-то
постучал в дверь. Вошел старичок в белом полушубке, в
постолах. Поздоровался, тяжело опустился на лавку,
положил на пол свою клюку и обратился к старшему
брату:
— Сынок, оголодал я, нету у меня сил дальше идти.
Отдай мне свой обед, и тебе воздастся за это.
Старший брат рассмеялся:
— Тоже мне старичок из сказки нашелся! Так я и пове-
186

рил, что в наше время чудеса бывают. Ступай себе своей
дорогой!
Но старичок не ушел, а обратился к среднему:
— Может, у тебя сердце пожалостливей, чем у брата, и
ты поделишь со мной свой обед?
Средний брат раскрыл ладонь, глянул на свои дЬе горо-
шины и вздохнул. Жалко было давать, но он еще немного
верил в сказки. Отдаст одну горошину, а взамен получит
золота горшок.
Старичок поболтал с ребятами, съел горошину и уже
хотел было встать и уйти, но одна нога ни за что не слуша-
лась. Тогда к нему кинулся меньшой братец и сунул ему
свою единственную горошину.
— Возьми, дедушка, мне и есть неохота!
Старичок заглянул мальчику в глаза, улыбнулся и ска-
зал:
— Тебе-то больше, чем старшим, есть хочется, только у
тебя сердце посильней брюха.
Он поднял свою клюку и, совсем бодрый, собрался ухо-
дить.
— Обогрелся я, поел, — еще сказал старичок, — а
чтобы вы меня лихом не поминали, так я вас одарю.
Он сунул руку в карман и насыпал старшему полную
миску гороха, потом сунул руку в другой карман — и
насыпал среднему в подставленные ладони. А для мень-
шого достал из-за пазухи одну-единственную горошину.
— А теперь вот как сделайте, — сказал он. — Горох
этот вы по весне засейте, хорошо ухаживайте за ним, и
вырастет он так, как каждый из вас заслужил.
Когда старик ушел, старший посмеялся над меньшими:
— Эх вы, дурачье, обед свой отдали. Я ничего не дал и
больше всех получил. Наш меньшой отдал последнее, а ему
одна горошина досталась.
Весною братья засеяли свои горошины.
У старшего брата, правда, выросли сочные стебли, но
расцвели пустоцветами — ни одного стручка не завязалось.
188
У среднего брата расцвело пестрое-препестрое поле
гусиного гороха, который пришлось скормить козе, чтобы
прохожие не насмехались.
А меньшой посеял свою единственную горошину перед
домом, под окном. Она росла, извиваясь по стене, и
расцвела голубыми пахучими цветами. Издалека приезжали
люди любоваться душистым горошком. Сам король предла-
гал за него полный горшок золота, но меньшой брат не
отдал своего горошка за золото. Он собрал семена, чтобы
в следующую весну подарить их друзьям, и так он, сея и
раздавая семена, стал со временем знаменитым садовником.
вьюнок
Все цветы росли вверх, протягивая руки к солнцу, за
дарами, которыми оно так щедро наделяло все живое.
Только Вьюнок ползал в тени, не в силах подняться с
земли, потому что у него не было крепкого хребта.
— Почему ты не карабкаешься вверх, как другие цве-
ты? — спросила у Вьюнка мягкотелая Улитка.
— Что мне, почтенная, делать, когда у меня нет хоро-
ших друзей? — простонал Вьюнок.
— Друзей можно обрести, надо только уметь, — под-
мигнула Улитка.
— Друзей за деньги не купишь, а у меня и денег нет, —
беспомощно развел руками Вьюнок.
— Есть нечто более могучее, чем деньги. Это лесть.
Скажи Колу в изгороди, что он самое красивое дерево в
саду, и он позволит тебе виться вокруг себя и карабкаться
вверх, — поучала Улитка.
Вьюнок, правда, сомневался, чтобы видавший виды
седой Кол оказался таким простаком и поверил столь гру-
бой лжи.
А не лучше ли подмазаться к какому-нибудь существу
женского пола? Хоть к той же Черемухе, воробьи прочи-
190
рикали ей уши о ее красоте, и она охотно позволя-
ет этим бездельникам вить гнезда в своих ветвях. Не
выйдет — он ничего не потеряет, а выйдет — обретет
все.
Вьюнок подполз к Черемухе и слащавым голосом
прошептал:
— Черемуха, Черемуха, как ты хороша!
Жеманная Черемуха притворилась, что не слышит. Вью-
нок начал виться вверх, настойчиво повторяя:
— Черемуха, Черемуха, как ты хороша!
Черемуха накинула на плечи белую шаль— упорная
лесть Вьюнка ей, видимо, пришлась по душе.
— Теперь ты еще прекраснее! — восхищался Вью-
нок.
— Скажи мне это на ухо! — игриво засмеялась Чере-
муха.
И Вьюнок вился все выше и выше. И вот уже шептал
Черемухе на ухо:
— Ты... ты прелестнейшая из черемух!
Больше он ничего не умел сказать. Но Черемухе доста-
точно было и этих нескольких слов, чтобы поверить в
искренность Вьюнка.
Когда ветер сорвал с плеч Черемухи белую шаль, Вью-
нок забыл даже эти немногие слова. Бедная Черемуха! Она
с нетерпением ждала, что Вьюнок посватается к ней, но,
когда настала осень, от тоски засохла, и садовник распилил
ее на дрова.
Весной Вьюнок огляделся, кому бы польстить теперь.
«Может быть, Розе? Нет, та чересчур воображает, — рассу-
ждал Вьюнок. — Вообще-то она хороша, но какой у нее
острый язык: скажешь ей словечко, а она точно иголкой в
ответ кольнет».
Вьюнок набрался смелости и приблизился к Колу в
изгороди.
— Кол, послушай, Кол, — заговорил с ним Вьюнок. —
Я все думал и никак не мог придумать...
191
— А? Ты это мне говоришь? — спросил глуховатый
Кол.
Вьюнок продолжал терпеливо:
— Тебе, кому же еще. Я хотел тебе сказать...
— А?
— Поднимусь поближе к твоему уху. — Вьюнок про-
ворно завился вверх. — Теперь ты слышишь? — спросил он.
— Теперь слышу.
— Я все думал и не мог придумать, почему никто
не видит твоей красоты и силы? Разве изгородь устояла
бы, не будь тебя? Ты ведь вся ее опора. По-моему, ты не
только силен, но и красив. Самое красивое дерево во всем
саду.
— Поднимись повыше, — попросил польщенный Кол,
а Вьюнку только этого и надо было. За одну ночь
он взобрался Колу прямо на голову и накричал ему
в ухо столько похвал, что растроганный старикашка
даже всплакнул, а воробьи от смеха за животики хвата-
лись.
— Ты единственный меня понимаешь, — лепетал
Кол. — Ты — мой лучший друг. Все остальные слепы. Даже
поэты — они не посвятили мне ни одного прочувство-
ванного стихотворения. Черемуху, Клен, Дуб — их поэ-
ты воспевают и славят, а скажи, чем эти деревья лучше
меня?
— Да что ты! — воскликнул Вьюнок. — Мне на них
даже смотреть противно.
И случилось, что ребенок, увидев Кол, обвитый Вьюн-
ком, воскликнул:
— Смотри, какие красивые цветы!
— Ты слышал? Устами младенца глаголет истина, —
торжественно подтвердил Вьюнок.
— Останься со мной на всю жизнь, — прокрях-
тел Кол. — Будешь говорить всему саду о моих достоинст-
вах, а я буду подпирать тебя, чтобы ты не оставался в
тени.
192
Но жить вместе им пришлось недолго. Пришла зима и
нахлобучила Колу на голову большую снежную шапку, и
прогнивший Кол под ее тяжестью свалился.
Вьюнок не скорбел по погибшему другу, а стал присма-
триваться, к кому бы теперь примазаться. И к весне
Вьюнок — хотите верьте, хотите не верьте — уже кружился
и вился вокруг самого могучего Дуба.
СУХОЦВЕТ
Все цветы и деревья, былинки и кусты готовились к
карнавалу— к празднику возвращения Солнца, который
каждый год длился по нескольку месяцев. И сколько было
разговоров, тайных перешептываний о костюмах, духах, о
выборах королевы карнавала! Гвоздика шила себе пышную
цыганскую юбку, Черемуха собиралась укрыться белой
подвенечной фатой, Каштан решил быть ветвистым под-
свечником, а застенчивый Поповник складывал свои
лепестки четным и нечетным числом — ведь он будет изо-
бражать гадалку, к которой иногда обращаются люди.
Сколько было вложено выдумки, потрачено красок, чтобы
кругом было радостно и весело. Даже липучий подзабор-
ный Репей и тот приметал к своему зеленому сюртуку серые
пуговицы.
Чтобы веселье не затихало ни днем, ни ночью, устрои-
тели карнавала наняли несколько птичьих оркестров. Гра-
чи, кукушки и иволги свистели, куковали и пели днем,
соловьи и козодои щелкали и заливались по ночам. Пчелы
и шмели, божьи коровки и бабочки развлекали праздничных
гостей танцами и жужжанием.
Только один обитатель сада — Сухоцвет — не прини-
мал участия в приготовлениях к празднику, не наряжался,
194
не внес своей доли на оплату оркестра. Злой и мрачный,
он ворчал, что яркие краски режут ему глаза, что птицы
своим пением не дают ему но ночам спать.
— Мне думается, — заговорил он шуршащим, как
солома, голосом, — мне думается, что такой языческий кар-
навал — напрасный перевод средств, да и только. Я подсчи-
тал, если средства, потраченные на украшения, использовать
на питательные единицы...
— ...то мы могли бы доставить тебе целый воз орга-
нических удобрений, — поддела его Дикая роза.
— Над такими серьезными вещами нечего смеяться, —
упрекнул ее Сухоцвет. — Мне думается, было бы куда
разумнее, если бы вы скинули это пестрое тряпье, прогна-
ли птиц в лес и прослушали мою лекцию.
— Вот как? А что ты рассказал бы нам? — засмеялась
Гвоздика.
— Я прочел бы вам научно обоснованный доклад о
вреде веселья.
— Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! — закачались цветы от сме-
ха. — От таких шуток у нас и в самом деле все лепестки
осыплются.
— Ладно. Если у вас нет настроения слушать про мои
научные исследования, то остановлюсь на каком-нибудь
практическом вопросе.
— Ну, ну, — ободрил его Подсолнечник, давясь от
смеха.
— Расскажу вам, как своевременно подготовиться к
зиме.
— Нечего говорить о зиме, когда только лето начина-
ется! — сердито крикнула Далия. — Сестры и братья,
давайте продолжим наш праздник! Птицы, играйте громче,
так, чтобы у этого ворчуна уши заложило.
Сухоцвет, вынужденный замолчать, предался размыш-
лениям о том, как выгоднее и правильнее устроить свою
жизнь. Как будто о женитьбе подумать пора. Но кого
избрать себе в спутницы жизни? Не легкомысленную же
195
Гвоздику или дерзкую Дикую розу. Не может быть и речи
о Резеде и Матиоле, эти все питательные единицы на духи
переведут.
Размышляя, на ком бы остановить свой выбор, Сухо-
цвет обратил свой взгляд на Яблоню, которая стояла
посреди сада серьезная и задумчивая.
«Гм, — соображал он. — Мне думается, она будет
настоящей женой. Она не мечтает лишь об одних красивых
платьях и шелках, а кое-что откладывает и на черный
день. В урожайные годы по целому возу яблок на рынок
везет».
Итак, в один прекрасный день Сухоцвет посватался к
Яблоне. Цветы застыли, ожидая, что сейчас у Яблони от
смеха полопаются почки, — все были уверены, что Яблоня
откажет Сухоцвету. Но как они поразились, когда Яблоня,
немного поколебавшись, дала свое согласие. Правда, все,
конечно, сразу догадались, что Яблоня не отказала Сухо-
цвету лишь потому, что хотела досадить своему жениху
Абрикосу, который в последнее время стал волочиться за
Сливой.
Утром в день свадьбы Яблоня надела подвенечный
наряд, накинула розовую фату, сразив Абрикоса своей
красотой. Брошенный жених заплакал крупными слезами,
сокрушаясь; что так легкомысленно уступил свое счастье
другому. И кому? Презренному Сухоцвету.
Перед свадебной церемонией Сухоцвет подошел к
Яблоне. Она ожидала, что он будет восхищаться и говорить:
«Как ты прекрасна, моя любимая!» А Сухоцвет только
достал из кармана бумагу и авторучку и, не сказав даже
«доброе утро», спросил невесту:
— Чтобы впредь в наших отношениях все было ясно, я
хотел бы записать в брачном договоре, сколько яблок ты
обязуешься дать этой осенью и в ближайшие десять лет.
Яблоня лишилась дара речи.
— Но... но, помилуй, откуда мне это знать, — запина-
лась она, немного опомнившись. — Бывает, ударят замо-
196
розки, или насекомые уничтожат цветы, или же черви по-
портят их.
— Если в договоре все будет точно записано, то мне
наплевать на какие-то заморозки и на каких-то насекомых
или червей. Где хочешь бери, а что обещано, отдай.
— Ну, знаешь! — возмутилась Яблоня. — Сухоцветом
ты был, Сухоцветом и останешься. Лучше старой девой
вековать, чем за этакого замуж выходить. Прощай!
Она отвернулась и увидела, как у Абрикоса на щеках
проступил первый багрянец. И бывший жених вместе с
остальными обитателями сада звонко зааплодировал Ябло-
не, а пернатый хор запел:
Наша чаша всегда полна,
Но у Сухоцвета суха она!
Карнавал продолжался, словно Сухоцвета вовсе и не
было в саду.
КУКУШКИНЫ СЛЕЗКИ
Поселковая красотка Кукушка — необычное имя для
девушки, не правда ли? — заигрывала с каждым парнем,
целовалась с кем попало. Другие девушки и женщины сты-
дили ее, а красотка, щелкая пальцами, только посмеива-
лась:
— Вам завидно, что парни ко мне льнут. Недаром я
лучше вас всех.
Она хихикала и напевала до самой Яновой ночи, когда
первый парень поселка увел ее в лес искать цветок папорот-
ника. Нашли они его или не нашли — этого никто не знает,
только после той ночи Кукушка присмирела, с парнями
больше не заигрывала, да и сами они стали обходить ее дом.
Кукушка на какое-то время исчезла из поселка. Хотела
она этого или не хотела, но весною на свет явился ребено-
чек. В поселке гадали, кого Кукушка принесет домой —
мальчика или девочку, а красотка вернулась одна.
— Куда ты ребенка подевала? — спрашивали жен-
щины.
— Трясогузке отдала, пускай воспитывает, — шепнула
красотка.
— А почему сама не воспитываешь?
— Не такая я дура, как вы, — посмеялась Кукушка. —
198
И днем и ночью к колыбели привязаны, о песнях и танцах
и думать позабыли. Хочу свою молодость пропеть, чтобы на
старости о чем вспомнить было. Тра-ля-ля, ку-ку! — Она
трижды повернулась на каблуке и показала женщинам
длинный нос.
— Теперь ты поешь, а на старости будешь одна, как
пень без побегов.
— Ха-\а-ха! А вы всю свою молодость с колыбельками
да пеленками провозитесь.
— Зато вокруг нас детишки лопотать будут, на старо-
сти внуки, как пташки, щебетать.
— На старости я разыщу своих детей и заставлю кор-
мить меня. Закон есть закон, — самоуверенно сказала
Кукушка.
Так она прожила свою жизнь — каждый год по ребен-
ку, но кто растил их, не знала ни она сама, ни люди.
Судьба зло шутит с теми, кто надеется в беспечной
жизни сохранить молодость. У Кукушки, не успела она
состариться, поседели волосы, лицо изрезали морщины,
спина сгорбилась. Теперь она вспомнила о своих детях и
захотела их помощи.
Кукушка пошла к Трясогузке и пожаловалась ей на
свое горе. Отдала, мол, по легкомыслию молодости своего
ребенка, а теперь хочет его обратно взять.
Трясогузка, не будь дурой, спрашивает, кого она остав-
ляла: мальчишку или девчонку? Но где уж ветрогонке
помнить, кому отдала мальчишку, кому — девчонку. Мнет-
ся, мнется Кукушка, а Трясогузка, посмеиваясь, говорит ей:
— Вот тебе и тра-ля-ля, тра-ля-ля...
— Ку-ку! — Кукушка, рассердившись, показала Тря-
согузке длинный нос. — Оставь себе ребенка, которого
я в грехе прижила. Разве мало у меня детей и без него.
Пойду к Синичке, может, та не будет такой мстительной.
Синичке в самом деле было очень жаль Кукушку, но еще
больше она жалела кукушонка, которого нянчила и леле-
яла, как родного. Синичка попросила Кукушку подождать,
199
а сама обежала все дома, где, как она знала, жили кукуш-
кины дети. Она собрала всех кукушат в роще — пускай
Кукушка самих спросит, кто из них согласен ее своей
матерью назвать.
Спрашивает Кукушка одного, а тот отвечает:
— Ку-ку!
Спрашивает другого, и тот:
— Ку-ку!
И так все:
— Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!
Кукушка рассердилась и пригрозила кукушатам:
— Не хотите добром своих обязанностей перед мате-
рью выполнить, так я добьюсь через суд.
— Какие могут быть обязанности у детей перед мате-
рью, которая не признавала своих обязанностей перед деть-
ми, а только знала «тра-ля-ля» да «ку-ку», — посмеялся ей
в глаза молодцеватый Кукушонок.
У Кукушки не хватило смелости судиться. И она,
немощная и больная, тихо поплелась в лес и легла на мох,
чтобы дожидаться своего конца.
Вдруг хрустнула ветка, и Кукушка подняла голову.
Приближалась хромая девочка. Опираясь одной рукой на
палочку, она в другой несла зеленый кувшин.
Девочка опустилась на колени и подала Кукушке кув-
шин.
— Выпей, мамочка, березового сока.
Удивленная Кукушка подумала, что ослышалась.
— Как ты меня назвала, повтори-ка еще разок, —
попросила она.
— Мамочка. Ты ведь моя мама, — ответила девочка,
тепло заглянув Кукушке в глаза.
— Какое чудесное слово — мама! Скажи его еще раз,
скажи!
— Мама!
— Но откуда ты знаешь, что я твоя мама? — засомне-
валась вдруг Кукушка.
200
— Я росла у Сорокопутки. Моя приемная мать была
добра ко мне, но отчим ненавидел меня, ругал кукушонком.
Однажды он пришел домой пьяный и выкинул меня за
дверь. С тех пор я и хромаю. Давно уже скитаюсь по белу
свету и ищу тебя, мама. — Девочка прижалась к Кукушке,
затем подняла ее голову и напоила мать березовым соком.
— Ах, какой же я была глупой, — застонала Кукуш-
ка. — Не знала, какое это счастье, когда тебя называют
самым чудесным словом — «мама».
Крупные прозрачные слезы покатились из глаз Кукуш-
ки — первые слезы в ее жизни. И на том месте, куда они
упали, расцвели белые цветы, которые так и называются —
«Кукушкины слезки».
ВОДЯНАЯ ЛИЛИЯ
Вся волость в то лето готовилась к свадьбе. И не удиви-
тельно — Юкум, самый видный и веселый парень на всю
округу, обручился с Лилией, самой пригожей и славной
девушкой в той стороне. Ничего не скажешь: более подхо-
дящей пары и не придумать.
Но в те времена по белу свету еще шатался черт,
который был готов продрать семь пар .лаптей, лишь бы
разбить счастье жениха и невесты.
Как-то вечером Юкум сидел на берегу озера и ждал
свою Лилию, которая должна была переправиться сюда с
другого берега на лодке. Юкум пришел пораньше на озеро,
сел на пень и замечтался о своем большом счастье. Тут к
Юкуму бесшумно приблизился какой-то мужик и, опустив-
шись подле него на травку, завел разговор. То да се, стало
быть, Юкум жениться собрался. «Да, ждать осталось совсем
недолго», — радостно ответил Юкум. «Не охота ли тебе как
бы с молодостью Цроститься?» — словно мимоходом обро-
нил незнакомец. Нет, об этом Юкум и не помышлял, и
разговор оборвался.
А Лилия все не шла и не шла. При мысли о том,
что невеста, может, забыла о свидании, у Юкума задро-
202
жали руки. Незнакомец, видимо, оказался наблюдатель-
ным, с чутким сердцем, и тут же предложил Юку-
му прекрасное средство от тоски, достав из кармана бу-
тылку.
— Выпьешь глоток, и на душе станет радостно и спо-
койно, — нахваливал он свое зелье, и Юкум с благодарно-
стью выпил.
И в самом деле, печаль словно рукой сняло. Хотелось
смеяться, озорничать. Подумаешь, опаздывает Лилия,
да разве у женщин мало по вечерам всякой домашней ра-
боты.
Немного погодя незнакомец заметил, что его зелье сле-
дует выпить еще раз, и Юкум снова пропустил изрядный
глоток.
Вот так лекарство — теперь уже хотелось петь и пля-
сать. И Лилия, переправляясь через озеро на лодке, еще
издали услышала пение Юкума:
Там пивал я, там гулял я...
— Что с тобой, белены объелся? — озабоченно спро-
сила Лилия, но так и не узнала, откуда Юкум взял
веселящий напиток, потому что незнакомец незаметно
исчез.
Спустя неделю Юкум, возвращаясь от невесты, снова
встретил незнакомца. У Юкума был пристыженный и оза-
боченный вид: будущая теща отчитала его за галдеж в тот
вечер — на озере ведь далеко слышно. Незнакомец опять
участливо спросил, чем так опечален его друг, и Юкум
доверчиво излил ему свою душу. Ах, нечего огорчаться, кто
же не знает, что ведьма и теща — одно и то же, пускай
только пропустит малость целебного зелья — и все непри-
ятности развеются. Юкум пил, и чем больше пил, тем
веселее становился и все просил еще и еще. Утром домашние
нашли его возле колоды, где поят лошадей, и долго не
могли растолкать.
И всякий раз, как только у Юкума какая-нибудь бе-
203
да, незнакомец тут как тут с бутылкой. Как-то Лилия
нашла своего жениха на берегу озера, где он валялся в
грязи и истошно стонал. Она так долго расспрашива-
ла его, выпытывала у него, пока Юкум не сознался,
что, должно быть, хватил лишнего из бутылки незна-
комца.
Лилия заклинала милого гнать ко всем чертям непро-
шеного лекаря и самому справиться со своими бедами.
Юкум свято обещал ей это, а незнакомец словно под-
слушал их разговор и больше не приходил. Но все-таки он
ухитрялся подсовывать Юкуму бутылку то в карман, то под
подушку, и как не выпить, когда тебе не спится и голова
идет кругом: где взять денег на свадебный костюм, на
угощенья?
Когда до свадьбы осталось всего лишь три дня, Лилия,
прождав напрасно Юкума на берегу озера, пошла посмо-
треть, почему он не идет. Дом и двор уже окутал черный
мрак, только из полуприкрытых дверей риги просачивался
зеленоватый свет. Лилия приблизилась. И что она увидела?
На пивной бочке друг против друга сидят Юкум и — ей-
богу! — сам нечистый и играют в карты. Неужели Юкум не
видит, что против него сидит мохнатый черт, длинноухий, с
рогами, и притопывает конским копытом по глинобитному
полу? Из коварных глаз черта лился зеленоватый свет.
Неужели Юкум не замечал этого?
— Пик козырь! — кричал черт. — Хлюст козырей!
Черт выиграл и протянул руку:
— Отдавай кольцо!
А Юкум? Он снял с пальца кольцо, подарок невесты,
и отдал черту.
Лилия хотела закричать, но от ужаса и обиды лишилась
дара речи.
— Ставлю еще одну бутылку, — крикнул черт. — А что
поставишь ты?
— У меня больше нет ничего, — простонал Юкум. —
Я все проиграл—дом, все добро, даже обручальное кольцо.
204
— У тебя есть невеста, играй на нее! — смеялся
черт.
— Нет, нет! Хочешь сердце у меня из груди вырвать! —
воскликнул Юкум.
— Сперва глотни разок, потом поговорим, — черт про-
тянул ему бутылку, и Юкум жадно выпил.
— Ставишь Лилию? — спросил черт.
— Нет!
— Выпей еще глоток.
Юкум выпил.
— Ставишь Лилию?
— Гм... не-е... — неуверенно протянул Юкум.
— Пей!
После третьего глотка Юкум воскликнул:
— Ладно! Разве мало на свете девушек кроме нее!
У Лилии из груди вырвался стон:
— Юкум, что ты делаешь?!
Она бежала к озеру, в кровь царапая ноги. Но что были
эти царапины по сравнению с болью, терзавшей душу. Ей-
то и в голову не приходило, что на свете, кроме Юкума, есть
и другие парни. Нет, если Юкуму чертово пойло милее,
чем она, то и жить не стоит. Уж лучше играть в пучи-
не озера с зелеными щурятами и красноглазыми плотвич-
ками.
Выплыв на лодке в озеро, Лилия воскликнула:
— Прощай, моя молодость!
Она прыгнула в воду и осталась под ней навсегда, а
лодку ветер угнал к другому берегу.
Теперь Юкум понял, что проиграл свое счастье.
Каждый день он сидел на берегу озера и чего-то ждал, на
что-то надеялся, о чем-то сокрушался и сожалел.
Но однажды, в Янов день, он увидел раскачивающий-
ся на воде белый цветок, и ему почему-то показалось, что
это Лилия, его невеста Лилия, исчезнувшая за три
дня до свадьбы. И ему будто послышалась над озером
песня:
205
Белый цветок в озере —
Это моя суженая.
Не эхо ли ответило?
Нет, он явственно слышал слова:
Лучше на дне озера лежать,
Чем в объятьях бражника.
Водяная лилия, озерная лилия — так люди назвали этот
цветок.
лилия
Тут уже не могли помочь ни слезы, ни причитания. Жак
должен был отправиться на войну, в чужие далекие края, а
свою невесту Лилию оставить во Франции. На прощанье
Жак вынул из своей груди сердце и протянул его Лилии со
словами:
— Воин должен быть бессердечным, сердце может
только помешать мне. Храни его, пока я не вернусь.
Лилия спрятала сердце Жака в серебряную шкатулку и
стала ждать возвращения любимого.
До чего медленно течет время для того, кто ждет. День
тянулся, как год, а год казался вечностью. Что бы Лилия ни
делала, куда бы ни шла, взгляд ее всегда был обращен в ту
сторону, в которую ушел Жак. Так она потеряла счет дням,
а годы она и не считала. И как возмутилась она, когда отец
однажды заговорил с ней:
— Дочь моя, вот уже минуло десять лет с тех пор, как
твой жених ушел на войну; вернется ли он вообще? Пора бы
подумать тебе о другом муже.
— Отец, как ты можешь так говорить! — воскликнула
она. — Жак оставил мне свое сердце, и, пока оно у меня, я
Жака не забуду.
Отец, сочувственно вздохнув, покачал головой. Не
дожить ему до дня. когда его заменят на тяжелой работе, не
качать ему внуков.
207
Прошло еще десять лет, кончилась война, воины начали
возвращаться домой, — кто подпрыгивая на костылях, кто
с пустым рукавом. Лилия ждала Жака, расспрашивала о нем
калек: ни слуху ни духу.
— Должно быть, полюбил другую и остался в чужом
краю, — обронила как-то сестра Лилии, но Лилия этому не
поверила.
— Как он может полюбить другую, если сердце его у
меня? Без сердца любить нельзя!
Кончилась война, но бессердечный Жак, который все
эти годы убивал и грабил, не пожелал теперь жить иначе.
Он стал главарем разбойничьей шайки, грабившей в чужих
краях. Жак отнимал на дорогах у путников золото и прома-
тывал его в кабаках.
Когда один из бандитов, старый Пьер, заболел, Жак
прогнал его. Решив отомстить главарю, Пьер направился
в его родное селение, чтобы рассказать родственникам и
знакомым Жака, каким подлым тот занялся ремеслом.
Пьер шел долго, лет десять, пока не пришел во
Францию и не отыскал селения Жака. И первая, кого он
встретил, была седая женщина с застывшим выжидающим
взглядом.
— Ты Жака знаешь? — спросил Пьер.
— О боже, о чем ты меня спрашиваешь?! — восклик-
нула женщина. — Жака, моего любимого, моего ненагляд-
ного, как мне его не знать? Скорей скажи, что с ним, где он!
Старый Пьер видел, как глаза женщины затеплились
надеждой, и понял: она любит своего Жака так же пылко,
как в молодости. И он не мог открыть ей страшную правду,
сказать, что ее любимый Жак стал подлым разбойником и
пропойцей. Нет, уж лучше пускай она думает, что Жак погиб
смертью честного воина, умер, похоронен и ей уже не
дождаться его.
— Стало быть, ты невеста Жака! — воскликнул Пьер.
— Да, я — Лилия, мы помолвлены с ним, — подтвер-
дила старуха.
208
—- Ай, ай, у меня печальная весть для тебя. — Пьер
опустил глаза. — Жак пал в бою как герой. А как он тебя
любил! Умирая, он все повторял твое имя —Лилия.
Отказавшись от задуманной мести, старый Пьер зако-
вылял дальше, так никому и не поведав о том, ради чего он
так далеко и долго шел.
«Мой Жак умер и похоронен, — думала Лилия, — но
как же он лежит в земле без сердца. Я должна отыскать его
могилу, вернуть Жаку его доброе, любящее сердце».
Взяв серебряную шкатулку, Лилия пустилась в трудный
путь, в чужие далекие края. Она уже потеряла счет дням и
годам, но все расспрашивала людей о дороге. Она шла под
палящим солнцем, переплыла на корабле бушующее море и
прибыла в пустыню, в которую Жак был послан на войну.
Люди предостерегали ее, чтоб не ходила дальше одна,
ибо в пустыне путников грабят лютые разбойники, но
Лилию нельзя было отговорить.
— Я уже старая, может, скоро придет мой последний
час, а я не успею вернуть Жаку его сердце.
Но на повороте дороги на Лилию напали бородатые
разбойники и отняли у нее серебряную шкатулку с ее сокро-
вищем. Она умоляла, плакала, говорила им о своей несчаст-
ной любви и о бесконечной верности Жаку, но это не
тронуло злодеев. Они отнесли шкатулку своему главарю и,
смеясь, рассказали, что какая-то выжившая из ума старуха
ищет могилу жениха, чтобы отдать ему сердце, которое он
будто оставил ей в залог, уходя на войну.
Смутно догадываясь о чем-то, главарь разбойников
открыл шкатулку и увидел собственное сердце, которого
был лишен все эти долгие годы. И странно — сердце обра-
тилось к своему бывшему владельцу человеческим голосом:
— Будь человеком и не показывайся Лилии таким,
какой ты есть. Пускай она думает, что ты умер, и сохранит
о тебе светлую память.
Жак закрыл шкатулку, приказав разбойникам вернуть
ее старушке и показать ей зеленый холм, на котором он,
209
Жак, якобы похоронен. Но обозленные разбойники по пути
решили, что их главарь на старости одурел, и договорились
оставить серебряную шкатулку себе. Но могилу они Лилии
показали — разве мало было кругом насыпанных ветром
бугров.
Бедняжка Лилия, она все еще так любила Жака, такого,
каким он был в молодости, и не могла оставить его без
сердца. Она вырвала из груди свое и зарыла на холме, где,
как она думала, покоился прах Жака.
Из сердца вырос цветок, который по сей день называют
Лилией. Символ невинности, верности и благородства.
ОРХИДЕЯ
В далеком-далеком краю, теплом и плодородном, жило
племя ну-аруаки. Солнце прокалило их кожу, и она стала
медно-красной, а их длинные черные волосы сверкали, как
уголь. Ну-аруаки были счастливее других племен, ибо вла-
дели птицей Орхис, которая несла золотые яйца. Когда
птица клала в дупло золотое яйцо, вождь племени Нато
Мажин собственноручно переносил ее на другое дерево, и
событие это отмечалось как большой праздник. Юноши
украшали себя перьями попугаев, разрисовывали себе лица
и танцевали танец победы.
Дочери вождя по очереди сидели на ветвях дерева, охра-
няя гнездо птицы от орлов, а в каждом углу селения день и
ночь стояли на страже сильные юноши с отравленными
стрелами в колчанах, чтобы воины какого-нибудь чужого
племени не украли сокровища ну-аруаки.
Из золотых яиц умелые мастера делали браслеты,
серьги и всевозможные украшения. Запасы золотых яиц все
росли, и вождь выменивал их на бизоньи Шкуры и мясо,
мокасины и томагавки.
Мужчины племени ну-аруаки часто уходили на охоту, а
211
их жены и дочери тем временем ткали чудесные пестрые
покрывала, плели корзины и собирали ягоды.
Однажды мужчины вернулись с охоты очень взволно-
ванные. Они встретили охотников какого-то другого даль-
него племени, рассказавших им, что к морскому берегу при-
стали огромные лодки, с них сошли странные бледнолицые
коротковолосые люди. Бледнолицые очень жадны до золо-
та, убивают невидимыми огненными стрелами, вырывают
из ушей серьги, снимают с рук и ног браслеты, допытыва-
ются у местных жителей, откуда те добывают золото.
Если бы ну-аруаки знали, что люди могут быть такими
низкими и коварными, они никогда не пустили бы в свой
стан чужого. Но они не знали этого и на собственных руках
внесли в свое селение раненого охотника, которому, по его
словам, медведь покалечил ногу. Вождь велел женщинам
ходить за раненым, а мужчины снова отправились на охоту.
Чужой — его прозвали тут Хромым Медведем —
восхищался украшениями женщин и расспрашивал их, где
они берут этот желтый камень, из которого сделаны серьги
и браслеты. Но женщины только улыбались, отвечая, что не
знают, где мужчины добывают золото.
Со временем Хромой Медведь сдружился со старшей
дочерью вождя, которую звали Зинтказвин, и поже-
лал остаться жить с племенем ну-аруаки и жениться на
ней.
Зинтказвин сказала, что он должен подождать, пока
вернется отец, чтобы получить его согласие.
Хромой Медведь стал выспрашивать у Зинтказвин,
почему она и ее сестры порою пропадают в лесу и что они
там делают. И дочь вождя, уже считавшая себя невестой
Хромого Медведя, допустила еще большую оплошность,
чем ее отец, приведя раненого чужака.
Бедная Зинказвин, разве могла она подумать, что иной
человек способен на обман, даже когда сватается к девуш-
ке?! Если Хромой Медведь, который почти уже выздоровел,
вскоре войдет в ее вигвам как муж и между ними не будет
212
никаких тайн, то почему бы не знать ему заранее, какое
счастье ждет его в племени ну-аруаки.
Не могла же Зинтказвин подозревать, что ее возлю-
бленный, продавшись бледнолицым за бочонок огненной
воды, обещал им разведать тайну ну-аруаков?
Итак, узнав, что Зинтказвин и ее сестры по очереди
сидят на дереве и караулят птицу, несущую золотые яйца,
Хромой Медведь напоил стражу огненной водой, которую
незаметно принес. Он поспешил сообщить бледнолицым,
что раскрыл тайну и что остается только найти дерево, на
ветвях которого сидит красивая девушка.
Хромой Медведь не знал, что на верхушке самого высо-
кого дерева сидел страж Ота Кте и наблюдал за окрестно-
стью. Он заметил приближавшихся бледнолицых и увидел,
что их ведет Хромой Медведь. Ота Кте забил тревогу,
предупредив об угрожающей опасности и предательстве.
— О, горе мне, зачем я раскрыла ему тайну нашей
птицы! — горестно воскликнула Зинтказвин. — Так вот
почему он так выспрашивал меня. Скажи мне, что делать,
как спасти нашу золотоносную птицу? — обратилась она к
шаману.
— Ко-ко-ко! — воскликнул шаман, что означало:
«Будьте готовы!»
Сбежались все женщины и девушки и ответили гром-
ко:
— Хо!
Это означало: «Мы готовы!»
— Девушки! Живо взбирайтесь на деревья и садитесь
на ветви! Тогда бледнолицые не узнают, на каком именно
дереве находится гнездо птицы. А пока они будут его
искать, Тасанке Утке помчится к охотникам, позовет их, и
они прогонят бледнолицых.
Тасанке Утке, по прозвищу Бешеный Конь, помчался со
всех ног в местность, где охотились мужчины племени, а
сотни девушек так же проворно вскарабкались на деревья,
крепко обхватив их стволы руками.
213
Хромой Медведь привел бледнолицых в лес, но он рас-
терялся, не зная, на какое показать дерево. Разъяренные
бледнолицые выпустили в девушек свои невидимые огнен-
ные стрелы, но девушки, даже мертвые, продолжали сжи-
мать стволы деревьев.
Когда прибежали мужчины и юноши и прогнали блед-
нолицых, было уже поздно. Цвет их племени, их красавицы,
погиб.
Шаман, воздев руки к небу, назвал их имена, перечи-
слил их добродетели и сказал:
— Вы самоотверженно защищали сокровище нашего
племени и достойны самой высокой награды. Пускай ваши
души превратятся в прекрасные благоухающие цветы,
пускай они не перестанут расти на этих деревьях и рассказы-
вать поколениям о том, как вы спасли золотоносную птицу.
Такие же прелестные и разные, как девушки племени
ну-аруаки, расцвели на стволах деревьев цветы, которые по
сей день называются Орхидеями.
БАЛЬЗАМИН
Единственной отрадой в жизни батрачки Мадары была
ее дочь Рота. Рота и впрямь была редкая девушка —
пригожая и работящая, веселая и речистая. С утра пробежит
семь верст до господской нивы, выжнет серпом чуть ли не
пол поля, а вечером с песней возвращается домой да еще
матери помогает.
Работа работой, а какой она пышный цветник разве-
ла — второго такого на всю волость не сыскать.
Сам садовник имения приходил на цветочное богатство
Роты любоваться. Хоть барин из самой Неметчины всякие
там семена да саженцы возит, а таких у него нет. Где же она
их берет, смеет он спросить, если, конечно, не секрет?
— Мне семена из чужих стран пташки носят, —
смеясь,отвечала Рота, и это было сущей правдой.
Прилетят весною раньше времени жаворонки или гра-
чи, надеясь на теплую погоду, Рота соберет их в корзинку,
внесет в дом, покормит, приютит, а как пройдут морозы, на
волю выпустит.
Когда пташки спрашивали, как отблагодарить им
добрую Роту, она, смеясь, отвечала:
— Принесите мне из дальних стран семена цветов.
Птицы помнили ее просьбу и весной приносили Роте из
чужих стран семена.
215
Рота охотно делилась своим богатством с другими
девушками и женщинами. Одной даст семя, другой —
саженец.
И чем больше она давала другим, тем пышнее цвели
цветы у.самой.
Только одной женщине, соседке Карсте, не давала Рота
ни семечка, сколько та ни упрашивала.
— Зачем ты так ожесточаешь свое сердце против ближ-
него? — корила мать Роту, а та коротко и резко отве-
чала:
— Этой змее я ни одного цветка не дам.
Не змеей была Керста, а змеиной хозяйкой. Не каждый
знал, что она пригревает у себя семь змей и кормит их пооче-
редно грудью.
Насытившись, первая змея шептала ей на ухо:
— Почему у Роты так хорошо растут цветы, а у тебя не
растут?
И Керста загоралась такой завистью, что растоптала бы
весь цветник Роты, не будь высокой изгороди вокруг ее
сада.
Другая змея нашептывала:
— Если бы у тебя выросли такие цветы, ты могла бы
отвезти их на рынок и продать. И сколько бы ты денег
выручила!
«Ах, деньги, деньги — как нажить много денег?» —
ломала себе голову Керста.
Если к ней на двор заходил голодный странник и
просил кусок хлеба, третья змея спешила подсказать ей:
— Ты своего добра ему не давай. Пускай хоть с голоду
подыхает, а ты не давай.
Странник уходил просить хлеба в другие дома.
Наоборот, если Керста, навещая родственников, заста-
вала их за обедом, то четвертая змея подзуживала:
— Садись за стол и набивай пузо. Тут наешься, дома
больше останется.
И Керста наедалась до отвала — прямо живот лопался.
216

Пятая змея шипела своей хозяйке на ухо:
— Зачем тебе работать? Пускай мать за тебя спину
гнет, а ты лучше понежься в мягкой постели.
Керста валялась в постели, пока шестая змея не начи-
нала сновать язычком по ее губам и подначивать:
— Там соседи уж больно согласно живут. Попробуй-ка
перессорить их.
И Керста вставала и шла к легковерной и болтливой
Бабенке, у которой язык висел на одной ниточке.
— Слушай, Бабенка, я видела, как муж нашей соседки
ночью к Роте в окно лазил.
Стоило Бабенке только услышать это, как язык ее сразу
начинал метаться из стороны в сторону. Она рысцой кида-
лась в соседний дом.
Самой страшной была седьмая змея. Та шипела
Керсте в ухо:
— Постарайся испортить людям жизнь. Сделай так,
чтобы они ни днем ни ночью покоя не знали.
И Керста придумала. Привязала собаку на коротком
поводке и так поставила кормушку, чтобы той не дотянуть-
ся.
День-деньской собака отчаянно лаяла, а по ночам так
жутко завывала, что у соседей мурашки по спине бегали.
Такова была змеиная хозяйка, которой Рота не давала
ни одного цветка.
Может, Рота счастливо прожила бы свою жизнь, вышла
бы замуж, вырастила бы детишек, если бы в те времена не
началось поветрие — охота на ведьм. Волна его прошла по
всем землям, начиная со страны, где солнце заходит, и
кончая страной, где оно встает.
И знатным господам, правившим в том поселке, где
жили батрачка Мадара с дочерью Ротой, пришла грамота с
печатями от еще более знатных господ, приказывавших
доложить, сколько изловлено в поселке ведьм.
Господа долго ломали себе головы над тем, где взять
ведьм, ибо не было замечено, чтобы кто-нибудь летал на
218
помеле красть месяц, и не слышно было, чтобы у кого-
нибудь сглазили скотину или ребенка. Но хочешь не хочешь,
а ведьму подавай. И господа объявили крупную награду
тому, кто укажет ведьму.
Тут-то все семь Керстиных змей враз зашипели ей на
ухо:
— Ну, наконец, ты можешь отомстить этой гордячке
Роте. Сходи к господам, скажи, что она ведьма, и тебе еще
денежек за это дадут.
Змеиная хозяйка словно только и ждала этого. Очертя
голову она побежала к господам и чего только не наплела
им о Роте:
— Почему цветы у нее так растут? Колдовство! Почему
птицы ей служат? Колдовство! Почему она всегда песни
поет? А почему бы ведьме не петь!
Господа обрадовались, что нашлась ведьма, и тут не
помогло даже заступничество всего поселка. Господа не
поверили ни одному честному человеку, а поверили змеиной
хозяйке.
Роту сожгли на костре, а господа могли теперь доло-
жить, что в их владениях наведен порядок.
Весною из дальних стран прилетели птицы и постуча-
лись в окошко Роты. Они принесли семена и очень удиви-
лись, когда, вместо их доброй Роты, им открыла согбенная
старушка.
Мадара, мать Роты, посадила семена в цветочный гор-
шок, и из них выросли красные цветы.
— Милые цветики, вы точно как щечки моей Роты.
Будете бальзамом для моего больного сердца.
Каждого, кто сочувствовал ее тяжкому горю, мать Роты
наделяла семенами бальзама. И так вскоре на окнах всех
батрачек засияли красные цветочки — Бальзамины.
пион
Пиония уже собралась выйти замуж, когда умерла ее
мать, оставив шесть душ детей. Что делать, как быть?
Любовь влекла к суженому Симеону, но обещание, данное
матери, и забота о меньших братьях и сестрах крепко
держали ее в отцовской лачуге. Неужто Симеон не поймет
этого?
— Потерпи год-другой, скоро сестра подрастет и будет
за меньшими ходить, — сказал отец Пионии, и она покори-
лась. Но когда сестра подросла, у нее оказался верный
жених и она так плакала и молила Пионию не разбивать ее
счастья, что старшая сестра согласилась еще несколько лет
повременить.
— Эти несколько лет пролетят как на крыльях, а
неумолимое время испытает нашу любовь, — утешала
Пиония Симеона.
— Ждать так ждать, — сказал Симеон. Но его отец и
мать были другого мнения и выгнали холостого сына из
дому.
И пошел Симеон скитаться по белу свету, обещав Пио-
нии через два года прислать почтового голубя за ответом.
Прошел год-другой. Наконец прилетел голубь с пись-
мом от Симеона и белым иноземным цветком в клюве.
— Спасибо, мой милый друг, — написала Пиония
220
Симеону. — Вижу, не забываешь ты меня. И я эти годы не
забывала тебя, но нам еще два года ждать, покуда подрастет
мой брат.
А когда брат подрос, ему представилась выгодная ока-
зияпойти в примаки, и он никак не мог упустить ее.
И опять Пиония послала Симеону весточку, прося
подождать еще два года. Когда прошли и они, Пиония все
равно не могла оставить дом, ибо средняя сестра и дня не
хотела ждать своей-свадьбы.
— Я отправлюсь за море искать счастья, — писал
Симеон. — Напиши мне, что привезти тебе в подарок.
— Привези мне цветок, чтобы посадить в саду, —
ответила Пиония, ибо не верила, что Симеону удастся в
заморских странах разбогатеть, привезти оттуда серебро и
золото.
А годы летели на крыльях... Через два года Симеон
опять справился, когда они наконец поженятся. И Пиония
снова велела ему передать, что им ждать еще два года, ибо
подросшему брату захотелось повидать свет. А ей теперь
осталось только последыша вырастить, и тогда уж они с
Симеоном начнут наконец совместную жизнь.
Не могла же Пиония предвидеть, что злая болезнь све-
дет в могилу сестру, которая первой вышла замуж, и та
оставит трех малолетних сироток? Кому их нянчить, кому
ходить за ними, если отец их весь день в поле пашет* и сеет?
И как Пионии не взять их под свое крылышко, когда он
грозится отвести детей в лес и оставить на съедение волкам?
И опять Пиония послала своему другу весточку, чтобы
еще не ехал, пока зять не подыщет себе другую жену и не
возьмет детей обратно.
Прошло время траура, и зять женился на другой, но
новая жена и слышать не захотела о чужих детях. Хватит у
нее забот и без них, когда у самой дети пойдут.
Неизвестно, продолжали ли Пиония с Симеоном вести
счет годам, оставшимся до их свадьбы. Но когда сиротки
подросли, Пионии пришлось нянчить детей младших бра-
221
тьев и сестер. Годы мчались, точно резвые жеребцы, работа
согнула Пионию, печаль и тоска выбелили ее волосы.
И когда она уже никому не была нужна, все ее питомцы
забыли дорогу к бедной лачуге одинокой старушки. Опира-
ясь на палочку, она каждое утро ковыляла к калитке и долго
стояла перед ней и ждала голубя, чтобы передать несколько
слов, выведенных неверной рукой:
— Я жду тебя, мой милый!
Когда голубь отнес письмо, Пиония начала готовиться
к свадьбе. Надела сшитое еще в молодости подвенечное пла-
тье и миртовый венок на голову и в таком виде целые дни
простаивала перед калиткой.
Прохожие показывали на нее пальцем и усмехались:
— Гляньте, тронулась, наверно, старая.
А тот, кого она ждала всю жизнь, все не шел. Не
шли и те, кого она вынянчила. Зато непрошеная и неже-
ланная явилась костлявая с косой на плече и поманила Пи-
онию.
— Эх, костлявая, разве не можешь ты подождать
несколько лет, как ждала я дня своей свадьбы? — начала
Пиония уговаривать Смерть.
— Мой приговор нельзя ни отменить, ни обжаловать.
Для меня все равны — будь то нищий или король. Придет
назначенный час, я махну рукой, и всякий беспрекословно
повинуется мне, — ответила безжалостная Смерть.
Чужие люди отнесли Пионию на кладбище, накидали
над ней желтый песчаный бугорок. Когда они ушли, к клад-
бищу прибежал какой-то человек, по виду чужеземец, пере-
лез через вал и нашел свежую могилу.
— Так вот где мы встретились, моя Пиония, — сказал
незнакомец, словно та, что покоилась под песком, могла
услышать его. — А я так спешил, переплывал на кораблях
моря, пересекал на верблюдах пустыни, шел по болотам,
чтобы скорее увидеть тебя. Я привез тебе цветок, в честь тебя
назвал его Пионом, и запах у него такой же сладостно-горь-
кий, как наша любовь.
222
И, наклонившись, Симеон посадил на могиле привезен-
ный из дальних стран корешо$.
Когда родственники Пионии прослышали о красивом,
невиданном в этих краях цветке, что растет на ее могиле,
они поспешили на кладбище, вырыли себе по корешку и
посадили его в своих садах, сказав:
— Будет у нас память о старой Пионии.
МАГНОЛИЯ
В Японии жила девочка по имени Кейко. Она была
круглая сирота. Ни отец, ни мать, умирая, ничего не оста-
вили девочке, и еще в детстве она вынуждена была сама
зарабатывать себе на жизнь.
Чем могла заниматься такая девочка? Она делала
бумажные цветы и продавала их на улице прохожим. Но
много девочек торговало цветами, а за цветы платили мало.
Кейко, став взрослой, даже не могла купить себе шелкового
кимоно, какое носили девушки из зажиточных семей.
Однажды, когда Кейко ночью работала в своей комнат-
ке, в открытое окно влетел попугай. Зеленые перья его
потускнели, должно быть, он уже был очень стар и, навер-
ное, очень мудр, ибо говорил человеческим языком.
Опустившись на край ширмы, над циновкой Кейко,
попугай сказал:
— Не прогоняй меня, я открою тебе тайну, как разбо-
гатеть.
— Милый попугай, зачем мне прогонять тебя, —
грустно улыбнулась Кейко. — У меня на всем свете даже не
с кем словом перемолвиться, а ты умеешь разговаривать.
Оставайся, будешь делить со мной мою бедность, а о богат-
стве нам лучше и не мечтать, оно для меня так же недо-
ступно, как солнце или луна.
224
— Спасибо тебе, добрая Кейко, — кивнул попугай. —
Прежде чем найти себе новую хозяйку, я долго наблюдал за
цветочницами, и вот я увидел, как ты свой самый красивый
цветок подарила бедной девочке — у нее не было денег, а
ей очень хотелось порадовать свою больную бабушку.
— А почему ты искал себе новую хозяйку? — спросила
Кейко. — Разве прежняя хозяйка не была добра к тебе?
— Она умерла. — Попугай печально свесил голову и
с минуту помолчал. — Она умерла от жадности, — доба-
вил он.
— Она была бедна? — спросила Кейко.
— Нет, очень богата, но ей все было мало, и она за
золото отдала последнюю каплю крови. — И попугай уко-
ризненно повертел клювом.
— Не понимаю, как можно отдать кровь за золото? —
удивилась Кейко.
— Вот слушай. Моя хозяйка, как и ты, торгодала само-
дельными цветами, но какая-то колдунья открыла ей тайну,
как оживлять бумажные цветы — их стебли надо окро-
плять каплей своей крови. Ты же знаешь, как дороги живые
цветы. И вскоре моя хозяйка разбогатела. Но колдунья
предупреждала ее — ни за что не тратить последнюю каплю
крови. Но ты ведь сама понимаешь: сколько она ни копила,
ей все было мало, и когда какой-то чужеземец посулил ей
огромные деньги, если она вдохнет в цветок жизнь, моя
хозяйка не удержалась, отдала последнюю каплю крови и
умерла. Золото ее поделили передравшиеся между собой
родственники.
— Как ужасно! — воскликнула Кейко. — Почему же
ты не предупредил ее?
— Разве люди в таких случаях слушают кого-
нибудь? — прокричал попугай. — Я прямо умолял ее не
делать такой глупости, а знаешь, что она ответила?
«Надоела мне твоя попугаева мудрость!» — вот что она
ответила.
— Добрый старый попугай, живи у меня и будь моим
225
советчиком, — попросила Кейко, и попугай почувствовал
себя польщенным.
Продав первые живые цветы, Кейко сразу купила себе
шелковое кимоно и изящные сандалии. Причесала свои чер-
ные волосы, воткнула в них алую живую розу и вышла на
улицу. В каком-то окне она увидела красивую девушку.
Кейко кивнула ей, и красавица ответила кивком. Кейко
улыбнулась, улыбнулась и красавица. Кейко догадалась,
что это ее собственное отражение.
— Эй, Кейко, а что если нам вечером сходить на студен-
ческий бал? — крикнула девушка своему отражению, и оно
опять одобрительно кивнуло.
Легко ступая, Кейко быстро шла в потоке молодежи и
впервые в жизни попала в ярко освещенный зал, где, точно
бабочки и жучки, порхали танцующие пары. Какой-то
юноша пригласил Кейко, и она танцевала, счастливо улыба-
ясь, парень этот был приятнее всех остальных, звали его
Арату ми.
— Кейко, — шептал Аратуми, — ты прекрасна, как
полураспустившийся вишневый цветок. Скажи, в каком
дворце ты живешь и почему ты, такая благородная девушка,
пришла на бал бедных студентов?
Кейко хотела признаться, что она и сама бедная
девушка и живет в самой жалкой комнатушке, но вспомнила
о своем волшебном искусстве и представила себе, как она
могла бы разбогатеть и построить себе дворец. Незаметно
для себя Кейко изобразила юноше свою мечту о дворце как
правду. Когда она замолчала, Аратуми тяжело вздохнул:
— Как жаль, что ты так богата... В такой дворец
бедный студент и ногой ступить не смеет, а мне так хотелось
повидать тебя еще.
Кейко не могла признаться в том, что у нее нет никакого
дворца, что она живет в пустой комнатке и делает бумажные
цветы. Но ей тоже очень хотелось встретиться с Аратуми, и
она обещала на другой день прийти в городской парк погу-
лять.
226
Много ли надо двум молодым людям, чтобы полюбить
друг друга? Им достаточно заметить друг друга среди мно-
гих, заглянуть друг другу в глаза, взять друг друга за руку,
чтобы почувствовать себя счастливыми.
Когда Кейко и Арату ми, уже в который раз, встрети-
лись в парке и, держась за руки, ходили по его дорожкам,
случилось неизбежное — их губы соединились в поцелуе.
— Кейко, моя Кейко! — ликовал Аратуми, но вдруг
помрачнел. — Не прощальный ли это поцелуй? Ведь твой
отец не позволит тебе стать женой бедного студента!
Кейко заплакала и призналась, что дворец — это
выдумка, что она простая девушка, делает бумажные цветы
и продает их на улице.
Если бы Кейко увидела, как изменилось лицо Аратуми,
она, наверно, не стала бы открывать ему свою тайну. Но от
стыда она прикрыла глаза, и Аратуми, выслушав ее рассказ,
успел взять себя в руки. Он даже повеселел, потому что
волшебное искусство Кейко сулило неимоверное богатство.
Для маленькой Кейко начались полные труда дни. Надо
было делать много цветов, оживлять их и продавать, чтобы
купить домик, где жить после свадьбы, приобрести ковры,
картины, фарфор, новые платья для себя и молодого мужа.
— Кейко, не чересчур легкомысленно ли ты расточа-
ешь свою кровь? — промолвил в один вечер попугай.
— Ах, мой старый добрый друг! — Кейко потрепала
птицу по головке. — Когда Аратуми кончит учиться, нам
хватит его заработков, и я отдохну.
Но когда они поженились и зажили в новом доме,
Аратуми бросил университет — учиться показалось ему
скучным.
— Мне нравится смотреть, как ловко и граци-
озно шевелятся твои маленькие пальчики, когда ты де-
лаешь свои цветы, — льстил он жене, и она была счаст-
лива.
Прошло несколько лет, и их домик начал казаться Ара-
туми чересчур скромным.
227
— Все мои товарищи по университету живут куда бога-
че, — сказал он жене. — Мне даже неудобно перед ними.
И пальцы Кейко бегали еще проворнее. Чтобы зарабо-
тать на новый дом, дня было мало. По вечерам, когда Кейко
торговала на улице живыми цветами, Аратуми посиживал с
гейшами в чайных: что же ему одному дома делать?
— Кейко, Кейко, — укоризненно качал головой попу-
гай, когда его хозяйка, усталая, возвращалась домой и
садилась за рабочий столик.
Новый дом был удобен и шикарен, но уже через
несколько лет он показался Аратуми слишком бедным и ему
захотелось жить во дворце. Когда Кейко с упреком посмо-
трела на мужа, он обозвал ее обманщицей: хвастала не-
весть каким дворцом, а он вынужден ютиться в жалкой ла-
чуге.
Кейко почувствовала себя виноватой, ведь она все еще
очень любила Аратуми.
— Будет у нас и дворец, — обещала она, и еще короче
стали часы ее отдыха.
— Кейко, берегись, — предостерегал попугай. — Ты
очень бледна, у тебя осталось совсем мало крови.
— Дружок, скоро у нас будет свой дворец, и тогда я
заживу, как королева, — говорила Кейко.
Слава о маленькой цветочнице Кейко облетела мир. Из
Франции приехал в Японию большой ценитель цветов по
имени Магнол, чтобы купить изделия Кейко. Магнолу было
мало одних цветов, он обещал Кейко огромные деньги, если
она оживит цветы вместе с корнями. Они должны были
быть белыми и желтыми, розовыми и красными.
Кейко уже продала Магнолу всевозможные цветы, и
напоследок сделала еще алый цветок со стеблем и корнями.
Но у нее уже не хватило сил, чтобы уколоть себя в палец и
окропить корни цветка кровью.
— Кейко! Кейко! — скорбно закричал попугай. — Не
отдавай последнюю каплю крови!
— Хватит тебе, старик, свои попугаевы мудрости бол-
228
тать, — накинулся на него Аратуми и, схватив за крыло,
вышвырнул в другую комнату.
— Аратуми, милый, у меня осталась всего лишь одна-
единственная капля крови. — Кейко с мольбой посмотрела
мужу в глаза.
— Мне нужен алый цветок, именно алый, — взволно-
ванно объяснял Магнол. — Никаких денег не пожалею,
только оживите мне этот алый цветок.
— Кейко, ты понимаешь, что это значит для нас? —
встряхнул Аратуми жену за плечо. — Понимаешь ли ты, что
тогда у нас будет дворец! Дворец, который ты мне обещала.
Собравшись с последними силами, Кейко уколола себя
в палец, выдавила последнюю каплю крови и окропила
корни алого цветка.
Аратуми построил дворец и женился на другой, Магнол
увез живые цветы во Францию и назвал по своему имени —
Магнолиями. А Кейко? Про Кейко осталась сказка.
ГРАНАТ
Турок Хасан наивно вообразил, что может воздвигнуть
стену, через которую не проникнет любовь. Так он думал,
огораживая свой дом высокой каменной стеной, ибо с ним
по соседству жил грек Симонид, у которого росла дочь —
прелестная Артемида, а у него, у Хасана, рос сын Хасиз.
Стена Хасана была очень высока, но куда выше был
стоявший в саду кипарис. И когда Хасиз однажды взо-
брался на дерево посмотреть, кто за стеной так чудесно поет
и играет на арфе, то увидел черноволосую Артемиду.
Хасиз знал, что Артемида гречанка, а он — турок. Еще
с детства отец внушал ему ненависть и презрение к грекам.
Но Хасиз не подозревал, что красота Артемиды и ее пение
способны превратить ненависть в любовь, а презрение — в
восторг. Ха, влюбиться в гречанку — это был бы позор не
только для его семьи, но и для всего его народа.
И все же Хасиз на другой день опять взобрался на
дерево, убеждая себя, что вид гречанки заставит его еще
сильнее возненавидеть ее. Ходит с открытым лицом, и
каждый прохожий может глазеть на нее. Порядочная тур-
чанка прячет лицо под чадрой, сберегая красоту только для
мужа.
Если бы Хасиз, слезая с дерева, бросал взгляд на тень
230
кипариса, то видел бы, как с каждым днем та становится
все длиннее. Но, кроме Артемиды, он ничего вокруг не
видел.
Однажды утром Хасиз не дождался пения Артемиды, не
услышал его ни днем, ни вечером. Юноша забеспокоился:
что с Артемидой? Почему она не вышла в сад, почему не
поет и не играет? Всю ночь он не смыкал глаз, а наутро
упросил служанку выведать у служанки соседей, не больна
ли Артемида. Но нет: служанка разузнала, что Симонид
запретил дочери появляться в саду, ибо увидел, как турок
сидел на кипарисе и смотрел на нее.
Обозлившись на грека и на себя, Хасиз срубил дерево.
И опять в саду Симонида зазвучали песни и музыка.
Но как перепугалась Артемида, когда ее вдруг оклик-
нули по имени. Из-за стены донесся голос:
— Артемида! Артемида! Подойди поближе, я скажу
тебе только три слова.
Артемида приблизилась к стене, и к ногам ее упал
камень, а в отверстии стены появилось лицо. По черным
усикам, черным бровям и черным глазам она могла про-
честь эти три слова, даже если бы губы юноши не произ-
несли их.
Но женщинам нравится слышать эти слова, и Артемида
спросила:
— Что же ты хотел сказать мне?
— Я люблю тебя, — тихо прошептал Хасиз.
— Но ты турок, а я гречанка! — Артемида попыталась
погасить вспыхнувшее в сердце пламя.
— Нет, я человек и ты человек, грек ли, турок ли —
любви нет дела! — воскликнул Хасиз.
— Но этого не поймут наши отцы, — сказала Арте-
мида.
— Мир гораздо шире наших отцовских дворов. Мы
молоды, руки наши сильны, не нужен нам этот огорожен-
ный сад! — сказал Хасиз, взяв возлюбленную за руку, и
Артемиде показалось, что стена рухнула, что оливковые и
231
апельсиновые рощи, горы и моря, пшеничные поля и город-
ские храмы манят ее и Хасиза.
Но не так-то легко рушились стены вокруг умов Хасана
и Симонида. Хасан оставался турком, а Симан ид — гре-
ком.
— Я не позволю тебе привести в дом гречанку^ — ска-
зал Хасан своему сыну.
— Турку я свою дочь не отдам, — заявил Симонид.
— Мы покинем ваши старые дома и станем людьми, —
одинаково строптиво ответили своим отцам возлюбленные
и назначили день свадьбы.
«Если сын позорит свою семью и свой народ, то уж
лучше такого сына не иметь», — решил Хасан и ночью
отправился к старику Кемалю, о котором поговаривали, что
он знает тайну греческого огня. Хасан поведал Кемалю,
какое горе стряслось у него в семье, и просил старого
мастера приготовить огненное яблоко.
— В день свадьбы я брошу его к их ногам в назидание
своим младшим детям и всем турецким юношам. Я турок и
ты турок, и аллах благословит наше доброе дело, —угова-
ривал Хасан Кемаля.
— Да будет по-твоему, — ответил Кемаль, но, прово-
див Хасана, старик призадумался: в чем же повинны юноша
и девушка, почему они должны умереть в чудесную пору
расцвета своей жизни? И он вспомнил собственную моло-
дость. Он тоже когда-то полюбил гречанку, но послушался
запрета отца, оставил ее и всю жизнь терзался беспрерыв-
ной тоской. Нет, он не станет убийцей чужого счастья, он
выдумает другое яблоко, которое принесет молодым людям
благодать.
Утром в день свадьбы Хасиза и Артемиды Кемаль разо-
грел бычью кровь, влил ее в круглую оболочку и насыпал
туда семян какого-то дерева. Сделанное так яблоко он
отдал Хасацу:
— Получай свое огненное яблоко. Смотри, оно еще
совсем горячее. И да будет так, как захочет аллах.
232

Большая толпа обступила дома Хасана и Симонида,
когда оттуда выходили Хасиз и Артемида, чтобы повен-
чаться и уйти по белу свету искать работы и приюта. Их
провожали проклятья отцов, слезы сестер и насмешки бра-
тьев.
Растолкав толпу, перед ними встал Хасан, замахнулся и
бросил к ногам возлюбленных огненное яблоко. Все
застыли от ужаса, но случилось чудо: яблоко раскололось,
и из него полилась кровь и посыпались семена. А молодые
стояли и улыбались, ибо знали, что проклятья отцов судьба
обернула в благословение. Молодые собрали высыпавши-
еся семена и ушли в чужие края, возделали там клочок земли
и посеяли омытые кровью семена. И выросло дерево с крас-
ными цветами и такими же красными плодами.
Гранатом — деревом счастья — назвали это дерево
греки и завели обычай бросать жениху и невесте под ноги
плод граната. Этим они желают новобрачным такую же сча-
стливую, богатую потомством жизнь, какая была у Хасиза
и Артемиды.
СОДЕРЖАНИЕ
Ингрида Кир шентале. В мире сказок Анны
Саксе...................................3
СКАЗКИ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ
Клич исполина. Перевод Д. Глезера......15
Великий Ненавистник. Перевод Д. Глезера 17
Справедливый судья. Перевод Д, Глезера . 19
Подслушанный разговор. Перевод Д, Глезера 23
Почему крот перерыл луг. Перевод
Д. Глезера ............................26
Как это случилось? Перевод Д. Глезера ... 30
Заслуга комара. Перевод Д. Глезера .... 33
Собрание в лесу. Перевод Д. Глезера ... 34
Большая любовь поэта Кузнечика. Перевод
Д. Глезера ............................37
Пиковый король. Перевод Д. Глезера ... 45
Предание об алуксненском Янисе. Перевод
Д. Глезера ............................54
Кегумская русалка. Перевод Д. Глезера . . 66
Лучшее пожелание. Перевод Д. Глезера ... 73
Осел Мухамеджана. Перевод Д. Глезера . . 79
Подснежник. Перевод Д. Глезера ........85
Форстериана. Перевод Д. Глезера........90
235
Одуванчик. Перевод Д. Глезера............96
Вишня. Перевод Д. Глезера...............101
Белокрыльник. Перевод Д. Глезера........103
Нарцисс. Перевод Д. Глезера.............107
Гиацинт. Перевод Д. Глезера.............111
Заячья капуста. Перевод Д. Глезера .... 115
Жасмин. Перевод Д. Глезера............  119
Персидская сирень. Перевод Д. Глезера . . . 122
Фиалка. Перевод Д. Глезера..............127
Мак. Перевод Д. Глезера.................132
Лисохвост. Перевод Д. Глезера...........136
Аконит. Перевод Д. Глезера..............139
Камелия. Перевод Д. Глезера.............144
Подсолнечник. Перевод Д. Глезера........150
Дикая роза и Утренний ветер. Перевод
Н. Бать ................................154
Ночная фиалка. Перевод Н. Бать..........161
Лотос. Перевод Д. Глезера...............168
Цзи-цзин. Перевод Д. Глезера............172
Разбитое сердце и ландыш. Перевод
Д. Глезера .............................176
Гладиолус. Перевод Д. Глезера...........182
Душистый горошек. Перевод Д. Глезера . . 186
Вьюнок. Перевод Д. Глезера..............190
Сухоцвет. Перевод Д. Глезера............194
Кукушкины слезки. Перевод Д. Глезера . . 198
Водяная лилия. Перевод Д. Глезера.......202
Лилия. Перевод Д. Глезера...............207
Орхидея. Перевод Д. Глезера.............211
Бальзамин. Перевод Д. Глезера...........215
Пион. Перевод Д. Глезера................220
Магнолия. Перевод Д. Глезера............224
Гранат. Перевод Д. Глезера..............230
Саксе Анна
С15 Пиковый король. Сказки для
взрослых. Пер. с латыш. Предисл.
И. Киршентале. М., «Худож. лит.», 1977.
236 с.
В настоящий сборник известной латышской писательницы
Анны Саксе включены ее литературные сказки.
Сказки, принадлежащие перу Саксе, лиричны, исполнены
человеколюбия и задушевности. Своими корнями они глубоко
связаны с жизнью народа, с устным народным творчеством.
70303-260
028(01)-77
129-77
С(Лат)2
Анна Саксе
пиковый КОРОЛЬ
•
Редактор
Л. Осипова
Художественный редактор
С, Данилов
Технический редактор
Л. Глазунова
Корректоры
А. Влазнева и
Т. Левина
ИБ № 564
Сдано в набор 14Д 1977 г. Подписано в
печать 29/VI 1977 г. Бумага типограф. № 3.
Формат 70Х90Уз2. 7,5 печ. л. 8,752
усл. печ. л. 9,245 уч.-изд. л. Тираж
100 000 экз. Заказ 86. Цена 60 коп.
Издательство
«Художественная литература»
Москва, Б-78, Ново-Басманная, 19
Ордена Трудового Красного Знамени
Калининский полиграфический комбинат
Союзполиграфпрома при Государственном
комитете Совета Министров СССР по делам
издательств, полиграфии и книжной тор-
говли,Калинин, пр. Ленина, 5
Цена 60 коп.
4